Читать онлайн
"Пингвин -- птица нелетающая, или Записи-ком Силыча и Когана"

Я непосредственный участник этой истории, многое мне рассказал сам Франц Аскольдович Курт, кое-что ротный повар ефрейтор Хлебонасущенский, он по собственной воле, втайне от полковника, взял на себя заботы ординарца. Не раз выручал Батю (так прозывали командира, за глаза, конечно). Случалось, встанет тот ночью и идёт один на Дальнее поле — любит он это место. Ефрейтор за ним с накидкой. Обгонит сторонкой, постелет у грядок на краю поля, камнями, чтобы ветром не унесло, прижмёт. Батя придёт и садится, ломая голову, как это он прошлой ночью мог забыть подстилку. А вроде и не брал с собой. Да и сейчас, выходил из барака, накидка осталась висеть на выходе. Проверял по приметам, его ли. Его. Сплетена из усов корневища островной ягоды-оскомины — растёт только на Дальнем поле — особой вязкой. Хлебонасущенский и вязал. С изнанки подбивал офицерской плащ-накидкой.

Чертыхался Батя. Рассеян, забывчив стал. А без подстилки заднице зябко — ночью земля после частых на острове дождей с ветрами мокрая и холодная.

* * *

Батя (председателя колхоза только я так, кладовщик, бывший ротный каптенармус, называл прямо не за глаза), подсобив грузчику вскинуть на спину последний мешок, окликнул земмарийского каргоофицера:

— Молодой человек!

Тот встрепенулся, чуть на ногах удержался: спал стоя. Прислонился плечом к борту гондолы ветролёта и клевал себе носом. А ступал грузчик с мешком на сходни, вздрагивал, поправлял фуражку, повёрнутую козырьком на затылок, ему великоватую, и закладывал очередной палец в кулак — профессиональный метод учёта груза у спецов погрузки-отгрузки. Обучен менялой, патроном и хозяином ветролётоносца, чтоб самому учётчику не участвовать в работах непосредственно, чтоб бодрым у сходней оставался, не обсчитался бы ненароком. Каргоофицер — портовый и судовой специалист погрузочно-разгрузочных работ. Носит офицерскую форму береговой охраны Альянса ЗемМария, почему-то; причём, что совсем странно, брюки в комплекте той форменки не клеши обычные, а «дудочки» стильные, даже отдалённо не походящие на флотские: в бёдрах облегающие и в длине лодыжек только достают. На виду из прогар (флотские кожаные ботинки) торчат носки в полоску всех цветов радуги. Околышек фуражки отмечен профессиональным знаком: кокарда — в виде краба с крюками-захватами в клешнях, вписанного в окружье из цепи с якорями и окаёмку сегментально разделённую на цвета (эмали) всё той же радуги.

— Я!

— Последние четыре мешка отгружены. Бензин принесите, пожалуйста, вспотел, боюсь на ветер выйти.

Каргоофицер с канистрой, пристёгнутой у него на груди к штормовке, ступая по тропке к амбару, вежливо посторонился пропустить грузчика.

— Семьдесят шесть мешков, все по акту, — протянул он напоказ Бате руки. В кулаках он держал загнутыми три пальца одной руки (десятки), указательный и большой сомкнутыми кончиками, что означало «помножено на два, плюс десять единиц». На другой руке пальцы сжаты в кулак, мизинец оттопырен — означает шесть штук. — Резвые у вас… Й-ёё!… — вдруг всполошился, обернулся к гондоле ветролёта и спросил недоумённо: — Они… тридцать шесть человек, все на борту остались? По сходням только поднимались, никто не сходил!

— Здравствуйте, молодой человек. Всё верно, семьдесят шесть мешков с топинамбуром отгружены. Канистру я отстегну… Мы не виделись: на приветственном ужине вас, молодой человек, не было. И успокойтесь. Полагаете, спрятавшись в трюме, покинут остров, в ЗемМарию уплывут? Не бойтесь, я — председатель колхоза, взойду на борт, построю, посчитаю и все тридцать шесть голов уведу. Вахтенный боцман на мостике спокоен, а вы так переполошились. Меня Председателем кличут, за глаза прозывают Батей, можете и так обращаться ко мне, — протянул Председатель руку.

— Здравия желаю, Председатель. Обязан официально обращаться, — почтительно, став в стойку руки по швам, поздоровался молодой человек и представился: — Помощник оф-суперкарго, оф-карго-трюмный, младший лейтенант. Отвечаю за сохранность груза, по уставу должен находиться в радиусе ста шагов от борта, быть постоянно в поле зрения вахтенного. Я за груз, извините, испугался, — тихим оправдательным тоном дополнил офицер и в протянутую ему руку вложил в замешательстве кулак.

— Удобрения? Соляра? Ни того, ни другого не тронут.

— На борту, зачем остались?

— Вы не в курсе? Ваш патрон Зяма распорядился грузчиков покормить на камбузе, — тряс Председатель в крепком рукопожатии кулак офицера.

— А-а-а, — протянул (от боли) лейтенант. — Меня в известность не поставили.

— Вахтенный на мостике в курсе.

— А-а. Здесь… — офицер поддел носком прогары канистру и, расклеивая перед выпученными глазами пальцы разжатого кулака, договорил: — шесть литров.

— Спасибо, лейтенант. Как звать-то?

— Иван.

— Я Франц Аскольдович, фамилии вот своей назвать не вправе… Я и грузчики не всегда колхозниками были, мы — взвод «вэдэвэ». Спецназ. Слыхал о таких?

— Конечно. Мальчишкой мечтал служить в спецназе, но «вэдэвэ» реформировали в «овэмээр» — из десантников в марпехи. Вас, говорят, на острове бросили, а шкипер как-то проговорился — что в бегах и в заточении вы здесь.

— Брешут. На сельхозработах мы — на трудовом, как говаривает зампотылу, фронте. Трудимся… как умеем. А спецназ не расформировали — сократили. Мой полк, да — в марсианских пехотинцев, марпехов, реформировали. Но штаб на «Звезде» остался. Сельхозпродукцию штабным поставляем… Сколько можем… как умеем. Нам взамен тыловики довольствие сухпайком и респираторные фильтры пересылают. Спецназовские. Знаешь о таких, видел? В секрете держались. Моя рота начала их испытывать, так что, вряд ли ещё у кого такие есть. Вот эти, — достал Председатель из пенала на поясе две вещицы, с виду схожие с лекарственными таблетками в капсулах. — В экипировке значатся как «свечи», вишь, с ректальными свечами по форме схожи. Ещё и «макариками» называем, вишь, на патрон от пистолета Макарова похож. В нос засунем, и в самом пекле — в Европе где-нибудь, в Южной Америке или в Африке — выходим из «бэмээмпэ» на воздух без респираторных масок. Так, веришь, волки, мустанги и драконы на месте обалдевали, за суперменов нас держали. Возьми попробовать. Деваху свою напугаешь. Часа четыре действуют, после чистить надо. Спиртом. Можно «тройным», хотя, откуда он в ЗемМарии, на «Звезде» ведь все запасы.

