Читать онлайн
"Угрюмый праведник"

Один со всеми, один за всех, один против всех.

Св. Мика Секироносец

Один со всеми

— Опять он! Прокля́тый! Будь он трижды неладен, что б он ежами обосрался! Как же он мне надоел. От черни уже отбоя нет! Не дают спокойной жизни! Столпятся возле дворца в своих вонючих лохмотьях и давай немытые руки тянуть, причитая: «Ой, спаси, король-батюшка! Оборони, заступник! Гу-гу-гу... убил сына ... бу-бу-бу ... унёс дочку, ... му-му-му... отчий дом разнёс, все хлеба на полях спалил»! Тьфу! И, главное, настырные какие! Только вроде бы прогонишь, а они снова собираются. И всё своё нудят, нудят, нудят. Ни спасу от них, ни обороны.

А квартальные старосты? А деревенские головы? Уже всю канцелярию утопили в своих челобитных! Писари просто зашиваются, на работу времени не остаётся, то неподходящее вино для праздничного фонтана закажут, то не вовремя запрос на пух для перин пошлют.

И это пока ещё он преследовал простолюдинок! а вчера, вчера он покусился на дочь городского Часовщика! Немыслимо! Представляете, что будет, если он с горя запьёт и перестанет подправлять работу механизма? Сколько тогда неугомонной черни окажется у ворот? — король окончил тираду, запахнул полы мантии и, с негодованием на лице, застыл напротив окна.

Стоявший на посту у двери Алебардист, повернул голову и, скользнув взглядом по чеканному профилю, увидел, что взор монарха обращён к дракону в небе.

Исполинский угольно чёрный ящер с переливавшейся на солнце чешуёй, исполнял в воздухе причудливый танец. Расправляя то одно, перепончатое кожистое крыло, то другое, дракон выписывал вытянутым телом в небе замысловатые, напоминавшие петли, траектории так, словно хотел завязать себя в узел.

— Так дальше продолжаться не может! — воинственно взвизгнул король, — Я собрал всех вас сегодня, чтобы раз и навсегда разобраться с этой проблемой. Чтобы она меня больше не беспокоила, — уже ровнее, сделав ударение на последнем слове, произнёс он, обращаясь к участникам совещания.

***

Заседание тянулось до вечера. Начало выдалось несмелым и тихим, словно брожение в кадке с, только положенной под гнёт квасится, капустой. Затем принесли вина́ и, дело пошло. Дискуссия сперва разворачивалась, набирая высоту накала, достигла кульминации, а затем, сникнув, вяло поползла. Судили, рядили, высказывали мнения, делались предложения, предложения отвергались, витийствовали, пускались в многословные рассуждения, и многословные рассуждения обрывали, спорили, соглашались.

Секретарь, не одно гусиное перо измочалил о шершавый папирус, на котором вёл стенограмму. Однако теперь, когда он в ночной тишине опустевшей канцелярии, при свете масляной лампы заносил в итоговый протокол сухую выжимку из речи участников, текст получался не таким уж и больши́м. В свитке мелованного козлиного пергамента под шапкой с реквизитами и стандартной преамбулой значилось:

«Драконолог. Драконы являются разумной расой, и, по всей видимости, они намного древнее человечества. Это очень необычные существа, поскольку весьма и весьма отличаются не только от теплокровных, но даже и от рептилий. Здесь и строение тела с шестью конечностями, и способность к полёту. А ещё особая кровь, содержащая газ, делающий её горючей. В настоящее время драконы изучены сла́бо. Поскольку ранее взаимоотношения между расами носили характер ожесточённой конфронтации, приводившей к варварскому и негуманному истреблению ящеров.

Причиной этому служили вздорные инсинуации, ложные слухи и нелепые выдумки церковников-мракобесов, распространившиеся среди невежественной, склонной к суевериям черни. В них утверждалось, что драконы — это безмозглые кровожадные чудовища, пожирающие девиц.

Часто случалось так, что распалённые подобной чушью молодые мужчины благородных сельских семейств, безжалостно уничтожали драконов, разоряли их гнёзда, нанося науке драконологии невосполнимый ущерб. В некоторых королевствах это превратилось в, отличающееся особыми жестокостью и азартом, чудовищное пари, заключаемое между отпрысками знатных семейств.

Подумать только, охотится на живых мыслящих существ! Что, конечно же, катастрофически сказалось на популяции.

К счастью, в настоящее время, силами лучших умов Ордена «затворников Башни из слоновой кости», наука опровергла эти возмутительные наветы. В действительности драконы это разумная, хотя и, ра́звитая в несколько ином направлении раса. Более того, ни о какой охоте за девицами речи быть не может.

Драконы, что, несомненно, свидетельствует об их прогрессивности, и нам бы этому у них поучиться, не имеют половых предрассудков! Они едят всех и мужчин, и женщин, и стариков, и детей. Отдают предпочтение человеческим девушкам только самки дракона, да и то лишь в период гона, когда для привлечения партнёра и повышения собственной плодовитости им требуется диета из мяса молодых высоко фертильных особей. Согласитесь, это в корне меняет дело!

И, участившиеся в последнее время, случаи похищения молодых женщин, недвусмысленно говорят о том, что драконица собирается привнести в наш мир чудо новой жизни.

В свете научных данных учёное сообщество выступает против истребления столь незаурядных, интереснейших и ещё столь малоисследованных существ. Недопустимо лишать драконологию — магическую науку предмета изучения. Мы полагаем, что человечество должно найти способы мирного сосуществования и сотрудничества на основе взаимного уважения, ведь людям, истребляющим представителей пусть непохожей на нас самих, но всё же разумной расы, и так стоя́щей на грани исчезновения, не может быть никаких оправданий.

Более того, я бы ходатайствовал о ежегодной выплате из казны десяти тысяч золотых, на освоение драконологами, борющимися за сохранение драконьей популяции. Жизни Драконов Важны!

Священнослужитель. Признаю́, ранее случалось так, что служители Церкви участвовали в натравливании людей на драконов. Но это было в стародавние, суровые времена, когда Ковенант Всеблагих отцов был узурпирован, ныне отлучёнными и признанными еретиками, солдафонами, почитавшими святого Мику как Секироносца, а не как Огнетерпителя.

Однако теперь Ковенант состоит из совершенномудрых книжных мужей, и подобное не повторится. Мы, безусловно, чтим Первый подвиг Мики, каравшего отступников и святотатцев, обращавшего в истинную веру при помощи «бердыша и палаша» самых свирепых и алчных из языческих волков. Но отдаём предпочтение всё же Второму Подвигу — самосожжению Мики, который, попав в плен к язычникам, не только не отрёкся от истинной веры, но даже собственной рукой подпалил разложенные под ним вяза́нки хвороста, посрамив поганых идолопоклонников. Ведь если на ратном поприще Мика был преодолён, то в приверженности вере и готовности принять за неё мученическую смерть он преодолён не был.

