Читать онлайн
"На дне омута"

Глава 1

Лес тревожно шумел над головами двух всадников, грозя спутать и сбить с пути, заставляя вздрагивать от каждого крика испуганной птицы, что быстрыми молниями вспархивали с веток. Желание поскорее убраться из гиблого места обуревало даже коней, норовящих то броситься в галоп, то сойти с проторенного тракта — животные храпели и кусали удила, выражая всю глубину своего нетерпения. Тяжелее приходилось хозяевам — нечто неосязаемое, но ощутимо сильное давило на плечи, пробиралось в самые потаенные закоулки души и разума, пробуждало там неосознанный страх и вместе с тем глухую, не имеющую цели злобу. С этим можно было бороться, что до сих пор удавалось обоим, но такая борьба требовала бесконечно много сил, которые грозили иссякнуть окончательно в самое ближайшее время.

— Еще немного, — ободряюще произнес один из всадников. — Лес вот-вот закончится…

Легче от обещания не сделалось, все так же обуревала тьмой бесхозная сила оскверненной земли, но само звучание голоса казалось говорившему чем-то спасительным. Его спутник, напротив, держал мысли при себе и его тоже поспешил призвать к тишине, приложив ко рту правую руку. Так, в напряженном молчании, они проехали еще немного вперед, пока первый, поравнявшись с товарищем, не спросил на этот раз заметно приглушенным голосом:

— Что ты почуял?

Вместо ответа ему указали вперед и чуть налево, туда, где четкий след из поломанных кустарников уводил прочь от дороги, а затем терялся меж частых деревьев. Не сговариваясь, оба путника спешились и сошли на обочину, чтобы привязать коней.

— Смертью пахнет, — наконец, произнес молчавший до сих пор черноволосый эльф. — Глянуть бы…

Не дожидаясь ответа, он первым двинулся по широко проторенному следу, провожаемый лишь усталым вздохом товарища. «Пахнет смертью» для некроманта — не просто слова и не то же самое, что запах гниения и крови для обычного человека. Это чутье дара, которое невозможно игнорировать. Дьюара вело четкое ощущение недавней смерти, разлитое в воздухе подобно густому туману. Не хуже следов на земле оно указывало дорогу, благодаря чему он смог обогнуть самый большой завал. Тут среди поломанных веток валялось побитое колесо от телеги, а дальше виднелась колея вспаханной земли, по которой запряженные кони еще некоторое время тащили сломанную повозку.

Весь масштаб бедствия представился чуть позже, когда Дьюар, прихрамывая, выбрался на полукруглую полянку. Здесь разом обострились все ощущения, словно запах гари при входе в только что прогоревшую избу: и удушающее давление чуждой силы, и отголоски недавней смерти. Если первое вовсе не имело единого источника и рассеивалось на несколько миль по всему лесу, то второе уж точно происходило от двух тел, замерших прямо перед опрокинутой телегой. Мужчина и женщина лежали рядом, практически держась за руки даже в смерти. Ни один из них не походил на воина, а судя по рассыпавшимся вокруг глиняным горшкам и чашкам, это был всего лишь бедный гончар с женой, — и все же мужчина пытался как-то защитить спутницу, укрыть ее за своей спиной, да только от того, что на них надвигалось, спасения не нашлось. Дьюар отчетливо чувствовал следы темной, скверной силы, забравшей жизни несчастных. Глазные яблоки, превращенные в кровавую кашу, словно лопнули, а раскрытые в немом крике рты исходили подсыхающей на губах черной слизью, какой даже он прежде не встречал. Осмотрев находку со всех сторон, эльф поморщился и отступил назад.

— Они тут уже дня полтора, а может, и все два, так что возвращаемся. Акила? Эй, Акила?

Его спутник, не слушая, обходил телегу. Сломанные оглобли валялись в траве, опутанные вожжами — лошадям удалось как-то вырваться и бежать, хотя Дьюар не сомневался, что далеко они не ушли — смерть зверей ощущалась слабее человечьей, но все равно отчетливо. Один борт разбило при падении, усеяв траву щепками вперемешку с перевозимым скарбом, но Акилу привлекли вовсе не обломки, а нечто под самой телегой. Он опустился на колени, заглядывая в образовавшуюся прореху, замер ненадолго, а после с восторженным видом поманил спутника ближе. Под телегой кто-то возился и сопел.

Дьюар подошел, хрустя черепками от разбитых кувшинов, присел на корточки рядом. Из тени взглядом недоверчивого зверька на него смотрели ясные синие глаза, большие и яркие на фоне чуть загорелого худенького личика.

— Это ребенок. Девочка, — негромко, чтобы не спугнуть, уточнил Акила. — Чудо, что ей удалось выжить… Дьюар, нас привела к этому дитя сама Пресветлая Мать, не иначе. Мы должны позаботиться о ней.

Это прозвучало так уверенно, что эльф на минуту оторопел, а потом усиленно замотал головой. Тонкие косицы, позвякивающие мелкими бусинами-амулетами, мазнули по земле у края телеги, всколыхнули траву. Ответом на это тут же послужила маленькая ручка, метнувшаяся из темноты и крепко схватившая волосы. Дьюар возмущенно рявкнул, дернувшись назад. Хватка ребенка оказалась на удивление крепкой и болезненной.

— Уу, тьма тебя забери!

Эльф подскочил на ноги, забыв про ноющую лодыжку, и решительно развернулся в обратную сторону; сдерживаемого смешка в обращенных к нему глазах Акилы он даже не заметил, а тот, быстро посерьезнев, со всем сосредоточием принялся выманивать находку из укрытия. Протиснуться в прореху борта сам он бы не сумел, а поэтому мог лишь запастись терпением, да крупицей магии впридачу.

Как бы ни были они оба измотаны, оставшихся сил травника хватило на небольшое чудо. Повинуясь воле и мысленному приказу, перед Акилой проклюнулся зеленый росток, что стал стремительно тянуться вверх. Развернулись нежные листочки, вытянулся покрытый пушком стебель, зародился белый бутон, тут же, на глазах, распустил лепестки, отцвел и оставил после себя крупную розовеющую ягоду. Акила сорвал ее и с доброй улыбкой протянул на раскрытой ладони. Пришлось подождать, но он делал это со всем терпением и благожелательностью. И вот из-под телеги вновь показалась чумазая ручка, теперь медленно, наученная опытом, несмело взяла угощение, и только после, удовлетворенная сладким вкусом, малышка выбралась целиком.

Она выглядела лет на пять-шесть. Слишком маленькая, чтобы понимать, что в действительности произошло на ее глазах, но напуганная этим, как любой ребенок на ее месте. Вот только ресницы девочки оставались совершенно сухими, а щеки не были красными от недавних слез — она не плакала, лишь смотрела своими огромными глазами, на дне которых плескалось любопытство, здоровая, не паническая боязливость и удивление. Дьюар, наблюдавший со стороны, почувствовал укол раздражения. Они многое прошли бок о бок и успели свыкнуться со странностями друг друга, но терпеть рядом еще кого-то он был не готов, а уж тем более — шумного маленького ребенка, какие всегда доставляют уйму проблем.

Меж тем Акила тщетно попытался отряхнуть испорченное платье девочки, пестреющее бурыми и зеленоватыми пятнами, но ожидаемо потерпел неудачу. Оставив надежду привести одежду малышки в хоть сколько-то благопристойный вид, травник просто накинул на нее свой плащ — она мигом утонула в грубоватой, но поразительно теплой ткани, насквозь пропахшей пряными зельями.

— Не сердись на нее, она ведь совсем ребенок и дернула не нарочно, — мягким успокаивающим тоном произнес Акила. — Мы возьмем ее с собой и поспрашиваем в ближайших деревнях. Уверен, найдутся еще родные, которые сумеют о ней позаботиться… — он вздохнул, собираясь с мыслями, и продолжил совсем тихо, — Впервые говорю это, но спасибо, что не прошел мимо. Кто бы мог подумать, что однажды твой дар спасет чью-то жизнь.

Эльф дернул кончиками ушей, словно стараясь вытряхнуть из них только что прозвучавшее, и скривился. Все эти речи о благородстве, великодушии и добрых намерениях набили оскомину еще на Вассагских островах, когда мэтры совета магов пытались «вытравить из его головы дурное влияние бывшего наставника». Не хватало еще от товарища слышать то же самое каждый день…

— Не глупи. Мы и без того на мели, у нас заканчивается провизия, и нет денег даже на овес для лошадей, — проворчал Дьюар с явным упреком. — А ты хочешь посадить к нам на хвост еще и чужую девчонку, от которой не будет никакого проку.

Он осекся. Достаточно было одного взгляда на спутника, чтобы понять — тот от своего не отступится, какие бы доводы ему ни приводили. Вот и сейчас он лишь покачал головой с легким укором и полной уверенностью человека, уже все для себя решившего.

— Я сам был сиротой, — с обезоруживающей честностью признался Акила. — Если бы старый знахарь не приютил меня, возможно, я бы и третью свою зиму не пережил.

Эльф не сумел подобрать на это нужных слов, лишь раздосадованно пнул отколотое горлышко кувшина — и этим был вынужден ограничиться.

— Как тебя зовут, дитя? — до невозможности мягким, доброжелательным тоном поинтересовался Акила, всецело отдавая свое внимание ребенку. Но девочка молчала. Она лишь хлопала длинными смоляными ресницами да все пыталась ручонкой дотянуться до амулетов, пришитых к кожаной тесьме, опоясывавшей его голову, вот только мужчина для нее был слишком высок даже когда чуть склонялся, чтобы заглянуть в глаза.

— Ну же, ты в безопасности, и я вижу, что твое любопытство сильнее страха. Ответь мне хоть что-нибудь и тогда получишь вот этот красивый камешек, — на протянутой ладони как по волшебству появился зеленоватый голыш. Заинтересованный взгляд девчушки тут же переключился на него, но она так и не сказала своего имени, упрямо замотала головой, а затем протянула сложенные корзинкой ладони, при этом чуть приоткрывая губы. Даже слегка притопнула ножкой… Всеми силами старалась выпросить игрушку, при том не выдавая ни звука.

— Бедняжка, — Акила сжалился, отдав камешек. — Похоже, говорить ты не можешь?

Ответа ожидаемо не последовало, но маг уже и не нуждался в нем. Только на несколько вдохов задержал ладони над самой макушкой девочки, вновь прибегая к своему дару целителя, чтобы осмотреть ее и убедиться в отсутствии телесных травм. Закончив, он облегченно вздохнул и опустил руки.

— Пожалуй, если нам не удастся узнать твоего настоящего имени, то я буду звать тебя Астой... Так на моей родине обычно зовут подкидышей, это означает «судьба».

Недолгое молчание над поляной прервалось легким шорохом крыльев, от чего Дьюар сразу оживился. Сделав круг над деревьями, на ветку опустилась сова, крупная серая птица, покрытая разрозненными белыми перьями, словно вкраплениями седины. Дневной свет нисколько не беспокоил ее, как не беспокоило уже ничего в этом мире: остекленевшие желтые глаза смотрели без всякого выражения, жутко и обреченно, от чего Акила предпочел отвернуться. Противоестественная сила уже не один год мучила эти кости, но никакого спасения для них не предвиделось — эльф держался за любимую игрушку крепко, даже не думая ее выпускать.

— Все тихо. Что бы ни убило этих людей, его больше нет рядом, — между тем коротко сообщил Дьюар, прерывая мысленную связь с умертвием.

— Людей… Ты прав, — травник вскинулся. — Духи этих несчастных позвали тебя не просто так. Следует уделить им внимание и отправить на покой…

— Они не звали меня, — возразил Дьюар. — Я почувствовал запах смерти и пришел, чтобы проверить свою догадку. Духов здесь нет, их высосали, словно…

— Это было существо, которое мы с тобой уничтожили.

При упоминании о совсем недавней схватке нога заныла с новой силой. Дьюар быстро глянул на спутника — тому досталось не меньше, но виду он не подавал, только настороженность во взгляде стала особенно острой, почти режущей.

— Там был всего лишь зарвавшийся дух, которого местные своим поклонением превратили в мелкого божка. Он больше не вернется, так что забудь о нем и прекрати подозревать в одержимости каждую травинку.

Призывая к тому же, листва монотонно шумела над головой — так, будто они проводили совершенно обычный день в тихом лесу, и только еще висящие в воздухе тяжелые отголоски самой что ни на есть черной силы разрушали эту иллюзию. Из-за них и те, кто не имел дара, могли бы ощутить угнетающее, почти болезненное настроение, которое обещало надолго впитаться в землю даже после того, как звери растащат кости, а трава скроет обломки. Если лесу не помочь, то он еще долго не избавится от нанесенной ему раны, а шрам от нее может остаться и навсегда.

— Прежде, чем мы уйдем, я попытаюсь очистить это место от скверны, — решился Акила, тоже прислушиваясь к деревьям. — Присмотри за Астой, пожалуйста.

Дьюар не успел и рта раскрыть, как все произошло: по-прежнему тепло улыбаясь, Акила взял девочку и бесцеремонно сунул ему прямо в руки, лишив всякой возможности откреститься.

— Тьма тебя побери, я что, согласился?! — возмутился эльф.

Обычно все порядочные мамаши запрещали своим чадам даже подходить к нему, и Дьюара это полностью устраивало, а тут суют прямо под нос и не боятся, что темный маг диточку сглазит. Малышка тоже осталась не в восторге от близкого знакомства с тем, кто недавно испугал ее. Они смотрели друг на друга настороженно, нахохлившись, как та сова на ветке.

Мысленно Дьюар отметил, что волосы девочки такие же черные, как у него самого, хотя, разумеется, больше она ничем не походила на эльфа. Обычный человеческий ребенок — с короткими круглыми ушами, растрепанный и в донельзя грязном платьице. Дьюар немедленно опустил ее на землю.

— Сидеть, — строго велел он, получив в ответ только сердитое сопение.

Оба нахмурились и уставились на Акилу, упорно игнорируя друг друга.

Магия природной стихии действовала мягко, стирала отвратительные следы трагедии, и само это действо завораживало невольного зрителя. Повинуясь негромкому, но твердому голосу, из земли вырастала молодая трава, прикрывая тела, впитывая разбрызганную кровь, спокойная и чистая сила вытягивала калечную память, возвращая поляне почти первозданную атмосферу. Холмики образовались на месте тел гончара и его жены, побеги малины пробились между досками телеги, подтачивая дерево со всех сторон — если кто и обратит внимание на следы, подумает, что все случилось уже очень-очень давно. Происходящее таинство как будто заставило само время остановиться, и эльф с девочкой тоже притихли, одна — в изумлении от свершавшегося на ее глазах волшебства, другой — в молчаливом, но все же уважении к чужому таланту.

— Дело сделано, — с этими словами Акила поднялся с колен, украдкой стирая выступившую на лбу испарину. — В путь.

Девчонка моментально подскочила и бросилась к нему, чтобы потом, укрывшись за спиной защитника, хмуро выглядывать на оставшегося в стороне. Осмелев окончательно, даже высунула язык, но так и не проронила ни звука.

Добродушно посмеиваясь над этим маленьким озорством, Акила взял ее за узкую ладошку и повел в сторону оставленных у дороги коней. Дьюар поплелся следом, и оба мага старались не оглядываться на покидаемую поляну, потому что из собственных воспоминаний жуткую сцену было не убрать даже после сотворенной магии.

Белый Гайне встретил хозяина радостным ржанием: тут же ткнулся мордой в шею Акилы и с удовольствием принял его поглаживания. Мощный мускулистый конь, казалось, даже не заметил того, как на его спину усадили маленькую девочку, но только на первый взгляд — на самом деле движения его стали невероятно осторожными, плавными, лишь бы не уронить ребенка.

Следуя за ними, Дьюар тоже отвязал коня. Тот фыркнул, тряся черной гривой, недовольный не то тем, что его вновь заставляют пуститься в дорогу, не то — что вообще оставляли в этом скверном месте. Он сходу попытался схватить зубами подошедшего эльфа, но получил щелчок по носу и, недовольно засопев, отвернулся.

— Убью и сделаю умертвие, — устало пригрозил Дьюар. В этот раз Акила даже не усмехнулся, как бывало, и двинулись они в молчании.

Эльф изредка поглядывал на кружащую над ними сову, но она не выказывала никаких признаков близкой опасности. После того, как взбесившийся дух был уничтожен, захваченный им лес сделался удивительно спокойным, словно вымершим… Да, именно так. Дьюар чувствовал в нем много смертей, местные обитатели гибли точно так же, как и проезжие люди, а те, что сумели уцелеть, спешили поскорее убраться прочь или зарыться поглубже в норы; шелест ветвей не разбавлял птичий клекот, дорогу не перебегали испуганные зайцы, даже насекомые попадались редко, словно и они знавали первобытный страх перед оживленной стихией.

Лес понемногу редел и вместе с тем становился оживленнее. Деревня была уже близко: в поле, которое теперь тянулось справа, виднелись стога скошенного сена, левее на полянке паслось несколько привязанных к колышкам коз. Здесь наконец-то послышались трели сверчков, свист горихвосток, пищание комаров. Даже трава как будто налилась зеленью и воспрянула, избавившись от гнета лесной тени. Вот дорога свернула и стала спускаться вниз по пологому склону, а там, впереди, уже можно было разглядеть дома и дымок из печных труб.

— Хм, похоже, постоялого двора у них нет, — заметил Акила, созерцая окрестности.

Представшее глазам село оказалось совсем маленьким, и у дороги проезжающих путников не встречала гостеприимная корчма — одна только покосившаяся табличка, прибитая к стволу березы, на которой кривыми буквами вывели «Ниж. Пиражки». Благодаря надписи закрадывалась смутная надежда, что где-то поблизости расположились еще одни «Пирожки» — и, может, даже побольше первых — но день неумолимо клонился к вечеру, а разыскивать деревню в темноте, только чтобы выяснить это, ни одному из магов не хотелось.

— Как думаешь, кто-нибудь пустит нас в дом, или лучше заночевать в том амбаре, который мы видели на поле? — остановившись аккурат под вывеской на березе, с сомнением спросил Дьюар.

Спутник одарил его задумчивым взглядом, в котором эльф и без слов уловил привычное смирение перед дорожными невзгодами. Дьюар тяжело вздохнул и уже было развернул коня в обратную сторону, к амбару, но Акила, осторожно переложив голову сонной девочки с одного своего плеча на другое, жестом указал к деревне.

— Надеюсь, мы успеем спуститься до темноты, — тихо сказал он, — чтобы не слишком помешать хозяевам.

Дьюар недоверчиво приподнял бровь — вдруг ослышался, — но спутник уже настойчиво понукал коня, не забывая со всей аккуратностью придерживать девочку. Их ждала не в пример более простая, но не менее длинная часть пути.

Еще немного, и поля вовсе остались позади. Дорога теперь шла по окраине села, огибая дома и у колодца сворачивая в сторону главных ворот, сплошь увитых лентами. Кони фыркали друг на друга, даже порывались устроить гонку, так, что их приходилось сдерживать — выход из оскверненного леса словно придал животным сил. В конце концов Дьюар, устав приструнивать своего норовистого конька, отпустил поводья и позволил Шиморку перейти в галоп. Тот громко заржал, с места набирая скорость. Эльф было обернулся, красноречиво глянул на спутника, но сказать ничего не успел — Шиморк уже оторвался более, чем на длину своего тела, и несся вперед, ни на что не обращая внимания. Очень быстро Гайне и Акила отстали, превратившись в серо-белое пятно на фоне золотисто-зеленых трав.

Конь остановился только на приличном расстоянии, шумно дыша и довольно похрапывая. Рядом как раз оказалась молодая тонкая яблоня, одиноко стоящая среди высокого бурьяна. Ее розовеющие яблоки и стали Шиморку наградой в им же самим спровоцированной скачке — конь радостно захрустел, обирая нижние ветки.

Порадовавшись передышке, Дьюар с облегчением вздохнул. Прямо перед ним раскинулась деревня, уютно примостившаяся между пахотными полями и рощицей — в сгустившихся к этому моменту сумерках совсем крохотная. Если бы не запах смолистого дыма от горящих веток, издалека можно было подумать, что там летают блуждающие огоньки — так ярко светились костры за частоколом, что даже темные силуэты домов не могли их полностью заслонить.

Перестук копыт заставил оторваться от созерцания местности. Белый Гайне шел неторопливой рысцой, величаво задрав голову. Седоки на его спине со стороны смотрелись словно отец и дочь: Акила добродушно улыбался, что-то нашептывая девчушке на ухо, та теребила в пальцах длинную гриву и раз за разом понятливо кивала. Дьюар не пытался разобрать слов. Вместо этого он прислушивался к голосам из деревни: там смеялись, вскрикивали, а кто-то протяжно пел глубоким, чистым голосом, рассказывая популярную в этих краях историю о зачарованном поле.

Когда Луна восходит в легкой дымке,

И солнца свет тускнеет перед ней,

В ее загадочной и манящей улыбке

Родятся сотни призрачных теней.

Приходят в мир ночные эльфы, феи-сны,

Сияют крылья их от яркой звездной пыли,

Они приносят запахи весны

И тех лесов, в которых раньше жили.

В жемчужном свете лики их прекрасны,

В час полуночный у речной воды,

Где тень и свет невиданно контрастны,

И в то же время часто не видны.

Ночные феи кружатся над лугом,

Их песни слушать можно без конца.

Но кто пленен магическим их кругом

С волос не снимет лунного венца.

И каждой ночью люди пропадают

Все больше, никому их не сыскать.

Луна восходит. Феи оживают.

Их чары и их сказку не прервать…

— Похоже, они там празднуют, — пробормотал Дьюар, наблюдая за мельтешением огней и пляшущих вокруг силуэтов. — Напросимся?

— Пришедших к радости не прогоняют, обычай такой, — кивнул ему Акила, спешиваясь. Он быстро обошел Гайне и потянул за повод, входя в деревню как самый что ни есть мирный путник, не скрываясь, но и не стараясь привлечь к себе излишнего внимания.

Дьюар тоже спрыгнул с коня, хотя в этот раз пропустил Акилу вперед, замедлив шаг. По мере приближения шум за воротами сделался громче: далеко разносились музыка и многочисленные голоса, топот ног, смех, словно вся деревня собралась в одном месте — хотя последнее, возможно, не далеко ушло от действительности, потому как домов насчитывалось чуть больше двух десятков.

Прежде, чем ступить за ворота, Дьюар поежился, инстинктивно касаясь груди — проверял, надежно ли спрятан под одеждой амулет из костей совы, да на всякий случай шнуровку рубахи у горла потуже затянул, тут же надвинул капюшон, скрывая уши. Между тем спутник его ушел уже далеко вперед, и навстречу тому направился один из местных — высокий широкоплечий мужчина в том возрасте, когда седина на висках уже хорошо заметна, а сила и мощь еще остается в руках. Когда они с Акилой обменялись приветствиями, до Дьюара донеслось упоминание Великой Матери, чьи фигурки красовались над чердачным окном почти каждого дома. Продолжая говорить, Акила показал на Асту, сонливо зевающую на спине Гайне, собеседник покачал головой. Переговорили о чем-то. Затем незнакомец басовито рассмеялся и хлопнул Акилу по плечу, не иначе как приглашая к столу. Дьюар подошел как раз в этот момент, уловив самое окончание разговора:

— Отдайте лошадей моим сыновьям, они позаботятся обо всем, — радушно предложил хозяин, улыбаясь в густую бороду. — Эй, Мирка! Айдар! Подите сюда да подсобите!

Вокруг сразу завертелась суета, как будто только и ждала, пока ее спустят с поводка. Двое юношей поспешно оставили пляски и прибежали на окрик отца. Лишь на несколько шагов отставшая от них женщина наклонилась перед снятой с седла девочкой, всплеснула руками и, что-то нежно воркуя, увела Асту за собой. Бородач жестом остановил дернувшегося идти с нею Акилу.

— Покормит да спать положит с нашими младшими, а то нечего дитю в такой час на взрослом празднике делать.

Даже против воли травнику пришлось согласиться со столь разумными доводами, да и времени на возражения не осталось, поскольку гости уже вошли в круг огней, разом окунаясь в веселую праздничную кутерьму. Шедший впереди бородач тут же принялся громко раздавать указания, веля принести еще пива да угощений, кто-то повскакивал с мест и бросился выполнять поручения, кто-то просто глазел на пришлых. Улучив момент среди этого гама, Акила ненадолго придвинулся к Дьюару и шепнул:

— Про Асту они ничего не знают, я спрашивал. Остается надежда, что ее родители жили в соседнем селе, тут всего полдня пути…

Он собирался сказать что-то еще, но не успел — его настойчиво потянули на лавку, на ходу всучивая в руки кружку, а перед Дьюаром как из-под земли выросли две молодые женщины. Он еще и не опомнился, как одна из них, смущенно отводя глаза, протянула видавшую виды, но бережно хранимую лютню.

— Твой друг сказал, что ты менестрель. Сыграешь нам?

Эти робкие слова повисли в воздухе, создавая напряженную паузу, невидимый барьер, преодолеть который не решалась ни одна сторона, лишь искоса бросая друг на друга короткие взгляды. Дьюар с подозрением смотрел на лютню. Лютня с насмешкой смотрела на него. Молчать дальше и тем самым игнорировать просьбу хозяев праздника становилось уже неприлично, но единственным, на чем Дьюару приходилось когда-либо играть, были нервы наставника, и что делать с предложенной штуковиной он представлял крайне смутно. Настолько смутно, что не смог придумать ничего, кроме позорного бегства.

— Прости, хозяюшка, не могу, — стараясь придать своему голосу побольше раскаяния, наконец, произнес он. — Видишь ли, я дал обет Матери, что не приму участие ни в каком веселье и не стану петь, пока мы не вернем домой то бедное дитя, что встретилось нам на дороге. Участь ее родителей настолько ужасна, что у меня до сих пор дрожат руки от одних воспоминаний.

Женщины сочувственно закивали и зашептали благословения сиротке, о песнях более не обмолвившись, что дало Дьюару возможность поспешно ретироваться к столам, туда, где исчез Акила.

— Менестрель, говоришь? — прошипел мнимый музыкант ему на ухо, встав позади и опираясь одной рукой о толстую дубовую столешницу. — Может, еще монашка Лунной девы?

Нет, против самого этого милого культа он ничего не имел. Молодые и симпатичные девицы, называющие себя морскими сестрами и поклоняющиеся некой малоизвестной богине, которые встречают моряков в своем храме и с радостью отдаются им в любых позах и в любое время, да еще и делают это бесплатно, в отличии от портовых шлюх — разве может такое кому-то не нравиться? Но в этот раз Акила, даром что любитель правды, перегнул палку и, кажется, даже не считал себя виноватым. Повернулся, широко улыбаясь, и успокаивающе похлопал спутника по руке.

— Не мог же я сказать им правду о тебе. Сомневаюсь, что тогда нас бы приняли с таким же радушием.

— Но мог бы придумать что-нибудь получше. Кто из нас мастер вести беседы?

— Чем же тебе не нравится образ странствующего певца? Да и выкрутился ты, похоже, славно.

— Ах, чем?!

И затянулась бы эта негромкая перепалка надолго, но расставленная на столе снедь куда больше располагала к себе, чем разговоры. Хорошо прожаренное мясо и разнообразие солений источали вокруг такой соблазнительный аромат, что рот моментально наполнился слюной, не оставляя места для слов.

— Тебе не кажется, что эта девушка как-то уж слишком пристально на нас смотрит? — поинтересовался Дьюар чуть погодя, когда основной голод был утолен.

И в самом деле, по другую сторону длинного стола сидела местная девица, чьих черт не удавалось толком рассмотреть из-за наползающей тени ближайшего дерева, но лицо ее определенно было направлено в их сторону. Она ни с кем не говорила, место рядом с нею пустовало будто специально, и со стороны все это казалось маленьким островком грусти посреди всеобщего веселья. А хозяин праздника, что встречал их у ворот, наоборот, то и дело поглядывал на нее и коротко покачивал головой, мол, не время, не отвлекай сейчас, от чего та только сильнее куталась в шаль. Посмотрев в ее сторону, Акила понимающе кивнул.

— Видать, беда приключилась, и от нас помощи ждет.

— Это от менестрелей-то? — хмыкнул Дьюар насмешливо, да только получил лишь укоризненный взгляд в награду.

— Я-то своего ремесла не скрываю, травников да знахарей в деревнях завсегда уважали. Чем сумею — помогу.

Он поднялся тут же. На ходу заправил выбившиеся рыжеватые пряди обратно под тесьму и со всей серьезностью направился к встревоженной незнакомке. Дьюару только и оставалось, что провожать его неодобрительным взглядом. Впрочем, скучать в одиночестве не пришлось и эльфу: к нему тут же подсели с двух сторон веселая, раскрасневшаяся от танцев девица и мальчонка, едва ль тринадцатую зиму миновавший.

— Как славно, что вы двое к нам заглянули сегодня! Давно тут гостей не водилось, а страсть как хочется новостей послушать, — бойко занялась девица. — Меня Идой зовут, а это братишка мой, Лито. Где вы бывали, куда путь держите, расскажешь? Все так интересно!

Дьюар хмурился, и слова вставить не успевая. Куда уж ему до умения Акилы разговоры вести! Тот вон сразу нашел общий язык с местной, несчастная хоть и плакала, утирая глаза кончиком своей шали, но все равно говорила с ним — негромко, быстро, то и дело цепляясь пальцами за рукав гостя, как за последнюю соломинку спасения. Лица своего друга Дьюар не видел, только край его щеки и чуть ссутулившиеся от усталости плечи, но мог предположить, что тот говорит нечто утешительное. А это значило лишь то, что в деревеньке они могут задержаться, и задержаться на неопределенное время…

— Ну же, почему молчишь? — не унималась меж тем девица, потеребив Дьюара за плечо.

— Да-да, — он едва сдержал раздражение, чтобы не рявкнуть на нее совершенно без всяких приличий. — Зовите меня Дейнар.

Представился на людской манер, а что дальше говорить… Память издевательски подкидывала только встречу с обезумевшим духом лесов, изматывающе-долгий бой, разлитую по округе скверну. Словом, ничего, пригодного для праздных ушей, что мог бы наплести настоящий певун в такой час. А меж тем Акила поднялся из-за стола и вместе с расстроенной девушкой удалился куда-то в темноту улиц, рождая еще больше недобрых предчувствий.

— Ты, значит, с севера? — ухватившись за то, как он произносит имя, вклинился паренек. — Давно-о-о к нам никто из твоих краев не заглядывал…

— Из Скьявелле, — кивнул, не особенно привирая, мнимый поэт, хотя названный город практически совсем стерся из его воспоминаний, оставив от себя лишь шумный рынок с толпами приезжих торговцев и тихий квартал небольших особнячков, населенный эльфами.

— У-у-у… — протянул паренек. — Далеко, наверное… А там водятся снежные коты?

Кошки — самые обычные, не снежные, в это время крутились под столом, одна даже мазнула хвостом по ногам Дьюара в попытке угнаться за упавшим неподалеку лакомым кусочком. Эльф протянул руку, чтобы коснуться выгнутой спины, но кошка, которая была к нему ближе всех, встрепенулась и шмыгнула в сторону.

— Нет, снежных котов в Скьявелле я никогда не видел, — провожая взглядом убегающий пестрый силуэт, ответил Дьюар. — Зато торговцы привозили на продажу их мех, и ничего мягче на свете не бывает…

Мальчишка хотел спросить что-то еще, но сестра одернула его, указав рукой в сторону — к ним направлялся Акила, наконец, отвязавшись от прицепившейся к нему девицы. Вернулся он задумчивым и как будто даже опечаленным. Молча сел рядом, но ни к исходящему жиром мясу, ни к пенящемуся в кружках элю его рука не потянулась, так он и застыл, о чем-то напряженно думая. Дьюар привык видеть спутника куда более оживленным, ведь это его привилегией всегда было бросать косые взгляды из угла и хмуриться.

— В чем дело? — придвинувшись ближе, поинтересовался эльф. Пение и музыка почти полностью заглушили его голос, но Акила услышал, кивнул и только немного помедлил, прежде чем ответить.

— У этой бедной женщины пропал муж, и она просит разыскать его. Знахарка запугала ее тем, что неупокоенный призрак может вселиться в их нерожденного ребенка, если она не перестанет его вспоминать, но Ольша верит, что еще есть надежда на возвращение.

— То есть, никто не знает, мертв он или нет? — насторожился Дьюар.

— Верно. И я понятия не имею, как помочь ей. Мои зелья могут изгнать хворь или оградить от скверны, но отыскать заблудшего человека, когда даже не знаешь, где он может оказаться… Это работа не травника, но другого мага в деревне нет, поэтому я обещал сделать все возможное.

— И что же ты считаешь возможным? — скривился Дьюар. — Опять прыгать выше головы… Она хоть заплатит?

Акила посмотрел на него таким взглядом — долгим, слегка укоризненным, мягким — от которого сразу становилось понятно, что сейчас начнется очередная нотация.

— Вечно ты об одном, — вздохнул травник. — Беременной женщине нельзя отказать, даже если у нее нет ничего, что можно дать взамен. Не деньги ведь главное.

Дьюар фыркнул. В памяти невольно всплыл давний спор с наставником, когда старый некромант точно так же отмахивался от добросердечных порывов еще совсем юного Дьюара, и эта картинка вызвала неожиданное раздражение.

— Ладно, — хмуро проворчал он, только чтобы отделаться от навязчивых мыслей. — Я вызову его предков и спрошу. Если он окажется среди мертвых, то все станет ясно. Если же нет, то это будет уже не мое дело.

— Спасибо, Дьюар, — эльф мог бы поспорить, что от Акилы не укрылось его настроение, но тот все равно тепло улыбнулся.

— Я просто не хочу, чтобы ты всю ночь ковырялся в своих травах, а потом выпал из седла от усталости и задержал нас в пути, — словно оправдываясь, выпалил Дьюар. — Мне плевать на ту девчонку и ее благоверного, а сказки о том, что за добрые дела Магдара наградит в посмертии, меня вообще не касаются — моя душа всегда будет принадлежать только Ей, Извечной.

Эльф не ждал ответа, подскочив с места, точно его ужалили. Оглянулся, не слушает ли кто, но на них уже перестали обращать внимание. Ида плясала, взявшись за руки с рослым парнем, а ее братишка и вовсе исчез из виду, так что Дьюар вполне мог уйти незамеченным, чтобы провести ритуал подальше от любопытных глаз, но прежде, чем он сделал это, Акила протянул ему сложенную тряпицу. Всю дорогу до конюшен его жгло раздражение напополам с досадой от того, что Акиле приспичило сунуть нос в чужое дело, когда можно было тихо проехать мимо. Пора бы привыкнуть, что в их случае это «проехать мимо» сделалось своего рода табу.

Расседланные и сытые кони встретили его тихим пофыркиванием. Увидев, что Шиморк стоит в одиночестве, подальше от местных лошадок, Дьюар только усмехнулся — не иначе, как и здесь успел показать свой норов. Впрочем, такие мелочи некроманта сейчас мало заботили. Он вынул из седельной сумки старый, еще принадлежавший наставнику, кинжал и пару мешочков с ритуальными ингредиентами, распихал все это по карманам и заторопился к своей главной цели — сельскому кладбищу, что должно бы лежать где-то неподалеку от деревеньки.

Спрашивать дорогу не было нужды, поскольку направление ему подсказывал дар, хотя была в этом и своя противная сторона: через некоторое время Дьюар понял, что забрался в непролазные заросли дикого шиповника, а основная дорога осталась где-то в стороне. Он не смог бы отыскать протоптанную тропу в темноте, даже эльфийские глаза не видели настолько хорошо, поэтому двигаться приходилось практически на ощупь, огибая кажущийся бесконечным кустарник. Тихо бормоча ругательства, Дьюар наконец-то добрался до прорехи в живой изгороди и, отряхнув плащ от цепких листков, вышел за пределы деревни.

Здесь ночь уже полностью захватила округу, с тьмой спорили только бледные звезды, но их усилий определенно не хватало. Дьюар шел все так же, ориентируясь только по своему дару, чуявшему присутствие десятков мертвецов. Ухабы и камни сильно замедляли движение, но вскоре повезло наткнуться на проезжую дорогу, и шагать сделалось легче.

О местном кладбище заботились. Ровные ряды могил окружали низенькие, по колено, заборчики из беленых досок, в изголовье каждой лежала гладкая каменная плита с выбитым именем похороненного. Селяне чтили предков, потому на многих из таких плит лежали подношения в виде сладких лепешек или кусочков подсохшего сыра, а на перекрестках стояли столбы с подвешенными на них фонарями — их зажигали в особые ночи, чтобы освещать путь мертвым. Правда, большинство ламп сейчас не горели, но Дьюар, выбрав место поближе к центру кладбища, зажег один и начал приготовления прямо под ним. Он не знал, где находится нужная могила, но в таком месте духи обязательно услышат зов даже на расстоянии.

