Читать онлайн
"Хмара. Тишина"

Часть 1.

В понимании тонкорукой Хмары космос был огромной трубой, в которой ходили кругом ветра и носились туда-сюда яркие звёзды.

Она любила смотреть в вечереющее небо. Воображая глубину и широту космоса, было особенно уютно ощущать себя сидящей на земле. Никуда не несёт, не холодят ветра и в глаза не сыпется звёздная пыль. Вокруг мерно качаются сосны, тянут свои кроны вверх. Зачем? Ведь там холод, там леденящая душу тоска. Хмара не верит, что боги поселились там, в стылом чёрном пространстве. Они наверняка близко, около тёплых, шумно вздыхающих коров или у печных труб, или под боком у медведя в берлоге. Они там, где весело и надёжно.

Хмара положила в булькающую воду пучок трав и сняла жестяную посудину с огня. После подбросила в костёр толстых веток. Пусть огонь поговорит ещё.

Девушка вошла в шалаш. Шалаш был ладно сложенным из крепких палок, укрытый еловыми лапками и прелыми листьями. Хмара завесила вход покрывалом. Шалаши строить – это она научилась хорошо. Сколько их уже было? Поначалу ей казалось невозможным: откуда девушке взять сил рубить палки, устанавливать их, вязать. Как накрыть шалаш так, чтобы не залил дождь и не растерзал ветер? Постепенно она научилась. А ещё привыкла возводить жилище с песенками и приговорками. И раз за разом шалаши становились всё теплее и прочнее.

Внутри около маленького очага, сложенного из камней, была устроена лежанка. Сейчас, глубокой осенью, под толстую лосиную шкуру Хмара уложила слой сухих листьев. Ещё у Хмары имелся мешок с разным тряпьём, несколько добротных ножей, топор, моток верёвок, котелок с миской и главное богатство – несколько деревянных коробочек и жбанков с травками. Вот и всё, с чем Хмара скиталась по свету. Её богатство, особенно заветные сундучки, уже давно хотело осесть на полках. Но не было того дома, где ждали бы Хмару с распростёртыми объятиями. Люди подозрительны. Они чураются лохматой девки, которая приходит к ним из леса.

Хмара сидела в шалаше, пила густое грибное варево с травами и глядела, как угли в очаге переливаются жаром, словно чудные драгоценные камни. В этих углях, кажущихся неживыми, было столько жизни, столько осознанного движения – как почти во всём, что её окружало. Хмара чуяла явные и таящиеся токи жизни в природе, она сама была частью природы, её маленькой, но важной крупинкой. Иногда ей казалось, что из сердцевины раскалённых тёмных поленьев на неё глядит хозяин огня: кособокий худой мужичок, безобразно гримасничающий и выпускающий из беззубого рта струи огня. Этот дух появлялся там, где его ожидали увидеть. Но если он оказывался в костере, его невозможно было прогнать. Дух огня раздувал угли, и они вспыхивали в сумраке, как глаза больной рыси.

Хрустят сучья под его ногами. Он пробирается по лесу, как охотник, но не как зверь. И Хмара слышит его шаги. Она сидит у порога своего шалаша, стряпает в маленьком котелке тёплый отвар. Она недавно вернулась, исходила лес вдоль и поперёк: от опушки у поля до большого болота и от Холодной горы до первых деревенских банек, стоящих почти в лесу, под ветвями столетних ёлок. Приятная усталость сжимает её ступни, она греет над костром ладони, исчерченные красноватыми припухшими дорожками – это следы, которые оставили на коже веточки и сухие травинки. Из-под платка, что повязан вокруг её головы, выбились каштановые путаные пряди. Лицо Хмарушки раскраснелось от огня, засветились щёки, пощипанные теплом пламени.

На полянку к шалашу, наконец, вышел мужчина: взгляд его тёмных глаз насторожен, плечи подняты и напряжены. Он подошёл ближе к Хмарушке, чуть боком к ней повернулся, будто хотел рукой отгородиться. Его лицо красиво, чисто. А выражение надменное, но опасливое. Не первый он такой встретился Хмарушке – и тянется к ней, и боится, и не смеет показать своего страха – гордость не даёт.

Она видела его в селе. Там он похаживал, как хозяин, спины не горбил. Ещё бы - красив, статен, одет хорошо, по шагам слышно – охотник. Всё при нём.

А она? Что она? Пришла из неизвестных мест, сложила себе шалашик в лесу, бродит днями по бурелому, шепчется с кустами. А ведь на улице холод, ночами мороз тревожит землю. Она кутается в тяжёлые юбки, обмоталась семью платками. Но улыбается. Чему она улыбается?

На устах парня еле держится слово «ведьма», но он не скажет, боится спугнуть её, и гнева её тоже боится.

- День добрый.

- И тебе.

Никак к ней не обратился. Не нашёл он Хмарушке названия.

Девушка подняла лицо, глянула прямо в его глаза. В них темень вечерней пущи, сила и настороженность.

Молчит Хмара, ждёт, что он сам скажет. Но неловко парню начинать разговор с пришлой девкой. Он не знает, с чего начать, и надеется, что она сама догадается, что ему нужно. Но Хмарушка ничего не говорит, помешивает свой отвар.

- Я Сеймур.

Сказал, как отрезал. И имя под стать ему – жёсткое, важное.

- Меня Хмарой зовут. Или Хмарушкой, кто добрее. Присаживайся, Сеймур, - ответила девушка и указала место напротив себя, за костром.

Сеймур присел. Он оказался отделён от Хмарушки тихим пламенем, протянул к нему руки и глянул в костёр. Такой, притихший перед стихией, он показался хозяйке уже не горделивым, а растерянным. С таким можно вести разговор.

- Интересное имя у тебя, Хмарушка, - произнёс Сеймур и впервые улыбнулся, еле заметно, а глаза посветлели.

Хмарушка ухмыльнулась и ответила:

- Бабка имя придумала.

Если б Сеймур знал, что чудаковатая бабка наградила новорожденную девочку именем МарА, то вскочил бы и бежал от шалаша далеко-далеко да без оглядки. Уж как бедные родители не кликали дочь, ни одно иное имя не прилипало к ней, девочка отзывалась только на своё, данное бабкой при рождении. Но не жить же девчонке Марой. Тогда мать с отцом придумали называть дочь Хмарой, припрятали, значит, её истинное имя. И Хмара, а после Хмарушка прижилось.

Никогда Хмарушка не чувствовала тягу творить тёмные дела, вопреки своему имени. Но она по привычке звалась Хмарой, потому как знала: Мара напугает людей. Может, никто и не знал толком, кто такая Мара, что она несёт людям. А от незнания страшились.

Хмарушка налила из другого котелочка в маленький кубок ароматного кипятка и протянула Сеймуру.

- На вот, в воздухе мороз чувствуется. Пей и рассказывай, зачем ко мне пришёл. Вряд ли привет принёс от селян.

Сеймур понюхал жидкость в кубке. Он явно опасался пить то, что преподнесла ему лесная жительница. Вдруг отравит? Вдруг приворожит? От взвара пахло лесными травами, да немного сосной и чем-то сладким, будто немного медку капнула девушка в кипяток. Что ж, вроде ничего страшного. Тем более странная чужеземка и без ворожбы уже начинала нравиться ему.

Под платками и юбками, в которые был укутан стан девушки, читалось стройное тело. Лицо чуть вытянутое, чистое, глаза голубые, со смешинками, а рот…Рот большой, с полными и яркими губами. Сеймур представил, как Хмарушка снимает платок, а из-под него рассыпаются волнистые каштановые волосы, копна копной. Красивая девка, да живёт в лесу одна. Пришла невесть откуда…

Сеймур попробовал напиток. И ему стало тепло-тепло и спокойно – вкусно сварила Хмарушка.

Когда Сеймур напился, Хмарушка спросила его:

- Теперь рассказывай, зачем пришёл.

- Ты же травница? Правда?

Хмарушка усмехнулась. Конечно, он уверен в том, что она ведьма. Но надеется на то, что ещё и травы знает. Действительно, почему ведьма не может сварить не отраву, а лекарство?

- Не знаю, как мне назваться. Некоторые травки я знаю. Смотря, для чего тебе надо.

Сеймур рассказал о том, что его любимая бабка лежит уже неделю. Видно, помирать собралась. Но добрый внук не хочет, считает, что ещё рано. Вдруг ей можно помочь.

- Не такая уж она и старая. Ей жить можно много лет. Если б было у тебя то, что её поднимет на ноги…

Хмарушка понимала, что для неё вылечить кого-то из села – шанс пережить грядущую зиму. Если она не обоснуется около людей, ей придётся очень туго. Сильные морозы, много снега – такую зиму пророчат все приметы. Ей придётся охотиться каждый день, подстерегать зверя и птицу, потому что зимой без мяса не согреться. А если она заболеет? Кто присмотрит за ней? Кто вскипятит воды? Кто накинет на ноги покрывало? Люди могут прогнать её даже из лесу около села. Но если она поможет им, всё может обернуться для неё удачно.

- Мне нужно посмотреть на твою бабку.

- Да? Может, дашь мне, что надо, а я уж сам бабку буду лечить?

Конечно, Сеймур боялся и стеснялся вести её в село. Местные, как и люди в других местах, не могут доверять девке, которая не имеет племени, ходит одна по лесам, да косу не заплетает. Привести её из лесу – это как ведьму через порог в дом перевести. Она повадится приходить, как в родную деревню.

Но Сеймур очень хотел помочь родственнице.

- Нет, я не знаю, чем она больна.

- Да живот у неё крутит, резь чувствуется.

Хмарушка молчала. Она не станет уговаривать упрямца. Даже ради зимовки.

Сеймур допил отвар и, склонив в знак благодарности голову, вернул кубочек Хмарушке.

- Когда ты сможешь пойти со мной к бабушке?

Хмарушка внутренне возликовала, но не стала подавать виду.

- Дай похлёбку доварю. И пойдём.

Мерно булькала вода в котелке. Сеймур смотрел на огонь. И в свете пламени его резкие черты будто смягчились. Красив был этот охотник. Какой мастер вырезал контур его лица? Какой фантазёр создал его томные глаза, ровный нос, обрисовал яркие губы?

Хмара стояла в дверях хижины и смотрела на него, не стесняясь. Её душу щемило от тоски – тоски по прикосновению сильных рук мужчины.

Сколько времени она кружит лесами? Одна, заплутавшаяся в своих снах. И даже в непролазном буреломе, даже на краю быстротечной речи Хмарушка ни на миг не забывала того, что она девушка, а не призрак, забытый людьми. И девичье нутро заставляло её петь по утрам, споласкивая лицо росной водой, и в то же время печалиться вечерами от одиночества.

Там, в прошлой жизни, Хмарушка называлась возлюбленной. Она знала, что такое положить голову на плечо сильного молодого мужчины. Она знала, как это – касаться его губ. И сейчас, не всегда понимая этого, тосковала по подобным ощущениями.

Но мало ей тоски по объятиям – Хмарушка была необычной девушкой. Такие, как она, брали силу от других людей. Если рядом долго не было того, кто мог бы поделиться светом своей души, настроением, ей становилось тошно. Её силы слабели, окружающие цвета меркли, а зелья и отвары были не так действенны, как раньше. Да что там скрывать, Хмарушка хоть и была светлой колдуньей, для сильных чар ей нужно было человеческое тепло. Без него её саму одолевали болезни, а душу – страхи.

Она никогда не высасывала из человека радость, не заставляла его чахнуть – скорее подпитывалась и старалась вернуть долг добрыми делами.

Для Хмарушки не было разницы, кто был её другом – девушка или парень. Но молодые люди проще сходились с ней, позарившись на красоту. Тем более сейчас, когда она превратилась в лесную жительницу. Девушки боялись её и очень редко подходили к её жилью.

В последний раз она сошлась с весёлым чернобровым парнишкой. Он жил в деревне, около которой обитала в начале лета Хмарушка. С такими, как он, проще простого. Парень был красив и беззаботен, с радостью сходился с людьми, был дружелюбным и открытым. Его душа плясала вокруг него – протяни руку и схватишь. Увидев Хмарушку впервые, он уже не отвёл от неё взгляд. Он ходил за ней по пятам, рассказывал сказки и совсем не боялся. Когда он перестал приходить домой ночевать, его мать забила тревогу, стала звать Хмарушку грязной ведьмой. Она говорила, что Хмарушка присушила парня. Но нет, он сам бежал к ней, сам дарил ей силы.

Иногда она не спала с ним ночами, а на рассвете, присев на порог хижины голая – только тонкое покрывало на груди, смотрела в розово-туманное небо, и душа её пела, напоенная, окрылённая.

Хмарушка знала, что долго нельзя оставаться с ним. Этот бесшабашный мальчишка скоро иссякнет, начнёт грустить на ровном месте, а там и разболеется. Уж слишком просто он отдавал ей всего себя. Но уйти пришлось раньше, чем она собиралась. Мать её друга кричала ей в лицо «ведьма», а для ведьмы нет ничего гаже, чем слышать это слово от посторонних.

Так она оказалась снова в пути, не до конца напоенная, оттого слишком задумчивая.

И вот наступает осень – тяжёлое время. Из-за зависимости от людей Хмарушке будет непросто пережить зиму вдали от жилья – без сил, в холоде и голоде.

Вот Хмарушка сняла котелок с огня и, отставив его в сторону, поманила Сеймура в хижину.

- Мне идти внутрь? – Сеймур удивился.

- Поможешь мне взять кое-что.

Хмарушка, согнувшись, скользнула внутрь шалаша, Сеймур оглянулся, будто боялся, что его кто-то увидит, и вошёл следом.

В шалаше было на удивление тепло. Ветер будто не попадал внутрь, не важно, что сквозь дырки струился свет. Будто не было снаружи осенней зяби. На земляном полу лежали ворохом вещи. У дальней стены была навалена куча листвы, застеленная шкурой лося – тёплая постель для Хмарушки. Там и тут стояли горшки разных размеров, лежали и висели под потолком пучки трав. Сеймур никогда не бывал в таком жилище, но ему не было не по себе. Скорее ощущался уют. А ещё ему было интересно рассматривать необычные кувшинчики и ложки, нюхать запахи сушенных трав.

Хмарушка суетилась, складывая в перемётную сумку травки и закупоренные жбаночки.

Всё спокойнее становилось Сеймуру. Он присел на маленький пенёк, стоящий около постели, и наблюдал за тем, как легко двигается Хмарушка.

Наконец он заговорил:

- Что гонит тебя, девка? Где твой род и твоя деревня?

Хмарушка выпрямилась и посмотрела прямо в глаза Сеймуру. Он был очень сильным человеком, такому не соврёшь. Смолчать можно было бы, кабы он не спросил прямо. Да и надо ли врать?

- Ты пришёл ко мне, надеясь, что я травница. Да, так и есть. Почему ты не попросил помощи у знахарки из своего села? Её нет у вас. Вы, селяне, не любите тех, кто знает и умеет больше вашего. Вы боитесь таких, как я. Вот и мой род боится.

- Тебя прогнали?

- Да.

Врать и вправду не имело смысла.

Сеймур отвёл глаза. Хмара понимала, что ему сложно представить, как можно сотворить такое, за что твои родные и соседи гонят тебя прочь. Уйти из деревни – всё равно, что броситься в речку с обрыва. Делаешь шаг и летишь вниз головой. Назад не повернуть, ошибки не исправить. Люди, которых гонят прочь, катаются по земле, каются и просят не губить их.

Хмара уходила в слезах, но молча. Она волокла за собой тележку с пожитками и заливалась горючими слезами. Но она не просилась назад, не умоляла людей простить её, понять её. Да никто бы и не понял. Нет уж, день, когда её прогнали, стал самым тяжёлым в жизни, но и самым ярким. Он придавил её пудом отчаяния, но и подарил ощущение всевластия. Всевластия над своей жизнью. Теперь она свободна, свободна настолько, что в праве каждый день выбирать, что делать с собой. Сегодня она выбрала помочь Сеймуру, чтобы самой пережить грядущую зиму. А могла бы уйти глубже в лес и попытаться пройти испытание холодом в одиночку. В конце концов, даже решиться на верную смерть – тоже выбор.

Сеймур вёл Хмарушку известными ему тропками. Но и без него она чуяла, в какой стороне деревня. Сколько раз она безошибочно выходила из лесу к людскому жилью? Отойдя от хижины, она начала поводить носом, ловить средь лесной свежести тонкие нотки печного дыма. Сеймур, конечно, не замечал этого. Её ноздри легонько дрожали – нет, не потеряла чутьё.

В деревне люди жили близко, на одном пятачке. Вот подворье, вот другое, через дорожку - третье. Всё пропитывалось одними и теми же запахами: кислые щи, подгоревший хлеб, прелое сено, влажная собачья шерсть, пот и грудное молоко. Село дышало и источало запахи. Зимой все людские ароматы покрывал запах дыма из печных труб. И его Хмара чуяла на подходе к человеческому жилью первым.

Несколько минут ходьбы, и деревья стали редеть, послушался крик петуха из ближайшего к лесу сарая. Сеймур и Хмара вышли из леса и остановились. Сеймур повернулся и сказал:

- Сейчас пойдём по деревне. На тебя будут глазеть. Пока ты со мной, никто ничего не скажет тебе. Поэтому оставайся около меня.

Хмара кивнула. Она и сама знала, что люди не обрадуются, увидев её около своих домов.

Люди только кажутся не похожими друг на друга. На самом деле почти все они ничем друг от друга не отличаются. Что значат цвет глаз и размер ноги? Кому важно, что кто-то не любит яблоки и боится лошадей? Есть лживые и честные, есть крикливые и тихони, есть развратники и недотроги. И что? Все они хотят жить в тепле, в достатке, рядом с супругом. Все не хотят погибнуть в болоте, быть искусанным комарами или придавленным сосной. У всех судьба похожа – жить, любить, растить детей, работать, смотреть на звёзды, ворочаться по ночам и умирать. За редким исключением.

Дом бабушки Сеймура стоял в самом центре села. Пока Хмара шла к нему, она ощущала вокруг себя обыкновенную жизнь: добрые работящие люди, уют и житейская озабоченность. Но от бабкиного дома веяло чудинкой, непохожестью. И как только Хмара шагнула на порог, она тут же поняла: бабка Сеймура была женщиной знающей. Может, здравницей, может, гадалкой, а может, той, что разговаривала с духами.

Хмара на мгновение замешкалась на пороге, взвешивая, идти ей внутрь или не стоит. Сеймур вопросительно приподнял бровь.

- Она ведь не ведьма, - Хмара скорее вслух сказала то, о чём подумала, нежели спросила.

Сеймур тут же разозлился.

- Нет, конечно! Она тоже травами может лечить! Всю жизнь людям помогает, а себе помочь не может. Или не хочет.

Хмара уже успела успокоиться. В сенях пахло летом: тут и там висели пучки трав, травы лежали на лаве, на полу и даже в кадках. Ощущение тепла и спокойствия охватили душу Хмары и она смело вошла в дом.

В доме Хмарушка почувствовала себя своей. В полумраке не сразу было ясно, где что находится. Взгляд упал на огромную печь посреди комнаты. Какая-то женщина ставила внутрь котелок, и пламя из открытого желудка печи, насыщенно оранжевое, играющее и плавящееся, осветило комнату неровным приглушённым светом. Ощущение тепла и размеренности главенствовало в доме.

Вокруг печи в большой комнате с низкими потолками тут и там таился полумрак. Боковым зрением Хмара заметила, как в дальнем углу что-то шевельнулось, и юркнуло в дыру у пола. Хмара знала, что это не мыши, что в этом доме творят порядки существа, невидимые человеческому взгляду.

Около печи на большой кровати с высоким деревянным изголовьем лежала бабушка Сеймура. Прямо к ней направилась Хмара.

Женщина у печи с тревогой глянула на Сеймура, но тот лишь приподнял руку, успокаивая её этим властным жестом хозяина дома, и прошёл за Хмарой.

Бабушка действительно была не старой, скорее пожившей дольше остальных в доме, и довольно крепкой. Хмара водила носом над её постелью и не чувствовала тяжёлого гнилостного запаха непобедимой болезни.

- Что ты нюхаешь меня, милая? Или я похожа на окорок?

Голос пожилой женщины был твёрдым и громким. В нём чувствовалась несгибаемость и некая капризность.

- Кого ты привёл, Сеймур? Где ты отыскал эту лохматую зверюшку?

Хмара прервалась и неодобрительно посмотрела на больную. Да, она точно не проста. Вон какой цепкий прямой взгляд. Смотрит, изогнув бровь, на Хмару, будто не опасается, а посмеивается над ней.

- Сеймур, если пришло моё время, значит, так тому и быть.

-Не пришло, - Хмара резко развернулась и вышла из комнаты.

В полумраке сеней Сеймур схватил её за локоть и не дал уйти. Внутри у Хмары клокотала злость. Ей не впервой было сталкиваться с недоверием, с насмешкой, с явным отчуждением. И каждый раз такое отношение ранило её, потому как она приходила с миром, с добром, шла помогать, а значит, была уверена в своих силах.

- Ты можешь помочь ей? – Сеймур наклонился над Хмарой и пытался заглянуть ей в глаза. Она отвернулась и сморщилась.

- Я могла бы попробовать. Если она сама подпустит меня к себе. Но знай, я могу отказаться.

Сеймур отпустил руку Хмары.

- Бабушка гордая.

- Я тоже. Как её зовут?

- Устинья.

- А вторая? Твоя мать?

- Да, ТОва. Она боится тебя. Поэтому будь поспокойнее и скромнее.

- Нет, нет. Тогда лучше я уйду! – Хмара фыркнула и тряхнула головой. – Сеймур, это ты меня позвал на помощь. Будь добр, не обижай меня и попроси об этом своих женщин.

С собой у Хмары было достаточно трав. Ещё несколько веточек она сорвала прямо в сенях. После первой чашки Устинья заснула. А когда проснулась и увидела около своей постели Хмару, работавшую над грубыми бусами из пустых желудей, не удивилась и не разозлилась. Она полушёпотом заговорила с девушкой, специально, чтобы Това, сидевшая в дальней углу, не могла разобрать слов.

- Кто же ты такая, красавица? Где там ловко научилась варить травы?

Хмара еле заметно улыбнулась и отсветы огня от лучины заиграли на её щеках.

- В лесу сложно не иметь дела с растениями.

- Ай-яй, - замотала головой Устинья. – Не заговаривай мне зубы. Можно бродить годами по лесу, но если ты не травница, нужные зёлки даже в руки тебе не пойдут. Не обманывай меня, если не хочешь говорить, так и ответь.

- Не хочу, - Хмара улыбалась. За несколько часов, которые она провела около постели Устиньи, она почувствовала себя своей для бабушки. Теперь её властный голос казался ей по матерински строгим, а взгляд - не наглым, а испытующим. Хмара чуяла доброту, мудрость и житейскую хитрость, исходившие от Устиньи.

- Что, не сладила с собственной немощью?

- Не сладила, ты права. Знаешь, людям помогать проще, ведь всегда знаешь, что лучше для других. А для себя… Для себя подобрать отвар не могу.

Устинья заулыбалась. Ей ещё было трудно вести беседу, поэтому Хмара помогла ей выпить очередную чашку ароматного коричневого отвара и проследила за тем, чтобы Устинья снова заснула, а её дыхание было ровным, как и должно у здорового человека.

Уходя, Хмара кивнула на прощание Тове, но та лишь резко опустила глаза, не попрощалась и не поблагодарила. Что ж, и такое бывает.

На улице стояла густая темень. Луна спряталась в плотных снеговых облаках, которые нагнало, пока Хмара работала около Устиньи. Она провела в её доме несколько часов, за которые Сеймур ни разу не зашёл проведать бабушку. Конечно, его дело сделано – он привёл из леса подмогу, показал больную, а дальше, как хотите.

Хмара тяжко вздохнула. Надо возвращаться в лес. Она не боялась идти в темноте по лесу, но не очень любила плутать, теряя тропы, что в такую темень обязательно случится. Придётся полностью положиться на чутьё, выискивая в безлунную ночь дорогу домой.

Она двинулась по улице в сторону леса, где среди деревьев пряталось её жильё. Вдруг из-за забора показался чей-то силуэт, и в пятне дребезжащего из окна света дома она узнала Сеймура. Он подошёл совсем близко и громко прошептал:

- Я не могу предложить тебе остаться. Но не пущу ночью в лес одну. Пойдём, провожу. А потом вернусь в деревню.

Хмара шла следом за Сеймуром, прилаживаясь к его шагам. На пути был бурелом - ноги сломаешь, а он шагал быстро, выбирая известный ему путь. Хмара не отставала, не задумываясь над тем, что идёт слишком резво для тоненькой девушки, у которой одни юбки весят, как ведро с водой.

- Ты хороший охотник?

- Да! Я приношу много зверья с охоты.

- Много зверья – это хорошо?

- Много зверья – это много еды.

- Ты голоден?

- Я люблю мясо. Я хожу неслышно и метко стреляю. За эти умения мне позволено хорошо есть.

- А ещё хорошо одеваться и жить в большом добротном доме.

- Верно. Я могу обменять зверьё на что угодно.

- Сейчас ты топаешь, как корова.

- Сейчас я не на охоте.

Сеймур остановился. Они почти дошли до поляны с шалашом, но дальше он не желал идти.

- Ты боишься? Ты боишься идти со мной туда?

Сеймур рассмеялся.

- Я не боюсь тебя, смешная, но умелая травница. Это тебе следует бояться меня. Потому что хоть я и сказал, что сейчас не на охоте, это можно изменить. И тогда я войду в твою хижину и останусь ночевать на той шкуре, что валяется в углу. А ты будешь всю ночь обнимать меня, и развлекать меня, и греть мои ноги своим дыханием. Я не боюсь тебя и никогда не буду бояться.

По спине Хмары побежал холодок. В Сеймуре была пугающая отрешённость и сила, хоть он и жил в селе с людьми, но будто возносил себя над ними. В нём бурлила жизненная мощь, какую Хмара редко встречала среди людей, обделённых магическими силами. А их у Сеймура не было, в этом она хорошо разбиралась. Как замученный жаждой, она желала прильнуть к нему, напиться, несмотря на то, что источник подспудно пугал её и она опасалась отравиться. Но как устоять, когда ночь так невыносимо темна, когда шагни к нему, и ничего не переиграешь, будешь ему подчиняться. Какие томные глаза. Какие тонкие скулы.

О чём речь? Она необъяснимо боялась его, но в тоже время не признавалась себе в этом. Страх – неприятное чувство. Когда Хмара не могла не бояться, она начинала посмеиваться над своими страхами. Поэтому сейчас она тоже засмеялась. Засмеялась, а потом резко перестала. Лучше всего испугать того, кого боишься.

- Пойдём, - голос Хмары охрип, видимо немного простудилась. А может, дыхание сбилось от предвкушения. – Пойдём. Но это ты согреешь мои ноги своим дыханием.

Прошло немного времени – и пошёл снег. Он притупил острый осенний морозец, прикрыл следы людей и приглушил звуки. Когда идёт снег, время замедляется, и земля затаивает дыхание, чтоб насладиться ласкающими поцелуями падающего снега.

Дрова тлели и слегка дымили, и дым прокладывал себе тропу к отдушине в потолке над очагом.

Зима. Время, когда жизнь не замирает только в самых стойких, когда пробуждается зло и кромешная темнота каждую ночь подбирается под окна домов и облизывает холодные стёкла широким багровым языком. Хмара ощущала, как внутри, у сердца разливалась ноющая тревога - тонкая дымка, ничего важного, ничего, что случится прямо сейчас. Хмара скинула с груди покрывало. Ей не спалось, и в звенящем отупении она прислушивалась к дыханию Сеймура. Он спал, сосредоточено нахмурив лоб, даже сейчас не позволяя себе забыться глубоким парализующим сном.

Она рассматривала его черты и удивлялась тому, как красивы в этих краях люди. Сеймур унаследовал глаза от бабки, а в остальном сплелись приметы нескольких родов, одарив парня наиглупейшим для мужского рода качеством – красотой. Хмара не могла быть расслабленной рядом с ним, она понимала, что Сеймур не прост. Может, он не склонен врать, но действовать неожиданно, по-своему – это про него. Себе на уме. Хмара думала об Устинье, и, вспоминая её, ощущала в груди тепло. Бабка была надёжной, хоть и казалось насмешливой и неласковой. А Сеймур… «Обходи его стороной, Хмарушка. Не сходись близко».

За стенами шалаша шла неприметная ночная жизнь. Засыпая, Хмара слышала, как по тонкому снегу её жилище обходит любопытный лешак.

- Иди своей дорогой, - прошептала Хмара и, улыбаясь сквозь дрёму, крепко обняла Сеймура за шею.

Иногда Хмаре снилось родное село. Лица людей размыло за давностью воспоминаний, но прямую главную улицу девушка видела чётко. Во сне в её селе всегда была зима. Зимою с ней впервые случилось Несчастье.

Иногда во сне Хмара бежала от сельчан, иногда гналась за ними. Гналась, чтобы просить помощи. Её руки чесались, а из пор будто вырастала молочного цвета шерсть. Конечно, люди кричали. И в их крике сливались страх и ненависть.

Порою Хмаре снилось, что она прячется на чердаке или в подвале родительского дома. Она смотрит на свои ноги и видит их искривлёнными и покрытыми шерстью. Тогда Хмара пытается натянуть на колени юбку, но шерсти так много, что юбку раздувает, шерсть не помещается, топорщится из-под ткани.

В ночь с Сеймуром такой сон снова пришёл к Хмаре. Хорошо зная, что видит сон, она, проснувшись, несколько раз глубоко вздохнула и открыла глаза. На стене напротив тенью обозначился силуэт её головы с оленьими рогами. Хмара провела рукою по голове, и тень рогов пропала.

Как только Устинья стала выходить на крыльцо, к Хмаре пошли люди. Сначала оглядываясь, осторожно пробирались между соснами – надо чтоб никто не видел, что нужна помощь лесной девки. Потом деревенские стали смелее. Однажды к ней прибежала женщина. Она не скрывалась, а голосила на весь лес, звала на помощь.

Хмара отходила от шалаша, но, услышав крик, бросилась навстречу женщине. Как только та увидела Хмару, сразу же схватила за руку и потянула за собой.

- Сын, сын! Помоги! Разбился! Упал и не встаёт!

Хмара бросилась было за женщиной, но опомнилась и вернулась в шалаш. Она бездумно побросала в суму всяких скрутков с травами. Они не пригодятся ей. Бывает, от трав никакого толка. Но заявиться в село без них и лечить мальчишку одними руками было нельзя. Люди понимали, как можно победить хворь с помощью того, что рождала природа, но как одними своими силами справиться, они не знали. Поэтому не верили и опасались. Иногда Хмара задумывалась, отчего так. Ведь она тоже творение природы, рождена матерью и отцом. Значит, её умения – не проклятье, значит, всё, что она может, нужно использовать. Но никому она не могла доказать это, да и не пыталась, бесполезно. А потому она и сама чаще верила, что она урод, страшилище и может быть опасна людям.

Мальчик упал с забора. Не велика высота, кто из этих маленьких проказников, что сейчас глазели в щели забора, не падал оттуда? Но парнишке не повезло. Он приземлился на старое корыто, забытое под забором в бурьяне. У ребёнка были сломаны рёбра и сильно ушиблена голова. Он был без сознания. Около лавки, на которой лежал мальчишка, стояла Устинья. Она держалась уже прямо, часто бывала на улице и пыталась браться за привычную работу: принести дров и воды, подоить скот или замесить тесто. Да, сил у Устиньи поубавилось, но умирать она не собиралась. Хмара знала, что целительные силы постепенно возвращаются к бабушке. Ведь чтобы лечить людей, нужно самой быть сильной и сосредоточенной. Любая болезнь ослабляет травницу.

- Пришла?- сердито произнесла Устинья, когда Хмара вошла в комнату.- Хорошо. Хорошо, что успела. Посмотри его. Я не знаю точно, что у него поломано.

Хмара скорее присела около ребёнка. Она осторожно водила руками по его телу и голове, а затем, не понимая, что к чему, подняла глаза на Устинью. Та отвернулась и отошла. Бабушка не могла не понять, что с мальчишкой. Хмара разложила вокруг него пучки трав и отправила мать кипятить воду. Пусть займётся чем-нибудь. Кипячёная вода понадобиться ребёнку потом, когда он придёт в себя.

Изо рта Хмары слышался шёпот – непонятная скороговорка, то ли напев, то ли присказка. Её ладони потеплели, и, казалось, от них (чудится, не иначе) идёт слабый звон.

Устинья поглядывала на Хмару, стоя в тёмном углу. Женщина улыбалась и иногда согласно покачивала головой. Закончив, Хмара с удовольствием потянулась. Мальчик тихонько спал. Его спокойное дыхание, как песню, слушала мать, наклонившись над его лицом.

- Я пойду, - прошептала Хмара. Женщина кивнула.

Выйдя на мороз, Хмара шумно вдохнула воздух. Ей было приятно помогать. Какое странное счастье – делать то, что ты умеешь, чтобы никого не пугать.

Она хорошо помнила, как мать закрывала рот рукой, чтоб не закричать. Мать словно проглатывала ужас, заталкивала в себя правду о дочери. Хмара как сейчас видела полные бешеного страха и отвращения глаза матери. А ведь она смотрела на свою собственную дочь. И маленькая Хмарушка захлопывала ладошку, прерывая жизнь маленького синеватого огонька в ней. Жечь огонёк в ладошках нельзя. Остужать воду дыханием за пару секунд нельзя. Бегать быстрее молоденького шустрого коника нельзя. Ничего того, что радует, делать нельзя.

Бабушка Хмары умерла рано. Девочка плохо помнила её лицо, зато точно знала, что вместе с бабушкой умерла уверенность в том, что её любят. Теперь она боялась сделать лишнего шага, и была свободной только в лесу. Лес прятал её от глаз людских и одаривал спокойствием и красотой. Ягоды и грибы сами шли в руки Хмаре. И, набрав полные корзины, она подолгу ходила по буреломам и болотам. Она наблюдала за жизнью зверей и птиц, пробовала на зуб травки и корни и училась заговаривать ручейную воду. Губы сами по себе нашёптывали нужные слова, нужно было пару раз повторить их, чтобы крепко-накрепко запомнить. Иногда верные слова звучали в голове голосом бабушки, но чаще всего придумывались сами по себе.

Хмара знала, что мир населён множеством душ. И это не только люди. Она видела домовиков за печами, гуменников, под покровом глубокой осенней ночи шныряющих вокруг овинов. Хмара предугадывала, когда в поле вот-вот появится полуденица, и старалась увести работавших там девушек домой. Она, склоняясь над озёрной водой, махала ладонью навкам, и они смотрели на неё через камыши. Их лица, искажённые рябью, всегда казались удивлёнными, но никогда – испуганными.

В лесу жило очень много странных существ. Лесные жители всегда казались Хмаре более разудалыми, резкими и вспыльчивыми. Они часто ссорились друг с другом и переругивались, выдавая свои голоса за шум деревьев. Но Хмара ходила по лесу с ровной спиной и не боялась там никого.

Хмара не чуралась людей. У неё были подружки и друзья, с которыми она ходила на реку и играла летними вечерами на улице. Она влюблялась, ссорилась и мирилась, совсем как обыкновенная девчонка. Но, возвращаясь домой, она встречала мать. Та смотрела всегда встревожено и неизменно спрашивала: «Никто ничего не видел?» «Никто. Ничего. Не видел». Хмара не знала, что именно нельзя ей показывать людям. Почему, тоже не знала. Объяснения матери были непонятны ей. Почему люди не поймут? Почему будут бояться? Она ведь никогда никому не делала зла. Такая же девочка, как остальные. Такая, да не такая. Более быстрая, более чуткая, более догадливая. Она, как умная сука, всегда могла учуять, где в деревне пекут пирожки с капустой, слышала стрёкот кузнечиков, стоя далеко от луга, предсказывала приближение дождевой тучи, когда никакие приметы не указывали на непогоду. Однажды Хмара нашла в лесу заблудившегося малыша. Она вела взрослых мужчин по лесу, не сворачивая с нужной, приметной только ей тропке, и без труда вывела их к ложбине, в которой, намаявшись, спал мальчик.

