Чацкий – будущий Собакевич

Чацкий – будущий Собакевич

Почему-то Чацкий из комедии «Горе от ума» считается положительным героем, а Собакевич из поэмы в прозе «Мёртвые души» уж точно положительным героем не считается. Хотя я бы спросил, что такого плохого конкретно сделал Собакевич, чтобы заслужить осуждение, и что такого хорошего сделал Чацкий, чтобы считаться положительным?

Пожалуй, только то, что Чацкий глуповат, это ещё Пушкин отмечал, а Собакевича трудно обвинить в глупости. Собакевич отличается тонким знанием людей и большой сообразительностью, тогда как Чацкий порой не видит очевидного, не признаёт фактов, иногда даже вообще поступает и речи толкает вопреки очевидности. 

Может быть у нас просто в крови это – сочувствовать убогим и глуповатым?

На мой взгляд попросту Чацкий слишком ещё молод, не состоялся, как человек, а Собакевич уже вполне зрелый человек, так что он жалости уж точно не вызывает. Возможно, что Собакевич – это то, чем предстоит стать Чацкому, а Чацкий – это молодость Собакевича? Во всяком случае, на мой взгляд они очень близки.

Какая основная черта Чацкого?

Правдив ли он? Отнюдь не всегда! Когда ему нужно, он способен лгать, и даже более того – прятаться, шпионить в личных интересах. Так что уж точно он не пример образцового поведения.

А какая его основная черта в жизни? Только не говорите, что любовь к Софии. Это не так. Отбыл он в неизвестном направлении на три года и за эти три года ни строчки не написал, а ведь почта уже работала в те времена вполне сносно! Прибыл в дом Фамусова, и тоже вёл себя вовсе не так, как надлежит вести себя человеку, имеющему серьёзные намерения в отношении Софии. Так что нет, он её не любил. И при этом он вслух несколько раз удивился: «Как Софья Павловна у вас похорошела!». «В семнадцать лет вы расцвели прелестно». То есть удивился. То есть не ожидал. То есть не считал её красавицей. А ведь молодые девочки от юных девушек 17 лет мало чем отличаются! Ну мы даже знаем, чем конкретно они отличаются!

Два существенных отличия может произойти с 14 лет до 17 лет.

Первое, что в наше время не осталось бы незамеченным – 14-летняя девушка-подросток может быть слегка толстушкой, но к 17 годам она может похудеть и стать более стройной, с изящной фигурой.

«Такое бывает. Редко, но бывает», как сказал Николай Гоголь, правда, не об этом.

Ну, эта версия вряд ли проходит. Если в 14 лет София была толстушкой, тогда Чацкий, наверное, не прятался бы с ней по углам и не играл бы во влюблённость, а ведь он именно это делал. На грани фола. То есть не то, чтобы настоящие действия, которые мужчина и женщина совершают совместно в брачную ночь, а то, что называется «ухаживать», или «дружить», или вот ещё «составлять парочку». Этакий конфетно-букетный период. Пожалуй, что поцелуйчики, объятия даже, вполне возможно. Для чего же ещё прятаться от взрослых?!

Что-то такое они совершали, что Фамусов не одобрил бы, но не такое, что можно было бы назвать прямо уж совсем преступлением против нравственности. 

Автор предоставляет нам делать предположения. Но Чацкий горд, если бы она виделась ему настолько толстушкой, чтобы он не считал бы её привлекательной, тогда этого ничего не было бы между ним и Софией. Итак, нет, первый вариант не прошёл.

Второй вариант очевиден. Если она уже была стройна и миловидна, и теперь она осталась таковой, но Чацкий не может сдержаться от восторга, тогда, стало быть, она стала более «статной». Ну появилось у неё то, что у девушек в фигуре появляется именно в этот период. Ниже ключиц, но выше пупка. Грудь называется.  Вот это этих изменений Чацкий и пришёл в полный восторг. А в остальном она едва ли могла измениться в возрасте с 14 до 17 лет.

Итак, оставил девочку-подростка, три года и не вспоминал о ней, а тут приехал – «Мать честная!» – увидел, что у неё грудь, что она женщина, оказывается! И решил, что всё-таки она ему нравится. Ну не настолько, чтобы прямо вот предложить замуж. Этого намерения в нём нет ни грамма. Фамусов намекает на такой исход, Чацкий отшучивается, причём довольно грубо для такой ситуации, в котором можно было бы предположить, что он заинтересован в этой свадьбе. Не так с будущим тестем говорят, не так!

