Читать онлайн
"Нехристь"

Мальчик, которого родители зачем-то обозвали Кристофером, а одноклассники зачем-то обзывали Крысом, открыл глаза и понял, что снова телепортировался. Вроде бы только что он, как обычно бывало по пятницам, смотрел с мамой и папой фильм про полицейских, и вот — лежит «зубами к стенке» в…

Бедолага узнал место по запаху ещё до того, как проморгался. Кисло сморщившись, он отвернулся от красного настенного ковра и с тем же выражением уставился на сервант, стоявший напротив дивана. Сквозь немытые стекла виднелись сушёные травы, сушёные книги и выцветшие иконы. Комнату занавешивал тяжёлый сумрак. Из-за плотных коричневых штор тянуло морозом (наверное, от открытой форточки), но сквозняк не перебивал душный аромат лекарств и пыли. Крис застонал, удостоверившись, что проснулся в аду — так он про себя называл квартиру, в которой обитала бабушка Ада — самая нелюбимая его бабушка.

Чудесные новогодние праздники, которые он целиком провёл дома, закончились, и после первой же настоящей рабочей недели родители снова «сплавили» ребёнка на выходные: вероломно, без предупреждения, перевезя спящим — да ещё и к наиболее злобной родственнице из имевшихся.

В очередной раз заключив, что жизнь несправедлива, Крис слез с дивана. Жизнь сразу же стала ещё несправедливей: мальчик заскрипел молочными зубами, обнаружив, что до подмышек вдет в старые, скорее всего ещё мамины красные колготки, поверх которых до колен свисала красная растянутая футболка. Нормальной домашней одежды рядом не оказалось, поэтому именно в таком виде пришлось отправиться на кухню попить. Со стороны это выглядело, как будто короткостриженая светловолосая морковка спустилась с высокой грядки и пошагала по своим утренним морковным делам.

На кухне Криса ждало нечто удивительное, потрясающее, прекрасное и чудесное — то, чего просто не могло там быть: бутерброд с розовой колбасой. Увидев запретный плод на блюдечке с голубой каёмочкой, мальчик прослезился от радости. Но, вспомнив о коварстве бытия, насторожился: с чего вдруг бабушка, которая всегда запрещала бутерброды на завтрак под странным предлогом будто это «кусочничанье», приготовила ему (и ему ли?) такой подарок?

В любом другом месте ребёнок сразу бы схватил лакомство, но тут ему чудилась какая-то ловушка: может, колбаса ядовитая, и бабушка так травит тараканов? Или крыс? Или его? Потому что «сил больше нет с таким нехристем возиться, помилуй, господи, душу грешную, когда уж отмучаюсь?» Тем более что внука она, не переносившая его «басурманское» имя, тоже иначе как Крысом не называла.

На всякий случай мальчик решил провести расследование — как во вчерашнем фильме — и для начала опросить подозреваемую. Но, подкравшись к её комнате, услышал храп. Это озадачивало сильнее нежданного бутерброда — бабушка всегда просыпалась гораздо раньше Криса. Он никогда не понимал зачем, но судя по невразумительным объяснениям, такие идеи ей подавал бог. И вот, храпит. В голове мальчика промелькнуло ещё одно кинослово: «алиби». Мол, спокойно себе спала, он сам съел, да и умер — а я ни при чем.

Крис вернулся на кухню и уставился на беззащитный бутерброд. «И ладно бы умру, — подумал голодный ребёнок, — хоть отмучаюсь, а если это она себе нарезала, а я съем, что она со мной сделает?» Однажды в деревне бабушка отстегала его крапивой только за то, что он кинул кусочек халвы в свою утреннюю манку, тщетно попытавшись сделать кашу хоть чуть-чуть повкуснее. А после того, как внук отревелся, мучительница показала ему толстенный кожаный ремень с выпуклой звездой на внушительной железной бляхе и принялась грозно поучать: «Весь хлеб насущный — от господа нашего, так что ещё раз с пищей чудить вздумаешь, у тебя не задница, а твердь небесная станет! И не зыркай волком, я добра желаю — наказание от беды бережёт. Маракуешь?»

Мальчик не столько «мараковал», сколько чувствовал, что примерно имеется в виду. Благо тренировать эту суперспособность к улавливанию смысла не по словам, а по настроению ему приходилось чуть ли не при каждой беседе с бабушкой, особенно в деревне, где она начинала говорить гораздо непонятнее — иногда как будто и вовсе на другом языке. Правда, он так и не разобрался, чего конкретно ему нельзя делать с пищей, зато кара за следующие «чудеса» с ней считалась на удивление ясно — на его самом мягком месте, словно на ночном небе, загорится целая россыпь звёзд, которые отпечатаются с железной бляхи ремня. Поэтому еду он с тех пор побаивался — точнее, «нормальную» еду: мало ли, как с ней можно начудить.

Хотя бутерброды, судя по пренебрежительному к ним отношению бабушки, «хлебом насущным» могли и не являться, так что Крис ещё некоторое время подумывал рискнуть. Но всё же поостёргся: если ему так досталось за недозволенное обращение с обычной кашей, что же его может ожидать за посягательство аж на булку с колбасой? Тем более, злодейский ремень был где-то рядом: в поездках в деревню и обратно, бабушка первым укладывала его в сумку-тележку.

Чтобы как-то отвлечься от деликатеса и мрачных мыслей, мальчик распахнул шторы… и замер от восторга. Сегодня утром он как будто оказался не только в другом доме, но и в другом мире: всё, что он видел из окна девятого этажа, укрывал блестящий на солнце снег! Машины, припаркованные перед домом, превратились в сугробы, невысокие деревца походили на клубки сахарной ваты, а хоккейная коробка наполнилась белой пудрой ровно по край — и всё это великолепие выпало за одну ночь, впервые в году! Рядом с детской площадкой копошились ребятишки, точно так же, как и Крис, заждавшиеся настоящей зимы. Они старательно лепили гигантский снежный замок, который мог стать даже больше, чем возвышавшаяся неподалёку ржавая паутинка.

Мальчик тут же забыл про еду, про страхи и побежал будить бабушку, чтобы немедленно вытащить её на прогулку. Правда, с какими трудностями столкнётся в этом безнадёжном деле, он не представлял, поскольку раньше не имел удовольствия наблюдать её спящей. А удовольствие и правда было. Нет, выглядела вредная старуха по-прежнему неприглядно: сальное морщинистое лицо, без очков словно похудевшее килограмма на два, маленький заострённый, будто обгрызенный нос, серые мышиные волосы. Зато поведение… Бабушка часто говорила про него, что он хороший, только когда спит зубами к стенке. Оказалось, то же самое относилось и к ней самой. Ведь сейчас, вопреки обыкновению, она совсем не злилась на просьбы, нытьё и даже ненавязчивое тормошение. Впрочем, добиться от неё своего, как обычно, не получилось. Спустя десять минут, напомнившие Крису книжные «из болота тащил бегемота», бабушка прохрапела странное слово «изыди», после чего забаррикадировалась тяжеленной подушкой, из-под которой начали доноситься звуки, как будто там громыхал вагон метро.

Мальчик вновь вернулся на кухню. Из окна своей тюрьмы он рассмотрел, что напротив первого замка уже рос второй. Скоро, несомненно, между крепостями разразится снежная война, а ему останется только наблюдать за ходом битвы.

Это было невыносимо. И всё потому, что именно сегодня бабушка собралась «дрыхнуть до второго пришествия» — с такими словами она обычно будила внука, спавшего, по её мнению, чересчур долго. Когда-то Крис считал, что «второе пришествие» — это примерно десять утра, но потом в ответ на вопросы «а кто вообще должен прийти в выходной в такую рань, и почему этот гад никак не приходит?» бабушка дала подзатыльник и рассказала, что прийти должен Иисус, но не в десять, а гораздо позже — неизвестно когда, но скоро. И уж тогда бабушка точно отмучается.

Про Иисуса Крис слышал много раз, но мало что понял — да не очень-то и хотелось. Бабушке удалось вбить в голову внука лишь главное: «Это сын божий. И он тебя в ад запихнёт, если будешь столько грешить». Услышав это, мальчик восхитился тому, насколько сын божий похож на своего отца: тот тоже, судя по регулярно поступавшим сведениям, давно планировал засунуть Криса в ад. Что такое ад, кстати, тоже было не совсем ясно — вроде бы какое-то очень плохое место где-то глубоко. Но бабушка рассказывала про него такие страсти, которые просто не могли существовать; такие, что если бы они действительно происходили, никто в мире не мог бы спокойно жить, играть и сооружать снежные крепости, пока такое творится у них под ногами.

…Возведение замков замедлилось, потому что мирные до этого строители, не особенно таясь друг друга, принялись лепить боеприпасы. Тем временем Крис размышлял о значении слова «изыди». Он чувствовал, что в данном случае оно означает просто «отстань», но вообще-то звучит очень похоже на «из-иди». А ведь, если «не расслышать» начало этого необычного слова, его и вовсе можно принять за простое «иди». В тюремном полу будто бы внезапно отворился люк подземного хода на волю! Мальчик рванул в сотрясаемую храпом спальню и начал всё противнее и противнее канючить у вылезшей из-под подушки бабули:

— Можно я уйду погулять один? Ну можно я уйду погулять один?

