Выберите полку

Читать онлайн
"Коплята"

Автор: Роберт Оболенский
Преображение

Из всех открытых нам дорог, не ведаем,

которой жизнь свою доверим.

Руперт Эвери (2054-87)


Кутаюсь в тряпье у городской помойки и вспоминаю былое время. То, кажется, был август, светлые дни, хмурые мысли. Жил словами на белом, оплачивал счета черным трудом.

Работал в компании, начинающейся на буквы ОЗ, и всё там было, как в пресловутой сказе о стране ОЗ. Над нами злой колдун, о нём мы только слышим. Чуть ниже ведьмы, вся жизнь их в цифрах, а быт расписан на семь поколений наперёд.

На дне колодца мы — бескрылые мартышки. Мечемся от дела к делу, грузим, трусим и пакуем. Весь смысл наших жизней сокрыт в протяжном звуке сканера: «Би-п, бип». Только в курилке мы себе принадлежим, и место есть для разговоров. Но чаще молчим, сидя на голых лавках под навесом, прячем от ветра лица и жмемся друг к дружке, подобно воронью на ветке. Докурив свободные мгновенья, бросаем бычок в урну и завершаем ритуал плевком.

Жалкое зрелище, стальной колосс весь в саже, вокруг него огарки да плевки. Последние секунды перерыва, опять молчание, и вновь канонада из бычков, и тихое сопение. Воет ветер, ревет в ночи сирена, все смотрят на огни у ног. Никто не встает и не тушит, вслушиваются в поступь трусливого льва. Ее сложно с чем-то спутать — особый ритм. Уборщик ходит кругами, шаркает правой, угрюмо склонив гриву к груди. Ждет, когда мы уйдем, и отмечает печатью смерти каждого, кто множит на земле оставленные грезы, но мы в своих стремлениях едины и оттого нам всем везет.

«Да, хороший тогда вышел черновик», — успеваю подумать я, когда бродяжка вновь толкает меня в бок и жмется ближе.

Какой нынче месяц? Октябрь, ноябрь, может, февраль?

Я не помню, знаю лишь, что с незнакомкой у нас на двоих выброшенный кем-то матрац в желтых пятнах и плед, от которого тянет котами. Против воли я жмусь к ней ближе, порыв ветра сбивает с плеча плед, и я вновь вижу покрывающие руки синие струпья. Пытаюсь содрать корку, чешу их и тут же получаю щелчок по носу.

— Плохой кот, — говорит она и натягивает шапку до самых бровей.

«Какой к черту кот?» — мысленно внемлю я, но она вновь жмется ближе, что-то бурчит на своем тарабарском, а я словно от колыбельной — кутаюсь в сон и теряюсь в воспоминаниях.

Да, то был август — последние выходные лета. Придя с работы, лег спать, к вечеру встал и был готов к встрече с давней подругой. Кажется, она писала роман о немцах, что-то шпионское о тридцатых годах. Встретились в центре, прошлись по Мясницкой, свернули в переулок к Бобровым, а ближе к Кисельным берегам встали на якорь. В кафе взяли по кружке кофе, от десерта она отказалась. Ее усладой были немцы, она так увлеченно рассказывала о своей работе, что нет-нет да переходила на язык войны. К моменту, когда очередь дошла до меня, кофе ее остыл, а язык хоть и вернулся в родное русло, стал куда воинственнее.

— Так нельзя, а тут вообще криво. Нет, так не пишут, — череде замечаний я не видел конца.

Как столько ненависти могло уместиться в ее хрупком теле? Не знаю. В одном уверен — немцам старой школы до нее далеко. Расстались мы в смешанных чувствах, она быстро нырнула в метро, я дошел до Армянского переулка. Зашел в магазин, плутал по дворам и размышлял о своем мире потопа, которого никогда не было и, надеюсь, никогда и не будет. Тут же вспомнил новую пробу пера — глупый рассказ о сейчас и вновь отхлебнул, силясь забыть острого на язык критика.

«Да, крепко она по тебе прошлась», — подумал я, когда в крови было куда больше армянского, чем рекомендует Минздрав.

