Читать онлайн
"Берлинская кровь"

История 1

Глава 1

Лето 1932

Август сидел на балконе своего поместья на окраине Берлина. Он, глядя вдаль, думал о будущем. Недавно его жизненный путь был простым и понятным, однако теперь ситуация в стране стала нестабильной. Все вокруг твердят о новой партии, которая вот-вот должна прийти к власти и ввести новый режим и порядок. Выбор в ее пользу считается единственно верным, однако Август вовсе не хочет ничего выбирать, считая это занятием бестолковым. Тем более, что идеология новой партии идет вразрез с устоями аристократии, то есть со всем, что Август считал и считает верным. «Теперь нам точно крышка», — ни к кому не обращаясь, сказал сегодня утром отец, глядя в газету.

Ожидать стоило чего угодно. Он слышал о том, что случилось в России, и понимал, что когда-нибудь коммунистические умонастроения доберутся и до Германии.

Идеология новой партии, разумеется, отличается от русского коммунизма, однако не в самом главном: желании переделать весь мир так, как им необходимо. Будущее, которого все окружение Августа боялось после русской революции, наступает. А ему всего двадцать три, он молод и полон сил. Он, как и отец, хотел продолжать семейное дело, но будет ли это возможно в новом мире?

Прекрасный день для стрельбы. Август посмотрел в ясное до прозрачности небо. Он встал с кресла и, направляясь вниз по лестнице, приказал прислуге принести ружье — ему хотелось пострелять по мишеням. Привычные с детства действия — отец научил его стрелять, едва Августу исполнилось семь — должны успокоить его. Зарядить ружье, сделать глубокий вдох, и, на выдохе опуская дуло, найти в прицеле мишень. Спустить курок, на мгновенье задержав дыханье, чтобы биение сердца не сбило прицел. Услышать четкий и довольно громкий звук выстрела. Опустить руки с тяжелой и опасной железкой. Он никогда не стрелял в живых существ, не понимал, почему люди делают это ради забавы. Выйдя во двор и еще раз оглянувшись, чтобы не разбудить матушку, которая тоже находилась в саду, он поставил цель и выстрелил. На мишени появилась маленькая черная точка, но далеко от центра. Раздался звон, видимо пуля пробила мишень и попала во что-то стеклянное.

Послышались тихие шаги — это проснулась мама.

— Август, почему после того, как ты постреляешь, везде должны быть битые стекла?

— Простите, матушка, я, честное слово, все уберу.

— Весь в отца. Тот тоже настреляется на охоте и все это домой тащит.

Его мать не одобряла оружие ни в каком проявлении: ни в действующем, ни в каком-либо ином. По ее мнению любое оружие — насилие в чистом виде и не может служить благим целям. Август согласен с ней в этом. Возможно, поэтому он плохо переносит запах крови и вид убитых тел. Он отложил ружьё, сел в кресло и, подозвав находившуюся рядом служанку, велел принести ему кофе.

Юноша достал сигарету и закурил — эту привычку ему навязал его друг Йенс, с которым они еще учились в школе. Он хорошо помнил их детские шалости, они много проводили времени вместе, а, выпустившись, как-то перестали общаться, хотя, по правде говоря, ему не хватало их совместных поездок и простого общения. Откинув голову и подставив лицо солнечным лучам, Август думал о личном. Но его тишину, судя по шагам сзади, решили нарушить.

— Ну и долго ты собираешься тут так лежать и пропускать все самое интересное? — Август развернулся и увидел, что к нему, как он того и желал, пришел старый друг Йенс.

Он встал, улыбнулся и, пожимая ему руку, сказал:

— Не больше, чем ты, сидя в своем банке.

— Аха-ха, очень смешно. Ты же знаешь, что я всегда хотел сделать карьеру военного, а устроился в банк только ради того, чтобы отвязаться от отца, который уже надоел своими замечаниями.

— Да, я помню. И как идет осуществление твоей мечты?

— Пока хорошо. Я подал заявку на вступление в СС.

— СС? — Август переспросил, явно не припоминая ничего такого.

— Ну СС, которая идет от НСДАП, партии, которая вот-вот победит. Гитлер станет фюрером Германии.

— Ты все-таки решил туда вступить?

— А почему нет? Она скоро победит на выборах, к тому же, ты знаешь, как сильно я хочу сделать карьеру военного. А ты ни о чем таком не думаешь?

— О Господи, конечно же нет. Мне есть чем заняться, и я уж точно не собираюсь идти в армию и лезть в политику.

— Говорят, что он собирается отнять у буржуазии все ваше имущество.

— Нет, этого точно не будет, он же не коммунист. Я слышал, в России после революции такое было и до сих пор есть. Однако мы Европа, и такого бреда у нас точно не будет.

— Ну посмотрим, посмотрим. Я пришел предложить тебе сходить на одну из таких вечеринок, вход свободен. К тому же я сам хочу посмотреть, что и как там устроено. Пойдем со мной. Ты сто лет никуда не выбирался и тебе просто необходимо быть в обществе девиц. Ты такой красавец и никому не даешь смотреть на твою красоту.

— Ладно, хорошо, пойдем, но только потому, что мне и правда нечем заняться. — Йенс по-дружески похлопал Августа по плечу и, прихватив ружье, они пошли в дом, где их ждала беседа и споры о будущем.

Вечером они, как и договорились, пошли на вечеринку СС. Здание, куда привел Августа Йенс, ничем не отличалось от других поблизости, однако стояло ближе всего к рейхстагу. Они окунулись в атмосферу дорогой вечеринки, и Август с первого взгляда понял, что тут за люди. Они одеты в строгие дорогие костюмы, на некоторых, как и рассказывал Йенс, форма СС. Она состоит из черных высоких армейских сапог, брюк, пояса, белой рубашки с галстуком и чёрного кителя с повязкой на рукаве, на которой изображена свастика.

Людей в форме со свастикой — отличительным знаком СС — оказалось не так много, как думал Август. Большая часть мужского общества, однако, одета в той же гамме, что и СС-овцы. Кроме того, почти все дамы, по последней моде среди женщин, одеты в мужские костюмы.

Август оглядел общество снова и его внимание привлекла девушка, сидевшая дальше всех. Ее темно-русые волосы, едва достигающие плеч, завиты, серые глаза, если приглядеться, полны печали. Девушка смотрит отрешенно, будто находится далеко от окружающего ее общества. Рука в кожаной длинной перчатке время от времени подносит к ярко-красным узким губам мундштук с тонко-тлеющей сигаретой. Держа в другой руке бокал шампанского, она смотрит куда-то сквозь людей. Август наблюдал за ней минут десять, пока к нему не подошел Йенс в компании незнакомого мужчины.

— Август, познакомься, Антон Дрекслер, основатель НСДАП.

— Здравствуйте, очень приятно, — он вежливо протянул руку в знак приветствия.

— Здравствуйте, Август, я вас не видел тут прежде. Вы впервые посещаете подобное мероприятие?

— Да, я пришел с Йенсом. — он указал на друга. — Он хотел бы вступить в вашу организацию.

Антон посмотрел на Йенса и приятно улыбнулся. Было видно, что он заинтересован в них обоих.

— Я вижу, что вы, — он снова обратился к Августу. — из богатой семьи.

— Я… — он немного запнулся, поскольку знал, что тут не любят людей из буржуазных семей, особенно если ты по крови принадлежишь к высшему сословию. — Да, я из богатой семьи.

— Не думали сделать карьеру военного? Скоро наша партия будет править Германией, нам бы пригодились такие люди, как вы.

— Я обязательно об этом подумаю.

На этой ноте они расстались и продолжили свой вечер в компании таких же молодых людей, как они сами. Август часто оглядывался, но той таинственной незнакомки не было больше, сколько бы он ее ни искал. Они присоединились к компании, которая обсуждала как раз то, как перспективно сейчас вступать в СС.

— Нам просто повезло родиться в Германии. Гитлер станет лучшим правителем за всю историю страны. Мы поработим весь мир.

— И уничтожим евреев и другие народы.

— Почему? — Август тут же понял, что спросил что-то не то. Все повернулись к нему.

— В книге «Моя борьба» он описывает расовую неполноценность и бесполезность других народов. Ты что, не прочитал? — этот вопрос застал его врасплох и, чтобы не быть выставленным на посмешище, Август был вынужден сделать вид, что он тоже имеет к этому отношение.

— Я только начал читать, еще не дошел до этого момента.

— А, ну тогда понятно, новенький. Давайте же выпьем за то, чтобы баронам и буржуазии оставалось одно — вон из страны. Они не дают жить нормально людям. — и под смех и шутки они закончили эту беседу.

Возвращаясь домой пешком, он думал о разговорах с основателем СС и с другими ребятами, которые уже успели вступить туда. Конечно, Август понимал по заголовкам газет, что они действительно станут править Германией, и, прочитав их лозунги и немного послушав компанию, он действительно понял, что если что-то не предпринять, то его семью могут лишить всего, что у них есть. Он шел и прокручивал фразу одного из офицеров старшего чина в голове: «Выпьем за то, чтобы баронам и буржуазии оставалось одно — вон из страны. Они не дают жить нормальным людям».

Йенс, конечно же, отправился в другую сторону, и чувство одиночества, отступившее на время, вновь расползлось по душе Августа. Оно поглощало его, как всех жителей города, но, стоя сейчас на безмолвной улице, он особенно остро ощущал это все. Он остался один. Раньше он не был так одинок. Но сейчас все его друзья разбежались кто куда. Один уехал в Швейцарию, чтобы открыть свое дело, второй пошел на врача, и он окончательно потерял с ним связь. Третий, не выдержав безответной любви, лежит под капельницей с морфием и четвёртый — Йенс — подался в армию и политику. Да, он хотел стать танкистом, но не то чтобы он так к этому рвался. Может и ему стоит получше изучить эту тему? В любом случае, если его действительно лишат всего, у него просто не будет выбора. Ему придётся туда вступить. Он чувствовал: приближается что-то пугающее. Оно надвигалось не только на Берлин, но и на весь мир. Но пока, идя по дороге домой, он совсем не понимал это чувство, не понимал, откуда взялось оно. Поэтому, отогнав ненужные мысли и это самое чувство, он просто шел домой. Увидев возле дома машину, он насторожился.

Зайдя в дом и увидев, как бегает прислуга, он остановил одну.

— Что тут происходит, что за переполох?

— Господину плохо, у него что-то с сердцем. Мы вызвали доктора.

Через миг после произнесенной фразы он понесся по лестнице вверх, расталкивая прислугу, желая поскорее увидеть отца. Но, столкнувшись с дверью и плачущей матерью, сидящей возле нее, он понял, что дела совсем плохи. Он опустился на одно колено и, взяв мать за плечо, едва заметно ее потряс. Та посмотрела на него.

— Что случилось с отцом?

— Мы… — говоря плачущим голосом. — Мы… ужинали, как вдруг ему стало плохо. Мы сразу вызвали доктора. Он сейчас его обследует. Есть подозрения на инфаркт.

Август выдохнул. Если бы не эта чертова вечеринка — он был в этом уверен — все было бы нормально. Теперь оставалось только ждать. Он сел рядом и стал думать о лучшем, о худшем думать не хотелось.

Глава 2

Они просидели в нервном ожидании не менее часа, прежде чем из комнаты, где лежал отец, вышел доктор. Вид у него был мрачный, Август сразу понял, что к чему, однако слабая надежда поддержала его несколько мгновений, пока врач не подошел и со спокойным видом, как будто ничего не произошло, сказал:

— Извините, ваш муж умер. Я сделал все, что смог.

Это звучало как приговор, как молния, которая ударила в их поместье. Наверное, врачи — единственные люди, которые вот так вот, без церемоний, могут сообщать о смерти. Хотел бы он научиться такому хладнокровию.

Они проводили врача и сели за стол, за которым они обычно сидели вчетвером. Он, отец, мать и Мия — его старшая сестра, которая вышла замуж и уехала далеко за пределы Берлина, а может, и за пределы Германии. Август не любил сестру, однако сейчас остро ощутил и ее отсутствие тоже. Вдвоем с мамой за полупустым столом… Одиночество, и свое и матери, почти заставило Августа расплакаться, однако он сдержался.

Просидев некоторое время в тяжелом безмыслии Август почему-то начал вспоминать сестру. Они не любили друг друга, отличались в каждой мелочи, притом что внешне всегда были очень похожи. Иронично. Мия всегда была любовью родителей и их гордостью, он же в свое время был для них сначала вторым ребенком, а позже, когда Мия уехала из родительского дома, причиной ее отъезда. Они так любили свою старшую дочь, хотя Август никогда не понимал, почему. Он — сын, он — наследник бизнеса. Теперь она обязательно заявится на похороны, мама ее уговорит. Ему не хотелось видеть эту самодовольную стерву. Если бы он мог, то придушил бы её собственными руками, у него на то было достаточно причин. Ох, какой же хорошей актрисой она была. Она могла переврать сказанное Августом так, что отец хлестал его ремнем до кровавых полос. Мие же все сходило с рук, что бы она ни сделала. Даже будучи взрослым Август не хотел умерить своей ненависти, как-то оправдать старшую сестру. Нет, он целенаправленно растил в себе недовольство сестрой, отвращение к ней, все, что отличало его от нее.

— Матушка, я думаю… — он не успел договорить, так как зазвонил телефон.

— Луиза, подай телефон, — мать позвала служанку. — Да, я слушаю. Мия, моя дорогая девочка, как хорошо, что ты позвонила! Ты знаешь, у нас такое горе…

— Начинается. — Август просто не мог слушать эти разговоры.

Он встал и направился в другую гостиную, которая находилась на втором этаже, подальше, только бы не слышать этого. Он сел в кресло и закурил. На душе было печально. Чтобы хоть как-то заглушить эту печаль, он встал и пошел в кабинет отца. Он хотел еще хотя бы немного ощутить ту атмосферу, которая была при нем. Ее больше не будет. Он открыл кабинет. Тут все еще пахло коньяком и сигарами. Бумаги лежали аккуратной стопкой — его отец был тот еще аккуратист — и его кресло стояло точно так же, как и сегодня рано утром, когда он в последний раз с него вставал. Он подошел, прикоснулся к изголовью, к ручкам, и сел в него. Раньше оно было таким мягким, но сейчас стало одиноким и холодным. На глаза навернулись слезы, но Август, как любой мужчина, привел себя в чувство мыслями о том, что никто не должен его видеть в таких расстроенных чувствах. Не будет больше человека, который учил его всему и направлял в нужное русло. Теперь его ждало, в лучшем случае, отстаивание своих прав на семейный бизнес. В худшем — его выгонят из дома и ему придётся так или иначе найти себе работу и позабыть о прежней жизни.

Время перевалило за двенадцать, и нужно было ложиться спать, несмотря на отсутствие усталости. Когда разговоры внизу умолкли и мать, судя по шагам, направилась в ванную, он встал и направился уже в свою комнату, зайдя по пути в бар и прихватив бутылку виски. Придя к себе, он лег на диван и стал просто смотреть в потолок. Ему было все равно. Мир начал рушиться слишком быстро, он и не предполагал, что все так будет. Теперь все будут его жалеть… Ох, как он ненавидел это чувство! Чувство, когда его считали слабым и беспомощным.

— Господин Август, с вами хочет поговорить ваша сестра. Возьмите трубку.

— А я не хочу с ней говорить, — он говорил нервно и без какого-либо желания.

— Август, немедленно возьми трубку!

Он не посмел ослушаться матери, поэтому, закатив глаза, всё же взял ее.

— Да, — холодным и грубым голосом поприветствовал он сестру.

— Ооо, ну почему ты так говоришь своей любимой старшей сестре? Мы столько не виделись, я приеду на похороны отца! — радостным голосом сообщила она, как будто ей действительно было дело.

— Да, очень рад твоим планам, только не понимаю, зачем мне эта информация? —Август хотел поскорее закончить этот бесконечный, как ему казалось, разговор.

— После официальной церемонии мы будем решать вопрос о разделе имущества.

— По твоей инициативе? Слушай, Мия, у тебя богатый муж. Неужели тебе еще что-то нужно от нас? Я думал, что ты никогда больше не переступишь порог этого дома. Он не может обеспечить твою жизнь?

— Нет, дело не в этом. Я собралась развестись с ним и думала снова пожить у вас, а тут так славно подвернулась смерть отца. Он всегда слишком сильно обо всем волновался, вот и получил. Я буду наследницей, и весь бизнес достанется мне. Или ты думал, что я не стану на него претендовать? Слышишь? Даже не думай претендовать на него! От тебя все равно никакого толку. Ты всегда был, есть и будешь вторым! Понял?! — под конец она сорвалась на крик.

— Я и не думал, что будет как-то иначе. Однако, моя дорогая сестра, я уже давно не маленький мальчик, поэтому подавись своим бизнесом, он все равно весь сгниет! После смерти отца я лучше уеду отсюда, чем буду жить с тобой и матерью под одной крышей! — с этими словами Август положил трубку.

Нет, он сын семьи Шольц. И терпеть к себе неподобающее отношение он точно не станет. Он не мог позволить, чтобы над ним изгалялись. Ничего хорошего в этом доме больше ждать не стоит. Он прогнил насквозь и в нем стало холодно. Видя из окна, как подъезжает машина, чтобы забрать тело отца, он отшатнулся, чтобы лишний раз не видеть этого. Мать тоже желала его смерти, он знал это. Знал, что между ней и отцом не было никакой любви, а их брак был построен только на выгоде. Мать была из знатной семьи, однако дедушка после своей смерти в раннем возрасте не оставил им с бабушкой ничего, кроме кучи долгов и громкого имени. Им они с бабушкой и воспользовались. Они использовали отца, который был по уши влюблен в мать, и пользовались им до его смерти. С этими мыслями он так и лег спать на диване в чем был.

На следующее утро Август проснулся от хлопка двери.

— Ты снова спишь?! Скоро приедет сестра, ты должен ее встретить. И, пожалуйста, не нужно показывать ей свой характер.

— О, да кто ей его показывал, так, напомнил, что я тоже в этом доме есть. Хотя с приходом сестры я, наверное, снова стану для тебя пустым местом. Как обычно и как всегда.

— Август, не смей так говорить! Ты был желанием отца, но не моим. Поэтому мне совершенно все равно, что будет с тобой, когда Мия отсудит у тебя все имущество.

— Ну, я…

— А хотя, это абсолютно не важно. Мне все равно. Живи хоть на улице, главное, чтобы подальше от нас.

— Тогда зачем ты сюда пришла? Я не хочу ее видеть. Единственный человек, который держал меня тут и был ко мне добр, умер. Теперь вы обе меня выгоните. Я не хочу видеть ни тебя, ни ее. Никого из вас. Прямо сейчас — нет. Встретимся в суде, — на этом Август бесцеремонно вывел ее за пределы своей комнаты и захлопнул дверь.

Ему было плохо. Он потерял человека, который действительно его любил. И теперь вынужден сидеть и наблюдать, как эти вампиры будут пить его кровь. Ну уж нет. Август снял одежду и лег спать, ему нужно было хотя бы ненадолго выйти из этой реальности.

Декабрь 1932

Со дня смерти отца прошло около полугода, и за это время он много потрепал себе нервов. Вслед за отцом, в октябре тридцать второго года, умерла и мать. Ее смерть стала для Августа каким-то облегчением, если можно так назвать. Походив недолгое время по судам и поняв, что он проиграет все, он отступился. Мия, которая до этого только и делала, что пряталась за матерью, теперь осталась совсем одна. Она ничего из себя не представляла. И поняв, что в их родном доме делать больше нечего, он уехал оттуда холодным ноябрьским вечером. Он ничего не стал говорить. Он не стал больше воевать, так как понял, что это бесполезно. Ему нечего было больше делать в этом доме. Если уж она так хочет его, то пусть забирает. Он остановился у своего знакомого, с которым они сошлись в последнее время. Он, как и Йенс, вступил в СС, и Рудольф — так звали его друга — все хвалился по вечерам, что скоро они победят, и Германия будет принадлежать им. Август, слушая это всё, даже был рад, что больше не имеет отношения к богатству своей семьи. Он понимал, что Мии все равно придётся отдать дом Третьему рейху — так сейчас стали называть Германию многие ее жители. Однако для Августа это была все та же страна, что и десять лет назад.

— Август, ты не хочешь вступить в СС?

— Я? — он удивился.

Август никогда не задумывался над этим. Он не имел никакого отношения к этой партии и расовой идеологии, никогда не читал «Мою борьбу» и вел относительно мирную жизнь.

— Да нет, я никогда не думал. А с чего вдруг ты спросил?

— Да так… Я просто думал, мало ли, ты хотел бы построить карьеру. У тебя сейчас все равно ничего нет. Ты уже месяц перебиваешься случайными заработками. Я понимаю, что ты огорчен смертью отца, но нужно двигаться дальше. А тут такой шанс. К тому же ты подходишь по всем параметрам.

— Рудольф, я никогда об этом не думал. Я даже не знаю, как я дальше буду жить. Я нахожусь в унынии и отчаянии. Весь мой мир рухнул. И я не знаю, как дальше быть. А тут ты со своим СС. Вся страна разрушена, в ней процветает инфляция. Это огорчает меня еще больше.

— Ладно, я тебя понял. Не буду настаивать, но помни, такой шанс выпадает нечасто.

Август отмахнулся от этой идеи. Ему было сейчас не до этого.

В квартире раздался телефонный звонок. Рудольф взял трубку и позвал Августа, говоря, что это его сестра. Тот в полном шоке взял телефон, не понимая, что еще ей нужно.

— Да что еще тебе от меня нужно? Я же оставил тебе поместье. Денег у меня нет.

— Не в этом дело, Август… — сквозь слёзы говорила она. — Моего мужа … Его убили.

— За что? — теперь стало интересно Августу.

Если память его не подводит, то они вот-вот должны были развестись. Но зачем и кто его убил?

— Я не знаю. Я приехала в наш дом неподалеку от Берлина и обнаружила его мертвым.

— Ты звонила в полицию?

— Да, звонила. Они сказали, что приедут. Как ты думаешь, это связано с долгами нашей семьи?

— У нашей семьи были долги?! — эта новость точно застала Августа врасплох.

— Я узнала об этом, разбирая кабинет отца. Слушай, ты можешь приехать? Я тебе все показала бы на месте.

— Хорошо. Встретимся в поместье.

На этом телефонный разговор был закончен, а Август еще минут десять стоял неподвижно. Открывались новые и новые подробности, о которых он и не подозревал.

Приехав к поместью и открыв дверь, он обнаружил Мию в главной гостиной на первом этаже. Она сидела с кучей бумаг и с пистолетом рядом. Он, не понимая, что происходит, подошел и сел на диван. Они сидели так минут десять, а может и пятнадцать, пока первой не заговорила Мия.

— Когда я стала разгребать документы отца и кабинет матери, я обнаружила, что отец все это время жил в убыток, — она протянула ему документы со счетами.

Август взглянул и обомлел. Действительно, за время его детства отец задолжал два миллиона марок, причем непонятно кому.

— Подожди, а куда он девал деньги, что шли от бизнеса?

— Он либо тратил их на дорогие поездки, либо на поездки для семьи.

— Я так понимаю, что твое обучение в Австрии и мое обучение в военной академии тоже.

— Да… я не знаю, что мне теперь делать, — она выглядела беспомощной и жалкой.

— А твой муж? Он должен был тебе что-то оставить после смерти.

— Он не был богат, мы едва сводили концы с концами. Все, что у него было, принадлежало родителям, а не ему.

— Ясно. В любом случае ты наследница этого всего, и ты должна распоряжаться. Я не буду помогать тебе. Я отказался от него не ради того, чтобы сейчас моя более-менее спокойная жизнь превратилась в это. Я не хочу вместе с тобой сидеть в тюрьме.

— Но ты будешь, ты ведь тоже Шольц. Только если ты не уйдешь в армию.

— Возможно, я поступлю так. У меня есть время подумать, и больше, чем у тебя, — с этими словами он вышел из поместья и направился к Рудольфу, чтобы посоветоваться.

Август был зол. Он не хотел участвовать в войне и быть как-либо замешанным в этом беспределе. Но, видимо, ему придётся, чтобы спасти собственную шкуру.

Когда Август приехал к Рудольфу, он был весь на нервах. Да, Мия правильно говорила, он ведь тоже наследник, и его не спасет то, что по документам он отказался от него. Их попрут, попрут обоих.

— Рудольф! — он буквально влетел в квартиру.

— Ну что ты так орёшь? — Рудольф посмотрел непонимающими глазами.

— Скажи, как мне вступить в СС?

— Что? Ты же говорил, что не хочешь.

— Обстоятельства изменились.

— Нужно пройти медкомиссию, отбор по расе, сдать физический тест, написать диктант и быть отобранным — вот и все.

— Когда это можно сделать?

— Да хоть завтра.

— Отлично. Йенс мне в этом поможет. Когда следующие выборы?

— Тридцатого января. А что?

— Нет, ничего. Просто спросил. Спасибо большое, — на этом их разговор был закончен, и Август пошел звонить Йенсу.

— Йенс… Йенс ты слышишь меня?

— Август? Ты чего звонишь так поздно? Еще бы чуть-чуть, и я бы уснул.

— Ты можешь меня завтра отвести в то место, где берут в СС?

— Да, могу … Подожди! А зачем тебе это? Ты же не собирался с этим связывать свою жизнь?

— Обстоятельства изменились. Я расскажу тебе завтра, когда встретимся. Все, до встречи.

На этом он собирался закончить разговор, но голос из телефонной трубки: «я сейчас приеду, и ты все расскажешь» — опередил его. Наблюдавший за всем этим Рудольф закрыл дверь.

— Либо ты сейчас все рассказываешь, либо я тебя не выпущу отсюда.

— Давай дождемся Йенса, и я вам обоим все расскажу.

Август выдохнул. Уж слишком сильно он не хотел рассказывать про это, слишком тяжело было ему от этого. Но пришлось рассказать им обоим всё, без вранья и выдумок. В квартиру вошел Йенс и, сев на диван, стал внимательно слушать рассказ Августа.

— Так ты хочешь спасти свою шкуру, потому что тебя могут посадить в тюрьму?

— Да, это мой единственный шанс. Пока все не вскрылось, я не собираюсь спасать сестру.

— Но ты ведь понимаешь, что если это вскроется, то тебя просто выпрут оттуда?

— Да, я знаю, но только если они узнают.

— Вероятность мала, да и к тому же, рано или поздно ему бы все равно пришлось вступить туда.

— Это еще почему? — Рудольф приподнял бровь и посмотрел на Йенса.

— Сегодня я был на собрании, после победы Гитлера всех баронов, рыцарей и прочий высший свет отправят в концлагеря на работы. Да, не думал я, Август, что вот так ты окажешься рядом с нами, — Йенс печально подвел итоги.

— Я тоже так не думал. Однако завтра я стану другим человеком. Мне нужно осознать свою новую жизнь и сущность, поэтому прошу, давайте сегодня оставшееся время вы дадите мне отдохнуть.

— Да, конечно — сказали они хором.

Каждый понимал, как нелегко приходилось ему. Они оставили его одного. Август смотрел на рассвет, рассвет своей новой жизни.

Глава 3

Август проснулся два часа спустя. Хоть голова и болела, он дал себе слово, что сегодня начнется его новая жизнь. И он должен его сдержать. Наступил рассвет, скоро они с Йенсом должны были пойти в организацию. Август оделся и взял документы. Уже на выходе Йенс спросил его:

— Ты готов?

— Да, конечно, готов.

— Ладно, пошли. Нам еще нужно заполнить бумаги.

Они вышли из дома и двинулись в нужном направлении. Было достаточно рано, люди еще не встали и на улицах не толклись толпы спешащих людей. Ветрено, снега почти нет. По дороге Август постоянно возвращался к вопросу о том, правильно ли он делает, ведь он, по сути своей, становится злодеем. Он меняет себя. Ему придётся, возможно, когда-нибудь убивать людей. Однако думать об этом не хотелось. И, задвинув сомнения на задний план, он постарался думать о хорошем. Страна в жутком кризисе, и ему нужно спасать себя.

— Ну вот мы и пришли, — Йенс указал на серое здание.

Оно стояло где-то очень далеко от остального мира, и ему казалось, что даже краска тут была темнее чем на остальных домах.

— Ты не пойдешь со мной?

— О нет, а зачем я тебе там? Это твой путь, и ты должен начать его тут один, мое дело лишь указать тебе вход и направление.

— Ладно, я пойду.

— Удачи.

Август открыл дверь и вошел. Желающих вступить в СС было даже слишком много. Август увидел окошко, где принимают бланки, рядом — медицинский кабинет, выдача формы и регистрация. Он подошел к одному окну и, наклонившись, спросил у девушки:

— Здравствуйте, скажите, где мне можно взять бланк для регистрации?

— Вы новенький? На поступление?

— Да.

— Вот вам бланк. Заполните его и пройдите к тому окошку, после вам объяснят, что нужно делать.

— Хорошо, большое спасибо, — он стал читать бланк.

Ничего необычного в нем не было. Возраст, цель поступления, религия, семейное состояние и члены семьи. Также были графы для врачей: вес, рост, внимательность, скорость реакции. Одна графа заинтересовала его очень сильно. Эта графа называлась «Чистота арийской крови». Август вдруг подумал, как они будут ее проверять. Однако ему не о чем было волноваться: он знал, что он немец, или, как теперь было принято говорить, ариец. Он быстро заполнил все бумаги и встал в очередь к окошку, где их проверяли и говорили, куда идти. Некоторым — в медицинский кабинет, некоторым — переписывать, некоторые и вовсе были посланы, потому что не подходили по параметрам. Стоявший рядом с ним паренек волновался, хотя Август не понимал, что не так. Понял, когда его развернули и сказали, что он не подходит по религиозным убеждениям. Очередь дошла до него. Все документы и анкета оказались в порядке, так что его допустили в медицинский кабинет. Он постучал и, получив разрешение войти, переступил порог. Кабинет был простой. В нем не было сложной техники, единственное, что напрягало, — шприцы для сбора крови. Ох, как же он не любил это делать! Но, видимо, это для графы «чистота арийской крови».

— Вы новенький?

— Да, пришел на поступление.

— Хорошо, давайте вас осмотрим.

Дальше шла стандартная процедура измерения. Рост — сто семьдесят пять сантиметров — он подходил по параметрам. Глаза голубые, это был идеальный вариант. Волосы темные, но они играли меньшую роль. После этого Август должен был на время, за одну минуту, написать текст, состоящий из трех предложений, без ошибок, а также поймать падающий предмет со стола — так проверялась скорость реакции. Он справился с этими заданиями. У него взяли кровь и отправили в коридор, дожидаться итогов анализов. Сев на стул, Август немного пришёл в себя после этой, как ему казалось, неприятной процедуры. С ним рядом сел парень лет девятнадцати. Он выделялся цветом волос: рыжий, как солнце. Август встречал такой цвет в Германии. Он видел такой цвет в последний раз у двоюродной сестры мужа Мии, когда они все вместе были на свадьбе, но она была из Ирландии. Она была немкой только на половину.

— Слушай, здравствуй, — не очень уверенно обратился к нему парень. — А трудно проходить в медицинском кабинете?

— Да нет, не очень, а что? — Август посмотрел на юношу явно с каким-то непониманием: зачем он спрашивает это?

— Меня, если что, зовут Артур Леманн, — тот протянул руку.

— Август Шольц, — он пожал ее.

На этом их короткая беседа подошла к концу. Они сидели минут пять, пока Августа не позвал врач.

— Итак, вот ваши документы, медицинскую комиссию вы прошли, теперь вам вон туда. Там отдаете это все и получаете документы и форму. Поздравляю, — он пожал ему руку.

— Спасибо, до свидания. — Август принял документы и, увидев в графе «Чистота крови» девять баллов — самый высокий — с гордостью улыбнулся и направился в нужном ему направлении.

Подойдя и протянув документы, которые ему дали, Август получил на них печати. Мужчина, который их смотрел, стал рыться в шкафах своего кабинета. И, найдя нужные, открыл.

— Август Шольц?

— Да, это я.

— Вы учились в военной академии после школы, и закончили ее очень даже хорошо, со званием роттенфюрер.

— Да, кажется.

— Хорошо, вы получите звание унтершарфюрер и будете направлены… в высший штаб СС, оперативный штаб, там как раз сейчас нужны люди.

— Хорошо.

После этого документы сложили в папку к остальным. Дальше ему выдали новую форму и отправили с удостоверением унтер-офицера. Он шел назад и понимал, что его жизнь началась куда лучше, чем он думал. Август вдруг вспомнил, как он не хотел ехать в эту академию, как просил и умолял отца не отдавать его туда. Как ночью сидел и заучивал эти сложные правила. Как ненавидел это все. Однако теперь, оглядываясь назад, он понимал и говорил покойному отцу «спасибо». Он проложил ему дорогу. Выйдя из здания, Август увидел Йенса, который уже заждался его.

— Ну что? — тот приподнял выжидающе бровь.

— Я прошел и направлен в… — он посмотрел в документы. — В высший штаб СС, в оперативный штаб.

— Ты… сейчас серьезно?! — было видно, что Йенс не ожидал такого. — Это же новый штаб, к тому же, самый престижный. Подожди, а с каким званием тебя туда направили?

— Унтершарфюрер.

— А-а, ну тогда понятно. Ладно, я за тебя очень рад! Пошли, нужно заехать домой, рассказать Рудольфу, переодеться в новую форму и поехать, чтобы тебя приняли в штаб.

— Хорошо, — Август улыбнулся.

Поймав на улице такси, они сели и поехали.

— Ты теперь выше нас, получается.

— Это еще почему?

— Ну, Рудольф получил обычного рядового, а я, всего лишь, штурмана. Даже это звание пришлось еще заслужить.

— Ну, я был в военной академии, куда меня после школы, если помнишь, отправил отец, поэтому и получил такое звание.

— А, точно, ты же там тоже достучался до роттенфюрера. Теперь понятно, почему ты получил его. Ладно, поехали: сегодня вечером у нас есть, что отметить.

Когда они подъехали к зданию, которое ничем не выделялось из других, Йенс точно так же стоял у лестницы, а Август, с документами и уже одетый в форму, вдохнул побольше воздуха и открыл входную дверь. На входе была охрана, они посмотрели документы и пропустили внутрь, сказав, куда нужно идти.

Здание было огромным и светлым, тут легко дышалось, и казалось, что тут царит полный покой и мир. Придя к отделу кадров, он сел в очередь. Там было много людей, и пришлось подождать. Пока Август сидел в очереди, он успел заметить, что тут очень много девушек. Интересно, а они зачем сюда идут?

— Госпожа, здравствуйте, а скажите, зачем девушки идут в эту организацию? — он обратился к девушке лет двадцати двух.

Блондинка с голубыми глазами и приятной милой внешностью оторвалась от разговора с соседкой. Сначала она даже не поняла, что он обратился именно к ней. Август рассматривал ее фигуру: в черном пиджаке и юбке, руки в перчатках, туфли на каблуках.

— Здравствуйте. По многим причинам. Тут находится отдел кадров, где тебя распределят дальше, поэтому сюда приходят все, начиная от солдат Вермахта и заканчивая связистками, секретарями и штабными помощницами.

— Ясно, а вы на какую должность пришли устраиваться?

— Я — на секретаря Генриха Гиммлера.

— Меня зовут Август. Август Шольц.

— Очень приятно, меня зовут Иоанна Шнайдер, — на этом беседа их закончилась.

Как только Август обнаружил на безымянном пальце левой руки девушки кольцо, он вежливо и тактично прекратил беседу, чтобы не нажить себе врагов. Он отсидел в очереди часа два и по счастливому лицу Иоанны понял, что она прошла на должность, на которую хотела. И вот наконец-то, очередь дошла до него. Август прошел в кабинет и сел на стул, протянув при этом документы.

— Здравствуйте, Август Шольц, вы по распределению?

— Да, меня направили сюда. Я только прошел комиссию.

— Да я вижу, — унтерштурмфюрер посмотрел в документы, это был человек приятной внешности. — Хорошо вы приняты в штаб.

На его документах поставили печать и забрали их к остальным, которые еще лежали на столе.

— Куда теперь мне идти?

— Я провожу вас до вашего отдела, — унтерштурмфюрер встал из-за стола, и выйдя из кабинета, направился по лестнице на второй этаж.

Пройдя немного вглубь и повернув налево, он открыл перед Августом дверь, и они оказались в небольшом помещении, где сидели и работали несколько парней и девушек.

— Дамы и господа офицеры, познакомьтесь: теперь это ваш непосредственный начальник, унтершарфюрер Август Шольц, введите его в его непосредственные обязанности, — на этом унтерштурмфюрер закончил речь и, развернувшись, пошел прочь.

Минут пять все стояли и смотрели на Августа, позже к нему подошел один паренек и протянул руку.

— Меня зовут Франц Браун.

— Август Шольц, очень приятно.

Они пожали руки друг другу.

— В наши обязанности входит распределение техники и войск СС, а также материально-техническое снабжение, выплата жалования, транспортировка писем, починка техники и многое другое. Нас только сформировали, поэтому пока на нас только эта работа. Надеюсь, тебе будет приятно с нами работать.

— Я тоже так думаю.

Август заметил в комнате русоволосую даму с серыми глазами, которая показалась ему знакомой. На ней пиджак. Она сидит в углу и без конца что-то печатает. Она не подняла глаз от работы, даже когда его представляли.

— А кто это? — Август указал на незнакомку.

— А, это моя сестра, Шарлотта. Она очень странная, не такая, как все девушки, и много работает. Девушки редко получают работу в СС, поэтому она тут, как секретарь. И бухгалтер. Вот твое место, — Франц указал на стол, который стоял отдельно от других и был отделен от общей комнаты дверью со стенами.

— У меня целый небольшой кабинет.

— Да, ты теперь командуешь нами. Ладно, обустраивайся, а я пошел работать, — помахав рукой, Франц вышел.

Август стал обустраиваться на новом месте, и пока ему все нравилось. В двери постучали, и получив короткое «войдите», на пороге появилась Шарлотта с кучей бумаг.

— Это отчеты по финансам, а также зарплата, поставьте печати, — она не была расположена к беседе, и по ней было это видно.

— А, да, конечно, — увидев нужную печать, Август поставил ее на все документы и расписался, где она показала.

После того, как вся работа была выполнена, они минуту еще смотрели друг другу в глаза. Шарлотта отвела взгляд первой и ушла, прикрыв за собой дверь. Остальной день, который был не такой уж и длинный, пролетел незаметно. И, выйдя из здания, Август заметил Йенса, который уже стоял и потирал руки. И Рудольфа, который стоял с бутылками пива.

— Ну что, мой старый друг, давай отметим твое вступление в новую жизнь?

— Только не слишком бурно, — Август улыбнулся.

— Пойдем, сегодня мы должны оторваться так же, как и перед твоим отъездом в академию, — Йенс похлопал Августа по спине, и они пошли по ночному Берлину.

Они веселились всю ночь и, проводив Йенса в его квартиру только под утро, отправились спать. Как же хорошо было Августу. Его душа пела и ликовала.

Глава 4

Шарлотта после работы, как всегда пошла посидеть с подругами в баре. Она не особо любила людей, однако посидеть и перемыть кому-нибудь кости — это святое дело. Особенно когда, как сказала Иоанна, «к вам пришел такой красавчик». Она направлялась к дому, который находился в десяти минутах ходьбы от ее работы.

Не сказать, чтобы ее семья отличалась от большинства Берлинских семей. У нее есть старшая сестра — Агнет, по совместительству лучшая подружка, и старший брат, который и устроил ее на работу в СС. Агнет занималась шитьем и работала в ателье, что находилось почти на другом конце города. Она вставала раньше всех и, уже уходя, будила остальных. Ее брат Франц, по правде говоря, тот еще засранец: он любит шутить и баловаться, Шарлотта бы не сказала, что он хорошо учился в школе. Скорее, он хотел сделать карьеру военного, и поэтому пошел в СС еще в двадцать пятом, как только они образовались. Родители, конечно, не одобряли его выбор. Он пришел тогда с этим заявлением к отцу — тот хорошо разбирался в политике. Ну и скандал у них дома тогда был! Позже, когда Шарлотте исполнился двадцать один год, она и сама ушла из родительского дома. И, при помощи брата, ей удалось устроиться бухгалтером в штаб СС. Конечно, девушек там было мало, их не брали на официальную службу в СС, но она была рада уехать. Живя с братом, она нередко заставала его с проститутками под утро. Однако это намного лучше, чем терпеть строгий режим отца. Через месяц после отъезда Шарлотты, сбежала и Агнет, так как отец отыгрывался на единственной оставшейся дочери, стал еще более тираничен и заявил ей, что девушка выйдет замуж за того, кто понравится ему. Сначала она ночевала у подруг, но после переехала жить к ним с братом. Зайдя домой, Шарлотта подумала, что никого нет, и стала переодеваться и краситься.

— Я не знала, что ты так рано сегодня.

— Агнет, — Шарлотта вздрогнула. — Ты меня напугала, какого черта ты тут?

— Сегодня у меня было мало заказов, поэтому я и дома. А ты чего, куда-то собралась?

— Да, мы договорились с Иоанной, Евой и Линой посидеть в баре за переулком.

— Ладно, только не задерживайся. Еще непонятно, во сколько придёт Франц.

— Если ты про него, то возможно он будет, как всегда, веселиться до утра с проститутками. К тому же, завтра выходной.

— Да, а послезавтра Рождество, кстати.

— Даже не уговаривай, я не поеду к родителям.

— Но почему, мы же семья.

— Да чтобы он опять вынес нам всем троим мозг? Что ты не так живешь, и должна быть замужем? Что я устроилась на работу, а Франц — нацист и враг страны? Лично я не хочу слушать это. Это бред, к тому же, мы не просидим вместе и пяти минут. Когда ты уже поймешь, что мы больше не семья? Мы далеко не дети, и те дни, когда мы были семьей, давно канули в Лету!

— Эх-эх-эх, да ты права, вы с Францем давно уже не дети, да и родители давно не те, что были, когда вы только родились. К тому же, у нас скоро будут выборы и новый фюрер, а с ним и новые правила. Не думаю, что они примут его и его взгляды.

— Они — люди Германской Империи, и привыкли к порядкам, которых давно уже нет.

— Ладно, — она подошла и обняла сестру. — Береги себя, пожалуйста. Кстати, сегодня приходил Вальтер спрашивал, скоро ли ты придёшь с работы.

— Что, опять он? Нет, ты шутишь.

— А что такого? Он неплохой парень, Шарлотта.

— Да, возможно он и неплохой парень, однако не в моем вкусе. Он бегает за мной уже месяц, а я все думаю, когда же он отстанет от меня. Сегодня к нам приходил такой красавчик, говорят он из аристократии.

— И как же его зовут?

— Август Шольц.

— Подходящее ему имя.

— Ладно я побежала, — она поцеловала сестру в щеку. — Не скучай и пораньше ложись спать.

На этом Шарлотта вышла из дома и отправилась в бар, где должны были собраться все остальные. Придя туда, она заметила, что было много народу, однако за свободным столиком сидела Ева Шмидт. Она курила, заказав себе шампанского, чтобы скоротать время, ожидая подруг.

— Привет! — Шарлотта подошла сзади и положила руки на ее плечи.

— О господи, ты меня напугала! Привет.

— Ты давно тут сидишь?

— Нет не очень. Думаю, что скоро подтянутся все остальные. Ладно, хорошо. Сегодня будет много народу.

— Да я думаю, что в преддверии Рождества. Ты готова?

— К чему?

— К празднику и, конечно же, к новому фюреру.

— Морально, или физически?

— И так, и так.

— Хм… — Шарлотта задумалась и осмотрелась вокруг. — Если он избавит нас от постоянной мысли о том, что купить, и проснемся ли мы завтра, то да, готова. Я не сильна в политике, однако не думаю, что именно этой темой следует интересоваться двадцатиоднолетней девушке.

— Да ты права.

На этом разговор был закончен, и через несколько минут пришли другие девушки. Иоанна как всегда ярко накрасилась, а Лина выглядела как из двадцатых: чёрные тени на глазах и накрашенные губы. Она была самая старшая из них. Но вела себя далеко не как старшая, очень много плакала и страдала по пустякам. Они пересеклись осенью двадцать седьмого. Тогда большинство кафе и ресторанов не работало, и их свела немецкая пивнушка, где Лина работала официанткой. Девочки подсели к барной стойке, размышляя о жизни.

— Девочки, всем привет!

— Привет, как настроение?

— Как всегда, прекрасное и веселое. Сегодня я устроилась на работу младшим секретарем к Гиммлеру, — радостно сказала Иоанна.

Это действительно, была работа ее мечты, и — чтобы показать самодовольному отцу, что она тоже чего-то стоит.

— Поздравляем!

— А у тебя, Лина?

— Я нашла себе нового кавалера, он из Гестапо. Это только формирующееся звено, поэтому туда только приходят люди.

— Ясно, а у тебя, Ева? — девочки посмотрели на нее.

Ева задумалась. Она будто отсутствовала.

— Мне предложили работу связисткой.

— Девочки, я так рада, — Иоанна подскочила и обняла всех. — Вы чувствуете, как жизнь налаживается?!

— Ты так говоришь, будто до этого у нас все было плохо.

— Нет, ну не сильно, кстати, Шарлотта, как тебе новенький?

— Если ты про того аристократа, то он очень даже ничего. Он устроился в своем кабинете и сидел, копошился с бумажками.

— А что еще за новенький? — в диалог включились и другие девочки.

— Август Шольц, он пришел сегодня на работу. Унтершарфюрер Август Шольц.

— Ого, ты присмотрелась к нему?

— Лина, у меня нет отношений и пока не будет. У меня и так только жизнь стала налаживаться, куда мне еще это?

— Она права, Шарлотта, это твой шанс. К тому же, если он аристократ, у него должно быть много денег в наши-то времена.

— Он пришел работать в СС, только чтобы избежать тюрьмы, — Иоанна прервала ее.

— Да ладно, неужели преследования уже начались?

— Нет, не думаю. В любом случае, дамы, давайте найдем более подходящую тему для разговоров.

Август отмечал поистине торжественно свой первый рабочий день. Они пили много пива, где, как сказал Йенс, собирались много таких же солдат СС. Все отмечали и надеялись, что в скором времени Гитлер займет пост фюрера, и их жизнь улучшится. Рудольф пил шнапс и иногда запивал пивом, что конечно же, грозило ему рвотой и страшным похмельем завтра. К ним присоединились еще несколько человек, которых Йенс позвал за компанию. Это были Артур Леманн и Франц Браун, которого сегодня видел Август. Также к их компании присоединился Альфред, который представился мужем Иоанны и пошутил, что жена отпустила его только потому, что сама пошла выпить в баре с компанией подруг.

— Господа, — Альфред обратился ко всей компании. — Я хочу выпить за сегодняшнюю встречу.

— Да, — сказали все хором и опустошили свои бокалы.

— Скажите, Август, — Артур обратился к старшему по званию.

Из них только Альфред был выше Августа, он был гауптшарфюрером, потому что участвовал в Первой мировой войне. Правда, после этого он не поднялся по карьерной лестнице выше. Однако он заслужил уважение, так как получил немецкий крест первой степени, о котором мечтал почти каждый служащий.

— А зачем вы пошли в СС? Разве только ради того, чтобы спастись от тюрьмы?

— Нет, конечно, нет. — Августа этот вопрос застал врасплох. Но он быстро сообразил.

— А зачем тогда?

— Мой отец после школы отдал меня в военную академию, которую я закончил с отличием, тогда я ненавидел его за это и не понимал, зачем он отдал меня туда. Однако теперь я понимаю, что он хотел, чтобы я стал мужчиной, и отчасти он поступил правильно. Я благодарен ему за это и за то, что моя судьба привела меня сейчас сюда. Господа, я думаю, что будущее в наших руках, как и будущее всей Германии.

— Хорошо сказано.

— Да, лучше и не придумаешь.

Далее они стали слушать рассказы Альфреда о Первой мировой войне. И тех ужасах, которые ему пришлось пережить. Он рассказывал, ничего не скрывая и ничего не приуменьшая, и не преувеличивая. Молодняк — а именно так он назвал их новое поколение — сидел с открытыми ртами и мечтал о своих подвигах. Когда перевалило за полночь и бар стал пустеть и закрываться, они стали выбираться. Альфред пошел за женой, которая должна была быть в баре вместе с подружками, а они пошли следом за ним

Девочки сидели и смеялись на все заведение. Они изрядно выпили шампанского, но встречу не хотелось заканчивать. Заметив мужа Иоанны, девочки начали приводить ее в чувства.

— Она снова перебрала?

— Прости, Альфред, мы все немного перебрали от радости. — Ева, еле держащаяся на ногах, встала и слегка покачнулась.

— Ладно, давайте, расходитесь по домам. Я понимаю, что завтра у всех выходной, но все равно.

— Да-даа. А может ты представишь нас молодым людям?

— Каким? А-а, они. — за спиной стояли Йенс и Август, Рудольф еле шел следом.

— Это Август и его друзья, Йенс и Рудольф.

— Здравствуйте, я Лина, это — Шарлотта, Ева, Иоанна, — она показала, кто где сидит.

— Да мы знакомы с Шарлоттой и Иоанной. — Август, произнеся это, посмотрел на Шарлотту. И в знак приветствия пожал руку Лине и Еве.

— Давайте расходиться. Время уже позднее. Мы с женой поедем на такси, кого-то подвезти?

— Да, можно Рудольфа и меня. — Йенс еле держался на ногах.

— Мы доберемся тоже на такси, сами.

— Ты, Шарлотта?

— Я прогуляюсь, мне недалеко тут. Мой брат Франц должен был уже пойти домой, поэтому меня есть, кому встретить.

— Август?

— Я прогуляюсь и провожу Шарлотту, ночью сейчас небезопасно.

— Хорошо, — с этими словами все стали расходиться.

Последними из бара вышли Август и Шарлотта. Она показала ему, куда ей нужно, и они пошли, время было позднее. Ночной Берлин отличался молчаливостью и тишиной, в которой можно было услышать все. Начиная от настоящего времени, заканчивая совсем далекими историями. Они шли в одинокой тишине под тусклым светом фонарей, которые местами не освещали дорогу вовсе.

— Вы всегда хотели быть бухгалтером?

— Нет, конечно. Я сбежала из родительского дома от контроля, чтобы вот так свободно прогуливаться по кварталам Берлина.

— А скажите, почему именно в СС? Я думаю, такую девушку, как вы, взяли бы куда угодно.

— Франц, мой брат, он меня пристроил. Он первый сбежал из семьи, когда в двадцать пятом заявил отцу, что вступил в СС. Тот тогда такой скандал поднял, что ужас. На следующий день его и след простыл.

— Понятно. Да все же, как удивительно связаны между собой события в нашей жизни. Мы все пришли по разным причинам, но цель только одна, изменить свою жизнь.

— Ну, теперь по-другому никак. Мы пришли, — она подошла к двери и открыла ее.

— Спокойной ночи.

— Спокойной.

На этом они распрощались, и Август еще долго стоял и смотрел на дверь после того, как она захлопнулась. У него было странное чувство. Но он списал это на алкоголь. И поймав такси, сам отправился домой.

Глава 5

30 января 1933

Легкое январское утро, которое в Германии ознаменовалось приходом Гитлера к власти. Его партия победила, и теперь в стране он официально стал фюрером. В этот день у всех был выходной, люди рукоплескали новому вождю и преклонялись перед ним, его речи были подобны взрыву. Женщины сходили с ума от него и от его голоса, хотя он был некрасив по мнению Августа. Конечно, в этот день Гитлера он видел, когда тот проезжал на машине мимо их штаба. Они собрались на главной площади города. Было много военной техники, которую подогнали специально для этого. Весь Рейхстаг готовился к новому фюреру, а вместе с ним и Германия.

Когда дневной шум стих, люди с площади переместились в пивнушки и бары по всей Германии, в Берлине был ажиотаж. Везде были развешаны флаги со свастикой. И абсолютно везде, были солдаты СС. Их пропускали даже без документов, а любые девушки были у их ног. Теперь их организация стала популярной, и про нее много спрашивали.

В этот день Август надел черную форму с красной повязкой на рукаве, которую он очень любил, и шинель, так как на улице к вечеру немного похолодало. Пошел прогуляться подальше от друзей, которые были в компании нескольких очаровательных девиц. Девицы, узнав о том, что те в рядах СС, хотели выйти за них замуж, чтобы обеспечить себе лучшую жизнь. Наверное, именно такой образ жизни Август не любил больше всего на свете. Он не любил, когда живут за счет других и, если и есть там любовь, то она фиктивна. Он отбросил уговоры Рудольфа остаться и, выйдя из дома, отправился гулять по парку.

Зимний воздух очень освежал и бодрил, продувал голову. Август вспоминал детство, когда, после отъезда Мии в Австрию, они пошли кататься семьей на коньках. Оказывается, его мать тоже была хорошей актрисой: столько лет прикидывалась, что любит отца. Август вспомнил, как отец впервые подарил ему коньки, и как он учил его кататься. Да, это были действительно теплые воспоминания, однако теперь им нет места в сердце Августа. Сегодня он дал присягу фюреру и, хоть сам еще не до конца понимал значения всего, что сказал, чувствовал гордость за себя, и за то, что судьба вовремя подсказала ему направление и спасительный выход из тупика. Интересно, как там Мия? Возможно, она уже в тюрьме. На сколько ее осудили за долги? Теперь это не интересовало его. Проходя по парку, Август смотрел на фонари, одиноко горевшие тут, освещая путь непонятно кому. Он сел на скамейку и закурил — дым шел изо рта.

При вечернем освещении картина была довольна привлекательной, Август назвал бы ее романтичной, однако терпеть не мог любви и романтики. Он всегда предпочитал легкий и быстрый секс. Первый раз у него случился еще в военной академии, когда они с приятелем вышли на выходных в местную кафешку. При ней был бордель. Август не сказал бы, что тогда это привлекало его, или он, как и другие мальчишки, хотел побыстрее этому обучиться. Ему было пятнадцать, а проститутка оказалась в два раза старше его. Затащила его в постель и обучила многому. Как ни странно, но Августу понравилось. После приезда из академии про секс можно было забыть. Строгие родители редко разрешали гулять где попало, но когда приехала сестра из Австрии, они все внимание переключили на нее. Август сбежал из дома на ночь, и они с Йенсом тогда классно оторвались. Август вспоминал, как Йенс привел откуда-то двух девушек и сказал, что те сами напросились в гости. Августу тогда много перепало, и многое он смог освоить и понять. Да, он не был любителем классики, хотя и предпочитал ее. И начинал всегда с нее. Однажды ему даже перепала молоденькая служанка, но после того, как узнали об этом родители, все закончилось позором. Август никогда не понимал взгляды отца, что заниматься сексом нужно только с одной. Может, для девушек — да, но почему это правило распространялось и на парней, он не понимал.

Встав со скамейки и пройдя в глубь Берлина, он заметил знакомую фигуру — Франца, который, выходя из пивнушки, еле держался на ногах. Рядом с ним была его сестра и еще девушка, чьего имени он не знал. Понимая, что дамы не справятся с очень пьяным солдатом, Август направился к ним, чтобы помочь.

— Добрый вечер, дамы… вам не нужна помощь?

— Здравствуйте, — Шарлотта первая начала разговор, так как Агнет он еще не знал. — Знаете, нам бы не помешала. Как странно, что мы с вами сталкиваемся в такой день. Франц изрядно напился, и мы с моей сестрой Агнет домой не утащим его.

— Я помогу вам. Здравствуйте, Агнет, — он поздоровался с ее сестрой, которая выглядела почти как она, только имела более короткую стрижку и карие глаза, как у Франца.

Взвалив его на себя, они втроем пошли в сторону их дома, который находился неблизко.

— Вы нас извините, мы не хотели портить вам праздник сегодня.

— Вы абсолютно мне не помешали. К тому же, как я знаю, мы с вами встретимся на работе?

— Да, это верно. Как думаете, с приходом нового правительства и фюрера страна изменится?

— Я думаю, что да. Нам нужно верить в лучшее.

— Я думаю, да.

Так они дошли до их квартиры. Принеся абсолютно пьяного Франца домой, положили его на кровать. А потом Шарлотта и Агнет принялись угощать Августа чаем и печеньем.

— Вы очень приятный и любезный молодой человек, — диалог начала Агнет. — Спасибо вам большое. Пейте чай. Извините, что у нас тут так все разбросано, мы тут живем втроем.

— Вы без родителей? — этот вопрос ударил очень остро под ребра всем сидящим, и на несколько минут воцарилась тишина.

— Мы ушли от них, потому что они были абсолютно невыносимы. — Шарлотта докурила сигарету, бросила окурок и, почистив мундштук, стала доставать новую.

— Извините за мою дерзость, а почему?

— Конфликт, Август… Верно? — Шарлотта обратилась к сестре, которая доставала шампанское.

— Да, конфликт. — Ангет поставила на стол бокалы.

— Как мне это знакомо. И причина? — теперь Август уже не боялся быть бестактным, или осаженным.

— Когда партия НСДАП только открылась, Франц вступил в нее. Придя в тот вечер домой, он сообщил об этом отцу. Тот был против, и в тот же вечер Франц собрался и ушел из дома. Никто его не останавливал, он хотел сделать карьеру военного и не быть в тени отца, в принципе, как и мы все. Потом ушла Шарлотта. Сначала она устроилась связисткой в отдел связи, а потом, когда открыли оперативный штаб, она перешла туда. Ну а я — после того как отец отверг моего возлюбленного и сказал, что я выйду замуж за того, кто ему понравиться.

— Да, на этом даже ее нервы сдали.

— Мне это знакомо.

— В каком плане?

— У меня была семья, как я думал, но все это время мать притворялась, что любила отца. Отец накопил кучу долгов, и сестра вечно была любимицей их обоих, а меня посылали к черту.

— Давайте не будет о грустном?

— Я предлагаю вспомнить что-то хорошее, — Шарлотта налила себе шампанского в бокал. — Сегодня стал фюрером Адольф Гитлер, и я хочу, чтобы в этот день мы забыли все плохое и свою старую жизнь и начали все с чистого листа.

— Ура! Выпьем же! — подхватили остальные и выпили: Агнет — шампанского, а Август — чай.

Странно, но, когда он смотрел на Шарлотту, он не мог оторвать взгляд. Вроде она не была какой-то особенной, но аура рядом с ней была яркой и теплой. Несмотря на то, что Шарлотта носила практически только черные костюмы с перчатками, курила достаточно много, пила шампанское и вела далеко не здоровый образ жизни, как многие фройляйн, она была по-своему хороша. Шарлотта немного ела, у нее были скулы, она была стройной. Хотя, по рассказам ее самой, она занималась гимнастикой и конным спортом, но ей пришлось его бросить из-за матери, которая считала, что это не для девушки. Шарлотта была яркой, но одновременно загадочной и очень прекрасной. От нее веяло какой-то таинственностью — могло ли это быть именно то, что зажигало в Августе искру чего-то нового? Того, чего он боялся, и что хотел познать. Он знал, что такое любовь, но не на своем примере, а скорее, на примере друзей. Но Шарлотта его манила каждым движением. После того как Агнет сказала, что ложится спать, Шарлотта потащила Августа в свою комнату, в ее маленький мир, она не была пьяна. Но такая Шарлотта гораздо больше привлекала его, нежели та, которая только печатала и курила, изредка выходя на обед.

— Тебе нравится? — она показала Августу комнату.

— Да, очень. Скажи, а что это такое? — он указал на карты, подвешенные на веревочке.

— А, это… — Шарлотта задумалась. — Это карты Таро, они для привлечения удачи и богатства. Я умею гадать, хочешь погадаю?

— Нет, спасибо, у меня нет вопросов. А скажи, тут тебе больше нравится, чем в родительском доме?

— Да, определенно больше. Тут пахнет свободой.

Август улыбнулся. Как же ему было знакомо это чувство, когда изо всех сил пытаешься раскрыть крылья, но не выходит.

— Думаю, мне пора уходить, завтра на работу с новыми силами. К тому же тебе нужно выспаться.

— Да. Давай я провожу тебя до двери.

— Хорошо.

Они дошли до самого выхода. Шарлотта встала на носочки и, поцеловав его легонько в щеку, сказала:

— Спокойной ночи.

И закрыла дверь. Первые десять минут Август стоял неподвижно, но потом все же, спустился по лестнице. Он отправился домой слегка пьяным, хотя не пил сегодня вообще.

Захлопнув дверь, Шарлотта подумала, что у нее выскочит сердце из груди. Она даже не знала, почему сделала это. И что ей повелевало. Что за сила заставила ее? Она выдохнула, списав все на алкоголь, который слегка одурманил ей голову. Стоя возле зеркала в прихожей, Шарлотта смотрела на свой румянец, который появлялся в самый ненужный момент. Вдруг зазвонил телефон и она, быстро взяв трубку, неприятно поморщилась. Из трубки послышался голос, который она хотела бы слышать последним.

— Да.

— Здравствуй, Шарлотта.

— Это ты, Вальтер! Сколько раз я говорила тебе не звонить сюда?

— Я забыл, я хотел поздравить тебя.

— Спасибо, тебя тоже, — она хотела, было, положить трубку.

— Шарлотта, я стоял под твоими окнами. Скажи, кто это выходил только что из твоего дома?

— Какая разница, я не обязана перед тобой отчитываться!

Как же ее бесил Вальтер! Он откровенно не в ее вкусе, но Шарлотте льстило его внимание. Поэтому она и не посылала его подальше. Это был ее крайний запасной вариант.

— Да, не обязана, — Вальтер сказал строже. — Однако я думаю, что завтра я заеду за тобой.

— Что? — не успела Шарлотта этого сказать, как он бросил трубку. — Вот, засранец!

Раздосадованная, она пошла в спальню и, раздевшись, легла спать. Голова была абсолютно тяжелой, и думать не хотелось ни о чем.

Глава 6

Немецкая весна отличалась необыкновенными закатами и прекрасными видами, которые так любили жители Берлина. Иоанна поехала с мужем в их загородный дом, который был недалеко от города. Альфред купил его для семьи, как только они поженились. Альфред был спокойным мужчиной немного старше Иоанны, его не сильно интересовала политика и война, однако он пошел в СС, чтобы, как он любил выражаться, показать отцу, что он тоже мужчина. Альфред был спокойным и немного скрытным. Он очень любил природу и тихие вечера у камина. Сидеть с трубкой и чаем, как английский лорд, и читать книгу.

Иоанна в первые месяцы знакомства никак не могла понять, почему Альфред такой скучный. Она рвалась в рестораны и кино, она хотела в театры или просто на прогулку. Однако он проводил выходные, уткнувшись в газету или книгу. Так прошел их медовый месяц. Иоанна вышла за него не потому, что сильно любила. Скорее потому, что у нее не было выбора, да и выбирать она особо не хотела.

Иоанна могла бы остаться под опекой матери, убитой горем после смерти отца. Та все время плакала и ходила на работу. Но предпочла выйти замуж и получить хоть какую-то свободу. Она никогда не понимала мать, а отца плохо помнила. Но в ее воспоминаниях он был жестокий человек. Иоанна не понимала, почему мать не ушла от него раньше. Прошло чуть больше полугода с их с Альфредом свадьбы, и они понимали друг друга, изображали любовь. Иоанна не сказала бы, что Альфред ее любил. Но она ему нравилась, поэтому они и сошлись. Иоанна устроилась секретарем Генриха Гиммлера и была рада. Работа престижная, да и муж был против. Сам Альфред работал архитектором. Однако как проходят его будни, она не интересовалась, как и он ее. Это были две души, которые сошлись и грели друг друга.

Приехав в дом, первое что сделала Иоанна — расставила садовую мебель, чтобы погреться на солнышке. Она очень любила загорать, хоть муж и был против. Когда-то в подростковом возрасте Иоанна хотела стать спортсменкой, но ее карьера закончилась, так и не начавшись, потому что отец однажды неудачно отпустил ее, когда Иоанна каталась на велосипеде. Она получила сотрясение мозга, и врач запретил любой спорт.

— Дорогая, ты не знаешь, где может быть моя книга? — Альфред распаковывал чемодан.

— Нет, я не знаю. Возможно, ты положил ее в сумку, которую мы взяли с собой в салон.

— Ах да, точно.

Альфред вышел, и она, наблюдая, как он копошится в сумке и бормочет что-то себе под нос, пошла ставить пирог с малиной. К ним должна была сегодня присоединиться ее подруга Марлен, с которой Иоанна познакомилась на работе. Марлен тоже была в личном составе Гиммлера, но она работала на складе, разбирала письма и проводила время с его женой в их доме. А к Альфреду должны были приехать его друзья по службе и новые друзья, или «молодняк», как он называл их.

Иоанна, добравшись до телефона, который стоял на первом этаже в коридоре, набрала Шарлотту. Они давно дружили, и она просто не могла ее не позвать. Услышав ее голос, Иоанна стала упрашивать подругу приехать. Шарлотта долго ломалась: все-таки выдалась тяжелая неделя, — но согласилась, сказав, что приедет ненадолго. Иоанна сказала, что будет очень рада, и пошла в уборную, готовиться. Нужно было принять душ и накраситься. Сегодня у нее жутко болела голова, но она списала это на усталость. С приходом Гитлера к власти работы у них только прибавилось, и ей приходилось иногда задерживаться до двенадцати, а иногда и до полвторого. Хоть она и была не главной секретаршей, все это выматывало ее, однако страна понемногу выходила из кризиса и разрухи, и это радовало.

Шарлотта встала. Делать ничего не хотелось, а воспоминания об Августе и его манере общения не могли не вызвать улыбку. Август был приятный молодой человек, в ее вкусе, она, возможно, закрутила бы с ним роман, если бы не Вальтер. Ох, как же сильно он надоел ей! А все из-за случая, который произошёл с ней сразу, как она сбежала из дома родителей. В тот вечер Шарлотта не знала, куда пойти, и пошла к брату, который снимал квартиру недалеко от центра Берлина. И он, как ни странно, даже не был пьян. Хотя обычно он напивался по вечерам вдребезги. Стоя на пороге квартиры, они долго смотрели на друг друга.

— Что, он тоже тебя выгнал?

— Я сама ушла.

— И почему же?

— Я не хочу, чтобы он меня контролировал, к тому же теперь я хочу попробовать работать в СС.

— Ладно я спрошу, что можно сделать, тебе налить чаю?

— Да, конечно, — она прошла в небольшую гостиную, где сидел молодой человек.

Блондин с голубыми глазами, он был недурно одет. И его манеры завораживали девушку.

— Шарлотта, познакомься: это мой друг, Вальтер. Мы вместе снимаем квартиру.

— Вальтер, познакомься: это моя младшая сестра, Шарлотта.

— Очень приятно, — он протянул руку.

— Взаимно, — они обменялись рукопожатиями, и сели за стол.

Шарлотта поняла потом, почему ей так неудобно было сидеть с ним наедине. Вальтер буквально пожирал ее глазами. Одно его слово, а у девушки уже мороз по коже. Позже она будет это списывать на его озабоченность.

Они сидели и пили чай в гостиной. Казалось бы, что тут такого? Но Франц, заметив взгляд Вальтера в сторону сестры, сразу все понял и под предлогом прогулки покинул помещение. Шарлотте стало не по себе. Она не чувствовала явных признаков угрозы, однако ее интуиция подсказывала, что надо бежать, но она не хотела бежать. Она никогда не пользовалась популярностью у мужчин. Даже наоборот, ее личная жизнь — сплошные промахи и разочарования. Шарлотта влюблялась шесть, или семь раз, но все безответно. В конце концов, она решила, что все это ложь, и никакой любви нет. Часы в гостиной продолжали тикать, и дышать становилось все труднее и труднее.

— Шарлотта скажите, у вас был молодой человек раньше? — этот вопрос застал ее врасплох.

— Нет, не было. — она продолжала пить чай, как ни в чем не бывало.

Шарлотта была хорошей актрисой. Когда-то она хотела поступить на актерский факультет, но не сбылось. Она обучалась в пансионе для девочек — шитью, готовке и прилежанию. Шарлотта никогда не делала домашнего задания и иногда прогуливала уроки, однако получила хороший аттестат.

— А сейчас он у вас есть? — Вальтер все никак не отставал с вопросами.

— Нет, и сейчас его нет. Зачем вы это спрашиваете? — Шарлотта начинала злиться.

Она собралась, было, встать и пойти за братом. Но Вальтер остановил ее, схватив за запястье.

— Шарлотта, вы мне симпатичны. Ваш брат много рассказывал о вас. — на этом он поцеловал ее руку, нежно глядя на нее.

Шарлотта не ожидала этого от него. И, аккуратно высвободив руку, проговорила:

— Я думаю, вам не стоит пятнать свою репутацию мной. Я думаю, что вы отыщете девушку лучше меня и намного, намного привлекательнее. Которая будет влюблена в вас по уши. Я не та, которая вам подходит, к тому же, я не верю в любовь и симпатию.

— Вы думаете? Я всегда считал, что девушкам в наше время нужно иметь мужа, или возлюбленного, в военной форме. Это здорово и привлекательно — на вашем месте любая хотела бы оказаться, — Вальтер встал сзади и подошел вплотную, опаляя дыханием ее шею.

— Отпустите меня! — Шарлотта отошла от него.

— Боюсь, вам не сбежать. — он подошел к двери и запер ее, бежать было некуда.

— Скажите, зачем я вам? Вы ведь не тот человек. Вы не займетесь со мной сексом просто потому, что я красива, и я вам симпатична!

— Да вы правы, я хочу обладать вами. И хочу, чтобы вы стали моей.

— Кто дал вам право распоряжаться моей жизнью?

— Никто, я просто так хочу. Шарлотта, вы женщина, а это означает, что у вас мало прав и свобод. Единственное, что вы сможете сделать, это быть под крылом у мужа, который будет вас обеспечивать. Даже если ваш брат, в чем я сомневаюсь, устроит вас на работу, что будет дальше?

— Это вас не касается. Я не живу будущим, я живу настоящим! А вас могут посадить за принуждение.

— И кто же вам поверит? — он смотрел на нее, и в его глазах играл огонек азарта и страсти, Вальтер хотел ее здесь и сейчас.

Шарлотта не шевелилась, понимая, что Вальтер не даст ей сбежать. Она надеялась протянуть время, пока не придёт брат, но, похоже, они договорились с ним. И он придёт не скоро.

— Прошу, давайте разойдемся мирно, — Шарлотта впервые в жизни ощутила страх.

Нет, он не был похож на страх перед учителем, или страх темноты. Это был животный страх, он поднимался откуда-то снизу и доставал до самого горла, от него тошнило. Шарлотта медленно выдохнула, решив, было, что это ей поможет.

— Ну что ж, если вы не хотите идти мне навстречу, тогда я пойду и сделаю все, что захочу, — Вальтер шел прямо к ней.

Он грубо схватил ее за запястье, и притянув к себе, поцеловал. Шарлотта как могла отталкивала его, однако у нее ничего не получалось. Вальтер грубо схватил ее за шею и порвал бусы, которые подарила сестра. Шарлотта упиралась и кричала, но он заткнул ей рот и, порвав платье в районе груди, стал похабно лапать, где только мог. Она вырывалась, и дергалась, однако все было бесполезно. Оторвав Шарлотту от стены и опрокинув на стол, Вальтер окончательно разорвал ее платье и вошел в нее. Шарлотта вскрикнула. Как же больно ей было и обидно, что так низко она пала. Хотя, возможно, это все случайное стечение обстоятельств. Он вбивал ее тело в кухонный стол, абсолютно не задумываясь о том, каково ей. Она же просто лежала и скулила, руки были заломлены. Вальтер держал ее за волосы и давил рукой, чтобы Шарлотта ничего не смогла сделать. После того, как он удовлетворил себя, Вальтер взял кухонное полотенце вышел из квартиры. Шарлотта, сползая под стол, принялась плакать. Она не знала, почему плакала — то ли от боли, то ли от собственного ничтожества. Когда брат вошел в квартиру и обнаружил ее, первое, что он сделал, это снял свой китель и отдал ей, чтобы она оделась.

— Ты сейчас умоешься, оденешься, и я выслушаю тебя, — говорил ей Франц обнимая и успокаивая.

Все, что она могла сделать, это кивнуть в знак согласия.

С того вечера прошел месяц, но Шарлотта до сих пор боялась оставаться в комнате наедине с мужчиной. Никто, кроме Франца, не знал этой ужасной истории, да и Шарлотта никогда не пожелала бы пережить это снова. Сейчас она, с помадой на губах, ехала к подруге в автомобиле, взятом напрокат. Шарлотта знала, что, возможно, ей снова придётся столкнуться с Вальтером, но больше она не опустится так низко. Их прошлая встреча закончилась очень быстро. Все потому, что он подцепил какую-то болезнь и провалялся в кровати. Подъехав к дому подруги и зайдя за калитку, она сразу же увидела ее. Иоанна была тут не единственной девушкой, но Августа она не увидела и среди мужчин.

— Шарлотта, здравствуй, моя дорогая! — Иоанна, как всегда, крепко обняла подругу.

— Здравствуй, я не думала, что будет так много народу.

— Это совсем немного, если не считать того, что я отговорила Альфреда позвать его друзей. Они должны скоро уехать. А, кстати, познакомься: это Марлен, моя подруга. — она показала на девушку с темными глазами и каштановыми волосами, стоявшую в углу сада.

— Где вы с ней подружились?

— На работе. Она тоже входит в состав помощников Гиммлера.

— Понятно.

Они подошли к Марлен и, обменявшись рукопожатиями, стали вместе накрывать на стол.

Когда все гости сели, а вино было налито, Шарлотта оказалась рядом с Марлен. И, глядя на то, как та с огромным аппетитом поглощает пирог, тоже решила, что ей нужно побольше съесть. Она не хотела показаться невоспитанной.

— Шарлотта, скажите, а откуда вы?

— Я из оперативного штаба, бухгалтер-связистка.

— Я секретарь Генриха Гиммлера.

— Очень приятно.

— Иоанна, скажите, а вы знаете о новом проекте, который готовит Гиммлер и наш фюрер?

— Нет.

— А вы? — она обратилась к Шарлотте.

— Нет, я тоже не имею понятия.

— Так, что же это за проект? — Иоанна отличалась любопытством, и на этот раз оно взяло над ней верх.

— Я слышала разговор его главного секретаря по телефону, они говорили про новый проект, который предполагает построение концентрационных лагерей для политических и военных преступников, или людей с необычной ориентацией.

— С необычной ориентацией? — Шарлотта подключилась.

— Да, геев и лесбиянок.

— О господи, а тогда на что нам тюрьмы?

— Ну, тюрьмы для обычных преступников, а эти особые места — для особенных.

— Наверное, всю страну поднимут на уши.

— Так оно и будет, дамы. — Альберт подошел сзади и, наклоняясь, добавил. — Фюрер хочет, чтобы у нас была идеальная страна.

— Он никогда не сделает ее. Чем больше человек стремиться к идеалу, тем больше становится пропасть, в которую он упадет потом, — Иоанна встала на этих словах и, собрав тарелки, ушла их мыть.

Все задумались. В ее словах, действительно, был смысл, и очень глубокий. Однако все надеялись, что до фанатизма не дойдет.

Глава 7

Август стоял у окна и курил. Сегодня был его единственный выходной, но он все больше и больше времени стал проводить за бумагами, нежели гуляя на улице. Его, как начальника отдела, нагружали достаточно сильно, но он старался со всем справляться. Был полдень, и хотелось увидеть ее — Шарлотту.

Откуда у него в голове возникла это мысль? Это желание? Он никогда прежде так не интересовался девушками. Шарлотта стала первой, кто занял все его мысли. Ее манера работать была особенной. Сидя в своем кабинете, Август мог часами только и делать, что ждать от нее отчета, или наоборот, потянуть документы, чтобы она подольше постояла. Ее духи Шанель №5 превосходно дополняли ее. Шарлотту отличало многое. Например, ношение только черных костюмов на работу, ее манера приходить за час до начала рабочего дня. Август не сказал бы, что она много красилась. Нет, наоборот: немного пудры и ярко-красные губы, на контрасте с которым ее серо-голубые глаза казались ярче. Он мог читать женщин с первого взгляда, понимая, какие они и чего стоят, но эта… Шарлотта таила в себе загадку. И хоть говорила она прямо, в ее словах всегда был какой-то подтекст.

Возможно, Август ошибается. Но в их последнюю неформальную встречу Шарлотта показала свой маленький мир. И в нем Август нашел нечто необычное, ему еще и еще хотелось видеть ее без маски, живой и немного под алкоголем. Он сел и закурил, из головы все никак не выходила Шарлотта.

На следующее утро Август проснулся в шесть и, надев форму, пошел на рабочее место. Он шел по улице, это был его утренний ритуал и, глядя по сторонам, Август понимал, что Берлин, как и вся страна, восстанавливаются, и все возвращается на свои места. Безработица исчезла, инфляция тоже. Фюрер поднял страну, и это не могло не радовать. Он снизил преступность. Зайдя в здание, Август встретился с Францем.

— Доброе утро, унтершарфюрер.

— Доброе, Франц. Судя по тому, что ты меня встречаешь, случилось что-то важное.

— Да, случилось. Сегодня будет собрание, сейчас офицеры на планерке, потом планерка будет у вас, унтер-офицеров.

— С чего бы это?

— Не знаю, говорят постановление фюрера.

— Ладно, пойдем.

Они шли по длинным коридорам. Придя в кабинет, Август заметил некоторое беспокойство. Поставив портфель, он стал ждать звонка от вышестоящих. Интересно, что это за постановление фюрера, которое требует такого внимания? Однако Август сидел и молча заканчивал пустячную работу, которую начал вчера ночью. Он делал это, чтобы хоть как-то себя занять и отвлечься.

Где-то через час раздался звонок и, подняв телефон, Август получил распоряжение идти в кабинет для собраний. Кабинет находился на четвертом этаже здания. Август встал и пошел по узкому коридору, который местами был темноват по причине своей расположенности. Он видел и других унтер-офицеров, которые выползли из своих небольшой отделов и подотделов и тоже шли на собрание. Зайдя в кабинет, Август сел на самый последний ряд, это было его любимое место. Он не любил сидеть среди толпы, наоборот, предпочитал сидеть и наблюдать за всеми.

— Господа унтер-офицеры! — только что зашедший унтерштурмфюрер сообщил о своем присутствии.

— Здравствуйте. — поздоровались все хором.

— На повестке дня два важнейших проекта, поэтому я хочу сразу сказать, что на нас лежит огромная нагрузка, и эта неделя будет нелегкой!

Все стали внимательно слушать.

— Первое, что я бы хотел сказать, это то, что в Германии открывается новая организация — гестапо. Она будет заниматься внутренними делами, а также рассмотрением особо опасных преступлений. Это спецслужба, она будет работать в отдельном здании, поэтому некоторые отделы будут перенесены туда, и некоторые сотрудники получат перевод. Позже вывесят списки. Второе, что я хотел бы сказать, это то, что в Германии открывается первый концентрационный лагерь. Он будет создан для политзаключенных и особо опасных преступников. Поэтому большая часть работы ложится на оперативный штаб. Август Шольц, надеемся на ваш отдел.

— Так точно! — Август был рад что именно его отдел был ответственным.

Дальше была какая-то чушь, которую Август особо не слушал. Она не касалась его, или его отдела. Он отметил для себя, что нужно будет взять документы и почитать поподробнее и про гестапо, и про тех, кого туда переводят, и про концентрационный лагерь.

Придя в свой отдел с документами, Август осмотрел его и понял, что ничего примечательного в нем не было.

— Господа и дамы, — он обратился ко всему отделу. — у меня для вас две новости.

— Говорите, унтершарфюрер.

— Первое: некоторые из вас, человека два, перейдут в новую организацию под названием гестапо, приказ сверху. Я вас отдельно вызову и скажу, куда вас направили и что вам теперь нужно делать. Второе, на нас наложили огромную ответственность за постройку нового объекта под названием, — он повернул к себе папку. — концентрационный лагерь. Поэтому те, кто останется, будут работать в полную силу. Всем все ясно?

— Да, — ответил отдел.

Август понимал, что никто не хотел бы потерять это место, особенно, когда переводят непонятно куда и непонятно почему. Но все также понимали, что ничего сделать с этим не могут. Август прошел в свой кабинет, сел в кресло и открыл небольшой список тех, кто должен был переходить. Пробежавшись глазами, он заметил ее. «Шарлотта Браун». Он удивился: а ее-то за что? Было написано, что в качестве связистки она работала лучше, поэтому ее снова переводят на эту работу. Он удивился: если она работала лучше, почему бы ее просто не перевести в другой отдел, где сидят все связистки? Просмотрев список из других отделов, он понял, что не только ее на должности бухгалтера забирают, видимо эту нагрузку и имел в виду унтерштурмфюрер. Хотя отдел связи они почти не тронули. Видимо, Шарлотта не сильно влилась в коллектив. Да и все-таки было в ней что-то такое, что манило его и одновременно пугало.

Вызвав людей из списка и объяснив им, что они переходят в другие отделы, он, как и следовало, сказал, что их ждет и к кому им нужно идти. Шарлотту он еще не вызывал. Почему-то с ней Август не хотел прощаться. У него не было даже ее телефона, только домашний адрес. Но приходить к ней домой каждый день, потому что он хочет ее увидеть… нет, это уже слишком. Август выглянул из кабинета и громко, чтобы она услышала, произнес:

— Шарлотта Браун, подойдите ко мне!

Она обернулась, докуривая сигарету, потушила окурок в пепельнице и пошла, как всегда, гордой походкой.

— Вы меня звали?

— Да, Шарлотта, по распоряжению вы переходите в отдел связи в гестапо. Многие говорят, что вы работали лучше в отделе связи.

— Хорошо, мне нужно что-нибудь взять?

— Только личные вещи.

— Хорошо, это все?

— Предоставьте последние отчеты мне сегодня.

— Хорошо. — она, опустив голову, ушла.

Было видно, что Шарлотта не обрадовалась этой новости, однако она ничего не могла поделать.

Шарлотта работала вместе с ним до поздней ночи. Августу пришлось закрывать отчеты теперь уже уволенных подчинённых. Он не хотел сидеть с бумагами, однако вероятнее всего, завтра его вызовут на стройку нового объекта. Да, какая суматоха! Неделя будет тяжелой. Когда же ее работа была закончена, Шарлотта аккуратно постучала в дверь к начальнику.

— Унтершарфюрер Август?

— Да, Шарлотта?

— Я не разбудила вас?

— Нет, ни в коем случае.

— Я принесла отчет, как вы и просили.

— Спасибо, я посмотрю его завтра, сегодня уже очень поздно. Шарлотта, скажите, могу я проводить вас?

— Да, конечно, если вас это не затруднит.

Они вышли из здания. Теплый апрельский ветерок ударил в лицо. Это была прекрасная ночь, они шли по улицам медленно и, растягивая прогулку, обсуждали все, начиная от чистых улиц, заканчивая новым правительством и изменениями.

— Честно признаться, Шарлотта, я не думал, что людей в гестапо частично будут набирать из СС.

— Ну, а откуда еще им их набирать? К тому же СС — уже сформированная действующая организация. Правда я думала, что они возьмут людей, которые стоят выше. Я не могу понять, зачем им мы, люди, вступившие туда только потому, что нам некуда деться?

— Им именно такие и нужны. Вы от них никуда не уйдете.

— А вы-то откуда знаете?

— Мой отец набирал на работу всегда таких людей. Им некуда было идти, а значит, какие бы плохие времена ни были, они никогда не уйдут, они всегда будут привязаны к месту.

— Ну, логика в ваших словах есть, жалко правда, что теперь мне придётся вставать еще раньше, чтобы успеть на работу. Она находится хоть и недалеко, но, все равно, еще нужно узнать, где это и понять все, с чем мне придётся работать.

— Я все хотел у вас спросить, а почему вы ушли с прошлого места работы?

Шарлотта хотела сделать вид, что не поняла вопроса. Но догадалась, что номер не пройдет. Она посмотрела на небо, посмотрела на Августа, вздохнула и сказала:

— Я не сильно люблю людей, в огромном количестве.

— Что? — Август сначала не понял.

Только потом до него дошло, что именно имела в виду Шарлотта. Все связистки работают в одном помещении, в наушниках, и хоть друг друга они не слышат, но, все равно видят и могут общаться, видимо именно это и напрягало ее.

— Так вы не любите сидеть в людных местах?

— Да нет, я не люблю работать, когда большое скопление людей.

— Я люблю сидеть с девочками в кафе и могу выносить присутствие людей, но не люблю сидеть в огромном пространстве, где есть только один стол, стул, и ты — посреди этого бардака.

— Так вот почему у вас была такая грусть в глазах, когда я говорил вам про ваш перевод. Простите, Шарлотта, людей для перевода выбирал не я, выбирали офицеры. Вам было там уютно, да? Вы сидели с краю.

— Да, вы правы. Надеюсь, что, когда окажусь на новом месте, там тоже будет место с краю, не люблю быть в центре.

— Понимаю вас отчасти, я был очень рад с вами работать и, как работник, вы меня полностью устраивали. Знайте, Шарлотта, я не прочь с вами встретиться в другой обстановке.

— Да мы с вами тогда хорошо посидели, это правда.

— Если что, я всегда рад вас видеть.

— Я вас тоже, надеюсь, что это наша не последняя встреча.

Подойдя к дому, Шарлотта вошла в подъезд. Посмотрев в ее глаза, Август понял, что если не сделает этого сейчас, то возможно, будет жалеть об этом до конца жизни. Он подошел и поцеловал ее в губы, которые сегодня оказались без красной помады. Этот поцелуй был легкий и ни к чему не обязывающий, это было лучше любого признания словами.

Идя домой к Рудольфу и вспоминая этот поцелуй, Август удивлялся, как так получилось, что в его сердце прорастало незнакомое чувство, которое он презирал, и которое вызывало у него только лишь ужас — любовь? Он не заметил, как дойдя до дома, еще минут пятнадцать просто стоял, как дурак, у двери и смотрел на нее. Пока какой-то мужчина не подошел и не спросил, все ли с ним в порядке?

Август зашел в квартиру. Рудольф был немного пьян, однако он не сидел на этот раз с проститутками, это уже радовало.

— Привет, друг!

— Здорово, снова пьешь?

— Ну почему сразу — пью? Так, расслабляюсь.

— Ты смотри, тебе завтра ведь в штаб, чтобы тебя никто из старших не заметил.

— Да не, не бойся.

— Как прошел день?

— Ну, — он потянулся, сняв китель и расстегнув рубашку. — Неплохо.

— Неплохо? Дружище, да ты светишься от счастья! Что-нибудь случилось?

— Ну, я…

— Ну, ты?

— Поцеловался с сестрой Франца.

— Да ладно?! Говорят, что ее никто не смог поцеловать, и вообще она мужчин не очень любит.

— Рудольф, это все сплетни. Перестань.

— Ладно, ладно, ты завтра поедешь на новый объект?

— А ты то откуда знаешь?

— Ну об этом все знают, всех подняли.

— Понятно, я спать.

Пойдя во вторую комнату, Август разделся и сразу лег спать. От переполняющих эмоций его клонило в сон, но мысли были только об этом поцелуе. Августу обещали повышение, если он справится. Поэтому его душу переполняла радость. Он не думал, что так быстро у него все пойдет. Поэтому Август должен был проконтролировать строительство нового объекта. Он много думал, что же будет дальше? Что еще придумает их новый фюрер? Август чувствовал, что это только начало. Начало чего-то большого, но очень пугающего.

— Доброй ночи, Шарлотта Браун, — сказав это, Август закрыл глаза.

Глава 8

Август ехал на объект ранним утром, и глаза так и слипались от усталости. Вчера он спал вполглаза: ему не терпелось увидеть этот объект, так как он был ответственный за него. Август должен проконтролировать все в наилучшем виде. Подъехав к штабу, который, пока что, был единственным постоянным зданием среди пустой земли, Август увидел несколько грузовиков, которые привозили людей — по всей видимости, рабочих. Но единственное, что насторожило Августа, это то, что они не были похожи на обычных рабочих. Этот момент он хотел уточнить у оберъюнкера, который стоял и ждал его. Выйдя из только что подъехавшей машины, он поздоровался:

— Здравствуйте оберъюнкер.

— Здравствуйте, унтершарфюрер Шольц, меня зовут Эрих Мейер.

— Август Шольц, я из оперативного штаба.

— Да, мне рассказали, что вы ответственные в большей части за это объект. Давайте введу вас в курс дела.

— Да давайте, но прежде, чем мы начнем, скажите, кто эти люди? — он указал на рабочих, которые стояли в колоннах, и к ним привозили еще и еще. — Они не просто рабочие, так ведь?

— Да, вы правы, это заключенные тюрем большей части Германии. Они будут строить концентрационный лагерь, где потом будут жить, можно сказать, для себя и строят.

— А кто они?

— Противники нового фюрера и его власти.

— Ясно, — Август тяжело вздохнул. — Ладно, пойдемте, нам с вами многое нужно сделать.

На этом разговор был окончен, и они пошли в дом, где уже ожидали инженеры, архитекторы, а также бухгалтер, который собирался записывать все и составлять отчет, с которым Август должен был поехать в главный штаб.

— Давайте не будем затягивать!

На этом они сели решать вопрос. Проведя в комнате часа два, а то и три, все разошлись для недельного обдумывания, а также для начала строительства. Было утро, поэтому Август ехал в офис для сдачи документов.

Приехав в офис и поднявшись на нужный этаж, Август понял, что как-то слишком мало людей, а те, что есть, чем-то очень обеспокоены. Августа это смутило, он никогда не видел переполоха. Поднявшись к кабинету унтерштурмфюрера и постучавшись, он не обнаружил его на месте. Август развернулся и стал спрашивать у всех проходящих, где его можно найти. Обегав почти все здание, он нашел его через час в архиве.

— Унтерштурмфюрер, я принес отчет.

— Унтершарфюрер Шольц, не сейчас. К нам едет один очень важный гость.

— Если не секрет, кто?

— Генрих Гиммлер. А что у вас за отчет? — он бросил взгляд на папку.

— По поводу сегодняшнего лагеря и постройки, там даты постройки, а также характеристики.

— Отлично, тогда у вас есть возможность лично представить их Гиммлеру.

— Что?! Вы сейчас серьезно? А как же вы, и почему я?

— Ваш отдел ответственный за это, к тому же, почему нет, вы же хотите повышения?

На этом он вышел из архива, оставив Августа стоять в полном недоумении. Хотел ли он повышения? Он не знал, не задумывался об этом, он был рад тому месту, которое ему дали, но если судьба дала ему такой шанс, терять его нельзя. Поэтому, собравшись с мыслями, Август пулей полетел в свой отдел.

Залетев в кабинет, он скомандовал:

— К нам едет Гиммлер! Всем привести себя в порядок!

— Кто? Я не ослышался? — Франц подскочил.

— Нет, ты не ослышался.

— Так вот почему сегодня такой переполох!

— За работу! Все должно быть идеально.

— Так точно!

На этом они разошлись, а Август пошел в свой кабинет для того, чтобы прибраться, поправить форму и приготовить еще некоторые документы.

Минут через тридцать в кабинет вошел солдат с предупреждением, что Гиммлер подъезжает, и чтобы все были готовы и стояли внизу на первом этаже.

Они спустились на первый этаж, где собрались и другие отделы, а точнее то, что от них осталось. Все встали по линейке, как их учили в академии. Не думал Август, что ему и это придётся вспомнить. Машина подъехала, и рядом со штабом было множество солдат — они буквально окружили здание. И вот, вышел он, Генрих Гиммлер. Он был в черной форме и абсолютно некрасив. Он шел в сопровождении двух сотрудниц — по всей видимости, это были бухгалтеры, заместители или личные адъютанты. Двое. Первое, что подумал Август — не многовато ли? Хотя для такой персоны — нет, не много.

Гиммлер прошел, огляделся. Штурмбаннфюрер все время крутился возле него, как мать возле ребенка. Он много говорил, Гиммер половину его речи пропускал мимо ушей. Это был довольно спокойный человек среднего телосложения, он носил смешные усики. Август все никак не мог понять, ради чего он сюда приехал? Посмотреть, что и как устроено? Вряд ли, это слишком мелкие вещи, которые не должны волновать такую крупную шишку. Может, из-за этого проекта? Да, скорее всего, из-за него. Он бы не стал устраивать такой переполох просто так. Значит, что-то очень важное было в этом проекте. Видимо, это был не просто лагерь для заключенных и не просто тюремный лагерь. Может, он имел военную задачу? Или, может, там хотели производить какое-нибудь тайное оружие? Эти размышление глубоко легли в сознание Августа. И, пока он думал, очередь дошла до него. Август, возможно, так бы и не вышел из мыслей, если бы стоящий рядом Франц не толкнул его в бок.

— А это унтершарфюрер Август Шольц. Он и его отдел ответственны за постройку первого концентрационного лагеря, — Гиммлер посмотрел на него с любопытством. — Здравствуйте.

Он поднял правую руку в знак приветствия, как это было принято.

— Здравствуйте, рейхсфюрер, — Август так же вытянул руку и поприветствовал его, они обменялись взглядами.

— Пусть он зайдет с отчетом про первый осмотр концентрационного лагеря ко мне лично.

— Да, конечно, — штурмбаннфюрер кивнул ему, и они прошли дальше.

Август все так же держал папку с отчетом.

После того, как Гиммлер прошел в один из специально приготовленных кабинетов, где должен был состояться обед, все выдохнули и разошлись по своим местам, работать. А Августу нужно было к штурмбаннфюреру. Дойдя до кабинета, постучав и получив разрешение войти, он открыл дверь.

— Ты проходи, садись. Он сказал, вызвать тебя после обеда. Чем ты его так заинтересовал?

— Даже не знаю.

— В любом случае ты должен держать планку и не облажаться перед ним.

— Да, конечно. А скажите, ведь он не просто так к нам приехал, — мужчина, стоя к нему спиной, затушил сигарету.

— Да, не просто так. Но тебе истинных причин знать не нужно, — он устало улыбнулся и, посмотрев на часы, сказал, что скоро у него будет встреча, поэтому нужно выходить, он подождет у входа.

Август никогда так не волновался, стоя у самых дверей. Он понимал, что это момент, когда он может показать себя с лучшей стороны. Он должен это сделать. Дверь открылась, и штурмбаннфюрер пригласил его внутрь. Закрыв дверь, Август прошел и остановился посреди комнаты. Рядом с этим человеком была холодная черная аура. Август чувствовал, как мурашки проходят по всему его телу. На улице и в кабинете не было холодно, но он ощущал этот холод, который буквально захватывал его тело, пока он находился в кабинете вместе с ним.

— Август Шольц, если не ошибаюсь?

— Да, рейхсфюрер.

— Подойдите ближе, — он говорил спокойным тоном, однако за этим голосом скрывался холодный убийца.

Возможно, будь они в другой обстановке, Август посмотрел на него под другим углом, но не сейчас. Он боялся его и, хоть этот страх и возможно объяснить, однако это бы не человеческий страх, это был животный страх. Август подошел ближе, но не слишком, чтобы не надоедать своим присутствием.

— Значит, вы ответственный за объект?

— Да, сегодня я ездил на место строительства, я составил отчет.

— Хорошо, давайте я посмотрю. Положите на стол. Скажите, Август, каковы ваши впечатления?

— Мне трудно сказать, рейхсфюрер, однако я думаю, что все это будет на благо Третьего рейха.

— Звучит патриотично. Вам сказали, зачем мы строим этот объект?

— Мне лишь сказали, что для содержания преступников и противников режима.

— Да, это правильно. Но, видите ли, это не вся правда. Это не единственный концентрационный лагерь, их будет еще много. Но пока начнем с этого. Итак, я посмотрю ваш отчет. Вы можете пока быть свободны, — слово «пока» рейхсфюрер выделил другой интонацией, от чего сердце у Августа забилось, однако, вида он не подал.

— Да, конечно, рейхсфюрер.

Развернувшись, как его учили, Август вышел из кабинета, и выдохнул. Такого внутреннего напряжения он не чувствовал давно.

— Что он сказал? — к нему сказу же подошел штурмбаннфюрер.

— Он сказал, что ознакомится позже, а пока я могу быть свободен.

— Хорошо, иди на свое место и работай.

На этом их беседа была закончена, и они разошлись каждый по своим местам.

Войдя в свой кабинет, Август закурил. Ему хотелось расслабиться.

— Ну, что он сказал?

— Сказал, что пока я могу быть свободен.

— Ладно, не переживай, все будет хорошо, я уверен, — Франц был один из немногих людей, которые умели поддерживать простыми словами, что в это время было редкостью.

— Ладно, иди работай, а то еще не хватало, чтобы мне прилетело.

— Ладно, ладно, — и Франц скрылся за дверью.

Август затянулся сигаретой и выдохнул дым. Давно он так не волновался. Он все думал над словами Гиммлера. «Это не единственный лагерь». Получается, что это будет массово? Лагерями заменят тюрьмы? Или туда будут отправлять только людей, обвиненных в особо тяжких преступлениях? Это не давало ему покоя.

Август открыл ящик стола и нашел небольшой блокнот, в котором он обычно вел записи, как начал работать в СС. «Сегодня к нам приехал рейхсфюрер. На меня наложили большую ответственность. Даже не знаю, справлюсь ли я с ней. Надеюсь, что, да».

Зазвонил телефон, Август поднял трубку.

— Быстрее иди сюда!

— Понял, — он положил трубку и помчался к кабинету, где сидел рейхсфюрер.

Прибежав и переведя немного дух, Август постучал и вошел. В кабинете были три человека: рейхсфюрер, штурмбаннфюрер и унтерштурмфюрер. Август подошел, еще раз поприветствовал всех стоящих в кабинете.

— Унтершарфюрер Шольц, мне понравился ваш отчет. Вы грамотно излагаете мысли, скажите, вы аристократ?

Август замер. Не может быть, как он догадался?

— Да, рейхсфюрер.

— Я это понял, как только вы вошли. Обычные люди не могут так грамотно выражать свои мысли, а также они не могут, поглядев на людей, понять, откуда они и чего стоят. Однако, Август Шольц, вы можете. Скажите, откуда вы и почему пришли в СС?

— Я из Берлина. Моя семья владела несколькими фабриками, у меня была полная семья. Однако в тридцать втором году сначала скончался отец, а за ним и мать. У меня была сестра Мия, она и унаследовала бизнес отца. Я не стал претендовать на него. Я был так поглощен горем, что решил построить карьеру военного в СС. К тому же я был в военной академии и закончил ее с отличием.

— Да, я в курсе, я ознакомился с вашим делом и с медицинским осмотром. Я не думал, что люди из аристократии тоже придут в нашу организацию. Вы мне понравились, Август Шольц. Вы будете повышены до звания шарфюрера, а также назначены ответственным лично за этот объект. Все отчеты вы будете привозить моему адъютанту Карлу. Штурмбаннфюрер, приготовьте документы на повышение, а также выделите ему отдельный кабинет. Он больше не прикреплен к отделу.

— Есть!

На этом беседа подошла к концу, а Гиммлер отправился к своей машине, которая отвозила его по другим делам. Август попрощался. Выйдя из кабинета, он улыбался. Неужели, он действительно такой особенный? Он пошел быстро собирать свои вещи и прощаться.

— Господа, — войдя в отдел, Август остановился. — Я хочу сообщить вам некоторую новость. Отныне у вас будет другой ответственный за ваш отдел. Я по приказу рейхсфюрера перехожу и буду отвечать только за тот концентрационный лагерь, который мы курировали.

— Ты уходишь?

— К сожалению да.

— Эх, — тяжело вздохнул Франц. — Сначала Шарлотта, теперь — ты.

— Думаю у вас тоже будет хороший начальник.

— Будем надеяться… А до какого звания тебя повысили?

— Шарфюрер.

— Ничего себе! Так тебе новую форму выдадут?

— Думаю, что да, ладно я пошел.

На прощание они обнялись с Францем. Непонятно, встретятся ли они еще.

Август зашел за документами, и новой формой.

— Не думал, что вы так быстро тут освоитесь, — унтерштурмфюрер сказал это, выдавая ему форму.

— Я и сам этого не ожидал.

— В любом случае, рады за вас, Август Шольц.

— Спасибо, — Август светился от радости.

Накатывал вечер, и последние лучи солнца освещали город. Август шел домой, подумывая о том, как похвастается друзьям о повышении. Возможно, они будут рады. Август знал о том, что и Рудольф, и Йенс завидовали ему, хоть и не показывали этого. Зайдя в телефонную будку, он позвонил Йенсу и сказал, чтобы приходил к Рудольфу, им есть что отметить.

— Я дома.

— О, проходи, ты сегодня рано, что-то случилось?

— Да, меня повысили!

— С чего это вдруг?

— Я все расскажу тебе и Йенсу, когда он придёт с пивом.

— Ладно, уже жду не дождусь.

Где-то через полчаса Йенс был на месте с большим количеством пива.

— Итак, что отмечаем?

Усевшись в кресло величественно, как царь, и надев новую форму, Август стал им рассказывать. Они слушали с открытыми ртами, иногда не веря, однако дослушав до конца, минут пять сидели и отходили от шока.

— Я тебя поздравляю, ты действительно взлетел.

— Да, я тоже очень рад. Давайте же выпьем за то, чтобы мы все достигли огромных высот в карьере.

— Да, давайте! — все трое чокнулись и выпили кружки пива до дна.

Глава 9

Прошло несколько недель с тех событий. Август уже освоился на новом месте, да и должность пришлась очень кстати, на накопленные деньги он наконец-то смог съехать и снять небольшую однокомнатную квартиру рядом с работой. Теперь ему не приходилось вставать на час раньше, чтобы не опоздать. Он каждый день ехал на объект и осматривал его. Отдавал приказы и смотрел, смотрел на то, как несколько сотен заключённых строят себе тюрьму, с более жесткими условиями, чем была до этого.

Наступало лето и в Берлине все цвело и пахло. Но у него не было даже возможности выбраться куда-то подальше от рабочего места и углов квартиры, он уставал и времени на досуг не оставалось. Он часто вспоминал Шарлотту, которая сейчас работала в гестапо. Интересно, как она?

В их последнюю встречу она не оставила номера телефона и единственное, что он знает, это ее домашний адрес. Однако будет неприлично заявиться к ней домой. К тому же, в качестве кого? Он ей не более, чем бывший начальник и, возможно, хороший приятель.

Сидя на балконе своей квартиры и смотря в даль, он вообразил, что солнце никогда не зайдет, а будет всегда освещать их путь: и днем, и ночью. Иногда его будет не разглядеть из-за туч, но оно все равно будет стоять высоко в небе. Он налил себе еще вина, и, достав сигарету, начал думать над обыденными вещами. Над тем, какой температуры подают кофе в кофейне напротив, над тем, какого это — летать? Над тем, стоит ли ему все-таки позвонить Шарлотте или же не стоит?

Завтра новый день и ему предстоит везти отчет адъютанту Гиммлера в личный офис. Интересно, как он выглядит? Еще белее и еще больше свастик, чем у них? Он думал над тем, как все-таки судьба благосклонна к нему, и вспоминал своих друзей, которые там уже достаточно давно, однако шанса на повышения у них не было. Ему нужно было еще раз проверить документы. И доделать отчеты.

Первые несколько недель на новом рабочем месте у Шарлотты выдались очень тяжелыми. Мало того, что ее новым начальником теперь был никто иной, как Вальтер, так еще и работать приходилось в постоянном шуме, так как здание только открыли, и кабинеты еще не были до конца распределены. Поначалу они вместе с другими связистами работали в полуподвальном помещении, больше походившем на склад. Однако потом, когда они все-таки получили свои кабинеты, ей удалось захватить уголок в дальней части просторной комнаты, так что ее никто не отвлекал.

Шарлотта до сих пор не понимала, почему, по мнению руководства, она была более полезной в роли связистки. Однако она не стала в этом разбираться. Возможно, ситуация не была бы такой странной, если бы не Вальтер, по сорок раз на дню докучавший ей с другими заданиями. Шарлотту, не желавшую привлекать лишнее внимание, особо смущала его компания за обедом. Настолько, что она даже попробовала пропускать обеденные перерывы, съедая яблоко или выпечку на рабочем месте. Такая диета никак не отражалась на ее фигуре, поэтому девушка продолжила избегать нежеланного общества.

Всегда отличавшаяся молчаливостью, Шарлотта невзлюбила не только пышные шумные праздники, но и менее назойливое общество своих коллег на обеденных перерывах. В среду, когда все снова покидали кабинеты, чтобы поесть, она сделала вид, что ужасно занята и осталась. Оказавшись в тишине, девушка сдвинула аппаратуру на столе, закинула стройные ноги на поверхность, чтобы отдохнули от каблуков, затушила сигарету и достала булочку.

— Не думал, что ты ешь на рабочем месте.

Шарлотта едва удержалась от разочарованного вздоха.

— Вальтер, пожалуйста, дай мне спокойно поесть.

Девушка проводила взглядом довольно театральный жест, которым Вальтер выразил изумление.

— Неужели ты не хочешь, чтобы я присоединился?

— Конечно нет, — без выражения ответила связистка. Так, чтобы было не понятно, все же против она или за. Хитро улыбнулась. — Ты начальник и можешь позволить себе есть в ресторане.

— И отказать себе в возможности побыть с тобой?

— Вальтер! — Шарлотта встала из-за стола и, не выдержав, подошла к нему.

— Я понимаю, что ты мой начальник и я тебе нравлюсь, но когда ты уже поймешь, что близости, которая случилась между нами, смысл придаешь ты один? Для меня это все не имеет значения! Ты сломил меня, теперь из-за тебя я не могу даже нормально говорить с другими мужчинами! Ты понимаешь, как ты меня опозорил?! — процедила она сквозь зубы.

— Да я знаю, я думал, что за то время, которое я был на расстоянии, ты поняла, что я был бы лучшей для тебя партией. Я даже распорядился, чтобы тебя перевели сюда. Мне хочется видеть тебя каждый день.

— Ты маньяк, озабоченный, неужели ты не можешь найти себе девушку, которая будет удовлетворять твое эго с искренним удовольствием, не предавая саму себя?

— Зачем же мне «кто-нибудь»? — мужчина неприятно усмехнулся. — Мне нужна ты.

— Я не твоя… Никогда не была и никогда не буду! — она развернулась и пошла к своему столу. С вызовом села и откусила от булочки. — Ты идиот. Если бы я действительно тебе нравилась, ты не перевел бы меня сюда, ты бы понимал, что там мне намного лучше. Ты знал бы, как я не люблю работу связистки, как мне сложно сидеть в этом помещении, в окружении других людей. — она обвела свободной рукой комнату, заставленную столами. — Я была на своем месте, была свободна, пока не оказалась здесь. И ты… — она перевела дыхание. — Ты приковал меня к себе. Это не любовь, обершарфюрер Вальтер Закс, это рабство! — она посмотрела на настенные часы и он проследил за ее взглядом. Скоро перерыв кончится, и он должен уйти сейчас же, чтобы никто не застал их ссоры и не пошли слухи.

— Ладно, надеюсь, когда до тебя дойдет, не будет поздно.

Сказав это, он вышел. Чем его смогла так зацепить девчонка, что он, почти тридцатилетний, уверенный в себе мужчина, бегает за взбаламошной гордячкой? Вальтер шел к своему кабинету, мрачнея с каждым шагом. Он всего лишь хотел, чтобы она на миг приняла его чувства. Стать причиной ее улыбки.

Действительность упорно отказывала Вальтеру в этом удовольствии. Он думал, что девушка сдастся, но Шарлотта, по-видимому, даже не намеревалась опускать руки.

Едва Вальтер отошел на достаточное расстояние, из-за угла вышла Ева — одна из девушек-работниц. Она слышала все до мелочей и теперь понуро привалилась к стене. Она знала, что ее чувства к Вальтеру безответны, однако получить еще одно доказательство этого… Если бы Шарлотта, с которой Ева подружилась только, чтобы быть ближе к возлюбленному, знала, каково ей приходится! Жизнь ужасно несправедлива.

В это время Шарлотта устало вздохнула. Он отнял у нее больше сил, чем работа. Которую она, вообще-то, не любит. И почему на ее долю выпало все это? Минут через пятнадцать начнут возвращаться другие девушки, поэтому Шарлотта быстро доела остатки булочки, стряхнула пару крошек с колен и подкрасила губы. Никто не должен знать, кто она и что твориться в ее душе. Совсем не хочется ни перешептываний, ни смешков за спиной, ни наигранного сочувствия. Всем здесь безразлично ее положение, значит, лучше просто работать.

— Шарлотта Браун, вас к себе начальство — раздавая связисткам бумаги, кивнул ей полузнакомый солдат. Кажется, его посылают с заданиями чаще других.

— Иду — она встала с места под пристальными удивленными взглядами коллег и направилась по узкому коридору штаба. Тут пахло краской и новым ремонтом, все блестело и сверкало. Поднявшись по лестнице на третий этаж и свернув направо, она оказалась у кабинета Штурмбаннфюрера, который заправлял всем. Постучав и получив приглашение войти, она открыла дверь.

— Здравствуйте, вы звали ?

— Да, звал. Шарлотта, тебе нужно будет съездить в главное управление и передать эти документы адъютанту Гиммлера. — бумаги он положил перед ней на стол. Она развернула папку и, недоумевая, спросила:

— Я? Может вы меня с кем-то пугаете? Я обычная радистка.

— Они попросили прислать кого-то незаметного, машину туда и обратно я тебе обеспечу. После выполнения можешь отдыхать, я позвоню Вальтеру, тебя не будут искать на рабочем месте. Собирайся, машина тебя уже ждет.

— Хорошо — она вышла из кабинета в полном недоумении, однако, раз таков приказ, надо выполнять. Она подхватила сумочку и, выдержав удивленные взгляды во второй раз, направилась к машине.

Август возвращался с объекта, когда рядовой подбежал к нему и сказал, что звонил Гиммлер и ему нужны отчеты, поэтому он едет в главный штаб. Он сел в машину, хотя устал ужасно, с шести утра он метался по трем разным объектам, требующим присмотра. На него повесили не один концентрационный лагерь, поэтому он иногда не успевал перекусить за целый день. В их организации и так творился переполох: всех разделили на тех, кто находился в распоряжении Гиммлера и подчинялись только ему, и тех, кто был под началом Гитлера и находились в его распоряжении. Эти две части никогда пересекались. К тому же СА были очень сильно возмущены тем, что теперь не они главная сила в Германии, они бунтовали, и работа стояла прежде всего из-за них. Августа это раздражало, однако он ничего поделать не мог. Поэтому он сел в машину, захватив с собой документы и отчеты, и поехал в штаб лично, хотя до того отдавал все бумаги адъютанту, который либо приезжал сам, если был неподалеку, либо посылал секретаршу — Хедвиг Поттхаст. Ехать в штаб в первый раз оказалось неожиданно волнительно. Почему же его вызвали?

Подъехав к зданию Рейхстага, которое было не меньше, чем их, окружено солдатами, он предъявил документы и, получив разрешение, вошел. Здание изнутри оказалось довольно светлым, в нем легко дышалось. Спросив у постового, где кабинет Гиммлера, он направился к нему.

В Рейхстаге заседали все высшие чины СС, здесь решалось все, а потому коридоры были заполнены спешащими людьми. Дойдя до нужного места и открыв дверь, он столкнулся с тремя секретаршами, среди которых была и Иоанна которую он видел несколько раз. Интересно как она? Как ее муж?

— Здравствуйте — он подошел и вежливо, чтобы не слишком отвлекать ее от работы, постучал по столу.

— Здравствуйте. Вы к Генриху Гиммлеру, вам назначено?

— Он сказал приехать к нему сейчас, поэтому можно сказать да. А где…? — он посмотрел на пустующее место Хедвиг.

— У него. Сейчас выйдет и вы сможете войти.

— Хорошо — он присел на стул рядом с ней и стал ждать.

Кроме документов Шарлотте выдали на руки пропуск, который она должна была предъявить при входе. Она ехала вся как на иголках и очень волновалась. Лучше бы вместо нее отправили Вальтера, он мужчина, почему она, девушка, которая ничем не выделяется, кроме нелюбви к шумным компаниям, должна этим заниматься?

Ей не пришло в голову сразу спросить, где нужный ей кабинет, поэтому ей пришлось уже на втором этаже останавливать торопящихся с поручениями солдат, чтобы ее проводили.

— Здравствуйте, я на прием к рейхсфюреру. — тихо постучалась она в указанный кабинет.

— Здравствуй, Шарлотта, какими судьбами? — приветливо улыбнулась ей Иоанна.

— У меня документы. — натянуто ответила ей девушка. — Даже не знаю, что там.

— Ничего страшного. Садись рядом с Августом, он тоже ждет аудиенции.

Шарлотта оглянулась.

— Здравствуйте. — она едва узнала его в новой форме.

— Здравствуйте. Я не знал, что гестапо тоже приносят отчеты сюда.

— Обычно это делают люди вышестоящие, но почему-то сегодня отправили меня.

— Ясно.

— Я смотрю, у вас новая форма.

— Да, меня повысили. — ему польстило, что она это заметила.

— Вы теперь?

— Шарфюрер

— Нравится в новой должности?

— Неплохо, правда меня загрузили работой. Ношусь по трем объектам как чокнутый. А как вы на новом месте?

— Не плохо, но и не хорошо. — девушка решила умолчать о новом начальнике. — работа терпимая, мне досталось место в отдалении, как я и хотела. Правда работниц в два раза больше. Поэтому лучше было с вами. — подводя итоги, сказала она.

Август улыбнулся, сам не понимая, почему. Он хотел спросить номер телефона, однако из кабинета вышла Хедвиг и они оба при виде ее встали.

— Вы по какому вопросу? — обратилась она к Августу.

— Я по поводу объектов. Шарфюрер Август Шольц.

— А вы? — она обратилась к Шарлотте.

— Я из гестапо, тоже с документами. Шарлотта Браун.

— Ждите, я вас сейчас представлю. — она снова вошла в кабинет. Они стали ждать, на этот раз они даже не садились.

— Заходите, оба.

— Хорошо.

Они вошли в кабинет и, как любой мужчина, Август уступил. В кабинете было много контрастов. Белые стены и красные флаги со свастикой. Белый пол и черная мебель. Это конечно немного резало глаза.

— Проходите ближе, что вы стоите в самом углу. — кабинет был большим и несмотря на все контрасты, светлым.

Они подошли и первым протянул документы Август.

— Это те отчеты и документы по объектам, которые вы просили рейхсфюрер.

— Да, я помню. Почему строители задерживают сроки?

— Рабочие и половина строителей на объектах — члены СА, они порой отказываются работать и не выходят, так как их притесняют.

— Ясно, я так понимаю, что члены этой партии на всех трех объектах?

— Да, рейхсфюрер.

— Хорошо, это единственное, что меня беспокоило, все остальное меня устраивает. Скажите, Август, вы как-то бледно выглядите, что-то случилось?

— Нет, ничего, просто не очень успеваю делать отчеты. Я думал попросить секретаря, который будет брать на себя хотя бы небольшую часть работы.

— Верная мысль — он протянул руку Шарлотте. Та понятливо вложила в нее документы.

— Гестапо вас направило?

— Да, меня, рейхсфюрер.

— Вам нравиться работать?

Шарлотта не могла не ответить положительно на такой вопрос. Однако лгать ей не хотелось. Рейсхфюррер заметил заминку.

— Где вы были до этого?

— Я работала в оперативном штабе секретарем-бухгалтером, вместе с шарфюрером Августом, а до этого в том же штабе, но связисткой.

— Понятно, и по какой же причине вас перевели?

— Под тем предлогом, что в качестве связистки я работаю лучше.

— Под предлогом, говорите. — мужчина проницательно сощурился. — Вам это место не нравится? Отвечайте честно, не бойтесь.

— Нет рейхсфюрер.

— Интересно. Ваши документы в порядке. Я сам позвоню в гестапо. — мужчина обратился к Августу. — Ваши отчеты я принимаю. По поводу рабочих: я свяжусь с ними и решу проблему, продолжайте работать.

— Понял.

— Раз уж так складываются обстоятельства, не хотите взять эту девушку в качестве секретаря?

— Рейхсфюрер, я хотел бы… но ведь теперь она переведена в другой отдел.

— Это не проблема, к тому же леди не должна заниматься работой, которая ей не нравится.

— Хорошо, тогда…

— Вы оба можете быть свободны, соответствующие документы я выдам вам через секретаря Хедвиг.

— Хорошо — они вышли из кабинета и выдохнули. Они были очень напряжены, сразу после них зашла секретарь, они присели на лавочку, которая стояла рядом и стали ждать документы. Видимо, судьба решила свести их двоих.

Шарлотта сидела и не верила происходящему. Она переходит работать подальше от Вальтера, и ей больше не придётся терпеть его выходки. Какое счастье. Август думал, что его проблемы решены самым приятным образом, теперь он сможет наслаждаться ее ароматом каждый день и смотреть снова на то, как она работает.

Глава 10

Примерно через час Хедвиг вышла из кабинета. Она подошла к ним гордой походкой, как и следовало главному секретарю Гиммлера.

— Вот ваши документы, подтверждающие то, что вы теперь личный секретарь шарфюрера Августа Шольца.

Хедвиг улыбнулась и протянула ей документы. Шарлотта не смогла не улыбнуться в ответ.

— Хорошо, спасибо.

Август, решивший подождать вместе с Шарлоттой, аккуратно подхватил ее под локоть и они вместе вышли в коридор. Обоим стало легко, будто намечался какой-то праздник. В коридоре, просторном и светлом, на Шарлотту как на симпатичную девушку многие засматривались, и Август начал ревновать.

— Не думал я, что мы с вами вот так встретимся. — снова произнес Шольц, искоса взглянув на нее.

— Я тоже не ожидала, но спасибо вам большое. Знаете, вы меня спасли в некотором плане. — захотела признаться Шарлотта.

Она не думала, что все решится так быстро. Она на ходу достала из сумочки зеркальце и подправила прическу. Она всегда так делала когда волновалась.

— Спас? — Шольц был удивлен, он вопросительно изогнул бровь.

Шарлотта на мгновение заглянула ему в лицо, но почти сразу же отвернулась. Она не могла вот так открыто смотреть в глаза. Август, заметив это, не стал искать ее взгляда снова.

— От моего теперь уже бывшего начальника Вальтера Закса. — тихо произнесла она к облегчением.

— Чем он вам так насолил? —

надевая черные кожаные перчатки, спросил Август.

— Это… — засомневалась она…

Слишком рано рассказывать ему об этой неприглядной ситуации. К тому же: кто он ей? Она подтянула черную перчатку на левой руке и перехватила ей папку.

К тому же, не в стенах рейхстага. Она уверенно развернулась к нему всем телом, но прямо посмотреть глаза в глаза не решилась. Август замер, ему редко удавалось побыть к ней так близко.

— Долгая история, по правде говоря… Давайте я расскажу вам ее за чашечкой кофе или же на ужине в ресторане, но не сейчас и не здесь. Мне нужно забрать свою печатную машинку и личное дело, чтобы передать вам.

Шарлотта заметила, что излишне волнуется. Она впервые, после произошедшего с Вальтером, идет куда-то с мужчиной наедине.

Август почувствовал, что тут не все так просто. Его обеспокоили слова девушки, поэтому он решил, что в ближайшее время должен узнать, что скрывает Шарлотта. Он улыбнулся и, взяв ее легонько за талию, повел на улицу. Они вышли из здания и, не сговариваясь, остановились неподалеку. Август наконец встретился взглядом с ее серыми ясными глазами.

— Это приглашение? — чуть понизил он голос.

— А вы как думаете? — Шарлотта игриво улыбнулась. Ей нравилось заигрывать с Шольцем, это не казалось опасным. К тому же, Шарлотта догадывалась, что ему тоже нравится, иначе он не смотрел бы так очарованно, будто пытаясь приоткрыть дверцы ее души.

— Могу я рассчитывать на вас сегодня? Скоро конец рабочего дня, давайте поужинаем? Думаю, ни ваша сестра, ни ваш брат не будут против. — он поправил фуражку, немного смущаясь.

Это первый раз, когда он приглашает девушку на свидание. На улице ярко светит солнце и в кителе немного жарко.

— Где вы предлагаете встретиться?

— Давайте в том кафе, где мы с вами увиделись в первый раз.

— Выбираете знакомые места, Август?

Мужчина слегка качнул головой в знак согласия. С полувопросительной интонацией произнес:

— Я буду ждать вас в семь… — он посмотрел на часы а затем на нее, ожидая ответа.

— Я приду — кивнула Шарлотта.

Он проводил ее до служебной машины, стоявшей все это время неподалеку, и открыл дверцу, помогая сесть. Шарлотта проводила его глазами, пока фигура Августа не скрылась за очередным поворотом.

Девушка ехала в офис со счастливой улыбкой на лице, впервые в жизни ощущая себя интересной и нужной. Она была рада. Она все время прокручивала у себя в голове реплики их диалога, присматриваясь к самой себе: достаточно ли привлекательна она была рядом с ним? Могла ли чем-то зацепить? Ее любимый черный костюм, который она носила на работу, был великолепен. Юбка до колена, пиджак, перчатки, которые она снимала в помещении, и туфли на невысоком каблуке. Собираясь на работу утром, она, захваченная каким-то игривым настроением, ярко накрасила губы, подвела глаза и завила волосы, хотя давно хотела их подстричь. Теперь она по-новому оценила свой внешний вид и поблагодарила утреннее настроение.

Шарлотта не собиралась влюбляться. Стоит прекрасная погода, почему бы не посидеть теплым летним вечером с мужчиной, который, судя по всему, видит в ней нечто большее, чем прихоть? — примерно так размышляла девушка. Однако она уже понимала, что обманывает себя, рассуждая так, будто она лишь пользуется случаем отдохнуть. Пока они ехали, она из окна машины смотрела на обстановку вокруг, на людей, которые идут по тротуарам, на летнюю погоду, которая стоит в Берлине, и ощущала, вопреки ожидаемому, внутрннее беспокойство. Препараты, которые выдавал ей психиатр, хотя и помогали, иногда переставали действовать в самый неподходящий момент. Как сейчас, когда она, сидя с водителем в одной машине, ощущает себя крайне неуютно и неосознанно держится ближе к двери.

Приехав в офис, Шарлотта первым делом направилась в кабинет к Вальтеру. Она шла, высоко задрав голову, как жена генерала. Она шла и понимала, что теперь она свободна от этого места. Он спас ее. Она всегда хотела быть сильной и не давать себе повода зависеть от мужчин, однако теперь она понимала свою подругу Иоанну, которая любила лишний раз притвориться слабой, чтобы муж за ней поухаживал.

Кабинет Вальтера был слишком маленький и неуютный. Серые стены, коричневый стол, который стоит здесь — явно не к месту, как и кресло, которое больше походит на часть обстановки старой гостиной. И этот отвратительный запах табака. Дешевого табака, который она терпеть не может. Она могла выносить лишь запах дорогого табака, это была еще одна причина, по которой Вальтер ее раздражал. Его вечно маслянистые волосы, которые он укладывает гелем, выглядят ужасно. Даже его ярко-голубые глаза «истинного арийца», как говорили коллеги, вызывали у Шарлотты только неприязнь, хотя, надо признать, кому-то могли показаться прекрасными. Каждый раз, когда она находилась с ним наедине, ей становилось неприятно и страшно, однако она успешно скрывала это за вызывающим поведением.

Особенно на нее давил этот взгляд. Вальтер не видел ничего перед собой, поэтому его секретари перепечатывали текст намного крупнее обычного, чтобы он без очков смог хоть что-то прочитать. Носить же предписанные докторами очки он считал не солидным.

Она ворвалась в его кабинет даже не постучавшись. Ей было все равно, что он скажет, ведь теперь он, как и раньше, не в праве помыкать ей.

Мужчина, сидящий за столом, от неожиданности слишком резко подвинул кресло, на котором сидел. Оно душераздирающе проскрипело по полу. Шарлотта замерла у самого стола, порывисто уперевшись в него руками и с торжествующей улыбкой чуть подалась к хозяину кабинета. Вальтер возмущенно вдохнул, чтобы зашипеть, он был не в настроении сейчас говорить с ней:

— Ты что, совсем с ума сошла, так вламываться в кабинет начальника?

Шарлотта ухмыльнулась еще шире. Ей хотелось вмазать по его нахальному самодовольному лицу, однако она знала, что ему и так придется не по вкусу новость, поэтому не торопилась.

— Ты хотел сказать бывшего начальника?..

Девушка поняла, что Вальтера еще не поставили в известность. Так даже лучше, потому что она может насладиться его искренними эмоциями. Она приняла более приличную позу, выпрямилась и небрежно спросила:

— Еще не звонили из главного управления?

— Что? Нет! — мужчина с подозрением нахмурился. — Что ты натворила?

— Ничего. Я больше не в твоем распоряжении и пришла забрать свое личное дело. — Она с гордостью вздернула подбородок вверх.

— С чего вдруг, твоя прихоть? Или ты умом тронулась? — Вальтер искренне не понимал, почему она так говорит, и что она успела такого сделать в главном штабе, что ему должны были позвонить.

Шарлотта чувствовала, как становится все спокойнее и спокойнее. Маленькая победа над Вальтером ненадолго удовлетворила ее. Стены в его кабинете давили на нее, но она размеренно дышала, чтобы не выдать себя.

— Приказ Гиммлера. — гораздо ровнее, чем в начале этой сцены из фарса, произнесла она. — Отныне я тут не работаю, а перехожу в личное распоряжение шарфюрера Августа Шольца.

— С чего вдруг? Ты пытаешься меня обмануть или сошла с ума. Этот идиот снова стал твоим начальником? — раздался телефонный звонок. — Стой тут. — Вальтер снял трубку и стал внимательно слушать, что ему говорили. И чем дальше он слушал, тем больше у него становились глаза от удивления. Шарлотта, все это время стоявшая, независимо сложив руки, только ухмылялась. Да, такого поворота событий он не ожидал.

Положив трубку и посмотрев на нее, он тихо-тихо выговорил почти по буквам, было видно, что его потрясывает от ярости:

— С-сука! Ты думаешь, что он тебя спасет? Ты хоть знаешь, что он делает и за что отвечает?

Если он хотел смутить ее этим — ему не удалось.

— Он отвечает за постройку концентрационных лагерей. И, в отличии от тебя, он никогда не ограничивал меня. Работать с ним было сказкой!

— Заткнись! — подошел он вплотную и процедил сквозь зубы — Давай, иди, работай на него. Ты просто грязная шлюха, которая решила, что может притвориться невинной девушкой. Но я знаю твою натуру! — он повышал голос, и терял контроль над собой.

— Не я затащила вас в постель и не я вас насиловала. — с ненавистью ответила ему Шарлотта. — Ваша репутация все еще чиста только благодаря моему молчанию. Если бы мне нечего было терять, вы уже лишились бы поста. — она, сдерживая дрожь, мило улыбнулась. Ей действительно ничего не угрожало.

Он отступил. Все так, как она говорит, но это не значит, что все не может измениться в его сторону снова. Ему нужно время.

— Свободна. — махнул Вальтер рукой и обошел стол, чтобы найти ее личное дело. — Вон отсюда! — хлопнул он по столу ее папкой.

Затем, не обращая на нее больше внимания, повернулся к окну и закурил. Снял фуражку и небрежно бросил на стол.

Шарлотта убедилась, что это именно ее папка, развернулась и пошла прочь из кабинета, из здания, и в принципе подальше от всего этого. Ей нужно было зайти к своему психотерапевту — Берте — и взять новые успокоительные, а также ее любимое снотворное. Пульс учащался и она ускорила шаг, чтобы поскорее выйти на свежий воздух.

Она шла по бесконечным улицам Берлина и во всех витринах магазинов видела себя. Она не знала, как общаться с людьми нормально, не принимая таблетки или же не царапая кожу себе на запястье до покраснений. Ей было страшно, и она каждый раз ловила себя на мысли запереться дома и вообще никуда не выходить. Ее ненависть к людям росла. Она все больше и больше их ненавидела за открытость и возможность не носить маски перед другими, по крайней мере так ей казалось. Каждый в этом мире скрывает себя, однако нет такого человека который это делает на сто процентов. Она забыла, что это такое. Зайдя в здание с надписью «психиатрическая лечебница», она принялась искать своего доктора. Шарлотта не особо любила это место. От него веяло смертью и депрессией, а еще тут жутко воняло людьми, которые не хотели жить или же просто сдавались. После первой мировой войны в психклиниках содержались солдаты, которые сошли с ума. Ей было неприятно находиться к этом месте, все было белое, начиная от людей, заканчивая стенами и полами. Белый ужасен. Шарлотта с детства не переносит яркие цвета. Они кажутся ей пустыми и безжизненными.

Быстро поднявшись на второй этаж и пробежав между группами людей, которые страдали расстройством личности, она постучалась в кабинет и вошла.

— Шарлотта! — воскликнула доктор, сидя за бумагами. Это была женщина средних лет с едва проглядывающей сединой на волосах и карими глазами. Она обняла девушку, а потом предложила присесть.

— Что-то случилось? — сказала она, складывая обычный набор ее препаратов.

— Нет, я зашла за лекарствами, они мне нужны. — в голосе Шарлотты слышалась мольба.

— Ты так и не смогла отказаться? — врач серьезно на нее посмотрела. Шарлотта не смогла вынести ее укоряющего взгляда.

— Нет, я все так же боюсь и не могу побороть себя, но, я думаю, это пройдет. Сегодня я иду на свидание с одним молодым человеком.

— Я думаю, что в твоем лечении это пойдет на пользу, ты многое смогла в себе открыть заново после того случая. — в голосе доктора слышались положительные нотки.

— Да, вы правы, но все-таки пока что проблем много.

