Читать онлайн
"Коплята"

Из всех открытых нам дорог, не ведаем,

которой жизнь свою доверим.

Руперт Эвери (2054-87)

Кутаюсь в тряпье у городской помойки и вспоминаю былое время. То, кажется, был август, светлые дни, хмурые мысли. Жил словами на белом, оплачивал счета черным трудом.

Работал в компании, начинающейся на буквы ОЗ, и всё там было, как в пресловутой сказе о стране ОЗ. Над нами злой колдун, о нём мы только слышим. Чуть ниже ведьмы, вся жизнь их в цифрах, а быт расписан на семь поколений наперёд.

На дне колодца мы — бескрылые мартышки. Мечемся от дела к делу, грузим, трусим и пакуем. Весь смысл наших жизней сокрыт в протяжном звуке сканера: «Би-п, бип». Только в курилке мы себе принадлежим, и место есть для разговоров. Но чаще молчим, сидя на голых лавках под навесом, прячем от ветра лица и жмемся друг к дружке, подобно воронью на ветке. Докурив свободные мгновенья, бросаем бычок в урну и завершаем ритуал плевком.

Жалкое зрелище, стальной колосс весь в саже, вокруг него огарки да плевки. Последние секунды перерыва, опять молчание, и вновь канонада из бычков, и тихое сопение. Воет ветер, ревет в ночи сирена, все смотрят на огни у ног. Никто не встает и не тушит, вслушиваются в поступь трусливого льва. Ее сложно с чем-то спутать — особый ритм. Уборщик ходит кругами, шаркает правой, угрюмо склонив гриву к груди. Ждет, когда мы уйдем, и отмечает печатью смерти каждого, кто множит на земле оставленные грезы, но мы в своих стремлениях едины и оттого нам всем везет.

«Да, хороший тогда вышел черновик», — успеваю подумать я, когда бродяжка вновь толкает меня в бок и жмется ближе.

Какой нынче месяц? Октябрь, ноябрь, может, февраль?

Я не помню, знаю лишь, что с незнакомкой у нас на двоих выброшенный кем-то матрац в желтых пятнах и плед, от которого тянет котами. Против воли я жмусь к ней ближе, порыв ветра сбивает с плеча плед, и я вновь вижу покрывающие руки синие струпья. Пытаюсь содрать корку, чешу их и тут же получаю щелчок по носу.

— Плохой кот, — говорит она и натягивает шапку до самых бровей.

«Какой к черту кот?» — мысленно внемлю я, но она вновь жмется ближе, что-то бурчит на своем тарабарском, а я словно от колыбельной — кутаюсь в сон и теряюсь в воспоминаниях.

Да, то был август — последние выходные лета. Придя с работы, лег спать, к вечеру встал и был готов к встрече с давней подругой. Кажется, она писала роман о немцах, что-то шпионское о тридцатых годах. Встретились в центре, прошлись по Мясницкой, свернули в переулок к Бобровым, а ближе к Кисельным берегам встали на якорь. В кафе взяли по кружке кофе, от десерта она отказалась. Ее усладой были немцы, она так увлеченно рассказывала о своей работе, что нет-нет да переходила на язык войны. К моменту, когда очередь дошла до меня, кофе ее остыл, а язык хоть и вернулся в родное русло, стал куда воинственнее.

— Так нельзя, а тут вообще криво. Нет, так не пишут, — череде замечаний я не видел конца.

Как столько ненависти могло уместиться в ее хрупком теле? Не знаю. В одном уверен — немцам старой школы до нее далеко. Расстались мы в смешанных чувствах, она быстро нырнула в метро, я дошел до Армянского переулка. Зашел в магазин, плутал по дворам и размышлял о своем мире потопа, которого никогда не было и, надеюсь, никогда и не будет. Тут же вспомнил новую пробу пера — глупый рассказ о сейчас и вновь отхлебнул, силясь забыть острого на язык критика.

