Читать онлайн "Свистулька Ефрейтора и Адмиральский бубен"

И вот когда мы наконец-то перебрались через это обширное ледовое поле, стало ясно, что байдарке нашей кранты. Тащить её волоком, конечно, было нельзя: перкалевое днище истёрлось в клочья о такой гладкий с виду лёд. Мы сглупили. Эта глупость будет стоить жизни моим товарищам. Ведь теперь нам предстояло переть пёхом двести вёрст, вместо того, чтобы пройти морем каких-то пару километров. Но тогда мы ещё не понимали. Мы не знали, куда вляпались. Тогда, помнится, лохматый Витька просто сказал:

— А давайте выпьем спирту! — и мы выпили спирта и закусили сгущенным молоком. При минус тридцати оно было как мягкая карамель.

И это нам ещё повезло с погодой. И ещё нам очень повезло со жратвой, её было много. И только самой невероятной везухой можно было объяснить нашу, хоть и аварийную, но всё же посадку. Разбитый в хлам самолёт, пришедшую в негодность байдарку и почившую в бозе рацию мы относили к неудачам, и это успокаивало Толика, который бредил популярной тогда теорией вероятности. И если количество хорошего и плохого выходило за рамки пропорциональных погрешностей, он начинал причитать о каких-то флуктуациях.

— А так всё нормально, — сказал Толик.

И раз уж паникёр Толик решил, что всё нормально, у нас точно не было причин для беспокойства. Мы просто переименовали нагруженную продовольствием байдарку в волокуши и, взяв курс зюйд-зюйд-вест, побрели в сторону Земли Франца-Иосифа. Разбились на две тройки и менялись через каждые тысячу шагов. Только Ефрейтор не тащил волокуши, он сильно расшибся при посадке и теперь, прихрамывая, шёл впереди. Ему и поручили считать шаги, но он всё время сбивался. Поэтому я сам автоматически вёл подсчёт, мне это проще, я был штурман.

Паникёр Толик и лохматый Витька были со мной в одной тройке, это понятно: Толик — радист, а Витька наш пилот. Мы экипаж. А вот трое матросов и Ефрейтор не были экипажем, они были с разных судов, Ефрейтор и вовсе из береговой охраны, и полетели с нами они в качестве грузчиков. Мы забрасывали продовольствие на полярную станцию. Теперь станция осталась без продовольствия, а мы остались без самолёта, без байдарки и почти без шансов выбраться из этой заварухи живыми. Что бы там не утверждала теория вероятности. Но тогда мы этого не понимали. Поначалу. Мы даже пытались шутить про семеро смелых. Я этот фильм успел посмотреть как раз перед вылетом нашей экспедиции. Хорошее кино.

Сперва Витька пытался командовать, но быстро сдулся. Он винил себя за ЧП, но его вины в аварии не было. Обледенение это такая штука, что никто не застрахован. Он ещё умудрился довольно-таки аккуратно нас приземлить, не хуже Чкалова на острове Удд. Но матросы глядели на него косо и мне хотелось надавать им по мордам. Они первыми и погибли. Матросы. Все трое, разом они ухнули в трещину, заметённую снегом. Провалились, утянув за собой волокушу со жратвой, жестяной печкой, запасом топлива и неисправной рацией. Погибли сразу и мы не знали, что уже скоро будем им завидовать. Мы были чудовищно беспечны. Но нас можно простить. Мы были энтузиасты, мы верили в себя, мы были сильны, мы были молоды.

Только Витька тогда сказал:

— А нехорошо получилось, товарищи...

У нас осталось немного еды в вещмешках, фляга со спиртом и плащ-палатка. У Ефрейтора был автомат, у лохматого Витьки — наган. Нашлись спички, но развести костёр в этом ледяном царстве было решительно не из чего. И у нас сразу поубавилось оптимизма. Но мы продолжили путь, прежним курсом, регулярно сверяясь с азимутом. Мне это было не трудно. Я же штурман. А матросов этих мы даже по именам запомнить не успели. Один, кажется, был Зотов, другой, точно, Глотов. И всё.

Лучше всех держался, как ни странно, Ефрейтор. Молодой совсем парнишка, он слегка даже дурачился, изображая из себя морского волка. Ну, типа: «Мы же экипаж!», и всё такое. На стоянке он умудрился соорудить себе боцманскую дудку. Взял консервную банку, почекрыжил её своим штык-ножом, как-то там загнул-свернул и уже через минуту над проклятой Арктикой разнеслась пронзительная трель.

