Читать онлайн
"Вместо предисловия"

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

"Где вы еще найдете край

такой загадочный для сердца и для взора?

Здесь быстро гаснет день и так же торопливо

заря рассветная мелькнет над буйной нивой,

и жаворонка трель повисла в вышине;

еще роса горит, как радуг переливы,

и вот уже волна бежит по ржи и зарослям крапивы.

Раздолье пахнет пылью влажной от росы

нанизанной на паутины, словно бусы".

Я не случайно начал предисловие к новой книге Михаила Блатника строчками миниатюры, причем - именно этими строчками.

Любой из нас, читая еще пахнущий типографской краской новый незнакомый труд, подсознательно сравнивает его с другими - уже прочитанными ранее, ищет параллели, созвучие или диссонанс другим авторам. Только в сравнении, "большое" - больше "малого", "гений" - талантливее бездари, "прекрасное" - ярче "красивого"...

И еще, всегда пытаешься уловить главную мысль - боль автора - ту основу, твердь, фундамент (если хотите, даже - постамент!), на которой (котором) выстроен весь его Дом "Вечного и Эфемерного". Иногда этот Дом - "Карточный домик", возведенный умелым бездельником. Иногда "Песочный домик" сонного мечтателя. Иногда "Ледяной дворец" графомана-ремесленника. Бывают, к сожалению, даже "унылые казармы", а то и "добротные тюрьмы".

Читая Михаила Блатника, осознаешь себя, говоря его же словами:

"на открытом возвышенном месте - или, как говорят, на юру". Да, в шалаше! Ибо, шалаш - удел всех, честных поэтов, честных художников, честных философов (да и пророков!).

Вспомните у В.Высоцкого:

"Соглашайся, хотя бы, на рай в шалаше,

если терем с дворцом кто-то занял..."

Пусть с них, "богатых и везучих", станется! Разве светят им звезды Экзюпери сквозь бетонные перекрытия их "крепостей"? Разве видели они, хоть единожды в жизни, как:

"За отлетающей листвой

и гулким кликом лебединым

на стог соломы золотой

роняет осень паутину"...

Ничего этого мнящим себя "избранными" - не дано. Весь этот фейерверк сущности и сути вселенной можно увидеть только сквозь прорехи между лапником в "крыше" походной обители менестреля.

Родина! Родина, во всей ее красе и неприглядности, во всей ее многогранности, многоликости, загадочности, жестокости и доброте - вот несокрушимый стержень, сердцевина, истина поэзии Михаила Блатника. Она начинается там, где, как он сам пишет:

"Под плакучими древними ивами

упокоились дед мой и мать..."

Сразу вспоминается Н. Рубцов:

"Тихая моя Родина - рощи, поля, соловьи.

Мать моя здесь похоронена в детские годы мои..."

Вот вам и созвучие! Вероятно, все-таки, поэтам одна предписана судьба... Разница только в том, что русскому "тихому лирику" Родину ласкать не приходилось. Она у него (пусть, жестокая и не благодатная!) была всегда. Михаилу Блатнику пришлось выстрадать, выболеть ее!..

Вот, что он сам пишет в автобиографии:

"...Я родился 6 марта 1943 года, в столице Восточной Пруссии в г. Кенигсберге, где жил и работал выдающийся философ И. Кант. В этот день город бомбили сотни самолетов союзников... Мои родители, как и тысячи остарбайтеров, выбирались из этого ада, кто, как мог. Каменка-Бугская - небольшой провинциальный городок в 30 км от Львова, где и прошло мое раннее детство...

А дальше:

"И в ночь ненастную, зимой,

вдруг, расскочились все запоры.

Дверь - настежь.

Дед, со всей семьей,

был выслан в дикие просторы..."

"...мешок кукурузы в початках, пустая настывшая мазанка, блохи, мыши, вой волков, голод и холод - вот все наше богатство, с которым встречали мы новый 1948 год. Все пожитки проели по дороге..."

Вот как начиналась жизнь и вот с чего начиналась родина поэта. Одно из его обращений к ней не может не заставить дрогнуть даже самое черствое сердце:

"Что, Родина, тебе я - неизвестный отрок?

И ад, и рай - жизнь на твоей земле!

Нет! Не обида сердце мое гложет,

а скорбь и боль за нищету людей.

Понять, что есть, мне не дано Всевышним.

Что будет? - скрыто серой пеленой!

Но почему твой сын скажи, Отчизна,

изгоем бродит по земле родной?

Зачем меня испытываешь адом?

Быть может, пасынком всегда тебе я был?

Но я терпел, страдал с тобою рядом,

страдал, но помнил и всегда любил".

Страшная эта боль прорывается и в "Калиновке":

"Закрываю глаза и смутно чувствую: все - сон, дивный, непонятный сон. И Калиновка, и сам я, и мои мысли, мечты, чувства... Все сон!",

и в стихах:

"...приюта не найти во всей вселенной..."

Но отступает боль, наступает рассвет и душа уже говорит:

"Не забывай, взлетая ввысь,

настанет время приземлиться.

И как за воздух не держись

ты - Человек!.. Не просто птица..."

Жизнь любого человека того времени его поколения - драма. У Михаила Блатника жизнь - трагедия! После обвала в шахте, в 1971 году и полученных вследствие этого травм, в 1981 году наступила полная неподвижность. Шаг за шагом, пришлось заново учиться ходить.... Благодаря жене и отцовскому долгу поднять и поставить на ноги сыновей, Михаил Блатник, не только выдержал этот удар, но и, оставшись инвалидом, не стал искать легких и "льготных" тепленьких местечек. Знаю и говорю об этом не понаслышке, потому что сам одно время работал с ним в магниевом цехе завода "Автоцветлит". "Рыхлые людишки" не выдерживали там и одного дня! Да, человек - это не просто "птица", но и птица не простая...

Сегодня ему кажется, что:

"Я строил дом, Большой красивый дом.

Теперь мой дом пуст, он никому не нужен!

Куда же ты смотрела, душа моя?.."

А завтра он поет:

"Знаю, жил я на свете не зря!

Я любил, и меня любили..."

Парадокс? Нет! Поэт - это одно большое Сердце.

Вот оно сократилось, выбрасывая черную венозную кровь:

"Идут за мной не прошеные тени,

и сердце наполняется виной..."

и как отчаянное заключение:

"Надежда - бутафория и блеф..."

А вот оно вдохнуло крови артериальной, напитанной солнцем, небом, морем, степью:

"О, сколько памятных мгновений!

Недвижим, очарован, я гляжу

на волшебство узорной тени..."

и успокоительные строки:

"Не торопись отчаиваться, друг.

взойдет светило, как всходило прежде..."

И, вот как весной приходит в него любовь:

"Изысканность движения и позы!

Вы, будто ангел - дух самой Весны!"

Ничто не чуждо сердцу М. Блатника. Найдете вы в этой книге и лирику, и стихи философские, и стихи гражданские. Найдете, вероятно, и излишнюю патетику... но, "излишнюю", ли? Как часто, читая чужое, думаешь:

- Эдак нельзя! А тут бы я!..

То же самое думаем мы, наблюдая, скажем, бой боксеров-профессионалов, забывая, что место наше - в зрительном зале. А на месте бойцов (простите за каламбур!) от нас, может быть и мокрого места не осталось бы. Потому часто с "купелью выплескиваем ребенка" - настоящесть! В конце концов, к сожалению, сердца наши редко пульсируют в такт. Может быть, где-то ритмы моего сердца и сердца Михаила Блатника не резонировали?.. Зато (таки, да!) нравится мне его Отчизна. Нравится потому, что она и моя, потому, что и мне она далась "не просто так". В своем стихотворении посвященному Михаилу я, когда- то написал:

"На проклятой земле, на прекрасной земле родились мы!