— Всему свое время. — подытожила доктор и, выдав ей лекарства, обняла ее как родную дочь.

У Берты не было мужа и детей, а с Шарлоттой они познакомились давно, после того как Шарлотта, вернувшись домой из пансионата, не выходила из комнаты дня три или четыре. Мать забеспокоилась и пригласила Берту. Оказалось, что Шарлотта предрасположена к нервным расстройствам, поэтому неразделенная любовь уничтожила ее. Берта тогда хорошо ей помогла, и их дружба крепла с того времени. Еще раз поблагодарив ее за лекарства, Шарлотта отправилась домой.

Август сидел в своем кабинете и, смотря на желтоватую лампу, думал о том, что будет дальше. Он не сказал бы, что его кабинет отличался от других: стол, два стула и еще шкаф, где хранились отчеты, папки и многое другое. Пепельница заполнена сигаретами, так как ему было лень ее вычищать, телефон и ручка, которая всегда мажет. Он хотел ее заменить, но времени не было. Он понимал, что за все время службы в СС он изменился, но пока не понимал, как. Он стал грубее и строже — это факт. Он стал больше времени уделять работе и раньше вставать. Он начал пить черный горький кофе, хотя раньше он не переносил его на дух. Еще он стал больше курить. Видимо, непростые дни на работе сказывались. А еще он пил снотворное. Без него спать не получалось, потому что он работал до часу, а то и до двух часов ночи, а когда ложился, его занимали беспокойные мысли. Зато, когда заснуть удавалось, он видел отца и мать, и свою прошлую жизнь, свое детство. Иногда еще свое юношество, когда он был не таким потрепанным, как теперь.

Интересно, как там Йенс? Он не встречался ни с ним, ни с Рудольфом, с тех пор как съехал. Они ни разу не созванивались. Их слишком затянули будни. Они стали теми взрослыми, которых раньше считали слишком скучными. Он размышлял и размышлял. Он чувствовал, как работа в СС изменила его и продолжает менять. Он становится человеком, которому иногда плевать на себя. Это уже не оправдывается благом страны, Август почти осознанно загоняет себя до изнеможения. Порой он часами не может приступить к работе, потому что ему нужно ломать себя каждый раз.

Он внимательно изучал документы всех, кто работал на стройке, включая и унтер-офицеров. И как же порой ему было непросто понимать, что все эти люди, все полторы тысячи человек потом будут тут жить. В основном это были либо политзаключенные, либо евреи. Концентрационный лагерь должен заработать в конце июля и там должны расположиться первые евреи.

Август сидел и думал, почему Гитлер против евреев, что с ними не так. Он видел этих людей на стройке и не подходил к ним близко и, как предписывали правила, смотрел на них с некоторым высокомерием. Август выполнял предписания, но не понимал национализм. Евреи для него — такие же люди, как и он сам.

Гонения начались сразу же после прихода Гитлера к власти. Август отчетливо помнит, как они с Рудольфом просыпались по ночам, потому что в их квартиру кто-то ломится и стучит, спрашивая, кто они по национальности. Солдаты видели форму СС и только тогда отступали, извиняясь за беспокойство. Евреев же гнали на улицу, где они могли часами растерянно стоять и ждать машину, которая заберет их. Евреев снимали со всех постов в политических партиях, увольняли отовсюду. Они были никому не нужны. Многие жили на улице, прятались от националистов. Августу, когда он проходил мимо, было их жалко, однако он убивал в себе это чувство, считая это слабостью.

Унижение не заканчивалось и тогда, когда евреи оказывались пойманы. Из окон своего кабинета Август часто наблюдал такую картину: когда рабочим давали перерыв, немцев кормили лучше и клали больше еды, нежели евреям. Август каждый раз искал полные зависти и желания отомстить взгляды, беспокойно хмурился, но хотел запомнить это выражение ненависти на чужих лицах. Нужно понять, что для этих людей, после всего, что с ними произошло, он в первую очередь — немец, ариец, угнетатель и враг. Он отходил от окна и садился снова за бумаги. Стройка — не его место.

Все три объекта — серые, покрытые мраком, несмотря на солнечные дни, установившиеся на немецких территориях, полные безысходности места, где небо черное, а дышать тяжело от витающей в воздухе пыли. Он при любой возможности уезжал оттуда как можно скорее.

Позже, сидя в своем кабинете уже в штабе, он часто задумывался о своем происхождении. Всех офицеров, унтер-офицеров и простых рядовых тщательнейшим образом расспросили о родословных, доходя чуть ли не до седьмого колена. И, конечно, в штабе узнали, что Август аристократ, да еще и по крови. Однако никто ничего говорить не стал. Он гордился чистотой своей арийской крови, и желанием служить на благо родине.

Он часто подходил к зеркалу и разглядывал свои черты. В своих глазах он уже не видит подростка, который только-только пришел служить. На него смотрит двадцатичетырехлетний мужчина при военном чине и форме, голубые глаза которого отражают печаль и усталость от мира, чьи едва отросшие волосы торчат из-под фуражки. Он не хочет их стричь. Раньше у него были длинные прямые волосы, доходящие до плеч: он отрастил их, как только приехал из академии, потому что не любил короткие стрижки и считал их некрасивыми. В СС снова потребовалось остричься, и он принес эту маленькую жертву.

Теперь, перед тем как покинуть кабинет, он подошел к зеркалу, чтобы поправить воротничок. Хотелось прибавить себе уверенности — Август улыбнулся отражению. Его ждет Шарлотта.

Шарлотта забежала домой, чтобы подготовиться к ужину с Августом. Ей не терпелось надеть то черное платье из бархата. Она бросила сумку и, завернувшись в полотенце, пошла в душ. На душе было радостно. Она сама не знала почему, но для нее Август никогда не был серьезным мужчиной. Она считала его юношей, таинственным и очаровательным, скрывающим свои шрамы, однако все еще только начинающим познавать жизнь. Он пробуждал в ней не страх, скорее любопытство, смешанное с адреналином. В его компании она чувствовала себя живой.

Выходя из душа, по дороге в комнату она отметила, что сапоги, стоящие на пороге, принадлежат Францу, а значит сегодня он тоже пришел рано. С чего бы это? Он говорил вчера, что домой не придет.

— Франц, ты дома?! — позвала она брата, чтобы точно убедиться.

— Да, это я, а с чего ты вдруг дома?

— Неожиданные обстоятельства. Меня перевели.

— Перевели? — Франц вопросительно изогнул бровь, оперся об дверной косяк.

— Теперь я снова буду в подчинении у Августа Шольца.- она радостно улыбнулась

— И почему вы все время сталкиваетесь? — закатил он глаза.

— Это случайности, к тому же это намного лучше, чем работать на Вальтера.

— Ты рада, что ушла? — вопрос был задан серьезно. Он посмотрел на нее, не стесняясь того, что она в полотенце.

— Конечно я рада. — Шарлотта стала делать себе прическу, хотя волосы все еще были слегка влажными.

— И почему же?

— Франц, не начинай, ты знаешь — почему. Я ненавижу этого идиота, и, между прочим, я по твоей вине оказалась в такой ситуации. — сказав это, она накрутила прядь на бигуди.

— По моей? — Франц удивленно взглянул на сестру и подошел ближе.

— А кто вышел тогда из квартиры под предлогом прогуляться? И не строй из себя дурака, может, Вальтер тебе и поверит, но я когда-то делила с тобой комнату, тебе не одурачить меня.

— Ладно, ты права — он выдохнул и поднял руки вверх, сдаваясь. Франц заметил, что сестра заводится. Это в ее характере: заводиться с пол оборота по любому поводу. Если она влюблялась, то влюблялась сразу, если ненавидела или же презирала, то до конца.

— Да, действительно я тогда был с ним заодно. Мы договорились, он заплатил мне триста пятьдесят марок.

— Так ты продал меня ему?! — Шарлотта не сдержалась и почти прокричала это. Такой правды она не ожидала.

— Шарлотта, на тот момент мне очень нужны были деньги. — Франц стал отходить от нее, понимая что сейчас ему придет конец.

— Ах, ну да, я забыла, что ты все деньги спускаешь на свои развлечения. Надо будет проверить свой кошелёк, а то, может быть, ты и туда забрался?!

— Шарлотта, не переходи границы, ты моя сестра, но все же! — Франц тоже начал закипать. Он был дураком и сам это признавал, но брать у сестры не стал бы.

— Я обижена, Франц, я думала, что это совпадения, а ты продал и себя и меня за каких-то триста пятьдесят марок. Ну и как так получилось? — она отвернулась и стала краситься. Стало противно, она не знала, что ее брат пойдет на такое ради средненькой суммы.

— Шарлотта, я проиграл ему тогда в карты, я блефовал, у меня не было такой суммы. Он предложил тебя, ну я и согласился. Но пожалуйста, не отворачивайся от меня, прошу. Я не имею отношения к твоему переходу в гестапо. Я желаю тебе хорошо поработать у Августа, я знаю, что он хороший начальник. Пожалуйста, не закрывайся от меня. — он повернул сестру к себе и, взяв ее за руки, пристально посмотрел в ее глаза.

— Ладно, но только потому, что он идиот, и ты идиот, завтра ты пойдешь и отдашь ему эти деньги. — Шарлотта не знала, почему, но на брата она не умела долго злиться. Может быть, глядя в его глаза, она видела там их покойную бабушку… То же самое пламя, пляшущее в глубине зрачков.

Она пошла к своей сумке и, взяв кошелек, протянула ему нужную сумму. Он качнул головой в знак согласия. Говорить, что Агнет ничего не должна знать, не понадобилось. Оба понимали это слишком хорошо. Старшая сестра периодически общалась с родителями, которые пытались наладить контакт с детьми только потому, что хотели вновь взять их под опеку.

Шарлотта оделась, приведя себя в порядок, взяла плащ, который хотела набросить поздним вечером, так как она не планировала расставаться с Августом раньше десяти, а то и одиннадцати. Она вышла из дома и направилась в нужный бар, попросив Франца встретить сестру и сообщить ей, куда пошла Шарлотта. Только после этого он сам может идти хоть на все четыре стороны.

Она летела по оживленным улицам города и отмечала, что город сильно изменился за небольшой промежуток времени, на протяжении которого Гитлер был у власти. Рождаемость очень повысилась, а среди девушек все чаще и чаще, стало быть, появлялись неработающие, которые занимались хозяйством, а, по мнению Шарлотты, сидели на шее у мужа. Нет, не то чтобы Шарлотта критиковала этот образ жизни, просто считала его неприемлемым для себя. Ведь когда ты зависим от одного человека, это очень большой риск для тебя самой. Она никогда не видела себя в роли жены и матери. Нет, она никогда не запрет себя в такие рамки, она всегда будет крутить романы, не преступая границы, за которой долгосрочные отношения. Обременять себя семьей? Увольте. С этими мыслями она зашла в кафе.

Здесь довольно простой интерьер и меню, однако многим кафе нравится, поэтому свободных мест тут всегда немного. Август сидел в конце зала, заняв столик, какой она сама заняла бы. Она прошла через весь зал и, поставив сумку, проговорила:

— Долго пришлось ждать?

Август едва понял вопрос. Шарлотта была прекрасна: черное бархатное платье подчеркивало фигуру как нельзя лучше, оттеняло серый цвет глаз, делало их глубже и притягательнее.

— Нет, что вы. — наконец очнулся мужчина. — Вам очень идет это платье. Вы выглядите в нем… нежно. — последнее слово он произнес как бы растягивая его.

— Спасибо. — он помог ей сесть, и, подозвав официанта, они взяли два стейка с картофелем. Пока ужин не принесли, они решили немного поговорить про работу, а позже перейти к более личным темам. Августу не терпелось узнать подробности истории с Вальтером. Он надеялся, что Шарлотта не забудет ее рассказать. Он сел поудобнее и, поправив китель и галстук, еще раз оглядел свою спутницу. Сегодня она надела турмалиновый комплект украшений: пара сережек и кольцо, которые прекрасно гармонировали с платьем чуть выше колен, открывающим также плечи.

— Август, скажите, чем мне предстоит заниматься? Я ведь не только буду писать отчеты. — Шарлотта приложила руку к щеке и расслабленно улыбнулась. Таблетки подействовали, остатки тревоги покинули ее.

— Нет, конечно нет. Вы будете ездить со мной на объекты, составлять отчеты, а также отвозить их Гиммлеру или же его адъютанту.

— Скажите, вам нравится это занятие? Для чего этот проект? — Шарлотта подумала, что ей очень нравится его голос, он успокаивает и дает уверенность, что она в безопасности.

— Это постройка нескольких концентрационных лагерей, предназначенных для политзаключенных, а также для евреев. Сегодня я получил новые бумаги. — девушка случайно столкнулась с ним взглядом и у нее мороз пробежал по коже. Он очаровал ее окончательно.

— Вы серьезно? Я думала, что всех евреев просто будут вывозить из страны, переселять за рубеж.

— Раньше так и задумывалось, однако теперь планы фюрера изменились, и он хочет держать евреев в лагерях, чтобы они трудились на благо Рейха. Вы же знаете, их увольняют с любой работы. — К их столу принесли еду, которое очень вкусно пахла.

— Да, я знаю. Слышала, планируются еще некоторые законы? Об этом много говорят в гестапо. Да и, между нами, за его пределами. — сказала она, подхватывая приборы.

— Да, через вас много документов проходит. Шарлотта, давайте сегодня, раз мы в неформальной обстановке, не будем говорить о работе, я объясню вам все завтра. Единственное, хочу порадовать, вам не нужно больше вставать в шесть утра, работа начинается с девяти, поэтому вы можете вставать попозже. — он развернул салфетку и положил на колени.

— Это действительно радует. Хорошо, давайте не будем больше о работе.

— Может быть поговорим о детстве? — он открыл шампанское и налил ей и себе. Он не хотел, чтобы она смущалась, поэтому хотел ее раскрепостить, но не слишком сильно.

— Неплохую тему для разговора вы выбрали, шарфюрер Август. — она посмеялась — Наверное, оно было как и у всех детей. Нас трое: самая старшая — Агнет, ей было семь, когда появился Франц, и девять, когда появилась я. Агнет всегда успокаивала нас, когда родители наказывали за очередную шалость. Франц не был любимчиком. Его всегда воспитывали в жесткости и жестокости, из соображений, что он мужчина. Я бы не сказала, что и я была любимицей. Я — младшая и меня всегда оставляли либо у бабушки, где я проводила по полгода не встречаясь с родителями, либо в различных пансионах. В общем, как видите, мы не сильно дружная семья. Мать работала на двух работах: днем она была парикмахером, а ночью иногда подрабатывала официанткой. Отец был инженером, и мы практически его не видели.

Помолчали. Шарлотта отпила из бокала и спросила:

— А как проходило ваше детство? Иногда мне кажется, что вы знаете обо мне больше, чем я о вас.

— Ну как вам сказать. Вы знаете, что у меня была старшая сестра — Мия -, которую родители обожали. Я же учился сначала в закрытом лицее, потом, едва я вернулся домой, меня отправили в военную академию. Дома меня игнорировали, воспитание пустили на самотек. Сестра же уехала в Австрию, где обучалась в гимназии для девушек, а позже, выскочила замуж и вернулась только после смерти отца в тридцать втором году. Я уехал, когда умерла мать, а Мия осталась с долгами нашей семьи. Откуда они взялись и что с ней теперь, я не знаю. Честно сказать, не сильно хочу интересоваться этим.

— Не находите, что мы с вами похожи? — Шарлотта прямо посмотрела Августу в глаза.

— В чем-то — да. Шарлотта, я знаю, что для вас это неприятная тема, но расскажите про историю с Вальтером. — он наклонился и, взяв ее руку, поцеловал запястье. Сердце замерло и Шарлотта не смогла понять — от испуга или от восторга. Она посчитала до десяти и, только после маленькой передышки, заговорила:

— Давайте начну с того, что я не интересовалась мужчинами и сама никогда не подходила первой. В тот вечер я сбежала от родителей и пришла к Францу, так как у него была своя квартира. Я, стоя на пороге, попросила пожить у него немного. Он разрешил. Пройдя в квартиру, я увидела Вальтера. Он не показался мне каким-то странным, хотя все время спрашивал, есть ли у меня возлюбленный или жених. Я, как дура, отвечала, что нет. Потом Франц под надуманным предлогом вышел погулять и оставил нас наедине. После. — она запнулась и только теперь Август все понял. — он изнасиловал меня. — она закончила, и, вставив сигарету в мундштук, закурила.

— Шарлотта, мне очень жаль, что все так произошло. — он посмотрел на нее с печалью. Теперь он ненавидел Вальтера еще сильнее. — И мне жаль, что я заставил вас вспомнить.

Шарлотта подумала, что она и так не забывает об этом ни на минуту, но ничего не сказала, предпочтя ответить на первые слова.

— Это не самое страшное, Август, самое страшное, что брат был с ним заодно. Вальтер заплатил ему триста пятьдесят марок. Теперь я знаю себе цену. — она горько усмехнулась и позволила допить содержимое бокала залпом.

— Шарлотта — все не так! Вы стоите чего угодно, но только не денег. Человек не может цениться деньгами! Только в поступках, словах ваших я вижу большую ценность. Вы прекрасная молодая девушка, я не думал, что скажу это так скоро, но вы симпатичны мне. — он сказал это на одном дыхании и Шарлотта замерла с бокалом в руке. Ей не послышалось? Она действительно ему нравится? Она посмотрела в него голубые глаза и, покачнув бутылку, тихо спросила:

— Скажите, а что значит тот поцелуй. Я не хочу блуждать в иллюзиях. Пока моя фантазия не увела меня далеко-далеко, откуда не возвращаются, скажите…

— Я много думал о вас. Шарлотта, я…

— Не хочу возвращаться домой. Можно сегодня я останусь у вас?

Август на мгновенье подумал, что это неправильно — поддаться ей сейчас, сделать, как она просит, но не смог противиться ни ее просящему взгляду, ни своим желаниям.

— Если ваши родные не будут против, двери моего дома всегда открыты для вас.

— Они не будут против. Давайте допьем шампанское и отправимся к вам.

Август согласно кивнул. Они встали из-за стола, Август оплатил ужин.

Было около десяти вечера, фонари начинали зажигаться. Последние лучи солнца заходили за горизонт. Они шли медленно и смотрели вокруг. Каждый думал о своем, они шли рядом, но не вплотную, чтобы не нарушать границы друг друга. Они оба могли променять свободу лишь на настоящую любовь. Иногда они ловили мимолетные взгляды друг друга и дарили друг другу улыбки. Каждое движение казалось безумно важным.

Зайдя в подъезд и поднявшись на третий этаж, он открыл перед ней дверь.

— Добро пожаловать.

— Спасибо. — она прошла по коридору.

Квартира была уютной, но немного захламленной. Видимо, Август еще не все вещи разобрал. Небольшой коридор заканчивался закрытой дверью, по левую руку расположилась кухня, совмещенная с гостиной. Шарлотта почувствовала себя так комфортно, как давно не чувствовала.

— Я поставлю чайник?

— Да, было бы неплохо. У вас есть молоко?

— Пьете с ним?

— Исключительно с молоком.

— Впервые встречаю такого человека!

— Да, я вот такая вот. — она улыбнулась и прошла на кухню. Стол приставлен к стене, две табуретки. Он взял кружки и, поставив чайник, они стали ждать, пока тот вскипятится. Они просто сидели и смотрели друг другу в глаза. Никто из них не смел нарушать этого молчания, паузы, которая была так нужна им обоим. Они сидели и смотрели, не отводя взглядов. Когда чайник вскипел, Август первый отвел взгляд и, налив им чаю, снова сел в ту же позу. Она не хотела проигрывать эту схватку, поэтому смотрела, пока не почувствовала, что тонет в них, казалось она познала целую вселенную.

— Скажите, вы хотите потанцевать? — неожиданно спросил Август.

— Я? Почему бы и нет.- она глотнула чаю.

— Хорошо, — он встал и направился к граммофону. Включив мелодию очень популярную в то время, он галантно подошел к Шарлотте и, протянув руку, спросил:

— Позвольте пригласить вас… — чуть наклонясь, он с нетерпением ожидал ее ответа.

— Конечно. — Шарлотта вложила свою руку в его, и он закружил ее в плавном танце.

В какой-то момент они растворились друг в друге и, когда границы совсем размылись, Август прикоснулся к ее губам своими. Шарлотта отдалась требовательному поцелую и не заметила, как кончилась музыка. Наступила полная ночная тишина. Они продолжали стоять в гостиной, целоваться, не видя друг друга, так как света почти не было. Луна заглядывала в окно, лампа освещала коридор и этого было достаточно, чтобы различать очертания лиц и рук.

Это были две души, которые поняли, что теперь для них все ясно без слов. Им обоим важны были действия. Их переполняла любовь, это была любовь к самой натуре человека, его внутреннему миру, к его природе и к тому, как он показывает свою любовь. Им обоим казалось, что их души коснулись друг друга.

Глава 11

Июнь 1934

Летний вечер в Берлине. Солнце почти зашло за горизонт, но лучи все еще оставались на самых высоких зданиях, и их отражения освещали город вместо фонарей. Дневная жара постепенно уходила, уступая место вечерней прохладе. Улицы постепенно заполнялись людьми, уставшими от работы, открывались вечерние кафе, зажигались фонари, указывая путь к легким креслам, за которыми так приятно поужинать. Берлин прожил еще один день.

Вернувшись после работы домой, обершарфюрер Август Шольц поставил свой портфель с документами на стул и, сняв свой китель, повесил его на спинку. Выдохнул, чувствуя облегчение от того, что маску уверенного в своих поступках и словах руководителя можно снять. Он закурил сигарету, и, выпуская дым изо рта, стал с удовольствием вспоминать, как получал свою первую награду из рук Гиммлера. Ее, наряду с повышением в звании, присудили ему за сдачу первых трех концентрационных лагерей. Его авторитет повысился и среди персон, приближенных к Гиммлеру, они стали обращать внимание на Августа.

Концентрационные лагеря продолжали строить, но теперь он не разрывался между ними, пытаясь лично все проконтролировать, он только руководил процессом, разбирал документы, — бегали другие. Кроме успеха в карьере радость приносили отношения с Шарлоттой, которые складывались неплохо. Все шло так, как он и хотел: никаких букетов и пикников по выходным, она все так же работает секретарем и работа не влияет на личную связь. Не все могли бы понять его желания, а с Шарлоттой не приходилось объяснять. Никаких правил и ограничений, и при этом ни один из них не пытается проверить границы дозволенного. Многие назвали бы их любовь платонической, хотя Август просто не торопился. Шарлотта часто приходит к нему, чтобы обсудить работу, или просто почитать вместе, и Августу нравится лежать на ее коленях, вслушиваясь в ее голос.

Они много говорили о литературе, о музыке, об искусстве. Август покупал билеты в кино, в театры, и Шарлотта не отказывала ему. Они соблюдали все приличия: Шарлотта неизменно была дома до десяти часов, никаких проявлений чувств на людях, кроме самого факта их встреч.

Им не было нужно одобрение друзей. Они оказались в собственном мирке, в своей вселенной. И, если одному становилось плохо, другой всегда помогал забыться. Их отношения казались чем-то неправильным, не по стандартам книг или фильмов.

Август не торопился делить с ней постель. Он хотел познать ее душу. Что толку от тела? Он видел много красивых женщин и ему никогда не хотелось ни одну из них узнать. Но с Шарлоттой… С ней все было по-другому. Она всегда была загадкой, сколько бы он не общался с ней. Она была сумасшедшей, и никто этого не видел, кроме него, потому что девушка умела притвориться нормальной. Иногда казалось, что перед ним совсем другой человек, так быстро она меняла свое поведение. Он не сказал бы, и что Шарлотта старалась как-то давить на него. Свобода в отношениях была главным, за что они оба ценили друг друга. Они понимали, что если один из них станет ограничивать другого хоть в чем-то, то этот баланс нарушится.

Август сел, налил себе виски. Ох, как же ему нравилось иметь деньги и звание, это льстило. Он не зазнавался, но проходить с личным отчетом к Гиммлеру вне очереди — стоило многого, и Август по-лисьи улыбался, когда случалось оставить кого-то подождать.

Однако даже это меркло по сравнению с любовью к Шарлотте и беспокойством за нее. Надолго ли она с ним? Августу порой казалось, что каждый их день — последний. Секретарь Шарлотта Браун будет работать на него всегда, но девушка Шарлотта, та, кто читает ему книги и позволяет класть голову на колени, будет ли она с ним до конца их дней?

Август понял, что это не в ее привычках — быть верной кому-то или чему-то одному. К тому же его беспокоило ее психологическое состояние. Она говорит, что отказалась от препаратов, но так ли это? Так ли просто забыть прошлое?

Единственное, что он понял только теперь, тишина в квартире гнетет его. Дома одиноко, когда Шарлотта не с ним. Даже в дни, когда тяжелый труд вытягивал все силы и тишина могла быть лучшим спутником, Август иногда подумывал о теплых руках Шарлотты, о ее улыбке.

Он думал о том, что каждый человек в этом городе и в этой стране одинок. Как все эти люди воспринимают свое одиночество? Они захлебываются им или наслаждаются? Может быть заполняют его важными делами, а может быть ищут встреч? Август принимал его спокойно, понимая, что в ближайшем будущем не готов отказаться от одиночества. Одиночество — это свобода. Это очень для него ценно.

Видимо Шарлотта думала о том же самом, поэтому и не торопила его с принятием решений. Одиночество томительно, а общество — утомляет.

Август смотрел на город при свете луны и бело-голубые блики крыш казались ему знаками того, о чем он думал. Одиночества.

Шарлотта торопилась на работу. Сегодня она позволила себе полежать десять минут, и это слишком дорого ей обошлось, несмотря на то, что Август был с ней любезен. Он терпеть не мог, когда опаздывают, хотя бы на минуту. Когда шарфюреры и унтершарфюреры опаздывали, он всегда отчитывал их по всей строгости. Поэтому Шарлотта не хотела бы оказаться на их месте. Сегодня среда, а значит будет планерка в главном штабе унтер-офицеров. Август всегда уходил с таких планерок темнее тучи. А все потому, что ему приходилось видеться с его недоброжелателем — Фридрихом Леманом.

Леман — унтершарфюрер, мужчина лет тридцати пяти, с карими практически черными глазами и черными волосами, невысокого роста, слегка полноватый. Он крайне завистлив, особенно по отношению к тем, кто быстро взлетел по карьерной лестнице и стал выше его по званию. Август игнорировал его замечания. Он как истинный аристократ был выше этого, хотя слова завистника и оставляли неприятный остаток.

Шарлотта, заметив подъезжающий троллейбус, побежала к остановке, по дороге натягивая перчатки. Машина подвозила ее прямо к зданию рейхстага, где проходили планерки. Удивительно, с приходом новой власти стало меньше безбилетников, и это приятно радовало. Люди либо не садились в общественный транспорт вообще, либо оплачивали билет. Посмотрев на людей в утреннем транспорте, Шарлотта отметила про себя, что люди, которые едут с утра и люди, которые едут вечером, — отличаются. Привычки, поведение… Если утром, когда все взвинчены и разозлены, троллейбус по какой-либо причине ломается — тревожность возрастает в геометрической прогрессии. А вечером они реагируют очень спокойно. В них просыпается равнодушие к мелочам, которое, возможно, многих спасает от стресса.

Она еще не опаздывала, когда вышла из троллейбуса, но Август уже поглядывал на часы, и — одобрительно улыбнулся, увидев Шарлотту.

— Доброе утро! — он первым поздоровался с ней. Оглядел ее с ног до головы и отметил, что сегодня она явно собиралась в спешке. Но все равно выглядела потрясающе: она надела серый костюм, уложила волосы в кудри и накрасила губы розовой помадой. День обещал быть довольно длинный. И к тому же в рейхстаг не принято было сильно ярко краситься.

— Доброе утро. — Шарлотта заметила, что Август уже не в настроении и, чтобы хоть как-то его поддержать, она, пока они шли, незаметно положила в папку с отчетами небольшую шоколадную конфету. Она знала, что Август перед тем, как отдать отчет посмотрит в него, и надеялась, что это поднимет ему настроение.

Зайдя в рейхстаг и предъявив удостоверения, они прошли на второй этаж, попутно оглядывая служащих, сколько уже получили сегодня от начальства. Они повернули к кабинету собраний. Заметив издалека Фридриха, который уже направлялся к нему, чтобы испортить настроение, Август выпрямился и поправил форму. Он знал, как ответить этому человеку. Нужно застать его врасплох.

— Обершарфюрер Август Шольц, — сказал Фридрих с язвительной усмешкой. Он был дядей Артура Лемана, того рыжеволосого мальчика, который когда-то сидел с Августом на комиссии, а нынче служит рядовым.

— Фридрих Леман. Оно было добрым, пока я не встретился с вами. — Август поправил кожаные перчатки и, взяв Шарлотту под руку, сделал вид, что разговор закончен. Леман едва не нарушил этикет, дернувшись схватить Августа и задержать его силой, но только поправил воротник.

— Взаимно, Август. Что, все так же таскаешься со своей секретаршей- любовницей? — он посмотрел на Шарлотту с презрением и брезгливостью. Шарлотта, привыкшая к его взгляду, отвечала тем же. Она даже не думала вмешиваться, зачем? Август должен насладиться и поставить его на место.

— Мой секретарь, в отличие от вашего, не позорится перед Гиммлером. Соответствует своему начальству, унтершарфюрер Фридрих Леман, — он выделил его звание, чтобы надавить на слабое место. По глазам Фридриха было видно, что у Августа получилось. Фридрих промолчал, смеряя взглядом соперника.

Они продолжили бы перепалку, но открылся кабинет и все направились к нему.

Секретари и адъютанты оставались снаружи. Шарлотта, по правде говоря, не сильно любила эти собрания, так как среди секретарей и адъютантов тоже выстроилась своя иерархия. Они ждали окончания собрания, и, хотя все знали друг друга в лицо, никогда не переговаривались. Это было негласное правило. Все отношения заканчивались переглядываниями, одобрительными или осуждающими.

В кабинете Август занял излюбленное место: в самом конце. Он любил еще раз прочитать документы перед сдачей и убедиться, что все правильно. Он доверял Шарлотте, она стала его правой рукой, но считал, что всё нужно знать самому, чтобы не упираться в бумаги после каждого вопроса.

Август развернул папку и увидел небольшую шоколадную конфету. Он улыбнулся, видимо Шарлотта положила ее, пока они шли. Он умилялся ее небольшим сюрпризам. Мелочи, с помощью которых она проявляла свою заботу, согревали его. В конце концов, это высшая форма любви.

Он отложил конфету и стал читать документы, пока унтершарфюрер произносил знакомые, почти не изменяющиеся от планерки к планерке слова. Он читал и отмечал профессионализм Шарлотты, ее навыки явно выросли с тех пор, как она начала работать на него. Сперва ей было трудно, однако девушка быстро училась.

Собрание шло своим чередом, Август отчитался, ответил на все вопросы, беспокоившие руководство, и, сдав документы одним из последних, выходил из кабинета, когда его окликнули:

— Обершарфюрер Август Шольц, подождите, — незнакомый унтершарфюрер подхватил Августа под локоть и отвел немного в сторону.

— Генрих Гиммлер требует вас лично, но это не по поводу лагерей. — Августу стало не по себе.

— Хорошо, я понял.

Сказав это, он вышел, стуча каблуками, к Шарлотте, которая одна осталась в коридоре.

— Ну что, как прошло? — ее серые глаза мгновенно заставили забыть о плохом. Он обошел ее и, наклонившись так, чтобы их глаза были на одном уровне, произнес:

— Гиммлер хочет видеть меня, есть какое-то дело и это не касается лагерей. Поэтому сейчас идем к нему.

— Ага… — заметно смутилась Шарлотта. Она всегда смущалась будто впервые, когда его лицо находилось так близко, хотя целовались они не раз.

Шарлотта уже повернулась в направлении кабинета Гиммлера, когда за плечо ее остановила твердая рука.

— Ты обращаешься ко мне на «вы», потому что мы на работе, или потому что смутилась? — Шарлотта покраснела так, что стало видно даже через бледную пудру на ее щеках.

— Я… — она пыталась подобрать слова. — Потому что мы на работе, — выпалила она шепотом.

Август на это только посмеялся и, подхватив ее за талию, повел к кабинету Гиммлера.

В секретарской как всегда было много людей, ожидавших аудиенции. Сам же рейхсфюрер еще не пришел с собрания высших чинов.Обершарфюрер и его секретарь встали в конце этой очереди. Пока ждали, Август вытянул из кармана маленькую коробочку с леденцами, открыл и предложил Шарлотте. Девушка любила всякие леденцы, поэтому взяла не раздумывая. Август давно отметил, что Шарлотта любит все твёрдое и сосучее. Ириски, карамельки, леденцы. Сам он ни когда не получал удовольствия от сладкого, особенно в твердой форме, но для Шарлотты он покупал их.

Увидев Гиммлера, который шел по коридорам рейхстага от приемной фюрера, где доносились гневные реплики. Он был похож на тучу, а его холодный расчетливый взгляд резал пространство. Гиммлер прошагал мимо них в свой кабинет, бегло кивнув. Видно сегодня планерка не задалась не только у Августа, но и у высших чинов СС.

Август с Шарлоттой переглянулись. Они впервые видели его таким. Было даже страшно, однако Август интуитивно понимал, что ему не стоит бояться. Следом за Гиммлером шла Хедвиг, видно было, как она нервничает. На нее тут же налетели с вопросами все, кто давно ожидал в очереди, но женщина не могла вымолвить ни слова, и скрылась в кабинете.

Через десять минут она вышла из кабинета с пустыми глазами и легкой походкой направилась к ним. Движения ее были скованы, видно, каждый шаг дается ей с трудом.

— Август, пройдите в кабинет к рейхсфюреру. Шарлотта, он попросил остаться вас здесь.

Август и Шарлотта с беспокойством переглянулись.

— Хорошо, я уже иду.

Он скрылся в кабинете, а Шарлотте достался сочувствующий взгляд Хедвиг. Секретарь Шольца уже едва справлялась с волнением.

Август вошел в кабинет, который теперь знал наизусть. В нем не было каких-либо особенностей, кроме отпечатка личности Гиммлера. Одно присутствие его фигуры изменяло, всё. Атмосфера в кабинете напрямую зависит от настроения его хозяина: прямо сейчас находившегося в состоянии холодной ярости. Август остановился, почти касаясь лопатками двери, он не решался подойти ближе.

Наконец Гиммлер немного успокоился, мрак по углам рассеялся и Август рискнул продвинуться вперед. Рейсхфюрер спокойно, как удав наблюдает за кроликом, смотрел, как Август борется с собой и приближается к его рабочему столу. Когда Шольц оказался на должном расстоянии, Гиммлер начал:

— Обершарфюрер Шольц, я хотел обсудить рабочих, которые заняты в концентрационных лагерях, и уже построенных под вашим руководством и только строящихся.

— Хорошо, рейхсфюрер — он сказал это четко, без запинок и в достаточной мере эмоционально, чтобы не показаться грубым.

— Присядьте, — он указал на черное кожаное кресло, которое стояло слева от стола.

— Я вас слушаю, рейхсфюрер.

— Если я не ошибаюсь, очень многие немецкие рабочие уже включены в будущие проекты из СА?

— Да, это верно.

— И, как и в прошлом году, они устраивают забастовки, верно? Ничего не изменилось, — он ухмыльнулся.

— Да, это действительно проблема. И достаточно серьезная, так как это вызывает недовольство и у других рабочих, — Август сидел на краю стула и ощущал напряжение всей спиной.

— Дело в том, что готовится масштабная операция, СА может помешать ее воплощению. Все что вам нужно, Август, — это расстрелять рабочих, которые состоят в оппозиционных отрядах. Вам сообщат дату и время, новые рабочие будут присланы в ближайшие пару-тройку дней. На сдачу объектов это никак не повлияет, — он закончил и отвел ненадолго тяжелый взгляд, предоставляя Августу возможность справиться с собой.

— Понял, — едва выговорил он. — Если это все, я могу идти? — он пытался произнести это более-менее собранным тоном, но ничего не вышло.

— Свободен, — кивнул Гиммлер и поднес к губам сигарету.

Август встал со стула развернулся и , на ватных ногах и с полным ощущением, что его огрели по голове, пошел к выходу. Он не различал пространства и времени, двигался как под водой. Он открыл дверь, и, глубоко вдохнув, вышел к Шарлотте.

Глава 12

Август вышел из кабинета, не чувствуя пола под ногами. Он ничего не видел и не слышал, оглушенный приказом, который ему придется выполнить. Шарлотта, заметив, что мужчина как-то странно себя ведет, в два шага преодолела расстояние до Августа и вывела его из приемной, подальше от чужих глаз.

В коридоре она подвела не сопротивляющегося Шольца к окну, сняла фуражку, легонько потрясла за плечо, заглядывая в глаза.

— Август, что случилось, на тебе лица нет, — она никогда не видела Августа в таком состоянии и невольно волновалась все сильнее.

— Гиммлер… — Август понемногу начинал говорить, до него доходили слова Шарлотты. — Рейхсфюрер говорил о том, что готовиться операция по убийству членов СА полностью.

— И? — Шарлотта не удивилась.

Краем уха она слышала о планирующихся чистках, еще когда работала в гестапо, однако никогда не думала, что это коснется ее хотя бы косвенно.

— Ты же знаешь, что большинство рабочих из этой партии, — он тяжело вздохнул, опуская голову. — Мне приказано их убить, — он выдохнул и посмотрел в потолок. Ох как нелегко дались ему несколько простых слов.

— Так вот в чем дело. — Шарлотта постаралась взглядом выразить сочувствие. Теперь она понимала, почему Август вышел таким из кабинета. — Август, ты не будешь убивать их своими руками, — понизила голос девушка. — Ты передаешь приказ. Это даже не твоя воля…

— Да? — в его глазах сверкали молнии. Он вдруг взорвался. — Этих смертей не должно быть! Я даже птиц не убивал, ты понимаешь Шарлотта?! — он говорил надрывисто. Словно струна, которая вот-вот порвётся.

— Август, я понимаю. Я сама подготовлю документы, — она положила руку ему на плечо и чуть сжала. Шарлотте хотелось разделить с ним эту ответственность.

— Давай поедем домой. Нет никакого смысла думать об этом сейчас, — она с болью пыталась поймать его затуманенный взгляд.

— Ты права. Сегодня от меня никакого толку, — он уперся головой в ее плечо и чуть потерся.

Один этот слишком интимный жест давал понять, насколько Август разбит новостями. Шарлотта подумала, что их могут увидеть и понять неправильно, но не стала одергивать мужчину, тем более, что тот и сам через несколько секунд поднялся.

Он надел фуражку, поправил форму и подал Шарлотте руку. Легкий ветер дул в лицо, когда они выходили, охлаждая горящее от волнения лицо Августа. Волосы Шарлотты немного растрепались, прядка плескалась у чистого лба девушки, и вид этой свободной прядки заставил Шольца улыбнуться. У двери служебного автомобиля возникла небольшая заминка: Шарлотта по-привычке ждала, что Август галантно откроет ей створку, но мужчина как будто застыл.

— Август, — негромко произнесла она, приводя его в чувства и, открыв дверь самостоятельно, села.

Он наконец сориентировался в пространстве и сел на переднее сиденье. Они ехали молча некоторое время, каждый думал о своем, Шарлотта смотрела как мелькает ровный тротуар совсем рядом с колесами.

— Ты не оставишь меня сегодня?

Шарлотта не сразу разобрала слова, и с минуту задумчиво хмурилась. Потом, будто очнувшись, ответила:

-А, да, думаю часам к девяти, к полдесятому я приеду к тебе.

— Я буду ждать, — он взял ее руку, с которой она сняла перчатку, в свою ладонь и легонько прикоснулся к ней губами, девушка засмущалась. Август даже в таком состоянии не мог оставить ее без внимания и это подкупало.

Когда они подъехали к ее дому, Август пожалел, что им придется расстаться, пусть на несколько часов. Однако он понимал, что девушке нужно закончить работу: едва перевалило за полдень. Он знал, что большую часть работы Шарлотта делает ночью и дома, пока все спят. Однажды он спросил ее, почему она так делает, на что девушка, не сильно покривив душой, ответила — так удобнее. И все же настоящей причиной было не это. Ночью даже обязанности становятся выбором. Ночью ты никому не принадлежишь, делай, что заблагорассудится!

Шарлотта не хотела объяснять это ощущение свободы, поэтому просто как-то раз посвятила его в свое хобби: бродить глубокой ночью по улицам Берлина, стараясь, конечно, выбирать наиболее освещенные, однако вполне наслаждаясь безлюдьем и тишиной. Август, кажется, понял.

Шарлотта вышла из машины, открыла дверь подъезда и быстро зашагала по лестнице. Ни брата, ни сестры не должно быть дома, так как Агнет работает в это время в ателье, а Франца повысили до унтершарфюрера в том самом отделе, где она и Август работали поначалу.

Она прошла к себе в комнату, где на стенах играли небольшие солнечные зайчики. Работалось в тишине пустующего дома было гораздо приятнее, поэтому часть бумаг перекочевала в личное распоряжение Шарлотты к ней домой. Бумаги часто занимали всё ее время, и на них всегда можно было сослаться, если приходило время помочь с уборкой по дому. Шарлотта, несмотря на трудоголизм, была лентяйкой во всем, что касалось домашнего хозяйства. Поддержанием чистоты в их квартире чаще всего занималась Агнет. Шарлотте также категорически не нравилось гладить, а про готовку вообще можно промолчать. Изредка она все же протирала у себя в комнате пыль под испепеляющим взглядом Агнет.

Пальцы девушки замелькали над печатной машинкой под звуки проезжающих автомобилей. Работа была почти механическая и Шарлотта урывками возвращалась к обдумыванию характера их с Августом отношений. После того случая, когда Август подвез ее до дома поздней ночью, брат и сестра еще полчаса не отставали от нее с вопросами типа: «кто он такой, чтобы тебя подвозить? И в каких вы тогда отношениях?» Шарлотта едва скрывала злое недоумение. Ей казалось, что уж для Агнет и Франца такого рода вещи не будут важны, но тема еще не раз поднималась за ужином, если им удавалось поужинать вместе.

Первое, что сделал Август, приехав домой, это пошел в душ, ему нужно было освежиться. Он надеялся, что вода его успокоит, поможет привести в порядок себя и нервы. Конечно, можно было уцепиться за оправдание, предложенное Шарлоттой: он лишь передает приказ, убийца людей находится где-то среди высших чинов СС. Однако это Август должен будет наблюдать казнь невинных людей, это он даст отмашку спустить курок. Мужчина еще ничего не сделал, но уже чувствовал себя по локоть в крови тех, кто только отстаивал свои права.

Нужно было отвлечься до десяти вечера, на глаза, едва Август вышел из душа, ему на глаза попался телефон. Стоило позвонить Йенсу, чтобы тот отвлек его разговорами в какой-нибудь пивнушке. На том конце провода долго не отвечали, однако как только Август решил положить трубку, ему ответили.

— Да, кто это? — по голосу было слышно, что Йенс чем-то огорчен, он ответил быстро и явно не тем тоном, который Август хотел бы слышать в свой адрес сейчас.

— Йенс, это Август, не узнал меня? — Август сел на край стола, в замотанном на бедрах полотенце.

— Август? Ничего себе, нет… Я узнал, ты просто так давно не звонил, я думал, что…- тот запнулся явно думая, что сказать.

— Я подумал, что раз мы так давно не виделись, давай посидим сегодня с шести до десяти? В какой-нибудь пивнушке. Трое: Я, ты и Рудольф.

— Сегодня … хорошо давай. Возле твоей работы как раз открылась новая! — настороженные нотки из голоса Йенса исчезли, теперь он явно улыбался.

— Хорошо, я позвоню Рудольфу.

— Нет, не нужно, я сам ему позвоню, мы с ним очень даже хорошо общаемся.

— Правда? Не знал. Ладно, буду ждать вас там.

Повесив трубку, Август пошел дальше приводить себя в порядок. Почему Йенс и Рудольф общаются, неужели они сблизились после его отъезда? Интересная информация. Он посмотрел в окно: солнце почти не освещало город, оно медленно катилось к закату, однако на улицах все так же было тепло. В пепельнице тлела недокуренная сигарета, Август, уже почти готовый выходить, встал перед зеркалом. Он выглядел прекрасно. Спустившись на улицу, он порадовался, что взял плащ. Несмотря на янтарное солнце, растекавшееся по улицам, и ясное небо, в воздухе чувствовалась прохлада, предвещавшая дождь.

Заходя в кафе, Август сразу же нашел друзей: они уже сидели с кружками пива в руках и что-то шумно обсуждали. Он поздоровался первым, все-таки он был инициатором встречи.

— Добрый вечер, господа! — Август сел на свое место и пожал руку всем.

— Привет, как давно мы не видели тебя. Ты прекрасно выглядишь, — Рудольф обнял его по-дружески.

— Новая должность обязывает.

— Новая? Йенс, по-моему мы слишком много пропустили.

— Ты преувеличиваешь, всего-то половина жизни прошла без нас.

— Ха-ха, как смешно, я по крайне мере успел многое сделать за свою жизнь.

— Эх ты, я стал забывать твой острый язык, а с тех пор, как ты поступил на службу, так ты вообще стал просто огнем.

— Ладно вам, я хотел встретиться с вами и спросить, как вы. С тех пор, как я переехал, мы практически не виделись.

— Ну я нормально, сегодня получили новые распоряжения по поводу уничтожения СА.

— Так вы тоже… — Август вздохнул.

— Что случилось, ты как будто труп увидел.

— Сказать честно, именно поэтому поводу я и позвонил.

— По поводу чего? — Йенс и Рудольф удивленно переглянулись.

— Ну про операцию, которая должна вот-вот состояться

— Аа, вот ты про что, — Йенс отпил из кружки, снимая фуражку.

— Часть операции лежит на мне и моих подчиненных, так как большинство членов СА попало на стройку лагерей.

— Ты знал, на что шел, вступая в СС, — хмуро усмехнулся Йенс. — Я назвал бы тебя лицемером, однако ты мой друг и я понимаю, как сложно тебе даже просто отдать приказ о расстреле людей.

Август сжал губы. Йенс прав, он вступил в СС, пытаясь спасти свою шкуру, он несколько лет служил этому режиму, он руководил стройкой концентрационных лагерей и видел несправедливость того, чем занимается. Он уже ничего не сделал для них. Расстрелять бунтовщиков — не первая сделка с совестью, на которую он пойдет.

— Август послушай, — продолжил мысль Йенса Рудольф. — легче не будет, возможно когда-нибудь тебе и самому придётся убивать. Ты не был готов к этому, но если ты не трус, то возьми себя в руки. Не сделаешь ты — сделают другие, твое положение шатко, ты не можешь идти наперекор власти, если не хочешь лишиться жизни. Поэтому соберись и выполни приказ! — Рудольф ударил кулаком по столу, не от гнева, а скорее для того, чтобы привести его в чувство.

Рудольф вырос практически на улице, переходя из одного детского дома в другой, поэтому он не понаслышке знал как жестока судьба. Август тяжело вздохнул. Их понимание правильного всегда отличались.

— Да, он прав, Август. Тебе посчастливилось расти в обеспеченности, ты не видел реальной жизни, никогда не бился за место под солнцем. Теперь пришло время отстаивать свое положение.

— Возможно вы правы, — Август откинул голову — Я должен быть сильнее и принять эту ответственность. Ладно, давайте тогда сегодня больше никаких разговоров о работе, сколько проституток вы успели снять?

Все дружно рассмеялись, хотя Август не очень умело перевел тему. Вечер прошел в теплых красках, и, когда за окном совершенно стемнело, все разошлись, пообещав друг другу, что все-таки не будут так надолго пропадать.

Август шел на мостовую и еще раз прокручивал слова Рудольфа. Наверное, он прав, их соперничество с сестрой ничто по сравнению с тем, что действительно иногда происходит в этой жизни. Ему пора повзрослеть и понять, что если ты чего-то добился, то ты должен это сохранить, испачкавшись в крови своих врагов по локоть. Таков закон. Он шел и фонари, освещавшие ему путь, иногда моргали, от чего становилось жутко. Дойдя до дома Шарлотты, он понял, что она еще не вышла и, сев напротив окна, стал смотреть на знакомый силуэт.

Шарлотта под стук своих каблуков выскочила из подъезда и, заметив Августа, поправила небольшую шляпку. И направилась к нему.

— Добрый вечер, — она подошла сзади, и Август вздрогнул, однако, придав своему лицу невозмутимый вид, сказал:

— Добрый вечер, миледи. Прогуляемся до моего дома?

— Разумеется, милорд, — усмехнулась Шарлотта. — Вы, судя по одежде, где-то были? — Да, я ходил с друзьями в бар, мне нужно было спросить у кого-то совета.

— Стало легче? — она взяла его под локоть.

— Знаешь, да, однако думаю, что ты поможешь мне больше.

Они шли медленно, и глядя куда-то вдаль, думали каждый о своем. Тишина поначалу прерывалась только короткими фразами, которые неизменно сопровождают гуляющие пары на улице. Только к концу прогулки они немного разговорились, Август вспомнил пару забавных историй из детства.

Они зашли в дом под смех Шарлотты и улыбку Августа, в последнее время он все реже и реже стал улыбаться искреннее и ценил каждый радостный момент.

— Знаете, Август, я никогда бы не подумала, что вы, аристократы, иногда хотите прогуляться по обычным улочкам города.

— О да, Шарлотта, знаешь, когда я перестал быть аристократом, я получил то, чего все они лишены — свободу. Ладно прошу в гостиную, я сейчас принесу что-нибудь выпить.

— Завтра же рабочий день?

— Не переживайте, я не собираюсь вас спаивать.

— Хорошо, если так. — она прошла в гостиную и, присев на диван, стала ждать его.

Он вошел и, поставив виски и два стакана, стал открывать уже начатую бутылку. Налил понемногу в каждый и подал бокал Шарлотте. Он сел рядом, приобнял ее за талию и, поднимая бокал, сказал:

— За смелость.

— Да, за то, чтобы у тебя, Август Шольц, все получилось! — бокалы со звоном встретились.

Выпив, они стали говорить обо всем на свете. Больше говорил Август, обычно такие вечера заканчивались его длинными монологами, в то время как Шарлотта слушала его с большим вниманием. Шарлотта знала, что ему нужно выговориться, ему нужно чтобы его кто-то послушал, он должен опустошить свою душу, чтобы она наполнилась новыми эмоциями, и это нормально.

Девушка незаметно уснула на его плече, а Август замер в неудобной позе, боясь ее разбудить. Его душа была свободна от волнений и какой бы кровавый приказ ему не пришлось отдавать, он готов ко всему. Вскоре он уснул и сам и проспал спокойно до утра.

Утром, когда Шарлотта вернулась домой, чтобы собраться на работу, она никого не встретила, ни брата, ни сестру. Видимо, у них появилась какая-то ночная жизнь вне общей квартиры.

Стоя в душе, Шарлотта думала об Августе. Она чувствовала в нем двойственность: ему нужно принять решение, которое противоречит всем его принципам, отнять чью-то жизнь, чтобы его собственная осталась неизменной.

Шарлотта решила обратиться к картам. Шарлотта увлекалась картами и эзотерикой, когда была подростком, и, если ей что-то нужно было узнать, она спрашивала у них, она больше доверяла картам, нежели людям. Она достала их из коробочки и задала достаточно простой вопрос: «Измениться ли Август Шольц?» Вытащив из колоды несколько карт, она улыбнулась. Ответ был скорее положительным. Значит он станет сильнее, это радовало Шарлотту.

Август сидел в своем кабинете и разбирал бумаги, только что вернувшись с очередной стройки. Господи, что там творилось, рабочие бунтовали еще сильнее. Он был огорчен: рабочие чуть не сломали забор, ограждающий администрацию и их территорию, Августу пришлось стрелять в воздух, чтобы привести людей в чувство. Сейчас Август пил кофе, поглядывая то в окно, то на дверь. Он ждал, когда Шарлотта закончит с документами. В дверь постучали.

— Да, войдите.

— Август, — Шарлотта прошла в кабинет, и закрыв двери, протянула папку с документами, — это список и отчеты — она протянула ему конверт.

— Спасибо. Не уходи, сейчас дам тебе отчеты, отвезешь их адъютанту Гиммлера. — Он разорвал конверт и, открыв письмо, быстро прошелся по списку. Его взгляд упал на имя, которое он никак не ожидал увидеть «Мия Шольц». Он обомлел, сердце пропустило удар. Она в СА? Она не в тюрьме? Тысяча вопросов закружилось в его голове. Он был в таком шоке, что Шарлотта, обойдя его, аккуратно взяла письмо из его рук, не решаясь спросить, что произошло. И, увидев имя его сестры, все что она смогла сказать: «О господи».

Глава 13

Они сидели так минут пять. Первой пришла в себя Шарлотта. Она легонько коснулась плеча Августа, чтобы хоть немного привести его в чувство. Мужчина сидел как каменный, гипнотизируя имя, отпечатанное на листке. Теперь все перевернулось с ног на голову. Август хватался за бредовые мысли: может быть это другая девушка, тезка, может допущена ошибка? Однако логика подсказывала обратное. Он запрокинул голову, положив бумагу на стол.

— Август, — позвала Шарлотта.

— Да, не думал я, что все так обернется, — задумчиво и будто бы равнодушно отозвался он. — Когда нужно убрать их?

— Вечер и ночь первого июля. Рано утром второго привезут новых рабочих.

— Ясно, — он вздохнул.

Сегодня тридцатое июня, а значит у него есть одна ночь чтобы все-таки принять этот факт. Ему придётся убить сестру. И как бы тяжело это ни было, нужно сделать это.

— Я тогда оставлю тебя одного, тебе нужно все обдумать, — Шарлотта мягко сняла руку с его плеча и собиралась уже уйти, но Август, перехвативший ее, остановил.

— Постой… — во всем облике мужчины читалась мольба. — Пожалуйста, скажи снова, что я не убийца, не стану таким же холодным и расчетливым как те, кто отдает такие приказы десятками, скажи, что эта казнь не сделает меня… — он хотел сказать «плохим человеком», но почувствовал, что лицемерит.

Шарлотта в который раз за последнее время собрала свою волю в кулак и приподняла его за подбородок, стараясь выглядеть как можно убедительней.

— Ты не станешь им. Август, ты должен бороться, твоя слабость тебя уничтожит! Я буду рядом в любом случае.

— Хорошо, — он обнял ее за талию и уткнулся лбом в блузку у солнечного сплетения девушки, медленно выдохнул. Она погладила его по голове, успокаивая.

Утром первого числа, как и было назначено, Август и Шарлотта приехали в один из концентрационных лагерей. Работы предстояло много, поэтому выехать пришлось почти затемно. Рабочие знали только о проверке, но слухи о предстоящей чистке явно проникли в их ряды, поэтому среди людей, стоящих длинными колоннами, то и дело перекатывался взволнованный шепот.

Шарлотта, одетая и накрашенная непривычно скромно, строчила в планшет, придерживая бумагу большим пальцем левой руки. Края листков загибались от ветра. Человек, уверенным голосом гимназического преподавателя представляющий им итоги работ, тоже должен быть казнен и Август не может отделаться от мысли, что почти уважает идеологического врага. Может поэтому, убивая в себе сочувствие, он не стал церемониться с заключенным: спрашивал жестко, придирался, не давал лишнего слова вставить. Заметив явно незаконченный каркас барака, Август подошел и пнул торчащую балку. Часть конструкции обрушилась, часть повисла на стыках. По рядам пронеслась красноречивая тишина. Его ненавидели.

Август развернулся и с непринужденным видом пошел к начальнику.

— Как вы это объясните? — Август буквально навис над ним.

Кажется, это стало последней каплей. Мужчина засипел, подыскивая оправдания.

— Это строители . Они неправильно построили.

Даже Август понимал, что мужчина лжет. Все строилось правильно, заключенные просто не успели. Несправедливость ситуации, которую он сам создал, приносила Августу двойственные чувства. Страх перед собственной властью и безнаказанностью и — наслаждение. Он продолжал:

— Перекладываете ответственность? Вы должны были все проверить перед моим приездом!

— Я… ну… — Август даже не стал слушать его дальше. У него не было на это времени, он все рано умрет сегодня.

— Шарлотта, запиши его как причину того, что рабочим придется заново строить этот барак.

Девушка, заглушая в себе странное чувство неприязни, кивнула. Она понимала, что движет Августом, но примириться с подобным поведением все рано было тяжело.

— Да, конечно.

Они развернулись и скрылись в помещении, где Августу должны были показать отчеты по стройматериалам, а также по питанию.

После долгих и нудных разбирательств, он приказал принести обед, решив, что ехать в личный кабинет нет никакого смысла. Шарлотта отказалась составить ему компанию и попробовать местную «кухню» — она брезговала. Однако девушка достала яблоко, чтобы Август не оказался в неудобном положении, в одиночестве обедая при даме.

Долго ждать не пришлось, принесенная еда показалась довольно аппетитной: печеный картофель исходил горячим паром, с куриных котлет капал сок. Август был так голоден, что мог бы заглотить всю тарелку не глядя, но фамильное воспитание победило, что и спасло ему жизнь. Август взял приборы в руки, разрезал котлету и настороженно замер. Легкий скрип, которого не должно было быть, заставил его приблизить ухо к тарелке и повторить свои действия. Стекло? Шарлотта удивленно наблюдала за его поведением. Мужчина продолжал крошить подозрительную котлету и в конце концов наткнулся на крупный кусочек стекла. Находка заставила его потерять всякое самообладание. Он вскочил, схватил тарелку и быстрым шагом направился к заключенным в столовой.

— Как вы это объясните? — почти закричал он с порога.

На что они надеялись, испортить ему желудок?

— Я спрашиваю, как так получилось, что у меня в тарелке стекло?

Он знал, что они сделали это все вместе, на кухне тоже работают члены СА, значит это их рук дело. Однако простым заключенным не хватило бы смелости. Значит тот, кто стоит выше их, позволил.

Вспышка гнева прошла. Август подавил желание бросить пищу в толпу людей, грохнул тарелку с аппетитным, но опасным кушаньем, и вышел. Он не хотел скандалить. Сегодня многие из них умрут. Скорее всего, они знают об этом. Только это могло сподвигнуть трусливую массу на столь опрометчивый, идиотический поступок. Август понял, что рад этой детской выходке, до нее ему не хватало злости, ничтожнейшего повода для исполнения приказа, теперь же они словно дали ему разрешение.

Ровно в одиннадцать к нему пришлют несколько отрядов, и они по его команде убьют тут всех, а он займется своей сестрой. Август точно решил: он найдет и убьет ее сам.

Шарлотта, испуганная его резкими движениями, уже стояла у автомобиля. Он преодолел расстояние до машины нервным распаленным шагом, почти захлопнул каблук девушки, закрывая за ней дверь и, сев на переднее сиденье, приказал ехать в офис.

Шарлотта, как только страх перед агрессивным мужчиной прошла, ощутила не ожидаемую злость — все же она была гордой девушкой — а нежность. Она пожалела, что сидит позади и не может коснуться напряженных ладоней Августа, смягчить его сердце. Она дотянулась до локтя мужчины и чуть сжала. На Августа это подействовало действительно моментально. Он пришел в чувство. Ярость отступила, как только он взглянул в ее глаза. Там было только безмолвное понимание, волнение, сочувствие — ни обиды, ни осуждения. Август просто не смог продолжать растить в себе темные чувства.

— Все хорошо? — мягко спросила она. — Что было с едой?

— Все в порядке, — он выдохнул. — Стекло. Не знаю, чего они хотели добиться…

Шофер не сдержался и вопросительно посмотрел на Шарлотту в окно заднего вида. Та чуть заметно покачала головой.

— Я рада, что ты невредим, — с нажимом произнесла она.

Над Берлином висели черные тучи, обещая дождь.

Первое, что запросил Август по возвращении в офис, это документы о сестре. Если она и правда работает там, он должен изучить ее личное дело. Интересно, как ее приняли? Он нервно перебирал бумаги и смотрел на часы. Сколько прошло времени с тех пор, как ушел офицер с его приказом. Он не находил себе места, внутри он метался, как зверь в клетке, но внешне был спокоен, как скала. Единственное, что его выдавало — это взгляд, который буквально убивал.

Минут через тридцать к нему постучались, и Шарлотта как его секретарь приняла папку, протянутую из-за двери. Протянула ее с опаской Августу. Она боялась что то, что увидит Август, может разочаровать его. Хоть он и говорил, что сестра ему безразлична, она прекрасно понимала, что это не так. Он взял папку, поспешно ее открыл и вчитался. Шарлотта не посмела сесть, она знала, как важно быть с ним тут, рядом, и ощущать его. Прочитав весь отчет, он посмотрел на нее, потом на потолок, и снова на Шарлотту, потер виски.

— Она все-таки избежала тюрьмы, — печально подвел итоги Август.

Он встал и закурил сигарету, было видно, что ему тяжело.

— Я даже не знал, что она и правда пошла на такое, она, конечно, всегда была дурой, но что бы настолько, — Шарлотта чувствовала, что Август начинает теряться в пространстве, он начинает говорить сам с собой, чтобы хоть как-то успокоить мысли.

— Август, я не думаю, что она это сделала только из побуждения спасти свою шкуру. Да, основной ее посыл был в этом, но, возможно, она также хотела отомстить тебе? — она выдала эту мысль прежде, чем успела ее обдумать, Август развернулся к ней, задумался.

— А ведь ты права, она не могла не знать, куда я пойду. Это не такая и скрытая информация, возможно, она ударилась в оппозицию, чтобы отомстить мне, или уничтожить, — он вспомнил сегодняшнее стекло в еде. Если это действительно она, а на нее это очень похоже, то ей не поздоровится.

Август посмотрел на часы, которые висели на стене. Пять часов ровно, значит он все успеет. Он плавной походкой подошел к столу сел за него. Шарлотта, конечно, была удивлена таким поведением, однако она ничего говорить не стала.

Когда луна высоко поднялась над Берлином, Шарлотта принесла последние отчеты. Было около девяти тридцати, она жутко устала сидеть за печатной машинкой, и постоянно что-то считать, ей тоже не давало эта ситуация. Однако она понимала, что Август должен сам разобраться с сестрой, поэтому все, что она могла, это мысленно пожелать ему удачи.

— Обершарфюрер? — она тихо позвала его, он сидел на стуле и смотрел в одну точку. — Обершарфюрер, — она подошла и, коснувшись его плеча, вывела его из транса.

— Да Шарлотта, что у тебя там? — он повернулся с любопытством.

— Эти отчеты — последние, я могу идти домой, или…

— Я тебя провожу, — он встал и, подхватив ее за талию, повел прочь из здания. Оба чувствовали необходимость в зрительном контакте после долгого трудного дня, поэтому ловили мимолетные взгляды друг друга.

Они шли в полной тишине, единственное, что отличало сегодняшнюю прогулку от всех предыдущих, это то, что Август впервые держал ее за руку. Шарлотта не стала надевать перчатки: контакт с его кожей, немного грубой и неухоженной, привел Шарлотту в трепет. Они дошли до ее дома, было видно, что он не хочет ее отпускать. Она и сама не хотела расставаться с ним, она хотела запомнить именно такого Августа — еще слегка мальчишку. Возможно, сегодня он станет другим. На прощание Август поцеловал ее в лоб и, пожелав спокойной ночи, крепко, крепко обнял ее. Она зашла, он проводил ее взглядом, и, когда дверь захлопнулась, пошел прочь от ее дома.

Август шел по ночным улицам Берлина и понимал, что скоро будет много крови. СА не сдастся просто так, они будут сражаться, однако скорее всего их уничтожат с позором. Ему срочно нужно в офис, он, пройдя к нему короткой дорогой, даже не стал оборачиваться, когда кто-то позвал его. Обернулся он только тогда, когда его ударили по плечу. Август обернулся и увидел Йенса и Рудольфа, они оба стояли вооруженные до зубов, и в своей прекрасной форме. Как же им шел черный цвет. Август всегда считал его цветом благородства.

— Август, ты что, совсем глухой?! — Йенс буквально тряс его за плечо.

— Ребята, — он, не веря своим глазам, обнял их. — Я думал, что не увижусь с вами сегодня.

— Нет, мы будет сражаться тут, ты ведь поедешь в лагеря? — этот вопрос Рудольф задал достаточно спокойно, хотя он переживал за друга.

— Да, я поеду туда, а это, — он посмотрел за их спины, где подвозили солдат и разгружали.

— Да это часть твоих солдат, они под твоим командованием, — они еще раз все обнялись и разошлись. Август видел, как к нему подходит роттенфюрер.

— Обершарфюрер Август Шольц. Солдаты прибыли для выполнения задания!

— Хорошо. Идемте, я объясню вам, что нужно сделать. Он развернул перед ним план задания и стал подробно объяснять. Тот лишь соглашался.

Они приехали на место и две стороны сошлись в противостоянии. Как и думал Август, штурмовики СА не хотели сдаваться, солдаты шли и умирали, так как они понимали, что остались без начальства, все высшее руководство уже схвачено и отправлено в тюрьмы для расстрела. Август наблюдал как три тысячи человек умирают, потому что не согласны с политикой фюрера и его законами. Они тоже хотели места у власти, возможно, они выжили бы, если бы не захотели слишком многого. Видя, как из автомата расстреливают людей, Август стоял неподвижно. Да он не любил вид убитых тел, но его друзья были правы, пора принимать жизнь такой, как есть. Он стоял и смотрел как их убивают, и хоть тошнота подходила к горлу, он подавлял ее, он пил и курил. Больше курил конечно. Он все больше и больше приходил к выводу, что в этом мире выживают сильнейшие и он должен им стать. Он направился туда, где, по его предположениям, должна быть сестра. Сегодня должна быть их последняя битва.

Здание оказалось старым — темно, пахнет запыленной гарью, стук каблуков тонет в мягкости досок пола, штукатурка кое-где осыпалась, потолок грозил вот-вот отвалиться. Он прислушивался к каждому шороху, увидев свет, он пошел в комнату, где должна была сидеть сестра.

— Ты все-таки пришел, — она начала первой.

Август поразился бы ее внешнему виду, если бы не досье. Волосы отросли и путаются, спадая ниже плеч свободными прядями, костюм поношен и явно с чужого плеча, лицо серое от усталости и плохой жизни.

— И ты догадываешься, зачем?

— Да, я знаю, не думала, что такую работу поручат тебе, мой милый братец, — она зажгла сигарету, и подвинулась ближе к столу, чтобы снова увидеть его.

— Не думал я, что еще раз увижу тебя, — Август стал медленно подходить, положив руку на кобуру пистолета.

— Думал, я в тюрьме, верно? — она хрипло рассмеялась. — Я могла бы там оказаться, но добрый джентльмен спас меня.

Было заметно, что она не в себе.

— Правда? И что же он тебе такого пообещал, раз ты на это пошла? Хотя… ты всегда была шлюхой, ничего не смогла сохранить, даже гордости. Только и умела, что прятаться за маминой юбкой, — Август посмотрел на нее с презрением.

— Говоришь, пряталась?! Ты хоть знаешь, что быть идеальной дочерью было непросто, ты делал все, что хотел, а мне приходилось каждый раз смотреть на тебя и завидовать, потому что тебя не душили любовью и заботой, потому что к тебе никогда не относились как к маленькому ребенку, который не имеет своего выбора.

— Может это и к лучшему, моя сестра, однако ты знала, на что шла, когда согласилась на эту сделку, — она изогнула бровь. — ты знала про меня, про СС, про все и ты решила добавить мне стекла в сегодняшний обед, — он достал пистолет и направил на нее.

— О, а ты не так глуп. Да, это действительно сделала я. Надеялась обойтись малой кровью. Вижу, ты не с пустыми руками, братец.

— Ты знаешь, как хорошо я стреляю, — он прицелился.

Только спустить курок, и он перейдет эту черту, станет убийцей.

— О, да ладно, ты научился быть мужчиной? — она тоже подняла пистолет, который явно прятала на коленях. Теперь они смотрели друг на друга сквозь прицелы.

— Да, представь себе. Ты ведь понимаешь, что умрешь первой?

— Не факт. Ты никогда не мог стрелять в живых существ, Август, ты всегда был и остаешься бесхарактерным мальчишкой. Хочешь знать, кто мне помог? Вальтер Закс. Он предложил мне тогда сотрудничать с ним, взамен он закрыл все долги. Оказывается, у нас с ним общий враг. Он хотел получить, как там ее… Шарлотту, а я твою голову. Как видишь, все в плюсе.

— И ты ему поверила? Он выживет и не будет никаким образом к этому причастен. А ты погубила себя, — с этими словами он прицелился и выстрелил. Разумеется он попал.

Она схватилась за шею и по ее белоснежной рубашке расползлось пятно алой крови, она упала и еще минут минуты две была в сознании.

Он не решался к ней подойти, пока сестра корчилась в агонии. Только когда он понял, что она не дышит, Август подошел, присел на корточки и заглянул в стекленеющие глаза.

— Мия Шольц, спокойной ночи.

Он оставил ее там, неподвижно уставившейся в потолок, а сам вышел, затягиваясь сигаретой. В Берлине наступал рассвет. Август почувствовал, будто ночь до этой минуты лежала у него на плечах, а теперь сползла, как плащ.

Солнце только-только засияло на крышах домов. Август переродился. Он шел по совершенно пустым улицам, желая только одного — посмотреть в живые глаза — глаза Шарлотты.

Глава 14

С событий той ночи прошла неделя, и внешне Август пришел в себя. Однако это было далеко не так. Август снаружи казался таким же как обычно, только еще более безэмоциональным, но внутри с каждым днем все сильнее и сильнее разрасталась пустота. Он часами смотрел куда-то в пол. Он не мог приступить к работе, и поэтому все отчеты и документы взяла на себя Шарлотта. Он реже и реже выходил из своего кабинета, а на предложение прогуляться отвечал отказом. Он не брал трубку, когда ему звонили друзья, а с Шарлоттой общался только по делу.

Девушку все это расстраивало. Ей очень не хватало его внимания и его заботы, к которой оказалось так легко привыкнуть. Она чувствовала себя брошенной игрушкой в компании отчуждённого и холодного спутника. Казалось, даже лед теплее, чем он. Теперь он позволял себе срываться на подчиненных, хотя раньше был сдержанным и корректным. В конце концов Шарлотте это надоело, тем более, что однажды Август едва не наорал и на нее.

Это произошло из-за букета ромашек, который девушка принесла в офис, чтобы немного освежить обстановку. Он лежал на столе — Шарлотта просто не успела поставить его в какую-нибудь вазочку — но одним своим видом рассеивал серость кабинета. Август тогда, как только увидел цветы, выбросил их, ни минуты не задумываясь. Девушка расстроилась, она сама купила букетик, хотелось порадоваться. Она так и не поняла, чем Августа обидели цветы, предположить, что Август приревновал ее к кому-то, было уже практически невозможно: мужчина своим отношением заставил Шарлотту вспомнить, что значит быть неуверенной в себе. С тех пор девушка стала избегать Августа и сама.

Причина же на самом деле была простой: ромашки любил отец, Шольц-старший, — цветы всегда стояли на столе в гостиной, их растили в саду. Для Августа они стали символом сразу нескольких травмирующих воспоминаний, и тревога окутала его разум, стоило лишь увидеть букет.

Всего этого он ей не сказал, только ожег воспаленным взглядом. Шарлотта, несмотря на то, что была личным секретарем Шольца, ухитрялась свести общение к абсолютному минимуму, и самые пустяковые бумажки передавала с посетителями. Она брала работу домой, часто сбегала из приемной, не желая терпеть к себе такого отношения. Ей хватило горького опыта с Вальтером. Августу было абсолютно все равно. Он слишком сосредоточился на прошлом, ничего и никого не видел вокруг себя.

Август глубоко внутри осознавал, что делает другим больно, но собственная боль, душившая его поминутно, не давала мужчине сочувствовать чужим эмоциям. Он хотел бы быть с сестрой в хороших отношениях! Не он первый начал эту войну, однако он ее закончил. Он посмотрел на папку с ее делом, на фото, где она смотрела прямо в камеру, будто ему в глаза, и, оторвав фото, сложил его в блокнот, в который записывал все, что ни происходило.

Теперь у него осталась только Шарлотта, и он не хотел потерять ее. Он попытался бы объясниться, если бы после недели жестокости и десятка обид ему удалось поймать ее и поговорить. Она избегала его с мастерством бывалого шпиона.

Лишь спустя день или два ему представился шанс перехватить девушку в офисе. Это был обычный вторник, она возвращалась с объезда лагерей, и уже собиралась уходить, но ей это не удалось. Август схватил ее за руку, Шарлотта вскрикнула — он прятался до этого момента и напугал ее. Мужчина поволок ее в свой кабинет, она упиралась как могла, но все было бесполезно. Сознание захватила паника, это напомнило ей тот вечер с Вальтером, она не смогла даже закричать, только сдавленно просипела:

— Что ты делаешь?!

Затащив ее в кабинет, он закрыл дверь на ключ. Она злобно посмотрела на него. Сердце колотилось, разгоняя кровь по телу, а в ушах стоял шум.

— Я просто, — он подошел практически вплотную, тяжело дыша. — Я просто хочу понять, почему тебя нет на рабочем месте? — он сказал это как можно спокойнее и как можно сдержаннее, чтобы она успокоилась.

— Я ездила на объекты! — Шарлотта отвернула голову, чтобы глаза не выдали ее чувств к нему.

— Я не про это! — Август был на пределе: никто не смеет ему лгать! — Я не видел тебя три дня!

— Я пишу отчеты, и вы их получаете, я выполняю работу, что вас не устраивает?

— Шарлотта Браун, не выводите меня из себя! — он процедил сквозь зубы. — ты должна работать как раньше. — он взял ее за подбородок и заставил посмотреть в глаза.

— С чего бы это?! — она повысила голос. — Раньше вас устраивало, если я работала дома, а теперь не устраивает. Обершарфюрер Август Шольц, если вы думаете, что я буду терпеть неподобающее отношение, то я вернусь в гестапо! — она, сказав это, отошла на метр.

— Нет, — он смотрел сквозь нее. — нет… — повторил он в шоке. — Нет только не это! Ты правда считаешь, что я стал сумасшедшим? Что я стал как все те, кто убивает сотнями?! — он снова подошел к ней, — Шарлотта, милая Шарлотта, прошу не уходи от меня, я же пропаду без тебя.

Он говорил это как в бреду, он и правда немного сошел с ума. Шарлотта с возмущением вдохнула, широко открывая рот, чтобы что-то сказать. Закрыла. Она мужским движением потерла лоб, собралась с силами.

— Август, я не знаю, можешь ли ты теперь убивать сотнями, но ты никуда не выходишь, ты всем грубишь, срываешься по пустякам, — она перевела дух, теперь девушка почти кричала. — Ты выбросил мои цветы! Я должна делать за тебя всю работу, уже даже рабочие поговаривают «Шольц слетел с катушек». И ты не хочешь их разубедить.

Тут Шарлотта остановилась, потому что Август с ужасом смотрел даже не на нее — в пол. Она, едва справляясь с дрожью, попыталась немного успокоиться.

— Ты не справляешься, а я не могу тебе помочь. Не знаю, что у вас с сестрой были за отношения, но после вашей стычки ты ведешь себя отвратительно. Тебе нужна помощь. И я сейчас о психиатре. — она заметила недовольство, промелькнувшее по его лицу. — Август, я не шучу.

— Это неправда! Шарлотта, о господи, не нужна мне помощь! Ты меряешь по себе, хочешь, чтобы я тоже сидел на таблетках, как наркоман.

Девушка проглотила обиду. Эти слова лишь доказали полную неадекватность Августа. С горечью она проговорила:

— Ты не понимаешь, Август. Даже зависимость для тебе сейчас лучше, чем то состояние, в котором ты находишься…

— Я не сумасшедший, как ты! — выкрикнул мужчина, сжимая голову руками.

Шарлотта не выдержала. Ее терпению есть предел, тем более, что до Августа не представлялось возможным достучаться. По себе девушка знала, как тяжело признать собственную беспомощность, обратиться к медикам, позволить себе довериться. Но ей и самой теперь нужна была помощь, она не намного стабильнее Шольца и эта «беседа» предвещает ей ночные кошмары.

— Открой дверь. — ледяным тоном отчеканила девушка. — Открой или ты ничем не лучше убийц, на которых боишься походить, потому что приволок меня сюда силой.

Мужчина взъярился, будто лопнула струна, вскинулся. Сил бояться у Шарлотты уже не осталось, по щекам потекли нервные, неконтролируемые, горячие слезы. Это отрезвило его ровно до того, чтобы зло распахнуть дверь и выпустить девушку. Он стоял, тяжело дыша и слушал, как ее каблуки стучат сначала по пустому коридору, затем по лестнице. Стук гулко отдавался в ушах и когда она уже ушла. Август прислонился к стене. Что он наделал? Он же хотел извиниться. Видимо, он действительно идиот. От злости он снял свою фуражку и бросил на пол.

Шарлотта ехала в полупустом из-за позднего часа трамвае абсолютно разбитая. Нет, она не плакала больше. Август не колеблясь ударил по самым больным ее точкам, ни разу не подумал о ее состоянии, ни разу не обратил внимание, каково ей. Обида разъедала былое самообладание девушки.

Придя домой, она прошла в свою комнату и, не раздеваясь, легла на кровать. Укрылась пледом с головой, желая только одного — тишины.

— Шарлотта? — из гостиной вышла сестра.

— Я просто… — она запнулась, так как голос дрогнул, она не хотела показывать своей слабости сестре. — Оставь меня ненадолго.

— Что-то случилось? — проигнорировала Агнет ее просьбу.

Она подошла к сестре и, откинув одеяло, увидела ее заплаканные глаза.

— Ничего, — девушка отвернулась к стенке.

— Шарлотта, я твоя сестра и я знаю, что последний раз ты такая приезжала с пансионата.

— Ты хочешь знать всю правду или только половину? — она повернувшись к сестре, вытерла слезы.

— Конечно всю, — Агнет присела на край кровати и посмотрела в родное лицо.

— Ты помнишь, что неделю назад была зачистка СА?

— Да, я помню. Такой балаган стоял. Они сломали мне витрину в ателье.

— В тот день Августу пришлось убить свою сестру, так как та была из этой организации. И с тех пор он стал сам не свой, на всех стал срываться, скрываться. Сегодня он сорвался и на меня. Назвал меня сумасшедшей, когда я просто хотела ему помочь.

— А что ты сказала ему, раз он так бурно отреагировал?

— Я сказала, что ему нужна помощь, и он один не справится. На что он ответил, что не такой сумасшедший как я.

— И ты после этого ушла, — скорее утвердительно, чем вопросительно сказала Агнет.

— А что еще мне оставалось делать? — Шарлотта села на кровати. — Он был не в состоянии слушать.

— Шарлотта, моя милая сестра, — она обняла ее. — Мы все сумасшедшие, наш мир полон странностей, однако люди — такие существа, они никогда не признают, что не в себе. Мы живем по правилам, мы загоняем себя в рамки нормы, но то это такое, кто устанавливает эти правила? Никто не сможет ответить. И никто не хочет выделяться. Поэтому так сложно признать себя сумасшедшим, ненормальным, для этого нужно мужество.

Шарлотте хотелось возразить, хотелось сказать, что сестра не к месту философствует, но почему-то вместо этого спросила:

— А много сумасшествий в нашем мире?

Агнет нежно поцеловала ее в макушку.

— Много. Ненависть. Фанатизм. Война. — она отстранилась и заглянула в глаза Шарлотты. — Любовь.

— Думаешь, он вернётся? — она посмотрела в ответ.

Агнет едва заметно улыбнулась.

— Думаю да, он не дурак и дорожит тобой, просто ему сейчас тяжело, он перешагнул через себя, Шарлотта, он смог стать сильнее. Дай ему время.

Шольц все еще размышлял о том, что они наговорили друг другу. За окном стремительно темнело. Он, понимая, что это невозможно, ждал ее возвращения, поминутно оглядывался на дверь. Ему хотелось ее видеть, ему хотелось снова почувствовать ее объятия. Зачем он тогда сказал это?! Зачем? Он ведь знал, что это ее слабое место. Как подло. Просто кошмар. Шарлотта права, ему не выбраться самому, он тонет и тонет, он в беспросветном отчаянии, а она луч света, который озарял его жизнь. Вернётся ли она — или это конец? Август не знал, на что надеяться. Он ничего не знал. Все, что ему оставалось, это сидеть и курить, выпуская дым, снова и снова вспоминать ее.

Может, ему и правда нужна помощь? Он вздохнул и, пододвинув телефон, набрал номер. На том конце провода не отвечали. Август не терял надежды и через минуту трубку сняли.

— Да, — ответил ее брат Франц.

— Франц, это Август Шольц, помнишь меня? — спросил он осторожно. Он боялся, что тот бросит трубку.

— Август, конечно, помню. Ты не звонил нам никогда домой. Что случилось?

— Честно сказать, мне нужна Шарлотта, не позовешь ее?

— Ладно, не вешай трубку, я позову ее. Но, если она откажется говорить, пообещай принять это — она и так сегодня много плакала из-за вашей ссоры.

— Понимаю. — после этих слов он стал ждать, пока она подойдет. Минуты тянулись словно вечность. Наконец-то он услышал в трубке возню и ее голос.

— Да, вы что-то хотели, обершарфюрер Шольц? — хлестнула она резким тоном.

— Шарлотта, я хотел извиниться за сегодняшние, прости меня. Я не со зла. Просто я так много держал в себе. Ты права. Я не справлюсь один.

— Очень рада, что вы поняли, — Шарлотта стояла и еле сдерживала улыбку.

Август услышал в ее голосе эту улыбку, это прощение и едва не упал со стула от облегчения.

— Ты вернёшься ко мне?

— Как секретарь? — она задала этот вопрос для уточнения, однако прекрасно понимала все.

— И как секретарь и как девушка.

— Я подумаю.

— Ты мне тоже нравишься, — иронично произнес Август, скрывая, сколько тонн свалилось с его души в эту минуту.

И, пока головой владел счастливый дурман, быстро попросил:

— Шарлотта отведи меня к своему врачу.

Девушка оторопела. Так быстро?

— Завтра? — спросила она с любопытством.

— Да, завтра, мы завезем документы в главный штаб и после осмотра лагеря поедем.

— Но я была сегодня на осмотре.

— Мне нужно лично все проверить.

— Хорошо, я поняла тебя. Я и сама завтра к ней собиралась.

— Тогда спокойной ночи, Шарлотта Браун

— Спокойной, Август Шольц.

Он положил трубку и закурил сигарету. Теперь, когда тяжелые мысли испарились из его головы, он смог обратить внимание на пейзаж за окном. Синева сгущалась над крышами домов, по улицам проносились машины, зажигались фонари, разгоняя первый прозрачный мрак на тротуарах. В их уютном янтарном свете люди прогуливаются перед сном, их лиц не разглядеть, но почему-то кажется, что все они расслабленно улыбаются. Август вдруг вспомнил, как он совсем еще ребенком лет пяти поехал с семьей в Мюнхен к бабушке. Это были те редкие поездки, когда даже их ссоры с сестрой прекращались. Они бегали и ели собранные яблоки, или помогали бабушке готовить шарлотку. Он до сих пор помнил запах этой шарлотки, от этих воспоминаний становилось горько. Август, глядя на это через призму своего сегодняшнего понимания жизни, винил себя за то, что не ценил тогда эти моменты, наивно полагая, что их будет еще много. Он ухмыльнулся и, затушив сигарету, отправился домой.

Проходя мимо кабинета Лемана, он услышал очень интересный разговор. Тот говорил с кем-то по телефону, и с первых слов Август догадался, с кем.

— Неужели ее все-таки убрали? — Леман был взволнован, их операция по убийству Августа очень невовремя сорвалась. Придется придумывать новый план. Они надеялись остаться вне подозрений, сестра была идеальным вариантом. Они недооценили Августа, придется идти другим путем.

— Надеюсь, мы уберем его, Вальтер, и оба получим, что хотим. — Леманн положил трубку.

Август в панике сбежал по лестнице вниз. Так это они все устроили. Господи, как он раньше не догадался! Правда что-то ему подсказывает, что Закс и Леман действовали не совсем самостоятельно, и есть кто-то еще… Но кто?

Шарлотта до последнего не хотела выходить, ее психическое состояние со вчерашнего дня не сильно улучшилось, настроение скакало, подкрадывалась истерика. Однако она собралась с мыслями и, одеваясь, посмотрела в зеркало. Хорошо подобранная одежда, казалось, не красила ее, как раньше. Да, эта девушка явно сломлена. Жалость к себе затапливала с головой, но Шарлотта приучилась отрешаться от самой себя еще до встречи с Августом.

Подходя к работе, она заметила его. Мужчина ждал ее, но до назначенного времени еще оставалось несколько минут, поэтому Шарлотта сперва оправила одежду, успокоила дыхание.

— Доброе утро, — заметил ее Август.

— Доброе, — Шарлотта сразу заметила перемену — Август перестал быть таким напряженным.

— Сейчас занесем документы и едем на стройку.

— Ты поведешь?

— Да. Но мы поедем на другой, вместительнее и новее.

— Ты…?

— Я обменял старую и немного доплатил сверху. — он указал в сторону, где стояла новая машина.

Август сегодня был крайне вежливым и внимательным, он шел всегда первым и открывал двери, вел и под локоть. Шарлотте было приятно, однако резкая перемена пугала. Будто он хочет усыпить ее бдительность.

— Шарлотта, скажи, какие фрукты ты любишь? — они поднимались по лестнице и девушка недоуменно повернулась к спутнику.

— Фрукты? Ну, я люблю яблоки, на этом, наверное, все. А с чего ты вдруг спрашиваешь?

— Хочу узнать тебя. Я понял, что был эгоистом в некотором плане.

— Правда продолжим позже, — он открыл перед ней последнюю дверь и пропустил вперед.

Они поехали на стройку. Дорога много времени не заняла. Шарлотта все время смотрела по сторонам, разглядывая пейзажи, хоть и видела их раз сто, подмечала для себя что-то новое. Август же все время смотрел на нее. Он не мог отвести от нее взгляда. Он наверстывал упущенное за неделю, когда не обращал никакого внимания. В ней что-то изменилось, или он наконец-то смог разглядеть что-то новое в ней. Посмотреть свежим взглядом. Может, она и есть тот волшебный элемент, который поддерживает его в равновесии?

Они подъехали к лагерю. В обычно шумном месте застыла непривычная тишина. Ни рабочих, ни администрации на улице не было видно. Людей должно быть десятки, не могли же они испариться! Что произошло?

В здании, едва они открыли дверь, обнаружился бессознательный бригадир.

— Эй, — Август потряс мужчину за плечо. — Ты слышишь меня? — мужчина никак не отвечал, дыша перегаром.

Август заметил бутылку и брезгливо тронул ее перчатками, чтобы заглянуть внутрь. В пиве плавало что-то еще, из горлышка резко несло спиртом и яблоками.

— Вчера тут все было так же? — Август понимал, что что-то не так.

Запах не давал покоя. Яблоки сами по себе так ярко не пахнут, он где-то уже слышал подобный аромат, но не мог вспомнить, где, пока юркая мысль не замерла на секунду. Отцовские фабрики! Если память ему не изменяет, так пахнет только стрихнин.

— Нет вчера было все нормально. — немного запоздало ответила Шарлотта.

Девушка тоже не понимала, что к чему, вчера, когда она приезжала, все было обычно. Август решил, что все были в другом здании, которое так же находилось неподалеку. Они направились туда, однако по дороге Август издалека заметил что-то странное: небольшой холмик возвышался там, где его не было.

Он едва успел заслонить мертвые тела от Шарлотты, когда все же понял, что свалено небрежной кучей у одного из недостроенных бараков.

— Шарлотта, доберись до телефона и звони в полицию.

— Что там? — попыталась заглянуть ему через плечо девушка.

Август остановил ее.

— Не надо. Иди и не оборачивайся, хорошо?

Шарлотта кивнула.

— Что сказать полиции?

— Чтобы они срочно приезжали. Массовое убийство.

Шарлотта кивнула и зашагала к администрации. Август понадеялся, что там ей не встретятся трупы, а сам приблизился к окровавленным телам. В куче оказались и заключенные и административные работники. Многие головы были прострелены, однако все явно скончались в результате действия яда. Попытка замаскировать?

Такое происшествие не останется без внимания. Гиммлер вызовет его к себе, возможно, его понизят в звании, если не выставят из СС. Кому могло понадобиться убивать всех этих людей? Было ли это нацелено на него или среди десятков убитых попытались спрятать одну истинную цель? В любом случае это неслыханная жестокость.

Прибыла полиция. Августа осматривали, лагерь оцепили, мертвецов растащили для внимательного изучения. Все пришли к выводу, что это убийство. Он знал что это дело рук одного из тех двоих, что хотели его убрать, но как доказать свою невиновность? Он не знал, что они пойдут так далеко. Стоит ли говорить Шарлотте? Их отношения пришли к хрупкому равновесию, он боялся его разрушить, он решил пока обо всем умолчать. Ей не стоит знать. Он опасался что Вальтер и Фридрих скоро и ее вовлекут в это. Он дал себе слово, что теперь она не отойдет от него ни на шаг.

Он посмотрел на ее бледное лицо и, подойдя к ней в два шага, обнял.

— Август, — Она была взволнована, Шарлотта абсолютно ничего не понимала.

— Ничего не говори, — он, закрыв глаза, обнимал ее. Это была его точка опоры, женщина, ради которой он был готов на многое. Она рядом и этого достаточно.

Шарлотта потеряла счет времени, она сидела и смотрела на то, как Августа спрашивали одни и те же вопросы по несколько раз, как записывали и, как снова и снова приводили его к этой горе трупов. Когда они ехали назад Шарлотта предложила перенести посещение психиатра на завтра, видя разбитое состояние Августа, но тот категорически отказался, сказав, что еще чуть-чуть и он сам ляжет в клинику. Они приехали и Шарлотту немного передернуло, при взгляде на него: как он рассматривает неприметную трехэтажную постройку. Шарлотта хотела сказать, что подождет вне кабинета, но поняла, что это будет ошибкой, Август нуждается в ней. Холл встретил их крепким запахом препаратов, спирта, прокаленных инструментов и бинтов. В кабинет зашли вместе, взявшись за руки.

— Шарлотта, ты давно не заходила ко мне, — Берта обняла ее, а, посмотрев на Августа, быстро сообразила, что это и был тот самый парень.

— Я тоже рада вас увидеть. Я хотела бы зайти за препаратами, а также познакомить вас: это Август Шольц, — она указала на него.

Он, до этого стоя в стороне, протянул руку, и они пожал мягкую ладонь женщины, но — все же врача. — Он хотел бы получить консультацию.

— Я выдам тебе препараты после, — с мягким намеком произнесла психиатр и улыбнулась. Шарлотта понятливо вышла из кабинета.

Она, конечно, боялась, что Август не сможет открыться Берте, но верила в профессионализм женщины.

— Август Шольц, прошу, садитесь, — она указала на стул, стоящий возле ее стола.

— Спасибо. Я впервые прихожу сюда, поэтому мне не очень удобно.

— Я понимаю. Расскажите, что с вами? Если вы пришли сюда по собственному желанию это значит, что рядом с вами есть тот, кем вы дорожите, и что вам есть за что бороться.

— Это действительно так. Недавно прошла чистка СА, о которой вы, вероятно, знаете. И в этой операции мне пришлось убить свою сестру и отдать приказ о расстреле людей. Я никогда не стрелял в живых существ, и пришел служить в СС, потому что мне нужно было спасти свою шкуру, я знал, что когда-нибудь мне придется убивать. Но не думал, что это будет так скоро. Я потерялся после этого. Я думал, что моя сестра… что она в тюрьме, куда ее должна были отправить за долги нашей семьи, однако она избежала этой участи. И я чувствую, что ее смерть давит на меня и смерть всех тех людей. Я становлюсь строже к самому себе. Я недавно сорвался на Шарлотту, и после этого я решил, что приду к вам. Ии — он не смог больше говорить так как перед глазами вновь встала сестра.

— Скажите, а в каких отношениях вы были с сестрой при жизни?

— В плохих, мы никогда не ладили. И когда в тридцать втором году умер отец, я отдал весь семейный бизнес ей.

— Вы хотели сказать что-то еще, но не договорили, — врач придвинулась к своему столу.

— Да. Я руковожу постройкой концентрационный лагерей, однако сегодня, приехав на место, я застал гору трупов. Кто-то хочет меня убрать.

— Скажите, Август, в каких отношениях вы находитесь с Шарлоттой? — этот вопрос был задан неожиданно.

— Ну… Я ее ценю как работника, и она мне нравиться как девушка, но мы больше находимся с ней в платонических отношениях, у нас много свободы.

— Но, видимо, она вам очень нравится, раз вы пошли ко мне, потому что сорвались на нее. Август, из-за неразрешенных внутренних конфликтов и часто изменяющихся обстоятельств у вас начинается депрессия. Вам пришлось непросто, вы в некотором плане сломали себя, — Берта дала немного времени пациенту, чтобы осмыслить ее слова. — Я могу сказать вам по поводу сестры, что ваше подсознание не может ее отпустить. Вы чувствуете вину, хотите попросить у нее прощения, и боль от того, что это невозможно выбивает вас из равновесия. Я выпишу вам препараты и скажу, когда их нужно принимать. У вас не все так запущено.

— Хорошо, надеюсь они мне помогут. — с этими словами Август встал со стула, чтобы размяться, а Берта собирала его препараты. Она написала, когда их нужно принимать и отпустила его. Следом за ним вошла Шарлотта и, сев, стала ждать свои лекарства.

— Шарлотта, я хочу тебе сказать, что ты ему нужна, он не справиться один, — Берта открыла ящик стола, и стала рыться в нем.

— Я? — Шарлотта удивленно взглянула на врача.

— Да ты, ты можешь его сдерживать. Ему предстоит нелегкий путь, и ты можешь ему помочь. Он пропадет без тебя.

— Берта, не придумывай, я себе - то помочь не могу, куда мне помогать кому-то?

— Но он может взамен помочь тебе, — Берта поставила препараты.

— А почему так мало?

— Тебе больше не нужно. Он оказывает положительное влияние на тебя, ты на него. Шарлотта, пойми, он не выгребет из этого. На него сейчас начнут спускать всех собак за убийства. Вряд ли кто-то станет разбираться. Не бросай его. Он пошел ко мне, потому что не хотел терять тебя, — Шарлотта посмотрела в пол. Она была права. Девушка понимала, что в свете последних событий Августу придется тяжело. И ему необходимо, чтобы кто-то был рядом.

— Хорошо, — на этом она, попрощавшись с врачом, вышла в коридор, где стоял Август.

Он сразу же встретил ее взгляд со слегка детским выражением лица.

— Ну что, пошли? — он протянул ей руку.

— Да, пойдем, — она вложила свою руку.

Они спустились по лестнице, Август быстро огляделся и подхватил ее на руки, выходя из здания. Она, хохоча, просила опустить ее на землю, на них оборачивались, однако Августу было все равно. Ему было радостно и от этого чувства хотелось кричать на весь город. Он закружил ее в своих объятиях, и не хотел отпускать — она спасла его. Он никогда бы раньше и не подумал, как девушка может изменить его, но теперь он вел себя как влюбленный идиот и ему не было стыдно.

Он боялся ее потерять, и впервые в жизни признавал это. Ему было страшно, что на ней могут начать отыгрываться.

— Шарлотта, скажите, вы любите конные прогулки? — Август посмотрел на нее с любопытством.

— Если это приглашение на верховую прогулку по лесу, то я согласна, правда, я не очень хороша в езде.

— Я научу вас, не переживайте. Если захотите, обучу вас стрельбе из лука.

— Я начала забывать, Август, что вы аристократ и практически принц.

— Я и есть принц в черной форме СС. Я пришел, чтобы охранять ваше сердце.

Глава 15

Вальтер Закс отличался особым спросом у дам. Ему не отказывали, в свои тридцать пять он ничего не знал о любви, но все знал о соблазне и сексе. Хотя он любил многих женщин, была ли это любовь? Их первая встреча с Шарлоттой озарилась особым светом. Они играли тогда с ее братом в карты, и девушка пролетела мимо, овеяв приятным женским с сигаретной горчинкой запахом. Вальтер влюбился в нее с первого взгляда. Он тогда схитрил и выиграл у ее бестолкового брата в карты, и она досталась ему. Нет Вальтер не хотел делать ей больно, он просто не привык, чтобы женщины ему отказывали. Обычно те, на кого он обращал внимание, падали в его руки не раздумывая. А тут он впервые столкнулся с отказом. Он решил взять ее грубой силой. Он не думал, что девушка будет научена уже горьким опытом, он думал, что сможет ее сразить. Однако не вышло. Он заплатил за то, чтобы ее перевели, чтобы она просто была рядом. Он не мог выносить присутствия с ней рядом этого Августа Шольца, а она? Она словно прилипла к нему.

Даже в то время, когда она была в его власти, Шарлотта не хотела сдавать позиции, хоть немного обратить к нему благосклонное внимание. Закс много думал над ее словами, каждый раз, когда он видел их в рейхстаге,в нем просыпалось огромное желание подойти и врезать по лицу этому самодовольному аристократу. В его глазах Август выглядел как самодовольный напыщенный индюк, который возомнил себя не пойми кем. Однако Вальтер сдерживал свои порывы, понимая, что у него будет еще возможность и не одна, чтобы отомстить. Он ожидал, когда они уйдут, а потом шел и бросал бумаги на стол второму секретарю Гиммлера. Иоанне. Он знал, что они дружат. И знал, что Лина была в него влюблена, он видел эти карие глаза, которые всегда смотрели на него с любовью, но он делал вид что не замечает этого. Он боялся разбить ей сердце, потому что сам знал — каково это.

Она была обычной связисткой, однако после того, как ушла Шарлотта, она стала чаще появляться в его кабинете. Вальтер понимал, что находится меж двух огней и не знал, что выбрать. Лину, которая любит и души в нем не чает, или Шарлотту, в которой он души не чает. Он метался между выбором любить или быть любимым. Он не знал, что хуже. Быть любимым Линой и каждый раз представлять на ее месте Шарлотту и прямо ей в глаза врать, что тоже любит. Или сломать жизнь Августу, подставить его и все-таки силой забрать свое.

Вальтер выбрал второе. Он решил: раз уж марать руки, то по самые локти. Он знал еще одного человека, который тоже недолюбливал Августа. Фридрих Леманн. Правда, он совсем не понимал побуждений этого человека, чем его не устраивает Август. Только потому, что у Августа есть расположение Гиммлера? Вряд ли, слишком мелко. Потому что он выше по званию? Тоже нет. Тут крылось что-то такое, что должно было стоить затрачиваемых усилий.

Сегодня они должны встретиться и подумать, что делать дальше, план по убийству Августа с помощью сестры оказался провальным. Они не ожидали, что эта девка окажется такой слабохарактерной. И у этого сопляка хватит смелости ее убить. Да, походу, не все будет так легко, как они планировали.

Вальтер вошел в небольшое помещение, которое больше напоминает подвал, они обычно тут встречаются, чтобы никто не знал об их встречах.

— Вальтер, я не знал, что ты будешь тут так рано, — он прошел в помещение, где на единственному столе сидел Фридрих. Он выглядел устало и измождённо, а единственная старая навесная лампа, которая имелась в помещении не самым лучшим образом светила.

— Фридрих, давно ждешь? — Вальтер подошел к столу и оперся на него рукой, посмотрел на папку, лежащую на столе,

— Нет, я только пришел. Скажи, ты ведь тоже не составлял запасной вариант?

— Честно признаться — нет, — Вальтер присел на край стола. — Я думал, что у этой шлюхи хватит ума поторопиться, а не разводить болтовню.

— Надо было сделать ставки, — Фридрих усмехнулся.

— Мы бы оба проиграли. Что у тебя за папка? — Вальтер искоса взглянул на предмет обсуждения.

— Аа, это… Это дело Евы, подруги Шарлотты.

— А с ней что?

— Очень любопытный персонаж, — Фридрих взял папку и развернул ее лицом к Вальтеру. Тот стал смотреть и быстро наткнулся на очень интересную деталь. У нее не было семьи, родной семьи, девушка вышла из детского дома, кто ее родители и где она родилась, было неизвестно.

— Ты думаешь о том же, о чем и я, — Вальтер взглянул на Фридриха искоса.

— Да, — они смотрели друг на друга и каждый понимал возможность использовать ее.

Ева шла по штабу обычным шагом, это был ничем не примечательный день, она работала и была этому рада. Ее карие глаза и черные волосы чуть ниже плеч волнами обрамляли миловидное лицо. Она не закалывала их, а практически всегда носила распущенными. Она не очень хорошо одевалась — серая форма, как у всех. Ева не любила выделяться. Она любила ходить по кафе и ресторанам, она любила быть в обществе и до жути боялась одиночества, оно всегда было для нее холодным, чем-то непосильным. Она уже много лет жила в Германии и ничего не помнила про свое прошлое. Единственное, что она помнила, так это то, что из СССР ее отправили сюда., когда выяснилось, что ее отец из спецслужб. Что с ним случилось и почему ее выслали из СССР она не знала. Сначала она жила в детском доме, а после, когда ее удочерили, переехала в приемную семью, в которой жила до семнадцати лет. Ева не сказала бы, что любила своих приемных родителей, она была им разве что благодарна. Она хотела бы узнать свое прошлое, однако не хотела лишнего внимания. Поэтому она ничего особенного не делала.

Она даже не успела заметить, как кто-то схватил ее за руку и поволок в первый попавшийся кабинет. Девушка хотела закричать, но рукой ей заткнули рот.

— Да спокойно ты, это свои, — строгий мужской голос заставил ее быстро успокоиться.

— Кто вы? — Ева была напугана, сюда по тому, как ее затащили сюда, это явно не из добрых побуждений.

— Ты ведь знаешь, как меня зовут?

— Нет, — очень осторожно покачала головой Ева.

— Меня зовут Фридрих Леманн, я руковожу отделом по охране города.

— И что вам нужно от обычной связистки, — она вопросительно изогнула бровь, она не понимала, что ему нужно от нее.

— Я хотел бы заключить сделку, — Фридрих, говоря это, ухмыльнулся, его желтые кривые зубы были противны девушке.

Вообще, весь его внешний вид был девушке противен. Маленький рост, кривая спина, гнилые зубы. Он был некрасив, но женщины почему-то обращали на него внимание.

— Какую сделку? Я не собираюсь ничего с вами иметь, — Ева уже собиралась выйти, однако тот схватил ее за руку.

— Не торопись, красотка. — он достал папку, которую до этого прятал за спиной.

— Я знаю о тебе все, — он хищно посмотрел на нее.

— Что «все» вы знаете? — Ева покрылась холодным потом, он не может знать всего о ней, да и к тому же, откуда.

— Ну например то, что твой отец работал в спецслужбах и перехватывал сообщения британцев. Я знаю, что тебя не просто так сюда прислали, ты должна собирать информацию и передавать русским. Ева, ты зря решила, что тут никто о тебе не узнает, — он протянул руку к лицу девушки, и чтобы выйти из настолько напряженного для нее положения, она оттолкнула эту руку и попятилась вглубь кабинета.

— Даже если это так. У вас есть доказательства? Кто вам поверит? — сердце бешено стучало где-то в голове. Наверняка все лицо уже красное от волнения.

— Один маленький просчет и ты тут же попадешь в лагеря. Ты в очень шатком положении, Ева.

— Чего вы хотите?

— Я? — он медленно стал подходить, чтобы снова увидеть ее лицо и посмотреть в глаза. — Я хочу, чтобы ты подставила Августа Шольца и его упекли в тюрьму или расстреляли. Ты подбросишь ему яд, который я тебе дам.

— Что? — шепотом произнесла Ева, тут же подумавшая о подруге. А чем они так сильно насолили этому… Фридриху.

— Ты все правильно услышала. Сделаешь все тихо, никто об этом, — он указал на папку в его руке. — не узнает.

— И … когда? — она стояла и дрожала.

— Я скажу, когда. Хорошая девочка, — хмыкнул Леманн и вышел из кабинета.

Ева же сползла по стене, к которой прислонилась, чтобы прийти в себя. Она не могла поверить, что это правда. Что ей придется идти против Августа и подруги.

Вальтер гонял бумажный шарик по столу на своем рабочем месте и раздумывал о том, как избавиться от Августа, чтобы Шарлотта сама побежала в его руки. Подставить? Нет, это слишком просто, эту работу он оставит Фридриху. Вальтер должен сделать что-то, что окончательно раздавит и уничтожит их отношения.Нужно, чтобы Шольц сам покатился по наклонной. Он зажег сигарету, и думал, он перебирал разные варианты, однако отбрасывал их сразу, когда находил мысли, подобные мыслям Августа. Вальтер долго наблюдал за ним и пришел к выводу, что Август быстро учится и адаптируется. В себя его привел стук в дверь, он приказал войти.

— Я принесла вам документы — это была Лина, которая как всегда мило улыбалась и была на все готова. Ее внутренний свет и аура были настолько ярки, что буквально ослепляли Вальтера.

— Да, хорошо. Положи сюда, — Вальтер посмотрел на нее и вдруг ему в голову пришла мысль. Что, если ее вовлечь ее в этот заговор. Она очень наивна и, пообещай он ей, что будет с ней, если она переспит с Августом, она выполнит это без малейшего колебания. К тому же он знал, что Лина всегда лицемерила перед Шарлоттой и всегда хотела ей отомстить.

— Лина, постой, — он окликнул девушку, когда та собиралась уже уходить.

— Да, вы что-то хотели? — в ее глазах читалась бескорыстная любовь и доброта, она была готова ради него даже на самоубийство, хотя он точно не знал.

— Лина, скажи, ты ведь любишь меня, — он встал взглянул в ее глаза.

— Да, очень, — она не побоялась сказать это открыто, просто. Он не знал, какая сила движет этой девушкой, но знал, что она была огромной.

— Лина, дорогая, ты поможешь с одним делом? — он навис над девушкой.

— Помогу, конечно, все, что угодно.

— Хорошо. Ты ведь хочешь отомстить Шарлотте Браун за то, что та так обошлась со мной? — он гипнотизировал ее глазами.

— Конечно хочу, она стерва и дура! — девушка начинала заводиться.

— Спасибо… Переспи с Августом, — огорошил ее Вальтер. — Если ты сделаешь все правильно, мы будем вместе всегда, я сделаю тебе предложение руки и сердца, — Он знал, что это выше сил Лины и она согласится и растает в своих мечтах. Которым не дано воплотиться.

— Хорошо, я сделаю все, что вы захотите.

Он поцеловал ее. И стал грубо углублять поцелуй, исследуя ее рот своим языком, прошелся по верхним зубам. Ее руки замерли у него на груди, но Вальтеру нужно было иное и он сам расстегнул ширинку. Провел ладонями по ее талии вверх, положил руки на плечи и надавил, заставляя девушку опуститься. Она должна немного сломаться, доказать свою преданность, стать прислугой. Лина безропотно стала на колени, отодвинула ткань, расстегивая ширинку до конца, Вальтер почувствовал, как она глубоко вдохнула. Он любовался. Девушка обхватила плоть руками и, глядя ему в глаза, медленно и аккуратно вобрала ее ртом.

Для нее было важно — не разрывать зрительный контакт. Лина чувствовала неподдельный восторг, ведь она, как ей казалось, прикоснулась к самому интимному. Что значит, что она важна для него, желанна ему.

Вальтер закрыл глаза, откинул голову и наслаждался. Лина неопытна, но это не важно. Все искупает ее рвение, она интуитивно делает многое правильно. Девушка уже привыкла к размерам и стала наращивать темп, ее руки начали бродить по чувствительным местам. Она ласкала яички, задевала уздечку, что заставляло Вальтера тихо постанывать, сдерживаясь, чтобы никто не услышал. Вальтер перестал беречь девушку, ему хотелось большего, поэтому мужчина крепко сжал ее голову и стал толкаться ей в глотку, торопясь достичь пика удовольствия.

Лина тихо скулила, но не отстранялась, позволив кончить ей в рот. Вальтер расслабленно выдохнул. Да, это именно то, что было ему нужно. Переведя дыхание, он оглядел растрепанную девушку, ее влажные покрасневшие губы и поднял за подбородок, но не коснулся губ. Провел, будоража горячим дыханием, носом до розового ушка, укусил в шею. Вальтер теперь возбужден по-другому. Ему нравится с ней играть, он в предвкушении интересной партии.

Фридрих после трудового дня намеревался встретиться и еще раз обговорить план с Вальтером. Этот человек не так прост, как ему раньше казалось. Открываются все новые и новые стороны его личности, которые почти пугают.

Они договорились встретиться на его территории, в кабинете. Фридрих шел по коридорам и ему становилось все неуютнее: здание пропиталось тоской и мраком. Дело было то ли в отсутствии света и тусклых лампах, то ли в серых бесприютных стенах. Он повернул и, дождавшись, чтобы от его кабинета отошли солдаты, прошел в кабинет, закрывая его на ключ уже изнутри.

Вальтер, не видевший, кто вошел, хотел было возмутиться вторжением, но вовремя опознал Фридриха. Потушил сигарету и повел рукой, предлагая садиться.

— Ну что, тебе есть, что сказать? — первым начал Фридрих.

— Лина, — как будто это все объясняло, выложил Вальтер

Фридрих вопросительно изогнул бровь.

— Она переспит с Августом, от него отвернется Шарлотта. Убиваем двух зайцев: Август разрушен чувством вину, Шарлотта обижена на него, — он откинулся на спинку стула.

— Ха. Это ерунда! — Фридрих подался вперед — Ева. Она подставит Августа, подбросив ему тот яд, который мы отправили рабочим, и его упекут в тюрьму.

— Удивлен. Ты пошел на такие радикальные меры? — Вальтер изогнул бровь.

— А что мельчить, дело может затянуться, если они не найдут улик. К тому же нам это точно не нужно.

— Да, твоя идея с ядом была хороша. Давай выпьем за гениальный план, — Вальтер достал из стола коньяк.

— Да, давай, — Фридрих потирал руки, они вместе выпили.

Пока Август шел к следователю, чтобы еще раз дать показания, они праздновали то, что загнали его в ловушку.

Глава 16

Август уже битый час сидел в кабинете следователя. Хождения мужчины из стороны в сторону начали уже напрягать Августа.

— Скажите, а где вы были с двенадцати до четырнадцати часов дня?

— Я же вам сказал, я был в рейхстаге, отдавал документы секретарю Гиммлера, можете проверить это.

— Хорошо. Скажите, когда вы увидели убитого начальника строительной команды, вы не заметили ничего подозрительного? — этот вопрос, заданный уже в сотый раз, просто откровенно выводил Августа из себя.

— Я. — он медленно выдохнул. — Я подошел и заметил что-то в бутылке, оно выглядело подозрительно, однако как только я это увидел, сразу позвонил в полицию.

Август шел из кабинета следователя уже в какой-то сотый раз. Его гоняли и гоняли по одним и тем же вопросам много и много раз, спрашивая, как он обнаружил трупы, что он делал в момент совершения преступления, и много-много других вопросов. Он сильно устал от этого, неделя выдалась просто жуткой. Шарлотта тоже была морально измотана, ее как главного секретаря сначала вообще обвинили, однако потом сняли обвинения. Август вышел в коридор, где горела одна единственная лампа. Он сделал медленный выпад, примеряясь, а потом развернулся и ударил кулаком по стене. Стрельнули судорогой связки в предплечье. Кому он так не угодил?! Черт возьми, и почему? Август понимал, что все, кто хочет его убрать, сами упадут в эту яму, но он так же понимал, думать о победе рано. Следствие слишком далеко от выяснения всех обстоятельств, учитывая, что она все еще цепляются к Августу.

Совершенно непонятно, как посторонний проник в лагерь, если без пропуска за ограду не попасть даже всем известному в лицо Августу. Виновный мог подделать пропуск, мог убедить охрану в экстренности ситуации — этого уже не узнать, все свидетели мертвы.

Из соседнего кабинета вышла Шарлотта. Бледная, уставшая, с тусклым взглядом. Августу стало невыносимо жаль ее, за последние дни потерявшую всякий вкус к жизни. Мужчина преодолел два шага, разделявшие их, и подхватил девушку за талию. Та пошатнулась и оперлась на него без грамма смущения, так красившего ее раньше.

— Шарлотта, на сегодня хватит, поедем домой. — он обратился к девушке, которая явно больше не выдержит давления.

Он и сам не любил, когда на него давили, он не позволит, чтобы уничтожали еще и ее.

— Август, скажи, что происходит? Я понимаю, что против нас кто-то ополчился, однако, я не понимаю за что? — Шарлотта едва стояла на ногах, она переживала за Августа, она переживала, что его могут лишить наград и привилегий, а также понизить в звании. Она перенервничала сегодня, ей требовался отдых.

— Я все выдержу. Главное — будь рядом. — он обнял ее и поцеловал в лоб. Они спустились к машине, и Август усадил Шарлотту на переднее сиденье.

— Август, я останусь сегодня у тебя? Не хочу возвращаться домой,

— Да, конечно, хорошо. Думаю, нам обоим нужен отдых.

На фоне опасности в Августе просыпалось желание: он был голоден до Шарлотты физически. Держаться было тяжело, тем более, что девушка взбудоражена не меньше его и едва ли сможет противиться малейшему порыву. Но Август держался. Сейчас это будет неправильно.

Шарлотта отчетлива видела со стороны, как сильно он заведен, как сильно он хочет разобраться с недоброжелателями и во что преобразуется эта не находящая выхода энергия. Она ценила его выдержку, и к тому же знала, чем может немного его успокоить.

— Август, — она мягко произнесла его имя, со всей любовью, которую могла выразить.

— Да, что случилось? — мужчина коротко на нее посмотрел.

— Давай, когда приедем домой, ты приготовишь мне чай с медом, и мы вспомним нашу конную прогулку? — ей вновь захотелось окунуться в эти воспоминания, они были солнечными и приятными, они согревали не только ее душу, но и душу Августа.

— Да, конечно, я и сам хотел это предложить.

Оставшаяся дорога была наполнена молчанием. Шарлотта под звуки проезжающих машин немного задремала, расслабившись в ощущении безопасности, которое дарил Август. Мужчина, глядя на нее, возвращался к мысли, что только она и сможет его сдерживать и укрощать.

Август медленно остановил машину и минуты две смотрел на то, как она дремлет. Ему не хотелось ее будить. Ее прикрытые глаза и чуть подрагивающие длинные ресницы делали весь образ спящей беззащитным. Август прикоснулся к ее плечу, и она тут же отреагировала, открыла сонные глаза, выглянула в окно, сразу определив, что они приехали к его дому, стала разминать немного затекшие мышцы. Он вышел и открыл ей дверь. Подав руку, повел ее уже в привычный ей дом, его квартиру, которая была старовата и не очень уютна. Только присутствие в ней Шарлотты делало стены уютными.

— Проходи в гостиную, я приготовлю чай, — сев на диван в гостиной, она стала рассматривать стены, которые уже давно никто не красил. Голубой цвет поблек и иногда осыпался чешуйками на потертый диван. Шарлотта оглядывала обстановку, будто не видела эти вещи очень давно. Особенно не очень уютное на вид кресло, которое любит Август. Ей казалось, что все здесь пахнет им, то есть корицей, с которой мужчина ассоциировался у девушки.

— Итак, вот твой чай.

Его рубашка была расстегнута на две верхние пуговицы. Эта деталь вдруг очаровала Шарлотту, та еле отвела взгляд от соблазнительного треугольника кожи. Все же и ей хотелось его, хотелось касаться больше, чем обычно. Однако стоило сдержаться, она все еще не была уверена в себе, кто знает, когда она переключится. Ненавидеть Августа не хотелось.

— Спасибо, — она приняла чашку и улеглась на его плечо. — Итак, что вспомним первым?

— Наверное, то, как жеребец, который попался мне, все никак не хотел идти на поляну, где мы хотели немного пофотографировать. Его долго пришлось уговаривать.

— Ты даже спустился, — улыбнулась Шарлотта, будто воочию видя, как Август и жеребец перетягивают узду, как канат.

— Или как мы скакали потом по лавандовому полю…

— О да, это было волшебно, у меня складывалось ощущение, будто крылья выросли за спиной. Этот ветер, дующий в лицо и это понимание свободы, когда твоя лошадь несет тебя в дальние края.

— Да ощущение того, что он твой самый верный и преданный друг и никогда тебя не бросит, — он прикрыл глаза, представляя атмосферу того момента. Они спускались с поляны, заходило солнце и Шарлотта, скакавшая рядом, решила, что может полететь, как птица. В какой-то момент она бросила поводья и раскинула руки над лавандовым полем, а лошадь, почуяв, что ее больше не сдерживают, поскакала быстрее. Девушка была такой счастливой, Август навсегда запомнил этот момент.

— Ты тоже любишь животных больше, чем людей? — Шарлотта вопросительно изогнула бровь.

— Да, я их люблю, однако мать никогда не позволяла мне их заводить. Говорила, что это неподобающе, — Август горько выдохнул, вспоминая того щенка, которого он принес и хотел оставить.Мать даже и слушать его не стала, она завопила и приказала дворецкому убить его. И тот, конечно, выполнил приказ. Август помнил, как долго он плакал после этого. Он помнил, что это был первый случай, после которого он начал относиться к матери по-другому.

— Да, где еще ты встретишь самую искреннюю и бескорыстную любовь, где еще ты встретишь любовь, которая прервется лишь со смертью?

— Нигде, — Август печально подвел итоги и смотрел на то, как Шарлотта отпивает чай из чашки.

Его пронизал трепет, Август едва успел поймать себя на мысли, чего именно ему хочется. Шарлотта, настороженная молчанием, взглянула ему в глаза. Он осторожно забрал чашку из ее рук, поставил на столик рядом, нежно взял за подбородок и слегка коснулся губ, будто спрашивая разрешения. Нежнее, еще нежнее. Шарлотта все понимала, потянулась за его губами, приоткрывая рот, без слов разрешая продолжать. Теперь их губы соприкоснулись с большей страстью. Он позволил ей вести и тут же забрал это право, снова покорился. Он опрокинула ее на диван и стал долго целовать, растягивая каждый поцелуй. Он не хотел торопиться. Он хотел поиграть с ней. Он хотел, что бы она сама умоляла его продолжить. Ему нравилась некая беспомощность в постели, и доминирование.

Он снова поменял позу и теперь она, сидя у него на коленях, была сверху и руководила процессом, ей нравилось, что он позволил ей проявлять инициативу. Она в растерялась, ей казалось, что все то, что ей пришлось пережить больше не имеет значения, ведь вот он, пришел, ее награда за страдания. Она, откинув голову назад, открыла ему шею. Август стал целовать ее, оставляя свои метки. Она знала, что он ревновал. И как он сдерживал себя. Однако, надо отдать должное, Август хорошо держался и вот время пришло. Она тихо застонала. Этот звук блаженной волной прошелся по органам его слуха и не только… да, он знал, она оценит. Она была готова. Август взял ее на руки и понес в спальню, где будет удобнее.

Он медленно опустил ее на кровать, и стал выцеловывать ее шею, ключицы и иногда заходить дальше, он рвал на ней одежду. Блузка, которая сегодня на ней, после этой ночи полетит в мусорку. Шарлотта осталась в одном бюстгальтере, и то — ненадолго. Август приподнялся, снимая рубашку. Шарлотта проследила пальцами рельефные мышцы в меру накачанного торса, заводясь еще сильнее. Он снова припал к ее губам, на этот раз надолго. Он медленно водил руками по ее спине, не торопясь расстегивать крючочки и раздевать Шарлотту окончательно. Сердце стучало где-то в голове с такой скоростью, что обоим казалось, что они сейчас выпорхнут из собственных тел.

Он медленно расстегнул лифчик и припал к ее соскам, она вскрикнула, но это был не вскрик боли, скорее наслаждения. Она вертелась под ним как уж. Она желала его больше и больше. Он не торопился. Лаская ее соски, он руками нащупывал молнию на юбке. И найдя рванул на себя. Подняв ноги и, разорвал поцелуй, снял с нее юбку медленно и очень осторожно. Бросил ее куда-то в угол комнаты, завтра они все равно рано не встанут. Он, устроясь между ее ног, все так же продолжал целовать ее и ласкать руками. Долго не продержались и колготки, они полетели вместе с трусиками. И Шарлотту накрыла волна смущения, она никогда не была так откровенно обнажена перед кем-то. Она на секунду испугалась, но Август, сохраняя зрительный контакт, легко поцеловал ее, незаметно расстегивая ширинку своих брюк. Он не торопился, успеет.

— Я войду? — прошептал он, щекоча ухо Шарлотты дыханием.

Его вопрос застыл где-то в ее голове. Шарлотта, все время пытавшаяся хотя бы перевести дух, чтобы прийти в себя, успела только ответить короткое «да».

Она закрыла глаза, стараясь расслабиться, понимая, что Август не сделает ей больно, он хочет скорее напротив — ее наслаждения.

Больше слов Августу не понадобилось. Он направил свой член и вошел, медленно. Он чувствовал, как она напряглась. Чувствовал, как она вдохнула побольше воздуха. Но быстро замолкла, выпустив его наружу и дав ему войти полностью, он ощутил прилив сил. Теперь она принадлежит ему. Это мысль окончательно снесла ему тормоза. Он с улыбкой поцеловал ее. Пришлось на секунду оторваться от девушки, чтобы снять брюки. Шарлотта ничего не могла разглядеть в темноте, она пылала снаружи и изнутри.

Август снова приблизился к ней, поцеловал, заполняя собой не только тело, но и разум девушки. Никакие таблетки не могли сравниться с этим, ничто не смогло бы изничтожить каждую ее беспокойную мысль, как его дыхание рядом. Она расслабилась, он обхватил ее запястья и удержал над головой. Теперь он позволил себе быть жестче, вбивая девушку в кровать. Шарлотта стонала, не стыдясь голоса. Никакого стыда — им просто хорошо вместе.

Он вышел и заставил ее сменить позицию: перевернул на живот и приподнял бедра Шарлотты. Та прижалась грудью к смятым простыням и чувственно застонала, снова принимая его член. Август ласкал ее соски, гладил по спине, сжимал талию. Она не успевала осознавать реальность и себя в ней, перед глазами мелькали яркие круги. Ему хотелось показать половину того, что он может. Он шлепнул ее по заднице, толчки и снова удар по ягодице. Шарлотте, судя по реакции, понравилось.

Она сдалась первая, с громким криком, он не стал продолжать. Он тоже был на пределе, однако решил, что для этого рано, он вышел, из нее и упал на кровать без сил. Ее волосы стали влажными и спутались, они оба не могли отдышаться. Шарлотта была счастлива. Она целовала и целовала его лицо, его губы, его щеки. Она была без ума от того, что он подарил ей. Он открыл для нее новый мир.

Она легла на его плечо и захохотала во все горло, выплескивая переполнявшие чувства.

— Что случилось? — Август не понимал, отчего она смеется, но не мог не улыбнуться ей в ответ.

— Я безумно счастлива, — громким шепотом, заменившим крик, сказала она.

Шарлотта обняла его крепко-крепко и закрыла глаза. Двигаться не хотелось.Август довольно быстро уснул под мирное сопение девушки. он надеялся, что таких моментов выпадет на их долю как можно больше.

Ева шла по коридору, штаба и постоянно оборачивалась. Ей было страшно. Она просто не могла допустить ошибки, или ее действительно убьют, без разбирательств. Она дождалась, пока охранники уйдут от кабинета Августа и, достав дубликат ключа, который она получила от Фридриха, открыла дверь. Она еще раз посмотрела в коридор и, убедившись, что все чисто, вошла внутрь. В первый ящик стола, к бумагам и печатям она подложила яд. Она не понимала зачем подставляет его так, и почему вообще на это согласилась. Однако она мысленно просила прощения у Августа и у Шарлотты. Она оправдывала себя тем, что она всего лишь жертва, однако она понимала, что, сколько ни ври, правда всегда всплывет.

Если Август выпутается из этого, то он не пожалеет никого из них. И даже Шарлотта не остановит его. Она мысленно попросила прощения, задвинула ящик и вышла так же, закрыв за собой дверь. Она сегодня получит свои документы и не будет в этом участвовать.

Девушка понимала, что теперь он будет манипулировать ей до последнего, однако надеялась выиграть время и избежать смерти от пули в какой-нибудь подворотне. Она мелкий человек, и о ее смерти вряд ли будет кто-то плакать, если, конечно, о ней вообще что-нибудь узнают… Мысли были тяжелые. В Берлине собиралась гроза. Ночь будет длинной.

Глава 17

Сегодняшний день Август наверняка захочет навсегда вычеркнуть из памяти. Больше всего он боится, что его вызывают к Гиммлеру по делу о массовом убийстве в лагере. Август шел по коридору рейхстага все медленнее, сердце стучало в ушах настойчиво, почти до тошноты. Он представлял холодный тон Гиммлера, его тяжелый взгляд и внутри все скручивалось от одной мысли об этом. Фантазия подбрасывала ужасные картины не то пыток, не то обычных тюремных издевательств, и Август стискивал челюсти от всеобъемлющей тревоги. Под сочувствующими взглядами он шел к приемной и ему казалось, что все уже знают, абсолютно все. От этого ему не по себе.

— Здравствуйте! — он поздоровался с Иоанной, которая привстала, чтобы его поприветствовать. Она сочувственно нахмурилась.

— Здравствуйте, — они пожали друг другу руки.

— Он… — вопросительно указал Август в сторону кабинета.

— Уже ждет вас. Удачи вам, Август, надеюсь вы докажете свою невиновность.

Иоанна была уверена, что Август тут непричем, поэтому жалела его от всей души. Все говорило о том, что Шольц огульно обвинен в том, чего не делал, так как только последний идиот стал бы себя подставлять таким способом. Было непонятно, почему следствие все еще топчется на его кандидатуре. Иоанна вздохнула, но, столкнувшись со строгим взглядом Хедвиг, снова уткнулась в бумаги.

Гиммлер наблюдал, как к нему входит этот молодой паренек. Да, его дело о массовом убийстве вызвало тот еще переполох. Гиммлер не хотел сильно в этом разбираться, но решил, что к ним присоединится Вальтер Закс, ответственный за это дело. Он не хотел верить в причастность Августа, но, если улики будут против парня, у него не останется выбора.

— Август Шольц, — он первый обратился к подчиненному, так как замечал отчетливые признаки волнения.

— Да, рейхсфюрер.

— Вы ведь понимаете, зачем я вас вызвал, — он придвинулся ближе к столу.

— Да, понимаю, — Август никак не мог справиться с дрожащим голосом, его буквально всего трясло.

— И что вы думаете об этом? — Гиммлер был спокоен.

— Я не причастен к убийствам, зачем мне так подставлять себя? Кому-то нужно меня устранить, если позволите высказать мое мнение, — Август теперь походил на человека, которому предстоит рыть могилы для погибших друзей, остекленевшие глаза смотрели сквозь пол, лицо закаменело.

— Я принимаю вашу точку зрения, однако вынужден удостовериться в вашей невиновности, поэтому я пригласил человека, ответственного за разбирательство. Давайте выслушаем его, — Гиммлер нажал кнопку и обратился к секретарю. — Пусть войдет.

Августа это привело в отчаяние. Его слово против слова незнакомца, учитывая, что доказательств нет у обеих сторон. Да это издевательство!

Дверь открылась и Август повернулся, чтобы увидеть этого человека. Дверь отворил Вальтер Закс, и Август застыл в шоке. Ему крышка. Закс не погнушается самых низких приемов, чтобы только очернить Шольца. Что говорить, да он все это наверняка и подстроил! Но Август не привык сдаваться без боя. Это все еще его слово против слова Вальтера, а Гиммлер ему доверяет.

— Прошу, Вальтер Закс, садитесь. Август, познакомьтесь, это Вальтер Закс — ответственный за ваше дело.

— Здравствуйте! — они не стали жать друг другу руки, это было ни к чему. Они пересеклись взглядами и казалось, что даже в лампочке накаливания электричества меньше, чем сейчас между ними.

— Итак, Вальтер, какая у вас есть информация по этому делу?

— Господин рейхсфюрер, мы внимательно осмотрели место преступления и тела погибших. Мы выяснили, что люди были сначала отравлены, а потом застрелены, вероятно, чтобы сбить следователей с толку. Также мы рассмотрели показания Шарлотты Браун — личного секретаря Августа Шольца и потребовали заключения психиатра о его особенностях психики. В связи со всеми факторами, мы пришли к выводу… — он явно тянул, Август хотел просто врезать ему или пустить пулю из пистолета прямо сейчас. — Мы пришли к выводу, что рабочих отравил сам обершарфюрер Август Шольц.

Август повернулся к нему, едва удержав рот закрытым. Да как?! Наглость неслыханная — лгать в глаза старшему по званию.

— Я? Ты соображаешь, что ты говоришь? — Август буквально испепелял Вальтера взглядом.

— Я соображаю и попрошу выражаться официальнее.

— Правда? И какие у меня тогда мотивы? — Август был на пределе.

— Ну например … — Вальтер сделал вид, что задумался.

— Например? — почти прошипел Шольц.

— После смерти вашей сестры вы обратились за медицинской помощью и сейчас пьете таблетки.

— И что с того, как смерть моей сестры связана с этим убийством?

— Вы обнаруживали массу признаков психического нездоровья, даже недееспособности. Рабочие были недовольны вашим отсутствием, за вас все решала ваш секретарь, Шарлотта Браун. Возможно, под влиянием психического расстройства, а возможно из-за пересудов вы прикончили всех в лагере. Администрацию вы убили, чтобы не оставлять свидетелей. Вы понадеялись, что случай вызывающий и ваши параноидальные идеи о подставе отведут от вас подозрения. По той же причине — отвести от себя подозрения — вы назвали яд. Однако вы просчитались, лучше признайтесь.