В неярком свете символ, вырезанный в земле кончиком ножа, почти невозможно было рассмотреть, но Дьюар легко начертил его по памяти, а у мертвых все равно нет глаз. Полученный от Акилы платок лег в центр круга из старых рун. Внутри оказался небольшой амулет, заботливо сплетенный из жестких мужских волос — такими обменивались во время свадебных обрядов, дабы частица одного супруга всегда была с другим. Куда больше Дьюару пригодились бы волосы или хотя бы вещи предков пропавшего, но пришлось ограничиваться тем, что дали.

Он поджег от лампы связку пахучих трав, вдохнул, позволяя дыму унести с собой лишние мысли, после чего тем же ножом резанул свое запястье. Неприятно потянула легкая боль, привычная уже, поскольку делать это приходилось часто. Духи отозвались, едва прозвучали первые слова заклинания, и от их присутствия в воздухе потянуло нездешним холодом.

— Есть ли среди вас тот, кому принадлежат эти волосы? — обратился Дьюар к сгустившимся теням.

Тоненько поскрипывала цепь, на которой болтался чадящий фонарь. Тени жаждали силы и жизни, что таилась в крови некроманта. Они тянули к нему свои бесформенные то ли руки, то ли щупальца, но не могли коснуться — лишь обдавали холодом, потому что в надземном мире у них не было власти. Они могли получить лишь то, что Дьюар сам давал им, роняя капли в очерченный круг, и ради получения награды им приходилось отвечать.

— Нет, — шепот нескольких голосов вплетался в скрип цепи. — Мы не видим… Мы не знаем… Мы не встречали его. Ты ищешь не там!

«Жив, значит», — подумал Дьюар отрешенно. Для него было бы проще обнаружить духа среди мертвецов, упокоить его и забыть об этой истории, но раз тот еще ходит по земле, то умения некроманта больше ничем не помогут. Он отнял ладонь от пореза, позволяя скопившимся каплям упасть вниз, и духи заволновались, всем скопом бросаясь на желанную добычу. Дьюар подождал, пока они закончат, и задул огонь — ритуал был завершен.

Акила ждал у догорающих костров, несмотря на то, что большинство праздновавших уже разошлись. Некромант, как обычно и случалось во время ритуалов, забыл о времени и не торопился. Стоило Дьюару показаться на границе освещенного двора, как Акила тут же поднялся на ноги, с нескрываемым волнением вглядываясь в бледное лицо спутника.

— Как все прошло?

— Так же, как и всегда. — Дьюар заметил, что взгляд Акилы невольно тянется к заляпанной кровью ладони и торопливо натянул на нее рукав. — Я не нашел этого парня.

— Это же отлично, Дью! Стало быть, надежда Ольши не напрасна, и утром мы сможем ее обрадовать хоть этим… Определенно, такие вести следует приносить в начале дня, а не в его конце. Тем более, что нам отвели местечко в доме старосты, и после всех скитаний по лесам мы наконец-то сможем отдохнуть под настоящей крышей.

— Не будем упускать такую возможность.

Местечко оказалось и вправду под самой крышей, на сеновале. Сухое, тихое и уютное — по сравнению с ночевкой посреди леса так прямо благодать. Дьюар, взобравшись по шаткой лестнице, полной грудью вдохнул запах, в котором высохшие луговые травы мешались со свежей древесиной недавно переложенного настила. Диск луны завис прямо над круглым окошком, заполнив весь видимый участок неба, и в ее свете показалось, что даже по вечно хмурому лицу эльфа скользит улыбка. Блаженно растянувшись на мягкой подстилке, он наблюдал, как Акила скрупулезно сворачивает плащ и, опустившись на колени под окном, благодарит Магдару за еще один прожитый день. Веки отяжелели практически мгновенно, и в кои-то веки Дьюар позволил им сомкнуться без опасений, что неведомая опасность подкрадется из-за кустов. Спустя немного времени он ощутил, как под боком появилось тепло и зашуршало сено, приминаемое Акилой. Может, не с самого утра, но к вечеру день и впрямь сделался хорошим, хотя вряд ли в этом имелась хоть какая-то заслуга богов.

Глава 2

Возможность выспаться — иногда самое ценное сокровище, которое выпадает на долю странствующего человека, а уж странствующего некроманта тем более. Дьюар провалился в сон, едва успев закрыть глаза, и как до странного приятно оказалось просто позволить себе забыться. Не стеречь костер половину ночи, не развешивать вокруг стоянки охранные амулеты, не прислушиваться к шепоту духов, а всего лишь закрыть глаза.

Казалось, он сделал это мгновение назад. В памяти не осталось никаких отголосков сна, а голова все еще была тяжелой, затуманенной усталостью даже больше, чем вечером. Мысли путались, беспорядочно мельтеша от схватки с обезумевшим духом к девчонке на лесной дороге и обратно. Но громкие испуганные голоса врывались на чердак откуда-то снизу и были вполне реалистичными, настоящими. Дьюар, нехотя разлепив глаза, огляделся. Сидевший рядом Акила выглядел встревоженным и растрепанным, как всполошившийся воробей. В предрассветных сумерках выражения его лица разобрать не удавалось — только глаза лихорадочно поблескивали, пока он спешно поднимался.

— Пойдем, вдруг наша помощь окажется кстати. Нельзя ведь пользоваться чужим гостеприимством и игнорировать неприятности…

Даже не озаботившись зажечь лампу, он решительно бросился к лесенке. Хлипкие ступени натужно заскрипели, угрожая вот-вот обломиться под весом. Захрустели жалобно, но выдержали. Услышав, как Акила мягко спрыгнул внизу, Дьюар последовал за ним. Спускался он из полумрака в полную непроглядную темень, и само это уже навевало недоброе предчувствие. На голову сыпались мелкие клочки сена, чуть светлеющий треугольник чердачного окна оставался все дальше, и одновременно с тем крики становились все разборчивее.

«Ой, мамочки!»

«Пошлите же за лекаркой!»

«Женщина, объясни, что тут происходит?!»

Акила бросился вперед, не дожидаясь спутника. Тяжелая дверь в центральную часть дома распахнулась, порог залило блеклым светом. Дьюар устремился туда же, ощущая себя мотыльком, летящим на лампу — и понимающим ровно столько же, сколько тот мотылек. Комнат оказалось всего две, так что плутать долго не пришлось. В углу за печью, у широкой, застеленной мягкими одеялами лавки, столпилось все семейство старосты. Женщины причитали в три голоса, перебивая друг друга, сам староста громко, но не слишком уверенно требовал объяснений, вихрастый мальчишка молча глазел с приоткрытым ртом, мужчина рядом с ним вполголоса ругался. Дьюару понадобилось немного времени и много упорства, чтобы протолкаться мимо них к источнику волнений.

Травник был уже там. Склонившись над изголовьем лавки, он напряженно вглядывался в лицо спящей Асты. Или как будто спящей… Глаза девочки оставались закрыты и неподвижны, но рот ее двигался, исторгая из себя резкий, скрипучий голос, совсем не подходящий маленькой девочке. И полбеды, что это был первый раз, когда Акила и Дьюар слышали, как она говорит — важнее было, что именно она говорила.

— Мамочка, как мне холодно! Мамочка, я не хочу умирать! Холодно… Они съедят меня! О! Я хочу домой. Я больше не буду уходить. Но моя нога… Как больно! Кто-нибудь, помогите! Я не хочу умирать здесь, только не это!

Акила гладил дрожащую девочку по спутанным волосам. Даже в ярком свете сразу нескольких ламп кожа ее казалась неестественно бледной, а на лбу проступали мелкие бисеринки пота. Похоже, ее мучали кошмары о недавно пережитом, и странно, что они не пришли раньше, вот только Акила был не на шутку встревожен.

— Я не могу ее разбудить, — бросил травник через плечо. Как будто Дьюар мог ему чем-то помочь! Разве что сыграть на той самой лютне: наставник утверждал, будто музыка его ученика настолько отвратительна, что и мертвого способна поднять, однако из уст некроманта эта шутка не казалась смешной.

— Что? Она сказала про Старый брод? — выдал кто-то из собравшейся толпы. Оказалось — мужчина позади Дьюара, который до сих пор только ругался. Все умолкли, прислушиваясь.

— Ох, зачем? Зачем я только пошел к Старому броду? Лучше бы сидел дома… — повторила Аста, причитая.

Это было все более странно. Дьюар наклонился к уху товарища, чтобы только тот его расслышал.

— Ты что-нибудь понимаешь? Это как будто…

— Это не похоже на одержимость, Дьюар. Разве ты чувствуешь в ней посторонний дух?

Некроманту пришлось признать, что довод верный — он ощущал, как сквозняк кусал за ноги утренним холодом, как чесалась левая лопатка и побаливала лодыжка, но его дар совершенно точно молчал. Мертвецов в этой комнате не было.

— Тогда что?

Они молчали, уставившись друг на друга. Ответа не нашлось ни у одного из магов, а каждое предположение только порождало еще больше вопросов, но вдруг сзади кто-то сказал:

— Старый брод ведь совсем рядом!

Это место здесь определенно знали. Женщины закивали, а староста даже махнул рукой в нужную сторону.

— Что если нам… — Дьюар откашлялся, сам дивясь охватившему его безрассудству, — пойти и взглянуть?

Травник медлил. Закусив губу, он переводил взгляд с товарища на мечущуюся девочку, хмурился. На лице его отражалось нешуточное сомнение: оставить ее одну, погнавшись за призрачной надеждой отыскать хоть какую-то подсказку, или сидеть рядом, все равно не имея силы помочь? Уже не только Дьюар, но и селяне выжидающе смотрели на Акилу, невольно торопя его с решением.

— Мы присмотрим за девочкой, — пообещала жена старосты.

Эта женщина с ее открытым круглым лицом и большими мягкими руками внушала доверие, особенно по части детей — три ее уже почти взрослые дочери и два сына, стоявшие вокруг, служили самой красноречивой рекомендацией. И Акила сдался.

— Если к утру Аста не проснется, мы пойдем. Но вдруг ей все-таки станет лучше…

Лучше не стало. Весь остаток ночи никто не спал, слишком взбудораженные и обеспокоенные для того, чтобы суметь расслабиться. Шепотки тянулись по дому, перемежаясь редкими шагами, у постели Асты не смолкала тихая молитва. Но из всего этого самыми жуткими были речи, что девочка начинала произносить еще дважды — сперва лишь вскрикнула неразборчиво, потом забормотала вновь про холод и страх.

C Астой происходило нечто необъяснимое, с чем до сих пор не сталкивался ни один из магов, и они не могли прийти к какому-либо единогласному выводу.

— Это похоже на проклятье, — высказал Дьюар, улучив момент, когда они с Акилой оказались вдвоем.

Травник поднял на него усталый взгляд и покачал головой.

— Тогда мы бы почувствовали магический след. Скорее, у нее дар предвиденья. Только что именно она видит?..

— Еще скажи, ее устами говорит Магдара! Предвиденье — это миф и шарлатанство. Будущее меняется постоянно, его нельзя знать наперед.

— Однако есть в нем такие вещи, которые случатся, как бы ты ни пытался их избежать. Те, что написаны на самом фундаменте мира.

— Только одно: что все смертны и все придут к Извечной госпоже, какую бы тропку ни выбирали.

Акила мягко улыбнулся, как всегда, когда хотел погасить спор, но в этот раз увещевания не потребовались: к ним решительной поступью направлялся староста деревни. Он остановился возле печи, которая делила просторную комнату надвое, и цепко оглядел своих гостей.

— Светает на дворе, — сообщил он. — Ежели хотите к броду, так я провожу. Недалече он, но, пока доберемся, солнце поднимется уже высоко.

Травник и некромант переглянулись. Один из них все еще сомневался, можно ли оставлять девочку на местных женщин, но хуже Асте тоже не становилось, и Акила все-таки согласился. Он даже после этого еще долго возился, поправляя одеяло, поудобнее взбивая подушку и разглаживая холодный компресс на лихорадочно-горячем лбу, словно собирался уходить и в самом деле надолго. Дьюар смотрел на это, казалось бы, равнодушно, но в глубине души его вновь шевелилось то самое зудящее раздражение, которое вызывала девчонка с самого начала. Он понятия не имел, почему вдруг начал нервничать по таким мелочным поводам, когда и более существенных тем, что требовали внимания, хватало с лихвой, но ничего не мог с этим поделать.

— Может, уже пойдем? Если я не ошибаюсь, торчать здесь до конца времен не входило в наши планы.

Акила вздрогнул и с сожалением отвернулся от девочки.

— Прости, что тебе пришлось ждать. Я готов.

Как оказалось, ждал не только Дьюар. Стоило магам показаться на пороге, к ним сразу устремилась группа толпящихся на дворе мужчин. Удивительно, как в такой ранний час старосте удалось собрать их после веселого праздника, но выглядели они внушительно — собранные, хмурые, некоторые даже с заткнутыми за пояс топорами или заступами.

— Пойдем вместе, на всякий случай, — пояснил один. Высокий и неуклюжий, что стоял впереди всех. Они со старостой переглянулись и первыми потянулись к воротам, ведя за собой остальных. Акила и Дьюар замыкали процессию.

На улице и в самом деле, как сказал староста, только начало светать. Солнечный диск еще не показался из-за горизонта, и небо хранило серовато-синий, неприветливый оттенок. От росы под ногами делалось скользко, приходилось смотреть, куда ступаешь. Поначалу следовать за большой процессией было странно, но уже на подходе к окружающему деревню частоколу Дьюар подумал, что без провожатого они вдвоем просто-напросто заблудились бы — окрестности терялись в белесом тумане, не оставлявшем никаких заметных ориентиров.

Облаянные сонными собаками, они вышли на тянущуюся меж полей дорогу. Дьюар заметил выплывающие из тумана виденные накануне лопасти мельницы и посетовал про себя, что в поисках кладбища продирался сквозь кустарник напрасно — вот они, ворота, были совсем рядом, а он по темноте и не разглядел. С другой стороны дороги тянулось желтое пшеничное поле, с одного края уже пожатое ровной полосой.

Деревенские шли уверенно, быстро, ни разу не обернувшись. Дьюар с товарищем за ними едва поспевали, дивясь спешке, пока, утомившись, не спросили прямо. Староста приотстал, чтобы его не слышали свои.

— Да странное творится. Вроде и ничего такого, чтобы начинать тревогу бить, а на душе муторно. Сначала Арвик пропал, про это Ольша вам наверняка уже рассказала. Мужики думают, будто он загулял в городе, куда лошадей продавать повел, да кто знает. Потом куры болеть начали, почитай, чуть все не передохли, пока знахарка снадобье какое-то придумывала. А теперь вот вы с этой сироткой прямо в день свадьбы заявились. Уж не серчайте: гостям-то мы рады, но дурные вести в праздник вдвойне тяжелей.

Староста резко пнул попавшийся на дороге камешек. Веяло от него неуверенностью и затаенной опаской, хотя с виду этот крепкий мужик как будто никогда ничего не боялся.

— В общем, я решил, что лучше вам одним по окрестностям не шляться. Старый брод — место давно не хоженое, переправой в той стороне никто уж не пользуется, так что мало ли.

Дьюар усмехнулся под капюшоном. Идущий чуть впереди староста этого видеть не мог, а вот Акила скорчил сердитую гримасу.

— Мы к странствиям привычные, так что дикие края нас не пугают, но за заботу спасибо. Далеко ли еще?

— Да не так чтобы очень. Вон там, за полем, холм видите? Обогнуть его надобно, а после уже и реку видно.

Он помахал рукой в озвученном направлении и ускорил шаг, чтобы вновь возглавить движение.

— По крайней мере птичья болезнь — точно вина лесного духа, — шепнул Дьюар.

— Как и наша девочка… Будем надеяться, что хотя бы в одном он не замешан, а то я начинаю чувствовать свою вину за то, что не пришел раньше.

Тихое фырканье Дьюара заглушил накативший шелест колосьев. Подветренная сторона холма открывала чудесный вид на затянутую пеленой тумана широкую низину. Посреди нее поблескивала лента небольшой, но быстрой речки, а на противоположном берегу темнели кроны тесно облепивших ее ив.

— Вон он, старый брод, — указал вперед староста.

Дьюар вгляделся, пытаясь разобрать среди клочков тумана и серебристой воды хоть какие-то ориентиры самого брода, но для него местность казалась абсолютно одинаковой. Он пожал плечами и двинулся вниз.

Сверху казалось, что до реки почти рукой подать, но извилистая дорога все не кончалась и не кончалась. Борозды от колес, прежде оставленные гружеными телегами, уже едва просматривались — так сильно они заросли травой.

— Почему тут перестали ездить? — спросил Акила, поравнявшись со старостой. До Дьюара доносились лишь отрывки, скрадываемые ветром.

— Так это… — староста почесал в затылке. — Ниже по реке мост построили, давно уж. На что теперь кому-то вброд ходить?

Оно и понятно, вот только зачем они сами шли теперь этим путем, представлялось крайне смутно. Идея посмотреть, о чем бормотала девчонка, казалась все менее привлекательной по мере того, как деревня оставалась позади, а на линии горизонта вырастали верхушки редкого леса. Пшеничное поле закончилось, уступив место травяному лугу, грубоватый шелест осоки сменил перешептывания колосьев. Теперь местные ускорили шаг, почувствовав приближение к цели, и вскоре даже Дьюар с Акилой заметили, что в одном месте течение реки слабеет под влиянием старой плотины. У берега здесь виднелись обточенные водой плоские камни, в сторону которых и вела проторенная дорога.

— Вот мы и на месте, — махнул рукой староста. И остановился в сторонке вместе со своими молодцами, чтобы дать приезжим возможность осмотреться.

Дьюар взглянул на окрестности и приуныл. Раздражающе-громко стрекотали кузнечики, вдоль берега вальяжно плыла стая уток, громко перекрикивались подросшие птенцы, и ничего, совершенно ничего подозрительного здесь не наблюдалось.

— Похоже, это все-таки не было пророчеством. Как думаешь?

— Может, и не было… Люди добрые, а это что у вас такое? — Акила указал на выцветшую желтую ленту, болтавшуюся на ветке низенького куста.

— Звериная яма! Когда тут переправа была, повадились волки стадо пугать, ягнят воровать, вот мы ям и нарыли. Тут, да вон там подальше еще одна. Ленту с нее, наверное, ветром унесло.

Яма, на совесть закиданная ветками, почти ничем не выделялась с виду, а вторую с некоторого расстояния и вовсе было не заметить, но Акила все же направился в указанную сторону. Чуть отставая, за ним следовал Дьюар. Именно потому, что они шли не торопясь и уже без особой надежды что-либо найти, им удалось услышать раньше, чем увидеть — и тем более раньше, чем провалиться: края ямы поросли желтоватой травой, сверху ее прикрывали такие же сухие ветки, как и первую, а опознавательных знаков над ней не осталось. Но кто-то застонал, и оба мага как по команде остановились.

— Ты слышал?

Дьюар медленно кивнул. Голос доносился слабо, приглушенный толщей земли — а кроме как под землей спрятаться было совершенно негде: в тех чахлых кустиках, что торчали тут и там, не смог бы укрыться человек даже при очень большом старании. Единственным, что еще указывало на местоположение ловушки, были наваленные в стороне от кустов длинные ветки.

Маги подошли к яме с разных сторон, настороженно оглядываясь. Любой хруст ветки под ногами слышался как грохот, заставляющий вздрагивать и замирать. Травник вертел в руках маленькую глиняную склянку с ядом пустынного многонога: не ахти какое оружие, но незащищенную человеческую кожу разъедает в считанные минуты. Если бросить такое в лицо неприятелю, у того вряд ли останется желание нападать… Некромант имел при себе лишь ритуальный нож, хотя по остроте тот легко мог соперничать с самой лучшей бритвой имперского цирюльника.

Время растянулось, как смола, нагнетая волнение до самого края, но реальность, как всегда, опровергла ожидания. Никто в этом месте не подстерегал беспечных прохожих. Вместо одержимого или разбойника в яме сидел, баюкая вывернутую под углом ногу, чумазый мужчина в съехавшей набекрень шапке. Он поднял голову, когда над ямой склонились подошедшие путники, и на его лице сначала отразилась смесь недоверия с удивлением, а затем — искренняя радость.

— Боги! Я спасен! — он поднял руки и замахал ими над головой, будто сомневался, что его заметили. — Пожалуйста, вытащите меня отсюда! Пожалуйста…

— Ты Арвик, верно? — Акила склонился над ямой, убирая склянку в карман. В его жестах читалось облегчение от того, что яд все-таки не понадобился.

— Да-да! Арвик. Вы ведь поможете мне? Я просто хотел сократить дорогу домой, а в итоге два дня просидел здесь… Уйи, никогда больше не буду пить у старого Норна, во всем виновато его пойло!

Пока он говорил, торопливо выплескивая все накопившееся, деревенские окружили яму. Со всех сторон раздались смешки облегчения, нестройные приветствия и хлопки. Какой-то верзила уже разматывал веревку, стоя возле полуобвалившегося края ямы, двое других сноровисто раскидывали ветки.

— Ну что, вытаскиваем?

Всеобщий согласный гул неожиданно прервал выступивший вперед Акила. В руках у него были две крепкие палки, губы сжаты в тонкую полоску. Среди людей повисло хмурое молчание. Они почти забыли о чужаках, когда увидели пропавшего товарища, и, по мнению Дьюара, лучше бы так и оставалось, только вот его мнения не спросили. Травник решительно отодвинул старосту с дороги, чем заработал еще несколько коротких гневных взглядов.

— Я должен спуститься и осмотреть его ногу прежде, чем он сдвинется с места.

— Это еще с чего? — здоровяк с веревкой долго не сводил с него глаз, но все же позволил пройти, как жестом велел староста.

Под молчаливыми взорами Акила полез в яму. Глубиной она оказалась лишь по плечи, но осыпающиеся края грозили вот-вот обрушиться, и двигаться приходилось крайне осторожно. Травник уперся в стенки и забормотал.

— Что он говорит? — переглянулись между собой не расслышавшие слов крестьяне. И только Дьюар ощутил, как прокатилась волна магии, будто свежескошенной травой запахло. Растения отозвались без промедления: качнулись тонкие стебли, зашевелились их корни, крепче вцепляясь в рыхлую почву, чтобы удержать ее на месте, по округе прошел легкий шелест. Никто будто и не заметил этого, но на лице Акилы отразилось удовлетворение проделанным, и он опустил руки.

— Вот теперь мы можем заняться твоей ногой, — склонившись над страдальцем, ласково произнес Акила. — Придется еще немного потерпеть, но ходить ты сможешь уже скоро.

Дальше было скучно, и Дьюар вовсе отвернулся. Он много раз видел, как работает Акила-лекарь: скурпулезно, точно, с необыкновенной аккуратностью, которая присуща редким людям и только в особые моменты. Это обычно затягивалось надолго, но он ни за что бы не остановился, пока не сделает все идеально или по крайней мере все, что будет в его силах.

Со стороны ямы доносились громкие стоны, пока мужчине вправляли ногу, но вот это, наконец, закончилось. Дьюар услышал возню — деревенские собирались вытаскивать своего пострадавшего товарища и спорили, как это лучше устроить. Кто-то спустился вниз и помог Акиле его поднять, другой принялся тянуть сверху, подхватив подмышки, еще несколько сооружали носилки из веревки, длинных черенков от инструментов и собственных плащей. В этой суете некромант остался единственным, кто стоял в сторонке, но почему-то его даже не попытались привлечь к работе, как будто чувствовали ауру смерти и холода, что он старательно прятал с тех пор, как вошел в деревню.

Бедолагу подняли. К его пострадавшей ноге с обеих сторон были крепко примотаны те самые палки, которые подобрал Акила среди валежника, а сам Арвик вроде как дремал и глупо улыбался во сне — это наконец подействовала излюбленная настойка травника.

Дорога назад проходила намного веселее; хотя большую часть пути все молчали, боясь потревожить Арвика, на лицах появились оживленные улыбки.

— Может и правда нет в нашей деревне ничего такого… — староста поравнялся с магами, идущими теперь впереди, — проклятого. Хорошо, что вы к нам заглянули.

Дьюар хмыкнул — негромко, но Акила услышал и покосился на него. Уж им-то было хорошо известно, что за «ничего такого» натворило бед по всей округе, но травник почему-то не хотел говорить об этом людям. Они оба так и продолжали путь в молчании, пока впереди не показались крыши домов, теперь ярко освещенные высоко поднявшимся солнцем. Там их уже встречали, прямо на окраине деревни. Женщины высыпали целой гурьбой, многие в тех же пестрых накидках, что были на них во время плясок, но заметно растревоженные. Голоса слышались даже издалека, но как только процессия с носилками показалась на дороге, встречающиеся сорвались с места.

Оба мага моментально оказались в галдящей, обнимающейся и счастливой толпе. С одной стороны доносились беззлобные упреки: «Пошто ушли все разом, а нам и не сказалися? Мы тут что только не передумали!». С другой удивленно-радостные вздохи: «Арвик! Да неужто! А бедная Ольша уж все глаза выплакала. Эй, кто-нибудь, бегите за ней!» — и в ответ: «Да не дури, девка, сейчас Арвик домой вернется, и она сама увидит!».

Акила разделял всеобщее веселье, как будто полжизни знал этих людей: смеялся, хлопал кого-то по плечу, утешал расчувствовавшуюся старушку. Зато кислое лицо некроманта отчетливо выделялось на фоне толпы. Боком, старательно избегая чьих-либо прикосновений, он начал протискиваться в сторонку, но на полпути кто-то все же стиснул его в объятиях. Маленькие цепкие руки ухватили за плечи и потянули к себе, так что волей-неволей пришлось остановиться.

— Как здорово, что вы оба оказались здесь! — все еще держа его, воскликнула Ида. Глаза у нее сияли, и даже несмотря на растрепанную косу, от взволнованного румянца она казалась прехорошенькой, но Дьюара почему-то взяло раздражение от ее бесцеремонности.

— Уж с этим вы бы и сами справились, если бы искали лучше, а не медовухой наливались, — фыркнул он, высвобождаясь. От обиды Ида отступила на шаг. Прикусила губу, словно сдерживая колкую фразу, так и рвущуюся с языка, однако развернулась и быстро исчезла в толпе.

— Зачем же ты так? — укоризненно покачал головой тут как тут появившийся Акила. — Все-таки общение с мертвыми плохо на тебя влияет, ты становишься чересчур холоден к живым.

Дьюар не нашел, что возразить. В конце концов, это действительно была правда, хотя сам Акила наверняка и не догадывался, насколько точно выразился — мир за гранью жизни оставлял свой след на всех, кто с ним соприкасался хотя бы мельком, и след этот сковывал холодом всю сущность живого существа. Дьюар чувствовал глухое раздражение, которое не мог прогнать, даже зная, что оно навязано. Затем придет совершенное безразличие ко всему, что бы ни происходило, приятное и ужасающее одновременно. Дьюар ждал его, потому что оно приносило небывалый покой от любых сожалений, тревоги, ненависти — вообще от всего, что чувствует живое существо, барахтаясь в водовороте своих ощущений, оставался только холодный расчет. Те, кто никогда не бывал по Ту сторону Грани, не могли даже представить, насколько это затягивает… Но дело не кончается лишь этим. Вслед за эмоциями медленно тают воспоминания, и волей-неволей, а вновь учиться тому, как «быть живым» приходится, иначе можно сделаться призраком еще до своей окончательной смерти.

К дому старосты маги подошли первыми, пока за спиной все еще слышались возгласы радости. О проклятье, якобы нависшем над деревней, никто больше не вспоминал, и даже как будто продолжился вчерашний праздник — шум толпы плавно двинулся в сторону еще не убранных столов.

Проходя в теплые, пахнущие домашней снедью сени, Дьюар не ожидал, что в доме кто-то остался, но жена старосты до сих пор хлопотала возле Асты и, увидев гостей, решительно замахала на них руками, точно заботливая наседка.

— Спит ваша девочка, спит! Не тревожьте ее, пусть отдохнет дитя.

— Стало быть, помогло, — шепнул Акила, пятясь к дверям. Дьюар только пожал плечами. После раннего подъема он и сам не отказался бы немного вздремнуть, да только у порога их уже ждали.

Если после освобождения парня оба мага невольно подумали, что приключения в этой деревне закончены, то теперь медленно, словно на мягких кошачьих лапах, приходило осознание обратного. Около дюжины человек топталось во дворе, и все они резко подались вперед, едва завидев открывающуюся дверь. Впереди всех оказалась, как ни странно, Ольша. Ей бы миловаться сейчас с мужем, а она, поглаживая еще небольшой, но заметно округлый живот, подбежала прямо к магам и едва не бухнулась на колени — Акила успел поймать ее за локоть.

— Я уж и не думала… Та девочка — посланница самой Матери-Магдары.

— Но она сейчас спит…

— Прошу вас, не отказывайте! — вперед протиснулась дородная женщина, тянущая за руку рослого парня. Тому, впрочем, как будто и не было дела до всего — он самозабвенно ковырял в носу. — Только сила Матери способна излечить моего сыночка! Пожалейте нас, помогите!

И вот теперь, оглядывая собравшихся людей, Дьюар понял, что показалось ему странным в первый миг — все они были больными или увечными, у всех на лицах читалось смирение и непонятное некроманту радостное просветление. Старик, опирающийся на плечи взрослых сыновей, потому что обе ноги у него изгибались под странными углами — он охотно пояснил, что четыре года назад его переехала телега, кости срослись, но каким-то немыслимым образом, и ходить сам он с тех пор не мог. Девушка с повязкой на лице — ее к дому подвел маленький брат и слепою она была с рождения. Женщина, что прятала распухшую правую руку, порез от серпа на которой никак не хотел заживать. Худой и робкий паренек — одна нога у него заметно превосходила длиной другую, от чего он ходил утиной походкой и сам этого ужасно стеснялся. Мальчик, которого принесли на руках — уже неделю его мучила страшная лихорадка. И даже бабка с хромой козой… Всего их собралось около дюжины, и все они искренне верили, что сиротка с божественным даром сумеет им помочь, изгнать хвори и освободить от несчастий. Явились даже вчерашние жених и невеста, чтобы попросить благословения своему союзу…

Стоявший рядом Акила громко, сквозь зубы, выдохнул.

— Я сделаю для вас, что смогу, добрые люди, но мне неведомо, какие пути избирает Магдара. Может быть, она и рассказала нам об Арвике устами этой малышки, но прямо сейчас она молчит. Пойдемте со мной, по одному.

Он поманил первого в очереди, оставляя за спиной притихшую, замершую в удивлении толпу и такого же притихшего, но чуть менее удивленного некроманта. Дьюар устало закатил глаза, предчувствуя долгое ожидание, но полный масштаб этого он тогда не сумел вообразить: солнце поднялось до высоты маячившей за деревней мельницы, немного повисело над ней, словно раздумывая, и тяжело перевалилось на другую сторону, а поток страждущих все не иссякал. Напротив, новые люди подходили со своими проблемами и болячками, заменяя тех, кто удалился с облегчением или с печалью. Спустя время, ушедшие начали возвращаться с корзинками и свертками в руках, стремясь отблагодарить бродячего лекаря, чем могли. Так начала таять и вторая половина дня, казавшаяся еще томительнее первой. Загорелся вечер, в окне горницы показался огонек свечи. Дьюар вдруг поймал себя на том, что уже второй раз умудрился задремать, сидя прямо на завалинке, и понял это только когда ткнулся головой во что-то мягкое.

— Да не бойся, не рассыплюсь, — весело усмехнулась Ида. Это ей на плечо некромант едва не завалился, но как подошла девушка — он припомнить не смог.

— Чего ты здесь забыла? Не больная вроде.

Она фыркнула.

— Снова грубишь. А я вот… — Ида отчего-то смутилась, ее щеки тронул легкий румянец, и она опустила глаза на куклу, которую держала на коленях. Сплетенная из свежей соломы и обряженная в красный сарафан, она должна была символизировать невесту на выданье. — Хочу получить благословение Магдары к следующему году, когда черед придет. Глядишь, женится на мне какой-нибудь приезжий торговец или менестрель и увезет меня отсюда!

Смущение как водой смыло. Ида хихикнула и проворно поднялась прямо навстречу открывающейся двери. Поздоровавшись с выходящей из дома старушкой, она подмигнула Дьюару и юркнула внутрь.

Вечер сгущался, толпа людей во дворе почти истаяла, а те, что еще не ушли, оставались скорее как зрители, нежели как просители, хотя Дьюар никак не мог взять в толк, что они надеются разглядеть отсюда — тень в окне, толику радости или горя в глазах выходящих, божественный свет изо всех щелей под крышей? Так или иначе, стоило появиться жене старосты, с непоколебимым видом приказавшей всем убираться восвояси, любопытные один за другим поспешили прочь, а вскоре после женщины вышел и Акила. Усталый с виду, но без той смертельной бледности, что лежала на его лице после борьбы с обезумевшим духом. Напротив, он весь буквально светился удовольствием от хорошо проделанной работы и без раздумий продолжил бы и дальше, если бы нашлись еще больные. Смахнув со лба непослушную рыжую прядь, травник блаженно потянулся, наконец-то позволив себе размять затекшую спину, и присел рядом с товарищем.

— Не серчай за эту задержку, — примирительно сказал он. — Местная знахарка недавно совсем слегла, а ее воспитанница еще слишком юна, чтобы как следует заменить бабку, вот люди и хворают… Зато теперь у нас есть припасы в дорогу и даже несколько монет, чтобы заплатить за ночлег на постоялом дворе.

Дьюар отрешенно кивнул. И то, и другое накануне зимы необходимо каждому путнику, что находится вдали от родного угла, но в то же время на языке вертелось совсем иное.

— Твоя девчонка может остаться здесь? После всего этого ее точно примут, даже если ее семью никто не знал…

— Дьюар! — взгляд серо-зеленых глаз еще никогда не был настолько укоризненным, почти обиженным. Впрочем, говорил травник совсем тихо, дабы не расслышала все еще хлопочущая во дворе хозяйка. — Тебе ли не знать, как опасен ребенок, не умеющий совладать с собственным даром? Аста не говорит с богами и не видит будущего. Я осмотрел ее, и теперь уверен: это были чары, которые она не могла контролировать. Мы не можем оставить ее тут, где никто не научит, как быть с пробудившейся силой.

— Не можем? Ты обещал, что мы отдадим ее в первый же дом, где ее согласятся взять!

Моментально вскипевшее раздражение, стоило только вспомнить о противной, мешающейся под ногами девчонке, грозило вот-вот вырваться наружу всем потоком… и тут же наткнулось на глухую стену твердого спокойствия, пошатнуть которую ему оказалось не под силу. Сколь бы ни был мягок и доверчив голос Акилы, в своем решении он ни на миг не колебался и совершенно точно мог бы прямо сейчас встать и уйти вместе с девчонкой, если бы не увидел другого выхода. Однако, казалось, травник с самого начала знал, что это не понадобится, потому что жесткость в его взгляде пропала так же быстро, как появилась, стоило Дьюару открыть рот.

— Ты ведь не собираешься оставить ее при себе насовсем?

— Не волнуйся. Мы подыщем ей более подходящий дом. Тот, где о ней и ее даре смогут позаботиться как надо: как ни крути, а ведь мы с тобой оба никудышные учителя…

Глава 3

Выехали утром, едва солнце осветило дорогу. К воротам, невзирая на ранний час, собралась приличная толпа — многие хотели лишний раз поблагодарить доброго лекаря, и еще больше народу — взглянуть на девочку, которую считали посланницей самой Магдары и воплощением ее чистой воли. Асте подарили новое платье взамен испорченного: теплое, из мягкой шерсти, с белым воротничком и даже небольшой вышивкой на груди. Счастливая до безобразия, она вертелась в седле перед Акилой и все будто норовила вывалиться. Дабы отвлечь ее, жена старосты сунула девочке в руки пышный, исходящий паром блин, и это в самом деле помогло: Аста ела медленно, причмокивая и облизывая масляные пальцы.

В отличие от нее, столь непоседливой после почти целого дня сна, Дьюар откровенно клевал носом. Пока произносились напутствия и благословения, он молчал, надвинув капюшон поглубже, и вступил в разговор только в тот момент, когда растроганные жители попытались всучить ему ту самую старую лютню.

— Мой «инструмент» здесь, — бросая на Акилу сердитый взгляд, Дьюар похлопал по притороченному за седлом вьюку. Толстая холстина надежно скрывала от любопытных мертвую сову, а по форме странной поклажи определить ее содержимое казалось затруднительным, так что дарители вежливо закивали и больше не пытались растормошить мрачного «менестреля».

— Староста сказал, что до ближайшего храма Магдары ехать два дня, — заговорил Акила, когда деревня осталась позади. — Если мы привезем Асту туда, жрецы наверняка сумеют о ней позаботиться.

— Почему не… — Дьюар оглянулся. Аста уже расправилась со своим угощением и теперь в упор смотрела на него. Внезапно подумалось, насколько большие и яркие у нее глаза — даже слишком большие для такого маленького личика, словно принадлежащие кому-то более взрослому. Сейчас Аста вела себя так же беспечно, как и раньше, словно не помнила ни о каких видениях и голосах, приходивших к ней во время транса. Но стоило только поймать этот ее взгляд, и выдумки крестьян уже не казались такими глупыми.