Это мы, это - в нас, ведь мы - отраженье земли..."

Тут же вспоминаются слова Иисуса Христа из Нагорной проповеди:

"Вы - соль земли..."

Да! Мы - соль этой земли.

Читал рукопись, и чудилось мне, что постоянно звучит в моей "полуночной келье" Музыка. Все пытался вникнуть в мелодию... и вот - стихотворение "Прощание с Родиной"!

Да, это - полонез Огинского! Польские офицеры стрелялись под этот плач Маэстро. Что ж, под такую музыку стоит и жить, и стреляться... такая музыка, рано или поздно, принесет Надежду. Помните первое стихотворение "Родина"?

Вот - второе (одноименное):

"Пусть малой каплею, и светлой,

не переполнится поток.

Пускай уйду я неприметно,

как первый с дерева листок;

пусть в жизни длинной и туманной

я промелькну, как зимний день,

пускай былинкою увяну

среди волнистых ковылей;

пусть одинокая могила

в степи засохнет без креста,

пусть ветры осени уныло

за упокой мне отсвистят...

- Не отрекусь от мысли тайной,

от слов своих - не отрекусь!

Непредсказуемо воспрянет

Святая Киевская Русь!"

Огромный путь прошел поэт между этими двумя жизненными и творческими вехами. Чувствую, что не решается он, пока, назвать БАТЬКИВЩИНУ по имени - обращается к ней на "вы", величая по отчеству "Киевская Русь"... Жаль! Но, это закономерно: не просто назвать и маму "мамой" потерянному и нашедшемуся через много лет ребенку... "

Думаю, это еще свершится: ведь есть (жива!) любовь к ней, к РОДИНЕ! Даже не думаю, а знаю! Человек ищущий - всегда находит. Ищущему всегда прибывает.

Вспоминаются слова Вольтера:

"Будем заботиться о нашем счастье, пойдемте возделывать свой сад."

Свой сад должен быть в этой жизни у каждого!..

Хорошо, необъятно светло в цветущем саду Михаила. А в шалаше его вспоминается ответ Диогена Александру Македонскому, предлагавшему философу выполнить любое его желание:

- "Будь добр, отойди! Ты мне заслоняешь солнце!"

- "Пойду: и сам не люблю, когда мне его заслоняют..."

Относительно же к Вечному и Эфемерному, напомню лишь напоследок вам, дорогие читатели, слова, сказанные "земляком" Михаила Блатника Э.Кантом, как будто о творчестве этого поэта:

"Я взываю ко всякому творению, не лишенному достоинства, воскликнуть: слава нам, мы существуем и доставляем радость Творцу".

Солнца тебе, поэт! Счастья, вдохновения и веры!

Олег Гончаренко - член Национального союза писателей Украины.

==================

ВЕЧНОЕ и ЭФЕМЕРНЛЕ

Где вы ещё найдете край такой загадочный для сердца и для взора?.. Здесь быстро гаснет день и так же торопливо заря рассветная мелькнет над буйной нивой, и жаворонка трель повисла в вышине. Ещё роса горит, как радуг переливы, и вот уже волна бежит по ржи и диким зарослям пырея и крапивы. Раздолье пахнет пылью влажной от росы, нанизанной на паутины, словно бусы...

Сегодня праздник: воскресения Христа.

Так, ежегодно, наступает время, когда человек готов любить, лить слёзы, быть милосердным.

Приветствия, смех, пение птиц под прозрачным весенним небом, где бойкий перезвон колоколов вливается в великий гимн природы - все это праздник жизни! Даже самых сухих, здравомыслящих людей увлекает поток радостных чувств, в котором тонут меркантильные, эгоистические интересы. Все люди: старые и молодые становятся детьми.

Сплошная непосредственность!

Да, все приготовления к празднику и сам праздник - не более чем детская бесполезная забава. Но как назвать бесполезным то, что поднимает такую волну чувств по всему краю? Ведь самая чистая радость - это радость ребенка! А кто может забыть своё детство? Кто не помнит как любую безделицу он мог поселить в увлекательном, сказочном мире, созданном собственной фантазией? Как своим воображением вдыхал красоту в самую безобразную игрушку, или в растрепанную куклу, заставляя ее жить новой жизнью?

Не каждый в силах стать идеалистом! Но по праздникам нет людей, которые максимально не приближались бы к этой желанной цели. И то, что в обычное время кажется лишь забавой, теряет свою ограниченность, и обнажаются, раскрываются души людские. Возможно, именно праздники позволяют пробраться в воображение друг друга, и создают тесную дружбу.

В ветвях полунагих ракит воркуют горлицы негромко. Над миром в утренней дремоте блещет солнце. В его теплом, чистом сиянии мне чудится что-то печальное, хотя праздник только начинается.

Колокол затих и звон его потёк в беспредельность...

Странно наше положение в мире между Вечным и эфемерным!

==================

ДАЛЁКОЕ-БЛИЗКОЕ

Над распускающейся равниной звенящая тишина весеннего дня очаровательна. Где-то в безоблачной насыщенной голубизне прохладной выси заливаются невидимые жаворонки. На бескрайних полях зеленеют всходы. Изредка доносится хрипловатый крик молодого петуха, перекликаясь с призывным мычанием теленка и по горизонтали, точно расплавленное стекло, дрожит, струясь над зеленями испарение.

До заката было ещё далеко, но первые признаки ночного холода потекли по зеленям и по чёрным полосам пашни. Разрозненные дымчато-белые облака лениво ползут над горизонтом.

За крайней хатой нашего степного села пропадал в озимях широкий шлях к городу и у дороги, в хлебах, при начале уходящего вдаль зеленого моря, стояла древняя плакучая ива. Обочины дороги заросли густой травой с желтыми и белыми цветами. Ствол ивы был искривлен и наклонен к западу частыми восточными ветрами, а под её сквозной сенью торчал грубый деревянный крест с небольшой треугольной кровелькой из ржавого железа, под которой хранилась от непогод иконка. Крест был черный и весь в глубоких трещинах, как в морщинах от старости. Вероятно, он был поставлен очень давно. Ещё в детстве мы испытывали страх к этому угрюмому кресту, и никогда не решались заглянуть под его кровельку. Только шустрые ласточки залетали туда и даже лепили там гнезда. Но и благоговение чувствовали мы к нему, потому что не раз слышали, как сельчане приглушенно проговаривали молитву:

- Сохрани и защити нас, пресвятая богородица, покровом своим... - и трижды перекрестясь, уходили в поля.

Нынче весна приходила светлая и тихая так мирно и спокойно, что казалось конца не будет ясным рассветам и солнечным дням. Она делала дали светло-голубыми, глубокими и безбрежными. Небо было чистым и глбоким, воздух таким прозрачным, что даже можно хорошо разглядеть самый отдалённый курган. Щедро весна убирала в желтоватую зелень и древнюю иву. А ива радовалась и не замечала, как недолговечен её убор, как листик за листиком осыпется он с холодами осени, пока не останется вся раздетая на его золотистом ковре.

Очарованная весной, ива была счастлива и вся сияла, озаренная розовеющим солнцем.

Незаметно приблизился вечер. Все звуки: звонкие трели жаворонков, хрипловатый крик петуха, жалобное мычание теленка - умолкли. Над полями синеватой дымкой потекла прохлада . Теперь сизая зелень смотрела в тёмно-синюю бездну неба, где одна за другой бесшумно вспыхивали первые крупные звёзды. Смотрела с какой-то необъяснимой надеждой и мечтательностью.

Из-за дальней лесополосы лениво выбрался розовый круг луны. Он подымался всё выше и выше, уменьшаясь и постепенно бледнея. Окна хат зажелтели тёплыми огнями, будто хотели согреть озими, черное небо и уже совсем бледную луну. А она упорно разливала холодный свет по всей округе. Давно, очень давно я не видел такой лунной ночи!