Вальтер все перевернул… Он делает из него сумасшедшего, единственная защита превратилась в еще одно доказательство. Черт! Что сказать?

Август стал подбирать слова:

— Смерть сестры действительно подкосила меня и я не показывался рабочим… Однако убивать из-за сплетен глупо. Я не сумасшедший, каким вы хотите меня выставить, это подтвердят многие, в первую же очередь — мой психиатр. Название яда я знаю, потому что встречался с таким на фабриках моего отца, это не доказательство. Да в конце-то концов, что за идиотский способ: сначала легко узнаваемый яд, затем пули. Следствие же вообще не рассматривало вариантов, кроме меня. Вы кого-то покрываете?

— Да вы что, — Вальтер нахально посмотрел с высока на него.

— Да, представьте себе. Может, вы и сами в этом замешаны, поэтому выдумываете абсурдные теории. А может просто некомпетентны.

— Что?! — Вальтера наконец удалось вывести на эмоции. Слова Августа — это серьезное обвинение, если Гиммлер ему поверит…

— Так, господа, — Гиммлер, все это время наблюдавший за балаганом, решил его прекратить, — Вы видимо забыли, что я еще здесь и вы у меня в кабинете! — прикрикнул он.

— Простите, — оба чувствовали себя виноватыми, однако ненависть в их душах это не усмирило.

— Итак, я разрешу вам провести обыск в кабинете августа Шольца. Если вы что-то найдете, он отправится в тюрьму на пять лет.

Судя по словам Гиммлера, тот не верил ни одному из них и сделал уступку обоим. Август скрипнул зубами. Пять лет — не расстрел, но…

— Хорошо, — Вальтер довольный потирал руки, если Ева все сделала правильно, то у Августа в столе должны быть яды и не один.

— А теперь вон. Обыск можно произвести в ближайшие два дня.

— Есть!

Оба вышли из кабинета. Ни один не хотел уступить другому, они обменялись злыми взглядами и разошлись по сторонам.

Шарлотта встретила его на улице, она подъехала совсем недавно. Она не пошла вместе с ним, хотя хотела, но Август отговорил ее. Она волновалась. Она знала, что это дело рук Вальтера и его единомышленников. Сможет ли Август оправдаться? Девушка заметила его издалека и вышла из машины. Он широко шагал и было заметно, насколько он в ярости. Однако, заметив Шарлотту, Август сбавил шаг, приблизился расслабленнее, чем выскочил из рейхстага.

— Как все прошло?

— Отвратительно, — Август сел на водительское место. Его буквально трясло от злости и несправедливости. — Меня хотят обвинить в убийстве рабочих! — он со злостью ударил по рулю.

— Что? Подожди, а какие аргументы они приводят? — Шарлотта была в полном шоке, как так получилось, что его обвинили, если он жертва.

— Я, видите ли, сумасшедший и прикончил целый лагерь из-за сплетен. Мало того, я доложил об убийствах и яде, чтобы замести следы, чтобы на меня не подумали! Бред какой! Вальтер совершенно меня дискредитировал в глазах Гиммлера. Да одно упоминание о таблетках может пошатнуть мое положение.

— Он сюда даже таблетки приплел. Август, — она дотронулась до его плеча. — Я буду рядом в любом случае.

— Больше всего меня выводит из себя несправедливость. Я с детства это не переносил. Они упекут меня в тюрьму, а ты наверняка снова станешь его секретарем. Господи, почему?

— Это жизнь, она никогда не дает передышки.

— Еще немного, еще пара заслуг, и мне дали бы премию. Я бы купил небольшой дом и мы могли бы жить там, вместе… Твою мать! — Август ударил по рулю.

— Оставим «если бы», Август. Посмотри на меня. Я ни за что тебя не оставлю. Даже, если ты сам будешь себя бояться, я буду рядом.

— Я стану монстром, только чтобы спасти тебя, чтобы никто не мог нас разлучить.

Шарлотта понимающе кивнула. Оба понимали, что случиться может все, что угодно.

Шарлотта не могла допустить, чтобы Август появился в таком виде перед своими подчиненными, поэтому они заехали к нему домой, прийти в чувство, перевести дыхание. Они ехали быстро, Август вел неровно, и все, чего желала Шарлотта — чтобы он никого не сбил. Ярость накатывала на него волнами и он терял рассудочность.

Все же они добрались благополучно. Ненависть Августа требовала выхода, поэтому по приезде он залетел в квартиру, приказав Шарлотте стоять на одном месте и принялся крушить все, что попадалось под руку. Девушка сдерживалась, чтобы не присоединиться к нему или не закричать. Его страшно искаженное лицо, холодное бешенство, направленное не на нее, сила, с которой он разбивал предметы обстановки, — все это заставляло ее чувствовать его боль как свою собственную. Он не зол, он сломлен.

Когда все, что можно разбить и разорвать, было разбито и разорвано, Август несколько раз ударил стену, успокаиваясь. Физическая боль в разбитых руках начала проникать сквозь адреналиновый туман и Август обессиленно сел на пол. Да как этот Вальтер посмел?! Подобное… сотворить подобное, опозорить его перед Гиммлером. Не только его, его фамилию! Август тяжело дышал, все еще едва различая реальность.

Напряженных плеч коснулась мягкая женская рука, Шарлотта села рядом и обняла мужчину так крепко, как позволяли силы. Это подействовало, мрак отступил, и Август повернулся к ней, чтобы обнять в ответ.

Вальтер не торопился осматривать кабинет Шольца. Помещение опечатано и никто не сможет туда попасть, даже его хозяин. Все прошло идеально. Осталось избавиться от крысы-Фридриха, он слишком много знает, а потому опасен. К тому же тот наверняка думает то же самое про Вальтера, значит медлить нельзя. Также стоит избавиться от Лины — когда девушка выполнит задачу, она станет обузой. Почему бы не пристрелить ее где-нибудь в переулке?

В дверь постучали.

— Да, войдите, — Вальтер затушил сигарету.

— Это то, что вы просили. Также на почту вам пришло письмо, я не знаю от кого.

— Вы можете быть свободны.

— Есть.

Вальтер отложил бумаги в сторону и разорвал конверт. Ему было крайне интересно, кто написал письмо.

«Уважаемый Вальтер Закс, я знаю о вашем намерении избавиться от Августа Шольца тем или иным способом. Предлагаю вам объединиться, так как преследую те же цели. Будем общаться с помощью писем, знать меня вам необязательно и даже вредно. Думаю, вам интересно мое содействие, самостоятельно вам не справиться».

Вальтер очень удивился, оказывается, есть четвертый игрок. Это не те, кто стоит за Фридрихом, они появлялись более открыто. Становится слишком много переменных в уравнении, теперь задачу будет решить еще труднее. Неужели, все их интриги настолько прозрачны? — вот, что взволновало Вальтера. Откуда этот таинственный благодетель знает о его счетах с Августом?

Август отрешенно наблюдал за обыском в своем кабинете. Ему не дали забрать личные вещи, даже войти не позволили, но Шольц уже не моз злиться, как и испытывать какие-либо другие чувства. Вальтер расхаживал по кабинету с таким победным видом, что Август понял — все идет так, как нужно этому подлецу. Что бы ни искали в его кабинете, это будет найдено, и Закс растягивает экзекуцию. Он даже позволил себе распотрошить сумку Шарлотты, что уж точно было лишним. Девушка взбесилась, но не показала виду. Нельзя, чтобы Вальтер увидел хоть тень страха на ее лице. Шарлотта поймала покровительственный взгляд Вальтера и яростно сощурилась.

Обыск длился и длился, поэтому Август и Шарлотта вышли на улицу. Они совершенно потеряли счет времени, когда по направлению к ним вышел, победно ухмыляясь, Вальтер, и отдал приказ задержать Августа.

Они что-то нашли, но что?

— Что происходит? — Август ничего не понимал.

— Обершарфюрер Август Шольц, вы обвиняетесь в убийстве полутора тысяч рабочих.

— На каком основании? — в разговор вмешалась Шарлотта.

— Мы нашли в столе обершарфюрера яд, — демонстративно повернувшись к Шарлотте, Вальтер помахал мешочком. — Думаю, теперь вы отправитесь в тюрьму, Август Шольц. Протокол отправлен лично Гиммлеру.

— Вы не имеете права, — Август пытался вырваться.

— Уводите, — вальяжно протянул Вальтер.

Шарлотта испепеляла его глазами и, когда он сделал шаг в ее сторону, отскочила на метр.

— Даже не думай, — предупреждающе проговорила она и выплюнула следом:

— От всего сердца желаю твоей смерти.

Девушка повернулась к нему спиной и удалилась, гордо выпрямив спину.

Вальтер только хмыкнул. Недолго она продержится, когда решит, что Август предал ее. Еще не все карты разыграны, упрямая девчонка.

Августа вели по мрачным коридорам, обезоруженного, без погон, которые сорвали с кителя с особым остервенением. Ниже из фамилии Шольц опускалась разве что его сестра, и Август никак не мог поверить в происходящее. Пять лет в изоляторе. Если он переживет эти годы в одиночке и не сойдет с ума, его ничего не ждет на свободе, в СС его снова не возьмут даже рядовым, не говоря уже о возвращении всех привилегий.

Его привели в камеру. Холодно и пусто, как у него на сердце. Деревянные нары без намека на матрац или одеяло, дыра в полу вместо туалета. Он сгниет здесь гораздо меньше, чем за пять лет! Однако надо выжить, хотя бы ради новой встречи с Шарлоттой. Что теперь с ней станет, куда перераспределят бедную девушку? Лишь бы не снова к Вальтеру, она не вынесет этого. Черт! Он ударил по стене и без того разбитым кулаком. Синяки и раны на костяшках взвыли. Он выйдет и Вальтер Закс поплатится за все, всем поплатится, всем, что у него есть.

Август чувствовал, как по телу расползается черное мрачное чувство. Он больше не хочет бороться со своими демонами. Здесь некому причинить вред, значит он может предаться отчаянию и ненависти.

Вальтер бравым шагом зашел в кабинет Гиммлера. Настроение было отличное. Мужчина даже не оторвался от бумаг, которыми был завален весь его стол.

— Господин Рейхсфюрер.

— Да, я вас слушаю, — безразлично произнес Гиммлер.

— Примите отчет. Обершарфюрер Август Шольц заключен под стражу по обвинению в убийствах, в его кабинете обнаружен яд, видимо, он не успел избавиться от улики.

Гиммлер наконец оторвался от читаемых бумаг. Он хмурился, протягивая руку за протоколом. Вальтер вложил документы в широкую сухую ладонь. Гиммлер открыл папку, а Закс решил ковать железо пока горячо.

— Я думаю, что … так как его секретарь теперь ему не нужен, я возьму ее к себе? На ту же должность?

— А вам-то она зачем? Я думал вам безразлична ее дальнейшая судьба.

— Она неоценимый сотрудник, — Вальтер солгал, однако ему было важно, чтобы Шарлотта не пропала из виду.

— Пусть будет так, — к сожалению Гиммлер не вспомнил, как Шарлотта жаловалась на руководство Вальтера. — Идите, разберемся с переводом позже.

Вальтер вышел. Гиммлер — в сущности довольно внимательный к своим подчиненным человек, несмотря на тотальную занятость и присущую всем хорошим начальникам рационалистичность — не мог понять, что в этой истории не так. Даже, если отбросить личную приязнь к Шольцу, оставался вопрос: что могло побудить паренька на столь жестокие действия? Ни на первый, ни на второй взгляд у Августа не было причин совершать преступление. В его сумасшествие Гиммлер не верил. Если учесть все факторы, картинка складывается нелицеприятная, особенно подозрительным выглядит заинтересованность Вальтера в обвинении именно Шольца, а также странная просьба о переводе его секретаря.

Разбираться с этим лично у него нет ни времени, ни желания. Гиммлер снял трубку, набрал номер. Спустя пару минут гудки сменились грубым холодным мужским голосом:

— Да?

— Рейнхард Гейдрих. У меня есть одна для вас интересное дело, возьметесь?

— Выкладывайте, господин рейхсфюрер, — с большим расположением ответил голос.

Шарлотта стояла в его отвратительно пахнущем затхлостью сером кабинете и отчаянно желала, чтобы это оказалось сном. Кошмаром. Сальный взгляд Вальтера бегал по ней, как огромный мохнатый паук, вызывая отвращение и страх.

— Итак, госпожа Браун, вот мы и встретились. Снова, — Закс неприятно ухмыльнулся.

— Неужели? Ты так ничего и не понял, если думаешь, что заполучил меня обратно. Ты моральный урод, Вальтер, — Шарлотта смотрела ему прямо в глаза и все больше и больше ненавидела это все.

— Ты ведь знаешь, что теперь ты мой личный секретарь? — Закс не скрывал своего довольства.

— Знаю. А ты знай, что на твоих руках теперь будет еще один труп, — с этими словами Шарлотта вышла.

Вальтер минут пять смотрел на то место, где она стояла. Она не сделает этого. Нет. Шарлотта слабачка, успокаивал себя он, чувствуя, что все же поверил ее дешевой игре.

Раздался телефонный звонок. Это был Фридрих.

— Ну что, можно нас поздравить, Август обезврежен!

Вальтер выкинул все переживания из головы.

— О да, это просто праздник какой-то. Приходи ко мне в кабинет, выпьем коньяка.

На том конце провода Фридрих радостно захохотал. Это их день! Вальтер подумал, что он идиот, и это идеальный момент для уничтожения такого опасного свидетеля, как Леманн.

Глава 18

Октябрь 1935 год

Август сидит под стражей уже больше года, его прекрасная некогда форма совсем растрепалась и теперь походит на лохмотья. С Шарлоттой они виделись, но через тюремное окошко, и Августу так не хватает ее тепла. Он думал, как она, каково ей снова работать у Вальтера, к которому ее теперь перевели. Он понимал, что сейчас ничего сделать не может, поэтому все, что ему остаётся — это смотреть и каждый раз целовать ее руку через небольшое окошко. Их души были куда ближе, чем тела.

Август работал как все. Казалось, что от его аристократичности не осталось и следа. Что бы на это сказал его отец? Он бережнее стал относиться к тем воспоминаниям, которые у него остались от семьи. Надежда на создание новых воспоминаний, уже из жизни его собственной семьи, таяла с каждым днем. Шарлотта просто его не дождется, а Вальтер не упустит возможности подточить ее решимость, сломить ее волю.

Август все время был начеку. Отдыхать было нельзя, поэтому он завел множество знакомств с заключенными, которые, как и он, оказались здесь по политическим причинам. Среди них были фанатики, но были и разумные люди, которые посоветовали Августу перестать считать дни до выхода на свободу. Тот последовал совету, дни слились в однообразную череду, и незаметно прошел год.

В один из таких привычных рабочих будней Августа предупредили о посетителе и повели по довольно холодным полутемным коридором без окон. Иногда создавалось впечатление, что они находятся под землей, хотя Август прекрасно понимал, что это не так. Атмосфера давила. Поэтому, когда вместо привычных переговорных его повели куда-то во внешние допросные, он воспринял это как выход на поверхность. Гость теперь вызывал любопытство, он должен быть непростым человеком, чтобы заключенного вывели во внешние коридоры. Они нашли что-то еще? Теперь ему прибавят срок?

В комнате, за столом, расслаблено положив на него ладони, сидел парень, по виду — ровесник, лет двадцати пяти. Шатен, глаза зеленые. Августу позволили сесть напротив и посетитель улыбнулся. Миловидный, из-за формы не разберешь: кабинетный хилый мальчик или просто худощав.

— Здравствуйте. Меня зовут Генрих Венгер, я из гестапо, — он протянул ладонь для рукопожатия.

— Август Шольц, — принял его руку Август. — Однако вы наверняка знаете, как меня зовут, — он взглядом указал на папку с делом, которая лежала на столе.

— Да, я знаю, — Генрих открыл ее и стал что-то искать. — Я здесь по личному распоряжению Рейнхарда Гейдриха.

Август содрогнулся. Управляющий гестапо, слишком большой начальник, чтобы интересоваться Августом.

— Извините, что тороплю события, но… Нашли что-то еще?

Генрих приятно рассмеялся.

— Напротив. Моя задача заново опросить вас, теперь беспристрастно, — он достал все бумаги, а положил так, как ему было удобно. Взял ручки и приготовил листок для записи.

— Итак, Август Шольц, расскажите все сначала.

— Хорошо. Я проснулся утром и как обычно стал собираться на работу. Сходил в душ, сделал себе кофе. Другие обычные мелочи. Дальше я взял машину и поехал к главному офису. Ничего примечательного по дороге не было. Я встретил свою секретаршу, Шарлотту, и мы вместе отправились в лагерь, ничего необычного. Единственное, меня беспокоило ощущение, будто за нами кто-то следит, но я списал все на эффект таблеток, которые прописала мне психиатр.

— Хорошо, расскажите, что было, когда вы приехали на место, — Генрих все записывал за ним, не упускал не единого слова.

— Первое впечатление — слишком пусто и тихо. Обычно, даже когда стройка идет далеко, ее слышно, однако на виду не было ни единого человека, меня это насторожило. Я прошел дальше, к администрации. Машину мы оставили на въезде, и, пока мы шли, а это около пятисот метров бараков, мы не встретили даже мыши. В административном здании у самого входа мы обнаружили одного из охранников. Мне показалось, что он пьян, может, так и было, потому что совсем рядом стояла бутылка. Не нужно было принюхиваться, чтобы услышать запах яблок. Я не сразу вспомнил, откуда знаю подобный аромат, но как только мы вышли из здания, я вспомнил и сразу сказал Шарлотте.

— Это отражено в отчете, однако не сказано, откуда же вы знаете запах яда.

— Мой отец владел несколькими фармацевтическими фабриками, среди прочего они изготовляли и опасные вещества для других производств. Мы не раз бывали в цехах, я и сестра.

— Вы узнали, что это был за препарат?

— Да, стрихнин. Его применяют и в медицине, даже при отравлениях, однако в больших дозах он убивает, причем довольно быстро.

— Когда я взялся за это дело, почти сразу открылось, что отчеты пестрят недомолвками. Мне пришлось опрашивать полицейских, которые в тот день прибыли на вызов, всех, кто хоронил погибших, чтобы дополнить картину. Вот что выяснилось: среди погибших не все отравлены, некоторые застрелены сразу, а один и вовсе задушен. Вы не знаете, были ли конфликты в среде заключенных?

— Возможно. Мне не докладывали о подобных происшествиях.

— Понятно. Хорошо, что было потом, как вы обнаружили тела?

— Они были свалены в дальнем конце территории, у крайних бараков. Наверное, там были не все, однако гора была достаточно высокой. Я отослал Шарлотту вызывать полицию, как только понял, что вижу.

Август вздохнул. Картина десятков убитых, сваленных в окровавленную кучу до сих пор стояла перед глазами.

— Что ж, остальное мне известно. Скажите, Август, где вы находились в момент задержания?

— Мой кабинет обыскивали люди Вальтера Закса. Нас с Шарлоттой не пускали дальше порога, поэтому мы вышли на улицу, а через некоторое время вслед за нами вышли и гестаповцы. Закс в знак правомерности своих действий только помахал обнаруженным ядом. Я даже не знаю, где его нашли, и как, в этом я уверен, подкинули. Я видел мешочек впервые. Уже в заключении я вспомнил, что хранить стрихнин подобным образом опасно.

— Да, я тоже заметил эти несостыковки. Знающий человек, как вы, не стал бы так хранить яд. Тем более, что его нашли буквально в первом ящике вашего стола. Вы не кажетесь идиотом.

— Спасибо. У них было мало доказательств.

— Они объясняли все странности вашим нестабильным психологическим состоянием. Как видите, это оказалось весомым аргументом.

— Почему же я в обычной тюрьме, а не на лечении в психиатрической клинике? Такое дело не провернул бы один человек, даже если он безумен чуть более чем окончательно. Здесь замешаны многие, у них должна быть власть отдавать приказы.

— Вы говорите «они», на кого вы намекаете?

— Вальтер Закс и Фридрих Леманн.

— Понимаю, почему вы обвиняете Закса, однако Леманн кажется здесь совершенно ни при чем.

— У него, как и у Вальтера, был мотив подставить меня.

— Остановитесь, не мое дело выслушивать сейчас обвинения, это запутает дело. Видите ли, Гиммлер серьезно заинтересован вашим делом, да и мой начальник считает его подозрительным. Шансов мало, однако мы подадим дело в суд, и попытаемся убедить судью в вашей невиновности. Дело пересмотрят, возможно, вас выпустят досрочно.

— Это… Вы очень меня обнадежили, господин Венгер. Я готов содействовать.

— Отлично!

Венгер попрощался с ним и Августа увели. Мужчина старался не радоваться заранее, но сам факт того, что его дело не забросили, заставил его преисполниться воинственного настроения. Скоро он покажет, чего стоит. Довольно этих детских игр и притворства. Он стал другим.

Личный секретарь Вальтера Закса, Шарлотта Браун уверенно стучала каблуками по коридору до ужаса знакомого ей места. Она снова в гестапо и, будто в пику самому месту, снова ведет себя как можно более вызывающе. Она опаздывала или вовсе не появлялась на рабочем месте, грубила, хлопала дверьми и впечатывала каблуки в пол с твердостью ненависти, но была невероятно тактична на словах и безукоризненно-внимательна к документам. Шарлотта делала все, чтобы показать, как сильно он ей противен. Однако Вальтер все терпел. Его цель выполнена: Шарлотта с ним. И теперь никакой Август не мог отобрать ее у него. Он наслаждался этим и даже не скрывал своей предвзятости.

Вальтер наблюдал из окон своего кабинета, как Шарлотта неторопливо идет по лестнице, в который раз опаздывая. Рекорд — целых тридцать минут. Вальтер удивился, видимо, девушка решила сегодня разозлить его как можно сильнее. Ей не удастся, Вальтер спокоен, как паук, наблюдающий за сопротивлением своей жертвы. Ей некуда деться. Август уже год сидит в тюрьме, ему не реабилитироваться, лучшим выходом для нее будет сдаться.

Вальтер предвкушал ее ежеутренний ритуал — Шарлотта пролетала коридоры, врывалась в его кабинет, небрежно бросала на стол бумаги и спрашивала примерно так:

— Сегодня как всегда?!

Она дышала мрачной злобой, но Вальтер принимал это, как и другие ее умилительные игры, за страстность натуры. Женщина. С тех пор, как ее перевели, она носит исключительно черные костюмы, вызывающе-яркую помаду и никогда, никогда не улыбается. Вальтер с восторгом смотрел на ее тонкую талию, подчеркнутую брючным ремнем и большие прозрачные глаза.

Шарлотта сильно похудела за этот год. Девушка не справлялась с собой, снова начала принимать лекарства и едва сдерживалась, чтобы не воткнуть довольному Вальтеру карандаш в глаз. Все ему, сволочи, нипочем.

— Доброе утро, — снова ее холодный, как сталь, голос.

— Доброе, Шарлотта Браун, — он оглядел ее.

— Какие задачи на сегодня? — она смотрела в упор и даже не хотела отводить взгляд, она смотрела и мужчине становилось не по себе от этого.

— Итак сегодня у нас. Сдаем отчеты, проводим собрание, а потом… — он не успел закончить, как ему позвонили.

Шарлотта наблюдала, как нездоровое веселье на его лице сменяется хмурым озабоченным выражением.

— Да, конечно, мы придем. Через десять минут внизу, хорошо. Мы будем, — он повесил трубку и с минуту сидел молча.

Шарлотта не давала воли своему любопытству и ждала, что же он скажет.

-Бери документы, нужно спуститься.

Шарлотта подавила желание все же уточнить, кто ему позвонил и с видимым безразличием подобрала со стола документы. Кто бы ни оказался на том конце провода, он принес Вальтеру плохие вести, а значит для нее это, возможно, вести прямо противоположного характера.

В одной из «публичных» допросных гестапо, светлых и в чем-то даже уютно обставленных комнат, их дожидался молодой, только принятый на службу, Генрих Венгер. Он еще не успел ничем отличиться, поэтому закрытое по-сути дело передали ему.

— Добрый день. Вальтер Закс, — кивнул Венгер мужчине. — Шарлотта Браун. Мне приказано снова опросить участников по делу №5234, убийству рабочих на стройке концентрационного лагеря, которым руководил Август Шольц.

Шарлотта едва сдержала шокированный вздох. Неужели они возобновили следствие?

— Простите, рядовой Венгер, по какому праву вы будете нас опрашивать? Дело давно закрыто, — Вальтер был на взводе, одна единственная маленькая деталь и вся паутина станет явной.

— По приказу Рейнхарда Гейдриха. Надеюсь, вам, как и любому человеку тут, известно это имя? — Генрих не собирался церемониться. В ходе вчерашнего разговора с Августом он понял, что Вальтер его подставил, и не он один. Он хотел сам восстановить справедливость.

— Да мне знакомо это имя, — Вальтер был внутреннее в холодном поту. Не может быть. Чтобы спустя целый год кто-то заинтересовался этим делом.

— Хорошо. Тогда выйдите, я начну с Шарлотты, — Генрих наблюдал за тем, как Вальтер встает и идет по направлению к выходу.

— Шарлотта, скажите, это правда, что в момент обыска вас не пустили в кабинет и до этого момента вы тоже там не были? — это был первый вопрос, который задал Генрих после того, как дверь захлопнулась.

— Да, это правда, мы прождали несколько часов, однако я понимаю, почему так. Я могу быть с вами откровенной? — мужчина кивнул. Шарлотта решила ему довериться. — Вальтер тянул время. Ему нужно было создать ощущение настоящих поисков, хотя он знал, где находится порошок.

— Мы не можем этого проверить, — принимая ее правоту, покачал головой Генрих. — Как происходило задержание?

— Да как… очень быстро. К нему подошли двое, с него сняли ремень и сорвали погоны, и сказали, что он арестован. Ничего больше не сказали, даже не привели основание задержания. Только показали мешочек с ядом.

— Да, я сегодня говорил об этом с Августом лично, — он устало потер переносицу.

— Скажите, почему руководство заинтересовалось этим? Прошел год, даже чуть больше.

— Повторная проверка была инициирована лично Гиммлером почти сразу после ареста, однако ее некому было поручить, кроме того, место преступления уже было расчищено, все улики сгинули. Мне пришлось по крупицам собирать информацию.

— Гиммлера? — сразу обратила внимание Шарлотта.

— Я не знаю подробностей. Однако дело будут рассматривать в суде, как и положено. Я думаю, что Гиммлер заметил тут что-то нечистое, поэтому решил обойти Вальтера. Он выступит на суде как подозреваемый.

— Вы надеетесь выяснить правду? Думаете, он сознается?

— Да, надеюсь, у него не будет другого выхода. Однако я думаю, он не сдастся с поднятыми руками.

— Это верно.

— Скажите, в каких отношениях были Август и Вальтер?

— В плохих. В очень плохих. Вальтер недолюбливал его. Он всегда хотел подшутить над ним как-то, задеть. Они редко пересекались, но, когда Вальтер узнал о моем переходе из гестапо в личные секретари, он очень огорчился.

— Думаю, в первый раз, он заплатил, чтобы вы попали под его начало. Документов о вашем переводе я не нашел.

— Что?! — она была поражена. Да, Вальтер действительно постарался. Он наплел такую паутину, что еще чуть-чуть и он сам в ней окажется.

— В любом случае, нам предстоит еще доказать это в суде. Вы можете быть свободны, Шарлотта, я займусь допросом Вальтера.

— Спасибо, — она встала и, выходя, не столкнулась с Вальтером.

Вслед за ней вошел он. Нервный и растрепанный. Перед ним была его смерть, ему конец. Он не смог подслушать ни слова, но вид Шарлотты сказал ему куда больше.

— Садитесь, — Генрих указал на стул, стоявший возле его стола.

Он подвинулся ближе и смотрел на скованные движения человека, который осознавал, что сейчас ему придется врать. Да ему конец, и он это знает.

— Итак, давайте начнем опрос. Скажите, где вы были с 15:00 до 16:30, когда произошло преступление?

— Откуда у вас эти цифры, вы их выдумали?

— Нет, это результаты медэкспертизы. К тому же звонок с сообщением о телах поступил в пять часов ровно, некоторые еще были живы.

— Я был в своем кабинете, разбирал бумаги.

— Это может кто-то подтвердить?

Вальтер задумался.

— Да, может Лина, моя помощница.

— Где она сейчас?

— Она находится в принудительном отпуске в Австрии.

— Вы ее туда отправили?

— Да, я.

— Хорошо, скажите, какие отношения у вас были с Августом?

Вальтер скрестил руки на груди. Вопрос был неожиданный.

— Достаточно неплохие.

— Правда? Все вокруг, кого бы я ни спросил, говорили, что вы соперничали.

— Послушайте, ведь можно соперничать и в хорошем смысле, — Закс лукаво улыбнулся. — Я лишь иногда отзывался о нем грубо, но это не было всерьез.

— Предположим. Скажите, почему вы не дали Августу присутствовать при обыске? — Венгер переложил ручку в другую руку.

— Таковы правила.

— Таких правил нет, — отрезал Генрих неожиданно сурово.

— Вы просто еще не все знаете, — свысока бросил Вальтер.

— Я знаю достаточно. Скажите, Вальтер, почему это дело закрыли в досудебном порядке? Разве все в нем было так уж кристально ясно?

— Не было времени, нужно было действовать быстро, чтобы Август Шольц не уехал из страны.

— Вы правда думаете, что он бы это сделал?

— От этого человека можно ожидать чего угодно.

— Предположим, — снова произнес без выражения Генрих. Закс уже ненавидел это «предположим». — Тогда скажите, Вальтер, как вы думаете, почему яд хранился в мешочке? Ведь Август — человек, который знает, как хранятся опасные вещества.

— Он это сделал, только чтобы отвести от себя подозрения. К тому же на него это похоже.

— А как насчет задушенного рабочего? — он внимательно посмотрел на Вальтера. Едва заметно на нем сменялись эмоции. Удивление, гнев, разочарование, страх.

— О чем вы?

— Я о том рабочем, который был придушен. Вы составляли отчет, вы должны о нем помнить.

— Да он был, но я не обратил на него внимания в отчете, так как думал, что это всего лишь жертва разборок в лагере, — он пожал плечами и посмотрел вверх.

Венгер не получил ни одного нового сведения, кроме того, что Вальтер Закс бездарно врет.

— Что ж. Тогда на сегодня допрос окончен. Думаю, вы можете быть свободны.

Влетев в свой кабинет, Вальтер перегнулся через стол и судорожно набрал номер. Ему не отвечали и пришлось набрать номер еще раз.

— Кто? — отозвался недовольный голос на том конце.

— Встретимся сегодня на месте, — сказав это, Вальтер бросил трубку.

Нужно успокоиться, срочно. Он метался по кабинету, забыв обо всех обязанностях. Какие могут быть дела, его жизнь висит на волоске.

Вальтер пришел на место первый и стал ждать. Фридрих, как всегда, не торопился.

— Что случилось, Закс, ты так холодно и быстро сказал в трубку, что я подумал, может, случилось что-то ужасное?

— Оно случилось, случается и будет случаться, Фридрих. Нас могут раскрыть.

— Мне не послышалось? — Фридрих не верил своим ушам, Вальтер покачал головой.

— Как?

— Сегодня приходил следователь, опрашивал меня и эту стерву, нашим делом заинтересовался Гиммлер, дело будет в суде.

— Нет, этого не может быть. Почему они снова взялись за это дело?

— Я не знаю, говорят, что приказ Гиммлера, я боюсь, что они раскроют и узнают обо мне.

— Да, если у меня есть шанс спасти шкуру, то у тебя нет, — Фридрих усмехнулся.

— Вообще-то и тебя посадят, Леманн, они узнали про того рабочего, которого ты задушил, когда мы подсыпали яд. Зачем вообще ты его убил.

— Я не думал, что они ухватятся за него.

— Нам крышка. Что ты думаешь сделать с Евой?

— Ничего. Она умрет.

— Лина со дня на день приедет, поэтому, думаю, ее тоже придется убрать.

— Придется подчистить живые улики, а, Вальтер, — ехидно сощурился Фридрих. — Запачкать руки. Но нам не впервой.

Глава 19

Вальтер шел по коридору, он намеревался выкрасть личное дело Августа и уничтожить бумаги, чтобы подозрения упали на Венгера и того обвинили в халатности.

Щ-щенок! Хочет помыкать им, да не дорос еще. Никто не посмеет диктовать ему, что делать, а что — нет. Вальтер прислонился к стене. Он понимает, что один неверный шаг — и его пристрелят, церемониться в гестапо не приучены. Мужчина выжидал, нужно, чтобы Генрих вышел из кабинета недолго. Хотя дело должно лежать недалеко и искать долго не придется, все же хотелось обезопаситься.

Наконец Генриха, судя по телефонному звонку, куда-то вызвали, и он торопливо вышел из кабинета. Как только шаги удалились, Вальтер проскользнул в приоткрытую дверь. Он довольно осторожно перелистал бумаги, потом, уже понимая, что может ничего не найти, выдвинул поочередно ящики стола. Искомое не обнаружилось и там. Вальтер отчаянно оглянулся на полки с десятками папок, почти зарычал: все корешки сидят плотно. Еще с минуту он гипнотизировал шкаф, но наводить бардак нельзя.

Вальтер проверил коридор — никого — и как ни в чем не бывало отправился к себе. В груди кипело раздражение. Нельзя допустить суда, они с Фридрихом договорились, что Вальтер выкрадет необходимые бумаги, это давало слабую надежду на то, что заседание отложат. До нового они могли бы что-то придумать, запугать Августа, подстроить его «самоубийство» в тюрьме.

Вальтер не сомневался, что его вовлеченность обнаружат первым делом, потом, возможно, раскроют и Леманна, а тем, кто выше, ничего не грозит и подавно. Генрих оказался не так безответственен, как Вальтер думал. Ну конечно он взял бумаги с собой… Мужчина, оперевшись на стол, курил уже вторую сигарету. Ожидание нервировало его, он привык держать все под контролем.

Испуг! Телефонный звонок отдался где-то в позвоночнике, Вальтер перевел дыхание. Снял трубку.

— Слушаю, — он ответил холодно.

— Здравствуйте. Это Генрих, зайдите в мой кабинет.

Связь оборвалась. Что ему, черт возьми, нужно?

Идущую навстречу Лину Вальтер просто не заметил, а та вжалась в стену. Мужчина был не в том настроении, чтобы обращать на кого-то внимание, и девушка это понимала. Лучше не лезть под руку.

Лина во всем винила Шарлотту, если бы той не было, все оставалось бы на своих местах. Лина решила, что не будет даже пытаться соблазнить Августа, этого недостаточно, Шарлотта должна быть уничтожена, разбита морально. План, как это сделать, родился в голове девушки почти мгновенно, и Лина поторопилась к своему столу, чтобы продумать детали.

В кабинет Генриха Вальтер вошел предельно собранным, с маской будничного недовольства — его отвлекли от дел за каким-то пустяком. Хозяин кабинета не торопился что-то говорить, он изучающе смотрел на Вальтера, стоя у стола, ждал, что сквозь внешнее спокойствие просочится его истинное состояние. Генрих почти улыбался, однако глаза его для стороннего наблюдателя показались бы вестью скорой смерти.

— Вальтер Закс, — прервал напряженное молчание Венгер. — вы знаете, зачем я вас вызвал?

Он видел, что защита подследственного дает трещину. Да, привыкший морально испытывать других, Вальтер пасовал, когда дело касалось его самого. Он понимал, что Генрих делает — отвлекает, хочет разговорить или вывести на эмоции. Нужно заставлять допрашиваемого как можно больше говорить, рано или поздно он допустит ошибку. Сложная игра, тем более, что Вальтер не обязан ни говорить, ни оставаться здесь.

— Нет, я не понимаю, зачем я здесь. Вы уже допросили меня вчера.

Ни одного лишнего слова вы от меня не дождетесь, Венгер, я не настолько идиот — всем видом говорил Вальтер. Генрих продолжил давить:

— Всплыли новые подробности, причем достаточно интересные, — он извлек из папки на столе печатный лист.

— И что это? — сложил Вальтер руки на груди, отказываясь принять бумажку.

— Показания жителей окраин, чьи дома расположены близко к лагерю, — не стал настаивать Генрих. — Здесь сказано, что вас видели неподалеку от объекта, в то время, как вы должны были быть в рейхстаге.

Вальтер показательно поднял брови.

— Вы хотите сказать, они возможно видели кого-то похожего на меня. Мало ли, кого они могли видеть, меня там никто не знает.

Генрих одобрительно улыбнулся. Это напугало Вальтера больше угроз: значит, он предусмотрел такой поворот размышлений.

— Не думаю, что в лагерь просто так может войти кто угодно. Вы единственный подходите под описание. Кроме того с вами был еще один мужчина, чья личность сейчас устанавливается.

— Может, у них был допуск. Вам нечего предъявить суду, Венгер.

Тот снова довольно сощурился.

— Действительно. У многих сейчас проблемы со зрением, до и люди в форме все похожи, так ведь?

Он протянул широкую кисть и Вальтер пожал холодную твердую руку Генриха. Собственные пальцы показались безвольно-влажными. Это далеко не последняя их встреча и оба это знали.

Они встречаются раз в месяц и каждый раз наполнен для Августа теплом, которого даже много после ледяных дней одиночества. Шарлотта уже ждала его, и Август еще раз поразился, как она изменилась всего за месяц. Раньше, встречаясь с ней каждый день, он не заметил бы этого, но теперь он встречал разительные перемены и со страхом видел, как она измотана, что она похудела и побледнела.

Она осветилась радостью, как только он сел напротив и ласково улыбнулся. Он не мог на нее наглядеться, ей, даже бесконечно усталой, шла нежность, цветущая вопреки обстоятельствам. Когда-нибудь все будет хорошо.

— Ты слышал о суде. Твое дело будет рассмотрено по всем правилам.

— Да, я знаю, ко мне приходил Генрих. Думаю, скоро будет суд, чему я очень рад, на этот раз мы добьемся справедливости.

— Если они не накажут себя сами. Август, я очень этого хочу. Им все вернется, все, — и она почти жестоко ухмыльнулась ярко накрашенными губами.

Август все сильнее и сильнее скучал по ней. Разговора было недостаточно, хотя они провели вместе около получаса, обмениваясь словами и взглядами, чего иногда не случалось по целым суткам в их жизни до заключения мужчины.

Их время вышло слишком быстро и Август проводил глазами ее стройный силуэт.

Генрих привычной дорогой продумывал, как убедительнее подать факты, чтобы суд организовали поскорее. Огромная ответственность не тяготила его, убежденного в том, что он делает все возможное. Генрих постучал и оправил форму.

— Войдите.

— Добрый день, рейхсфюрер.

— А, это вы, Генрих Венгер, проходите, — мужчина закрыл документы, отложил ручку в сторону, показывая, что слушает.

— Господин Рейхсфюрер. Вот отчет. Суд необходим, Шольц содержится в тюрьме почти незаконно, к тому же некоторые детали, вот, взгляните на бумаги, некоторые детали выглядят сомнительно и требуют публичного разбирательства.

— Дайте мне минуту, — мужчина внимательно читал документы. Что-то интересное привлекло его внимание, он явно начал что-то продумывать.

— Вы думаете, это Вальтер Закс? — он откинулся на спинку кресла.

— Да, он и некий Фридрих Леманн. Их видели местные жители. Вальтер чуть не клянется в своей непричастности, однако, по словам Августа, это сделал он. Если говорить про Фридриха, то на него пока что ничего нет, однако он может пойти как сообщник. Я хотел бы запросить ордер на обыск их и их кабинетов. Я думаю, мы найдем немало.

— А что вы думаете по поводу его секретаря?

— Лины?

Мужчина утвердительно кивнул.

— Думаю, она будет их покрывать, уж не знаю, что Вальтер ее пообещал, но видимо, что-то серьезное. Ее также стоит проверить и допросить, кажется, девушка уже вернулась.

— Вы правы. Я выдам вам ордер. А теперь можете идти. Я думаю, что в ближайшие два дня состоится суд. За это время попытайтесь найти что-то на Фридриха Леманна, я думаю, раз они связаны, это будет несложно.

— Есть! — он вышел из кабинета, и, погрузившись в свои мысли, стал ждать ордеров.

Действовать хотелось незамедлительно, не церемонясь с подлецами. Поступить так же, как Вальтер с Августом, потому что он этого заслуживает. Генриха выводила из себя несправедливость ситуации. Он не настолько глуп, чтобы проявлять инфантилизм и нетерпение, но все еще достаточно молод, чтобы увлечься делом всецело, принимая все близко к сердцу.

Шарлотта поглядывала на часы, ожидая обеденного перерыва. Хотелось расслабиться и поесть, тем более что она действительно проголодалась, впервые за последнее время. Хотелось вернуть себе хоть какой-то вес, поэтому, как только все ушли, она сбросила туфли и достала несколько заготовленных бутербродов.

Шарлотта успела прожевать один, когда заметила, что бараньим мутным взглядом каждое ее движение сопровождает из кабинета Вальтер. Девушка вздохнула и поднялась.

— Что? — подошла она к Заксу.

— Ты уже знаешь, ведь так?! — он дохнул на нее перегаром.

Шарлотта бессознательно прикрыла нос, а потом решила не церемониться.

— От вас воняет.

— Правда? — покачнулся Вальтер. — Неужели ты начала что-то чувствовать?

— Вальтер, — он окатила его взглядом, как ледяной водой.

— Ты ведь надеешься, что он выйдет и спасет свою маленькую Шарлотту от злобного Вальтера, — он отошёл и усмехнулся. — Но знай, моя милая Шарлотта, этого не случится. Он сгниет за решеткой, а ты, как помойная шавка, не ценившая мою любовь, будешь вечно прикована ко мне.

Он попытался схватить ее за подбородок, но Шарлотта с отвращением отпрянула.

— Это ты воображаешь? — ядовитейшим сарказмом плюнула она. — Ты загнан в угол, глушишь страх алкоголем и я должна тебя бояться? Тебя упекут на пожизненное, и за убийство, и за подставу, и за подделку документов о моем переводе, — сам дьявол теперь испугался бы выражения ярости на ее лице. — Думаешь я не узнала бы?! Ты жалкий трус! Думаешь я не знаю про твою жестокость и эгоизм. О, Вальтер, у нас правда, может быть, могло что-нибудь получиться, если бы ты не был столь жалким эгоистом.

Она чуть толкнула его в плечо и Вальтер уперся в дверной косяк спиной, не удержав равновесие.

Шарлотта вернулась к своим бутербродам, а в кабинет вслед за Вальтером вошла Лина. Шарлотте было жаль эту подстилку, но она сама виновата в своих бедах.

— Лина, проходи, — он показал на стул. Она закрыла дверь и осторожно присела, она видела его настрой. Лучше его не тревожить.

— Вальтер, я…

— Не нужно ничего говорить. Я знаю, что ты хочешь отомстить сама. Но лучше просто выполни мой приказ.

— Вальтер, это ничего не изменит. Ты все…

— Молчать! — он ударил кулаком по столу. — Я не давал тебе права самовольничать. Просто, — он присел на стул. — просто выполни приказ. Ты думаешь, я не знаю о том плане, который ты писала? Убить Августа, ты совсем с ума сошла! — она взял девушку за плечи. — ты решила взять всю вину на себя? — Вальтер просто не мог на нее больше злиться, он слишком устал. Он посмотрел на ее, потом на часы, которые висели в его комнате, потом еще раз на нее.

— Ты правда возьмешь меня замуж? — Лина чуть подвинулась к столу.

— Конечно, как только от меня отстанут с вопросами, так сразу. Мы уедем с тобой на юг и станем там жить. У нас будет небольшой дом и много цветов, которые ты будешь собирать, — какой хороший он актер, Вальтер понял это только сейчас.

— Правда? — в ее голосе слышалась надежда.

— Конечно, дорогая — он придвинулся и поцеловал ее.

Она ушла, а Вальтер направился было к Фридриху, сегодня встреча. Однако в кабинет вломились без предупреждения

— Что происходит? — Вальтер возмутился.

— Обыск, — Генрих вошел следом за солдатами.

— Вы не имеете права, — Вальтер стал собирать бумаги на столе.

— Правда? — Генрих показал ордер на обыск.

— Вальтер Закс, прошу, выйдите.

— Что?

— Что слышали, — он, чуть наклоняясь, добавил. — вы ведь так же сделали с Августом?

Глава 20

Вальтер быстро пришёл в себя и, сделав каменное выражение лица, вышел из кабинета, но Генрих прекрасно знал, что кроется за этим лицом. Вальтер сел и стал ждать, он знал, что они ничего не смогут найти, потому что все улики у Фридриха. Однако его подсознание твердило ему, что не все так просто и сегодня они где-то да все-таки упадут на этом хрупком льду, по которому идут уже не в первый раз. Он сидел в собственной приемной весь на иголках. Он ерзал, смотрел по сторонам, много раз трогал свои волосы. Все это выдавало внутреннюю тревожность и желание успокоить себя.

Шарлотта, смотревшая на это представление, была очень даже рада сложившейся картине. Он предстал перед ней в другом свете. Он не казался теперь таким могучим, грозным и серьезным. Теперь он больше походил на маленького зверька, который скоро погибнет от собственной глупости. Она смотрела и на свою, теперь уже бывшую подругу, которая была готова прямо сейчас отдать за него жизнь. Шарлотта понимала, что она тоже сядет в тюрьму, как и Фридрих, как и все те, кто ополчился против них с Августом на этом отрезке жизни.

Через пятнадцать минут из его кабинета вышли, и Генрих, судя по его выражению лица, действительно ничего в нем не нашел. Однако было видно, что это не конец и он знает, за что зацепиться.

— Ну что, — Вальтер победно подошел к нему.

— Мы ничего не нашли, однако это не конец. Вальтер, вы же понимаете, что вы, — он наклонился к нему, на ухо сказав, — убийца.

— В любом случае, прошу больше подобного бардака не устраивать в моем кабинете. И предупреждать об этом заранее, — Он, с видом униженного человека, прошел в свой кабинет. А Генрих пошёл к Шарлотте.

— Как вы думаете, где может быть яд? — он задал этот вопрос и озадачил Шарлотту.

Девушка только пожала плечами, она боялась и близко подойти к кабинету Вальтера, потому что он мог попытаться свалить на нее часть вины.

— Я не знаю. Возможно, у Лины, — она посмотрела на нее, — однако я не уверена, что теперь вы можете обыскивать ее или трогать ее личные вещи. Может быть, у Фридриха. Но я не знаю, с чем вы придёте к нему.

— Да, это верно. Несмотря на то, что скоро должен быть назначен суд, мы никак не можем к нему подобраться. Мы не можем даже подтвердить их связь с Вальтером.

— Боюсь, так все это бессмысленно.

— Ладно, пойду думать. Спасибо за Августа, ему сейчас очень нужна ваша поддержка. Его скоро должны выпустить, поэтому, думаю, у него будет пара дней, правда я не знаю, где он будет.

— Он поживет у меня. Я думаю, что скоро все встанет на свои места, — Шарлотта соврала, она знала, что никто его просто так не отпустит, поэтому она договорилась бы на условия получше.

— Будем надеяться, — они пожали друг другу руки, и Генрих удалился.

Лина услышала разговор о временном переводе Августа из тюрьмы. Нужно было что-то делать и срочно. Она направилась в кабинет Вальтера.

— Кто еще? — Вальтер разражено крикнул на неё.

— Вальтер, это я, у меня есть план, который поможет избежать проблем.

— Лина! — он пришикнул на девушку, — не смей никакие планы исполнять, не смей заниматься самодеятельностью. Только то, что я сказал. Мы, кажется, это уже обсуждали!

— Вальтер, я готова подсыпать яд ему в еду. Или застрелить, даже зарезать. Только… женись на мне, а потом убей. Я хочу побыть твоей женой, но отвечать за преступление не хочу.

— Лина, ты думаешь, что говоришь? Даже если ты все возьмешь на себя, я уже под следствием. Это не спасет ситуацию, ни к чему такие жертвы. Лина, мне некогда тебя убеждать, делай так, как я говорю, и все.

— Вальтер! — девушка обняла его со спины и горько заплакала, — Я ведь тебя тогда никогда не увижу. Я не смогу забыть тебя, ты и представить не можешь, каково это будет!

— Лина, я понимаю тебя, — он развернулся к ней лицом и взял за подбородок, — но, прошу, не торопись. Не нужно убивать всех подряд на своем пути, это работает не так. Нужно делать все тонко и очень аккуратно, — он поцеловал девушку и это сработало. Она явно расслабилась, снова доверилась ему.

Вальтер еле избежал катастрофы, однако он чувствовал, что она просто так это не оставит. Ему нужно было встретиться с Фридрихом. Он решил пойти к нему. Однако понимал, что теперь за ним явно установили слежку. Черт бы их побрал, теперь нужно передвигаться в три раза осторожнее. Он решил пойти под покровом ночи. Так всегда было надежнее.

Он ждал его в их любимом месте — в подвале. Он сидел и смотрел на часы, постоянно поглядывая на дверь. Сегодня было необычайно холодно. Однако, по сравнению с погодой, в душе Вальтера творился действительно холод. Вальтер уж начал думать, что Фридрих забыл или не придёт и придется идти в офис. Сегодня была среда, а значит встреча должна состояться, даже вопреки урагану. Они не договаривались. Просто оба знали, если среда — значит у них встреча. Если же встреча отменялась, то либо звонили, либо сообщали заранее. Но, когда Вальтер встал, чтобы уйти, на пороге появился он.

— Вальтер, прости, я припозднился, — Фридрих стал снимать с себя пальто.

— Да, я в курсе, — он раздраженно сел на свое место.

— Итак, какие новости? — Фридрих расслабленно сел на стул, который стоял по другую сторону стола.

— Новости самые ужасные, Фридрих. Меня подозревают в тех убийствах, не сегодня — завтра раскроют и тебя, — Вальтер, сказав это, отпил из фляжки коньяк.

— Не может быть, — Фридрих снял фуражку. — Дай-ка отпить, — он взял предложенный Вальтером коньяк.

— Может, как видишь. В конце недели — начале следующей будет суд. Они сегодня приходили ко мне в кабинет, делали обыск, слава богу, ничего не нашли. Хотя я в этом сомневаюсь, возможно, они установили слежку за мной. Я не знаю, что нам делать, Фридрих.

— Спокойно, у нас еще есть время.

— Есть время! — Вальтер подскочил и закричал на Фридриха. — Какое время? Что ты собираешься делать? Спихнуть все на Лину и Еву? Это твой план? Они всё равно найдут концы, на меня они уже нацелены. И твой начальник, или кто там он тебе. Думаешь, они и на него не выйдут? Фридрих, нам нужно идти с повинной, они нас не пожалеют, отпираться бесполезно.

— Вальтер, не психуй, пожалуйста! Это не такая и безвыходная ситуация. Держимся плана.

— Я убью тебя, если он не сработает, слышишь, — Вальтер посмотрел на него со всей серьезностью. — Я не хочу из-за тебя в тюрьму.

— Раньше надо было думать, когда план разрабатывал и приходил ко мне.

— Ладно, я понял, ты прав, я слишком мрачно смотрю на вещи.

— Вот именно. Мы держимся плана. К тому же ты все равно хотел избавиться от этой Лины. Почему бы и не сделать этого?

— Да, конечно, — Вальтер хотел использовать её и избавиться от неё, однако, в свете последних событий, он был не уверен в том, что делает все правильно. Ему было жалко Лину, ведь вряд ли кто-нибудь посмотрит на него, кроме неё, с такой любовью. Однако он будет помнить ее и всегда приносить цветы туда, где она умрет.

Вальтер шел и думал о Шарлотте. Да, наверное, в ее глазах он навсегда окажется трусом и самым страшным из мужчин. Он закурил, выпуская пар изо рта и, глядя на фонарь, представлял себя мотыльком.

Лина осознавала, на что она шла. Сегодня Августа должны были выпустить из тюремной камеры. А на послезавтра назначили суд. Он должен был привести себя в порядок и предстать перед судом, где даст показания против Вальтера, однако, Лина такого развития событий не хотела.

День был в самом разгаре, и Лина надеялась на то, что она сможет убить Августа сегодня с помощью яда. Она намеревалась подменить бутылочки с лекарствами. Яд был не тот же, которым Вальтер и Фридрих отравили рабочих, тот легко распознать.

Она вошла по поддельному пропуску. Для нее это была не проблема. Она шла по маленьким узким коридорам. Сердце бешено колотилось, она волновалась, если вдруг что-то пойдет не так, она умрет прямо тут, пустив себе пулю в лоб. Она не будет медлить, не будет ждать. От ее жизни ничего не осталось, смыслом ее жизни был Вальтер. Она хотела быть с ним и любить его, она была готова ради него на все. А тут эта Шарлотта, чем эта глупая девчонка смогла его зацепить? Сегодня со всем будет покончено. Вслед за Августом умрет и Шарлотта. Ее она застрелит в собственной квартире, сегодня вечером.

Лина вошла в блок, где были врачи, медсестры и много другого персонала. Ей нужно и отвести от себя подозрения, и попасть в аптекарский кабинет.

— Госпожа, кто вы? — незнакомый врач спросил, едва девушка поняла, куда ей нужно идти.

— Я жена одно заключенного. Моему мужу плохо, помогите! — Лина изобразила горе на лице и, как ни странно, это сработало.

— В какой камере ваш муж?

— В одиннадцатой, если мне не изменяет память, — врач сразу побежал, а Лина продолжила свой путь к кабинету. Посмотрев по сторонам и поняв, что кабинет открыт, Лина выдохнула. Ей пришлось бы еще возиться с ключами. Она открыла дверь и стала рыться в лекарствах, которые стояли ровными рядами на полочках. Она рылась и через время подумала, что она ошиблась, однако она нашла нужные и подменила бутылек. Она выдохнула, но, услышав шаги за дверью, тихо и быстро вышла из кабинета, как только шаги стихли.

Она сделала все правильно. Она шла назад и никто, никто не мог ее остановить, да и зачем. Она вышла из блока и чуть ли не столкнулась с Шарлоттой, однако вовремя успела встать спиной, когда та проходила к блоку для встреч. Она едва не попалась. Выйдя к машине быстрым шагом, каким только она могла, чтоб не бежать, она села, завела мотор и поехала в офис. Сегодня ее ждала еще одна миссия. Лина собиралась все рассказать Вальтеру. Если идти с ним до конца, то до самой смерти.

Август ждал Шарлотту. Сегодня она должна была приехать к нему, а после, когда он будет приведен в порядок, его длинные темные волосы будут подстрижены, а он нормально помоется и поест, в суд. Август знал, что сегодня он последний раз примет таблетки от Берты, потому что курс лечения закончился. В отличии от Шарлотты, чье состояние после его заключения, оставляло желать лучшего.

К нему вошла Шарлотта и солдат, который должен был принести таблетки. Август выпил лекарство, и солдат пропустил Шарлотту вперед, они остались одни. Он улыбался, да и она светилась, как в первый день их знакомства. Он смотрел на неё, она на него. Они молчали, это был их особый ритуал, который никогда не нарушался. Как же много раз он не мог посмотреть на неё за то время, пока сидел. Как он ценил ее. Шарлотта смотрела на него с такой же улыбкой и такой же любовью. Она в нем тонула, и не только в нем, а во всем, с чем он был связан. Половина ее мира была связана с ним. Она боялась больше не увидеть его. Господи, она боялась, что он может когда-нибудь умереть, очень боялась и никогда об этом не думала.

— Август, — она обратилась к нему.

— Да?

— Ты готов к суду?

— А, да, готов, — он почувствовал боль, которая медленно распространялась от живота, и тошнота поднималась к горлу. Он понял, что нужно позвать на помощь, нужно сказать Шарлотте.

— Это так хорошо, слушай, я все хотела сказать, что у меня скоро день рождения. Ты первый…

— А, что, — он начал часто дышать, рот был весь в крови, глаза становились стеклянными.

— Август, что с тобой?

— Аааа, — он только и успел это сказать, прикрывая рукой рот, из которого текла кровь. Он не хотел ее пугать.

— Врача! Быстро! — Шарлотта орала и била в дверь, чтобы охрана позвала медиков.

— Август, держись, — она видела, как из него вытекает кровь, прямо на её белую юбку. — Август, только не закрывай глаза! — это последнее, что он успел услышать, перед тем как отключиться.

Врачи пришли через пару минут. Шарлотту подняли увели. Ноги ватные — девушка едва передвигала их. Она не могла не оглядываться, тормозя провожатых, на то, как вокруг Августа суетятся медики. И никак не могла понять, как это произошло. Ей казалось, будто весь мир сейчас находится под водой, она застыла. Она не могла поверить. Она шла и понимала, что и сюда проникли Вальтер и Фридрих. Или нет? Скорее всего это Лина. Она знала о ее плане. Однако она не думала, что та действительно будет его исполнять.

Глава 21

Лина приехала в офис вовремя, поэтому её небольшой прогулки, если можно так сказать, никто не заметил. Она вошла и под взглядом Вальтера села на свое место работать. Вальтер был крайне удивлен происходящим. Он редко видел Лину в подобном настроении, а значило это одно: она что-то натворила.

— Лина, — он подошел к ее столу, — зайди ко мне в кабинет.

— Хорошо.

Не дожидаясь ее, Вальтер быстрым шагом вернулся в кабинет. Лина отложила работу и последовала за ним.

— Что ты натворила? — с порога впился он в нее вопросом.

— Что ты имеешь в виду?

— Лина, ты что, ездила к Августу?

— Нет, — она не умела врать, Вальтер это понял. Он хотел ее ударить, однако сдержался.

— Лина, если я узнаю, что ты хоть что-то сделала, — он посмотрел на ее и схватил за нижнюю челюсть. Их разговор был прерван звонком. Вальтер, не отрываясь, взял трубку.

— Слушаю, — он холодно отчеканил. Лина могла наблюдать на его лице сотню оттенков эмоций. Но он так же смотрел ей в глаза.

— Правда, какая беда, но, я думаю, что все будет хорошо, — он положил трубку и едва не зарычал от отчаяния.

— Не ездила, значит? Не была там. Августу Шольцу плохо, заседание переносится.

— Прости, я хотела тебя спасти, — она была похожа на маленького щенка. Она с такой преданностью смотрела на него. Он медленно отпустил ее и отошёл. Голова шла кругом. Господи, что теперь делать.

— Лина, помнишь я говорил тебе, что возьму тебе замуж?

— Да, помню, — она смотрела на него с любопытством, она вся осветилась.

— Это будет сегодня.

— Но, ведь дело еще не закончено.

— Да, но зачем нам ждать? Держи, вот тебе деньги, возьми себе самое красивое платье. И надень его, сегодня нас распишут.

— Правда? — это счастье, которое она испытала, оно было ни с чем не сравнимо.

— Да, правда, — она подбежала к нему и обняла.

— Я люблю тебя, Вальтер Закс.

— Я тебя… тоже, — они стояли и обнимались. Вальтер точно решил, что сегодня будет самый подходящий день. Все равно теперь когда. Он понял, что она могла сделать его счастливым, но понял это слишком поздно. Он смотрел на то, как она, счастливая, выходит из кабинета и понимал, что сегодня ему придется ее убить. Он должен выполнить ее последнюю просьбу за ее безграничную верность.

Августа уложили на носилки, онемевшие руки безвольно болтались по краям, врачи торопились — пациент на грани. Август же ничего не различал, видел обрывочно — ее лицо, блузку, залитую кровью, ее тонкую руку, стискивающую его пальцы. В голове проносились не мысли — ощущения, ощущение врага, снова как-то нарушившего течение его жизни, ощущение уверенности в скором возмездии, опасности и скорого избавления одновременно.

Силы медленно покидали его, кашлять кровью он уже не мог и давно задохнулся бы, но врачи вовремя поворачивали его набок, чтобы красные сгустки сползали на ткань носилок. В глазах темнело, расплывались круги, но сквозь них проступал ее образ, а сквозь вату и звон в ушах — ее высокий срывающийся голос.

Август все еще видел ее лицо, когда ее уже несколько минут не было рядом. Шарлотту, в состоянии сильнейшего шока задержали на полпути к манипуляционной, кажется, она кричала, может быть, плакала, но девушка ничего не запомнила, потеряв всякую связь с реальностью. Ее усадили куда-то и она уставилась в одну точку, не в состоянии ничего осмысленного подумать.

Лина! Она засунет в глотку этой ведьмы яд прямо с баночкой! Злость охватывала Шарлотту приступами пульсирующего жара. Если Август погибнет… Этого невозможно вообразить даже на секунду. Шарлотта старалась дышать, но время от времени начинала задыхаться, щеки горели, в глазах будто хрустел песок, закрывать их было больно. Она не поняла, сколько так просидела. Безудержная жажда разрушения заставляла ее подскакивать и тут же падать обратно, потому что слабые трясущиеся ноги не держали.

Все же ярость пересилила, Шарлотта схватила какой-то предмет и шваркнула его об пол. Следом еще один. И еще. Разлетались стеклянные колбы, искореженная печатная машинка пробила в полу немаленькую вмятину, стулья и стол оказались перевернуты прежде чем в кабинет влетело несколько человек, привлеченных грохотом и ужасным криком, переходившим почти в визг. Шарлотта еще минуту на глазах остолбеневших наблюдателей громила кабинет. Девушка на всей скорости влетела в то, от чего бежала все эти годы — она могла умереть за Августа, так его любила. Но он! Он умереть не мог.

Ее, насколько это было возможно, аккуратно обездвижили и отвели уже в палату, где дали сильное успокоительное. Шарлотта, нервически подрагивая, заснула с искаженным лицом.

Генрих шел в кабинет к Гиммлеру с некоторым волнением. Новость об отравлении Августа не на шутку перепугала его, и не только его. Суд откладывается, а это значит только одно, они специально это сделали.

Это начинало его злить, и не только его. Он прошел в приемную, узнав от секретаря, что его уже ждут. Постучав в кабинет, он зашел.

— Генрих Венгер, с какими новостями сегодня вы пришли ко мне? — Гиммлер надел очки.

— С плохими, господин Рейхсфюрер.

— Что значит, с плохими? — он вопросительно посмотрел на него.

— Августа Шольца кто-то отравил. В камере во время встречи с Шарлоттой Браун.

— Что? Как отравили? Кто? — Гиммлер засыпал его вопросами.

— Мы не знаем, но думаем, что кто-то из приближенных Вальтера Закса и Фридриха Леманна.

— Арестуйте их, сегодня же! — Гиммлер был в ярости. Значит, интуиция его не подвела. Вальтер ответит за все. Он точно решил. Никто не смеет ему врать. Никто!

Вальтер надевал свою форму, которую он почистил недавно. Он должен был сделать все идеально. Она в последний свой день должна побыть с тем, с кем она хотела быть. Вальтер решил, что убьет ее цианистым калием. Быстрая и легкая смерть. Он оделся и, взяв яд, пошел по ночным улицам Берлина. Они договорились встретиться возле маленькой церквушки, заброшенной, где он договорился, чтобы их расписали. Он подкупил женщину, и та согласилась. Все это был цирк, но он был для нее. Вальтер знал, что это будет его первая и последняя свадьба, он не хотел жениться и делал это ради нее. Она так долго этого ждала, что должна получить свое.

Он шел и вспоминал все: как они первый раз увиделись, как первый раз столкнулись в приемной и как она смотрела на него тогда. Как радовалась и светилась изнутри, когда поняла, что работать будут вместе. И как огорчилась, когда он, в присутствии ее подруг, пожал руку первой не ей. Как каждый год на свой день рождения получал от нее шоколад. Она была единственной, кто присылал ему подарки и вспоминал о нем. Он понял, что слишком много потерял. Он понял это, когда, стоя на мостовой, ждал ее и, заметив издалека, осознал, как она прекрасна. Она и вправду бежала в белом платье и с фатой на голове, в белых коротковатых перчатках, с распущенными волосами, но самой красивой была в этот момент ее душа. Она светилась. Вальтер даже подумал умереть сегодня с ней, однако потом отверг эту мысль. Она подбежала к нему, запыхавшись.

— Прости, я задержалась, давно ждешь? — она улыбалась во весь рот.

— Нет, недолго, переведи дух.

— Я так волнуюсь, — она начала подправлять платье.

Если бы она знала, как он волнуется. Лина летела сегодня на крыльях, когда она зашла в салон, в котором пробыла часа три, она все не могла определиться с платьем, она представляла себе их счастливое будущее. Которое вряд ли сбудется. Они побудут вместе три дня, пока Вальтера не возьмут под стражу, как и ее, и она собиралась взять всю вину на себя, потому что она была готова ради него на все. Он спас ее.

Когда они впервые встретились, Вальтер показался ей императором. Она была из бедной семьи и не всегда могла себе что-то позволить. Мать Лины владела гостиницей, но бизнес не приносил почти никакого дохода, и Лина нередко заставала ее за особого рода услугами. Ей не хотелось такой жизни, поэтому девушка бежала из дома в шестнадцать и работала там, куда брали, часто занимаясь совсем не женским трудом. Перед приходом Гитлера к власти, Лина работала санитаркой, и с радостью ушла из места, где, казалось, все пропитано кровью и гноем.

Работа секретарем оказалась на порядок чище, а в один из первых же вечеров в свете бледных по сравнению с отгорающим закатом фонарей, она увидела его. Его вид загипнотизировал девушку, она не могла отвести взгляд и застыла. На следующий же день она узнала, что этот мужчина — ее непосредственный начальник и чуть не сошла с ума от счастья.

— Не переживай, все будет хорошо, — вернул ее к реальности Вальтер, подхватывая под руку. Теперь перед ней был уже не тот Вальтер, но она все так же его любила.

Сегодня будет самый черный день для Вальтера. Он шел и чувствовал себя палачом. Он хотел все бросить, сказать, что убьет ее сегодня. Ему было все равно теперь уже, посадят ли его или нет. Он слишком много времени потратил на того, кого ненавидел и игнорировал ту, которая любила его.

Они вошли, их уже ждали. Лина чуть крепче сжала его пиджак и посмотрела на него с улыбкой. Ох, милая Лина, если бы ты только знала, какой он монстр, что он ведет тебя на смерть. Стала бы она, если бы узнала о нем все, так же смотреть на него, стала бы точно так же жертвовать ради него? Конечно же да. Любовь — это страдание, которое позволяет чувствовать себя живым.

— Вальтер Закс, согласен ли ты взять Лину Шмидт в жены?

— Да, согласен, — он впервые в жизни, глядя ей в глаза, говорил правду. Но слишком поздно.

— Согласна ли ты, Лина Шмидт, взять Вальтера Закса в мужья?

— Да, согласна, — она была самой счастливой на свете.

— Объявляю вас мужем и женой. Жених, можете поцеловать невесту, — после этих слов он откинул ее фату и, наклоняясь, поцеловал ее. Это был самый нежный поцелуй, который он когда-либо дарил ей. Это был последний их поцелуй. Они обменялись кольцами.

После церемонии они купили шампанского и гуляли по Берлину. Они были везде. Она была счастливой, он хотел видеть ее счастливой и у него это получилось.

— Вальтер, ты правда меня любишь? — спросила слегка пьяная Лина на рассвете, когда солнце только-только начинало подниматься.

— Да, люблю, — он протянул ей бутылку с шампанским, в котором был яд. Он добавил его, пока они шли. Она взяла бутылку и без малейшего сомнения выпила содержимое. Вальтер взял у нее из рук бутылку и обнял ее, придерживая.

— Вальтер, — она обняла его — я люблю тебя, спасибо тебе за все. Знаешь, ты единственный, кто сделал меня такой счастливой, я знала, я все прекрасно знала и все равно шла. Даже если бы ты решил расстрелять весь мир, я бы встала рядом и подавала тебе … патроны.

— Лина, прости меня, — она опустила руки и полностью расслабилась. Вальтер прижал ее к себе. Первые лучи падали на его лицо. Шесть часов и тридцать пять минут — именно столько Лина Шмидт, блеклая тень своего возлюбленного, побыла Линой Закс. Он ненавидел Августа, из-за него ему пришлось убить свою любовь. Он проклял его навеки. И заорал, что были мощи, держа её в руках.

Он не успел понять, как сзади его кто-то приложил о дорогу.

— Вальтер Закс, вы обвиняетесь в убийстве, — Генрих был очень рад, что они наконец-то его выследили. Они всю ночь колесили по городу, чтобы понять, куда он пошел.

— Мог хотя бы мне не портить свадьбу, — Вальтер выплюнул кровь, которая хлынула из губы, когда его приложили о дорогу.

— Свадьбу? — Генрих сначала даже не понял, о чём он, однако, увидев неподалеку невесту, все понял.

Он подошел к девушке, это была Лина. Генрих приложил пальцы к сонной артерии, но не ощутил биения. Она мертва? Господи, бедная девушка, она была безоружна против этого всего, против сумасшедшего Закса, в конце концов убившего ее и смеющего называть это свадьбой. Генрих едва знал эту молодую женщину, но любовь, которую она питала к Вальтеру, трудно было бы не заметить. Они уже побывали в ее квартире и ничего там не нашли, вообще практически ничего, так как Лина жила скромно, а последние вещи и сбережения потратила, видимо, вчера.

Генрих приказал забрать тело, Вальтера посадили в машину. Его везли, но ему было все равно, теперь ему никуда не деться.

Шарлотта не отходила от Августа вторые сутки. Ему не становилось лучше, температура только спала. Если бы можно было забрать половину боли себе, она бы сделала это не задумываясь. Однако она не могла так сделать. Оставалось только ждать. Генрих зашел в палату, и она отошла на небольшое расстояние.

— Здравствуйте, — он протянул ей руку для рукопожатия.

— Здравствуйте, — пожала его руку.

— Как он? — Генрих посмотрел на Августа.

— Могло быть и хуже, ему вовремя оказали первую помощь.

— Думаю, что все будет хорошо. Я пришел сообщить вам, что суд назначили на четверг, мы думаем, что он придёт в себя и ему будет лучше, и он сможет появиться в суде.

— Вы нашли преступника? — этот вопрос волновал больше всего.

— Да, мы взяли Вальтера Закса, сейчас разыскиваем Фридриха Леманна. Лину взять не удалось… Она умерла, перед этим выйдя замуж за Вальтера.

— Лина умерла? Как это произошло? — эту новость Шарлотта никак не была готова услышать. — И вышла замуж за Вальтера? — она знала, что Лина испытывала любовь к нему, но чтобы решиться на такое…

— Мы сами немного в недоумении от выявленных обстоятельств. Он отравил ее.

— Что-то еще?

— Да, конечно. Мы думаем, что здесь замешана еще одна ваша знакомая.

— Какая?

— Ева Бауман, вы что-нибудь знаете о ней? — он протянул лист с данными Евы.

— Ничего, она никогда не рассказывала о себе, единственное, знаю, что у нее не было родителей, это все.

— Она подозревается в шпионаже за Августом Шольцем и связях с НКВД, — Генрих посмотрел на Августа.

— Ева? Нет, она не могла, она же моя подруга, — Шарлотта не могла поверить в это. Этого не может быть.

— Мне очень жаль. Но суд будет во всем разбираться. — он оставил так и стоять Шарлотту, смотрящую на Августа. Она не могла поверить, что Ева шпионит. Но зачем? Для чего это ей?

Она ничего не знала, она села на стул рядом с Августом и, поцеловав того в лоб, произнесла:

— Август, пожалуйста, не бросай меня.

Вальтер Закс шел в камеру, у него сорвали погоны, отобрали пистолет и теперь он чувствовал себя Августом. Он был раздавлен и уничтожен.

Сейчас будет допрос, а может, он будет в суде. Он не знал точно, однако это неведенье его больше не пугало. Его расстреляют, а если и нет, то он, когда выйдет, продолжит подставлять Августа Шольца. Но теперь за смерть Лины. А как же тот четвертый игрок, который предложил ему сотрудничать? Найдут ли его? А может это один и тот же человек, что и с Фридрихом. Вальтер думал, много думал и, глядя на солнце, что так жгло его душевные раны, он сгорал, как вампир от солнечного света.

Генриху было дано задние поймать и задержать Фридриха. По данным он должен был быть в кабинете. Генрих шел с пистолетом. Впереди шли двое солдат. Он очень волновался. Нельзя облажаться.

Двое солдат, сломав дверь, ворвались в кабинет. Однако ничего после не последовало. Генрих очень удивился. Зайдя в кабинет, он увидел труп с пулей в голове.

— Черт! — Генрих выругался.

— Будут приказы?

— Звони, говори, что этот придурок мертв.

— Есть! — солдат побежал до телефона. А Генрих решил обыскать кабинет и не зря, в первом же ящике обнаружилось огромное количество яда. Значит это он.

— Вас к телефону.

— Иду, — он взял трубку.

— Что значит, труп? — Гиммлер был ошарашен.

— Это правда, Рейхсфюрер. В ящике его стола найден яд, значит это он отравил тех рабочих. Он застрелился, тут нет сомнений.

— Везите труп на экспертизу, а сами готовьте отчет, скоро суд.

— Слушаюсь, — он повесил трубку и посмотрел в глаза Фридриха, те были открыты. Зрелище было не для слабонервных. Он продолжил обыск.

Сегодня должен состояться суд. Все этот день ждут с трепетом, особенно Август. Если его невиновность будет доказана, его отпустят и он снова сможет смотреть на неё. Шарлотта тоже на это надеялась. Она знала, что Вальтер не будет препираться, он и так загнан в угол, ему нужно будет просто все выложить подчистую.

Августа привели в порядок. Его подстригли, хотя он ни в какую не хотел стричь свои волосы, которые у него отросли до плеч и очень ему нравились. Однако за десять поцелуев Август согласился это сделать. Так же его помыли и одели в чистое. Он был счастлив, как ребенок. Он начал ценить это только тогда, когда попал в тюрьму. Все-таки жизнь опускала его и ломала, но он не сдавался.

Он вошел и сел на свое место, рядом, как всегда, была Шарлотта. Сегодня они были одеты одинаково. Черные пиджаки, белые рубашки, черные брюки. Перчатки кожаные, у Шарлотты красная помада на губах, у Августа черный платок в кармане. Они всем своим видом давали понять, что они пара. Также в зале присутствовали: Ева Бауман, Генрих Венгер, Вальтер Закс. Они были по разные стороны баррикад. Они смотрели друг на друга, и Шарлотта не могла поверить, что это и правда реальность, в которой они находятся. Начался суд, и все ожидали, что сегодня наконец-то восторжествует справедливость.

Вошел судья, и началось заседание. Первым, кого вызвали, был Генрих.

— Генрих Венгер, вы вели это дело после Вальтера Закса.

— Да, ваша честь.

— Скажите, вы много выяснили?

— Да, конечно. По моим предположениям, Вальтер Закс подставил Августа Шольца и совершил убийство рабочих в концентрационном лагере. Также нам удалось выяснить, что он действовал не один. Ему помогали. Лина Закс — она стала его женой перед своей смертью.

— Она умерла или ее убили?

— Он убил ее, мотивы нам не известны. Также был Фридрих Леманн, у которого мы нашли яд. И Ева Бауман, которую шантажировал Фридрих. Ее подозревают в шпионаже и связью с русскими.

— Простите, а на кого она работает? — судья был заинтересован.

— Приблизительно, на НКВД, — судья был удивлён. Как человек, который работал в немецкой организации, работает на русских, и почему раньше это не выяснили?

— Хорошо, Генрих, вы можете садиться, — мужчина сел на место и следующим, кого стали спрашивать, это Вальтер. Его вызвали.

Он встал и посмотрев на судью, стал ждать его вопросов.

— Вальтер Закс, вас обвиняют в убийстве.

— Да, я знаю, ваша честь. Я принимаю обвинения.

— Расскажите, как все было. Я знаю, есть еще некоторые участники, которые отсутствуют тут.

— Да. Это правда. Мы хотели избавиться от Августа Шольца, из-за личной неприязни. Мы договорились с Фридрихом, что все будет пополам. Мы подумали, что, если закажем его убийство, это будет слишком очевидно. Мы решили подставить его. Фридрих узнал, что его покойная сестра работает в оппозиции, это случилось в ночь длинных ножей. Мы заплатили круглую сумму ей за то, чтобы она убила его. И помогла нам. Однако мы не думали, что Август… Убьет ее первой. После этого провала мы стали думать, как еще можно это сделать. И тогда мы придумали убить рабочих. В назначенный день мы приехали на стройку и по поддельным документам нас пустили внутрь, мы сказали, что нас прислал Август, проследить, как идет стройка. Подделали даже доверенность, проникнув в кабинет к его секретарю Шарлотте. Нас пустили. Дальше Фридрих отвлек начальника, а я подсыпал яд. Это увидел один из рабочих. Поначалу мы пытались с ним договориться, однако после поняли, что нам это не сделать. Задушили его веревкой.

— А куда вы подсыпали яд?

— В емкость с едой, как раз тогда был обед.

— Почему вы убили вашу жену?

— Я не хотел, чтобы она мучилась под следствием, она много раз говорила, что хочет и говора умереть, я выполнил ее просьбу.

— Продолжайте.

— Когда рабочие были мертвы, мы застрелили каждого и задушили, кто был еще жив и сопротивлялся. После того, как все были мертвы, солдаты стащили тела в одну кучу, и мы уехали. Веревку мы сожгли.

— Хорошо, а причем тут тогда Лина Закс и Ева Бауман?

— Ева Бауман. Ее шантажировал Фридрих рассказами о том, что все узнают, что она из СССР. Она подбросила наркотик Августу, и Лина… Она выполнила свою миссию, она отравила его. У меня все.

— Хорошо, садитесь, Вальтер, — судья посмотрел в документы, вздохнул, потер лоб и следующим вызвал Августа. Тот встал и, медленно идя, встал перед судьей.

— Август Шольц, скажите, какие взаимоотношения у вас были с Вальтером и Фридрихом?

— Плохие, мы сразу невзлюбили друг друга. Фридрих мне завидовал, так как все знали его характер. А Вальтер, он был влюблен в Шарлотту безответно и, видимо, это и сподвигло его на данный поступок.

— Скажите, Август, вы когда-нибудь желали смерти своей сестре или им?

— Нет, конечно нет. Я понимал, что все это наказуемо и не желал смерти. При жизни, — он вздохнул, — мы были в плохих отношениях с сестрой, однако, я никогда не желал ей смерти. Вообще. Никогда.

— В отчете говорится, что вы принимали таблетки.

— Да, я начал их принимать именно тогда, когда умерла сестра, так как я не думал, что убью её, однако, это был мой первый приказ.

— Ясно, да, Август, вы стали жертвой. И это печально, присядьте.

Следующей и последней была Ева. Шарлотта не могла поверить в ту правду, которую ей уготовано услышать, теперь уже о бывшей подруге. Они смотрели друг на друга и Шарлотте было страшно, что еще она может выяснить о подругах.

— Ева Бауман, вы самая загадочная из здесь находящихся, скажите, какой вам был в этом толк и правда ли, что вы работаете на русских? — Ева никогда не ощущала дыхание смерти так близко к себе, но судорожно пыталась собраться и начать хоть что-то говорить.

— Меня шантажировали. Фридрих Леманн сказал, что, если я выполню его приказ, то никто ничего не узнает, я правда думала, что это будет так. Я … не знала, что все так обернётся.

— Вы правда работаете на русских?

— Я …. я …. да, это правда, — весь зал был в шоке от такого признания.

— Скажите, Ева, зачем вам нужен был Август Шольц?

— Он был ответственным за концентрационные лагеря. Я должна была передавать сведения об этом, а также о действиях Гиммлера, они общались.

— И что, какое дело русской разведке до этого? — судья пыталась вытянуть из нее информацию. Напряжение было огромное.

— Они хотели выяснить, для чего немцы это делают и кто там заключен.

— Вы можете садиться, всем остальным ожидать приговора суда.

Ева села на свое место, и все стали ждать, пока суд примет решение. Судья внимательно изучал всё около часа. По прошествии этого времени, он подписал документ, который ему принесли. И все стали ждать приговор.

— Обершарфюрер Август Шольц признается невиновным! Так же он восстанавливается в звании и должности, с сохранением наград.

— Вальтер Закс приговариваться к заключению в концентрационный лагерь сроком на пятнадцать лет.

— Ева Бауман снимается со всех постов и в течение трех дней должна покинуть страну, и подписать подписку о невозвращении в Германию. За несоблюдение правил ей грозит пожизненное заключение в концентрационном лагере. Приговор обжалованию не подлежит, судебное заседание окончено! — судья встал и вышел из зала.

— Август, это правда?

— Я свободен, — Август не мог поверить своим ушам, он и правда освобожден. — Шарлотта, я свободен, — он поцеловал ее. К ним подошел Генрих.

— Поздравляю! — он пожал руку.

— Спасибо вам огромное.

— Вы «спасибо» скажите руководству, видимо, вы действительно ценный сотрудник.

— Когда можно будет приступать к работе?

— Думаю, через пару-тройку дней.

— Спасибо вам, — они еще раз пожали руку.

Они вышли из зала суда, и Шарлотта поймала Еву, которая стояла в стороне, не веря в происходящее. Та, увидев ее, сразу отшатнулась.

— Ева, я пришла поговорить.

— Ты, ты нам всем сломала жизнь со своим Августом. Счастлива? Ну и будь ты с ним.

— Ева, — Шарлотта крикнула убегающей подруге.

— Оставь ее, она сама выбрала такой путь. Пойдет, отметим мой выход и возвращение.

— Пойдем.

Они спустились вниз, и Август впервые за долгое время почувствовал запах жизни.

— Ты не против, если я поведу? Ты год не водил.

— Нет, я не против, — они сели и поехали.

— Шарлотта, скажи, а многое изменилось за то время, когда меня не было?

— Я бы не сказала. Я слышала, что сейчас появились новые ветки вермахта, кригсмарине, люфтваффе. Туда сейчас набирают, и распределяют кто — куда пойдет.

— Серьезно?

— Да.

— Надо будет позвонить Йенсу и Рудольфу, спросить, они все так же остались в СС или же перевелись, а если да, то куда.

— Ты все сделаешь, только, прошу тебя, после того как ты поешь и отоспишься.

— Хорошо-хорошо, только, прошу тебя, не нужно меня откармливать.

— Ты похудел.

— Очень смешно, — под смех они приехали к ее дому. И зайдя в подъезд, Август начал приставать.

— Август, что ты делаешь, нет, нельзя.

— Шарлотта, скажи, ты ведь меня ждала?

— Ждала-ждала, пошли домой, — они поднялись по лестнице, и зайдя в квартиру Шарлотта сразу повела его на кухню, где уже была приготовлена еда.

— Так, садись — она стала ставить тарелки с разной едой. У Августа разбегались глаза. Он ел все, что видел, или что казалось ему более аппетитным.

Послышался звук захлопывающийся двери, а это значит, что пришла сестра.

— Шарлотта, у нас гости? — Агнет прошла в гостиную и увидела Августа.

— Август! Вас выпустили?

— Да, меня отпустили и признали невиновным.

— Я очень рада.

— Агнет, можно он сегодня останется с нами?

— Да, конечно можно, развлекайтесь. Я сегодня собиралась пойти к родителям, а у Франца очередной весёлый вечер, поэтому квартира в вашем распоряжении.

— Спасибо, — Август с намеком посмотрел на Шарлотту.

— Дурак, — Шарлотта кинула в него полотенце.

— Молодёжь — все, что смогла ответить Агнет.

Эх, вот бы ей также. Попрощавшись с сестрой, Шарлотта села к нему на колени и обняла. Он казался ей едва ощутимым. Она не хотела отпускать его, объятие затянулось, но обоим было комфортно. Ей казалось, что она больше никогда его не увидит. Август понимал, что им сейчас не до секса, у них будет еще время.

— Август, скажи, что все это не повторится, скажи, что теперь ты не покинешь меня.

— Не могу обещать тебе, Шарлотта, но я могу сказать, что я постараюсь. Я не знаю, что будет дальше, но, думаю, что ты всегда будешь со мной. Но сейчас со мной слишком опасно находиться, можно я попрошу тебя уехать на время? — она отпрянула от него.

— Что значит, ты думаешь, что я всегда буду рядом, ты в этом не уверен? И что значит, опасно находиться?

— Шарлотта, мне всегда кажется, что ты можешь уйти от меня, ты как тень, она вроде есть, но ее не видно. Я боюсь, что в один день я могу увидеть мертвой, проснувшись утром рядом. Прошу, не реагируй на это так остро.

— Август, скажи, ты меня не любишь? Я не самая главная для тебя?

— Ты самое главное для меня, просто я не хочу думать о том, что когда-нибудь мы оба будем бороться с демонами друг друга и потеряем себя. Я не хочу тебя терять. Сегодня я понял, что пока что со мной опасно. И я не могу найти себя и, чтобы наша любовь не стала предметом моего разрушения, я прошу тебя уехать.

— Август, ты просишь расстаться? Я все это время была рядом с тобой и вот твоя благодарность?

— Нет. Ты можешь уехать отсюда куда-нибудь. Я буду рядом. Всегда и везде, и не хочу подвергать тебя опасности. Когда я встану на ноги, и ни один мой враг не посмеет на меня посмотреть, тогда мы сможем быть вместе, — она встала и отошла от него.

— Август, я не уеду, — она закричала.

— Шарлотта, пойми, пока я не разберусь с ними со всеми, прошу тебя.

— Нет, — она начала плакать. — нет, нет, нет.

— Шарлотта, я люблю тебя, поэтому и прошу тебя уехать, — Август был на пределе, он боялся, очень сильно боялся за нее.

Он начал подходить к ней. Однако она пятилась назад. Пошла в свою комнату, сказав напоследок:

— Если ты хочешь, чтобы я уехала, я уеду. Но вряд ли вернусь так рано, как ты думаешь.

— Пойми, я люблю тебя, поэтому и хочу сохранить тебе жизнь.

— А если ты умрешь, ты подумал, какого будет мне?!

— Нет.

— Вот именно, ты не подумал обо мне.

— Шарлотта, — он схватил ее за плечи, посмотрел в глаза и поцеловал, обнимая. Она упиралась, однако поняла, что переубедить его будет трудно. Она оттолкнула его и пошла в свою комнату. Он даже не пытался ее остановить, он стоял посреди комнаты и думал, правильно ли он поступил и так нужно ли было сделать, чтобы спасти их двоих и их любовь?

От безысходности он сел писать ей письмо, которое намеревался завтра вручить. Была ночь, время и мысли были самыми подходящими. Он сел и стал писать многое. Все, что было у него на душе за этот год.

«Дорогая Шарлотта, я знаю, что ты прочтешь это письмо уже, наверное, будучи в поезде, но я хочу сказать тебе одно: чтобы ты ни делала и какое бы решение ни приняла, я все равно тебя люблю. И буду любить.

Я понял, сидя в тюрьме, одну вещь: наша жизнь подобна сну. Добро и зло, любовь и ненависть, со временем все это бесследно исчезает. Мы привыкли к тому, что все всегда твердо стоит на ногах и ничего никуда не исчезает и не сломается. Нас с детства учили, что добро побеждает зло. Однако в этой жизни все оказалась далеко не как в сказках. Дорогая Шарлотта, я люблю тебя и хочу сказать, что буду ждать тебя в Германии всегда, всю свою жизнь. Я буду верен тебе, я буду верен своему выбору.

Я понял одну вещь, я злой человек. Но я твой человек. Только ты сможешь меня укрощать и хоть как-то держать в рамках. И, каким бы чудовищем я ни был, для тебя я всегда буду другим. Наверное, твоя любовь делает меня таким. И я рад этому. Я против тебя безоружен и не имею ни малейшего шанса выиграть. Я ненавижу в себе все и в ненависти утопаю, а ты прекрасна, словно сон, в который я попал случайно.

Я буду ждать тебя. Внутри есть для тебя подарок, Шарлотта Шольц.

С днем Рождения. Твой Август.»

Он, написав письмо, закурил и стал вспоминать самые добрые и светлые воспоминания с ней.

Шарлотта стояла на вокзале, вот-вот она должна была отправиться во Францию. Сколько она там будет и когда будет готова снова показаться Августу, она не знала. Она знала одно, любить она его не перестанет.

Возможно, он прав и им действительно многое нужно понять? И, чтобы не подвергать себя опасности, ей нужно уехать. Они попрощались впопыхах, он сунул ей письмо и сказал открыть на день рождения, после чего ушел, не оборачиваясь. Она стояла и смотрела ему вслед. Сегодня был дождь. Она, услышав, что поезд уезжает, побежала к нему. Она надеялась, что он ее проводит. Она искала глазами его, но так и не нашла, однако, она не знала, что он стоял под дождем и смотрел ей вслед. И сердце его кровоточило от разлуки.

Глава 22

Декабрь 1935

Август стоял на заснеженной дороге рано утром и вдыхал заснеженный воздух. Ему было легко, прошлую свою зиму он встречал в тюрьме теперь от этих неприятных воспоминаний ничего не осталось ни в душе, ни в подсознании.

Он помнил, как был счастлив. После той ссоры с Шарлоттой прошло два месяца, он пытался у ее брата Франца выведать информацию, так как тот, как ни странно, был его секретарем. С Агнет он даже не пытался связаться, потому что Франц рассказывал, как та устроилась после отъезда Шарлотты. Он хотел знать, как она так в Париже, кем работает и как живет? Что с ней? Он хотел позвонить и поздравить с днем рождения, которое прошло для нее в одиночестве, но он не знал ее телефона.

Он смотрел на то, как солнце поднимается и вспоминал ее. Она была ему везде нужна и в каждом шаге каждой, кто к нему как-либо обращался, он видел ее образ. Он видел ее везде. Теперь к нему не могла подойти ни одна женщина, в его душе была она. Ее фотография лежит в его кармане. Он больше не хотел возвращаться домой: дом пах ей. Август не стал стирать наволочку на ее подушке, чтобы вдыхать призрак запаха ее волос, и кружку он тоже ее не вымыл. Он не знал, вернётся ли она и он хотел верить, что она не забыла его, что не похоронила его, с ненавистью, в душе. Он будет ждать ее, как и написал в последнем письме.

— Обершарфюрер Август Шольц, вас зовут. Скоро приедет рейхсфюрер, вам нужно подготовиться, — из лагеря шел Франц.

Сегодня сдача последнего лагеря и Август будет ждать следующих распоряжений. Он все больше и больше, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о Шарлотте стал погружаться в работу, ему было важно не смешивать службу и отношения. Он солдат, ему не важны эмоции. Он много раз возвращался к этому, а потом понимал, что врет самому себе. Нагло врет, но ничего не может поделать.

— Иду, Франц, — он бросил окурок на землю и пошел в лагерь, на встречу с Гиммлером опаздывать нельзя.

Несколько колонн машин подъехали к лагерю. Август был горд, что сам Гиммлер приезжает к нему. Не его секретари, а именно он. Он стоял, вытянувшись по струнке. Машина подъехала, остановилась, и секретарь вышел, чтобы открыть дверь. Из машины вышел Гиммлер, как всегда в черном кожаном пальто, вместе с ним вышла и его секретарь Хедвиг. Оба выглядели прекрасно, однако, кажется, подустали.

Как только они обменялись приветствиями, он сразу спросил Августа:

— Обершарфюрер Август Шольц, вы готовы? — на лице Гиммлера поигрывала ироническая полуулыбка.

— Конечно, рейхсфюрер, пройдемте, — он указал рукой в направлении лагеря.

Проходя мимо одного из блоков, предназначенных для администрации, Гиммлер остановился. Это здание было столовой для офицеров СС. Гиммлер прошел внутрь, бросил взгляд на столы, осмотрел саму кухню, место, где для них будут готовить и спросил Августа:

— Скажите, Август, вы уже принимали пищу в этом месте?

— Нет, господин рейхсфюрер.

— Скажите, в каком кухни сейчас состоянии? — он положил свою папку на стол, и, отодвинув стул, сел на него.

— Все продукты имеются, завтра сюда привезут заключенных. И, офицер, лагерь полностью готов к открытию, — Август четко понимал, что рейхсфюрер что-нибудь такое захочет сделать, поэтому у Августа все было под рукой. В прошлый раз, когда он сдавал лагерь, Гиммлеру захотелось посмотреть, как заключенные будут чувствовать себя в бараках и как это будет выглядеть. Поэтому пришлось всех заключенных пригонять и укладывать по койкам.

— Хорошо, давайте поедим, я голоден, а вы? — он посмотрел на Августа, явно показывая, что это не просто так.

— Да, конечно, я прикажу принести еду.

— Нет, пусть это сделает ваш секретарь.

— Хорошо, как вам будет угодно, — Август позвал Франца и велел тому принести еду.

Он знал, рабочие-повара на кухне, поэтому это была не проблема. Сам же он по жесту Гиммлера сел за стол. Гиммлер ел неторопливо: это была его привычка и все об этом знали. Поэтому, если у тебя назначена встреча после обеда, тебе придеться ждать, причем долго. Однако Август воспринимал это спокойно. Когда принесли еду, Гиммлер взял в руки нож и вилку, принялся есть. Август все это время сидел абсолютно спокойно, без малейшей тревоги. В такие минуты он мог немного выпадать из реальности, однако, как только рейсхфюррер что-то сказал, быстро пришел в себя.

— Обершарфюрер Август Шольц, я рад, что справедливость восторжествовала, однако должен признать, что первый раз я поторопился с событиями.

— Рейхсфюрер, я из всего за годы службы научился извлекать уроки и даже прибывание в тюрьме чему-то меня научило.

— Рад, Шольц, что вы стали таким. А теперь к делу. Лагерь построен хорошо и меня все устраивает. Однако, как вы закончите, я должен вам сказать, что у меня есть для вас кое что, — с этими словами он встал, вытер губы салфеткой и взял свой портфель.

— Отчет отдадите Хедвиг, завтра жду вас у себя.

— Есть! — он попрощался и стал догонять Гиммлера, чтобы его проводить.

— Думаю, сдача объектов прошла успешно, — Август произнес это, обращаясь к Францу.

— Да, обершарфюрер, — Франц вел себя по-деловому, не как раньше. Он не был обижен, по правде говоря, что Шарлотта уехала, потому что не считал правильном судить их отношения, однако Франц был огорчен, что из-за их отношений под ударом оказались они оба. Он слышал, как Агнет сидела, по ночам вызванивая сестру и прося ее приехать. Шарлотта отказывалась и Агнет подолгу плакала после этого. Она не могла настаивать, к тому же они понимали, что ей нужно восстановиться.

— Франц, прошу, не нужно переносить свою внутреннюю обиду на меня. Мы оба знаем, что так было нужно, — уже более спокойным голосом обратился Август к Францу.

— Да, я знаю, просто до сих пор тревожит. Как ты допустил такое? Ты ведь, как тебя называла моя сестра, Черный принц СС, ты пришел, чтобы спасти ее. Как получилось, что ты убил ее? — Франц посмотрел на него своими карими глазами. Август долго смотрел и чувствовал, что Франц ковырнул рану, только что засохшую. Он отвел взгляд и сказал:

— Ладно, составишь отчет на сегодня и это все. Завтра идем в рейхстаг, сдавать документы, — он надел перчатки, так как на улице было холодно.

Наступал вечер. Солнце клонилось к закату. Августу не хотелось домой, там все гнало его к воспоминаниям о ней. А он и так погряз в них, ему нужно было сбежать еще на один вечер. Он взял телефон в кабинете, вернувшись и не снимая пальто, набрал знакомый номер.

— Рудольф! — Август сразу начал приветствовать друга, так как действительно был рад его слышать. Конечно, они, как и все, знали о ситуации, с ним произошедшей, поэтому встреча для них была только в радость.

— Август? Давно я тебя не слышал. Как поживаешь? Мы не виделись с тобой давно.

— Я — отлично. И именно по этой причине я предлагаю сегодня посидеть и все обсудить. Как раз расскажете про вас, а то я уже начинаю забывать ваши лица.

— Ладно. Сегодня в семь тридцать?

— Да, давай, хорошо, — Август положил трубку, сев на стул, вынул фляжку и отпил из нее.

Он так боялся одиночества. И так от него бежал. Однако теперь оно поглощало его. С огромной силой. Он встал, погасил свет и отправился прочь. Время еще было. Август теперь любил тишину. Он мог долго, долго смотреть в потолок в своей квартире, а потом, выпив снотворное, быстро заснуть, чтобы волна одиночества его не захлестнула с головой.

Он вышел к Бранденбургским воротам. Глядя на их величие, легко было почувствовать себя маленьким. Такой крошечный. Ему вдруг пришла в голову одна мысль. Что люди, на которых мы меньше всего обращаем внимание, являются большой частью нас и нашей жизни. Мы никогда не замечаем их добра и их заботы, а иногда и злимся на некоторые их поступки, однако именно они после своего ухода меняют нас. Они уходят, может на время, а может и нет, и забирают свою душу с частью нашей навсегда.

Подойдя к кафе, он увидел своих друзей, которые бурно что-то обсуждали, и вдруг поймал себя на страшной мысли. А что, если это их последняя встреча? Они ведь все уйдут: Йенс, Рудольф, Шарлотта, если возвратится, даже Франц. Мы все одиноки. Просто нужно признать это и не бежать от этого, ложиться спать до того, как накатит истерика, и не смотреть на тех, кто счастлив без тебя, а то умрешь еще раньше.

Он зашел в кафе и, подойдя к своим друзьям, которые долго его не замечали, подумал: «смотри, Август, на всех, кто тебе дорог, и внимательно, потому что только в воспоминаниях можешь сохранить их»

— Йенс, — он положил другу на плечо руку и тот вздрогнул от неожиданности.

— Август, — он облегчено выдохнул. — Черт возьми, ты меня напугал.

— Не нужно так пугаться. Рудольф… — он пожал руку друга и велел официанту принести пиво.

— Итак, господа, рассказывайте, кто чем занят, у кого что? — Август снял перчатки и положил их на стол.

— Ну, — друзья переглянулись, Августу стало не по себе.

— Ну — что? — он удивленно приподнял брови.

— Ну, в общем, я — Йенс указал на себя. — пошел в вермахт и теперь командир.

— Ооо, поздравляю, наконец-то выбился, ты это заслужил, — отпил Август из только что принесенной кружки пива.

— Спасибо, но это еще не конец, — на сцену вышел Рудольф.

— Я…решил… перевестись из СС в кригсмарине, поэтому, начиная с завтрашнего дня, я солдат военно-морского флота, — он закончил и гордо посмотрел на друзей, Август был в легком недоумении. Он не ожидал такого.

— Не ожидал такого от тебя Рудольф. Ну что ж, я могу пожелать тебе только удачи, я думаю, ты добьешься большого успеха.

— Мы все его добьемся. Что у тебя нового? — друзья посмотрели на него.

— Ну, я всего лишь сдал еще один объект и всего лишь получил еще одну награду, — он сказал это с иронией, специально заставляя друзей улыбаться.

— О, Август, смотри, не лопни, — пригрозили ему в шуточной форме друзья.

— Не переживайте, Гиммлер также сказал, что у него для меня есть какое-то задание, посмотрим, что там.

— Да ты, Август, возвращаешь себе былые позиции.

— О чем вы, я хорошо работаю и на хорошем счету, только и всего.

— Ты можешь стать приближенным Гиммлера, а там и до Гитлера недалеко, а это все-таки элита страны.

— Давайте не будем забывать, каким трудом мне это досталось.

— Да, ты прав, — друзья посмотрели на него и в их глазах блеснул огонек зависти.

Август уловил его, однако сделал вид, что ничего не произошло, с этих пор он понял: ни слова больше о службе, иначе он потеряет друзей быстрее, чем думал. Он перевел разговор на другую тему и все с радостью стали обсуждать поднятие цен на топливо для автомобилей, подорожание самих машин и любой техники, а также заключение ряда экономических договоров с некоторыми странами. Остаток вечера прошел в легких спорах и обсуждении девиц легкого поведения, одна из которых, подцепив Рудольфа, увела его, когда они собирались из кафе.

Они шли вдвоём с Йенсом как в старые добрые времена, еще будучи сначала детьми, а потом подростками, по тем же дорогам и каждый думал о своем. Теперь и Август и Йенс понимали, что они изменились. Нет, пока что они не смотрели друг на друга как соперники, хотя они не знали, сколько это продлится.

— Август, — Йенс вдруг решил нарушить молчание.

— Что?

— Ты знаешь, что будет война? — Августа шокировало подобное заявление.

— Ты думаешь? — Август усмехнулся.

Война? Зачем? И кому она нужна?

— Да, Август.

— Нет, Йенс, ее не будет, а если и будет, я выживу… в крайнем случае из ума, — закурил Август.

— Война — это повышения.

— А я бы не сильно надеялся на нее. И строил бы свое благополучие вне этого фактора, — Август затянулся и, выпуская дым изо рта, посмотрел на него.

— Ну как знаешь. Август, в любом случае, я не буду против, — он так же внимательно посмотрел на него.

— Доброй ночи, — он встал спиной к другу и пошел к своему дому, который находился тут, недалеко.

— Доброй, Август, — Йенс плюнул на землю и так же пошел прочь спиной к другу.

Йенс не понимал Августа. Он знал, что Август не военный, но он думал, что друг разделит его взгляды, потому и расчитывал на поддержку своего мнения, но не получил этого. Он шел и раздумывал: может, Любовь так сильно изменила его друга? Йенс не был против отношений, но, дав клятву фюреру, он точно для себя решил, что он будет строить отношения только с девушкой своей расы. И, перечитав книгу по возвращении домой, он еще раз понял, что идет в правильном направлении.

Не нравилось Августу это все, ох как все не нравилось. Он боялся потерять друга, он боялся, что это все очень сильно отразиться на них. Партия уже начала менять их и идеологию, но он боялся, что останется совсем один.

Вернувшись домой, он долго не мог заснуть из-за слов Йенса. Было ясно, что многие рассчитывали на войну, но точно не Август. Он понимал, что Гиммлер завтра что-то ему скажет, и Август очень надеялся, что это что-то не разделит его жизнь снова на «до» и «после». Он закрыл глаза, медленно выдохнув.

Проснувшись рано утром, Август даже не позавтракал, только выпил чашку кофе и то выпитую им на ходу. Он торопился, нужно выглядеть идеально. Он оделся и, выскочив на улицу, быстро завел машину и поехал на встречу. Он сильно волновался. Он аккуратно подъехал и заметил Франца, быстрым шагом отправился к нему, на ходу поправляя фуражку, которая сегодня из-за сильного ветра чуть не слетела из головы.

-Доброе утро, ты готов? — бросил Август, открывая двери.

— Не очень, а вы? — Франц показывал пропуск.

— Ладно, не будем думать лишнего, — они зашли на второй этаж и пошли по коридору.

— Я слышал, что Гиммлеру нужен человек, начальник охраны, — Франц сказал это, когда они практически завернули к кабинету.

— Что? — Август просто опешил, он быстро сложил все пазлы в голове.

— Так, жди, — он направился в приемную один.

Франц остался снаружи, позже ему предложили присесть рядом с Иоанной, чтобы не стоять.

Он прошел в кабинет и, как и следовало, поздоровался с хозяином.

— А, это вы, обершарфюрер Август Шольц, садитесь, — рейхсфюрер показал рукой на стул.

— Помните, я вам говорил, что у меня для вас есть приказ? Знаете, Август, вы прекрасный работник и справляетесь со своими задачами, но я вынужден вас убрать с поста, который вы занимаете ныне.

У Августа похолодело внутри. Как убрать? Почему? Он, не произнося ни слова, стал ждать продолжения.

— Я хочу видеть вас… — он специально тянул время. — Я хочу видеть вас на посту командира моей охраны. В ваши обязанности будет входить рейхстаг, а также охрана в моем доме. По большей части сопровождение меня в поездки, а также выезды моей семьи. Вы понимаете, что я говорю? — Гиммлеру показалось что он где-то не здесь.

— А? Да, конечно, я понимаю, — Август не мог поверить. Он становится главой охраны Гиммлера. Он начинал уплывать, но удерживал внимание и все понимал.

— Хорошо, тогда сегодня же можете приступить к работе. Пойдите к начальнику по переводам и запросите свою папку, я все подпишу. После этого вы можете получить новую форму, а также познакомиться непосредственно со своими обязанностями поближе и штатом сотрудников.

— Скажите, могу я отставить адъютанта Франца Брауна?

— Да, можете.

— Хорошо, спасибо, — он встал со стула и как следует попрощался, вышел, весь светясь от радости.

Гиммлер же про себя отметил, что он еще будет очень полезен и как человек, и как офицер. Правильно он сделал ставку на него.

Шарлотта сидела на балконе своей французской квартиры и размышляла, готова ли она снова вернуться в Германию? Готова ли она снова под Рождество встать перед порогом Августа и сказать, что теперь она любит его? Она вертела кулон, который он вложил в то письмо. Кулон в виде земного шара. Она все гадала, что это означает. Она многое обдумала и многое поняла, она взяла чашку чая, теперь она пила только его. Во Франции она расслабилась, но теперь пора возвращаться.

Шарлотта еще раз все обдумала и позвонила Агнет с сообщением, что Рождество будет встречать дома.

Глава 23

Август, надев фуражку, был счастливее всех на планете. Как так получилось, что судьба снова встала на его сторону? Он поправил форму и гордой походкой прошелся перед Хедвиг и Иоанной, которые смотрели на него, как на сумасшедшего, однако Франц … он все знал, гаденыш, он все знал, он обладал, как и его сестры, какой-то удивительной способностью видеть некоторые вещи наперед.

— Что с вами случилось? — Франц спросил, как только к нему подошел Август.

— Ну как сказать… Успех!

Франц изогнул бровь. Он понял, и в его карих глазах блеснул огонек. Так он был прав, когда предположил, что вакантное место отдадут Шольцу.

— Понял. Так куда сейчас мы пойдем?

— Конечно к теперь уже бывшему начальнику охраны.

— Интересно, почему его уволили? — Францу правда было интересно. Он ни от кого не слышал даже версии этого.

— Потому что он придурок, — Август выпалил это, гордясь своим превосходством над ним.

Франц приоткрыл рот. Да, быстро же растет самооценка у его начальника, ничего не скажешь.

— Ну что ты встал, пойдем, — Август заметил, как Франц чуть замедлил шаг.

Ему хотелось посидеть в новом кресле, получить новую форму, а еще почувствовать власть. О да, он начал любить это чувство — власти над другими людьми. Нет он не был жестоким по отношению к другим, не злоупотреблял полномочиями, однако теперь он начал понимать, почему отец никогда, проезжая мимо бедных людей, не старался как-то им помочь или хотя бы проявить сочувствие.

Когда они вошли в кабинет, перед ними оказался старик лет семидесяти, уже практически при смерти, судя по его трясущимся конечностям. Август про себя усмехнулся: как его раньше не убрали с поста?

— Обершарфюрер Август Шольц, — старик, несмотря на весь его внешний вид — седые пряди, голубые добела глаза, дрожащие руки, и легкая горбатость — несмотря на это, был полон сил, что выражалось в уверенном командном голосе.

-Да, это я, оберштурмбаннфюрер, — он вытянулся по струнке, также сделал и Франц.

— Мне доложили, что вы займете мое место, мне и правда пора на пенсию. Все нужные документы я оставил на столе, вы можете приступить к своим обязанностям, и ознакомиться с делами. В бумагах, которые я оставил, все достаточно хорошо прописано, поэтому думаю, что вы все сделаете правильно.

— Конечно — Август произнес это с некоторой гордостью.

— Вот и хорошо, ну а я отправляюсь на покой, — старик еще раз огляделся и вышел из кабинета. Август выдохнул.

Франц начал осматривать помещение. Оно было большим и светлым не то, прежний. Ростовые окна выходили прямо на улицу, и света было много. Красная ковровая дорожка лежала посередине, черный стол и кожаное кресло, в котором сразу обосновался Август. Два стула — слева и справа от стола -, печатная машинка, телефон — все, как и было. Справа была дверь, Августа она заинтересовала, он подошел и заглянул внутрь. Там был еще один кабинет, меньше в размере, но ничуть не хуже.

— Это мой кабинет, — этот звук раздался где-то позади, по диагонали от Августа, и он испугался, однако быстро взял себя в руки.

— Здравствуйте, а вы простите кто? — он обратился к незнакомой девушке.

Зеленые глаза, блондинистые волосы, немного грубые черты лица. Одета скромно, но со вкусом, в пиджак и юбку. Она чем-то напоминала Шарлотту, только образ побледнее.

— Я Гретель, ваша секретарь, я буду выполнять за вас всю бумажную работу. Ваш адьютант тоже может разместиться здесь. Кстати, забыла поздравить вас с повышением. Оберштурмбанфюрер Август Шольц, вы еще в своей старой форме, почему?

— Я не успел еще получить новую.

— Что ж, тогда хорошего первого дня, — девушка улыбнулась и пошла в свой маленький кабинет.

Август посмотрел на Франца который провожал ее взглядом, и тот, увидев, что его заметили, отвернулся и сделал вид, что ничего не было.

Франц возвращался домой обычным своим путем. С отъездом Шарлотты дом опустел, она оставалась веселой, несмотря на все горести, он любил и ценил сестру.

Он не мог обидеться на Августа за то, что Шарлотта покинула его и Агнет, однако некое беспокойство все равно росло в нем. Он зашел в квартиру и сразу лег на диван, первый рабочий день выдался трудным, они убегались.

— Ужинать будешь? — сестра неожиданно вышла из-за угла.

— Да, буду, что у нас? — Франц лениво начал снимать китель.

— Курица с овощами.

Агнет прекрасно готовила.

За окном было совсем темно и холодно.

— Я иду, — он поднялся с места и сел за стол.

Агнет сервировала ужин и поглядывала в темноту на улице.

— Ты тоже по ней скучаешь? — Франц задал этот вопрос, но Агнет, садясь на свое место, сделала вид, что не услышала его.

— Агнет, ответь мне, — Франц ненавидел эту привычку сестры: сделать вид, что неприятного не существует.

— Агнет! — Франц повысил тон.

— Да — все что она смогла сказать. Агнет спокойно отнеслась к этой вспышке. Она знала, как успокоить брата, но иногда можно было просто переждать.

— Это все, что ты можешь мне ответить?

— А что я должна еще говорить тебе? — сестра была спокойна, ни один мускул на ее лице не дрогнул.

— Я не знаю! Она ведь может не вернуться, тебя это совсем не беспокоит?

— Ты сейчас серьезно? — Агнет приподняла бровь.

— Да, я серьезно, — Франц налил себе вина.

— Она вернётся.

— Откуда такая уверенность?

— Франц, ты не знаешь, что такое любовь.

Агнет размеренно подносила ложку ко рту. Ей нравился вкус еды, и не отдавать должное блюду она считала кощунством.

— И что? Какая связь? Ее не смогла удержать семья, как чужой человек сможет это сделать?

— Ну, мой братик, как тебе сказать… ей нужно было уехать, чтобы оценить то, как сильно она привязана и к нам, своей семье, и к Августу.

— Черт, этот Август, если бы не он, все было бы хорошо.

— Франц, не смей его винить во всем, — сестра начинала повышать голос, ей просто надоело то, с каким настроем Франц смотрит на эту ситуацию. Она намеревалась поставить точку в этом вопросе до возвращения Шарлотты.

— А кого мне винить в ее отъезде?!

— А почему ты возложил всю вину на него? Ты не знаешь их отношений, не знаешь ничего о любви, потому что ты никогда не влюблялся… — Агнет говорила почти задумчиво, нараспев. — Думаешь, он не скучает и не жалеет. Оставь эту ситуацию.

— Да, наверное, ты права, — Франц тут же замолчал.

Сестра шевельнула в его душе старые волнения. Франц не мог понять, что такое любовь и временами пытался вызвать в себе подобные чувства. Возможно, он солдат — и только. Мало, кто сможет его понять, да и сам он не сможет.

Агнет поднялась из-за стола и пошла к себе. Ей нужно было успокоиться и привести мысли в порядок. Франц остался в пустой комнате. Налил себе еще вина, скоро должна позвонить Шарлотта.

Он подвинул стул к телефону и стал гипнотизировать его взглядом и скоро раздался телефонный звонок, который он сразу принял.

— Алло, — голос Шарлотты. Как же он был рад его слышать.

— Привет, сестренка.

— Привет, Франц, не думала, что ты возьмешь. Обычно Агнет…

— Ну, сегодня я хотел с тобой поговорить.

— Я рада тебя слышать.

— Расскажи, как ты там, мы очень по тебе скучаем.

— Я? Хорошо. Каждое утро я просыпаюсь со спокойной душой и хожу завтракать на соседнюю улицу. У нас тепло, правда, пальто все равно нужно надевать, работаю я не много. И денег мне хватает, я думала, что Франция похожа на Германию, но люди тут слишком романтичные для меня и, если честно, то я чувствую себя немного одиноко здесь…

— Ну так приезжай обратно, мы ждем тебя. И Август тоже.

— Не думаю, что это так, — печально проговорила девушка.

— Ты не права. Приезжай на Рождество, это будет лучший подарок.

— Скажи… как он? — Шарлотта, сидя в своей квартире и глядя в окно, обеспокоенно передернула плечами. Она ни на день не забывала о нем.

— Он очень вырос и изменился, теперь он начальник охраны Гиммлера, оберштурмбаннфюрер, и, возможно, теперь он сможет тебя защитить.

— Ничего себе…- Шарлотта была искренне за него рада.

— Да. Приезжай, Шарлотта, для него это будет лучший подарок.

— Думаешь, я ему нужна? Я просто не знаю, он сказал, что, когда нам ничего не будет угрожать, мы сможем быть вместе, однако я не знаю, достаточно ли он высоко забрался, чтобы защитить нас?

— Достаточно, Шарлотта, достаточно, куда уж выше? Поверь, вы оба друг без друга страдаете, он, несмотря на то, что получил должность, ходил темнее тучи и похудел. Он становится эгоистичнее без тебя

— Я подумаю, но, в любом случае, ты заставил меня вспомнить кое-что очень важное.

— Что?

Шарлотта улыбнулась в полутьме своей квартиры.

— Не скажу. Но мы стоим друг друга.

Они поговорили еще немного, и, только когда Франц положил трубку, появилась Агнет, видимо, задремавшая и потому пропустившая звонок.

— Шарлотта?

— Да. Ты была права, она вернется ради него.

Август проснулся в пять утра, он снова заснул в кресле за рабочим столом, оказалось, что работа и пост, на который его поставили, не так просты. Он поднялся, размял затекшие мышцы и решил принять душ. С самого пробуждения его охватило какое-то волнение, будто должно произойти что-то хорошее. Вода сбегала по его плечам, а Август пытался вывести радостную мысль на поверхность сознания, но так и не преуспел в этом.

Август начал думать, что он сходит с ума, но таблетка успокоительного развеяла странное предчувствие.

Франц встал с полной уверенностью, что она вернётся. Он так и не понял, к чему было убегать так далеко, не понял, что расстояние позволяет поглядеть на все со стороны.

Сегодня он входил в кабинет с ожиданием лучшего, ведь скоро к Августу вернется его самообладание.

— Доброе утро, Гретель, — парень поздоровался, как только увидел девушку.

— Доброе. Как думаете, сегодня будет хороший день?

— Определенно, — он, сказав это, с улыбкой направился встречать Августа, который уже подъехал.

— Доброе утро, Франц, — Август начал первым. — Как вчера прошел остаток дня?

— Доброе. Достаточно хорошо, знаете, я думаю, что сегодня особенный день.

— Почему? — Август остановился в недоумении, как могли совпасть их предчувствия?

— Звезды об этом говорят, я читал гороскоп сестры, — Франц схитрил, потому что не знал, что ответить.

Август посмотрел на него, как на идиота, и они начали свой рабочий день.

Шарлотта курила в кафе. Она уже позавтракала и теперь думала о словах брата и все сомневалась, стоит ли возвращаться.

Ей легко было представить, как она стоит с чемоданом перед Августом, чувствуя безграничную любовь к нему. Она затушила сигарету и с улыбкой на лице полетела собирать вещи.

Она забежала в квартиру и впервые ей стало настолько хорошо, как будто она действительно едет домой, она едет к нему. Она достала чемодан и начала скидывать все, что привезла: платье, украшения и все, что было. Она даже собрала книги, которые купила тут.

Шарлотта постучалась в соседнюю дверь к хозяйке и сообщила о том, что она уезжает и что не нужно ей возвращать деньги за месяц, который она оплатила. Та с недоумением справилась, что случилось, но тут же махнула рукой, мол, дела постояльцев ее не касаются.

А Шарлотта, надев черное пальто и простое белое платье, накрасила губы бордовой помадой, которую теперь любила, и защелкнула ниточку жемчуга, который приобрела здесь и носила почти как талисман.

Скоро она будет дома.

Август заканчивал рабочий день. Странное чувство утихло, сегодня Рождество, Франц и Гретель отпросились пораньше с работы, и он отпустил их. Самому торопиться было некуда, Августу было тяжело сознавать, что его никто не ждет. Интересно, как она? С кем она проводит это Рождество? Август взял портфель и вышел. Было около шести вечера, на улице зажигались фонари, люди были счастливы. Темная фигура Шольца двигалась в толпе, заставляя людей отпрядывать в стороны от внезапного испуга.

Шарлотта спешила по скользким улицам, забывая что она девушка и что у нее сапоги не на подошве. Она спешила к нему, как рождественское чудо, что случается только раз в жизни. Девушка залетела в подъезд и по коврику, оставленному снаружи, определила, что он еще не возвращался с работы. Шарлотта села на чемодан и стала ждать.

На полпути к дому Августа снова посетило то предчувствие и он невольно прибавил шаг. Об одиночестве в большой для одного, пустой квартире думать не хотелось. Он медленно поднимался и за углом ему привиделась знакомая тень. Не может быть. Он медленно повернул за угол и увидел ее. Она сидела на чемодане и смотрела на его такими же прекрасными серыми глазами.

— Шарлотта!

— Август, — она встала и мягкой походкой пошла к нему. Они замерли в метре друг от друга и смотрели в глаза. Ничего не говоря. Он не выдержал первый, шагнул и, притянув к себе, крепко обнял, сколько было сил.

— Ты… ты приехала… ты не бросила меня, — шептал он вдыхая знакомый запах.

— Да, я приехала домой, — она обняла его в ответ.

Глава 24

Они стояли и смотрели друг на друга минут пять. Им нужно было время, чтобы осмыслить эмоции, догнать их и поймать за хвост, потому что оба так ждали этой встречи, так часто ее представляли, что теперь убеждали себя в реальности случившегося.

Первой в себя пришла Шарлотта, ее застывшая широкая улыбка сменилась гораздо более искренней, спрятавшейся в уголках глаз.

— Август, — она положила руку ему на плечо.

Он опустил на секунду веки, сбрасывая радостное оцепенение, и с нежностью вернулся взглядом к чертам ее лица, которые время успело немного изгладить из его памяти.

— Что такое?

— Сегодня Рождество, — ответила она просто.

Август явно подумал немного не о том.

— Прости… я не готовился к празднику, даже не прибирался. Да и подарка у меня нет.

Девушка рассмеялась. Нет, она приехала не за этим.

— Я и не думала, что ты будешь готов. Давай отметим у меня?

Август подумал, что ужасно устал и неплохо было бы зайти домой, чтобы хотя бы переодеться, но Шарлотта подняла свой чемодан и потянула его за рукав вниз по лестнице. Мужчина, с удовольствием отметив, как легко это ему далось, поддался ее желанию.

— Ты думаешь Агнет и Франц не будут против?

— Нет, конечно, нет.

— Тогда хорошо, — он отобрал у нее чемодан, и они пошли по заснеженным улицам города, освещенным тысячью огней.

Шарлотта снова окуналась в эту атмосферу: зима была ее любимым временем года, она всегда ждала ее с нетерпением, любила и легкий пушистый снег, и маленькие детские удовольствия вроде снежков. Да и холод нравился ей больше, чем летний зной и палящее солнце.

На улицах было пустынно, так как в преддверие праздника многие горожане уже разошлись по своим уютным домам. Под ногами скрипел свежий намет, и они наслаждались этим негромким звуком, пока Август не решился спросить:

— Что там, во Франции?

Ему казалось, что теперь без него она прожила целую жизнь, и никакие слова не помогут отменить время, проведенное ей без него, в одиночестве. В другой стране все должно быть другое, она, наверное, изменилась… Вот, пользуется новой помадой — какой-то другой оттенок, очень заметно и ей идет. С другой стороны — он заметил это первым делом — его подарок на ней, значит, что-то все же осталось, значит и она приехала не просто так?

— Очень тепло. Климат мягче, отовсюду французский — мне он кажется щебечущим и одновременно круглым. Француженки все с такой смешной ужимочкой, — она повернулась к нему и изобразила лицом «ужимочку». — Нет, у меня нарочно не получится… Ты бывал во Франции?

— Я? — Августа вопрос застал врасплох.

По правде говоря, его родители часто куда-то отправлялись, но никогда не брали его с собой, оставляя на попечение гувернеров. И все же он побывал в некоторых странах, так как ему позволили несколько почти самостоятельных поездок.

— Я был в Бельгии, в Ирландии, в Швейцарии и Австрии. Рассказать уже особо нечего, только, что в Австрии у нас было еще одно поместье, и его тоже пришлось продать в уплату долгов. А во Франции — никогда. Мия была, мне же почему-то не позволили.

— Франция развращает, — задумчиво произнесла Шарлотта.

Август хотел было попросить подтверждения, что девушка не проверила на собственном опыте, до какой степени развращает эта страна, но сдержался.

Шарлотта, не заметив сомнений спутника, продолжала:

— И все ходят в светлом. Я, только покинув Германию, поняла, насколько же мы любим темные оттенки. Неудивительно, что мы кажемся другим холодными и отстраненными.

— Ты рада вернуться?

— Да, разумеется. Хотя бы не так рябит в глазах, — усмехнулась она.

Август понял, что она пошутила, и сейчас просто не время для громких слов о том, как она любит его, или как счастлива наконец увидеть после разлуки. Он умиротворенно вздохнул, слегка прижав к себе ее теплую руку.

Агнет носилась по дому. Она разрывалась между Францем, который никак не мог поставить елку, и кухней. Агнет очень волновалась. Шарлотта ни о чем ее не предупреждала, но стоило предполагать, что она придет не одна.

— Франц! Если ты сейчас же не поставишь нормально елку, я сошью из тебя одеяло!

— Я понял тебя, сестра, я стараюсь, но скажи, с каких пор наряжать елку в нашей семье стало обязанностью мужчин?

— С тех пор, как мы официально переехали от родителей, но если тебя что-то не устраивает, то прошу снова в родные пенаты!

— Не не не, не нужно, только не туда. Лучше сразу в ад! — полушутя открестился Франц.

— Тогда не задавай глупых вопросов, — необычно нервозно для себя отмахнулась Агнет.

Она достала из духовки пирог и подлетела к сковороде, на которой жарилось мясо.

— Кстати, как ты думаешь, она придёт с ним? — Франц неожиданно для себя задал этот вопрос. Ему и правда было интересно.

— Что?! Я не слышу, — кричала Агнет с кухни.

— Я говорю, — Франц прошел на кухню. — ты думаешь она придёт с ним?

— Думаю, что без него она вообще не пришла бы, — с откуда-то возникшей уверенностью в этом, ответила девушка.

— Почему?

— Потому что осталась бы праздновать у него. Франц, — Агнет вздохнула. — Я понимаю, что тебе хочется верить, будто она приехала ради нас. Но это маловероятно. Мы ее и не просили уехать, сам понимаешь.

— Вообще не понимаю, зачем нужно было бежать так далеко.

— думаю, что ей было тяжело. Может, она и не от него и не от нас бежала, а от самой себя. Помнишь тот случай с Марком? Она всегда была такая — проще отстраниться, чем посмотреть прямо в глаза не только своей любви, но и своим страхам, и своим сомнениям…

Агнет говорила так уверенно, что, будь Франц эмпатичнее, давно понял бы, что и Агнет влюблена, что она проходит через подобное сама. Но он только согласился:

— Ты права. Однако настоящая битва еще впереди.

— О чем ты?

— Я о родителях. Ты же не думала, что мы будем скрывать от них это вечность? А если она выйдет за него замуж?

Агнет тяжело вздохнула. Замолчать ситуацию было бы намного проще, но Франц зрит в корень.

— Думаю, не нам это решать, — нашлась она с ответом.

— Ладно. Оо, она пришла, слышишь? — Франц поднял палец вверх и Агнет действительно услышала звонок.

Только Шарлотта так аккуратно нажимала звонок, не додавливая до конца, отчего тот неприятно дребезжал. Оба побежали в коридор, встречать ее. Агнет, сбросив фартук, сразу принялась обнимать сестру, как только та вошла на порог дома. Ее запах немного изменился, а, отстранившись, Агнет заметила и посвежевший вид младшей сестры и ее хорошее настроение.

— Как ты? Как ты доехала? — Агнет сразу завалила ее вопросами. Ей тяжело было воспринимать Шарлотту как взрослую девушку, хотя та давно способна жить самостоятельно.

Мужчины пожали друг другу руки, Август передал Францу чемодан его сестры, пока девушки ощупывали и оглядывали друг друга.

— Хорошо, Агнет, я — хорошо. И доехала без происшествий, все в порядке, — она обернулась и посмотрела на Августа, который до сих пор стоял как не свой.

Тот, глядя на теплые объятия сестер, на радостное лицо Франца, ощутил вдруг тоску по своей семье, в которой было не принято проявлять подобных эмоций, так же, как и не принято вместе праздновать Рождество и другие семейные дни. Само собой разумелось, что Август в порядке, если он изредка показывался в гостиной или отправлял письма раз в месяц.

— Август, — Агнет тоже почуяла, что гость не в своей тарелке. — Не хотите ли вы встретить Рождество с нами?

— Если честно, я не знаю, что делал бы, откажи вы мне в гостеприимстве, — произнес без иронии Август. — Пошел бы обратно, дожидаться вашу младшую сестру в своей темной квартире.

Сестры рассмеялись.

— Прошу, проходите, сегодня мы будем веселиться. Шарлотта, прошу, надень что-то праздничное, — Агнет повернулась спиной к сестре, пошла на кухню.

— Конечно, — крикнула в сторону кухни Шарлотта и поманила за собой Августа.

— Смотри, что у меня есть, — Шарлотта положила чемодан и достала оттуда красное платье с глубоким вырезом и юбкой солнцем, в дополнение к нему она достала туфли, которые тоже привезла из Франции и довольно массивные серьги из жемчуга, которые идеально дополняли образ.

— Ты будешь выглядеть просто шикарно, — Август отметил про себя, что Шарлотта наконец-то поправилась и теперь не была такой худой.

Девушка, польщенно улыбаясь, начала снимать дорожную одежду. Да, ее красивое тело перестало напоминать скелет. В вырезе нового платья хорошо стали видны изящные ключицы, лиф приподнял грудь, а ее стройные ноги, сводившие его с ума, скрылись под юбкой только чуть ниже коленей. Шарлотта вдела в уши новые украшения, заколола волосы, едва касавшиеся плеч и поправила цепочку его кулона.

— Скажи, Август, — она подошла в упор к Августу, который сидел на кровати, приподняла за подбородок. — Почему в письме ты сказал, что ты злой человек, но ты мой человек? Из всего письма я не смогла понять только этих строк.

— Тебя даже не смутило, что я назвал тебя Шарлотта Шольц? — он явно понял о чем она, и в какую игру решила поиграть.

— Нет, меня это не смутило, это и так было понятно с самого начала.

Ей удалось удивить его. Все же он забыл, что значит — быть с ней.

— Но…

— Ты удивлен? Я же гадаю на картах. Не стоит недооценивать их силу.

В этот момент Август не смог бы засмеяться, несмотря на весь свой скепсис. Шарлотта выглядела как настоящая гадалка, предсказательница судеб, таинственная и даже немного пугающая в своей проницательности. Девушка сама разрушила флер загадочности, легко рассмеявшись и уткнувшись ему в плечо.

Август подумал о власти женщин убеждать влюбленных в них мужчин в чем угодно. Он поцеловал подрагивающую от смеха девушку в ушко, отстранил ее и попросил:

— Мне тоже не мешало бы освежиться после рабочего дня, я могу воспользоваться вашей ванной комнатой?

— Да, конечно, — тут же посерьезнела она.

Умывшись и приведя в порядок прическу, Август вышел в гостиную и сел к столу. Кухня была наполнена звуками приятной праздничной суеты, раздавались веселые голоса Шарлотты и Агнет. Иногда они выходили, чтобы что-то вынести на стол и улыбались, а Август смотрел за происходящим вокруг. За тем, как Агнет продолжает расставлять на стол еду, как Франц ругается с Шарлоттой, которая привела себя в порядок и вышла из комнаты, и пытается убедить Франца, что одна бутылка шампанского на всех — это мало, и нужно сходит еще за одним.

Время будто застыло за границами этой комнаты, и Август пытается не расплескать в себе это чувство звенящего покоя. Возможно, он вспомнил в этот момент свое далекое детство, когда он точно так же сидел и ждал чуда. Он ждал, когда мать придёт в своем прекрасном платье и скажет, что он молодец, когда сестра ущипнёт его за щеку и скажет, что он маленький и ему никогда не стать большим, а он встанет на стул и гордо скажет, что он мальчик, и это значит, что, какой бы ни была сестра взрослой, он всегда будет защищать ее. Она скажет, что чуда не существует, а он скажет, что оно есть и за их спорами будут наблюдать родственники.

Август очнулся, когда перед глазами встала она.

— Август, с тобой все хорошо? — Шарлотта, как и Франц, и Агнет, смотрела на него с беспокойством, видимо, он снова не откликнулся сразу.