Поэтому церковь считает, что нападения дракона есть кара небесная за грехи и нужно уподобиться Мике в стойкости претерпевания страданий.

Ежели дать пастве поднять секиру на дракона сегодня, то, кто знает, на чью голову та опустится завтра? Соседа? Мытаря? Короля? А может, и вовсе вместо Книги ляжет на Стол Ковенанта?

Нет! Мика Огнетерпитель указал единственно верный путь из юдоли скорби, на те Небеса, безупречную лазурь которых не нарушит даже и тень крылатого ящера!

Рыцарь безупречно белой ризы. Как коннетабль и потомственный хранитель королевства, наследник рода Камнеградских владетелей, веками оборонявшего границы страны, я заявляю, что силой этот вопрос не разрешить. Даже моих познаний в истории достаточно для того, чтобы понимать, что война не решает проблемы, а только усугубляет их, перекладывая на потомков всё более и более тяжкий груз.

Вы считаете, что убийство дракона прекратит гибель людей? Если вы действительно так думаете, то поразмыслите вот над чем: а как на убийство собрата отреагируют остальные? А не прилетят ли они целой стаей мстить? Не сожгут ли они дотла и Дворец, и Столицу, и другие города и деревни королевства? Сколько подданных мы потеряем тогда?

А что по поводу преступного истребления представителя разумной расы скажут соседние королевства? Не подумают ли они, что на нашем троне восседает обезумевший кровожадный маньяк, которому следует дать укорот немедленно, пока тот не позарился на их земли? Не объединятся ли соседи против нас? Не двинут ли свои неисчислимые рати через наши границы? Сколько полей тогда вытопчут их кони? Сколько сел тогда, обратятся в пепел? Сколько мужчин падут сражённые оружием, и сколько дев претерпят надругательства?

А что предпримут сектанты драконопоклонники, которые проникли во все наши города и повсюду внедрили послушников, когда увидят, что мы уничтожили их святыню? Не отравят ли колодцы? Не подожгут ли ночью наши дома? Не нашлют ли порчу на королевское семейство и его вернейших слуг?

Я, как потомственный военный, с копья вскормлённый, из шелома вспоённый, просто обязан думать о таких вещах и предугадывать последствия, бездумного обнажения клинка. На моих плечах тяжёлая ноша ответственности за судьбы великого числа людей, что неминуемо погибнут в распрях.

Война — это грязь, смерть, кровь, слёзы, стенания, вопли и гарь пожаров. Мы должны избегать её до последней возможности. Она унесёт многажды больше жизней, чем не просто какой-то там дракон, а даже целая их стая.

Предположим, я возьму копьё в руку и, не вняв доводам науки драконологии и учению Церкви, отправлюсь сражаться с ящером. Но как трактовать этот мой предполагаемый поступок? Ведь если я убью его — разумное, мыслящее существо, без вынесенного судом смертного приговора, получится, что действия мои противозаконны, а сам я преступник! Ладно, если бы это касалось только меня одного, но я — рыцарь, а значит, слуга короля и мои преступные действия, без сомнения, бросят тень на монаршую особу — гаранта закона и справедливости в королевстве, и приведёт к крушению устоев.

Блюститель закона. Привлечение к суду дракона представляется теоретически возможным, так как нет ни одного закона, указа или правового обычая, который воспрещал бы это делать.

Однако, процесс правосудия неотделим от неукоснительного соблюдения формальной стороны. Поэтому необходимо: сопроводить дракона на площадь, где ему зачитают обвинение. И кроме того, ящеру должны быть предоставлены переводчик и адвокат.

Без выполнения этих условий получится не истинное правосудие, а гнусное, мерзостное судилище. Буффонада, до которой не опустится ни один уважающий себя законник. Подобное попрание прав и свобод навсегда запятнает честь королевской династии. Ославит правителя тираном и угнетателем, среди иноземных монарших семейств, что, безусловно, создаст проблемы и в матримониальных делах, поскольку, едва ли найдутся желающие породниться с поправшим законы владыкой.

Бургомистр. Вот сейчас много слов было сказано о том, как убить дракона, а я между тем предлагаю взглянуть на проблему под другим углом.

Дракон это не столько бедствие, сколько благо. Да-да! Когда распространились вести о том, что над Столицей появился летающий ящер, к нам, чтобы увидеть его своими глазами, отовсюду хлынули бездельники как знатные, так и просто богатые. Вместе с прислугой. Следом, в надежде на заработки, потянулись художники, поэты, менестрели! За ними различные жрецы со своими адептами, прорицатели, гадатели, астрологи, алхимики, колдуны.А там и скоморохи, жонглёры, акробаты и фокусники подтянулись. Я уж не говорю про простых умалишённых и обычных зевак. И что особенно важно все они пьют, жрут, платят за постой и ходят к распутным девкам, изрядно наполняя не только казну, но и кошельки самих горожан!

Ну и, как известно, где многолюдство там и торговля. А где торговля там и пошлины.

Нет, не поймите неправильно. Я не против того, чтобы бороться со злом, исходящим от дракона, я — за! Но давайте соизмерять масштабы и методы!

Пока что количество похищенных драконом дев совершенно незначительно. Я в полной мере сопричастен к страданиям их родителей, чьи сердца рвутся от скорби, а горящие глаза, уже не дают слёз, однако, в делах нужно руководствоваться не только чувствами, но и разумом. А он призывает измерять, считать и взвешивать.

Нужно понимать: число жертв дракона сопоставимо с ежегодно погибающими под колёсами телег. И оно намного меньше погибших в пьяных драках за тот же период! Так что же нам запретить ездить на телегах или ещё нелепее: пить? Нет! Везде нужна мера. Золотая середина.

Скажу больше: имея такую достопримечательность, как дракон и, сопутствующий ему, наплыв людей, мы привлечём в Столицу переселенцев со всего Королевства и окрестностей. Приток новых жителей с избытком восполнит потери, сожранных ящером, прежних насельников. Значит, количество плательщиков податей возрастёт. Город будет богатеть, шириться и процветать.

Поэтому бороться с драконом надо осторожно, так чтобы не спугнуть.

После этих слов шла закрывающая протокольная формула, а ниже начинался текст указа, подлежащего оглашению на Рыночной площади Столицы.