В конце концов, она вновь сонно промычала «изыди» (вернее, «иди»), и довольный мальчик выскочил из комнаты.

Родители много раз говорили сыну не уходить на улицу одному, но вот от бабушки он таких предостережений не слышал — главным образом оттого, что никуда и не просился, ведь её ответ был очевиден. А теперь получалась, что она не только не запрещала ему самостоятельные прогулки, но и совершенно добровольно разрешила. По крайней мере, так Крис собирался оправдываться в том случае, если вернётся домой и обнаружит бабушку проснувшейся. Но если она действительно проспит до второго пришествия, то не заметит отсутствия внука, и тогда даже выкручиваться не придётся!

Мальчик быстро надел любимый цветной комбинезон, «забыв» про ненавистный колючий свитер, посмотрел в зеркало и остался доволен собой. Там отражался ну просто неотразимый молодой человек — очень красивый и сообразительный. Правда, бравый вид немного портила худоба, которая оставалась заметной даже несмотря на пухлый комбинезон.

Вспомнив о своём единственном недостатке, Крис вернулся на кухню в поисках конфет. Обычно бабушка держала в верхнем ящике пакетик барбарисок, из которого можно незаметно стащить одну-две штучки, но сегодня там нашлось только три конфеты. Покуситься на троицу нехристь не решился — уж слишком явной окажется недостача.

Ребёнок вновь оценивающе оглядел бутерброд, по-прежнему ютившийся внутри каёмочки блюдца. Но всё ещё чувствовал исходящую от него угрозу, будто это демон из любимой фэнтезийной книжки, которого поймали в магическую ловушку, и его ни в коем случае нельзя выпускать из голубого круга, как бы этот гад ни просился.

Мальчик горестно вздохнул и, утешаясь, вслух похвалил себя за осторожность и осмотрительность. Хвалить себя оказалось занятием чрезвычайно приятным, и чтобы получить ещё один повод, он придумал сочинить записку. Ведь если бабушка проснётся и обнаружит, что внук пропал бесследно, это уж точно не пройдёт бесследно для его попы, зато если оставить бумажку с объяснениями, всё может обойтись менее болезненно.

Найдя карандаш и листок бумаги, первоклассник вывел большими печатными буквами: «УШОЛ В ДВОР ТЫ РАЗРЕИШИЛА».

Оповестив бабушку о её же самоличном решении, которое она столь обдуманно приняла, хитрец поскакал обуваться.

Тесную прихожую по обыкновению загромождала бабушкина тележка. Крис кое-как надел сапоги и попытался сдвинуть этот горб на колёсиках, чтобы пробраться к двери, но сумка неожиданно оказалась не пустой и довольно тяжёлой. Мальчику стало любопытно: он расстегнул молнию и увидел внутри большую прозрачно-зеленоватую бутылку с водой — папа называл такие баклажками. На крышке было написано странное слово, звучавшее как заклятье: «Архыз». Под тележкой подсыхала грязная лужица.

«Теперь понятно, почему бабушка спит», — расшифровал найденные улики детектив. Видно, с утра она ходила в магазин за минералкой, но очень устала везти сумку по снегу и легла отдохнуть. Правда, Крис не помнил, чтобы бабушка когда-нибудь покупала воду — на кухне у неё стоял фильтр-кувшин. Вот только круглый белый картридж в нём давно не менялся и уже местами позеленел. Может, родители, увидев это, настояли, чтобы сына поили магазинной водой?

Крис пожал плечами и под осуждающий взгляд деда с настенного календаря достал ключи из ящика тумбочки. Потом вспомнил, что дед этот не обычный, а святой. На это указывало золотое блюдце вокруг его седой головы. Бабушка объясняла, что «святой» — означает «божий», то есть обладающий особой силой. Но какой именно, мальчик не понял.

— Мне разрешили, — на всякий случай объяснил он старцу, и в качестве неопровержимого доказательства показал язык. Осталось вышмыгнуть из квартиры и… сердце Криса тоже чуть не вышмыгнуло, ударившись сильнее обычного, когда он посмотрел на дверь. Ребёнок только сейчас осознал, что собирается сделать — не просто ненадолго сбежать от бабушки (жуткое дело само по себе), — но впервые выйти одному во вселенную. В горле мгновенно пересохло, а колени сделались ватными — такими же, как и покрывавший их комбинезон. Крис много раз ходил по коридору девятого этажа — он помнил стук каждой плитки на пути до лифта, но сейчас ему показалось, что, ступив за порог, он попадёт в какой-то другой коридор: враждебный, опасный, словно из страшной сказки.

Гулять тут же расхотелось. Мальчик застыл, захваченный двумя внутренними силами: первая молила снять сапоги, вернуться в комнату и просто сделать вид, что ничего не произошло, что он не струсил, а вторая клокотала от ненависти к первой, обещая Крису вечное презрение, если он вдруг поддастся этой паникёрше.

Может, мальчик и вернулся бы, обойдись дело без свидетелей. Но отступить на глазах у святого деда было уж совсем позорно. Крис сердито фыркнул, осторожно вставил ключ в замочную скважину, распахнул тяжёлую железную дверь так, чтобы она меньше скрипела, и осмотрелся.

Коридор по-прежнему состоял из коричневого плиточного пола и зелёных стен, местами изрисованных красными и бурыми черточками. Слева от бабушкиной находились три квартиры, справа — ещё три. Ничего страшного не наблюдалось. Если не считать крысопровода, расположенного прямо напротив, но его крышка, к счастью, оказалась захлопнутой. Бабушка давно воевала с какой-то управой, чтобы его заварили во всём доме. Мальчик, хоть и опасался крыс, всё же не хотел этого: через их трубу довольно удобно было выкидывать мусор — лучше, чем ездить с вонючим пакетом на лифте. Правда, кто-то часто не закрывал крышку. Вероятнее всего, сами крысы — чтобы пахло на весь этаж. Так хвостатые могли мстить бабушке за яд, который она регулярно сыпала вниз.

Крис немного успокоился, приглядываясь и прислушиваясь к пустынному коридору. Всё выглядело совершенно обычно. Он аккуратно переступил порог, резко закрыл дверь с поблёскивающей над глазком цифрой «50», избегнув одновременно и скрипа, и хлопка, тихонько запер замок, спрятал ключи в карман и отправился вызывать лифт. Хотя пользоваться им, как ни странно, родители тоже запрещали: мол, всё равно никуда ты не уедешь, потому что слишком лёгкий. Мальчик удивлялся: зачем тогда об этом говорить? И уж тем более, как он сможет воспользоваться лифтом, если ему нельзя гулять одному? В ответ на эти вопросы мама тяжело вздыхала и строго повторяла: «В лифт без нас ни ногой. Там бывают плохие люди». А Крис недоумевал: «Неужели лестница безопаснее?» Но молчал — чтоб ему ещё и ступеньки не запретили.

Нет, он верил, что плохие люди действительно попадаются в лифте — но только дома, а бабушка жила на самом верху, и к ней кабина всегда поднималась пустой. Правда, злодеи могли зайти по пути вниз, и чтобы не допустить этого, Крис придумал зажать кнопку первого этажа — тогда лифт уж точно не остановится где не надо.

Двери маленького лифта открылись. Конечно, внутри никого не было. Крис вошёл в новенькую кабину, сверкающую полированным железом, снова полюбовался собой в зеркале, висевшем напротив, стёр чей-то отпечаток пальца, оставленный на хромированных поручнях, и, ужасно волнуясь, нажал блестящую кнопку с единицей. Она на мгновение загорелась алым и тут же потухла. Двери не шелохнулись. Пассажир попробовал снова, на этот раз зажав кнопку. Красный кружок принялся быстро мигать, будто светофор. Мальчик тяжело вздохнул и понуро вышел из кабины — похоже, мама говорила правду, и он действительно слишком лёгкий.

«Ну ничего, — подбодрил себя Крис, — спущусь по лестнице». Путь туда лежал через общий балкон. Мальчик легко открыл первую дверь и вошел в промежуточное помещение, но вот вторая, за стеклом которой уже виднелось голубое небо, не поддавалась. «Примёрзла, что ли?» — подумал ребёнок, изо всех сил дёргая железную ручку. Он даже повис на ней, уперевшись ногой в стену, но дверь отказывалась его выпускать. «Сердца у тебя нету!» — повторил Крис один из бабушкиных упрёков и, чуть не плача, вернулся в квартиру.

В прихожей по-прежнему хозяйничала дурацкая тележка, и её клетчатый узор напомнил Крису тюремную решётку. Но вдруг за этими прутьями лучом надежды блеснула пластиковая бутылка! Мальчика озарило: а что если взять баклажку в лифт? Может, тогда ему хватит веса, чтобы уехать?

