Читать онлайн
"Я помню, шел дождь..."

В 1988-м году мы с Толиком решили открыть свой бизнес.

Это была не торговая точка, не мастерская по пошиву джинсов “Levi Strauss & Со” и даже не нефтяная компания – это был “Салон Художественной Фотографии”.

Специализация “дела” понятна из названия, а механизм извлечения прибавочной стоимости был следующим: мы заключали договор с каким-нибудь “дважды народным, трижды лауреатным” мастером, устраивали выставку его работ “по рублю за билет”, из этих рублей оплачивали аренду зала, расплачивались с автором, кассирами и… и, собственно, всё остальное и должно было составлять нашу прибавочную стоимость по-Марксу.

Всё это был, пока что, лишь замысел, который предстояло реализовать. Но тогда, двадцать лет назад, мы были уверены, что самое главное в нашем предприятии – это идея. Реализация же её казалась делом техники, которой, естественно, нам – хо-хо - не занимать. Были мы молоды, энергия била через край, жизнь впереди казалась широким шоссе, теряющимся в безоблачной дали, и, сняв следующим утром трубку телефона, я намеревался сделать первый – широкий и уверенный – шаг по этому шоссе. Я стал обзванивать по телефонному справочнику все дома и дворцы культуры тогда ещё Ленинграда.

Цифры, обозначавшие стоимость аренды, которые я услышал после первых звонков, несколько остудили мой энтузиазм. Коварные арендодатели хотели непременно получать фиксированные суммы, что решительно противоречило моему принципу: “только в процентах!”. Наконец, когда я уже совсем было приуныл, директор очередного ДК смешным, страшно трескучим голосом, сообщил:

— Мы с вас будем брать десять процентов.

— Даром! – положив трубку, произнес я шепотом, словно боясь спугнуть удачу.

Лето в тот год стояло жаркое, асфальт мостовой нагревался так, что сжигал к чертям собачьим подошвы ботинок и своими испарениями заставлял вспомнить о каком-нибудь из тогда ещё многих доступных советскому человеку отечественных морей. Но бизнес есть бизнес, ему наплевать на лето, на жару - он не ждал. Задыхаясь и обливаясь потом, мы носились по городу в лихорадочном поиске “крыши”.

Нет-нет, “крышей” было совсем не то, о чем вы подумали – этих “крыш” тогда ещё вообще не существовало, как и полноценного частного бизнеса. “Крышей” мы называли юридическое оформление нашего предприятия, которое позволило бы ему существовать официально. Поиск этой крыши и привел нас, в конце-концов, к Виктору.

Виктор был очень хрупким человеком лет сорока, при первом же взгляде на которого я сразу вспомнил знаменитое “теловычитание” академика Ландау - невысоким, с густыми, курчавыми волосами и приятным, негромким баритончиком, который, независимо от того, о чем говорил его хозяин, всегда звучал слегка иронично.

Работал он заместителем директора ДК “Красный Выборжец”. При первом же посещении этого “очага культуры” тайная надежда использовать его, как площадку для выставок, до того теплившаяся во мне, моментально исчезла - устраивать здесь выставку означало обречь на верную смерть ещё не родившееся дело. ДК принадлежал одноименному заводу и его, с позволения сказать, интерьеры, казалось, были продолжением заводских цехов. Но сам Виктор мог быть полезен и ему сходу было предложено “войти в дело” и взять на себя всю юридическую и бухгалтерскую часть работы.

Однако, сначала необходимо было найти юридическую форму нашего существования, с целью чего мы и пришли одним прекрасным вечером к нему в ДК с революционным названием. Виктор провел нас через то, что гордо называлось “концертным залом”, отпер почти незаметную дверь сбоку от сцены – и мы вошли в помещение, размеры и высота которого живо вызвали во мне ассоциацию с дворницкой из “Двенадцати стульев”, в которой произошла историческая встреча Остапа с Кисой Воробьяниновым.

— Это гримерная – пояснил он, видимо, заметив выражение моего лица. Фраза, в сочетании с вышеописанной мной окружающей средой, произвела должное впечатление.