  Вообще самое главное свойство Чацкого состоит в том, что он обо всех за глаза говорит плохо. И ни разу не встречается, чтобы он плохо говорил в глаза. Даже Загорецкому, кажется, самому подлому человеку во всей комедии «Горе от ума».

В первой главе «Мёртвых душ» читаем: «Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: «Я, душенька, был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» и толкнула его ногою.

«Редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны»!

Словно бы про Чацкого сказано!

Ещё до встречи с Собакевичем мы слышим о нём характеристику Ноздрёва, который ругает Чичикова таким способом, что сравнивает его с Собакевичем: «Фетюк, просто! Я думал было прежде, что ты хоть сколько- нибудь порядочный человек, а ты никакого не понимаешь обращения. С тобой никак нельзя говорить, как с человеком близким… никакого прямодушия, ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец!»

«Никакого прямодушия, ни искренности».

Вы, кажется, хотите спорить со мной, что это – о Собакевиче, но не о Чацком? Забыли, стало быть, что характеристику эту даёт Ноздрёв, которому верить никак нельзя ни в чём? Да и если согласимся, что Собакевич – не самый прямодушный человек, то уж Чацкий тоже не прямодушный и далеко не искренний!

Так что опять одинаковые черты!

И вот как Собакевич характеризует людей, с которыми он знаком:

В ответ на то, что председатель – умный человек: «Ну, может быть, это вам так показалось: он только что масон, а такой дурак, какого свет не производил».

Далее.

«Губернатор превосходный человек?» - переспрашивает он.

«Да, не правда ли?» - спрашивает Чичиков.

«Первый разбойник в мире!» - сказал, как прибил Собакевич, а после добавил: «И лицо разбойничье! Дайте ему только нож да выпустите его на большую дорогу, зарежет, за копейку зарежет! Он да еще вице-губернатор — это Гога и Магога».

Чичиков решает заговорить о полицеймейстере. Результат тот же.

«Мошенник!» оказал Собакевич очень хладнокровно: «продаст, обманет, еще и пообедает с вами! Я их знаю всех: это всё мошенники; весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья».

И далее.

«У губернатора, однако ж, недурен стол», сказал Чичиков.

«Да знаете ли, из чего всё это готовится? вы есть не станете, когда узнаете».

«Не знаю, как приготовляется, об этом я не могу судить, но свиные котлеты и разварная рыба были превосходны».

«Это вам так показалось. Ведь я знаю, что они на рынке покупают. Купит вон тот каналья повар, что выучился у француза, кота, обдерет его, да и подает на стол вместо зайца».

И далее.

«Кто такой этот Плюшкин?» спросил Чичиков.

«Мошенник», отвечал Собакевич. «Такой скряга, какого вообразить трудно. В тюрьме колодники лучше живут, чем он: всех людей переморил голодом».

…

«Я вам даже не советую и дороги знать к этой собаке!» сказал Собакевич. «Извинительней сходить в какое-нибудь непристойное место, чем к нему».

Ну разве не Чацкий?

Да, кстати! Собакевич только свою худую и высокую жену называет душенькой. А Чацкий? Он только Софию не ругает за глаза, поскольку вроде как бы типа делает вид, что будто бы что-то эдакое есть у него к ней и у неё к нему. То есть по-доброму он относится к ней лишь временно. ВРЕМЕННО. До той самой поры, пока не осознал окончательно, что она его не любит. После этого он очень сильно переменил своё к ней отношение и наговорил ей гадостей в лицо, обвиняя даже и в том, чего она явно не заслужила!

Вернёмся к Чацкому.

Явившись к Софии, он требует от неё бурного проявления радости, требует, чтобы она его поцеловала, а также требует отчёта, не влюблена ли она. Нахал!

«Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног.

Ну поцелуйте же, не ждали? говорите!

Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите.

Удивлены? и только? вот приём!

Как будто не прошло недели;

Как будто бы вчера вдвоём

Мы мочи нет друг другу надоели;

Ни на волос любви! куда как хороши!»

Вот это тирада! И на каком основании он тут же в присутствии служанки начинает свой допрос?

«В семнадцать лет вы расцвели прелестно,

Неподражаемо, и это вам известно,

И потому скромны, не смотрите на свет.

Не влюблены ли вы? прошу мне дать ответ,

Без думы, полноте смущаться».