«Да, крепко она по тебе прошлась», — подумал я, когда в крови было куда больше армянского, чем рекомендует Минздрав.

Идя по улице, вспомнил детство, отца, чья жизнь была подчинена порядку, а звёзды на погонах мерили путь. И мать, что так стремилась к благу и ровняла каждого под идеал, что от идеала в ее жизни не осталось и следа.

— Да, не знаю, как у них в жизни было, а у меня везде луна, хоть вой, — шепнул я кротко, словно они рядом.

Глянул вдаль, бледное блюдце чуть касалось высотки. Вдали гудит сигнал черного мерила счастья — внедорожник рассек лужи, свернул в скрытый забором двор.

«Что меня ждет? И как я вообще живу?» — попробовал собрать успехи былых лет — похвастать нечем.

Проходит весна, за ней лето. Очередной конкурс — очередной провал. Работы сменяются одна за другой. Что изменилось за все эти годы?

Раньше, было, скажешь отцу о маленьком народце, что в стенах живет. В ответ взгляд полный сомнений и заключение от незнакомой тетки: «А мальчик у вас, похоже, дурак».

Нынче не лучше, порой хвалят, но чаще ругают. Извечные упреки: «Больше жизни, нужен герой, пиши о сейчас». После таких слов всё в доме моем замирает. Где же взять жизнь и в каком роде? Как угодить тем, кто ее отродясь не видал?

И вновь весна, щебечут птицы — всё повторяется вновь и вновь.

В раздумьях прошел по Маросейке — толпы людей на перекрестке и уходящий вдаль трамвай. Каждый мечется в призрачной надежде найти свое счастье, иные красят вечер очередной попыткой, что рядом идет в ногу. Другие греют душу беседой, третьи глушат сознание в ярком экране стороннего мира, а я достаю блокнот. Гляжу, как светофор окрасил лужу в тревожный желтый и, стоя в лучах фонаря, пишу: «Усатый мальчик говорит о формате, другой отощалый советует жить. Говорят, тут всё должно быть иначе. Как мне всем мастерам угодить?»

— Пожалуй, хватит на сегодня закорючек, — закрыв блокнот, говорю себе я, перехожу дорогу, миную не очень чистые пруды и нахожу себя в переулке с гусями.

Тут россыпью стоят посольства, есть место скверу и геркулесовым столпам в конце, что вдоль и поперек усеяны местами для ублажения души. К полуночи у меня с десяток одноразовых знакомых: с кем-то беседа, с иными флирт.

Одна сидела за столом напротив, вышли на улицу, умостились на лавке.

Я спросил:

— Завтра свободна?

— Не знаю.

— Давай куда-нибудь сходим.

— Куда?

— Может, в зоопарк.

Молчание в три секунды.

— В зоопарк? — неуверенно переспросила она.

— Да, — едва заметно улыбаясь я, — не хочу выделяться на общем фоне.

Она даже не улыбнулась, ушла. Вышел бармен.

— Как прошло?

— Не очень.

— А что так?

Я рассказал, он отреагировал сразу. Расплылся в улыбке, почесал бороду и, заложив руки за фартук, пыхтел со мной, пока дождь не погнал нас к навесу. Докурив, тепло распрощались. Он ушел к своим эликсирам благодушия, а я нашел себя на перекрестке у золотых арок. В правой — булка с мясом, в левой — кофе. Свет играет на мокром асфальте, а череде снующих незнакомцев нет конца.

Как вернулся домой, помню смутно, наверное, шел по звёздам, иначе всю царящую вокруг меня мглу и не описать. Закрыв за собой дверь, сбросил ботинки и тут же в ванную. Смыл остаток дня, да в нём же и остался. Помню, как очнулся в холодной воде под утро. Вскочив, спешно вытер тело и на цыпочках добрался до кровати. Там-то меня и нашел воскресный вечер.

Проснувшись, долго смотрю в потолок, тело ломит, во рту гуляют ветра выжженных солнцем земель.