Мы кое-как расселись и наш новый компаньон стал листать какую-то брошюрку с очень длинным, кажется, в три строчки, названием, смысл которого сводился к перечню форм народного творчества при государственных учреждениях культуры. Обсуждение было недолгим. После зачитанного нам перечня, мы с Толиком, неискушенные в юридических тонкостях, единогласно передали нашему “третьему” полномочия в принятии окончательного решения, тем более, что это теперь входило и в круг его должностных обязанностей. Виктор сразу доказал свою деловитость и через два дня вручил нам с Толиком новенькие “корочки” с подписями и печатями.

Мы стали фирмой!

Пора было подумать о первой выставке.

Здесь у меня уже давно существовали некоторые идеи и даже больше – целая концепция. Недаром в институте одним из любимых моих предметов была “политэкономия капитализма” – хоть рыночной экономики, как таковой, тогда ещё не существовало, но её главный девиз: “спрос рождает предложение” был крепко усвоен мной “с младых ногтей”. А что могло пользоваться наибольшим спросом в стране, где ещё два года назад, “секса не было”?

На телевидении для ведущего любой программы – от литературно-художественной до политического ток-шоу – считалось дурным тоном хоть каким-нибудь краем не задеть эту тему. В легендарном “Пятом Колесе” благообразного вида седые профессора от искусствоведения азартно спорили о разнице между эротикой и порнографией – естественно, с привлечением наглядных пособий. Писатели и публицисты всех мастей и калибров, даже те, кто в жизни не писал ни о чем, кроме трудовых будней, срочно переквалифицировались под угрозой голодной смерти.

Только что вышел указ Горбачева “Об оскорблении общественной нравственности”…

Всё это в целом позволяло сформулировать общественное отношение к вопросу как “нельзя, но очень хочется”. Итак, в обществе родился спрос – и спрос большой. Я был готов обеспечить его предложением.

Первой выставкой – выставкой-открытием предприятия – мы, по моим расчетам, должны были “выстрелить” - и не просто выстрелить, а желательно, как из пушки. Чтобы сразу обратить на себя внимание. Чтоб запомниться. Кандидат для такого выстрела у меня был намечен уже давно. Латвийский мэтр Гунар Бинде подходил для этого просто идеально: известное, громкое имя, соответствующая специализация. Но как нам, простым смертным, выйти на этого небожителя? И тут я совершил первую ошибку, вполне, впрочем, объяснимую.

Рожденный и проживший всю жизнь в стране, где не было и не могло быть не только секса, но и любого проявления частной инициативы, я просто не мог себе представить, что существуют какие-то другие варианты решения каких бы то ни было проблем, кроме обращения к “официальным лицам”. Кстати, то, как быстро наш “бизнес” ломал и менял мою психологию, само по себе – интересная история…

Итак, я прибыл в столицу Советской Латвии город Ригу и чуть ли не прямо с вокзала, лишь заскочив к нашим знакомым, Ларисе с Владиком, оставить вещи, отправился в Союз фотохудожников Латвии.

Меня встретил довольно хмурого вида, полный человек лет шестидесяти, никак не представившийся. “Много вас тут ходит…” - словно читалось в его взгляде. Мои “души прекрасные порывы” о том, как я уважаю Гунара Бинде и как с самого рождения мечтаю устроить его выставку в Ленинграде, были прерваны на полуслове:

— Вы толжны пу-тдете заключать тог-говор через нас и зап-платить нам пять-десятт процентов от фыр-ручки!

От такого поворота дела я в первый момент лишился дара речи. Когда же обрел его снова, то неожиданно для самого себя тоже заговорил с прибалтийским акцентом:

— Спасип-бо, мы патум-маем… – И вышел на свежий воздух. В Риге было так же жарко, как и в Ленинграде. Солнце с безоблачного неба нагло смеялось мне в глаза. Мною вдруг овладела веселая злость.

— Обойдемся без сопливых! – сказал я, переходя снова на чистый родной язык.

