Глава 1

Москва, 19 ноября 2019 года.

Блогер заметно нервничал. Холодными от пота пальцами он то и дело начинал барабанить по заляпанному стеклу планшета. Приглашение, присланное ему на почту, огорошило юного журналиста. Сначала он принял сообщение за спам, но спустя три минуты после получения электронного письма с ним связалась девушка, представившаяся служащей одной из компаний Москва-Сити, и предложила свои услуги по организации визита к медиа-магнату Константину Королёву.

Для оформления пропуска требовались его данные. Ничего такого, чего нельзя было бы найти о нем в интернете, но молодой человек не согласился на встречу, резонно предположив, что в таком «счастливом случае» возможна большая доля шарлатанства. Однако спустя две минуты на его мобильный позвонил сам Королёв с просьбой о срочном интервью. В итоге парень, озадаченный и смущенный, всё же решился и поехал в город. В конце концов, такие шансы выпадают не каждый день. Вопросы пришлось придумывать буквально на ходу, сначала в поезде по пути из Внуково, затем толкаясь в переполненном вагоне метро.

Королёв держался спокойно и непринужденно. Было видно, что миллиардеру легко давались подобные мероприятия. «Ещё бы, вся жизнь на виду, ‒ думал молодой журналист. ‒ Каждый день под прицелом камер папарацци». Тем не менее, интервью нужно было продолжать, и парень, без году неделя в журналистике, всё же собрался с мыслями и задал следующий вопрос:

– Значит, вы утверждаете, что своему состоянию обязаны случаю?

Респондент на секунду закатил глаза и, натянув снисходительную улыбку, ответил:

– Я говорил не о случайности, а о конкретном случае. Под случайностью люди обычно понимают нечто, от них не зависящее...

– А в вашем случае было не так? – перебил его молодой интервьюер и тут же осекся, осознав свою оплошность. Королёв пристально посмотрел в глаза начинающему журналисту и, простив его несдержанность, терпеливо продолжил:

– Я говорю о случае, который привел меня к богатству. Но этот случай отнюдь не был случайностью, он был результатом моего выбора.

Журналист явно не понимал сути сказанного, но, боясь показаться слишком уж некомпетентным, промолчал, ограничившись лишь вопросительным взглядом.

– Я вообще уверен, – продолжил миллиардер, – что случайностей во вселенной просто не бывает. Все ситуации, так или иначе возникающие в нашей жизни, есть плоды наших решений и наших действий. А как поступить в той или иной ситуации – это и есть тот самый выбор, о котором я говорю.

– То есть в судьбу вы не верите? – уточнил репортер.

– Не то чтобы не верю совсем, – уклончиво ответил Королёв, взглянув на часы, – я скорее склонен верить в нити судьбы.

– Нити судьбы?

– Давайте объясню проще, – не сдавался миллиардер. – Вот вы ‒ журналист интернет-портала «Молния» Василий Лозовой.

Репортер слегка поёжился, услышав своё имя. Из уст самого молодого миллиардера страны оно звучало как-то неестественно, если не сказать убого.

– Когда я с вами связался, – продолжил создатель крупнейшего в стране провайдера связи, – вы, наверняка, сочли мой звонок розыгрышем. Ведь так?

– Если быть честным, да, – признался журналист.

– И это была вполне логичная реакция на подобную ситуацию. Вы наверняка подумали что-то вроде: «Сам Королёв взял и позвонил. Лично. Без помощи секретарей и пресс-атташе. Да ещё и предложил интервью дать. С чего ему вообще связываться с таким микроскопическим интернет-изданием? Нет, наверняка чушь и разводка». Ведь так было дело?

Парень напрягся.

– В общих чертах, да. Я не принял всерьез ваш звонок. Пранкеры, знаете ли, в наше время...

– Но, тем не менее, вы тут, – перебил его Королёв. – А значит, в какой-то момент вы всё же поверили в этот сценарий, приняли мое приглашение и приехали ко мне.

Блогер не нашел, что ответить, и глупо, совсем по-детски, захлопал глазами. Королёв не стал дожидаться ответной реплики и продолжил:

– Это был ваш выбор. Верить или нет. Ехать или нет. Вы сами приняли решение. Никто не давил на вас и не заставлял. Вы взяли и приехали. Кстати, на чём именно вы приехали?

Лозовой открыл было рот, но ответить не смог – настолько неожиданным был вопрос. Видя замешательство собеседника, Королёв уточнил:

– Ну, на личном транспорте или на метро?

– На «ласточке», – робко ответил парень, – я во Внуково живу, сегодня метель, в городе пробки, и я решил...

– Вот именно! – воскликнул Королёв. – Пробки! А поехали бы вы в такую даль на машине – этот разговор, скорее всего, вряд ли состоялся бы. И это тоже ваш выбор. О том я и толкую. Каждый день, каждый час жизнь предоставляет нам право выбора. Поехать на метро или на такси, купить красное или синее, заговорить с той девушкой на остановке или пройти мимо. Любое событие влечет за собой выбор, а выбор влечет очередное событие. В зависимости от выбора меняется и наша жизнь. В ту или иную сторону. Это сеть, «паутина», которую плетем мы сами. У кого-то она простая: сплёл однажды на досуге в уголке и всю жизнь довольствуешься редко залетающими в нее мухами. А иной «паучок» возьмет и перемахнет через подоконник, да в роще, на самой большой коряге сплетёт такие силки, что не только себя, а половину леса мотыльками накормит. Улавливаете?

– Хотите сказать, что от правильности нашего выбора зависит и вся наша жизнь?

Внезапный стук в дверь заставил обоих повернуть головы в сторону входа.

– Продолжаем, – вернулся к разговору Королёв, увлекая им репортера, который, словно завороженный, продолжал смотреть на входную дверь. – Не бывает правильного или неправильного решения. Оно просто должно быть. Один выбор ведет нас по одной нити судьбы, а другой – по другой. Простите за тавтологию.

Громкий стук вновь наполнил собой пентхаус, отвлекая собеседников от разговора. К стуку присоединился глухой, не терпящий возражений голос:

– Откройте, ФСБ!

– Продолжаем! – столь же напористо отозвался миллиардер, уже не глядя на дверь, словно зная, что творится за ней. Лозовой поежился, ему стало казаться, что он вовлекается во что-то странное и запутанное. ФСБ? За дверью? Почему именно сейчас, когда ему выпал шанс прославиться? Что им нужно? Что ему теперь делать? Стук тем временем становился всё настойчивей, но не менее властный голос Королёва вырвал из оцепенения молодого репортера.

– Продолжаем! – повторил он.

Блогер с трудом отвел взгляд от содрогающейся под тяжелыми ударами входной двери. Вероятно, с другой стороны решили ее выбивать.

– Интересная, конечно, жизненная позиция. Но как вы поняли, что в том конкретном случае нужно было поступить именно так?

– А я и не раздумывал. Просто решил в этот раз пройти именно по этой нити судьбы, – ответил Королёв, закрывая межкомнатную дверь-купе. Звуки из коридора стали глуше, и разговор мог быть продолжен.

– В этот раз? Звучит так, будто вы не раз оказывались в подобной ситуации, – усмехнулся репортер.

– Бинго! – чересчур эмоционально выкрикнул миллиардер. Лозовой даже подскочил. – Вы не представляете, насколько точно сейчас описали то, о чем я хотел вам поведать.

– Я весь внимание.

Королёв вновь посмотрел на часы и изобразил на своем лице гримасу огорчения.

– К моему сожалению, у нас совсем не осталось времени, – выдохнул он. – Это моя вина, – поспешил успокоить журналиста Королёв. – Вы тут ни при чём.

– Я не совсем понимаю, Константин Иванович, у вас дела?

– Дела, дела, дела... – задумчиво оглядываясь, повторил мужчина. – Дела уже не так важны.

Миллиардер остановил свой взгляд на молодом человеке и, как-то странно улыбнувшись, спросил, кивая на штатив:

– Камера-то работает?

– Пишет всё с момента нашей встречи, у меня стрим в ютюбе. А что, собственно, не так? – не понял Василий. За спиной послышался звук болгарки. Штурмующий квартиру отряд взялся за дело основательно, но Королёв даже не взглянул в сторону источника шума.

– Эх, Вася, Вася... Жил бы ты поближе, успел бы тебе такую историю рассказать... Ну, ничего. Твой портал и так теперь наберет миллионную аудиторию. Запомни, выбор всегда за тобой!

С этими словами Королёв резко развернулся и выбросился из окна небоскреба. В ту же секунду с диким грохотом и криками в квартиру ворвались вооруженные люди в униформе спецназа. За ними проследовал пожилой мужчина в штатском. Не глядя на репортера, он прошёл к окну. Взглянул вниз, затем резко и колко посмотрел на Лозового, который, в ужасе от происходящего, оставался стоять посреди квартиры как вкопанный.

– Где девчонка? – гаркнул старик.

Репортёр замямлил что-то нечленораздельное. Сзади отрапортовали: «В квартире больше никого».

Мужчина в штатском перевел взгляд на камеру.

– Носитель изъять и пришить к делу, пацана вышвырнуть вон, – коротко отдал команду суровый мужик и вышел из квартиры.

Глава 2

Ощутить всю прелесть полета Константину Ивановичу Королёву так и не удалось. Этой осенью слишком рано похолодало. Столицу уже неделю поливал премерзкий дождь вперемешку с неокрепшим снегом, радовавший разве что автослесарей и суливший скорое наступление дня жестянщика. Мужчину подхватил сильный ветер, постоянный спутник делового центра столицы, и понес прочь от стеклянного фасада здания, словно невесомую тряпичную куклу. Липкая жижа из дождя и снега тут же залепила ему глаза, мешая в деталях разглядеть стремительное приближение к земле. Он даже не успел испугаться. А испугаться ох как хотелось! Вернее, хотелось даже не страх испытать, а испытать хоть что-нибудь. Хоть намек на эмоцию. Но, увы, выбранный на этот раз прощальный аккорд не позволил должным образом насладиться финалом. Резкий перепад давления и температуры не позволял сделать полноценный вдох, и уже на излете Константин Иванович ощутил, как проваливается в небытие. Ещё одно мгновение ‒ и Королёва не стало. Как и в прошлый раз, его очередная жизнь завершилась 19 ноября 2019 года в 21 час 12 минут.

Рязань. Очередное 19 ноября 1999 года.

Костя втянул носом теплый воздух и улыбнулся. Глаза открывать не хотелось. Он поглубже зарылся в пуховое одеяло, стараясь запечатлеть в памяти этот самый первый момент пробуждения ото сна. Он знал, что такого чудесного дня, как сегодня, больше не будет. Что, как только он встанет с кровати и коснется холодного пола ступнями, начнется очередная гонка за жизнью. Или всё-таки за смертью? Этого он пока не знал.

Щуплый парень попытался припомнить цифру. Последний раз, когда он задавался этим вопросом, она составляла чуть больше тридцати. «Интересно, а юбилей я отмечал? – мысленно съёрничал Костя. – Наверняка кучу гостей пригласил, так, мол, и так, празднуем сегодня, э-м-м... как же вам, остолопам, объяснить-то? Чушь какая. Ничего он не праздновал. Да и цифра с того времени далеко за сорок ушла».

Парень всё же приоткрыл один глаз, на всякий случай, просто чтобы убедиться, что ничего в его жизнях не изменилось. Всё ровно так, как было в первый раз, как было в двадцать первый и как будет впредь – он просыпается, ему семнадцать лет и он дома. Без денег, без образования, без конкретной цели. И с кучей всевозможных вариантов. Хочешь рокером стань, хочешь звездой футбола, а можешь и архитектором. Собирай себе стадионы. «Забавно, ‒ подумал Костя, ‒ такие разные профессии, а занимаются одним и тем же – стадионы собирают. Конечно, можно стать и хоккеистом, тогда ты целые дворцы собирать будешь, правда, только ледовые».

Костя резко поднялся в постели и уселся на коленях, всё ещё укутанный в одеяло. Получилась довольно милая статуя наподобие египетского сфинкса, только с веселым ромбом одеяла из верблюжьей шерсти на голове. «Дамы и господа, встречайте!» ‒ голос в голове сбивался, декламируя чушь, которая шныряла по закоулкам памяти Кости.

Вдруг одеяло резко сдернули.

– Проснулся уже? Иди с Хреном погуляй, полчаса уже скулит под дверью, – сказал отец и пошел прочь из комнаты.

Костю начали душить слезы. Он смотрел в спину отцу и не мог сдержать горячих капель. Те стремительно наполняли слезные мешки и, не в силах больше держаться, огромными каплями срывались прямо на колени парня. «Неужели он ничего не помнит? – думал Костя. – Как это могло быть? Сколько можно-то?»

Парня начало трясти. Каждая новая перезагрузка давалась его психике всё труднее. Он не мог чётко вспомнить, что конкретно происходило в прошлых жизнях. Не всегда точно помнил, кем он был, а кем не был. Но он точно знал, когда и при каких обстоятельствах погибнет его отец. Точно знал, что после его смерти мать сляжет в больницу и уже не выйдет оттуда. Сначала она перестанет узнавать знакомых, затем родственников, и в итоге сотрет из своей памяти всех. Даже самых родных. Вспомнить в деталях свои жизни он не мог, как бы ни старался. Возможно, потому, что было их у него великое множество. А вот вспомнить жизни окружающих его людей он мог довольно чётко. За исключением некоторых моментов, все их судьбы протекали одинаково от пробуждения до пробуждения. Словно они были запрограммированы на те или иные поступки. Их поведение отличалось лишь нюансами, разве что ничтожным выбором между синим и розовым платьем, светлым или темным пивом, «жигулями» первой модели или 412–м «москвичом». Всё остальное оставалось неизменным. И жизни, и смерти. Как под копирку. На фоне всего мира жизнь Кости больше всего походила на взбесившуюся компьютерную программу. Из шести миллиардов человек, составляющих население планеты, ему одному выпала честь прожить не одну скучную жизнь, а целый букет жизней. Иногда ярких и красочных, но монотонных, словно ежегодная выставка тюльпанов в Голландии, иногда серых и непритязательных, а иногда пёстрых, как весенний луг родной для Кости Рязанской губернии.

Слезы остановились также внезапно, как и настигли. Парень тряхнул головой, сбрасывая очередное наваждение. Каждая прожитая жизнь в итоге воспринималась им, словно сон. Реальный до боли, длинный, красочный, но всё же сон. Детали стирались. Он не мог точно вспомнить мотивы своих поступков и их последствия. Помнил лишь канву и основные моменты. Ещё с минуту парень собирался с мыслями, а затем резко вскочил. Тело вновь обрело молодость, но вместе с ней и свою «дрищавость». «Не мужик, а селитер, ‒ подумал Костя, одеваясь пред зеркалом. ‒ Надо срочно исправлять». Он наспех натянул трико, футболку, балахон с капюшоном и запрыгал на одной ноге, натягивая тугие носки. Во время одного из прыжков он неудачно наступил пяткой на разбросанные им же в 1999-м году острые детали пластмассовой модели парусника. Дико взвизгнув, он завалился на бок и принялся кататься по полу на спине, держась за пятку. «Каждый раз забываю про это исчадие ада!» ‒ выругался про себя Костя, натирая зудящую ступню. На грохот из кухни прибежали все – отец, мать и старший брат Кости, не упустивший случая подколоть:

– Ага-ага, а я ещё вчера запах почувствовал...

Даже пёс Хрен всунул свою озабоченную морду в дверной проем, с радостью отметив для себя, что хозяин уже одет.

– Поговори мне тут, – замахнувшись дымящейся поварешкой и метя в лоб старшему сыну, сказала мама.

– Я тебе уже неделю твержу: «Уберись в комнате!» И вот результат. Это уже было адресовано Косте.

– Уберусь, мам, сегодня, – сквозь зубы прошипел Костя, вставая. – Сейчас побегаю и приберусь.

– Что ты сделаешь? – Хором спросили отец с братом, изумленно «вылупившись» на безнадежного, как им прежде казалось, лентяя. Костя тут же осознал свою ошибку. Привычку бегать по утрам он вырабатывал в каждой из своих предыдущих жизней, за исключением разве что самых лайтовых.

– Приберусь, – прикинулся валенком младшенький и как ни в чём не бывало пошел обуваться в прихожую. – Хрен, пошли гулять!

Ретироваться пришлось под оглушительное молчание всей семьи. Костя понимал, как странно выглядит сейчас в глазах домашних, но оставаться в квартире просто не мог. Ноги сами несли его из дома, благо псу со столь неблагозвучной кличкой было глубоко плевать на всё. Как только он слышал слово «гулять», его мозг отключался моментально, и начинали работать лишь инстинкты. Хрен, ощутив привычную тяжесть ошейника, рвался на свободу, буквально выламывая руку Кости, который еле поспевал за ошалевшим зверем. Лишь очутившись во дворе, пёс успокоился. Он гуляет, он практически свободен, хозяин рядом. Больше глупому животному желать было нечего. Он, смешно задрав заднюю лапу, привычно примостился у уютного куста акации, потом тем же способом отметился возле трансформаторной будки и уже собрался было бежать по своему привычному маршруту вокруг территории школы, как вдруг туго натянутый поводок резко остановил его порыв. Золотистый кокер-спаниель обиженно посмотрел на хозяина, но Костя, словно забыв цель своей вылазки из дома, стоял столбом посреди улицы.

Отсутствующим взглядом он смотрел на свой мир, словно припоминая давно забытые детали. Вот серая пятиэтажка, что ютилась напротив его дома. Вот окна бабы Саши, торговавшей палёной водкой прямо из квартиры, спуская алкашам товар на верёвочке. Вот и тропинка, по которой Костик каждый день бродил, выгуливая Хрена. И сегодня – тот самый день, когда Хрену по сценарию жизни было суждено погибнуть под колесами старенькой «волги». Предотвратить этот страшный сценарий было невозможно. Можно было лишь отсрочить страшный момент на несколько дней. Но для этого необходимо было не гулять с собакой, а запереть его в квартире, что в нормальной семье организовать сложно. В одну из первых своих реинкарнаций Костя так и сделал, но внятно объяснить этот поступок близким так и не смог, как не мог объяснить и последующие свои поступки, направленные на спасение жизни отца и рассудка матери. В лучшем случае его принимали за душевнобольного и начинали лечить от надуманной депрессии или наркомании, которых, кстати, так никто и не подтверждал. Ни одна из его жизней не начиналась без этой напрасной борьбы за жизнь пса ‒ ровно до тех пор, пока парень не осознал, что бороться бессмысленно. Ни одна из попыток не приводила к положительному результату. Он пытался оставить Хрена на попечение брата, но тот возвращался с тем же результатом, а точнее, с безжизненным тельцем на руках. Он травил глупого кота, но спустя дни или даже недели появлялся другой такой же. Он ходил на прогулку другим маршрутом, но вечно опекать собаку он не мог. Рано или поздно он отлучался по обычным бытовым делам, в магазин, в институт, в гости, а вернувшись, узнавал печальное известие. И так раз за разом, жизнь за жизнью. Ни матери, ни отцу также не удавалось избежать печальной участи. И однажды Костя смирился. На десятой жизни, или, может, на более поздней он поймал себя на мысли, что очередная смерть Хрена его больше не трогает. В какой-то момент он с удивлением заметил, что ему приходилось исполнять печаль напоказ, словно плохо заученную роль в школьном спектакле, поскольку сил оплакивать неизбежное в очередной раз просто не оставалось.

Костя очнулся, когда Хрен в очередной раз протяжно заскулил, разглядев под машиной ту самую злополучную кошку, за которой он погонится через несколько секунд.

– Ты уверен? – спросил Костя, на полном серьёзе обращаясь к псу... Хрен взглянул на хозяина с такой явной готовностью к действию, что отказать в последнем удовольствии было выше его сил. Костя медленно подтянул за поводок собаку к себе, присел на корточки, глотая подступающий к горлу комок, и, ласково потрепав вечно грязные золотистые уши своего пса, отстегнул карабин. Пёс с боевым рыком бросился в атаку, прогоняя хитрого кошака с насиженного под машиной места. Мини-торнадо их дикой гонки пронеслось по двору. Сначала под окна пятиэтажки, затем прочь с глаз Кости, за дом. Ещё секунда ‒ и Костя услышит визг тормозов и глухой удар.

В самый первый раз Костя отчаянно бегал по двору, пытаясь нагнать пса, выкрикивая в его адрес ругательства и грозясь выпороть. Всё было без толку. Обезумевший от погони, Хрен ничего не слышал и не видел вокруг себя. Хитрый кот, осознавая, что оторваться за счёт скорости от гончей собаки вряд ли удастся, припустил за дом, где пролегала улица с довольно оживлённым движением. Благополучно перебежав через нее и увлекая за собой своего преследователя, кот протиснулся под ворота частного дома, куда псу с его габаритами путь был заказан. Обиженный Хрен, ещё с минуту покрутившись возле ворот, обернулся и увидел, как на другой стороне улицы, отчаянно размахивая руками, в его сторону бежит самый любимый его человек – Костя. Приняв это за очередную игру и напрочь забыв о своем заклятом враге по ту сторону забора, пес беззаботно побежал обратно через улицу, даже не взглянув на потенциальную угрозу в виде проносившихся мимо автомобилей. Ещё мгновение ‒ и сильнейший удар бампера переломает ему все кости. Бедный пес ещё семнадцать минут будет смотреть на этот мир непонимающим испуганным взглядом. Он так и не сообразит, почему ему не удается больше шевелить лапами, почему хозяин плачет, прижимая его грязную окровавленную голову к лицу. Пёс просто медленно умрет в кругу своей любимой стаи. Умрет на руках у Кости, вздрагивая и теряя сознание от подступающей вместо шока боли.

На этот раз Костя не бегал за Хреном. Он дождался кульминации во дворе и лишь спустя несколько минут отправился за дом, чтобы подобрать с улицы тело своей собаки. Он не стал заносить издыхающего пса домой, а сразу понес его на тот склон в частном секторе, где весь городок хоронил своих питомцев. Пока он нес его, еле живой Хрен несколько раз пытался лизнуть его в лицо, вновь вырывая из груди Кости давно забытую жалость к любимому питомцу. На этот раз приобретенная черствость парня смогла порадовать его лишь небольшой скупой слезой, которую Костя старался не замечать на протяжении всего пути. Пес издох фактически перед кладбищем, куда его принес хозяин. Костя положил трупик на землю, выкопал валявшейся неподалеку доской небольшую могилку и похоронил своего пса. Ещё с минуту он смотрел на излучину реки, озаряемую утренними лучами солнца.

– Хорошее у тебя кладбище, Хреня. Завидую тебе, – вслух произнес Костя. – А знаешь, почему тебя зовут именно так? Нет? Ну, слушай.

Костя сел на землю возле свежей могилки и рассказал своему псу о том, как впервые, ещё щенком, они привезли его на дачу. Маленький трехмесячный спаниель принялся с интересом изучать новые владения. За первые два часа прогулки он мог погибнуть не менее сотни раз. Его находили в ванной с дождевой водой и в компостной яме, его отгоняли от удлинителя, подключенного к сети, провод которого он изо всех сил старался перегрызть, его спасали от соседского кота – грозы всех местных домашних животных. Вырывали из его зубов здоровенные личинки майских жуков и давали зуботычины тапком, когда тот пытался пастью поймать осу или шмеля. Семья смогла передохнуть, лишь когда несмышлёныш открыл для себя вкус к хрену, росшему тут же на огороде. Костя застал своего питомца за поеданием горьких листьев и позвал всех посмотреть на эту вакханалию аппетита. Щенок с таким остервенением откусывал куски от больших листьев растения, что, казалось, этот куст в прошлой жизни был ему кровным врагом. Вопрос о кличке отпал сам собой.

Дома Костя соврал, что Хрен сбежал. Придумав невнятную историю для отвода глаз и тем самым стараясь смягчить для всех горечь утраты, парень даже напечатал на принтере несколько десятков объявлений о пропаже собаки и расклеил их с братом на ближайших подъездах и столбах. Пса, естественно, не нашли, и домочадцы со временем стали забывать о нем.

Жизнь потекла своим чередом. Дни полетели. Сезоны стремительно сменяли друг друга. Первые несколько месяцев после пробуждения Костя, как правило, не делал резких движений. Дни были максимально предсказуемыми. Он пребывал в ранге студента-первокурсника политехнического института, куда поступил, ещё будучи нормальным смертным. Подрабатывал вечерами в местном баре официантом и просто привыкал к своей новой старой жизни, обдумывая план по реализации себя версии К-6.5. Такой ритм был ему понятен и приятен своей предсказуемостью. Он мог манипулировать течением времени по своему разумению. Он знал, кого встретит, пойди он по этой стороне улицы, а не по другой. Он точно знал, с какой девчонкой начать общаться и в какой именно момент, чтобы через месяц в новогоднюю ночь впервые ощутить себя мужчиной. И также заранее знал, за кем из его приятелей эта девочка в итоге окажется замужем. Он не старался ничего исправить, не вмешивался в судьбы и не менял привычного ритма жизни. Именно в это время он обдумывал сценарий своей очередной жизни. Кем стать, чем заняться в ближайшие четырнадцать лет. Не так много, но не так уж и мало, учитывая, что ему удавалось провернуть в прошлые жизни. Единственной проблемой было каждый раз придумывать новые профессии и новые виды занятости. За более чем полсотни прошлых жизней он перепробовал почти все интересующие его специальности и профессии. Особенно яркие запоминались ему, но повторять их он не хотел ‒ омерзительно проходить одной и той же дорогой, зная, какие именно ждут тебя впереди сюрпризы. За столь богатый жизненный путь Костя осознал, что вся прелесть жизни состоит именно в её непредсказуемости и пластичности. Жизнь представлялась ему глиной, а сам он в ней исполнял роль скульптора. Только от него самого зависело, что именно он вылепит из этого податливого комка грязи. И более всего его удручал тот факт, что большинство вокруг не осознавали этой простой истины. Конечно, у всех разные стартовые позиции. Кто-то рождается в богатой семье и изначально имеет больше шансов на успех, но, как показывала практика, далеко не все пользуются своим «поул-позишн» на старте жизненного пути.

Отправной точкой своей новой жизни он не без основания считал свой восемнадцатый день рождения. Именно в этот год страна переходила на новый виток развития. Именно «нулевые» давали стране и ему самому возможность реализовать свой потенциал в полной мере. Время, когда вся страна начинала свое развитие практически с нуля. Из пепла покалеченного, но не поверженного гиганта возрождалась новая сила. Молодая амбициозная власть вселяла в людей надежду, а вместе с ней и веру в будущее, так легко втоптанную в грязь в лихие девяностые. Но, как и новой политической силе необходимо было закрепиться у руля страны, так и молодым, полным амбиций юношам и девушкам необходимо было застолбить свои претензии на благополучное будущее.

Миллениум Костя встречал уже в столице вместе с ранее перебравшимися туда друзьями. Тогда он уже знал, что не вернется в родной провинциальный город. Не вернется по двум причинам, одной из которых была трагедия его семьи, которая, так или иначе, свершится, независимо от его присутствия или отсутствия. До смерти отца оставалось несколько месяцев. Проводить их в семье было равносильно добровольному истязанию плоти веригами. Лучше это время потратить на подготовку собственных позиций для следующего витка бессмертия.

Глава 3

Москва. Август 2017 года.

Калошин вновь перелистал досье. За время его отпуска накопился целый ворох папок с надписью «Дело №...». На каждой папке в нижнем левом углу стоял свеженький штамп «секретно», что, по всей вероятности, должно было придавать документу некую важность и весомость в глазах сотрудников. Папки аккуратно лежали отдельной стопкой на рабочем столе Калошина, заботливо подписанные убористым женским почерком. Начальник узнал руку своей помощницы, много лет игравшей в его воображении роль Манипэни из знаменитой Бондианы. Всегда строгая и всегда влюбленная в своего начальника, она трепетно и нежно заботилась о нем на протяжении всей его службы. Особенно сильно они сблизились после его командировки в Афганистан в восемьдесят четвертом. Калошин улыбнулся, на минуту предавшись лишь ему известным воспоминаниям первых лет карьеры, и приступил к работе. Первые семь дел опытный глаз Виктора отсеял сразу. Они отправились в архив как «сомнительные». Восьмой же кандидат показался ему интересным. Виктор закурил прямо в кабинете, хотя уже не раз получал за это нагоняй от нового начальника. Внимательно вчитываясь в «успехи» очередного кандидата на обработку, Калошин ритмично и звонко отбивал чечетку ногой под столом – давняя привычка, без которой думать сосредоточенно он не мог. А внимание в его деле было необходимо, как воздух. Он отвлекся на селектор:

– Света, кофе, пожалуйста.

– Да, Виктор Иванович! – ответил звонкий голос на другом конце.

Калошин продолжал листать документ: «... в 2000 году покинул Рязань и перебрался в Москву, где без какой-либо подготовки, буквально с нуля, заработал несколько миллионов на новом тогда направлении – создании хостелов». Тогда объекту было уже 39 лет. Мужчина обвел слово «хостел» красным маркером и продолжил читать. «Далее он открыл один за другим пять отелей бюджетного типа и даже преобразовал их в действующую до сей поры сеть. После такого успешного старта он продает бизнес и пропадает на 3 года. По слухам проводит их в США, но достоверной информации на этот счет нет». Калошин машинально послюнявил палец и перевернул страничку. Дальше – больше. В 2006-м герой дела номер восемь вновь объявился в столице с эксклюзивными правами на распространение в стране тогда ещё никому не известной «яблочной» продукции. Виктор вновь обвел карандашом заинтересовавший его факт. Пару лет бизнес буксовал, но после народ распробовал новинку, и его ритейл-компания выстрелила колоссальной прибылью. Параллельно бизнесу, изучаемый кандидат скупал земельные участки в Подмосковье по относительно бросовым ценам. Как оказалось, этот ход сделал белую полосу его жизни не просто белой, а ещё и инкрустированной россыпью драгоценных камней. Ход мыслей прервала секретарша, принесшая кофе. Виктор поблагодарил её, проводив оценивающим взглядом, и вновь углубился в чтение документа. Он хорошо помнил тот год, когда вышел указ об изменении границ Москвы. Столицу решили расширять, и земля, купленная ранее, резко взлетела в цене. Часть земельных участков объект перепродал с колоссальной прибылью, другая часть пошла под строительство его личных доходных предприятий – многоквартирных домов, рынков, супермаркетов и ресторанов. Калошин поднял взгляд к потолку, прикидывая, кто мог знать наверняка о подобных планах, и пришел к выводу, что, даже несмотря на большой капитал его визави, просто не могло быть подобной информации раньше, чем о ней заговорили вслух в верхних эшелонах власти. Значит, копает он всё же верно. Последний гвоздь в крышку своего гроба изучаемый объект вбил скупкой валюты аккурат перед мировым экономическим кризисом, практически в одночасье умножив свое и без того немалое состояние в несколько раз. Выручку от спекуляций с валютой он, естественно, пустил в оборот. В основном, приобретая недвижимость и землю за границей, где набирал обороты долговой кризис. На нём он тоже умело сыграл, скупая стремительно дешевеющую недвижимость в Греции и других беднеющих странах Евросоюза. На сегодняшний день его состояние оценивалось девятизначной суммой в иностранной валюте.

Калошин почесал затылок, пробегая глазами все отмеченные им факты, и пришел к выводу, что перед ним либо самый гениальный предприниматель этого столетия, либо тот, кого он и искал. Второй вариант ему казался куда реалистичнее, хотя подразумевал под собой почти потустороннюю суть. Виктор дважды внимательно пробежал глазами все интересующие его сведения и вызвал по селектору машину. Подумал и добавил помощнице:

– И стажёра мне вызови. – «Посмотрим, из чего слеплен», ‒ уже себе под нос буркнул Виктор.

Если поторопиться, до Рязани можно было добраться засветло. Личным транспортом Виктор не пользовался, поскольку не любил лишней кутерьмы, связанной с обременительным содержанием своего авто. Так и пылилась его старенькая «ауди» в гараже конторы, пробуя свои силы на улицах мегаполиса лишь по большим праздникам, когда Калошину удавалось вырваться на отдых. По большому счёту, работнику его уровня полагалась штатная машина с мигалкой и водителем, но и этой привилегией он пользоваться не любил. «Тоже мне – персона», ‒ думал он всякий раз, когда над ним подшучивали коллеги, но всё же в экстренных случаях ему приходилось пользоваться служебным транспортом.

Расчет был простой: если на месте он сможет доказать самому себе, что своему богатству изучаемый объект за номером 8 обязан именно кропотливому труду и анализу рынка, то дело можно будет похоронить в архиве. Но если чудесное перевоплощение простого рязанского мужика окажется именно «чудесным», то маховик раскрутится на полную катушку. Остановить контору ещё никому и никогда не удавалось. Не верилось Калошину в невиновность этого, уже немолодого, объекта. В его личной практике таких возрастных клиентов ещё не было. Хотя по данным архивов конторы в истории такие случаи уже встречались ‒ тот же фюрер или вождь мирового пролетариата... Никому не известные выскочки приходили к реальной власти, вовремя подсуетившись, но амбиции захлестнули их, и сама жизнь распорядилась прервать их цепочки реинкарнаций. Кстати, именно тело последнего, мирно покоившееся у всех на виду, подсказало Калошину, как именно нужно бороться с подобными «феноменами».

Калошин спустился на грузовом лифте на тускло освещённую подземную парковку, сплошь уставленную новенькими конторскими внедорожниками с тремя лучами на решетке радиатора. Пахнуло сыростью. Нудный, монотонный поток холодного воздуха, обеспечивающий принудительную вентиляцию огромного подземного помещения, выманивал из-под старенького коричневого плаща Виктора остатки кабинетного тепла. Мужчина поёжился и, неловко втянув в плечи голову, вышел на парковку. Один из внедорожников тут же ожил, приветливо блеснув галогеновыми ободками фар. Что-что, а снабжение в его организации было на высшем уровне. Новая власть, приструнив к концу нулевых семибанкирщину, рьяно взялась за укрепление собственных позиций. Причем внимание уделялось всем аспектам госбезопасности, включая и не совсем традиционные.

Послышался глухой рык мотора, и тяжелая машина, медленно выкатившись из стройного ряда автопарка, остановилась прямо перед Виктором. За рулем сидел стажёр Дима. Он, как всегда приветливо улыбаясь, поздоровался со своим «ментором» и, как только захлопнулась пассажирская дверь, рванул с места.

