Читать онлайн
"Цунами"

Автор: Сергей Свидерский

Глава 1

Свидерский Сергей Владиславович

ЦУНАМИ

Не стальная игла, а грусть

Мне сегодня пробила грудь.

Оторвусь от земли и в путь,

Не забудь меня. Не забудь.

гр. «Пикник».

Сочельник этого года обещал быть томным, грустным и печальным.

Праздничный вечер собирался провести перед телевизором, вкушая скромные яства: сочиво с изюмом, мёдом и грецкими орехами, квашеную капустку с клюковкой и зелёным лучком, сельдь в горчичном соусе, домашнее с прослойкой и ржаной хлеб.

В холодильнике томилась долгим ожиданием водка, настоянная на можжевеловой ягоде и цедре лайма.

Я предполагал отужинать холодными закусками без горячего.

Вышеперечисленное брашно и водку в графине выставил на стол ближе к девяти вечера и, незаметно для себя, поставил два прибора. «Примета не сработает, – успокаиваю себя. – Сработала привычка».

Зажёг новогоднюю витую свечу, вставленную в терракотовую пузатую бутылку из-под вина.

Прежде, чем сесть за стол, пару минут постоял возле окна. Торжественный сумрак предрождественской ночи длинными лучами фар украшали машины, дополняя праздничную иллюминацию города.

«Отчего так грустно, – вдруг подумал я, – в этот светлый праздник, а, Гун?»

Сел за празднично-скромный стол. Налил водки в синего стекла лафитник. Положил на тарелку капусты и сельди.

«Ну-те-с, батенька, с праздником!» - мысленно поздравляю себя.

Руку с рюмкой на полпути остановила настойчивая трель дверного звонка.

- Похоже, вечер сочельника перестаёт быть томным, - рассуждаю вслух; смотрю на второй прибор; вздыхаю и направляюсь в прихожую.

«Если шалят соседские пацаны, - размышляю про себя, - уши нахрен оторву!»

Звонок с радостной трели переходит на хриплый лай.

В глазок не смотрю; открываю дверь. За нею гость непрошеный.

- Простите великодушно, здесь проживает господин Гун? – обращаются ко мне по-немецки.

- Нет, вы ошиблись, - на прекрасном языке Шиллера и Ницше с едва уловимым акцентом отвечаю ему.

Гость протягивает исписанный лист тетрадной бумаги.

- Посмотрите, здесь верно написано: улица… номер дома… квартира?..

Бегло просматриваю написанное.

- Да, нужный вам господин живёт этажом выше.

Это была игра, длящаяся несколько лет приятного знакомства с Максимом Анатольевичем Красновым. Ни я, ни Макс не помним, чо было in ovo, но манера первых минут общения прижилась и сохранилась.

Изъясняться по-немецки мне помогли школьные базовые знания английского. Труда не составило усвоить для начала пару десятков расхожих фраз с последующим пополнением.

При виде друга на душе потеплело: разделить праздничную трапезу с другом предпочтительнее, чем скучное поедание яств в одиночестве.

С другой стороны: гость в дом – бог и счастье в нём. А кто откажется от дармового счастья?

От самого Макса вкусно и завораживающе пахло морозной свежестью и чем-то трудноуловимым, но на редкость притягательным. Левая часть тела под курткой знакомо округлена, что свидетельствует в пользу ходящего в гости вечером, хотя и не отнять оной с любителей шляться по гостям с утра.

- С пустыми руками в такой день грех ходить, - говорит уже по-русски Макс, расстёгивает куртку. Вынимает литровую бутыль с прозрачной жидкостью и скромной жёлто-пшеничной этикеткой. – Вот, по пути зашёл в продуктовый.

Вдруг Макс меняется в лице.

- Гун, сразу не сообразил, ты не один случаем?

Кручу двусмысленно головой.

- Вдвоём.

- Не помешаю? Может, уйти?

- Оставайся, второй – это ты; вечеря, правда, скромная.

Договорить не удалось. Макс быстро разделся-разулся.

- Разнообразим твою праздничную скромность, - он вынимает из сумки пачку королевских креветок. – Как смотришь на яйца-пашот с мелко-рубленными креветками со сливочным соусом?

Вскидываю правую руку вверх.

- Чур, будешь готовить ты, но, перво-наперво, отведаем моё брашно, зря, что ль трудился?

Настойку Макс похвалил. Покрутил головой, закатил глаза. Посмаковал во рту. Съели по чуть-чуть сочиво, - праздник как-никак, - похрустели квашеной капусткой. Глядя на сельдь Макс, философски заметил, мол, распрекраснейший гарнир для сельди, отварной картофель и поинтересовался, есть ли в моём доме оный овощ. Получив утвердительный ответ, предложил с настойкой перекочевать на кухню, где и картофель отварим, и пашот с креветками приготовим.

Странное дело – гость в доме: что-то незримо меняется в знакомом пространстве; оно как бы расширяется, наполняется неким благостным светом, нечто вроде благодарности шевелится в груди.

В умелых руках всё спорится. Вот уже кипит в кастрюльке очищенный картофель. Готовятся яйца. На сковороде шипят очищенные креветки. Важно подрумяниваясь на сливочном масле. И необыкновенные ароматы волнами плещутся в кухне, бьются о стены. Дробятся. Смешиваются. Волны запахов налетают одна на другую. Новые ароматы дразнят обострившееся обоняние.

И вот новые блюда – мазки к существующему натюрморту – выставлены на стол.

Разливаю настойку по лафитникам. Хлопаем. В восхищении цокаем, выражаем высшую степень благодарности. Лопает жадно и с аппетитом пашот. Сельдь с картошечкой.

- Сижу дома один. Моя с пацанами к матери уехала. Та ей наплела по телефону, мол, приболела, - говорит Макс. – Обычная уловка. Знает. Тесть быстренько набулькается самогонки и спать, как обычно в своей арадигме. А тещё одной сидеть в лом.

- Макс, меньше болтовни.

- Чо? – друг недоуменно смотрит на меня.

- Сократи прелюдию.

- К этому подвожу.

Макс встал.

- И вот… мне на любимую тёщеньку, что трезвому, что пбяному смотреть гадко. Как ни держусь, обязательно едкую мысль выскажу вслух непроизвольно. А там перепалка и очередной эскляндр. Гун, мне это надо?!

- Нет.

- Вот и решил сберечь нервы себе и ей. Поехал к тебе.

- Верно. Наливаю?

- Давай!

- Не спешу?

Я давно был в курсе разногласий Макса с тёщей, Вандой Казимировной, которую не он один, все знакомые, даже тесть, называют Банда Казимировна или Банда Ка. Разногласия возникли на заре отношений Макса и Татьяны, его будущей женой. Банда Ка невзлюбила его с первого взгляда, не пришёлся к её двору: высок, скор на острое словцо, взгляд дерзкий. Когда же он сообщил, кем работает, сидя за столом. Банда Ка чуть не подавилась водкой и со слезой в глазах и с дрожью в голосе заявила: «Вот не такого муженька я своей младшенькой дочурке желала – повара! Правду говорят: зять – не хрен взять!»

Разглагольствовать о везении в браке любимый конёк Банды Ка. В пылу да в азарте, она как лихой всадник с шашкой в руке, рубит правду-матку, щепки по сторонам летят. И в тот же замечательный день знакомства с семьёй будущей супруги Макс узнал, как несказанно повезло старшим сёстрам Тани Надьке и Светке. Какие у них замечательные оказались мужья. Надькин, например, ведает кадрами в главном управлении полиции, семья у них полная чаша достатка и чудес восточных. Светкин счастливчик не самая большая, но шишка в местной городской управе. И дом у них почти дворец Шемахинской царице в зависть. И выпадает такое счастье с третьим зятем – повар! За какую душевную доброту послал бог этот подарок! Под конец экспрессивного спича, Банда Ка опрокинула рюмку крепкой домашней настойки. Все недостатки тёщи сглаживало одно достоинство: гонит отменный самогон, изготовляет настойки и наливки и торгует всем этим добром без страха и боязни. «При моих-то старших зятьях мне ли чего бояться!» - безапелляционно она всегда заявляла.

С тестем, Андреем Саввичем, Макс, наоборот, нашёл общий язык и тогда же в первый день познакомился с удивительной странностью тестя: не желая спорить с женой или с нею соглашаться да слушать сетования, он быстро накидывается рюмками, заявляет, что разболелась голова и идёт спать.

Не единожды я пытал Макса, как ему за все годы брака удалось не сорваться на крупный демарш против тёщи. Поводов – пруд пруди! Макс отвечал веско: сына как оставлю без отца. Неизвестно, каким будет отчим. Те же слова он говорил после рождения второго и третьего сына. С рождением третьего сына вышла интересная история. «Теперь у меня, Гун, - гордо заявил Макс, - своё боевое отделение! Подрастут сынки, займусь начальной военной подготовкой с ними».

- Гун, колбаса в твоём доме есть?

Выпитое нами спиртное подействовало на нас своей великой благой силой. Речь приобрела живость, пока без аффектации, жесты стали плавне, мысли формировались с подчеркнуто-философскими отточено-затуманенными формулировками.

Снова идём на кухню.

- На худой конец «Докторская» или «Молочная», - завершает мысль Макс.

- Зачем нам худой конец, - вынимаю из холодильника батон «Брауншвейгской». – Предлагаю соблазниться сигарами.

- Так и знал, Гун! – восклицает Макс, - что от хорошего табака ты в этот день не откажешься!

Судьба свела меня с Максимом не при загадочных обстоятельствах, как писали в романах прежних эпох, а при весьма банальных обстоятельствах.

А началось всё издалека…

Тень того дня и сейчас иногда находит на меня, вызывая неприятные воспоминания. Собственно. Предыстория такова: наше предприятие, где я работал технологом, поменяло собственника. Собственно, прежний генеральный директор передал управление старшему сыну, сам ушёл на покой. Новая метла начала мести и пыль стояла столбом. Новый директор на общем собрании оповестил об оптимизации работы предприятия. Чтобы это прошло без напряга, нужно написать каждому работнику заявление об увольнении и сразу же второе о приёме на работу. Никто из работников подвоха не ожидал. Писали заявления дружно и дружно же удивлялись в отказе о приёме в новое, - по документам, - предприятие.

Меня вызвали индивидуально для особой беседы. Новый кадровик, старую уволили, молодая прыщавая особа встретила меня радостным блеском линз золотых очков с приклеенной улыбкой к овалу лошадиного лица. «Э-э-э… господин… короче. В ваших услугах предприятие больше не нуждается». С бегунком прошёлся по кабинетам, где сидели новые работники, собрал сигнатюры, сдал и получил в бухгалтерии расчёт в сумме месячного оклада. Дома пил кофе, смотрел не слушая телевизор. Вопрос, присущий русской интеллигенции «Что делать?» встал острой гранью возле моего горла. «Что делать? – думал я и остывший кофе обжигал гортань. – Увольнение маленькая смерть, но не предпосылка к суициду. Что делать?»

Более полугода перебивался случайными заработками. Вдруг в один прекрасный вечер звонит телефон. «Здравствуйте! вы нам отправляли резюме. Его рассмотрели. Работа вахтой вас не пугает?»

Работа в столовой напомнила начало рабочей карьеры и пришлась по душе.

Быт в вахтовом посёлке оказался налажен: баня, в магазине товары отпускают под зарплату, постельное бельё стирают в прачечном комплексе, в комнатах убирают горничные, есть спортзал с тренажёрами.

Первая вахта, два месяца, пролетела быстро. На второй заезд ехал в приподнятом настроении.

Время летело незаметно. Месяц прошёл как один день. Как-то вечером в комнату, где жил я и двое молодых поваров, Жора и Филя, ввалился менеджер столовой Геннадий Макарыч, тридцати с лишним лет, за глаза его называли Гондурас Макароныч, имел он немало скверных черт характера.

- Спим? – с напряжённой радостью поинтересовался он. – Нет? принимайте пополнение.

В комнату ввёл высокого мужчину в верхней одежде, стрижка ёжиком, внимательный взгляд серых глаз.

- Знакомьтесь, - продолжает Гондурас. – А у меня ещё дела.

Новенький поставил объёмную сумку в шкаф, разделся, переобулся в тапочки.

- Будем знакомы, Максим Анатольевич Краснов, - представляется новенький. – Для ровесников просто Макс. Для молодёжи – Анатольич.

Жора и Филя исполнили ритуал знакомства: представились, поджали новенькому руку.

Манера Макса говорить и двигаться мне понравилась. Чем-то он привлекал к себе, располагал. К нему сразу у меня появилась симпатия.

- Гун, - говорю я и жму руку.

- Гун? – удивился Макс. Имя или расовая принадлежность.

- Имя, - подтверждаю последнее. – Сергей, можно Серж или Серый. Шаловливые подруги обращались Сергуня. Сократили имя до простого – Гун.

- Значит – Гун, - рукопожатие Макса крепко. – Подружимся!

Вот так и пошли мы с Максом рука об руку по профессиональной стезе. Стали друзьями. Помогали друг другу по работе. Нашли общие интересы в музыке, литературе, поэзии. О том, что Макс сносно владеет немецким узнал случайно. Увидел в его руках потрёпанный томик стихотворений Гейне. «Владеешь хорошо?» - киваю на книгу. – «Нет. школьный курс». – «А Гейне?» - «Адаптированная версия для учеников средней школы. Так написано в аннотации. Стоп! – Макс заложил ляссе между страниц. – Ты тоже учил немецкий?» - «Нет». – «Как узнал автора?» - «Фамилию Гейне можно легко прочитать, не владея немецким». – «Как?» - «Ничего сложного, она написана латинскими буквами». – «Блин, точно!»

Именно в тот вечер открыл Максу своё хобби: пишу прозу и поэзию. Посадил перед ноутбуком. Открыл страницу со стихами.

Макс читал внимательно. Кое-где усмехался. «Вот это здорово!»

- Теперь понимаю, почему за полночь засиживаешься, - сказал он. – Печатаешься?

- На литературных сайтах, - называю какие именно. – Все новинки публикую по мере написания.

- Гут, - говорит Макс. – Буду знать. Выйдем, подышим?

- Пойдём, - соглашаюсь. – Слышишь. Скоро начнётся ночной снежный карнавал.

Ветер за окном набирал силу. Пел и свистел. Мёл сильнее падающий снег по земле, наметал высокие сугробы.

Курилки в вахтовом посёлке, архитектурно-депрессивные конструкции из металла, располагались на приличном расстоянии от общежития. Не подозревая длительной беседы, оделись с Максом легко, шапочки, куртки, зимняя обувь; за что и поплатились. Пронзительный ветер запускал ледяные пальцы под куртки, бросал в лица острые иглы снежинок.

Закуриваем, топчемся, стараемся согреться.

- Рад, Гун, что жизнь свела нас. Жили бы в одном городе, точно, ездил бы к тебе в гости.

Макс дрожит; я бодрюсь.

- Сам откуда будешь, Макс? Жора и Филя с Кубани. Девчонки посудницы из Владивостока и Волгограда. Горничные аж из Карелии. География страны в одной вахтовой столовой.

Макс называет мой город.

- Да, - тяну с сожалением, - тебе сильно повезло.

Макс чуть не поперхнулся сигаретным дымом.

- Я тоже из Н-ска, улица Рябиновая, дом… ну и так далее…

Макс хлопает в ладони.

- Так и знал, так и знал, Гун! Как чувствовал, едва тебя увидел! Раньше пути не пересекались? Я живу с семьёй… - называет адрес.

Можно с натяжкой сказать, мы живём почти рядом – на разных концах города Н-ска. А вот встретились в вахтовом посёлке. Кто знает, встретились бы мы или нет в родном городе.

Мы выкурили ещё по одной сигарете, не обращая внимания на холод, и трусцой припустили в тепло родного временного пристанища. Вьюга медленно перерастала в буран.

На одном месте мы проработали три года. Затем Макс нашёл работу вахтой поспокойнее, по его утверждению, меньше суеты.

Время приближалось к полуночи. Я и Макс были практически ни в одном глазу. Видимо, волшебное состояние сочельника наполовину нейтрализовало воздействие алкоголя на наш организм.

Макс изредка бросал на меня быстрые взгляды, мною замеченные. В итоге, не выдерживаю и в лоб:

- Выкладывай, вижу, не одно нежелание видеть тёщу привело ко мне.

Друг кивнул. Подбадриваю:

- Давай, говори, с чем пришёл. Всё равно расскажешь, рано или поздно. Начинай!

Макс нервно сцепил пальцы, хрустнули суставы.

- Гун… такое дело… Я изменил Тане…

Откидываюсь на спинку стула. Сигарилла почти истлела. Дымим в зале. Сизые пласты растеклись под потолком невесомыми волнами.

- И всего-то!

- Ты не понимаешь…

- Да куда уж нам грешным…

- Я серьёзно!..

Стараюсь быть убедительным:

- В этом далеко не тяжком грехе, ты, Макс, не первый, и как подсказывает время, далеко не последний. Можешь не рассказывать о своём нравственном падении.

Макс настойчив.

- Кроме тебя высказаться больше некому.

- Попробуй тёще.

Макс меня не слышит.

- Излить боль могу только тебе: у нас были чувства.

- Уже интереснее, - замечаю веско. – Значит, измена с чувством и эмоциями, а не банальный пошло-разовый адюльтер.

- Нет, Гун.

- Лей, блудный кот, воду своего нравственного падения на мельницу моей нравственности.

- Сначала по рюмашке. Для храбрости.

Разливаю настойку.

- Это с удовольствием.

Осушаем лафитники. Я закусываю; Макс нервно закурил, сломал три спички. Друга не тороплю; признаваться в собственном проступке тяжело, нужна смелость и сила воли, чтобы без оглядки броситься в омут откровения, не подозревая о последствиях.

- Произошло это пару лет назад, в канун Рождества.

Макс сосредоточился. Успокоился.

- Мне тяжело говорить, но это случилось.

- Хальт, Макс! – резко обрываю друга. – С каждым первым, вторым и третьим это происходит на протяжении жизни и всегда в первый раз.

- У меня жена и сыновья.

- У тех тоже не щенки с котятами.

