Читать онлайн
"Гусеница"
Я просыпаюсь где-то часов в десять утра от жгучей боли в легких. Стараюсь найти спасение в крике, но тот захлебывается в гудении солнечного ливня за окном. Он барабанит по железному водоотливу в безумном ритме «бласт-бит», будто навечно застряв в исполнении кульминационного момента.
Боюсь, что из-за шума Она проснется – но ни одна мышца ее тела так и не шелохнулась. Сопение остается музыкальным, а ее сны – совершенно недосягаемыми. Все в той же любимой позе эмбриона. Кусочек одеяла торчит между ее ног, когда остальная часть, напоминающая чем-то отдаленно человеческую фигуру, нежится в крепких объятиях.
С каждым вдохом боль в легких уходит, а солнечный свет плавится, превращаясь из раскаленного железа в теплую ладонь. Она смотрит куда-то сквозь меня сонными глазами. Ощупывает мое лицо, словно бетонный выступ. Ищет опору. Довольно улыбается, прыгает с постели и вот уже у зеркала — тихонько одевается.
Беру с прикроватного столика пачку сигарет. Срываю пленку, попутно разглядываю тощее тело без головы с кожей зеленоватого оттенка, поверх которого напечатана «Мучительная смерть». Открываю пачку, выдираю кусок фольги. «Мучительная» уходит, остается лишь «смерть». Подкуриваю спичкой.
Затяжка, древесный привкус, кашель.
Затяжка, головокружение, онемение.
Затяжка — наслаждение.
Затяжка. Опустошение.
Бросаю тлеющую сигарету в консервную банку, в которой некогда хранилась сладкая кукуруза по «красной цене». Встаю с постели, натягиваю что-то из одежды, достаю из холодильника помидор, режу его на неровные дольки на весу, визг пьяни за стеной, резкая боль в ладони — алый помидор, с которого стекает тонкая струйка крови.
Она медленно чистит зубы, что-то мурлыча вполголоса. Подхожу к ней, обнимаю сзади, показываю порез на ладони. Никакой реакции. Нарочито сжимаю руку в кулак, струйка крови бежит быстрее, разжимаю. Она равнодушно сплевывает зубную пасту мне на рану, промывает щетку, ставит ее на место, набирает в рот воду, выплевывает, набирает, выплевывает. Я злюсь, сжимаю в объятиях сильнее, запускаю руку в ее домашние штаны, одергиваю трусики, спотыкаюсь о колючий лобок, судорожно раздвигаю половые губы и запихиваю в нее средний палец. Так сухо. Она резким движением одергивает мою руку и уходит краситься. Плевать. Закуриваю вторую. Наматываю бинт на порез. Сажусь за стол и с остервенением начинаю набрасывать план на день. На яркий, насыщенный, незабываемый день, который только-только начался. В этом плане сплетаются все мечты — иностранные языки, тренировка памяти, политика и финансы, IT и история, томик Андреева с закладкой на третьей странице и поход в кино, где крутят только авторские ленты. Саморазвитие, успех, движение. А еще — генеральная уборка и... пресловутая оплата коммунальных услуг, где никаких «онлайнов» — только прикрепленные степлером чеки и фотоотчет в мессенджере. Таково правило, установленное мнительной хозяйкой.
Образование требует тщательной подготовки. Листочкам, записным книжкам, пестикам, точилкам, ручкам, скрепкам, коврику, ноутбуку, каждому сантиметру проводов — всему свое место на рабочем столе. На грани обсессивно-компульсивного я с упоением раскладываю, перекладываю, поправляю. И незаметно впадаю в перфекционистский транс, мне снится сон. В нем я на Ковенском, проскальзываю в арку. На каждом шагу оставляю гвоздем на кирпичной кладке отметины, попутно меняя прохудившуюся от времени обувь — пару за парой. Мимо расписанных стен, где лик Божий с пустыми глазницами, Мона кислотная-Лиза, книги, буфеты и маты, смех юных птичек и старых хипстеров. Я пропиваю бокалы пива за триста под звуки винила и поддатый играю в гляделки с ослепшей статуей. Проигрываю, подмигиваю, добиваю стакан светлого, стреляю игриво тонкую и забываю обо всем. Глупом и злом, жестоком и сером. Затяжка, дым, туннель. Есть только я и эта дверь, ведущая в полуподвальное помещение. Где удобные диваны, красные подушки, горячий чай, Джармуш, Бергман и Кокто, теплые приветствия и прощания, приглушенный свет, возбужденное дыхание. Искусство исполняет на сцене стриптиз. Для меня одного. Не требуя ничего взамен. Удивительно. Блаженно. В желудке плещутся чьи-то истины, взгляд зашторен. Кажется, что все не напрасно, что все имеет смысл. Окрыленный мечтой, я возвращаюсь мимо десятков отметин и выброшенных пар обуви,
обратно за рабочий стол. Где с озорством мальчишки бросаю вызов лектору. Занятие поделено на пятнадцать частей. Одиннадцать пролетают незаметно: сноски, отсылки, слова и цифры, я выжимаю себя досуха. Выполняю задания, получаю «отлично». Я подставляю макушку к монитору, меня гладят по головке.