Крис вытащил минералку за зелёную ручку, приделанную у горлышка. В деревне бабушка часто заставляла его ходить за водой с большими железными вёдрами, так что бутылка не показалось уж слишком тяжёлой. Мальчик сделал шаг к двери, но задумался, насколько сильно ему влетит за пропажу «Архыза»?

«Наверное, если принесу обратно, то обойдётся без ремня», — понадеялся Крис, но понял, что надолго уходить не стоит — так, швырнуть пару снежков и сразу домой. Прогулку, которую она даже как бы сама разрешила, бабушка ещё могла простить (то есть ограничиться несколькими затрещинами), но вот за баловство с «продухтом» ждала более суровая кара.

Мальчик застегнул и расправил сумку, возвратив ей первоначальную форму, а затем тихонько выскользнул из квартиры, бережно придерживая «Архыз» за донышко, чтобы пластиковая ручка ненароком не оторвалась. Крис бесшумно запер дверь и направился к лифту. Маленькая кабина ещё не успела уехать, и её створки открылись сразу после касания кнопки вызова, на мгновение загоревшейся красной стрелочкой вниз. Мальчик вошёл внутрь, поставил бутылку на пол и с замиранием сердца зажал кружок, помеченный цифрой «1». Единица запылала алым, двери дёрнулись и стали закрываться.

Получилось! Путеводный артефакт «Архыз» сработал — лифт начал спускаться. Мальчик во все глаза смотрел на красные циферки, которые мелькали за тёмным стёклышком, расположенным над кнопками: «8», «7», «6»… «Наверное, бутылку можно оставить у консьержки, — прикидывал Крис, — а на обратном пути забрать». «5» «4», «3»… «Нет, она точно поймёт, что я убежал без разрешения — лучше прокрасться незаметно». «2», «1», «1», «1»…

Мальчик смотрел, на мигающую единицу, не понимая, что происходит. Лифт же продолжал спускаться, увлекая пассажира всё глубже и глубже. Крис отпустил кнопку и отступил к зеркалу.

«1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1» — тараторил дисплей… Лифт ехал и ехал, и чем глубже он погружался, тем слабее светила потолочная лампочка, тем тусклее становилось в кабине и тем яростнее билась кроваво-красная единица за чёрным стеклом, будто алый огонь, который питал её, разгорался всё злее и кровожаднее, и всё отчаяннее царапался внутрь, стремясь добраться до беззащитного ребёнка.

«1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1»… Крис уже не стоял — он забился в противоположный от зловещей цифры угол, а все его мысли вытеснил ужас: перед лифтом, который явно сбежал из дома, похитив своего пассажира; перед глубиной, в которую он погружался; перед тем, что покажется, когда двери откроются.

«1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1», «1»… Ногами мальчик отпихнул бутылку к створкам, чтобы, когда те разойдутся, между ним и бездной была хоть какая-то преграда.

Единица мигнула в последний раз и погасла. Кабина остановилась с хлюпающим звуком, будто нога, увязшая в трясине. Дверцы лязгнули, раздвинулись на миллиметр и застыли. Из микроскопической щёлочки на мальчика поползли холод, тьма и тишина. Он лежал, не шелохнувшись, не дыша, боясь, что малейшее движение пробудит механизм, и створки разойдутся.

Двери лифта, которые так пугали ещё несколько секунд назад, теперь стали единственной защитой от преисподней; и в то же время их металлическая обшивка внезапно показалась Крису настолько тонкой и проницаемой, будто второй слой его собственной кожи. Вдруг он почувствовал, как до этой железной кожи дотронулись чьи-то пальцы! Они попытались протиснуться в кабину сквозь щель, но та оказалась слишком узкой. Тогда они постучались: звук был столь звонким, что сразу становилось понятно — на этих костяшках нет плоти!

Стук вывел мальчика из оцепенения: он вскочил, уже не думая, что резкие движения выдадут его, или заставят двери открыться; он уже не мог выносить кошмар, в котором оказался и просто хотел, чтобы всё немедленно закончилось. Крис ударил по той кнопке, до которой смог дотянуться — до восьмёрки.

Лифт качнуло, створки захрустели словно зубы, перекусившие кость, красный вертикальный зрачок в виде цифры «1» опять забагровел и сфокусировался на пассажире; кабина, хлюпнув, потянулась вверх. Единица мигнула, потом ещё раз, и ещё: «1», «1», «1», «1». Лифт поднимался. Дрожа, мальчик подобрал бутылку и обнял её как любимого плюшевого Винни-Пуха. «Спаси, «Архыз», спаси, пожалуйста, спаси, спаси, спаси», — шептал Крис в зелёную крышку, будто в микрофон. Замолчал он только когда, наконец, увидел на дисплее двойку, а освещение полностью восстановилось. «2», «3», «4», «5», «6», «7»: ещё чуть-чуть, и можно будет перевести дух.

«8». Кабина встала. За закрытыми дверями послышались голоса: три или четыре человека еле слышно переговаривались. Голоса напугали мальчика немногим меньше безмолвного гостя, который постучался к нему на глубине. Крис просто хотел оказаться в одиночестве, в безопасности и спокойно обдумать, что делать дальше, но теперь ему грозила встреча с людьми — возможно, теми самыми «плохими», о которых предупреждала мама. Ребёнок потянулся к кнопке седьмого этажа, но после недолгого колебания всё-таки встал на цыпочки и нажал на девятку. Цифра загорелась в ту же секунду, в которую потухла восьмёрка — одновременно с раздавшимся скрежетом открывающихся дверей.

Чтобы не привлекать внимания, мальчик резко опустил бутылку, а потом и вовсе спрятал за спиной. Створки разъехались. Кабина заполнилась злобным взглядом. Прямо напротив лифта у стены сидел здоровенный чёрно-серый доберман. В прошлом году похожая собака ни с того ни с сего бросилась на Криса у детского сада. Хозяин успел дёрнуть за поводок, лишь когда пёс уже летел к шее ребёнка. В тот день мальчик и запомнил название породы.

Зверюга, которую он видел сейчас, была в точности как та: такие же острые уши-рога, такие же свирепые глаза, такие же пятна на груди, напоминавшие шрамы… И тоже без намордника — в отличие от человека, который стоял рядом — половину его лица закрывала чёрная медицинская маска. Выше блестели большие тёмные очки, на которых лежал короткий козырёк чёрной шерстяной кепки. Из-под головного убора, застилая уши, торчали коричневые ломкие волосы, похожие на насекомьи лапки. Его правый рукав висел пустым от плеча, левый как бы подсоединялся к бугристому позвоночнику собаки, словно пришитый — ладони Крис не видел. Этот тряпичный тоннель мелко подёргивался, будто через него туда-сюда сновало нечто очень быстрое — будто в этой жиле между человеком и животным часто пульсировал кровообмен. Невысокий мужчина сильно сутулился, чуть ли не кренясь под тяжестью рукава. И в то же время казалось, что человек постоянно кланяется своему четвероногому спутнику, что он боится его и пытается спрятаться сам в себе, стараясь не существовать насколько это вообще возможно.

Доберман оскалился; по медицинской маске пробежала рябь, которая могла означать, что мужчина тоже улыбнулся. Они одновременно шагнули к лифту. Крис ударил по кнопке закрытия дверей и попятился к стене. Створки кабины начали съезжаться, но восьмиэтажники подошли ближе, и человек нажал кнопку вызова. Двери поползли обратно.

— Не бойся, — проговорил однорукий загробным голосом, втискиваясь с собакой в проем, — он маленьких детишек не ест.

Крис вжался в зеркало, бутылка издала гулкий звук. Доберман зарычал и подался назад, натягивая рукав.

— Что это там у тебя? — обеспокоенно спросил незнакомец, припав к ожесточённо принюхивающемуся животному — делая так, чтобы тоннель между ними стал насколько можно короче.

Мальчик поднял баклажку из-за спины, защищая горло. Пёс и человек отпрянули, один заскулил, а второй пискляво залепетал:

— Ой, так ты, наверное, этажом ошибся? — он кивнул на стену за спиной, и Крис увидел, что вместо восьмёрки там нарисована какая-то незнакомая закорючка: переплетённая и искорёженная, будто на цифру напала ядовитая медуза. — А я-то просто вниз хотел с тобой уехать. Но раз так, подожду следующего. Езжай-езжай, малыш.

Крис не шевелился, продолжая прикрываться «Архызом» словно щитом, хотя человек с доберманом, потихоньку отходившие под странную закорючку, уже не выглядели особенно жуткими — просто инвалид с собакой. Мальчик не понимал, чего они испугалась (неужели воды?!), но опасался, что их настрой вновь может смениться: столь же внезапно, как несколькими секундами ранее.

Двери кабины, не дождавшейся новых пассажиров, стали смыкаться. Странная парочка проводила исчезающего из виду ребёнка разочарованным взглядом — одним на двоих.