Идя по улице, вспомнил детство, отца, чья жизнь была подчинена порядку, а звёзды на погонах мерили путь. И мать, что так стремилась к благу и ровняла каждого под идеал, что от идеала в ее жизни не осталось и следа.

— Да, не знаю, как у них в жизни было, а у меня везде луна, хоть вой, — шепнул я кротко, словно они рядом.

Глянул вдаль, бледное блюдце чуть касалось высотки. Вдали гудит сигнал черного мерила счастья — внедорожник рассек лужи, свернул в скрытый забором двор.

«Что меня ждет? И как я вообще живу?» — попробовал собрать успехи былых лет — похвастать нечем.

Проходит весна, за ней лето. Очередной конкурс — очередной провал. Работы сменяются одна за другой. Что изменилось за все эти годы?

Раньше, было, скажешь отцу о маленьком народце, что в стенах живет. В ответ взгляд полный сомнений и заключение от незнакомой тетки: «А мальчик у вас, похоже, дурак».

Нынче не лучше, порой хвалят, но чаще ругают. Извечные упреки: «Больше жизни, нужен герой, пиши о сейчас». После таких слов всё в доме моем замирает. Где же взять жизнь и в каком роде? Как угодить тем, кто ее отродясь не видал?

И вновь весна, щебечут птицы — всё повторяется вновь и вновь.

В раздумьях прошел по Маросейке — толпы людей на перекрестке и уходящий вдаль трамвай. Каждый мечется в призрачной надежде найти свое счастье, иные красят вечер очередной попыткой, что рядом идет в ногу. Другие греют душу беседой, третьи глушат сознание в ярком экране стороннего мира, а я достаю блокнот. Гляжу, как светофор окрасил лужу в тревожный желтый и, стоя в лучах фонаря, пишу: «Усатый мальчик говорит о формате, другой отощалый советует жить. Говорят, тут всё должно быть иначе. Как мне всем мастерам угодить?»

— Пожалуй, хватит на сегодня закорючек, — закрыв блокнот, говорю себе я, перехожу дорогу, миную не очень чистые пруды и нахожу себя в переулке с гусями.

Тут россыпью стоят посольства, есть место скверу и геркулесовым столпам в конце, что вдоль и поперек усеяны местами для ублажения души. К полуночи у меня с десяток одноразовых знакомых: с кем-то беседа, с иными флирт.

Одна сидела за столом напротив, вышли на улицу, умостились на лавке.

Я спросил:

— Завтра свободна?

— Не знаю.

— Давай куда-нибудь сходим.

— Куда?

— Может, в зоопарк.

Молчание в три секунды.

— В зоопарк? — неуверенно переспросила она.

— Да, — едва заметно улыбаясь я, — не хочу выделяться на общем фоне.

Она даже не улыбнулась, ушла. Вышел бармен.

— Как прошло?

— Не очень.

— А что так?

Я рассказал, он отреагировал сразу. Расплылся в улыбке, почесал бороду и, заложив руки за фартук, пыхтел со мной, пока дождь не погнал нас к навесу. Докурив, тепло распрощались. Он ушел к своим эликсирам благодушия, а я нашел себя на перекрестке у золотых арок. В правой — булка с мясом, в левой — кофе. Свет играет на мокром асфальте, а череде снующих незнакомцев нет конца.

Как вернулся домой, помню смутно, наверное, шел по звёздам, иначе всю царящую вокруг меня мглу и не описать. Закрыв за собой дверь, сбросил ботинки и тут же в ванную. Смыл остаток дня, да в нём же и остался. Помню, как очнулся в холодной воде под утро. Вскочив, спешно вытер тело и на цыпочках добрался до кровати. Там-то меня и нашел воскресный вечер.

Проснувшись, долго смотрю в потолок, тело ломит, во рту гуляют ветра выжженных солнцем земель.

«Боже, как же плохо», — проносится в голове, пока, морщась, тянусь к графину с водой и краем глаза замечаю у изножья движение. И в тот же миг что-то холодом обжигает мне пятку. А я бросаюсь прочь с постели, в чём урожден был, наспех одеваю тапок, скачу к двери.

