Читать онлайн
"Театр грёз"
Невзирая на богатое воображение и неугасаемый оптимизм, молодой человек впал в несвойственную ему хандру, когда объявили, что в этом году отрабатывать практику его направят в совершенно иное, неизвестное прежде место. Но немного поразмыслив он заключил, что несколько долгих недель вдали от друзей, вдали от всего привычного, не о такой ли авантюре он мечтал?
Валерий никогда не считал свою природную тягу к приключениям чем-то постыдным или неуместным. Будучи студентом исторического института, он никогда не отличался покладистым характером, усердием или усидчивостью, предпочитая веренице теорий практический опыт.
Старинные дома были особыми фаворитами, невольные свидетели не только эпохально важных событий, но и частных, неприметных жизней своих обитателей. Дома много знают, думал он, архитектура может многое сказать о хозяевах или истории города, но для людей они зачастую являются целым миром, а для мира нитью лоскута.
Тот факт, что место будущего обитания насчитывало несколько веков существования, как довольно крупного города, привело Валерия в неподдельный восторг. Молодой человек надеялся, что в лабиринтах старых улиц или тени дореволюционных аллей отыщется достаточно пищи для долгих размышлений.
Прощание с друзьями вышло небывало шумным, но обещания устроить по окончанию практики скромные посиделки предполагали более необузданное веселье. Однако директор учреждения, где нетерпеливому студенту предстояло выступить в роли прилежного учителя, внезапно заявил, что Валерий за час работы врастёт корнями, почувствует себя своим среди малолюдного общества, увидит в педагогике предназначение и откажется покидать место работы. Всем своим видом этот крепкий старик напоминал былинного боярина или учёного медведя: и мощным басом, и могучей статью, и гигантскими руками. Но молодой человек не счёл нужным потакать его наивным предсказаниям, а потому рассмеялся. На что директор не поскупился рассказать историю о том, как годом или двумя ранее к ним прислали похожую на него амбициозную гордячку, своего рода математического гения, что не постыдилась променять столичные университеты на местное спокойствие.
Перед началом занятий Валерия представили всему педагогическому коллективу, что состоял в основном из людей преклонных лет, но среди которых выделялась молодая девушка. В отличии от добродушных пожилых дам и любознательных мужчины в возрасте, она не проявляла интереса ни к новому сотруднику, ни признаков дружелюбия в отношении к присутствующим. Её безучастность граничила с невежеством, но это не занимало нового учителя, увлеченного беседой с местными старожилами.
Первые учебные дни прошли сносно, несмотря на все предубеждения относительно детской избалованности и невоспитанности, ученики не доставляли весомых хлопот. Валерий умел заинтересовать беседой, и они с удовольствием слушали о римских гладиаторах и греческих спартанцах. Как и подобает педагогу, практикант не скупился на кровавые подробности, не ленился чертить планы наступлений и лабиринты старинных городов.
Но провинциальный образ жизни, подобно медленнодействующему яду, казалось отравлял, а потому в надежде отыскать нечто-то любопытное юноша отправился исследовать местные достопримечательности.
Город был соткан из зданий разных периодов, но в основном постройки придерживались двух граней: неоклассики и конструктивизма. Вероятно, в более отдалённых его частях, притаились ветхие исконно русские домики, но до тех далёких уделов Валерий не добрался – его внимание привлекло грандиозное здание. Своим видом оно походило на древнегреческий театр, с примесью характерными концу девятнадцатого века допетровскими элементами. Оно стояло особняком, точно желая подчеркнуть неповторимую особенность, отличительную роскошь и таинственность. Поросшие плющом и мхом колоны, испещрённая дырами крыша и въевшийся сырой смрад, свидетельствовали тому, что здание, вопреки всей логике подлунного мира, было заброшенно. Старинные афиши и некоторые предметы, которые удалось разглядеть сквозь пыльное окно, дали понять молодому человек, что перед ним ничто иное, как дом искусства, покинутый театр. Наравне с непреодолимым желанием поскорее войти в гробницу времени, Валерий почувствовал, как необъяснимая тревога, мерзко словно змей, закопошилось в душе. Но списав всё на неуместную сентиментальность, решил завтра вечером вернуться и провести целительные археологические раскопки.
***
Проведя бессонную ночь, полную размышлений и предвкушений, на следующее утро Валерий был в столь добром расположении духа, что отважился позвать к дружескому завтраку немногословную коллегу. Она была всего парой годов старше его, но пожилые педагоги называли её исключительно Маргаритой Павловной, не прибегая к уменьшительно-ласкательным прозвищам, как случилось с «Валерочкой», а ученики в час уроков математики не порождали естественный им гам.
Её нордический тип внешности портили смольные волосы, которые невзирая на молодой возраст тронул иней седины, что на контрасте с худощавостью, бледной кожей, пепельными глазами и порой доводящей до бешенства медлительностью невольно навивали мысль о схожести девушки с фантомом. Юноше, чей ум был в изобилии полон исторических портретов, при взгляде на неё от чего-то вспоминался образ «Салтычихи», хоть учительница и не прославилась чем-то дурным, кроме отрешенности и непомерно гордого вида.