— Храм так храм. Только поехали быстрее. Может, нам даже повезет как-нибудь сократить путь.

Акила почему-то покосился на него так, будто впервые видел.

— Аста — всего лишь ребенок, которому слишком рано открылась та сторона мира, откуда происходит все магическое. Ты ведь не боишься ее?

Насмешки в этом вопросе не прозвучало, однако Дьюар все равно ее услышал — она повторялась глубоко в подсознании с малых лет, когда грубоватый голос наставника раз за разом повторял: «Ты что, боишься этого призрака? Тебе страшно ночевать на кладбище? У тебя трясутся поджилки от одного вида этого трупа?».

— Разве она глава туэльской инквизиции, что я должен ее бояться? — Дьюар сердито фыркнул, пришпоривая коня. — Я просто хочу поскорее избавиться от этой обузы.

Дорога плавно убегала вдаль — широкая, ровная, как будто специально ожидавшая пару резвых лошадей, способных выбить из нее пыль, и было бы тяжело устоять перед желанием промчаться по ней во весь опор. Даже спокойный Гайне выражал нетерпение и желание броситься вперед после непривычно утомительного дня в деревенской конюшне, но вот Шиморк… Он словно прислушивался к разговору всадников и стремился все сделать наперекор. Всегда нетерпеливый и бойкий, на этот раз он не пустился в галоп, а неторопливо тащился следом за Гайне, и никакие угрозы Дьюара не могли заставить его хоть немного ускориться. У особо привлекательного куста он вовсе остановился и принялся лениво его ощипывать, не обращая внимания ни на тычки пятками, ни на упреки.

— Когда-нибудь я зарублю эту скотину и даже не стану делать из него умертвие. Пусть так гниет, — шипел эльф уже в который раз. «Скотина» никак не реагировала до тех пор, пока от кустика не остались голые ветки. На счастье Шиморка и на беду Дьюара, впереди таких кустов оставалось еще много…

Староста предупреждал, что у речушки надо повернуть на запад, чтобы выехать прямо ко вторым «Пирожкам». На словах дорога казалась недолгой, но с избранной Шиморком скоростью к условному месту они прибыли далеко за полдень. Окинув взглядом утопающий в осоке берег, Дьюар пришел к выводу, что «речушка» — определение весьма громкое, на деле же — так, мелкий, наполовину заболоченный ручей, в котором плавали первые опавшие листья. Акила, прибывший раньше, увлеченно рассказывал Асте о цветах, что лежали небольшим букетиком у него на коленях, и девочка казалась весьма заинтересованной, а каждую новую травинку норовила не только рассмотреть со всех сторон, но и попробовать на вкус.

— Это кислица, — добродушно усмехнулся Акила, наблюдая за тем, как скривилось ее личико после очередного прожеванного листика. — Но она не такая уж противная, а для щей и вовсе самая лучшая приправа… Постой-ка, вот эту траву лучше не есть, она тебе точно не понравится, — кивнув Дьюару знак приветствия, Акила уже вынимал из проворных пальцев Асты новый стебель. — Чуешь, как пахнет? Это полынь, она горькая и невкусная, но зато ее настойки очень полезны для тех, кто слаб желудком. А вот этот цветок — лютик…

Дьюар прошел мимо, оставив коня свободно пастись на бережку. В изобилии растущая здесь трава казалась не по-осеннему сочной, словно напитанной самим летом, но Шиморк, оставаясь верным себе, заинтересовался вовсе не ей, а лягушками, с упорством осла взявшись давить их копытами. Те отпрыгивали с истеричным кваканьем, что только забавляло и подзадоривало глумливого коня. Глядя на развернувшуюся картину не оставалось даже сомнений, что именно в этом животном боги собрали всю несвойственную его виду ненависть к любой живой твари. Оставалось только неясно, за какие именно грехи получившееся сокровище досталось именно Дьюару.

На другую сторону вел шаткий мостик, но под ним тина так разрослась, что вода походила на густой зеленый кисель. Зато уже шагах в пятнадцати это сходство рассеивалось. Высокие камыши окружали небольшую проплешину почти прозрачной воды — достаточно чистой, чтобы ополоснуть сапоги, все еще измаранные кладбищенской землей, а вместе с ней и тяжелой аурой мертвецов. Под гнетом сильной усталости Дьюар почти не замечал ее, но теперь, после отдыха в доме старосты, она начала раздражать его и путать чувства, как если бы рядом находился кто-то неупокоенный.

Густая осока скрывала под собой скользкий глинистый берег, и уже через несколько шагов идея подойти к воде стала казаться не самой удачной: приходилось аккуратно прощупывать путь и вглядываться вперед. Спуск вышел очень пологим, почти незаметным, и вот под ногами уже захлюпало… Стоило Дьюару наклониться над ручьем, как его с силой пихнули в спину. Потеряв равновесие, эльф в считанные мгновения влетел в ручей, заодно проверив его глубину.

То, что доносилось с берега, пока Дьюар бултыхался в воде, поднимая со дна ил и распугивая мальков, больше всего походило на злорадный человеческий смех, но никак не на конское ржание.

— Это точно будет последней гадостью, которую ты сделал в своей жизни! — отплевываясь от попавшей в рот воды, вскричал некромант. Казалось, что от его злости в злополучном ручье должны были передохнуть даже улитки и мелкие рачки, — причем, всего за пару коротких вздохов. Насквозь мокрый, в тине и жидкой прибрежной грязи, он медленно выбирался из воды.

Шиморк, довольный до безобразия, не стал дожидаться хозяина и тут же повернул прочь, а вот Акила, услышав шум, наоборот подбежал к ручью. Он благоразумно не задал вопроса о том, что случилось — вид разъяренного Дьюара, пытавшегося прочистить глаза и отлепить от лица мокрые волосы, обо всем говорил красноречивей некуда.

— Я разведу костер, — коротко бросил Акила, поспешно возвращаясь к поляне. Любое лишнее слово сейчас способно было разбудить бурю в лице некроманта.

Пока Дьюар продолжал на чем свет стоит поносить зарвавшегося коня, Акила второпях собирал сухой валежник — благо, по берегу его валялось достаточно, — и вот на поляне уже затрещал небольшой костер. Травник заботливо пристроил над ним помятый котелок, добавил в воду сушеные листья из своих несметных запасов и стал помешивать деревянной ложкой ароматный отвар. Ему под руку тут же сунулась Аста, которой варево показалось донельзя любопытной игрой, но была мягко отодвинута за спину, к оставленным ей цветам.

— Тебе бы переодеться, — осторожно заметил Акила, наблюдая, как продрогший товарищ жмется к огню напротив. — Пахнешь, как болотный черт.

— И как часто ты нюхаешь болотных чертей?

Дьюар все еще смотрел волком. Ветер пробирал его насквозь, мокрые волосы липли к щекам и действительно воняли тиной, а в сапогах настойчиво хлюпало, от чего растревоженная лодыжка вновь начинала болезненно тянуть. Нехотя он все же стянул мокрую одежду, сменив ее на извлеченную со дна походной сумки черную хламиду. Грубая шерсть неприятно покалывала кожу, на рукавах и поясе постукивали осиновые кругляшки с рунами, а потертый жреческий пояс носил черный знак Арнаса — первого из предков, хранителя памяти, того, чьи служители провожают мертвых в последний путь и утешают живых.

— Странный выбор одежд для того, кто терпеть не может этот орден, — удивился Акила, не отрываясь от приготовления отвара.

Дьюар сосредоточенно пристраивал сапоги поближе к костру; запасных у него не было, придется ждать, пока просохнут.

— А как иначе — они упокаивают мертвых, а такие, как я, тревожат. От того нас и презирают, хотя на самом деле я ни разу не видел, чтобы от арнасских ритуалов была какая-то польза.

— Людей нельзя корить за их веру, особенно в нынешние времена, когда у многих ничего, кроме этой самой веры, не осталось.

— Я не думаю, что этот так называемый бог существует. По крайней мере, в Загранье, где обитают духи, его нет. Там нет ничего, кроме пустоты и самой Извечной. Жрецы лгут.

— Может быть. Но я вижу, для тебя это неплохая маскировка. — По лицу Акилы скользнула едва заметная улыбка. — Выпей, хотя бы согреешься.

Дьюар не стал отказываться от протянутой кружки, которая исходила горячим паром. Отвар имел горьковатый вкус и обжигал рот, но вместе с тем он и в самом деле согревал, изгонял из тела дрожь, а из разума разбушевавшуюся злость. Жаль, что вытравить холод Загранья не способны никакие зелья — Ее когти, стискивающие душу некроманта, всегда держали слишком крепко, не продохнешь.

Пока Дьюар пил и вычесывал тину из волос побелевшим от времени гребнем, над берегом повисла благословенная тишина. Акила протянул подопечной маленький уголек, которым та с упоением водила по камню, рисуя нечто отдаленно схожее с человеческой фигурой, кони паслись в паре десятков шагов, со стороны совершенно спокойные и невозмутимые.

— Ты же знаешь, что это можно исправить? — нарушив тишину, Акила кивнул в сторону щиплющего травку Шиморка. — Он станет обычным конем, если изгнать духа, который им управляет…

— Знаю. В нем не дух мертвеца — просто мелкий пакостник. Но он же и единственная доля разума этой скотины. Даже на Вассагских островах животные…

— Постой. Ты был на Вассагских островах? Острове магов?

Дьюар скривился. В этой гримасе проскользнуло и раздражение от собственного необдуманного высказывания, и нежелание вспоминать не самую солнечную часть своей биографии. Эльф сердито сплюнул в костер:

— Если и был, что с того?

— Как что? Если бы они согласились обучать Асту! Я не смел даже надеяться на такой шанс… Дьюар, как ты думаешь, это возможно?

— Поехать туда? Ну уж нет. Ты ведь знаешь, что было три года назад? Теперь все, у кого дар к некромантии, либо мертвы, либо ходят у них на поводке, — с этими словами Дьюар инстинктивно потер предплечье, где под рукавом скрывалось клеймо ордена. Даже спустя столько времени оно до сих пор зудело, словно свежее, ни на минуту не давая забыть о себе.

— Бунт Лардхельмского чернокнижника? — Акила наморщил лоб, припоминая. — Я был далеко от этих мест, но слышал про гонения. Однако ты… сумел получить разрешение, не так ли?

— Как видишь, я жив. И как раз поэтому у меня нет желания возвращаться туда даже ненадолго.

— Дьюар, представь, если бы все твои знания о магии сводились лишь к тому, чтобы не погибнуть от собственного дара. Жрец или деревенский ведун не смогут научить ее большему…

— Ты ведь и сам был учеником знахаря.

— Вот именно. У него имелось несколько старых книг, но этого было слишком мало: я и в подметки не гожусь орденским целителям.

Горечь в последней фразе промелькнула особенно остро, потому что за ней скрывались не только упущенные возможности, но и жизни, потерянные раньше времени. Кому-то не удалось помочь, или просто не хватило времени — Акила не говорил о них вслух, но каждое утро Дьюар видел, как тот подолгу молится своей богине, невзирая на то, что она всегда молчит.

Угрюмое молчание, воцарившееся над костром, встревожило даже Асту. Она бросила рисование и бесцеремонно забралась на колени к Акиле, из-под его руки поглядывая на то, как Дьюар вновь заплетает косицы, цепляя рунные бусины в определенном порядке. Ее синие глазищи выражали молчаливое осуждение, причем, настолько проникновенное, что Дьюар почувствовал себя виноватым непонятно за что. Еще и это молчание Акилы, погрузившегося в какие-то не самые приятные воспоминания…

— Ладно! — не выдержал он. — Если повернуть на север, то альтурский порт должен быть не так далеко. Через несколько дней мы сдадим ее наставникам ордена и больше не будем подбирать всяких заморышей только потому, что им некуда идти!

Акила вскинул голову.

— Ты серьезно? А… нас вот так просто туда впустят?

— Нет, заставят изловить золотого дракона в качестве платы за вход! Туши огонь и поедем: мы и так потеряли много времени зря, — не дожидаясь, пока этот разговор коснется еще одной щепетильной темы, Дьюар потянулся за сапогами, так и не просохшими до конца.

Они больше не говорили об ордене, пока впереди не замаячила стена Нордма́ры — самого северного города Альтура, последнего поселения на побережье льдистых морей. Едва ступив на улицы, хаотично расползающиеся из порта, путники ощутили странную противоречивость всего, что видели: роскошные гостиницы и богатейшие лавки соседствовали с низкими неуютными домиками, путешественники всех мастей, торговцы и паломники собирались целыми толпами, в то время как местных в их характерно расшитых мехом накидках встречалось так мало, будто весь город — это один большой караван, раскинувшийся на привал.

— Мне казалось, он должен быть больше, — признался Акила, крутя головой почти с таким же любопытством, что и его маленькая подопечная.

— Говорят, что когда-то был, но это не лучшее место для жизни. Сюда приезжают за редкими амулетами, исцелением и знаниями, которые можно получить вон в тех лавках. Но сами маги не настолько гостеприимны, чтобы впускать гостей в свою обитель.

— Тогда как мы попадем к ним?

— У ордена тоже есть торговцы. Подождем их корабль и отправим Асту с ними. Они не откажутся взять ребенка на обучение, если у того достаточно сильный дар. Сам понимаешь, для ордена в этом свой интерес.

— Надеюсь, ей будет там хорошо… — Акила заботливо поправил дареную шаль на плечах Асты: здесь, на побережье, морской ветер пробирал до костей, и девочка все время ежилась.

Очень кстати в этот момент на пути выросла очередная корчма — с виду не настолько вычурная как те, что предназначались для богатых купцов, но вполне добротная. Не сговариваясь, оба повернули к ней.

Здесь Дьюар уже не таился, понимая, что в такой толпе приезжих его мало кто сумеет запомнить. Люди и нелюди всех мастей появлялись в Нордмаре и также быстро исчезали, получив желаемое или уезжая с пустыми руками. Хозяин корчмы едва взглянул на них, когда они обратились к нему, сухо кивнул и снял с гвоздя ключ. У него хватало посетителей, но свободная комната с тремя кроватями нашлась как по заказу, и стоила она для Нордмары совсем недорого.

— Корабль? А, вы за амулетами, — по-своему рассудил корчмарь, услышав вопрос о торговцах. — Да, вроде как, сегодня и прибывает — может, уже в порту стоит. Но быстро не уйдет, не торопитесь: на завтра ожидается шторм, а они, хоть и магики, но со стихией воевать не станут, подождут, пока море утихнет.

Акила прямо-таки просиял:

— Это же отлично! Дьюар, успеешь привести себя в порядок. Здесь ведь найдется баня?..

— Воды нагреем, — пообещал корчмарь, который не преминул обратить внимание на помятый вид очередного постояльца, так что даже деньги за постой потребовал вперед.

Дьюар мысленно представил скорую встречу с вассагскими магами — возможно, даже знакомыми, — и то, что в этот момент заскреблось в глубине души, было далеко от радости.

— Ты мог бы поговорить с ними сам, — предложил он. — Не думаю, что я справлюсь с этим лучше только потому, что имел сомнительное удовольствие посещать их остров.

Акила покачал головой.

— Неплохо было бы и тебе в кои-то веки с живыми людьми пообщаться… — ему пришлось понизить голос, когда одна из разносчиц подошла слишком близко. — Ну да как знаешь. Мы с Астой идем в порт.

Этот город был пропитан магией — его воздух, его товары, разговоры его жителей. В большом зале корчмы Дьюар насчитал сразу четырех магов — они не таились, почувствовать их ауру можно было издалека. Один тыкал пальцем в какой-то свиток, лежащий на столе перед тощим пареньком, но незадачливый ученик только нервно кусал ногти, силясь придумать ответ на слишком сложный для него вопрос. Второй мирно уплетал густую тыквенную похлебку, по сторонам даже не смотрел. Третий — почтенный старец в поношенной старомодной мантии — о чем-то упрашивал четвертого, дородного, разодетого и брезгливо кривящегося хлыща. У последнего на груди красовался хорошо заметный герб Ордена, который тот носил явно напоказ.

Избегая попадаться под его скучающий взгляд, Дьюар нашел себе местечко поближе к простым торговцам, что поселились в корчме на время ведения дел. Сгрудившись за одним столом, они что-то сверяли в толстых записных книжках.

— Очень хорошо! — донеслось особо отчетливо среди прочего бормотания. — Завтра караван будет готов, и при удачной погоде мы вернемся даже раньше срока.

— Непременно надо будет заглянуть в… — окончание фразы потонуло в стуке подкованных сапог, с которым зал пересек новый посетитель. Дьюар лениво проследил за ним, отметив, что одет он побогаче прочих.

Пока дворянчик беседовал с корчмарем, меж столов протиснулся до сих пор тихо сидевший в углу парень, ярко-синяя рубашка на нем заметно выделялась из пестроты прочих одежд. Он быстро заговорил о чем-то, склонившись к самому уху дворянчика, заулыбался и даже сжал его локоть, словно они были добрыми друзьями. Лицо дворянчика сперва вытянулось, а потом презабавно порозовело, он вырвал свою руку из цепкой хватки незнакомца и очень поспешно переместился в другой конец зала. Оставшись один, обладатель синей рубашки разочарованно опустил голову.

О том, что все еще смотрит в его сторону, задумавшийся Дьюар сообразил только когда паренек заметил его и вопросительно приподнял бровь. Некромант безучастно уставился в полупустую тарелку — со времени последнего ритуала он почти не ощущал вкуса, словно все еще дышал мертвым воздухом Загранья.

— Готовят здесь отвратительно, верно? — подойдя, юноша бесцеремонно положил локти на стол и улыбнулся. Недавнего разочарования на его лице — как не бывало.

Дьюар не смог бы оценить прямо сейчас, но он хорошо помнил, что прежде местные таверны славились небывалой для северных провинций кухней, которой даже знатные купцы оставались довольны. Впрочем, вопрос явно не требовал ответа.

— Ты здесь один… Не скучно? А то могу составить компанию, — незнакомец хитро подмигнул.

Светловолосый, как все местные, но при том гораздо более смуглый, парень, может, и пользовался популярностью у любящих экзотические развлечения магов, но в этот день ему явно не везло.

— У меня нет лишних денег, — мрачно отозвался некромант. — Через дорогу отсюда есть куда более богатый постоялый двор…

— Да нет же! — парень замахал широкими рукавами. — Я не из этих… Не за деньги. Мне просто хотелось найти кого-нибудь, чтобы скрасить этот вечер, а то ждать отправления каравана уже невыносимо…

Он улыбнулся — возможно, чуть добродушнее, чем если бы знал, с кем говорит, хотя в такой близости от Вассагских островов даже некромантия переставала казаться чем-то из ряда вон выходящим.

— Ну что, пойдем? У тебя есть комната?

Дьюар поймал его ехидный взгляд и не нашел весомых поводов отказаться от настойчивого предложения, которое сулило именно то, в чем сам он отчаянно нуждался и за что обычно приходилось платить — ту самую возможность по-настоящему отогреться от мертвенного холода иного мира.

— Меня зовут Майтир, — представился парень по дороге наверх. — Хотя, наверное, это не особо важно, да? Просто я впервые в этих краях и хотел бы оставить хорошие впечатления.

Он с неприкрытым любопытством глазел по сторонам, словно и постоялых дворов прежде не видел, хотя в этом отношении Нордмара мало чем отличалась от прочих мест. Углы комнаты облюбовали пауки, ножки кроватей погрызли мыши, а в узком окошке виднелся лишь край серого неба да пожелтевшая ветка яблони, грозящая кривым сучком, точно пальцем. Место не располагало к долгим знакомствам и прелюдиям, а Дьюар не тешил себя надеждой, что эта встреча не станет единственной. Он без церемоний плюхнулся на кровать и поманил Майтира к себе, в чем-то даже нетерпеливо, как мальчишка, опасающийся, что его застукает отец. Майтир не заставил ждать, приблизился, внаглую усаживаясь на колени к будущему любовнику, и вынул из-за пазухи потертую фляжку.

— Попробуй. Домашнее, на ягодах. Лучшего здесь не найти.

И парень не соврал — настойка действительно пробрала даже некроманта, который мало что чувствовал, кроме близости живого тела. Только это тепло, эта энергия жизни могли затмить туман Загранья, и Дьюар тянулся к ним, чтобы вытравить из души остатки смертного холода. На короткое время от них становилось жарко, как от ночного костра, когда в спину веет морозным ветром, а лицо обжигает, и терпкий запах смолы ярок до головокружения…

— Эй! Да проснись ты уже!

Комната закачалась, стоило ему открыть глаза. Дьюар поморщился. Он не помнил решительно ничего с того момента, как встретил Майтира, словно бы провалился в незримую пропасть. Его страшно мутило, и отчего-то подрагивали пальцы. Напротив склонилось взволнованное лицо Акилы, который зачем-то хлопал его по щекам.

— Объясни мне, что здесь произошло? — потребовал травник, едва Дьюар пришел в себя.

Он ошарашенно поглядел по сторонам, но ответа у него не нашлось: в комнате словно разгулялся небольшой ураган, учинил разгром и разбросал все вещи, а потом бесследно исчез. И ничего подобного Дьюар тоже не помнил.

Пока он оглядывался, Акила вдруг положил руку на его лоб, и чужая сила окутала мягким облаком, в котором медленно растворялись головная боль и тошнота.

— Что ты пил? — озабоченно спросил травник. — Я как будто чувствую сонный корень. Голова не кружится?

Дьюар хотел было сказать, что ничего, кроме местной похлебки в рот не брал, но некоторые смутные подробности все-таки проступили в его памяти, и некроманта тут же бросило в жар от стыда.

— Что-то пропало, да? — на всякий случай спросил он, хотя и без того уже догадался.

— Кошель с деньгами и несколько зелий, который можно было продать… Дьюар, что произошло? Мы должны заплатить капитану за дорогу до острова! Если море успокоится, то через два дня корабль отплывает.

— Стой. Ты же не положил все деньги в одно место?

Повисшая в комнате тишина буквально оглушала, и даже маленькая Аста, которая все это время самозабвенно ковыряла в носу, насторожилась.

— Какая муха тебя укусила в этот раз? — устало выдохнул Акила. — Тащить в постель первого встречного…

Дьюар не обернулся, словно под ногами для него лежало что-то невероятно интересное, только кончики ушей вновь запылали. Травник и некромант сидели на крыльце корчмы, бесцельно вглядываясь в стремительно пустеющую улицу, и чем ближе подкрадывался вечер, тем больше оба мрачнели.

— Стоило догадаться, что услуги магов здесь никому не нужны, — в сердцах бросил Акила. — Так нам никогда не заработать даже на корабль.

— Сюда все как раз за услугами магов и едут. Только вот едут они к Ордену, а не к таким бродягам, как мы. — Дьюар сплюнул в грязь.

Впору было отказаться от плаванья, потому что надежда собрать денег истаивала на глазах, но именно в этот момент случилось нежданное — на крыльцо вышел корчмарь. Потягивая трубку, он глянул на своих незадачливых постояльцев и причмокнул языком.

— Слышал, вы о работе спрашивали.

Голос его заставил обоих подскочить на месте, а он продолжал неспешно курить, выдыхая мутные облачка дыма, и заговорил вновь лишь после длинной мучительной паузы:

— Повадился кто-то по ночам в мою конюшню лазить. Если изловите его, то, так и быть, заплачу как следует.

Дьюар с Акилой переглянулись. В глазах каждого стоял один и тот же вопрос, который травник решился озвучить не без подозрений.

— Вы не просили об этом орденских магов?

Корчмарь снова выпустил дым, кисло улыбнувшись сквозь него.

— Орден не хочет заниматься такой мелочью. Лошади-то не пропадают.

— Тогда в чем дело? — с еще большим недоумением спросил травник.

— А вы сами поутру сходите да посмотрите. Лошади в пене, усталые, точно всю ночь их по дорогам гоняли. Косицы в гривах болтаются. А замок остается нетронутым, словно тварь эта сквозь стены проходит и следов никаких за собой не оставляет.

— Никогда о подобном не слышал, — честно признал Дьюар.

Не слышал и Акила, но благоразумно промолчал, пока корчмарь, докурив и выбив свою трубку, не удалился.

— Я тоже не встречал духов, которые бы так делали, но наша природа таит столь много удивительных загадок, что все и не упомнишь.

— Думаешь, это дух?

— Могу лишь предположить, но отсутствием следов и не вскрытым замком он похож на обиженного до́мника или дворово́го, который пакостит в отместку за что-то. Если так и есть, то с ним можно будет договориться.

Дьюар с готовностью кивнул, заранее соглашаясь на все, лишь бы не сидеть вот так: без дела и с ощущением собственной вины, от которой хочется провалиться под землю.

Вечер достиг своего апогея и взял полную власть над землей. Солнце растаяло у линии горизонта, давая условный сигнал к тому, что пора устраивать засаду на неведомого шутника. Так и не сомкнувшие глаз, маги отправились к конюшне.

Сумерки еще только занимались, и потому далеко не все постояльцы успели разойтись по своим комнатам. Заметив среди них вихрастого мальчишку, что недавно сопровождал одного из орденских, Дьюар порывался было расспросить его о грабителе — Акила едва удержал товарища от этого поспешного действия.

— У нас сейчас другие дела, — зашипел травник, крепко сжимая руку Дьюара. — Идем. Кто бы там ни лазил в конюшне, ждать он не станет.

И к счастью, разумные доводы перевесили резкий порыв: эльф, бросив последний взгляд на паренька, прошел мимо.

— Выведи Шиморка, — спохватился Акила уже по дороге. — Не то он может все испортить.

— Думаешь, его одержимость имеет ту же природу?

Дьюару живо вспомнились отнюдь не такие уж безобидные шалости, как спутанная грива и ночные скачки его коня. Если и у местных все шло к тому, что вытворял Шиморк, их хозяевам впору было посочувствовать. Акила лишь пожал плечами:

— Я не знаю, какой именно дух владеет Шиморком, при мне он ни разу не показывался. Но полагаю, что с местным пакостником они могут не поладить… Или наоборот, спеться, а это было бы еще хуже.

Могло ли быть хуже, Дьюар не желал проверять, а потому послушно вывел упирающегося коня во двор. Там, у привязи, он дал Шиморку отдельную порцию овса и воды, чтобы хоть немного смягчить его обиду, и с этим оставил в гордом одиночестве, сам же торопясь вернуться.

— Все тихо? — осмотревшись в полутемной конюшне, усомнился Дьюар. Лошади жевали сено и негромко похрапывали, какой-то старый мерин даже подремывал в углу, и, на первый взгляд, ничего подозрительного не наблюдалось.

— Вряд ли он явится раньше, чем окончательно стемнеет, — спокойно отозвался Акила. — Но нам лучше подготовиться заранее.

Перед ним на расстеленном платке уже лежали приготовленные травы — Дьюар узнал чертополох и крапиву, но приготовил Акила и другие, более редкие. Умело сплел в руках два длинных стебля, с негромкими наговорами подвесил над самым входом. Затем поджег сухой пучок и протянул Дьюару.

— Это чтобы лошадей успокоить. Обойди конюшню, пусть дым разойдется как следует, не то придет наш незваный гость и всех животных перебаламутит. А я позабочусь об остальном.

И, пока Дьюар выполнял поручение, добросовестно заглядывая в каждое стойло, Акила приготовил плошку молока, над которой тоже долго шептал и посыпал щепотками сухих трав.

— Подношение, — пояснил он коротко. — Задобрить надо духа. Глядишь, и пакостить перестанет. Но стемнело почти, надо торопиться.

Заветная плошка нашла свое место в самом темном уголке, на первый взгляд даже случайном — лишь поднеся свечу, Дьюар заметил нацарапанные вокруг знаки, но не привычные ему самому виссанские руны, а более резкие и чуждые символы. Закончив приготовления, маги вышли в прохладные сумерки, затворив за собой дверь. Оставалось самое сложное: дождаться появления духа.

Луна выползла из-за крыши корчмы и лениво повисла над колодцем. Дьюар представил на ее месте желтое яблоко, которое слегка погрызли с одного бока, и даже усмехнулся, хотя пуще того она напоминала выпученный глаз совы. Разумеется, живой и теплой, а не той, что кружила над двориком, послушная воле своего хозяина. Содействие птицы в этот раз ничем не помогало, потому что она не могла почуять бестелесное существо до той поры, пока оно не проявится в тварном мире, но Дьюар держал ее при себе уже по привычке.

Он давно потерял счет кругам, которые делала сова, неустанно облетая корчму, изучил каждый смородиновый куст вдоль ограды и со скукой наблюдал, как Акила кутается в плащ и трет слипающиеся глаза, а в свете фонаря у ворот пляшут тени ночных мотыльков.

— Кажется, теперь я понимаю, каково бывает колдовать по ночам, — протянул травник, зевая.

Но чего-чего, а понимания в его глазах не было, только сожаление и сонливость, которые сквозили через твердое упрямство. Ночь по обыкновению выворачивала наружу все, что скрывалось днем, разоблачала тайны и смешивала черное с белым — и за это Дьюар любил ее не меньше, чем за покровительство мертвой магии. Она как будто придавала сил и даже бодрости, что для иного могло звучать по меньшей мере странно и отчасти оправдывало те слухи о некромантах, что ходили в народе.

Маги затушили свечу и старались быть все время наготове. То и дело по очереди обходили конюшню, прислушиваясь к доносящимся изнутри звукам, — и все равно умудрились пропустить появление духа. Резкий удар копытом в деревянную перегородку заставил Акилу встрепенуться и мгновенно сбросить остатки дремоты, а Дьюара — вспомнить не самое приличное из местных выражений.

Словно подгоняя их, конюшню огласило зычное ржание Гайне и вторящее ему эхо других лошадей, что пробудились ото сна вторжением ночного гостя. Оба мага с места сорвались не медля, так что в дверях едва не столкнулись, но вот их зрению понадобилось чуть больше времени, чтобы привыкнуть к сумраку конюшни — ведь поначалу они как будто никого и не увидели. Виновник всего притаился в уголке, за соломой почти незаметный, и это оказался крошечный бурый зверек размером с ладонь. Глазки-бусинки уставились на вошедших с легким любопытством, остренький носик водил из стороны в сторону, стараясь распознать их запах.

— Да это же мельничная кошка! — поразился Дьюар, вглядевшись в странное создание. — И она — твой домник?

Акила присел на корточки в нескольких шагах от коня. Тот, как всегда невозмутимый, даже не шелохнулся, только покосился вопросительно.

— Духи могут принимать разные облики и даже вселяться в животных, как в твоего Шиморка, — не оборачиваясь, задумчиво произнес Акила. — Но с этим мы, думаю, поладим.

Травник кивнул на пустую миску из-под молока, которую зверек опустошил, оставив гривы лошадей нетронутыми, а их самих всего лишь разбуженными. Причем двуногие гости в последнем преуспели больше, чем четверолапый.

— Нужно будет сказать хозяину, чтобы не забывал иногда приносить угощение, — с довольным видом подытожил Акила. — Вот и весь секрет дружбы с домовыми духами.

— Или козел, — буркнул Дьюар, проследив, как бурая тень шустро скрывается за лошадиной кормушкой. — Большой вонючий козел: говорят, домники их терпеть не могут.

Акила молча и укоризненно покосился на него.

Глава 4

Море плескалось и манило, поблескивало серебром и золотом на верхушках волн, дразнило своей таинственной глубиной. Слишком подвижное, оно как будто имело отдельное сознание и волю, которые делали его могущественным живым существом, а не просто стихией. Именно так о нем, кажется, думали моряки — даром, что на борту почти все являлись магами и колдунами.

Дьюар смотрел на очертания острова, с каждым часом все яснее проступающие из утреннего тумана. До боли в глазах, до белых пятен от слепящего солнца, словно все еще не верил, что позволил себя уговорить на это плавание. Он следил, как берег медленно приближается, и все сильнее чувствовал почти забытое, похороненное под корнями старой липы, гнетущее чувство обиды. На фоне Дьюара Аста выглядела просто невозможно счастливой, напоминая его самого почти в таком же возрасте, впервые попавшего на корабль. Все три дня, сколько длилось их плаванье, девчушка не переставала носиться по палубе, путаясь под ногами у моряков. Она заимела привычку останавливаться в нескольких шагах от кого-нибудь и пристально, почти не моргая, наблюдать, что поначалу лишь сбивало их с толку. Один старый боцман, заметив ее настойчивое внимание, не растерялся и с готовностью заговорил — историй из богатого опыта у него оказалось больше, чем селедок в бочке, а посидеть на солнышке с трубкой он любил куда больше, чем трудиться. С тех пор Аста подходила прямо к нему и дергала за полы длинной, заскорузлой от морской соли, куртки и показывала пальцем куда-нибудь в море. Боцман как будто понимал странный язык ее жестов, кивал, затягивался трубкой и начинал неспешно рассказывать.

— Не-ет, это не корабль, всего лишь скалы торчат из воды. Мы называем их Серым Стражем, потому что они как будто охраняют Вассагский остров. Неужели тебя так взволновал тот пиратский город, о котором я упомянул в прошлый раз?

Рассказ ненадолго прерывался, пока моряк делал очередную затяжку, и Аста нетерпеливо топала ногой. Ей не нравился дым, она морщилась и фыркала, но терпела ради интересной истории.

— Лейрана — это в самом деле чудно́е место. А знаешь, почему оно так называется? Ясное дело, нет, ты же еще совсем как головастик. Давным-давно моря бороздил пиратский капитан по имени Гэлл Фэргрик. Он был удачлив и ловок, сумел захватить столько кораблей, что создал собственный маленький флот. А вот сердце капитана захватила одна-единственная женщина…

Как раз во время очередного перерыва Дьюар оторвался от созерцания горизонта и перебрался в тень под навесом. Теперь боцман сидел рядом, и его грубоватый, громкий голос волей-неволей заставлял вслушиваться в давно знакомую историю. На севере ее рассказывали совсем не так, как на южных берегах, и уж конечно не так, как в западной Эдории, где Дьюар услышал ее впервые, но все же некоторое в ней оставалось неизменным.

— Корабль Гэлла, «Черная Молния», вошел в небольшой порт на западе, чтобы пополнить запасы воды и провизии, а капитан отправился прогуляться по городу. Он никого не грабил на суше и вообще выглядел вполне приличным человеком. Поэтому, когда он появился на рыночной площади, его карманы сразу же заинтересовали местных воришек. Редкий разбойник решился бы подойти к человеку, носящему на поясе саблю, но один храбрец все же нашелся, и, пока пират торговался с портнихой, у него стащили кошелек, — боцман страшно вытаращил глаза и посмотрел на Асту так, что она шарахнулась, однако любопытство ее от этого лишь возросло. Пока рассказчик, посмеиваясь, выбивал трубку, девчонка нетерпеливо ерзала на месте. — Гэлл не был бы пиратским капитаном, если бы спускал такое, поэтому он погнался за воришкой и собирался как следует его вздуть… Хоть паренек и знал городские улицы как свои пять пальцев, удрать от ловкого преследователя не сумел. А когда Гэлл схватил беглеца, то понял, что его надули дважды: вор оказался не мальчишкой, а девчонкой, причем такой хорошенькой, что на нее не поднялась рука даже у заядлого пирата. И, как ты догадываешься, Гэлл не захотел ее оставлять.

Дьюар тихо фыркнул, ни на миг не веря в эту часть легенды, но глаза Асты все еще сияли чистейшим любопытством, и боцман довольно продолжал:

— Девушку звали Лейри. Она с радостью вступила в команду «Молнии», потому что море влекло ее с самого детства, а желание посмотреть мир было в ней куда сильнее страха перед неведомым. Это были самые знаменитые и отъявленные пираты запада, с ними избегали встречи и корабли Северного Альтура, что сами имеют славу не лучше пиратской, а их имена гремели далеко за пределами вод. Даже у русалочьих рифов побывала «Черная Молния» и сумела вернуться оттуда со всем своим экипажем — невредимой. А затем у Гэлла и Лейри родилось двое детей, в жилах которых с первых дней жизни текли любовь к морю и жажда приключений. Именно ради своей новой семьи Гэлл решился на то, о чем раньше даже не помышлял, как не помышлял и ни один пират до него: он захватил крупный остров, вытеснив с него коренных жителей, и основал там первый и до сих пор единственный город, полностью принадлежащий пиратам. Это стало его маленьким королевством, Лейраной, названной в честь прекрасной Лейри.

Боцман не стал упоминать о том, что через несколько лет правления Гэлла сместили и вскоре зарезали свои же непутевые подданные, а после и ни один король, герцог или властитель — в зависимости от того, как каждый из них себя называл — Лейраны не удерживал трон более пяти лет. Но Асте и так хватило, чтобы слушать с раскрытым ртом. Дьюар, наверное, впервые видел ее такой внимательной и заинтересованной: в руках ничего, даже пояс от платья теребить перестала, в лицо рассказчику заглядывала заискивающе, каждое слово ловя, к месту будто прилипла и даже на само присутствие эльфа внимания не обращала, что тоже можно за редкость счесть. Для Дьюара то был настоящий отдых — впервые с момента ее появления.