— Что это? — словно очнувшись, спросил Толик.

— Боцманская дудка, — гордо ответил Ефрейтор. — Для подачи звуковых сигналов, согласно обстоятельствам.

— Сам ты дудка! — неожиданно рассердившись, крикнул Толик. — Свисток это у тебя. Свистулька.

Мы с Витькой переглянулись, но ничего не сказали.

А с Толиком становилось всё хуже и хуже. Нет, он шёл, не жаловался, хотя новые унты сильно натёрли ему ноги. Но на привалах он вяло ковырял консервы, а ковырять консервы в наших условиях было весьма затруднительно, потому что жрать хотелось постоянно. Неимоверно хотелось жрать. Но строгий Витька ввёл норму: полбанки и сухарь каждые шесть часов. Ещё было немного шоколада, мы его потихоньку подсовывали Ефрейтору, который заметно слабел. Зато он умудрился пару раз сварить кипяток, поджигая под котелком кусочки моей штурманской планшетки. В жизни своей я не пил ничего вкуснее того кипятка! А Ефрейтор каждое событие отмечал пронзительными свистками своей дудки. Нам с Витькой было всё равно, но Толик каждый раз смотрел зверем. И ещё Толик повадился постоянно спрашивать у Витьки:

— Ты рацию хорошо смотрел? Может, работает?

И он повторял это примерно каждые сто шагов, и мне не нравилось, что каждый раз он спрашивает то тревожно, то равнодушно, а то и с надеждой. Витька уже не пытался ему объяснить, что рация давно мокнет на дне океана. Скоро Толик совсем перестал есть, а мы и не настаивали. Просто ждали, когда он упадёт и не встанет, а мы пойдём дальше.

Ночёвки, если можно так назвать остановки для сна, когда мы, закутавшись в плащ-палатку и подложив под голову тощие вещмешки, дремали, не давали полноценного отдыха. Ефрейтор жалобно стонал во сне, а Толик скрипел зубами. А мне хотелось настоящей ночи. Полярный день давил мне на психику, тем более, что у нас не было тёмных очков. Поэтому тогда мне хотелось темноты, может быть даже больше, чем еды и тепла. Мы уже понимали, что проклятая Арктика скоро доконает нас, но Ефрейтор дул в свою дудку, и мы снова поднимались и шли. А то, что от его трелей весь мир подёргивался радужной мозаикой, я относил к своему и так уже полуобморочному состоянию.

Один раз нам здорово повезло, мы наткнулись на дохлого тюленя. Может, медведь его задрал, но есть не стал, а может сам издох, не знаю. Но тут уже мы не пожалели остатков моей планшетки и, соорудив костерок, натопили жира, слегка поджарили печёнку. Горячая пища впервые за долгое время дала эффект опьянения, мы стали сыты, веселы и благодушны. Снова шутили, обнадеживали друг друга, вспоминали примеры удачных зимовок в Заполярье. Конечно, припомнили Альбанова, но лохматый Витька как всегда влез со своим скепсисом и сказал, что успех штурмана Альбанова как раз сильно снижает наши шансы.

— Тем более говорят, что он потом служил у Колчака и загнулся от холеры где-то под Ачинском. Так что везение его можно считать весьма относительным, — сказал он.

— Как это относительным?! — тут же взвился Толик.

И вот тогда, я точно помню, перед нами и возник этот замотанный в шкуры старикашка. Он возник ниоткуда, из белой пелены, из морозного марева. Он сказал, что он старейшина племени суоми. Откуда бы взяться суоми на этой широте? Но тогда такие вопросы не приходили нам в голову. Мы просто были счастливы. Лохматый Витька смеялся, Толик плакал, а я, к стыду своему, сулил этому старику за наше спасение Сталинскую премию. А Ефрейтор просто дунул в свой свисток. Старикашка подпрыгнул, скинул с седой головы меховой капюшон, пристально вгляделся в Ефрейтора, в его дудку. Тогда и это не показалось нам странным, ну напугался дикий человек непривычных звуков. Впрочем, он быстро оправился и как ни в чём не бывало заявил, что с радостью проводит нас в своё становище, где есть и рация, и самолёт к ним прилетает, и медпункт. Самое интересное, что ведь он не врал!

— В таком случае, в нашем дружном экипаже вам отводится почётная должность лоцмана, — заявил Ефрейтор.