«Боже, как же плохо», — проносится в голове, пока, морщась, тянусь к графину с водой и краем глаза замечаю у изножья движение. И в тот же миг что-то холодом обжигает мне пятку. А я бросаюсь прочь с постели, в чём урожден был, наспех одеваю тапок, скачу к двери.

— Стой! — слышу я за спиной чужой голос и замираю в проеме двери.

В тот же миг одеяло упало с кровати, когти лязгнули по ламинату. Что-то в глубине меня кричит: «Беги!» Но я послушно стою на месте, слышу, как Оно приближается. Чувствую Его дыхание из-за спины, набравшись смелости, хочу сорваться, но Оно, коснувшись холодной лапой ноги, фыркает и в один прыжок вскакивает мне на плечи. Царапает спину, мостится поудобнее и запускает три перста в волосы на затылке.

— Причесать бы тебя.

— Что? — боясь пошевелиться, спрашиваю я.

— Что-что? Причесать, говорю, — отвечает Оно, перебирая сбившиеся в гнездо волосы на затылке, и добавляет, цокая языком, — но это позже.

— Ладно, может, тогда миску молока или пряник?

— Какое молоко, дубина? — спрашивает Оно и больно тянет за волосы на виске, медленно взбираясь мне на голову.

— Разве домовым не это оставляют? Или...

— А я не домовой.

— Как скажешь.

— С-счастье, — шепчет Оно мне в ухо.

— Это вопрос или утверждение?

— Это будущее.

— Окей.

Хочу кивнуть, но оно царапает меня когтем. Держась за волосы, свисает, цепляет когтем мочку уха и тянет на себя.

— С-счастье, — протяжно шепчет Оно, а звук такой, словно по стеклу вилкой водят.

— Да без проблем.

— Хочешь счастья? — а в интонации тихий ропот.

— Хочу.

— Телефон.

— Да хоть все забирай, мне не жалко.

— Телефон возьми, дубина.

— Что?!

— Что-что, дубина? Я заикаюсь или ты совсем дурак? — говорит Оно так ясно и прямо, словно знает меня всю жизнь.

— И что делать?

— Напиши ей!

— Прям ей?

— Нет, дубина. Не той, а той — последней, — ответило существо и по-хозяйски уселось мне на голову, так что я видел свисающие лапки. — Зоопарк.

— Домой хочешь? — спросил я и тут же получил острым когтем по голове.

— Вчерашней, — Оно потягивает меня за волоса, качается из стороны в сторону и словно напевает произнесенное. — А-а, той в баре. Да, с-счастье, — прошипело существо и ласково погладило меня когтем по виску, — пиши.

— Что писать?

— Всё что угодно, дубина, — цокнуло оно языком, и готов поклясться, важно подняло лапу, — только не про зоопарк.

— Как дела спрошу, — сказал я и наклонился к телефону на тумбе.

— Спроси про четверг, на свидание пригласи.

— Да кто в четверг на свидание ходит?

И тут же тычок когтем.

— Будет, — сказало оно и потянуло за волосы на затылке.

Я написал девушке, и она согласилась.

Наутро я оставил существо дома, пошел на работу, и в тот же день получил премию.

А под конец смены меня вызвали к начальству. Злой колдун оказался дородным мужчиной с крупным лицом. Хлопнув меня по плечу, он пригласил к себе в кабинет, сказал, что рассмотрели мои предложения и готовы дать отдел под руководство.

— Отдел?

— Да, — почесав шею, ответил начальник и махнул рукой в сторону доски с презентацией.

Сказал, что мобильное приложение по отслеживанию успеваемости сотрудников, это идея — шикарная.

Я почесал колено, вспомнил, как месяц назад говорил коллеге:

— Вот нам только приложения по успеваемости не хватает.

Парень посмотрел на меня и, улыбнувшись, пропищал коробку с товаром.