- Но мне совестно…

- Нравственные муки неизвестных мне натур индифферентны.

- Я не хочу разводиться.

- И не надо. Представить не можешь, сколько мужиков ведут жизнь на две или три семьи.

- Но я… это в первый раз…

- Держишь всё ещё в себе и боишься проговориться.

- Да.

- Меньше думай. Встречайтесь с ней…

- Она живёт за границей.

- Повторный хальт! Где с ней познакомились?

- Ты не слышишь? Несколько лет тому назад в Сочельник…

Понимаю, лавры первооткрывателя мне не светят. Позже, бывалые мужики-вахтовики не такое рассказывали, бурные страсти иногда кипят там, где есть прекрасные фемины…

- У вас была страсть…

- И такая, ни Шекспиру, ни Куприну с Пришвиным не снились.

- Погоди, Пришвин писал о природе, где там страсть?

- Они вместе взятые бледные писаки со слабым воображением.

- Мнение субъективное, - не могу согласиться с другом. – Ближе к теме. Что там стряслось с тобой необратимо-невозвратное.

У Макса просыпается аффектация.

- Гун, пообещай…

- Спокойно!

- Нет, Гун, поклянись…

- Хватит нервнопаралитических сцен, Макс!

- Гун, поклянись, после моей исповеди напишешь рассказ.

«Вот оно в чём дело, - думаю, усмехаясь. – Мы не хотим огласки, но жаждем славы».

- Обязательно напиши. Измени моё имя, вдруг жена прочитает…

- Твоя жена книгочей? – друг иронии не слышит.

- Снаряд, знаешь, два раза в одно место…

- Изменю. Какие ещё пожелания?

Тень задумчивости легла на чело Макса.

- Имя Любы можешь не менять.

Так я узнал имя коварной соблазнительницы или коварно соблазнённой.

- Оставлю.

- Так напишешь?

Барабаню пальцами по столу. Напускаю туману умности.

- Не обещаю…

- Осторожно, Гун, ты топчешь мои грёзы…

- Макс, обойдёмся без истерик. Не институтки. Кровью клясться не буду, что прямо сейчас возьмусь за перо. Выкладывай свою версию морального падения.

Как и в предыдущий раз, Макс, иронии не услышал.

- Не версия. Всё было…

- Версия, - поправляю друга. – Так как мой вариант тоже будет литературной версией твоих похождений туда и сюда.

- Ладно.

Глаза мозолят пустые лафитники.

- Наливай, - Макс перехватил мой взгляд. – Что-то в горле пересохло.

Моё правило, таково: каким бы цунами не накатывало его Величество Вдохновение или не был впечатляющ по сюжету экспрессивно-эротический рассказ друга (Гун, согласен, это происходит со всеми, но мне мужики после поведали такие байки, что Бунин меркнет со своими рассказами и превращается в скучного летописца); насчёт Бунина с другом согласился, чем его порадовал.

Некоторый этап творческой рекреации уходит на бесполезно потраченное время: лёжка с книгой на диване и постепенное возвращение к заданной теме. Период лени длился недолго. На второй день, нет-нет, да и срывался с дивана, чтобы записать пришедшую мысль; если ехал в автобусе, наговаривал на диктофон.

Как бы ни была организмом писателя предпочтительна расслабляющая лень тела и мысли, но то самое серое вещество, горячо любимое Эркюлем Пуаро уже стоит на тропе творческой работы с томагавком воображения в руке.

Час «Х», когда невмоготу и надо браться за перо, ажно скрипит в затылке, приходит не всегда дома; чаще, на работе или где-то ещё. За своих собратьев по перу ничего сказать не могу: у каждого Ивашки своя баклажка.

В этот раз накрыло в автобусе. Возвращался домой. Салон набит битком. Гоблины любого возраста с рюкзаками за спиной, точно верблюды, создают массу неудобства. То их толкнут, то за лямку дёрнут, снося с ног, то увлекают за собой торопящиеся на выход. В воздухе грозовое облако брани вот-вот разразится ливнем скандала.

Сажусь на освободившееся место рядом с двумя болтливыми кумушками. Поначалу на то, о чём болтушки судачат, не обращал внимания: ну, трепятся, ну, обмывают косточки, честят кого-то от чистого сердца, пока не прозвучало из уст одной кодовое слово «вахта». Как охотничий пёс, делаю стойку, вострю ухо, обращаюсь в слух. Первая кумушка: «С работой полная задница». Вторая: «Ой, не говори! Повсюду оптимизация. Сокращения, увольнения!» Первая: «Вот и моего оптимизировали. Месяц сиднем сидел дома». Вторая: «Это что! младшенький мой полгода по предприятиям с направлением от биржи труда шарился». Первая: «А мой нашёл работу по интернету, едет вахтой работать». Вторая: «Куда?» Первая: «На север». Вторая: «Сын-то женат?» Первая: «Упаси господь! Нынче не девки, лярвы! Деньги и развлечения им подавай!» Вторая: «Чистая правда». Первая: «Почему интересовалась, есть приличные на примете?» Вторая: «Если бы… мои сынки тоже холостые…» Первая: «Так с чего тогда?» Вторая: «Сын соседки ездил тоже куда-то на север. Связался там с одной. Вернулся и жену наградил». Первая: «Чем?» Вторая: «Триппером!» Первая: «Да ты что?!» Вторая: «А то… знаешь, какое там процветает бля…»

Вот здесь я не согласился с рассказчицей. Вспомнил свою работу вахтой. В посёлке всё прилично: женские вагончики отдельно от мужских; заметят кого не там где нужно, служба охраны выпроваживает домой без заработанных денег, штрафуют. Конечно, без амуров и слёз при расставании не обходилось. Люди всюду одинаковы: хочется душевного тепла и сердечной взаимности. Но вот распутство отсутствовало. Попробуй блядовать после двенадцати часов напряжённого труда! Поэтому на слова болтуньи не обратил внимания, длинные языки – большие выдумщики. Хотя…

Меня будто летняя молния пронзила от макушки до копчика в зимнем автобусе. Я вспомнил рассказ Макса. Его просьбу.

Начался со скрежетом первый, тяжёлый этап творческого процесса. Исповедь друга яркими картинками всплывала перед внутренним взором. И начали песчинки букв стремительно складываться в кирпичики слов. А уж они – в прекрасные здания предложений.

Собраться с мыслями перед душевным откровением отличительная черта Макса. Мне и самому в такие моменты нужна пауза, собраться с духом.

Макс выпил. Медленно и медленно начал вертеть пальцами лафитник.

- Знаешь, Гун, чего боюсь больше всего?

Молча пожимаю плечами. Откуда мне быть информированным о фобиях друга? Свои недостатки знаю наперечёт и активно с ними борюсь или нахожу золотую середину.

- Что однажды водка потеряет крепость, а женщины – привлекательность.

Смеюсь.

- Ты чего, Гун, я же серьёзно!

Отвечаю:

- Водка без крепости минераль вассер без газа, а женщин априори некрасивых нет, каждая привлекательна по-своему.

Макс трясёт головой.

- Клянусь, Гун, та, о ком пойдёт речь… Такой второй на свете нет…

- От Кореи до Карелии?

Друг не уловил смысла сказанного, настолько погрузился в анабиоз серьёзности.

- Можешь осуждать, ведь я женат…

- Серьёзно?

- Жену, Гун, люблю. Женился по любви, и любить буду до последнего дня, пока дышу. Всё у нас с Таней было: и в омут любви с головой, и всплески радости, ссоры-споры и слёзы радости…

- Все через это проходят. Некоторые из этого мира личных иллюзий не спешат выбираться…

- Гун! – столько надрыва в голосе друга, - да как ты понять не можешь, любви у нас с Любой не было!..

Требования жанра заставляют, и я делаю удивлённое лицо.

- В чём тогда соль твоего падения?

Макс тонет в Нирване нравственных переживаний.

- Страсть, Гун, была страсть, то чего так всегда не хватало в отношениях с Таней.

Кладу руку на плечо другу.

- Это старость, дружище. Её первые признаки и призраки. Не седина, - сентиментальность, повышенная чувствительность.

По глазам Макса вижу, он возвращается из пустых поисков Кундалини.

- Может, ты прав, Гун.

- Не претендую на уверенность утверждения: прими случившееся, как должное. Не зря говорят в народе: чему бывать – того не миновать.

Закуриваем по сигарилле. Дымим и наслаждаемся табаком. Макс берёт в руки пустую пачку; читает текст; ухмыляется: «Не поверишь, Гун, какую херню тут написали: изделие содержит системные яды, канцерогенные и мутагенные вещества». Пускаю струю в потолок: «Яды… а от них так на душе приятно!» Макс хихикает: «Нет, до чего же красиво: системные яды! Уснуть – и не проснуться!»

Тактично возвращаю друга к его, так и не начатой исповеди о всепоглощающей страсти без любви.

- Макс, бараны разбрелись, пора собирать отару… Итак, с чего у тебя или у вас с Любой всё началось. Изливай душу или на этом прекращаем ходить вокруг да около и просто напиваемся до поповьих риз.

Что-то с другом происходит.

- Тебе проще, Гун…

- Чем же?

- Ты подобного не испытывал, не страдал, не мучился… Эту скользкую тему обходишь, не говоришь…

Оттягиваю ворот рубашки, чтобы видел друг косой розовый рваный рубец на шее справа почти от плеча к макушке.

- Что это?

- Посмотри внимательно.

Макс щурится.

- Думал, складка… Натёр…

- Верёвкой, Макс, натёр, - возвращаю ворот на место.

Брови у друга поднялись.

- Ты что… того?.. – он обвёл пальцем вокруг горла и поднял вверх.

Развожу руками.

- Да нет… - друг не верить ни единому моему молча не произнесённому слову. – Чтобы бы, жизнелюб и оптимист…

- Был катастрофический период на заре молодости.

Макс пересел ближе.

- Яркая и ослепительная любовь посетила и меня, едва увидел её, понял: вот она-то и будет матерью моих детей, вместе будем нянчить внуков.

- Как в кино, - сказал Макс. – У меня иначе.

- Тогда и сам думал, попал в сюжетную сцену какого-то хорошего фильма про счастье людское. Полгода прошло одним днём. Родственники охали и ахали, мол, какая пара. Розовые очки жизнь сняла сразу. За неделю до свадьбы не пришла домой. Родители её написали заявление. Меня задержали первым, до её исчезновения я видел свою подругу последним. В ментовке сильно не били, чтобы быстрее соображал пару раз вырубили ударами по почкам. Неделю длились допросы: как убил, где спрятал труп, куда выбросил орудие убийства. На восьмой день утром охранник называют мою фамилию, и ржёт, скотина: «С вещами на выход!» Я испугался. Охранник веселится, морда дебильная: «Нашли твою невесту, едем в морг на опознание». Очнулся от бьющего в нос нашатыря. Открываю глаза, рядом женщина-медик, ватку под нос суёт. Кто-то строго отчитывает охранника; тот оправдывается, мол, пошутить захотелось, кто же знал, что он, - я, то есть, - такой впечатлительный. Помню слова врача: «Вы свой юмор на родных оттачивайте».

Следователь в кабинете объяснил, что моя невеста нашлась. Уехала на неделю с азером-торговцем с рынка куда-то погулять. Вспомнила позже, что замуж выходит, и вернулась.

- Я бы на твоём месте, парень, крепко подумал, прежде, чем на ней жениться, - говорил следователь, пока я подписывал какие-то бумаги. – Вчера она с азером уехала, завтра ещё с кем-нибудь. Тебе надо такое счастье?

- А шрам, откуда? – спросил Макс.

- Дома дал слабину. Поехал к бабушке в её отсутствие. Полез на чердак. Соорудил петельку из верёвки. Бабушка как что почувствовала, вернулась вовремя. Сразу на чердак.

- Вылечили?

- Сам излечился. Бабушка надавала подзатыльников. Сказала, если из-за каждой шалавы буду вешаться, никакой жизни на это не хватит.

Я потрогал пальцами рубцы; бугорки будто ожгли огнём подушечки пальцев, пламя забытого происшествия обдало жаром память. Я тихо вскрикнул. Перед глазами пронеслась лента давнишних событий. Отнял руку, будто приложил к раскалённой поверхности.

- Верёвку снял с яблони. Бабушка подвязывала длинные ветви. Рядом цвели розы. Каким-то образом один шип оказался внутри волокон верёвки. – Я остановился, забытое вернулось, нервным льдом прошлось по телу, меня штормило. – Вот, накинул петлю на шею, шип вспорол кожу. Хорошо, не затронул вену, в каких-то миллиметрах рядом прошёл, это после врачи в психушке сказали. Месяц держали на уколах, родные побеспокоились, чтобы избежать рецидива. При другом раскладе, Макс, мы бы сейчас сигариллами не дымили…

Никогда никому не разгадать, что это за неведомая сила, соединяющая разные сердца в единый комок нервов и переживаний. Что это за фантастическая мощь, заставляющая робких людей идти сквозь огонь и воду, а сильных духом лебезить перед ничтожеством и опускать руки перед малейшим препятствием? Что это за всесокрушающая сила, сносящая любые преграды на пути и почему, ею наполнившись, человек превращается в её продолжение, существует в природе? Наверняка, каждый ощущал на себе её воздействие и присутствие. Каждый пропитывался ею и черпал из этого неисчерпаемого источника вдохновение.

Определение лежит на плаву. Оно известно всем. Только произнести вслух решается не всякий. Смелость она или есть, или …

- Ты, Макс, верь, не верь, я тогда впервые заплакал. Это и раньше случалось: перепьёшь с друзьями, накатит волна переживаний и льёт слеза из глаз. Или, эмоционально возбудившись от классической музыки, глаз увлажнится.

- Да понимаю я, Гун.

Усмехаюсь. Затушил окурок сигариллы. Пачка сиротливо лежала бедной родственницы среди тарелок с остатками закуски, и лафитники игриво сверкали гранями боков, как бы выставляя себя выше всех.

- Нет, Макс.

Снова меня нечто укутало в некий сырой кокон. Воспоминания пароксизмом боли кромсали сердце. Из-под острых лезвий летели ошметки, и фонтанировала кровь. Кровь моя – не панацея от всех болезней и тяжёлых испытаний – кровь моя истощала мой дух и я ослаб…

- Нет, Макс.

Мои слова тонули в общей пустоте пространства комнаты. Мне было не по себе. Тяжело, пространственно тяжело. И – пусто. Я никогда не стремился и не спешил оголять душу, раскрываться, освещать тёмные уголки совести. Я старался категорически откровенным быть перед собой; перед другими ретушировать своё состояние; скрывать за несуществующей завесой тонкой вуали истинное эго. Совесть не мучила. Быть откровенным перед собой или перед кем-то посторонним, как говорится, дело разное. Осудят твой променад нагишом перед публикой или превратится сие впоследствии в анекдот – дело случая.

- Нет, Макс.

Повторил, я не помню в который раз и снова умолк. Алкоголь ускоренным темпом прощался с моим организмом. Мозг активно работал. Новые мысли наслаивались одна на другую; соприкасались и искрили электрическими оголёнными проводами; вокруг распространялся запах горелой проводки и прочей изоляционно-синтетической дряни.

- Согласись, Макс, - сказал, вернувшись с новой пачкой сигаррил с кухни. – Это и странно… Мы все на каком-то этапе чувствуем фальшь, обман, подлог, издёвку…

Макс кивал, будто китайский болванчик и жадно затягивался крепким табаком.

- Любовь, как чувство, Макс, - меня уже не остановить, надо высказаться, - любовь избирательна. Не на любого действует одинаково. Когда не стало… рядом со мной моей… Я ничего не почувствовал… а ведь должен был… казалось, начинал чувствовать её… каждый вдох и выдох, каждый взгляд…

Я снова замолчал. Выжидал Макс. Только вспыхивали огоньки на кончиках быстро тающих табачных палочек, озаряя лица. Пауза затягивается. Гаснут огоньки на кончиках сигарилл. Воздух в комнате настолько пронизан ароматами и дымом табака, что создавалось ложное впечатление его материалистичности.

- Макс, ты ведь так и не приблизился ни на шаг к своему рассказу. Хотя очень активно подталкивал меня к тому, чтобы я начал работу над жизнеописанием твоего падения сразу сейчас.

- Затянувшаяся фермата говорит за рассказчика – он не знает с чего начать. Молчи, Макс, достаточно кивка. Дам совет: начни с того, что знаешь.

Таня всегда шутила, что я пошёл работать поваром из-за постоянного чувства голода в детстве. Поэтому и выбрал профессию повара. Что правда, то правда. Каждому своё: один мечтает о космосе и работает кабинетным червем, а кое-кто ставит перед собой вполне достижимые цели и получает удовольствие от труда.

Работа мне нравится. Нравится консерватизм. Но мне не по душе перемены. Они нарушают привычный режим работы и вносят сумятицу. В мутной воде легче ловить рыбку, этим пользуются облечённые властью лица. Ты, Гун, помнишь, как в нашу совместную последнюю вахту нас начали прессовать то работодатели, то представители заказчика услуг. Подай им бракеражный журнал, покажите журнал гнойничковых заболеваний и прочая хреновина… В итоге всё так всех достало, что половина сотрудников столовой уехала до окончания срока работы.

Макс разгорячился. Отхлебнул остывший кофе.

Вот тогда-то и начал задумываться о переменах в своей работе; идти в ногу со временем. Идей вернуться в ресторанный бизнес не возникало. Вся эта шелудивая блатота просто вилы в горло. Да и варился я в этом бульоне, знаю откуда у креветки уши растут. Дома не просидел и месяца. Таня принесла визитку одного солидного предприятия. «Звони сейчас, - настаивает, - вакансии разлетаются горячими пирожками из печи». Не смотря на поздний вечер позвонил. Приятный женский голос сообщает куда я дозвонился. Представляюсь. Ответил на стандартные вопросы. Утром пришло сообщение, куда отправить документы. Два дня спустя в команде работников выехал на новое место работы. Не поверишь, всё шло просто чудно, все три года. Кормил максимум тридцать человек. Работа не синекура, но и не бей лежачего. Есть время в интернете полазить по сайтам, посмотреть фильмы, твои новинки почитать. Зарплата приличная. Жена с детьми два раза по записи летом отдыхала в санатории. Жизнь – череда чёрных и белых полос.