Мысли мои возвратились к далёким, почти забытым весенним ночам, которые видел я в детстве среди ровной и скудной степи приазовья. Там луна весело глядела на нашу низенькую, почти плоскую кровлю, и там впервые я узнал и полюбил её кроткое бледное лицо. Она сегодня, как и тогда, глядела мне прямо в глаза, но была чуть на ущербе и оттого печальная.

Неужели это та же луна, которая заглядывала в маленькие оконца нашей мазанки, приюта моего несытного, но весёлого детства, которая видела меня потом юношей, покинувшим зелёные просторы, и которая сейчас грустит вместе со мной о моей молодости?

Мы опять смотрели друг на друга. Любили, как могут любить только те, которые вместе страдали, вместе заблуждались, но зато и вместе встречали редкие, очень короткие мгновения радости и счастья тех приятных минут, которыми бывает богат каждый день нашей жизни, как бы тяжела она ни была.

===============

ИСТОК

Я смотрю на убегающие в даль белые, похожие на соль, пески без единой травинки, на пустую спокойную равнину Азовского моря, на его плоскую воду такого же цвета, как дымчатая синева безоблачного вечернего неба, и не могу выразить, как это все меня волнует, хотя нельзя сказать, что открывающийся вид особенно хорош.

Если бы в детстве я не слушал чудесные сказки Пушкина и Андерсена, не читал "Робинзона Крузо" и "Синдбада-морехода" - эти просторы не волновали бы меня так, и весь мир, я уверен, выглядел бы для меня по-иному. Все еще не погибли во мне и сразу оживают при виде такого пейзажа фантазии и полузабытые мечты детства.

И кто тебя выдумал синее море!

Как причудливо переплетаются в сознании фантазии и действительность!

В однообразную, скучную картину реальности воображение легко вплетает белоснежный теплоход медленно скользящий в тонкую дымку горизонта...

Да, да, это мечта! Мечта моего детства, когда я так страстно желал посвятить всю свою жизнь самой живой и пленительной стихии - морю! Мечта это все, что есть лучшего на свете!

Теперь я эту свободную стихию рассматриваю с раскаленного, пустынного берега. Мне ласково журчит, сверкая бликами, вода; лишь к вечеру ее широкий, вольный простор находит успокоение, подобно убаюканному ребенку, сон которого оберегают чистые звезды бездонного неба.

Только тот, кто неспособен, всем своим существом ощутить прекрасное, презирает его за то, что оно относиться к области чувств. Тот же, кто вкусил от его невыразимости, знает как недоступно оно самому острому зрению или слуху; даже сердце, порой, не способно постичь всю глубину его томления - и мои натянутые нервы болезненно трепещут.

Мир, в котором приходится жить, населен странными существами. Люди с непостижимым упорством постоянно стараются оградить себя от всего окружающего заборами, стенами и правилами. Они плотно занавешивают окна, чтобы ничего не увидели другие, тем самым лишают себя освященной веками красоты и гармонии природы, ее солнечного и лунного света, воздуха Вселенной.

А какое это великое торжество, какое радостное зрелище, когда вслед уходящему красному солнцу, выходит огромная малиновая луна и отпечатывает на белую стену комнаты своим трепещущим таинственным светом оконную раму с воздушной тюлевой занавеской! Будто добрый призрак входит в дом и, постепенно проявляясь, подходит бесшумно все ближе и ближе. При виде таких картин я чувствую непреодолимое желание наслаждаться природой: каждый день приветствовать восход солнца и его закат, прощаться с ним, как с давним другом, а в тишине и прохладе ночи следить как, раскаленная добела зрелая луна, раскладывает ажурные таинственные тени на устало дремлющую землю.

Если бы мне дано было обрести свободу выбора в этой перегруженной обязательствами жизни, я бы носился вихрем над водной равниной, поднимая бурные волны, я бы скакал неудержимо, подобно дикому коню, лишь бы испытывать радость стремительного бега...

Но я человек и живу среди людей, подчиняясь традициям и законам. Оттого так часто сижу в своем углу, как птица в клетке, и задумываюсь то над одной стороной жизни, то над другой... И вероятно потому хандрю, волнуюсь, спорю.

================

СИМФОНИЯ РАССВЕТА

После мучительной, продолжительной болезни я чувствую сильную физическую слабость и вялость, и в этом состоянии помощь природы поистине благотворна.

Просыпается новый день.

Вдалеке наше южное небо над плоской равниной исполнено глубоким чувством и бесконечным покоем. Солнце еще розовое от прохладной росистой зари, поднимается из-за сизоватого края пустынной, бескрайней степи, расстилающейся до горизонта и далее.

Такими рассветами здесь любовались еще сарматы, собирая свои табуны полудиких лошадей, и ничего с той поры не переменилось ни в широте степей, ни в их величии и свободе.

О, беспредельные просторы приазовья!

Ваше однообразие гнетет, но каждый рассвет нов по-своему!..

Сегодня бесконечно глубокое утреннее небо любовно и в то же время с едва уловимой печалью склоняется над сонною землей, окутав ее своим сизоватым светом. Тихо позванивает запоздалый сверчок. Зудит проснувшийся комар. Я смотрю на все это, прислушиваюсь, застыв в безмолвном восторге, и в голову мне приходят самые удивительные мысли: я думаю о том, что все кругом - словно ожившая, сияющая свежими красками картина, оторванная от грубой реальности. А когда видишь хороший пейзаж, то поневоле приходит мысль: - "Если бы я мог поселиться там..."

Такое желание можно вполне удовлетворить в наших местах: спокойная степь, высокое, чистое небо; ясное, теплое солнце и его всепроникающий свет - всегда способны были унести далеко от будничной жизни, ее забот и суматохи. Во мне возникают какие-то неведомые, томительные чувства. Я ощущаю пульсацию чудесного потока, который соединяет меня с вселенной, с ее прошлым, настоящим и будущим.

Физические страдания затихают, боли и слабость отступают и воскресают смутные, расплывчатые картины о той поре, когда я составлял нераздельное целое со всей землей, травой, небесами и солнцем, упиваясь ограниченным и беспредельным; когда во мне робко зарождалась, и бурно извергалась в сладкой радости детства - жизнь. Мои чувства, наверное, те же, что были у моих древних предков, которые восторженно отзывались на поцелуи солнца после холодного ночлега, на дружеские объятия и ласку бездонного, чистого неба и шутливые порывы ветра. Мне кажется, будто душа моя оставляет усталое тело и струится по каждому стебельку травы, по каждой веточке и листику ракиты, для того чтобы вместе с ними подняться в бездну синевы и с радостным трепетом вырваться на волю, покинув бренное тело с его земными заботами, воплотившись в дыхание ветерка. Она готова нести умиротворение и прелесть всему живому на Земле.

Вокруг все просветлело.

Я думаю: где сейчас поезд нашей жизни?..

Вдоль дороги лежат возделанные поля и колосящиеся нивы. По обе стороны дороги мелькают пересохшие русла некогда бурлящих шумными потоками рек, древние развалины строений, нагромождения черных диких скал.

Словно укрощенная прикосновением божественной руки, покоится под солнцем дикая природа, вся в рубцах и шрамах. Таковы реалии настоящего.

Но стоит, лишь слегка напрячь усилие, и слышится великая гармония света и цвета, которая пронизывает вселенную и превращается в музыку. Нужно только закрыть глаза, и откроется дивный сон, в котором ощущается трепет этой вечно движущейся панорамы; ее извечная не затихающая мелодия.

И я уже не чувствую ни слабости, ни вялости после долгой болезни. И этим состоянием я обязан благотворному влиянию природы. Мне чудится, будто я, как все остальное в мире, лениво блаженствую в солнечных лучах и пишу, пишу эту симфонию машинально.