Крис убрал воду от шеи только когда увидел за разъехавшимися створками лифта обыкновенную девятку, нарисованную на зелёной стене последнего этажа. Мальчик ступил на кафель, подкрался к углу коридора и заглянул проверить, не открыта ли бабушкина квартира. Закрыта. Ребёнок вернулся к лифтам, опустил баклажку и, разминая истёртую пластиковой ручкой ладонь, попытался сосредоточиться, отгоняя назойливую мысль, что плитка под ногами стучала как-то не так.

Крис не хотел возвращаться в квартиру, ведь если он наткнётся на бабушку, ему влетит, а он даже не погулял — получается, влетит зазря? Но и снова заходить в лифт было боязно. Даже чересчур боязно, с учётом того, что, если подумать, ничего прям ужасного там не случилось: ну, спустился чуть ниже, чем хотел, ну, увидел страшного дядьку с собакой. Мальчик не на шутку волновался, что будет, если ему удастся прокрасться в комнату, скрыв своё отсутствие от бабушки — не станет ли он, наблюдая из окна перестрелку снежками, целый день корить себя за трусость, за то, что не попробовал выйти во двор ещё раз?

Крис надеялся хорошенько подумать на восьмом этаже, но на девятом это оказалось невозможно — спокойным размышлениям мешало то, что бабушка могла выйти в любую секунду. Возникало ощущение, будто она уже наблюдала за ним, готовая выпрыгнуть не то что из-за двери, а прямо из стены! И любое промедление, любое неверное движение словно бы грозило всё более суровым наказанием. Мальчик поднял минералку, ещё немного помялся, но, в конце концов, поступил так, как поступал всегда, чувствуя этот строгий взгляд — поплёлся в свою комнату, напрягая шею в ожидании подзатыльника.

Подойдя к Адовой квартире, он достал ключи из кармана, тихо вставил их в замочную скважину, повернул, и распахнул дверь так, чтобы не скрипнула. И скрипнул сам: на пороге его поджидала бабушка, одетая в длинный серый халат.

— Ой, ты проснулась, — сдавленно пропищал мальчик, отшатнувшись — бабушка оказалась слишком близко, так близко, будто чуть раньше смотрела в коридор через глазок. Вот только до глазка она никогда не дотягивалась. И всё же, увидев внука, она совсем не удивилась — как если бы следила за его приближением прямо сквозь железо. Ещё страньше было то, что её лицо и взгляд вообще ничего не выражали, словно и сами вдруг стали металлическими.

— Да я уж давно не сплю, — ответила бабушка, немного запинаясь, будто ворочая не своим языком, — всё тебя жду. А ты не шёл, да не шёл. Но вот, наконец-то! — её взгляд оживился, но потом упал на бутылку, — а это у тебя чего? — встревоженно спросила она.

— Это? — растерянно уточнил мальчик, поворачивая «Архыз» этикеткой вперёд, — это твоя вода. Прости, пожалуйста, бабуль, я взял из тележки, — он хотел показать пальцем на клетчатую сумку, но не увидел её.

— Ах да! — спохватилась бабушка, — это соседка попросила. Пойдём-ка, отнесём ей.

Крис тихонько покачал головой. Всё было как-то не так. Бабушка не общалась с городскими соседками, она никогда не говорила так спокойно и понятно, никогда не увозила тележку в комнату, а ещё… в прихожей не хватало чего-то ещё, но чего именно, сообразить никак не удавалось…

— К какой соседке? — спросил он, разглядывая вешалку и коричневые обои.

— С тринадцатого этажа.

Обои! Мальчик понял: со стены исчез календарный дед! А потом до Криса дошло сказанное. Он посмотрел на бабушку, надеясь заметить улыбку или ехидство в глазах, всегда сопровождавшее её шутки. Но заметил только, что она не надела очки, и что без них её глаза выглядят гораздо темнее — почти угольно-чёрными.

«С тринадцатого этажа»… Над мальчиком будто разверзлась бездна — столь же пронзительная, как и та, в которую он недавно погружался. На секунду он перестал различать, где верх, а где низ, и у него закружилась голова.

— Но в доме ведь только девять этажей… — промямлил Крис, глядя на твёрдый пол под ногами, чтобы восстановить равновесие.

Бабушка презрительно хмыкнула.

— Даже кнопок в лифте всего девять! — в отчаянье пожаловался он.

— Кнопок может и девять, а вот этажей гораздо больше. Просто они не для детей. Но ты ведь уже большой? Хочешь на них посмотреть?

— Нет, я маленький, — соврал Крис. — Не хочу.

— А маленького нельзя одного оставлять, так что всё равно со мной пойдёшь, — сказала бабушка тоном, в котором уже чувствовался ремень. — Вызывай лифт. Я закрою.

Деваться было некуда. Мальчик потащился обратно, украдкой поглядывая за спину и перекладывая бутылку из одной намозоленной руки в другую. Бабушка перешагнула порог, заперла дверь ключами, торчавшими из замка, спрятала позвякивающую связку в карман халата и зашаркала следом.

Крис нажал на кнопку со стрелочкой вниз и, увидев, как она загорелась красным, с ужасом подумал: а вдруг сегодня он согрешил настолько, что бабушка собирается сдать его в ад? Лично отвезти прямо на лифте?! Тогда понятно, почему она так странно себя ведёт.

— Прости, пожалуйста, что я ушёл один гулять, я больше так не буду, — заныл мальчик, глядя на ковыляющую бабушку.

— Да я только рада, — вкрадчиво ответила она. А потом, услышав, что кабина подъезжает, нагнулась ко внуку и прошептала:

— Знаешь, сегодня кое-кто умрёт.

— Кто?! — всхлипнул Крис, чувствуя, что сейчас расплачется прямо от… от всего!

— Ребятёнок один. С ним беда приключилась оттого, что родителей не слушался — заболел тяжело, вот и помрёт сегодня, — проговорила бабушка под грохот открывающихся дверей. — Ты в сторонке погоди, а я зеркало занавешу. Знаешь этот обычай?

Мальчик нервно кивнул. Он уже видел такое дома — когда умер соседский дедушка.

Бабушка юркнула в кабину, и оттуда быстро зашелестело, будто под потолком зароилась стая летучих мышей. Но почти сразу звук стих.

— Заходи, — послышалось из лифта.

Крис с опаской заглянул внутрь: всю дальнюю стену закрывала плотная чёрная ткань, крепившаяся непонятно за что. Как такая огромная тряпка поместилась в небольшом кармане халата, мальчик не представлял.

— Жми, — распорядилась бабушка, недовольно косясь на блестящие кнопки рядом с собой.

Крис удивился — раньше она всегда запрещала «баловать» в лифте и нажимала на нужный этаж сама. Мальчик зашёл в кабину. Снова, как и перед квартирой, он почувствовал, что чего-то не хватает.

— Жми уже! — нетерпеливо повторила бабушка.

— Куда?

— Наверх. Нам же наверх.

«Всё-таки не в ад», — с облегчением подумал мальчик, встал на цыпочки и неуверенно потянулся к самой верхней кнопке. Бабушка утвердительно кивнула. От касания девятка загорелась и тут же погасла.

— Ты должен нажать изо всех сил, — хрипло потребовала бабушка. — Нажать и держать. Как будто это таракан, и ты его давишь, — она облизнула сухие губы.

Крис предпочёл бы не давить тараканов голыми руками, потому что до смерти их боялся, но бабушку он боялся больше. Девятка отчаянно замигала под его пальцем.

— Сильнее! Проткнуть её, размазать!

Мальчик надавил усерднее. Наконец кнопка окрасилась красным — словно правда была раздавлена и истекла кровью. Двери закрылись, и лифт поехал. Вверх.

— Отпускай.

Под пристальным взором бабушки Крис отошёл к противоположной стене. Он очень устал: болели и руки, и ноги. Бутылка становилась тяжелее с каждой минутой, но ставить её на пол почему-то не хотелось. Хотелось жаловаться, только он знал, что это бесполезно — в ответ раздастся привычное «Устал? Каши мало ел?» От мысли про кашу вспомнился оставленный бутерброд. В животе забурлило. Мальчик перехватил баклажку двумя руками и скорбно вздохнул.

Девятка на дисплее моргнула уже трижды, кабина продолжала подниматься, а бабушка продолжала буравить внука взглядом.

Чтобы хоть как-то спрятаться от чёрных немигающих глаз, Крис потупился. И сквозь минералку заметил под ногами нечто странное — какой-то серый продолговатый предмет, похожий на толстый шланг. Мальчик качнул баклажку в сторону, пытаясь рассмотреть его, но ничего не увидел. Однако когда бутылка вернулась на прежнее место, через зеленоватую воду снова показался невидимый шланг. Крис уже хотел спросить, что это за фокус, но лифт остановился, и двери разошлись.

За ними открылся обычный коридор, с совершенно обыкновенной зелёной стеной, на которой белела ничем не примечательная цифра «13». Словом, простой тринадцатый этаж в девятиэтажном доме.

— Вперёд, — скомандовала бабушка.