— Да, со мной все хорошо, не нужно беспокоиться.

— Что ж, тогда давайте выпьем! — Шарлотта подняла бокал. — Чтобы в новом году все складывалось гораздо лучше, чем мы могли бы ожидать.

Бокалы со звоном встретились над столом и все выпили.

— А теперь я хочу, чтобы все пошли танцевать, сегодня все должны веселиться, — с этими словами она забралась на стол, который стоял радом — они никогда его не использовали — и стала танцевать что-то динамичное в такт музыке. Франц, который наблюдал за всем этим, только смеялся. Да, все-таки как хорошо смотреть вот так вот на ее не заплаканное лицо и понимать, что она счастлива.

Ближе к двум-трем часам ночи он вышел покурить на балкон в пальто, вслед за Августом, который ушел чуть раньше.

— Ну что ты так на меня смотришь? — обернулся к нему Август. — Я не хотел навязываться вам, я просто хотел сделать ее счастливой.

— Да я тебе ничего и не говорю, просто знаешь, что я понял за сегодняшний вечер? Если рядом с тобой она лучше ест и крепче спит, ты можешь стать членом нашей семьи.

— Думаю, это мы скоро устроим официально, — он подмигнул Францу. — Кстати, какие у вас отношения с родителями?

— Ну … очень плохие, вооруженный нейтралитет, я не буду говорить слишком много просто скажу что мы не слишком благополучная семья, в отличии от твоей мы конечно не притворялись что любим друг друга, однако… — он запнулся — наша мать была Психически не стабильна ее ложили в клинику, а отец и того хуже — он потушил сигарету и они оба вышли с балкона, девочки сидели и беседовали на кухни.

Агнет, убрав со стола, что осталось, присела побеседовать с Шарлоттой, ее волновала дальнейшая судьба сестры.

— Шарлотта, скажи, ты ведь привела сюда Августа не просто так?

— Он собирается на мне жениться, — не без удовлетворения сказала Шарлотта и насладилась видом удивленной сестры.

— Сразу после твоего возвращения? Мне казалось, что вам есть, что обсудить.

— Агнет, прошу не читать мне нравоучения. Да, сразу, и что? К тому же, ты должна меня понять.

— О чем ты?

— Я заметила, как ты заглядываешь в кошелек, там была какая-то фотография. Влюбилась?

— Я расскажу об этом позднее. Ты мне лучше скажи, что ты собираешься говорить родителям?

— Ровным счетом ничего. Они не имеют права на…

— Шарлотта! — сестра перебила ее, вскочив, чем привлекла внимание мужчин, выходивших с балкона.

— Что обсуждаете? — Август сел и поцеловал Шарлотту в щеку. Он уже не скрывал своих чувств, ему было хорошо.

— Я спрашивала Шарлотту, чем она будет заниматься, ведь теперь она не ваш личный секретарь, — не стала говорить правду Агнет.

— Да, меня тоже это волнует, — Франц развернулся к сестре.

— Я думала поработать в одном из фотоателье. Во Франции я освоила искусство фотографии, теперь я могу применить свои умения.

— Прекрасно. Фотография сейчас довольно прибыльное дело, за тебя можно не волноваться, — подвела итог Агнет, при этом с намеком глядя на сестру.

Обе понимали, что она не забудет о незавершенном разговоре.

Шарлотта закрыла двери и наконец-то вместе с Августом рухнула на кровать, снимая туфли. Она разминала напряженные от целого вечера танцев ступни, и иногда жмурилась от удовольствия. Она замечательно провела вечер, пела и танцевала, дарила подарки. Особенно ей нравился аромат, который она привезла для Августа — теплый коричный запах, с которым он давно у нее ассоциировался.

Август, стянув рубашку, лежал на полу и, избавившись от платья, она скатилась к нему в объятия.

— Ты спрашивала, почему я назвал тебя так в письме… — он поцеловал ее в макушку. — Потому что только с тобой я готов быть слабым и беззащитным, только ты можешь видеть меня разбитым. Я люблю тебя Шарлотта Браун.

Так начался их год. И его они проведут неразлучно.

Глава 25

Прошло два месяца с повышения Августа, он уже освоился на новом месте, и оно ему нравилось. Он много где сопровождал Гиммлера и везде представлен, как его лицо. Теперь в его обязанности входила проверка лагерей. Он занимался этим не часто, однако, если нужно было, он проверял, лично прибывая на стройку. Часто это оказывалось оправданным, так как сроки не соблюдались, а как-то раз, посетив барак одного из лагерей, он обнаружил, что спальных мест меньше, чем предполагалось. Август отчитал ответственных по всей строгости. Он не церемонился, никогда.

Сегодня он должен встречать Гиммлера из деловой поездки, в которую он отправлялся только со своим секретарем.

Он чувствовал, какая ответственность на нем лежит и теперь, как ни странно, он готов был ее выдержать.

Он уже неделю по утрам встречает и провожает Шарлотту до ее нового места работы, фотоателье. Оно небольшое и находиться в безопасном месте, поэтому Август спокоен относительно ее.

Фюрера всегда забирали отдельно, поэтому колонна машин, которая выстраивалась обычно на их приезд, была огромной. На аэродроме тепло.

Он увидел, как самолет садится, поэтому сразу скомандовал солдатам выйти и ждать, пока появиться рейхсфюрер. Самолет сел, оглушая звуком своих двигателей. К выходу подали трап, из самолета вышен Гиммлер, по правую руку шагала секретарь, но Август не обратил на это внимание, он открыл дверцу машины когда к нему шел его теперь непосредственный начальник.

— Здравствуйте, как долетели? — в салон сел Гиммлер.

— Спасибо. Долетели хорошо, правда устали, — он закрыл дверцу, а сам сел на переднее, рядом с водителем автомобиля.

Дорога была практически пуста, поэтому они доехали быстро. Весенний Берлин радовал своим солнцем и положительными температурами. На деревьях появлялись первые почки, а это означало, что совсем скоро они точно снимут пальто, и будет лето. Он любил весну, ведь именно лето и весна принесли Августу радость в жизни. Он смотрел на черемуху и вспоминал, как захотел, чтобы у Шарлотты тоже были ее веточки: она любит черемуху. Поэтому он, офицер СС, подъехав к ее дому на рассвете, заметил дерево и, воспользовавшись своим небольшим ножиком, который он носил теперь с собой, срезал несколько веток. Затем он позвонил из телефонной будки, которая находилось прямо напротив ее окна. Он звонил долго и упорно и уже думал, что разбудил Франца или Агнет, однако трубку взяла она и, когда увидела его, стоявшего под ее окнами с веточками этого дерева, не сразу поняла, что произошло, а когда поняла, рассмеялась на весь дом. Агнет и Франц, привыкшие к подобным неожиданностям, захлопнули двери, чтобы доспать, так как до работы оставалось еще часа два.

Он быстро пришел в себя, когда они подъехали, работа началась по-новой. Дела не мешали ему раздумывать о том, как бы предложить Шарлотте переехать к нему, чтобы не мотаться каждое утро. Тем более, что так он сможет провожать ее прямо до места фотоателье, и забирать обратно.

Рабочий день был закончен, они с Францем собирались по домам.

— Франц, слушай, я хотел у тебя спросить, — он встал напротив него с серьезным видом, выходя из кабинета, когда тот закрывал его на ключ, который хранил у себя.

— Да, что? — по правде говоря после того разговора с Агнет он смягчился и снова начал относиться к Августу не только как к начальнику. И это радовало его, он не хотел бы что бы между ними был разлад.

— Как думаешь, если я предложу Шарлотте переехать ко мне, это будет нормально?

— Да, конечно, — сказал Франц, однако взгляд его стал тяжелым, он заметно помрачнел, и Август уже начал думать, что могло привести его в такое состояние. Ему захотелось объяснить:

— Я просто хотел предложить ей пожить вместе, потому что люблю ее и хочу видеть каждый день у себя. Мне надоело, что она мотается каждый день, рано встает.

Такие аргументы заставили Франца расслабиться, хотя, может быть, он просто взял себя в руки и решил, что Август ничего плохого Шарлотте не сделает. Не ему беспокоиться о том, с каким мужчиной он ее оставляет.

Они спускались по лестнице, и Август сразу заметил, что в холле слишком мало солдат. В это время Франц собрался и заговорил:

— Ну, я думаю, что она не будет против, да и мы не будем. Перееду в ее комнату, она побольше… — Франц притих, заметив, что Августа что-то беспокоит.

Когда они только вышли из кабинета, это было не так заметно, но теперь полупустое помещение не могло не насторожить мужчину.

— Что-то случилось? — Франц огляделся.

— Не знаю… мало солдат, видишь? Куда они могли подеваться?

— Я не давал никаких распоряжений, может… — он не успел закончить, Август грубо перебил его.

— Что там происходит?

Откуда-то с подножья лестницы доносились странные звуки, казалось, что там и собрались все те, кто сейчас должен быть на постах.

За испугом — Август в первую минуту отчетливо вспомнил отравление в концентрационном лагере — пришел гнев. Люди, которые находится в его распоряжении, смеют нарушать дисциплину! Он расправил плечи, сжал в тонкую полоску губы.

— Очень интересно. Идем, посмотрим, что происходит.

Они спустились в цокольный этаж, где звуки голосов становились отчетливее. Здесь размещались гардеробные и комнаты для отдыха, и сейчас они были набиты людьми. Август подумал, что это не может быть просто так.

— Что происходит?! — Август встал позади одного из солдат и отчеканил вопрос так, что сразу все, кто находился в помещении, замерли. Солдаты зашуршали одеждой, приводя в порядок форму, надевая фуражки.

— Итак? — зло протянул Август.

— Простите, господин… — солдат не успел договорить.

— Не принимаю ваши извинения! И оправдание, будет такие прозвучат, тоже! Вы должны быть на постах, к чему вы толпитесь здесь? — он повернулся к одному из солдат. — Каков порядок смены постовых?

Пока мужчина — испуганно, но четко и громко — наизусть зачитывал порядок, Август кипел ледяной яростью. В такие моменты он походил на Гиммлера, который был способен навести ужас одним взглядом, и довести до полуобморочного состояния тоном голоса. Власть даровала им обоим уверенность в исключительности своего права на людей.

— Что же вы здесь делали, если все знают, как сменяются посты?

Солдаты молчали.

— Завтра же ваши дела должны лежать на моем столе! Унтерштурмфюрер Франц?

— Есть!

Август развернулся и вышел. Его трясло, и, чтобы не сорваться еще на кого-нибудь, он просто вышел на улицу, вдыхая прохладный воздух.

Он подошел к автомобилю и решил, что нужно ехать к Шарлотте, пусть собирает вещи. Он знал, она будет в восторге от такого предложения.

Половина десятого, она должна быть уже дома. Уже отъезжая, он увидел, как Франц садится в автобус. Рабочий день закончился.

Шарлотта уже освоилась в фотоателье. Небольшое и очень уютное помещение по утрам заливало солнце. Она входила, звеня колокольчиком на входной двери, и ее встречал пожилой владелец, подстать своему делу — добрый и милый. Он иногда напоминал Шарлотте дедушку, маминого отца.

Здесь все содержалось в трудно угадываемом из-за большого количества мелочей порядке. Две камеры, куча портретов, касса, реквизит и декорации, которые легко перенести в мест, где больше света, в зависимости от времени суток. Ей действительно нравилось здесь, особенно по сравнению с работой, которую она выполняла, будучи секретарем. Люди, которые хотят оставить память о себе и своих родных редко приходят опечаленными или злыми.

Впрочем, сегодня она с трудом удерживала профессиональную улыбку. Все с самого утра шло не так: она опоздала на троллейбус, и, соответственно, на работу, за что ее отругал обычно спокойный хозяин ателье. К тому же пришлось останавливать первый же сеанс за утро, потому что камера сломалась и ее нужно было починить. Клиенты быстро утомились, возникла очередь и Шарлотта не раз выслушала претензии относительно ее медленной работы.

Последней каплей стал представительный, но, к сожалению, сильно пьяный мужчина. Шарлотта таких не переносила на дух. Им было свойственно спорить на пустом месте и наводить беспорядок в ее солнечном мире идеальных фотографий.

— Мужчина, прошу, сядьте ровно, — Шарлотта все же пыталась собраться с мыслями, шепча, как мантру: «я люблю свою работу, она мне приносит удовольствие».

— Нееет… Я … хочу… И буду сидеть так, как хочу, — мужчина сполз со стула.

Алкоголь сделал из вполне симпатичного (как Шарлотта определила по обрывкам фраз) летчика — безвольную деревянную куклу.

— Мужчина! Я не могу вас сфотографировать в таком положении!

— Ну… И пожалуйста, — мужчина окончательно задремал.

А Шарлотта медленно выдохнула и, чувствуя как накатывает головная боль, сделала снимок. Она разбудила «летчика» пощёчиной и вместе с хозяином выпроводила его из салона.

— Уххх — Шарлотта выдохнула, подходя к кассе.

— Тяжело тебе? — смягчился хозяин салона, который до того делал вид, будто она его обидела опозданием.

Он застал Первую мировую войну, участвовал в боевых действиях, но ему повезло, и он не только выжил, но и остался здоров морально и физически.

— Нет, мне не тяжело, просто не привыкла к такому потоку клиентов.

— Ну так возвращалась бы туда, где работала, — старик сложил камеру и повесил вывеску «закрыто» на дверь.

— Я все же предпочла бы работать с вами.

— А где ты работала до этого? — старичок оперся локтями на стол.

— Я работала сначала связисткой, а позже секретарем у одного офицера СС.

— СС! Как тебя туда занесло?

— Я сбежала из дома, а в связисты и секретари тогда шел набор почти без ограничений. Это не плохо, — заметила она обеспокоенность на лице старичка. — Я нашла там свою любовь.

Шарлотта закрыла кассу, пересчитав все, что в ней есть, и пошла надевать пальто.

— Любовь… любовь — это хорошо, — заключил старик и пожал ей руку на прощание.

Шарлотта улыбнулась ему и поспешила домой. Сестра обещала рассказать ей про ее возлюбленного.

По дороге домой ее настроение все улучшалось, поэтому, когда она забежала в гостиную и увидела застывшую фигуру Агнет в кресле, не сразу настроилась на ее состояние. Сестра курила, глядя в одну точку, и не обратила внимания ни на Шарлотту, ни на маленькую аварию, когда Франц, пришедший на минутку позже сестры, влетел ей в спину.

Они переглянулись.

— Что с ней случилось? — Франц спросил, шепча сестре.

— Я не в курсе, ты знаешь?

— Без понятия, — они стояли и смотрели бы вечно, но сестра, видимо, услышала их и, повернув голову, сказала:

— Присядьте, мне есть, что вам сказать, — оба, повинуясь ее голосу, подошли и присели.

— Агнет, что случилось?

— Помнишь, я говорила тебе, что нашла себе пару? — Шарлотта кивнула, игнорируя вопросительный взгляд Франца.

— Так вот, этот парень, Артур Леманн … племянник того самого Леманна, который был обвинен в убийстве рабочих, — закончив, она затушила тлеющую сигарету и посмотрела на них.

— На почве чего вы сошлись? — Францу и правда было это интересно. Он даже опередил Шарлотту, открывшую рот, чтобы что-то сказать.

— Он пришел ко мне в ателье подшить форму, и я не смогла ему отказать.

— Понятно … — Франца брала злость. Они обе, и Шарлотта и Агнет, не могут жить без приключений. Он достал фляжку и отпил от нее немного.

— Ты злишься? — Шарлотта обернулась к нему.

— Любовь — зло. Глядя на вас, мои дорогие сестры, я понял это прямо здесь и сейчас. Это бред, это тьма и это зло, которое нужно уничтожить. Я, — он обратился к сестре. — так и знал, что ты влюбишься не просто в хорошего мальчика. Смотри, чтобы это не сыграло злую шутку со всеми нами, — он сказал это спокойнее, расхаживая по комнате. Ему нужно выпустить энергию, которую породило признание сестры.

— Франц, прошу, не сходи с ума, это не самое страшное что может произойти.

— А что, есть еще страшнее?

— Нас приглашают родители на семейный ужин, и они откуда-то узнали и про Августа и про Артура.

— И что страшного, откажемся как всегда, и все, — Шарлотта откинулась на спинку кресла.

— Отказа, боюсь, они не примут. Они знакомы с владелицей дома, нас могут выгнать.

— Что? Что это за бред? — Франц скрылся на кухне, чтобы тут же вернуться с бутылкой вина и бокалами.

— Я не знаю, бред это или нет, но судьбу я испытывать не хочу, — Шарлотта закурила.

— И когда они приглашают нас?

— Завтра в восемь, — Агнет жестом попросила Франца налить ей.

— Да, делааа. Ну ладно. Я все равно думала, что рано или поздно этот день настанет, давайте же примем этот бой с достоинством.

— Давайте, — в двери позвонили, и Франц сразу побежал открывать. — Август, какое счастье, ты сейчас нам поможешь, — Браун сразу же повел его в гостиную, в которой они сидели.

— Что? Почему? — Август абсолютно не понимал, что происходит.

Шарлотта вскинула брови.

— Август? Уже поздно, почему ты пришел?

— Я пришел спросить тебя, — он медлил и не знал, как с теперешним ее настроем она отреагирует.

— Ты?

— Я пришел спросить тебя, не хочешь ли ты переехать ко мне?

Шарлотта, несмотря на напряженную атмосферу чуть не хихикнула: он смотрел в потолок по своей дурацкой привычке задирать взгляд от волнения.

— Я… — Шарлотта медленно подошла и посмотрела на него, ухмыльнулась. — Я согласна, — она обняла его и Август тут же выдохнул и улыбнулся.

— Я помогу собрать тебе вещи?

— Конечно. Скажи, а мы ведь…

— Я купил новую хорошую квартиру, практически в центре Берлина, поэтому не беспокойся, туда мы больше не вернемся.

— Отлично, — Шарлотта утянула его собирать вещи в комнату.

Она складывала в чемодан одежду и всякие мелочи, а Август спросил:

— У вас что-то случилось? Вы будто в трауре.

— Ну, по правде говоря, нас пригласили на ужин наши родители, чтобы познакомиться с тобой и возлюбленным Агнет.

— И что такого? — он не понимал, почему она вдруг стала печальной.

— Дело в том, что мои родители против СС и всего, что происходит в стране, я не знаю, как они отреагируют на наш с Агнет выбор.

— Не важно — как, я все вытерплю, я сильный и не переживай, теперь мы вместе, — он обнял ее, пытаясь внутренне успокоиться. Хотя понимал по биению своего сердца, что это невозможно.

— А кто парень Агнет?

— Артур. Леманн, — с сомнением произнесла она фамилию.

— Подожди, Леманн, который…

— Да, Август.

Он вздохнул и присел. Да, не думал он, что еще раз с ним столкнётся, как тогда на приемной комиссии.

— Ладно, собирай вещи, мы со всем разберёмся.

Она сложила вещи. На прощание обняла сестру и брата, и они поехали в их новый дом. Теперь Шарлотта не сомневалась, что они — вместе.

Глава 26

Шарлотта после того вечера бродила на работе сонной мухой. Она никак не могла отделаться от мысли, что сегодня будет встреча с родителями, она отдала бы все, чтобы не возвращаться туда, однако, раз родители их шантажируют, значит этому есть причина.

Вообще, это вполне в их духе: шантажировать взрослых детей, чтобы они поизображали нормальную семью. Шарлотта просто никогда не думала, что они могут зайти так далеко и теперь готовилась к худшему развитию событий.

Родители не смогли смириться с тем, что Франц вступил в СС, с тем, что их дочери хотят связать свою судьбу с членами этой организации, тем более, настолько высокопоставленными, как Август.

Кстати, а кто такой этот Артур? Август вчера рассказывал о том, что они когда-то вместе стояли в очереди на комиссию, но она вчера так и не поняла до конца, как Август относится к нему. Злости или ненависти заметно не было, но Шарлотта не могла быть уверена, что правильно интерпретирует поведение и слова мужчины. За внешним спокойствием могла скрываться буря эмоций или целый план по выведению противника из игры.

Дело шло к полудню. Дверь зазвенела колокольчиком, вошел молодой человек. Шарлотта не была готова узнать в нем вчерашнего посетителя. Он снял фуражку и Шарлотта впервые пригляделась к нему без предубеждения. Он оказался довольно красивым. Высокий рост и немного худощавое телосложение, темные глаза и черные, как ночь, волосы. Лет двадцать пять — тридцать? Форма пилота чистая и свежая, как с иголочки, да и сидит гораздо лучше, чем вчерашний костюм. Может быть, дело в изменившейся осанке.

Не в ее вкусе, но ей он в этом плане и не должен нравиться.

— Здравствуйте! Я был у вас вчера, и пришел принести свои извинения за свое состояние и поведение, — мужчина протянул ей руку в знак приветствия.

— Вчера я не сказала бы, что вы такой вежливый, к тому же офицер, — девушка аккуратно вложила свою ладонь в его и сморщила носик.

— Я обер-лейтенант. Марк Грант. Вы очень симпатичная девушка, — он улыбнулся ей, однако Шарлотта никак не отреагировала, она не собиралась с ним любезничать.

— Вы не немец? — Шарлотта скрестила руки на груди, держа расстояние между ними.

— Отчего? А, волосы… Нет, во мне много немецкой крови, но британская ее пересилила. Как видите, поступить на службу мне это не помешало.

— Я скорее про ваше имя.

— И это простая история. Моя мать была наполовину англичанкой, а наполовину немкой, отец — чистокровный немец, однако после их развода меня отвезли в Англию, где я и прожил, пока не сбежал сюда. И имя, и фамилия у меня от матери. Хочу сменить их и забыть.

— Вам что, так не нравится, что вы оттуда? Почему вы приехали сюда, вы ведь могли выбрать любую страну. Ту же Италию, Францию, Ирландию или Норвегию, почему вы все-таки вернулись на родину своего отца? — Шарлотту крайне заинтересовало это, ей захотелось понять, каково живется людям, у которых родители разных национальностей.

В школе она знала девочку, у которой отец был русский, а мать — немка. Но это было немного другое, все же русские не часть Европы.

— Ну, не буду говорить вам всех подробностей, просто скажу, что я люблю своего отца. К тому же я был в других странах Европы и могу сказать, что только тут я чувствую себя как дома. Поверьте, если вы привязаны к своему дому, то в других местах, даже если там будет лучше, вам все равно будет плохо и рано или поздно вы вернетесь обратно.

— Пока что я была только во Франции. И в Австрии, но страну я не видела, потому что училась в закрытом пансионате. Говорят, там много гор, но их я также почти не видела.

— И как вам Франция? Говорят, что немцам там не место, мы слишком серьезные, — он усмехнулся.

— Отчасти так и есть, там можно отдыхать, однако жить там … Нет, только для людей, которые всеми силами пытаются выехать из страны, и то, я думаю, что они бы вряд ли туда поехали, скорее всего та же Испания, Италия, или же Польша, говорят, что там много людей отсюда.

— Здесь вы правы. Однако, если человека и может что-то сподвигнуть уехать, так это наверное любовь… — он посмотрел на фотографии которые висели на стене.

— Соглашусь, — Шарлотта повела плечами и в завершении разговора сказала, что она будет рада видеть его как клиента ателье, при этом отметив, что у нее есть любимый человек, и менять она его не собирается.

Марк все понял и поэтому напоследок спросил:

— Скажите, какое имя вы дадите единственному человеку, которого любите?

Шарлотта, несмотря на туманность фразы, прекрасно его поняла и задумалась. Как она могла бы назвать Августа, определить, кто он для нее?

Август сел на свое рабочее место, он сегодня чувствовал себя не в состоянии работать. Он сегодня сам не свой, поэтому Франц и Гретель взяли большую часть обязанностей на себя.

Прошло совсем немного времени, прежде чем Франц утомился и решил расшевелить начальника:

— Август, с тобой все хорошо? — Франц посмотрел на него с искреннем беспокойством.

Нетрудно было понять, что происходит в Августом, наверное, будь у самого Франца девушка, он бы так же волновался. К тому же Шарлотта вряд ли пожалела красок, описывая положение дел в их семье.

— Да, со мной все хорошо, — уже понимая, что солгать не получится, все же произнес он.

— Август, я понимаю, что ты волнуешься, и предполагаю, что моя сестра тебе рассказала, однако тебе не стоит так переживать, не все так плохо. К тому же мы на вашей стороне.

— Я даже не знаю, из-за чего переживаю больше: из-за знакомства с родителями или же из-за Артура, с которым мы сегодня столкнемся. Он может обвинить меня в смерти дяди, может быть, это отразилось и на нем, откуда мне знать? Мы на их с Агнет стороне, но…

— Я уверен, что Агнет поговорит с ним и все будет хорошо. Нам стоит держаться вместе.

— Да думаю ты прав, я совсем расклеился, а нужно собраться и работать. Что там у нас на очереди?

— Дела солдат, которых вы вчера застали за игрой в карты?

— Давай сюда, — он протянул руку и Франц вложил в нее документы.

С приездом Шарлотты Август стал гораздо более вежливым и ответственным, чему Франц был крайне рад, потому что работать стало на порядок проще.

Август, погрузившись в работу, отослал его жестом, и Франц, вместо того, чтобы вернуться в кабинет, подошел к окну. За стеклом цвела весна, снег сошел и солнце уже греет по-летнему, хотя почки на деревьях едва заметны. Снова будет совсем тепло, люди снимут тяжелую зимнюю одежду, будут чаще выходить на улицу.

Даже через закрытое окно слышались птичьи трели, внизу проезжали автомобили, которые привлекали внимание Франца, так как он собирался приобрести какую-нибудь и выбирал каждую минуту.

Франц сделал удивительное наблюдение, что летом люди добрее и мягче, а летние воспоминания — самые живые, но, в отличие от зимних, они хранятся недолго. Зимние, хоть и овевают морозом, почему-то всегда пахнут чудом и сохраняются в памяти намного дольше. Он вспомнил, как был подростком и ранней весной сильно простудился, играя с сестрами на холодном влажном ветру. Его долго лихорадило, было потеряно столько солнечных свежих дней, что с тех пор Франц часто вспоминал именно тот день перед болезнью, как самый светлый и радостный из весенних дней.

Шарлотта торопилась домой. Она должна забрать остатки вещей и еще раз спросить сестру, во сколько они выдвигаются к родителям. Вчера они договорились, что сделают это вместе, однако Шарлотта сомневалась, что все закончится хорошо. Они всегда были чем-то недовольны, никто не был счастлив в их семье.

Они относились к Агнет, как к той, кто должен показывать пример и быть во всем послушной, отчего та не могла научиться думать и заботиться о себе, показывать свои истинные чувства. Мать всегда хотела, чтобы она стала педагогом, однако, как ни странно, Агнет не была готова работать с детьми и даже своих иметь, она говорила, что хочет сначала позаботиться о своей маленькой душе, а потом уже думать, о чем-либо другом.

Она занялась шитьем, брала клиентов и все было бы хорошо, если бы мать не доставала ее вопросами о семье. Нет, Агнет хотела выйти замуж и думала над этим, но считала себя самостоятельной и хотела найти человека, которого полюбит всей душой. Расчет в этом деле был чужд ей.

На Франца в семье так же возлагали большие надежды — мальчик, наследник фамилии, продолжение рода. С его рождением на Агнет перестали так страшно давить, как до этого, однако проще не стало. Тем более, что ребенком Франц был своевольным, тихо сидеть за учебой отказывался, и родителя быстро утомились его воспитанием как наследника, заглядывающего им в рот, боготворящего мать и отца и покорного им. Они снова вернулись к истязанию более покладистой Агнет, а заодно вспомнили и о Шарлотте, до того находившейся на попечении нянек и почти не видавшей мать.

На совсем маленькую девочку сильно влияло отношение родителей: вторая девочка, третий ребенок в семье, всегда последняя. Ей ставили в пример Агнет и Франца и, если бы не большая ненависть к родителям и не старания Агнет, которая незаметно защищала младших, они так и не стали бы той семьей друг для друга, какой являются сейчас.

Каждый из них по-своему ненавидел родителей в детстве и в первые годы освобождения, но теперь, Шарлотта уверенна в этом, они выросли и способны справиться со своими чувствами. Возможно, даже посмотреть на все это с другой стороны.

Хуже всего было бы сейчас встретиться с ними и, к собственному удивлению, узнать в них себя, понять их.

С этими бесконечно крутящимися в голове мыслями Шарлотта добралась до квартиры брата и сестры. В прихожей она сразу заметила офицерские сапоги довольно большого размера. Значит Артур уже здесь, интересно, он похож на своего дядю?

Разговоров не было слышно и Шарлотта подумала, что она зашла как раз, когда возникла небольшая пауза. Она направилась прямо к своей комнате, открыла дверь и тут же удивленно ахнула.

Полураздетая Агнет подскочила и прикрыла грудь, оборачиваясь к сестре. Артур, до того целовавший ее не то в шею, не то ниже — от прохода было не разглядеть — смущенно закашлялся и подобрал с пола свою рубашку. Шарлотта пришла в себя.

— Извините, что отвлекаю — Шарлотта старалась сделать вид, что не возмущена тем, что все происходит именно на ее кровати. — но…

— Шарлотта?! Ты зачем пришла? Я думала что … а сколько времени? — Агнет пошарила вокруг себя в поисках часов.

— Почти шесть, — Шарлотта посмотрела на свои.

— Черт! Нужно собираться, мы же опоздаем. Нам к восьми, — пояснила она зачем-то Артуру.

Шарлотта вышла, потому что парочка посмотрела на нее выжидающе, со смущением людей, которым еще есть, что прятать. Только за ней закрылась дверь, по ту сторону закопошились. Шарлотта из чувства противоречия забралась в комнату сестры и расположилась за ее столом, подвинув ткани.

— Ну и что это значит? — спросила она с порога Агнет, которая вышла в одном полотенце.

— В смысле?

— В прямом. Мне просто интересно, как ты будешь объяснять это Францу и Августу, которые приедут через минуту? — она вопросительно изогнула бровь, пока сестра пыталась что-то соврать. На ходу у нее явно ничего не придумывалось.

— Я совершенно забыла о времени, — сдалась она и сказала правду. — А почему Франц и Август должны приехать сюда?

— Мы же договорились поехать вместе, Агнеееет, просыпайся.

Сестра обессиленно опустилась на постель и прикрыла глаза рукой.

— Я не готова… — она беспомощно оглянулась в сторону зеркала с косметикой. — Я не хочу их видеть. Понимаю, что сама убеждала тебя в том, что это необходимо, но сейчас я не в силах держать лицо. На мне всегда лежала эта ответственность, но я устала.

— Я понимаю тебя, Агнет, но как ты думаешь, что скажут родители, когда увидят, что твой парень лет на пять, а то и на шесть тебя младше?

— Я знаю, что они будут не в восторге, но хотя бы ты меня не ругай!

— Извини. Просто я тоже волнуюсь. Ты выбрала самого неподходящего человека, — со смешком проговорила Шарлотта. — Младше, из СС, что возмутит родителей, да еще и Леманна, который неизвестно как относился к своему дяде и неизвестно, как отреагирует на Августа…

— Шарлотта, не начинай, я прекрасно знала, на что иду, мне не пятнадцать!

— Именно поэтому ты держишь ответ за свои поступки и можешь разве что пожаловаться, что устала от этого. — Шарлотта вздохнула, понимая, что сестра просто хотела выговориться. — У тебя все хорошо?

Агнет не успела ответить, как хлопнула входная дверь — пришли Август и Франц. Сестры переглянулись и опасливо замерли.

Мужчины, так же, как и Шарлотта, первым делом заметили чужую верхнюю одежду и обувь. Пальто не могло принадлежать никому иному, как Леманну. Август постарался успокоиться.

— Девочки! — Франц крикнул сестрам, однако на звук вышел парень лет двадцати.

Август понял, что Артур не изменился: та же худощавость, те же рыжие волосы и светло-зеленые глаза. Легкая сутулость не портила его, тем более, что парень улыбался им вполне искренне и открыто.

Франц только сделал брови домиком. Агнет не то ослепла, не то всегда была безвкусна в выборе мужчин, а он не замечал.

— Здравствуйте! — парень первый ожил и протянул им руку в знак приветствия, они оба ее пожали.

— Артур Леманн.

— Франц Браун, брат Агнет и Шарлотты.

— Август Шольц.

Услышав его имя, парень потемнел лицом, но ничем не выдал своей неприязни, пропуская их вглубь квартиры. Оба были не только выше его по званию, но и гораздо дольше присутствовали в жизни Агнет, чтобы он мог возмущаться.

— Август, Франц! — Шарлотта выскочила из-за двери поправляя прическу.

Следом за ней вышла и Агнет, обе были одеты прекрасно: Шарлотта в брючный костюм и перчатки, а Агнет в более официальный деловой костюм, что было ей не очень привычно, ведь швеи предпочитали одежду посвободнее. Мужчинам не нужно было переодеваться, все трое в чистых кителях, все готовы внешне, но не внутренне. Они старались держаться уверенно, но каждый понимал, что это не слишком помогает. Девушки взяли своих кавалеров под руку и вышли из квартиры, квартиру закрыл Франц, он сел за руль и они поехали.

Они ехали по ночным улицам Берлина, длинные асфальтированные дороги радовали, множество кафе и ресторанов, которые открывались только в ночное время суток, как маленькие фонарики, становились частью этой атмосферы. Шарлотта и Агнет смотрели на город, на длинный ряд фонарей, зажигающихся вдоль дорог и освещающих им путь, как они скрываются в темных переулках, которые по неизвестным им причинам глотают любой свет.

Они свернули в такой переулок и попали будто на другую сторону привычного им Берлина. Шумные широкие улицы и высокие, плотно примыкающие друг к другу стремящиеся вверх множеством украшений здания, сменились более уютными и простыми семейными домиками. Жизнь здесь будто застыла в прошлом веке, оставив тогда уже затертые вывески, тихие закутки, мощеные дороги. В них легко было представить добрых веселых соседей, которые никогда не старятся, беззаботных детей и медленно прогуливающихся пешеходов, знакомых каждому вдоль по кварталу.

У дома, к которому они подъехали, последнего в квартале по левую сторону, стоят они и с достоинством встречают машину.

Глава 27

— Все готовы? — Август спросил, надеясь унять свое сердцебиение.

— Да, все. Давайте выходить, они уже нас ждут, — Шарлотта указала на двоих людей, которые стояли на пороге дома, в ее голосе слышалась ненависть и холод.

— Давайте, — Агнет тоже волновалась, поэтому и не спешила выходить, однако все понимали, что этого не избежать.

Франц открыл дверь, и вместе с ним вышла сначала Агнет, когда тот подал ей руку, а за ней и Шарлотта, взявшись за руку с Августом. Короткая дорога по брусчатке заставила девушек несколько раз споткнуться, будто бы из-за каблуков. Августа и Артура трясло и они, несмотря на то, что пытались это скрыть, признавали это и не хотели больше казаться сильнее, чем они есть на самом деле.

Дом поражал странным сочетанием: на небольшом в общем-то строении выделялись две крупные полуколонны и арка, увитая плющом. Справа и слева симметрично расположились вазоны с растениями. Лестница в три ступеньки, ведущая на узковатую веранду, пуста. Ближе к входной двери, не желая, видимо двигаться за границы чистых холодных полов и спускаться по лестничке, стояли они — неуловимо похожие друг на друга преклонных лет мужчина и женщина. На их лицах, вопреки ожиданиям Августа, не было неприязни, они приветливо улыбались, терпеливо ожидая, когда гости подойдут на надлежащее для беседы расстояние.

Мужчина одет в серую рубашку без пиджака. Строгие черные брюки. Волосы темные, глаза карие, разбавленные старостью: если у Франца темный древесный цвет, то у его отца скорее ржавая водопроводная вода. Гордая осанка не позволила ему наклонить голову к пришедшим, отчего он смотрел сверху вниз, и, подойдя ближе, Август понял, что приветливость ему только померещилась в секунду надежды. Улыбки обоих стариков сочились ненавистью.

Август перевел взгляд на пожилую женщину. Шарлотта многое у нее позаимствовала, многие черты легко узнавались в огрубевшем морщинистом лице ее матери. У рта залегла жесткая складка, руки уверенно лежат в замке на уровне солнечного сплетения, локти отставлены от тела. Так учили когда-то его сестру, это помогало держать осанку и, по-сути, считалось единственным приличествующем леди положением стоя без опоры на что-либо поблизости. Безупречность в одежде и прическе указывала на перфекционизм: платье идеально выглажено, брошь приколота так, будто для нее существует единственно-возможное место, а седые волосы подстрижены чуть выше линии плеч будто по линейке.

Легко читалось, что в семье верховодит именно женщина. Муж едва заметно оглядывался на нее, проверяя, как следует держаться и реагировать на гостей. В это время процессия остановилась на ступеньку ниже поверхности веранды, потому что стылый взгляд супружеской четы не давал приблизиться и на метр.

Воцарилась тишина. Никто не шевелился, а Август почувствовал, как перенесся в отрочество, на построение, когда хочется почесаться, но нужно стоять по струнке и оттого пробивает на нервный смех.

Паузу прервала хозяйка дома:

— Добрый вечер. Проходите, — она отошла в сторону, приглашая их в свой дом, однако они не могли двинуться.

Франц и его сестры безмолвно глядели на родителей. Мужчина ухмыльнулся, подал руку жене и завел ее в дом, только после этого дети последовали за родителями.

Все, что можно сказать — прекрасный интерьер, скромный, но со вкусом. Будто не эти, полные ненависти люди обставляли комнаты. Пространство полно воздуха, никакой лишней мебели, светло и чисто. Открыта дверь в гостиную и виден уголок уютного кресла. Простые светильники, в коридоре — небольшая гардеробная, куда можно войти только по-одному, но рассчитанная на средний светский прием.

В гостиной оказалось попросторнее, два бежевых кресла напротив камина, на котором аккуратно расставлены книги — явно купленные для коллекции, в одинаковых переплетах — несколько фотографий хозяев дома и ни одной с их детьми.

Каминная зона отделялась от трапезной небольшим порожком, другим цветом паркета и обоев. Здесь стоял большой дубовый стол, накрытый чистой скатертью, за ним расставлены стулья ровно по количеству присутствующих и приборы. Дверь на кухню также была приоткрыта — здесь будто не любили запертых дверей — но видно было мало, помещение не освещалось.

В центре стола — блюда, все из одного сервиза, на которых исходит паром горячее, красиво разложены закуски, стоят в аккуратных ведерках со льдом вина. Все выглядит так, словно еще недавно эти тарелки и блюдца пылились в шкафу, зарастая мохнатой паутиной, а теперь их обтряхнули и наполнили лучшими яствами, чтобы не было так заметно их плачевное заброшенное состояние.

Август не сказал бы, что дом Шарлотты вызвал у него какие-то чувства, однако он чем-то напоминал его дом, он никак не мог понять, чем, пока не различил ту самую безразличную тишину, говорящую об одном — об отсутствии любви. Все тут указывало на то, что это люди крайне эгоистичные и не любящие своих детей, все, тут находящееся, давило на тебя, не давая даже и подумать о чем-то прекрасном, неудивительно, что они не просто ушли, они сбежали от них, как от кошмара.

— Итак, — все вздрогнули, стоило матери Шарлотты, командующей в этом доме, сказать хоть слово.

— Я думаю, вы понимаете, почему мы с отцом пригласили вас? — она села и со змеиной улыбкой повернулась к детям. Те даже и не думали отвечать, видимо, тактика, которая была выработана за годы, не изгладилась из их памяти. Шарлотта спокойно взяла салфетку, развернула и положила себе на колени. Франц спокойно снял наконец-то фуражку и с приборами в руках начал присматривать кушанье, Агнет расправила плечи, как будто матери тут и нет, и они вообще вне дома, поправила волосы за ухом.

Женщину это насторожило, Август и Артур не знали, как себя вести, они сидели по другую сторону стола, пока Август не понял, что это не их битва и не принялся за еду. Артур последовал его примеру. Любезничать с ними явно не собирались, вот и они не станут соблюдать этикет.

— Может, вы нас представите? — женщина взяла приборы и испепеляюще посмотрела на них троих. Август не издавал ни звука, Шарлотта, мягко положившая в рот кусок мяса, запила его вином, повернулась и с легким недоумением спросила:

— Зачем?

— Очевидно, что мы не знакомы.

— По-моему, вы и так знаете, кто он. Иначе мы не удостоились бы чести ужинать в вашей, полной любви и согласия, компании, — Шарлотта положила себе еще овощей. Агнет посмотрела на Артура, было видно, что она ищет поддержки. И она ее нашла, их взгляды встретились и это немного дало ей расслабиться.

— Если ты думала, что ты будешь скрывать это, то ты не такая умная. Да, не думала я, дорогой, что наши дочери выдут замуж за убийц и бандитов, — женщина бездарно изобразила печаль.

— Может быть, вы сами расскажете, кто вы и откуда? — на этот раз мужчина, повернув голову, обратился к Августу и Артуру напрямую.

Мужчины переглянулись и Август взял слово:

— Меня зовут Август Шольц я…- он не успел договорить его грубо перебили.

— Мы не спрашивали ваше имя, мы спросили кто вы, — отец повысил голос.

— Я являюсь оберштурмбаннфюрером, главой охраны рейхсфюрера Генриха Гиммлера, — отчеканивая каждое слово в страхе, что ему не дадут договорить, проговорил Август.

— Откуда вы, из какой семьи?

— Я аристократ, из семьи Шольц.

— Кто-нибудь жив из вашей семьи? — с усмешкой сказала мать Шарлотты, Августа начинало это злить, никто не смеет говорить плохо про его семью, кроме его самого. Однако встреченный взгляд Шарлотты быстро остудил его гнев.

— Нет, отец умер от остановки сердца, мать умерла от кровоизлияния в мозг, у меня была сестра, однако ее пришлось убить в 1934.

— Интересная у вас судьба. Значит вы сирота. Да у вас есть манеры, однако многое ли вы сможете дать моей дочери? Даже при своем статусе и звании.

— Да, — он повернулся и посмотрел на женщину, по ней било видно что она такого не ожидала.

— Не смешите меня, Шольц, вы молодой парень и вы грезите о карьере, а не о семье.

— Нет, вы ошиблись госпожа Браун, — Август, произнеся это, отпил из бокала.

— Тогда, где сейчас все ваше состояние? Вы ведь явно не от скуки пошли офицером.

— Все наследство моей семьи ушло на погашение долгов, в которых я не имел ни малейшего участия. Все, что у меня есть сейчас, получено на службе, но я вполне обеспечен, чтобы Шарлотта ни в чем не нуждалась.

— Я так и думала, вы банкрот и сирота, — проигнорировала хозяйка дома его последние слова. — Теперь понятно, почему моя дочь вас выбрала, нормальный парень ей не по зубам, вот и собирает не пойми кого, — Август вскипел.

Он старался казаться спокойным, здесь было не время и не место, чтобы показывать свой характер, но еще чуть-чуть и он перевернет тут все. Шарлотта решила вмешаться, хотя собиралась молчать весь вечер.

— Я сама вправе решить, кого мне любить, а кого нет. Но ведь дело не в том, кто он, дело в том, что вы ненавидите нас, что бы мы ни сделали. Будь он идеальнее Фридриха III, вы нашли бы к чему придраться.

— При чем тут это? Не оправдывай свою беспомощность, наши критерии были довольно внятными.

— Что же это за критерии? — она взглянула на мать.

— Бессмысленно повторять их, если вы не поняли с первого раза. Вы должны были стать достойными женами и матерями, и что я вижу? Ты влюбилась в аристократа, у которого ничего за душой кроме службы, на которую он надеется больше положенного. Еще не понятно, кого Агнет подобрала, — она посмотрела на сестру и та едва справившись с волнением.

— Ты всегда думала за нас! Нет, ты хотела прожить нашу жизнь за нас, исправить свои ошибки. Но мы — другие.

Мать проигнорировала Шарлотту, тяжело уставившись на Агнет.

— Кто у тебя? — раздраженно сказала она, сложив приборы.

— Артур Леман, гауптшарфюрер личной охраны заместителя фюрера, — Агнет отложила приборы, чтобы не выдать волнения.

— Что за семья, откуда, можно больше информации, — раздраженно сказать мать.

— Семья среднестатическая, родителей нет, был на воспитании дяди, он недавно умер, — Артур вмешался в разговор, потому что ничего не говорил о себе Агнет, он не хотел, чтобы она знала, боялся, что она отвернется от него.

— Даже хуже, чем этот Шольц… Да, Агнет, блестящая партия для тебя. Мы думали, твоя сестра будет большим разочарованием, но ты ее обогнала, — мать снова взяла приборы в руки, отправила в рот какой-то кусочек, а затем указала вилкой на Франца. — А ты что же, никого не подцепил?

— Нет, я все так же работаю в СС личным секретарем…

— Замолчи, Франц я не хочу слышать, что ты все еще работаешь там, — на этот раз выступил отец, который все это время, следя за репликами и разговором, просто вздыхал и отмечал для себя, что все-таки он неправильно воспитал детей.

— Да, отец прав, с тебя все и началось. Сначала ты, потом Шарлотта, а позже и Агне. Не думала я, что вот так вот в старости будут выглядеть мои дети, я вас совершенно по-другому воспитывала и ждала совсем другого. Я смирилась с тем, что вы захотели самостоятельной жизни, сбежали из дома, работаете на преступников! Но что бы еще и любить их. Вы не принимайте это на свой счет, тут у нас свои дела — противореча самой себе, мать обратилась в Августу и Артуру.

— Они теперь тоже члены семьи, — Шарлотта посмотрела на мать. — и если ты не принимаешь их, то ноги моей не будет в этом доме! Я не позволю оскорблять себя и свой выбор. Ты все детство не любила нас и отсылала от себя при первой возможности! Агнет задыхалась в учебе и плакала по ночам, Франц выбивался из сил, но никогда не был достаточно хорош для вас. Ты никогда нас не слышала, унижала, убеждала, что мы ничего не добьемся. Я вообще никогда тебя не видела, и только и успевала мотаться по разного рода школам, пансионатам, куда ты меня отправляла. Я вообще не знаю, что такое материнская любовь, а не упрёки. Думаешь, мы ушли просто так? — она перевела дух. — Мы ушли потому, что ты не хотела давать нам свободы.

— Шарлотта! Не смей так говорить с матерью — прикрикнул на нее отец.

Шарлотта ощерилась на него, как затравленный зверь.

— Хватит, мне надоело молчать! Я так намаялась в детстве, что имею права больше никогда не приходить в этот дом, пока ты не умрешь, нет, даже лучше вы оба! — прокричав это, Шарлотта с грохотом отодвинула стул и выбежала из комнаты. За ней выскочил Август, беспокоясь, чтобы в порыве гнева та не поранилась.

Мать глядела почти удовлетворенно. Она убедилась, что младшая дочь полна неблагодарности, что она — испорченная уличная девка. Она оглядела всех присутствующих и громко обратилась прежде всего к своим детям:

— Вы тоже так думаете?!

Агнет встала из-за стола, теперь она чувствовала поддержку и, раз кто-то это начал, может настал день, когда действительно стоит высказать все, что накопилось в душе.

— Я просто хотела свободы, я всегда хотела чтобы ты приняла мой выбор, чтобы ты позволила мне быть собой. Ты хотела, чтобы я была идеальной, однако я не хотела быть такой. Я хотела заниматься шитьем, хотя ты считала это несерьезным, Шарлотта всегда хотела быть фотографом, что ты так же запрещала, Франц хотел стать офицером, чтобы ты им гордилась, но когда он начал исполнять свою мечту, что ты сделала? Что вы оба сделали? Вы сказали, что он вам не сын, он преступник.

— Он мог пойти в полицию! Этого никто не запретил бы.

— Не в этом дело! Мы все прекрасно знаем, что ты лжешь! Я думаю, что Шарлотта права и эта встреча лишняя. Лучше бы вы вообще не знали ни о чем, вы только все портите и ломаете, — после этого она посмотрела на Артура, и они оба вышли из-за стола, не говоря ни слова.

— Что ты теперь скажешь, дорогой сынуля? — мать сидела все еще с таким же лицом, как и в начале, она была оскорблена, но держалась.

— Я закончу, они много чего сказали, мать. Ты потеряла нас не потому, что мы такие ужасные или не оправдали твои надежды, ты потеряла нас потому, что слишком многое на нас водрузила в свое время, слишком много надежд, ожиданий. И когда мы повзрослели, и твоя картинка начала расходиться с реальностью, ты стала злиться и пытаться согнуть нас так, как ты хотела, однако мы этого не хотели и ты просто сломала нас. Агнет никогда не хотела быть инженером, она вообще ничего не понимает в математике, Шарлотта не хочет быть матерью и зависеть только от мужчин, ну а я вообще не подхожу на роль защитника. Ты сама во всем виновата, если бы ты вовремя отступилась, возможно, сейчас мы провели бы чудесный вечер. Извиняться я не буду, — он встал, взял фуражку и тоже вышел, и, как он и предполагал, все ждали только его, все хотели домой.

Он сел в машину на водительское кресло, и только слышал, как Шарлотта успокаивала Агнет, а Артур уговаривал ее поехать сегодня к нему.

Глава 28

— Этого следовало ожидать, — Франц завел двигатель, они отъезжали.

— Чего именно? — Шарлотту заинтересовала реплика брата. Он редко говорил после подобных встреч

— Что она все так воспримет. Я предлагаю разделиться хотя бы на сегодня, пусть ты едешь к Августу, я вас завезу, Агнет — к Артуру, а я приеду один в квартиру. Мы сейчас все на нервах и это просто невозможно, мы не сможем сейчас думать.

— Почему ты так решил? — в разговор вмешалась Агнет. — Я в полном порядке.

— Тебе только так кажется, на самом деле, ты приедешь домой и начнешь раз сто обдумывать ситуацию и искать тысячи вариантов решения, и находить лучшие ответы, и жалеть, что ответила. Мы все так будем делать, поэтому я и предлагаю разъехаться хотя бы на вечер.

— Да, наверное ты прав, — Агнет согласилась.

Все действительно ужасно себя чувствовали, но вместе с этим испытывали и какое-то облегчение. Шарлотта списывала это на то, что наконец-то она высказала матери все, что думала о ней все эти годы. Она взглянула на Августа, который сидел впереди, и в который раз сказала себе, что сделала правильный выбор.

Агнет сидела, задумчиво положив голову на плечо Артура, который гладил ее по плечу. Он чувствовал ее печаль и твердо решил, что не даст ей долго об этом думать.

Франц же, по правде говоря, знал о плане Августа сделать предложение Шарлотте и нашел удачный предлог завезти их обоих. К тому же ему самому нужно подумать, он нажал на педаль газа: он хотел поскорее оказаться дома. В зеркало заднего вида он смотрел на сестер, чувствуя, как они измотаны.

Франц также радовался, что рядом с ним сидит не Артур, а уже совсем привычный Август, с которым пришлось и поработать, и пообщаться в неформальной обстановке. Сегодня, когда Франц уже собирался, а Шольц еще шелестел какими-то папками, у них случился вот такой разговор:

— Франц, подожди.

— Да, что такое? — задерживаться Францу не хотелось, день выдался длинный.

— Я хотел у тебя кое-что спросить, слушай, — он волновался, по нему было видно, что вопрос, который он хочет задать, явно не такой простой. — Ты когда-нибудь слышал, что Шарлотта говорит о замужестве?

— К чему ты клонишь? — Франц решил уточнить, правильна ли мысль, пришедшая ему в голову.

— Я не хотел надолго это затягивать… — протянул Август. Франц сразу напрягся.

— Что — это? — он нахмурился, в этот момент сильно походя на сестер, это выражение передалось им по наследству от матери.

— Эту нашу неузаконенную связь. Я хотел сделать ей предложение, — уточнил Август.

Он вытянул небольшую коробочку, в которой оказалось довольно миленькое колечко.

Франц хмыкнул. Надо же, после всего случившегося, Август еще в чем-то способен сомневаться. Хотя… Ведь Шарлотта и правда могла бы заупрямиться.

— Ни плохого, ни хорошего я от нее по этому поводу не слышал, но она со мной маловато делится своими романтическими переживаниями. Думаю, ей важнее, как ты это сделаешь и что это будет значить для тебя самого. Шума и пафоса она не любит, а кроме того, ты же знаешь, стоит ей подумать, будто ты хочешь над ней власти, и она откажет, не размышляя. Шарлотта у нас свободу любит, она в пятнадцатый день рождения сбежала из дома, чтобы отпраздновать его в местной церквушке и не сталкиваться с пышными гостями.

— То есть если я преподнесу ей это просто, но со вкусом, она согласится?

— Думаю — да. Она переменчива, но некоторые эмоции, вещи, чувства долго не изглаживаются из ее сердца.

Франц снова поймал взгляд Шарлотты в зеркале и слегка прикрыл глаза, показывая, что они уже подъезжают и все в порядке.

Они подъехали к дому Августа. По состоянию сестры было видно, что она еле сдерживается, чтобы не заплакать. Франц мысленно пожелал Августу не торопиться, дать Шарлотте немного отдохнуть.

Они поехали в квартиру Артура, которая была совсем недалеко — пешком можно дойти.

— Шарлотта, скажи, ты ведь любишь меня? — он спросил это, когда открывал ей массивные узорчатые двери подъезда.

Здесь, в отличие от лестницы того дома, где Шарлотта жила с братом и сестрой, хорошо дышалось и было немного прохладно. Белые стены освещены небольшими светильниками и кажется, что они сияют. Мрамор лестниц тоже светлый, он хорошо виден. В целом, широкие коридоры и пролеты создают ощущение чистоты и спокойствия. Они ступили на третий этаж, где находилась квартира Августа.

Наконец, Шарлотта собралась с мыслями, чтобы ответить. Она не заботилась о том, что Август мог подумать, пока они поднимались и она молчала. Она с тяжелым сердцем возвращалась в реальность из свежих воспоминаний о родительском доме, поэтому голос ее все еще был задумчивым, противореча игривому смыслу слов:

— Это столь известная информация, Август Шольц, что я просто не хочу ее произносить.

Она решила, что так он пытается отвлечь ее и была благодарна. Хорошо, что они не поехали вместе домой, с братом и сестрой они до поздней ночи бы пытались успокоиться, обсуждая произошедшее раз за разом. Замкнутый круг обиды терзал бы их по-очереди, хотя теперь Шарлотта желала только никогда больше не вспоминать о родителях.

Август рассмеялся. Конечно, они не раз говорили друг другу слова любви, он и сам не знал, зачем спросил это. Чтобы завести разговор?

Как раз в этот момент он открыл дверь своей новой квартиры, где Шарлотта еще не бывала. С нее будто слетела горечь и обида, она распахнула глаза.

— Ничего себе, — ахнула девушка. Конечно, уже по виду лестницы можно было понять, что квартира будет непростой, но такого она не ожидала.

Шарлотта только и успела поймать себя а мысли слишком не удивляться и ели как сдержала челюсть когда увидела где они теперь будут жить.

— Нравится? -Август улыбнулся.

— Где ты это все взял? — Шарлотта увидела обстановку.

— По правде говоря, многие вещи стояли в моем старом доме, я выкупил их на аукционе, оказалось, что еще не все распродано. Хотелось бы вернуть родительский особняк, но я не уверен, что эти траты окупаемы.

Коридор был просторным и большим, белая краска — она однозначно больше нравилась Шарлотте, чем голубая, которая была до этого — на стенах. На потолке красовалась небольшая люстра, однако света от нее хватало. В конце был шкаф в зеркалом во весь рост, чуть дальше был выключатель. Слева была дверь, тоже покрытая белой краской, справа стоял небольшой стол со всякой ерундой: ключи, фуражка, которую Август только что снял, перчатки. Шарлотта с любопытством отодвинула один ящик и обнаружила там инструменты.

Следующей она обнаружила небольшую пустую комнатку, напоминающую кладовку. Шарлотта заперла ее и по диагонали отправилась к другой двери, которая вела уже в более просторное помещение, два больших окна которого выходили на главные улицы. Август с нежностью наблюдал за ней, было понятно, что, пока девушка не осмотрит всю квартиру, она не успокоится.

Шарлотта переходила из помещения в помещение, а Август устроился в гостиной. Квартира его стараниями наполнилась предметами роскоши, в которой Шарлотту всегда хотелось видеть больше, чем среди потертых обоев и уставшей от долгого использования мебели. И все же он постарался сохранить уют, поэтому иногда, на смешливые выкрики Шарлотты вроде: «Август, ванная что, из гранита?!» — он отвечал: «Ты лучше посмотри, какая она вместительная…».

— Извращенец, — хихикнула Шарлотта, входя в гостиную, чтобы осмотреть и ее.

Август наблюдал за ней с широкого дивана у стены. Днем на него, наверное, падает много света из окна, но тяжелые шторы спасают от слишком сильных лучей. Рядом стоит шкаф, полный книг, так, что можно просто протянуть руку, чтобы вытянуть какую-нибудь, стоящую с краю. Шарлотта провела по корешкам пальцами, узнавая некоторые названия и отмечая, что многого не читала.

— Это все твои?

Август кивнул.

— Да, хотя некоторые я только собираюсь прочитать, они стояли у отца в кабинете.

Шарлотта улыбнулась, вспоминая неживые ровные ряды коллекционного издания на камине родителей. Книги Августа явно читали, может, и не один раз.

Август явно и работал в гостиной, здесь стоял стол с печатной машинкой, уже заваленный бумагами. Под ноги стелился мягкий ковер, стул за рабочим местом отделан мягкой тканью, и все здесь как будто мягкое, даже свет торшеров по бокам от дивана.

Шарлотта решила осмотреть кухню (больше за последней дверью скрываться было нечему) попозже, или вовсе — утром. Сейчас она подошла к Августу.

— Итак. Чем займемся? — она села к нему на колени.

— У тебя выдался трудный день, особенно вечер, так что тебе решать.

Шарлотта помолчала.

— Не думала, что скажу им все это… Не сдержалась. Все это копилось долгие годы, мне всегда казалось, что они заслуживают любых упреков с нашей стороны. И все же, я удивлена, что не чувствую стыда.

— Значит, ты все сделала правильно. Шарлотта, — он серьезно посмотрел ей в глаза. — почему бы нам не пожениться?

— Думаешь, в этом есть необходимость? — она опустила взгляд.

— Я хочу всем показать, что мы вместе. Чтобы твои родители не имели на тебя права, как это принято в консервативном обществе. Чтобы ты могла быть под защитой моего имени.

— Что ж, мы ведь все равно теперь живем вместе? — полувопросительно сказала она. — Я не против.

Август подхватил Шарлотту на руки и понес в спальню.

Большая кровать, на которой могли поместиться сразу может быть три, а то и четыре человека, она была сделана немного темнее, однако хорошо гармонировала со стенами бежевого цвета. Август положил ее на постель и Шарлотта ощутила, какая мягкая перина под покрывалом. По обе стороны — тумбочки темного дерева, на которых стоят такие же маленькие уютные лампы, как и во всей квартире, у стены стоит большой платяной шкаф. Тут Август перекрыл ей обзор, утянув в долгий поцелуй.

— Хочешь, покажу кое-что еще? — с трудом оторвался Август от ее губ.

— Да?

— Вставай, — протянул он ей руку.

За портьерой скрывалась дверь на небольшой балкон, на котором стояло два кресла и столик. Ясно светила луна, впереди виднелось здание управления. Шарлотта, чувствуя, как волосы треплет свежий ветерок, с удовольствием вдохнула аромат улицы.

Агнет, приехав домой с Артуром, надеялась найти покой. Отчасти ей было все равно, где ночевать. У нее разболелась голова от устроенного скандала и пережитого волнения.

— Прошу, — Артур подал ей руку, они зашли в его небольшую квартиру. Сразу стало заметно, что он живет один и поэтому дома никто за порядком не следит.

— Да, спасибо, — Агнет вошла на порог.

Небольшой холл, вешалка, для верхней одежды. Слева — дверь в небольшую гостиную. Комнату освещает тускловатая люстра, некоторые патроны пусты. Стены неопределимого в полутьме цвета наводят тоску.

— Я приготовлю чай?

— Да, конечно, — она присела на диван и, рассмотрев на одной из полок шкафа, который стоял в углу, фотографию, с любопытством подошла. На фото был мальчишка лет пяти и мужчина, оба стояли прямо, но на лицах светились хулиганские улыбки. Мальчишка упер руки в боки и сделал грудь колесом, а мужчина, напротив, немного сутулился.

Вдруг Агнет услышала на кухне какой-то резкий и громкий звук, как будто что-то упало.

— Артур? — девушка позвала его, но никто не отвечал. — Артур!

Агнет вошла в соседнюю комнату, едва переставляя ноги. Она не успела оглядеться, когда на нее налетел мужчина в медицинской маске, толкнул с прохода и, с грохотом бросив сковороду где-то в коридоре, выскочил из квартиры. Агнет, перепуганная до полуобморока, оперлась на дверной проем. Только через минуту, придя в себя, она упала к недвижимому телу Артура, окруженному осколками чашек.

— Артур! — девушка перевернула его. — ААААААА!

Агнет прикрыла рот рукой, сдерживая рвущийся снова крик. Лицо Артура заливала кровь, быстро бежавшая из небольшой раны на лбу, оставленной, видимо, сковородой.

Нужно кому-то позвонить! Шарлотта? Нет, им не до этого. Лучше Францу, может, он даже еще не лег спать. Она стала судорожно набирать номер, когда только добралась до телефона.

— Франц, — судорожно выдохнула она в трубку.

— Агнет? Что случилось? — она явно его разбудила, голос звучал хрипловато.

— Артура ударили по голове, — все, что смогла вымолвить девушка прежде чем разрыдаться. Франц сказал: «я сейчас приеду», — и отключился.

Франц тут же проснулся и все, о чем он мог думать, это сестра и ее состояние.

Он запрыгнул в машину, по дороге обдумывая, что могло произойти и в чем причина этого. Вор? У Агнет и Артура не было недоброжелателей, значит, это либо случайный человек, либо кто-то из врагов Августа. Последняя мысль могла показаться нелепой, но Франц почему-то все больше и больше в ней укреплялся.

Что ж. Он выяснит, кто это был. Главное сейчас — успокоить сестру.

Глава 29

— Сестра, успокойся, прошу, — Франц пытался успокоить Агнет, которая только и делала, что плакала от страха.

— Это. это я во всем виновата, мне не нужно было оставлять его одного, — Франц присел рядом, обнял сестру.

— Агнет ты все равно ничего не сделала бы, возможно, незнакомец ударил еще бы и тебя. Давай, как Артур придет в себя, мы все у него и спросим? — сестра только покивала головой.

В первые минуты она решила, что он умрет прямо у нее на руках, не приходя в сознание. Было тяжело убедить ее в том, что рана не серьезная, что от самых мелких царапин на лице и рядом всегда так много крови. Она прижимала ладонями разбитую голову Артура и Франц обнаружил ее по локоть в крови, заплаканную и охрипшую.

— Агнет. Умойся, холодная вода приведет тебя в чувства. Я держу его, все будет хорошо, давай же.

Сестра выползла в ванную, ноги ее едва держали, от пережитого шока она пошатывалась. Франц поискал глазами часы и обнаружил, что уже половина первого. Дозвонится ли он до Августа? Попытаться стоило, ждать рабочего дня слишком долго. Да и Шарлотта легче справится с истерикой сестры.

Тем более, что Август может разозлиться, что ему не сказали раньше.

Франц, вопреки собственному обещанию не отходить от Артура, оставил его, чтобы найти телефонный аппарат. Август не отвечал долго, по сонному голосу стало понятно, что он уже давно спал. Франц не стал вдаваться в подробности, сказал, что дело очень срочное, назвал адрес, боясь, что Август не помнит, где Артур живет, и положил трубку.

Оставалось ждать, когда они приедут. Франц вернулся к Артуру, голову которого они перемотали полотенцем, и задумался. Кто мог ворваться в эту квартиру? Окно на кухне выходило на улицу, возможно, какой-нибудь вор не ожидал обнаружить хозяина квартиры не только дома, но и бодрствующим. С другой стороны, почему именно эта квартира? Она расположена не очень удачно, забраться сюда должно быть довольно сложно, значит кому-то важно было именно это место.

Едва ли это профессиональный убийца, такие не бьют сковородками и не драпают, испугавшись того, что противник упал в обморок. То есть, с одной стороны, действовал кто-то и с мотивом, и с некоторыми специфическими умениями (как лезть по стенам и открывать окна, закрытые изнутри), а с другой стороны, без опыта насилия.

Вернулась Агнет. Выглядела она намного спокойнее, хотя руки до сих пор дрожали — пока она наливала чай, несколько раз слышался стук чайника о чашку и падали капли воды. К этому моменту он уже остыл, да и Агнет будто не собиралась его пить, только зачем-то болтала в чашке ложкой.

Раздался стук в дверь и Франц с легким беспокойством огляделся. Оставлять Агнет наедине с бессознательным Артуром (он, как сказала Агнет, приходил в себя ненадолго, именно поэтому они заключили, что беспокоиться особо не о чем), когда она не может смотреть на бледное лицо пострадавшего без слез, не хотелось, а отправлять открывать дверь — опасно. Франц чертыхнулся, поднялся и поторопился к двери.

— Эй, есть кто? — послышался с той стороны взволнованный голос Августа.

— Да, сейчас открою.

Август явно думал о худшем, пока бежал сюда. Шарлотты с ним не оказалось.

— Ты как ее оставил?

— Сказал, что по работе, — тут же понял Август, про кого Франц говорит. — Так что стряслось?

Рука его лежала на пистолете, будто Франц и есть его противник. Однако стоило Францу длинно вздохнуть и показать рукой в глубь дома, он немного расслабился. Кажется, дело не такое срочное и сей же час никого спасать не придется.

— Артура кто-то ударил по голове, — пропустил Франц Августа вперед. — На кухню. То есть вот, направо.

— Кто-то?

— Видимо забрался через окно. Артур бережет свет, поэтому они друг друга не сразу заметили, наверное. Не успел защититься. Нападающий сбежал, Агнет его видела, но мельком, запомнила только хирургическую маску.

Картина на кухне, надо сказать, оказалась душераздирающая. Агнет опять накрыло, она укачивала перемотанного Артура и плакала, на полу виднелась размазанная кровь, но полотенце оставалось чистым, кровотечение остановилось.

— Да не двигай ты его.

— Агнет, расскажи, что случилось, — присел рядом Август.

Девушка прокашлялась.

— Я даже не поняла, как это произошло. Я разглядывала шкаф, вон там, — она показала подбородком в сторону другой комнаты. — Потом услышала грохот, кто-то выбежал мимо меня, а я кинулась сюда. А он лежииииит…

Она явно удержала очередные рыдания.

— Тише, тише. Мы во всем разберемся, — Август повернулся к Францу. — Нужно вызвать врача. Он приходил в себя?

— Да, ненадолго. Сказал, что очень болит и кружится голова. Они долго меня ждали, наверное, уснул.

— Понятно. Шарлотте рассказывать не будем, хорошо? Подождем, когда ему станет лучше и расспросим. Едва ли расследование будет долгим.

— Думаешь, не стоит говорить?

— Не хочу пугать ее. К тому же мы еще ничего не знаем, может, это ложная тревога.

Шарлотта проснулась в пять утра. Она думала, что не волнуется, но раннее пробуждение и суматошный сон про свадьбу доказывали обратное. Казалось бы, ни она, ни Август не вкладывают в этот ритуал ничего особенного, однако что-то ее беспокоит.

Август рядом спокойно и глубоко спал. Он вообще не очень много думал о свадьбе, часто пропадал куда-то, вроде бы по работе. Это было нормально, основными приготовлениями занималась сама Шарлотта и Агнет. Кстати, Агнет же скоро должна прийти!

Шарлотта откинулась на постель. Она не выспалась и вставать совсем не хотелось. От этого проснулся Август, приоткрыл глаз. Они смотрели друг на друга некоторое время. Шарлотта снова поднялась, наконец собравшись вставать, но он быстрым движением повалил ее обратно, укутывая объятьями.

— Август!

— Ну давай поваляемся, — мужчина заговорил жалобным голосом.

— Скоро придёт сестра, мне нужно хоть немного привести себя в порядок. Ты забрал форму из чистки? — резко переключилась она.

Август подумал, что Шарлотта уже сходит с ума. Такие внезапные вопросы стали нормой с приближением свадьбы. В ее хорошенькой голове явно постоянно крутились разные мелочи, которые нельзя было упустить. Он кивнул.

Шарлотта переехала к нему и неделю спустя они решили взяться за церемонию. Август искренне считал, что все устраивается для других, а вот Шарлотта явно только пыталась убедить себя в этом.

Агнет, как самая старшая, понимала, какая ответственность на ней лежит. Она знала, что сестра будет счастлива и поэтому хотела сделать все идеально.

О событиях того вечера она старалась не вспоминать, Франц и Август вели себя как сообщники, но Шарлотта ничего не замечала.

— Доброе утро, невеста! Как вы? — Агнет светилась от счастья

— Прекрасно. Проходи, Август уехал за своей формой и его не будет дома. Не дашь мне спуску, да? — усмехнулась Шарлотта.

— Конечно нет, — она сняла шляпку и, положив на стол, отметила, как все гармонично сочетается.

— Итак, ты приняла душ?

— И высушила волосы, не переживай, я не настолько потеряла голову, — Агнет подошла, улыбнулась и обняла Шарлотту, чем застала ее врасплох.

— Ладно, давай займемся твоей прической и макияжем. Я знаю, что в детстве тебе хотелось выйти замуж в черном, однако, надеюсь, это осталось в прошлом? — Агнет посадила ее за туалетный столик и распустив слегка влажные волосы, принялась их расчесывать.

— Да я и свадьбу не очень хотела, если ты помнишь.

— Хаха, я не сомневаюсь, — Агнет достала из мешочка, который принесла с собой, жемчужную заколку.

— Какая красота! Где ты ее взяла? — Агнет видела, как у нее сверкают глаза.

Когда-то она точно так же расчесывала волосы Шарлотте, собирая ее в школу. Расплетала их, когда младшая приходила из школы.Иногда они делали это и просто, чтобы повеселиться или успокоиться. Эту заколку Агнет сделал сама, пообещав рыдающей от обиды Шарлотте, что, когда та будет выходить замуж — и не за этого дурака, который ее отверг -, она заколет жемчужинку на ее прическе.

Наверное Шарлотта забыла об этом, но это совершенно неважно.

— Я сделала ее сама. Давай собираться, нам еще многое нужно успеть.

Шарлотта согласилась с ней и повернулась затылком, позволяя закончить прическу.

Платье было обычным: до пола, белое, не пышное, чуть удлиняющееся сзади шлейфом. Плечи и руки в нем оставались открытыми, но больше Шарлотте нравились аккуратные вытачки на талии, а также вышивка и жемчуг по корсету. Перчатки, жемчужные бусы, которые оставил Август.

Агнет с нежной улыбкой оглядывала сестру. За нее невозможно было не радоваться. На праздник пригласили только близких, поэтому размашистым торжество назвать сложно.

Шарлотта последний раз посмотрела на себя в зеркало и отметила, что прекрасно выглядит. И, переглянувшись, они спустились к машине, в которой ее уже ждал Август в своей форме. Он засиял от счастья, как только увидел ее.

Она была великолепна. Августу хватило одного взгляда, чтобы понять, что то, о чем он когда-то мечтал, происходит здесь и сейчас, что все, что он пережил за последние годы, в особенности проведенные без Шарлотты, ничего не значит, как и та боль, какую ему пришлось вынести.

— Ты готова? — он спросил ее, как только она очутилась в его объятиях.

— Да, конечно! — она подобрала подол платья и села в автомобиль. Агнет, смотревшая на это, только еще раз про себя отметила, что они правильно сделали, что не сказали ей.

Она заметила Артура, тоже принарядившегося по случаю, и подошла к нему.

— Где носит моего брата в такой ответственный день? — улыбнулась она Артуру.

— Я звонил ему недавно, он сказал, что доберётся своими путями, — Артур посмотрел на Агнет и та расслабилась. — Не беспокойся! Все будет хорошо. — Артур снял фуражку: травма давала о себе знать и голова еще болела.

— Ладно, поедем, — Агнет разгладила подол своего голубоватого платья.

Франц издалека заметил, как к кафе, которое они присмотрели для торжества, приближается автомобиль Августа. Поправив форму, он встал.

В числе приглашенных он заметил Йенса Филлера и Рудольфа Вагнера со стороны Августа это были все. Со стороны Шарлотты — Альфред и Иоанна Шнайдер, Агнет и он. Она хотела бы видеть Еву и Лину, однако с грустью признавала, что их больше не будет. По этим девушкам ей было сложно скучать, они скорее стали частью ее опыта, но почему-то такая мысль — пригласить и их — промелькивала в ее голове.

— Здравствуй, сестренка! — он первым подошел к сестре и обнял, подав руку Августу.

— Здравствуй! Мы беспокоились, однако у тебя все хорошо, — Шарлотта сказала это с неким беспокойством.

— Да конечно все хорошо, — Франц немного подвирал, однако это было во благо, поэтому ложью не считалось. Шарлотта, смотревшая на брата, поняла и не стала настаивать, она прошла в небольшой зал и следом за ней вошла Иоанна, которая пришла с охапкой лилий, любимых цветов Шарлотты.

— Иоанна, дорогая, — Шарлотта взглянула на подругу, которая сегодня была роскошно одета, серебряные серьги чуть свисали, короткие волосы прекрасно уложены. Платье длинное, однако не в пол, чуть выше ступней, и прекрасно подчеркивает фигуру.

— Спасибо, ты тоже прекрасно выглядишь, — правильно расценила выражение восторга на лице Шарлотты.

Подруга была искренне рада за нее. Она всегда желала Шарлотте именно такого счастья и именно такого мужчину. Они обнялись, и, когда к ним подошел Август, она пожала ему руку.

— Вам очень повезло с женой, — Иоанна сказала это в открытую ничего не тая.

И Август улыбнулся, сам понимая, что все это только правда.

Гости, как только все окончательно вышли из машины, уселись за стол, и принесли блюда. Чего только не было: два вида мяса, которые подавались с овощами и хлебом. Рыба запеченная под соусом. Гости сразу же принялись за еду и всем она нравилась, что не могло не радовать главных фигур праздника.

— Ты помнишь нашу свадьбу? — Иоанна вдруг спросила у мужа, который сидел и кажется пришел только для того, чтобы поесть.

— Да, я помню, — он сказал это совершенно без выражения.

Иоанна только вздохнула. Его не исправить. Что ж, поэтому она его и полюбила.

Когда гости наелись, все вышли на веранду, чтобы подышать свежим воздухом. Конец мая радовал теплом и приятными запахами цветущих деревьев.

Альфред вышел, чтобы покурить, однако, стоя на веранде и смотря на то, как его жена веселится, он не капельки не понимал, что делает тут сам. Он ведь не большой любитель праздников и он явно не вписывается в компанию этих юношей. Иоанна, которая сейчас беззаботно смеялась вместе с Агнет и Шарлоттой, обернулась к нему на минуту с неостывшей улыбкой на губах, и он понял почему он здесь. Ради нее, и ради ее улыбки, которую сейчас стал видеть все реже и реже, так как Иоанна работала не покладая рук, и она была счастлива.

— Спасибо, что пришли, — голос откуда то сбоку вывел Альфреда из транса, в котором он находился. Он повернулся и сфокусировал свой взор на Августе. Его он помнил еще молоденьким, а теперь перед ним стоял бравый офицер, который многое пережил, однако, не смотря ни на что, не опускал руки и боролся за свою маленькую звездочку по имени Шарлотта.

— Не стоит, меня, если честно, привела жена. Я счастлив, что смог ее развеселить. Знаешь, Август, должен сказать прямо, ты изменился. В лучшую сторону.

— Спасибо. Я солдат, и никогда не опущу оружие, — Август, сказав это, отпил из бокала.

— Не всегда нужно его демонстрировать — кивнул ему Альфред и пошел на зов жены.

— Август! — Артур подошел спереди. — Я хотел сказать тебе спасибо за то, что ты так быстро поставил меня на ноги. Я не держу на тебя зла за смерть дяди. Мы не то чтобы были знакомы.

— Артур, прошу, давай поговорим об этом позже. Я рад, что ты вместе с Агнет. Значит, мы в некотором смысле родственники. Давай просто повеселимся сегодня.

— Да конечно, еще раз спасибо, — они пожали друг другу руки и Артур ушел в компанию к Йенсу, который вместе с Рудольфом сидел и спорил о том, что лучше: корабли или танки.

— А я говорю, что танки лучше, — Йенс настаивал на своем, уперев руку в стол

— С чего бы это? — Рудольф явно не хотел проигрывать, однако внезапное приближение Артура заставило позабыть их о споре. Пока что для них, как и для всех остальных, это был самый неизученный персонаж. Завести разговор с ним казалось задачей сложной.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, — оба поздоровались.

Никто не решался нарушить молчания, пока Рудольф не сказал вполголоса:

— А это кто? — Рудольф аккуратно указал на незнакомого мужчину.

Он двигался плавно, почти бесшумно, все гости начали оборачиваться, ведь никто не говорил им об еще одном госте. Август с Шарлоттой тоже переглянулись, они подумали: может кто-то из них пригласил его. И ту же поняли, что оба в первый раз видят незнакомца.

— Август, здравствуй, как ты? — Август сразу смутился, уж слишком сладок был голос незнакомца, знаком, он где-то его слышал, однако сходу не мог понять, где.

— Мы с вами знакомы? — Август боязливо протянул руку.

— Ты что, меня не помнишь? Я ведь друг твоего отца!

— Простите, но друзей своего отца я не помню, — наблюдавшая в метре от него за всем этим Шарлотта вдруг осознала, что к ней не впервые приходит это чувство, чувство опасности. Оно исходило от этого человека и Шарлотте становилось дурно. Агнет, заметившая это, подошла и мягко взяла ее под локоть, что бы та нашла опору.

— Шарлотта, кто это? — Агнет шепнула ей на ушко.

— Я без понятия, как и все вы, как и Август.

— Что-то мне подсказывает, что мы его еще увидим и не раз.

— И что он не просто знакомый отца Августа, — Франц шепнул это, подойдя.Шарлотта, выпрямив плечи, двинулась к незнакомцу. Он представился как Ральф Ульрих. Франц, наблюдавший сначала за Шарлоттой и Августом, а потом и за сестрой, которая теперь идет к Артуру, сам захотел к чему-нибудь прислониться. В воздухе повисла темная аура.

— Ну, мне пора прощаться, рад что у тебя все хорошо. Думаю, что все так будет и дальше, — Ральф лукаво улыбнулся и удалился столь же быстро, как и пришел.

И в скором времени гости позабыли о странном госте и продолжили веселиться. Однако ближе часам к восьми все гости уже разъехались по своим домам, и Август и Шарлотта, поймав такси, ехали до своего теперь уже точно общего дома.

— Слушай, а кто этот Ральф Ульрих? Судя по твоему выражению лица, тебе он не известен.

— Я не знаю, кто он. Он показался мне подозрительным. Может, у отца и были знакомые, да я их не знал, но самые близкие всегда были дома.

— Мне кажется, ты удивился.

— Да, ты права. В любом случае, я думаю, что сегодня это не важно.

Они зашли в квартиру под поцелуи, и Шарлотта, еле оторвавшись, решила открыть шампанское, на что Август возразил ей:

— Может ты подаришь мне главный подарок? — Август медленно наклоняется и шепчет ей на ухо.

Шарлотта моментально вспыхивает внутри, молодой организм на то и молодой, чтобы сразу разгоняться. Она ничего не говорит, так как ладони уже бродят везде и снимают с нее перчатки и платье, в котором она была так соблазнительна. Покончив с перчатками и платьем, он усаживает ее на стол. Она же в свою очередь оттягивает его подтяжки и отпускает одну из них, и она неприятно бьет Августа по соску, на что тот шикает.

— Я тебя сейчас накажу, — с этими словами он снимает с себя галстук и перевязывает запястья Шарлотты. О, как же ему нравились распаленные глаза Шарлотты.

— Хаха, из-за тебя мне начинают нравиться извращения.

— Да, я знаю, — на этой фразе он перекидывает Шарлотту через плечо и несет к дивану. И кидает ее. Нависая сверху, жадно целует. Оторвавшись от ее губ, он заставляет ее повернуться спиной и опереться локтями на спинку дивана. Снимает с нее последнюю часть гардероба, открывая вид на округлые ягодицы. Он поглаживает их и в ту же секунду ударяет по одной, выбивая из Шарлотты стон, перемешанный с удовольствием.

— Это что-то новенькое, — шепчет Шарлотта, требуя еще.

— Я знал, что тебе понравится, — Август хватает Шарлотту за руки и связывает их у нее за спиной. Заставляет лечь ее в подушки и ударяет еще пару раз по ягодице.

Он проводит по внутренней стороне ее бедра, слышит жалобный стон Шарлотты и снова переворачивает ее, чтобы, сняв свою рубашку, завязать ей глаза и нежно поцеловать в губы. Девушка теряется, ощущая, как горячие поцелуи спускаются к шее, а затем к соскам. Он удерживает ее руки наверху, не позволяя коснуться. Поняв, что она готова и уже достаточно возбуждена, да и сам Август на пределе, он набрасывает узел на ее руках на ручку дивана. Вытягивает ремень, чтобы она слышала этот звук, следя за ее реакцией.

— Август, пожалуйста, я больше не могу, — о как же ему нравилось это в постели!

Когда Шарлотта просила и ублажала его, он просто млел. Но и самому ему тоже нравилось доставлять удовольствие. Сняв с себя все ненужное, Август плавно, не торопясь, вошел. И сразу взял быстрый темп.

Он вдалбливал Шарлотту в диван, стараясь брать нужный угол, а та заводила его своими стонами до звезд в глазах. Темп становился еще быстрее и, не сбавляя его, Август перевернул Шарлотту на четвереньки и, ударив по ягодице, продолжал в том же духе.

— Август — на последних толчках перед разрядкой Шарлотта сжала ручку дивана так сильно, что, казалось, что та сломается. Август кончает и понимает, что Шарлотта тоже получила разрядку. Ложась на бок, попутно снимая рубашку с глаз Шарлотты и с запястий подтяжку, и укладывая ее рядом с собой, слушая еще сбивчивое дыхание.

— Это было волшебно, Август, правда.

— Хахах. Я рад, — целуя ее в мокрую макушку, Август понимал, что это лучший его день. Завтра у них полет в Италию, где они должны провести медовый месяц.

Шарлотта Шольц идет к самолету, она держит в руках камеру, небольшую. Она здоровается поочерёдно с двумя мужчинами, внешность которых она не запомнит никогда. Ее муж поднимается по трапу самолета. Асфальт мокрый, сегодня холодно, на ней пальто и симпатичная шляпка.

Она поднимается по трапу самолета, внутри мягкие кресла, отделанные бежевой тканью, под головы есть подушки, она садится на свое место. Самолёт взлетает. Она смотрит на то, как маленькие капельки стекают по стеклу вниз. Когда самолет набирает скорость и достаточную высоту, она снова начинает снимать облака, которые удивляют ее формами. Они белые и легкие, воздушные, словно вата на палочке, к ним так и хочется прикоснуться, одни совсем большие, другие маленькие. Когда крыло самолета разрезает их, ей кажется, что в них и правда можно утонуть. Она снимает и землю, под ними совсем крошечные поля, дома, их очертания теряются из-за расстояния.

Она осматривается, когда облака становится скучно снимать. Справа от нее сидит мужчина лет пятидесяти, начальник финансового управления, человек не последний. Он одет в костюм, седые волосы и морщины портят его. Он расстегнул верхнюю пуговицу пиджака, так как очень плотно поел, и пьет лимонад. Напротив сидит его старшая сестра, на вид ей лет сорок пять, она одета в бордовый брючный костюм, увешана бижутерией, совершенно не идущей к образу.

Шарлотта лениво перевела глаза. Прямо перед собой она видит женщину, похожую на свою мать, если бы она была чуть помоложе. Она часто склоняется к подруге, одетой скромно, но со вкусом. Силует, напоминающий ненавистную родительницу, заставляет то и дело вглядываться в парочку напротив, чтобы убедиться, что это не она. Обе женщины в белых блузках, волосы той, что на мать совсем не похожа, удачно уложены в короткие крупные кудри.

Шарлотта улавливает фразу, что-то о духоте в салоне, женщины обмахиваются ладонями и показывают друг другу на кипенно-белые облака в окне. Проскакивает слово «Италия», женщины улыбаются, морщинки лучисто пробегают по их глазам.

Шарлотта снова переводит камеру на окно, за которым теперь видна река, она течет с запада и достаточно широкая, идет она ровно, однако немного позже идет зигзагом, по левую и правую сторону от нее деревья, однако видно и кое-какие дома. Солнце сразу скрылось за плотным слоем облаков. Иногда, словно прожекторные лучи в ночной черноте, выпадают сквозь тучи небесные лестницы, на земле они отражались яркими цветными пятнами.

Также были видны горы, небольшие и густо покрытые зеленью. Девушка сняла крыло, оно было металлическим и большим, с двумя двигателями, которые вращались на большой скорости, создавая оглушительный гул.

Они заходят на посадку. Девушка улыбнулась и отложила камеру.

Глава 30

Август стоял и смотрел на то, как теперь его жена веселится в бассейне, и разговаривает с молодыми женщинами ее возраста, он курил. Целую неделю они отдыхали в Италии, загорали, ели фрукты и смотрели на необычайно прекрасную природу. Солнце стояло жаркое, поэтому с двух до четырех на улицу никто не высовывался. Они же с Шарлоттой в это время занимались каждый своим хобби: жена пересматривала видео-пленки, которые она привезла с собой, и снимала на камеру, Август же читал, много читал, он находил в чтении нечто большее, чем находят другие люди. Он черпал из книг знания — особенно его привлекали экономика, математика и философия — но не только. Мысли автора часто становились толчком к его собственным размышлениям, или даже изменениям в его картине мира.

Было почти двенадцать и солнце еще чуть-чуть и могло поджечь Шарлотту, он беспокоился за нее.

— Шарлотта, иди сюда! — он крикнул, и она обернулась к нему.

— Да, сейчас, — Шарлотта вышла из бассейна.

Ей нравилось в Италии, и она была счастлива, она подошла к нему, и взяла протянутое им полотенце.

— Пойдем, скоро настанет жара.

— А, да, конечно.

Когда Шарлотта окончательно обсохла от воды, он взял сумку и они пошли в отель, который находился неподалеку от берега. Они шли по маленьким улочкам одного из прибрежных городов. Жизнь здесь текла изо дня в день одна и та же, и ничто, казалось, не могло нарушить ее мирную жизнь. По той дороге, которой они с Августом обычно ходили, на левой стороне улицы стены зеленели от ростков плюща. В одном из дворов ветви плюща обвивали беседку, где часто спал в полуденный зной пожилой мужчина. Солнце светило довольно ярко и Шарлотта подумала, как было бы хорошо тоже сидеть в тени деревьев. Справа от нее было много небольших трехэтажных домов, их маленькие окошки и деревянные ставни приводили Шарлотту в восторг, и небольшая церковь. Купола ее ярко блестели на солнце. А еще выше стоял маяк, по ночам отправлявший луч в черноту моря. Она действительно отдыхала и телом, и душой. Они подошли к гостинице и Август пропустил Шарлотту вперед. Они договорились, что она пойдет мыться с моря первая, хотя каждый раз ее купание затягивалось, и Август разносил песок по комнатам.

— Я быстро, — пообещала в который раз Шарлотта, смеясь над собой, Август покачал головой.

Его отвлек телефонный звонок, который вывел Августа из той идиллии, в которой он пребывал. Он подошел и взял трубку.

— Да? — Август думал, что могут звонить со стойки регистрации, однако это оказалось не так.

— Август, — Франц говорил очень быстро и взволновано.

— Франц? Что случилось? Что-то с тобой? — Франц редко терял равновесие, поэтому Август насторожился.

— Боюсь, тебе придется прервать отпуск, ты срочно должен вернуться в Берлин.

— Прости, а что случилось, раз такая срочность?

— На рейхсфюрера совершено нападение.

Они обсудили обстоятельства — Франц пока знал мало, — и перед тем, как положить трубку Франц оповестил Августа, что за ними прибудет личный самолет Гиммлера. Остальное они обсудят, когда Август и Шарлотта прибудут в Берлин.

Сердце Августа ушло в пятки, он не почувствовал пола, единственное, что он слышал, это как Шарлотта зашла в комнату, шлепая босыми ногами по полу.

Она вопросительно посмотрела на телефон.

— Что случилось? Я слышала имя брата.

— Боюсь, отдых придется прервать, мы возвращаемся, — Август встал и, подойдя к шкафу, потащил с верхней полки чемодан.

— Что? Почему? — Шарлотта расстроилась.

— На рейхсфюрера совершено нападение. Мы летим сегодня вечером, — Шарлотта закатила глаза.

Она устало села на стул и, скрестив ноги и руки, стала выжидающе смотреть на мужа. Он не реагировал и избегал ее взгляда. Этого следовало ожидать, она вышла замуж за офицера. Шарлотта поморщилась, понимая, что снова будут бессонные ночи, от которых он будет вечно усталым и раздраженным. Это жутко бесило. Она смотрела на то, как он собирается: срывает вещи с вешалок, что-то бормочет себе под нос и все время ходит кругами, подходит к вещи, кладет в чемодан, а потом снова подходит и ищет ту же вещь и не понимает, почему ее нет, вспоминает и берет следующую.

Она подошла сзади и крепко обняла Августа.

— Ты чего? — Август от такого наплыва эмоций и нежности немного оторопел.

— Пообещай одно: ты в первую очередь защитишь себя, а потом уже всех остальных, — Август понял, про что она, поэтому кивнул ей и продолжил собирать вещи.

Во всех его действиях читалась тревога. Август поминутно спрашивал себя: кто это мог быть, зачем ему это? Как он посмел выступать против рейхсфюрера — человека, облеченного такой властью. На минуту в его голову забралась мысль, что целью был вовсе не Гиммлер, а снова он — Август. Но он тут же отбросил ее, не только потому, что мысль была ужасной, но и потому, что от нее за километр несло бредом параноика.

Он опустился в кресло, закрыл глаза и откинулся на спинку, он думал, что не будет больше иметь дел со своим прошлым и внутренними страхами, которые терзали его каждый день. Однако, видимо, судьба решила иначе. Шарлотта положила ему руку на плечо и Август почувствовал, что его опора рядом, он не будет больше беспомощным и слабым. Он открыл глаза. Вечером они уже садились в самолет, который, как и говорил Франц, прислали специально для него.

Франц поджидал его на аэродроме часов с пяти утра. Вся эта история с Гиммлером все перевернула с ног на голову. Он ничего не знал, единственное, что он понял из того, что ему объяснял солдат, который буквально влетел в их с Гретель кабинет, так это то, что нужно срочно звонить Августу. Он представлял, как Шарлотта огорчилась. Однако Августу не обязательно было ее везти с собой, она могла продолжить отдыхать.

Франц смотрел на то, появляются первые лучи солнца и растягиваются по взлетно-посадочной полосе. Самолет заходил на посадку, Франц размял плечи и вышел из машины, чтобы встретить Августа и Шарлотту.

— Доброе утро, надеюсь, вы отдохнули в полете, потому что отдохнуть вам сегодня явно не удастся. Вас требуют лично, — Франц открыл дверь Августу, когда они подошли к машине. Шарлотту завезут домой отдыхать, после того как они прибудут на работу.

— Честно сказать, нет. Я всю ночь не мог уснуть, все думал, как это произошло и кто это такой и какие цели преследует, — Август сегодня был раздражительнее обычного.

— Меня не вводили в курс дела, скорее всего вы будете работать с гестапо, а я по прежнему буду вашим секретарем. Ваши прежние обязанности лягут на меня, два направления вы не потяните.

— Ладно, поедем, в любом случае первое важнее. Гиммлер не любит, когда опаздывают, — они сели в машину и Шарлотта наконец-то прилегла на плечо мужа. По правде говоря, она вполглаза спала и тоже чувствовала, что Август как на пороховой бочке.

— Шарлотта, потерпи, скоро ты будешь дома, — Август погладил ее по волосам.

— Да, конечно, — это было последнее, что успела произнеси она, прежде чем Август вышел из машины.

Снова те же стены и снова те же лица. Необычной была только суматоха, но ее легко объяснить. Франц проводил его до кабинета, по дороге они беседовали о том, с кем же все-таки придется работать Августу и они оба посмеялись, что не с Вальтером Заксом. Но тут же смех закончился, как только они вошли в приемную, где их уже ждали. Люди в приемной глядели загнанно, как бешенные кролики. Он постучался и, получив разрешение, вошел в кабинет.

— Август Шольц, — рейхсфюрер все так же сидел в кресле, только теперь выглядел немного уставшим и потрепанным. — Проходите, — он указал на стул и Август сел. Рядом с ним был Генрих Венгер. Август обрадовался, когда понял, что будет работать именно с ним.

— Итак, господа, вы наверняка уже поняли, почему вас сюда вызвали? Я понимаю, Шольц, что ваш отдых был прерван, однако вы были нужны нам. Вчера мой автомобиль, к которому я направлялся из своего дома на работу, взорвался. К счастью, водитель быстро сориентировался и прикрыл меня собой, я отделался легким испугом. Однако то, что произошло, как считает господин Венгер, ничто иное, как нападение на меня, причем по неизвестным нам причинам. Август, я требую от вас раскрытия этого дела. Отдельно должен сказать спасибо за сотрудников, которых вы присылаете, они хорошо справляются с работой.

— Да, конечно, господин рейхсфюрер, мы во всем разберёмся. А пока, могли бы вы не выезжать из офиса, только если по очень нужным делам и домой?

— Вы понимаете, что говорите? — рейхсфюрер приподнял бровь.

Генрих, который до того молчал, решил подержать идею Августа.

— Господин рейхсфюрер, Август в чем то прав, вам лучше сейчас не высовываться. пока мы не найдем хоть какие-то зацепки. Тем более не ездить просто так. Вы — публичный человек, и преступник наверняка знает практически о каждом вашем шаге. К тому же вы же не хотите, чтобы это повторилось. Я уверен, что он следит за вами.

— К тому же, у вас большой штат и вы много кого можете отправить от своего лица, — Август откинулся на кресло закидывая ногу на ногу.

— Ладно, согласен. Теперь идите и работайте. Преступник должен быть найден в ближайшие неделю-две, — они встали и вышли из кабинета, посмотрев друг на друга, они отправились за делом, которое только что составили.

— Расскажите какие-то важные подробности, — Август шел вслед за Венгером.

— Это было не случайное нападение, недоброжелатель либо многое знает о Гиммлере, либо долгое время следил за ним.

— Но Гиммлер публичная личность, кто угодно может желать ему смерти. Разве мы можем за такое короткое время вычислить нападавшего?

— Его цель не достигнута. Он еще проявит себя, — Венгер шел впереди, как бы давая понять, что он тут главный. Однако, заметив, что Август отстал, тоже остановился.

— Может кто-нибудь из оппозиции так поступил?

— Вы так думаете? Они обычно действуют тоньше.

— Мне кажется что да, только такой человек мог знать его и знать о нем некоторые детали, например, как тот выходит из дома, в какое время едет на работу, эти детали непросто узнать, — Венгер приподнял бровь.

— Можете запросить всех, кто когда-то либо контактировал с ним?

-Я запрошу дела, сравним. В любом случае, он идиот, совершать такое.

-Это не помешало бы. Могли бы вы еще запросить дело касаемо Артура? — Август встал рядом с Венгером облокотив руки в бока.

-Думаете, мы тогда не всех убрали? А что произошло с Артуром?

— Кто-то ударил его ночью по голове, однако дело забросили из-за недостаточного количества улик, однако оно может как-то связано.

— Может наведаться к Вальтеру? Он наверняка все про всех знает, кто сейчас живой в оппозиции, — Генрих посмотрел выжидающе.

— Вальтер …Он разве еще не умер? — Август удивился.

— Нет, он еще жив. Боюсь, нам придется к нему наведаться. Возможно, он даст нам информацию и, если ваша теория подтвердится, боюсь, что это был ответ вам. Вопрос: почему он так долго ждал? И почему так близко подобрался? — Генрих призадумался и уплыл сознанием.

— Он выжидал. Проявись он раньше, его наверняка бы нашли. К тому же какая-то нить должна быть не оторвана. Он скорее все это время сидел в тени и не высовывался, руководя процессом и участниками. Однако Артур никак не вписывается в эту картину, — Август бормотал себе под нос что-то

— Артур… Может он случайно попался под руку или вор что-то искал в его квартире? Но тогда он должен был проявиться сейчас или хоть как-то появиться, чтобы узнать о вас, несмотря на то, что вы офицер, о вас не все можно узнать. А так как вы все-таки знакомы с Артуром, возможно, в его квартире он хотел что-то найти. Я не уверен что все так, — Венгер действительно стоял в тупике.

— Либо он тоже из правительства, либо владеет крупными компаниями, которые сотрудничают с правительством.

— Но таких единицы! Вспомните, может через вас кто-то проходит приближенный к нему? Он не мог никак не взаимодействовать с вами и с Гиммлером, — Генрих и Август выходили с документами и подходили к машине.

— Хммм, — он задумался. — да, был Ральф Ульрих, он так себя представил. Он сказал, что он якобы друг Гиммлера на одной из публичных встреч. Я не знал всех его друзей, однако самых близких всегда. Они бывали дома и дарили его детям подарки, поэтому — вряд ли, будь он в числе близких людей, я бы его не забыл.

— Ладно, едем к Вальтеру, он единственный выживший из них всех. Посмотрим, что он скажет на это все. По крайней мере, если пообещаем ему сладкий пряник, например, скостить пару лет, он поведется, — Венгер сел за руль.

— А Ева? — Август помнил эту соучастницу, она тоже могла быть им полезна.

— Месяц назад скончалась от воспаления легких, — Август злобно дернул ручку на себя, это действительно все пахло подставой, он надеялся, что Вальтер скажет хоть что-то. Или он убьет его собственноручно.

В камере для встреч стоял ужасный плесневелый запах, Августа передернуло от него. Он вспоминал не самые приятные вещи о тюрьме. И вот, дверь открывается, и входит мужчина — немного сутулившийся, с большими синяками под глазами. Если бы Август не знал, что он встречается с Вальтером, он едва бы узнал в нем своего теперь уже бывшего врага. Кривая спина, гнилые зубы желтого цвета, худощавость, которая подкосила его, а еще несобранность и нервозность, которая выдавалась в каждом движении. Мужчина все время смотрел в пол. Подняв глаза, он ахнул.

— Ну здравствуй, Вальтер Закс.

— Что?! — глаза мужчины расширились то ли от ужаса, то ли от волнения.

Мужчина минут пять стоял и смотрел и на Августа, и на Генриха. В его взгляде было полно непонятностей. Ощущение как будто он не мог их узнать. В один миг он, раскрыв широко глаза, произнес:

— Это ты! — он сказал это с некой ненавистью и Генрих уже думал позвать охрану, или держать пистолет наготове, однако по взгляду Августа понял, что он безопасен и они могут обойтись и обычными словами.

— Да, это я, Вальтер, — Август сел на стул, который стоял рядом со столом. — Как поживаешь? По тебе и не скажешь, что когда-то ты был офицером.

— Зачем ты пришел, ведь не просто так? — было видно, что он не расположен к беседе, однако хамить было теперь точно ему не на руку. Он понимал, что сейчас он пешка и соответственно нужно сделать все, как они скажут, и они уйдут.

— Да, это правда, я пришел не просто так. Видишь ли, недавно…

Август посмотрел на Генриха и тот продолжил:

— Недавно на рейхсфюрера было совершенно покушение, незнакомец подложил взрывчатку под автомобиль. К счастью, никто не пострадал, — Генрих открыл его папку с документами, и указал на фото автомобиля.

— А я тут при чем? — он раздраженно сказал это, взглянув на фото.

— Видите ли, мы думаем, что вы могли бы знать, кто за этим стоит. К тому же если это один из недоброжелателей Гиммлера, то вы должны его знать. Мы предпологаем, что вы действовали все вместе или хотя бы были знакомы, — Генрих внимательно смотрел на то, как Вальтер смотрит на это все, потом отводит взгляд, вздыхает, смотрит в окно за которым была жизнь.

— По правде говоря… Я не знаю, о ком вы говорите Я тут ни при чем, я помню, как раз вернувшись, я обнаружил записку, которая каким-то образом попала ко мне в руки.

— И что за записка? — в разговор вмешался Август, который сейчас был крайне любопытен, он так и думал, что все это не просто так.

— Там было написано про то, что незнакомец хочет избавиться от Августа точно так же, как и мы с Фридрихом, однако ни кто он, ни почему он не писал, говорил только, что это знать нам не обязательно. Я не придал тогда этому значения, по причине того, что думал, что это человек Фридриха. Или как-то связан с ним. Если вы говорите про Гиммлера, то про него и слова не было. Может, это два разных человека.

— Какой человек Фридриха? — Генрих пододвинулся ближе. — Вы солгали тогда в суде, сказав что вы — все, кто причастен к этому делу, то есть двое убийц точно могут быть на свободе еще и пытаться убить Рейхсфюрера, и теперь не только его, вы понимаете, что вы натворили? Вы знаете, какие цели преследовал Фридрих и почему? — Генрих был возмущен, он знал, что Вальтер дурак, но чтобы еще и безответственный … он вздохнул и потер глаза. Да, дело куда глубже и тянется аж от прошлых лет.

— Нет. Во-первых, я не солгал, потому что, что бы я сказал в суде? Во-вторых, я ничего не знал о нем и не хотел заводить себя еще в большую яму, если бы вы ничего не нашли бы, то повесили бы на меня и меня упекли бы еще на больший срок. И последнее, я не знал: два это человека или один. Я ничего не знал о намереньях Фридриха, я предполагал, что за ним стоит кто-то еще, однако он никогда не говорил о нем и не рассказывал. Я просто понимал, что его вечная отговорка: «я завидую Августу», — была только лишь отговоркой, — Вальтер наклонил голову.

— В любом случае, вы не сказали о нем, как вы думаете, кто он? У вас наверняка были какие-то мысли, поделитесь.

— Зачем? Я сказал вам все, что я знаю, к тому же я теперь заключенный, а не один из офицеров.

— Вы ведь понимаете, что за укрывательство вы можете сесть еще на больший срок? — Август нагнулся и навис над ним.

— Если бы меня можно было этим напугать, Август Шольц. Я все еще ненавижу тебя за смерть Лины и понимаю, что это моя вина, но если бы не ты, всего бы этого не было. Твои враги еще не кончились, а значит тебе предстоит самый главный бой, где тебе будет предоставлен шанс показать истинную твою душу.

— В любом случае, это не имеет отношения к главному вопросу о том, каким образом все связано. Ладно, хорошо, вы знали, что у Фридриха был племянник?

— Да, я как-то раз слушал об этом. Он вскользь сказал об этом, однако я не стал узнавать подробности.

— Недавно на него совершено нападение, — Генрих развернул протокол и Вальтер посмотрел.

— Думаете, это он?

— Да, мы уверены в этом, однако…

— Я думаю, что это один и тот же человек, возможно, Артур что-то знает и он решил его убить, но это лишь мои предположения.

— Спасибо вам за информацию, — Генрих и Август попрощались с Вальтером и вышли, настроение у всех было скверным. Тучи собирались и должен был быть дождь, солнце в облаках садилось, и становилось холодно.

Август закурил, на душе было скверно, он боялся, что Вальтер был прав, он не совсем разобрался, к тому же если ему придется столкнуться со своими демонами, будь они душевные или примут облик людей, будет ли он уверен, что справится с ними, однако он поймал себя на мысли, что один человек может, дать еще одну информацию.

— Август, все нормально? — Генрих беспокоился за него, были видно, что ему давалось это нелегко.

— Да, я просто немного устал. Я думаю, что есть еще один человек, который может нам помочь. Вальтер прав, если самоубийство Фридриха и нападения на Артура как-то связаны, то возможно нам стоит направиться ко второму. Однако вопрос: что мог знать Артур такого, чтобы убивать за это еще и через такое время?

— Думаю, возможно, он не знал о его существовании или думал, что, раз вы не общаетесь, то и угрозы никакой нет.

— Или же хотел переманить Артура на свою сторону. Однако, когда тот отказался, проник в его комнату и решил его убить. Нужно ехать.

— Думаете, он может что-то знать? — мужчина недоверчиво посмотрел на него.

— Если нет, то он может показать нам где он жил, мы можем что-нибудь да обнаружить там, — Август качнул головой в знак согласия, дело надо было двигать, им завтра нести отчет Гиммлеру.

А пока у них только доводы заключенного, который мало похож на нормального.

— Тоже верно, я думаю, что все скоро прояснится.

Стуча в двери он и не думал, что Артур откроет или уж тем более, что будет говорить на такую тему, но все равно стоило попытаться.

— Август? — Артур, открыв двери, даже не сразу понял, что перед ним стоит он. Сегодня у него был выходной и у них с Агнет собрались гости, впрочем теперь это не имело никакого значения.

— Это Генрих Венгер. Мы расследуем дело, если помнишь, о рейхсфюрере, — Август взглядом указал на Генриха. Тот стоял позади немного, не зная как себя вести.

-А, здравствуйте. Проходите, — Артур позволил гостям войти.

— Дорогая, Август пришел вместе с Генрихом узнать по делу о рейхсфюрере.

— Здравствуйте, — она протянула руку и вернулась в гостиную, где они вместе с Шарлоттой играли в карты и пили вино.

— Итак, зачем вы пришли? — Артур снова перевел взгляд на двоих, стоявших в коридоре.

— Мы пришли спросить тебя вот о чем … Знал ли ты, где твой дядя живет? — Август аккуратно отвел его в сторону.

— Знал, правда в последнее время и при последней нашей встрече он все хотел продать квартиру, но я не знаю, действительно ли он сделал это.

— А почему вы перестали общаться? — Генрих понял, что сказал лишнего и закусил нижнюю губу.

— Дядя сам прекратил общение. Как-то раз, я хотел встретиться с ним, однако он отказался наотрез и с тех пор мы не общаемся. Если вы, — он посмотрел на Августа. — по поводу того преступления, я ничего не знаю, я могу дать вам лишь адрес его старой квартиры. И все, больше я ничего о нем не знаю.

— Скажи, Артур, ты запомнил лицо того, кто тебя ударил по голове или хотя бы что-то? — Август выжидающе посмотрел на него.

— Я запомнил только, что он сказал последнее… «и ты предатель, как твой дядя».

— Ясно, спасибо большое, передавай Шарлотте привет и приглядывай за ней.

— Хорошо, — они попрощались с Артуром, и, только переступив порог квартиры, Генрих сразу задал вопрос волнующий его.

— Он связан, как думаете? — Генрих ждал ответа, однако Август не спешил

— Кто-то в одну из ночей пробрался в дом к нему и ударил сильно по голове чем-то тяжелым, а позже скрылся и, судя по тому, что сказал преступник, это один и тот же человек. Я думаю что да, это связано, причем напрямую, — Артур смотрел на него, однако было видно, что в его глазах читалось понимание, и это действительно было именно глубокое осознание ситуации.

— Я запрошу разрешение на обыск еще раз его кабинета, а вы езжайте в квартиру, я приеду позже.

— Думаете, что там что-то осталось? Столько времени прошло, к тому же удивлен, что кабинет до сих пор пустует.

— Должно, кабинет пустовал по приказу Гиммлера. Ни кабинет Вальтера, ни его никто не занимал, причины я не знаю, если его не прибирали, то должно остаться. Хотя вряд ли бы он хранил бы что-то там, скорее всего у него дома много чего.

— Однако все равно стоит проверить, — на этом они оба распрощались.

На Августа накатывала злость и некая загадка в том, кто это мог быть. Неужели это и есть Ральф? Однако это было бы слишком опрометчиво, может, в деле есть еще некие лица, которые стоят еще дальше? Однако, сидя в танке, Август понимал, что на этот раз он не должен совершить оплошность, он не может еще раз повернуть все не в свою пользу, а именно этого и добивался тот, кто хотел его убрать. Его так это разозлило, что его холодный взгляд мог убить сейчас кого угодно.

Он влетел в дом, словно торнадо, ища в нем хоть что-нибудь. Он не собирался церемониться, однако, как только вошел, сразу умерил свой пыл, понимая что не должен тут ничего ломать. Он прошел из коридора который весь был завален коробками. Он еле выбрался в гостиную. Интерьер был беден: ободранные стены, и стол, и стул, причем не самого лучшего качества Август обошел и, подойдя к нему, на столе не заметил ничего подозрительного. Он стал открывать ящики: слева в них была разная документация, вроде старых отчетов и счетов из банка на достаточно небольшие суммы, однако отправитель, он был крайне странен.

— Вильгельм? — Август удивился, кому в голову могло прийти так назвать ребенка или же это был псевдоним, он посмотрел другие счета и на всех был точно такой же отправитель. Заинтересовала его и дата счетов, они отправлялись аж с 1932 года, когда погиб отец Августа. И деньги были отправлены со счета их семьи, но почему? Он стал рыться в других шкафах, пытаясь найти хоть что-то, и в последнем обнаружил папку. Открыв ее, он ужаснулся, это была информация о нем, его фотография из детства, где он служил и какие награды и звания получал, и где находится ныне. Он начал размышлять: зачем это понадобилось Фридриху? Или же это понадобилось тому человеку, который стоит за всем этим. Теперь понятно, но какое отношение имел к нему Фридрих, и что их связывало, и причем тут Вальтер? Среди прочего хлама в шкафах он обнаружил карты работы и расписания Гиммлера и его обычный день, также план его дома, улицы, и много разных планов с подземной канализацией.

Его размышления прервал Генрих, который, войдя в квартиру, даже немного напугал Августа.

— Ну что, есть что-нибудь?

— Да, есть, — Генрих, пройдя в квартиру, заметил, что Август нарыл гораздо больше, чем он, однако, он это и предполагал, — Смотри, в его кабинете мы нашли письмо, — он развернул его перед Августом, на нем посередине было написано: «Либо ты его убьешь, либо я».

— Это речь шла про меня, — Август посмотреть хотел на дату, однако ее не оказалось.

— Но это еще не все, — Артур достал еще одно письмо, где так же посередине красовалось: «Либо он, либо ты. Денег больше не дам», — Артур смотрел на то, что лежит на столе.

— Подожди, так вот почему у Фридриха эти счета, — Августа осенило.

— Какие счета? — Генрих внимательно посмотрел туда, куда ему указали.

— Это то, что нашел я, смотри, — он протянул папку с делом.

— Они собирали о вас информацию, причем достаточно много, — Генрих посмотрел и полистал. — Тут почти все о вас. Также есть и о рейхсфюрере, — он посмотрел на план, Генрих наклонился и стал рыться в ящиках с другой стороны, и обнаружил дневник.

— Интересно, — он протер его рукой от пыли и открыл первую попавшую страницу.

«Господи, когда это закончится? Я ненавижу это все. Приходить в дом к Шольцам это просто кошмар для меня, смотреть на это богатство и понимать, что половина из этого принадлежит по праву тебе. Ну ничего, когда-нибудь я отомщу вам всем, я всех вас перестреляю. 1931, зима»

— Это личный дневник преступника, — Август перевернул страниц восемь и наткнулся на запись.

» Я знаю, как его уничтожу: я подставлю его. Да, я набрал уже людей для этого. Эти идиоты даже не знают, во что вляпались! Глупцы, вы сами рухнете в эту яму, ослепленные своей жаждой власти и мести. 1934.

» Я знаю, кого уберу. Теперь, раз мне не получилось засадить его, то я убью еще одного своего врага — Гиммлера. О, этот дурак занял такой пост, и я всегда оставался в его тени, какая жалость, что он умрет. Помню, как раньше было хорошо, мы были хорошими друзьями или что-то вроде этого, гуляли и всегда ели шоколад, проходя мимо бранденбургских ворот. Да, прекрасное было время, мы много чем делились. А особенно наши ночные прогулки в воскресенья каждой недели. Я до сих пор помню их. Жалко, что все это в прошлом. 1936»

— Почему дневник у Фридриха? Хотя писал явно не он. Да и чернила свежие. Возможно, сюда приходит убийца.

— Но это еще не все, — Генрих взглянул на чеки, которые поднес Август к его глазам.

— Подождите, а почему они с вашего счета?

— И мне непонятно, к тому же, посмотри, они присылались аж с 32 года, года, когда умер отец по непонятным причинам.

— Я думаю, Август, его, как и вас, шантажировали, к тому же совершенно понятно, что самоубийство Фридриха Леманна было вовсе не самоубийство, а убийство. К тому же, я думаю, что и смерть вашего отца была не просто так, — Артур заключил это и стал собирать все, что они нашли.

Август еле стоял на ногах. От количества информации, которая открылась ему плыло перед глазами, однако Генрих, вовремя оказавшийся рядом, подхватил под локоть и вывел из квартиры его, отправив домой.

— Господин Рейхсфюрер, — Генрих стоял и отчитывался за них обоих. — в кабинете Фридриха мы нашли эти письма, которые были адресованы ему, и речь шла про Августа. Также мы нашли дневник, где упомянули вас.

— Да, я вижу, — он поправил очки.

— Также мы обнаружили счета, которые присылались со счета его семьи, — Генрих также протянул их.

— Подождите, а разве на счетах семьи Шольц есть деньги? Август, вы об этом знали? — Гиммлер взглянул на Августа.

— Нет, я абсолютно ничего не знал. Я думал, что у нас нет денег, или что счета заморожены и все пошло на уплату долгов. Но и это еще не все, меня удивило то, что деньги присылались с тридцать второго года, тогда и умер мой отец, однако, каким образом он имел доступ к деньгам, я не знаю. Господин рейхсфюрер, также мы готовы выдвинуть предположение, что нападения на вас и подстава Августа была сделана одним человеком.

— Также мы обнаружили папку с документами, к которой была собрана информация об Августе на период его задержания.

— Вы были у Вальтера? — оба мгновенно отреагировали и кивнули.

Гиммлер откинулся на спинку кресла и призадумался. За окном по стеклу били ветки, только этот звук разряжал тишину, которая уже минуты две висела в кабинете.

— Он что-нибудь говорит?

— Нет, говорит только, что ему тоже приходили такие письма, однако, он отговаривается тем, — Генрих медленно согнул голову в бок. — что не знал, кто это, и был ли он один или их двое, мы в этом не уверены тоже. Также он поддерживает мысль о том, что нападение на Артура Леманна и нападение на вас сделаны одним человеком, как и убийства в лагере.

— Не много ли вы хотите повесить на одного человека? Он не влиял на действия Фридриха и Вальтера, не успел. Вы хотите сказать что-то еще?

Генрих молча посмотрел в пол, поднял голову, до этого слегка опущенную, и сказал:

— Мы думаем, что Фридриха Леманна убили, как и отца Августа, уж слишком скользко все сделано.

— Вы уверены? Ну ладно, я могу согласиться, что Фридриха убили, но отец Августа? Это случилось слишком давно. Еще и нападение на Артура… Они мало связаны. Август, а вы что думаете? — Август сидел и ни одна мысль в этот момент не прошла у него в голове: он снова окунался в тот вечер, когда пошел с Йенсом на это встречу, и как, возвращаясь домой, так ничего и не понял.

— Извините, я… думаю, что Артур непричастен. Возможно, его пытались склонить к сотрудничеству, угрожали, а может быть он что-то знает, — Август потупил взгляд в пол.

— В любом случае, господа, у вас еще есть время. И прошу, еще раз проверьте все, если это и правда дела семьи Шольц, то я не хочу становиться еще раз жертвой, — Гиммлер прошипел, однако все и так все поняли, и поэтому, выйдя из кабинета, Август прислонился к стене. Воспоминания волнами на него нахлынули.

— Август, с вами все хорошо? — Генрих видел состояние мужчины. И потому встал, как бы загораживая его от любопытных взглядов.

— Да со мной все хорошо. Почему ты не сказал мне версию про отца? — Август злобно на него посмотрел.

— Потому что ты вот так отреагировал, и, возможно, выдвинул бы свои версии. Тяжело в такое поверить, но мне кажется наиболее логичным такой вариант произошедшего. В любом случае, идём мой кабинет, ты расскажешь мне, что случилось в тот вечер.

— А если я многое не вспомню? — Генрих уже стал отходить.

— О, не переживай, люди никогда не забывают перемены. Меньше всего забываются причины этих перемен, какими бы они ни были, — Генрих скрылся за поворотом. Август, жмурясь от бьющего в глаза солнца, последовал за ним.

Генрих, по правде говоря, теперь хотел помочь Августу. Он питал к этому человеку дружескую симпатию, ведь он видел, каким он был при их первой встрече. Теперь от него исходила энергия и сила, которой Генрих мог позавидовать. Генрих восхищался им, мать воспитала его в понимании, что есть два вида зависти: та, что тебя опускает, и та, что тебя возвышает. Первая зависть — ужасный грех, ты становишься злым и опускаешься ниже и ниже, до тех пор пока все твое сознание и подсознание не превратиться в одну сплошную злость и ненависть, и не пожрет твою душу.

Второй вид может дать тебе энергию, чтобы достичь таких же результатов, как и тот, у кого есть желаемое тобой. И ты не причиняешь зло и не завидуешь, а наоборот, совершенствуешься и работаешь, чтобы тоже получить это, или даже намного больше, чем ты мог себе представить. Генриха одолевало второе, он хотел так же смотреть, как Август, на жизненные преграды и никогда не унывать. И всегда знать, что у тебя есть поддержка. Однако Генрих также понимал, что его время для подвигов еще чуть-чуть и должно прийти. Он отворил двери, и они зашли с Августом в его кабинет.

— Извините, у меня не так светло и много места, как у вас, — Генрих попытался было пошутить, но по выражению лица Августа понял, что это плохая идея и поэтому сразу перешел к делу.

— Итак, вспомним, что было в тот день, — Август откинулся на спинку стула, еще раз, закрывая глаза, он погружался в тот день.

— Я сидел на стуле на балконе…

— Нет, я не это имел ввиду, я имел ввиду смерть вашего отца и то, что после нее происходило, — Август понял, о чем он, и, промотав в голове весь свой день, начал вспоминать вечер.

— Я возвращался домой и увидел машину с доктором. Я сразу побежал наверх, однако двери были закрыты.

— То есть ты не был до доктора дома?

— Нет, я не был. Йенс потащил меня на вечеринку, открытую встречу СС, думаешь, откуда бы я узнал про них.

— Что было дальше? — Генрих подробно все записывал.

— Дальше мы просидели в нервном ожидании примерно часа два, может, час, вышел доктор и сказал, что отца больше нет.

— А по какой причине был вызван доктор?

— Прислуга, которую я остановил, как только увидел, что произошло, сказала, что у него что-то с сердцем.

— А твой отец страдал раньше чем-то таким? — Генрих смотрел на него выжидающе.

— Да я бы не сказал… Когда я попросил мать объяснить, что произошло, то та только ответила, что они ужинали, и ему вдруг стало плохо.

— Если я правильно все понял, в семье у вас был разлад?

— Да, это правда. Мать притворялась, что любит отца, хотя это я осознал только после его смерти, — они молча смеряли друг друга взглядами.

— Что произошло после смерти и после того, как тело увезли?

— Хмм. Позвонила Мия и они с матерью о чем-то говорили, позже трубку передали мне, мы с сестрой как всегда говорили на возвышенных тонах, она говорила, что я никто, и что от наследства я должен отказаться, и что они с матерью всем завладеют.

— И что ты ответил?

— Да по сути ничего, я и так это понимал, а спорить я не хотел, да и сил у меня тогда не было, по правде говоря, поэтому я согласился.

— Я так понимаю, что сестра приехала и вы…- Генрих не закончил, продолжил Август.

— Она приехала. Но я неделю не выходил из своей комнаты. А позже, когда начались короткие суды, во время которых умерла мать, Мия сдала позиции и я, понимая, что воевать бессмысленно, просто сдался и уехал.

— А от чего умерла мать? Слишком маленький промежуток получился между смертью отца и матери, такое чувство, что специально подстроенный.

— Она умерла от язвы. По рассказам слуг она долго скрывала это, однако я не верил. Первое время я вообще думал, что ее убила Мия, чтобы не быть больше во власти матери. Но теперь я и в этом сомневаюсь.

— Хорошо, скажите, а как вы обнаружили долги? — Генрих откинулся на стул и закурил.

— Совершенно случайно, — Август посмотрел в окно, где по веткам перемещались птицы и стучали в окно. — Мия позвонила мне одним вечером и сказала приезжать к ней в поместье, якобы она что-то нашла.

— И что там было?

— Когда я приехал, она сидела вся не своя. У нее был муж, однако Мия вышла за него только потому, что хотела сбежать от родителей, позже я это осознал. Я читал, что муж сестры тоже был достаточно обеспеченным человеком, однако в том же тридцать втором году вдруг, по опять же неизвестным причинам, обанкротился.

— Вот и мне было это не понятно.

Август налил себе воды, у него пересохло горло.

— К тому же, откуда у нас взялись эти долги? Причем, они появились в один момент, я не думаю, что мой отец, владеющий несколькими фабриками, перед своей смертью вот так вот взял и все потратил.

— Но даже если это так, почему тогда они обнаружились только после его смерти? У него были большие суммы, они не могли быть вами не замечены.

— К тому же, если так прикинуть, они появились все и сразу, этого просто не могло быть.

— А скажите, Август, вы знаете, где сейчас ваше наследство?

— Понятие не имею. Я даже не стал уточнять, у меня не было ни сил, ни времени, ни желания. Я недавно только выкупил некоторые вещи из своего старого дома, для квартиры, однако, где сам дом, я не знаю, он был у нас не один.

— И что с теми домами, вы тоже не в курсе?

— Нет, это наталкивает меня на мысль, что и моя сестра была в этом как-то замешана, она была с матерью заодно, но, может, имела и свои цели.

— Я тоже об этом подумал. К тому же она не просто так ударилась в оппозицию, и не просто так сотрудничала с Вальтером и Фридрихом. Может у них у всех один заказчик? — Август вздохнул огромное количество волнения и смуты поднялось в его душе в этот момент.

Он бросался от одной идеи к другой, от второй к третьей; и снова, и снова не мог представить себе целостную картину, что он с самого детства был в западне.

Однако, может, он просто вовремя не смог взглянуть на это, а все бежал, и бежал, и бежал. От самого себя и от своей прежней жизни. Возможно, он был пленником всего, с чем когда-либо имел дело, может и он — один из механизмов этой системы? Он так увлекся этим, что не сразу заметил, как Генрих вышел, оставив его наедине со своими мыслями. Он снова и снова возвращался к прошлому себе и теперь, уже свысока прожитых дней и годов, понимал, как глуп и наивен он был, однако он не корил себя за это. Он понимал, что без этого опыта он, возможно, не был бы сейчас тем, кто он есть.

— Итак — Генрих снова сел на свое место, чем вывел Августа из пелены мыслей.

— Что вы принесли?

— Папку с делом вашей сестры. Мне все не дает покоя, что она ударилась в оппозицию. Если вы говорите, что она была слаба без матери и вы быстро прекратили с ней суды, тогда почему она решила вас убить: ее, как и вас, лишили наследства? Денег нет, тогда в чем причина? Она женщина, а они вообще не лезут в подобные вещи. Предположим, даже если муж обанкротился, и ее спас Фридрих, вытащив ее за ваши же деньги, мог ли незнакомец и присылать их только для того, чтобы помочь Мии?

— Личная неприязнь, — Август пододвинулся поближе.

— Слишком мелко, чтобы пойти на убийство брата. Тут кто-то должен за этим стоять, причем явно человек который хорошо знает вашу семью, — Генрих стал рыться в документах. Август ничего не чувствовал, он снова окунулся в воспоминания о смерти сестры.

— А это что еще такое? — он показал Августу фотографию с изображением почти всех членов семьи. — Тут только вас нет.

— Мия совсем маленькая, тут еще жива бабушка, — Август внимательно посмотрел на лица.

Он и забыл, как они все выглядели, у него не осталось ни одной семейной фотографии, даже отца, поэтому он смотрел с теплотой, ровно до того момента, пока не наткнулся на незнакомое лицо.

— Где я его видел? — Август начал вспоминать, он явно был знаком с этим человеком. — Я вспомнил! — от осенившего воспоминания Август аж встал со стула. — Это Ральф Ульрих, приходивший к нам на свадьбу.

— Едем к нему, он должен знать, причем многое, — они встали, собрали все, что у них имелось, и вышли. Сердце Августа колотилось бешено. Он должен узнать правду и покончить с этим.

Оказалось, что Ульрих был владельцем нескольких кондитерских магазинов в городе, и, зайдя в один из них, где на втором этаже располагался сам хозяин, Генрих распорядился, чтобы его проводили. Августу же он сказал остаться, причину не объяснил. Август все прекрасно понял: ему самому нужно разобрать с этим, а от Августа будет мало толку.

Генриха действительно проводили в небольшой и душный кабинет, весь заваленный бумагами, в углу сидел хозяин. Он был среднего телосложения — мужчина лет пятидесяти — коротко стриженный с бородой и карими глазами. В каждом его движении читалось какая-то нервозность и неконтролируемые эмоции. Когда их оставили наедине, мужчина снял очки и, грозно посмотрев на Генриха, велел удалиться продавцу.

— Чем обязан гестапо? — мужчина налил себе в стакан воду.

— Генрих Венгер. Я хотел бы задать вам пару вопросов.

— Я весь внимание — мужчина странно улыбнулся.

— Как вы уже, наверное, знаете, недавно на рейхсфюрера было совершено нападение, — Генрих стал медленно подбираться. Просто так этого человека нельзя будет раскусить.

— Да, я знаю. Как хорошо, что наш рейхсфюрер остался жив, как бы мы были без него, — мужчина произнес это с похвальным патриотизмом, однако Генриха это не обмануло, это был театр, он понял это сразу же, однако продолжал делать вид что ведется. — Не понимаю, при чем тут я.

— Ну, мы предполагаем, что вы могли быть знакомы с преступником.

— С чего вы взяли? — мужчина громко произнес это.

— Видите ли, вы были знакомы с семьей Шольц, — Ральф сразу переменился в лице при упоминании этой фамилии. Он стал злой. — И мы подозреваем ее, и хотели бы, чтобы вы посодействовали в следствии.Ррасскажите все что знаете, — Он соврал, однако это была ложь во благо, мужчина, судя по его расслабленным плечам и небольшой и короткой улыбке, был рад.

— Что я могу сказать, грязная семья, — он расставил руки в стороны. — Ужасно грязная, я был знаком лично, слышал, что это семья сделала бизнес на ядах, — мужчина повысил голос и отпил из стакана.

— Скажите вы были знакомы с рейхсфюрером?

— Мы были знакомы в детстве и потом, когда мне было лет пятнадцать. Потом он ушел в работу.

— Хорошо. Скажите тогда, как вы объясните этот снимок? — Генрих достал из папки фотографию.

— А, эту… она была сделана, когда глава семейства пригласил всех конкурентов к себе домой на новый год. В принципе, это было каждый год. Однако я не любил туда ходить — еще и получать от них после этого фотографии.

— А можете показать фотографии с предыдущий годов. У вас они тоже должны были быть.

— К сожалению, нет. У меня ни одной не сохранилось, — мужчина отвел взгляд в сторону. Значит врет, причем достаточно нагло. — А, простите, вы нашли что-нибудь на нее? — мужчина задал этот вопрос.

— Пока что следствие в тупике, однако я думаю, что скоро все будет выяснено. Скажите, а вы кого-нибудь знаете из его семьи?

— Нет, я знал отца, однако тот умер в тридцать втором году от сердечных проблем в своем поместье.

— А откуда у вас такая точная информация? — он обязательно где-то да должен проколоться, не может все быть безупречно.

— Это было известно всем, кто когда-либо работал или как-то сотрудничал с ними, в моем магазине продавались их изделия.

— Но вы же говорите, что они работали с ядами. Как в магазине сладостей могли оказаться яды?

— Они работали не только с опасными веществами, но и с красителями для леденцов.

— Ясно, — вот он и прокололся.

Август говорил, что его семья владела фабриками по производству лекарств, и более никакими.

— Думаю, что есть еще один вопрос. Скажите, вы были близки с его детьми?

— Нет, не был. Я видел их старшую дочь, Мия зовут, если мне не изменяет память. Больше ничего не знаю, ничем не могу помочь.

— Тогда до свидания, — мужчина встал и протянул руку в знак прощания. Генрих пожал ее и вышел из кабинета.

Август пил кофе, заметив Генриха, он оживился. Рядом с ним сидела девушка, он не был с ней знаком, поэтому при ее попытках привлечь его внимание, он не реагировал, поэтому только что прибывший Генрих был ему спасением.

— Ну что, удалось что-нибудь выяснять?

— Пока что я знаю, что виноват в происходящем он, и при том скорее всего тут даже не счеты с вами, а скорее с вашей семьей. Однако у нас нет прямых доказательств, только косвенные, нам нужно найти что-нибудь, хоть что-то, — мужчина метался взглядом, было видно, что он ищет опору, однако ее не было. — давайте поедем в офис, в любом случае, мы с вами ничего такого сейчас не сделаем, посидим и посмотрим, что к чему.

— Да, давайте, вы правы, — они вышли из кафе и Август оглянулся и столкнулся взглядом с ним, его немного передернуло, он отвернулся, и они прошли к машине.

— Ну, где ты была? — Ральф, держа пистолет в руках, смотрел на Луизу.

— Какая вам разница? — та отвечала в том же тоне, что и он.

— Ты вздумала мне дерзить? — он приблизился к ней в два шага.