***

После заседания Алебардист направился в корчму «Весёлый висельник». Страшно хотелось напиться. Не пропустить две — три кружечки эля после службы, как порой бывало, а залиться по самые уши, утопив в хмельном, бушевавший внутри, ураган эмоций.

Войдя в заведение, он первым делом выложил перед содержателем серебряную монету, с ходу демонстрируя серьёзность намерений. Седоусый Юстан понимающе кивнул и, зная о предпочтениях Алебардиста, отдал соответствующие распоряжения.

Через несколько часов, когда, сидевший отдельно от остальных посетителей в дальнем углу, угрюмый Алебардист уже одолел в честном поединке корчагу с пивом, к нему за стол подсел Юстин.

— Ты чего такой угрюмый? — начал беседу корчмарь.

— Да, — Алебардист неопределённо махнул рукой, демонстрируя желание отгородиться от докучливых расспросов.

— Говорят там, — последнее слово Юстан сопроводил многозначительным жестом потыкав указательный палец вверх и за спину, — за дракона сегодня обсуждали?

— Говорят, — нейтрально согласился Алебардист.

— И что решили? — продолжил любопытствовать собеседник.

— Как объявят — узнаёшь. Потерпи пару дней, — с предельной деликатностью отклонил его вопрос посетитель.

— Ну, ты хоть своими словами, то как-то обскажи! Опять, небось, чушь какую-то придумали?!

— Не велено, служба, — развёл руками Алебардист, не утративший от выпивки, вопреки ожиданиям корчмаря, твёрдости.

— Э-э-х, — раздосадовано взмахнул рукой седоусый, — Да я не из простого любопытства нос сую, чтобы с пьянчугами судачить, да с бабами сплетни распускать. Это мне лично надо. Ты вот не знаешь, наверное, я редко рассказываю, что я родился с Оркостане. Беженец я. Мне шесть вёсен тогда минуло, когда в тех местах дракон объявился. По первой оно ничего так было. Летал себе, охотился. Ну, когда барана дикого поймает, а когда овцу домашнюю. Невелик ущерб был, никто особо и не переживал. Что волк, что дракон, всё едино.

Власть местная, ни местоблюститель, ни церковный наместник, пальцем в палец не ударили по этому поводу. Им что? Жопы о сёдла бить и в горах на ветру морозить не хотелось. Мужики не ропщут сильно, да и ладно.

В общем, пообвыкли. Притерпелись как-то. Когда девки с округи пропадать стали, на дракона сперва никто не подумал. Мало ли? Может, волки задрали или там в речку свалились, а может, снасильничал кто, да прикопал, всякое бывает... На дракониху в смысле, не подумал, — поправился Юстан, — Это «она» оказалась, самка. Мы-то и не знали о том. Откуда? Это книжники по полёту определить могут, а мы-то что, мужичьё тёмное! Поняли только когда появились «детки». Шестеро. Все жёлтые, в мать. Испугались мы тогда немного, но понадеялись, что раз прежде обходилось, так и впредь пронесёт.

Только юды мудрей оказались. Сговорились промеж собой. Поодиночке, чтобы не привлечь особого внимания, втихаря, чтобы цену не сбить, распродали все, что увезти не могли. А затем погрузили скарб и ушли, пока перевалы не закрылись. Умный народ. Поганый, но умный.

А мы — остались. Эх, знать бы тогда, да что уж там...

Потом детки-то подросли и тоже начали охотиться. Сначала где-то в безлюдье на зверей. Сил набирались, опыта. Росли, да аппетит нагуливали. А по осени появились, окрепшие, сноровистые. Скот мигом перерезали подчистую. Мужики в крик, побежали к местоблюстителю, да без толку, он, как узнал, что драконов уже семеро только в замке своём закрылся да стреломётами башни утыкал. Пошли к церковникам, те за помощью отправились. Не знаю, может, потом и вернулся кто... а может, и нет.

Как скот вышел, принялись за людей. Мы тогда в домах пересидеть зиму решили, а там уже и уходить по весне, как перевалы в горах откроются, потому как на себе по снегу много не утащишь, да и далеко на холоде и пронизывающем ветру не уйдёшь.

Но и тут незадача вышла. Твари оказались умнее. Пока одни сжигали дома, выкуривая нас как крыс из нор, другие караулили у перевалов. Местность там была открытая, спрятаться негде. В горах было уже холодно, и лежал снег. Драконы резали людей впрок, запасались мясом на зиму, не опасаясь, что оно испортится. Умные твари. Поганые, но умные.

Нас у батьки с мамкой было шестеро. Я — четвёртый, малыши близняшки: Росинка и Льдинка, Петур, Йуншас и старшая Мирашка, ей тогда ещё шестнадцатая весна не пришла. Мы от остальных отстали, с малышнёй на руках быстро не пойдёшь. Ну а ждать нас никто, понятное дело, и не стал. Каждый выживал как мог, думая только о себе и своих близких. Каждый надеялся, что дракон заберёт кого-то другого. Каждый мечтал вырваться из доли́ны, из приветливого благодатного края, в одночасье, ставшего смертельным капканом.

В общем, дракониха нагнала нас, когда до прохода в спасительное ущелье оставалось рукой пода́ть. Батька первый заметил силуэт в небе. Он старый солдат был. Сноровистый. По молодости с Пурпурным графом в походы ходил.

Встал на месте как вкопанный, факел поднял и давай кругами водить. А на нас с матерью как гаркнет, чтобы бежали что есть духу. Та в слёзы, давай причитать по-бабьи, несуразицу всякую залопотала и за одежду его тянуть принялась. Он ей тогда такую оплеуху дал, что в горах эхом отдалось, отпечаток ладони недели три потом на лице краснел. Но в чувство привёл. Мы, держась за руки, понеслись во всю прыть, никогда так в жизни не бегал. Холодный воздух выжигал лёгкие, в боку кололо, словно вертел вогнали, но ноги работали исправно.

Отец просчитался. Дракониха впилась в него когтями, взвилась в воздух и скинула на землю рядом с ущельем. Снег окрасился кровью из ран, от переломанного тела повалил пар. Отец был ещё жив. От удара у него, должно быть, не осталось ни одной целой кости, но он ещё мог орать.

Ящериха развернулась на второй заход. Мать тогда омертвела, белее снега была, глаза как рыба таращила, но, видимо, батькина пощёчина крепко в голову засела. Нам троим она велела не останавливаться. Я краем глаза успел заметить, как она обняла Мирашку, поцеловала и, отстранив, подтолкнула в сторону драконихи. Потом мать, прижимая к груди свёрток с близнецами, бросилась за нами. Сестра, оскальзываясь на камнях, зажимая рот руками, пошла навстречу судьбе. Она замерла на снегу перед тварью, похожая на испуганного кролика, а та схватила её и унесла.