С полчаса ехали молча, не включая ни музыку, ни новостные программы по радио. Москва никак не давала выбраться путникам из своих запутанных витых улочек. Резала путь внезапными заторами, выводя трафик окольными путями. Дима вёл уверенно и жестко пресекал любые попытки соседей по ряду преградить им путь, пользуясь габаритами, агрессивным видом автомобиля, и, в большей степени, госномером с литерами АМР.

Наконец выбрались на Новорязанское шоссе, прибавили ходу. Двигатель тяжелого внедорожника бодрым рыком отозвался на вдавленную в пол педаль акселератора, и машина пошла. Минут десять удавалось держать скорость на одной отметке. Мерное покачивание машины и монотонный гул в салоне сделали свое дело. Пассажир уснул, неловко разместив голову на подголовнике. Прежде стажёру Диме не удавалось разглядеть своего наставника. Под тяжелым взглядом Калошина молодой парень всегда ежился и чувствовал такой внутренний дискомфорт, что невольно отводил взгляд в сторону. Сейчас же, воспользовавшись беспомощностью своего пассажира, Дима решился взглянуть на суровое лицо ветерана с одной единственной целью – разглядеть в нем человека. Но за те секунды, что позволила потратить на смотрины дорога, стажер так и не смог заметить в своем начальнике ничего человеческого. Рядом с ним на пассажирском кресле внедорожника сидел пожилой, но отнюдь не немощный мужчина. Лицо его, изрезанное глубокими морщинами, было испещрено круглыми рытвинами оспинок. Несколько безобразных рубцов пересекали его лицо наискосок. Густые с проседью брови, хмуро сдвинутые какой-то тяжёлой думой друг к другу, не давали и шанса лицу Виктора показаться добродушным. Создавалось впечатление, что Калошин даже во сне не покидает своего поста, что даже сейчас, в этот самый момент, беспокойный ум его разрабатывает очередной план поимки и ликвидации опасного объекта. Плотно сжатые губы его белели от напряжения, периодически напрягались желваки, после чего раздавался чуть слышный скрип зубов, стиснутых с такой силой, что, казалось, они могли бы перекусить стальной прут арматуры. Дима так и не смог позволить себе задержаться взглядом на этом суровом лице. Даже спящий, Калошин внушал ему робость. По спине стажёра пробежал легкий холодок и, невольно вздрогнув, он сосредоточил всё своё внимание на дороге.

О Калошине в конторе ходили легенды. Поговаривали, что в восьмидесятых он возглавлял в КГБ целое подразделение по борьбе с терроризмом и был вхож в самые высокие круги. Тогда же он и разработал свою концепцию Помнящих. Как именно он набрел на эту информацию и кто был его информатором ‒ неизвестно, но видавший виды сотрудник, матёрый и непримиримый государственник в одночасье превратился в параноика. Теория, озвученная им впервые на закрытом заседании совета безопасности СССР в 1990 году, прозвучала настолько нелепо, что члены совета попросту выставили его за дверь, посчитав его взволнованную речь бредом сумасшедшего. Не внял его словам и его собственный начальник. Страна в тот период нуждалась в решении куда более серьёзных задач, и вникать в теорию спятившего на службе полковника никто не стал. После несогласованной с начальством выходки Калошина тихо подвинули. Памятуя о былых заслугах, его не стали увольнять, позволив дослужить до пенсионного возраста. А затем произошел развал империи. Вместе с крахом могущественной державы по цепочке стали выходить из строя и её основополагающие механизмы. Не миновала эта участь и некогда властную, повергавшую своих врагов в панику одним своим названием структуру. КГБ перестал существовать. Новая власть, стремясь укрепить свои позиции, методично вычищала для себя плацдарм, избавляясь от наиболее опасных, с её точки зрения, руководителей и генералов. Вакантное место быстро заняла новая структура, которую назвали мелодичной и совсем уж не страшной аббревиатурой – ФСБ. На место матёрых волкодавов пришла щенявая и неопытная поросль молодых сотрудников. Лишь немногие в ту пору смогли сохранить свои позиции. Каким образом удалось удержаться на плаву Калошину, не знал никто. Он тихо отсиделся в архиве, по крупинкам собирая и каталогизируя информацию, способную подтвердить его теорию. В поле он давно не работал и потому мог сутками напролёт изучать архивные документы, так или иначе связанные с его теорией. Но длиться бесконечно это не могло. В стране начался кризис власти, и некогда богатая структура перешла в режим жёсткой экономии. Урезанного до предела бюджета не хватало даже на обеспечение собственной безопасности, не говоря уже о проведении дорогих зарубежных операций. Потихоньку, одна за другой, покатились волны чисток. Под нож пошли не только ветераны, но и большая часть молодняка, только пришедшего на службу. Вспомнили и про Калошина. Ветерана в принудительном порядке вызвали для участия в праздновании очередной годовщины победы, и уже после празднования и вручения очередных памятных наград в торжественной обстановке объявили о завершении его карьеры. Единственным условием, которое было выдвинуто Калошиным перед увольнением, была аудиенция с директором ФСБ. Что именно тогда сказал Виктор Иванович новому главе службы безопасности, доподлинно неизвестно, но только увольнять его резко передумали. Более того, Калошин выхлопотал для себя целый закрытый исследовательский отдел, который, судя по нынешнему финансированию, окупился в самые короткие сроки. Мало кто из рядовых сотрудников имел чёткое представление, чем именно занимался отдел Калошина. Завеса тайны создала Калошинскому подразделению репутацию элитного отряда, стать частью которого было столь же сложно, сколь и опасно.

Прозевав внушительный ухаб, Дима резко дернул руль влево, но подвеска всё же гулко передала удар по корпусу. Калошин вздрогнул и проснулся.

– Далеко ещё? – хмурясь, спросил он у стажёра.

– Минут сорок, Виктор Иваныч, – бодро отрапортовал стажёр, стараясь не выдавать своего волнения. – Вы ещё можете покемарить.

Кемарить Калошину больше не хотелось. Он проморгался, сбрасывая дремоту, широко зевнул и, почесав блестящий лысый череп, скомандовал:

– Сначала в школу его заедем, – назвал адрес.

– Нет проблем, – улыбнулся стажёр и достал из кармана навигатор.

Глава 4

Сентябрь 2017 года.

Арендованный в Москве внедорожник с трудом елозил по мокрой грунтовке, то и дело норовя сесть брюхом в глубокую колею. Оставленные позади триста километров пути даже в сравнение не шли с последними километрами до точки назначения. Размытая дорога стала просто направлением, петляя между небольшими деревеньками. Накрапывающий всю дорогу мерзкий осенний дождь ближе к Селигеру превратился в крепкий ливень, вконец изуродовав и без того дурную просёлочную дорогу. Дворники еле справлялись с потоками воды, видимость снизилась до нескольких метров. Почувствовав, что машина начинает буксовать и зарываться носом в глину, водитель остановился. Мысленно поблагодарив себя за предусмотрительность, он перевел трансмиссию в режим 4WD. Арендовать полноприводный автомобиль оказалось замечательной идеей. Включив пониженную передачу, он вновь начал движение.

Рьяно вгрызаясь в грунт, машина начала загребать всеми четырьмя колесами и уверенно поползла к цели. Парень ещё раз сверился с навигатором. Убедившись в правильности выбранного пути, продолжил движение. Спустя некоторое время перед капотом выросла неожиданная преграда – поперек дороги лежало огромное дерево. Поваленная, должно быть, шквалистым ветром, сосна в антураже проливного дождя больше походила на декорацию к голливудскому триллеру. Большой, с метр в диаметре, ствол дерева безапелляционно известил Вадима, что дальше на автомобиле он не проедет. Глубокие овраги по обе стороны дороги не позволяли объехать препятствие.

Мужчина вновь взглянул на экран навигатора. По всему выходило, что до точки назначения оставалось не больше километра. Мысленно чертыхнувшись, Вадим попытался разглядеть дорогу, но дальше корявых ветвей поваленного дерева его взгляд так и не проник. Вариантов не оставалось, и он скрепя сердце выбрался из жарко натопленного салона внедорожника в непогоду. Ледяной дождь полоснул по лицу, заставляя глаза жмуриться. Вадим мгновенно промок до нитки. Одежда прилипла к спине, сильно сковывая движения. Пронизывающий до костей холод начал подбираться к сердцу, заставляя его буквально выпрыгивать из груди. Пульсируя горячими мощными толчками, оно застревало где-то в глотке, вынуждая Вадима поминутно сглатывать комок. Внезапно сквозь шум ливня Вадиму почудился приглушенный звук, напоминающий грудной звериный рык. Парень замер, прислушиваясь. Двигатель? Вертолет? Заплутавшая собака? Он обернулся назад, но сквозь слепящую пелену ливня ничего не было видно. «Неужели выследили?» ‒ кольнула где-то под сердцем страшная догадка, но ничего, кроме шума дождя и ветра, Вадим больше не услышал. Ещё с минуту он изо всех сил прислушивался. Убедившись в собственной паранойе, он всё же решился продолжить путь. Кое-как ему удалось пробраться к скользкому стволу. Поднырнув под него, Вадим неуклюже оступился и наткнулся на острый сук, распоров себе бок до крови. К пронизывающему холоду тут же присоединилась жгучая боль. Приглушенно вскрикнув, неистово ломая мешающие ветки, мужчина со злостью продрался на другую сторону преграды и, прижав рану рукой, двинулся дальше.

Он наизусть помнил маршрут, присланный ему Костей. Но, тем не менее, из-за непогоды уверенности в правильности направления у него не было. Все ориентиры, описанные Костей в «тревожном» письме, казались Вадиму притянутыми за уши. Вот похожая тропа ‒ а может, и нет? Вот тот самый валун в ста метрах от неё ‒ а тот ли? Мало ли тут разбросано валунов да булыжников, думал Вадим, упорно шагая вперед. Он всё дальше продвигался вглубь полуострова, сплошь поросшего камышом и густым кустарником. Тропинку, по которой он двигался последние сто метров, совсем размыло потоками дождевой воды, и только изменившийся шум ливня подсказал Вадиму, что он близок к цели. Спустя минуту он провалился по колено в воду. Дождь вновь усилился и теперь, отражаясь от неспокойной водной глади, бил в лицо Вадима не только сверху, но и снизу.

Раздвинув перед собой буйно разросшуюся траву, он с облегчением увидел шершавую гладь озера. Вода в озере была куда теплее, чем температура воздуха. С трудом поборов желание окунуться в теплую воду с головой, Вадим огляделся. Судя по описанию, он был на месте. Немного поодаль сквозь пелену дождя мужчина разглядел продолговатый силуэт лодки, плотно укутанной брезентом. Вадиму предстояло преодолеть на веслах не менее пяти сотен метров по открытой воде. Окинув широкий пролив озера взглядом, мужчина принял единственно верное решение – ждать. Распутав узлы крепления брезента, он с трудом перевалился через борт лодки. Рухнув на дно, вновь накрыл ее брезентом. В такую погоду соваться на середину озера было равносильно самоубийству. Даже здесь, возле берега, волны били о борт с такой силой, что, казалось, хлипкая лодчонка вот-вот перевернется. От неминуемой гибели суденышко спасало лишь то, что Костя загодя умело ее заякорил. Вадиму никогда не было так холодно. Он уже раз сто пожалел о том, что не подумал о волнении на озере прежде, чем выбираться из теплой машины. Идти назад уже не было смысла ‒ обратной дороги он, скорее всего, не найдет, да и сил, признаться, у него не осталось. Приходилось уповать лишь на то, что стихия в скором времени уймется, иначе судьба его ждала незавидная. Замерзать насмерть в свои тридцать лет ему не улыбалось, но и подвести Костю он тоже не мог. Он должен его найти, должен предупредить.

Некоторое время Вадим, не шевелясь, лежал на дне лодки. Пытаясь перевести дух и успокоить вырывающееся из груди сердце, он закрыл глаза, ибо в кромешной тьме под плотным брезентом всё равно ничего не было видно. Злобное завывание ветра снаружи не позволяло расслабиться. Вадим вспомнил про телефон во внутреннем кармане насквозь вымокшей куртки. На удивление, он ещё работал. Посветив себе экраном, Вадим обнаружил на корме небольшой красный ящик. Онемевшими пальцами он с трудом отодвинул скобы, удерживающие крышку, и осмотрел содержимое. К его великой радости, внутри обнаружился плед, сигнальный пистолет с тремя патронами к нему, спички и несколько кусков сухого спирта, заботливо уложенных в алюминиевые чашечки наподобие одноразовых декоративных свечей. Мужчина наспех разделся и, с отвращением отшвырнув подальше от себя мокрую одежду, укутался в сухой плед. Затем негнущимися пальцами он осторожно выложил на горизонтальную перемычку лодки сухое горючее и лишь с третьей спички смог его разжечь. От занявшегося робкого пламени он поджег ещё пару импровизированных горелок и аккуратно разложил их по периметру лодки. В замкнутом пространстве минут через десять стало заметно теплее, и Вадим, мысленно поблагодарив предусмотрительного Костю, смог наконец расслабиться. Немного отогревшись и уняв дрожь, он принял решение переждать непогоду здесь. Из-за дождя правильно сориентироваться на озере ему всё равно не удастся, а до сумерек оставалось не менее трех часов.

Мужчина улегся поудобнее, стараясь не намочить всё ещё сухой плед в воде, плещущейся на дне лодки. Прикрыв глаза, он представил лицо Кости. То-то он удивится, когда увидит его, причаливающего к пристани. Вадим улыбнулся. Всё не напрасно, подумал он, Костя сделал бы для меня то же самое. Только сейчас Вадим ощутил всю тяжесть сегодняшнего дня. Налитые свинцом веки упорно опускались, и сил на то, чтобы разомкнуть их, уже не хватало. В висках гулко стучало. Отогревшийся Вадим провалился в сон.

– Увидишь этого человека – беги! – уговаривал Костя, тыкая ему в лицо фотографией какого-то лысого старикана. Вадим улыбался. Ему казалась забавной строгая манера общения Кости. Он в корне отличался от своих сверстников – отличался своей странной манерой общения, своим поведением, своими суждениями о мире. Иногда Костя подвисал прямо посреди разговора. Создавалось впечатление, что он выскальзывает из этой реальности и видит то, чего не могли видеть остальные. Иногда его залипания длились секунды, а порой он впадал в самый настоящий ступор, настолько сильный, что его приходилось тормошить, чтобы вернуть к реальности. Тогда он, словно очнувшись ото сна, начинал быстро-быстро говорить какие-то несвязные и странные фразы, мог резко сорваться с места и убежать, преследуя какую-то только ему понятную цель. В его речи постоянно проскальзывали незнакомые слова и понятия, которые он употреблял между делом, словно каждый вокруг априори должен был понимать суть сказанного. Они учились в одной школе, в параллельных классах, но дальше сдержанного «здорово» на школьном дворе их общение не заходило. Тогда Вадим ничего особенного в поведении Кости не замечал. После школы они поступили в один вуз, и внезапно Костя изменился. Многие в институте его сторонились, некоторые считали чудаком, иные ‒ психом, основная же масса потока предпочитала не общаться с ним вовсе.

Более тесно Вадим познакомился с Костей при весьма странных обстоятельствах. Много раз видя его на лекциях и зная его имя лишь благодаря утренним перекличкам на физкультуре, он, как и большинство ребят с потока, считал его слегка странным и предпочитал не заводить с ним дружбы. Однажды, возвращаясь домой после вечерней пары в институте, Вадим заметил Костю в полупустом автобусе. Тот мирно посапывал на заднем сиденье старенького желтого икаруса-гармошки. Вадим пропустил этот факт мимо себя и, как ни в чем не бывало, достал из рюкзака недавно привезенный отцом из командировки CD-плеер. Нахлобучив поверх капюшона огромные наушники – ультрамодный атрибут меломана нулевых – Вадим погрузился в собственные мысли, прижавшись к холодному стеклу автобуса виском. Мимо проплывал их городок. Мокрые от дождя улицы блестели в свете тусклых уличных фонарей. Кварталы казались безлюдными – жизнь в провинции после десяти вечера постепенно замирала. На очередной остановке внимание Вадима привлек незнакомый паренек, который присел напротив, несмотря на то, что автобус был практически пуст. Приличного вида опрятный молодой человек, улыбаясь, вопросительно уставился на Вадима. Тот, немного смутившись, решил, что из-за громкой музыки не расслышал обращения к себе.

– Прости, что ты сказал? – переспросил Вадим, оттягивая один наушник в сторону.

– Я говорю, классный плеер, – весело ответил незнакомец, – давно гоняешь?

– Не, дней десять, – не очень охотно ответил Вадим. Знакомиться в транспорте, да ещё и с незнакомыми парнями, отнюдь не входило в его планы. Однако парень настолько обезоруживающе улыбался, что не мог не вызывать к себе симпатию.

– Я тоже себе такой купил, – сказал парень, доставая из внутреннего кармана куртки похожую модель сидюшника. – Что гоняешь?

– КиШ–а, – застенчиво ответил Вадим и тут же смутился собственной реакции на незнакомца.

– Круто! – оживился парень. – А я свои диски уже до дыр заслушал, – и тут же извлек из другого кармана пару дисков, протягивая их Вадиму. – Какой альбом?

– «Герои и Злодеи», – ответил Вадим, беря протянутые диски скорее машинально, нежели действительно желая их разглядеть. Оказалось, что на двух эмпетришных дисках незнакомец хранил золотую коллекцию зарубежного рока. Такая коллекция в кругах Вадима была на вес золота. От паренька не ускользнул озорной огонек во взгляде Вадима и он, убирая в карман свой плеер, поинтересовался:

– Это их новый альбом, что ли?

– Ну, да, только вышел, – с долей хвастовства ответил Вадим, стараясь показать, что тоже не лыком сшит.

– Ну-ка, дай заценить! – парень жестом, не допускающим возражений, протянул руки к наушникам Вадима. Не желая показаться ханжой или трусом, Вадим, стараясь сохранять невозмутимость, протянул незнакомому парню наушники, но автобус в этот момент немного качнуло, и парень с наушниками резко отклонился в сторону, вырывая штекер из сидюшника. Усаживаясь поудобнее напротив Вадима, меломан попросил в руки плеер ‒ мол, неудобно слушать, наклоняясь вперед. Вадим огляделся по сторонам. В автобусе почти никого не было. До следующей остановки было не меньше двух минут езды. Словно прочитав мысли Вадима, парень обезоруживающе улыбнулся:

– Да не ссы ты, куда я с твоим плеером денусь из автобуса-то?

– Не, всё нормально, – соврал Вадим, стараясь вести себя развязнее, – я просто смотрю, где едем, не проехать бы…

– Давай так, – предложил парень, – я заценю пару песен, если понравится, махнемся на время дисками. Я тебе эти два, а ты мне КиШ–а, идет?

– Идет! – обрадовался Вадим, не веря в такую удачу и, немного успокоившись, принялся изучать плэйлист вожделенных дисков.

Автобус добрался до очередной остановки, двери с шипением открылись. Вадим взглянул краем глаза на парня. Тот сидел напротив, прикрыв глаза и запрокинув голову назад. Максимально расслабленный, казалось, он полностью погрузился в мир русского панк-рока. Вадим, потеряв бдительность, вновь перевел взгляд на диски. Автобус, простоявший всего несколько секунд на остановке, с оглушительным шипением начал закрывать двери. В старых автобусах пневматические доводчики дверей срабатывали не сразу. Механизм то и дело заедало, и отъезжающие от остановки автобусы нередко первые десятки метров зияли открытыми проемами дверей. Зная эту особенность, многие щипачи пользовались ею. А многие нерасторопные граждане частенько лишались своих вещей именно в такие моменты. Расчет был простой – хватай и беги. Мало кто успеет опомниться, и ещё меньшее число лохов выпрыгнет из движущегося автобуса вслед за грабителем. Именно на это и рассчитывал новый «знакомый» Вадима, резко ломанувшись в закрывающийся дверной проем автобуса.

– Эй, сука, стой! – только и успел прокричать Вадим, порываясь выпрыгнуть следом за вором. Ему подыграл водитель автобуса, вовремя оценивший ситуацию. Он притормозил и открыл Вадиму дверь. На ходу выпрыгнув из икаруса в ночную прохладу и мгновенно оценив ситуацию, Вадим пустился за улепетывающим в сторону гаражей грабителем. Физически он был куда крепче воришки, да, к тому же, и бегал Вадим в ту пору очень быстро – сказывались регулярные тренировки в местной футбольной команде. Ему не составило большого труда нагнать парня. Адреналин и азарт погони раззадорили его. Он почти нагнал вора и уже предвкушал расправу над ним, как вдруг тот резко свернул за угол гаражей. Свернув за ним следом, у первого же стального гаража-ракушки Вадим получил страшный удар в лицо. Впервые в жизни он на себе ощутил, что означает выражение «искры из глаз».

На некоторое время он потерял ориентацию. Перед глазами плыли ослепительные круги света, сменяясь черными разводами и сужая поле зрения до одной маленькой черной точки. На короткое время Вадим даже потерял сознание, а очнувшись, обнаружил себя лежащим в луже. Сперва показалось, что он просто врезался в какое-то дерево или железяку, но спустя мгновение он понял, насколько крепко ошибался. Медленно поднявшись, он увидел перед собой того самого парнишку со своим плеером в руках. Рядом с воришкой стоял здоровенный мужик в потертом спортивном костюме. Верзила улыбнулся беззубым ртом и, хрустнув костяшками пальцев, двинулся к Вадиму. Едва устояв на ногах и еле сдерживая тошноту, Вадим попытался ретироваться, здраво оценив шансы на успех в случае открытой драки. Но едва он повернулся к преследователю спиной, чтобы убежать прочь, как перед ним выросли ещё две фигуры. В руках одного была бита, видимо, та самая, что минутой ранее вышибла из него дух. Ловушка захлопнулась. Вадим явственно понял, что одним украденным плеером сегодня он не отделается. Чувство глубокой досады сильно обожгло его. Как же он мог настолько легко купиться на такой простой развод? Четверо на одного, а главное, как ловко подобрано место: ни жилых домов, ни магазинов поблизости. Лесополоса да спящие гаражи. Хочешь – кричи, хочешь – беги, всё равно не спасешься.

Повисла тяжелая пауза. Беззубый подошел вплотную. Пахнуло перегаром и чесноком, видать, не так давно ребята неплохо закладывали за воротник.

– Ну что, сам отдашь, или мне поискать? – слегка шепелявя, спросил беззубый. Вадим с трудом подавил тошноту, сглатывая страх сухим ртом.

– Отдам что? – наконец смог вымолвить насмерть перепуганный парень и тут же сложился пополам, хватая немым ртом воздух. Удар в «солнышко» был настолько внезапным, что дыхание сбилось минуты на две. В глазах опять потемнело от недостатка кислорода, но на этот раз разлеживаться ему не дали. Те двое, что перекрыли путь к бегству, легко подхватили Вадима сзади и поволокли в глубь гаражного кооператива. Прислонив его к стенке в каком–то тупичке, они заломили ему руки за спину, вставив за локти биту и тем самым пресекая всякую возможность сопротивляться.

– Шмонай его! – коротко отдал приказ беззубый. Тот самый парнишка, что выхватил у Вадима плеер, бодро ощупал его одежду. Тем временем третий вытряхивал из его рюкзака всё, что там было. В лужу полетели учебники, тетради, сменка на физкультуру, мамины бутерброды, которые Вадим так и не успел сегодня доесть. В ту же лужу полетел и уже пустой рюкзак.

– Пусто, – сообщил обыскивающий рюкзак парень.

– У меня тоже, – ответил ему «меломан», и оба отошли на пару метров, давая дорогу беззубому.

– Значит, терпила всё скинул до нас, – сделал неутешительный для Вадима вывод шепелявый. Посмотрев каким-то странным взглядом на Вадима, добавил:

- Тем интереснее будет дело.

Вадим искренне не понимал, что именно они ищут, но возразить ничего не успел. Парень, стоявший сзади, резко поднял биту с заплетенными вокруг нее руками жертвы. Вадим вскрикнул от боли и по инерции наклонился вперед. Тут же ему в лицо прилетел страшный удар ногой от беззубого.

– Лавеха где, мудила? – зверея, выкрикнул беззубый, хватая Вадима за волосы и поднимая к тусклому свету одинокого фонаря его разбитое в мясо лицо. Кровь тут же начала затекать Вадиму в горло, он начал захлебываться ею, хрипя и задыхаясь. Беззубый свирепел на глазах. Последовала серия жестоких ударов кулаком по голове, и Вадим вновь упал в грязную лужу. Сильно пахло мочой и фекалиями – днем в подобных закоулках справляли нужду спешащие по своим делам горожане, а сейчас в этой луже валялся с расквашенным лицом Вадим, мечтая лишь о том, чтобы это унижение поскорее завершилось.

– Шухер, – шепнул «меломан» чуть слышно. Все трое обернулись в сторону, куда указывал младший член банды. Вадим, с трудом приподнявшись, увидел метрах в десяти перед собой силуэт.

– Слышь, шёл бы ты на хер отсюда! – злобно выкрикнул беззубый. Но силуэт молча приближался.

– Чё, проблем мало по жизни? – вновь вызывающе обратился к незнакомцу главарь, жестами показывая подчиненным, что нужно обойти незваного гостя с боков. Тем временем тот приблизился ещё на несколько метров и остановился, спокойно дав себя окружить.

– Отчаянный дебил… – прорычал беззубый и, недолго думая, двинулся к незнакомцу, но тот вдруг резко поднял вверх руку, и вся гоп-компания замерла как вкопанная. Тусклый луч от фонаря осветил небольшой округлый предмет в его руке.

– Граната... – прошептал «меломан», находившийся ближе всех к чокнутому незнакомцу.

– Валим! – выкрикнул он и быстро побежал прочь от гаражей. Двое других сообщников переглядывались в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Беззубый же не шелохнулся, пристально вглядываясь в каменное лицо внезапного оппонента.

– Учебная, – прорычал он и вновь сделал шаг в сторону парня с гранатой.

– Рискни, проверь, – послышался молодой голос, показавшийся Вадиму знакомым. С этими словами незнакомец другой рукой выдернул чеку и бросил кольцо в беззубого. Двое парней по бокам заколебались ещё сильнее.

– На понт берет, сука, – продолжал идти ва-банк беззубый, но подходить ближе не решался, явно оценивая ситуацию и лихорадочно перебирая возможные варианты ее развития. – Откуда у него может взяться граната?

Один из сообщников не выдержал напряжения и выкрикнул:

– Колян, ну его на хер, псих какой-то!

– Завали хлебало, тварь, – рявкнул беззубый, – ты ещё мой адрес им скажи, чепушило! Учебная она! Бля буду!

– Ну как знаешь, – на удивление спокойным тоном ответил незнакомец и быстро выронил гранату под ноги Коляну. У Вадима по спине пробежал холодок, и животный страх заставил упасть лицом прямо в вонючую лужу. Этому же примеру последовали и двое подручных Коляна. Сам же беззубый, ничуть не сомневаясь в том, что незнакомец блефует, ринулся в атаку, но как только он приблизился к парню, раздался оглушительный хлопок. На мгновение всё вокруг стихло. Затем Вадим ощутил нестерпимую боль в ушах, а вслед за этим дико зазвенело в голове. Казалось, в мозгах только что взорвали огромную петарду и она разворотила добрую половину черепной коробки. В таком состоянии Вадим провел секунд десять, не понимая, погиб он после взрыва или уцелел. Руки и ноги не слушались, а сердце он вообще не мог найти в своем организме – то ли от страха, то ли от того, что оно больше не билось. Но в какой-то момент он почувствовал, как его пытаются поднять. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой Костю. Тот смотрел на него и постоянно шевелил губами, словно огромная рыба. Вадиму показалось это забавным, но, учитывая ситуацию, он не понимал, зачем Косте этот цирк, неужели он не может нормально сказать, чего хочет? Но Костя никак не унимался и всё шевелил губами, показывая куда-то в сторону. Тут до Вадима дошло, что Костя не просто шевелит губами, он орет изо всех сил, просто от взрыва гранаты они оба оглохли и ничего не слышат. Вадим не без труда поднялся с колен на ноги и огляделся. Одного из бандитов не было на месте. Тот, что держал его минутой ранее, сейчас ползал по луже на четвереньках и никак не мог подняться. Чуть поодаль, держась за глаза и корчась от боли, валялся беззубый Колян. Костя в очередной раз жестами привлек к себе внимание Вадима и показал, что нужно убираться отсюда подобру-поздорову. На этот раз Вадим понял Костю без слов и охотно последовал за нежданным спасителем. Они бежали дворами не меньше двадцати минут. Слух постепенно возвращался, но голова трещала так, что Вадим понял, что вот-вот потеряет сознание. Уцепившись за Костю, он остановился возле какого-то подъезда. Секунд десять потратил на то, чтобы сориентироваться на местности, а в следующий миг его вырвало прямо на одежду своего спасителя. Ещё несколько секунд спустя Вадим упал как подкошенный, и его сознание потухло.

Глава 5

Сентябрь 2017 года.

Косте не спалось этой ночью. Под натиском проливного дождя со шквальным ветром панорамные окна дома ходили ходуном, грозясь вылететь из рам. Только к двум часам ночи его сморила тяжелая, полная тревоги и дурного предчувствия дрёма. Он проворочался несколько беспокойных часов в каком-то бреду и уже в половине шестого утра лежал на смятой, мокрой от пота постели с широко открытыми глазами, тщетно пытаясь припомнить свой кошмарный сон. Марина в такую рань ещё крепко спала, а значит, у Кости есть пара часов для себя. Одним решительным рывком он встал с кровати, наспех оделся и вышел из дома на широкую веранду. Ливень бушевал всю ночь. Молнии вперемешку с раскатами грома служили прекрасным антуражем для ураганного ветра, сокрушающего всё на своем пути. Но сейчас зябкое утро проникало в сознание Кости оглушительной тишиной. Он огляделся. В прохладном неподвижном воздухе витал запах озона. Сочная зелень коротко остриженного газона в саду была блестящей от воды, размашистые лапы деревьев под тяжестью мокрых крон клонились к земле. То тут, то там на выложенной декоративным камнем тропинке, петляющей по саду, валялись обломанные ветром ветки. Ночной ураган с грозой, внезапно обрушившийся на Тверскую область, причинил немало разрушений. Костя отметил выломанную с корнем абрикосину у края участка. В самом углу сада лежала, покореженная стихией, метровая лопасть ветряной электростанции ‒ что ж, это объясняет отсутствие в доме электричества. Оценивая ущерб, Костя двинулся по дорожке к озеру. Дом располагался на возвышенности, а весь участок тянулся к воде под небольшим уклоном. Спускаться было легко, но резиновые кеды то и дело скользили на камнях, укрепляющих береговую линию. Он подошёл к калитке метровой высоты и остановился, вглядываясь вдаль. Перед ним предстал тот самый вид, из-за которого Костя и решил поселиться в этом месте. По ртутно-черной блестящей глади озера от дальнего острова ползли густые языки белого тумана, бережно укутывая ее добрую половину. На противоположном берегу, прямо над туманом, величаво раскачиваясь, громоздились вековые сосны, живой стеной укрывая и оберегая уединение, которого так жаждал Костя все эти годы. Ночная гроза сменилась серым утренним безмолвием. Природа, словно приходя в себя, отсыпалась после тяжелой ночной смены. Безупречно ровная черная водная гладь изредка нарушалась правильными кругами от игры рыбы. То тут, то там из-под толщи воды вырывались мириады пузырьков, растворявшихся в воздухе с легким, почти неуловимым шипением. Костя закрыл глаза и полной грудью втянул прохладный утренний воздух, насыщенный влажным ароматом пряных трав и хвои. Этот воздух вкупе со звенящей тишиной одновременно успокаивал и пьянил, расслаблял и придавал сил.