— А почему нет? К вам сегодня приходили следователи, вы правда думали, что никто ни о чем не узнает?! Не сегодня-завтра они раскроют вас.

— Ты правда думаешь, что двое этих идиотов когда-нибудь обнаружат меня? — Ральф захохотал во весь голос, в нем был слышен крик безумия.

— Они нашли ваших подчинённых, или как вы там их называете?

— То были глупые людишки, которые повиновались мне из-за своих грехов. Впрочем, как и ты, — он отошёл на метр.

Эта женщина была не просто бывшей прислугой в семье Шольц, она была свидетелем всех его опасных игр, и она могла в любую минуту пойти к ним. Он не собирался ее злить, если кто и может дать информацию и потопить его, так это она.

— В любом случае, господин Ульрих, я не собираюсь больше молчать. Я была в заложниках у вас пять лет и пора покончить с этим! — с этими словами она кинулась к двери, он рванул за ней, но не успел, она выскользнула на улицу.

Луиза — бывшая прислуга в доме Шольц — была девушкой скромной, но воспитанной. И она действительно намеревалась добежать до офиса, пока ее не нашли. Ральф погубил ради своего плана стольких людей и еще столько же втянул, и все это время она могла помочь, но молчала, и это молчание ее убивало. Все эти пять лет.

Она бежала по площади и не видела ничего, только слезы, которые стояли у нее на глазах. Она видела тела погибших, как ей казалось, от ее вины, и слезы снова и снова падали градом.

Она даже не поняла, что на входе ее остановила охрана. Она помнила, что просила привести Генриха, молодого паренька. Она бессильно рухнула возле охраны, когда Генрих все-таки пришел.

— Кто это? — Генрих спросил.

Он издалека слышал эти крики, но выйдя, понял, что это были не просто переговоры солдат.

— Эта девушка вас звала, правда, непонятно- зачем. Может, позвать…

— Я сам позову Шольца, не нужно паниковать. Пока отнесите девушку в мой кабинет.

Генрих шел в архив, где были сложены часть судебных дел. Он намеревался отыскать все дела за тридцать второй год найти среди них дело семьи Шольц.

Вообще, Венгеру все это напоминало семейную драму, где кому-то не доложили кусок большого пирога под названием деньги. Он порылся и, не найдя ничего подходящего, вернулся.

Девушка, добивавшаяся его аудиенции, явно была знаком судьбы. Генрих верил в то, что судьба всегда дает нам подсказки, однако мы не всегда их замечаем, что она нам говорит, и поэтому блуждаем по ложным путям годами. Он вернулся в кабинет, на пороге уже поджидал Август. На его вопрос, что за девушка к нему рвалась, Генрих промолчал. Он сам ничего не знал, и предпочитал молчать в таком случае.

— Итак, миледи, вы уже пришли в себя? — Генрих посмотрел на девушку. Девушка, ничего не сказав, устремила свой взор к Августу и Артуру, который тоже был вызван в кабинет для дополнительных вопросов.

— Господин Шольц, вы так изменились, — выдохнула она.

— О чем вы? — оба переглянулись, Август сосредоточился, но не смог вспомнить ее.

— Вы, верно, не помните меня. Луиза, я раньше работала в вашей доме, — девушка еще раз посмотрела в глаза Августа, в надежде, что тот ее узнает.

— Луиза?! — мужчина искренне удивился. Это была его няня, после смерти отца куда-то бесследно исчезнувшая.

— Что ты тут делаешь?

— Я пришла рассказать вам об убийствах, совершенных Ральфом Ульрихом.

Черт, как он мог упустить этот момент из виду? Нужно было запереть ее в подвале, а он позволил ей работать в магазине, черт, вот где она теперь? Ральф ехал с большой скоростью. Чёрт, похоже, придется еще одну убить, а ведь он не хотел больше растрачивать патроны просто так, он думал что точно сейчас убьет Августа. Он корил себя за это, однако пистолет, а точнее два, были нашпигованы патронами и сегодня он убьет их обоих. Он медленно проезжал улицы Берлина, ночь была самая подходящая для убийств, луна освещала сегодня ему дорогу. Проезжая мимо главного управления, он заметил ее. Она идет в компании тех троих людей, которые сегодня утром были у него. Идеальный момент. Глаза его заполонила пелена, а сам он двигался как под водой. Он подъехал, вышел из машины, и, целясь в Августа, выстрелил. Артур, увидев издалека незнакомца, закрыл Августа собой, первая пуля прилетела ему. Он безвольной куклой упал на асфальт.

Вторая пуля врезалась в тело Луизы, а сразу за ней — третья. Август, подхватив Луизу на руки, только посмотрел на Ральфа, которого уложили солдаты. Генрих кричал, что нужно уходить, и они медленно ушли с открытого пространства. Девушку он постарался осторожно отнести в лазарет. Генрих же проводил Августа до врача, и помчался к убийце, которого вели в изолятор.

— Пятнадцать ударов плетью, думаю, ему хватит, — Генрих отдал приказ.

Хотя понимал, что Ральф и сам все скажет, Генрих не смог отказать себе в применении силы.

Август сидел в абсолютной тишине. Врачи констатировали смерть Луизы. Он весь был в ее крови, точнее его китель. Артура еще пока спасали, пуля не задела сердце.

Август чувствовал глубочайшую вину перед ней, она была единственным свидетелем, и так мало успела рассказать. Генрих не очень ей верил, поэтому быстро завершил беседу, однако она передала ему нечто важное. Последнюю семейную фотографию, сделанную в 1931 году на Новый год перед свадьбой Мии. Теперь он смотрел на него и не знал, кого винить: себя ли или же Ральфа, с которым ему теперь придется разбираться. Он не знал, у него тряслись руки, и он очень хотел к Шарлотте, однако его жена не знала этого. И рассказывать он не сильно ей хотел. Поэтому все, что ему оставалось, это просто представлять, как он будет выпытывать информацию у Ральфа.

— Август, — Генрих подошел к нему и явно не просто так. Он встал и немедля привел себя в порядок. Надел новый китель со всеми наградами и придал своему лицу каменное выражение.

— Идемте, мне не терпится начистить ему морду! — Генрих видел в этих глазах огонь. Ненависть к неожиданному врагу теперь требовала немедленной крови. Поэтому молча кивнул и пошел за ним.

Они вошли в холодный подвал. Тут пахло сыростью и кровью, здесь пытали и не он был первым. Генрих приказал посветить на него и Августу открылась, как ему на миг показалось, прекрасная картина: куча крови, трясущиеся конечности. Он был подвешен на цепях и еле стоял. Да, плеть много чего творит.

— Итак, тебе есть, что мне сказать? — Август поставил стул напротив и сел, он смотрел своими заледеневшими глазами в его, в глаза, где читалась ярость и ненависть.

— А что говорить? Я ненавидел твою семью и тебя. Вас всех.

— Это мы уже знаем. Давай начнём с главного, кто ты моей семье?

— Я — друг твоего отца.

— То же самое ты сказал на свадьбе, но я этому не верю. Я не помню тебя среди приглашенных на ежегодные праздники. К тому же, откуда ты знал Гиммлера?

— Это потому, что мы поругались с твоим отцом еще до твоего появления. А про Гиммлера я отвечал твоему другу.

— И что же вы не поделили?

— Деньги, — он с жадностью сказал это.

— Какие деньги?

— А ты не догадываешься? Твой отец обманул меня! Мы начинали сроить вместе с ним бизнес и компания у нас была тоже одна, но позже, в 1915, отец твой вывел меня из бизнеса, обвинил меня в краже, оболгал меня и я сел в тюрьму. А вышел пятнадцать лет спустя, когда вы жили себе припеваючи. Он все деньги присвоил себе, вот я и решил всю вашу семейку на тот свет сбагрить.

— Предположим, что так, тогда причем тут мы все, и объясни те счета в доме моей сестры.

— А, ты про это. А ты не хочешь узнать, как я убил твоего отца? Он умер далеко не от сердца, — Август перевел взгляд. — мне пришлось задействовать мать твою, которая тоже хотела денег, как и я. Она подсыпала ему яд, когда дома никого не было, особенно тебя. Она бы и тебя убила, но я сказал ей не торопиться.

— И?

— Твоя мать оказалась той еще сучкой. Она решила разделить деньги пополам, поэтому вместе с Мией она решила уехать во Францию, а мне оставить небольшие накопления на ее счете, и поэтому я убил ее.

— И каким же образом?

— О, я просто пристрелил ее. Это увидела Луиза, которую мне пришлось брать как сообщницу, и твоя сестра, которая позже по удачным обстоятельствам залегла на дно.

— Даже если так, причем тут я? Я никогда не претендовал на деньги и, если ты не знаешь, я уехал из поместья.

— Я знаю. Ты вступил в СС, думая, что все будет хорошо, однако банкротство твоей семьи не просто так.

— Муж Мии тоже умер из-за тебя?

— Нет… он умер своей смертью, но это было мне только на руку. Я сделал поддельные документы, завладел вашими деньгами. И оставил долги своего магазина, который был переписан на имя твоего отца.

— И что же было дальше?

— Я нашел Фридриха. Этот мужик искал славы, и через него я связался с твоей сестрой, а также давал ей команды. Я не думал, что ты ее убьешь, ты очень даже крепким оказался. Вальтер… перейдем к нему, этот мужчина действовал сам по себе, и я не успел изучить его, но он действовал вместе с Фридрихом, поэтому пока все шло по плану. Они преследовали свои планы, я — свои. После неудачной попытки твоего убийства…

— Ты отправил ему письмо с угрозами, и тот, не выдержав, стрельнул себе в голову.

— Нет. Я зашел с черного хода, притворяясь солдатом, незамеченным пересек все здание и пристрелил его так, будто он сделал это сам.

— А что касается взрыва машины? Ты так далеко зашел в своих играх, что не видел ничего перед собой.

— Я думал, что там поедешь ты, но просчитался, моя ошибка. Однако это не все.

— Ты устроил это все ради денег? — Август сидел с ненавистью на лице, его трясло от ярости и понимания того, что деньги — черное и ужасное изобретение человека, которое только и приносит страдания людям.

— А ты думаешь, что оно не стоит того?

— Конечно — нет! Ты поглощен своим несуществующим миром. Ты жалок. Знаешь, что я тебе скажу, деньги — это грязь и мрак.

— А вот и нет, это свет, который может помочь тебе в чем угодно.

— По тебе видно, как они тебе помогли. Нет, ты не понял, почему это мрак. Ты никогда не имел денег в больших количествах и не знаешь, что это такое. Я вырос в роскоши и обеспеченности, но это не помогло мне. Каждую ночь я рыдал в подушку, потому что дети богатых родителей всегда должны держать планку. Мы не имеем права жаловаться на то, как сильно мы, бывает, устаем от всего этого. Твое детство наверняка проходило весело как и детство Генриха, Артура и Шарлотты. Вы шли после школы и гуляли, бегали по улицам и абсолютно ни о чем не думали, а знаешь, что делал я? Я шел домой, точнее, меня отвозил водитель, он же и забирал. И у меня шли дополнительные занятия. Я не играл в детстве. Что такое детство, я не знаю. Я знаю только, что после школы я приходил домой и целая вереница людей учила-учила-учила меня. Я не помню, как гулял с другими детьми, я ничего не помню. Я помню, как зубрил языки и менял пансионаты, а еще учился играть на инструментах. А потом ложился в кровать и рыдал во все горло, — Генрих и рядом стоящий солдат переглянулись. Им, всем здесь присутствующим, открывалась вся правда о том, как нелегко приходится детям богатых родителей.

— Как все детство я провел в одиночестве, месяцами не видевший своего единственного друга Йенса. Как сильно я завидовал ему, когда он мог спокойно носиться по улицам и делать, что душе была угодно, когда он мог улыбаться во весь рот, а ты был вынужден скрывать все, потому что ты же наследник, ты же ребенок богатых родителей, на что тебе жаловаться! Запомни, у всех есть минусы и, если ты думаешь, что у богатых людей их нет, ты ошибаешься! Это чувство одиночества, когда ты сползаешь по стенке ночью и закрываешь двери, когда снимаешь с себя маски и даже пожаловаться некому, потому что никто тебя не поймет, все будут говорить: «у тебя же есть деньги, что тебе жаловаться». Возможно, нам не приходится думать, что поесть и чего купить. Однако вы имеете свободу и право выбора — то, чего мы — дети богатых родителей — лишены во веки веков. У нас нет права выбора ни в чем. Ни в предпочтениях, ни в одежде, ни в любви — все решают за тебя! Спросишь, почему же мы не можем сказать нет? А ты попробуй! Слабо? Мы не трусы, мы заложники и рабы денег, как и вы, и, единственное, что у нас остается, это читать и мечтать, и еще рисовать. У обычных людей нет на это времени. Вы слишком заняты делами насущными. Когда твоя жизнь расписана, все становится для тебя бременем, ты понимаешь, что все, абсолютно все, идет по кругу и так будет длиться годами, — Август встал со стула и вплотную подошел к нему. — Запомни, деньги — не бинты, к сердцу не приложишь, когда оно будет убито одиночеством.

— Надеюсь, твоя жена дома, потому что сейчас он взорвется, — произнес до того спокойно сносивший речи Августа Ральф и улыбнулся, как настоящий псих. — Я не мог не устроить праздник.

— О господи! — Август побежал к телефону и начал звонить.

Трубку никто не брал, и Ральф продолжал содрогаться от смеха как самый настоящий сумасшедший.

Август, не выдержав этого, вынул пистолет и, прицелившись, выстрелил в него. А потом еще и еще, и еще, пока патроны не кончились, а убийца не повис, как тряпичная кукла.

Он бросил пистолет и побежал наверх по направлению к своему дому, расталкивая всех на своем пути, думая только об одном, только бы успеть. Вокруг текла вполне мирная жизнь.

Он побежал в сторону своего дома и, заметив Шарлотту, издалека начал ей кричать. Девушка, шедшая неспеша, сначала даже не разобрала, что ей кричит ее муж, и потому остановилась.

— Шарлотта! — Август подбежал к ней и только успел пригнуть ее к земле, как за их спинами раздался грохот и стекла посыпались. Первые минут десять девушка была в состоянии шока и аффекта, Август что-то кричал ей, осматривал ее, а она только и могла, что кивать. Он же крепко-крепко ее обнимал и понимал, что все поправимо, только лишь бы все были живы. К счастью, так оно и было. Все закончилось.

— Август, что это было? — Девушка была не в состоянии соображать.

— Все будет хорошо, я наконец-то со всем разобрался.

— Правда?! — девушка начала плакать.

— Правда. А за квартиру не переживай, нам есть где жить — он крепко ее обнял и поцеловал в лоб.

Август сидел на балконе своего поместья на окраине Берлина. Он, выкупив его и все, что в нем осталось, теперь сидел, глядя вдаль, думал о будущем. Недавно его жизненный путь был сложным, но он наконец-то смог раскрыть тайну своего прошлого и теперь мог спокойно жить. Он вспоминал, как в 1932 летом он так же сидел и был беспечен и молод. Он думал о словах отца, когда тот твердил о том, что им крышка, и проводил паралель с тем, как теперь изменилась его жизнь. Он много чего перенес, но не сдался. Он больше не тот мальчик, который верит в добро. Но он верит в справедливость, которая не всегда встает на его сторону. Он оставил того себя — совсем юного — где-то там, на пороге комиссии в СС, он оставил себя прежнего где-то далеко, за туманами будних дней.

И все же он был счастлив, он понимал, что у него все впереди. Все вокруг твердят о надвигающейся на мир войне и о том, что Германия захватит мир, однако Август вовсе не хочет ничего выбирать, и участвовать в войне. Он был доволен, что теперь он может спокойно жить и не бояться ничего, считая это занятием бестолковым. Тем более, что, если это случится, он примет этот бой. Зло сделало его сильным, убийства закалили его выдержку, но это не значит, что жизнь стала для него разменной монетой. Этим можно гордиться. Поэтому он будет нести зло как оружие против еще большего зла, и нести в себе добро и понимание к миру.

Внизу собирались гости, поэтому Август как полноправный хозяин не мог опаздывать. К тому же им было что отметить: рождение их с Шарлоттой первенца и свадьбу Агнет и Артура. На душе было хорошо, он затушил сигарету и спустился вниз.

История 2

Глава 1

Восточный фронт, 1941

Снег падает на его заледеневшие руки, он не может даже пальцем пошевелить. Глаза Тилике, цвета горького шоколада, застыли, уперевшись в одну точку, будто кукольные. Его волосы, цвета увядшего листа, развеваются на морозном ветру. Он ничего не чувствует. Жив ли, мертв ли.

Всё смешалось в размытое пятно. Сидя на заснеженной дороге рядом с танком, он ничего не понимает. Как получилось, что вся его жизнь: все мечты, все стремления — обратились пылью в один момент? Сейчас у него ничего не осталось… Он потёр руки в надежде согреться. Бесполезно. Ветер нещадно задувает в самое сердце, унося с собой все хорошие воспоминания. Тилике так и эдак крутит в голове вопрос.

В какой момент мы, не рассчитав силы, все возможные ходы, не оценив собственных слабостей, не уточнив детали, не продумав до конца план, бросаемся с головой в бой?

А потом… Потом захлебываемся в отчаянии! Нам хватает сил и смелости, чтобы принять принять сражение, но не хватает сил, чтобы его закончить? В какой момент мы понимаем, что это поражение? Уйти с гордо поднятой головой, и вовремя признать факт, что ошиблись?! Нет, мы бежим, мы думаем, что сможем обмануть судьбу! Думаем, что всё нам по плечу. Когда же оказываемся слабы, и судьба бьет в уязвимые места, пасуем и понимаем, что не можем сделать ничего, кроме как обратиться в бегство. Бежим, лишаемся воли, боимся испытаний, боимся показаться непрочными. Мы стискиваем зубы до скрипа. Сжимаем кулаки до белых костяшек. Терпим. Вместо того, чтобы поменять ход событий и начать наслаждаться жизнью, и больше не ждать поблажек. Почему бы не переманить её на свою сторону? Не взять в полное подчинение? Мы садимся в уголок, плачем и сетуем: «Почему с нами так обошлась судьба?» Но только ли она виновата в том, что мы не справились с её заданиями, ведь зачастую сами не понимаем, на что идём! Мы не просчитываем всё до конца, говорим «да», а когда понимаем, во что ввязались, бросаемся в беспамятство или агрессию.

Нам всегда нужно хорошенько думать, прежде чем взваливать на себя бремя всего, что есть на свете, грезя о силе.

Он по-прежнему лежит возле разрушенного войной танка. Вся команда мертва, и он висит на волоске от неизбежной смерти. Тилике поворачивается и видит перед собой труп с распахнутыми глазами. Ещё часа два назад такой же, как и он, молодой парнишка был жив и радостно смеялся. Теперь он лежит замертво и смотрит в небо, зажав в руке пистолет.

Слишком сильный контраст перед глазами. Контраст жизни и смерти! Он смотрит на труп и в его памяти тут же всплывает расцвеченное красками жизни воспоминание об этом человеке. Пелена памяти застилает настоящее, но сквозь нее прорывается реальность, и Тилике становится еще хуже, чем было.

Тилике тянется к пистолету, лежащему в руке молодого солдата. Берёт его. Есть ли смысл жить, когда уже все потеряно? Что подумает Хильда? Он проверяет наличие патронов и приставляет дуло к голове… Минута, и всевозможные переживания сгинут вместе с ним. Нет, он не абсолютный эгоист, раз решил именно так покончить с собой. Он любит жизнь. Но, к сожалению, это не взаимно.

Так и не ощутив даже тени страха перед смертью, Тилике отстраняет дуло, понимая, что это слишком просто — вот так выйти из игры. Он должен найти новый смысл! Молодой человек кладёт пистолет на землю. Не всё потеряно? Уверен, если ему суждено когда-нибудь умереть, то это произойдет не сегодня.

— Идиот! Ты что делаешь? — его командир, Йенс Филлер, подошел к нему. Солдат осталось не так много, человек двадцать от всего отряда. Если они не отступят, их перебьют, как мух.

— Ничего. Я подумал взять пистолет, ему он не нужен, — Тилике косится на труп, командир сверлит его тяжёлым взглядом.

— Я понимаю, что уже все здесь сошли с ума, но прошу, давай без глупостей, хорошо? — Тилике кивает, и Йенс садится рядом.

— Знаешь, я никогда не думал, что скажу это, мы потеряли здесь всё, но мы солдаты и даже умирать должны с гордостью! Мы будем отступать и присоединимся ещё к одной такой же группе, поедем в Польшу, а оттуда, возможно, вернёмся в Берлин.

— А есть смысл? Что нас ждёт там? Мы вернёмся с позором, — он замолкает и, поразмыслив, добавляет: — Есть большая вероятность, что нас перебьют, пока мы будем возвращаться.

— Не надо так пессимистично смотреть на жизнь. Тебе сколько? Двадцать? Почему бы не вернуться живым? Не важно, сколько наград ты заработал. Что толку, если ты позорно закончишь свою жизнь здесь? Даже не увидев снова свой дом…

Тилике грустно усмехается: где его дом? Озвучивает это командиру:

— Я и сам не знаю, где он, и должен ли быть он вообще? Я вырос на улице и родителей отроду не видел… Хотя оно и к лучшему. Я был бы плохим ребёнком. Не помню, какие цели преследовал. Не знаю, что ждёт меня и кто.

— Твой дом там, где твоя душа, где ей хорошо и где она расцветает, подобно цветку. Дом должен быть у каждого, особенно у солдата. Не может быть, чтобы у тебя никого не было.

— Родителей нет. Оба мертвы. Причин я не знаю, да и не интересно. Была невеста, Хильда, но я не знаю, где она и что с ней.

— Вот приедешь и узнаешь. Нечего сидеть возле подбитого танка и разглядывать трупы. Сам ведь понимаешь, что все это не имеет значения, — Йенс и Тилике встали. Оставаться в одиночестве больше не хотелось.

— А что имеет? — задал вопрос Тилике.

— То, что возвышает тебя и делает сильнее не физически, а морально.

Тилике кивнул, соглашаясь. Он должен стать лучше!

Сила не в том, чтобы броситься с головой в бой с судьбой, а чтобы правильно рассчитать силы, оценить свои возможности, приоритеты и понять, какой бой ты можешь выиграть, а какой — нет. Тилике решает, что не может отказаться от сражений, но при первом же ранении не должен бежать назад. Вставай, Тилике, и иди, даже если победа далеко. Даже если не хочешь, и сил больше нет. Испытания ты должен пройти в одиночку! Только так ты сможешь понять, что вырос над собой и можешь сбросить старую чешую.

Они пошли по белой дороге, что ведет вниз по склону. Солнце садится рано, а мороз обжигает щеки до онемения. Чертов холод! Тилике никак не может к нему привыкнуть, даже кофе не помогает. Ему хочется забраться в танк и погреться — внутри теплее, чем снаружи. Однако все, что могло бы сгодиться для обогрева — это полуразваленные дома и доски, которыми они разводят костры.

Зима не была бы так страшна, если бы их кормили чаще, чем никогда. От голода все отощали, мороз пробирает до самых костей, а большая часть теплых вещей остается влажной и совсем не греет. Приходится мириться с тем, что люди постепенно сходят с ума, и мертвецы уже ни у кого не вызывают сочувствия. Те, кто выжил, больше не напоминают товарищей, с которыми он сидел у костра в самом начале войны. Он и сам понемногу теряет моральный облик, хотя цепляется за остатки духовности, что все еще теплятся в душе.

Они идут вдоль разрушенных домов, горящих негодных танков, где обитают хищники. Везде война успела наследить. Полуразрушенная школа виднеется метрах в двухстах от них, её хорошо можно разглядеть. Раньше тут была деревня. Испуганные люди всё бросили и ушли, спасаясь. Видно, что все делалось в суматохе — вещи свалены в кучу, многое выпотрошено в поисках ценностей.

Тилике остановился у одной избы, где оставалось ещё несколько живых человек. Командир ушел вглубь деревни, а то и вообще за нее. Он часто уходил и подолгу не возвращался, но никто не смел задавать ему вопросы. Каждый сам за себя. От хваленой сплоченности не осталось и следа, каждый думает за себя, и поражает, как низко может пасть человек в суровых условиях близости к смерти.

Тилике не огорчался этому, он всегда знал, что человек — существо эгоистичное. При смерти люди всегда будут думать только о себе, поэтому, наблюдая за тем, как два солдата чуть младше его отбирают кусок хлеба друг у друга, он отвернулся, чтобы не видеть этого ужаса.

Солнце, которое до этого светило в глаза Тилике, внезапно исчезло, небо заволокло темными тучами, а треклятый ветер задул ещё сильнее. В воздухе ощущался запах крови. Поначалу ему казалось, что всё происходящее — ложь. Нет. Из-за невысокого холма показалось дуло вражеского советского танка. И не одного. Все вмиг подались врассыпную: кто в танк, кто в грязь, а кто в избы.

Тилике бросается в ближайшую перебитую машину, лежащую на обочине. Первый вопрос — где командир? Русские убили его или всё же оставили в живых, он смог укрыться? Чёрт, никакого оружия поблизости!

Взрыв гранаты оглушил его. Не в силах пошевелиться, как в немом кино, он видит пролетающий осколочный снаряд. Нужно бежать! Куда? Не важно! Юноша делает шаг вперёд, думая, что может улизнуть.

Поздно. Мина взорвалась за спиной, обдавая жаром. Во рту — всё тот же противный ржавый вкус. Перед глазами всё поплыло, он упал. Сомкнул веки. Наступило долгожданное забвение. Тилике больше не знал, что его засыпает снег вперемежку с горячим пеплом. Пришёл и его час гибели.

Глава 2

Начало лета 1939 год. Штутгарт

Вокзал освещен ярким солнцем из стеклянных витрин, через которые просачивается тёплый свет.

Хильда бежит к подруге, которая вот-вот уедет из города. Она вряд ли увидит её ещё раз, и очень переживает, что никак не может найти нужный вагон.

Она в жакете, который купила сегодня, в юбке бело-коричневого цвета. Волосы короткие, но не слишком. Большие глаза цвета тягучей патоки ищут подругу, она сорвалась с работы именно из-за неё.

Было шумно и людно, Хильда не успела сообразить, в какой же момент, неудачно ступив на неровность возле стены, она подвернула ногу.

— Ох, чёрт, как же так! — она досадливо посмотрела на сломанный каблук. — Они почти новые! И где мне сейчас искать другие? Чёрт бы побрал эту Ильзу с переездами. Зачем она вообще куда-то собралась? — Хильда была вне себя от возмущения и случайно схватилась за чью-то руку.

— Фрейлейн, что вы делаете? — голос откуда-то позади дал ей понять, что это были не какие-то поручни или металлические перила, а живой человек. Хильда посмотрела на него, на руку, ещё раз на парня, который так же смотрел и немедля отпустил её.

— Простите, я не специально, — Хильда собиралась оборвать разговор, однако парень дружелюбно улыбнулся и спросил:

— У вас проблемы, фрейлейн? — Тилике заметил, как она держит ногу на весу и протянул ей руку.

— Я сломала каблук, как видите.

Девушка оказалась довольно симпатичной, особенно ему запомнились её яркие глаза: большие, карие. Цвета виски? Нет, скорее шоколада. Он долго в них смотрел, очаровываясь с каждой секундой всё сильнее. Потом опомнился:

— Давайте я помогу, — он подхватил её под руки и посадил на одно из небольших разрушенных каменных сооружений, которые когда-то должны были быть лавочками.

Он приподнял её ногу и снял туфлю с отвалившимся каблуком, затем посмотрел на девушку снизу вверх. Она же с любопытством наблюдала и думала, как же он ей поможет, что будет делать? Он посмотрел на обувь, оглянулся на выход из вокзала, потом на неё.

— Подождите минутку, — произнес он и отошел к карте вокзала.

Чем карта может ему помочь, Хильда не понимала, она вообще ничего не могла в ней разобрать. Тем временем мужчина вернулся.

— Меня зовут Хильда, — она была обескуражена поведением мужчины, ведь он даже не удосужился спросить её имя.

— Тилике. Тут недалеко есть магазин с обувью. Если вы скажете мне свой размер, я куплю вам пару и не оставлю сидеть вас здесь до вечера.

— Что будет, если откажусь?

— Вам придётся идти босиком по улице, а это, знаете ли, не слишком приятно.

— Но мне неудобно. Давайте я дам вам денег на покупку?

— Перестаньте, не хватало мне ещё покупать девушке туфли за её же счёт.

— Только если вы настаиваете, — она выдохнула.

Хильде не хотелось принимать дорогой подарок от незнакомого мужчины. Тем более, что Тилике ей не понравился своей грубоватой манерой говорить, да и кареглазые — не в ее вкусе. Хочет купить ее? Что ж, пусть. Любви ее ему не купить все равно.

— Конечно я настаиваю, — мужчина ушел.

Мужчина скрылся на выходе из вокзала, а Хильда продолжала сидеть и думать, действительно ли он найдёт для неё нужную обувь. Вся ситуация делала ее зависимой, не давала контролировать происходящее, отчего девушка чувствовала себя неуютно.

Тилике бежал по улицам. Память не может его подводить, тут должен быть небольшой обувной магазин, совсем рядом. Оставить девушку без обуви было бы верхом невоспитанности. Он и так не отличался манерами. Но чтобы настолько…

— А вот и он, — Тилике прошёл в магазин и, осмотревшись, увидел пару прелестных туфелек. Конечно, они не были похожи на те, что были у Хильды. Однако тоже подойдут.

Перевалило за полдень, когда мужчина вернулся к ней. Хильда как раз собиралась уйти, пусть и босиком. Он появился в последнюю минуту.

— Уже решил, что вы ушли, не дождавшись меня, — он достал из коробки туфли и поставил перед ней.

— Я собиралась уйти, однако решила не пачкать свои прекрасные ноги, — взглянув на обувь, которую ей принёс Тилике, она отметила, что у него хороший вкус. Темно бордовые, с небольшим ремешком, и каблук среднего размера.

— И куда же вы так спешили, что сломали каблук? — вопрос вертелся у него на языке с самого начала, но он не решался его задать.

— К подруге. Хотела попрощаться, но, видимо, не судьба, поезд уехал. А вы куда спешили? — Хильда слезла, и, поправив юбку, посмотрела в глаза мужчине.

— Признаться, тоже к другу, тем не менее, так же, как и вы, упустил возможность с ним попрощаться.

— Простите меня: принесла проблем. Вам ещё и обувь пришлось мне покупать…

— Мелочи. Вдобавок, он был мне не более, чем знакомый. Это я уже преувеличил.

— Тогда до свидания! — Хильда протянула ему руку в надежде закончить поскорее ненужный неловкий разговор.

— Да, до свидания. Но, думаю, мы с вами еще увидимся, — Тилике провожал её взглядом до самых дверей вокзала.

Хильда спешит на работу. Она уже опаздывает и теперь придётся отрабатывать ночью дополнительные часы, а этого она не любит.

Хильда работает официанткой в ресторане, который ничем не отличается от большинства в городе. Да и сама Хильда — ничем не примечательная девушка. Она отучилась в школе, ходит на работу и мечтает переехать в Берлин. В ресторан она устроилась по знакомству и пока ей достаточно.

Девушка снимает небольшую комнату на окраине города и утром ей приходится по часу добираться на службу, но не это главная проблема. Деньги — вот все, что ей нужно. Хильда мечтает жить в роскоши, как те богачи, проезжающие мимо. Она хотела бы успеть удачно выйти замуж, но с этим пока что большие проблемы. Приходится работать, в надежде, что когда-нибудь к ним приедет богатенький холостой мужчина, влюбится в неё и заберет с собой в роскошную, шикарную и богатую жизнь.

Зайдя на работу, она сразу заметила ещё одну свою подругу, девушку, с которой они вместе мечтают о богатстве. Луиза Хайти выше и чуть старше неё, длинноволосая блондинка с яркими голубыми глазами, пухлыми губами и широкими бедрами. Как говорит сама Луиза: «Я — мечта любого мужчины и эталон идеальной женщины». Однако на этом её слова заканчиваются. Помимо работы она занимается ещё и проституцией, говоря, что не получает никакого удовольствия, и делает это лишь ради денег.

— Луиза, здравствуй. Что, сегодня у тебя снова была тяжелая ночка? — Хильда обняла её.

— Ох, чёрт, и не говори. Когда я уже смогу накопить достаточно денег, чтобы навсегда уехать отсюда?

— Не понимаю, чем тебя не устраивает наш город. Он достаточно большой, чтобы спрятаться, — для веселья дразнит Хильда подругу.

— Но это не столица, и делать здесь особо нечего.

— Не знаю, я довольна жизнью, — внешне беззаботно говорит Хильда.

— Да? Не ты ли всё мечтаешь о прекрасном богатеньком мужчинке, который вытащит тебя из нищеты?

— Вот именно, я не сама хочу уехать — меня должны увезти. Это… Это разные вещи.

— Ври себе, — Хильда ущипнула её за бок, и та пискнула. Но, заметив хозяина, обе сразу умолкли и Хильда вышла к посетителям.

— Добрый вечер, что будете заказывать?

— Здравствуйте, мне пожалуйста… — голос оказался слишком знакомым. — Это вы?! — перед ней был тот самый парень, который сегодня столкнулся с ней на вокзале.

— Да, это я, — Хильда никак не отреагировала. Она не придала этому особого значения.

— Хорошо, тогда примите у меня заказ. И скажите, вы сегодня заняты?

— Я работаю, часов до двенадцати, не думаю, что вы дождетесь меня.

— Это решать мне. Я дождусь вас, к тому же, ночной город… Что может быть прекраснее? В полночь случаются самые чудесные вещи. Можем сходить в тот бар напротив магазина в соседнем квартале. Вы ведь не откажете мне, верно? — Хильда прикусила губу, она не горела желанием сегодня куда-то идти, к тому же не хотела больше с ним пересекаться, но её подсознание сработало быстрее.

— Нет, не откажу, мы встретились с вами уже два раза. Это не может быть обычным совпадением. Я согласна, — парень улыбнулся её словам.

— Хорошо, тогда принесите мне вот это, — он указал на незамысловатое блюдо. Луиза даже не думала, что он и правда останется дожидаться её. Подав ему блюдо, она пошла к другим посетителями.

Под конец смены Тилике всё так же сидел на стуле и смотрел на то, как она кружится меж столиков. В её действиях читалась легкость и непринужденность.Её походка выделяла ее из других официанток, а может быть, что и вообще — женщин. Она легко перемещалась среди столиков, гордо подняв голову. Скорее всего работа ей не нравится, но понять это можно только по слегка надменному выражению, появляющемуся, как только девушка отворачивается от посетителей. Она была одной из тех немногих женщин, которые раньше попадались Тилике и которых он считал красивыми. Он не был уверен в том, что она — его «долго и счастливо», но рассчитывал на это.

— Неужели он всё-таки дождётся тебя?

— Без понятия, — Хильда взяла напитки и пошла в зал.

Она всё полагала, что он уйдет, лопнет терпение. Но он оказался крепче, чем она могла себе представить. Или и вправду так сильно хочет прогуляться с ней по ночному городу?

Под конец смены она сдалась. Устала так сильно, что ничего не хотелось, только дойти до дома и лечь спать. Луиза, конечно же, ушла пораньше, оставив всё на неё. Хильда ненавидит, когда подруга так поступает.

— Итак, ваш рабочий день закончен, — Тилике возник позади. Хильда едва не вскрикнула и прикрыла рот рукой.

— Чёрт! Вас учили тому, что нельзя подкрадываться к девушкам со спины? Или вы выросли на улице?

Хильда обернулась и поняла по глазам Тилике, что попала пальцем в небо. Неужели? Девушке стало неловко, и она продолжила протирать столик.

— Я вырос на улице… В этом нет ничего такого.

— Как же вы прожили? — Хильда недоуменно посмотрела на него.

— Я много подрабатывал, как-то так и выжил, — он плюхнулся рядом на стул.

— Не завидую вам.

— А вы где выросли?

— Дома, среди игрушек и родителей, которым не было до меня дела.

Девушка тем временем, будто стараясь избежать неприятного диалога, все удалялась, проходясь тряпкой по всем поверхностям.

— Причина? — Тилике прокричал в конец зала, где она убирала последний стол.

— Не много ли вы хотите знать? И вообще, зачем вам это?

— Ну… — он почесал голову. — Для того, чтобы знать, почему вы ушли, если были хорошей дочерью. Разве только потому, что вашим родителям было наплевать?

— Это личное и я не хочу об этом говорить!

Тилике, подняв раскрытые ладони вверх, как бы признавая поражение, замолчал, понимая, что перешёл запретную черту.

— Тогда можно проводить вас домой? — он ждал. Ждал, пока она, стоявшая под лампами заведения, где были только они вдвоём, скажет «да».

— Хорошо, но первый и последний раз! И вы же вроде собирались пригласить меня в бар? — Хильда надеялась, что после этого парень просто отстанет от неё.

Она не собиралась с ним знакомиться. Она не чувствовала ни малейшего трепета к нему, а обеспечить желаемую роскошную жизнь ему явно не по силам. Парень с улицы… Она искала совершенно другого. Искала человека с толстым кошельком, который, пусть не полюбит её за красивую душу, но обеспечит за молодое тело.

Тилике же может ей сгодиться для тренировки, пока молода.

— Боюсь, для бара вы не та особа, — на удивление галантно заметил Тилике и вывел ее на улицу.

Они шли по длинным ночным аллеям города, освещенным лишь тусклыми фонарями. Хильда почти не смотрела на него, но шла не слишком быстрым шагом, чтобы молодой человек не решил, что она от него сбегает и ей в тягость его присутствие.

— А скажите, вы хотели бы отсюда уехать?

— Да, хотела бы, — Хильда раздумывала, как бы поскорее отвязаться от ненужных ей вопросов.

— Тогда, когда мы поженимся, я увезу вас в Берлин, — четко произнёс он.

Хильда едва не сбилась с шага. Он сказал в точности то, что она, может быть, хотела услышать из уст кого-то другого.

— Что? Вы безумец? С чего вы решили, что я соглашусь быть вашей? — по инерции удивилась она.

— Я вижу будущее, — Тилике рассмеялся.

— Нет, вы ошибаетесь. То, что я позволила вам сейчас проводить меня до дома, ещё ничего не значит, — Хильда прибавила шаг и подошла к дверям дома.

— А вот и значит. Вы мне приглянулись, Хильда. Знайте, в будущем вы станете моей. Правда, я не осведомлен, когда.

— Почему?

— Знаете ли, я собираюсь пойти в армию добровольцем и стать танкистом.

— Если вас возьмут. Кому вы там нужны. И зачем идти туда?

— Ну, например, для того, чтобы покорить вас.

— Какое отношение я имею к этому, это ваш выбор…

— Я вернусь при деньгах и звании, и тогда вы точно выберете меня, — Хильда фыркнула и зашла в дом.

Дома её, естественно, никто не ждал: пустота и единственная лампа, которая освещает комнату. Кровать и тумбочка, обои, как у всех, в цветочек, который её раздражает до жути, а ещё соседи, окончательно доставшие ссорами.

Да, Хильда хотела увидеть красивую и роскошную жизнь, где ей бы не пришлось работать. Однако, пока её принц не появился, ей приходится терпеть лишения. Она достала из тумбочки дневник и записала:

«Сегодня я познакомилась с парнем. Даже не знаю, что про него написать. На вид худощав и глаза, как два фарфоровых блюдца. Он много улыбается, и неудачно пошутил про то, что я стану его женой. Какой же всё-таки идиот! Я выйду замуж только за богатого, который сможет меня обеспечить. Хотя… можно было бы дать ему шанс… Нет уж! Не могу вот так вот от одиночества бросаться кому попало в руки. Странный он. Хотя и симпатичный вроде как».

Хильда легла спать, думая, что больше его не увидит. А если и увидит, то точно не прогуляется ещё раз по аллее, ведущей к дому.

Впрочем, Хильда ой как ошиблась. С того дня она думала о нём все чаще и чаще, в её голове закрепился его образ. И она злилась из-за этого. Она списывала это на одиночество, но сама понимала, что нагло врёт самой себе.

Через неделю Тилике стал ей сниться, но Хильда злилась не поэтому, а оттого, что не видела его больше. А хотелось ещё раз увидеться, услышать смех и дурацкие шутки. И судьба снизошла наконец-то. Слава богу!

Он зашёл в кафе рано утром, в форме, отчего Хильда не узнала его — он похорошел с их последней встречи, да и форма очень шла ему. Они пересеклись взглядами, и он двинулся в её сторону. Она даже не шелохнулась. Как же всё-таки она ждала их встречи.

— Привет, — Тилике, увидев, что на это раз она расположена к беседе, придвинулся к ней.

— Привет. Я не узнала тебя. Ты решил все-таки пойти служить? — она была в шоке от самой себя. Что она творит? Почему так говорит с ним? Где та девушка, которая твердила себе, что не посмотрит на парня у которого нет машины и квартиры.

— А, ты про это. Я ведь собираюсь стать танкистом. Как уже говорил. Ты думала, что я пошутил?

— Ты уедешь из города… — она огорченно вдохнула.

— И не только из города. Проводишь меня сегодня? — Тилике взглянул.

— А почему я? У тебя никого нет?

— Нет — это поразило Хильду. Она думала, что в прошлый раз это точно была шутка. Но она согласилась, не подав виду.

Они договорились встретиться возле того самого злосчастного вокзала, где они и познакомились. Хильда шла и не хотела отпускать его. Впервые в жизни она желала, чтобы кто-то остался ради неё и дал ей самой повод остаться. Жалко, что она сама не нашла его за все это время. Если бы она знала, что он уезжает, то не ждала бы целую неделю.

«Надеюсь, что все будет не так плохо», — твердила она себе.

И действительно, они встретились на том самом месте. На вокзале было много людей, все толпились, потому как сегодня отправлялись служить новобранцы. Здание вокзала — старой постройки, с высокими арочными окнами, разделяемыми колоннадами. Некоторые окошки в них разбиты и темнеют на фоне бликов целых стекол. Прохладно. Конец лета. Многие одеты в пальто, в основном прямого кроя, с крупными пуговицами и широкими поясами. Женщины носят теплые пальто, украшенные мехом, и изящные шляпки, из-под которых заворачиваются плотно завитые кудри. Некоторые мужчины резко выделяются на фоне светски одетых людей: на них форма с остроугольным отложным воротником и пилотки. Их намного больше, чем тех, кто одет в гражданское.

Тилике приблизился к ней и тихо сказал:

— Хильда, я обещаю, что я приеду, и мы с тобой погуляем, как все нормальные парочки.

— Ты думаешь, что я действительно буду по тебе скучать?

— О да, ты уже делала это, и целую неделю, — с этими словами он поцеловал ее.

— Помни свои слова.

— У меня хорошая память.

Он улыбнулся, отходя от неё и садясь в поезд. Долго всматривался в её прекрасные глаза и лицо, чтобы запечатлеть образ в голове. Тилике понимал, что путь предстоит долгий и нелегкий. Он сам его выбрал, а значит должен его пройти.

Глава 3

Поезда… Тилике не ездил на них раньше, поэтому для него для него это в новинку. Его окутывали самые разные эмоции, а выброс адреналина в кровь значительно увеличился. Мысли о том, что скоро он будет на новом месте и в новой обстановке будоражили его. Он присел рядом с окошком, из которого сейчас открывался вид на шикарный лесной пейзаж. Небольшие кустарники лихо проносились у него перед глазами, а где-то неподалеку он увидел точно такой же поезд, но направляющийся в город.

Серые облака, которые заволокли небо, растянулись и над Берлином, и над Штутгартом, откуда он ехал. На душе у него было хорошо. Ему не терпелось познать то дело, о котором он думал последнюю неделю, если не больше. Танки. Шлоссер всегда знал, что не будет ни поваром, ни инженером, только танкистом и только офицером. Он помнит, что, когда был маленький, в один из притонов, где он работал, пришли двое офицеров. Ох, как красиво они были одеты! Тилике запомнилось это надолго: китель черного цвета с вышитыми на нем листьями дуба и орденами, высокие сапоги и черные кожаные перчатки, придающие особый лоск, фуражка, дополняющая и без того властный образ. Да, парню понравился тогда вид тех мужчин, он хотел бы тоже носить такую форму.

Но не только форма привлекала его в образе танкиста. Тилике видел особое благородство в чертах и поведении мужчин. Ему нравилось, как подчеркивает внешний вид особый статус этих людей — а в другие аспекты Тилике не вникал. Ему охота быть танкистом, но он знает, что отбор довольно строг, и иногда могут отправить в другой род войск.

Он рассматривает пейзаж за окном поезда и позже переключает свое внимание на атмосферу в вагоне. Люди из совершенно разных слоев общества, разных возрастов чем-то удивительно походили друг на друга. Их объединяло ожидание, никто не знал, что их ждет, и поэтому многие беспокойно хмурились. Кто-то, конечно, уже бывал в Берлине, но не в качестве военнослужащего.

Через пару часов они прибыли в Берлин, и люди сразу кинулись к выходу. На перроне они растерялись, не зная, куда деваться. Тилике, выйдя из поезда, сразу понял, куда ему нужно. Он, подойдя к незнакомому солдату, спросил — как ему попасть в танковое училище? Тот направил его в машину, где, по его словам, собирались такие же, как и он. Тилике поблагодарил его и поехал. Все пока что оказалось намного проще, чем думалось.

Они ехали по окраинам Берлина. Приехали они, когда солнце почти заходило за горизонт, окрасив укрытое облаками небо в алые тона. Место на первый взгляд было мрачным, гнетущим и не сильно похожим на училище. Тилике только по форме офицеров понял, что тут из них будут делать солдат.

— Построились! — зычный, натренированный голос офицера быстро привел его в чувства. От разглядывания места, которое сейчас стало для него местом обучения, не осталось ничего. Они выстроились в ряды.

— Вы приехали сюда работать и становиться солдатами! Забудьте свои дома и свою мирную жизнь. Теперь вы воины — будущее нашего государства, и вас научат ими быть. Сейчас вы пройдете медосмотр и вам выдадут форму. Дальше распределят по блокам и с завтрашнего дня вы начнете учиться!

После этих слов, все стали один за другим входить в помещения, где можно было помыться и сменить запыленную дорожную одежду. Их стригли, брили и выдавали форму. Процедура была, конечно, не из самых простых в моральном плане.

Проходя мимо зеркала, которое висело в одном из коридоров, он не узнал себя. Перед ним стоял не уличный парень, который когда-то таскал яблоки и подворовывал у пьяных посетителей в притоне. Перед ним стоял самый настоящий курсант и солдат в будущем, которому многое нужно пройти и всему научиться. Это и есть начало его пути.

Войдя в указанную старшим комнату, он обнаружил одну свободную койку у окна — как он любит. Соседей еще не было. Тилике расположился на ней и огляделся. Комната была не слишком маленькой: две двухъярусные кровати у стен, две лампы и общий шкаф, стены покрашены в белый цвет. Было тепло, одеяло выдавали на случай, если уж ты слишком сильно восприимчив к холоду. Послышался топот и громкий смех — его соседи возвращались. Интересно, кто они?

— Да черта с два, Альфред, — вошедший в комнату парень голубоглаз, коротко подстрижен и старше его лет так на пять, а может на все десять. У него странноватое лицо: белая кожа и светлые глаза цвета лазури, слишком яркие, как весеннее небо.

— К нам подселили, смотри, Йенс, — парень развернулся, окинул взглядом Тилике и, подойдя, протянул ему руку в знак приветствия. Тилике также поздоровался.

— Меня зовут Йенс Филлер.

— Очень приятно, Тилике Шлоссер.

— Меня зовут Альфред Шнайдер, — представился человек, с которым минуту назад говорил Йенс. Он сильно отличался от них обоих, был уже не очень молод — лет тридцать, тридцать пять, и было видно, что прошел через многое.

— Очень приятно, — Тилике был открыт к знакомству. Новые товарищи и друзья никогда не помешают.

Все трое стали рассказывать понемногу о себе — общую информацию. Однако Тилике еще раз убедился, что общая информация тоже может быть разной. Как и совместное проживание с ним.

Йенс очень не любил, когда им командовали, потому что, как оказалось, он будет командиром группы, куда определили его и еще нескольких человек. Поэтому, если начинаешь учить его жизни и давать советы, то ссоры не избежать…

Альфред оказался женатым человеком, с увлечением рассказывающим о своей жене, к тому же еще и воевавшим в первой мировой. Точнее, он попал на фронт уже под конец войны, но все же. По нему было видно, что он повидал многое. С ним никогда лучше не спорить про политику и экономику, иначе почувствуешь себя полным идиотом.

Последним человеком из их комнаты оказался ровесник Тилике — Нойман Эрих. Это был крайне застенчивый персонаж и Тилике так и не успел его понять. При каждом разговоре он избегал общения, а попытки понять его сходили на нет, и все оставили эту затею.

Как сказал Йенс, они будут учиться до осени, а потом уже отправятся на фронт. Тилике пытался много раз выпросить у Альфреда, что такое война, фронт и каково там. Но тот только говорил, что там много крови и нет в этом никакого толку. Все они полетят в пропасть, как в первой мировой войне, и Гитлер опять загонит страну в угол. Йенс обязательно встревал и говорил, что все будет совершенно по-другому. Альфред только отмахивался и выходил покурить. После этого они еще долго не разговаривали.

Учеба шла тяжело. Тилике учиться не особо любил, ему не нравилось зубрить теорию и сидеть, никак не применяя полученные знания на практике. Тилике рвался в бой, хоть ничего и не знал, его одолевало стремление скорее обучиться и пойти в бой, но им не позволяли многого, лишь иногда выводя части на полигон. Приходилось корпеть над учебниками. Но это не прошло даром — он стал спокойнее и сдержаннее, а также очень организованным. Это не могло не радовать не только Тилике, но и его товарищей, которые поначалу только и делали, что учили его правилам общества и приличиям.

Он много думал о Хильде и о том, что между ними? Не поторопился ли он с тем, что она станет его женой? Тилике никогда не задумывался над серьезностью этих слов, но видимо теперь точно станет. Он не возьмет свои слова обратно. Да и зачем? Он не верил в случайности. Он верил в предназначение судьбы.

Лето пролетело довольно быстро. Темнеть начинало часов в семь вечера, а отбой наступал в девять. Под конец обучения Тилике был уверен, что он уже готов и теперь полноценный солдат. Сидя по вечерам с соседями, он рассказывал о мечтах и жизни.

— Да погоди ты! Куда уже в бой? Ты сначала к обстановке привыкни, а потом уже и рвись на войну, — Альфред выпил четвертую кружку чая.

— Я буду лучшим солдатом! — Тилике шутливо грохнул по столу.

— Ну-ну, конечно. Ты сначала стань выше меня по званию, а потом говори, что лучший.

— Ладно вам, хватит спорить, как дети малые, — после этих слов все отправились спать. Наперекор Альфреду не мог сказать никто, даже Йенс. А он был их командиром.

За два дня до сентября Тилике отправил письмо Хильде. Он подсознательно чувствовал, что должен ей хоть что-то сказать. Даже если между ними и так все понятно.

“Дорогая Хильда, я нахожусь на окраине Берлина и почти уже стал танкистом! Я не забыл про обещание, которое дал тебе, и исполню его, как только снова приеду в Штутгарт. У меня прекрасные соседи, о них я расскажу тебе при личной встрече. Обещай мне никуда не уезжать! И ответить на письмо, даже если я уже буду на фронте. Люблю тебя. Твой Тилике Шлоссер.»

Он закончил писать под лампой ночью 28 августа 1939. Впереди неизвестность и назад не вернуться. Тилике волновался. Он почти физически ощущал ток сердца — как беспокойство медленно распространяется по всему телу до самых кончиков пальцев. Он очень надеялся получить ответное письмо.

И получил его днем 31 августа.

“здравствуй. Да, я много думаю о тебе и не жалею, что выбрала именно тебя. Я рада, что у тебя все хорошо. Я думаю переехать в Берлин, потому что в Штутгарте неспокойно. Я пришлю письмо со своим адресом, чтобы ты смог меня найти. Твоя Хильда»

Они уже собирались, получали технику и многое другое, готовились к наступлению и вторжению в Польшу. Как им объяснили, Польша настроена против Германии, поэтому они обязаны захватить ее, чтобы предотвратить возможную потерю своей территории. В тот день было много шуму, хотя оно и понятно. Всем выдавали оружие, комплектовали отряды, назначали командиров, раздавали танки и другую технику. Описывали план наступления и многое другое. Ближе к вечеру они в последний раз сели в своей общей комнате, к которой за столько времени успели прикипеть всей душой.

— Ну что, все готовы? — Йенс стал серьезным. Он — их командир, и теперь серьезность ему к лицу и званию. Альфред — водитель-механик, Тилике — наводчик орудия, Эрих — пулемётчик.

Они вышли из комнаты и направились к танку. Офицер рассказал им, что они будут в первом танковом полку, и к ним присоединится еще один человек, радист — Эрис Юнг.

На первый взгляд это был обычный парень, Тилике не стал заострять на нём внимание. Он представился и провел рукой по блондинистым волосам, было видно, что он очень напряжен. Не сказав ни слова, каждый занял свое место в танке. Ночь обещала быть опасной, скорее всего не обойдётся без кровопролития. Тилике посмотрел на восходящую луну и вспомнил Хильду — её прекрасные глаза, которые снятся ему по ночам.

Проведя в дороге всю ночь, никто из них не сомкнул глаз, а в танке стояла гробовая тишина. Солнце только-только начало восходить над горизонтом, разукрашивая небо в багровые тона и освещая землю. Открывалась новая страница его жизни, которую заполнят невероятные вещи. Он выдохнул и приготовился к битве.

Их танк встал на позицию, зарядив орудие и прицелившись. Прогремел первый выстрел.

Они действуют слаженной командой. Единственное, что Тилике ощущает, сидя в танке, это духоту. Он слышит постоянные крики, замкнутое пространство давит на него. Понимание того, что весь мир и весь бой ты можешь видеть только через прицел, заставляет кровь бурлить. Командные крики Йенса: куда наводить и когда стрелять. Эрис держит связь с другими танками, выясняет, кто где находится. Альфред тоже не отстает и направляет танк на позицию, к небольшому холму, оттуда их никто не заметит.

Немцы окружают и полякам ничего не остается, как сдаться. Эрих работает вместе с Тилике. Эрих заряжает, Тилике прицеливается и делает выстрел. Враг подбит и уничтожен. Немцы не несут никаких потерь, кроме одного подбитого танка. Тилике накрывает с головой оцепенение. Его первый бой состоялся и он справился. Все происходит слишком быстро…

Оцепенение спадает только когда Йенс отдает приказ вылезти и оглядеться. Они располагаются в деревушке около польской границы, которую они только что пересекли.

Глава 4

Танки двигаются один за другим, уничтожая противника. Поляки не могут дать достойного отпора и уходят с позиций. По прошествии нескольких часов пограничные войска и вовсе уходят в глубь страны, слаженность и профессионализм команды не дает расслабиться. Но одновременно с тем Тилике хочет больше этого адреналина, еще и еще. Снова хочет почувствовать вкус победы.

Прошла неделя. В городе наступала осень, очевидная лишь для местных. Внешне город все такой же, и солнце днем греет по-прежнему. Но Хильда нажила себе кучу неприятностей. Ее уволили с работы из-за того, что нагрубила посетителю, когда тот начал распускать руки, поругалась с хозяйкой квартиры, а её вещи, как и она сама, оказались на улице. Благо получилось остановиться у Луизы. Она целыми днями только и делает, что ищет случайные заработки, но удача улыбается ей довольно редко, и в основном все свое время она проводит в доме и занимается хозяйством. Она сидит в четырех стенах.

Девушка не очень любит убираться и вообще заниматься домом, когда ее отвлекают от ее дел, но приходится. Квартира сама по себе небольшая: коридор совмещен с кухней, в углу стоит плита, на которой всегда что-то стоит и иногда пахнет пропавшей едой, небольшой шкафчик возле плиты, в котором есть все — начиная от кастрюль и сковородок, заканчивая бутылками с непонятными жидкостями и воском внутри. Что уж делала с этим подруга, Хильда вникать не хотела. Если пройти дальше, можно увидеть спальню с одноместной кроватью и облезлым комодом — это комната Хильды, пока та остановилась у подруги. Сама же Луиза расположилась на диване в гостиной. Книжный шкаф, радио, телефон, который никогда не звонил, и поеденный молью диван. Да, Луиза не может похвастаться квартирой, и Хильду слегка ошарашивает то, где она живет. Но это лучше, чем ничего, когда хозяйка дома выперла её из собственной.

Сегодня ей не хочется выходить из своей комнаты. Она лежит и записывает мысли в дневник. Ей кажется, что это должно ее немного успокоить и хоть как-то привести ее мысли в порядок после отъезда Тилике. Он теперь стал причиной ее лени, нежелания выходить в люди и контактировать с ними. Объектом ее влюбленности, которая сводит ее с ума. Она писала, сидя на полу:

«Я не знаю, почему я стала такой замкнутой. С тех пор, как началась война, мне кажется, что весь мир изменился, что все изменилось. Все стало такое черное и такое кровавое. Я слышала, что все это на благо родине, однако я в это не верю. Почему людям постоянно нужно кого-то уничтожать? Не животных — так самих себя… А еще я так скучаю по Тилике. Черт, вот надо было нам встретиться на том вокзале! Да, я правда очень скучаю по нему и хотела бы видеть его во снах каждый день. Он сказал, что вернётся, но надолго ли? И когда это будет? Он и правда написал мне письмо, хотя я до конца в это не верила. Он сказал не уезжать в Берлин, но я хочу туда уехать! В нашем городе для меня слишком пусто. Он и раньше не был полон мужчин, а теперь они вообще ушли, и это меня огорчает. Остались только ведьмы, змеи и суки».

— Хильда! Можно я зайду? У меня есть для тебя одно интересное предложение, — Луиза доставала ее еще больше. Она любила внимание и не могла обойтись без него ни минуты! И в моменты, когда девушке хотелось побыть одной, подруга долбилась к ней в двери или садилась и жалобным голосом по часу, а то и по два, просила открыть ей двери. И Хильде приходилось открывать и разговаривать с ней обо всем, что ее беспокоило.

— Да, я уже иду, — девушка не знала, что на этот раз ей расскажет подруга, поэтому решила открыть. Иначе та не успокоится.

— Ты даже не представляешь, что я для тебя нашла, — Луиза ворвалась в комнату, как только дверь немного приоткрылась.

— Что? — Хильда скептически смотрит на ее. Ее бесит такое хорошее настроение подруги. Началась война, все только об этом и говорят, а хорошее настроение Луизы ну никак не вписывается в картину, которая в голове у Хильды.

— Ты хочешь быть рядом со своим возлюбленным?

— Да.

— Тогда вот, — та протянула ей газету, где на первой полосе большими буквами написано: «Набор медперсонала на фронт».

— Что это?

— Ну ты читать разучилась? — Луиза буквально прыгала по комнате от счастья.

— Нет, я не разучилась, я про твое настроение, — Хильда прошлась взглядом еще раз по заголовку и поняла, чего хочет Луиза. — Ты хочешь поехать медсестрой на фронт?

— Ну, я хотела предложить тебе, ты точно согласилась бы. Просто я подумала, что ты скучаешь по нему, а так вы будете рядом.

— Ты предлагаешь мне пойти на курсы медсестры, чтобы поехать к нему на войну?! Луиза, ты понимаешь, что говоришь? Шанс того, что мы с ним там встретимся очень мал. К тому же, ты думаешь, что все это шутки? Ты воображаешь, что все это игрушки и розовые сопли? Нет, это серьезно! Я не знаю, смогу ли я помогать людям, смогу ли я вообще нести ответственность за жизнь других людей! — Хильда начинает повышать голос. Нет, она не злится на Луизу, она скорее хочет ее образумить, чтобы та хотя бы немного поняла, что ей предлагает и во что сама ввязывается.

— Нет, я просто хочу, чтобы ты была счастлива! Мне надоело, что ты сидишь дома и только и думаешь о том, как там твой Тилике. Я хочу, чтобы ты тоже хоть что-то имела за собой! Я хочу, чтобы ты была ближе к нему, — Луиза не могла оставаться спокойной и уже переходила на крик.

— Я разве говорила тебе, что хочу быть рядом с ним?! — девушка сама уже срывается на крик. — Я сама не знаю, чего хочу! Как ты можешь быть в этом уверена?! Прошу, уходи. Не нужно мне ничего этого. Я не хочу думать об этом, просто не хочу.

— Хильда, ты такая дура! Пораскинь мозгами, если они у тебя есть! — дверь захлопнулась, и девушка осталась стоять в гробовой тишине. Слышится только шум проезжающих машин из открытого окна.

Хильду трясет от бешенства, мысли в разные стороны. Мало того, что та решила втянуть ее в какую-то ересь, так еще и лезет в ее жизнь, куда ее никто не приглашал.

Немного успокоившись, поразмыслив и поняв, что зря так сильно захлопнула дверь перед подругой, Хильда решила выйти, чтобы извиниться и самой отговорить подругу от вступления в ряды медсестер. Девушка открывает дверь и выходит в небольшой коридор, заставленный коробками.

— Луиза, где ты? Луиза, я хочу поговорить, — никто не отвечает. По шуму воды в ванной стало понятно, что подруга находится так. Направляясь в сторону ванной, она мысленно пожелала себе удачи.

— Луиза, ты тут? — девушка хотела повернуть ручку, но дверь оказалась закрыта. — Луиза, пожалуйста, открой дверь. Ты знаешь, как мне сейчас нелегко. Да, я всем и всегда твердила, что не выйду замуж за парня, у которого ничего нет. Да, я соврала сама себе. Но я ведь не думала, что мои чувства возьмут надо мной вверх… Луиза! — за дверью послышались шаги. На пороге вся в слезах встала Луиза, и было видно, что слова подруги ее задели.

— Хильда, ты просто дура! Ты его любишь и не готова рисковать ради того, чтобы быть рядом с ним?

— Я что-то могу изменить?

— Ты можешь помогать солдатам. А он солдат. Может и увидитесь там.

— Луиза, но ведь меня это не интересует. Да и я не хотела бы ввязываться в эту войну. С чего ты решила туда пойти?

— Ну… — девушка задумалась. — Мне хочется перемен, а сейчас самое время для них.

— Если тебе хочется перемен, то подстригись или купи новое платье. Зачем так радикально? — Хильда прошла в гостиную, садясь на диван и смотря на то, как подруга ставит чайник.

— Ну, я хочу оставить хоть небольшой, но след в истории. К тому же, почему нет? Я не хочу, как ты, проработать в кафе официанткой всю жизнь, надеясь, что когда-нибудь к нам приедет богатый жених и заберет меня. Нет никаких потом, Хильда, завтра и ближайшего будущего. Есть только сейчас. И ты сама должна решить здесь и сейчас свою судьбу. Я уже решила. А ты? — Хильда взглянула на Луизу. Да, она права. Всю свою жизнь она только и делает, что ждет. И сейчас, когда ей выпал шанс хоть как-то повернуть судьбу в нужное русло и начать самой что-то делать, а не ждать, пока Тилике придёт с войны… нужно действовать Может он вообще не придёт.

— Ладно, ты права. Я согласна. Только ты же понимаешь, что…

— Не переживай, я все устрою, — Луиза радостно запрыгала по комнате. Хильда тяжело вздохнула. И почему перемены приходят тогда, когда ты их вообще не ждешь? Они вламываются в твою жизнь, не постучав в двери и не спросив разрешения. Но в этом и их прелесть.

Луиза и правда выполнила свои обещания. Квартира была продана в самые короткие сроки, а уволилась она из кафе с размахом, плюнув в лицо владельцу и сказав, что это за подругу. Они и вправду пошли учиться. В отличии от Луизы, которая прогуливала некоторые занятия, Хильде понравилось, и она глубоко погрузилась в учебу, наверстывая все, что упустила в подростковые годы. Она поглощает книгу за книгой, и не только по медицине, но и по философии, литературе, истории, и даже учебники по политике. Правда, последняя ей нравится меньше всего. Читает она их от скуки или потому, что пришлось это делать.

По окончанию учебы, она чувствует себя другим человеком. Да и Луиза подмечает, что она другая — более уверенная. Их посылают работать в Польшу. Хильда этому радуется, ведь она снова сможет увидеть Тилике.

Глава 5

Тилике не сказал бы, что первые бои были для него тяжелыми. Бойцы фронта продвигались семимильными шагами. Все в его команде действовали слажено, каждый знал свою работу. Конечно, между ними случались разногласия, но это была редкость и никогда ничем серьезным не заканчивалось.

Польша отличалась от Германии. Парень воспринимал ее как большую деревню. У него не было какой-то ненависти к местным, он был равнодушен, что его вполне устраивало. Солдаты общались с жителями польских деревень, были дружелюбны, несмотря на разрушения, которые собирались принести. Их принимали.

Многое можно было узнать, поговорив с поляками. Все они были разными: одни жители довольно хорошо и дружелюбно относились к ним, другие, завидев солдат на улице, сразу прятались, некоторые даже видеть людей в форме не желали, а если и встречали, то всем своим видом выражали недовольство. Но Тилике не сильно интересовался. Он был в какой-то своей вселенной. Постоянно оставался один, либо просто разговаривал с кем-то о боях и танках, либо мысленно возвращался к мирной жизни.

Он много думал о Хильде, о том, как она. Он писал ей письма, но ответа почему-то не получал. Может, она не получает письма из-за того, что все-таки переехала в Берлин, и теперь он не знает ее адреса? А может, потому что не хочет отвечать, так как нашла себе богатого любовника? Эти вопросы часто посещали голову парня, но ответа он на них не находил, поэтому просто отправлял их в дальние уголки сознания.

Они пробыли в Польше почти всю осень, но вскоре их командир получил известие о возвращении: их снова направляют в Берлин. Тилике надеялся, что, приехав туда, сможет понять причину молчания возлюбленной. Дорога оказывается не слишком длинной и не скучной. Они практически всё время едут в танке, напевая разные песни и чувствуя при этом дух сплочённости. Зловещая темнота по углам до поры никого не беспокоит.

Тилике всегда держит при себе таблетку первитина — им выдавали их перед боем. Когда Тилике впервые увидел и попробовал их, он был удивлен эффекту. В случае ночных операций, первитин давал дополнительную энергию, возможность не спать и не чувствовать усталости. А если еще и кофе добавить, можно продержаться на ногах два, а то и три дня. Правда и побочные действия имелись: головные боли, потеря реальности, будто находишься под водой, когда все твои чувства обостряются. Ты способен реагировать на мельчайшие детали, слышать в разы лучше, чем в обычном состоянии. И это пугает.

Когда им выдавали эти чудо-таблетки, их предупреждали о возможных побочных эффектах, о том, что они могут вызвать привыкание. Только благодаря внушающему голосу доктора Тилике вспоминает об этих предупреждениях, и замечает в себе изменения. Без таблеток теперь мир кажется потускневшим, теперь это «старый» мир, в котором все меньше места звукам, запахам, вкусам и ощущениям. Он просто перестал чувствовать. Но парень держится, как может, ведь все остальные тоже сидят на таблетках. И Йенс, и Альфред, и Эрих, и Эрис. Весь вермахт, как говорит Йенс, люфтваффе и кригсмарине.

Они приближаются к границе, когда Тилике прикрывает глаза. Волноваться не о чем, и он может заснуть впервые за несколько дней, несмотря на шум, издаваемый движущимся танком. Все, кроме Альфреда, расслабились, потеряли сосредоточенность и начали засыпать. У всех просто закрывались глаза. Эрих через силу оставался на связи с другими танками и подавал сигналы, что с ними все в порядке.

Они подъезжают к границе Германии утром, а к обеду прибывают в Берлин, изучая обстановку вокруг. Тилике отмечает, что практически ничего не изменилось, кроме лиц людей. Все чем-то озабочены, прохожие взволнованы. Только встречая колонны военной техники, люди заметно расслаблялись.

— Тилике, — окликнул его Альфред, когда им дали отдохнуть и немного побыть в городе, пока не было никаких распоряжений.

— Да, ты что-то хотел?

— Иди поспи. Ты все еще теми таблетками пользуешься?

— Ну да, а что? Мы все на них сидим и ничего такого.

— Но не в таких количествах, как ты. Пойми, подсесть на это легко, а вот отвыкнуть трудно. Сейчас отдыхай. Еще и загуляешь со своей девушкой.

— Если найду её, — к ним приближается остальная команда.

— Итак, у кого какие планы? — Йенс как всегда был в хорошем расположении духа и бодр. Хотя неудивительно, в их команде все на чем-нибудь сидели. Йенс на кофе, Тилике на наркоте, Альфред на табаке, Эрих на морфине (как оказалось это давняя у него зависимость). Правда никто не мог понять, как он его доставал, но никто этому не удивился. Эрис на куче успокоительных. Парень прошел психбольницу, но никто не знал, почему он туда попал.

— Выспаться и помыться наконец-то, — первый начал Эрис. — А то не могу больше выносить этот запах.

— Да, он прав, надо будет еще и форму постирать, а то мылись мы не очень часто, — Альфред закурил.

— Ну, а где там мыться? Ты видел вообще эти развалюхи, в которых живут поляки? Как вообще там можно жить?

— Они живут ведь, — Эрих редко вставлял хоть слово в разговор, но, если и делал это, то уместно и кратко.

— Ладно, в любом случае, нужно выспаться и поесть нормальной еды. Не хочу пока что вспоминать про консервы и ржавую воду, в которую нужно постоянно сыпать дезинфицирующее средство, — подытожил Йенс и все разбрелись кто куда.

Вечером Тилике стал думать, как ему найти Хильду. Адреса своего она так и не прислала, и ему оставалось только гадать. Поехать в Штутгарт? Нет, слишком далеко, да и так разбрасываться временем он не может. Написать ей? Но сколько он прождет ответа? Наверное, стоит попытаться найти ее в Берлине, если она переехала. Но где?

Парень проворочался на койке до самого утра, перебирая в голове разные варианты, но ни один не подходил.

Утро не задается. Головная боль и небольшая тошнота — видимо, у него все-таки передозировка. Полежав немного, он чувствует себя лучше, голова начинает проходить.

Первым делом после еды он решает прогуляться по городу. Слева раскинулись небольшие двухэтажные дома, огражденные милыми полуметровыми заборами, внизу — разные магазинчики, кафе и рестораны. По правую сторону расположен парк, где в солнечных лучах сидят дети и взрослые, на лицах которых играет улыбка. Парень чувствует легкость, которая от них исходит. Много велосипедистов, некоторые солдаты тоже катаются в свободное от службы время. Рядом он видит врачей, которые тоже прибыли сюда для сбора. Из интереса он решает зайти и посмотреть, что и как.

Вокруг него сразу появляется много людей, все пропитано запахом спирта и мазей, а также организованностью. Он приближается к одной из стен и видит имена и фамилии, состоящих на учете в Берлине в группе помощи, и наталкивается на до боли знакомую фамилию. В голове сразу складывается пазл, почему же от нее нет писем. Тилике уходит, понимая, что не найдет ее ни в Штутгарте, ни в Берлине.

Май 1940

Тилике снова идет в бой, но на этот раз с французами. За все время ни одного письма от Хильды он не получает. Они встанут на границе стран и должны будут прорвать бельгийские войска. Оттуда их команда и выступит. Кровь вновь закипает, а в глазах блестит все тот же огонь. Дни, которые он потратил на обучение, конечно, ценны, но бой лучше.

Йенс собирает всех возле танка, чтобы рассказать им, что нужно и где они будут находиться. Предупреждает, что французы — это не поляки. Они действительно будут биться. Поэтому каждому из них нужно хорошо подготовиться. Все понимают, что нужно выспаться, а завтра запастись не только кофе, но и наркотиками, и успокоительными. Разные бывают ситуации. Да и плохие дни.

Выезжают они рано утром прямо в сторону границы. Настроение и атмосфера в танке не сказать чтобы веселая. Её просто нет. Все уверены в победе, но волнуются и сосредотачиваются на своих задачах. Тилике снова видит поле боя через прицел. Наркотик начинает действовать, глаза начинают замечать любые мелочи, слух становиться острее, реакция быстрее. Мозг обрабатывает информацию до того, как он успевает ее осознать. Его накрывает тусклая пелена и действует он уже на автопилоте. Они набегают на границу, где их уже ждут, и начинается бой.

Тилике жарко, душно, плохо, отходняк дает о себе знать в самый неподходящий момент, но он понимает, что команду он подвести не может. Он собирает последнюю волю в кулак и продолжает биться. Враг отступает под натиском и ведет счет потерь, но думать о полной победе еще рано.

— Тилике, наводи на одиннадцать часов, — кричит Йенс. До Тилике доходит его отдаленный голос, он поворачивает. И стреляет. Эрих заправляет еще один снаряд, но Тилике пока не видит врага.

— Тилике, поверни башню, три часа, — он поворачивает.

— Я никого не вижу.

— Он должен быть тут, — Йенс обеспокоен.

— Эрис, что-то слышно от других?

— Нет ничего, он скрылся, — в танке наступает напряжённая тишина. В один момент Тилике, поддавшись случайному порыву, поворачивает башню на семнадцать часов и видит врага.

— Он на семнадцать часов! — все остальные понимают, что он позади них, и они находятся под ударом.

— Разворачивай танк, Альфред, быстро! — тот, как может, делает это, но не успевает. По танку прилетает снаряд, от этого голова начинает трещать по швам.

— Тилике, разворачивай башню, Эрих, бронебойный, — все слушаются, времени нет. Приказ исполнен и последний танк разбит, они победили. Все выдыхают, а Тилике прикладывается головой к стене танка.

Они останавливаются на ночлег. Ночь дает расслабиться и возможность подумать. Но Тилике засыпает раньше.

На следующий день они едут к Арденнам и проходят их без особого труда. На этот раз не происходит никаких казусов, все двигаются медленно, наступая и видя, как, бросая оружие, люди убегают с поля боя.

— Командир, скажи, мы вообще до какой конечной едем? — Альфред из них был самым любопытным.

— Какая тебе разница? Ты просто выполняй свою работу и все. Сегодня, как видишь, легкие бои.

— Ну да.

— В любом случае, не теряем бдительность.

Только Йенс успевает это произнести, как по соседнему, рядом идущему танку слева вскользь проходится снаряд.

— Тилике, черт побери! Куда ты смотришь?

— Простите, командир, но я ничего не видел.

— Как такое возможно?

— Они стреляют из укрытия! — Эрис докладывает, что у соседних танков такая же ситуация.

— Прицеливайтесь и бейте всех врагов, которых видите.

— Есть! — в танке началась слаженная работа. Единственным, кто завис, был Эрих, который был то ли чем-то расстроен, то ли расслаблен. Приходилось тратить свою энергию, чтобы докричаться до него, и отвлекаться от прицела, что Тилике было не по нраву. В один момент Эрих вообще перестает слышать и на что-то реагировать.

— Эрих, осколочный! — Тилике пытается докричаться до товарища. — Эрих! — тишина. — Черт, — Тилике пришлось самому заряжать. Подоспел Йенс, который теперь выполнял два дела одновременно. Заряжал и командовал. Эрих же сидел со стеклянными глазами, устремленными в никуда, походя больше на тряпичную куклу.

Когда бой заканчивается, Эрих и вовсе по непонятным причинам отключается. Вся команда выдыхает и дальше добирается до Франции без происшествий. Там они отдают его врачам и те констатируют передозировку морфином. Ему повезло. Добрались они быстро и без боев, французы оказались не сильнее поляков. Как парень узнал из новостей — Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Франция сдались и были разгромлены.

— Черт, и что теперь с ним делать? — Альфред, облокачиваясь на танк, посмотрел на Йенса, который был не в самом лучшем состоянии.

— Пусть тут отлеживается. Пока мы можем находиться здесь, поэтому посмотрим. Нам всем нужен отдых и крепкий сон.

— Мне тоже нужно к врачу, — Эрис поднял руку и потушил сигарету.

— Тебе за твоими таблетками?

— Да.

— А они тебе так нужны? — встревает Альфред.

— Ну если не хочешь, чтобы я на вас кидался с ножом, то да.

— Ладно, иди, —отпускает его Йенс.

— Тилике, иди поспи.

— Я и так собирался это сделать.

— Хорошо, тогда на сегодня все свободны.

Они разошлись. Тилике пошел в один из домов, в котором их любезно приняла одна французская семья, поздоровался и отправился в выделенную комнату. Стоило голове коснуться подушки, он сразу же провалился в сон.

Глава 6

Неделя в оккупированной Франции проходила незаметно. Все солдаты быстро нашли места в местных кафе, притонах и барах, развлекая себя обществом француженок. Все они по большей части разместились в домах местных жителей, которые обязаны были обеспечить жилье. Тилике чувствовал, что это не есть правильно, и французы в негодовании от происходящего, но делать им нечего, они просто послушно следовали указаниям с немецкой стороны.

Эрих отошёл от передозировки и, как только ему разрешили выйти из больницы, сразу отправился вместе с Эрисом в ближайший бар праздновать их победу. Да, они были чем-то похожи — оба молчаливые и задумчивые, смотрящие куда-то сквозь слои этого мира. Он, глядя на них, понимал, что они оба неплохо ладят и практически стали друзьями. Он же больше вел разговоры с Йенсом. Они не сближались, но иногда у них случались душевные беседы, когда Йенс рассказывал про себя и делился своими наблюдениями, а Тилике — своими. У них нередко происходили ссоры — оба с характером, но и мирились они довольно быстро.

Что точно не разделял Тилике, так это взгляды товарищей на французских девушек. Многие солдаты играли с ними и делали все, что им захочется, не предавая этому никакого значения. В этом плане Тилике был скромным и каждый раз, когда ему оказывали знаки внимания, мысленно представлял лицо Хильды и вежливо отказывался. Он был выше всего этого. Интересно, куда ее отправили? И как она там?

Тилике шагает по мостовой, по левую сторону стоят небольшие ларьки. Его взгляд падает на пожилого мужчину, который сидит на лавочке и наблюдает за закатным солнцем, что вот-вот скроется.

— Здравствуйте, — парень подходит и здоровается с человеком, которого он видит впервые в жизни, но его черты лица кажутся знакомыми.

— Здравствуйте. Что вам нужно? — мужчина занервничал при виде паренька в военной форме.

— Мы могли с вами где-то встречаться? — Тилике приглядывается — короткая стрижка и морщины. Да, он определенно его где-то видел.

— Не знаю, может и пересекались один раз. Скажи, а как тебя зовут? Может и вспомню.

— Тилике Шлоссер.

— А… Ну да, встречались, я вспомнил тебя. Ты работал в одном из моих баров, а позже, когда уволился, я видел тебя с одной из работниц, — он начал рассказывать ему обо всем, что накипело в душе. О барах, которые он закрыл из-за убытков, о жене, которую похоронил, о стране, из которой всегда хотел уехать, и о своей жизни, которая в конечном итоге привела его сюда — во Францию — без денег и смысла жизни.

— Так это вы владели тем помещением, где работала Хильда?

— А, эта невоспитанная девка, которая ушла вместе со своей подругой?

— Возможно. Скажите, а куда они ушли?

— А вы ей кто, чтобы я вам это говорил? — мужчина прищурился.

— Я… я ее жених, — Тилике замешкался лишь на секунду.

— Она ушла, а следом за ней, недели две спустя, ушла и Луиза, плюнув мне в лицо и сказав, что они пойдут в медперсонал на фронт.

— А вы не знаете, куда ее отправили?

— Ну мне-то откуда это знать? Это был тридцать девятый год, может, в Польшу? Куда их еще могли отправить?

— Спасибо большое, до свидания, — Тилике встает и со всех ног несётся по улицам Франции в бар, в котором сидит Йенс. Он срочно хочет узнать, поедут ли они туда еще раз? Как он сразу не догадался? Черт побери! Зачем Хильда вообще влезла в это?! Сидела бы и ждала его. Хотя, при ее то характере…

Тилике поворачивает за угол и вбегает в кафе. Сигаретный дым, шумно, музыка, доносящаяся из граммофона, и куча офицеров. Йенса повысили, он теперь не только их командир. Он находит его глазами, подбегает к нему и садится на свободный стул.

— Тилике? Ты откуда такой запыхавшийся? Сядь, успокойся, — Йенс наливает ему вина.

— Нет, я не буду. Скажи, мы поедим еще в Польшу? — Тилике смотрит на него в упор. Йенс задумывается — пить он не умеет и по нему это видно.

— Нет. В ближайшее время нет.

— Черт! — Тилике рывком встает, но его попытка уйти пресекается Альфредом, который за шиворот усаживает его обратно и заставляет выпить вместе с ними. Все сидящие рядом говорят сделать то же самое. Ему приходиться сдаться и выпить, давя из себя улыбку. Пить он не любил.

Польша 1940

Хильда в который раз жалела, что пошла на сделку ради одной встречи с Тилике. Весной после сражений дороги были плохи. Их везли в лагерь, который только-только открылся, помогать с обустройством. Хильда не знала ничего. И эта неизвестность пугала ее. Она видела многое, но, погрузившись в медицину, насмотрелась еще больше ужасов. Она воспринимала этот опыт, как что-то новое для себя. Она когда-то давно хотела поступить на психиатрию. По правде, ее всегда привлекали человеческие особенности тела и души. Но Хильда так и не смогла пойти учиться, ей пришлось работать.

Их привезли к вечеру. Прошел дождь, и почва была еще совсем влажной. На ботинки, когда они шли до корпуса, где расположат их группу из четырех человек, прилипала грязь.

Они зашли в небольшое душное помещение, где расстояние от стены до стены было метров десять. Немного места для вещей, под которые был выделен комод, и две двухъярусные койки. Стены голые, а под ногами кроме дощечек ничего нет.

«Да, не густо, но, Хильда, не унывай, впереди встреча с Тилике!»

Только успела девушка об этом подумать, как в помещение вошел мрачный мужчина, от которого так и веяло чем-то темным. Глаза блестели, голубой цвет придавал им дьявольский вид, волосы коротко подстрижены.

Он стал рассказывать, зачем их сюда вообще привезли, что им предстоит делать, и какие правила нужно соблюдать. Также он объяснил, куда их привезли, что тут за люди, и как они должны к ним относиться. Хильде нужно было это знать, но слушать было неинтересно. Когда же в конце своей речи он спросил, имеются ли у кого-нибудь какие-то вопросы, Хильда, подняв руку, спросила, есть ли тут еще кто-то, кроме них. Может, солдаты или танковые подразделения?

Врач улыбнулся и сказал, что нет. Солдат тут не так много, а те, что есть — для поддержания порядка. Танковых подразделений нет, все они направлены на другие фронта. После этого он вышел, а следом за ним потянулись и другие. Хильда продолжала сидеть на месте, пока Луиза не начала тормошить её за плечо.

— Хильда, ты расстроилась, я знаю.

— Еще как. Какого черта ты мне соврала?

— Я-то тут при чем? Откуда я могла знать, что их направят в другое место?

Девушка вздохнула и пошла прочь. Не то обида, не то злость терзали душу. Она ехала ради встречи с Тилике, а по итогу получила вот это. Девушка заняла верхнюю койку и, посмотрев последний раз на Луизу, закрыла глаза.

Но, встав на следующее утро, она пишет ему письмо:

«Тилике, я знаю, что ты потерял меня. Со мной все хорошо, я работаю медсестрой в Польше. Нас только привезли из Германии в какой-то лагерь, который тут недавно построили и ничего не объяснили. Буду ждать ответа от тебя».

Получив и прочитав письмо, парень смог спокойно выдохнуть. Последние дни выдавались напряжёнными. Читая, он понимает, куда ее отправили. Он срочно бежит со всех ног к Йенсу, спрашивая, когда они снова поедут в Польшу. Ему не терпится забрать ее оттуда, чтобы она не успела погрязнуть в этом.

Йенс отвечает, что в ближайшие время они поедут завоевывать обледенелую Россию.

Глава 7

Лето 1941

Чем ближе они становились к России, тем больше подрагивали руки у парня, который смотрел в прицел. В танке стояла небывалая тишина. Никто и слова не решался сказать. Их так неожиданно оповестили об этой операции, и так быстро снарядили, что никто даже и подумать ничего не успел.

Тилике ничего не знал о России, как и все остальные. Они могли только гадать и представлять себе, что же их ждет. И какие они, русские? Многие солдаты высшего ранга, которым довелось побывать в России, говорили, что это странные, ни на кого не похожие люди, живущие душой, а не головой. Что язык у них тоже душевный, и ни один переводчик мира порой не может перевести то, что они говорят. А как живут эти люди, лучше вообще не смотреть. И если начать понимать Россию головой, можно сойти с ума.

Лето — прекрасное время года, парень любит его больше остальных. Он любит поля — наблюдать, как трава раскачивается на ветру, а закатное солнце клонится к горизонту. Вот и сейчас, вечером, подъезжая к границе СССР и Польши, он наблюдает такую же картину.

— Да… испортим мы им тут красоту, — Альфред всю дорогу отпускал шуточки и пытался выучить новые слова, и под конец дороги все уже молились, чтобы это закончилось. Мало того, что Альфред действительно ужасно выговаривает их, едва не по слогам, так еще и его голос, севший из-за недавней простуды, похож скорее на карканье.

— Пожалуйста, Альфред, не насилуй нас этим языком. И перестань бурчать себе под нос. У меня складывается впечатление, что ты нас материшь или проклинаешь, — сказал Эрих, и был прав, а Йенс ухмыльнулся тому, что хоть кто-то это сказал.

— В любом случае, готовимся к бою. Не ждите, что он будет очень простым. Все помнят свои задачи? —обращается ко всем Йенс.

Все закивали.

— И я надеюсь, что на этот раз обойдётся без пропаданий. Я к тебе обращаюсь, Эрих, — произнес Йенс. Эрих послушно опустил голову со словами: «так точно». Ему было стыдно за тот случай, и он еще несколько раз приходил извиняться перед Тилике после происшествия. Однако, неделю спустя все забыли и стали дальше наслаждаться отдыхом и развлечениями во Франции.

— Скоро будем на месте, всем занять свои позиции согласно плану! — из наушников послышался приказ, и все поняли, что настал час.

— Всем приготовиться, — скомандовал Йенс, команда оживилась и заняла свои места. — Удачного нам боя, господа!

И бой начался. Танки шли как по линейке, один за другим, и действовали четко по плану. Они не давали противнику ни единого шанса не то что на победу — силы были не равны — но даже на отступление. Уничтожали на месте, четко продвигаясь вперед.

— Эрис, что слышно от других?

— Нам нужно двигаться за другими и найти возвышенность, нас прикроют.

— Хорошо, идем согласно курсу, — Йенс, как командир, держал обстановку и всю команду в своих руках. Его способности командира поражали. Когда была напряжённая ситуация, он всегда приводил команду к согласию, даже когда ссоры разражались посреди боя. А такие случаи были.

Когда солнце уже заходило за горизонт, Тилике наконец смог вылезти из танка и посмотреть на природу и на страну, в которой он находится с недавнего времени.

Роскошные поля расстилались на много километров вокруг, а трава шевелилась на ветру. Из недр своей формы он достал карандаш, небольшую записную книжку, не больше его ладони. В ней он вел записи всего, что с ним происходило от самого училища, чтобы по приезде в Берлин встретиться с Хильдой и зачитать ей все, что тут написал от первого лица, чтобы она почувствовала атмосферу танкового боя и стран, где они побывали. Он улыбнулся и, выведя дату, начал запись.

«22 июня

Сегодня пересекли границу СССР. Погода в первый день хорошая, может дальше она и испортится. Однако, надеемся, что нет. Один из солдат говорит, что тут очень переменчивая погода — непредсказуемая, как женщины. Посмотрим. Сегодняшний бой с русскими я не отметил бы как трудный. Может, потому что силы неравны. А может, потому что русские еще не показали, на что способны. Жду еще одного раунда, где мы одержим победу. Не сомневаюсь в этом. Наша команда работает очень слажено, как и вся четвертая армия, куда мы входим».

Закончив писать, Тилике слез с танка и отправился к товарищам, которые уже успели пригреться у костра. Становится холодно, дымок медленно уходит в чистое и светлое, как его воображаемое будущее, небо.

«9 июля.

Мы подошли к Пскову, бои идут не совсем так, как я себе представлял. У русских людей нет полумер — есть только крайности. Я это понял, когда, подбив один из танков, мы всей командой думали, что он уже не сдвинется с места, но, к нашему удивлению, он мало того, что сдвинулся, так еще и пошел на нас в бой. Мы еле успели уклониться, чтобы нас не задели».

«10 июля

Мы отклонились от заданного курса. Мы были окружены русскими и вынуждены искать другой путь, чтобы прорываться дальше и, к счастью, нам это удалось. Мы прорвались в район Комарина. Надеюсь, что дальше все будет хорошо. Не так мы все представляли себе нападение на СССР. Мы думали, что они не готовы и отчасти это было так. Но у них есть то, чего нет ни у одного из нас — преданность родине. Я не вижу того же в наших солдатах — русские принимают все проще и прямее, им нужно спасти свою землю. Я сделал вывод, что вся Европа подкупная. Мы все торгаши и банкиры. Нет у нас такой душевности, как у них. А у них нет логики, да и первый раз, когда я попал в эту страну, у меня сложилось впечатление, что я попал в прошлое».

«11 июля

После мощной артподготовки и массированной бомбардировки советских позиций у Комарина, нам пришлось двигаться вдоль шоссе на Ленинград. В районе Новоселье — Лудони нас задержали на несколько часов, из-за чего командование срывалось на нас. Все были злы. Русские наши атаки отбивали, но с большими потерями. Хоть что-то. Позже нам все же удалось прорваться через позиции пограничников, мы вышли на рубеж Лудони — Шабаново, и вступили в бой, который был самым напряжённым за все время моей службы. Чуть позднее наш батальон прорвал оборону пограничников на правом фланге позиции».

Тилике заканчивал писать, и в его голову приходило всё больше и больше мыслей, которые он не мог успокоить. Принимать первитин приходилось чаще, да и дозы увеличились. Про других он не знал, но догадывался, что дела обстоят хуже. Никто уже не верит, что Россию завоевать так легко, и никто уже не преисполнен таким боевым духом, как прежде. Все чаще начинают задумываться, что они тут надолго. И все сильнее хочется домой.

Солдат сидит у костра и смотрит вдаль. Над ним простирается бесконечное звездное небо. Он понимает, как мал не только он сам, но и весь мир. Такой крошечный. Они всего лишь марионетки в огромной системе. Им твердят, что они пришли на эту землю навести порядок, что они будут богами. Но кто сделал их богами? Кто он? И является ли сам богом? Парень часто думает, что было бы неплохо знать свою жизнь наперед. Тилике смотрит на командира, который тоже задумался о чем-то своем.

Да, было бы неплохо. Может они и знают всю жизнь, только все это скрыто в глубине их подсознания. В глубине души. Тилике начинает развивать мысль. Если бы человечество все знало, то, наверное, множество трагедий и смертей можно было бы предотвратить. Если бы его родители знали, что умрут, наверное, они бы оставили своему сыну не только бумажку с его именем, а нечто большее. Хотя бы свои фотографии. С другой стороны, если бы мы все знали даты смерти, наша жизнь потеряла бы краски. Мы все смогли бы предвидеть, и даже случайность не имела бы в нашей жизни никакого значения. Жизнь стала бы похожа на фильм, концовку которого ты знаешь наизусть, как и всю ленту. Но ты идешь смотреть его в сотый раз только ради определенных моментов — моментов счастья, любви и опыта, которой нельзя получить никаким иным способом, кроме как с помощью горя.

Тилике засыпает на земле, представляя колени Хильды, и клянется себе в том, что он пройдет через все, что уготовано ему, и придёт к ней.

«12 июля

Мы, осуществив перегруппировку сил, атаковали советские позиции. Я долго ждал боя. При поддержке танков, артиллерии и авиации в ожесточённых боях, неся потери, мы оттеснили советские войска из Новоселья и Лудоней. Мотострелки неоднократно, но безрезультатно контратаковали врага. Нам передают, чтобы мы не отступали и шли в бой. Во второй половине дня мы прикрывали отход, ведя бои. В течение часа шёл бой у смолокурни Смоляники. После тяжёлого боя мы все же оставили деревню Николаево. Мы отошли к Заполью».

« 14 июля

Русские перешли в наступление. Это был неожиданный поворот для нас с их стороны, но мы быстро отреагировали. По нашей танковой дивизии, растянувшейся от Петрилово до Которска, нанесли удар три батальона и, разгромив охранный батальон, роту наших сапёров и противотанковую роту, русские захватили плацдарм. Мы оказались разрезаны на две части без возможности как-то связаться. Мне впервые в жизни страшно. И это не просто страх — это страх кролика, который знает, что его придут и убьют. Я все еще верю, что наши помогут и вытащат нас. Все, чего я хочу — это, наверное, помыться и надеть свежую форму. Эта форма уже давно полна блох и вшей, мы по уши в грязи и не только в ней. Многие смеются, что привезут гостинцы с восточного фронта, но это не смешно ни капельки. Мы не в силах что-либо сделать».

« 15 июля

Мы не сдаемся и сражаемся. По сообщениям, которые мы получаем, наши уже на подходе, и они скоро нас вытащат, пока держимся своими силами. К полудню мы вместе со стрелками и сапёрами прорвались к станции, заставив врага отойти на восточный берег реки. Мы понемногу, со скоростью улитки, стали продвигаться. Это лучше, чем ничего. К нам прибыла пехота. Хорошие ребята».

« 30 июля

Наша танковая дивизия вела тяжёлые бои три недели, пытаясь прорваться к цели— таков был приказ сверху. Это оказалось тяжелее, чем мы все думали. Нервы у всех на пределе. Начинает казаться, что мы все сошли с ума. Хотя я слышал, что с ума сходят по одиночке. Все не хватает времени написать тебе. Но я сделаю это, как только ситуация станет стабильной. Пока в воздухе повисла нехорошая тишина».

В Августе ситуация стала лучше и все смогли ненадолго прийти в себя. Подтянув пехотные соединения, немцам удается продолжить наступление. Все выглядят плохо, требуется отдых или хотя бы перерыв.

Да и настроение у всех изменилось. Солдаты начинают мечтать о том, чтобы выместить свою злость на русских. И, если еще в начале пути это было связано только с политическими взглядами некоторых членов армии и не имело никаких личных предпосылок, то теперь с этим смешалась и личная злоба. Страшная смесь, которая, по наблюдениям Тилике, способна принести немалый вред не только людям, на которых будет выплескиваться этот яд, но и тем, кто его выплескивает.

Парень курит, перечитывая свои старые записи, сделанные еще в Польше. Он много раз сравнивал себя из 1939 и 1941 — он изменился. Такие перемены не пугали его, но разочаровывали. Ему дали первую награду в его жизни — первый железный крест. Он много раз представлял этот момент, но в реальности все получилось иначе. Он сидит, смотрит на него и не чувствует ни малейшей радости.

Их командир Йенс особенно зол. Ему приходится отвечать за все их проигрыши и победы и именно ему прилетает от вышестоящего начальства. Ему хочется поспать на кровати и поесть нормальной еды, а не из котелка. Они должны остановиться возле одной деревни, и он счастлив. Может, солдаты хоть немного поспят и повеселеют. Дела обстоят совсем плохо. Ему даже не уснуть, постоянно дурацкие сны снятся — с девушкой, чей взгляд манит к себе и зазывает.

Глава 8

13 октября 1941

Холодный ветер нещадно задувает под пальто, небо совсем затянуло облаками, которые тянутся далеко за пределы расположения их танковой дивизии. От холода не спасает ничего — ни перчатки, ни пальто. Йенс все больше удивляется, как он считал их осень в Германии холодной? Если где и было холодно в этот сезон, то, наверное, только в России. Нигде больше — парень был уверен — не бывает такой ужасной погоды, которая меняется через каждые пять минут.

Солнце они с товарищами почти не видят, только дожди и тучи. И если днем они еще хоть как-то переносят холод, то ночью это становится невозможным. Ливни — отдельная проблема. Они льют не переставая и осложняют проезд техники. Если танки ещё могут выехать из такой грязюки, то обычные машины постоянно застревают. Альфред порой отказывался вообще ехать или рулить по дорогам, аргументируя это тем, что, если танк застрянет, они его не вытащат. Так произошло с их товарищами, когда водитель не очень удачно заехал в колею.

Йенс — командир — в такие моменты хмурился все мрачнее и мрачнее, и порой был похож на ту самую тучу, висевшую над ними. Обстановка и так не сказать чтобы дружелюбная. Порой вспыхивали ссоры и разногласия. В их команде не ладили между собой в открытую только Альфред и Эрис. Эрис как полная противоположность Альфреда — молодой, замкнутый и всегда просто отдающий приказы — не был понятен старшему товарищу. Альфред не любил людей, которые закрывают свой внутренний мир и никому не позволяют в него проникнуть.

Командир никогда не встревает в разборки. Он придерживается мнения, что лучше они разберутся сами, в бою все равно все будут работать слажено и подчиняться ему. Командир чувствует, что у него и у самого не спокойно на душе. Наступают холода.

Йенс, приняв роль командира, поначалу очень волновался, когда они шли в бой. Только потом он научился отдавать приказы и практически ни о чем не думать, научился мало спать и высыпаться с открытыми глазами. Он не знает, зачем пошел на войну. Наверное, чтобы, как и Тилике, тот молодой парень, реализоваться в чем-то… К тому же, раз он избрал для себя этот путь, нужно ему следовать. Ему чуждо чувство любви и привязанности, но не чужды клятвы, которые он давал, идя в бой.

Он не думал о том, что будет делать, когда вернется с войны. Да и вернётся ли? В нынешней ситуации его терзают сомнения, которых не должно быть. Йенс мечтает покорить другую страну и наполовину его мечта сбылась. Вот только никакой радости от этого он не получил. Пара наград и звание. Черт! Он ведь так хотел тоже быть успешным, как его товарищи и закадычный друг Август. Он хотел показать, что тоже не просто солдат и тоже может достичь чего-то. Война была идеальной возможностью. На фронте он мог бы быстро взлететь по карьерной лестнице, но все оказалось не так просто.

Он часто завидовал Августу, когда тот, сидя перед ним и Рудольфом, хвалился своим повышением и наградами. Он продал все, что у него было, и решил, что, когда приедет с войны, все девушки будут у его ног, он получит полковника, и только тогда он сможет сказать, что жизнь состоялась. Но реальность оставалась суровой.

Они почти подошли к Москве. Еще немного и они были бы на Красной площади. Йенс же получает сообщение, что русские наступают, и до зимы им следует оставаться на занятых позициях.

Деревня, что была недалеко, прекрасно подошла для их размещения. Местные жители были напуганы. Они шли пешком вместе с пехотинцами. Танки стояли неподалеку. Солдатам было любопытно, какие они — русские люди? Неубиваемые?

В одной из изб, где они расположились, живет девчонка с матерью. Йенс часто наблюдает за ними. Девчонке лет девятнадцать. Она кажется ему непростой, от нее веет доброй и теплом, которых так не хватает солдатам. Поначалу он отрицал свою симпатию к этой девушке, тем более, что во всех подразделениях действовал приказ зачищать каждую покинутую деревню, а всех жителей — убивать. Однако вскоре это перестало иметь значение. Йенс не мог оторваться.

Выглядит она как русская красавица: стройное тело, пухлые губы и глаза цвета темного шоколада, волосы до пояса — черные, как ночь. Но больше всего Йенсу нравится ее взгляд, полный странного магнетизма: их блеск манит к себе, как озерный блик. Её взгляд, несмотря на все горести и невзгоды, полон чего-то живого. Ему интересно, осталось ли что-то живое в его глазах. Кажется, нет.

Она тоже изучает его украдкой. Ей интересно. Она иностранцев никогда не видела. Боится — это чувствуется за версту. Мать ее — совсем низенькая старуха с глубокими морщинами через все лицо. Сразу видно: человек многое пережил, многое повидал, ее ничем не удивить. Она за дочкой смотрит в оба глаза, чтобы беды не натворила на свою юную голову. А Маша — звать девчонку — со всеми солдатами пересекается взглядом. Со всеми флиртует. Опасно. Им только волю дай, они набросятся на нее, бедненькую. Истосковались по женщинам. Йенс в оба глаза за ней и смотрит. Но нельзя уберечь человека от всего на этом свете.

Йенс возвращался от танков, которые были неподалеку. Заметил, как солдат пристает совсем уж откровенно, а та упирается, да оттолкнуть сил нет.

— Что ты делаешь? — воскликнул Йенс.

Солдат, заметив его, отскочил и, выпучив глаза от того, что был пойман, не оправдываясь, пошел прочь. Девушка посмотрела на Йенса и в глазах этих было столько благодарности и столько радости, смешанной с непониманием. Как это обычно бывает, мы замечаем только внешнее. Она улыбается ему и, развернувшись, с таким же настроением идет обратно в избу. А он за ней. Черт! Ну вот зачем он полез? Прошел бы мимо. И глаза, они говорят о многом, только вот понять не каждый может.

Йенс даже не помнит, когда он влюбился в нее. Когда, вставая по утрам, видеть эту серость и холод стало не так ужасно? Когда видел её согревающую улыбку или же когда она пыталась залечить его порез на руке гусиным жиром? Ее прикосновения были неуловимы. Он сосредотачивает свой взгляд на ней и рисует в своей голове ее лицо и фигуру. Он записывает, как на пленку, ее движения и ее глаза. Он запоминает каждое мгновение, чтобы потом, спустя много лет, вспоминать. Он знает, что уедет отсюда. И ему придётся убить ее, как и всех русских здесь. Он наслаждается той искрой, которая возникла между ними, хотя они не понимают ни слова на языках друг друга. Их выручают жесты, взгляды, улыбки — они интернациональны.

Никто не знает об их общении. Это — тайна, спрятанная у всех на глазах.

Только мать девушки, которая все прекрасно понимает, ночью тихо-тихо, когда все живое спит, объясняла дочери, что сейчас не время, да и удумала она черте-что — с врагом в переглядки играть. А Маша и слушать ее не хотела. Она была неглупой и все понимала, но сердцу приказать не могла. Она играла с ним поначалу, но теперь не могла остановиться.

Оба понимали, что пропадут. Это игра на поражение обоих.

Так проходит два месяца. Йенс получает известие двигаться дальше. Он до последнего надеялся, что они пробудут тут еще немного. Но приказ есть приказ. Он пришел к ней вечером после обхода и общего оповещения солдат. Сел напротив и долго смотрел на нее, пытался донести свои слова и мысли. Он не хотел ее оставлять, уж очень полюбил. Таково было его проклятье. Она, видимо, все поняла, встала со стула и пошла в соседнюю комнату.

— Послушай, — Йенс решил излить ей всю душу, сел на кровать рядом с ней и, взяв ее за руку, начал: — Послушай, я знаю, что ты ничего не поймешь и что для вас мы враги, но я впервые в жизни к кому-то чувствую тепло. Я вижу в твоих глазах сияние, его нет ни у одной женщины. Прости, но мне придётся бросить тебя тут. Я могу попросить тебя уйти в лес, но не знаю, выживешь ли ты там. Как бы сильно я ни хотел забрать тебя с собой, этого нельзя сделать, — закончив, Йенс в последний раз посмотрел ей в глаза. Она всё понимала, всё читала.

— Хорошо, — сказала она по-русски. Возможно, поняв половину, она и правда решила уберечь себя от беды.

Она, не удержавшись, первая припала к его губам. Уж очень сильно ей хотелось почувствовать, что такое любовь. Она заставляла кровь кипеть, а разум отступать перед такой силой, и Маша поняла это еще при первой их встрече. Она увидела в его глазах себя, это и есть самый верный признак того, что человек твой. Маша все знала. Она понимала немецкий, но держала это в секрете, и даже не пыталась говорить. Поэтому и решилась на такой шаг. Она живет один раз и каждый день, как последний.

Они сидели под луной и еще долго не могли оторваться от губ друг друга. Но им пришлось. И, если бы не глаза, нельзя было бы сказать, что между ними что-то есть. В момент, когда Йенс посмотрел Маше в глаза, в них было столько печали. Он никогда не видывал сколько: еще немного, и она заплачет. Он обнял ее, вдохнул запах ее тела и вышел. Он больше не мог находиться в комнате, задержись он еще хоть на минуту, то точно решит либо сам остаться в этой стране, либо забрать Машу. Но оба варианта неправильны и оба — не для них.

Тилике, наблюдавший все это, очень хотел утешить командира. Самому было больно. Хильда не писала, он не знал, что и думать.

Глава 9

— Получен приказ держать деревню до подкрепления, — Йенс сообщает дивизии только что полученный приказ. Все смотрят на него с удовольствием, у солдат горят глаза, им скучно было просто сидеть и ничего не делать. Они рвались в бой и это было похвально.

— Подожди, одной дивизией держать деревню? А что дальше? — Альфред задал этот вопрос так неожиданно, что Йенс поглядел на него с укоризной.

Он объяснил другим, что дальнейших распоряжений не было и поэтому он не знает. Сам понимает, что это ложь, но не хочет выглядеть в глазах других дураком. Он оповестил, что собрание окончено и все могут расходиться, кроме его группы.

— Ты явно знаешь больше, чем сказал остальным. В твоих глазах читается большее.

— Да, это правда. Нам сказано держать деревню и простоять неделю, а там прибудет подкрепление. Пока нам удается держать позиции. Но… — он запнулся, и все прекрасно поняли, что всё не так просто. Все знали, что их ряды редеют. Их все меньше и меньше возвращается с поля боя.

— Прекрасно. Я вообще не понимаю, а что они нас сразу не послали на передовую, как пушечное мясо?

— Русские намерены отвоевать деревню, наша задача всеми силами ее сохранить. Местные жители тоже могут пойти на дело, — Эрис, сидевший где-то в углу, заговорил. Йенса передёрнуло, он помнил, как накануне Маша собрала свои вещи и пошла в лес, тихо выйдя из деревни под вечер. Проводив ее взглядом, он мысленно пожелал ей удачи, чтобы она примкнула к своим.

— Ну используем мы их один раз, а дальше что? Мы не можем пользоваться этим часто, к тому же толку от них нет. Русские могут и своих убивать, если понадобиться, — Альфред смотрел на командира, тот смотрел в окно, ему было неспокойно. Наступала зима, танки замерзали, так что приходилось поливать их бензином и поджигать, чтобы техника хоть как-то работала.

— Если ударят ещё более сильные морозы, мы не выберемся отсюда, Йенс. Мы застрянем тут и будем умирать, тихо сходя с ума.

— Эрих! Не думай, что все так плохо и мрачно. Твоя любовь унывать переходит границы! — Тилике не хотел усугублять ситуацию и ухудшать настроение всей команды.

Все начинали тихо думать о неизвестности и о том, что все они солдаты на забытой богом земле. Но нужно уметь думать о хорошем, нет на свете ничего абсолютного, у всего есть обратная сторона. И только от тебя зависит, на какую из этих сторон ты будешь больше обращать внимания.

— Он прав. В любом случае, мы выходим на бой через три дня. Уверен, что он будет удачным. Я знаю, что вы начинаете терять надежду, но прошу вас верить в свою удачу.

Все разошлись по своим углам, и стали ждать часа и дня, когда они почувствуют вкус крови и смерти на своих губах. Когда они снова пойдут в бой, и только сами своей верой решат — выиграют они этот бой или проиграют.

Тилике особенно волновался. Ему не хотелось думать, что все закончится их поражением. Но интуиция, которая не раз спасала ему жизнь, твердила обратное. Он волновался больше не о своей жизни, а о Хильде, которая, в случае его смерти, даже не будет знать, где похоронена ее любовь. Если вообще узнает, что он мертв. А вдруг она сама уже мертва? Нет. Тилике, отогнав мысли и перевернувшись на другой бок, в попытках уснуть начал вспоминать родной город.

Йенсу все не спалось. Он беспокоился за Машу и вертел в сознании мысль, что ее возможно спасти. Потом, решив, что это бред, долго смотрел на луну, которая своим светом заливала комнату.

Четыре утра — вся дивизия на ногах. Прошлой ночью все спали вполглаза, если вообще могли уснуть. Напряжение в воздухе било каждого своими невидимыми стрелами. Все взбудоражены, вся дивизия построена возле танков, а Йенс, как главный, произносит речь, в которой не говорит про смерть, хотя сам не верит в хороший исход. Мужчина не скрывает, что бой будет трудным, но вселяет надежду в солдат и поднимает их боевой дух.

Тилике, садясь в танк, ощущает ту же привычную атмосферу. Немного света, наушники для связи, куча людей — каждый полагается и зависит друг от друга. Зима холодная и темная. Ни в одном другом сезоне так четко не ощущается смерть, она повсюду. Нужно верить только в себя.

— Танки, интервал двадцать пять метров, марш, — послышался четкий приказ Йенса, и все двинулись в смертельный бой. Их танк идет первым и чем ближе они приближаются к русским, тем хуже становится их положение. Неизвестно, чего ожидать от них. Они могут сидеть в засаде где угодно. Они редко выступают в открытую, ждут подходящего момента, когда твоя реакция ослабнет, и тогда наносят удар.

— Первый, мы заглохли, — в наушниках послышался голос командира одного из танков.

— Что значит, заглохли? — Йенс мгновенно отреагировал.

— Механизмы замерзли. Мы не можем двинуться с места.

— Какого черта вы не проверили это перед выездом?! — Йенс ругнулся, они были легкой мишенью на открытом пространстве.

Но не успел он дать обратную связь, как послышался выстрел врага.

— Тилике, откуда выстрел?

— Пушка на одиннадцать часов, — не успел приказать Тилике, как Йенс его опередил.

— Четырнадцатый, пятнадцатый, уничтожить, — танки двинулись к цели, выпуская снаряды.

— Цель уничтожена! — послышалось в наушниках.

— Смотрите в оба!

Тилике, глядя в прибор, заметил несколько танков, которые выползают из леса. Их немного, но Тилике заподозрил, что это не все, а только половина. И не ошибся.

Первым они подорвали застрявший танк и тот моментально взлетел на воздух. Все остальные двинулись в бой.

Команда работала слаженно и врага они уничтожали довольно быстро, но русских было много. Слишком много. Немецкие танки горели один за другим. Пехота тоже ложилась замертво.

— Отступаем! — Йенс понимает, что у них нет другого выбора, кроме как сражаться в деревне. Он надеется, что местные жители ушли. Припоминает, что накануне видел, как один из партизан, косивший под местного, проник в деревню.

— Мы будем сражаться прямо в деревне? — Альфред ошарашен.

— У нас нет выбора, черт побери, — злостно отвечает Йенс и пытается подать Эрису команду: «Держать связь с другими танками».

Они прячутся за конюшней. Тилике поглядывает в прибор и, как может, следит за ситуацией, одновременно принимая наркотик. Сейчас сдаваться никак нельзя, а глаза норовят слепиться от недосыпания.

— Башню на одиннадцать часов.

— Эрих, осколочный, — командует Тилике. Получается отличный выстрел — прямо в лоб, танк загорается. Тилике быстро поворачивает башню и видит позади еще один, намеревавшийся уже выстрелить. Противник не успевает, парень его опередил.

— Меняем позицию, — Альфред выруливает так быстро, как только может.

Они окружены тремя танками. Снарядов осталось четыре. Напряжение нарастает. Йенс связывается с двумя оставшимися танками и понимает, что их положение плачевно. Одного окружают и выстреливают сразу из двух пушек, у другого вообще не осталось снарядов. Йенс тихо выдохнул и снял наушники, вся команда обернулась в ожидании приказа.

— Мы будем биться до последнего вздоха! — то же самое он предлагает сделать и оставшимся в живых танкистам, те соглашаются, сказав, что для них было честью служить ему и немецкому народу.

Они всё больше отходят вглубь деревни и больше защищаются, нежели наступают.

— Командир, — Эрих впервые за долгое время подает голос. — Последний, — сказав это, он заправляет снаряд.

— Стреляй, — эта команда подействовала на Тилике, как еще один наркотик.

Он наводит башню на вражеский танк и выстреливает. В голове проносятся самые счастливые моменты. В правый бок, ослепляя, прилетает снаряд. Последнее, что помнит Тилике — это слова их командира: «Я горжусь вами».

Открыл глаза Тилике, лежа на кровати. Взгляд долго не хотел фокусироваться. По боли во всем теле стало понятно, что он чудом выжил! Все ребра перемотаны, левую руку нестерпимо жжет. Он хочет повернуть голову, но шея тоже болит.

Полежав минут десять, Тилике все же смог приподняться и разглядеть, где он находится. Обыкновенная изба. В такой же он жил, когда останавливался в деревне.

— Ты очнулся наконец-то! — голос, принадлежавший женщине, подал надежду, что всё не так плохо.

— Где все? — посиневшими губами полушепотом спросил он.

— Вы немного не дотерпели до подкрепления. Ты у своих. Из вашей команды выжили только ты и ваш командир. Йенс зовут, по-моему.

— Как? — Тилике не мог в это поверить.

— Ну вот так. Вы лежите, отдыхайте, — Тилике прилег обратно на кровать, проваливаясь в темноту.

Пару дней спустя, когда он смог ходить и раны немного зажили, он встретился с Йенсом. Вместе с другой дивизией они похоронили останки. Он видит тела Эриса, Эриха, Альфреда и многих других, с кем общался. Он смотрит, как их закапывают в холодную русскую землю, и на душе становится всё больнее и больнее. Как только хоронят последнего из его товарищей, не выдержав этого, он идет прочь.

Тилике не знает, как долго он шел, но он падает от бессилия под разрушенным танком и рыдает, как маленький мальчик. Рыдает во все горло, понимая, что никогда больше не сможет с ними поговорить. Что не будет больше Альфреда, который, сидя по вечерам, рассказывал свои истории, а Эрис говорил, что все это вранье. Не увидит больше никогда улыбку Эриха, и не услышит его редкий, но по-своему прекрасный смех. А как жена Альфреда — Иоанна — воспримет эту новость? Она будет точно так же рыдать, точно так же страдать от того, что ее муж похоронен на чужой земле? Она даже прийти к нему не сможет.

Всё перемешалось в один большой комок боли, такой черный и такой большой. Он, словно нож, воткнулся в его сердце и не давал унять эмоции и хоть немного собраться с мыслями. Тилике понял, что все его мечты и все фантазии о том, что война даст ему многое, были глупы и наивны. Война ничего не дает, она только забирает. Награды и звания никогда не сравнятся с человеческой жизнью. Хильда. Как много он не успел ей сказать. Сколько хотел сказать прямо сейчас, стоя на коленях. Но не мог. Всё, что он сейчас в силах сделать — это, сидя под разваленным танком, смотреть в глаза такому же молодому парнишке и плакать от безысходности и собственной глупости. Он был дураком, когда согласился на эту войну. Он шел ко дну, как чертов Титаник.

Начался снегопад и холод сковал его. Но Тилике это мало интересовало. Он хотел умереть.

Глава 10

Зима наступила слишком быстро. Хильда, сидя в кабинете и ведя записи, даже оглянуться не успела, как первый снег превратился в сугробы. Дни просто летели. Девушки успели освоиться, каждая выполняла свои обязанности. Хильда заполняла карты подопытных, вела записи, ходила за доктором и фиксировала каждое его слово. Хильда помогала врачу, когда тот проводил опыты. Её руки не были в крови. Еще когда их спрашивали, кто чем хочет заниматься, она самая первая изъявила желание сидеть с отчетами и бумажками. Она видела только, как слева направо привозят новых заключённых, а справа налево их увозят в крематорий. Она не старалась запомнить их. Это не её забота. К тому же, тут так сильно пахнет смертью, что нужно хотя бы раза два в течение дня выходить на воздух, иначе задохнёшься.

Крики боли и мучений, которые доносятся из комнат, где ставят опыты, невыносимы. В большинстве своем они обрывались со смертью, и именно итоги опытов становились для Хильды особенно неприятны. В моменты предсмертных криков она выходила подышать воздухом, который тоже был пропитан гарью и пеплом. Над лагерем никогда не было солнца. Одни пепельные тучи. В вырытых в лагере ямах день и ночь сжигали трупы. Всё это — на плечах пленников, администрация только командует.

У Хильды складывается впечатление, что в лагере собрались самые неполноценные и несостоявшиеся люди со всей Германии. И чтобы хоть как-то показать, что они кем-то являются в этой жизни, они всячески издеваются над пленными и срывают гнев на них.

Какие только грани человеческой жестокости Хильда не видела в этом месте.

И у каждого свой способ. Один заставляет выкапывать огромные ямы посреди лагеря, а потом закапывать обратно. И так раз по сто двадцать. На дню. Другой — заниматься с утра до вечера зарядкой. Третий — переносить с места на место предметы в ящиках. И у всех этих дел есть общая черта — бесполезность.

Люди умирают пачками. Подыхают как мухи. От бесполезности. Так проходят дни, недели, месяцы.

Хильда понимает, что погрузилась в свои мысли, когда раздается голос:

— Хильда, чего грустишь? Пойдем в столовую, поедим, — Луиза заглянула к ней после четырех часов.

— Ладно, пойдем, только быстро. Мне еще работать надо.

— Ой-ой, с каких пор ты стала такой занудой? — девушки спустились по лестнице.

— Ни с каких, просто за Тилике переживаю.

— А, ты поэтому такая грустная? Да не переживай ты, все хорошо будет. Скоро он приедет к тебе с медалями. Ты, кстати, написала ему, где ты? — Луиза открыла дверь в столовую и подруга, следовавшая за ней, присела за один из свободных столов.

— Написала, но ответа нет. Я начинаю волноваться. Может, еще письмо послать? — девушка взяла в руки чай, который перед ней поставила подруга.

— Напиши еще раз. Завтра привезут газеты, посмотрим последние новости.

— Ну да. Как думаешь, у наших все хорошо?

— Думаю, что да. Слушай, если меня сегодня будут искать после отбоя, скажи, что не знаешь, где я.

— А что ты собралась вытворить? — Хильда приподняла бровь.

— Ничего, просто хочу с одним офицером закрутить романчик.

— Луиза, ты сошла с ума? Куда ты лезешь? Нет, ты можешь закрутить, как ты сказала, романчик, но если у тебя будут сложности, то разгребать их ты будешь сама. Даже не думай, что я буду помогать тебе или заступаться. Не то место, не то время.

— Ну ты ведь не против, чисто теоретически?

— Чисто теоретически — нет, — они поднялись с места.

Подходя к выходу, Хильда заметила, как на ее смотрит помощник врача Менгеля — внимательно, проходясь взглядом от макушки до ног. Он молод и жив. Его подобная луне улыбка делает его загадочным. А взгляд так и манит к себе, и, взглянув один раз, можно навсегда потеряться. Хильда знает его и знает, что он неровно к ней дышит, но отвергает любые его попытки оказать ей хоть какие-то знаки внимания. Человек этот — только что окончивший университет парнишка. Хильда хранит верность Тилике, и Якоб — еще одна причина, по которой она жалеет, что ввязалась в войну.

На нее с завистью косится Луиза. Где бы подруга ни появилась, её везде окружают мужчины, осыпают вниманием. Луизе так не везет, её не замечают, особенно рядом с, как ей кажется, более запоминающейся Хильдой. Почему всё ей? Хильде Якоб не нужен, а Луизе он симпатичен. Что же, ещё не вступив в этот бой, Луиза знает, что проиграет его подруге.

— Хильда, — Якоб возник из ниоткуда, не успела дверь, ведущая в столовую, закрыться.

— Что вы тут делаете? Вы должны быть на службе, а не прохлаждаться тут.

— Ну как же я мог сегодня не увидеть вас? Это было бы преступлением, я ждал вас.

— Вы преследовать меня взялись? Якоб, я зашла с подругой попить чаю, и то потому, что она меня пригласила, вы тут совершенно ни при чем, я сейчас же вернусь на рабочее место. До свидания.

— Хильда, постойте! —крикнул Якоб вслед уходящей девушке.

Она для него, как ночь, — прекрасна, но всегда ускользает. Как ветер, как снег, которым ты можешь только любоваться, но не трогать — снежинки обязательно растают в руках. Он перевел взгляд на Луизу, которая явно ждала, что с уходом подруги, он обратит внимание на нее. Но парень не намеревался этого делать. Луиза при всем старании не могла даже немного приблизиться к своей подруге, которая пользовалась популярностью с того самого дня, когда приехала в лагерь.

Якоб не прочь закрутить и с её подругой, но он не хочет давать ложные надежды Луизе. Он видит блеск в ее глазах. Якоб не испытывает к ней того же.

— Прошу меня простить, Луиза, но я не хочу дарить вам ложную надежду. Вы не симпатичны мне, — с этими словами Якоб вернулся в столовую.

Луиза, так и стоявшая в коридоре и чувствовавшая себя крайне униженной и ничтожной, решила не сдаваться. Это невыносимо! Хильда не прикладывает и капли тех усилий, какие затрачивает Луиза для того, чтобы нравиться. Хотя Хильда — единственная здесь её соперница, другие женщины уже сдались тяжелой страшной работе, потускнели. Если бы только её здесь не было…

Хильда ворочалась и не могла уснуть всю ночь. Пыталась думать о ерунде, размышляла о Тилике, о том, жив ли он? Снова и снова прокручивала в голове ужасный сценарий. Его смерти.

Хильда встретила рассвет и вместе с ним подъем узников. Это был лучший будильник, просыпались все. Поэтому дом коменданта лагеря стоял довольно далеко, чтобы он не слышал.

Толком не позавтракав, Хильда, сидя на своем рабочем месте, не могла начать что-либо делать, кроме перекладывания бумаг с одной стороны стола на другую. Буквы путались. Таблицы заполнялись только потому, что их нужно сдавать. Она ждала, пока Луиза сбегает за газетами и принесет их сюда. Хильда прочитает, что всё в порядке и будет знать, что он жив.

— На, держи, — Луиза, только что пришедшая с мороза, протянула ей бумагу.

Хильда жадно выхватила её и начала внимательно вчитываться в текст. Одна страница, другая, но информация, которая так была ей нужна, никак не попадалась на глаза. И вот она находит нужный абзац. Луиза, следившая за реакцией подруги, медленно снимает с себя верхнюю одежду и видит, как она становится мрачнее тучи. Новости с фронта действительно не самые радужные.

— Луиза, я поняла, почему он так и не ответил на письма, — Хильда сложила газету и, глядя на подругу, качнула головой. — Он погиб.

— Хильда, с чего ты это взяла, черт возьми? — в который раз принялась переубеждать заклятую подругу Луиза.

— Ну посмотри, тут написано, что наши сдали некоторые позиции. Если бы с ним все было хорошо, он бы ответил.

— Хильда, не торопись с выводами, — тем терпеливее сказала Луиза, что уже все решила насчет Хильды. — Речь, может, не о нём? И откуда ты знаешь, где он сейчас? Может письма еще не дошли, а ты сидишь тут и боишься того, чего нет.

— Нет, мне почему-то кажется это самым логичным вариантом. А это никак нельзя проверить?

— Нет. Хильда, успокойся, прошу, — Луиза подошла к подруге и обняла ее за плечи. — Все будет хорошо, просто нужно верить, слышишь?

— Да, — та обняла ее в ответ и позже обе приступили к работе, но Хильда действовала на автомате. Она снова и снова возвращалась к мыслям о газете, ещё раз перечитывала тот абзац, в котором были вести об отступлении и потерях, и опять пыталась разобраться в языке и значении слов. И только сейчас она поняла, как важно правильно подбирать слова, чтобы ненароком не испортить кому-нибудь жизнь.

Вечером, возвращаясь к себе в комнату, Луиза снова столкнулась с Якобом прямо возле дверей. Парень шел явно поинтересоваться подругой. Конечно, кем же ещё?

— Луиза, добрый вечер. Вы не видели свою подругу?

— Она огорчена сегодняшними новостями, ей было бы лучше отдохнуть, прошу, не тревожьте ее. Если вам нужна компания для разговоров, то я могу присоединиться к Вам, — девушка улыбнулась, надеясь на благосклонность судьбы и удачу.

— Нет, спасибо, я лучше поговорю с луной. А Хильде передайте, чтобы она не печалилась, ее улыбка прекрасна.

— Да, конечно, я передам ей, — Луиза улыбнулась и, как только парень скрылся, топнула ногой. Черт! Почему опять Хильда?

— Луиза, кто там пришел? — подруга вышла из комнаты.

— Якоб, просил передать тебе, чтобы ты не грустила.

— Опять он. Когда он уже перестанет бегать за мной?

— Ну не знаю, ты приглядись к нему, он красивый. К тому же, ты тут не единственная женщина.

— Если ты намекаешь на то, чтобы я отдала его тебе, то пожалуйста. Я не знаю, что с Тилике, его смерть не подтверждена, какое мне дело до Якоба?

«А ему есть до тебя дело, он вот как возле тебя ходит», — подумала Луиза, но ничего не сказала. Кипя изнутри от собственной зависти к подруге, она решила исполнить свой план, который обдумывала несколько ночей подряд.

— Пойдем возьмем снотворное и таблетки от головы, в последнее время ты плохо спишь. А у меня от твоих ерзаний на кровати голова болит. Еще не хватало, чтобы нам сделали выговор.

— Ладно, пойдем. Но с чего вдруг так поздно?

— Не придумывай, еще совсем не поздно, — они подходят к лестнице. Луиза держит подругу под локоть, та от плохих мыслей совсем ослабела к вечеру.

В нужным момент Луиза, как и планировала, удачно подставила ногу и Хильда, споткнувшись, полетела кубарем вниз и приложилась головой, из которой небольшой струйкой потекла кровь.

«Как удачно, точно умрет!» — Луиза постояла наверху минут пять, а потом, включив актрису, побежала вниз и принялась звать на помощь.

Охрана сразу прибежала на голос девушки. Заметив на полу кровь, они взяли на руки пострадавшую и понесли в медицинский блок для персонала.

— Что случилось? — Якоб, увидев на кровати в палате Хильду, забеспокоился.

— Она упала с лестницы, — Луиза, хорошо изображавшая испуг, вкратце рассказала ему, что произошло. Якоб, выслушав ее, принялся осматривать и обрабатывать рану на голове девушки.

— Что-то не сильно похоже, что она упала сама, — сделала предположение медсестра, осматривавшая Хильду.

— У тебя тоже такое чувство, что ее кто-то толкнул? — Якоб, выходя из палаты, посмотрел на силуэт подруги пострадавшей, который исчезал в темноте коридоров.

— Не очень похоже, что она сама просто упала с лестницы. Она разбила себе голову, сломала запястье и еще у нее синяков прилично. Может, ее избили?

— Вряд ли. Скорее столкнули, но кто мог так ее возненавидеть? — Якоб, глядя на Хильду, чувствовал что-то неладное.

А Хильда прибывала во тьме. Всё, чего она хотела, это встретиться с Тилике и понять наконец, правдивы ли её догадки.

Глава 11

Свет проникал сквозь неплотные шторы. Небольшой сквозняк из приоткрытого окна был только на пользу всем тут находившимся. Девушка, чей бледный лик похож на луну, лежала на кровати, почти не дыша. Она не приходила в сознание всю неделю и медсестры уже начинали беспокоиться, однако, как заверял врач, все хорошо, и она скоро очнется.

Так и произошло. Первый раз Хильда открыла глаза раним утром на рассвете, которого не было видно из-за пепла. В момент, когда Хильда вновь открыла глаза, рядом с ней был Якоб и еще несколько медсестер, которым доктор Менгеле поручил следить за ней и при ее пробуждении сразу доложить ему.

— Марлен, быстро зови доктора, она приходит в себя, — Якоб, подскочив со стула, увидел, как у Хильды проясняется взгляд. Для него это было действительно огромным облегчением. Ему нужно было подтвердить свою догадку, что Хильда не сама упала с лестницы, а ее толкнула Луиза. Всю неделю, пока Хильда лежала, Луиза даже не приходила к ней. То ли потому, что ей было стыдно, то ли потому, что та просто не хотела больше видеть подругу.

Сама Луиза горем была омрачена недолго и уже на следующий день купалась во внимании только что приехавшего офицера СС, адъютанта, сразу заметив, что он к ней присмотрелся. Воспользоваться этой возможностью она была только рада. Сразу вышла в дамки и больше не хотела иметь ничего общего ни с подругой, ни с медициной, ни с работой здесь.

Якоб каждый раз, глядя на Луизу, которая отныне, сидя вместе с комендантом лагеря и своим возлюбленным, про которого говорит на каждом шагу, представлял себе, как жизнь ставит ее на колени. Ибо он верил, что каждый получит ровно столько зла, сколько причинил другому. Это закон. Сам же Якоб, хоть и не был таким уж религиозным, несмотря на то, что учился в духовной школе, многое понимал с точки зрения религии и многое чувствовал. Он не был популярен среди девочек, был скромным, но, когда увидел Хильду, сразу понял, что они встретились не просто так. Он видел в ее глазах блеск и свою жизнь, а, как рассказывала ему мать, это самый верный признак того, что перед тобою твоя судьба. Да, Якоб понимает, что Хильда не будет с ним, что у нее уже есть кто-то, кто занял ее сердце, но для него радость — просто увидеть ее и понять, что его истинный человек существует.

Он много раз обращался к вселенной, чтобы она не дала ему возможности впасть в ярость и забрать навеки то, что не принадлежит ему. Он понимает, что может дать ей всё, что ей действительно нужно, но принесет ли ей это счастье? Нет. Она любит другого, и только он сможет заставить цвести в ее душе цветы любви, Якобу это не по силам, как бы он ни старался. Всё, что ему остаётся, это наслаждаться каждой минутой, проведенной с ней, желать ей счастья и дождаться момента, чтобы уехать отсюда как можно дальше. Поступая на врача, он и не думал, что судьба приведет его в лагерь смерти. И вместо того, чтобы спасать жизни, он будет смотреть, как одну за другой их отнимают.

