Читать онлайн
"Сквер "Три гвоздики""

- Какая же тут удобная лавочка, - думал Иван Федорович, - вот так и просидел бы тут всю оставшуюся жизнь. Да, хотя, сколько её там уж осталось? Кроха. – Он втянул прохладный воздух и ему полегчало. Этот сквер «Три гвоздики», что на улице Карпинского, всегда действовал на него успокаивающе. Именно тут он повстречал свою единственную любовь – Веру Дмитриевну, Верочку. Здесь же и сделал ей предложение, чтобы потом прожить в счастливом браке короткие восемнадцать лет. А потом её не стало, и он по ночам бегал в этот сквер, выл от горя, расчесывал до крови глаза, пытался утопить свое несчастье в слезах. Но не получалось, ни одной слезы так и не смог из себя выдавить, все давился горем, комом поперек вставшее в глотке. Такую ношу ни с кем не разделить, ни кому не нужны его проблемы и переживания. А так хотелось простого сочувствия. Принятия, сострадания, простого разговора по душам. Вспомнить её с кем то, выпить, слезу пустить, а вдруг получилось бы. Может и не так душило бы, не так наваливалось на грудь горечь утраты. Но не было такого человека на свете и не могло быть. У них с Верой детей не получилось заиметь, а они никого так и не смогли пустить в свой райский уголок, наслаждались им вдвоем.

- Эх. – Как то мечтательно и печально получилось у него выдохнуть. Он осмотрелся и еще раз удивился красоте сквера. Осенью он особенно был красив: расчесанные газоны, подстриженные кусты, пушистые, словно охваченные пожаром, деревья. И воздух, который, как казалось, можно черпать ложкой. – Жалко, что Вера всего этого не видит. – Иван Федорович, было, вновь задумался, но тут его отвлекло какое-то движение, он посмотрел в том направлении и был удивлен: четверо крепких мужчин, одетых достаточно аккуратно, что бы филонить грузчиками, тащили, на вид довольно тяжелую тумбу. Иван Федорович присмотрелся внимательнее и понял, что это трибуна, причем настоящего, еще советского качества, из лакированного дерева. Мужчины, пыхтя и отдуваясь, пронесли трибуну к центру сквера и с облегчение установили на заранее подготовленный постамент, ранее не замеченный Иваном Федоровичем. Следом за этими четырьмя, вышли еще четверо. Эти несли акустические колонки, достаточно большие и еще какое-то оборудование, видимо для проведения собрания. – Возможно, будет встреча с депутатом.- Для себя решил он. Последними в сквере появилась группа, человек из двенадцати.

Среди них, Иван Федорович заметил людей одетых в официальные костюмы, чинно несшие кожаные портфели и черные зонты. Другие были одеты менее официально, но от этого совсем не дешевле, что выдавало в этой процессии официальный настрой, и он уже было решил, что догадка про встречу с депутатом верна, как тут заметил в центре группы старика с седыми волосами и седой же бородой. Одет старик был более чем скромно, он даже сказал бы в лохмотья и общим видом напоминал скорее бомжа, нежели был достоин своего окружения. Но вот в чем странность, судя по почтительному отношению к нему группы «деловых костюмов», именно этот старик был центральной фигурой предстоящего мероприятия.

- Вот это уже интересно. - Подумал Иван Федорович, и тут на него напал такой приступ кашля, что он сразу забыл обо всем: о странной процессии, о трибуне, о предстоящем собрании и старике. Его скрутило и сжало, выдавило воздух и вытянуло жилы, а потом резко отпустило, оставляя в голове пустоту и страх. Страх смерти.

Иван Федорович знал, что скоро умрет. Вернее совсем недавно узнал, от лечащего врача, Олега Николаевича. Знал не только потому, что ему об этом сказал врач «со стажем» - «общее состояние больного резко ухудшилось, а операция не принесет целебного эффекта», но и еще и по своему общему самочувствию, которое, за последнее время, резко ухудшилось.

А, впрочем, на что можно рассчитывать в его семьдесят семь лет, сорока годами стажа на вредном производстве и раком легких последней стадии. Плохо только, что ни останется после него памяти – не было у Ивана Федоровича ни детей, ни внуков. Жена, милая Верочка, умерла, оставив его одного, мучатся в вечности.

Даже близкие друзья уже все ушли: кто по болезни, кто по старости и немощности, а кто и просто так – растворился во времени.

