Читать онлайн
"Свадебный переполох в Великом Краале Кумбу"

Волосы его были заплетены во множество тонких косиц по обычаю молодых воинов мсуку, покинувших дома в поисках лучшей доли, и обмазаны красноватой глиной от насекомых, как делали пустившиеся в дальний путь странники. В ушах, бровях и нижней губе блестели на солнце золотые и серебряные кольца. Дышавшее суровостью лицо с массивными надбровьями, тяжелой квадратной челюстью, высокими, резко проступающими скулами и глубоко посаженными голубыми глазами заросло щетиной.

Загривок и шею, покрытые оставшимися после инициации шрамами, распирало от мощи, словно у буйвола мзебе.

Внушительные, толщиной по меньшей мере в три пальца, плиты на груди, украшали багровые росчерки звериных когтей и клыков, свидетельствовавшие об охотничьей доблести. На широкой, как у самца гориллы, спине в такт движениям перекатывались бугры мускулов. Перевитые венами и жгутами мышц руки не уступали ногам взрослого мужчины. Плечи размером с голову ребенка расцвечивали яркие красящие порошки.

Торс без присущего слабым сужения походил на перетянутый веревками тюк. Должно быть, и грозное оружие носорога не пробило бы эту броню.

Единственная одежда — обернутый вокруг пояса, сложенный вчетверо плед из грубой шерсти, служивший также на привале одеялом и тентом, прикрывал до колен ноги, массивностью подобные стволам баобаба, а толщиной сухожилий его корням.

На ремне из кожи большого змея удугму слева крепился меч ядамбвэ с коротким, но широким изогнутым лезвием и рукоятью в виде фигурки Бвамга длиной в локоть. Этим клинком едва ли можно было колоть, трусливо спрятавшись за щитом. По обычаю народа ядамбвэ, оружие должно было сокрушать врагов мощными рубящими ударами, и настолько хорошо их мечи подходили для этого, что могли оставить без ноги и буйвола.

На другом боку перевязь со щитом кимпасу из гибких прутьев, переплетенных шелковыми нитями, с амортизирующей подушечкой и толстыми петлями для захвата. А ниже, в изукрашенном кожаном чехле, длинный обоюдоострый кривой нож бтеве — удобный для вспарывания вражеских животов. Тул из лозы, подвешенный у правого плеча, вмещал дротики из черного дерева сугимби с блестящими стальными наконечниками.

Пестрые повязки мовака с длинной бахромой обматывали колени, так любили делать молодые воины, искавшие драки при любом удобном случае и презирающие трусов с целыми, как у девушек на выданье, зубами и носами.

Прямая и горделивая осанка говорила о независимости и уверенности в себе. На плече, словно приросшая, привычно покоилась раздвоенная жердь с примотанным походным мешком из шкуры антилопы и мехом с питьем. Тело лоснилось от пота, а в ступни покрывала пыль дальних странствий. И железный гвоздь — не то, что колючка— не проткнули бы толстых и твердых, как ослиное копыто, мозолей подошв.

В общем, выглядел бы странник совершенно привычно для этих времен и мест, если бы не белоснежная как у мифических существ кожа. Даже в Великом Краале царства Кумбу — не то, что в его окрестностях на много дней пути — едва ли кто-то видел белого человека-арьяна своими глазами.

Упоминания о расе светлолюдов, некогда правившей миром, сейчас сохранились в сказаниях гриотов, исполняемых перед зеваками, да в панегириках филидов, возводивших рода местных царьков, к настоящему или вымышленному, белому предку.

В преданиях говорилось, о былом невообразимом могуществе арьянов, которые знали обо всем на свете, и умели творить непостижимые уму волшебные вещи.

Созданные ими повозки, запряженные невидимыми лошадьми, неслись быстрее ветра, огромные каноэ из железа не только держались на воде и плыли без весел и парусов, но даже летали по воздуху выше птиц. Копья разили громами, в мгновение ока, убивая десятки воинов, а пращные камни с кольцами-амулетами, оглушительно взрываясь, рвали на куски плоть и разносили дома в щепки. Служившие белым духи тут же переносили звуки их слов и живые картинки за сотни дней пути. Знахари арьянов умели магическими иглами прогонять из тел насылавших болезни демонов, даже самых опасных, пришедших из стоячих болот Мамбуту. Подчинив себе духов камня, белые легко, как из глины, строили хижины высотой в сто мужчин, вставших друг другу на плечи. Они владели чудесными мотыгами и плугами, которые сами собой возделывали поля, приносившие неслыханно изобильные урожаи, и ни один человек, ребенок или женщина на Земном диске, не знали ни голода, ни другой нужды.

Но время великой расы давно прошло. Гриоты пели, что, возгордившись могуществом, надменные арьяны бросили вызов самим богам. И те покарали их дерзость, напустив сонм демонов, вызывавших безумие.

Золотой телец пробуждал в душах алчность, неутолимую жажду наживы, сколько бы ямса, таро, скота, пестрых тканей, колец из серебра и золота, раковин каури и жемчужин не скопилось в их закромах, арьянам все было мало.

Кабан Кайфожор вызывал тягу к опьянениям пивом и брагой, дымом горьких трав и густым соком алых цветов.

Радужный петух растлевал, отвращая мужчин и женщин друг от друга, склоняя к противоестественным мерзостям. Восстанавливал жен против мужей и мужей против жен, внушая отказ от создания семей и деторождения.

Почти все светлолюды погибли, пав жертвой собственных пороков, от сладости которых не желали отказаться. А исчезнув, унесли в забвение и секрет производства волшебных вещей. Уцелели отдельные горстки, разбросанные по миру, белых людей, которых катастрофа застала за пределами их земель. но у них не осталось и тени прежнего могущества.

Выживших ждали темные времена. Чернолюды, во всем винившие арьянов, нападали на них, желая умилостивить богов искупительной жертвой. Белые отчаянно сопротивлялись, уходя в самые дальние, труднодоступные и малопригодные для жизни места Высокой земли.

Со временем, жизнь налаживалась, и гнев чернолюдов понемногу улегся. Вожди племен пробовали заключать союзы, надеясь если не приобщиться к магии арьянов, то хотя бы улучшить породу своей династии. Они верили в волшебную силу белых, так как на тех не действовали сильнейшие заклятия самых могущественных колдунов, даже если те сопровождались касаниями посоха мбуху.

Одни белые, доведенные до отчаяния, соглашались и вскоре растворялись, другие напротив, поднимались в горы, уходили в глубины непролазных чащ, селились в пустынях и на болотах. Отгораживались и обживали неудобия, блюдя чистоту крови и вознамерившись однажды возродить белую расу, а вместе с ней и эру благоденствия человечества. Каждая из изолированных общин, оберегая женщин, отправляла своих молодых мужчин в Свадебные походы на поиск остальных, что бы продолжить род.

Ничего этого Шимпи не знал. Если и слыхал что-то от гриотов, певших на базарных площадях, то не придавал значения. Он был призовым поединщиком, искуснейшим в своей труппе, не раз побеждавшим в схватках сильнейших противников. Он интересовался только кулачным боем.

А потому, не распознав в вошедшем в ворота Великого Крааля Кумбу арьяна, решил, что перед ним презренный альбинос, который отлично подходит для оттачивания на нем своего искусства. Он поднялся с вязанки тростника, и, скинув мальчишке-невольнику плащ, устремился к чужаку.

Старшина привратников Мбасу посмотрел на заносчивого бойца с явным неодобрением, но быстро, что бы тот не заметил, отвел взгляд. Знал, что приглашенному самим царем Кумбу Мбангой, гостю позволено многое, даже драться, а вернее бить всех, кого ему только вздумается. Скоро ему предстоял наиважнейший для Кумбу поединок, перед которым следовало хорошенько попрактиковаться, а среди гвардейцев-сотрапезников Мбанги очень быстро закончились желающие, даже впятером, выходить против Шимпи.