С минуту Костя стоял на берегу, с головой погрузившись в созерцание величия природы. Затем он вновь открыл глаза, прислушался. Из дома не доносилось ни звука. «Спит ещё», ‒ подумал Костя и решил проверить лодки у причала. Пройдя вдоль берега метров тридцать, он обогнул свой небольшой полуостров и оказался в его дальней части. Перед ним открылась не менее захватывающая картина. Огромное озеро раскинулось водной гладью на многие километры, укрывая в своей пойме бесчисленное множество островков, густо поросших зеленью и исполинскими соснами. Метров на десять в глубь озера вдавалась крепкая деревянная пристань на сваях. За саму пристань Костя не волновался, конструкция была надежной, его больше интересовала сохранность лодки и небольшого катера ‒ единственных средств передвижения, связывающих его укромный уголок с остальным миром. К его большому облегчению, оба судна оставались пришвартованными к пристани. Плотно укрытые брезентом, они, казалось, вовсе не пострадали. Костя взобрался на дощатую пристань и прошелся по ней до самого края. Поднялся легкий ветерок, по озеру прошла слабая рябь. Лодки приветливо хлюпали дюралевыми днищами, словно радуясь появлению хозяина. Костя ещё с минуту постоял на краю пристани, любуясь занимающейся зарей. Насладившись пейзажем, он решил было вернуться в дом, но краем глаза метрах в двухстах от себя вдруг заметил то, что заставило его сердце судорожно сжаться. Где-то в груди с новой силой встрепенулась тревога, виновница его ночного бдения. Костя пригляделся. Нет, не показалось ‒ на середине озера медленно и неуклюже дрейфовала наполовину притопленная лодка. Та самая лодка, которую он лично оставлял на другом берегу для связи. Он сам называл ее тревожным плотом, поскольку ее появление не сулило ничего хорошего. Прикинув в голове все варианты, спустя минуту он уже налегал на весла. Марина могла проснуться в любой момент, но оставлять без внимания столь важный знак Костя не мог. Гребя изо всех сил, он мысленно молился, чтобы это оказалось лишь случайностью. Был шторм, уговаривал он себя, лодку могло сорвать и просто унести ветром... но тревожное предчувствие не покидало его. Он лично спрятал эту лодку, надежно заякорив и замаскировав. За свои долгие жизни Костя четко усвоил, что вселенная крайне скупа на случайности и совпадения. Любая случайность чаще всего оказывается результатом чьего-либо умысла, доброго или злого. Единственной живой душой, знавшей про эту лодку, был Вадим. И воспользоваться ею он мог лишь в одном случае. От этой мысли у Кости по спине пробежал холодок, внизу живота противно потянуло. Спустя пару минут он добрался до середины озера и крюком подтянул к себе тревожный плот. Лодка оказалась пуста. Наполовину залитая водой, она чудом оставалась на плаву. Угол плотного брезента был отвернут, возможно, лодку притопило дождевой водой. Внутри плавал раскрытый тревожный чемоданчик, ракетница валялась на дне. Беглый осмотр почти ничего не дал, и Костя решил вернуться к берегу. Взяв тревожный плот на буксир, он направил свою лодку к пристани. Что могло произойти? Вадим мог воспользоваться этим средством связи лишь в одном случае – если за Костей открылась охота. И, к сожалению, Костя знал возможного преследователя. Но куда мог подеваться сам Вадим? Что же произошло на той стороне озера? Отбрасывая самые страшные версии, Костя терялся в догадках. Одно он понимал наверняка – времени было очень мало. Возможно, его уже нет. Дно его лодки заскребло о песчаный берег. Легко перемахнув через борт, Костя оказался по колено в воде. Он быстро вытянул на берег обе лодки и, отдышавшись, принялся изучать свою страшную находку. Развязав все крепления, он откинул брезент в сторону. От увиденного у Кости похолодело всё внутри ‒ вода на дне отливала красным. Кровь? Что же стряслось с Вадимом? Костя принялся лихорадочно перебирать все вещи, находившиеся внутри лодки. Куртка, рубашка, несколько свечей сухого горючего и пустые гильзы от сигнальных ракет. Значит, Вадим пытался дать о себе знать. Естественно, в такую грозу никто не заметил алого свечения сигнальных ракет. Но откуда кровь? Он был ранен? Возможно, его преследователи следили за ним, а когда он добрался до лодки, застали врасплох... Версии стаей назойливых мух роились в голове Кости, но ни одна из них не могла быть ни подтверждена, ни опровергнута. В конце концов, лодку могли найти местные рыбаки и устроить весь этот бедлам. Но плохое предчувствие всё же не покидало его, утягивая фантазию Кости далеко за пределы реальности. Вдруг до его слуха донесся тихий звон ‒ это проснулась Марина. Костя резко поднялся и бросился к дому, но, запутавшись в небрежно отброшенном брезенте, упал на песок. Быстро вскочив на ноги, он сделал ещё пару шагов в сторону дома, как вдруг краем глаза заметил нечто странное. Колокольчик вновь зазвонил, уже более настойчиво. Марина уже волновалась, но Костя стоял как вкопанный. Он медленно вернулся к брезенту и, ухватившись за его край, аккуратно растянул его на песке. На обратной стороне полотнища он увидел надпись, явно сделанную наспех. От увиденного в горле Кости пересохло. Надпись была сделана кровью: «Я – ЭТО ТЫ, БЕГИТЕ!».

Марина медленно открыла глаза. Она бросила взгляд на часы ‒ было без четверти шесть утра. Затем перевела взгляд на другую половину комнаты, где стояла кровать Кости. Она была пуста и не заправлена. «Неряха», ‒ подумала девушка и улыбнулась, с нежностью глядя на легкий беспорядок. Обычно Костя просыпался в одно время с ней или немного раньше и принимался готовить завтрак. Но сегодня Марина не чувствовала знакомого запаха поджаренного бекона с яйцами. В доме было очень тихо, лишь громкое тиканье настенных часов выдавало присутствие Кости. Часы были древними, и он каждый день начинал с того, что заводил их. Если часы тикают, значит, Костя уже завел их и ушел в сад. Ночью была гроза, должно быть, он пошел проверить, всё ли в порядке с домом, подумала Марина и немного успокоилась. Она не любила оставаться одна. В ее положении остаться одной означало медленно умереть, и они часто говорили с Костей об этом. Пожалуй, одиночество было её единственным страхом в жизни. К мысли о своей преждевременной смерти она давно привыкла и, как ей казалось, даже смирилась с ней. Но одно дело – уйти из жизни, чувствуя в своей руке горячую ладонь любимого, и совсем другое – отойти в мир иной в полном одиночестве. Это стало её навязчивой фобией, единственным на свете поводом для капризов и истерик. Марина очень гордилась своей способностью не терять присутствия духа. Несмотря на свою ущербность, она могла похвастать несгибаемой силой воли, но всё это было на людях. Стоило ей хоть на полчаса остаться в одиночестве, как вся ее бравада улетучивалась. Она начинала паниковать, теряла способность мыслить рационально и в конце концов превращалась в беспомощного ребенка. Она вновь взглянула на часы. Кости всё не было. Терпеливо отсчитав десять минут, она приняла решение действовать, хотя в ее положении это было не таким уж простым занятием. Девушка вновь повернула голову в сторону часов и сфокусировала взгляд на цепочке, аккуратно лежавшей на подушке рядом с изголовьем. Ценой неимоверных усилий он заставила свою правую руку пошевелиться. Сегодня ей это удалось немного легче, чем вчера. Она обрадовалась этой новости и принялась за тяжелую работу. Сантиметр за сантиметром она продвигала свою руку вверх, к голове. Конечно, можно было сделать это и зубами, ведь голова и шея двигались куда лучше, чем остальные части тела, но она всегда предпочитала идти самым сложным путем, хотя бы в качестве тренировки. Единственной конечностью, которой она всё ещё могла управлять силой воли, была правая рука. Остальные она не чувствовала уже несколько месяцев. Спустя две минуты она смогла дотянуться до своей цели. Онемевшие, словно не свои пальцы нехотя подчинились её воле и медленно обвили цепочку. Марина возликовала. Эта маленькая победа далась ей сегодня гораздо легче. Она медленно потянула за цепочку, раздался звон колокольчика. Тишина. Никто не отозвался. Марина, всё ещё сохраняя победную улыбку на лице, вновь дернула за цепь. Колокольчик зазвенел более требовательно, но ответом ему по-прежнему была тишина. В доме никого не было. И, судя по тому, что Костя всё ещё не появился, он был не в саду. Он никогда не заставлял её ждать долго. За редким исключением, он появлялся не позднее третьего звонка, а потом глупо шутил, что в антракте была очередь в буфет. Эта его идиотская шутка неизменно вызывала на лице Марины улыбку, потому что она знала – это их шутка, только их и ничья больше. После третьего звонка начиналось действие. И этот спектакль продолжался вот уже третий год. Марине нравилось, что никто, кроме Кости, не играл в этом театре. Это была их постановка. Режиссером всегда выступал Костя. Он, собственно, и писал сценарий их жизни. Её жизни. Он единственный, кто не отвернулся от неё. Он один, кто остался рядом. И это именно он нашёл этот замечательный остров. Остров, где они оба были куда счастливее, чем многие другие. А оба ли? Марину всегда занимал этот вопрос. Эта мысль, занозой сидевшая в её голове, саднила всякий раз, как она поддавалась страху. А вдруг он уйдет? Вдруг ему надоест это всё? С чего вдруг молодой, здоровый, обеспеченный парень добровольно взвалил на свои плечи такую обузу? Кому она ТАКАЯ нужна? Марина сама не заметила, как из её глаз градом хлынули слезы. После второго звонка ей уже трудно было унять свою панику. Она не могла крикнуть, не могла встать, не могла даже толком пошевелиться. Без него она умрёт, и он это знает. Он знает и не предаст её. Не предаст. Никогда. Она заливалась слезами в беззвучном рыдании. Не выпуская из рук драгоценную цепочку – единственную нить, связывающую её с внешним миром – она всё же боялась сделать третий звонок. Страх сковывал её и без того безвольное тело. И в тот самый момент, когда она всё же решилась в третий раз потянуть за цепочку, за дверью послышались торопливые шаги. Марина просияла. Паника отступила так же быстро, как и нахлынула. Она не могла вытереть слез и, осознав это, сильно устыдилась своей временной душевной слабости. Но всё же она была бесконечно счастлива, когда на пороге появился Костя. Он влетел в комнату, словно ураган. Мгновенно оценив ситуацию, он сделал три глубоких вдоха, прежде чем начал говорить.

– Доброе утро, любимая.

Костя наклонился и нежно поцеловал её в лоб холодными трясущимися губами. Она медленно кивнула ему, улыбаясь, не сводя с него своих огромных ярко-голубых глаз. Он заметил слёзы и, бережно смахнув их ладонью, вновь прильнул к ее лбу губами.

– Прости меня, прости, милая. Я знаю, ты испугалась. Сколько раз ты звонила? Два? Три? Я, – он запнулся, – я проверял, всё ли в порядке.

Марина уставилась на него вопросительным взглядом.

– Ночью прошел ураган, и сад потрепало. Ветряк сломался.

Костя уже вовсю бегал по комнате, собирая всё необходимое для утренних гигиенических процедур.

– Представляешь, – стараясь не показывать своего волнения, продолжал он, – лодку унесло. Пришлось плыть к ней на середину озера. Холодно, жуть, продрог!

Он налил в тазик горячей воды, вооружился тряпкой и приготовил специальный мыльный раствор. От Марины не ускользнул тот факт, что обычные манипуляции, которые он проделывал изо дня в день, этим утром давались ему с трудом. Он старался как можно бережнее приподнимать её до безобразия худые ноги, протирая их поочерёдно. Профилактика пролежней при боковом амиотрофическом склерозе – одна из самых важных процедур. Многие пациенты с этой болезнью не доживают и до сорока, зачастую умирая от развивающегося септического шока на фоне постоянно гниющих пролежней. Всё это Марина прочла в интернете, когда впервые узнала о своей болезни. Прочла, когда ещё могла двигаться и сидеть за компьютером. Редкий диагноз ей поставили в 27 лет. Молодой доктор с упоением рассказывал шокированной Марине о том, что ее случай один на сто тысяч в популяции, что в его практике она первый пациент с таким диагнозом, и старался утешить её тем, что она совсем не потеряет рассудок. Сомнительная радость, с её точки зрения. Умирать от паралича и полностью осознавать этот факт – это, конечно, чудесно, но она предпочла бы пулю в лоб взамен такой радости.

– Пострадать могут только моторные нейроны, – продолжал эскулап, – из-за них вы со временем перестанете двигаться, а мышцы при этом атрофируются настолько, что…

– Я буду напоминать живой скелет,– продолжила за доктора девушка. –Доктор, вы просто душка!... – саркастично улыбнувшись, ответила на всю эту тираду Марина и подписала все необходимые отказы от продолжения пребывания в стационаре.

Умереть она решила дома, а не в больничных стенах. Кто-то из знакомых пытался утешить её тем, что, например, Стивен Хокинг мог жить и даже работать с таким диагнозом. Марине этот утешительный факт тоже показался сомнительным, она же не физик-теоретик. Она простой историк-искусствовед. Музей имени Пушкина будет просто в восторге от такого «мобильного» экскурсовода. Марина тогда много на кого обижалась, а больше всего она обижалась на своих родителей, которых никогда не видела и которые, как выяснилось, наградили её таким чудесным набором хромосом. Может, поэтому они и бросили её младенцем, кто знает?

Костя тем временем закончил её туалет и, бережно протерев все складки кремом, переодел в повседневную одежду. Затем он нежно взял её на руки и аккуратно усадил в электрическое кресло-каталку. Её рука привычно обосновалась на джойстике управления. Теперь она не чувствовала себя такой беспомощной. Новейшее чудо инженерной мысли, её кресло, было способно передвигаться с приличной скоростью и преодолевать всевозможные препятствия. Привычные колеса на кресле были заменены на гусеницы с регулируемым углом наклона передних катков, что позволяло без особых усилий преодолевать даже небольшие лестничные пролеты. Резиновые гусеницы позволяли передвигаться почти бесшумно, лишь слабое жужжание электропривода оставалось неизменным спутником ее перемещений, но к этому звуку девушка довольно быстро привыкла. Первым делом Марина подъехала к панорамному окну в гостиной. Легким щелчком на джойстике она перевела кресло в режим манипулятора, и из правого подлокотника сначала робко, но затем более уверенно показалась механическая рука, отдаленно напоминавшая стрелу экскаватора. Этим манипулятором Марина могла выполнять внушительное количество простейших на первый взгляд действий. Здоровому человеку и в голову не приходит, что на свете существуют люди, которым не под силу взяться за дверную ручку и, повернув ее, открыть дверь. Несмотря на свое положение, Марина справлялась и с более сложными задачами. Она могла проворачивать замки, включать и выключать воду в кране. Костя радовался, словно ребенок, когда она впервые продемонстрировала ему процесс наполнения стакана водой. Механическая рука, словно живая, аккуратно взяла стакан со стола, поднесла его к раковине и поставила точно под краном. Затем так же спокойно повернула джойстик холодной воды в сторону и вверх, наполнив стакан доверху. Так же четко эта рука взяла стакан в свою прорезиненную клешню и напоила хозяйку. Весь процесс занял не более пяти минут, но эти пять минут вселили в них уверенность в завтрашнем дне. Такие маленькие победы над болезнью придавали молодым людям сил и позволяли с надеждой смотреть в будущее. Не всё потеряно, жить можно и так. Жить и любить. И они любили. Каждый по-своему.

Марина, как ей казалось, полюбила Костю задолго до того, как он впервые обратил на неё внимание. Тогда молодая и амбициозная стажёрка, только устроившись в его лабораторию, скорее бы сгорела на месте со стыда, чем показала на людях свою увлеченность основателем фирмы. Костя пригласил её в свою команду, впечатлённый её работой в музее. Ярый фанат ультрамодных гаджетов, он вел работу над новейшей интеллектуальной системой сопровождения посетителей выставок. В тот день он испытывал прототип первых отечественных очков дополненной реальности. В элегантной тонкой оправе со встроенными наушниками эти очки, повинуясь программе, написанной самим Костей, в режиме онлайн фиксировали тот или иной шедевр искусства камерами высокого разрешения, а затем предоставляли всю исчерпывающую информацию о нём прямиком из интернета. Первые результаты впечатлили Костю, но к середине экспозиции он начал понимать, что этому чудо-гиду чего-то не хватает. Информации было более чем достаточно. Голос, озвучивающий её, не шел ни в какое сравнение ни с одним из современных голосовых помощников по качеству передачи интонации и эмоциональной окраске. Но, тем не менее, чего-то ему не хватало. Эта мысль, словно заноза, сидела в голове изобретателя, не давая ему покоя. Она преследовала его днем и ночью. Изо дня в день. Костя допиливал программу каждую свободную минуту, меняя параметры изложения и стараясь привнести в текстуру речи больше человечности. Выходило довольно сносно. Все, кто хоть раз испытывал на себе эту разработку, приходили в неописуемый восторг, но сам Костя не разделял мнения фокус-группы. Он чувствовал, что этой программе недостает какой-то важной детали. Чего-то фундаментального. В один из таких экспериментальных дней он и встретил Марину. Он стоял напротив репродукции Давида и внимательно поглощал информационный поток из просторов всемирной паутины, как вдруг до его слуха донеслась «ангельская музыка». Так впоследствии он описал то чувство, которое испытал при встрече с молодым искусствоведом Мариной Ивановой. Она подвела свою небольшую группу к одному из самых знаменитых творений Микеланджело и, выдержав секундную паузу, не просто начала рассказывать ‒ она начала жить той эпохой. Её речь лилась по залам, отражаясь от стен и петляя по лабиринтам музейных комнат, словно нескончаемый поток сознания. Она столь живо и ярко описывала словами то, что великий зодчий пытался передать потомкам, что Костя невольно снял свою дорогую игрушку и уже не смог оторваться от её повествования. Как завороженный он ловил каждое слово искусствоведа, каждую реплику. Запоминал интонацию и силу нажима на слова. Пытался сохранить в памяти всю энергетику её выступления, но вовремя спохватился. Это невозможно было запомнить. Это невозможно было воспроизвести. Этим нужно было жить! Именно этого не хватало его изобретению. Не хватало жизни в том потоке информации, который выливался на слушателя. Вся жизнь была в этом тонком, но всё же сильном, волевом голосе хрупкой девушки. Костя влюбился в её голос с первых минут знакомства с ним. Он пристроился к группе слушателей и в течение следующих полутора часов не мог уже оторваться от её повествования. Возвращаясь домой и размышляя о встрече с девушкой, он не мог поверить в то, что на свете есть такие увлеченные своей работой гиды. Эта девушка не просто работала в музее ‒ она жила искусством. Подходя к дому, он уже знал наверняка, что завтра вновь вернётся в Пушкинский музей и сделает этой девушке такое предложение, от которого она уже не сможет отказаться. Она должна была помочь ему вдохнуть жизнь в его изобретение. Должна была научить машину думать и чувствовать. Соединив её энергетику с колоссальной базой данных его продукта, они могли бы в корне перевернуть представление человечества об искусстве. Вдохнуть новую жизнь в умирающий вид деятельности. Вернуть миру шедевры и заставить по-новому смотреть на них миллионы людей.

Марина улыбнулась теплому воспоминанию, словно старому другу и, легонько коснувшись пальцами джойстика, развернулась к Косте. Он возился с чем-то в ящике комода в дальнем углу комнаты. Не прошло и минуты, как Марина поняла: он собирает вещи. Она медленно подъехала к нему и, остановившись чуть поодаль, с выразительным вопросом на лице стала наблюдать за его действиями. Костя складывал в небольшой рюкзак их документы, медицинские карты, пачки денег. Её изумлению не было предела, но девушка по-прежнему хранила молчание.

– Нам придется уехать отсюда, – не оборачиваясь, сказал Костя. – Просто поверь, так будет лучше.

Он отошел к шкафу-купе, встроенному в противоположную стену, и принялся укладывать в рюкзак одежду. Не разбирая, он наспех утрамбовывал свои и маринины футболки, брюки, носки и нижнее белье. Стараясь не смотреть ей в глаза, он вновь вернулся к комоду, видимо, вспомнив про ещё какие-то документы и, уткнувшись в недра выдвинутого ящика, замер. В комнате повисла тяжелая тишина. Марина почувствовала сильное напряжение в поведении Кости, и это стало её нервировать. Она ничуть не испугалась, скорее, поведение возлюбленного её даже интриговало, но вместе с тем и напрягало. Почему он не скажет прямо, что произошло? Таким она видела его впервые. Всегда собранный, спокойный и до безобразия флегматичный, сейчас он вел себя, словно студент перед первой сессией. Он явно был напуган или даже растерян, чем сильно подогревал любопытство Марины. Костя тем временем вышел из оцепенения, достал из комода ещё одну небольшую сумку и быстрыми шагами направился на кухню. Там он наспех сгреб в нее всё, что казалось ему пригодным в пищу и, наконец повернувшись к Марине лицом, заявил:

– Нас ждет путешествие. Долгое и трудное. Скорее всего, мы больше сюда не вернемся. Прощайся, – Костя обвел взглядом дом, – и давай к катеру.

Внезапно он понял, что не на шутку испугал Марину. Подойдя к ней и присев на корточки, он сказал:

– Ничего не бойся, слышишь? Я знаю, что делаю. Просто верь мне.

И Марина поверила. Она молча кивнула ему и взглядом показала на катер, мол, давай заводи моторы. Он весело подмигнул ей, стараясь всем своим видом придать ситуации повседневный облик, и пошел к катеру. Марина же, следуя его совету, обвела взглядом такие родные и уютные стены их дома. Девушка мысленно поблагодарила их временное пристанище за уют и тепло. Затем, подгоняемая интригующим предвкушением грядущих перемен, она быстро выкатилась на улицу вслед за Костей.

Глава 6

За семь дней до этого.

Калошин экзаменовал стажёра. После тяжелого, перенасыщенного беготней и обилием информации дня они уединились в самом дальнем углу местной траттории. Сделав более чем скромный заказ – двойной эспрессо и паста карбонара, Виктор уставился на молодого напарника, буравя его тяжелым взглядом. Дима, стараясь не обращать внимания на попытки наставника смутить его, с напускным видом искушенного гурмана изучал меню. Наконец, сделав свой заказ и нарочно выбрав самый дорогой стейк из мраморной говядины и ризотто с морепродуктами, парень отпустил официантку и поднял взгляд. Они встретились глазами, и на этот раз Дима не отводил взгляд целых тринадцать секунд, но всё же, не выдержав холодного, пронизывающего до костей взора Калошина, потупился в пустую тарелку. Выдержав минутную паузу, Виктор нарушил молчание:

– Ну, давай, вещай, – Дима взглянул на Калошина, изобразив удивление.

– Что именно вас интересует, Виктор Иванович?

– Твои выводы. Что увидел, что заметил, как думаешь дальше действовать. Или ты решил, что я тебя выбрал лишь из-за твоих водительских навыков?

Стажёр улыбнулся. Он и сам заметил, что Калошин уже третий раз подряд берет его с собой в поле. Однако, учитывая тот факт, что первые два раза он и словом с ним не обмолвился, именно так парень и решил – гуру необходим водитель, который не задает лишних вопросов.

– Сегодня мы выяснили много деталей для составления психологического портрета подозреваемого, – захлопывая тяжелую папку меню, сказал Дима. – Единственный вопрос, который мне не ясен ‒ в чем именно мы подозреваем этого Сергея Бородина?

– А, тебе информации мало? – хмыкнув себе под нос, спросил Калошин.

– Конечно. Сами посудите: вы берете меня в поездку, не разъяснив её сути. Мы весь день колесим по Рязани – школа, училище, адрес прежней прописки, военкомат, последнее место работы. Мы общаемся с учителями, руководителями, соседями, друзьями объекта, перебираем тонны макулатуры из пыльных архивов, но при этом я не знаю, что именно сделал этот объект. Какие выводы я могу сделать, если я не знаю, что именно мы ищем?

– А ты не думай о том, что именно мы ищем. Думать я буду. Ты сделай вывод, исходя из имеющейся у тебя информации. Кто перед нами?

Дима отодвинул от себя закрытое меню, достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку и открыл её на первой странице. Калошин удивленно посмотрел на стажёра, он и не заметил, что тот делает записи. Мысленно поставив молодому сотруднику плюс за рвение и жирный минус за создание компрометирующего их носителя информации, он изобразил на лице вопрос.

– Хорошо, – решив не перечить начальнику, согласился Дима, – что мы имеем? Объект изучения – Сергей Борисович Бородин. Пятидесятилетний слесарь-механик из Рязани. Окончил девять классов средней школы, далее профтехучилище. Учился сносно, но не блистал. К общественной деятельности никогда не тяготел. Родных у него нет, воспитывался тётей, ныне покойной. В наследство от тётушки ему досталась маленькая однушка в центре города. Кстати, старая потрепанная хрущёвка без пяти минут «под снос» особой ценности не представляет, – вставил от себя Дима и продолжил. – Объект рос нелюдимым и замкнутым, друзей у него не было. Редкие знакомые и коллеги не могут даже припомнить его, не взглянув на фотографию. Значит, – сделал первый вывод Дима, подтягивая к себе принесенный официанткой дымящийся стейк, – мы имеем дело с интровертом, замкнутым в себе. Колючий, холодный характер, возможно, склонен к депрессиям и запоям, о чем свидетельствуют соседи. В квартире не появлялся больше 10 лет.

– Вывод? – Протянул Калошин.

– Вывод – обычный мужик, каких миллионы в стране.

– Вот! Молодец! – с хитрым прищуром сказал Калошин, и тут же мысленно упрекнул себя за скорую похвалу: «Ещё зазнается часом…» Ему принесли заказ, но приступать к трапезе Виктор не спешил. С любопытством наблюдая, как стажёр жадно поглощает куски слабо прожаренного мяса с кровью, Калошин отметил для себя, что делает он это исключительно напоказ. «Боится», ‒ сделал вывод Калошин и протянул парню папку с делом, которая весь день провалялась в машине. Ему было интересно наблюдать за меняющейся физиономией стажёра. К концу прочтения документа выражение его лица из абсолютно безразличного сменилось на крайне изумленное. Парень поминутно вглядывался в строки, напрочь забыв об остывающем стейке. Он то приближал текст к глазам, словно не веря написанному, то вновь отдалял, совершенно не скрывая удивления. Наконец он оторвался от изучения дела и поднял взгляд на Калошина.

– Но как это может быть? Наш Сергей Бородин – это тот самый миллиардер Бородин???

Виктор улыбался, почти ликуя. Уголки глаз на суровом лице выдавали почти юношеский азарт и веселость. Ему понравилась реакция стажёра на прочитанное. Значит, он смог сделать правильный вывод, а стало быть, будет из парня толк. Осталось вдолбить ему в голову смысл их работы и составить дальнейший план действий. Ну, или, может, в другой последовательности. «Пригляжусь ещё к нему», – подумал он, а вслух спросил:

– Ну, что теперь скажешь об объекте?

Дима совершенно забыл про ризотто и вновь забегал глазами по строчкам.

– Если честно, Виктор Иванович, более стремительного взлета я в жизни не видел. Стив Джобс обзавидовался бы.

– Взлет, говоришь? – улыбнулся Калошин, наконец приступив к своим «макаронам с колбасой», как он называл пасту.

– Ну да, «взлет», «попёрло», «сорвал куш» – как там ещё про таких говорят?

– А тебе не кажется, что он этот куш не просто так сорвал? – Дима, всё ещё находясь под впечатлением от прочитанного, уставился на шефа. – Как часто ты просыпаешься с мыслью начать скупать валюту, а в следующие три недели ее цена на бирже подскакивает почти втрое?

– Инсайдерская информация? – предположил стажёр, явно сомневаясь в собственной версии.

– А скупать земли в новой Москве за год до принятия решения о расширении границ столицы? Тоже птичка напела? – Калошин, приглушив голос до змеиного шипения, наклонился над столом и прошептал в лицо Дмитрию, – Даже Я об этом не знал.

У парня по спине пробежал холодок, так безапелляционно страшно были сказаны эти слова. Однако от парня не ускользнул тот факт, что слово «Я» Калошин выделил как-то по-особенному, словно намекая, что его собственной осведомленности нет предела.

– Остаётся один вариант, – рискнул предположить стажёр, – шпионаж.

– Не-а, – сходу отмел догадку Калошин, с пробудившимся к еде интересом накручивая на вилку пасту. – Большинство резидентов иностранных разведок у нас под колпаком. Информацией такого рода обычно делятся лишь со связными и только с целью передать разведданные. А наш Гаврик пользуется ею лишь в своих собственных интересах, и умело, заметь, пользуется.

– Получается, перебежчик, предатель? – не унимался Дима.

– Вряд ли, – пробубнил набитым ртом Виктор. – Его бы давно свои шлепнули.

– Ну, тогда я теряюсь в догадках, – раздосадовано развёл руками стажёр, – не шпион, не предатель, но при этом обладает таким пакетом информации, что впору перевороты устраивать.

Калошин улыбнулся. А парень действительно башковит, подумал он ‒ сам того не подозревая, сделал выстрел в яблочко. Виктор доел свою карбонару и взял из рук Димы папку с досье, заодно прихватив лежавший на столе блокнот. Дима не стал протестовать, но немного напрягся. Калошин полистал слегка измятые странички, где, помимо сегодняшних записей, были и другие мысли молодого оперативника. Ухмыльнувшись, он резким движением порвал блокнот пополам, сложил две половины вместе и легко, словно это была не двухсотстраничная записная книжка, а школьная тетрадь в двенадцать листов, разорвал её пополам ещё раз. Дима не шелохнулся, стараясь не удивляться слишком явно силе рук ментора, но недоумение на его лице заставило Калошина объясниться:

– Во-первых, ты уже не курсант. Записывать лекции и строчить шпаргалки оперативникам моего штата не к лицу. Твоя память – единственный источник информации, который ты можешь себе позволить. Любая запись, будь то физическая на бумаге или цифровая на флешке, в любой момент может стать достоянием врага.

– Но как же, – попытался возразить Дима, кивая на папку с надписью «Секретно» в руках Калошина, но тот перебил его:

– А эту папочку я взял исключительно для тебя. Поздравляю, стажёр, первую проверку ты прошёл. Беру тебя на испытательный срок. Зарекомендуешь себя ‒ возьму в штат. Если прежде не обмочишься, – добавил начальник таким тоном, что Дима так и не понял, шутит Калошин или всерьез считает его салагой. – А теперь заканчивай со своими козявками, – Калошин кивнул на остывшее ризотто с морепродуктами, – и давай-ка в Москву. Завтра навестим этого Сергея Борисовича.

Весь обратный путь они ехали молча, изредка переговариваясь относительно места назначения и тактики ведения допроса. К слову, Диме в этой тактике отводилась роль статиста. Основным заданием, которое он должен был выполнить беспрекословно, было просто помалкивать. Собственно, не самый сложный приказ в его жизни.

В столицу они вернулись глубоко за полночь. Дима высадил шефа возле работы ‒ домой тот, по-видимому, не спешил. Распорядившись заехать за ним в пять утра, Калошин молча скрылся за матовой дверью КПП. Дима же, поставив служебный автомобиль в гараж и закончив все формальности с путевкой, вызвал такси и назвал свой домашний адрес. Пустая Москва приветливо ласкала его уставшие глаза сотнями огней. Яркая иллюминация фасадов домов давала ложное представление о городе. Казалось, массивные гиганты сталинской эпохи никогда не ложились спать, еженощно заступая на вахту и охраняя покой своих улиц. Обрамляя собой проспекты, они зорко следили за каждым ночным гостем древней столицы. Тысячи автомобилей перекликались с ними габаритными огнями, выхватывая из мрака приветливым светом своих фар детали городского ландшафта, озаряя секундное обозримое будущее. Перед глазами Димы выплывали и вновь погружались в сумрак дорожные знаки, люди, темные мясистые силуэты парков и скверов. Он, как ему показалось, на минуту прикрыл утомлённые глаза, и загруженная до предела событиями дня память тут же начала рисовать перед ним картины пережитого. Дима погрузился в раздумья. Безусловно, тот факт, что Калошин взял его в команду, пусть и в рамках испытательного срока, открывал перед ним радужные карьерные перспективы. Но было одно весомое НО. Ни он, ни кто бы то ни было из его окружения не знали, чем именно занимался отдел Калошина. В узких кругах его подразделение считалось самым засекреченным. Об их успехах могло свидетельствовать только то, что снабжение и возможности их отдела были на такой недосягаемой высоте, что остальные подразделения на этом фоне выглядели бледно, если не сказать ‒ убого. Не было ни одного закрытого дела, преданного огласке. Ни одного достоверного слуха. Все Димины сослуживцы по училищу, грезившие службой под началом Калошина, не могли вразумительно объяснить, чем их так привлекала эта служба. Более того, ни один из коллег-старожилов их службы толком не мог объяснить род деятельности Калошинской команды. Но попасть туда мечтали все без исключения. Странное желание, по Диминым понятиям. Рваться куда-то, не имея понятия о том, чем придется заниматься, казалось парню верхом безрассудства. Отказываться он, конечно, не собирался, но тот факт, что работать он будет лишь на правах стажёра, давал ему неоспоримое преимущество. При случае он всегда мог отказаться, не прибегая к вербальным методам общения. Достаточно было несколько раз смачно накосячить и – «вуаля». Вылетаешь с треском обратно на прежнюю государеву службу. А пока нужно приглядеться к этой секретной конторе, разобраться, что к чему.

– С вас сэмсот, – выхватил парня из дремы голос водителя.

Дима вздрогнул, открыл глаза и посмотрел на часы. Было без четверти три ночи, видимо, хитрый таксист воспользовался случаем и намотал пару лишних кругов вокруг квартала, пока Дима спал. Но стажёр не стал спорить, расплатился и побежал домой. Спать он сегодня больше не собирался, поскольку уже через два часа нужно было забирать Калошина. Теперь он начинал понимать своего нового начальника. Смысла ехать домой не было. Времени едва хватило, чтобы наспех перекусить, помыться и переодеться, и уже спустя полчаса он выезжал из своего полусонного спального района в направлении центра. Наступающий день обещал быть не менее насыщенным, чем предыдущий.

Калошин, вернувшись тем временем в офис, первым делом зарядился порцией двойного эспрессо. В столь поздний, а точнее сказать, ранний час в конторе находились лишь дежурные да заработавшиеся оперативники. Секретаря, естественно, на рабочем месте не было, но она всегда любезно оставляла ключи от своей подсобки Виктору, дабы её начальник мог беспрепятственно наслаждаться всеми благами цивилизации, не покидая рабочего офиса. Все в конторе знали о нелюдимости Калошина, и всех это страсть как напрягало. Иной раз Калошин не покидал здания несколько дней кряду, превращаясь в местного домового, беспрестанно рыскающего из рабочего корпуса в своё «святая святых» – архив. За секретными, покрытыми тоннами пыли документами Виктор мог проводить всё свободное время. Большинство сотрудников были свято уверены, что у Калошина и дома-то нет ‒ зачем такому семья, дети, если он с работы носа не показывает? Самому же Виктору было плевать на мнение окружающих о себе. Он не для чужого мнения добивался этого положения. Его вполне устраивало, что коллеги считают его странным и побаиваются, и волновало лишь одно ‒ как и насколько качественно он выполняет свою работу. Он часто повторял своим назойливым сослуживцам: «Работа – вот моя жизнь». Сам же про себя добавлял: «А вы копошитесь в своих маленьких мирках, покупайте машины, берите ипотеки, набивайте карманы торговцам и барыгам. Мой мир будет куда лучше вашего». И он делал свой мир. Делал в буквальном смысле слова. Тех, кто ему был угоден, он продвигал по службе, пользуясь «вхожестью» в высокие кабинеты, неугодных же он «замораживал» ‒ так он выражался о тех, кому, по его мнению, продвигаться по службе было нельзя. Судьбы он им, конечно, не ломал, но и про удачную карьеру им, попавшим в немилость к властолюбивому Калошину, можно было забыть навсегда.

Деньги Виктора не интересовали, хоть он и обладал внушительным капиталом. Единственной его страстью была власть. Она была тем единственным, чем он не собирался делиться ни с кем и ради чего мог перегрызть глотку любому. Но и сама по себе власть нужна была Виктору не как предмет поклонения, а лишь как инструмент. Инструмент достижения одному ему известных целей.