Тут же он скопом ругает всю Москву, то есть всех её жителей его круга (не простолюдинов же, конечно, и не высшую знать, а именно людей, с которыми водит знакомство!)

«Что нового покажет мне Москва?

Вчера был бал, а завтра будет два.

Тот сватался — успел, а тот дал промах.

Всё тот же толк, и те ж стихи в альбомах».

А далее пошёл, пошёл, пошёл шерстить всех подряд:

Ну что ваш батюшка? всё Английского клоба

Старинный, верный член до гроба?

Ваш дядюшка отпрыгал ли свой век?

А этот, как его, он турок или грек?

Тот черномазенький, на ножках журавлиных,

Не знаю, как его зовут,

Куда ни сунься: тут, как тут,

В столовых и в гостиных.

А трое из бульварных лиц,

Которые с полвека молодятся?

Родных мильон у них, и с помощью сестриц

Со всей Европой породнятся.

А наше солнышко? наш клад?

На лбу написано: Театр и Маскерад;

Дом зеленью раскрашен в виде рощи,

Сам толст, его артисты тощи.

На бале, помните, открыли мы вдвоём

За ширмами, в одной из комнат посекретней,

Был спрятан человек и щёлкал соловьём,

Певец зимой погоды летней.

А тот чахоточный, родня вам, книгам враг,

В учёный комитет, который поселился

И с криком требовал присяг,

Чтоб грамоте никто не знал и не учился?

Опять увидеть их мне суждено судьбой!

Жить с ними надоест, и в ком не сыщешь пятен?

Когда ж постранствуешь, воротишься домой,

И дым Отечества нам сладок и приятен!»

София утомлена этим его «потоком остроумия», который нравится только ему одному, а более – никому из присутствующих. Ведь Чацкий не знает, что он на сцене, и есть ещё непритязательный зритель, которому очень нравится слушать гадости о ком бы то ни было! Но София знакома со всеми этими людьми, так что она говорит две строки, острые, словно эпиграммы, которые весьма точно характеризуют происходящее и характер Чацкого.

«Вот вас бы с тётушкою свесть,

Чтоб всех знакомых перечесть».

Хлёстко, точно и лаконично!

Но Чацкий не понял, что София утомлена его острословием, и подхватывает тему тётушки, полагая, что и её следует также подвергнуть осмеянию, что для него, по-видимому, является любимым времяпрепровождением.

А тётушка? всё девушкой, Минервой?

Всё фрейлиной Екатерины Первой?

Воспитанниц и мосек полон дом?

Ах! к воспитанью перейдём.

Что нынче, так же, как издревле,

Хлопочут набирать учителей полки,

Числом поболее, ценою подешевле?

Не то чтобы в науке далеки;

В России, под великим штрафом,

Нам каждого признать велят

Историком и географом!

Наш ментор, помните колпак его, халат,

Перст указательный, все признаки ученья

Как наши робкие тревожили умы,

Как с ранних пор привыкли верить мы,

Что нам без немцев нет спасенья! —

А Гильоме, француз, подбитый ветерком?

Он не женат ещё?»

Словом, если его не остановить, он будет тарахтеть «как пустая сеялка разумного, доброго, вечного».

И, кстати, всем тем, что полагает, что Чацкий много старше Софии – вот вам! Прочитайте! У них не только общий учитель, но он и учил их одновременно! Следовательно, Чацкий – ровесник Софии. Это вам в добавление к тому, что они с ней вместе по столам, по стульям, по тёмным уголкам прятались от взрослых, играли в любовь!

Вы прочитайте внимательно, о каких воспоминаниях говорит Чацкий при первой встрече с Софией после долгой разлуки!

«В Москве! у вас! да как же вас узнать!

Где время то? где возраст тот невинный,

Когда, бывало, в вечер длинный

Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,

Играем и шумим по стульям и столам.

А тут ваш батюшка с мадамой, за пикетом;

Мы в тёмном уголке, и кажется, что в этом!