Время безжалостно и оно всегда получает то, что должно получить. Ни отсрочки тебе, ни поблажек. Ни с кем не договорится, не решить вопрос «по знакомству».

- А может и не стоит ничего решать? – Задал он себе вопрос. Иван Федорович зябко укутался в легкий, непромокаемый плащ, вытряхнул из мятой дешевой пачки сигарету в ладонь и прикурил, с наслаждением зажмурился. И тут же его снова скрутил резкий, по-собачьи лающий кашель.

Приступ случился особенно сильный: он буквально не давал Ивану Федоровичу не вздохнуть и не выдохнуть, тянул жилы из рук, проламывал грудь изнутри, выцарапывал мозг. И когда почти кончился кислород, а перед глазами запрыгали «кровавый зайцы» - огненный шар, который все это время жег его возле сердца, поднялся по горлу вверх, в рот, а потом и вовсе вырвался наружу кровавым сгустком. И тут ему стало легче, слезы увлажнили высохшие глаза, а в голове, словно сквозь тучи, проглянуло теплое солнце надежды.

Он посмотрел вглубь сквера, туда, где видел странную группу, но её больше не было. Вместо людей в костюмах, появились невесть откуда взявшиеся старики: скрюченные бабки с клюшками, старики с копнами седых волос, старые инвалиды в креслах – каталках. И все эти старики заполнили собой пространство сквера, ходили без цели, сталкивались, шаркали старой, пронафталиненной обовью, выдыхали в воздух яд разложения. Он не мог, не хотел больше тут находится, но и сил еще не было подняться – приступ его доконал.

- Почему так рано? Почему я? – На трясущихся, непослушных ногах он еще раз попытался встать с лавочки, но снова гравитация оказалась сильнее него. – Боже, как же хочется жить! – Ивану Федоровичу стало страшно. Настолько страшно, что он подумал, что этот страх может его убить.

Он достал чистый платок из внутреннего кармана плаща, оттер губы, посмотрел, как красным набухла белоснежная ткань материала и с досадой, небрежно, сунул платок назад. Он даже не был уверен, попал ли платок на место, в карман, но это уже не волновало.

- Костлявая совсем рядом. – Он вскинулся взглядом на полыхающие осенним пожаром деревья, на красное, умирающее в закате солнце, на других стариков, по случаю шаркающих ногами в такой же древней, как они сами, обуви и чуть не завыл. – Почему я здесь? Почему рядом нет никого, кто мог бы успокоить? Почему все так и неужели таков будет мой итог? – Он попытался набрать свежего осеннего воздуха, своими прожженными сигаретным дымом, легкими, но снова закашлялся, уткнувшись лицом в рукав. А потом, подняв лицо, словно что-то подтолкнуло его к этому, и увидел её.

- Здравствуйте. – Вежливо поздоровалась миловидная молодая девушка, подсевшая рядом и сочувственно заглядывающая ему в глаза. – Вам плохо? – Её голос, словно лечебный бальзам, лег на воспаленные раны, остудил лихорадочный жар в груди, успокоил свербевшее нутро норовившее тошнить новыми приступами кашля.

- Кто вы? – Едва сумев, сам с собой справится, выдавил Иван Федорович. Он снова посмотрел на девушку, только теперь внимательнее. Она сидела напротив, заслоняя головой уходящее солнце и оно, словно запутавшись в её волосах, осветило нимбом её маленькую голову, придавая некую фантазийную романтичность. Она словно была не из этого мира, словно была наваждением.

- Я Лена. Я тут иногда гуляю, а еще это моя любимая лавочка. Прямо эта, на которой мы с вами сейчас сидим. А как вас зовут? – Пропела волшебным колокольчиком Лена.

- Меня зовут Иван Федорович. – Представился он, и его отшатнуло при этих словах. Его голос или вернее то, что от него осталось после приступа, было отвратительным, надломленным скрежетом, словно старая палуба корабля вдруг лопнула изъеденными морской солью досками. И так это было противно - слушать себя после её ангельского голоска.

- Вы заболели? – Сочувственно и всевселенски сопереживая, вылила бальзам на измученного Ивана Федоровича, Лена.