Виктор ещё раз просмотрел дело номер 8, закрепляя в памяти отправные и опорные точки расследования. Адреса прописки и постоянного места жительства, а также адреса многочисленных офисов и фирм в Москве и ближнем Подмосковье, к которым объект имел непосредственное отношение. Дело буквально пестрело цифрами, которые заботливая помощница выделила желтым маркером. За годы службы Виктор действительно выработал привычку запоминать важную информацию, стараясь не полагаться на записи и интернет. Калошин сам успешно применял на практике то, о чем говорил стажёру. Его памяти позавидовал бы и молодой. Цифры и адреса он впитывал, словно губка. Пользовался исключительно кнопочным телефоном, память которого с самого момента покупки не знала записей. Все необходимые контакты он держал только в голове. И это не говоря уже о паролях и многоуровневых кодах доступа к секретным сейфам, банковским ячейкам и многочисленным базам данных своего архива.

За пять минут до назначенного срока в кабинет постучали. Дверь приоткрылась, и в образовавшийся проем протиснулась измятая физиономия стажёра.

– Явился уже, – буркнул Калошин под нос, отметив про себя пунктуальность стажёра. «Старается, понравиться хочет… Ну ничего, ты мне не услужливый, а башковитый нужен». А вслух добавил:

– Давай «зверя» нам добывай, да поклыкастее. Впечатление нужно произвести.

– Есть, Виктор Иванович! Жду вас на парковке через десять минут.

Про десять минут это он сказал с той целью, чтобы понятно было, что он, Дмитрий Александрович Керр, всё может организовать в кратчайшие сроки. На самом деле Дима уже полчаса как был на службе. Специально пораньше приехал, чтобы выхлопотать им чёрный «гелик» с красивыми буковками на номерах, который ещё вчера приметил в гараже. Будет ли он работать с Калошей (так за глаза называли его шефа в конторе сослуживцы) или не приведется, но впечатление о себе создать всё же нужно хорошее. Парень вышмыгнул из кабинета и уже спустя пять минут сидел за рулем тяжелого внедорожника, стоявшего на служебной парковке.

Глава 7

Сентябрь 2017 года.

Костя никак не мог поверить, что этот день настал. Казалось, они с Вадимом продумали все варианты, предусмотрели все возможные сценарии, учли все предыдущие попытки выбраться из этой чертовой петли времени. Сейчас, сидя в своем собственном джете и ожидая разрешения на взлет, Костя недоумевал – как вообще могла дать сбой столь продуманная система безопасности? Он взглянул на Марину. Утомленная дальней дорогой, она мирно дремала в своем кресле возле иллюминатора. Сотрудники небольшого частного аэропорта под Москвой помогли им с посадкой, подвезли их прямо к самолёту. Марину на руках внес сам Костя по обычному трапу, а ее чудо-кресло отправилось в багажное отделение. Экипаж встретил гостей как всегда приветливо. Никого из его членов Костя лично не знал, поскольку рекрутингом персонала занималась частная фирма, сотрудничающая с аэропортом базирования личного самолета Королёва. Поскольку сам Константин Королёв весь последний год вылетов не совершал, ему предложили использовать его джет для внутренних рейсов. Директору аэропорта не пришлось долго уговаривать клиента. Обычных доводов о том, что простой машине лишь вредит, и создана она для полетов, хватило, чтобы достигнуть с прагматичным Королёвым консенсуса. Аренда покрывала практически все затраты на содержание дорогой игрушки, и Косте показалось разумным иметь под рукой частный самолет, который, ко всему прочему, не приносит никакой головной боли его владельцу. Он согласился сдавать в аренду свой джет чиновникам и бизнесменам с единственным условием – в любой момент он сам должен иметь возможность вылететь в любую точку планеты. Это условие устроило владельцев аэропорта, и они дали ему письменные заверения в том, что Королёв будет обеспечен воздушным судном в любое время дня и ночи.

Костя взглянул на часы, время близилось к полуночи. Когда они с Мариной приехали в аэропорт, самолет уже ждал их на взлетной полосе. Воздушное судно начали готовить ещё днем, сразу же, как только получили распоряжение от Королёва. Костя же тем временем делал всё возможное, чтобы их следы было как можно труднее засечь. Сначала они с Мариной преодолели на катере несколько километров по запутанной системе проливов и каналов Селигера. Затем, пришвартовавшись у добротного дощатого причала маленькой деревеньки, они отправились к небольшому частному дому, где в гараже их уже ждал уютный минивэн, оборудованный под кресло Марины, с полным баком бензина. Всю дорогу до столицы Костя нервничал. Переезд по суше был самым слабым звеном в его плане побега из страны. Первоначальный план состоял в вызове частного вертолета к той самой деревеньке, которую и на карте-то не сразу разыщешь. Но ураган, пронесшийся над Тверью прошлой ночью, причинил немалый урон ангарам с вертолетами и повредил коммуникации взлетной площадки. В вылете было отказано, и беглецам ничего не оставалось, как воспользоваться запасным планом. В доме, где хранился минивэн, жила семья из Донецка, единственной задачей которой было обеспечение Костиного медвежьего угла провизией и всем необходимым. По совместительству этот дом был опорным пунктом в возможных поездках Кости и Марины. Распоряжения небольшой семье, бежавшей из Украины с началом боевых действий, отдавал Вадим, он же щедро оплачивал их труд и молчание. Такой расклад устраивал всех. С Вадимом же, в свою очередь, по закрытым и защищенным каналам держал связь сам Костя.

Весь путь до Московской области Костя проделал без единой остановки. Марина, чувствуя напряжение, не вмешивалась в происходящее. Она безропотно выполняла все указания Кости, лишь изредка внося свои небольшие коррективы. Так, предвидя дальнюю поездку, она набрала на дисплее своего кресла сообщение, в котором попросила жену хозяина дома собрать им в дорогу чего-нибудь съестного. Покидая дом, обитатели которого несколько лет добросовестно выполняли условия контракта, Костя подписал какие-то бумаги и отдал их главе семьи, суховатому мужичку лет сорока. Осознав суть переданных ему документов, тот ещё долго и горячо благодарил странных работодателей, посланных ему судьбой. Костя, понимая, что в эти места они больше не вернутся, просто подписал заранее подготовленную дарственную. Спустя час они с Мариной уже мчались в направлении Москвы.

Каждую новую жизнь Косте приходилось начинать заново. В его окружении не было достаточно компетентных лиц, которым можно было бы доверить управление делами. Первоочередная задача ограничивалась лишь обеспечением безопасности самого Кости и его ближайшего окружения. Предполагалась полная ликвидация личности Константина Королёва. Вадим же был лишь связующим звеном между миром Кости и очередной его средой обитания. Через Вадима Костя передавал миру те посылы, которые могли так или иначе влиять на ход истории. Нередко их совместные усилия помогали извлечь существенную финансовую выгоду. Костя при этом генерировал идеи, а Вадим их исполнял. В тот момент, когда Костя осознал, что таким образом просто-напросто подставляет друга под удар, они и придумали схему, с помощью которой им удавалось тайно управлять целой сетью подставных лиц. В основном в оборот брались одинокие алкоголики из их же городка, и первое время эти меры помогали друзьям оставаться в тени.

Мир Кости каждый раз претерпевал изменения. Развиваясь и используя весь накопленный ранее опыт, Костя мог использовать его в статичных и туго поддающихся корректировкам временных отрезках, каждый раз перекраивая их под свои нужды. Первое время он действовал самостоятельно. Добивался значительных успехов в бизнесе, искусстве, спорте, упиваясь свободами, которые дарила богемная жизнь. Пройти бесследно подобное увлечение вседозволенностью не могло, и в конце концов Косте приелись все блага человечества. Приелись именно по причине их доступности. Кто получит удовольствие от миллионов, заработанных уже не в первый раз по одним и тем же лекалам? Кто получит удовольствие от их растраты, если всё, что только можно было приобрести за деньги, уже приобреталось в прошлом?

В итоге Костя провел несколько жизней в поисках того вдохновения, которое придало бы его бессмертному существованию хоть толику смысла. И ему удалось нащупать что-то похожее на то, чего он так жаждал. Оказалось, Костя был не прочь взять в собственные руки власть. Нет, конечно, стать президентом или монархом ему не светило ввиду ограниченности времени пребывания на этом свете, но попасть в когорту власть имущих и стать, скажем, олигархом ему было вполне под силу.

Проанализировав ситуацию и поддавшись соблазну добиться неограниченной власти, Костя стал строить план реализации своих амбиций. Обладая единственным бесконечным ресурсом в собственном мире ‒ временем, Костя поначалу добивался внушительных результатов. Но спустя несколько жизней и на этом поприще он достиг потолка. Выяснилось, что власть и деньги были неразлучными спутниками. Не имея достаточного спонсирования, было невозможно достичь существенной власти. Ещё большую трудность представляла задача эту власть удержать, имея ограниченный финансовый ресурс. Проблема была решена достижением Костей золотой середины между практически бесконечной властью и финансовой стабильностью.

И именно в этот момент в его жизни настал, возможно, самый страшный момент – он узнал, что не одинок в своей уникальности. Оказалось, что в мире есть силы, которые не только знают о способностях Кости к реинкарнации, но и имеют единственную задачу – остановить его. Поначалу Костю это обстоятельство хоть и удивило, но ничуть не испугало. Он с легкостью избавлялся от преследователей, докучавших ему во время очередной попытки овладеть миром, справедливо полагая, что новый виток его жизни без следа сотрет все его старые проблемы. Он не тратил ни минуты на изучение данного феномена, а попросту кончал жизнь самоубийством, тем самым запуская механизм очередного перерождения. Но, к его изумлению, в следующей жизни преследователи настигали его уже на несколько месяцев раньше, чем в предыдущей. В конце концов, дело зашло так далеко, что Костя уже не мог исключать эту силу из своих расчетов. На очередные попытки достичь мирового господства ему приходилось тратить всё больше ресурсов, а его преследователи с упорством борзых, загоняющих дикого зверя, всякий раз выходили на него всё раньше и раньше. Создавалось впечатление, что все его прежние деяния записываются кем-то и строго каталогизируются. С каждым новым витком борьбы Косте приходилось придумывать все новые методы избавления от слежек, допросов, блокировок счетов. Он использовал весь арсенал ведения серого бизнеса, включая использование запутанных схем вывода денег в оффшоры. Но с такими затратами на обеспечение финансовой независимости можно было забыть о перспективах достижения высших эшелонов власти. Казалось, сама система взбунтовалась против его стремления захватить мир. Каждая новая жизнь наполнялась новыми, доселе неизвестными препятствиями. Схемы, легко приносившие прибыль и позволявшие подняться по иерархической лестнице в одной жизни, в другой попросту не срабатывали. Поначалу Королёв списывал неудачи на случайное стечение обстоятельств, но каждый новый провал вселял в него сначала неуверенность в собственных силах, а затем и откровенный страх. Константин начал осознавать, что случай тут вовсе ни при чем. Решив, наконец, обуздать свои страхи и взглянуть им в лицо, в одной из жизней он решился на крайние меры. Его целью стало получить сведения о его возможных преследователях. Кто-то явно не хотел, чтобы замысел Королёва был осуществлен, поэтому умело и, что больше всего пугало Костю, уверенно вставлял палки ему в колёса.

Смыслом следующих нескольких жизней для него стал поиск организации, занимавшейся им с таким упорством. Методику Костя применил самую что ни на есть примитивную – ловлю на живца. Он с присущим ему энтузиазмом приступил к очередному покорению мира, но на этот раз выделил значительные ресурсы на вычисление лиц, стоявших за всеми его провалами и неудачами. Когда он вновь добился небывалых экономических высот, созданное им в строжайшей тайне и глубоко законспирированное тайное подразделение его бизнес-империи начало приносить неутешительные известия. Как он и предполагал, во всех его бедах оказалась виновата одна-единственная организация. Вернее даже не организация, а всего лишь одно-единственное ее подразделение. Но сама эта структура внушала Константину страх ‒ на пути у него стояла Федеральная Служба Безопасности России. Несколько бессонных ночей в той кошмарной жизни Константин Королёв провел в размышлениях о том, каким образом ему решить эту проблему. Положение усугублялось тем фактом, что ему было неизвестно, насколько осведомлена эта структура. Знают ли они о его даре, или же их целью просто является устранение любой угрозы для государства? Почему в каждом новом витке они оказываются на несколько месяцев ближе к его разоблачению, нежели в предыдущем? Костя долго думал обо всём этом и пришел к неутешительному для себя выводу. Единственным рациональным объяснением происходящему было то, что в ФСБ работал человек либо группа лиц с теми же способностями, что и у него. Разница между ними была лишь в том, что их способности применялись только в одной плоскости – защите интересов государства. И тут до Кости дошло. Единственным способом противостоять им, если, конечно, его догадка верна, было разрушить то самое государство. Нет государства, размышлял Костя, нет и структур, его защищающих. Но этот вывод ставил на всех планах Королёва жирный крест. И дело было даже не в том, что ему было не под силу создать такую мощную финансовую империю, которая смогла бы развалить сверхдержаву. Нет, напротив, у Константина к тому времени была сто и одна наработка в этой сфере. К своим сорока с небольшим годам, благодаря реинкарнациям, он успел опробовать их в нескольких странах поменьше. Начинал с расшатывания структур крупных государственных компаний, составляющих основу экономики той или иной страны. Затем, создавая собственные концерны-гиганты внутри этих стран, он поглощал их, словно букашек, а затем без особого сожаления банкротил их. Параллельно он брал под свой контроль и местные СМИ. Хорошо владеть информацией, полагал Костя, но ещё лучше информацию создавать самому. Те же схемы работали и на уровне государств со слабо развитыми разведывательными службами. Но на уровне сверхдержавы этим схемам попросту не хватало времени, чтобы развернуться. Создавалась патовая ситуация. Идеальным моментом для развала страны служил именно тот момент, в котором начинал очередной виток своей жизни Костя. Но к этому моменту он приходил практически голым. Ни денег, ни власти, ни связей. Только глупый пёс по кличке Хрен да юношеские ночные поллюции. А к моменту обретения им хоть какой-нибудь мало-мальски крепкой позиции те же самые позиции уже набирала и структура, ему противостоявшая. В конце концов, парню оставалось только одно – выяснить, кто стоит у истоков этой организации, и устранить его в самом начале своей очередной жизни. Но выяснить это он мог лишь одним способом – подпустив его к себе вплотную.

Самолет вздрогнул и начал рулёжку. Костя очнулся от неприятных воспоминаний и вновь взглянул на Марину. Та по-прежнему мирно спала в своем кресле. Ему нравилось смотреть на нее во время сна. В этот момент болезнь, казалось, отступала, и девушка представлялась ему абсолютно здоровой. Он воображал, что она вот-вот проснется, поднимет над головой сцепленные в замок руки и сладко потянется, разгоняя кровь по венам. Костя глядел на ее лицо, улыбающееся чему-то во сне, и ему хотелось, чтобы этот сон был про него. Желал, чтобы хоть в этом мире грез она обрела способность ходить, говорить и любить. Любить так, как ей самой хотелось, а не как позволяла ей ее хворь. Салон был погружен в полумрак. С началом движения самолета по полосе сквозь иллюминаторы побежали огни аэродрома. Желтые, красные и бледные пятна поползли по пустующим кожаным креслам и потолку. Костя так сильно утомился за этот день, что уже не мог сдерживать накатывающую дрему и, прислонившись головой к холодному стеклу иллюминатора, на секунду прикрыл глаза. Но в этот самый момент самолет резко остановился. Настолько резко, что, не сиди он в кресле, наверняка бы грохнулся.

«Такого ещё не бывало», ‒ подумал Королёв и взглянул на Марину, тоже проснувшуюся от сильного толчка. Самолет продолжал стоять как вкопанный, свист двигателей несколько поутих. Костя выглянул в свой иллюминатор и обнаружил, что они стоят в самом начале разгонной полосы. Смутное предчувствие пронеслось холодком по его спине. Он вспомнил послание Вадима: «Я – ЭТО ТЫ, БЕГИТЕ!» Что же это могло означать? Костя не сразу понял, что дурное предчувствие было связано не только с событиями сегодняшнего утра. Он вслушался в звуки на борту самолета. Двигатели всё ещё работали, монотонно гудя где-то в хвосте, но никаких других звуков не было слышно. Привычные для таких полетов приготовления стюардесс на этот раз не производились. Салон был пуст. Костя привстал со своего места и огляделся. Шторки в хвосте самолета были распахнуты, но за ними никого не было. Обычно там во время взлета и посадки ютятся стюардессы на маленьких складных креслах, но сейчас на борту было пусто. Костя резко встал. Компания не могла организовать рейс такой протяженности без обслуживающего персонала. Он взглянул на Марину и вздрогнул ‒ по её лицу бегали красно-синие блики проблесковых маячков. Она тоже заметила смену светового сопровождения и уже смотрела в иллюминатор. Костя бросился к своему смотровому окну и увидел, как по аэродрому со стороны диспетчерской башни в их сторону двигалась колонна из пяти автомобилей. Резкая остановка, по всей видимости, была вызвана командой диспетчера, сделал вывод Костя. «Не успели!» – прорычал он и бросился к кабине пилотов. Марина проводила его встревоженным взглядом. Раньше во время перелетов пилоты не закрывали двери, отделяющие пассажирский салон от кабины, и Костя всегда мог подойти к ним и поболтать, узнать план полета или другую интересующую его информацию. Правилами безопасности в таких полетах частенько пренебрегали. Кому приспичит угонять собственный самолет, если он и так может отправиться практически в любую точку планеты? Но сейчас бронированные двери были заперты. Он постучал, ему не ответили. Судя по всё более ярким бликам и нарастающему завыванию сирен, вереница полицейских машин приближалась с неимоверной скоростью. До Королёва дошло. Их заманили в ловушку. Самолет заперт. В кабину пилотов не проникнуть, а если открыть люки, то придется прыгать с трехметровой высоты на бетонную полосу. Один он ещё справился бы, но с Мариной это было невозможно. К тому же, даже очутись они вместе на взлетной полосе, фактически посреди поля, до ближайшего края которого было не меньше трехсот метров, как далеко они бы ушли?

Костя в отчаянии взглянул на Марину, ее лицо было встревожено. Одними глазами она выразила все те чувства, которые он не смог бы передать, имея полный набор вербальных средств общения. Их глаза встретились, и Марина прочла в его взгляде ужас.

Глава 8

За шесть дней до этого.

Они выехали чуть свет. Утренняя Москва встретила путников свежестью и прохладой умытых ночным дождем улиц. Свободный в столь ранний час центр города позволил тяжелому внедорожнику вырваться за пределы МКАД менее чем за четверть часа. Большинство светофоров на их пути ещё сонно мигали желтым светом, позволяя редким ранним птахам-таксистам порхать по улицам, не тратя время на бессмысленное ожидание разрешающего сигнала. Черный «гелендваген» с литерами АМР на номерах уверенно пересек центр, с грозным рыком вырвался на Садовое кольцо и спустя несколько минут также стремительно вывернул на Кутузовский. Пустая в сторону области дорога позволила разогнать машину до неприличных даже для «неприкасаемых» ста восьмидесяти километров в час, что, безусловно, привлекало внимание сонно потягивающихся патрульных. Но, завидев проблесковые маячки и «блатные» номера, стражи порядка тут же теряли к их персонам всякий интерес.

За первым адресом, названным Калошиным своему стажёру, скрывалась загородная резиденция миллиардера Бородина. В густых лесах под Кубинкой прятался неописуемо уродливый, если верить фотографиям из Википедии, особняк Сергея Борисовича. Ютившееся на закрытой территории в пятнадцать гектаров трехкупольное здание, по личному мнению Калошина, было спроектировано больным на голову архитектором. Неимоверно вычурный силуэт трех башен красного кирпича, увенчанных своеобразной формы шпилями, виднелся ещё при подъезде к закрытой территории. Стажёру Диме даже пришлось проморгаться при виде этого странного сооружения, не померещилось ли.

На КПП привычным взмахом руки их машину остановил сонный охранник, лениво выступивший наперерез. Калошин развернул свое удостоверение и приложил его к стеклу. Не удостоив охранника даже взгляда, старый ГэБэшник смотрел на уродливые, трехгранные в основании, зауженные в середине и слегка утолщенные у верхушки шпили особняка с таким выражением лица, словно его глазам было больно, а желудок мог в любой момент исторгнуть утренний кофе. Было ли это задумкой архитектора или же просчетом кровельщика – для всех оставалось загадкой, но похожие на эрегированное мужское естество ярко-алые купола здания уже давно стали в рунете неиссякаемым источником мемов и интернет-жаб. Странный российский миллиардер со своим особняком «трёх голов», как окрестили сие архитектурное чудо света колкие на язык блогеры, несколько месяцев кряду не покидал инфополе всемирной паутины.

Дима не раз видел, как Калошин пользовался своим служебным положением для создания особого антуража, и потому смотрел на стремительно меняющуюся в цвете и форме физиономию охранника с нескрываемой иронией. От его глаз не укрылась также и какая-то возня в небольшом здании КПП. Головы то ли двух, то ли трех сотрудников охраны замельтешили в окнах, выдавая их непрофессионализм. Преградивший им путь охранник отошел на почтительное расстояние, делая вид, что разглядывает и записывает в журнал номер автомобиля. «Можно подумать, не пустишь нас, если не занесешь в журнал посещений», ‒ подумал Дима и постарался убрать со своего лица глупую ухмылку. Бравый охранник, взяв себя в руки, с чувством собственного достоинства жестом показал коллегам на КПП, что, мол, всё в порядке, можно пропускать, и бордовая кованая створка ворот медленно отъехала в сторону. Выражение лица Калошина не изменилось и после того, как они проехали на территорию. Непрактично извитая подъездная дорога, словно для того и придуманная неким «гениальным» умом, чтобы продемонстрировать эту безвкусицу, именуемую особняком, с максимально большего количества ракурсов, привела их к парадному входу. По крутой мраморной лестнице им навстречу уже вышагивал глуповатого вида выряженный во фрак дворецкий. Видимо, с КПП уже предупредили, решил Дима. Он взглянул на часы. Было шесть утра. Немолодой мужчина, выглядевший в этот ранний час в своем черном фраке так же нелепо, как и весь архитектурный ансамбль, отворил дверь с пассажирской стороны. Калошин, видимо, уставший калечить глаза об архитектурные изыски, наконец, обратил свой взор на него и вышел. Вновь предъявив свои документы, он обратился с вопросом к дворецкому:

– Сергей Борисович Бородин тут проживает? – из машины раздался дикий кашель, заставивший Калошина обернуться и грозно посмотреть на стажёра. В свете напускной крутости, которую изображал всё это время его шеф, вопрос прозвучал чрезвычайно смешно и шел совершенно вразрез с тем, чего ожидал Дима. Такими вопросами участковые алкашей в хрущёвках заставляют двери открывать, подумал парень, а тут такая бравада, такой пафос ‒ и нате! Дима не удержался от смеха, но успел замаскировать его кашлем, чтобы постараться не испортить план начальника. У него же должен был быть план? Виктор, наградив стажёра ледяным взглядом, подождал, пока прокашляется его напарник, и вопросительно уставился на дворецкого. Тот и бровью не повел. «Может, и правда из Лондона выписали?» – промелькнула мысль у Димы.

– Это его владения, сэр, но в настоящий момент его тут нет.

– Когда появится? – сухо спросил Калошин.

– Не имею ни малейшего понятия, сэр. Сергей Борисович не оставлял никаких распоряжений насчет…

– Мы можем осмотреть дом? – перебил его Калошин и, не дожидаясь разрешения, пошел мимо дворецкого к входу.

– А в чем, собственно…

– За мной! – вновь перебил его Калошин, обращаясь уже к Диме, и тот, сноровисто выскочив из автомобиля, присоединился к шефу.

– Без ордера не имеете права обыскивать! – настаивал дворецкий, забегая перед ними и мешая войти в дом, чем вызвал даже некоторое уважение Калошина. Хоть у кого-то тут яйца есть, подумал он и, внезапно переменившись в лице, с доброжелательной улыбкой обратился к мужчине, по-отечески положив ему руку на плечо:

– Послушайте, – мягким, вкрадчивым голосом начал он, – мы не собираемся обыскивать дом. Для обыска нам, в общем и целом, ордер и не нужен, – всё с той же теплотой в голосе сказал Калошин, – специфика работы такая. Мы не из простых смертных. А вам, сударь, – он сделал акцент именно на слове «сударь», поправляя свободной рукой наспех надетый галстук-бабочку на накрахмаленном воротничке дворецкого, – думаю, проблемы ни к чему. Мы посмотрим минут десять и спокойно уедем.

«Сударь» сдался столь же легко, сколь и завёлся. Опустив взгляд, он отступил в сторону, пропуская их в дом. Внутри особняк был логичным продолжением наружного издевательства над вкусом. Дикое смешение стилей от классики до хайтека в их замысловатых взаимопереходах составляло единую абсурдную декорацию этого места. Огромные мраморные колонны в количестве четырех штук подпирали свод крыши, которая, по-видимому, была первой из трех башен со шпилями. Изнутри купол напоминал церковный. Узорчатая золотая роспись его свода не оставляла возможности оправдаться кованой железной лестнице, огибающей колонны по периметру и ведущей на второй и третий этажи. Та, в свою очередь, вступала в жесткое противоречие с кухней, расположившейся в соседнем крыле на первом этаже здания и выполненной в черно-белом минималистском стиле. Переход из огромного холла с колоннами на кухню не был ничем отделен, не прикрывался и никак не обозначался дверью или хотя бы занавесом. Изнутри казалось, что два разных здания из разных концов планеты распилили пополам, а потом соединили эти разные половины в единое целое. Калошин на минуту остановился в холле, оглядываясь вокруг и уже не стараясь натянуть на себя доброжелательную улыбку. Дима, пораженный вкусом архитектора и всё ещё пребывающий в игривом настроении, разглядел на лице начальника напряженную работу мысли и понял – шутки в сторону, работаем. Что именно искал Калошин, Дима не знал. Он не получил от него никаких указаний, просто следовал за ним по пятам. «Возможно, он и сам не знает, что нужно искать», ‒ сделал вывод стажёр и принял решение действовать по ситуации. Он шел за шефом, стараясь примечать то, на что он обращал внимание, и запоминая каждую мелочь. Они прошлись по кухне, затем вернулись в холл и поднялись по кованой, нарочито грубой лестнице на второй этаж. Посетив три ничем, кроме цвета стен, не отличающихся друг от друга спальни, они заглянули в ванную комнату, а затем поднялись на третий этаж. Там их ожидала одна огромная, затемненная грузными шторами из красного бархата комната во всю площадь купола, больше походившая на дурно обставленный ирландский паб. У дальней стены красовалась барная стойка со стенкой бокалов и дорогих бутылок, бесформенной кучей громоздившихся на дубовых полках. Два пивных насоса. Несколько высоких стульев у самой стойки. Посреди комнаты ‒ огромный бильярдный стол с сукном почему-то фиолетового цвета и разбросанными по нему шарами. Калошин огляделся и пошел по лестнице обратно. Спустившись на первый этаж, он обратился к дворецкому, всё это время хвостом следовавшему за ними:

– Как попасть в остальные две башни?

– Естественно, через кухню! – ответил тот с вызовом, словно не понимая, как столь очевидная вещь могла вызвать вопросы, и указал на две небольшие двери в противоположных концах кухни.

– Ну, естественно, – съязвил Калошин, принявший в первый свой визит на кухню эти двери за подсобки или кладовые, и даже не удосужившись их открыть.

Они с той же небрежностью, как показалось Диме, исследовали два оставшихся крыла здания и, не обнаружив ни единого признака здравого ума у его архитектора, ретировались на улицу. Последним на свежий воздух выходил дворецкий с нескрываемым чувством облегчения на лице. Странные гости не рылись ни в кладовках, ни в шкафах, ни в тумбочках. Не искали сейфов или потайных дверей, коих в доме было предостаточно, уж он-то это доподлинно знал. Значит, сделал вывод дворецкий, этот визит вовсе не сулил ничего дурного его хозяину, а стало быть, и всем, кто на него работает. Но доложить по форме кому следует он всё же считал своим долгом. Его мысли прервал вопрос «старшего», так он про себя назвал Калошина:

– А кто всё это, – он обвел странный уродливый дом взглядом, – придумал?

– Простите? – не понял дворецкий.

– Я спрашиваю, кто архитектор этого восьмого чуда света? – повысил голос Виктор, словно обращаясь к глухому.

– А-а-а, – протянул дворецкий, – дизайн сам хозяин придумал, а исполнил все его задумки какой-то итальянец из Мадрида.

– Мадрид в Испании, умник, – сухо прокомментировал Калошин и зашагал прочь от уродливой постройки. Зданием назвать это говно из кирпичей он не мог.

Псевдодворецкий с достоинством промолчал, но, когда странные гости уселись в свой «мерседес» и захлопнули двери, не упустил возможности буркнуть себе под нос ответочку:

– Испания, Испания… А что, итальянец не может приехать из Испании?

Скорчив презрительную гримасу вслед автомобилю с непрошеными гостями, он достал из кармана мобильный телефон и набрал номер начальника. После восьми коротких гудков ему ответили.

– Алло, Вадим Кириллыч, – с явным ярославским акцентом протараторил дворецкий, – тут такое дело, вы извините, шо так рано…

– Да говори уже, не сплю… – раздраженно ответил Вадим и выслушал всё, что тот ему рассказал.

Бестолочь дворецкий так и не смог толком объяснить Вадиму, кто именно посетил загородную резиденцию его начальника. В трубке бубнил голос этого немолодого и малообразованного бродяги, бывшего некогда собутыльником Бородина. То ли спросонья, то ли с похмелья, он бубнил что-то несвязное насчет утреннего визита каких-то неизвестных. Ни организации, ни фамилий, ни званий посетителей он, естественно, не запомнил. По сути, думал Вадим, это мог быть кто угодно, начиная от налогового инспектора или судебного пристава и заканчивая головорезами из конкурирующих корпораций. Сам же Вадим Сергеев, на бумаге правая рука подставного миллиардера Бородина, а по факту теневой руководитель всей империи Кости, теперь сидел на краю своей кровати в глубокой задумчивости. Если верить рассказам Кости, именно с таких вот «проверок» начинались все их прежние проблемы. Вадим, привыкший безоговорочно верить другу, не мог даже представить, что этот день может настать в реальной жизни. Для него реальная жизнь означала именно тот единственный мир, в котором он живет. Другого уже не будет. Для Кости же мир был иным.

Вадиму было чуть больше семнадцати, когда Костя открыл ему свою тайну. Причем поведал он ему обо всём при очень странных обстоятельствах. Спасая его от пьяных гопников, он рисковал собственной головой, и то, что происходило после этой странной истории, Вадим уже не мог списать на случайное стечение обстоятельств. Костя всё предусмотрел и предвосхитил все вопросы Вадима. Зная, что в его невероятную историю поверить смог бы разве что опытный психиатр, да и то лишь с целью разговорить своего пациента для постановки более точного диагноза, Костя не стал спешить со своим рассказом. После их чудесного спасения они с Вадимом условились некоторое время не общаться, справедливо опасаясь, что по факту ночного взрыва гранаты в спальном районе города-миллионника будут устроены проверки или следственные действия. Выждав с месяц, когда шум по данному инциденту уже улегся, Костя подстроил их «случайную» встречу в местном универмаге. Вадим, на тот момент ничего не понимающий и сгорающий от любопытства, ждал этой встречи. Костя встал за ним у кассы, когда тот, с корзиной продуктов в одной руке и списком от мамы в другой, проверял, не забыл ли он чего. Они встретились взглядами. Взгляд у Кости всегда был тяжелым, цепким, колючим, и Вадим, не выдержав его, отвел глаза в сторону. Они сделали вид, будто не знакомы. Когда Вадим расплатился на кассе и принялся складывать продукты в полиэтиленовый пакет, Костя, купивший лишь батончик Марса, прошептал ему на ухо, проходя вперед:

– Стройка, восьмой этаж, завтра после пар.

Они жили в одном районе и, естественно, Вадим безо всякого уточнения понял, о какой именно заброшенной стройке идет речь. В нулевых по всей стране разорялись строительные кооперативы, а их проворовавшиеся руководители, слив весь капитал, собранный с обманутых дольщиков, в зарубежные банки, пропадали без следа. Заброшенные стройки, как грибы после дождя, стали множиться по всей стране. Не было ни единого крупного города, где бы ни присутствовала на фоне мирного городского пейзажа картина одинокого башенного крана, грозно возвышавшегося над безликим остовом очередного долгостроя. Крах застройщика, как правило, был настолько фатальным, что средств после банкротства не хватало даже на оплату услуг сторожей. И те, недолго думая, после очередного месяца без заработной платы, естественно, в счет компенсации оплаты собственных услуг, начинали потихоньку растаскивать всё, что могло представлять хоть какую-нибудь ценность. Финальным аккордом было разграбление стройки на предмет цветного и черного лома. С ещё функционирующих башенных кранов и стационарных бетономешалок снимали электродвигатели, ради медной обмотки тянули аккумуляторные батареи и другие механизмы. Также срезались все стальные тросы, распиливались и вывозились частями рельсы и прочие металлические конструкции. Вся эта вакханалия, как правило, проводилась под веселое и задорное улюлюканье местных подростков-вандалов. Вчерашние дети развалившейся страны Советов почуяли вкус свободы девяностых. Приобщившись к западной культуре, черпая информацию из хлынувшей в изобилии телевизионной американщины, они слонялись по таким стройкам нестройными рядами в поисках приключений на свои горячие молодые головы. Вот именно на фоне таких декораций и произошел их первый серьезный разговор с Костей.

Глава 9

Сергей Борисович Бородин поначалу очень гордился своим «творением». Его самолюбие ликовало, когда ему выпала честь самому, практически от начала и до конца, руководить стройкой века – так он называл процесс возведения позорного здания. Но после ряда издевательских отзывов о своем особняке в прессе появляться он в нем стал крайне редко. Очевидно, крайне подверженный общественному мнению, он стеснялся там жить и теперь не знал, что делать со своим памятником зодчества. Об этом он не раз говорил Вадиму в их приватных еженедельных беседах. Жаловался после стопочки-другой, что люди не оценили его гениального творения. Что не доросли ещё до его, Бородина, уровня креативности. Вадим, терпеливо и чаще вполуха выслушивая сетования своего протеже, всё же старался проникнуться его горем и приободрить своего «карманного» начальника. Сопьется ещё ненароком, как им тогда выплывать-то?