— Стой! — слышу я за спиной чужой голос и замираю в проеме двери.

В тот же миг одеяло упало с кровати, когти лязгнули по ламинату. Что-то в глубине меня кричит: «Беги!» Но я послушно стою на месте, слышу, как Оно приближается. Чувствую Его дыхание из-за спины, набравшись смелости, хочу сорваться, но Оно, коснувшись холодной лапой ноги, фыркает и в один прыжок вскакивает мне на плечи. Царапает спину, мостится поудобнее и запускает три перста в волосы на затылке.

— Причесать бы тебя.

— Что? — боясь пошевелиться, спрашиваю я.

— Что-что? Причесать, говорю, — отвечает Оно, перебирая сбившиеся в гнездо волосы на затылке, и добавляет, цокая языком, — но это позже.

— Ладно, может, тогда миску молока или пряник?

— Какое молоко, дубина? — спрашивает Оно и больно тянет за волосы на виске, медленно взбираясь мне на голову.

— Разве домовым не это оставляют? Или...

— А я не домовой.

— Как скажешь.

— С-счастье, — шепчет Оно мне в ухо.

— Это вопрос или утверждение?

— Это будущее.

— Окей.

Хочу кивнуть, но оно царапает меня когтем. Держась за волосы, свисает, цепляет когтем мочку уха и тянет на себя.

— С-счастье, — протяжно шепчет Оно, а звук такой, словно по стеклу вилкой водят.

— Да без проблем.

— Хочешь счастья? — а в интонации тихий ропот.

— Хочу.

— Телефон.

— Да хоть все забирай, мне не жалко.

— Телефон возьми, дубина.

— Что?!

— Что-что, дубина? Я заикаюсь или ты совсем дурак? — говорит Оно так ясно и прямо, словно знает меня всю жизнь.

— И что делать?

— Напиши ей!

— Прям ей?

— Нет, дубина. Не той, а той — последней, — ответило существо и по-хозяйски уселось мне на голову, так что я видел свисающие лапки. — Зоопарк.

— Домой хочешь? — спросил я и тут же получил острым когтем по голове.

— Вчерашней, — Оно потягивает меня за волоса, качается из стороны в сторону и словно напевает произнесенное. — А-а, той в баре. Да, с-счастье, — прошипело существо и ласково погладило меня когтем по виску, — пиши.

— Что писать?

— Всё что угодно, дубина, — цокнуло оно языком, и готов поклясться, важно подняло лапу, — только не про зоопарк.

— Как дела спрошу, — сказал я и наклонился к телефону на тумбе.

— Спроси про четверг, на свидание пригласи.

— Да кто в четверг на свидание ходит?

И тут же тычок когтем.

— Будет, — сказало оно и потянуло за волосы на затылке.

Я написал девушке, и она согласилась.

Наутро я оставил существо дома, пошел на работу, и в тот же день получил премию.

А под конец смены меня вызвали к начальству. Злой колдун оказался дородным мужчиной с крупным лицом. Хлопнув меня по плечу, он пригласил к себе в кабинет, сказал, что рассмотрели мои предложения и готовы дать отдел под руководство.

— Отдел?

— Да, — почесав шею, ответил начальник и махнул рукой в сторону доски с презентацией.

Сказал, что мобильное приложение по отслеживанию успеваемости сотрудников, это идея — шикарная.

Я почесал колено, вспомнил, как месяц назад говорил коллеге:

— Вот нам только приложения по успеваемости не хватает.

Парень посмотрел на меня и, улыбнувшись, пропищал коробку с товаром.

— Нет, ну серьезно, мы же первая линия компании, плоть и кровь ее. Должны жить планом, и каждый наш вздох — это шанс его улучшить. Достичь новых высот в деле, принести пользу. Вот представь, создадим приложение, где успеваемость каждого будет отображаться онлайн, чтобы даже на выходных ты мог посмотреть, сколько ты выполнил и перевыполнил, а среди ночи тебя могли разбудить напоминаем из серии: «Не забудьте выспаться, вам на смену уже через пять часов».