Тогда седой Лай, сгорбленный временем, однако всё ещё сильный и зоркий, качал головой и вздыхал так, будто произошло что-то не совсем хорошее. Но почему? Мальчик найден, спасён и скоро будет дома.

Хмара рассказала матери об этом случае, о выражении лица Лая, и мать снова смотрела на неё с испугом и неодобрением. Отец знал о странностях своей единственной дочери, но никогда ничего не говорил про это. Лишь держался от неё подальше.

Девочка росла, её тело и ум менялось. В мире, вокруг неё, каждый день происходили десятки интересных вещей, но больше всего её занимало, почему она должна стыдиться своих умений. С годами никуда не ушли способности разжигать огни, приглушать головную боль руками и видеть в ночи пляшущих на перекрёстке злыдней. Наоборот, в её голове стоял гул: она знала заговор на всякий случай жизни. Иногда, когда при ней соседка жаловалась матери на болезнь или неудачу, Хмарушка хотела помочь, она знала, как помочь. Но мать строго-настрого запретила ей помогать людям. Дома было холодно даже жаркими летними днями. Бывало, Хмара вместо того, чтобы спать, выходила на улицу и подолгу вдыхала ночной воздух, пока ноги не начинали подкашиваться от усталости.

Её пытались научить обходиться без друзей, но умненькая смешливая девушка не может гулять одна. Тем более Хмара выросла симпатичной. Конечно, не всем нравился пытливый взгляд её голубых глаз или то, как она смеялась, широко распахивая рот, будто совершенно не имея стыда. А некоторым нравилось. Ей было шестнадцать, когда Лукьян, высокий, узкоплечий юноша, взяв её за руку, заглянул в глаза и наговорил столько слов о любви, что на всю жизнь хватило бы. С тех пор они все вечера проводили вместе. Хмаре было так хорошо сидеть с ним рядом, прикасаясь плечами, переплетаясь руками, что невозможно было уйти домой. Казалось, идти туда совсем не обязательно, можно всю ночь просидеть вместе. После встреч с Лукьяном Хмара всегда светилась от счастья, она чувствовала, как силы бурлили в ней, звуки становились громче, а обычный хлеб вкуснее.

Это случилось летом, в жаркий полдень, такой невыносимо душный, что хотелось залезть в бочку с водой и не вылезать до вечера. Соседская собака взбесилась.

До этого Хмара сидела на крыльце своего дома и наблюдала за тем, как большая лохматая псина пытается цапнуть маленьких домовят. Проказники недавно народились в доме у соседа и с ребячьим задором бросали в собаку песком, а потом убегали от неё, повизгивая и забавно подпрыгивая. Хмара не подавала виду, что следит за ними. Только поглядывала одним глазком. Знать, что Хмара видит невидимое, не стоило ни людям, ни самим домовым.

В деревне в ту пору было неспокойно. Тревогу принёс мужчина, который несколько дней назад явился в деревню. Говорил, что его прислал князь. И правда, он был одет очень странно и богато: в чёрные плотные одежды, полностью закрывающие его тело, не смотри, что на улице жара. Он поселился у старосты дома, ходил по деревне, обо всём расспрашивал. Но Хмаре казалось, что он ни разу не сказал правды и вопросы задавал просто так, чтобы не молчать. Что ему было надо, Хмара не догадывалась. Только тяжёлый и мутный взгляд мужчины не давал ей покоя. Что там таить, от него веяло злом, странный запах чувствовался там, где бывал человек, запах прелого сена и кислого молока. Но ощущала его, конечно, только Хмара. Деревенские тоже побаивались приезжего. Но раз он прибыл от князя, никто не пытался выдворить его из деревни. Кто такой этот князь, никто толком не знал. Но поговаривали, что важный человек, который живёт далеко, но, как добрый дух, оберегает землю и деревню тоже. А раз оберегает, значит, будем с ним дружить, не из благодарности, нет. А потому что добрые люди – хорошие люди, их приятно привечать. Во всяком случае, Хмара такое слышала.

Этот Чёрный мужчина, тоже разморенный жарой, отдыхал напротив через дорогу у соседского дома. Он присел под большим тенистым деревом и, казалось, дремал. До той поры, пока собака в конец не разозлилась и принялась громко тявкать, стоя перед перевёрнутой миской, под которую спрятались беспокойные домовята. Мужчина приоткрыл глаза и поморщился. А затем пёс взбесился.

Он кинулся в одну сторону, потом в другую. Потом подпрыгнул, перевернулся в воздухе и взвыл так, что Хмара отбросила в страхе шитьё, которое лениво работала до этого. С собакой было что-то не то. Он не владел собой. Глупое, но беззлобное животное, никогда до этого ни на кого не нападало. Он даже домовят не трогал б, если б не песок, который малыши сыпали ему в глаза. Шерсть поднялась на его спине, а глаза налились кровью.

Жара загнала людей по домам. Но они стали выглядывать из дверей и окон, когда собака, срываясь на хрип, завыла.

Зря Хмара тогда не ушла в дом. Ну воет пёс, и что с того? А может, не зря. Иногда ей было горько от того, что она не повела себя иначе. В другой раз Хмара думала, что иначе всё равно не смогла бы. Она чувствовала, что собака не в себе, что ей больно и страшно, что вот –вот, и животное броситься по улице искать, на кого бы напасть, чтобы отвлечься от раздиравшей нутро боли. Хмара на цыпочках спустилась со ступенек и присела перед собакой. Она пыталась поймать взгляд пса, но тот крутился на месте и без конца драл когтями землю. Тогда Хмара тихонько позвала собаку, только вместо слов из её рта послышалось тихое повизгивание – точь в точь мать-сука подзывает щенков. Хмаре не было страшно, она будто знала, что делать. С собакой творилось неладное, она не сама по себе взбесилась. Что-то мучало её, заставляло её кишки сжиматься, и мутило разум. Надо помочь живому существу, надо помочь. Вот и всё, что в ту минуту занимало Хмару.

Она почти распласталась перед псом, поймала, наконец, его взгляд и заговорила с ним. Только заговорила по-животному.

Каждому, кто наблюдал за этой картиной из окна дома или со своего крыльца, или из-за плетня, казалось, что в уличной пыли разговаривают два зверя, один уговаривает другого, виляет перед ним всем телом и даже, о, какой невыносимый ужас, чешет лапой (или рукой) за ухом. Постепенно это странное видение пропало, и вместо большого лохматого животного на земле осталась сидеть Хмара, а у неё на руках лежала собака. Пёс блаженно прикрыл глаза, он засыпал, успокоенный. Хмара гладила его по спине и чувствовала, как под её ладонями, боль, терзавшая собаку изнутри, постепенно уходила, а вместо ярости и желания рвать приходит томное спокойствие.

Хмара боялась поднять глаза на мужчину, который сидел под деревом через дорогу. Потому что Хмара была не дурой, она знала, что это он зачем-то наслал на пса мучавшую собачий разум злость, он сделал больно животному. Сейчас мужчина наблюдал за нею, и на его губах играла гадкая усмешка, усмешка недоброго человека.

Чего не привидится в полдень, от жары можно всякую дрянь увидеть. Но вечером старый Лай пришёл в дом к родителям Хмары и долго разговаривал с ними. Оказалось, что полуденное видение у всех соседей и прохожих было одинаковым. И на земле около взбесившейся собаки все они видели огромного лохматого волка, который по–звериному беседовал с дворнягой.

В ту ночь незнакомец ушёл из деревни. А ещё через день, после большого совета, на котором были все жители деревни, Хмару выгнали в лес. Ей запретили возвращаться в деревню. Родители нагрузили полную тележку добра, чтобы в первые месяцы одинокой жизни Хмара не умерла. Так для них выглядело милосердие. Хмара же понимала, что летние месяцы в лесу, одинокая, она проживёт. Но с приходом морозов её делом будет – считать дни до смерти. А смерть будет страшной, не важно, каким образом она приключится - то ли от холода, то ли от зубов хищника.

Что может чувствовать тот, кто своими же родными обречён на смерть? Хмара пыталась не думать о них, но горькие чувства не так-то легко было приглушить. Прошло много дней и ночей, пока Хмара научилась радоваться тому, что жива. Единственное, чем она овладела не сразу, это умение отшельничать в своё удовольствие. Первое время она очень сильно скучала по людям.

Если бы её не выгнали из села, Хмара никогда б не научилась всему тому, что сейчас умела. Долгие дни она жила наедине с собой, лесом и всем тем, что в нём есть. Поэтому Хмара училась направлять свои мысли в нужное русло. Она овладела многими искусствами: как разжечь огонь руками, как выследить по запаху белку, как одним взглядом залечить царапину. Хмара подолгу замирала на месте и вслушивалась в жизнь, которая течёт невидимо везде. Она наблюдала за древесными духами, читала по следам на осоке, какой болотник живёт в ряске: можно ли с ним договориться или нужно скорее уносить ноги. На рассвете она ложилась в высокую траву и, закрыв глаза, пальцами перебирала травы, пока не находила те, в которых токи соков были нежнее или наоборот сильнее. Смотря, что именно Хмара хотела от трав. С травами было проще всего – их она понимала и различала на зубок, на глаз, по запаху. Иногда, когда ночами Хмара, уставшая, ложилась отдохнуть где-нибудь среди лесной чаще или между бороздами в поле, она видела, как высоко-высоко в небе пролетали ведьмы. Самые настоящие ведьмы, не то, что она. Они летали на чём ни попадя, всегда полуголые: или только в одной драной юбке, или в платках и широких рубахах. Ведьм Хмара не боялась. Она смотрела на них во все глаза и не могла понять, как могли её родные увидеть ведьму в ней.

Мать Хмары не рассказывала сказки. Иногда девочка просила сочинить для неё историю, чтобы, засыпая, можно было перебирать в уме певучие присказки. Жили-были… Давным-давно…Видимо- невидимо… Но мать говорила: «Некогда», и малышке приходилось самой придумывать героев и злодеев. Иногда сказочные сюжеты ей снились. Её сны походили на реальность, в них она видела лесистые холмы, прозрачные ручьи и разноцветные небеса: грязно-серые поздней осенью и лазоревые летом. Вот удивительно: во сне, стоя на вершине пригорка среди редких деревьев, она чувствовала, как приятно её плечи овевает ветер. Она никогда не мёрзла. Наоборот, Хмарушке снилось, что она бегом взбирается на холм. Из её рта толчками вылетает пар, но телу жарко, несмотря на то, что на дворе осень и редкая пожухлая трава трясётся от ветра, а голый лес гудит издали: «Нет сил, нет сил…» Она продолжает бег, и когда её ноги погружаются в воды ручья, он обдаёт ступни лёгкой прохладой. Хмаре редко снилось тепло. Чаще во сне она видела осень.

Постепенно Хмаре начало казаться, что во сне она не такая, как наяву. Ей нравилось легко носиться по полям и лесам, она не чувствовала усталости и, казалось, каждая былинка приветствовала её. Однажды Хмара заставила себя остановиться (во сне это не так просто, как кажется). Она попыталась поднять руки, чтобы разглядеть их, но ей не удалось. Руки не поднимались, и как она не заставляла свои мышцы слушаться, ничего не выходило. Тогда девушка опустилась на колени и так, стоя на четвереньках, смогла посмотреть на свои руки. Но рук не было. Вместо них были звериные лапы. Они оставляли на тёмной грязи широкие следы: четыре пальца, подушечка и когти. Светло-серая шерсть покрывала тело девушки. Она не испугалась и даже не расстроилась: на душе вдруг стало легко и немного весело. Хмара подняла глаза к небу и завыла.

Долгими зимними вечерами, когда темнота просачивалась в каждый проулок, на крылечки и в собачьи конуры, делать было совершенно нечего. И сельские девчонки собирались у одной из них дома; бывало, заигрывались допоздна, перебирая куклам ниточные волосы. Иногда им рассказывали сказки. Хмара помнила, как впервые услышала про страшных оборотней.

В тот вечер дома у её подружки было сумрачно, но тепло и спокойно. Мерно жужжала прялка, кряхтел под потолком в люльке младенчик, и бабуля, убирая со стола остатки ужина, рассказывала историю. Сперва она вручила каждой девочке по сморщенному, но пахучему яблочку, а затем начала. Хмара грызла яблоко и одновременно вертела в руках кособокую куколку с ладошку величиной, которую пару дней назад сама сшила из ненужных тряпочек. У куклы было смешное лицо: глазки будто закатились, а красная ниточка-ротик немного топорщилась, отчего казалось, что кукла поранилась и у её губ растеклась капелька крови. И отчего только Хмара плохо закрепила эту ниточку? Постепенно игра сошла на нет, девочки прижали к себе своих тряпочных подружек и слушали бабулю, забыв обо всём.

«Жил на свете один парень. Был он совсем молодым и очень весёлым. Целыми днями, вместо того, чтобы работать, пел песни и развлекался. Он подолгу купался в реке, бродил по деревне и много спал. У парня были мать и отец. Они так любили своего сына, что всё ему прощали, даже его лень. Деревенские кумушки предупреждали его мать: ничего дельного не выйдет из её сына, если он не возьмётся за ум. Бедная мать и сама это понимала, но что она могла поделать? Чтобы не упасть в грязь лицом перед соседками, она говорила: «Мой сынок вас всех ещё удивит!». И не соврала, он всех удивил.

Однажды, в лунную летнюю ночь, парень шёл домой с гулянки. Он был в гостях в соседнем селе и возвращался через луг, мимо реки и старой мельницы. На этой мельнице давно никто не жил, много лет назад её хозяин уехал в дальние края, а на дверь мельницы повесил большой замок. Огромные жернова стояли без дела, а река, лишённая работы, мерно текла по своему руслу, как много лет до того дня, как на её берегу построили мельницу. Вот и этой ночью слышалось приятное шуршание воды о камни, да стрекот полуночных музыкантов – кузнечиков. Парень шёл, заворожённый тёплым ночным воздухом, и думал о своей возлюбленной, которую он оставил в чужом селе. «Придёт время, и я заберу её в свой дом», - мечтал он. Но странная тоска глодала его сердце: ему казалось, что красавица не пойдёт к нему, потому что кто он такой? Гуляка, бестолковый трутень. «Я изменюсь», - уговаривал он сам себя и сам себе верил.

На следующий день парень действительно взялся за работу. С утра пораньше, как только пропели первые петухи, он вышел на луг и принялся косить. Потом он носил воду на огород, чистил сарай и конюшню, затем полез поправлять конёк на крыше. Но минуло время обеда, и юношу сморил сон. Ещё бы: всю ночь не спать, петь песни и танцевать, а потом ни свет, ни заря броситься работать, да ещё с непривычки. Мать с нежностью смотрела на сына, который дремал, разомлевший на завалинке после сытного обеда.

На следующий день парень еле поднялся на косьбу: его руки ныли, а шея плохо поворачивалась. В этот раз работал он в пол силы, словно жалел своё больное тело. На третий день он и вовсе спрятался на сеновал и спал там весь день. Ещё бы, ведь он собрался вечером идти в соседнее село, в гости к своей возлюбленной.

Лень оказалась сильнее его духа, и вскоре мыслей о добросовестной работе не осталось в его голове. Там роились только мечты о любви к красавице. Но не так просто оказалось заманить её в свой дом. Одно дело вместе любоваться звёздами и гулять по росистой траве, а совсем иное – жить вместе. Девушка ни за что не хотела быть с юношей. Она говорила, что у него нет ничего, кроме красоты и весёлого нрава. «Как быть?» - спрашивал сам себя наш герой. И не знал ответа на этот вопрос.

«Пойди к колдуну», - прошептал однажды на ухо его приятель.

«Какой такой колдун?» - не понял юноша.

«Который живёт у большого камня! Говорят, если хорошо, попросить, он может дать тебе любой дар. Например, небывалую силу или отличную память».

«А может сделать меня…» - и наш глупец захохотал, намекнув на мужскую силу. Его дружок тут же понял шутку, и тоже рассмеялся.

Про колдуна, что живёт у большого камня, ходили всякие небылицы. Судачили, что это старик, у которого голова шире плеч. А ещё он ничего не говорит, только смотрит в глаза собеседнику, а тот без слов понимает все его мысли. Но главное, колдун умел всё, потому что был Великим оборотнем.»

- Кто такой оборотень, бабуля? – спросила девочка.

- Оборотень, внученька, - это тот несчастный, который по глупости или из-за плохих людей превратился в волка. Он бегает по лесам, исхудалый, несчастный. Он вынужден охотиться на зверей и есть сырое мясо. Никто не принимает его, только иногда, случается, волчьи стаи, берут его к себе. Это бывает, если оборотень давно превратился и со временем стал забывать, каково это, быть человеком. Нужно найти знающего человека, который может расколдовать оборотня и вернуть в семью. Но совсем другое – Великие оборотни. Они по своей воле превращаются в любое животное, и нет для них проблемы снова стать человеком.

- Для чего они превращаются? – еле слышно спросила девочка.

- Великие оборотни – сильные колдуны. Они творят, что им захочется, и часто нападают на людей. Чтобы уйти от человеческого суда, они прячутся под шерстью зверя. Сторонитесь подозрительных людей, мои дорогие, и будете живы.

Бабуля продолжала сказку:

«Парень послушался дурного совета и разыскал колдуна. С виду тот оказался не страшным: голова, как у всех, и разговаривать умеет. Обыкновенный человек, только взгляд маленьких глазок не понравился нашему герою - от него становилось жарко и давило в горле.

- Чего хочешь от меня? – спросил без обиняков колдун.

- Хочу дом полную чашу и чтобы закрома ломились от припасов. Пусть в моих хлевах будет лучший скот, пусть на моих огородах растут самые вкусные овощи. Пусть брёвна моего дома никогда не гниют. Тогда меня полюбит самая желанная девушка и захочет жить со мной. Она родит мне восемь детей, и все они, как один, будут красавцами.

- Не бывать такому, - ответил колдун.

- Разве я много хочу? – расстроился юноша.

- Как посмотреть. С одной стороны, много. С другой стороны ты одним словом мог бы попросить гораздо больше.

Колдун, прищурившись, разглядывал парня и делал вид, что задумался о его просьбе и отчего-то не желает её выполнять.

- Что ж ты жадничаешь, колдун?! Не от хорошей жизни я пришёл к тебе. Меня привели мечты о возлюбленной, она не хочет сходиться со мной. Ты знаешь, что такое настоящая любовь? Как мучительно быть отвергнутым тем, кого любишь?

- Я не знаю, что такое любовь. Да и тебе это неизвестно. Ты думаешь, крепкий дом и жирные свиньи в хлеву сделают тебя желанным для неё?

Парень засмущался, а колдун продолжал:

- Ты не зря упомянул про жадность, хоть и не она заставляет меня сомневаться. Такую просьбу я смогу выполнить только взамен на услугу.

- Какую?

- Сначала пообещай служить мне, а там уж я придумаю для тебя работу.

- Согласен!

- Сколько ты будешь в услужении?

Юноша молчал. Он совершенно не понимал, в какие дебри заводит его колдун. Наконец парень проговорил:

- Сколько нужно, столько и буду служить тебе!

После этих слов колдун криво заулыбался.

- Предлагаю три года.

- Три года! - протянул наш герой. – А не много ли?

- Некоторые со мной гораааздо дольше. Так что соглашайся, пока я раздобрился.

И они стукнули по рукам. Три года, в конце концов, не так уж долго.

Что за служба ждёт юношу, колдун не рассказал. «Иди домой, будешь нужен – я позову тебя». И он позвал. Прошло семь дней, и парень проснулся от голоса в его голове: «Приди!» Он вышел на улицу и со всех ног помчался к лесу. Там, на поляне, его ждал колдун. Но не такой, каким он видел его несколько дней назад. Перед ним стоял волк, огромный, как валун. Его покрывала тёмная шерсть, а злые глаза горели огнём. Ему не пришлось говорить, одного взгляда хватило парню, чтобы понять, как поступить дальше. Глупец упал перед волком на землю и перекувырнулся через голову. Раз, ещё раз, ещё раз. Подняться на ноги он не смог – вскочил на четыре лапы. Рядом с большим чёрным волком засеменил, поджав хвост, ещё один, поменьше, серый.

Ночью они бегали по полям и лугам, новосделанный оборотень приноравливался к четырём лапам. Он понимал всё, что без слов велел ему колдун. Ночь прошла быстро. А утром, прощаясь с изнурённым грязным парнем, колдун приказал: «В пятницу снова придёшь. Волком.» А тот не смог отказать.

Три года он бегал волком, иногда с колдуном, но чаще один. Он привык к шерсти, блохам и выть на луну. Он ловил кабанов и без отвращения жевал сырое мясо, разрывал горячие требуха, вымазываясь в кровь и желчь. Он откашливал шерсть, с удовольствием разгрызал хрящи. Выл он забористо, от наслаждения перебирал лапами, задирал голову вверх до боли в мышцах горла. Получалось хрипло, жутко – самому нравилось. Птицы просыпались и разлетались кто куда.

За ночь он мог пробежать большие расстояния. И он пробегал. Все окрестные деревни знали: появился оборотень, тот, кто убивает. Не часто, раз в несколько месяцев. Попробуй угадай, можно сегодня выйти ночью до ветру или тебя утащит в темноту лохматая тварь.

Когда юноша был человеком, выглядел плохо: похудел, вокруг глаз нарисовались большущие тени. Но в глазах горел странный огонь, словно тело мучала лихорадка.

Постепенно семья богатела. Вроде и работали, как раньше, но отчего-то добра становилось больше. Коровы давали молока с избытком, земля родила, куры неслись по два раза за день. Казалось, даже сор из избы сам куда-то девался, не надо было метлой махать.

Парень перестал думать про возлюбленную. Ему было не интересно сидеть на вечёрках, не хотелось целоваться с ней. А когда приходилось, он с трудом останавливался, чтобы не закусить до крови алые губы девушки.

Перед рассветом парень с трудом становился человеком. Ему хотелось подольше побегать волком. Что там делать в деревне? Теперь он не знал, чем занять себя до наступления темноты.

Чтобы обратно перевернуться в человека, ему приходилось скакать через заговорённый пень. В первую ночь оборотнем колдун показал ему этот пень. В нём торчал кривой ржавый нож.

«Скачи через него и станешь собой», - велел злодей.

Три обещанных года вот-вот должны были закончиться. Однажды парень прибежал к заговорённому пню и увидел, что около него стоит колдун и держит в своей руке нож. Он достал его из пня. «Как же я стану обратно человеком?» - подумал оборотень. А потом ему стало вдруг спокойно. Можно не возвращаться сегодня в деревню, можно остаться волком. И он остался. Оборотень научился превращаться в человека и без заговорённого ножа. Стоило прийти на перекрёсток четырёх дорог и там трижды перекувыркнуться через голову. Только особой нужды делать это больше не было. Парню нравилось в лесу, а не в деревне. Тем более люди стали сторониться его.

Скоро Великий оборотень ушёл из тех мест, оставив вместо себя кровожадного приемника. А тот вспомнил всех, кто когда-либо хоть чем, словом, взглядом, делом, обидел его. Он затаил злость и решил поквитаться с каждым. Но больше всего он хотел отомстить девушке, которая когда-то посмела отвергнуть его. И холодной ноябрьской ночью он утащил её из дома.

По телу хлестал сильный ветер, воздух был напитан влагой. Круглый серый месяц то прятался за рваными белёсыми тучами, то выныривал из-за них. И тогда несчастная видела неживой свет глаз волка. Он волок её по колкой траве, по песку и веткам, тянул, что было сил, сцепив зубы на вороте её душегрейки. От ужаса она не могла кричать – только слабо выла и захлёбывалась слезами, что без остановки потоком текли из глаз.

Наконец, они оказалась в лесу. Верхушки деревьев заслонили от девушки лунный свет, и она собралась умирать страшной смертью. Но когда смердящая пасть волка нависла над её лицом, она поняла, что где-то раньше видела этого зверя. Смутная догадка пришла к ней в голову. Может, странное, почти человеческое выражение его глаз подсказало: это не волк. Девушка тихонько позвала его по имени. Оборотень замер, а потом положил голову ей на плечо. Испуганная девушка быстро соображала: что же делать? У неё появилась надежда на спасение. Но как? Уж очень хотелось жить. И она стала разговаривать с волком, рассказывать, как соскучилась, как ей нравилось, когда он навещал её. Она гладила его по шерсти и старалась разговаривать, как с человеком. Хотя это было ох как трудно. Вот так заговорившись, она сказала: «Я мечтаю жить с тобой! Я же люблю тебя!» Ей самой тут же стало страшно от таких слов, но что не скажешь, когда хочется выжить?

До этого оборотень милостиво слушал её лепет и позволял ласкать себя. Но когда она сказала заветные слова, те, что он жаждал услышать несколько лет назад, он вспомнил, как это – быть человеком. «Для чего я принял вид волка? В обмен на богатство. Мне нужен был достаток, чтобы меня полюбила вот эта девушка. Она любит меня. Так зачем мне и дальше оставаться зверем?»

И оборотень, бросив в тёмном лесу свою добычу, помчался на перекрёсток, чтобы сбросить там волчью шкуру. Да только она так пропиталась кровью, звериной и человеческой, что не захотела отпадать. Сколько не скакал парень через голову, сколько ни валялся в грязи на перекрёстке, он не стал человеком.»

- А девушка? – пискнула одна из развесивших уши девчушек.

- А что девушка, - пожала плечами бабуля. – Он её позже съел. А что? Надо думать, с кем водишься. И бабушка грозно зыркнула на свою внучку.

- Вот так сказка! – ахнула Хмарушка. – Не добрая.

- В мире много недобрых людей. Потому и сказки есть такие же – недобрые, - ответила бабуля.

После Хмара часто вспоминала сказку. Маленькой, она не замечала, как превращалась в волчонка. Она могла бродить по лесу и, увлёкшись, уходить очень далеко. Настолько, что, когда приходила в себя, сама не понимала, как ноги унесли её далеко от дома. Ей приходилось возвращаться по непроходимым канавам, брести по заболоченным лесным берегам и буреломам. Хмара не уставала: она была необычной девочкой. Сил у неё было, как у десятерых. К тому же она ни разу не сбилась с пути. Её вёл нюх и чутьё – девочка без ошибки поворачивалась в ту сторону, где была её деревня.

Постепенно она научилась переворачиваться в зверя сознательно. Хмара не боялась своих способностей. Кроме этого она умела много чего ещё. Девочка словно состояла из множества струнок, которые чувствительно отзывались на мир вокруг. Напустить ветерка, зажечь огонёк, найти в песке потерявшееся колечко – что сложного? Только ладошкой поводи. Хмарушка, по её собственным представлениям, просто умела видеть, слышать, нюхать и желать. Ещё она могла найти полезные травки и сварить целебные отвары. Но бывало, что травы были не нужны, ведь её руки могли утихомирить боль без них.

Слова сказки было не забыть. Хмара прочно запомнила: те, кто превращаются в волков, злые. Рано или поздно они желают убивать. Неужели и она?.. Тогда она перестала позволять себе быть волком. Но тяга время от времени становится существом из другого, звериного, мира никуда не делась. Наоборот, чем чаще Хмара велела себе не пользоваться волшебством, тем больше ей хотелось.

Однажды девочка увидела на пригорке около леса прекрасную олениху. У неё были маленькие рожки, тонкие сильные ноги и смешное белое пятнышко вокруг хвостика. Олениха казалась трепетною и весёлой. Но как только она услышала шорохи – может зверь пробежал мимо, может жёлудь свалился с ветки – и животное рвануло с места. Она скакала между тонкими деревьями, виляя крупом, и её движения были настолько стремительные и мощные, что Хмара открыла рот от восхищения. С тех пор она всё чаще воображала себя оленихой. Ведь о них нет страшных сказок. Постепенно Хмара научилась превращаться в это животное. У неё вообще всё получалось, смышлёный был ребёнок.

Морозы крепчали с каждым днём. В шалаше у Хмары пока было тепло, но скоро, она чувствовала, станет очень холодно. Да, она переносила холод лучше, чем другие люди, но знатный мороз добирался даже до её костей. Но хуже всего ей бывало во время оттепелей, когда ноги мокли в грязной жиже из талого снега, а колючий ледяной ветер толкал в плечи и продувал даже стены её шалаша, строенного с помощью знатной порции волшебства.

Ночи она проводила, закутавшись во все одежды. Лосиная шкура пока спасала от стужи. В шалаше никогда не гас огонь. Долгими предзимними вечерами Хмара замирала. Ей было интересно, но очень странно слушать, как затихает жизнь за пределами её жилища. Растения почти спали. Тонко стонали сосны, всхлипывая в полусне. Шуршали озябшими ветками кустики орешника. Тонкостволые клёны ушли в спячку давно, как только потеряли последние ажурные листики. Ручейки становились тише. Лёд пока не прихватил их, но вода стала такая студёная, что казалось, будто еле течёт.

Лесные духи были недовольны. Они никогда не радовались наступающей зиме. В эту пору они раздражались, принимались браниться и строить друг другу козни.

Накануне Хмара ходила к озеру. Маленькое водяное окошко, затерянное среди лесного бурелома, выглядело пустым и безжизненным. Но там, под толщей воды, прихваченной от берега льдом, плавали навки. Бедные девчушки тряслись в стылой воде, они тёрлись о камыши плечами и плакали. Скоро хозяин загонит их в пещеру под огромный давно потонувший древесный ствол. Там будет тепло, но нестерпимо грустно. Хмара любила озёра. Под водой есть иной мир, в который нет ходу даже ей. У всех навок очень скорбные лица – они будто никогда не бывают довольны. Девчушки веселятся лишь сочной весной, во время русальих недель. На обычно печальных личиках появляются улыбки, глазки начинают блестеть. За долгие месяцы уныния их носики заостряются, а уголки ртов опускаются. Но в мае Хмара видела, что щёчки русалок начинают румяниться, а в глазках загораются шаловливые огоньки. Но в иное время они всегда печальны, а их хозяева Водяные - ворчливы и озлоблены. И это однообразие настроения удивляло Хмару. Никто более из знаемых ею духов не был так скучен. Все они печалились, злились и веселились, тем самым походя на людей. Да что там, ничем им не уступая.

В прибережье Хмара наломала осоки и камышей – её шалаш требовалось обновить. Вернувшись от озера, она вплела ломкие стебли в крышу и стену постройки, уложила их на пол – туда, где у неё была постель. Пусть лежат – от земли будет меньше холодить. Закончив с работой, девушка обошла шалаш кругом и поводила над ним руками – будто обмазала стены невидимой глиной. Так будет намного теплее, ведь одной осоки мало, чтобы выдержать. Ветер стал совсем злой, а мороз больше не отступает по мере того, как солнце поднимается над землёй, держится весь день. Если она будет иметь силы, то защитит жилище от холода. Ох, только где взять эти силы?

Прошло несколько дней и мечтательная Зарья - мама мальчика, которого спасла Хмара, позвала её в баню. Хмара воспряла духом. Значит, есть надежда провести зиму около печки. Вдруг ей позволят прийти в деревню?

В бани у Зарьи жил очень сильный банник. Войдя внутрь, Хмара поздоровалась с ним и как только разделась, увидела любопытного мохнатого старика, разглядывающего её из подпечья. Ух, и страшен он был. Большой, больше всех раньше ею виданных, с перекошенным лицом и с клоками коричневых волос на плечах.

Он причмокивал губами, разглядывая Хмару, и ворчал что-то недовольное себе под нос. Хмара спокойно отдыхала на полкЕ. Она решила, как обычно, не показывать духу, что видит его. Но этот тип так громко вздыхал и охал, что надоел Хмаре.

- Шёл бы ты обратно под печь, чем мешать мне отдыхать, - сказала она.

Банник тут же умолк, но глазеть на Хмару не перестал. Ещё бы, в его бане, на его полкЕ сидит некто, кто мало того, что видит его самого, а не тень, так и не боится с ним разговаривать.

Наконец банник хмыкнул и полез из-под печки, цепляясь за половицы длинными растопыренными пальцами.

- Не подползай ко мне! – строго сказала Хмара. Банники сильные и жестокие, к тому же любят драться. Зачем ей подпускать близко того, что может оставить на её стройных боках синяки? Банник остановился.

- Ты кто такая? – спросил он.

- А на кого похожа?

- На дуру бестолковую, - обиделся банник и, вытянув ноги из подпечья, уселся на перевёрнутую кадку. – Ты та чумная, которая таскается в нашу деревню из леса. Про тебя говорят.

- Почему говорят? – спросила Хмара. Ясное дело, что говорят домашние черти, не о людских же разговорах ведёт речь банник.

- Потому что ты хвостом вертишь перед Сеймуром.

- О, что ты обо мне знаешь, - засмеялась Хмара. – Верчу, и что ж. Мне он нравится. А зовут меня Хмара. Или…

Она наклонилась ближе к баннику. Её кожа, белая и светящаяся, в полумраке казалась ненастоящей, а распущенные волосы в жаре источали такой аромат трав, что банник с непривычки шмыгнул носом.

- Или МарА. Я не только вижу тебя, хозяюшко, я не боюсь тебя.

- А!!! – вскочив, банник стукнул ногой по кадке так, что перевернул её, и бросился обратно под печь.

- Дура и есть дура! – заорал он из своего укрытия.- Всё равно их не спасти, даже тебе не спасти!

- Кого?

- Их, - банник вынырнул из-под печи и ткнул рукой в окно, из которого вдалеке виднелись дома.

Чёрт больше не вылезал, и Хмара спокойно парилась дальше. Ведь кто не знает банников? Они и крикливы, и мстительны, и кровожадны. Они вруны и выскочки. И этот от досады, что в его любимой бане парится незнакомая девка, мелет всякую ерунду.

- Горовей велел пригласить тебя на зиму в деревню.

Сеймур выпростал из-под лосиной шкуры руку и рассматривал её, подсвеченную огнём камелька. Он, как и Хмара, был объят влажной, томной негой. Тонкая усталость растеклась по их телам, распластала по постели. Не усталость, а наслаждение.

Он пришёл после рассвета. Тяжёлые низкие тучи висели на небе. Ветер дул не сильно, но неприятно холодил плечи. Мороз был слабым, от влажности дышалось тяжело. Лес выглядел не просто уныло, а устрашающе – голые ветки хлестали по облакам, а сосны, не смотри, что всё такие же зелёные, как летом, скрипели, стонали и кренились в разные стороны. Хмара не любила переход от осени к зиме, по ощущениям он был, как отчаяние, напряжение последних сил, тянущееся мучение. Все чего-то ждали.

Сеймур долго сидел перед хижиной, говорил ни о чём и улыбался. Его кривая улыбка, которую иной посчитал бы скорее недоброй ухмылкой, нравилась Хмаре. Она догадывалась, что остальные редко видят его таким: расслабленным и даже чуточку болтливым. Надменное выражение лица никуда не делось, но появилось некое подобие доброты. Она слушала его рассказы о том, какое в этих лесах водится зверьё, что летом он наткнулся на лешачьего ребёнка – страшного и несуразного, как изношенный лапоть, как во время строительства сарая его придавило бревном.

- Три дня потом болел, никогда так долго не лежал без дела. Знаешь, я тогда понял: нечего браться за то дело, к которому душа не лежит.

- Но ведь сарай надо было поставить?

- Я б лучше попросил кого. Отдай человеку пару волчьих шкур, он тебе взамен поможет. Мне охотиться нравится, я умею это делать. Кто-то умеет и любит столярничать, землю рыть или бочки гнуть, а мне этого не надо.

По спине девушки прошёлся лёгкий холодок. Она помолчала немного, закинула в кипящую воду грибы, сушеные травы, а затем спокойно спросила:

- И волка бьёшь?

- Конечно. Я с любым зверьём могу управиться.

- А я люблю волков.

Сеймур покачал головой.

- Я тоже люблю, пока они не приходят к деревне и не начинают охоту на наших собак. Или людей. Ты ведь живёшь в лесу. Неужели никогда не встречала волчью стаю?

- Встречала.

Хмара молчала, а Сеймур ждал рассказа о встрече. Ведь редкий человек останется живым после такой встречи. Для этого надо быть очень смелым и хитрым.

- Давай, - не выдержал он, - расскажи мне о них. Как ты спасалась?

