Читать онлайн "Возвращение героя"

Накинув халат и препоясавшись, вышла из ванной, кивнула дворецкому, уже поджидавшему её — в левом глазу полыхнул задорный огонёк... улыбнулась, еле заметно подмигнула... отчего на щеке появилась ямочка. Впрочем, в темноте коридора было не разглядеть, но она знала: дворецкий оценит. Оценит и не забудет, хотя на самом деле ему, конечно же, плевать. Всё это кокетничанье — не более чем притворство. "Но ведь потому-то он меня и не забудет -- почувствует стыд!..

И это хорошо. По крайней мере, что-то останется после меня — пусть даже смутные воспоминанья в сознании этого олуха," — думает хозяйка особняка. -- "Ведь если б вовсе ничего по смерти не было, было бы гораздо, гораздо гаже". И -- в комнате, надевая тесное вечернее платье -- решает: -- А-а, ладно. Не в том суть.

И выходит, и снова движется по коридору -- в зал, где вовсю идут поминки; где большой длинный стол уже накрыт, и в середине его торжественно высится громадной горою пирог, ради которого, собственно, они все сюда и пришли... и прочие кушанья... и вино, вино... Вина у неё в хозяйстве всегда было вдоволь.

(И вновь она лукаво улыбается им всем — этим чёрным фракам, постным лицам, их тихим, как на похоронах, речам. Кокетничает с ними, выражая в этом язвительном кокетстве своё презрение... а лица у них всё такие же постные, но, без сомнения, им приятна её игра. Потом она уходит... уходит, хотя кто-то пьёт за неё (конечно, не говорит «её здоровье» — до такого они, даже захмелевши изрядно, не докатятся... вернее, не докатились — пока ещё). И вступает в комнату, где погашен свет.

Где -- как она надеется -- жду я.

Что ж, принцесса,ты не ошиблась. Я действительно был здесь все это время. Пока ты тусовалась с народом -- терпеливо торчал в комнате, рассчитывая на тебя.

— Я знала. Знала! Ты вернулся, Среброкожий.

— Слишком поздно, да, Андро? Ну, тут уж ничего не поделаешь... Зато я буду с тобой в последние минуты твоей жизни.

Она, горько вздохнув, отворачивается (насколько это вообще возможно — цепи, проклятые цепи светских условностей, держат крепко. Крепче иных всамделишных цепей... например, тех, которые будут на ней завтра. У моря. При всём народе.

— Зачем ты пришел, альбинос? Ну вот скажи: з а ч е м?

Теперь уже вздыхаю я.

— Не знаю, сестра... Но не прийти я не мог.

Молчание. Несколько минут мы стоим, друг на друга не глядя - и я не решаюсь двинуться с места.

Наконец она цедит сквозь зубы:

— Брат!

— Что, Андромедочка?

— Уходи. Уходи, гадина красноглазая, — она говорит хрипло, с заметным придыханием, и я понимаю: на неё, как всегда, «накатило», нервы сдали. (Да, сестра моя — та ещё крутая штучка, круче некуда; но всё же... Всё же она слабая женщина)... а плакать она не может — и не будет.

— Нужна мне твоя жалость, особенно после того, что было сегодня на пиру. Эти жирные свиньи... они не будут помнить принцессу Андромеду! И то, что она сделала для блага Абиссинии. А вот вкусные поминки, устроенные загодя, еще до самой казни -- это пожалста, это нам в память врежется накрепко! Зачем думать о неприятном, да, альбинос? Пусть лучше воспоминания про княжну останутся самые умиротворя... кхе-кхе... нет, кхе-кхе, умилительные... -- и тут она заходится кашлем. Я молчу. Сестра истошно надрывается в приступе, её уже чуть ли не тошнит, и потому -- ей приходится ухватиться за резную дверцу шкафа. Я жду, пока девушка успокоится, потом отвечаю:

— Умиротворяющие? Умилительные? Следи за тем, что говоришь, Андро. Это разве не одно и то же? — и усмехаюсь. (Шутка неудачная, но дорогая сестрица ее, конечно же, поняла).

— Ах ты... — дар речи покинул принцессу. Немудрено: завтра идти жертвой к морскому чудовищу, а братец язвит, не вникая в пафосность минуты... Но мне, собственно, это и нужно: вывести сестру из равновесия. Чтобы из-под маски светской львицы снова показалась моя Андромеда. Пусть даже злая, как чёрт.