— Знаю «тройник», я ведь не земляк, небён, на «Звезде» родился и вырос. Впервой на Земле. Одеколон привёз. На пути с Марса со встречными с Земли купцами обменялись «сувенирами», так что, имеется небольшой запас, не на судне, в гостинице. Лучшее в Руси средство мена. За фильтры спасибо. Босса и патрона, выйдем в океан, напугаю: в вахту заявлюсь в рубку без маски.

— Не знаю как твой босс, а патрон Зяма о «макариках» знает — догадается.

— Тогда одного босса разыграю. Он рассказывал, шесть лет вы на острове. Одни. Без женщин… с проблемами… еду приготовить, постирать… напряжение снять.

— Верни-ка «свечи».

— Что вернуть?

— Фильтры, «макарики». Надо же, перепутал отделения в пенале, возьми вот эти — очищенные, вновь пригодные к дыханию. Будешь в ноздри совать, прежде высморкайся. Погоди… — рылся Председатель в пенале. — Верни и эти. Они все в пенале пользованные, забыл отдать на очистку. С пользованными не отравишься, но вести себя будешь неадекватно.

— Не помру же, зато припугну босса, а то достал: молодой, вот и гоняет на вахту смотрящим. Пяти часов поспать не даёт. А сплю, океан во сне один и вижу, ну и пиратские шары волков и драконов. А как — неадекватно?

— Смеяться будешь.

— Ну, скажите, не буду я смеяться. Стошнит, что ли?

— От «макариков» неочищенным спиртом щекочет в носу, вот и будешь от смеха на мостике заходиться. В другой раз подарю. Твою каргокоманду патрон впервой зафрахтовал, насколько навигаций?

— Пока на одну эту.

— А насчёт женщин, мы ведь, трюмный, спецназовцы — натренированные: обучены без баб обходиться. Да и потом, готовить нам особо нечего, и стирать, сам видишь, тоже, смекни, нет. Сменки нет. — Председатель одёрнул китель морского офицера без знаков различия, надетый поверх одной тельняшки и кальсон. — А напряжение снять, проблемы здесь в деревне у полеводов нет — фельдшер наш на это дело охоч. Проблемы — у меня. Камса, так фельдшера кличем, один, а полеводов сорок человек, вот и бегают в соседнюю деревню. Мужики в сопки по бабам, хлопцы на завалинку к девчатам. Боюсь, дети пойдут, а их кормить надо. Також конфликты с соседним колхозом «Мирный», с мужиками и парнями, нередки. Я, почему тебе рассказываю и спрашиваю, будешь ли на острове и в последующие навигации — презервативы нужны. Зяма привозит, но задорого. С тобой я бы менялся на это. — Председатель полез в планшетку и вытащил наполовину предмет — пластину серо-желтоватого цвета, толщиной в два пальца. — Тушёнку привезли не из черепахи?

— Черепаху всю… извели… Из пингвина… тушёнка.

— На вкус отдаёт вроде черепахой, чуть кониной, — сглотнул слюну Председатель.

— След!? — вырвалось у офицера. И он сглотнул.

Пластина из песка, обожжённого до стеклообразной массы, видна была стороной с отпечатавшимся в ней протектором сапога. «След», да какой! От обуви не простой. О «следах» этих знал всякий, что на Земле, что на Марсе.

— Так как тебя зовут, сынок? — повторил Председатель вопрос. Показывал он пластину, сделав шаг в сторону, спиной к гондоле ветролёта: закрывал собой, чтобы вахтенный с мостика не видел.

У парня глаза загорелись. Ему показывали — так запросто! — «след» от сапога скафандра разведчика экспедиции, впервой высадившейся на Землю. Необычный! «След» оставленный в обледенелом снегу — редкость, а тут — в песке! Да такие отпечатки никто и не видел! Первопроходцы с Марса ведь тогда в скафандрах походили недолго — пришлось их на тулупы заменить, а вместо сапог валенки надеть и на лыжи стать. И не просто показывали, сделку предлагали!

— А? — встрепенулся офицер. — Иван, — назвался вторично, шумно сглотнул и спросил: — Тот самый?

— Глазам не веришь. Тот самый. Протектор подошвы, видишь какой? «Зубастый». Реликт. Но какой! Этот «след» — в песке, как видишь, не в оледенелом снегу. Не растает. В ЗемМарии патрулирование по всей Антарктиде проводил, нашёл. Песком первопроходцы шугу посыпали не из опасений поскользнуться, а чтобы обозначить тропку. Повезёшь на «Звезду», — ты ведь точно не земляк, Ваня, — небён: фамилию не назвал, нет у тебя её — не рассказывай никому, что у меня на Бабешке выменял. Сам понимаешь, находку втайне держу. Репортёры, менялы — ладно, но реликты у меня, военного, сохиды просто конфискуют. За гвардией «си» не заржавеет. Бери.

Офицер взглянул на рубку гондолы, и шёпотом:

— Отойдёмте в сторонку, в тень.

— Вахтенный о нас, Ваня, подумает некрасиво. Форма твоя, извини, — «петушиная», его на мысль греховную наведёт, сам понимаешь. В ЗемМарии дизайнера часом на рею не вздёрнули, творца-оригинала; да и адмиралы с генералом альянса совсем охронели. Слышал, арабские адмиралы воспротивились эскизам, но адмиралы американские и русский генерал утвердили. За отгородку станем, по грудь только видны останемся.

— Больше ста шагов будет, вахтенный тревогу подымет, — заволновался Иван, моя колкость насчёт «петушиного» дизайна формы каргоофицера сейчас его — когда «след» предлагали — ни в коей мере не колыхала.

— Ладно, повернусь спиной, не увидит. Берёшь?

Иван потянулся к дару — как подумал по простоте душевной марсианина молодого — но Председатель с возмущением уронил пластину назад в планшетку:

— У меня что, сотни таких. Тропка была в двадцать шагов длиной — от палатки до отхожей ямы.

Иван опешил и, поняв, что от него ждут, испуганно зыркнул на мостик с вахтенным: меняться — ему, оф-карго, младшему лейтенанту, трюмному, ни разу не меняле! Супер-оф-карго всыплет, а патрон узнает, в наказание на острове оставит.

— Как знаешь. Не знаешь, у вахтенного будет закурить?

— На… что… меняемся? — сумел только промямлить Иван обычную для менялы фразу.

— Достанешь сигарету мне закурить и расстегнёшь карман штормовки, я «след» переложу. А через час, сюда загляну, вынесешь тушёнку и сигареты, в упаковках целых, — полез Председатель в планшетку.

— Карманы штормовки зашиты, так у трюмных положено. И у меня нет упаковок.

— Ладно, запазуху тюбиками и пачками набьёшь, сколько сможешь.

— И пачек с сигаретами нет, не курю я, — расстраивался Иван. — В… кармане блок, почти целый, трёх пачек не хватает.

— Блок?! А в каком кармане, они ж зашиты.

— В потаённом… блок за гульфиком шорт штормовки, подшит с изнанки в промежности штанов, на заду.

— Понимаю, вместо подгузника. А залезть, молнию расстегнуть, или пуговки?

— Ширинка шорт на липучках, в штанах ширинка на молнии.