Он много раз задавал вопрос, зачем она сюда пошла? Только ради любви? Или потому что хотела быть рядом? Луиза рассказывала, как она была опечалена. А может, потому что хотела хоть чуть-чуть почувствовать то, что чувствует он? Опасность и смерть за плечом. В такие минуты начинаешь ценить жизнь и возможности, которые даны нам и которые мы в упор не замечаем. Всё это он обдумывал каждую ночь и пришел к выводу, что он будет её проводником. Он полностью вверяет себя ей и всегда будет на ее стороне.

Девушка начала шевелить губами, а через минуту послышался и ее голос.

— Что случилось? Где я? — девушка медленно оглянулась по сторонам, все ей было незнакомо и чуждо.

— Ты в медблоке, Хильда. Ты ничего не помнишь? — стоявшая рядом медсестра тут же побежала за доктором.

— В каком медблоке и почему я — Хильда? — девушка искренне не понимала, в ее глазах Якоб прочел озадаченность.

— Сейчас придёт врач и всё тебе скажет, — Якоб сел рядом. Он искренне начинал волноваться за девушку, неужели она и вправду ничего не помнит? А может, она просто притворяется, потому что ей так легче?

Через минуту в палату заходит врач.

— Что случилось с больной? — доктор в своей манере присел на кровать и, посмотрев на больную, спросил: — Как вы?

— Кто вы? — произнесла Хильда. — Я не помню вас. И вообще, что это за место? Я не могу вспомнить, что я тут делаю.

— Видимо, вы потеряли память. Может частично, может полностью. В любом случае, пока полежите, а дальше можете прогуляться, если у вас хватит сил и… — он оглядел несколько людей, ища взглядом того, с кем можно будет оставить девушку. — И сопровождать Вас будет Якоб, — доктор проверил ее пульс, осмотрел ссадины и удалился вместе с персоналом. Ушли все, кроме парня, который Хильде был смутно знаком.

— Привет. Меня зовут Якоб. Ты, вероятно, меня не помнишь? — парень смотрел на Хильду со всей нежностью, она же осмотрела его с ног до головы.

— Я не помню, как меня зовут, — с некоторой иронией произнесла девушка. — Имя называли, а фамилия.?

— Точно, — отозвался Якоб. — Вас зовут Хильда Шварц.

— Хорошее имя, оно мне нравится.

«Как оно может Вам не нравиться? Оно же олицетворяет вас», — подумал Якоб.

— Вы голодны? — Якоб решает перевести беседу немного в другое русло, чувствуя, как общение медленно заходит в тупик.

— Знаете, нет, я не голодна. Я хотела бы прогуляться, мне не хватает воздуха, — Якоб помогает ей встать и выйти из блока. Всё для Хильды ново. Она внимательно слушает Якоба, который рассказывает ей обо всем, что тут находится, без вранья и притворства. Он симпатичный мужчина, однако, сколько бы она ни смотрела на него, не могла почувствовать ничего большего, чем приязнь.

— Скажите, у меня были еще друзья, кроме вас? Или знакомые? Ну не могла я быть совсем одна, — Хильда смотрит ему в глаза, и Якоба передергивает. Он не знает, соврать ей и сказать, что он единственный, или же рассказать правду, что у нее есть Луиза. Но где она? И захочет ли она видеть Хильду после произошедшего?

— Да, у вас есть подруга, — медленно проговорил Якоб, а сам в это время думал, где может быть ее подруга.

— И кто же она?

«Конченая стерва», — подумал Якоб, но, улыбнувшись, повел ее к офицерам, где видел Луизу последний раз.

Та, конечно же, сидела в окружении мужского внимания. Веселилась и пила, по ней было видно, что даже гнетущая атмосфера лагеря никак не влияет на неё. Она улыбалась во весь рот и смеялась от души.

«Вот тварь», — успел подумать Якоб.

— Луиза, — Якоб, подойдя к ней, взял ее за локоть, чтобы та хоть немного пришла в себя.

— Что случилось? — девушка запротестовала, но, увидев неподалеку Хильду, всё поняла.

— Ты должна с ней поговорить, — Якоб навис над ней, словно орел.

— С какой стати я должна с ней говорить? Я не желаю этого делать, — Луиза попыталась вырвать руку, но Якоб только крепче сжал ее и повел к подруге. — Якоб, я не хочу с ней говорить. Какого черта ты привел её сюда через весь лагерь и почему я должна это терпеть?

— Потому что ты ее подруга. Ты и так ведешь себя как полная стерва и проститутка, крутясь возле офицеров, что приехали сюда.

— Прости, а при чем тут это? — они подошли, и Луиза, увидев кроткие глаза Хильды, поняла, почему Якоб не смог ей отказать.

— Здравствуй, — Луиза не знала, как обращаться с потерявшей всякие воспоминания бывшей подругой.

— Здравствуй. Ты красивая, думаю ты будешь счастлива, — Луиза стояла как вкопанная, она не знала, как реагировать. Хильда никогда раньше не называла ее красивой, наоборот, она подшучивала над подругой, что та скоро станет толстой. И шутила про ее бывших, что когда-нибудь они вернутся к ней, когда уже будут женаты и возьмут ее в любовницы.

— Спасибо, — Луиза выдавила из себя улыбку, попрощалась, обняла, соблюдая формальности, и быстро удалилась. Но парень, стоявший рядом, решил, что выяснит всю правду или потребует чистосердечное признание от Луизы.

Хильда рада подруге. Она ничего не помнит, но она сравнивает силуэты, оставшиеся в ее голове, с реальными людьми и некоторые из них подходят. У нее много вопросов о том, как она жила, прежде чем приехала сюда, любила ли она кого-то или нет? На эти вопросы Якоб ничего не отвечал и просто говорил, что, возможно, в комнате для прислуги есть некоторые её вещи. И там они тоже побывают.

Вечером, когда прозвучал отбой и все разошлись, Луиза направлялась домой. Соберет последние вещи, сложит их в чемодан и завтра рано утром уедет отсюда. Никогда ничего не вспомнит из прошлой жизни. Она будет пребывать в лучшем обществе Германии, как того и хотела. Шагая с приподнятым настроением по дороге, она даже не поняла, кто схватил ее за руку и затащил в маленькую комнатушку.

— Какого черта?! — хотела начать возмущаться девушка, но строгий мужской голос быстро заставил ее замолчать.

— Луиза, скажи, ты могла бы убить кого-то? — Якоб произносил фразы четким стальным голосом. Сердце бешено стучало.

— Что за вопросы? Ты хочешь меня расколоть? Или спросить, могла ли я столкнуть свою подругу с лестницы, чтобы убить?

— Возможно, — Якоб заставил ее сесть, а сам остался стоять.

— Нет, не могла. Если бы я хотела ее убить, то сделала бы это по-другому, тут множество вариантов…

— Например? — Якоб прожигал ее взглядом.

— Яды, огнестрельное оружие, да возьми хоть газовую камеру. Знаешь, как в кино? Ничего личного, — Луиза оттолкнула от себя мужчину и тотчас же ударилась головой.

— Ты ведь врешь. Несмотря на то, что ты медсестра, на твоих руках не было крови до случая с Хильдой?

— А что, если так? Что ты знаешь обо мне или о Хильде? Ты пришел непонятным человеком в нашу жизнь, что ты сейчас пытаешь доказать мне? Тут везде пахнет смертью, и если бы я хотела убить подругу, то сделать это проще всего тут, где ее смерть не заметит никто, как и смерти других.

— Ты блефуешь, Луиза, признайся! — Якоб повысил голос, пытаясь достучаться до девушки.

— Нет, это не блеф, иди к черту! Ты ничего не знаешь и ничего не расскажешь ни Хильде, ни кому бы то ни было ещё. А если и расскажешь, тебе не поверят. Я завтра уезжаю, поэтому, Якоб, делай всё, что хочешь! — Луиза вышла из каморки и наконец вдохнула воздуха.

— Не переживай, когда-нибудь тебе придется пустить пулю себе в голову, — крикнул он ей напоследок, но девушка уже убегала собирать вещи, чтобы уехать отсюда как можно скорее.

Тут всё ей было чуждо, всё давило на неё. Она бежала от горькой правды. Луиза знала, что будет платить по счетам, но, как и обычные счета за электричество, она решила этот счет отложить в самый долгий ящик.

Глава 12

Тилике медленно приходил в себя, на этот раз хуже, чем когда он очнулся в деревне. По шагам и по знакомому языку, он понимает — у своих. Это радует. Он пробует пошевелить пальцами или хотя бы какой-то частью тела, но эта идея проваливается, когда его пронзает боль такой силы, что он едва не выпадет из реальности. Он начинает глубоко дышать и открывает глаза. Над ним белый потолок с потрескавшейся краской. Переводит взгляд и видит койки с такими же ранеными, как и он. Половину лица жжет, неприятная боль распространяется до грудной клетки, ребра туго сжаты и болят, левая рука в бинтах. Слышит шаги, поворачивает голову и видит, как в палату входит доктор, а с ним несколько медсестёр.

— А вот и вы пришли в себя, наконец-то, — врач шагает к нему, осматривая его и о чем-то думая. — Не волнуйтесь, вы у своих. И один из двоих выживший в той бойне.

— Где я? — Тилике говорит медленно и тихо, бинты на лице мешают.

— Вы на границе с Польшей. Не переживайте, как только вам станет лучше, вас вместе с вашим командиром отправят в Берлин, тут вы больше не будете нужны.

— А что со мной? — Тилике хотел узнать, серьезные ли у него ранения и сколько их. Судя по количеству бинтов, много.

— Вас доставили сюда с большой потерей крови, у вас сломаны ребра, шрамы на правой щеке — они длинные и заживать будут долго. Нам не удалось спасти два ваших пальца на левой руке. Но это в любом случае лучше, чем быть мертвым, — врач ухмыльнулся и направился к другим пациентам. А Тилике так и смотрел в потолок, рисуя в своем воображении, как он будет уродлив после всего, что с ним сотворила война.

Зачем он пошел воевать? Кому и что он хотел доказать? Их командир, видимо, тоже выжил, к нему он сходит потом, сейчас главное самому не умереть тут. Не слишком ли сладка новость о том, что они поедут в Германию? Они так просто их списали. И почему? Из-за отсутствия у него пары пальцев и шрамов? Нет, видимо по другим причинам. Может, командир понадобился? Тилике не станет сейчас загружать этим свою голову, поэтому откладывает размышления на потом.

Тилике не хочет много думать, он выдыхает и закрывает глаза. Хочется снова провалиться в сон, в котором была Хильда.

Через неделю с Тилике сняли бинты и показали ему его лицо. Парень не мог смотреть на себя без жалости. Шрамы расползались по правой стороне лица чуть выше брови, задевая нос и верхнюю губу, переходили на шею и заканчивались у груди. Да уж, такое себе напоминание о войне. И уж наградой это точно не назовешь.

На руку он даже смотреть не хотел, однако пришлось. У него не было двух пальцев — мизинца и безымянного. Нужно найти Йенса и спросить, куда их, теперь никому не нужных, повезут.

Обойдя немало коридоров и палат, он всё же нашел нужную, и, заглянув туда, увидел спящего командира. Он похудел и потерял один глаз — так сказала медсестра, которая перевязывала его.

— Командир, здравствуйте, — Тилике тихо вошел в палату и сел на кровать.

— Тилике… здравствуй. Как ты? — командир взглянул на него.

— Неплохо, но могло быть и лучше. У меня шрамы на половину лица и двух пальцев нет, — парень показал, каких.

— Да, досталось тебе. У меня… — он показывает перевязь на глазу. — И пальцы ничего не чувствуют.

— Скажите, командир, врач говорит мне, что нас скоро отправят в Берлин, это правда? И что мы там будем делать?

— Да, это правда. Послезавтра уезжаем на поезде вместе с другими. Я не знаю, что с нами будут делать и можно ли вообще с нами что-то делать. Мы живые и можем ходить, но сломанные и починить нас вряд ли получится. Возможно, меня отправят в запас или вообще выпрут, тебя, может, тоже. Как видишь, мы стали теми элементами человеческого общества, которые не принято показывать и которые не сильно вписываются в идеалы, которые люди сами себе построили.

— Да, вы правы. Я не буду сильно вас грузить, пойду, — Тилике улыбнулся и оставил командира отдыхать. Он чувствовал себя потерянным. Он живой, но внутри поделен на меленькие кусочки. И собрать их воедино невозможно.

И снова поезд, и снова этот пейзаж за окном, дающий надежды на перемены. Тилике вспоминал, как в 1939 он так же ехал и был исполнен надежд и мечтаний, что приедет к Хильде с кучей побед и наград, а теперь, захочет ли она видеть его таким? Искалеченным и в шрамах. Хотя, может, так любовь и проверяется?

— Ты чего загрустил? — Йенс, сидевший напротив него, пытался поднять им обоим настроение, хотя выходило у него это плохо. Но это лучше, чем ничего. В вагоне полно таких же, как они и ещё хуже — без рук, ног, с перевязанными головами и многими другими ранениями.

— Я не загрустил, просто смотрю на этих солдат и понимаю, что они в этой войне заплатили своей плотью и кровью. А ещё вспоминаю Эриса, Эриха, Альфреда и многих других. Ради чего они умерли? Ради нации, которая, будучи униженной в первой мировой, захотела власти? Для них мы все пешки и всего лишь расходный материал. Я понимаю, что нами нагло манипулируют, но сделать мы ничего не можем.

— Ты слишком молод, чтобы о таких вещах говорить. Я знаю, что твоя мечта приехать с медалями и при звании не сбылась, да и ты не так всё себе представлял, но мой тебе совет — никогда ничего не загадывай наперед. Никогда. Ни бой, ни любовь, ни жизнь. Просто доверься судьбе и пусть она ведет тебя своей дорогой. Дай ей показать именно твой путь. Не чей-нибудь, а именно твой. И тогда ты придёшь к тому, что люди называют счастьем.

— А если моя жизнь оборвётся, как жизнь Альфреда или Эриха? — Тилике смотрел с беспокойством.

— У них она и оборвалась, потому что они не шли по дороге, которая предназначена им, как и все мы. Но тебе она дала шанс пойти в другом направлении. Да, наше общество постоянно должно прогибаться под желания придурка, который руководит нами, но именно в этом наше безумство, мы выбираем его, а позже, когда он начинает руководить, мы жалуемся и сетуем, что всё не так и всё нам не нравится. Мы, люди, странные существа. Мы хотим жить вечно, но вести здоровый образ жизни не хотим. Мы хотим любить, но при этом не понимаем, что любовь — это не страдания, а тихое и маленькое чувство, которое, если поймешь и распознаешь, то сможешь разжечь его словно костер, согревающий тебя в холодные ночи. Мы хотим жить счастливо, но постоянно ставим себя в рамки, которые через время нас самих и душат. Мы придумали идеалы, но не дотягиваемся до них. Мы все хотим быть личностями, но не понимаем, что плата за это — одиночество. Мы слишком непостоянные существа.

— И все же, что нас ждет в Берлине? Гибель или еще один шанс?

— Жизнь, подбросив жребий, решит за нас, не торопи ее, посмотри на луга, — и оба, обернувшись, смотрят в тишине.

— Можно вопрос? — Тилике сказал это тихо-тихо, боясь, что переступит ту невидимую черту между личным и общим.

— Какой? — Йенс был заинтересован. По правде говоря, он рад, что едет не один, что одиночество и пустота внутри него постепенно испаряются.

— Скажите, а вы любили? — этот вопрос застал мужчину врасплох, однако он знал, что рано или поздно ему придется на него ответить, поэтому, набрав в грудь воздуха, он принялся рассказывать о Маше и о их любви. Он рассказывал обо всём от души, ничего не тая, да и зачем? Кому Тилике сможет всё это рассказать? Этот разговор останется между ними и он, будучи в глубокой немецкой деревушке, сидя на пороге небольшого дома, будет вспоминать всё, что он успел пережить, и глядеть на фотографии со свадьбы Августа и Шарлотты, когда он еще счастлив, на фотографию их отряда и дивизии, где они всё ещё не покалечены жизнью.

По окончании рассказа, Йенсу стало легче. Он отпустил всё, что держал в себе. Тилике был этому рад. В это время они подъезжали к Берлину.

Йенс попрощался с Тилике, который отправился к медикам, как и все раненые. Йенс же, после долгих уговоров, смог выпросить у врачей встретиться с ними вечером, а пока он намеревался сходить в рейхстаг к Августу и попросить того о помощи. Он не знал, как друг отнесется к их встрече, они не виделись с 1939 года, когда тот провожал его.

Ему пришлось ждать довольно долго, прежде чем его секретарь пригласила его в кабинет. На первый взгляд Август был завален бумагами, он не переставал говорить по телефону и гневно отдавать приказы. Йенс, тихо присев на стул, стал ждать, и только через пять минут друг заметил его и отложил телефон.

— Мой старый друг, — Август улыбнулся, было видно, как измотала его работа. — Что ты хотел?

— Я только что с восточного фронта и, как видишь, не в самом лучшем состоянии, — Йенс показал на свои бинты.

— Да, я вижу. Слышал, что у вас произошло… Наступление русских, к которому вы не были готовы.

— К сожалению, да. И это мягко сказано. Скоро 1942 год, а из нашей команды уцелел только я и один парень, Тилике. Я знаю, что прошу слишком много, но я хотел бы уйти в отставку. И попросить тебя занять немного денег.

— Йенс, я смотрю на тебя и все не понимаю, как? Как так? Зачем тебе нужна была эта война? Ты мог построить карьеру где угодно. Почему выбрал этот путь? И не говори, что завидуешь мне. Мы совершенно разные, хоть чем-то и похожи.

— Я был молод и глуп и, по правде говоря, хотел иметь награды и уважение, как у тебя.

— Ты ведь знаешь, что вы с этим мальчишкой получите награды и звания? — Август в своей манере вскинул бровь.

— Теперь уже да. Я хотел попросить тебя, чтобы ты попридержал его тут и не отправлял его на передовую после выздоровления. Я знаю, что у тебя много связей, может, он станет чьим-то адъютантом. Прошу, Август, по старой дружбе. Он не выдержит и сломается окончательно. Ему всего двадцать. Зачем отправлять его на смерть?

— Ладно, я подумаю, кому нужен помощник. Я дам тебе денег. Но ответь, ты ведь не просто так решил сложить оружие? Ты всегда был за войну и первый из нас троих с Рудольфом рвался на нее. Почему сейчас пасуешь? — Август закурил.

— Я влюбился в девушку из одной русской деревни. Она умерла, и с того момента я понял, что не хочу больше в этом участвовать. Я уеду далеко и не вернусь в Берлин и к службе, хоть и буду при звании обер-лейтенанта, о котором так мечтал.

— Ладно, иди долечивайся. И береги себя, — они встали, пожали друг другу руки и Йенс уже направился в сторону выхода.

— Ты, кстати, знаешь, что Альфред погиб? — Йенс обернулся.

— Знаю, его жена Иоанна с самого утра оборвала все трубки мне и Шарлотте. Думаю, она сейчас придёт. Сам скажешь ей? Я не могу, у меня и так голова от всего болит.

— Хорошо, — Йенс выходит и встречает в холле Иоанну, которая со всех ног несется к Августу. Но, увидев Йенса, берет его за плечи и начинает задавать один и тот же вопрос.

— Это правда, что он погиб? — голос ее хрипловатый, а глаза красные. Йенс отвечает, что это правда, девушка начинает громко плакать. Вокруг неё собираются люди, а Йенс в удачный момент спокойно уходит. Он выходит на улицу и, посмотрев последний раз на здание, управлявшее их жизнями, идет прочь от этого места и от этой судьбы.

Глава 13

Две недели Тилике проходил лечение в больнице. После последней перевязки ему сказали, что он полностью готов вернуться к обыденной жизни и теперь ему не нужна медицинская помощь. И действительно, Тилике весь в шрамах, бордово-сиреневых оттого, что раны только-только затянулись. Ему сняли швы, разбинтовали руку, на которой теперь не было двух пальцев, и отправили в штаб на распределение. Тилике и не думал, что сможет продолжить службу, в глубине души он надеялся, что его отправят в запас, пошлют куда подальше и он не вернётся, однако, к его удивлению, ему сообщают, что он теперь адъютант неизвестного ему пока что оберфюрера Готтера Мейра. Однако это лучше, чем ничего. Единственное, что ему сказали, что это человек своеобразных взглядов и Тилике очень повезло. И сказали держаться за это место.

Тилике, проезжая мимо пышных аллей и прекрасных полей, которые раскинулись справа и слева от него, пытался разглядеть дом. Он никогда не был в столь богато обставленных домах высокопоставленных лиц, он волнуется и не знает, чего ожидать. Теперь он не танкист, он адъютант и понятия не имеет, что входит в его обязанности. Однако, Тилике полагается на судьбу, ибо знает: если ты никак не можешь повлиять на ситуацию, то брось ее на волю судьбы и тогда она покажет правильное направление.

— Оберфюрер ждет вас, — вежливый мужчина на входе в дом, отворив дверь, проводил до гостиной, в которой и находился теперь его непосредственный начальник.

Гостиная богато украшена и видно, что дом перешел в руки хозяина по наследству. Вокруг картины, на которых изображены, по всей видимости, знаменитые полководцы и генералы, из рода которых и произошел полковник, на стене висят награды и ордена, отовсюду веет победами и почетом. Диван, на котором сидит мужчина, кожаный, как и вся мебель, стены выкрашены бежевой краской, а потолок расписан искусными фресками. Единственная лампа в комнате, стоящая где-то в углу, едва озаряет стены, но и ее света хватает, чтобы увидеть лицо мужчины.

— Господин, к вам пришел Тилике Шлоссер, он… — мужчина не успевает договорить.

— Да, мой новый адъютант, я в курсе, — мужчина поворачивается, встает с кресла и, дымя трубкой, смотрит в упор, изучает взглядом парня, стоящего перед ним. Тилике смущается под властным взглядом, но только на минуту. Он поднимает глаза, чтобы посмотреть в лицо начальнику. Они стоят минуты две, изучая друг друга. От оберфюрера исходит мощь и власть, и Тилике чувствует свою ущербность, но запихивает ее куда подальше.

— Ты мне нравишься, — в заключении произносит мужчина. Он жестом показывает дворецкому удалиться, а сам приглашает Тилике прогуляться по саду, чтобы обговорить работу и обязанности.

Они идут не спеша. Готтер понимает, что для парня явно в новинку быть чьим-то помощником, он только с фронта. Поэтому не торопится накидываться на него с вопросами, решает для начала просто узнать, кто перед ним. По правде говоря, когда к нему пришел Август с просьбой взять к себе в помощники мальчишку с передовой, Готтер никак не хотел соглашаться, приводя разные аргументы, начиная от — «он молод», заканчивая — «я и сам могу справиться». Однако, взглянув на его дело, он понял, что именно этот юноша ему и нужен. Только что с фронта, а значит понимает, что такое война. Ранен — значит его не пошлют на передовую, как это могли сделать. Молод — значит сможет выполнять много работы. И главное, у него нет абсолютно ничего — ни родных, ни друзей, ни девушки, как думал Готтер, а значит предать его он не сможет и уйти ему некуда. Идеальный вариант для него.

— Тилике, скажите, почему именно танки? Почему вы пошли именно в танкисты? Не в пехоту, не в снайперы, а именно в танкисты, — очень аккуратно начинает Готтер, чтобы ненароком не вывести парня на эмоции, зная, что у него сейчас не самое лучшее психологическое состояние.

— Четкого ответа вы от меня, к сожалению, не получите, так как даже я сам не знаю, почему. Наверное, потому что в танке чувствуешь себя, как в коконе. Находясь в нем, понимаешь, что ты чем-то защищен. И если дела совсем плохи, то ты можешь хотя бы спрятаться, — Тилике отвечает робко и неуверенно, не зная, какой именно ответ от него требуется.

— Довольно хороший ответ для молодого человека ваших лет. Я читал вашу историю и мне жаль, что ваша карьера танкиста закончилась на самом её рассвете. Однако, знайте, что работа адъютанта на первый взгляд кажется скучной, особенно по сравнению с боями, я и сам через это когда-то прошел, получив звание оберфюрера, никак не мог смириться с бумажной работой. Однако, не всё так плохо.

— Не переживайте, я не считаю работу адъютанта такой уж скучной. Расскажите мне об обязанностях, которые мне предстоит выполнять, я совсем ничего не знаю об этой работе и надеюсь, что вы мне поможете.

— Хорошо, мне нравится ваше рвение, это похвально. Вы будете сопровождать меня в поездках, составлять графики, личные поручения, и все документы, приходящие мне. Будь то письма или же отчеты, они должны прежде всего проходить через вас. Также вы будете моим доверенным лицом, иногда будете обучать и следить за курсантами, которых на меня повесили. И роль водителя отчасти тоже будете выполнять вы, — Тилике поражен, он не ожидал такого количества работы, представляя себе, что работа адъютанта заключается в том, чтобы приносить кофе по утрам. Но, как сказал оберфюрер, действительность не так плоха.

— Хорошо, тогда скажите, я могу приступить к работе с завтрашнего дня? — человек обернулся и смерил его взглядом.

— Вы из Берлина? — вопрос застал Тилике врасплох.

«А при чем тут это вообще?» — подумал парень, застыв на минуту.

— Нет, я из Штутгарта. По правде сказать, я не слишком хорошо знаю город… — парень не успел закончить, его перебили.

— Тогда ваша служба начнется с завтрашнего дня. Сегодня вам нужно будет получить форму и машину, а также знать примерный план города. Завтра буду ждать вас тут в 8:30. До завтра! — проговорил мужчина, развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел к дому. Тилике только и успел сказать короткое «да» ему вслед. Тилике смотрел на удаляющуюся фигуру полковника и ухмылялся. Да, действительность не так уж и плоха. Может ему удастся связаться с Хильдой или выяснить что-то про нее. Не могла она вот так просто исчезнуть. Тилике вздохнул и пошел вдоль деревьев.

Глава 14

Апрель 1942

Хильда собирает вещи. Она уезжает из лагеря. Якоб договорился, чтобы их перевели в госпиталь в Берлине. Хильда до сих пор не может поверить, что их переведут так быстро. Свою память она так до конца и не восстановила, многие вещи оставались в тени, и какими бы способами она не пыталась вспомнить, всё было впустую. Однако это не имело слишком большого значения, всё, что ей нужно в её работе, она выучила. Также она узнала об своих предпочтениях. Много времени с ней проводил Якоб. С Луизой они почти не виделись. Хильда, глядя на неё, всегда удивлялась, как она могла быть её подругой? Может и хорошо, что они не так тесно с ней общаются и она многое не помнит. Пару дней назад она уехала.

Отношения с Якобом установились дружеские и тёплые. Ей не хватало того, что он мог бы ей дать. Она хотела любви (от него ли, от кого-то еще?), но каждый раз, когда она заводила разговор на эту тему, он вставал и уходил. Якоб не хотел говорить с ней об этом или о том, что было между ними до потери ей памяти. Может, он что-то скрывает? Хильда тонула в догадках. Дневник она свой так и не смогла найти, но теперь это не имело значения.

Она собрала чемоданы, посмотрела на лагерные ворота и они, сев в машину, уехали от этого темного и черного места. Хильда вообще не понимала, зачем тут нужны врачи? Но этот вопрос быстро улетучился, когда она вновь увидела зелень, поля и людей. Лагерь ей всегда казался другим миром, со своими порядками и устоями. Он казался ей ненастоящим. Всё было слишком черно и уныло. Она желала очутиться посреди жизни. Посреди площади, где кипит толпа, где слышны разговоры людей, где они не перестают жить, несмотря на всё, что происходит вокруг.

Они садятся в поезд, отбывающий в Берлин. Они должны ознакомиться со своими обязанностями и персоналом больницы.

— Как думаешь, нам попадется хороший персонал? — Якоб, читавший газету, перевел взор с неё сначала на пейзаж за окном, а потом и на Хильду.

— Думаю, да. Всё-таки это хороший госпиталь, там много кто лечился, — парень снова уткнулся в чтение газеты.

«Какой ты скучный», — думала девушка каждый раз, когда тот не поддерживал разговор, а был занят чем-то своим.

Пейзаж и вправду прекрасный. Поля, которые только начинают отходить от зимы, припекающее солнышко и совсем по-весеннему пахнущий воздух.

Хильда радовалась переменам. Она их любила и всегда, когда замечала на горизонте, ждала с нетерпением. Перемены — это всегда хорошо. Для людей, чьи дни похожи один на другой, это повод порадоваться.

Прибыли они на следующий день. Госпиталь действительно, как и говорил Якоб, оказался большой и стоящий немалых денежных вложений. Тут работали прекрасные специалисты. Якоб, пожав руку главврачу, пояснил, откуда они. Врач сказал, что рад их прибытию, объяснил им их обязанности, и Хильда приступила к работе.

Для Тилике этот день был таким же, как и все остальные. Он освоился на новой работе, как и сказал полковник, на первый взгляд она была нетрудной, но имела свои особенности.

Первым делом Тилике нужно было выучить всех гостей на приемах и мероприятиях, которые они посещали. Начальник никогда не уделял этому особого внимания, поэтому Тилике всегда стоял рядом и говорил, кто есть кто.

Также, как и говорил мужчина, Тилике всегда разгребал бумажную работу. А было ее немало. Поначалу он не мог привыкнуть к отсутствию пальцев на правой руке, но вскоре довольно быстро про это забыл.

Тилике присутствовал на тренировках курсантов и видел, что оберфюрер всегда приходит уставший и выжатый, как лимон. Он проводил параллель с собой во времена учебы. Все, кажется, было по-другому. Точнее, занятия были те же, но преподаватели вкладывали им в головы совершенно другие вещи и больше объясняли.

— Тилике, сегодня курсанты на редкость старательны, тебе не кажется? — они стоят в смотровой башне и уже минут тридцать наблюдают за учениями.

— Господин оберфюрер, я думаю, что ваш опыт и знания, которые вы желаете вложить в учеников, не проходят даром и они начинают разбираться.

— Да, думаю, что сегодня всё будет намного лучше, чем вчера. Они абсолютно не собрались и не были готовы к занятиям.

— Я тоже на это надеюсь, — курсанты, как и думал Тилике, были неопытными, они знали только теорию, но применить её на практике никто из них не рвался. Все надеялись, что они будут сражаться с дураками, и особых усилий прилагать не придется.

Однако реальность была далека от их надежд и мечтаний. Всё это Тилике и Готтер понимали и настраивали курсантов на то, что, когда те выйдут в реальное сражение, они не будут получать поблажек от врага и уж тем более враг не будет ждать, пока они вспомнят свою теорию. Нужно не выпадать из боя, ибо каждая секунда может решить, будешь ты жить или нет. Этот урок Тилике усвоил на собственной шкуре.

Оберфюрер уже решил, что все идёт хорошо, но не тут-то было. Один из танков во время маневрирования выстрелил в другой танк. Тот загорелся и все сразу кинулись на помощь. Никто не понимал, как так произошло.

— Какого черта?! — Готтер тут же схватил бинокль и стал всматриваться вдаль, где горел танк.

Молодых танкистов вытащили, и медики сразу поняли, что их нужно везти в больницу, они не могут сейчас оказать необходимую помощь. Солдат, которые находились в выстрелившем танке, тоже повытаскивали и повели за руки для выяснения обстоятельств.

— Может какая-нибудь ошибка? — Тилике шел следом за начальником.

— Какая тут ошибка? Они решили поиграть или начали выяснять отношения на поле боя, но выбрали совсем не то место.

Больше Тилике не стал говорить ни слова. Дальше, для выяснения ситуации, они двигались молча.

Как оказалась, курсанты действительно не поделили девушек и одна команда решила таким образом показать своё превосходство.

Оберфюрер был возмущен, а курсантам сделан выговор. У начальника к вечеру заболела голова.

— Тилике, съезди в больницу к пострадавшим и уточни через сколько они будут на ногах. У них через неделю выпуск, они должны присутствовать.

— Есть.

Тем же часом Тилике ехал к больнице, куда доставили курсантов, чтобы позже составить отчет и передать сведения. Зайдя в больницу, он оглянулся и увидел врача, который выходил из операционной.

— Доктор, — парень окликнул его.

— Да?

— Я хочу узнать о курсантах, которые поступили к вам сегодня. Скажите, серьезные у них раны? И как скоро они встанут на ноги?

— По большей части у всех ожоги и неглубокие раны, у одного переломы. Но думаю, что в ближайшие недели две они встанут на ноги. У одного в ноге застрял небольшой кусок метала, пришлось доставать с помощью хирургического вмешательства.

— А раньше никак?

— К сожалению, нет. Отчет я передам через мою ассистентку, она вот-вот должна выйти из блока.

— Хорошо, спасибо, — в следующую минуту к ним вышла девушка в маске.

Поздоровавшись с ней, Тилике подумал, что он знает девушку, которая стоит перед ним.

Это Хильда. Те же глаза, которые он узнает из тысячи. Но почему-то она смотрит на него так же отстраненно, как и на всех вокруг.

Девушка ушла, а Тилике успел только проводить ее взглядом.

Глава 15

Дни работы в больнице пролетали один за другим. Они текли, не отличаясь друг от друга. Однако после встречи с тем странным офицером, которому она передала отчет о курсантах, он постоянно всплывал в ее воспоминаниях, что-то в его чертах казалось ей знакомым. Интуиция, которую Хильда никогда не слушала, вдруг начала ей упорно твердить о том, что с этим мужчиной у нее что-то есть и неспроста. Возвращаясь домой, она записывала все свои размышления в дневник. Она любила, сидя вечером, перечитать записи, сделанные накануне. Это была ее небольшая отрада в жизни. Якоб снял для них небольшую квартирку, в ней было тесновато, но комфортно.

Вот и сейчас, сидя в одной из двух комнат, она сидела и писала свои мысли.

«Тот мужчина кажется мне слишком знакомым. Я потерялась, весь фокус моего внимания сосредоточен на его чертах, которые отложились в моей памяти. Однако, сколько не пытаюсь, не могу вспомнить. Несколько раз перед глазами промелькивали силуэты и обрывки воспоминаний. Но ни лиц, ни имен, ничего. Все это кажется мне бессмысленным, может, я зря трачу на это время? И нужно, как мои коллеги, думать только о счетах за электричество, про семью и детей? Начать думать о том, чтобы попросить повышение? А я, как дура, всё пытаюсь вспомнить человека и свою прошлую жизнь. Да, видимо, правильно мама меня называла другой. А когда я спрашивала у нее, почему, она отвечала: «У тебя глаза блестят по-другому, сразу видно, что ты не просто девочка, мечтающая выйти замуж, ты мечтаешь выйти замуж за того, кто будет равен тебе и сможет вести тебя по жизни».

Она дописала последнее слово и отложила дневник. Посмотрела на лампу, что стоит в углу комнаты, на занавески, что висят на окне, и вздохнула. Как же тут всё было серо. Она угнетена атмосферой вокруг. Может она всё еще не отошла от лагеря? А может это не то, что ей нужно в этой жизни?

Она чувствовала, что внутри неё энергия, что она не просто человек, который может всю жизнь прожить одинаково. Она была создана для того, чтобы собирать цветы на лугу, для того, чтобы делать самые вкусные пирожные и есть их потом вместе с мужем, смотря на Альпы и попивая какао.

Она рождена для того, чтобы влюбляться и с головой погружаться в чувство, что охватывает тебя, и ты словно постигаешь вселенную. Она читала и много раз находила этому подтверждения, что если ты хочешь познать мудрость, постичь счастье, то тебе нужна любовь. Любовь — одна из дорог к Богу и постижению жизни. Еще одна — это надежда, но любовь и надежда переплетаются между собой. И одно в какой-то степени зависит от другого.

Она рождена для эмоций, которые захватывают тебя, и ты окунаешься в них с головой, а позже сидишь и вспоминаешь эти самые прекрасные моменты.

Она рождена для счастья, однако, несмотря на всё, чем она окружена сейчас, ничто не вызывает у неё радости. Как будто она не на своём месте, ей кажется, что это сон и, проснувшись, она увидит то, чего хочет её душа. Альпы, какао и любовь всей своей жизни.

— Хильда, я пришел, — Якоб, вернувшийся с продуктами, стал раскладывать их по полочкам в холодильнике. Хильда сидела и наблюдала за этим, но вдруг у нее в голове возникла идея.

— Якоб, скажи, мы ведь давно знакомы? — Якоб поставил бутылку молока и повернулся.

— Да, а что случилось? — первое, что насторожило девушку — это взгляд. Он цепкий и строгий, немного нервный.

— А расскажи про мое детство? Или расскажи, где я работала до встречи с тобой? Я наверняка делилась этим, — Якоб повернулся спиной и стал делать вид, что чем-то занят, а сам стал думать, как выкрутиться из ситуации. Соврать? Нет, она рано или поздно вспомнит. Сказать, что забыл? Тоже нет, ссора будет, для каждой девушки это важно.

— А ты сама до сих пор не вспомнила эти моменты? — Якоб решил действовать иначе — вопрос на вопрос.

— Нет, не вспомнила. Расскажешь? Или ты не помнишь? — Хильда встала и, подойдя вплотную к Якобу, всмотрелась в его глаза. — А может ты и не знаешь?

— С чего ты так решила? — Якоб припоминал, чему их учили. Как обманывать красиво.

— Ну не знаю, ты, когда я прошу тебя, никогда ничего не рассказываешь о нас и никогда не говоришь, какой я была. И не помогаешь мне вспомнить.

— Врач сказал, что тебе нужно вспомнить это самой, без чьей-либо помощи. Могу сказать, что ты родилась в Штутгарте, отец и мать тебя сильно любили, но ты захотела самостоятельности, поэтому пошла в официантки. Позже, когда началась война, ты стала медсестрой.

— Ладно, предположим, ну, а как мы познакомились?

— Ну как-как… Я подошел и спросил: «Девушка, не хотите ли сегодня посмотреть на луну?» И ты согласилась.

— Сегодня я поверю тебе, — Хильда отошла и направилась спать, а Якоб выдохнул. Он мысленно поблагодарил Луизу за то, что та, пока они были в лагере, всё время рассказывала про них с Хильдой.

Она умылась холодной водой и легла. Последние дни Хильда спит очень плохо и часто просыпается. Только не решается принимать снотворное.

Вот и сегодня, беспокойно проворочавшись полночи, она просыпается в холодном поту из-за сна, более похожего на видение.

Она стоит посреди вокзала, а перед ней силуэт. Ей хочется прижаться или прикоснуться к нему, но силуэт стоит на месте, вокруг люди и обычная жизнь. И, когда Хильда всё же протягивает к нему руку, тот подаётся вперед и испаряется, говоря: «Скоро ты встретишь меня, только не пропусти».

Глава 16

Лето 1943

C каждым днём ситуация становилась всё тревожнее и тревожнее. Война, которую немцы рассчитывали быстро выиграть, провалилась. Дела шли хуже и хуже, что не могло не обеспокоить верхушку третьего рейха.

Немцы отступали и сдавали позиции, союзники сомневались, оказывать ли помощь и поддержку, но Гитлер уверял всех окружающих его людей, что всё не так плохо, и ему пока ещё верили. Однако большинство образованных людей и офицеров уже чувствовали, чем всё закончится. И если офицеры знали хоть что-то, то все остальные находились в полном неведении. Это, конечно, не могло не сказаться на людях, их настроении и на атмосфере в целом.

Готтер всё чаще и чаще уезжал на совещания, после которых надолго запирался у себя в кабинете и много выпивал. Тилике, помимо документации, пришлось взять на себя обучение курсантов. Готтер был доволен тем, что нашел себе в помощники такого человека. Сам же Тилике пребывал в мрачном расположении духа. Он оценил все шансы и чувствовал, что Германия проиграет. Силы не равны.

Гнетущие мысли, конечно, не могли не сказаться на реакции и внимательности Тилике. Кофе, от одного вида которого его уже тошнило, перестал на него действовать. Он пристрастился к сигаретам, но к чему он ещё больше пристрастился, так это к лекарствам, имеющим расслабляюще-наркотический эффект. Кодеин был его самым любимым, и всё же Тилике старался не пить его много. Его история знакомства с этим препаратом началась еще ранней весной, когда он по глупости слег с кашлем. Тогда-то ему и прописали этот чудо-препарат. От кашля он действительно помог, и Тилике, сидя поздно ночью в кабинете, пил его теперь, чтобы не падать от усталости.

В последний месяц Гитлер загонял всех, ему не нравилось количество жертв на фронте. Он отправлял на верную смерть тысячи своих людей, и не только своих, но и солдат союзников, которые порой не были готовы нести такие жертвы.

Тилике много раз спрашивал у оберфюрера, почему они не могут просто отпустить солдат, пока еще не все потеряно и их окончательно не уничтожили? Тот лишь отвечал: «Мы слишком далеко зашли». Тилике всё понимал.

Сидя в том же кабинете, он вспоминал Хильду, которая не узнала его на расстоянии вытянутой руки… Сколько он ни пытался понять, что на нее нашло. Он хотел встретиться с ней еще раз, но никак не мог найти её следов. Она словно исчезла, испарилась.

Что же, это было не самое тревожащее в его положении. Если бы у Тилике спросили, чего он не хотел бы испытать еще раз, он точно бы ответил — страх на поле боя.

Он думал, что навсегда попрощался с передовой и с реальным боем, но в одно утро всё перевернулось.

Идя вечером по узким коридорам штаба, Тилике ощущал давление. Оберфюрер никогда не вызывал его вне рабочего времени. Он постучался и, получив короткое «да», вошел.

— Вы вызывали меня, оберфюрер?

— Да, вызывал, проходи, — Готтер указал на стул и стол рядом, на котором расположились карта и чертежи. Они сели.

— Тилике, завтра рано утром тебе нужно будет выступить на польско-белорусской границе, взвод будет под твоим управлением. Твоя задача — задержать врага и отбросить его.

— Я понял, — они окунулись в карты, и начальник стал объяснять план.

Утром Тилике зашел к Готтеру, чтобы получить разрешение на выезд.

— Оберфюрер, всё готово, можно отправляться? — Тилике стоял в своей полевой форме, она состояла из достаточно легкой рубашки коричневого цвета, брюк, и легкого пиджака, который не ограничивал движения.

— Да, можете, штурмбаннфюрер.

— Готтер, — он впервые так обращался. — нам всё время твердят, что мы делаем это во благо. Что мы убиваем и уничтожаем чужую культуру во благо… Разве это правда?

— Мальчик, ты молод и умен не по годам, — Готтер положил руку ему на плечо. — Послушай, вот, что я тебе скажу. Я не знаю, кому мы делаем добро, и являемся ли мы добром, но я знаю точно, что мы сейчас живем во времени, когда общество твердит о равенстве, которое выгодно им самим же. Общество нуждается в рабах, которые будут легко подчиняться всему, что им скажут. Все должны быть одинаковыми, но при этом считать себя личностями.

— Я понял, спасибо.

— Выполняй приказ и тогда никто не полезет тебе в душу. И ты не предстанешь перед страшным судом — судом общества.

— Так точно.

Тилике попрощался и вышел к своему экипажу, который только его и ждал.

Он стоял и смотрел на первые восходящие лучи солнца. Понимал своего командира Йенса, который, будучи командиром, очень любил уединение. Ведь только так можно привести свои мысли в порядок и успокоить нервы. Он понимает, что от его настроения будут зависеть настроения и дух команды и всего взвода, а сейчас подрывать уверенность его людей никак нельзя. Особенно, когда перед тобой молодые ребята, понимающие, что впереди бой. Их первый бой, и поблажек тут не будет.

— Танки! Интервал двенадцать метров, марш!

Их доставили к границе Польши, дальше они двинулись сами. Танки шли словно по линейке и это было похвально. То ли легкая нервозность сказывалась на том, что солдаты собрались, то ли они не хотели позориться и спешили показать всё, чему научились в академии.

Первые километры они ехали довольно спокойно и тихо, но Тилике чувствовал — что-то тут не то, должен быть подвох. Не может быть всё так прекрасно и гладко.

— Командиры групп, смотрите внимательно. Если вы никого не видите или всё выглядит спокойно, это не означает, что всё так и есть на самом деле.

Тилике прилип к прибору и сосредоточил всё своё внимание на дороге впереди.

Глава 17

Приходить в себя и возвращаться в реальность особо не хотелось. Запах спирта, постепенно проникающий в лёгкие, и шум вокруг. Стоит звон, постепенно распадающийся на отдельные голоса. Бинты неприятно прилипают к телу.

Его тошнит, голова раскалывается, а всё тело словно каменное. Боли он не чувствует, любимый морфин течет по венам. Мужчина не хочет приходить в себя, по крайне мере, так скоро, хотя кто знает, сколько он был в отключке?

Тилике попытался открыть один глаз, зрение с трудом фокусировалось, всё плыло, однако потолок он смог разглядеть.

Практически всё его тело в бинтах. В палате, кроме него, трое таких же раненых. Интересно, оберфюреру сообщили, что он тут, или сказали, что он мертв? Скорее всего, он один и остался, снаряд взорвался в кабине. Его спасло только то, что он сидел немного выше остальных. Черт! Как отделаться от мысли, что ты погубил столько молодых людей? Правильно — переложить ответственность на их многоуважаемого фюрера, чей портрет висит в углу палаты.

Врач приходит после обеда и подходит к Тилике, лежащему так, что даже повернуть голову к врачу не получается.

— Тилике Шлоссер? — врач берет его карту.

— Да, — тот еле пошевелил губами.

— Знайте, вам очень сильно повезло выжить в том танке и при тех ранах, с которыми вас сюда привезли. Итак, что тут у нас, — врач надевает очки и смотрит в карту. — Начнем, пожалуй, с самого худшего: нам не удалось спасти ваш правый глаз и, к сожалению, левую руку, она ампутирована чуть выше локтя. Также у вас многочисленные ожоги на ногах и сотрясение мозга. Не исключена амнезия. Но это все равно лучше, чем быть мертвым. За вами будет ухаживать Хильда — медсестра, вы когда-то видели её. А я с вами пока что прощаюсь, отдыхайте.

Доктор ушел, а Тилике не знал, что и думать. Война сделала его абсолютным инвалидом. Однако, как говорит доктор, это и правда лучше. Тилике закрывает глаза. Хильда… Что-то знакомое. Но, прогоняя имя в голове, он не может вспомнить абсолютно ничего, даже черт лица.

— Здравствуйте! Я ваша медсестра, Хильда Шварц. Как вы себя чувствуете? — она достаточно открыта и улыбчива, светла аурой и приятна внешне.

— Тилике Шлоссер, могло быть и лучше, — мужчина пытается пошутить, хотя выходит у него плохо, но девушка заулыбалась. И от этого на душе стало хорошо.

— Скажите, как вас так угораздило? — Хильда обеспокоена судьбой мужчины, она никак не могла понять, откуда он ей знаком? Может это он был в её сне? Она много раз пыталась вспомнить силуэт мужчины. Однако всё безрезультатно.

— Боевое задание, с которым я не справился, — Тилике кое-как может шевелить губами, у него заканчивались силы, но он хотел говорить с ней. Она манила его, и взгляд, которым она на него смотрела, был лучше любого лекарства.

— Я уверена, что не всё так плохо.

— Возможно вы правы, только вот, кому я нужен теперь такой? Искалеченный не только телом, но и душой.

— Я уверена, что один человек, да найдется, — девушка аккуратно начала его перебинтовывать.

— Скажите, сколько я пролежал тут без сознания? — Тилике посмотрел на руку, которой не было. Он жалок.

— Неделю… Но это мало. С вашими ранами вообще не выживают.

— Понятно. Мне даже интересно, а что будет после того, как заживут мои раны?

— Без понятия. Но посмотрите на того парня, ему отняли обе ноги. У вас не всё так плохо.

— Не могу не согласиться.

Закончив, Хильда отходит от него к другим солдатам, которые нуждаются в ней не меньше, чем Тилике. Подходя к каждому, она приветливо улыбается и спрашивает о самочувствии. Немного посмотрев на девушку, Тилике расслабился и закрыл глаза. Он не в состоянии больше думать.

На следующее утро Хильда снова шла к Тилике. Вчера этот молодой офицер очень приглянулся ей, он смотрел на неё с особой нежностью, и это очень ценно для неё. Якоб никогда не дарил ей такие взгляды, он вообще мало с ней говорил в последнее время. А ей так хотелось откровенных разговоров! Каждый раз он уходил или просто игнорировал её. Зайдя в палату, они столкнулись взглядами. Он её ждал!

Сегодня он находился в прекрасном расположении духа, много шутил, а также старался общаться с ней на темы, которые, как ему, наверное, казалось, интересны девушкам — о киноактрисах и моде. Хильда охотно поддерживала беседу. Она сама не знала почему, но ей хотелось находиться рядом с ним, они легко нашли общий язык и ей казалось, что они очень давно знакомы.

Она смотрела на офицера и в ней просыпалось давно забытое чувство любви. Он мог сделать ей комплимент посреди их беседы и это не могло не радовать. Тилике, глядя ей в глаза, всегда заставлял смущаться, хотя она сама не знала от чего.

Тилике смотрел на неё и не мог отвести взгляд. Он любовался её глазами, её улыбкой. И даже в том упорстве, с каким она перебинтовывала ему раны, он тоже находил что-то особенное.

В моменты рядом друг с другом, они оба выпадали из реальности, совсем на чуть-чуть, однако им этого хватало. Оба получали заряд энергии и надежду на следующую встречу, которой каждый из них ждал с нетерпением.

Тилике быстро шел на поправку и каждый раз говорил, что это Хильда своей улыбкой поставила его на ноги. Она улыбалась, смущаясь, и принималась поправлять волосы. Всё это со стороны выглядело мило.

Хильда ждёт встречи, потому что отношения с Якобом испортились окончательно. Он приходил домой поздно и очень часто их непродолжительные разговоры заканчивались ссорой. Хильда так и не смогла разобраться, в чем причина, однако все её попытки как-то решить проблему ничего не изменили, и в последние дни она могла не возвращаться домой вообще, ночуя в больнице.

За короткое время Тилике и Хильда достаточно сблизились. Хильда часто не хотела возвращаться в пустой дом и поэтому шла к Тилике. Тот рассказывал истории про время, когда он был на фронте, истории, которые помнил. Часто читал свои записи и размышления. Она же говорила ему о кинокартинах и о жизни за стенами больницы. Тилике всегда говорил, что стыдится своих шрамов и увечий, однако Хильда, наоборот, находила в них красоту и нечто особенное. Ей нравились его шрамы и все недостатки. Это память боли, сражений и вечного ожидания тихого времени. Настоящие шрамы были не на теле, а в душе. Там их больше всего.

После двух недель общения она понимает, что их многое объединяет. Она всё больше и больше проникала в его мир. Мир морфия, крови и ответственности за души. Иногда она приходила и просто жаловалась, лежа на его плече, а он только и мог, что держать её своей правой рукой, на которой осталось три пальца. Он считает себя калекой, но она видит в нём намного большее.

Лето близится к своему окончанию, солнце садится раньше, на улице холодает. В одно утро, когда, не переставая, льет дождь, Хильда пришла промокшая до нитки — настроение хуже не бывает. Она надеялась поднять его себе походом к Тилике, который сегодня проходит предпоследний осмотр у доктора.

— Хильда Шварц! — громкий голос доктора выводит её из мыслей.

— А, это вы, — девушка выдыхает.

— Я пришел, чтобы сказать вам вот что: мой знакомый врач попросил меня перевести в его больницу несколько врачей и медперсонал. Вы в их числе. Завтра вы отправитесь в Эссен.

— Подождите! А как же мой подопечный? — Хильда растеряна, она не может вот так всё бросить и поехать не пойми куда.

— Если вы о Тилике, то он встанет на ноги меньше чем через неделю, — сказал врач, надевая очки, и добавил: — Завтра рано утром уезжаете.

— Я могу попрощаться и провести здесь последний день?

— Да, конечно, можете, — врач удаляется, оставив Хильду стоять в растерянности. Как так? Куда она поедет? Зачем?

Тилике пребывает в достаточно скверном расположении духа. Скоро должен прийти оберфюрер Готтер и сказать, что теперь с ним будет. Наверняка теперь отправят со службы. Ну и пусть, ему терять нечего. Глаза нет, но это ещё полбеды, как он будет учиться жить с одной рукой? Это для него пока большая загадка. Радовало одно — Хильда зайдет сегодня. Он представил её, и в душе распустились пионы, он ассоциировал девушку именно с этими цветами. Он научился различать её по шагам. И она вот-вот уже должна была прийти.

День пролетает незаметно, словно птица по небу, и оба чувствуют, что это не последняя их встреча. Хильда много шутит, Тилике рассказывает про технику и звания.

К вечеру, когда больница закрывается, двое сидят на кровати и наблюдают за луной, которая медленно ползет вверх и освещает их лица.

— Тилике, знаешь, я завтра уезжаю, — девушка легко устраивает голову на его плече.

— Куда? — мужчина склоняется, чтобы лучше рассмотреть её лицо.

— В Эссен, нас переводят. Не знаю, почему, только сегодня узнала.

— Ну, ничего страшного, я встану на ноги и приеду к тебе.

— Не хочу уезжать, когда я только приехала сюда, я думала, что это место ничем меня не удивит, однако оно преподнесло мне тебя. Спасибо тебе за всё.

— О, Хильда, мы ещё увидимся с тобой не раз. Пообещай мне, что будешь его хранить, — он снял с себя маленькую веревочку с подвеской-стрекозой.

— Хорошо, я обещаю, — они просидели в обнимку около часа, пока Хильда не уснула на плече Тилике.

Глава 18

Хильда ехала в поезде, окруженная зелеными холмами и небольшими городами, что встречались им по пути. Пассажиров немного, утреннее солнце бодрит, освещая их дорогу.

Она держит в руках кулон, который ей преподнёс Тилике. Вспоминая каждую встречу с ним, она хочет вернуться и не расставаться с ним. Он обещал, что, когда встанет на ноги, первым делом приедет к ней, но так ли это? Не соврал ли он ей? И когда это будет?

Она так глубоко погрузилась в мысли, что не заметила, как в её сознании начали всплывать картинки из прошлого — мутные и плохо различимые, но она погружается в них с каждой минутой всё больше, чётче узнавая в воспоминаниях Тилике. Вокзал, их первая встреча, прогулка до дома от кафе, где она работала, их последняя встреча на вокзале и поцелуй.

Хильда вспоминала с каждой минутой всё яснее и яснее. Чем больше воспоминаний к ней возвращалось, тем больше она узнавала. Луиза. Да, она вспомнила — это действительно её подруга, её взгляд полон злобы и зависти. Как она раньше не замечала этого?

Понимание пришло позднее. Лестница… Врач говорил, что она упала с лестницы и ударилась головой. Хильда старается вспомнить, как именно она упала. Разговор с Луизой о Якобе — так, это она вспомнила. Да, он был симпатичен Луизе, однако обращал внимание на Хильду. Она сжала пальцами виски и закрыла глаза. Перед её глазами появилась картинка: они идут с Луизой по лестнице, что состоит из двадцати, а то и больше, ступенек, мгновение — и Хильда летит вниз. Так вот, кто её столкнул, она упала не сама! Это сделала Луиза — её подруга.

Девушка открыла глаза. Она тяжело дышит, всё увиденное ей кажется сном, не имеющим ничего общего с реальностью. Как Якоб мог всё время ей врать? Или, может, он делал это из жалости? Луиза, эта стерва, так хорошо устроилась в жизни! Она доберётся до нее и убьет! Мысль приходит мгновенно и так же мгновенно закрепляется. Тилике. Как она могла забыть про человека, ради которого пошла в медицину и ввязалась в войну? Как она могла забыть его? Так, получается, этот кулон он хотел подарить ей? Нужно срочно доехать до места и отправить письмо. Не важно, когда он прочтет его, важно, что он тоже должен её вспомнить. Она перевела взгляд на Якоба, который вёл беседу с каким-то мужчиной средних лет. Хильда решила, что не будет устраивать ссору сейчас, она скажет ему, что всё знает и посмотрит на его реакцию. Конфликта не избежать.

Ей так хотелось спрыгнуть с поезда и побежать к Тилике. Бежать от всего, что давило на неё, всего, чем она обременена. Она хотела выбросить все свои вещи, остричь волосы и сбежать от самой себя, загнанной в рамки. Их придумали люди, которые даже не знают о ее существовании.

Мимо проносились деревья и небольшие города. Солнце клонилось к горизонту, на западе собирались тучи, предвещая дождь.

Хильда шла по светлым коридорам корпуса, в котором их расположили, но светлые они были лишь от белой краски: пасмурная погода сделала все тусклым. Позади плёлся Якоб, он был раздражен и зол. Причиной этому стало неподобающее поведение одного из пассажиров поезда, на котором они прибыли. Работа начнётся с завтрашнего дня. Хильда планировала прогуляться по городу, а после сесть и написать письмо, уж очень сильно ей хотелось излить все чувства на бумагу.

— Ты сегодня чересчур часто улыбаешься, могу я поинтересоваться, в чем причина? — они зашли в комнату.

— А какая тебе разница? Причиной этому являешься не ты, — Хильда перешла на холодный тон, она не хотела церемониться. Четко. Кратко. И без лишних слов. Ей самой не сильно приятен разговор, который она собирается начать, однако дальше тянуть она не хочет. И так слишком долго её обманывали.

— Я всё-таки не чужой человек, — Якоб подходит и смотрит ей глаза. Она, глядя ему в лицо, видит в нем только фальшь и пустоту, которую он тщательно скрывает из-за любви к ней.

— Уверен? Как думаешь, когда ко мне вернётся память, твоя «правда» окажется такой же, как и настоящее положение вещей? — он замирает и Хильда понимает, что начало положено. Он отходит и садится на стул, стоящий в метре от них.

— Ну, а ты разве что-то вспомнила? — голос дрогнул, значит он боится этого. Она ведёт бровью, аккуратно проходя мимо комода, стоящего на пути к столу.

— Может и вспомнила, однако, судя по твоему взгляду, тебе есть что скрывать от меня, — она садится. Спина прямая. Волосы, обрамляя спокойное лицо, спадают густыми локонами. Взгляд её сосредоточен и устремлен на Якоба, который буквально вжимается в стул.

— И что ты вспомнила? — Якоб старается не показывать, что его колотит от сознания, что придётся всё рассказать. Хотя он знал, что рано или поздно всё раскрылось бы. Он выдыхает и ставит локти на стол, глядя в глаза Хильды. Взгляд человека, который обо всём знает, но она решила поиграть с ним. Нужно потянуть немного время.

— Многое. Например, то, что мы не вместе и я ничего к тебе не испытываю. То, что с той лестницы меня столкнула Луиза. И то, что Тилике — моя любовь. Ты врал мне, — Хильда откидывается на спинку стула.

— Возможно, но это было ради твоего блага. Расскажи я тебе правду раньше, ты бы не поверила и бросилась на поиски Тилике, который точно так же, как и ты, лежит сейчас без памяти.

— Это не тебе решать, что мне делать, а что нет. Ты ввёл меня в заблуждение, к тому же, еще и оправдываешь себя, вместо того, чтобы признать, что был неправ и совершил ошибку.

— Послушай, Хильда, а что я должен был делать? Девушка, которая отвергла меня, теряет память и единственным, кто может ей помочь, становлюсь я. Думаешь, я мог себе позволить бросить тебя?! — Якоб подается вперед.

— Даже если и так, почему ты не рассказал мне о Тилике, почему не рассказал о Луизе? — девушка не отступала.

— Тилике. Я ничего не знал о нём, кроме того, что ты его любишь. К тому же, я думал, что, находясь тут, рядом с тобой, я смогу заменить его в твоём сердце. Очень тяжело держать образ человека и сохранять его, когда того нет рядом. И совсем другое — постоянно иметь возможность увидеть рядом того, кого любишь. Разве это не так?! — он повысил голос.

— Тебе-то откуда знать, что моему сердцу лучше? Иметь возможность всегда хранить любовь к тому, что далеко, или же любить кого-то рядом? — Якоб попытался взять её за руку, но попытка провалилась, девушка молниеносно отдернула руку.

— Хильда… Луиза не была подругой, это она столкнула тебя с лестницы. Я не видел смысла говорить тебе о ней, она приедет в город, и ты можешь с ней встретиться, — мужчина встал и направился к выходу, ему больше нечего говорить. Он рассказал ей всё, что должен.

— Где её можно встретить? — Хильда посмотрела на него.

— В баре на главной улице города. Там обычно выпивают офицеры, может, среди них есть её ухажёр.

— Прощай.

Он замер на минуту.

— И тебе всего хорошего, — он вышел из комнаты и закурил.

По улице, обдавая холодом, ходит ветер. Якобу стоит подыскать себе другое жилье.

Хильда, взяв листок бумаги, не знала, что написать. Она долго вертела ручку в руках, долго подбирала слова, а потом просто поняла, что нужно записать. То, чего хочет душа, и не важно, какими словами будет выражено желание быть с ним, любовь.

«Тилике, я много чего вспомнила и прежде всего — тебя. Я вспомнила, как, стоя на вокзале, ты пообещал, что приедешь ко мне с кучей медалей и при звании. Так и получилось. Ты прекрасно сделал карьеру, ты адъютант одного из самых талантливых полковников. Ты прекрасно выглядишь, несмотря на все увечья, которые получил на войне. Они не пугают меня, я люблю тебя таким, какой ты был и каким ты являешься сейчас. Знаешь, по правде говоря, я сглупила, когда пошла на фронт за тобой, зря стала медсестрой, я думала, что нас привезут к вам. А получилось так, что нас привезли в лагерь, где я и потеряла память из-за завистницы-Луизы. Но с ней я еще разберусь, я не оставлю это просто так. Я хочу, чтобы в этом мире всё было по справедливости. Знаешь, жизнь — странная штука. Разводит людей для того, чтобы потом соединить. Люблю тебя и жду ответа. Хочу сбежать от всего и ждать встречи».

Хильда дописала письмо и положила его в конверт. Ещё долго она смотрела на то, как луна освещает комнату. Пустота и растерянность переполняли её. А если он не вспомнит о ней? А если и вправду всё кануло в прошлое и теперь все воспоминания о ней утеряны? Она надеялась, что он вспомнит о ней, как только прочтет письмо.

Молодая девушка вошла в бар на углу главной улицы, который известен всем в городе. Черное платье, каблуки, красная помада, распущенные волосы, которые она сегодня не укладывала, небольшой клатч дополняет образ.

Хильда, войдя в бар, осмотрелась и нашла Луизу. Та сидела в дальнем углу с офицером и хохотала во всё горло. «Какая стерва», — подумала про себя Хильда. Ей была противна сама мысль о том, что она когда-то считала её своей подругой. Но опыт есть опыт, его нужно принимать таким, как есть. Ты не выбираешь урок, который будет дан тебе сегодня.

Пристально посмотрев на бывшую подругу, девушка двинулась к барной стойке и, заказав кофе, стала ждать, пока Луиза подойдет к ней. Та не могла этого не сделать. Хильда хорошо помнила её привычки и повадки.

И та, увидев её, изменилась в лице. Улыбка исчезла с лица, будто её там и не было. Она вежливо извинилась и встала из-за стола, тяжелой походкой направляясь к Хильде, сверля ее глазами.

— Ты… — Луиза не знала, что сказать. Она знала, почему Хильда пришла сюда и знала, что с Якобом она уже поговорила.

— Да, я. Ты испугана? — Хильда взяла сигарету и закурила.

— Нет, — она сдерживалась, чтобы не убежать отсюда, от Хильды. Ей стало стыдно, это чувство Луиза не любит больше всего. Оно пожирает тебя, и ты живешь с ним до конца своих дней.

— Правда? — Хильда вытащила зеркало и показала лицо Луизы в нём. — Если тебе нечего бояться, откуда в тебе сколько страха?

— Тебе кажется, — Луиза смотрела на себя и мысленно твердила, что все её страхи напрасны, что она абсолютно не боится признаться Хильде, глядя в глаза, что это она столкнула её с той лестницы.

— Нет, Луиза, мне не кажется. Ты и правда боишься. Пойдем выйдем кое-куда? Надеюсь, твой мальчик сможет прожить без тебя минут пятнадцать?

Они вышли из бара и отправились в заброшенную церковь на окраине города, она стояла в отдалении от людных мест. Раньше сюда приходили люди, но уже лет как двадцать никто сюда не заглядывал. Здесь много коробок, старых книг и запыленной мебели.

— Ну и зачем ты привела меня сюда? — Луиза ухмыльнулась.

— Я привела тебя сюда для того, чтобы ты провела параллель своей жизни и этой церкви. Вы с ней похожи.

— Да ничего подобного.

— Да нет, много. Ты посмотри внимательно, церковь когда-то была нужна людям, они приходили сюда исполнять свои мечты и загадывать желания, они искренне верили, что она убережет их от всех бед. Но по какой-то причине церковь не помогла, а только погубила людей. Однажды, дети очень заигрались здесь и на одного мальчика упал кусок с потолка, тем самым убив его. С тех пор церковь заброшена.

— К чему ты клонишь? Если ты пришла нести всякого рода ересь, то у меня нет времени на это, — Луиза развернулась и хотела уйти, но слова Хильды её остановили.

— Я все вспомнила, Луиза, — девушка замерла на месте и обернулась к подруге.

— Ну и что?

— Луиза, — девушка подошла к ней. — Ты бы из приличия хотя бы попрощалась, когда уезжала. Ты так не хотела меня видеть? В чем причина, что ты так яростно решила от меня избавиться? Якоб? Нет, слишком просто, да и мелкий он для тебя, раз ты с офицерами водишься, — Хильда всматривалась в глаза подруги, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь.

— Если ты решила узнать всю правду, то вот она. Я никогда не хотела быть тебе подругой. Ты симпатична. И мужчины к тебе липнут. Я думала, станем мы подругами, на меня тоже обратят внимание. Однако нет, всё не так работает. Якоб… Да, мне хотелось привлечь его, он мог дать мне билет в общество врачей, я хотела быть обеспеченной мужчинами, я хотела, чтобы меня боготворили, чтобы я была любима. Но стоило тебе появиться, как ты тут же привлекала внимание всех рядом находящихся. Вот я и решила столкнуть тебя с той лестницы, да надо было больше силы приложить.

— И ты думала, убьешь меня, он сразу побежит к тебе? — Хильда усмехнулась. — О, Луиза, знаешь, ты как эта церковь — красивая снаружи, но пустая внутри. Поэтому никто в неё и не заходит, смысла нет. Ты пуста и слепа, ничего не видишь.

— Не тебе судить о моей жизни, я наконец-то счастлива! Не вожусь с больными и не убираю объедки со стола.

— И после того, как ты столкнула меня с лестницы, Луиза, как ты спишь по ночам? Ты хоть понимаешь, что вся твоя жизнь может разрушиться от моих слов и доказательств Якоба?

— Вам никто не поверит.

— Это ты так думаешь, — девушки повышали друг на друга голоса.

— Нет, я это знаю!

— Луиза, ты сама загнала себя в западню. Зачем тебе нужно было брать на себя такую ответственность? Какая совесть это выдержит? Еще и Якоба впутала в это.

— Он сам пожелал этого, пусть радуется, что я не убила и его! Довольно, я не собираюсь больше говорить! Если хочешь, избавь меня от страданий, — Луиза развернула к Хильде спиной и тут же в её голову пустили пулю. Девушка упала, лужа крови растекалась по полу.

Хильда положила пистолет и вышла из церкви. Она совершила убийство, осознавая, что единственный для неё выход теперь — бежать. Бежать как можно дальше, к Тилике. Она избавила Луизу от возможности что-либо говорить и испытывать какие-либо чувства. Навсегда. Она отомстила за себя.

Глава 19

Тилике медленно, но шел на поправку. Он заново учился держать вещи, писать одной рукой, застегивать китель, чистить зубы, держать вилку, есть без ножа, разламывая еду на кусочки, подписывать бумаги. Ему тяжело, однако он держит в своём сердце надежду увидеться с Хильдой. Он не знал, куда она поехала, но надеялся на письмо, которое она напишет по прибытии.

Сегодня день его выписки, оберфюрер приедет лично и расскажет о его дальнейшей судьбе. Тилике всё равно, уйдет ли он в отставку или про него совсем забудут. Такие люди, как он, в третьем рейхе равны евреям, и немецкое правительство не намерено тратить на него средства и время. В эту группу много кто попадал: инвалиды, психически больные люди, чьи заболевания могли навредить здоровым гражданам, и кто был не в состоянии о себе заботиться. Их уничтожали сотнями.

— Тилике Шлоссер, к вам пришли, — медсестра открыла дверь, на пороге стоял оберфюрер, уставший и загнанный.

— Ну как ты? — мужчина присел на койку.

— Хорошо, но могло быть лучше.

— Я рад, что ты выжил в том бою. В любом случае, я слышал про твои увечья… — он запнулся. — Ты уже привыкаешь жить с ними?

— Да, привыкаю, оберфюрер. Скажите, вы ведь не просто так пришли, куда меня теперь?

— Если ты думаешь, что уйдешь со службы, могу тебя разочаровать. Ты по-прежнему мой адъютант, но теперь не единственный.

— Так это значит, что я возвращаюсь?

— Да, возвращаешься и получаешь награду, поздравляю. Надевай форму, поедем работать. Нам многое нужно сделать.

— Хорошо! — Тилике улыбнулся и, увидев свою форму, вспомнил светлые моменты, которых на службе у Готтера было немало.

Ему помогли одеться в первый раз, и они поехал вместе с Готтером и Арни — его вторым адъютантом. У парня были рыжие волосы ежиком, и черные глаза.

Простая жизнь города и страны. Тилике ехал и чувствовал, что он снова в обществе. В больнице жизнь течет по-другому. У мужчины даже сложилось впечатление, что это отдельная вселенная, где всё происходит по-другому, от времени до разговоров и стиля речи, который там используется.

Он проезжал мимо оживлённых улиц и чувствовал себя живым, он чувствовал себя нужным.

Вечер тихо подкрадывался и вступал в свои права, на дворе стоял конец августа, вечерняя прохлада проникала в кабинет Тилике через открытое окно. Он сидел за столом, вместе с младшим адъютантом читал письма и разбирал документы. Они делали это уже третий час, глаза начинали уставать от желтоватого света. Было поздно, около половины первого. Пепельница переполнена окурками, на столах куча чашек из-под кофе, который уже не действует на организм.

— Арни, давай сделаем перерыв, я ничего уже не соображаю. Сколько нам ещё осталось?

— Около двадцати писем из личной почты и около двадцати пяти документов, — Арни смотрит на кучу и про себя пересчитывает.

— Ясно… Мне нужно на свежий воздух, — Тилике встаёт и выходит из кабинета. Китель давит и сковывает движения. Может, он отвык его носить? Но так неудобно ему не было никогда.

Мужчина раздражен, отсутствие руки и глаза усложняет даже бумажную работу, повязка, к которой он ещё не привык. Он выходит, но понимает, что в коридоре не лучше, а еще хуже. Тишина, стоящая в нём, давит на Тилике, создаётся впечатление, что всё вымерло. Он знает, что они не одни в такой поздний час сидят за документами, это обычное дело, и поэтому, вздохнув, он возвращается в кабинет.

Вынув сигарету, начинает курить, к нему присоединяется Арни. Они стоят в тишине минуты две, а после Арни нарушает её вопросом, который Тилике не хотел слышать больше всего в своей жизни.

— Как вы получили эти увечья? — мужчина мнется, надеется умолчать и не рассказывать эту историю, но понимает, что, если он не ответит, парень не успокоится.

— Я пошел на фронт, когда мне едва исполнилось двадцать. Я был полон уверенности и надеж, я мечтал вернуться победителем, при звании и с кучей наград, однако всё вышло не так. Наша команда была отличной, в бою мы работали слаженно, а после мы все вместе отдыхали у костра. Наш командир, Йенс Филлер, примирял нас. Но последний наш бой мы проиграли, погибли все, кроме меня и командира. В том бою я потерял два пальца руки и остались шрамы на лице, — он указал на свое лицо, Арни посмотрел с сожалением. О, как же Тилике ненавидел этот взгляд. — Потом, когда я пришёл на службу к оберфюреру Готтеру Мейеру, он отправил меня ещё на один бой, где я уже был командиром. Но нас окружили, и я провалил задание, потерял глаз, руку и часть памяти.

— Мне жаль, что я заставил вас вспомнить много неприятных вещей, простите, — Арни чувствовал, что задел нечто важное для Тилике.

— Нет, не извиняйся, я много чего не помню, может, это и к лучшему. А как ты тут оказался?

— Ну я… Пришел сюда мстить.

Тилике вскинул бровь.

— Мстить? За кого, и что тебя сподвигло на подобный шаг?

— Моих родителей отправили в лагерь, где они умерли за взгляды на политику и хранение запрещённой литературы.

— Ремарка и Фрейда?

— Да. В момент их ареста я дома не находился, поэтому и избежал этой участи, а так бы точно загремел.

— И как ты смог оказаться здесь? — Тилике стало интересно.

— Я слегка подделал документы, назвал не свою фамилию.

— Ты ведь понимаешь, что, не дай бог, какая-нибудь проверка и тебе конец? — Тилике удивляло, с какой лёгкостью Арни поведал ему правду, о которой стоит молчать. Раньше он считал, что это он относится к жизни легкомысленно.

— Я знаю, я готов к смерти, — Арни улыбнулся. — Моя жизнь не такая уж и ценная, никто и не заметит, если я умру.

— Вот, что я должен тебе сказать — может никто и не заметит твоей смерти, но пойми, местью не расплатишься. Тот, кто отдал приказ о расправе над твоими родителями, не расплатится за их смерть своей. Это так не работает, поверь. Ты просто возьмешь на себя чью-то жизнь, вот и все. Ты станешь убийцей.

— Но мы ведь все убийцы, мы все кого-то убиваем, если не чужих людей, которым делаем больно своими поступками и словами, так самих себя, проживая всю жизнь ради благ, которые нам предложили, не понимая, что они нам не подходят.

— Есть в этом суть, однако, мой тебе совет: не мсти, ты не обретешь того, зачем идёшь на такие жертвы, — Тилике докурил, потушил окурок и пошел работать. Арни еще долго стоял, не шевелясь. Он сделал последнюю затяжку и закрыл окно.

Утро выдалось довольно тяжелое. Готтер опять не в духе, снова планёрка и Арни прилетает за каждую мелочь. В такие минуты Тилике рад, что он целыми днями сидит в кабинете и ничего не делает, кроме перебирания бумажек.

— Да, войдите, — говорит Тилике, услышав стук в кабинет. Входит мужчина и отдает ему письмо, говоря, что оно адресовано ему, а не оберфюреру.

Тилике удивлен: кто мог ему написать? Разве что Хильда? Он берет канцелярский нож, и, придавив один край конверта, чтобы тот не шевелился, открывает его.

Быстро пробегается по строчкам, не веря своим глазам. Так это она. Хильда Шварц — его девушка, его возлюбленная, как он мог её забыть? Он откидывается на спинку стула и вынимает сигарету, подносит зажигалку и закуривает. Никотин проникает в лёгкие, и он расслабляется.

Он много думает. И приходит к выводу, что нужно бежать. Бежать куда угодно из этой страны. Тилике четко осознавал, что им крышка. Фюрер ведёт их на смерть, он сломает и разрушит эту страну и всё, что создано при нём. Это их немецкий народ уничтожат, а не они кого-то. Их потомков будут вечно гнобить из-за него.

Куда можно сбежать?

Италия! Да, точно, это близко, да и немцы там на хорошем счету. Нужно только забрать свои документы и при удобном случае исчезнуть. Нужно написать о своих планах Хильде.

Он тут же взял ручку, чистый лист и, выдохнув, начал писать.

«Дорогая Хильда, да, я вспомнил всё. Прости меня, я полный идиот, раз мог забыть тебя. Я сам нахожусь в ужасном состоянии, но рад, что ты принимаешь меня таким, какой я есть, ибо я пока не могу даже взглянуть на себя в зеркало. Я знаю, что нам нужно бежать. Скоро всё рухнет, и мы окажемся в западне. Прошу, давай сбежим в Италию. Знаю, ты можешь возразить мне, но поверь — это единственный способ выжить. Встретимся на границе с Австрией с западной стороны. Жду встречи».

Тилике положил письмо в конверт и отправил по адресу, откуда оно пришло. Он надеялся, что в ближайшее время у него появится возможность сбежать. Ему нужен автомобиль, чтобы выехать из города, вещи в дорогу, сменить форму на гражданскую одежду. Но нужно чем-то отвлечь внимание Готтера. Арни вчера говорил, что собирается убить. Если он не шутил, то Готтеру явно будет не до пропажи Тилике, он будет занят своим авторитетом и многим другим.

Мужчина берет график встреч и видит на двадцать пятое число выезд с рейхсфюрером в деловую поездку. Тилике усмехнулся, вечно эти поездки заканчиваются одним и тем же. Хмурым настроением Готтера и возмущениями, которые приходится слушать на следующий день.

Это идеальный план, вечером придёт Арни, и он расспросит его про замысел.

С того дня Хильда ходит чернее тучи. Нет, не от смерти Луизы, её она давно вырвала из своей души. Её гложет положение дел, количество раненых, которых с каждым днём становиться всё больше и больше. За ними не успевают ухаживать и оперировать, многие умирают от ран ещё в дороге, а места для захоронений больше нет.

Многих лекарств просто нет. Людям ничего не остаётся, кроме как умирать в муках.

В последние дни она больше чувствует себя монашкой, а не медсестрой. У нее ищут утешения и помощи. Люди снова стали вспоминать о Боге и молиться, всё это начинает походить на место для душевнобольных, хотя так оно отчасти и есть. Вначале никто не верил в Бога, его презирали и уничтожали, а теперь все о нём только и думают, молятся, чтобы тот спас их жизни.

Вечером в маленькой комнатке, где единственным источником света была лампа, стоявшая на столе, Хильда просыпается от стука в дверь. Девушка, открыв, удивляется, когда видит Якоба, который протягивает ей письмо. Она берет его, и он тут же исчезает из её поля зрения. Хильда закрывает дверь и садится на кровать. Открывает письмо и внимательно читает. С каждой строчкой на её лице всё больше и больше проступает удивление, перемешанное с радостью. Прочитав письмо, она встаёт, прижимает его к груди и начинает кружиться по небольшой комнатке, не может поверить в прочитанное.

Она быстро собирается с мыслями и сжигает письмо от пламени свечи, что стоит возле кровати. Вытянув из недр шкафа чемодан, начинает собирать вещи. Нельзя терять ни минуты, если не сейчас, то она никогда не уйдет. Как только наступит полночь, она сбежит. Карта с собой у неё есть, она взяла её ещё из Берлинского госпиталя.

Собравшись и приготовив карту, она села и посмотрела на часы, до полуночи оставался час. Один час, чтобы подумать и вспомнить всё, один час на то, чтобы начать кого-то ненавидеть или любить. Как много можно сделать за один час: убить человека или провести сложную операцию и спасти ему жизнь. Хильда хорошо научилась знать меру и цену времени. Никакие деньги мира не сравнятся со временем, все преклоняют колени перед ним, ибо только оно определяет исход сражения, прочность дружбы и любви. Только оно определяет смысл человеческой жизни и её исход. Только благодаря отведённому времени мы понимаем, что всё рано или поздно кончается.

На пикнике унылая, даже агрессивная атмосфера, спрятанная за хорошо натянутыми улыбками и приветствиями. Стоя рядом с оберфюрером, Тилике особо ощущает её. Арни стоит с правой стороны и помогает Готтеру, в то время как Тилике называет имена гостей, которые подходят поздороваться. Они много раз сталкивались с другими адъютантами, но ограничивались лишь приветствиями. Они на службе и должны быть рядом со своими начальниками.

Часа два спустя, когда гости уже охмелели, Тилике знал, что лучшего момента для побега быть не может, поэтому, отпросившись в нужный момент, они с Арни отошли. Арни нужно взять взрывчатку, он согласился подвезти Тилике и высадить неподалёку от границы. Оба чувствовали напряжение. Тилике было жаль Арни, он мог стать прекрасным человеком и хорошим мужем, но выбрал путь крови. Он знал, что сердце его черно, и злость, что таится в нём, не может сравниться со словами, что он говорил ему. Он выбрал для себя путь и пока он не пройдет его, то не успокоится.

Они подъехали к нужному месту. Мужчина взял вещи и посмотрел на Арни, тот на него.

— Спасибо вам за всё, вы отличный человек, —сказав это, Арни обнял его.

— Ты тоже отличный парень, — после этих слов Арни взял взрывчатку и, сев в машину, поехал обратно. Тилике, мысленно попрощавшись с ним, пошёл в сторону границы, где они должны встретиться с Хильдой.

Волнение зашкаливает, ноги подкашиваются, он прислушивается к любым изменениям и звукам, но ничего не слышит. Идёт дальше и выходит к небольшому лесу рядом с границей. Он кладёт рюкзак и ждёт её. Ожидание очень сильно мучает его. Может, она передумала или вовсе не придёт? А может, он неправильно написал? Тысяча вопросов вспархивают в голове, как бабочки, но моментально падают обратно, когда из-за дерева он видит её.

Она в сером платье до колена, кофте и косичками, едва касающимися плеч.

— Хильда, — шепчет Тилике. Они стоят и смотрят друг на друга минуты две, а потом бегут навстречу и обнимают друг друга. Долго-долго. Крепко-крепко.

Они смотрят друг на друга и целуются, как тогда на вокзале. С той же нежностью и с той же наивной влюблённостью.

Глава 20

— Тилике, это ты, — задыхаясь, говорила Хильда.

— Конечно я, а кто же ещё? Правда, я немного покорёженный и искалеченный. Но тот же Тилике, что стоял перед тобой в далёком тридцать девятом году, — они смотрели друг на друга и не могли налюбоваться.

— Какой план? — спросила она его спустя время.

— Нам нужно оказаться в Австрии, но для начала — пересечь границу незамеченными. А с учётом того, что я сбежал, могут быть проблемы.

Хильда обдумывала возможные пути, пока добиралась сюда. Все они требовали подготовки, времени, которого у них, казалось, совсем не было.

— Как мы пересечём границу и страну? Это займет не один день, если пешком, — обеспокоенно спросила она, надеясь, что у Тилике все же есть план.

— Можно было бы сесть на поезд, но я не хочу лишний раз показываться на людях. Неподалеку место, где часто останавливаются служебные автомобили. Угоним один, ты сядешь за руль, скажешь, что мы едем в больницу, лечить меня.

Хильда усиленно искала в плане упущения.

— А как же пропуск? Я не думаю, что мы так запросто проедем.

— О, за это не переживай, я всё сделал. Все документы.

— Ладно, пойдем. Ты так и будешь в форме? — Хильда окинула его взглядом.

— Да, в Австрии переоденусь в гражданское, когда будем на границе с Италией.

Хильда кивнула. Они двинулись к машине, что стояла неподалеку от границы. Люди только выбирались из нее, и как только последний скрылся из виду, Хильда выглянула из подлеска, ей предстояло сесть и завести машину.

У девушки не было достаточно опыта вождения, но все свои силы она сосредоточила на том, чтобы вспомнить, как это делается.

— По моей команде, — шептал ей Тилике. — Раз, два, три. Идем.

Они подкрались к машине, сели в неё и стали заводить, но провода никак не хотели давать зажигание. Когда они уже почти отчаялись, те поддались, машина завелась, и они поехали.

Управление давалось ей тяжело, Хильда резко дергала руль. Но даже крайняя сосредоточенность не затмила тревогу. Хильда покрывалась холодным потом: она украла машину, сбежала из госпиталя и убила подругу. Слишком много преступлений за её двадцатиоднолетнюю жизнь и слишком много за одну неделю.

— Ты волнуешься? — спросил мужчина, заметив ее смятение.

— А ты бы не волновался? — нервно ответила она. — Угнав машину, сбежав с работы и… — она запнулась.

— И что? — Тилике ждал продолжения.

— И убив подругу, — Хильда закончила и повисла тишина. Но она тут же нарушилась смехом и попытками Тилике посмотреть на Хильду.

— Да, хорошая из нас пара.

— Очень, просто прелестная, — с иронией, но уже легче сказала она.

Хильда не отрывалась от дороги, они подъезжали к КПП. Оба сделали серьёзные лица.

Они встали в конец небольшой процессии, Тилике выглянул в окно: пограничники не досматривали автомобили на выезд, только проверяли документы. Хорошо, если так и останется — они понятия не имеют, что может быть в их багажнике.

Подошел их черед. Оба тяжело вздохнули.

— Здравствуйте, с какой целью пересекаете границу? — обратился к Хильде один из проверяющих.

— Мне… — Хильда запнулась, однако собралась. — Мне нужно отвезти офицера в больницу, находящуюся тут неподалёку.

— У вас имеются документы, подтверждающие это?

— Да, конечно, — в разговор вмешался Тилике. Он вручил заранее подготовленные документы пограничнику, тот посмотрел и, не найдя ничего подозрительного, приказал открывать шлагбаум.

Машина проехала и оба выдохнули, особенно Хильда, которая до последнего не верила, что удастся проехать по поддельным документам.

— Ты просто… — Хильда засмеялась, как только они немного отъехали и рулить стало проще. Напряжение исчезало.

— Да, я знаю, я красавчик, и мы похожи.

— Да уж, точно, мы похожи. Где ты был всё время? Где тебя таскала война? — решила завести серьезный разговор Хильда.

— Много где… В Польше, во Франции и еще в России, оттуда я приехал со своими первыми ранениями: шрамами на лице и потерей пальцев. Потом я стал адъютантом, тихая работа… Потом меня снова отправили в бой, а после него ты уже знаешь, что я наконец-то встретился с тобой.

— Мне жаль, что всё так получилось, я не хотела, чтобы ты шёл на эту войну, — созналась Хильда. — Я любила бы тебя и без наград и званий. Я хотела, чтобы ты был со мной рядом.

— Поэтому ты пошла в медсёстры, надеясь встретить меня? — Тилике смотрел с задумчивостью. Он видел, как тяжело Хильде говорить об этом, но чувствовал, что им обоим это нужно.

— Я думала, что стану ближе к тебе, если тоже увижу войну, но получилось не так.

— Куда тебя направили?

— В лагерь медсестрой. Когда нас привезли туда, он только достраивался. Чего я только не насмотрелась, работая там, — Хильда немного повернула голову, она не хотела плакать перед Тилике, только не сейчас.

— Я представляю. И куда тебя отравили потом? — мужчине стало интересно.

— Я потеряла там память и поехала с Якобом — парнем, который не бросил меня — в госпиталь, где я и встретила тебя.

Хильда умолчала о том, какой была жизнь с Якобом, в зависимости от незнакомого человека, который к тому же лжет.

— Но как ты вспомнила меня?

— Твой кулон, — она показала на шею. — Ты ведь хотел отдать его мне?

Тилике улыбнулся. Вот как.

— Да, это правда. Я хотел тогда отдать его тебе, но не решился, думал, ты окажешься, — он подцепил кулон пальцем.

— Этого не произошло бы, — девушка поправила волосы.

Они недолго помолчали. Каждый собирался с силами, чтобы продолжать этот слишком честный разговор.

— Хильда. Прости меня, — Тилике сказал это абсолютно искренне.

— Простить тебя? А за что? — с удивлением спросила Хильда, остановив автомобиль. Они не спешили выходить, сидя в уютной тишине замолкшей машины.

— Я всегда хотел защищать тебя, быть стеной… Я понял это еще до войны, когда, сидя в том кафе, мы разговаривали с тобой о всяких глупостях. Я пошёл на войну, думая, что стану сильнее. Но теперь я лише и того, что имел до нее. Я беспомощен.

— Тилике… — Хильда подбирала слова. — Ты не беспомощен. Ты стал для меня опорой, ты ошибаешься, если думаешь, что ты слабый, ты не такой. Ты сильный воин, перенёсший многое. Я всё это время писала тебе, я жила памятью о нашей встрече, надеждой на следующую. Тилике, слаб не тот, кто не может защитить другого физически, а тот, кто прячется за спинами слабых.

— Правда? — не смог удержать иронии Тилике. — Ну тогда ты просто обязана быть со мной.

— Правда, — серьезно сказала Хильда, глядя ему в глаза.

Они придвинулись друг к другу. Тилике уперся плечом в сиденье, чтобы не упасть. Их гобы соприкоснулись в нежном поцелуе, оба хотели оставить грубость войны позади, дарить ласку, а не боль.

Потом, выйдя из машины, они сидели на траве и смотрели на звезды, обсуждая будущее. Они знали, что теперь война для них окончена, и не заговаривали об этом. Оба хотели оказаться в Австрии, в небольшом городке, где ничто не напомнит о страшном опыте, сделавшем их сильнее.

Оба хотели куда-то направить эту силу, в мирное русло, чтобы никому больше не навредить. А пока — они лежали рядом и смотрели на звезды.

Австрия. Январь 1944.

Мягкий ветер окутывает комнату. Солнечные лучи проникают в небольшую комнату. В углу комнаты кровать, на которой спит девушка. Она зажмурилась от яркого солнца и повернулась на другой бок. Справа за столом сидит мужчина в шрамах, но выглядит он счастливым. Он пишет на листке бумаги мысли, излагая их чётко и ясно.

«Никогда не думал, что буду сидеть в квартире и смотреть на горы — они прекрасны и бесконечны. Нам удалось сбежать, и наша жизнь сложилась достаточно удачно. Хильда устроилась в местное кафе, а я пишу небольшие рассказы и продаю их. Мы живём скромно, но нам хватает. Нам хватает, чтобы забыть о своём прошлом, но не забывать об опыте, который оно нам подарило.

Я счастлив и чувствую, что моя душа находиться именно там, где нужно, и с тем человеком, с которым я хочу быть. Я не думаю, что вернусь в Германию и уж тем более в Штутгарт, откуда и началась наша история любви. Может, только после войны. Мы следим за новостями, однако никогда не обсуждаем, что происходит. Оба понимаем, что вовремя сбежали. Хотя Германия и осталась для меня моей родиной, то государство, которое она теперь из себя представляет, меня абсолютно не устраивает. Что же, буду надеяться, что все изменится».

История 3

Глава 1

Хорватия. Весна, 1944

Пауль глядит на море с берега. Оно прекрасно и полно неожиданностей, как и его жизнь, оно завлекает его своими величием и мощью. Небо затянуто тучами, но это нормально для севера, где солнце — настоящая редкость, и, если его увидеть, значит, день будет удачный, и можно делать все дела, которые ты задумал. Ветер обдувает Пауля, он придерживает свою фуражку, чтобы она не слетела с головы. Немного позже он вообще её снимает, давая голове обдуваться ветром, чтобы немного взбодриться. Его зелёные глаза щурятся, короткие волосы, подстриженные под ёжик, совсем не видны.

Он обдумывает многое. Германия проигрывает в войне, и Паулю становится понятно, что всякое сопротивление бесполезно: оно только будет усугублять положение дел страны и принесёт огромные потери. Механизм уничтожения и смерти уже начал действовать и дальше он будет только набирать обороты. Как считает мужчина, нужно признавать поражения, пока противники не вошли в страну и не начали устанавливать свой порядок. «Да, история повторяется», — подумал про себя Пауль: что в Первой мировой их загнали в инфляцию и нищету по глупости правительства, что теперь их загоняют в те же инфляцию и нищету по очередной глупости власти, которая живёт в своём отдельном от народа мире и, видимо, вообще не имеет представления о настоящем положении дел. Он был совсем маленьким, однако удручающее и чёрное положение страны закрепилось в памяти мальчика, а любимым разговором в доме была политика.

Пауль вздыхает. Сегодня он должен отправиться на срочное и важное задание для уничтожения противника, но он знает, что они проиграют. Смысла в задании нет, и ему хочется верить в благоразумие генералов и вышестоящих лиц, но приказы, которые они дают, заставляют думать, что все они под героином. Нет, Пауль не винил их. Все они находятся под колпаком у фюрера, который, собственно говоря, и отдаёт приказы, хотя именно они и допустили его к власти. Круг замкнулся. Народ выбирает власть, а потом чем-то недоволен, когда власть ставит их в жесточайшие условия и ведёт к гибели. Да, нельзя предугадать, каким будет правление очередного рейхсканцлера, просто невозможно.

— Командир! — К Паулю подбегает молодой парнишка и, отдышавшись, докладывает: — Вас к себе зовёт коммодор.

— Я уже иду, — он разворачивается и с печальным выражением лица идёт в здание.

Он заходит в штаб, обстановка становится мрачнее с каждой проведённой там минутой. Все на иголках, это и понятно: три поражения за неделю — такого не было никогда. Гитлер требует результатов в короткие сроки, но это невозможно. Они уже несут колоссальные потери, куда уж хуже? Им еле-еле хватает сил, чтобы отбивать атаки. Пауль сворачивает налево и, постучавшись, заходит в кабинет.

— Здравствуй, Пауль, — коммодор сегодня чернее тучи: он только что приехал с очередного собрания, пятого за эту неделю.

— Здравствуйте, вы вызывали меня, — Пауль садится на кресло напротив начальника.

Коммодор роется в ящиках стола, достаёт оттуда папку и протягивает ему в руки:

— Посмотри своё новое задание.

Пауль открывает папку и, бегло прочитав, выдыхает. Задание сложное и секретное. Не факт, что он выберется живым, и будет чудом, если он не попадёт в плен.

— Коммодор, я не выполню, — честно признаётся мужчина.

— Уверен? — Собеседник косится на него, выгибая бровь.

— Я не хочу губить свою команду, а тут задание такого итога. Будет чудом, если команда и я выживем вообще, в худшем же случае — попадут в плен все.

— Боюсь, тебе придётся принять приказ и выполнить задание. Ты — единственный, кто может если не уничтожить противника, то хотя бы задержать его. И никто не допустит того, чтобы ты оказался в плену. Ты знаешь о планах Великогерманского рейха, а также о нашем оружии, которым мы готовы атаковать противника, также ты знаешь и о слабостях военной промышленности, и за тобой, по нашим данным, много кто гоняется, поэтому мы этого не допустим, — коммодор откидывается на кресло.

— Ну задержу я их, а толку? Противник слишком близко, ещё немного, и на Германию полетят его бомбы. Мы несём колоссальные потери. Не легче будет отступить и принять поражение, пока всё не покатилось в пропасть? — Пауль наклоняется к начальнику, видя в его глазах согласие, которое тот никогда не озвучит.

— Пауль Бернштейн, вы должны выполнить этот приказ, и это не обсуждается, — мужчина стукнул кулаком по столу, достав сигару, закурил и, взглянув на Пауля, продолжил: — Это я тебе сказал как коммодор, а как человек скажу: не тебе здесь решать — фюрер знает, что делает. Да, я тоже не в восторге от его планов, но я уверен, что всё будет хорошо, — мужчина отвернулся. От него исходят неуверенность, сомнения и страх, что скоро он сам окажется если не на расстреле у своих, то у врага.

— От нас отказываются союзники, он ведёт нас всех в братскую могилу, а мы верим ему. Он человек, который если не сегодня, так завтра умрёт от старости! Через месяц нам всем придётся пускать себе пулю в лоб.

— Только благодаря ему мы ещё не стёрты с лица земли, мы были раздавлены и унижены, — собеседник настаивает на своём, не желая признавать правду, которая известна всем до единого.

— История повторится. Либо сам народ его свергнет, либо противник, который вот-вот войдёт в страну.

— Разговор окончен! Я требую от вас выполнения этого приказа! Я требую от вас, чтобы вы остановили и уничтожили английского противника даже ценой собственной жизни! Вы давали присягу фюреру — будьте так добры не предавать его!

Пауль встаёт и уходит с заданием: спорить бесполезно, а ещё хуже — пытаться донести правду до человека, который её знает, но прячет вглубь своего подсознания.

В своём маленьком кабинете он знакомится с делом поподробнее и ещё раз убеждается в том, что они проиграют. Он вспоминает отца, мать и младшего брата, смотря на их лица на фотографии, которая была последней: они сделали её в 1939-м перед его уходом. Прошло много времени, они давно не общались: он писал им, поздравлял, но ответа не было. Он откидывается на спинку стула и выдыхает, смотря, как солнце, не видимое за тучами, всё же садится за горизонт и, пробиваясь через плотные слои, оставляет маленькие лучики на воде и на суше.

Люк закрыт, и они опускаются под воду, их задача — уничтожить английскую подлодку, перевозящую боеприпасы для пехоты. Шансы, что им это удастся без потерь, сведены практически к нулю. Пауль это знает, он проверяет спасательное оборудование по несколько раз, ещё раз сверяется с картой и обдумывает план операции. Он следит за каждым, кто находится на судне. Лишних указаний не даёт, лишь кратко и вдумчиво отвечает на вопросы экипажа.

Они плыли миль тринадцать, на них давили замкнутое пространство и полутёмные переходы и отсеки на подлодке. Пауль стоял рядом со смотрящим, ни на минуту не отходя, и сверялся с расчётами и картами. По прошествии получаса они обнаружили её.

— Командир, мы их заметили! — Сообщает ему матрос.

— Тогда стреляйте, и уходим! — Пауль отдаёт приказ и смотрит на карту.

— Есть! — Снаряд выпущен, и подлодка тут же вспыхивает. Они разворачиваются и уходят настолько быстро, насколько это возможно. Вдруг они слышат грохот. Судно чем-то повредили, тут же загорается лампа тревоги.

— Командир, в одном из трюмов вода.

— Чёрт!

Мужчина быстро соображает: задеть английская подлодка их не могла, да и выпустить в них своим снарядом тоже. На ум приходят авиация, английские бомбардировщики с глубинными бомбами.

— Быстро все эвакуироваться! — Он отдаёт приказ, отсчитывая минуты до полного взрыва и потопления подлодки, и смотрит, как эвакуируется команда, едва успевая спастись сам.

Всплыв на поверхность, он оглядывается, не найдя никого из команды поблизости. Осознав, что никакой опасности нет, он гребёт до потери сил, увидев берег издалека. Достигнув заветной земли, он с облегчением сбрасывает спасательный жилет.

Он прислушивается и настолько быстрыми шагами, насколько это возможно, не давая себе перерыва, идёт по направлению в город, находящийся у моря. Он знает, что ему нужно как-то связаться со своими. Добравшись до первых стен, он прислушивается к разговору крестьян, что, облокотившись о стены старого маяка, разговаривая о рыбе, не заметили его, и вздыхает от своей неудачливости. Он в Италии. Осмотревшись, он примечает гальку под руками и стены маяка, неподалёку шумит жизнь, и стоят первые прилавки с сувенирами. Пауль собирается с силами и встаёт. Пройдя немного вглубь города, он проходит мимо ярко разукрашенных домов. С него капает вода, он оглядывается и, замечая местную полицию, ныряет в переулок. Присев на углу кафе — первое место, что он находит для небольшой передышки — он теряет сознание и погружается во тьму.

Англия. Разведка

Джерри Харт сидит в своём кабинете. В Англии туман, накрывающий её со всех сторон, и облака. Мужчине лет под тридцать пять-сорок; небольшая седина не портит начальника английской разведки, а, наоборот, украшает, как и лёгкие морщинки вокруг рта и глаз.

— Здравствуйте, к вам можно? — К нему заходит молодой человек.

— Смотря с чем вы пришли, — Джерри полностью разворачивается к рабочему столу.

— Я пришёл к вам с плохими вестями. Подлодка, которая была отправлена с боеприпасами, потонула.

— Немцы? — Джерри переспрашивает, и молодой человек кивает.

— Да, они атаковали нас первыми. — Парень протягивает протокол. — Они её взорвали — ничего спасти не удалось. Но ушли они не сами: наши самолёты быстро среагировали, и их подлодка тоже затонула, хотя у нас есть сведения, что есть выжившие. Одним из них, мы подозреваем, является командир Пауль Бернштейн. Он хорошо информирован, и, взяв его в плен, мы смогли бы продвинуться гораздо быстрее.

— Вы вешаете его поиски на меня?

— Вы верно поняли. Сделать нужно в самые кратчайшие сроки.

— Разве у страны нет больше дел, кроме как пускаться на поиски солдата, который мог умереть?

— Я передам, что вы отказываетесь от этого дела!

— Это неправда! Я не отказываюсь, а не вижу смысла.

— Да ладно. Помнится, когда вы только сели на это место, в вас было куда больше энтузиазма. Стареете... Может, вам на пенсию?

— Хорошо. Я сделаю, — Джерри берёт в руки дело, протянутое молодым человеком, и смотрит: один лист с единственной, плохо сделанной фотографией, сведений практически нет, кроме возраста — двадцать семь лет. Да, его найти будет тяжело, однако если это пойдёт на благо страны, он готов. Джерри берёт телефон и просит к себе Морица.

Глава 2

Лаура проснулась и порадовалась хорошим погоде и настроению. Она спустилась вниз, где располагалось кафе, и стала готовиться к новому дню: ставила стулья, раскладывала приборы, стелила скатерть, расставляла цветы, протирала стаканы. Обычный день, который ничем не отличается от других. Она оставила барную стойку в покое и, поставив стаканы, взяла один большой горшок. Принявшись его вытаскивать из кафе на улицу, чтобы поставить, Лаура чуть не упала на лежащего на земле мужчину. Она буквально в последний момент успела заметить его и перешагнуть.

— Чёрт! — вскрикнула девушка от неожиданности. Мужчина лежал прямо у дверей кафе и тяжело дышал. Было видно, что это военный. — Мужчина, с вами всё в порядке? — Она посмотрела на него и обнаружила рану на плече. Та приходилась на левое плечо, заканчиваясь на нём и начинаясь от ключицы. Рана оказалась не сильно глубокой, но кровь из неё расползалась по одежде.

«Я ведь об этом пожалею, и не раз! Лаура, ну почему в тебе столько мягкости?!» Она не особо любила в себе эту черту, но делать было нечего, кроме как занести мужчину домой, что она и сделала. Взяв под руки, она поволокла его в кафе и, добравшись с ним до барной стойки, стала внимательнее его рассматривать. Прекрасные черты лица. Немного острый подбородок, но при этом прекрасная длинная шея. Он симпатичен. Тонкие губы и скулы — настоящий принц в форме, который пришёл в негодность. Задержав взгляд на форме и наградах, она поняла, откуда он. Немец! Лаура принялась снимать с него китель и, немного оголив плечо, стала промывать рану и следить, чтобы кровь остановилась. Перемотав ему плечо тем, что оказалось под рукой, и посмотрев, нет ли у него других повреждений, Лаура стала думать, куда его деть. В кафе оставлять однозначно нельзя: случайные посетители или отец могут заметить его, поэтому девушке ничего не оставалось, кроме как потихоньку затащить его в свою комнату, которая находилась неподалёку. Да и место там лучше для него, нежели в подвале.

Девушка взяла его под мышки и, подняв верхнюю часть тела, поволокла в комнату. Протащив его до лестницы, она поняла, что немного переоценила себя: она не такая сильная. Но отступать было поздно. Собрав всю силу, она снова взяла его за верхнюю часть тела и, идя задом, потащила. «Лаура! Ну зачем ты его потащила? Нет, чтобы оставить его там или оттащить на улицу в безопасное место — ты решила принести его в свою комнату. Ты сильно себя переоценила, теперь прислушивайся, чтобы отец не услышал, а то нехорошо получится», — думала девушка, пока тащила его. Много усилий стоило ей переместить его в свою комнату, однако она смогла это сделать. Хорошо, что та находилась близко. Открыв дверь, она положила на кровать сначала голову, потом нижнюю часть тела. Когда мужчина оказался на кровати, девушка выдохнула и, принеся все его вещи и стакан воды, закрыла дверь на ключ, чтобы он не сбежал, а кто-либо другой, войдя случайно в комнату, его не увидел.

— Лаура, ты только встала? — Отец, как всегда, не вовремя. Хосе выглядит на свой возраст: волосы по плечи с седыми прядями и карие глаза. Он — человек старой закалки — старался воспитывать дочь в порядке и строгости, без лишнего баловства. После смерти матери Лауры он почти совсем не выходил из дома — лишь изредка, чтобы полюбоваться луной у моря.

— Нет... Я встала давно, просто забыла кое-что взять из комнаты, но уже взяла, — девушка невинно захлопала глазами. Лаура умела врать.

— И что же это? — Недоверчиво переспросил он.

— Моя... Заколка для волос, — девушка нервно улыбнулась и быстро провернула ключ за спиной. Встретив всё ещё недоверчивый взгляд отца, она взяла его за руку, уводя подальше от своей комнаты. Хосе был в смешанных чувствах. Дочь ничего не забывала, и взгляд у неё сегодня слишком милый и загадочный, однако, вздыхая, он пошёл вместе с ней вниз.

Германия. Гестапо

— Разрешите?

— Да, входите, — Вильке сидел и курил. Честно, он ничего не делал на рабочем месте. Сегодня у него просто не было настроения браться за что-нибудь серьёзное.

— Займитесь этим делом, — молодой офицер, кладя папку на стол, посмотрел с полной серьёзностью на Вильке. Все знали, что он заядлый ленивец. Он хорошо раскрывал дела и находил нужных людей, но был крайне придирчив в работе. Он пускал всё на самотёк и переводил стрелы на другого, находя тысячу причин некомпетентности своего помощника, на которого валил всё дело.

— Почему я?

Офицер вздохнул. Перед ним сидел эталон Великогерманского рейха. Голубые глаза, светлые волосы — он был самым чистокровным арийцем. Но таким вредным.

— Потому что это очень секретное дело: речь идёт о капитане Пауле Бернштейне. Он проиграл бой со своей командой возле берегов Италии, и нам важно его найти раньше англичан и итальянцев, которые, в случае его обнаружения, незамедлительно начнут за ним охоту.

— А какую он такую ценность представляет? — Вильке открыл папку и лениво взглянул на фотографию. Офицер держался на пределе терпения.

— Он знает слишком много, к тому же многому может обучить врагов — мы не можем допустить этого.

— Дело интересное, ладно. Я возьмусь за него, — Вильке потушил сигарету и раскрыл папку для более детального изучения. Офицер выдохнул и вышел из кабинета.

Мориц шёл по коридорам уже знакомого здания, понимая про себя всё. Он предатель для своих и чужой здесь, он знал, что один неверный шаг, и он умрёт от рук англичан. Он предал свою страну ещё в сорок первом, когда они последний раз виделись с Паулем. Тогда тот командовал их лодкой. Он отдал команду сражаться на поражение. Мориц уговаривал его остановиться и не делать этого, однако всё было бесполезно. Он единственный, кто выжил из двадцати пяти человек на том судне и, попав в плен, перешёл на сторону англичан. Проходя мимо стеклянной полки с наградами, он украдкой взглянул на себя. Рыжие волосы, карие глаза — нельзя было сказать, что он немец, но в нём была кровь этого государства. Но он больше не считал Германию своей страной: она была для него чужой, она была не той страной, в которой он хотел жить, не той страной, в которой он вырос... Нет, не той. Той Германии с её зелеными полями и цветами, что он любил собирать, с теми прекрасными традициями, которые были... Нет той больше страны, которую он считал страной.

Он шёл по коридорам и, найдя нужный кабинет, постучавшись, вошёл в него.

— Мориц, проходи, — Джерри сидел и попивал виски на рабочем месте. «Прекрасное начало дня», — подумал про себя Мориц. Настроение упало на ноль при виде начальника.

— Вы вызвали меня для одного очень важного дела. Что случилось? — Он присел рядом. Они с Джерри находились в достаточно хороших отношениях. Джерри однажды вытащил его из тюрьмы, убедив суд, что он может быть полезен, когда Морицу вынесли смертельный приговор.

— Я хочу поручить тебе найти одного из ваших, — Джерри допил содержимое стакана.

— Кого? — Мориц внимательно смотрел на то, как Джерри встаёт и протягивает папку со стола ему в руки.

— Пауля Бернштейна, — Мориц не верит своим ушам, воспоминания о той битве вспыхивают перед глазами. — Ты наверняка его знаешь.

— Да, знаю. Это он отдал приказ идти на поражение, — парень поджимает губы. Чёрт, как не вовремя жизнь их столкнула.

— Ясно. Предположительно, он взорвал нашу подлодку с боеприпасами у берегов Италии, но сам там и потонул. Мы не знаем, выжил он или нет, однако его следов мы так и не нашли, и, вероятнее всего, он всё-таки жив.

— А зачем нам его искать? Вы ведь не просто так меня вызвали его найти? — Мориц не был глуп, он быстро улавливал суть дела, и Джерри это нравилось в нём.

— Да, это правда, он много чего знает для нас ценного. Мы предполагаем, что не одни мы его ищем. Думаю, немцы тоже уже спохватились. Поэтому твоя задача — найти его и привести к нам. Он не единственный, кого мы ищем, однако он в приоритете. Боюсь, что придётся тебе погоняться за ним: я не думаю, что он пойдёт к нам в руки, будь он даже на волоске от смерти...

Мориц прервал его: выслушивать Джерри совершенно не хотелось.

— Хорошо, я вас понял.

Мориц вышел из помещения, что ему выделили, уже с чемоданом. Он не думал, что судьба ещё раз их сведёт, но раз так, значит, их битва ещё не окончена. Он будет только рад покинуть на небольшой отрезок времени эту конуру, в которой находился: обшарпанные стены и раскладушка.

Солнце клонилось к закату. Пауль начал приходить в себя только к вечеру жаркого дня. Всё тело нестерпимо болело, хотелось пить. Он приоткрыл глаза, увидел потолок, подушки, небольшое зеркальце, подвешенное на стене и отражающее солнечные лучи, стол и стул, где-то вдалеке были шум моря и ветер. Поначалу Пауль подумал, что он умер, но потом, коснувшись поочерёдно одними подушечками своих пальцев других, понял, что это не так. Он хотел встать, но не хватало сил: он слаб, и перед глазами встала только картинка, где он находится. Если он у врага, то лучшим для него решением будет не издавать ни звука.

Он закрыл глаза и прислушался. Внизу были разговоры, язык он где-то уже слышал — точно итальянский. Он вспомнил, как его бабушка спокойно на нём говорила, живя в Италии и попивая вино на своей вилле. Жаль, что она умерла в начале войны, а дом сразу продали после её смерти за ненадобностью. То были замечательные времена. Его размышления прервали голос девушки и звук открывающейся двери. Пауль разлепил глаза.

— Ты живой?

Пауль приблизительно догадался, что она сказала, но не пошевелил ни одним мускулом. Он просто смотрел на девушку открытыми глазами.

— Скажи «да», если живой, — девушка всё никак не отставала. Неужели она не видит, что раз он с открытыми глазами, значит, ещё не умер. В глазах живого всегда просматривались мысль и цель, в то время как в глазах мёртвого никакой цели. Это были просто глаза, смотрящие в бесконечность, во тьму.

Лаура не знала, как быть: подождать, пока рана заживёт, и потом отправить его на все четыре стороны, или же прямо сейчас после еды. Её качало от волнения, что дома немец. Как её, как и семью, могут засадить в тюрьму за укрывательство врага, если кто-нибудь узнает, так и отец сам может пристрелить его, и нужно начинать думать, что делать с трупом.

Пауль легонько покачал головой. Девушка была красива. Ярко-зелёные глаза и светлые волосы цвета спелого пшена. Она улыбнулась и проскользнула в комнату. В ней била жизнь ключом, казалось, что она живёт не как весь мир, погрузившись в уныние и страх. Она живая, глаза живые.

— Отлично, я принесла тебе еду, — девушка указала на поднос и, поставив его рядом с мужчиной, убрала салфетку. Лаура смотрела, как мужчина фокусирует взгляд, как думает, что делать, и с любопытством на неё смотрит. Возможно, он не доверяет ей и думает, что она удерживает его.

— На, ешь, — она взяла вилку и положила в руку Паулю. Тот посмотрел на неё с удивлением и недоверием. Создалась неловкая ситуация. Они сидели и смотрели друг на друга так, пока девушка не захотела хоть как-нибудь разрулить положение. Лаура решила, что он не доверяет ей, не может её понять, поэтому, потупив взгляд, сама взяла вилку и, отрезав кусок мяса, поднесла ко рту Пауля. Тот, понюхав и поняв, что ничего опасного в еде нет, взял еду с вилки и медленно прожевал, довольно улыбнувшись: мясо и правда очень вкусное, слегка с остринкой. Девушка покрылась лёгким румянцем: она не кормила никого с ложечки, а взрослого мужчину тем более.

— Спасибо, — это всё, что он смог сказать. Пауля ситуация приводила в полное замешательство. Он, взрослый человек, должен есть с ложечки того, кого едва знает и от кого полностью зависим. Господи, вот никогда бы он не подумал, что судьба поставит его в такое неловкое положение. Мужчине хотелось бы сейчас зарыться в одеяло и скрыть то смущение, что прёт из него фонтаном, но приходилось держать голову.

— Теперь ешь сам, Пауль... Берш... Берштейн, — девушка попыталась выговорить его фамилию. Мужчина только улыбнулся и выдал небольшой смешок. По правде говоря, она первая, кто произнёс его фамилию почти правильно: все остальные произносили её с ещё бóльшими ошибками. И Пауля это всегда раздражало, но теперь он позволил себе немного посмеяться над этой комичностью своей жизни. — Ну что! — С наигранной обидой ответила девушка. — У вас и правда очень сложные фамилии и имена странные.

Мужчина ничего не ответил, только взял вилку из рук девушки и стал кушать, смотря на неё.

— Меня зовут Пауль Бернштейн, — прожевав мясо, произнёс он. — Берн-штейн.

— Берн-штейн, — девушка медленно и вдумчиво произнесла. — Меня зовут Лаура. Лаура Гарсия. У вас красивая фамилия.

— Очень приятно, — всё, что смог сказать Пауль. Он хорошо понимал этот язык, но говорить никак не мог научиться.

Её глаза блестели очень ярко, — или это ему кажется, — солнце медленно отсвечивает в них, и её кожа блестит на нём, отдавая оливковым оттенком. Она образец здоровья и радости.

Он пододвинул к себе все оставшиеся тарелки и принялся есть: голод брал своё. А Лауре ничего не оставалось, кроме как наблюдать за ним. То, как он кушает — манеры у него присутствовали точно. Он взял вилку и нож, запил. Пауль смотрел на еду и по очереди всё ел, не торопясь. Девушке казалось, что он растягивает и не желает проваливаться в сон и небытие, хочет ещё раз перед сном посмотреть на жизнь и прочувствовать то удовольствие, что чувствует сейчас. Иногда минуты могут заменить всю жизнь.

Они сидели после трапезы Пауля и молча смотрели на звёзды, которые были хорошо видны. Самолёты над городом не летали, поэтому звёзды рассыпались по небу в странном хаотичном порядке и властвовали над ним. Вечерняя прохлада морила, а ветер с моря пел колыбельную о волнах.

Глава 3

Дела в городе шли неспокойно: вовсю искали немцев, которые прятались. Те бежали из собственной страны в соседние и прятались везде, местные жители под их угрозами впускали тех в свои дома. Лаура безумно переживала, волнение часто не давало ей уснуть. Она прятала Пауля уже неделю, и один её неверный шаг мог открыть её секрет и опозорить не только её саму, но и её не такую уж и большую семью: отца и бабушку. Матери нет. Она умерла, когда девочке было пять. Была двоюродная сестра, но она жила на родине, в Испании. Сами же они по неизвестным причинам, которые отец Лауры никогда не озвучивал, переехали в Италию. Может, это было связано с матерью, а может, и с властями, — Лаура не знала и могла лишь гадать. Но девушка понимала, что долго врать она не сможет, поэтому намеревалась рассказать отцу. К тому же не сегодня-завтра к ним придут итальянские коммунисты, которые проверяли все заведения в городе, — приказ властей из-за наплыва немцев — и тогда точно быть беде.

С Паулем они общались на смешанном языке: половина немецкого, половина итальянского, иногда приходилось объясняться руками. Но они понимали друг друга, словно не было между ними никаких преград: ни политических, ни языковых, словно нет на свете ни чёрного, ни белого — есть лишь Вселенная, что формирует энергию на Земле. Девушка вышла из комнаты, чтобы начать очередной день, мужчина пока что спал. Смотря на него спящего, девушка любовалась его прекрасными чертами лица, что были хорошо видны на солнце. Он зарождал в девушке что-то новое и опасное, то, чего девушка боялась, и кровь её могла, ударив в голову, принести ей бе́ды. Она стояла и смотрела до тех пор, пока снизу не донёсся голос отца.

— Лаура! — Отец, находившийся в этот момент внизу, позвал девушку.

— Да, уже иду, — она спустилась, было тихо и непривычно пусто. — Что ты хотел, отец?

— Ты ведь не забыла, что сегодня прибывает твоя бабушка? Её нужно встретить в порту.

— Да, помню, я не страдаю проблемами с памятью, — она подошла к выходу и открыла двери для того, чтобы поставить горшок.

— Ну-ну, конечно. А кто бегает по десять раз на дню в свою комнату? Ещё и тарелки там оставляет. Кстати, почему ты стала там есть? Я раньше не замечал за тобой этого.

Лаура остановилась. Она, по всей видимости, и правда попалась со своим увлечением к Паулю. Она беспокоилась и в любую свободную минуту шла его проверить или же принести еды.

— Ну... Я... Я просто люблю любоваться луной и солнцем: знаешь, у меня в комнате много света, и так приятно сидеть и смотреть на вид моря из окна, да и просто проводить время в комнате, — девушка пыталась придать тону как можно больше мягкости и сделать вид, что всё так и должно быть.

— Интересно, с каких пор ты стала так уединяться? — Отец, неудовлетворённый объяснением, покосился на неё, однако Лаура приняла невозмутимый вид и отправилась в город встречать бабушку.

Италия. Тюрьма

— Тащите его сюда, скорее! — Кричал один из охранников.

— Да несём мы его, несём! Он тяжёлый, чёрт побери, — двое несли мужчину, чьё лицо было полностью в крови. Он не говорил и никак не реагировал. Честно сказать, будто ещё немного, и он умрёт.

Рудольф чувствовал, что жизнь в нём угасает с каждой минутой. Находясь в сознании, он вспоминал всё светлое, что было в его жизни, но кровь, покрывавшая всё его лицо, мешала ему.

Его привели в камеру и бросили там умирать. Может, у него и будет допрос, но скорее сдохнет он раньше. Да и зачем он сдался итальянским коммунистам, которые и так укрепляют свои позиции?

Уго Алонсо был закалённым коммунистом. Мужчина средних лет, чей взгляд, который пугал не только его врагов, но и подчинённых, был его коньком. Он много работал, чтобы выжить среди того беспорядка, что творился в стране.

Им в руки попал очень даже интересный экземпляр, из которого можно было многое вытрясти о том, что собирается делать противник. Мужчина понимал, что немцы проигрывают и постепенно теряют союзников. Ещё немного, и они попадут в собственную камеру, где и умрут.

Он аккуратно входит в камеру, смотрит на мужчину, чьё лицо не разглядеть из-за крови, встаёт напротив, понимая, что много информации выжать не получится, да и вряд ли он может многое сказать, однако кое в чём всё-таки он мог бы быть полезен.

— Кто ты? — Мужчина поднимает глаза, их разделяют какие-то полтора метра и языковой барьер. Нет, Уго знает немецкий, но принципиально не хочет общаться на этом языке.

— Я... — мужчина с трудом выговаривает слова: ему хорошо ударили по челюсти. — Я Рудольф Вагнер... Лейтенант Кригсмарине Великогерманского рейха.

— Это нам известно, вы лучше скажите, что вы знаете о планах вашего руководства. Вам наверняка что-то да известно. К тому же вы же понимаете, что мы не намерены оставлять вас в живых. Возможно, мы отсрочим вам поездку на тот свет, а возможно, из великого великодушия, не отрежем вам голову, а просто дадим выпить яд. Для вас, немцев, это лёгкая смерть.

— Но мне ничего не известно! Единственное, что я знаю... Моей задачей было перевезти взрывчатку... с которой я был потоплен.

— Но вам не могли ничего не говорить, — Уго подходит ближе.

— Всё знает Пауль. Пауль Бернштейн, — он поднимает голову на своего палача. Тот не так ужасен, как он мог себе представить.

— Что за Пауль? — Уго переспрашивает.

— Командир судна, что недавно тоже... затопили.

Уго вертит имя солдата в голове — что-то похожее ему уже попадалось на глаза.

— Уходим. Он больше ничего не знает, — в глазах солдат он видит желание пытать, однако Уго понимает, что пленник действительно ничего не знает. Это видно в глазах Рудольфа, глядящего исподлобья.

— Вы так просто дали ему выжить! — переводчик был возмущён. — Он наверняка просто соврал нам, чтобы самому ничего не говорить. Я уверен в этом!

— Нет, боюсь, он прав. Недавно мне попалась статейка, где говорилось о потоплении немецкой подводной лодки. Я вот думаю, что про этого Пауля он, кажется, и говорил нам сейчас. Осталось узнать, жив он или нет, — мужчины вышли на свежий воздух.

— Тогда я прикажу обыскать соседние города. Он не мог так быстро скрыться на бóльшее расстояние.

— Да, конечно, этого пристрелите, — сам же Уго шёл заводить дело и собирать первые улики.

Пауль понемногу привыкал к девушке, которая на сегодняшний момент была для него единственным источником еды и воды, а также новостей.

Девушка была приятна ему, и он много раз пытался показать ей свою симпатию, выражая её через взгляды и прикосновения. Сама же девушка редко смотрела ему в глаза и прочитать её не могла, однако Пауль не оставлял попыток, он хотел донести эту информацию до неё, ведь его симпатия была далеко не животного характера: она находила место с философией и желанием сохранить Лауру как цветок посреди этого хаоса. Мужчина впервые захотел прожить ещё на один день дольше и увидеть ещё раз её глаза. Смерть отступила куда-то на дальний план, уступая место симпатии и жизни.

Он прикрыл глаза всего на несколько минут, — голова снова неимоверно болела, — но прошло достаточно времени, чтобы наступил вечер.

— Пауль, — девушка тихо позвала его. — Пауль, ты не спишь?

— Нет, — Пауль так же тихо отозвался и решил не говорить громче: девушка дала понять ещё при первой встрече, что в доме не только они.

— Я принесла тебе ужин, — Лаура вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Поставив поднос, она немного ослабила Паулю верёвки, связывающие его, и тот неторопливо принялся есть.

— Очень вкусно, — Пауль плохо понимал, что говорит, но он опирался на интуицию и всплывающие порой в его голове давно забытые слова. Верёвка, что лежала сейчас рядом с девушкой, напоминала ему, что она всё ещё не доверяет ему и что сама Лаура не хочет его отпускать.

— Слушай, Пауль... Раз ты уже более-менее поправился, я могу попросить тебя... уйти? — Девушка говорила вполголоса, почти шёпотом. Она боялась, что отец, стоящий рядом с бабушкой за стеной и помогавший ей занести вещи, их услышит или вовсе ворвётся в её комнату.

— Я могу уйти, только вот куда? — Пауль мгновенно погрустнел, и все его фантазии рухнули вмиг. Он знал, что рано или поздно она попросит его уйти вон: кормить ещё один рот её семье будет очень дорого, да ещё и тайком. Она боится и за себя и за свою семью. Это-то Пауль прекрасно понимал, но он не знал куда идти. Его наверняка ищут, да и не известно кто — свои или чужие? Ещё хорошо, если свои, а если коммунисты? Те наверняка возьмут его с радостью. Да и её оставлять не хотелось.

Возможно, он пожалеет об этом, но сейчас единственный шанс. Он подполз к Лауре и, смотря в её глаза, помаленьку обнял её. Сначала совсем легонько, чуть касаясь, потом всё крепче и крепче, сжимая в своих объятиях, вдыхая аромат солнца и моря. Она стала для него олицетворением свободы и жизни.

Девушка всё понимала — она потихоньку тоже обняла его, и хоть воздух в лёгких и заканчивался, они продолжали так сидеть. Хотелось остаться в моменте, именно в этом.

— Лаура? — За дверью послышался голос её отца. Оба вздрогнули и отстранились друг от друга.

— Чёрт, тебя даже спрятать некуда, — она побежала к двери, чтобы выйти отцу навстречу.

— Лаура, слушай, я тут подумал, может, мне переселить тебя в комнату мат... — мужчина не успел договорить. Открыв дверь, он обомлел, увидев, как его дочь испуганно стоит посреди комнаты, а в углу сидит немец.

— Ла-у-ра. Это... — глаза отца раскрылись до предела, как пятикопеечные монеты. Он удивлённо моргал, уставившись на свою дочь, ожидая ответа.

— Я тебе сейчас всё объясню! — девушка натянула неискреннюю улыбку, пытаясь хоть немного скрыть нервозность и как-то исправить ситуацию. — Он просто...

— Что тут у вас... — на голос пришла бабушка, которой не терпелось увидеть подросшую внучку, и тоже выразила своё изумление.

Через полчаса все сидели за столом на кухне вместе с Паулем.

— Лаура, объясни мне, как так получилось, что в нашем кафе немец, да ещё и военный моряк? — С негодованием медленно проговорил мужчина.

— Ещё и красивый, — улыбнулась бабушка, как обычно пытаясь поднять настроение. Она наблюдала, как Хосе буквально кипит весь. Эта картина изумляла её и наводила на воспоминания о былом прошлом, от которого они не так далеко отошли. Хосе повернулся к женщине сказать, что она вставила эту реплику не к месту, и лучше будет ей вообще замолчать.

— Он лежал на пороге нашего кафе. С раной. И я просто не могла его бросить, — девушка виновато посмотрела на картину, висящую на стене.

— Лаура, ты решила помочь человеку просто так и притащила его в наш дом?! — Отец был в ярости. Контроль медленно сходил на нет.

— Хосе, не кипятись, ты ведь знаешь, что у Лауры характер матери. Она, как Джулия, тащит домой всё, что нуждается в защите. Однажды она и тебя домой притащила как брошенного котёнка, — бабушка сидела и пила чай, всё поминая эту историю уже в сотый раз.

— При чём тут это? Мы говорим сейчас о том, что Лаура притащила в дом преступника, причём в военной форме. Немца! В стране и так неспокойно, вокруг война, а она притащила врага домой! Я об этом, если вы не понимаете, — мужчина повысил голос, но бабушка даже не шевельнулась. Она как женщина, пережившая одну войну и переживающая вторую, сидела с видом человека, которого трудно чем-то удивить. Она прекрасно понимала, что Хосе будет в ярости.

— Во-первых, знай своё место. Как ты смеешь повышать на меня голос? Во-вторых, как человек, живущий в войну, и не одну, между прочим, я могу тебе сказать, что это тут совершенно ни при чём. Ты ищешь повод для того, чтобы выплеснуть собственный гнев, вот и всё. В-третьих, ситуация в стране всегда была, есть и будет нестабильной, пока люди будут хотеть мирового господства. Она всегда будет шататься, как и во всём мире, — размеренно отвечала бабушка. — И последнее. Да, Лаура поступила опрометчиво, приняв и дав кров этому мужчине. Но это только лишь потому, что она юна, и её сердце выбрало его, или ты что-то имеешь против любви?

От таких слов все сидящие за столом смутились, кроме самой бабушки: она гневно смотрела на Хосе. Мужчина сдался и виновато посмотрел на неё. С женщиной трудно было спорить, особенно не хотелось ей перечить.

— И что вы этим хотите сказать? — Недовольно спросил отец. Он не собирался сдавать позиции.

— А то, что ты не можешь выставить этого мужчину за дверь, Хосе! Ты ведь знаешь, что я верю в бога и молюсь ему для того, чтобы он послал нам защитника.

— Да, я знаю, — он посмотрел на женщину.

— Так вот, сегодня я увидела, что Лаура нашла свою судьбу, а мы нашли того, кто нас защитит, — поступил невозмутимый ответ.

— Вечно вы приплетаете сюда ещё и бога, — обречённо вздохнул он.

— Бабушка! — В разговор вмешалась Лаура, но остановилась после её строгого взгляда. Этой женщине никто не смел перечить: она олицетворяла могущество, власть и свободу.

Лианора обратилась к Паулю, посмотрев на него и поняв, что за человек перед ней сидит:

— Тебя зовут?..

— Пауль... Пауль Бернштейн, — мужчина отвечал тихо и кратко.

— Откуда ты?

Пауль удивился: с ним говорили на чистом немецком, что поразило его.

— Из Кёльна.

— Прекрасный город, я там познакомилась со своим мужем. Этих дней я никогда не забуду... Скажи, Пауль, почему ты прячешься и не идёшь к своим?

Пауль мнётся и тушуется под её взглядом, а потом решает рассказать всё как есть. Про свою службу и про то, кто он такой, какие цели преследовали они с командой, чем он так ценен для союзников и для своих, почему он прячется тут, в маленьком прибрежном городке Италии. Он рассказал всё, ничего не тая. Да и смысл?

— Мы оставляем тебя. Ты будешь работать на нас, Пауль. Я не вижу, чтобы ты представлял угрозу. Ты, как и многие другие, пытаешься спастись от войны, что поглотила тебя. Однако, в отличие от них, ты не угрожаешь нам.

— Спасибо, — всё, что успевает сказать Пауль прежде, чем Лианора выходит из-за стола, а вместе с ней и вся семья: разговор окончен, и она не намерена его продолжать.

— Почему вы его оставили? — Хосе понимает, что солдат останется в их доме, и пытается склонить Лианору к принятию другого решения, зная, что это обречено на провал, но докопать до сути он должен.

— Потому что мой муж, погибший в Первой мировой, был родом из тех краёв. Я была так молода, когда потеряла любовь всей своей жизни... Я не хочу, чтобы подобное произошло с Лаурой: у них впереди целая жизнь. Я не отношусь к нему предвзято, он не опасен. Он надел на себя эту форму, чтобы казаться грозным и сильным, хотя он слаб, и понятно почему. Хосе, он желает только лишь одного: выжить. Когда-то мой муж, уходя на войну, сказал мне: «Когда человек примеряет на себя роль или маску только чтобы выжить, он помнит, кто он такой, и помнит, что он человек, но когда человек одержим фанатизмом и пропагандой, он становится оружием государства и теряет себя». Этот мужчина ещё помнит, кто он такой и откуда он. В нём нет опасности, Хосе, успокойся. Он пришёл в эти края не случайно.