— Ох, долго еще? — с нижней палубы, словно первоцвет навстречу солнышку, показался Акила. Лицо его побледнело в тон парусам, и выглядел он в целом не лучше, чем те, кого Дьюар выкапывал из-под земли. Очертания Вассагских островов все еще виднелись лишь смутным силуэтом, и это заставило Акилу тяжело вздохнуть.

— Попробуй расслабиться и смотреть на горизонт, а не себе под ноги, — добродушно посоветовал боцман, завидев страдальца. — Видишь во-о-он ту точку впереди?

Акила повернулся, куда тот указывал, чуть прищурился, стараясь разглядеть не то дрейфующую лодку, не то небольшой островок, побледнел еще больше и поспешно перегнулся через борт.

Они ступили на берег Острова Магов на закате того же дня. Песок шуршал под ногами, скрадывая шаги самым обычным, ничуть не магическим образом, холодный морской ветер на пустынном пляже еще злее трепал одежды и волосы, а впереди, на каменистом склоне, начиналась широкая дорога, вымощенная гладкими булыжниками. На лице Акилы, впервые видевшего легендарный остров, против воли проступало легкое разочарование.

— Здесь… — он не находил слов, но спутник и без того прекрасно понял начатую мысль.

— Слишком обычно? Да… Господа-маги не любят тратить силы на всякие мелочи, поэтому нанимают простых людей, чтобы строить вот эти дороги, латать стены и заниматься другой грязной работой… Все как и везде.

Братья-торговцы, что владели кораблем, ушли далеко вперед, а вот матросы, тащившие на спинах сундуки и мешки, согласно закивали. Акила и Дьюар следовали за ними неспешно — один наслаждался долгожданным ощущением твердой земли под ногами, другой боролся с нежеланием идти к замку, а маленькая Аста так вовсе уже начинала клевать носом.

Замок выглядел зловещей химерой, протянувшей к небу скрюченные пальцы-башни. Его окружали толстые стены из отшлифованных каменных глыб, рядом с которыми кованые ворота смотрелись почти игрушечными, хоть и достигали высоты в два человеческих роста. Многочисленные окна светились огнями, создавая впечатление несчетных глаз, следящих за путниками, а крыши, пристройки и даже ярусы этажей пестрели таким разнообразием, словно стремились во всем перегнать друг друга.

— Кому только пришло в голову строить такое странное сооружение? — вслух удивился Акила. — Или на это тоже был скрытый умысел?

Дьюар хмыкнул.

— Посмотри на него днем. Этому замку не одна сотня лет, он перестраивался и достраивался каждым из своих владельцев, а их тут жило немало.

И в самом деле, вблизи стало заметно, что некоторые из стен — потемневшие и замшелые, тогда как другие ровные и гладкие, еще не успевшие в полной мере испытать всю злобу местных ветров и вьюг. Но так просто войти в святая святых Ордена им не позволили: за воротами путь преградил мощный детина, носящий длинную синюю мантию, как принадлежность к основному кругу никогда не покидавших остров хранителей.

— Представьтесь и назовите цель своего визита, — заученно пробасил он, окидывая взглядом троих гостей.

Дьюар не растерялся, но раздраженно скрежетнул зубами.

— Харрейман, ты же знаешь меня. Я много лет состою на службе Ордена и до сих пор не шел против правил.

Привратник спокойно кивнул.

— Знаю, Дьюар, но таковы те самые правила. Кто с тобой?

Спорить было бесполезно. Некоторые законы существуют, чтобы их нарушать, но только не здесь — оплот Ордена являлся тем местом, где застрявшие в прошлом старики ревностно следили за исполнением каждой традиции.

Дьюар нехотя закатал рукав, обнажая грязную повязку на ладони, белесые, тонкие и частые шрамы, ползущие от запястья по предплечью, и выше — почти у самого локтя — выжженный клеймом знак из трех рун, сплетавшихся, как грызущиеся собаки. Харрейман посмотрел и вновь скупо кивнул.

— Это Акила, он тоже маг и лекарь, а девочка — сирота. Ваш Орден все еще подбирает детей с даром, так ведь?

— Безусловно. Наставники сейчас заняты, так что вам отведут комнаты, а утром вашу девочку проверят и пристроят к делу. Это единственная цель, с которой вы прибыли?

— А ты думаешь, я так сильно соскучился по твоей роже и рыбной похлебке три раза в день?

Если и можно было получить менее желанное приглашение погостить, то только от городского тюремщика в Туэле, оплоте жестких законов и гонений на магов всех мастей. Даром, что в противовес этому княжеству для магов Вассагские острова — самое безопасное место в мире, даром, что здесь с лихвой хватало коллег — и даже некромантов. От одной мысли задержаться в старом замке хотя бы на день у Дьюара начинало свербить в печенках.

Им в самом деле отвели комнаты — парочку из тех гостевых углов, в которых за деревянной дверью не было ничего, кроме узкой кровати и пары гвоздей в косяке, чтобы повесить плащ. Не было даже места: кое-как оштукатуренные стены прижимались друг к другу с такой теснотой, словно стремились обняться на радостях от встречи. Вот оно, пристанище богатейшего ордена магов с изнанки — отрешенно подумал Дьюар, скидывая на покрывало свои скудные пожитки.

Таких комнаток здесь был целый этаж, как дыр в термитнике. Они ждали гостей, что то и дело прибывали на остров с какими-то своими делами и обычно так же быстро отбывали назад, хотя некоторые и задерживались значительно дольше. В подобной комнатке Дьюару уже доводилось ночевать, только в этот раз ему повезло чуточку больше — здесь было окно. И хотя это обещало безжалостный сквозняк, пронизывающий через жалкое покрывало, когда ночью с моря подует холодным ветром, — это также означало и небольшой глоток воздуха, не пропитанного вековой пылью да едкими снадобьями, поэтому Дьюар поспешно распахнул ставни.

Гости оказались предоставлены сами себе на целый вечер, и если Дьюару это казалось невыносимо долго, то для Акилы, наоборот, стало возможностью заглянуть в запретные двери. Оставив утомленную путешествием Асту дремать в комнате, он спустился с жилого этажа и сразу же словно окунулся в какую-то иную реальность.

Изнутри таинственный замок магов напоминал лабиринт без начала и конца: все пристройки соединялись друг с другом множеством коридорчиков, лестниц и внешних переходов между балконами, так что впервые попавший сюда травник ощутил смутное желание пометить свой путь хотя бы угольными крестами на стенах, чтобы суметь вернуться. Замок дышал узкими окнами, говорил дверными петлями и рассыхающимися ступенями, смотрел сквозь нарисованные глаза великих магов, чьи портреты украшали коридоры и залы, словно и впрямь был живым существом, отрешенно наблюдающим за мельтешением маленьких человечков на своих ладонях. Это ощущение наверняка охватывало всех прибывающих, и от того они начинали еще больше спешить, еще сильнее погружаться в дела, избегая думать о зрячих стенах. Акила до сих пор представлял себе тихую и чинную резиденцию, в которую невероятно тяжело попасть — в действительности же по коридорам сновало столько народу, что суровый взгляд привратника и нежелание моряков брать чужаков на борт начинали казаться едва ли не вымыслом. Или откровенным пусканием пыли в глаза.

Такая оживленность замка вполне объясняла нежелание Дьюара покидать свой тесный угол, но, несмотря на это, Акила не мог побороть скребущую на сердце тревогу. В холодной голубизне глаз некроманта никогда не удавалось прочитать, что он на самом деле думает или чувствует, но в последнее время тон его речи и поспешность движений — да что там, все в нем начало сквозить совершенно незнакомым отчуждением. Порой он словно где-то не здесь находился или спал наяву — такое создавалось впечатление и когда Дьюар вернулся с деревенского кладбища, и когда минуту назад скрылся в отведенной ему комнатке. И если в первый раз Акила списал все на темень ночи, путающую глаза и накладывающую на все свой отпечаток, то в этот объяснение никак не находилось. Он чувствовал острое желание поговорить с кем-то, — казалось, будто тонкая нить ускользает из пальцев, а он сам по слепоте не видит ее конца, — но в этом полном магов замке, оживленном, как базарная площадь в праздничный день, не было ни одного знакомца.

Сюда действительно не приезжали просто так, в праздном путешествии, поэтому все встречные выглядели страшно занятыми. Юноши в одинаковых серых одеждах сновали туда-сюда с увесистыми стопками книг, чем выдавали в себе учеников Ордена. Гости же, разодетые с богатым разнообразием, чаще ходили группками, таскали какие-то свертки, шумно делились новостями и тут же, в коридорах, заключали сделки. Акиле попалось сразу несколько комнат, в которых обосновались небольшие лавочки, продающие самые немыслимые ингредиенты, книги и инструменты. В отличие от торговцев в Нордмарре, здесь не предлагали зелья от всех болезней и амулеты, отпугивающие нечисть, волков и сборщиков податей — только то, что на самом деле необходимо чародеям и алхимикам в их ритуалах.

В широком зале, уставленном длинными лавками, проходило какое-то собрание. Почтенный старец увлеченно рассказывал зрителям о своем открытии, но так как он постоянно перескакивал то на вальранский говор, то на ассийский, Акила почти ничего не разобрал и тихо проскользнул дальше.

К его большому сожалению, на глаза почти не попадалось синих мантий — как коротко заметил Дьюар по дороге, именно такие носят все местные маги, постоянно живущие на острове, как знак своей прямой принадлежности к великому Ордену и особого положения. А если таковые и встречались, они были настолько погружены в дела, что отвлекать их выглядело бы сущим кощунством.

Единственный ничего не делающий человек сидел перед распахнутым окном холла и покуривал длинную трубку, выдыхая наружу облачка едкого дыма. По одеянию его можно было принять за очередного торговца — не слишком вычурное, но весьма добротное и яркое, с кучей сумочек на поясе и скрученным хлыстом у бедра. Ни дать ни взять типичный ассийский купец, привозящий лошадей на продажу… Но совершенно случайно в глаза бросился знак на тыльной стороне руки, держащей трубку — точно такой же, как тот, что Дьюар показывал привратнику в доказательство полученного разрешения заниматься некромантией. Впервые вид мастера подобного искусства вызывал у Акилы… Да, похоже, это чувство даже можно было назвать радостью или хотя бы облегчением, потому что незнакомец не казался таким же мрачным и нелюдимым, как хорошо знакомый Акиле эльф. Напротив, на его губах скользило нечто вроде легкой полуулыбки, едва уловимой, как на знаменитом портрете первой императрицы Аннаира, что придавало необходимой бодрости для попытки заговорить.

В последний раз Дьюар уезжал отсюда, клянясь никогда не возвращаться. Убегал, поджав хвост, словно побитая собака — зализывать обиды, ожог клейма на руке и не сбывшиеся ожидания. А теперь вот снова смотрел на то же море, почти из того же окна — или не того, а соседнего, какая разница, если их выстроился десяток в ряд и за каждым одно и то же? Следовало бы радоваться, что его впустили на остров как гостя, не заставляя отчитываться за каждый шаг, объясняться в каждом поступке, доказывая, что все еще послушен установленным правилам и верен слову, но почему-то радоваться было выше его сил.

Море раскинулось от одной створки окна до другой, отделенное лишь узкой полоской каменистого берега. С высоты оно казалось еще менее дружелюбным, чем выглядело вблизи, когда плевалось солеными брызгами прямо в лицо; теперь в сгущающихся сумерках его воды напоминали темную кровь, разлившуюся вдоль жертвенного круга, густую и вязкую. Острые верхушки сосен, подступающих к самому подножию замка с этой стороны, казались пиками дрогнувших стражей, что должны были стоять между вверенной им крепостью и злой стихией, но испугались и теперь сами прижимались к стенам в поисках защиты. Дьюар не мог бы осуждать их за это, потому что тоже имел прискорбное желание скрыться, убраться куда-нибудь подальше от этого места, где вечно пахнет магией и интригами. Глядя на море, он мысленно спрашивал себя, зачем согласился вернуться на остров. А также зачем согласился подобрать девчонку, почему не направился сразу на юг, как делал обычно, когда на деревьях начинали сохнуть листья, ради чего с покорностью привязанного бычка следовал за спутником в те моменты, когда тот поступал наперекор всем разумным доводам и себе в ущерб, бросаясь на помощь чужим, незнакомым и даже не всегда благодарным людям?

И, не желая облекать в слова, просто чувствовал — из-за того же страха, что гонит сосновых воинов к стенам старого замка.

Когда они впервые встретились, этот рыжий травник вызывал у Дьюара только раздражение. Взъерошенный, слегка неуклюжий, полный праведного гнева и стремления заставить «черствого некроманта» прийти на помощь к «ни в чем не повинным горожанам». Решимости у него было хоть отбавляй, но вот умения… Воспитанник какого-то деревенского знахаря, который и сам о магии знал разве что по наитию, — и несмотря на это, он готов был броситься в самое пекло, не подозревая о том, что в его силах вызвать дождь и потушить пламя. Была какая-то таинственная сила в этом негромком голосе, в мягком понимающем взгляде, в совершенно шаманских бусинах между рыжих волос, над которыми обученные маги только смеялись. И противиться этой силе — все равно, что ладонями от текучей воды отгораживаться. Такие люди умеют согревать своим присутствием, а одиночество холодит душу порой не меньше, чем само Загранье, и отходить от теплого очага в студеную зиму становится жутко, как никогда, потому что рискуешь потеряться в закоулках собственных кошмаров.

Дьюар приоткрыл дверь в полусонный коридор. Почти все из обитателей замка, постоянных и заезжих, уже разошлись по комнатам, и здесь наконец-то воцарилась благословенная тишина, а также хоть мало-мальски правдивое ощущение того, что слух самих стен ненадолго притупился, сморенный той же дремотой. Дверь в комнату Акилы находилась прямо напротив, стоило лишь миновать несколько других одинаковых дверей вдоль коридора. Она была такой же серой, как все остальные, с отполированной бесконечными прикосновениями круглой ручкой и точно так же не внушала ощущения гостеприимства. Дьюар ненадолго задумался, так уж ли важно ему поговорить с Акилой именно сейчас или лучшее время настанет все же после рассвета, но вспомнил, что утром наставники Ордена придут за Астой, а значит, начнутся долгие прощания, суета и выяснение подробностей, среди которых ни для каких разговоров уже не будет места. И все-таки постучал.

Акила не спал, сидел на кровати со слегка потрепанной книгой, которую дочитал уже до половины. Впрочем, стоило признать, книга не была слишком толстой, а некоторые ее страницы, как заметил Дьюар еще с порога, полностью занимали рисунки. Увидев товарища, травник оживился, на пару мгновений его губы словно сами собой растянулись в привычной мягкой улыбке, но вскоре снова озабоченно сжались. Походило, что он не успел додумать какую-то мысль и сейчас напряженно старался успеть за ней, но она ускользала вместе с последним отсветом заката.

— Мне дал ее один новый знакомый, — Акила приподнял книгу, позволяя рассмотреть обложку с подкрашенной надписью. — Скажи: то, что здесь написано — правдиво?

Дьюар чувствовал стойкое отвращение к книгам с тех пор, как дни и ночи проводил в перелистывании пыльных страниц, попытках разобрать кривые почерки почивших мэтров и бесконечном перечерчивании рунных карт. Наставник считал это полезным — книги занимали ученика, заставляя сидеть на одном месте и удерживая от лишних вопросов, ответы на которые можно было отыскать под их заплесневелыми обложками. Но вот про это конкретное произведение, однажды попавшееся им во время посещения близлежащего городка, он отозвался яснее и красочнее всего — бросил его в огонь после пролистывания первых глав.

— У сочинившего этот трактат болтуна никогда не было некромантского дара, да и дара к магии вообще, — проворчал Дьюар, хотя бы в этой малости соглашаясь с наставником безоговорочно. — Он пишет с чужих слов и то, что ему удалось запомнить, многое путая на ходу.

— Но все же… — Акила покачал головой. Какие-то невысказанные вопросы мучили его слишком сильно, чтобы сдаваться перед первой баррикадой. — Вот тут, про «Печать Загранья». Он говорит, что после соприкосновения с миром мертвых некромант и сам будет как мертвый, пока не «вкусит жизни чистой и всеобъемлющей». Что это значит?

— Вот из-за подобных книжонок некоторые и думают, что мы едим младенцев на завтрак, — с коротким смешком выдал Дьюар. Потому что в этих стенах и со старым товарищем это могло сойти за шутку — плохую, заметно натянутую, но шутку. С незнакомцами приходилось быть осторожнее — могли и впрямь поверить. — Нет никаких печатей, и нет ритуалов, их снимающих… Представь, что смерть как паутина, она прилипает к тебе, если ты ее касаешься. Налипает все больше и больше, пока не скроет своим коконом, поэтому иногда необходим огонь жизни, чтобы ее сжечь. А когда жизнь вспыхивает ярче всего? Последний вздох перед погружением в Загранье и приход в мир из тьмы небытия, рождение и совокупление… Это даже проще, чем жарить младенцев, не находишь?

Акила было закашлялся, невольно скосив глаза на мирно спящую у стеночки Асту, затем слегка покраснел.

— Так ты с тем парнем… Эм… Дело в этом, да?

Ночные разговоры — странные вещи, потому что умеют в момент оборачиваться совсем не тем, с чего начинались. Не успел и глазом моргнуть, как от безобидного обсуждения дерьмовой книги речь вдруг перетекла к каким-то неуклюжим объяснениям допущенных промахов, и вот уже всем участникам становится страшно неловко. Днем таких превращений обычно не случается, но ночь обнажает многое из того, что должно быть скрыто навсегда.

— С чего вдруг тебе вздумалось разобраться в некромантии, друг мой? — скрежетнул зубами Дьюар, чувствуя, как предательски горят кончики ушей, и ненавидя собственное бессилие над ними. — И заодно в моих связях?

Воцарившееся молчание было резким, как удар молота, и поистине громким, как медвежий рев. Не приходилось напрягать слух, чтобы разобрать шебуршание мыши в стене и нестройный храп в соседней, а может, и соседней с ней комнате, зато собственные мысли умолкли, съежились в голове, оставив звенеть только последнюю произнесенную фразу.

— Видит Мать, я не то хотел сказать, — Акила не отвел глаза, не отвернулся, но на его лице отразилось такое обезоруживающее раскаянье, что парировать было нечем. — Мне поведали кое-что о Лардхельмском чернокнижнике… И если бы я знал раньше, что ты был его учеником, то не просил бы тебя плыть на этот остров, где каждый подозревает…

Ночные разговоры обычно становятся либо очень приятными, утопающими в неге и сладкой откровенности, либо безжалостно вскрывают старые коросты, раздирая их до живого мяса. Этот относился точно не к первым.

— Тебе поведали не все. Тогда магистры предложили мне встать на их сторону, и да, это было очень ценное предложение, которым нельзя пренебречь. Некоторые думают, что я поступил неправильно, но не сомневаюсь, что в ином случае мы бы так и не встретились.

Показалось, что слова падают гулко, как металлические горошины, но облегчения после их выталкивания не наступало. Наоборот, скинутый с ними вес памяти рождал сосущую пустоту, в которой тут же начинали плодиться воспоминания, связанные с орденским замком: как его привели сюда — в место, что когда-то в детстве могло стать ему домом, однако так и не стало — в кандалах, словно преступника, и Дьюар ждал не обвинений даже, а сразу приговора; как вместо этого в зале совета прозвучало простое и твердое «отныне ты станешь служить Ордену». Много воды утекло, так много, что он почти перестал думать о печати, которую поставили магистры, тем более, что с тех пор они больше не требовали его к себе. Можно было даже поверить, что в самом деле отпустили на все четыре стороны… Дьюар не страдал доверчивостью, но все равно больше не вглядывался в каждого встречного, подозревая его в принадлежности к Ордену, не боялся засыпать из-за мысли, что кто-нибудь, тайно поддерживавший Лардхельмского колдуна, но не решившийся высказать свое мнение, обвинит его в выдуманном предательстве. Осталась лишь привычка прятать уши, потому что некромантов по свету все еще бродило много, а вот эльфов-некромантов — несравнимо меньше, но и та постепенно превращалась в размытый призрак прошлого.

Дьюар все еще не верил, что ему хватило смелости не только свыкнуться и сжиться с пугавшими воспоминаниями, но и буквально повилять у них перед носом голым задом — своим появлением здесь, ни много ни мало, в сердце замка, из которого когда-то не чаял унести ноги. Внутри его трясло от бури волнения, ужаса и азарта, которые впервые за долгое время прорвали тщательно выстроенную плотину.

Акила как будто чувствовал то же самое. У него был особый талант к пониманию — не жалкому сочувствию, от которого становится лишь тошнее, а искреннему, человеческому пониманию, что располагало к нему людей больше любой другой из добродетелей. Вот и сейчас он не стал сыпать словами, раздражающими в своем звучании, просто подошел и осторожно, будто приручая дикого зверя, положил руку на плечо. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить бурю утихнуть, потому что иногда все, что нужно человеку — знать, что он не один.

Когда ты ребенок, мир сужается вокруг тебя в маленькую точку, за пределами которой таится огромная неизвестность. Она и пугает, и манит одновременно, но ее почти невозможно пересечь, если при этом твою ладонь не держит крепкая рука, направляет и ведет. Для Асты мир теперь заключался в двух странноватых взрослых, которые как раз и стремились в эту неизвестность с упорством и нетерпением, от чего она едва поспевала за ними. Один был добр и ласков, почти как отец, второй — молчалив и груб, но не так страшен, как, наверное, казалось ему самому. Страшно Асте делалось только когда эти двое начинали спорить.

Она прижималась к стенке и внимательно слушала тон, которым переговаривались взрослые. Они думали, что девочка спит, поэтому говорили тихо, почти шепотом, но слишком нервно, чтобы не привлекать внимания. В дороге все споры, которые случались между ними, неизменно бывали о ней, и теперь Асту страшило, что именно в этот раз маленький мирок рухнет, оставив ее навсегда среди мрачных стен неуютного, даже почти враждебного замка. Одну.

Взрослые говорили о непонятных, своих взрослых делах, которые вызывали только смутную тревогу, и Аста, стискивая в кулачке гладкий зеленый камешек, изо всех сил старалась вслушиваться. Этот подарок, что добрый дядя дал ей еще при первой встрече, будто наполнял храбростью и отгонял черные тени, злобно зыркающие из углов, от чего становилось почти уютно, и страх уходил. К тому моменту, как разговор оборвался, исчерпав весь свой запал, Аста и впрямь мирно посапывала во сне.

Когда ее разбудили, серую комнатку освещали яркие лучи. И пусть перина не была мягкой, а грубая ткань подушки натерла щеку, покидать теплое гнездышко из шерстяных одеял отчаянно не хотелось. Она зажмурилась, спрятала лицо от света и зарылась еще глубже, чтобы продолжить смотреть чудесный сон, в котором они ехали через цветущие летние луга, а не хмурое преддверье осени. Но не тут-то было.

— Поднимайся, соня, сегодня тебя ждет особенный день, — раздалось над ухом прежде, чем с нее стащили одеяло.

Аста замотала головой, но ее безжалостно вытянули из кровати и сразу запустили гребень в спутанные со сна волосы. Прежде этот взрослый всегда позволял ей немного понежиться и покапризничать, но что-то изменилось сегодня утром — его движения стали жестче, торопливее и скованнее. Чуткие пальцы заплетали косы все так же аккуратно, но это не сопровождалось, как бывало раньше, негромким рассказом о диковинных животных южных краев, древних героях с их благородными подвигами или байками из собственных недалеких, но насыщенных событиями странствий. И потому в тишине, заполнившей маленькую комнату, Аста отчетливо услышала ровные, быстрые шаги. Дверь позади нее распахнулась, и девочка завертелась на месте, пытаясь рассмотреть вошедшего, потому что шаги эти не походили на привычную походку хмурого эльфа.

— Вы готовы? — требовательно спросил незнакомый громкий голос.

Тогда Акила выпустил ее косу с неровно повязанной на конце лентой, и Аста смогла посмотреть на высокого, почти достающего головой до дверного косяка, бородатого мужчину в синей мантии.

— Почти. Сейчас придет Дьюар…

— Ему нельзя присутствовать при ритуале, — отрезал бородач. А когда Акила взял Асту за руку, то качнул своей большой головой и сказал: — Вам тоже. Когда наставник будет определять, насколько силен дар ребенка, посторонние маги не должны находиться рядом, иначе это помешает точной оценке. Вам сообщат, сможет ли Орден взять ее на обучение, через два часа.

Из его речи Аста поняла немного: только то, что ее собираются увести куда-то, где она останется совсем одна, как в ночных кошмарах, и ее глаза защипало от обиды. Но Акила крепче сжал руку.

— Я хотя бы провожу ее. Можно?

Лицо бородача в мантии как будто окаменело — и этим сразу не понравилось Асте. Он не повел даже бровью в ответ — молча передернул плечами и развернулся, печатая шаг так же четко и быстро, как пришел. Аста ни за что не захотела бы за ним следовать, но за руку ее держал тот, кому она доверяла, и потому даже узкие коридоры замка колдунов не казались такими страшными.

В сам зал, освещенный так ярко, что глаза начинали болеть и слезиться, Акилу не впустили. Он ласково потрепал Асту по макушке и остался на пороге — его взгляд чувствовался спиной до тех пор, пока высокие двустворчатые двери не захлопнулись, и тогда ей захотелось сжаться в клубочек и спрятаться. До сих пор Аста боялась темноты, потому что именно в темноте прятались страшные чудовища из баек, которыми пугают непослушных детей. Темнота оживляла воображение, и темнота же скрывала знакомые лица, создавая иллюзию, будто рядом никого нет. Но здесь, наоборот, не было ни одного темного угла, ни одного укромного местечка. Аста стояла посреди зала вся как на ладони, и прямо на нее сверху лился свет из огромных окон в потолке. Свет отражался от зеркал, покрывавших все стены, от белых блестящих плит пола. Больше вокруг ничего не было.

За одним из зеркал приоткрылась узкая потайная дверь, впуская в зал человека в белой мантии. Аста не знала, что такие одежды носят все наставники Ордена, обучающие молодых магов искусству владения даром, поэтому в первое мгновение он показался ей призраком, сотканным из лучей того же ослепляющего света, и она была готова бежать, но этот «призрак» схватил ее за руку и заговорил вполне человеческим голосом, чуть хрипловатым и спокойным:

— Куда это ты спешишь, будущая адептка? — у человека в белом были совсем седые волосы и частые морщины вокруг глаз. Теперь, когда он стоял так близко, Аста смогла его рассмотреть, и он уже не внушал страха своим видом. — Мы немного пообщаемся прежде, чем ты вернешься к тем важным делам, что ждут тебя за дверью, хорошо? Я покажу тебе несколько картинок.

Его голос звучал, как у фокусника на ярмарке, этим человек в белом наверняка пытался расположить ее к себе, но его глаза вовсе не были такими же добрыми, как глаза Акилы, хотя имели почти тот же серо-зеленый цвет. Старик улыбался только уголками рта, но все остальное его лицо оставалось строгим, а — дети остро, как никто, чувствуют фальшь улыбок. Асте не хотелось верить ему, не хотелось слушать, она думала лишь о том, что за дверью ее и правда ждут.

В сказках о волшебниках и колдунах, которые рассказывал Акила, магия всегда представлялась чем-то ярким и удивительным. Как та ягода, что он сам мог вырастить за пару минут, заставляя крохотное семечко пробуждаться и тянуться вверх, как второе солнце, загорающееся под потолком глубокой пещеры, в которой знаменитые герои отдыхают после сражения с драконом, как сотни оживших статуй, марширующих по дорогам к королевскому дворцу… Но у старика, наверное, были другие представления о ней, потому что он не сотворил даже маленького чуда, только сипло и неразборчиво бормотал что-то, водя руками над головой Асты.

— Смотри, — велел он, поворачивая ее к одному из зеркал.

Смотреть не хотелось, потому что пронзительный свет, разбивающийся на множество лучей, резал глаза, но Аста вдруг обнаружила, что ее голову крепко держат, не давая отвернуться. Она засопела, обиженно кусая губу, попыталась вывернуться — напрасно, словно пичужка из крепких силков охотника. И посмотрела прямо перед собой, в отражение.

Взгляду открылся хоровод зеркал, бесконечно тянущийся вправо и влево, бесконечно повторяющий ее собственное лицо и возвышающегося позади белого старика. Это было совсем не то, что отражение в речной воде или начищенном подносе — чистое, незамутненное, оно в точности повторяло каждую гримасу, каждое малейшее движение, даже каждый встопорщенный волосок на ее голове. Аста вгляделась, впервые изучая себя настолько явно. А потом вдруг увидела другое, взрослое лицо.

Женщина страшно вытаращила глаза и побледнела, губы у нее дрожали.

— Сиди здесь и не высовывайся! — шептала она, заталкивая Асту под опрокинутую телегу. Дыра в борту была тесная и узкая, женщине приходилось расшатывать одну доску, в кровь раздирая ладони, пока девочка, наконец, смогла протиснуться. — Только ни звука, малышка, поняла? Спрячься и молчи, как когда вы играли с папой во дворе. Ни звука!

Она повторила это еще раз, и ее лицо исчезло, оставив Асту одну в полутьме хлипкого укрытия.

Эта сцена всплыла из глубины зеркала, заставив девочку отшатнуться. Губы задрожали сильно-сильно, глаза налились слезами, но ей все еще приходилось смотреть в стекло. Теперь она видела, как прежде симпатичное отражение кривится, как по его щекам ползут мокрые дорожки. Аста словно вновь оказалась там, на твердой и холодной земле, где затем ее окружила сплошная темнота. Она не помнила, как разбилась повозка, не помнила, что случилось после, словно до появления Акилы — тогда еще лишь незнакомца со смешной кожаной тесьмой на голове — пролетела целая вечность. И вечность та была полна страха, непонятных звуков, ржания лошадей, холода от мокрого подола платья, больно царапавших осколков, попадавших то под руки, то под живот…

Она затопала ногами, но старик не отпускал, а картинка в зеркале не менялась. Стебельки травы мельтешили прямо перед глазами, что-то хрустело, булькало и стучало снаружи, а девочка упрямо зажимала рот грязными ладонями, потому что в ее голове еще стоял последний строгий наказ: «Молчи, не звука!». Она послушно молчала и когда вокруг сгустилась темнота. Совсем не такая мягкая и прозрачная, какая бывает по ночам, а плотная, как будто голову накрыли черным покрывалом, холодная и враждебная. Аста не видела даже собственных рук — до тех пор, пока рядом не возникло едва различимого свечения. Если прикрыть глаза и сильно-сильно потереть веки, то в темноте начинают появляться цветные пятна — вот именно такое пятно, чуть зеленоватое и постоянно перетекающее из одной формы в другую, проплыло перед Астой, а за ним еще одно, и еще…

Старик резко убрал руки с ее головы, и она чуть не упала. В носу противно щипало и хлюпало, через него стало трудно дышать, а ниже, в горле, поселилась густая тошнота, которая уже бы вырвалась наружу, успей девочка съесть хоть что-нибудь на завтрак. Аста попеременно то шмыгала носом, то пыталась проглотить мерзкий комок, то терла влажные от слез глаза, лелея страх от внезапно проснувшихся воспоминаний и теперь уже искренне радуясь яркости солнца. Стоило прикрыть глаза, как та самая тьма с зеленоватыми щупальцами вставала перед ними, и потому Аста старалась держать их широко открытыми, как только могла.

Старик громко позвал кого-то. Она даже не поняла этого, но потайная дверь вновь раскрылась, пропуская теперь синие мантии — такие же, как были на бородаче. Их отражения заплясали в стенах, и Аста вздрогнула — ей показалось, в зал вошла огромная толпа, но стоило тем приблизиться, как они превратились всего лишь в двух совершенно не запоминающихся людей.

— В чем дело, наставник Гарен? У вас возникли проблемы?

— У нас у всех проблемы, друг мой! Эта девчонка — совсем не то, что мы думали!

Они говорили прямо над ее головой, но каждое брошенное слово несло какой-то смысл лишь само по себе — целиком он ускользал от Асты, к тому же, громко хлюпающий нос мешал разбирать сипящий голос наставника.

— В ней вовсе нет никакого магического дара, она вляпалась в… Некогда такие вещи называли «аквар-мор-нон». Это скверна, но живая скверна.

— Наставник Гарен, что вы такое говорите?

— Это часть… души, если можно так назвать. Часть того, что остается после гибели некоторых существ нематериальной природы. Высших духов, например. Ее нельзя обнаружить так же просто, как настоящего подселенца, но она, несомненно, обладает некоторыми его свойствами и может влиять на своего носителя, иногда очень сильно влиять!

— Ничего не понимаю, наставник. Что делать с этим «аквар-как-там-его»? Нам готовить ритуал для изгнания?

— Ух, недоучки. Нельзя! Ее нельзя изгнать, она намертво срастается с душой человека! Можно только избавиться от самого носителя, пока то, что сперва приняли за дар, не выйдет из-под контроля. Вы поняли? Хватайте ее и заприте где-нибудь, пока я обсуждаю с магистрами этот случай.

У нее не было укрытия в пустой зеркальной комнате, и когда толпа отражений двинулась к ней, Аста просто плюхнулась на пол. Ее без труда вздернули обратно, аккуратно, но крепко взяли за руки и повели к выходу, к высоким створкам единственных видимых дверей. От этого в ней тут же всколыхнулась надежда — она ненадолго увидела Акилу. И пусть он был не самым сильным, но он всегда защищал ее, рядом с ним делалось спокойно, безопасно, уютно… Он не успел подойти, потому что ему навстречу тут же бросился один из синих мантий, на ходу что-то объясняя и взмахивая руками, преградил дорогу, пока второй быстро уводил Асту прочь. Ей не хватало силы сопротивляться: даже если она пыталась упираться, подошвы ее новеньких сапожков просто скользили по гладкому полу, уводя в темную неизвестность за гранью знакомого мира. Губы сами собой раскрылись в отчаянном крике, в призыве помощи… совершенно беззвучном призыве.

Глава 5

Акила ворвался словно очумелый: без стука, без оклика даже, растрепанный и побледневший, — можно было подумать, что по коридору за ним гналась стая безумных призраков. В его глазах плескался такой ужас, какого не бывало ни во время встречи с лесной тварью, убившей родителей Асты, ни прежде, сколько Дьюар его знал.

— Они собираются… Ох. Мы должны что-то сделать! Найти… Пресветлая Мать, как же так можно?..

Он начал говорить — торопливо, задыхаясь, глотая звуки, и сам же умолк, сообразив, что в его словах нет никакой связи. Бессильно опустил руки и сник с какой-то детской растерянностью.

Дьюар только и смог, что изобразить немой вопрос, потому что прочих эмоций в нем не осталось. Мысленно он уже всходил на палубу корабля, отплывающего с острова не позже, чем сегодня вечером, однако надеждам, как всегда, не суждено было сбыться.

— Они не приняли Асту?

На очевидное предположение Акила яростно затряс головой, но это по крайней мере заставило его собраться с мыслями.

— Они хотят ее убить! Дьюар, мы не можем этого допустить. Просто не можем.

Почему-то самые страшные новости всегда звучат самыми простыми словами. Услышав их, Дьюар уставился на Акилу, как будто разом перестал понимать его речь.

— С чего бы? Хочешь сказать, Орден начал приносить в жертву детей?

— Нет-нет. Они сказали что-то про скверну… Про «аквар-мор-нон». Ты знаешь, что это?

Слово знакомо зудело на языке, точно и не в первый раз слышалось, но Дьюар не мог припомнить о нем совершенно ничего. Возможно, это был именно тот единственный момент, когда стоило пожалеть о непрочтенных старых книгах, однако времени на жалость не осталось. Акила нетерпеливо дернул его за рукав.

— Они собирались устроить какой-то совет… Может, нам повезет отыскать Асту за это время. Ты ведь со мной?

И Дьюар просто не мог сказать «нет». Даже понимая, насколько безрассудна и самоубийственна эта затея, он не мог остаться, потому что тогда Акила пошел бы без него — несмотря на то, что справиться в одиночку у него было бы еще меньше шансов.

— Я знаю, куда нам нужно. Идем, пока время действительно есть.

На лестничных площадках солнце, проглядывающее сквозь узкие зарешеченные окна, высвечивало яркие квадраты, как будто размечая границы этажей. Четвертый. Третий. Второй… На этот раз они шли вниз, следуя за соседями по этажу, что как раз начали просыпаться и один за другим приступали к незавершенным накануне делам. Две чародейки в дорогих платьях, шедшие прямо перед ними и негромко щебетавшие всю дорогу, свернули на втором — как раз там через несколько коротких переходов обустроились местные торговцы. Сгорбленный старик юркнул в почти незаметную узкую дверь, торчащую буквально посреди лестницы — издалека она больше походила на пятно облезлой штукатурки. С торопливыми извинениями мимо протиснулся долговязый юноша в неряшливо накинутом дорожном плаще и побежал дальше, за спиной у него болталась объемистая сумка. В следующий момент навстречу попался беловолосый эльф, зажавший под мышкой сразу три футляра для свитков — этот точно шел со стороны прославленной орденской библиотеки, где хранились без малого все существующие книги о магии и алхимии. На очередной площадке под окном склонились друг к другу два старика, каждый из которых рьяно доказывал свою правоту в каком-то невероятно важном для них споре — пришлось постараться, чтобы обойти их, не получив в лоб жестикулирующей рукой.