- Немного. – Почему-то чувствуя облегчение, признался он. – Но это ничего, это ненадолго. – И тут вспомнив последний приступ, его накрыла волна обжигающего мертвецкого холода. И так стало ему невмоготу от того, что вот сейчас, только сейчас, появился тот человек, который сможет его успокоить, сможет сделать так, чтобы ему было не так больно и страшно, именно теперь у него не осталось времени. Совсем.

- А хотите я вам помогу. – Она взглянула на него из-под пушистых ресниц, положила маленькую, белую, такую нежную ладонь, на его исчерченную старостью, сухую, в жилах и венах руку, и словно зажгла в нем жизнь. И не просто так – жизнь. А – ЖИЗНЬ! Огонь. Водопады, моря, реки, океаны, галактики! Вселенную жизни! Старик вздохнул полной грудью, не поперхнулся воздухом, а потом еще раз, еще один глоток. Он пил этот воздух, наслаждался этим мгновением, и одновременно боялся его потерять, но потом словно опомнившись и стряхнув с себя столь приятное наваждение, спросил у новой знакомой:

- Чем вы сможете помочь? Вы даже не знаете что со мной. – И хотя он понимал, что вышло грубовато, но не хотел подвергать себя ложным надеждам и оттого стать легкой добычей, каких-то невероятно изощренных жуликов.

- Я знаю, что вот тут, - она коснулась рубашки на его груди, - у вас болит. Знаю, что врачи вам сказали и знаю, что вы не готовы с этим мириться. И я не тот человек, которого стоит бояться – мне ничего не надо от вас. Я смогу вам подарить будущее, но только если вы мне разрешите. Только с вашего согласия я смогу вам помочь. – Говоря все это, от Лены исходило такое тепло и уют, что помимо своей воли, Иван Федорович отпустил внутренние вожжи недоверия.

- Но все же, кто вы? – Все ещё упрямо, но, уже наслаждаясь внутренним примирением с ситуацией, спросил он девушку.

- Я врач, практикую в экспериментальной клинике, целью которой является продление человеческой жизни. Нашу программу на девяносто процентов спонсирует правительство, а на остальные десять - частные инвесторы. Ну и конечно, все наши операции застрахованы и строго регламентируются министерством здравоохранения. – Она перестала говорить и внимательно посмотрела на него, тонко чувствуя его сомнение и неуверенность, а потом словно решилась. – Ну что мы тут разговариваем, до моей клиники два квартала пешком, пойдемте, я по дороге все расскажу. – И более не колеблясь и не позволяя этого же делать Ивану Федоровичу, схватила его под руку, помогла подняться и потащила за собой.

У Ивана Федоровича замелькало перед глазами: сначала дорожки и деревья парка, потом тротуары и дома, потом остановки и пешеходные переходы, снова дома и тротуары. А потом солнце село и настали сумерки. Его спутница всё это время не переставала щебетать: да какая у них замечательная клиника, да какие у них превосходные доктора, да сколько они уже сделали операций и скольким людям помогли. А ему казалось, что от такого темпа, который взяла эта на вид хрупкая девушка, у него взорвется грудь. Он и дышать старался мелкими вздохами, и шаг делил пополам – ничего не помогало, силы быстро и верно покидали. И тут:

- Ну, вот и пришли. – Весело прощебетала Лена. – Вот и клиника. – Честно признаваясь себе, это здание, как и улицу, на которой находилась клиника, он не узнавал. Хотя, вполне вероятно, что злую шутку с ним сыграли как раз сумерки, растворив в себе геометрические четкие линии зданий и окружающей их панорамы.

- Что-то я не припоминаю этого дома, да и улицу не признаю. – С сомнением проговорил Иван Федорович.

- Да что вы! – Воскликнула Лена. – Да это ж Пушкина, дом шестьдесят три. Тут еще при коммунистах был тупик, но вам ли не знать. – Она пожала худыми плечами. – Впрочем, зайдите и вы сразу все узнаете. – И она снова потянула его за руку, по ступеням вверх, к сияющим белым светом входным дверям. – Вот, проходите. Видите, это же старый роддом! – И она весело засмеялась. – Согласитесь, символично – раньше тут давали жизнь, теперь мы её спасаем и продлеваем. Во всем преемственность поколений. – Она тверже сжала его предплечье и потянула дальше, к регистратуре. – Остался сущий пустяк, нам с вами нужно пройти регистрацию, а потом сразу к доктору, он вас осмотрит. – Они подошли к, блестевшей отраженными фигурами в стекле, регистратуре, очерченной дубовой лакированной столешницей, хромированными стойками и рядом светильников вдоль отдела. За стеклом, в неосвещенном полумраке, сидела приличных лет дама, зачесанная в хвост, в очках, напоминавшие рыбьи глаза и пухлыми губами, делившими лицо на рыбьи глаза и мощный подбородок.

