Читать онлайн
"Песнь наяды"
Босые ножки, тонкие и белокожие, проворно мелькали средь лесной листвы, бесшумно ступали по траве и покрытым пушистым мхом камням. Хозяйка ручья двигалась привычным маршрутом вдоль своих владений, перепархивала, словно бабочка, с валуна на валун, не забывая внимательно поглядывать по сторонам. Пухлые розовые губки отрешённо и беззвучно шевелились, вплетая в густой ароматный воздух древнюю песнь.
…Ведь ты умрёшь. И я умру — когда-нибудь.
Не в этом суть. У нас есть время до утра…
Небольшая грудь с острыми любопытными сосками, едва прикрытая нежными лепестками лесных цветов, упруго колыхалась. За ней, под рёбрами, взволнованно стучало глупое сердечко. Вечер выдался особым — прозрачные студёные воды, журча по обтёсанным неугомонным потоком булыжникам, шептали ей, что к берегам пожаловал гость. О, как давно уже такого не случалось! В последний раз чужак оказался глубоким стариком. Она, разумеется, выполнила тогда свой долг, но без особого интереса и удовольствия.
Кто же ждёт её сегодня под раскидистым дубом на васильковой поляне у левого берега?
…Не в этом суть. У нас есть время до утра.
Любви пора стучится в двери, сладкий час…
Ручей гибко свернул. Она сделала ещё несколько осторожных прыжков и замерла, затаив дыхание и вглядываясь вдаль. Там, в излучине, лес отступил в сторону — лишь один-единственный храбрец остался шелестеть листвой над быстрыми водами, качать могучей кроной над синим безумием василькового луга. Наяда помнила его ещё молодым ростком, тонким прутиком, упрямо торчащим из земли; а теперь, глядите-ка — человеческая фигура у его корней кажется совсем крохотной…
…Любви пора стучится в двери, сладкий час!
Он весь для нас — весь, от заката до зари…
Снова ступив в густую траву у берега, хозяйка ручья скрылась за ближайшей осиной, чтобы получше рассмотреть гостя. Впрочем, прятаться было излишним — тот крепко спал. Свернулся меж выступающих из земли старых корней в клубок, словно ребёнок, поджал коленки к подбородку. Наверное, нужно сильно устать, чтобы спать так безмятежно, подумала наяда. Впрочем, кто их, людей, знает.
Переметнувшись за соседнее дерево, она продолжила разглядывать чужака. Нет, в этот раз не старик — напротив, совсем молодой, даже юный. Тёмные, чуть волнистые волосы косой прядью на лбу; кожа светлая, почти не целованная солнцем; длинные густые ресницы чуть подрагивают в такт дыханию. Что ему снится?..
…Он весь для нас — весь, от заката до зари.
Слезу утри! Забудь тоску, про боль забудь…
Уже не скрываясь, она шла от дерева к дереву, нежно поглаживая шершавую кору, словно готовую к ласкам кожу. Пухлые губы приоткрылись — дыхание уже не помещалось в груди. В такт мягким шагам колыхалась юбочка из дикой лозы и полевых цветов, трепетали под порывами лёгкого ветерка серебристые волосы и лепестки в искусном венке.
Выйдя на поляну, она прижалась всем телом к могучему дубу, приветствуя старого знакомца, приютившего её гостя. С любопытством склонилась над спящим. Вгляделась в уставшее, болезненное лицо — сейчас исполненное сонной безмятежности, но изведавшее в жизни немало горестных гримас, о чём говорили преждевременные морщинки в уголках глаз и губ.
…Слезу утри! Забудь тоску, про боль забудь,
Со мною будь. Своей природе волю дай…
Тонкие пальцы скользнули по щеке, покрытой негрубой ещё юношеской щетиной, откинули со лба тёмную прядь. Губы расцвели улыбкой — чужак был нездоров, но красив. Но в чём же дело…
Нырнув ниже, в ворот рубахи, рука нащупала что-то мокрое, липкое. Кровь? Нимфа рывком распахнула одежды гостя и осмотрела рану. Как эти люди любят тыкать друг в друга острым смертоносным металлом… Ничего, кровь — это тоже вода. Просто вода.
…Со мною будь. Своей природе волю дай,
Меня желай, ласкай меня, люби, целуй…
Повинуясь ловким движениям нежных пальчиков, красная жидкость вернулась в тело, побежала по своим многочисленным, снова целым и невредимым руслам. Гость издал слабый хриплый стон и открыл глаза.