— Так я, вообще-то, адмирал, — неожиданно серьёзно ответил старейшина, и в устах человека, облачённого в звериные шкуры, эти слова прозвучали на редкость нелепо. Но мы тогда не обратили на это внимания, а просто стали называть его Адмиралом. Ему это явно нравилось.

Он напоил нас из своей фляги горячим какао. Сладкого мы не ели уже давно и нас окончательно развезло. Я лично не помню, как мы добрались до становища, но добрались удивительно быстро. С виду обычное такое становище. Чумы, олени, люди в шкурах. Нас усадили перед здоровенным котлом с мясом, и мы ели. Потом мы спали. И снова ели. Потом я проснулся от какой-то перебранки. Я продрал глаза и не сразу понял, где нахожусь. И кто ругается. Оказывается, я возлежал посреди чума под кучей шкур, рядом дрыхли Толик с Витькой, а Адмирал с Ефрейтором сидели друг против друга и Адмирал клянчил у Ефрейтора его дудку. А тот почему-то отнекивался.

— Ну, дай, а? — жалобно канючил Адмирал. — Ну, хоть разочек? Дуну и всё!

— Отвали, дедуля! — отвечал Ефрейтор.

Странно, такой милый парень и пожалел какую-то дудку. Я хотел уже напомнить этому молодому наглецу, как надо со старшими разговаривать и где бы мы были, если бы не этот «дедуля», тоже хотел ему напомнить, но тут видать Ефрейтор и сам сообразил, что ведёт себя непозволительно.

— А давайте вместе сыграем? — предложил он.

И показал на бубен Адмирала. Этот бубен мы заприметили ещё при первой встрече, Адмирал носил его на длинной цепочке, закинув за спину. Бубен был небольшой, но шикарный: из белой кожи, с бубенчиками, весь блестящий, позолоченный, что ли? Адмирал отреагировал на предложение довольно странно. Смерив Ефрейтора долгим взглядом, он сказал очень зло и надменно:

— Поиграть хочешь? Давай. Давай поиграем, — и ударил в свой бубен.

А Ефрейтор, мило улыбнувшись, задудел в свой свисток.

Это было восхитительно. Бубен Адмирала и свистулька Ефрейтора выдавали нечто поистине божественное. Они звучали в едином резонансе, в унисон, бубен вибрировал от звуков дудки, а дудка пела в ритме бубна. Я снова увидел уже знакомую зыбкую мозаику, радужную, как при взгляде через стеклянную призму. Все предметы размазались в очертаниях и подрагивали в такт музыке. Лица Ефрейтора и Адмирала светились счастьем. Я тоже был счастлив, тревожная мелодия наполняла меня надеждой, верой и любовью. Проснулись Витька с Толиком и радостно засмеялись. Нам всем было очень хорошо. Так хорошо, что я и не заметил, как в зыбком мареве растворились стены чума и мы снова оказались посреди бескрайнего ледового поля, а вместо музыки тихонько подвывал проклятый полярный ветер. А Витька с Толиком, всё ещё счастливо улыбаясь, были совершенно, абсолютно мертвы. И мне было странно, как же это я сам сумел не умереть от всепоглощающего чувства счастья, испытанного мною только что, как пережил такое.

— Как же это ты не помер-то? — удивился Адмирал.

Я только что-то промычал, не в силах ещё адекватно воспринять реальность.

— А я? — спросил Ефрейтор, как ни в чём не бывало.

— Ты-то как раз понятно, — отмахнулся Адмирал. — У тебя дудка. Ладно. Раз такое дело, придётся идти на базу.

И он очень быстро пошёл на эту неведомую нам с Ефрейтором базу, а мы, с трудом поспевая, пошли за ним. А что нам ещё оставалось делать? Мы лишь оглядывались какое-то время на тела наших товарищей, навсегда оставшихся лежать на ледяном куполе ненавистной Арктики.

— Что это было, — спросил я у Ефрейтора. — Вот это всё. Что это? Почему? Я же спал, а ты что? Что говорил тебе этот. Почему это всё?

— Не знаю, — неуверенно сказал Ефрейтор. — Только никакой он не суоми. И не старейшина, и не адмирал. Скорее всего, японский шпион.

— Вот как раз насчёт адмирала, я бы поспорил, — сказал я. — Вполне может быть, что и адмирал. Может и японский. В разведке, знаешь ли, могут и адмиралы служить. А что?