Тем временем на заднем плане Она неугомонна. Бродит по квартире, шипит кому-то в трубку, угрожает. Бросает. Пухлые губы надуты в напряжении. Набирает. Умоляет. Угольные волосы взъерошены. Отрицает. Нервно чешет нос. И вновь бросает. Надевает деловой костюм, куда-то уходит, возвращается, переодевается, снова красится, и вновь скрывается. Но все это на заднем-заднем плане.
Лектор хлопает в ладоши, выписывает мне пиксельный промежуточный аттестат. Ставит в пример, обещает горы. В красках расписывает, что ждет меня земной триумф. А я тихонько зажимаю «Шифт» по-русски и тру спину семерке.
Двенадцатая часть. Все те же графики и сноски, таблицы, книги, опыты. Все то же и средь тех же. Все для того же, потому же. Я слышу лектора, но уже не слушаю — окошко с ним со скрипом закрывается. Внимание перегрызло поводок. Старику становится тесно в предоставленном ему пространстве. Он толкает рамки видеозаписи, но безуспешно. Мышка на кресте. Лектор катится в небытие. Где в этом хоть капля смысла.
Не успеваю закурить очередную, как раздается телефонный звонок.
Мужчина. Да?
Администратор. Здравствуйте. Это кинотеатр. Вижу, вы у нас билет приобретали, на 18.30. Все верно?
Мужчина (напряженно). Угу. Что-то не так?
Администратор (неуверенно). Все так да не так. Тут такое дело.
Мужчина (возбужденно перебивает). Только не говорите, что кина не будет!
Администратор (тараторит). Кинцо-то будет, будет. Но не для вас. Дело вот какое. Пришли к нам два товарища. Сеанс. Минут, быть может, двадцать все спокойно. А потом (переходит на шепот) такое понеслось. (берет драматическую паузу)
Мужчина (раздраженно). Ну, что? Что понеслось? Говори-те, раз начали.
Администратор. (все также шепотом) Который полысее будет, достал огромную такую банку краски. Откуда — я не знаю. Достал и как давай все обливать кругом: диваны, шторы, стены... зрителей. Второй не лучше оказался. Пытался к экрану себя приклеить. И визжал. (переходит резко на визг) Ну что, уроды! Как себя ощущаете, когда что-то прекрасное уничтожается на ваших глазах?! (снова шепотом) Вы уж извините за грубость. Но как было.
Мужчина (недоумевая). Что за ерунда. В чем смысл?
Администратор (доверительно). Да кто их знает. Пока их полицейские мутузили, мальчишки только и могли, что хрипеть за какую-то там защиту планеты, климат всякий. Я не слушал, если честно. Пил чай и плакал.
Поганые вести.
Слышишь? Так с бульканьем тлеет план на день. От разочарования я вычеркиваю одни пункты, от навалившейся апатии — другие. Чтобы в конечном счете вцепиться в уборку.
Слышишь меня? У времени четыре тональности. Вот первая. Ну же, ты слышишь?
Так жизнь распускается. Я радостно перекладываю мятую футболку с места на место. И майку, майку не забываю. На высоких нотах, под пение птиц, бросаю на пол клочки туалетной бумаги. Торжественно подметаю. Подобно росчерку молнии, швыряю струю чистящего средства в раковину. Сосредоточенно дрочу, курю, зеваю, прибираюсь. Пятно за пятном, рубашка за носком, галстук за бабочкой. Утомляюсь. Загипнотизировано пялюсь на обои. Подцепляю ногтем уголок. Отрываю тревожно. Еще рывок — долой куски с цветами. Что там, за ними? На стене. Быть может, чьи-нибудь рисунки? Или капли крови. Срываю, отрываю, разрываю... жую. И бегаю из угла в угол по этой тесной квартире.