Мир для меня всегда нов, и в то же время он как старый, добрый друг, которого я любил и люблю, с которым мы знакомы от сотворения мира. Живо представляется, что в очень далекие времена, когда юная земля вышла из морских глубин и восторженным гимном приветствовала солнце, я простирал к ней свои чувства во всей свежести своего первого порыва. И Великое море, точно нежная мать, не скупясь на ласки, лелеяло своего первенца, а в это время все мое существо впитывало солнечный свет, ликовало под таким же голубым небом в необъяснимом восторге младенца, впитывая из земли жизненные соки.

И теперь, когда мы с Землей сидим одни, и время течет из неизвестности и уходит в нее, ко мне одно за другим возвращаются воспоминания... Моя Мать-Земля по-прежнему питает соками жизни пшеничные нивы. Они привольно раскинулись по диким просторам сарматских степей у берегов степной полузасохшей речки. Сегодня Мать-Земля вся в золотистом уборе рассветных лучей, а я забавляюсь на её коленях и думаю о том, где будет завтра наш поезд жизни.

===============

ГОРОДСКОЙ САЛ

Несказанно ласковые дни и ночи мая!

Томная радость обуяла нынче меня.

Я вспомнил полное света небо своей юности.

Очень живо припомнились мне: городской сад обнесённый ажурной каменной оградой, прохлада пышной дубравы на берегу роскошного пруда, шелковистая трава с россыпями одуванчиков и удивительно царственная лень от разогретой солнцем земли до самых глубин голубого неба.

Сегодня какое-то далекое, давно забытое празднество сияло с новой силой в бликах из света и тени, а качающиеся узорные тени и трепет листвы наполняли своей тоской пространство.

Невнятная повесть природы!

Некогда в такой же пестрой светотени по аллеям этого сада, посыпанным белоснежным песком, бродили парами мужчины и женщины в

праздничных нарядах. И когда свет скользил по нарядам гуляющих, тогда всё преображалось, как бы наполняло воздух праздничной музыкой и таинством движения жизни.

О, несказанные дни и ночи мои с томной радостью, скорбным томлением в ожидании чего-то нового, необычного, таинственного.

Это было так недавно - и все же время принесло большие перемены.

Теперь полураздетые, усыхающие дубы мрачно смотрят на серое стекло обмелевшего пруда, где в былые времена, веселясь, купались люди.

Аллеи и дорожки поросли колючим бурьяном да скучно белеют развалины кирпичной ограды. А в печальном шелесте камыша объявшего замусоренный пруд, теперь одни неугомонные лягушки звонко перекликаются между собой.

Везде теперь царит трезвый полуденный свет новой жизни. Он даже из души моей изгнал тень досугов сада. Шум улицы, гул машин, дым

цивилизации проникли во все области существования. Быть может это и к лучшему, но я никак не могу видеть в этом только хорошее.

Очаровательные дни моей юности!

Как недавно и давно я смотрел на склоняющийся день и видел, как закатное небо закрывает киоски золотых игрушек и на востоке, над тёмною каймой деревьев восходит луна. Посеребренная тишина вступает в свои права и разливается над землей, над заброшенным садом, над суетой улицы с копотью, горьким запахом гари и грохотом нового времени. Не слышно плеска воды,

шелеста деревьев, одетых в серебристую тень майской ночи, лишь лунный свет течет, как прежде, на черное зеркало зачахшего пруда. Как недавно и - давно!

===============

ПАНОРАМА ЖИЗНИ

Дорога, по которой шагает путник, дом, где он отдыхает, люди, с которыми он общается - динамическая диорама жизни, пока странник находится в пути. Встречи, впечатления, общение, заботы... - всё это слишком необходимо, слишком обязательно и утопает в губительной массе житейских мелочей и подробностей. Но когда дорога моя внезапно оборвалась и судьба распорядилась по-своему, и приковала меня к койке, мелочи и подробности забылись, исчезли и весь путь, возрождаясь в памяти, превратился в чёткую, прозрачную, осязательную панораму. И то, что я там увидел - меня приятно удивило. Новыми красками засверкали поля и луга, в которых я любовался лучезарными рассветами, села и города, где приходилось жить и общаться с людьми, тропинки и дороги, по которым ходил; реки, горы и моря, увиденные раньше - всё это память превратила в живописные полотна моей панорамы. Там оказалось множество удивительных картин, очаровательных эскизов и просто замечательных набросков. Тогда и появилась необходимость их записывать, переживая заново впечатления. Так и получились у меня стихи и миниатюры, которые и составляют целое, то есть жизнь. Вот записывая их в той последовательности, в которой они приходили на память, получилась эта книга жизни. Назвать биографией это трудно. Уж слишком они отрывочны и непоследовательны. Предлагаю читателю эти эскизы, созданные моей памятью.

===================

ПЕЧАТЬ ГРУСТИ

Звучит сиплый гудок и, как единый организм, поезд ускоряет движение, отчаянно устремляясь в будущее.

Помахивая руками, шляпами, цветастыми косынками провожающие уходят, оборачиваются и улыбаются теперь с искренней приветливостью. Самое томительное позади.

Толпа рассыпается. Возгласы затихают. Только убегающий цокот колес твердит издалека, что все уже произошло. Перрон опустел. Уходит и носильщик с большой блестящей бляхой на груди. Лишь одинокая дама остается на опустевшем перроне. Она кутается в свой широкий серый плащ и печально смотрит на красные огни уходящего поезда. Трудно сказать, с кем её на сей раз разлучила судьба. Может сына на службу отправила, а может дочь на чужбину, но печать грусти легла на красивое моложавое лицо женщины. Она была в том возрасте, когда страсти и пылкая любовь улеглись, а материнские чувства с полной силой проявились.

Позвякивающий цокот колёс растаял. Красные огни последнего вагона скрылись во мраке осенней ночи. Одни разноцветные семафоры беззвучно перемигиваются между собой. Дама все еще стояла и с нескрываемой грустью смотрела в ночь. Ни помочь, ни изменить... Страдание, отчётливо проявилось на спокойном лице женщины. Все волнения отошли на какое-то мгновение, будто она осознала, что вся наша жизнь соткана из беспрерывной чёрно-белой ленты радостей и страданий.

Рождение ребёнка - страдание, связь без любви - страдание, расставание с детьми и любимым - страдание, но и столько же радостей от встреч после долгих разлук и от взаимной любви.

Поразительны случайность и неизвестность всякой земной судьбы. Как же беспощадны, как жестоки к нам бывают порой и Судьба, и Время!..

==================

СЕНОКОС

В разгар сенокоса в ясную лунную ночь, когда костёр наш догорел, и уже все спали, я решил провести остаток ночи на одном из стогов сена, что подобно сонным домам возвышаются в эту пору вдоль реки Молочной.

Итак, не без труда я вскарабкался на один из стогов. Это спасло меня от клещей, комаров и блох, которые сожрали бы меня до утра.

И вот я на стоге пахучего сена.

Какая красота! Над отавой царит тёплая летняя ночь. Она везде! Она зеленеет внизу, серебрится по всей равнине, синеет по дремлющему горизонту и по дальним покатым холмам.

А река - что за сказочная лента!

Глянцем змеи блестит она, извиваясь под тёмными склонами берега.

А сколько звуков доносится до слуха: то крякнула напуганная утка, то вдруг тревожно дикий гусь загоготал, то тихий плеск воды, где промышляет полоскун... и полусонный шелест камыша.

А какой аромат разлит везде!

Неожиданно моих щёк коснулся мягкий ветерок после того, как обласкал все цветки полевые и принёс их ароматы и перекличку птиц!

Как много странных и загадочных звуков!..

И ночью жизнь течёт, поёт, не затихает.