— Посмотри, вахтенный на месте?

— Ага. В рубке на мостике.

— Моих видишь?

— Нет, один боцман.

— Поверни фуражку козырьком и кокардой на лоб — покажи этим боцману, что погрузка завершена, пусть думает, что мы с тобой без дела здесь калякаем. Развернись к нему в пол-оборота и загибай пальцы, будто рассказываешь мне — одно, дескать, молодому офицеру надо, второе надо, третье надо. Липучки отлеплю, молнию распущу и блок достану я сам.

— Ага. Только под штанами нет… и я без трусов.

— Ваня, мне не до глупостей, я курить хочу.

— Странно, вахтенный стоит — по мостику не прохаживается… Только блок сразу спрячьте, — прошептал Иван и повернул фуражку козырьком на лоб.

— Не боись, Ваня. Загибай пальцы.

Трюмный пальцы загибал, а Батя обменял «след» на блок сигарет. Упаковку сунул за резинку своих кальсон и прижал поясным ремнём офицерской портупеи, запахнул и застегнул на пуговицы китель. А потянулся стянуть молнию, лейтенант отстранился, покраснел и сделал это поспешно сам.

— «След» в рукаве понесу. Отвлечёте боцмана?

— Ты пальцы-то загибай. Отвлеку. Попрошу проводить в трюм к лоботрясам моим.

— Так они не на камбузе? В трюмных погребах все!

— Ну да. Меня ждут, я их из погребов на камбуз поведу. И кока вашего мне надо прежде разбудить, подготовить: он покормить четверых только ожидает.

— В тех погребах, по углам под парусиной, бананы… спрятаны. На одеколон в Рабате… выменял. — Офицер сорвался было с места к гондоле, но Батя удержал за плечо.

— Постой, Ваня! Не повезло тебе. Пусти козла в огород — одного, а здесь аж сорок изголодавшихся. Извини, Ваня, я не знал про бананы. Запчасти, соляру приказал не трогать.

— Суперкарго узнает, голову мне оторвёт!

— Так уж и оторвёт. Ты на отвальный завтрак сюда не приходи, больным скажись. Тушёнку вынесешь, я тебя ждать буду с кружкой «Фирмы» и котелком пюре — самогонку и закуску нашу отведаешь.

— Я не пью, мне нельзя — я трюмами заведую. А про пюре из островной ягоды-оскомины наслышан, от неё у вас шерсть по телу, зубы и уши такие. Босс и шкипер вас чебурашками называют. Я спросил кто такой этот чебурашка, — так не сказали, слезу смахнули и меня в погреба крыс гонять отослали.

— Тогда киселя из оскомины принесу. Попробуешь. Такого ты, трюмный, не пил.

— Заведовал трюмами, — обречено вздохнул Иван и спохватился: — Мне тушёнку вынести?! Мы же на блок сигарет поменялись.

Председатель ударил себя по лбу.

— Ах да! Извини. С памятью у меня что-то — провалы случаются. Пальцы продолжай загибать, — полез Батя в планшетку. — Вот второй «след». Передашь своему боссу в компенсацию за бананы… Не посмотрел, блок сигарет, каких?

— Мальборо, — ответил Иван, закладывая пальцы в кулак и постреливая глазами, то на рубку гондолы, то по углам пустого амбара.

— Да не дрейфь ты так… Как ты сказал? Мальборо? Ух ты! Ты, вот что, Ваня, послушай моего совета. Вернёшься на «Звезду», «след» сбывать не спеши. Ты молод, вся жизнь впереди, а на пенсии за реликт этот — к тому времени ценность его во сто крат возрастёт — выменяешь себе отдельную комфортабельную блок-ячейку в Кремле «Звезды», с фикусом. В иллюминатор, и Марс, и Землю, и звёзды будешь наблюдать.

— Если подружке одной… и отцу её покажу? Он — земляк, знаток и эксперт по земным реликтам.

— Не советую, Ваня… земляки на «Звезде» все знатоки и эксперты по земным реликтам… есть среди них менялы по натуре, хитрые в натуре. Так что, может случиться, папаша объегорит, и доченька в том поможет. Как пить дать. Так что, им не показывай. Вообще, вы с боссом держите пока всё в секрете, а я вам за блок Мальборо по «следу» давать буду. Соберётся по целой коллекции, вот тогда… Это же сенсация будет. Бомба! У меня ведь «следы» разные: с окурками, с обёртками от «сникерса» и «марса», много со жвачкой и калом. Бомба! Согласен, Ваня?

— Ага.

— Ударим по рукам?

— Ага… Какая у вас рука сильная!

— А ты, Ваня, не пальцы загибай, засучи рукава и грузи. Бицепсы нальются, как у того Шварца станут. Впрочем, ты такого не знаешь. Киноактёр.

— Знаю, картины с его участием не самые любимые, но смотрю.

— На «Звезде» кино? В мою бытность это дело под запретом было.

— На ветролётоносце у патрона видак есть, кассет полно. А на «Звезде», да и на всём Небе под запретом и сейчас. Правительство не даст и в Метро к червям «заразе» попасть — кино для них, считают, пострашнее наркотика. С «Терминатором» в книжной версии знаком, сюда плыли на паруснике, с видака фильм раза три смотрели.

— Известно. Революции боятся. А ты, Ваня, извини, — щупленький… и дохленький у тебя такой. Травку куришь?

— На «Звезде», пацаном был, — залился Иван краской, — слышал, что в «Печальных домах» больным как успокоительное дают, в Метро червям в пюре из коралла «картопля» подмешивают. А так, знаете, простым смертным Уровня, Метро и Неба за потребление наркотика статья и суд скорый. Курсантам на «Звезде» — трибунал. Сюда плыли, с драконьего шара сбросили на палубу мешочек с порошком. Шкипер, попробовал на язык, опием назвал и за борт высыпал.

— Мешочек себе оставил?

— Да нет, примотал к гарпуну и отстрелил из пушки пиратам назад в корзину; сказал, что им на разговение, и парусов наших не тронут.

— Ладно, Ваня, заболтались. Пора моим лоботрясам угоститься и… честь знать. Верно? До утра к отвальному завтраку проспаться. Ты постой минутку, я боцмана отвлеку… Вот тебе второй «след». Возьми и два «макарика». Утром подыши через них в ноздрях энергично, а начнёт в носу щекотать, разбуди босса и веди в погреба показать пропажу бананов. Смейся, хохочи, валяйся под рогот по брезенту — не сдерживай себя. Не оторвёт тебе босс башку. А полезет, — ты ему «след»…

* * *

Утром после завтрака с прощальным застольем, Иван и босс его — коренастый украинец, косая сажень в плечах с высоким толстым загривком: настоящий грузчик — зашли к Председателю. Шли по проходу спального барака, сытые полеводы — земляки валились на нары, небёны лезли на второй ярус — пожимали благодарно им руки. Провожатый дневальный, заглянув за створку занавеси председательского закутка, спросил: «А стоит будить?». В ответ оф-суперкарго показал, вынув чуть из портфеля за горлышко, бутылку виски…

Батя выставил пол-литра «Фирмы» в штофе из-под водки «Твердыня» и наказал дневальному послать на кухню за закуской. Хлеб принёс половинку батона, котелок пюре, да жбан киселя — всё, что, по его словам, осталось от застолья.

