Читать онлайн
"Чтобы классику икнулось"

Пастбище было синим. Нет, не казалось, а именно было; и не сине-зеленым, как морская волна, и не бледно-лазурным от росы; дело было даже не в холодном белом свете весеннего солнца. Просто -- чистый, густой, насыщенный синий цвет. Откуда -- никто не знал; не знаю и я. Примем, что в те далекие времена чудеса на земле еще встречались...
По пастбищу шел мальчишка-подросток. Высокий и тощий, коротко стриженный, одет в ясно-желтую рубаху. Он воздел руку, касаясь длинных, выше пояса, стеблей травы, и рассеянно сбивал с этой травы росу. Однако по тому, куда был направлен его взгляд -- к Большой горе, из-за которой доносился странный гул (не то грохот) -- вполне можно было судить, что вышел он на луговину совсем не гулять и не прохлаждаться.
-- Эй, Мальчиш, -- позвал вдруг кто-то.
Парень, всполошенный, обернулся. Перед ним стояло удивительное создание: тоже вроде бы из мальчишей, но куда меньше ростом, стройней в обхвате и -- что касаемо лица -- намного тоньше... НЕЖНЕЕ, что ли? "Черт-те дери", -- сказал он сам себе, -- " я и не думал, что такие слова знаю! "
Одето неизвестное существо было в замызганный пастуший чапан и шаровары; на голове -- войлочная кушма. Ноги, как и у самого Мальчиша, босы. Чем больше наш герой вглядывался в странное большеглазое лицо Не-пойми-кого, тем шире на этом лице делалась улыбка, и наконец Мальчиш поймал себя на том, что ему тоже хочется ("ЗВЕРСКИ хочется, трах твою прах в тарарах! ") ухмыльнуться, правда, почему-то без издевки. По-доброму...
-- А-а, -- понял он наконец. -- Ты из Царства девчонок, наверное.
-- Так точно, -- откозыряла незнакомка. -- Меня Маришкой звать.
-- А я...
--А ты Кибальчиш; знаю. Мне или вороны, или ласточки доносят. Да и сама я давно за тобой слежу. За отцом твоим, за братом...
-- Вот даже как? Ну ладно. Я не в обиде. Ты это... -- он помолчал, тщательно изучая ее уютные округлые черты, но ничего не говоря вслух. Потом, наконец, решил, что долго молчать не годится. -- Ну, спасибо, что заглянула, соседка! По гроб жизни, как говорится. Все не так скучно... -- И, делая вид, что совсем уж собрался уходить (но Маришку было не провести!), оглянулся напоследок. Скорчил кислую -- кислее некуда! -- рожу, и сказал:
-- Тоже... шум из-за Горы слышала... А?
-- Да. Война идет, Кибальчиш!
-- Я войны не боюсь, -- хмуро бросил он. -- Всего и делов-то: ночь простоять, день продержаться.
-- А потом?! -- возмутилась девчонка. -- Когда и ночь, и день к концу подойдут?
-- Э-э-э... Ну, потом -- еще ночь и день продержаться.
-- А после?
-- А после -- еще ночь и день.
-- И так до бесконечности?
-- Выходит, что да.
-- Я бы не хотела такой жизни, -- вздохнула Повелительница девочек.
-- Ну вот и глупая, -- сплюнул в сердцах Кибальчиш. Он ожидал яростной отповеди, криков, навроде "Кого, КОГО ты глупой назвал?!" -- и, надо сказать, подобное внимание со стороны Маришки было бы ему приятно. Даже очень.
Но, когда Мальчиш поднял глаза, рядом никого уже не было.
Он пожал плечами и медленно побрел по тропке назад

Ночью из-под Горы выползли буржуины.
Они дождались, пока все уйдут спать, а потом поползли -- медленно, но, добравшись до вожделенных земель Мальчишей и Девчонок, набросились, как осы на сахар. Клацали затворы ружей. Кто-то вскрикивал во сне, дергался -- и тут же падал окровавленный. Кто-то успел вскочить, и сейчас бежал к околице села -- бить в набат...