Видно, Сеймур ждал, что Хмара начнёт юлить, чтобы не выдавать своего колдовства. Ведь как на самом деле может выжить в одиночестве в лесу хрупкая девушка? Еды нет, жилья нет, да ещё кругами рыщут дикие звери. Юноша хорошо знал, как от напряжения сводит затылок, когда из-за кучи гнилых брёвен выходит кабан. Или волк. Или медведь. Но чаще всего он сам искал зверя и смотрел на него, как охотник. Но у неё не хватит сил даже для того, чтобы хоть раз вложить стрелу в лук. Молодая ведьма точно знает заговор или чего похуже.

- Я не боюсь зверей. И они меня не трогают.

- Шутишь? Как они могут не тронуть?

- А вот так. Они меня признают за свою.

Они прекратили разговор: Сеймур всё равно никак не смог бы понять, что значит «своя» среди лесных тварей. А Хмара не стала бы рассказывать. В лесу она всем была знакома: и живым существам, и нечисти, и деревьям, и ручьям. Она не столько была «своя», сколько такой же, как и они, частью их мира.

Когда через пару часов они лежали в шалаше и наслаждались нежным онемением, снова пошёл снег. Снегопад всё усиливался, и через некоторое время превратился в настоящую бурю. На улице бушевала метель, свистел ветер. Хмара подумала, что тропу от её шалаша до деревни занесёт, и Сеймуру придётся знатно попрыгать по рыхлым сугробам. Дрёма мягким пуховым платком окутала ей глаза. Засыпая, она с приятным теплом вспомнила слова Сеймура – пригласят в деревню… Не этого ли ей было надо? Надежды выжить оправдались. Завтра нужно собирать вещи и покидать своё убежище.

Стоя около маленькой тёмной избушки, которую показал ей старик Горовей, Хмара чувствовал странную тревогу. Будто ей не место в деревне, здесь что-то должно случиться. То, что к ней не относится. «Надо отказаться, надо уйти в лес. Выживу, неужели в первый раз?»

- Не нравятся хоромы? – спросил Горовей.

- Что вы! Хороший дом.

Домик и вправду был хорош. В деревнях часто имелось такое незанятое жилище, за которым присматривали все, кто мог. Вдруг нужно отселиться внезапно женившемуся сыну или жене, ушедшей от злого мужа? Пожить немного путнику или бездомному, такому, как Хмара?

Пройдя сени с низким потолком, Хмара оказалась в единственной маленькой комнате, чуть ли не половину которой занимала добротная печь. Через маленькое окошко внутрь попадал мутный свет декабрьского полдня.

- Дрова за домом, на некоторое время хватит. Колодец перед крыльцом ты видела. Выметешь и вымоешь всё сама. Живи. – Горовей секунду подумал и добавил. – До весны.

Ох, и неразговорчивые здесь люди. Никто не задаст лишнего вопроса, не скажет о себе ни слова. Только смотрят, разглядывают украдкой. Ну да ничего, Хмаре не привыкать. В каждом краю свои устои, свои привычки. Главное, что человеческое, доброе в них есть, а разговоры без толку болтать Хмара и сама не любила.

Она положила котомку со своими скарбом на лавку, сняла заплечный мешок. В окне виднелась улица, уходящая за пригорок, за ней - тёмная стена леса, поперёк иссеченная быстро летевшим на землю снегом – метель не кончалась. Богатый здесь лес, древний и важный, ёлки до небес выросли. Вот бы дождаться здесь весны, побродить по опушкам и лощинам.

Когда огонь, шумно вздохнув, объял дрова и ударился о свод печи, в доме сразу стало уютнее, а на душе у Хмары – спокойно. В жилище был кто-то, женское существо, но она пока не показывалась. «Будет не так одиноко», - думала Хмара.

Вечером, когда девушка разложила свои нехитрые богатства и приготовила еды, из тёмного угла около двери выглянула растерянная мордочка. Маленькая, не больше козлёнка, лохматая кикимора вынюхивала что-то, поводя тонким носиком. «Что-то мне не везёт последнее время», - вздохнула Хмара. Ни к чему это, разговаривать с нечистью, но по кикиморе было видно, что она очень хочет быть замеченной. Гляди, начнёт бросать миску об пол, чтобы привлечь внимание.

- У меня пряжи нет, - строго сказала Хмара.

Кикимора сразу встрепенулась и, ковыляя на кривеньких коротких ножках, вышла к середине комнаты, ближе к пятну света от лучины.

- Даже маленького моточка?

- Совсем нет, - ответила Хмара и про себя улыбнулась от того, как кикимора вздохнула. Эти существа были охочи до ниточек и веретёнок, только Хмара такого добра не держала.

Соседка не собиралась уходить от Хмары. Она стояла, заложив руки за спину, и постукивала ножкой по полу.

- Глянь ты, и вправду видишь нас, домовых-то.

- Банник разболтал?

- Про тебя уже все наши в деревне судачат. – Голос кикиморы был тоненьким и с хрипотцой. Она забавно шмыгала носом, видно, была простужена.

- Что судачат? – переспросила Хмара.

- Что ты ведьма! – кикимора захохотала. – Только ты не ведьма, я вижу. Так, чумная какая-то.

Затем кикимора, осмелев и обнаглев, подошла к Хмаре и шлёпнулась на пол около неё. Она удивлённо рассматривала, как девушка расчёсывает косу. Хмара молчала, болтливая кикимора сама расскажет то, что должна.

- Ты его не боишься? – спросила чертовка.

- Кого?

- Того. Того, кто должен прийти.

- Не боюсь, - ответила Хмара. И правда, кого бояться, если не знаешь, о ком речь. – А кто он?

- Мы не знаем. Нам-то что? Жалко, конечно, люди тут толковые.

Кикимора говорила непонятно. Только по спине Хмары снова побежал неприятный холодок. И банник, и кикимора говорили о ком-то недружелюбным, кто придёт и сделает плохо.

- Ты убегай, когда он придёт. Может, ты успеешь убежать! – кикимора обрадовалась тому, что ей пришло в голову. – Мы тебя схоронить не сможем. А вот убежать, если за неделю соберёшься, получится.

Хмара бросила гребень.

- Да кто он такой, от кого надо неделю убегать?! И когда он явится?

- Не знаю, не знаю, - пожала худенькими плечиками кикимора. Она подняла личико и снова шмыгнула носом. – А от тебя лесом пахнет.

- Я жила там ещё сегодня, – ответила Хмара.

- Нееет, не так, - задумалась кикимора. – Будто зверем каким…

За несколько дней всю землю плотно укрыл снег – не осталось ни одной тропинки, на которой, повторяя человеческий шаг, не темнела бы грязь. Метель сменилась мерным редким снегопадом. Дома завалило до окон; в рыхлых сугробах дети рыли ямы и валялись в них, обсыпаясь с ног до головы снегом, пока солнце не уходило торопливо за горизонт. Серые блёклые дни сменялись беспросветно тёмными ночами.

В то время, пока мягкий снег укутывал крыши домов, тропы к колодцам и сиреневые кусты, час за часом убаюкивая Вселенную, Хмара льнула к жарко натопленной печи, много спала и пела томные песни. Она садилась у окошка и смотрела сквозь снег, вдаль, туда, где земля незаметно превращалась в небо. Дыхание печи и треск дров становились тишиной, Хмара не считала время. Ей казалось, что она снова превращается в зверя, на сей раз в огромного кота, который не может очнуться от дрёмы и, силясь прогнать сон, вновь и вновь приоткрывает глаза, но веки, тяжёлые и непослушные, смыкаются. И наступает отдых, и всё тело охватывает тепло.

В мурлыкающей песенке, которую часто затягивала Хмара, иногда слышались странные слова: «Ноги увязнут в снегу, ноги увязнут в снегу…» И тогда девушка прохватывалась и задумывалась, откуда в её песне эти слова. Но потом сонливость снова побеждала. И, в конце концов, какая разница, у кого ноги увязнут в снегу. Этой зимой не у Хмары.

Когда снег перестал сыпать, а мороз усилился, к Хмаре пришёл Сеймур. Его лоб был нахмурен, а в движениях чувствовалось раздражение. Он бросил на стол пару зайцев.

- Зайцы? В такую погоду? Ты и вправду хороший охотник.

- Бери, не рассуждай, - огрызнулся Сеймур.

Он сел на лавку и сделал вид, что отдыхает. Хмара слышала от соседки, что Това, рыдая взахлёб, хотела взять с Сеймура обещание, что он никогда не пойдёт к пришлой девке. Но Сеймур обещания не дал, ушёл на два дня в лес. Потом долго бродил по деревне, гостил то у одного приятеля, то у другого, но к себе не шёл. Затем всё-таки заглянул домой, поболтал с Устиньей, снова поссорился с матерью. И направился к Хмаре.

Сеймур отдыхал, даже не сняв тулупа и сапог. Хмара опустилась на колени перед парнем. От него одуряюще пахло морозным воздухом и лесом. Девушка наклонилась к нему и, положив голову на его ноги, шумно втянула воздух.

- Не зря говорят, что ты бесовка,- по голосу Сеймура Хмара поняла, что он улыбается. Его ладонь легла на её затылок.

- Потому что я могу вылечить твой больной зуб?

Хмара подняла голову и рассматривала его красивое, но строгое лицо. Сеймур усмехнулся и потрогал себя за щёку.

- Потому что я не смог не прийти к тебе.

- Тшшш, - Хмара освободила плечи от кофты. – Всё просто, и колдовство тут ни при чём. Она потянула парня за руку к себе. И, поцеловав его, внутренне захохотала, упоённая его резким запахом и собственным острым до боли желанием.

Она ни от чего не отказывалась ради других. Хватит, однажды ей пришлось слишком много отдать, чтобы остальным жилось спокойнее. Этот дар, совершённый один раз, с лихвой покрывал то другое, что Хмара оставляла себе. Вот и сейчас пусть Това сколько угодно спасает сына от чужачки. Женщина боялась Хмару и не хотела, чтобы её сын знался с ней. Рано или поздно он найдёт ту, что станет жить с ним и рожать ему детей. Това пришла в ужас, представив, что это будет Хмара.

- Только подумай, что будет, если Лешачиха принесёт мне внуков!

Това завела разговор о Хмаре через несколько дней после того, как та поселилась в деревне. Сеймур как раз ужинал, молчаливый и спокойный, как обычно.

- Она не лешачиха, - спокойно отметила присутствовавшая при сцене Устинья.

- Кто же она? Тебе лучше знать! – И Това обратилась к сыну. – Ты видел её глаза? Так и сверкают: недобрые, хитрые. Будто в душу смотрят! Бррр!

- Что интересного она могла увидеть в твоей душе? – снова подала голос Устинья.

Дело было в том, что Това невзлюбила Хмару, как только та пришла в избу лечить бабушку. Женщина нутром почуяла, что та непроста. Когда Хмара наклонялась над больной, Тове казалось, что к её матери склоняется некто из нездешнего мира. Словно лесной дух, чуждый деревенской жизни перешагнул порог их дома. Она содрогнулась, когда представила, что бесовка явится в её дом на правах хозяйки, будет обнимать её сына, родит ему детей, таких же лохматых мутноглазых дикарей. И, конечно, станет править над всем: установит свои порядки в хозяйстве, очарует Устинью и задвинет её, Тову, на самые задворки.

Сердце её тревожилось: как только Сеймур познакомился с Лешачихой, он стал задумчивым и раздражающе довольным. Как сытый кот, бродил по дому. Она нравилась ему, безродная чудачка. Нравилась, как никто до этого. И ревнивое материнское сердце сжималось от мысли, что и для сына она станет второй, неважной.

Тогда Сеймур и ушёл в лес – не посмотрел, что на улице снегопад и ветер. Он не воспринимал всерьёз причитания матери. Он, как и Хмара, привык поступать так, чтоб было хорошо ему. А сейчас его влекло в маленькую избушку на окраине деревни. Хмара не только на вид нравилась ему – с ней было спокойно и интересно. Она глядела на него так, будто он был не деревенский охотник, а диковинная игрушка – с любопытством и умилением. Девушка будто знала обо всём на свете, но не считала нужным рассказывать. С ней было совсем не страшно, а бабушка говорила, что ведьмы страшные. Значит, Хмара не была ведьмой. Кем она была на самом деле? Какая разница? Видно, лесная ведунья. Ведь кого на свете только не бывает!

Деревня не зря спряталась в лесах. Местные, как один были неговорливы и спокойны. Ни разу ещё Хмара не видела, чтобы соседки громко спорили, а их мужья, выпив лишнего, возвращались домой с песнями. Жизнь в деревне звенела, как тихий лесной ручеёк. Вот смеются на улице дети – они слепили крепость и прячутся друг от друга за огромными снежными комьями. Вот залился колокольчик, привязанный к лошадиному хомуту. Это из леса везут целые сани чурок на дрова. Вот залаяла вдалеке собака, а после послышалась тягучая, словно зимний вечер, песня. Это всё были обыкновенные звуки жизни, мерный шум, к которому Хмара после шорохов леса, быстро привыкла. Природная рассудительность не давала соседям лезть к Хмаре с лишними расспросами. И она тоже жила тихо, не навязывалась и помогала, чем могла.

Однако в здешних людях она видела не только спокойствие. Оно дополняло силу духа, смелость и трудолюбие. Редко кто здесь сидел днями без дела. Мужчины в деревне показали себя крепкими и тяговитыми, а женщины рожали много детей, были ловкими и выносливыми. Хмаре нравилось быть среди них. Она беседовала с теми, кто обращался за лечением, и здоровалась по утрам с соседями. Походило на то, что Хмара жила в деревне много лет. Никто не расспрашивал её о родне, не смотрел косо. И даже её связь с Сеймуром вызывала только аккуратное любопытство: что, мол, будет дальше? Ведь в том, что он проводил ночи в её избушке, не было ничего особенного. Молодые парни и девушки любили любить, так было завещано им предками: искать того, кто близок сердцу, уходить оттуда, где нет счастья.

Чужие были редкостью в деревне. Здешним жителям хватало общения с другими во время ярмарок. Хмара уже знала, что осенью, после того, как урожай собран, грибы и ягоды заготовлены и себе на зиму, и на обмен, деревенские отправлялись в город на ярмарку. Они шли им только известными тропами, по подмороженным болотам и лесным буреломам, сбывали товар с рук и возвращались домой, чтобы засесть по своим хатам до самой весны. Молодые люди иногда уходили в ближайшие деревни на праздники и приглашали к себе ребят, что жили также в лесу, по соседству. В зимнее время к деревне было сложно найти подход. В эти края с холодами всегда приходят метели. Тракты далеко от посёлка, и чужаки если только случайно являются в деревню. Зимы тем и кажутся беспросветными, что снег отрезает сёла и деревни друг от друга, а дни тянутся один за другим.

Хмара исходила, как ей казалось, полмира. Она жила среди разных людей и знала, что в каждом местечке свой уклад.

Когда на улице появились всадники, все, кто мог, вышли к ним навстречу. Сельчане шли узнать, кто нагрянул в их деревню, да ещё верхом и с мячами за спинами. Это были люди князя. Местные знали, что там, в далёком городе, живёт великий воин и мудрый правитель. Ему служат рослые, обученные делу сражений люди. Но зачем они приехали сюда?

Княжьи люди были одеты очень богато: все как один в толстых меховых плащах, кожаных сапогах, подбитых мехом и в войлочных штанах. Одежду украшали яркие вышитые узоры, напоминающие изогнутые стебли и листья растений. Их головы покрывали капюшоны, у некоторых под капюшонами были надеты мохнатые волчьи шапки.

Хмара не любила волчий мех. Что-то грустное было в том, чтобы носить на себе шкуру волка. Но люди шили и шапки, и рукавицы. Хмара знала, что выбирать не приходится, если от мороза на руках трещит кожа. Такие холода ей были знакомы.

Первым слез с лошади самый главный. Это был мужчина средних лет, тоже наряженный в плащ с меховым подбоем и высокие шитые по голенищу красной нитью сапоги. Он был высок и громогласен.

- День добрый! – заговорил он, обращаясь ко всем собравшимся. – Нам бы поговорить со старшим.

Горовей выступил вперёд и поздоровался с воинами. Оказалось, что всадники несколько дней блуждали по лесу. Они ехали из дальнего местечка в город, но не доехали. Метель спрятала все их метки, сравняла тропы, и теперь княжьи люди нуждаются в отдыхе. Они оголодали и намёрзлись, их лошади еле волочили ноги. А ещё им нужен будет проводник, чтобы выбраться на дорогу к городу.

- Вы можете отдохнуть в нашей деревне. Мы готовы накормить вас и дать крышу над головой. А что до пути назад… Где Сеймур? – обернулся Горовей к Тове, которая, как и остальные, пришла посмотреть на внезапных гостей.

- На охоте, - ответила она.

- Наш лучший проводник сейчас охотится. Мы никогда не знаем, когда он вернётся. Как только появится, попросим его отвести вас к тракту.

- Попросите? – удивился воин. – Мне казалось, ты старейшина в этой деревне.

- Старейшина, да не хозяин над людьми, - сказал в ответ Горовей.

Он уходил домой и всё бормотал под нос: «Не по-людски у них там, в городе. Думают, что раз человек выбран за главного, значит, все ему должны подчиняться!"

Воины отправились по домам – деревенские, кто жил попросторнее, пригласили их. Здешние хозяйки знали толк в том, как накормить гостей. В печах целый день поблёскивали угли, а на них жарились, пеклись и томились ароматные блюда. Когда Хмара пробиралась околицей в лес на прогулку, её тонкие ноздри уловили запахи щей, тушеной в масле картошки, жареного сала и пирогов с клюквой. Она умела быть равнодушной к еде. Ещё бы, поживи в лесу, и вскоре забудешь, что такое хлеб. Но здесь, в деревне, аппетит вернулся к ней.

Иногда, когда Хмара знала, что к ней в гости должен зайти Сеймур, она старалась приготовить ему угощение повкуснее. Хмара вымачивала зайчатину в сыворотке, натирала мясо травами и, обложив морковками и луком, ставила чугунок в печь. Зайчатина всегда поспевала к приходу Сеймура. Когда он, наевшись, осторожно облизывал кончики пальцев, на его лице появлялась довольная еле заметная ухмылочка, а глаза становились маслеными и чуток сонными. Он ел осторожно и, каким бы ни был голодным, никогда не торопился.

Хмара слышала, что служки князя привезли с собой много оружия. Деревенские благоговели перед оружием. Косой Ивко, встретив Сеймура на улице, когда тот возвращался с охоты, взахлёб рассказывал ему, что он видел на поясе у самого важного из княжьих воинов.

- Представляешь, один только нож длиной в две ладони!

- И что? – кратко, как обычно отреагировал Сеймур. Он повернулся боком к весёлому, бестолковому Ивко и слушал его нехотя.

- Как? Ты же охотник! Представь, на охоту такой нож!

После Сеймур ворчал, сидя у Хмары дома:

- Дурачок этот Ивко. У них не то оружие, с которым можно пойти на медведя. С их ножами на людей охотятся.

От его слов Хмаре делалось не по себе. Она знала, что на свете есть добрые люди, а есть злые. А ещё знала, правда, только понаслышке, что есть и не добрые, и не злые, у них работа – на других нападать. Её лесной душе было не понять, зачем это. Хмара не любила охоту, но понимала, что людям нужно мясо зверя, чтобы выжить. А зачем людям кровь других людей? Ради богатства? Она, живущая в лесу, не знала, как это – владеть чем-то дорогим. Всё её дорогое умещалось в горсть.

Хмаре казалось, что Сеймур очень не рад гостям. Настолько не рад, что кривился, когда встречал кого-нибудь из воинов на улице, а в остальное время делал вид, что их нет. Хмара и вовсе старалась не попадаться на глаза приезжим. Зачем ей, если она никто для них? Они для неё тоже никто. Но раздражение Сеймура было таким очевидным, что однажды она не стерпела и спросила:

- Да что они могут натворить, если поживут несколько дней в деревне? Чем навредят?

- Ещё сманят кого-нибудь с собой.

Хмара засмеялась – слова Сеймура показались ей глупостью. Но тотчас замолчала – так он взглянул на неё.

- А ты что же думаешь, как князь набирает себе войско? Хмара, - он подошёл в ней близко-близко, - представь: идёт бой. В тело одного из них врезается нож. Он входит глубоко-глубоко под левое ребро и застревает там. От ножа не защитит ни тулуп тонкой выделки, ни пушистый плащ. Воин умирает. Но на его место должен встать другой. И того убивают. В город возвращается не весь отряд, а только половина. Кто-то должен заменить убитых. Думаешь, чрева женщин города так богаты, что рождают каждый год по паре крепких сыновей? Нет, Хмара. Князь вербует глупых мальчишек, тех, кто ничего не знает о смерти. Таких, как, например, наш Ивко. В дружину набирают смельчаков, которые без труда колют свиней и рубят головы драчливым петухам. Их учат сражаться, их учат не бояться человеческой крови – не жалеть ни своей, ни чужой.

- Зачем князю сражаться? Он спасает город от врагов? – спросила Хмара тихо-тихо. Сеймур слегка улыбнулся и приобнял её за плечи.

- Если только такой же алчный и злобный князь из чужих земель решит напасть на него. Но чаще всего они идут в сёла, идут в богатые местечки и забирают там еду, меха, посуду… Да всё, что глянется – от крепких плугов до бабских юбок. Неужели ты ничего не знаешь об этом?

- Нет, - мотнула головой Хмара. – Мне кажется, никто в деревне, как и я, не знает об этом.

- Всё верно. Потому что никто из здешних не был в услужении у князя. Никто из них не убивал людей.

- Убить человека ради бочки с салом или отреза ткани? Что в этом разумного? А откуда ты знаешь об этом? – Хмара заглянула в глаза Сеймуру и внезапно ахнула. – Так ты?..

Он снова улыбнулся, только улыбка вышла печальная. Сеймур отпустил её плечи и, словно нарочно, шумно зашагал по комнате.

- Устал сегодня – сил нет. Давай ложиться. И не лезь к ним, поняла меня?

Хмара не стала его расспрашивать. Ей хватило ума самой догадаться, что Сеймур знал работу княжеских служек не со слов приятелей, а испытал её на своей шкуре. Но разговор о том, что случилось с ним три года назад, спустя некоторое время произошёл сам собой. Так бывает, что иногда истории, которые долго никому не доверяли, внезапно рвутся наружу. Значит, пришло время, и стало нестерпимо важно говорить вслух о самом неприятном.

Однажды Сеймур вошёл в дом и, отряхивая плечи от снега, ворчливым тоном сказал:

- Это не княжьи воины, а болтливые мальчишки. Я шёл по деревне и слышал, как трое из их своры веселились, развлекая наших деревенских дурочек. Не удивлюсь, если которая из них в скором времени будет лить горькие слёзы, брошенная и забытая.

- Когда это ты решил, что парням не пристало заигрывать с девушками? – удивилась Хмара. – Или приревновал которую из них?

Сеймур фыркнул.

- Ни к чему нам в деревне такая любовь. А что будет, если они кого-нибудь сманят за собой? Нашим девушкам нечего делать в городе. Я твёрдо в этом уверен.

- Так не пойдёт! – заявила Хмара и, усевшись перед Сеймуром, уставилась на него, ожидая рассказа. – А теперь я готова услышать, чем тебе не понравился город и люди, там живущие.

Юноша вздохнул и опустился на лаву. Некоторое время он строго смотрел на Хмару, а потом рассказал. Оказалось, что он всегда мечтал пожить в городе. В дни ярмарок ему нравилось ходить туда-сюда среди людей и подсматривать, как они живут. И всё в городе было ему по душе: и высокая каменная брама, через которую въезжали в погост, и узкие улочки, застеленные деревянными мостками, и крепкие стены княжьего дома. Больше всего он любил смотреть на подворье князя. Тот жил в высоком, в два этажа доме, сложенным из старого камня – серые стены обветрились и потемнели. К тяжёлой деревянной двери вела широкая лестница, изукрашенная затейливыми узорами – сперва вырезанными, потом раскрашенными поверх резьбы. Дом стоял под четырёхскатной крышей, а окна были разными – большими и низкими или маленькими и высокими – чуть ли не под самой крышей. Как объяснили Сеймуру, большие окна выходили из жилых комнат, а маленькие были прорезаны в зале. Там князь встречался со своими дружинниками, а когда его не было, они ели, разговаривали и даже иногда отдыхали, не выходя из залы. Самые главные из воинов жили там же – в главном доме. Остальные селились поблизости – в меньших домах.

По двору не ходили куры и свиньи, как около иных домов, но земля перед крыльцом была вытоптана так, что походила на камень. Здесь с утра и до вечера тренировались воины. Они махали друг на друга мечами, поднимали брёвна или катались через голову. «Зачем это?» - спросил Сеймур у прохожего, когда впервые увидел такую смешную тренировку. «Чтобы спина гнулась во все стороны. Говорят, во время боя помогает, от этого воины становятся ловкими».

Сеймур представлял себе врагов: злых, чернолицых дикарей, от которых защищают свой город дружинники. Но чем больше он воображал себе их, тем больше это казалось ему чушью. Какие дикари? С кем же на самом деле дерутся сильные и ловкие юноши? Против кого они достают из ножен свои блестящие мечи?

За порядками в доме и около него, за многочисленными княжескими огородами, скотниками и курятниками присматривали женщины. Он видел, как они беспрестанно снуют то в один конец двора, то в другой. Женщины в городе, особенно на княжьем подворье, были не похожи на деревенских. Они редко поднимали головы и почти не смотрели чужакам в глаза. Их волосы всегда покрывали платки. Они были серьёзны и строги, и эта строгость кружила голову Сеймуру. Ему казалось, что это мудрые и величественные женщины. Хотя кому-нибудь ещё, кроме восторженного деревенского юноши, было сложно рассмотреть величественность в этих заморенных работой, плохо одетых существах.

Сеймур всё чаще стал приезжать в город, он бывал там даже между ярмарками. Ему было просто отлучиться из деревни так, что даже бабушка не догадывалась, куда он уходит. Юноша завёл привычку подолгу бродить по лесу, иногда по несколько дней. И никто не догадывался, что он не всегда на охоте.

Вскоре в городе у него появились знакомые. Сеймур ночевал в комнатке при корчме. Ему не нравилось спать над залом, где до самого утра едят, пьют и поют незнакомые люди. Он часто лежал на узкой твёрдой кровати, застеленной соломой, и мучился от досады. Досадовал он сам на себя: ничего не получалось сделать с тягой к городской жизни. Сеймур словно стыдился перед деревенскими и самой деревней за свои желания. В городе было шумно и в то же время весело. На площади каждую неделю устраивались гуляния, а в корчмах ставили пиво. Казалось, если он будет так же ходить на охоту и постоянно продавать шкуры в городе, ему будет хватать не только на еду и оружие. Это в деревне он выменивает дичь на молоко, мёд, ткань. Здесь он сможет построить дом, обзавестись роскошным конём. И даже… Что даже он не знал. Его здоровые деревенский ум не мог вообразить себе тех недоступных в глуши благ, которые были в городе. Его не тянуло к спиртному и к пышным одеяниям. А что ещё можно заполучить в городе в обмен на трофеи из леса, он не знал. Обычно после ярмарок Сеймур возвращался в деревню с новыми ножами, верёвками, косами, стрелами… всё остальное, нужное для жизни, он мог заиметь и дома.

Нет, не богатая жизнь звала его. Долго он и сам не понимал, чего именно жаждало сердце. До тех пор, пока однажды он не увидел князя. Великий воин вышел на крыльцо. Он стоял и любовался своими дружинниками, а на него в это время во все глаза смотрел Сеймур.

Князь был высок и широкоплеч. Его глубоко запавшие глаза казались подёрнутыми тенью, а точёное лицо густо заросло бородой. Тёмные волосы падали на плечи. Он был медлителен, но за неспешностью его движений чувствовалась властность. Князь ровно держал спину и лишь слегка кивал головой, пока какой-то мужчина обращался к нему, указывая при этом то на одного, то на другого дружинника.

Тогда Сеймур понял, чего ему хочется. Став одним из воинов, он сможет заслужить почёт, славу и власть. Зачем скрывать: ему нравилось быть лучшим. Лучшим охотником он уже стал, теперь захотел зваться лучшим воином.

В корчме в тот вечер было, как обычно, шумно. Все столы заняли заезжие торгаши и местные выпивохи. Круглая во всех местах дочка хозяина крутилась в узких проходах между стульями, поворачивалась то так, то сяк. Она подавала дымящуюся свиную рульку, тушеную капусту с мясом, жареное сало и горы лоснящейся от масла картошки. В больших глиняных бутлях плескалось пиво, а в маленьких – крепкие настойки. Красная – с вишней и смородиной, жёлтая – из белых слив, прозрачная – настоянная на берёзовых пупышках и перце.

Сеймур присел за единственный свободный стол и попросил чего-нибудь перекусить, когда в корчму вошли дружинники. Их было четверо, одеты были по-простому, как любой горожанин, и без оружия.

- Хозяйка, - обратился один из них к девушке, - покажи, где мы можем присесть.

- Мест нет, - ответила та, но при этом весело подмигнула юношам и заулыбалась.

- Может, кто сможет потесниться? – спросил у неё воин и обвёл взглядом зал. – Уж очень нам сегодня захотелось перепробовать всю вашу настойку!

- Садитесь ко мне, - мигом отреагировал Сеймур.

Он с удивлением смотрел на то, как много ели и пили дружинники. Его никогда не тянуло к спиртному. С удовольствием выпивал каплю жгущей жидкости, если возвращался из леса продрогшим. Честно, Сеймур недолюбливал пьяных. В деревне не было заведено много и часто пить, поэтому вид опившихся мужиков был ему непривычен и неприятен. В городе на улицах иногда встречались пьяные, а в корчмах – и подавно. Парень не знал, как реагировать на дурацкие шутки или невнятные беседы вонявших вином людей. Чаще всего он избегал их – обходил стороной на улице, а в корчме, как только заканчивал трапезу, уходил из зала. Дружинники пили настойку так, будто это был квас, и отправляли в свои рты еду тарелку за тарелкой, но пьяными не становились.

Они познакомились друг с другом и разговорились. Оказалось, что один из них был старшим в отряде.

- Не нужны ли вам новые люди? – осторожно спросил Сеймур.

- Если ты за себя спрашиваешь, - засмеялся старшой, - то вряд ли. Для того, чтобы попасть в дружину, тебе нужно есть побольше. Такие худые быстро роняют меч.

Сеймур хмыкнул. Он прекрасно знал, что в нём, стройном, лёгком и жилистом, силы и выносливости больше, чем в некоторых здоровяках.

- Если бы я в себе сомневался, то не спрашивал бы, - сказал он. И его серьёзность и спокойствие речи заставили дружинников примолкнуть.

- А что? Желаешь служить князю? – спросил старшой.

- Да, - только и кивнул Сеймур.

- Не сможет, - крутанул головой один из сидящих за столом, темнобровый Таврай. Он с увлечением обсасывал кость от рульки и, только почувствовав на себе тяжёлый взгляд Сеймура, поднял на него глаза. – А что? Что я сказал? Но ведь он и правда, хил!

- Вот с тобой, значит, он завтра и потягается, - засмеялся старшой. И сказал Сеймуру:

- Приходи сразу после рассвета, пока князь не проснулся. Если будешь на что гож, представлю тебя нашему дядьке. А если нет – не обижайся, залечишь раны и проставишься перед нами вот этой, с перцем – и он похлопал по полупустому кувшину с настойкой.

Сеймур, на удивление, спал хорошо. Проснулся затемно, потянулся, не вставая с кровати, и ощутил приятное покалывание во всех мышцах молодого и крепкого тела. Он не сомневался в том, что бой будет для него удачным. Не торопясь, вымыл лицо и тело, оделся, перекусил куском хлеба, двумя яйцами, запил водой. Достаточно, решил он. Как только взошло солнце, Сеймур подошёл к княжескому двору. Площадка была уже чисто выметена. Худенькая девушка в сером платке убирала последний сор. Как только Сеймур подошёл ближе, она стала быстрее махать метлой и почти сразу убежала прочь.

- А, пришёл! Молодец, не передумал! – закричал старшой, подходя к Сеймуру. – Зовите Таврая!

Вокруг них стали собираться любопытные. Из дома вышел Таврай, одетый лишь в широкие лёгкие штаны и белую рубаху. Он был лохмат и, видно, ещё не умывался.

Сеймур отвернулся от него и тихо спросил у старшого:

- Может, ему нужно время, чтобы проснуться?

- Да он и полусонный не оплошает! – засмеялся старшой. – Слышишь, Таврай, человек переживает, что ты не чёсан!

- Так лучше? – захохотал в ответ Таврай и пригладил пышные тёмные волосы пятернёй.

- А? – мотнул головой в его сторону старшой. – Пойдёт?

Сеймур смолчал. Только сейчас он подумал о том, что на самом деле не представляет, с какой стороны подойти к огромному, что тот медведь, Тавраю. Вдруг ему придётся взять в руки меч или вообще какую-нибудь булаву? Он же в жизни не пользовался таким. Ему привычнее голыми руками или ножом. А зачем нож? Ведь не резать же друг друга… Противный холодок побежал по его спине, но деваться было некуда. Сеймур был упрям, и сегодня упрямство привело его на этот двор, в середину круга, где перед ним стоял настоящий воин, готовясь дать ему, Сеймуру, по голове и идти досыпать.

«Когда начинать-то?..» - пронеслось в голове Сеймура, но вдруг мужчины, собравшиеся вокруг, начали бить ногой о землю. Этот громкий звук наполнил вены Сеймура ритмом, словно кровь втрое сильнейшими, чем обычно, толчками понеслась внутри него. Таврай чуть согнул ноги, наклонился вперёд, опустил голову к плечам вправо-влево и, выставив руки перед собой, понёсся на Сеймура.

«Наконец-то». Всё вмиг стало понятным: вот противник, вот руки Сеймура, цепкие и твёрдые, как дубовые колоды. Юноша видел, как Таврай занёс руку для удара, но виделась ему медвежья лапа. Такая же огромная и смертоносная, как тогда, когда Сеймур повстречал в лесу лохматого зверюгу. Так же, как и тогда, парень скользнул под лапой и со всей силы ударил по рёбрам нападающего. Только в лесу у него был нож, лезвие вспороло толстую смердящую кожу на боку, а потом разорвало вены на медвежьей шее. Сейчас ножа не было – и хорошо. Удар кулака отрезвил Таврая, он охнул, тряхнул головой и отступил на шаг. Ему вдруг стало интересно, что ещё может показать охотник.

Глаза Сеймура светились азартом. Плевать, что получится из этой затеи – уже не скучно. Даже когда Таврай опрокинул его на спину и приложил затылком о твёрдую землю, он не почувствовал боли, а только обжигающее желание вскочить на ноги и драться. И он вскочил, и снова упал, и снова вскочил. Его били, но и он бил. И всасывая слюну со вкусом крови, распалялся всё больше и больше, пока, наконец, Таврай, стоя на одном колене посреди круга, опустил голову, поднял руку и сказал: «Всё! Передышка! Измотал!». Лицо воина кровило, за клочьями рубахи была видна красная кожа и набухающие под ней синяки. Таврай поднялся на ноги и вдруг захохотал, легко, будто только что не сдал бой пришлому парню. «Неужели для него это не обида?» - удивился Сеймур и тут же позавидовал беззаботности дружинника и от того невзлюбил его ещё сильнее.

«Шустрый какой!» - восхищённо сказал Таврай и хлопнул Сеймура по плечу. Воины расходились. Драка окончилась, и пора было завтракать и становиться на утреннюю тренировку. Настроение у всех было приподнятое. Сеймуру улыбались и хвалили его.

- Покажи мне его! – послышался чей-то голос, и он увидел пожилого мужчину, низкорослого и плечистого. Он спускался с лестницы от княжьего дома и при этом заметно хромал. Старшой махнул ему рукой, а потом поманил к себе Сеймура.

- Этот! – закричал через двор старшой. – Видел, как разукрасил Таврая?

- Ага, видел! – отвечал мужчина.

- Это дядька. – Зашептал Сеймуру старшой. – Склоняй голову.

Дядька был самым главным дружинником, и без его одобрения никого не брали в дружину. Важнее был только князь, но князь не набирал воинов. Он после знакомился с теми, кого одобрял дядька.