Распили бутылку виски, раскупорили штоф. Пить «Фирму» не разведённую даже у профессионального грузчика оказалась кишка тонка — разбавляли киселём. Закусывали батоном, а после как приняли по третьей кружке самогона (в званый ужин и прощальный завтрак пили, но не такую крепкую подавали, как эта. Первач), нахваливали пюре. Вчера за ужином отрадновцы эту мыльную с виду кашицу называли «Отрадой» (кашевар салатом). Во рту «ад ежи такой» (земляки подтрунивали над Хлебом) так вязало, что аж ноздри скручивало. Предпочтение гости отдавали закускам, приготовленным и подаваемым судовым коком, да не всегда успевали ложкой зачерпнуть или вилкой подцепить — колхозники не зевали, перед сменой блюд сидели с пустыми ртами и ложкой наизготовку.

У Бати закусывать аппетита не было — отломил от батона, поковырял в пюре.

Смеялись с рассказа Ивана.

Тот, упрятав бесценное приобретение в рукавах штормовки, ждал, пока вахтенный с Председателем покинут мостик. К сходням шёл, смотрел под ноги и ступал предельно осторожно: опасался споткнуться, упасть и сломать невзначай «следы». Вдруг поймал себя на том, что по обеим сторонам тропки, протоптанной босыми грузчиками, видит отпечатки следов от обуви с таким же рисунком протектора, что и у знаменитых «следов» В изумлении остановился, вытащил из рукава реликт, сверил. Остолбенел. Стоял, ничего не понимая, долго, пока ни привёл в чувство вахтенный, вернувшийся на мостик и переполошившийся от вида застывшего в луче прожектора трюмного. Боцман вдолбил парню, что облапошен. Бежать на камбуз к аферисту отговорил, поведав: «Там сорок псов над мисками рычат. Кок заперся в погребе с холодильной камерой — провиант спасает». Ждали, боцман угостил, курили. Иван выкурил первую в своей жизни сигарету. Когда Председатель объявился на палубе и пропускал на сходни подходивших полеводов, лейтенант поспешил на борт. Проходимец, завидев каргоофицера и сказав, что не виделись «вроде бы», распростёр руки и обнял дорогого гостя. Спросил, как зовут, сам представился, извинившись за то, что не может назваться по фамилии. Небён обнимался — что поделаешь, не останавливать же: «Председатель, мы уже познакомились. До сих пор в пальцах ломит».

* * *

Батя поразился моему неожиданному появлению, но вида не подал. Я, пока смеялись с рассказа младшего лейтенанта, выжидал на пороге председательского закутка за занавеской. И воспользовался моментом, когда пьяные каргоофицеры, опасаясь повторных рукопожатий и обнимашек по проходу барака, выбрались через потолочный люк отлить на крыше. Молча, не обращая внимания на Батю — делал вид, что меня не замечает — я вошёл в закуток и слил в свою фляжку весь остававшийся кисель, собрал по жбанкам в жбан остатки пюре. Присел у тумбочки и выгреб из ящиков тюбики с тушёнкой. На выходе из закутка застопорил в створе занавески и пёрнул. Посчитал, что недостаточно громко — стоял, ждал. Тужился, выставив свой необъятный зад в тесных шортах, но, заслышав спускавшихся с крыши гостей, только пукнул. И плотно свёл за собой половинки занавески — пук в закутке оставить.

А дело-то в чём? Что предшествовало моему нежданно-неурочному явлению у Бати в закутке, беспардонному грабежу тушёнки, приносимой ему и оставляемой в тумбочке втихую — без ведома Батиного — кашеваром.

На званом ужине я не был — проспал у себя в кладовой продсклада. Продрых, и прибытие к отрадновскому причалу ветролётоносца менялы Зямы, и прилёт в деревню под погрузку его ветролёта. Утром предстоял прощальный завтрак, думал наверстать упущенное. Проснулся не, потому что проспался… с меня снимали обувь. Разув одну ногу, похититель сиганул за дверь. Я за руку его не схватил, подсмотрел одним глазом, хотя и без того знал кто он, куда и зачем понесёт мой ботинок. В столовку на кухню, сделать отпечаток подошвы в лепёшке из глины — состряпать «следы» первопроходцев с Марса, реликты.

Если бы и хотел, снова уснуть не мог, но с лежанки не вставал, притворялся спящим. Выжидал.

И дождался. Сделав дело, Батя мой ботинок вернул. Но не обул, как проделывал прежде каждый раз — бросил у ног. Эта бестактность и обидела меня.

Полеводы носили рыбацкие резиновые сапоги, или «боты» как окрестил «гражданские педали» кашевар Хлеб, белорус. У меня и завхоза Когана одних только оставались «тактические военные ботинки». Я свои не ботинками, не «педалями», не берцами называл — «бацулами». На мою ступню интенданты не могли лекал сыскать и подходящую под мой размер пошивочную машину, украинец Богдан Бацула взялся стачать вручную. Ладно, мастерски сшил, орденом за то наградили. Правда, мастер возьми в «Печальный дом» и попади, а там почитай каждый второй в орденах. Эти как раз, отмеченные властями и до Хрона и в Хрон, у персонала психушки не в чести, больше иных хлопот доставляют. Бацулы я берегу, теперь такие, мне по ноге, сшить некому. На мою ступню «безразмерную» простой-то военной и гражданской обувки в ЗемМарии не найти, не нашли и рыбацких сапог моего размера, поэтому БККСКП — «берцы крокодиловой кожи с кевларовой подошвой» или, как их называли сами спецназовцы, «щучья пасть» — мне оставили. А берцы майора Кагановича я, предвидя предстоящее разграбление в смотровой гауптвахты, у него с ног снял и в ротном сейфе запер, зампотылу смекнул в чём у меня умысел, босиком шёл. Берцы всем по индивидуальной мерке шили, у меня больше не с размером проблема была — крокодила с должным загривком поймать не могли, чтобы носок ботинку скроить. Рисунок протектора спецназовской обуви действительно был схож с рисунком на подошвах сапог скафандров первопроходцев с Марса, не отличался даже формой пирамидок по подошве с выдвигавшимися из них при ходьбе «зубами». В протекторе моей бацулы мастер увеличил их число — в носок добавил шесть штук. В выпечке «следов» использовал мою бацулу Батя много раз, но я с этого ничего не имел, как не намекал поделиться добычей или хотя бы угостить. А в этот раз, обидевшись, решил просто так дело не оставлять. Когда полеводы и гости пировали на званом ужине, я, нарочито подымая шум, таскал по амбару из угла в угол мешки с топинамбуром, будто занимался неотложной работой. В перекур поднялся на мостик гондолы Зяминого ветролёта к вахтенному боцману и стрельнул у него сигарету. Чтобы больше оставить следов, три раза возвращался от амбара, поднимался к нему на борт по сходням снова её прикурить. Удивлённому боцману объяснил, что сразу выкуривать по целой сигарете мне запретил фельдшер, а прикурить чинарик в амбаре бензина в зажигалке не осталось. Под конец беседы с боцманом в рубку поднялся из камбуза корабельный кок, приятель кашевара Хлеба. Угостил рулетом с фаршем из акульего плавника, посетовал на то, что холодильник на вертолётоносце по пути в Пруссию «загадау доуга жыць», потому многие продукты подпортились, свинина разморозилась, стухла. А в Отрадном пополнить запасы, как водилось, не удастся. Сетовал: «Дал патрон маху, всё же надо было Быково и Мирный прежде Отрадного посетить». Прощаясь, подарил пачку сигарет.