Я ещё не знал, как найду Бинде, но уже точно знал, что найду его. Наглый и жадный толстяк из Союза с лицом ресторанного вышибалы ничего не получит! А пока что, можно было воспользоваться возможностью немного освежиться. В Юрмале – курортном городке под Ригой, - жил мамин дальний родственник с семьей, у которого мы часто гостили летом. Через сорок минут он уже обнимал меня на пороге своего дома.

При доме был огромный участок с несколькими постройками, которые все сдавались на лето постоянным клиентам, приезжавшим каждый год. Среди них, между прочим, была семья известного московского конферансье Олега Милявского. В десяти минутах ходьбы был залив и пляж с мельчайшим, почти белым, как манная крупа, песочком. Вечером все дачники вместе с хозяевами обычно чаевничали на веранде “главного здания”. Отдых и приятное общество, таким образом, были мне обеспечены – дела подождут до завтра…

Утром я “пошел думать” – то есть, просто гулять по Юрмале. Городок я знал довольно хорошо, он ничем не напоминал европейскую провинцию, скорее – советский курорт, только чуть более “бомондизированный”, что-то вроде нашего Зеленогорска. В самом центре – каменные двух-трехэтажные дома, а дальше – “деревянное зодчество” частников. Сосредоточенно глядя себе под ноги, я перебирал возможные варианты поиска. “Вся-то Рига – каких-нибудь пол-миллиона человек – думал я, - и вот я уже тут и Бинде тут, среди этих пятисот тысяч!..

В этот момент я поднял глаза – впервые, наверное, с начала прогулки, - потому что чуть не протаранил железобетонное основание уличного фонаря. Прямо перед моим лицом, на этом самом фонаре, висела афиша на латышском языке. Я, мягко говоря, не полиглот, но и латышский – не хинди, моих лингвистических познаний вполне хватило, чтобы прочитать на нем слова “Гунар Бинде”.

Видимо, тот, кто вешал эту афишу (а в том, что повешена она была специально для меня, я – хотите верьте, хотите нет, - не сомневался), был не слишком высокого мнения о моей сообразительности, и для пущей надежности поместил на неё одну из самых известных фотографий маэстро – одну из его “визиток”. В самом низу мелким шрифтом был напечатан адрес выставки. И во второй раз с начала “дела” я заговорил сам с собой шепотом: “Бывают странные сближенья”…

Выставка была – то, что надо!

В смысле – то, что нам надо. Особого ажиотажа не было, я чувствовал себя почетным посетителем и мои шаги эхом отражались от стен. Эх, не здесь ей надо было висеть, не здесь… Последней висела фотография самого Бинде с перечислением всех его званий и регалий. Под регалиями был какой-то номер телефона и несколько слов – но уже по-латышски. Я разбудил билетершу у входа:

— Это телефон Бинде?

— Нет, это телефон этого зала.

— А телефон Бинде можно узнать?

— А вы, собственно, кто?

Я с готовностью полез в карман и гордо раскрыл перед ней “корочки”, изготовленные Витей несколько дней назад:

— Мы хотели бы показать эту выставку в Ленинграде.

Тётка смерила меня подозрительным взглядом – прикидывала, наверное, тяну ли я на директора салона, как было указано в документе. Но, видимо, фейс-контроль был мною успешно пройден – она, кряхтя, полезла куда-то под стол и вылезла обратно с большой записной книжкой-блокнотом.

— Записывайте!

— Ало? – с ударением на первом слоге отозвались на том конце.

— Здравствуйте – ответил я, стесняясь своего русского языка. – Меня зовут… – я представился, назвал свою высокую должность согласно заветной книжечке, лежащей в кармане джинсов, объяснил, что, собственно, мне надо и, выпалив всю эту информацию на одном выдохе, затаился в ожидании ответа, как в ожидании удара.

— Щас пошлёт! – успела мелькнуть мысль.

— Нууу… Можно поговорить… - неопределенно ответил Бинде на очень приличном русском. – Можете приехать ко мне в мастерскую? К шести часам?

Он ещё спрашивает!