Наяда улыбнулась ещё шире. Как она любила эти моменты, когда чужаки застывали в восхищении, впервые увидев её! Кокетливо откинула за спину длинные светлые волосы, отливающие белым золотом в свете заходящего солнца.
В бледно-серых, как талая весенняя вода, глазах чужака действительно плескался восторг. Но разлепив ссохшиеся губы, он не разразился сбивчивыми восхвалениями, как многие другие до него, а лишь прохрипел еле слышно:
— Воды…
Она с готовностью приподняла ему голову и поднесла к губам сложенную горстью ладонь, тут же наполнившуюся чистой студёной влагой.
…Меня желай, ласкай меня, люби, целуй!
Пожар раздуй, где тлели томно угольки…
После нескольких жадных глотков краски стали возвращаться на лицо чужака, а глаза прояснились и смотрели теперь осознанно — осознанно пожирали красоту спасительницы, скользя взглядом по её безупречному лику, длинным шелковистым волосам, почти обнажённому гибкому стану. Зачарованная вода мигом прогнала из его тела усталость и боль, вернув подобающие юноше силу и дерзновение. Прижавшись бедром к низу его живота, наяда ощутила предсказуемо затвердевшую плоть.
Сверкнув обольстительной улыбкой, она наклонилась, прильнула к нему грудью и с наслаждением впилась в его губы, ещё суховатые, но стремительно набирающие жизненный сок.
…Пожар раздуй, где тлели томно угольки.
Тьме вопреки блаженством полночь освети…
— Кто ты?..
И почему они всегда задают один и тот же вопрос? Как будто это важно. Как будто непонятно.
Она помогла растерянному и смущённому юноше освободиться от одежды и, не сумев сдержаться, на миг приникла губами к его крепкому, крупному достоинству. Хитрый человек же, однако, ловко поймал момент и, запустив свою пятерню в её роскошные волосы, мягко, но настойчиво надавил на затылок. Ох и лукавец, думала наяда, лаская набухшую плоть губами и языком и слушая его участившееся, хриплое дыхание. Когда же с губ гостя сорвался сдавленный стон, она ощутила, как вода в теле пузырится от желания и решила, что хватит с него дразнить впустую.
…Тьме вопреки блаженством полночь освети!
Позволь сплести тела, соединить уста…
Властным жестом освободившись от его хватки и не позволив подняться с места, нимфа решительно оседлала человека. Несмотря на размер, его плоть проникла в её лоно легко — так легко, будто он был послан ей самим Вершителем в утешение за годы, проведённые в одиночестве и ожидании. О, она с благодарностью примет этот дар!
Чувствуя, как вскипает влага в теле, она позволила человеку крепкими ладонями обхватить её за талию и принялась двигать бёдрами, наращивая ритм. Она пила тепло из его рук, восхищение из его взгляда, сладкий жар из его чресл, отдавая взамен свою живительную влагу, волшебную воду быстрого лесного ручья. И он охотно впитывал её и полнился новыми силами, сам того не подозревая — силами, что так пригодятся ему этой ночью, ведь до рассвета далеко…
…Позволь сплести тела, соединить уста,
Где пустота — заполни упоеньем всласть…
Хозяйка ручья не останавливалась, пока внутри всё не зашлось судорожной рябью блаженства, пока не хлынул тугой фонтан белой влаги. И лишь тогда постепенно загасила движения, позволила чужаку отдышаться. Снисходительно выслушала нежное, несвязное бормотание о своей красоте. Кажется, в этот раз он даже нечаянно проронил правильное слово; слово, означающее таких, как она, для таких, как он.
«Моя нимфа».
Хихикнув, она беззвучно повторила движение его языка и губ. Большее, на что она, лишённая дара речи, была способна.
Лёгкое онемение прошло, и она снова крутанула бёдрами; зажмурилась, стремясь насладиться ощущением его горячей, несколько обмякшей, но всё ещё упругой плоти внутри себя. И тут мир перевернулся: спина легла на поросшую мелкой травкой землю, а плечо ощутимо стукнулось о твёрдый корень. Будь она человеком, это оказалось бы больно — но не мог же старый дуб навредить волшебному лесному созданию!