— Курыць — эти — не советовал бы даже такому здоровяку, как ты. Шкипер у пиратов выменял, недалече от ЗемМарии отплыли, ещё до поломки холодильника. В Хрон и до Хрона, знаю, у меня и Беларуси курили «Гродно», вот то были сигареты — по ГОСТу зробленные. А эти «Могилёв» — могила. Настаивали я и шкипер на возврат в Твердыню, заменить холодильник и запасы пополнить, патрон не послушал. А тут ещё твоим грузчикам приказал наготовить и пападчывать после погрузки. А чем? Всё самое ценное из сохранившихся продуктов сюда в холодильную камеру гондолы перенёс, спасаю остатки провизии. Вот наготовил твоим… персон на сорок… шучу, конечно, вместо четырёх на восемь человек, поедят по двойной порции ребятки. Скормлю остатки провизии, будет патрон знать, как шкипера с коком не слушать. Так что, согласиться, хотя бы Мирный наведать. Глеб Хлебонасущенский, мой приятель, сказывал в Мирном салом, вообще каким-либо мясом, не разжиться, но сала китового, рыбы сушёной и вяленой, корнеплодов всяких прорва, шмат. Кстати, он заразил меня гаварыць на беларускай мове, сам Глеб с Полесья — белорусский добра ведае. Я же минчанин — на трасянке даже не говорил. Ну, бывай, пойду остывшее разогрею, не ровен час, грузчики объявятся. Отгрузятся скоро, младший лейтенант сказывал всего-то семьдесят шесть мешков с топинамбуром. Стоит, спит у сходней, не обсчитался бы, сосунок.

Душевный у Хлеба приятель.

Особо замечу, две последние ходки я сделал по сторонам тропки, чтобы «следы» грузчики не затоптали. Оставалось надеяться ветер, без устали гулявший по пустынному без деревца и кустика острову, не заметёт до времени следы «щучьей пасти» песком. И младший лейтенант следы те обнаружит, заметит, не проспит.

* * *

После как Батя отправил Селезня с наказом отпереть амбар, подготовить всё к отгрузке — в этот год уродился топинамбур, в амбаре стояли приготовленные к сделке мена мешки заполненные «земляной грушей» — я обогнал звено и спрятался в тёмном углу строения за развешанными на просушку пустыми мешками.

Пока бывшие разведчики таскали мешки с топинамбуром к выходу, Батя инструктировал колхозников, выползших из подполья амбара и затаившихся в тени стены. Я в углу, разумеется, их засёк, но ни вида, ни голоса не подал.

— На время проведения специальной — «военизированной» — операции вам возвращены фамилии, имена, звания и должности. О соблюдении воинского долга и чести десантника «вэдэвэ» говорить не к месту, как вы понимаете… Главное, соблюдайте субординацию… Как видите, в гондоле вместо иллюминаторов бойницы, Зяма за нашим грузом прислал ветролёт модернизированный. Так что, губы не раскатывайте — много поживиться съестным в хозпогребах вряд ли получится. Запчасти, соляру и бензин не трогать. От съестного, случится, найдёте в погребах, следов — шелухи, кожуры, корок — не оставлять. Чтоб от пуза наелись. Ну и в запазухи, в подолы напихать. Юбки надели, почему в паху бугрятся? Сливпакеты! Кто разрешил?

— Завхоз, то есть зампотылу майор Каганович, на время «эсвэо» выдал, — доложил старший сержант Кобзон.

— Так бугрятся под юбкой от чего? Чем наполнили?

— Тюлькой. Запить закуску и факелами поплевать, давно не баловались.

— Надеюсь, сливпакеты под трусами, вам в юбках заголяться — добычу в подолах нести.

— Майор настаивал трусы снять, одну юбку надеть, сливпакет под юбкой между ног подвесить, с тарой на виду, боялся, не пустят на борт.

— Ладно. Факелами, как после погребов поедите ещё и на камбузе, сразу не плевать, спалите гондолу. Вступит, терпеть. По пути к казарме отфакелитесь. Кок, приятель ефрейтора Хлебонасущенского, наготовил, ожидает. Правда, четверых только. Вы там не особо-то, не с голодного края… с колхоза… не совсем успешного… Помните, на время спецоперации вы не полеводы, «вэдэвэшники»… герои марсианские. Потому ведите себя подобающе. После угощения в казарму отправитесь, цепью чтоб, на ходу и поплюётесь. Бензин в зажигалках можете не экономить, за топинамбур разживёмся заправкой. Ни слова чтоб о том, что «груша» мёрзлая, не проколитесь.

Ефрейтор Селезень возмутился:

— Куда кожуру, огрызки, другие отходы девать, товарищ полковник? Ранцы взять майор Каганович запретил.

За что полковник отчитал:

— С неба свалился, ефрейтор? Вахтенный боцман в гондолу с ранцами пустит? Всё, под чистую, съедать. А поноса боишься, у тебя в отделении трое рядовых небёнов — им скармливай. Не откажутся. В подолах и в запазухи прятать не огрызки — продукт не тронутый, свежий. Зампотылу, часовому, дневальному, истопнику, лейтенанту-медику, мне и прапорщику.

— Дрыхнет, дуболом, — сплюнул Селезень (это он про меня; обозвал бы как-то иначе — лежебокой, боровом, жирным там — а за дуболома я у него перья повыдёргивал).

— Чего же он не пришёл? Не разбудили? И кстати, майора, почему нет?

— Сослался на разыгравшуюся у него язву, на кухне завтрак отвальный готовит. А прапорщик у себя в продскладе третьи сутки спит. Он в лаз из барака в амбар, из казармы, виноват, не пролез бы, боров жирный.

— Лежебока, пушкой не поднять, хрон ему в дышло, — оскорбил меня и полковник (ему с рук сошло, на ефрейторе вполне отыгрался). — Лейтенант! Комиссаров… Да разбудите уже алкоголика… Вся надежда на тебя, лейтенант. Вахтенного на пол, под стойку ложи, но чтобы на мостике только его чучело стояло. Совратишь боцмана — заменим чучелом — успех обеспечен… Халат у тебя постиран… Подмылся?

— Т-т-так т-точно. Продевезент-т-тефеци-ти-рован.

— Тушёнку только что жопой не жрал, — проворчал Хлеб, последним вылезший из лаза.