Отблески грядущих тревожных перемен обозначились с появлением в команде поваров одного кекса, повара, не реализовавшегося в ресторанном бизнесе, поэтому, решившему воплотить свои передовые идеи в работе вахтой в рабочей столовой.

Как из рога изобилия посыпались указания об усилении и эффективности питания. Сам же этот неудачник слинял, когда почуял, какую заварил кашу и получил янтарных звёзд от нашего коллектива. Он-то, блин, слинял, но руководство прониклось светлыми идеями тёмного говнюка и продолжило курс улучшения обслуживания. Приняли на работу технолога, чью-то родственницу, старенькую бабулю, уверенного пользователя Альцгеймера. Она принялась с усердием и рвением вводить свои правила, мутить воду в пруду на свой манер и как видит. Её не волновало, что некоторые смелые и передовые разработки не находили должного отклика у поваров. Тряся головой и подрагивая конечностями, она плевала на негодование коллектива и продолжала свой курс.

Хрустнула ветка дерева, на которую уселась большая стая птиц. Ветка не обломилась. Выдержала. Появилась трещина. Как правило. Рвётся там, где тонко…

Угрожающая лавина новшеств и нововведений не заставили себя ждать.

В размеренной и налаженной работе Максима в вверенном ему кухонно-столовом хозяйстве появилась та самая хреновина, от которой он сбежал в этот оазис спокойствия и уюта в неспокойной работе повара.

Некоему умнику в далеком центрально-главном офисе, очень туманно владеющему информацией и отстранённо понимающему работу пищеблока на отдалённо-таёжных вахтовых площадках вдруг вздумалось проявить инициативу.

В организованный, выстроенный под самого себя мир работы Максима, где царили порядок, налаженность, комфорт, что называют одним словом эргономика, влетел суровый Норд, неся на своих воздушных плечах многотонные кипы указов, распоряжений и прочей делопроизводительской нудности.

Одним из первых Максим получил из офиса увесистую бандероль; вместе с руками, опустившимися к полу, ниже уровня земли упало настроение; просмотрел журналы, вздохнул, мол-де, делать нечего, влез в упряжь – тяни телегу: после ужина разложил на столе журналы и едва не взвыл от накатившего на него отчаянного бессилия. Неудачно он старался представить себе образ врага, решившего ускорить свой карьерный рост. Получилось тёмно-серое Нечто, на нём внезапно прорезался рот, хищно оскаленный острыми зубами, и слух Максима разрезал дикий демонический смех: «То-то ещё будет – ой-ой-ой!»

Пальцы рук неохотно перебирали страницы журналов, поскрипывая зубами, как его отвлекли посторонние звуки, их априори не могло быть в уютном небольшом зале столовой. Макс оглянулся, в поисках источника звуков, но обнаружил его на столе перед собой и чуть ли не подпрыгнул на стуле от внезапности: разложенные в беспорядке журналы, словно сошедшие с лент фильмов-ужасов персонажи шелестели страницами, будто тревожимые чьею-то невидимой рукой. «Ты не забыл о порезанном пальце? – бросал в лицо Максу обвинения журнал гнойничковых заболеваний, - не гноилась ли рана?» - «Я обработал её йодом, накладывал сверху пластырь, надевал на палец латексный напальник», - оправдывался Макс. – «Сказать, куда можешь засунуть напальник?» - «Почему пишешь, здоров? – набросился журнал здоровья. – А сам чихаешь? Врёшь нагло!» - «Когда в последний раз проводилась генеральная уборка помещений?» - грозно шевелил длинными и толстыми усищами журнал генеральных уборок. – «Чо за наезд! – вскипел Макс, - я не первый год борщ варю и санитарию с гигиеной соблюдаю!»

Череда грозных и тревожных картин, демонстрируемая расстроенным сознанием, в ускоренном темпе мельтешили перед взором; видеоряд внушал что угодно, но не оптимизм. В каждом кадре присутствовали черно-белые тона, соперничавшие по стройности линий, перспективе и экспозиции и подбору полутонов со знаменитым творением Малевича.

Жутко – до безутешности жутко и безрадостно в тот час чувствовала себя душа Макса. Ни о чём другом, как о дальнейших перспективах своей карьеры он думать не мог. «Так гибли великие цивилизации прошлого, - стремительно носились мысли в его голове, и погибнут нынешние с грядущими, стоит одному мудаку-карьеристу подкинуть стоящую идейку императору. Не вникнув в суть, тот вдохновляется и с кровли дворца полетели первые черепицы краха, следом за ними с окраин в поисках лучшей доли вострят лыжи подопечные».

Должно бы и отпустить напряжение, да нет, Макс пребывал в той крайней степени эмоционального возбуждения, когда или пан, или пропал.

«Что делать… Что делать, блин?.. Что делать-то, блин?!.»

Голодным волком выл ветер за стенами вагончика столовой. Бил кулаками-кувалдами в крепкие дюралевые стены, сотрясая с вагончиком основы мироздания. Мигали испуганно лампы, шепчась меж собой: «Что творится? Что случилось? Что за напасть свалилась?» Не в пример им, дюралевые стены тихо посмеивались над пустыми тревогами ламп и агрессивным напором ветра.

В разгар душевного смятенья, кстати ил некстати зазвонил телефон. Макс посмотрел на экран. Звонил Тимон, - Тимофей Долгополов, бывший сменщик, он сейчас трудился на соседнем участке; прозвище Тимон прилипло к нему незаметно; кто-то заметил поразительное сходство мультяшного персонажа Тимона из мультфильма «Тимон и Пумба» с Тимофеем, сказал «Тимон» и все подхватили.

«Как дела? - поинтересовался Тимон, - не отвечай, дай угадаю… заполняешь журналы». – «Да, сижу, мастурбирую с ручкой в руке», - тихо огрызнулся Макс. – «Иначе это не назовёшь, - посочувствовал Тимон. И тут Судьба устами Тимона подлила бензин в жарко пылающий костёр возмущения Макса; Тимон всегда говорил, потом думал: «Журналы – не последнее бедствие». В груди Макс быстро шевельнулся червь тревоги. – «Это просто несчастье какое-то на нашу голову свалилось, - продолжал Тимон. – Сейчас она у меня». – «Кто?» - «Как, я не сказал? – удивился Тимон. – Проверяющая, медик. Макс, это полный пипец, не баба, настоящая фурия!»

Пятки Макса покрылись холодным липким потом.

«Мегера!» - упражнялся Тимон в оскорбительном красноречии.

От пяток холод поднялся до колен; непонятная слабость сковала мышцы ног.

«Медуза Горгона! - капал Тимон раскалённый свинец слов на воспалённый мозг Макса. – Заходит она, прости Господи в столовую, - словесная диарея Тимона ещё достигла критической точки выброса массы, - и цедит: покажите, Тимофей Арнольдович, санитарное состояние кухни. Медленно говорит, тихо, от слов её по спине, будто раскалённый песок ссыпается, лучше бы голос подняла, как-то проявила своё начальственное эго – нет же! По глазам читаю, что мне тут и крышка. Не поверишь, Макс, испугался. Ноги дрожат. Голос прерывается. Глотка высохла так, будто в неё мешок мышиного дерьма высыпали. А она мне: не стоит напрасно беспокоиться, Тимофей Арнольдович, если у вас всё в полном порядке… Макс, скажи, когда на кухне бывает полный порядок?» - «В конце смены». – «Вот и я ей о том же твержу, мол, ещё ужин впереди. Работы непочатый край, заготовки на завтра нужно делать. Накормлю, говорю, ребят и возьмусь за наведение порядка. Она усмехается: какие-то у вас нелепые, детские отмазки, Тимофей Арнольдович. Человек взрослый, умный, наверняка. начитанный, - Макс, сижу и потом истекаю, не пойму, куда клонит эта гиена в образе женщины – могли бы придумать что-то более серьёзное. Покажите журналы, просит, проверю ежедневную заполняемость. Посмотрю, каково ваше отношение к своим обязанностям. Макс, - в голосе Тимона сквозит отчаянием и космическим холодом; ведь я эти долбанные журналы заполнил в первый же день! Просидел до полуночи, зрения не щадя!» Макс перебил Тимона: «Mulier insidiosa est!» - «Это чо такое?» - в голосе Тимона сквозило не наигранное удивление. – «Женщина – существо коварное». – «Кто сказал?» Максим ответил: «Древние латиняне». После паузы Тимон ожил: «Они знали, что говорили. Она, эта Люба, коварная и несносная! Даю ей журналы, думаю, дескать, прощая, любимый вахтовый посёлок. А она, монстр в белом халате, листает странички и интересуется, уж не научился ли я управлять временем, путешествовать в будущее, иначе, как можно объяснить идеально заполненные журналы до конца месяца, если сам януар, - она не то немка, не то латышка, - только начался. Короче: не было печали, свиньи в хлеву насрали». – «Послушай, Тимон,- перебил товарища Макс, - может, стоит начать искать новое место работы?» после непродолжительно-таинственной ферматы Тимон высказал то, о чём Макс недавно размышлял: «Какой смысл, Макс? Думаешь, в других местах умников покрасоваться бездарностью меньше? Куда там! Всюду ускоренным шагом прут перемены. Капиталистическая хрень приходит на смену лояльности и демократии по отношению к работникам. Короче, полная жесть!» - «Как в лагере». – «Пионерском?» - «Тимон, в каком пионерском, там, где зэки кукуют и тянут сроки». – «Вся страна становится похожа на огромную зону, - высказался Тимон. – Без вышек по периметру… короче, жди, в гости медицинскую королеву. Муки твои облегчу: она, и начальство так дрочит, мама не горюй! Несколько телег в центр накатала. Держись, Макс! И да пребудет с тобой сила!»

Макс задумчиво отложил телефон и начал заполнять журналы. Далеко за полночь он вышел из вагончика столовой. Постоял на крылечке. Поёжился: к ночи заметно похолодало. Свет фонарей освещал территорию городка и захватывал прилегающую тайгу.

«Уйти в лес и остаться до скончания века? – на душе тоскливо и пакостно, Макс ладонью взъерошил волосы. – А что изменится?»

Невидимые вибрации неприятных перемен, показалось ему, коснулись всего, что его окружало, и будоражили пространство тонкими ультрамодными непривычно-незнакомыми звуками.

Не смотря на зимнее убранство, лес понемногу освобождался от нарядов зимы: с веток сосен и елей длинными шалями свисали снежные потоки, потревоженные ветром в смятении качались кроны берёз; с рябин оставшаяся жухлая листва ссыпалась подтаявшими на дневном солнце зимними воспоминаниями.

Лес становился чище и прозрачней.

Непостижимым образом, придя на завтрак, мужики каким-то им ведомым образом ощутили лёгкую тяжесть нового: всегда улыбчивый, щедро сыплющий шутками Макс суровым видом раздавал кашу, раскладывал омлет с зеленым горошком и горько вздыхал.

Мрачные предчувствия атаковали Макса со всех сторон.

Некоторые работяги пытались расшевелить Макса, всё впустую.

«Мужики, чесслово, - через силу говорил он им, - на душе хреново. Без обид. Окей?»

Озабоченный сообщением о визите оченно страшной и коварной проверяющей Макс забыл поздравить мужиков с наступившим Сочельником. Было совсем не до праздника…

Через пару минут от Тимона пришло новое ёмкое сообщение: «Макс, не ведись на провокации».

Макс прочитал сообщение и завалился спать.

Внутренний хронометр дал сбой: Макс проснулся в четыре утра – время проверил на дисплее телефона. Быстро, рывком встал, час валяться не хотелось, можно компенсировать в послеобеденный отдых. Кухня встретила его настороженно – так рано она его не ждала; крякнул по-стариковски холодильник и часы протяжно прозвонили китайскую мелодию на русский мотив.

Небо влажными волнами прозрачных облаков с искрами изумрудов звёзд зимней ночи, загадочно светившими в глубине космоса, раскинулось над головой. Макс вышел подышать свежим воздухом и невольно залюбовался открывшимся видом.

«Красота!» - подумал он; перевёл взгляд на утоптанную дорожку; ночные проказницы-звёзды наследили на ней своим безупречным космическим узором, понятному простому инопланетно-человеческому взору.

Макс спустился с крыльца. Снежок скрипел весело под валенками. Его скрип задорной кабацкой песней радовал Макса. Обойдя вагончик кухни, он остановился. Снял вязаную шапочку. Запрокинул голову.

«Красота!» - тихий шёпот слов сорвался с белёсым парком с уст; налетевший ветер оборвал неоконченную фразу, разорвал в мелкие клочья искрящихся снежинок и разметал по всему белу свету.

Работа спорилась. Будто и не было в помине тревожно-грозовых ожиданий, мрачного разговора с Тимоном и ночи без сновидений: весело булькала на слабом огне молочная пшённая каша, томилась, выпревала, созревала, отдавала вобранное ею солнечное тепло, живительную силу земли. Рядом в ковшике топилось сливочное масло.

Совсем иначе звучала трель из кастрюли с сосисками – далёкие напевы земли германской слышались в тонких струйках пара и аромат, - не захлебнуться б слюной! – выпечки, сдобных булочек со штрейзелем. Всё это создавало полную картину жизни столовой.

Ближе к шести утра, когда небо заметно и бодро посветлело и редкие белёсые облачка смущенно заалели вместе с зарёй, Максим снова вышел на крыльцо и, как с ним обычно происходило на выезде, восхитился красотой природы, в городе, признавал он однозначно, этой торжественной картины зарождения нового дня во всей естественности не увидишь ни с какого ракурса: крыши высоток, трубы заводов и прочая городская мелочёвка.

Он пил вместе с ранним утром января жадно, большими глотками бодрость, свежесть и утреннюю прохладу. Заря волшебной птицей из народной сказки, раскинула свои алые крылья, и с них осыпался на землю алый перламутр наступающего дня.

Обед, сродни завтраку, спорился легко. Рассольник по-ленинградски, любимое блюдо работников этого заезда, стоял в кастрюле на краю плиты, важно и медленно пуская изнутри кастрюли пузыри; они, достигнув поверхности, с перезвоном лопались, расплёскивая вокруг – в пространство кухни, соединённое невидимыми нитями с внешним миром, - ароматнейшие запахи солёных огурцов, крупы, пассированных с томатом овощей. Гуляш стоял на приставном столике в сотейнике; рис с овощами на гарнир стоял в духовке, включённой на минимум нагрева.

Макс сидел на табурете в расслабленной позе, - несколько минут рекреации и релаксации, - заслуженного отдыха, - не помешают кухонно-творческому процессу. Его можно сравнить с волшебством, когда из разных – разных по своим исходным данным – продуктов получается одно великолепное, восхитительное, вызывающее фонтан гастрономических восторгов блюдо!

Если бы существовала некая абстрактная кулинарная инквизиция, то за это фантастическое волшебство можно смело взойти на жертвенный костёр, считая не зря тобой прожитую жизнь.

Никаких изменений до обеда не произошло. Начальник вахтового городка, упоминать его имя-отчество из-за его эпизодической незначительности в нашем повествовании лишнее, отобедал первым. Похвалил Макса. Не сказав ни слова о предстоящей проверке, скрылся в своём административном блоке.

Ясность появилась в два часа пополудни. На вкатившегося в столовую коменданта посёлка Иннокентия Исаевича, которого за сходство со сказочным персонажем называли Колобок, Максим не обратил внимания: продолжал мыть посуду, слушая радиопередачу. Колобок повертелся юлой рядом, затем деликатно постучал пальцем по столу. Макс машинально обернулся, кивнул, вернулся к мытью посуды и утвари. На спутника колобка Макс даже не обратил внимания, высокую женщину в тёплой зимней светлой куртке возрастом слегка за тридцать, придающим некоторым феминам некий эротический флёр, попав под обаяние оного часть мужчин, подверженных сильному влиянию извне, теряет над собой сексуальный контроль с последующими выводами.

Она прервала решительно деликатность Колобка и красивым контральто обратилась к Максиму: «Послушайте, любезный наш повар!»

От такого обращения Макс оторвался от мытья посуды, а радиоприёмник умолк, тихо крякая помехами. Макс медленно вытер руки и повернулся к вошедшим.

Макс знал сильные стороны своей психики; в них не входили меланхолия и интравертность; но при взгляде на женщину слегка растерялся; голова пошла кругом; он попытался сконцентрировать внимание на лице женщины, однако сказал вполне спокойно: «Слушаю, любезная!»

Сказал и тотчас вернулось самообладание. Он видел внутренним рентгеном глаз под меховой курткой женскую фигуру без возрастных изъянов, обычным зрением уловил приятный овал лица, цвет глаз… Макс почувствовал себя стоящим в болоте, медленно затягивающим его в свою бездну. Наваждение схлынуло быстро. Каким флюктуациям подвергся его организм, какая произошла атака на психику? Почему он внезапно потерял силу воли и почувствовал беспомощность аки агнец, стоящий пред львом?

- Так и будем стоять и строить глазки? – нарушила тишину женщина и тотчас засуетился Колобок.

- Максим Анатольевич…

- Глазки я не строю, - уверенно произнёс Макс. – Вышел из инфантильного возраста.

Женщина улыбнулась.

- А мне показалось, строите…

- Показалось.

- А ещё мне показалось, вам немного нездоровится.

- С чего бы это? – удивился Макс.

- Вы слегка сбледнули…

Колобок засмущался, пошёл багровыми пятнами, будто обращались к нему, приобретя ещё большую схожесть со сказочным персонажем, только-только вынутым из печи.

- Я в полном порядке. Не извольте зря беспокоиться.

Женщина улыбнулась уголками губ.

- Изволю, я проверяющая и ответственная за санитарное состояние городка и пищеблока, и мне не безразлично здоровье каждого здесь работающего сотрудника. Позвольте представиться…

«Немка или латышка», - вспомнил Макс слова Тимона.

- Позволяю.

Колобок совершенно ничего не понимал из происходящего4 вертел туда-сюда головой и сильно потел.

- Любовь Петровна Шпеер.

Макс сделал шаг вперёд. Резко нагнул голову и поднял.