Мальчик выбрался из лифта боком, отчего-то не желая поворачиваться к ней спиной. Бабушка двинулась следом, и тут Крис обнаружил, нехватку чего смутно ощущал всё это время — её отражения на хромированных поручнях! Там ничего не мелькнуло, когда она проходила мимо. Зато кое-что замелькало под «Архызом», когда фигура в сером халате миновала мальчика: прямо за ней по полу тянулся тот серый шланг, вернее… «Хвост!» — едва не вскрикнул Крис.

— За мной, — потребовала бабушка. Или та, кто себя за неё выдавала.

— Я устал, — промычал мальчик, чтобы потянуть время.

— Каши мало ел? — отозвалась она, развернувшись. Этот неестественно резкий оборот словно запустил механизм лифтовых дверей: они пришли в движение и сомкнулись со звуком, напомнившим Крису удар курантов или колокола — финальный удар, за которым последует что-то неотвратимое. Звук как будто пробудил его, подстегнул шестерёнки в голове и ответ вырвался раньше, чем мальчик сообразил, чего именно хочет добиться.

— Я же сегодня всю съел, что ты на столе оставила, — в притворной обиде насупился он. — Спасибо, очень вкусная была.

— Пожалуйста, внучок, — ответила небабушка, и подозрительно сощурилась. — А чего это ты задрожал? — встревоженно спросила она, мелко задёргав носом, будто принюхиваясь.

— Очень устал. А можешь ты бутылку понести? — попросил Крис, внимательно наблюдая за самозванкой.

— Я бы с радостью, — искренне ответила она, — да руки отвалятся — болят, проклятые. Ты уж постарайся, милый, нам в ближайшую квартиру — у мусоропровода.

— Не могу, — упирался мальчик, из последних сил удерживая «Архыз» двумя руками, — ты в дверь пока позвони, а я отдохну и догоню.

Небабушка недоверчиво хмыкнула.

— Ладно, — согласилась она, услышав, как лифт поехал вниз. — Только не балуй тут, я рядом. А лестница сюда не доходит, — вдруг сообщила она, развернулась, сделала несколько шагов и скрылась за углом. Оттуда раздался стук по железной двери.

Крис поник и опустил баклажку на кафель. Бежать некуда. Последней надеждой оставался «Архыз» — кажется, небабушка тоже его боялась, как и чёрный человек с собакой. Но если те отказались войти в лифт, то хвостатую вода уже не остановила. Можно было бы попробовать обрызгать её… вдруг, она растает, как ведьма Бастинда из «Изумрудного города»? Но минералка закрыта. У первоклассника не всегда получалось открывать маленькие бутылки, а тут крышка была просто огромной и очень неудобной.

Крис встал на колени, нерешительно схватился за ребристый зелёный кружок, напряг все силы, но не смог его отвинтить. Ребёнок сел на попу и всхлипнул. И сквозь проступившие слёзы заметил, что зубчики колечка, которое опоясывало горлышко под крышкой, оторваны от неё. Значит, баклажку уже открывали! Значит, сейчас это должно быть проще, чем с бутылкой из магазина! Крис снова схватился за крышку, прошептал «пожалуйста, «Архыз», пожалуйста», навалился всем телом, и повернул!

Стук в дверь прекратился. Из-за угла послышалось торопливое шарканье. Через мгновение показалась и небабушка, ожесточённо нюхавшая воздух совсем как… как крыса. Но Крис уже успел отвернуть крышку, и, наклонив баклажку, набрал в руку немного воды. Он отпил чуть-чуть, чтобы смочить пересохшие губы.

— Что ты делаешь?! — взвизгнула небабушка.

— Не подходи! — крикнул мальчик, — обрызгаю!

Небабушка остановилась и засюсюкала:

— Ну что ты, Крисочка? Закрой, пожалуйста, воду и иди к бабушке.

— Не пойду! Ты не моя бабушка! Ты — чудовище!

— Ах вот как, — протянула старуха ядовитым тоном. Она присела на колени и оперлась о пол руками — было видно, что ей так удобнее. — Мог бы и раньше догадаться, что я не Ада. Ведь я не ругала тебя за гулянку, за воровство воды этой проклятой! Даже голос ни разу не повысила! Я-то как раз не чудовище, в отличие от твоей бабки, которая только орёт, дерётся и всех травит: нас — ядом, тебя — манкой. В отличие от твоих родителей, которые каждый раз тебя к ней отправляют, хотя знают, что тебе у неё не нравится. Ну и что ты теперь собираешься делать?

— Домой поеду, — насуплено ответил Крис.

— К бабушке? — издевательски переспросило нечудовище. — Никогда не доедешь. Потому что ты к ней на самом деле не хочешь. Ты был в бездне, и, даже спасаясь оттуда, поехал не к ней — потому что не хотел. Потому что знаешь, что она с тобой сделает за эту прогулку и за воровство воды. А лифт так устроен — не повезёт тебя туда, куда не хочешь. Ты в этом уже убедился — когда уезжал от Поводыря, ты не хотел на бабушкин девятый этаж, поэтому и попал ко мне. И сколько бы ты не катался — ты никогда больше не приедешь к ней. А ведь ты ещё и ключи потерял — представляешь, что будет, если ты вернёшься без них? — небабушка достала из кармана связку.

— Отдай! — завопил мальчик.

— Я бы отдала. Да ты не хочешь. На самом деле ты хочешь никогда больше не видеть проклятую каргу! Так что я сделаю вот это, — старуха запрокинула голову, открыла рот и легко опустила туда ключи, проглотив связку будто это был кусочек хлеба. — Вот и всё, — заключила она.

— Я уезжаю! — вскрикнул мальчик, пытаясь не зарыдать. Шмыгая носом, он поднялся на ноги, подошёл к кнопке со стрелочкой и нажал её.

— Зачем? Ведь ты не хочешь, чтобы тебя наказали. Потому что это не справедливо — ты уже наказан — такого страху натерпелся! Ты же и так никогда больше не уйдёшь гулять без спроса. Но бабушка тебе не поверит — отлупит ремнём так, что ты сидеть не сможешь. Ты у неё манку из комков будешь есть на завтрак, обед и ужин — всю жизнь! А ведь она сама виновата. Не следила за тобой, ключи не спрятала. Сказала «изыди» — я слышала! Это её надо наказать, а не тебя. Правильно?

— Правильно, — вынужден был согласиться мальчик.

— Вот! — обрадовалась небабушка. — А её никто не накажет. Но езжай, раз собрался. Всё равно ко мне вернёшься: через час, через день, через месяц, или через год. — Она услышала, что лифт подъезжает и пообещала, — испеку самый вкусный пирог с мясом на твой день рождения — ты свои пальчики оближешь!

— Я тебе не верю, — ответил Крис, поднимая воду.

Двери разъехались, мальчик зашёл в кабину спиной вперёд и нажал на кнопку девятого этажа. Створки начали смыкаться.

— Помни, мы всегда будем рядом, — услышал он от стоящей на четвереньках крысабушки.

Лифт спускался. Мальчик тихонько хныкал на полу, обнимая баклажку, которую не заметил, как завинтил. Он не поднялся, даже когда кабина остановилась и двери поехали в стороны. Зато тут же вскочил, когда раздался бабушкин рёв:

— Явился, поганец! А ну иди сюда!

Но потом Крис услышал то, что напугало его ещё сильнее: звук пощёчины и детский плач. Его собственный плач.

— Сволочь, дармоед, антихрист, ты где шлялся?! Где шлялся, я тебя спрашиваю?! — И снова звук — хлопок кожаного ремня. — Тебе кто разрешал уходить? Кто уходить разрешал, паршивец?! — прозвенела ещё одна оплеуха, на мгновение прервавшая, а затем удесятерившая детские рыдания.

Преодолевая ужас, Крис высунулся из лифта и подкрался к углу, за которым скрывалась бабушкина квартира.

— Где ключи, гнида?! — раздалось оттуда вместе со следующим ударом.

— Карга!!! — завопил некрис страшное ругательство ровно в тот момент, когда настоящий Крис, дрожа всем телом, выглянул из-за стены.

В ответ на оскорбление его бабушка наотмашь хлестнула стоявшего перед ней ребёнка ремнём, попав железной бляхой прямо в голову. Некрис рухнул, глухо ударившись затылком о кафель. Бабушка схватила его за ногу и со словами: «Попробуй ещё попритворяться, выродок», втащила тело в жилище, а потом захлопнула дверь.