— А то. Я его сразу заподозрил. Да с ним с самого начала было не в порядке. И со становищем этим. Ну, какой он оленевод, вы руки его видели? Да и не гоняют оленей на таких широтах, откуда бы там становищу взяться?

— Значит точно шпион. Японский. И база эта японская. Замаскировались, — сказал я, чтобы угомонить Ефрейтора, хотя сам уже отлично понимал, что дело тут не в шпионах, а в свистульке Ефрейтора и бубне Адмирала.

Нам было трудно поспевать за бодро шагающим Адмиралом, мы ещё не совсем восстановились после наших мытарств, но он и не хотел, чтобы мы отстали, всё время оглядывался, держал нас в поле зрения. Он понимал, что мы от него никуда не денемся.

— Дудка моя ему покоя не даёт, — задыхаясь, бормотал Ефрейтор.

— Как понял? — спросил я.

— Догадался.

Адмирал, заметив, что мы снова отстали, сокрушённо помотал головой в меховом капюшоне, и подошёл к нам.

— Что вам от нас надо? — спросил я, стараясь придать голосу стальную твердость.

— Вы удивитесь, но мне нужна ваша боцманская дудка.

— Эта свистулька? — уточнил я.

— Кому свистулька, а кому совершенно уникальный модулятор резонанса, — надменно ответил Адмирал. — Вы не понимаете ценности этого прибора. Заметьте: я не требую от вас ни чертежей, ни принципов работы этого устройства, ни даже информации о том, где, когда и кем создан прототип. С меня достаточно одного единственно действующего образца. Вот этого.

— Вот этого? — невинно спросил я, протягивая руку за дудкой, которую Ефрейтор держал перед собой, как скипетр.

Ефрейтор отпрянул и спрятал свою свистульку за спину. Он, кажется, уже никому не доверял. Это хорошо, решил я, осторожность не помешает.

— Вы не можете забрать её силой, да? — как можно ехидней спросил я. — Тогда она потеряет свою силу. Вам надо, чтобы мы её вам подарили.

Я ещё не знал, я просто тянул время. Но Адмирал, вместо того, чтобы торговаться, посмотрел на меня как на идиота и сказал:

— Сказок, что ли, начитались? Не хотите по-хорошему, будет по-плохому.

С этими словами он достал из-за спины свой бубен и ударил в него. Я решил, что он подаёт сигнал каким-то своим сообщникам. Не сыграть же с Ефрейтором ещё разок дуэтом он собрался! Но сообщники не появлялись, лишь гул барабана разносился над бескрайней белой пустыней. И Адмирал смотрел на меня теперь уже с некоторым уважением.

— Неужели вы не чувствуете? — спросил он.

Я пожал плечами.

— А вот он чувствует!

И Адмирал показал на Ефрейтора, который, оказывается, просто корчился от звуков бубна. Каким-то шестым чувством, я понял, что надо делать.

— Играй! — крикнул я Ефрейтору, но он уже не смог.

Он выронил свою свистульку, которую тут же ловко подхватил Адмирал и спрятал в рукаве своей малицы. А Ефрейтор просто упал на лёд и больше не двигался. Адмирал снова заколотил в бубен, звук которого, как я уже догадался, был не просто смертелен, но разрушал саму структуру материи. От этого звука погибли мои товарищи, и растворилось в мареве стойбище суоми. Меня же почему-то не пробирало, мне эта долбёжка даже нравилась.

— Бей в бубен, старик, — сказал я, и захохотал, как безумный.

Отсмеявшись, я остался лежать навзничь, раскинув руки. Надо мной висело бездонное небо. Во мне не осталось ни сил, ни желания для борьбы. Мне стало всё равно. Я думал, что вот сейчас Адмирал уйдёт, а я останусь лежать рядом с Ефрейтором. Проклятая Арктика.

Но адмирал не подумал меня бросать. Он потащил меня. Он сказал, что я чёртовски интересный экземпляр, что меня непременно надо исследовать. Вот тогда я, уже почти сдавшийся, уже сломленный физически и морально, почти свихнувшийся от всей этой бесовщины, вот тогда я встрепенулся. Исследовать?! Подопытный я тебе? Ты, значит, под микроскопом меня решил рассмотреть, анализы будешь брать?

А он всё рассуждал сам с собой про теорию резонансов, про диапазон частот, который может быть губителен в одном мире, и созидателен в другом. Что мало знать устройство прибора, надо уметь им пользоваться. Что дело не в технике и не теоретической базе. Что душу надо вкладывать. Я же старательно делал вид, что совсем выбился из сил.