Истертые, отполированные сотнями и тысячами шагов, ступени скользили под ногами, и числа им попросту не было. Когда Акиле уже показалось, что этот спуск вовсе не закончится, Дьюар остановился. Лестница продолжалась дальше — в подвал, освещенная уже не утренним солнцем, а редкими факелами в настенных кольцах, и хотя по всей логике пленницу должны были держать где-то там, в мрачной полутьме подземелья, Дьюар повел товарища вдоль первого этажа.

Перед ними предстал светлый коридор, оказавшийся гораздо шире таких же с верхних этажей. Именно он соединял две части здания, одна из которых была отведена для временно пребывающих на острове гостей, а вторая — для учеников Ордена, постигающих аспекты магии. Пестрые одежды первых смешивались здесь с одинаково-серыми мантиями вторых, создавая оживленную толпу даже в столь ранний час. Дьюар, весь в черном, скользил между ними как тень от одной из многочисленных колонн, поддерживающих свод первого этажа, и Акиле приходилось спешить, чтобы не потерять его. Они нырнули в один поворот, затем в другой, разминувшись с целой сворой галдящих ребят. Прямо навстречу из открытых дверей пахнуло свежим хлебом, так аппетитно и сильно, что рот сам собою наполнился слюной. Сладкий аромат печеных яблок потянулся шлейфом, уже не оставляя никаких сомнений насчет того, что впереди их ждет кухня, вот только…

— Дьюар, сейчас совсем не время для перекуса! Пока Аста в опасности…

Тот ненадолго замедлил шаг.

— Да, но человек, которого мы ищем, никогда не упускает возможности перекусить. А его помощь нам просто необходима.

Их встретила абсолютно круглая лысина, опушенная седоватыми волосами лишь по бокам. Человек был настолько увлечен своей трапезой, что не обратил внимания, даже когда к нему подошли совсем вплотную и встали рядом, — казалось, даже зажевал быстрее, причмокивая и шумно прихлебывая из большой кружки.

— Мастер Ривад? Нам нужен ваш совет.

Мастер заработал ложкой еще усерднее, так, словно от этого зависела целостность его последних волос.

— Мастер Ривад!

Когда Дьюар наклонился почти к самому его уху, того, наконец, проняло.

— А? Что? Ребята, вы что-то хотели?

Их все-таки удостоили взглядом. Лицо мастера имело такую же круглую форму, как и его лысина, маленькие глаза утопали в складках румяных щек, на лбу уместилось небольшое родимое пятно, похожее на кляксу от чернил.

— Дьюар? Ужели? Давненько ты не заглядывал, да-а-а, давненько… Может, пирога? Кваску?

Голос его прозвучал тонко, почти по-женски, а щеки чуть сдвинулись, давая место радушной улыбке. Пожалуй, первой радушной за все время пребывания здесь.

— Только поговорить, — кивнув Акиле, Дьюар опустился на свободный стул. — Мы просим вас о наставлении, как одного из старейшин орденского Совета.

— Ну что ты, парень, — Ривад отмахнулся надкусанным пирогом так, что из него выпал кусочек яблока. — Я давно отошел от дел, доживаю свои деньки простым смотрителем библиотеки.

По кухне пролетел грохот чугуна — опускаемой печной задвижки — и Акила живо представил, как с таким же звуком ставится точка в разговоре. Или точка в их побеге? Он не был уверен, придумал ли Дьюар в самом деле какой-то план или действовал наобум, как это часто с ним случалось, но до сих пор во взгляде эльфа сохранялась уверенность, теперь вдруг пошатнувшаяся. Вместе с ней потеряла опору и надежда Акилы — единственная соломинка, которая удерживала его от полного отчаянья, от самобичевания за то, что не сумел сберечь доверенного ему судьбой ребенка.

— И вы так просто отошли от дел? Значит, у вас не осталось и Ключа... — сквозь рой испуганных мыслей донесся голос Дьюара. Ключ… Ну конечно, если у Ордена есть темница, то она просто обязана запираться на самые прочные замки. Акила сник еще больше.

— Дай-ка подумать. Определенно, я ведь все-таки смотритель, у меня должны быть ключи от библиотеки и… Но ты ведь говоришь не о них? — Ривад пожевал губами, словно хотел откусить пирога, но забыл. Как же долго он думал! Это ожидание было еще томительнее того, когда Акила стоял под дверью зеркального зала. Он едва удержался от того, чтобы встряхнуть забывшегося мастера, пока тот бесцельно пялился в пустоту. — Ах, КЛЮЧ! — наконец воскликнул Ривад. — Помню-помню. Да, у меня есть один. Я ведь был членом совета, ты знаешь?

Если бы Акилу не занимало беспокойство за Асту и мысленные поиски хоть какого-то выхода из сложившейся ситуации, он бы глубоко удивился тому терпению, что впервые на его глазах проявлял вечно раздраженный Дьюар.

— Мастер Ривад, конечно знаю. Ведь он есть у каждого члена совета — тот самый кристальный ключ, который открывает все двери замка. Верно?

— О, конечно! Правда, я давно им не пользовался, но он точно был где-то здесь, — мастер с сожалением отложил пирог, чтобы вытряхнуть содержимое своих необъятных карманов.

На стол легло несколько помятых платочков, круглая ракушка, маленький серый конверт, кисет для табака, моточек тонких ниток… Дьюар поймал откатившуюся монету и щелчком отправил ее в растущую кучку вещей. Деревянный кругляш с рунами, клочки разорванной записки и, наконец, искомый камень — как награда за долгое и томительное ожидание. Его острые грани переливались алым, а в самой глубине как будто трепетал живой белый огонек. От кристалла веяло магией: спокойной, еще сонной, но холодной, как весь остров.

— Вот! Старый пердун Гарен хотел его забрать, но я припрятал. Хватит с него и того, что он занял мое кресло в Совете, хотя бы маленькую безделушку я должен был себе оставить! Пусть в библиотеке и нет дверей, которые запирались бы столь тщательно, этот ключ служит мне напоминанием о том, что некогда я был важным человеком.

— Мастер, не согласитесь ли вы одолжить ключ мне? — тут же поинтересовался Дьюар. Акила мог поклясться, что еще не слышал его голос таким вкрадчивым. — Мастер Гарен об этом точно не узнает. И ему не понравится то, что мы будем делать...

Наступила недолгая, но тягостная из-за нервозного ожидания пауза. Ривад немного подумал — в этом ему помогало тщательное пережевывание пирога — и щедро протянул кристалл, почти утонувший в его пухлой ладони.

— Так и быть. Мне он все равно без особой надобности... А вот вы двое чего задумали? Твой друг стоит с таким лицом, будто лягушку проглотил!

— Я не… — Акила впервые вмешался в эту беседу, но так и не придумал, что сказать. — Мы привезли девочку, но она… эм…

— Вы когда-нибудь слышали про «Аквар-мор-нон»? — подсказал Дьюар с самым невозмутимым видом.

Мастер Ривад во второй раз отложил недоеденный пирог, тот сиротливо плюхнулся на тарелку. Беззаботный до сих пор, Ривад как будто резко проснулся. Его глаза раскрылись шире, и в них погасла беспричинная радость, что сияла там до сих пор.

— А твое произношение на виссанском стало намного лучше с тех пор, как мы виделись в последний раз… Я в самом деле слышал кое-что, но так смутно… Твой наставник занимался изучением этого явления. Ты не знал?

Дьюар скривил рот, словно от зубной боли. Если он что и знал о Дэрейне Лардхельмском, так это то, что тот был истинным гадом — впрочем, как раз эту часть его биографии знали все, кто хоть раз о нем слышал.

— Он изучал, как можно подчинить себе «скверну» и силу, которой она обладает… А как частица высшего духа, она весьма могущественна и легко могла бы дать своему носителю то, чего самые великие маги достигали веками. Но я не знаю, удалось ли Дэрейну решить эту загадку, он не особенно любил делиться своими успехами. Оказывается, даже с собственным учеником…

Это казалось уже чересчур. Тот, кто должен был остаться далеко в прошлом, упрямо вмешивался в настоящее. Дьюар хотел напомнить — и в первую очередь самому себе — что не видел наставника уже несколько лет, поэтому никакие изыскания и планы Дэрейна его не касаются, но успел только подумать об этом.

— Неужели вы не помните совсем ничего? — Акила смотрел такими щенячьими глазами, что бывший магистр просто не мог не растрогаться. — Прошу, расскажите, как нам помочь этой девочке? Если мы уведем ее… Не будет ли ей больше вреда от… Я хочу сказать, не будет ли ее смерть более мучительной, если эту тварь в самом деле невозможно изгнать?

— Тварь, как же! Акварон — это могучий дух природы. Вы оба должны знать, что сознание этих существ далеко от нашего понимания, они общаются и даже думают совсем иначе. Аквар — как раз и есть та его часть, которая отдаленно может считаться разумом или душой, а то и всем вместе. Это далеко не то же самое, что дух человека, ушедший за Грань, понимаешь, Дьюар? — Ривад искоса посмотрел на эльфа, словно тот все еще был юным и несмышленым послушником Ордена. — Аквар навсегда остаются здесь, они сливаются с природой и бесконечно перерождаются, но если что-то разрушит их связь с миром, они становятся, как говорили виссанцы, «мор-нон» — не мертвыми и не живыми. Ему нужно тело, с которым он мог бы снова считать себя живым, поэтому он не станет убивать вашу девочку. Но и собой она не будет, если не сумеет побороть его волю. Для ребенка это непосильная задача, ведь дети очень легко забывают все. Аквар сотрет ее память, ее личность, оставив для себя лишь пустую оболочку…

Акила бледнел, а кулаки его сжимались все крепче.

— Значит, нам придется постоянно напоминать ей, кто она такая. Но если есть хоть какая-то надежда на то, что она будет жить нормальным человеком, за это нужно бороться!

Ривад воодушевленно закивал.

— Я помогу. Обязательно помогу! Это и есть благородная цель, достойная истинного мага, а не то, о чем твердят заросшие пылью старики в совете! Поддерживать традиции, искоренять темную магию, нести блага нашего искусства в самые невежественные края... Тьфу. Все это лишь их пустая болтовня, на самом же деле они сидят на задницах и ничегошеньки не делают. Спасение даже одного ребенка в сравнении с этим бесценно! Вот, возьмите, — мастер выудил из-за пазухи нечто, завернутое в потрепанную тряпицу, и протянул своим благодарным слушателям. — Это особенный артефакт. Берегите его, и он, возможно, еще спасет ваши жизни. Ну же, мальчики, берите и не стойте тут так, будто с вас собираются лепить статую! А у меня еще множество своих дел, которые никак нельзя откладывать. Конечно, их уже не так много, как когда я был членом совета… Вы же в курсе, что я им был?

Сверток принял Акила — даже с большим благоговением, чем его держал сам Ривад, прижал к себе. Тот оказался на удивление легким, но Дьюар не позволил ничего спросить.

— Благодарим, мастер Ривад. Ваша помощь просто неоценима для нас! А теперь, прошу, извините, нам и в самом деле нужно спешить.

Акила не мог не согласиться.

— Ты знаешь, где ее держат?

После прощания с мастером Ривадом Дьюар погрузился в глубокую задумчивость, даже на прямой вопрос Акилы он ответил не сразу, а после небольшой паузы:

— У меня есть предположение. А ведь когда-то именно мастер Ривад голосовал против того, чтобы судить меня вместе с учителем за его преступления... Наверное, он был тогда единственным, кто мне поверил — жаль, что его отстранили от совета.

Когда навстречу вновь прошла процессия учеников, спешащая и шумящая, словно лавина, им нехотя пришлось посторониться, вжимаясь в полукруглую нишу и тем самым теряя драгоценное время. Дьюар с сомнением провожал взглядом одинаковые серые мантии, следующие за наставником в белом, и хмурился, а затем вдруг всучил Акиле выторгованный кристалл и все пожитки.

— Пожалуй, нам потребуется кое-что еще. И, если я найду это, то мы сможем не только войти в местную темницу, но и выйти. Тебе придется подождать здесь.

Аста по-прежнему боялась, но теперь ее страх затаился, спрятался на самое дно души, словно дрожащий зверек в теплой норке. Ее оставили одну. На столе горела свеча, освещая тесную комнатку — даже более тесную чем ту, в которой она ночевала, словно маленький темный чулан для хранения метел и граблей. Только ни тех, ни других здесь не было, а был круглый стол, была оплывшая свеча на блюдце и была Аста, хотя она отчаянно старалась представить, что находится где-нибудь далеко. Зажмуривала глаза и воображала бегущих по полю лошадей, белую и черную. Они могли бы увезти ее далеко-далеко…

На левой ножке стола сплел сеть паук. Он наблюдал за Астой, словно хотел поймать ее в сеть, схватить лапами и высосать. Она никогда прежде не страшилась пауков, но перед этим робела, и только теплый огонек свечи возвращал ей спокойствие. Асте хотелось протянуть руку, забрать свечу, чтобы оставить паука в темноте и больше не видеть его — так было бы легче считать, что его нет, — но для этого пришлось бы подвинуться к нему слишком близко. И она только смотрела. Считала капельки воска, стекающие на грубую, искромсанную столешницу, и в этих капельках воска выражалось все время, пока за ней не пришли.

От свечи осталось уже совсем немного. Капли не стекали — просто падали в загустевшую лужицу и срастались с ней, а огонек подрагивал, трепыхался, словно каждая капля делала ему больно. В первый раз после того, как Аста осталась здесь одна, за дверью раздались приглушенные шаги. Быстрые, уверенные, громкие. Спрятался паук. Аста вцепилась пальцами в свою косу, почувствовала, как распускается скользкая лента, потянула себя за пряди. Ей стоило бы сейчас проснуться где-нибудь в мягкой постели, в пахнущем пирогами доме старосты, но вместо этого она увидела, как дверь отворяется. На пороге стояли две синих мантии. У этих на рукавах яркими пятнами выделялись по две белых полоски, а капюшоны были опущены так низко, что скрывали лица до самых подбородков. Тот, что стоял слева, поманил ее рукой. Тот, что справа, приоткрыл дверь шире — та скрипнула тихо и отчаянно, как уже попавшая в кошачьи когти мышь.

Если бы не белые линии, то они бы во всем походили на других людей в синем, заперших ее здесь, но даже полоски не делали их менее страшными. Аста помотала головой. Как будто они хотели ее спросить! Правый подошел, пересекая комнатку за три широких шага, и потянул за руку. Хотела или нет, Аста должна была подчиниться — как и в прошлый раз. Развязанная лента сиротливо скользнула на пол.

Ее вели длинными коридорами, и она едва успевала переставлять ноги — те в мантиях торопились еще больше прошлого раза. Шедший впереди поднял светящийся красный камень и приложил к выемке в двери. Камень мигнул, а дверь с шорохом распахнулась, и коридор сменился сначала на длинный и узкий зал без окон, а потом на еще один коридор, поменьше, и на винтовую лестницу с высокими ступенями, и на комнатку, полную запыленных книг, и снова на коридор…

У Асты все мелькало перед глазами. Она силилась запомнить первые повороты, но потом их стало так много, что они перемешались, к тому же, без светящегося камня многие двери не желали открываться. Там, где они проходили, уже не было забавных людей в пестрых одеждах, какие встречались вчера, только одинаковые синие мантии редко проплывали мимо, кивая ее провожатым, и всего раз показалась белая, заставившая Асту вздрогнуть и спрятаться за спину ведущего ее — но, когда человек приблизился, оказалось что он совершенно не походил на страшного старика в зеркальном зале. Это немного успокоило.

А затем случилось и вовсе странное. За новой дверью, открытой волшебным камнем, подул морской ветер. Вместо очередного зала или узкого коридора глазам открылся солнечный двор замка, почти пустынный в этот час. Единственный человек в синем, который собирал какие-то цветы с разбитых под стенами грядок, как раз закончил свою работу. Он поднялся на ноги, потер уставшую спину и мелкими шагами пошел по дорожке куда-то вглубь сада. Аста и ее провожатые приблизились к узкой калитке. Камень сумел открыть и этот замок, последнюю преграду, что отделяла мрачный замок от склонов острова, от сияющей вдали морской глади. Тогда человек в синем отпустил руку Асты, повернулся к ней и поднял капюшон.

Акила все еще не мог поверить, что у них получилось. Они стояли на тропе к причалу, все еще в синих мантиях старших послушников, которые Дьюар раздобыл где-то получасом раньше, и сердце безумно колотилось в страхе от собственной дерзости. Они только что прошли сквозь ту часть замка, куда и обычным гостям запрещалось ступать, похитили носительницу опасной силы, и теперь…

— Что теперь? — переводя дух, спросил Акила. На миг он ощутил облегчение от того, что стены замка остались позади, но море все еще отделяло их от того, что можно было бы назвать безопасностью.

— Теперь нам нужно бежать, пока твою девчонку не хватились… И, если ходить по воде ты еще не научился, то придется как-то проникнуть на корабль.

Дьюар хмуро смотрел в сторону пристани. Там как раз белели паруса готовящихся к отплытию торговцев, вот только их палуба одинаково могла стать как спасением, так и ловушкой. Выбрать между горящим костром и неведомой глубиной омута порой сложнее, чем кажется, особенно когда время на раздумья давно истекло… Натянув капюшон обратно, Дьюар первым зашагал вниз.

Матросы суетились вокруг деревянных ящиков, которые требовалось закрепить, чтобы качка не повредила ценный груз. Между ними суетливо бегал тучный торговец и без умолку твердил о потерянном времени, о высоко поднявшемся солнце и о ждущих в Нордма́ре заказчиках. На появление у пристани новых лиц никто не обратил внимания, поскольку все и так были по горло заняты делами.

— Мы могли бы отдать им кристалл в качестве платы, — негромко предложил Акила. — Эта штука вряд ли пригодится нам за воротами замка…

— И что ты ответишь, если тебя спросят, где ты его взял? — Дьюар поморщился. — Такими ключами владеют только члены совета, а их весь Орден знает в лицо. Лучше скажем торговцу, что нас послали наставники за…

Он умолк, заметив что-то за плечом Акилы. Резкая вспышка в бледно-голубых глазах стерла недавнюю задумчивость; Акила даже не успел понять, что это было, а Дьюар уже обошел его и поспешил куда-то — без всякого объяснения.

С взволнованно бьющимся сердцем, с ожиданием самого худшего, Акила обернулся. За эти пару мгновений он успел вообразить пришедшую за ними погоню, толпу послушников, сам высокий совет полным составом, морское чудище, что вынырнуло к берегу за поживой… А увидел обыкновенного матроса, загорелого и растрепанного, который возился с очередным ящиком. Дьюар отчего-то выглядел очень злым, когда подскочил к нему — настолько злым Акила его и припомнить не мог, словно он только что вновь окунулся в болото, только на этот раз не по милости коня, а по прямой вине вот этого парня. Тонкие пальцы эльфа сомкнулись на шее матроса с неожиданной силой — тот выпустил ящик и попятился, силясь освободиться.

— Дьюар, что ты… — Акила не находил слов, чтобы вразумить сорвавшегося товарища, только таращился так же изумленно, как цепляющаяся за его руку Аста. — Стой!

Лишь невероятная удача могла оставить эту сцену не замеченной окружающими. На берегу ящики с товаром уже закончились, и прочие матросы суетились теперь на палубе, за работой совершенно не глядя по сторонам. Молясь, чтобы так все и оставалось, Акила сам бросился разнимать двух сцепившихся идиотов.

— Клянусь, я не знал, что вы из Ордена! — прокашлял несчастный, на чьем лице отпечатался неподдельный ужас. — Я бы никогда… Кха-кха!

— Никогда что? — Дьюар шипел, точно гадюка. — По-твоему, нельзя грабить только орденских?

— Простите, я…

— Дьюар, пусти его!

Такой стали еще не бывало в привычно-мягком голосе Акилы, и, может, только поэтому окрик подействовал. Подойдя ближе, травник и сам ощутил, как давит аура смерти, всегда тщательно скрываемая некромантом, как холодит сердце, а мысли захватывает безотчетное желание зарыться в песок, убежать, спрятаться. Это не могло продолжаться долго, и Акила не хотел проверять, что сдастся первым — разум паренька или еще не восстановившаяся до конца сила Дьюара.

— Отпусти. Даже если это он тебя опоил, нет причины его убивать. Слышишь меня?

Пальцы медленно разжались.

— Я задолжал Грифу! Он дал мне всего три дня, чтобы достать деньги! — захныкал несчастный, потирая шею. — Как еще мне было не отправиться на корм рыбам?

Исповедь прозвучала жалко даже по мнению Акилы, но он не решился высказать вслух свои мысли. То, что неведомого Грифа стоило бояться куда меньше, чем незнакомых магов, парнишка, скорее всего, понял уже и сам, с акулами он в эту секунду наверняка мечтал бы подружиться, лишь бы не находиться здесь. Акила с сомнением покосился на Дьюара. Зрачки у того почти совсем побелели от гнева, так что пришлось, несмотря на дрожь в пальцах, подойти и взять его за руку — как недавно держал Асту, успокаивая осторожными, мягкими прикосновениями своей силы. Так вода омывает обглоданный пожаром остов, медленно уносит черноту и пепел, заливает тлеющие в глубине искры. Так колышется трава, лаская чьи-то натруженные ноги — едва заметно, невесомо, даря утешающую прохладу. Дьюар не сопротивлялся. Да и можно ли сопротивляться воде, что точит даже самые крепкие камни, или траве, что вырастает вновь даже на месте старых пожарищ?

Давящая аура окончательно рассеялась, и это принесло ощутимое облегчение всем троим, словно штормовые тучи сменились легкими облаками.

— Послушай… Ты мог бы кое-что сделать для нас, — вкрадчиво произнес Акила, пока парень приходил в себя. — И будем считать, что мы просто заплатили тебе за услугу.

— Все, что угодно, — закивал парнишка. — Если вы не скажете капитану, что я работал на Грифа. Клянусь, теперь это в прошлом! А Майтир держит свое слово. Я не хочу потерять место на корабле.

— Дьюар, ради богов, не вмешивайся… Видишь ли, нам с другом тоже нужно на этот корабль. Поэтому, если ты сумеешь провести нас тайком от капитана, мы точно ничего ему не расскажем. Идет?

В грузовом трюме чудовищно не хватало места, но они не жаловались. Корабль мотало из стороны в сторону, доски палубы скрипели и стонали над головой, а единственная лампа едва освещала пятачок пространства между плотными рядами тюков и ящиков. Но все это вместе взятое было лишь крошечной ценой за возможность выбраться с острова.

Они все еще не верили, что выбрались.

Шум моря за бортом, крики чаек где-то, казалось бы, очень далеко, голоса людей — каждый доносящийся снаружи звук заставлял вздрагивать, пригибать голову.

— Я не верю ему, — шепотом признался Дьюар. — Эта сволочь сдаст нас и не поморщится.

Акила покачал головой.

— Майтир не кажется надежным союзником, но что, если капитана уже предупредили о нас?

— Тогда предупредили и всю Нордмару, не сомневайся.

Акила не ответил, и тягостное молчание затопило трюм. В нем зрела тревога, грозя вот-вот выплеснуться через край, скреблась на сердце с настойчивостью корабельной крысы, и все мрачнее делались отравленные ею мысли. Безмятежно посапывала только Аста, дремлющая на коленях своего заботливого опекуна — с момента воссоединения девочка не отходила от него ни на шаг.

— И все-таки нам не стоило сюда соваться, — в сердцах выплюнул Дьюар давно сделанный вывод. — От Ордена ничего хорошего не жди.

— Я сам виноват, — с несчастным видом кивнул растерявший весь оптимизм Акила. — Мне казалось, здесь все должно быть иначе… Лучше. Правильней. Что в Ордене они все такие, как мастер Ривад. А на самом деле они готовы убить ребенка только потому, что спасать его слишком утомительно!

— Возможно, они даже не знают как. Если верить Риваду, в эту тему мало кто углублялся… Хотя с той же вероятностью он просто все забыл, ведь у этого старика в голове такой же компот, что и в кружке.

— И все же — я рад, что мы его встретили. Мне показалось, он был искренен, когда хотел помочь… Кстати об этом.

Акила вдруг вспомнил, что так и не развернул сверток, что мастер дал им на прощание. Теперь же травник вытащил впопыхах спрятанный подарок. Покрутил в руках, не обнаружив никаких опознавательных символов, и перевел вопросительный взгляд на Дьюара. Чтобы хоть как-то согреться в холодном трюме, приходилось буквально прижиматься друг к другу. Дьюар сидел достаточно близко, чтобы тоже видеть сверток, но лишь неопределенно дернул плечом.

Под первым слоем заляпанной жиром ткани обнаружился второй, чуть тоньше, затем — третий, уже не простой холстины, а тонкого шелка, из которого шьют девичьи сорочки, и только внизу под всеми этими слоями, как в коконе… Не рискуя брать голыми руками, Акила покрутил находку, и впал в еще большее недоумение — по виду она напоминала древнюю иссушенную кость.

— Дьюар, кажется, это по твоей части… Ты знаешь, как оно должно спасти нас? Боги, да что это вообще?

— Хм, судя по всему — детородный орган малого вассагского дракона… Что ж, если нас будет преследовать стая голодных собак, это нас точно спасет!

Нордмара еще спала, когда корабль причалил в ее порту. Тем проще было проскользнуть незаметно, точно воры, скрываясь в ночных тенях, словно крысы, выбирая самые грязные, узкие и безлюдные улочки. Сонный трактирщик разворчался, выводя из стойла коней. Такая же сонная Аста, оставшись без внимания, пока маги навьючивали поклажу, прикорнула на скамье — ее пришлось будить и под сердитое фырканье усаживать в седло.

Еще ни один город они не покидали столь поспешно, словно чума наступала им на пятки. Ощущение опасности, рвущейся следом погони и самого настоящего страха въелось так глубоко, что сквозило в каждом слове, в каждом движении. Они загоняли лошадей, огибали стороной крупные города и никак не могли договориться, куда именно держать путь, потому что Орден имел глаза и уши повсюду, куда ни глянь.

— Может, нам все-таки удастся перейти горы немного южнее? — Акила расстелил перед собой потрепанную карту и вглядывался в нее, стараясь высчитать время пути. К его сожалению, рисунок был слишком неточен.

— Забудь об этом, — Дьюар отвечал не глядя, будто вообще дремал, привалившись к стене, и только пальцы, нервно теребящие костяной амулет, выдавали его. — Хардатрис и в летнее время непросто пересечь, а у нас на носу зима.

Оба молча уставились в огонь. Судьба сделала круг своим колесом, приведя их к очередной деревушке ровно в день похорон, как недавно — а казалось, полжизни назад — к точно такой же в день свадьбы.

Процессия, которая двигалась в сторону кладбища, состояла всего из четырех человек — трех, тащивших наскоро сколоченный гроб, и паренька с лопатой на плече. Путникам пришлось посторониться с дороги, чтобы пропустить их, и Акила невольно заметил:

— Странное дело, что даже плакальщиц нет.

— А некому по ентому сквернавцу плакать! — отозвался незнакомый скрипучий голос.

Оба мага в недоумении обернулись. На пенечке позади них сидела сгорбленная старуха и помахивала длинной хворостиной. Около нее паслась тощая коза, с аппетитом уплетая буйную кладбищенскую траву.

— Чем же вам покойник так не угодил? — осторожно заговорил с бабкой Акила. Та глянула кисло, как на дурачка, но отвечала без промедления:

— Колдун он — и при том зловредный. Даже внуков своих со свету сжил, так что все только рады от него избавиться.

Старуха в сердцах сплюнула под ноги идущим, те ответили ей ленивыми проклятиями и продолжили свой скорбный путь.

— А вы двое — откуда будете? — с подозрением сощурилась она. Смотрела бабка отчего-то именно на Дьюара, хоть тот и не проронил пока ни слова. Будто эльфов никогда не видела. Ему захотелось вновь натянуть капюшон.

— Едем домой, — Акила неопределенно махнул рукой вперед, уже привычно отвечая за обоих. — Может, вы подскажете, где найти ночлег? А то ребенок с нами…

— Ну так у меня и оставайтесь. Вон, тама мой дом, за пригорком.

Она не взяла с них денег за приют, и это тоже было очень кстати, потому что почти все оставшиеся монеты пришлось отдать трактирщику в Нордмаре за постой лошадей. Как будто боги сами вели их к этой деревне…

— Я все думаю про колдуна, — Акила оторвался от созерцания огня. — Проверить бы… Сам знаешь, что бывает, если человека с даром не по правилам хоронят.

— Знаю, только нам самим сейчас один выход — умереть. Только так от ищеек Ордена укрыться можно…

— Я полагал, мы пытаемся придумать, как остаться в живых… Дьюар, что ты имеешь в виду?

Эльф тоже повернулся и посмотрел ему в глаза без тени насмешки. Впрочем, он и в лучшие времена почти не шутил, а сейчас на весах лежало слишком многое, чтобы не быть серьезным.

— Ровно то, что сказал.

Глава 6

Кладбище ночью в самом деле похоже на врата иного мира, главное определиться, входишь ты в них или выходишь, ведь в этом деле направление не так важно, как намерение…

На этот раз Дьюар шел не один, но его спутникам явно было не по себе от прогулки по приюту мертвых в столь поздний час. Акила крепко держал Асту за руку, не отпуская ни на шаг от себя, в то время как на его собственном лице отражалась вселенская скорбь, будто он лично знал каждого лежащего здесь мертвеца.

— Что если Орден пошлет за нами другого некроманта? — решился озвучить он свои сомнения. — Как быстро тот сможет раскрыть твой обман?

Дьюар оглянулся через плечо. В рассеянном лунном свете лицо Акилы приобретало особенно растерянное и почти беспомощное выражение, он был словно лис, зашедший на чужую территорию, — вынюхивал и высматривал, нет ли впереди ловушек или охотников, раздумывал и все не решался высунуть нос из кустов. В тишине, затопившей это место, любые слова звучали непростительно громко, поэтому Дьюар лишь коротко покачал головой. Пусть Орден делает, что хочет — наутро у ворот кладбища найдут только несколько обгоревших тел, по которым будет уже не понять, кем они являлись при жизни — причем, не понять даже некроманту, если милость Извечной госпожи пребудет с ними.

Акила не удовлетворился молчаливым ответом, сомнения продолжали глодать его изнутри, и почувствовать это можно было без всякой магии. Он ни за что бы не согласился участвовать в некромантском ритуале и уж тем более не подпустил бы к нему свою подопечную, но Орден… Тень Ордена уже незримо легла на их следы и продолжала надвигаться с неотвратимой быстротой.

Это случилось спустя день после того, как они покинули Нордмару. Порт все еще казался слишком близко, чтобы хоть на миг ослабить бдительность, и оба мага не переставали вглядываться в клубящийся над дорогой туман, тщетно надеясь распознать в нем врага раньше, чем он заметит их самих. Резкий шорох заставил вздрогнуть, подобраться, но это лишь сова пролетела над головами — единственное существо, что в этот час не беспокоилось ни о чем. Сделала круг, поднялась повыше и вновь устремилась назад, навстречу предполагаемой погоне.

Туман еще не успел рассеяться окончательно, как хмурящееся с самого утра небо заморосило дождем. Мелкая водяная пыль повисла пеленой, пуще прежнего застилая глаза, намочила перья птицы и захолодила воздух. Путники помрачнели, хотя настроение их и без того далеко не походило на радость, а небо все темнело, все тужилось, грозясь вот-вот превратить нудную морось в настоящий осенний ливень. Капюшоны дорожных плащей, хоть и крепко натертые воском, уже не казались надежным укрытием от надвигающейся непогоды, как не могли бы стать и достаточной маскировкой в любом кишащем магами городке, потому что прятали лица, но не дар. Очередной указатель у перекрестка путники миновали, поторапливая коней и стремясь вперед так, точно надеялись обогнать дождь — и это упорство в конце концов было вознаграждено Великой Матерью.

Охотничья времянка на пути стала чистым благословением. Пусть крыша ее и покосилась, а пустые оконные проемы сплошь затянула паутина, но Дьюар и Акила устремились к ней даже не задумываясь и не сговариваясь, как только увидели. Под шлепанье первых крупных капель по листьям они приблизились к домику, привязали лошадей у двери. Дьюар подозвал сову, спланировавшую почти бесшумно, посмотрел в ее пустые глаза — никого поблизости она не обнаружила. На вопросительный взгляд Акилы он только снова покачал головой и пошел вдоль хижины, прислушиваясь — не столько к скрипам обветшалых стен, сколько к своим внутренним ощущениям. Рядом витал запах смерти — едва заметный от умирающих деревьев, чьи корни подточили коварные грибы; чуть более явный от какого-то мелкого зверька, нашедшего свой последний приют в подполе хижины; совсем неопределенный от сгнивших в затопленной канаве растений. Извечная госпожа незримо присутствовала везде, но ничего странного или необычного Дьюар не нашел, магии рядом не ощущалось.

Он обошел хижину по кругу и вернулся к крыльцу. Аста недовольно сопела рядом с лошадьми — ей было холодно от промозглой сырости, но Акила строго-настрого запретил входить внутрь, и приходилось ждать.

— Никого? — Дьюару пришлось наклонить голову, чтобы пройти под низкой притолокой.

— И, похоже, давно, — Акила оглянулся и теперь, наконец, поманил Асту внутрь. — Посмотри, даже угли в печи покрылись пылью.

Дьюар и в самом деле огляделся, подмечая, что не только пыль говорит о давнем отсутствии хозяев, но и пустота, поселившаяся в доме — перед уходом кто-то прибрал все так чисто, что не оставил ни следа своего присутствия. Только глиняная кружка с отбитой ручкой сиротливо стояла посреди шестка. Совсем небольшое пространство внутренней комнаты — единственной, если не считать совсем уж тесных сеней — вовсе не было рассчитано на то, чтобы жить здесь долгое время: вся мебель состояла из узкой кровати у печи да стола с двумя стульями, тесно прижавшимися к оконцу.

И все же брошенная хижина еще ждала кого-то, будто старуха, надеявшаяся на новую встречу с навсегда покинувшими ее детьми: для случайного путника в дровнице остались сухие поленья, а в бочонке у дверей — какая-никакая вода.

— Если дороги совсем размоет, то придется тут и заночевать, — посетовал Акила, присаживаясь около печи. Заложил растопку из найденной тут же березовой коры и принялся высекать искру. — Аста, снимай плащ, сейчас просушим у огня.

Дьюар только кивнул рассеянно — не раз приходилось проводить ночи и в менее пригодных местах: в конюшнях и склепах, а то и вовсе под открытым небом, мерзнуть и мокнуть, о теплой печи и крыше над головой только мечтая — даже и такой, которая протекала бы нещадно. О последнем они узнали, когда снаружи все-таки зашумел настоящий ливень. Громко, заглушая даже всхрапывание коней и скрип ветхих половиц, с присущей осенним дождям яростью, точно надеялся затопить собой весь мир и смыть последние следы душного лета. В дальнем углу сразу же закапало, так что туда пришлось подставить найденное в сенях ведро, и по хижине разнесся гулкий стук капель в железное дно, похожий на ритм ярмарочной музыки на веселых южных барабанах.

Вскоре к нему присоединился треск поленьев в печи. Негромкий, но навевающий уют, так органично вплетающийся в шум дождя и удары капели с крыши, словно труппа бродячих менестрелей решила устроить выступление среди леса. Дьюар и Акила расселись перед занимающимся огнем, повесили промокшие плащи на предусмотрительно натянутую перед печью веревку, и это казалось почти по-домашнему правильно. Аста забралась к Акиле на колени, положив взлохмаченную голову ему на плечо, разморенная теплом и уставшая от долгой дороги. Не хотелось даже разговаривать, чтобы не нарушать хрупкий покой, так редко выпадающий на их долю в последние дни.

А нарушило его резкое ржание коней. Даже в голосе Шиморка слышалось настоящее волнение, почти испуг, а не обычная его обида, и это насторожило пуще всего. Дьюар поднялся, громко чиркнув ножками отодвинутого стула, повернулся к двери ровно в тот момент, когда она распахнулась, с силой впечатавшись в стену, точно ее ногой пнули. От ворвавшихся фигур в лачуге сразу сделалось тесно.

Серые, как тени, они заполнили собой половину комнаты, двое еще маячили позади, в сенях. С них стекала вода, придавая им обманчиво-жалкий вид. Шум ливня заглушал их шаги, мягкие дорожные сапоги оставляли на сухом полу следы черной жирной грязи, в которую превратилась земля у крыльца хижины. Вперед выдвинулся молодой, возможно, слишком молодой для предводителя, но невероятно самоуверенный верзила. На нем единственном не было маски, скрывающей большую часть лица, а на груди поблескивал круглый амулет со знаком Ордена, на выдающемся подбородке наливался красным крупный прыщ, одна рука предупреждающе касалась подвешенного к поясу топора. Он ухмылялся, уже чувствуя себя победителем — да и как было не чувствовать, когда приведенный им отряд втрое превосходил числом несчастных беглецов.