Жара, духота. Стираю в кровь пыль на полках советского шкафа. Кукушки, горлицы — заткнитесь! И без ваших имитаций тошно. Дверь открывается, входит Она, оглядывается, и как дура смеется. Порыв. Пустота. Одиноко. Бью стены. Кричу. Жалобно что-то бубню, бессильно злюсь на бессмыслие. Это гроза! Бросаюсь из угла в угол и рычу. Я раненый зверь, я кусаюсь! Ха-ха, я кусаюсь! Но Она, эта дрянь, лишь ловко кружит по комнате, не обращая на меня никакого внимания. Дверь хлопает.
Мужчина (истошно). Сука! Почему. Я ведь страдаю.
Стою у окна, разглядываю капли дождя. Курю, расслабляюсь. К черту все — я жив и значит я счастлив. Рвано, нетвердо натираю полы. Робко танцую, поскальзываюсь, чуть не падаю. Хохочу. От насильного счастья, что не бывает долгим. Оно испаряется. Покойная правда надвигается. Я расставляю томик за томиком. (в отчаянии) Слышу чьи-то бодрые шаги. Накатывающее безумие, ложное наслаждение, упоительное веселье. (шаги все тверже) Это смерть?! Я слышу охотничий рог, лай собак. Вжимаюсь в стену, прячусь за штору, писаюсь в штаны и плачу.
Мужчина (жалобно). Мне так страшно. Я ничего не успеваю и ничего не понимаю.
Я повторяю одни и те же движения – вытираю мочу, выжимаю тряпку, вытираю пот, выжимаю тряпку, вытираю слезы, выжимаю тряпку. Я повторяю. Одни и те же движения. Я – тряпка. Мокрая тряпка. Я вытираю собой подоконник, протираю столешницу, смываю морозные узоры на зеркале. Оглядываюсь по сторонам, чтобы оценить свои труды. И понимаю, что в квартире ничего не изменилось. Грязь, бардак и лужа мочи. Как же все это глупо.
Спускаюсь по лестничной клетке. Иду в банк. Вокруг целлофановые пакеты с человеческими лицами шуршат на ветру. Скрипят электросамокаты, гудят пролетающие троллейбусы. Кто-то стоит за булочной и украдкой пьет разливное пиво.
Появляется зазывала.
Зазывала (фальшиво). Эй, народ, идущий мимо. Тут товар для всех любимый. Это наш алтайский мед, что здоровье вам несет. По лугам по полям пчелки собирали вам. Из цветов, дарящих радость, солнце свет — нектара радость. Сила матушки земли!
Уходит.
На месте не оказывается нужных банковских терминалов самообслуживания. Я захожу в основной зал, беру талончик под номером Б394. И наблюдаю за тем, как мигает потолок. Белые рубашки – серые лица – никаких мыслей. Отплачиваю коммунальные услуги, запихиваю чеки в карман. Возвращаюсь.
Она стоит во дворе у дома, уперлась спиной в березу. Голая, бесстыжая — в ржавом свете фонаря столь обворожительная. Ее угольные волосы вплетаются в ствол. Взглядом Она приказывает приблизиться.
Мужчина (холодно). Чего тебе?
Она (блаженно). Эта береза такая необычная, увесистая. Ее веточки свисают на уровень горизонта моих глаз. Вышло так, что, когда начало теплеть, я заметила на ней почечки. Твердые, маленькие, коричневые почечки. Потом дня через три или четыре я заметила, что почечки стали более мягкими и большими. Они сбухли как сосочки. Они немножко позеленели. Я удивилась, подумала, как здорово. Потом прошло еще время, где-то дней пять, может быть. И я увидела, как почечки начали… они из кокона начали вырываться. Еще не листочки, но они отслоились будто бы. И еще больше позеленели. Выросли немножко. И я начала наблюдать за деревом, когда оно будет в листочках. Вот. Потом прошло еще немножко времени, и я увидела, как не очень красивая почечка превратилась в маленькие листочки и почти распустилась. Но дерево уже было зеленое. Я обрадовалась. Мне было приятно. Теперь это мое дерево… (равнодушно) И ты тоже мой.
Она берет меня за руку и смотрит так, словно я что-то должен для нее сделать. А после предательски исчезает, растворяется. Сизые голуби выходят из зданий, выползают с чердаков. Поднимается возбужденное курлыканье. Под оглушительный рев мотора они взмывают ввысь. Во двор въезжает танк и с жадным хлюпаньем напирает на меня. Чей-то знакомый истошный крик: «Вспышка справа». Я бросаюсь на землю.
И последнее, что успеваю сказать, перед тем, как мое тело зажевывает гусеница – .
.
ЛитСовет
Только что