-- Равные права они тут придумали, -- бурчал граф Ланкастер, теребя жесткие усы. -- Да разве ж так можно? У кого денег нет, у того и не должно быть! Всем милостыньку подавать -- ни шиллингов, ни пенсов не напасешься!
-- Вот про "пенсов", хи-хи, -- поддакнул не менее усатый товарищ Troubka, - ваше благородие верно сказало. -- " Пенсы", сиречь пенсионеры -- воистину наше все! Те, которые Жюль Верна и Майн Рида не читали даже в детстве -- а потому не заражены всей этой вредной романтикой, и лишь пребывают в рассуждении, чего бы покушать...
-- Как я, например, -- прозвенел тонкий голосок откуда-то сверху, и Troubk;е на нос сел месье Комар.
-- Ну, ты -- разговор особый, -- буркнул Геронтократ.
-- Я все же считаю, -- сказал Ланкастер, -- что доверять следует скорее моло... Атас, братва! -- вдруг заорал он, пока переходя со старомодного английского на абсолютнейший черноморский. -- Сюда орава мальчишей прет!..
Засверкали белые штыки. Загремели выстрелы.
Тощий мальчиш в драных штанах -- тот, кого Кибальчиш за непокладистость нрава уже успел обозвать "Плохишом" -- вдруг кинулся к графу, обхватил голенище его сапога и стал со всей силы слюнявить:
- Не бейте, вашродь, не бейте! Я хоро-оший!
Кибальчиш было нацелил мультук, но задумался и отвел в сторону:
-- "А зачем во все века мальчишек", -- вспомнил он, -- " топорами, пулями, напалмом?!" Довольно крови, граф! Отпустите Плохиша, я вам дам за него выкуп.
-- Единственный выкуп, -- прожужжал месье Комар, -- который нас устроит -- это ты сам, товарищ командир!
-- ВАС устроит? Кого это, прости, ВАС?
-- Керзона, -- сказал Ланкастер. -- Прежде всего -- Керзона.
Кибальчиш задумался.
-- Эх, вы, -- сказал он. -- Не в меру ревностные служаки! Ваш Керзон -- такой же дурень, как Дуче-Пауче и Таракан усатый!
-- Па-апрашу не оскорблять, -- замычал Геронтократ, но на него уже не обращали внимания.
-- Я сдаюсь, -- сказал глава мальчишей. -- Делайте со мной что хотите; можете хоть вешать, хоть башку рубить. Хоть по городу в железной клетке возить, чтоб все пальцами тыкали. Меня это все, честно говоря, мало волнует. Да и ты, Плохиш, не бери в голову, что жизнь свою ценой жизни самого вождя выкупил. Главное -- с тобой будет все хорошо. Вернешься к отцу и деду...
-- Это которому сто лет, и он ружье нацепить не может, до того поглупел? -- захохотали буржуины. -- Вот уж точно, обрадуется он возвращению внука!
-- Не слушай их, -- сказал вождь мальчишей. -- И помни: я всегда с тобой. Даже когда меня нет.
На плечо Кибальчишу села крохотная птичка. Кажется, ласточка. И что-то пропищала ему в ухо.
"Мистер Холмс прийти не может, слишком занят. Но доктор Уотсон пришлет Лестрада..."
-- Ладно, ладно, -- одними глазами просемафорил командир. -- Лети уж, пока тебя ЭТИ не заметили.
"А мистер Диккенс обещал замолвить словцо перед Феджином. Может быть, Ловкий Плут тоже успеет..."
-- Давай, давай отсюда, -- еле заметно мотнул головой парень. -- Я понял.
-- Пошли, Кибальчиш, -- рявкнул Ланкастер. -- Будем тебя в железа ковать, как положено.
-- Ну, пошли.

...В ясном синем небе курился черный дым. Штаб проклятого графа Ланкастера потихоньку догорал; Мальчиш-Кибальчиш сидел на камне близ этого места и, греясь в пламени собственной славы ("ха-ха-ха, дурная шутка! Плоская, без никакой изюминки "), играл на окарине затейливую мелодию.
Высокий мужчина в кепи стоял чуть поодаль. Он улыбался, слушая музыку Мальчиша.