Сеймур склонил перед ним голову и впервые в жизни почувствовал странную тяжесть на затылке. Он, лесной человек, деревенщина, ещё никогда никому не кланялся.

Дядьке понравился молчаливый «лешак». Именно так с первой минуты он прозвал Сеймура. Слово прочно прилипло к нему. Лешаком его стали называть и воины, и его нынешний начальник – старшой отряда, куда определили Сеймура. Так и оказалось, что соперник Таврай должен был стать ему вроде брата.

Сеймура отпустили домой, предупредить мать и бабку и взять, что нужно, из дома. Через три дня он прибыл обратно в город. Старшой показал ему дом, в котором жил отряд – длинная изба с низким потолком и маленькими окошками. В обоих концах – по печи, лавы вдоль стен и большой стол посередине. Юноше было всё равно, где жить. Сбывшаяся мечта пьянила. Его плечи расправились, а шаг стал лёгким и уверенным.

Вечером был назначен ужин. Во время трапезы Сеймур должен был познакомиться с князем. Он с нетерпением ждал вечера. Наконец, весь отряд отравился в дом князя. Сеймур впервые взошёл на резное крыльцо и сразу попал в большой зал. В помещении стоял полумрак. Мглу разгонял огонь от факелов, прикреплённых по углам к стенам, да отсветы пламени из очага. Большущий каменный камин, каких Сеймур никогда раньше не видел, почти не согревал большой зал, и воздух казался холоднее, чем на улице. В центре громоздился большущий тяжёлый стол, вдоль которого стояли лавки. На столе не было скатертей, зато стояли блюда с дичью, поросятами и рыбой. Там и тут высились горы солёных грибов, квашеной капусты и свежих овощей. Между блюдами стояли круглобокие кувшины, в которых наверняка были настойки. С потолочных балок свисали концы длинных ручников, украшенные разноцветными узорами, повторяющими те, что были изображены на крыльце дома. По углам и у стен стояли широкие лавы, застеленные мехами – они были нужны тем, кто хочет отдохнуть от еды и питья. В правом конце стола посуда была не глиняной, а медной. Перед двумя креслами с высокими спинками стояла пара тонкой работы кубков и лежали белоснежные полотенца.

Дружинники расселись по лавам вокруг стола. Сеймур было отведено место рядом со старшим. Никто не касался еды, все ожидали князя. Но первой вышла княжна. Сеймур догадался, что не пристало прямо глазеть на неё, и рассматривал украдкой.

Он и вообразить себе не мог, что бывают такие женщины. Её наряд походил на одеяние чудесной птицы. Поверх коричневого платья с длинными широкими рукавами была надета странная, зелёного цвета хламида, скреплённая на плечах и четырьмя прямыми полосами спускавшаяся по спине и груди до самого пола. По ткани хламиды золотыми нитками были вышиты листья и ветви. Шея княжны была упрятана под плотным ожерельем из изумрудных и золотистых камней. Начиналось ожерелье под подбородком и заканчивалось у ямочки между ключицами. Тёмные густые волосы женщины были подняты на темечко и переплетены толстой золотой нитью, лоб укрывало чёрное кружево, а в ушах болтались тяжёлые золотые серьги, достающие почти до самых плеч. За всем этим убором было сложно понять, красива княжна или нет. Но что точно было у неё, так это чуть раскосые большие глаза такого тёмного оттенка, как раньше Сеймур никогда не видел, и тонкогубый ровный рот яркого красного цвета.

Княжна кивнула головой в ответ на стройное приветствие воинов. И, когда они поднялись с лав отдать ей честь, махнула рукой, разрешая садиться. На её руках от кончиков пальцев до запястий вились тонкие чёрные узоры. Сеймура так и подмывало спросить у старшого, что значат эти рисунки, но он не осмелился подать голос.

Через минуту в зал вошёл князь, и начался ужин. Сеймур ещё раз подивился тому, сколько еды поглощают воины. Он же неторопливо разбирал утку и ждал, когда его представят князю.

Еду и питьё подносили те же бесцветные девушки, которые прибирали двор, дома дружинников и возились на огородах и в сараях. Они бегали вокруг столов, выныривали из боковых дверей, волоча огромные, пышущие жаром подносы и тяжёлые бутли. Сперва Сеймур не обращал на них внимания, но постепенно, от нечего делать, стал присматриваться. Кто такие? Почему работают здесь? Или чьи-то женщины? На возлюбленных точно были не похожи. С ними никто не разговаривал, не садил к себе за стол, только время от времени подгоняли и шикали, будто они в чём-то провинились. За столом стало шумно, и Сеймур осмелился спросить про них у старшого.

- Кто они? – удивился тот. – Да живут тут, прислуживают нам, развлекают.

- Прислуживают? – переспросил Сеймур. Внезапно к нему пришла неприятная догадка. – Ведь не за плату.

- Нет, не за плату, а потому что так нужно. Мы же сами не будем себе стирать и готовить еду, и выгребать сор, и чистить сапоги. И, знаешь, когда скучно становится, они тоже сойдут за развлечение.

- Но почему они не уйдут? – спросил Сеймур. – Ведь гнуть тут спину – неприятная доля.

- Куда ж они уйдут? – удивился старшой. – Им нельзя. Они никто в городе, их никто не примет к себе, только на улице помирать.

- А родные?

- У них нет родных, - пожал плечами старшой. – Эх, видно, ты совсем мало знаешь про нашу жизнь. Ну ничего! И он хлопнул Сеймура по плечу.

Тут же дядька, сидевший по правую руку от князя, наклонился к тому и о чём-то заговорил. Князь, не поднимаясь, обратился к старшому.

- Ну что ж. Пришло время показать мне нового дружинника из твоего отряда. Знакомь!

Старшой встал, с ним поднялся Сеймур. Пока старшой говорил о нём, тот чувствовал на себе тяжёлый, изучающий взгляд княжны. За время трапезы она, казалось, ни разу не открыла рот, даже с князем не разговаривала и почти ничего не ела. Сейчас она прищурила свои чёрные глаза и из-под бровей разглядывала Сеймура, будто и не на него глядела.

«Красивая», - наконец, определил юноша и тут встретился с ней взглядом. Она моргнула и резко отвернула голову, а затем передёрнула плечами, будто оттого, что какой-то лешак смотрит на неё, ей противно.

Князь поприветствовал нового воина, наказал ему хорошо служить и быть опорой своему правителю. Сеймур сел и спросил у старшого:

- И всё?

- А что ты хотел, чтобы он тебя расспросил про детство и отца-матушку?

Так Сеймур оказался в дружине. И пробыл там чуть меньше года. А ушёл, когда случилось следующее.

Каждый день службы князю Сеймур обучался драке и закалял своё тело. Бывало, вместо того, чтобы топтать двор, их отряд отправлялся за город, на реку. Там они ныряли, переплывали реку от берега к берегу и обратно, не важно, какой холодной могла быть вода. Часто они выезжали на лошадях, так что через пару месяцев Сеймур сел в седло, как влитой. Он наловчился не только держать меч, но и бить им, куда следует. Его раны и синяки быстро затягивались, а упорство позволило заслужить уважение среди отрядных. Но друзей завести не получалось. Дело в том, что юноша не стремился к дружбе, он и в деревне не имел сердечного друга, так – только приятелей, не больше. Да к тому же среди дружинников он не встречал братской любви, скорее находились товарищи для похода в корчму. Парни откровенно соперничали друг с другом, и такое положение вещей было понятно и близко Сеймуру.

Он не научился гулять так, как остальные, и чаще всего, когда выдавались свободные часы, уходил в лес. Юноша тосковал по лесной тишине, он с удовольствием брал в руки лук, только ему удавалось это всё реже и реже. Каждый раз, отправляя стрелу в сторону утки, он боялся, что промахнётся. Лес не жаловал предателей, а Сеймуру казалось, что он предал дело, которое любил и умел. Каждый день он ожидал, когда станет по-настоящему счастливым. Его мечта осуществилась, а почёт и уважение пришли довольно быстро. Когда Сеймур шёл по улице, все расступались, мальчишки глазели на него, а взрослые люди, наоборот, опускали глаза. Он хорошо держался в седле и без труда брал воинскую науку. Только абсолютное счастье, которое нарисовал себе Сеймур, всё не приходило и не приходило. Он стал сомневаться в своём выборе, но это чувство было такое пугающее, что он не давал ему выход. Ведь признаться самому себе в том, что ошибся, ещё страшнее, чем кому-либо.

«Это от безделья», - решил Сеймур. Другие отряды время от времени уходили в походы и, возвращаясь, воины делились рассказами о своих сражениях. В этих историях часто слышалось о страшных, звероподобных людях, которые спят и видят, как подобраться к мирным поселениям около города или к самому городу и забрать оттуда всё ценное, что не имеют сами. Отчаянные, не имеющие совести и жалости, они нападали на деревни вечерами и к утру вырезали всех, кто им сопротивлялся. Именно так звучали описания походов воинов. Они охотились на преступников и иногда «наказывали целые деревни». Слушая эти рассказы, Сеймур всё больше распалялся и, тренируя очередной удар, не упускал из головы мыслей о странных людях, которые не желают жить по совести.

Наконец, настало время выступать отряду Сеймура. Они ехали пять дней и однажды вышли из леса прямо к деревне. Начиная от большака, их вёл проводник – сбежавший из деревни полусумасшедший мужичок.

- Зачем мы идём туда? Эти люди сделали что-то плохое? - спрашивал Сеймур.

- Нет, этим мы предложим свою защиту, - отвечал старшой.

- От кого?

- Пока ни от кого. Но может статься, что мы понадобимся сельчанам. Ты же знаешь, в этих лесах небезопасно.

- В мою деревню никогда не приходили враги, - задумавшись, сказал Сеймур.

В посёлке их не ждали. Старосту было не уговорить – он отказывался знаться с князем, не пожелал платить за покровительство и даже не предложил накормить воинов и их лошадей.

- Мы никого не трогаем и нас не трогают. Мне много лет, и за всю свою жизнь я не встречал разбойников.

Старшой кивнул и, поджав губы, сказал:

- Ты неуважительно относишься к чести, которую оказывает тебе князь.

- К чести? – расхохотался староста. – Я бывал в городе и видел, как много там развелось дармоедов. Они, - и он кивнул на притихшую дружину, - если не ставят друг другу синяки, то шатаются от корчмы к корчме, от дома одной беспутной девки к дому другой. Вы забыли, как это – обрабатывать землю, собирать мёд или ловить рыбу. Но вы желаете вкусно есть и спать в красивых домах. Поэтому ваш князь и предлагает нам свою дружбу, в обмен на еду, которой он будет кормить ораву бездельников.

Услышав эти слова, Сеймур опустил голову, почему-то почувствовав острое чувство стыда.

- Мы сами можем защитить свой дом, - добавил староста.

- Ты оскорбил моих воинов, ты оскорбил меня и ты оскорбил князя, - проговорил старшой и повернул коня к лесу. Остальные воины двинулись за ним.

Отряд возвращался в город. Кони шли медленно-медленно, приноравливаясь к ходу коня старшого. Он явно не торопился, но Сеймур, у которого и без того за день накопился к нему десяток вопросов, молчал, хотя и был раздражён такой неспешной ездой.

Наконец, начало темнеть. Долго устраивали привал, привязывали коней и отдыхали, разминая затёкшие ноги. Сеймур хотел быстрее заснуть. Прошедший день казался таким бессмысленным и непонятным, что не было желания думать о нём. Хотелось закрыть глаза и провалиться в темноту сна. Но быстро заснуть не удалось. Юноша лежал на спине и, как заворожённый, смотрел на то, как мерно покачивают ветками сосны, рисуя на тёмно-синем небесном полотне причудливые узоры. Ночной лес полон звуков, и тонко настроенный, тренированный год за годом слух Сеймура распознавал и шорох травы, и скрип древесины, и свист ветра, блуждающего между стволов деревьев и кустарником. Он прикрывал глаза, надеясь забыться, но вместо этого внимал дышащему, волнующемуся лесу. Когда стало казаться, что заснули все воины и даже кони задремали, а оттого стали реже переступать ногами по слою сухого игольника, кто-то поднялся с земли. Стараясь не шуметь, несколько человек подошли к коням, отвязали их и, тихо ступая, повели прочь от стоянки.

Сеймур подождал немного и последовал за ними. Четверо из отряда, а с ними и старшой, отвели лошадей подальше от поляны и, взобравшись в сёдла, направились обратно, в сторону деревни. Когда через некоторое время Сеймур, запыхавшись, вышел к домам, его сердце замерло, а руки стали мокрыми от пота. С пригорка, на котором он стоял, было хорошо видно, как пылал дом старосты, а на дороге перед домом лежали люди. Наверняка, это были сыновья старосты и он сам. Днём Сеймур видел его детей – троих рослых молчаливых юношей, которые стояли за его спиной всё время, пока тот разговаривал со старшим. Сеймур ждал, когда они поднимутся, но догадывался, что этого не будет – они мертвы. Даже с большого расстояния были видны их раскинутые руки, в последнем широком порыве обнимающие землю.

«Да что же это?» - вертелось в его голове. Он, было, сделал несколько шагов к горящему дому, но остановился. В паре сотен метров от него промчалось четыре конника, они направились в лес. К дому старосты бежали люди, отчаянно кричала какая-то женщина. Сеймур, не поворачиваясь к деревне спиной, отошёл вглубь леса. Он постоял ещё немного, собираясь с мыслями. Сквозь ветви кустов хорошо было видно рыжее зарево, скачущее над деревней. Оно будто плавило ночное небо, посылая в него снопы искр. В общий шум слились крики мужчин, женщин и треск гибнущего в огне дерева.

Сеймур не знал, что ждёт его после возвращения к отряду. Но когда он приблизился к поляне и, спрятавшись в высокую траву, оглядел стоянку, то увидел, что все дружинники спят. Успели улечься и те четверо, которые ещё час назад бежали от осквернённой деревни. Они не заметили отсутствия одного из соратников. Сеймур ждал. Он вспомнил, как вести себя на охоте, чтобы ни один зверь не учуял близость человека. Сейчас он противопоставил себя тем, кто храпел, разметавшись вокруг слабого костра. Время шло. Сеймур убедился в том, что сон воинов крепок – в лесу, около костра, они чувствовали себя в безопасности. Действительно, кто мог навредить им? Может, те головорезы, о которых рассказывали Сеймуру дружинники? Нет, их не было. Некому было нападать на бравых воителей.

Наконец, Сеймур подобрался к лошадям и отвязал ту, которую называл своею. Он мчался к городу, а в его голове скакали мысли: не успел ли я рассказать, где находится моя деревня? Может, дал какие-то приметы, наводку? Нет, присущая Сеймуру молчаливость сработала ему на руку: никто не знал, как пройти к его дому. Он страшился не за себя. Ему представилось, что когда-нибудь в родное село явятся головорезы и учинят расправу.

Даже верхом на лошади для Сеймура не было равных в передвижении по лесу. Он приехал в город гораздо раньше дружинников. Успел переодеться в свою старую одежду, собрал самые необходимые вещи и запихал их в заплечный мешок. Юноша поспешил покинуть княжеский двор и, уезжая, даже не обернулся посмотреть на браму, которая раньше нравилась ему.

Хмара, как и настаивал Сеймур, не лезла к дружинникам. Но так произошло, что к ней пришли, не спрашиваясь. Однажды в дверь постучали, мелко, скоро, будто таясь. К Хмаре обращались люди за помощью, иногда заглядывали из любопытства, поэтому она не удивилась. Правда, наступило вечернее время. После захода солнца мало кто навещал её. А за окном совсем стемнело. Было ветрено, и в трубе через махонькую щёлочку в заслонке тихонько посвистывало. Накануне Хмара попросила у Устиньи моток ниток и иглу, и теперь подшивала край у платочка. Кусок крашеной ткани ей недавно подарила одна девушка. Уж больно ей понравилось то гадание, которое то ли в шутку, то ли вправду сообщила ей Хмара.

По вечерам в гости приходил только Сеймур. Вот уж кто её не боялся.

Дверь отворилась, и вошли двое: Това и какой-то светлобровый юноша. Хмаре было неприятно то, что Това заявилась к ней. Женщина, как не пыталась, не могла скрыть дурного отношения к Хмаре. Зато от парня сразу повеяло таким теплом, что казалось, не было б печи, он мог бы согреть всю комнату. Среднего роста, коренастый и широкоплечий, он рассматривал убранство дома не таясь, пялился во все углы своими светло-голубыми, огромными глазами. Его белая кожа будто светилась изнутри, и ярко-красные, раздутые ветром губы казались резким пятном на лице. Как только он увидел хозяйку, тут же заулыбался, бесхитростно и широко, показывая крупные ровные зубы. Дружинник был одет очень красиво: в длинный меховой плащ, под ним - тонко выделанный кожух, на ногах кожаные, до колена длиной сапоги. На рукавицах и голенищах сапог расходились во все стороны витые вышитые узоры голубого цвета, а плащ у горла был стянут шнурками, украшенными серебристой лентой. Любят княжеские люди наряжаться. Если так украшают себя мужчины, что же представляют собой их женщины?

Това елейным голосом принялась упрашивать Хмару помочь гостю, посмотреть его больное плечо.

- Разве у такого витязя может что-нибудь болеть? – спросила девушка.

Было не понятно, для чего Това привела к Хмаре парня.

- Това, Устинья смотрела его?

Женщина на секунду отвела глаза.

- Не смотрела. Ей некогда сейчас, вот я его и привела к тебе. Ты же не хуже Устиньи умеешь лечить. Посмотри, посмотри его, милая.

Хмара даже головой тряхнула, чтобы отогнать липкое ощущение, которое появлялось, если кто-то её обманывал. Това специально привела юношу, а причина, скорее всего, до противного проста: она любыми судьбами хочет отвадить от сына лесную девку, она ненавидит Хмару так яростно, что не справляется прятать свою ненависть. Княжеский служка без сомнения красив и, видно, богат. В представлении Товы Хмара настолько падка на мужчин, что ей всё равно, с кем быть рядом. Так почему бы ей не увлечься распрекрасным незнакомцем?

Нахмурившись, Хмара сказала:

- Привела его, а сама иди прочь.

Да, получилось грубо и по злому, но как иначе, если Хмаре было противно находится с Товой в одной комнате? Та поморщилась от обидных слов, но быстро выскочила за порог.

- Как тебя зовут? – спросила Хмара у юноши. Он снял тулуп и сидел на лавке, аккуратно придерживая плечо.

- Клен. А ты кто?

- Я Хмара.

- Това называла твоё имя, но я думал, она что-то попутала.

- Почему?

- Что-то есть в твоём имени невзаправдашнее. Какие родители назовут доченьку таким непростым и тяжёлым именем?

- А какие родители выгонят доченьку из дома?

Хмара стояла над Кленом и растирала в ладонях кусочек воска. Она видела, как изменился его взгляд и помрачнело лицо после её слов. Внутренне она улыбалась, было забавно видеть, как любопытство сменилось непониманием.

- Ну что ж, Клен, покажи мне руку.

Клен осторожно вытащил руку из рукава. Ему было больно, но такие сильные и отважные не морщатся, если болит терпимо, у них не принято.

Хмара, еле касаясь его кожи, ощупывала припухшее плечо.

- Расскажи мне, как ты ушибся?

Клен наморщил нос, а потом вдруг прыснул и расхохотался.

- Я поскользнулся.

- Что? – недослышала Хмара.

- Поскользнулся вчера! На тропинке! Вот дурак, правда?

Клен хохотал над своей неудачей, заулыбалась и Хмара. Действительно, как нелепо. Важный сильный воин, который носит меч на бедре, а в голенищах ножи – и упал на утоптанной тропинке, словно какой-то мальчонка, еле научившийся ходить. Ему бы сражаться с медведем, мчаться на лошади сквозь канавы и буреломы, выходить лицом к лицу со всей земной ратью, а не падать на ровном месте.

Отсмеявшись, Хмара сказала:

- Ударил и растянул жилы. Не страшно.

Она встала и, взяв из чугунка, что стоял на загнетке, горячей воды, принялась готовить натирку.

В доме было тихо, только еле слышно потрескивал огонёк на лучинках и с приятным мягким стуком закрывались крышечки на шкатулках, из которых Хмара брала веточки иссохших загадочных травинок. Клен сидел молча и не отрывал глаз от Хмары. Она чувствовала на спине тепло от его взгляда, но не тревожилась и не злилась. С Сеймуром она всегда была начеку, даже спала рядом с ним, казалось, в полглаза. Он не делал ей ничего плохого, но ощущение того, что он какой-то «острый», внезапный и таящийся, не покидало её. Клену она доверилась сразу. Как собака, Хмара сразу чуяла хороших и плохих людей. Но опять же, как собака, не могла убежать, почуяв в человеке неладное. Так и с Сеймуром: как бы не топорщилась в его присутствии шерсть у неё на загривке, она уже не могла просто уйти или отогнать его. Всё – таки свой. Точно также глупая собака бредёт следом за хозяином, который только что пытался продать её прохожему.

- Грей там, где больно, и мажь почаще этим, - сказала Хмара и протянула Клену баночку с мазью.

Он сунул нос под тряпицу, которой было обвязано горлышко, и поморщился.

- Не очень приятно пахнет.

- Ещё бы, это же бобровый жир с травами. А с какими – тебя не должно тревожить.

Клен по-детски скривился и высунул язык. Хмара снова не смогла сдержать улыбки.

Стоя на пороге, парень ловко выхватил откуда-то из-под накидки связку ароматных баранков.

- Вот тебе, кушай на здоровье.

Хмара разложила баранки на столе и медленно грызла один, задумчиво глядя в тёмное окно. Маленькая сухонькая то ли ручка, то ли лапка осторожно зацепила баранок и уволокла его под стол. Кикимора заохала от удовольствия, поедая лакомство.

- Только крошки за собой с пола убери, - попросила Хмара. На секунду кикимора замолкла, а потом неодобрительно заворчала. Через пару минут её востроносая мордочка выглянула уже из угла около двери.

- А кто это такой красивый к нам приходил?

Хмара смолчала. А вот любопытная нечисть продолжила.

- Зачем тебе два красивых? Один ходит, ходит, толку нет. Теперь и этот будет ходить? Беспокойная ты девка.

- Не твоего ума дела, - не стерпела Хмара. И добавила. – Этот ходить не будет.

- Может, пусть лучше этот ходит. Знаешь, я твоего черноволосого боюсь. У него сердце такое…Чугунное.

Хмара, вскинув бровь, посмотрела на кикимору.

- Ничего себе ты нежная! Я думала, кикиморы с такими страшными и дружат. Ты ж не матушка Лада, а злой дух?

Кикимора обижено фыркнула и спряталась в тень.

Хмара ждала, когда придёт самая длинная ночь. Силы всего живого, что не смогло замереть на время холодов, заканчивались. И ей тоже было непросто. Несмотря на то, что она жила в тепле, была сыта и здорова, Хмара жаждала света. Темнота, поселившаяся в мире, словно перехватывала горло. Тучное пыльное небо казалось настолько низким, что почти ощутимо давило на темечко. Серый рассвет с трудом менял непроглядные ночи. День быстро превращался в короткие сумерки. И снова ночь. Часто валил снег. Эта зима была, как никогда раньше, снежная. Хмаре не хватало высоты в небе и солнца. После солнцеворота должно было стать легче.

Над землёй без конца летали метели. И в снежном тумане Хмаре виделись серые волки. Иногда, бродя за деревней по лесной опушке, она на просвет всматривалась в снежные вихри, и видела силуэты больших животных. Они появлялись внезапно, целая стая, и медленно растворялись в белом воздухе. Метель моментально покрывала землю следом за ними, и было не ясно, оставляют они следы или нет. Хмара догадывалась, что следов нет. Это Карачун отправлял своих слуг смотреть, что творится на земле. И знающим людям они являлись волчьей стаей, а всем остальным – снежным вихрем.

Близился самый короткий день в году. Хмаре всегда тяжело давалось это время. Кроме тоски из-за отсутствия света, в ней просыпалось ощущение волка. Кожа по всему телу пощипывала, а настроение было – хоть зубы скаль. Она отвлекалась, как могла.

За пару дней до Карачунова дня Хмара замесила тесто. Пирог получился, как надо, - круглобокий, румяный. На весь дом пахло сдобой. Вечером, перед ночью солнцеворота, Хмара отломила кусок и положила за окно.

- Галки склюют, - хмыкнул Сеймур. Он снова завернул к ней, перед тем, как идти домой есть овсяный кисель.

- Пусть клюют, - ответила Хмара. Она смотрела в окошко на то, как быстро умирает слабый день, и снова видела среди редких снежинок жёлтый блеск волчьих глаз.

Когда Сеймур ушёл, она, несмотря на его ласки, напряжённая и сосредоточенная, достала сделанный накануне солнечный круг. Раньше она сходила к кустарнику, что рос неподалёку от её дома, наломала там ветки, три дня вымачивала их в настое чертополоха и сплела из них круг. Он получился небольшим – чуть больше её коленей, но его размер не имел значение.

Хмара положила круг на пол и, подобрав под колени юбки, присела перед ним. Она потёрла ладонь о ладонь и принялась водить над ветками руками. В комнате стало совершенно темно, и постепенно по солнечному колу побежал слабый синеватый огонёк. Он вспыхивал там, где Хмара проводила ладонью, и ослабевал, когда она двигала руку дальше. Девушка расслабилась и медленно шевелила телом вслед за движением руки. Она прикрыла глаза, с её губ слетал еле слышный шёпот.

На сердце у Хмары становилось легче. Зиму переживём. Где-то, в никому неведомых краях, рождалось солнце. Оно было богато теплом, силой и страстью. Оно придёт, нужно подождать, и станет хорошо. Начинался новый год, в который Хмара шагнула, как и все остальные люди.

Следующий день был на удивление шумным и весёлым. Обычно молчаливые сельчане любили праздники и, если гуляли, то так, что дрожала вся деревня. Парни и девчонки начали собираться в полдень. Компаниями они шли на поляну за деревней. Оттуда слышались песни и музыка. На утоптанном снегу были сложены несколько костров, а в центре – самый большой, целая куча дров и тонких бревнушек.

Хмара тоже пошла на поляну. Она не лезла в хороводы – только стояла с краю, среди мамочек и бабушек, и улыбалась, сложив на груди руки. Иногда ей нравилось побродить среди толпы, посмотреть на веселье. Там, где много людей, всегда ощущалось общее движение, приподнятое настроение – ненастоящее, изматывающее, но заряжающее. Вот и сейчас Хмара захотела погреться у костров и посмотреть, как в деревне умеют поворачивать жизнь на новый год.

Когда начало темнеть, зажгли самый большой костёр. Вокруг огня вертелись, взявшись за руки, молодые люди, и их громкий хохот эхом носился над деревней. Хмара рассматривала руки огня, которые костёр выбрасывал всё выше и выше в небо. Вдруг она почувствовала на себе долгий взгляд и, сосредоточившись, увидела Клена, который стоял напротив неё, за костром, и улыбался во весь рот. Она ответила ему кивков головы и тоже улыбнулась. «Пора уходить», - подумала Хмара. Но как только она подобрала юбки и двинулась в сторону дома, Клен нагнал её.

- Ты рано уходишь? Замёрзла что ли?

- Пора мне, я устала.

- Это праздник молодых и свободных. Оставайся!

Хмара мотнула головой, нет, мол, и спросила:

- В городе тоже помогают солнцу?

- Конечно! – удивился Клен. – Зима в городе такая же лютая, как и здесь. А ты когда-нибудь была в городе?

- Нет, - ответила девушка.

- А хочешь?

- Я не знаю, - пожала она плечами. – Возможно, когда-нибудь дорога, которую я выберу, приведёт меня туда.

- Найди меня там, и я всё тебе покажу. Клен шагал рядом с Хмарой и говорил. – Я покажу тебе городскую стену. Если на неё подняться, виден весь посад и лес вдалеке. Покажу тебе рынок – там каждый день торгуют. Есть платки, бусы, зеркала… Всё есть. Сходим вместе на праздник. Неважно, какое будет время. И летом, и зимой у нас устраивают гульбища, такие, что просто загляденье. Я покажу тебе, как тренируются воины, с мечами или на конях.

Хмара молчала, ей было забавно слышать, как он возбуждён и обрадован – ещё бы, удалось похвастаться. Мальчишка, честное слово!

В воздухе звенел шум, доносящийся с поляны. Они стояли около избушки Хмары. Небо было низкое, ночь безлунная.

- Сегодня нет снегопада, - тихо сказал девушка. Она глядела в тёмно-синее небо, не отводя взгляд. – Значит, Карачун почувствовал рождение нового солнца.

Она тряхнула головой и глянула на Клена. Он замер и, не отрывая глаз от лица Хмары, открывал и прикрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег.

- Я пойду, - уже громче сказала Хмара, - и ты иди. Она ступила на порог, и Клен, шатнувшись к ней, дотронулся до её локтя.

- Что? – спросила Хмара.

Он помолчал и сжал её руку.

- Хорошая ночь.

- Иди, говорю, - повторила Хмара и закрыла за собой дверь.

Зимою ночь не отходит далеко от порога. Декабрьский день краток и угрюм. Ещё терпимо, если с неба сыпет пушистый ровный снег, но если снега нет, а вместо него лишь низкие тучи, начинает казаться, что час всё время предрассветный, но рассвет не наступает, а снова поворачивает на темень.

Хмара протаптывает себе путь по глубоким сугробам. Вокруг неё – ненаглядные ели и сосны, а воздух сладок, как медовая вода, и чист, как мысли бабочки. Деловито стучат дятлы, то там, то тут. Иногда лес шумно вздыхает и сыпет на Хмару с веток снег. Она соскучилась быть одинокой, а оттого свободной. Чувство единства, причастности слишком быстро входит в жизнь человека. Вот и она, будто взаправду жительница деревни – всех знает, узнаёт. Как не прячься в избе, приходится здороваться с каждым встречным и даже, до чего дошла, разговаривать у колодца.

В лесу сейчас вся нечисть дремлет. Хмара чует, в какой стороне логово лесовика. И если его сейчас потревожить, будет хуже, чем поднять из спячки медведя. Разозлится так, что изломает все деревья в округе. Жди, что бревном придавит. Его детки, как и все малые, спят зимой некрепко. Они часто сбегают от скучного папки и, увидев путника, принимаются его водить по лесу, а чаще наводят морок. Сколько их, беспечных прохожих, навсегда уснувших раздетыми недалеко от лесной межи?

Самое странное и тревожное – это услышать в лесу тишину. Когда внезапно птицы перестали порхать в кронах сосен и утих ветер, Хмара навострила уши и замерла. Лес молчал. Гнетущее чувство опасности, непонятной, но неизбежной, поглотило Хмару. Она, всегда смелая и спокойная, ощутила в животе ком ужаса. Этот ком ширился с каждой секундой, вот-вот разорвёт Хмару изнутри.

«Стоп, нет! Ерунда какая-то! Его здесь нет!» После этих слов, сказанных самой себе, стало немного легче. Он действительно не здесь, только намёк на него пронёсся над лесом. Только воспоминание о нём заставило птиц и зверей замолчать.

«Кто он? Кто он? Кто он?» Хмара не знала. Он был далеко, пока далеко.

Ещё несколько минут – и лес стал прежним. Хмара опустилась на снег. Её колени, присыпанные белым ласковым покровом, совсем не мёрзли, а руки, погружённые в снег, словно наоборот стали теплее. Затем Хмара вовсе улеглась на землю. Ладони пульсировали, а под ними, глубоко-глубоко под снегом, подрагивали еле живые корешки подснежников.

Люди князя задержались в деревне. Они маялись бездельем: много спали, часто ели, ходили в баню и чистили своих коней. За всё платили сполна и отдавали всю дичь, что приносили с охоты. Иногда они отлучались, их не бывало день, иногда два. Хмаре не нравились эти отлучки, но их дела не касались Хмары, поэтому она никогда не пыталась разузнать, чем княжьи люди заняты.

Затем она заметила, что Сеймур пропадал в то же время, что и они. О его заботах Хмара тоже старалась не спрашивать. Он ей не муж, не друг и даже не возлюбленный. Сеймур, казалось, не мог нарадоваться на Хмару. Такой девушки раньше он не встречал: она не задавала вопросов, не капризничала, не хмурилась, не тосковала без причины. Хмара была рада его приходу и спокойна во время отлучек. В деревне мужчины и женщины жили по-разному: некоторые во всеуслышание называли себя сужеными и проходили обряд, после которого назывались семьёй. А некоторые не стесняясь были вместе и родили детей без всяких обрядов. Сеймур, обладающий особой притягательностью, был завидным спутником для девчонок, которые хотели жить семьёй. Только он совсем не торопился приводить в дом спутницу.

Хмара случайно обнаружила, почему княжьи служки задержались в деревне и как им помогает Сеймур.

Она зачастила в лес, ей было там спокойно и радостно, в то же время она чуяла, что нужна там, она будто несла дозор, обходя лощины и холмы, засыпанные снегом. Хмара лазила по сугробам, втягивала в ноздри воздух и прислушивалась. Вроде обыкновенная лесная жизнь зимой. Хмара убеждала себя, что лес, она сама и все деревенские в безопасности, но внутреннее чутьё зверя кричало «Тревога! Тревога!»

Во время долгой прогулки по лесу, Хмара услышала вдалеке гомон. Кто-то двигался по снегу, их было несколько, около десяти. Все мужчины, скорее всего молодые. Хмара быстро определила, откуда и куда они движутся, и тихонько пошла к этим людям. А вдруг они разбойники? Чуть левее, из-за холма, послышалось лошадиное фырканье и бряцание стремян. Это была встреча нескольких незнакомых ей молодых мужчин и княжеских воинов. Среди ласковой тишины зимнего леса их разговор был слышен отчётливо.

- Сколько вас?

- Нас девять.

- Мы проведём вас дальше и укажем путь к следующему кордону. Там вас встретят.

- Сколько нам заплатят?

- Это будет зависеть от того, как вы себя покажете. Если в городе вами будут довольны, заплатят много.

- Что мы будем делать?

- Сражаться.

- С кем?

- С людьми. Князь готовит поход на соседние земли.

Боковым зрением Хмара увидела, как среди тёмных стволов деревьев к ней кто-то приближается. Она узнала Сеймура и, когда он подошёл к ней близко, встретила его глаза в глаза.

- Пойдём, - прошептал Сеймур и взял её за запястье. Хмара послушно шла за ним, не убирая руку, и его тепло, уже привычное ей, сейчас казалось нестерпимым.

Когда они выбрались на разъезженную санями дорогу к деревне, Хмара спросила:

- Кто эти люди и почему ты был с ними?

- Это лишь моё дело, - спокойно ответил Сеймур. Он перестал держать Хмару за руку и спокойно шагал с ней рядом, будто возвращался с прогулки.

Внезапно злость поднялась волной в сердце Хмары. Она слишком хорошо чувствовала намерения и помыслы, у неё был нюх на кривых душой людей, и иногда рядом с Сеймуром она содрогалась от липкого ощущения неправильности. Она с силой дёрнула Сеймура на себя, и, когда он потерял равновесие, просунула руку в распахнутый ворот его тулупа и схватила его за шею. В приступе ярости Хмара могла и разорвать тонкую кожу, иногда её пальцы становились такими цепкими, а ногти – острыми, что оставляли незаживающие раны на теле глупых и злых людей, а такие встречались на её пути.

Хмара ещё никогда не видела, как Сеймур терял самообладание, но сейчас в его глазах вслед за растерянностью и удивлением отразился страх. Одной рукой Хмара удерживала его за шею. По её бешеным глазам он понял, что лучше не пытаться освободиться, хотя первым желанием было – хорошенько пнуть эту бесноватую, чтобы она завалилась в сугроб.

- Что за фокусы? – спросил Сеймур.

- Что за люди пришли в лес?

- Хмара, зачем тебе знать это?

- Я любопытная.

Сеймур осторожно дотронулся до её талии, будто успокаивал разбушевавшуюся лошадь.

- Пойдём к тебе в дом. Нехорошо толкаться на улице. Нас кто-нибудь может увидеть, а ведь ни ты, ни я не любим выставлять себя на показ.