— Почему же? — Шепнул мужчина.

— Он искал свою любовь всё это время и вот сейчас он её нашел. Ему нужна любовь, как и всем нам. Хосе, вы с Джулией до её смерти любили друг друга так же, так что пожелай своей дочери счастья. Я знаю, что как отцу тебе тяжело её отпускать, но поверь, она в надёжных руках. Ты можешь не переживать, — бабушка кладёт ему руку на плечо и уходит к себе, а Хосе смотрит в сторону Лауры и Пауля, которые переглядываются и улыбаются. Теперь им не нужно прятаться и скрываться, теперь он может быть с ней и хоть целый день наблюдать за ней.

Глава 4

Германия. Гестапо

Вильке только что получил отчёт от одного из своих людей, что Пауль жив и действительно находится в Италии. Он отдал приказ, чтобы его нашли и подключили местных, если понадобится, даже за большую сумму денег. Сам же Вильке предпочитал не участвовать лично в поисках этого человека. Он всего лишь составлял отчёты и распоряжался своими людьми, которых лично отбирал. В них у него сомнений не было.

— Разрешите войти? — Генрих был большой начальник, занимающий высокое положение и имеющий огромную власть, которой практически не пользовался.

— Ну разве я могу сказать вам «нет»? Вы выше меня по рангу стоите, к тому же мой непосредственный начальник и вы уже одной ногой в моём кабинете, — Вильке потушил сигарету и встал, чтобы поприветствовать его.

— Нет, вы можете мне сказать «нет», но тогда у вас будут проблемы, — Генрих скромно сел в кресло.

— Почему же вы не позвали меня к себе? Если вы за отчётом, то он... — тот не успел договорить: жест рукой заставил его замолчать.

— Ну, сегодня я решил наведаться к вам лично, — вышестоящее начальство требовало хоть каких-то сведений, а их не было, поэтому он пришёл напрямую к Вильке, а не пошёл через его многочисленных секретарей, которых тот нанимал и увольнял по несколько раз в месяц.

— Ну ясно, — Вильке почувствовал угрозу, которая буквально висела у него над головой. Он понимал, что очень популярен своим дурным интересом к девкам и выпивке, а ещё тунеядству. Да, он был своего рода гением, раскрывающим сложные дела, но ещё немного, и он мог вылететь прямо вперёд ногами, тогда никто бы даже и смотреть не стал на его гениальность. В городе и так кипело волнение, и только за стенами учреждений ты мог чувствовать себя в чём-то уверенным и знать, что завтра ты будешь жить. Беспокойство утихало, в твоих руках были информация и сведения, а знать больше значит выжить.

— Видите ли, мы уже неделю ждём от вас отчёта, а его нет. Вы же понимаете, что это дело — ваш последний шанс? Германия сейчас не в том положении, чтобы растягивать время и терпеть. Действовать нужно молниеносно, иначе за твоё место будет объявлена борьба. Объясните причину отсутствия сведений?

— Пауль Бернштейн числится в живых, должен находиться в одном из прибрежных городов, однако точно пока ничего выяснить не удалось. Также есть неподтверждённые сведения о том, что его ищут ещё... — тот осёкся, боясь, что с него потребуют слишком много информации, которой у него пока нет.

— Кто? — Генрих был крайне любопытен.

— Кто угодно. Может, англичане, а может, и итальянцы. На борту судна, потерпевшего крушение, находился Рудольф Вагнер. Они были знакомы, проходили обучение в одной школе и карьеру начинали тоже вместе. Насчёт него есть сведения, что он попал в плен, правда, не понятно к кому.

— И вы молчали? — Генрих встал со стула и обошёл Вильке.

— Нет! Я просто не успел подготовить отчёт, потому что сведения пришли только сегодня утром.

— Значит так, Вильке. Как только становится известно что-нибудь по Паулю, вы сразу... Вы поняли? Сразу бежите ко мне!

Тот закивал головой.

— Простите, а можно вопрос? Какие такие сведения у него есть, что за ним гонятся все?

— Он знает об одной операции, которая готовилась под его руководством. Это всё, что вам нужно знать.

— А что будет, если его найдут раньше?

— Нам конец, или, если он откажется возвращаться, он будет объявлен предателем, и его убьют, — Генрих достал сигарету и закурил, выйдя из кабинета.

Вильке схватился за телефон. Ему нужно срочно найти друга, который уговорит его вернуться в Германию, и его не придётся тащить насильно. Вильке не сильно уж и хотелось марать руки в крови.

Англия. Перрон

Мориц собирался отправиться, как мужчина окликнул его и, подойдя, вручил ему письмо, сказав, что это срочно. Тот очень удивился, однако развернул его.

«Нами получены данные, что за Паулем ведут охоту не только наши, но и итальянцы и немцы. Мы не знаем, зачем он понадобился итальянцам, но предполагаем, что для обмена пленными. Также тебе стоит помнить, что если его найдут немцы раньше нас, то они, скорее всего, застрелят его на месте, если он откажется содействовать, что вполне вероятно, и тогда ты будешь виновным. Твоя задача — убрать всех и привести его живым!»

— Чёрт! Чёрт! Чёрт бы побрал этого Пауля! Лучше бы пристрелить его где-нибудь в подворотне и никогда не иметь с ним дел, — Мориц собрал в кулак всё своё самообладание и посмотрел на поезд, который через несколько минут должен был отправиться в Австрию, а от её границ и до Италии.

Италия. Кафе

Пауль, как и обещал, работал в кафе. Он согласился выполнять тяжёлые задачи: таскал мешки, перетаскивал мебель, выносил горшки и чинил то, что сломалось или выглядело ненадёжным. Он вставал раньше всех и открывал кафе, а потом так же уходил позднее всех, закрывая его. По нему не было видно, как сильно он скучает по родине, но это было лучше, чем работать на убийц. Он день и ночь молился, чтобы его не стали искать и решили, что он мёртв. Он боялся навлечь беду на семью, что не дала ему умереть с голоду и от потери крови, на семью, что дала ему кров. Хотя больше всего он боялся за девушку, что была мила его сердцу. Смотря на неё, он всем сердцем, ещё живым, хоть и наполовину, желал защитить её и видеть улыбку на её устах всё чаще и чаще. Он в глубине души знал, что это взаимно. Но не знал, когда можно будет показать это чувство. Хотя отец девушки и был не в восторге, Пауль старался делать ей приятное, и у него это получалось. Лаура отвечала ему тем же, заигрывая с ним.

— Пауль, после закрытия кафе иди ужинать, — Лаура старалась как можно понятнее сказать.

— Хорошо, — мужчина быстро отреагировал. Наступает конец дня, и каждый раз, как и сегодня, они садились ужинать.

Лаура готовила по бабушкиным рецептам, пока та слушала радио, сидя на заднем дворе. Женщина расположила кресло под последними лучами солнца, наступала вечерняя прохлада, и весь город утопал в ней. Слушая Шопена, она наслаждалась жизнью и её дарами. Лианора покрутила ручку радиоприёмника, когда там заговорили про войну, потом ещё и ещё, но концертов всё-равно не передавали. Она встала и с сожалением прошла на кухню.

— Мне больше нечего слушать. Я раздосадована этим: одни новости и всё! Даже концерты не передают, — женщина садилась за стол. Выключила радиоприёмник, повертев ручкой.

— Ну а что вы хотели? Такие непростые времена, — садясь, обратился к ней Хосе, листая последние сводки новостей.

— Они лучше бы поднимали настроение, а не пытались его опустить и разрушить. Тут и так учишься видеть во всём что-то хорошее и бодришься, но нет! Они обязательно да скажут что-то плохое, от чего настроение подпортится. Хосе, убери газету, я терпеть их не могу. Они грязные не только потому, что валяются где попало.

— Лианора, скажите, как вы жили раньше?

— Я узнавала новости у мужа. Раньше, когда Фридрих ещё был со мной, меня не настолько сильно они раздражали, как теперь.

— В любом случае, нас это мало касается, — Лаура начинает раскладывать еду. Политика была нелюбимой темой для разговора, и ей в их семье интересовался только отец.

— Да, ты права.

Пауль всё это время сидел молча. Он никогда не осмеливался вступить в разговор. Ему это было и не нужно. Он не желал знать, что происходит на фронте, да и зачем?

— Давайте же приступим к еде.

Полные рты и вкусная еда всегда прогоняли плохие мысли.

Не успели все пожелать друг другу приятного аппетита, как в двери постучали. Все перевели взгляд на Пауля, он же сидел и смотрел в сторону двери стеклянными глазами: теперь ему точно конец.

Глава 5

Женщина медленной и твёрдой походкой подошла к двери как самая старшая в доме, Хосе и Лаура испуганно смотрели на Пауля. Кто бы ни стоял за дверью, хорошие гости внезапно не приходят, тем более вечером. В воздухе повисли угроза и страх. Пауль желал исчезнуть, он чувствовал, как на семью Гарсия надвигается беда.

— Кто там? — Спросила Лианора, поворачивая замок.

— Коммунисты, — Уго стоял за порогом. Он догадывался, что приехала хорошо ему знакомая женщина, и поэтому понял, что сделать многое из того, что планировали, они не смогут.

— Зачем вы пришли столь поздно? — Женщина тянула время, чтобы Лаура и Хосе успели спрятать Пауля дома. Она наконец открыла дверь, как только поняла, что Пауля не видно.

— Лианора, мы с вами как-то встречались давным-давно. Последний мой визит к вашему мужу был не очень приятным, — Уго наклонился, чтобы женщина пропустила его в дом, но она даже не намеревалась отступать. Воспоминания нахлынули волной и окатили женщину, она недовольно приподняла бровь, отмечая для себя, что Уго стал выглядеть ещё хуже, чем в их последнюю встречу.

— Да, я хорошо это помню, поэтому и спрашиваю. Мой муж погиб много лет назад, причём по вашей вине, — женщина стояла на своём и ни за что не хотела пропускать в свой дом того, кто однажды принёс беду.

Сидевшие на кухне Лаура и Хосе всё слышали, как и сидящий в кухонном шкафу Пауль, который успел покрыться испариной. Такого страха, как сейчас, он не испытывал даже когда пошёл в свой первый рейс.

— Вот поэтому я и пришёл, — женщина вскинула руку, но Уго продолжил: — Несколько недель назад в окружных водах пропал один очень важный человек, которого ищем не только мы. И если вы видели его...

— Простите, но я не понимаю, о чём вы говорите. В стране полно таких людей, а наш город настолько маленький, что, будь тут и правда эта опасная и важная для вас персона, она была бы уже схвачена, и все жители уже бы говорили о ней. К тому же сейчас везде опасные люди, если вы про немцев. Они повсюду.

— Вы правы, однако все в городе знают вашу доброту, — он нагловато ухмыльнулся. — Вы что-то скрываете, раз не пускаете меня? — Уго вытянулся и стал на голову выше женщины.

— Нет, ничего я от вас не скрываю, просто, знаете ли, в гости такие люди, как вы, не приходят. Вы принесли в мой дом беду, почему я должна вас радостно встречать? Однако, если вы настаиваете, — Лианора отступила, и Уго увидел проход в дом.

— Благодарю, — Уго вошёл внутрь и увидел за столом Хосе и Лауру. Да, у неё с бабушкой было много общего: овал лица, шея и такой же жгучий и огненный взгляд. Он сел за свободный стул, но напряжение не спадало. Лианора, как и раньше, восседала во главе стола.

— Итак, зачем вы пришли? — Вопрос, повторённый Лианорой, вывел Уго из задумчивости, в которой он пребывал, предаваясь воспоминаниям.

Когда-то, в 1915-ом году, он так же сидел именно за этим столом, только атмосфера была другая: его рады были видеть. Однако после смерти мужа женщины вход в этот дом для него навсегда перекрыли. И вот, спустя столько лет, он снова тут и снова напротив него женщина, которая всегда будет для него недостижимой.

— Я пришёл узнать про Пауля Бернштейна.

— Про кого? — Хосе первым подал голос, чтобы показать, что это имя он слышит впервые, дабы отвести подозрения.

— Это один из немецких офицеров подлодки.

— Можно узнать, чем он так вам интересен? — Лаура не смогла совладать с любопытством.

— Он много чего знает секретного, по нашим данным, за ним ведут охоту англичане. Однако мы надеемся опередить их и взять его в заложники для обмена.

Лианора хохотнула, все вмиг устремили на неё свой взор.

— Это глупо, Уго, — Хосе подал голос, чтобы не вводить в замешательство.

— Хосе, почему же вы считаете, что это глупо?

— А смысл? Променяете вы его на одного из своих коллег или солдат, и что? Война на этом закончится? — Лианора старалась сохранять спокойствие. — Люди станут мудрее или поймут, что не всё в их руках? Война — это всегда проигрыш даже для победителя. Людей после победы затмевает гордыня и они, кроме неё, ничего не видят, а проигравшие думают, что находятся в ужасном положении, хотя это не так.

— Отчего же? — Удивился Уго её ответу.

— Победитель, получив победу, перестаёт бороться и добиваться чего-либо, потому что, оказавшись на вершине, выше ему не забраться — он надевает на себя корону и опускает руки, однако это-то и неправильно. Жизнь — это борьба, и тот, кто идёт на неё каждый день, — неважно, большая она или маленькая — достоин уважения. Проигравший же ищет пути восстания из пепла. Он борется со злостью и неудачами, которые его постигли, делает выводы и мотает на ус, встаёт на ноги и борется, тем самым приобретая силу, которой нет ни у кого.

— А пример? Есть ли пример вашим словам, Лианора?

В разговор никто больше не смел вмешиваться: это был их личный поединок, начавшийся много лет назад.

— Очень много, но самый ярчайший — эта война, развязанная Германией. Она когда-то проиграла, однако стала сильной, как девушка, которую отвергли, которая может стать сильнее той, которая знает только лишь ответную любовь.

— Возможно, вы правы, — Уго замолчал на полминуты, обдумывая сказанное женщиной. — В любом случае, — он продолжил, — если вы всё-таки увидите какого-нибудь подозрительного человека в немецкой форме, то сообщайте нам сразу.

— Конечно, можете не сомневаться, — она, поднимаясь из-за стола, посмотрела на него сверху вниз, как принято смотреть на проигравшего.

Уго встал и вышел, напоследок снова в полном опустошении пересёкшись глазами с Лианорой. Умела эта женщина ставить его на колени даже спустя столько лет.

— Бабушка... Что это было? — Лаура подсела к Лианоре с глазами, выражающими совершенное любопытство.

— Да так, старое вспомнилось. Захотелось, как и в прежние времена, поставить его на место. Да и он не изменился, совершенно нет, скорее, наоборот, стал ещё более слепым, чем был, — женщина тепло улыбнулась внучке в ответ.

— Судя по тому, какую беседу вы вели, он не просто прошлое, он — то самое прошлое, — мужчина вспоминал последние слова, сказанные в адрес женщины.

— Да, Хосе, ты прав, это долгая история... — Лианора задумалась над чем-то, а затем внезапно сама прервала свои размышления: — Пауль! Можешь выходить.

Мужчина наконец вылез из тесного шкафа и размял затёкшие плечи.

— Расскажешь? — Лаура требовала этой истории.

— Ну, это началось ещё до Первой мировой войны, когда я приехала в Германию и повстречала там твоего дедушку. Это было в 1910-ом году, мы были молоды и веселы, а позже, когда мы приехали к моим родителям сюда, в Италию, весь город в штыки воспринял мою любовь к нему. Я захотела выйти замуж за человека не из нашего городка и даже не из нашей страны — люди воспринимали это как трагедию, и я очень долгое время не выходила на улицу вообще. Он же всегда был рядом, помогал мне, а после начала войны его отправили на фронт, где он и погиб, — она тяжело вздохнула. — В это время за мной начал ухлёстывать Уго, мужчина, который первый пошёл против моей семьи, сказав, что я нарушила давнюю традицию не выходить за чужестранцев и врагов. Когда пришла новость о смерти Фридриха, я с ним разругалась окончательно и жила с твоей мамой на окраине города, как раз в этом доме. Он много раз пытался помириться со мной, но я отвечала отказом и не пускала его в дом. Позже я узнала, что он посодействовал тому, чтобы Фридриха убили. Тебе не говорили, как умерла твоя мама?

— Нет...

— Она умерла из-за выстрела, когда ты была ещё совсем маленькой, а выстрел этот был из-за деда твоего, а точнее, из-за его национальности.

— И после этого?.. — растерянно спрашивала Лаура, со страхом узнавая всё больше и больше об истории своей семьи.

— После этого я уехала в Испанию к сестре и её детям, а вернулась вот... сейчас. Хотела увидеть тебя повзрослевшую.

— Да... — тихо отозвался Хосе. — Мы не хотели говорить тебе это, но теперь, когда в нашем доме появился он, — Хосе указал на Пауля, что сидел, понурив голову, — мы можем рассказать тебе всё, что до этого хранили в тайне.

После достаточно долгого молчания Лианора наконец вновь заговорила:

— Сегодня меня заставили вспомнить эту историю и то прошлое, что я так долго не хотела вспоминать. Уго... Он не просто так пришёл: он знает историю нашей семьи, поэтому первыми убьёт нас.

— Что же нам делать? — Лаура обеспокоенно смотрела то на бабушку, то на отца.

— Паулю и Лауре нужно бежать, Хосе...

— Куда? Вы с ума сошли? Куда они побегут?! — Мужчина был в полном шоке от такого неожиданного, хотя и вполне логичного заявления.

— Лучше в Испанию, она вроде бы нейтральна, — Лианора отвечала, стараясь сохранять спокойствие.

— Я никуда не пойду без него, и точка! — Лаура схватила Пауля за руку. Она боялась одиночества, к тому же, если и совершать такой серьёзный шаг, то только вместе с человеком, который тебе неравнодушен. Она чувствовала, как к ней подкрадывается не только страх, но вместе с ним и огромная суетливость и желание, чтобы всё скорее разрешилось. Она чувствовала, что ступает на скользкую дорогу и идти по ней нужно медленно и очень аккуратно, как бы ни хотелось перебежать её быстрее, нельзя — упадёшь.

— Конечно он пойдёт за тобой, а ты — за ним, — разговор был окончен, и поставлена окончательная точка.

Пауль, Хосе и Лианора остались за столом, Лаура же, всё так же растерянная после душевного разговора, ушла спать. Напряжение росло, однако каждый был связан любовью к тому, кто являлся частью этой семьи.

— Пауль, я хочу сказать, куда вам с Лаурой ехать завтра.

— Я думаю, будет лучше передвигаться по суше, потому что море всё обстреливается, там неспокойно... Вы и сами это знаете, — Пауль говорил очень серьёзно: он нёс ответственность за ту, с которой хотел прожить жизнь.

— Как, тебе кажется, будет лучше, так и поезжайте. Вас в Таваскане встретит моя сестра и приютит. Я не знаю, насколько долго вы сможете там оставаться, однако я уверена, что там будет безопаснее, чем в наших краях.

— Хорошо...

После этого разговора Пауль тоже отправился спать. Проходя мимо комнаты Лауры, он приоткрыл дверь. Она не спала, просто смотрела на лампу возле её кровати.

— Не спишь?

— Я не могу уснуть, — она встала и подошла к нему. — Скажи, что это не сон, пообещай, что защитишь меня.

— Даже ценой собственной жизни, я обещаю, — он отвечал настолько искренне, насколько мог. — Я сам боюсь, но пытаться быть бесстрашными сейчас было бы странно. Я знаю, что, возможно, это глупо, но... Раз судьба нас свела с тобой, на то, наверное, есть причины? — Он осторожно взял Лауру за руку. — Давай сбежим отсюда, прямо завтра! Я знаю, я чувствую, что и ты, и я этого хотим... — К концу предложения он перешёл на шёпот. Лаура вместо ответа обняла Пауля. Он же, вдыхая запах её волос, тоже обнял её. Им предстояло преодолеть много трудностей, но рядом с ней ему ничего не страшно.

Они простояли так до полуночи, а после решили всё же лечь спать. Но Паулю не спалось — он всё смотрел на девушку, которая за такое короткое время стала ему так близка, и гладил её по волосам. Он старался не думать о тех вещах, которые им предстоит пережить, а надышаться последними часами их безмятежной жизни перед тем, как она закончится и станет опасной и непредсказуемой.

Глава 6

Мориц любовался городком: он действительно оказался просто прекрасным, а главное — таким маленьким, как и говорил его начальник. Если куда и мог отправиться Пауль, то точно не в крупные города, где количество солдат намного больше и его могли обнаружить. В таких городах обычно и люди злее. В маленьких прибрежных городках, похожих на большую деревню, жизнь течёт своим чередом, и люди все знают друг друга и порой по глазам узнают, что случилось у человека, у них много историй и одна обязательно на слуху у всех. В таких местах Мориц забывал на время, что он солдат, и вспоминал о своём детстве, о точно таком же городке, где солнце радовало каждого человека, и стоял он вдалеке от мира. Люди там жили и иногда даже газет не читали, у них были свои заботы: выгнать овец, испечь хлеб и многие другие мелочи. Им не было дела до новостей о политике и о войне, они не лезли в это и не обсуждали за редким исключением. Молодёжь, интересовавшаяся такими вещами, редко оставалась тут: в основном она ехала в большие города, предпочитая клубы, нежели покой и уединение. Но так было недолго: годам к тридцати-тридцати пяти они обязательно возвращались и жалели, что когда-то уехали. В таких городках оставалось только старое поколение, которое неотъемлемо следило, чтобы никакая пакость не попала в город и не нарушила его покой.

Только прибыв в город, Мориц отогнал от себя воспоминания и, осмотревшись, стал думать о задании. Куда мог в первую очередь пойти Пауль? Он не глуп, поэтому не будет на виду, он захочет прикинуться обычным человеком и уехать как можно скорее. Но для этого он наверняка пойдёт за билетом и не захочет ехать просто так — воспитание не позволит — соответственно, он должен где-то подрабатывать. Но где? В любом городе, даже маленьком, есть работа, которую выполняют только приезжие. Чужаки всегда выполняют лёгкую работу: им нужно немного денег для билета и небольшие сбережения, чтобы освоиться на новом месте.

Где он мог быть? Мориц шёл и, смотря по сторонам, думал. Из-за угла показались местные пьяницы. Может, они приведут его к Паулю. Но какая связь? Пытаясь уловить ход своей мысли, которая отчаянно ему твердила о надобности идти с людьми, чей образ жизни оставляет желать лучшего, Мориц догадался. Ну конечно! Как и иностранцы, они не заняты на тяжёлой работе, у них никогда не бывает постоянного заработка, значит, нужно спросить у них. Мориц направился к одному, стоявшему спиной к тротуару. Такие люди ведут уединённый образ жизни, граничащий с изгнанием. Они — глаза и уши города. Они наблюдают за жизнью, что теперь течёт мимо них, и не участвуют в ней. Они зрители, которые могут поведать тебе о самых простых смыслах жизни, так игнорируемых людьми, которые заняты работой. Дети тоже это могут, но они смотрят на жизнь скорее через призму мечт и фантазий. У них нет повода врать: у одних жизнь уже закончилась, у других только начинается.

Мориц поздоровался и спросил, не видел ли бродяга кого-то новенького в городке. Тот, поняв, что перед ним человек, облечённый властью, ответил, что ничего не видел, но слышал, что приезжих сейчас много, а по улицам ходят коммунисты, поэтому, если он не хочет попасться, пусть уезжает из города или хотя бы говорит не на немецком. Мориц взял это на заметку и впредь двигался по маленьким улочкам, чтобы оставаться незамеченным. Проблемы никому сейчас не нужны. Мориц не подумал, что немцы могут так быстро и организованно начать вести слежку и поиски. Обычно они ленивы, но тут, видимо, начальник прав: не всё так чисто. Гонка началась теперь не только за Паулем, но и между ними. Кто окажется хитрее?

Пауль проснулся с восходом солнца. Лаура, спавшая вполглаза, смогла заснуть только под утро и наконец-то ненадолго погрузилась в глубокий сон.

Пауль осмотрел комнату. Он провёл тут совсем не много времени, однако достаточно для того, чтобы взгрустнуть при расставании. Май. Солнце вовсю припекало, и крик чаек, слышимый на таком расстоянии, будил лучше любых будильников. Пауль чувствовал, что за всё время, проведённое в этом городке, он стал мягче, а ещё начал лучше спать, исчезла нервозность — его самый главный страх.

Он посмотрел на Лауру, встал и развернул карту, ещё раз прокладывая путь, прикидывая, кто ещё мог начать вести охоту на него, кроме итальянцев, которые преследовали бы его только в пределах страны. Может, американцы? Нет, тем нет никакого дела ни до кого, кроме самих себя. И те встали на сторону против немцев потому, что, как и они, имели слишком большое эго. Они мечтали о мировом господстве, но пока это было и будет их неосуществимой мечтой. Англичане? Возможно, они ищут его для информации о подлодке. Но с кем они работают? Если одни, то убрать их будет не трудно, но если с теми же итальянцами? Хотя... Нет, это бред. Пауль откинул эту мысль. Кто ещё? Свои? Может быть. Но возвращаться к своим он точно не хотел. Почему? В последнем своём разговоре с начальством он ясно высказал свою позицию. И идти к ним то же самое, что на собственную смерть.

В конечном итоге его мысли так его никуда и не привели. Он предположил, что, скорее всего, Испания будет безопасным для них местом, хотя... Возможно, будет безопаснее спрятаться у врага под носом? Но это оставались только его догадки, поэтому он откинулся на постель и посмотрел на девушку. Да, теперь он отвечает не только за себя. Сможет ли он потянуть такую ответственность? Да, он сделает всё, что в его силах. Каждый раз он думал, что она — единственная девушка, ради которой он бросит всё и забудет, кто он есть. Она — особенная, со своим характером, и кровь, что текла в ней, заставляла Пауля с особым интересом смотреть на неё и разгадывать самого себя: почему всё же она? Может, она являлась его недостающей частью? Порой она подхватывала его разговор и отвечала такой же реакцией, как и у него.

Однажды они в кафе устроили небольшой конфликт, как оказалось потом, пустяковый.

— Лаура, я говорю, что не надо тебе таскать тяжёлые ящики. Я могу и сам их донести тебе.

— Но я не хочу быть настолько слабой девушкой, чтобы дёргать тебя каждые пять минут, к тому же девочки не слабые.

От таких фраз Пауль выходил из себя за пять минут, однако, видя её глаза, в которых отражались его собственная сущность и такая же упёртость, он поднимал белый флаг.

Сегодня они должны были сесть на поезд и поехать в Испанию прямым рейсом. Он надеялся, что поезд не остановят: не очень хотелось рушить план, который он придумал вчера. Не только его чувства осложняли его жизнь теперь, но и его секреты, которые теперь были обращены против него, а также и его давние враги, которых он нажил себе, когда был ещё совсем молодым и только начинал службу.

— Доброе утро, — девушка поднялась с кровати и улыбнулась. Пауль развернулся к ней и тоже поздоровался, сказал, что сегодня они позавтракают и сразу же уедут из города. Девушка согласилась.

Лаура спустилась вниз, отец и бабушка сидели за столом и ждали, по всей видимости, только её. Она села за стол. Солнечные лучи плясали на столе, а шторы подхватывал лёгкий ветерок, который играл свою мелодию.

— Лаура, я вот что хочу тебе сказать, — бабушка взяла её за руку. — Я знаю, что ты влюбилась в него, и не пытайся это скрыть, я знаю, как будет опасен ваш путь, и знаю, что вы через многое пройдёте. Запомни: ни при каких обстоятельствах не отпускай его руку и не отходи от него. Я знаю, что сейчас это звучит немного неправдоподобно и похоже на сон, на иллюзию, которыми я хочу затуманить тебе мозг, но это так и есть. Он сдастся без тебя. Не дай ему погибнуть от своих собственных чувств. Не дай ему погибнуть в той тьме, из которой он выбрался.

— Бабушка, но он ведь...

— Не важно, кто он, просто знай: он поможет тебе, а ты поможешь ему. Поверь, иногда люди прикидываются злыми только для того, чтобы не казаться слабыми. Ты не знаешь его судьбы, а он твоей. Поэтому просто будьте вместе.

— Хорошо... — не успела Лаура это сказать, как сверху спустился Пауль.

— Итальянцы. Они тут.

Отец и бабушка переглянулись и, услышав голоса за дверьми, быстро сообразили, что нужно делать. Они дали Лауре запасное платье и вытолкали с Паулем на задний двор, а сами приняли невозмутимый вид.

Пауль и Лаура, оказавшись на заднем дворе, присели за коробки и стали слушать. Пауль как человек старше, а значит, опытнее, немного заглянул за коробки и увидел кучу людей. «Чёрт, нужно бежать, пока они не перестреляли нас тут», — только подумал об этом Пауль, как в кафе ворвались неизвестные и послышались звуки выстрелов. Лаура хотела дёрнуться и побежать к отцу и бабушке, однако Пауль удержал её и прижал к себе.

— Дура, куда ты сейчас побежишь? Погибнуть хочешь?

Как только голоса над ними стихли, Пауль выбрался из убежища и, взяв Лауру крепко за руку, рванул. Девушка вырывалась и плакала, ей было больно, но Пауль уносил её оттуда, и она была очень этому благодарна, хоть и не осознавала этого. Забежав за переулок, они решили отдышаться.

— Отпусти, мне больно! — В голосе девушки слышны обида и боль.

— Нет, не отпущу, ты ни на шаг не отойдёшь от меня!

— Пусти, чёрт побери, — девушка вырывалась, но Пауль как держал её руку, так и продолжал.

— Нет, не отпущу. Нам сейчас нужно добраться и сесть на поезд, поэтому посмотри мне в глаза. — Он взял Лауру за лицо и взглянул в её глаза, из которых лились слёзы. — Прости меня, но я пообещал самому себе, что не отпущу тебя, поэтому придётся нам держаться друг за друга, к тому же куда ты теперь вернёшься? Там больше ничего нет.

От нахлынувших эмоций девушка уткнулась глазами в пол, а Пауль, чтобы хоть немного успокоить, гладил её по спине. Немного спустя, девушка успокоилась, приняла невозмутимый вид, и они аккуратно пошли по улицам. Дома провожали их до самого выхода.

Железнодорожная станция была чуть дальше города и находилась как бы в отдалении, но прежде, чем её пройти, нужно ещё пересечь небольшой отрезок заброшенных домов. Когда-то тут жили люди, однако после грабежей, которые тут устроили приезжие, от них ничего не осталось. Они шли мимо них и каждый думал о своём. Они почти уже дошли до станции, когда чей-то голос окликнул Пауля. Тот обернулся и увидел человека, которого считал погибшим ещё очень давно, но глаза доказывали ему обратное.

— Пауль, ты разве меня не узнаёшь? — Мориц стоял с автоматом наперевес, который украл у итальянцев, когда те вошли в кафе.

— Пауль кто это? — Девушка смотрела на мужчину. Расстояние между ними было сведено до полуметра.

— Никто, Лаура, никто. — Говорил он ей тихо. — Сейчас, на счёт «три», резко иди вправо и прячься в домах. Я позже тебя найду.

— Пауль, — девушка с ужасом посмотрела на него.

— Всё хорошо. Это один мой знакомый, мы поговорим с ним.

Они посмотрели на Морица, закуривавшего сигарету. Он хотел убить Пауля сразу, однако начальство сказало доставить его живым.

— Что ты там с ней обсуждаешь?

— Мориц! — Пауль повернулся и теперь смотрел только на него. — Давно не виделись. Что ты тут делаешь? И что у тебя за прелестный подарок для меня на плече? — Пауль говорил с иронией, а пальцами отсчитывал «три».

— А, ты про это? — Тот указал на оружие. — Да, это твой последний подарок от меня.

— Что тебе нужно, Мориц? Наш последний разговор был не столь радужен, как сейчас.

— Ну, видишь ли, теперь я работаю на врага. Поэтому я обязан привести тебя к нему. Или убить. Не иронично ли, правда?

— Ты всегда был предателем, поэтому я и оставил тебя умирать.

— А я остался жив. Смешно, правда? Умирать я заставлю тебя.

— Я ещё более везучий, — Пауль досчитал до трёх. — Беги, — крикнул он Лауре, и девушка побежала к домам. Сам же Пауль побежал на Морица. Тот не знал, в кого стрелять, предпочёл девушку, однако не успел и пули выпустить, как его уложили на землю. Между ним и Паулем завязалась драка.

Девушка спряталась в ближайших домах, села и обняла себя руками для того, чтобы почувствовать себя живой, чтобы почувствовать, что она всё ещё дышит. Настолько её душило ощущение липкой смерти, настолько она боялась, что теперь настал её черёд. Перед глазами стоял Пауль, а в ушах звенели выстрелы, предназначенные для отца и бабушки. Всё, что сейчас она могла делать, это сидеть и ждать его. Со страхом, которому она изо всех сил не давала вырваться наружу.

Пауль нашел её только ближе к ночи. С Морицом они не закончили свою битву. Пауль дезориентировал его и, пока Мориц приходил в себя, сбежал к Лауре. Они оба сидели в лунном свете и смотрели на диск и то, как его лучи проникают в дома, успокаивая душу. В этом была эстетика.

Глава 7

Они добрались до поезда и, влетев в него, только тогда смогли выдохнуть, хотя Пауль до сих пор смотрел, нет ли за ними кого.

— Кто это был? — главный вопрос, который мучил девушку, но она не решалась его задать.

— Никто, он не должен тебя волновать.

— Но он пытался тебя убить. Это значит, что должно. Скажи, кто это?

— Когда-то он был моим другом, однако теперь он мой враг. И, судя по всему, не только мой, — Пауль перевёл дыхание. Всё это время он был уверен, что Мориц погиб, и не считал того больше своим другом. Ему и в голову не приходило, что он встретит его когда-то на пороге своей жизни снова. Но глаза не врали Паулю, а голос Морица до сих пор звучал в голове.

— Надеюсь, он не поедет за нами? — Лаура взглянула на мужчину.

— Я тоже надеюсь на это, — Пауль стеклянными глазами смотрел в окно и перематывал воспоминания, которые с удовольствием забыл бы.

Германия. Гестапо

— Это срочно, Вильке! — солдат ворвался в кабинет с такой скоростью, что ударился о стол и пролил воду в стакане.

— Куда вы так несётесь? Я никуда не ухожу, могли бы войти спокойно.

— Боюсь, что нет. Вам придётся срочно доложить Генриху, что Пауль сбежал.

— Что?.. Куда?.. — Вильке сегодня оказался на редкость заторможен.

— Вильке, почему, когда надо, вы никогда не можете работать? Вы слышите, что я вам сказал? Нам только что доложили, что Пауль сбежал на одном из поездов! Не спите, доложите Венгеру, чёрт побери!

Вильке, осознав критичность ситуации и своё положение в ней, — что, если тот уйдёт, ему конец, — быстро выпрыгнул из кабинета и со всех ног помчался на этаж ниже. Он летел по коридорам, мысленно прощаясь с должностью. Последние недели две он находился под контролем Генриха, и можно сказать, что они даже нашли общий язык с этим человеком, который всегда тыкал его носом, что очень не нравилось Вильке. Но полностью лишаться должности он не хотел, да и куда ему пойти? Перед своим приходом в организацию он переругался со всеми родными, которые у него остались.

— Господин Генрих! — Вильке вломился в кабинет, сбивая охрану того с ног. На него мгновенно уставились пару сотен глаз. Парень понял, что вломился во время собрания и, извиняясь, вышел в коридор.

Генрих, пригласив его после собрания, спросил, какая причина позволила ему так по-хамски вламываться. Вильке объяснил всю ситуацию, а также сказал, что теперь он не один. Он протянул дело Морица, которого тоже видели в драке с Паулем.

— Так значит, он с девушкой? Интересно, кто она? Удалось что-либо разузнать про неё?

Вильке покачал головой.

— Ясно только одно: она либо не знает кто он, либо очень сильно его любит, раз, не задумываясь, отправилась с ним, ещё и зная, что умрёт тоже. В любом случае, Вильке, отправляйте людей. Одну группу для Пауля, другую — для Морица, — Генрих развернул дело Морица.

— Вы его знаете? — подчинённый спрашивал осторожно, чувствуя, что ступает из собственного любопытства на хрупкий лёд.

— Ещё бы его не знать: он со своим дрянным характером знаменитость. Я думал, он сдох, однако эта крыса выжила и теперь работает на англичан. Ну что ж, его всё-равно ждала бы смерть. Да, отправляйте, Вильке, человека убить Морица. Нам не нужен конкурент. Нам нужно закончить дело с Паулем как можно скорее, — Генрих был опечален — у него резко испортилось настроение. Ему хотелось пристрелить прямо сейчас этого сучонка, чтобы не тратить на него ни минуты времени.

Вильке попрощался и отправился по поручениям.

Англия

Джерри сидел в кабинете и ждал звонка. Туман накрывал Англию, и как бы тепло он ни одевался, в душе́ всё-равно был холод, пронизывающий насквозь. Он затушил сигарету и вернулся к своему рабочему столу, заваленному бумагами, документами и какими-то личными записками.

Хоть бы Мориц не подвёл его. Этот человек был хитрее лисы и везде искал выгоду для своей шкуры. «Шестёрки» — вот как Джерри называл этих людей. Где будет лучше — туда и пойдут. Обычно этими людьми легко манипулировать: они пусты, а значит, их можно заполнить теми знаниями и той информацией, которые выгодны. Он видел в Морице не только убийцу, жаждущего отомстить Паулю: он видел человека, чья душа неприкаянна в этом мире. Хотел бы он поговорить по душам и вдолбить этому человеку, что всё у него впереди, война не вечна, что рано или поздно, но ему придётся разрушить стену, которой он отгородился ото всех и сидит, живя кровью и войной. Однако сил и времени у Джерри не находилось. Раздался звонок, Джерри выдержал паузу и взял трубку.

— Джерри, — звонил Мориц. Он взволнованно и виновато говорил. Мужчина сразу понял, что всё провалилось.

— Успокойся! Ты знаешь, куда он поехал?

— Скорее всего, в Испанию, прямым поездом.

— Через Францию значит... Понятно. Отправляйся за ними и теперь не дай ему ускользнуть. Мне всё-равно, что между вами с ним произошло, ты понял? Не мешай ваши обиды с заданием.

— Да, понял, я выполню, теперь точно. И без эмоций. Что прикажете делать с девушкой?

— Какой девушкой?

— Он не один, с ним ещё девушка.

— Убей её на месте.

Мориц повесил трубку, а Джерри вытащил из пачки сигарету и закурил. Он недооценивал Пауля, да и тот будет сейчас намного осторожнее передвигаться с девушкой, — особо не побегаешь. Только если девушка не станет такой же, как и он. Задача осложнялась, открывались подробности. Закрыть дело за неделю, как он намеревался, не удастся.

Глава 8

Дорога через Францию пролегала неспокойная. Пауль беспокоился. Он не знал, остановят поезд или нет. Он надеялся, что они приедут в Испанию безо всякого рода затруднений, и всё будет хорошо. Лаура сидела и просто смотрела в одну точку: было видно, что девушке тяжело и плохо. Смерти отца и бабушки сказывались на ней, и хоть эмоционально она старалась этого не показывать, мужчина всё прекрасно понимал.

Пауль смотрел в окно, за которым теперь простиралось поле. Бесконечное и огромное поле, покрытое воронками от снарядов и усеянное минами и пулями. Когда-то тут были цветы, но теперь сложно представить их на этом месте. Мимо медленно проплывали разрушенные дома, церкви, да и только. Облака заслоняли солнце, тучи собирались где-то в горах и медленно спускались на город, чтобы обрушить свои дожди.

— Извините! — человек со шляпой, выполненной из недешёвого материала, и со знакомым стилем речи, прошёл вдоль рядов и сел прямо сзади них. Пауль повернулся: от мужчины веяло знакомым запахом одеколона. Роскошного и необычного.

— Неужели это ты, Франциск? — Пауль развернулся, мужчина посмотрел на него, снял шляпу и улыбнулся. Да, это действительно был он, нисколечко не изменившийся: всё такой же блондин со всё теми же тёмными глазами.

— Пауль! Ты живой! — Франциск протянул руку. — Чёрт побери, я думал, что ты умер, — мужчины пожали друг другу руки.

— Что значит «я думал, что ты умер»? — Пауль искоса с прищуром посмотрел на друга.

— После твоего последнего отплытия тебя объявили мёртвым, и мы все тебя оплакивали. Однако когда твоего тела не обнаружили, то принялись искать. Это я уже сам узнал. Уж слишком неправдоподобной мне показалась твоя смерть. Ты знаешь, что за тобой погоня?

Пауль только махнул рукой.

— Да знаю, чёрт побери — англичане.

— И не только они. Ещё и наши, — Франциск перешёл на шёпот, боясь, что кто-то услышит. Поезд кишел доносчиками и шпионами.

— Наши? — мужчина поднял брови. — Ну, предположим, я могу понять англичан, но наши почему? Неужели задача — убить англичан?

— Да нет. Они все не хотят тебя отдавать, боясь, что ты проболтаешься: уж слишком много знаешь. Но вот ценные ли это знания — большой вопрос. Война проиграна, — нам никакие тайны и оружие не помогут, — Франциск вздохнул, вспоминая о тех днях, когда он и правда верил в пропаганду.

— Что правда, то правда. Ты знаешь, что я встретил тут Морица? Он перешёл на сторону англичан, да ещё и не просто перешёл: он их своими считает.

Франциск недоверчиво посмотрел, но взгляд Пауля говорил сам за себя.

— До первого выстрела ему в голову. Ты знаешь, что предательство редко когда хорошо заканчивается. Обычно сами перебежчики стреляют себе как неприкаянные. — Франциск посмотрел на Лауру и снова перевёл взгляд на Пауля.

— Я думаю, что да, и всё же как ему удалось выжить?

— Я могу тебе с уверенностью сказать, что он спланировал свой побег, прикрытый его убийством. Он ведь понимал, что просто так никто не даст ему отставку и даже отпуска. Поэтому он и решил уйти, прикинувшись мёртвым. Этот змей хитрый.

— Хорошо устроился и теперь гоняется за мной. А почему ты сбежал?

Франциск молчит, и Пауль видит, что тот не хочет говорить, ломается пару минут, но под конец сдаётся:

— Я, по правде говоря, потому, что надоело: мы стреляем впустую. Я не хочу отдавать свои силы и талант понапрасну, не хочу тратить припасы, которые изготавливались людьми из концлагерей, работавшими по двенадцать часов. У меня был шанс, и я им воспользовался. Больше ничего не спрашивай: всё-равно не скажу. Это сложно, ломано и даётся мне с трудом. У меня остались мать и невеста, а я поехал, ничего им не сказав.

Пауль замолчал.

— Думаешь, в Испании тебе будет место? Там сейчас тоже черти что творится.

— А где сейчас легко? Нигде. Скажи, а ты почему туда едешь?

— Из-за неё, — Пауль показал на девушку, которая теперь пыталась уснуть.

— Из-за девушки?

— Да. Это она меня спасла. Поэтому мы бежим с ней вместе к её сестре. Я надеюсь, что смогу там её оставить и разобраться со всеми ними где-нибудь в другом месте.

— Ты ведь понимаешь, что они будут гоняться за тобой, пока не пристрелят? — спросил Франциск с полной серьёзностью.

— Да, я знаю, поэтому и хочу разобраться. Это не её битва. Это моё прошлое. Я думал, что сбежал от него, но слишком рано расслабился и решил, что море спокойное.

— Море никогда спокойным не бывает. Пауль, ты это знаешь не хуже меня. Просто защити её.

— Ты знаешь, кто руководит моей поимкой?

Франциск пожал плечами.

— Нет, да и откуда? Я ушёл, как только появилась возможность, пока нас всех не придушили. В Берлине ужасная паника. Фюрер говорит свои речи по четыре раза на день, а толк?

— Неудивительно. Берлин похож на одну огромную мышеловку, крышка которой вот-вот захлопнется. Он этого не понимает? — Пауль говорил, глядя на небо.

— Может, и понимает. Но среди верхов панику не хочет сеять. Я предполагаю, скоро будет переворот. Всё идёт к этому.

— Правда? Давно пора: история повторяется, мы снова будем на коленях. Война, в каком бы виде она ни приходила и какие бы цели ни ставила, всегда будет чёрным и кровавым делом.

— Мы, люди, странные существа. Не можем договориться ни в чём. Начиная от обоев в квартире, заканчивая мировым господством. Нам стоит поучиться у животных.

— Да, хорошо, что мы есть друг у друга. Друзья — это главная ценность.

— Да. Мы сейчас будем подъезжать к границе с Францией — будь на чеку: скорее всего, остановят.

— Нет, — Пауль хмурился.

— А я говорю, да.

— С чего его должны остановить?

— А сейчас нужен какой-либо повод?

— Нет.

Поезд начал тормозить. Они посмотрели друг на друга: для обоих это плохая новость.

Глава 9

— Чёрт побери, кто тебя тянул за язык? — Пауль шикнул на друга.

— Меня? — Франциск посмотрел на Пауля. — Не переживай, может, это просто остановка.

— Просто остановка? Ничего не бывает просто так. Ладно, не будем переживать. Лаура просыпайся, — Пауль стал толкать её в плечо, девушка разомкнула глаза. Поезд остановили, и люди недоумённо переглядывались, однако никто не хотел выдавать своё внутреннее переживание. Все сидели тихо и ждали, что же будет дальше.

— Лаура, внимание! — Пауль посмотрел на девушку. — Сейчас встаём и бежим в двери вагона, выпрыгиваем из него. Франциск, прикрой нас. — Пауль повернулся к недоумевающему другу.

— Ты думаешь, это за тобой? Каким образом они обнаружат тебя именно здесь?

— Ты забыл? Это гестапо. Или тебе напомнить, как они пристрелили твоего отца, сделавшего себе хорошие документы, который ещё немного, и был бы в Швейцарии?

— Нет, не надо, я всё понял.

— Они начнут сейчас проходить каждый вагон. Твоя задача — проследить, чтобы они не увидели, как мы встанем и быстро уйдём, спрыгнув с поезда. Я не думал, что они такие быстрые. Откуда они узнали о моём передвижении?

— Пауль, «твоя смерть» наделала столько шуму. Я не помню, чтобы кого-нибудь так отчаянно искали. Я понимаю, что ты много знаешь, однако они даже врагам тебя не дают убить. Нелегко тебе придётся.

— Да, спасибо, однако давай отложим эти разговоры на потом, ладно? Если ещё свидимся на этом свете, а теперь мы пойдём. — с этими словами они встали и быстрым шагом пошли к двери, которая находилась в метрах пяти от мест, где они сидели. Пауль последний раз посмотрел на Франциска, тот — на него.

Шаг, ещё один, и вот они уже на свободе. Пауль быстро осмотрелся и, когда понял, что никто не смотрит, вместе с Лаурой быстро начал перемещаться до леса.

Крики с угрозами прозвучали уже на подходе: их всё же заметили, но это не важно. Главное — бежать, не останавливаясь, столько, насколько хватит сил, и как можно дальше.

Прозвучали выстрелы. Мужчина постоянно держал в поле своего зрения Лауру, бежавшую впереди.

Ещё метр, и они, перепрыгивая через стволы деревьев, спрятались за ними и, не дыша, стали ждать. Люди, гнавшиеся за ними, пошли в совсем другую сторону, и, когда опасность миновала, оба перевели дыхание, перевернувшись на спину. Стали смотреть в закатное небо цвета красных роз.

Они лежали до самой темноты, боясь, что их могут искать. Пауль развёл костёр, и они стали греться, сидя и смотря на его пламя.

— Что мы теперь будем делать? — Лаура перевела взгляд с огня на мужчину. Вид у него был серьёзный и отрешённый от мира реального: он что-то вспоминал, копался в себе. Девушка присела к нему и, взяв за рукав, легонько дёрнула.

— Ты замёрзла, давай дам тебе свою накидку.

Лаура поняла, что Пауль не хочет отвечать на её вопрос. Однако повторив, она всё же добилась ответа. Пауль планировал идти пешком. Да, будет дольше, но вероятность того, что их будут искать, снижена до минимума. Лаура слушала его и вдруг посреди рассказа задала вопрос:

— Почему именно корабли? Почему ты пошёл служить именно во флот?

— Ну, я не хотел жениться. Родители всё настаивали, и, чтобы не слушать их нытьё и вечные разговоры о том, что единственный сын не хочет жениться, я пошёл служить: к тому времени как раз меня призвали.

— А почему корабли?

Пауль задумался: он сам толком не знал ответ и искал его теперь, сидя у костра.

— Меня манило море: бесконечное, бескрайнее, а главное — никем не изведанное. Я всегда думал в детстве, что море — это отдельный мир, другая Вселенная. И мы, люди, ещё не скоро постигнем его, поэтому и пошёл. Запах солёного моря и его глубина, сравнимая с глубиной людских душ, его неизведанность, понимание, что весь мир находится совсем рядом, у твоих ног... Людям не нужно искать другие миры, не нужны другие планеты: всё, что им нужно, уже находится у них под носом. Море — это самый настоящий другой мир, другая планета.

— Тогда прокатаешь меня? Я не каталась ни разу. — Лаура посмотрела искренними глазами.

— Врёшь! Такого быть не может, — Пауль чувствовал подвох.

— А вот и не вру! Я никогда не ездила к своей сестре и к бабушке, что жила в Португалии. Все приезжали ко мне.

— А почему?

— Это связано с моей семьёй, — девушка затихла, и Пауль больше не стал узнавать.

— Ладно, я обязательно тебя прокатаю, как только можно будет. — Пауль обнял Лауру, она его в ответ. Они сидели и грелись у костра, думая каждый о своём.

Проснулись рано, с первыми лучами, и, сверяясь с картой, пошли к границе Испании и Франции. Дорога предстояла неблизкая, но они шли и узнавали что-то друг о друге новое и прекрасное.

В лесу тихо, но не одиноко. Пауль и Лаура шли достаточно быстрым шагом, редко останавливались только чтобы передохнуть, еду экономили: её количества должно было хватить до границы, а там — люди, поселения и города.

— Лаура, расскажи о своём детстве.

— Моём детстве? Ну, в нём не было ничего примечательного. Мы жили небогато, однако нам хватало всего. У меня были друзья, я никогда не чувствовала себя обделённой или несчастной.

— Но ведь у тебя был только отец, один родитель. Разве тебе не было одиноко, когда ты смотрела на других детей, у которых есть мамы?

— Нет, не было: он заменил мне её, пусть и не целиком, но по большей части. Как говорил мой отец: «Когда ты единственный родитель, тебе просто приходится исполнять две роли, но это не означает, что это невозможно для мужчин или тяжело — просто необычно.» Однако его любовь смогла заменить в сердце отсутствие мамы. Бабушка тоже была рядом: она много приезжала и помогала отцу, всегда была особенной, мало сидела дома, долго гуляла и всегда защищала меня. Что бы я ни сделала, будь то разбитая ваза или земля из цветка, разбросанная по комнате, она никогда не ругала меня прилюдно: мы оставались с ней наедине, и она говорила со мной. Мне повезло: меня никогда не били. Отец не мог, а бабушка никогда не применяла такие методы. В общем-то, я любимым и единственным ребёнком росла. — на её глаза навернулись слёзы, и Пауль обнял её, чтобы ей стало легче.

— Прости, — было начал мужчина.

— Тут не за что извиняться. Я счастлива в этих воспоминаниях и уверена, что буду счастлива в будущем, поэтому пошли быстрее. Я хочу показать тебе деревню. Ты наверняка не видел никогда Испанию, не пил нашего прекрасного вина и не чувствовал запаха цветов, что там расцветают.

— Я иду, — Паулю только и оставалось, что прибавить шаг. История с Лаурой заставила вспомнить его собственное детство, полное горечи и разочарований. Его отец, неплохой торговец, замкнулся после смерти родной сестры и никого к себе не подпускал. Мать не обращала на него никакого внимания. Всё детство Пауль из кожи вон лез, чтобы заполучить хоть минуту внимания отца, но тот закрывался в своём кабинете, а мать уезжала на очередные вечеринки. Отец не ценил его старания и самого сына и всё детство только и делал, что винил мальчика. Пауль, не выдержав его унижений и претензий, а чуть позже и приказов о женитьбе, сбежал и сдал отца полиции за то, что тот держал неугодные правительству книги. Их последняя встреча состоялась в камере, когда парень давал показания. И нет, ему не было жалко отца: он заслужил всё, что ему причитается.

Наступал вечер, и темнота спускалась с небес и засасывала лес. От ходьбы весь день болели ноги. Они были недалеко от границы: ещё пару дней, и они должны были прийти. Лаура весь вечер рассказывала о главной площади, что могла сравниться с несколькими кораблями, и цветочных полях, дыша ароматами цветов с которых, душа оживала. Рассказывала о людях, что были лучше любого врача и лечили разговорами и прекрасным вином, что делали сами, а ещё объятиями. Потом говорила о том, что хочет испечь вместе с ним хлеб и потом, смотря на луну на небе, любоваться ею, едя тот самый хлеб; о кофе, что пьют по утрам, — настоящем свежем кофе, который и в сравнение не идёт с той бурдой, что пьют солдаты. Пауль не смел её перебивать, а всё слушал, и медленно его клонило в сон тепло костра и голос, что успокаивал его. Да, кажется, он перестаёт быть суровым солдатом, но он и не против дать себе побыть человеком, который тоже что-то чувствует и чего-то хочет, чувствует на своих губах вкус жизни, у которого сил хватает только на удовольствие.

На небе восходила луна, костёр почти погас, и дымок плавно шёл вверх.

Глава 10

Солнца утром не было, — ходили тучи, заслоняющие собой его лучи, — однако путников это не огорчало. Они шли к границе, но Пауль волновался: он не знал, насколько гестапо и англичане продвинулись к границе, однако надеялся, что его пропустят, и ни у кого не возникнет вопросов, кто он такой. Лаура как могла его поддерживала. В основном она рассказывала истории из её детства: как однажды она вместе с Эддой, её двоюродной сестрой, забралась на самое высокое дерево, чтобы посмотреть на фестиваль, и оперлась на тонкую ветку. Она была ниже Эдды, не рассчитала силы, и ветка хрустнула, а Лаура полетела вниз. Криков было много, а кровь из коленки лила, как из фонтана. Лаура вспоминала этот эпизод из жизни как своё первое серьёзное ранение для себя. Пораненные коленки в кровь. Только Эдда её подбадривала, как и бабушка, обрабатывающая рану после произошедшего. Потом все сели пить чай с пирогом, и в будущем смеялась над этим не только Эдда, но и сама Лаура.

Они подходили к границе после полудня, когда солнце пекло во всю силу, и на небе не было ни одного облачка. Желающих попасть в Испанию оказалось намного больше, чем предполагал себе Пауль, но он старался не показывать виду, к тому же если Лаура это заметит, начнёт волноваться больше него.

— Я вижу, что ты переживаешь.

Пауль вопросительно посмотрел.

— Я не переживаю, — мужчина сделал уверенный голос.

— Нет, переживаешь. Я вижу, — девушка показала на ладонь, сжатую до белых костяшек. Мужчина не ответил ничего. — Не переживай, ты не сильно выделяешься на фоне всех остальных, — Лаура глазами указала на стоящего и пытающегося вжиться в роль испанца паренька, у которого это плохо получалось.

— Предположим. Слушай, а где находится деревня, в которой живёт твоя сестра?

— Недалеко — мы дойдём за полдня.

— Так много, — Паулю искренне хотелось оказаться как можно дальше от этого места, потому что эта граница, из-за большого скопления незнакомых людей, походила на концлагерь: все хотели одного — попасть в страну и остаться незамеченными.

— Ладно, идём, — девушка подтолкнула его вперёд.

Мориц осознавал, что второго промаха ему не простят. К тому же где сейчас тот мог находиться? В Испании или во Франции? А может, он поехал в Бельгию? Сколько было вариантов — голова просто разрывалась от догадок. На него одного повесили дело. Да, он признавал, что он дурак и упустил его. Теперь ему важно убить обоих и сделать это раньше немцев. Мориц рассчитал силы и посмотрел на небо: скорее всего, немцы поехали за ним в Испанию, зная, что там более-менее спокойно, значит Пауль побежит оттуда, но куда? Выбора два: Португалия или же Франция. Мориц выдохнул. Португалия слишком далеко — туда едут только для одной цели: позже пересесть на корабль и отплыть в Америку. Денег на корабль в Америку у Пауля не было.

Он пошёл в сторону общественного телефона для разговора с Джерри. Дозвонившись только с пятого раза, Мориц вкратце рассказал о том, что решил делать по поводу Пауля, на что Джерри согласился с ним, а также сказал, чтобы тот был внимателен: были получены данные о заказном убийстве Пауля со стороны немцев. Мориц ничем не был удивлён, но он не желал отправляться на тот свет перед Паулем, поэтому сказал, что немцам придётся очень потрудиться, если они хотят убить двух сразу. Джерри рассмеялся, однако предупредил его, они попрощались, и Мориц пошёл на вокзал.

Подошла их очередь. Пауль жутко волновался, но, протянув поддельные документы и ответив о причине прибывания в Испанию, они благополучно прошли с Лаурой и были вне себя от радости.

Они шагали вдоль дорог с пышной зеленью и людьми, которые так же радовались. Лаура чувствовала себя как дома и вела Пауля через небольшие городки, находящиеся рядом с границей.

Зайдя немного вглубь страны, они оказались в деревне Таваскан, и первое, что поразило мужчину, это архитектура. На миг он очутился в сказке со средневековыми домами, со стеклянными ставнями и деревянными подпорками, с выложенными из кирпича дорогами, которые были тут задолго до его рождения. Местные жители очень радушно их встречали: было видно, что девушку знают в этой небольшой и уютной деревне. Они прошли главную площадь и, свернув за угол, очутились у двухэтажного дома, на балконе которого сидела девушка, чуть старше Лауры на вид: блондинистые волосы, зелёные глаза и веснушки.

— Эдда! — Лаура закричала, что было сил, и девушка, повернув голову, ахнула от удивления, а потом понеслась вниз по лестнице и, отворив входную дверь, налетела на Лауру, утопив её в объятиях.

— Лаура, чёрт побери, как я рада тебя видеть, — девушки прыгали вместе, а Пауль, стоявший и наблюдавший за этим зрелищем, просто не мог не умилиться картине, и где-то даже нотка зависти проскользнула у него в душе. — Ты не представляешь, как я рада тебя видеть. А кто это? — Эдда перевела взгляд на Пауля, стоявшего в стороне.

— А это мой парень.

— У тебя появился парень?! Удивлена. Познакомишь? — девушка перевела взгляд на мужчину.

— А, да, конечно. Пауль, это — Эдда, моя сестра. Эдда, это — Пауль.

Он поприветствовал её, и после нескольких минут переглядываний все трое зашли в дом.

— Лаура, скажи, ты ведь не просто так приехала?

— Конечно нет, я ничего не делаю просто так.

— Я это знаю, поэтому и спрашиваю, зачем же ты приехала? — девушка опустила глаза.

— Из-за него, — Лаура указала на Пауля.

— Что значит «из-за него»? — Эдда присела на стул, что стоял неподалёку.

— Видишь ли, он не совсем обычный мужчина, — Лаура достала одну из его наград, припрятанную ещё при их первой встрече. Эдда, посмотрев на неё, всё поняла. Она нахмурилась, а потом подошла к двери и закрыла её на ключ.

— Лаура, ты понимаешь, что у тебя могут быть неприятности? О чём ты вообще думаешь? — Эдда отдала награду Лауре, и та спрятала её в карман сумки.

— У нас уже проблемы: я сбежала из Италии, а отца и бабушку пристрелили итальянские коммунисты. Но я думаю, не из-за Пауля. По большей части потому, что хотели выместить злость, связанную с прошлым.

— О, господи, Лаура, — по сестре видно, что она в полнейшем шоке. Девушка уже хотела уйти, полагая, что сестра не поможет ей, однако та жестом её остановила. — Ты расскажешь мне всё за ужином. Я одна, поэтому опасаться никого не стоит: тут вряд ли кто-нибудь появится. Можете оставаться тут, но я должна сказать, что ненадолго.

— Конечно.

Пауль стоял и рассматривал вид из окон: небольшие домишки, что раскинулись, на вспаханные поля. Смотрел, как люди идут домой с работ, как маленькие кафе открываются для ночных гуляний. Жизнь текла своим чередом. Несмотря на то, что вокруг была война, тут она не присутствовала, только если в газетах, откуда её не доставали даже для обсуждения. Пауль не ощущал, чтобы люди чувствовали тут себя удручёнными или унылыми: жители держали свой кофе на полках в домах и свою жизнь в порядке и не забивали свою голову ненужными мыслями, они радовались каждому дню и были счастливы на своём веку. Им не было дела до огромных городов, чьи жители страдали от новостей. Наверное, именно этим и отличаются маленькие города и деревни. В них сохраняется больше жизни и, несмотря на время вокруг, это были маленькие островки жизни. Конечно, у них было и что обсудить, но темы эти как приходили в разговоры быстро, так и уходили. Людям незачем было портить себе настроение.

— Пауль ты тут?

Мужчина обернулся на голос девушки.

— Как разговор с сестрой?

— Я думала, она воспримет это хуже, однако всё обошлось, — девушка подошла к окну и тоже стала всматриваться в даль.

— Я рад в любом случае, теперь тут мы в относительной безопасности.

— Думаешь, они не убьют меня? — девушка положила голову на плечо мужчине.

— Нет, по крайней мере, я думаю, что неделю можно пожить спокойно, а дальше охота будет продолжаться. Я оставлю тебя под присмотром сестры, а сам пойду и уведу их как можно дальше.

— Уверен, это сработает?

— Думаю, да. Как сказал один мой знакомый, не только немцы заинтересованы в моей поимке, поэтому я думаю, что уведу их подальше от тебя.

— Прошу, будь осторожен, — девушка посмотрела с грустью в его глаза.

— Конечно.

Он поцеловал её в лоб, а чуть позже подарил ей лёгкий поцелуй в губы. Как хорошо, что теперь и отныне она принадлежит ему, и ни один другой мужчина больше не может на неё посягнуть.

Глава 11

Юлиан стоял в кабинете весь в испарине, обливаясь холодным потом. То, что он пережил за неделю, необъяснимо: трибунал, камера, договор о сотрудничестве, гестапо. Как так получилось, что он, думая о собственной смерти, снова остался жив? Он знал, что он никогда не покинет этот мир, пока не использует весь свой потенциал и не даст ему что-то от себя. На этом держится мироздание: каждый даёт что-то в этот мир, сколько может, а потом умирает и перерождается. Это закон.

Он никогда не был первым и уж тем более лучшим. Он всегда становился лучшим для себя, другие его интересовали мало. А для чего? Беспокоиться за мнение человека, чьего имени ты даже не знаешь и о котором не думаешь? Зачем люди, тщетно обивая пороги, так пытаются доказать кому-то, какие они классные и что лучшие в своём деле? Из-за внутренней пустоты и неполноценности? Или, может, из-за неуверенности? А может, из-за незнания своего призвания в своей жизни? Он стоит сейчас перед человеком, чьи власть и могущество захватывают дух и перерастают в огромное желание подражать ему или находиться в его тени. Именно он вытащил его со дна, куда он угодил из-за собственных гордости и нежелания подчиняться системе, которой когда-то подчинился, будучи ослеплённым, как и многие.

— Юлиан Фир, я читал ваше дело, — мужчина подходит и садится напротив него. — И я удивлён, как просто вы отделались тюремным заключением и трибуналом. По-хорошему, вас расстрелять нужно.

— Вы не просто так вытащили меня из тюрьмы? — Юлиан посмотрел на мужчину, что вертел и переворачивал страницы его дела.

— Да, не просто так. Я должен вам сказать, что вы очень молод и понимаете, что только лишь от меня зависит ваша жизнь. Мне пришлось повозиться с вами, чтобы вы смогли выйти и послужить мне, поэтому вы отправляетесь на убийство. Убийство этого Морица Баунера. Подробнее вы сможете ознакомиться с делом с помощью вот этой папки. — мужчина протянул дело, и собеседник принял его. Открыв переплёт, он удивился, что всё умещалось на одном листе, который был еле как заполнен наполовину. Заметив реакцию, мужчина продолжил: — Как вы уже могли понять, информации у нас не много, и та устарела. Он предатель, и его следует уничтожить как можно скорее для предотвращения ещё одного дела, но это не ваша задача, а значит детали вам знать не следует.

Юлиан прочитал внимательно информацию. Служил, как и он, во флоте, но после потопления был признан мёртвым. Обнаружен две недели назад, работает на англичан. Так много вопросов и так мало ответов. Перешёл на сторону противника не просто так: видимо, те тоже сохранили ему жизнь и пообещали забыть о его прошлом, пообещали неприкосновенность. Какой продажный человек... Хотя кто бы не хотел сохранить себе жизнь? Все, и не важно, чем придётся за неё платить.

— А ведь, когда я исполню приказ, меня застрелят за ненадобностью. Я понимаю, что вам нужен человек, которого вы будете держать на коротком поводке манипуляциями, а потом, когда он будет вам не нужен, вы убьёте его.

Собеседник отрицательно покачал головой.

— Вы не слишком многое понимаете, Юлиан. Я не убью вас. Зачем? Вы можете многому научить меня, как и я вас. К тому же вы мне ещё очень много раз пригодитесь, да и вам придётся сменить работу. Но вы будете служить стране. Разве не ради этого вы пошли во флот?

— Думаю, вам не нужно знать причину моего ухода в войска. Просто скажу, что делал я это не только ради себя, — много людей замешано в этом, — однако теперь это не имеет абсолютно никакого значения.

— Считаете? Я всегда был убеждён, что только если у человека есть смысл, он может двигаться вперёд. Ни одно образование, никакая жажда власти не смогут двигать человека вперёд, если у него не будет цели, куда преобразить всю энергию, все идеи. Только цель, которую человек решил воплотить в жизнь, поможет ему двигаться.

— А для вас цель и смысл одно и то же?

Вопрос заставил замолчать и подумать, тишина давила. Они не могли блефовать в ответах друг к другу.

— Думаю, да. Они лежат для меня в одной плоскости. Надеюсь, мой ответ поможет вам выполнить задание, Юлиан.

— Да, конечно, — парень удалился из кабинета, чётко отдавая себе отчёт в том, что не может убивать людей: уж слишком сильно в нём засело то лучшее в человеке даже к врагу. Он никогда не понимал, зачем всё это. Ради господства? Но чем больше просишь, тем меньше получишь. Надо уметь радоваться тому, что у тебя есть, и не прыгать выше головы. Он много где был до войны, будучи маленьким. Ему всего двадцать пять на данный момент. Может, с врагами, что приказано ему было убить, он встречался, но теперь, из-за формы и ненависти, не разберёт.

Мориц. Да, о нём много кто помнил после его фальшивой, как теперь выяснилось, смерти. Его почитали и брали пример, он был отличным парнем, который много о чём мечтал, а ещё безумно хотел свободы и не иметь границ в деньгах. Как поменялся человек, которого он собрался убить? И стоит ли его жизнь так же дорого, как жизнь того, кого он убьёт?

Как всё поменялось: Мориц когда-то был его кумиром, а теперь стал врагом. Мир превратился из искусства в огромную чёрную воронку, поглощающую всё хорошее, отдавая только ненависть. Когда у власти встали люди, которым нечем и негде больше реализоваться?

Когда и в какой момент человечество пошло не туда? И в какой момент смерть одного человека стала незначительнее смерти другого? Может, люди рано себя назначили венцами природы? Может, рано возгордились тем, что имеют мозг, что творит и создаёт? Может, на самом деле это наше самое главное достоинство — и наш самый большой недостаток, который в конечном итоге приведёт нас к гибели?

Холодно, ветер и дождь, который не прекращается неделю. Мориц, весь на взводе, внутри крушит и мечется, снаружи — холоден и спокоен. Как он мог так оступиться? Он дурак, который самонадеянно решил, что ему всё можно. Он совершенно забыл, с чего начинал после попадания в плен. Он рассказал тогда всё, что знал. Его держали полгода, пока не заключили сделку: он будет служить и выполнять задания. Он пообещал, что будет служить верой и правдой, хотя замышлял уйти или сбежать при первой же возможности, но когда понял, что возможно отомстить, передумал. А почему бы и нет? Почему бы и не послужить врагу и не спасти себя хотя бы на короткое время?

Война двигается к концу, и оставаться в стороне от того ужаса, который обрушится на Германию и союзников, приятно и интересно. Мориц никогда не считал, что он предатель. Его отец говорил: «Сынок, туда, где есть большие деньги и выгода, следует идти, не раздумывая, и не важно, где это, и на какие принципы придётся наступить.» И Мориц всегда действовал, согласно этому правилу: он врал, притворялся, однако всегда искал для себя выгодное место, где ему сохранят жизнь. Он был готов на всё, и судьба не повернулась к нему задницей. Поэтому он и сейчас, выкурив сигарету и смотря на тусклость, окружающую его, старался быть реалистом, но смотреть позитивнее.

Его следующая встреча с Паулем будет последней, а заодно и подружку он убьёт. Для него это не важно, но это восстановление равновесия: тогда он не только Морица загубил, но и пару молодых пареньков. Мужчина знал: у него всегда есть предназначение свыше, а именно — поддерживать баланс во Вселенной. Пауля он считал злом, как себя он считал точно не добром, но перебежчиком, который может служить на обеих сторонах. Душа его не была ни белой, ни чёрной: она была серой. Иногда больше чёрного, иногда больше белого. Иногда просто пасмурность в душе, иногда дожди и грозы. Выкинув сигарету, он направился на солнце, напевая старую, как мир, песенку.

Глава 12

Пауль проживал спокойную и размеренную жизнь в Испании вместе с Лаурой и её сестрой. Днём они помогали Эдде в винограднике и делали вино, а вечером, как и любые другие люди, отдыхали в обществе друг друга.

Лаура и Пауль часто общались на нейтральные темы и никогда не затрагивали политику. Газеты они читали, но не обсуждали новости с фронта, только если коротко. Лауре всегда хотелось узнать, каково это — быть подводником, и какие тайны хранит эта профессия. Однако Пауль больше рассказывал ей о своём детстве. О бабушке и о его каникулах, которые он очень любил и теперь вспоминал с радостью. Как, отдыхая под веткой дерева и читая очередную книжку, свежий ветер развевал его ещё длинные тогда волосы. Как он любил песни и музыку, которые звучали в доме его бабушки, как он любил просыпаться рано утром и смотреть на залитую солнцем комнату и то, как бабушка выходит на балкон и встречает каждый день с радостью и глубоким покоем на сердце. Когда он был маленьким, он никогда не понимал, почему она радуется всему. Она радуется дождю, солнцу и даже ветру. И только когда она умерла, в тот же день он, стоя на балконе, внезапно понял: она ценила жизнь и принимала её такой, какая она есть, никогда не сопротивлялась ей. Если у неё что-то не выходило, то она просто откладывала это на потом, — обычно это «потом» означало «никогда». Она никогда ни о чём не жалела, говорила одно: «Не жалей ни о чём. Даже если ты думаешь, что выбрал неправильную дорогу, она может привести тебя в очень даже нужное русло. Жизнь сложна, и нам, людям, не суждено её постичь полностью: мы слишком глупы для этого.» И она была права. Люди перестали верить в то, что есть вышестоящее существо. Что не всегда всё решают люди, какими бы они ни были могущественными и сколько бы денег ни имели. Всё, что придумал человек, это иллюзия. Иллюзия, которую придумал человек, чтобы хоть как-то оправдать и систематизировать то, что его окружает. Человек — существо суетное, никогда чем-то одним он доволен не бывает.

— Пауль! — Лаура подкралась сзади и обняла его. Она оказалась на полторы головы ниже и, когда мужчина смотрел на неё, была совсем маленькой девочкой. Но Паулю это и нравилось. Нравилось, когда она спала на нём после долгого трудового дня, садилась на колени и прислонялась к нему всем телом, а он, укутывая её в плед, загребал её обеими руками, и ещё долго они обменивались энергией, исходящей от них. Ему не доставало этого уюта и особого ощущения, что тебе есть кого защищать. Есть ради кого жить. У тебя есть человек, который после твоей смерти не проживёт и дня, не зная, что будет без тебя делать. Наверное, смысл жизни — это как раз таки найти человека, по которому ты будешь так сильно скучать, что, приходя домой, он будет становиться твоим самым лучшим лекарством и самым большим подарком и секретом, которые ты будешь охранять ото всех, даже от самого себя. А точнее, от тёмной стороны себя. И от места в твоей душé, где они спрятаны, и куда даже ты не заходишь, ибо там холодно и страшно. Там разбитые зеркала надежд и пыльные книги мыслей, и ещё там нет света, кроме луны. Жизни, которая освещает комнату. Ты будешь так бояться, что когда-нибудь твоё сокровище возьмёт и узнает о твоей темноте, узнает о твоих грехах, станет бояться тебя, станет презирать и уйдёт.

— Пауль, а скажи, ты веришь в высшие силы? — вопрос прозвучал неожиданно и просто одновременно.

— Да, я верю. А почему ты вдруг спросила?

Девушка посмотрела на него и отвела взгляд.

— Просто знаешь, мы говорили сегодня с сестрой, и она сказала, что мы не просто так встретились: я должна тебе в чём-то помочь, но я, смотря на тебя, пока не понимаю, в чём.

Пауль улыбнулся. Он понимал, как она должна ему помочь, он всё прекрасно понимал. Но не хотел говорить Лауре: он желал, чтобы она сама поняла и пришла к этому.

— Ну не знаю, я думаю, что ты со временем поймёшь, — мужчина попытался сделать вид, что он ничего не знает, но девушка, заметив это, начала смеяться и допытываться. Пауль быстро опередил её, застав врасплох и поцеловав, отчего девушка густо покраснела, но по ней было видно, что ей понравилось. Пауль обнял её, и они стали вместе смотреть на закат. Оба думали о нынешнем времени и о том, что когда-нибудь им придётся проститься с ним. И Пауль, и Лаура знали, что они не могут вечно прятаться от опасности, что постигла весь мир и уничтожает всё на своём пути. Да, зло это будет остановлено, но оно до конца никогда не будет уничтожено, ослаблено. Если не в этой форме, то в другой зло обязательно найдёт способ проявиться: таковы уж мир и Вселенная. И зло, и добро являются основами этого мироздания, и если исчезнет одна из половин, зачем тогда другая?

Лаура понимает, что является для Пауля успокоением и лекарством, он — её защитной стеной. Что встретились они не просто так. Как сказала её сестра: «Помоги ему выбрать, на какой стороне идти и бороться, направь его своей любовью. Он не злой. Пусть он держит доспехи зла при себе, чтобы защитить тебя и вашу любовь, но никогда не дай ему стать злым, с этим можешь справиться только ты.» И Лаура, смотря сейчас на человека, который навсегда изменил её жизнь, теперь точно для себя знала: она его любит. И любовь свою она пронесёт через все его сражения, своей любовью она оградит его от бед и даст силы сражаться дальше, ибо если воин не имеет понятия, за что ему биться и одерживать победу, то как он выйдет из этой войны?

Она помаленьку стала засыпать в его теплоте и защищённости его объятий, волосы развевались на ветру, но ей было абсолютно не холодно, она чувствовала себя живой именно с ним, и никак иначе.

Пауль смотрел на закат, тоже отдавая себе отчёт в том, что произошло. Знал, что ему придётся её оставить. Ему придётся пойти на убийства и в бои и переступить через себя. Но разве тот, кто стал истинным злом, не заслуживает очищения через смерть? Нет, это слишком просто и легко. Нет ничего более лёгкого, чем убить себя внутри. Самое трудное — это убить себя снаружи. Казалось бы, две смерти, а для людей они имеют разную ценность. Почему ценность человеческой жизни ценится больше в физической оболочке? Неужели люди так и не поняли, что, умирая душевно, человек становится ещё страшнее, чем когда-либо? Умирая внутри, человек становится паразитом и не может контролировать себя, он только начинает пожирать всё самое светлое, что есть в нём и в мире. И больше ничего: он становится наподобие вампира, что сосёт энергию мира. И вылечить его может только любовь, как ни странно, но даже целые государства легче склонить к миру, чем человеческие чувства и эмоции. Ах, если бы всё заканчивалось хорошо. Наверное, они бы все лежали под одними могильными плитами, но ему придётся убить. Убить людей, которых он когда-то считал своими друзьями.

Пауль аккуратно достаёт из кармана старую, как история мира, фотокарточку, на которой отчётливыми буквами выведено: «Лучшие друзья: Пауль Бернштейн, Мориц Баунер, Рудольф Вагнер», и тихо скорбит по каждому из них, пуская одинокую слезу, зная, что ему это не пристало как солдату. Но сейчас он не солдат. Сейчас он человек. И прежде всего он человек. Никогда нельзя забывать: ты человек, а уже потом солдат.

Глава 13

Юлиан рассматривает карту со всех сторон. Нужно предугадать ход Морица и перехватить его. Дело не только в Морице, но и в Пауле, человеке, которого любой ценой нужно доставить живым назад в Германию. Да, он может притвориться, что временно принимает соглашение и снова переходит на сторону Германии, но не сбежит ли он в последний момент? Да, ответ точно дан. Он сбежит, и, скорее всего, английское правительство обвинит Морица в неисполнении своих обязанностей и убьёт его. Пауль Бернштейн: он красив, умён и хитёр. Ему удастся провести их всех вокруг пальца, и они этого даже не заметят. Он отличный стратег и никогда не проигрывал ни один свой бой. Ни один.

Юлиан отправляется во Францию. Там и произойдёт их встреча. Там и будет их битва: в городе, в котором нынче происходят одно за другим восстания, и, скорее всего, планируется полное освобождение страны. Только бы они не погибли до времени их битвы. Он надеется, что Мориц уже получил его ложную телеграмму, которую он послал якобы от начальника под предлогом срыва плана, и тот тоже едет во Францию.

Мориц несколько дней не спит и не ест. Он сбился с ног, но из-под земли готов достать Пауля и убить его. Злость растекается по его телу, заполняя всё, и перед глазами становится давняя картина: картина его смерти и возрождения, пыток и крови. И снова проверка информации, а вот переход и предательство... Хотя нет, он не предавал. Он продал свою жизнь. Как и Пауль продал его жизнь и жизни всей своей команды тогда, на той операции. Он знал: они погибли все. Мориц даже не удивился — Пауль представлялся теперь эгоистом, который пользуется людьми в своё благо. И теперь он тоже вынужден скрываться, но ничего. Это не надолго. Он продумывает план мести каждый день, каждую минуту; мысли о мести не отпускают его во сне, в сексе — да, Мориц один раз только позволил себе принять это блаженство и то — он ошибся: мысли постоянно возвращаются.

Письмо лежит на столе. Мориц получил его от Джерри час назад, но не вскрывает. Он не под ним: ему хочется верить, что он не работает на людей, что он сам по себе и ищет предлог сказать себе, что это только личное, и никакие награды или похвалы не помогут. Он представляет, как стреляет в голову, и как его отпускает, как приходит именно то умиротворение, как приходит то, что он зовёт отрадой, удовлетворением. Нет, он не боится погибнуть сам, но прежде он убьёт его.

Мориц пересиливает себя и вскрывает конверт. Там напечатан текст странного содержания, однако в свете последних событий он ничему не удивляется.

«Срочно поезжай в Париж. Мы получили сообщение, что он там».

Очень коротко и очень непохоже на начальника, но Мориц сворачивает письмо, поджигает его и уходит, оставляя за собой пепел. Он проходит мимо зданий, добирается домой, и душа его летит, парит. Он чувствует, что сильно изменился, вспоминает, что раньше он, с его былой отвагой, отдал бы за Пауля жизнь. Да, они были друзьями — он, Пауль и Рудольф. Интересно, как тот? Он погиб или нет? А может, он стал перебежчиком или сбежал? Это было бы вполне в его духе. Судьба этого человека не известна ему, но он чувствует, что ещё увидит его, ещё вспомнит его и его уроки, которые тот давал, и ещё не раз всё же вернётся к той давней дружбе, которую похоронил и к которой поклялся больше никогда не возвращаться, не давать своей душе повода лишний раз вспоминать о ней, хоть именно она и давала ему силы жить и заставляла идти вперёд. Именно они поддерживали его, когда у Морица умерла любовь всей его недолгой жизни, именно они помогали ему и объясняли трудный материал, помогали освоиться в картах. Сколько всего произошло... Но всё пора забыть и стереть из памяти, ибо это не имеет никакого значения теперь, да и они уже не те люди, которыми были, — война сделала из них стариков с молодыми лицами и жестоких тиранов, — и убить в себе всё живое, чтобы не убили тебя.

День начинался как обычно, не было ничего нового или хоть намёка на то, что что-то могло всколыхнуть спокойствие. Жизнь людей протекала тихо и без лишних новостей.

Лаура смотрела на Пауля после бурной ночи их страстей и желала только одного: чтобы вся её любовь, что она посылает в мир, возвращалась ей в любви к Паулю. Он спал, и сон его был тихий и мирный. Он расслаблялся и потихоньку привыкал к жизни, всё реже и реже вскакивал посреди ночи и всё реже и реже просыпался в криках — ночи становились спокойнее.

Лаура отмечала для себя, что, как бы раньше она ни шутила, что любовь к мужчине — пустая трата времени, та оказалась самой первой и важной. Любовь сама по себе прекрасна, со всеми её недостатками и жизнью. Она всегда преподносит нам себя, попадается нашему взору, но мы не всегда это замечаем или не хотим этого делать. Душа человеку нужна как раз таки для того, чтобы распознать эту любовь, увидеть её везде и повсюду: в листке на дереве, в хорошем вине, в головокружительном сексе и разговорах с людьми, от которых твоё сердце замирает и лечится. Жизнь состоит отнюдь не из страданий и работы — она состоит из удовольствия и из любви, которая со временем формируется в одном человеке и даёт нам в полной мере увидеть также и любовь этого мира и все его прелести. Любовь к себе тоже показывает нам это, но не так хорошо и не во всех оттенках. Любовь зависит от того, насколько сильно ты в неё веришь, чем живёшь, какой любовью. Ты встречаешь любовь за углом булочной или в хлебе на завтрак, от которого ты будешь без ума, хрустя корочкой, или же в дожде, капли которого, падая на тебя, возвращают в реальность и протрезвляют ум, любовь в ветре, грозе — она везде показывает себя. Но слепы мы люди, как же слепы!

— Доброе утро, — голос вывел её из мыслей.

— Доброе, — Лаура, облокачивающаяся до этого на локти, сползла к Паулю в объятия.

— Ты сегодня проснулась рано, — мужчина сделал заключение. Он знал, что девушка любуется на него, но он не мог выдать себя и всё время лежал с закрытыми глазами, или же она, как в прошлый раз, закидала бы его подушками.

— Я думала о многом, вот и всё. Скажи, ты ведь не оставишь меня тут? — вопрос, который Пауль хотел услышать последним. Как же ему надоедало отвечать на него ещё за время службы, теперь ещё и Лауре.

— Я не знаю, что будет дальше, однако я говорю тебе, что не брошу тебя и оставлю в безопасности. Ты не можешь помочь мне физически выиграть бой, который мне предстоит.

— А что ты будешь делать? Ты ведь знаешь, что не сможешь прятаться тут, в Испании, в маленькой деревне? Они узнают обо мне и о сестре...

— Да, я и не хочу, поэтому поеду во Францию. Раз уж они знают о моём перемещении, то наверняка придут все туда — там я их и накрою. А ты обещаешь с сестрой на время переехать в другую страну, поближе?

— Поближе? Ты с ума сошёл? — Лаура в недоумении: как так? Он, может, не отошёл ещё от сна.

— Да нет, в этом и суть дела: они думают и судят, что мы находимся далеко. В Португалии или в Испании, где мы и есть, однако если мы переместимся к ним под нос, то, смотря вдаль, они не будут нас видеть. Поверь, люди никогда не видят, что происходит у них прямо перед глазами: они упорно или не хотят этого замечать или не сильны в зрении.

— Думаешь, если бы мы замечали, что происходит у нас под носом, жили бы лучше? — разговор плавно перешёл на другую тему, и оба радовались: не сильно хотелось портить себе настроение уже вначале дня.

— Конечно. Если бы люди знали, что у них происходит под носом, и почаще бы смотрели вокруг себя, они замечали бы людей, которые ради них готовы на всё, и не смотрели бы на других, на тех, кому они не нужны и даром, видели бы предателей и лжецов в своей жизни. Но люди хорошо смотрят вдаль и плохо вблизи. Да, несовершенные мы существа.

— Что правда, то правда. Ну и куда ты хочешь, чтобы я переехала?

— Австрия.

Лауру шокировало заявление, однако она принимает его, ибо доверяет мужчине, которого любит. Хоть сознанием и логикой она пыталась оспорить решение и желала возразить, сердцем она всё восприняла спокойно. Всё будет хорошо. Она знала это, как чистую правду, хоть это и было понятно только ей.

— Ну поеду я туда, и?

— Я пришлю тебе письмо, когда закончу. Ты только не бросайся в бой, доверяй сердцу, — Пауль мягко коснулся её губ и передал через них свои спокойствие и нежность, всю любовь, что видел в этом мире, и то же самое сделала Лаура. В эти моменты душа её каждый раз касалась небес и возвращалась обратно. Он давал ей почувствовать то, что дано показать именно ему: любовь в истиной форме, любовь Вселенной к себе, любовь к высшим мирам и высшему, что человеком никогда не будет объяснено и раскрыто. Человек дошёл до перемен, и сколько бы кто и что ни говорил, но именно войны и бедствия разворачивают человечество и возвращают на путь добра и любви. Если бы люди знали, что Вселенная всегда укажет им дорогу, если бы они не пытались всё переломать и прогнуть под себя, если бы они слышали, как и чьими устами говорит с ними Вселенная, — а говорит она с ними устами их любимых, — то меньше в мире стало бы быть слёз и боли, меньше войн.

— Я обещаю, всё будет хорошо, — отовравшись от её губ, сказал Пауль.

— Я верю тебе, ибо если бы не верила, не пошла бы за тобой.

— Это и есть любовь — видеть в другом часть себя и продолжение своей жизни?

— Да, это и есть любовь! Когда ты в глазах другого видишь всё, через что вы пройдёте вместе, все радости и горести, берёшь его за руку и идёшь вместе и с ним на этот бой. Ты для другого в этом бою — и оружие, и щит, как и он для тебя.

Пауль целует её в лоб. Они ещё долго просто лежат, пока Эдда не кричит им, что пора завтракать. День начинается как обычно. Оба смеются, как дети, влюблённые дети Вселенной.

Глава 14

На следующее утро оба объясняли Эдде, что нужно делать, в чём состоит план, и почему она должна на время покинуть этот город. Та внимательно слушала и до конца не задала ни одного вопроса, всё время смотрела в глаза.

— Ну, предположим, я соглашусь, но у меня вопрос: на что мы будем там жить, хоть и небольшое время, пока ты разбираешься?

Вопрос оказался очень актуален, Пауль сделал паузу, и мысль не заставила себя долго ждать:

— Не переживай, у меня есть апартаменты. Правда, они не сильно обжитые, но это поправимо. В дополнение с них открывается прекрасный вид, и всё, что нужно для жизни, там есть. Я постараюсь разобраться быстрее.

— А ключ где? Я не вижу, чтобы он был у тебя, — Лаура тоже решила взять пример с сестры и позадавать вопросов с умным видом.

— Он находится у прислуги, которая убирает там ежедневно для того, чтобы я в один прекрасный момент мог приехать и не дышать пылью. Это, можно сказать, мой загородный дом для отдыха. Я его купил, когда... Когда находился ещё на службе.

— Ну хорошо, я возьму Лауру, и мы поедем с ней в Австрию. Где вероятность того, что они не погонятся за нами?

— Вероятность огромная, потому что я поеду к ним навстречу. Отправлю письмо и англичанам, и немцам о том, что готов сдаться, а потом столкну их лбами. Хотя нет: я просто буду смотреть на это, а они сами начнут разборки.

— Как-то всё это ненадёжно... Не сильно хочу в этом участвовать, но отговаривать мою сестру бессмысленно. Ладно, ты прав, и я надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Но прошу, не сильно геройствуй. Я не хочу смотреть на слёзы сестры.

Пауль кивнул, и все трое принялись за завтрак, который начинал остывать. Работы сегодня не было, и после еды каждый разошёлся по своим делам. Пауль прежде всего развернул карту и узнал у Эдды, какие поезда ходят из Испании во Францию и ходят ли вообще. Новости поступали из Франции тревожные, и Пауль боялся попасть не к тем. Посмотрев на Лауру, лежащую во дворе, он снова уткнулся в карты.

Середина июля, время жары и солнца. Лаура лежала в тени и дремала, лёгкий ветер обдавал её волосы. Послышались быстрые шаги, и, увидев, что приближается сестра, Лаура потянулась для разговора с той.

— Я... Я хочу у тебя спросить. Скажи, как так получилось, что ты ввязалась во всю эту историю?

— Я нашла его у… — девушку оборвали.

— Я не спрашиваю тебя о том, как ты его нашла. Я спросила тебя о том, как ты ввязалась в эту историю. Я знаю о твоих чувствах к нему, но ещё чуть-чуть, и они возьмут верх и будут руководить тобой, если это уже не произошло. И не понятно, куда они тебя, эти твои чувства, приведут. Хорошо, если на дорогу жизни. Плохо, если за неё. Я серьёзно! Он находится в огромных неприятностях и всеми силами пытается тебя не ввязывать в это, но боюсь, что у него это не выйдет. Посмотри: он погубил бабушку и отца. Я не буду в этом участвовать, и точка.

— Эдда, ты прекрасно осознаёшь, что я не отступлю и не брошу его. Да и куда я пойду? Дома у меня теперь нет, и вернуться мне некуда. Он стал моим домом. К тому же не нужно сейчас сюда впутывать бабушку и отца. Ты прекрасно знаешь: Пауль тут не причём. Дело в моей матери, на которую чудом только не натравили полицию перед моим рождением. Я знаю, что ты за меня беспокоишься, знаю, что ты переживаешь и как старшая не хочешь, чтоб я делала ошибки, но Эдда, я всё решила, и это точка. Живи тут и радуйся жизни, но я тебя прошу, не нужно перебарщивать: если я сказала, что поеду с Паулем, значит так оно и будет. Тут и правда время ощущается по-другому: оно замедляется, каждый про всё знает, и половина жителей планеты вообще не подозревает о его существовании. Но Эдда, почему я должна бояться того, что предлагает мне жизнь?

— Откажись и останься тут. Если он погибнет, ты останешься под моими защитой и наблюдением. Ты пропадёшь в Австрии, пойми, страна эта не для тебя, она слишком железная и строгая!

— Не вздумай даже уговаривать или произносить эти слова. Я всё решила и знаю что делаю, я поеду за ним. Хочешь — оставайся тут, а я завтра сяду и поеду. Я не брошу его одного. Он слишком долго был один — ещё немного, и он превратится в монстра, как все его сородичи.

— Лаура! — Эдда встала, чтобы немного привести в чувства сестру, которая вообще не понимала, что это за штука — жизнь.

— Эдда, нет, и точка. Я всё сказала!

Девушка ушла с улицы. Пауль, наблюдавший за этим со стороны, грустно для себя отметил, что и так многое отнял у девушки, а теперь ещё и последнюю родственницу.

Девушка захлопнула дверь и отправилась, по всей видимости, читать. Хорошее занятие для приведения мыслей в порядок. Взяв книгу, Лаура попыталась сосредоточиться на тексте, но тот расплывался, как листья по лужам, в голову постоянно лезли мысли и воспоминания об умерших родственниках. О бабушке, об отце. Она вспоминала руки бабушки, её слова: та всегда учила Лауру доброте и тому, что, несмотря на то, что женский пол считают слабым, это далеко не так. Их встречи были редки, но оставались в её памяти самыми яркими картинками и красками, и вот теперь, сидя здесь, она может доставать их из памяти и вновь ощущать запах винограда и хорошего хлеба, который бабушка делала сама, доброты, которой та всегда была наполнена.

Отец всегда был с ней добр. Он много рассказывал о матери, и на его сильных руках маленькая девочка летала в самые сказочные страны. Он учил её всему: читать, кататься на велосипеде. А ещё учил непредвзятости и всегда говорил: «Неважно, какой человек снаружи, — ты смотри в глаза: только лишь по ним можно сказать, какой человек на самом деле.» Это навсегда и запомнила о нём девушка. Она откинулась и посмотрела на небо.

Облака находили на город, медленно сползая с гор и закрывая солнце, гонимые ветром, который всё так же неожиданно появлялся. Жители плотно закрывали свои окна и двери. Скоро начался настоящий ливень. Эдда собрала одежду, сохнущую на улице, и пошла в дом.

Сёстры сидели и пили чай, когда Пауль спустился, чтобы подкрепиться. Обстановка стояла мрачная, и ему казалось, что ещё немного, и они сцепятся. Нужно срочно что-то предпринять или расслабить их беседой.

— Вы зря сюда пришли, Пауль. Берите что нужно и уходите, — Эдда оказалась сегодня язвительнее, чем когда-либо.

— Хорошо, могу я узнать тогда причину такого резкого негатива в мою сторону?

— Нет, вам этого знать не нужно, уходите, — Эдда смотрела на сестру, та на неё. Пауль колебался: он чувствовал, что нужен Лауре сейчас. Ей нужна поддержка, хотя бы моральная.

— Он останется, — Лаура подала такой же леденящий душу голос.

— Нет, это приватный разговор, и речь идёт о семье, — Эдда настаивала на своём.

— Поэтому он и останется, — Лаура показала Паулю рукой присесть на стул между ними. Мужчина сел без промедления.

— Речь идёт о семье, ему нечего тут делать...

— Он тоже теперь член семьи. То, что тебя это не устраивает, это сугубо твоё личное дело. Хочешь — принимай это, хочешь — не принимай, но это правда, которую не изменит никто.

— Лаура, это мой дом! Ты не можешь тут командовать.

— Это и мой дом тоже, или ты забыла, что мы теперь единственные остались друг у друга?

Эдда поняла, что Лаура хотела этим сказать, и замолчала на несколько минут, позже продолжила:

— Лаура, ты не поедешь с ним!

— Это не тебе решать! Эдда, уймись. Я сказала, что не брошу его. Что ещё ты хочешь от меня услышать?

— Немного твоего благоразумия! Чёрт побери, за ним гоняются Англия и Германия, и он служит в их армии, а ты вот так вот запросто хочешь поехать, не зная куда, и сидеть ждать его?!

— Это не твоя жизнь. Я всю жизнь не могла сказать ни слова вам, никто не давал мне свободы. Вы всё время решали за меня. Можно теперь я сама буду думать, куда мне ехать и с кем мне ехать? Это не твои заботы. Спасибо тебе за то, что ты приютила нас, и прощай! — с этими словами Лаура встала и пошла в комнату собирать вещи. Эдда и Пауль сидели друг напротив друга. Молчание давило, и никто не решался сказать что-то первым.

— Это всё ты. Это ты заморочил ей голову.

— Я? Ты не думаешь, что немного переходишь границы? Она взрослый человек и, может, ей самой решать?

— Что она может решить, когда в голове её самая опасная наркота на свете?

— Эдда, ты не сможешь всю жизнь решать за неё. Да, я не идеален и я предупреждал её об опасностях, но она сама взяла меня за руку и сказала, что не бросит. Это её сознательный выбор: не мой и не твой. Я понимаю, какой опасности её подверг и подвергаю, но она готова. Я обещаю, что с ней ничего не случится.

— Скажи, ты ведь не просто так пошёл в армию? Я просто пытаюсь понять, в какой момент жизни ты решил стать сильным. В какой момент жизни ты решил, что именно эта сила защитит тебя?

Пауль погрустнел: по правде сказать, он и сам не знал, когда это произошло. Когда он понял, что всё, что он может, это бежать от своих собственных желаний?

Помогать людям. Он хотел стать врачом. С учёбой не заладилось сразу, и он пошёл в армию.

Когда он начал убивать? Когда оставил Морица умирать на той подлодке? Когда его разумом завладела сила, которая вела его ко дну? Он честно желал выгрести, но всё без толку. Он заплыл слишком далеко, и сила, что давала ему уверенность, стала тянуть его ко дну.

— Не знаю, честно. Слишком много времени прошло, и слишком много чего я уже забыл специально, пообещал себе не помнить. Но могу сказать тебе одно: твоя сестра и правда меня спасла. Я обещаю, что с ней ничего не произойдёт.

— Я поверю тебе. Если не сдержишь слово, придётся пойти вместе с ней куда угодно, даже на тот свет, — с этими словами она встала и, подойдя к кухонному шкафу, достала оттуда конверт и положила перед ним. Внутри оказалось немного денег. Пауль всё понял, поблагодарил и пошёл собирать свои вещи.

Ехать они решили на вечернем поезде. Попрощавшись с Эддой, проводившей их до станции, Лаура взглянула на сестру, что долго смотрела им обоим вслед. На станции Пауль попрощался с Лаурой, и они сели в разные поезда: ему до Парижа, ей до Вены.

Он сел намного позднее её. Он надеялся, что всё делает правильно, сам же сидел в поезде и прокручивал в голове всю свою жизнь, обдумывая будущее в Париже.

Рудольф. Как он? Его бы сейчас сюда: он бы точно дал ответ на вопрос, что делать. Жалко, но его нет. И жив ли он?

Они трое. Мориц, Рудольф и Пауль. Лучшие курсанты академии и лучшие друзья. Как бы он хотел вернуться в то время и образумить Морица, однако понимал, что это бессмысленно: тот будет мстить. Может, и так. По-взрослому, но глупо.

Ветер завывал за окном поезда. Тёмная ночь и луна. Он хотел сомкнуть немного глаза, да не получалось: слишком много воспоминаний металось в его голове, как снежинки, что никак не могли успокоиться.

Лаура, сев в поезд, оглянулась: рядом с ней не было никого, вагон полупустой. Посмотрев на дам, ехавших в Австрию, девушка заметила, что она отличалась мягкостью и почти полным отсутствием косметики, но, приняв серьёзный вид, решила брать пример с них. Выделяться ей было ни к чему.

Глава 15

Париж сотрясался от действий противника, весь город, как и вся Франция, напоминал одно большое минное поле, где подорваться проще простого. Доказывать, почему ты тут, не приходилось: никому не было и дела до тебя, главное — не выделятся из толпы, и Мориц это прекрасно знал, как и Франциск, однако первый боялся ходить по главным улицам.

Юлиан шагал по улицам и, смотря на Эйфелеву башню, отмечал для себя, что дух народа сломить невозможно. Гитлер взял Францию и сделал своей частью, заставил людей подавить в себе то, во что они верили, заставил поверить, что он единственный правитель во всём мире, что он всемогущий, однако он не смог сделать одного: сломать дух народа, сломать его устав и обычаи, сломать внутренние часы страны, которые шли тысячу лет и формировались столько же. Он так и не смог понять: захватить страну можно, можно заставить людей поверить в то, что ты хочешь, но нельзя сломать поколения, которые на своём веку многое повидали, нельзя сломать нации, что свободны и живут не первое тысячелетие.

После выхода из тюрьмы Юлиан по-другому взглянул на жизнь: она как бы проходила мимо него и, не касаясь его, заглядывала в бездну, в которую всё время думала упасть. В тюрьме всё видится по-другому, там свои порядки и законы, всё идет по-другому, ты как бы выпадаешь из жизни. Он слышал, что многие люди, страдающие душевными болезнями, тоже ощущают выпадения из жизни. Отшельники. Время и его скорость, то, как оно двигается, определяет общество. Уйди ты из общества, и почувствуешь, что всё живёт по своим собственным законам, и время, по которому живёт общество — искусственное.

Каждый из прохожих тонет в одиночестве и боится этого больше всего. Всё время нам говорят, что нельзя выделяться из общества, нужно подчиняться ему, и оно защитит тебя. Нужно соблюдать законы и делать всё, что общество предписывает. А предписывает оно одно: родиться, закончить школу, найти профессию, обучиться ей, жениться, завести детей и прожить жизнь именно так. И даже за всё отведённое нам обществом время ты не можешь, например, не учиться чему-то одному и открывать себя в каких-то разных ремёслах, пробовать что-то новое. Нет, ты должен потратить столько времени на учёбу, сколько предписано обществом. Найти себе пару и обзавестись детьми именно в то время, в какое сказало общество, и никак иначе. В противном случае тебя сочтут не таким, как все, а это страшное наказание: толпа не любит тех, кто выделяется, кто не соблюдает правила движения по дороге, которая предписана, кто не желает мириться с установленными правилами и живёт по собственным. Толпа не любит тех, кто прокладывает свою дорогу, пусть она и трудна и идёт в гору, не любит тех, кто стремится к независимости.

Он вспоминает одну историю, почему люди говорят на разных языках. Однажды Бог увидел, как люди замышляют против него злой умысел и провозглашают себя богами этой Земли. Тогда Бог взял и разделил людей по всей планете и сделал так, чтобы они говорили на разных языках, и ни один язык в мире не повторялся, для того, чтобы люди больше не смогли понимать друг друга, а значит и провозглашать себя богами.

Юлиан садится в одном из кафе и заказывает себе чёрный обычный кофе, оборачивается вокруг и наблюдает, как личности становятся массой. Страшное зрелище. Люди одинаково одеваются и причёсываются, и все по одной и той же причине — не дать себе выделиться из толпы. А ведь любой человек — это отдельная личность, отдельная система, отдельная Вселенная. Почему же люди стараются убить их? Ведь самое прекрасное было создано именно из Вселенной, что внутри человека, как и самое ужасное тоже было создано из неё. Её идей, её желаний. И её уникального дара. Если человеку есть, что сказать миру, то он всегда найдёт способ это сделать. Художники, писатели, скульпторы, музыканты, инженеры, модельеры, поэты, учёные, изобретатели, артисты — эти люди двигают общество и человечество в целом, но почему мы не можем признать, что такие люди нужны, почему вместо того, чтобы подумать и посмотреть на то, что делает человек, мы гнобим и критикуем, а после того восхищаемся и говорим, как были не правы? Может, не нас делают глупыми, а мы сами даём делать нас глупыми? Может, мы сами создаём такое общество, где не будет ничего, кроме как одного человека, создающего будущее? Но это непосильная работа, с ней не управится он один. И Юлиан знал это на примере собственных страны и ситуации.

Он осматривается вокруг. Очередное восстание, — ещё немного, и немцы не смогут сдерживать людей. Он встаёт, одним глотком допивает кофе, расплачивается и уходит прочь. Он направляется в отель, в котором остановился, и, достав из кармана часы, смотрит на время. Оно пришло. Скоро Мориц будет тут. Нужно как следует обдумать всё. Он пишет ещё одно ложное письмо, сидя у себя в номере и наблюдая, как на Францию медленно находят облака, и начинается дождь, что бьёт огромными каплями по крышам и тротуарам.

Мужчина откидывается на кровать, на душе у него неспокойно. Что будет с ним дальше, и стоит ли вообще возвращаться? Может, лучше пустить себе пулю в голову после смерти Морица и отчёта о том, что задание выполнено? Он знал: его впереди ничего не ждёт, и он просто останется на снимках тех, с кем раньше был и говорил, с кем воевал и делил еду, горечи и победы, если они не умерли раньше.

Вторая проигранная война. Мир сотрясается, а что будет дальше? Будут ли будущие поколения понимать их ошибки и не повторять их? Вряд ли: человек — существо с короткой памятью. И даже книги не помогают ему в этом. Мир изменчив. И люди тоже. Правители меняются, меняется и отношение к прошлому, из которого складывается настоящее, меняется и настоящее, из которого складывается будущее. Род человеческий высокомерен и эгоистичен и будет таким, пока не дойдёт до конца своего.

Глава 16

Германия

Вильке сидел на очередном сером заседании. Начальник ругался и грозился всех разогнать и самолично выволочь на улицу, однако все присутствующие — а это человек пятнадцать — в это не верили. Дела шли куда хуже, чем кто-либо мог предположить, и Вильке не торопился что-то предпринимать сверх своей работы. А зачем? Яд у него всегда в кармане, прощальная записка тоже, он готов встретить смерть как подобает. Правда, покончить жизнь он хотел всё же в чёрном костюме, а не в сером, который сейчас на нём. И поэтому чёрный костюм у него с собой. Квартиры нет, но это к лучшему. Имей он такую вот обузу, и умирать не захотелось бы. Все день и ночь в штабе, работы много, и никого не отпускают. Все сошли с ума, или это и так было, просто никто не хотел признавать, что он сумасшедший, или что они все находятся в распоряжении человека, который даже не пьёт?

Совещание закончено, и Вильке отправляется в свой кабинет, уютное место, которое отделено от остального мира дверью.

— Вы куда-то спешите?

— Чёрт! Не успел, — Вильке чертыхнулся. — Генрих Венгер. Конечно, нет... Однако если так подумать, то да! В свой кабинет. Не люблю стоять посреди коридора, заполненного сумасшедшими людьми.

— Вы серьёзно? — мужчина посмотрел на него слегка презрительно.

— Абсолютно, и не говорите, что вы не думаете так же, — Вильке хотел выйти из положения, в котором находился.

— Пойдёмте со мной, — тот берёт его за локоть и буквально насильно тащит в кабинет. Вильке и не сопротивляется. Понимает: это бесполезное занятие. Генрих проводит его в свой кабинет, они проходят по коридорам с еле горящими лампочками и пустыми стенами, которые давят на тебя. А больше всего в этом раздражало Вильке именно то, что они шли как на параде, стуча своими каблуками по паркету. Этот звук эхом отдалялся от стен, и казалось, что его ведут на казнь.

Генрих, тащащий это существо, про себя отмечал: «Каким слабым нужно быть, чтобы бояться каждого звука и каждого шороха?» Он специально повёл в свой кабинет этого несчастного, потому что ещё чуть-чуть, и тот покончит с собой: у него на лице это было написано, когда он выходил, поэтому мужчина желал немного отвлечь его и просто поговорить с ним, дабы немного успокоить, да и ему самому нужно выговориться, а это помогает. Генрих знал, что люди кончают самоубийством вовсе не потому, что им тяжело жить, а потому, что в нужный момент никто не захотел их выслушать и успокоить. Придя, они садятся друг напротив друга, и Генрих достаёт коньяк.

— Я не знал, что вы пьёте.

— Вы думали, я трезвенник? Конечно нет, я не знаю ни одного человека, который бы не начал выпивать, кроме Гитлера.

— Признаюсь, я подумываю о том, чтобы всё бросить прямо сейчас, — Вильке впервые хочет поделиться своими мыслями, которых слишком много в голове, слишком много в душе эмоций и переживаний и они вот-вот переполнят его.

— Вы говорите о самоубийстве? Поверьте, вы только покажетесь слабым. Самоубийство — это всегда побег, но вы ведь не тот человек, который, проделав такой путь, вот так всё закончит, верно? Почему же вы жаждете этого способа побега? Вы пришли сюда, преисполненный мечтами, прошли кучу тестов, кучу физической подготовки.

— А почему нет? Я знаю, что поступаю как трус и предатель, но любой человек сбежит сейчас, если ему, конечно, дорога́ своя жизнь, и он её любит. Мы никогда не находились в любви к себе. Нас всегда заставляют любить кого угодно, но только не свою жизнь.

— Например? — мужчина подал ему стакан с жидкостью янтарного цвета, и тот выпил.

— Например, когда заставляют работать по двенадцать часов в день, потому что зарплата хорошая. Или когда заставляют прятать нас свои истинные мысли, потому что они не подходят под шаблон. Мы всю жизнь гоняемся за идеалом, за идеями, создаём эти идеалы, а потом запихиваем туда невпихуемое. Посмотрите на природу. Она вся разная. Все животные разные, и только мы, люди, всю жизнь стараемся быть похожими друг на друга.

— Но ведь в животном мире есть разные виды.

— У нас национальности. Животные не пытаются присвоить один вид и подчинить все остальные. Да, какие-то виды исчезают, какие-то появляются, но от этого они не становятся похожими друг на друга. Мы же, люди, хотим, чтобы на земле не было других наций, кроме одной. Не было больше одной идеи, не было больше одного вида любви. Почему так мало?

— Может, потому, что люди не хотят путаться? Возможно, мы пришли к тому, что наш мозг не воспринимает более сложную информацию, может, мы настолько упростили себе жизнь, что больше не можем воспринимать что-то многогранное и сложное и стараемся всё упростить? Да, одно дело, когда это делает природа, и заметьте: она ни разу не ошиблась в отличие от нас, от людей, — это другое дело. Думаю, раз мы начали сжигать книги, этому миру осталось не много.

— Как думаете, сколько мы ещё тут продержимся? — вопрос прозвучал резко, и Генрих не знал на него ответа. Он много думал об этом и каждый раз боялся найти на него ответ.

— Я не знаю... — он помедлил. — Дай бог, до конца года. Честно, мне всё-равно. Я не вижу смысла что либо-делать, не от меня это зависит, так какой смысл переживать? — Генрих снова наполняет бокалы.

— Вы правы. Интересно, Пауля уже поймали? Я сомневаюсь, что его вообще довезут до Германии, — Вильке винил во всём свои глупость и неспособность в некоторых ситуациях отказать. Он каждый раз в голове прокручивал воспоминания о Пауле и злился на самого себя, а потом соглашался с собой, что это бесполезно.

— Мы узнаем это скоро: он не стает прятать своего лица. Он не такой.

— Полагаю, что так. Вы что-то глушите в себе?

— Мысли. Их много и они лезут в голову, никак не могу избавиться от них, — тот посмотрел в окно и снова на собеседника.

— Сядьте и напишите их.

— А если они идут в разрез с мнением государства? — мужчина вскинул бровь: человек, сидевший перед ним, казался простым с виду, но оказался сложным внутри, и это зажигало интерес разговаривать с ним ещё и ещё. Глубже и глубже изучать Вильке.

— Всё-равно пишите. Нам нечего больше терять: мы на самом дне, и разгребать это уж точно не нам. Мы в любой момент можем встать из-за стола и уйти с праздника под названием «жизнь».

— Кстати…

— Что? — Вильке, до того плавающий где-то в другом мире, очнулся.

— Агент, отправленный за Паулем, был сегодня застрелен в Париже, — вам придётся ехать вместо него.

— Что? — Вильке был поражён. Чёрт, это не входило в его планы. — Но я... Явно не тот, кто справится с этой задачей, к тому же я уверен, у вас есть кто-нибудь ещё... — он надеялся слинять.

— Нет, и я не хочу использовать слишком много людей в этой операции. Поэтому завтра утром вы уезжаете, — Генрих давил, сроки поджимали.

— Будь по-вашему.

Мужчины обменялись взглядами. Оба чокнулись и осушили стаканы, каждый думал о своём. Позже Вильке поблагодарил Генриха за проведённое время и пошёл в свой кабинет, думая про себя. В коридоре тихо и одиноко, только слышно, как двери закрываются на первом этаже. Ощущение мёртвости и дикой смерти, которая гуляет по этажам и ищет, кого бы взять с собой. Вильке ускорил шаг и, закрыв двери, достал из ящика чистый лист и принялся печатать на машинке свои слова, которые хотел сказать миру сейчас.

Глава 17

Мориц который день выходил из комнаты только под прикрытием темноты. Он не хотел лишний раз светиться: Мориц отслеживал движение поездов, проходя мимо каждого, стоя рядом с главными дверьми и высматривая Пауля, но враг не появлялся. Где же Пауль? И приедет ли вообще? Сердце каждый раз ухало и отдавалось в ушах, Мориц чувствовал, что проиграл, и не только из-за того, что оказался на другой стороне: Мориц знал, что тот не захотел принять все битвы. Мориц смирился с этим. Мужчина не хотел участвовать в войне или видеть её. Ему надоедало подолгу сидеть и чего-то ждать. Он просто не мог вынести его.

Мориц по своей природе не любил затягивать какое-либо дело, он всегда решал всё быстро и организованно и в самые короткие сроки, делал всё, что от него зависело. У него была привычка всё контролировать, что постоянно ему мешала. Но тут дело обстояло иначе: встреча зависела не от него, и приходилось ждать. Он не мог бросить всё на самотёк и, чтобы хоть как-то себя развлечь, выходя утром на улицу, он смотрел на измождённых еле живых солдат немецкой армии, сдающихся в моральном плане. Они не находили себе места и не знали на ком выместить злость. Кидались друг на друга, и вот тут как раз выходило наружу животное поведение. Мориц наблюдал прекрасную картину: люди отступают от собственных высоких ценностей и норм для выживания. Как далеко может зайти человек, когда он находится в критичной для него ситуации? Вероятно, опуститься до самых истоков своей сущности и вспомнить, что она у него есть. Люди всегда загоняли себя в правила и нормы, ибо знали: животная сущность, если её не держать под жёстким контролем, всегда возьмёт верх. Голод, секс, сон — всё это проявление природы, которую человек хочет подавить. Но у него никогда не получится это сделать. В минуты отчаяния человек вступает в бой с самим собой, и только от тебя зависит, победишь ты или проиграешь.

Спустившись на улицу и вдохнув свежий воздух, он, придя к вокзалу, сел и стал ждать, зная, что сегодня Пауль должен приехать. Однозначно. Пауль не трус в отличие от Морица. И Пауль выше этих разборок, всегда находил во всём, где бы ни находился, что-то красивое. Мориц в их компании всегда был озорником, который находил чем поразвлечься и как разрядить обстановку. У них хорошая команда, но всё хорошее рано или поздно заканчивается.

1942

— Мориц, что ты творишь? Слезай немедленно! — Рудольф кричал юноше, стоящему на самом краю носовой части корабля.

— Не хочу! Тут так свежо! Рудольф, иди ко мне лучше, тут такой прекрасный вид открывается.

— Мориц, ты ведь знаешь, не дай бог это увидит Пауль. Опять хочешь от него получить как в прошлый раз?

— Какие вы все скучные! — Мориц слез и подошёл в Рудольфу.

— Зато ты у нас очень весёлый.

— Что вы так бурно обсуждаете, ещё и без меня? — Пауль медленно брёл к своим товарищам.

— Ты вовремя подошёл, мы как раз заваливаем Рудольфа вопросами. Скажи, а если придётся из нас двоих выбирать кого отдать врагу, кого ты выберешь? — вопрос шокировал не только Пауля, но и Рудольфа.

— Так, давайте прекратим этот разговор сейчас же. Во-первых, такого точно не будет, во-вторых... Я прекрасно сохраню свою команду, всех до одного.

— Такого не бывает, — Рудольф посмотрел с сожалением.

— Ну, мы-то трое точно останемся, куда я без вас? — Пауль посмотрел на Морица и Рудольфа, те остались довольны ответом.

— Мориц, тебе заняться нечем? Раз так, иди проверяй ящики с минами.

Пауль похлопал парня по плечу, и тот отправился к ящикам с поникшей головой.

«Останемся вместе», «Куда я без вас?» — реплики всплывали одна за другой, и Морица вгоняло в воспоминания. Всё оказалось ложью. Он не сумел спасти тогда ни его, ни Рудольфа. Ярость вновь закипела в крови, и Мориц посмотрел на вагон только что приехавшего поезда. Выходили в основном женщины и дети. Но Мориц точно успел зацепить взглядом знакомую походку. Он тут. Сомнений быть не может. Время пришло. Мориц встал, поправил одежду и, следя за ним, повернулся спиной, чтобы тот его даже близко не узнал. Сейчас ещё не время их встречи. Мориц закрывает глаза, откидывает голову назад и закуривает сигарету. В пистолете один патрон. На этот раз он не промахнётся.

Мориц провожает глазами Пауля, вышедшего из вокзала, и видит странную картину: он не один. За Паулем следит ещё один человек. Чёрт, как же Мориц мог не додуматься — немцы. Но откуда знают? Впрочем, это не так важно. Главное на этот раз не промахнуться и убраться отсюда поскорее. Воздух наполнен смертью и опасностью. В полутора метрах от Морица сидит Юлиан и наблюдает за своей жертвой. Все сошлись и прибыли на место встречи.

Глава 18

Лаура вышла из поезда. Воздух в Австрии совершенно другой, и дышится тяжелее. Ей показалось, что она попала в забытую богом страну, где всё печально и темно. Солнца почти не видно, его закрывают тучи, которые плотным слоем окутали всё вокруг, не видно ни малейшего лучика, все говорят на незнакомом языке, а в руке у Лауры только клочок с адресом дома, где она сможет переждать это неспокойное время.

Шла она быстрым шагом, не оглядываясь и опустив голову. Хоть и выглядела она неприглядно, но была другой. Страна эта показалось ей холодной внутри, а люди мёртвыми: в них не было тех эмоций, что жили в любом человеке, хотевшем жить. У девушки сложилось впечатление, что жить они вовсе и не хотят, просто существуют ни горячие, ни холодные, а лишь тёплые. Еле проживающие люди, которым всё-равно.

По дороге девушка успевала для себя подмечать, что, несмотря на войну, город хорошо сохранился исторически, и видеть каждый день эти прекрасные дома — одно удовольствие. Тут прекрасные виды, которые придают уверенности и желания каждый день, просыпаясь, видеть вид из окна с его горами, туманами и невероятно прекрасными озёрами. Она прошла вдоль аккуратно поставленных домов, стоящих по линеечке, и, свернув за угол, обнаружила там ещё один. Он стоял как бы поодаль ото всех. Сверяясь с адресом, она поняла, что на месте.

Зайдя внутрь, она поднялась по винтовой лестнице и, повернув ручку, поняла, что дверь открыта, а значит, что прислуга внутри. Она так же аккуратно повернула ручку обратно, чтобы прислуга ничего не увидела и не услышала: если она просто зайдёт в дом, они могут подумать на вора, поэтому Лаура постучалась. За дверью послышалось шуршание, и позже к ней вышла пожилая женщина семидесяти лет в форме.

— Здравствуйте, вы кто?

Вопрос был более чем логичен, но вогнал девушку в раздумья. Действительно: она как-то не подумала, как представиться, и сказала первое, что пришло на ум:

— Невеста. Я невеста Пауля Бернштейна.

Женщина нахмурилась, однако пропустила гостью внутрь.

— Меня не предупреждали. Вы уверены, что вы точно по адресу?

— Да, конечно.

В доказательство Лаура показала бумагу с адресом. Женщина долго рассматривала её, а потом пропустила гостью, поняв, что всё же не ошиблась.

— Скажите, как я могу к вам обращаться? — девушка задала этот вопрос вполне искренне.

— Траудель. Вы можете меня звать так.

— Лаура.

— Очень приятно. Скажите, вы хотите чего-нибудь? Я почти закончила уборку.

— Если вам не трудно, чаю. Я с долгой дороги, хотела отдохнуть.

— Я принесу чаю и печенья, проходите и снимайте пальто.

Лаура прошла в гостиную, а женщина пошла в противоположную сторону. Обстановка была скромной, но со вкусом. В комнате не было ничего лишнего, для каждой вещи находилось своё применение: шкаф с огромным количеством карт, атласов, книг, фотографий, стоящих на полках, диван, находящийся сбоку, два кресла, небольшой столик, дополняющий образ. Всё было просто, но отражало внутренний мир хозяина. Скоро Траудель пришла с подносом и, сев рядом, решила составить компанию, чтобы не бросать в одиночестве гостью.

— Лаура, скажите, вы давно появились у господина Пауля? Я не помню, чтобы, когда мы с ним последний раз виделись, он говорил о вас.

— Мы познакомить с ним почти как полгода назад, и он сказал, чтобы я ждала его тут, — Лаура сомневалась: она не знает кто она, поэтому сочла ограничиться только этим. — Скажите, вы долго работаете на Пауля? — Лаура, переменившая тему так быстро, сначала даже не успела осознать, что вылетело у неё изо рта.

— Уже как тридцать лет с хвостиком. Я начинала работать в доме Бернштейнов, когда Пауля ещё не было. Сначала я, как и другая прислуга, убиралась, потом, после его появления, на мои плечи легла забота и о нём, и я стала няней ему. Его родители постоянно пропадали то на балах, то на вечеринках, и он всё время был со мной. Можно сказать, что он вырос у меня на руках.

— А скажите, каким он был до войны и службы? Пауль всегда избегал этих тем, сколько бы я ни хотела раскрыть эту тайну и узнать.

Женщина вздохнула, обвела комнату глазами и начала говорить:

— Он улыбался, много смеялся и любил шутить, смех его был чистым и громким. Смотря на него, все беды проходили и казалось: вот он, наш человеческий смысл жизни — смеяться от души, что бы ни произошло. Несмотря на то, что родители не обращали не него особого внимания, он никогда не отчаивался и верил в лучшее. Он рано понял, что не нужен им, хоть они и ждали его появления. После их смерти, вернувшись домой, он не мог находиться тут. Он всё время говорил, что ему нужно отсюда уехать и подолгу уезжал путешествовать по миру.

— А где он родился? Тут?

— Да, родился тут, но его забрали в Германию, где Пауль и прожил всю жизнь до войны. Теперь не знаю, захочет ли возвращаться сюда. Но, наверное, раз уж Пауль отправил вас сюда, то приедет за вами. Я всё жду его возвращения, хочу понять и увидеть, как он вырос, — сказав это, женщина встала и продолжила убирать. Лаура видела, что заставила вспомнить то, что та не хотела вспоминать больше, похоронив однажды в душе. Не стоило Лауре так много спрашивать, однако теперь девушка понимала почему у Пауля были печальные глаза, когда она беседовала с отцом и бабушкой: у Лауры была семья, которую она любила. От этих воспоминаний у девушки самой подступил комок к горлу, но, посмотрев наверх и допив чай, она подошла к шкафу, решив отвлечься, и взяла книгу.

Глава 19

Франция — прекрасная страна и законодательница мод, страна творческих людей, ныне вновь возвращающая себе свои права, отнятые Германией.

Пауль только прибыл, но ощущение страха его не покидало. Да, именно страха. Он наделся на то, что его враги проявят храбрость и отвагу и покажут свои лица, в честном бою они решат, кто ступит на тот свет. Однако Пауль также сомневался в этих крысах: они вряд ли вообще понимают, что такое честный бой, и что нельзя подстреливать человека из подворотни. Это не честно. Однако ныне Пауль сомневался, не забыли ли люди вообще, что значит слово «честь» и что она не потеряла смысл в мире.

Он передвигается маленькими улочками. Вероятнее всего, все уже приехали. Пауль не знал точно, сколько их, кроме Морица, но чувствовал, что не всё будет так просто, не может быть только один Мориц. Это сложная паутина. Все зависят друг от друга. То, что люди называют судьбой, ни что иное, как колебание этой нити и отражение волн.

Мориц. Что на этот раз он решит сделать? Как убить его? Как продемонстрировать ему свой извращённый и порабощённый в гневе и зависти разум? Что ещё он может подкинуть человеку, отчаявшемуся и потерявшему всякую надежду на счастье и минутную радость жизни?

В какой момент человеческий эгоизм начинает проявлять себя? Только лишь в экстремальных ситуациях? Отнюдь нет. Скорее, всегда при удобном на то случае. Люди в большинстве своём существа слабые. И слабы не их тела, а их души. И эгоизм — это проявление как раз вот этой слабости. Когда мы предаём, воруем, сплетничаем и унижаем, как бы то ни было, другое есть слабость.

Что будет дальше с миром, и встанет ли он на правильную колею жизни или же укатит в бездну? Возможно, встанет на путь добра и истины, если взглянет в глаза своим порокам и примет себя таким, какой он есть, если не будет это скрывать, а будет честно принимать все свои несовершенства и всё, что только можно. Если не будет рвать волосы на голове и прыгать выше головы, тянучись за теми, кто не по зубам, если каждый в этом мире найдёт своё призвание и будет следовать ему, а не отказываться от него, какое бы маленькое оно ни было, если каждый будет слышать голос своей души, а не затыкать ей рот в надежде, что она замолчит.

Что наш мир есть сейчас? «Сумасшедший дом на колёсах, пациенты которого отказываются принимать лекарства по причине того, что думают, что они здоровы», — сказал доктор больницы, где мать Пауля проходила лечение в начале войны. Нет, она не была сумасшедшей. Ей нужно было снотворное, благодаря которому она окончательно не чокнулась от боли.

Пауль смотрел на то, как идут, не замечая его, солдаты, как волокут свою жизнь прохожие, чья жизнь для них же самих представляется бременем, как всё, что раньше радовало людей, теперь только приносит тоску и печаль. «Человечество имеет плохую память и именно поэтому когда-нибудь всё потеряет», — сказал про себя Пауль, направившись на берег озера, чтобы, возможно, в последние минуты своей жизни вспомнить всё прекрасное, что с ним происходило.

Он вырос, как и любой хороший мальчик, при правилах и в учёбе. Родители только оплачивали обучение и смотрели оценки — и то, если находились дома. Пауль мог месяцами, находясь дома, слышать мёртвую тишину. Друзей как таковых у него не было. Он много общался со своими учителями, нянечками, много говорил с людьми, которые оставались к нему неравнодушными, заменив ему семью и родителей. Ещё одним значимым персонажем в его жизни была бабушка. Да, виделись они не часто, но это было незабываемо. Она всегда возила его на пароходах и кораблях, они много ездили просто на речные прогулки. Именно она и привила Паулю любовь к морю. Когда он вырос, то подошла очередь определяться с профессией, и в дань уважения бабушке, а также и своему желанию, он поступил в академию морского флота и впервые обрёл друзей. Они все вместе пообещали, что всегда будут рядом друг с другом и помогут в случае чего по жизни. Они вместе думали и размышляли о жизни и мечтали по возвращению жить рядом. Пауль видел в них опору и поддержку, а также ощущал духовную близость, какой у него не было ни разу. Но теперь, с высоты прожитых лет, Пауль понимает, что всё это был обман, который он назвал дружбой: сначала Рудольф, а за ним и Мориц. Став капитаном, он потерял какое-либо значение дружбы в жизни, и товарищество для него тоже мало что значило теперь. Он стал холодным и каменным в душе. Он потерял близких людей, а теперь ещё и один из них обратился против него.

Он встал и направился к гостинице, где остановился, и, чувствуя на себе взгляд, отметил, что скоро ему придёт знак, где и когда состоится встреча, и не только их с Морицом: за тем тоже наверняка идут. Хоть Париж и находится на грани перемен, но всё же битва их состоится в месте, отделённом от остального мира, месте, которое всегда было, есть и будет выделяться, вдали от других, месте, придуманном человеком с помощью знаний церкви. Да, именно там, и не только он так думает: все остальные тоже склоняются к тому, что, раз уж их так свели, то половину они оставят на разрешение высших сил.

Над Парижем собираются тучи, но это не дождевые. Это грозовые тучи.

Глава 20

Париж медленно погружался в туман с раннего утра. Все четверо не спали и все знали: именно сегодня это произойдёт — их встреча. Каждый из мужчин проверяет пистолет с полным магазином и одевается, смотрясь в зеркало. Но видят они совершенно разное. Пауль — мужчину средних лет, прошедшего через многое. Многие битвы мужчина выиграл, но были и те, которые проиграл. Пауль знал, что сегодня придётся открыть двери на чердак души и войти в комнату, где он давно не был, да и заходить Пауль туда вряд ли хочет. Мориц заставит открыть этот чердак воспоминаний и явно будет шевелить прошлое, конечно, не упустив возможности напомнить ему все косяки и ошибки, и, конечно, будет обвинять Пауля в том, что они оставили. Не спасли. Но у Пауля будет один козырь, который он будет держать в рукаве: дружба и воспоминания, которые остались где-то там, на дне его души. Но если всколыхнуть их в душе человеческой, это обязательно тронет даже самую холодную и чёрствую душу, ибо все мы рабы собственных воспоминаний, от них нам некуда деться.

Пауль выходит и в последний раз смотрит на людей, всегда находящихся тут: консьержка, уборщицы и постоянные посетители, что сидят тут, наверное, с открытия. Он проходит мимо, выходя на улицу, и заходит в кафе. Последний раз размышляет на досуге. Мориц знает, где они встретятся. Он не мог не увидеть знак, оставленный Паулем: брошенная фуражка с нагрудным крестом у его столика, за которым тот сидел, когда мужчина его увидел. Тот всё понял и улыбнулся в ответ. Мориц же оставил ему свой ответ, определив время: на входе в гостиницу он нарисовал чёртов час или, как всем известно, полночь, время, когда происходят самые тайные и громкие дела, когда находят трупы и убивают людей, когда жизнь уступает место смерти и ночи, и те творят и живут по собственным законам.

Он заказывает чёрный кофе без сахара и выпивает в два глотка. Освежает и обжигает одновременно. Пауль ещё немного смотрит на собор и мысленно представляет Лауру. Он должен к ней вернуться, поэтому, сколько бы врагов сегодня ему ни пришлось бы убить и сколько бы ни пришлось потом выбираться из этой западни в Париже, он приедет в Австрию, приползёт или прибежит, но она его дождётся. Теперь они есть друг у друга, поэтому она — его часть. Истинная и неделимая.

Пауль просит у небес сил на победу, встаёт и направляется к церкви, что стоит за городом на самом отшибе. Она разрушена, бомбёжки ничего не оставили от неё: только опорные стены и немного деревянных лавочек. В своё время она была пристанищем и для эмигрантов, которые прятались в её стенах, и для простых людей, и под конец для немецких солдат, которые теперь только и знали, что молить бога. Там сохранилась лишь одна икона на стене напротив входа, — большая и потрескавшаяся в некоторый местах, — но она есть, а значит церковь не мертва. Он проходит весь город, мимо него несутся солдаты, местами проезжают танки, а он идёт на собственный бой.