-- " Когда яблони цветут... " - пропел сирота Иван. -- ЗдОрово, командир. Действительно здорово.
-- Я плохо знайт русскую культуру, -- сказал мужчина. -- Мой коллега Уотсон -- тоже плохо... Но этот песня мы слышали. Кажется... Как это у вас говорят? "Стьоб оголтелый"?
-- " Стьоб" "стьобу" рознь, мистер, -- усмехнулся Кибальчиш. -- Песенка, конечно, глупая. Зато о-очень распевная! А это, согласитесь, важней всего.
-- Да, -- кивнул англичанин. -- Я вообще люблю песни этого ансамбля. Как их там, "Герпес Ляпецкой"...
-- Не помню, -- Кибальчиш пожал плечами. - Я у них не все-то и слышал. А вообще да, наши друзья из Беларуси хорошую музыку творят.
-- Белой России, yes! Мне, помнится, поначалу было трудно привыкнуть, что Россия не одна. Что ваших... Как бишь там... Республик -- целых пятнадцать.
Юный командир снова улыбнулся -- и ничего не сказал.
" Как же хорошо", -- думал он, -- "волк меня заешь, как же сверхпрекрасно, что наконец-то мы снова говорим о пустяках. Что война кончилась, и можно без зазрения совести трындеть ни о чем с доктором Лестрадом..."
-- Ты отличный парень, Мальчиш, -- сказал пожилой джентльмен.
-- Да и вы, сэр, не такой уж плохой человек. -- ("Если он рассчитывал на серьезный -- как это по-буржуйски -- комплимент, то он его от меня не получит, гы-ы... Знай наших! Красные не особо-то любят англичан, что ж делать; такова правда). -- Но, правда, меня до сих пор мучит вопрос: почему вы нам помогли? Почему не хотели воевать за Главного Буржуя?
-- Я не могу видеть, как убивают детей, -- серьезно сказал Джеймс Лестрад. -- Если бы они ограничились тем, что порубали ваших отцов и братьев в капусту, я бы Керзону простил. В конце концов, не зря старая поговорка гласит: "На войне как на войне!" Но когда англичане взялись за совсем зеленых мальчишек, сердце мое не выдержало. Просто не способен я, такое узрев, спокойно спать по ночам. Крики подростков меня будят.
-- Спасибо, сэр, -- сдержанно молвил Мальчиш. -- Такого ответа я и ждал...
Мужчина помолчал. Отвернулся в сторонку, распахнул полы своего клетчатого пальто; справил нужду -- так, чтобы мальчиши не видели. (Впрочем, это мало помогло. Слышно-то все равно было, как он, простите за выражение, журчит).
-- Одень гимнастерку, парень, -- сказал он затем. -- Тут все-таки холодно, а ты - гол до пояса... Да еще и без сапог. Простынешь к такой-то матери.
"Надень", -- машинально поправил его Мальчиш (хоть и про себя: знал, что от иностранца многого в этом смысле ждать не надо).
-- Я нарочно разделся, -- не менее сдержанно отвечал юный боец. -- Мне так по душе этот вечер, так хочу сберечь память о нем... Всей кожей впитать! Ведь это день нашей победы, как-никак. Раз в жизни такое выпадает. А простуды я не боюсь, зря переживаете.
-- Ну, зря так зря, -- миролюбиво вздохнул доктор.
Достал из кармана газету. Принялся что-то в ней черкать карандашом.
-- Наша пресса не верит в поражение Керзона. Считают, что еще не все потеряно, и надо сердцем мужаться. Один только Ловкий Плут доказывает в журнале " Боза", мол, они неправы.
-- Дурачье, -- Мальчиш хохотнул. -- Я ж говорил, дурачье!
-- Вот именно. Что они там, в столице, понимают...
-- А тайну я Главному Буржую, кстати, так и не выдал, -- командир мальчишей потер большущий темно-лиловый шрам под ребрами. -- Как ни старались евонные палачи, как ни терзали меня -- на вопрос "почему вы, красные, непобедимы", я не ответил! Только, думаю, он сам это понял. В последний момент, перед смертью.