- Ганс Дитрих Геншер!

Алый цвет лица Колобка сменился неестественной бледностью; ему стало плохо от наглости Макса; ладно бы ему сострил, а ведь он решительно выступает против проверяющей.

Любовь Петровна удивлённо вскинула левую бровь; так по-женски легко и изящно, будто собиралась соблазнить всех мужчин планеты земля.

Она помахала перед его носом указательным пальцем:

- Найн. Найн, найн, херр повар! – произнесла она на языковой смеси двух равновеликих языков.

«Точно – немка! Ишь, шпарит – найн!»

- Я хоть и не живу на своей исторической…

- Истерической? – съязвил Макс, что-то его изнутри раздирало, чем окончательно сплющил Колобка ментальным молотом в тонкий межмолекулярный блин.

- … исторической родине, - она проигнорировала иронию Макса, - но я прекрасно знаю ту личность, полное имя которой вы нагло себе присвоили.

Макс развёл руки и по-детски, открыто улыбнулся:

- Их бин капитулирен, Любофф Петрофна!

Колобку хотелось в этот миг упасть и притвориться мёртвым.

- Учту ваше чистосердечное признание, херр самозванец. – Яд длинными жёлто-зелёными потёками стекал по её устам, - и возьму на вооружение.

- Разрешите откланяться? – Макс слегка наклонился вперёд, изобразил пару па руками и ногами.

- Запомните, херр паяц, - яд стекал по её одежде и расплывался по полу («Придётся мыть с хлоркой!»), - я вам не враг, но… - паузу она затянула нарочно, - и не друг. Со мной можно шутить в меру дозволенного. Никакого амикошонства не терплю. Я ответственный человек.

- Амикошонства! – всплеснул руками Макс, - да где уж сирым…

- Сначала я проверю все помещения вахтового городка, - продолжала Любовь Петровна, а Макс думал, зачем она ему озвучивает эту хрень, - а уже потом возьмусь за вас, херр пофар. Ферштеен зи?

- Яволь, фрау арцт! – Макс принял стойку «смирно» и приложил два пальца правой руки к виску. – Натюрлих, фрау арцт! У меня алес ин орднунг!

Откушать чем бог послал фрау арцт отказалась. Сослалась на грядущий пляжный сезон, который она намерена встретить во всеоружии красоты своего женского тела. И тут она совершила манипуляции, кои можно было двояко истолковать и Максу и Колобку: она расстегнула куртку , развела полы в стороны, продемонстрировала мужчинам своё безупречное тело – пышущее эротическим здоровьем и сексуальной энергией – затянутое в шерстяное трикотажное платье, пестревшее по светлому фону разноцветными геометрическими фигурами, два разу крутанулась вокруг себя – легко, будто балерина.

- Мальчики, вытрите слюни и верните на место мандибулы, - посоветовала она задорно и провокационно смеясь Максу и Колобку. Затем застегнула «молнию» на куртке, взяла под руку растерявшегося колобка и вышла с ним на улицу.

На пороге фрау арцт обернулась:

- С вами я не прощаюсь, херр пофар!

О случившемся далее переполохе свидетельствовал Колобок. Через три четверти часа он влетел к Максу и потребовал корвалол. Он выпил его из флакончика и горячо зашептал: «Макс, змея, натуральная змея!»

Следующий визит повторился часом позже. Он заглотил две таблетки валидола, запил кувшином компота. «Медуза Горгона! – повторил он слова Тимона. – Вжаривает и в хвост и в гриву. Дроч… Э-э-э… короче, жди визита этой гадюки!» Колобок осушил второй кувшин компота. Разбрызгивая с губ капли, умоляюще прошептал: «Господи, спаси и сохрани!» Перекрестился, ответил на звонок мобильника: «Бегу, Любочка Петровна! Обязательно! Живо! Уже лечу!» Странно посмотрел на Макса и махнул рукой.

«Не поддавайся на провокации!» - всплыло в памяти предупреждение Тимона, когда после ужина фрау арцт Любовь Петровна – с лёгкой руки Макса за глаза все в поселке называли проверяющую только так – зашла в вагончик-столовую и остановилась посередине. «Чистоту проверю позже, - без повышенных интонаций мягко и просто произнесла она. – Сначала сконцентрируемся на журналах». – «Предлагаю отужинать, - предложил Макс. – Сегодня на ужин превосходный карри из куриной грудки…»

Фрау арцт слегка кокетливо возмутилась:

- Какой ужин, Максим Анатольевич! Работа стоит у меня на первом месте! И о вас я знаю всё, - не удивлены, а зря, - я всегда начинаю работу на новом месте со знакомства с личными делами сотрудников. Можно сказать. Узнала о вас всю подноготную.

«Немка или латышка? Последние тоже грешили с немчурой и очень активно плодились и размножались. Спросить?»

Макс молчал: всю подноготную не знает он сам, а тут такая осведомлённость!

«Сама скажет».

- Итак – работа! Работа сделала моего предка, приехавшего из Германии при Екатерине Великой в Россию тем, кем он стал.

- Кем же? – не сдержался Макс.

- Доктором, прекрасным доктором!

- Что же мешало в родных германских землях достичь такого же успеха?

- Вот вы всё язвите…

- Язвлю…

- А ведь начиная с него в нашем роду нить медиков не прерывалась. Я – профессиональный врач и этим горжусь! А не продавец сосисок и ирисок.

- Кто-то должен продавать и сосиски…

Фрау арцт открыла рот да промолчала, её испугал поток красноречия, но будучи истинной немкой, виду не подала:

- Работа – это стержень, вокруг которого вертится вселенная моего мироздания. Я не понаслышке знаю, что такое клятва Гиппократа!

- Клятва Гиппократа, - с умным видом протянул Макс, ожидая новых открытий. – Как же, читал.

- А я давала!

- Гиппократу?! Когда успели? Он ведь умер…

- Клятву! Давала клятву! И достаточно ёрничать, херр шутник, впрочем, что ещё можно ожидать от какого-то повара!

Не отягощённый грузом неожиданных сюрпризов, преподнесённых щедро жизнью, Макс, вернувшись в вагончик после устроенной фрау арцт Любой проверки журналов, - кстати, она лишь бегло пролистала их с явной скукой, - подключился к беседе с мужиками, с кем жил в одной комнате. Отмахнулся от расспросов, мол, как введёт себя эта дойче фрау, - после прилипшего «фрау арцт» никто не сомневался в арийском происхождении приехавшей проверять объект, - высушившая Колобку мозг до мелкодисперсного состояния. Рассказал парочку анекдотов; выслушал «бородатые» про Чапаева и Петьку. Затем сослался на усталость, лёг, отвернулся к стене, накрылся одеялом с головой. Шум да гам стих сам собой. минут десять слышался шепоток; за ним следом раздался сочный густой, насыщенный бодрыми тонами слаженный храп.

Сон то клал свои нежные крылья на веки Максу, то убирал. Лёгкое дуновение ветерка, поднятое невесомыми крыльями, охлаждало свежестью ранней зимней поры разгорячённое лицо, пылавшее и жёгшее кожу неослабевающим огнём.

«Не поддавайся на провокации! А если их нет? ведёт себя как обычная женщина, облечённая властью, накинутой на её плечи барской рукой той же барской шубой. Нет, Максим, - мысли лились спокойной рекой, вошедшей в берега после половодья. – Нет, против грубой силы нужно действовать иначе. Пойти путём мягкой агрессии, если не получится действовать продуктивно, то следует найти более действенный контрпродуктивный метод. – Макс размял движениями плеч затёкшее тело. – Метод… Какой?.. Эх, Люба, Люба…

Ему вспомнились слова третьесортной певички о том, что эту Любоньку поцелуют в губоньки; эта песня и прежде казалась пошлой и безвкусной, а уж слова о поцелуе в губоньки лишали потенции на несколько дней.

Немного поразмыслив, он незаметно погрузился в то состояние между миром яви и сна, которое называют пограничным, и вот тут-то из глубин памяти всплыла песня, в ней были замечательные строки о внезапно нагрянувшей любви. На этом он и уснул, не придя к некой конкретно-определённой цели.

Ни свет, ни заря Макс вскочил на кровати. Во сне ли, наяву ли, – нет времени разбираться в тонкостях психики, - он принял решение, показавшееся ему предпочтительным иным.

Снова день сурка, - вся наша жизнь по сути тот же день, постоянно повторяющийся в небольших вариациях, - снова кухня, снова завтра. Но нынешнее утро наполнил миг откровения чистоты помыслов и задуманного мероприятия.

Как он и предполагал, фрау арцт Люба пришла после того, как её покинул последний питающий работник. Она вошла. Сняла куртку. На ней поверх нового оранжевого трикотажного платья безукоризненно сидел отглаженный белый медицинский халат. Острым глазом Макс отметил, что халат не ширпотреб известной фирмы, специализирующей на рабочей униформе. Халат Любы – штучное изделие знающего свой дело портного, знающего также, кому он шьёт. Ткань халата отливала едва заметной бирюзою, таким лучисто-синим бывает летнее небо в предрассветные часы за мгновение до восхода солнца.

Безусловно, отрепетированное на скорую руку и разыгранное представление Макса впечатлило суровую фрау арцт. Он взял в руки тарелку с сырниками, украшенными решёткой из карамельного сиропа, рядом с сырниками лежала небольшая яркая кисть рябиновых ягод.

Затем он встал на одно колено и как смог пропел:

Любовь нечаянно нагрянет,

Когда любовь совсем не ждёшь

И каждый вечер сразу станет

Так удивительно хорош…

Макс замолчал; он не ждал аплодисментов; он не ожидал внезапных проявлений благодарностей в виде падения ему на грудь. Он просто ждал.

Люба обошла его кругом. Остановилась перед ним, глядя ему в лицо; фрау арцт улыбалась. Свет улыбки озарял лицо, светлые тени забытых воспоминаний порхали по нему.

Она раскрыла над блюдом правую руку, подержала немного, будто хотела ладонью почувствовать энергетику блюда, приготовленного исключительно для в этом далёком от цивилизации месте. Люба не убрала руку, слегка приподняла лицо. Макс рассмотрел заострившийся подбородок. Тонкую жилку на шее слева, почти под скулой, нервно подрагивавшую.

Затем она опустила лицо, улыбка с уст её не сошла; она обратилась к Максу, медленно и тихо произнося слова на языке Гёте и Ницше: «Хотите меня подкупить, херр пофар? Это у вас не получится». – «Почему? – спросил Макс на языке родных берёз и осин. – Я старался».

Макс поставил тарелку с сырниками на стол. Взял из шкафчика блюдце с печеньем «листики», густо посыпанным коричневым сахаром.

- Прошу отведать, - произнёс Макс по-немецки. – Присаживайтесь.

Он отодвинул стул от стола. Люба вошла между столом и стулом, села на стул, осторожно пододвинутый Максом.

- Вы не поверите, продолжала она на родном языке, - как и все женщины, я слаба, беззащитна, чувствительна и чувственна, я становлюсь тяжело больной, едва увижу сладкое блюдо. – Она взяла вилку, нож, отодвинула им ягоды рябины. Отрезала кусочек сырника. Обмакнула в розетку с вишнёвым вареньем и отправила в рот. Пожевала, проглотила, запила глотком чая. – Да, я неизлечимо больна, - Макс так и не понял, она сейчас с ним кокетничала или она такая вот всегда.

- Я излечу ваши недуги едой.

Люба медленно, запивая каждый кусочек глотком чая, съела сырники. Подумав, ухватила кончиками пальцев три ягоды рябины и съела.

- А вы шутник, херр Макс, - Люба с удовольствием говорила по-немецки, это отражалось в её глазах отблеском утренней зари, встающей над спящим зимним утром. – Надо же догадаться: излечить мои недуги едой.

- А чем же ещё, фрау арцт? – Макс решил больше не экспериментировать далее и не блистать подзабытым языком Шиллера и Шопенгауэра, он её понимал и достаточно.

Люба налила ещё чашку чаю.

- Фрау арцт, - произнесла она, выпила чай, вытерла губы салфеткой. – А что, мне нравится!

Она похлопала себя кончиками пальцев по лицу, едва касаясь, вздохнула и произнесла на том же германском:

- Найн, херр Макс, мой недуг никакой едой категорически не излечить.

Макс наклонился над столом. Посмотрел в глаза Любе.

- А сексом… излечить не пробовали?..

Блуждающая улыбка мелькнула на устах фрау арцт и исчезла. Люба откинулась на спинку стула.

- Сексом… Я над этим подумаю…

Возясь с обедом, Макс, нет-нет, да поглядывал в окна и видел очень интересную и вдохновляющую картину! По территории вахтового городка носился Колобок; он гонял подчинённых ему подсобных рабочих метлой и экспрессивно жестикулировал. Подсобники лопатами очищали от снега пешеходные досочные дорожки. Если прежде снег оставляли, сметая его в сторону, то сейчас слежавшийся подарок неба грузили на тележки и вывозили в овраг за территорией поселка.

Руководящее начало фрау арцт чувствовалось повсюду.

Не единожды Колобок заскакивал к Максу выпить воды и проглотить успокаивающие настои, но теперь он Максу не жаловался на тяготы жизни, не смотрел на него глазами обиженного ребёнка, у которого злая тётя отобрала любимую игрушку и строго-настрого наказала заниматься нелюбимым делом. Теперь сам Колобок создавал жизненные неудобства подчиненным, и они вслед ему шептали слова искренней рабочей капиталистической признательности.

Флегматик по натуре, огненным вихрем метался между жилыми вагончиками, складами и административным блоком начальник вахтового городка. Ох, не сладко приходилось попавшему под его горячую руку: одними пинками, подзатыльниками дело не оканчивалось; он с изощрённой местью вымещал на рабочих адресованное проверяющей фрау арцт, по слухам, ставленнице или родственнице, - пусть и седьмая вода на киселе, это дела не меняет, - заместителя генерального директора; сочные матерные выражения так и летели из его рта.

Макс наблюдал за сим представлением и тихо удивлялся, почему карающая длань фрау арцт пока не коснулась его головы; он вскользь вспоминал Тимона, его отзывы в адрес Любы и применяемые к ней эпитеты и слова друга не вязались с тем, с чем Макс столкнулся лицом к лицу: несомненно, Люба в первые минуты играла роль беспощадного бессердечного надсмотрщика над гребцами на галерах, но оказалась, это обычный мираж. Макс соглашался, споря с собой, что это была некая попытка эксперимента над ним, как он поведёт себя во внештатной ситуации. Но либо Люба что-то не то в личном деле вычитала, либо не знала, что служивший в армии в цирке не смеётся. А он прошёл отличную школу армейской службы. Он пришёл в часть неоперившимся юнцом, то покидал возмужавшим, окрепшим физически и духовно готовым противостоять всяким жизненным ситуациям.

Вела себя фрау арцт странно. Будто не было разговора за завтраком об её болезнях, которые он предложил лечить сексом.

Люба пришла за полчаса до обеда. Сняла пробу. Заполнила бракеражный журнал. Заметила, что было бы совсем неплохо иметь информационный стенд для разрешительных документов и плана-меню на неделю.

- Я подумаю, - пообещал Макс.

- Я уже подумала, - улыбнулась Люба.

«Что за чёрт, - подумал Макс, едва хлопнула входная дверь. – Нахрена нужен здесь этот стенд?! – и решил: - Пусть мозг себе клюёт начальство».

Перед ужином она просмотрела стандартный бланк с планом-меню.

- Составляли исходя из имеющихся продуктов?

- Из чего же ещё.

- Так-так-так, - постучала ногтями, крашенными в цвет молодой крови безвинных ягнят Люба. – Слабое разнообразие салатов. Но этот вопрос мы решим особо.

Макс молчал; он делал всё, зависящее от него, остальное находилось в руках руководства, и Люба это понимала.

- Вас, Максим Анатольевич, я нисколько не виню.

Макс затруднялся что-либо ответить, не было понятно, закончила Люба мысль или нарочно оборвала, мол, дальше, милый мой, хороший, догадайся сам.

- Чего ждёте? – улыбнулась Люба, - накрывайте на стол. Я пришла ужинать.

Уходя, она заметила, чтобы он ждал её после работы, упомянув, что надолго она его не задержит.

Чужая душа потёмки. Чужие мысли – загадка.

В половине девятого пришла Люба. В приподнятом настроении. Перемена в настроении женщины не прошла мимо Макса и первое, пришедшее на ум, было: она что-то каверзное придумала.

- Как мило, - похвалила Люба, окинув помещение взглядом, с точки зрения Макса к определению «мило» мало что подходило. Она сняла куртку, повесила на спинку стула. – Очень светло, вам не кажется? Можно убавить иллюминацию?

Макс выключил часть плафонов над входом, и столовая погрузилась в интимный полумрак, находясь в оном об одной мысли о женщине в движение у мужчины приходит не одна кровь в жилах, не только срывает крышу из-за разгулявшегося воображения, но и кое-что другое активно реагирует на обозначившиеся изменения.

- Ужинали?

Люба прошлась между столиков.

Макс кивнул.

- Надеюсь, не плотно?

Жестом руки Макс дал понять, что нет.

- Очень хорошо, - Люба остановилась перед ним.

«Зачем сейчас-то вырядилась в халат? – усиленно работал мозг Макса, - могла одеться проще: джинсы и свитерок, фигурка у неё просто прелесть».

В том то и дело, Люба была одета просто. Макс пока об этом не знал, как не догадывался об истинной цели вечернего визита, напрочь забыв об утренней беседе.

- Сегодня Рождество, если мне не изменяет память.

Макс хлопнул себя по лбу.

- Точно! Я тут для вас испёк имбирное печенье.

Люба рассмеялась и захлопала в ладоши.

- В этот день положено делать друг другу подарки.

Макс метнулся на кухню и живо вернулся с тарелкой; на ней горкой лежало вкусно пахнущее праздником печенье.

- Будь я немного романтичнее, я бы восхищённо произнесла, как это эротично. Но, смею думать, мой романтизм и прочая инфантильность остались в прошлом. Ныне я сама прагматичность. Хотя это не свойственно моей натуре.

- Могу выбросить.

Макс сделал движение в направлении кухни.