За собой кашевар втащил и сейчас пополнял топинамбуром мешок с чучелом вахтенного боцмана. Сплетено оно из оскоминицы — усов корней ягоды-оскомины. Облачено в тельняшку и китель — одёжка с плеча Батиного, сам в плащ-накидку кутался. Лицо двойнику разрисовать не заморачивались — знали, на фоне лунного неба смотреться будет тёмным силуэтом-пятном. Вот свистулька на шейной цепочке у боцмана — эту в планировании спецоперации было решено позаимствовать у жертвы же: Кабзону поручили вахтенного слегонца оглушить, свистульку снять. Сейчас «в поле» осмотрелись, ефрейтор Селезень подметил, что всё же оплошали: поверх тельняшки и свистульке на цепочке под кителем у боцмана висел через плечо ещё и ремешок от кобуры с маузером. Старший сержант Кобзон клятвенно заверил полковника, и эту «деревяшку» с жертвы на чучело перевесит.

— Три наряда вне очереди, — объявил полковник взыскание ротному повару.

— На кухню? Посуду мыть?

— Гальюн чистить. Не слышал, ефрейтор Хлебонасущенский, я на время спецоперации звания и должности вернул, о субординации тут говорил. Шёпотом отвечай, не разбуди мне каргоофицера.

— Виноват, товарищ полковник. Не слышал. Задержался, чучело за свод лаза зацепилось, голова оторвалась, прилаживал.

— Взвод, слушай приказ... землю с юбок стряхнуть, с колен и локтей счистить — не дать вахтенному и каргоофицеу заподозрить неладное. Старший сержант Кобзон, начальник штаба, доложите рекогносцировку.

— Палуба чиста, бойницы в гондоле створками закрыты, вахтенный на мостике — на чеку боцман. У сходней офицер стоит — спит, сосунок. Гондола по типу корпуса в былом от ветролёта туристического, сейчас смотровые окна бронёй заделаны. Погребов хозяйственного назначения из всех трёх десятков в трюме только десять, первый по счёту отведён под холодильную камеру, в него не суйтесь — заперт на «амбарный замок», взрывчаткой с петель не снести. Так, ефрейтор Хлебонасущенский, приятель не надурил?.. Остаются девять — в них мешки сносите, повезёт, там до угощения на камбузе перекусите. У меня всё, командир.

— Равняйсь. Смирно. Слушай приказ… От амбара по тропке к сходням идёте с мешком на плече четвёрками, четвёрками же занимаете девять погребов. Поднялись по сходням в гондолу, за рубкой в люк спустились к погребам, миновали по коридору погреба «пороховые» и с холодильной камерой, вышли к «хозяйственным», — мешки в них составили. Повезёт, перекусили и обратно к сходням… И шагом, не бегом, сюда в амбар за мешками второй ходки. Мешков, видите, вдвое больше взводной численности. В рубку на ходу не заглядывать, в ней под стойкой поста вахтенного одно распутство твориться будет. Хотя… поглядывайте. Гондолу на тросах и якорях мотает, не опрокинулось бы чучело. Случиться, восстановите тихо, боцману не дав опомниться. Комиссарова не напугайте. Начштаба, не учли, промашка.

— Я учёл, — подал голос повар, — чучело плёл, сообразил: член из тюбика с майонезом чучелу приплёл. Показал лейтенанту Комиссарову каким образом можно защемить тот член в постовой стойке, в ней под приборной панелью прищепка для закрепления «калаша» имеется. Лейтенант, хоть и принял, уверен, понял. От члена глаз отвести не мог, всё норовил майонеза соснуть.

— Снимаю три наряда, молодца. Взвод, сделаете вторую ходку, остаётесь в погребах и ждёте дальнейших распоряжений начштаба. Строго держать интервалы: первая четвёрка поднялась на борт, каргоофицер посчитал на пальцах и заклевал носом, — вторая пошла. В амбар возвращаетесь не по сходням, сползёте по якорным цепям. Вторая четвёрка идёт после, как вахтенного боцмана подменят чучелом — твоя задача, начштаба. Пройдёт всё гладко, в награду прикажу каптенармусу выдать всем боты… Внимание. Первая четвёрка, товсь. Комиссаров, становись в первую четвёрку вторым. Кобзон, за ним пристройся и распали слегонца, но не увлекись, а то у Камсы, у лейтенанта Комиссарова, в рубке пылу не хватит. «Фирму» и тюльку для боцмана тебе нести, не забудь, тебе и свистульку с маузером на чучело перевесить… Ефрейтор Селезень, поведёшь вторую четвёрку и последнюю заключительную — финишируешь спецоперацию третьей ходкой. Начштаба тебе задачу поставил: разведотделению с мешками третьей ходки в погреба не спускаться. В рубку проберётесь тайком и накормите боцмана тюлькой «тройной». Форменку у заснувшего полили кисельком, Камсу в чувства привели, чучело — чтоб без свистульки и маузера — прихватили, и ходу к кормовым якорям. По хламу свалки будете выбираться на плац, не угодите в выгребные ямы нужника. Приказывал же составить схему их расположения, не выполнено. Начштаба, тебе выговор. Хотя нет, зампотылу — Кагановича упущение… Ефрейтор Хлебонасущенский, поддай на плечи лейтенанту мешок… с… боевым оснащением. И отсыпь «грушу»: чучело изомнётся, лейтенант — да разбудите уже алкоголика — не утянет… Первая четвёрка… марш…

* * *

Когда Председатель «след» на блок сигарет обменивал, а Иван пальцы в кулак закладывал, я, прячась в тёмном углу амбара, был не рад своей затее. Вахтенный боцман меня заприметит, помашет рукой знакомому, позовёт покурить. Полковник учует, разве что удивится явлению здесь лежебоки и сачка от спецоперации. А вот каргоофицер заметит, не хватил бы небёна кондратий.

С Иваном такое чуть не приключилось, но уже после погрузки, и по другому совсем поводу. Привыкший подсчитывать всё, что пополняло или покидало судно, он, насчитал семьдесят шесть мешков, грузчиками доставленных в гондолу по акту. После как, облапошенный Председателем, потужил и покурил на пару с боцманом, решился хоть что-то предпринять. При виде как грузчики, откушав на камбузе, начали собираться на палубе у рубки, строиться перед сходнями, посчитал их по головам.

— Тридцать два, — простонал, толи испуганно, толи сокрушённо.

Франц Аскольдович, тем временем, не отдал команду «равняйсь-смирно», призвал по-председательски, по-свойски:

— Мужики, хлопцы! В спальный барак идите проспаться до прощального завтрака с почтенным менялой Зямой и его командой… Топайте.

— Й-ее!! — очухался Иван, вскричал и бросился догонять строй. Пристроился у плеча Председателя и заканючил: — Маму забуду! Батя, дорогой, забери из гондолы четверых. Семьдесят шесть по акту мешков в погреба погружено, в строю тридцать два человека из должных тридцати шести — если по две ходки сделали — четверых грузчиков не хватка!