Хмара сделала шаг назад и отпустила шею Сеймура. Они вернулись в деревню, как ни в чём не бывало, и вошли в её дом.

Он не стал юлить, приукрашивать и оправдываться. Такие, как Сеймур, редко оправдываются, потому что отчитываются только себе, а с собой всегда можно договориться. Мужчина долго рассказывал о городе, о том, как там живут люди, о княжеской дружине. Это сильные и храбрые юноши, они умеют держать меч и подолгу ездить верхом. Они не сеют, не жнут, не пасут скот, охотятся только от скуки. Но при этом живут сыто и весело. Зачем князю воины? Чтобы подчинять своей воле свободные земли. Да, например, такие, как эта. Для чего? «Знаешь, Хмара, князь есть власть. Он хочет сделать свою власть нерушимой. Видно, он сам не знает, что особенного в этой власти. Но бывает, ты идёшь по дороге и видишь… Пусть камень. Большой, плоский, не очень тяжёлый. И ты берёшь его. И несёшь. Твой путь долог. Ты, задумавшись, играешь этим камнем, он греет тебе руки, приятен на ощупь и на вид. Тебе не тяжело. Надо бы бросить камень, ведь глупо тащить его дальше. Но он тебе не мешает. Если нападёт собака или дурной человек, сможешь бросить в свою защиту. Камнем можно прижать к земле плащ, чтоб не унесло ветром, подпереть дверь. И ты приносишь его во двор. Хотя, может быть, тебе никогда не придётся бросать его в кого-то или подпирать двери. Но камень есть, есть на всякий случай. Так и власть, мне кажется, на всякий случай.

А ещё власть даёт богатства. Те люди, которые попали под руку князя, раз в год дают ему всё то, что накопили. Для того, чтобы он оберегал их. Но скорее, согласись, чтоб не обижал».

Оказалось, что в городе не так-то много юношей, готовых служить у князя. Кому-то не хватает силы, кому-то ума, а кто-то хочет другой жизни.

- Что ты делал с ними?

Сеймур наморщил лоб:

- Я всего лишь свёл парней с дружинниками.

- Но почему ты помогаешь им? Я ведь помню…

- Помнишь, что я рассказывал про княжеских людей. Слушай ещё: они случайно вышли на нашу деревню. Действительно, заблудили. И скорее всего не смогут повторить этот путь снова. Ты же сама чуешь, что здешний лес будто играет с путниками и укрывает деревню. Так что я хочу, чтобы они скорее убрались отсюда и никогда больше не возвращались. Но они попросили меня свести их с молодыми юношами, которые смогут служить князю. Из нашего села или из других – им разницы нет. Я подумал, лучше из чужих мест.

Сеймур немного помолчал:

- Мне подумалось, что лучше им не отказывать. Помнишь про семью старосты?

- Ты решил, что так поможешь соседям?

- Я решил, что так они быстрее уберутся восвояси и не будут мозолить мне глаза!

- Неужели никто из них не признал тебя?

- Нет, - усмехнулся Сеймур.- Видно, я здорово изменился, повзрослел что ли. Раньше я встречал только одного из отряда, их старшого, тогда он ещё был обыкновенным воином. Но мы служили в разных отрядах. Остальные новички.

- Как-то вроде не страшно звучит твой рассказ, но всё равно не по себе, - печально отметила Хмара.

В доме у Товы порядок. На чисто вымытых лавках уложены звериные шкуры. Как сладко спится под ними холодными зимними ночами! На полках выстроились в ряд толстобокие глиняные горшки. Огромная печь побелена. В сундуках сложены стопки полотна, а в клети съестных запасов – до тепла хватит.

Това любит свой большой ладный дом и каждую вещь в нём. Вечерами, когда со всеми делами покончено, она присаживается на лавочку в углу и долго сидеть, мечтая, перебирает рукоделие.

Вот уже много лет в этом доме живут трое: она, её мать и сын. Судьба не щадила их род: рано умерли бабки с дедами, отец, сёстра. Муж Товы тоже пожил недолго. Зато на память о нём остался сынок, ладный здоровый мальчуган, темноглазый Сеймур. Заводила всех деревенских ребят, шустрый выдумщик, постепенно он стал любимцем глупых растрёпанных девчонок, с которыми до поздних летних сумерек бегал за огородами. Но парень взрослел, умнел. С двенадцати лет он стал надолго уходить в лес. Выслеживал любое зверьё, у него оказались твёрдая рука и спокойное сердце. Даже в самый неудачный на охоту год, когда у деревенских мужчин неудача шла за неудачей, Сеймур приносил сполна дичи. Он менял птицу и зверя на молоко и яйца. Дома всегда имелась сытная еда и тёплые шкуры для тулупов.

Сеймур был неласковым, иногда насмешливым даже с родной матерью. Но она не обижалась, она знала, что сын умён и разборчив. Когда-нибудь он приведёт в дом невесту, и в просторной комнате станет теснее. Но эта девушка будет самая лучшая. Самая красивая, самая смешливая, самая покладистая, самая умелая. Она будет без памяти любить Сеймура и слушать Тову, разинув рот. Сейчас она главная в жизни сына и не собирается уходить в тень его избранницы.

Устинья частенько посмеивалась над мечтами Товы, но и успокаивала её. «Твой Сеймур кто угодно, только не дурак. Если он и приведёт кого в дом, то точно самую лучшую. Для него. Но не для тебя». Иногда Това рассуждала о какой-нибудь очередной девчонке, за сезон превратившейся в зрелую девушку:

- Нет, она ему не пара. Такая не нужна.

Устинья смеялась:

- Конечно, она не хороша. Для тебя. Жалко только, Сеймур тебя и не спросит, когда надумает сойтись с кем-нибудь.

Когда в их дом вошла Хмара, Това сразу почувствовала себя нехорошо. Вот ведь чучело заявилось: платок намотан на лохматую голову, в юбках застряло какое-то сено, глаза плутовские. Встреть её Това на лесной дорожке, точно убежала бы. Ведьма, и не гадай, ведьма.

Това ждала, что Устинья, хоть и была в тот момент больна, прогонит бесовку и велит окропить после неё порог заговорённой водой, но нет. Устинья приняла её лечение, и после, когда ей полегчало, спорила с Товой:

- Не ведьма она. Но, конечно, не проста, не проста…

После этих слов Устинья замолкала и не желала объяснять Тове, чем непроста эта неприятная девка. А ведь видела в ней такое, что было сокрыто от глаз остальных людей. В этом – определить, что на душе у человека – бабка была мастерица. Иногда она гадала, правда, не любила этого дела. Ловко управлялась с травками, знала заговоры, но никогда не бралась за серьёзные болезни. Говорила, что ей не хватает силы. Да, Устинья помогала больным людям и чуяла, плохие или хорошие события собираются произойти.

Сама Това тоже была не лыком шита. Когда она была девочкой, часто подглядывала за сестрой. Её сестра была на много лет старше. Она, сколько Това себя помнила, жила отдельно: в крохотном, не больше бани, кособоком домике, у крыльца которого рос большой чертополох. Если заглянуть в окошко, было видно, как в маленьком очаге посреди земляного пола постоянно сверкали угли. Часто над очагом болтался котелок, а от него поднимался редкий, как казалось Тове, зеленоватый парок.

Этого домика давным-давно нет, но Това помнит, как она просилась в гости к сестре. И та сначала пускала несмышлёную девчонку к себе, а потом перестала.

- Что тебе ко мне ходить? - ворчала ЛютичА. – Из тебя ничего толкового не выйдет.

- Почему? – расстраивалась Това.

- Потому что ты пустая.

- Как пустая? - пугалась девчонка.

- Нет, - спохватывалась сестра, - не пустая, я не так сказала. Мне тебя не научить. Ты просто девка.

Эти слова, «просто девка», были непонятны и обидны Тове. Но после она поняла, что они значат. Долгими вечерами, спрятавшись в кустах в лесу, Това пыталась повторить отвары, которые варила сестра. Получалось плохо. Това повторяла слова, подслушанные за Лютичей. У неё холодела спина, и ладони становились мокрыми, она так уставала от этих попыток, будто весь день камни носила. Что-то у неё получалось, что-то не очень.

Брошенный в сторону вредной подруги узелок с вымоченными в страшном компоте нитками принёс той головные боли, которые длились целую неделю. Но Тове было этого мало. «Убить тебя мало», - шептала она вслед пострадавшей девушке. Так, чтобы убить, у Товы не выходило.

Устинья мало зналась со своею старшей дочерью. Она с самой своей юности помогала людям. С каждым годом ей всё лучше удавалась лечить. Но рукам Устиньи не хватало сноровки, она не чувствовала в себе большой колдовской силы. Чаще всего готовить мази и отвары ей помогали знания. Устинья была очень наблюдательной. Она знала, какую траву когда брать, и подкрепляла свою работу заговорами, которые услышала от своей прабабки. Зато в старшей дочери вовсю расцвели колдовские способности, да таким чертополохом, что Устинья рвала волосы на голове. Сперва она умоляла Лютичу прекратить «чернить», потом принялась угрожать. Но, видно, что-то надломилось когда-то в их роду. И старшенькая всё больше сторонилась людей, её спина сгибалась к земле. А голос переменился: вместо звонкого и чистого стал хриплым и приглушённым. Странная, нездешняя красота не оставляла её, лишь становилась всё ярче и мертвеннее. И вскоре её лицо стало похоже на маску: высокий узкий лоб, мраморные щёки, огромные тёмно-синие глаза… Но они всегда выражали злость, а уголки точёных губ были опущены вниз.

До поры до времени мать, отец и дочь жили вместе, но постепенно это стало невыносимым. Устинья то пыталась отвлечь дочку, лаской и любовью повернуть её к жизни, то начинала ругать, стыдить и увещевать. Девушке не нужна была любовь, уговоры и угрозы оказались безразличны. Она часто уходила из дома, не являлась по несколько дней. Родители сходили с ума, думая, чем она занимается. Вскоре по округе разнеслась весть о страшной ведьме. «Где она побывает, там кто-нибудь или заболеет, или умрёт», - говорили сельчане. А девушка и не скрывала того, что это она та самая тёмная ведьма.

- Мне по-другому не жить, - говорила. – Мама, не держи меня за руки. Ни ты, ни я не одолеют того, что внутри меня.

- Ты мучаешься? – спрашивала Устинья.

- Нет, - легко мотала чёрными косами молодая ведьма.

Люди не осуждали Устинью: все видели, как она бьётся, стараясь обелить душу дочери. Но однажды произошло то, чего так она боялась: слегла, заболев, соседская девчонка. Зря, конечно, она фыркала, видя Лютичу, зря шептала за её спиной обидные слова. «Смотри мне», - как-то зашипела на неё ведьма. Но та не послушалась и, встретившись с ней снова, громко прошептала подружке в ухо: «Дура лохматая. Кто её такую полюбит?»

На самом деле Устинья всё ещё надеялась, что её дочь не может причинить вред другим. Мало ли что говорят люди? Мало ли что из вредности несёт Лютича? Но когда женщина сама увидела осунувшееся лицо глупой соседки, её огромные полные страха глаза на посеревшем, худом лице, ужас сдавил ей горло.

- Попроси дочку! Пусть отпустит, - со слезами в голосе умоляла мать девушки, сжимая руку Устиньи. Домой она шла, не различая под ногами тропинки – слёзы мутили зрение, а в голове хороводом ходили мысли. «Что с ней делать? Неужели никто не сможет ей помочь?»

- Лютича, доченька, как же так?! – стоя на пороге, в голос заплакала Устинья. – Не хочу верить, что это твоих рук дело!

Ведьма лишь пожала плечами.

- Надо учить дураков. Пусть платит за свой поганый язык.

- Смертью?! – ахнула Устинья.

- Как умею, - отмахнулась дочь.

- Милая моя, скажи, откуда эта чернота в тебе?

- Откуда – не знаю. Скажу только, где – в сердце. И Лютича приложила тонкую белую руку к груди.

Тогда Устинья закричала:

- Прекрати досаждать людям! Я терпела, потому что надеялась, что ты не убийца, что всё, что о тебе мелят – ложь! Но теперь!.. Если не перестанешь, я тебя собственными руками…

Ведьма задумалась. Такие слова от матери – не пустое. Это страшное обещание, которое могло сломить даже ту черноту, что жила внутри девушки.

- Ладно. Пусть они меня не трогают, и я их не трону.

Соседка поправилась. А Лютича после этого случая переселилась из родительского дома в маленькую избушку, что стояла в стороне. Действительно, в деревне ведьма больше не чудила. А где она бывала ещё и чем усмиряла жажду мучить и разрушать – этого никто не знал.

Прошло немного времени, и Устинья поняла, что снова ждёт ребёнка. Однажды вечером она села напротив своего мужа и сжала его руки.

- А вдруг он будет такой же, как наша старшая… За что нам это?

Её суженый только пожал плечами.

- И ты, и я неплохие люди. Ничего нельзя поделать. Нам остаётся ждать этого ребёнка и растить его в любви.

- Как и…

- Как и её. Нам выпало попробовать ещё раз.

Он умер, когда Тове исполнилось четыре года. Она почти ничего не помнила об отце. А Устинья наблюдала за своей младшенькой. Для неё было радостью понять, что малышка не имеет таких сил, как старшая дочь. Она была совершенно обычной девочкой, только иногда играла в волшебницу. Но кто из маленьких детей не воображает себя тем, кем не является на самом деле?

Старшая дочь жила обособлено. Она почти не разговаривала с матерью, с соседями – и подавно. Никто в деревне не страдал из-за неё. И постепенно люди привыкли к одинокой мрачной девушке, живущей на отшибе. Они обходили её жилище стороной и сдержано здоровались, если где-нибудь встречали.

Маленькая Това знала, что у неё есть старшая сестра. Но Лютича была равнодушна к малышке. Когда Това подросла, она стала всё больше интересоваться тем, кто её родственница и чем занимается. Может, зря Устинья отмахивалась и не желала отвечать на расспросы Товы? Может, нужно было усадить её на колени и рассказать честно, как есть?

Но случилось так, что жизнь Лютичи стала загадкой для маленькой девочки. Она обожала свою сестру и со временем полюбила её всем сердцем. Ведьма казалась такой таинственной, мудрой, её боялись, и никто не говорил о ней плохо.

Когда Устинья узнала, что Това бегает к Лютиче и даже пытается выучить её «стихи», страшно разозлилась. Девочка сражалась за право навещать сестру, её тянуло туда, в маленький домик с низкой крышей. Но Устинья сторожила младшую дочку и вскоре попросила старшую не принимать у себя Тову.

- А, шут с ней! – ответила ведьма. – Если бы я могла научить её своему ремеслу, тогда б пусть приходила. Но с неё не выйдет толку.

Эти слова успокоили Устинью. Её старшая дочка была сильной чёрной ведьмой и уж точно могла разобрать, у кого есть способности и силы к ведьмовству, а у кого нет.

Това помнила сестру очень красивой, хоть она никогда не улыбалась. Её кожа потемнела от того, что она редко выходила из дома днём, плечи согнулись, а руки мелко дрожали.

- Не смотри, что я постарела, - говорила она Тове, хоть та и не помнила её молодой девушкой, - я буду жить долго, очень долго.

Ночь, когда низенький домик сгорел прямо с его обитательницей, не осталась в памяти Товы. Сестры не стало. Прошло немного времени, и девочка перестала тосковать по ней - лишь жалела, что мало выучила заговоров и обрядов, а те, которые успела выучить, почти не действовали.

Девочка росла и постепенно превратилась в девушку. Но она не радовалась своему взрослению. Ей казалось обидным быть обыкновенной. Она всматривалась в своё лицо и видела лишь светло-серые глаза, курносый нос, на нём - бледные веснушки. Това не казалась себе красивой. Она с горечью вспоминала чёткие линии лица Лютичи, её огромные синие глаза. Её боялись и, как казалось сестре, восхищались ею. А Това такая блеклая, такая глупая и неприметная, что никому нет до неё дела. Ночами она старалась вспомнить заговоры, слышанные от сестры, но слова путались в голове и ничего не выходило. Лечить людей, как это делала мать, Тове не хотелось. Да и руки не лежали к этому. Вскоре она стала забывать даже те слова колдовства, которые раньше помнила. Това досадовала на себя (отчего она такая глупая?), на родителей (отчего Лютича родилась одарённой, а она нет?), на весь свет (где же в нём справедливость?). Но она свыклась.

Когда у Товы родился Сеймур, она возликовала. Он стал её гордостью, её самым большим успехом. С момента его появления, девушка полюбила его больше себя самой. Она сразу поняла, что он дан ей для радости. Сеймур станет лучше всех, кого она знала раньше. И её надежды сбывались. Мальчик рос умным, красивым и сильным. Он не был колдуном, но так даже лучше.

Неласковая Устинья тоже обожала мальчика - не важно, что характер у него оказался тот ещё. Упрямец, каких поискать, своенравный, жёсткий. Это не мешало ему быть любимцем среди сверстников.

Отец Сеймура погиб, когда тому было двенадцать лет. Мужчина и не жил с Товой. Он часто приходил, разговаривал с сыном, показал ему оружие и водил на охоту. Он успел обучить его всему, чему знал, и иногда лишь наблюдал со стороны, восхищённый и гордый, на то, как Сеймур прицеливается и отпускает стрелу именно туда, куда задумал. Мальчик печалился, когда узнал, что отец не пережил встречи с секачом. Но заставил себя взять в руки: «Значит, суждено. Я буду поминать его хорошим словом».

Това беспокоилась: Сеймур слишком часто бывал у Хмары. Он заходил к ней после охоты, иногда ел там. И это особенно обижало Тову. Она с сожалением смотрела на нетронутый стол, когда сын возвращался домой позже положенного, благодарил за ужин и сразу, не евши, шёл спать. Ей было страшно, что однажды Сеймур приведёт Хмару за руку и скажет: «Она будет жить со мной. Она – моя жена». И чумная девка примется хозяйничать в доме Товы, перелапает всю утварь, перевернёт вверх дном запасы, ещё чего доброго притянет с собой какого-нибудь блохастого кота. Она станет колдовать, наведёт порчу на всю деревню и их дом сожгут. Това вроде как не боялась ведьмовства и даже сама считала себя немножко сведущей, спасибо сестре. Но как же неприятно и даже страшно было находиться рядом с Хмарой, встречаться взглядом с ней. Чего стоит то, как она обошлась с Товой, когда та привела к ней парнишку, у которого болело плечо. Вот ведь гадкая безродная шельма!

Това много думала про Хмару, злилась на неё и, что самое неприятное, никто её не поддерживал в этом. Устинье будто бы нравилась Хмара, про Сеймура и говорить не приходилось – он даже не слушал ничего о ней, сразу отворачивался и уходил со двора. Соседи тоже отчего-то не видели страху в том, что Хмара поселилась в деревне.

Хмара проснулась от того, что стало тяжело дышать. Она тут же потрогала себя за шею, ощупала грудь – никакой мохнатый озлобленный домовик не навалился на неё, чтоб придушить, сонную. Хмара села, попыталась вдохнуть глубже. В висках начала крутить боль, во рту резко пересохло и стало горько.

Девушка поднялась и, нашарив в темноте кружку, стала пить маленькими глотками. Перед глазами мелькали тёмные мушки и иногда вспыхивали оранжевые пятна. Дышать стало легче.

«Ах ты ж!» - разозлилась Хмара. Она чётко ощущала, что кто-то не очень добрый пытался навести на неё болезнь. Её тело реагировало на слабые попытки причинить ей вред.

Хмара зажгла лучину, встала перед окошком и, вглядываясь в глухую темноту за окном, потёрла ладонь о ладонь. Как только кожа потеплела, Хмара стала хлопать и сбрасывать пальцами с висков невидимую паутину. Проделав эти движения много раз, она провела по лицу и груди руками, затем потушила огонь и спокойно легла спать. Сон её был глубоким, лишённым всяких тревог и тягот.

Дверь за спиной Товы резко открылась. Сени осветились слабым светом от свечи, которую держала в руках Устинья. Она стояла на пороге и глядела на дочь, склонившуюся в уголке сеней над разложенными на полу непонятными предметами. В темноте было сложно понять, что там, но Устинья и так знала: перья, зола, семена тмина и то другое, что годится для порчи.

- Ну что, наигралась? – сонным голосом спросила Устинья.

Това фыркнула и, быстро собрав свои вещи в тряпицу, поднялась.

- Я хочу, чтобы лешачиха ушла. Как ты не видишь, Сеймуру она нравится, слишком нравится.

- Вот и хорошо, - ответила Устинья. Она шагнула обратно в дом и, придерживая дверь приоткрытой, кивнула Тове: иди, мол, за мной. Затем задула свечу. В комнате, в темноте, женщины стали говорить тише, чтоб не разбудить Сеймура.

– Не думаю, что они будут вместе, а жаль, - сказала Устинья. - Моему вряд ли ещё когда-нибудь встретиться такая девушка.

- Какая такая? – ахнула Това.

- Умелая, честная и красивая. Твоя злость не даёт увидеть то хорошее, что принесла нам Хмара.

- И что же она хорошего принесла?

- Например, спокойствие Сеймуру. Ему с ней спокойно. Она сильная и может его защитить.

- От чего его может защитить эта девка?

Устинья тяжело вздохнула.

- Тебе ни к чему знать. Но нам всем скоро понадобиться защита.

Страх пришёл в деревню. Сначала малые дети стали просыпаться среди ночи. Они не плакали, просто утыкались носами в мамины подмышки и снова засыпали. Ничего особенного, просто почему-то тревожно, и нужно открыть глаза, чтобы убедиться, что в доме всё как обычно.

Потом ночи перестали быть уютными для взрослых. Сон стал рваным, глаза закрываются – и приходят какие-то туманные сны, а в них - странные существа. На сердце легла печаль, и все ощутили тягость. Вскоре не только ночью, но и днём люди перестали чувствовать покой. Каждый жил сам по себе, никто не жаловался. Ведь это всё чепуха, плохое настроение, зиме – середина, отсюда и усталость.

Хмаре тоже казалось, что вот-вот - и произойдёт нечто плохое. Её соседка-кикимора совсем загрустила. Она подолгу вздыхала по ночам и однажды даже попросила не разжигать вечером огня.

- Нам, нечисти, кажется, что в темноте нас никто не найдёт.

- Кто вас станет искать, расскажи?

- Ай, - махнула ручкой кикимора, - спроси у людей. Это не наше дело. И кстати, я зря беспокоюсь - он не будет нас искать. Ему нас не надо. Только в темноте всё ж спокойнее.

И добавила:

- Мне кажется, ты тоже могла бы укрыться и переждать. Ты немножко из наших, а, значит, не совсем человек. – Она поразмыслила и добавила. – Не всегда человек.

Признаться, Хмару тянуло уйти. В глубине души она согласилась с кикиморой. Ей, обладающей таким-то острым чутьём, ни к чему было делать вид, что ничего не происходит. У всех деревенских, и у людей, и у духов, было тяжело на сердце, их глодала непонятная тошная грусть, и страх, поганый, как запах застоявшейся воды, отнимал последние силы.

Причиной этому были не хмурые зимние дни, не скука или порча – что-то должно было произойти. И Хмара чуяла, что над деревней висит полог смерти, её нестираемая метка. Это была не её судьба. Хмара могла уйти, сбежать из обречённой деревни, но отчего-то медлила.

Сеймур начал приходить чаще. Иногда он стучал в окно даже ночью. Хмара молча впускала его, отряхивала снег с плеч, обметала сапоги. Сеймур засыпал, крепко обнимая её, прижимал к себе, что было силы, так что Хмаре было тяжело вдохнуть. Но она терпела, пока он не проваливался в сон, и хватка его рук немного слабела. Сеймур спал тревожно, он кусал во сне губы и разговаривал.

- Не могу спать дома. Успокаиваюсь только, когда ты рядом, - как-то раз пожаловался Сеймур.

- Что с вами всеми происходит? Будто доживаете последние дни! – в сердцах ответила Хмара и по выражению лица Сеймура поняла, что сказала что-то неприятное.

- Может, и доживаем, - ответил мужчина. Они как раз завтракали: каша, хлеб, чай с травками – как всегда Хмара не сказала, какие там травы. «Всё боишься, что отравлю тебя?» Последние дни она часто сердилась на Сеймура, никак не могла смириться с тем, что он помогает княжьим людям, даже просила его не ходить больше с ними. Но Сеймур хмурился, говорил, что не её дело, даже однажды напомнил ей: «Ты мне не жена, командовать не будешь». Тогда Хмара швырнула в него деревянную ложку и попала. Он же в ответ толкнул её на лавку, уселся сверху и хохотал, пока она не укусила его за ладонь. От ссоры осталось острое послевкусие, приятное ощущение игры, возни на грани. Но Хмара знала, случись такое ещё раз, и они не на шутку подерутся. А там кто окажется сильнее, тот и будет молодец. Она точно не собиралась ему уступать.

Наконец, княжьи люди ушли. Их тоже не обминуло дурное предчувствие. Они долго благодарили Горовея и низко кланялись ему. Чуть ли не все деревенские вышли посмотреть, как служки, наряженные в свои причудливые шапки и меховые плащи, выехали за околицу.

«Ну и ладненько. Так-то лучше будет. Хорошие гости, да пора им домой», - говорили женщины, расходясь по своим дворам. Была среди провожающих и Хмара. Она хотела своими глазами посмотреть, все ли княжьи люди уедут. Уехали все.

После того, как девушка вылечила плечо Клену, они стали часто сталкиваться. Куда Хмара не пойдёт, обязательно встретит юношу. Он постоянно улыбался, светился отчего-то, как одуванчик на солнышке. Увидит её, обязательно помашет рукой. «Судьба у нас такая что ли? На каждой дорожке встречаемся!» - говорил он. Что такое судьба, Хмара не знала. Но было приятно поговорить с весёлым пареньком. Рядом с суровым Сеймуром и сама Хмара становилась ещё чуток сдержанней, спокойней. В этом они были похожи друг на друга, не по ней было хохотать попусту и веселиться на ровном месте. Но Клен поднимал ей настроение своей болтовнёй. Впрочем иногда, увлёкшись, он забывал шутить. Разговорчивый и откровенный, рассказывал о себе, о своих родных, оставшихся в далёкой, а, может, и не очень далёкой деревне. Он описывал огромное озеро, на берегу которого вырос. «Выходишь за огород, а там, сколько глаз видит, вода, голубая-голубая. Представь! Представляешь? Я ловил рыбу вооот такую», - и Клен разводил руки, как можно шире, и от размеров когда-то выловленной им щуки, сам удивлялся и раскрывал рот. Хмара хохотала над ним, а он не обижался.

Ей и в голову не приходило, что парень подстерегал её. Деревня небольшая, неужели невозможно случайно встретиться? Однажды Хмара встретила Клена в лесу и тут-то, наконец, поняла, что он сам ищет с ней встречи. А поняла - и опешила: вот ты какая дура! Как можно было не понять, что она понравилась Клену, да так, что он, ведомый неразумным и настырным чувством, готов бегать по глубоким снегам в лесу, только чтобы увидеть её?

В тот день он спас ей жизнь. Хотя это очень громко: спас. Попытался, защитил, не испугался. Хмара могла сама помочь себе. Если бы попала в беду, а в беду она не попадала. Но обыкновенным людям, тем, кто не привык бродить неделями по лесным чащам, могло показаться, что встреча с медведем – это настоящая опасность. Хмара, гуляя по лесу, наткнулась на сонного, а оттого злого мишку. Такое не впервой с ней. Бывает, что что-то тревожит медведя, и он поднимается из спячки, а затем шатается по заснеженным буеракам, ревёт, пока сон снова не оглушит его. Хмара всегда жалела растерянное животное, ведь его покой разрушен, медведь бездомный и усталый.

Вот и сейчас Хмара спиной почуяла приближение обиженного зверя. Он не скрывался, порыкивал и так скрипел снегом, что даже дятлы притихли на соснах. Хмара не стала убегать. Она вдохнула поглубже, приглушив этим стук своего сердца, и притаилась за стволом широкого дерева. Выходя на встречу с шатуном, надо быть спокойной и тихой. Медведю нужно успокоение, ему не интересна кровь.

Медведь услышал Хмару и быстро пошёл на неё, грозно рыча и мотая из стороны в сторону огромными лапами. Он был большим и старым, много лет бродил по лесу и, наверняка, погубил уйму зверья и напугал тьму тьмущую народу.

Хмара ни капельки не боялась его, она даже хотела побыстрее приблизиться к нему и потрепать шерсть. Но тут из-за стволов деревьев показался Клен и в руках его был боевой меч. Да, обращаться с оружием он умел. Меч был направлен прямо на медведя, не дрожал и не кренился, остриё указывало точно на зверя. Смешливого Клена не стало. Вместо него Хмара видела хладнокровного воина, который не сводил глаз со своего врага. Каждый шаг был мягким и в то же время решительным. Клен точно струился по снегу, и казалось, что его скрипа не было слышно. Хмару поразило, что, оказывается, в деревне, с нею, Клен казался простачком, добрым и даже неуклюжим парнем. Но как только потребовалось, откуда-то кроме очевидной силы появились уверенность и ловкость.

Клен двигался в сторону медведя.

- Медленно отходи за меня, - сказал он. Хмара стояла, поражённая тем, как он говорил. «Вот ты какой, княжеский воин», - подумалось ей. Но потом она встрепенулась и твёрдым шагом направилась наперерез Клену.

- Опусти меч, - решительно сказала она. Но Клен посмотрел на неё таким взглядом, что Хмара поняла: не время показывать свою силу.

- Пожалуйста, убери оружие, и уйдём отсюда. Он не тронет нас, - повторила она ласковее.

Клен не верил своим ушам, но всё же опустил меч. Медведь, будто дождавшись, пока люди наговорятся, опустился на все четыре лапы и снова двинулся на Хмару. Потом передумал, недовольно порычал ещё немного и, развернувшись, ушёл в чащу.

«Поспи ещё», - прошептала Хмара, глядя вслед мишке. Потом пожала плечами и обратилась к Клену:

- Я могла сама с ним разобраться. Не надо сразу с мечом идти на живое существо. Знаешь, какие медведи умные? Он бы разозлился на тебя и скорее всего так разделал, что искали б твои кусочки потом между сосен.

Она потихоньку шла по хоженой лесной тропинке и внутренне усмехалась от того, как Клен смотрел на неё. Его яркие голубые глаза светились удивлением и даже восхищением.

- Надо же, не испугалась! Почему ты так уверена, что он не съел бы тебя? Страшнее шатуна зверя нет.

Хмара спокойно ответила:

- Никогда ещё шатун на меня не бросался. Зачем этому меня есть?

- Как? – удивился Клен. – Ты не впервой встретила зимой медведя?

Тут Хмара вспомнила, что Клен почти ничего не знал о ней. Может, мимо его ушей прошло то, что Хмара совсем недавно явилась в деревню. А так-то она девка без роду, без племени, без родного уголка.

- Да, бывало раньше, - улыбнулась Хмара в ответ на его вопросы. – Помнишь, я упоминала, что родители выгнали меня из дому. Так вот, теперь я скитаюсь по свету и живу в лесу.

Когда Клен приходил к ней погостить, Хмаре нравилось и не нравилось это. Её давно никто не смешил так, как этот парень. После случая с медведем, она стала уважительнее к нему относиться. Во-первых, он показал себя умелым воином. Пусть ему не пришлось сражаться - Хмаре было достаточно увидеть его с обнажённым мечом. Движения Клена, его прямой взгляд, даже ровное дыхание – это указывало на то, что в бою юноша скорый и выносливый. А во-вторых, он всё-таки хотел защитить её. Хмаре слишком часто приходилось самостоятельно ухаживать за собой. Поэтому любую заботу она умела принимать с благодарностью. Она понимала, насколько ценно то, что Сеймур день за днём подкармливает её, принося дичь и зверьё из леса. Благодаря ему она обновила тулуп, подшила новыми кожаными стельками валенки и запасла меха на следующие зимы. Это большое дело, подарить ей то, что с трудом даётся: тепло, пищу, а с ними спокойствие. Клен тоже проявил такую заботу о Хмаре, которую она будет долго вспоминать.

Клен был из тех, кто с лёгкостью дарил свою живость, делился мыслями и был скор на чувства. В другое время Хмара с радостью стала бы ему ближе. Рядом с такими парнями она сама начинала светиться, напитываясь юностью и бьющей во все стороны энергией. Но сейчас у неё был Сеймур. И такой напоенной, а оттого сильной она давно себя не ощущала. Он словно совершенно не страдал от связи с ней. Она брала от него жизненные силы, но его источник не становился слабее. Сеймур как будто не страдал от её присутствия. И это удивляло Хмару.

В день, когда княжьи люди стали собираться в путь, Клен появился у порога дома Хмары. Она была не одна – Зарья навестила девушку и принесла с собой стопку полотенец, расшитых по краям разноцветными нитками. На ткань, покрытую мелким причудливым узором из листиков и звёздочек, можно было смотреть не уставая. Зарье было приятно показать своё мастерство, а Хмаре нравилось любоваться красотой. Ей самой плохо давалась ручная работа, а потому она особо ценила то, что не могла повторить сама.

- Бери, - с улыбкой сказала Зарья, увидев, что одно полотно Хмара вертела в руках дольше остальных. Она придвинула полотенце ближе к Хмаре. Та замотала головой:

- Что ты! Такая красота! Это твои вещи, пусть и остаются у тебя.

- Возьми, я прошу тебя. Улыбка Зарьи была непритворной и тёплой. Хмара, всё ещё сомневаясь, прижала к груди полотенце. Оно будто пахло травками и тёплым песком. Девушке вспомнилось лето, и она заулыбалась. Она быстро уставала от зимы и скучала по долгим летним дням.

Женщины услышали: кто-то потоптался перед крыльцом, потом долго обметал снег с обуви в сенях. Зарья поднялась с лавки и стала складывать в корзину своё рукоделие.

- Я пойду. К тебе гости. А про полотенце – не смущайся. Я очень хотела подарить тебе что-нибудь. Ты сама выбрала именно это, с люпинами, пусть будет твоим. И кстати, приходи завтра в баньку! – сказала на прощание Зарья и вышла из комнаты.

«Что ж тебе надо?» - проворчала про себя Хмара. Она уже знала, что это Клен мнётся в сенях. Он вошёл и не поздоровался. Задумчивый и смущённый, стоял в дверях и смотрел на неё, только не прямо, как всегда, а зыркал исподлобья.

- Мы решили уезжать, - начал он. – По правде говоря, давно пора.

Клен прошёл в комнату и уселся у стола. Хмара рассматривала юношу. За то время, пока он жил в деревне, его светлые волосы заметно отрасли, с ними он казался ещё младше, чем есть. «Интересно, сколько ему лет? Ведь совсем мальчишка ещё», - подумала Хмара. Непонятное тепло разливалось по её телу; мысль о том, что Клен уедет, была неприятна. Надо же, всего ничего: время от времени болтали у колодца, иногда гуляли по тропинке за овинами, а она успела привыкнуть к нему, к его громкому смеху, к тому, как быстро он краснеет. Она выучила, что он постоянно вертит что-то в руках, идёт и срывает веточки или скатывает снежок – ни на секунду не даёт рукам побыть пустыми.

Клен помолчал и продолжил тихим голосом:

- Мне не хочется уезжать. Уезжать от тебя.

Он мялся, искал слова, чтобы сказать что-то важное, важное для него. Но что подобные объяснения для Хмары? Впервой ей? Нет, конечно, нет.

- А этот черноглазый, - внезапно вспыхнул Клен, - зачем ты его привечаешь? Ты хорошо его знаешь? Мне кажется, он не добрый. Такой скрытный, бррр! Только смотрит, всё подмечает. Нет, скорее поглядывает, никогда в глаза прямо не глядит. Хмара, я за тебя переживаю.

- А мне он в глаза смотрит, - ответила Хмара. – Клен, что ты думаешь обо мне? Думаешь, я одинокая девка, которая мечтает найти где-нибудь тёпленький приют? Что я жду не дождусь, что Сеймур приведёт меня в свой дом и станет заботиться обо мне до конца дней? Посмотри на меня, Клен. Я лесная жительница, я одна в этом мире и не ищу дом. Мой дом – весь свет. Все дороги для меня, всё небо – моя крыша.