Коллега мотнул головой со смеху:

— Вот услышит тебя руководство и...

— И вы будете жалеть, что не придушили меня, пока была такая возможность, — сказал я за него, а он лишь ухмыльнулся и пропищал новую коробку.


Я вновь почесался, а начальник сказал, что приступать надо как можно скорее. В ответ я кивнул и залпом проглотил содержимое поданного бокала.

Ехал от Бауманской на автобусе М3, глядел в окно и не понимал, что вообще это было. Нет, повышение это хорошо, но что за бред... Я что в какой-то ромкоме? Где герой после быстрой череды коротких кадров пожинает плоды упорного труда?

Нет, бред...

Полный бред.

Задумываюсь, решаю, что мало на что сейчас могу повлиять, и вновь утыкаюсь взглядом в окно.

Светофор сменяет цвет на зелёный, проезжаю площадь Цезаря Куникова, и в голове эхом отражается некогда заученная формулировка: «Цезарь Куников — Герой Советского Союза, пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашего Отечества». И тут же про себя добавляю, что героем я быть не хочу, да и помирать мне рано. Хотя, может, что ни делается всё к лучшему, — продолжаю мысль, — возьму отдел, спланирую всё. Как — не знаю, но стоит попробовать. Да и деньги наконец-то появятся не только на оплату счетов.

Вспоминаю события воскресного вечера, прикидываю все «за» и «против», останавливаюсь на мысли, что пора завязывать с эликсирами благодушия. Да, приятель, в штопор тебя пока не срывает, но те глюки — это звоночек. Притормози, а лучше совсем завяжи. Узлом!

Открыв дверь квартиры, осматриваюсь — вроде никого. Это всё лишь твоя буйная фантазия, как тот сон, где ты в красный мяч с гномами играл. Снимаю обувь, вешаю пиджак и только сейчас осознаю...

Пахнет пирогами и душистой зеленью, а с кухни звучит голос, этот чертов скрипучий голос:

— Полундра, курма, шлах-шлах.

Заглядываю на кухню и вновь вижу его. Стоит на табурете, метр с кепкой в холке, кожа иссиня черная, уши как листы папоротника и ряд синих пятен тянется по спине до кончика хвоста.

— Чего встал, дубина?

— Да только с работы, — не веря глазам, отвечаю я и медленно оседаю у стены.

— Чего телишься? Руки и за стол.

— Поднять?

— Помыть, — отвечает Оно, спрыгивает с табурета и открывает когтем духовку.

Откуда она у меня не знаю, окидываю взглядом кухню: духовка, мойка, утварь. Все старое на месте, но и нового порядком много... Откуда всё это у меня?

— Руки, стол, жум-жум и с-счастье, — разрезая когтем пирог, говорит Оно и заводит странную песню: — Раньше было ненастье, похороним во мгле злую ведьму да колдунов, и будет нам счастье. Когда руки омыты, одежда чиста, ты жум-жум и в кровать, сопишь як пила. Ручная, ножная, глазастая и залихватская.

Пение вмиг смолкает, вижу отблеск желтых глаз в отражении окна.

— Что встал, дубина? — спрятав от меня взор, говорит Оно и повторяет: — Руки, стол, с-счастье.

— Да, понял я, понял, — смиренно отвечаю.

Помыв руки, сажусь за стол. Оно рядом, сидит спиной ко мне и что-то воркует себе будто голубь.

— Ешь, — говорит и, не оборачиваясь, тычет пальцем на тарелку.

Я беру вилку, пробую — вкусно. Слышу во дворе сирену, выглядываю. Два санитара грузят старика с пятого в машину реанимации. Я хочу сказать, задать вопрос и прокомментировать, но оно опережает.

Запрыгнув на спину, царапает когтем и говорит:

— Ешь, дубина, и спать.

— Это, кажется, дед Мишка с пятого.

А Оно вновь царапает и повторяет настойчивее:

— Ешь, спать.