— Нет, ну серьезно, мы же первая линия компании, плоть и кровь ее. Должны жить планом, и каждый наш вздох — это шанс его улучшить. Достичь новых высот в деле, принести пользу. Вот представь, создадим приложение, где успеваемость каждого будет отображаться онлайн, чтобы даже на выходных ты мог посмотреть, сколько ты выполнил и перевыполнил, а среди ночи тебя могли разбудить напоминаем из серии: «Не забудьте выспаться, вам на смену уже через пять часов».

Коллега мотнул головой со смеху:

— Вот услышит тебя руководство и...

— И вы будете жалеть, что не придушили меня, пока была такая возможность, — сказал я за него, а он лишь ухмыльнулся и пропищал новую коробку.

Я вновь почесался, а начальник сказал, что приступать надо как можно скорее. В ответ я кивнул и залпом проглотил содержимое поданного бокала.

Ехал от Бауманской на автобусе М3, глядел в окно и не понимал, что вообще это было. Нет, повышение это хорошо, но что за бред... Я что в какой-то ромкоме? Где герой после быстрой череды коротких кадров пожинает плоды упорного труда?

Нет, бред...

Полный бред.

Задумываюсь, решаю, что мало на что сейчас могу повлиять, и вновь утыкаюсь взглядом в окно.

Светофор сменяет цвет на зелёный, проезжаю площадь Цезаря Куникова, и в голове эхом отражается некогда заученная формулировка: «Цезарь Куников — Герой Советского Союза, пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашего Отечества». И тут же про себя добавляю, что героем я быть не хочу, да и помирать мне рано. Хотя, может, что ни делается всё к лучшему, — продолжаю мысль, — возьму отдел, спланирую всё. Как — не знаю, но стоит попробовать. Да и деньги наконец-то появятся не только на оплату счетов.

Вспоминаю события воскресного вечера, прикидываю все «за» и «против», останавливаюсь на мысли, что пора завязывать с эликсирами благодушия. Да, приятель, в штопор тебя пока не срывает, но те глюки — это звоночек. Притормози, а лучше совсем завяжи. Узлом!

Открыв дверь квартиры, осматриваюсь — вроде никого. Это всё лишь твоя буйная фантазия, как тот сон, где ты в красный мяч с гномами играл. Снимаю обувь, вешаю пиджак и только сейчас осознаю...

Пахнет пирогами и душистой зеленью, а с кухни звучит голос, этот чертов скрипучий голос:

— Полундра, курма, шлах-шлах.

Заглядываю на кухню и вновь вижу его. Стоит на табурете, метр с кепкой в холке, кожа иссиня черная, уши как листы папоротника и ряд синих пятен тянется по спине до кончика хвоста.

— Чего встал, дубина?

— Да только с работы, — не веря глазам, отвечаю я и медленно оседаю у стены.

— Чего телишься? Руки и за стол.

— Поднять?

— Помыть, — отвечает Оно, спрыгивает с табурета и открывает когтем духовку.

Откуда она у меня не знаю, окидываю взглядом кухню: духовка, мойка, утварь. Все старое на месте, но и нового порядком много... Откуда всё это у меня?

— Руки, стол, жум-жум и с-счастье, — разрезая когтем пирог, говорит Оно и заводит странную песню: — Раньше было ненастье, похороним во мгле злую ведьму да колдунов, и будет нам счастье. Когда руки омыты, одежда чиста, ты жум-жум и в кровать, сопишь як пила. Ручная, ножная, глазастая и залихватская.

Пение вмиг смолкает, вижу отблеск желтых глаз в отражении окна.

— Что встал, дубина? — спрятав от меня взор, говорит Оно и повторяет: — Руки, стол, с-счастье.

— Да, понял я, понял, — смиренно отвечаю.

Помыв руки, сажусь за стол. Оно рядом, сидит спиной ко мне и что-то воркует себе будто голубь.

— Ешь, — говорит и, не оборачиваясь, тычет пальцем на тарелку.