- Не стоит. Вы вложили в него душу, затратили силы, а я вот такая бездушная расстроила ваши планы.

- Нет у меня никаких планов.

- Стройте их исходя их реалий.

- Какие планы?

Люба поцокала.

- Ай-ай-ай, херр Макс, неужели вы страдаете провалами в памяти?

Она отошла к столику, придвинутому к стене, и опёрлась о столешницу бёдрами.

- Не далее как утром кто-то пытался врачевать мои недуги едой…

Макс аж вспотел: от пронёсшихся в голове мыслей в брюках стало тесно. Он почувствовал, как от её слов сладко-томно стало в груди…

- Ого, херр пофар, память к вам возвращается огромными скачками.

- Я сказал, если не поможет еда…

- Дословно, херр Макс: сексом исцелить не пробовали.

Тугая волна ударила Максу в виски и известный прибор манипуляций настроения напрягся сильнее.

Люба посмотрела на вздувшиеся парусом брюки Макса и продолжила:

- На досуге обдумала ваше предложение и решила: почему бы и нет, мораль – понятие двояко толкуемое…

Она умолкла и медленно, сверху вниз расстегнула пуговицы халата, развела полы в стороны. Производя эти манипуляции, она не водила глаз, - смотрела, не мигая, будто гипнотизируя Макса. Он пытался отвлечься, направлял ход мыслей, что это сон, который вовсе не сон, потому как припомнить не мог, чтобы с ним, когда подобное случалось, да и было ли вообще, чтобы его совращала, - соблазняла! – женщина. Роль первой скрипки обычно исполнял сам. Но сейчас… Он не мог оторвать глаз от тела Любы. Оно, не закованное в глухие латы платья, приковывало взгляд. И одежда, подобранная с садистским вкусом для разрушения психического состояния мужчины: кремовая маечка с тонюсенькими бретельками едва прикрывала пупок, в тон ей короткие шортики, чёрные чулки ажурной каймой упирались в шортики и высокие, до колен, чёрные сапоги, подчёркивали стройность ног.

Окинув быстро представшее пред ним великолепие женской фигуры, Макс понял, он полностью в плену чар этих грудей, не скованных железобетонным корсетом бюстгальтера, соски так и просились наружу сквозь тонкую ткань, в плену бёдер и темнеющей ямки пупка, в плену ложбинки между ног.

«Ты женат! Ты женат! – стучался в мозгу рефлекс самосохранения, но контроль над оперативной системой управления Максом перешёл в чужие руки. – Ты женат!»

Люба улыбнулась, прикусив нижнюю губу.

«Ты женат!» – Макс впервые в жизни растерялся.

Люба влажным языком медленно облизала губы, при этом не совершая больше никаких движений.

И тут Макс брякнул фразу из Достоевского, запомнившуюся на всю жизнь: «Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?»

Люба расхохоталась, полусферы её персей аппетитно запрыгали под тонкой материей маечки:

- Вы себя героем не числите, и стулья ломать не будете.

Произнося эти слова, Люба запустила пальцы левой руки под резинку кремовых шортиков и, как бы невзначай, сдвинулась вниз, явив взору Макса едва заметный тёмный пушок: «А при таком раскладе легко стать героем?», затем небрежно сдвинула с левого плеча бретельку: «Думаю, пора приступать к крушению мебели». Заканчивая становление героизма Макса, она забралась правой рукой под маечку, нашла сосок и с невинным видом его сдавила, тихо охнув.

«Она не играет! – билось в голове, - она не играет!»

- Чему так удивляетесь, херр Макс, будто вам без предупреждения раскалённый катетер в член засунули?

Челнок рассудительности Макса вернулся на прежнюю орбиту:

- Почему раскалённый и почему в член?

Люба помассировала грудь лёгкими движениями.

- Предпочитаете горячую плойку в анус?

Люба смело стянула резинку шортиков двумя руками на опасное для психического равновесия мужчин расстояние: тонкий пушок переходил в нежные светлые заросли, а затем спустила шортики ещё ниже.

«Она не играет! Она естественна!»

- Не ждите, Макс, чудо само не происходит, нужно приложить руки, - слегка нагнувшись, Люба спустила шортики до колен, и Макс задохнулся и сила, вряд ли когда-нибудь её изучит наука, бросила его вперёд…

Словно истосковавшиеся по ласке и изголодавшиеся по любви, они жадно целовались, Макс одной рукой мял грудь Любы, другой гладил между ног; Люба умело сдавливала, делая ещё упруже, его напрягшийся член.

С трудом оторвавшись от губ Любы, Макс признался:

- Я женат.

- Эка невидаль, - Люба продолжала массировать ему член. – Я тоже замужем.

Они снова соединили уста в сладком, испепеляющем все известные человеческие эмоции поцелуе.

- Видишь, Максим, как сладко вино распутства тел и воли…

Люба умудрялась говорить, не прерывая поцелуя.

Макс таки оторвался от её губ:

- Тем не менее, Люба, мне очень хорошо!

Он снял с неё майку и по очереди поцеловал каждый напрягшийся сосок:

- Так хорошо, слов нет!

Люба рукой нашарила халат, на ощупь вынула флакон; Макс рассмотрел непонятные латинские слова. Люба послала ему воздушный поцелуй, свинтила пластиковую крышку. Обоняние приятно ранил аромат медицинского спирта с примесью загадочных ароматов.

- Давай выпьем, Максим! И пусть не жжёт заплата запоздалого раскаяния на стылом сердце …

Меньше всего опасался Макс собственного разоблачения, к нему подталкивала бдительность и тщательно обдуманная парадигма поведения.

Макс, как Штирлиц, не боялся провала перед Борманом. Его беспокоило одно, чтобы об его адюльтере на вахте не прознала Банда Ка. Не пронюхала своим острым нюхом, не выведала каверзными вопросами, якобы ненароком заданными любимому зятьку, своим безграничным коварством она могла залезть прямо в душу и увидеть, будто при просмотре фильма для взрослых, невинные шалости зятька. Проговорись он, обмолвись, посмотри иначе – в общем, дай повод ухватиться за кончик нити, любимая тёщенька цепкими пальчиками потянет медленно и доберётся до искомого и тогда перед взором Банды Ка предстанет во всём обнажённом великолепии sanctorum тайны Макса.

Вот тогда, склонная к интригам и психологическим играм любительница ворошить чужое бельё и выискивать самое дурно пахнущее, как свидетельство определённого преступления, получит в свои руки рычаги управления Максом.

Таким манером она поступила со старшим зятем-милиционером; тогда, на заре своей ментовской карьеры молоденького лейтенанта обдували ветра почти сбывшихся надежд и карьерных перспектив, решил он с другом оперативником предаться любовным игрищам с информаторшами проститутками, совместить приятное с полезным. Откуда Банда Ка вызнала адрес конспиративной квартиры, чьи ятра совести сдавила своей нежной крепкой рукой до потери контроля над всеми органами, но она стояла перед приоткрытой дверью, - святая наивность начинающих карьеру ментов, думающих, что двери отпираются ключом, а закрываются на ключ сами от произнесённого волшебного слова пьяными устами молоденького лейтенанта.

Банда Ка некоторое время наслаждалась триумфом. Затем вошла и направилась туда, где раздавался голос зятя.

Мы пришли, а вы не ждали – вот что прочла Банда Ка на лице зятя, стоявшего в костюме Адама на коленях позади голой проститутки, изображавшей лошадку, и держал упругие ягодицы кобылки сильными руками; он собрался проехаться по ухабистой дороге разврата и рукоять кнута стояла параллельно намеченному курсу.

«Мама, это вы?» – произнёс он слабеющим голосом. – «А как вы тут?» - «Мимо проходила, дай, думаю, навещу зятя». – «А мы тут в засаде», - пролепетал зять. Тёща саркастически усмехнулась: «И как, засадить успел?»

Но слава всем богам древности и современности, обошлось. Банда Ка подозрительно принюхивалась к Максу во время их визита с Татьяной, но ничего не унюхала. Наедине потом-таки процедила: «Особо, зятёк любимый, не расслабляйся! Не сейчас, потом привезёшь с вахты блох да вшей». Макс ответил спокойно, это всегда бесило Банду Ка, и с достоинством, присущим настоящим мужчинам, чьи густые кудри проредило время прожитых лет и виски забросало сединой: «Как можно, мама! Блохи – привилегия собак. Вши – признак нечистоплотности. Вы знаете мою любовь к чистоте духа и тела». – «Да уж, наслышана», - чуть не подавилась собственным ехидством тёща. – «У нас в вахтовом городке условия проживания не хуже, чем в городе».

Но не той женщиной была Банда Ка, чтобы оставлять за кем-то последнее слово. Уж будьте уверены, оно всегда оставалось за ней. Она и сейчас выпустила жало, с кончика которого свесилась крупная капля яда: «Танечка, доченька, ты бы сначала заставила его сдать анализы, прежде чем бухаться в постель. А то, мало ли какую прелестную штучку от пакостницы Венеры он привёз из своего рабочего городка». Таня вступилась за мужа: «Мама, там же тайга вокруг!» - «И что, - Банда Ка непробиваема, как бронежилет соплёй оленя, - в тайге люди не живут, что ли?»

В этот миг мог наступить момент истины, Макс чувствовал не воспалившимся седалищным нервом, как он близок к провалу. Из его груди готовы были вырваться слова оправдания. Иногда важно сменить вектор направления, и враг уйдёт в сторону; Макс улыбнулся: «Мама, ей богу, ужин восхитительный! Самогон – двадцать звёзд! На этом спасибо – мы домой!» - «А заливной судак?» - «Заливным признаю исключительно осетра».

Дома Таня выговорила ему, дескать, он мог дипломатичнее отказаться от рыбы. «Все прекрасно знают, как никто другой, мама умеет испортить любую рыбу», - закончила Таня свой пылкий спич.

В эту ночь Макса прорвало на ласку и любовь. И Таня, будто забывшая мужнину любовь, отвечала страстно и пылко.

Макс неистовствовал: не успевал оторваться от жены и передохнуть, как снова сдавливал в руках приятное тёплое тело жены, целовал до потери дыхания. Таня шла ему навстречу. Ей самой хотелось отдаваться мужу снова и снова. И в очередной раз страсть переплетала два тела, сплетала в тугой жгут; импульсивно двигались тела: то быстро, то медленно – они испивали напиток любви из бездонной чаши большими и маленькими глотками.

Когда снова Макс развернул Таню к себе лицом и начал осыпать его поцелуями, жена испуганно спросила: «Максимушка, да что это с тобой сегодня? Тебя словно на твоей вахте подменили». Макс ответил, часто дыша: «Просто я соскучился лю…» Он остановился: имя фрау арцт Любы могло сорваться с языка и провал налицо детским матом в шахматах. Он кашлянул, будто поперхнулся слюной: «Соскучился по тебе Танечка, соскучился, любимая!» Таня не заметила заминки, пребывая в высшей степени наслаждения, поглаживания и поцелуи мужа уверенно вели её по узкой стезе страсти, чтобы на широком ложе любви быть его единственной, неповторимой, царицей его счастья.

Таня сладко сопела, отвернувшись к стене. Максу не спалось. Закинув руки за голову, он смотрел в потолок. На нём, будто на экране, проносились тени от света фар автомобилей. Они – тени – увеличивались, росли, резко сокращались; им на смену приходили другие; они соединялись, образуя абстрактные геометрические фигуры, сплетались в причудливые переплетения линий.

«Жизнь теней коротка, - думал Макс, следя за тенями, - стоящим впереди наступают на пятки стоящие сзади. Всё как у людей».

Вздохнув глубоко и тихо, он скосил глаза на жену. Плечи покрыты растрепавшимися волосами. Спина чистая, кожа гладкая, ровная…

Спирт не опьянил. Отрезвил. Приятное жгущее послевкусие и снова долгий. Страстный поцелуй. Попеременно, они покрывали поцелуями шею, плечи; Макс едва касался губами соска, Люба сильно вздрагивала, вздрагивала грудь, он кончиками губ ощущал учащённое биение её сердца; Люба шла грудью вперёд, едва он касался языком затвердевшего соска. «Время бежит, Макс, - напомнила Люба. – Я не могу бесконечно долго оставаться в столовой, не вызывая подозрений». – «Что будем делать?» - «Макс, ты меня настораживаешь, - Люба провела рукой у него ниже пояса. – Всё ясно: нервы. Сейчас исправим». Она стянула с него трусы, охватила рукой его естество и начала решительно работать, двигая рукой вперёд-назад. На флагштоке не хватало знамени. «Успокоился?» - «Да». Люба сняла шортики. Бросила на соседний столик. «Нравлюсь?» - «Очень». Она повернулась к нему спиной. Ему в глаза бросились три родинки, величиной со среднюю фасолину. Они украшали Любину спину. Одна выпирала под левой лопаткой. Вторая, меньше, справа ниже талии; третья – в ложбинке, между ягодиц. Люба легла грудью на стол. Ощутила коже прохладу пластика и вздрогнула, ухватилась руками за края. Макс провёл, не отрывая указательного пальца от родинки под лопаткой и остановился на лежащей у начала ложбинки. «Что-то не так со спиной?» - «Она прекрасна». – «В чём заминка?» - «Родинки». – «Ну, да». – «Они похожи на созвездие». Люба повернула, насколько могла голову назад: «Макс, мы будем изучать астрономию моего тела?» Затем развела ноги и приподняла таз. «Так будет удобно?» Макс встал на колени. Провёл ладонями по бёдрам снаружи и внутри; потом поцеловал. «Не скромничай, Макс, и помни о времени. Входи в мой сад наслаждений и порока, пока в него раскрыты ворота. Быстро! – скомандовала она резко. – Не тяни!» Оклик подстегнул его. Он вскочил с колен. Обхватил бёдра. Сжал пальцами кожу – Люба застонала, вертя тазом, ища его копьё; Макс слегка приподнял над столом Любу, между животом и столешницей образовалась щель, и резко, с размаху вошёл в Любу, упёршись животом в её ягодицы. Люба напирала, стараясь впустить Макса в себя глубже, заработала бёдрами, выгибала спину, прогибалась, в ней с чудовищной силой билось чужое тело, приносящее невыразимое наслаждение и истому, отдавая ей свою энергию страсти, в то же время она старалась выжать из него всё, что могла. Влечение увлекло обоих; они потерялись во времени; их соединяла волна блаженства, набегавшая на берег их порочной связи и отступавшая назад. Макс гладил бедра и спину, ложился животом на спину Любе, вжимался в неё с такой мощью, будто хотел копье желания пронзить насквозь это красивое, полное молодости и здоровья, полной блаженства и стремления к наслаждению тело. Люба ушла в процесс и билась о столешницу грудью и животом. Некоторое время битва тел проходила в полном молчании, только скрип стола и стоны Любы нарушали тишину столовой.

Внезапно сухой хрип разорвал тишину.

- Дери меня. Макс! – голос Любы показался ему неестественным; голову с всклокоченными влажными волосами она откинула назад. – Дери меня со всей силы! С дикой животной кровожадностью дери меня, рви во мне всё, терзай, как самую развратную сучку, самую последнюю блядь! Дери, дери меня, Макс!

Макса испугали и насторожили слова. Но он не прекратил исследования внутреннего устройства Любиных прелестей своим зондом; на короткое мгновение завис, определяя скорость фрикций.

Люба бушевала:

- Дери!.. Смелее!.. Жёстче!.. Прибавь оборотов!..

Два тела вошли в общий ритм. Воздух в столовой изменил состав: ноздри нечаянных любовников щекотал пряно-острый аромат безудержной страсти, спаявший тела.

- Нихть стопт!.. – напор бил из Любы через край. – Макс, нихть стопт!.. – кипела она, и кожа покрывалась тонким слоем пота, источающим нежно-цветочный запах разврата.

На какое-то время Макс замедлил движение, с него самого пот лил в три ручья. Он применил новую тактику движений: быстрый темп сменял медленным, выходил полностью из влажно-горячего охвата и тут же вонзал жезл полностью.

Неожиданно в момент полного извлечения Макс ощутил в себе некие изменения: его тело приобрело неизвестный ему ранее акробатизм, стало пластичным, кости, казалось, потеряли природную твёрдость, тело получило свободу, члены начали изгибаться в разные стороны под любым углом. Всё это мелочи по сравнению с тем, что произошло с членом Макса: он увеличился в длину, вырос в объёме и заполнил собой пещеру удовольствий Любы. Она от ощущения новизны вскрикнула, захотела сорваться с этого горячего бревна, пульсирующего с удвоенной энергией сексуальной силы, затем она почувствовала, как на неё накатила волна восторга, от этого нового чувства горло перехватил спазм – она едва не задохнулась.

- Макс, что это?

Вместо ответа Макса она начала ощущать в себе некие трансформации, тело мутировало, изменялось внутри. Она неожиданно оторвала руки от стола. Выпрямилась. Закинула руки за голову и ладонями принялась гладить короткий ёжик волос Макса. «Макс, что это? – повторила она. – Со мной произошло то же, что и с тобой!»

Макс не ответил. Им руководила иная сила, та, что никогда полностью не будет изведана и раскрыта человеком.

Люба снова остро вскрикнула: «Не уходи!»

Она напористо насадила себя на жезл Макса и, не стесняясь в выражениях, быстро им заработала.

«Не смей! Не смей без моего согласия делать этого! – метался всполошено крик по столовой. – Макс… - тянула она, - не покидай свою девочку… - и снова жёсткий крик и кипение страсти: - Тебе коротко и ясно сказали: дери меня, как самую развратную сучку!»

Макс обхватил Любу, наложил ладони на груди. Сжал с невероятной силой. Люба завибрировала телом. Но оно не потеряло стальной упругости. Всем весом Макс прижал Любу к столу и с приобретёнными акробатическими ухищрениями принялся обхаживать Любу. Она упёрлась руками в стену, противясь его агрессии, чем только увеличила и разожгла его напор. Макс торжествовал: никогда прежде не испытанное чувство сексуального превосходства самца над самкой не владело им, никогда прежде с таким первобытным азартом он не брал женщин. Прежние тактичность, нежность, мягкость улетучились.