Без пятнадцати шесть я начал наматывать круги вокруг дома – позвонить в дверь мастерской надо было, по моим расчетам, ровно в шесть, чтобы сразу зарекомендовать себя пунктуальным и обязательным человеком. Наконец, решающий миг настал. Мне открыл невысокий, сильно лысеющий человек лет под шестьдесят, с аккуратной, “художественной” бородкой, круглым лицом и носом-“бульбой”.

На бульбе были очки в большой, красивой оправе, на лице – радушная улыбка, превращавшая его глаза в две узкие щелочки. Он сделал широкий жест, приглашая меня войти.

Мы вошли в очень просторную комнату, почти без мебели, посередине которой стоял большой стол, кажется – самодельный, заваленный всякой всячиной. Мне сразу вспомнились фотографии Йожефа Судека, сделанные им в своей мастерской – на них был точно такой же заваленный стол. Бинде опустился в глубокое, низкое кресло у стола. Я, несмотря на предложенный мне стул, остался стоять.

Сразу же выяснилось, что юрмальскую выставку мы не сможем привезти в Ленинград:

— У меня её уже купил Союз Композиторов – сказал Бинде и, не дав мне времени расстроиться, добавил: - Но я могу подготовить что-нибудь специально для вас.

Переговоры шли недолго – мэтр оказался весьма сговорчивым человеком. К тому же, ему, наверное, все-таки, льстило, что это будет его первая выставка в Ленинграде. Я периодически делал пометки в блокноте для будущего договора. Лишь в пункте о вознаграждении возникли поначалу разногласия – Бинде хотел получить слишком высокий процент от выручки. Я же с самого начала рассчитывал здесь на двадцать пять процентов – “и ни центом больше”!

Тогда я решил зайти с другой стороны:

— А сколько, если не секрет, вы должны получить с дзинтарской выставки?

— Тысячу – гордо сказал он.

— Но двадцать пять процентов у нас – это будет гораздо большая сумма.

— Сколько примерно?

— За две тысячи я ручаюсь.

Бинде не смог скрыть удивления:

— Так много?!..

Наслаждаясь произведенным эффектом, я предложил покровительственным тоном мецената:

— Мы можем записать тут: “двадцать пять процентов, но не менее двух тысяч рублей” – так вас устроит?..

Он, удовлетворенно кивнув, снова сделал глаза-щелочки, а я сделал очередную пометку в блокноте. Через месяц Бинде был готов предоставить нам сто уже оформленных, готовых к выставке работ. Как пишут дети в сочинениях “как мы ходили в поход” - “усталые, но довольные мы возвращались домой”.

Месяц прошел в бумажной канители. Витя готовил договора - с Бинде и дворцом культуры на аренду зала, я периодически звонил в Ригу, интересуясь как идут дела и общался с бывшей замдиректора ДК – властной, жесткой женщиной, которая за это время уже успела пересесть в кресло бывшего придурковатого директора. Необходимо было заранее наметить дату открытия выставки и дать информацию в газеты и на телевидение. Толик был, в основном, “на подхвате” – если я что-то не успевал.

Наконец, Бинде доложил о готовности и дата открытия была назначена. На этот раз в Ригу - за выставкой - поехал Толик, прихватив с собой готовый текст договора с “маэстро”, а я начал “рекламную кампанию”. С прессой было проще – редакции всех городских газет находились в одном здании Лениздата, на Фонтанке. В “Вечерку” статью о Бинде и о предстоящей выставке я написал сам, в “Смену” и “Ленинградскую правду” зашел и дал информацию. Везде эта новость вызывала ажиотаж – узнавая о тематике работ, труженики пера, в особенности – девушки, засыпали меня вопросами…

Виктор договорился с художником “своего” ДК об уличной рекламной “раскладушке” и заказал в типографии афиши… Я “решил вопрос” с кассирами – брать их “с улицы”, по понятным причинам, не хотелось, поэтому я предложил поработать на выставке знакомой, Любе, с которой мы когда-то, в моем “производственном” прошлом, вместе работали. В её порядочности я был уверен. Она же предложила вторым кассиром свою дочь.