Вадим всегда старался быть честным с самим собой и потому оплошность Бородина целиком и полностью приписывал себе. Дать этой марионетке-алкоголику столько свобод, на поверку, оказалось серьезным просчетом. Столь пристальное внимание прессы к персоне Сергея Борисовича отнюдь не играло на руку ни ему, ни, тем более, Косте. Несколько относительно спокойных лет развития их совместной бизнес-империи внушили Вадиму ложное чувство безопасности. Работа их концерна, казалось, была отлично налажена. Костя задумывал эту простую и тщательно законспирированную схему управления бизнесом как трехуровневую систему безопасности. Основные решения принимал, конечно, Костя. Передавая Вадиму четкие инструкции по особым каналам связи, он не раз ставил друга в полное замешательство, настолько странно порой выглядели его распоряжения. Но Вадим, следуя выработанной годами привычке всецело доверять другу, безропотно подчинялся. В большинстве случаев многоуровневые, просчитанные до мелочей комбинации, рожденные острым умом друга, Вадиму становились понятными лишь на этапе их завершения. На заре их сотрудничества подобная тактика частенько приводила его в ступор, но после очередного устного внушения типа «так надо» он сдавался и делал всё в точности так, как говорил Костя. И ведь срабатывало! Схемы, словно заколдованные, приводили к умопомрачительным результатам, а те, в свою очередь, выражались в растущем капитале их фирмы. В конце концов Вадим привык к подобной манере ведения дел и смирился со своей ролью. Ничего экстраординарного Костя от него не требовал. Ещё тогда, в далеком двухтысячном году, он доказал Вадиму свою профпригодность. Вадиму иногда казалось, что та встреча с Костей в злополучном гаражном кооперативе, обернувшаяся их чудесным спасением, была предначертана самой судьбой. По сути всё, чего добился в своей жизни Вадим, было неразрывно связано с творением Костиного гения.

До их знакомства жил себе простой паренек Вадим Кириллович Сергеев. Жил и строил «грандиозные» планы не будущее. Университет, работа в престижной фирме, вишневая «девятка» на литье с низкопрофильной резиной, девушка любимая (может, и не одна), ипотека на 25 лет да тоскливое прозябание в какой-нибудь местной конторе. Пределом мечтаний многих молодых людей в то время было дослужиться до менеджера среднего звена: чтоб зарплата, как у всех, чтоб отпуск в Турции, чтоб старикам своим помогать да самому раз в пятилетку радовать себя чем-нибудь ладным. Может, иномарку прикупить, может, по Европе автостопом, а может, и спиться, к чертям собачим. Вся эта жизнь была словно тонкой гравировкой нанесена у него на лбу. Маячила, как проклятье, как обязанность ‒ быть как все. Быть частью огромной богатой страны и при этом никак не выделяться. Но у Кости на этот счет были совершенно другие взгляды.

Вадим хорошо помнил этот их первый разговор. Озираясь по сторонам, с тонкой струйкой волнения в душе, он после пар отправился в условленное с Костей место. Темнело. Сентябрь выдался душным. Долгожданная вечерняя прохлада только начала окутывать пыльные рязанские улочки. Город уже отходил к вечерней лености. Уставшие горожане, выливаясь из сплошного людского потока, тонкими ручейками растекались по своим домам. Кто с работы, кто с учебы, кто просто устав слоняться без дела. Спешили в свои маленькие жилища, к своим цветным телевизорам, к пузатым системным блокам и экранам мониторов. Спешили компаниями и по одному. Торопились посмотреть очередную серию чужой жизни, отыграть очередную миссию в «Диабло» или услышать заветное «Контер Террористс винс…». Спешили потрепаться ни о чем по телефону, сделать уроки, написать конспекты, диссертации, подготовиться к коллоквиумам. Каждый прожигал свою жизнь, как мог. Молодежь «кучковалась» небольшими стайками у местных супермаркетов, с напускным весельем поглощая тонны пива и «отвертки», а потом тоже разбредалась по укромным местам. Только Вадим в тот вечер чувствовал себя по-особенному. Всей кожей своей, всем нутром он чувствовал, что находится на пороге чего-то важного, чего-то грандиозного. Чувствовал это и боялся. Страшно было сделать этот шаг, оторваться от общей массы, от привычного и понятного, но до скрежета зубов, до дрожи в коленях, до слез скучного образа жизни. Боялся, но всем своим естеством понимал, что хочет этого. Больше всего на свете хочет.

У забора заброшенной стройки остановился. Оглянулся. Взглянул на часы, было без пятнадцати восемь. Можно было и через ворота пройти, никто и внимания бы не обратил. Но, подумав, решил по старинке, через тяжелую бетонную плиту перемахнуть, как в детстве делал. Давно тут не околачивался. Статус студента политеха мешал появляться в старой тусовке. Ребята со двора так и продолжали зависать на стройке, а ему, Вадиму, было не уже до них. У него вырисовывалась новая жизнь, с перспективами и карьерой. Какие гулянки на крыше? Какие Светки и Машки? Какие полторашки пива и планы через самодельный бульбулятор, один на толпу? Все эти прелести подростковой жизни Вадим оставил далеко позади, но, вернувшись в тот вечер к заветному забору, вновь ощутил то пьянящее чувство свободы и вседозволенности, так манившее его тогда, в той забытой школьной жизни. Подумал немного, закурил. Мимо по улице прошмыгнула парочка ментов. Вадим отвернулся к забору, словно отлить подошел. Не прицепятся, вид у него не тот. Приличная куртка, новые джинсы, сверкающие белизной кроссовки. Менты в его городе к таким не прикапывались. С таких, да ещё и трезвых, и взять-то было нечего. Маменькины да папенькины сыночки. В кармане не больше пятихатки на «погулять» да пачка синего «Винстона» ‒ вот и весь куш, а мороки по горло. Прошли мимо, даже не посмотрели в его сторону.

Вадим ещё раз воровато оглянулся и, затушив окурок носком, лихо перемахнул через забор. Приземлился жестко. Песок, который раньше смягчал приземление, и тот вынесли, гады! Отбил пятки. Слегка прихрамывая, побрел мимо башенного крана к переброшенному через незарытый котлован деревянному мостику. По нему прошел в подъезд, черной непроглядной дырой смотревший в мир. Где-то на другой стороне дома послышался хохот ‒ там, как всегда, тусовались местные. По крану карабкались какие-то подростки ‒ обычная картина для подобного места. Точно так и его прошлая жизнь протекала неглубокой, но опасной своими порогами речкой-вонючкой.

Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, прошел в холодную дыру подъезда. Сразу окутало сыростью, после душной улицы стало зябко. Остро пахло затхлой мочой, плесенью и гарью. Первые этажи зачастую облюбовывали бомжи, разжигали костры, чтобы погреться, а может, и поесть приготовить. На этот раз никого не было. Вадиму стало не по себе. Сто раз тут околачивался, и ничего, а тут вдруг стало как-то зябко, неуютно. Поежился, втянул голову в плечи и медленно побрел наверх. Лестничные пролеты один за другим проплывали мимо. Под ногами хрустел керамзит, кирпичная крошка. Повсюду валялись окурки, палки, битые стекла, кирпичи, шприцы, на пятом этаже даже пара использованных презервативов. Вадима передернуло. Неужели он это место когда-то романтизировал и с удовольствием проводил тут время? Что творилось у него в голове? Что творится теперь? Повзрослел, остепенился, уровень поднял? Помотал головой и, словно сбрасывая с себя воспоминания о провинциальном пацанском детстве, решительно пробежал оставшиеся три этажа. Обогнул шахту лифта и сразу увидел Костю. Тот стоял лицом к окну и любовался закатом. На горизонте ещё виднелась тонкая полоска, алым светом подсвечивая нежные перистые облака. Обычно сутулый, ссохшийся, скукоженный, худой, сейчас он стоял во весь рост, расправив грудь и жадно вдыхая врывавшийся через зияющий оконный проем вечерний воздух. Он больше не выглядел забитым подростком, каким его знала вся школа, а после и весь институт. Напротив, сейчас перед Вадимом стоял молодой, уверенный в себе мужчина с гордо поднятой головой. И смотрел этот новый Костя далеко вперед, казалось, намного дальше, чем может достать взор. Смотрел, не отрываясь, не моргая, с легкой полуулыбкой на расслабленном лице. Ветер развивал его густые, черные как смоль волосы. Не оборачиваясь к Вадиму, Костя произнес:

– Взгляни, как красиво!

– Ага, – буркнул себе под нос Вадим и медленно подошел к Косте. – Чего вызывал-то?

– Можно подумать, сам ты встречи не искал? – вопросом на вопрос ответил Костя.

– Может, и искал, – выдохнул Вадим, догадываясь, что ломать комедию перед этим новым Костей не стоит. Помолчали. Минуты тянулись, словно резиновые. Наконец солнце окончательно зашло за горизонт, и город стал приобретать сероватый оттенок.

– Ты мне вот что скажи, – наконец решился нарушить молчание Вадим, – как ты тогда догадался, что за мной бежать нужно, что я в переплет попаду?

– Я не догадался, я знал, – коротко ответил Костя.

– Что значит, знал? – начинал заводиться Вадим.

– Знал, и всё. Ты, дурак, так каждый раз делаешь.

– Прости, что я делаю каждый раз? – смутился Вадим.

– Не обижайся, вы все такие. Вы все живете по написанному. Словно дрессированные.

– Чего ты несешь? Кто мы, кто все? – недоумевал Вадим, повышая голос.

– Да не кипятись ты. Смотри, вон, лучше туда, – Костя указал Вадиму пальцем на перекресток, один из самых оживленных в городе. Вадим, совершенно сбитый с толку, машинально уставился в сторону, в которую указывал Костя, выглядывавший там что-то или кого-то.

– На что смотреть-то?

– Просто туда смотри, и всё. Делай, как велено.

Тон у Кости был повелительным, властным, словно на этот тон у него имелась выданная кем-то архиважным индульгенция. Вадим это чувствовал. Чувствовал его силу. От вчерашнего задохлика исходила какая-то невидимая глазу энергия. Казалось, весь он был соткан из воли ‒ закаленной, стальной. А потому и чувствовал за собой право говорить таким тоном, таким важным стоять тут перед Вадимом, так смело навязывать ему свою волю. Вадим подчинился и молча уставился на перекресток. Костя вдруг заулыбался, поднял руку с часами, взглянул на циферблат и начал отсчет:

– Вот, вот, смотри, смотри! Три, два, один…

После слова «один» Вадим сначала услышал сильный рев мотора и уже только потом увидел, как на мигающий зеленый по широкому проспекту летит мотоциклист. Тогда их ещё не называли байкерами, да и байком эту рухлядь назвать было сложно – то ли «Ява», то ли «Иж», с такого расстояния Вадиму было не разглядеть. В общем, всё произошло настолько быстро, что Вадим даже ахнуть не успел. Мотоцикл вылетел на перекресток, а ему наперерез с перпендикулярной улицы ‒ скорая помощь с проблесковыми огнями. Раздался визг тормозов, протяжное кряканье сирены и звенящий звук удара. Ни с чем не перепутаешь. Скорая, пытаясь уйти от удара, резко дала влево и, запрокинувшись на бок, перевернулась, но байкера всё же зацепила. Пока «газель» скребла боком асфальт, высекая из него сноп искр, он красиво перелетел через руль и, даром что в шлеме был, глухо приложился оземь. Ещё метров десять его протащило по инерции вместе с искореженным мотоциклом и с глухим треском впечатало в бордюр. Мотоциклист не шевелился. Из скорой помощи пытались выбраться медики, держась за головы. Вадим, раскрыв рот, уставился на Костю. Откуда он знать такое мог? Но тот вообще не смотрел на происходящее. Смотрел куда-то в сторону и вверх. Вадим проследил за его взглядом, и дыхание его перехватило. На самой верхотуре башенного крана, беспомощно извиваясь и болтая ногами, висел один из тех подростков, которых Вадим видел, подходя к подъезду.

Первой реакцией Вадима на происходящее был ступор. Нелепость ситуации, свидетелями которой они с Костей стали, повергала в шок. Вадим поначалу, глупо и совсем по-детски моргая, словно пытаясь сбросить наваждение, стоял неподвижно. Перед его взором предстали подросток, из последних сил цепляющийся за ржавый уголок стрелы и болтающийся на высоте двадцатиэтажного дома, словно тряпичная кукла, и второй сопляк, тщетно пытающийся помочь приятелю. Всё это вкупе с абсолютно бесстрастным Костей, молча взирающим на ужасающую картину, не позволило Вадиму вымолвить ни единого слова. Ему показалось, что прошла целая вечность с того момента, как он начал осознавать весь ужас картины, развернувшейся перед ними, и осознанием того, что сделать они ничего не смогут. Позвать на помощь? А кого тут позовешь? Бежать на выручку? Пока спустятся вниз, пока до крана добегут, пока залезут – пройдет уйма времени. Пацан в любом случае обречен. Руки слабые, кран после дождя мокрый, времени в обрез. Вадима начала бить дрожь. Наблюдая за тщетными попытками парнишки подтянуться и попытаться забросить ногу обратно на стрелу крана, Вадим уговаривал себя выйти из оцепенения. Но больше всего его поражала не разворачивающаяся на его глазах драма – гораздо страшнее было видеть, насколько хладнокровно и безучастно на всё это смотрел Костя. Он тоже не отводил взгляда от происходящего на верхотуре, но, в отличие от Вадима, стоял спокойно, даже немного расслабленно. Ни единый мускул на его лице не дрогнул, ни единым жестом он не выказал своего намерения помочь бедолаге. Просто стоял и смотрел. Словно в кино. Так смотрел, будто всё происходящее вокруг вовсе его не касалось. В таком оцепенении Вадим простоял с минуту, а когда попытался открыть рот, Костя его опередил:

– Знаешь, каково это?

Вадим хотел что-то ответить, но огромный комок в горле не позволил ему даже пикнуть. Он был в шоке. Костя, не дождавшись ответа, продолжил, словно беседуя с самим собой:

– Каково держать в руках чью-то жизнь? Осознавать свое превосходство над миром, над самой смертью? Чувствовать биение чьего-то сердца, осознавая, что в твоей власти вершить судьбы?

Вадим стал захлебываться от избытка эмоций:

– Что ты мелешь? Ты совсем с башней не дружишь? Надо сделать что-то! – прокричал он внезапно прорезавшимся фальцетом.

– А что ты можешь тут поделать? – абсолютно спокойно ответил Костя. – Ты сам всё видел: подростки затеяли опасную игру, забравшись на такую высоту. Чистая случайность заставила одного из них покрепче ухватиться за поручень, а другого отвлечься на долю секунды, и вот… – он указал рукой на всё ещё болтающего ногами парня. – Ещё минута и он погибнет.

– Что ты мелешь, дебил?! – уже орал Вадим. – Как ты вообще узнал, что должно произойти именно это? Ты же меня сам сюда позвал! Позвал за неделю до этого! Как такое вообще возможно?!

Вадим распалялся всё сильнее. Он осознавал, что вот-вот станет свидетелем самой ужасной сцены, которую когда-либо видел. И ужас этой ситуации был в том, что поделать с этим он ничего не мог. Умом понимал, что парень обречен. Глазами видел всю безвыходность положения. Сердцем чувствовал, что спокойно жить после пережитого уже не сможет. Но Костя, казалось, вообще не замечал его переживаний. Он спокойно взглянул в искаженное страхом и отчаянием лицо Вадима и с каким-то странным и совсем неуместным в подобной ситуации задором спросил:

– А хочешь, спасем его?

– Да, да, конечно, хочу!

– Уверен? – лукаво подмигнул ему Костя.

– Да, ДА! Конечно! – завопил Вадим, теряя последние остатки самообладания.

– Даже если я скажу тебе, что там висит тот самый щенок, который тебя месяц назад в ловушку заманил?

Вадим по инерции хотел было выкрикнуть очередное «ДА», но после осознания Костиных оно сухим комом застряло в его горле. На секунду он запнулся, но всё же выкрикнул:

– Мать твою, ДА, он же человек, Костя, живой человек!

Костя заливисто расхохотался. Без сомнений, он заметил секундное замешательство Вадима, и именно это его и позабавило. Он рупором сложил руки у рта и бодрым голосом крикнул отчаявшимся скалолазам:

– Эй, там, наверху!

Второй парень, всё ещё безрезультатно пытавшийся схватить друга за рукав и подтянуть к перилам, вскинул взор в сторону кричавшего им Кости.

– Помогите! – взвизгнул он с такой надеждой в голосе, словно за ними уже вертолет прилетел.

– Сам себе помоги, придурок! – выкрикнул ему Костя. – Как мы вам поможем? Вы там, мы тут.

– Что делать-то? Он соскальзывает!

– Руками его кисти обхвати и прижми всем телом к уголку, – уже спокойнее ответил Костя.

Парнишка сообразил быстро. Накрыл кисти друга своими ладонями и прижал к краю стрелы всем своим весом. Болтающемуся на волоске от смерти парню стало гораздо легче держаться. Онемевшие от напряжения пальцы были уже готовы разжаться, но нежданная надежда на спасение придала ему сил. Он пытался вывернуть голову, чтобы увидеть Костю, но вскоре оставил свои попытки, приберегая силы для дальнейшей борьбы.

– Что теперь? – вновь выкрикнул парень, изо всех сил прижимающий руки товарища к стреле.

– Эй, сосиска отварная! – обратился Костя к болтающемуся страдальцу. – Тросы противовеса видишь?

– Чего? – отозвался тот, пыхтя.

– Ты висишь на самой заднице стрелы, прямо перед тобой, буквально в метре, вниз тянутся шесть тросов, снизу они прикреплены к бетонным блокам. Это и есть тросы противовеса. Кран так тяжести поднимает, ты физику в школе учил?

– Вижу тросы, – кряхтя и извиваясь всем телом, выкрикнул парень, – только как я до них дотянусь-то?

– А ты враскачку, враскачку, как будто на перекладине солнышко собираешься делать, и в самый последний момент прыгай к ним. Долетишь как миленький. Только дружок твой синхронно с тобой должен руки отпустить. Отпустит раньше ‒ ты сорвешься, позже ‒ не долетишь. Так что давайте, синхронизируйтесь на счет «три» и действуйте!

– Дядь, – отозвался висящий паренек, – ты рехнулся? Я тебе акробат, что ли, на такой высоте цирк «Дю Солей» показывать?

– А ты представь, что не на высоте, а на школьном дворе перед девками выёживаешься.

– Дядь, чёт хреново представляется, – взглянув вниз, взмолился парень. – По-другому никак нельзя?

– По-другому? Можно и по-другому, – отозвался Костя, – только разобьешься ты по-другому. Останешься висеть, ещё минуты две от силы выдержишь, потом и у друга руки устанут держать. А так – шанс.

– Санек, – отозвался страхующий парень, – мужик дело говорит, у меня уже пальцы трясутся, я долго не смогу держать. А там внизу арматурины торчат, тебя в мясо разорвет. У нас выбора нет.

– Да пошел ты на хер, сам так прыгай! – выругался парень. – Держать он устал. Это ты, гад, меня сюда притащил!

– Собачиться внизу будете, осталась минута! – поторопил Костя. Вадим стоял, разинув рот. Не допрыгнет, думал он, как пить дать разобьется!

– Кость, он же не допрыгнет! Ты чего им советуешь? Он же обосрался уже от страха, как ему прыгнуть-то?

– Мое дело предложить, их дело отказаться, – спокойно отозвался Костя. – Не я же их сюда привел.

Вадим лихорадочно соображал. Не он привел. А выглядело так, словно он всё заранее знал. Словно сам сценарий писал. И про скорую знал, и про мотоциклиста, и про этих лопухов. Один уши развесил да на звук аварии оглянулся, вот и оступился. Подстава, словно в фильме ужасов. Вадим даже не попытался скрыть свои мысли. Уставился узкими своими глазищами на Костю и недобро так прошипел:

– Ты ж это всё и подстроил! Не бывает таких совпадений. Показать он решил что-то, какой там! Ты ж мне за мгновение до аварии на перекресток указал.

– Подстроил? Нет! – поднял руки, словно сдается, Костя. – Знал заранее ‒ это да. Тридцать секунд! – уже громче напомнил о времени Костя.

Вадим ушам своим не верил. Что значит, знал заранее? Как такое вообще можно знать заранее? И тут его осенило. Так получается, и о нападении на него самого он тоже заранее знал? Знал и не сказал? Знал и не предупредил? Словно прочитав его мысли, Костя, переменившись в лице до неузнаваемости, с металлом в голосе произнес:

– А поверил бы ты мне, если бы я тебе правду сказал? Просто сказал, а не дал бы прочувствовать?

Вадим сглотнул слюну, но не нашелся, что ответить. Оба, словно по команде, повернулись к терпящим бедствие подросткам. Те уже договаривались на счет «три» синхронно отпускаться от единственной опоры. Тот, что висел, начал потихоньку раскачиваться. Со стороны это выглядело настолько жутко, что у Вадима похолодело внизу живота и стало подташнивать от осознания того, на какой высоте парню придется отпустить руки от перекладины. Сам он до жути боялся высоты. И в похожей ситуации раньше бывал. Правда, ситуация была эта летом, в аквапарке на море. Там аттракцион такой был, «черная дыра» назывался. Отвесная труба с пятиэтажку высотой, а на самом верху ‒ перекладина. Встаёшь на временный помост над бездной, хватаешься за мокрую перекладину, вода сверху прямо в затылок бьет, и тут оператор рычаг нажимает, помост разъезжается и ты уже висишь над черной дырой с метр в диаметре и молишься всем богам. И сделано всё так, что после того, как повис над этой бездной, назад дороги нет, потому что колени в трубу упираются, не вылезти.

Подтянуться ‒ тоже не вариант, только начинаешь шевелиться, как руки с мокрой перекладины соскальзывать начинают. Так и висишь, пока сил хватает, а чтобы прыгнуть вниз, нужно самому пальцы разжать. Принять решение и отпуститься. Страшно до ужаса. И ведь понимаешь, что всё рассчитано так, что ни разбиться, ни утонуть не получится, а всё равно страшно. Так то в аквапарке, развлечение, да и только, а тут на высоте двадцатиэтажного дома. Внизу бетонные плиты и ржавые штыки арматуры. Малейшая заминка ‒ и хана. Пока про аквапарк вспоминал, напрочь забыл, что тросы старые. Сам как-то раз проверял из любопытства, можно ли по ним наверх на кран взобраться. Оказалось, что сплетены они из сотен тоненьких стальных нитей, и сплошь от времени и ржавчины полопались. То тут, то там из стального мяса противовесного троса торчали мелкие и острые, как бритва, стальные шипы. Только подумал об этом, как парень, достаточно сильно раскачавшись, начал обратный отсчет на каждый свой взмах ногами в направлении стального спасения:

– Три!

– Два!

– Один! – и оба пацана, как по команде, разжали пальцы.

С замиранием сердца Вадим следил за этим фееричным полетом над бездной. Мир вокруг замер, и, казалось, время замедлило свой бег настолько, что весь полет отпечатался в сознании Вадима в мельчайших деталях. Вот парень отрывается от единственной опоры, и, слегка извиваясь в воздухе, устремляет свое инертное тело к спасительным противовесам. Буквально врезается в них ногами, а затем и грудью. Со всего размаху хватает сразу несколько прутьев в охапку и, чуть соскользнув вниз, замирает на них как вкопанный. Вадим выдохнул так громко, что Костя обернулся и взглянул на него. Лицо его выражало не то упрек, не то разочарование. Но вслух он произнес другое:

– Обожди радоваться, по ним ещё спуститься нужно. Примерно в половине случаев он раздирает себе руки в кровь и на девятом этаже соскальзывает.

– Что? – недоуменно посмотрел на него Вадим.

– Говорю, разбивается он частенько. Долетает до тросов почти всегда, а вот по ним спуститься не всегда получается. Пошли. Тут мы уже ничем не поможем. Он теперь сам за себя, либо пан, либо пропал.

Вадим, разинув рот, поплелся за Костей вниз по лестнице, вновь и вновь прокручивая в голове последнюю фразу друга, не уверенный в том, что правильно понял ее смысл.

– Что значит «в половине случаев»? Кость, а Кость, что это значит? Что происходит, Кость?

И Костя ему всё объяснил. Почти всё.

Глава 10

– И как тебе его логово? – прервал молчание Калошин. Они уже мчались в направлении столицы. Следующим в списке адресов был особняк, где, судя по личному делу, Бородин нередко оставался ночевать. По совместительству это был и юридический адрес одной из его фирм. Если память не подводила Калошина, как раз той самой фирмы, которая и генерировала основной капитал Сергея Борисовича. Инвестиционная площадка «КапиталЪ» – так и называлась. Судя по отчетам, эта крошка приносила не меньше прибыли, чем его компания по продаже электроники, к слову, вторая в стране по оборотам.

– Дом, конечно, огонь, – отозвался Дима, мечтательно закатив глаза, – этакая смесь семейки Адамс и Каспера.

Виктор хмыкнул себе под нос, но улыбку сдержал.

– Ты мне факты выкладывай, а не свой сарказм демонстрируй.

– Факты, так факты, – согласился стажёр. – Факт номер один: Бородин не обладает вкусом. Нет, конечно, это и так понятно, – опять намекнул на уродливый дом Дима, – но я имею в виду, что, согласно его личному делу, он уже около десяти лет как долларовый миллиардер. А такие деньги, так или иначе, прививают людям определенные вкусы, привычки. Ты богат, знаменит, вертишься в кругах себе подобных и стараешься ни в чем им не уступать, время от времени отчебучивая какие-нибудь лихие фортели. А тут всё наоборот. Бородин будто с детства мечтал построить именно такой дом. Словно наперекор всем порядкам и устоям, ну, как сказать? – подбирал слова Дима, щёлкая пальцами. – Как Портос: «Я дерусь, потому что дерусь!». Так и у Бородина: я сделал это, потому что сделал, и точка. Плюс, судя по тому, что я видел, в доме он почти не появляется. Отсюда второй факт: он подвержен влиянию общественности. Только ленивый не высмеивал в интернете его творение. Более того, все писаки и блогеры, охочие до чужих ляпов, стали приглядываться к своей новой жертве в поисках ещё более странных наклонностей. Например, они наперебой обсуждали его яхту и его виллу в Греции и даже приписывали ему не совсем традиционную ориентацию. Не думаю, что человеку его уровня льстит такая реклама.

– Ну, не скажи, – вмешался в его тираду Калошин, – в мире бизнеса плохой рекламы не бывает. Ты на плаву, пока о тебе говорят.

– Это в мире шоу-бизнеса, – набрался наглости поправить Калошина Дима, – а делец уровня Бородина должен всё же держать марку. Купить футбольный клуб средней руки и вывести его в топ, заставляя генерировать прибыль – это хорошая реклама, а выставить себя на посмешище всему прогрессивному сообществу – тут ни одни акции не выдержат. Я не поленился и загуглил на Московской бирже. Дела у его концерна шли в гору до поры до времени, но, как только в Бородине начали видеть маразматика и алкоголика с придурью, акции его компаний медленно, но верно покатились вниз.

– Глупый ты ещё, – вздохнул Виктор. Дима смутился и уставился на шефа. Обратно ехали, как простые смертные, без мигалок и понтов и, естественно, влупились в пробку на Кутузовском. Калошин, слегка прищурился и продолжил. – Не спеши судить о рынке ценных бумаг по графикам. Рынок формируют новости, а Бородин эти новости генерирует.

– Негативные? Себе в убыток?

– Себе как миллиардеру Бородину? Возможно.

Дима проехал ещё с десяток метров и, вновь пристроившись за сереньким минивеном, за которым они тащились последние пятьсот метров до светофора, спросил:

– Хотите сказать, за ним стоят другие люди?

– Уже теплее, – похвалил Калошин. – Но я не думаю – я знаю наверняка. Рушат они свои бумаги специально, чтобы после под шумок скупить пакеты покрупнее, раскрутить фигурантов рынка на необдуманные действия, а потом слить всё подчистую. Слышал аксиому трейдинга? «Скупаем на низах, продаем на хаях»? А чтобы выгоднее купить, нужно сначала цену опустить. Вот зачем им нужен придурковатый Бородин.

– Но это же незаконно! – возмутился Дима. В Штатах за это вообще-то наказывают жестко, можно даже срок схлопотать.

– Мы не в Штатах. У нас свой бунт – вечный, бессмысленный и беспощадный. Если поделиться с кем надо, регулятор на такие вещи может и прикрыть глаза.

– Не понимаю тогда. Процветающая компания, приносящая колоссальную прибыль ежегодно, а они ее под нож? И всё ради единовременного куша? Как-то не вяжется.

– Всё свяжется, если поймем логику их действий. Им срочно нужна большая сумма денег. Зачем? Вопрос. И для его разгадки нужно, для начала, выяснить, а кто эти ОНИ, собственно. Выползай на разделительную, давай-ка с ветерком прокатимся.

Дима с радостью воспользовался служебным положением и под слепящий свет стробоскопов с надсадным кряканьем сирен вырулил из потока на встречку.

Бородин сидел за своим письменным столом с абсолютно отрешенным видом. Вчерашние возлияния не добавляли ему свежести, в комнате витал тяжелый дух перегара вперемешку с сигарным смогом. Вадим встал и открыл нараспашку окно – кондиционер явно не справлялся со своей задачей. Впустив в просторный кабинет утреннюю прохладу, он вновь уселся в кресло напротив.

– Сергей Борисович, вам всё ясно? – переспросил он, неуверенный в кондиции своего подопечного.

– Более чем, Вадим, – ответил Бородин хриплым голосом. – Не понимаю, с чего вдруг такое недоверие к моему таланту?

– С того, Сергей Борисович, что вы последние несколько месяцев регулярно компрометируете и себя, и меня.

Вадим нарочно говорил тихо. На Бородина это всегда сильно влияло, он начинал вслушиваться и притихал. Вообще характер у него был ровный, покладистый, но вот вместе с абстинентным синдромом приходил и другой Сергей Борисович – опасный, самоуверенный и жаждущий самостоятельности.

– Я нарочно вам повторил всю линию вашего поведения дважды, чтобы быть уверенным, что вы выполните свою роль на отлично.

– Да ладно тебе, Вадим, ну чего может произойти-то? Сколько таких вот встреч я уже провел – сто, двести?

Вдвое моложе своего подопечного, Вадим с самого начала их работы позволял Бородину обращаться к себе на «ты». Идея ввести в игру Вадима в качестве личного секретаря Бородина принадлежала Косте. Вадим же, как и подобает настоящему подчиненному, никогда не позволял себе фамильярностей в отношении Бородина. Таким нехитрым ходом они заранее отсекали все возможные вопросы. Со стороны, как на людях, так и в приватных беседах, за исключением тех моментов, когда Вадим пытался вразумить своего подопечного, всё выглядело именно так, как было задумано: Бородин – начальник, Вадим – подчиненный.

– Это не рядовая встреча, Сергей Борисович. Несмотря на все ваши заслуги, от меня не ускользнул тот факт, что в последнее время вы… – он закатил глаза к потолку, словно выискивая на нем верную формулировку, – не в самой лучшей форме.

– Я сейчас в форме, как никогда! – запротестовал Бородин, привставая с места, – я богат и знаменит, и от моего имени вершатся такие великие дела, что…

– Именно так, – перебил его Вадим, – от вашего имени. Мне нужно удостовериться, что мы с вами понимаем друг друга. Что вы по-прежнему осознаете суть контракта, который подписали со мной. Вы не миллиардер Бородин, вы проект миллиардера Бородина. Ширма, актер, исполнитель главной роли. А сценаристом выступаю именно я. Благодаря мне ваши действия приводят наш концерн к стабильности и процветанию, благодаря моим идеям мы в полном шоколаде вот уже семь лет. Столько работы проделано! И вы стараетесь, я вижу это. Вы трудились не покладая рук, вы завязали со спиртным, вы прошли напряжённые, интенсивные курсы актёрского мастерства, вы практически получили высшее экономическое образование под моим началом. Вы знаете, как и когда употреблять умные слова, вы способны общаться с журналистами без текста на бумажке, вы без подсказок со стороны устраиваете светские приемы и участвуете в дюжине подобных мероприятий каждый месяц. Но я повторюсь, вы – это проект, мой проект, и мне важно, чтобы вы были в форме. А вместо этого вы строите из себя чёрт знает что.

Бородин сидел, потупив взгляд. Он прекрасно понимал, что Вадим прав и что без его непосредственного руководства он и яйца выеденного не стоит. Когда Вадим его нашел, он попросту спивался. Ещё пару лет – и квартиру бы пропил. Не факт, что вообще жив бы остался. Критика по отношению к самому себе в нём тогда ещё не угасла окончательно, и потому шанс, который предоставил ему этот сопляк, нужно было использовать на все сто процентов. И Сергей использовал. Он пошел за этим прыщавым подростком и поверил ему, так убедителен он тогда был. И не прогадал. Сейчас, даже при всей его зависимости от этой работы, у него есть всё. А могло быть совсем иначе.

Коротко тренькнул телефон. Бородин с явным выдохом облегчения (было видно, что подобные нравоучения его изрядно доконали) взял трубку.

– Сергей Борисович, – с поста охраны звонил дежурный, – тут двое к вам, говорят, из органов. Ксивами трясут. Пропускать?

– Давай их сюда, – как можно жестче сказал Бородин, вновь вживаясь в свой опостылевший образ суровой акулы большого бизнеса. Вадим одобрительно кивнул и начал примерять собственный образ личного секретаря-референта.

Спустя пять минут в приемной послышались шаги. Короткая возня возле двери, приглушенный голос Светки, офисной секретарши, ни на что, кроме фразы «Чай? Кофе?» не пригодной.

– Сергей Борисович у себя, сейчас доложу и...

Докладывать ничего не пришлось. Дверь в кабинет стремительно распахнулась, и в проеме тяжелым, увесистым комком власти возник невысокий, лысый, коренастый человек в измятом старом костюме. Мужчина властно оглядел пространство, бегло скользнул взглядом по Вадиму, который чуть привстал, приветствуя входящих, и остановил свой взор на хозяине кабинета. За спиной вошедшего маячил молодой парень в чёрном костюме без галстука. «Видимо, его подопечный», – решил Бородин и не придал никакого значения его персоне, сфокусировав внимание на старшем. Их глаза встретились, на краткий миг в кабинете повисла тишина. Бородин держался стойко, но Калошинский тяжелый взгляд всё же вынудил его нарушить молчание первым:

– Чем могу быть полезен, господа? – не вставая с кресла, спросил он, отводя взгляд в сторону, будто искал что-то на столе, изображая то ли рассеянность, то ли незаинтересованность в своих непрошеных гостях.

