Читать онлайн "Без снега"

Старик Байрашев брёл по мрачному берегу мыса Сердце-Камень, усыпанному скользкой галькой. Пейзаж на краю земли не радовал глаз разнообразием: мокрые серые камни, ледяное серое море, низкое серое небо. В это время года здесь должен был лежать полутораметровый слой снега. Но снег на мысе не падал тридцать пять лет. Впрочем, как и в любом другом месте Земли.

«Да, ровно тридцать пять, – подумал Байрашев. – Круглая дата, но праздновать нечего». Он остановился, задумчиво осмотрелся кругом, словно удостоверяясь, что повода для праздника и вправду нет, и снова зашагал в сторону старого сарая, неуместно выделявшегося своей прямоугольностью среди округлых валунов. Старик жил на берегу Чукотского моря семнадцатую зиму, и последние четыре года он что-то упорно мастерил в продуваемом всеми ветрами деревянном сарае, покрытом вместо кровли согнутыми листами порыжевшей стали.

Байрашев сам вызвался приехать на мыс. Работа, которую старик выполнял ежедневно на протяжении без малого уже семнадцать лет, на первый взгляд казалась нетрудной – снимать показания с прибора и передавать их в Исследовательский Штаб, в котором группа учёных тридцать пять лет билась над решением важнейшей для всей планеты задачи: как вернуть снег. Но нетрудной эта работа казалась только тем, чья нога ни разу не ступала на солёный берег мыса Сердце-Камень. Сложный сверхчувствительный прибор со множеством датчиков давал точные показания только на этой параллели, осаждаемой моржами и белыми медведями. Ни один учёный, ни одна группа специалистов не выдерживали здесь больше сезона. Чаще всего их забирали раньше, отчего вся работа шла насмарку. Поэтому профессор Байрашев принял решение отправиться на мыс самому, хотя это было рискованно, а Байрашев был уже немолод. В конце концов, он сам изобрёл прибор, сам и должен его обслуживать – кто, если не он, сможет сделать это лучше всех?

«А ведь этот сукин сын сможет!» – мысленно ответил сам себе старик. Он привык из-за отсутствия собеседников разговаривать с самим собой, но понимал, что это опасная дорожка. Чем больше старики ведут такие разговоры, тем больше уходят в свой иллюзорный мир, в котором им психологически жить гораздо комфортней. Название этому миру слабоумие. Кроме того, Байрашев всё больше и больше слабел физически. Ему просто жизненно необходимы были собеседник и помощник.

Над созданием такого помощника и собеседника в одном лице старик и трудился уже целых четыре года. Работа подошла к концу. Осталось только «очеловечить» робота или, как выражался сам Байрашев, «внедрить ему гуманность», то есть сделать пригодным для живого человеческого общения на бытовые темы и «по душам».

Робот вышел славным, хоть и смастерил его Байрашев из запчастей и непригодных ни к чему деталей. Необходимые материалы, которые профессор не смог найти на мысе среди кучи разного электронного барахла, оставленного его многочисленными предшественниками, Байрашеву доставили с «большой земли» со снабженческими экспедициями. Профессор вставил в затылочную часть металлической головы чип с программой, которую он месяц ваял на своём ноутбуке, и нажал кнопку загрузки.

Робот ожил. Руки, ноги, голова – всё, что могло двигаться, задвигалось, напоминая хаотичные, рефлекторные движения младенца. Через пару минут робот пришёл в состояние «Загрузка завершена. Аппарат готов к эксплуатации».

– Ну, здравствуй, – поздоровался Байрашев с роботом.

– Приветствую вас, уважаемый, – ответил тот дребезжащим электронным голосом.

– Сейчас… погодь…не шевелись пока, – старик снова поковырялся немного в затылочной части головы своего подопечного. – Ну-ка, теперь…Здоро́во, мужик!

– И тебе не болеть, – баском ответил робот.

– Ну вот, – рассмеялся профессор. – Совсем другое дело. Теперь с тобой и поговорить можно.

– С хорошим человеком зацепиться языками всегда приятно, – кивнул робот железной башкой, помолчал немного и добавил раздельно по слогам. – Ха. Ха. Ха.

– Всё-таки чего-то не хватает, – почесал свой затылок Байрашев. – Надо будет покумекать на досуге.