-- Неистребимы, как тараканы. По-моему, так в журналах писали.
-- И ведь правда: мы -- неистребимы.
-- Только не как эти насекомые, -- доктор сурово покачал головой. -- Знаешь, КОГО мои друзья называют Тараканом усатым?
-- Кого?
-- L'Empereuer nouveaux -- Юрия Владленовича. Он же Troubka, он же "Смерть тунеядцам".
-- Это который "Герой Кому-нести-чего-куда"?
-- Ну да! Они там, в Империи Бюрократов, совсем рехнулись, по-моему. Сами себе воздвигают памятники, сами ставят Доски Почета и сами на них лепят свои фотокарточки. Не говорю уж про ордена, коих у Владленыча только на спине -- сорок штук...
-- А ведь начинали-то они с того же, что и мы, -- Мальчиш уронил скупую слезу. -- Хотели равенства, братства и свободы, а еще -- покончить с мерзкими сытыми свиньями при власти. Кто ж знал, что все ТАК кончится!
-- Свиньи они и есть, -- сказал Лестрад. -- "Мы не пашем, не сеем, не ко-осим... "
-- "Друг на друга мы просто доно-осим", -- подпел рыжий Ромка. -- Тоже -- мерзкие! Тоже -- сытые! Со-овсем не лучше тех, кто был при царе.
-- Это точно. -- Кибальчиш потер наморщенный лоб. -- А ведь я думал, что Керзон и его буржуи -- наша главная беда! Простак такой...
-- Наистрашнейшая битва еще впереди, -- Ваня был настроен реалистически.
-- Девчонки не вмешаются? -- спросил Роман.
-- Ну ты и ляпнешь... У них своя республика. Когда матерей и сестёр повырезали, я предлагал Маришке объединиться с мальчишами, -- сказал вождь, -- но она не хотела. " Мы и сами, мол, вас сто раз обскачем... "
-- Стукнутая на всю голову, иначе не скажешь.
-- Да мне-то как раз её дружба очень была бы выгодной, -- вздохнул Мальчиш. -- Ну -- нет так нет! Что поделать... Достаточно и того, что время от времени Девичья армия нам помогает....

Юрий Владленович Суслон (также известный в народе как "Усач" и "Трубка") проснулся рано утром. Направился в ванную, где долго мыл свои костлявые телеса, брызгаясь холодной водой. Это было очень неприятно, однако глава Империи Бюрократов не думал про удобство. Он просто водил мочалкой по тощему белому телу, без особых мыслей.
После этого, накинув халат, он вернулся в кабинет. Сел за стол и принялся смотреть в Зеркало связи -- подарок сирийской целительницы.
В Зеркале возникло лицо мерзкого Иудушки Троцкого, над которым сияла надпись: " В это человека вселилось вчера 75 школьников-прогрессоров из будущего".
Внезапно сам Юрий Владленыч ощутил над головой легкий звон, потом -- свет. "О-о, пополнение прибыло... Все ж таки не зря, не зря я Гайдукову говорил: больше, чучело, про попаданцев строчи! Окупится!! Вот и окупилось"
"В вас сейчас находится 1268 школьников-прогрессоров", -- сказал мелодичный женский голос.
" Молодцы, ребята", -- решил Юрий. --"Не бросают старика!"
В голове Усатого тем временем творилось черт знает что.
Ребята, уже успевшие обосноваться под сводами его черепа, сбились с ног, принимая новых.
-- Уа-уа, --- сказал один младенец. Это означало: "Прорвемся, братва!"
-- Прорвемся! -- подтвердил четырехклассник Федя. -- Ну, держись, Троцкий! И вы, мальчиши, держитесь..

-- Выстоишь ли ты, -- спросил Доктор Лестрад, -- против Империи Геронтократов? Битва будет куда более трудной, это я тебе могу обещать...

Распахнулась дверь шатра; вбежал высокий, белокурый и чистотелый мальчиш.
-- Тут от девчонок гонцы прибыли.
-- Редко Маришка навещает нас, -- промолвил Кибальчиш. -- Ну что ж, пойдем посмотрим.