— Животные бродят снаружи! — осклабился чернолюд, заступив чужаку дорогу.

Тот остановился и исподлобья посмотрел на задиру с не сулившим тому ничего хорошего выражением лица.

— Эй, недопеченый! Твоя необрезанная матушка, что слишком рано тебя вынула, что бы освободить место для очередного мбонго? Возможно, для ослиного мбонго? — продолжил изгаляться Шимпи.

— Я не держу ответа перед мартышкой, рожденной из грязной задницы! — ответил арьян, ощупывая чернолюда цепким взглядом. Тот был выше на целую голову, без капли жира, тонкий в талии и плечистый, с бугрившимися при движении узлами жил на гибком теле.

— Я проучу тебя за эти дерзкие слова! Зубы не нужны тому, кто не умеет держать за ними язык.

— Вызов?

— Я оказываю тебе честь, предлагая переведаться на кулаках, вместо того, что бы растоптать тебя, как червя, свернуть тебе шею, как петуху, задушить, как крысу, размозжить голову камнем, как жабе. Я выдавлю ногтями твои глаза! Пальцами разорву рот! Кулаком вобью нос в череп! Ногой раздроблю челюсть! Твоими вырванными волосами я подотрусь после того как заставлю выплюнуть зубы и испражнюсь тебе в рот! Я откушу тебе ухо! — все больше распаляясь, сыпал мусорные слова, как это принято у призовых поединщиков, Шимпи, работая на публику. — Мой мбонго, войдет в тебя, как ассегай в податливое тело слона, пока ты будешь молить о поща...

— Твоя болтовня утомит и сплетниц на ямсовом поле, пускающих ветры от скуки! Ты будешь драться или визжать, как свинья, которую мясник за задние ноги тащит из загона? — хладнокровно прервал его светлолюд, ни на йоту не утративший самообладания.

Он скинул пожитки, отстегнул с пояса оружие, и принялся разминаться, энергично вращая частями тела и хрустя суставами.

Вокруг стали скапливаться любопытствующие зеваки, за последние дни привыкшие к схваткам с участием Шимпи. Нынешний противник выглядел крепким, а потому они рассчитывали на более продолжительное, чем обычно, зрелище. По толпе тем временем поползли шепотки:

— Белый как снег!..

— Ба! Да это же арьян!..- что дополнительно подогревало интерес.

Шимпи яростно взревел, и, красуясь, неистово заколотил себя кулаками в грудь. Он развернулся левым боком, оттянувшись корпусом и перенеся вес тела на дальнюю ногу. Раскрытую ладонь передней руки он вытянул в сторону противника, а кулак правой перевернув большим пальцем вниз, поднял к виску. В легких плавных движениях чернолюда читалась сноровка умелого и опытного бойца. Его поза напоминала стрелка натянувшего лук или воина нацеливающего острие меча над краем вражеского щита для укола в заключичную ямку. Эта стойка позволяла молниеносно сокращать и разрывать дистанцию. По всему было видно, что Шимпи готовит один единственный, решающий исход схватки сокрушительный удар.

Арьян же, словно лесоруб, занесший топор, стоял почти фронтально, подсев на широко расставленных ногах. Опустив подбородок на грудь и, закрывая голову руками, он и исподлобья следил за чернолюдом. Белый походил на прочно укоренившийся баобаб и, одновременно, на старого буйвола, изготовившегося поддеть льва на рога.

Чернокожий мелкими шажками сближался с противником, обходя его против часовой стрелки. Передняя рука непрестанно плясала в воздухе, отвлекая внимание, прощупывая, создавая угрозу, а занесенная для удара дальняя чуть подрагивала в такт гневно раздувавшимся ноздрям, словно скорпионье жало, выцеливая уязвимое место.

Зрители, затаив дыхание, пристально следили за мельчайшими движениями бойцов, опасаясь проморгать решающий момент. В воцарившейся на площади, наэлектроризованной до предела тишине, казалось, потрескивали искры. Напряжение сгустилось настолько, что осязаемо давило.

И тут у Шимпи сдали нервы. Черным леопардом он бросился к арьяну, ложно обозначая атаку левой рукой в живот, и тут же хлестко, словно камень из пращи, послал в цель правый кулак.

Удар достиг головы светлолюда, вот только тот, резко подавшись навстречу, вместо челюсти подставил лоб. Кость оглушительно хрустнула и ветвистые, раскаленные молнии пронзили руку Шимпи до самого плеча.

Истошный вопль готов был уже вырваться из его глотки, но в тот же миг арьян, мощным движением землекопа, вгоняющего лопату в кучу песка, вбил левый кулак ему в печень. От удара черное тело подлетело в воздух на добрую ладонь, изогнувшись в сторону бумерангом, а затем безвольной тряпичной куклой повалилось наземь.

Шимпи казалось, что его пронзили от бока до бока. Он бился в конвульсиях, корча полные страдания гримасы, пытался орать, задыхаясь от нестерпимой боли. Арьян застыл, выжидая, и тут, на глазах у пораженной толпы, улучив момент, поверженный казалось бы чернолюд, катавшийся по земле, рванул к нему и здоровой рукой схватил за пояс...

***

— А когда «снежок» засадил ему в бочину, — с плохо скрываемым злорадством докладывал королю Мбанге Мбаса, — говно, вырвавшееся из жопы Шимпи, забрызгало все вокруг на бросок ассегая.

— И чего ты пердишь тут ртом, задница гиены! — вспылил Мбанга, уловив рвущийся из Мбасы наружу хохот, и многочисленные складки жира на его теле гневно колыхнулись, а выпученные как у жабы глаза, казалось, вылезли из орбит еще дальше. — Как я посмотрю, ты весьма доволен тем, что поединщик, за которого мы уплатили тридцать коров — целых тридцать коров! — способен теперь бороться только со своей одноглазой змеей?!. Наверное, ты мечтаешь о том, что бы принцесса досталась Рамма-Занну, а с ней к нему перешли и права на трон, — он поерзал на вырезанном в виде Паука Зуффу сиденье, — перешли к этому ослоеду?!. Да не будь ты моим троюродным племянником, чья голова будет висеть на соседнем колу с моей, я бы подумал, что ты изменник! Я бы велел... — он вдохнул поглубже, не желая дальше распаляться понапрасну, — короче молодой и крепкий слон весьма бы обрадовался твоей заднице!

— Ваше Светлейшество, я не это имел в виду! — склонившись пониже, заискивающе забормотал Мбаса, — я просто решил, — он осекся, понимая, что подобрал неудачное слово, — я подумал, — он снова сделал паузу, посчитав, что и такое определение, слишком претенциозно, — мне показалось, — поправился Старший стражник, — что боги хранят Кумбу, раз послали в Великий Крааль искуснейшего бойца, сломавшего этого надутого говнюка Шимпи, как бегемот сухую камышинку! Его кожа бела словно снег на вершинах гор, такая же, как у легендарных древних! Что это как не свидетельство того, что духи белых предков благонравнейшего из царей, Светлоликого Мбанги, послали его спасти праведный народ Кумбу? С таким поединщиком на нашей стороне Рамма-Занну с его Хубебом единственное, что увезут домой в качестве трофея из Кумбу, так это унижения и насмешки! Даже грязноногие дети шлюх будут улюлюкать, бросая им в след самый зловонный крокодилий навоз! Женщины Горной страны в знак их бесчестья перестанут подмываться перед тем, как возлечь с мужьями на ложе, а гортанные вопли их мужчин будут много дней и ночей разноситься по ущельям!