Тимур – так назвал робота профессор, потому что считал, что у его единственного на этом нелюдимом берегу друга, соратника, собеседника и помощника в одном лице должно быть человеческое имя, причём говорящее – схватывал всё на лету. Уже через неделю робот снимал показания и делал замеры куда тщательней, точнее и ловчее самого Байрашева.

Старик и Тимур жили в установленном на берегу типовом КЖО – куполе жизнеобеспечения или «хибарке», как по-свойски называли его учёные. Это было довольно комфортное для человека, а в особенности для исследователя Арктики, жилище, обеспечивающее самым основным – теплом.

Байрашев теперь всё реже выходил наружу, полностью доверившись роботу. Он знал, что действия Тимура подчинены специальной программе – искусственному интеллекту-слепку с его, байрашевского, интеллекта, а значит, доверять Тимуру можно, как самому себе.

В последнее время старость взялась за профессора всерьёз: он сильно ослаб, совсем одряхлел и часами мог предаваться воспоминаниям (или это были всего лишь фантазии) о далёких прошедших днях его жизни. Байрашев не сообщал в Исследовательский Штаб о своём состоянии, боялся, что пришлют какого-нибудь бесстрашного безусого новичка, который запорет всю работу. Успеется. Прибор под контролем, данные снимаются – это главное.

Долгой полярной ночью старик и робот гоняли чаи с вареньем, вернее, гонял Байрашев, а Тимурка делал вид, что гоняет, составляя профессору компанию. Беседы велись самые, что ни на есть задушевные, прямо как любил «старикан» – Тимур к вящей радости профессора тоже придумал ему прозвище.

– Что это за картинки у тебя на полке? Какие-то они примитивные и очень мрачные, – однажды вечером спросил робот, указав на две маленькие деревянные иконки, стоявшие на полке рядом с кроватью Байрашева.

– Это иконы, – ответил старик и пояснил, – изображения Бога.

– Бога? – железное лицо Тимура не могло выразить непонимание, но голос сделал это с лихвой. – Кто это?

– Тот, кто создал этот мир и всех нас, – постарался ответить Байрашев как можно проще.

– Я думал, человека создают мать и отец.

– Правильно. Так и есть. Конкретного человека, конечно, создают мать и отец, но человечество, как явление, создал Бог. Это одна из теорий происхождения мира. Есть, конечно, и другие теории. Теория эволюции, например. Инопланетная теория. Но все эти теории по большей части недоказуемы. Так что вопрос происхождения человечества – это, скорее, вопрос веры. Я вот верю в Бога, как в Создателя, хоть это ненаучно, – разъяснил Байрашев.

– То есть Бог – это начальный элемент? – спросил Тимур, «отхлебнув» из кружки с чаем.

Профессор рассмеялся.

– Как ты быстро уловил суть! Всё верно. Для верующего человека Бог – начало всего сущего на Земле.

– Тогда для меня ты и отец, и Бог, так получается? – не отставал Тимур от старика.

– «Отец» в смысле «родитель» – да, правда, это как-то смешно звучит для меня, убеждённого бездетного холостяка. Но не Бог, – Байрашев замолчал, раздумывая над тем, как лучше ответить Тимуру. – Твоё начало, наверное, совсем иное, хоть ты и создан руками человека. Но суть, искра в тебе другая, понимаешь?

– Нет, – упрямо мотнул лобастой головой Тимурка.

– Ну, Бог – это идея в чистом виде, абсолют, совершенство. Что-то простое и одновременно непостижимое. Как зерно, проросшее в колос и давшее десятки зёрен, да что там, поля! Как …не знаю даже, какой пример тебе привести…как… может, колесо…Точно, колесо! – профессор воодушевившись выскочил в совмещённую с КЖО кладовую. Там все семнадцать лет его пребывания на мысе зачем-то стоял старый велик, которым никто никогда не пользовался и вряд ли можно было воспользоваться здесь вообще, но кто-то из безусых юнцов, живших здесь до Байрашева, не поленился притащить сюда, на край земли, это транспортное средство.

Старик не без усилия отодрал от велосипеда колесо и радостный вернулся обратно.

– Вот! – потрясал он колесом перед лицом Тимура. – Вот твоё начало! Кто-то когда-то, понимаешь, вдруг… и оно есть... и пошло-пошло, а теперь, вот, ты передо мной сидишь! – сумбурно, с одышкой от непривычной физической активности объяснял старик.

– Понял, – неожиданно произнёс робот. – Это и есть моё начало.