Она говорила и чувствовала, как в ней нарастает тоска по лесу. Хмара так давно не ночевала под открытым небом, что, ей казалось, будто стала ниже ростом, придавленная потолком. Клен не перебивал её и даже приоткрыл рот, внимая её словам.

- Ты не знаешь меня, да тебе и не нужно. Сеймур не хуже меня, а может, и лучше. Мы ровня с ним. Он нелюдимый, скрытный, думает только о своей выгоде, любит жить с удобством, ни к кому не привязывается. Ещё он насмешливый и не любит дураков. Так ли он плох?

Клен не знал, что ответить. Его уже давно влекло к Хмаре. Он не находил себе места, понимая, что нужно будет покинуть её. Кто такая эта девушка? Отчего так спокойно находиться рядом с ней? Он представлял себя, идущим за ней сквозь лесные чащи. Иногда он спал и видел, как быстро шагает по тёмному лесу, между толстых стволов елей, перебирается через овраги и огибает завалы обвалившегося сухостоя. Лес угрюм. Он напитан влагой. Тяжёлые капли падают с высоких веток. Во сне Клен чувствовал навязчивый запах сырой листвы и земли.

Он поднимал глаза и каждый раз видел впереди силуэт Хмары. Её спина мелькала между стволов. Он всегда пытался догнать девушку, но понимал, что напрасно. Он может только идти следом, смотреть на её спину. Хмара одета в лохмотья. На её плечах рваная безрукавка, пышные волосы замотаны в платок, который во все стороны топорщится бахромой. Юбки, как и в жизни в несколько слоёв, цепляются за пни. Клен не видит её лица, но это Хмара. И он продолжает свой путь, хоть не знает, куда и зачем они идут.

Не было сомнений, он слишком привязался к Хмаре. Никто раньше так не привлекал его, как эта странная девушка.

Что ж, теперь пришло время ехать в город. Но вместо того, чтобы вместе с друзьями собирать вещи, он сидел в доме у Хмары, и странное сосущее чувство всё больше и больше накрывало его. Это чувство было тревогой.

- Мне кажется, нам нельзя сейчас уезжать из деревни. Но никто не послушает меня.

- Почему ты считаешь, что нужно остаться?

- Вдруг вам понадобиться наша помощь?

- Нам? Клен, не забывай, я не часть этой деревни. Я только гостья. И «нам» помощь не нужна.

Начался снегопад. В комнате стало темнее и тише. Падающий снег всегда приглушает звуки. Решительность и болтливость Клена куда-то делись. Он поднялся, собравшись уходить. Но не делал и шагу к двери. Он опустил голову и вертел в руках шапку. Нет сил уйти. Шагнёшь за порог, и снег запорошит следы, ведущие от дома Хмары. А потом… Где он найдёт её потом? Придёт весна, и она сорвётся в путь, убежит, как весенний ручеёк: вчера струился по тропинке, а сегодня подсох – и следа от него нет.

- Будем прощаться? – спросила Хмара. Она тоже не железная. В её голове часто ветрено, вот и сейчас лёгкая тоска разлилась по сердцу.

Клен шагнул к Хмаре и, не поднимая на неё глаз, осторожно взял за руку. Он шептал ей бессвязно о любви, о своей грусти, о разрывающей сердце тревоги. Она прислонилась к его плечу и, приподняв голову, принимала поцелуи, которые нежно рассыпал по её лицу Клен.

Прошли минуты, одна за одной, одна за одной. В комнате совсем стемнело, и Хмара, будто пробудившись от жаркого сна, отстранилась от Клена и сказала:

- Теперь точно пора. Прощай. Пусть и у тебя, и у меня всё будет хорошо.

- Мы не увидимся?

Она пожала плечами.

- Кто знает, что с нами будет?

Клен ушёл. Так приятно было бы оставить его, но она не могла. Пусть едет в город, там у него жизнь удастся. Хмара прикрыла веки и наблюдала сквозь дымку неясные очертания молоденькой светловолосой девушки. Она шла по городской стене, не считая ступеньки, перепрыгивая через них. Лёгкая, тоненькая, почти ребёнок. Она шла к Клену. А он, обернувшись на её шаги, улыбался. И в его спокойной, еле приметной улыбке, виднелись и тепло, и принятие, и любование.

Сеймур хохотал так громко, так противно и надсадно, что Хмара отвернулась, только б не сказать ему гадость сейчас.

- Так, может, пойдёшь с ним, красавица?

Хмара не рассказывала Сеймуру про прощание с Кленом. Она не боялась ревности, не боялась, что он уйдёт из её дома и не вернётся. Странно страшиться таких вещей, когда ты заранее знаешь, что ваши дороги никогда не сольются в одну. И ревность, и жаркая привязанность для них были бессмысленны. Просто Сеймур не был дураком. Он замечал, как Клен ходил за Хмарой и заглядывал ей в лицо, пытаясь завести разговор. Кто-то рассказал ему, что видел Клена выходящим из дома Хмары, и он сам спросил, что было от неё нужно воину.

- Заходил попрощаться, - ответила Хмара.

Сеймур сказал:

- Я давно понял, что этот мальчишка хочет забрать тебя у меня. Он решил, что его румяные щёчки и яркие наряды понравятся тебе и ты с радостью распахнёшь свои объятия.

Он принялся ходить из угла в угол, пытался говорить безразлично, но в голосе чётко слышалось острое раздражение.

- Хорошо, что они решили убраться. Я не люблю чужих в свое деревне. Да и чего стоят эти воины? В лесу они беспомощны, как толпа детей: мёрзнут, теряют путь и бояться диких зверей.

Хмара мотнула головой и задумалась.

- Ты что, переживал, что Клен понравится мне? Понравится больше, чем ты?

Сеймур скривился. Он был раздражён, а теперь ещё и злился на девушку, ведь она посмела заподозрить его в ревности.

Хмаре стало не по себе. Скорее бы весна, скорее бы уйти из деревни. Сеймур слишком привязался к ней. Да что там, для него это – почти любовь. Ни к чему. Она всегда старалась прервать дружбу с мужчиной, если видела, что становится чересчур важна для него. Но как же Сеймур отличался от всех, с кем раньше она вступала в связь! Его внутренних сил сполна хватало на неё, он не был истощён, оставался также полон густых жизненных энергий, как в день их встречи. Она не ослабляла его, но есть что-то более важное, чем физическая близость – нежность, привязанность, привычка, зависимость и любовь, в конце концов. Любить бездомную полуумную девку – какая глупость.

Когда Сеймур, с силой закрыв за собой дверь, ушёл, Хмара долго сидела в тишине, не шевелясь. Она наблюдала, как темнота затекает из окон в дом и укладывается на вещи, на пол и на её собственные колени тонким прозрачным кружевом. Казалось, времени не существует, и можно сидеть так, без движения сколько угодно времени, пока ноги не превратятся в стволы и не пустят корни глубоко в подпол.

Кикимора почти бесшумно выползла из-под порога и приблизилась к Хмаре. Затем, как маленький ребёнок, положила голову на её колени и замерла.

- Ты ведь Мара? Тоненький голосок существа казался вплетённым в тишину. Её слова не пробудили Хмару от оцепенения, они тихим шелестом проплыли по воздуху, не нарушив томной медлительности вечера.

Хмара, не отводя немигающего взгляда от своих мыслей, согласно кивнула. Затем спросила:

- Что ты знаешь о Маре?

- Все говорят разное. Кто-то боится тебя, кто-то не знает, бояться или нет. В тебе – великая сила.

Хмара мотнула головой.

- Нет великой силы. Я обыкновенная чудачка.

- Если ты захочешь – найдёшь её в себе.

- Отчего тогда мне нигде нет места?

- Разве ты в поисках своего места?

Они помолчали. Хмара и сама знала, что в ней есть такие способности, которые она ещё ни разу не проверяла в деле. Но зачем они, если для жизни достаточно разводить огонь щелчком пальцев да лечить мозоли наложением рук?

Устинья плела ковёр. Она связывала между собой длинные отрезы плотной ткани и вдевала между натянутых нитей. Разноцветные тряпочки слагали пёструю картину, ковёр получался, как июньский луг, яркий и веселящий глаз. В доме чувствовался запах свежего хлеба, около печи нежился кот. Но поверх домашнего уюта разливалось ощущение грядущих бед, которое отравляло покой и путало мысли. Хмара глядела на лицо Устиньи и пыталась отгадать, что она знает, а что скрывает от неё.

- Сеймур привык к тебе, - внезапно заявила Устинья. В её голосе не было ни осуждения, ни приглашения к разговору. Ничего, она просто оглашала то, что пришло в голову. Но всё – таки Хмара переспросила:

- Вас тревожит это?

Устинья ничего не ответила, прекратила работу и вперила в Хмару тяжёлый взгляд. Девушка продолжала:

- Вы же знаете, что это не проблема. Я не стану ему женой. Придёт весна, и меня не будет в деревне. А Сеймур за мной не погонится.

Устинья хмыкнула.

- А я б и не противилась, приведи он тебя сюда жить. Това - то да, она бы с ума сошла от ярости и тебя свела бы. – Устинья улыбнулась. – Только не бывать этому, верно?

- Не бывать, - согласилась с ней Хмара.

- А как бы спокойно стало на моей душе, если бы я оставила внука на тебя. Ты усмиряешь его, ты делаешь из него мужчину. Не те девки, которые сторожат его летними ночами под окнами хаты. Не те, которых он катает на лодке и до рассвета валяет по траве. Это всё ерунда, говор молодости. Он считает, что стал мужчиной, когда убил своего первого медведя. Нет, парень становится взрослым, когда принимает кого-то так близко к сердцу, что начинает заботиться об этом человеке, и усмиряет свои страсти, чтобы казаться лучше и стать лучше.

- Мне не нужно, чтобы он казался лучше. Ваш Сеймур – тот, кто есть. И довольно об этом. Он будет счастлив, не со мной, но будет счастлив.

Устинья заметно удивилась.

- А ты уверена в этом? Видела что ли?

- Нет, - мотнула головой Хмара. – Я не смотрела его будущее. И не хочу. Оно не лезет мне в глаза, она не явное. А специально не стану.

Устинья согласно покивала, мол, и впрямь не стоит ворожить её внуку. А Хмара продолжила:

- А знаете, отчего его жизнь, как в тумане? Знаете?

- Нет, - прошептала Устинья. Разговор о Сеймуре явно волновал пожилую женщину.

- Скорее всего, в его жизни будет выбор. Будущее ещё не ясно. Обязательно бывает так, что в жизни нужно выбирать свою дорогу. Иногда это неприметный поступок, а он, оказывается, определил, кем стал человек, каким стал человек. Сеймур ещё не нашёл ту тропу, которая ему предначертана, он блуждает по жизни, и не известно, когда сделает тот самый, важный выбор.

После нескольких минут тишины Устинья спросила:

- Как думаешь, он сможет сделать правильный выбор?

- А вы знаете, какой он, правильный выбор?

- Ой, перестань! Чаще всего понятно, что правильно, а что нет. Например, идёшь по улице, а на дороге лежит котёнок. Пнуть его или нет?

Хмара удивлённо открыла рот, а Устинья продолжила:

- Вот именно. Понятно, что пнуть – это плохо. Делиться с голодным едой или нет? Говорить правду или солгать? Всё так просто в этом мире, а вы, молодые, головы себе морочите, ищите тайный смысл там, где его нет.

Хмара сказала:

- По-моему не всё в мире просто и понятно. А как поступить, если котёнок болеет? Дать ему умереть? Или взять домой и лечить? А если это только продлит его страдания? Или он болеет заразой, которая перекинется на детей и домашнюю скотину? Может, его вообще нужно добить и прекратить его мучения?

Устинья ответила не задумываясь:

- Добить, милая. Никогда не мешай умереть тому, кому пришла пора умирать. И всегда верно прервать страдания несчастной души, если ей больше невмоготу. Но не убивай от скуки и из развлечений. Хотя бы этому я научила Сеймура.

Вечер тёк, за окном начинала свои нестройные песни метель. Время от времени за трубой вздыхал домовик, кот стучал хвостом по половицам, и эти привычные звуки, звуки живого дышащего дома, слагали вечную мелодию: токи-токи, миг за мигом, миг за мигом, ток-ток…

Хмара грелась душою около Устиньи, женщина была наполнена такой внутренней силой, спокойствием и мудростью, что Хмара почти робела в её присутствии. Но, подбадриваемая взглядами, что бросала на девушку Устинья, расправляла плечи и считала себя ровней. Поэтому Хмара решила спросить:

- Кого ждут в деревне? Откуда такая нестерпимая тоска, что гложет местных? У вас так душно стало, так невыносимо муторно, что даже мне, терпеливой, хочется бежать куда глаза глядят.

Устинья молча продолжала свою работу. Хмара не подгоняла её: понятно, что ей нужно собраться с мыслями и решиться рассказывать. Наконец, Устинья произнесла:

- Говорят, он приходит раз в сто лет. От него нет спасения, нет защиты. Он открывает ударом лапы любые запоры, разрывает землю и достаёт людей из погребов. Тех, кто убегает в леса и болота, выслеживает и убивает там же. Если его выбор пал на деревню, не выживет никто. Давно, моя бабушка говорила, он явился в соседнее селение. В полудне ходу от северной границы было селение, его сейчас нет там. Старые люди рассказывают, что перед его приходом становится так тошно, что и умирать не обидно. – Она помолчала. – Вот и мне жизнь в горло больше не лезет…

Хмара слушала её, не шевелясь. Иногда чтобы понять что-то, она замирала, превращалась в былинку. Пусть всё остановится, а она, никем не потревоженная, сможет осознать, что требуется. Вот и сейчас Хмара прислушивалась к себе: что ей делать, как спастись от чудовища?

Ей ответила Устинья, специально или нет.

- Я знаю, что ты не нужна ему. Может, если бы не ты, он явился бы раньше. По-моему, он выжидает, когда ты уберёшься. И, знаешь, Хмара, лучше тебе не заставлять его долго ждать. Ты же необычная девка, в тебе сила такая, что можно мир перевернуть. Я поняла это сразу, как увидела. Может, я и не ведьма, как была моя дочка, но тоже не пустоголовая, такую как ты, могу заметить. Так вот, он унюхал тебя, ты не нравишься ему. Но зверь не нападает, он признал в тебе свою.

Хмара подняла на Устинью глаза.

- Но я не такая! Я никого не убиваю! Я не чудовище!

Устинья хмыкнула:

- Я и не называла тебя чудовищем. Вот только не спорь, что не умеешь колдовать. То, что ты лечишь людей, хорошо, но в этом не вся твоя сила. Что в тебе, я не знаю. Да и не очень хочу узнать. Но не юли передо мной.

- Кто он?

- Он оборотень, Хмара. Он тот, от кого нет спасения.

- И что, вы примете смерть? Все знают об этом и готовы пасть, как куры для бульона?

- Нет, всё не просто. Почти никто не догадывается, что нас ждёт. Зверь большинству представляется лишь персонажем из страшной сказки. Но он куда ужаснее. Люди не знают, что их ждёт смерть. Но я не стану перечить своей участи, я готова.

Хмару трясло от негодования.

- А Сеймур? – почти закричала она. – Ваш внук тоже будет убит оборотнем?

Устинья отвернулась от Хмары, так что её лицо вовсе спряталось в тени.

- Не шуми. Зверь сильнее Сеймура. Может, и внуку не пережить этой зимы. Может, у него не будет времени сделать правильный выбор. А может, - женщина прямо посмотрела в глаза Хмары – он умрёт, потому ты не видишь его будущего.

Ладони Хмары начало щипать. Она была зла, а значит, её тело готовилось бороться. Оно хотело меняться, только Хмара не давала себе стать той, которую она скрывала от всех. Наконец она совладала с собой.

- Я могу вам помочь? – спросила Хмара.

Устинья очень удивилась.

- Ты? Только если умеешь разговаривать на его языке. Если есть, конечно, такой язык.

Нет, Хмара не умела. Но она действительно могла многое. Когда её выгнали из дома, она скиталась, почти отчаявшись, по лесам. Ей казалось, что её участь – быть съеденной хищником. Но звери не желали рвать её, а если вдруг находился злой, как чёрт, старый медведь или глупый бессовестный кабан, Хмара умела ощерить зубы так, что звери убегали от неё. Она искусно дралась, была сильна и изворотлива. Силы в ней было столько, что простой девке и не снилось. Хмара могла преодолевать длинные дороги, хорошо видела в темноте и легче остальных людей переносила холод. В её руках играли токи, которыми она согревала холодные воды, сращивала сломанные кости или разбивала завалы деревьев. И это было не всё. Но она никогда не позволяла себе на полную мощь испробовать свои возможности. Ей казалось, что перейди она некую невидимую черту, и возврата не будет. Сегодня она скорее девушка, пусть чудная, пусть одинокая и молчаливая, но живая девушка. Вот румянец на щеках, вот густые каштановые волосы, вот мягкий живот и ямочки под коленями. Всё, как у всех. А если Хмара на полную катушку испробует свои силы и не сможет вернуться, то никогда не станет собой. Хотя кто она такая? Сегодня она настоящая?

Прочь глупые мысли из головы. Хмара умела рассуждать и чаще поступала, как ей велел разум. Но и предчувствия её ни разу не подводили.

Хмара шла домой. Сегодня особенно долго хотелось смотреть в тёмное небо, расцвеченное тысячами звёзд. Они казались холодными и мёртвыми. Мороз стоял такой, что достал даже до них. Они висели, как ледяшки, и казалось, что остановись, замри – услышишь, как они звенят, тоненько и глухо. Теперь ей стало понятно, что иногда она принимала за первые признаки далёкой ещё болезни, сосущей под лопаткой. Это был гадкий шёпоток зверя, мысленное обращение к ней. Эти леденящие душу позывные слышала не только она, но вся нежить, что селилась около людей и за деревней. Хмара всегда была немного на стороне людей и столько же на стороне духов, потому и слышала вкрадчивые предупреждения, напоминания о себе. Какой он, этот оборотень, и есть ли от него спасение? Не может быть, чтобы нельзя было найти верное средство от его зубов. Это неправильно - жить в ожидании скорой смерти. Хмара знала точно: надо сражаться, надо надеяться, даже если нет на это сил.

«Надо поговорить с Сеймуром. Не в его характере покориться судьбе. Да и судьба ли это? Или дурной жребий».

Точно, только где Сеймур? Его нет уже второй день.

Ночь была удушлива. Хмара не могла найти места на постели, она крутилась, путалась в одеяле и время от времени прохватывалась из тяжёлого мрачного сна. Сперва она видела лес, она шла по нему, и стройные ряды толстостволых елей сменились низкими кривыми сосёнками и берёзками, похожими на кустики. Хмара оказалась на болоте, перед ней там и тут белели полупрозрачные зонтики багульника, а пространство, сколько мог охватить глаз, было расцвечено всеми оттенками зелёного: от свежего салатового до почти коричневого.

Потом болото сменилось пещерой. Хмаре стало не хватать воздуха, ей казалось, что своды пещеры вот-вот опустятся и раздавят её. И она пошла вперёд, в темноту, а затем, когда каменный потолок стал ниже, а стены придвинулись к её плечам, опустилась на колени и поползла. От страха она старалась двигаться быстрее, но обдирала ладони об камни и почти плакала, до того ей было больно. Ужас морозом пробегал по спине, заставляя втягивать голову в плечи. Проход становился всё уже и уже, в тоннеле было так темно, что можно было не открывать глаза: Хмара всё равно не смогла бы разглядеть даже собственной руки.

«Кого я боюсь? От кого бегу?» - она не знала ответа на этот вопрос, но тут откуда-то сзади, а, может, даже в её собственной голове послышался тяжёлый хрип, клокочущий и протяжный. Хмара бежала от неизвестного существа, а оно тяжело дышало уже над её ухом. Она почувствовала запах грязной мокрой шерсти и запекшейся крови. Существо дышало так шумно, будто в его боку была дыра, через которую выходил воздух. «Бежать, спастись!» - эти слова бились в голове, но как бы она не старалась, как бы не ускорялась, сдирая кожу на руках и ладонях, выход из пещеры не появлялся. Потолок перестал опускаться, Хмара всё так же ползла по узкому и тёмному проходу, цепляла головой камень и не ощущала движения воздуха, так душно было в пещере.

«Всё! – внезапно решила она и перевернулась на спину. – Пусть он настигнет меня тут.» Хмара лежала на спине, как перевёрнутый жук. Она подтянула к груди колени, чтобы защититься, если существо бросится на неё, и выставила вперёд руки. Её ладони полыхали, в темноте от них исходило пульсирующее красное сияние, и Хмара разглядела, что находится в каменном мешке. Ни впереди, ни за ней не было ровным счётом ничего, только пустота и темнота. Но и зверя не было. Хмара была готова сражаться. Её зубы заострились, тело напряглось, готовясь совершить рывок. Скорее всего она умрёт, но нет сил больше бежать, она больше не желала спасаться бегством, ведь она не труслива и никогда не пряталась от трудностей. Хмара подозревала, что умрёт не на тёплой перине у себя дома, окружённая роднёй и друзьями. Нет, вероятно, её смерть можно будет посчитать слишком ранней и, может, трагической, но пусть будет, как будет. А трусить и бежать – нет, надо приходить в себя и дать отпор этому нечто из темноты. Но никого не было. Стало очень тихо, даже невыносимо тихо.

Хмара осторожно приподнялась, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Наваждение какое-то. Ей было очень душно и жарко, пот полил со лба, побежал по спине в ложбинку под юбку. Она стала пробираться обратно, туда, откуда прибежала. По ощущениям, она проделала полпути, как внезапно услышала голос: «Уходи!». И всё, больше ни звука.

Хмара проснулась. До рассвета было ещё далеко. Под утро воздух в доме остыл, неуютное предрассветное время. Хмара протянула руку, взяла с подоконника кружку с водой, сделала несколько глотков и отёрла лицо. Она подняла с пола упавшее покрывало и, укутавшись до носа, попыталась снова уснуть.

Что такое страх? Хмара это хорошо знала. Ей казалось, что в своё время, когда её выгоняли из деревни, она набоялась на всё свою жизнь вперёд. Тогда ей не дало сойти с ума то, что другие чувства были сильнее страха: обида, недоумение, в конце концов, злость. Тогда она поняла, что страх – это последнее, что надо брать во внимание. Если ей придётся наяву оказаться в той пещере, страх отступит перед желанием жить. Правда, сейчас ей бы не помешал Сеймур, он хотя бы согрел её.

Сеймур три дня не был дома. Конечно, ему не впервой было подолгу бродить по заснеженным буреломам. После снегопада, который шёл целые сутки и закончился три дня назад, погода стала морозной. Сеймур знал, что неделя при такой погоде – это его предел. Княжьи люди обратились к нему и пригласили проводить их до тракта. Они боялись ехать без проводника. Сеймур отнекивался и предлагал указать им направление к городу. Но было ясно: они заблудятся в лесу и замёрзнут насмерть.

«Значит, будем ждать, пока потеплеет», - сказал старшой.

Услышав эти слова, Сеймур тяжко вздохнул и согласился вести их к большой дороге. Но перед тем, как отправляться в путь, он знатно поторговался. На память о неудачливом отряде у него дома остались два тяжёлых лука, высокие нарядные сапоги и горсть самоцветов, какими в городе украшали плащи.

Сеймур с пренебрежением относился к княжьим людям. Они были сильны, здоровы и довольно ловки, но совершенно не приспособлены к жизни вне замковых стен. Сеймур часто говорил им: «Вам нужно закалять себя в лесу, в поле, в мороз и в жару». Они хорошо сражались, если были на открытой местности, сытые, отдохнувшие, на резвых лошадях. Но глубокие снега, отсутствие троп и хоженых дорог могли свести их с ума. Сеймур не считал себя воином. Он охотник, человек, который неслышно идёт по лесу, стреляет без промаха и легко переносит лишения. Но, не будучи воином, он насмехался над княжескими служками, особенно над румяным юнцом – Кленом. Остальные говорили о нём с уважением. «Не смотри, что Клен почти самый младший из нас. Он многим даст фору. Ты не видел его с мечом. Он слышит металл, чувствует душу оружия. В бою Клен ничего вокруг себя не видит: крушит любого, кто сунется».

Сеймур морщился, когда слышал такое. Он не был дураком и видел, как Клен протаптывал дорожки под окнами у Хмары. Он понимал, почему мальчишку влекло к ней. Сеймур сам себе поражался: не проходило и дня, чтобы он не думал о ней, не скучал по её сдержанной ласке. В своей небрежности, лохматая, она была самой красивой из встреченных им девушек. Он заглядывался на её рубленый профиль: точёный нос, дерзкий подбородок, высокий лоб. Она ласкала взглядом, успокаивала прикосновениями. Сеймур любил прийти в её дом, там всегда пахло летом, лучина горела не очень ярко. В её убежище он не страшился полумрака в углах, скорее наслаждался уютом и томным течением времени. Он нарочно путал её волосы. Хмара с ума сходила, когда он, погружённый в свои мысли, медленно гладил и почёсывал её спину. Они мало разговаривали, больше обменивались приятными знаками внимания. Хмаре было не сложно просушить его сапоги, собрать с собой на охоту еду или успокоить, поглаживая по вискам, головную боль. Всё это она проделывала, ничего не говоря. Её чуть медленные тихие движения, то, как она делала домашнюю работу, успокаивало Сеймура. Рядом с ней он крепко спал и не видел снов. Без неё плохие сны часто тревожили его. Они приходили к нему с малых лет. Картинки всегда были размытыми и покрыты тёмной патиной. Он привык спать мало, только когда сон подкашивает ноги. Но с Хмарой его ночные неосознанные приключения не случались.

Когда этот ясноглазый выскочка, Клен, не сладив с собой, стал ходить за Хмарой, Сеймур разозлился. «Я ему покажу, - думал он. – Хмару в деревню привёл я. А значит, он не может крутить ей голову».

Потом Сеймур остыл. Если он явится к Клену и начнёт, как глупый мальчишка, заявлять права на Хмару, его можно будет поднимать на смех. Это так глупо, воевать из-за девки! Вон их сколько, одна слаще другой. И весёлые не в пример Хмаре, гладкие, румяные, круглощёкие, смотрят ласково.

Потом Сеймур начал рассуждать так: «Хмара умнее многих. Ей ни за что не понравится этот весёлый дурачок. Она выбрала меня, а значит, она ценит разум и спокойствие».

Когда Хмара стала приветливо разговаривать с Кленом, Сеймур целый день злился: «Что ей надо?» Он свирепел от мысли, что она может с удовольствием болтать с Кленом. Под ложечкой у него неприятно подсасывало: «она не ценит тебя». Ревность была в новинку для Сеймура. Никогда раньше он не переживал, что девка может оставить его, променять на другого. Даже если это и случалось, он не унывал. Сеймур никогда не искал спутницу на всю свою жизни, ведь можно веселиться, любиться, встречать восходы солнца и многие – многие лета петлять между приятными встречами и тоскливой жизнью.

Сеймур ни за что на свете не признался бы, что привязан к Хмаре. Мысль о том, что она приковала к себе, была для него мучительна. Он знал, что весной Хмара исчезнет, и ждал этой поры с нетерпением. Потому что, когда она уйдёт, он станет свободным. Да, ему уже хотелось кусать изнутри щёки от мысли, что Хмары скоро не будет в его жизни. Но пусть так. Сеймуру будет проще скукожиться, переболеть её уход. Так в детстве, когда он упал с гнилой изгороди и плечо пробило насквозь огромной щепой, Сеймур, морщась и хватая воздух ртом, вытянул деревяшку. Затем, почти теряя сознание, рассмотрел кровавое месиво на руке и отправился в сторону дома.

Сеймур был проводником для вояк. Он, безлошадный, споро пробирался вперёд, возвращался обратно и указывал путь. Княжьи люди торопились домой. Их гнало воспоминание о съедавшей нутро тоске, что они оставили в деревне. Да и морозец поджимал. Пар валил изо ртов людей и лошадей. Мужчины часто делали остановки, жгли широкие костры в центре стоянки и по краям. Они спали с лошадями, чтобы хоть немного сохранить тепло. Ставили на ночь убежища: стелили на землю брёвна, сверху покрывали их наподобие шалаша огромной тканиной, внутрь заводили лошадей, а в центре постройки разводили костёр. С ними были их тёплые накидки, меховые сапоги и толстые покрывала. Но всё равно вояки были измотаны так, что Сеймур думал: «Вот-вот, и станут рыдать, как малые дети».

На удивление, Клен лучше всех переносил холод. В походе он всё чаще молчал, стал сосредоточенным. Где тот парнишка, что хохотал колокольчиком около колодца, когда Хмара, не желая отдавать ему полное ведро, тянула его на себя? Клен первый спрыгивал с тёплой лошадиной спины, когда нужно было чистить от снега поляну для стоянки. Он не сетовал на мороз, не бросался к тёплому котелку за питьём и без разговоров отправлялся на охоту вместо того, чтобы греться у костра. Юноша был не глуп. Сеймур с недовольством подмечал его сильные стороны и, одолеваемый неконтролируемой ревностью, гадал, насколько сильно Клен успел понравиться Хмаре.

А парень тем временем терзался мыслями, правильно ли он поступил, покинув деревню. Он понял, что ему не видать Хмары рядом с собой, он не сможет уговорить её жить в городе. Ей ни к чему его большие и тёплые хоромы, да и сам он, видно, ни к чему. Но это не главное. Важным было то, что в деревне намечалось что-то неладное. Сам воздух там стал попахивать гнильцой, да и жители больше не веселились, не ходили друг к другу в гости и совсем не смотрели в глаза. Клен не обладал способностью предвидеть, он был обыкновенным земным парнем. Но на других смотреть научился, и то, что ему виделось в деревне, было непонятным и поганым. Вот и этот темноглазый охотник, молчун Сеймур, сбежал оттуда. А ведь должен был быть рядом с Хмарой и охранять её днём и ночью. Долг мужчины – стать стеной, когда потребуется. Но Сеймуру, кажись, не было дел до его родной деревни и любимой женщины. Была ли она для него любима? Клен не знал. Но задавать этот вопрос не стоило, коли он ушёл из деревни и решил никогда больше не видеться с Хмарой.

Неприязнь между Кленом и Сеймуром была так очевидна, что остальные вояры стали подтрунивать над ними. Ещё бы, когда вокруг стоит такой мороз, что пар изо рта застывает, нужно хоть как-то подбадривать друг друга. В начале пути боялись смеяться над суровым деревенским проводником. Кто его знает, вдруг обидится на шутку и заведёт не в ту сторону. Но теперь оставалось всего ничего до большака, какой-нибудь день в пути, так сказал Сеймур. Поэтому княжьи люди осмелели. Главное, выехать на большак. А так дорога сама поведёт их домой.

На очередном привале Кашмир, грея руки над огнём и устало позёвывая, спросил:

- Расскажи нам, Сеймур, в каких дубравах ты отыскал свою ведьму?

Сеймур нахмурился и ничего не ответил на такую наглость. Но несколько мужчин поддержали своего вожака и, посмеиваясь, спрашивали его всё о том же.

Сеймур мысленно выругался и, наконец, ответил:

- С чего вы взяли, что она ведьма? Неужели кто-то из отряда превратился в свинью и остался у неё в подполье?

Княжьи люди расхохотались, но не прекратили глупых разговоров:

- Точно ведьма. Приворожила тебя, присушила. Правда, красииивая. К такой не грех и присохнуть.

Хоть и был Сеймур внешне спокойным, внутри него кипело раздражение. Он не умел отвечать на глупые смешки, с детства не научился. Но касаемо Хмары, они особенно раздражали его. Наверное, потому что она стала его слабым местом, а слабость Сеймур не признавал.

- А ты, Клен, тоже думаешь, что она ведьма? – ехидно спросил Сеймур.

Клен рассеянно посмотрел на сидящих у костра. Его мысли сейчас были тяжелы, он не следил за разговором.

- Ведьма? – задумчиво переспросил он. – Не знаю. Клен ответил так, потому что знал: бессмысленно спорить ни о чём. Не имеет значения, кто, что думает про Хмару, потому что она осталась в том месте, куда возврата нет. Но Сеймур продолжил:

- А, не знаешь? Крутился перед ней, старался понравиться, а теперь слова за неё не замолвишь?

Вдруг Сеймуру стало по-настоящему жаль Хмару, ведь и он за неё не заступился. Поэтому он сказал:

- Она целительница, добрая душа. Никому в селе не отказала в помощи, даже тебе. – Он кивнул Клену. – Не вашего ума дела, где я её нашёл. Только от нечего делать языками не чешите про неё.

Кашмир повернулся к Клену:

- Ты и вправду бегал к ней? И как? – его лицо сморщилось от рвущегося наружу дурного смеха. – Перепало что-нибудь?

Вокруг захохотали. А Сеймур, которого раздирало желание передушить всю эту шайку, передёрнул плечами и, не думая, выпалил:

- Ему? Да никогда такому не бывать!

Воины загомонили. Они наперебой вспоминали свои победы по женской линии и так разгорячились, что перестали охать и ахать из-за холода. Сеймур удивился: Клен ничего не ответил ни на похабные слова своего вожака, ни на глупый крик Сеймура. Парень как-то по-стариковски покачал головой, будто все остальные дураки, один он умный. Сеймур и правда чувствовал себя дураков. А это чувство было ему не знакомо. Противно и липко стало на душе. И вместе с неизвестно откуда вылезшим стыдом появилась жгучая ненависть к Клену.

Сеймур хотел было уйти с поляны, но его окликнул Клен.

- Почему ты здесь, бродишь с нами, когда в деревне стало опасно? Почему ты оставил без защиты свою семью и её, Хмару? Ты должен быть сейчас с ней.

Дыхание у Сеймура перехватило. «Вот же негодяй», - подумал он и поторопился ответить:

- Она не нуждается в моей защите, сама может кого угодно спасти. Если ты так волнуешься, сидел бы сам в деревне и ждал. Только чего б ты ждал?

Клен смотрел мимо всех, казалось, он рассматривает снег, вытоптанный лошадьми. Через мгновение он ответил:

- Ты прав. Моё место сейчас – в деревне. И я вернусь туда. – Он поднял голову и посмотрел прямо в глаза Сеймура. – Я вернусь, и она будет моей.

Сеймур знал, что такое получить под дых. Сейчас по ощущениям было похоже. Что юлить? Хоть он и старался рисовать себе Клена недоумком, на самом деле он знал: тот совсем не недоумок. Парень смел, сообразителен, ловок, сосредоточен. В конце концов, красив и даже, вот же чёрт белобрысый, поёт красиво. Сеймур привык, что ему нет равных, и оттого, встретив соперника не хуже, готов был плеваться ядом. А что если Хмара примет этого голубоглазого проныру? А что если даст нынешнему любовнику от ворот поворот? Под сердцем у Сеймура гадко застучало. Ведь что он для неё? Она никогда не говорила, да он и не спрашивал. Никогда не позаботился о ней, не помог по-настоящему. Вдруг она действительно в опасности? Клена Сеймур был готов уничтожить. Готов и уничтожит, чтобы тот даже не думал соваться к его Хмаре. К его Хмаре.

В тот час Клен ушёл глубже в лес. Остальные сидели кружком на поляне. Они отдыхали, сделали привал подольше. Все мечтали, как окажутся, наконец, дома, отогреются в бане, наедятся жарких и жирных страв и отоспятся на мягких подушках. Мечты Клена были другими. Он снова представлял себя в полумраке избушки Хмары, как она кладёт ладони на его плечи и тихонько вздыхает от того, как сладко её целует Клен. Парень шагал по глубокому снегу. За ним широкой полосой тянулся след. Он не таился, да и смог ли? Лес, тем более зимний, был не его вотчиной.

Клен хотел побыть одному хотя бы час. Он уже принял решение: поможет своим добраться до большака, а потом вернётся в деревню по их же следам. Снегопада не было с тех пор, как они выдвинулись в путь, а тропу, проторенную двумя десятками вершников, сложно не заметить. Ему не понадобится проводник. В голове у Клена без конца что-то ухало по мозгам, на сердце лежала тревога. Она усиливалась с каждым часом, и постепенно он подумал, что у него нет времени провожать воинов до большака. Надо спешить в деревню. Там что-то должно случиться. Если пострадает томноглазая Хмара, Клен себе не простит. Он сам себе поражался, как можно так сильно, так нестерпимо полюбить всего за каких-то пару недель, что он знался с Хмарой. Он не сомневался: это любовь, горячая, душащая, рвущая душу. Почему он вздумал убегать от неё? Кому он хотел оставить Хмару? Холодному Сеймуру, вместо сердца у которого пустой жбан? Только бы успеть, только бы она была цела. Тогда он отвоюет её, закружит в заботе и ласке. Она отвыкнет от Сеймура и пойдёт с ним.

