Выберите полку

Читать онлайн
"Неизвестные герои"

Автор: Александра Конюкова
Глава 1

Предисловие

До десяти лет я не обладала желанием читать книги. Но один подарок изменил мою жизнь, перевернул внутренний мир и именно с него начался мой путь - это была книга Антуана де Сент Экзюпери «Маленький принц».

Эта, казалось бы, простая детская история захватила меня с головой. До четырнадцати лет книги были моим лучшим способом провести время: волшебные миры, невероятные сюжеты, неожиданные повороты и мудрые мысли. Тогда я только думала о том, как писатель создает свои работы, как труден его путь.

Но когда меня попросили написать сочинение по донорству, я ощутила все прелести писательского дела на себе. Также примерно в то же время мне предложили принять участие в писательском марафоне: 24 часа на написание текста, определенная тематика, а иногда и события, стили и жанры. Это было продуктивной встряской моих умений.

Уже несколько лет я иду по пути писателя, пробую, пишу и стираю, снова и снова, пока не добиваюсь своего, а именно правильной передачи своих мыслей на бумаге. Я пишу, потому что мне есть, что сказать людям и я могу это делать. За свой короткий срок в писательстве я успела напечататься в литературном альманахе «Крылья Победы 2020», литературном журнале «Художественное слово» 2021 году, в 2022 году опубликовала мини сборник военных рассказов на Литрес и Ridero, так же недавно был выпущена книга «Сборная солянка»..

Этот сборник военных рассказов я решила переиздать, так как за четыре года поменялась я, мои взгляды на жизнь и как я считаю, мое творчество выходит на новый уровень. Я собираюсь стать редактором, может быть в дальнейшем открыть свое издание.

Читая мои рассказы, прошу вас не плакать на книгу, слезы разъедают бумагу и портят краску.

P.S. это была шутка, плачьте на здоровье

Исповедь пленницы

«…Меня зовут Татьяна Евгеньевна Белоусова. Хочу поведать вам, мои родные и дети, историю, которая изменила меня и мою жизнь. Я оставила это письмо в нашем семейном альбоме, чтобы когда вы собрались однажды все вместе, взяли посмотреть наши семейные фотографии, вспомнить былые времена с улыбкой и со смехом, наткнулись на него. Спросите меня: «Почему? Зачем прятать от вас? Что я так могла скрывать от самых родных мне людей? Почему нельзя было сказать раньше?». Не думайте, мои родные, что чего-то знать вы не достойны, но мне очень тяжело говорить о том, что когда-то пришлось пережить мне. Проще изложить это на бумаге, захлебываясь слезами, но знать и радоваться тому, что вы их точно не увидите. Я хочу вам рассказать свою историю, чтобы вы поняли некоторые мои «странности», пусть даже после моей смерти. У такого поступка есть своя предыстория…

У моих бабушки Ани и дедушки Вани большая и дружная семья. У них четыре сына и три дочери. Евгений- старший сын, Василий, Сергей, Александра, Ксения, Пелагея и младший сын Андрей. Мой отец- Евгений, из всех внуков я самая старшая, как и мой папа. Мы все вместе жили в небольшом селе – Покровка. В конце 1928года папа один уехал на заработки в Мариуполь. Мне на тот момент было три года. В течение двух лет мы получали от него письма, всего около восьми. Хоть я и не умела читать, но все отцовские весточки я бережно хранила под матрасом моей маленькой кроватки: когда печаль и тоска овладевала мною, мама читала мне их, как сказку на ночь. Уже в 1930 году папа приехал в Покровку за мной и мамой. Наконец, вся семья воссоединилась, и мы все вместе на поезде поехали в Мариуполь.

Он оказался большим и красивым городом. Мне показалось, что этот город- мечта для каждого ребенка. Там было так много садиков с разноцветными крышами, красивыми заборами в виде карандашей, а в моей родной Покровке был один сад на все село; но тут был даже огромный парк с каруселями, с детскими качелями и множеством магазинов игрушек. Мы переехали в большой двухэтажный дом. Я не понимала, зачем нам троим так много места, да и как-то не хотела спрашивать, голова тогда была не тем забита, потому что сбылась мечта любого ребенка – у меня была своя большая и светлая комната! В один из дней мы с папой сидели в гостиной, он читал мне книгу, мама готовила обед на кухне, и тут я спросила папу, почему мы переехали, на что получила такой ответ: «Все для твоего будущего, милая, через несколько месяцев у тебя появится братик, к тому же тебе через несколько лет идти в первый класс». Конечно, я и сама видела, что с мамой что-то не так, но еще один ребенок?! Папа все мне объяснил, почему мы переехали в большой город, почему он так долго работал в течение года и зачем нам такой большой дом. Мне стало вроде и радостно, но в то же время обидно. Ребята из села, которые были не одни в семье, постоянно мне говорили, что я везучая. Они рассказывали, что их заставляют за ними следить и делиться конфетами!

Увидев мое непонятное состояние, папа, как это он хорошо умел, описал нашу будущую совместную жизнь с моим братом. Привел даже в пример себя, ведь он тоже первый ребенок в семье. Он сознался, что тоже долго привыкал к «новым» людям, обижался на них, но также рассказал, как потом не мог жить без своих братьев и сестер. Я обрадовалась на какое-то мгновение, пока не вспомнила бабушку и дедушку.

- Пап…

- Что такое принцесса? – папа посадил меня на колени.

- Ты скучаешь по бабушке с дедушкой?

Сейчас я могу представить, как в глазах отца промелькнула волна тоски по родителям, сестрам и братьям, по родному селу и друзьях детства. По холмам родного села, по всегда чистому воздуху и теплым рекам.

- Скучаю, и всегда буду скучать, но теперь я должен заботиться о своей семье, я ведь уже не ребенок. А еще должен обеспечить тебе хорошее будущее.

Я была очень удивлена такой честностью и прямолинейностью отца, я замолчала, не зная, что ему сказать на утешение его и своей души, ведь мне казалось, что взрослые никогда не грустит. Наше молчание прервала мама, которая зашла в гостиную и позвала на кухню обедать. Больше подобные вопросы я папе никогда не задавала.

Прошло три месяца, папа раньше обычного забрал меня с садика. Я, конечно, была рада его видеть, но его вид и поведение меня удивило. Мой всегда строгий к внешнему виду отец всегда носил рубашку, заправленную в выглаженные брюки и свои любимые черные туфли, волосы всегда были зачесаны по «первой» моде. А тут: рубашка, какая- то помятая и не заправлена в брюки, обычно уложенные волосы были взъерошены. Папа постоянно меня поторапливал и тащил за собой, на мои вопросы о том, что случилось, папа лишь отмахивался и велел идти быстрее. Мы приехали в какое- то большое трехэтажное здание, забежали туда, на первом этаже там были женщины в домашних больших халатах (у моей мамы тоже был такой халат) с длинными рукавами и большими карманами с цветочками. Так же внешне они были похожи на маму, с такими же круглыми и большими животиками. Почти возле каждой женщины стояли медсестры в белых халатах и держали в руках, какие- то документы. Вывеску, висевшую над этим зданием, я не могла прочесть, так как в алфавите я дошла только до буквы «С». Но мне сразу стало понятно, что мы пришли в больницу.

Здесь пахло таблетками, горький привкус обжигал горло, в длинном коридоре на первом этаже стояло много лавочек, перед глазами маячили люди в белых халатах, и что именно меня напугало, это был крик! Крик, вопли, стоны были слышны повсюду, они долетали до нас с разных сторон, и с головой накрывали нас! У меня побежали мурашки по телу. Я уже подумала, что папа опять меня повел делать прививку от гриппа, мои руки стали ледяные, сердце ушло в пятки, я представила большую иглу и злое лицо медсестры.… Но увидев моё обескураженное и полное ужаса лицо, папа обнял меня и сказал: « Танюш, не переживай мы пришли за мамой и Ваней. Прививку тебе не будет делать». Его лицо растянулось в лице, но теперь страх сменился недоумением, «Кто такой, же Ваня?».

Уже того волнения и напряженности не было на папином лице, теперь на нем цвела его блистательная улыбка и он смотрел куда- то в сторону, я повернулась туда, куда смотрел папа. Там шла мама, с каким- то свертком! Она увидела нас с папой и тоже улыбнулась «во все 32 зуба» и ускорила к нам шаг. Мама выглядела счастливой, но какой-то уставшей и растрепанной. Первое, что я заметила в ней, это то, что живот пропал! Мама подошла ко мне, мы присели втроем на кушетку. Она повернула в мою сторону белый большой сверток и открыла его! Там лежал маленький человечек со слегка сморщенной кожей и закрытыми глазками: «Познакомься, Танюш, это твой младший братик- Ваня!».Глядя на этого маленького человечка и на то, как и с какой любовью на него смотрят мама и папа, я поняла, моя жизнь никогда не будет прежней.

С тех пор моя жизнь поменялась в лучшую сторону с помощью Вани. Брат, если ты это тоже читаешь, знай, я тебя люблю! Я никогда не забуду те бессонные ночи, которые ты мне предоставлял. Как мне позже приходилось тебя нянчить, с тобой играть, да и потом мне это доставляло удовольствие, первая вызывалась тебя покормить и погулять с тобой во дворе, где нам тогда папа сделал качели: мне большие, красного цвета, тебе – поменьше, синего цвета. Ты помнишь, как мы с тобой играли и бегали у нас во дворе? Через три года в нашу с тобой компанию добавился еще один человек- Коля. Я помню, как ты часто его ревновал к родителям, думая, что они теперь тебя не любят. Дорогой, их любовь к нам была бесконечна, ее хватало на всех нас. Но позже ты смирился, начал сам помогать родителям с Колькой. А я в этот же год пошла в первый класс. Никогда не забуду вечер после первого сентября: родители нам с тобой купили грушевый лимонад, конфеты и зефир, который мы жарили все вместе на костре у нас во дворе.

После школы я делала уроки до вечера, нашла подружек по соседству, заигрывалась с ними и совсем забыла о вас, ребята. Вы часто потом на меня обижались, мне было не понятно, почему? Как жаль, что это я поняла только тогда, когда уже поздно просить прощения, но я всё-таки это сделаю. Прошу меня простить, мои родные, я быстро позабыла, что вы были со мной всегда, пока я не нашла себе друзей. Иногда дружба со сверстниками и ребятами постарше одурманивают наш разум, заставив позабыть родное.

Через четыре года в нашу еще пока не распавшуюся «банду» вошла Катька. Ох, Катюха, ты выросла настоящей маменькиной дочкой! Твой статус младшего ребенка решал все твои проблемы, но создавал их мне и мальчишкам. «Катюша то…», «Катюша сё…», «Катюша маленькая!». Так что все домашние дела ложились на наши плечи. Мы порой хотели тебя проучить, но прошло пять лет, и ты очень поменялась. Стала нам помогать сама, не так уж больно и капризничала…

Согласитесь, несмотря на все невзгоды, обиды, ссоры, мы были дружны, и у нас было счастливое детство. Что нужно еще для счастья? У нас были любящие родители, мы были сыты, одеты, обуты, родительскую любовь мы поделили поровну. В школе никогда у нас с вами не было проблем, а если бы и были, то мы решили бы их вместе.

1941год 8 июня. Я отмечала свое шестнадцатилетие! У нас был полный двор гостей, ко мне в такую даль приехал дядя Вася и тетя Александра. Пришли мои друзья из школы, ведь у нас был еще один повод отмечать – мы окончили школу, девять классов! Все были грустные, когда взрослые начинали говорить о том, что мы скоро пойдем поступать кто куда. С некоторыми людьми мне было невыносимо тяжело расставаться. С Витькой, например, он был веселый и всегда помогал мне, родители его мне в женихи порочили, он мне нравился, но я знала, что он был влюблен в мою подругу Аньку. Вот такой мы компанией ходили и на учебу, и гулять. Я не была морально готова прощаться с кем-нибудь из них. Но мы с Анькой собирались поступать в педучилище, а Витьку родители отправляли в соседний город к дяде. У его дяди было маленькое, но прибыльное предприятие: он делал мебель из древесины. Витю туда отправляли, чтобы он поработал и принял дело дяди, ведь у того погибла дочь и жена, и было совсем не до работы. Было просто невыносимо представлять свою жизнь без Витьки. Но на моем дне рождения все натянули улыбки, смеялись, шутили и поздравляли. Я была самая младшая из нашей троицы, так как у Аньки и Витьки дни рождения в январе. Как же они подходят друг другу! У них даже дни рождения в один месяц и жили они рядом, да и их родители хотели их поженить. Вот такой был любовный треугольник.

Вот уже уехали дядя и тетя, разошлись одноклассники, остались только Аня, Витя и родители. Мы все сидели у нас во дворе возле костра и жарили зефир. Это было что-то необыкновенное. Это моя зона комфорта, это мое счастье: родители с Катей, Ванька, Колька и мои друзья. Никогда не думала, что что-то или кто-то может нарушить это умиротворенное существование, полное надежд на будущее… Мои родные, как же я ошибалась.

Ровно через две недели по всем газетам и по радио прозвучало слово «война». 22 июня в 1941 году немцы пришли на русскую землю. Руководство нашего района велело никуда не выезжать, готовить запасы еды, медикаментов, покупать бочки для чистой воды и готовиться к худшему. Все жители Мариуполя откровенно наплевали на предупреждение. Все говорили, что до нас они не дойдут, что Советская Армия их быстренько прогонит. Я тоже не поверила и приняла на себя беспечность своих знакомых и друзей. Но случилось страшное: через неделю или чуть больше, не помню я уже, приехали какие – то грузовики темно-зеленого цвета. По радио сказали собраться в 15:00 всем мужчинам в возрасте от восемнадцати до пятидесяти на площади, женщинам и детям велели не соваться к этому месту.

Папа стал чернее тучи, мама в слезы, Ваня и Коля стали задавать вопросы, собрались тоже идти, но их остановили, потому что они еще дети. Папа ушел, его не было часа четыре дома. У Катьки так и не получилось успокоить маму, которая ревела все это время. Уже было часов семь вечера, и тут вернулся отец…чернее тучи. Он положил какую-то бумажку на стол, в ней красным штампом было написано: «Годен». Папа рассказал, что было на площади: «В конторе взяли списки мужчин, от восемнадцати до пятидесяти. Нас распределяли, кто, куда, в какой город поедем, и в какой полк определят. Помимо наших имен они взяли карточки из больницы. Некоторые мужчины останутся в городе по состоянию здоровья. Я годен…» Мама упала в обморок. Папа испугался, но страха в его глазах я не увидела – я увидела железную решительность на грани безрассудства. Папа отнес маму в спальню, потом пришел в гостиную, где мы четверо сидели вокруг стола с испуганными лицами. Я отказывалась понимать всю эту ситуацию, казавшуюся страшным сном!

- Ты можешь не ехать?- в истерике и со слезами вскрикнула я. Он ничего не ответил, лишь просто обнял меня.

- Это мой долг, я был в армии, отслужил, я подписывал бумаги, что если будет война, я вернусь, наверное, в свою часть.

Ребята не выдержали и тоже встали из-за стола, и все мы вчетвером обняли отца. Захлебываясь слезами и вздрагивая, как будто нас током било, мы не могли представить свою жизнь, будущее без отца. Мы все сели на диван, папа мне велел подняться к маме, посмотреть, как она там.

- Иван, Николай и Екатерина – вы поедете в Покровку, к бабушке и дедушке. Билеты я покупаю завтра, отговорок я не собираюсь слушать! – он попытался выдавить из своего напряженного лица улыбку, но не получилось. – Ложитесь спать, я пошел собирать вещи, мне завтра нужно идти в военкомат.

-Ну пап, почему Таня останется дома? Это несправедливо. Я тоже взрослая! Я тоже имею право остаться дом!- вскрикнула Катька и вскочила с дивана.

-Я все сказал!- грозно на нее посмотрев, сказал папа. Он уже не собирался подбадривать их и тем более улыбаться. В комнате воцарилась тишина. Все замолчали, никогда тишина не была такая громкая. Катя психанула и пошла на вверх. Ребята пошли на улицу. Папа через несколько мгновений тоже ушел. Я осталась одна, наедине со своими мыслями.