— Осталось только позаботиться, о с-а-а-а-мой малости, — съязвил царь, сардонически усмехаясь, — о том, что бы арьян вышел сразиться с Хубебом. Против одного из самых прославленных бойцов, того, чье имя гремит в степях и саваннах и отдается эхом в горах Настана. Последний жабоед с болот Жирапы и тощий раб на банановой плантации Ломехузии знают его имя, и скорее откусили бы собственные яйца, чем пожелали бы сойтись с Хубебом.

— О, Светлейший государь! Не о чем волноваться! Шимпи уже об этом позаботился! Право Хангани...

***

— Запомни, варвар, тронное имя царя Мбанга Пресветлый. Его титул: Величайший правитель Кумбу, хозяин Великого Крааля, Повелитель неисчислимых племен, Главный раздатчик зерна, Неистовый слон, попирающий черепа врагов, Всех покрывающий вепрь, Свирепый лев саван, Мудрейший знаток законов, Могущественный колдун, Сладкоголосый гриот и Непобедимый игрок. Если кратко, то Светлейший, — торопливо произносил церемониймейстер, сопровождавший арьяна к ожидавшему его в тронном зале правителю. — Как войдешь, сразу надо будет выразить почтение по всем правилам этикета, — продолжал напутствовать царедворец, пока они шагали к резиденции правителя Кумбу — саманной постройке, за цвет штукатурки называемой на кумбийском языке Великим Белым Домом или Домом Неистовой Белизны.

— И как это делается?

— Эх, из какой глуши ты выполз, если тебе не известны такие простые вещи!? В Кумбу это знает каждый ребенок! Это первое, чему у нас отцы учат своих детей! Поэтому мы — великое царство, не то что... — ааа, — высокомерно махнул он рукой, не желая показывать, что понятия не имеет, откуда происходит чужак. — Надо смиренно распластаться по полу, как ничтожный червь, подползти к царю и облобызать губами его ногу, в знак почтения и испрашивания милости.

— Ничего не понял. Как придем, покажешь, как следует, что бы я ничего не напутал. А то царь решит еще, что ты плохо мне объяснил.

— Само собой! А ты смотри очень внимательно! Не облажайся! — рассудив, что в словах варвара присутствует определенный резон, согласился придворный.

— Ну конечно! — заверил арьян.

Тон его при этом не понравился церемониймейстеру, слышалась в нем какая-то смутная еле уловимая издевка, но размышлять об этом было некогда: миновав пост из дюжины стражников, они вошли в просторную залу.

Царь Кумбу — высокий и чрезвычайно тучный мужчина средних лет — величественно восседал в установленном на возвышении троне, выточенном из массива драгоценного дерева мугунду, часто называемого железным за цвет, блеск и прочность. Последнее свойство ценилось особенно, поскольку, по традициям Кумбу, олицетворявший процветание и достаток народа правитель не имел права на худобу. Даже претендовать на трон мог только тот, кто весил как двое обычных мужчин, а в дальнейшем обязанность копить жир, умножая тем самым благополучие подданных, была одной из основных.

Облачение монарха состояло из пестрого головного убора, развернутого козырьком в сторону и бесформенных, низко сидящих портков. Помимо внушительных складок жира царственное достоинство подчеркивалось золотым украшением в виде ошейника, ручных и ножных кандалов, соединенных тонкими цепями с кольцом на поясе.

Ноги правителя покоились на спине стоявшего на четвереньках раба.

Сидение трона было выполнено в форме паука Зуффу, а спинка имела вид кроны Мирового Древа, в которой расположились друг напротив друга божественные аистихи со своими яйцами-светилами в клювах. Белая Гаппи с дневным, а черная Наппи — ночным.

Перед троном были установлены деревянные статуи: переливающаяся чешуями из полудрагоценных камней Большого Змея и позолоченная Свирепого льва Нгунгу. По всей видимости, они должны были внушать посетителям представление о мудрости и отваге монарха.

Подле стояли на коленях, прогнув спины и чувственно оттопырив налитые упругие ягодицы, две обнаженные девушки, во взглядах которых читалась готовность по первому знаку исполнить любое повеление правителя. В руках они держали подносы: на одном был золотой, изукрашенный цветными стеклами лук без тетивы, на другом серебряный кувшин с какой-то забористой выпивкой и пучками пьянящих побегов крэнка.

По правую руку от монарха на подставке покоился олицетворяющий его воинскую мощь исполинских размеров церемониальный меч длиной в размах рук мужчины. Замысловатой формы клинок имел в самом узком месте ширину в ладонь, а наибольшую в две.

У трона возвышались рослые мускулистые телохранители, удостоенные чести завязывать головные платки на лбу особым узлом, так, что бы концы напоминали бычьи рога. Множественные татуировки в виде слез на их лицах отмечали число полученных в боях ран.

Еще чуть поодаль виднелись лучезарно улыбавшиеся золотыми накладками на зубах царские жевалы.

Пихнув локтем с любопытством осматривающего все это великолепие неотесанного варвара, знаток приличий сноровисто пал ниц и подобострастно извиваясь всем телом, в чем чувствовались не малый опыт и врожденный талант, проворно пополз на брюхе к правителю.

— Государь Мбанга Пресветлый, — бесцеремонно произнес арьян, повергнув в шок своей дерзостью царскую свиту, едва царедворец взял в рот пальцы ноги правителя Кумбу. — Я слишком мало пробыл в вашей благословенной стране и, конечно, не смог в полной мере узнать ее великую культуру, особенно самую важную ее часть — обычай приветствования правителя. Хотя этот, — он указал на церемониймейстера, — вне всякого сомнения достойнейший и благороднейший знаток придворного этикета приложил большие усилия, что бы ознакомить меня с ним. Поэтому, не желая оскорблять Ваше величие неуклюжими попытками, прошу считать его приветствие совершенным и от моего имени. Тем более, что я не ел пять дней, и слюна моя столь едка, что могла бы не только испортить Вашу царственную ногу, но и прожечь пол во дворце.

Мбанга застыл, обдумывая произошедшее, а вместе с ним выжидающе замерла и свита, готовая к любому повороту событий. Телохранители, хотя и не поняли в точности смысла слов, произнесенных белым, тем не менее крепче стиснули древки копий, намереваясь по сигналу сразу же пустить их в ход, уловив чутьем, что такой вариант развития событий вполне вероятен.

Наконец тишину разорвал походивший на икоту гортанный смешок, сопровождаемый волной, всколыхнувшей складки монаршего жира, и царь разразился каскадом громогласного хохота. Церемониймейстер успел своевременно выпустить пальцы повелителя изо рта, что бы ненароком не оцарапать их зубами.

Искушенные многоопытные придворные тут же последовали примеру правителя, ведь неприлично, когда тому приходится смеяться в одиночку.

Нахохотавшись вволю и утерев выступившую слезу, Мбанга сделал знак прислужнице с блюдом приготовленного риса: после энергичных действий требовалось срочно восполнить силы. Та подскочила к трону, то же самое сделал и ближайший из жевал. Набив рот вареной крупой, он поспешно заработал челюстями. Закончив, сплюнул на ладонь правителя горсть пережеванного риса, и тот отправил ее в рот, ни мало не заботясь о просыпавшемся.

— Назови свое имя, чужеземец!

— Лом, Светлейший.

— Отвечай мне правду Лом, отвечай, Лом, мне быстро, Лом, отвечай мне кратко! — речитативом произнес правитель Кумбу, сопровождая слова замысловатыми пассами руками.

— Да, Светлейший!

— Мои подданные сообщили, что сегодня ты дрался возле ворот Великого Крааля.