— Притомились? Ничего, сейчас взбодримся, — сказал Адмирал и вытянул из-за пазухи свистульку Ефрейтора. — Заодно проведём эксперимент, так сказать, в полевых условиях. Сразу сообщите мне, как только почувствуете прилив бодрости, прошу вас.

Он поднёс дудку ко рту, и случилось то, чего никто не ожидал. Мундштук, сделанный, как вы помните, из жести консервной банки, прилип к губам Адмирала. Не знаю! Может влажность была высокая, а может Адмирал, балбес, губы облизал, но факт остаётся фактом: Ефрейтор на морозе дул в свою свистульку без всякого для себя ущерба, а вот Адмирал примёрз намертво! Он вытаращил глаза, жалобно застонал, потянул от себя дудку и, понятное дело, сделал только хуже. Брызнула кровь, из его зажмуренных глаз покатились слёзы, он уже не стонал, а громко выл. Мне его ни капли не было жалко, и я с удовольствием помог ему, дёрнув за чёртову свистульку.

Она, наконец, отлепилась, но Адмирал, казалось, совсем этому не рад.

— Я же не смогу теперь дуть! — горестно прошамкал Адмирал.

— А надо? — поинтересовался я.

Он кивнул.

— Что же теперь делать? — спросил я, сам не понимая, издеваюсь ли я над ним, или действительно надеюсь получить ответ.

Адмирал пожал плечами.

— Зачем тебе дуть, старик? — спросил я. — Зачем ты убил моих друзей? Зачем ты спасал нас, если тебе просто нужна была дудка?

— Потому что сначала надо играть вместе, — сказал он.

— Зачем?

— Настроить резонанс.

— Зачем?

— Создать оптимальные условия модуляции.

— Зачем?

— Чтобы все были здоровы. Жили долго и счастливо. Не болели.

— Это Ефрейтор там остался лежать здоровый и счастливый?! — заорал я.

— Потому что звук отсюда полезен, если его издаю я, — Адмирал показал на свистульку. — А этот, — он показал на бубен, — полезен, если его издашь ты.

— Почему я?

— Потому что ты очень музыкально настроен. Душа поёт.

Никогда я в себе не замечал ни особых музыкальных талантов, ни слуха, ни голоса, а что касается души, то я тогда в её существование вообще не верил. И я просто ляпнул наобум:

— Под бубен не очень-то и споёшь.

— Да причём тут бубен? — неожиданно рассердился Адмирал. — Он вообще не из этой оперы.

— Ты старик, рассказывай толком, с самого начала, — сказал я. — А то тебя не поймешь.

И тогда, шлёпая окровавленными губами, Адмирал начал рассказывать. Рассказ его был стилистически бездарен и банален по содержанию. Всё это я где-то уже читал. Мне даже стало казаться, что это никакой не инопланетянин, а свихнувшийся на зимовке участник экспедиции Брусилова.

Оказывается, Адмирал ни кто иной, как самый настоящий пришелец, прибывший к нам из бездн галактики. Вернее, он не к нам именно прибыл, а просто бежал со своей планеты, преследуемый за инакомыслие. У них там с этим строго: тех, кто неправильно думает, сразу подвергают химической дебилизации. В принципе, разумная мера, я полагаю, у нас бы некоторых умников не мешало бы, чуток поглупей сделать. А так, всё хорошо у них: войн нет, болезней нет, старости нет.

У них там уже двести лет бессменный правитель. Командорлисимус. Так его титул перевёл на русский Адмирал. И этот Командорлисимус командорлисиствует над всей планетой. Узурпировал власть. Мало того. Он монополизировал секрет бессмертия, который разгадали учёные, запертые им в подземной лаборатории. Секрет основан на использовании частотных резонансов, обновляющих клетки человека. И вот теперь у них там пакеты этих резонансов стали основной ценностью. Адмирал решил, что это всё несправедливо, повздорил с Командорлисимусом, и сбежал.

Всё это походило на скверный фантастический роман. Даже Лёшка Толстой сочинял интересней. Я, кстати, был с ним знаком. Незаурядный человек, только пил много.

— А дудка твоего друга и мой бубен в комплексе генерируют колебания именно этого диапазона, — завершил свой бред Адмирал. — Теперь, если с моим бубном и этой свистулькой вернуться ко мне на родину, страшно подумать, каких дел можно наворотить.