Что касается телевидения, то в день открытия я собирался вызвать гремевшие тогда на всю страну “Шестьсот секунд” с Невзоровым. Его самого и его программу лично я терпеть не мог, но, как говорил ещё Дейл Карнеги – “когда я ловлю рыбу, я думаю о том, что любит рыба, а не о том, что люблю я”…

Толика я встретил на вокзале – он привез два аккуратно сколоченных в форме чемоданов фанерных ящика и мы вместе доставили их в ДК и заперли в подсобке. “Эх – мечтательно думал я, высокомерно поглядывая на окружавших нас пассажиров, когда мы везли их в метро – знали бы вы, какая “бомба” лежит рядом с вами, в этих чемоданах!”…

Оставалось “нанести последние штрихи”. Накануне открытия я зашел в свой бывший “alma mater” – институт, который заканчивал лет за шесть до того и завербовал двух студентов – в ближайшую ночь нам - под моим руководством – предстояло, испытывая священный трепет, развешивать работы “великого Гуру”.

Бинде неожиданно позвонил и сказал, что хочет приехать на открытие и мы с Толиком договорились о “торжественной встрече”.

В общем, всё складывалось так легко и здорово, что даже самим не верилось и, как пишут в плохих романах, – “ничто не предвещало беды”…

Выставочный зал, строго говоря, не являлся залом – это была ограниченная балюстрадой, галерея на втором этаже дворца культуры, на которую с двух сторон холла первого этажа вели полувинтовые лестницы. Студенты явились, как и договаривались, к закрытию ДК. Я извлек из подсобки ящики с фотографиями, аккуратно поднял крышку первого, лишь “прихваченную” мебельными гвоздями. Развернули пергамент, в который были заботливо укутаны все работы… Бинде не подвел – каждая работа была в картонном паспарту темно-коричневого цвета, с окошком - выглядело всё это вполне презентабельно.

— Да-а, я чувствую, выставка будет пользоваться популярностью… задумчиво произнес “первый студент”, достав верхнюю фотографию.

— А то!

Работа пошла. Я, стоя на стремянке, развешивал работы вдоль единственной стены балкона-галереи в два ряда – первый на уровне человеческого роста, второй – сразу над ним с небольшим промежутком, в шахматном порядке. Студенты “подносили снаряды”. Однако, часа через два “снарядов” стало не хватать... Я посмотрел на ребят – они явно “скисли”. Всё делалось подчеркнуто медленно, как при замедленном показе в кино.

— В чем дело?

— Надоело… - лениво процедил парень.

Я сел на стремянку. Ситуевина складывалась хреновая – в восемь утра нам надо встречать на вокзале Бинде, к его приезду всё должно быть готово, а одному мне не успеть. Но и эти двое уже не помощники. Выхода не было.

— Свободны! – скомандовал я с “высоты своего положения”.

Было около двенадцати – звонить по телефону у приличных людей в такое время не принято. И, хотя я нескромно причислял себя к приличным людям, но другого выхода не было. Я зашел в канцелярию, где безмятежно посапывала на кушетке дежурившая ночью бабушка.

— Простите, можно позвонить?

— А? – бабуля, с неожиданной для её возраста легкостью, одним прыжком села на кушетке, словно Ольга Корбут – на “бревне”.

— Позвонить можно?

— Да вы что, с ума сошли?! – от возмущения её лицо стало так раздуваться, что на нем разгладились морщины – вы что спать-то не даете?!

— Простите, а вы кто? – процитировал я уже где-то слышанный вопрос.

— Сторож я! – невежливо ответила она. – Сторож! Понятно?

— Непонятно! – сказал я и, не дождавшись разрешения, самовольно поднял трубку стоящего на столе телефона. – Если вы сторож, то должны сторожить, а не спать! Не найдя возражений на столь логичный довод, старушка, обиженно сопя, наблюдала, как я набираю номер.

Толика я уже разбудил. Узнав о происшедшем, он долго молчал, потом тихо произнес:

— Какой позор!..