– Бородин Сергей Борисович? – на удивление мягко уточнил лысый.

– Он самый, – уже увереннее ответил хозяин кабинета, – с кем имею честь?

– Калошин, Виктор Иванович Калошин, – тем же дружелюбным тоном представился лысый, – отдел по борьбе с экономическими преступлениями.

– Могу я взглянуть на ваши документы, господа? – по-прежнему стараясь держаться непринужденно, поинтересовался Бородин.

– Естественно, это ваше право, – отозвался Калошин, натягивая на свою от природы свирепую, изрезанную шрамами физиономию дежурную улыбку. Мужчины подошли к столу Бородина и предъявили удостоверения. Бородин внимательно ознакомился с документами и, также изобразив дежурную улыбку, пригласил обоих присаживаться.

– Итак, товарищ полковник, товарищ лейтенант, чем могу быть полезен?

Калошин покосился на сидящего в углу Вадима. Бородин поспешил объяснить:

– Мой личный секретарь-референт, Вадим Сергеев, все переговоры я веду в его присутствии. Знаете ли, совет моего адвоката, – виновато хихикнул Бородин и продолжил, – если вы не против, он будет присутствовать при нашем разговоре.

– Вы не на допросе, Сергей Борисович, – ответил Калошин, – если вам так комфортнее, мне и подавно удобно.

– Что же вас привело в мою скромную обитель? Ох, да, где мои манеры, – спохватился Бородин, – выпьете чего-нибудь? Может, чай, кофе? Светлана Игоревна! – начал он было вызывать секретаршу по селектору, но Калошин прервал его жестом:

– Благодарю, ничего не нужно, мы ненадолго.

Бородин жестом выпроводил уже вошедшую секретаршу, та закрыла дверь. В кабинете вновь повисла пауза. На этот раз молчание прервал Калошин:

– Сергей Борисович, буду краток. Наш отдел в настоящее время ведет проверку по факту ряда заявлений. С десяток весьма обеспеченных мужей нашего отечества в последние месяцы подверглись наглым, циничным хакерским атакам. С их счетов пропали солидные суммы. Одного чуть не обанкротили. Размах афер не позволяет считать, что действует одиночка, скорее всего, против наших граждан действует целая сеть. Это высококлассные спецы, воры новой эры, так сказать. Обладают обширным арсеналом методов отъема денег у населения. Искусно маскируют свои действия под обычные текущие операции своих жертв, избавляются от следов и проворачивают всё таким образом, что жертвы не сразу и осознают, что стали таковыми. Зачастую следы украденных денег отследить не удается. Все средства оседают в оффшорах.

– Только не говорите, что целого полковника подрядили меня предупредить! – добродушно рассмеялся Бородин. Когда хотел, он мог быть очень обаятельным. Сейчас он почувствовал за собой силу, наживка Калошина была проглочена.

– Нет, конечно, Сергей Борисович, я не предупредить заехал. Вы находитесь в списке потенциальных жертв, это бесспорно, но также вы и в списках первых подозреваемых. Бородин удивился, но не успел стянуть с лица улыбку.

– Простите, что вы сказали?

– Я сказал, что вы, с вашими секретными счетами на Каймановых островах и крайне непрозрачными схемами инвестиционной деятельности, вполне могли быть организатором и спонсором подобной финансовой аферы. Я уже молчу о незаконных манипуляциях, призванных повлиять на волатильность ваших собственных ценных бумаг, с корыстным умыслом, естественно.

Бородин помрачнел. Улыбка с лица испарилась. Он выждал секунд тридцать, пристально глядя Калошину в глаза, за что Вадим при иных обстоятельствах аплодировал бы ему стоя. Но в данную секунду он сидел тише воды, ниже травы, забившись в угол комнаты и наспех записывая что-то в свой ежедневник.

– У вас, я так понимаю, кроме документов, удостоверяющих личность, ничего с собой нет. Ни ордеров на обыск, ни доказательств, ни каких-либо порочащих меня или мою фирму документов, я правильно понял?

– Абсолютно.

– В таком случае, господа, я выражаю свои глубочайшие извинения, но аудиенция завершена. Я не намерен обсуждать с вами какие бы то ни было финансовые махинации нигде, кроме как в суде и в сопровождении своих адвокатов.

– И вы ничего не скажете в свою защиту? – искренне удивился Калошин.

– Для того чтобы высказываться в свою защиту, я должен получить веские доказательства своей вины, а это я намерен делать лишь в присутствии поверенного и своего личного адвоката.

– Что ж, – согласился Калошин, – вполне резонное замечание. Мы уходим. До новых встреч.

Бородин не стал привставать, Вадим же немного приподнялся, провожая взглядом стремительно удаляющихся из кабинета мужчин и молясь всем богам, чтобы на его лице нельзя было прочитать панику, которая овладела им с первой же секунды, как он увидел лицо Калошина. «Увидишь этого человека – беги». С этой фразы началось их с Костей сотрудничество.

– И что это было? – недоумевал Дима, пока они направлялись к машине.

– Оперативная работа, – коротко ответил Калошин.

– Вот так? Прямо в лоб? Без каких-либо доказательств? Вы выставили себя посмешищем!

– Во-первых, полегче, парень! Я всё-таки твой начальник и могу с лёгкостью дать тебе пинка под зад из моего отдела за такие выпады в мой адрес. А во-вторых, это моя тактика. Пока что она меня не подводила.

– Извините, Виктор Иванович, – опешил Дима, – просто я в шоке, если честно. Какая тактика может оправдать подобную дерзость? Ведь даже если вы и правы, то теперь, пока мы будем добывать доказательства и искать их тайные счета в оффшорах, они с легкостью заметут все следы, а какие не заметут, запутают так сильно, что сам черт ногу сломит.

– Думай.

– Думаю, Виктор Иванович, но ничего не приходит в голову.

– Ты ж, дурак, только что сам на всё ответил.

– В каком смысле?

– Думай! – повторил Калошин, садясь в машину и захлопывая за собой дверь. Дима уселся за руль и, помолчав с минуту, осторожно начал:

– Это провокация была?

– Тепло…

– Вы его провоцируете на определенные шаги, а сами хотите посмотреть, что из этого получится?

– Ещё теплее…

– А когда увидите, куда и как именно он будет дергаться, поймёте, насколько были или не были правы?

– Почти горячо, но сути ты ещё не уловил, хоть это и не твоя вина. Спецификацию нашего отдела мы с тобой ещё не обсуждали. Поехали в контору. Тут я уже всех нужных людей расставил.

– Когда?

– Ещё вчера, пока ты, буржуй, на такси в свое Одинцово помыться ездил.

Глава 11

Если бы Вадиму довелось описывать в книге свое состояние в эту минуту, он не смог бы удержаться от литературных клише. Прозвучали бы все возможные: «Страх сковал его члены, по спине пробежал холодок, сердце рухнуло в пятки». Он сидел неподвижно. Комната оставалась прежней. Мир оставался прежним. Бородин никак не изменился, разве что, когда непрошеные гости удалились восвояси, плеснул себе виски в бокал на пару пальцев больше, чем обычно. С видом триумфатора он стоял возле окна с бокалом в руке и смотрел в щель жалюзи. Проводив взглядом неприятных типов из госструктур, он, очевидно довольный собой, обратил наконец свое внимание на Вадима. Тот сидел, не шевелясь. Сосредоточенное до предела, его лицо, казалось, было высечено из камня. Желваки напряжены, на переносице две крупные складки, указывающие на серьезную и глубокую работу мысли. Мимика отсутствовала совершенно. Ни намека на эмоцию. Выдавать свою эмоциональную заинтересованность в планы Вадима не входило, он не мог позволить Бородину начать паниковать. Нужно было во что бы то ни стало создавать видимость рабочего момента. Ну и что с того, что к ним в офис в очередной раз пожаловали с проверкой? Не в первый ведь и не в последний раз.

– Ну, как я тебе, Вадим? – явно напрашиваясь на похвалу, поинтересовался Бородин. – Отшил этих дармоедов, как по учебнику. И тон, и харизма, и жесткость – комар носа не подточит. Эх, Вадим, а ты сомневался в моих талантах.

Бородин ухмыльнулся и сделал внушительный глоток. Слегка скривился, с небольшим опозданием поймав на себе взгляд Вадима. Больше для приличия, нежели по собственному желанию. Затем поставил свой бокал на письменный стол и уселся обратно в кресло.

– На понт хотели взять, сволочи. Не, ну ты видел, каковы щеглы?

Бородин никак не унимался. Вадим вновь взглянул на подопечного. Просверлив его колким взглядом, парень молча встал, подошел к небольшому бару в углу кабинета, откупорил початую бутыль виски и сделал пару смачных глотков прямо из горлышка. Бородин в изумлении покосился на Вадима, но ничего не сказал. Тот ещё постоял с минуту, словно раздумывая, что бы такое сказать, но, не найдя ни одного подходящего слова, просто кивнул Бородину и, вскинув большой палец руки в жесте похвалы, вышел из кабинета.

«Сейчас главное ‒ не наломать дров, ‒ думал Вадим. ‒ Не торопись, ты знал, что такой сценарий возможен. Костя предупреждал. Предупреждал ещё тогда, в Рязани». Он вышел в приёмную. Не обращая внимания на секретаршу, лепетавшую что-то невразумительное про двух хамов, которые «слава Богу, уже ушли», вышел в темный коридор особняка. Прошел спокойным размеренным шагом в другое крыло здания и заперся в своем кабинете. Ну же, соберись! Не время впадать в ступор. Именно об этом Костя тогда и говорил. «Увидишь этого человека, беги!» ‒ вертелось в голове Вадима.

О даре Кости предвидеть будущее он знал практически всё, но в его россказни о целой веренице жизней, которые он якобы прожил, Вадим не верил. Если быть откровенным, поначалу он принял парня за душевнобольного. Единственной силой, которая смогла убедить Вадима не вызывать психиатрическую бригаду, была сила убеждения Кости. Случай на стройке, хоть и был показательным, но Вадима, по природе своей скептика, убедил не сильно. В конце концов, аварию он мог и подстроить, а после мастерски воспользоваться последствиями – сыграл всезнающего, всё наперед предугадывающего пророка. Но любопытство взяло верх. В дальнейшем Костя не раз доказывал, что действительно многое знает наперед. В конце концов Вадиму пришлось поверить в экстраординарные способности друга, слишком уж часто его предсказания сбывались. Порой сбывались настолько точно, что дрожь брала.

Так, Костя однажды предрек гибель их однокурсника. За неделю до тех трагических событий он, как ни в чём не бывало, попросил Вадима не появляться в Рязанском Кремле и держаться подальше от туристического катера, катавшего пришлых зевак в пойму Оки и обратно. В тот день Вадим никуда и не собирался, но Костя почему-то попросил его об этом одолжении дважды. Вадиму ничего это не стоило, и он пообещал, что не сунется в ту часть города ни за какие коврижки. Естественно, спустя пять дней он совсем забыл о своём обещании. Вспомнил о нем, лишь когда пошел на свидание с Юлькой Пилипчук, его давней мечтой. Он сам пригласил её на прогулку. И, конечно же, в центр. И, конечно же, на катерок. И, естественно, именно в этот день. Уже купив билеты и отойдя от касс, Вадим вдруг вспомнил их с Костей разговор недельной давности. Вспомнил и его просьбу. В этот момент он почувствовал себя полным идиотом. В глазах красавицы Юльки, он, должно быть, выглядел ещё краше. Перед самым трапом он вдруг замялся. Девушка тянула его вперед, смеясь и подшучивая над его робостью:

– Ты чего, – веселилась она, – плавать не умеешь?

Вадим стоял на краю трапа и не мог сделать ни шагу.

– Я, – жалобно блеял он, глядя в пол, – не могу, Юль.

– Да брось, Вадим, смотри, какая погода! Смотри, какой штиль! Я так хочу на катерке… Ты же сам пригласил.

Но Вадима уже парализовало намертво.

– Не поеду, – твердо решил он.

– Вадим! – сменив игривый тон на гневный, начала Юля, справедливо полагая, что кто-то из них двоих должен быть жестче. – Или ты сейчас же поднимаешься на борт, или я поплыву одна! – ультимативно заявила она. Вадим остался стоять на причале. Юлька взглянула на него с немым укором, поджала губы и, отпустив его руку, смело ступила на борт катера. Загудел старенький дизель, берег окутало черной копотью, и катерок, отдав швартовы, натужно отполз от причала. Ещё с минуту покрутился на месте, разворачиваясь носом по течению, и пополз прочь. Через пять минут катерок скрылся за поворотом, а ещё спустя тридцать минут на пристани объявили о том, что по техническим причинам на сегодня все прогулки на воде отменены. Раздосадованным туристам стали возвращать деньги за купленные билеты, не объясняя причин. Вадим всё это время стоял на том же месте как вкопанный. Костя появился, словно из ниоткуда:

– Я ж тебя предупреждал…

– Чего? – встрепенулся Вадим, словно очнувшись от бреда.

– Потонули они.

– Чего?! – ещё больше удивился Вадим.

– Не все, конечно. Большинство выплыло. Юлька твоя живая осталась. А вот Пашка Сурков утонул. Спасал семью китайцев. Четыре раза нырял за их ребенком, а на пятый ‒ не вынырнул.

Спустя сутки всё подтвердилось. Катер, на котором они с Юлькой планировали провести романтические пятьдесят минут, оказался перегружен. Выплыв из тихой заводи на большую воду, он, то ли по недосмотру капитана, то ли по какой другой причине, прибился бортом к волне. Зачерпнул воды раз, другой, накренился и стал черпать в свои недра забортную воду тоннами. Судно ушло ко дну за считанные секунды. Спаслись, действительно, многие. В тот вечер было довольно тепло, и большая часть пассажиров находилась на верхней палубе, да и на борту оказалось достаточно спасательных жилетов, чтобы снабдить ими всех желающих. Проблемы появились у людей, застрявших в гальюнах и в небольшом мини-баре на нижней палубе.

Вадима сильно впечатлила та история с катером. С Юлькой они после этого случая ни разу не общались. Она почему-то стала избегать встреч. А Вадим с тех пор решил вырабатывать привычку безоговорочно верить Косте. И впоследствии это решение не раз спасало его от всякого рода передряг.

Как-то раз Вадим спросил у Кости:

– Если ты знаешь всё наперед, почему бы тебе не стать предвестником бед? Почему ты не пытаешься спасти тех, кто может погибнуть?

– Во-первых, я знаю далеко не всё, – спокойно, даже буднично ответил Костя, – а лишь то, что пережил сам или был непосредственным свидетелем событий. А, во-вторых, ты уж прости меня, но люди, в большинстве своём, полные кретины.

Вадим изумился.

– И ты, не прояви я смекалку и не приведи кучу доказательств, был бы таким же. Понимаешь, – пытался объяснить он, – люди охотно верят в хорошие предсказания. Жаждут выигрыша в лотерею, выгодного брака, удачной инвестиции, но при этом всю ответственность за возможную неудачу или временный провал начинают возлагать на того, кто всё это им предсказал. Вот тебе, к примеру, история. Посоветовал я как-то одному приятелю, крупному дельцу, вложиться в криптовалюту…

– Чего-чего? – скривился Костя, – в какую валюту?

– Не важно, потом узнаешь. Так вот, он взял и последовал совету. Поднял кучу денег, ходил потом следом, умолял совет дать по торгам на бирже. Я ему опять посоветовал: мол, купил, а теперь продай и переложись в облигации. Первая сделка ему принесла доход больше тысячи процентов, и вкладывать огромные деньги в инструмент, дающий всего 10 процентов в год, тот знакомый отказался, сочтя меня полным идиотом, который просто однажды случайно угадал правильный тренд.

– И что случилось? – не терпелось узнать Вадиму.

– Просрал он все свои деньги. Решил, пока крипта растет, все свои сбережения туда вбухать. Заложил квартиру, машину. А рынок возьми и обвались в девятнадцатом году. Все криптовалюты, раздутые к тому времени до безобразия, лопнули, словно пузырь мыльный. Никому не нужны были эти электронные деньги, которые, к слову, как и доллар, ничем не подкреплялись. Народ начал сливать их потихоньку, и в итоге в плюсе оказались лишь единицы, владевшие тогда инсайдерской информацией. Мой друг потерял всё. И в очередной раз пришел вешать на меня всех собак. Чуть не грохнул. Был в отчаянии, угрожал, умолял дать в долг и посоветовать, куда вложиться.

– Но я же о другом. Кость. Ты же мог этих людей на катере спасти. Предупредить.

– А ты умный самый, наверное. Думаешь, я не пробовал? Думаешь, я не пытался? Ах, да, ты же всё никак не поверишь…

Вадим смутился. Он и впрямь не верил в рассказ Кости о множестве жизней. О дне сурка в масштабе двух десятков лет. Не мог и отрицать очевидное: Костя знает многое. Но принять факт, что известно ему это «многое» благодаря личному опыту, он тоже не мог. Просто не укладывалось в голове. Проще было считать Костю неким уникумом, современным Мессингом. Но никак не бессмертной птицей Феникс, раз за разом возрождающейся из пепла.

– То есть ты уже пытался их спасти?

– В первый раз всё закончилось тем, что меня уволок наряд полиции.

– Милиции, – поправил Вадим. Костя взглянул на него, как на идиота, но, ничего не ответив, продолжил:

– Прошла жизнь, настала новая. Тогда я постарался сломать катер.

– И что?

– И ничего, пригнали другой, деньги-то никому неохота терять. А итог один и тот же. На этот чертов катер я потратил с десяток жизней. Травил членов экипажа, устраивал диверсии, звонил в полицию, сообщал о заложенной бомбе.

– В милицию, – опять поправил Вадим друга.

– Да неважно! – воскликнул Костя. – Повезло лишь однажды.

– Повезло? Спас?

– Угнал другой катер, утопил его в устье, так, что ни один другой выйти на большую воду уже не смог бы.

– Ну, вот видишь, – обрадовался Вадим, – можно же, если хорошенько подумать!

– Они утонули на следующий день. Всем пообещали, что завтра их по приобретенным билетам провезут по удлиненному маршруту.

– Да ладно?

– Вот тебе и ладно. За ночь подняли моего «утопленника», а на следующий день собрали ещё больше народу на одном катерке. Видел бы ты, какое мясо там было.

Костя на мгновение замолчал, вглядываясь куда-то вдаль, словно высматривая то трагическое прошлое. Потом вышел из своего оцепенения и сказал:

– Вадим, исправить грядущее невозможно. Подкорректировать, локально изменить, спасти одного-двух – может быть, но кардинально, так, чтобы всех и сразу спасти, ‒ нет. Я всё перепробовал. Если бы ты знал, что я отдал бы за возможность спасти своих... – он осекся. В эту часть своей жизни он никого не посвящал. Вадим знал, что у него в семье происходят трагические события, но старался не вмешиваться, то ли стесняясь своего участливого характера, то ли боясь обидеть друга. В конце концов, мать Вадима Костя уже спас однажды. А свою не мог.

Вадим взглянул на часы. Было около семи утра. Для связи с Костей было ещё рановато, но обстоятельства не позволяли ждать дольше. Он встал, решительно и быстро запер дверь в кабинет. Затем так же быстро метнулся к своему рабочему месту. Самый нижний ящик стола представлял собой обманку. На вид простой выдвижной ящик имел двойное дно, которое открывалось посредством нажатия комбинации цифр на мобильном. Вадим достал телефон, набрал цифры. В ящике что-то сухо щелкнуло, и он с легкостью отодвинул дно в сторону. В полу под двойным ящиком громоздился сейф с тройной системой идентификации. Вадим набрал очередную комбинацию цифр на сенсорной панели, затем приложил отпечаток большого пальца к считывающему устройству и произнес: «Пароль». Тембр, интонация и громкость подошли идеально. Сейф отворился, и Вадим достал из вороха паспортов и пачек купюр большую трубку телефона спутниковой связи. Пять лет назад им с Костей удалось вывести на орбиту через подставную телекоммуникационную фирму небольшой коммерческий спутник связи. Дороговато, конечно, но оно того стоило. Связь между молодыми людьми могла осуществляться только по этому каналу и только в определенное время, с шести до девяти утра, после чего спутник уходил на другую сторону, и связь пропадала. В течение дня были ещё окна, но уговор был – связываться только утром.

Вадим набрал номер. Гудков не последовало. Он повторил попытку, но телефон Кости молчал. Вадим выругался. Грёбаный закон подлости! В самый важный момент эта до неприличия дорогая игрушка просто вырубилась. Может, у Кости сломалась трубка? Или нет электричества, или ретранслятор полетел – вариантов было множество. И на такой случай у них был самый последний, самый опасный, но он же и самый надежный канал связи. Личная встреча. Вадиму предстояла дальняя дорога. Он, не теряя ни минуты, собрал небольшую дорожную сумку, в которую полетели несколько паспортов на разные фамилии, деньги, несколько кредиток и пара шмоток, припасенных в кабинете, и вышел из особняка.

На телефон Калошина пришло короткое сообщение. Они ещё не доехали до конторы, и Виктор жестом приказал стажёру остановить машину. Он тут же набрал номер на мобильнике и отдал несколько приказов, видимо, группе наружного наблюдения. Не отрывая трубку от уха, продиктовал Диме адрес, по которому следовало ехать. Мотор рыкнул, и они помчались по садовому, распугивая поток мигалками и стробоскопами. Но, к изумлению Димы, они никого не преследовали. Припарковавшись в подземном гараже небольшого особняка на Гоголевском бульваре, они там же пересели в старенькую «ниву-шевроле».

– Тут ручка, – предупредил Калошин.

– Обижаете, Виктор Иванович, я ж на всём, что с колесами, передвигаться умею.

– Что ж, тогда погнали! – скомандовал Виктор и указал точку на карте. На простой, бумажной карте! «Ретроград чёртов», ‒ подумал Дима, но вслух ничего не сказал. Москву он знал неплохо и кое-как мог передвигаться без навигатора. О подручных приборах и средствах навигации Калошин был столь же нелестного мнения, как и о всевозможных носителях информации. Была б его воля, ориентировался бы в десятимиллионном мегаполисе только по солнцу и компасу, ерничал Дима, но всё же доставать свой навороченный гаджет не стал. С грехом пополам прибыли на место, в какой-то потрепанный подземный гараж в шестнадцатиэтажном доме на Каширке. Бывший подземный бункер-укрытие, ныне – шиномонтаж-мойка, прокат авто. Постояли минут десять. Намётанным взглядом Дима вычислил группу, которая вела объект до этого места. Отзывать её Калошин пока не стал. Сидели молча. Диме почему-то захотелось курить, хотя он уже лет пять как завязал с этой привычкой. Калошин сидел, не двигаясь и не моргая. Буквально каменное изваяние, истукан на страже родины. Диме страсть как захотелось разузнать хоть что-нибудь о деталях предстоящей погони. В том, что после столь длительной слежки будет именно погоня, он не сомневался. Не зря начальник не отпускает группу. Позади них, в чёрном «фокусе», сидели двое, через дорогу ещё двое в синем «пежо». Опыта стажёра не хватило, чтобы вычислить ещё один экипаж. Но он пустовал, двое по приказу Калошина направились за объектом внутрь здания.

– Да, слушаю! – рявкнул Калошин, отвечая на звонок. – На месте сидит? Хорошо. Держите меня в курсе. Каждые полчаса докладывать. Если что изменится, доклад – немедленно.

Кто там на месте сидит? За кем мы тут бегаем? Эти вопросы донимали Диму, но ещё больше его бесила манера Калошина вести дело. Вот что ему мешает хоть намекнуть о своих планах напарнику? Словно подслушав мысленный монолог Керра, Калошин спросил:

– Как ты нашел Бородина?

– Если честно, мне он показался довольно грубым и неприятным типом, однако, если учесть, что вы его пытались запугать, то его поведение вполне объяснимо.

– Ещё что-нибудь заметил?

– Ещё он алкоголик, – сделал вывод Дима. – В кабинете несет перегаром, причем недельным. Рубашка, хоть и свежая, но заправлена небрежно, словно наспех. Предположу, что нас он не ожидал увидеть, одевался впопыхах – ночевал, стало быть, в офисе, а так делают состоятельные алкоголики.

– Ещё? – не унимался Калошин.

– Мне он не показался сомнительным. Ну, мужик и мужик.

– Миллиардером он тебе показался? – не выдержал Виктор.

– У меня слишком маленький опыт общения с олигархами, но я себе их представлял иначе, – резюмировал Дима.

– Больше ничего не заметил?

– Кажется, нет. Стандартный офис, стандартный начальник.

– И нестандартный помощник, – указывая на выезжающий с парковки внедорожник, подхватил Калошин, – поехали за ним. Аккуратненько. Не рви сердце. Его нужно до самого конца довести.

Дима пропустил перед собой машину, которую только что арендовал Вадим, и спустя минуту завел двигатель.

На слежку убили весь день. Молодой секретарь Бородина колесил по Москве, а после и по Подмосковью, без какой-либо видимой логики. Остановки он делал лишь для отвода глаз. Выходил возле магазинов и торговых центров, ничего не покупал. Ни с кем не разговаривал. Пару раз останавливался на заправках отлить. В третий раз остановился и дозаправился до полного бака. Дима уже понял, что парень старательно запутывает следы, уходит от возможной слежки. Глупый. Начитался шпионских романов да кино нагляделся. К слову, ошибка всех начинающих детективов. Сразу было видно, что их объект полный ноль в том, что называется контрслежкой ‒ хвоста за собой он так и не заметил. Но, в его защиту, Дима мог похвалить и команду Калошина. Выдрессировал он своих ребят на славу. Вели они объект на загляденье слаженно, каждый оперативник отрабатывал свою роль на ура. Машины менялись и передавали эстафету друг другу, как часы. Причем Калошину каким-то образом удалось наладить преследование с минимальным общением по рации. Диме было с чем сравнивать ‒ участвуя в операциях других отделов, он и часу не мог спокойно просидеть в машине. От нескончаемой трескотни рации и до безобразия засоренного эфира начинала болеть голова. Калошинские же архаровцы говорили кратко, четко, только по делу.

Наконец, помощник Бородина, видимо, успокоившись и не обнаружив за собой слежки, вырулил на Новорижское шоссе и взял курс в область. Ехал медленно, соблюдая каждый дорожный знак. Даже на разрешенные 20 километров в час не позволял себе превысить. Ехать за таким тихоней было сложно, велика была вероятность быть разоблаченными, поэтому пришлось несколько раз менять экипажи слежки. Так, то обгоняя преследуемый джип, то отставая от него на несколько километров, проехали Ржев. По городу боевой славы секретарь-референт ехал ещё медленнее. Но, к слову, тут его Дима понимал отлично ‒ дороги во Ржеве оставляли желать лучшего. Складывалось впечатление, что жителям этого небольшого, но славного городка в Тверской области так и не сказали в марте сорок третьего, что немец оставил позиции и был отброшен с Ржевско-Вяземского выступа. Миновали и его. Спустя ещё сорок километров путников настигла гроза. Видимость снизилась до нескольких десятков метров, и Калошин, в свойственной ему манере, кратко отдал приказ держаться позади.

– Дальше мы сами справимся. Держаться в полутора километрах от нас.

Дима погасил фары и двигался за еле ползущим внедорожником на почтительной дистанции. В конце концов, преодолев изрядное расстояние, преследуемый автомобиль свернул с трассы в направлении одной из деревень. Свернули следом, стараясь не попадаться в поле обзора зеркала заднего вида. Выползали из-за поворотов медленно. Едва в кромешной мгле показывалась машина Вадима Сергеева, Дима вновь притормаживал, отпуская её ещё на несколько сотен метров. Калошин сидел неподвижно. Команд не отдавал, по всей видимости, навыки вождения стажёра Димы ему внушили доверие. Парень вел машину уверенно и, несмотря на сложность дороги ‒ колею разбило в одно сплошное месиво, держался на грунтовке цепко.

– Стой! – резко скомандовал Калошин. Каким непостижимым образом он понял, что за следующим поворотом их ждет сюрприз, Дима так и не сообразил. – Глуши мотор, живее!

Дима выполнил требование начальника и уставился на него вопросительным взглядом.

– Ждём. Пять минут.

Спустя какое-то время Калошин резко выскочил из машины, дав указание дверями не хлопать, прошел вперед под проливным дождем метров сорок и скрылся за поворотом. Дима ждал в машине, держа ключ в замке зажигания наготове, готовый к любым действиям. Но, завидев спокойно идущего к нему Калошина, успокоился. Мужчина, тяжело дыша, забрался обратно в «ниву» и скомандовал:

– Доставай дрона. В багажнике.

– В такую погоду? – отозвался Дима, но, разглядев темную тучу на лице начальника, решил повиноваться без лишних комментариев.

Глава 12

Вадим открыл глаза, но ничего не разглядел. Импровизированные свечи из сухого горючего уже догорели. Под брезентовый полог начал просачиваться холодный ночной воздух, густо напитанный озоном. Судя по болтанке и шуму снаружи, шторм и не думал стихать. Сколько времени он провел в этой лачуге, Вадим сказать не мог ‒ убаюканный монотонной качкой, он потерял счет времени. С трудом двигая затекшими руками, парень приподнял полу брезента. Снаружи царила непроглядная тьма, время от времени озаряемая ослепительными всполохами молний. В эти короткие мгновения просветлений Вадим мог разглядеть бушующее озеро. Волны вздымались метра на полтора в высоту, пенясь и разбиваясь о борт его временного убежища. «Повезло, что лодка была заякорена на мелководье, ‒ подумал страдалец, ‒ иначе унесло бы к центру озера, а там уже ничего не спасло бы». Вадим начал замерзать, было ясно, что долго на таком холоде он не продержится. Нужно было что-то предпринимать.

Он попытался нащупать свой мобильный, но на этот раз удача ему изменила. Засыпал он с ним в обнимку, а сейчас нащупал его на дне лодки, где уже набралось по щиколотку воды. Должно быть, выронил его во сне. Аппарат, естественно, приказал долго жить. Вадим с досадой отбросил его в сторону за ненадобностью и на ощупь стал копаться в спасательном ящике, в надежде найти ещё сухого горючего и спички. Нужно было согреваться, иначе до утра можно было и Богу душу отдать. Но, к великому сожалению Вадима, то ли из-за сильной качки, то ли из-за собственной его неуклюжести ящик с припасами он также обнаружил на дне лодки. Всё содержимое вымокло. Оставался лишь один путь – вернуться к машине и переждать непогоду там.

Буря разыгралась не на шутку, и вариант остаться в лодке Вадим уже не рассматривал. С трудом натянув всё ещё мокрые джинсы, не представляя, как сориентируется, он всё же рискнул вылезти из своего убежища наружу. На всякий случай зарядил ракетницу, а оставшиеся два пиропатрона засунул за ремень джинсов. Схватил ключи от внедорожника и, с трудом отбросив в сторону тяжелый от воды парус брезента, вывалился за борт. Очутившись по пояс в воде, он поймал себя на мысли, что, в отличие от его вечернего заплыва к лодке, вода в озере теперь была не просто прохладной, а до одури ледяной. У Вадима перехватило дыхание. С трудом хватая воздух трясущимися губами, парень побрел прочь от лодки, отчаянно надеясь не напороться на какую-нибудь корягу в темноте. Выбрался на берег благополучно, пару раз помогла вовремя осветившая небо молния. Затем побрел наугад, стараясь придерживаться обратного курса. Тяжелые от воды ботинки грузно шлепали по селигерской грязи, густая трава путалась под ногами, мешая продвижению. Вадим несколько раз падал, утыкаясь онемевшими руками в жесткий дерн. Пальцы почти не слушались, но всё же судорожно сжимали ключи от машины – по сути, единственного его спасения в эту ночь. Очередное его падение на землю было озарено сильным всполохом молнии, за которым практически сразу же над головой раздался сухой и хлесткий треск грома, раздирая небо пополам.

На мгновение Вадим ослеп, и, казалось, оглох. Во всяком случае, прежний монотонный шум ливня, разбавленный завыванием ветра, заметно стих. Зато в этой кажущейся тишине Вадиму почудился посторонний, не подходящий ситуации шум. Какой-то монотонный гул, напоминающий жужжание улья. Постепенно слух стал возвращаться, глаза привыкли к темноте, и Вадим смог продолжить свой путь. Списав странное жужжание на последствие близкого удара молнии, он не без труда миновал небольшой пригорок, который с такой легкостью преодолел ранее, по дороге к озеру. Вот еле различимая куча камней – один из ориентиров, указанных Костей на карте. Далее должна была показаться стена сосняка, а за поворотом и его автомобиль. К этому моменту Вадим уже не чувствовал пальцы на ногах, от холода и усталости начало сводить судорогой икры. Но, воодушевленный близким спасением, он упорно продолжал карабкаться по длинному склону. В какой-то момент вновь зацепился ногой за торчавшую из земли корягу и рухнул в небольшой овраг, доверху наполненный дождевой водой. Рефлекторно упершись руками в грунт, он начал подниматься, как вдруг в очередном всполохе молнии увидел очертания своего внедорожника, путь которому преградил массивный, поваленный стихией ствол дерева.

Вадим приник к земле, почти с головой нырнув в грязную лужу оврага. Сердце, и без того последние сто метров выдававшее бешеную барабанную дробь, рухнуло в пятки, а затем, словно пришпоренное, заколотилось с новой силой, разгоняя по телу жар страха. Этого секундного всполоха молнии хватило, чтобы заметить возле арендованного внедорожника два тёмных силуэта. Кто они? Может, местные? Эту мысль Вадим отмел тут же. Кому в здравом уме, пришло бы в голову шарахаться в селигерской пойме в такую погоду? К тому же, если память не изменяла парню, в радиусе пяти километров не было ни деревень, ни баз отдыха. Костя специально подбирал место для лодки так, чтобы свести к минимуму вероятность ее обнаружения. Значит, сделал Вадим напрашивающийся сам собой вывод, выследили. Тот жуткий старикан, что утром нагрянул со своим приспешником к Бородину, ‒ больше некому. Выходит, подытожил Вадим, все уловки и ухищрения с целью замести следы при бегстве из города были напрасными. Выходит, весь день за ним следили, а он ни сном, ни духом. Тоже мне, агент 007 хренов, пол-Москвы, видать, знает, что ты тут грязь месишь, следят за тобой, машину вон твою обыскивают, а Костя, единственный, кому знать полагается, как раз и не в курсе. Эх, дружок, перемудрил ты с безопасностью. Был бы у тебя хоть мобильник, хоть рация, уже легче было бы. Как же быть-то? Что делать? Стало так страшно, что в жар бросило, и никакой холод стал нипочем.