Дьюар предусмотрительно отступил, не желая сходу попадать под этот самый топор. Ситуация получилась самой что ни на есть скверной — ни ускользнуть, когда единственная дверь перекрыта, ни победить. Акила уже стоял рядом, задвинув ничего не понимающую Асту себе за спину, но оба они не имели серьезного оружия и в боевые маги не годились — знахарь, чье призвание врачевать, и некромант, чья сила в многочасовых ритуалах, требующих серьезной подготовки. Понимали это и орденские, не зря держались столь расслабленно, как если бы завалились в кабак на пьянку — один даже на стену облокотился, чуть ли не зевая за спиной своего командира.

— Вы двое обвиняетесь в неповиновении Ордену и укрывании проклятой твари, которая представляет опасность для простых людей, — пропищал этот командир слишком высоким для своих габаритов, почти мальчишеским голоском. — Приказом высокого совета я должен препроводить вас назад в Вассагский замок, где вам будет вынесен приговор соответственно преступлению… В противном случае вас ждет смерть.

Кто-то демонстративно вытащил клинок, легкий шорох выползающей из ножен стали органично смешался с шумом дождя.

— Твари? Да ведь это ребенок, который никому не желает зла!

Лучше бы Акила не выступал. Слова не клинки, их не обязательно парировать, но излишнее правдолюбие порой играет совсем не на руку. Дьюар зашипел на него слишком поздно — этот порыв оправдать, выгородить подопечную уже сорвался, а нервный юнец не замедлил на него отреагировать.

— Ты смеешь не повиноваться? Именем Ордена, приказываю отдать девчонку немедленно!

Он дернулся вперед, намереваясь схватить Асту, да так и замер с протянутой рукой…

Поначалу путешествие с острова казалось даже интересным. Ей очень хотелось поскорее покинуть мрачный и холодный замок, и пусть даже в этот раз веселый моряк не рассказывал сказки о пиратах, плаванье получилось занятным — они прятались среди кучи сундуков и должны были сидеть тихо, как мышки, пока кто-то ходил совсем рядом.

Ночная скачка по разбитым дорогам, во время которой оба взрослых были так насторожены и серьезны, что почти не говорили с ней, понравилась Асте куда меньше. Она хотела спать, но постоянно просыпалась от тряски в седле или короткого недовольного ржания гнедого, а шея и спина немилосердно затекали в неудобном положении. Отдохнуть ей почти совсем не давали, привалы получались короткими и нервными, во время которых взрослые много говорили, но ничуть не смеялись и все время велели сидеть смирно на одном месте, никуда не отходя. И вот как только в заброшенной лачуге повеяло чем-то лучшим, как будто показался просвет сквозь черные тучи, — все это разрушилось в одно мгновение страшными чужими людьми.

Аста смотрела на них сквозь прижатые к лицу пальцы, потому что эти люди слишком сильно походили на других, из замка. Хоть на этих и не было синих мантий, но они явно намеревались забрать ее, увезти обратно, где в темной тесной комнате нет ничего, кроме одинокой свечи и злобного паука, где мрачные старики тычут узловатыми пальцами в лицо и заставляют смотреть ужасные вещи в огромных зеркалах… Их было много, и они могли это сделать. Вот-вот собирались сделать. Акилу оттолкнули прочь и повалили. Другой, остроухий, попытался заговорить что-то о законах Ордена и справедливом суде — Аста едва ли поняла из его слов хотя бы половину, но его не послушали и грубо заткнули. На нее надвигалась высокая тень, жуткая, как самый худший кошмар, и тянула к ней руки, а за спиной был только жар раскаленной печи…

Она закрыла глаза теперь уже совсем, крепко, как когда-то под телегой. Может быть, если не видеть опасности, то она пропадет, развеется пеплом на ветру, сгорит в очаге вместе с березовыми поленьями… И протянутая рука не коснулась ее, не утащила во мрак древнего замка, а просто куда-то исчезла. Раздался крик. Аста боялась открыть глаза, но слышала, как воет и орет нечеловеческим голосом кто-то совсем рядом, а затем крик повторился снова — уже дальше, и снова, и снова. В груди как будто разгорелся огонь, больно жгущий и стирающий все из памяти, из ощущений, из мыслей. Она горела, во тьме, которую не могла теперь разогнать даже открыв глаза, не видела ничего вокруг, и в ушах стоял только звенящий вой, а в ее собственном горле что-то клокотало, вторя ему. До тех пор, пока чьи-то сильные руки не обхватили, но и еще долго после, пока в глазах плясали блеклые зеленые огоньки, которым не было числа…

— Аста, Аста! — звал встревоженный голос. — Аста, ты слышишь? Посмотри на меня!

Аста, Аста… Имя? Она слышала. Этот голос почти кричал на ухо, резко, отчаянно, и в нем слышались какие-то знакомые нотки, заставляющие отзываться струны глубоко в душе, которые она тоже не могла понять. Неужели это имя было ее?

Дьюар, прижатый к стене с клинком у горла, мог только смотреть на происходящее вокруг, но дернуться не решался — слишком жестко впивалась в кожу заточенная сталь, гораздо крепче, чем нужно просто для предупреждения. А держащая меч рука совершенно явно, не скрывая, только и ждала, что единственного слова, движения, даже намека на призываемые чары, чтобы вспороть шею, — кончики пальцев так и подрагивали на рукояти. Все складывалось между тем хуже некуда.

Даже винить было некого — сами загнали себя в ловушку, соблазнившись будто бы чудом выросшим на пути укрытием, да таким, что не оставило им и шанса. Не водилось тут особой жизни, деревья медленно умирали, сгнившие, подъеденные грибами и паразитами, травы чахли. Не было и смерти, достаточной, чтобы некромант мог почерпнуть силы или использовать тела себе на благо — не дохлых же мышей за нее считать. Словно специально все подстроено и рассчитано…

А орденские скалились нагло и самоуверенно. Как никогда прежде хотелось стереть постылые усмешки с их рож, даже под масками хорошо различимые, а уж у главного так и вовсе напоказ выставленную, не хватало только средств под рукой. Но не было времени даже подумать об этом, хоть какую-то уловку отыскать, когда ухмылки исчезли сами, начиная со здоровяка, уже почти схватившего девчонку. Дьюар едва успел проследить, как он двинулся вперед, как отпихнул Акилу с пути, от чего в груди кольнуло неприятно острым страхом. За себя он никогда так не боялся — сам-то уже сколько раз умирал в каждом из своих ритуалов, входил на ту сторону Загранья как к себе домой, а тут поди ж ты, забылся вовсе и дернулся, даже не замечая, как на шее проступает ощутимый порез.

Верзила вдруг замер, отшатнулся назад, словно его ударили тяжеленным кулаком. До него первого дотянулась эта странная сила, которую сам Дьюар ощутил только несколько мгновений спустя — будто открыли заслонку, и она хлынула, а прежде ее не видно и не слышно было. Сила чужеродная, безликая. С большим трудом в ней угадывалось родство с той, разлитой по оставленному у Пирожков лесу — оскверненной, наполненной таким мраком, что темнее самой смерти. Эта пока не имела окраса, не несла в себе скверны, но уже пугала безудержной мощью. Дьюар, как умел, попытался соткать щит — а на деле стену чистой магии смерти, которая разрушала простые заклятия в самом основании, но с этим потоком даже она не могла справиться, лишь немного рассеивала.

Орденцам же, не защищенным ничем, кроме своих жалких амулетов, досталось в полной мере, — именно на них была направлена страшная стихийная сила, и их она нашла, сминая хрупкие человеческие тела. Дьюар в упор смотрел на того, что стоял к нему особенно близко, и наблюдал с неожиданным для себя ужасом, как на его лице проступают набухшие вены, темные, будто вместо крови по ним пустили чернила. Как округляются глаза, пучатся, готовясь вылезти из орбит, как желтоватые белки покрывает сетка таких же черных сосудов, и как в один момент они лопаются, взрываются фонтаном густой темной жижи. Клинок со звоном упал к ногам, орденский ищейка схватился за лицо, сделал нетвердый шаг куда-то в сторону, завыл на одной ноте и повалился. Маска сползла на подбородок, обнажая тонкий нос с сочащейся из него кровью, широко распахнутый рот. Жизнь его стремительно покидала тело почти осязаемыми ручейками — достаточно лишь руку протянуть, но отчего-то некроманту не хотелось касаться ее, как если бы он знал, что потом не отмоется.

Та же участь постигла и остальных. Шесть человек за несколько долгих мгновений превратились в хрипящие, стонущие на последнем выдохе тела. Дурно сделалось даже некроманту, хоть и привычному к виду мертвых более, чем к виду живых. Захотелось убраться отсюда, да чем дальше, тем лучше — вот и путь теперь как раз был свободен… Но проблемой оставался источник этой силы, и проблемой все более ощутимой.

Отгораживаться от стихийной магии больше не было необходимости, она иссякла так же быстро, как и прорвалась. Девчонка мешком свалилась на пол, едва не задев макушкой ног уже мертвого верзилы, даже не пискнула. Акила поспешно подхватил ее, словно по-прежнему не видел в ней причину всех бед, принялся тормошить, в каждое произнесенное слово вкладывая частичку легкой исцеляющей магии — это чувствовалось едва ощутимым ветерком силы, который легко не заметить, если только не привык к нему. Девчонка сначала совсем не реагировала. Бледное, почти бескровное лицо не выражало ничего, даже недавнего страха. Затем глаза раскрылись — Дьюар с подозрением пригляделся к ним, но ничего, похожего на недавнее безумие, в них уже не рассмотрел. Акила поспешно обхватил ее лицо ладонями и отвернул от лежащих на полу тел, заставив смотреть в огонь. Он еще бормотал что-то успокаивающее и в целом бессмысленное, когда Дьюар заставил себя сдвинуться с места. Отер ладонью зудящую от пореза шею, только больше размазывая выступившие капли крови, и с неохотой склонился над первым мертвецом. Уборка предстояла основательная.

Он вытащил всех орденцев на улицу, под все еще не унявшийся ливень. Гайне подозрительно косился и прядал ушами, привычный к мертвечине и некромантии Шиморк просто рассерженно скреб копытом влажную землю, недовольный, что его оставили под холодным дождем. Между двух сосен получилась целая гора одинаковых тел, словно после полного рабочего дня хорошего палача. Глупо было бы надеяться, что их не станут искать и не поймут, что с ними случилось. Целый отряд — не один заплутавший бродяга, что мог бы затеряться на дорогах. Но Дьюар мог сделать хотя бы так, чтобы их не нашли раньше времени. В его исполнении это никак не походило на ритуал обновления, сотворенный Акилой для родителей Асты, но орденские псы и не заслуживали чего-то большего. Некромант начертил по замысловатой руне на лбу каждого мертвеца, словно пометил их для своей госпожи, призвал спящий в груди дар, и тела начали разлагаться на глазах: мясо сползало с костей, кости превращались в труху, одежда истлевала в прах, даже амулеты старились и распадались с невероятной скоростью. Зловония это, впрочем, не убавляло — запах пошел такой, будто гниющие останки лежали тут уже не один день, и неслышно подошедший сзади Акила невольно закрыл нос рукавом. Однако же не вернулся в хижину, все еще слишком встревоженный, только пояснил коротко, что обессиленная девочка забылась сном.

— И как только мы не почувствовали их приближение? — глухим, обреченным голосом посетовал травник. Даже не столько спрашивая, сколько сокрушаясь по глупой ошибке и стольким смертям за раз. Дьюар от его тона передернул плечами.

— Это ищейки, их не почуешь… Орден берет туда самых бесполезных, у кого собственный дар настолько слаб, что ни к чему больше не пригоден. Их натаскивают только на то, чтобы ощущать других магов, находить по следу, вот как сейчас.

Они замолчали. Дьюар ждал, пока магия окончательно сделает свое дело и уничтожит следы, будто смерти здесь случились не полчаса назад, а в прошлом десятилетии. Акила просто подставил лицо прохладным дождевым каплям и думал о чем-то своем, больше не озвучивая. В обоих поселилось уже не просто беспокойство — постоянное, изматывающее ожидание удара в спину, засады, столкновения, от которого им не удастся так легко уйти, как в этот день. Оно гнало на самые окраины, по буреломам и оврагам, не давая времени, чтобы разобрать дорогу, к самой деревеньке с только что похороненным колдуном.

Дьюар остановился у свежей могилы, упер в землю лопату и внимательно посмотрел в лицо спутника.

— Я могу провести тебя по Грани. Там, где мир живых соединяется с миром мертвых… Загранье всегда оставляет след, помнишь? На какое-то время это собьет ищеек, они будут чувствовать нас как мертвецов.

— Вот так просто?

— Нет, конечно. Это, друг мой, будет далеко не просто и не безопасно, а Загранье — не бордель, из которого зашел и вышел. Но некромантов в Ордене мало, хороших еще меньше, так что раскусить нас не должны.

Акила слабо кивнул, сдаваясь перед этим утверждением.

— Жаль, но ничего вернее я предложить не могу. Лопаты, которые ты выпросил у старухи, это тоже часть ритуала?

— А то, — Дьюар усмехнулся, на миг теряя всю серьезность. — Мы же сказали ей, что идем упокаивать неправильно похороненного колдуна, чтобы он не принес деревне еще больше вреда, когда встанет из могилы. Только как же он встанет, если его не откопать?

Оба уставились на аккуратный холмик еще влажной земли. После недавнего ливня она поддавалась легко и хранила множество отпечатков вокруг могилы. Хоронили местные хоть и без особых ритуалов, но со всем тщанием — ничего, напоминающего о неупокоенном духе, поблизости не наблюдалось, даже Акила это мог бы подтвердить.

— Хочешь разбудить его?

— Ненадолго. Поднимем, пошумим тут, а на утро крестьяне найдут пару разоренных могил и наши неприглядные останки.

Он выудил из-за пазухи звякнувший флакон — такой маленький, что с легкостью помещался на раскрытой ладони. Тонкое стекло не местной, слишком сложной работы, матово отражало свет луны. Внутри него колыхалась жидкость столь насыщенного зеленого цвета, точно целый изумруд в ней растворили. Дьюар усмехнулся самодовольно.

— Чистый сок гореданы. Выкрасть ее из Ордена было нелегко, потому что только в их саду она и растет, но здесь достаточно, чтобы всем показалось, будто в трупах теплятся остатки магического дара.

— Неужели та самая трава, что способна восстанавливать силы, даже когда они полностью исчерпаны? Говорят, она сгинула из мира столетия назад... или вовсе была выдумкой.

— Орден скрывает много выдумок, которыми не хочет делиться. Хотя, я слышал, что даже у них осталось последнее растение, которое давно не давало семян...

Чем дальше, тем больше Акила чувствовал себя не в своей тарелке, но отступать было уже некуда. Усадив Асту в сторонке, он покорно помогал копать, откидывая один ком земли за другим и стараясь не думать о том, что делает. Тревожить мертвых — страшный грех, но ищейки ордена, не гнушающиеся убить даже ребенка, еще страшнее. И приходилось копать, сосредотачиваясь на тяжести лопаты, на стылом ветре, теребящем волосы, на сбитом дыхании копавшего рядом эльфа — на чем угодно, кроме смысла самого действа, пока не раздался глухой стук лопаты о крышку гроба. Акила вздохнул с плохо скрываемым облегчением: вот и все, дальше забота некроманта, не его. Но Дьюар невесело покачал головой.

— Надо доставать. Сам из ямы не выберется, силенок не хватит.

Последовало еще несколько минут стыдливого сожаления, пока наскоро сколоченный гроб со сдвинутой крышкой не оказался, наконец, на поверхности. Внутри и вправду был старик. Тело еще не успело тронуть разложение, но изрядно потрепали годы: весь ссохшийся, кожа да кости, темные старческие пятна на полысевшей голове, глубоко запавшие глаза, тонкие немощные руки, сгорбленная спина… Акила ощутил острое раскаяние перед мертвецом из-за того, что они собирались с ним сделать, и потому его вовсе передернуло от взгляда спутника, которым тот окидывал лежащее тело. До безобразия равнодушный, оценивающий, как столяр смотрит на сучковатое бревно, из которого предстоит выстрогать новый табурет.

— Поганое будет умертвие из такого материала… — пробормотал Дьюар себе под нос. — Ладно, хоть кости целы…

Казалось, эти слова просто не могли принадлежать тому же эльфу, который без раздумий выступил против могущественного Ордена магов, чтобы спасти чужого ребенка, который тратил последние силы на розыски пропавшего крестьянина. Может быть, и не с большим рвением он делал это, но тогда Акила точно знал, что на него можно положиться, чувствовал его поддержку даже без лишних слов. Сейчас же перед ним стоял незнакомый, жестокий и опасный некромант, а не старый друг.

Самого ритуала он предпочел бы вовсе не видеть, но даже если бы закрыл глаза и отвернулся, продолжал бы всей своей сутью ощущать творящуюся рядом магию — чуждую и холодную. Со своего места рядом с Астой он не разобрал, что именно Дьюар достает из походной сумки и раскладывает вокруг мертвеца, но это вряд ли было чем-то приятным глазу. В лунном свете мелькнуло узкое лезвие — Акила не раз видел его днем и легко мог представить испещренную мелкими трещинами, добела отполированную рукоять из кости какого-то неизвестного зверя (а зверя ли вообще?) и потемневшее от кровавых подтеков острие. От него веяло такой темной аурой, что даже прикоснуться Акила никогда бы не решился, не то что вот так просто разрезать себе ладонь.

Дьюар что-то бормотал, но его голос терялся в шелесте листвы и долетал лишь обрывками звуков. Аста вслушивалась, чутко вертела головой, как совенок, но подходить тоже не решалась, точно чувствовала то же самое, что и сам Акила — растекающуюся по округе холодную и неприязненную силу, словно иголками впивающуюся в кожу. Запахло прелыми лепестками роз, от этого запершило в горле, подступила тошнота. Акила с трудом сглотнул, сжал пальцы, унимая в них непрошенную дрожь, хотел было отойти подальше, к привязанным у ворот коням, но тут впереди зашевелилось. Изломанная горбом фигура поднялась. Медленно, как если бы продиралась через вязкий мед, рваной и шаткой походкой двинулась куда-то прочь, замерла истуканом, чуть покачалась из стороны в сторону, двинулась снова.

Акила не сразу понял, что умертвие, качаясь и странно петляя, точно пьяное, все же приближается к нему. Вблизи оно выглядело еще отвратительнее, чем даже когда лежало в гробу: распухший язык вывалился из раззявленного рта и болтался в такт шагам, голова кособоко склонилась к плечу, а на шее зиял небольшой бурый разрез. Остановившись в нескольких шагах, умертвие подняло скрюченную руку и помахало в слабой пародии на приветствие.

Этого Акила уже не стерпел.

— Да что ты творишь?

Дьюар отвечал не сразу, так же заторможенно, как и его творение, глотая слова и не поворачивая головы.

— Нам нужно создать… видимость сражения. Попробуй… уничтожить… Это не будет… трудно.

Умертвие в самом деле явно не делало попытки напасть. Полностью послушное воле своего хозяина, оно лишь топталось на месте и манило к себе рукой. Вторая висела безжизненной плетью, то и дело хлопая по бедру во время движений, точно оторванный лоскут. Глядя на это, Акила хоть и понимал, что от самого деревенского колдуна ничего уже не осталось, одно только бездушное тело, но все равно не мог сдержать отвращения — более всего от того, что должен участвовать в этом лживом спектакле. Он поискал вокруг глазами — нашел удивительно сухой кустик, укрывшийся от дождя под тенью чьей-то могильной плиты. Отломил ветку и высек на нее искру, позволив разгореться маленькому, но уверенному огоньку. Было нечто неправильное в том, чтобы поджигать совершенно не сопротивляющееся умертвие. Его отсыревшая одежда загорелась не сразу, но оно терпеливо стояло и ждало, пока это произойдет, а потом странно и беспорядочно заметалось из стороны в сторону, оставляя черные подпалины на деревьях и надгробных плитах, снося на пути хлипкие оградки, вытаптывая посаженные кем-то цветы.

Сам Дьюар шевельнулся только после того, как умертвие свалилось обугленной головешкой. Поднялся, растирая онемевшие пальцы, все так же равнодушно посмотрел на дело своих рук. Кладбище выглядело так, будто на нем и в самом деле кто-то подрался, в воздухе отвратно воняло паленой плотью и слышался испуганно-приглушенный вой какого-то пса, почуявшего неладное.

— Ярко получилось, местные наверняка запомнят, — поделился мыслями Дьюар.

— Думаешь, за нами кто-то подсматривает?

— Обязательно. Не прямо тут, а издали, и странно было бы, если б не смотрели. Впрочем, нам же лучше, — вдруг заключил он. — Когда новый отряд ищеек нападет на след и начнет здесь расспрашивать, то местным будет, что сказать про ночь нашей "кончины".

Если бы на этом все закончилось, еще можно было бы считать, что участие в некромантском ритуале было лишь косвенным, хоть как-то оправдаться перед собственной совестью, но на самом деле все лишь начиналось.

— Нам потребуется больше тел, — просто заявил Дьюар. — Пока я еще могу копать, нужно приготовить все. После выдадим их за себя...

Недостатка в свежих могилах не наблюдалось. Дьюар лишь обходил ровные ряды одинаковых холмиков, прислушивался к чему-то, только ему понятному, и выбирал те, что казались ему подходящими. Когда их раскопали и выложили тела в один ряд, оказалось, что он не ошибся: двое мужчин и ребенок, исхудавшая девочка с признаками скосившей ее болезни. Внешне несчастные мало походили на них самих, но некроманта это, похоже не волновало.

— Я отсеку последние нити, связывавшие их с прежними душами, тогда ни один некромант не сможет разоблачить подлог, — коротко пояснил он, готовясь к ритуалу, но смотреть на этот раз не позволил. Акила, впрочем, и не рвался, ему с лихвой хватало долетающих ощущений — холода и безмерной тоски, будто кто-то умирал прямо тут, на руках, и спасти его не было ни единого шанса. Такого отчаянья он не испытывал даже у постели безнадежно больного, никогда и нигде, от чего не хотелось оставаться даже рядом. Аста захныкала, прижалась пуще, и, если бы могла, то наверняка запросилась бы сейчас домой.

Дьюар подозвал неожиданно. Большая часть ритуала была уже завершена, но мрачная мертвая сила еще гуляла вокруг него, делая присутствие рядом вовсе невыносимым.

— Нужна ваша кровь.

Акила не стал спрашивать, зачем. Глаза некроманта в этот момент казались пугающе белыми, бесцветными и бесстрастными, как будто сам он пребывал где-то совсем в другом месте, но протянутую руку ухватил быстро и крепко.

— Прими кровавую дань и даруй нам свою защиту…

Кинжал невесомо чиркнул по запястью, оставляя за собой тонкий разрез — едва ли заранее можно было представить, что старый и потрепанный на вид клинок окажется такой остроты. Его прикосновение обжигало холодом намного сильнее, чем боль от пореза, оно веяло жадностью и жаждой, будто кинжал стремился сам напиться кровью. Почти черные в полумраке капли покатились по лезвию, оставили тонкую дорожку и... впитались, словно оно было сделано из ткани, а не из металла. Дьюар удовлетворенно хмыкнул и отнял его.

— Получилось. Теперь девчонка. Уж постарайся придержать ее, чтобы она меня не убила.

Аста испуганно пятилась. Невозможно было поверить, что в этом хрупком ребенке с бездонными синими глазами в самом деле скрывается страшная и разрушительная сила, способная за несколько коротких мгновений положить полдесятка опытных воинов. Ее хотелось утешить, обнять и защитить, спрятать от злых глаз, а позволять темной магии смерти касаться ее даже краем — кощунство. Но Акила лучше всех знал, что лекарство слишком часто бывает горьким. Асту он все же обнял, успокаивающе поглаживая по голове, но в эту нехитрую ласку вплелась толика силы с сонным напевом, и вот девочка уже расслабилась, прикрывая веки.

Это заняло лишь пару вдохов, но Акила все равно отвернулся, не желая смотреть, как на маленькой ручке появляется красная полоса и кинжал вновь пьет кровь, обжигая холодом. В обмен им обоим достались маленькие мешочки на длинных плетеных шнурках.

— Здесь земля с их могил, — устало опуская веки, пояснил Дьюар. То ли луна обманывала воображение, то ли и впрямь его обычно бледная кожа побелела совсем, прочертив голубые вены под глазами и вдоль шеи. — Лучше иметь при себе на какое-то время.

И странное это было ощущение — как будто невидимые врата открылись, нечто выглянуло из них, бесплотное, но обладающее невероятной волей, дыхнуло, на миг высасывая из окружающего мира все краски, окатило колючим взглядом и скрылось, молчаливо обещая вернуться когда-нибудь вновь, уже насовсем. Извечная госпожа почтила их своим мимолетным присутствием, но позволила следовать дальше земным путем — легко, без сожаления, потому что любой, идущий по нему, все равно однажды приходит к ней.

Сделать так, чтобы лица мертвецов потеряли узнаваемость, не составило труда, и вот уже кажется, что бродячие колдуны пали жертвой своей самоуверенности, а тихие призраки скользят прочь, держа коней в поводу. Они уходили, оставляя за спиной испуганно запершихся по домам крестьян и только что родившуюся легенду о духе злонравного колдуна, которую будут пересказывать еще много раз, случись засуха в полях или болезнь скота. Подарив свои имена мертвецам в обмен на горсть земли — и думая, что этот обмен был выгоден. Уходили следом за ночью, медленно текущей к рассвету.

Дорогу рассек столб указателя, точно острый нож. Часть ее продолжала петлять впереди, скрываясь в предутреннем мраке, а другая змеей утекала вправо, к округлым холмам, которые вырастали за нешироким пастбищем. Одна из них непременно должна была вести к разгадке, к ответам на все накопившиеся вопросы и безопасному месту, но только об этом покосившийся указатель молчал. Вместе с ним молчал и Дьюар, мысленно возвращаясь к словам мастера Ривада об исследованиях своего бывшего наставника. И чем больше смотрел вперед, тем явственнее ему чудилось, что из темноты выступает памятная башня, у чьих стен они виделись в последний раз. Он бы долго еще стоял так: не просто между двумя дорогами, а между явью и воспоминаниями, если бы Акила не тронул его за локоть.

— Вот-вот начнет светать, а мы все еще так близко к деревне...

И хотя это прозвучало совсем тихо, Дьюар вздрогнул, словно выдернутый из сонного оцепенения. Не было никакой развилки, как не было и указателей — только не для них, потому что с однажды начатого пути свернуть уже нельзя. Он недолго думал, ведь просто не простил бы себе победы страха над разумом. Повернулся и так же, почти шепотом, спросил:

— Если сохранились какие-нибудь записи, что рассказали бы о происходящем с ней, готов ли ты ради этого сунуться в логово старого чернокнижника? В истинно-гиблые места посреди лардхельмских болот, где не живет никто, кроме мертвецов?

— Ты знаешь, что да...

И ведь знал. Видел по глазам непоколебимую, твердую уверенность, которой так отчаянно недоставало самому — не хватало, как глотка воздуха перед долгим погружением на дно, как последней монеты в уплату своему палачу. В Загранье бы легче вошел, чем в бывший дом, даже в замок Ордена с его тесными темницами — куда угодно, но дорога как специально вела назад, где ждало прошлое, а не будущее.

имеется ввиду площадка перед устьем печи.

Глава 7

Троица путников расселась вокруг маленького бездымного костерка. Несмотря на то, что погоня кое-как поверила в историю с мертвым колдуном и отстала, они не решались приблизиться к очередному городу или деревне и сворачивали в лес при любых признаках человеческого жилья. Потому дорога до лардхельмского княжества затянулась, и вот уже которую ночь приходилось проводить на голой земле. Акила без особого энтузиазма, но с каким-то неясным умиротворением на лице помешивал варево. Аста, которой вечно не сиделось на месте, сунулась ему под руку, покрутила любопытным носом, понюхала и, морщаясь, отстранилась. Походная еда и прежде не вызывала у нее восторгов, а уж теперь, когда кончились даже сухие лепешки и рыба…

— Это что, крапива? — Дьюар выловил из похлебки лист, пригляделся к нему и тоже без радости начал жевать.

Жестковатые даже после варки, они создавали впечатление, будто сунул в рот тонкую шерстяную рукавицу, а на вкус были трава травой с характерным, ничем не заглушимым запахом. Аста кривилась, фыркала и мотала головой, всячески избегая невкусного угощения, чем неизменно зарабатывала укоряющие взгляды Акилы и хмурые — Дьюара.

— Съешь хотя бы это, — Акила с надеждой протянул ей печеный корешок. — Давай, он сладкий.

Аста замотала головой так, что косички полетели из стороны в сторону. Корешок был бурым и толстым, похожим на кривой ведьмин палец, аппетита он совсем не вызывал.

— Ну что ты будешь с ней делать! — в сердцах воскликнул травник. Ответа не последовало, зато наглая лошадиная морда протянулась из-за его плеча и выхватила корешок зубами. — Ах ты…

Гайне благодарно всхрапнул.

— Может, лягушек ей сварить? Я слышал, что у леомских аристократов лягушачий суп — это что-то вроде редкого деликатеса…

— Дьюар! Она же просто ребенок, едва ли ей доводилось питаться подножным кормом, как нам с тобой…

— Нет, если бы она была просто ребенком без всякой магии, мы бы тут не сидели, — возразил Дьюар.

— Точно, магия!

Внезапная идея заметно оживила бледное лицо травника. Он отставил в сторону собственную чашку и принялся колдовать над похлебкой Асты, сопровождая заклинание странными движениями пальцев. Зеленоватое варево задрожало, пошло мелкими кругами и вскоре сделалось светлее, гуще. Еще немного, и на вид еда уже напоминала густую пшенную кашу, исходящую легким паром. Девочка поглядела куда заинтересованнее. Взяла в руки ложку и несмело попробовала, нахмурилась… Запах и вкус крапивной похлебки не изменились, но глаза доказывали ей, что в чашке мягкая каша с желтеньким кружком масла посередине, и это сбивало с толку. Она решилась попробовать ещё разок…

Дьюар, отстраненно наблюдавший за пантомимой, покачал головой.

— Где ты научился этому?

Акила смущенно опустил глаза.

— На ярмарке в Луваре это заклинание повторял актер, который показывал фокусы… У него не получалось изменить внешний вид предметов, поэтому он прятал другие в рукавах, а у меня вот получилось, хоть и ненадолго. Никогда не думал, что это пригодится.

Аста недоумевающе ковыряла ложкой «кашу», костерок догорал, бросая на лица теплые отблески света, похрапывали лошади. Вечер плавно превращался в тихую ночь.

Дорогу в тумане было совсем не разглядеть. Корявые замшелые стволы больных деревьев неожиданно выплывали из серой клокастой пелены и преграждали путь там, где, казалось бы, пролегала широкая тропа. Лошадей приходилось вести в поводу, но даже так двигались медленно: ноги и копыта увязали в жидкой грязи, колючки и ветки кустов цеплялись за одежду.

— Ты уверен, что мы идем в правильном направлении? — не выдержал Акила и даже приостановился, чтобы поправить плащ на сидящей в его седле притихшей девочке. Дьюар негромко хмыкнул.

— Я жил здесь с вот ее возраста. Это место сбивает с толку, если смотреть только глазами. Ты же понимаешь?

Акила согласно кивнул и действительно взглянул иначе — тем взглядом, что проникает сквозь суть вещей, минуя внешнюю видимость. Множество маленьких огоньков просочились через туман, постепенно рассеивая его. Белые, зеленые и голубые, они скользили по воздуху порой на расстоянии вытянутой руки, но их не удалось бы ухватить при всем желании. Акила поднял оторопелый взгляд на товарища.

— Это все — духи?

— Да. Болото забрало много жизней, и большинство из них навсегда остались по нашу сторону Грани.

— Так много неприкаянных душ… Дьюар, почему ты не освободишь их, не дашь им покой? Некроманты ведь могут это.

— Зачем? Они указывают мне дорогу, и они же создают здесь туман. Благодаря им никто не пройдет по нашим следам.

Акила поджал губы и молча двинулся за ним. Во взгляде читалось, сколь многое он хочет сказать и что думает о столь циничном использовании мертвых, но ему хватало такта держать это при себе.

Духи указывали некроманту такие тропы, что в жизни не заметишь, если искать самостоятельно. Чахлые деревья подступали все ближе, вынуждая лавировать меж их стволами, и единственно верным казалось повернуть назад, к оставленному в стороне тракту, но Дьюар упрямо шел за парящими над землей огоньками, которые без труда обходили буреломы и топи.

Время здесь имело собственный темп, двигаясь как будто параллельно путникам. Каждый из них мог поклясться, что вступил в туманную низину всего пару часов назад, но редкие проблески неба, то и дело проглядывающие сквозь плотные тучи, начинали менять цвет на вечерний. Это пробуждало смутные сомнения в том, что до башни удастся добраться прежде, чем опустится ночь, но именно в тот момент, когда Акила собирался высказать их вслух, тропа закончилась.

Путники вынырнули из тумана, который с этой стороны походил на плотный полог, скрывающий центр болота. Впереди, у самых ног, разлилось широкое озеро стоячей воды, столь густо покрытой ряской и тиной, что цветом сливалось с берегами. Через озеро, прямиком к вырастающему из него острову с башней, вел широкий, но с виду ненадежный и ветхий деревянный мостик.

Остановившись на краю сухого бережка, Дьюар с горечью осознал, что его прошлое, в которое сейчас приходится нырять, гораздо глубже и темнее окружающего болота. Где-то здесь, на самом дне омута, жили воспоминания о шестнадцати годах, проведенных в подмастерьях у лардхельмского колдуна, и сейчас они призраками вставали перед глазами — совсем как те болотные огоньки, только их, в отличии от неупокоенных душ, невозможно было изгнать. Вот здесь некогда пролегала тропка, по которой он бегал каждое утро к единственному чистому ключу, чтобы набрать воды. Сейчас она вся заросла бурьяном, отыскать можно только наугад. У этого дерева с раздвоенным стволом он когда-то закапывал мертвую ворону — первый труп, что ему удалось поднять, почти случайно. Теперь дерево высохло, пригнулось к земле, как старик под гнетом прожитых лет, а нить жизни в нем истончилась до хрупкого волоска. Такие знакомые и одновременно с этим так изменившиеся места на миг заставили вновь почувствовать себя мальчиком, впервые ступившим на зловещую землю лардхельмского болота.

Тогда тоже стоял тихий осенний вечер, и тревожно-красное солнце, наколотое на верхушки сосен на далекой окраине болота, рассыпало последние лучи перед заходом. Вокруг повисла тишина, лишенная птичьих голосов и даже жужжания насекомых — мрачная громада башни словно выпивала всю жизнь и радость вокруг себя, сколь могла дотянуться. Ее стены уже тогда казались древними, а крыльцо, глубоко утопленное в мягкую мшистую землю, ничуть не гостеприимным. Никакой смелости не хватало, чтобы приблизиться к нему, ступить внутрь, позволив страшной башне себя поглотить, и присутствие тогда еще будущего наставника делало только хуже. Он не пытался приободрить, успокоить или хотя бы что-то объяснить — грубо подталкивал в спину, попросту не оставляя шанса на отступление, и Дьюар шел, точно на казнь.

Из воспоминаний выдернула хрустнувшая ветка под сапогом. Это Акила, спокойный и собранный, подошел ближе, специально не таясь, умудряясь отогнать дурные мысли одним своим молчаливым присутствием. Оно и в самом деле помогало, потому что простое осознание того, что ты не один, способно сделать светлее самый глубокий омут. Никогда не думавший, что сможет еще раз вернуться сюда, Дьюар потянул коня за повод прямо к шаткому мостику. Ступил на склизкие от сырости доски, тут же отозвавшиеся жалобным скрипом, с тяжелым вздохом двинулся к башне. От мостика повеяло магией — слабым откликом когда-то наложенного мощного заклинания, что заставило его на десятки лет застыть во времени и не давало рухнуть в воду. Резануло по нервам почти забытой силой наставника — острой, с характерным запахом плесени и крови, с привкусом тошнотворного страха. Так башня встречала своего бывшего обитателя, вместо хлеба и соли поднося привкус прошлого.

Вблизи камень стен выглядел еще старше, весь испещренный мелкими трещинами, словно морщинами, покрытый паутиной и засохшим вьюнком, а у земли — белым лишайником. Дверь поддалась с трудом, хотя и не была заперта — от влаги дерево разбухло, потемнело и накрепко засело в тисках стен. Заскрипели проржавевшие петли, застонал, отодвигаясь, засов. Изнутри потянуло затхлостью брошенного дома.

— Стоит ли ждать каких-либо магических ловушек? — на всякий случай спросил Акила у порога.

— Нет… Теперь уже нет, входи.