Решили, что встречать Бинде поедет он один, а я буду тут “биться” с фотографиями. Приехать ко мне он всё равно не мог – с Канонерки, где он жил, автобусы в это время уже не ходили. Можно было попробовать позвать на помощь Виктора, хотя и он жил в Веселом поселке – тоже “ближний свет”!

— Спокойно! – прикрикнул я на открывшую было рот старушку – ещё один звонок – и я до утра больше вас не побеспокою. И даже не скажу директору, что вы спите на дежурстве.

— Кхех! Юные бизьнесьмены! – сказал, выслушав меня, Виктор. – Ладно, сейчас попробую поймать машину.

— Давай, Вить! – повеселел я – за счет заведения.

— С моей женой сам будешь объясняться – бросил он напоследок. – Объяснишь ей, куда я еду в ночь глухую. Если сможешь, конечно.

Трубка коротко загудела.

— Спокойной ночи! – с иезуитской улыбкой сказал я бабуле.

Через час кто-то требовательно забарабанил в стекло входной двери на первом этаже. Я бросился вниз открывать. Виктор зашел, держа в руках огромное, в половину человеческого роста, завернутое в холст, нечто.

— Раскладушку рекламную вчера забрал у художника – заодно захватил…

Толик с Бинде приехали, как мы и ожидали, около девяти. К этому моменту у нас висело работ восемьдесят. Мы, извинившись, объяснили “маэстро”, что произошла маленькая накладка, но выставка всё равно откроется вовремя.

В десять должен был пожаловать господин Невзоров со своей бандой. Открытие – в одиннадцать.

Остававшиеся работы мы “добивали” вчетвером – сам “маэстро”, сбросив на стул пальто и пиджак, включился в работу, ещё раз подтвердив свою репутацию “очень простого мужика”.

Через час, на волне неслыханного трудового энтузиазма, мы финишировали – и я побежал к метро устанавливать “раскладушку”. От метро к ДК вела стометровая дорожка – реклама, по моему разумению, должна была стоять в её начале, на обочине. Развернув “раскладушку, я с изумлением обнаружил нарисованного на ней какого-то мужика в берете. Текст в верхней части сообщал о фотовыставке Бинде. Я присмотрелся к портрету – пожалуй, бородка немного похожа...

— Витя! – закричал я прямо из холла, задрав голову к балюстраде, - а кто это на “раскладушке”?

Виктор на втором этаже устанавливал торцевые стенды у обоих выходов с галереи.

— Бердяев – коротко бросил он, не отрываясь от дела.

Меня начинала пробивать предстартовая лихорадка.

— Витя! – я старался, чтобы мой голос звучал как можно ласковее, – а при чем тут Бердяев?

Продолжая бороться со стендом, он так же спокойно ответил:

– Художник что-то объяснял, но я не запомнил. Я – завхоз, Гриша! – он, наконец, оторвался от стенда и повернулся ко мне – завхоз, а не философ!

— Где афиши? – устало спросил я.

— Вон, на стуле…

Я вытащил из рулона одну афишу и развернул - обнаженная девица с букетиком цветов сидела на стуле у какой-то выщербленной стены.

Подойдет!

— Кнопки есть?..

Вернувшись к “раскладушке”, у которой уже толпилось с десяток человек, я пришпилил девицу поверх мужика в берете, оставив открытым текст вверху и одновременно торопливо отвечая на вопросы будущих зрителей.

Наконец, всё было готово. Мы расслабились и, как солдаты после боя, просто получали удовольствие оттого, что всё закончилось благополучно и можно, наконец, передохнуть. Одну из лестниц, ведущих на выставку, мы перетянули поперек веревочкой с табличкой “Входа нет”. С другой стороны балюстрады стоял простой фанерный стол с двумя внутренними ящиками под крышкой, за которым сидела Люба с билетами. Шутки, воспоминания о трудностях прошедшей ночи, которые уже позади…

Внезапно что-то черное пролетело мимо стола кассира – Люба в ужасе отпрянула назад, а воздушным потоком со стола сдуло билеты. И уже с противоположного конца галереи послышался хорошо поставленный, командный голос затянутого с ног до головы, словно техасский ковбой, в черную кожу, Невзорова:

— Здравствуйте, господа! Леша, по первому ряду – панорамкой пройдись… Отлично! Теперь давай вот эти две – крупно… Ага, и эту ещё…

Лёша с большой, черной камерой на плече – точно из такой же по форме пушки и тоже с плеча подруга Арнольда Шварценеггера превращала в груду железных коробков многотонные фуры в как раз шедшем тогда и пользовавшимся огромной популярностью фильме “Коммандос”, - прыгал от одной указанной работы к другой.