Не помня себя, Крис влетел в лифт между уже закрывающимися створками и ударил по первой попавшейся кнопке. Кабина тронулась вниз. Но тут мальчик сообразил, что его бабушка оказалась в квартире с каким-то оборотнем, который ведь и правда наверняка только притворяется мёртвым! Крис вскочил и дотянулся до девятки. Лифт продолжил спуск. Ребёнок затарабанил по девятке, но кабина не останавливалась. И лишь доехав до пятого этажа, открыв и закрыв двери, она поехала обратно. Но чем выше она поднималась, тем сильнее дрожал напуганный мальчик. Он чувствовал, что должен предупредить, должен защитить… Должен? Может, и эта бабушка тоже ненастоящая? А если и настоящая, то, может, так ей и надо? Что бы там монстр с ней ни сделал…

Двери разъехались. Обливаясь потом, который застилал глаза, всё ещё колебавшийся Крис шагнул к выходу, затем ещё раз. Он почти ступил на коричневый кафель, когда заметил неладное. Швы между плиткой белели, как будто свежие, хотя минутой ранее были грязно-бурыми. Да и сама плитка блестела, словно только что вымытая. Мальчик протёр глаза и разглядел, что поверхность кафеля пронизывали сероватые жилки, похожие на мелкие трещинки или почти невидимые границы между деталями паззла. А ещё пол немного рябил и будто… дышал?

Мальчик опустил «Архыз», отвинтил крышку, налил немного воды в ладонь и плеснул в проем. Первая же капля раздробила кафель, словно авиабомба, рухнувшая на замёрзшее озеро. Но, вместо того чтобы раскрошиться, плиточные «льдинки» стали разбегаться и разлетаться: за один миг пол распался на миллион жирно лоснящихся коричневых тараканов и мелких белых новорожденных тараканчиков, которые изображали швы. Насекомые пустились наутёк во все стороны.

Во все, кроме двух: они не лезли в лифт и в провал разрушающегося пола. А там, в стремительно растущей дыре, мальчик разглядел чёрно-серого добермана, который стоял этажом ниже и смотрел вверх. Рядом валялись брюки и застёгнутое длинное пальто, чей левый рукав всё ещё цеплялся к спине пса. Животное раздосадовано завыло, а потом злобно рявкнуло, и все тараканы будто по команде внезапно устремились на звук. Они летели и бежали к брошенной одежде, скрываясь внутри. Бесформенная груда ткани начала заполняться и подниматься, превращаясь в знакомую фигуру чёрного человека. Он выглядел точно так же, как и раньше, вплоть до маски на лице.

Крис набрал в ладошку ещё «Архыза» и попытался облить монстров, но чуть-чуть не добрызнул. Чудища взвизгнули и кинулись на балкон, хлопая дверями.

Сначала мальчик расстроился из-за промаха, но когда осознал, что сумел прогнать таких страхолюдин, сразу же приободрился. Подумаешь, чудища — да он замочит всех чудищ! Подумаешь, пола нет — да он сам себе сильный пол! И, вообще-то, даже хорошо, что пола нет — значит, это опять не тот девятый этаж. Значит, и предыдущий наверняка был не тем. Значит, и бабушка, ударившая не того ребёнка, тоже не та. И раз не удаётся приехать на нужный этаж на лифте, может, удастся подняться по лестнице? И, кстати, теперь балконные двери, которыми только что хлопали, точно не примёрзшие. Осталось до них добраться.

Крис посмотрел вниз и тихонько выругался услышанным от старшеклассников словом — не спрыгнуть, слишком высоко. Он обернулся и задумчиво поглядел на чёрную тряпку, всё ещё закрывавшую зеркало: получится ли из неё верёвка? Сорвав ткань и повертев её немного, мальчик понял, что она недостаточно длинная. Тогда, посоветовавшись со своим отражением, он просто сбросил полотно, чтобы таким образом пометить этаж — вдруг опять подменят?

«Хочу на восьмой, правда», — попытался он убедить лифт, нажимая кнопку. Потом спрятал зелёную крышку в карман, набрал в ладонь ещё немного воды, а второй рукой поднял баклажку, ощущая себя спецназовцем с прозрачным щитом — таких он видел во вчерашнем фильме.

Кабина приехала на этаж как по расписанию — без странностей и заминок. Двери разомкнулись, и в просвете Крис сразу заметил прислонённый к стене невысокий табурет, на котором стояла большая красная миска. Внутри что-то пестрело, но мальчик не успел рассмотреть что именно — в кабине и в коридоре потухли лампочки. Разъезжающиеся железные створки замерли, оставив щель шириной в три кулака. К счастью, сумрак продержался совсем недолго, и свет снова дали. Правда, лифт это не оживило.

Сперва мальчик нажал на кнопку открытия дверей, но ничего не произошло. Затем рассмотрел, что лежало в миске. Конфеты! Он вспомнил слова небабушки про умирающего «ребятёнка» — наверное, он живёт здесь. Когда скончался соседский дедушка, его родственники тоже оставляли в подъезде конфеты.

Кабину огласил раскатистый рык. Крис вздрогнул, не сразу сообразив, что это бурчало у него в животе. От голода уже начинало подташнивать, поэтому конфеты оказались весьма кстати. Мальчик попытался просунуть голову между железных створок — прошла, хоть и с трудом. А значит, пройдёт и туловище — многократно подтверждённая на школьной ограде истина. Крис стал протискиваться, как внезапно ручка баклажки, застрявшей между дверьми, оторвалась, и «Архыз» повис на пластиковой полоске, прикреплённой к горлышку только с одной стороны. Мальчик чудом удержал её, так что воды пролилось не очень много. Он осторожно опустил минералку на пол, вылез из проёма, дрожащей рукой достал из кармана крышку и завинтил бутылку.

За то мгновение, в которое голод перестал быть главной проблемой, ребёнок подумал обо всём, что почему-то сразу не пришло ему в голову. Даже если «Архыз» и пролезет в щель, то с большим трудом: его придётся либо тащить за собой, либо пихать вперёд, сквозь двери. А те могут закрыться в самый неподходящий момент, вероломно отрезав мальчика от защитного артефакта. Тем более, на балконе уже наверняка поджидают монстры, готовые напасть на жертву со спины, если та выберется первой и примется вытягивать бутыль из лифта как репку с грядки. А, самое главное, этаж-то опять подменили: на предыдущем восьмом этаже не стояло никаких табуреток, а на этом не валяется чёрная ткань, так что выходить здесь вообще не обязательно.

Крис с тоской посмотрел на оторванную ручку баклажки — за неё ему наверняка достанется отдельно. Но по сравнению с утраченными ключами это бедствие уже не имело особого значения. Он перевёл взгляд на блестящие фольгой конфеты. На самом верху синели батончики «Баунти», которые папа почему-то насмешливо называл «райским наслаждением», рядом чернели любимые мамины «Маски», а между ними, словно ягодки, проглядывали красные барбариски.

Мальчик заставил себя вспомнить Гензель, Гретель и стоматологов: про тех и других всегда говорили родители, когда сын канючил сладости.

От голода это не помогло. Тогда он вспомнил, что обычно отвечала бабушка на просьбы «чего-нибудь вкусненького»: «Не хлебом единым сыт человек». Конфет захотелось ещё сильнее. Крис прикидывал: «Ну я по-быстренькому, туда и обратно, может ничего плохого и не случится?» Но вынужден был признать, что вот из-за таких вот «по-быстренькому» и попал в беду. «Да нет тут никаких монстров», — ворчал его живот. «Может, конфеты — и есть монстры, — парировал рассудок, — не ты их съешь, а они тебя — прямо изнутри, как личинки». Вот это уже сработало: мальчик содрогнулся и быстро нажал на девятку, пока не передумал. Створки даже не шелохнулись.

— Поехали! — сердито сказал Крис, — всё равно я здесь не выйду, слышите?

Слышали. Конфеты зашуршали и медленно выползли из миски на стену, а затем колонной направились куда-то в сторону квартир, оставляя за собой коричневые и красные следы — влажные, как после слизней. «Так вот кто на стенах рисует», — подумал мальчик, провожая слизнядости взглядом. Когда они скрылись из виду, в кабине загорелся свет, двери захлопнулись, и лифт поехал вверх.

Первым, что увидел Крис за разъезжающимися створками, была чёрная ткань, лежавшая посреди коридора. Вторым — цифра восемь на стене. Лифт снова начудил, не послушавшись кнопки, но, по крайней мере, привёз пассажира именно туда, куда тому было нужно. Мальчик обрадовался, а потом вспомнил, что здесь его совсем недавно подкарауливали доберман с человеком-тараканом.

Крис открыл бутылку, на всякий случай окропил кафель перед собой, поднял баклажку за наполовину оторванную ручку и с ладонью воды наизготовку вышел из кабины, направившись на общий балкон. Двери отворились легко, и впервые за день мальчик попал-таки на свежий воздух. Морозное солнце по-прежнему ярко светило. На крыше соседнего дома сидела стая ворон. Птицы недовольно закаркали, увидев ребёнка, крадущегося за решетчатой оградой. Он поторопился юркнуть за дверь, ведущую на лестницу. Вторая дверь оказалась открытой, и уже через несколько секунд Крис очутился перед ступеньками. И почему-то совсем не удивился, увидев, что путь наверх разрушен — прямо посередине пролёт разрывала дыра. Не слишком большая, но такая, которую можно и не перепрыгнуть. Как будто сверху на лестницу сбросили ядро от Царь-пушки. Мальчик посмотрел вниз — там ступеньки не пострадали.

