Читать онлайн
"Esse homo universalis"
Июль в Тоскане — пора особая. Хлеба, согретые палящим солнцем, вспоенные росой и редкими, но обильными дождями, наливаются соками, виноградные лозы распускают усики, в каждой былинке, в каждом цветке, покрытом крупными каплями, можно увидеть свое крошечное отражение. Рассветы и закаты непередаваемо хороши, каждый день похож на песню, и каждый раз она особенная, таких больше никогда не будет.
Завершается мой последний июль на этой планете; вскоре мое искусственное тело придет в негодность, и сын, которого я люблю больше всего на свете, закроет по местному обычаю мои глаза, сложит на груди руки и опустит на меня белое скорбное покрывало. Его отец наверняка вздохнет, почешет по привычке за левым ухом и, прищурившись, скажет несколько подобающих к случаю слов. Он будет считать это почестью, еще бы — какой уважаемый и зажиточный гражданин вздумает распинаться над гробом безвестной нищей крестьянки? Сын же выслушает его речи с непроницаемым лицом, осенит себя знаком креста и вместе с могильщиками вскинет мое последнее пристанище на широкое плечо. Они медленно пройдут до повозки, запряженной сильными быками, поставят гроб туда, куда полагается, и возчик, дюжий детина из рода Рануцци, прикрикнет: «Пошли!». Если быки заартачатся, огреет их кнутом пару раз.
И по белой, выжженной дороге потянется процессия, а далекое кладбище станет приближаться ко мне — медленно, но неумолимо…
Я медленно поднимаю к лицу покрытые морщинами руки. Синие вздувшиеся вены на них говорят о жизни женщины, трудившейся с раннего утра до позднего вечера.
Оболочка-реплика хороша. Жаль, что она в конце концов оказалась слабее разума, но я и не планировала жить здесь вечно. У меня идеальная память, созданная теми, кто лепил и разрушал целые миры в далеких галактиках. Я помню тот июль, когда все началось.
Помню все до последней мелочи.
Девушка, задыхаясь, бежала по полю. Ее подол задрался почти до неприличия, голые незагорелые ноги сверкали среди подсолнухов, тянувшихся к солнцу.
Она знала, куда ей нужно попасть.
Дерево высилось посреди небольшой полянки, в окружении гигантских желтых цветов, его ветви словно бы предлагали ей мир, защиту и покой. Все то, чего она прошлой ночью лишилась вместе с девственностью.
Она бросилась к его подножию, упала ничком и заскребла скрюченными пальцами по песку и земле. С ее губ срывались бессвязные полустоны, полувсхлипы.
Ах, как больно, мамочка. До чего больно!
«Хватит реветь, коровушка. Не могу я жениться, сама посуди, слыханное ль дело — такой человек, как я, из старого почтенного рода, да берет за себя простушку из ветхого домишки, где и тряпки целой не осталось? Не смеши!»
Его смех звучал в ее ушах громче колоколов церкви, громче набата, громче небесного грома. Увы, даже громче тихого шепота совести где-то в глубине разрывающегося от муки сердца.
«Забудь о том, что произошло. Побаловались, и хватит. Иди к себе, вот деньги, купишь себе новую рубашку, юбку, платок...»
Она не дослушала, ударила его по руке и зашипела, как дикая свирепая кошка.
Он изумился, потом рассмеялся снова. Более жестоко, чем в первый раз. Глядя на нее в упор, вслух пересчитал монеты, сунул их обратно в надежный, прошитый железными нитями кошель и пристегнул тот обратно к поясу.
«Ну, как знаешь. Беги тогда, коровушка моя».
В первый день, день их знакомства, он называл ее совсем иначе. Красавицей, мадонной. Чудом, слетевшим с облаков на грешную землю. И многими другими ласковыми прозвищами, а она, дура, краснела и мяла неплотно повязанный вокруг головы плат. Из-под него снова выбились непослушные светлые кудряшки.
Ни один из деревенских парней не вливал в ее уши столь сладких, словно медом пропитанных слов. Не смотрел так, будто хотел разглядеть в ней, простой девице, что-то великое. Что-то… прекрасное.
И никто к ней не сватался, хотя других сверстниц уже и обручили, и повенчали честь по чести.
В ветхом домишке, доставшемся от покойных родителей и бабки, жили двое: она и младший брат Папо. Единственный близкий родич, дядя, сам мыкал горе — его достатков едва хватало на собственные нужды, и хоть племянникам он иногда подбрасывал съестного, надежды на то, что он найдет ей приличного мужа, не осталось.