Дальше действовал, руководствуясь только инстинктами. Подгоняемый страхом, парень начал пятиться назад, надеясь на свое нежданное укрытие и на буйство стихии, царящее вокруг. Буквально ныряя с головой в лужу, затопившую овраг, он так и прополз несколько метров до пригорка, пятясь. Далее перемахнул через него и так же, по-пластунски, обдирая грудь и живот, сполз вниз. «Тут уже не заметят», ‒ подумал он, и, встав на ноги, огляделся. Наметил путь и, вновь пригнувшись, бросился сквозь кусты к болтающейся на волнах лодке.

На мгновение в голове вновь возник тот самый шум, что померещился ему пятью минутами ранее. Звук то отдалялся, то возникал вновь, каждый раз становясь всё отчетливей. В конце концов Вадим распознал характер шума. Теперь он почти со стопроцентной уверенностью понимал ‒ местность прочёсывает дрон. Странно, и это в такую-то погоду. Что же там за монстр всепогодный? Ещё с минуту парень бежал в направлении озера, как вдруг жужжание возникло прямо у него над головой. Он слышал его настолько ясно, что его не мог заглушить даже шум проливного дождя. «Как же эта штука работает в такой ливень?» – подумал Вадим и, к своему счастью, словно сглазил летательный аппарат. Внезапно жужжание стало приближаться к нему и, взвыв напоследок своими пластиковыми пропеллерами, вдруг прекратилось. Тут же в паре метров от него послышался треск веток и глухой удар. Парень отыскал рухнувший дрон, но в то же мгновение позади него показались огни фонарей. Много огней. Всё же безвременно почившая дорогая игрушка выполнила напоследок свою функцию.

Вадим заметил на дроне огромный объектив, утыканный всевозможными приборами. Дрон был навороченным, профессиональным. От объектива такого аппарата не убежишь, не спрячешься, он сканирует местность во всех возможных диапазонах. Вадим после обнаружения был как на ладони. И теперь его поимка, по сути, было делом времени. Огни приближались к нему с разных сторон. Преследователи обнаружили беглеца и пытались его окружить. Уйти от погони вдоль озера уже не представлялось возможным, и Вадим, руководствуясь лишь страхом, бросился к лодке. Уже не обращая внимания на холодную воду, он вплавь добрался до лодки. Лишь с третьей попытки ему удалось забраться в нее. К этому моменту огни фонарей достигли берега. Рыская по водной глади, они быстро выхватили из кромешной тьмы силуэт лодки. Вадим лег на дно, лихорадочно взводя курок ракетницы. Он должен был сделать хоть что-нибудь, чтобы предупредить Костю. Он понимал: вероятность того, что Костя увидит огни ракетницы, была ничтожной, но всё же хотел попытаться. Сделав один выстрел вверх, он тут же перезарядил ракетницу. Пальцы, то ли от страха, то ли от холода, не слушались, патрон упорно не хотел попадать в ствол, но всё же после недолгой борьбы он смог перезарядить свое единственное оружие и выстрелить в воздух ещё раз. С берега послышался крик:

– Сдавайся, ты окружен!

– Чёрта с два, – прорычал Вадим, заряжая последний патрон в ствол пистолета.

– Сдавайся, или откроем огонь на поражение! – скомандовал чей-то властный голос. Последний заряд ракетницы Вадим пустил уже в сторону преследователей. Он, конечно, ни на что не рассчитывал, скорее, сделал выстрел просто от отчаяния. Тут же над головой что-то просвистело. Глухое стрекотание дало понять Вадиму, что стреляют из оружия с глушителем, но сдаваться он и не думал.

– Последнее предупреждение, – послышалось с берега, – следующая очередь отправит лодку ко дну вместе с тобой. Сдавайся, нам известно, кто ты.

Последняя фраза кольнула Вадима. «Они думают, я ‒ это Костя. Они не знают про Костю вообще ничего! А значит...» ‒ в голове Вадима лихорадочно побежали мысли, складываясь пусть и в нелепый, но всё же какой-то план. Он быстро полоснул себя по ладони ножом из ящика с НЗ. Наспех написал на внутренней стороне брезента послание для Кости и тем же ножом перерезал тугую веревку якоря, удерживавшего лодку. Тяжелым мешком перемахнув через борт, он встал и с поднятыми руками побрел к берегу. Яркие фонари били прямо в лицо, мешая ему разглядеть преследователей.

Как только Вадим вышел на берег, тяжелый удар приклада по голове сбил его с ног. Сознание Вадим не потерял и, оглушенный ударом, почувствовал, как на запястья лег холодный металл наручников. На голову тут же нацепили мешок и куда-то поволокли. Две пары сильных рук крепко удерживали его за локти, выворачивая руки так, что идти приходилось почти головой вниз. От удара в ушах шумело, кровь из раны заливала лицо, мешая дышать. Спустя несколько минут он уже лежал в багажнике какой-то машины, уткнувшись лицом в пол. Захлопали двери, завелись моторы, и они поехали. Лежать в узком пространстве со скованными за спиной руками было тем еще удовольствием, но Вадим с радостью для себя отметил, что его не убили на месте, а значит, будут допрашивать. Придется долго врать и изворачиваться, тянуть время. Дать это время Косте, чтобы он успел встретить лодку, найти надпись и уйти. Уйти прочь, замести все следы и, чем черт не шутит, придумать, как его вызволить. В конце концов, если Костя действительно не заливал про прошлые жизни, он наверняка хорошо изучил своего противника и знает его как облупленного. Кто знает, может, в прошлых своих жизнях он уже спасал Вадима из подобных передряг. Парень прекрасно понимал, что подобный вариант развития событий маловероятен. Что, если преследователи и не найдут Костю, то он наверняка предпочтет спрятаться где-нибудь в укромном месте, переждать, пока всё уляжется, и только тогда начнет действовать. Во всяком случае, так поступил бы он сам.

Ехали недолго. У ближайшей заправочной станции остановились. Выволокли задержанного и под покровом ночи провели его в огромный чёрный трейлер. Подмогу Калошин вызвал аккурат перед задержанием. Давно его отдел на дело не выезжал, засиделись ребята, видно было, что парням в удовольствие поработать не на полигоне, а в поле. На манекене так, как на живом человеке, не покуражишься. Полная уверенность в своих силах. Полное хладнокровие. Ощущение власти. Такие вещи пьянят покрепче наркотика. Потенциального Помнящего усадили на железный стул прямо посреди фуры. Под железным стулом арестанта тут же собралась небольшая лужица дождевой воды вперемешку с кровью. Мешок с головы снимать не стали ‒ пусть перетрухнет. Молод был объект, молод, да зелен. Но, куда не кинь, всё указывало на его непосредственное руководство Бородиным. В счастливчика-миллиардера, ставшего в одночасье богатым и знаменитым благодаря таким чётким и выверенным манипуляциям с рынком, Калошин не верил ни на йоту. Он тут же построил логическую цепь из нескольких звеньев, последним из которых, по всем раскладкам, должен был оказаться иной человек. Тот, кто указывал. Тот, кто руководил и дергал за ниточки. Тот, кто, оставаясь рядом, всегда был в тени. Доказать это будет несложно, достаточно будет прижать Бородина к ногтю и заставить расколоться. Калошин на таких делах собаку съел. Проблема была в другом. И проблему эту решить будет куда сложнее, нежели он предполагал ранее.

Тем временем пленник, доселе притихший, стал подавать признаки жизни. Калошин включил яркую лампу и направил её в лицо Вадиму. Жестом подозвал к себе стажёра Диму, взял такой же металлический стул и уселся напротив страдальца. По команде стажёр сдернул с головы пленника мокрый мешок.

‒ Вадим Кириллович Сергеев, – словно читая вслух начало досье, произнес Калошин. – Ну-с, расскажем, где вторая половинка прячется?

Глава 13

Импровизированный штаб разместили в подсобном помещении бензоколонки. Пока задержанный мариновался в трейлере, Дима смотрел, как его начальник мелко и со вкусом нарезает задачи подчинённым. Стажёру было ясно, что такие дни, как эти, были днями личного Калошинского триумфа. Парень окончательно убедился, что Калошин, без сомнения, маньяк своей профессии. Работу любит, работу ценит и уж точно работу свою знает. Иначе не просидел бы в таком отделе на руководящей должности столько лет.

– Вашей группе, – тыкая пальцем в грудь двум очкастым айтишникам, завершал брифинг Виктор, – поручаю самое важное – слежку за лодкой.

Заметив вопросительный взгляд стажёра, пояснил:

– Не зря он её в свободное плавание пустил. Это у них, должно быть, сигнал. Ну, или знак особый. Лодка там месяцами стояла, видно по илу на якорном канате. Якорь был отрезан, значит… – Калошин перевел указующий перст на Диму, явно ожидая его логических умозаключений. И всё подмечающий стажёр не подвел ментора, сказал-таки то, что тот хотел услышать:

– Значит, есть кто-то второй, кто лодку эту должен увидеть, причем увидеть именно в таком состоянии. Разбитую, с якорем обрезанным, а не забранным лебедкой к носу. Плюс ко всему, там внутри, должно быть, раздрай полный. Он же в ней не менее пяти часов провел, пока бурю пережидал. Припасы подъедены, ракетницы использованы, одежонка какая-никакая, а валяется на дне – поймали-то мы его в одних джинсах. Значит, грелся внутри, а мокрую одежду снял, да так и бросил там. А тут, нате, при задержании припёрло тратить время и силы на то, чтобы нейлоновый канат тупым ножом перерезать. Неспроста это.

– А короче можно? – явно переигрывая с суровостью, с довольной ухмылкой перебил Калошин.

– Короче, лодка – послание задержанного Вадима Сергеевича тому, к кому он на ней собирался добраться. Проследим за лодкой, возможно, узнаем адресата.

– Добро, – похвалил Калошин стажёра и отвернулся к двум молодым сотрудникам, – так что чуть свет поднимайте вторую машину, дрона, то есть, в воздух, и с лодки глаз не спускать. Озеро это почти замкнутое, много заводей и тихих мест, питается оно в основном подземными источниками, стало быть, объект неподалеку и сто процентов на лодку эту внимание обратит. Тут-то мы его и вычислим. Только на глаза не попадаться, высоту держать дозвуковую.

– Это уж как погода будет, Виктор Иванович, – запротестовал один из парней. – Там до сих пор льет как из ведра.

– Ладно, не ной, купим тебе новую игрушку. Если погоды не будет, я по периметру бойцов расставлю. Будут вести наружное наблюдение с помощью биноклей. Жужжание вашего монстра на малой высоте его спугнуть может. А теперь марш отсюда! – рыкнул Калошин.

Жаловался, должно быть, оператор первого дрона, того самого, что Калошин выпустил на разведку и угробил почем зря. С ним напарник – оператор второго летательного аппарата, решил Дима. Но больше всего его занимал другой вопрос:

– Его? – в лоб спросил он Калошина.

Начальник не стал юлить и делать вид, что не понял вопроса. Просто промолчал, вглядываясь в монитор, на котором по-прежнему без движения сидел задержанный парень.

– Вы сказали «спугнуть ЕГО», – не унимался Дима,– почему вы уверены, что подельник ‒ именно мужчина?

– А с чего ты взял, что мы разыскиваем его подельника? – вопросом на вопрос ответил Калошин, вперив в парня взгляд с хитрым прищуром. Дима смутился.

– А мы разве не ФСБ? Мы разве не разыскиваем всяких там бандитов-террористов с подельниками? – саркастично ответил стажёр.

– Хотя, знаешь, ты прав, – решил ответить на его вопрос Виктор, – зачастую в нашей практике Зеркало именно противоположного пола. Тот же Гитлер, будь он неладен. А потому можно предположить, что за лодкой придёт именно дама.

Дима не понял, при чём тут Гитлер и что за зеркало такое волшебное. Ясно было, что сленг особый, но что он означает? Видя, как смутился стажёр, Калошин решил, что пора уже вскрывать карты. Или поймет, или в расход его.

– Пошли.

– Куда?

– На допрос пошли! Много болтаешь! – С этими словами Виктор дернул ручку подсобки и вышел под ливень, направляясь к фургону с задержанным.

После страшного удара по голове Вадим на какое-то время потерял ориентацию. Сознание не терял, во всяком случае, ему так казалось, но то, как очутился в теплом сухом помещении прикованным к стулу, припомнить не мог. Яркий свет в лицо, вероятно, призванный обеспечить ещё большую дезориентацию, действовал на Вадима отрезвляюще. Щурясь, он огляделся. Перед ним стоял тот самый старикан, о котором так часто твердил Костя и которого, бесспорно, он считал своим самым опасным врагом. Чуть в стороне от него стоял молодой парень, сопровождавший старика утром.

– Вадим Кириллович Сергеев, – сухо произнес полковник Калошин, –

Ну-с, расскажем, где вторая половинка прячется?

Вадим вздрогнул. Какого угодно вопроса он ожидал, кроме этого. О какой половинке идет речь? Костя? Марина? Что им известно, а что нет? А самое главное, как вести себя, как время потянуть? Сколько он пробыл без сознания? Утро сейчас или ещё ночь? Вадиму было трудно сконцентрироваться на происходящем. От вороха путающихся в голове мыслей начало пульсировать в висках. Сухими губами, не узнавая своего голоса, он хрипло выдавил:

– Можно воды?

Старик кивнул своему напарнику, и тот учтиво поднес к губам Вадима горлышко бутылки.

– Зря вы стреляли в наших сотрудников из ракетницы, – продолжил Калошин. – Мы ребята не злые, но кому понравится, когда в него стреляют? Парни мои, конечно, погорячились, но у нас имеются все основания полагать, что вы, Вадим Кириллович, причастны к преступлению против своей страны.

– В чем именно меня обвиняют? – напившись, спросил Вадим.

– Обвиняют? Боже упаси, пока вас только подозревают. По нашим сведениям, вы причастны к махинациям на бирже в особо крупных размерах. Вашу марионетку Бородина уже задержали и допросили. Пока счёт не в вашу пользу, товарищ Сергеев.

Вадим улыбнулся: типичный ментовской развод, мол, давай-ка скорее показания против подельника, пока тот не дал их против тебя. Если дело заключается только в экономической составляющей их бизнеса, у него есть все шансы выпутаться из этой передряги. Нет таких законов, запрещающих предсказывать ход истории. Хотя и гарантий того, что эти ребята играют, строго придерживаясь буквы закона, тоже не было.

– Не понимаю, о чём вы говорите. Я работаю на Сергея Борисовича уже десять лет, и все решения по ведению своего бизнеса он всегда принимал сам. Конечно, я иногда высказываю свои мысли насчет рынка, но всегда выступаю лишь в качестве консультанта. В чем суть ваших претензий?

– Вам ведь сейчас тридцать семь лет, насколько мне известно? ‒ Вадим кивнул.

– Стало быть, вы хотите убедить меня, что, начав свою карьеру в девятнадцать, вы со спивающимся слесарем-механиком на пару сообразили крупнейшую бизнес-империю в современной России?

– Взгляните на Стива Джобса, – с усмешкой отозвался Вадим, – он тоже первое время не блистал, а потом разбогател. Это что, преступление?

– У меня есть для вас история. Поучительная история, – воодушевился Калошин, предвкушая интересную ментальную дуэль с достойным противником.

– На заре своей карьеры, больше полувека назад, – начал он, – я трудился в разведке на территории ГДР. Нет-нет, ничего из того, что вы видели в фильмах. Никаких перестрелок, никаких «...а вас, Штирлиц, я попрошу остаться», всё очень скучно и однообразно. Работа в разведке, вообще, дело довольно прозаичное. Строгое соблюдение инструкций, предписаний и регламентов. Зачастую неделями без дела сидишь в посольстве в ожидании дипломатической почты. Или же скрупулезно возишься с бумагами, эту самую дипломатическую почту собирая со всей Германии. Так вот, попался мне как-то на глаза один занятный документик от тридцать седьмого года. Записи и черновики одного немецкого историка, трудившегося на благо рейха. В свое время он был личным секретарем Адольфа Гитлера и помогал ему писать мемуары, вылившиеся впоследствии в знаменитую «Mein Kampf». Опять же, на первый взгляд, ничего примечательного в этих бумагах не было. Но меня зацепил один документ под названием «Großer Führer-Erinnerungsführer», дословно ‒ «Великий Фюрер – помнящий Фюрер», где автор утверждал, что всеми своими великими свершениями в деле возрождения великой Германии будущий фюрер был обязан не только своим ораторским талантам, но и некоей особенности его психики. Историк был убежден, и приводил ряд доказательств тому, что многие свои поступки будущий диктатор совершал вопреки всякой логике не потому, что так хотел поступить, а потому, что с поразительной точностью знал, как именно обернется в будущем то или иное его действие. К слову, после того, как труды своего летописца обнаружил сам Гитлер, он распорядился засекретить эти записи, а самого автора расстрелял, обвинив в государственной измене. Времени на изучение этого документа у меня не было, работа, знаете ли, и на долгие годы я потерял его из виду. Но всё это время у меня из головы не выходила мысль о том, что мне удалось узнать в ту ночь. Я сотни раз прокручивал в голове факты и доказательства. Досконально изучил историю третьего рейха и биографию фюрера. Я перелопатил сотни документов, тонны макулатуры, и со временем пришел к выводу, что тот историк мог говорить правду.

К тому времени меня уже перевели на работу в Москву, и я задался одним вопросом. Если принять как данность тот факт, что Гитлер мог заранее знать ход истории и, соответственно, действовать, исходя из своих данных, мог ли кто-то ещё в истории обладать подобным даром? Моя карьера катилась к закату. Работу в поле мне уже не доверяли, а в начальники не пускали по политическим мотивам, родом, знаете ли, не вышел, – усмехнулся Калошин, глядя почему-то не на Вадима, а на своего стажёра. Дима понял, что, по большей части, историю своей жизни Калошин сейчас рассказывает не задержанному, а ему. Он хочет ввести его в курс дела. Вот таким вот незатейливым образом он доносил до него то, чего не понимал ни один сотрудник их конторы. Калошин продолжил:

– Но я не унывал. Меня сослали с глаз долой на работу в святая святых нашей Родины – архив КГБ. Работа, как вы понимаете, непыльная... – он запнулся, – ну, фигурально выражаясь, пыли-то там было хоть отбавляй.

Он засмеялся своим хриплым, как наждак, голосом, радуясь только что придуманной шутке, но, не увидев отклика у слушателей, вернул своему тону серьезность и продолжил:

– Вот там-то мне и удалось создать свою концепцию Помнящих. Имея доступ к информации, веками скрытой от посторонних глаз, я смог выудить из анналов истории факты, подтверждающие мою теорию. Гитлер был далеко не единственным в своем роде. Оказалось, что в истории таких примеров уйма. Ленин, Наполеон, Гоголь, Распутин – этот список огромен. Жизнь, а главное, обстоятельства смерти многих видных деятелей истории натолкнули меня на мысль о существовании некоего дара, который и послужил триггером их гениальности.

Вадим начал мотать головой, словно пытаясь избавиться от невидимого морока:

– Нет, нет, нет, стойте! – воскликнул он. – Я не понимаю, как этот бред, который вы мне рассказываете, может относиться ко мне? Какой Ленин? Какой Наполеон? Вы вообще в своем уме? Как вся эта ахинея может быть связана с моим задержанием? Я простой парень из глубинки, мне повезло встретиться с Бородиным и выбиться с его помощью в люди. Вы что, всерьез ставите меня на одну ступень с такими знаменитостями?

Калошин молча выслушал тираду задержанного и, как ни в чём не бывало, пояснил:

– Не обольщайтесь, молодой человек. До них вам ещё далеко. Но в этом-то и суть. Все эти люди обязаны своей гениальности множеству прожитых, а, точнее, множеству своих повторяющихся жизней. Вся их гениальность заключалась лишь в том, что после своей смерти они помнили предыдущий жизненный опыт. Они жили, накапливали знания, умирали и возрождались к новой жизни с уже имеющимся багажом знаний. Чтобы иметь возможность воспользоваться таким опытом, им пришлось пережить не один десяток таких реинкарнаций. Я подозреваю вас, Вадим Кириллович, в том, что вы начали осознавать свою силу. А вместе с этим осознанием приходит и жажда славы, стремление изменить мир, перекроить его по-своему, переломить ход истории и, в конце концов, сломать ту хрупкую систему мироздания, которая подразумевает под собой спокойный, ламинарный поток истории.

Голос Калошина изменился до неузнаваемости. Теплые, почти отеческие тона, преобладающие в самом начале их беседы, сменились холодной стальной чеканкой. Он резал своим голосом воздух, и, казалось, вместе с ним рассекалась и материя вокруг.

– Вы ‒ своего рода паразиты, питающиеся соками нашего мира. Ваша неуёмная жажда перемен, в конце концов, приводит мир на грань полного краха. Из-за вас меняется ход истории, рушатся страны, гибнут миллионы ничего не подозревающих людей. Вы, подыхающие от однообразия и скуки, в конце концов приходите к острой потребности поменять в своем окружении всё настолько сильно, что это неминуемо приводит к катастрофе планетарного масштаба.

Внезапно Калошин замолчал. В воздухе повисла гнетущая тишина. Виктор выдержал паузу, а когда заговорил вновь, его голос звучал так же мягко, как и в самом начале своего монолога.

– К счастью, мне удалось разгадать вашу тайну. Удалось научиться вычислять таких, как вы. И сама история подсказала мне, как бороться с подобным явлением природы.

Калошин бросил взгляд на своего стажёра:

– На пару слов, – бросил он Диме и вышел из трейлера. Потрясённый услышанным, Дмитрий Керр вышел вслед за начальником, оставив задержанного в одиночестве. На улице уже светало. Ливень сменился мелкой моросью, ветер поутих. Они прошли к подсобке, и перед самой дверью, видимо, не желая говорить при свидетелях, Калошин резко обернулся к Диме.

– Всё, что ты сейчас услышал, стажёр, ‒ чистая правда. Информация, которую ты только что узнал, засекречена, и за обладание подобными сведениями многие разведки мира могут тебя запытать до смерти. Если ты переступишь порог этой двери, обратного пути не будет. Либо ты с нами, либо гнить тебе в лейтенантах до самой пенсии. Я выбрал тебя в качестве своего преемника, Дима. Выбрал не просто так. В тебе есть тот потенциал, который необходим в подобной работе. Если ты считаешь всё услышанное бредом и сочтешь за благо соскочить, то сейчас самое время. Дальше будет только хуже. Есть в нашей работе такие вещи, переступить через которые с легким сердцем просто не удастся. Придется проявить волю, жёсткость и силу духа. Если ты готов, добро пожаловать в команду. Если нет… Впрочем, решать тебе.

С этими словами Калошин резко развернулся и вошел в подсобку. Дима остался стоять перед закрытой дверью. Убегающие секунды начали давить на парня, неумолимо отсчитывая время до краха всей системы его координат. По сути, за последние десять минут своей жизни на части развалился весь его прежний мир. Всё, что знал он о жизни прежде, вся стройная и логичная картина мира в его голове перестала представлять какую-либо ценность. Он поколебался ещё несколько секунд. Взглянув на силуэт трейлера, где, по мнению Калошина, находился живой аналог Гитлера, Дима повернулся к двери, за которой его ждала новая жизнь. Он вдохнул полной грудью прохладный, насквозь пропитанный озоном воздух Селигера и уверенно вошел в здание.

Глава 14

Вариант с побегом Костя отмел сразу. У него и одного-то шансов выбраться было немного, а с парализованной Мариной и подавно. Он взглянул в ее растерянное лицо ‒ пристально, вдумчиво посмотрел, но, кроме растерянности и вопроса, застывшего в глазах девушки, ничего не увидел. Хорошо, что она ничего не знает, подумал Костя. Ей так легче будет. Не придется на допросах юлить. Но будет ли легче ему, если он оставит Марину? Сможет он ли потом найти способ её вызволить? Допустим, выберется он на взлетную полосу. Предположим, успеет незаметно выбраться за пределы аэродрома. А что дальше? Лесополоса в три километра, дальше трасса, со всех сторон огороженная шумоизоляционным забором – ни перелезть, ни обойти его. Они штурмом возьмут самолет и уже через пять минут будут знать, что его на борту нет. Потом устроят облаву и без особого труда задержат. Вон, понаехали аж на пяти внедорожниках. Костя взглянул в иллюминатор на подъезжающие машины, перемигивающиеся стробоскопами и люстрами мигалок, потом опять перевел взгляд на Марину. Да и как оставить ее одну? Она не вынесет этого. Ей наплетут с три короба про него – террориста, а она примет всё за чистую монету. Да и не это, собственно, главное. Не выживет Марина без него. Последние месяцы болезнь прогрессировала. Ещё год назад она, хоть и не ходила, но могла вязать, рисовала картины, писала ему трогательные письма, когда они с Вадимом воплощали в жизнь свои зарубежные проекты. А сейчас без посторонней помощи уже даже с кровати не поднимается. И кровать ей не абы какая нужна. И матрас специальный. И за кожей следить. И питание… Он мог ещё сотню таких «И» перечислить. Нет. Оставить её он не может. Он допустил промах. Серьезную ошибку. Недооценил противника, его осведомленность, его нацеленность на результат. Сколько раз он уходил прямо из-под носа старой Калоши. Последний раз, правда, пришлось прибегнуть к радикальному способу. Костя вспомнил свой фееричный полет из окна пентхауса в Москва-Сити и горько улыбнулся. Для такого фокуса пришлось заказывать на стороне специальное стекло, ведь стандартные ветровые окна небоскреба просто так не выбить. Варианты таяли на глазах. Уйти – не вариант. Остаться – попадёшься, а что они с ними сотворят ‒ одному Богу известно. Оставался один единственный путь.

Удары конторы всегда были неожиданными. Готовились они тщательно. Продумывались все возможные варианты бегства потенциального Помнящего. Перекрывались все пути к отступлению. Им, стражам закона, в их локальных мирках, зашоренным и близоруким, и невдомек было, что во вселенной Королёва были иные правила. До определенного момента он особо и не думал, как там обстояли дела с миром, который он преждевременно покидал. Его же там уже нет, стало быть, горевать о том, чего никогда не увидишь, не стоит. Да и существовал ли этот мир после его ухода? Это было под большим вопросом. Так было до первой встречи с Мариной. Нынешняя проживаемая с нею жизнь была третьей по счету. Обе предыдущие завершались преждевременно. Причем каждый раз Калошин обрушивал на своего противника всё более изощренные способы облавы. А Костя, он отдавал себе должное, всякий раз оставлял не у дел своего оппонента. И, тем не менее, Калошин, с упорством и рвением маньяка каждый раз настигал Королёва всё быстрее и быстрее. В предыдущей версии себя Костя провел тщательный анализ действий противника. Подобрался к нему настолько близко, насколько это вообще было возможно. Он потратил колоссальные средства в попытке взломать базу данных Калошинского отдела, а когда ему это удалось, выяснилось, что никакой электронной базы данных в его отделе нет. Вся работа велась по старинке. Имелась картотека и архив, вся информация хранилась в печатном виде. Съёмные носители информации – магнитные ленты, компакт диски, дискеты, флешки, конечно, тоже имелись, но пользовались ими лишь на терминалах, не имеющих доступа к локальным сетям.

Косте, однако, удалось сотворить маленькое чудо. Нет, он не смог изобрести способ считывания информации с подобных терминалов, он просто выкрал флешку у личного секретаря Калошина. Правда, существенных результатов этот источник информации не дал. Зато Косте наконец удалось обзавестись списком имен подозреваемых в причастности к Помнящим. К слову, именно тогда он узнал, что подобных ему людей – Помнящих ‒ в мире много и что все они находятся под колпаком у спецслужб. Костя прикинул, как именно искали информацию работники Калошинской конторы. Вероятно, реестр формировался из наиболее засветившихся. Предварительный список, должно быть, состоял из тысяч кандидатов. Там были миллиардеры, нажившие свои капиталы сомнительным путем, имелись победители тотализаторов, разорители букмекеров и просто везунчики. Особую группу составляли предсказатели и пророки всех мастей, а замыкали список сумасшедшие, возомнившие себя богами, и откровенные шарлатаны, также выдающие себя за оных. Вероятно, подобные реестры были и в других странах. Из длинного перечня претендентов, после тщательного изучения и отсева маловероятных кандидатов, формировался шорт-лист из тех, кто, по их мнению, мог быть наиболее вероятным Помнящим. И уже этот список с именами «счастливчиков» попадал на стол к Калошину. Он же, в свою очередь, проводил собственный анализ имеющихся данных и выбирал наиболее опасных для страны кандидатов. Косте даже польстила мысль, что из раза в раз, от жизни к жизни Калошин приходил именно к его имени. Исправил он эту неприятность очень просто ‒ перестал светить свое имя во всех начинаниях. Они с Вадимом придумали, как использовать подставных лиц, и действовали уже через них. Но, по всей вероятности, в этот раз Калошин всё же вышел на него в очередной раз. Никак иначе сложившуюся ситуацию Костя объяснить не мог.

Все его размышления сводились к одному, единственно правильному, решению. Он вновь должен покинуть этот мир раньше времени, должен вновь покинуть Марину. И уже в следующей жизни постараться сделать так, чтобы их никто не нашел. К черту эту власть. К черту эти славу и деньги. Он сможет заработать на ее лечение и своими мозгами. Времени до встречи с ней хоть отбавляй, да и ей будет лучше прожить счастливые годы до оглашения страшного диагноза без его неадекватной персоны. Он чувствовал, что их связывает нечто необъяснимое. Костя никогда не испытывал к ней той слепой любви, которую так любят изображать писатели в своих приторных романах. Никаких песен под луной, никакой ванильной ереси, а-ля «вместе до гроба». Ничего такого, что могло бы поспособствовать их союзу в обычном мире. Но его непреодолимо тянуло к этой девушке. Он понимал, нет, не сердцем, не разумом, а каким-то потусторонним звериным чутьем ощущал, что между ними есть связь. Тонкая нить, сплетающая их судьбы. И с каждой новой жизнью эта связь становилась для Кости всё очевиднее и крепче. Прожить их короткую жизнь вместе стало для него навязчивой идеей. Забота об этой хрупкой, всеми брошенной девушке стала смыслом его жизни. Он не мог объяснить это чувство рационально, как не мог объяснить рационально и суть своего проклятия. Он просто знал. Знал, что должен делать. Знал, что Марина – ключ ко всему его существованию. Но как воспользоваться этим ключом, для Кости оставалось загадкой.

Костя ещё раз взглянул на беспомощную девушку. Казалось, она понимала все его мысли, но никакой тревоги, никакого страха в ее глазах он не увидел ‒ лишь бесконечную веру. Веру в него. Костя улыбнулся ей и медленно подошел ближе. Нежно прикоснулся губами к ее холодному лбу и прошептал:

– Ничего не бойся. Скоро всё закончится.

Марина не боялась. Она не понимала, что происходит, но вера в Костю была неколебима. Она улыбнулась. Улыбнулась так, как могла только она. У Кости защемило в груди от этой улыбки. Как же не хотелось покидать ее сейчас. Как же трудно было добровольно отказаться от нее в эту минуту. Но другого выхода он не видел. Ещё мгновение, и начнут штурмовать самолет, нужно было действовать незамедлительно. Он резко встал и пошел в конец салона. Марина не должна была видеть страшной развязки этой истории. Она осталась сидеть в своем кресле, неспособная даже повернуть голову и посмотреть на происходящее. Костя это знал. Догадывался, что подобный сценарий возможен, и потому, покупая собственный самолет, оборудовал его потайным сейфом. Уже смирившись со своей судьбой, он спокойно прошел в хвост самолета и встал на колени возле кабины туалета. Одним мощным рывком он оторвал от пола мягкую, податливую пластину из ПВХ, обнажая скрытый от посторонних глаз сейф. Набрал на крышке комбинацию из восьми цифр, та сухо щелкнула, и ее край приподнялся. Костя поддел крышку пальцами и откинул в сторону. В небольшом ящике, встроенном прямо в пол, блеснул ствол пистолета. Он взял оружие, перевел предохранитель в боевое положение и, передернув затвор, встал. Рукоять лежала в ладони, как влитая.

Склонность к позерству всегда была у него в крови. Костя не мог отказать себе в удовольствии сыграть специально для Калошина небольшой прощальный концерт. В очередной раз тот окажется с носом, упустит его в последнее мгновение. На этот раз Константин Королёв увидит глаза Калошина. Глаза, полные разочарования. Костя жаждал этой маленькой победы над своим врагом, которого столько жизней подряд боялся и ненавидел. Ничего, сегодня он позволит этому солдафону подобраться ближе. Позволит прочувствовать вкус победы ‒ и отнимет ее.

Свет в салоне погас. Видимо, была дана команда пилотам. Двигатели уже были заглушены. Костя заблокировал запасный выход в хвосте и приготовился к встрече с соперником. Вот-вот должен был начаться штурм. Секунды тянулись, словно резиновые. Наконец основная дверь тихо шикнула и медленно отъехала в сторону, автоматически вниз скользнула хромированная лестница. Костя ожидал, что в салон немедленно ворвутся спецназовцы с автоматами наперевес, но, к его удивлению, по лестнице, тяжело ступая, поднялся сам Калошин. Он окинул салон оценивающим взглядом, лишь на секунду задержавшись на кресле, в котором сидела Марина. Затем перевел взгляд на Костю. Тот по-прежнему стоял в хвосте, сжимая в руке пистолет. К огромному изумлению Кости, Калошин вообще никак не отреагировал на тот факт, что его противник вооружен. Он спокойно, даже подчеркнуто спокойно подошел к Марине. Присел рядом с ней, вглядываясь в ее лицо, словно проверяя, жива она или нет. Затем встал и, поднеся рукав к лицу, произнес:

– Девчонка жива, можете ее брать, – помедлив мгновение, видимо вслушиваясь в то, что ответили в наушнике, и продолжил. – Не представляет угрозы. Арестовать, доставить на базу для допроса.