Но, поняв, что ничего не добьюсь, я тут же отвернулся.

— Ну... я пошёл. До встречи завтра в полдень. Больше ты ничего сказать не желаешь?

— Иди. — Нет, не заплакала, не кинулась, не повисла на мне... даже голос не подчёркнуто-спокойный (это бы значило, что она скрывает чувства... а она до такого не опустится). — К морю-то являйся, попрощаться, как положено. Спасать, сам понимаешь, не прошу. В котором часу, вижу, тебе уж известно? — Голос ее лишен каких-либо чувств. Ну просто -- в нем их нет. Ни-ка-ких. Обычный голос богатой дамы — густой, сдобный, равнодушный.

Казалось, между нами все кончено. Краткая надежда на то, что (внезапно) возникнет контакт -- вспыхнула, как искра,и пропала...

Но тут я вспомнил.

Обернулся к ней.

...Плывёт, плывёт, крутится пол под нами... и стены комнаты раздвигаются, а за ними — чернота. Плотная угольная чернота, густая — хоть ножом режь — и непроницаемая.

В ней вспыхивают звёзды. И вот уже мы плывём, по-прежнему оба — кружась в эдаком вальс-macabre (хотя и стоим далеко друг от друга)... и становится видна планета...

Наша родная планета.

Ветки липы шелестят во дворе, заглядывая в окна отцовского замка.

Шелестят — но уже совсем по-другому — морские волны.

Андро... Энди - так я её звал, ещё когда мы, недоростки шестилетние, гоняли в мяч на пустыре за дворцом. Не пристало это, конечно, царским детям, но кто ж уследит?

И уже тогда она боялась моря.

Она всегда его боялась.

А я... я.. не помню.

— Аль... Алька! Даймон меня побери... Алька! НЕ "альбинос"! Что всё это значит?

— То, что это — правда, сестрёнка.

На следующий день. Берег моря. Ровно двенадцать, судя по солнцу.

Она молчит, по-прежнему отвернувшись.

— Я же всё понимаю... — это не слова, так, лёгкий выдох, тут же тающий в стылом морском бризе. — Знаю я, зачем ты пришёл... моя душа не черствый сухарь... Я просто не верю... как это может быть... чтоб ты вот так...

Она недоговаривает, и это хорошо: если бы она сказала «рисковал», то свела бы на нет весь смысл своей тирады. А если бы она сказала что-нибудь другое...

То это была бы уже не моя сестра. Не Андро.

— Ничего, родная, — с этими словами я касаюсь её виска. Она отдёргивается — резко, чуть ли не брезгливо.

Я, тем не менее, отвожу в сторону красивую русую прядку.

— Я стал другим. Теперь я могу себе позволить сражаться... ну, скажем так — вообще ни за что. Просто потому, что мне н а д о. Решил тебя защищать -- значит, буду.

— И куда же, — удивляется она, — куда же с появлением этого бесстрашного и отчаянного воителя, девался тот...

— «Кроткий книгочей, которого она любила»? — спрашиваю я... и мы оба, не выдержав, впервые за весь этот долгий разговор, тянувшийся уже два дня, заливаемся счастливым смехом, ибо — вспомнили...

Через некоторое время я, уже посерьёзнев, молвил:

— Я же виноват перед тобой, помнишь? В тот день... ты была Падминэ, а я — Лукасом...

— Помню, братишка. Всё я помню прекрасно...

— Если самое малое, что я могу для тебя сделать сейчас — это умереть вместе с тобой, то... да будет так. Если Меч не поможет против порождения Глуби — роптать не стану. Просто приму этот жребий.

— Из чувства долга, альбинос? — по-прежнему угрюмо щерится моя сестра. — Или... из-за чего-то большего?

Я улыбаюсь.

— Это одно и то же. Если уж полностью придираться к словам — не так важно.

— Или вовсе неважно? — тихо спрашивает она.

— Да. Вовсе неважно.

(Лея -- Андромеда — Алисаард — Астрид — Падминэ -- Розанора — Линка -- Сашка -- Ира...

И я.)

Гигантская тень упала на скалу, заслоняя солнце.

Я обернулся, оторвавшись от вскрикнувшей в отчаянном испуге девушки, вскинул щит, и воздел Клинок в приветственном жесте...

Ну здравствуй, враг мой. Здравствуй, дракон.