— Это так, Светлейший!

— Они сказали, что ты выбил все дерьмо из того вонючего чернолюда.

— Не уверен, что все, Светлейший! Но, бесспорно, его было больше, чем после опорожнения слона. Так что, едва ли в нем осталось больше половины.

— Ты знаешь, кто это?

— Нет, Светлейший.

— Это Шимпи — один из лучших, а может и самый лучший кулачный боец на пять дней пути отсюда. Говорят, в десять лет он уже отбивал одним ударом рог быку. Говорят, однажды он провел сто схваток за день и во всех победил. Говорят, он может одолеть двадцать противников одновременно. Говорят, на ярмарке в Пунсу он перед сотней человек разбил голой рукой камень, еле-еле поднятый сильным мужчиной. Что ты скажешь об этом?

— Я скажу, Светлейший, что говорить такое даже проще, чем пускать ветры после Праздника Урожая бобов.

— Какое колдовство ты использовал против него?

— Никакое, Светлейший!

— Не врешь ли ты мне?!

— Я говорю правду, Светлейший! Зароки арьяна не позволяют мне лгать.

— Как же ты тогда победил его, а еще и остался невредим?

— Я владею боевым искусством, которому обучаются все арьяны перед Свадебным Походом.

— Клянусь когтями Нгунгу, ты говоришь убедительно! — после непродолжительного раздумья воскликнул Мбанга. — До того, как обязанность стеречь благополучие народа, — он положил ладони на огромное пузо, — сделала мое тело слишком представительным для битв, я сам был великим чемпионом среди дворцовых юношей и редко кто выдерживал против меня три схода! А боевое искусство арьянов воистину несравненно. Думаю, ты обратил внимание, что во мне течет кровь высшей расы, — царь горделиво повел плечами, раздвинув складки жира. — Я веду свой род от великого арьянского предка, у которого было четыре руки и целых три мбонго, каждый из которых был так же велик, бел и тверд, как бивень вожака стада слонов!

Моя кожа, — он продемонстрировал угольно-черную руку, — как видно, намного светлее, чем у всех этих ублюдков, — напыщенно произнес он, обводя презрительным взглядом стоявших подле вельмож и слуг, — чьи матери соединялись в лесах с обезьянами.

При рождении глаза мои имели небесно-голубой цвет и должны были видеть только самые прекрасные и чистые вещи, и лишь потому, что мне так долго пришлось смотреть на мрак в подлых душонках окружающих и тьму невежества в их головах, они стали, как у всех.

Мой благородный нос с прямой узкой спинкой теперь, при неверной игре теней, может показаться таким же приплюснутым, как и у этих, — он снова кивнул в сторону свиты, брезгливо выпятив нижнюю губу, — но я думаю, твой взгляд воина они не обманут, — он выжидательно, со значением посмотрел на Лома.

— Конечно же нет, Светлейший! Те молодые воины, чьи тела наделены силой слона, нет сотни слонов, а сердца отважны как у Свирепого льва Нгунгу, часто демонстрируют презрение к врагам, круша их кулаки носами. Отчего последние немного раздаются вширь, но их, конечно, никогда не спутаешь с приплюснутыми обезьяньими пятаками! — ответил арьян, с усилием сохраняя невозмутимое выражение лица, и Мбанга расплылся в довольной улыбке.

— Я смотрю, ты не только силен, но и умен, и быстро учишься учтивости. Верная примета великого человека. Но вернемся к делу. Скажи, это правда, что Шимпи схватил тебя за пояс и трижды прокричал «хангани», и это слышали другие люди?

— Да, Светлейший. Он что-то такое кричал, пока я не заставил его, добрым пинком, умолкнуть.

— Знаешь ли ты, что это означает?

— Нет, Светлейший.

— По закону Кумбу тот, кто находится в опасности, может взяться за пояс человека и, если, не разжав руки, он трижды выкрикнет «хангани» в присутствии других людей, то станет его рабом. Но при этом хозяин будет обязан защищать его жизнь от любых угроз, даже ценой собственной. Иначе он должен быть убит.

— Я не собирался убивать, зарок арьяна не дозволяет добивать поверженного, даже если это чернолюд. Ему ничего не угрожало.

— Шимпи опасался не тебя. Эосимус, объясни Лому, — обратился царь к одному из приближенных — сухонькому старичку в богато расшитой зубами, перьями, раковинами и цветными бусинами одежде. Тот эффектно откашлялся, копя красноречие, и принялся рассказывать об установлениях царства Кумбу.

Согласно давним обычаям, как только старшая дочь царя достигала возраста пробуждения внутренних демонов и начинала ежемесячно приносить свою кровь в жертву Богине Луны, любой мужчина мог бросить царю вызов на поединок за право на брак с ней и трон. Разумеется, со временем властители Кумбу, заботясь о процветании страны, пришли к выводу о том, что не следует ставить на кон благоденствие народа, рискуя жизнью правителя в череде схваток с проходимцами. Поэтому вместо себя царь выставлял поединщика. Как правило, бойца, проводившего жизнь в непрестанных тренировках и совершенствовании своего мастерства, который мог в мгновения ока освободить любого простолюдина от вздорных притязаний на трон.

Долгие десятилетия это позволяло передавать власть в царстве по мужской линии внутри одной династии. Однако со временем Кумбу расширяло подвластные территории, и о его престоле стали подумывать правители сопредельных стран, располагавшие собственными поединщиками. Разумеется, допускать омерзительных иноземцев на престол священного царства ни в коем случае не следует, но правители Кумбу превыше всего чтят установления и обычаи совершенномудрых предков. И вот теперь на принцессу покушается правитель горных дикарей, известных противоестественными сношениями с животными, Рамма-Занну. Вместо себя он выставил на поединок величайшего борца Хубеба. Широко известного не только искусством боя, но и чудовищными зверствами над поверженными противниками.

— И мы, — жестом велев Эосимусу прервать рассказ, заговорил царь Кумбу, — заключили договор с труппой Шимпи, заплатив им трид..., — Мбанга запнулся, — ой... то есть шест..., — правитель помолчал, шумно вздохнул, помассировал пальцами виски, и, пробормотав под нос: «совсем уж заработался сегодня» — продолжил: — заплатив им девяносто коров. Поединок уже через десять дней. Этого времени не хватит для того, что бы рука Шимпи выздоровела, а с одной он не продержится против Хубеба и того времени, что требуется голодному после дня работы в поле батраку на опустошение миски похлебки. Нет никаких сомнений, Шимпи понимает, что будет долго и страшно страдать перед смертью из-за изуверской жестокости горца. И, если ты, Лом, позволишь своему рабу умереть, то люди Кумбу вынуждены будут казнить тебя как преступившего закон хангани. Мне совсем не хотелось бы этого, но как сказал мой советник, «правители Кумбу превыше всего чтят установления и обычаи предков». Я ничего не смогу поделать. Кумбу — государство верховенства закона. В нем даже царь склоняется перед правами самого тощего из поденщиков. Вся привилегия правителя изменить один закон при восшествии на трон.

— Другими словами, Светлейший, вы хотите, что бы я побил Хубеба?

— Да.

— Хорошо, Светлейший, — пожал плечами Лом.

— Представляешь ли ты, с кем придется иметь дело? Сознаешь ли, что он один из лучших бойцов Высокой земли? Понимаешь ли ты, что в случае проигрыша Хубеб вырвет тебе кишки, которыми будет душить тебя, пока его мбонго будет разрывать тебя сзади?

— Понимаю, Светлейший! — арьян повторил равнодушный жест.