Всю ночь я ворочалась, не могла уснуть. Я слушала разговор родителей, плач мамы и попытки папы успокоить ее. Но скоро все утихло. В доме повисла гробовая тишина, я тихо надела халат и пошла к камину на первом этаже. Но, к моему удивлению, гостиная была не пуста: там сидел папа. Мы вздрогнули, заметив друг друга, но в его глазах я увидела то, что я уже неделю не видела: это была какая- то радость что ли, умиротворение.

-Принцесса, чего не спишь? Уже три часа.

-Не зови меня так, я уже взрослая. Хочу задать тебе такой же вопрос.

Как там мама?

-Вроде уснула, - облокотившись на спинку дивана, вздрогнув, сказал папа.

-Пап, ты можешь не ехать? В городе полно молодых людей, пусть они отдают честь Родине!

-Но я не могу отказаться, как вы не понимаете с мамой?- воскликнул отец. У него плавно скатывалась слеза, он, почувствовав ее, быстро вытер лицо рукавом халата. И вдруг со стоном выпалил, что он обязан, что у него нет выбора.

Это был первый и последний раз, когда я у папы видела слезы. Вот теперь я четко увидела страх в его глазах, страх погибнуть, не вернуться к жене и детям, не вернуться в дом, на который работал по 16 часов в сутки.

Слов не было, были только слезы…

-Прости принцесса, сегодня был очень тяжелый день, я пойду спать, и ты иди.- встав с дивана и поковыляв, как старик, к лестнице, побрел он в спальню.

Слово «война» истощало его душу и тело. Я проводила его взглядом, надела ботинки и вышла во двор. Хоть и был уже конец июня, было прохладно и тихо, как будто весь мир готовился к битве и смерти. Я села на качели и стала медленно покачиваться. Погрузившись в тяжелые мысли, я и не заметила, как настало утро. За мной вышел Колька и позвал завтракать. Никто не спросил меня, почему я была на улице – в доме вообще никто не задавал вопросы, как будто боясь получить нож в спину из- за слова.

Когда на кухню пришел папа, все попытались улыбнуться, было видно, что он не выспался, но увидев наши старания не зареветь, начал шутить. Напряжение в воздухе чуть-чуть спало, мы позавтракали. Мама пошла к клумбе. Она ходила к цветам, когда было неспокойно на душе. Не говорила об этом, но мы это знали. Мальчики и Катя пошли собирать чемоданы, они бухтели и косились на меня, как будто это я виновата, что их отправляют к бабушке с дедушкой. Папа начал собираться в военкомат, узнать, куда его отправят и зайти за билетами на жд вокзал. Я вся в напряжении ждала только его прихода.

Он пришел через два часа, я все это время сидела на том месте, где мы вчера ночью сидели. Мы сели обедать, папа еще ничего не говорил. Мама поставила чайник, убрала тарелки. «Я еду на Дальний Восток, воевать с японцами,- немного помолчав, выпалил папа. Всем было известно, что японцы выносливы, не боятся воевать, не боятся смерти. – А вы, троица, едете в Покровку завтра в 8 утра. Все вещи собрали? Не бойтесь! Что, ни разу не видели бабушку и дедушку?! Там в селе куча ваших родственников, тетей, дядей, братьев и сестер». Все трое просто обиженно кивнули в знак согласия. Папа, увидев их обиду, пошутил несколько раз, но никто не оценил его шутку, и он бросил это дело.

На следующее утро родители сами их повели на поезд. Тысяча таких же детей, нескончаемое число вагонов, которые отправлялись в разные уголки нашей страны, подальше от родных, подальше от смерти, подальше от войны.

Через неделю за папой и остальными мужчинами приехала машина. Всю эту неделю были прощанья, слезы, крики, сборы и снова слезы. Это было невыносимо: слушать маму, как будто папа уже умер и не вернется. Это создавало сплошной негатив и напряжение дома. Я была одна, никто ко мне не подошел, никто не спросил, что я чувствую. Эта неделя убивала меня медленно, но болезненно!

1 июля 1941 года в 7:00 забрали папу. В большом грузовике было около тридцати мужчин. Вокруг грузовика толпились старики, дети, которых еще не отправили на поезде в другой конец страны, и женщины. Как только тронулся грузовик, дети сорвались с места и со слезами на глазах побежали догонять машины, увозившие их отцов, а вместе с ними и надежды на безоблачное будущее. Стоя на площади и провожая отца взглядом, я для себя поняла, что жизнь никогда не будет иметь смысл без него.

Прошло три месяца, как забрали папу и остальных мужчин. Город будто вымер. Это невозможно назвать жизнью! Вместе с папой ушел покой, радость и жизнь в нашем доме. Мы с мамой остались одни. Каждый день завтракали, обедали вместе, делали домашние дела вместе, но нормального диалога у нас не выходило. Я бегала на почту по три раза на день, как ополоумевшая, надеясь на письмо от папы, как тогда, когда мне было три года. В городе опять прозвучало предупреждение о готовности, но мне было все равно, я вновь бежала на почту, подпитываясь надеждой, что пришла долгожданная весточка… Июль, август, сентябрь – ничего, ничего нет. Уже подкрадывались плохие мысли, но надежда была крепче меня.

Настал тот день, роковой день, к чему и вела я свой длинный рассказ. 8 октября 1941 года немцы пришли в город Мариуполь. Мне было шестнадцать, но все, что я помню, это как в этот день мы вдвоем с мамой прыгнули в погреб. Сыпался потолок, земля дрожала, был слышен свист и грохот, который оглушал нас на долгое время, были бесконечные бомбёжки. Спустя неделю мы с мамой решились выйти из погреба. Лучше бы мы этого не делали!

Мы только вышли и наконец – то смогли выпрямиться в полный рост, но не удосужились внимательнее осмотреться, когда меня кто-то ударил по голове. В момент, когда я падала в обморок, я слышала выстрелы и душераздирающий крик матери. Я не знаю, кто это был, зачем меня ударили, и я даже не увидела лиц, а самое ужасное - я не знала, жива ли мама!

Я очнулась от сильной тряске, жутко мутило, невыносимо болела голова, пахло чем-то дурным, было душно настолько так, что мне казалось, что я вот-вот задохнусь. Осмотревшись, я чуть не умерла от страха! Я поняла только то, что я еду в каком-то большом грузовике, было темно, но через ширму просачивались лучики света. У меня руки охладели от ужаса, когда я поняла, что в грузовике были одни девочки! Девочки- школьницы, им было от десяти до восемнадцати лет. Нас было около тридцати. Я увидела знакомые лица: Ленку из соседнего дома, Машу, которая жила через три дома от нас. Кто-то плакал, кто-то в ступоре смотрел в одну точку. Тут на себе я заметила взгляды двух девчонок, сидевших неподалеку от меня.

- Мы едем уже второй день, ты все это время не открывала глаза. Как ты себя чувствуешь?- спросила та, которая сидела ближе. Она протянула мне белый платок и посоветовала приложить его к затылку. Отпрянув, я потянула руку к затылку и в ужасе нащупала то место, куда пришелся удар по голове: вся рука была в крови. Меня ударили два дня назад, но кровь еще потихоньку текла.

- Спасибо, меня зовут Таня, а вас?

Девчонки представились Яной и Любой, сказали, что они соседки и жили на окраине города. Я рассказала о себе и спросила, кто и куда нас везет. Все девочки резко повернулись ко мне и замерли. У них на лице был четко виден страх неизвестного. Моя собеседница, вздохнула и, пустив слезы, ответила одним словом: «Немцы». Я вздрогнула, все смотревшие на меня опустили глаза: кто задумался, кто начал плакать.

Мы ехали еще два дня. На остановках, которые были раз в день, давали пить воду, но эта вода не внушала доверия. Эти «немцы» часто на нас что-то кричали, били тех, кто пытался выпрыгнуть из кузова грузовика, чтобы сходить в туалет. Одну девочку двенадцати лет ударили в висок автоматом, она умерла на месте. В этот момент я впервые увидела смерть, железный запах крови мне запомнился надолго.

Мы приехали в какой – то лагерь, с забором, домами и сараями из дерева. Повсюду были люди в камуфляжной форме, что – то кричали на непонятном мне языке. Там было еще около сотни истощенных и изуродованных девочек, девушек и женщин. Причем девочкам было от двенадцати лет, детей помладше я не увидела. Только спустя год заточения в этом лагере, я узнала, куда девают малолетних детей. Дети, рождались от немцев, они были либо мертвыми, либо покалеченными, похожими на «нечисть» из книг.

С первых дней пребывания в этом ужасном месте я увидела, что в лагере есть серое огромное здание, отдельно стоящее в глубине территории. Всех непослушных и детей отправляли туда, а над воротами висела табличка с надписью на немецком языке «Крематорий»… Запах, это именно то, что я никогда не забуду, запах горелой плоти. Вы уже, наверное, догадались, в какой лагерь и для чего меня привезли. Оказывается, из Мариуполя ехали еще таких же шесть грузовиков, все в этих грузовиках были девочки и девушки.

Не хочу вас пугать излишними подробностями и моими внутренними монологами и переживаниями, да мне и самой страшно это вспоминать. В этом лагере я провела 4 года 3 месяца 17 дней и 9 часов. Это был ад, как в Библии… Ад на земле, а немцы – черты-палачи, которые над нами издевались и карали за любой шаг без разрешения. Я не знаю, каким образом я выжила.

Над нами издевались, как над животными: пьяный солдат мог зайти в сарай и выбрать себе жертву для «потехи», нередко после этого исчезали девушки, но зажигалась одновременно печь… Нас сломили, как людей, как личностей, я уже ни на что не могла надеяться: ни на то, что меня не тронут, ни на то, что Бог меня защитит. Повиновение, быстрое выполнение, сила воли – вот что меня спасло, а не Бог, в которого я свято верила, пока не попала в ад! Когда солдатам не надо было «веселиться», мы работали на ткацких станках, стирая пальцы в кровь. Над нами проводили медицинские опыты, как над крысами, вводили стафилококк, возбудитель столбняка, какие- то бактерии. Мне повезло, что я осталась с ногами и руками, моей соседке Лене отрезали уши и руки… Женщин просто калечили у нас на глазах! Отрезали нос, руки, ноги, грудь, выкалывали глаза, заливали кислоту им в глотки.

Фашисты- они не люди, они страшнее разъяренного раненого хищника. Они получали несказанное удовольствие, резав нас, как будто мы не люди, а я мясные свиньи, насиловали, бросали в печи, заливали и травили нас всякими химикатами и запрещенными препаратами. На построении утром и вечером нас специально долго держали, и никого не волновало, что ты истекаешь кровью или у тебя нет ноги. Не откликнешься - поедешь в гости прямиком в печь.

Нас было 180 мариупольских девушек, после войны вернулось только 25…25 человек! Это не половина и даже не четверть. Я потеряла себя, разум, у меня сломалась психика. Я с тех пор, как попала в лагерь, боюсь и шарахаюсь, когда кто- то подходит сзади. Я боюсь зажигать дома печь: перед глазами всплывают останки в крематории, я боюсь врачей и игл, так как приехала домой без селезенки, одной почки и практически глухая. Я вернулась совсем другим человеком, которого не узнали даже родные мать и отец.

В сентябре 1945 года меня вернули домой. Папа был дома, мама была жива, вернулись братья и сестра, но, ни я, ни они меня не узнали: я ни с кем не разговаривала и тем более не рассказывала о том, что со мной было. Я закрылась от них, я закрылась от всего мира. Война меняет людей, ожесточает, превращает в зверей, ломает психику, делает все то, что было свято – никчемным. Мне был 21 год, а я не могла нормально есть, я спала в углу своей комнаты, кричала и плакала во сне. Я не могла ни с кем вести беседу, меня добила новость, когда я узнала, что Витя и Аня погибли при захвате Мариуполя.

Меня отправили к папиному другу, он был психотерапевтом. Это оказался симпатичный и приятный молодой человек, ему было двадцать семь лет. Да, дети и внуки, это ваш отец и дедушка. Именно он меня спас, а не те солдаты, которые привезли из лагеря, поддержал в трудную минуту он, а не семья, восстановил мою память и психику, знал, что я пережила, что было со мной, и не бросил. Сделав многое для меня, он был терпелив, понимал, что после лагеря мне будет трудно общаться с мужчинами, и не сдался. Спустя два года мы поженились. И вот я сплю на кровати, ем, не боюсь плит и печек. Но одно в моей голове этот человек так и не смог исправить: я шарахалась, если кто-то подходил тихо, сзади меня, не окликнув. Слава, ты научил меня любить и заново жить, как нормальный человек. Спасибо! Я люблю тебя, душа моя!

Прощайте, мои родные. Любите друг друга, не ссорьтесь и боритесь за свое счастье. Ваша покорная слуга, мать и бабушка, Татьяна Евгеньевна Белоусова».

P.S. Эту историю из жизни моей прабабушки Татьяны рассказала ее племяннице – моей бабушке Любе. Она родилась после войны и является единственным человеком, кто смог передать историю жизни своей родной тети – ребенка войны, на долю которого выпали столь не детские испытания.Она воспитала меня как дочь, научила всему, что я знаю, она поведала мне истории моих прапрародителей, всех прабабушек и прадедушек, так как благодаря этим великим людям я сейчас живу и наслаждаюсь мирным небом над своей головой. Из всех её родных, двоих детей и пятерых внуков, я одна интересуюсь историей своей семьи, пытаюсь записывать о моих великих предках каждое слово, узнаю про их фронтовые победы, заслуги и про то, как они выживали в то нелегкое военное время. Я считаю, что память не должна стираться навсегда, мы обязаны собирать ее по крупицам и бережно хранить, передавая своим потомкам и показывая тем самым, благодаря кому они ходят по этой земле.

Героиня без медали

Честь, отвага, мужество, самопожертвование, конечно, любому известны эти качества, но эти качества мы привыкли посвящать людям мужского пола. В Великую Отечественную война перевернула все «с ног на голову». Такое понятие как «не женская» работа, так как и эти качества потеряли свое гендерное значение.

В войну 1941-1945 гремит война, тысячи молодых ребят и мужчин, покинули очаги родных домов, чтобы отстоять честь Родины, подарить родным шанс: на будущее, на счастливую и беззаботную жизнь, возможность мечтать и жить. Не только на фронте происходили ужасы, но и за фронтом. Молодые парни, которые не подходили по возрасту, сбегали с домов на фронт, многие кто не попал в армию сходили с ума. В деревнях, городах и селах оставались старики, женщины и дети. Женщины шли работать на станки, тракторах, сами занимались на поле и по хозяйству.

Во все времена бабушки и дедушки рассказывали своим внукам фронтовые истории, моя прапрабабушка не исключение. Она рассказала эту историю моей бабушке, когда той было четырнадцать лет. В этом году настала ее очередь передать историю своей бабушки. В этот день я приехала к ней погостить несколько дней. Мы июльским вечером решили попить чай в беседке. Мы пили чай, вспоминали смешные истории, я и не заметила, как, но зашла тему на счет войны, и тут бабушка начала свой рассказ.

«В далеком 1943 году в маленьком селе Поповка тоже остались одни женщины, дети и старики, это село было из одной большой улицы, где все друг друга знали и помогали, кто чем мог. Там находился и дом моей бабушки, Рябцевой Пелагеи Васильевны. В её доме остались только она, и ее дочь, и мать, полтора года назад двое ее детей умерли от скарлатины. Моя бабушка надеялась спасти своего последнего ребенка, отправив ее на поезде до своей двоюродной тетки, которая жила в Казахстане. Но не успела, за два дня до запланированной разлуки возле Поповки шел бой, люди не выходили из своих погребов больше трех дней, самолеты постоянно бомбили прям у их порогов. Спустя несколько дней все стихло. Люди стали потихоньку выходить и осматриваться, разбирать обломки и искать еду, на восьмой день их ждал «сюрприз»… Было где-то шесть часов утра, люди еще спали мирно в своих домах, как вдруг раздались выстрелы и взрывы. Все подскочили, как по звонку, выскочили на улицу, в чем были, чтобы забежать в погреб спрятаться, но было поздно. Вокруг каждого дома стояло по семь- восемь солдат, они не были похожи на наших. «Немцы!...О Господи спаси наши души грешные…»- как по команде прошептал каждый человек, крестясь и опуская глаза.