Вы помните? вздрогнем, что скрипнет столик, дверь…»

Можете ли вы допустить, чтобы Чацкий проделывал такое с четырнадцатилетней Софией, если сам он при этом был бы хотя бы на два-три года старше её? Да ни за что! Это было бы слишком неприлично! Фамусов не допустил бы такого! При том, что сам он приглашал к себе в дом «мадам» для игры в пикет. То есть Фамусов был человек с глубоким пониманием того, что может интересовать мужчину в женщине, это мы видим и при записи в календарь, что он вычислил, когда вдова должна родить – а такое вычислить может быть только тот, кто причастен к этому будущему событию! И в приставаниях к Лизе! Фамусов – живчик! Следовательно, он не мог бы не заметить, что рядом подрастает другой живчик, который нацелился на его весьма ещё несовершеннолетнюю дочь, но как раз в том возрасте, когда за ней нужен глаз да глаз! Чацкий – ровесник Софии, и точка. А как он успел побывать за границей – это я уже объяснил. Не был он за границей, служил в кадетах в Санкт-Петербурге, на то в комедии полно указаний, даже и расстояние, которое он проделал для того, чтобы вернуться в дом Фамусова.

На этом я прекращу, пожалуй, перечислять те места, где Чацкий говорит остро, колко и зло обо всех общих знакомых. Ими комедия полна.

А теперь обратимся к тому, как характеризует Чацкий саму Софию, ту, которую он якобы любил!

Первое, что он говорит, когда узнаёт одновременно и о том, что София, оказывается, любила Молчалина, и о том, что Молчалин, оказывается, обманывал Софию, ухаживая за Лизой, это называет Софию «притворщица».

А с какой стати, позвольте? Она разве говорила ему, что любит его? Кажется, она назвала все отношения между ними до его отъезда «ребячеством», а про нынешнее время никогда не сказала, что его, Чацкого, любит! С чего же тогда она стала «притворщица»? Сам себя обманул, а потом обвиняет её в обмане? Как это не умно, пошло!

«Вот я пожертвован кому!

Не знаю, как в себе я бешенство умерил!

Глядел, и видел, и не верил!

А милый, для кого забыт

И прежний друг, и женский страх и стыд, —

За двери прячется, боится быть в ответе».

Итак, когда София пряталась вместе с ним, с Чацким, это было нормально, а когда она «за двери пряталась» но не ради встречи с ним, а ради встречи с другим, тогда она сразу уже и «притворщица», и она забыла «и женский страх и стыд». И, наконец, он держит обличительную речь за то, что София назвала его за глаза безумным, а остальные этот слух подхватили.

«Слепец! я в ком искал награду всех трудов!

Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко.

Пред кем я давиче так страстно и так низко

Был расточитель нежных слов!

А вы! о боже мой! кого себе избрали?

Когда подумаю, кого вы предпочли!

Зачем меня надеждой завлекли?

Зачем мне прямо не сказали,

Что всё прошедшее вы обратили в смех?!

Что память даже вам постыла

Тех чувств, в обоих нас движений сердца тех,

Которые во мне ни даль не охладила,

Ни развлечения, ни перемена мест».

А с какой стати всё это?! Где это она его надеждой увлекала? Пригрезилось ему это всё! И по какой это причине он вдруг стал рисовать картину своей любви и преданности, картину «тех чувств, …которые во мне ни даль не охладила, ни развлечения, ни перемена мест»? Развлечения-то были! А вот писем к «любимой» не было! Да ведь и развлечения-то были не в пример менее невинные, нежели те, которыми он столь недоволен! Она влюблена. И что? В другого? И что? Разве обязана она любить человека, который шептался и целовался с ней, с четырнадцатилетней, до той поры, когда ей уже семнадцать лет?! А он брал с неё клятву?!? Ведь нет! Иначе бы уже сказал об этих клятвах, не удержался бы! Даже обещаний не было. Она назвала ребячеством, и он не стал возражать! Он не стал горячо её убеждать, что для него это было чем-то большим! Он носил мундир и по собственному опыту знал, что женщины падки на мундир!

Ему, значит, можно развлекаться с другими женщинами, а Софие почему-то нельзя быть даже просто влюблённой в другого мужчину? С какой стати? Посватался он что ли за неё? Получил согласие? Кольцо подарил? Невестой назвал? Ничего подобного! Просто вообразил, что он для неё – кумир!

«И в жёнах, дочерях — к мундиру та же страсть!

Я сам к нему давно ль от нежности отрёкся?!

Теперь уж в это мне ребячество не впасть;

Но кто б тогда за всеми не повлекся?

Когда из гвардии, иные от двора

Сюда на время приезжали, —

Кричали женщины: ура!

И в воздух чепчики бросали!»

Итак, он обожал мундир, и он понимал, что женщины падки на мужчин в мундире, и не скрывает этого!