Мыслей в голове у Клена было – миллион. Он будто бредил, иногда его заносило в несусветные бредни. Он мечтал, придумывая себе одну жизнь с Хмарой за другой. Его голова горела от тревоги. Но главное решение принято: назад, к ней. А там пусть будет, как будет.

Клен не слышал шагов, ни своих, ни того другого, что устремился за ним. Он не оборачивался, потому не знал, что след в след за ним идёт его соперник.

Лес скрипел и вздыхал, деревья тянули вверх подмороженные ветви-пальцы. Клен вяз в снегу, выбирался, загребал ладонями белоснежную рассыпчатую крупу и протирал ею лицо. От того его щёки горели ещё ярче, румянец полыхал на них яркими пятнами. Клен поставил ногу на очередной сугроб, и вдруг сугроб рассыпался под стопой. Твёрдого не было. Клен качнулся и, не в силах удержать своё тело, завалился вперёд. Он скользил и летел вниз, выставив перед собой руки. Казалось, он кричал, но снег набился в рот. Звука не вышло, зато стало очень больно и холодно. Клен катился и катился, пока не свалился на лёд. Падение прекратилось. Под ним был лёд, подо льдом - река, быстро несущая тёмные воды в проталине в середине русла. Он выплюнул снег, глубоко вдохнул. И улыбнулся. Над ним серело небо, и высоко на обрыве, с которого он по глупости свалился, маячил лес. Но вдруг он услышал треск, который до этого, видно от удара, не слышал. Лёд начал расходиться, и моментально под Кленом образовалась трещина. Она с каждой секундой увеличивалась. Раз-два, и спина промокла, а лицо погрузилось в мертвенно-чёрную воду.

Сеймур стоял на краю обрыва. Он держался за широкие ветви ёлки, чтобы не сорваться вниз, как только что произошло с его недругом. Он смотрел на то, как там, на льду, Клен смешно взмахнул руками, будто жук, лежащий на спине, лапами. Как вдруг белая поверхность льда вокруг него потемнела и вода, коричневая и прозрачная, хлынула на лёд. Она мгновенно обхватила Клена, и его тело целиком ушло под воду.

Сеймур не шевелился. Всё случилось так, как и должно было. Ненавистный мальчишка сейчас захлебнётся. Нужно уходить. Пусть Сеймур и не толкал его в спину, но никто не поверит в это. Скоро друзья Клена явятся сюда по следам. Как бы ни были они бесполезны в лесу, сразу поймут, что Сеймур шёл за ним. Тем более Сеймур не прятался, спокойно шагал по снегу и раздвигал ветви деревьев. Он не знал, что надо осторожничать.

Сеймур уйдёт. Он повернёт в сторону дома. Хорошему охотнику известно: через несколько часов начнётся снегопад, и никто из воинов не найдёт путь в деревню. Пусть считают его убийцей, он-то знает, что не виноват. Пора уходить. Но Сеймур не двигался.

Потом он тряхнул головой, снял с пояса маленький походный топорик и рубанул им по еловой ветке, за которую только что держался. Присел на корточки, затем лёг на спину и, держа ветку на вытянутой руке, съехал вниз по рыхлому снегу. При этом выбрал насколько можно пологую сторону холма, а не ту, отвесную, с которой сиганул Клен.

Тот беспомощно барахтался в полынье. Его руки время от времени появлялись над водой, но голова уже не всплывала. Место было неглубокое, но парень успел испугаться и хлебнуть ледяной воды. Намокшая одежда отяжелела и тянула на дно. Сеймур был близко от полыньи, видел его широко раскрытые от ужаса и удушья глаза. Мужчина выбросил ветку: она была бесполезна: Клен уже не сообразит схватиться за неё.

Сеймур сплюнул: рисковать своей жизнью он не любил и всегда старался избежать риска. Но сейчас рядом не было ни деревца, ни камушка, один белый снег – на него верёвку не повяжешь, чтобы другим концом обхватить себя. Ему пришлось лечь на живот и ползти к полынье. Сеймур был сосредоточен, он следил за своим дыханием: вдох-передышка, выдох – движение вперёд. Когда он преодолел небольшое расстояние до дыры во льду, Клен почти перестал сражаться. Сеймур схватил его за ворот и принялся тянуть. Тяжёлый юноша в набрякшем меховом плаще – нет, Сеймуру было это не под силу. А тут ещё лёд начал крошиться под тяжестью Сеймура – там, где его рука держала Клена. Тот был уже без сознания и не понимал, что его пытаются вытащить. Странно, что лёд до сих пор не треснул. Сеймур вспомнил, как однажды он наблюдал за лосем, провалившимся в озеро. Тот не мог выбраться на берег, но упрямо раз за разом ставил копыта на лёд. И лёд ломался, а животное продвигалось вперёд, пока не добралось до берега.

Река здесь мелкая. И Сеймур потянул утопленника на себя. Он пятился и осторожно пробивал лёд. Когда оба оказались на твёрдом, Сеймур потряс Клена за плечи. Он был уже ледяным и не дышал.

Клен не сразу открыл глаза. Сначала из него толчками выливалась вода, потом он лежал, совершенно белый и холодный. После немного приоткрыл веки, но в глазах не было понимания, кто он и что с ним случилось. Сеймур кричал, его услышали княжьи люди. Они и без того искали пропавших. Кашмир быстро озаботился, куда подевались оба задиры, и пошёл следом.

Из-за истории с Кленом (вот ведь умеет этот малый встрять), отряд задержался на стоянке. Его отогревали, как могли: переодели, растёрли тело шерстяными носками и без конца поили горячим.

- Он сильный парень и путь домой выдержит, - сказал Кашмир, когда небо стало сереть. – Нам нужно выбраться на большак до темноты. Ещё одну ночь в лесу будет тяжело перенести. А по большаку мы будем ехать под луной и к утру въедем в посад.

Клен действительно выглядел неплохо. Он полусидел у костра, обложенный мехами, стучал зубами по чашке и улыбался. Ему даже удавалось шутить над происшествием. Его умение попадать в дурацкие ситуации, да ещё такие, от которых страдало его тело, давно стало поводом подшутить.

Сеймур старался не попадаться ему на глаза. Странное чувство точило его, вроде ему название стыд. Несмотря на то, что именно Сеймур спас бедового парня, всё равно было неуютно. Ведь сам он хорошо помнил, как сперва смотрел на тонущего и ждал, когда он умрёт. Клен был соперником, значит, его не стоило жалеть. Сеймур решил не думать о произошедшем - как было, так было. Он торопился уйти. Ему нестерпимо хотелось домой.

Хмара снова плохо спала. Тяжёлые ночи надоели ей, она привыкла вдоволь отдыхать. Голова была тяжёлой и настроение совсем испортилось. Девушка бездумно помешивала воду в котелке, в нём булькал ароматный отвар. Сегодня ей нужно было что-то от головной боли, и она не скупясь положила в воду зверобоя, душицы и боярышника.

Вчера вечером Хмара имела неприятный разговор. Ей редко приходилось выходить на связь с мертвецами. Она знала, что если очень постарается, то сможет наладить связь с умершими. Однажды ей пришлось, напрягая все душевные силы, коснуться мёртвой души. Но напрягалась она для того, чтобы не увлечься этой связью, не шагнуть за черту и не вмешаться в жизнь по ту сторону. Она никогда не стремилась сама услышать мёртвых. Они были неприятны ей, и поэтому Хмара сознательно отгораживалась от смерти. Почти никогда ей не приходилось бывать на погребальных церемониях. И это было сознательное решение.

И что её потянуло к овину? Хотелось подышать свежим воздухом, побродить за деревней, всматриваясь в стену леса. Лес манил её, теперь она изнывала по нему. «Скоро-скоро я приду к вам», - обращалась Хмара к деревьям. Рано или поздно зима кончится и Хмара уйдёт из деревни, не оглядываясь.

Почти у самого леса стоял тёмный старый овин. Он принадлежал нескольким домам, там по очереди сушили зерно. Сейчас овин был лишён тепла, а значит, жизни. Его хозяин, косматый овинник, очень редко обходил свои владения, чаще он дремал, забравшись в дальний угол подлаза. Овинник мёрз, и оттого был сердит. Впрочем он всегда был зол. Но Хмара не боялась его, как и всех нечистиков. Поэтому она спокойно пошла к овину, не специально, просто туда ноги понесли.

Небо было затянуто тучами. Серые неопрятные заплаты прятали звёзды, тучи нависли низко-низко. Воздух был сырым, и пахло прелым мхом. Стоило Хмаре выйти на улицу, как ноги сразу замёрзли. Ну и пусть. Что для неё подморозить пятки? Ветер холодил плечи и лез под платок. Неприятная ночь, неприятное линялое небо.

Присутствие мёртвой души Хмара почувствовала сразу. Сперва в овине заворочался хозяин, стук его пяток, отчего-то слишком громкий, эхом разнёсся над поляной. Он колотил в стену строения и при этом грязно ругался. Что разбудило его посреди зимней ночи?

За спиной Хмары появился мертвец, он касался её плеч и дышал в ухо. Его дыхание было ледяным и пахло затхлой водой. Хмара, еле сдерживая отвращение, отступила на шаг и посмотрела через плечо. Он был еле заметен, прозрачен. Издалека могло показаться, что около Хмары поднимался серый туман, но это был мертвец.

- Что ты хочешь сказать мне? – Хмара решила не ждать, пока призрак вдоволь надышится её запахов. Его молчание могло затянуться надолго, а ей очень захотелось скорее очутиться дома, под тёплым покрывалом.

Его голос был тихим, тусклым. Хмара с трудом разобрала слова:

- Всё повторится. Будет кровь и боль. Потом смрад. Потом пустота.

Он замолчал.

- Кто ты? – спросила Хмара.

Мертвец вздохнул. Это был протяжный еле слышный вздох, который больше не мог наполнить лёгкие. Скорее привычка, а не потребность.

- Мы все никто, после того, как уходит жизнь. Но я понимаю, что ты хочешь узнать. Кем я был? Я был охотником. Я ходил по здешним местам. И умер раньше положенного.

- Кто тебя умертвил?

- Тот, кто хочет есть.

- Я могу остановить его?

- Ты можешь всё.

Пейзаж перед глазами Хмары потерял чёткость. Она смежила веки, а когда открыла их, увидела ярко-белый снег, а на нём пятна алой крови. Дело было днём. На круглой поляне по утрамбованному многими ногами снегу валялись куски мяса и обломки костей. Хмара не хотела знать, чьи это останки. Это место было в деревне. Не слышалось никаких звуков. Точнее никаких звуков, привычных для места, где живут люди. Их не было. Смерть – это всё, что чуяла Хмара.

Когда покойника не стало, ночь показалась Хмаре вполне сносной: и ветер стих, и на небе выглянула пара звёздочек. Она поёжилась, вспомнив холодок, идущий от того, что когда-то было человеком. Вот ещё одна причина, почему ей не нравилось сталкиваться с мёртвыми: они любили напустить туману, говорили загадками, а иногда бывали злобными и опасными.

«Я могу всё. Какая глупость!»

Сеймур вернулся в деревню через день. Сперва он заглянул домой, поел там, погрелся у печки и, не прошло пары часов, явился к Хмаре.

- Я ненадолго к тебе. Бабуля нагрела баню. Очень вовремя: я намёрзся в лесу так, что пальцы до сих пор полностью не разгибаются. Пойдём со мной, - вдруг сказал Сеймур. Вот теперь он удивил Хмару. В деревне было принято мужчинам и женщинам ходить в баню вместе, только если они муж и жена друг другу, а надёжнее всего, если у них есть дети. Местные банники, Хмара это с первых дней уяснила, очень суровы. Чуть что не по их нраву, сразу кипяток на ноги плещут. Местным приходится уважать этот народ, иначе можно вместо лёгкого пара получить увечье. И будет потом баня стоять за огородом только для красоты, потому что никто туда сунуться не посмеет. Банникам нравилось разглядывать мокрых румяных девок, поэтому когда те являлись с парнями, нечистики обижались, чувствовали себя обманутыми. Ревновали, говоря по-простому. Они позволяли париться вместе только крепким парам, которые долго живут друг с другом – на чужих женщин банники не заглядывались.

Явись Хмара не одна в баню, местный чертяка не постесняется, спросит, кем ей приходится Сеймур. А он ей никто. Мужчина, без сомнений, знал крутой нрав банников. Идти с ним в баню перед лицом духов всё равно, что под венец.

Хмара дёрнула плечами и отвернулась.

- Один сходишь.

- Попарь меня, - с нажимом произнёс Сеймур. Он смотрел в её затылок, настойчивый, упрямый, не привыкший, что ему отказывают.

- Позови с собой кого-нибудь и приятелей и попроси попарить.

Хмара не ожидала, что Сеймур разозлится и покажет её свою ярость. Он фыркнул, бросил тулуп на лавку и, уперев руки в боки, начал наседать на неё:

- Сделай, что я тебя прошу! От тебя не убудет. Ты же с ними, с этими духами, болтаешь лучше, чем с людьми - я знаю. Вот и прикажи ему сидеть тихо под полком. Я тебе не предлагаю ничего опасного – сходи со мной в баню!

- Я и тебе приказать ничего не могу. Не могу, потому что не желаю. А тут банник! Ай, Сеймур, не шуми! Зачем тебе это? Сам знаешь, что люди начнут выдумывать: будто мы с тобой сошлись… Насовсем.

Тут Сеймур вовсе удивил Хмару. Он закричал:

- Так кто мы друг другу?! И замолчал.

Хмара хмыкнула:

- Ну! Если ты так желаешь… Пойдём вместе. – Она посмотрела в его глаза. – Только мне-то безразлично. Я дни считаю до того, как лес оттает. Это тебе здесь оставаться.

В баню вместе они так и не пошли. Перед тем, как стемнело, Сеймур пришёл к ней и молча улёгся рядом. Она вдыхала запах дубового листа, ёлки, его чистой кожи, и потом, ночью, ей снился летний лес, что шумел вокруг неё и обдавал нагретым ароматным воздухом.

Дальше закрутилось быстро. Стояли морозные дни. Небо поднималось всё выше и выше, становилось прозрачнее, и вместо тёмных снежных туч по нему гуляли похожие на белые пуховые платки тонкие облака. Сквозь них время от времени светило яркое, холодящее щёки солнце. Несмотря на то, что дни посветлели, воздух делался холоднее с каждым днём. Но Хмара внутренне дрожала, предвкушая весну.

Сеймур перестал к ней приходить. Без объяснений, без прощаний и добрых слов, просто не явился ночь, другую, третью. После Хмара встретила на улице Тову, та светилась от счастья и, конечно, от злорадных чувств. Она даже не кивнула девушке, лишь смерила её насмешливым взглядом, от чего Хмара даже остановилась. Она удивлённо проговорила вслед Тове: «Кто ты такая есть!» И встряхнув головой, словно отгоняя досаждающую мысль, пошла дальше.

Сеймур перешёл жить к другой. Кругленькая, как нестриженная овечка, Милочка не показалась Хмаре подходящей для него. Она знала девушку, как и всех в деревне: видела, иногда разговаривала, но не более. Но всё же казалось смешным, что статный, строгий чертами и крутой характером Сеймур мог перейти ночевать к вечно улыбающейся Милочке. Её мать рассказывала по деревне, как девушка с радостью печёт для него пышные пироги, как сушит его сапоги на печи и чистит тулуп. Женщина мечтала, что однажды, и очень скоро, Сеймур заберёт Милу к себе в дом, введёт как выбранную навечно. Хмару забавляло, почему некоторые жаждали вечной любви, а с ней - верности и смирения. Ведь ничего, что было бы «навечно», ей встречать не приходилось.

Чего скрывать, Хмара обижалась. У неё неприятно ныло под сердцем, когда она думала о Сеймуре. Она привязалась к нему, и поэтому заслуживала нежного «до свидания» и тёплого взгляда. Но он избегал её, обходил её дом кругом, и Хмара, стискивая зубы, думала: «Так и надо. Так и надо». Вынужденная скитаться, она не раз испытывала боль расставания. Но что врать: Сеймур очень понравился ей своим внешним спокойствием и горячим нутром. Она удивлялась и наслаждалась его силой – тем, как он не тощал от её любви, а только здоровел. Первые тёплые дни должны были стать последними проведёнными вместе. Вместо этого Сеймур предпочёл заранее отказаться от неё. Что ж, таков выбор. Он не только смелый и стойкий, ещё и мудрый. Хмара не заметила, как приняла то дурное, что видели в Сеймуре люди: гордыню, насмешливость, жёсткость и нелюдимость, - и стала ценить его за это. Он никого из деревенских не обижал, но по настоящему уважал единиц, всегда держался особняком, казался холодным и самодовольным. А для соседей и был таким. Его опасались и им восхищались, его стремление держаться особняком интриговало, а вместе со статной фигурой и острым взглядом сводило с ума местных девиц. Но Хмара и сама не была душой компании, их объединяло многое. И если в каких-то моментах девушка сперва опасалась Сеймура, не понимала его, то позднее приняла его характер и исподтишка любовалась им.

Но в её жизни не было места привязанностям – только мимолётные страстные встречи, только ночи, которые с годами её любовники будут вспоминать, как давний сон, чарующий, волнующий и не ясный. «Да разве со мной такое было? Видно, показалось…» Реально то, что можно потрогать рукой: полную тёплую спину спящей рядом жены, весёлый чубчик сына, кусок хлеба на столе. А лохматая глазастая девка, что вроде бы пахла свежим ветром и немного багульником – это фантазия, это не из настоящей жизни.

Това летала от счастья: Сеймур забыл лесную бесовку. Она боялась Хмары как огня. Она чувствовала себя с ней словно маленькая вшивая дворняжка рядом с волкособом. Колени сами по себе начинали дрожать, а сердце разрывала такая ярая ненависть, от которой начинало больно крутить в висках. Но можно сколько угодно ненавидеть Хмару, но сделать ничего нельзя. Тове оставалось только исходить мутными слезами перед сыном, умоляя его сторониться бешеной ведьмы. И получилось! Удалось! Он ушёл ночевать к глупой Милочке, этой смешливой и ласковой девушке, что так нравилась Тове. Хотя по сравнению с Хмарой любая юродивая была бы за радость. Устинья дочкиного счастья не разделяла, но и не лезла к ней. Женщина просто жила свою жизнь, а чужую править не хотела. Но когда Това начинала расхвалилась новую невестку, отворачивалась и брезгливо морщилась. Вот ведь что придумала Това! «Разуй глаза! Она ему не пара.»

Суток не проходило, чтобы ничего не случилось. На следующий день после того, как Хмара узнала, где теперь ночует Сеймур, поздним вечером к ней в окошко постучали. Она закутала плечи в платок и, сунув ноги в валенки, вышла в сени. На пороге стоял Клен. Он дрожал и без конца прыгал с ноги на ногу. «Не дадут спокойно дождаться весны», - невесело подумалось Хмаре, но махнула рукой, мол, входи внутрь, и быстро затворила за ним дверь.

Клен и впрямь замёрз. Он рассказал, как долго возвращался от большака, на котором попрощался со своими друзьями. Они отправились в город, а он несколько дней шёл обратно. Сперва было сносно: он видел следы, оставленные их большим отрядом, но после пошёл снег. И он плутал двое суток, оказывается, совсем рядом с деревней. Как стемнело, он устроился на ночлег и услышал лай собак. Так он выбрался из леса и был настолько счастлив, что «думал, расцелую этих пустолаек в носы». Но не полез к деревенским псам в будки, а отправился к Хмаре.

Она достала из пода печки котелок с тёплой водой, насыпала туда толчёной травы, налила молока.

- Хлебни, пока я положу тебе каши.

Клен доверчиво протянул руки за кубком, потом глянул на неё весело и спросил:

- Приворотное зелье?

Хмара смолчала, хоть её и стало смешно. «Зачем на тебя приворотное переводить? И без него не можешь от меня уйти», - подумала она. Пока Клен рассказывал о своих приключениях, Хмара наложила из второго котелочка ещё почти горячей каши, подбавила в неё масла и поставила перед ним.

- Так зачем ты такими судьбами пробирался в деревню? – задала она вопрос, присаживаясь за стол напротив.

Клен сразу стал серьёзным и прямо посмотрел в её глаза.

- За тобой.

«Смешной», - в очередной раз подумалось Хмаре.

- Тебе нужно уходить из этого места. Я не знаю, что твориться, но точно ничего хорошего. Ты ждёшь весну, а вдруг она не настанет. Я б не простил себе, если б с тобой что-нибудь случилось.

- Ты бы никогда не узнал, если б со мной что-нибудь случилось.

- Я бы узнал. - Клен помолчал. – В городе у меня есть дом. В доме есть всё для жизни. Пойдём туда.

- Это не мой дом.

- Захочешь, переберёмся в лес. Но я построю для тебя жилище. Такое, чтоб теперь больше никогда не пришлось думать, как пережить морозы. Я буду приходить, когда ты позволишь. А впрочем… если тебе не нравится, скажи, как надо сделать. И я сделаю.

Хмара устала. До его прихода она почти уснула и сейчас слушала его, как из-за закрытой двери: немного приглушённо. Девушка медленно поднялась и, подойдя к Клену близко-близко, так, что её ноги оказались между его коленями, взяла его лицо в ладони и заглянула в глаза. В его взгляде было летнее небо, озарённое первыми рассветными лучами, нежные лепестки льна и бескрайние озёрные пейзажи. Он смотрел, не дыша, в её душу, а его любовь, восторженная и звенящая, плескалась через край, струилась в её ладони. Наклонившись, Хмара с удовольствием коснулась его губ и долго-долго не отрывалась. Затем она дотронулась губами до его щёк, лба и еле заметной морщинки между бровями.

- Я не пойду с тобой, - чуть слышно прошептала она.

На утро она поднялась рано, зажгла огонь, растопила печь. Ей хотелось двигаться, не останавливаясь. Странное чувство жгло сердце. Ночью, пока Клен спал на лаве крепким сном здорового уставшего человека, Хмара смотрела на него, ворочалась и представляла себе их жизнь. Вечером он ещё долго расписывал ей, как сытно она б жила в городе. Клен рассказывал о том, что никто не посмел бы отвернуться от неё или засомневаться в чистоте её мыслей. Жёны княжьих воинов живут в почёте.

- А если иная из них не достойна уважения? - озаботилась Хмара.

- Как это? – недопонял Клен, и тут же до него дошло. – А! Всё у нас просто, по делу. Если человек стоящий, то и жену он выберет толковую.

«Жена», - вертелось в голове у Хмары. Она так не любила это слово, что от него ей было кисло во рту.

Она знала, что никогда не станет долго, а тем более всегда жить с мужчиной. Стоило хотя бы вспомнить, какими нервными и уставшими делались её возлюбленные. Один только Сеймур легко переносил их связь. Сеймур… Под ложечкой ныло от мысли о нём.

«Люди добрые к завтраку, не позже, донесут ему новость, что Клен ночевал у меня, - подумалось Хмаре. – Жаль, никто не расскажет, что он спал на лавке в дальнем углу, а не на моей постели». От таких мыслей Хмара повеселела. Её всегда забавляло то, с какой скоростью по деревне носились новости, обычно не минуя ни одного дома.

Всё же Клену удалось разбередить ей душу. Свой дом, теплый и уютный. Своя печь, на которой можно будет разложить травы и коренья. Свой сад, она обязательно посадила б там миллион цветов. Мужчина – защитник, опора, ласка. Жизнь, которой у неё никогда не будет, о которой она даже помыслить не могла. А сейчас Клен предлагает, протягивает на широко раскрытой ладони: на, бери, подправь, что не нравится.

Хмара не сомневалась: ей не быть никому женой. Но оказалось, даже такое может случиться: «Пойдём в мой дом».

После завтрака Клен оправился к Горовею. Тот был не рад тому, что в деревню, откуда не возьмись, заявился княжеский служка. Только выпроводили их отряд, думали, никто пришлый не станет больше шататься по селу, а тут на тебе. Ясное дело, он явился сюда из-за чужой девки. Но что уж поделать, не гнать же дурачка в лес погибать. Клена определили на постой к вдовому Егоде. Горовей долго ворчал, сердитый на Клена, но в последнее время он иногда и без причины часто кручинился и был всем недоволен. Как и многие в деревне.

Хмара торопилась из лесу. Она несла большую суму, набитую прошлогодним мхом, который она выкопала из-под снега. Глубокие сугробы – не препятствие для неё. Она чуяла, где именно надо раскидывать снег, чтобы добраться до мха. Хмара почему-то была уверена, что скоро мох пригодится. Он хорошо останавливает кровь, его можно выварить и отвар дать выпить человеку, у которого жар. А промороженный под снегом мох ничуть не хуже добытого летом.

Девушка уже несколько часов ходила по лесу. Она совсем не устала, только разрумянилась от быстрой ходьбы. От сильного мороза потрескивали сосны, ноздри слипались при дыхании. Но Хмаре было ни по чём, всё – таки холод она переносила куда лучше, чем остальные люди.

Начало смеркаться. Что такое зимний вечер? Раз, и вместо пыльных сумерек вокруг непроглядная темнота. Задержишься в лесу – и придётся пробираться сквозь деревья домой, а они ночью все одинаковые. Поэтому Хмара скорее шла к деревне, ведь с собой у неё не было ни огонька, ни тёплой шубы. Путь к людям она без труда находила по запаху дыма даже в темноте, однако лучше оказаться дома пораньше. Всё-таки она уже три месяца жила среди людей, а значит, начала перенимать их привычки и уклад.

На околице она встретила Сеймура. Точнее он шёл за ней, не прячась, скрипел снегом и шумно дышал. Хмара приготовилась к неприятным словам: точно начнёт выговаривать ей, почему Клен ночевал в её доме. Но Сеймур ни слова не сказал про юношу. Он схватил Хмару за локоть и, с силой удерживая её, возбуждённо проговорил:

- Надо уходить. Сегодня ночью. Я уведу тебя. Возьми с собой всё, что нужно. О еде и крове не беспокойся – всё сделаю. Здесь очень опасно.

Хмара не понимала, о чём он. Да, лес не такой, каким она желала его видеть. Редкая птица перелетит с ветки на ветку, зверь не шмыгнет за куст. Несмотря на холода, не всё зверьё прячется в норы и ложится в спячку. Обычно лесные жители зимними сумерками шуршат, а теперь – тишина, тревожная, подозрительная. Но уходить… Так быстро. Надо ли?

- Что произойдёт, Сеймур? Я больше не могу ожидать неизвестно чего. В деревне все, как живые мертвецы, смирились со своей участью. Но какая она? Почему мне нужно бежать? Вы ждёте оборотня, но и оборотни смертны. Нужно уничтожить его и жить дальше!

Становилось всё темнее. Глаза Сеймура, широко открытые, сверкали, как два угля, и во всей его фигуре почудилось нечто кошачье. Но Хмара знала, он человек, очень непростой, но совершенно земной мужчина. И её сердце, несмотря на те запреты, которые она всю жизнь сама себе внушала, возликовало. Ведь Сеймур пытается спасти её, уберечь, не подозревая, что она не станет спасаться. Хмара не понимала апатии и безмолвия, охвативших деревенских жителей. Как ни сложна была её судьба, она никогда не сдавалась. И бежала лишь однажды – девчонкой из родного села.

Сеймур вздохнул и уже спокойнее сказал:

- Не торопись с решением. Пойдём к Устиньи, поговорим там и ты скажешь, что надумала.

Хмара послушно пошла за ним.

- Устинья тоже уходит из деревни?

- Нет, - мотнул головой Сеймур. – Она ни за что не уйдёт. Моя бабка привыкла принимать свою судьбу: не печалиться зря, не веселиться без повода. Она готова умирать здесь, но не желает уйти из деревни. Что ж, - Сеймур выпрямил плечи. – Я принимаю её выбор.

- А мой примешь?

- Она знает, что её ждёт. А ты нет. К тому же ты случайно оказалась здесь. Ты не житель нашей деревни. Значит, можешь спастись.

- А ты?

- А я не глупый телёнок, которого можно зарезать, когда вздумается. Я хочу попробовать сохранить свою жизнь. Только нужно уходить сегодня ночью.

Това спала, когда они зашли в дом. Устинья похаживала по дому, будто ждала их. Когда Хмара присела на лавку, пожилая женщина приподняла её голову за подбородок и заглянула в глаза. Она недовольно цокнула и, уперев руки в бока, сказала:

- Не понимаааешь! – Устинья словно издевалась над Хмарой. – Я же сказала тебе раньше: придёт оборотень и всех пожрёт!

Она присела за стол напротив Хмары и заговорила:

- Он является, когда вздумает. Не часто. Как он выбирает, куда идти? Кто же его знает? Зверь не щадит никого, от него не спрятаться, не откупиться. Скот он не трогает, а человека найдёт, куда б тот не забрался. Видно, пришла очередь нашей деревни. Он нагоняет сильную тоску, чтоб не обидно было умирать. – Устинья помолчала, затем продолжила. – Только, видно, мало он морока на нас наслал: погибать всё равно не охота. Мне-то не так важно, сколько прожить: день, год или несколько. А вам, молодым…

Сеймур не выдержал. Он присел рядом с Хмарой и, заглянув ей в глаза, зашептал:

- Собирай вещи. Нас с тобой в лесу ни одна тварь не догонит.

Он заметил, как ошарашено на него глазеет Хмара, и сказал:

- Нам бы выбраться. А дальше делай, что хочешь. Я знаю, ты птица вольная.

Хмара поёжилась: Устинья привалилась к печи и смотрела на неё будто бы с усмешкой, испытывая. Она ждала, что Хмара ответит. Только вот девушка не могла сообразить, какой именно ответ она должна дать, как правильно. Она взяла Сеймура за руку и, всматриваясь в его лицо, спросила:

- А как же остальные?

Он помрачнел, а Устинья довольно хмыкнула.

- Остальные…Всем не уйти, - совсем тихо проговорил Сеймур. Он сжимал ладонь Хмары в своей руке, и не поднимал на неё глаз.

Звёзды во всю сияли в продрогшем небе. От мороза щёлкало в брёвнах стен. Хмара с ногами залезла на лавку, завернула колени в тёплое одеяло и внимательно слушала Устинью, которая наклонилась к её плечу так низко, что почти положила на него щёку. Полночи Устинья рассказывала всё, что когда-либо слышала про зверя. Това спала, лишь её ровное спокойное дыхание слышалось с печи. Сеймур тоже дремал, облокотившись на стол. Он не снял валенок и шапки, только расстегнул тулуп и положил под щёку рукавицы. До рассвета было далеко. Хмара устала, её веки отяжелели, она слышала Устинью словно издалека.

Проснувшись, Хмара увидела в окошке мертвенно-серый рассвет. Солнце было скрыто тяжёлыми снеговыми тучами. Сеймура в доме не было. Не нашлось его и на улице, да и вообще в деревне. Он ушёл в ледяной предрассветный час, взяв с собой только самое необходимое: немного еды, тёплую одежду и оружие. Сеймур не дождался её, но Хмара не обиделась. Ночью она шептала Устинье в ухо: нельзя слепо положиться на судьбу, но и бежать не верно. Надо пробовать сражаться, отбить деревню. Но Устинья хмыкала и сокрушённо качала головой: не сможем. Тогда Хмара снова с надеждой заглядывала в её глаза: хоть попробуете? Конечно, попробуем – теперь кивала Устинья. «А ты уходи, - говорила женщина. – Умереть с нами – это не твоя судьба». «Не уйду, - улыбалась Хмара в ответ. – До весны я не уйду».

Хмара стояла перед Горовеем и раздражённо притопывала ногой.

«Подумать надо», - ответил староста, когда она объяснила ему, что может попытаться отвадить от деревни зверя. И теперь Горовей думал: вздыхал, морщился и смотрел на Хмару с упрёком, будто она не спасение предлагает, а тревожит его из-за мелочи.

Горовей не зря был старостой: он слышал легенду об оборотне, но словно и верил в неё, и немного не верил.

- Говоришь, значит, что прогонишь его?

-Я не знаю, но хочу попробовать.

Хмара злилась на мужчину. Решение предложить своё колдовство далось ей непросто. Она никогда не выпячивала своих умений, да и, если честно, не до конца понимала, какие они. Но Горовей вместо того, чтобы ухватиться за её шанс, мялся и сомневался.

Наконец, девушка мотнула волосами и сказала:

- Я пойду. Вижу, вы и сами справитесь со зверем.

Она хотела уйти, но мужчина остановил её.

- Навестим Устинью. Надо посоветоваться с ней.

Когда Устинья услышала, зачем к ней пришли гости, удивилась:

- Почему ты сомневаешься, Горовей?

- Ты уверена, что нас ждёт встреча со зверем? Что, если она призовёт магию, да без причины? Не люблю я этого… Твоя дочь была последней ведьмой в нашей деревне. И, ты прости, Устинья, но по ней никто не скучает.

- Боишься, что ли, что её колдовство повлияет на жизнь в деревне, испортит кого-нибудь?

- Не знаю, - проворчал Горовей. – Да и откуда мне знать?

Устинья покачала головой.

- Ты слышал легенду. Вот и решай теперь сам, детские ли это сказки или что посерьёзнее.

Мужчина подумал ещё немного и сказал, обращаясь к Хмаре:

- Сделай, что умеешь, только так, чтобы об этом знало как можно меньше народу.

Но как он просил, не получилось. Хмара выбрала для обряда следующую ночь. На небе висела огромная рыжая луна, и её свет успокаивал девушку. Казалось, под такой луной ни одна нечисть не осмелится чудить.

Когда Хмара вышла на поляну в центре селения, где раньше праздновали день Карачуна, она замерла и прислушалась. Деревня спала. А духи, почуяв грядущее колдовство, затаились. Пока девушка шла мимо подворий к поляне, она пыталась различить их присутствие. Обычно она слышала звуки тайной жизни, когда желала. Стоило только навострить уши и вот: то старательный возила постукивает скребницей о стены конюшни, то парочка злыдней, обруганные домовым, топочут по тропинке прочь от крыльца. Ночь – это время духов, они живут, когда на землю опускается темнота, но нынешняя ночь была особенной. Нечисть притаилась и ждала, что будет. Они чуяли в Хмаре много колдовских сил, как и она всегда знала, где таятся существа и что у них на уме. Не совсем человек, но и демонам не подруга. Но сейчас было не время гадать, отчего спрятались духи.

Хмара встала в середину поляны и, потерев одну ладонь о другую, зажгла на кончиках пальцев правой руки голубой огонёк. Она провела рукою вокруг себя, и тонкие струйки пламени стекли с её пальцев на землю, очерчивая ровный круг. Снег внутри круга растаял, земля моментально подсохла, и Хмара опустилась на колени. Она наклонялась над сухой травой, гладила её и припадала щекой. Девушка без остановки твердила себе под нос какие-то слова, которые складывались в неясный шёпот. Звуки её голоса будто стелились по земле и сплетались с дыханием лёгкого ветра, который был так осторожен, так страшился помешать колдовству, что почти не трогал ни волосы, ни одежду молодой ведьмы.

Постепенно в том месте, где до этого Хмара касалась травы щекой, земля окрасилась в красный. Она становилась всё ярче и ярче, пока не стала напоминать жар костра. Это место мерцало бордовым, красным, и сквозь разноцветные всполохи нечёткими пятнами проступала чёрная обожённая земля. Глаза Хмары были закрыты. Всё так же стоя на коленях, она раскинула руки, будто изломанные крылья чайки, и качалась, описывая телом круг. Её губы всё быстрее и быстрее шептали непонятные слова, и, казалось, она полностью захвачена ритмичным движением.

Горовей и Устинья стояли в стороне от поляны. Они спрятались в темноте, за ближайшим забором, и во все глаза смотрели оттуда на чудное зрелище. Староста не задумываясь сжимал в руки деревянный медальон, на котором была вырезана пятиконечная звезда.