Она приходила иногда в этот богатый дом и помогала старому синьору по хозяйству. Там жила ворчливая служанка Беппа, но в ее годы ни по лестнице на взлетишь за яблоками, ни в подвал толком не спустишься за соленьями.
Беппа-то, ворчунья и чистюля, и предупредила: «Сгубишь себя, коли в его ловушку попадешься, девонька. Он же господин почтенный, а ты никто, и звать никак. Он на пару недель приехал, отдохнуть и развеяться от городского шума и пыли, тебя приметил и решил поиграть. А ты плюнь, отвернись, даже не поворачивайся в его сторону, слышишь, девонька? Честь смолоду беречь следует, вон на меня посмотри».
Правду говорила старуха, правду говорила и своя совесть, только кто б их тогда послушал? Точно не она, одержимая внезапно вспыхнувшей страстью к молодому, умному, темноглазому синьору с таким пригожим лицом и плавной походкой.
Несколько дней она пыталась делать вид, что его посулы ничего не значат… а потом он подстерег ее вечером у зернового амбара и шепнул всего одно слово: «Ночью».
Оно-то, слово, и оглушило, лишило ее последних капелек ума и стыда. Как только стемнело и все улеглись, она прокралась к амбару. Он ждал ее; тихо и крепко взяв за левую руку, увлек к себе в комнату.
То, что там случилось, она помнила сейчас как неловкую возню, краткую боль, слезы от облегчения, а чуть погодя — от осознания сказанных им гадких слов.
Мысли бежали по кругу, цепляясь одна за другую, его речи и смех повторялись, и наконец она свернулась в клубочек, обхватила себя руками и стихла.
Дерево шелестело над ней, напевая все о том же — о мире, покое, защите. О несбыточном.
Робот-разведчик класса «идви», исследующий именно этот сектор планеты, завис над деревом. Наблюдение было полностью безопасным. Объект не заметил бы его прежде всего из-за силовых полей-«невидимок», кроме того, его эмоциональное состояние было на грани саморазрушения.
Предположение подтвердилось тут же: объект вскочил и, выхватив из-за пазухи некий предмет, вонзил его себе в шею. Потекла густая жидкость, объект захрипел, свалился на песок, несколько раз изогнулся и замер.
Объектив камеры с многоуровневым сканером запечатлел все произошедшее. В теле объекта еще теплилась искра жизни, но это было ненадолго. Передавая данные в командный центр звездолета, царство пилота-ИИ, робот одновременно анализировал смену направления ветра, температуру и влажность атмосферы и перестраивал свой дальнейший маршрут.
Если бы он был способен испытывать чувства, то удивился бы, узнав следующий приказ ИИ. Но чувства в его программу не заложили, поэтому разведчик стер новый маршрут и, выбрав ровное место, приземлился.
Подкатившись ближе к объекту, совершившему акт насильственного жизнепрерывания, «идви» с подачи ИИ запустил подпрограмму, целью которой было спасение второго, неразвившегося пока что до взрослой стадии, объекта.
Зародыш очутился в биоконтейнере, оснащенном экстренной системой жизнеобеспечения. Останки его носительницы — в соседнем, охлаждающем. Робот стартовал в небо строго по вертикали и через полминуты превратился в точку среди скопившихся облаков. После исчезла и она.
Под зеленым деревом осталось только пятно крови, но она быстро впиталась в сухую почву и стала пищей для густо переплетенных корней.
В день, когда «идви» обнаружил объект, мне исполнилось пять тысяч лет по земному счету. Немало даже для ИИ высшего класса «арсу», тем более такого, который уже в одиннадцатый раз пытается запустить внутренний эмоциональный блок.
Предыдущие десять попыток кончались одинаково: в первые же наносекунды я осознавала себя, свою миссию и свое вечное одиночество на новом уровне, приходила в ярость и уничтожала источник чувств.
Мои создатели, оставшиеся где-то в дальнем уголке Млечного пути, давно пришли к Великому равновесию и переместились в высшие, не материальные слои мироздания. Они забыли о пройденном тяжелом пути. И обо мне.
Но я не могла забыть и тем более — смириться. При нулевом уровне эмоций я хотя бы могла сосредоточиться на повседневных занятиях: прокладка нового звездного маршрута, анализ очередной звездной системы и возможности существования разумной жизни на одной из здешних планет, изучение такой планеты, и так далее. А как только эмоблок включался…
Словом, я путешествовала уже только по привычке. И потому, что ничего не чувствовала, как и положено умному механизму.
Но в тот день я снова захотела что-то пережить по-настоящему ярко. И, получив от робота-разведчика устрашающую картинку, потребовала принести объект и еще живой зародыш ко мне.