Я беру вилку, пробую — вкусно. Слышу во дворе сирену, выглядываю. Два санитара грузят старика с пятого в машину реанимации. Я хочу сказать, задать вопрос и прокомментировать, но оно опережает.

Запрыгнув на спину, царапает когтем и говорит:

— Ешь, дубина, и спать.

— Это, кажется, дед Мишка с пятого.

А Оно вновь царапает и повторяет настойчивее:

— Ешь, спать.

— Да погоди ты...

Я хочу встать, но Оно сцепляет когти на шее, толкает к тарелке и чувство такое, будто лапа стала больше.

— Ешь, спать! — и тут же, смягчившись, добавляет, — С-счастье.

— Да понял я, ем, — а про себя думаю: «Завтра про Мишку спрошу».

Оно загоняет меня спать в полдесятого. Будит в пять и всё талдычит без устали:

— Шлах, курма, полундра, — и склонившись над ухом, — с-счастье.

— Ты совсем уже — в такую рань будить?

Вновь укол когтем, одеяло летит прочь. Оно стаскивает меня на пол, словно и нет во мне веса под центнер.

— Зарядка, грядка.

— Перестань!

Я сопротивляюсь-отмахиваюсь, а Оно забирается мне на голову и, стянув на висках волосы, командует:

— Руки-ноги, вверх и вниз, дубина. Два по пять и шесть по сорок.

Я в мыле, сердце бешено бьется, а оно гонит меня в душ, кружит и жалит когтем, прям как сторожевой пес. Я под потоком, а на кухне грохот. Выхожу без сил, на часах шесть, а на столе завтрак. Убегаю на работу, как никогда прежде. Так всю неделю, к четвергу я уже не обращаю на него внимания.

Вечером на свидание, всё проходит успешно. Через неделю встречаемся вновь. Еще через неделю оно велит пригласить ее опять, но уже не в четверг, а в пятницу. Я, не задумываясь, приглашаю девушку к себе на ужин, встречаю у такси и только у порога вспоминаю о нём. Она смотрит на меня, а я, пытаясь не подать виду, копаюсь в кармане.

Она спрашивает:

— Потерял?

— Да как же я ключик от твоего сердца потеряю? — отвечаю я не своим голосом и тут же думаю: «Вот сейчас будет!»

Нащупываю ключ, отпираю дверь, ожидая скорый крик и побег. Но открыв, замираю сам, внутри всё так, словно и квартира не моя. А от его присутствия и следа нет. Проводим вечер на переоборудованном в веранду балконе, теплый свет ламп, сладкие напевы Чака Берри фоном, и она рядом. Странно, но кажется, с ней я могу говорить о чём угодно. Возможно ли такое?

Проснувшись, я аккуратно выскальзываю из объятий, иду на цыпочках, не желая ее сон потревожить, и не понимаю, в чью квартиру я попал. Иду по коридору, словно в музее своих грез. Всё вроде прежнее, но откуда эта латунная лампа и постеры фильмов на стенах? Где я их видел и когда желал купить? Кажется, давно, в другой жизни. То руки не доходили, а чаще средства не позволяли. Опомнившись, проверяю мобильное приложение банка — долгов нет, все кредиты закрыты.

Хочу закурить и тут же вижу табличку на кухне: «Курим в вентиляцию и думаем, как бросить!»

— Откуда она у меня? — спрашиваю себя в голос и понимаю, что речь не только о табличке, но и о самой вытяжке.

«Это всё очень странно, словно весь лист желаний медленно и верно преображается в явь без твоего участия», — от размышлений отвлекает сирена с улицы, вновь реанимация и пожилой человек на носилках.

Хочу выглянуть в окно, но из-за спины слышу:

— С-счастье.

Оборачиваюсь, в проходе девушка. Стоит, улыбаясь, и тянется.

— Что? — изумленно спрашиваю я.

— Доброе утро, говорю, — отвечает она и поправляет на плече мою рубашку, которая на ней как чехольчик с танка.

— И тебе, — отвечаю я и провожаю машину реанимации взглядом.