Они были грязные, изнеможенны и уставшие. Было несколько кучек людей, где солдаты держали переноски с раненными. Лежавшие солдаты стонали и истекали кровью, их товарищи крепко держали на их ранах уже алые тряпки. На людей повернули автоматы и что-то громко и устрашающе крикнули. Местные стояли, не сделав ни шагу. Никто ничего не понял, но немцы походу что-то скомандовали, и их разозлила бездействие. Они начали стрелять… Они убили пятерых, люди начали убегать обратно в дома, кто-то начал подбегать к убитым, пытаясь их оттащить. Немцы устали стоять и двинулись к домам, они угрожающе кричали, целились и замахивались на стариков и женщин. Они заходили в дома, выгоняя стариков и детей, роясь в кастрюлях и полках на кухне, выкидывали вещи, которые им были не нужны. Женщины, которые мужественно пытались отбить свои дома, затаскивали несколько человек в дом и жестоко избивали, что-то на них при этом крича. Можно только догадываться, что еще творили с ними, потом слышался выстрел и последний протяжный стон, от которого кровь вставала в жилах.

Немцы вели себя в прямом смысле слова как свиньи, они поснимали с себя одежду, кинули в нос хозяйкам, чтоб те постирали, требовали, чтобы их покормили. Местным жителям пришлось идти жить в свои сараи или погреба, это ведь хоть какая-то крыша и защита над головой. У некоторых людей сгорели сараи, и им пришлось идти либо в погреб, либо проситься к соседям.

Дом моей бабушки находился в конце села, где через огород уже начинался лес, до них тоже добрались немцы, их было трое. Как только моя бабушка услышала выстрелы, они повела свою мать и дочь Александру в погреб, так что она одна встречала «гостей». Как только пришли немцы, они почувствовали себя хозяевами, потребовали еду. Отобедав, они захотели осмотреть территорию, на которой поселились, у моей бабушки был погреб и достаточной большой сарай. Пелагея испугалась за мать и ребенка решила их показать до того, как их найдут. Никто не мог знать, как они отреагируют на людей, которых им сразу не представили. Она попросила их остановиться и позвала своих родных и на пальцах объяснила кто они. Произошло то, что никто никогда и не ожидал, увидев девочку, мою маму, они улыбнулись, переглянулись втроем и что-то радостно воскликнули и один побежал в дом, а другой положил ей на макушку руку что-то приговаривая. Моя бабушка ничего не понимаю просто стояла, боясь пошевелиться. Но вот пришел тот почему- то радостный солдат и засунул свою руку в сумку и начал доставать что-то. «Шоколад!»- радостно воскликнула Александра, но тут же утихомирилась и быстро повернулась к матери. Все, троя (мои родные) стояли не в до умении. Все конечно были наслышаны о химических опытах на людях, как немцы травили наших солдат хлебом, как в лагерях для пленных что-то подсыпали постоянно в еду, после у людей были галлюцинации и припадки. Зная все это, моя бабашка с недоверчивым видом смотрела то на «угощение», то на солдат. Но те были удивлены, что ребенок не берет угощение, они что-то сказали на своем и сунули шоколад в руки моей маленькой мамы. Она и не знала, что ей делать, бабушка не хотела сердить их, ей оставалось только одно, отблагодарить.

Следующим объектом для осмотра являлся сарай, в котором жила уже исхудавшая корова, после всех голодовок и отсутствия воды, она одна выжила. Для моей семьи это был единственный шанс выжить. Зайдя в сарай, они обрадовались и вскрикнули «kuh», (корова). Они принялись ее осматривать, тыкать, щупать и что-то приговаривать себе под нос. Самому низкому крикнули что-то, и тот пошел в дом, а через минуту пришел, с огромным топором и острым ножом. У бабушки потемнело в глазах, она бросилась им в ноги и умоляла не убивать ее, ведь корова единственный шанс выжить ребенку, который и так ослаб. Они отпихнули ее как собаку от ноги, но ее было не остановить, она встала, начала в слезах умолять пощадить ее. Ей было все равно на свою жизнь, она переживала за жизнь коровы и оставшихся родных. После долгих слез, уговоров, они переговорили, кивнули ей, и сами пошли в дом спать. Наверно, солдаты и сами давно пили молоко, да они наверно и подумали: «Мы всегда успеем ее зарезать». Мои родные остались в сарае, когда солдаты вечером пошли в дом.

Две недели моя бабушка Пелагея жила как прислуга немцам, кормила, стирала, первые чашки молока доставались им. Можно сказать, что в какой- то мере им повезло, немцы та добрыми оказались. Конечно, мы люди поглощенные стереотипами о злых нацистах, о варварах, из уст в уста передавались рассказы о их опытах и жестокости, но эти были не такие. Нам нужно понять самим, что не все немцы были нацистами, что их заставили идти и убивать для своего правительства, или иначе расстреляли бы их, и их родных. Эти трое немцев жили у прапрабабушки, ели, пили, спали, но не били и не обижали их. Они вскоре еще несколько раз давали шоколадки моей прабабушке, кстати, немецкий шоколад оказался не отравленным и довольно вкусным».

Тут бабушка прервалась, встала долить себе чаю.

- Ба, а что было дальше? Сколько все-таки они жили у прапрабабушки Поли? А шоколад еще давали прабабушке Саше?

-Ишь какая! Да погоди ты, дай я себе чайку та долью. Нет, шоколадка была последняя. Слушай дальше!

«Однажды раним летним вечером, Пелагея, оставив дочь и мать в сарае, пошла на огород, собрать картошки на ужин, себе и немцам. Она уже привыкла: к приказам, частой уборке и готовке ведь ее дом был как проходной двор, часто приходили и другие немцы на ужин, обед или выпить. Набрав картошки и других овощей, она уже собиралась идти домой, как услышала слабый стон, было не понятно был ли это человек, или это какое-то животное. Она поставила свои ведра и потихоньку на цыпочках пошла к лесу, откуда доносился стон.

Подойдя, она подскочила, на месте это был солдат! Он переполошился и с испуга направил на нее автомат, но быстро опомнился и убрал. Это был советский солдат, но весь в крови, он был ранен в живот и ногу, он лежал в небольшой яме под елью. Наверно он переполз через лес до населенного пункта, но наверно не знал, что там поселились немцы, и что его могут убить. Солдат был исхудавший, весь в грязи и в порванной одежде, у него был лишь маленький рюкзак и автомат без патронов. Увидя его, Пелагея лишь посмотрела по сторонам и быстро засыпала солдата травой. Тот та и не возражал.

- Я вернусь ночью, перестань стонать, немцы бывает ходят в лес на ночную охоту.

- Немцы?! – вскрикнул солдат, напрягшись и оглядываясь по сторонам.

- Тихо я сказала!!! Из-за тебя нас могут убить! Так что заткнись дурень, если хочешь жить! Я тебя спрячу у себя, лежи молча! Не стони! Ты меня понял!? – бабушка на него так разозлилась, что солдат испугался ненароком, он в знак повиновения лишь кивнул и замолчал.

Бабушка схватила ведра и побежала готовить ужин. Немцы ничего не слышали и не заподозрили, они поели, выпили и легли спать, она покормила родных, и они тоже легли спать. Она дождалась, когда ее родные заснуть и когда стихнут шаги на улице, Пелагея выглянула на улицу никого не было и побежала к погребу. Как будто сама природа хотела помочь советскому солдату, было полнолуние, Пелагея в лунном свете подкралась к своему погребу и зашла внутрь. В погребе некоторые доски были не прикреплены, она их отодрала и жестяной миской начала копать яму. Она выкопала просторную яму, примерила, чтобы доски ее прикрывали и не прогибались, эта тяжелая работа у нее заняла два с половиной часа. Она была грязная, дул прохладный ветер, она потихоньку стала пробираться к лесу, она рисковала своей жизнью и жизнью родных ради одного солдата, все риски были умножены на ноль. Она не переживала за свою жизнь, ее долг был спасти солдата, который мог позже освободить ее село от немцев и не только село. Ведь как много может сделать один человек, с сердцем львицы и выносливостью, которой мы можем только позавидовать. Женщины санитарки таскали оборудование и солдат на своих плечах – это их долг, а солдат долг – выздороветь и прогнать захватчиков с нашей земли.

Нашему солдату повезло, моя бабушка была не из хрупких и слабых женщин, она сама работала, готовила и в эту ночь вырыла яму, чтоб в нее поместился солдат, от кромки леса до ее двора было пятнадцать минут. Но они ведь не шли, моя бабушка закинула солдата себе на спину и потащила его, постоянно оглядываясь, и останавливалась, солдату было больно опираться на больной бок, да и частое опускание и поднимание солдата утомила русскую женщину. Уже начинало немного светать, когда бабушка притащила солдата в погреб, она перевязала и обработала его раны, раны были не сильно глубокие и хорошо, что не успели воспалиться. Она принесла ему остатки ужина, которые спрятала возле сарая, надо было торопиться и она начала накрывать его досками.

- Спасибо. Мне очень жаль, что не могу ничего дать тебе в замен. Ты спасла мне жизнь я в долгу перед тобой. Что я могу для тебя сделать?

- Не стони. Это единственное, что ты можешь для меня сделать.

Он удивленно на нее посмотрел, но ее лицо было серьезным и уставшим, они последний раз взглянули друг на друга, и последняя доска от пола погреба прикрыла его лицо. Она выглянула с погреба, патрульные еще спали, она потихоньку проскочила в свой сарай, ее родные еще спали, она тоже прилегла отдохнуть, и не заметила, как заснула.

Наутро, ее жизнь потекла таким же ручьем, кроме ночей. Она готовила немцем, стирала, убиралась в доме, в котором уже не жила давно, но ночью она брала с собой остатки еды, тряпки и ведро воды для солдата. Её забота и строгость не осталась не замеченной. Хоть и солдата и мучила боль от каждого резкого движения. Он ни разу не пискнул, ведь его спасительница скомандовала, как командир его роты, «сидеть тихо». Забота взяла тоже свое, он стремительно, но не так быстро, как хотелось, поправлялся. И вот так, тайно выхаживала моя бабушка солдата полтора месяца. В конце августа в ночи под лунным светом под кромкой леса простились они, солдат и моя героиня.

Многие мы так подумаем не значительные, поступки мы совершаем, всему всегда есть свой смысл и закономерность. Многие женщины были последним шансом на жизни маленьких детей и раненых солдат. Они не гордились тем, что оставили и прокормили пятерых детей или, что спасли солдату жизнь, хотя за ее спиной направленный на ее пистолет, и никто не знает, когда немец спустит курок. Как бы там ни было эти «обычные поступки» и «обычные женщины» и стали теми благодаря кому солдаты вставали на ноги и шли дальше воевать, дети стали помогать с урожаем и вообще по дому. Женщины именно они всех объединили и мотивировали. Для кого-то это подвиг, а для кого-то просто долг. Но нужно помнить, что добро всегда возвращается, пусть и спустя долгое время.

На дворе 1983 год у меня была уже семья и двое дети, но Пелагея так и жила в своем родном доме. Никому никогда и не говорила про солдата, которому спасла жизнь, да и потихоньку начала сама забывать про него. Но не он. Солдат успешно прошел войну и вернулся домой, в Оренбург, к жене и сыну. Долгое время он искал то место, где он пролежал в погребе молодой женщины два месяца. Его старания дали свои плоды, он позвонил в контору Поповского села, и узнал, что «да проживает тут какая-то Пелагея, в конце села». Сердце нашего солдата запело самые прекрасные песни, он со своей женой, сыном и подарками поехали в Поповку. Этот солдат не был намерен оставить эту Героиню без внимания других людей, он позвонил корреспондентам, которым поведал историю своего спасения и о своей Героине. О поступке моей прапрабабушки узнали родные и все село.

К большому сожалению, имя солдата было забыто в моей семье. И теперь с 1983 года на 9 мая моя семья чтит память этой Героине, которой забыли дать медаль. На вопрос, «Почему вы даже семье не говорили о своем подвиге?». Она лишь смеялась в ответ, «Подвиг? Какой подвиг? Это мой долг! Любая бы женщина на моем бы месте поступила бы точно так же». Её ответ тоже передается в историях о войне в нашей семье».

- Ух ты, ну и история! Да за такое медаль ей должны были вручить!

- Да. В то время не было принципы «должны», «не должны». А ты представь сколько бы женщин получили бы медали, если бы про их подвиги узнало государство, их не с кончаемое множество. Их «героинь без медалей»

Первая кровь

Предисловие

«История, которую мне рассказала моя мама, а ей ее отец. Это было в начале войны, когда немцы наступали, отряд деда разбили и двое солдат сдались немцам. Пантелей Ильич спрятался на поле пшеницы, которая была тогда выше пояса.

Вдруг он услышал немецкий разговор, притих и думает, что если заметят, то в плен не дамся, есть в руках саперная лопатка, тукну по голове и всё, кирдык! Но немцы прошли мимо, голоса их стихли.

Так дед избежал неминуемой смерти. На протяжении всей войны ему как-то везло, говорят, в рубашке родился. Бывало, говорил, что бежал в атаку, а рядом со солдат, глянет, того убило, а дед живой, вот так-то, то ли Бог его берег, то ли ещё что-то. После того, как его солдаты сдались в плен, деда отправили в штрафную роту к Рокоссовскому. Но и там он выделился отличной службой, получил медали, какие точно не помню», - рассказ моей троюродной тети о прадедушке Пантелее.

По возможности, я пыталась передать в данном сочинении тогдашние события. Информации было дано не так много, что-то где-то додумано, о чем-то читала из различных источников, что было в такое время и ситуации.

Моего деда зовут Конюков Василий Пантелеймонович, он является старшим сыном Конюкова Пантелея Ильича. Я являюсь родной внучкой Василию. Родился дедушка 11 марта 1951 года по документам, на самом деле он родился годом ранее. Он родился и вырос в хуторе Петровский, Чернянский район Белгородской области. Его первым и единственным сыном является мой отец, Конюков Роман Васильевич.

Уже в течение двух лет я собираю информацию про своих прадедушках и прабабушках, которые хоть как-то соприкоснулись с Великой Отечественной войной. Я пишу про них небольшие сочинения и рассказы, чувствую гордость за своих родных и считаю своим долгом увековечить их память хотя бы на бумаге.

- Андрей! Дмитрий! Есть тут кто-нибудь живой? Ох, как же звенит в голове. О нет, ребята, ребята!

Лежали два парня возле меня, у них были открыты глаза и настолько пронизаны жизнью, что я не верил в происходящее: Ну не бывает у мёртвых такого взгляда. Я начал орать и судорожно нащупать пульс у каждого по очереди. Но я не почувствовал ни единой пульсации.

- Пантелей? Пантелей Ильич ты ли это?!

Я вздрогнул, когда услышал родной голос, это был Иван. Подскочил и ахнул от резкой боли и головокружения, но начал двигаться в сторону голоса. Выглядел мой товарищ, мягко говоря, не очень. Хотя я наверно не лучше его был…

Иван младше мне на два года, но у него уже виднелась седина на виске, он был весь в земле и пшенице. Его форма была вся разорвана, грязная, но больше всего в глаза бросалось большое красное пятно под правым боком. Он был ранен. Только один Бог знает, сколько мы пролежали, пока по нам вели стрельбу, и пока мы очнулись.

- Иван, как ты? Что случилось? Где командир?

- Пантелей, командира отбросило от взрыва в четырехстах метрах от нас, не известно жив ли он. Что делать будем? – каждое слово как будто отдавалось сильной болью ему в бок и он морщился, но терпел.

- Нужно поискать, может, кто-то из парней выжили, и им нужна помощь. У тебя остались капсулы обезболивающего? – я попытался сесть на землю.

- Да, три капсулы морфия.

- Вколи себе, пока не пришла помощь. У командира была телефонная аппаратура?

- Да.

- Надо его найти и передать ближайшим взводам об обстреле в пшеничном поле и о большой потери отряда возле города N. Морфий начал действовать?

- Да, уже лучше. Нужно чем-то перевязать, поможешь? – от слова «поможешь» он опустил глаза и скривил лицо, как будто ему было противно просить у меня помощи.

- Да, конечно, – оторвав рукав от рубашки мы перевязали ему бок. – тебе помочь подняться?

- Нет! – он грубо оттолкнул мою руку и начал вставать сам, прикусив губу. Когда наши лица стали на одном уровне я смотрел только на его губы, у которых струйкой текла алая кровь.