— Та-ак, что тут ещё?.. – ну, и вот эту давай… Всё! Всем спасибо! Пока!

Смерч просвистел в обратном направлении, но уже опытная Люба успела обеими руками прихлопнуть к столу билеты… Побелевший и не заметивший, что от испуга перешел на латышский Бинде, что-то спросил у меня.

— Что-что?

— Чт-то эт-то было? – медленно вспоминая русский, перевел он свой вопрос.

— А-а… Да так, - один местный гангстер с телевидения…

— Ой! – пришла, наконец, в себя Люба – а я ведь собиралась у него автограф взять…

Без десяти одиннадцать у входа уже стояла приличная толпа.

Бабушки-вахтеры суетились в холле. В одиннадцать люди заполнили галерею. Люба едва успевала отрывать билеты – перед “кассой” выстроился длинный “хвост”. Я подождал, пока основная его масса прошла на балюстраду и, выйдя на середину, обратился к народу:

— Господа, я прошу минуту внимания!

Сегодня Салон художественной фотографии с большим удовольствием представляет вам творчество выдающегося латышского фотохудожника Гунара Бинде. И удовольствие это тем более велико, что это – первая выставка мэтра нашей фотографии в Ленинграде. Гунар Бинде… - я начал перечислять международные регалии и звания “мэтра”. – Сегодня господин Бинде присутствует здесь – я сделал широкий жест рукой в его сторону и Бинде, рдея от удовольствия, закивал головой направо и налево – и вы можете купить афишу выставки с его автографом!

Последняя фраза была моей “импровизацией на ходу” – после расклейки по городу у нас оставалось ещё около ста афиш – не пропадать же добру! Толик с Виктором с изумлением уставились на меня.

— Рты закройте – муха влетит! – улыбаясь, бросил я им на ходу и, схватив рулон с афишами, положил его на стул рядом с Любой, шепнув ей:

— По два рубля.

Перед Бинде тут же выстроилась вторая очередь – за автографом.

За первый час прошло больше ста человек – не останавливающаяся ни на секунду Люба уже распечатала второй блок билетов. Я собрал компаньонов у “запасного выхода”:

— Может, пригласим его вечером в ресторан отметить успешное открытие?

Семейный Виктор от этой идеи сразу отказался, “благословив” на неё нас с Толиком. Мы же, поблагодарив его за выручку, отправили домой спать. Бинде поздно вечером должен был уезжать обратно, но идею праздничного ужина радостно поддержал. Я тоже поехал высыпаться, а по дороге – заказать где-нибудь столик на вечер. Толик остался развлекать “почетного гостя” – в пять часов я должен был его сменить, чтобы дать возможность съездить домой и переодеться к “торжественному вечеру”.

В пять часов я вошел в ДК - выспавшийся, выбритый и пахнущий одеколоном, - как когда-то Остап Бендер в клуб “Картонажник”. Уже на выходе из метро стоял нехороший дух - дух неприятностей.

Для “затравки” тут же обнаружилось, что пришпиленные мной утром с обеих сторон “раскладушки” афиши, сняты и унесены неизвестными поклонниками творчества Бинде. Толпа у входа в ДК нисколько не уменьшилась по сравнению с утром, битком было и на балюстраде. “Интересно, на сколько человек она рассчитана?” – мелькнула шальная мысль. Люба изнемогала от непосильного труда, её потерявшее правильные формы лицо, пошло красно-белыми пятнами. Заметив меня ещё на подходе, она явно обрадовалась и, выказав тигриный глазомер и расчет, вцепилась в мой рукав в тот единственный момент, когда это позволяли ширина её стола и скорость моего движения:

— Григорий Борисович, что мне делать с деньгами? Посмотрите!