На несколько мгновений в тронном зале воцарилась томительная тишина. На лице Мбанги проступил пот, что свидетельствовало о нешуточных умственных усилиях. А потом, набрав полную грудь воздуха и помогая себе энергичными движениями рук, произнес:

— Я — Величайший правитель Кумбу, хозяин Великого Крааля, Повелитель неисчислимых племен, Главный раздатчик зерна, Неистовый слон, попирающий черепа врагов, Всех покрывающий вепрь, Свирепый лев саван, Мудрейший знаток законов, Могущественный колдун, Сладкоголосый гриот и Непобедимый игрок, объявляю Лома своим почетным гостем в Белом Доме.

Мне угодно, что бы его отвели в покои для почетных гостей. Пусть выдадут ему пестрые праздничные одежды, пусть принесут ему пищу дворцовых воинов, столько, сколько каждый получает на пять дней. Пусть служанка умастит его тело благовонием из топленого слоновьего жира! Направьте ему двух, нет, пожалуй, трех, прелестных танцовщиц, искусных в игре на мбонго, для развлечения.

И пусть любящие своего господина подданные, позаботятся, о том что бы у Лома не было недостатка в выпивке. Такова воля Величайшего правителя Кумбу, хозяина Великого Крааля, Повелителя неисчислимых племен, Главного раздатчика зерна, Неистового слона попирающего черепа врагов, Всех покрывающего вепря, Свирепого льва саван, Мудрейшего знатока законов, Могущественного колдуна, Сладкоголосого гриота и Непобедимого игрока.

***

Следующим утром Лом поднялся еще затемно. Он проснулся раньше танцовщиц, утомленных неистовой ночной игрой на его мбонго, и даже раньше служанки, умолившей позволить ей присоединиться, что бы зачать сына от такого могучего воина. Получив свою порцию, она сначала лежала на спине, поджав колени к груди, что бы густое, как сметана, семя лучше протекло, а затем повернулась набок и безмятежно засопела с улыбкой львицы, добывшей самого большого питона в своей жизни.

Первым делом арьян разыскал своего вчерашнего противника, которого, вместе с сопровождающим мальчишкой, сообразно с новым статусом, устроили в общей хижине для прислуги.

Шимпи встретил его с неприкрытой враждебностью.

— Какое грязное колдовство ты использовал? — злобно вскинулся чернолюд вместо приветствия, выплюнув терзавший его все это время вопрос.

— В схватке я всегда слежу за глазами противника. Они указывают, куда тот собирается ударить, поэтому никакие уловки не работают против меня. Я видел, что ты собираешься бить изо всех сил, поэтому напряг все тело и принял удар на самую прочную часть головы. Это здесь — светлолюд постучал себя пальцем надо лбом. — Разве могла одна твоя рука выдержать то, что может выдержать все мое тело?

Шимпи молчал, обдумывая услышанное. Он много раз прокручивал в воображении, как накинется на обидчика, и в яростной перепалке, брызжа презрением, выскажет все, что думает о тех, кто использует в честном бою запретные снадобья мель-донау. Но тот объяснил все так просто и доходчиво, что Шимпи смешался. Ноздри больше не раздувались от праведного гнева.

Он ведь и сам часто предугадывал удары противника, мастерски их парируя, но только сам не понимал, как это происходит. Боец был склонен приписывать это врожденному дару, помощи от духов умерших предков или действиям амулетов ценой во много коров или нитей речного жемчуга, но светлолюд всего парой фраз расставил все по местам. Выходило, его искусство сильнее, и он и впрямь победил честно. Признавать это после множества славных побед Шимпи было столь же приятно, как жевать без соли сухую буйволиную лепешку, но ничего иного ему не оставалось.

— Как твоя рука? — спросил Лом.

В ответ Шимпи, морщась от боли, показал ему распухшую конечность. Выглядела она плохо. Лом кликнул слуг и на правах почетного гостя распорядился о том, что бы принесли еду и позвали целителей.

Через полчаса, когда Шимпи с прислужником умяли печеные клубни ямса со сдобренной коровьей мочой простоквашей, в хижину, брезгливо скривившись, протиснулся целый консилиум в составе придворного знахаря, верховного жреца Кумбу, царского зельевара, величайшего заклинателя духов. Каждый из них хотел продемонстрировать правителю Кумбу рвение в оказании помощи его почетному гостю.

Осмотрев, ощупав, обнюхав и попробовав на вкус поврежденную конечность, они посовещались какое-то время и приступили к лечению. Первым был жрец в пышном головном уборе из тростника и соломы, просторном пестром облачении и с зажатым в кулаке хвостом зебры. Объявив, что собирается изгнать из руки духа-костоглода, он гнусаво затянул песню на незнакомом присутствующим языке и пустился в замысловатую пляску, периодически помахивая хвостом и резко дергая задом. Минут через двадцать, когда движения существенно замедлились, а на теле проступил обильный пот, он сообщил, что дух врачевания Калембаса услышал мольбы и принесет выздоровление. Однако костоглод силен и, что бы выдворить его, потребуется несколько процедур. Переживать пострадавшему, было в сущности, не о чем, поскольку, как заверил жрец, нет хвори, которую не изгнал бы Калембаса, если закласть для него пару коров, после чего служитель вышел из хижины, вполне удовлетворённый проделанной работой.

Следующим к делу приступил заклинатель духов. Он сказал, что сильному духу требуется заместительная жертва и велел принести курицу. Пошептав над ней наговоры, лекарь отсек ей голову, которую вложил в ладонь пациента. Густо окропил его предплечье кровью и, привязав к своему поясу затихшую птицу, пообещал, что как только он сварит и съест ее, дух утихомирится и покинет руку. Куриную голову он велел не выпускать из ладони до следующего полудня. А потом ее следовало зарыть на перекрестке дорог не менее чем в трех часах пути от Великого Крааля.

Зельевар, покопавшись в торбе, извлек деревянный футляр и глиняный горшочек. Из первого он извлек растертый в порошок пережженный зуб гиены, который тут же принялся интенсивно, несмотря на вопли Шимпи, втирать тому в предплечье. По его словам, так он убивал костоглода. Когда зловредный дух, по всей видимости, получил достаточно, зельевар с благоговейным трепетом извлек плотно притертую пробку горшочка, содержимое которого источало нестерпимую вонь. Скривившим лица присутствующим невеждам он терпеливо пояснил, что это весьма и весьма дорогостоящее средство, привезенное из Ломехузии, славящейся на всю Высокую землю целительными бальзамами и эликсирами. Оно содержало перегнивший крокодилий навоз, смешанный с яичными желтком и скорлупой, а также яд змеи угабуту, и потому оказывало на кости сращивающее действие невообразимой силы.

Поддев немного мази на кончик мизинца, зельевар с явно проступившим на лице неудовольствием от того, что приходится тратить драгоценное лекарство на простолюдина, легкими касаниями нанес ее на больное место. А после, что бы впустую не пропало ни капли чудодейственного снадобья, втер его себе в десны.

Как только зельевар покинул помещение, до того молчавший знахарь выдал целую тираду о глупых суевериях деревенских невежд, о засилье шарлатанов и мракобесов при дворе Кумбу, о том, как сонмище плутов и пройдох дурачат окружение царя, словно саванных пастухов. И тут же поспешил заверить пациента, что уж он-то исцелит его при помощи по-настоящему научной медицины.

Лекарь извлек из принесенного с собой короба, солидных размеров том и принялся листать, разглядывая непонятные рисунки на испещренных, руками великих целителей, неразборчивыми письменами страницах. Затем, найдя нужное, он достал чернильницу и кисть из жесткой щетины бородавочника.

— Что это? — полюбопытствовал Лом.

— О! Это — Великая, — чернолюд любовно провел кончиками пальцев по обрезу страниц, — Ты посмотри, какая толстая! Книга арьянских знахарей.