– Ну, слава Богу, – довольно бухнулся на стул Байрашев.

С этих самых пор на полке Тимура стояло старое велосипедное колесо.

Через два месяца профессор умер. Он не боялся смерти, он был к ней готов, удовлетворённый сознанием выполненного научного долга. Когда Байрашев слёг, Тимур ухаживал за ним лучше любой сиделки, предупреждая любую потребность старика.

– Тимур, – дня за два до смерти сказал роботу Байрашев. – Я скоро умру. Перед смертью принято приводить дела в порядок и давать последние наказы. Это называется воля умирающего. Тот, кому эти наказы даны, должен обязательно их выполнить. Это такая традиция и… по-людски. Обещай всё сделать так, как я тебя прошу.

– Конечно, – с готовностью согласился Тимур. – Обещаю. Но ты ещё всех нас переживёшь.

– Нет, Тимур, да и не хочу я жить вечно. Всё имеет начало и конец. Особенно, человеческая жизнь. Каждому отмерен свой век. Меня Бог годами не обидел, пора и честь знать. Ты должен сделать вот что …

Через два дня Тимур закопал тело профессора в могиле, вырытой по указанию самого Байрашева в тундре, примерно в километре от их жилища. Землю, ранее считавшуюся «вечной мерзлотой», и теперь человеку разрыть было не под силу. Но робот справился с этим без труда. Старикан назвал это «похоронить по-христиански». Затем Тимур насыпал поверх закопанной ямы горку земли и плотно воткнул в неё сваренный из двух металлических обрезков крест, в центр которого робот, опять-таки по указанию профессора, прикрепил одну из икон. Вторую икону он поставил на свою полку рядом с колесом «на память о старикане», хотя память Тимура, конечно же, не нуждалась в напоминаниях: всё, что попадало в неё, сохранялось навсегда и могло быть воспроизведено в любой момент.

Тимур продолжал каждый день снимать показания, делать замеры и следить за работой прибора. Все данные робот отправлял в Исследовательский Штаб, неизменно подписываясь «Байрашев», как наказал ему профессор.

Так прошло сто тридцать два года. Мыс Сердце-Камень был по-прежнему гол и сер. Никто из живущих на Земле людей никогда не видел настоящего снега. Несколько поколений учёных за это время сменилось в Штабе. О смерти профессора Байрашева узнали через два года, но Тимур упорно продолжал ставить его подпись под своими донесениями. С тех самых пор фамилия «Байрашев» под полученными данными стала своеобразным позывным, означающим «У меня всё отлично. Продолжаю работать».

Первые лет пятьдесят Исследовательский Штаб присылал других учёных на замену профессору Байрашеву, но долго не выдерживал никто. Холод, солёный ветер и специфический запах, стоящий над лежбищами моржей, особенно сильно пропитывающий одежду и кожу человека, делали своё дело достаточно быстро. Тимур же не чувствовал ни холода, ни запахов, а от повышенной влажности он защищался машинным маслом. В конце концов, учёные умы с «большой земли» пришли к выводу, что лучше байрашевского робота не справится никто: к нему привыкли, ему доверяли, он ни разу не подвёл. Даже в самые сильные морозы и штормовые ветра, когда ни один учёный и носа из КЖО не высунул бы несколько дней подряд, данные от Тимура поступали регулярно с точностью до секунды. Роботу перестали искать «опекуна».

Тимур продолжал работу, как завещал ему профессор. Робот не задавался вопросом о целесообразности и нужности своего дела, хотя порой даже самому Байрашеву казалось, что они просто наугад тыкают пальцем: вся методика Исследовательского Штаба была экспериментальной, а данные прибора применялись только в одном из нескольких десятков вариантов решения задачи. Штаб требовал от Тимура всего лишь бесперебойной работы прибора и показаний, но никто в Штабе и не подозревал, что робот и сам давно научился решать задачки и вычислять возможности – наследие пытливого байрашевского ума давало о себе знать.

В двенадцати километрах от исследовательской станции, где работал Тимур, находился маленький чукотский посёлок промысловиков-охотников. Правда, назывался так посёлок по традиции. Из-за отсутствия снега популяции моржей, горбачей, серых китов, касаток и белых медведей довольно быстро сокращались. Добыча этих животных была запрещена больше века назад. Местные жители теперь занимались спасением и выхаживанием детёнышей погибших самок, больных и раненых особей, буквально стараясь вернуть в природу хотя бы единицы исчезающих млекопитающих. Иногда робот помогал людям. Местные принимали его помощь с благодарностью, но держались настороженно: железный человек был для них чужаком, хотя и жил на мысе дольше любого жителя посёлка.