— Да погоди ты...

Я хочу встать, но Оно сцепляет когти на шее, толкает к тарелке и чувство такое, будто лапа стала больше.

— Ешь, спать! — и тут же, смягчившись, добавляет, — С-счастье.

— Да понял я, ем, — а про себя думаю: «Завтра про Мишку спрошу».

Оно загоняет меня спать в полдесятого. Будит в пять и всё талдычит без устали:

— Шлах, курма, полундра, — и склонившись над ухом, — с-счастье.

— Ты совсем уже — в такую рань будить?

Вновь укол когтем, одеяло летит прочь. Оно стаскивает меня на пол, словно и нет во мне веса под центнер.

— Зарядка, грядка.

— Перестань!

Я сопротивляюсь-отмахиваюсь, а Оно забирается мне на голову и, стянув на висках волосы, командует:

— Руки-ноги, вверх и вниз, дубина. Два по пять и шесть по сорок.

Я в мыле, сердце бешено бьется, а оно гонит меня в душ, кружит и жалит когтем, прям как сторожевой пес. Я под потоком, а на кухне грохот. Выхожу без сил, на часах шесть, а на столе завтрак. Убегаю на работу, как никогда прежде. Так всю неделю, к четвергу я уже не обращаю на него внимания.

Вечером на свидание, всё проходит успешно. Через неделю встречаемся вновь. Еще через неделю оно велит пригласить ее опять, но уже не в четверг, а в пятницу. Я, не задумываясь, приглашаю девушку к себе на ужин, встречаю у такси и только у порога вспоминаю о нём. Она смотрит на меня, а я, пытаясь не подать виду, копаюсь в кармане.

Она спрашивает:

— Потерял?

— Да как же я ключик от твоего сердца потеряю? — отвечаю я не своим голосом и тут же думаю: «Вот сейчас будет!»

Нащупываю ключ, отпираю дверь, ожидая скорый крик и побег. Но открыв, замираю сам, внутри всё так, словно и квартира не моя. А от его присутствия и следа нет. Проводим вечер на переоборудованном в веранду балконе, теплый свет ламп, сладкие напевы Чака Берри фоном, и она рядом. Странно, но кажется, с ней я могу говорить о чём угодно. Возможно ли такое?

Проснувшись, я аккуратно выскальзываю из объятий, иду на цыпочках, не желая ее сон потревожить, и не понимаю, в чью квартиру я попал. Иду по коридору, словно в музее своих грез. Всё вроде прежнее, но откуда эта латунная лампа и постеры фильмов на стенах? Где я их видел и когда желал купить? Кажется, давно, в другой жизни. То руки не доходили, а чаще средства не позволяли. Опомнившись, проверяю мобильное приложение банка — долгов нет, все кредиты закрыты.

Хочу закурить и тут же вижу табличку на кухне: «Курим в вентиляцию и думаем, как бросить!»

— Откуда она у меня? — спрашиваю себя в голос и понимаю, что речь не только о табличке, но и о самой вытяжке.

«Это всё очень странно, словно весь лист желаний медленно и верно преображается в явь без твоего участия», — от размышлений отвлекает сирена с улицы, вновь реанимация и пожилой человек на носилках.

Хочу выглянуть в окно, но из-за спины слышу:

— С-счастье.

Оборачиваюсь, в проходе девушка. Стоит, улыбаясь, и тянется.

— Что? — изумленно спрашиваю я.

— Доброе утро, говорю, — отвечает она и поправляет на плече мою рубашку, которая на ней как чехольчик с танка.

— И тебе, — отвечаю я и провожаю машину реанимации взглядом.

***

Проходит месяц, мы с ней пара. А Оно исчезло, словно и не было его. Растворилось в счастливых буднях, как наваждение или мираж. Что, если и пристало видеть, то только больному скорбью мозгу.

Я всё реже его вспоминаю. Счастье так меня переполняет, я никогда не верил, что так может быть. Встаю с улыбкой, завтрак на двоих, и вот совсем уже не замечаю тех стариков, носилок и желтых машин скорой у подъезда. Знакомлюсь с ее родителями, а она с моими. На январь у нас уже намечен совместный отпуск в стране пальм и белых лагун.