- Фамилия. – Протянула, прогнусавила женщина за стеклом.

- Горбачев. – Привычный к таким вопросам, среагировал Иван Федорович.

- Инициалы. – Словно делала одолжение, протянула регистраторша.

- Да что ж вы человека в дверях держите! – К ним шел улыбающийся белоснежной улыбкой средних лет человек. Был он высок, аккуратно подстрижен и тщательно выбрит. В идеально отглаженном, белоснежном халате на темно синий деловой костюм. На халате, на правой стороне груди красовалась синим же эмблема миниатюрного роддома в круге, под которой значилась надпись «Quoquo», а ниже «Анатолий Бортам». – Неужели, в столь позднее время стоит задерживать нашего гостя ради пустой формальности. Антонина, я позже вам предоставлю всю информацию по пациенту. – Женщина за стеклом тряхнула головой. – А пока, разрешите представиться – Бортам, Анатолий Вениаминович, ваш лечащий врач. А, как известно, врач первый друг, поэтому предлагаю убрать официальную часть, и оставить просто дружеское общение. Предлагаю обращаться ко мне просто, Анатолий. – Доктор протянул руку. - И не спорьте. – Предвосхитив возражения, белоснежно улыбаясь, проговорил доктор. Иван Федорович, в ответ, протянул свою руку, пожал. Рука Анатолия Вениаминовича оказалась холодной, почти ледяной и жесткой. – А нашего нового пациента зовут, - он вопросительно посмотрел на Лену, та в ответ прошептала одними губами, но видимо Анатолию этого было достаточно – Иван Федорович. И вам, не так много лет, - он снова посмотрел на Лену, - всего-то семьдесят семь. Ну а сейчас, чтобы не растягивать эти формальности надолго, прошу пройти в мой кабинет и понять, что вас привело к нам. - Бортам схватил Ивана Федоровича за предплечье, как ранее делала Лена, и потянул его вдоль коридора, под хрустальные люстры, горящие желтым светом, вглубь здания, в свой кабинет.

Иван Федорович оглянулся на регистратуру, на Лену, стоящею возле стекла, отражавшее все вокруг, кроме нее, на женщину за стеклом, которая растворилась в бликах и на себя, идущего рядом с высоким мужчиной, у которого над головой рождались молнии и огонь.

- Для чего человеку самопознание? – Тишина. Пять минут. Десять минут. – Как он поймет, что есть жизнь? – Снова тишина. Непонятно сколько времени прошло и сколько осталось. – Как он поймет, что есть смерть? – Пауза. – Человек умер или родился? – Вдох и выдох. – Никогда не ясно.

- Всех нас создала субъективная реальность. Что теперь есть и чего никогда не было: боль, любовь, страх, наслаждение. Человек так думает и так ощущает, с этим живет всю свою жизнь. Но не с этим родился и не с этим умирает. В этом правда: это есть, и этого нет. – Продолжил другой голос.

- Как и смерти. Её тоже нет. – После паузы ответил первый.

Старик сидел на лавочке, в сквере, на входе которого значилось «Три гвоздики», а за спиной высилось новое красивое здания, на котором красовалась вывеска «Поликлиника Бортам» и перебирал в руках белоснежный платок. Он пытался вспомнить, как оказался в этом месте и что нужно теперь делать, куда ему идти. На самом деле он не только этого не знал, старик забыл кто он, как его зовут и сколько ему лет. Но у него было стойкое ощущение, что надо ждать. Надо чего-то ждать.