На что был обнят за плечи со словами:

— Крио-тубус у тебя, небёна, мама? Я хоть и бывший, но всё же офицер, имею честь, потому заверяю, на гондолу взошли, угостились в трюме и на камбузе, тридцать шесть полеводов — все работники по списочному составу коллективного хозяйства «Отрадный». В строю четверых не досчитался, так это звено полеводов из бывших разведчиков отсутствует. Они — следопыты. Зверя, деревцо, кустик, всё по острову ищут, чтоб квалификацию не утерять. И сейчас вот, как только отгрузились, отправились по сопкам рыскать. Привычка у них всё выискивать, профессионалы, понимаешь. А Чебурашка, Ваня, — милый лопоухий герой мультфильма, его друг крокодил Гена ему песню всё пел: «А я играю на гармошке у прохожих на виду. К сожаленью день рожденья только раз в году». Душевный мультик. Ты попроси у патрона кассету, должна быть. Не дурацкий «Терминатор» с верзилой, по мне так нарциссом, Шварцем. А мешки в трюме пересчитай, а ну, как и с ними просчитался.

— Не, не стоит, с грузом подсчёт у меня, как в аптеке. Бананов под парусиной не досчитаюсь — это да. Кожуру одну оставили.

— Не, и кожуры не оставили. Вишь, подола юбок придерживают, полнёхоньки бананами. И, вишь, в запазухах держат. Вишь, сливпакеты под юбками отстегнули… выпили. Вишь, из колонны в цепь перестроились, зажигалки достали. Не спалили бы барак…

* * *

Расстались друзьями. На посошок выпили по глотку виски из плоской карманной фляжки оф-суперкарго. Распрощались. Здоровяк потоптался в створе занавески в надежде заполучить в подарок штоф «Фирмы», на худой конец жбан киселя. Батя, памятуя моё усердие в разграблении закутка, пока гости на крыше облегчались, предложил:

— Кашевар мой пойдёт к коку-приятелю попрощаться, пару штофов прихватит, распоряжусь. Иван, возвращаю блок сигарет, в ЗемМарии Мальборо обменяешь на настоящий «след».

Забулдыги на Руси промышляют поиском и сбором «следов», наткнувшись по берегу под ледовыми утёсами на уцелевшие тропки первопроходцев — по чистой случайности после долгих скитаний. Ибо только здесь, на южном материке планеты, и нигде больше, была произведена та первая высадка на послехронную Землю, только здесь разведчики с Марса — в скафандры облачённые — могли оставить на слежалом снегу следы от сапог. Прежде чем космическое облачение сменили на тулупы и стали в валенках на лыжи.

Но оф-суперкарго попросил сигареты оставить — не просто скурить, для дела по сделке. Запихнул блок в руку Председателю со словами:

— Кури на здоровье. К весенней навигации напеки с пару десятков таких «следов». Мальборо не будет, эти сигареты и сейчас, после Хрона, есть на рынке, но Philip Morris USA поменяла владельцев, и производства сменили места расположения. Поговаривают, масонским сектам фирма отошла. Меня упаковкой наградили за трудовое рвение, но я трубку курю, отдал Ивану, разрешил обменять на что в ЗемМарии. Организовал ему мен на одеколон у купцов, охоч малец до аромату с родины. По килограммовому кульку «Крепостных» за «след» обменяю, по два кулька за реликты с впечатанными предметами. За «след» с окурками и жвачкой, — жаль презервативов и «тампаксов» нет, одни мужики приземлились — ещё по полкило накину. Через час пришли хлопца на ветролётоносец ко мне в каюту, соберу у команды презики и жвачку. «Тампаксов» нет, знаешь, бабы на судне не к добру. Окурки… На будущее уточню какой марки сигарет была снабжена экспедиция, а пока Мальборо используй. Фекалии у нас с судна можешь добрать… — оно, говно, и в Африке, и на Земле, и на Марсе говно, как есть говно. Вашего в колхозе, полагаю, нехватка к весне случится, да и от корнеплодов оно одно, а мы у Зямы на судне питаемся всё же и мясом, хоть и одним акульим последнее время.

— Не скажи, говно говну рознь, — не согласился Батя, — у меня мужики и хлопцы «Отрадой», без мяса, ходят. Топинамбур варёный и кисель из ягоды островной входил в рацион экспедиции?

— Ты прав, проколоться можно. Наше, корабельной команды, больше подходит. Кстати, боцман жаловался, твои грузчики, ветролёт загружали, все гальюны в гондоле засрали.

— Пусть боцман простит, когда ещё выдастся моим мужикам и хлопцам на унитазе посидеть, у нас в нужнике — над очком на корточках. Экспедиция, должно быть, питалась концентратами из марсианских кораллов цвета и запаха съестных продуктов, так что и ваше говно не очень-то годно. Вот купцов с Марса подойдёт, привези. Впрочем, стоит кому догадаться посчитать пирамидки с «зубами» на подошве сапога скафандра и бацулы Лебедько, сравнить их число… а проще, задуматься, откуда у первопроходцев песок в Антарктиде. И капец нашему бизнесу. А полеводов я подошлю, вычистят гальюны, помоют унитазы. На удобрение грядкам пойдёт.

— Кок в рубке с «берданом» заряженным солью поджидает, накажи кашевару предупредить. Твои полеводы бедняге и камбуз в скотный хлев превратили, в трюме холодильный погреб разграбили. Замок открытым, только накинутым в петли оказался. Сдаётся мне, приятеля, Хлеба твоего, диверсия… А скорее оба причастны… И, слышь, гудок? Снимается ветролёт с якорей — отбываем. Так что, поздно унитазы в гондоле чистить, с говном вашим на парусник улетим. Прапорщику Лебедько мой привет, думал с ним здесь свидеться. Уважаю. Он, прохиндей такой, в порту земмарийском, конвой вёл твою роту на гауптвахту, безпалки мои спёр. Меня без них тогда в цепь грузить больше не ставили, подменку моим «рукавичкам» в порту не смогли сыскать — лапа у меня, видишь, о-го-го, у Лебедько только такая. Учётчиком у сходней назначили, в оф-суперкарго вот выбился. Так свезло мне только благодаря его воровским, каптенармуса и кладовщика, наклонностям. И зампотылу от меня привет, знакомы, та ещё… ну знаешь, завхоз он, как есть завхоз, и на Земле, и на Марсе.

* * *

А предшествовало Батиной афере (как ни как, полеводов укормил и четыре мешка топинамбура от сделки сэкономил, хоть и мороженого) и моему его розыгрышу вот что:

Меняла Зяма тем годом на Бабешке объявился поздней осенью — в неурочное для навигации время. Урожай трёх колхозов месяц как уже был вывезен с острова, так что посещение планировалось одного только Отрадного. Чему и сокрушался приятель Хлеба, ему весь обратный путь в ЗемМарию плыть с голодающей командой парусника не светило. Ветролётоносец пристал к причалу колхоза «Отрадный» (сооружён в бухточке в стороне от причала колхоза «Мирный»), когда колхозникам, зима ещё не наступила, холодно и голодно было. Душу грело, и тело питало ожидание выдачи со дня на день рыбацких сапог, с весны ходили босиком. Ну, а ужин, по случаю чествования гостей обильный «от пуза» — праздник для желудка. За столом Франц Аскольдович и Зяма «ударили по рукам»: договорились обменять семьдесят шесть мешков топинамбура на канистру бензина. Мужики и хлопцы услышали, обрадовались — дружно хлопали в ладоши, прекратив даже выдавливать и высасывать из дарственных тюбиков тушёнку. Зажигалки у всех были почти пусты.