Происходившее сейчас в маленьком помещении столовой трудно назвать взаимным решением познания друг друга с интимной стороны. Это был инфернальный акт выплеска невостребованной прежде эротической энергии, это было сражение небесных воинств.

По телу Макса пошли мелкие волны, они передались Любе и сейчас же новый яростный крик распорол до атомов пространство: «Ах, майн Готт, шнель!.. Шнель, Макс!.. Шнель, ферфлюхт хуре!..» Тело молодой женщины извивалось в непонятном для лишённого эмоционального всплеска человека исступлении; Люба в бешенстве раскрепощения эмоций потеряла контроль, через призму буйства чувств она теперь воспринимала окружающее: «Шнель, Макс… Шнель, ферфлюхт швайн!..»

Чашу Макса переполнило: ах, ферфлюхт хуре! Значит: ферфлюхт швайн! Сейчас ты, сучка фольксдойчевская, узнаешь настоящего швайн.

В апогее страсти, на вершине накала чувств, в миг высочайшего единения тела и духа, а также тонких нитей сопереживания Люба выгнулась и. тряся головой, громко, брызжа слюной с уст, разъярено завопила: «что ж ты. мой милый, так неохотен в желании?!» Очередная смена добавила прыти Максу: он уже был в плену самого себя, спокойным взором соглядатая, наблюдающим за происходящим. И вдруг новый поворот: «Что-то твоя сосиска обмякла ватным валиком!»

Любой тоже в этот миг руководили другие, скрытые, заретушированные, тщательно маскируемые от посторонних силы и эмоции.

Полной неожиданностью для Макса оказалась полная деформация тела Любы: оно обмякло, растеклось по столешнице тонким кожаным покровом, влажная поверхность испаряла одуряющий аромат, и снова с её телом происходила трансформация: она вошла в формы прежней фрау арцт, с северной небрежностью и презрительностью в поведении.

Люба сжалась в комок и живо бросилась навстречу Максу, опережая его фрикции.

Она глубоко и прочно насадила знамя своего распутства на его флагшток удовольствия, поднялась сама и подняла Макса. Раскинула руки и, с плохо скрытой тоской в голосе, запела отчаянно хриплым меццо-сопрано, врачующим истерзанные чувства: «Строчи-и-и-и-и пу-у-у-уулемё-о-о-о-о-отчи-и-и-ик за-а-а-а-а сини-и-и-и-ий пла-а-а-а-аточе-е-е-е-ек…»

Воспоминания о прошлом имеют одно свойство, стоит в них окунуться, как воскресшее прошлое стремится вырваться из плена памяти волшебной непокорной птицей с опалёнными пламенем забвенья крыльями.

Движимый неукротимой энергией ссека Макс прикоснулся горячей ладонью к плечу жены. Таня пробормотала спросонья: «Макс, отчего ты сегодня такой неугомонный?»

Макс в ответ покрыл поцелуями её плечо. Жена повернулась к нему, лица их встретились. «Максимушка, да что с тобой происходит? Случилось ли чего?» Макс не ответил. Он нежно закрыл её уста своими. Долгий поцелуй вызвал ещё больше вопросов. «Максимушка, мама права и ты мне изменил? Согрешил с таёжной красавицей? Теперь совесть мучит?» Максима развеселили слова жены. «С кем грешить, Таня?! С оленями и лосями?» - Не говори, тайга не пустая, - она поцеловала мужа в нос. – Живут там лесные люди - чукчи». – «Чукчи на Камчатке, – поправил Макс. – Недалеко от нас, километров сто, стойбище эвенов». – «Сто – недалеко?!» - «По таёжным меркам – это не расстояние». – «Вот видишь, - загорелась Таня, - а ты говоришь грешить не с кем! Прибегают к вам дикие эвенкийки…» - «Это за сто километров?!» - «Сам говоришь это не расстояние, и вы устраиваете с ними, чёрт знает что!» - «Знала бы ты, как от этих дикарок пахнет, любое желание пропадёт». – «Вы их сначала в баню сводите, чтобы желание не пропало, а потом – того», - сделала вывод Таня, покрутила многозначительно глазками. Она бы ещё, что вслух добавила, но Макс развернул её спиной на кровать и овладел, под мерное кряхтение кровати. «Всё-таки, ты изменился, Максимушка, - успевала между стонами шептать Таня, - откуда столько сил?» И в очередной раз Макс был на грани провала, начав говорить: «Люб…», затем осёкся, и продолжил: «Любимая, просто соскучился».

- У меня для тебя сюрприз, - ошарашила утром Таня Макса.

- Показывай, - предложил Макс.

- Ещё рано.

- Что это за сюрприз такой?

Таня взяла правую руку мужа, положила себе на живот.

- У нас будет маленький.

Лоб Макса покрылся потом.

- Ты огорчился?

- Когда? – еле проговорил он.

Таня помолчала.

- Думаю, перед последним твоим заездом. Ты тоже тогда, если помнишь…

Макс всё прекрасно помнил: его расстроило, что целый месяц будет спать один, вот он и загнал Таню своей безудержью почти до бессознательного состояния.

- Какой месяц?

- Сам посчитай. Не первенца ждёшь.

- Мальчик или девочка?

- Не знаю. УЗИ делать рано. Врач назначила посещение через две недели. А ты кого хочешь?

- Парня.

- А я девочку. Доченьку. Три сына у нас есть, муштруешь их, как в армии.

- Чтобы знали, когда вырастут, почём фунт лиха.

- Хочется доченьку побаюкать. Помощницу себе вырастить.

Днём Макс позвонил тестю, сообщил приятную новость и предложил встретиться в кафе. Тесть согласился, сказал в конце разговора, что Банда Ка с момента приезда с вахты Макса ходит, как грозовая туча.

- Ну и пусть её! – ответил Макс.

- Пусть, - поддакнул Андрей Саввич.

Макс назвал кафе, улицу и время.

- За что выпьем, Максим? – спросил Андрей Саввич, наполнив рюмки водкой.

- Надо подумать.

- Только не долго. Водка закипит от ожидания.

Максим улыбнулся.

- Выпьем за скифов, выпьем за гуннов, выпьем и снова нальём! – он краешком рюмки прикоснулся к рюмке тестя и выпил.

- Эка ты загнул! – удился тесть и выпил следом. – А за кого выпьем именно сейчас: за гуннов или скифов, они, почитай, наша общая древняя родня.

- За Аттилу и … забыл, пап.

- Одного скифа я помню – царь Ишпакай.

- Вот за них и выпьем, лучших представителей наших далёких предков!

Умеренно закусив, Андрей Саввич неожиданно начал говорить негромко, зачем привлекать лишнее внимание:

- Думаешь, Максим, не понимаю, зачем ты мен пригласил?

- Поделиться радостной новостью.

- Мы с Бандой Ка давно в курсе. Она прискакала к нам после больницы и сразу, мол, папа и мама, у нас с Максимом будет маленький. Припозднились вы с четвёртым, да это вам решать. Кстати, в больнице были?

- Нет, на двадцатое назначили.

- Можете не ходить, Банда Ка – глаз, у неё намётанный – сказала, дочка будет. Но в больницу всё равно идите. Сейчас главное здоровье Тани и малыша. Наливай, - напомнил Максу тесть. – Выпьем, я и продолжу.

- Не водка – живая вода! – тесть от удовольствия закрыл глаза. – На эти грабли и я однажды наступил.

Макс насторожился: тесть к провидцам не относился.

- Какие грабли, папа?

- Давно это было. Банда Ка ходила Танюшкой, была вся в заботах. Вот тогда-то я с ней и познакомился в автобусе. Давка жуткая: час пик – все едут домой с работы. Она, - имени не называю, тебе незачем, а у меня сердце до сих пор ноет, - стояла рядом. Подняла сумку с продуктами на уровень груди, хотела поменять руки. Автобус резко затормозил, как выяснилось, под колёса полетел детский мяч. Масса народу колыхнулась туда-сюда. Меня с задней стенке припёрло. Пакет с молоком, были такие пластиковые, лопается и оно выливается на меня. Она смеётся, мужчина, простите. Я как увидел её улыбку. Глаза с огоньком, тоже рассмеялся. Говорю, дескать, ерунда какая, дома застираю. Она в ответ: вам далеко ехать. Отвечаю: с двумя пересадками. Она мне предлагает выйти с ней на следующей остановке, прийти к ней домой, она быстро застирает, молоко не масло, затем утюгом высушит. Слушаю её голос и понимаю, что отказаться не смогу, попал в её притяжение, и что поступаю неправильно, пойдя с нею. Попал я во власть Нины… вот и проговорился, Макс, нечаянно. Да, её звали Нина. Почему звали? – глаза Андрея Саввича увлажнились. – Она погибла… - голос его дрогнул, слеза скатилась по щеке горьким воспоминанием, и он её не вытер, и повисла на подбородке, - … погибла три года спустя после нашего знакомства. Но не об этом хочу сказать. Вернусь к первой встрече… хочу сказать себе : «Стоп, не иди, не надо, у тебя жена на сносях, две дочери. Не ходи – пропадёшь». Когда автобус остановился, пошёл за Ниной собачкой на поводке. Что говорить, пропал. Дома у неё в прихожей всё и началось. Вели себя будто двадцатилетние. Усталые, расслабленные улеглись на диване. Спрашиваю её, что это было. Нина смеётся, - смех у неё заразительный, звонкий, чисто пенье родника, - целует меня и отвечает: ничего необычного, цунами чувств и эмоций накрыло нас с головой и мы ему не сопротивлялись. Вернулся домой поздно. Ванда обо всём догадалась. Попросил чемодан не собирать, объяснил, что дочек и её на сносях не оставлю, но и порвать с нею, - Ниной, - не смогу. Вытерла предательски блеснувшую слезинку Ванда и ответила: перебесишься, успокоишься, встречайся с ней, но о семье не забывай. – Тесть помолчал; Макс переваривал услышанное откровение, он и подумать не мог об Андрее Саввиче, что тот имеет такую тайну, носит в сердце и бережёт образ любимой и погибшей женщины и удивлялся Ванде Казимировне, ни разу ни в каком случае, ни при ком не обмолвившейся ни разу и не упрекнувшей его этой давней связью. – Вижу по глазам, Максим, думаешь, чего это тесть душу открыл. Нет, не водка тому виной и слабость душевная. Должен был когда-то этой тайной с кем-то поделиться. Не исповедь это, Максим. Крик души, запоздалый крик души от тоски и одиночества, донёсшийся из прошлого. И ты передо мной не исповедуйся: я не батюшка, грехи отпускать права не имею. И историю твою слушать не хочу. Мне своей тайны хватает. А свою носи в сердце, чтобы с ней однажды с кем-то поделиться.

Макс налил водку в рюмки.

- Береги её, - тесть не уточнил, но Макс догадался. – Просто береги. Ты же Танюшку бросать не собираешься?

- Нет.

- Правильно. Цунами приходит и уходит. Семья остаётся…

Тесть умолк. Взял рюмку. Отставил.

- Не могу… и не хочу… Два года длилась наша связь. Нина училась заочно в институте. По окончании её пригласили работать в другой регион. Она уехала. Перспективы и всё прочее. Писала письма на почтамт до востребования. Все письма вот тут, - тесть постучал себя по голове. – Помню все наизусть. Мало их было, три. Четвёртое пришло с худой вестью. Она с организацией поехала на реку летом отдыхать. Катались на лодке с мотором. Та, где находилась Нина с лодочником, вышло, что поехали вдвоём, другие отказались, - тесть всхлипнул. – Прости, Максим, столько лет минуло, забыть бы пора, да не получается… Короче, взорвался бензобак. Лодка затонула. Хозяина лодки водолазы нашли. Нину… Она в последнем письме писала, что ждёт ребёнка, посчитала дни, сказала наш. Да и не было у неё там никого. Так я потерял не одну Нину, а двоих – с ребёнком.

Тесть снова замолчал. Покрутил рюмку и отставил. Глазами, полными глубокой тоски и безысходной грусти посмотрел на Макса.

- Береги…

Радостная, свет небесный на лице, Таня выпорхнула из кабинета УЗИ.

- Доченька, Максимушка, доченька!

- Вот и хорошо, Лю…

Макс сделал вид, что от счастья захлебнулся словами.

- Вот и хорошо, любимая!

Острые подозрительные взгляды молоденьких мамаш и женщин в возрасте, ожидающих своей очереди, так и кольнули его в спину.

- Надо подумать, какое дадим девочке имя.

- Люба, - сказал Макс. – Любовь.

- Почему? Я думала, назовём как маму. Сделаем ей приятно.

- Двух Ванд нам не переносить. Любовь – хорошее имя. Мы ведь дочку в любви и согласии зачали?

- Да.

- Желанная?

- Ну, да.

- Доченька любимая?

- Максим, хватит!

- Значит – Люба. Любовь!

- Ты прав, Максимушка. Мы её так долго ждали. И Любовь Максимовна – звучит напевно и мягко.

Банда Ка не замедлила приехать после звонка дочери.

- Вам теперь нужно беречься вдвойне, - вбивала Банда Ка простые истины в голову дочери. – И не говори мне, что родила троих. Многое сразу после родов забывается. Для и существуют мамы, чтобы быть на страже семьи и здоровья внуков.

До сумерек, тёща дробила мозг дочери и зятю. Если на дочь она смотрела нежным и тёплым взором, то на зятя бросала короткие, острые взгляды, с намёками. Причину узнал, провожая Банду Ка до такси.

- Хорошо ты уговорил моего Андрюшу, - сказала она. – Пришёл домой. Схватил пузырь лимонной настойки. Осушил с горла. Заявил, чтобы до утра не беспокоила. Лежит в спальне и плачет. Тихо. Но слух у меня – о-го-го! – острый.

- Я-то здесь причём?

- Какой был повод?

- Беременность Тани обмывали.

- Нет, - протянула Банда Ка, - не о ней. Он вторую неделю пьёт, не просыхая. Ладно, - резюмировала она. – Пропьётся – просохнет. Разберёмся.

Макс усадил тёщу в такси. Она кольнула напоследок:

- Я ещё подумаю, в память, о какой Любе ты дал имя внучке – Люба. Вот тогда смотри, зятёк…

- Что вы мне инкриминируете, мама? Физическую измену или астральную неверность?

Тёща помахала пальцем и крикнула водителю, чтобы тот не спал.

Таня пристала с расспросами, мол, о чём так долго разговаривали с мамой. Макс ответил, что она завела старую пластинку, дескать, какое счастье мужья старших сестёр и какая несчастная младшенькая. «Маму не исправить!» - рассмеялась Таня. Макс неудачно пошутил: «Горбатого могила исправит», и пожалел. Таня надулась, и весь вечер с ним не разговаривала.

В постели она попросила Макса прежним любящим голосом:

- Обними меня, Максим! И не говори так больше о маме, какая бы она ни была, она моя мать.

Он обнял жену и тотчас услышал ровное дыхание. Он всегда завидовал её способности быстро засыпать. Он долго ворочался, мысли в голове роились постоянно; что днём, что ночью, а ночью их было вдвое больше. Вот и сейчас он прислушивался к её дыханию и думал о разговоре с тёщей возле такси. Думал и не догадывался, что сейчас ни тесть, ни тёща не спят.

Ванду Казимировну встретила глухая тишина: не бубнил телевизор, не хрипело от избытка новостей радио и не сорило бездарными песнями; даже из крана в ванной не капала звонко вода. Ванда Казимировна хотела позвать мужа, но передумала. «Ушёл, что ли? Куда? К кому? Время за полночь». Она быстро разделась. Босиком, не вспугивая тишину, и не включая свет прошла на кухню. Пусто. Она переместилась, ступая на кончиках пальцев стоп, в зал. Пусто. «Странно, - подумала она и нотка тревоги зазвучала в голове, - очень странно». Дверь в её спальню открыта, много лет они спали отдельно, а вот в спальню мужа дверь закрыта. Ванда Казимировна тихонько прокралась к двери, приложила ухо и услышала лёгкий звук. «Дома Андрюша», - она решила пойти на кухню и поставить чайник, как голос мужа остановил: «Не уходи, Ванда. Зайди, пожалуйста».

Ванда Казимировна приоткрыла дверь в комнату мужа настолько, чтобы можно было только протиснуться в щель; в спальне сумрак более светел, через неплотно сдвинутые шторы проникал свет уличных фонарей. В полосе зыбкого света на полу посреди комнаты сидел муж, положив руки на согнутые в коленях ноги. Плечи его немного сотрясались, он коротко вздыхал и что-то бубнил себе под нос. Он повернул голову к жене. Мышцы тела онемели, он сидел долго и позы не менял. «Ванда, мне больно, - всхлипывая, произнёс он; что-то в сердце Ванды Казимировны шевельнулось; она села рядом с мужем. – Мне больно, - повторил он спокойнее, приложил руку к сердцу: - Ванда, мне очень больно». Ванда Казимировна обняла мужа, приложила голову к своей груди, провела рукой по волосам. Ткань платья увлажнилась, но она не обратила внимания и продолжала гладить голову мужа, глядя в окно. «Ты, Андрюшенька, думаешь, я железная, очерствела сердцем, только жёсткость и осталась, - зашептала она, не сводя глаз с окна. – Думаешь, ничего не вижу, не понимаю, - как и муж, она глубоко и тяжело вздохнула и перевела с трудом дыхание, слёзы рвали её глаза и стоны рвались из горла, но она держалась, как делала всю свою жизнь, - думаешь, разучилась чувствовать чужую боль, сопереживать другим и быть внимательной».

Андрей Саввич молчал; слёзы душили; слова застревали в горле.

«Не разучилась, Андрюшенька, - продолжала Ванда Казимировна, - ничему не разучилась. Вижу, как ты переживаешь. Знаю, ты и сейчас любишь Нину».

При имени Нины Андрей Саввич вздрогнул, поднял голову. Но Ванда Казимировна ещё сильнее прижала к себе.

«Все твои терзания и муки и тогда и сейчас, - голос Ванды Казимировны вдруг треснул, - я пропускаю через своё сердце. Видела, как ты страдал, разрываясь между мной и девочками и Ниной. Ты же не знаешь, сколько слёз пролила в подушку, когда ты оставался у неё, сколько седых волос скрывает краска. Страдала и была уверена, ты нас с девочками не оставишь».