До отпуска уже совсем ничего, декабрь — новый год на носу, бегаем вместе по магазинам, выбираем подарки.

Минует очередной день в рекламном отделе, возвращаюсь с работы. Здороваюсь с соседом, он едва меня замечает, но пусть. У порога достаю ключи и, насвистывая под нос мелодию, верчу ключом так и эдак, но замок никак не хочет поддаваться. «Странно», — думаю я и повторяю попытку раз за разом, но итог один. Пытаюсь достучаться до соседей, эффекта ноль. Спускаюсь вниз и звоню в домофон, в ответ тишина. Звоню друзьям и родителям, но никто не берет трубку. Отчаявшись, снимаю номер в отеле, еду поутру на работу, но на проходной мой пропуск не читает автомат, а охранник говорит, что, мол, не знает меня.

— Да ладно тебе, Михалыч. Мы же уж второй год друг другу глаза мозолим, — говорю я, а он вертит пальцем у виска и скрывается в будке.

«Да что за бред?» — мысленно спрашиваю я и еду к родителям, но и там никого.

— Да куда все подевались?!

И так с неделю, курсирую по ранее родным местам. Но меня никто не узнает, крутят пальцем у виска и гонят словно прокаженного. Я всё упорствую, ко второй неделе денег почти нет. Снимаю койко-место в хостеле, упорствую еще, но пусто. К концу декабря денег не остается вовсе, ночую в подъездах, прохожие уже меня сторонятся, гонят прочь сторожа. Отчаявшись, я в сотый раз возвращаюсь к своему дому и наконец-то вижу себя.

Нет... Это не мираж.

Это она, рядом я. Грузят вещи в машину отца, на подъезде цветом играют гирлянды. А я, не чувствуя холода, иду к ним, меня словно не замечают. Наконец, обратив внимание, кривятся и гонят прочь, как бродячего пса. Машут руками, кричат: «Не отстанешь, полицию вызовем». Я настаиваю, пытаюсь объяснить, тычу пальцем в себя и кричу: «Это я!»

Они скрываются за стальной дверью подъезда, ярко красной, как и весь скопившийся во мне гнев. Барабаню кулаком в дверь, кричу и вскоре слышу сирену. Бегу через двор, прячусь за контейнером с отбросами и чувствую, как кто-то тянет меня за полу засаленного пальто. Оборачиваюсь, вижу чумазую бродяжку. Почти карлица, лицо в разводах, руки чернющие, изо рта разит. Она тянет меня за собой, показывает свое убежище в стенах помойки.

И вот она, моя реальность...

Она жестом приглашает за контейнер, там лежбище: сырой картон в основе, сверху грязный матрац. Усаживает рядом с собой, накидывает на плечи плед и жмется. Ее трясет от холода, меня от злости. Я прогоняю события минувших дней вновь и вновь, а она жмется ближе.

И чуть согревшись, спрашивает:

— Давно на улице?

— Я не бездомный.

— Ага, как и я, — отвечает она и, склонив голову, чешет носик.

— Конечно, еще скажи...

— Есть ли с-счастье, — перебила она и полностью завладела моим вниманием.

— Что ты сказала?

— Что ты ранее от него слышал.

— Тоже его видела?

— Даже хуже...

— В смысле?

— У меня остался месяц, а у тебя целый год.

— Что ты несешь? — я отмахнулся и хотел уже встать, когда она придержала меня за руку и распахнула куртку.

Вся кожа синяя и в чёрных пятнах, а ноги маленькие, словно не ее, и видно, как вместо ногтей проросли когти.

— Ровно год, так мне сказала такая же бродяжка, как я. В прошлое Рождество, тогда я и узнала о Коплятах.

— О ком?!

— Их так зовут.

Я обомлел и наконец под слоем грязи на ее лице разглядел синие струпья точь-в-точь как на моих руках.

— Кто они? — придя в себя, спросил я.