...зашлепали голые пятки, застучали по камню изящные каблучки, загремели толстые подошвы до блеска начищенных ботинок. Девичья армия входила во владения мальчишей, словно к себе домой.
"Вот они", -- думал Кибальчиш. -- "Наши друзья-враги". Но лучше враг, с которым хоть иногда можно помириться, чем Керзон и Геронтократ.
Толстуха в тужурке, галифе и бесформенных ботах затрубила в горн и , откинувши руку в традиционном пионерском салюте, отрапортовала:
--- Девчонки с вами, Мальчиш-Кибальчиш!
("Очень, о-очень большая радость! Ничего не скажешь...")
Высокая, толстобедрая негритянка (подруги звали ее "Овод", в честь героя знаменитой Войнич. Она совсем не возражала -- ей нравилось быть на Овода похожей), что-то рассказывала мальчишам о возможности ближайшей победы. "Если только объединимся и все -- буквально все-все-все -- будем делать вместе...."
Девушка-философ -- очкастая, мосластая, длинноносая -- моталась туда-сюда по лагерю, рассказывая всем: " Если номос умножить на космос, а космос, в свою очередь, разделить на номос, то по теории Штерна-Панченко выходит... " Ее, конечно же, с чистой совестью игнорировали.
Три бандуристки -- бледные и худые, как смерть, немного криво ступавшие во время танца (сказывалась недавняя контузия) все же топали потрепанными лаптями и били по струнам, стараясь привлечь внимание мальчишей. Иван, Роман и Константин пожалели бедолажек, и кинули им под ноги краюху хлеба.
Маришка -- она была в гимнастерке, потрепанных штанах цвета хаки и видавших виды сапогах -- верхом на саврасом жеребце, глядела на все это, не скрывая улыбки.
Спрыгнула наземь. Передала поводья чернявой адьютантке; та, резво и споро, кинулась по прибрежной полосе к пойме реки, увлекая коня за собой.
-- Вот так-то, -- сказала Маришка Кибальчишу. -- Ты на явление девчонок не рассчитывал, правда?
Тот кратко кивнул.
--А мы, между тем, писателя Гайдукова изловили. Полезная находка для вашего лагеря!
-- Что еще за Гайдуков?
-- Девочки, введите. -- (Через пару секунд высокий и тощий военкор бывших буржуйских " Известий" стоял перед Мальчишем, и тот изумленно рассматривал новое, зато беспроигрышное оружие Геронтократа).
-- Прочти что-нибудь, -- сказала чернявая адьютантка.
-- "И погубите, -- сказал, -- этого гордого Мальчиша", -- прочел писатель.
-- Что-о? -- изумился командир. -- Тьфу!
-- На фиг, на фиг, -- Ванька презрительно пожал плечами.
-- "И погиб Мальчиш-Кибальчиш..". -- начал было Гайдуков. Громкий хохот, свист и яблочные огрызки в лицо были ему ответом.
Не смутившись, Аркадий продолжал:
-- Летят самолеты -- привет Мальчишу!
Плывут пароходы -- привет Мальчишу!
А пройдут пионеры -- салют Мальчишу! -- и тут же, внезапно испугавшись, залебезил: -- Это, братцы, не я... Это в Кремле Таракан усатый требует.

-- В общем, с Гайдуковым все ясно, -- молвила негританка-"Овод". -- Сей "лучший друг детей" собственноручно расстреливал всех своих пленных. Даже если пленные были -- такие же девчонки, как мы.
-- Но ведь это были белогвардейцы. То есть, белогвардейки, -- кучерявый Игорь рассудительно оправил очки.
-- Ах, Гарик, пожалуйста, не говори чушь! -- крикнул Ваня. -- Кто бы ни были, так поступать все равно НЕЛЬЗЯ. И ша!
-- По почкам его, гада, по почкам, -- рявкнул Иван.
Гайдуков согнулся в три погибели, харкая кровью. Анка брезгливо отшатнулась в сторону -- он чуть не попал ей на сапог.