Только закоренелый горожанин воображает, что ночью всё в природе умолкает.

====================

ВИДЕНИЕ

Среди валунов, отполированных волнами, стояла необычная для моря тишина.

Заря ещё не поднималась.Тёмная вода, безмятежно раскинувшись, спала, - не шелохнулась.

Всё было серым, одноцветным, но чуялась близость пробуждения. Небо гасило звёзды и холодней становилась теплая августовская ночь. Поплавки удочек, не вздрагивая, лежали веером на свинцовой глади воды. Белая песчаная коса, что врезалась далеко в море, просветлела. Белокрылой птицей лежала она под бледнеющим небосклоном. Казалось, что за первыми лучами она взметнётся суетливой чайкой в безоблачное небо.

Вдруг, еле уловимый шорох лёгким веянием, будто взмахнула крылом эта огромная птица, коснулся моего лица. Видение чудесно преобразилось. И теперь по небу тронутому едва заметным заревом рассвета летела крылатая женщина.

Полупрозрачная, белого цвета, с широко распростертыми руками, точно с большими крыльями, она летела ко мне в своём свободном дымчатом наряде. Платье её развевалось лёгкими волнами и заканчивалось перламутровым шлейфом. Лик, обрамлённый русыми распущенными волосами, румянился от прохладной зари. Поблёскивая золотом, волнистые волосы чудно развевались. Она спокойно взирала на меня из глубины розовеющего неба.

Внезапно летящая резко опустилась на глянцевую поверхность воды. Я замер и следил.

Это оказалась стройная девушка неземной красоты.

Когда она приблизилась, край её полупрозрачного одеяния коснулся меня воздушной волной. Трепет мимолётного прикосновения пробежал по моим рукам, по лицу. Удивление моё сменилось страхом, страх - восторгом.

Она стояла, улыбаясь, скрестив руки на груди. Весёлая резвость дробила лучи её взгляда, прекрасное лицо светилось, а большие зелёные глаза сияли добротой и благожелательностью. В одной руке она держала свежий, до боли знакомый степной цветок. В другой - сверкал серебристый символ лиры.

Был август, а веяло весной.

- Не закрывай своего сердца. Верь, любви, даже тогда, когда она приносит горе, - небесным голосом промолвила она. - Твоё сердце бьётся, чтобы отдать себя в слезах и страданиях неблагодарным людям, но отдать с искренней добросердечной улыбкой.

- Нет, слова твои темны, я не могу понять их - чуть шевеля губами, ответил я.

- Не ищи радостей - они мгновенны, как роса, но умирает роса, искрясь и улыбаясь. Горести же сильны и прочны. Так пусть в сердце твоём живёт любовь полная горести!

- Ох, не понять мне тебя, не понять ... - прошептал я.

- Да, да, я знаю вас просителей земных! Вам всё подай и моментально! Глаза твои грустны. Они хотят проникнуть в мою душу. Я обнажила её перед тобой. Бери и царствуй!

Я рванулся к ней. Но дева, широко раскинув руки-крылья, мгновенно взвилась, и скрылась в синей бездне безоблачного неба.

Лёгкое дуновение тронуло гладь моря. Вода зарябила, поблёскивая отсветом зари, и от прибрежных валунов потекло тихое хлюпанье пробудившейся стихии. Поплавки равнодушно покачивались на дробных волнах ряби, будто ничего не случилось.

Ах, Муза! Волшебная, девственная красота женщины! Неуловимая, призрачная, но прекрасная - ты не знаешь пределов.

О, Поэзия! Наслаждения и муки твои безграничны. Ты нищета и бесконечное богатство. Ты близка и дорога мне, как сама жизнь, но никогда не постичь тебя всецело.

День разгорался новою зарёй.

================

ВЕЧНЫЕ ПУТНИКИ

По залитой солнцем бескрайней степи далеко за горизонт уходит скучная, однообразная дорога жизни. По этой дикой дороге тянется нескончаемая вереница людей. Угрюмые путники навьюченные огромными рюкзаками безмолвно следуют один за другим от Восхода до Заката. Но что странно: никто из пешеходов даже не помышляет передохнуть или избавиться от тяжкой ноши, словно приросшей к спине каждого. Похожие на верблюдов под громоздкой поклажей, люди уходят в призрачную даль, исчезая навсегда там, где закругляется земля и горизонт скрывает всё от любопытных глаз человеческих.

На угрюмых лицах путников нет ни страдания, ни отчаяния. Обреченные на вечную надежду, странники тяжело ступают с покорностью вьючных животных, молчат, тайно мечтая, когда-нибудь пожить в свободном изъявлении желаний.

Я обратился к одному из них и спросил, куда они покорно так идут. Он равнодушно ответил, что точно не знает куда, но идут куда-то. А непомерно огромные рюкзаки, эти безголовые безликие чудища, нависают над головами путников, раскачиваются в такт шагам, сжимают бока жесткими ремнями и отнимают последние силы. Но никто даже не пытается их сбросить. Наоборот, крепче прежнего держат ремни этих чудовищных образин, оберегая, чтобы не свалились, всё больше сгибаются под тяжестью скарба и молчат.

Странная процессия бесконечно тянулась без передышки, без изменений. Люди упрямо следуют шаг в шаг. Ни пыль, ни зной, не останавливают их. Изнемогая, бредут вместе, а исчезают по одиночке.

Куда они покорно так идут?

Идут куда-то!..

Какой фантом загадочный и странный! Мне сделалось невыносимо грустно.

================

ЗОЛОТО ОСЕНИ

Тихо безветренная осень бродила по пустынным улицам, площадям и переулкам провинциального городка, будто заблудилась и забыла куда идти. Над нею в безоблачной прозрачности высокого, по-осеннему прохладного неба стремились вереницы грачей вперемешку с горластыми галками, которые словно указывая волшебнице осени путь, обгоняли тяжелых грачей и торопливо рассаживались на самых верхних, уже тронутых увяданием ветвях.

Городской парк наполнился звуками жизни: шелестом листвы, сдуваемой опахалами крыльев суетящейся стаи, гулким карканьем и пронзительными возгласами птичьего базара, шумным шорохом жухлости под ногами гуляющих...

И осень точно прозрела. Она нашла то место, которое искала и принялась за работу. Она разукрашивала желтым, багряным и розовым листья деревьев, кустов и даже добралась до травы и неброских осенних цветов.

Багровеющий закат изо всех сил поливал пурпуром желтеющие верхушки берез, акаций, кленов, тополей. Только широкие приземистые дубы отливали коричневым, и задумчиво шептались чуть покоробленной ржавеющей листвой, будто вспоминали давно минувшие события.

Вот и еще одна осень щедро золотила все, что можно позолотить. Очередная мирная, тихая осень пришла. Но это для них, для вековых деревьев очередная.

Много, ох, как много, видели и слышали дубы старожилы на своем длинном веку: ослепительные сполохи раскатистых взрывов первой мировой, стрельбу и сутолоку революции и гражданской войны, голодоморы, пожарища и разруху Великой отечественной...

И все это надо было пережить! Да, незавидна судьба долгожителей!..

=====================

СЛАВА

На полевые работы в дальнее отделение подшефного совхоза мы ехали в открытом кузове грузовика. В те времена это было неписаным правилом: помощь селу. Тридцать молодых рабочих попрощались со своими станками на две недели.

Вскоре колёса машины покатились по пыльному проселку среди бескрайних полей, размежеванных непролазными лесополосами.

Солнце близилось к полудню. Июньский зной вступал в свои пределы.