Близнецы той зимой померли, в один день, как и родились. Это уже за перевалом в Оксене было. Тягот не выдержали, голода. А мать умом с горя тронулась. Так-то тихая была, но, как снег выпадал, она всё ходила по полям, да расспрашивала всех встречных, не видал ли кто её дочку Мирашку, — Юстан тяжело вздохнул, покрасневшие глаза мокро блестели.

Алебардист слушал вдумчиво, не перебивая, только пускал клубы дыма.

Какое-то время оба молчали. Тишину в, покинутой последними посетителями, ночной корчме, нарушал только треск тлеющего табака.

Трубка у Алебардиста была особая, много лет назад изготовленная покойным уже мастером по индивидуальной прикидке. Чаша украшало искусно выделанное изображение святого Мики Секироносца, а мундштук сидел между зубами как влитой, можно было говорить и даже петь, не выпуская его изо рта. Привычка к трубке была такова, что иногда Алебардист непроизвольно двигал челюстью, словно найти зубами недостающий мундштук.

— В общем, так: жене скажи, чтобы свои старые платья не выбрасывала. Они тебе ещё ой как пригодятся, — с этими словами Алебардист грузно поднялся из-за стола, участливо потрепал содержателя таверны по плечу и двинулся к выходу.

***

— Слушайте! Слушайте! Слушайте! И не говорите потом, что вы не слышали! — раздавался на рыночной площади Столицы зычный голос Глашатая, — Указ его королевского величества!

Первое: всем подданным короля, вне зависимости от знатности происхождения, сословия и достатка, пола и возраста, а также религиозной принадлежности, под страхом наказания в сто палочных ударов воспрещается упоминать о нападениях и других злодеяниях, чинимых драконами. Называть расу злодея можно, только если это не дракон. У преступника нет расы, ведь в Королевстве все равны и люди, и нелюди.

Второе: в целях борьбы с участившимися случаями похищений дев теми, чья раса не называется, мужчинам дозволяется появляться на улице не иначе как в женской одежде, при длинноволосых париках и с набелёнными и подрумяненными как у девушек лицами. Ослушавшиеся будут подвергнуты наказанию в виде ста палочных ударов.

Третье: девушкам и женщинам, менее шести пудов ве́сом, необходимо, находясь на открытом месте, дополнительно утяжелить себя ношей до указанного значения. Ослушавшимся первый раз указанная ноша будет прикреплена к телу в принудительном порядке, при повторном нарушении дополнительно будет взыскан штраф в сто золотых.

Четвёртое: устанавливается дополнительный сбор в размере одного золотого в неделю с владельцев домов с соломенными крышами, расположенными в черте городских стен. Он пойдёт на оплату ежедневного полива их водой.

Слава мудрому королю! Слава королю — защитнику! Слава королю — оборонителю!

Один за всех

На следующий день Алебардист проснулся уже после полудня. Голова, как ни странно, после вчерашних возлияний не только не раскалывалась, но и была совершенно ясной. Иных признаков похмелья, кроме жажды, не ощущалось. Поднявшись с постели, он умылся холодной дождевой водой из бочки. Оделся и не спеша, работая челюстями, прожевал давно уже остывшую яичницу с колбасой — завтрак, оставленный заботливой супругой, отправившейся вместе с детьми, проведать кузину.

Затем Алебардист уселся возле окна и, задумчиво рассматривая прохожих на улице, приготовил себе трубку. Курил он долго, с трудом заставляя себя сосредоточенно размышлять о чём-то неприятном и тяжёлом, словно пытался жевать застывшую земляную смолу.

Так, он провёл несколько часов, а после взял топор и пошёл выламывать штукатурку с того места на стене, где был устроен тайник, с добытым в походах серебром.

Вечером Алебардист нанёс четыре визита. Сначала навестил знакомого, с которым договорился об аренде осла. Оставив, как хозяин не отнекивался, в залог массивное серебряное кольцо, стоимости которого хватало на покупку двух таких животных.

После купил у мясника Троста упитанного барана с белоснежным руном.Затем проследовал к казармам, где, косясь на приобретённое животное, отпросился у своего капитана, со службы под предлогом необходимости срочно проведать захворавшего кума.

Оттуда Алебардист отправился к аптекарю Пейснеру, о котором ходила сомнительная слава, как о промышлявшем изготовлением всяческих подозрительных снадобий и декоктов, алхимике. Благодаря чему, тот не знал отбоя от клиентов из числа королевских придворных. Там провёл около четверти часа, а когда вышел, свёртка с серебром у него при себе уже не было.

***

Супруге Алебардист сказал, что собрался повидать старого боевого товарища, с которым во времена проведённой в походах молодости делили последний сухарь и ночевали под одной телегой. Весь день он ходил угрюмый, задумчивый, словно в воду опущенный. Много и подолгу курил. Жена сердцем чувствовала неладное, пробовала допытываться, но её старания не возымели успеха.

Дети тоже задавали вопросы, но Алебардист только отшучивался. Получалось, правда, натянуто. На душе у него скребли кошки.

Вечером он принёс в дом какой-то подозрительный мешок. Не говоря ни слова, поспешно спрятал в его сундук, который сразу же запер на ключ. Прежде чем уложить детей в постель, Алебардист крепко обнял их и особенно долго не отпускал.

Ночью он не мог заснуть, беспокойно ворочаясь с боку на бок, на набитом сеном тюфяке рядом с безмятежно сопевшей женой. Встал. Подошёл к стенной нише, где занавешенная белым полотенцем стояла фигурка святого Мики. Старая, дореформенных времён, когда символ веры — пылающую связку прутьев, ещё изображали со вставленной в неё рукоятью, секирой.

Это нынешний Мика походил на избитого подвыпившими студентами женоподобного попика в белой, забрызганной свекольным соком рясе. Прежний, же представлялся, облачённым в длинную кольчугу, угрюмым воином с суровым волевым лицом. Притянутый верёвками, спиной к столбу, он стоял на груде фашин. Спереди к телу была примотана язычниками его внушительного вида обоюдоострая двуручная секира. Пылающей головнёй в, чудесным образом освобождённой, левой руке, Мика поджигал связки хвороста у себя под ногами.

В основании статуэтки едва угадывалась надпись — девиз святого Секироносца: «Один со всеми, один за всех, один против всех».

В лунном свете, его взгляд из-под массивного надбровья, был тяжёлым, давящим, угрюмым. В них не было ни жалости, ни сострадания, ни к себе, ни к другим.