Мальчиш-Кибальчиш подумал и изрек:
--- Ладно, пусть идет. Нам это все не повредит, а если и повредит, так самому лишь товарищу Усатому.

Когда все эти оргвопросы были решены, и наступил час отдыха, Маришка с Кибальчишем отправились в сумерках прогуляться по берегу. Время было тихое, Зеленая Коса - безлюдна. Девушку радовало все: и мягкая, упругая, чуток влажная трава под ногами, и холодный ветер от залива.
-- Слышишь запах? -- улыбнулся юный командир. -- Мальчиши кулеш варят. С таранькой... Когда вернемся, он как раз поспеет. Может даже, ребята баню спроворят. Тебе и всем твоим.
-- Было бы замечательно, -- согласилась она. -- Как говорил в свое время Карл Фридрихович, архи-прекрасно.
-- Карл Фридрихович -- это кто? Запамятовал, прости.
-- Да так... Один чудной старикашка, из анархистов, кажется. Ты его не знаешь. А вот я имела счастье быть близко знакомой. Безумные у дедка были мысли. Но в чем-то правильные. Особливо насчет братства и равенства.
-- Если ты чего-то такого хочешь, -- без улыбки сказал он, -- присоединяйся к нам.
Маришка потрясла головой: -- Да мы уж как-нибудь сами...
-- А вы, девки, не подкачали. Смотрю я, гор-раздо лучше стали воевать. Не ожидал, ей-право. Ведь ты ж, Маришка, всегда рвалась в бой. Горячая голова! А сейчас , я смотрю, куда холодней и обдуманней действуешь.
-- Ну да. Тебе есть с кого брать пример.

Смеркалось. Девчонки ушли. Маришка и Лестрад скрылись в палатке.
А Мальчиш все сидел и вдыхал свежий вечерний воздух.

Товарищ Суслон бился с Иудушкой Троцким. Метал огненные взгляды сквозь зеркало. Мелодичный женский голос не уставал сообщать: "Из вас изъято свыше 200 школьников... Минуточку... В ваш мозг прибыла новая партия детей, включая и совсем несмысленышей -- вместо убитых!"
"Попаданцы из другого времени -- очень хороший ресурс", -- скупо усмехнулся про себя кагэбист. -- "Легкий, быстро восполняемый... Самому ничего делать не надо. О-о, эти доверчивые школьники из будущего!"
-- Я спас СССР! -- кричал Федька Грязнорубахин в голове у кагэбиста.
-- Нет, я, -- возражал ему Петька Длинноносый.
-- Уа-уа, -- сказал третий попаданец из будущего.
"Скоро, скоро разберемся с Троцким", -- думал Юрий Владленыч, -- а тогда уж и до Мальчиша очередь дойдет... Спасибо вам, "школота"!"
Он знал, что победил. Уже заранее, до того как, собственно, финальная битва состоится. Раз ему удалось внушить глупой детворе, что войны партократов -- нет, не так: что ДРЯЗГИ и МЫШИНАЯ ВОЗНЯ партократов -- есть нужное и достойное занятие, значит, ни один Кибальчиш, никакая Маришка у них из сознания это уже не вышибут. Или вышибут, но с превеликим трудом (что, в общем-то, то же самое).
-- Вот тебе и "рыцари", -- хихикнул он. -- Чистые душой, светлые и добрые. Запереть бы этих... гы-гы... " рыцарей" на каком-нибудь острову, да и поглядывать в подзорную трубу, как они там друг друга едят!

Босая ступня Кибальчиша коснулась обжигающего снега. Чёрные пни вокруг, да воронье, жиреющее на свалке, в которую превратились поля некогда великой войны... Одиноко. Тошно. Все бывшие товарищи друг друга съели; Империя Геронтократов, впрочем, тоже не уцелела -- захлебнулась в нашествии попаданцев. Troubka выжил, но это далось ему дорогой ценой -- он полностью рехнулся; днями и ночами напролет воевал с собственным отражением. А может, и не с собственным, но это уже мало кого могло заинтересовать. Постоянные вопли и рык старика в сторону любой начищенной до блеска металлической поверхности, его взбешенное "а-а-а, там Хрущ сидит! И этот, как его, Иудушка", большинству Геронтократов (какие ещё не умерли, за давностью-то лет), давным-давно обрыдли.