***

Проходит месяц, мы с ней пара. А Оно исчезло, словно и не было его. Растворилось в счастливых буднях, как наваждение или мираж. Что, если и пристало видеть, то только больному скорбью мозгу.

Я всё реже его вспоминаю. Счастье так меня переполняет, я никогда не верил, что так может быть. Встаю с улыбкой, завтрак на двоих, и вот совсем уже не замечаю тех стариков, носилок и желтых машин скорой у подъезда. Знакомлюсь с ее родителями, а она с моими. На январь у нас уже намечен совместный отпуск в стране пальм и белых лагун.

До отпуска уже совсем ничего, декабрь — новый год на носу, бегаем вместе по магазинам, выбираем подарки.

Минует очередной день в рекламном отделе, возвращаюсь с работы. Здороваюсь с соседом, он едва меня замечает, но пусть. У порога достаю ключи и, насвистывая под нос мелодию, верчу ключом так и эдак, но замок никак не хочет поддаваться. «Странно», — думаю я и повторяю попытку раз за разом, но итог один. Пытаюсь достучаться до соседей, эффекта ноль. Спускаюсь вниз и звоню в домофон, в ответ тишина. Звоню друзьям и родителям, но никто не берет трубку. Отчаявшись, снимаю номер в отеле, еду поутру на работу, но на проходной мой пропуск не читает автомат, а охранник говорит, что, мол, не знает меня.

— Да ладно тебе, Михалыч. Мы же уж второй год друг другу глаза мозолим, — говорю я, а он вертит пальцем у виска и скрывается в будке.

«Да что за бред?» — мысленно спрашиваю я и еду к родителям, но и там никого.

— Да куда все подевались?!

И так с неделю, курсирую по ранее родным местам. Но меня никто не узнает, крутят пальцем у виска и гонят словно прокаженного. Я всё упорствую, ко второй неделе денег почти нет. Снимаю койко-место в хостеле, упорствую еще, но пусто. К концу декабря денег не остается вовсе, ночую в подъездах, прохожие уже меня сторонятся, гонят прочь сторожа. Отчаявшись, я в сотый раз возвращаюсь к своему дому и наконец-то вижу себя.

Нет... Это не мираж.

Это она, рядом я. Грузят вещи в машину отца, на подъезде цветом играют гирлянды. А я, не чувствуя холода, иду к ним, меня словно не замечают. Наконец, обратив внимание, кривятся и гонят прочь, как бродячего пса. Машут руками, кричат: «Не отстанешь, полицию вызовем». Я настаиваю, пытаюсь объяснить, тычу пальцем в себя и кричу: «Это я!»

Они скрываются за стальной дверью подъезда, ярко красной, как и весь скопившийся во мне гнев. Барабаню кулаком в дверь, кричу и вскоре слышу сирену. Бегу через двор, прячусь за контейнером с отбросами и чувствую, как кто-то тянет меня за полу засаленного пальто. Оборачиваюсь, вижу чумазую бродяжку. Почти карлица, лицо в разводах, руки чернющие, изо рта разит. Она тянет меня за собой, показывает свое убежище в стенах помойки.

И вот она, моя реальность...

Она жестом приглашает за контейнер, там лежбище: сырой картон в основе, сверху грязный матрац. Усаживает рядом с собой, накидывает на плечи плед и жмется. Ее трясет от холода, меня от злости. Я прогоняю события минувших дней вновь и вновь, а она жмется ближе.

И чуть согревшись, спрашивает:

— Давно на улице?

— Я не бездомный.

— Ага, как и я, — отвечает она и, склонив голову, чешет носик.

— Конечно, еще скажи...

— Есть ли с-счастье, — перебила она и полностью завладела моим вниманием.

— Что ты сказала?

— Что ты ранее от него слышал.

— Тоже его видела?

— Даже хуже...

— В смысле?

— У меня остался месяц, а у тебя целый год.

— Что ты несешь? — я отмахнулся и хотел уже встать, когда она придержала меня за руку и распахнула куртку.