- Сам можешь идти?

- Я буду опираться на автомат, не переживай, спасибо. Наши дальнейшие действия?

- Я пойду искать командира, а ты поищи выживших парней. Если услышишь что-то подозрительное, ляг на землю и притаись.

- Я не помню, чтобы тебя кто-то назначал старшим. Зачем нам тогда выдали автоматы, старичок? – он ехидно улыбнулся, взмахнув автоматом, но в знак согласия кивнул, и мы двинулись в разные стороны.

Минут двадцать я искал своего командира. Нашел его у края поля, с неестественно вывернутыми конечностями. Страшно.

К нашему, с Иваном счастью телефонный аппарат не был сильно поврежден. Я, немного повозившись, смог вызвать помощь, которая была ближе к нам. На машинах им до нас добираться часов шесть или семь, когда они доберутся, будет уже почти утро.

Нам сказали, не отходить от места обстрела дальше одного километра, но нам и некуда было идти. Я не понимал, что нам с Иваном делать все это время: костер было опасно разводить, мы даже не успели убедиться, что новой угрозы не будет.

Я сел на землю голову положил на колени. Вдруг накатила жуткая усталость, меня начало клонить в сон, голова разрывалась от воспоминаний недавних событий.

Нас подорвали и расстреляли немцы, на часах было примерно два часа дня, на нас светило солнце, его лучи прорывались сквозь дым и облака. Мы даже не успели никак отреагировать на атаку.

Пшеница подо мной вся в крови, только кровь была не моя. И тут-то возле себя и нашел своих товарищей – Андрея и Дмитрия. Они были ребятами, с кем мне более-менее было приятно общаться. Их форма превратилась в ошметки от большого количества попавших в них пуль.

Обстрел начался с правого фланга, пострадали больше всех третья и вторая шеренга, я стоял в первой. Не знаю, повезло ли мне или это проклятье, лежать и дышать, но видеть своих товарищей мертвыми. У меня из ушей маленькой струёй идет кровь, в глазах и во рту каша из песка и пшеницы, размоченная кровью. «Интересно, я умер? Где все?», единственное, что крутились у меня в голове. Наша рота шла на вызов о помощи до города N, на нашем пути было поле из пшеницы. Мы думали, что это хорошее прикрытие, но оказывается, не только мы так думали.

А ведь день начинался как обычно, ничего из себя не представляя и не предвещая, подъем в пять утра, завтрак, разминка, учения. Хоть мне уже стукнуло тридцать три года, я должен был проходить «Курс молодого бойца», как и все курсанты. Меня больше всего смущало слово «молодого», я был самый старший из курсантов.

Ребята молодые: всем от восемнадцати до тридцати пяти лет, потому, конечно, они были глупые. Любили байки про войну, хотя иногда за их шутки капитан давал им ночное дежурство и чистку автоматов, за это его молодёжь и не любила, а мне весело было. Они к тому же были любители рукопашки и часто устраивали шуточные бои со мной, но всегда выходили из них побитыми щенками. Но в целом парни нормальные были, служили верно и право, вот только сильно спешили в бой.

Как ни странно, их мечта в скором времени сбылась. По телефонной связи передали, что немцы направляются в город, укрепление там слабое, потому что село и поля рядом, были одни сельхозы, в которых только женщины, дети да старики. Мы оказались ближе всех, было велено выдвигаться немедленно. Наш лагерь был собран за два часа и тридцать четыре минуты, капитан лично засек время и следил за сборами.

На том месте, где недавно был наш лагерь – теперь пустырь. Не передать то волнение и тревогу, которая летала в воздухе. Парни были возбуждены до такого, что бегали со всем обмундированием и автоматами друг за другом, за что, конечно, им влетело. Их настроение разделяли не все: были парни, которые смотрели на фотографии жён, девушек, мам и детей, со слезами целовали их и шепотом молились.

Я не разделял радость тех юных дураков, но и не читал молитв Божьих, у меня внутри была пустота и предчувствие чего-то ужасного. Может гроза, может буран, может истекшие запасы или смерть, я сам понять никак не мог. Но был рад сняться с места, да и своими глазами я давно не видел родной золотой пшеницы, там, где я родился, было много полей, там сердце мое живёт. Там жена, там отец и мать, родные колоски и холмы…

Мои думы прервал Иван, он окликнул меня и махнул рукой в его сторону.

- Сколько уцелело? – подходя к кучке сидящих мужчин, крикнул я. – Подмогу вызвал, сказано дальше одного километра не отходить, найти товарищей и не разводить костра.

- Двенадцать считая тебя. Осталось воды пять фляжек, три короба спичек, около пятидесяти патронов, нашли тринадцать банок консервов и несколько буханок хлеба, некоторое количество картофеля.

- Хорошо.

Господи, из сорока пяти мужчин выжило двенадцать… Андрея – нет, Дмитрий тоже умер. Они погибли, прикрыв меня своими телами. А какой ужас был у Андрея глазах. Боже, когда эта война закончится. Я подумываю уже застрелиться.

Меня пошатнуло. Опять накрыла какая-то неведомая волна, только не тепла и упоения, а грусти и тоски. В небе уже зажигались первые звезды, а я только сейчас заметил пшеницу, ту которую я так люблю. Повернулся лицом к уходящему солнцу и пошел его провожать.

Ступал медленно, раскинув руки и гладя поле руками, спустя долгое время я наконец-то улыбнулся и больше не хотел покидать этот мир. Легкая дремота и сон еще властны были надо мной и на мгновение я очутился в Петровском. И будто уже виднелись дома моего поселка.

Кто думает, что утро не пахнет, значит, вы не были в русской деревне. Тут по-особому сладко пахнет воздух, его разбавляет пряная земля, мокрая от росы. Как только моя левая нога встала на траву, все исчезло.

Я остановился, вспомнил все: кто я, что я и где я. Нужно было не дать неосторожности, безрассудству и тоске по дому овладеть мной. Сделав резкий разворот, от которого хрустнула нога, прямиком пустился до места, где сидели ребята.

Когда я вернулся к ним, уже было темно, они сидели полукругом, некоторые посмотрели на меня, но вскоре отвели взгляд и опять о чем-то задумались.

Я сел в круг и перенял тишину и задумчивость других.

- Андрей и Дмитрий приняли удары на себя. Даже пули, прошедшие на вылет, меня не зацепили, – начал говорить я.

- Сергей прикрыл меня своей спиной, - эти слова молодому парню дались так нелегко, было слышно, что он ели сдерживал слезы, он сидел чуть дальше остальных. Это был Славик, ему полгода назад только стукнуло девятнадцать, совсем мальчишка. Сергей был ему как старший брат, всегда пытался ему помочь, помогал на сдачи нормативов, защищал и подбадривал. И в этот раз он помог ему, но ценной своей жизни. Серега был далеко от него, но успел добежать и оттолкнуть так, что тот упал на землю, но сам не успел пригнуться.

Быстрота реакции и отвага этого мужчины поразила всех, все кивали и сказали о нем немного теплых слов. Трое начали читать молитвы и креститься.

- На моих глазах Матвей издал последний вздох.

- Я поймал пулю, которая прошла на вылет у Евгения, помните, парнишка легкоатлет, – Александр держал руку на предплечье, где была белая тряпка с каплями крови. Он глаз даже не поднял, каждый второй знал. Что у этих двоих были постоянные ссоры.

Еще пару человек сказали о погибших. Мы помянули погибших нескольким глотками воды и маленькими кусочками хлеба. Наш круг опять принял обет молчанья и тоски.

Ночь на удивление была теплая и яркая, луна освящала все поле. Я лежал, прям под колосками, смотрел на их танцы под луной, позже на танец вышли сверчки. Они резвились, прыгая с одного колоска на другой, при этом забавно стрекоча. Чем глубже становилась ночь, тем больше сверчков приходили к своим. Их стрекотание убаюкивало меня, словно мелодия, немного нескладная, но до боли знакомая.

- Я больше так не могу! – вскрикнул Славик и подскочил со своего места. – Что вы лежите? Как вы можете спать? Меня грызет совесть изнутри, мы с вами живы и что мы делаем?! Что? Наших товарищей сейчас едят грызуны и насекомые, они для них просто еда, мясо, падаль.

Все были удивлены его выходкой, кто – то подскочил, подумав, что на нас напали.

И действительно, все были в таком ступоре, что даже не подумали о том, чтобы товарищей по-человечески похоронить.

Я встал, чтобы посмотреть, где этот дурень ходит. А мальчишка с характером то. Сергей, что ж ты, брат, так рано ушел? Не успел ты увидеть, какого ты мужчину, а главное человека воспитал!

Славик был невысокого роста и достаточно худоват.

Я остолбенел, шел этот мальчишка, а на спине был у него погибший товарищ. Он аккуратно положил его на землю, достал лопату, сделал разметки и начал капать яму. Только это была не одиночная могила, а братская.

- Что этот дурень там шумит? – крикнул какой-то мужчина сонным голосом.

- Этот дурень, Алексей Иванович, роет братскую могилу. Парни вставайте, поможем мальку.

Разом подскочили десять мужиков, кто схватил лопаты, а кто пошел искать и переносить наших погибших людей. Слава очень удивился, когда из-за него «молодого дурня» поднялись все и начали ему помогать. Большая часть молчали и просто махали походными лопатами, а наш артист соловей – Павел запел «Священная война», это немного разрядила обстановку. Через некоторое время еще несколько человек поддержали его пение.

Уже начинался рассвет, когда мы кинули последние комки земли на холмик возле поля. Все как один, развернулись и отправились к месту, где были наши вещи, мы хотели пару минут вздремнуть, перед тем, как пуститься в путь. Пару ребят остались стоять возле могилы, наивные юнцы, они думали, что смерть, что это пустяк, что на нее легко смотреть. Вместе с телами товарищей они закопали свои детские мечты и надежды.

В глазах уже не было того огонька, который толкал их в бой, уже не было баек, не было смеха, умерла в них наивная уверенность. Когда-нибудь это должно было случиться.

- Петр, Славик, идите и осмотритесь, может найдете чьи-нибудь вещи и проверьте, чтобы было чисто на нашем пути. Ваше дело осмотреться, на рожон не лезть! Если хотите, возьмите кого–то из более старших ребят.

- Нет, спасибо, сами обойдемся.

- Ну хорошо, все идите, мы через час выдвигаемся, чтобы к этому времени вернулись.

- Господи, хватит нотаций, мы поняли!

«У Славика, наверное, горе от потери, поэтому и такой грубый, как придет надо с ним будет поговорить». С этими мыслями, я заснул. Опять оказался в своем родном селе, увидел родителей, любимую девушку, так хотел, чтобы она родила мне сына, первенца назвал бы – Василием, еще чтобы родила девочку и еще одного мальчика. Я уже представил нашу свадьбу, наш быт и то, как начнется новая жизнь…

Меня кто–то начал сильно трясти и кричать.

- Пантелей, проснитесь! Петра убили! Его убили, они идут сюда! Ну что же вы не просыпаетесь!?

- Слава? Кто? Кого убили? Кто идет сюда?

Все, услышав эти слова подскочили. Каждый начал кричать, пытаясь, чтобы его услышали.

- Так ребята, быстро в поле!

- Какое поле?!

- Нас для чего готовили?

- Сколько их там?

- Человек двадцать или тридцать.

- А что ты как последний трус сбежал? Ночью благородством веяло, а сам как трус убежал.

- Я сбежал, как трус? Я сбежал для того, чтобы вас предупредить!

- Так, что напали на парня?! Вы забыли, что сейчас идет сюда стая стервятников? Отошли от него, сказал! – я начал всех отталкивать от Славика, все сочли его предателем. – Если бы не этот парнишка, вам бы перерезали глотки или пустили пулю в лоб, а вы бы даже не проснулись. Быстро в поле! Нам против них не выстоять.

Вялые попытки спорить оборвались, наш начал движение.

- Слава, я хотел поговорить с тобой, - схватил парня за рукав.

- А я не хочу!

- Почему ты так разговариваешь?

- Что, не нравится что ли? А мне очень нравилось слушать какой я трус!

- Я не называл тебя трусом…

- Не пытайся со мной разговаривать как с другом! Ты не Сергей! И вы все не ровня ему! Вы все думаете только о себе!

- Я и не пытаюсь быть им.

Раздался выстрел, все пригнулись. Снизу мы пытались рассмотреть с какой стороны они идут, но их разговоры были слышны справа от меня.

- Пантелей…

Я повернулся и увидел страшную картину: стоит молодой парень, мишень для иуд, в него попали несколько раз и грохнул он на землю с грохотом.

- Уж думал, что мне долго придется ждать. Я рад, правда, - сказав эти слова, Славик с грохотом упал возле меня. – Теперь иду к матери и Сергею, прости за грубость.

- Да подожди ты умирать! Мы еще страну не отвоевали нашу.

- Похорони меня возле братской могилы, хочу к товарищам…

- Слава, да что же это такое!? Ты не умрешь, не позволю.

Я судорожно начал затыкать тряпкой место выстрелов, руки дрожали, я не мог найти морфий. Слышал еще много выстрелов, немцы что-то кричали, слышал вопли, полные боли, и свист пролетавших пуль. Быстро начал отползать в глубину поля, под пули лезть не хотел, сдаваться в плен так – тем более, уж лучше смерть, чем плен. Как дополз до середины поля, услышал своих и направился к ним.

Они стояли на коленях, двое моих товарищей, у них были опущены головы, как у провинившихся детей. На них были направлены винтовки, перед ними было пятеро немцев, наверно другие неподалеку были. Один из них заговорил на ломаном русском:

- Говори, скольких ващих свяньей мы есче не зарубили!

- Еще двоих, один высокий, у него правое веко западает, он главный.

Вот же сволочь, аж в груди закололо, мне срочно нужно было убираться подальше.

- Куда оно мог пойти?

- Он тут не по далеку должен быть, давайте мы поможем вам его найти.

- Нэт! Сидите собаки сдесь.

Я начал задом отползать все дальше и дальше от них. Замер, когда услышал, что неподалеку от меня прошли несколько немцев, которые искали оставшихся солдат. Как же я еще больше начинаю любить пшеницу, она в который раз меня спасает.

Сколько я пролежал на земле, точно не могу сказать, но выбрался я только к вечеру и смог дойти до наших. После того, как мои солдаты сдались в плен, дела предателей отправил в штрафную роту к Рокоссовскому. Там я опять выделился хорошей и верной службой, за что получил медаль.

Но я все с горестью вспоминаю своих ребят, которые сдались, Андрей и Дмитрий снились мне долгое время, моя жена будила по ночам, я трясся и кричал их имена. Никогда не забуду лицо молодого Славика. Не покинет мою память мой первый обстрел и весь тот ужас, случившийся на пшеничном поле.

Преданные

«Как же красиво! Поезд, нескончаемое количество вагонов, звук и скрип колес, металлический запах рельс, запах угля, томившегося в печи. Бесконечные поля, немного правда сожжённые, но все такие же прекрасные, поредевшие леса с смесью пней, оставшихся от их великих собратьев. Река, которая как будто осталась девственна нетронута вокруг происходившим хаусом. И эти, …»

Был июль 1945 год. Уже второй день я со своими сослуживцами – военными медсестрами – Тоней и Тамарой Васильевной, ехали на поезде в небольшом купе в сторону Урала с Ленинграда.

В нашем распоряжении было окно, полочка для вещей, четыре лежака по обеим сторонам пола и на стене, посередине стены напротив входа было окно и под ним столик. Для трех девушек места хватало, но был июль, и в маленькое окно попадало достаточно жарких солнечных лучей, что нам пришлось переодеться в парадные легкие летние платья, в которых было хоть не так жарко. Пытались охладиться, махая газетами себе в лицо, но это мало чем нам помогло Я заняла место у окна, меня немного подташнивало, и я смотрела в окно вдыхая горячий воздух, пытаясь обмануть свой организм и отвлечься, смотрела на менявшиеся пейзажи.

- Надя! Надя! Надя, да что с тобой? Что ты так уставилась в это окно? Сколько можно тебя звать?!

Встрепенувшись от неожиданности от крика и удара по ноге, у меня аж слетел платок с головы, я повернулась на Тоню. Она сидела на против меня и гневно смотрела, пытаясь вызвать муки совести. Мои недавние мысли и любование природой исчезли так же быстро, как мой слетевший платок с головы.