— А почему в ней вместо букв какие-то странные значки?

— Наверное, это потому, что копировальщик был неграмотным.

— И как же ты узнаешь, что в ней написано? — изумился светлолюд.

— Я? Никак. Я не умею читать. Тем более на языке арьянов.

— Что же тогда ты делаешь с книгой?

Чернолюд уничижительно глянул на светлолюда свысока, не поднимаясь с колен, и важно произнес:

— А вот что, — он аккуратно уложил книгу на подстеленную ткань и, посекундно сверяясь с оригиналом, принялся переносить знаки со страницы на предплечье Шимпи, — Мощь медицинской науки арьянов столь велика сама по себе, что не требует понимания для исцеления.

В заключение врачеватель велел не смывать чернила минимум три дня и порекомендовал лежать без движения хотя бы две недели, после чего удалился.

Поняв, что на этом возможности медицины Кумбу полностью исчерпаны, арьян отправил Абрикосика — так звали раба Шимпи — за ровными палочками, глиной, тканью и яйцами. Мальчишка оказался смышленым и через час принес все требуемое.

Лом наложил на сломанное предплечье шину из палок, в несколько слоев обернул тканью, обильно смазанной смесью глины и яйца и отправил бойца на солнцепек сушить повязку.

Шимпи следил за всеми этими манипуляциями с плохо скрываемым суеверным ужасом. Он не мог противиться воле господина, но если бы не это обстоятельство, он скорей предпочел бы положить руку в пасть крокодилу, чем подвергнуться действию этой таинственной и жуткой в своей противоестественности белой магии. Последнюю надежду сохранить конечность он возлагал на крепко стиснутую в кулаке куриную голову, так как двух коров для Калембаса у него не было.

***

После полудня Лом снова пришел к Шимпи.

— Помоги мне победить Хубеба.

— Я? — изумился чернолюд, — Но ведь ты сам побил меня!

— Мне нужно подготовиться. Я никогда не видел этого горностанца, не представляю, насколько он силен, как предпочитает драться. В чем хорош, а где слаб. Ты наверняка знаешь. В твоих интересах, что бы я побил Хубеба. Во-первых, только я могу освободить тебя. А во вторыыых, — протянул Лом, затягивая паузу

— А во-вторых? — поторопил его чернолюд, предвкушая нечто восхитительное.

— Только в случае моей победы ты сможешь похвастаться, что Хубеба одолел твой ученик.

Удар достиг своей цели. Впрочем, по раздутому самолюбию Шимпи было трудно промахнуться, на мгновение он провалился в грезы, словно хлебнувший дозу какакалы ломехузский батрак. Взгляд утратил осмысленность, рот приоткрылся, влажно блестя зубами.

— Хорошо, — придя в себя, произнес он, — Но ты обязательно скажешь о том, как сильно я тебе помог во всеуслышание! Что бы каждый в Кумбу узнал об этом. И пообещай, что освободишь меня.

— По рукам! — согласился Лом, как бы невзначай поддев чернолюда.

— Мужчины горного народа славятся искусной борьбой, потому что с юности практикуются в ней, насилуя самок горилл. Они учатся уворачиваться от ударов в игре с дикими ослами, цель которой пристроить им в зад свой мбонго. Хубеб лучший из них. И самый стойкий. Бить его по голове бесполезно, ее не прошибить и палицей из дерева зупакку, уязвима только челюсть, попасть в которую не просто: Хубеб держится низко, прижав ее к груди.

Его стиль боя прост и эффективен: броситься в ноги, опрокинуть и, запрыгнув сверху, молотить противника кулаками, как шимпанзе. Больше он ничего не умеет, но этого достаточно. Остановить Хубеба не проще, чем носорога во время гона. Надо иметь ноги страуса, проворство леопарда, резкость зебры, увертливость и ловкость обезьяны, обладать реакцией мангуста и хладнокровием змеи. Но и это не гарантирует победы.

Нужно постоянно двигаться, ни на миг не останавливаясь, держать дистанцию удара копьем. Измотать едва ли получится. Он привычен к бедному горному воздуху и на равнине будет вынослив вдвойне.

— Я понял тебя. Я просил царя привести ко мне сто самых сильных мужчин Кумбу, отбери из них тридцать самых похожих на Хубеба. Я буду тренироваться с ними на арене Великого Крааля, а ты следи и говори, что я делаю не так.

***

Шимпи никогда не видел, что бы так тренировались. Он показал арьяну воинские пляски крокодила и леопарда, дающие гибкость и ловкость, отдал ему булаву в рост мужчины из дерева теппе для упражнений, укрепляющих тело, и огромную мотыгу, рыхля которой землю, кулачные бойцы делали удар сильным, но светлолюд почти не уделял им времени. Вместо этого он велел отобранным мужчинам поочередно стараться его опрокинуть, бросившись в ноги на манер Хубеба. За каждый удачный проход была установлена выплата одной ракушки из казны Кумбу.

По началу, получалось не очень. Попытки противников Лома раз за разом оканчивались для них пропущенным ударом или полетом на землю. Несмотря выданные им для защиты стеганные на вате шлемы и панцири царских телохранителей, рвение быстро угасало.

Тогда арьян, к ужасу Рачительного смотрителя амбаров Кумбу, убедил монарха выдавать бойцам раковину за синяк, речную жемчужину за каждый потерянный зуб и корову за сломанную кость. От желающих сделать состояние отбоя не было, предприимчивые чернолюды очертя голову налетали на Лома со всех сторон, предвкушая солидные барыши.

Скоро он приноровился парировать эти отчаянные, но не слишком искусные атаки и уже через пару дней мог уверенно противостоять действующих сообща четверке.

Шимпи неотрывно следил за белым, подмечая со стороны недочеты в его действиях, делился собственными уловками и предлагал варианты приемов. Техника арьяна изумляла его.

Лом бил с обеих рук от положения, с разных дистанций, как мощно, так и хлестко, под всевозможными углами, по любым траекториям, всеми поверхностями кулака и даже открытой ладонью. Не забывал он пускать в ход локти, а кроме того наносил замысловатые удары ногами и коленями, которые в призовых поединках запрещались.

Сперва чернолюд отнесся к стилю арьяна скептически. Он разительно отличался от кулачного боя, появившегося как упражнение для фехтования с копьем и щитом и строившегося на мощных одиночных ударах дальней рукой с максимальной дистанции, передняя же служила только для отвлекающих и защитных действий. Сам Шимпи, как и большинство поединщиков, ограничивались в схватке длинными прямыми, наносимыми перевернутым кулаком на выпаде и косо падающими размашистыми свингами, выбрасываемыми из-за спины с заваливанием тела. Но, поразмыслив, чернолюд пришел к выводу, что приемы Лома как нельзя лучше подходят против рвущегося в борьбу противника и лишний раз отметил искушенность белых в нанесении побоев.

Арьян упражнялся весь день, разбив тренировку на множество коротких, но интенсивных занятий до изнеможения, с длительными промежутками отдыха между ними.

Когда его противники окончательно выматывались под вечер, он, прибегнув к таинственному колдовству, сражался с духами. Сам арьян называл это боем с тенью. Демоны оставались незримыми, поэтому Шимпи не мог оценить, насколько свирепыми и могучими те выглядели, но, судя по целому граду немилосердных ударов, обрушиваемых белым, дела у теней обстояли плачевно. От этого потустороннего действа у Шимпи стыла кровь в жилах.

Перед сном служанка, умастив Лома слоновьим жиром, разминала его усталые мышцы, не забывая уделить внимание и мбонго. Иногда ей помогали одна или две подруги, надеявшиеся обзавестись светлокожим ребенком.