-- ...Ну что, пойдём, Лестрад?
-- Пойдём. Все равно остановиться негде, можно лишь продолжать путь.
-- Я по-любому надеюсь, -- вздохнул бывший Мальчиш, а ныне без пяти минут сорокалетка, -- что мы отыщем-таки наших лондонских друзей, "Боза" и Плута...
-- Нет. Ты один уцелел , -- сказал Лестрад.
-- Кто ж знал, что старики из когорты властей предержащих -- такие упорные...
-- Да! И кто ж знал, что наши добрые желания -- помочь бедным, дать народу волю -- превратятся в ТАКОЕ. Может, ты был неправ, Мальчиш?
-- Я-то? Я как раз был прав. Это все Таракан усатый...
И они медленно побрели по дорожке, то и дело прихлебывая из фляги Лестрада.
"Дорога никуда", -- вздохнул доктор.
--Твоя правда, -- сказал Кибальчиш.

Спустя много-премного лет, когда тут уже ничего не осталось, кроме абсолютной серо-бурой пустоты, седая старуха в изрядно обветшавшем авто, типичном для двадцатых годов, но уже в восьмидесятые смотревшемся неуместным архаизмом, приехала на места своей бывшей боевой славы. Внукам, разумеется, она ни разу в жизни не сказала, что принимала участие в войне. Зачем им знать, в сам-то деле?
Марию Францевну не радовал ни сплошной белый ковер вокруг (а давно ли, казалось бы, тут лежали заливные луга, струилась речка)... ни, тем более, отсутствие храбрых мальчишек и девчонок (государственный партаппарат сожрал! С потрохами. Только мерзавец Гайдуков тоже был неправ: никакие пионеры салют мальчишам не отдавали, разве что марали их старый, облупившийся от времени памятник... не будем говорить, чем). Но больше всего пожилую учительницу, бывшую когда-то курносой егозой и стервой по имени Маришка, угнетало, что Кибальчиш пропал. Вот так просто: выбрал не ту дорогу для побега -- и исчез. Навсегда. Ни ответа, ни привета.
Чувства, раньше сопровождавшие её, когда она приезжала сюда, теперь уже притупились, приглохли; но -- остались все равно. Бывшая командарм Царства девчонок и до сих пор временами вспоминала, как она, в лёгких башмачках, бегала по гребням ялтинских волн. И никого не было рядом, только бескрайняя вода и суда, коим она подавала предупреждающий знак. Ну и, конечно, рядом был её любимый, Мальчиш: не всерьез, только лишь в воображении, но -- был. Океан по-любому принадлежал им двоим, даже если это была просто по "пер-гюнтовски" несдержанная мечта.
Теперь же и самая мечта -- увы... Мария Францевна прижала платок к глазам. Долго выла и ревела, зная, что никто не услышит: прощалась с собственной молодостью. Можно сказать, оплакивала ее...
А потом села в машину, надавила на стартер и покатила обратно. Осень царила на дворе, тусклая, холодная. Учитель литературы из её школы в последнее время сдал -- пиарил таких же старых дедов, как и она сама, из тель-авивского литкружка. Способных срифмовать разве что "копыта" и "коптила". Земля бывших Мальчишей и Девчонок уже не могла собственных Платонов и Невтонов рождать; пришлось обратиться к израильской диаспоре....
Авто тихо ехало по аллее из дряхлых, черных и жутковатых дубов. Здесь было тошно; скучно; противно. А альтернативой псевдо-"поэтам" Александра Петровича были снобы из Литинститута, которые считали, что наличие в стихотворении слова на букву "х" или "п" уже априори выдвигает его в первые ряды современной поэзии. "Видишь, Кибальчиш," -- сказала она воображаемому другу, -- "у тебя была своя война, у меня своя, хоть и более тихая, бескровная..." Но, несмотря на горькие (я бы даже сказал, горчайшие) мысли, Маришка все ехала, ехала... Больше ничего не оставалось.