- Чего тебе? Зачем кричать? Зачем ты меня ударила так сильно?!

- Зачем не слышать меня? Я с тобой разговариваю, а ты в окно пялишься и не отвечаешь мне.

- Полно тебе Тоня, задумалась наша голубушка. – прозвучал приятный музыкальный голос, сроднись который бывает только в воспоминаниях, как мама на ночь гладя голову перед нос поет колыбель. – На что так засмотрелась, голубушка?

- Тамара Васильевна, я так волнуюсь, неужели уже завтра дома буду, - сказав это, я опять повернулась к окну. Был порыв выбить это окно и полететь, взлететь над редеющим лесом и обогнуть реку. – Как меня в моей деревне примут, они поди думают, что убили меня, а я живая, правда пакоцана немного, но жива…

- Ты чего дорогая, твои родители будут рада, что ты жива! И ты моя девочка – военная медсестра! Ты – героиня без медали! Тебя должны принят с распростёртыми объятиями и почестями!

- Конечно, примут, а то, как же, зачем им лишний рот в глуши?! – Тонины слова пронзили воздух и так душного нашего купе. Моя доброжелательница сидела на лежаке и отдирала корочку зажившей раны, при этом кривясь и пища своим противным голосом. – Вот мне не к кому возвращаться, я рад. Меня ждет пустой дом и мой любимый лес. Не будет соплей, пламенных речей и всей этой сентиментальной дряни.

- Какая же ты черствая, как сухарь, про который забыли в буфете! – чуть ли не крича выпалила я, уже была на грани чтобы не разреветься.

- Кто я!? А ну повтори!

- Тебе не к кому возвращаться, вот ты и черствая, как сухарь. Забытая и никому не нужная!

- Малолетка, бестолковая! Я тебе сейчас покажу сухарь! – Она мгновенно подскочила со своего места, забыв о недавнем занятии и двинулась в мою сторону словно хочет убить.

По дороге она подняла руку чтобы лучше размахнуться и нанести удар. Но она лишь ели дотронулась до висевшей прядки волос на моем лице. Я заранее сморщилась и закрыла глаза руками, боясь, что эта кошка мне глаза выцарапает. Ожидала сильной оплеухи от нее, но ничего не получив, даже немного растерялась.

Я открыла глаза и увидела, что Тамара Васильевна стоит около нее и держит ее плечо. Можно было бы подумать, что она просто положила на плечо Тони свою руку, если бы не ее исказившее лицо. Она вскрикнула и начала извиваться, чтобы выпутаться из оков сильной женской руки Тамары, но у нее ничего не вышло. Тогда она решила начать бой с ней. Пыталась другой больной, но свободной рукой ударить в грудь, но у нее ничего не вышло и тогда она начала кричать чтобы та ее отпустила.

- Отпусти, я сказала! Мне больно! Отпусти же!

- Я просто держу твое плечо, боль, которая появляется, потому что ты пытаешься вырваться. Не вырывайся и не будет больно. Как успокоишься, так и отпущу. – невозмутимым тихим голосом говорила Тамара. – Взрослая женщина, а кидаешься на маленькую девочку! Вздумала драку устраивать? Чем же ты не сухарь, если уж не можешь девочку поддержать.

- Отпусти, я сказала! – ее слова были скорее рыком, чем речью человека.

- Успокоишься и отпущу.

- Все успокоилась, отпусти же!

- Ты ничего не забыла добавить?

- Отпусти, пожалуйста… - в ее голосе слышалось нотка несогласия и задетой гордости.

— Вот, так бы сразу, - легким движением руки убрала ее с плеча и села на свое место.

- С чего это я должна ее жалеть и вообще, с каких это пор ты на стороне этой грубиянки бестолковой? Если ты не помнишь, то со мной ты больше знакома.

- Причем тут это, Тоня?

- А притом. Могла бы меня поддержать или хотя бы не делать больно.

- У тебя соли в плечах, поэтому тебе и было больно.

- Ты знаешь это и давишь на больное.

- А как мне еще тебя надо было успокоить?

- Как-нибудь по-другому. И вообще, почему ты ведешь себя с ней, как с маленьким ребенком? Девка уже взрослая, ей уже двадцать один!

- Я не пойму ты меня ревнуешь к Наденьке что ли? – сказав это Тамара на меня посмотрела и улыбнулась, и повернулась обратно посмотрела на реакцию Тони.

- Еще чего! Нет!

- Надя, младше тебя почти на десять лет. Девочке пришлось рано повзрослеть. Сбежала из дома и отправилась на фронт, помогать солдатам своей страны.

- Эту бедную и несчастную никто не заставлял это делать! Если ты не в курсе, то я тоже военная медсестра.

- Неее, моя дорогая, это другое, ты училась в училище на медсестру и тебя призвали, а она сама вопреки всему и всем отправилась в бой.

- Тоже мне Героиня. Сбежала из дома, была на фронте, а сейчас ревет, как девка с моих слов.

- У нее уже сдали нервы, как и у тебя. Встреча после побега, ужас, которые Мы с вами вместе перенесли или просто хандра перед встречей с семьей. Я не хочу с тобой ругаться, мы вместе многое пережили, нам уже просто сносит крышу от спокойной и невоенной жизни. – Сказав это она взяла руку Тони сделав жест рукой, чтобы она встала и сели на мою кушетку. Тамара была посередине и обняла нас за плечи, как взрослые птицы обнимают своих птенцов. – Девочки, не ссорьтесь, мы почти дома… Скоро наша жизнь измениться, будут опять родные просторы, родной двор и родная семья. Все позади…

Она говорила это так тихо, спокойно и монотонно, что было заметно, как напряжение в воздухе пропадает. Взяла наши руки и положила одну на другую. Мы с Тоней посмотрели друг на друга, немного сдержав тишину, она прошептала ели слышно:

- Прости меня… - я лишь улыбнулась ей в ответ и положила голову на плечо Тамары и впала в легкую дремоту.

- Медсестра! Медсестра! Господи моя нога!

Рев о помощи не прекращался, я металась из стороны в сторону, уворачиваясь то от пуль, то от взлетавших земляных и кирпичных камней. Металась, спотыкалась об лежавшие тела, пытаясь найти источник звука, которому нужна была моя помощь.

Пыль со смесью пороха и крови уже давно не вымывается из моих глаз, волос и ушей. Кому-то это предоставляет дискомфорт, а мне на оборот. Грязь в глазах, это мои солнечные очки, только не от солнца, они от – смерти. Бежав по городу, я пыталась не замечать лежавших на земле трупов, которых уже успели испробовать крысы.

- Я не вижу вас. Крикните еще, если можете! Где вы в какой стороне?! – я так сильно кричала одни и те же слова, что они как ножи успели порезать мое горло изнутри. Мне было больно дышать и говорить, найти раненого я не оставляла надежды.

- Я здесь, не далеко от склада мебели за телегой, - прокричал голос угасающего человека.

Я слышала, что ему становилось все хуже, нужно было торопиться. «Как же тяжело быть военной медсестрой, не зная местности воевавшего города…». Продолжая идти, я увидела на небольшом здании почти разбитую деревянную вывеску «Мебельный склад», у меня внутри все перевернулось, и я рванула, как ненормальная, не смотря под ноги и по сторонам.

А вокруг был хаос, все бежали кто – куда, военные, дети, женщины мужчины – все они смешались, и было не понятно, куда они направляются и что хотят делать. Пробегав мимо, я увидела плачущую мать, ее дети тоже плакали, склонившись над трупом младшего ребенка. Этот мальчик успел сверкнуть своими глазами на меня и разразившись в волчьем оскале упал, от его взгляда у меня побежали мурашки по спине. Пробегавшая мимо толпа чуть не наступили на упавшего и моментально умершего мальчика. (Он умер от голода). От этого мать впала в еще большую истерику и превратилась в бешеного зверя.

Она начала кидаться на проходивших рядом людей. Боявшись за умершего и за живых детей. Какой-то мужчина, которого она успела схватить тощей рукой за брюки, ударил ее коленом в лицо, и она упала навзничь на землю. Двое ее детей упали ей на грудь и стали кричать, захлебываясь слезами, чтобы она встала. Но мама не отвечала. Мама не собиралась больше вставать. На улицах Ленинграда опять появились новые сироты…

«Вот телега, а за ней раненый, надо спешить, если смогу помогу детям» - тверда про себя решила я.

Забежав за телегу, я впала в дикий шок. Там лежал мужчина, у него не было ног. Остались лишь ошметки мясо до колен, коленная чашечка уже собиралась выскочить из своего привычного места. Он был весь в крови. Снаряд разорвал ему ноги, но вроде бы больше не было повреждений.

- Морфий, у вас есть морфий, я сейчас умру от боли… - от его голоса наполненным отчаянием у меня по всему телу пошли мурашки.

- Да, сейчас.

Я отвернулась от него чтобы достать морфий из сумки, а когда повернулась около моего лица оказалась рука, рука без кожи и ногтей. Через мгновение передо мной появился облик недавно умершего мальчика, я посмотрела ему в глаза и передо мной появилась страшная картина судьбы моей. Я закричала и почувствовала, как кто-то мен теребит за плечи и даже достаточно больно.

- Надя, что с тобой?! Надя, проснись!!! – это Тамара кричала и держа меня за плечи. Она и Тоня делали все, чтобы я очнулась. Они держали меня за руки и за ноги, я кричала, билась будто в эпилептическом ударе.

- Господи, ей же врач прописал лекарства! Ты не видела она пьет их или нет? – Тоня как могла, держала мои ноги и в моем узелке пыталась найти таблетки. – Боже мой, я сейчас сума сойду от ее криков. Что ей снится!?

- Ей снится фронт…

Я открыла глаза и еще громче вскрикнула, было такое состояние, будто меня топили в реке. Мое лицо исказилось в страшную гримасу, а мне казалось, что мне пытались снять кожу с лица. Я не могла дышать, слышать или просто сфокусировать свое зрение. Попыталась встать, чтобы куда-то сбежать. Сбежать подальше от сюда, своего сна и прошлого ракового решения.

- Наденька! Наденька, все хорошо, голубушка. Это я Тамара Васильевна. Надя, ты меня слышишь? – У нее самой начали сдавать нервы, спокойное состояние пропадало все быстрее с каждой минутой.

- Сейчас проснется, - сказав это, Тоня налила в стакан воды и брызнула мне в лицо.

И вправду, мне это помогло, у меня как будто открылось второе дыхание и глаза. Начала слышать, что меня пытаются растормошить и услышать хоть одно словечко. Я с их помощью смогла сесть на край кушетки. С моих передних прядей текла вода на пол, а меня трусило, как загнанного в угол собаками котенка. Тамара Васильевна меня обняла и гладила по голове, как своего родного ребенка.

- Опять снился фронт?

Я не в силах рассказать, что было на этот раз, просто кивнула и смотрела в пол.

- Ничего, ничего, скоро все пройдет. Скоро ты позабудешь обо всем, что видела…

- Нет.

- Что, моя дорогая?

- Нет, это никогда не пройдет. Я умру во сне.

- Нет, нет моя милая голубушка, этого никогда не случится. Чего ты это же просто сон, - она осторожно взяла мое лицо в руки и аккуратно его подняла так, что наши глаза были на одном уровне.

Её словам я не верила, ибо потому что в глазах её я видела страх за меня, она сама-то не верила словам своим, но пыталась себя и меня заверить в истине их.

- Я умру во сне, через шесть лет, как только настанет двадцать седьмой день рождения…

- Что, почему в двадцать семь? Почему именно во сне и через шесть лет?

- В глазах мальчишки увидела, когда тот упал и умер на глазах моих…

- Не может быть это просто сон.

- На выпей лекарство, если пить его не будешь, тогда точно умрешь, - протянув пузырек пробормотала Тоня. Она все время молчала и не смотрела на меня и Тамару. Было чувство, что она понимает меня и тоже знает, что смерть ее настигнет не в глубокой старости.

Я взяла его в руки и постаралась заглянуть ей в глаза, но она отвернулась от меня и вообще вышла с купе. «Ты чувствуешь свою смерть, как и я свою…Может поэтому ты и одинока, не хочешь, чтобы кто-то волновался и скорбел по тебе?..». Суть души человека не может быть постигнута кем-то другим.

Была уже глубокая ночь, когда в купе вернулась Тоня. Она как будто боялась возвращаться. После случившегося она так и не зашла в купе и выходила на паром на всех станциях. Было полнолуние, купе освещал лунный свет, когда вернулась Тоня, Тамара спала, я нет. Я спала на нижней полке, это было место Тамары, она мне его уступила, боясь, что я ночью могу свалиться с верхней полки.

Тоня тихо приготовилась ко сну, она не замечала, что я не спала. Она легла на свое место и к своему несчастью повернулась в мою сторону, и мы оказались лицом к лицу. Увидев мои глаза в свете луны, она подпрыгнула.

- Господи, разве можно так людей пугать? Ведьма голубоглазая.

Я тихо начала хихикать, каждый раз вспоминая ее лицо и слова.

- Полно тебе, хватит смеяться, ты сейчас Тому разбудишь…

Мой смех не унимался, Тоня гневно на меня посмотрела и отвернулась к стене. Я перестала смеяться и начала звать Тоня чтобы она повернулась ко мне.

- Отстань, я спать хочу.

- Кто тебе не дает?

-Ты!

- Я тебя прошу всего лишь повернуться.

- Если я повернусь, то ты тогда отстанешь от меня?

- Да!

- Ладно, но учти, я не намерена разговаривать, я хочу спать, я устала, - пробубнив это, Тоня начала тих поворачиваться. Мы встретились взглядом, и её как будто передернуло, она уже хотела опять отвернуться, но остановилась и просто отвела взгляд на дверь.

Тишина длилась минут пятнадцать, именно настолько меня хватило. Я начала ее расспрашивать, о ее прошлой жизни, до войны. Я смогла ее разговорить, и при этом она даже не начала ругаться и словно забыла, что хотела спать.

- Деревня небольшая, домов двадцать, жители деревни занимаются рыбной ловлей, охотой. Мой дом находится на окраине деревни N, за домом лес, а справа степное поле. Если пройти лес можно увидеть вдали горы, я часто гуляю по лесу.

- По рассказу, там очень красиво, - впадая в дремоту, сказала, я представляла эту, деревню лес.

- Ты даже не представляешь на сколько…

- Как ты живешь одна? Это же скучно и домашние дела все на тебе. Вот у нас большая семья у каждого свои обязанности. Я самая старшая из детей, Леше девять лет, Анюте тринадцать. О… Боже, им уже больше. Это я назвала их года до войны. Четыре года – целая жизнь. Я не знаю, живы ли они вообще. А если и живы, вдруг они уже забыли меня и не узнают…

- Эй, ты чего? Я уверена они помнят такую прекрасную сестру, как ты…

- Правда? Но ведь, ведь я их и обидеть иногда могла…- я повернулась га Тоню и посмотрела на нее ожидая какого-то ответа.

- Все мы друг друга обещаем, милая… - При ее слове «милая» я аж подскочила и оперлась на локти, ласковое обращение от нее было услышать большая редкость, я повернула голову на нее чтобы посмотреть глаза и услышать, что она скажет дальше. – Но это не значит, что ты плохая и они тебя не любят.

- Надя, Надюш, просыпайся солнце, пора вставать. Мы с Тоней через две станции выходим.

- Ммм не, Тамара Васильевна дайте еще поспать, потом выйдете, - я перевернулась на другой бок и засунула руки под подушку и задремала, потом меня словно током ударило, и я подскочила, зацепилась за край одеяла и упала на пол. – Тамара Васильевна, я встала, все я встала!

Я встала с пола и осмотрелась, каюта была уже пуста: «Не уже ли сошли с поезда, не попрощавшись… надо их поискать, вдруг еще не поздно». Я выбежала, в чем была за дверку и побежала в сторону центрального выхода. Я пробегала вдоль прохода стояли люди, я не смотрела на них и бежала в перед и тут резко кто-то схватил меня за локоть, и я чуть ли не упала и повернулась в сторону того, кто меня дернул от моей цели:

- Дорогая, ты куда в таком виде путь держишь? — это была Тамар Васильевна, она все так же красиво и по-старчески свежо улыбалась

- О. Господи, я уже думала, что сошли…- Я прыгнула ей на шею и повисла, крепко обняв за шею, на глазах появились слезы.