Дьюар с трудом нашарил упавшую с крюка лампу, завозился, поджигая остатки масла. Пришлось долить свежего, потому что прежнее почти высохло, но вот тусклый огонек задрожал, выхватывая из сумрака жутковатое нутро башни.

Все выглядело точно как в последний раз, когда Дьюар был здесь. Так же на боку лежал перевернутый стол с рассыпавшимися вокруг плошками и черепками, так же зияли пустотой распахнутые сундуки и разбитые ящики, так же неопрятной кучей валялись выброшенные из печи головешки, в которых что-то искали… Орден побывал здесь сразу после смерти Дэрейна. Густой слой пыли прикрыл их следы, но не спрятал сотворенной разрухи. Тогда, следуя за ними, Дьюару не хватило духу пройти дальше первого этажа или даже здесь задержаться чуть дольше, чем требуется для беглого взгляда. Но в этот раз он не мог повернуть.

Акила шел за ним, практически след в след, крепко держа Асту за руку. Здесь, в доме некроманта, где мертвыми казались даже стены, любому сделалось бы не по себе, но он как-то умудрялся сохранять почти невозмутимый вид. Вглядываясь в каждый угол, настороженно прислушиваясь, но при этом не выказывая видимого страха. Когда над головой метнулась быстрая тень, издавая шорох и поднимая крыльями пыль, дернулась только Аста — обхватила Акилу за пояс, пряча лицо в складках его плаща, словно любой демон Загранья мог обмануться этим и пройти мимо. Но тишина в миг вернула свои права, затопила башню, как только сова устроилась на невидимой во мраке жердочке и замерла неподвижным чучелом. Дьюар даже не помнил, чтобы отдавал ей такой приказ — не иначе как его память сделала это за него, подсунув картинку, в которой он, впервые переступая порог башни, наткнулся взглядом на пустые, пугающе темные глаза этой самой птицы, точно так же сидевшей напротив двери.

Даже не будучи заброшенной, эта башня показалась тогда слишком зловещей. В ней веяло холодом и сыростью, в каждом углу толпились неровные тени и пахло плесенью. Маленькому Дьюару отчетливо вспомнился родной дом, тепло камина, запах свежего хлеба… Только войдя в свое новое обиталище, он понял, насколько будет скучать по всему, что осталось где-то за дальними краями, в прошлой беззаботной жизни. По своей комнате, заполненной игрушками, по смешно пищащим цыплятам, стайкой бегающим во дворе, по тем дням, когда отец возвращался из долгих поездок и привозил сотни удивительных вещей, а Дьюар помогал ему раскладывать их в лавке, и даже по вечно брюзжащей кухарке, что норовила отхлестать мокрым полотенцем за стащенный из-под носа пирог… Теперь он уже не мог вспомнить ни лиц родных, ни своего настоящего дома — только то самое щемящее чувство одиночества и грусти, которое накрыло его по приезду к наставнику.

Им повезло, что печь осталась нетронутой, хоть и полной сора. Огонь легко занялся на сухих поленьях и старых углях, вскоре окончательно разогнав сумрак. У дальней стены проступили очертания узкой лестницы, неровные ступени которой уводили как наверх, так и вниз — к подвалу, памятному по многим ночам, проведенным в его холодной темноте.

— Здесь… — Акила первым решился нарушить молчание, но все-таки не сразу нашел подходящие слова. Даже при самом оптимистичном настрое обстановку нельзя было назвать уютной или приятной, но она все же больше походила на дом, чем на склеп. — Я думал, будет хуже. Снаружи башня выглядит готовой вот-вот обрушиться, но внутри она еще крепкая…

Дьюар пожал плечами. Для него это несоответствие сделалось давно привычным, даже правильным, а башня, древняя, как само болото — оплотом надежности и постоянства среди зыбких топей.

— Мы сможем даже перезимовать здесь, если немного подлатаем снаружи. Эти места считаются настолько гиблыми, что сам Орден предпочитает обходить их стороной…

— Остаться на всю зиму? Я бы поспорил, но после того, что Аста сделала в охотничьем домике, будет разумно сторониться людей ради их же блага… Конечно, если наследие твоего учителя не раскроет нам тайну ее силы.

Переворошенный, едва ли не вывернутый наизнанку дом обещал, что поиски уцелевшего "наследия" не будут легкими, но время послушным клубком свернулось у дверей, и даже если пришлось бы осмотреть каждый камень в тесной кладке, каждый закуток и щель, оно не помешало бы. В кои-то веки время благоволило им, позволяя никуда не спешить, но все же рвать больную занозу лучше сразу, не дожидаясь, пока она загниет. А именно такой занозой представлялись в воображении дальние помещения башни — те, в которые Дьюар так и не заглянул после разгрома. Он вновь зажег лампу. Еще горячее масло принялось нещадно чадить, рассохшиеся ступени заскрипели на все лады, будто пытаясь оповестить всех о вторжении. Он поднимался почти с таким же волнением, как в детстве, только теперь за спиной ощущалось присутствие надежного и верного друга, а двое легко могут одолеть препятствия, которые одному не по силам.

Дверь оказалась приоткрытой, из темной комнаты тянуло душком. Впрочем, пахло в ней всегда отнюдь не розами — именно здесь Дэрейн ставил многие из своих экспериментов, здесь происходило то, чем родители пугали непослушных детей. Вовсе не в каком-нибудь подвале — хотя и он у башни был знатный, — а в просторной и обжитой комнате, занимавшей почти весь второй этаж.

Без сомнений, здесь тоже побывали ищейки Ордена. Когда удалось разжечь огонь в камине и отворить с трудом поддавшиеся ставни на окнах, взгляду предстал еще больший беспорядок, чем внизу. Кабинет осматривали тщательно и скрупулезно, вытряхнув содержимое всех ящичков и шкатулок, переворошив алхимические ингредиенты и приборы, опустошив полки над письменным столом. Едва ли после такого могло остаться хоть что-то полезное, но то ли любопытство к месту, которое всегда считалось запретным, то ли врожденное упрямство не позволили сразу же повернуть назад.

По спине до сих пор тянулся холодок, будто суровый наставник мог неожиданно войти и застукать нерадивого ученика там, где ему не место, а после запереть в сумраке и тесноте подвала на целую ночь, которая будет полна жутких теней. Дьюар даже дверь оставил распахнутой, словно по привычке собирался бежать наутек, если заслышит тяжелые шаги на лестнице. Топать там было некому.

Чучела мелких животных и птиц наполняли комнату, делая ее похожей на берлогу охотника-одиночки, но Дьюар слишком хорошо представлял, для чего они предназначались, чтобы обмануться этим сходством. Очищенные кости аккуратными кучками лежали отдельно, разобранные в строгом порядке — даже ищейки не рискнули их трогать, а скорее просто побрезговали. Порошки и камни, необходимые для ритуалов, составляли целую коллекцию, разнообразием не намного уступающей орденским запасам — их и не забрали лишь потому, что аура некромантии впиталась слишком глубоко, не вытравишь. В длинной кадке под окном торчали засохшие стебли редких теплолюбивых растений, что Дэрейн выращивал для приготовления зелий.

— Твой наставник хорошо разбирался в травах? — не сдержал любопытства Акила, склоняясь над оплетенными паутиной метелками. — Если только я не ошибаюсь, это была золотая ярва, а у южных торговцев она и правда стоит на вес золота!

— Мой наставник разбирался во многом, этого не отнять... И все же он не был тем, с кем хотелось иметь дело.

Живо всплывшая в памяти картинка того, как эта комната выглядела раньше, как зеленели свежие побеги и склонялись к земле тяжелые золотистые соцветия растений, вызвала неприятный зуд в затылке, какой появляется от чужого пристального взгляда. Так смотрел Дэрейн, когда юный подмастерье учился собирать ярву, неминуемо пачкая руки ее жгучим соком, который оставлял крупные волдыри на коже. Те уроки так и не понадобились, потому что ярва росла лишь за морем, на островах теплого Инсара, где Дьюар ни разу не бывал, но в комнате все еще хранилось много больше знаний.

Дьюар отошел от окна и все свое внимание обратил на книги, во множестве разбросанные повсюду. Надписи на переплетах почти истерлись от времени, пыль густо покрыла бесценные фолианты, но если где-то и стоило искать ответы, то среди них. Он взял в руки первую попавшуюся книгу с тонкой вязью виссанских рун в центре черной обложки, раскрыл... Беззвучно и обреченно страницы рассыпались трухой под его пальцами. Предчувствуя неладное, Дьюар раскрыл следующую — точно так же она превратилась в ничто от легкого прикосновения, удалось прочитать лишь ее название на обложке. Акила за плечом шумно выдохнул.

— Сколько же им лет? Даже если все три года башня оставалась пустой и книги отсырели, сырость не могла сделать из них это... Разве что, Орден не хотел, чтобы их кто-нибудь читал?

Дьюар покачал головой.

— Я чувствую слабый отклик магии смерти. Орден мог сжечь всю башню, но такое способен сотворить только некромант... Дэрейн сам это сделал. Что ж, узнаю своего наставника.

Он отложил оставшуюся в руках деревянную обложку, тоже изъеденную временем гораздо сильнее, чем могла бы. Очередной промах уязвил разбитыми ожиданиями, а место, которое всегда представлялось в воображении кладезем бесценных знаний, обратилось пустышкой. Казалось невообразимым уничтожить плоды собственного многолетнего труда, но Дэрейну явно было, что скрывать: если хоть малая толика слухов о похищенных крестьянских детях имела под собой правдивое основание, слухов о том могуществе, что приписывали ему и что даже бывшего ученика вгоняли в дрожь, то эти знания лучше не находить никому и никогда.

— Если он успел это сделать... Неужели о приближении орденских ему было заранее известно? — Акила по-своему рассудил молчание и с тем же разочарованием уставился на книги. Он ждал от них, возможно, не меньше, хотя и вряд ли предполагал, что именно мог бы там найти. — В народе говорили, будто он был застигнут врасплох и только потому побежден так скоро... Признаться, крестьяне не высокого мнения об орденских магах.

— Я разделил бы их мнение, не будь знаком с некоторыми отдельными членами... Уверен, Дэрейн действительно знал, что однажды за ним придут, ведь его разногласия с Советом начались еще в ту пору, когда он обучал меня. А может, даже раньше, когда его собственный наставник еще был жив и состоял в том самом Совете, а некроманты свободно вели дела без всякого клейма. Он уничтожил книги, только чтобы они не достались ищейкам Ордена, потому что ждал их прихода... Это я провел их той самой тропой, которой мы пришли теперь, и в тот раз нас действительно ждали неприятные ловушки... — На глухо прозвучавшее признание даже чучела смотрели с осуждением.

Дьюар вновь ощутил липкую, холодную, как лягушачья кожа, вину, что преследовала его на всем пути к башне и после. Буравили затылок колючие взгляды орденских ищеек, прекрасно знающих, что Совет под страхом смерти вынудил его отречься от наставника. Они не скрывали своего презрения, наоборот, при каждом случае стремились напомнить о нем, вслух утверждая, что тот, кто предал однажды, попытается предать снова — теперь уже их. Каждый всплеск магии от оставленных Дэрейном "посланий" сопровождался жгучим подозрением, каждый поворот тропы — сердитым шипением и тычками в спину. А хуже всего делало ожидание — ожидание встречи с наставником.

— Он, несомненно, заслужил свой приговор... Даже того, о чем я точно знал, хватило бы с лихвой: он прибегал к таким ритуалам, что требуют безвременной смерти людей, и мог целую деревню оставить на погибель только потому, что некому было заплатить ему достаточную цену за спасение. Он не хотел служить смерти, как любой некромант — он пытался подчинить ее своим целям. Я не желал ему такого конца, но и просто в стороне было уже не остаться. Ведь я знал о его делах больше любого, видел, как он приносил жертвы и кого призывал, даже помогал в подготовке ритуалов. Всего этого более чем достаточно, чтобы разделить участь...

Даже для собственного слуха подобные оправдания звучали ничтожно и жалко. Дьюар не решался поднять взгляд на Акилу и все смотрел на кровь, засохшую бурой кляксой посреди стола когда-то очень давно. Более убедительных слов никак не находилось, но они оказались вдруг и не нужны.

— Так ты был здесь, когда все случилось? — с горьким сожалением спросил Акила. — Видел?..

— Нет. Я струсил. Когда мы были уже совсем рядом и вот-вот должны были встретиться с ним, у меня не хватило духу, и я просто сбежал. Мастер Горан, который командовал ищейками, отпустил меня, чтобы я не путался под ногами.

Мрачное и неласковое болото пуще иного путало дорогу. Когда столкнулись орденские и хозяйствующий здесь некромант, духи словно взбесились. Растеряв всякий покой и порядок, огоньки больше не указывали, куда идти, а наоборот — только сбивали. Дьюар не мог слышать или видеть того, что происходило у башни, но он чувствовал отголоски силы, буйствующей там. Темную, вязкую и мутную силу наставника он узнавал без труда — она походила на зацветшую воду болота, в которой плавает мертвечина. Ей противостояла сухая и жаркая, как огонь на березовых поленьях — не иначе, как вслед за ищейками подоспели боевые огневики, но на сырых болотах их огонь не имел истинной силы, и от того борьба затягивалась.

В городе, в дне пути через болото, его ждал конь и уже составленный маршрут, с которого пришлось сойти из-за настойчивого "приглашения" Совета, ждало продолжение его прерванного путешествия. Но Дьюар медлил, ждал, когда все закончится, наблюдал за тревожно мечущимися духами и сам ощущал те же самые надрывно пульсирующие в груди отголоски чужой боли. Ему не было нужды спрашивать, чем все закончилось — смерть ощущалась ярче, чем когда-либо прежде, словно сама Извечная Госпожа ступила на бренную землю. Гибели ищеек, в большинстве своем обладающих слишком слабым даром, почти не ощущалось в общей какофонии. Потухшие души огневиков оставили черный жирный след, как от едва тлеющих головней, расчертили ауру болота угольными полосами. Смерть некроманта обернулась мощным смерчем, спрутом, раскинувшим щупальца и обращающим в прах все, до чего способен дотянуться, кляксой тьмы, затмевающей белый день...

Он помнил, как сейчас, тот страх. Ослепляющий ужас оказавшегося на дне трясины, паническое желание исчезнуть, спрятаться, как если бы можно было спрятаться от самой Извечной. Оглушающую тишину в ушах, которая воцарилась, когда замолкли все птицы и звери, даже сам ветер стих и перестал шуршать листвой. Оцепенение, что навевало замершее в ожидании болото...

— Когда я решился приблизиться к башне, все уже давно закончилось, остатки орденского отряда ушли, прихватив с собою мертвых. К тому времени я уже год жил сам по себе, практически не поддерживая связи с бывшим наставником, и уж тем более не испытывал к нему нежной привязанности после того, как он со мной обращался в детстве... Но в первые мгновения я пожалел, что пошел на поводу у ордена. Мне сделалось так жутко, что я не смог заставить себя пройти дальше порога, смешно и странно, ведь я даже не знал, чего именно боялся — тут не осталось никого, живого или не-мертвого.

— В страхе нет ничего постыдного. Иногда мне кажется, что если человек ничего не боится, то он скорее глуп, чем храбр.

— После того дня я еще долго боялся всего и вся... Даже эта сова до дрожи напугала меня, когда вылетела навстречу. Она просто не могла двигаться! Не должна была. Любое умертвие нужно непрерывно подпитывать силой и контролировать, оно не способно управлять своим телом без воли создателя... И все же сова двигалась. Двигается до сих пор, как ты знаешь — уже покидая башню, я нашел амулет из ее костей, он позволяет управлять ей, и все же летает она сама... Мне до сих пор не понятно, как это возможно и могло ли быть так, что Дэрейн специально оставил ее, зная, что я вернусь. Иначе не представляю, почему он уничтожил все записи, даже старые книги, по которым я учился, но сохранил столь редкое создание... Может статься, даже единственное в своем роде. Рискнул отдать его в лапы Ордена только потому, что не думал, будто найдется кто-то, способный разобраться в его природе?

— Возможно, он действительно сделал ее для тебя. Ты жил у него с самого детства, и если у него не было родных детей...

Это невинное предположение резко и ярко оживило в памяти и ночи в сыром подвале, и суровые уроки, когда без всяких объяснений зеленый юнец бывал брошен один на один с опасным умертвием или тварью из Загранья, и только то, что он сам усвоил из старых книг, могло его спасти. Поступают ли так с детьми, которых хотя бы немного ценят?

— Дэрейн ненавидел меня. Самая длинная фраза, которую я от него слышал, была о том, что он скормит меня крысам, если я не перестану мешаться под ногами. И сомневаюсь, что это была хоть отчасти шутка.

— Что же, это вполне вписывается в представления о лардхельмском чернокнижнике, которые я знаю. Но каким на самом деле был твой наставник — судить лишь тебе... Однако, ты замечал, как сложно бывает сказать, что любишь кого-то? Признаться в своей ненависти намного легче.

— Не думай, что это было так же, как с твоей девчонкой. Я не скоро научился вести себя достаточно тихо, а Дэрейн никогда не горел желанием обзаводиться учениками, ему просто показалось это выгодным. Нам было непросто терпеть друг друга.

— Конечно, нет, Аста всего лишь... Аста! — сквозь размеренную речь Акилы резкими молниями прорвались тревожные нотки. Он вскочил с уже облюбованного стула и в смятении заозирался по сторонам. — Куда она подевалась? Ведь только что была здесь и, вроде бы, не собиралась отходить от нас... Дьюар, сколько комнат в этой башне?

— Всяко меньше, чем в Вассагском замке: не потеряется.

— Может, ты и был таким же ребенком, когда жил здесь, — ничуть не оценив шутки, отозвался Акила. — Но у тебя был дар некромантии, а это многое значит. Лучше бы нам найти ее прежде, чем она найдет неприятности. Мало ли что могло здесь еще сохраниться...

Дьюар прикрыл глаза, пытаясь различить хоть какое-то шевеление магии — напрасно. Она оплетала башню плотной паутиной, каждый камень и каждый уголок, но все эти нити ныне не имели силы, как и было положено месту, давно оставшемуся без хозяина. Он нехотя поднялся, следуя за уже выбежавшим из комнаты Акилой.

Дверь в спальню щерилась выломанным замком, точно драчун выбитым зубом. Кто-то содрал даже линялое покрывало, проверяя, не спрятано ли под ним чего ценного, вытряхнул сундуки, перевернул вверх дном почти всю комнату… В свете единственной лампы она походила на распотрошенную тушу дикого зверя, которую хищники бросили догнивать там, где прикончили.

А Акила тем временем уже рванул вниз.

— Осторожней, — вырвалось у Дьюара, когда ступени лестницы угрожающе заскрипели под быстрыми шагами. Может, ловушек в башне и не осталось, но шанс сломать шею из-за гнилой доски все еще присутствовал, и не считаться с ним было бы опрометчиво.

Акила отмахнулся. Спускаясь чуть ли не на ощупь, Дьюар догнал его уже внизу, сразу метнулся взглядом к двери в подвал — та была плотно притворена, как Дьюар всегда ее помнил. Пропажа сидела на грязном полу, баюкая такие же грязные игрушки. Акила подлетел к ней как ужаленный, обеспокоенно поискал свежие ссадины, не нашел и тщетно попытался пригладить припорошенные пылью косы. Со стороны он походил на заполошную наседку, потерявшую и нашедшую единственного цыпленка.

— Где ты только это взяла? — пробормотал травник, рассматривая то, с чем играла девочка. Дьюар тоже подошел глянуть, скорее из праздного любопытства, чем в самом деле волнения, но ему не слишком понравилось увиденное.

Выбеленный временем и рассеченный длинной трещиной, заячий череп сиротливо лежал рядом с неумело вырезанной и от того непропорционально длинной фигурой не то волка, не то собаки, и когда-то дорогой, но давно облупившейся и потемневшей деревянной лошадкой почти в две ладони высотой.

— Постой, так это же... — Акила почему-то улыбнулся. Так задумчиво, будто это его прошлое оказалось вытащено на свет и разложено, как черствый хлеб на прилавке ушлого торговца. С неподдельным интересом, от которого Дьюару сделалось совсем неуютно.

Давным-давно эта лошадка была единственным, что он сохранил из родного дома. Даже лица родителей померкли в памяти, растворились среди множества новых впечатлений, переживаний и всего, что требовалось запомнить, но она оставалась надежным и ярким маяком... Сейчас она походила скорее на жалкий остов этого маяка и не влекла ни к чему хорошему, что уж говорить о его потугах создать новые игрушки самому из оказавшегося под рукой хлама? Дьюар, ощущая, как нервно подрагивает кончик левого уха, молча подхватил разложенное богатство и зашвырнул в открытую печь. Огонь моментально поглотил деревянные фигурки, весело затрещал на них, и только череп еще продолжал укоризненно пялиться прямо из пламени.

Аста разинула рот, до глубины души обиженная таким поворотом событий. Пухлые губки искривились в подступающем плаче. Обоюдная их нетерпимость друг к другу кольнула резко и болезненно, и один только Акила чудесным образом сохранил трезвый ум, хотя и он вздохнул с некоторым сожалением, примирительно поглаживая Асту по голове.

— Мы все слишком устали, друзья мои. Предлагаю сейчас оставить разногласия и отдохнуть как следует, а наутро мы обсудим, что делать дальше.

Судя по прямому и убедительно-дружелюбному взгляду, относилось это главным образом к Дьюару. Тот посмотрел на огонь, выдохнул и покорно кивнул. В конце концов, поспорить тут было не с чем.

Дьюар чуть помедлил на пороге своей бывшей комнаты — шестнадцать лет, прожитые в ней, разом пролетели перед глазами со всеми их печалями и радостями. Печалей, откровенно говоря, было больше.

Слабый огонек отвоевывал пространство у тьмы по кусочкам: длинная кровать с прохудившимся тюфяком, клочья паутины на торчащей посреди комнаты печной трубе, гроздья лука, свисающие с низкого потолка, словно на чердаке обыкновенного деревенского дома, рунные символы над плотно заделанным окошком... Комната выглядела почти пустой, как будто про нее не вспоминали с самого отъезда Дьюара. По крайней мере, помнил он ее именно такой, неизменной до самых мелочей, и тем страннее было вновь ночевать в ней.

Вряд ли по ощущениям это походило на возвращение домой, но куда же еще ему было возвращаться, как не сюда? Дьюар кинул поверх тюфяка свой дорожный плащ, потушил свечу и постарался заставить себя уснуть.

Мысли, что роились в голове, определенно этому не способствовали. Они метались, как вспугнутые мухи, перескакивая с образа Дэрейна, ворчливого и мрачного, на мелкую непоседливую девчонку; со скучного и в то же время непростого детства в заброшенной на болотах башне на недавнее путешествие — скорее даже бегство, в передышку от которого все еще верилось с трудом. Он лежал с открытыми глазами, вглядываясь в темноту перед собой. О, сколько же у нее было оттенков! Если скосить глаза на край видимости, то там, над узким продолговатым окошком, потолок расчертили светлые полосы позднего заката. Они придавали желтизну старым доскам и делали еще гуще тьму по углам, ту самую глубокую и бархатную, в которой по неволе выискиваешь смутное движение или блеск глаз. Собственные руки, даже поднятые прямо к лицу, казались почти неразличимы. Стена сбоку выглядела черным провалом в неизвестность, но стоило ее коснуться кончиками пальцев, как Дьюар ощутил шершавость глубоких царапин. Если включить чуточку воображения и немного больше внимательности, прислушаться к своей коже, то можно догадаться, что доски покрывают тщательно вырезанные рисунки — лошадиная морда, круглый глаз, курносое лицо знакомой девчонки, ничем не похожее на оригинал, ворона на ветке осины и длиннолапая лягушка... Он выскребал все это кончиком ножа, когда откладывал опостылевшие книги, некоторым линиям после добавлял цвета черным углем и красной птичьей кровью, но те скорее всего давно выцвели и осыпались... А впрочем, утром будет видно.

Дьюар осторожно вытянул ногу — лодыжка все еще отзывалась ноющей болью, хотя и намного слабее, чем прежде. Похоже, последняя часть пути через болото, когда приходилось тащиться пешком по вязкой земле и заросшим травой кочкам понравилась ей намного меньше, чем самому Дьюару, потому что ощущения в ней явственно походили на протест. Пришлось мысленно пообещать себе, что с этого дня им наконец-то можно подумать об отдыхе. Хотя бы перевести дух, пока это малоприятное, но почти непроходимое болото надежно укрывает их следы. Сделалось спокойнее...

Но сон не шел, как бы эльф ни вертелся, и вовсе не жесткая кровать была тому причиной. Дьюар слушал тихое, недоверчивое дыхание оживающей башни — скрип дерева и крысиный писк в норах, свист ветра в печной трубе, шорох летучих мышей по соседству с его чердаком, слабое шуршание жучков, потрескивание и постукивание. Мелкие обитатели, которых спугнула с обжитого места смерть старого некроманта, а точнее принесенные ею отголоски нестерпимого дыхания Извечной, теперь с радостью возвращались назад, и это несмотря на то, что застарелая темная магия еще присутствовала вокруг незримой паутиной.

Сквозь эти привычные звуки совершенно иной нотой прозвучали осторожные шаги. Легкие, на грани слышимости, знакомые, но здесь странно чуждые. Ширкнула дверь, открываясь. Заскрипела, проминаясь, кровать позади. Ладонь мягко легла на плечо, как будто проверяя, спит он или нет.

— Что случилось? — приподнявшись на локте, отозвался Дьюар. В темноте скорее угадывалось, чем виделось, как Акила покачал головой.

— У тебя кожа ледяная, — почему-то заметил он почти шепотом. — Это и есть "холод Загранья", как ты говоришь?

Дьюар поежился.

— Да. Нацеплял от духов по дороге... Не в первый раз.

Акила еще помолчал немного. Над ухом слышалось частое, чуть взволнованное дыхание, тускло поблескивали белки глаз с плохо различимым выражением, рука все еще касалась едва ощутимо.

— Вообще-то, я пришел потому что... Словом, если тебе нужно, я готов помочь. Поделиться теплом.

Где-то снаружи раздалась восторженная трель сверчка.

Глава 8

Некромант проснулся со странным чувством, разлившимся от макушки до пяток. В голове звенело от чистой, поражающей пустоты — вечно вьющиеся стаей мысли и опасения куда-то утекли, рассеялись — как порой сходят облака с хмурого осеннего неба, и оказывается, что под ними оно все такое же синее, как и летом. Тело почти не ощущалось. Даже злополучная лодыжка сейчас не давала о себе знать, словно он парил где-то в воздухе, а не валялся на жестком слежавшемся тюфяке. Солнце протискивалось тонкими лучами-стилетами сквозь доски, закрывающие окно, норовило вонзиться под прикрытые ресницы и полосами расчерчивало комнату, но к собственному удивлению Дьюар не ощутил раздражения от него, как бывало порой, если приходилось засыпать перед самым рассветом и тут же просыпаться от навязчиво-яркого света... Это чувство как будто все же было знакомо, хотя и вспомнилось со значительным трудом — он наконец-то выспался.

С рассветом комната все больше походила на обычный пыльный чердак, и из всей башни именно в ней особенно чувствовалось, что долгое время это место оставалось заброшенным. Дьюар, поборов все же приятную утреннюю ленцу, поднялся и с некоторым усилием оторвал две доски, загораживающие окошко. Прохладное осеннее солнце скользнуло внутрь наперегонки с порывом ветра, взметнувшим пыль, осветило самые дальние углы, захваченные пауками и кое-где — плесенью.

Башня пробуждалась медленно, по крупицам, по камешку — в ней все еще оставалось тихо, насколько только может быть тихо в старом, постоянно скрипящем доме. Когда ушел Акила, Дьюар не помнил, а то и вовсе не слышал, но товарищ исчез, плотно притворив дверь и прихватив с собою отголоски потустороннего холода, который в иное время было сложно вытравить из костей, а за одну ночь и вовсе невозможно. Невольно подумалось, что во время памятного ритуала Акила проникся некромантией куда больше, чем говорил вслух. Разгромленное кладбище и легенду про собственную гибель они и вовсе не обсуждали, только травник после этого ходил очень уж задумчивый — решал что-то для себя, укладывал в голове все, что удалось увидеть и почувствовать, а Дьюар старался лишь не мешать ему.

Первое утро в башне выдалось спокойным. Не спеша собрав волосы и кое-как приведя в порядок поистрепавшуюся в пути одежду, Дьюар стал спускаться вниз. Комната его находилась под самой крышей, и пришлось преодолеть длинную узкую лестницу, проходившую через всю башню. По странной задумке неведомого строителя лестница эта день и ночь оставалась погружена во мрак, поскольку над ней не имелось ни одного окна, и сама по себе уже представляла испытание, но тело неожиданно начало вспоминать все выбоины в стертых ступенях, повороты и неровности. Дьюар шел, почти не глядя под ноги.

Двери в спальню и рабочую комнату наставника оказались настежь распахнуты. Меж ними гулял сквозняк, понемногу вытягивая застоявшийся воздух и въевшийся в чучела запах мертвечины, а с ним запах сухих трав — болотных и тех, что росли далеко-далеко, за морями. Дьюар не стал заходить. Он обогнул обе двери так, словно старался пройти как можно дальше в этом ограниченном пространстве тесной лестничной площадки, и поспешил ниже, к первому этажу, с которого уже доносились негромкие звуки сосредоточенной работы.

Кажется, эта комната и в прежние времена не выглядела настолько хорошо, хотя расчистить Акила успел только маленький кусочек вокруг печи и поднятого на все ножки круглого стола — и теперь с усердием оттирал большой пригоревший котелок. Его подопечная возилась рядом, с серьезным видом покачивая скрученную из соломы куклу. И это было, пожалуй, самое мирное утро, какое видел Дьюар в стенах здешней башни.

— Я собирался приготовить что-нибудь поесть, но не смог найти ни одной чистой посудины... — пожаловался Акила.

— Похоже, некоторые вещи здесь все же не меняются... Наставник всегда бывал слишком занят, чтобы беспокоиться о таких обыденных вещах, —Дьюар насмешливо хмыкнул и присоединился к уборке.

Порой за делами время летит совсем незаметно. Дьюар методично перебирал оставшиеся в беспорядке вещи, сортируя их на три неравные кучи: то, что еще пригодно для использования, обломки, которые могут сойти на растопку, и хлам, который полностью бесполезен. Не приходилось даже задумываться об этом, в большинстве случаев все становилось ясно с первого взгляда, и это занятие возымело какое-то особенно успокаивающее действие. Количество хлама вокруг уменьшалось, помещение приобретало если не уютный, то хотя бы менее запущенный вид, а время текло своим чередом, постепенно приближаясь к полудню.

— Дьюар, посмотри-ка! — голос друга вырвал его из наплывшего транса.

Он подошел. Полусгнившая бочка, над которой стоял Акила, не представляла особого интереса — да что там, она вообще никакого интереса не представляла, — но вот за ней, прямо в стене, обнаружилась маленькая ниша. Она больше напоминала случайное отверстие от вывалившегося камня. Оставалось только дивиться, как получилось, что орденские ищейки ее не заметили. Дьюар всерьез задумался над этим вопросом и пришел лишь к выводу, что они искали все, источающее хоть какой-то магический след, и не обращали внимания на остальное. Содержимое тайника магией не обладало совершенно точно: это был пыльный кожаный кошель, позвякивающий и приятно тяжелый на ладони. Из него высыпалась горсточка серебряных монет, тускло поблескивающих в солнечных лучах.

— Похоже, твой наставник хранил не только пыльные кости.

— В таком случае — нам очень повезло. Едва ли он хватится их... Неподалеку отсюда есть деревня. Можно купить там припасов, овса лошадям. Какую-нибудь теплую одежду.

— Чего же мы ждем тогда? — Акила на глазах приободрился. — Признаться, я уже подумывал об охоте, но мои навыки не слишком хороши в этом деле.

Дьюару стоило признать то же самое, поэтому он вернул кошель Акиле и кивнул на дверь.

— Отправляйся, чтобы успеть засветло. Я дам тебе сову, она укажет верный путь и поможет добраться до места...

— Вот как? Вдвоем мы бы наверняка управились скорее.

Дьюар качнул головой, вспоминая небольшое, но шумное и оживленное поселение. Казалось, его жители стараются изо всех сил, чтобы голосами и смехом отогнать дурную славу своих земель — или чтобы от себя самих отогнать страх по отношению к соседствующим болотам. В большинстве они были приятными людьми, но Дьюар старался избегать даже мимолетных встреч.

— Местные могут узнать меня. Все же четыре года — это не такой долгий срок, за который лица полностью стираются из памяти. Особенно если учесть, что острые уши здесь, на болотах, редкость... Пожалуй, я лучше осмотрю окрестности башни.

Мысленным приказом подозвав сову, Дьюар вышел на крыльцо. Со стороны озерца несло тиной и гнильцой, над тропинкой витал терпкий запах не спешащих склониться перед осенью трав, шелестели на ветру камыши, и все это было так знакомо, привычно, что тоже поневоле успокаивало. Он вслушивался, всматривался в чахлые кривоствольные деревья и поднимающийся над землей клочковатый туман, пока Акила выводил коней из покосившегося подобия конюшни, прилаживал на Асте дорожный плащик и собирал мешки, которые можно будет наполнить зерном и овощами. Прежде эльф не замечал за собой такого терпения, но в этот раз даже не заметил, как товарищ оказался рядом уже полностью готовый.

Дьюар взмахнул рукой. Сова взмыла в воздух, сделала низкий круг над мостиком, словно выбирая направление, развернулась и полетела вперед над еле заметной тропинкой. Друзья коротко попрощались, кивнули друг другу и разошлись в разные стороны, один с крайне важной целью, другой без цели вовсе.

Лардхельмское болото словно бы не поспевало за всем остальным миром. Тогда как на западных дорогах и вдоль побережья уже вовсю облетали листья, а ветра над островом магов приобрели почти зимний холод, здесь кое-где еще торчали маленькими флажками красные и желтые цветки, а на солнечных полянках наливались соком грозди крупных ягод. Чем больше Дьюар отдалялся от башни, тем оживленнее делалось вокруг. Он заметил большую серую цаплю, без страха проводившую его поворотом головы, в кустах позади прокричал кулик, совсем рядом всплеснула прыгнувшая в лужу лягушка.

Неизменный туман тоже начинал рассеиваться, словно живность отпугивала его, как порыв ветра отпугивает легкие облака. Иногда под ногами раздавалось хлюпанье, жадное и голодное, когда болото словно бы жаловалось на все свои тяготы, но в основном тропа оставалась сухой. Жаркое лето успело порядком иссушить даже эти земли, и недавно начавшиеся осенние дожди еще не успели вернуть влагу в той же мере, какая была здесь привычна. Дьюар миновал целую рощицу низких кособоких берез, под которыми сгрудились кучками широкие грибные шляпки, продрался сквозь колючий кустарник, перегородивший давно нехоженую тропу, и чуть не провалился в наполненную водой канавку. Она тоже заметно обмелела, неровные берега высоко выдавались над покрытой ряской поверхностью, и около одного из них торчала к небу кривая коряга. Над канавкой, словно стайка мотыльков, кружили желтые и зеленые болотные огоньки.

Дьюар собирался обойти ее стороной, придерживаясь четко очерченной границы подсушенного солнцем мха, но огоньки, до того весь путь ни разу не попавшиеся на глаза, так странно собрались в одном месте, что он не смог пройти мимо. Присмотрелся, да не столько глазами, сколько пробуждая свой дар... Коряга оказалась рукой, воздетой над мутной водой, словно в мольбе о помощи.

Чтобы извлечь тело целиком, пришлось повозиться. Болото не желало выпускать свою жертву, словно еще надеялось что-то с нее поиметь. Дьюар промочил сапоги и забрызгался с ног до головы, но все-таки вытащил мертвеца на берег. Тот выглядел почти свежим, даром, что одежда на нем истлела, оставив лишь башмаки да перевязь с пустыми ножнами на боку. Лицо, обтянутое тонкой посеревшей кожей, сохранило даже выражение легкого удивления. Волосы за время пребывания в болоте приобрели ржавый оттенок, хотя прежде наверняка были светлыми. На шее болталась грязная шерстяная веревка — тот, кто затянул ее, наверняка подошел сзади и после столкнул в воду ничего так и не успевшего понять убиенного. А может, сначала вывернул карманы и забрал меч... Дьюар задумался. Среди неупокоенных вполне мог летать и дух этого парня, способный рассказать о своем прошлом и о безвременной кончине, но какая разница, был ли он случайным прохожим или бежал от чьего-то правосудия, а то и чьего-то гнева? В смерти не остается правых и виноватых, а болото не разбирает, кто попадает в его объятия.

Дьюар решил, что и ему разницы не много. Мертвец все равно что кукла — как направишь, туда и двинется, послушная невидимым нитям магии. Зато теперь он хорошо понимал, почему наставник выбрал именно это место для своего обиталища. Здесь многие пропадали бесследно, но их неприкаянные духи и их тела оставались бесценным материалом для работы некроманта. Ни в одном склепе, ни тем более в земле не могли бы они сохраниться так же хорошо... и также остаться незамеченными.