Разогретая зноем шелковистая пыль взрывалась под колесами машины, клубилась, как дым, и длинным рыжим шлейфом тянулась следом. На белёсом небе ни облачка. Только раскаленное добела солнце. Оно в гордом одиночестве царило над полями, и распекало все кругом. Земля дышала жаром натопленой печи. Питьевая вода в алюминиевом бидоне сделалась горячей. От встречного обжигающего ветра пересыхало во рту. Пахло пылью, резиной, бензином. А по бескрайней равнине всё бежали поля за полями. И это возделали и засеяли люди!

Длинные тени потянулись от тополей и телеграфных столбов, когда машина остановилась у нового здания сельской школы. Высокое, белокаменное под красной черепичной крышей строение большими окнами весело смотрело на просторный двор, будто любовалось свежей зеленью травы и глянцевой листвой молодых тополей. Они стройной шеренгой отделяли двор от дороги.

Посреди двора сонно бормотал овальный фонтан. В бассейне с изваяниями зеленых лягушек по периметру, торчал высокий каменный цветок из бурого крымского туфа. С лепестков цветка лениво капала прозрачная вода. Светясь и переливаясь бриллиантами, капли звонкими всплесками призывали тишину прислушаться к музыке воды. Она звучала и для путников, приглашая прикоснуться к свежести и прохладе. И мы нетерпеливо бросились к фонтану.

Из неглубокой чаши, наполненной до краев сверкающей водой, на нас лазурными глазами глядели Посейдон и две нимфы. Солнечные блики весело искрились на мозаике и оживляли ее. Нимфы, будто живые, шевелились. Они повиливали темно-серыми хвостами, блистая серебристой чешуей, а Посейдон, в золотистом халате, свирепо насупившись, грозил им серебристым трезубом.

Мы плескались, точно малые дети.

Веселье наше затихло, когда пришел управляющий отделением совхоза. Крепкий загорелый мужчина лет сорока, невысокого роста, в линялом картузе и такой же линялой голубой рубахе сипловатым голосом, улыбаясь, поздоровался. От него пахло солнцем, ветром и табаком. Он объявил задание, распределил работу. Оставалось назначить повара и водовоза. С поваром дело решилось быстро, а с водовозом возникла заминка. Ведь все мы дети города, а тут нужно управляться с лошадьми.

- Кто в селе вырос? - негромко спросил управляющий.

В наступившей тишине я робко поднялся.

- Что так несмело? - доброжелательно улыбаясь, спросил он. - Пойдем на конюшню. С конюхом познакомлю... и бог вам в помощь...

Шли молча. Благо идти не очень далеко.

За соседним проулком на склоне широкой балки виднелись добротные старинные конюшни. Перед ними зеленела роскошная крона столетнего каштана. В его густой тени приютилось летнее стойло, где похрустывая овсом и свежим сеном, стояло на привязи десятка два лошадей. По большей части работяги, не породистые лошади, но две кобылицы - пегая и каурая - настоящие красавицы. Крутогривые, крепкие, на тонких ногах они рвались на свободу. Управляющий заметил моё восхищение.

- Это наша гордость!.. Правда, норовистые - зато порода! Донские!.. Их недавно привезли. Вот бы им жеребчика... да только трудно это в наше время - с горечью сказал управляющий, глядя куда-то вдаль, на зелень волнующейся нивы.

- Была бы моя воля - продолжил он - во всех хозяйствах обязал бы держать лошадей. Помощники в селе - незаменимые!

Мы уселись на длинную телегу под каштаном

- ЭЙ, эй!.. Пахомыч, ты где?.. Принимай помощника! - громко позвал управляющий конюха.

Из низенькой глинобитной сторожки, прилепленной к южной стене конюшни, вышел невысокого роста седой цыган. Он был в армейских галифе и в резиновых галошах на босую ногу. На голове нечесаная седая шапка кучерявых волос. Расхристанная, видавшая виды, малиновая рубаха навыпуск, раздувалась на ветру, отчего цыган казался еще шире и ниже ростом.

- Надолго? - хрипловато буркнул он, облокачиваясь на телегу, и протянул мне короткопалую широкую ладонь.

- По договору до уборочной, - ответил за меня управляющий.

Цыган крепко пожал мне руку, пристально посмотрел на меня и, блеснув в улыбке прокуренными зубами, спросил:

- А ты хоть когда на коне сидел?

- Да... приходилось в детстве... но без седла... и в ночное ходил... и... - занесло меня.

- Ну, поглядим, с какой стороны ты к лошади заходишь! Ну-ка выведи вон ту мышастую со звездой на лбу - скомандовал он, усаживаясь на телегу.

- Давай закурим, Никанорыч? - попросил он управляющего. Тот, молча, протянул ему пачку "Беломора" и продолжал наблюдать за мной.

Я искренне пожалел о своем заносчивом признании про ночное, но было поздно.

Лошади одна за другой подымали свои головы от кормушки и с любопытством разглядывали меня. Мышастая с белой отметиной на лбу отрешенно уставилась на меня своими темными бархатными глазами с каким-то необъяснимым спокойствием, даже безразличием. Видать нелегкая была у нее жизнь и приучила ко многому. Я ласково погладил ее белую отметину, затем нежно похлопал по щеке. Она покорно склонила голову и потянулась ко мне, принюхиваясь.

- Славная, ты моя, славная, добрая! Не волнуйся! - проговорил я, как мог, спокойнее, хотя голос подрагивал. - Хорошая ты моя, славная!..

Раза два она фыркнула и доверительно ткнулась мордой в мою ладонь.

Я обошел лошадей сзади, протиснулся между теплыми боками вороной и мышастой, заправил удило, и стал рассупонивать поводок. Мышастая покорно выполняла все мои требования.

- Эй, постой, разнуздай её... и привяжи повод, как было! - крикнул Похомыч. - С тобой все ясно! Иди покури.

Когда я подходил к телеге, где курили Пахомыч с управляющим, руки мои еще дрожали, взмокшая рубаха прилипла к спине и мелкие капельки пота выступили на лбу.

- А откуда ты знаешь кличку мышастой? - неожиданно спросил цыган.

- Какую кличку? - удивился я.

- Ладно, тебе, не темни! Откуда говорил ей Слава... Слава?.. - кинув быстрый взгляд на управляющего, переспросил он.

- Да не Слава, а славная... - улыбнулся я.

Управляющий весело захохотал, попрощался с нами и ушел.

Короткий летний закат алел во всё небо. От скуки и одиночества Пахомыч разговорился. Из недолгого путаного рассказа его, я узнал, что после возвращения с фронта, он нашёл одни руины родного села и той кузницы, где работал до войны. Ни одной живой души в том селе не осталось. И в соседних сёлах никто не мог толком рассказать, куда подевались цыгане и его, Пахомыча, семья. Ни братьев, ни сестёр, ни родителей даже в Сибири не удалось найти. После долгих странствий и мытарств он нашёл пристанище в этом отделении совхоза. Гуртом сельчане слепили ему эту глинобитную сторожку, и уже больше 20-ти лет живёт он бобылём.

- А почему сам?.. - спросил я.

- Жениться не могу... вот моя объявится с сыновьями... и что тогда?..- грустно заключил Пахомыч.

Наступила долгая пауза.

Мы сидели на телеге до самой темноты, молчали, курили. Каждый думал о своём.

- Ну, я пойду. Завтра рано вставать... - и протянул Пахомычу руку.

- Не отчаивайся! Всё будет так, как будет, а это всегда лучше чем вчера, - сказал он, крепко пожимая мне руку, и поплёлся, шаркая галошами, в свою тёмную сторожку.

На следующий день, чуть свет, я примчался в конюшню.

Цыган уже топтался у кормушек породистых кобилиц. Я вывел Славу из стойла, напоил её, и стал неуклюже запрягать в двуколку с большой деревянной бочкой. Пахомыч искоса поглядывал в мою сторону и только после того, как я неумело затягивал хомут, подошёл и показал, как это правильно делать.