- Милая ты чего плачешь то? Опять сон страшный приснился? – Она немного меня отодвинула и подняло лицо, чтобы посмотреть в глаза и с первого мига понять, что случилось.

- Нет, нет не снился. Я уже боялась, что не смогла попрощаться с вами…

- Я тебя будила, но ты так сладко спала, что мы решили прогуляться с Тоней по вагонам и дать тебе выспаться. Милая, мы выходим на следующей…

- Как уже? Зря вы меня не разбудили!

- Смотри те на неё! Будят – не нравится, не будят тоже не нравится, вы мадам определитесь уже что ли! – раздался громкий и напоминая свист голос Тони, она была в нескольких шагах от нас, я мгновенно отпустила шею Тамары и бросилась на неё, я весела на ней, как ребенок, а она стояла прямо, как солдат, хотя, она настоящий солдат. – Что это за нежности с самого утра? Слазь с меня!

- Неа, не отпущу. Я не знаю, когда мне доведется еще с вами увидится, так что не мешай мне обнимать тебя.

- Ладно, только не долго, - сказав то, она наконец тоже обняла меня.

- Хорошо.

— Вот и все кончился наш совместный путь, к твоей станции поезд приедет уже следующим утром, не скучай без нас. Приезжай, как -нибудь в гости, – мы обнялись с Тамарой Васильевной она уже ступила на паром станции, как я подошла к Тоне.

Она меня первая меня крепко обняла и прошептала на ухо: «Если твои дома тебя не примут, приезжай ко мне, у меня места хватит в доме на двоих»

- Что почему мои не примут меня?

- Потом поймешь и вспомнишь мои слова…- она грустно посмотрела на меня и быстро вышла с вагона.

- Стой! Тоня, что ты имеешь в виду?!

Но она не ответила и скрылась в толпе. Её слова потом еще долго крутились у меня в голове. «Почему меня не примут мои дома? Неужели мама с бабушкой на меня обиделись, что я убежала из дома и не писала. Ну я же не по своей прихоти не писал, а просто возможности не было. Интересно, отец узнал ли, что я убежала из дома.»

- Девушка, девушка вставайте, мы подъезжаем. – проводница уже устала меня будить и уже начала злится.

Я ели открыла глаза и сказала девушке, что встаю и поблагодарила, что она разбудила меня. Пробежав глазами по всей каюте, мне стало очень грустно, потому что я была одна в пустой каюте, ни тебе добрых слов Тамары «голубушка», «милая», ни подколов Тони.

Но грустить не было нужды, ведь я скоро буду дома и увижу родителей, бабушку и младшего брата и сестру, родную деревню и родные просторы.

Я начала собирать свои вещи в свой верный узелок и тут прогремел предупреждение граммофона о том, что через десять минут мы прибудем на станцию, сборы ускорились и я вышла в вагон. Проходила мимо окон голова была повернута влево, в сторону окон. Прекрасные пейзажи, на которые я любовалась все так называемое путешествие, сменялись сначала на одиночные дома, а уже потом целыми деревнями и городами.

«Я вернулась к жизнь, я жива. Много людей, кого-то встречают, кого-то провожают, кто-то на кого-то кричит. Гудок поезда, скрип колес и легкая дымка, которая их под них появляется. Маленький мальчик продает газеты за пару копеек, смеются дети, жены ругаются на своих мужей, потом обнимаются и целуются. Как прекрасно, надеюсь, когда - нибудь у меня тоже будет такая жизнь».

От города до небольшого села за городом, где я жила идти почти два часа. Я решила прогуляться, добавив себе километры и пойти через лес.

Там были деревья, с которыми я росла бок о бок. Они за годы войны как будто постарели на десять лет. Не было уже той свежей, ароматной и эластичной кары. Осталась грубая и потрескавшаяся. А ветки не тянулись выше к солнышку, чтобы поймать все самые теплые лучи. Теперь они были опущены, но как будто держались за другие ветви деревьев. Они будто семья, которая пережила войну вместе держась за руки. Но были те, у которых не было ветвей, их просто-напросто обрубили, как ворам обрубают кисти, так и деревьям. Но почему было вынесено такое наказание и за что. Никто не мог сказать.

Трава на маленьких полях не росла и как будто чего-то или кого-то боялась. Может она боялась наказания, как у деревьев? Зато бесстрашный сорняк рос, как не в себя и были на одной третью деревьев.

Первые дома деревни были тоже «постаревшими», сгорбленными и покосившимися. Я шла по своей родной улице, не узнавая ни дома, ни людей, ни они не я не узнавали друг друга. Как-то мне на встречу выбежали мальчишка и девчонка, но испугались меня и побежали в свой двор. Я их не могла вспомнить, жили ли они здесь раньше или приезжие.

По всему моему телу пробежал холодок, и я стала, как истукан. Стоял небольшой дом, вокруг забор, бегали гуси около маленького самодельного прудика. Какая-то девушка сидит на скамейке у ворот. Женщина уже не мало пожившая, но еще молода чтобы называться старенькой, вешала на веревку белье. Ветер подул в их сторону, гуси закричали еще громче. С голову девушки слетел платок и полетел в сторону женщины с бельем. Девушка кинулась в погоню за платочком и громко хихикала. Из-за стены повешенного белья выглянула. Та самая женщина и тоже начала смеяться.

— Вот, я и дома.

- Мам, там какая-то женщина стоит, - девчушка смотрела в мою сторону. Она все ж догнала свой платок и чуть не врезалась в свою матушку.

- Стой здесь, - женщина сразу поменялась в лице и двинулась в мою сторону.

У меня все перевернулось внутри, ноги начали подгибаться, я бросилась на встречу, я никогда так быстро не бегала, я бежала быстро, боясь, что сил не хватит. С разбега я обняла ее, я думала, мы упадем, но каким-то образом мы остались стоять на ногах. Я начала реветь, захлебываясь слезами начала бормотать:

- Мамочка, мама, как я рада тебя видеть, ч так скучала.

- Уходи.

-Что? Мам, ты, что такое говоришь?

- Уходи, ты мне больше не дочь…

-Что? Почему? Что я сделала? – Я не чувствовала под ногами землю и захлебывалась слезами. – Если ты это из-за того, что я убежала. Так я же пыталась нашим солдатам помочь.

- Знаю я такую помощь. Гитлеровская подстилка! Уходи!

- Мам как ты можешь!? Я пошла на фронт служить медсестрой, я помогала своей Родине.

- Я все сказала, Людка тоже, её все немцы хвалили, и продукты взамен на помощь приносили. А ты я вижу, даже и ни чуть не схуднула, тоже работала на немцев. Убирайся я сказала, твой брат и сестра думают, что тебя похитили и убили в лагере, пусть так и думают.

- Но как же, почему ты мне не веришь?!

Она не стала дальше меня слушать и просто ушла, грубо толкнула мою сестру, оставив меня опустошенную внутри и со слезами. Я как можно быстрее пошла от места, которое я раньше называла своим «дом». Было желание покончить жизнью. Мне снятся кошмары, родная мать меня отвергла, что с бабушкой и отцом я вообще не знала, родная сестра меня не узнала. У меня не осталось ровным счетом никого…

«Если твои дома тебя не примут, приезжай ко мне, у меня места хватит в доме на двоих» - эхом в моей голове раздался, теперь уже родной голос Тони. Я решила попробовать её найти, не хотелось умирать одной, теперь хотелось увидеть единственного родного человека.

Спустя два дня я добралась до дома Тони, ее я встретила на крыльце.

Я шла, шатаясь как одинокая береза на ветру, Тоня, увидев меня испугалась и сразу побежала ко мне. Слез я сдержать уже не могла, я начала реветь, Тоня меня крепко обняла и молчала ждала, когда мне станет легче и я могу говорить.

- Тоня, как она могла?!

- Милая моя, люди верят лишь плохому, ложь звучит убедительнее правды…

- Откуда? Откуда ты узнала, что меня мам из родного дома выгонит?..

- Ниоткуда, это лишь мое предположение было, которое оказалось верным, к сожалению…

- Почему верят, что медсестры были подружками у немцев, это бред и не справедливость…

- Такова наша доля – Героиней без медалей, преданных родными и близкими…

Письмо солдату

Привет, папочка! У меня все хорошо. Жаль ты, опять пропустил мой день рождения, но я тебя за это не виню и не обижаюсь.

У нас без изменений: бомбы на нашу Поповку падают почти каждый день, к шуму я уже привыкла, да и голод уже не так чувствуется, я привыкла кушать немного, естественно стала привычка скучать по чуть- чуть. Моя любимая коровка Мурка совсем исхудала, молочка почти не дает, но я все равно ношу ей яблочки, которые срываю в лесу возле огорода.

Папочка я не видела тебя во снах уже несколько дней. Где же ты? Обещал ведь каждый день – приходить и ночью читать мне сказки. Я понимаю, ты – солдат, ты – воин, тебе некогда читать мне сказки, но ты же обещал!

Я хочу рассказать тебе секрет, про маму, только не говори ей, это будет наша общая тайна. К нам в село пришли немцы, они были страшные и громкие, я очень испугалась, но не стала прятаться. Я не какая- то там трусиха, чтобы прятаться. Все они поселились в наших домах, а наши односельчане и мы с мамой и бабушкой жили в сараях. У нас в доме жили два немца.

Они сначала хотели убить нашу корову, но потом ее пожалели, мама так громко плакала и просила их не трогать коровку. Мама постоянно стирала и кормила их. Мне не разрешали подходить к немцам и иногда не выпускали даже из сарая. Село как будто умерло: иногда смотря в щель в стене сарая, я никого не видела. Бросало в дрожь от мысли, что все умерли.

А один из немцев, живших у нас, дал мне шоколад, представляешь?! Настоящий шоколад. Ох папочка, какой же он был вкусный! Мама не хотела, чтобы я его кушала почему-то, но я ее не послушала. Кушая эту шоколадку, я представила, как мы с тобой сидим у кромки леса. Кушаем эту шоколадку и отгадываем, какая птичка поет.

А знаешь папа, они мне понравились: на вид хорошие, добрые, они играли со мной в мячик. Правда, пьют они много. Папа, может, не нужна все-таки эта война! Не убивай их, среди них ведь есть и хорошие. Папочка лучше возвращайся, война не нужна! Мы все – люди, мы все истощенны и устали, не надо войны, может хватить смертей!?

Твоя доченька Саша

Прощальное письмо медсестры

Здравствуйте, мама и папа, братья и сестры, племянники мои любимые! Как же по всем вам я безумно скучаю! Прошу меня простить за то, что обещала писать вам каждый месяц по возможности. Но так сложились обстоятельства, что как раз последние эти восемь месяцев её и не было.

Сегодня 25 апреля. Письмо дойдет до вас как раз на майские праздники, поэтому заранее примите от меня поздравления. Уже почти все тяготы закончились, уже скоро пройдет война. Скоро вы все обреете душевный покой и спокойно заживете жизнью мирной, которую у вас когда- то отняли. Мне надо вам кое-что рассказать, то, что случилось со мной за последний год, почему я не писала целых восемь месяцев. Прошу быть ко мне снисходительными и понять меня.

Так вот, начну с того, что половину нашего отряда санитаров из города направили в область, а другую отправили южнее. Я была в первой половине, пошла в область. Мы шли с маленьким отрядом солдат, на место, где недавно была бомбежка близлежащих сел. Нас было около 20 женщин, а солдатики были молодые, только с армии отправили в Ленинград подчищать завалы и собирать трупы. Я привыкла уже давно к этим неожиданным военным приказам. Ни машин, ни телег, ни танков нам не предоставили, мы шли два дня до назначенного пункта. Хоть и близился май, было очень холодно ночью, в воздухе летал железный запах крови, пороха и железа. Мы делали короткие привалы, большой костер не было разрешено разжигать, перекусили и шли дальше. Нам оставалось несколько километров до этой деревушки, когда в небе увидели столб черного дыма. Все напряглись, начали переглядываться, замолчали и ускорили шаг. У всех в головах была только одна мысль: «Хоть бы кто… хоть пару человек выжили бы …». Мы уже три года служили в аду, но на смерти детей было все равно больно смотреть женским сердцам. Пришли. Дыма стало в три раза больше, как будто две дымовые гранаты бросили между домами. Деревня была небольшая, сараи и дома из дерева, точнее то, что от них осталось. Мы пошли искать выживших. От Ленинграда немцев отсюда прогнали три месяца назад, у кого-то уже заново появились быки, коровы и свиньи. Но сейчас я проходила и смотрела только на их трупы. Да трупы! Как никогда я стала воспринимать смерть «зверя», как смерть «человека». Теленок был черненький с белым пятном на затылке, при мне издал последний стон и на веки закрыл глаза. Как я устала смотреть на смерть и стоять, понимая, что вот в этот момент я была бессильна. Я устала быть бессильной!

В этой деревне выжило 9 детей, 40 мужчин, 50 женщин и 18 стариков. Мы их искали полдня, оказали первую помощь и пошли собирать и хоронить оставшихся бывших жителей. Возле елей расположено 113 безымянных могил. Я сама лично похоронила пятерых младенцев, им и года отроду не было. Еще маленькие, худенькие, одежды на них почти и не было. Как же я жалею иногда, что до войны не вышла замуж, как ты мне, мама, говорила, что нет у меня родных детей. Я себя считала молодой, энергичной, думала, что у меня полно времени… как же я ошибалась! Только в «аду» я поняла, что не мы управляем временем и своей судьбой, а они нами, и порой это бывает коварно и жестоко.

К ночи мы справились, поужинали. В уцелевших домах, оказывается, были мелкие запасы, кукурузные лепешки, какие-то разносолы и еще что-то. Это две девчонки 9-10 лет нашли и принесли нам. Они так похожи на Сашиных девчонок, Раису и Катю. В основном уцелевшие были здоровы, они прятались в своих погребах и домах, которые почти не задело, так что уже с рассветом наш отряд думал выдвигаться в город. Солдаты поставили палатки, в каждой – по пять человек. Получился целый палаточный лагерь. Легли спать.

Далее случилось то, чего почти никто не ожидал. Над нами пролетал немецкий самолет. Конечно, наши палатки было не трудно заметить. От шума самолета все подскочили как позвонку, мы выскочили из палаток, кто в чем был, но увидели лишь хвост самолета. Все стали собираться и надеялись, что это был лишь дозорный. Но мы ошибались! Через время он вернулся, и не один, а с «подарком»: нас начали бомбить. Я ринулась к детям, но не успела добежать до их палатки, снаряд добрался первым. Я стояла пред полыхающей палаткой в ступоре. Опять смерть, опять я ничего не сделала, скоро сойду от этого с ума!!! Я забыла об уцелевших, о стариках, женщинах, о своих товарищах. Я повернулась направо и увидела бежавшую и что-то кричавшую на меня Ленку, в недоумении смотрела в ту сторону, куда она указывала обеими руками – на меня летел снаряд, а мне было все равно. Я опять не смогла спасти детей и не видела смысла спасать свою жизнь. Она подбежала ко мне, сильно толкнула, и через секунду перед ней разорвался снаряд. Меня оглушило, все тело пронзила смертельная боль, жгло, было невыносимо больно, как будто в меня кинули тысячу ножей сразу, и темнота…

Очнулась я в госпитале. В голове билась лишь пронзительная мысль: «Кто? Когда меня спасли? Где я сейчас и живы ли мои товарищи?» Я охладела от ужаса и вдруг поняла, что я не чувствую правую руку и ногу. Слегка приподняла голову. Я калека. У меня нет ни руки, ни ноги, а теперь и здоровой психики.

Сейчас многие мои товарищи поедут домой, к мужьям, женам, детям и родителям. А я лежу в госпитале! В каком? Вам не нужно знать. 15 мая меня заберут в дом инвалидов, все бумаги я уже подписала. Простите, но где пансионат я вам никогда не скажу. Наш родной дом находится в селе, оголодавшем и разгромленном, 14 человек живут в одном доме, вы его восстановите и займетесь хозяйством. Но это уже будет без меня, я буду вам лишь мешать, я неполноценная, я буду обузой! Я всегда любила мечтать, трудиться, не любила сидеть на месте, а сейчас я буду лишь грузом и лишним для вас ртом. Моя гордость не позволит, чтобы вы надо мной тряслись и бегали, мне лучше не возвращаться. Не считайте это предательством, лицемерием, я просто не смогу так жить. Это последнее письмо, которое вы от меня получите. Прощайте, живите счастливо и не ссорьтесь.