— Говорят, проклятие, вернее сказать, те, кто крадут счастье, — кашлянув черной сажей, ответила она. — Я была в твоем положении в прошлом году. Меня спасла такая же, как я, бродяжка, — она шмыгнула носом, ткнула меня пальцем в грудь. — Сказала, мол, есть у тебя год, чтобы снова человеком стать.

— Можно вернуть всё?

— Нет, можно забрать чужое.

— В том смысле, что...

— Нет-нет, взять так, как лишь они способны, — кашлянула в сторону и уточнила: — Коплята крадут твою судьбу и счастье.

Она подсела ближе, ее трясло, но сдерживая приступ кашля, она поведала о существах, что по природе своей схожи с домовыми, но являют собой их полную противоположность.

— Они остатки забытых душ, — сказала она едва слышно и продолжила: — они всегда рядом, но приходят лишь к тем, чьё сердце теплится надеждой. Во сне иль наяву ты должен согласиться — сказать, что хочешь счастья. И вот Копленок на твоем пороге, помогает во всём, как добрая няня тянет тебя за руку к счастью. И вот, когда оно достигнуто, они исчезают, а ты живешь в грезах и уже не замечаешь, как они высасывают всю жизнь вокруг тебя и в один прекрасный день занимают твое место.

— Но как?!

— Ты сам даешь согласие, — она смотрит на меня глазами, в которых мелькает желтизна белков, видит вопрос, готовый у меня с губ сорваться, и тут же отвечает: — Оно спросило, хочешь ли ты счастья?

Я киваю.

— Вот это и было согласием твоим.

— Бред какой-то! — я качаю головой.

— А ты что хотел — договор в двух экземплярах и печать?

— Нет, но...

— Тогда послушай. Ходит легенда, что можно от вопроса отказаться. Надо лишь потерпеть и взглянуть Копленку прямо в глаза.

— И что тогда?

— Испугается и убежит. Ведь против твоей воли он не в силах решать — за тебя. Скроется восвояси, а ты останешься со своей судьбой и грядущим счастьем.

— Значит, подкараулю его и...

— Поздно.

— Но?

— Уже поздно.

— И что мне делать?

— Подыскивать чужое счастье, если готов на такой шаг пойти, — горько ухмыльнулась она и посмотрела на утопающий под снегопадом двор.

— Значит год?

— Да, у тебя есть год до следующего Рождества или навечно в этом малом синем теле.

— Ясно.

— И что решил?

— Буду как-то с этим жить, — сказал я и, поникнув, добавил: — не жизнь же мне чужую забирать.

Услышав ответ, она кивнула. Выдержала паузу и стала шептать на ухо всё, что о Коплятах знала. Как им помешать творить зло, как спасти тех, кто полон надежды, но может ее потерять. А я кивал да смотрел на теряющийся в снегопаде двор, внимательно слушал ее рассказ, подобрав под себя ноги, и наблюдал.

На деревьях разноцветные огни, дети румяные в снежки играют, и кто-то тащит за собой к подъезду ель. Я смотрю выше, на третьем этаже в окне фигура. Там в тусклом свете молодой парень держит бокал в руке, смотрит во двор и прямо в комнате дымит. Я чувствую, нет, вижу тянущийся из его груди свет.

Она шепчет мне под ухо: «Ему вот и поможешь».

А я в ответ киваю, говорю:

— Всё так.

И точно в душе знаю того, кто станет моей жертвой.

.
Информация и главы
Обложка книги Коплята

Коплята

Роберт Оболенский
Глав: 1 - Статус: закончена
Оглавление
Настройки читалки
Размер шрифта
Боковой отступ
Межстрочный отступ
Межбуквенный отступ
Межабзацевый отступ
Положение текста
Лево
По ширине
Право
Красная строка
Нет
Да
Цветовая схема
Выбор шрифта
Times New Roman
Arial
Calibri
Courier
Georgia
Roboto
Tahoma
Verdana
Lora
PT Sans
PT Serif
Open Sans
Montserrat
Выберите полку