Чужак навис над ней, прижав её к земле всем телом. Она слегка выгнулась. словно ивовый прутик, стремясь навстречу к нему, к его шершавым тёплым ладоням, нежно-свирепой гримасе на юном лице и движениям, которые он уже начал совершать, постепенно вкладывая в них всё больше ярости…
…Где пустота — заполни упоеньем всласть,
По капле страсть вливай в желанья глубину…
Он брал её исступлённо, безудержно, словно опомнившись, словно желая расквитаться за прошлый, неловкий и неуверенный, раз. Наяда металась и задыхалась, будто ей действительно не хватало воздуха, будто блаженство стало столько плотным, что мешало дышать…
…По капле страсть вливай в желанья глубину,
Ныряй ко дну ручья моей лесной любви…
Когда она игриво вывернулась из его объятий и припустила было в сторону журчащей по камешкам воды, он одним прыжком настиг её и прижал спиной к морщинистому стволу старого дуба, к нагретой солнцем и внутренними соками древесной коже. Позволил ей обвить руками свою шею, снова впился в губы, словно пытаясь зацеловать до смерти. Подхватил под коленки, приподнял, вошёл, принялся двигаться мощными толчками.
Наяда, закрыв глаза и закусив губу, чувствовала, как могучий дуб с любопытством прислушивается к тому, что происходит под его листвой. Потянувшись к нему мысленно, она позволила старому дереву пережить вместе с ней головокружительное блаженство и самый его обжигающий финальный пик…
…Ныряй ко дну ручья моей лесной любви,
Останови миг хрупкий наслаждения…
Беззвучно расхохотавшись, нимфа снова улизнула от чужака и в несколько скачков оказалась на прибрежных камнях, у самой кромки журчащей воды. Оглянулась: разгадав её лукавство, теперь он шёл к ней неспешно, с многообещающей улыбкой на губах. Свет полной луны и отблески бесчисленных светлячков в ветвях деревьев играли на покрытой капельками пота обнажённой коже.
Не сводя с него взгляда, наяда шагнула назад — в прохладную воду родного ручья. Он, не задумываясь, последовал за ней. Лишь поморщился немного, когда холодные струи окатили его лодыжки. Ничего, привыкнет, не замёрзнет. Она позаботится.
…Останови миг хрупкий наслаждения!
Падения на дно не избежать; лишь жди…
Он настиг её в центре ручья, где каменно-песчаная коса поднималась со дна, а вода, весело перекатываясь по камням, не доходила и до середины его голеней. С плеском, с тучей брызг повалил наземь, овладел снова, не в силах насытиться. И безмолвной наяде впервые за долгое время хотелось кричать, петь, стонать от блаженства, пока ласковые воды ручья омывали их сплетённые тела.
…Падения на дно не избежать; лишь жди.
Во тьме, среди теней меня ты вспоминай…
Волшебная влага питала теперь и тело чужака, не позволяла чувствовать усталости, не давала прийти в себя; лишь хозяйка ручья существовала сейчас для него, лишь её пронзительные голубые глаза, струящиеся по течению серебристые волосы и невероятное тело; лишь её песня, заполнившая весь лес, весь мир, хотя ни нотки не сорвалось с её губ…
…Во тьме, среди теней меня ты вспоминай,
Не забывай наполненную негой ночь…
Брызги, поднимаемые их телами, оседали каплями на её лице, и было не разобрать, где речная вода, а где — её слёзы, что появились, лишь только лес на востоке окрасился первым предрассветным заревом. Хотя, что такое слёзы? Та же вода. И наяда, уже не сдерживаясь, позволила им свободно течь из глаз; сама же принялась ещё яростнее отдавать свои ласки милому чужаку — последние ласки.
…Не забывай наполненную негой ночь!
А слёзы — прочь. Прожитое уж не вернёшь…
И за миг до того, как первый луч настиг их, они, вжавшись друг в друга, пережили очередной и последний финал. С блаженной улыбкой на губах юноша растаял, пролился сквозь пальцы, окатил её слегка солоноватой волной — словно весь состоял из её слёз. Оставил её лежать обнажённой на камнях, в объятиях холодных струй, с распахнутыми глазами, бессмысленно глядящими в светлеющее небо.
…А слёзы — прочь. Прожитое уж не вернёшь,
Ведь ты умрёшь. И я умру — когда-нибудь…
Наяда тяжело вздохнула и тоже растаяла, слилась с водами своего ручья, ещё хранящими тепло его тела и горьковатый аромат его пота. Поддерживать человекоподобную форму пока не было ни сил, ни желания.
Ничего. Она оправится. В конце концов, впереди ещё много дней, наполненных прогулками вдоль владений и ожиданием очередного гостя.
…Ведь ты умрёшь. И я умру — когда-нибудь.
Не в этом суть.
.
ЛитСовет
Только что