- Тебе ничего не угрожает! – зашипела на него Устинья. – Что ты теребишь без конца свой оберег?

Горовей лишь отмахнулся. Он заворожённо смотрел на Хмару, боясь упустить что-нибудь важное. Пока пламя перед ней разгоралось, в сторону поляны стали подходить люди. Кто-то, кто жил поближе, увидали из окон странное свечение, некоторые вставали с постелей, разбуженные тягостным чувством.

- Что происходит? – с волнением в голосе спросило Това, появившись за спиной у Устиньи.

- Сама посмотри. Не знаю, как тебе объяснить…

Това глянула на поляну, тихонько ахнула и тут же закрыла рот рукой. Устинья обняла дочь за плечи.

А в это время на месте огненной земли разверзлась пульсирующая багровыми краями яма и из неё пополз тёмный, как тени, туман. За ним тонкой танцующей струйкой – серебристый дымок. Он вился вокруг чёрного тумана, словно обнимал и заигрывал с ним. Руки и лицо Хмары покрыли тени, её черты смазались, словно кто-то плеснул на неё серой краской. Постепенно серебристый туман стал принимать форму, сперва появился нечёткий дрожащий силуэт, а потом он оформился и все, кто смотрел на это зрелище, увидели то ли волка, то ли человека. Он простирал когтисты лапы вверх и разивал пасть, изрыгая из себя неслышный крик. Хмара резко дёрнула головой, тени спали с её лица, и девушка, всем телом подалась к зверю. Мышцы на её шее и руках напряглись. Казалось, что она пытается придавить ладонями что-то огромное, что медленно поднимается из земли. Серебристый туман, а нём – ипостась оборотня, стали уменьшаться, дрожать под её руками. Мерцающий дым клоками вырывался из-под невидимой тяжести, и казалось, вот-вот рассыпется в прах. Но внезапно темнота сгрудилась вокруг силуэта зверя, вспыхнула чёрным огнём и пропала вместе с серебристым туманом. Хмара пронзительно закричала и в ярости стукнула кулаками по земле, на которой не осталось и следа от страшной огненной ямы.

На утро о происшествии знали все, даже те, кто ночью крепко спал. Хмара решила для себя, что больше не будет обращать внимание, если её вновь назовут ведьмой. В конце концов, какая разница? Это лишь слово. После такого зрелища никто не поверит в то, что она не ведьма. Откуда в таком случае у неё силы? Хорошо ещё, что стороннему человеку невдомёк, насколько огромное колдовство на самом деле пришлось призвать Хмаре, чтобы дотянуться до веря сквозь расстояние. Вероятно, тогда люди бросили бы её в яму или привязали бы в лесу к дереву, или ещё что пострашнее… Именно страх наказания не давал Хмаре до конца прощупать свою силу. Она слишком хорошо помнила ужас, который вызывало колдовство даже у её собственной матери. Хмара редко заглядывала за чертог, который отделял привычное ей колдовство от того, которое, неизведанное, скрывалось в ней.

Она шагала из одного конца комнаты в другой. Её вещи уже были подготовлены – увязаны в узлы. Там же – немного еды и полотенце, подаренное Зарьей. На память от той, кто в другой, спокойной, жизни мог бы стать Хмаре подругой.

«Чего ты ждёшь? – злилась девушка сама на себя. – Давно пора уходить!» Но на самом деле она не хотела бежать, будто в чём-то виновата. За зиму Хмара не сделала никому ничего плохого, впрочем, как и за всю свою жизнь. Только лечила расстроенные животы, вправляла вывернутые кости, заговаривала от болезней худой скот и отгоняла от деревни дурных духов.

Дверь отворилась, и в дом заглянула Устинья. Из-за её плеча выглядывала Зарья.

- Мы зайдём? – хмурясь, спросила Устинья.

- Это не мой дом. Конечно, вы можете войти – я не запрещу, - дёрнула плечами Хмара. Она была раздражена и готова защищаться. Ей казалось, что вот-вот на неё набросятся, как на злодейку, и, улюлюкая, погонят из деревни. Как в детстве.

Зарья, опередив пожилую женщину, первая вошла в комнату и внезапно обняла Хмару, стиснула её за плечи обеими руками. Внутри у девушки будто что-то надломилось, и глаза затуманились слезами. Это было облегчение – знать, что ты не противна.

- Я не смогла, простите меня, - проговорила Хмара, уткнувшись в плечо Зарье.

Она погладила Хмару по спине и, отстранившись, посмотрела в её глаза.

- Спасибо, что попыталась.

Устинья, скривившись, посмотрела на узлы, которые лежали на лаве.

- Ты твёрдо надумала уйти сейчас?

- Я не думаю, что кто-то захочет, чтобы я жила в деревне. Но ничего, и без того близилось время покидать вас.

- Это так необходимо? – бесхитростно спросила Зарья.

- Мне нет места среди людей. Или вы думаете, что ночью я показала всё, что есть во мне?

Устинья с улыбкой покачала головой.

- А я знала, что ты непростая. Пусть я всего лишь травница, но сразу почуяла твою силу.

- Что вы ещё почуяли? – спросила Хмара.

- Не разобрать. Ещё раз говорю: я не сильна в колдовстве. Только догадываюсь.

У Хмары всё ещё щипали глаза. Ей было мучительно думать, что надо уходить, ведь она так и не попрощалась с Сеймуром. Вряд ли ей суждено дождаться его в деревне. Она отчаянно скучала по нему, но даже самой себе не признавалась в этом. Странно, но иногда Хмаре казалось, что она еле слышно улавливает запах его следа. Она знала, в какую сторону он ушёл. И ей казалось, что при желании сможет найти его. Нужно было только напомнить себе, кто она на самом деле. Но нет, Хмара никогда так не позволит себе поступить. Ушёл не прощаясь, значит, так тому и быть.

Устинья пристально смотрела на девушку, словно пыталась разгадать, о чём та думает. Но было понятно лишь то, что на душе у неё было очень неспокойно.

- Нас ждут, - наконец, сказала Устинья.

- Кто?

- У Горовея, - объяснила Зарья. – Там много народу собралось: от каждого двора кто-то да пришёл.

Хмара насторожилась:

- И что мне там делать? Зачем туда идти?

- Пойдём, - мягко сказала Зарья и положила тёплую руку на ладонь Хмары. – Ты нужна нам.

«Будь что будет, - подумала девушка. – Лишь бы не устроили мне поминальный костёр».

Она как была – в одном платье, валенках, с непокрытой головой, лишь накинула на плечи тёплый платок – вышла из дома. Снова стало холодать. Снег отчаянно скрипел под ногами, дыхание разлеталось паром, но Хмара не ощущала мороз. В доме Горовея во всех окнах горел свет. Перед тем, как войти туда, она посмотрела в небо, пестревшее яркими звёздами, и глубоко втянула в себя вкусный звонкий воздух.

Когда девушка вместе с провожатыми вошла в тёплую комнату, все, кто был там, обернулись на неё.

- Какая тишина! - сказала Хмара. Она присела у порога на стул и смиренно сложила руки на коленях. Но в её мыслях не было смирения. Она увидела, что среди собравшихся был Клен. Стало спокойнее: она верила ему, надеялась, что он не даст её в обиду. Но что, если после ночного представления и он страшится её?

- Я рассказал им всё, что знал об оборотне, - заговорил Горовей, обращаясь к Хмаре. – И мы приняли решение встретить его с оружием.

- Не может быть, чтобы мы не смогли сладить с какой-то лесной собакой! – крикнул один из юношей.

- Может быть всякое, - ответила Устинья. – Но если решили спасаться, значит, надо пробовать.

Горовей встал и, обращаясь к Хмаре, сказал:

- Мы просим тебя помочь нам.

- Просите помочь? – удивилась девушка.

- Честно говоря, вряд ли без тебя мы одолеем его. Понятно, что он не просто животное. Это дух, злобный и опасный. Мы просим тебя и твоё колдовство помочь нам. – Горовей сделал паузу и продолжил. – Попросить тебя – это общее решение.

- Я думала, что этой ночью только напугала вас.

- Напугала, конечно, - хмыкнула Устинья. – Но как бы мы не боялись тебя, зверя – гораздо больше.

- Но я не уверена, что смогу! Я даже не знаю, как его можно остановить. Я обойду деревню, сделаю заговор, разложим полынные стебли, где только можно… - тут Хмара запнулась и обвела взглядом собравшихся. – Но я не умею убивать!

- Думаешь, его нужно убить? – спросил Горовей.

- Надо будет, и убьём! – крикнул кто-то.

- Мне кажется, что одними оберегами не справится.

- Я умею убивать, - подал голос Клен, и все обернулись, чтобы посмотреть на него. Парень казался напряжённым и сосредоточенным. От его смешливости не осталось и следа.

Зарья предложила:

- А что если увести детей подальше в лес?

Устинья сокрушённо покачала головой и сказала:

- Не выйдет. Будем все тут.

- Кстати, бабушка Устинья, а где делся Сеймур? – спросил один из юношей. – Нам лишние руки, да такие, что умеют держать оружие, не помешают. Даже чужаки собираются защищать деревню, а он? Он явится, когда будет нужно?

Устинья передёрнула плечами и, не поднимая головы, ответила:

- Вы же знаете, что я Сеймуру не хозяйка. Я не знаю, где он.

Морозный воздух был прозрачен. Сквозь него летели, медленно-медленно, мелкие остроконечные снежинки. Их была тьма, из серой тучи, что повисла над околицей, непрерывно падали вниз холодные падчерицы зимы, долго-долго. Хмара видела тёмные и тонкие стволы деревьев, они подступили совсем близко к деревне. С одной стороны – заборы ближайших подворий, с другой – армия деревьев. Но они все спят, еле – еле слышно, как по мёрзлым стволам сочится жизнь. Им невдомёк, что происходит совсем рядом, поэтому они не помогут. Хмара стоит посреди круглой поляны, на ней утоптан снег. И бель вокруг такая, что режет глаза.

Медленно падает снег, медленно течёт сок по жилам деревьев, медленно вздымаются груди людей, стоящих около Хмары. Они позвали её помочь. Им не к кому больше взывать о помощи. Женщины, прикрывая собою детей, прячутся во дворах, за заборами. Они готовы броситься в дома, запереть двери и схватиться за топоры, чтоб спасти своих детей. Если мужчины не выстоят. Весь мужской род, от мала до велика, собрались вокруг Хмары. Взрослые и сильные теснят за себя тех, кто помладше. Стариков не спрячешь за спины. Они выходят вперёд, готовые жертвовать собою, чтобы те, за заборами, успели схорониться. В руках каждого оружие. Но какое оружие может быть у мирных жителей? Это вилы, огромные и тяжёлые. Это булавы, которыми валят в лесах медведя. У охотников – луки; стрелы к ним тяжёлые, ребёнок не поднимет.

Самый первый стоит Сеймур, он тоже держит лук. Его тёмные брови сведены над переносицей. Он не ушёл далеко от деревни. Хотел, но не смог; вернулся, чтоб стать рядом с остальными. Он готов умереть здесь и сейчас, но сначала попробует выжить. Он не глядит в глаза Хмаре. Но ей не нужен его взгляд. Сейчас между ними нет ни вражды, ни любви. Оба эти чувства предполагают сомнения и обман. Но между ними нет обмана, они честны друг перед другом, а поэтому наравне.

- Ты поможешь нам, ведьма? – этот крик из толпы издал Верин, большой в плечах и ростом велик. Его лицо заросло густой бородой, а в глазах – ни капли страха. За себя. Но у него старые мать и отец, у него – малые дети и ласковая жена. Его сестра не ходила ещё замуж. В его глазах - страх за родных.

Хмара не ответила ему. Она раздула ноздри и навострила уши. Ей слышится, как между деревьями скачет, отталкивается от земли сильными лапами существо, оно идёт убивать и пожирать. И аппетит его огромен, а в сердце нет ничего, кроме ненависти. Оно бежит сюда. Хмара чует запах его шерсти и дыхание изо рта. Хмара слышит, как громко чудовище дышит. Рывок – и он всё ближе. Скоро появится из-за деревьев.

Хмара пришла сюда, на поляну за деревней. А значит, поможет людям. Она не знает, уйдёт ли живой и сохранит ли жизни местным. Она не знает, зачем ей это, ведь могла же она, чуя приход чудовища, уйти, бежать и сохранить свою жизнь. Но она здесь.

Вот вдалеке, между деревьями, ей увиделся силуэт. Кто-то мечется, бежит на двоих лапах, похожий на сгусток тумана, на дым.

Хмара глубоко вдохнула и будто нырнула куда-то внутрь себя. Она дёрнула ногами и руками, запрокинула голову. И из глубины её мира вынырнуло существо, коим она могла быть. И была. Вот Хмара опустилась на руки, тряхнула головой, и бешеная сила наполнила её тело.

На глазах у всей деревни Хмара стала меняться: на ней треснула одежда, голова вытянулась, а руки стали не руки, а ноги. Но какие ноги! Вместо Хмары на кусках разорванного полушубка стояла олениха, большая и сильная. Она переступала с ноги на ногу, взбрыкивала и трясла головой. Её большие глаза тревожно смотрели в сторону леса, а уши без конца дёргались и стригли.

Народ ахнул. Кто-то взвизгнул, кто-то с шумом закрыл рот рукой. Сеймур не моргая глядел на прекрасное животное, в которое превратилась Хмара.

А для Хмары не существовало больше ничего, кроме существа, которое неслось к деревне. Он был совсем близко, напоенный злостью и жаждой крови.

Прыжок, ещё прыжок. И снежинки полетели вмиг быстро – быстро, не стало той тишины, которая поглотила Хмару в момент переворота в оленя. Она услышала, как заскребли когти зверя, когда он выскочил на утоптанный снег поляны.

Он был большим, выше самого рослого мужчины деревни на голову. Всё его тело было покрыто серой, словно седой шерстью. Он стоял на задних лапах, но если его опустить на четвереньки, был бы похож на волка. Но под мехом существа выделялись, на лапах, на плечах и спине, сильные мышцы. Морда была вытянута, а в разинутой пасти виднелся частокол острых зубов. Из его лап торчали огромные когти, которыми он взрезал снег.

На секунду замерев на чистом месте, зверь бросился прямо в толпу мужчин и принялся раскидывать лапами их в стороны и лязгать зубами направо и налево. В его движениях было что-то от волка, но много от человека. Он махал лапами, как пьяный мужик, но его лапы сбивали с ног, а когти разрывали толстые полушубки.

Чудовище не заметило на поляне Хмару. Он чуял людей, жар их тел и слышал ток крови. Хмара ещё секунду назад была женщиной, поэтому зверь не унюхал её.

Олениха застучала ногами по снегу и громко фыркнула. Зверь, отпрыгнул от ощетинившихся вилами бойцов, и обернулся. Его глаза не были похожи на волчьи. Он смотрел осознанно, зло. Его взгляд был похож на взгляд умалишённого, опьянённого кровью преступника, сильного и беспощадного, который не видит, кто б мог его остановить.

На олениху он смотрел с интересом и в то же время с презрением. Он сразу учуял, кто она. И страшная ненависть всколыхнулась в его сердце. «Убить, убить». Ещё бы, кто может стать на пути оборотня? Почему глупая ведьма хочет оказаться между ним и этими людьми?

И зверь бросился. Он заскрежетал зубами, завыл так, что и без того испуганные дети в избах заплакали что есть мочи, и бросился на олениху.

Дальше никто не мог точно сказать, что происходило на поляне. В бешеной пляске сошлись два непонятных существа, вздымая вокруг себя вихри снега. Вьюга кружилась вокруг них. Ветер поднимал сугробы и бросал на сражающихся. Олениха била копытами по спине и морде страшного зверя, отпрыгивала и водила кругами. А он кидался на неё и отскакивал, пытался достать зубами и сёк по бокам когтями. Но она всё уворачивалась, в последний момент срывалась на прыжок.

Среди бешеной скачки по кругу, меж снежной пыли, которую поднимали в воздух их ноги, Хмара успела увидеть, как на поляну выскочил Клен. Он держал обеими руками меч, было видно, как тяжело он дышит, видимо, торопился. Движением плеч он сбросил с себя тяжёлый меховой плащ и бросился Хмаре на подмогу.

Меч – это настоящее оружие, не то, что вилы или булава. Меч ищет пути, как лучше сечь плоть, он почти жив и умён настолько, насколько и его владелец.

Оборотень тоже заметил Клена и не дал тому время, чтобы напасть, обернулся и бросился вперёд. Клен успел несколько раз разрезать воздух около шкуры зверя, но тот, изловчившись, ударил лапой по руке воина, желая выбить меч. Хмара услышала хруст кости, рука Клена вывернулась в сторону, и меч выпал, как только ладонь опустилась вниз.

Клен упал на спину и перекатившись, схватил меч левой рукой. На его лице отразилась боль, но в глазах всё также была видна решимость, граничащая с бешенством. Клен не стал ждать, пока оборотень выберет удобную позицию для нападения. Мужчина быстро вскочил, но зверь взмыл в прыжке над ним и, увернувшись от меча, в бешеном рывке налетел на него. Огромные когти разорвали одежду на Клене, он снова упал на землю, и кровь, кипящая, алая, как рассвет, потекла в снег. Сеймур бросился вперёд и стал рядом с Кленом. Он натянул свой лук. Два врага по жизни оказались рядом, когда пришла напасть.

Но Хмара знала, что ни лук, ни меч не спасут их. Её бока были расцарапаны, ноги саднило от бешеной скачки. Перед появлением Клена она видела, как подбирался к ней оборотень – он пытался заскочить под её живот. И несколько раз ему почти удавалось лязгнуть зубами у самого брюха оленихи. Она устала. И если зверь, разорвав напавших на него мужчин, снова примется за неё, он достанет, не промахнётся. И тогда ей конец. А с нею и всем остальным.

Хмара знала, что олениха – не самая сильная из её ипостасей. Много лет она старалась сделать оленя своим знаковым животным, она запирала глубоко в себе воспоминания о том, кем была на самом деле. Она старалась всё чаще вызывать образ доброй оленихи. И наконец привыкла стоять на четырёх ногах с копытами. Но сейчас эти ноги устали. Она не справлялась. Олень – мирное животное и плохо умеет сражаться. Он всегда защищается и никогда не нападает. Но чтобы выжить, стоя против оборотня, необходимо родить в себе злость и жажду рвать.

Хмара знала, что делать. И поэтому в тот момент, когда оборотень сделал шаг к мужчинам, она позвала ту, кем была от рождения.

Все мужчины деревни подвинулись навстречу зверю. Они шли защищать Сеймура и Клена и помогать оленихе. Но тут она снова стала меняться. Она стала меньше, и коричневую шерсть сменила светло-серая, похожая на туман. Вместо ног с копытами появились лапы. За спиною оборотня стояла крупная волчица. И в её маленьких глазах читались свирепость и бесстрашие.

Она взвыла громко и хрипло, так, что оборотень чуть присел на задних лапах и только потом обернулся.

Это было страшное, но короткое сражение. Волчица была меньше, чем оборотень, но больше любого другого волка. Она ощерилась, и зубы, влажные от слюны, показались огромными в пасти. Было видно, что оборотень рассматривает нового противника, примеривается, но это длилось недолго. Он зарычал и бросился на волчицу, метя сразу на её шею. Он хотел одним прыжком навалиться сверху и прокусить шею у основания, но волчица вовремя дёрнулась в сторону. Она не стала атаковать в ответ. Наоборот, твёрдо упершись в снег лапами, она снова прямо и зло взглянула в глаза оборотню. Между ними шёл разговор, только глазами.

Зверь снова бросился на волчицу и они превратились в один рычащий и воющий комок, принялись кататься по снегу, разбрасывая его в стороны, поднимая белые тучи. Они рвали зубами, драли когтями и душили один другого, наступая на грудь.

Это видели люди, а Хмара, облачённая в сильную и отчаянную волчицу, не замечала, что твориться вокруг. Только сипящее горячее дыхание её врага, только чумной блеск его глаз и острые, как кинжалы, когти, только прожорливая пасть, которая жаждет проглотить её плоть.

Она сражалась и за себя, и за тех, что были рядом. «Или он, или я». Её бока были изорваны, мышцы гудели. Несколько раз он смог прокусить её шерсть. Весь снег на поляне был залит кровью. Чьей? Для того, чтобы остановить оборотня, необходимо его убить. Нет иного пути. Оборотня не погладить по шёрстке, не приручить, не заманить ароматным куском мяса. Он жаждет свежей крови и, пока будет жив, станет добывать её. Его не посадишь на цепь – сбежит. И отомстит. Поэтому Хмара сражалась, зная, что в конце боя будет смерть – её или его.

Хмара била лапами и чувствовала, как хрустят кости чудовища. Каждый удар её сильных широких лап отнимал у него силы. Наконец волчица повалила противника на бок и, обнажив острые клыки, прорвала его шкуру на боку, там, где к сердцу шла жила, наполненная смрадной кровью. Оборотень ещё приподнялся, опираясь на передние лапы, замотал головой и попытался встать. Хмара понимала, что ему не подняться, что рана смертельна, но страх, что он сможет пересилить себя и встать, оказался сильнее разума. И она вновь наскочила на него, умирающего, и несколько раз ударила в грудь передними лапами. Оборотень повалился на спину, захрипел и испустил дух.

Хмара подняла глаза на народ, что смотрел на неё и её врага затаив дыхание. Их лица множились в глазах, изображение рябило. Во рту Хмара почувствовала вкус крови. Из пепельно-серой волчицы она постепенно принимала вид девушки. Её волосы были растрёпаны и местами слиплись от крови. Обнажённое тело было изранено, избито и тоже залито кровью. Она шаталась, и взгляд становился всё более и более мутным. Наконец Хмара целиком приняла человеческое обличье и упала рядом с мёртвым оборотнем. Кто-то закричал.

Если открыть глаза, кажется, что ты в доме. Видны бревенчатые стены, огонь под потолком и в очаге. На лавке будто одежда лежит. Нет, ерунда. Закрой вновь глаза. Хмара, отдохни.

Хмара просыпалась тяжело. Было очень жарко. На тело будто навалили камень; туловище и ноги жгло, как огнём. Её мышцы гудели, а в голове было мутно. Тошная ладонь боли лежала на лбу, и когда Хмара пыталась повернуть голову вправо или влево, ладонь сползала на противоположный висок и придавливала сильнее. Девушка долго продиралась сквозь удушающую дремоту и, наконец, открыла глаза.

В комнате был полумрак. Где-то сбоку, видно, горел очаг. Над её головой на стене отражались всполохи огня. Этот вид заворожил её: красные танцующие пятна выстраивались в силуэты людей и зверей. Но пробудилась она ненадолго: Хмара снова нырнула в сон. Во сне она слышала голоса: кто-то размерено вёл беседу, иногда прерываясь. О чём был разговор, девушка не могла понять. Да и не пыталась: только слушала шуршание голосов, больше похожее на шёпот набегающих на песок речных волн, чем на человеческую речь.

Так Хмара приходила в себя несколько раз. Она чувствовала, как мягкие заботливые руки освобождала её тело от тяжкого жара, обмывали саднящие участки и смазывали их чем-то прохладным. После девушка спала спокойнее, пока не возвращалась боль, а с ней – тихие стоны, которые Хмара, сама того не осознавая, издавала в забытьи.

Однажды вечером Хмара окончательно пришла в себя. Пламя снова плясало на стене. Где-то рядом, вне поля её зрения, кто-то вновь разговаривал. Голосов было двое: пожилая женщина и молодой мужчина.

Хмара шевельнула рукой. На руке лежала медвежья шкура, от которой шёл тяжёлый звериный запах. Любая шкура медведя целебная, но особенно та, которую медведь добровольно отдал человеку, умирая от старости. Эта была старой, с жёсткой шерстью, пропитанная запахами животного и непролазного леса. Хмара вцепилась в шерсть рукой и глубоко вдохнула.

- Я же говорила, - сказал женский голос, - оживёт, ведьма.

Женщина засмеялась. От слова «ведьма» Хмара нахмурилась, но вдруг поняла, что сказано это было по-доброму. Так, шутя, мать называет маленькую дочку, что ради забавы скачет весь день на одной ножке, баловницей и егозой.

«Ведьма, ведьма же и есть».

Внезапно над Хмарой склонилась бабка Устинья. Вот чей голос слышала Хмара.

- Очнулась, девонька?

- Жарко мне, - ответила Хмара. Её губы пересохли. Пока бабка Устинья наливала из кувшина, стоявшего у изголовья кровати, воду, кто-то снял с ног Хмары медвежью шкуру. И стало легко, будто пудовый камень убрали.

Этот второй молчал. Он стоял у постели и неотрывно смотрел на Хмару. Но она знала, кто это. По дыханию, по запаху учуяла.

Нюх Хмары был ещё слишком острым – ведь недавно она была…волком. Теперь, лёжа раненая, она чуяла густой мужской запах тела. Сеймур.

«Что теперь будет? Что? Опять идти, куда лес поведёт. Потому как эти люди, посмотрев, на что я горазда, немедля выгонят из села».

Хмара попыталась сесть, чтобы принять из рук бабки Устиньи воду. Но голова закружилась, а руки вместо того, чтобы упереться в лежанку, подломились, совсем слабые.

- Помоги ей, - сказала Устинья. И Сеймур легко приподнял её за плечи.

На лежанке в углу лежал Клен. Он спал, и сон его был тяжёл. Хмара с трудом различила его дыхание. Клен не двигался, токи его жизни были совсем слабыми. Несмотря на собственную слабость, Хмара почувствовала тревогу – если он умрёт… Если он умрёт, она будет тянуть чувство вины за это до конца своих дней.

- Дайте к нему… Надо…

Хмара глядела на Клена. Ей становилось всё тревожнее. Он еле дышал, где-то далеко, внутри чуть слышно билось его сердце. И это незаметное тук-тук могло прерваться в любой момент.

Но Устинья хмыкнула:

- И не подумаю. У тебя самой силы – с ладошку. Клен поправится и без твоей подмоги.

Сеймур вышел из хаты. Потекли минуты. Хмара отсчитывала время, слушая стук сердца Клена. Устинья, думая, что девушка снова уснула, тоже пошла куда-то. Но Хмара не могла спать. Она дурела от своей слабости, ей было больно и тяжело. Но провалиться в сон, значило, отпустить его. Что она сможет сделать, когда сама почти умерла?

Хмара опустила ладонь на пол и потихоньку сползла с лежанки. Порванное зверем тело звенело от боли, и ей показалось, что сейчас её вырвет. Но нет, прошло. Мутные пятна крутились перед глазами. Она полежала на полу, припав к половицам щекой. Недолго – несколько вдохов. И поползла к Клену. Пока она змеёю пробиралась к нему, несколько раз сознание пыталось уйти – звон в ушах нарастал, и становилось прохладно и легко.

Когда Хмара дотянула тело до лежанки Клена, она уже не слышала его дыхания. «Как забраться к нему на кровать?» Сил не было, и слёзы отчаяния, даже великого горя выступили на её глазах. Хмара взяла руку Клена и крепко сжала её, так крепко, как только могла.

Когда Сеймур зашёл в комнату, он тихо вскрикнул, удивлённый и разозлённый одновременно. Хмара лежала на полу около лавки Клена. Её закрытые глаза были мокрыми, она сжимала его руку, и оба казались неживыми.

Нет, ещё дышат. Сеймур осторожно поднял Хмару и уложил её рядом с Кленом. Она тут же обхватила его рукою и, не открывая глаз, глубоко вздохнула.

Сеймур, стараясь не тревожить обоих, лёг с краю и положил ладонь на плечо Хмары.

Когда Устинья зашла в горницу, она не поверила своим глазам. Спали все трое, причём дыхание Клена стало заметно громче и ровнее.

- Тьфу на вас! – выругалась бабка и снова скорее вышла.

Хмара видела дивный сон. Её руки, её грудь искрились розовым тёплым светом. Её пальцы сочились чистою водой. Она рассматривала струи, стекающие от поднятых ладоней к локтям, и смеялась. Она смеялась сначала звонко, но мягко, заливалась, улыбалась, как могла. Но вот видение стало ослабевать, она проваливалась в прохладную темноту. И вместо удивительной лёгкости появлялась боль. Болело исцарапанное тело, но она не могла помочь себе.

Утром Клен ненадолго открыл глаза. Он стонал, но Хмара знала: стонет, значит, не умер. Посреди ночи Сеймур перенёс её обратно, на её лежанку. И верно – дольше она б не выдержала. После ночи рядом с Кленом её выздоровление откладывалось.

Шли дни, силы медленно возвращались к Хмаре. Слишком медленно. Она сильно пострадала в драке с оборотнем, из неё вышло много крови, к тому же раны, оставленные его когтями, плохо заживали, гнили и постоянно болели. Никогда раньше девушка не выплёскивала так много магии за раз – чего стоило хотя бы превращение из человека в оленя, потом в волка и снова в человека. Она была истощена, но чуяла где-то глубоко внутри необыкновенный зуд, будто что-то тёплое и упругое щекочет её нутро.

Схватка со зверем была словно тренировка, первый раз, когда Хмара по своей воле выпустила на свободу второе я. Так бывает: ты отдаёшь много, но сторицей получаешь взамен. Она чувствовала новые потоки силы, какой раньше в ней не было. Болезнь тела не давала сполна изведать, что за возможности ей подарила победа над оборотнем. Но теперь Хмара знала: она выживет. Что будет после того, как она встанет на ноги, было скрыто.

Устинья изо дня в день старательно ухаживала за ней, но почти не разговаривала. Опять стать изгоем, после того, как люди почти приняли её, да к тому же попросили о помощи – это было больно. И как Хмара не старалась по привычке отвергнуть неприятные чувства, заставить себя не думать - не удавалось. Ещё более странно было видеть холодность Устиньи, той самой, что несколько недель назад наклоняла голову Хмары к своему плечу и с теплотой смотрела в глаза.

Клена перенесли к Горовею. Устинья пожаловалась, что ей сложно ухаживать за двумя ранеными. Но девушка была уверена: это Сеймур настоял, чтобы Клена унесли из его дома. Ко дню переезда парень пришёл в себя, и, Хмара могла поручиться, что между ним и Сеймуром возникла какая-то странная связь, похожая на дружбу. Она слышала, как Сеймур шёпотом спрашивал Устинью, как его здоровье и не нужно ли что. Он аккуратно помогал перевернуть его и сочувственно морщился, когда тот стонал от боли, не приходя в сознание. Одна Хмара оказалась не удел. Сеймур почти не разговаривал с ней. Он стал редко приходить домой, чаще бывал у Горовея. А когда приходил, возился около бабки. Помогал ей носить воду и дрова, растапливал печь. Но Хмаре не доставалось от него доброго слова. Они здоровались, он желал ей перед уходом скорейшего выздоровления. И всё. Устинья тоже помалкивала.

Настал день, когда Хмара почувствовала свежесть ветра, залетевшего в приоткрытую дверь. На улице ещё лежал снег. Но не унюхать запах приближающегося тепла было невозможно. Хмара даже заулыбалась. И решила, что пора вставать. К тому моменту, как вернулась бабка Устинья, Хмара добралась до порога. Она хваталась за вещи и стены, волочила ноги, но двигалась.

- И далеко ты собралась? – Устинья, как обычно, ворчала. – Ползи теперь обратно в кровать.

- Семь дней, бабушка. Семь дней, и я пойду от вас.

- Куда ты подашься, дура? Зима на дворе, а ты еле на ногах стоишь!

Хмара ничего не ответила, но она больше не могла оставаться в доме у Устиньи, в деревне. Она лежала на кровати, как древняя умалишённая старуха. Устинья ухаживала за ней, поила, кормила, помогала обмыть тело. Она варила Хмаре отвары, делала натирки и даже дула, когда в раны втирала жгучие мази. Но молчала. Редкие слова были грубые или небрежные. А Хмара больше не могла так, она не понимала, считает ли Устинья её за человека. Хмара чувствовала себя в чём-то виноватой перед бабкой, но в чём? Клен, пока был рядом, тоже не говорил с ней. Однажды, словно в бреду, сказал «спасибо». Конечно, она спасла его. Спасла дважды, если быть честной с самой собой. Там, во время битвы с оборотнем, когда она обернулась волчицей, зверь оставил Клена. Она приняла удар на себя. И потом, когда он умирал от ран. Смерть летала над ним, она уже ухмылялась, довольная. И если б Хмара не поделилась своими силами, Клен был бы мёртвым. Так почему и он не заговорил с ней? Чем она виновата?

Природа сходила с ума. Ветер нёс снег над землёй и бросался им, как тысячей маленьких кинжалов. Внезапно, после нескольких тёплых мартовских дней, вернулась зима. Такие возвращения всегда проходили страшно. Злая уставшая ледяная тётка с остервенением принималась терзать землю и мстить людям, которые осмелились так обидно радоваться весне.

Под утро вернулся мороз, и с неба, затянутого тучами грязного серого цвета, повалил, сначала мелкий, потом всё крупнее и крупнее, снег. Он ложился на первые кволые цветы и на уже высохшие тропинки. Постепенно усилился ветер, да не просто усилился, а будто решил сдуть всё, что неблагодарная земля держит на себе. Он обрывал деревьям ветки, приподнимал кровли и складывал на землю заборы. В сараях страшно ревели коровы – тревожные животные, они всегда первыми начинали волноваться. Те, кто осмеливался выйти на улицу, с трудом передвигали ноги, двигаясь к ветру лицом. Если же поворачивались спиной, их толкало и било в плечи, словно сотня дурных бесов вздумало гнать их до самого края земли.

Хмара стояла на опушке леса и, протянув руки навстречу стуже, смотрела, как на ладони с бешеной скоростью падает снег. Он тут же таял, но кожа не становилась чище – её тут же снова покрывали белые хлопья. Было холодно. Её лицо покраснело, ресницы залепило снегом. Дышалось с трудом. Вокруг всё свистело и выло. И в этой какофонии Хмара слышала не только шум ветра, но и голоса.

Отсюда, с холма, деревня была как на ладони. Вон дом Горовея, неподалёку через дорогу – Устиньи. Ближе всего к опушке – подворье Зарьи. А вдалеке, почти не видна отсюда, стоит избушка, в которой зимовала Хмара. За деревьями просматривался пустырь, где в землю впиталась кровь оборотня. Это место теперь долгие годы будут обходить стороной.

Хмара почти не чувствовала боли от ран. Как только она приняла решение уходить, её выздоровление ускорилось. Сейчас она была почти также сильна, как до сражения, только тонкие шрамы, как кривые линии грубой вышивки, исчертили её тело.

Она ни с кем из людей не прощалась. Сеймура не было в деревне несколько дней, Зарья не заходила с тех пор, как Хмара пришла в сознание, Клен ещё не совсем окреп и почти не поднимался на ноги. Девушка ушла, пока ни Устиньи, ни Товы не было дома. Она заглянула в дом, в котором жила, и оставила на столе клубок ниток, который прихватила у бабки.

- На, пусть тебе будет в радость.

Никто не ответил. Неужели даже нечисть, узнав о жившем в её нутре звере, стала чураться её? Девушка тяжко вздохнула: “Ну что ж, видно, никто не пожалеет о моём уходе”. Она повернулась к двери и увидела на пороге маленький, криво закрученный кулёк. Хмара подняла его, развернула и открыла от удивления рот. На мятом грязном куске ткани лежала подвеска. Это был месяц, выкованный из меди. На обоих его рожках поблёскивали маленькие тёмно-синие камешки. Сам месяц был неровным, со щербинками и выпуслостями. И если прищуриться, украшение было удивительно похоже на настоящую растущую луну в обрамлении звёзд.

Хмара тут же покрепче привязала подвеску на свои бусы, примостив её среди остальных кулонов, коих висело на шнурке не меньше десятка. На душе стало спокойнее.

Сейчас она смотрела на деревню – уже без сожаления, без надежды и без тоски. Пора возвращаться к той себе, которая любит и умеет жить одной. Пришло время часами смотреть в небо, наблюдать закаты и рассветы, дожди, туманы и грозы. Хмара потрогала подвеску-месяц, и явственнее услышала подвывающие из-за спины голоса:

Иди… Иди к тем, кто ты есть…