Секироносец принадлежал той эпохе, когда предки нынешних жителей Королевства ещё только выходи́ли из тёмных болотистых лесов в степи и к поймам рек. Ставили среди бескрайних ковыльных просторов первые заставы. Рубили обнесённые высокими частоколами городища на крутых берегах. Не существовало тогда ни королей, ни церкви, ни коннетаблей. Помощи ждать было неоткуда, все проблемы люди решали сами. Что бы ни случилось, рассчитывать приходилось только на силу собственных рук да остроту топоров. Иное то было время. Хотя иное ли?

Алебардист посмотрел на жену, перевёл взгляд на дочь, у которой из-под чепца виднелись длинные золотистые волосы. Представил, как даёт звонку пощёчину первой, затем как вторая застывает белым испуганным кроликом на снегу перед огромным чёрной тварью.

Затем завесил Мику, улёгся к супруге и сразу же крепко уснул. Завтра предстоял трудный день.

***

Он поднялся затемно. Тихонько, чтобы никого не разбудить оделся по-дорожному, забрал из сундука укрытый в нём накануне мешок, захватил со стола, загодя приготовленный узелок с нехитрой снедью и кисет с трубкой. Сунул подмышку скатанный акетон, снял со стены видавший виды шапель и алебарду, которую знал уже дольше, чем жену.

Проснулся сын. Увидев собиравшегося куда-то отца, он перепугался, охваченный смутной тревогой, предчувствием близкой неотвратимой беды, и уже готов был разреветься, но Алебардист сурово насупив брови, жестом велел ему молчать. Отец подозвал мальчишку, обнял и прошептал на ухо:

— Тихо! Пока не вернусь, ты — старший мужчина в семье. Отвечаешь за маму и сестрёнку.

Пятилетка поспешно затряс головой, принимая бремя ответственности. Глаза мигом стали сухими и, взгляд мальчика приобрёл недетскую серьёзность. Теперь плакать было нельзя.

— А сейчас спать! — приказал Алебардист также шёпотом.

Навьючив осла поклажей, включая связанного барана, он поспешил к городским воротам. До рассвета их полагалось держать запертыми, но для своего стражники сделали исключение. Обменявшись с караульными парочкой солёных солдатских острот, Алебардист двинулся по направлению к облюбованной драконом горе.

***

Пути было часа три пешего ходу. До подножия горы Алебардист добрался, когда рассвело. Стреножил и оставил пастись осла, а сам, облачившись в доспехи, взвалил барана на плечи и двинулся дальше.

Лаз, подходящего для дракона размера, он обнаружил быстро. Уложив животное на землю, связал ему ноги, заткнул пасть тряпицей и туго перетянул верёвкой, чтобы тот не мог блеять.

Предчувствуя недоброе, баран беспокойно задёргался, но Алебардист сноровисто прижал его шею своим коленом к земле.

— Терпи, брат! Так нужно. Не выйдет по-другому, — участливо проговорил человек и похлопал животное по боку. Баран таращился с паническим ужасом в глазах.

Алебардист натянул кожаные перчатки с длинными до локтей, крагами, обмотал нижнюю часть лица полосой материи, извлёк кинжал. Перерезал им завязки мешка, вынул оттуда куль промасленной бумаги, заполненный белым, походившим на муку для королевских булочек, веществом.

Разорвав бумагу неловкими из-за перчаток пальцами, высы́пал порошок на барана и принялся тщательно втирать в шкуру животного.

Окончив, Алебардист привязал мешочек с остатками при помощи тесёмок к туловищу барана между передними ногами. Затем взвалил того на плечо и, сгибаясь под тяжестью, пошёл к входу в пещеру.

Смрад шибанул в ноздри уже на подходе, даже сквозь несколько слоёв намотанной ткани. Алебардисту он был знаком, так пахло в превращённых голодом, войной или моровым поветрием в склеп под открытым небом городах, с заваленными грудами разлагающихся трупов улицами.

Сердце зачастило, между лопатками проступила влага. Алебардист осторожно заглянул внутрь, но ничего в темноте не увидел, только почувствовал на лице тёплые токи воздуха, как от нагретой за день свежевспаханной земли.

Он помедлил, собираясь с духом, вошёл внутрь и, прислонившись к стене пещеры, напряжённо вслушался. Ничего. Подождал, пока глаза привыкнут к полумраку и, оставив барана у входа, стал прокрадываться вглубь. Осторожно переступая, миновал два извива пещеры, и наконец, увидел впереди свет. Алебардист бесшумно подполз к краю и опасливо заглянул.

Как он и ожидал, дальше было логово дракона. В свете, падавшем через обширную дыру в своде пещеры, Алебардист увидел перед собой внизу исполинского ящера, укрывшегося расправленными крыльями. Дракон спал, свернувшись плотной спиралью на полу, заваленном обрывками одежды, костями животных и человеческими останками. А рядом по кругу возвышались шесть конусовидных куч крупных, явно принесённых снаружи, камней.

Возвратившись, к входу человек избавил барана от кляпа, но тут же стиснул животному челюсти, не давая блеять.

— Прости, брат. Нельзя иначе, — виновато прошептал человек и поволок животное навстречу неминуемому.

Оказавшись у проёма, Алебардист мощным усилием раскачал живой груз, словно тяжёлый маятник и, с придыханием швырнул вниз.

Истошное блеяние ополоумевшего от страха животного вспороло тишину пещеры. Оно прервалось на мгновение при ударе о спуск, затем возобновилось, когда жертва полетела в объятия дракона.

Алебардист отпрянул. Дальнейшее он уже не видел, воспринимая только на слух. Заходилось криком смертельно перепуганное животное. Затем донеслось громкое шуршание и звук, похожий на скрежет когтей по камням. Блеяние резко оборвалось. Шум стих. Теперь оставалось ждать.

Алебардист выбрался из пещеры, освободился от намотанной на лицо ткани и сбросил перчатки. Всё это он засунул в, вывернутый наизнанку, так чтобы попавшая с бараньей шкуры отрава аптекаря оказалась внутри, акетон. Стянул бечёвкой в узел и убрал в отдельный провощённый полотняный мешок.

Насобирав в ближайшем леске хвороста, Алебардист развёл костёр. Усевшись перед ним прямо на траве, разложил на холстине прихваченную из дому нехитрую снедь: ржаную ковригу, кусочек подкопчённое сало, репу, луковицу и пяток куриных яиц.

Покончив с трапезой, повалился на спину, раскурил трубку и, заложив руки за голову, принялся ждать. Пейснер утверждал, что должно пройти не менее шести часов.