«Как я вас мог бросить, Ванда, - горячо зашептал Андрей Саввич. – Скажи, как? Ведь это было бы предательством!»

«Понимаю, Андрюшенька, всё понимаю, - нежность проскальзывала в интонации Ванды Казимировны. – Поэтому и не считала Нину разлучницей, не считала воровкой моего семейного женского счастья. Ваши встречи могли продолжаться до сих пор, останься она здесь. Она как женщина тоже многое понимала, Андрюша, поэтому уехала».

«Нина погибла, Ванда! Нина… Смерть её была трагической… Ею она заплатила за наше с нею счастье и за твои слёзы и переживания…»

«И это я знаю, Андрюшенька! Чисто по человечески мне жаль, что с ней приключилась беда. Но это нас не спасло. Правда, Андрюшенька?» Ты продолжал и потом её любить… любишь её и сейчас… то, что она, погибшая, и сейчас стоит между нами, меня не беспокоит. Ты рядом со мной, с дочками и внуками… Я тебя хочу попросить, Андрюшенька…»

«О чём?»

«Не забывай её! люби Нину…»

Не оборачиваясь к Максу лицом, Люба продолжала лежать грудью на столешнице.

- Если не побрезгуешь, Макс, намочи в тёплой воде полотенце и вытри меня. Сама бы справилась, да сил нет.

- Брезгуешь… - возмутился Макс. – Как ты могла подумать!..

- Смогла же, - расслабленно произнесла Люба. – Прости, из прошлого опыта знаю, некоторые мужские особи меняются вместе с поведением и отношением к женщине.

- У меня не изменилось.

- Ты другой, Макс.

Он вернулся, быстрыми и нежными прикосновениями тёплым полотенцем протёр тело Любы.

- Отвернись, - попросила она. – Я оденусь.

Макс не поверил.

- Да, я такая развратная женщина, - улыбнулась Люба, она стояла лицом к Максу, нагая и прекррасная. – Мне приносит садистское наслаждение раздеваться перед мужиками, видеть реакцию. Но есть и пунктик: одеваюсь без обратного стриптиза.

С клубами морозного пара в столовую ввалились начальник вахтового посёлка и Колобок и сразу напоролись на широко раскрытые глаза фрау арцт, с немым удивлением смотрела она на их дружную компанию. Они увидели Макса с кипой журналов напротив неё, с трагическим мученичеством, вписывающим в журнальные клетки какие-то значки.

- Во-первых, здравствуйте! – Любовь Петровна встала из-за стола и повернулась к вошедшим.

Начальник и Колобок не смутились и нестройно ответили:

- Добрый вечер!

Представление ляпов только начиналось.

- Чем это вы тут занимаетесь? – привстав на носки, поинтересовался Колобок после выразительного взгляда начальника.

Люба поправила халат. Секунду помедлила с ответом. Затем хищно улыбнулась и чётко произнесла:

- Совсем не тем, что вы ожидали увидеть.

Колобок проблеял; взгляд начальника на подвиги уже не вдохновлял:

- Откуда вы знаете, что мы ожидали.

Вставил веское слово и начальник:

- Собственно, да.

- Как же, - хищный оскал милого лица Любы выгрызал почку из-под ног ночных гостей, - чем ещё могут заниматься две разнополые особи поздним вечером?

- Чем же? – икая и истекая потом, спросил Колобок.

- Сексом.

- Чем?! – уже удивился начальник.

- Тем, что услышали, - слова-гвозди Люба методично вбивала в слух гостей. – Два здоровых организма без физических изъянов и моральных препон могут наедине заниматься только сексом и исключительно сексом. Или я не права?

После паузы добавила:

- Поправьте.

- Видите ли… - Колобок снова управлялся извне.

- Не вижу, - категорично отрезала Люба. – Вы крайне разочарованы. Вам очень хотелось застать меня за прелюбодеянием и так сказать отомстить за мою профессиональную принципиальность. Вы вваливаетесь и обнаруживаете совершенно иную картину. Надеялись на внезапность, но всё обломилось. Ни сенсации, ни секса, ни, следовательно, долгих пересудов и сплетен.

- Да как вы могли подумать! – возмутился начальник.

- Ваши лица говорят без слов, дорогие представители власти, - последние слова Люба произнесла с уничтожающим унижением. – Не верите? Посмотритесь в зеркало!

Послушно оба гостя быстро взглянули в зеркало.

- Этот эпизод упомянуть в отчёте генеральному директору или?.. – жёстко спросила Люба.

- Да бог с вами, фра… Любовь Петровна! – всплеснул руками чисто по бабьи колобок. – «Или», конечно же «или»! Зачем по пустякам беспокоить руководство! Вышло недоразумение!

Сталь в устах Любы сменилась мёдом:

- Тогда позвольте предложить вам вместе с нами выпить чаю.

- Но мы не вовремя, - затараторил Колобок, - вы тут работаете.

- Ошибаетесь, мА с Максимом Анатольевичем всё закончили.

Чуть более получаса длился задушевный разговор за ароматным чаем с сушками и вареньем. Начальник неумело. Коряво и пошло отпускал комплименты фрау арцт, восторгался её профессионализмом; Колобок рассказывал анекдоты и первым над ними смеялся.

Макс тоже принял участие в этом спонтанном вечернем сатирическом шоу. Поведал пару историй из срочной службы в армии.

- Надеюсь, товарищ начальник проводит меня до вагончика, - Люба умело подвела черту. Показывая, что вечер интересных посиделок подошёл к концу. – Я ужасно боюсь темноты.

- У нас прекрасное уличное освещение, - нашёлся Колобок, - ничуть не хуже, чем в городе.

Люба ему улыбнулась и продолжала:

- Ещё больше всего боюсь всяких там медведей, волков… Прочей лесной живности…

- Какие медведи, какие волки, бог с вами, фрау… - Колобок язык проглотил на полуслове.

Люба рассмеялась:

- Не тушуйтесь, я прекрасно осведомлена, как меня окрестили здесь фрау арцт.

Колобок осмелел:

- Любовь Петровна, всё зверьё разбежалось с приходом первых признаков машинной цивилизации!

- Как жаль, что не осталось зверей! – горько посетовала Люба, - а я так хотела, просто грезила во сне и наяву, как убегаю от медведя, а меня спасает смелый и отважный мужчина, – и она пристально посмотрела на начальника вахтового посёлка, будто ждала от него подвигов Геракла.

Тот ничегошеньки не понял и лишь развёл руками:

- Не осталось.

- Что-то же да осталось, - грустно произнесла Люба и с надеждой добавила: - привидение, допустим…

Едва забрезжила заря, и звёзды стали гаснуть одна за другой Люба уехала. За нею прислали вездеход с геологами; они направлялись проводить геологоразведку на соседний участок.

После завтрака Макс решил освежить китель и кухонные полотенца. По привычке проверил карманы кителя. В нагрудном лежал маленький, сложенный вчетверо листок бумаги. Чёткий, красивый женский почерк, буквы с лёгким наклоном вправо: «До встречи!»

«Когда успела?!» - с теплотой в сердце подумал Макс.

Если изменения в семье оставили приятный осадок, то на работе пришлось удивляться: новый начальник вахтового посёлка предупредил, что питаться будет на десять-пятнадцать человек больше. Связано с расширением участка работ и увеличения плана выработки. В штате появились уборщицы жилых и производственных помещений, оператор стирального оборудования, она же будет производить мелкий ремонт одежды. «Вот гад, - уничтожал словесно Макс своего сменщика, - хоть бы позвонил и предупредил».

Макс аккуратно перебил начальника вопросом, будет ли ему выделяться помощник для чистки овощей. С остальной возросшей нагрузкой справится и так. Ответ удовлетворил: самую нудную работу чистки картофеля и остальных корнеплодов возложили на уборщиц; утром одна из трёх будет приходить и помогать.

На этом приятности не окончились. Колобок залетел в столовую и закричал с порога: «Макс, дорогой, как я рад тебя видеть!» - «К добру ли, Колобок?» - «К нему самому! Через неделю-другую привезут вагончик, его соединят с кухней, в нём поселят тебя, так сказать, будешь, не снимая тапочек ходить на работу».

С кухни вела дверь в подсобку, подобие гарманже, где хранились крупы и консервация, прочая утварь. Всё это перенесли в склад. В самой подсобке – временно обустроенной под жильё – три на два метра – навели порядок: оклеили обоями стены, по два плафона на потолке и над кроватью вполне освещали помещение; недостатки самодельной кровати перечеркнул ортопедический матрас. «Макс, - заключил Колобок, - это временно. Телевизор со склада принесёшь сам. Не смотри так. Заботься о своём быте. Вопросы есть? Тогда я пошёл». Макс кивнул. С улицы колобок крикнул, мол, телевизор можно получить сейчас. Что-то в поведении Колобка настораживало, чрезмерная активность и аффектация. Причин искать не хотелось.

С помощницами дело спорилось. Времени на рекреацию оставалось больше. Он начал читать скачанные на планшет книги и слушать во время приготовления пищи в аудио-формате.

В заботах и работе незаметно шло время. Иногда казалось, происшедшее с ним любовное приключение приснилось.

Люба приехала за неделю до окончания его вахты.

В день её приезда случился курьёз. Свидетелями оказалось полтора десятка человек: кто-то курил, кто-то наслаждался солнцем, март стремительно стирал с холста зимы черно-белое одиночество; большая часть очевидцев толпилась возле административного вагончика, от него до столовой метров тридцать. Вот на их глазах и развернулось бесплатное представление. Смотрели зеваки во все глаза, стараясь запомнить подробности и детали для дальнейших пересудов, забыв про функцию видеосъёмки на телефонах, что отчасти спасло чью-то репутацию.

Утро не задалось по простой причине: приснился мутный сон без содержания и как картина под названием «Приплыли» во время жарки яиц разбил каретку, опрокинул миску с водой и едва не лишил работников обеденного компота. Но есть высшая справедливость на белом свете, хоть завтрак прошёл без приключений и Макс в неспешной торопливости наводил ажур в столовой, протирал столы и стулья и изредка посматривал в окно.

Вахтовку и начальнический джип он заметил, когда машины остановились возле вагончика администрации, и сердце жутко защемило, будто костлявая рука его сжала до степени перехватывания дыхания в горле. Макс остановился, завидев выбравшуюся из джипа Любу. Ему показалось, что она посмотрела в его сторону. За ней из джипа выполз вальяжный ромштекс в дорогущем прикиде: зимняя дублёнка так и кричала всем своим видом, мол, посмотрите какая я несколько сот тысячная. Ромштекс взял Любу под локоть, и они вошли в вагончик администрации.

За рассматриванием прибывших гостей Макса застал Колобок. Он влетел в столовую и крикнул: «Там твоя приехала!» Макс сразу подумал о жене, как ей удалось в её положении добраться по кочкам и рытвинам сюда, да и зачем. «Жена?» - логический вопрос Колобку. Тот хмыкнул. «Зачем жена. Макс? – тоном посвящённого в некую тайну проговорил Колобок. – Твоя фрау арцт поглядушка!»

Неожиданно для себя, Макс быстро приблизился к Колобку. Он ничего не понял, летя над землёй презрев земное притяжение и приземлившись в тающий сугроб. Лежал и смотрел по сторонам.

От вида Макса, шедшего к нему, у Колобка, где нужно похолодело и что нужно опустилось. Взгляд Макса испепелял его и Колобок спиной пополз назад, быстро работая руками и ногами, пока не упёрся спиной в ящик с песком.

«Макс, родненький, - громко заговорил Колобок, сбиваясь и глотая слова, смотря по сторонам, а народ уже проявил должное внимание и вовсю пялил глаза. – Да за что?!» - «Запомни, Колобок», - начал говорить Макс. Колобок его перебил: «Обязательно запомню, Максимушка!» - «Заруби на носу, никаких поглядушек у меня нет!» - «В память впечаталось!» - Колобок начал креститься левой рукой. – «Смени руку!» - «Ах, да-да-да!» - Колобок сменил руку и продолжил накладывать на себя кресты. – «Я семейный человек, - Макс навис над Колобком и ему показалось, полнеба закрыл он собой. – У меня жена, трое пацанов и скоро родится дочь!» Колобок как заговорённый повторил: «У тебя жена, сыновья и дочь скоро будет, Максимушка! Что ещё?» Макс остановился. Он только сейчас заметил ту прорву народу внимательно следившего за их разборкой. Тряхнул плечами и протянул руку Колобку; он инстинктивно закрылся руками и отвернул лицо, икая от страха. «Колобок…» - «Я не Колобок, вообще-то». – «Иннокентий Исаевич…» - «Можно Кеша». – «Кеша, ты это, прости, - мирно произнёс Макс. – Дай руку, помогу подняться». Колобок поднялся и кивком указал на собравшихся возле администрации зевак: «Рад радёшенек наш народ любому представлению». – «Скучно им, вот и ловят любую возможность развеселиться». А из народной массы неслись реплики: «Глянь-ка, гладиаторские бои!», «Кто кого?», «Команда Гвоздей навтыкала Смешарикам». И кто-то пробасил: «Не-а, это Штепсель и Тарапунька гонорар не поделили!»

Макс отряхнул от налипших хвоинок куртку Колобка.

«Зачем ты так, Макс? - обиженно спросил Колобок. – Я же без злого умысла. Пошутить хотел». Макс осмотрел Колобка. – «Да чист я!» - «Кеша, ты помнишь анекдот о том, чем обычно шутки пахнут?»

К ним спешил начальник посёлка, задыхаясь.

«Ребята, что это вы тут за балаган устроили?» Колобок ответил первым: «Размяться решили. Спортзала нет, нашли выход». – «Конечно, - понял идею Колобка Макс. – Надо энергию куда-то выплёскивать».

Незаметно к ним присоединилась Люба.

«Снег сойдёт, можно обустроить спортивную площадку. Турник, например, можно соорудить своими руками… что-то ещё. Стоит подумать», - она обращалась ко всем сразу. Подкатил, благоухая импортными ароматами ромштекс: «Подмечено, верно! Нужно идею проработать, обдумать и претворить в жизнь. Полученным опытом поделиться со всеми вахтовыми поселками».

Пока начальство упражнялось в остроумии, Макс и Колобок отошли в сторонку. Макс повторно извинился, а Колобок ответил, мол-де, сам виноват, нужно следить за языком. «А то я сначала говорю, потом думаю!» - рассмеялся Колобок и на ухо прошептал Максу, что неплохо бы вечерком выпить брусничной браги Макса. «И не смотри на меня так. Знаю, сухой закон, штраф, увольнение. В любом правиле, согласись, Макс, есть исключения». Макс согласился, сказал доверительно, дескать, полностью брага вызреет через два дня и пригласил с начальником посёлка на дегустацию. «Нам никто?..» - колобок покрутил пальцем в воздухе, говоря намёком, не помешает. Макс заверил: «Никто». Колобок пошёл к себе, радостно улыбаясь и потирая ладошки.

- С Иннокентием Исаевичем не из-за меня была горячая разборка? – приходя в себя после долгого излияния чувств, спросила Люба.

- Производственные разногласия, - уклончиво ответил Макс.

- Нашли консенсус?

- При мне попрошу не выражаться!

- Макс!

- Иначе нельзя – работа станет.

- Встанет? – игриво поинтересовалась Люба, проведя ладонью ниже живота Макса.

Отдыхая от нового всплеска страсти и слияния тел, Макс, поглаживая груди Любы, сказал:

-Ты замечательно не такая.

- Не поняла. Слышала много признаний, Макс, но твоё за некой гранью. Не такая, как кто?

- Замечательно те такая, как все.

- Даже твоя жена?

Макс напрягся.

- Люба, давай договоримся не бить ниже пояса.

Люба сообразила. Сказала лишнее и принялась целовать лицо Макса и горячее шептать:

- Прости, Максимушка, прости! Я дура! Ляпнула и не подумала, - вдруг она приподнялась на локте. – Который час?

- Половина девятого.

Люба вскочила на кровати во всём своём обнажённом женском великолепии, ослепляя мир грациозностью линий тела.

- Быстро одевайся!

- Зачем?

- Взлетай над шконкой! – Люба щеголяла лексиконом низов. - Шевели копытами. В девять пригласила начальника, Колобка и того перца из главного офиса на чай. Меня посетила одна замечательная идея. Хочу высказаться. Юноша, хватит валяться! – Люба снова обратила на Макса внимание, и он ажно воспрянул духом, и показала на часы: - Время бежит!

Приглашённые немного задержались. Стойкий свежий аромат дорогого алкоголя говорил обо всём сразу без лишних пояснений.

Максу только сейчас удалось рассмотреть ромштекса из офиса: толстая ряха, лоснящаяся самодовольством, глазки, скрывшиеся в глубине век, тройной подбородок, мясистые щёки, свисающее над поясом толстой складкой брюшко от активно-гастрономической жизни и дублёнку, стоившую не менее шести зарплат Макса.

- Мы, типа, немного подзадержались, - ромштекс говорил по праву старшинства, - так, что простите, Любовь Петровна, великодушно! Обсуждали одну актуальную, замечательнейшую идею.

- Надеюсь, обсудили до конца? – поинтересовалась Люба.

- Не извольте беспокоиться, Любовь Петровна, - ромштекс сама галантность и самодовольство, он любуется собой и произведённым эффектом. – Обсудили до самого донышка…

Переменам народ рад, но не готов, поэтому не доверяет.

Активность посещения пропагандистско-просветительской лекции начальник вахтового посёлка стимулировал так: можете не идти, колхоз – дело добровольное, но не удивляйтесь, если увидите в расчётке пустую строку в графе «вознаграждение».

Мужики матерились, но шли в столовую.

Люба к лекции подготовилась основательно: развесила не без помощи помощников по стенам яркие плакаты с рисунками. Не хватало, как в прежние годы кумачовой растяжки с лозунгом.

В назначенный час в столовой было не пробиться. Люба и ромштекс сидели за столом президиума. Назначенные ромштексом через поручение начальника посёлка добровольцы вели видеосъёмку на камеры мобильных телефонов.