Ваша дочь, сестра и тетя, Ксения Ивановна Белоусова.

P.S. Ксения Ивановна Белоусова - героиня, которую так и не нашла её награда ни при жизни, ни после смерти…У нее нет ни орденов, ни медалей. Да они ей и ни к чему, так как главной своей наградой она считала спасенные ею жизни детей, стариков, солдат на поле боя… Мой прадед ее нашел и, после долгих ссор, уговоров и истерик привез домой. По рассказам моих родственников, она прожила недолгую, но весьма счастливую жизнь, ведь она умерла в кругу любящих ее людей!

Изгой времени

- Маленький фашист!

- Фашистенок!

- Немчонок поганый!

- Немецкая подстилка ты и твоя мать! – кричали дети, гоняя по селу маленького Мишу. Он падал, но тут же упрямо поднимался и снова бежал, размазывая слезы по измученном личику.

Послевоенное время – жестокое время. Люди потеряли все человеческое, что имели когда-то, осталась лишь горстка на всех; холод, голод, боль ожесточили взрослых и даже детей, которые, казалось, должны быть носителями доброты и душевной чистоты.

А мальчишка все бежал, гонимый руганью и кулаками. Наконец, впереди, показался лес, а вместе с ним и спасительный дом, в котором ждала мамочка.

Мишина мама, Алена, развешивала белье, когда услышала приближающиеся крики. Поняв, что происходит, она бросилась на встречу сыну. Миша прижался к ней и замер, прислушиваясь к затихающим детским голосам.

-Миша, родненький! Прости меня, - Алена упала к ногам сына. – Слава Богу, ты цел!

-Ма, перестань, вставай, видишь со мной все хорошо.

Мишенька рос очень робким, но мама чаще называла это скромностью и кроткостью. Безразличный к общению малыш таил в глубине души обиду ко всему, что его окружало: к вечно опекающей матери, к жестоким деревенским детям и даже проходящей мимо кошке. Для ребят мальчишка прознался слабаком, маменькиным сынком и просто чужим.

Рожденный от немецкого солдата, мальчик просто не мог надеяться на понимание. В войну немцы брали деревни в свои руки, часть женщин становились прислугой, а оставшихся перегоняли в концлагеря. Насилия им было не избежать, а сопротивляться бесполезно, ведь это верная смерть и нередко мучительная.«Гляди, не попадайся под шальные пуля пьяных и разгневанных солдат, готовь, стирай и не отказывай, только так мы живы и остались» - часто говорила Мишина мать.

Жестокое время требует не менее жестоких мер по решению проблем. Женщины, родившие от фашистов, топили или душили новорожденных младенцев. Мама Миши – Алена, была к тому моменту полной сиротой: отец погиб в первые дни войны, мать умерла от горя – не выдержало сердце. После стольких потерь девушка не смогла убить единственного родного человека. Односельчанки не поняли и не приняли ее решение оставить ребенка от немца. Алену считали позором деревни и спровадили вместе с сыном на край деревни, куда редко доходили люди и почта.

Алена Ильинична безмерно любила сына –уж очень похож был на своего отца. Женщина утаила, что Миша появился на свет от любви простой сиротки и капитана Фреда. Когда его люди вошли в деревню, Фред поселился в ее доме. Сначала она боялась его, как огня, но позже начала замечать знаки внимания от немца, который к тому, же был хорош собой и неплохо говорил на русском. Одинокая и несчастная девушка поверила в доброту и чувства мужчины.

Несколько месяцев длились их отношения. Фред уверял, что не хотел воевать, просто так сложилось, ведь он из семьи военных и выбора у него не было. Часто сидя за столом с рюмкой в руках, он рассказывал, как помогал русским гражданским, давая еду и воду. Как часто не стрелял в русских солдат, а если брали в плен, то незаметно подкидывал к их ногам хлеб. Его рассказы завораживали сонную девушку, жаль она не знала правды.

Не было у него военной семьи, Фред пошел на войну добровольцем. Гражданским не помогал едой, а лишь отбирал её. В спины русским солдатам стрелял больше, чем пролила слез каждая мать, потерявшая на своих руках дитя. Русский выучил, чтобы узнавать интересную для него и его страны информацию. Обещания забрать ее и сына после войны с собой в Германию были ложью, что так грела сердце бедной девушки.

Но Алена все продолжала ждать, что может быть капитан ее грез, все-таки сдержит свое обещание и она уедет туда, где ее с сыном больше никто не осудит.

Миша же в своих мечтах видел отца широкоплечим бородатым генералом, который любит его и маму. Просто сейчас он не может приехать, а так он, конечно же, помнит о сыне и ждет с ним встречи.

Так проходили дни, но капитан все не возвращался.

Алена вытирала кровь с лица сына, напевая выдуманные строчки:

«Люли, люли, люли

От чего ж ты ветер дуешь?

От чего мою косу не бережешь?

Люли, люли, люли

Чего ж небосвод

Так не утих и не пришел к моим рукам

Поиграли бы в заклад»

- Мам, перестань петь,– Миша нахмурился и оттолкнул руку Алены.

- Перестать? А раньше тебе нравилось, когда я придумывала песенки, и папе твоему бы понравилось…

- Нет здесь папы! – голос мальчика зазвенел. – Нет его, не придет он.

- Мишенька, – мама потянулась к сыну дрожащей рукой, - ты чего, что ты такое говоришь?

- Не трогай, – мальчишка закричал, – все так говорят. А еще говорят, что я не человек, а фашистенок и лучше мне умереть. А знаешь, что они говорят про тебя?

- Сыночек, не надо плакать, все будет хорошо.

- Я их ненавижу, всех ненавижу, тебя и отца тоже, – Миша закрыл лицо руками и заплакал, в один миг его тело обмякло, и он упал на колени матери.

За окном темнело, на столе догорала свеча, освещая лицо Алены, искаженное болью. Ничто не ранит родителей сильнее, чем грубые и обидные слова собственных детей. Когда отца забрали на фронт, девушка научилась плакать молча, так как плач раздражал ее мать. После ухода Фреда, Алена ни разу не показывала слез сыну, всегда улыбалась и повторяла, что все будет хорошо.

Лежа у мамы на коленях, Миша все еще тихо всхлипывал. Алена пальцами пыталась расчесать его грязные спутанные волосы, нужно было чем-то занять руки, которые так рьяно хотели вырвать сердце из груди и отдать сыну. Вдруг плечи девушки дрогнули и по лицу покатились слезы.

Прозвучало тихое и кроткое: «Мам». Алена аккуратно отодвинула сына и подошла к окну.

- Мам, мама, ты чего? – Миша подбежал к ней и схватился за подол.

- Больно, как же сердце болит, – Алена обхватила себя руками за плечи. – Не переживай, сыночек, все хорошо.

- Мама, мамочка, ты прости, – мальчик снова заплакал, – это все я, это я, ты прости.

Свеча догорела, и стало совсем темно, Алена смотрела в окно, не отвечая сыну, ее сердце разрывалось от боли и страха.

- Я сейчас приду, мама, – Миша подбежал к двери. – Я принесу тебе те листики, которые все лечат.

Темный лес. Неровная дорога. Скользкий берег. Всплеск воды. Тишину нарушил истошный женский крик.

Трое мужчин схватили Алену и потащили в сторону дороги.

- Подождите, там мой сын, мой Мишенька, помогите ему, он упал в реку.

- Держите крепко и смотрите, чтобы опять не сбежала!– один из мужчин открыл дверь машины.

- Вы не понимаете, он же там, мой маленький, – Алена вырывалась из крепкой хватки неизвестных и пыталась вернуться обратно в лес.

- Дура сумасшедшая, – девушку грубо тряхнули за плечи. – Потонул твой Мишенька, уже лет пять минуло.

- Ты врешь, он там, спасите моего ребенка, – Алена закричала и бросилась на говорившего, царапая лицо грязными пальцами.

У одного из мужчин закончилось терпение, он ударил девушку по затылку, и та потеряла сознание. Теперь им было легче усадить ее в машину.

Автомобиль подъехал к большому белому зданию.

- Поймали мы вашу сумасшедшую. И чего бабам на месте не сидится, ладно солдаты приходят умалишенные, а она то что. Все орала про сынка немецкого. Совсем крыша у нее поехала после его смерти, с такой матерью и я бы утопился, – зло усмехнулся мужчина, вытаскивая Алену из машины.

В этот момент девушка пришла в себя, осмотрелась и вдруг бросилась к ногам одного из санитаров.

- Мишенька, сынок, вот ты где, милый мой, – Алена цеплялась руками за край белого халата, – а я говорила им, что ты жив. Я так скучала.

- Да, да, я тоже, пойдем скорее,– молодой санитар поднял девушку на ноги и повел к входу в здание.

- Зачем ты убежал? Я ведь неправду про те листики сказала, не лечебные они. Ты просто так плакал, когда коленку разбил, вот я и придумала. Маме уже не больно, все хорошо. Больше не убегай, пожалуйста, – Алена прижалась к парнишке и затихла.

- Совсем баба из ума выжила, – сказал Николай, водитель машины, – а вы еще и потакаете ей.

- У тебя, Петрович, детей-то нет, а я помолюсь Богу, чтобы этого никогда и не случилось, – главный врач посмотрел на закрывшуюся дверь больницы. –Тебе не понять, что чувствует родитель, потерявший свое дитя.

- Да ладно тебе, Алексеич, ты же столько лет с такими работаешь, не привык разве к их бредням?

- К такому не привыкнешь. Спасибо, что нашли, я деньги Феде отдам. А где она была? Все там же?

- Да, – протянул Фёдор. – Мы когда ее нашли, она то табуретку обнимала, то песни пела, то как будто кого-то на руках качала, в лесу вообще как бешеная бегала и смеялась, все ждали, когда угомонится.

- Ясно, ей помочь надо, а не шутить и упрекать! Спасибо, что к нам доставили, можете быть свободны, – Иван Алексеевич окинул взглядом здание больницы.

- Ты нам не начальник, чтобы освобождать! – рявкнул тот, кто в лесу ударил Алену, после чего все трое сели в машину и уехали.

В палате темно, свет луны пробивается через решетку на маленьком окне под самым потолком.

- Аленушка,– врач медленно закрыл за собой дверь и подошел к девушке. – Миши с нами давно нет, мы ведь уже говорили. Он утонул несколько лет назад, но вы в этом не виноваты. Зачем вы сбежали? Мы волновались.

- Иван Алексеевич, глупенький, – в полутьме лицо девушки казалось еще более безумным, горе унесло былую красоту, оставив свой тяжелый след.

Алена подошла к кровати и аккуратно села на самый краешек.

- Вот же он, спит, мой маленький, – девушка погладила подушку и запела:

«Люли, люли, люли

От чего ж ты ветер дуешь?

От чего мою косу не бережешь?...

- Аленушка, тебе нужно выпить лекарство и поспать, – врач попытался встать.

- Тише, а то Мишутку разбудите, – голос девушку дрогнул и вдруг зазвучал увереннее, – ваши лекарства опять заберут его у меня, я хочу еще немного на него посмотреть. Миша любил эту песенку, мне нужно допеть, а то он не уснет.

«Люли, люли, люли

Чего ж небосвод

Так не утих и не пришел к моим рукам

Поиграли бы в заклад»

Бег

«Бег. Поможет он мне или убьёт меня, уже все равно. Я бегу и это главное. Сбежал из плена этих проклятых Богом фашистов, ноги, руки, спина, как же все болит, но главное, что я не калека.

Я бегу, не зная, стоит ли на прежнем месте мой дом, жива ли жена, дети, мой любимый пёс и скот. Я бегу, пока не знаю, куда приведёт меня эта дорога, мне лишь бы найти своих, и не наткнуться на чужих.

Я уже в пути. Жди меня, моя родная дочь. Анюта, как буду пробегать мимо сада сорву твоих любимых яблок, которые ты так давно не ела и, наверно, уже забыла, как выглядят и пахнут.

Ох, любимая моя женушка, мысли о тебе гремят как гром в моем сердце. А воспоминания о тебе, ненаглядная, заставляют мои ноги подкашиваться, пару раз я думал, что вот-вот Бог услышит мою исповедь и поможет прийти домой, к вам, людям, которые стоят дороже моей жизни и жизни любого фашиста.

Сын, ты наверно уже не помнишь меня. В последний раз тебе был год, и ты с люльки тянул ко мне свои маленькие ручки. Ты был так мал и худ, что может вовсе и не выжил. Я хочу прокричать на весь мир: «Горите же в аду нечисть бесчестная! За всех детей, что умерли от болезней и голода, за всех парней, что только начав жить отправились на фронт! За всех жён, матерей и сестер, что так мужественно боролись наравне с солдатами! Гореть же вам в аду, в вечных муках и терзаньях, которые пришлось испытать всему миру… «. Я хочу говорить, кричать, плакать, но силы есть только бежать.

Бегу пару дней. Усталость такая, будто бегу уже месяц, без остановок и отдыха. Была мысль– остановится, перестать бежать и перестать беспокоиться о своей судьбе и просто умереть.

На службе и на Родине меня, наверное, прознают трусом. Попал в плен, сбежал один, никому не помог из своих. Начинаю думаю: лучше бы они меня убили и замучили, тогда я встретил бы смерть, как истинный воин. Всем было бы от этого легче. Как же я устал, ног уже не чувствую, дорогу не разбираю. Живы ли мои друзья, и буду ли жив я.

Я бегу, падаю, поднимаюсь, иду, надеясь на то, что ты, моя Алёнка, согласишься увидеться и покажешь детей, если они остались живы, не смею надеяться на большее. Так же не смею надеяться на твоё доброе сердце и милость, что ты примешь меня. Я бегу, для кого-то трус, для кого-то смельчак, для кого-то глупец…

- Господи, что он несет? – плача и захлебываясь от слез, Алена, сидит возле кровати своего бредящего, сильно постаревшего мужа. – Я не вынесу больше таких его речей! У меня сейчас остановится сердце! Милый мой, приди в себя, прошу, ты никуда не бежишь, ты дома, я рядом, твоя жена, дети и наши внуки, правнуки тоже здесь, ты дома, все хорошо!

- Мам, не тормоши так сильно руку отца…

Алеша, тот самый сын, которого так боялся не застать живым, умирающий солдат, успокаивал рыдающую маму. Его младшая сестренка Анюта умерла задолго до возвращения отца.

О том, что произошло на войне им никогда не рассказывали, но Алексей понял, что в бреду папа видит обрывки своей жизни.

Евгений Николаевич, так зовут старого солдата, после плена и войны начал переживать приступы контузий. Сначала просто мучаясь от головной боли, а затем впадая в беспамятство.

С каждым годом становилось все хуже и сложнее, ведь отец не хотел мириться с болезнью и продолжал работать в поле. Там же и случился первый серьезный приступ, когда Евгений Николаевич пропал на несколько часов. Его обнаружили лежащим на земле, он кричал и отталкивал руками невидимых врагов.

Отец потом рассказал, что это был самый ужасный день: приступ застал его, когда он, как обычно, решил покосить травы для настила сарая, но случился второй припадок, и ему почудилось, будто лежит он на поле мертвый и через него перешагивают немцы.

- Я не мог ни дышать, ни говорить, ни кричать, я будто умер, будучи живым…

Сейчас он еще больше иссох и стал слабее. Когда начался последний приступ, он играл с правнуками, но резкая боль пустилась по всему телу. Его бессознательного, отнесли на кровать, понимая, что жизнь угасает.

Несколько часов Евгений Николаевич бредил, крича и кашляя, обрывая фразы и повторяя одно и то же. Никто не понимал, что это было: бред, его мысли или же воспоминания. Детей увели к соседям, у кровати остались лишь жена, сын и старшая внучка Маша.

- Да что же такое, сколько можно? Бред какой-то, куда он бежал? Я скоро тоже с ума сойду, – Маша увидела гневный взгляд отца и отвернулась к окну.