***

Когда солнце поднялось в зенит, Алебардист поднялся на ноги, размялся, прогоняя дремотную вялость, водрузил шапель и с алебардой наперевес двинулся обратно в драконью пещеру.

Как и прежде внутри его встретили: полумрак, удушающее зловоние и тишина. Ящер так и не покинул до сих пор своего обиталища, это был добрый знак.

Осторожно ступая прежним путём, Алебардист добрался до логова и заглянул вниз. Дракон застыл, лёжа на брюхе. Поникшие крылья безжизненно распластались по полу. Голова на длинной шее вывернулась под неестественным углом, однако чудовище было ещё живо: свисавшая из пасти омерзительная зеленоватая пена, едва заметно колыхавшаяся в такт слабому дыханию.

Алебардист поднял булыжник и швырнул в ящера. По телу исполинской рептилии пробежала дрожь. Дракон разлепил веки и с видимым усилием приподнял голову. Он двигался заторможено плавно, словно в жидком меду. Видимо, ему оставалось уже недолго, но вероятность, что дракон выживет, всё же сохранялась, а этого Алебардист допустить не мог.

Не скрываясь более, он сбежал по склону пещеры, обогнул по дуге грозившую полыхнуть огнём голову и хорошенько размахнувшись, рубанул дракона по шее алебардой. Чешуя ящера не уступала крепостью железу, даже от сильного удара лезвие вошло в плоть не глубже, чем на два пальца. Драконья кровь тонюсенькой струйкой полилась на пол. Отравленное чудовище свирепо взвыло и из его пасти в Алебардиста полетела мерзкая вязкая слизь.

Он ударил повторно, перевернув оружие. Изогнутый пробойник погрузился в шею ящера на всю глубину. Тварь атаковала, из последних сил, устремив к Алебардисту, полную смертоносных кривых зубов, пасть. Он встретил её хладнокровно, расчётливо всадив с ювелирной точностью под челюсть длинное остриё.

Кожа на охватывавших древко ладонях скрипнула, захрустел песок на стиснутых в усилии зубах. Гранёный шип раздвинул чешуи брони, прошёл плотную перепонку шкуры, пробил костяную перегородку и вонзился в мозг рептилии.

Конвульсии ящера стихли, однако Алебардист, словно превратившись в железного дровосека, продолжал рубить, как заведённый, пока не отделил голову. Из перебитых жил лилась зловонная, маслянисто блестевшая чёрная жижа.

Алебардист утёр пот со лба, шумно глотая воздух. Сердце заходилось в бешеной скачке. Он отступил от туши поверженного врага и опёрся рукой на одну из каменных груд. Неожиданно та оказалась нагретой. На ладони осталась копоть.

Просунув в зазор между валунами подток, Алебардист, налегая на древко, как на рычаг, раздвинул их. Увиденное ошеломило его. Под навалом камней было яйцо.

Оно имело продолговатую форму и походило на гусиное, только размером с человеческий рост. Розовая с разводами скорлупа напоминала перламутр, подкрашенный кровью.

Драконолог оказался прав. Чёрная тварь была самкой и принесла потомство. В кучах нагретых её пламенем камней ждали своего часа невылупившиеся детёныши. Это стало для Алебардиста полной неожиданностью. Он шёл убивать пожиравшее людей кровожадное чудовище и не понимал теперь, что делать с его пока ещё никому не причинившим вреда потомством.

Алебардист уселся прямо на камни и, по своему обыкновению, погружаясь в длительные раздумья над непростым вопросом, закурил трубку.

Учёный маг утверждал, что они разумны, значит, предположительно их можно приручить, сделать безопасными для человека. Драконов тогда можно было бы показывать за деньги на ярмарках или даже кататься на них как на карусели, вот бы визгу было у ребятни на спине пикирующего дракона! Кроме того, драконы могли бы доставлять важную государственную почту, и с их спины удобно было бы следить за границами Королевства. Да мало ли ещё полезных дел можно придумать для огромной летающей твари?

А что если нет? Если их нельзя приручить? Ведь никому прежде это не удавалось! Тогда они будут таскать девиц, жрать людей и сжигать целые селения.

Ему не единожды пришлось очистить и по новой заполнить табаком трубку, прежде чем он, наконец, приняв решение, отложил её в сторону.

Примерившись, Алебардист резко ударил по яйцу алебардой. Оружие проломило верхушку и раскололо скорлупу. Оттуда в слизистой массе к ногам человека вывалился отвратительного вида зародыш телесно-розового цвета, размером с крупную собаку, напоминавший нечто среднее между цыплёнком и змеёнком. Алебардист поставил ногу ему на череп. Через мгновение в тишине пещеры раздался хруст.

Затем Алебардист разделался с остальными яйцами. Он вспомнил, что драконолог утверждал, будто кровь дракона горит. Алебардист высек искру на трут, раздул крохотный огонёк и поднёс к капле запёкшейся жижи. Так и есть, кровь чудовища тут же занялась. Мужчина быстро соорудил из валявшихся под ногами ветоши и ветки факел, зажёг и, отойдя ближе к выходу, метнул в собравшуюся вокруг туши чудовища лужу.

Полыхнуло. Огонь в мгновенье ока распространился в логове, охватив останки ящера. Поглощая плоть дракона, он не только не утихал, а, напротив, бушевал со всевозрастающей яростью. Взяв оружие наперевес одной рукой, а другой прижимая шапель к голове, Алебардист рванул прочь. И вовремя. Разгораясь, пламя взревело, гора исторгла столб чёрного дыма, устремившегося к небу. Волна жара настигла уже перед выходом из пещеры, затрещали волосы на затылке. Вырвавшись, Алебардист тяжело повалился на землю. Дело было сделано. Он истерически рассмеялся. Затем затих, безмятежно глядя, как чёрный дым без следа растворяется в небесах.

Садясь на осла, Алебардист вспомнил, что оставил трубку на том месте, где курил последний раз. Там, где теперь бушевало озеро ревущего пламени. Он плюнул с досады и выругался так, что у осла поникли уши.

Один против всех

Изрядно уставший, но довольный, он въехал в город на белом осле, когда солнце уже клонилось к закату. Избегая любопытных глаз, боковыми малолюдными улочками добрался до дома. Немногословно обнял семью, обдав домочадцев запахом гари, вымылся в лохани с горячей водой и завалился спать.

На следующее утро вчерашний день представлялся каким-то нереальным, эфемерным. Алебардист мог бы подумать, что ему и вовсе это приснилось, если бы не отсутствие дракона в небе и трубки в кисете.