Я зашел за стол с её стороны. Оба его ящика были набиты смятыми рублевыми бумажками – вот-вот они начнут сыпаться наружу. Ни Толика ни Бинде поблизости не было – как оказалось, первый повез второго на экскурсию по городу. К пяти обещали вернуться. В подсобке я нашел большой полиэтиленовый пакет, выгреб в него всю наличность из стола, основательно утрамбовав, туго завязал сверху узлом из его собственных ручек и запихнул обратно в один из ящиков – второй, таким образом, оказался свободным.

— А ещё вахтеры внизу вход ограничили – сказала Люба тоном ябедничающего ребенка.

Я спустился вниз. Действительно, они теперь пропускали людей партиями по десять человек.

— Вы нам стекло выбили на входной двери! – запричитала вахтерша в ответ на мой вопрос.

— Простите, лично я выбил стекло? – уточнил я, вспомнив классическое – “Часовню тоже я развалил?”

— Вы, вы – ваши посетители!..

Я заглянул в кабинет директора – к счастью, она была ещё здесь.

— Можно?

— Валяйте!.. – она рылась в бумагах на столе и даже не глянула в мою сторону.

— Я насчет входа… - начал я и, не дождавшись приглашения, присел напротив. Директор продолжала изучать бумажки.

— Который вахтеры ограничили…

— Это не вахтеры, это я ограничила. Иначе они бы вообще входные двери нам разнесли.

Это звучало вполне логично. Вполне. Для женщины. Двери не вмещают толпу – следовательно, толпу надо уменьшить. Не помню у кого я прочитал, что, если вы хотите добиться от кого-то принятия какого-то решения, надо преподнести ему это решение так, будто принял его он сам.

— Галина Петровна, ну-у… может быть можно решить проблему как-то иначе? Проблему дверей, я имею в виду… Ведь вы же тоже заинтересованы в большей проходимости…

— Знаете что?! – Впервые с начала разговора она подняла на меня глаза – Бога побойтесь – и так хорошо!

Однако, перед уходом все-таки распорядилась открыть вторую створку дверей.

Я – не ресторанный завсегдатай, поэтому заветного кабачка в городе у меня нет. Как и по каким признакам я выбрал небольшой ресторанчик в начале улицы Куйбышева, недалеко от особняка Кшесинской, честно – не помню. В зале, по форме напоминавшем коридор коммунальной квартиры, было шумно, накурено и неуютно. Однако, за столиком мы, как мне и обещали, оказались без посторонних.

Минут через десять к нам подскочила девушка в кокетливом передничке, с блокнотом и ручкой наперевес. Талия у девушки была как у балерины, всё, что выше – как у доярки. Декольте – как у французской королевы из фильма “Три мушкетера”…

Толик продиктовал заказ, мы с Бинде сидели молча, чинно – как английские джентльмены.

Латышский маэстро, как оказалось, вовсе не брезговал русской водкой. Первый тост Толик поднял за нашего гостя. Второй – за наш общий успех…

— Горячее подавать?..

— Итальянская фигура! - заметил раскрасневшийся Бинде, подождав, пока официантка ушла за горячим. - Была бы хорошей моделью – Глаза его снова превратились в узкие щелочки…

— А вот скажите – не сдержал любопытства Толик, когда она подошла со счетом, – это общая форма одежды для официантов в вашем заведении или только… ммм… - он на мгновение замялся, подыскивая более корректную формулировку – …кому фигура позволяет?

Девушка прыснула, зажав рот рукой – и убежала.

Замелькали, растворяясь в темноте, огоньки последнего вагона. Только что прошел дождь – мы как раз “переждали” его в ресторане – и вокзальные фонари отражались в мокром асфальте перрона искрами салюта.

Под раскаты этого салюта, слышные только нам, мы двинулись к метро – навстречу грядущей славе.