Во внезапно наступившей тишине раздался спокойный и твердый голос:

- Это не бред, Машенька, это моя жизнь…– Евгений Николаевич посмотрел на свою внучку и затих.

Маша вздрогнула и осела на пол. Хватаясь за сердце, Алена медленно подошла к внучке и вывела ее из комнаты. Остался лишь сын, он стоял и смотрел на меняющееся тело отца: будто пропал весь цвет, он стал похож на большую фарфоровую куклу. Алексей аккуратно закрыл отцу глаза, утерев последние его слезы.

-Прощай отец, ты – герой, спасибо, что рассказал об этом, – сказав, Алеша поцеловал его в лоб подошел к двери, заметив, что в лучах закатного солнца отец будто бы улыбался. – Анюта тебя встретит, она так сильно хотела тебя увидеть, наконец, дождалась, маленькая.

Мужчина закрыл дверь, боль разливалась в его сердце воспоминаниями о сестре, только что умершем отце и страшной мыслью, что скоро он будет закрывать глаза своей матери и тяжело болеющей жене. И от этой боли не сбежать.

Обращение автора

Рассказ «Мученица» был написан на основе интервью с ветераном Великой Отечественной войне. Данное видео можно найти в Яндекс «зверства Советской Армии на территории германии. Рассказ ветерана. (Полная версия).»

Все имена вымышлены. Автор осуждает насилие, не призывает к жестокости и не считает суицид решением. Автор не хочет осквернить память советских солдат и ветеранов

Мученица

Меня зовут Надежда Павловна Никифорова, 1920 года рождения. На половину немка, на половину русская. Родилась и воспитывалась в Петрограде, ныне называемым Ленинград. Отучилась в техникуме на телефониста, в начале 39 года отправилась в гости к бабушке-немке с чьего дома больше уехать не смогла.

По рождению была крещена в православной церкви, всю жизнь верила в Бога и его священные заветы, но со мной произошла ужасная история, из-за которой не могу и не хочу жить на этом свете, я пойду против своих устоев. Человек, первый вошедший в этот сарай вскоре увидит мое мертвое тело. Из-за моего поступка моя душа почернеет и покой ее не настигнет. А раз уж меня не ждет покой, я хочу, чтобы для людей, подтолкнувших меня к этому решению и поступку, Отец Небесный тоже приготовил испытания.

Страшно жить на этом свете и слышать про смерть и голод как обыденное. В начале 45 года начался Прусский фронт, в апреле русская армия пришла в Германию и дошли до глухой деревни моей бабушки.

Я хотела поступить на службу и работать телефонисткой, произошла встреча с одним приветливым солдатом, который согласился помочь мне в моем деле и повел меня в их лагерь. Я не могла представить, что после этой встречи я захочу попрощаться с жизнью…

Со мной произошло то, что когда-то происходило с женщинами, я убедилась в животности всех людей, которые имеют хоть крупицу власти над женским полом.

К ним я шла с твердым намерением служить и помогать Родине, но для них я оказалась просто подстилкой, девушкой, обделенной нравственностью и совестью, просто шлюхой. Сидевшие в палатке шестеро мужчин насиловали меня больше шести часов, я умоляла, пыталась отбиться, плакала и кричала, я видела проходившие тени людей, но ни один не помог мне…

Поле трех часов насилия, издевательств я смирилась и не стала больше сопротивляться, мысли мои были лишь о том, как было бы славно сейчас умереть и как можно быстрее, чтобы это все быстрее закончилось.

В десять часов вечера эти животные, довольные собой, сели дальше пить и один, закурив, сказал: «Если хочешь служить телефонисткой, я все устрою. Но каждый вечер ты будешь приходить в эту палатку, и будешь ублажать меня и моих товарищей. Мы люди военные, женщин почти не видим, считай, что это тоже служение Родине». Сказав это, он улыбнулся, но улыбка походила больше на оскал, эти его слова словно яд начали жечь мне горло. Его друзья оценили идею, начали, как дети хохотать, а кто-то и аплодировать.

Я лежала ни жива ни мертва, платье было порвано все в крови и их гадком пойле, все тело в синяках. «Да пошел ты, животное, гореть тебе в аду» - мои слова, из-за которых они решили, что мало меня помучили. Один сказал что-то на подобии «Ребят, если она еще может говорить, может она хочет продолжения».

Я пыталась встать и убежать, но они издевались надо мной еще несколько часов. Мне страшно это вспоминать и жить после этого тоже. Когда им надоела эта забава, меня как вещь выкинули у окраины моей деревни.

Бабушка выбежала ко мне на встречу, она знала, куда и зачем я пошла, поэтому догадалась и не стала меня расспрашивать. Я была в ступоре, еле переставляя шаг, меня как куклу водила по дому и уложила спать. Она не проследила за моим сном. Я зажгла свечу и начала писать свой рассказ, свое прощальное письмо, сейчас я постараюсь перестать плакать и пойду в сарай соседа, чтобы остановить свои мучения, мысли и жизнь.

Прошу не винить меня в принятом мною решении. Вините тех, кто сотворил это со мной. Моя смерть олицетворение жестокости и власти сильного над слабым. Я была не первой изнасилованной женщиной, но надеюсь, буду последней.

С любовью Надежда, чьи надежды не были оправданы

На футбольном поле

- Коля, дай пас! Пас мне! – Ваня бежал справа от друга, размахивая руками, но тот даже внимания не обратил, отчего появилось желание его пнуть.

- Отстань, беги лучше к воротам, - крикнул я товарищу.

На удивление, Ваня все же послушал меня и побежал вперед. Футбольное поле у нас было самодельное: дорога перед домом, вместо ворот – два ящика, а у вратарей почти настоящие перчатки, только кухонные, которые они втайне стащили у мам.

Военное время было тяжелым, но мы были детьми, оттого никто из нас не был готов сразу забыть про футбол и другие детские забавы. Порой родители сердились на нас, когда за игрой мы забывали о работе и не сразу приходили помогать по хозяйству, часто были в пыли и песке, за что девчонок, в отличие от мальчишек, ругали больше.

Но были у нас защитницы, любимые баба Шура и баба Маня. Мудрые старушки не разрешали прекращать игры, они тогда переживали уже вторую войну и больше всех понимали, как нужны ребенку друзья и веселье. Бабушки пытались отсрочить наше взросление, берегли от родительских взбучек и работы, рассказывали истории и учили играм своего детства. Но наши родители не очень жаловали старушек, которые часто смотрели наши «футбольные матчи», махали своими платочками и пели частушки и кричалки, иногда с парой крепких словечек.

Вот так и сегодня мы сошлись с соседскими ребятами. Ваня уже добежал до ворот и толкался с защитником, поглядывая на меня. А я мчался вперед, не давая мяч ни соперникам, ни товарищам по команде, за что часто получал. Но тогда, конечно, чувствовал себя героем, эдаким великим футболистом.

- Колька, я открыт! – Ванек так пихнул защитника, что тот не удержался на ногах.

Друга я видел, но больше меня занимали незащищенные ворота, к которым побежал еще быстрее и со всей силы пнул мяч. Но вратарь в последний момент поднял ногу и, не успел я опомниться, как мяч полетел в сторону Вани. Он упал. Все замерли в ожидании. Наконец Ванька начал вставать, качаясь, как колос на ветру, у него из носа текла маленькая струйка крови, взгляд был затуманенный, сосуд у правого глаза лопнул. Тут друг повернулся ко мне, улыбнулся и снова упал, больше не поднимаясь. Стало жутко и страшно. Бабушки Шура и Маня подскочили, ребята рванули к Ване. Меня отправили к колодцу за водой, никогда я не бегал так быстро, как в те минуты.

Наши болельщицы своими платочками вытирали Ваньке лицо и руки, пытаясь привести его в чувство. Наконец, он потихоньку начал приходить в себя:

- Ну ты мне и вдарил. Коля – ты дурак, с тобой уж точно гонять в футбол не буду, – Ваня засмеялся и попытался подняться.

«А Ванька-то крепким оказался» – казалось, такой была наша общая мысль.

На улицу вышла моя мама и позвала обедать. Время было около двух часов, и все ребята разошлись по домам.

- Что ты опять натворил? – спросила мама, как только я зашел домой. – Ты как поросенок, лицо все в пыли, нечего грязным за стол садится, иди умойся в летнем душе и переоденься!

Я, не сказав ни слова, пошел умываться. Тихо вернулся на свое место, ведь знал, что за мою случайную выходку мама могла поругать или наказать меня. Мама Вани, тетя Света – ее лучшая подруга детства, а я разбил ее сыну нос, хоть и случайно. Старался не смотреть маме в глаза, и вообще был очень тихий.

- Так что, я спрашиваю, ты сделал на этот раз? – мама уже знала обо всем, баба Маня заходила, пока я умывался, но ей нужно было услышать всю правду от меня.

- Мам, это не я, я случайно… – быстро ляпнул, не продумав заранее ответ.

- Это как понимать: «Это не я, я случайно»? Хочешь сказать, Ване не ты разбил нос и глаз? А кто тогда, я слушаю?

- Я пнул мяч, а Саша подставил колено и мяч отлетел в Ваню…– еле слышно протараторил, ожидая наказания.

- Ты хоть извинился?

- Не успел, – сказал еще тише, мама молчала. – Меня отправили за водой с колодца и бабушка Шура и Маня промыли ему нос. Я честное слово не специально ему нос разбил, как думаешь, тетя Света придет ругаться?

- Ты обещал после обеда отвезти корову на луг, помнишь?

- Помню. Позже извиняюсь, честно.

- И перед тётей Светой?

- И перед тётей Светой, – сказал то, что хотела услышать мама.

- Ты ударил её сына, ты же знаешь какая у неё ранимая девичья душа, она же потом и на тебя, и на меня взъестся.

- Понял.

- Ну все, кушать пора.

Обеденный стол не был богатым, в первые годы войны почти все запасы кончились, я даже забывал вкус хлеба. Мама постоянно пыталась раздобыть печенья и сахара. Она была для меня лучшей матерью, много пережила, но держалась молодцом. Отца забрали на войну, старший брат и младшая сестра умерли, я почти позабыл их. Но тревожить мамино сердце и расспрашивать не хотел, хотя было интересно. И остались только мы с мамой и бабушка с дедушкой через дорогу. Это мысль на меня нагоняла тоску и осознание, что может быть во всем мире, мы останемся одни с мамой.

- Как суп? добродушно спросила мама.

- Вкусный, – я врал уже многие месяцы, еда её была пресной, не имела почти никакого вкуса, но это была не её вина. Поэтому расстраивать или как-то упрекать я не хотел и не считал это вообще нужным.

- Спасибо, сынок, ты пойдёшь ещё гулять? – мама почти плакала, ведь знала, что суп «никакой», но она воспитала чуткого и понимающего сына, чем гордилась.

- Да, как доем.

- В мяч пока не играйте, –захохотала мама. – А то Света мне даст.

-Хорошо, мам, – смеясь, выдавил я.

Мы уже начали убирать со стола, как вдруг затряслись стены, задребезжали оконные рамы и раздался грохот, который еще долго звенел в голове. Мы упали на пол и мама накрыла меня собой. Со стен посыпалась побелка, мама прижала меня к полу ещё сильнее, лишь бы не коснулась беда. На улице кричали, так громко, что в животе холодело, мы с мамой поняли, что без жертв не обойдётся... Я надеялся, что никто из моих друзей не пострадал. Выходить боялись, не понимая, миновала ли беда.

- Не ходи, я пойду на улицу, узнаю, что случилось, а ты залезь пока под стол, пожалуйста, – мама пыталась говорить медленно и спокойно, но внутри ее всю трясло, она готовилась к тому, что придется увидеть. Смерть стала привычным, но по-прежнему страшным явлением.

Маму я не послушал и пробрался за ней. То, что увидел, долго стояло перед глазами: измазанные кровью женщины, рыдающие над телами своих умерших детей. Вероятно, мальчишки нашли неразорвавшийся снаряд.

Соседи подбежали и попытались оттащить обезумевших женщин от тех, а те кричали и вырывались, царапая землю и проклиная весь свет.

- О Господи, Света, – мама схватилась за голову, – как же так.

- Аня, он умер, мой мальчик, мой Ванечка умер... За что?! Почему вы его так невзлюбили?!

- Свет, ты о чем?.. Кто невзлюбил, ты же понимаешь, что ребята нашли снаряд сами.

- Нет! Это твой сын во всем виноват! – Света пыталась броситься с кулаками на свою подругу. – Если бы не твой отпрыск, твой гаденыш не разбил бы ему лицо, дети продолжили бы играть, он бы не умер. Не умер!

Мне повезло, что за деревом меня не увидели, я помчался обратно в дом. Тетю Свету силком повели домой. Люди начали расходится, все перешептывались о случившимся, это был не первый такой случай с детьми. Несколько мужчин, оставшихся в селе из-за плохого здоровья, поехали за милицией и врачами, а наши любимые старушки накрыли белыми тканями тела мальчиков и сидели неподалеку.

- Что же я скажу Коле? – пробормотала мама, стоя у дверей, но я слышал ее. – Ребенок не должен терять друзей в двенадцать лет…Когда уже это все закончится, с чего начать, опять.

Когда она зашла в дом, я стоял посреди комнаты, меня трясло, но я пытался не плакать.

- Сынок, Толя и Ваня, – мама не успела договорить, как у меня в ушах зазвенело, а вокруг стало почти темно, я почувствовал, что падаю.

Мама успела меня поймать, прижала к себе и дрожащими руками стала вытирать мои слезы, затем помогла подняться и дойти до кровати. Сердце билось в груди так быстро, что было больно, горло сводило от слез, мама еще долго гладила меня по голове. Когда я успокоился, она куда-то ушла.

- Соседки сказали, что после обеда ребята побежали в сторону холма, нашли там гранату и принесли сюда, попробовать разобрать. Кто-то из них слышал от военных врачей, что итальянские гранаты можно разобрать, чтобы они не сработали. Граната разорвалась в руках Вани, – мама села на краюшек кровати и сжала передник так сильно, что даже костяшки побелели.

- Что с Толей? – я сам все видел, но не хотел признавать.

- Он тоже не выжил, сынок, осколок отлетел ему прямо в шею.

- Как думаешь, им было больно умирать? – перед глазами все еще были окровавленные тела друзей.

- Военный врач сказал, что они не успели понять, что случилось …

- Это хорошо, – я посмотрел на маму. – Я не успел перед ним извиниться…

- О солнце, – мама обняла меня и заплакала.

Прошло пару месяцев, трагедия стала понемногу забываться, мы с ребятами стали чаще гулять, но родители каждый день напоминали нам о том, чего делать нельзя.

Я тосковал по друзьям, меня задевало то, что тетя Света перестала общаться со мной и мамой, считая виновниками смерти сына. Мы сочувствовали ей, зная, как тяжело терять родных, и хоть она нас старалась не замечать, я видел, как грустно она смотрит вслед маме.

Все меньше становилось детей в селе, умирали кто от болезней, кто по несчастью. С каждой смертью друга что-то во мне будто ломалось, напоминая о том, что как бы тихо и спокойно ни было дома, вокруг война.

Пропадали смех и веселье, взрослые были все измученны и истощены морально. Каждая смерть ребенка била в самое сердце. Толя и Ваня были не первыми и не последними детьми, погибшими из-за неосторожности, взрослые корили себя за то, что не смогли уберечь от опасности.

.
Информация и главы
Обложка книги Неизвестные герои

Неизвестные герои

Александра Конюкова
Глав: 1 - Статус: закончена
Настройки читалки
Размер шрифта
Боковой отступ
Межстрочный отступ
Межбуквенный отступ
Межабзацевый отступ
Положение текста
Лево
По ширине
Право
Красная строка
Нет
Да
Цветовая схема
Выбор шрифта
Times New Roman
Arial
Calibri
Courier
Georgia
Roboto
Tahoma
Verdana
Lora
PT Sans
PT Serif
Open Sans
Montserrat
Выберите полку
Подарок
Скидка -50% новым читателям!

Скидка 50% по промокоду New50 для новых читателей. Купон действует на книги из каталога с пометкой "промо"

Выбрать книгу
Заработайте
Вам 20% с покупок!

Участвуйте в нашей реферальной программе, привлекайте читателей и получайте 20% с их покупок!

Подробности