После затянувшегося глубоко за полночь ужина патрон Зяма с командой парусника ушли спать к себе на судно, полеводы готовились к предстоящей СВО. Председатель привёл звено Селезня к амбару. Проверил печать на воротах. Замок амбарный вместе с проушинами в дверных петлях пираты посбивали и спёрли, так Батя нашёл выход: опечатывал припасы отпечатком подошвы своей прогары в смесовой лепёшке из китовой ворвани с мелко порубленными усами оскоминицы. Председатель в тёплые месяцы на острове боты не носил, сдавал кладовщику, то бишь мне, на хранение, но ходил не босиком, обутым в прогары, подаренные ему одному — «Уважаемому компаньону» — менялой Зямой. Разорвав надвое лепёшку, Батя распахнул створы ворот и пропустил вперёд полеводов. Распорядился вынести из выгородки к порогу семьдесят шесть мешков с топинамбуром. Звеньевой поправил, напомнив, что надо семьдесят пять, семьдесят шестой будет со спрятанным в «земляной груше» чучелом вахтенного боцмана, притащат в амбар по подземному ходу. То, что в этих семидесяти пяти мешках спрятаны самогонка и варенье, ни Селезень с командой, ни сотоварищи коллективного хозяйства «Отрадный», разумеется, не знали. Знали компаньоны по бизнесу: я — «гонщик»; кашевар Хлеб — «разливщик»; Батя — «укладчик»; Зяма — «приёмщик и перевозчик». Конечно, знал бы и Коган, но ко времени как «замутили» бизнес бывший зампотылу майор Каганович и заслуженный деятель культуры Пруссии Коган свои обязанности заведующего хозяйством колхоза «Отрадный» передал мне и отбыл в ЗемМарию на лечение. А сбежал из-под скальпеля тамошнего светилы от хирургии, вернулся на Бабешку, Батя наказал в дело его не посвящать, повременить. Как в воду смотрел: Коган в скорости снова убыл на лечение — мог ведь сболтнуть в альянсе о нашем промысле. А бизнес, какой мы вчетвером наладили на острове, в Пруссии слыл сомнительным, в Америке и на Руси был не в почёте (в Твердыне, надо заметить, очень оказался прибыльном), а в Аладде так и вообще противозаконным.

Пока подчинённые Селезня распределяли мешки «четвёрками» в ряд, выстраивая их строем от порога амбара к плацу, Франц Аскольдович посматривал на ветролёт и прикидывал чем и как, там, в гондоле, можно поживиться. Сразу как парусник прибыл на Бабешку он приметил, что каргоофицеры ему незнакомы, значит, на острове раньше не бывали и им здесь всё в новинку. Главное, оба спеца не сведущи в повадках некоторых особей из аборигенов, конкретно, из числа колхозников хозяйства «Отрадный», в частности колхозного Главы. Потому за идеей плана предстоящей специальной операции Батя в карман не полез — ему не впервой.

Гондола висела по центру бывшей деревенской площади, на которой в былом стояла под сводом купола «миски» ратуша, в нашествие на Бабешку пиратов ими разобранная и увезённая. Осталась одна стена фундамента из валунов и скальных камней, скреплённых цементным раствором. В кругу останков незамысловатой в плане постройки (круг) копилась от центра куча мусора и хлама — чумы деревенские старые, не жилые, с годами ветшали и рушились. Сюда же сваливали солому, ботву корнеплодов и усы оскоминицы. Подножье кучи подпирал общественный нужник — будка, перемещаемая время от времени (по мере заполнения отхожей ямы и прироста свалки) на все четыре стороны, всё ближе и ближе к фундаменту. За стеной которого — плац, в плане «бублик» выложенный булыжником. После побудки до завтрака на нём физзарядку делали, строевой подготовкой занимались, «рукопашкой» баловались — чтоб не растерять вконец спецназовской выучки. С годами, правда, всё реже и реже этим занимались, а последним летом только, когда Франц Аскольдович пребывал не в духе — гонял бывших десантников по «бублику» до упаду.

Затягиваясь «крепостной», Батя, морщился от жуткого запаха и невыносимой крепости табака, дым пускал колечками. Старался забрать в разраставшееся дымное кольцо силуэт гондолы — зловеще чёрный на фоне ночного с кровавым полумесяцем неба. Луну на половину закрывал Зямин ветролёт, севший на макушку «миски». Гондолу боцман спустил на тросах через приоткрытую маковку купола и зафиксировал над кучей свалки носовым, кормовым и бортовыми якорями. Без использования сходней на борт не попасть.

Батя курил и размышлял: строил план «тихого» отъёма припасов у прижимистого Зямы, в каждую навигацию объегоривавшего его в меновых сделках; что признавал, к чести сказать, в читке годового отчёта на общем собрании коллективных хозяйственников (переизбирали председателем правления, место это занять никому не хотелось). В Отрадное за грузом на ветролёте прибыло трое, в гондоле на тросах спустились боцман, корабельный кок и молодой оф-карго-трюмный.

— Леготня. Облегчим Зяму. Кашевар покручинится за кока-приятеля, разве что, — отщёлкнул Батя на плац окурок, — Ну, а тебя, младший лейтенант — спишь у сходней, сосунок — выбираю, прости великодушно, жертвой аферы для личного прибытка.

Амбар Батя не опечатал — пуст. Селезню наказал передать завхозу убраться в столовке, пол свечными огарками навощить, начать сервировку стола к завтраку перед приходом к отвальной трапезе команды Патрона Зямы. И оповестить старшего бригадира Кабзона просьбой явиться через час в председательский закуток. В роте старший сержант Ираклий Кобзон не слыл оперативником выдающимся в составе младшего комсостава, зато был щепетильно исполнительным, результата в поручениях враз — с кулаками-то размером с гирю пудовую (не применял, ему их только показать) — добивался. Майор Каганович оперативником был ещё худшим или таковым прикидывался, поэтому начальником штаба предстоящей специальной операции решил назначить Кобзона. Отправив звено Селезня и притушив каблуком прогары «крепостную», Батя направился ко мне в продсклад, где я спал пока обутым. Что ж, этим разом за мою бацулу мне привалило: отстегнул с барского плеча аж кулёк с кило сигарет «Крепостные» — отравы хроновой.

Менять самогонку и варенье в ЗемМарии Зяма попробовал прошлым годом. В Твердыне и Форте (варенье влёт шло) оказалось делом очень прибыльным, этим неурочным посещением Бабешки наведался специально за большой партией. Меняле подобный промысел — дело привычное, а Бате — офицеру, полковнику — претил. Держался, пока жизнь не принудила сдаться. Всё ждал, что его беглый взвод заберут с Бабешки и роту опальную вернут в полк на Марс, и потерял всякую надежду, получив приказ ещё несколько лет оставаться на острове с задачей поднять-таки колхоз. Вот тогда-то «председатель» задвинул в душе «полковника», и Батя пустился во все тяжкие. Нет, он старался возродить колхоз «Отрадный», но полеводов из десантуры сделать ни как не удавалось.