Но в тот день он-таки решился постучать в соседнюю дверь общежития, где по иронии обитал гений и ужас в одном лице. Маргарита настороженно выглянула из-за двери, в ожидании потупила взгляд. Сквозь узкую расщелину Валерий заметил, что комната её не отличалась уютом, более походя на логово умалишенного. Жить в предоставленном хаосе не казалось возможным: от богомерзких сигил и отдельных геометрических фигур, начертанных на стенах, полу, потолке и даже стёклах окон голова шла кругом, хоть он и наблюдал лишь их малую часть, а от изуродованного вида книг у молодого человека защемило сердце. Математические учебники разных периодов, учебники по квантовой физике, каббалистические пособия и прочая литература предположительно мистического содержания, книги на греческом и латыни высокими башнями окружали стол, заполняли стеллаж, каждую имеющуюся полку, валялись точно ненужный хлам.
Всё более сомневаясь в трезвости рассудка Марго, Валерий успел проклясть врождённое дружелюбие и в тайне надеялся, что она откажется составить компанию в невинном чаепитии. Но напротив всем предубеждениям девица выслушала, а после положительно кивнула, сказав, что спустится во двор.
После увиденного, юноша не представлял о чём станет говорить с чудаковатой коллегой. Но воззвав к рассудительности, напомнил себе, что его комната хранит карты древних цивилизаций, портреты наиболее таинственных сынов истории и бесчисленные трактаты с дневниками. Милый сердцу уголок, вероятно для обладателя противоположно склада ума выглядит не лучше, чем для него логово математика, думал он.
Предположив, что пристрастие к геометрии и сопутствующим математическим наукам обязано было излиться в нежном обожании к древнегреческим философам и мудрецам, молодой человек попытался развить эту казалось интересную обоим тему.
Чаепитие проходило в тени ещё нагих ветвей. Любимый историком сервиз, что так забавно смотрелся на вросшем в землю столе, и полная корзина шоколадных вафель создавали умилительную картину. Непринуждённости выходного утра пытался соответствовать и Валерий, бодрым голосом вещая о многоуважаемом Фалесе Милетском, не задавая мучавших его вопросов и изредка задавая Марго бесхитростные вопросы, на которые при желании можно ответить «да» или «нет», что девушка и делала.
Юноша нахваливал город, где им посчастливилось добывать опыт, восхищался местными зданиями, которые возможно разменяли ни одну сотню лет. Однако при упоминании заброшенного театра собеседница непроизвольно вздрогнула, на что, впрочем, увлеченный Валерий не обратил внимания.
Вскоре их беседа приукрасилась внезапными откровениями. Не называя причин, Марго первой призналась, что не думает покидать город. Валерий напротив рассказал, что невзирая на умение наслаждаться малыми историями, не ограничивает себя в мечтах, желая однажды отправиться в долгое путешествие, наведаться в гости к таким древним атлантам, как Рим, Дамаск, Агрос или Балх. Разглядеть купольные башни и доисторические колоны, поросшие диким виноградом, вероятно услышать, как вдали гудят призрачные флейты фавнов или гремят колёса фантомных колесниц.
– Остерегайтесь давать волю воображению. – Внезапно молвила она. – Неизвестно куда пустая иллюзорность приведёт и чем обернётся.
Молодой человек посмеялся над остроумной шуткой, извинился, сказав, что ужасно спешит, поблагодарил за компанию и исчез, не желая ненароком испытать гнев повреждённого ума. Более занудную особу ему ещё не доводилось встречать.
***
Неприятное послевкусие от утреннего чаевничания растворилось в безмолвных недрах покинутого театра. Валерий крался по коридорам аккуратно будто дикий кот, но шаги его всё равно оставляли позади шлейф эха. Чувство азарта переполняло, а сердце трепетало в предвкушении чего-то поистине удивительного, чего-то ранее неизвестного. В награду за терпение и усердие, ветхие развалины вознаградят его приятной находкой, немаловажным открытием.
Услужливое воображение развлекало яркими образами, предположительными событиями, свидетелем которых могли быть потрёпанные стены, многочисленные лестницы и выщербленные балюстрады. Сопровождаемый фантастическими грёзами и скрипом дверных петель, юный исследователь добрался до местного ларца историй, добрался до сценического зала.
Беспроглядный хаос, блуждание сквозняков, копошение крыс, дурманящий смрад плесени и тлена – всё это было подлинными свидетелями запустения, свидетелями неотвратимой гибели. Но какого же было его удивление, когда, он обнаружил, что чинные ряды полны зрителей, что над ветхой сценой дребезжат прожектора, что кулисы содрогаются, в ожидании скорого представления.
Валерий огляделся, в панике отвёл луч фонарика, опасаясь привлечь внимание отпетых театралов, что не побоялись собраться под разрушающейся крышей. Не вязался в его голове образ пустынных коридоров и полного зала гостей, ни один из которых не обернулся на устроенный им шум, на мерзкий рёв дверных петель.