Он поднял глаза, туда, где оранжевое солнце просвечивало сквозь осеннюю листву деревьев, предвосхищая своим светом, рождение скорой зимы и почувствовал необычное облегчение в груди, словно бы камень, который последнее время давил, выжимая из него силы и воздух – исчез. Исчез в никуда, забрав все плохое. А вокруг него, наполняя собой сквер, появлялись люди, молодые, средних лет, с детьми, парочками. И все они улыбались, смеялись, и казалось, самым искренним способом радовались жизни. И у него, вместе с ними, заулыбалось все внутри. Ему захотелось встать, пойти к ним, поддастся их жизнерадостному настроению, быть как они. Встать и идти к центру, туда, где больше всего этих счастливых и молодых людей, туда, где стоит эта странная лакированная трибуна. Старик приподнялся на руки, отталкиваясь от дерева лавочки, но тут его перехватила сильная, но вместе с тем нежная женская рука:

- Иван Федорович! Куда же вы! Вам еще рано вставать! – Он посмотрел в сторону голоса и увидел молодую, довольно красивую девушку, которая очень по-доброму, почти по родному, смотрела на него, стараясь заглянуть в глаза. – Вы еще так слабы. – Ему показалось, что он узнал её, но никак не мог вспомнить. Хотя имя, её имя, сладким предвкушением, словно кислинка, завертелось на кончике языка.

- Где я? – Он не знал, сам он это сказал или кто-то это сделал за него. Он даже не знал, вслух ли произнес. Но потом понял, что вслух – девушка кивнул в ответ, давая понять, что поняла.

- Вы у нас, в больнице. Вам сделали операцию, сейчас вы лежите в палате и с вами все хорошо. _ Она заулыбалась, положила руку ему на плечо и легонько сжала.

- Какая больница? Какая палата? – Он почувствовал, как запершило в горле. Повернув голову, увидел, как растворился парк, с прогуливающимися счастливыми людьми, растворилось здание с надписью «Поликлиника Бортам», деревья с желто-оранжевыми листьями и трибуна, до которой он так хотел дойти, которая, как он начал догадываться, могла его осчастливить, если просто её коснутся.

- Вот что, Иван Федорович, вы тут полежите, а схожу за доктором, он сам вам все и расскажет. – Её голос не терпел отлагательств и препираний.

- Но я… - Он все еще пытался настаивать.

- Ничего, я скоро. А вы лежите, отдыхайте. Вам нельзя волноваться. – И она исчезла, оставив после себя белый фон потолка.

Он закрыл глаза и попытался вспомнить свое видение: вот деревья, вот лавочка, на которой он так любил отдыхать; газоны, подстрижены и расчесаны; солнце, яркое, слепит, но его осенние лучи уже не обжигают; вот бетонные башни и стены жилых домов. И он в центре сквера, трибуна такая близкая, что ощущается исходящий от неё жар. Но от этого жара так хорошо и спокойно, словно он снова в их с Верочкой квартире. Верочка. Её так звали. Мою жену. – С удовлетворением подумал он. Хлопочет на кухне, что-то готовит и тихо напивает себе под нос. Кажется, что он уже начал узнавать эту мелодию:

- Так, так! И кто тут у нас проснулся? – Веселый, задорный голос мужчины, кажется, он узнал его. – Иван Федорович, здравствуйте! Как ваше самочувствие? – Ореол, освещенный потолочными светильниками, появился в поле зрения. Потом взгляд сфокусировался, проявилось улыбающееся лицо, и он узнал – Анатолий Вениаминович, доктор.

- Здравствуйте. – Как-то холодно поздоровался Иван Федорович. Он предпочел бы видеть девушку медсестру, которую увидел первой. – Чувствую себя удовлетворительно.

- Ууу. – Протянул доктор, улыбаясь. – А что мы такие буки?

- Что происходит? Где я? Почему я ничего не помню? – Первое, что его интересовало, спросил он.

- Вы в моей больнице. Я ваш доктор, если не помните – Бортам Анатолий Вениаминович, и мы с вами договорились, что Вы будите обращаться ко мне исключительно Анатолий. А происходит с вами вот что – у вас послеоперационный период восстановления, кстати, операция прошла успешно. Мы сейчас понаблюдаем за вами и потом отпустим на все четыре стороны. А вот почему вы ничего не помните, так это тоже просто объясняется – вам ввели комплекс препаратов, которые, как одно из побочных действий, влияет на кратковременную память. Но это скоро пройдет. – Он заулыбался. – А вот результатом своей работы, я без излишней скромности могу заявить, не просто доволен, а восхищен. Леночка, принесите, пожалуйста, зеркало. – Крикнул доктор в коридор и видимо, Лена уже знавшая о просьбе и потому стоявшая неподалеку, просто протянула его Анатолию Вениаминовичу. – Впрочем, посмотрите сами. – И он подставил зеркало таким образом, чтобы Иван Федорович смог увидеть отражение.