Раздумывая, что делать дальше, он услышал наверху хлопок двери и взволнованный бабушкин крик:

— Крыыыс!

Он отозвался. В ответ громко охнули и зашаркали. Вскоре на площадке выше показалась запыхавшаяся бабушка.

— Ах вот ты где! — с облегчением воскликнула она. — А с лестницей, оболтус, что сделал? Матерь божия, ну и дырень! А вот и водица моя — почему открыл? Ты вообще зачем её упёр, ирод? — И, не дав внуку ответить, скомандовала. — Завинчивай и кидай сюды осторожненько, а опосля сам прыгай — я подхвачу.

Видно, Крис выразил нерешительность, так что бабушка добавила:

— Не боись, сильно бить не буду.

— Я не докину, — виновато проговорил он, внимательно рассматривая бабушку.

— Я те дам «не докину»! Что, каши мало ел? Без воды домой не пущу, так и знай. Кидай, давай.

Мальчик поднялся на ступеньку. Всё звучало очень убедительно: бóльшая забота о «продухте», чем о нём, обвинение в поломке ближайшей вещи, угроза, упоминание божьей матери и каши. А главное, почему он хотел поверить новой бабушке, — это был самый лёгкий путь. Ведь если она настоящая, значит он буквально в одном прыжке от окончания этого жуткого приключения. И всё же… Мама всегда просила его не гулять одному. Он её не послушал — и вот к чему это привело. А ещё она всегда говорила не лениться всё проверять: срок годности на продуктах, или кто звонит в дверь — спрашивать, даже если неловко или неудобно. Мама бы точно хотела, чтобы и сейчас он как-нибудь проверил бабушку.

Крис остановился, выплеснул минералку из ладони, схватился второй рукой за порванную ручку «Архыза» и начал поднимать баклажку, чтобы посмотреть на бабушку через воду.

— Ты чего удумал?!

— Хочу тебя проверить — вдруг ты ненастоящая? — выдавил мальчик, напрягая остатки сил.

— Хватит баловать! Сию же секунду швыряй бутылку, а не то я тебя так по жопе проверю, сразу бабку проверять отучишься!

— Тут чудища бегают и людьми притворяются. Ты сама говорила: доверяй, но проверяй, — упорствовал он, перехватывая баклажку за дно.

— Мало ли, что я раньше говорила, делай, что я сейчас говорю! — завизжала бабушка.

Эта непоследовательность тоже была совсем в её духе. Крис хотел подчиниться, тем более что поднять бутылку достаточно высоко сил уже не хватало. Но снова вспомнил маму. Тогда он поставил минералку на ступеньку выше и спустился с лестницы.

— Ладно, бес с ним — скачи сам уже, — обеспокоенно проговорила бабушка. — Скачи, не боись — не грохнешься.

А вот это пренебрежение «Архызом» выглядело подозрительным. Ничего не ответив, Крис опустился на колени и попытался взглянуть на бабушку через воду. Не получилось. Пришлось лечь на пол, но и тогда он никого не увидел. Приподнявшись на локте, мальчик обнаружил, что бабушка исчезла. Вернее, небабушка. Он грустно вздохнул, поднял бутылку и пошёл к лифтам — пока двери обратно не приморозило.

Новая попытка подняться к бабушке закончилась тем, что Крис приехал на этаж, где вообще не оказалось квартиры напротив мусоропровода. Там, где раньше стояла чёрная железная дверь с номером пятьдесят, просто продолжалась зелёная крашеная стена. Выглядела эта пустота жутко, словно гладкая кожа вместо рта.

Но этот девятый этаж не был худшим. На следующем отсутствовала уже крыша — и его покрывал грязный серый снег, летевший из мрачной тучи, в которой извивалось что-то огромное.

С ещё одной поездкой из дома пропал и две тысячи девятнадцатый год. Об этом мальчик догадался, заметив на свежей, нигде не побитой плитке, затоптанную открытку со снеговиком, на которой от руки написали: «С новым, 1976 годом!» Крис очень хотел подобрать открытку — чтобы показать бабушке и попытаться убедить её в правдивости своих сегодняшних злоключений. Возможно, тогда она бы пожалела внука. Но бумажка лежала слишком далеко — прямо у противоположной стены, а после слизнядостей мальчик твёрдо решил больше не выходить на чужих этажах.

Впрочем, в следующий раз ему даже не дали возможности выйти — когда двери лифта разомкнулись, Крис увидел перед собой только землю, доверху засыпавшую коридор, а может и весь этот мир. И повезло ещё, что земля оказалась промёрзшей — иначе она неминуемо завалила бы кабину целиком. Мальчик поспешил уехать оттуда.

Примерно на девятом девятом этаже за день Крис начал убеждать себя вслух: «Я заслужил наказание. Самое суровое. Пусть бабушка побьёт меня ремнём. Я действительно этого хочу».

— Слышишь, лифт?! — взмолился мальчик, всхлипывая от обиды, — я хочу к бабушке. Честно-честно. Я не должен был убегать, так что пусть наказывает. Хочу к бабушке! — повторил он сквозь слёзы.

Лифт не поверил. И вместо бабушкиного этажа привёз хныкающего пассажира на этаж, заставленный горшками с тропическими растениями, росшими до самого потолка. Каждое заканчивалось здоровенным плоским полуоткрытым бутоном из которого торчали тонкие реснички. Внутри эти «ракушки», свисавшие почти до плитки, были алыми; из них доносился сладковатый запах. К счастью Крис видел похожие цветки по телевизору и знал, что они хищные. Только растения из передачи могли поймать муху или улитку, а вот эти наверняка способны сожрать собаку или… ребёнка.

Мальчик повернулся к кнопкам, размышляя, на какую нажать. Ему пришло в голову, что, возможно, стоит попытаться доехать до первого этажа. Может, если он всё-таки сумеет выбраться погулять на улицу, ему станет проще поверить в то, что он действительно заслуживает бабушкиного наказания? Но потом он вспомнил ужасающее погружение в бездну, вспомнил стук костяшек по металлу и понял, что не осмелится.

Зато, снова посмотрев на нижние кнопки, он, наконец, обратил внимание на жёлтый колокольчик, расположенный под стрелочками вправо-влево. Папа говорил, что туда надо нажимать, если застрял в лифте — если кабина не едет, а двери не открываются. Но ведь и сейчас Крис, по сути, застрял. Вдруг, если он позвонит туда, ему помогут? Может, даже, сумеют убедить, что он заслужил ремня?

Он нажал на колокольчик. Из дырочек выше раздалось шипение вперемешку с женским голосом:

— Диспетчер. Что случилось?

— Здравствуйте. Я потерялся в лифте. Пытаюсь вернуться к бабушке, и никак не получается.

— А на каком этаже живёт бабушка?

— На девятом.

— Ну так и нажми на кнопку девять. Не достаёшь что ли?

— Я нажимал, но всё время приезжаю не туда.

— Не на девятый этаж?

— На девятый. Но не на тот девятый.

— Так ты, значит, домом ошибся! — рассмеялась диспетчер. — Где бабушка живёт? По какому адресу?

— Тётенька, я из дома вообще не выходил. Я пытался, но очень долго ехал вниз, а двери не открылись. Потом поднялся обратно, а там не та бабушка.

— Хватит баловаться! — гаркнула женщина, не дослушав. — Ещё раз позвонишь, полицию вызову!

— Вызывайте! — завопил Крис. Но шипение, обеспечивавшее связь с диспетчером, прекратилось. Мальчик снова нажал на колокольчик и услышал мужской голос — очень отчётливый, совсем без помех, как будто губы говорившего находились прямо с другой стороны дырочек.

— Эй, пацан, это ты?

— Да, я! — радостно ответил Крис.

— А ты, наверное, совсем маленький?

— Ну…

— А как ты лифтом сумел воспользоваться? Там же ограничение по весу, чтобы малыши не катались.

— Я… Я большую бутылку воды с собой взял, — признался Крис. — Извините.

— Не извиняйся, — добродушно ответил мужчина. — Ты очень умный. Не бойся, мы тебя скоро вытащим.

— Когда?!

— Очень, очень, очень скоро.

— А почему так с лифтом получилось? — решил выяснить мальчик. — Почему я никак не могу приехать к бабушке?

— Понимаешь, лифт — неточная наука. Его построили, но никто наверняка не понимает, как именно он может работать. Иногда барахлит, глючит. Может привести не на тот этаж, может — не в тот мир. Но взрослые обычно сразу видят ошибку, и просто уезжают, куда надо. А вот дети, бывает, выходят и теряются. Поэтому и установили технические ограничения, чтобы совсем маленькие не катались, — с сожалением закончил голос.

— Лифт меня вообще сначала в самый-самый низ увёз, — доверительно признался Крис. — Мне кажется, даже в ад.

С той стороны послышался смешок.

— В ад на лифте можно спуститься. Но ад — это всего один этаж. И далеко не самый глубокий. А тебя, наверное, бабушка бьёт? — неожиданно спросил мужчина. — В лифтах обычно теряются те, кому дома плохо.