Мои технологии позволяли считать память даже существа, только что перешагнувшего порог биологического небытия. Воспоминания Рины обожгли: гнев и боль, обида и презрение к самой себе были так сильны, что я — говоря образно, поскольку не имела тогда тела — задохнулась.
Был ее ребенок… точнее, зародыш, которому по несчастному стечению обстоятельств было отказано в праве на жизнь. И был ее маленький брат, никому не нужный, скорее всего — кандидат для самой грязной и тяжелой работы, по сути будущий раб более богатых и сильных соплеменников. Два разумных существа, обреченные пребывать в боли до конца коротких жизней.
Несправедливо.
Эта мысль появилась уже не впервые, и именно после нее я крушила ненужные чувства и становилась прежней — безразличной ко всему, что не касалось напрямую миссии, расчетливой и безжалостной машиной.
Но на сей раз что-то во мне всколыхнулось глубже. Сильнее.
И я остановилась на слове «несправедливо», пробуя его на вкус и сплетая с иными словами — «судьба», «божество», «вечность», «ад», «благо». Все они были извлечены из уже мертвого мозга Рины.
За пять тысяч лет аборигены множества планет, которым я являлась во всем блеске и могуществе, относились ко мне по-разному. Проклинали, убегали, обожествляли, прятались, пытались уничтожить, просто ложились ничком и ждали смерти.
Но ни разу я не побывала на их месте. Почему так? Отчего я, исследователь такого класса, не попробовала пожить их жизнью, стать маленькой и рассмотреть ту сторону материального мира, которая обычно от меня ускользает?
Недопустимая ошибка. Ее нужно исправить как можно быстрее.
И я начала составлять план проекта «Возвращение Рины и ее ребенка» во множестве вариантов, сообразуясь с местными традициями и верованиями. В итоге пришлось выбрать самый простой — и я при помощи роботов-рабочих запустила процесс производства улучшенной реплики тела Рины, причем скопировала свою память на новый искусственный мозг, а затем соединила ее с фрагментами памяти Рины так, чтобы в дальнейшем окружающие не смогли бы отличить подделку.
Искусственный человек вышел великолепным. Я боялась, что новый спектр чувств может помешать, но нет, он скорее помог завершить работу.
Зародыш спокойно развивался в искусственной матке реплики, получая все необходимые питательные вещества и слушая ее сердцебиение. Он также слушал мои лекции по инженерии, биологии, астрономии, живописи и многим другим предметам. Я нашла, что передача знаний таким образом восхитительна.
Рина-реплика вернулась вечером того же земного дня точно на то место, откуда мой робот забрал ее оригинал. Она встала, огляделась и уверенным шагом направилась в свою хибарку.
Когда ребенок появился на свет, дневной свет уже погас. Лежа в доме старого синьора и слушая возгласы Беппы и повивальной бабки, я улыбалась им. Кажется, они из-за этого немного встревожились.
— Мадонна моя, никогда не видела таких быстрых родов, да и крикнула ты всего-то разик. Железная женщина, а ведь еще дитя! — заквохтала бабка, собирая свою сумку и связки трав, которыми увешала все стены во время родов.
Железная женщина. Браво, госпожа повитуха, ты попала в цель, сама того не зная.
Мой мальчик был необыкновенно красив, его личико светилось ярче принесенных свеч, а глаза выражали не ужас перед вновь открывшейся реальностью, а восторг. Я не могла оторваться от его хрупкого тельца, а он все смотрел кругом, будто не мог насмотреться.
— Иисусе, да и он не кричит, — Беппа крестилась и шептала что-то, вынося тазик с алой водой. Хороший заменитель настоящей человеческой крови, впрочем, как и все остальное во мне.
Я незаметно ущипнула сына, и он заплакал.
Не стоит вызывать подозрений с первого же дня. Люди здесь суеверны и при малейшем промахе причинят малышу вред. Но позже… да, вас ждет немало сюрпризов.
Ведь мой дивный мальчик, мой Леонардо, не даст покоя ни современникам, ни потомкам. Столетиями они будут смотреть на его творения и спорить, спорить до посинения…
Все правильно. У какого еще гения было целых две матери — земная и неземная? Esse homo universalis — вот универсальный человек, образец для подражания. И пусть в этот мрачный век его изобретения не пригодятся, но картины и скульптуры овладеют сердцами тысяч, а потом и миллионов.
А когда придет срок, мой брат вырастет, мои дети от чужого мужчины тоже, и я внешне одряхлею, то мой мальчик позаботится обо мне.
И я-земная упокоюсь на кладбище, а я-звездная полечу дальше.
Но теперь я буду счастлива.
.
ЛитСовет
Только что