Мы снова двинулись в путь, но теперь я уже как мог, поддерживал Адмирала. И думал, что угораздило же Ефрейтора. Обычная свистулька, наспех свернутая из обычной жестянки, обладала теми самыми частотными характеристиками, из-за которых в неведомой галактике шли войны, плелись политические интриги, сотрясались государственные устои. Я не стал говорить адмиралу, что, скорее всего, когда до нас доберётся ОГПУ, и бубен и свисток станут вещдоками. Тогда я ещё верил, что нас непременно найдут.

Он привёл меня на станцию. Вернее, я его дотащил. Это было унылое помещение, купол, заставленный аппаратурой слежения, наблюдения и сбора информации. Впрочем, тогда я ещё не знал, что это за оборудование, я тогда просто неприятно удивился унылости интерьера. И консервы, которыми Адмирал меня накормил, были вовсе не инопланетными, обычная американская тушёнка. Адмирал переоделся в диковинную форму с множеством блестящих висюлек и аксельбантами по оба плеча. Он назвал своё имя, но я пропустил мимо ушей и, как не старался припомнить позднее, так и не вспомнил его многочисленные титулы. И он принялся излагать слезливую любовную историю. Принцесса там какая-то его на хер послала. Так сказать, фантастика уступила место мелодраме. Я зевнул и, не прощаясь, отправился спать.

И ещё он на полном серьёзе собрался меня исследовать. Это уже день на третий, когда я чуток отъелся, а он мне уже порядком поднадоел со своими байками. Он впёрся ко мне в жилой модуль с банками для мочи, колбами для сбора крови, ещё какими-то устрашающими медицинскими агрегатами.

Меня разобрал смех.

— Ударь в бубен, старик, ударь в бубен! — сказал я.

— Слушайте! Хватит уже называть меня стариком, я же вам представился.

— Простите, адмирал, но форма офицера космофлота сидит на вас не столь элегантно, как малица. Старейшиной племени суоми вы мне были гораздо симпатичней.

— Хватит ёрничать!!

— Ударьте в бубен.

— Это не бубен. Я уже сто раз вам говорил: это не бу-бе-е-ен.

И тогда я дунул в свистульку ефрейтора. От всей души дунул. Да, она все это время находилась со мной. Да, она оттаяла в помещении станции и сработала, как надо. Не знаю, какие там были частоты и резонансы, это всё так и осталось для меня тёмным лесом. Но эффект получился примерно, как в чуме. На это я и рассчитывал. Всё пространство пошло мозаикой, структура материи затрещала по швам, межатомные связи лопнули. Я не знаю, противоречит ли это второму закону термодинамики, но всё к херам разрушилось. И мне очень понравилось, как оно рушилось.

А следом разрушился и сам Адмирал. Так ему и надо. Злой был дядька, вздорный. Он ведь, не задумываясь, убил моих товарищей, даже не попытавшись с нами договориться. Он не заменит мне ни паникёра Толика, ни, тем более, лохматого Витьку. И Ефрейтора, который так никогда и не узнает, что случайно создал уникальный прибор. Или невероятной мощи оружие. А в моём распоряжении остался жилой модуль и пункт наблюдения. И бубен.

И вот теперь я сижу на станции под куполом. Наблюдаю. Использую приборы наблюдения, оставшиеся после Адмирала, и вижу всё и везде. Поначалу это было чрезвычайно увлекательно. Я знаю, кто убил Кеннеди, куда делась библиотека Ивана Грозного, где спрятано золото Колчака. Для меня не осталось тайн в этом мире. Мне очень скучно. У меня множество раз возникал соблазн вмешаться. Но всегда что-то останавливало меня в последний момент. Может быть то, что поступив таким образом, я уже ничем не буду отличаться от адмирала и его Командорлисимуса. Сам стану таким же Командорлисимусом. А я этого очень не хочу. Мне и так хорошо.

Если бы ещё не туристы, которые повадились прыгать с парашютом на северный полюс, было бы совсем хорошо. Чего мне действительно хочется, так это нагрянуть на родину Адмирала. Это ж страшно подумать, каких дел там можно наворотить, как говаривал Адмирал. Особенно, если заявиться к ним с целым духовым оркестром. Думаю, даже квартета хватит. Разумеется, духового, а не струнного.

Я найду путь. Я же штурман. И я люблю Арктику.