Люба встала со стула. Осмотрела собравшихся. Гул голосов утих.

- Сначала я представлюсь, - сказала она. – Зовут меня Любовь Петровна.

- А фамилия? – послышался смешок из зала.

Ромштекс встал. Крякнул для солидности в кулак. Он пояснил, к теме лекции фамилия лектора не имеет отношения, но если кого-то она сильно интересует, он ждёт любознательных для приватного разговора в кабинете начальника посёлка.

С первых слов Люба завладела аудиторией. Говорила она красиво и убедительно, с огоньком. Лица слушателей непроизвольно загорелись, они сосредоточили внимание на её выступлении. Она коснулась многих тем, собрав по каждой короткую ёмкую информацию.

- Почему вы не сказали о курении? – спросила женщина, ведающая банно-прачечным комплексом.

- О вреде курения говорено много, - ответила Люба. – С привычкой курить человек не рождается. Курение – это личный выбор отдельно взятой личности. У кого есть сила воли, кто не чувствует себя рабом бумажной трубочки с табаком, думаю без труда справится с искусом курения. А кто курит, расстанется с пристрастием.

- А если не получается, - встал со стула мужичок, известный тем, что у него изо рта сигарета никогда не исчезает. – Что делать?

Люба задумалась.

- Вы сейчас услышите то, что некоторым покажется смешным и наивным. Вглубь проблемы вдаваться не буду. Остановлюсь на двух примерах. Для женщин: вы можете себе представить Мать Божию с младенцем Христом на руках и сигаретой в зубах? Согласитесь, та ещё картина. Забавная. А может ли кто-то из мужчин представить Христа, читающего Нагорную проповедь или обращающегося с молитвой к Господу чадя при этом табаком?

Никто не обронил ни слова.

- Если вопросов больше нет, - улыбнулась Люба, - лекция окончена. После неё запланировано чаепитие. Спасибо за внимание!

Из времени, оставшегося им из этого дня, Макс и Люба выжали, что могли.

После взаимного изматывания, они остывали за столом. Макс прихлёбывал остывший чай и рассказывал о себе. Поведал Макс о Тане, как познакомился с ней; поделился гордостью – своими сыновьями и о том, что скоро родится дочь. «Как назовёте?» - поинтересовалась Люба. – «Я предложил – Любовь. Таня согласилась». Люба накрыла руку Макса своей ладонью, не произнеся ни слова: она обо всём догадалась. В заключение он поведал о тёще, Ванде Казимировне, которую за вредность характера все зовут Банда Ка, как она не хотела их брака с Таней, говорила, что не о таком счастье как Макс для своей младшей дочери мечтала, как не смирилась с их браком до сих пор. Не обошёл стороной тестя, замечательного человека Андрея Саввича.

Люба была немногословна. После детской простуды и осложнений выяснилось, что она не может иметь детей. По этой причине два брака рассыпались: мужья хотели иметь детей, наследников и наследниц, баловать взоры детским счастьем; она подарить им эту радость не могла. Много лечилась. Истратили много денег. Нашло однажды отчаяние, обратились к знахаркам и шаманам; никто не помог; деньги только активно перетекали из одних карманов в другие. Долго жила одна, пока не встретила нынешнего мужа, натурализовавшегося немца, его предки как и её, в далёкие времена переехали в Россию. Питер врач, заведует отделением хирургии. Старше её почти на двадцать лет, он овдовел. От брака две вполне взрослые дочери. С ними у неё полное взаимопонимание. «Мне иногда кажется, они меня полюбили, - призналась Люба. – Не как мать. Её я не заменю. Как подругу, скорее всего. Питер посвящён в мою проблему и вопрос этот с ним аккуратно обходим. В этот мой межвахтовый отпуск собираемся поехать в Германию. (Макс почувствовал знобящую пустоту в сердце при упоминании Германии.) Представляешь, отыскалась его дальняя родственница, какая-то тётушка с титулом. Седьмая вода на киселе, как говорят у нас, но всё же родная душа. Ей более девяноста лет. Ждёт в гости. Она бездетна и Питер выходит её единственный родственник и наследник».

То ли ему приснилось, то ли он на самом деле услышал, как его кто-то дрожащим голоском зовёт по имени. Он открыл глаза, и капризная сон-птица улетела.

В комнате висела тишина, нарушаемая какими-то неестественными шорохами и тихими стуками. Он напряг слух – вдруг зов повторится. Макс приблизил голову к жене. Она спала, держа руку на обозначившемся животике: дочка давала о себе знать, шевелилась, двигалась, давила изнутри ручками-ножками.

Так Макс лежал, пока не сморила дрёма. Едва ресницы соприкоснулись, он ясно услышал мелодию, слышанную им в юности в французском кино. Музыка звучала для ночной поры достаточно громко, чтобы разбудить спящих.

Макс осторожно, не тревожа сон Тани, повернулся. Музыка начала звучать отчётливей. Он сел на край кровати и едва не ослеп от увиденной картины: их спальня увеличилась в длину и ширину, пол на глазах менялся с отличного линолеума на дубовый паркет, в комнате отчётливо прорезались среди прочих ароматов запахи дубовых полированных плашек. Окно разделил пополам простенок и две половинки окна превратились в два высоких арочных проёма, занавешенных прозрачными – не тюль – шторами. Они незаметно двигались под действием ночного ветерка, он залетал в открытые форточки и надувал их парусами. Музыка звучала. Лунный свет рассеивали шторы, он дробился на лучики. Они падали на полированный паркет и отражались, бросая на стены причудливые отражения.

Макс не понимал происходящего и по причине этого в голову лезли одни нелитературные слова и многогранно-нагромождённые конструкции. Макс с тревогой посмотрел на жену. Она спала, не ощущая ни на каком уровне перемен, будто он и она в данный отрезок времени находились в разных параллельных пространствах.

Музыка стихала и начинала снова громко звучать.

Макс не двигался. Нечто удерживало его на месте.

Ночные превращения не окончились. Посередине огромной залы – иначе теперь их бывшую спальню не назовёшь – заструился неширокий серебристый ручей, отражающий поверхностью лунный свет, он тёк между невысоких холмов с песчаными берегами, заросшими негустыми зарослями камыша и низкорослыми ивами.

Макс не увидел, скорее почувствовал чьё-то приближение. Отбрасывая огромную тень, на стены и потолок – она дробилась и повторялась – от стены м окнами показалась стройная женская фигура. Нагая, если не считать одеждой короткую тунику из прозрачной ткани, по которой бегают электрические разноцветные огоньки. Длинный шарф из этой же материи Люба – Макс узнал в появившейся женской фигуре её – держала в руке, концы шарфа свисали и волочились по земле. Сумрак не помешал ему рассмотреть озабоченное лицо Любы, печальная улыбка сменялась грустной маской. Медленно идя, она приблизилась к ручью, спустилась по песчаному берегу и остановилась у кромки воды. Понаблюдала за течением и медленно вошла в воду по щиколотки.

Музыка, неожиданно стихшая до пианиссимо, вдруг оглушительным фортиссимо разбудила ручей; по нему пошли высокие волны; закачались в тревоге камыши и ивы ниже склонились густыми кронами к поверхности ручья и опустили длинные пальцы ветвей в воду.

Брызги воды полетели по сторонам; Макс ощутил приятную освежающую прохладу с привкусом тины на губах; некоторые брызги долетели до потолка и расцвели на нём дивными цветами; Люба вскинула голову к потолку, протянула руки и с него заструились тонкие серебристые нити, они оплетали пальцы и руки Любы. Затем она перевела взгляд на Макса, сквозивший немым удивлением и укором и в его голове зазвучал её голос, но слов он разобрать не мог. Одни окончания: е скай ня. Как он ни напрягал слух, смысл слов остался ему недоступен.

Он захотел вскочить на ноги, но Нечто давило на плечи, вжимая его в матрас.

Оставив попытки приблизиться к Любе, Макс услышал голос. Это мелодия сменилась песней. Он был уверен, в кино звучала одна музыка, без слов. Но красивые французские слова, ласкающие слух наполняли его сознание. Он изумился, посмотрев на Любу и заметив, что песню поёт она, по-французски, но в голове его звучали русские слова:

Не ходи, не ходи за мною попятам

Солнце любви закатилось в туман

Ничего, никому я больше не отдам

Никого, никогда больше не предам

Тонкий ручеёк холодного пота ощутил Макс между лопаток. Ледяной язык апрельской ночи лизнул его с головы до ног и бросил в дрожь.

Люба холода не ощущала. Она всецело погрузилась в танец, в мелодию, в песню:

Моя кровь, твоя кровь нашей след любви

Не молчи, говори что-нибудь

Если ты, если я видим впереди

Свет, то знай это наш путь…

Внезапно сильный удар ветра выбил стёкла. В комнату через свободные от стекла, квадраты ворвался ледяной вихрь и засыпал её шрапнелью снега. Вихрь закружил Любу, заморозил ручей, рассыпал в мелкую зелёную труху камыши и ивовую листву и в едином порыве вытянул через окна…

Глаза Макса налились тяжестью. Он упал на подушку лицом…

Паранормальные способности открываются у человека после некоего психического или психоэмоционального потрясения.

Молния Макса не била; он не впадал в долгий летаргический сон; его не сбила машина, после чего после тяжелейшего сотрясения мозга он почувствовал в себе некую силу, позволяющую исцелять немощи и болезни.

Он проснулся утром следующего дня, зная в подробностях наперёд, как развернутся события.

Тяжёлым в прямом и переносном смысле для него май. Что-то его удерживало дома, - нет, не здоровье супруги беспокоило его, оно было отличным, Таня расцвела той особенной красотой, которая удивительно красит беременных женщин, дочь прекрасно чувствовала себя в материнской утробе, - но что-то его удерживало, Макс не мог объяснить самому себе.

Он радовался пополнению в семье, но иногда просыпалась совесть. Ему было совестно пред собой и перед Таней, но его мысли всё время, чуть выпади свободная минута, возвращались к Любе; они вертелись вокруг её образа, и в голове каждый раз звучала музыка из французского фильма и слова песни:

Моя кровь, твоя кровь нашей след любви

Не молчи говори что-нибудь

Если ты, если я видим впереди

Свет. То знай это наш путь…

С большой неохотой выбрался Макс из вахтовки. Постоял, разминая затёкшие ноги, смотря в сторону столовой. Весна в самом разгаре. Напарник стоит возле столовой, курит в кулак и машет Максу. Но Макс не может сделать шага, будто к ногам привязаны пудовые гири.

После короткого приветствия и обмена новостями, напарник мустангом поскакал к вахтовке. Машина после небольшого отдыха водителя возвращалась на базу, откуда работники разъезжались по домам.

В ритм знакомой работы Макс вошёл быстро. Посторонние мысли вымело метлой. Он полностью отдался работе. Плохие предчувствия оставил за забором вахтового посёлка.

Колобок наведался лишь на третий день. «Какие новости, Макс?» - «Никаких, Кеша». – «Поговаривают, снова станешь отцом». – «В четвёртый раз». – «Вот, а говоришь новостей нет». – «Зачем зашёл-то, Кеша?» - «Да просто так, поздороваться». – «Пообедаешь?» - «Позже. Пойду». – «Я тебе супчику оставлю, как ты любишь: со дна пожиже».

Две недели работы пролетели незаметно. В минуты рекреации Макс изнурял себя физическими упражнениями на спортивной площадке.

Приезд доктора он прозевал, увлечённо толкая гири.

Прибежал Колобок.

- Пошли. Доктор приехал.

- Пошли, - гири глухо стукнули о землю.

Встретил их невысокий, упитанный мужчина лет пятидесяти и выше. Чеховская бородка пронизана нитями серебра. Густая шевелюра вся в седине. Не хватало для оконченного образа пенсне. Доктор представился:

- Матвей Ильич Погодин. Можно просто – Ильич.

Макс протянул руку:

- Максим. Очень приятно.

- Ну что ж, показывайте ваше хозяйство, Максим. И не мешало бы для начала отобедать.

Обед доктор проглотил быстро, с аппетитом, прихлёбывая из фляжки медицинский спирт. «Верное лекарство против всех болезней, кроме венерических», - весело захохотал он и запил остатки спирта компотом.

Была у Ильича одна странность: ни с того, ни с чего он начинал сыпать словоёрсами.

После обеда Макс и доктор сидели на солнечной стороне вагончика на лавочке. «Где Любовь Петровна?» - спросил Макс. – «Уехала-с. Уволилась и уехала-с. Вместе-с с мужем-с. В Гермнию-с. Вернулись, так сказать-с к родным-с пенатам-с». – «Давно?» - «Давненько-с. В середине-с апреля-с. Им как пришла-с какая-то бумага-с от немецкого-с адвоката-с, так-с они и уехали-с. Быстро-с собрались и ту-ту! На Родину-с! В родной-с так сказать, Фатерлянд-с!»

Ещё двадцать минут они принимали солнечные ванны, затем Матвей Ильич сказал, что неплохо было бы вздремнуть на каждый глаз по триста секунд, и направился в свой вагончик. Макс вдогонку спросил про журналы. Доктор лениво отмахнулся.

- Макс, оставьте эту-с херню-с и сами хернёй-с не майтесь. Заполните сразу и хрен с ними. Гори оно – так сказать – всё-с огнём-с…

- А вдруг проверка?

С доктора слетела поволока дрёмы.

- Макс, вы серьёзно-с полагаете, что кого-то-с понесёт хер проверять-с какие-то-с хрен знат где журналы-с?

Макс пожал плечами.

- Нет.

- Я сплю и меня не беспокоить, - доктор на прощанье махнул рукой.

Прошло два года.

Жизнь с рождением дочери Любы у Макса и Тани изменилась. Он просто души в дочурке не чаял.

Изменилась Банда Ка. В ней проснулась внимательность к младшему зятю, но характер остался прежний: «Скажи, зятёчек, спасибо внученьке Любане!»

Тесть, Андрей Саввич как и Макс младшенькой внучкой не мог налюбоваться. Чуть свободная минута, ехал к зятю и дочери с внучкой.

Как-то во время очередной вахты Максу передали небольшой светло-коричневый конверт с адресом центрального офиса и без обратного адреса. Сверху стояла приписка от руки: для Макса Краснова на немецком. Он сразу узнал почерк Любы. Сердце учащённо забилось и на время ощутил приятную невесомость. У него поинтересовалась заместитель по хозчасти, - Колобок ушёл на пенсию, вместо него была молоденькая, лет тридцати женщина, - от кого. Он отшутился, сказал ей, а она разнесла по всему вахтовому посёлку, ищет работу за границей, адрес для связи указал конторский, мол, так надёжней, ответ не затеряется. Ему никто не поверил, но с понимающим видом на лице сказали, что правильно поступает, ещё вся жизнь впереди.

Письмо открыл в столовой.

Сел на стул. Ноги подрагивали от радости и от чего-то ещё, в груди позванивал колокольчик и звуки отдавались в голове.

«Здравствуй, Максим!

Как правы те, утверждающие, что родная земля творит чудеса. Чудо случилось со мной – я родила сына! Долго имя мальчику не выбирали, я предложила Максимилиан. Его увидишь на фото. Он родился…»

Макс с трудом проглотил сухой ком, вставший вдруг в горле. Ноги ослабели настолько, что не хватило сил встать и выпить воды. В груди сердце звучало на все лады. Успокоившись, он четырежды отец, посчитал сроки рождения Максимилиана и заплакал. Слёзы текли по щекам. Он их не вытирал. Получалось, чудо произошло на родной русской земле, земле Пушкина и Есенина, земле Чайковского и Толстого, а не на земле, где творили Шиллер и Гёте, Ницше и Гейне. У него ещё один сын. Он живёт в Германии с матерью. И пусть у него другой отец, но сына-то у него никто не отбирал. Вот и Люба пишет, что он может приехать в гости, рассказывала Питеру о нём, и он согласился с нею.

Фотография выскользнула из конверта на пол. Утирая слёзы, Макс нагнулся, взял карточку и снова на него нахлынуло со всей вселенской безутешностью:

Моя кровь, твоя кровь нашей след любви

Не молчи говори что-нибудь

Если ты, если я видим впереди

Свет. То знай это наш путь…

Он вытер слёзы. Посмотрел на фото. Сын Максимилиан вылитый он, Максим в том же счастливом возрасте. Люба похорошела. Беременность положительно сказалась на ней. Она счастлива. Вон и Питер доволен, что жена родила ему наследника.

Макс снова вернулся к письму.

«Что тогда случилось с нами? Я до сих пор задаюсь этим вопросом. Что произошло, что соединило нас? Я помню все наши недолгие встречи и думаю, что нас накрыло цунами страсти, накрыло с головой, и мы утонули в океане этой страсти.

Не забудь меня, Макс, не забудь!»

г. Якутск. 7 ноября 2020г.

Поиск по сайту

Поджанры "Фантастика"

Поджанры "Фэнтези"

Поджанры "Проза"

Поджанры "Приключения"

Поджанры "Детектив"

Поджанры "Ужасы"

Поджанры "Любовный роман"

Поджанры "Фанфик"

Поджанры "Попаданцы"

Поджанры "Детская литература"

Поджанры "Комиксы"

Поджанры "Разное"

Поджанры "Эротика (18+)"

Выберите полку

Читать онлайн
"Цунами"

Информация и главы

Цунами

Оглавление

Настройки читалки

Выберите полку

Приложение «Литсовет»!

Поиск по сайту

Поджанры "Фантастика"

Поджанры "Фэнтези"

Поджанры "Проза"

Поджанры "Приключения"

Поджанры "Детектив"

Поджанры "Ужасы"

Поджанры "Любовный роман"

Поджанры "Фанфик"

Поджанры "Попаданцы"

Поджанры "Детская литература"

Поджанры "Комиксы"

Поджанры "Разное"

Поджанры "Эротика (18+)"

Выберите полку

Читать онлайн "Цунами"

Информация и главы

Цунами

Оглавление

Настройки читалки

Нравится:

Оценки:

Бан пользователя

Безопасность аккаунта

Оплата заказа

Успешная оплата заказа

Ожидание подтверждения платежа

Выберите полку

Приложение «Литсовет»!

Читать онлайн
"Цунами"