- Ничего, ничего... не отчаивайся!.. не святые горшки лепят. Всё будет у тебя хорошо. Главное уздечку ласково заправляешь... лошади не больно... - и пошёл заниматься своим делом.

Так, пошли мои трудовые будни водовоза. Вставать мне приходилось раньше всех. Каждое утро, когда багровое солнце только-только высовывало макушку из-под лиловой черты горизонта, Слава лёгким ржанием радостно встречала меня. Она нетерпеливо топталась, тихонько похрапывала, и, стоило отвязать поводок, сама ловко выходила из стойла и подходила к двуколке. Мне оставалось накинуть хомут и зануздать её.

Воду всегда мы привозили в поле, свежую, студеную. Все были очень довольны, ибо Слава бережно ступала между рядками так, что ни одно растеньице не затопчет. Очень мы с ней подружились. Но не бывает бесконечных идиллий.

Настало время прощаться. Слава, чуя горечь разлуки, смотрела на меня так печально и жалобно, что если бы умела говорить словами, то произнесла бы негромким ржанием: "Останься, мне будет скучно и одиноко..."

Так и случилось: она протяжно и очень грустно заржала.

- Даже скотина доброту и ласку уважает, - пробубнил Пахомыч, - иди уже, не трави душу! С тяжелым сердцем я уходил от них навсегда.

================

ЖАДНОСТЬ

Жизнь соткана из бесчисленного множества мгновений.

И все же она такая короткая,

что размышление может охватить её всю

за каких-нибудь два-три часа.

И как суматошлива и как, порой, пуста она

при всей своей краткости!

А сколько сил растрачиваем зря,

чтобы уберечь то, что нам не принадлежит?..

Человек помещается на одном небольшом стуле,

а жаждет владеть всем миром.

Мы редко сознаем, насколько ложно всё,

что слышим от других и повторяем сами,

в то время как истина

от нашего рождения до смерти

растет, как дерево, внутри нас.

Если бы сызмальства могли мы постичь единство созидания внутри нас

с вечно развивающейся вселенной -

тогда наши желания обретали бы надлежащий предел.

И скольких бед лишились бы мы разом!

================

ХЛЕБ

Ожидая покоса, струилась жатва золотая.

Вдалеке буйствуют жарким цветением сенокосы. По свежему воздуху раннего утра шалит ветерок и разносит во все концы планеты припахивающей пылью густой дух дозревающего хлеба, а остистые налитые соками земли колосья мерно покачиваются, готовые возвратить зрелое зерно пашне.

Навстречу мне веселою гурьбой идут сельчане. В их обветренных и загорелых лицах лучезарно сияет кроткая и простая душа, - детская бесхитростная душа! К этим взрослым детям я отношусь с той же любовью, что и к маленьким, только маленькие повзрослеют со временем, а взрослые – никогда…

Утро такре же прекрасное и бесхитростное, как и лица этих людей. Дует легкий ветерок. Орошенный обильной росою луг искрится и сверкает. Голубизна щедро рассыпалась по ярко зеленой отаве, где изредка курчавятся седые кусты маслины, а за всем этим сверкает блёстками река. Упруго извиваясь, она серебрится в тени вековых ракит, точно змея обновленной чешуей. Она по августу куда-то торопится и зовёт.

До меня донеслись запахи кулеша с дымком и радостные возгласы людей. Полевой стан уже поджидал крестьян к завтраку.

Чу! вдруг раздался нарастающий рокот. Издалека, подобно бегущим по саванне жирафам, приближалась вереница длинношеих комбайнов.

И эти запахи, и звуки напомнили мне о бурном потоке радостных деяний мира. К сожалению, я мало к ним теперь причастен. Но как только появляется шанс ощутить динамику жизни, видеть крестьян на уборке хлеба, - слабое видение Прошлого исчезает, уступив место крепко сбитому Настоящему, которое приветствует меня и заглушает боль за Будущее.

Так хочет и живет Время.

Куда же ты уносишь меня, Время?…

Как дорого я дал бы сейчас за краюху серого казацкого хлеба и миску полевого кулеша в среде простых, бесхитростных сельчан!

================

КАЛИНОВКА

Куда? Зачем струится время?

На что мне эта боль?

К чему вспоминать стригуна, с которым рос и навсегда расстался?

Нет глупый и беспечный жеребёнок -

всё имеет свои начало и неизбежный конец!

Меня тоже забыли калиновцы-односельчане. Да и что я им?

Одним днём промелькнуло тридцать лет!

На месте милой мазанки - заросли акаций.

Пруд высох, вербы пропали...

Только древняя глинобитная овчарня, крытая красной черепицей,

сиротливо стоит под склоном на берегу пустой лощины,

где когда-то искрилась желтоватая влага пруда.

Могло ли не меняться поле, в котором зрели тощие хлеба,

а нынче сивая полынь да буйствуют кусты перекати-поля?

И разве не случилось со мной, что с другом детства стригуном?

Начало - А-ах!.. Середина - Ой-ой!.. А конец - Фу-у-у!..

Прошло малолетство и полжизни конь таскал хомут с плугом или с бороной.

Вторую половину лошадиного века

кружил дышло барабана колхозной водокачки...

Закрываю глаза и смутно чувствую:

всё - сон!.. Дивный, непонятный сон!

И Калиновка, и сам я, и мои мысли,

мечты, надежды, чувства - всё сон!

Да и вся наша жизнь: грустная или весёлая,

лёгкая или трудная, счастливая или несчастная - всё сон!

Всё протекает куда-то во Вселенной!

И жизнь моя, что луговой цветок!

И как бы подтверждая это,

за мной над сонной степью грянул глухой гром

и покатился далеко за пределы равнины, туда, к городу,

где моё настоящее и будущее,

как прощальный привет из Калиновки,

где осталось моё прошлое -

самое лучезарное, самое чистое, самое незабвенное... и растаял.

Всё преходяще под луной!

Ох, как же много сил и времени отнимает Жизнь!..

===============

МОСТ

Как давно я не был там, сказал я себе. С шестнадцати лет!..

Живу недалеко и не велик труд пройти каких-нибудь пять-семь километров, а я все не шел, все откладывал, хотя имел полную свободу.

Шли дни, проходили годы, промелькнули десятилетия - и уже нельзя откладывать - можно не успеть.

Шурша травою, я пошёл по старой дороге вниз, в широкую ложбину к памятному мосту. Мощённая гранитным булыжником дорога была мне хорошо знакома, но раньше казалась добротнее и шире. Все остальное так же старо и диковато провинциально. Одно указывало, что все-таки кое-что изменилось с той поры: тогда под аркой каменного моста весело позванивал светлый живой поток, а теперь стояла большая лужа, где буйствуют заросли камыша да заливаются на все лады горластые лягушки, а мост ни капельки не изменился, и тем страшнее увидеть его.

Остановившись на мосту, я вспоминал, какой она была в ту первую ночь: распущенные, темные чуть волнистые волосы, черные глаза, легкое летнее платье, под которым непорочность, свобода и близость крепкого тела... То было начало нежности, радости, счастья, любви.

Её уже нет, а старинный мост, где мы встречались, еще больше закаменел от времени и дошел до вечной несокрушимости!

Все так же стоит он одиноко на отшибе.

По-прежнему нет фонарей на мосту и остаток заросшей травою дороги за ним теперь упирается в обветренную бурую кручу глиняного карьера.

Дикое место! Ещё юношей я думал, что возвели этот мост до времен Батыя.

Но именно здесь, на этом несокрушимом мосту, я впервые поцеловал нежные девичьи губы. Воспоминания принесли запах её волос, ситцевого платья; как вдруг решился, весь замирая, взял ее теплую, нежную руку: она в ответ легонько сжала мою. Не забываемо ее тайное согласие... согласие на всё, что последовало за ним.

Та ночь была неповторимо великолепной!