Мориц всегда кушал на ходу. Это была привычка, отличавшая мужчину от людей его окружения. С самого детства Мориц не понимал своих знакомых и родственников, почему те кушают по часу, а то и больше, ведь это просто приём пищи. Мужчина никогда не вкладывал в это ничего особенного. Вот и сейчас, позавтракав почти на ходу, вылетел из кафе и отправился обдумывать сегодняшнюю встречу.

Да, ошибки быть не могло. Но не станут ли приходить ещё гости на их с Паулем встречу? Мориц знал, что не только Пауля сегодня убьёт, но и ещё одного, а может, даже двух. В любом случае, от них нужно избавиться. Он выиграет это дело и вырастет в глазах Джерри. Конечно, Мориц понимал, что далеко ему вряд ли уйти: англичане его будут держать только пока полезен, а как только совершит малейшую ошибку, сразу провалится в бездну смерти, и никто держать его не станет. Ещё и Джерри подставлять... Нет, не будет. К тому же что нужно ещё, кроме как взять и стрельнуть в Пауля? Казалось бы, ничего проще. Мориц придёт в церковь, тот уже его будет ждать за какой-нибудь стеной, и в нужный момент он его подстрелит. Однако Мориц не хотел так поступать, не поговорив. Зачем? Мужчина желал выяснить всю праву. Почему Пауль предал его дружбу, почему же человек, с которым он желал разделить всю свою жизнь и пронести дружбу через неё, поступил так? Ответа Мориц не находил, но тот явно был где-то на поверхности, но Мориц не замечал того или не хотел замечать и принимать. Услышать от Пауля ответ, который добил бы их обоих, и в порыве ярости убить его. Прекрасная затея. Да, именно так Мориц и поступит.

Мориц весёлой походкой, обходя главные улицы, идёт вдоль Нотр-Дама. Проходя его, мужчина замечает ворона, следовавшего за ним с самого утра. Страх и плохое предчувствие одолевают, но мужчина быстро берёт себя в руки и, высоко подняв голову, направляется к церкви. Не к той, где они должны встретится. Он направляется к церкви, где отпевали его мать. Единственная из всех знакомых женщин, как считал Мориц, что всегда с ним, хоть и умерла от побоев своего второго мужа, отчима Морица. Отца он не знал, но говорят, что они сильно похожи, а характер от матери. Наполовину. Она умерла в холодную январскую ночь, когда отчим, напившись, заявился домой и в припадке психопатии, которую диагностировали в ходе суда, взял её и несколько раз ударил головой по батарее. Наблюдавший за всем этим Мориц в тот же вечер собрал вещи и сбежал из дома. Встретились они уже в зале суда, где того признали невменяемым. Мориц навсегда запомнил тело матери, лежащей в гробу. Её последней мечтой было быть похороненной во Франции, где она и встретила его отца, которого застрелили за распространение ложной информации в 1933-ем году. Каждый раз, входя в освещаемую церковь, он находит её могилу и каждый раз плачет, хоть и знает, что слёзы это слабость. Огромная слабость. Она дана по природе человеку, чтобы чувствовать себя живым, но Мориц уже давно не чувствовал себя им: он мёртв внутри и жив снаружи, а пустота, порождаемая жаждой мести, закрывала ему кровавую рану прошлого. Её нужно как-то убирать, но пока не получается. Мориц просит у неё прощения за то, что долго не появлялся, а потом просто сидит в тишине, и только ветер гуляет по кладбищу.

Вильке отмечает для себя, что в полдень в Париже очень жарко, не хватает прохлады. Мужчина обедает, заказывая себе всё, что понравится душé. Он не спешит. А зачем? Пауль сюда, судя по всему, тоже не торопится, — можно и посмаковать каждую минуту жизни. Вильке недооценил этого человека, тот не так прост, как кажется. Но должно быть то, что не просто так столкнуло их двоих в такой схватке. Мориц не просто хочет убить Пауля: тут дело не в задании, а в личной мести, которую он прикрывает вуалью задания перед англичанами. Оба давно уже простились с жизнью, и теперь всё, что у них есть, это меньше суток, чтобы разобраться друг с другом.

Вильке вздыхает. Не хотел он впутываться в это дело, ох как не хотел, но, с другой стороны, это прекрасная возможность не сидеть и слушать, как все получают по первое число. Да, дела обстоят куда хуже, чем он мог себе предположить: немцы уже всё проиграли, и любые попытки сопротивления будут только ухудшать положение, хотя куда уж хуже? Вильке выпил шампанского. Ему суждено сегодня умереть, и если так задуматься, Вильке прожил прекрасную жизнь, полную и хорошего, и плохого. Мужчина служил на благо своей стране, пусть это и являлось злом для других. Вильке любил и был любим, поэтому теперь терять ему нечего, даже если умрёт сегодня. Возвращаясь, всё, что мужчина сделает, это переступит черту, встретится в раю с той, которую любил при жизни. Мари... Вильке бережно хранил воспоминания о ней и мало когда ворошил их в памяти по причине того, что хотелось после этого лезть в петлю. Но Вильке дал себе слово: он не сдастся просто так, он проживёт прекрасную жизнь и только после этого, когда ему будет уготовано, он уйдёт за ней.

Этот мир прогнил насквозь, люди превратили землю, по которой ходят, в сплошное минное поле. Они не берегут никого и ничего. А всё потому, что думают, что самые главные.

День клонится к вечеру, а значит нужно начинать высматривать Пауля. Вильке встаёт и, поглядывая на часы, отсчитывает время до выхода мужчины: он точно знает, что тот покажется сейчас. И не меньше, чем черед десять минут, тот появляется и, проходя, сворачивает на главную улицу, смешиваясь с толпой. Проходя мимо Эйфелевой башни, минув общество, выдвигается на дорогу, что ведёт в небольшой лес, и заходит в облитую солнцем церковь. Вильке следует за ним, ведомый силой. Вильке всегда относился к церкви осторожно и уважительно, поэтому входит незаметно, садится на стул и, положив перед собой пистолет и часы, смотрит на время. Солнце начинает клониться к закату.

Вечерняя мостовая, облитая солнцем, прекрасно резонировала с настроением. Юлиан впервые находился где-то вне родной страны и был несказанно рад этому. Юлиан знает, зачем он тут. Мориц, его противник, оказался либо настолько невнимательным, либо настолько зацикленным на собственном мире, что даже не заметил, что за ним следят.

Сначала день, потом наступал вечер, а за ними и ночь вступала в свои права. Город зажигался фонарями, и наступало время, когда Париж становился прежним, несмотря на все беды и несчастья. Играла музыка, давались концерты и пились прекрасные французские вина, а женщины красились и завлекали мужчин. Ночь давалась людям по-особенному, только ночью ты мог смотреть на людей без опасения, что они не настоящие, и, проходя мимо одинокой девушки, сидящей и читающей, если бы не задание, Юлиан с удовольствием бы с ней познакомился, но не то время, не то место.

Он любуется закатом, накрытый солнцем, что медленно последними лучами играет на его лице, садясь за горизонт. Юлиан встаёт и решительно направляется к заброшенной и старой церкви. Почему именно её они выбрали для встречи? Может, она стоит на отшибе? В этом дело? Вряд ли. А может, потому, что в свои последние минуты они решили очиститься от грехов?

Юлиан чётко для себя знает: не важно, победит он или нет, выполнит он задание или нет. Он не вернётся в Германию. Юлиану нечего там делать. Это чужая земля и страна. Мужчине незачем видеть, как всё, во что верил и что хотел показать своей будущей избраннице и своей любви, уничтожено. Он мечтал взять в жёны француженку, но после начала войны все мечты испарились.

Он проходит мимо кладбища, расположенного неподалёку. Рядом заброшенная машина, которая завалилась на бок и теперь не сдвинется с места. В церкви темно и зябко, и это ощущается внутри. Холод, что просыпается тут, не похож ни на один из тех, которые раньше испытывал Юлиан. Он зачёсывает волосы назад и мысленно про себя говорит, что всё отдаёт в волю высших сил, что итог сегодняшней встречи определят они, и входит в церковь.

Его только что пришедшая жертва уже тут. Он видит ещё одного мужчину, оба садятся друг напротив друга. Мориц достаёт пистолет и часы, они не говорят ни слова.

На другом конце Юлиан видит ещё человека. Он смотрит на мужчину, что сидит противоположно от него, закинув ногу на ногу. Юлиан не знает, как поступить. Есть огромное желание убить Морица, единственного, кого он более-менее тут знает, и уйти, сбежав куда глаза его будут глядеть. Но нет. Он не трус, нельзя сбежать просто так.

— Вы долго будете там стоять как идиоты? — мужчина поворачивается к ним двоим и смотрит. Мориц не шевелится.

— Скорее как тру́сы. Берите стулья и садитесь, раз всё так произошло, — Мориц окидывает их взглядом, и обоим приходится выйти из своих укрытий.

Вильке, не спуская руки́ с пистолета, подставляет стул. Юлиан садится рядом с Морицом, так как сначала нужно избавиться от него, а потом он будет разбираться с этими двумя, если, конечно, вообще нужно будет.

— Не знал, что ты привёл с собой гостей, Пауль, — Мориц смотрит на него с презрением.

— Ну, у меня хотя бы гости, а не шавки, как у тебя, — Пауль отвечает тем же. — Ну и кто вы? — он переводит взгляд. Людей слишком много для него одного.

— Я пришёл убить тебя, — Вильке достаёт пистолет и направляет на Пауля, однако тот даже не шевелится.

— Положи на стол, ты ещё успеешь им воспользоваться, Вильке, — Мориц произносит его имя.

— Откуда ты знаешь меня?

— До того, как предать страну, священную Германию, я много кого знал. Но о тебе я слышал. Это долгий будет разговор, господа, начнём в двенадцать.

— А почему так поздно? — Юлиан подаёт голос, привлекая к себе внимание.

— Потому что эти разговор и битва наши с Паулем, вы тут декорации. Если хотите, можете пристрелить себя прямо сейчас.

— Они останутся, Мориц.

— Но эта битва только наша, Пауль! — Мориц начинает шипеть от негодования.

— Поэтому они и останутся! Не будь их, мы бы затмились эмоциями, так и не выяснив всей правды. Сегодня тут будет раскрыто много секретов, я уверен. И, как бы то ни было, мы все связаны. Судьба решила сыграть с нами в карты, так давайте же сыграем. Выйдет, вероятнее всего, только один из нас.

— Никто не выйдет живым из этой церкви. Мы перестреляем друг друга и умрём тут, — Вильке не спускает взгляда с Юлиана, сидящего и думающего о ситуации.

— Последний убьёт себя сам, — голос Морица твёрд.

— Победитель остаётся один. Это закон. Поэтому не выиграет никто, мы все в проигрыше, раз унизимся и поубиваем друг друга сегодня. Признаем: мы идиоты, жаждущие мести и расправой друг над другом за дела, совершённые не нами, а нашими начальниками и многими другими, всеми, но не нами. Но расплачиваться сегодня надо нам, — сказал Юлиан. Никто не издал ни звука в знак согласия. Все молча, оценивая противника, стали ждать полночи, достав пистолеты, которые смотрели дулом на часы. Все, абсолютно все, входя сюда, попрощались с миром.

Глава 21

Полночь. Лето. Заброшенная церковь на окраине Парижа. Четверо мужчин сидят в абсолютно полной тишине и смотрят на часы, как секундная стрелка проходит, отсчитывая полночь. И вот она перевалила за двенадцать, а значит, настал тот час, когда все откроют свои тайны. Страхи. Недовольства. И покончат с этим. На этой встрече у них у всех отведено четыре с половиной часа до первого луча солнца. До этого они должны всё уладить. После будут только пули и трупы.

— Полночь. Она пробила. Кто первый? — Пауль прерывает тишину первым. Он знает, что он режиссёр этого спектакля. И он же и сценарист. Есть даже гости.

— Ты и начнёшь, Пауль. Давай, расскажи нам всем, какой ты двуличный идиот, построивший карьеру капитана на костях и смертях своих друзей, — Мориц поворачивается к нему.

— Я? Ты винишь меня в своей псевдо-смерти, хотя сам прекрасно знаешь, что виноваты в этом мы оба.

— Не ври! Это ложь.

— Какая ложь? Не ты ли всё время хотел отдать за нас жизнь, не ты ли говорил, что дороже нас с Рудольфом у тебя никого нет? — Пауль достал фотографию. Мориц, смотря на неё, отвернулся. Он не желал видеть себя счастливым в окружении этих двух идиотов.

— Я. Однако не приплетай Рудольфа. Он так же, как и я, стал жертвой твоего эгоизма.

— Рудольф? Мориц, ответь-ка мне, сколько раз Рудольф говорил тебе не идти на поводу у собственной самооценки и зависти к тем, кто лучше тебя? Сколько раз он говорил тебе, что это погубит тебя? Сколько раз он твердил тебе, что всё это не важно? Важен только тот, кто вытащит тебя из трудной ситуации.

— А что сделал ты? — Мориц усмехнулся. — Ты помог мне, когда я тонул? Ты мне помог, когда я был на дне в прямом смысле? Да, я завидовал тебе, признаю, я всегда знал, что ты не достоин быть капитаном: ты нёс неоправданные жертвы, ты разбрасывался людьми направо и налево, если кто-то тебе не угодил, ты никогда больше не общался с ним. По твоей вине умерло столько людей, Пауль. Ты убийца!

— Мы все убийцы, раз на то пошло, все. Ты тоже убийца, Мориц. Ты не помнишь, как ты совсем маленького мальчишку выкинул за борт, потому что не хотел видеть его в команде? Не помнишь, как издевался над нижестоящим тебя рангом? Как перекладывал ответственность? А Рудольф? Он ведь всегда тебя защищал и верил, что ты был хорошим. Как ты думаешь, где он сейчас?

— Его убили, — в разговор вмешался Вильке, который накануне получил информацию о команде Пауля и проводил расследование.

— Это твоя вина, — Мориц указал на Пауля. — Твоя и ничья больше. Если бы ты тогда вытащил меня, не было бы этой ситуации.

— Не смей всю ответственность перекладывать на меня! На том судне был ещё и ты! Ты тоже мог предотвратить всё.

— Ты не давал мне выбора. Я не хотел быть твоим подчинённым.

— Дай я тебе волю, ты погубил бы нас всех!

Вильке и Юлиана стал раздражать этот разговор. Никто не хотел заходить так далеко в прошлое и уж тем более лезть в отношения старых друзей и беседовать. Они не знали сути дела происходящего, а терять время попусту не хотели. Не стоил этот спектакль их времени.

— Стоп! — Вильке крикнул, и Мориц с Паулем замолчали. — О чём, черт побери, идёт речь? И не говорите, что это личное. Теперь это уже не лично ваше дело, и если вы хотите завершить жизнь с чистыми душами, то вам придётся всё нам рассказать от начала и до конца, до самого конца.

— Ты расскажешь эту историю. Я ведь всё перевру и скажу, что ты во всём виноват, да, Мориц?

— С удовольствием сделаю это за тебя, ты ведь лентяй. — Мориц перевёл взгляд. — С чего бы начать? Хм, наверное, начну я с того, что всё началось ещё в далеком 41-ом году, когда мы все познакомились на пороге училища, куда поступили по призыву.

— Да, мы были молоды, и только ветер гулял в голове. Несбыточные мечты о далёком будущем, в котором мы сейчас находимся...

— Пауль.

— Прости, я всего лишь буду дополнять. Ты не так красиво говоришь.

— О чём это я? Ах да, мы поступили все вместе и столкнулись в крыльце училища. Эта встреча, как я бы сейчас её назвал, была судьбоносной. По-другому просто не могла сложиться моя жизнь. Я был бедным парнем с потерянным прошлым, не знавший дальнейшего своего существования, и тогда, у крыльца, когда я подходил, оказались эти двое...

— Пауль Бернштейн и Рудольф Вагнер, — Пауль проживал момент за моментом, картинки стояли у него перед глазами.

— Да, именно. По началу я не думал, как уживусь с ними двумя. И вообразить не мог, что мы станем в будущем друзьями. Ещё и... — мужчина затих.

— Лучшими, которые пообещают отдать жизнь друг за друга. Которые будут выполнять задание друг друга и помогать товарищу. Которые будут строить планы, как после войны они будут дружить семьями и жить по соседству. У которых обязательно будет, что вспомнить, когда они будут рассказывать внукам у камина истории, что принесли с собой из молодости.

— Да, как же наивны мы были.

Пауль окинул Морица взглядом. На месте его друга теперь сидел кто угодно, но только не он, не человек, который был его самым лучшим другом. Теперь перед ним сидел Мориц, чье сердце наполнилось ненавистью до краёв.

— Мы учились жить тогда и не думали, что дружба будет зависеть от всего на свете, кроме честности и преданности. По окончанию курса на выпускном была сделана фотография, которую ты забрал себе. Конечно, ты ведь был командиром, им и остался, Пауль.

— Вы сами мне доверили нести нашу дружбу. Ты прекрасно знаешь, что из троих друзей кто-то один обязательно должен быть выше других и руководить, привносить порядок. Это закон, и ты его не перепишешь. Вы дали мне это право. Я не настаивал на своей кандидатуре. Вы выбрали меня.

— Ну конечно, возможно, да, однако это была огромная ошибка, состоящая в том, что мы пошли не на разные судна, а на одно. Мы убили нашу дружбу соперничеством. Ты первый начал желать быть командиром и ты никогда не понимал, каково было мне и Рудольфу, друзьям, которые всегда плетутся в конце тебя.

— Да, я быстро поднимался по карьерной лестнице, но я никогда не думал, что вы завидуете мне. Да и чему тут завидовать? Каждый из нас отличался и имел успех там, где он был нужен.

— Я был чужим среди вас. Я больше всего вкладывался в работу и меньше получал.

Вильке посмотрел с удивлением:

— Я буду некультурным, вмешиваясь в ваш разговор, но можно я проясню один момент? Мориц, ты глуп, если считаешь, что только лишь знаки и чины возвышают человека. Возвышают слова благодарности и поступки, которые ты делаешь, возвышают мысли и то, что ты можешь дать миру. Да, может, твоя работа и была мелкой, и ты не оценивал её высоко, но, возможно, никто не выполнил бы эту работу так же безупречно, как ты. Ты нашёл своё место, но не понял, что вот оно. Ты стал посягать на то, что тебе не полагается, и от этого ты и полетел в бездну отчаянья.

— Не вмешивайтесь! Кто вы вообще? Вы пришли за Паулем, так его и затыкайте!

— Мориц, тебе следует прислушаться. Он дело говорит. Ты не был самым лучшим, но у тебя было то, чего не было ни у меня, ни у Рудольфа — незанятая душа и чистые мысли. Ты светился весь изнутри, ты был как солнечный луч на корабле, даже в самую худшую погоду ты мог согреть душу. Вспомни: каждый раз, когда что-то плохое случалось, ты всегда улыбался и был лёгок на подъём, для тебя не существовало такого, как «мне тяжело» или «это не для меня».

— Не смей! Не смей вспоминать меня слабого, маленького мальчика, который верил в лучшее. Не смей меня сравнивать с тем слабаком, которым я был.

— Но ты не слаб, чёрт побери! Ты был сильнее нас всех вместе взятых. И Рудольф, и я завидовали тебе, потому что именно ты сплотил нас. Я был главным и управлял нашей командой, ты сплочал её, а Рудольф всегда мирил. Каким слепым надо быть, чтобы не понять этого?

Глава 22

— Речь идёт не о дружбе, Пауль, не путай.

— Да нет же, речь идёт именно о ней! Ты слеп, Мориц, ты не сумел понять одной простой вещи: победитель всегда остаётся один и, примерив на себя корону и взяв титул, навсегда остаётся в одиночестве, поэтому никто из нас и не хотел быть лучшим и уж тем более тебя в это впускать. Мы надеялись с Рудольфом, что ты поймёшь эту истину. Ты пошёл по дороге гордыни, и вот к чему это привело.

— Но ты бросил меня!

Пауль промолчал: Мориц задел больное место.

1942

— Мориц, ты должен будешь отправиться к англичанам для выявления сведений об их оружии, — Пауль говорил это чётким размеренным голосом.

— Я? Ты думаешь, я справлюсь?

— А почему нет? Ты бойкий, шустрый и английским владеешь без акцента.

— Что мне нужно сделать?

— Добраться до штаба и посмотреть чертежи подлодок.

— И это всё? — Мориц посмотрел в ясные глаза Пауля.

— Нет, тебе нужно забрать их и остаться в живых, конечно. Вся операция будет длиться один день.

— Хорошо.

— Я пришлю тебе нескольких солдат на подмогу.

Добраться до англичан не составило особого труда. Ему выдали их форму, и Мориц всю дорогу вспоминал язык. Плыл он один и, оставив лодку возле берега, пошёл пешком. Сердце бешено колотилось, и неуверенность, которую он так пытался заглушить, брала над его разумом верх, твердя, что ничего у него не получится.

Мориц подошёл к лагерю и, предъявив документы, прошёл в него. Тот оказался небольшим и достаточно бедным, но выгодно расположенным. Он сразу увидел командующего и, подойдя к рядовому, стал втираться в доверие, чтобы узнать обстановку, но тот и не намеревался с ним говорить: так, перебросился парой фраз. Мориц пошёл дальше узнавать лагерь.

После отбоя Мориц присоединился к компании и выведал некоторые позиции. Это было на руку ему. Через несколько часов Мориц проник к командующему и, схватив чертежи, помчался прочь. Он бежал до лодки быстрее, чем ветер, и всё бы удалось, если бы в него не выстрелили.

Следующие несколько месяцев он провёл в английском плену, а 28-го марта был приговорён к смерти. За неделю до этого ему дали написать прощальное письмо. Конечно, Мориц понимал, что это письмо — предлог выговориться. Они не собирались его прощать, однако раз такой шанс предоставляется, им нужно пользоваться.

«Даже не знаю, о чём писать, зная, что я умру. Наверное, люди обычно пишут о сожалениях, но я не буду ни о чём сожалеть. Я буду знать, что мы встретимся с тобой, Бернштейн, на том свете или на этом. Ты чёртов предатель и трус, не спасший своего друга, тебе нет прощения! Я знаю, что когда-то мы пообещали друг другу, что будем лучшими друзьями, однако теперь всё это превращено в прах, и я нахожусь тут именно из-за тебя. Знаешь, я был разочарован в этом мире, но теперь мои мысли стали ещё более чёрными, и я понимаю, какие люди правят миром — никто иные, как предатели, лжецы и самоучки. Я желаю тебе сгореть в аду, хотя, наверное, мы вместе с тобой там увидимся.»

В день когда его должны были казнить, к нему пришёл Джерри и, прочитав письмо, сказал, что вытащит его, и сдержал своё слово. Первые несколько месяцев Мориц отходил от тюрьмы.

— Поэтому историю эту я завершу словами «не бойся врагов, а бойся друзей, что бросают тебя».

— Ты не знаешь ещё одну часть истории. Ты не знаешь, что, когда мы выплыли, нам пришлось быстро всем прятаться, ибо нас всех поймали бы. Тебя вряд ли удалось бы спасти. Ты не знаешь, что я долго ещё после этого искал тебя и запрашивал у вышестоящих лиц информацию о твоём местонахождении. Они отказывались и угрожали мне трибуналом, если я не буду выполнять приказы. Ты не знаешь, что Рудольф и я, как и вся команда, были тебе благодарны, ты не знаешь и того, что я хотел уйти в отставку, не сумев вытащить тебя, хоть и прилагал к этому все свои силы и возможности. Ты и половины не знаешь, а уже объявляешь меня предателем.

— Однако Рудольф тоже умер...

— Он умер, потому что сам того пожелал. К тому времени, как он попал в плен, мы уже общались холодно. Он откровенно признался, что для него смысла сражаться больше нет и на одном из заданий намеренно сдался. Мориц, как ты не понимаешь? Ты всегда был для нас с Рудольфом другом, навсегда им и останешься. Я всегда буду помнить дни, которые мы провели вместе, и хранить фотографию, сколько бы времени ни прошло. Мне жаль, что война разделила нас и сделала холодными. Как жаль, что мы не встретились до войны с вами. Я уверен, повстречай я вас раньше, мне бы повезло гораздо больше. Я безмерно благодарен тебе и Рудольфу: вы дали мне понять, что дружба всё же есть на свете.

Мориц внимательно вслушивался в слова друга. Злость утихла, и постепенно на её место стали приходить принятие и прощение. Он злился на Пауля, потому что думал, что он нарочно выбросил его, как ненужный предмет, но тот искал его. Он медленно вслушивался в его слова и желал только одного — вернуть то время назад.

— Пауль, скажи мне, если бы мы не надели форму, если бы не дали присягу, если бы не желали воевать и не поддались на провокацию, наша мечта о дружбе до конца дней, она же ведь существовала бы?

— Мориц, слишком сложный вопрос. Я не могу вот так вот сразу дать ответ, да и существует ли он?

— Думаешь, мы встретились бы при других обстоятельствах — в мирное время — или мы скрепились только жаждой войны и пустотой собственных душ?

— Может, и так. Знаешь, я рад что всё вот так вот прояснилось, и теперь, если мы и умрём, то со спокойными ду́шами.

— Мы жили бы трое в разных домах и дружили бы семьями, мы ходили бы каждый день в бар и пили пиво, а вечером, сидя друг у друга в гостях, говорили бы о мыслях друг друга, а позже с грустью хоронили бы друг друга.

— Думаю, что да, — мужчина представил эту картинку.

— Знаешь, Пауль, из нас двоих первым уйду я, и точно так же, как и Рудольф. Мы будем ждать тебя. Ты не торопись к нам, проживи жизнь хорошо. С твоей возлюбленной. Мы положили жизнь за то, чтобы ты был счастлив.

— Мориц! — Юлиан подставил пистолет к голове Морица.

— Нет, я думаю... Теперь я понимаю, что истинное предназначение друзей — это делать так, чтобы дружба озаряла путь вам двоим, и если света не хватает, то кто-то должен жертвовать собой. Мы ведь, друзья, на то и есть, чтобы в дружбе приносить счастье и жертвовать собой ради друга. Я желаю тебе счастья, Пауль Бернштейн. Проживи эту жизнь так, как следовало бы нам всем, и никогда не забывай о нас. Пусть эта фотография будет у тебя на самом видном месте.

В этот момент раздался выстрел, и Мориц с открытыми глазами откинулся назад.

Глава 23

Мужчина сидел с остекленевшими глазами и смотрел теперь уже на труп друга. Теперь только в воспоминаниях он останется таким живым и таким юным. Пауль прикрыл ему глаза и сел на своё место. Часы показывали половину третьего. Скоро рассвет. Он смотрит на Вильке и Юлиана. Теперь разобраться надо с ними. Выхватить пистолет и дёрнуться в сторону. Он может попробовать такой вариант, но Юлиан быстрее его и сидит в более выгодном положении, — Пауль не успеет.

— Что вы теперь скажете, господа? — Пауль откидывается и закуривает сигарету, голова идёт кругом.

— Мне незачем тут находиться больше. Задание я выполнил, однако я не могу просто взять и поехать домой: дороги перерыты, повсюду воюют, а я не хочу попасть под открытый огонь, да и вы не захотите оставлять меня в живых, и вряд ли вы, господин Вильке, занимая высокую должность в гестапо, сможете уехать отсюда. Это дело времени. Мы сами заманили себя в ловушку. Никто не останется в живых сегодня.

— Юлиан, скажи, что тебе пообещали? Вы похожи с Морицом: оба такие же наивные и верящие в справедливость этого мира люди.

— Мне? Да, признаюсь, я тоже продажен. Я предатель. Я моряк сбежавший с судна.

— И как именно ты это сделал? Мне просто интересно.

Пауль и Вильке смотрят с интересом.

— Я открыл люк лодки, когда мы только опускались, и она затонула.

— Скажи, зачем тебе это было нужно? Ну утопил бы только себя, зачем с собой тащить людей, ещё и втянутых в это по незнанию?

— Я не хотел, чтобы были выжившие. Они обвинили бы меня в этом. Я не хотел свидетелей. Я хотел выйти из игры, просто хотел выйти из войны и всё. Мне не дали бы отставку просто так, только посмертно, и я решил, что так будет лучше для всех. Но умерли все, кроме меня.

— И потом тебе пообещали сладкий пряник? Мол, убьёшь Морица, и будет тебе жизнь? Вот глупец. — Пауль выпускает пар изо рта. — Тебе пообещали совершенно не то, что будет. Ты вернёшься в Германию и покажешь снимок Морица, и тебя снова упрячут за решётку. Сколько тебе?

— Двадцать два.

— Двадцать два… Ты так молод и должен радоваться жизни. Как же ты погряз в этой тьме? Знаешь, что будет дальше? — он наклоняется к парню и, смотря ему в глаза, произносит горькую правду: — Они убьют тебя пулей в лоб, не успеешь ты показать им и фото, потому что таких, как ты, полно. Ты думаешь, что один хотел выйти из войны и закончить её хотя бы для себя? Нет, таких, как ты, тысячи и все они на том свете. Я живой — пока что — пример того, что бывает, когда хочешь выйти из игры. Знаешь, почему за мной гоняются? Вы оба задавались этим вопросом.

— Потому что ты знаешь ценную информацию, — встрял Вильке.

— Нет, далеко не поэтому. Я знаю лишь то, что должен знать капитан. Я на хорошем счету у верхушки, и они раскрыли мне некоторые секреты. Я — противник и гонимый солдат. У меня нет родины, и я не знаю, за что я борюсь. И знаешь, когда это произошло? Когда я потерялся. Информация была нужна, когда Германия не окончательно проиграла войну, теперь же она не имеет никакого смысла, от её разглашения ничего не произойдёт. — он показывает на Морица. — После его потери... Какой смысл в битве, если ты один? За что сражаться? За иллюзии или за всё, что мы, люди, придумали?

— А почему нет?

— Всё, что мы придумали, — деньги, бриллианты, оружие, дипломатия, — придумано лишь чтобы защитить тех, кого мы любим. Когда человек не может этого сделать, и его любовь убивают, он становится монстром. Вот откуда появились войны и кровопролития, вот почему люди убивают друг друга. Ну и, конечно, политика. Куда уж без неё?

— Так ты сбежал, — Вильке снова вступает в разговор.

— Да, я сбежал. Думайте что хотите, но это чистая правда: я сбежал, чёрт побери, просто сбежал и, никому ничего не сказав, нашёл свою любовь. Вот и всё. А смысл? Неужели вы оба не понимаете, куда всё катится?

— Понимаем, но...

— Что «но»? Только не говорите мне, что вы собрались отстаивать тот гнилой режим, что в стране сейчас, человека, который ещё немного, и встретит смерть?

— Не говори так. Если уж на то пошло, мы все тут предатели.

— И ты тоже, Вильке?

— Да, я тоже. Я просто служил в гестапо и распутывал дела, но в последний раз мне это показалось хуже смерти. Такой холодный и тёмный, в душе я за мир, но не такой ценой. Его не выстроить кровопролитием нормальных людей. Мир возможен, только если сумасшедшие, вредительствующие обществу, будут ущемлены, хоть они и являются балансом, и всё в этом мире не просто так, но всё-равно...

— Может, ты и прав, но вопрос в другом: доживём ли мы до того времени? Каков будет мир, и не придёт ли на их места ещё более ожесточённая власть?

— Нет, не придёт. — Юлиан пододвинул стул. — Человечество вступит в новую эру, и всё будет по-другому, однако мы уже не будем ничего решать: мы будем досматривать эту жизнь и, возможно, радоваться тому, что живём именно в это время.

— Возможно, ты прав, и мы сейчас, сидя тут, во Франции, на отшибе этой церкви, просто смотрим за жизнью, не участвуя в ней, — размышлял Вильке.

— Так кому в этой жизни меньше терять? — поинтересовался Пауль.

— Вот дурак... нам одинаково, правда? — спросил Вильке.

— О, Вильке, тебя не пустят на порог гестапо заново. Как ты не понимаешь?

— Это ещё почему?

— Они послали тебя как козла отпущения, — Юлиан достал пистолет и нацелился ему в голову, то же самое сделал и Пауль. Планы поменялись. Раз никто не выйдет живым, значит и он не исключение. Он такой же брошенный человек, как и Пауль с Вильке.

— Господа, я бы не стал так спешить, всё же мы не закончили, — Вильке пытался выиграть время.

— А вот и пора. Прости, Вильке. Думаю, тебе так будет лучше.

Не успев сказать и слова, Вильке получил пулю в голову от Юлиана, Пауль же даже предохранитель не снял.

Глава 24

Солнце начинало вставать, ярко-красный рассвет выходил из-за горизонта.

— А ты шустрый.

Юлиан выглядел бодро, но это было только с виду, сам же он дрожал. Убить двоих за два часа не входило в его планы.

— И что ты намерен делать дальше?

— Не знаю. Убью тебя, хотя знай: я много вас слушал и не думал, что судьба сведёт нас вот так вот.

— Скажи, какую жизнь ты хочешь прожить?

Юлиан задумывается. Он никогда не думал над этим вопросом, таким простым и прекрасным, но многогранным одновременно. Какую? Он всегда хотел творить. Да, именно творить: ваять скульптуры, придавать камню форму, и произведения его будут жить и сохраняться, как и он после своей смерти хочет жить на земле в своих произведениях.

— Я хотел творить. Обрабатывать камень. И придавать ему нужную, желаемую форму и позже жить вместе со своими скульптурами и в них самих же.

— А почему не пошёл по этому пути?

— Творчество сейчас? Вы шутите? Никто не читает книг, не смотрит фильмов и уж тем более не ходит на выставки. Все здравомыслящие люди уезжают, направляются в Америку. Люди омертвели душой, а телом живы. Мы все стали мёртвыми. И кто уж будет смотреть на моё творчество сейчас? Скорее, люди продадут последнее, что у них есть, спустив вырученное на газету, нежели приобретут книгу или же картину.

— Ну, ты не прав. Знаешь, что помогает людям жить даже в такие времена?

— Творчество?

— Правильно. Оно не даёт забыть нам, что мы существа, наделённые душой, и её тоже нужно питать. Мир только и держится, что на таких вот людях. Мы не впали в безумство именно поэтому.

— Но слишком поздно что-то либо менять. Я думаю, что, может, в следующей жизни будет мне отрада. Возможно, мы все будем счастливы в будущем.

— Никогда не поздно что-то менять. Я знаю, ты думаешь, что тебе нет места в этом мире, и оба трупа, находящиеся тут, доказательство тому. Однако посмотри: не всё так безнадёжно, есть шанс, что ты сбежишь и начнёшь жизнь где-то там, за горизонтом, и поедешь туда, куда и не думал ехать. Поверь, Вселенная порой показывает нам совершенно не то, что мы хотим. Доверься ей и всё. Теперь нечего терять, и в этом вся прелесть момента. Ты можешь обрести всё.

— Но...

— Они не ждут твоего возвращения, они никого из нас не ждут.

— Но куда мне ехать? Везде в Европе война. Её нет только в Америке, но там слишком много наших — и нацистов, и не нацистов.

— А куда хочет твоя душа?

Юлиан подумал и сказал, что больше всего он хочет в Черногорию — страну гор и облаков, страну любви. Всё, что мог сделать Пауль, это пожелать ему удачи и дать карту, чтобы показать, как туда направиться. Юлиан смотрел на Пауля, встав и боясь, что переступит черту, которую так и не смог преодолеть в своей душе.

Не прошло и пятнадцати минут, как Пауль, выйдя из церкви, услышал выстрел. Он не стал поворачиваться, поняв, что Юлиан выстрелил себе в голову. Что случилось, и почему юноша решил закончить свою жизнь так, Пауль теперь будет лишь гадать. Он оттащил тело к другим и, положив их в ряд, разорвал пиджак и завязал им всем глаза.

Пауль смотрел на восходящее солнце и на фото, которое теперь лежало у него в руках. Нужно отправить письмо Лауре.

Он снова вышел из церкви и направился вдоль набережной, обходя город. Ему нужно много что написать и много о чём уведомить начальство.

Он приходит в отель и ложится спать. Ночь выдалась очень тяжёлой.

Глава 25

Солнце уже стояло на небе и слепило, когда Пауль вышел из церкви. Только посильнее прищурив глаза, он шагал к отелю. Ему нужно многое сделать и прежде всего написать письма и отправить их по адресам, которые он нашёл в пиджаках своих уже бывших врагов.

Он возвращается, садится за стол и берёт бумагу. Для начала он напишет Лауре. Пауль размышлял как она.

«Дорогая Лаура, ты можешь выдохнуть полной грудью. Эти дни, проведённые вдали, без тебя, не имели никакой ясности в моей голове, и всё было, как в тумане. Я много размышлял о своих врагах, с которыми мне предстояло столкнуться, и вот теперь я могу спокойно выдохнуть и сказать, что всё позади. Да, моя битва не окончена, теперь мне нужно выбраться из той мясорубки, которая происходит в Париже, да и во всей Франции, но, думаю, я успею.

Прошу тебя собраться в дорогу и сказать домработнице, чтобы отдала тебе ключи. Я зайду только на минуту, забрать тебя, и сразу же отправимся в путь. Я изменился, очень сильно. Моим глазам открылась одна правда, которую открыл мой друг — уже погибший друг, — и я очень благодарен ему за это. Война подходит к концу, и мне нужно как можно быстрее выпутаться и не оставить следов моей причастности к ней, хотя я всегда буду о ней помнить. Главное, чтобы, когда начнётся чистка, меня не взяли.

Я знаю, что мог предложить вернуться туда, откуда мы и приехали, но сейчас там ещё хуже. И главное сейчас мне исчезнуть. Я объясню тебе всё после встречи, а также как только до конца отойду от смерти и пойму, что всё, что происходит в нашей жизни, к лучшему. Как парадоксально ни казалось бы, но смерть не всегда к плохому. Не все понимают, что, когда кто-то умирает, он вернётся, и вы встретитесь вновь, в другом мире и в далёком будущем. Но это уже совсем другая история.

Дорогая Лаура, я понял, что наши враги не всегда живут рядом с нами и умирают тогда, когда мы этого хотим. Иногда мы, раня их, делаем больно себе, но это нужно. Мы, люди, такие странные существа. Нам постоянно нужно от чего-то страдать, — не от любви, так от дружбы, — нам всегда нужно добавлять остринку в нашу жизнь. Если мы не умираем от скуки в раю под названием «мир», то мы обязательно начинаем войну и говорим только лишь про неё, про то, что создаём сами и сами же страдаем от своих развлечений. Только так.

А знаешь, что ещё я понял? Люди за тысячи с лишним лет не поняли, что любовь и есть высший подарок. Мы думаем, что всё знаем про эту жизнь, но нет. Мы и половины не понимаем. Мы как дети, подростки, которые всё хотят доказать, что они лучше, что речи их блещут только правдой и ничем иным, что лучшее, что могло изобрести человечество, оно уже сделало, а по мне так нет. Как мы можем говорить о прогрессе, когда мы не можем решить проблемы с пододеяльником? Почему мы не придумали устройство, которое помогало бы нам? Почему мы не придумали лекарство от ненужных мыслей?

Мы стали свидетелями глобальных перемен человечества, но для того, чтобы они произошли, чтобы люди их приняли и поняли, обязательно нужно разразить войну, или что-то должно случиться. Я надеюсь, что мы станем и свидетелями, как люди вновь станут приходить к простым понятиям истины и здравого смысла, к пониманию любви и её многообразия, к жизни во всём. Люблю тебя. Пауль»

Пауль складывает письмо и добавляет ещё два к нему. Он отправляет письма от своего имени, ничего не утаивая, понимая, что это будет плохо для них и их репутации, однако честно по отношению к ним, и относит их после обеда на почту.

Пауль заходит на вокзал и покупает билет. На вокзале куча народу и все спешат уехать из Франции. Половина пассажиров — бежавшие немецкие солдаты, прикинувшиеся французами, переодевшимися в гражданскую одежу. Он протискивается в дальний вагон в углу, садясь, наблюдает за людьми и ловит себя на мысли, что все мы хорошо образованные и обученные манерам животные, чье эволюционное развитие превзошло. Но кое в чём природа обделила нас, сделав разумными существами. В доброте. Это плата за мозг и жизнь, в которой мы сейчас живём.

Глава 26

Австрийское утро отличается необычайной свежестью и прекрасным рассветом. Лаура, встав с первыми лучами и всматриваясь в даль, надеется на приезд Пауля. Она беспокоилась и тосковала по нему. Дня два подряд после прибытия она не знала, куда себя деть, и перебрала все вещи в комнате её возлюбленного. Домработница, приходившая каждый день, развлекала её разного рода историями и говорила о некоторых интересных моментах из жизни Пауля до его встречи с войной. Лаура не находила себя в четырёх стенах, но и не осмеливалась выйти на улицу, боясь, что её признают чужой.

Она учила немецкий и днём, и ночью, потому что больше своего на свете она не хотела возвращаться в родную страну. Да и зачем? Там всё ей чужое и не по нраву. Город стал чужим и холодным для неё. Без родных страна опустела и приобрела чужие черты, её больше никто не ждал там. Она готовила, читала книги, учила языки, рисовала, но всё превратилось для неё в туман, и дни стали неотличимы друг от друга.

— Госпожа, пришло письмо, — Траудель принесла письмо в гостиную, где девушка читала книгу. Та с жадностью выхватила его и аккуратно, насколько это возможно, открыла. Письмо было длинным, но прочитала она его быстро, бегло проглядывая текст и местами улыбаясь. Под конец она подпрыгнула от радости.

— Он приедет! Послезавтра он будет тут.

— Правда? Это прекрасно! Скажите, что он пишет ещё, кроме этого?

— Он пишет, чтобы я собрала вещи и ждала его тут, а ещё чтобы вы отдали мне ключ, ибо он не собирается тут жить, — последние слова были произнесены с грустью. Лаура так надеялась, что она не последний раз видит эти горы и эту женщину, с которой она подружилась.

— О, мне жаль, но это, видимо, имеет свои причины, о которых он не хочет говорить. В любом случае, я рада, что господин Бернштейн решил уехать. Тут нет ничего хорошего. Я думаю, в такой ситуации, не будь вас, он вернулся бы сюда или вообще не выжил бы в этой войне. Но теперь, я думаю, он счастлив. Я жду того момента, когда снова хоть на долю секунды смогу взглянуть в его глаза и понять, что он вырос, как и многие другие дети, которых я воспитывала.

— Скажи, а многих ты вырастила? — Лаура совершенно позабыла обо всём и не чувствовала неловкости, она резко переменилась и раскрепостилась.

— Около двенадцати детей. Они меня и увольняли, но я всегда знаю, что я в их каждом сердце: люди так просто не забывают любовь. Они могут забыть лицо того, кого любили, или детали, но вот забыть любовь... Нет, люди не забывают любовь. Как и жестокость. Это люди помнят прекрасно, — Траудель вышла из комнаты. Невозможно не заметить, что женщина грустила: Лаура всколупнула рану в её душе.

— Траудель, постой. Скажи, а ты с самого детства знала, что станешь служанкой?

— Да, моя мама работала на богачей и высший класс, как и моя бабушка. У нас не было другой судьбы, мужчин у нас в семье тоже не было, они умирали.

— Ты хотела другой жизни?

— Конечно. Как и все, я хотела вырваться, найти своё призвание и следовать судьбе, что уготована лишь мне одной. Однако оглядываясь сейчас, я понимаю, что довольна своей жизнью, и почему бы и не умереть теперь? Я готова: платье для похорон у меня в шкафу, деньги накоплены, прощальное письмо написано, и я знаю, кому оставлю свой дом. Дочери у меня нет, поэтому пусть это будет мальчик, который всегда беден и плохо одет, он вырос без родителей, и я за ним приглядывала.

— Скажи, а ты бы уехала от сюда, будь ты на месте Пауля? Я просто не понимаю, зачем уезжать. Тут относительно не всё так плохо, и почему...

— О, это долгая история. Это место стало проклятым, если можно так сказать... Как только господин Бернштейн приобрёл её, все радовались. Они покупали квартиру для выезда на зиму, однако в первый же раз приезда госпожа подвернула себе ногу, во второй раз они очень сильно поругались, и Пауль застал момент избиения своей матери. А после сюда никто не приезжал как два года. Когда последний раз господин Пауль отсюда уезжал, — он жил тут месяц, может, больше, — он сильно поругался с отцом и не хотел возвращаться домой, а после его призвали.

— Мне жаль, что у Пауля оказалось такое детство, я теперь понимаю, что видела в его глазах, когда он был в моей семье. Там всё так тепло и уютно, мы всегда отмечали праздники вместе и все помогали друг другу, но это было, когда была жива моя семья. Теперь та страна для меня холодная и чужая после их смерти.

— Говорят, что каждый человек приходит в свою семью и в свой род с определённой целью, которую ему обозначил Всевышний. Господин Пауль в душе любил свою семью, хоть она и отличалась от всех остальных семей. Его семья хотела быть образцовой, но на самом деле мы все знаем: чем больше стремишься к идеалу, который придумали за тебя, тем хуже тебе делается, и тем больше кажется чёрной твоя жизнь.

— Я пойду собирать вещи. Может, Пауль приедет раньше, чем я думаю, — нужно быть готовой, — девушка вышла, а пожилая женщина провожала её взглядом. Впервые в жизни она кому-то рассказала историю Пауля. Она многое пережила на своём веку, поэтому всё, что могла сделать для этой девушки, это пожелать ей удачи и отпустить, надеясь, что любовь друг друга убережёт их.

Глава 27

Англия

Кабинет полон табачного дыма, от которого тяжело дышать и становится невозможно думать. Мужчина подходит к окну. Вестей от Морица нет. По его расчётам, а также отведённому ему времени, он должен был уже вернутся в Англию и сегодня прийти с документами и отчётом о деле. Джерри не хотел думать о плохом, и что тот проиграл своему другу, но такой сюжет не исключал. Мориц храбрился, но внутри был слаб, он всё ещё был жив к той дружбе с Паулем, которая когда-то была. Не так он хотел отомстить ему, как показать, как ему больно. Мориц жалел, что потерял такого друга, да и вообще людей, что были за него. Джерри открыл окно, впуская свежий воздух. Раздался стук в дверь, от которого он вздрагивает и даёт положительный ответ, впуская парня, что заходит и передаёт письмо. Мужчина сразу всё осознаёт, подсознание выдаёт ответ. Мориц проиграл. В лучшем случае он сбежал и не вернётся, в худшем — мёртв. Он разворачивает письмо и ставит галочку напротив второго варианта: Мориц умер. Почерк не его.

«К сожалению, я сообщаю вам, что Мориц Баунер был убит пулей в голову и умер от рук немецкого агента, посланного его убить. Я к его убийству дела не имею. Последними словами его было, что он сожалел, что всё так произошло с нашей дружбой.

От себя я могу добавить, что всё, что произошло в той церкви, там и останется, все тайны и все разговоры. Одно я понял точно: Мориц всегда в душе был моим товарищем. Я желаю ему рая, он заслужил его. Конечно, при жизни и при своей службе, которую нёс в Кригсмарине, Мориц не был идеалом, но старался им быть.

Прошу, не нужно меня искать и кого-то отправлять: я думаю, меня пристрелят свои же, поэтому удачи вам.»

Джерри кладёт письмо на стол и окидывает взглядом мост, находящийся в тумане, и идущих солдат, что направляются на фронт. Да, война проиграна немцами, но впереди ещё очень много чего. Мир поменялся и поменялся он, как ни странно, только потому, что такое зло, как Гитлер, проявилось на свет. Именно зло показывает все грехи и несовершенства и помогает людям становиться совершенными.

Он подходит к телефону и набирает знакомый номер, сообщая, что задание провалено, и он уходит со своего поста. Пора подвести итоги к общему знаменателю и просто жить. Без ограничений и ненависти, немного отойти от того, что происходит сейчас в мире. Он не желает больше участвовать в эпицентре событий, не хочет что-то решать и спасать мир, он должен освободить это место молодому поколению. Ему пора просто начать жить.

Германия

Кабинет, раскрытое письмо. Ужас, смешанный с разочарованием, читался в глазах Генриха. Чёрт побери, как Вильке мог провалить это дело?

«С прискорбием сообщаю вам, что Вильке Ян погиб от пули Юлиана, который в конечном итоге пустил её и в себя. Так как вы, вероятнее всего, его знаете, могу сказать вам, что он был славным парнишкой, однако впутался во взрослую игру, в которой у него не было шанса победить. Он просто не справился с ответственностью, которую вы на него возложили. Как и Вильке, он понимал, что его ничего не ждёт, и оба они умерли.

Я не хотел никак комментировать происходящее со своей стороны, но хочу вам сказать одно: вы слишком много людей втянули в мою поимку. Я не знаю ничего такого. К тому же я умер бы раньше, чем вы загнали бы меня в ловушку.»

Генрих кладёт письмо в пепельницу и поджигает: он не хотел, чтобы хоть кто-нибудь узнал о его провале, — он скажет, что оба пропали без вести, и потом объявит, что все трое погибли вместе в Париже. Так будет лучше. Даже под конец войны Генрих хотел сохранить лицо. Он придумывал отступательный план и не мог позволить ему сорваться.

Как и вся верхушка рейха, они были озабочены поведением их начальников, поэтому не желали привлекать к себе внимание и становиться предметами для спуска гнева. Все готовили себе ходы отступления, все продавали лишние квартиры, хранили деньги и, пока это было возможно, незаметно подготавливали поддельные документы, чтобы в случае чего быстро уехать. Конечно, этого же нельзя сказать про людей со званиями подполковника или генерала, начальника охраны и многих других подразделений, однако чем ниже твоё звание, тем больше у тебя есть шансов, что ты сбежишь и останешься незамеченным. Именно это и собирался сделать Пауль. Да, он хочет замести следы и уехать из Германии, выкрав документы. Что ж, вполне логичное решение для человека, который жаждет жизни и отстранён от войны.

Генрих тянется к телефону и звонит в отдел кадров, прося, чтобы ему принесли документы на Юлиана и Вильке. Дела пора закрывать и относить в архив. Всем всё-равно сейчас не до них, все слишком заняты суетой вокруг и информацией, которую получают от врагов о переброске сил. Генрих берёт листок и пишет собственное завещание и рапорт об увольнении. Первое он кладёт в стол, второе — к себе в портфель.

Пора уходить. Самое время.

Глава 28

Знакомый воздух, всё вокруг наполнено воспоминаниями о детстве, о времени, которое он не любит вспоминать. Пауль на вокзале. Он только что приехал в Австрию, чудом вырвавшись из-под огня. На улице всё то же, что и в Париже: сумасшедшие повсюду, они наполнили страну и весь мир. Он быстрым шагом выходит из здания вокзала и идёт в направлении дома, его охватывают и наполняют свобода и волнение. Как теперь поступить и что делать дальше? Оставаться тут нельзя. Для того, чтобы он навсегда исчез как командир Пауль, ему нужно выкрасть и уничтожить документы, а для этого нужно проникнуть в хранилище. Хоть его и считают без вести пропавшим, его наверняка не вписали в список мёртвых. Он идёт быстрым шагом и останавливается лишь у дома. Тот всё тот же, даже краску не освежили. Вокруг всё те же прекрасные виды гор. Ничего не поменялось, только если люди, ставшие незнакомыми за то время, пока он отсутствовал.

Он входит и медленно поднимается по лестнице, воспоминания детство и то, как они с матерью, идя по этим ступенькам, придумывали разные истории. Мать всегда была мягкой, хоть и злилась иногда без причины, и маленький Пауль никогда не понимал почему. Только когда он подрос, он узнал, что у матери психическое расстройство. Психопатия. Она тяжело лечится, и в её случае можно объяснить беспричинные приступы гнева и агрессии в сторону маленького ребёнка.

Он подходит к двери и звонит в звонок. Минута, две, и на пороге появляется Лаура. Сначала маленькая щёлочка, потом писк от радости и улыбка во весь рот.

— Пауль! — девушка крепко обняла мужчину, тот подхватив её на руки, ступил на порог квартиры, в которой так долго не был. Всё осталось прежним.

— Лаура, — он опустил девушку на землю, — как ты тут? Готова?

— Да, я полностью готова, осталось забрать пальто, и можно ехать, — девушка пошла в гостиную, где находился чемодан. Пока мужчина оглядывался, вышла Траудель посмотреть на него.

— Как ты вырос, Пауль! — воскликнула женщина. — Ты превратился в настоящего мужчину.

— Траудель? Сколько мы с вами не виделись?

— Достаточно для того, чтобы забыть лица друг друга.

— Столько лет. Когда я в последний раз уезжал отсюда, вы не выглядели такой грустной. Скажите, что случилось?

— Нет, ничего, мне просто грустно, что всё так скоро закончилось, поэтому я ухожу на пенсию. Если, конечно, мне дадут спокойно пожить. Скажи, куда ты поедешь с этой девушкой?

— Не далеко. Мне нужно окончательно избавиться от прошлого, в которое втянуло меня вместе с моим желанием доказать, что я тоже могу сделать мир лучше. Я многое понял и много увидел. Спасибо вам за всё.

— Береги себя.

Траудель тоже оделась, и все трое вышли из квартиры. Лаура спросила:

— Какой план? Что ты намерен теперь сделать?

— Нам нужно в Берлин, забрать свои документы и покончить с этим, а после поехать туда, где безопасно.

— А если мы не успеем? — Лаура не могла знать, но чувствовала, что они не успеют: новости приходили печальные. Девушка боялась, что они попадут в ловушку.

— Должны. Если не успеем, то придётся осесть в Берлине и прикинуться гражданскими, — Пауль размышлял вслух. Он быстро сориентируется, но вопросы могут возникнуть к Лауре, ведь она итальянка...

— Лаура, тебе придётся сменить имя.

Девушка вытаращила глаза. Что сделать? Поменять имя?

— А это так обязательно?

— Боюсь, что да. В то время, когда я буду выносить свои документы, тебе нужно находиться рядом. В самом плохом случае, если мы действительно не успеем выбраться, тебе всё-равно нужно будет иметь другое имя. Как же тебя назвать... Знаю. Нора. Прекрасное имя.

— Нора?

— Нора Бернштейн. Да, звучит неплохо. Пошли на поезд, нам нельзя терять ни минуты.

— Да, — Нора пошла следом, проговаривая про себя своё новое имя и удивляясь, как они подходят друг другу. Ей нравилось оно.

Простояв огромную очередь, они садятся в поезд, который уносит их в Германию. В самое пекло. Девушка мысленно настраивается, что её немецкая часть будет радоваться возвращению в родные края. Пауль сидел и думал, как пройти мимо охраны или же как их обмануть, чтобы забрать документы.

Закат медленно сползал по небу, горизонт казался вечным, солнце садилось, и ночная тьма не заставила себя долго ждать, заползая на небо.

Глава 29

Берлин оказался охвачен огнём паники. Заканчивалось лето, и вот-вот должна была наступить осень, однако в воздухе этого не чувствовалась. Как только они сошли на землю, тут же пришлось обходить стороной попрошаек и нищих, которых и так тут всегда было много.

Дождь хлынул, не успели они очутиться под навесом. Пауль чувствовал на себе снова ответственность за свои действия, за свои поступки, за слова. Теперь нужно думать не только за себя, но и за Нору.

— Нора, слушай, сейчас, когда мы подойдём к главному корпусу, откуда я буду забирать документы, не вздумай как-то мне помогать, хорошо?

Девушка кивнула.

— Я оставлю тебя в метрах десяти на скамейке. Не нужно меня ждать. Если в течение часа я не появлюсь, уходи.

— Пауль, но куда я пойду? Я тут совсем чужая.

— Вот сюда, — он протянул ей бумажку с адресом. Там жили люди, которым Пауль когда-то помог, и которые пообещали отплатить тем же.

— Пауль, не смей меня бросать. Я меньше всего это заслужила, — Нора смотрела ему в глаза, и Пауль мягко улыбнулся и взял её за руку. Он не мог ей ничего обещать, но знал, что ему нужно вернуться. Пауль не хотел никому ничего говорить, да и кому что тут объяснишь?

Вся страна утопает в крови, и руки каждого несут труп собственной души. Сколько сгублено и сколько ещё будет? И ради чего? Чтобы доказать свою правду, в которую веришь только ты. Почему же люди продолжают доказывать своё мнение и учить каждого жизни, отчего люди так настырно дают советы и наставляют им следовать, как правилам?

Свобода. Люди постоянно рассуждают о ней, но не знают, что это такое. Они говорят о любви, но путают её с её близнецами — сумасшествием и жертвенностью. Общество размышляет о смерти, как о беде, не понимая, что смерть — это покой от всего, что обременяло тебя тут раньше, того, что тянуло тебя. Ты умираешь, и вместе с этим умирают все твои незаконченные дела и всё, что ты не сделал. Остаются только лишь сожаления.

Люди говорят о вечной жизни, но не умеют грамотно распоряжаться и тем временем, которое у них есть. Человечество настолько парадоксально, что день у него слишком длинный. Оно путает понятия скуки и стабильности, не всегда различая, что это такое. Оно сооружает танки и создаёт бомбы для мира и навязывает своё политическое убеждение якобы во имя блага на земле. Да о каком мире может идти речь, когда даже в природе животные борются за территорию и выживаемость? О, животные живут по своим принципам и не придумывают ничего лишнего: только основа, которую дали им природа и эволюция.

Эти мысли заполняют Пауля только до той поры, пока он не подходит к зданию, из которого когда-то выпускался, где получил своё первое задание и где ждал, когда ему вручат награду или присвоят звание. Но всё теперь стёрлось из памяти. Теперь всё это сон. Как взмах крыла. Его одолевает печаль.

— Ты помнишь, что я тебе сказал?

— Конечно, если тебя не окажется через час, бежать по адресу и одевать чёрное одеяние, если, конечно, я проживу без тебя хоть день, зная, что на этом свете тебя не найти.

— Нора, я прошу тебя, не говори слишком мрачно и слишком черно, тебе не идёт быть такой немкой, как все те женщины, которых мы встречали на улице.

— Но теперь ведь я твоя, поэтому хоть немного должна быть как они, а то они подумают, что ты влюбился в сумасшедшую.

— Я пойду.

— Да, конечно, — Нора поцеловала его напоследок, смотря, как он уходит. Ей хотелось именно в этот миг взять его за руку и бежать куда угодно, только лишь бы подальше от этого здания. Но всё, что она могла, это ждать. И она ждала, внимательно всматриваясь вдаль.

Подходя к зданию, он решал, как лучше проникнуть внутрь. Пройти через чёрный вход не вариант. Вглядываясь в окна, он замечает, что выкрасть документы не получится: слишком много людей, к тому же коммодор на месте, а значит придётся идти к нему и беседовать. Пауль надеялся на благоразумие мужчины.

Пауль влез на первый этаж и отдышался. К его удивлению, форточка оказалась открытой. Это был кабинет капитана, память не могла ему изменить. Проникнуть в кабинет коммодора на третьем этаже и взять у него документы в простой одежде не получится, поэтому он берёт форму, которая оказалась в кабинете, и переодевается. Оглядывается в зеркало и отмечает для себя, что это внешне такой же Пауль, однако уже другой внутри. И он выходит из кабинета, первые несколько минут привыкает к суете вокруг и ритму и, соединившись с толпой, идёт прямо к кабинету. Сердце его колотилось бешено. Что он скажет ему, и какова будет реакция генерала он не знал, но дело стоило разрешить. Он останавливается, стучится в двери и, получив положительный ответ, входит.

— Что вам нужно? — коммодор всё так же сидит в своём кресле, не поднимая глаз. Рядом с ним человек в форме с серыми глазами и тёмными волосами. Он прекрасен, но Пауль не обращает на него ни малейшего внимания. Сердце вот-вот остановится от волнения. Пауль молчит. Не хочет он первым представляться. — Я повторяю: что... — глаза мужчины расширились, он шокирован и не в силах сказать ни слова. Он встал и подошёл к Паулю проверить, действительно ли он пришёл.

— Пауль, это ты?

— Да, господин коммодор.

— Зачем ты тут?

— Я пришёл забрать у вас своё дело.

Коммодор встаёт, а вместе с ним и человек, находившийся рядом. Они подходят к Паулю и жмут ему руку по очереди.

— Пауль, познакомься, это начальник охраны — Август Шольц. Он приехал сообщить мне о планах лиц сверху.

— Здравствуйте, — Пауль неуверенно жмёт руку Августу, тот улыбается и тоже пожимает в ответ.

— Да, Пауль, вся верхушка наслышана о твоём побеге и о тебе. Не думал я, что ты спасёшься.

— Мне кажется, что у Германии есть более важные дела, — Пауль смотрит в окно.

— Да, ты прав. Ладно, господа, я пойду. Всё, что нужно, коммодор, я вам передал, теперь дело только за вами.

— Да, конечно.

Мужчина наспех прощается и уходит, они остаются в кабинете одни.

Глава 30

— Пауль, у меня нет твоего дела. Я отдал его в архив с самого начала, когда мы только получили сведения о твоей «смерти». А потом тобой заинтересовались бог знает кто. Меня таскали по разного рода допросам. Тебя чуть ли не предателем окрестили, а ты жив и стоишь передо мной. Твоё дело непонятно где. Может, в гестапо, может, у нас в архиве. Какое мне дело?

— Да, это я стою тут перед вами. Я знаю, что ушёл очень быстро, и мы с вами поссорились, если можно так сказать. Но мне нужно было исчезнуть, я слишком многое понимал. И понимаю до сих пор, отмечая для себя, что вовремя ушёл. Вижу, вы совсем на дне?

— Как видишь, да. Я не могу сказать, что разочарован в том, как ты поступил или в том, как ты ушёл, нет. Сейчас отчасти я понимаю тебя. Мы действительно не знаем, что делать: фюрер казнит всех, снимает с постов. Словом, бардак. Я даже не думаю, что усижу на месте до завтра, да и какая у меня власть? Разве что над юнцами, что не имеют власти сами над собой, поэтому лезут в бой. Ох, как же тяжело мне всё это осознавать. Да, история повторяется. Не помню, кто это сказал, может, ты, а может, нет. У меня правда нет твоих документов, Пауль, и где они я не знаю. Возможно, уничтожены, как и твои награды. Однако должен сказать, что мы вспоминали тебя и чтили честью. Да и раз ко мне заявляется СС, то дела совсем плохи.

— Знаете, я много раз думал, что стал предателем, но теперь понимаю, что не мы предатели, нет. Я много раз ловил себя на этой мысли, но после смерти Морица... Вы знали, что он был жив?

— Нет. Он был жив? Боже, — мужчина охнул.

— Да, он всё это время, оказывается, был жив и работал на англичан. А те послали его убить меня, — Пауль переводит взор на мужчину, тот стоит с печальным взглядом.

— Мне жаль, что всё так получилось, мне жаль, что тебе пришлось принять смерть твоего друга. Неплохой был малый, у него могло быть всё, что он хотел, и всё, что только пожелал, однако все мы погрязли в войне, мы все оказались в эпицентре. Перерождение человечества. И не только — всего мира.

— Хоть бы дожить до того момента, когда всё встанет на свои места, правда, мне хочется порой заглянуть в будущее, а то всё как под водой, когда нас учили плавать. Две проруби на расстоянии нескольких метров были соединены верёвкой, и ты должен был проплыть, взявшись за неё, и вот ты опускаешься, задерживаешь дыхание и плывёшь, а когда доплываешь до середины, не видно, откуда ты приплыл и куда плывёшь: всё в темноте, и тебя окутывает дикое желание отпустить руку и уйти в глубь.

— Да, как бы ни было прискорбно это слышать, но они понизили возраст призыва ещё сильнее — до шестнадцати с половиной...

— Ещё? Куда ещё ниже? Они совсем детей хотят отправлять?

Коммодор кивает.

— Да, все остальные погибли и лежат кто где, разбросанные по всему миру. И теперь им нет разницы, где лежать: вся земля, без границ и государств, стала принадлежать мертвецам.

Они стояли в молчании несколько минут и каждый думал о своём собственном, личном.

— Скажите, у вас остался, может, хотя бы паспорт или хоть что-нибудь?

— Хмм... Да, кое-что осталось, — мужчина взялся за ручку в столе и, отодвинув выдвижной ящик, взял оттуда что-то маленькое и ёмкое и поднёс Паулю в руку. — На, держи, тут есть твой крест за первое боевое задание, а также небольшая книжка, которую я смог вырвать из рук гестапо. Это что-то типа паспорта, первое время жить можно. Хотя смотря куда отправиться...

— Спасибо вам, но боюсь, дальше Берлина и Германии выехать я больше не могу. Везде идут гонения, и наши заседают где только могут. Под страхом, что их обнаружат, они сами убивают или держат в страхе.

На улице послышались крики

— Боюсь, ты прав, ты не успеешь уехать из Германии. Все выходы перекрыли, все начали бежать, а после операции и неудачного покушения, которые устроили, теперь ведётся тщательный контроль за всеми, кто выезжает и приезжает. Хотя этим людям больше ничего и не остаётся, кроме как держать в страхе людей, зависимых от них. Больше они ничего не умеют и не знают. Это можно было предусмотреть и увидеть, всё шло к этому. Если фюрер не поймёт, что происходит, и не закончит, умерши от рук противника или собственных, если не окажется трусом...

— Ну, мы по своей природе все тру́сы. — Пауль вздохнул. — Спасибо и прощайте. Полагаю, это за вами?

Они взглянули на машины, что подъезжали к зданию.

— Вероятно, да. Ну что ж, — он надел фуражку, — уходить, так выпив ещё коньяка, — мужчина налил себе и Паулю, и оба осушили стаканы.

Пауль развернулся, отдав честь, и вышел. В той же форме, не принадлежавшей ему, однако так ему идущей, он вышел и спустился по лестнице. Мимо проносились солдаты, но он просто шёл, не обращая никакого внимания: документов нет, а значит делать ему тут больше нечего. Он вышел из здания, Нора ещё стояла и ждала его на том же месте. Он шёл к ней, как прекрасный солдат военно-морского флота.

— Что за прекрасный мужчина идёт ко мне на встречу? Вы хотите пригласить меня на обед? — Нора перевела это в шутку, Пауль только улыбался.

— Думаю, что пока на Берлин, как и на всю Германию, не обрушился залп огня противника, да, можем. Я знаю, ты хотела уехать, но мы не успели. Генерала взяли, и тебе придётся сделать документы.

— Ничего страшного. Я не хотела отсюда уезжать, хотела быть с тобой рядом, а где — это уже второе по списку. Главное, что мы рядом, и ты жив. Скажи, куда нам теперь?

— Ну, раз уж я жив, то думаю, мой дом открыт для нас. Пойдём, я покажу тебе много чего.

— Ну хорошо.

Они пошли медленно, сливаясь с толпой на улице. Сердца их охватывала не то тревога, не то понимание, что их ждёт дальше. Пауль смотрел на Нору, девушку, которая не побоялась пройти с ним весь этот путь. Она смотрела на него, человека, ради которого бросила всё и поставила на кон свою жизнь, не прогадав.

Зайдя в квартиру, которая оказалась очень уютной, с балконом, они вышли посмотреть на закат. По небу пролетали к границе самолёты.

— Конец близок?

— Да, близок, но я смогу спасти нас.

Ночь они провели, как и следовало любым возлюбленным, даря любовь друг другу. Их не интересовало ни прошлое, ни будущее. Их интересовало только лишь настоящее, которое ощущалось в каждом поцелуе на коже, в каждом вздохе и в каждом взгляде, адресованном своей иной части себя.

История 4

Глава 1

Германия 1945.

Взрывы бомб слышны отовсюду. Берлин полыхает и захлёбывается в крови собственного народа.

В бункер, где находится генерал, влетает мужчина лет тридцати — Гюнтер Рихтер. Он отличный пилот и имеет звание ныне, однако сейчас чувствует себя самым бесполезным человеком на свете.

Он видит, как его страна пала перед врагом и продолжает это делать, и от этой ситуации его обуревают все негативные эмоции, которые только можно себе вообразить. Он ведь мечтал отметить свой тридцать первый день рождения вместе с солнцем, так как за годы войны никого более близкого, кроме него самого, у него не появилось, но сейчас он понимал, что вынужден будет встречать его в обнимку с бомбами и трупами собственных товарищей.

Бункер теперь являлся единственным местом, где можно было спрятаться и немного перевести дух. Хоть внутри и было темно, местами холодно, Гюнтер чувствовал себя в бетонном доме безопасно. Перед ним стояла задача по передачи отчёта и успокоении собственной нервной системы. Хоть и звучало это смешно, ведь ныне слово спокойствие, как и благоразумие, не слышны в речах.

Их фюрер, их главнокомандующий словно слетел с катушек и вёл свою армию на погибель, ставя перед ней совершенно нереальные цели и совершенно неосуществимые планы и мечты. Понимав свой проигрыш, вынуждавший идти на попятную, фюрер закрывал глаза на реальность, не желал признавать то, что многие уже давно признали, и пытался поднять боевой дух всеми различными способами. И даже то, что все, кроме него, понимали происходящее, его никак не волновало. Все попытки вразумить, он тут же пресекал и посылал каждого неверного к чёрту. Он не хотел слышать слова «потери», «проиграли», «отступаем». Он отчитывал своих помощников и ругал их, говоря, что все они трусы, не способные постоять за страну, в которой родились. Но так ли это? Многие с ним были не согласны.

Ни один человек в здравом рассудке не пойдет на собственное самоубийство, даже ради страны, которая его вырастила. Оставались только безумцы, готовые схватить оружие и пойти воевать, но и их осталось совсем немного. Ослеплённый своим эго, одержимый мыслью о победе, фюрер не понимал мыслей тех, кто хотел сдаться, и приказывал расстреливать таких людей сразу же. И так как немецкая армия несла значительные потери, фюрер нашёл другой способ пополнить войска.

Он решил, что дети — вполне способные бойцы.

Дети… Существа, чьи души чисты и наивны в этом грязном мире, существа, которые пока только разбираются во всём, что с ними происходит, существа, способные со всей любовью броситься в бой, будь он настоящий или игрушечный, существа, пылающие любовью к этому миру и Вселенной.

И этих детей Гюнтеру особенно было жаль. Выпускники школ, подростки, не понимающие всей плачевной ситуации и всей тьмы, которая над ними нависла, шли в бой приказу, правда думая, что они смогут противостоять.

А фюреру было всё равно, кого отправить, как пушечное мясо.

Думая о невинных душах детей, Гюнтер проталкивается сквозь толпу, собравшуюся у двери, за которой генералы и высокопоставленные лица проводили срочные совещания, и ищет знакомое лицо генерала-фельдмаршала. Как только глаза его видят надменный взгляд, Гюнтер подходит ближе к знакомому мужчине и протягивает ему исписанный листок с той информацией, которую он сумел собрать и которую ему передали разведчики.

— Генерал-фельдмаршал, — звание отскакивало у Гюнтера от зубов, — вот это всё, что удалось собрать о численности противника.

— О, Гюнтер, — усмехнулся в ответ генерал-фельдмаршал, — я уж думал, ты уже не придёшь. Собрание начнётся с минуты на минуту. Я надеюсь на благоразумность фюрера.

— Возможно, он образумится и оставит людей в живых, сколько можно плутать в заблуждениях?

— Не так ставишь вопрос, Гюнтер. — Снова усмешка. — Нужно спрашивать так: сколько можно самому пребывать в иллюзиях? Мы все отошли от этих гипноза и речей. И что получили, — генерал обвёл глазами бункер, — мы вернулись к тому, с чего начинали.

Гюнтер вздохнул и ответил:

— Надеюсь, что заседание пройдет хорошо.

— Мы все на это надеемся, — пробормотал генерал, вглядываясь в листок, — однако будем смотреть правде в глаза. Я уверен, что всё будет как обычно. Он скажет, что мы кучка идиотов, к тому же ещё невоспитанных и не умеющих выстраивать тактику, потом выскажет безумную идею, от которой у нас у всех ёкнет, и дай Бог, чтобы не остановилось, сердце, и под конец он обязательно приговорит кого-нибудь к расстрелу. — Генерал помолчал секунду. — Жди меня и дальнейших указаний.

— Хорошо. — Сказав это, Гюнтер остался с другими людьми, что всегда находились рядом с дверьми во время собраний. Среди них толпились секретари фюрера, личная помощница, была даже его любовница, предпочитающая называть себя возлюбленной, прислуга и адъютанты генералов, их помощники.

В минуты заседаний, всё в бункере останавливалось и прекращало свою работу. Все, кто находился внутри, бросали свои дела и становились у дверей, слушая вопли, крики и ругательства. И таковы были правила. Это стало неотъемлемой частью жизни тут. И сегодняшнее собрание не стало исключением. Весь народ собрался, чтобы послушать голос фюрера.

Через пять минут, после того, как генерал-фельдмаршал исчез за дверью, Гюнтер увидел фюрера, идущего на собрание. Взгляд главнокомандующего был опущен в пол, а сам он сгорбился, будто бы хотел исчезнуть. Рихтер заметил, что руки у мужчины подрагивали, и ему оставалось гадать, от чего они ходили ходуном. Быть может, от общего напряжения или от беспомощности, или бессилия, которое он всем видом хотел скрыть, но о котором все и так знали.

Гюнтер думал о том, почему фюрер, зная, что все его тактики — сплошные иллюзии, — не хочет верить в реальность; почему он идёт на поводу своих желаний и тащит в омут крови всех остальных. Ведь никто уже не верит в то, что они одержат победу. Все хотят жить, и это желание заставляет отступать от приказов, бросать оружие и сбегать. И Гюнтер был таким же, желающим жить, и не чувствовал себя предателем или трусом. За годы войны он понял, что простым смертным она не нужна совсем, что и его товарищи, и товарищи врага — всего лишь пешки.

И чтобы отвлечься от таких негативных мыслей, Гюнтер стал водить взглядом по лицам собравшихся людей. Он скучающе перескакивал с одного лица на другое, пока взгляд его не наткнулся на интересную и прекрасную молодую фрау, которой на вид было не больше двадцати пяти лет. Она безусловно была красива. Её нежные черты лица так и манили к себе, пухлые губы улыбались, светлые глаза цвета чистого неба излучали спокойствие, которое так искал Рихтер, а русые волосы, небрежно выбивающиеся из причёски, добавляли в её образ озорства. Гюнтер беззастенчиво повёл взглядом дальше, отмечая, что руки у девушки были очень худыми и тонкими. И сама она была хрупкой и утончённой. Фрау выделялась среди прочей прислуги, находящейся в бункере, и Рихтер смотрел на неё, не в силах отвести взгляд.

Будто бы заметив, что на неё кто-то смотрит, девушка поймала его взгляд.

На долю секунды они встретились глазами, и Рихтер увидел в этом небосводе чистую и безграничную свободу его души. Ему казалось, что в голубизне этих девичьих глаз отражались все звёзды, вся Вселенная, и всё это так тесно переплеталось между собой, что, кажется, всё вокруг стало единым, как сама человеческая жизнь.

Шум померк, и крики фюрера остались позади его сознания. Он переместился в необычайно спокойное место благодаря этим глазам, его окутала лёгкость, невесомость. Он чувствовал то самое спокойствие, которое не приходилось чувствовать ему раньше, и жадно, неотрывно всматривался в лицо девушки. Она делала тоже самое, и Гюнтер понимал, что вёл себя неправильно. Он пытался заставить себя отвести взгляд, пытался не выглядеть таким наглым и бесцеремонным, но не мог. Ему казалось, что они остались в каком-то прекрасном месте, объятым истинной безграничной любовью к той Вселенной, что объединяла людей и властвовала над ними.

Но вся эта иллюзия исчезла, стоило только двери громко хлопнуть. Гюнтер моргнул, и этот резкий звук возвратил его в реальность. Он вздрогнул и понял, что собрание окончено, а значит, фюрер уже огласил свои новые безумные идеи.

Из комнаты вышли командующие, обсуждающие прошедшее собрание, и Гюнтер заметил, как их ноги ускорялись при каждом шаге, как будто хотели поскорее сбежать из этого места, как будто хотели сбросить с себя груз ответственности.

Все разошлись, и девушка исчезла из поля зрения Рихтера, что очень огорчило мужчину. Но кинуться на её поиски он не мог, для начала ему необходимо было найти фельдмаршала и выяснить итог совещания.

Генерал нашёлся почти сразу. Гюнтер быстро подошёл к нему и отметил про себя, что лицо его товарища слишком мрачное.

— Каков итог? — Гюнтер знал всё наперед, но спросил для уточнения незначительных деталей.

— Оставайся тут, я поеду и отдам приказ, тебе незачем участвовать в этом. — Приказным тоном ответил ему фельдмаршал.

— Но…

— Никаких «но», — грубо оборвал Гюнтера генерал, — я потерял очень много хороших людей, поэтому прошу тебя остаться здесь. Ты нужен в живых, у меня шансов меньше. — Мужчина хлопнул Гюнтера по плечу и ушёл, набросив шинель на плечи. А Гюнтер смотрел ему вслед, не зная, что можно предпринять и есть ли смысл что-либо делать?

Он оглянулся на пустынный коридор, где ещё до недавнего времени толпились люди, и отошёл в сторону, размышляя обо всём случившемся.

Закрыв глаза, он вдруг подумал о том, что снова хотел бы вернуться в то прекрасное место, в котором побывал, смотря на прекрасную девушку, словить ту любовь и жизнь. На своих губах.

Но он также смотрел правде в глаза. Нет, всё напрасно. Он одинокий пилот, с холодной душой и так задолжавший смерти. Она смотрела на него со всех щелей, и ему казалось, что её щупальца вот-вот до него доберутся. Ему хотелось бежать, бежать, как можно дальше, но он понимал, что бежать некуда, что он в западне, в ловушке.

Со дня на день Берлин поднимет белый флаг, и что потом будет ждать его, подполковника Гюнтера Рихтера? Плен, обвинение и смерть.

С какой стороны не посмотришь, она всё равно придёт. Так есть ли смысл отсиживаться здесь, в бункере? Он никому не нужен: ни фюреру, ни своей павшей стране.

Ни семьи, ни детей, ни кошки с собакой. Он один. И так было всегда. Возможно, ему нужно умереть. Возможно, смерть станет его спасением.

Он не святой. И в Бога никогда не верил. Самоубийство — не грех, нужно только решиться.

Да, сегодня, прямо сейчас он пристрелит себя, но не тут. Его кровь некому будет оттирать от пола, и зачем наблюдать столь жалкое зрелище фюреру?

Гюнтер вышел из бункера как раз в тот момент, когда утихли взрывы и грохот, остановился в метрах пяти от бункера, свернул к полуразрушенному зданию, прислонился к стене и собрался взять пистолет, как внезапно увидел её, ту самую девушку, которая подарила ему спокойствие на несколько секунд. Она стояла с точно таким же намерением, как и у него, только вместо пистолета, она выбрала другой способ: решила попасть под бомбёжку. Гюнтер открыл рот и часто задышал.

«Нет, не могу допустить, чтобы такая милая девушка погибла по своей же глупости», — его мысли и тело среагировали быстро, и он подбежал к девушке, схватил её за плечи и увёл её в сторону другого здания, спрятав её от открытого пространства.

Оба тяжело дышали, и девушка с непониманием посмотрела на Гюнтера, а он на неё, и всё о чём он думал, что вблизи её глаза кажутся ещё более красивыми, и он снова впадал во Вселенную с её бесконечной любовью.

Глава 2

Из глубины её глаз его вырвали залпы огня и сильный грохот. Гюнтер вздрогнул и резко повалил девушку наземь, закрывая её тело своим. Ему показалось, что вход пошли очереди автоматов, и он даже зажмурился, думая, что смерть его снова нашла.

Но через какое-то время Гюнтер, всё ещё ощущая себя живым, всё ещё чувствуя девушку под собой, прислушался и понял, что огонь снова стих. Гюнтер посмотрел на фрау и встал с неё, видя, как сильно она дрожала, а глаза её наполнились страхом.

— Сейчас, — сказал Гюнтер, — мы возвращаемся обратно в бункер. И не вздумайте мне перечить. Что это вы, вообще, там делали? — Возмущённо спросил мужчина, но девушка молчала и затряслась ещё сильнее.

Гюнтер вздохнул и поднялся с грязного пола, по которому когда-то бегали детишки. Он вместе с девушкой спрятался в одной из частных школ, теперь разрушенной от бомб.

Рихтер высунул голову на улицу, повертел ей из стороны в сторону, а затем, обернувшись к девушке, произнёс:

— Вроде бы всё чисто. Идёмте.

Быстрым шагом они преодолели расстояние от школы до бункера, и Гюнтер даже успел запыхаться от волнения. Как только они оказались в безопасном месте, подполковник достал сигарету и зажигалку из потрёпанного мешочка, прикреплённого к поясу брюк, закурил и спросил:

— Скажите, как вас зовут?

Девушка, как загнанная овечка, тяжело дышала, но всё же ответила:

— Ильза, Ильза Беккер, а вас? — Спросила она в ответ, а Гюнтер смотрел на неё в упор, утопал в её глазах опять и никак не мог собрать мысли в кучу, но всё же на автомате произнёс:

— Гюнтер Рихтер.

И в продолжение разговора, он задал ей ранее озвученный вопрос о том, что она делала, стоя на открытом пространстве и кто она, вообще, такая, чем промышляет по жизни.

Ильза, поправив короткие волосы благородного русого цвета, игнорируя первый вопрос, сообщила, что живёт в бункере и работает прислугой. И только в этот момент Гюнтер заметил, что она, как и другие люди её профессии, одета в специальную форму.

Между ними повисла тишина. Гюнтер докуривал сигарету, а Ильза задумчиво смотрела на своего спасителя.

— Хорошо, — проговорил Гюнтер, спустя несколько молчаливых секунд, — и всё же, мне любопытно, что вы делали под открытым небом? — Лицо девушки стало слишком серьёзным, и она явно не желала отвечать на этот вопрос.

Впрочем, судьба оказалась на её стороне, и от ответа её спасла ещё одна девушка в такой же форме прислуги.

— Ильза, — пропищал тоненький голосок, — срочно сюда. — Вторая прислуга поманила Ильзу рукой, и Ильза, метнув взгляд в сторону Рихтера, коротко кивнула ему, сказав тихое спасибо и следом попрощавшись, удалилась.

— Гюнтер, ты понимаешь положение дел? — Генерал спросил чётко и быстро, стояв в толпе перед очередным собранием.

Гюнтер задумался над его вопросом. Да, он прекрасно понимал положение дел, ведь он снова попал под огонь противника, снова висел на волосок от смерти, снова остался у неё в должниках.

Сколько раз он мог умереть и не умер, сколько раз его спасала случайность или удача? Гюнтер уже сбился со счёта. Он, как и любой другой солдат, знал, что он всего лишь оружие в руках политиков. Но кого это интересовало? Когда закончится война, никто не посмотрит на это. Для противника — он враг, врагом и останется. Он не станет в их глазах хорошим, ничего не вернётся на круги своя, он знает, что с ним будет.

Одно желание сделать мир чистым, перечеркнуло миллионы человеческих жизней. И даже мирный договор не спасёт ни его, ни его живых товарищей.

Когда он смотрел на руины города и страны, в его памяти невольно всплывали картинки его юношества. Например, как он бегал по этим улицам, залитым солнцем, с десятками прогуливающихся парочек по вечерам. Гюнтер помнил смеющиеся лица, довольные улыбки, помнил, как в этих местах сам был счастлив и верил в чудо, торопился жить. Каким же идиотом он тогда был, когда желал скорее стать слишком взрослым. Оглядываясь назад, теперь он понимал, что возраст от пятнадцати до девятнадцати лет — самый прекрасный и самый лучший. Гюнтер помнил, как наивно он рассуждал о том, что в тридцать у него будет всё, что ему хочется поскорее увидеть эту цифру в своих документах. Но чем взрослее он становился, тем отчётливее понимал, что не всё так просто, как было в мыслях. Когда он не получил желаемого, то энтузиазм поутих, а потом и вовсе исчез, а затем в его страну пришла война. И вот ему долгожданные тридцать лет, и всё, что он мог делать — это подчиняться приказам и улыбаться, чтобы не навлечь гнев господ.

Мужчина вынырнул из воспоминаний и вновь оказался в холодной, тянущий его на дно, реальности.

Адъютант генерала погиб под обстрелами, и Рихтер временно занимал эту должность, и ему казалось, что он тоже не продержится слишком уж долго.

— Да, я понимаю, — ровным голосом ответил Гюнтер, как будто минуту назад не думал о смерти.

— Как ты думаешь, — снова спросил генерал, — сколько мы ещё продержимся?

Гюнтер задумался, ответил:

— Не больше месяца, даже меньше, я думаю, ещё меньше.

Генерал кивнул.

— Я думаю также, Гюнтер. — Вышло даже как-то горестно. — Нам ничего не остаётся, как выполнить приказ фюрера и идти на собственную смерть или самим себе пустить пулю в лоб. — Он усмехнулся. Гюнтер подумал, что эта эмоция не к месту.

— Фюрер никого не хочет слышать. Он безумец с манией победы.

— Да, он безумец, Гюнтер. Ты прав, ты чертовски прав, мой дорогой друг. Безумец, которого мы когда-то подпустили к власти, вручили ему её на золотом блюдечке, а теперь жалуемся. Возможно, он совсем спятил, однако, Гюнтер, прошу, останься в живых, если меня не станет, и скажи всем, кто будет слушать, чтобы они бежали, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Тут самый чёрный и самый страшный ад. Мы всегда думали, что ад глубоко под землёй, однако нет, ад намного ближе, он здесь, и нельзя отрицать того, что все мы расплачиваемся Богу за своё непослушание. И главное, Гюнтер, спасись сам. — После своих слов генерал отошёл от него на доброе расстояние и завёл разговор с другим высокопоставленным лицом. Гюнтер посмотрел ему в след, с грустью поняв смысл его слов.

Пока все собирались за круглым столом, Гюнтер попросил воды, потому что в горле пересохло от сильного волнения, что даже голове стало дурно. Он выпил почти половину стакана, когда глаза его снова выловили девушку, которую он вчера спас. Но теперь она не незнакомка, он знает, как её зовут.

Ильза.

Какое приятное имя, и как оно ей шло.

Гюнтеру хотелось поговорить с ней, и он не отказал себе в этом удовольствии. Рихтер преодолел расстояние, разделявшее их, и начал диалог:

— Здравствуйте.

Девушка заметно вздрогнула и обернулась, но Гюнтер увидел, что она узнала его и тут же расслабилась.

— Здравствуйте. — Ответила она ему очень тихо и едва улыбнувшись.

Он медлил, не знав, как продолжить разговор и что сказать, и нужно ли тут что-нибудь, вообще, говорить?

Ильза смотрела на него, он на неё. Они застыли всего на полминуты, не разорвав зрительного контакта, но этого времени хватило, чтобы Гюнтер почувствовал спокойствие внутри себя.

— Почему вы так смотрите на меня? — Ильза всё же не выдержала первой.

— Как — так? — Гюнтер натянул на себя маску удивления, будто бы речь шла не о его взглядах. Ильза смутила его своим вопросом. Не мог же он признаться ей, что она манит его, как магнит. — Я смотрю на вас абсолютно обычно, как смотрю на многих. — Соврал он. — Мне просто любопытно, каково вам здесь, среди всей этой толпы разношёрстных солдат?

Ильза вскинула брови. Вопрос её изумил.

— Как и всякой прислуге — мне тяжело. — Ответила она ему с какой-то настороженностью.

Гюнтер кивнул. Он догадывался, что бедной девушке достаётся немало работы.

— Я понимаю вас. — Ответил он, чтобы хоть как-то поддержать эту чудесную девушку. Ильза вздохнула и её пробило на откровения:

— Многие не считаются с нами. Но такова роль прислуги: на нас можно взваливать огромное количество работы, даже не потрудившись выяснить, а есть ли свободные руки для этих дел. И никто нас не слышит. Мы просили взять ещё пару девушек в помощь, ведь генералов за последний месяц стало в разы больше, а значит и дел тоже прибавилось. Но нас никто не услышал.

— Тогда почему же вы здесь, Ильза? — Рихтер задал очевидный вопрос.

— А вы? — Вопросом на вопрос ответила Беккет.

— Ну, — протянул Гюнтер и почесал затылок. — Я — солдат, лётчик и вынужден, как и любой офицер, быть тут. Хотя, смотря на всё это, — мужчина обвёл рукой зал заседаний, в котором с минуты на минуту начнётся очередное собрание, — я даже уже не знаю, где хуже. То ли за этим столом, то ли на передовой.

Ильза пожала плечами.

— Каждый сам решает, где ему хуже. Не думаю, что на передовой подают воду по первому желанию. — Она хмыкнула, явно намекнув на полупустой стакан в руке господина Рихтера.

Рихтер прочистил горло и повторил свой настырный вопрос:

— И всё же: почему вы здесь? — Со стороны могло показаться, что мужчина был наглым, настойчивым, но на самом деле Гюнтеру просто было интересно узнать об этой девушке хоть что-нибудь ещё.

— У меня особо не было выбора. Остро встал вопрос с работой и идти было больше некуда, кроме как прислугой в этот бункер. В сорок третьем здесь жил мой больной отец, и я ухаживала за ним до самой его смерти, а потом решила остаться тут, так как больше у меня никого за пределами бункера нет. А здесь хотя бы есть ощущение безопасности, платят деньги и кормят три раза в день. — Она помолчала, посмотрела на Гюнтера. — Вы осуждаете меня. — Сказала она уверенно. — Думаете, что прислуга — слишком унизительная профессия.

Гюнтер помотал головой и пылко начал говорить:

— Бог с вами, Ильза. Кто я такой, чтобы судить человека по его профессии. Каждый пришёл сюда ради чего-то, по своим причинам, будь то безвыходность или собственное желание. Я ведь прекрасно понимаю, что из-за войны жизнь у многих сложилась не сладко. Думаете, я здесь по своей воле? Меня призвали, и я не смел перечить. Разве был у меня выбор, разве есть он сейчас?

Ильза усмехнулась. Только усмешка вышла печальной.

— А разве он когда-то имел место быть?

— Хороший вопрос. Думаю, что за нас уже давно всё решили. Скажите, Ильза, а если бы была возможность, просто взять и сбежать, перенестись обратно в прошлое, в то время, когда мы были счастливы, мы бы ценили ту жизнь, зная наперёд, что у нас её отнимут? Что небо станет вражеским? Что пуля прилетит из любого столба?

Ильза задумалась на секунду, затем произнесла:

— Думаю, нашлись бы и такие, которые остались бы недовольны. Мы — люди — сложные существа. Мы усложняем там, где не нужно этого делать, и упрощаем там, где нужно усложнять.

Гюнтер потёр подбородок. Слова Ильзы несли в себе смысл.

— Мы непостоянны и изменчивы даже в собственном выборе, куда нам до идеала?

Ильза дёрнула уголками губ.

— Людям же надо вечно всегда бежать, так зачем же нам вечная жизнь, если мы не ценим то, что имеем в этом отрезке времени?

— Ильза… — Нежно произнёс Гюнтер, удивившись таким интонациям у себя в голосе. — Скажите, что вы намерены делать дальше после нашего поражения? — Ему было важно слышать её ответ, потому что сам Гюнтер не знал, какая жизнь уготовлена ему после акта капитуляции.

— Не знаю, — Ильза пожала плечами, и её кружева на форме смешно подпрыгнули, — наверное просто жить. Несмотря ни на что.

— Это… — Договорить Гюнтер не успел: позади них распахнулась дверь, и в зал зашёл фюрер. Весь его вид был злой и раздосадованный, а губы твердили, что все вокруг круглые идиоты.

С каждым днём ряды вояк пустели. Кто-то убивался сам, кого убирали по приказу, кто-то сбегал и находил свою смерть в отведённых местах.

Ильза вместе с другими сидела в маленькой комнатке для прислуги и ждала своего часа. Она знает, что никого не оставят в живых. Их всех приравняют к предателям. Но она не боялась смерти, по правде говоря, она её ждала, как старую подругу.

И она ведь почти встретилась с ней там, под открытым небом, но Гюнтер, этот милый офицер в чёрной форме, спас её и стал её ангелом-хранителем.

Её посещали разные мысли, воспоминания. Она думала о тех счастливых днях, когда вместе с другими детьми веселилась и резвилась по полям и лугам, как сидела во дворике у бабули в одной из деревушек на окраине Берлина, как бегала по мокрой траве, как купалась в речке до мурашек и синих губ, как возвращалась в тёплый дом, к своей семье. И все были живы. И все были счастливы. Ей казалось, будто бы она слышала собственный девичий смех на задворках своего сознания, на алее своей памяти, и ей казалось, что он выходил за пределы её разума, что он разносился эхом по этой маленькой комнате бункера, который стал её пристанищем и который никогда не станет ей домом.

Ильза отстранённо подумала, что сходит с ума. Ей не хотелось слышать свой смех в голове, а хотелось стереть эти светлые воспоминания, которые причиняли только лишь одну боль. И она невольно начала думать о том, чтобы повторить свой безумный поступок.

Вдруг из мыслей её вывел голос коллеги. Девушка, по имени Клара, едва чуть старше самой Ильзы, просила не жалеть её, когда она решится на отчаянный поступок, который прервёт её жизнь.

Другие говорили, что всё обойдётся, вещали о ценности жизни, но Ильза понимала, что всё это зря. Клара уже решилась, остался только вопрос времени.

Разговор прервался громким взрывом, и в помещении погас свет. Ильза даже не пошевелилась, за столько лет уже привыкла, ведь такое здесь случается слишком часто.

Минута, две. И свет снова включили. В комнату для персонала зашла их руководитель — Молли — и приказала Ильзе принести кофе для важных гостей фюрера. Беккет вздохнула, отогнала все свои ненужные мысли и принялась за работу.

Глава 3

В следующий раз Ильза встретила Гюнтера через несколько дней. Мужчина находился в одной из комнат ожиданий, когда туда вошла Ильза с подносом. Она робко постучалась в другую дверь, получила положительный ответ и вошла.

Когда она вернулась в комнату с пустым подносом, Гюнтер стоял возле одной из стен и поймал её взгляд.

— Вам что-нибудь принести? — Спросила Ильза.

Гюнтер в ответ покачал головой, достал из своего кармана фляжку и отпил. Ильза подняла бровь на его действия и коротко спросила:

— Всё так плохо?

Гюнтер сделал продолжительный глоток. Горестно вздохнул.

— Всё просто ужасно, милая фрау. — Голос его пропитан горечью. Он почувствовал, что ему нужно утешение.

— Русские подобрались к бункеру? — Спокойно спросила Ильза, и Гюнтер поразился её выдержке. У многих, кого он встречал здесь, на лицах так и вырисовывалась паника.

— Ещё немного и подберутся, это дело времени. Гитлер в ужасе, и мы не знаем, чего он от нас хочет. Всё кажется ужасным сном. Иногда я думаю, что я долго сплю и всё жду, когда меня разбудят. Что я проснусь от вкусного запаха маминых оладьев с брусничным вареньем или что она меня разбудит сама, приговаривая «соня, пора вставать». — Гюнтер грустно улыбнулся. — Я часто вспоминаю зелёные луга, прекрасную чистую природу, дымку над озером. Но всё это в прошлом. Мы умираем, а вместе с нами умирает и наша история. — Он перевёл дух, затем продолжил: — Как мы дошли до такого, Ильза? Как мы, люди, что изобрели самолёты, чайники, утюги, лекарства, как мы люди дошли до танков, бомб и многого другого, что истребляет наш род? Как мы дошли до самоуничтожения? В какой момент мы решили, что нас слишком много и нужно уничтожать других, чтобы господствовать самим?

Ильза пожала плечами. Гюнтер понимал, что никто из них не знает верного ответа.

— Возможно нас и правда стало слишком много. — Тихо ответила Беккер. — И мы решили, что нельзя тратить ресурсы планеты на людей, что другие не принесут пользы обществу.

— Причём тут польза? — Немного возмутился Гюнтер её мыслям. — А от нас с вами прямо-таки и веет пользой. Солдат, у которого ни родины, ни флага, и прислуга, которая пошла сюда не имея другого выбора. Дааа, — протянул лётчик, — польза от нас с вами огромная.

— Но она всё же есть. — Горячо возразила фрау.

Гюнтер скривил губы.

— Пока есть в вас толк и вами пользуются, пока на вас есть спрос, вы будете нужны. Но когда вы перестанете отвечать требованиям общества, то всё, занавес. Вас вышвырнут за борт, и больше вы никому не будете нужны.

— Но разве люди не единственные существа, достигшие в эволюции такого прорыва? Разве можем мы так поступать друг с другом?

— Вы наивны, Ильза. Посмотрите, мы слишком дорого расплачиваемся за решение истребить половину мира.

— Может вам чего покрепче? — Она резко перевела тему.

— Нет у меня с собой ничего покрепче. — Вздохнул Гюнтер, успокаиваясь. — Да, и не к чему. Я пока просто жду приказа от генерала. — Из другого коридора начали доноситься крики и споры офицеров. Гюнтер задумчиво посмотрел на Беккер. — Я хотя бы перемещаюсь, а вы тут сидите всё время. У вас рассудок не помутился?

— Нет, мне прекрасно, хоть порой и страшно. Иногда я думаю: а если мы тут останемся навсегда? Я не очень хотела бы жить под землёй, в бетонных стенах. Мне кажется, что, сидя тут, мы отстранились от всего мира и от того что, вообще, в этом мире происходит. Мы как будто в вакууме. И всё, с чем я могу соприкасаться, очень ограниченно. Вот вроде бы я нахожусь в самом защищённом месте, но умом понимаю, что оно также и опасно. Мне страшно, но не за свою жизнь и не за те дела, которые я не успела сделать, пока нахожусь здесь в заточении, а за то, что я не выйду отсюда больше никогда. Что никогда не встречу солнце, никогда не посмотрю в небо, не погуляю по парку и не съем мороженого. Каждый раз, просыпаясь, я вижу плитку на потолке, других, таких же заточенных, людей, и молюсь, чтобы выйти на свет. Скажите, Гюнтер, как там, наверху? — Беккер посмотрела на него с грустью. Гюнтер спрятал фляжку и достал сигарету, закурил.

— Ужасно. — Честно ответил он. — Мы в аду. В аду на земле. Порой мне кажется, Бог выгнал Еву и Адама из Рая, чтобы они очутились на земле, сотворив из этого мира ад. — Гюнтер сделал затяжку, затем продолжил говорить: — А если по правде, то мы несём огромные потери, и я бы посоветовал вам думать не о мороженном, а том, что будет после того, как вы выйдете отсюда. Рано или поздно, но это произойдет. И вам придётся строить свою жизнь полностью заново. Лучше подумайте, как вы будете это делать. Ищите варианты, придумываете запасные планы.

— А основной какой?

— Смерть. — Коротко ответил Рихтер.

— Вы хотите умереть? — Изумлённо произнесла фрау.

— Как и любой солдат, который понимает, что мы проиграли. Мне не за что цепляться, разве что за любовь, но возможно ли полюбить кого-то в таких условиях, а даже если и возможно, то смогу ли я взять на себя ответственность за человека, чья жизнь будет полностью зависеть от меня? Я солдат и вроде должен служить родине, которой уже у меня нет. И кому я, вообще, нужен в огромной Вселенной, которой плевать на нас. Мы всего лишь поколение людей, что пришли в этот мир вместе с войной, с войной же и уйдем. Мы пусты и бессмысленны.

— У нас есть профессии, и хоть что-то мы можем отличить от правды и от лжи. Труднее всего поколению пятнадцатилетних и двадцатилетних, они не понимают ничего, они легче всего поддаются манипуляторству и без разбора идут в бой, они сражаются, потому что это их природа и потому что у них нет ничего, их несёт сама жизнь. Они не успели ещё понять, кто они и что их ждёт; они не успели ещё обосноваться в этом мире и им тяжело, возможно, это поколение будет полностью загублено и в отличие от нас с вами никогда не очнётся. Им всю жизнь придётся нести на своих плечах свою испорченную молодость и свои загубленные годы. Они всегда будут посередине, посередине между войной и миром.

— Возможно всё, что сейчас происходит, однажды утром будет стёрто солнцем. И всё-таки хорошо, что человеческая память не вечна. Я рад этому. Я надеюсь, что солнце сотрёт мои воспоминания о тех событиях, которые окружают нас сейчас, о мертвецах, в которых я когда-то знавал друзей и близких, возможно, когда-нибудь они вернутся в мою память, как живые, а не как трупы, которых свалили на улицах толпами. Я буду бороться, Ильза. Когда-то я хотел распрощаться с жизнью, как и вы, но теперь нет, я не сдамся. Я буду бороться за себя.

— А что вы будете делать, когда война закончится? Я знаю, что у многих возникает ощущение пустоты и непонимания, как дальше жить. Мой отец столкнулся с этим после первой войны, когда его время воевать закончилось. У него не было знания, куда ему двигаться дальше, он не мог отпустить войну физически, он не имел никакого представления о мире, и он казался ему чужим. Он рвался обратно на войну, он не отпускал её. Война была единственным смыслом для него в жизни. И как бы мы не пытались ему помочь в освоении послевоенного мира, у нас ничего не вышло. — Ильза перевела дух от своих откровений и продолжила изливать душу лётчику: — Когда началась кампания Гитлера, он вступил в партию и потом снова отправился на войну. Я не понимала его тогда и не понимаю его сейчас. Почему? Почему он не смог отпустить войну? Почему рвался туда, как и многие другие солдаты? Почему вы просто не можете вернуться с фронта и окунуться в обычную жизнь без крови, убийств, мародёрства? — Ильза выдохнула, закрыла глаза.

Гюнтер посмотрел в сторону и ответил:

— Душа живёт кровью. Однажды я приехал в отпуск с фронта, это был сорок второй, может сорок третий год, не помню точно, да, это не так уж и важно. — Он махнул рукой, сделал затяжку. — Я приехал в город, в котором вырос, к своей сестре, но не смог продержаться там и дня. Мне было всё чуждо, а вкус еды странен. Мне казалось, что всё то, что раньше имело для меня смысл, осталось там, где-то за многочисленными временами годов, прожитых мною, и теперь душа моя живёт лишь кровью и пулями, войной, дисциплиной, формой с нашим отличительным знаком. На войне ты понимаешь, что жизнь одна и, просыпаясь каждый раз утром, ценишь, что ты открыл глаза. Ты не разбрасываешься ею, ты ценишь каждый полёт и каждую свою победу. Ты видишь облака и фотографируешь в своей памяти моменты жизни, чтобы перед смертью вспомнить их. Людям из мирных городов это понять трудно. Но это и есть жизнь. Жизнь с пониманием души.

— Для меня жизнь — это трава, по которой я иду ранним утром, когда она ещё не обсохла от росы; это гроза, которая ощущается в воздухе в поле; это колосья, в которых ты лежишь с чувством полной любви к миру, — Ильза начала вспоминать своё детство и свою любовь к жизни. Она слишком долго не открывала дверь в своей душе, которая вела в это беззаботное время, туда, где осталось её счастье.

Дверь в коридоре открылась, и Ильза вздрогнула, отогнав от себя воспоминания.

— Не бойтесь, — заметив её волнение, сказал Рихтер, — вы не пострадаете. — Из другого помещения вышел генерал и поманил Рихтера рукой. Гюнтер затушил сигарету. — Мне пора идти. Спасибо за разговор. До свидания. — Он пошёл вслед за генералом, надеясь, что встреча с Ильзой была не последней.

Генерал остановился за углом.

— Гюнтер, — он повернулся к лётчику, — санитары только что привезли сюда пилота, который выжил при падении нашего самолёта, подбитого врагами. Мне нужно, чтобы ты сходил вниз и узнал у него позиции советских войск.

Гюнтер сохранял хладнокровие. На самом деле ему не хотелось идти в самый низ, туда, где располагался госпиталь. Там пахло смертью, болью, отчаянием.

Но Гюнтер молча кивнул, развернулся и зашагал строевой походкой в самое страшное место в этом бункере.

По мере приближения к госпиталю нос Гюнтера улавливал отвратительный запах гниющих тел и разлагающихся трупов. Он прикрыл нос рукавом своей кофты, но это мало помогло, и запах стал проявляться ещё отчётливее.

Всюду сновали санитары, кто-то испускал последний вздох, кто-то кряхтел, кто-то кричал от невыносимой боли.

У Гюнтера заслезились глаза, но он упорно продолжал идти вперёд, чтобы выполнить приказ генерала. Остановив одного из санитаров, Рихтер поинтересовался о привезённом пилоте, и санитар махнул рукой в самый конец коридора. Гюнтер поблагодарил медбрата и быстрым шагом пошёл в указанном направлении.

Как только ноги принесли его к самой одинокой койке, он с ужасом понял, что на ней лежал его старый друг Вольф. Вернее белое подобие его друга.

Гюнтер постарался взять себя в руки и с улыбкой выдавил:

— Ну что, привет, как ты тут? — Гюнтер подошёл ближе к койке, тут же поняв, что Вольфу остались считанные минуты.

Вольф, старый вояка, ещё пытался смеяться.

— Могло быть и хуже, — прохрипел он из последних сил. — Я мог не дожить до твоего прихода.

— Не переживай, всё будет хорошо. — Гюнтер, конечно, в это не верил.

— Гюнтер, — если бы Вольф мог, он бы закатил глаза, — ты не вовремя со своим оптимизмом.

— Мы с тобой выжили благодаря моему оптимизму и сарказму. Хоть сейчас ты так не язвишь и на том спасибо.

— Куда мне? Посмотри, я умираю, прошу, застрели меня, у меня обожжена спина. И переломан позвоночник, я не встану, и смысл от этого всего. — Вольф судорожно вздохнул. — Самолётов было восемь. Это последнее, что я могу тебе сказать.

— Вольф, я пришёл не за этим.

— Да, конечно. Все мы одинаковые, Гюнтер, все мы ожесточённые твари, которые бросают слабого, потому что по-другому не можем.

Мужчина смотрел на друга, но тот, глядел в потолок, а потом на последних вздохах начал вспоминать, как они вместе с ним учились. Он рассказывал о своём первом полёте. О том, как он летел над полями и, раскинувшими внизу, реками, как всё плыло под ним, и ему казалось, что он орёл, что он — всемогущая птица.

Гюнтер его слушал, не смея прерывать, понимая, что это единственное желание покойного друга: высказаться.

Вольф вспоминал мать, отца, свою молодость и свою наивность, вспоминал павших ребят. В конце своей триады, он перевёл взгляд на Гюнтера и спросил:

— Имеем ли мы право на жизнь после того, как позволили стать оружием в руках безумца?

— Да, имеем. Всё будет хорошо, — повторил Гюнтер. — Встретимся на той стороне горизонта.

Вольф улыбнулся. И, смотря в потолок, умер с открытыми глазами возведёнными к небу. Гюнтер понадеялся, что другу виделись самолёты, небо и прекрасная жизнь.

Рихтер позвал санитара, и санитар откликнулся на зов тотчас. Он закрыл глаза усопшему, накрыл его тело простыней. Через какое-то время двое других забрали Вольфа насовсем, а вместо него принесли нового раненого. Такого же обречённого.

Гюнтер брёл обратно по коридору, стараясь не замечать отрубленные руки, ноги, кровь, капельницы.

Он часто задавал себе вопрос, имеют ли они право жить, и тут же вспоминал Ильзу, и отвечал сам себе «да». Пусть они оружие, но даже и у такого оружия есть душа.

И Гюнтер решил, что, как только война закончится, он заберёт Ильзу и уплывёт вместе с ней подальше отсюда, в другое место. К другому концу света.

Глава 4

Вечеринку в честь дня рождения фюрера в этом году проводят чуть короче и скромнее, чем в прошлом, но Ильза ничуть не удивлена, что его день рождения всё же отмечают.

Она вымоталась за этот день, потому что на празднество созвали всю прислугу. Уже вечером, уставшая и едва державшаяся на ногах, она вернулась в комнату для персонала, где многие обсуждали последние не очень-то и хорошие новости. Все всерьёз беспокоились за своё будущее.

Ильза подошла к своей кровати и из последних сил повалилась на неё, чтобы перевести дух. Сил подняться и снять с себя форму просто не было. О душе и речи не шло. Ноги гудели так, словно она пробежала тысячи километров без остановки.

Беккер старалась не слушать встревоженные голоса своих коллег, старалась не думать о том, что её соседка Клара, которая уже настроилась свести счёты с жизнью, раздобыла яд и была намерена принять его в ближайшие дни. На уговоры Ильзы, что нужно продолжать жить, Клара только отмахивалась. Утверждала, что без Гитлера и партии жизни нет. Ильза была с ней не согласна. Но кто она такая, — Ильза Беккер, — чтобы её слушать?

Ильза вздохнула. Оглянулась вокруг. Ей начало казаться, что она сходит с ума. Стены и пространство, которые она уже знала, как свой собственный дом, давили на неё и приносили в её душу только отвращение. Каждый прожитый день был для неё безликим. Ей хотелось глотнуть свежего воздуха, хотелось послушать пение птиц и подставить лицо лучам солнца.

Что будет с ней дальше? Если на секунду представить, что она выйдет из заточения, то, что она будет делать потом? Она ведь никому здесь не нужна. Куда она пойдёт? Чем займётся по жизни?

А может её просто убьют русские или заберут к себе и будут пользоваться, как шлюхой.

«Нет», — резко подумала Ильза. — «Не бывать этому».

Мысли её плавно перешли к Гюнтеру. Для неё он был интересным мужчиной, который смыслил в жизни, который смотрел на всё без каких-либо иллюзий. И он мог бы её спасти. Как спас тогда, когда она, идя на поводу у отчаяния, решила прервать свою жизнь. И Ильза невольно подумала, что это был знак свыше. Что он появился так вовремя и не вовремя, что теперь она каждый раз искала его среди других, что хотела общаться с ним, как можно чаще.

Беккер видела, как он был всегда собран и никогда не показывал, как боится того, что следующей жертвой станет он. Она слышала, как он давал советы и как рассуждал о жизни, и она находила эти рассуждения занимательными. Ей нравилось изучать его, нравилось смотреть на его мимику, запоминать его эмоции.

Гюнтер был её спасением в этом замкнутом пространстве. И Ильза была уверена, что он мог бы спасти её и вне удушающего бункера.

Размышления её прервались приходом молодой девушки, которая выглядела растерянно, и Ильза изумилась тому, как сильно внешне незнакомка похожа на Гюнтера. Сначала Ильза подумала, что ей померещилось это от усталости. Она закрыла глаза на секунду, но когда открыла их снова, то поняла, что девушка всё ещё находилась в поле её зрения.

Внешний вид девушки говорил о том, что она была очень богата. Её одеяние выглядело роскошно, и Ильза в сравнении с ней была просто дурнушкой.

Незнакомая девушка поймала взгляд Беккер и тепло ей улыбнулась, подходя ближе. Ильза встала с кровати, позабыв об усталости.

— Я немного заплутала, — проговорила незнакомка таким нежным голосом, словно зазвенели колокольчики, — где я нахожусь?

И только Ильза собралась ей ответить, как в комнату персонала влетел Гюнтер. Ильза постаралась не смотреть на него, чтобы не выдавать того факта, что они знакомы.

— Мари, — Гюнтер повысил голос, — ты свернула не туда, сестра. Нам чуть дальше по коридору.

Мари обернулась через плечо с улыбкой на лице.

— Прости, Гюнтер, отвлеклась на свои мысли.

Гюнтер закатил глаза.

— Мари, ты должна быть внимательнее. Нам нужно спешить. Поезд отходит с минуты на минуту, и если ты опоздаешь, то я не смогу тебя защитить. Я сам нахожусь на волосок от смерти. — Затараторил Рихтер.

— О, — Мари улыбнулась шире, — не беспокойся, дорогой брат-близнец, я в твоей защите не так уж и нуждаюсь. И помни, что я старше тебя, так что выключи свой командный тон.

Гюнтер скрестил руки на груди.

— Ты старше всего лишь на тридцать минут.

— И все же. — Усмехнулась Мари.

Наблюдавшая неподалёку за этой сценой Ильза невольно улыбалась, подумав о том, что эти мелкие перебранки являлись примером того, что даже в тёмные времена есть что-то другое, кроме войны. Что есть обычные разговоры, чаепития, споры, отдых.

— Мари, прошу тебя, уезжай, как можно раньше, ты видишь, я здоров, и я тоже уеду по возможности, обещаю, всё идём. Нас уже заждались.

Мари хмыкнула и вышла из комнаты прислуги, Гюнтер тоже собрался последовать за сестрой, как поймал взгляд Ильзы и замер на месте. Вид у него стал задумчивым.

— Это моя сестра, Мари, — зачем-то сказал он Ильзе, хотя она и так прекрасно слышала их разговор, — и она очень сильно опекает меня.

Ильза тихо засмеялась. И смех её был таким же нежным, как и голос у сестры Рихтера.

— Рядом с ней вы и правда не выглядите генералом люфтваффе.

— Рядом со старшими, вообще, всегда выглядишь менее взрослым, у вас есть сестра или брат?

— Есть сестра. Её зовут Карла. Она уехала в Америку ещё в начале войны, не пожелав остаться.

— А почему вы не поехали? — Гюнтер не мог заставить себя сдвинуться с места, ему хотелось говорить с Ильзой, как можно дольше, и он надеялся, что Мари нашла нужную дверь.

— Я не захотела бросать отца. И к тому же, если бы я и поехала на другой континент, то уж точно не за сестрой. Если бы там был мой любимый человек, то меня бы здесь не было. Но как видите, — Ильза развела руками, — у меня его нет.

— Вы одна? — Спросил Гюнтер, затаив дыхание, и вопрос этот больно ударил Ильзу по душе. На её глаза тут же навернулись слёзы от осознания своего полного одиночества, но она ответила спокойно:

— Да, — и почти не слышно. Гюнтер, увидев её печальные глаза, попросил прощение, но Ильза отмахнулась.

— Я сделал вам больно. — Грустно выдавил Гюнтер.

— А я вам, когда спрашивала про войну. Вы ведь тоже наверняка хотите всё бросить.

— Да, по правде сказать, я хочу сбежать. Но куда? Меня заметят сразу, и, к тому же, как и вам, мне не с кем разделить свою жизнь.

— Ещё не поздно всё исправить.

— Ильза, вы сбежите со мной, если я предложу вам такое?

Ильза во все глаза уставилась на Гюнтера Рихтера, не веря его словам. Ведь несколько минут назад она думала о том, что будет делать и куда пойдёт дальше, в случае, если выберется из бункера живой. И у неё не было никаких вариантов.

Но теперь.

Теперь у неё появился шанс. Шанс, который ей собирается подарить малознакомый мужчина, спасший её однажды.

И Ильза понимал, как сладко его предложение. Она хотела свободы, хотела сбежать.

— Да, я сбегу с вами. — Взбудоражено ответила Беккер.

— Спасибо, — выдохнул Гюнтер, — вы спасли мою душу от самоубийства. Я всё подготовлю. И, — он внезапно сделал шаг вперёд, оказывавшись непозволительно близко к фрау, — я хочу скрепить это обещание.

— Коим образом? — Удивлённо спросила Ильза и не успела даже прикинуть варианты, как Гюнтер наклонился и коротко поцеловал её в губы, затем отстранился, на секунду заглянул в голубые глаза и ушёл, оставляя ничего не понимающую Ильзу одну.

Её губы полыхали, а щёки покрылись румянцем. И всё, что она осознавала на данный момент, так это то, что она заключила сделку с любовью.

Глава 5

Дни перемешались в одно сплошное месиво. Каждый час раздавались взрывы, менялась тактика, падали снаряды, гибли бойцы.

Гюнтер уже не понимал ровным счётом ничего. Куда стрелять, куда лететь, какие цели ставить перед собой? Он видел много трупов, много погибших душ. Он видел лица молодых ребят, которые шли отвоёвывать Берлин, не имея понятия, что их ждёт.

Особенно были тяжелы последние дни, которые шли сразу после дня рождения фюрера. Большинство поговаривали, что скоро всё закончится, но Гюнтер понимал, что окончание мук их ждёт только тогда, когда умрёт главный демон Земли — Гитлер.

Гюнтер думал, что Гитлер мог стать кем угодно, а выбрал себе такую безнравственную профессию, как политика, из-за которой за ним теперь тянулся шлейф крови, от которой он не отмоется никогда.

Гюнтер взглянул в небо. Оно потемнело и отдавало какой-то неприятной, тошнотворной зеленцой. Город превратился в руины: ещё немного и Берлин поднимет белый флаг, а победители будут праздновать победу. А что делать проигравшим? Неужели на них будет клеймо позора до конца жизни?

Гюнтер связался с генералом, и тот приказал отправить последние дивизии. Гюнтер хотел возразить, наблюдая за тем, как жались молодые парнишки лет девятнадцати. Он не хотел отправлять и их на верную погибель, потому что знал: они уже ничего не смогут сделать.

Но ослушаться приказа он не смел. Пока его власть жива, его с лёгкостью могут отдать под трибунал, чего Рихтеру очень не хотелось. Он ведь пообещал Ильзе, что они сбегут, а значит у него было, что терять.

Он отдал приказ, скрипя зубами, а сердце обливалось кровью от вида печальных лиц юных солдат. Они отдали ему честь и пошли в бой, как бравые воины. Сам же Гюнтер мелкими перебежками понёсся в штаб, чтобы доложить об исполнении прихоти генерала.

Он зашёл в помещение весь грязный, с засохшей кровью у подбородка. Генерал сидел за столом, и вид у него был такой, будто бы он ждал Гюнтера с минуты на минуту.

— Ты отправил их, как я просил? — Командным тоном спросил мужчина.

Гюнтер кивнул. В горле пересохло.

— Да, — хрипло ответил подполковник Рихтер, — я отправил их. И, честно, думаю, что их расстреляют ещё на земле. Они даже не успеют взлететь. — Мужчина посмотрел на генерала с грустью в глазах.

— Посмотрим, — равнодушно ответил генерал, а потом перевёл тему: — Ходят слухи, что фюрер решил покончить жизнь самоубийством.

— Что? — Спросил ошеломлённо Гюнтер. На его вопрос никто не ответил. — А куда мы все пойдём потом? — Спросил Рихтер следом, всё ещё пребывая в шоке от сказанных слов генерала про фюрера.

— Вас выведут из бункера. А дальше делайте с вашей жизнью, что хотите.

Гюнтер опешил. Он и не думал, что это случится так скоро. Он ведь ещё не достал нужные документы. А значит пора поторопить старого знакомого, который когда-то помогал его родителям уехать из Германии.

Рихтер быстро развернулся спиной к генералу, уже потерявшему к лётчику всякий интерес, и стремительно вышел из штаба, чтобы посетить другое подвальное помещение. Он бежал, что есть силы, и молился, чтобы его тело не попало под обстрелы.

Но сейчас кажется всё стихло, и даже рёв советских танков умолк.

Добежав до нужного помещения, он открыл тяжёлую дверь и вошёл внутрь. Единственным источником света в подвале служила лампа, которая сейчас не горела, и Гюнтер остановился, рукой нащупав стену.

— Шенберг. — Гюнтер позвал своего знакомого, и тот откликнулся на имя сразу же.

— Гюнтер, это ты… — Просипел он, и послышался щелчок, означающий, что Шенберг перевёл оружие на предохранитель. — Чёрт побери, нельзя так врываться. Мы же условились, а если бы я выстрелил? — Шенберг злостно включил лампу, и почти пустое помещение озарил совсем тусклый свет.

Гюнтер махнул рукой.

— Каждая секунда на счету. Мне некогда было подавать знаки. Сколько ты ещё будешь здесь прятаться? — Проворчал Рихтер.

— Пока не получу другой приказ. Но что-то мне подсказывает, что моих ребят уже не осталось в живых. — Шенберг хмыкнул и положил пистолет на старый стол. — Ты принёс мне еду?

— А ты сделал мне документы? — Вопросом на вопрос спросил Гюнтер. Шенберг скрестил руки на груди и посмотрел на него исподлобья. — Да, принёс я еду, принёс, — ворчливо проговорил Гюнтер и скинул с плеча походный рюкзак. Открыв его, Рихтер достал палку колбасы и немного тушёнки. Глаза Шенберга загорелись при виде продуктов, и он на радостях подошёл к столу, открыл верхнюю полку и достал папку.

— Здесь всё необходимое, — сказал Шенберг, протягивая папку Гюнтеру, и усмехнулся. — Скажи, старый вояка, почему два?

Гюнтер забрал готовые документы из мозолистых грязных пальцев Шенберга и засунул их в рюкзак.

— Второй для дамы. — Ответил он слегка смущённо и не смотря в сторону Шенберга.

— Для дамы, — протянуто произнёс Шенберг. — Не уж-то ты решил влюбиться в такое тяжёлое для всех время?

Гюнтер поднял на него взгляд и надеялся, что весь вид его был возмущённым.

— Что, — лётчик нервно усмехнулся, — Шенберг, не придумывай, пожалуйста. Мы просто решили вместе сбежать. Ей, как и мне, некуда податься, вот я и предложил свою помощь.

По широкой ухмылке Шенберга Гюнтер понял, что тот ему не поверил.

— Не ври сам себе, ты влюбился. Иначе бы ничего не стал предлагать. Куда вы собираетесь бежать?

Гюнтер пожал плечами и закинул рюкзак обратно на спину.

— Я ещё не знаю, возможно в Америку, куда и все, а может и в Португалию. Как карты лягут. Никто не знает, что будет дальше, Шенберг. Прошу, береги себя, возможно, это последний раз, когда мы видимся.

— Возможно, но ты же знаешь, я привык не смотреть наперёд, там всё как в тумане.

— В любом случае, береги себя.

Шенберг кивнул, и они попрощались.

Гюнтер вышел из помещения с документами на руках и поспешил в бункер, чтобы отдать их Ильзе.

По дороге он всё обдумывал слова Шенберга о любви, но так и не пришёл к какому-то выводу. Да, Ильза нравилась ему, но, чтобы он влюбился с первого взгляда? Быть такого не может. Чушь. Ильза просто была его спасением. Не более.

Зайдя в бункер, чудом не попав под очередной обстрел, Гюнтер миновал несколько коридоров прежде, чем столкнулся с Ильзой. Беккер снова шла с пустым подносом и вселенской усталостью на лице.

— Ильза, я достал документы! — Он произнёс это скромно, полушёпотом, но в тоже время горячо, взволновано, и улыбка озарила её лицо. Она кивнула, но ничего ему не ответила. Да, и Гюнтеру не нужны были слова, он видел их в её глазах. Он знал, что она согласна на всё.

И теперь всё, что им оставалось — это ждать возможности выхода. И освобождения от бремени, столь тянущего их вниз.

Глава 6

— Ильза, ты не могла бы мне тут помочь?

Ильза, складывающая постельное бельё, услышала голос своей коллеги, доносившийся из кухни. Беккер горестно вздохнула, едва не бросив с психу аккуратно сложенную простынь. Она так устала за последнюю неделю, что чувствовала раздражение на каждую новую просьбу. Ей хотелось крикнуть: «нет, не помогу», но она понимала, что все её коллеги находились с ней в одной тарелке. И если она не будет помогать, то в следующий раз никто не поможет ей.

Но сегодняшний вечер выбил её из колеи окончательно: второе мероприятие за месяц, на этот раз посвящённое скромной свадьбе Гитлера и Евы. Гостей было немного, но Ильза пробегала от столика к столику весь вечер. Она видела, как многие были не рады находиться на этом празднике жизни, как сидели с натянутыми улыбками. Ильза и сама была не рада, но разве у неё был выбор?

— Иду, — крикнула Ильза и положила простынь к остальному сложенному белью. Она прошла на кухню, и девушка по имени Марлин отдала ей полный поднос еды.

— Отнеси это в переговорную.

Ильза приняла поднос в руки и отправилась в сторону переговорной. По пути Беккер думала о том, что за время пребывания в бункере она стала жить одним днём. Она больше не строила планов, и даже её отложенные деньги не воодушевляли на мечты. В отличие от своих коллег, которые грезили о растратах своих средств и смотрели далеко в будущее, Ильза думала о том, что ещё один день прошёл и о том, проснётся ли она на утро, услышит ли приказы, наденет ли форму, увидит ли Гюнтера.

Она отнесла поднос с едой в переговорную и покинула её также быстро, как и появилась там. С ней никто не заводил бесед, она ни на кого не смотрела.

Вернувшись обратно, она разобралась с бельём и решила уйти на покой. Повернувшись в сторону комнаты персонала, она с неудовольствием увидела, как к ней шла Эмма.

Эмма была одной из немногих, кто не попал под расстрел, хотя она, как и её погибшая семья, выражала в открытую ненависть к партии. Но Эмма была хитра. Она продумывала шаги наперёд, знала, где нужно стать подхалимкой, а где надавить. Возможно, это её и спасло. В отличие от своей семьи, которую сдали палачам её же родственники, вступившие в партию, Эмма сумела сбежать и доказать, что она непричастна к этим людям ни коим образом.

— Ильза, — пропела она, — как тебе обстановка? — Вопрос прозвучал издевательски. Ильза недолюбливала Эмму, и та об этом знала.

— Хотелось бы лучше. — Спокойно ответила Беккер, думая, как лучше уйти от разговора.

— Как ты думаешь, — у Эммы похоже были и время, и силы на диалог, — сколько нам ещё осталось жить? — Эмма знала, куда бить, потому что этот вопрос угнетал Ильзу больше всего. Невольно Ильза сравнила Эмму с энергетическим вампиром, который забирал из неё последнюю энергию.

— Не знаю. Я не хочу об этом думать. Я живу настоящим и радуюсь, что ещё дышу. — Ильза по-прежнему оставалась спокойной, и о том, что у неё есть шанс в один конец, она, конечно, умолчала.

Эмма сделала вид, что рассматривает свои коротко стриженные ногти, и ответила:

— А я думаю, что нам осталось меньше недели. Всё решится в конце апреля, и мы увидим белый свет.

— Я бы с удовольствием увидела его не на том свете. И, вообще, Эмма, сейчас вроде бы твоя смена. Почему же ты не идёшь?

Эмма посмотрела на Беккер и язвительно улыбнулась:

— Там достаточно людей, и они прекрасно справляются без меня, к тому же, я пришла сказать тебе кое-что очень интересное.

— Что же? — Ильза была уверена, что никакие новости не смогут её уже удивить.

— Говорят, что фюрер решил покончить с собой. — Эмма сказала это так обыденно, будто бы прочитала прогноз погоды в местной газете.

Ильза застыла, переваривая информацию. Если фюрера не станет, то, что будет с ними? Куда им деваться?

Не дождавшись ответа от своей собеседницы, Эмма продолжила:

— А ты решила, что будешь делать, когда выживешь и выйдешь отсюда?

Ильза постаралась остаться равнодушной.

— Нет, наверное просто жить.

Вдруг в комнату вошёл незнакомый Ильзе мужчина в сопровождении Гюнтера Рихтера. Ильза едва не расплылась в улыбке при виде подполковника, но постаралась сохранить спокойное выражение лица. Гюнтер тут же поманил её к себе рукой, и Ильза, извинившись перед Эммой, закончила их диалог, чему была несказанно рада, и подошла к Гюнтеру.

Стоявший рядом мужчина был немного выпившим и глупо улыбался, прося ещё шампанского. Ильза кивнула и удалилась на кухню, чтобы достать из огромных запасов алкоголя, среди которого был и коньяк двенадцатилетней выдержки, и вино, и даже пиво, дорогое игристое шампанское с приятным сладким привкусом.

Пока Ильза искала шампанское, Йохан донимал Гюнтера расспросами.

— Ты выбрал себе прекрасную партию, Гюнтер. — В который раз повторил офицер и пьяно ухмыльнулся.

— Йохан, перестань. — Немного смущённо ответил Гюнтер.

— А почему перестать? Ты решил сбежать, и это прекрасно. Теперь у тебя есть смысл, и ты не бросаешься под пули просто так. Нам недолго осталось подчиняться этому придурку.

Гюнтер шикнул на него.

— Во-первых, не кричи так, во-вторых, ты не забывай, что, выйдя отсюда, мы станем живыми мишенями для всех. Прямо хочешь, Йохан, выбирай: русские, англичане или американцы.

— Две последние нации — одна бурда. — Йохан икнул и привалился к стене.

Гюнтер вздохнул и покачал головой.

— Эта свадьба, — вдруг сказал лётчик, — полное неуважение к нам. Мы находимся здесь, как заложники, а он смеет гулять, праздновать свадьбу, хоть и не в больших масштабах.

— Я же говорю: придурок.

Гюнтер посмотрел на Йохана. Мужчина, стоявший перед ним, был его учителем. Когда-то Йохан обучил Гюнтера полётам, передал все знания о самолётах, о боевых стратегиях, о крутых виражах, заставляющих противника открывать рот. Йохан стал для него практически отцом. Несмотря на нацизм, который бродил в рядах солдат, Йохан остался добряком с огромным сердцем. Он никогда и пальцем не тронул мирных жителей, с уважением относился к старикам, женщинам и детям. Он понимал, что они не виноваты в том, что лидеры их государств затеяли войну. Он даже сочувствовал советским солдатам, которые просто защищали свою родину от наступления фашистов. И он никогда не поддерживал Гитлера. Но, как и многие, шёл на бой, потому что таково было его призвание.

— Йохан, тебе пора перестать пить, а то найдешь себе беду.

Йохан посмотрел на Гюнтера туманным взглядом.

— Возможно, ты прав, мой друг. И наверное мне стоит отступить. — Пробормотал он, а потом резко перевёл тему: — Мы всех своих похоронили?

— Да. Сегодня попрощались с Вильгельмом.

— Жаль, хороший был парень. Чистый, светлый, словно ангел.