Вся кожа синяя и в чёрных пятнах, а ноги маленькие, словно не ее, и видно, как вместо ногтей проросли когти.

— Ровно год, так мне сказала такая же бродяжка, как я. В прошлое Рождество, тогда я и узнала о Коплятах.

— О ком?!

— Их так зовут.

Я обомлел и наконец под слоем грязи на ее лице разглядел синие струпья точь-в-точь как на моих руках.

— Кто они? — придя в себя, спросил я.

— Говорят, проклятие, вернее сказать, те, кто крадут счастье, — кашлянув черной сажей, ответила она. — Я была в твоем положении в прошлом году. Меня спасла такая же, как я, бродяжка, — она шмыгнула носом, ткнула меня пальцем в грудь. — Сказала, мол, есть у тебя год, чтобы снова человеком стать.

— Можно вернуть всё?

— Нет, можно забрать чужое.

— В том смысле, что...

— Нет-нет, взять так, как лишь они способны, — кашлянула в сторону и уточнила: — Коплята крадут твою судьбу и счастье.

Она подсела ближе, ее трясло, но сдерживая приступ кашля, она поведала о существах, что по природе своей схожи с домовыми, но являют собой их полную противоположность.

— Они остатки забытых душ, — сказала она едва слышно и продолжила: — они всегда рядом, но приходят лишь к тем, чьё сердце теплится надеждой. Во сне иль наяву ты должен согласиться — сказать, что хочешь счастья. И вот Копленок на твоем пороге, помогает во всём, как добрая няня тянет тебя за руку к счастью. И вот, когда оно достигнуто, они исчезают, а ты живешь в грезах и уже не замечаешь, как они высасывают всю жизнь вокруг тебя и в один прекрасный день занимают твое место.

— Но как?!

— Ты сам даешь согласие, — она смотрит на меня глазами, в которых мелькает желтизна белков, видит вопрос, готовый у меня с губ сорваться, и тут же отвечает: — Оно спросило, хочешь ли ты счастья?

Я киваю.

— Вот это и было согласием твоим.

— Бред какой-то! — я качаю головой.

— А ты что хотел — договор в двух экземплярах и печать?

— Нет, но...

— Тогда послушай. Ходит легенда, что можно от вопроса отказаться. Надо лишь потерпеть и взглянуть Копленку прямо в глаза.

— И что тогда?

— Испугается и убежит. Ведь против твоей воли он не в силах решать — за тебя. Скроется восвояси, а ты останешься со своей судьбой и грядущим счастьем.

— Значит, подкараулю его и...

— Поздно.

— Но?

— Уже поздно.

— И что мне делать?

— Подыскивать чужое счастье, если готов на такой шаг пойти, — горько ухмыльнулась она и посмотрела на утопающий под снегопадом двор.

— Значит год?

— Да, у тебя есть год до следующего Рождества или навечно в этом малом синем теле.

— Ясно.

— И что решил?

— Буду как-то с этим жить, — сказал я и, поникнув, добавил: — не жизнь же мне чужую забирать.

Услышав ответ, она кивнула. Выдержала паузу и стала шептать на ухо всё, что о Коплятах знала. Как им помешать творить зло, как спасти тех, кто полон надежды, но может ее потерять. А я кивал да смотрел на теряющийся в снегопаде двор, внимательно слушал ее рассказ, подобрав под себя ноги, и наблюдал.

На деревьях разноцветные огни, дети румяные в снежки играют, и кто-то тащит за собой к подъезду ель. Я смотрю выше, на третьем этаже в окне фигура. Там в тусклом свете молодой парень держит бокал в руке, смотрит во двор и прямо в комнате дымит. Я чувствую, нет, вижу тянущийся из его груди свет.

Она шепчет мне под ухо: «Ему вот и поможешь».

А я в ответ киваю, говорю:

— Всё так.

И точно в душе знаю того, кто станет моей жертвой.