Всё было немо и спокойно: только листва одинокого дерева, что сохранилось доныне, чуть слышно трепетала от ровного майского ветерка. Он тянул по ложбине откуда-то с полей, и мы пошли ему навстречу в лунную степь. Не знали мы, что эта первая, пропитанная наивной влюблённостью ночь, будет последней для нас.

Давно ли начиналась жизнь?

Боже мой, какое это было несказанное счастье!

И вспомнился мне выпускной бал, последний, прощальный для меня бал, и её платье... очень нарядное, стройное платье. Она была в нем женственна, таинственна, недосягаема и оскорбительно не обращала на меня внимания. Белое, оно необыкновенно шло тонкому стану, темным глазам, просто распущенным волосам, - но все предназначалось теперь кому-то другому. Гремела музыка и пары кружились в сонме огней.

Как быстро она повзрослела! Вскоре она уехала.

Унесло ветром времени годы, а луна ничуть не изменилась, так же щедро разливает бледный свет на настоящее, как в былые времена. Да и мост все тот же.

Но вот уже и нет тебя. Твои отец и мать пережили тебя молодую, красивую, но в свой срок тоже умерли. Да и у меня все умерли, и не только родные, но и многие, многие с кем я начинал жизнь. Уверенные, что жизни не будет конца, мы торопились в будущее, а все началось на моих глазах, протекло - и завершилось, на моих глазах!

А майская ночь стояла такая же тёплая, лунная как та, памятная, но...

Я пошел от моста - ясная луна тоже пошла. Справа она разглядывала дикость глиняной кручи, мост и поросшую травою брусчатку, слева глянцевые окна новостроек.

Всё теперь не так, всё иначе.

Как много в нашей жизни было - и как мало осталось!

У нас нет чувства начала своего и конца - но быть может это и к лучшему.

И в старости мост меня встретил, как в молодости, и проводил дружелюбно.

==============

ОПЫТ

Пятый день пошёл с той поры, когда он проводил её домой из фитнес клуба. Она обещала придти перед отъездом, но всё не шла. Изматывающее ожидание день за днём убивало веру, что она выполнит своё обещание. Надежда таяла вместе с последним весенним снегом.

В дверь позвонили. Он открыл дверь. Быстро вошла она. Небольшая комната сразу наполнилась ее свежестью, красотой, движением, возбуждающим дыханием весны.

Он смертельно скучал без нее всё это время.

Направляясь к широкому старинному дивану, она нежно коснулась его щеки влажными прохладными губами.

Сбросив на ходу туфли и меховую накидку, бросилась на широкий диван и с усмешкой изнеможения откинулась навзничь. С мучительным чувством он разглядывал ее безукоризненные ноги. Теперь ее ноги были далеко видны. Даже одна эта прозрачная ткань колгот и короткая юбка мучили, болезненно терзали его. Но он не стал упрекать её. Он опустился на колени рядом.

Маленькая, живая, всегда собранная, она удивляла своей моложавостью. Его поразила тонкость, ее стана, неувядающая миловидность, непорочно-детское выражение лица, хотя она была в том возрасте, когда годы совершенно сглаживаются из памяти женщины. Многие в таком возрасте нуждаются в прихорашивании - только не она. Что-то влекущее было во всем ее существе. От нее веяло здоровой чувственностью, и при мысли, что она пришла разделить ее с ним, у него все замерло внутри, все члены его обмякли, онемели… кроме одного.

Непреложный закон природы переводил его сознание из пассивного страдания в активное. Его чувства выводили невиданные узоры предстоящего блаженства. Он точно в пропасть полетел, когда его руки проникли под юбку, чтобы снять эти ненавистные колготки. Сердце частит, пальцы дрожат, на ошибки уже наплевать - и всё это одновременно!..

Темнеющий теплый мысок неотвратимо приворожил его взгляд.

Он осторожно впервые в жизни раздвинул женские ноги. Ему было семнадцать – ей сорок.

==============

ПУСТОТА

Измождённый невзгодами путник шёл не останавливаясь. Он метр за метром преодолевал избранный к счастью путь. Справа над ним зловеще нависали скалистые обрывы, слева чернел зев бездонной пропасти. Только узкая каменистая тропа вела вверх к неведомой вершине.

Человек изрядно устал. Он часто спотыкался, иногда падал, но с отчаянной решимостью, презирая острую боль, упрямо продолжал идти туда, откуда надеялся увидеть нечто. Не обращая внимания на ветер, холод, одиночество, подвергаясь опасности сорваться в бездну, он, стиснув зубы, шаг за шагом отмеривал путь к надуманному благополучию.

Одержимый жаждой безраздельной власти и безграничного богатства, он отчаянно ступал по ненадёжным выступам кремнистой тропы. Скользкие камни выскакивали из-под ног, срывались с привычного места и, высоко подпрыгивая, с грохотом неслись вниз.

Рюкзак тяжелел с каждым шагом. Раскачиваясь и сползая, тюк тащил путника от пустой затеи обратно, в благоухающую долину, где цветут луга под ласковым солнцем, где живут земными заботами люди, но путник, рискуя всем на свете, непреклонно двигался к придуманной им самим вершине счастья.

Ни деревца, ни кустика, ни травинки. Холодные скалы, безмолвие и пронизывающий до костей ледяной ветер горной пустыни всё крепче донимали его. Он казался смешным и неуклюжим, но как ни трудно было ему идти, ещё труднее оказалось уверить себя в том, что это пустая затея искать блаженство там, где его нет и никогда не было.

Нет, он не сбился с пути. Он искренне верил, что ещё немного - и он подойдёт к тому месту, откуда будет повелевать всем миром, владеть финансами, пространством и людьми.

Вот наконец заветная вершина. И ничего там нет. Куда ни глянь пустота, везде леденящая душу каменистая пустошь.

Усталым взором он обвёл тот круг вселенной, в котором оказался - и только тяжело вздохнул.

Во взгляде проявились злоба, отчаяние, страх.

Под путником лежала покорённая вершина, но счастья не было - блаженство где-то выше.

==============

СУД

На высокогорном плато собрался народ.

Приглушённый ропот растекался над толпой, как отдаленный рокот моря.

За каменным плато дымилось холодом бездонное ущелье.

Оно служило судьям местом казни.

Рассвет сиял, но грозовые тучи, толкаясь, торопились посмотреть на безумие, творимое людьми.

У края пропасти на колченогом троне, как бог всесильный, восседал судья.

Разбитый сытостью, облаченный в черную мантию, он с презрением взирал на роптавшую толпу.

Преисполненный властью, вершитель судеб решил истребить Совесть: так звали ту, что приближалась к трону.

В утренних лучах Она сияла молодостью, свежестью, здоровьем. В струении одежд проступала изысканность божественного, а в скольжении поступи виделось тугое колебание змеи.

Как в полусне, она уверенно остановилась на краю бездны.

Тучи приблизились и заслонили солнце. Толпа замерла.

Совесть застыла в ожидании.

Вдруг, зловещие слова судьи, как скверна прозвучали:

- Забудь, Небесная! Оставь людей в покое! Одно из двух ты можешь выбрать: рай неба или ад ущелья!

Ни один мускул не шевельнулся на миловидном лике Совести.

Судья замолк, но дрогнул перед её неотвратимым взором.

- О, человек! Пустая плоть земли! Тебе ль меня судить? Ты решился истребить меня смертный?! - и так блеснул её суровый взгляд... так, точно молния упала рядом с троном, и сердце каждого пронзил блеск этой вспышки, и рухнул трон с судьей в пучину преисподней. Но грома не слыхать. Люди ушли. Каждый унёс искру Совести. Глухая тишина повисла над плато. Как прежде, бездонная пропасть дымилась холодным туманом.

Суд совести безмолвен - но жесток!