На него смотрел молодой, довольно красивый человек и улыбался умными глазами в ответ. Нос с горбинкой, густая копна черных волос, без признаков седины, белые крепкие зубы, карие блестящие глаза.

- Сколько мне лет. – Спросил Иван Федорович, когда смог справиться с дыханием.

- Судя по отражению, - Анатолий Вениаминович тоже заглянул в зеркало, - лет тридцать. Не больше. Да и, кстати, вашу болезнь мы тоже излечили.

- Чем я был болен. – Уже смутно и со страхом припоминая, спросил он доктора.

- Рак. Рак легких. Врачи вас приговорили. А я дал жизнь. Почти вечную. – Доктор заулыбался.

- Сколько это стоит? – Холодея, спросил Иван Федорович.

- Ничего. Пустяк. Ажиам.

- Что? – Не понял Иван Федорович.

- Просто приходите на процедуры. Это не сложно. Теперь у вас вся жизнь впереди. – Доктор, тепло улыбаясь, вышел из палаты, оставив его одного недоумевать. И он, наверное, так и лежал бы на этой казенной койке и придумывал оправдания, муки совести и прочие виноватости, но тут почувствовал аромат. И не просто аромат, а такой знакомый, родной, от которого закружилась голова, и свело внизу живота. Он зажмурился крепко, крепко. А когда открыл глаза, увидел её. Веру. Прекрасную, молодую. Такую любимую. Единственную и живую. Он заплакал.

Они сидели в их любимом сквере «Три гвоздики» и обнимались. Так хорошо им никогда еще не было. Они были снова молоды, полны сил и жизни. А еще были влюблены и снова жили друг для друга. Погода предвещала теплое бабье лето, на небе ни облачка, солнце садилось ближе к горизонту и все предвещало хороший вечер.

- Ну, что, после процедуры погуляем? – Спросила она.

- Да, конечно. – Ответил он, с нежностью смотря не неё.

А в сквер уже несли трибуну и колонки. Приходили еще люди и все они были молоды и счастливы. Все ждали ЕГО.

И вот, наконец, вынесли плакат, на котором седовласый, с седой же бородой, одетый более чем скромно, весьма пожилой мужчина выступал с трибуны, на которой золотыми буквами на лаке значилось «ПРЕЗИДИУМ». Под изображением, строгим канцелярским шрифтом было написано: «Есть ли жизнь после смерти» и «Сколько стоит желание». Плакат установили на стойки, кто-то из обслуживающих собрание мужчин подключил аппаратуру к колонкам, проверили звук, раздавшийся скрежетом и клацаньем, а потом голосом седого старика раздалось по скверу, раздвигая его границы и останавливая время:

- Уверуйте и вам воздастся! Отдайте ему частичку, и ОН втрое возвратит вам… - Сколько раз они были на этих «процедурах», но все никак не могли привыкнуть к масштабности действия. - Спросите ЕГО и ОН ответит, позовите ЕГО и он придет! ОН тот, кто никогда вас не бросал, ни в бедах, ни в радостях. Был и богом, и царем земным. ОН и только ОН, признал вас, как детей своих, даровав жизнь земную.

А потом время словно заморозилось: неслышно было никаких звуков, ни происходило никакого движения. Люди застыли в тех позах, в которых их застало начало действия. И не шевелилось, не шелохнулось ничего в этом сквере, и даже ветер, словно бы исчез. Все замерло в ожидании:

-АЖИАМ! – Прогремело по скверу, потом прокатилось через дорогу, по крышам малоэтажных домов, отразилось от неба, от солнца и вернулось искаженным, страшным, ужасным криком, разбивающим стекла окон:

- АЖИАМ! АЖИАМ! АЖИАМ!

С застывших людей, словно волной, сорвало кожу, волосы, одежду. Раскиселило внутренности, вываливая черные языки, выдавливая гнилые зубы. Эта масса, раньше бывшая человеками, в едином порыве подняла рука, выпрямила указательные пальцы, у кого они остались, и протянула в сторону «ПРЕЗИДИУМА».

- АЖИАМ. – Замямлили пустыми ртами мертвецы. – Скажи нам!

Иван Федорович и Вера были счастливы, ведь их желание сбылось. Они были вместе, и с ними был их любимый сквер «Три гвоздики», где они встретились, полюбили друг друга и где они проживут вечную жизнь.