Дежурство выдалось маетным, всё время хотелось курить. Вечером он попробовал одолженную у приятеля трубку, но та никак не хотела устраиваться в зубах, вместо удовольствия принося сплошной дискомфорт как катающийся в башмаке камешек.

Поэтому, получив через несколько дней жалование, он направился в лавку трубочника Шнобеля. Взяв предоплату, тот принял заказ и велел прийти через пять дней. Алебардист явился к назначенному времени. Работа его не устроила, мундштук шнобелевской трубки никак не хотел ложиться между зубами, однако вернуть трубку обратно он не смог потому как был арестован, препровождён на допрос, а после заключён в Сизую башню — столичную тюрьму.

***

Суд состоялся через неделю. На рыночной площади врыли столб из ошкуренного соснового ствола, вокруг уложили вяза́нки хвороста, дополнительно политые маслом. Двое помощников палача возвели Алебардиста и примотали к столбу за пояс. Руки не привязывали, так как формально суд ещё не огласил решения о виновности подсудимого, хотя блестевшее на фашинах масло недвусмысленно намекало на предполагаемый итог сегодняшнего разбирательства.

Городские алебардисты образовали две цепи, одна не давала уйти с площади согнанным туда людям, а другая, напротив, оттесняла желавших пробиться ближе: друзей, знакомых и членов семьи подсудимого.

Алебардист угрюмо взглянул на собравшуюся толпу. Мужчин было не отличить от женщин. Облачённые в женские платья и длинноволосые парики, с гладкими как у евнухов, напудренными и подрумяненными лицами, они, похоже, уже пообвыкли с повергшими по первой в оторопь, требованиями королевского указа и, входили во вкус новой моды. Даже во взглядах появилось что-то бабье.

В состав судейской коллегии Король определил лучших людей Столицы. Это были: Драконолог, Священнослужитель, Рыцарь безупречно белой ризы, Блюститель закона и Бургомистр. Протокол заседания вёл Секретарь.

Алебардист следил за происходящим без особого интереса, пропуская мимо ушей длительные витиеватые процессуальные формулы. После пяти суток нескончаемых допросов, спать хотелось даже больше, чем есть, а курить ещё сильней, чем спать. Дальнейшее отложилось у него в памяти урывками.

Сначала зачитывали показания королевских ищеек, направленных проверить драконью пещеру и обнаруживших там трубку. Затем слушали свидетелей: владельца осла, Троста, аптекаря Пейснера, привратников, капитана, о том, что делал Алебардист накануне гибели дракона. Потом дали слово Шнобелю, который, после разговора с ищейками, донёс об обратившемся за новой трубкой клиенте.

... — Алебардист, понятны ли тебе твои права в рамках этого процесса? — спросил Блюститель закона, окончив бубнить сплошной скороговоркой перечень предоставляемых подсудимому прав.

— Не совсем. Мне вроде как положен адвокат?

— Верно, положен. Но ни один адвокат Столицы не согласен выступить в твою защиту.

— Вы опросили их всех?

— Нет, мы не опрашивали. Это очевидно и так.

— А разве процесс правосудия не неотделим от неукоснительного соблюдения формальной стороны? Ведь по закону мне должен быть предоставлен защитник. Иначе вместо истинного правосудия получится гнусное, мерзостное судилище. Буффонада, до которой не опустится ни один уважающий себя законник. Подобное попрание прав и свобод навсегда запятнает честь королевской династии. Ославит правителя тираном и угнетателем, среди иноземных монарших семейств, что, безусловно, создаст проблемы и в матримониальных делах, поскольку едва ли найдутся желающие породниться с поправшим законы владыкой.

— Ни в коем случае. Процесс правосудия направлен, прежде всего, на восстановление справедливости, защиту пострадавшей стороны и пресечение на корню будущих преступлений. Никакие пустые формальности и бюрократическое крючкотворство не могут препятствовать в достижении этих высоких целей.

— Тогда вопросов больше нет. Мне всё понятно.

... — Алебардист, признаёшь ли ты себя виновным в том, что, угрожая физической расправой аптекарю Пейснеру, принудил последнего изготовить сильнодействующий яд, именуемый «неофит»?

— Если, Пейснер настаивает, что я его заставил, то пускай вернёт полученное серебро.

— Я пrотестую, — подскочил с лавки аптекарь, — Алебаrдист лжец и меrзавец! Это таки клевета!

— Обыщите его дом. Пейснер убирал принесённые мной серебряные: кубок, два блюда и брошь с чёрной эмалью в зелёный сундук, изнутри обитый войлоком.

— Негодяй, — истошно взвизгнул Пейснер, брыли на его жирном лице негодующе затряслись, — убий..., — не закончив фразу, аптекарь побледнел, ухватился за левую сторону груди и, жадно хватая ртом воздух, тяжело осел на скамью.

Судьи объявили по такому случаю получасовой перерыв.

... — Алебардист, поясните суду, почему Вы преступно охотились на разумное существо словно на дикого зверя? Это же просто чудовищно и заслуживает смертной казни, как минимум через отсечение головы! — чеканя каждое слово, пафосно произнёс Драконолог, воздев холеные руки с тонкими пальцами.

— Так это... эээ ... дракон сам охотился на разумных существ. Он людей жрал. А Вы сами сейчас сказали, что это чудовищно и заслуживает смертной казни как минимум через отсечение головы! Вот я ему голову-то и отрубил.

— Вы не понимаете?! Это — другое! — с возмущением выпалил учёный маг.

— Действительно, не понимаю.

— Невежественный, тёмный дикарь, убогий посредственный ум!

... — Алебардист, ты признаёшь себя виновным в разжигании ненависти к расе драконов? — гнусаво протянул Священнослужитель, у которого был заложен нос.

— Не признаю́, Ваше Святейшество.

— Как? Отрицаешь очевидное?

— Нисколько. Я считаю, что причина ненависти к этой расе кроется в поведении самих драконов. Они пожирают людей, палят их дома и похищают дев. Думаю этого более чем достаточно, что бы вызвать гнев в человеческих душах.

Не понимаю, почему Вы считаете, что убийство одного из ящеров возбуждает ненависть ко всей их расе? Своими глазами я вижу обратное: лучшие люди Королевства собрались здесь сегодня, что бы из искреннего чувства любви к драконам осудить меня за этот поступок и предать мучительной смерти. Насколько я помню даже по поводу сожранных драконами людей сборищ, подобных сегодняшнему не устраивалось.

— Драконы посланы Господом в наказание за наши грехи. Такова отведённая им Провиде́нием роль! Мы должны смиренно терпеть посылаемую через них смерть, как терпел пленённый святой Мика, сжёгший самого себя! Как смеешь ты идти против воли Творца, отринув заветы святого Мики Огнетерпителя? — гнусавый голос загудел набатом.