Через несколько дней, когда отобранные Шимпи тридцать изрядно обогатившихся за счет казны мужчин уже еле переставляли ноги и не годились даже на роль мешков для ударов, арьяну повезло.

В Великий Крааль Кумбу прибыли две команды чинку. Эта суровая и зрелищная игра имела целью доставить высушенную тыкву в круг на половине поля противника, при этом атлетам разрешалось проводить любые захваты, сбивания, опрокидывания и броски.

Переговоры длились достаточно долго, что бы распить четыре бочонка пальмового вина и обглодать кости небольшого стада коз, но в конце концов сторонам удалось прийти к соглашению. Атлеты участвовали в тренировках Лома, а Мбанга платил еще четверть сверх обычной цены за состязания. Глядя на их редкие зубы и многократно бывавшими разбитыми лица, рачительный смотритель амбаров Кумбу выдохнул с облегчением: нового разорения на возмещение ущерба от арьянских кулаков их вид не сулил.

Рослые и мощные игроки чинку были куда большими мастерами борьбы, нежели добровольцы Кумбу. Тренировки Лома продолжились с возросшей интенсивностью.

Арьян закончил их за два дня до боя, когда в Великий Крааль Кумбу прибыл горностанский вождь Рамма-Занну, а с ним и прославленный на всю Высокую землю Хубеб.

***

Поглазеть на приближавшуюся процессию горностанцев высыпало едва ли не все население Великого Крааля. И взглянуть было на что. Сам Рамма-Занну находился в середине, он возлежал на пестрых подушках в огромном пышно украшенном паланкине, который несли восемь приземистых коренастых горностанцев в высоких головных уборах из шкур. Впереди в таких же шапках следовала группа плясунов, самозабвенно исполнявших воинственный танец, широко размахивая руками с выразительно скрюченными пальцами. Позади следовали воины, горделиво посылавшие из лука в небо стрелы со свистящими наконечниками. Затем в процессии шли несколько мужчин, тащивших на носилках большую восьмиугольную клетку с Хубебом.

На бойце были набедренная повязка и черная шапка, такая же, как у остальных, но только косматая.

Поначалу он сидел спокойно, однако, как только клетка поравнялась с жителями Кумбу, он подскочил, схватился руками за прутья, утробно зарычал и принялся корчить злобные гримасы, таращить глаза и скалить длинные кривые клыки.

Из толпы кумбийцев последовали оскорбительные возгласы в его адрес, а затем и непристойные жесты. Хубеб яростно завыл и со звериными воплями, разбрызгивая слюну, стал носиться внутри, как бешеная макака, присевшая на горячие угли.

Клетка начала раскачиваться, норовя вывалиться из носилок. Послышались гортанные крики от одного из приближенных Рамма-Занну, и несколько прислужников бросились накрывать прутья пологами из шкур. Одному нерасторопному разбушевавшийся боец до крови прокусил руку. Эта мера возымела действие: через несколько минут Хубеб затих и процессия продолжила шествие к отведенному им для лагеря месту возле Великого Крааля.

***

— Мои люди говорят, что ты презрительно отверг посланные тебе самые сильные чудодейственные средства, — произнес Мбанга, обращаясь к Лому после того как они поужинали в личных покоях царя.

— Так и было, Светлейший!

— Значит, ты считаешь допустимым рисковать исходом поединка, в котором на кону стоит судьба народа Кумбу из-за нелепых представлений о чести? — монарх насупился.

— Дело не только в представлениях о чести, Светлейший. Эти средства бесполезная пустышка.

— Ты разбираешься в снадобьях лучше придворного колдуна?

— Нет, Светлейший!

— Тогда, с чего ты решил, что они не имеют силы? — жир Мбанги собрался на теле хмурыми складками.

— Об этом мне сказал сам Мару-Хуза, Светлейший.

— Как? Так и сказал: «Мои средства не стоят ослиного навоза. Сильнейшие заклинания все равно, что собачий пердеж»?

— Нет, Светлейший. Я вообще плохо расслышал, что он там шипел сквозь зубы. Но вступить со мной в бой, что бы продемонстрировать, как амулет из лягушачьей кожи помогает уходить из захватов, порошок из рога носорога придает боевого неистовства, а жевание шарика из сушеного навоза бегемота делает не чувствительным к боли, он, совершенно точно, отказался. Если же сам чародей сомневается (или не верит?) в действенности собственного колдовства, то я не верю в него и подавно!

— Что ж, я очередной раз убеждаюсь, что ты крушишь своей головой не только кулаки сильнейших из мужчин, но и замыслы хитрейших! — тело монарха благожелательно разгладилось, — Однако в моем сердце живет беспокойство об исходе боя! Что бы побить такого как Хубеб, не достаточно одних лишь силы, бесстрашия и умения драться. Нужно большее! Нужна удача! Хватит ли ее у тебя? Уж я знаю, что такое фортуна и как она важна! Не будь я везуч, не ел бы жареные ноги антилоп во дворце, не лобзали бы мои ноги воины, в числе таком как у звезд на небе, а мой мбонго не посетил бы вдесятеро больше женщин! Удача — вот он знак, которым боги метят великих!

— Удача следует за мной неотступно, Светлейший. Так, будто прикована к поясу самой прочной из цепей. Если бы не она, разве стал бы я после долгого, проделанного впроголодь, пути почетным гостем царя в Кумбу?

— Повезло тебе или нет, рассудим по исходу поединка. Удача капризна, как зебра, никогда не поймешь, повернулась она к тебе задом, приглашая залезть, или же что бы лягнуть!- покровительственно произнес Мбанга. — Но можно проверить, не оставила ли она тебя. Для этого есть верный способ: игра. Знакомы ли тебе «псы и шакалы»?

— Да, Светлейший. Я не слишком в ней опытен, но правила знаю.

— Ну, вот и посмотрим, насколько ты везуч! — Мбанга распорядился принести принадлежности.

На полу положили расчерченную на клетки тонко выделанную кожу газели. Дюжину фишек расставили поровну с двух противоположных сторон, «в норах». На одной стая белых дневных псов, на другой черных ночных шакалов. Деревянных плашек с этими цветами на противоположных поверхностях тоже было шесть. Игроки по очереди подбрасывали их и делали ход на количество клеток, по числу плашек, выпавших соответствующими сторонами. Кроме случая, когда все ложились одинаково, тогда следовало выдвинуть из норы следующую фигурку стаи. Для победы нужно было быстрее соперника довести фишки до противоположной норы.

Царь Кумбу взял фигурки за спиной так, что бы Лом не видел, зажал их в кулаках, после чего вытянул руки, предлагая выбрать. Арьяну досталась белая, что повеселило Мбангу.

Игра шла азартно и весело. Единственное, что омрачило радость царя Кумбу, так это поражение. Он некоторое время глядел на последнего пса, вставшего рядом с тремя шакалами, которые так и не вышли из своей норы.

Поразмыслив над этим немного, он пришел к выводу, что должно быть виновен слуга, осквернивший плашки прикосновением. Правитель озвучил догадку, вызвал придворного жреца и велел провести очистительный обряд. А четверть часа спустя, когда запыхавшийся от неистовой пляски служитель с чувством выполненного долга повалился на пол, потребовал у Лома отыгрыша.

Действенность ритуала стала очевидна сразу, когда арьяну достались черные шакалы. Мбанга и жрец сочли это добрым знаком, и воодушевившийся царь принялся за игру. К их изумлению, светлолюд одержал верх и с этими фигурами. Проигрыш поверг монарха, именовавшегося в том числе и Непобедимым игроком, в глубокое замешательство. Он принялся раздумывать над ситуацией, а что бы в голову по скорее пришли дельные мысли, велел принести подкрепиться.