Так Тимур познакомился с Айко. Отец мальчика часто приезжал на берег считать моржей и забирать трупы погибших животных. Пару раз он вывез с мыса белых медвежат, матери которых проиграли в неравной схватке с изменившейся природой. Айко часто сопровождал отца в этих поездках. Иногда, когда ветер был сильный и пронизывающий, отец высаживал мальчика у купола, и тогда Тимур поил Айко горячим чаем, внимательно разглядывая маленького человека. До Айко робот никогда не видел детей.

Мальчик восхищался знаниями Тимура. Его растущему уму было интересно буквально всё. Отец часто отмахивался от мальчика: некогда, да и слишком докучливым иногда становился сын, но Тимур находил для Айко ответ на любой вопрос, объяснял всё терпеливо и просто. Через несколько лет, когда мальчику исполнилось тринадцать, он стал самостоятельно приезжать к Тимуру на мотовездеходе. Историю робота он знал наизусть: и о снеге, и о профессоре Байрашеве, и о Боге.

– Повезло тебе, – однажды сказал Айко Тимуру. – Ты можешь жить вечно.

Тимур задумался.

– Почему повезло? – спросил он Айко.

– Ну, ты сможешь увидеть, как меняется мир, планета, да всё! Это же так здорово! Сейчас мир один, а через сто лет он будет совсем другим, а ты можешь жить и в том, и в другом времени! – воскликнул мальчик.

– Но я увижу, как умрёт каждый знакомый мне человек. Я видел, как умер профессор, увижу, как умрёшь ты, твои дети, внуки, правнуки. Моя жизнь станет измеряться потерями. Разве это хорошо?

– Плохо, конечно, – согласился Айко. – Но зато ты всех их увидишь взрослыми, а я вот нет.

– Но в этом и есть закон существования людей – в преемственности поколений. Одно сменяется другим.

– Запутал ты всё, Тимур! – нахмурился мальчишка. – Слушай, но это же классно – жить вечно?!

– Я бы сказал, обалденно, – кивнул Тимур. – Профессор считал, что вечно может существовать только Бог. Всё остальное имеет своё начало и конец. У меня есть начало, значит, должен быть и конец. Ведь я не Бог.

– Но ты ведь можешь ремонтировать себя, менять детали и так до бесконечности, – не отставал мальчик.

– Да, но технически это буду уже не я, а какой-то другой робот. От меня останется только начинка, – Тимур постучал металлическим пальцем по своей голове.

– И плевать! Самая суть в начинке.

– А ты бы согласился перенести свой мозг или душу в какое-то другое тело, созданное не твоими родителями, а кем-то другим? – Тимур внимательно смотрел на Айко.

– Я?!! Не-а! – мальчик с округлившимися от такого ужасного предположения глазами отрицательно мотнул головой.

– Вот и я думаю…– робот посмотрел в маленькое квадратное окно купола, за которым гнало волну за волной тёмно-серое ледяное море.

Прошло ещё два года. Тимур постепенно изнашивался. Он по-прежнему чистил все свои детали и смазывал их машинным маслом, но с течением времени они истирались, а робот категорически отказывался их менять. Он стал медленнее ходить, говорить, даже некоторые работы были ему уже не под силу. Айко переживал за своего железного друга. Часто их разговоры теперь заканчивались ссорами из-за того, что робот отказывался ремонтировать себя. Теперь уже ловкому и гибкому пятнадцатилетнему юноше приходилось помогать своему другу в работе.

Однажды Тимур попросил Айко пару дней снимать и отправлять данные в Штаб, ему нужно было сходить в тундру. Мальчик не стал расспрашивать робота: он знал, что тому иногда приходится отлучаться, чтобы менять или ремонтировать вышедшие из строя датчики, установленные в тундре.

Айко добросовестно выполнил просьбу друга, но Тимур не вернулся домой ни на третий, ни на четвёртый день. Юноша знал, где похоронен профессор Байрашев: сначала с отцом, а потом и сам, он частенько проезжал мимо холма с ржавым крестом. Туда первым делом он и отправился искать робота.

Рядом со старой могилой профессора была вырыта свежая глубокая яма. Тимур лежал на её краю совсем обессиленный. Издали он напоминал странно уложенную груду металла.