Загадочность происходящего встревожила и без того воспалённую домыслами фантазию, и он в нетерпении замер у дверей. На мгновение юноше представилось вполне возможное объясните происходящему – антреприза неких энтузиастов, не имеющих иного приюта для своего детища, кроме безобразной сцены. Но с появлением артистов, утихнувшие сомнения пробудись, удивление затмило тревогу, что, взывая к затуманенному разуму, молила оставить таинственную мессу.
Сценическое действие не обременялось словами. Пантомима – вполне в духе новобранцев, но костюмы, декорации, утонченный грим не соответствовали статусу самодеятельности. Словно в насмешку царящему упадничеству мерцал бисер и серебряная пудра на плащах мадридских кабальеро и париках версальских вельмож; развивались одеяния античных нимф и цветастые наряды гейш; подлинностью вида поражали суровые индейские вожди и египетские фараоны.
Абсурд, безумие, невразумительность сюжета повергала Валерия в восторг, что был схож с тем необъяснимым экстазом, порождаемым ночными грёзами. Яркие образы дикой вереницей сменяли друг друга, враждовали за право блистать, упиваться пристальными взглядами, и все до единого были знакомы, как знакомы чужие лица в снах.
Невзирая на красочность зрелищ, неутолимую жажду наблюдать, Валерий чувствовал, как силы покидают его, как слабеет тело, как в сонный разум проникают щупальца тьмы, как туман застилает глаза, и дивные герои оборачиваются метаморфозными химерами.
Быть может всё это вина плесени и сырости, думал он. Отшатнулся к двери, желая поскорее очутиться на улице, и тогда пустые взоры зрителей обернулись к нему. Но небыли те лица женщин и мужчин, детей или стариков: ни единая черта в полупсах, полусвиньях, полукозлах и прочих утопающих в желтом свете полутварях-полумертвецах не имела принадлежности к человеческому виду.
Они не покидали мест, потуплено наблюдали за гостем, в их взглядах читалось недовольство из-за прерванного представления, из-за нарушенной идиллии.
Юноша никогда не страдал излишним деизмом, а потому допустить, что всё это уродливый карнавал, сборище умалишенных фанатиков у него получалось с трудом. Сквозь призму головной боли, слабости и опустошения, он более склонялся верить, что это порождения настигшего недуга, губительная иллюзорность, чертящая зловещие, но безмолвные и робкие гравюры.
Валерий усмехнулся сам себе, махнул рукой перед глазами, желая растворить призраков, и опираясь о стену направился к выходу. Но за безмолвным раздражением галлюцинаций обрушился шквал богомерзкого визжания, блеянья и лая, содрогнулись древние останки театра от цокота кривых копыт, чьё эхо поглотило нерадивого гостя.
***
Она стояла в чернильной тени театра, чертя остриём зонта сакральные символы. Много раз приходила Марго, но всякий раз не решалась вновь войти в обитель. Опасаться, что уродливые призраки вывернут сознание, устроят развлечение из её сокровенных воображений не приходилось – ту малость, что она имела, остатки детских сновидений они изучили, обратили в пыль на ветхой сцене. Её скупое воображение не пришлось по вкусу демонам, мертвецам, оборотням или кем они были, эти полузрители-полубесы.
Весь час ли они прятались в развалинах или покидали их, возвращаясь в свои тёмные миры, чем служили им чужие грёзы пищей ли или способом познать людскую сущность, а быть может видения не имели под собой мистической подоплёки, она не знала.
Но простым иллюзиям не удалось бы оставили на её кудрях преждевременное клеймо увядания, не удалось бы ввергнуть бесстрастную душу в азартный поиск истины…
Прежнее виденье жизни разрушилось, отныне она не могла утверждать, что мир одномерен, но и отдаться теории многомерности также не спешила, ища альтернативные возможные варианты и объяснения.
Древние символы давали мнимую надежду, что демоны театра не рассеются по земле, не поселятся в чужих подвалах, не обернут воздушные замки мечтателей в щепотку пепла.
Её всегда считали занудой, её, чья фантазия была скудна на образы и выдумки, чья жизнь представляла из себя четкие чертежи, без внезапных отклонений и цветных вкраплений. Однако и в подобной канители фантомы отыскали чем поживиться, обратили дорогие сердцу и разуму лица учителей в омерзительные рожи. Но каково ему, человеку, что любил воображать, что отдавался фантазиям?
Она не понимала, но страшилась понимать, глядя на полоумное, пробираемое дрожью существо, в чертах которого слабо тлели искры былого остроумия.
Если удалось ему сохранить хоть часть рассудка, должно быть он также станет искать ответа и защиты у истории, как она искала у геометрии. Быть может и его, как её, с головой захлестнёт мистицизм, демонология и прочие мистерии. Прежде непохожие, но теперь невольные соратники. Так думала она, протягивая руку седому юноше.
.
ЛитСовет
Только что