— А как же заветы Мики Секироносца? Ведь он сам собственным топором рубил неверных, которые подобно драконам убивали людей, жгли деревни и похищали девиц?

— Ага! Так, ты отложился от истинной веры! Богомерзкая ересь «секироносцев» толкнула тебя на это гнуснейшее из преступлений.

— В чём же моя ересь? При жизни святой Мика никогда не говорил, что люди должны терпеть причиняемое им зло...

— Моооолчааать! — взревел Священнослужитель, словно труба, — может, он и не говорил такого при жизни, но заповедовал нам это своей мученической смертью. Так учат мудрейшие Отцы. Ковенант един во мнении, толкуя второй его подвиг, как повеление смиренно переносить любые ниспосылаемые кары. Разве ты лучше Отцов разбираешься в вопросах веры?

— Нет.

— Покайся, грешник! Пока не поздно. Моли о мучениях, очищающих душу! Проси Господа о снисхождении к страшным преступлениям своим и святотатствам против воли Его...

— Ваше Святейшество! Очень попрошу прекратить орать, уж очень голова у меня болит.

... — Алебардист, раскаиваешься ли ты в совершенном преступлении? — голос Рыцаря безупречно белой ризы был спокоен, мягок и вкрадчив, таким разъясняют подравшимся мальчишкам, что разрешать ссоры нужно словами, а не кулаками.

— Нет.

— Почему?

— Потому что это правильный поступок.

— Что же в нём правильного?

— Я избавил людей от пожиравшего их чудовища.

— Разве убийство дракона — это дело алебардистов?

— Нет. Это обязанность Коннетабля и его рыцарей.

— Почему же ты это сделал?

— Потому что, пока дракон жрал людей, они и пальцем не пошевелили для решения проблемы!

— Так ты считаешь, что не усугубил, а решил её?

— Конечно! Поднимите головы: ящера больше нет. Нет дракона — нет проблемы. Я думаю, мужчины могут умыться и вместо юбок снова надеть штаны.

— А что нам делать с самцом, если он прилетит мстить за своё потомство?

— Убить!

— Убить?

— Да.

— А когда прилетят пятеро его братьев и сестёр?

— И их убить!

— Ты хоть представляешь, как тяжело одолеть пятерых драконов?

— Конечно. Но проще, чем стаю из семерых, которая появилась бы возле Столицы, позволь я детёнышам, подрасти, окрепнуть и подняться на крыло.

— Что же получается, иных методов для тебя не существует?

— Во всяком случае, мой способ более действенен, чем переодевание мужиков бабами и ношение на поясе утяжелителей.

— Говоря проще, ты предлагаешь решать вопросы безнравственным, грубым, неприкрытым насилием?

— Так, рыцари с Коннетаблем во главе для этого и существуют.

— Закрой, рот. Не тебе — подлому вероломному убийце женщин и детей рассуждать о том, для чего мы существуем. Это выше понимания твоей низкой душонки!

... — Алебардист, — Бургомистр прокашлялся и отпил вина́ из кубка, — имеешь ли ты представление о том, какой ущерб нанёс кошелькам столичных жителей и казне Королевства?

— Если честно, то нет.

— Почему же ты не прикинул его, перед тем как идти убивать дракона?

— Я посчитал, что жители ставят собственные головы выше кошельков, а Король больше ценит Столицу в нынешнем состоянии, нежели пепелище.

— Обсуждал ли ты это с самими буржуа?

— Нет.

— И почему же?

— Потому что они готовы мириться с драконом, пока тот жрёт их соседей, а тех, кто сам оказался добычей, уже не спросишь.

... — Алебардист, суд единогласным решением участников коллегии в составе Драконолога, Священнослужителя, Рыцаря безупречно белой ризы, Блюстителя закона и Бургомистра пришёл к выводу о твоей виновности в совершении ряда общественно опасных деяний запрещённых светским Законом Королевства и священными уложениями под угрозой наказания, а именно: убийства при отягчающих обстоятельствах предусмотренного сто пятым свитком Закона, незаконной охоте предусмотренной первым разделом двести пятьдесят восьмого свитка Закона, воспрепятствование получению законной прибыли предусмотренного сто шестьдесят девятым свитком Закона, самоуправстве, предусмотренном триста тридцатым свитком Закона; исповедании ереси «секироносцев», предусмотренного двести восемьдесят вторым уложением Ковенанта, прилюдным призывом к отложению от истинной веры, предусмотренного двести восьмидесятым уложением Ковенанта, оскорблении чувств верующих, предусмотренного сто сорок восьмым уложением Ковенанта.

Ты приговариваешься к семи смертным казням через сожжение на костре. Понятен ли тебе приговор?

— Понятен.

— Желаешь ли ты его обжаловать перед лицом судебной коллегии?

— Нет, зря, что ли, дрова на площадь таскали? Семи смертям не бывать, а одной не миновать.

— Есть ли у тебя последнее желание перед приведением приговора в исполнение?

— Имеется. Трубку мою верните и табака дайте покрепче, а то курить смерть как хочется, боюсь, что не доживу до казни. Всё правосудие ваше напрасно будет.

Трубка вся была в чёрной копоти, но функционировала исправно, и мундштук устроился между зубами как влитой. Аж петь захотелось. Табака не пожалели, самосад был что надо.

Алебардист глубоко затянулся и посмотрел вверх. Солнце светило ясное-ясное. В небе не было никаких драконов. Ни одного. Безупречную лазурь не нарушала даже и тень крылатого ящера!

Он выпустил дым, и тот отправился в лазурную высь, чтобы слиться в единое целое с, напоминавшим пожертвованного дракону барашка, белоснежным облаком.

На сердце вдруг стало легко и отрадно. Душа наполнилась благодатью.

Приговорённый искоса глянул на судей: те, словно алчные псы кость, рвали друг у друга из рук факел, соревнуясь за право поджечь хворост. Видеть это было противно. Алебардист вынул изо рта трубку и вытряхнул под ноги. Вылетевшие из неё угольки попали на политую маслом фашину, и костёр занялся. Разгораясь, пламя взревело, груда хвороста исторгла столб белого дыма, устремившегося к небу.

В унисон забились в рыданиях жена и дочь Алебардиста. Только сын пятилеток с недетской серьёзностью вглядывался в лица судей. Глаза его оставались сухими. Отныне он — старший мужчина в семье, отвечает за маму и сестрёнку и, теперь ему плакать было нельзя.

20.02.2022.