Через полчаса, когда стараниями присутствующих посреди освобожденного от жареных цыплят подноса выросла груда обглоданных костей, правитель Кумбу, отерев жир с ладоней о курчавую шевелюру невольника, изрек:

— Сегодняшний вечер показал мою правоту! Удача капризна и вероломна. Ты доказал, что она способна ради насмешки покинуть даже своего завзятого любимца! Поэтому нельзя полагаться исключительно на нее, когда речь идет о таком важном деле, как судьба подданных целого царства. Нужно мгновенно соображать, безошибочно рассчитывая и взвешивая, действуя быстро. Как это присуще мне. Удача способна возвести на трон, но усидеть на нем дано лишь тем, чей ум стремителен, как гепард. И сейчас я продемонстрирую тебе это! Доску для манкалы! — захлопав в ладоши, приказал он, обращаясь к жрецу, видимо, не желая осквернения принадлежностей нечестивцами из прислуги.

— Доводилось ли тебе играть в манкалу? Ее еще называют «игрой в зерна».

— Нет, Светлейший.

— Что ж, манкала требует невероятной быстроты ума, но понять ее легко даже ребенку. Самые невежественные пастухи играют в нее, используя ямки в земле и козьи шарики.

На уяснение правил у Лома ушло совсем немного времени, они и впрямь были незатейливы. Лунки на доске наполнялись равным количеством зерен. Совершавший ход игрок брал в руку содержимое одной из них и «сеял» — по одному выкладывал в соседние противосолонь. Если при этом в лунке оказывалось определенное число зерен, игрок «сжинал урожай» перемещал в отдельное углубление, называемое амбаром.

Игра требовала виртуозно считать на интуитивном уровне, так как времени на вычисления не давалось. Царь Кумбу был опытным игроком, не раз побеждавшим придворных, поэтому как настоящий мастер умело обеспечивал себе преимущество: во — первых, он распорядился поставить масляные лампы так, что бы их свет отражался в глаза Лому, во — вторых, кашлял, хлопал себя по жирным ляжкам, ерзал, оглушительно пускал ветры и иными звуками мешал сопернику сосредоточиться. Правда, в итоге он все же проиграл все три партии.

— Надо же, как новичкам везет! — всплеснул руками Мбанга.

— Ничего удивительного, о Мудрейший из правителей, — подал голос жрец, — взгляните на небо, — он указал пальцам в соломенную кровлю, — звезды предрекают сегодня всем новичкам необъяснимые успехи. Такова прихоть богов, о которой мы — знающие люди — можем судить, читая небесные знаки, — приближенный расплылся в широченной угодливой улыбке, словно деревенский дурачок, лизнувший сладость.

— Они нужны простолюдинам, я же чувствую это и не сверяясь со звездами. Царь Кумбу никогда не оскорбит богов. — Лом, ты уже понял, что удержать царство можно, лишь обладая быстрым умом, и, клянусь чешуями Большого Змея, это тысячу раз правда! Но сохранить трон и достичь процветания и благоденствия народа, что намного важнее — это не одно и тоже. Скорости мысли не достаточно для блестящего правления. Ум рожденных для великой судьбы подобен молнии не столько быстротой, сколько разветвленностью. Важнее всего уметь предугадывать последствия принимаемых решений, составлять замыслы, маскировать цели. Нет второй такой игры, которая бы проявляла эти качества столь ясно, как чатранга. Известна ли тебе эта игра, Лом?

— О, она одна из моих любимейших, Светлейший!

— Что ж, я обязательно преподам тебе урок за доской, но не сегодня. Я вижу, каких сил тебе стоила игра с Непобедимым игроком. Ты утомлен, а партия чатранги длится часами, поэтому мы перенесем ее на завтра. Сейчас же иди отдыхать, нельзя истощаться перед столь ответственным боем.

***

Игра состоялась после обеда. Помимо участников присутствовало несколько советников из числа особо приближенных к особе правителя Кумбу. К большому удовольствию царя, арьяну выпало играть белыми фигурами, которые по популярной в Высокой земле версии правил ходили после черных. Мбанга начал с заметным воодушевлением. Он совершал ходы быстро, не раздумывая, словно спешил поскорее завершить игру, нисколько не сомневаясь в ее победном исходе. Окружение подбадривало монарха льстивыми замечаниями и восторженными выражениями на лицах. Кто-то даже пританцовывал от восторга.

Однако, когда с доски была убрана почти половина черных фигур, властитель Великого Крааля умерил прыть. Чувствуя, что чаша весов склоняется отнюдь не в его сторону, он стал подолгу сосредоточенно размышлять над каждым ходом. Ему казалось, арьян применил невообразимое колдовство, не требовавшее прибегать к амулетам, заклинаниям или магическим пляскам, и, тем не менее, влиявшее на белые фигуры так, что они образовывали систему взаимной защиты, о которую разбивались самые неистовые атаки черных.

За время партии Мбанга несколько раз укреплял свои достоинства соответствующей едой. Решительность пищей воинов — сырой говядиной и молоком с кровью, хитрость — любимыми среди придворных интриганов лепешками на меду, и даже парой горстей почитаемого аскетами и отшельниками размоченного в воде гороха прибавил себе ясности ума.

Царь Кумбу напряженно сопел, обливаясь потом, пробовал по взгляду разгадать замыслы Лома, пытался читать подсказки на лицах свиты, но ничего не помогало. Светлолюд действовал неторопливо и методично, захватывая одну ключевую позицию за другой, словно удав, все плотнее обвивающий жертву. Черных фигур оставалось меньше и меньше.

Мбанга безошибочным чутьем многоопытного политика определил, что только нестандартный, дерзкий и неожиданный для противника ход способен переломить ситуацию. Непобедимый игрок напрягся еще сильнее, полностью сфокусировавшись на доске, в поисках дающей спасительный выход бреши в обороне светлолюда. На скулах затвердели желваки, ноздри расширились.

И тут его осенило. Он отчетливо понял, как должен действовать. Сдержав способную выдать его самодовольную улыбку, монарх подобрался внутри, словно изготовившийся к прыжку леопард. Не отрывая взгляда от «гвардейца», пока еще не запертого фигурами арьяна, он потянулся рукой, энергично привставая с сиденья и одновременно врезаясь коленом в выступавший угол чатранговой доски.

Движение вышло естественным и легким. Со стороны опрокидывание фигур могло показаться неумышленной оплошностью. Исполненный досады возглас царя Кумбу тоже звучал вполне искренне. Мбанга некоторое время сокрушался о том, что, отдав фигуры, он усыпил бдительность Лома и мастерски заманил того в западню. Оставался последний ход черным «гвардейцем», что бы поставить белому царю мат, если бы не это досадное недоразумение. Неловкость стоила монарху грандиознейшего триумфа.

Кто-то из присутствовавших, совсем еще неопытных царедворцев, вдруг начал вслух недоумевать, каким же образом правитель собирался ставить мат белому «царю», со всех сторон прикрытому другими фигурами? Но остальные, с нарочито презрительными гримасами на лицах, тут же указали наглецу его место, отметив присущие ему глупость и невежество, не позволяющие тому понимать гениальность ходов Непобедимого игрока.

Лом отреагировал сдержано. Он предложил переиграть партию, поскольку зароки арьяна требовали участия в любом состязании до конца, заверив Мбангу, что впредь будет бдительнее и не позволит так легко заманить себя в ловушку.

Царь согласился на повторную игру, но уже после поединка с Хубебом, если, конечно, Лом его переживет. Сегодня же обязанности правителя Кумбу требовали от Мбанги удалиться для участия в подготовке завтрашнего боя.