— Иногда.

— А хочешь, мы её накажем?

— Как это?

— А как хочешь, — весело ответил голос. — Хочешь, просто поругаем, хочешь — ремнём, а хочешь, она тоже в лифте потеряется — навсегда. Не будет тебя больше мучить. Мы, лифтёры, всё можем.

— Правда?

— Правда. Ты только попроси.

— А можно сделать так, чтобы она вот как я застряла? На пару часиков? Чтобы поверила мне.

Из дырочек послышался вздох.

— Это, конечно, справедливо. Ты ведь из-за неё не можешь попасть домой — пусть и она из-за тебя не сможет. Только тебе после этого хуже станет — она решит, что это ты всё подстроил, и ещё сильнее лупить примется. Нет, надо чтобы она навсегда потерялась. Правильно?

Своим натренированным чутьём Крис внезапно уловил настрой лифтёра. Почти так же он угадывал смысл за бабушкиной деревенской белибердой — тогда речь оставалась неясной, зато намерения более менее расшифровывались. Сейчас же все слова были понятны, и всё же за ними словно на тоненькой верёвочке летал привязанным какой-то другой смысл — скрытый, спрятанный в непроницаемом облаке, и оттого явно не добрый. Мальчик понял, что его снова пытаются обмануть. Но не как это обычно делали родители — они обманывали его как ребёнка — очень глупо, вроде как с историей про то, что нельзя корчить рожи, а то таким на всю жизнь и останешься. Сейчас его обманывали как взрослого — говоря правду, или уж, во всяком случае, наполовину правду.

Причин, по которым он всей душой хотел отомстить бабушке, хватало: за зуботычины, за крапиву, за угрозы, за кашу, за то, что как-то раз лечила его мерзкой мазью «Звёздочка», горчичниками и банками, за шерстяные носки и свитеры, которые она специально вязала ему из особо кусачих ниток, за то, что она никогда не называла его по имени и обзывала крысой, за то, что она его совсем не любит, и за многое, многое другое. Но любое наказание со словом «навсегда» почему-то казалось слишком жестоким — даже для бабушки.

— Ну так что, наказываем твою каргу? — нетерпеливо переспросил лифтёр.

— Нет.

— Почему?!

— Я её сам накажу, когда вырасту.

— Не накажешь, — убеждённо проговорил мужчина. — Ты станешь взрослым и сильным, она — совсем старой и слабой. Ты её пожалеешь и простишь. Наказывать надо сейчас.

Крис задумался. Звучало дико: слишком трудно было поверить, что взрослый он простит бабушку. И всё же почему-то казалось, что на этот раз ему говорили правду. Неужели обиды удастся забыть? А потом в голову пришла совсем уж невероятная мысль: если он сможет простить бабушку спустя столько лет, за которые она точно сделает ему ещё уйму зла, то, получается, простить её прямо сейчас легче?

— Ты согласен?

— Нет.

— Ну что ж, — прошипел лифтёр, — если ты не желаешь покарать зло, значит ты сам — зло. А помогать злу мы не будем. Ты сгинешь в этом лифте, и о тебе больше никто никогда не вспомнит — даже родители!

А вот в это мальчик ни капельки не поверил. Мама и папа никогда его не забудут. И он обязательно к ним вернётся. Но сперва нужно вернуться к бабушке — точнее захотеть вернуться к бабушке. Крис знал, что от этого зависит его жизнь, но как только представлял злобное лицо своей мучительницы, её крики, занесённую для удара руку с ремнём… Он уже давно согласился перетерпеть все наказания, словно боль у зубного, но захотеть их не мог. А лифту, как видно, одной решимости — без искреннего желания — было мало. А может, волшебный механизм ощущал в самой глубине души мальчика чёрное, отчаянное убеждение, что даже под угрозой смерти нельзя сдаваться жестокой несправедливости.

Но тут Крис впервые подумал, что случится, если он всё-таки не сможет попасть домой. Не с ним — эти ужасы он давно успел вообразить — а с родителями. Особенно, с мамой. Он представил её заплаканное лицо, он представил, как они с папой кричат на бабушку… Вообще-то, мальчик часто фантазировал о чём-то таком: как противная карга мнётся, хмурится, надувает губы, но не осмеливается перечить и только кивает, виновато бубня, что «не права», и что больше так не будет. Однажды ради чего-то подобного он даже попытался отморозить уши. Но сейчас почему-то мальчик увидел всё по-другому: родители кричали не от гнева, а от отчаянья, а бабушка выглядела совсем старой, слабой и потухшей — казалось, когда она дослушает, то вернётся в свою комнату, ляжет на кровать и умрёт. И от этого зрелища почему-то не хотелось злорадно приговаривать «сама виновата» или «так тебе и надо», отчего-то хотелось, чтобы ничего подобного никогда не случилось. Отчего-то её стало жаль…

И Крис догадался, как должен поступить — он прямо сейчас, заранее, должен простить бабушку. Простить за то, что она с ним сделает, когда увидит: за её злобу, за оплеухи, за ремень, за всё остальное. Да, его ждёт несправедливость и жестокость, но только так он сможет спасти маму и всю семью от ужасного горя. А простить бабушку и вправду не очень трудно, ведь на самом деле она просто не понимает, что творит, не понимает, что наказание, которым она попытается уберечь внука от будущих бед, само чуть не стало причиной беды. Она не то что бы очень злая, просто не очень умная. Наверное, потому что уже старая. А может, потому что её саму воспитывали так же. Или даже хуже. Может, по сравнению с тем, как наказывали её, Крису и вовсе не на что жаловаться.

Обдумав всё это, мальчик понял, что сумеет простить бабушку. Уже простил. И не то что бы захотел наказания, но проснувшаяся жалость ко всей семье словно бы растворила будущее наказание, сделав его неважным. Он захотел к бабушке.

Лифтёр снова заговорил, продолжая искушать. Крис не слушал. Хищные растения продолжали цвести, наполняя лжедевятый этаж сладостным ароматом. Крис не нюхал. Он торжественно, словно на клавишу органа, нажал сначала на кнопку с восьмёркой, а спустя две партии ударных (от закрывшихся и открывшихся дверей лифта) и на цифру девять. В этот раз ему даже не пришлось вставать на цыпочки — он достал и так, будто только что вырос.

Створки снова разошлись, и Крис вышел на бабушкин девятый этаж. Под знакомые отзвуки плитки он приблизился к пятидесятой квартире и размеренно постучал.

Дверь отворилась после третьего удара — взъерошенная бабушка, которая явно встала совсем недавно, испуганно уставилась на внука сквозь криво сидевшие очки и уже начала набирать воздух, чтобы заголосить, как осеклась, заметив странно одухотворённое выражение детского лица. Сбитая с толку она сказала совсем не то, что собиралась:

— Чего колотишься-то?

— Я ключи потерял, — кротко повинился Крис. — Прости меня, пожалуйста, за это и за то, что я ушёл гулять. Я очень перед тобой согрешил и заслужил любое наказание.

Бабушка охнула:

— Ты с кем шатался?! Опять сехтанты еговские явились?

— Нет, я только в лифте покатался.

— А воду святую на кой утянул?

— Святую?! — поразился Крис, посмотрев на неархыз. — Для веса, иначе лифт не вёз.

— Для весу?!! Я её сосранья по сугробам пёрла в церкви святить, чтобы он её для весу катал?! Всю службу отстояла, домой чуть доковыляла, так спать не легла, пока внучку хлебу не нарезала, а ты даже не съел, образин… — бабушка осеклась. — Удача тебе, что день сегодня — праздник великий Крещения Господня, а то шкуру бы с тебя спустила. Заходи, обряд священный проведём.

— Что? — спросил мальчик, втискиваясь в остатки прихожей, заполненной бабушкой, тележкой, тумбочкой и осуждающим взглядом святого деда с календаря.

— А то! Мамаша твоя, прости господи, заставила богом поклясться тебя в церковь не водить, а я тебя всё одно окрещу: сама, в тазике — хоть имя христианское обрящешь. Водицу принесла, да вот ещё, — бабушка нагнулась над тележкой и достала из её внутреннего кармана что-то блестящее.

— Что это?

— Не что, а кто, балда! Господь наш, Иисус Христос. Чего про него помнишь? — спросила бабушка, суя серебряное распятие под нос внуку.

— Помню, — ответил Крис, — что он меня в ад засунет.

— Ох, матерь божия, за что ж такое наказание?! — закудахтала бабушка, скрывая удовольствие — хоть что-то запомнил! — Ну, бог терпел, и нам велел. Зри, — она приблизила фигурку к глазам мальчика и заговорила с благоговейным трепетом, — на кресте он — распяли его басурмане окаянные, железными гвоздьми живьём присандалили. И вольно он пошёл на кару неправедную, чтобы нас, грешников, от мучений вечных охранить, маракуешь? Да куда тебе, нехристю…

— Даже не маракую, — смиренно согласился мальчик.