– Тимур! – Айко соскочил со своего мотовездехода и подбежал к роботу. – Что случилось?! Медведь напал?! – мальчик испуганно осматривал металлическое тело: никаких вмятин или повреждений он не увидел. Пару раз на Тимура уже нападали медведи, но всё закончилось благополучно и для медведей, и для робота.

– Нет, Айко, – тихо произнёс Тимур. Его голос звучал по-другому, стал дребезжащим, в нём появились металлические нотки, часть звуков словно западала. – По-человечески это называется старость. Я стал дряхлым и немощным. И ты знаешь, я этому очень рад.

Мальчик слушал и не понимал.

– Подумаешь, небольшая поломка! Я сейчас быстро сгоняю за папой, и мы вдвоём мигом довезём тебя до твоего ремонтного сарайчика. Будешь, как новенький!

– Айко, послушай, – робот взял мальчика за руку. Айко сквозь перчатку ощутил холод металлических пальцев Тимура. Робот промёрз насквозь. – Через несколько часов истекает мой ресурс, заложенный профессором Байрашевым. Так и должно быть. Помнишь? Всё имеет начало и конец. И моя жизнь, моё существование тоже должны иметь конец. Смысл моего создания был в моём предназначении. Я его исполнил и теперь сам хочу решать, как мне уйти. Это очень важно. Это по-человечески – приготовиться…Ты знаешь, что такое последняя воля умирающего?

На следующий день Айко с отцом закапывали Тимура в выкопанной им самим могиле. Робот знал, что человек не сможет вырыть яму в стылой земле и потратил на это свои последние силы.

Прежде, чем закопать угасшего робота, отец спросил Айко:

– Может, всё-таки разобрать его? Посмотри, сколько в нём ещё хороших деталей и запчастей.

– Я дал слово, – сквозь зубы, еле сдерживая рыдания, процедил Айко. – Ты сам учил: обещания надо сдерживать.

Отец мальчика тяжело вздохнул и стал сбрасывать лопатой комья мёрзлой земли в яму.

Через три часа рядом стояли два могильных холмика с металлическими крестами –ржавым, изъеденным солёными ветрами, и совсем новеньким, отливающим серебром.

Отец Айко устало опёрся на черенок лопаты.

– Всё? – спросил он сына.

– Сейчас, – ответил Айко. Мальчик подошёл к мотовездеходу и снял с его ручки большой мешок с чем-то плоским внутри.

Достав велосипедное колесо, которое он забрал из купола, Айко повесил его на новенький крест.

– Теперь всё, – тихо сказал мальчик и заплакал.

По его щекам катились горячие слёзы. Айко было стыдно перед отцом за то, что он расплакался, как маленький. Он пытался сдержать слёзы, но не мог, они рвались откуда-то изнутри, из самой глубины – из сердца. Он ещё не знал, что слёзы лечат, что только такой горячий, солёный, как брызги моря, бурный поток мог растопить ледяную глыбу боли, которой становится человеческая душа, ощутив потерю близкого.

Но отец Айко это знал. Он обнял сына, крепко прижав его к себе, и тихонько приговаривал:

– Ну, будет… будет…

Острые худые плечи мальчика вздрагивали от рыданий. Отец утешал Айко, вспоминая, что, когда-то его отец также утешал его самого после смерти бабушки и деда. Потом он сам хоронил своего отца, и больно тогда ему было не меньше, чем его сыну сейчас. «Снова дождь» – мужчина почувствовал холодные капли на своём лице и взглянул вверх. Это был не дождь. Белые пушистые хлопья падали с неба. Их становилось всё больше и больше, и вскоре они маленькими белыми вихрями завертелись по земле, как будто выбирая, как им лучше улечься.

– Смотри, Айко…снег…

Айко никогда не видел настоящего снега и его отец тоже. Они, как заворожённые смотрели на это чудо: природа возвращала миру своё благоволение.

На следующий день Айко вернулся к могилам. Холмиков уже не было видно, они были полностью скрыты идущим до сих пор снегом. Посреди белого поля торчали только два тёмных креста. Айко достал из рюкзака металлическую табличку, на которой аккуратными ровными буквами было выведено «Тимур Байрашев», и сварочным пистолетом приварил её к новому кресту.

Падающий снег мягко укрывал своим белоснежным одеялом холодный и неприветливый мыс Сердце-Камень.