Прежде его мало интересовало то, чем занимался Дэрейн. Он никогда не пытался повторить это или даже вникнуть в суть очередного ужасающего эксперимента, выходящего далеко за пределы простой некромантии. Но также он не задумывался и о том, чтобы самому начать что-то исследовать, заняться изучением чего-то такого, в чем не приходилось бы спорить с совестью, но что могло бы принести несомненную пользу... На это просто никогда не хватало времени среди постоянных разъездов, коротких зимовок в шумных, пропахших дымом городах и перебежек от одной работенки к другой. Прежде, но не сейчас, когда старая башня оказалась в его распоряжении, а на всем болоте кроме них троих не было никого живого, способного нарушить тихое уединение.

Великая Мать вновь благоволила им: весь день простоял солнечным, без единой тучки, и вечерняя заря догорала долго, яркими сполохами, позволив вернуться еще засветло. Мертвая птица указывала путь, двигаясь неестественно ровно и низко над землей, так что за ней приходилось спешить, не позволяя себе лишних остановок, не отвлекаясь, пока остроконечная крыша старой башни не замаячила над верхушками деревьев.

— Вот и пришли, — Акила подмигнул зевающей Асте, что успела прикорнуть между двумя большими седельными сумками.

Он протянул руки и помог ей слезть. Вылазка в деревеньку прошла удачней, чем можно было представить в самых смелых мечтах: оба коня тащили объемную поклажу, в которой нашлось место и съестным припасам, и теплым вещам для надвигающихся холодов, и даже новым глиняным чашкам. Местные жители, суровые, как их край, путников встречали с простодушным гостеприимством. Акила сказал им, что держит путь из Нордмары, где искал лекарства для тяжело больной дочери, что в некотором смысле даже было правдой. Многие старики прониклись этим рассказом и под сердобольные вздохи предлагали лучшие товары, чем те, что могли достаться случайным путникам со стороны, а уж блеск чистого серебра еще вернее упрочил их доброе отношение.

Насилу удалось отказаться от ночевки в деревне. Местные предупреждали о недобрых местах и совершенно искренне уговаривали дождаться утра. Речи их звучали, без сомнений, разумно, но стоило Акиле вспомнить о ждущей у ворот птице, а следом и о ее хмуром черноволосом хозяине, что никогда не скажет вслух, но обязательно будет волноваться, а то и, чего доброго, сам пойдет на поиски, — и никакие доводы не могли отговорить от возвращения.

— Дьюар, мы привезли...

Они вошли в башню, в теплую тихую полутьму, все еще пахнущую пылью и слежавшимися травами. В печи догорали головешки, рассеянный свет от них выхватывал стопку свежих поленьев в дровнице и выставленные на просушку сапоги.

— Дьюар?

Никто не отозвался. По комнате гулял сквозняк. Лениво и неприкаянно теребил возвращенные на место занавески, посвистывал в печной трубе, цеплялся за ноги. Акила неуютно поежился. На улице уже сгущались вязкие осенние сумерки, а проводить ночь на болоте — то еще безумие даже для некроманта. Закралась мысль: неужто и в самом деле забеспокоился из-за долгого отсутствия? Но сапоги — вот они, стоят у печи, поленья в дровнице лежат недавно, еще пахнущие свежим спилом, и на полу у входа грязные следы…

Он подбросил дров в печь, разведя огонь вовсю, и усадил Асту поближе к теплу — греться. Думал было подняться наверх, но взгляд зацепился за приоткрытую дверь под лестницей — узкую, неприметную, за которой скрывался подвал. Акила хорошо помнил, что утром она была плотно затворена, но сейчас откуда-то из глубины подземелья пробивался слабый отблеск желтого света. Травник остановился перед этой тающей полоской, положил руку на гладкую от сотен прикосновений, холодную, как обжигающий лед, медную ручку двери. Прикосновение заставило его вновь поежиться. Темная, охватывающая тоской и безнадежностью аура тянулась снизу, заражала собой. По доброй воле спускаться туда и в голову бы не пришло, но Дьюар, похоже, совсем не слышал окриков сверху.

Лестница выглядела еще хуже, чем та, что вела на верхние этажи: края ступеней совсем раскрошились и осыпались под ногами, перил не было вовсе, только влажные от плесени стены, сжимающие узкий проход в тисках каменного кулака. Снизу дохнуло холодом и затхлостью — еще большей, чем во всей башне, будто запечатанный горшок открыли. Стало трудно дышать.

Акилу не покидало дурное предчувствие все время, пока он спускался. Место это отнюдь не походило на обычный погреб для хранения припасов, его удушающая атмосфера моментально расставляла все на свои места. И тем неожиданнее было наткнуться внизу на деревянные ящики и мешки, в которых виднелись черные головы сгнившей репы — остатки прежних запасов. До того странным показалось это соседство провизии с черной магией — той, которая темнее самой смерти, — что мороз пробирал по коже. Он засмотрелся по сторонам и чуть не вляпался в паутину, грязными клочьями свисающую с потолка. В ней покачивался давно иссохший мотылек, напомнив Акиле его самого, запутавшегося в дрязгах с Орденом. Их всех.

Узкий и низкий, словно лаз, коридор вывел к такой же узкой комнатке. Окна здесь заменяли несколько масляных ламп, развешенных по стенам так, что было совсем светло. Дверь оказалась распахнута настежь: не иначе как в попытке впустить хоть немного воздуха. Акила нарочно громко протопал до конца коридорчика, ненадолго замерев на пороге, но склонившийся над большим столом Дьюар так увлеченно занимался своим делом, что даже не обернулся. Этот стол занимал большую часть пространства – широкий, гладко отполированный, в темных застарелых пятнах. Такие в почете у лекарей, на них удобно резать конечности, сшивать раны… И точно как на лекарском, на нем лежало тело, вот только при первом же взгляде не оставалось никаких сомнений, что этому бедолаге уже ничем не помочь. Он лежал, раскинув тонкие руки, запрокинув голову с распахнутыми слепыми глазами, его всклокоченные буро-рыжие волосы торчали бесформенной паклей во все стороны, а вокруг его обнаженного тела тускло поблескивали разложенные инструменты. Заправский хирург позавидовал бы такому разнообразию ножей, крючков и пил.

— Дьюар, мы вернулись.

Некромант, не отрываясь от работы, кивнул. Подойдя ближе, Акила увидел, что тот сосредоточенно копается в длинном разрезе на бедре трупа. Рядом лежали какие-то совсем уж незнакомые инструменты, отдельные кости и, к удивлению травника, тот самый «артефакт», что мастер Ривад дал им на прощание.

— Что ты делаешь?

Ему показалось, что Дьюар и в этот раз не ответит, но тот как раз отложил большие ножницы с острыми концами и повернулся, уперев руки в столешницу.

— А разве он не чудесно выглядит? — с небывалым воодушевлением спросил некромант.

Акила посмотрел на костистое, туго обтянутое кожей лицо — и не нашел в нем ничего чудесного.

— Зачем? — только и спросил он.

Дьюар сиял, как начищенная медная монета, словно обнаружил в болоте не труп, а клад с редкими драгоценностями. Давненько Акила не видел своего товарища настолько довольным, особенно когда для этого не наблюдалось достойного повода.

— Он же великолепно сохранился. Лучше может быть только совсем свежий материал, но достать такой — целая проблема.

Акила не мог не признать, что тело и впрямь почти не имело признаков разложения, разве что малость усохло да потемнело. Но какое бы ни было, оно совершенно не вязалось с представлением о мирной зимовке... Если только мирная зимовка возможна в сердце проклятых болот.

— Что ты собираешься с ним делать?

— Немного укрепить кости. В хорошем умертвии это залог успеха! Вот увидишь, если сделать все, как полагается, провести пару подготовительных ритуалов, то он не будет разваливаться на ходу, как тот старик на кладбище. Здесь как раз подходящее место, чтобы заняться этим.

Акила мельком оглянулся по сторонам. Серые, почти необработанные стены, грязный пол в разводах, происхождение которых не хотелось даже представлять, чадящие лампы…

— Не очень-то оно уютное, даже пахнет тут... Ох, неужели ты собираешься провести здесь весь оставшийся день?

— Я проводил тут и больше. Ты чувствуешь ауру неприкаянных душ? Сейчас их нет, но в прежние времена наставник часто запирал меня с ними наедине, чтобы я тренировался. Летом это было еще терпимо, но зимой, когда ударяли морозы… Иногда мне казалось, что к утру я сам сделаюсь одним из них, но холод и опасность неожиданно пробуждают знания, которых, казалось, даже не было.

Это звучало чересчур даже для старого отшельника-некроманта. Акила-то наивно полагал, что хотя бы с собственным учеником тот должен был обращаться лучше, чем о нем говорили бесчисленные слухи. Но по всему выходило едва ли не обратное. Башня в миг показалась еще более неуютной, чем прежде.

— Как же тебя угораздило попасть сюда? Не пойми неправильно, но эльфы, которых я встречал, предпочитали держаться своих. Отдать ребенка на воспитание человеку, тем более такому, вряд ли могло прийти им в голову.

— Меня привела сюда моя матушка, — Дьюар оставил свое занятие и вытер руки о несколько потрепанную тряпку. — О нет, она не продавала меня Дэрейну на опыты! Так уж вышло — она умерла, а мой дар не позволил ей упокоиться с миром. В шесть лет я вызвал ее дух, даже не подозревая об этом, и тогда призрак стал преследовать меня... Ты знаешь, как это обычно случается? Если призраки увязываются за кем-то, они тянут жизненную силу, пока жертва совсем не сляжет, и простым целителям вряд ли удастся их изгнать. В эльфийской общине некроманта с огнем не сыщешь, потому вскорости я оказался здесь.

— И ты никогда не думал вернуться домой? После того, как совладал со своим даром?

— Нет. Я почти не помню отца и теток, а они вряд ли обрадуются магу смерти в своей семье. Я решил, что мне будет проще идти своим путем, особенно после того, как приключилась история между Дэрейном и Советом Ордена...

— Что ж, было бы неплохо, если бы твой путь ненадолго завернул на двор. Я привез целую кучу всего из деревни, и теперь нужно разгрузить лошадей. Возможно, до холодов нам удастся хоть немного подлатать башню, если займемся этим вместе и не мешкая.

Дьюар медленно кивнул и — Акила не разобрал, было ли это игрой светотени от трепещущих ламп или правдой, но показалось именно так — в его глазах промелькнуло что-то вроде благодарности за перемену неудобной темы. Из подвала они поднялись вместе, по дороге задувая огни на стенах. Кони с поклажей их и впрямь заждались.

Первые дни в башне пролетели в спешных попытках ухватить за хвост догорающее лето. Морозы, как и предчувствовал Акила, надвигались с пугающей быстротой: по утрам на поверхности озерца начинала появляться тонкая льдистая корка, и дневное тепло все с большим усилием растапливало ее к обеду. Северные ветра вскоре нагнали упругие тучи, и дожди занялись уже без остановки, словно стремясь затопить округу в мутной холодной воде. Последние перелетные птицы снялись с летних гнезд и шумными стаями подались на юг, оставшиеся забились поглубже в лес и теперь редко показывались на глаза.

В башне безостановочно кипела работа. За это время удалось кое-как залатать прохудившуюся в двух местах крышу и подмазать печь — самое важное, что требовалось для благополучной зимовки в этом неприглядном месте. Но Акила не остановился, стараясь всеми возможными способами утеплить стены и сделать их новый дом хотя бы немного более обжитым. Он натаскал свежей земли в кадки для растений и посадил там какие-то прихваченные в деревне семена — под его рукой те начали прорастать с удвоенной скоростью, хотя Дьюар и не почувствовал, что он применял какую-то магию. Затхлость и тлен почти полностью выветрились из комнат, вместо них пришли запахи домашней снеди, печной растопки и струганых досок, которыми заменили совсем прогнившие ступени лестницы. После избавления от никуда не годного хлама башня стала неожиданно просторнее и светлее, так что Аста теперь бегала по ней, уже совершенно не стесняясь и топоча за троих — в прежние времена эти стены не видели таких вольностей даже близко.

Среди всей этой суматохи Дьюар впервые познавал прелести жизни оседлого некроманта. Он проводил в подвале порою по полдня, а то и по полночи, перетащив туда большую часть инструментов наставника и ингредиентов для ритуалов. Найденное в болоте тело, теперь коротко остриженное и вычищенное от грязи, занимало все его внимание. Укрепленное ритуалами и простыми хирургическими манипуляциями, оно и впрямь сделалось почти идеальным умертвием — пару раз Дьюар уже оживлял его, с удовольствием отметив, что его движения весьма быстры и плавны для того, кто умер настолько давно.

Чуть пошатываясь, умертвие споро поднялось по подвальной лестнице, ненадолго замерев у двери. Дьюар видел мир одновременно и его, и своими глазами — к этому нельзя было привыкнуть, притереться. Словно влезаешь в чужую шкуру, каждое движение которой должен контролировать, дергаешь за ниточки невероятно сложной марионетки, тяжелой, но безоговорочно послушной. Последняя ступень. Нога неловко запнулась о нее, но болотный человек, как Дьюар называл его про себя, устоял, ничем не отреагировав на ушиб. Еще шаг. Комната в его глазах выглядела серой, с черными тенями в углах и белым боком печи — ни одного цветного пятна, как в самом Загранье, всегда покрытом непроницаемым серым туманом. Равномерный стук подкованных каблуков по полу — цок-цок-цок. И следом шуршащий шорох шагов самого некроманта, точно это его ведут на невидимом поводке, а не наоборот. Цок-цок... С последним ритуалом мышцы мертвеца почти вернули былую подвижность, он больше не походил на деревянного болванчика с плохо сгибающимися ногами, и Дьюар ощутил отдаленную гордость за это. Так ли чувствует себя плотник, впервые сколотив не просто надежный табурет, но нечто большее? Или гончар, сумевший придать чашке доселе невиданную форму? Еще не искусство, но уже так близко к нему...

— Дьюар, убери это немедленно!

Акила, резко оторвавшийся от помешивания кипящего варева в небольшом котле, даже в сером цвете выглядел порядком рассерженным. Ложка в его поднятой руке подрагивала.

— Я все понимаю, но мертвяк на кухне? Это уже ни в какие ворота!

Он сердито упер руки в бока, наблюдая, как умертвие под волей некроманта неспешно движется к выходу. Цок-цок-цок. Шумно вздохнул.

— Будь добр, позови Асту со двора. Я приготовил для нее отвар, который поможет согреться, иначе на этих болотах она вконец простынет.

Дьюар кивнул — правда, не сразу понял, что сделал это головой мертвеца, уже стоящего в дверях. Называть то, что лежало перед крыльцом, двором, можно было либо с большим оптимизмом, либо в насмешку. Пятачок желтеющей травы, посреди которой вырастал покосившийся и чудом выстоявший до сих пор сарай, за неимением лучшего гордо прозванный конюшней. Стены его подпирали чахлые березы и колючий кустарник, наполовину уже обглоданный Шиморком. Асты не было видно. Дьюар ненадолго ослабил контроль над мертвецом, чтобы встряхнуться и оглядеться уже нормально, своими глазами — тот замер, где стоял, тихо покачиваясь на ветру. Девчонка не обнаружилась. В траве у берега валялась ее кукла, яркое платьице алело маковым цветком, в округе висела тишина, лишь надрывалась под мостом назойливая лягушка.

— Ну где ты там, малявка?

Девчонка не только ожидаемо не отозвалась, но даже не показалась на виду. Качалась шелестящая осока, похрапывали кони, привязанные к колышкам неподалеку — и ничего даже не намекало на присутствие суматошного ребенка. Дьюар с недоумением возвратился к башне.

— Кажется, у меня плохие новости...

Мертвец все еще маячил за его плечом, и это само по себе вряд ли могло придать любой новости радостный оттенок, но Акила слишком привык к таким странностям, чтобы обращать внимание.

— Если они касаются того, что твоя новая игрушка не оправдала ожиданий, то я предпочел бы не знать... — Травник со всей возможной осторожностью процеживал отвар через тонкую тряпицу, а потому даже не обернулся.

— Моя "игрушка" никогда не ослушается, а вот твоя глупая девчонка явно не понимает слов "гулять возле башни"! Ее там нет!

Грохот котелка, резко опущенного на стол, разнесся по всей кухне, горячий травяной отвар плеснул через край чашки.

— То есть как это нет?

Не дожидаясь ответа, рыжий вихрь сорвался с места, едва успел накинуть на плечи теплую куртку и, уже без всякой брезгливости оттолкнув умертвие с дороги, вылетел за порог. Встревоженно осматриваясь, Акила обогнул сарай и пасущихся лошадей; до Дьюара донесся его голос, зовущий девчонку по имени. Ничего. Аста как сквозь землю провалилась, но травник не терял надежды и выглядел лишь более озабоченным — между тонких бровей залегла морщинка, кулаки решительно сжаты.

— Она не могла далеко уйти по такому бездорожью, мы сможем ее нагнать.

Никаких сомнений, ни одного вопроса — он даже еще не договорил, когда двинулся прочь от башни. Следы маленьких грязных сапожков цепочкой вились по высохшим доскам мостка, но быстро терялись на другой стороне, среди мутных лужиц и припадающих к земле кустиков травы. Догнать девочку не казалось серьезной задачей, но вот понять, где именно нужно искать — почти невыполнимой.

Лягушка перепрыгнула с кочки на кочку, издала короткий пронзительный квак и нырнула в воду. Над ней поплыли круги, и Аста склонилась ниже, стараясь разглядеть юркую зеленую тень сквозь мутную завесу воды. Лягушка показала голову чуть в стороне и устремилась к противоположному берегу, смешно загребая задними лапками. Вот бы поймать...

Лягушка скрылась в спутанных корнях, свисающих с обрывистого берега. Аста хотела отвернуться, но отражение привлекло ее взгляд, заставило вздрогнуть от того, что она заметила. Смазанное лицо в воде повернулось, торчащие во все стороны от него спутанные космы закачались, некто лениво пошевелился, чтобы поглядеть на нее. Аста отпрянула.

Она запуталась в собственных ногах и плюхнулась назад, больно ударившись локтем о камень. Пришелец, сидящий на корточках прямо напротив, выглядел даже более странно, чем его отражение. Или это была она? Аста, вытаращив глаза, рассматривала широкое и почти плоское лицо. Сначала ей показалось, что оно сплошь покрыто глубокими морщинами, словно у древней старухи, но потом она поняла, что это больше походит на древесную кору, по которой ползают мелкие жучки, а с левого боку порос лишайник. Рта у существа не было, а в углублениях "лица" светились маленькие огоньки, напоминавшие светляков в летнюю ночь. То, что Аста приняла за шевелюру, оказалось ветками, на них в беспорядке болтались высохшие желтые листья, а тело существа кривилось по-змеиному гибко и походило на тонкий ствол дерева.

Существо сидело неподвижно и смотрело, чуть склонив голову на бок. Аста оцепенела. Никогда ей не приходилось видеть кого-то подобного, и сердце от страха ушло в пятки, но волна противоположных, как будто чужих чувств начала подниматься из глубины — эти чувства походили на узнавание. Как будто кто-то решил за нее и сам сговорился с этим странным созданием, кто-то, сидящий глубоко внутри, а сама Аста лишь слушала, внимала, но не могла до конца понять сути их разговора. Тогда существо протянуло к ней руку, и она уже не пыталась отодвинуться. Шершавая и теплая, как нагретая солнцем кора, ладонь коснулась ее головы, и перед глазами возник высокий шумящий лес. Листва, пронизанная слепящими солнечными лучами, раскинулась над головой ажурным пологом, круглые шляпки грибов рассыпались под ногами, мягкие стебли травы щекотали ноги... Аста почувствовала нечто родное и приятное, то, от чего щемит внутри. Этот лес... Он был похож на дом, в этот миг она любила его — так же крепко и беззаветно, как любят родную хижину. Но он им не был. Аста потрясла головой, прогоняя странный сон, который привиделся ей прямо с открытыми глазами, и существо убрало руку.

Наклонив голову в другую сторону, оно плавным, текучим движением поднялось на ноги и зачем-то поманило ее за собой. Аста встала тоже. Странный пришелец двигался, не оставляя за собой следов и не приминая траву, словно парил, и светляки в глубине его провалов-глаз загадочно мерцали. У Асты в голове возникла еще одна картинка — тропа между кустами, по которой быстро шагают ее собственные ноги, расчерченная тенями и присыпанная первой опавшей листвой. Кажется, лесной человек приглашал ее прогуляться. Или все-таки приглашала?

Она несколько раз спотыкалась о коряги и где-то потеряла свою ленту. Расплетающаяся коса так и норовила запутаться в нависающих над тропой ветвях, но существо впереди двигалось быстро, и Аста едва поспевала за ним. Оно остановилось, вдруг свернув с тропы у широкого дерева — такого широкого, что рук бы не хватило обхватить его ствол. Рядом с ним Аста чувствовала себя совсем крошечной, и другого такого не было во всей округе. Древесный исполин медленно покачивал ветвями, скрипел и вздыхал, будто жаловался на что-то.

Аста замерла перед ним почти с суеверным благоговением. Было в нем что-то от тех рассказов, которые негромкими, шуршащими голосами передают бабушки по вечерам, вызывая мурашки на коже и пугающие видения в грядущих снах. А существо все сжалось, поникло и, дергая Асту за рукав, показало вниз, туда, где у самых корней по дереву ползли склизкие грибы.

Не суеверный страх мрачных сказок, а почти осязаемый, настоящий исходил от существа, когда оно смотрело на эти наросты. Аста непонимающе нахмурилась, но оно вновь положило руку ей на лоб, и прямо на глазах дерево начало стремительно иссыхать, вянуть, терять ветки, и вот уже могучий ствол рассыпался трухой, оставляя на своем месте лишь воспоминания...

Ей захотелось заплакать — такую глубокую печаль несла в себе эта картина. А существо вновь подергало за рукав, и от него повеяло еще большей тоской, страхом и мольбой. Оно показало неуклюже длинным пальцем сначала на Асту, потом на дерево — и замерло, вытянулось в струнку, чуть подрагивающую от нетерпения.

Меж ними замерло время, замер лес и сделалось небывало тихо. Аста смотрела, как крупный муравей ползет по грибу, а ей вспоминалось видение больного, безжизненно поникшего старого дерева, и по щекам текли слезы. Она почувствовала, как запекло ее глаза, как сделалось горячо в груди — точно так случилось в заброшенной охотничьей избушке, когда злые люди с острова хотели забрать ее с собой. В ушах зашумело так, будто все деревья заговорили разом, сердце заколотилось пойманным зверьком, и Аста зажмурила глаза.

Ее руки дрожали, но угасший огонь в груди не принес той самой выжженной пустыни, она не свалилась без сил и не впала в оцепенение. Ей чудилось тепло солнца на лице, запах полевых трав в носу, и, когда она решилась посмотреть вперед, то свежей и гладкой сделалась кора лесного исполина, точно был он молод и рос на самой благодатной почве, а вовсе не в этом мрачном и пустынном болоте; зазеленела его листва, словно и не близились холода и дожди, раскинулись еще пышнее тонкие ветви. Умылось и воспрянуло дерево, и существо, к нему проводившее, закружилось на месте в радостном танце. И Асту вновь наполнило это чувство, точно она была сосудом, в который собирались чужая радость и чужая печаль. Нечто отзывалось в ней, тянулось к этому существу — то самое, что показывало ей видения о сидящем в глубокой яме человеке, что таилось в ее душе, непонятное даже для нее самой.

Житель леса вновь поманил Асту за собой, но в этот раз указывал лишь на вход пещеры в корнях дерева, скрытый столь удачно, что она не замечала его даже стоя в нескольких шагах. Под завесой из плетей плюща, за густыми ветвями пышного кустарника прятался он, и что-то чудесно-доверчивое было в молчаливом предложении войти. Аста нырнула внутрь. Неглубокая и сухая, пещера по-своему выглядела уютной, но была такой крошечной, что даже Аста утыкалась макушкой в её потолок и потому встала на четвереньки. Сам же хозяин странного домика, казавшийся прежде высоченным и огромным, умудрился съежиться так, что без труда проходил в тесном пространстве. Поначалу полутьма мешала рассмотреть, на что она натыкалась, разворачиваясь посреди пещерки, но вскоре глаза привыкли, и перед Астой предстал такая кипа самых неожиданных предметов, с какой не сравнились бы даже завалы возле опустошенных шкафов в башне — и куда к большому разочарованию ее не подпускали. Здесь вперемешку валялись плетеные из лозы венки, черепки какой-то глиняной посуды, изношенные сапоги, плоские камешки с нарисованными на них символами, птичьи гнезда, старая потемневшая пряжка и даже самый настоящий меч с рыжим от ржавчины лезвием… Из всей этой кучи добра внимание Асты привлекла длинная деревянная шкатулка с кожаной петлей, что впору было бы вешать пояс. Темная от времени, с вырезанным на поверхности шершавым узором из листьев, закрытая на замочек. Что-то лежало внутри и издавало легкий шорох, когда Аста поворачивала или трясла шкатулку, но крышка не желала поддаваться ее усилиям.

Заметив интерес гостьи, житель пещеры закивал и подтолкнул шкатулку к ней, словно предлагая взять. Затем он вновь показал на Асту, и в ее воображении возник образ спящей на земле девочки. Ее самой... Как будто тоже жила она среди леса, одна-одинешенька, и рядом было только это странное существо. И часть ее, очень глубинная, очень странная часть обрадовалась и готова была остаться. Говорить с деревьями, которым не нужны слова, делать, что хочется, идти, куда вздумается… Она вспомнила мягкие руки, пахнущие срезанными травами, которые заплетали ей волосы. Добрую улыбку и смеющиеся глаза. Забавно дергающиеся уши и хмурый, но не злой взгляд напротив… И торопливо замотала головой. Ей захотелось вернуться, и она ухватилась за эти воспоминания – те, что еще не стерлись из памяти окончательно.

Существо не удерживало Асту: она выбралась из пещеры, прижимая к груди свой подарок, и побрела по тропинке. Теперь, когда никто не провожал и не указывал дорогу, она начала оглядываться по сторонам, но совершенно не узнавала местности. Деревья и кусты казались такими одинаковыми, что, куда бы она ни свернула, везде встречало одно и то же. Сначала Аста двигалась бодро, почти вприпрыжку, с интересом рассматривая незнакомые места, но вскоре модные сапожки натерли ногу — и настроение резко начало портиться. Ей просто хотелось домой… По крайней мере, туда, где добрый взрослый позаботился бы о ней и накормил, но вместо башни, заметно возвышающейся над деревьями, выбранная тропинка привела ее к большой воде.

— Почему ты не взял свою сову? Мог бы посмотреть сверху... — отдуваясь от бега, посетовал Акила.

— Сквозь деревья? Сомневаюсь, что я увидел бы хоть что-то.

Они сбились со следа. Это стоило признать, но упрямство, а может быть и что-то большее, обоим не давало остановиться. Три пары глаз — живых и мертвых — всматривались в чахлый болотный лес, три взгляда настойчиво скользили меж оголенных ветвей и облетающих листьев на земле. Чем дальше они углублялись в поросль деревьев, тем тише и мрачнее становилось вокруг. Понемногу, робкими шагами начало закрадываться сомнение, могла ли Аста убежать так далеко, не обмануло ли в самом начале направление детских следов. Его еще не высказывали вслух, но оно уже накрывало дурным предчувствием даже Дьюара, смутно узнающего топкую тропу под ногами.

— Дэрейн называл это место сердцем болот… Скверное оно, духи здесь собираются по ночам, случайных путников заводят в трясины.

И в самом деле, солнце еще висело высоко в небе, но прикрывалось пеленой из тонких пепельных туч, и болотные огоньки уже собирались стайками. Тут и там в глубоких лужицах и под заросшими холмиками чувствовались мертвецы — где зверье, а где и люди, заблудшие, да так и не сумевшие выбраться. Серая пелена во взгляде шагавшего чуть поодаль умертвия мешалась со всполохами зеленоватых огней — тех самых неприкаянных духов, но все они томились здесь долгое время, порой настолько долгое, что почти срослись с болотом не только телами, но и душами.

Длинная лента мелькнула на кусту. О том, что она синяя, Дьюар лишь догадался: он заметил ее взглядом своей мертвой куклы, но и без того сразу сделалось понятно, что ни одна городская модница обронить ее не могла. Акила кинулся к находке первым, снял с ветки почти бережно — в глазах читалась неизбывная тревога.

— Мы на верном пути! Скорее же! — воскликнул он, вспугнув зазевавшуюся пичугу.

Редко нарушался покой этого места, а они и вовсе спешили, наугад ломились через кусты, едва успевая проверять дорогу перед собой длинными палками — здесь земля была ненадежной, способной в любой момент предать и обернуться илистой топью. За ними следили бесплотные духи и мелкие живые обитатели болота, замирали и замолкали, ожидая, пока грубо вломившиеся в их вотчину гости исчезнут восвояси или сгинут здесь же. Еще десяток шагов, ладони, разодранные о колючие ветки, — и впереди показался масляный блеск мутной воды, прореженной мелкими кочками.

Здесь хоженая дорога заканчивалась. Земля сделалась совсем уж влажной, сильнее запахло сыростью, следы на тропе теперь моментально наполнялись грязной жижей, и продолжать путь дальше становилось вовсе невозможным. Но впереди... там, где жидкий берег окончательно переходил в топь, бывшую некогда широкой рекой, на крошечном островке в окружении кочек сидела растрепанная девчонка и с увлечением собирала рассыпанные по этому островку ярко-красные ягоды.

— Аста! — Акила, казалось, был готов разрыдаться от счастья, когда увидел ее, и даже кинулся было вперед, но Дьюар едва успел схватить его за рукав.

— Стой ты, куда? Эти кочки уже твоей ноги, не пройдешь.

Они замерли, напряженно глядя вперед, вода облизывала их сапоги. Один неосторожный шаг, и кто-то из них мог бы узнать, насколько глубоко дно, невидимое из-за зеленоватой воды и мелкой ряби от ветра, так и закручивающейся небольшим ровным омутком. Подрагивающие от нетерпения пальцы удерживали друг друга от опрометчивого шага, от знакомства с холодной злой водой, урывая несколько мгновений на раздумья, на поиски обходного пути... Откуда-то сверху, с посеревшего неба звучно гаркнул ворон, и тогда этот шаг сделала Аста.

Девчонка то ли испугалась заполошной птицы, то ли просто услышала знакомый голос и потому вскочила. Нога ее подвернулась на скользком мху, размоченная земля под сапожком поползла вниз, и с шумным плеском, безмолвно раскрыв рот и распахнув нереально огромные синие глаза, она повалилась в воду.

Теперь удержать Акилу можно было только силой, он так рванулся, что едва не оставил в ладонях спутника затрещавший рукав.

— Пусти! Утонет же!

Глухо и обреченно прозвучали шаги по замшелому берегу. Шурх-шурх-шурх. Пришлось собрать все внимание, переместив в тело умертвия. Мир снова потерял краски, погрузившись в Загранную серость; державшие Акилу руки опустились, потому что некромант больше не ощущал, что делает. На какое-то время он сам стал мертвецом, непоколебимо идущим к указанной цели. И насколько же податливым оказалось его тело после всей вложенной магии, насколько ловким — на первую кочку он встал точно, даже не пошатнув ее, неустойчивая опора с трудом, но сумела выдержать иссохшего мертвеца. Вторая попалась чуть менее удачной, надломилась... Третья все же выскользнула из-под ноги, но он уже почти добрался к барахтающейся девочке.

Он знал и прежде, что сердце болота коварно. Тело погрузилось под воду по самую шею, ожидаемо увязло и запуталось в водорослях, но схватило Асту за шиворот. Умертвие не думало о собственном спасении — оно не способно думать вообще ни о чем, и воля создателя была единственным, что заставляло его двигаться. Оно еще больше ушло под воду, когда потянуло девчонку наверх, скрылось уже до подбородка, но даже не попыталось выбраться, лишь потянуло сильнее — Аста зацепилась за что-то ногой, завертелась, ничуть не помогая себя вытаскивать, попыталась было извернуться... В стальной хватке мертвеца сделать это оказалось не проще, чем в тяжелых цепях. Ее выволокло, вздернуло и буквально отбросило на берег нечеловеческой силой. Акила только и успел поймать подопечную, чтобы не дать ей удариться.

Мутная вода, полная поднятого со дна ила, не давала рассмотреть даже то, что находилось прямо перед носом. Все глубже увязали ноги, длинные плети водорослей лезли в лицо, застилая обзор, словно щупальца пытались схватить и удержать. Он оскальзывался, пытался оттолкнуться от дна, но не чувствовал опоры, старался дотянуться до оставшихся у берега кочек, но они были слишком далеко. Умирающая, отчаявшаяся река стремилась захватить с собою всех, кто только попадался ей, утопить и никогда не отпускать. Он разглядел сквозь толщу воды отблески дневного света и черные тени отражений, что-то мельтешащее, как всполошенная стайка насекомых, но странно светящееся...

Его настойчиво трясли за плечо, и Дьюар медленно, словно выныривая, открыл глаза. Казалось, что воздуха не хватает, будто ему и в самом деле пришлось побывать под водой, но это наваждение быстро пропало, оставив после себя всего лишь неприятный осадок и легкую затуманенность взгляда. А может, это самый настоящий туман висел над гладью воды, которая все еще исходила кругами, точно встревоженная кошка, гнущая спину. Акила с облегченным вздохом оставил Дьюара приходить в себя и кинулся приводить в порядок подопечную. Аста, вся мокрая с головы до пят, с запутавшейся в волосах тиной, зябко куталась в его не по росту длинную куртку и перепуганно озиралась по сторонам. Выглядела она в этот момент еще горше, чем когда они вытащили ее из-под разбитой телеги: платье окончательно пришло в негодность, а один сапожок вовсе потерялся. На другом болтался значительный ком бурых водорослей с запутавшимися в них палочками и чем-то напоминавший старый, потемневший от воды футляр для карт. Пусть довольной она не выглядела, но все же осталась жива и невредима... В очередной раз обманув почти неминуемую опасность, точно и впрямь хранили ее какие-то добрые боги. От этого даже утрата полюбившейся игрушки делалась вовсе незначительной, как будто все это уже было предрешено.

Огонь в печи уютно потрескивал, аромат смолистых поленьев смешивался с горечью травяного отвара на языке, стоны ветра в трубе — с легким шуршанием старых листков. Случайно выловленный на дне омута футляр принес неожиданный подарок: такой, что и представить нельзя. В просмоленном деревянном коробе, запертом проржавевшим, но все еще надежным замком, лежала тайна. Та самая, что так и не открылась мастерам из Ордена, что долго и непреклонно пряталась и юлила, а потом вдруг сама прыгнула в руки, и теперь медленно, как испуганный зверек, начинала показывать себя во всей красе.

Дьюар держал книгу осторожно, едва касаясь истрепанных страниц. Нитки почти сгнили, и листы уже отпадали от обложки, чернила местами подмокли, сделав чтение и без того едва разборчивых букв почти невозможным, но при всем этом книга не спешила превращаться в пепел. Знакомый почерк и наклон строчек не оставляли сомнений.

— Там есть что-нибудь о том, как изгнать Аквара из человека? — Акила уже весь извелся, заглядывая ему через плечо. — Эх... За зиму я обязательно научусь читать виссанские руны.

Дьюар поднял взгляд от книги, стараясь переварить только что прочитанное.

— Тут... — Он осторожно перевернул листок. — Это дневник наставника. Оказывается, он не только изучал Акваров, ему удалось даже подчинить одного из них!

Короткая пауза накрыла оглушительной тишиной и прервалась тем, что Аста громко брякнула пустой кружкой о стол. Акила даже вздрогнул, обернувшись на нее.

— Как он это сделал? Там есть подробности?

— Да, но понадобится время, чтобы расшифровать весь текст… Впрочем, у него на подчинение духа ушло почти два года. А уж Асте без опыта и магии понадобится вдвое, может, втрое больше – если вообще что-то получится.

— Ты же знаешь, Дьюар. Я готов оставаться здесь сколько угодно и приложить все силы для того, чтобы уберечь ее… — в неровном свете масляной лампы его глаза заблестели. — Она мне давно уже не чужая... Вы оба.

Дьюар только и смог, что кивнуть. Он не помнил своей семьи, не помнил дома. Казалось, ими навсегда станут разъезженные дороги и беспокойный конь под седлом, но что-то переменилось. Возможно, когда они заглянули под перевернутую телегу. Возможно, когда решились выступить против Совета магов — вдвоем, словно окончательно лишившись рассудка, против целого ордена и его могущественных мастеров. Возможно, еще позже, когда поменялись судьбами с мертвецами, перешли Грань туда и обратно, чтобы начать новую жизнь кем-то новым. Так или иначе, но длинный путь, казалось бы, закончился — привел туда, откуда прежде стремился убежать, показав новое лицо этого места. И вместе со старым дневником они оба подняли со дна омута нечто иное, более важное и ценное. Теперь они были и в самом деле как... семья?