Последняя фраза явно относилась к Косте. Парень недоумевал. Каким же нужно обладать хладнокровием, чтобы так спокойно, да ещё и лично, проводить операцию по задержанию вооруженного человека? По части позёрства, по-видимому, Калошин всё же переплюнул Королёва, но Костя сдаваться и не думал. В его голове промелькнула странная мысль: «А что, если покуролесить напоследок?» Нет, а, в самом деле, что он, по сути, терял? Абсолютно ничего. Из-за этого старого ублюдка он столько раз умирал не своей смертью, что не грех было бы и должок вернуть. Застрелиться он всегда успеет, а вот Калошин пусть хоть в этой жизни, но помучается. Недолго думая Костя поднял пистолет, направил дуло в спину уходящего Калошина и нажал на курок.

Глава 15

В тишине салона металлический щелчок прозвучал неправдоподобно громко. Выстрела не последовало. Калошин замер. Костя забыл, как дышать. Осечка. Он собрал всю свою волю в кулак и ещё несколько раз подряд нажал на курок. Безрезультатно. Растерянно, почти по-детски, он взглянул на пистолет. Предохранитель в боевом положении. Курок автоматически взводился. Он, скорее машинально, нежели желая совершить действие, нажал на кнопку возле скобы, и в руку вывалился пустой магазин. Костя тупо уставился на обойму, силясь вспомнить, а заряжен ли был пистолет, когда он его прятал. Затем перевел взгляд на Калошина, уже успевшего повернуться к Косте лицом, и с тем же глупым видом уставился на старого вояку.

– Буквально перед вылетом мой помощник изъял патроны, – прозвучал хриплый голос Калошина. – Вас, должно быть, интересует вопрос, почему мы не задержали вас раньше, раз знали место базирования вашего самолета?

Костя молчал, медленно осознавая, что в данную секунду в реальность воплощается самый страшный сценарий его бессмертной жизни. Он в замкнутом пространстве, бежать некуда и убить себя нечем.

– Всё просто, – словно не замечая замешательства Кости, продолжал Калошин, – нам нужна была карта полета, которую могли сообщить только вы лично по прибытии к самолету. Знаете ли, были интересны ваши локации. Где прячетесь, в банках каких стран деньги держите, какими путями собирались скрываться. В общем, всё, что может пригодиться в моей работе. Вы уж не обессудьте, молодой человек, вашей вины, естественно в этом нет. Просто я ‒ лучший. Моя команда состоит из лучших оперативников. У вас не было шансов. Мы и не таких ловили.

С этими словами он вышел из самолета, легко спустившись по трапу. В салон тут же ворвались оперативники в масках, оружия в руках у них не было. Первый из них подбежал к Марине, одним движением отстегнул привязные ремни и, грубо схватив девушку за руки, стал тянуть из кресла. Двое других спецназовцев ринулись к Косте. Когда-то, в самом начале своей бесконечной карьеры, Косте довелось служить в особом отряде ГРУ. Интерес к службе, естественно, угас так же быстро, как и проснулся, но вот навыки, приобретенные им в той жизни, в сознании его отпечатались намертво. Увидев, как бесцеремонно и грубо наглый оперативник схватил и поволок к выходу беспомощную Марину, Костя просто рассвирепел. Есть ещё один способ умереть. Он окажет достойное сопротивление, и они быстро устранят его сами. Далее за него уже работали рефлексы. Послушное тренированное тело легко скользнуло к первому подбежавшему бойцу. Одним легким поворотом корпуса Костя уклонился от протянутой к нему руки так быстро, что бедолаге удалось схватить лишь воздух. Молниеносно зафиксировав его локтевой сустав, Костя с силой ударил по нему снизу вверх. Послышался легкий хруст, и неестественно вывернутая рука бойца больше не могла причинить какой-либо урон Косте. Он тут же нанёс жёсткий и короткий удар ребром ладони по удобно расположенной прямо перед ним шее противника ‒ тот грузно рухнул. Второй подоспевший оперативник уже замахнулся резиновой дубинкой, но Косте не составило труда рассчитать траекторию движения удара. Он легко поднырнул под руку противника, которая, скользнув по касательной, легко оглушила его, задев висок, но маневр давал Косте некоторое преимущество. Воспользовавшись ограниченностью пространства, ‒ в маленьком джете между креслами было не более полуметра ‒ парень выставил правую ногу назад, за противником. Оказавшись чуть позади него, он выкинул правую руку с зажатым в ней пистолетом ‒ как ни крути, а лишние восемьсот граммов в руке существенно увеличивали кинетическую энергию удара, который пришелся аккурат в кадык противнику. Тот рухнул на пол, держась за горло и тщетно пытаясь схватить ртом воздух. Первый из них, тот, что схватил Марину и уже почти дотащил её волоком к выходу, вероятно, приняв ее паралич за попытку задержать его, увидел, как легко Косте удалось справиться с его сослуживцами. Бросив девушку на пол, с грудным рыком он ринулся в атаку. Костя, в самый последний момент заметивший ложный замах рукой, едва удержался на ногах, отводя в сторону моментально выброшенную ногу нападающего. Оказавшись лицом к лицу в узком проходе, они начали бороться, стараясь перехватить руки друг друга. Противник Кости был на голову выше и килограммов на тридцать массивнее. Косте пришлось несладко, когда тот начал развивать свой успех, вышибая из его груди последние капли воздуха. Удары сыпались градом. Оперативник явно метил в печень, надеясь нокаутировать с виду безобидного оппонента. Но умелые действия Кости в обороне сводили на нет все попытки выбить из него дух. Узкое пространство между рядами не давало возможности сделать приличный замах. Окажись они лицом к лицу на ринге, Костя, скорее всего, и десяти секунд не выстоял бы, но тут была совсем другая ситуация. Он начал пригибаться к земле, позволяя сопернику подумать, что победа близка, и, выдержав паузу, во время которой рассчитал мгновения между замахами, резко вынырнул из-под ударов, вкладывая всю свою силу в удар головой. Лоб попал во что-то мягкое, податливое. Быстро бросив взгляд на соперника, Костя понял, что у того сломан нос. Кровь моментально стала заливать всё лицо противника, но того, по-видимому, это обстоятельство особо не волновало. Что ни говори, а ребят на службу в ряды ФСБ берут подготовленных. Своим маневром Костя смог выгадать лишь секунду-другую, но этого вполне хватило, чтобы рукояткой пистолета заехать сопернику прямо в висок. Этот удар был уже ощутимо сильнее первого. Соперник слегка пошатнулся, его руки, явно против воли, стали опускаться, и Костя хладнокровно добил парня еще одним ударом в висок. Тот рухнул перед ним как подкошенный. Вся эта возня в салоне, в конце концов, привлекла внимание и остальных оперативников.

Костя бросился к Марине, перешагивая через тело поверженного врага. Краем глаза он заметил выражение ужаса на её лице. Из положения, в котором она лежала, ей было видно всю схватку. Таким она его не знала. Таким Костя и сам себя не знал. Он и не подозревал, что в его ярости таится столько угрозы для окружающих. Даже когда он служил в разведке, даже когда кирпичами проламывал головы противников, он не испытывал такой неукротимой ярости. Сегодня в нем буквально что-то переключилось. То ли страх за Марину, то ли страх за свою собственную судьбу. Он понятия не имел, как поступают с такими, как он. Как бы то ни было, явно не убивают ‒ это было бы слишком ему на руку. И уж точно не держат в камере в ожидании очередной его реинкарнации по расписанию. Тогда что? Костя быстро вычислил, что этот его страх перед неизвестностью явно превалирует над всеми остальными. Он боялся это узнать, но, с другой стороны, он понимал, что рано или поздно ему придется столкнуться с этой правдой.

Пока он прокручивал в голове возможные варианты, краем глаза заметил, как в самолет спешно поднимаются остальные бойцы. Теперь их было куда больше, чем в первую волну. Быстро оглядевшись и оценив ситуацию, первый из них, не мудрствуя лукаво, потянулся к поясу за оружием. Что ж, подумал Костя, значит, всё закончится именно сейчас, ‒ тем лучше для него. А в следующий раз он будет осторожнее. В следующей жизни сделает всё, чтобы прикрыть их лавчонку. Давай же, сука, стреляй! Он с вызовом посмотрел на противников, готовый к любой боли, к любой смерти. Сейчас его глаза закроются, а откроются уже в теплой постели родного дома. Мама сварит кофе, папа попросит выгулять Хрена, а брат наверняка получит от него за свои идиотские шуточки. Но выстрела всё не было, последовала лишь команда поднять руки и лечь лицом в пол. Какие, блин, гуманные! Костя всё больше свирепел. Всё миндальничают, всё в толерантность играют, придурки. На западе, в той самой колыбели демократии и не подумали бы напавшего на сотрудника полиции преступника уговаривать. Давно пристрелили бы, как собаку, окажи он хоть малейшее сопротивление. В этом ‒ вся суть русской демократии.

Мы слепо подражаем всему, что нам навязывают, но пойти на полноценную копию модели общества не рискуем. Почему? Всё просто и прозаично. Мы – не они. Наше общество никогда не сможет прогнуться под предлогом страха. Нас можно убивать, насиловать, травить наших детей наркотиками и забугорной пропагандой. Нам можно навязать тоталитарный режим с лагерями и пятилетками, но и тогда страху не сломить нас. А почему? Потому что в памяти каждого русского человека всегда хранится зерно бунта. Бессмысленного и беспощадного русского бунта. Эти зерна десятилетиями зреют в наших душах. А в совокупности этих зерен – закрома. В голове любого Ваньки-забулдыги всегда есть информация о том, где на чёрный день вилы лежат. И те, власть имущие, помнят это. Помнят даже лучше, нежели те, кто будет в итоге движущей силой этого бунта. А посему лишний раз дергать за усы тигра не хотят. Боятся перегибать палку с применением силы. Отсюда – мораторий на смертную казнь, отсюда – переполненные тюрьмы, отсюда это тупое сюсюканье с преступниками, многие из которых живут на зоне лучше самого законопослушного гражданина.

Фу. Тошнит от этой мерзкой толерантности. «Руки за голову, на пол!» ‒ «Ты ещё пожалуйста скажи!», ‒ съязвил мысленно Костя и ринулся на противника в надежде, что неожиданность заставит того нажать на курок. И тот действительно выстрелил. Только не из огнестрельного оружия, а из странного вида пистолета. В направлении Кости стремительно вылетели стрелы электрошокера, и он рухнул как подкошенный. Все мышцы свело дикой болью, нараставшей по мере распространения действия разряда. Он оказался на полу, лицом к лицу с потрясённой Мариной. Прежде, чем потерять сознание, ему хотелось сказать ей что-нибудь ободряющее. Сморозить какую-нибудь глупую шутку, чтобы заставить её улыбнуться. Как же хотелось увидеть напоследок эту нежную, полную тепла и ласки улыбку. Но челюсти были сомкнуты так сильно, что, казалось, зубы вот-вот раскрошатся от такого давления. Он не смог выдавить из себя ни звука. Марина смотрела на него, корчащегося от боли, а по её щеке катилась крупная слеза. «Ей ведь гораздо хуже, чем мне, ‒ подумал Костя, прежде чем потерял сознание. ‒ Я, по крайней мере, знаю, почему со мной обошлись столь жестко. А она? Что же теперь будет с ней?..»

– Плохо! Отвратительно! Ужасно! Вы все сработали просто безобразно! – разорялся Калошин в своем кабинете, подводя итоги спецоперации. Дима сидел среди остальных и при каждом выкрике вздрагивал, настолько свирепым сейчас выглядел начальник.

– Вам не спецоперации проводить, вам овец разводить на ферме! – продолжал орать Калошин. – Перелом руки, разбитые морды, сотрясение мозга ‒ и это при задержании одного единственного сопляка, да ещё и безоружного. А если бы нам не удалось перехватить его телефонный звонок? Если бы его пистолет в итоге оказался заряженным? Вас что, как котят бы перестреляли? Пафоса сколько! ФСБ! Сколько самоуверенности, с мигалками они понаехали…

– Калашников! – Калошин грозно посмотрел на парня с корсетом на шее. – Ты на кой хрен полез врукопашную?

– Я думал... – сиплым голосом замямлил сотрудник.

– Думал он! – Виктор распалялся всё сильнее. – Жопой ты думал! Ты видел, что Сидорову за секунду руку сломали?

Молодой парень с гипсовой лангетой от кисти до плеча, которого назвали по фамилии, густо покраснел и повесил нос.

– Видел, – виновато отозвался Калашников.

– Так какого, едрать твою налево, ты полез в драку? Ты не мог шокером воспользоваться? Почему у Баринова возникла сия блистательная мысль, а у тебя нет?

– Вы сами приказали брать живым, – буркнул Калашников.

– Ежу было ясно, что абы кого к Зеркалу телохранителем не приставят! Сколько раз вдалбливать в ваши тупые головы! Противника нельзя недооценивать! Противник силен всегда, и бить надо наверняка. Тем более что перед тобой только что уложили самого подготовленного бойца отряда. Как школьника отлупили ‒ чётко и без лишних соплей.

Весь отряд ёжился под стремительным натиском Калошина. Дима, всю операцию просидевший в машине, чувствовал свою вину не меньше других. Это его идея оставить пустой пистолет принесла столько бед. Он решил, что будет интересно посмотреть на действия противника, считающего, что он вооружен и опасен. Ему и в голову не пришло, что парень в самолете этим самым стволом, как молотком, станет налево и направо головы проламывать.

– Всё, свободны! – наконец скомандовал Калошин. – Вы двое, марш в лазарет! Керр, останься.

Поднявшийся было с места, Дима вновь рухнул на стул. Сидел, не шевелясь. На Калошина взгляд не поднимал. За всё время службы он ни разу не видел начальника в столь скверном расположении духа. Можно подумать, они не достигли цели, думал он. Ну, получили парни по башке. Работа у них такая. Чего их гнобить-то? Да ещё так, при всех. Но в итоге, посмотрев на ситуацию глазами Калошина, Дима пришел к выводу, что выволочка была вполне заслуженной. Парни, конечно, сглупили. Нужно было сразу вырубить этого Константина Королёва, да и дело с концом. Как их в учебке натаскивали: «сначала бей, потом спрашивай». А Калошин, он отвечает за каждого. За весь отряд отвечает. И потому сейчас так бесится ‒ чувствует вину за собой. Значит, не научил, не вразумил. Наверное, Дима и сам бы так распалялся на его месте. Но вины с него эта мысль, естественно, не снимала. Пистолет нужно было изымать.

– Молодец! – неожиданно рявкнул Калошин, ещё не успев перестроиться на другой лад и сменить тональность. Он ходил по опустевшему кабинету, тяжело дыша от злости, которую позволил себе проявить на разборе полетов.

– Чего? – изумился Дима.

– Молодец, говорю! – Калошин встал перед ним и пояснил. – Я долго думал, как второго-то на чистую воду вывести. Ты же сам догадался.

Дима ничего не понимал. Кого на чистую воду вывести? Чего он такого героического придумал?

– Не понимаешь? – уже тише спросил Калошин.

– Если честно, нет, – сконфуженно ответил парень.

– Помнишь, я тебе про концепцию Помнящих рассказывал?

– Ну да.

– Так вот, в нашем деле есть много подводных камней.

Дима поднял голову и вопросительно уставился на шефа.

– Ну, давай, мозги включай! Мы натыкаемся на Бородина. Старый алкоголик, игравший, как оказалось, роль ширмы. Рядом с ним респектабельный молодой человек – Вадим Сергеев. Генератор идей и главный вдохновитель. Если принять как факт, что он и есть наш Помнящий, то, по логике, у него должно было быть Зеркало. Вся слежка за ним преследовала только одну цель – найти это Зеркало. Найти и задержать вместе с ним.

– Простите, Виктор Иванович, – осмелился перебить шефа Дима, – вы так и не рассказали, что за зеркало такое?

– Не сказал? – отыграл удивление Калошин. – Хорошо. Вот тебе факты. Каждый из наших подопечных, Помнящих, имеет бесконечное число возможных жизней. Так?

– Допустим.

– И каждая их жизнь протекает по определенному сценарию, который они могут перекраивать на свой лад. Если, скажем, Помнящий решит прожить жизнь простым смертным, ну там, футболистом или композитором, это нас устраивает. Пусть себе творит да жизнью наслаждается. Им, в конце концов, тоже не позавидуешь. Они такую жизнь не выбирали, это их проклятье. Так вот, есть среди Помнящих отдельные экземпляры, которые рано или поздно приходят к мысли, что им этот дар послан самим провидением для некой высшей цели. Благородной, заметь, цели. Как правило, к тому времени они уже полностью попрощались с кукушкой. И не мудрено, ведь какая психика такое выдержит?

Дима слушал внимательно, но сути пока не улавливал. Калошин продолжал.

– Такие экземпляры в итоге начинают ставить перед собой масштабные, глобальные цели. Сотворить бессмертный шедевр искусства, изобрести что-то стоящее, перевернуть мир науки – это мирные цели. Но бывают и цели опасные – организовать революцию в сверхдержаве, свергнуть монархию, например, или, того хуже, захватить мир. Убить всех евреев, к примеру, и сделать свою нацию исключительной. Улавливаешь?

До Керра начало доходить.

– То есть, – предположил он, – за первыми мы наблюдаем, но не трогаем. Пусть себе пишут пятые симфонии, видят во сне периодические таблицы и продвигают теории струн.

Калошин, улыбаясь, покачал головой и начал размахивать рукой, мол, продолжай, правильно мыслишь.

– А со вторыми мы боремся.

– Жестко и всерьез! – воскликнул Калошин. – Нам непонятны их мотивы. Поди разберись, что у психа в голове. Но нам уже известны прецеденты, когда подобные психи умудрялись весь мировой порядок с ног на голову перевернуть. Конечно, их всегда кто-то провоцирует, кто-то подначивает. Зачастую они являются просто орудием в чужой игре. Но, так или иначе, они способны к таким свершениям, что после о них мир столетиями вспоминает, содрогаясь.

Дима слушал, но в голове что-то не укладывалось. Вертелась на языке какая-то мысль, которую он никак не мог облечь в слова. Он покачал головой, словно отрицая всё вышесказанное, и в итоге спросил:

– Виктор Иванович, но тут бессмыслица какая-то выходит.

– Что тебе непонятно?

– Есть Помнящие. Так их прозвали, поскольку они, из раза в раз перерождаясь в одном и том же отрезке времени, помнят все свои прошлые жизни. Помнят накопленный опыт и могут его воспроизводить.

– Так, верно.

– И каждый раз, когда они умирают, для них всё начинается заново.

– Точно так, – улыбнулся Калошин, предвкушая правильный вопрос подопечного.

– А если всё начинается заново, так какая в этом польза миру? Умер, скажем, Бах, потом родился вновь, а там, где он родился, уже никто не знает ни его, ни его музыки. И бедному композитору из раза в раз приходится писать все свои произведения заново? Для нас, получается, время течет линейно. Мы же, умирая, не возрождаемся где-то в прошлом.

– Может, и возрождаемся, – возразил Калошин, – никто не знает. Есть сотни религиозных и научных гипотез о том, что происходит с нами после смерти. Но все они сводятся к одному: если мир устроен таким образом, что все переживают цикличное перерождение себя в определенный момент времени, то, определенно, это происходит с полной очисткой памяти. И моментом начала новой жизни является наше зачатие и рождение. Именно поэтому мы не помним наши прошлые жизни, даже если таковые и имели место.

– А ваши Помнящие, получается, возрождаясь уже в зрелом возрасте, помнят всё, что было в прошлых жизнях.

– Да.

– Но я тогда не понимаю. Как в итоге они увековечивают свои деяния для нас, живущих в линейном потоке времени?

– А вот это, Керр, самый правильный вопрос! – воскликнул довольный Калошин. – Каждый Помнящий в определенный момент своего развития приходит к мысли, что достиг своего апогея. Всё. Конец. Больше он ничего нового не придумает. Масштабнее не проживет. И тут перед ним встает вопрос: а как сохранить то, чего он достиг? Как передать накопленный опыт миру? Как, скажем, Баху, веками полирующему свои произведения до совершенства, стать по-настоящему бессмертным, увековечив свою музыку?

– И как же? – Дима открыл рот от изумления. – Зеркала? – прошептал он.

– Правильно! – ответил Калошин, хлопнув в ладоши. – Мы называем их Зеркалами. У каждого Помнящего есть свое Зеркало. Его полная копия и одновременно противоположность. Его «альтер эго». Человек с похожим сбоем в системе временных координат, но, к счастью, не зависший в той петле времени, в которой находится Помнящий. Мы не знаем, каков механизм их влияния друг на друга. Единственное, что нам удалось понять – Помнящий и его Зеркало неразрывно связаны между собой. Каждый Помнящий в веренице своих перерождений рано или поздно находит свое Зеркало. И это является для него тем спусковым механизмом, который побуждает его к действию. Это означает, что в своих начинаниях, в своем стремлении к совершенству они приблизились к пику. Что ещё несколько жизней ‒ и можно будет завершать свой путь.

– И как же они его завершают? – спросил Дима, уже догадываясь, каким будет ответ.

– Они погибают вместе. В один день, в одной временной точке. Разрушая эту связь, Помнящий разрывает и свою цепочку перерождений. Он оставляет этот мир. И мир продолжает свое существование со всеми изменениями, которые претерпел от рук Помнящего.

– И какова, в таком случае, суть нашей работы?

– Ты сегодня фонтанируешь правильными вопросами, Дима, хвалю. Скоро ты всё узнаешь. Наберись терпения.

– Ясно. Будет демонстрация?

– Возможно.

– Виктор Иванович, а почему вы меня похвалили?

– В смысле?

– Когда все разошлись, вы сказали, что я правильно поступил, оставив пистолет на борту. Увидев, как этим пистолетом тот парень в самолете отметелил наших бойцов, я решил, что получу от вас взбучку за то, что оставил ему оружие.

– Ты получил бы по первое число, не найди ты этого пистолета. А так ты снял практически все вопросы.

– Какие вопросы?

– Вернемся к началу разговора. У нас был Бородин, был его якобы помощник ‒ Вадим Сергеев, и уже через него мы вышли на Зеркало – Марину Иванову. Так? ‒ Дима кивнул, соглашаясь со всем сказанным.

– Но при девушке оказался ещё один субъект. Так как Иванова, оказывается, страдает редким наследственным заболеванием, неудивительно, что, разыскав ее, Вадим приставил к ней соглядатая и, по совместительству, няньку. Но вот вопрос. А каковы шансы, что наш Помнящий ‒ это именно Вадим Сергеев, а не этот парнишка, постоянно околачивающийся возле девушки?

Керр нахмурил лоб.

– Игра через двух подставных лиц?

– Ага, – хитро подмигнув, согласился Калошин. – А теперь подумай, как узнать, кто есть кто?

– Зная, что лучший вариант перезапустить игру для Помнящего – собственная смерть, нужно было дать возможность проявить себя одному из них.

– Верно, – похвалил Калошин Диму, – и ты, хоть сам того и не планировал, справился с этим вопросом лучше меня. Оставив второму субъекту пустой пистолет, ты спровоцировал его на действие. Будучи в безвыходном положении и окажись он настоящим Помнящим, он бы попросту попытался вынести себе мозги. Напомни-ка, что он сделал, когда оказался со мной один на один?

– Попытался вас убить, – ответил Дима.

– Стало быть… – протянул Калошин, заставляя шевелить мозгами своего преемника.

– Получается, Сергеев оставил этого Константина, как там его…

– Королёва, – уточнил Виктор.

– … Королёва в качестве телохранителя своего Зеркала.

– Вот ты и сложил все детали пазла воедино.

– И что мы сделаем с этим телохранителем?

– Он без надобности нам. Помурыжим год-другой в изоляторе, да и отпустим. Он не опасен.

– Ага, не опасен, – ухмыльнулся Дима, – скажите это Калашникову сотоварищами.

Глава 16

18 ноября 2019 года.

Протяжный скрип закрывающейся металлической двери завершился скрежещущим лязгом тяжелого засова. Костя сделал первый за два года шаг на свободе и остановился, не в силах двинуться дальше. За спиной раздавался ставший уже привычным шум исправительной колонии. Ходили недружным строем отряды, то тут, то там раздавались команды надзирателей. Где-то надрывался двигатель автозака, чихающий и коптящий черным из-за вечно забитых дрянным дизелем форсунок. Из распахнутых настежь зарешеченных окон были слышны выкрики дежурных по кухне, стук алюминиевых кастрюль, доносился тонкий кисловатый запах бигуса.

Стояла на удивление теплая погода. Лицо пригревали лучи солнца, ещё хранившие тепло запоздалого бабьего лета. Бывший арестант обреченно закрыл глаза. Втянув полной грудью утренний воздух, отдающий прелой листвой, он устремил свой мысленный взор к ровной глади озера, на котором проводил последние дни на свободе. Всей душой он тянулся туда, где больше не было ни Марины, ни их уединения. За все два с небольшим года он не получал ни от неё, ни от Вадима никаких вестей. Сотни раз он пытался навести о них справки. Пытался найти Бородина, но тот после его задержания как в воду канул. На суде, больше похожем на фарс, не присутствовали ни друзья, ни родные. Липовые свидетели, которых Костя видел впервые, складно доносили присяжным свою версию произошедшего. Были там и потерпевшие. К счастью, тогда, в самолете, он никого не убил. И те два года, что ему впаяли, казались ему последней насмешкой Калошина. В итоге его выпустили ровно за сутки до момента, когда он должен будет попрощаться с этим миром.

Костя вновь открыл глаза. Прозрачный недвижимый воздух нежно обнимал его, словно стараясь задуть его растревоженные раны. Так же нежно дула когда-то его мать, случись ему обжечься или стесать в кровь кожу на коленках. «Тише, мой малыш, тише. Сейчас пройдет». Голос матери, почти позабытый, в последние месяцы часто оживал внутри него. Громогласным эхом звучал он в его сознании, разлетаясь, усиливаясь, превращаясь в оглушительную симфонию его бессилия. Как же он скучает по ней. Как же он сожалеет, что не мог ей помочь. Никогда не мог. Ни в первую свою жизнь, ни в последующие. Как же горько ему было от того, что он осмелился смириться с судьбой. Что в итоге опустил руки, перестал пытаться спасти их, пустил на самотек их судьбы, уверовав в собственную беспомощность.

Весть о гибели матери в стенах психоневрологического диспансера ему принес старший брат. О злоключениях нерадивого родственника Боре сообщили уже после суда. Оказалось, колония, где Костя отбывал срок, находилась всего в пятидесяти километрах от станицы, в которой поселился его брат. Женившись, он покинул родной город, чтобы начать жизнь заново. Построил дом. Обзавелся детьми. Всё это Костя узнал из коротких редких писем, которые Боря присылал ему скорее из чувства долга – как-никак, единственный родной человек, оставшийся на белом свете. По характеру этих писем Костя догадывался, что немалую толику вины за смерть своих родных старший брат возлагает и на него, Костю. И Бориса можно было понять. Костя покинул отчий дом всего за пару месяцев до смерти отца. Не появился на похоронах ‒ не смог заставить себя приехать. Долгие годы давал о себе знать лишь солидными суммами, которые до помешательства матери он присылал на ее имя. Потом, после того как она попала в психушку, брат перестал принимать от него помощь. Все переводы он отсылал обратно. Костя никогда не обижался на брата. В конце концов, ему пришлось переживать всё это без той брони, которой смог обзавестись сам Костя за многие жизни. То, что Костя переживал из раза в раз, для Бориса было единственно возможным вариантом жизни. Его единственной жизни. В конце концов Костя смирился и с потерей старшего брата. Ни в одной из последующих своих жизней он не был с ним дружен. Ни в одной из них они не пытались разыскать друг друга.

На другой стороне улицы, покряхтев с десяток секунд стартером, громко завелась рыжая «шестерка». Костя повернул голову на звук и обомлел. За рулем сидел Борис. Коротко крякнула первая передача, и машина, словно нехотя, тронулась с места. Развернувшись, брат подъехал к Косте, остановился в метре от него и кивком пригласил садиться. Тот, немного поколебавшись, забрался на переднее сиденье стареньких «жигулей».

– Здравствуй, Боря, – Костя протянул брату руку, но тот не пожал ее. Привычным резким движением он воткнул заедающую первую передачу, и машина, рыкнув мотором, резво тронулась. Ехали молча. Костя робко поглядывал на плохо выбритое лицо брата. Тот сильно изменился за эти годы. Постарел, набрал с десяток кило лишнего веса, виски уже тронула седина. Суровое загорелое лицо его, густо изрезанное морщинами, выражало лишь холодную сосредоточенность. Играющие на скулах желваки выдавали его волнение, а может, и злобу. Выбрались на шоссе, и машинка побежала резвее. В салон ворвался шум набегающего ветра. Костя перестал поглядывать на брата, тупо уставившись на пустую дорогу, стройной лентой убегавшую под коротенький капот.

– Куда мы? К тебе? – прервал затянувшееся молчание Костя.

– В аэропорт, – коротко отрезал Борис и добавил, – меня Светка заставила. Жена моя.

– Да, я помню. Ты говорил, что женат, – попытался подхватить чуть тлеющий разговор Костя.

– Она добрая у меня. Говорит: «Брат же твой...», – зачем-то добавил он. – Добрая она.

Костя поглядел в упор на брата.

– Она добрая, а я нет, – отрезал тот. – Я не ради тебя. Я... – он запнулся, пытаясь подобрать слова.

– Я знаю, Борь. Знаю. Я всё понимаю.

– Ни черта ты не понимаешь! – взорвался Борис. – Ты трус! Трус и подонок! Мы любили тебя! Слышишь? Любили... А ты... – по суровому лицу Бориса градом хлынули слезы. Он и не думал их утирать.

Уже тихим голосом продолжил:

– Может, если б не сбежал тогда... Маму...

Костя молчал. Глядел пустыми глазами перед собой и молчал, ничего не видя, не разбирая дороги. Ох, и тяжело же давалось ему это молчание. Хотелось кричать. Рвать глотку, оправдываясь, доказывать свою правоту, свою правду. Открыться, возможно, единственной родной душе на всей земле. Поделиться этой правдой. Да только правда ‒ она у каждого своя. Суть всех конфликтов не в том, что кто-то хороший, а кто-то плохой. Суть в правде. Разная она, правда эта. Единственное, что смог из себя выдавить Костя, было тихое:

– Прости меня.

– На, вот, возьми. Твое это, – Борис, полез во внутренний карман и достал увесистый конверт.

– Это от кого?

– Год назад... – он резко выкрутил руль, прозевав поворот на аэропорт. – Год назад пришла к нам в дом какая-то женщина. Ничего не пояснила. Просила передать тебе конверт, когда ты выйдешь.

– Почему мы едем в аэропорт?

– Эта женщина велела купить тебе билет на ближайший рейс в Москву. Она суровая была, особо не объясняла ничего. Сказала, ты поймешь всё, прочитав письмо. Письмо велела открыть только в самолете. Вот билеты, – он протянул Косте ещё один конверт, уже незапечатанный. – Она нам денег оставила, чтобы одежонку тебе прикупить какую-никакую. В багажнике, сумку возьмёшь, как приедем.

– Больше ничего не сказала? – оживился Костя. – Не упоминала Вадима, Марину?

– Ничего не сказала. Ушла через пять минут. Дала указания и ушла. Я решил, вы знакомы, раз она так заботится.

– Знакомы? – Костя задумался. Кто бы это мог быть? Ни одной догадки у него не было, но брата решил успокоить. – Да, знакомая моя, с работы.

Остаток пути до аэропорта ехали молча. Борис высадил брата перед терминалом за час до вылета. Регистрацию он прошел за него онлайн, оставалось лишь пройти таможенный досмотр. Выходить Борис не стал, даже не посмотрел на Костю, когда тот доставал из багажника сумку с вещами.

– Спасибо, Борь, – ещё раз сконфуженно пробормотал Костя и, как ни силился не смотреть вслед отъезжающей шестерке, не удержался. Взглянул. Больно было Борису. Больно он ему сделал. Ещё тогда, когда на похороны отца не приехал. И делал больно регулярно. С хладнокровием палача. Из раза в раз. От жизни к жизни.

– Спасибо тебе, Борь, – шепнул вслед брату Костя и, едва сдерживая подступающие слезы, прошел в терминал.

В аэропорту вскрыть конверт не удалось. То тут, то там шныряли полицейские патрули, сотрудники службы охраны. Пройдя досмотр, он уединился было возле автомата быстрого питания, но к нему тут же подвалила толпа ожидающих вылет туристов. Пришлось запихать увесистый конверт обратно во внутренний карман потертого пиджака и дождаться посадки в самолет. Уже после взлёта, как только погас сигнал пристегнуть ремни, он первым делом направился в туалет. Выстояв очередь из двух пассажиров, он, наконец, смог уединиться в кабинке. Сгорая от любопытства, вскрыл конверт. Внутри Костя обнаружил пачку рублевых купюр, тысяч сто, навскидку. К деньгам прилагалась записка. Развернув аккуратно сложенный лист бумаги, Костя обнаружил адрес, написанный от руки, и время: «Кривоарбатский переулок, 10 ‒ 19.11.2019 г. в 21-00».

Костя криво улыбнулся. Кем бы вы ни были, вы опоздали. «Завтра в девять часов вечера меня уже не будет», ‒ подумал он. Однако любопытство всё же заставило парня досконально изучить пакет. Ничего, кроме денег и записки, в нём не было. Бумага, на которой значился адрес, была дорогая, плотная. На такой бумаге впору приглашения на свадьбу печатать. Надпись была сделана пером, но почерк оставлял желать лучшего. Кто же ты?

Требовательный стук в дверь вернул Костю к реальности, в салон самолета. Действительно, нужно было поторапливаться. Он нажал кнопку спуска, вымыл руки и освободил кабинку. Весь оставшийся полет он провел в размышлениях. Никакого плана у него не было. Да и был ли смысл строить планы ради одних суток? Честно говоря, Костя даже не видел смысла выжидать эти последние часы. Взять и покончить с этой чертовой жизнью. Одним махом стереть все неудачи и начать с чистого листа. В этот раз он потерпел самое оглушительное фиаско. Он, конечно, догадался, что его не раскусили, что Вадим принял весь удар на себя. Но финал, как для Вадима, так и для самого Кости, в итоге оказался плачевным. Логично было бы попытаться выяснить его судьбу и судьбу Марины. Но Костя понятия не имел, с чего начать, да и времени было крайне мало. В самом деле, он же не может вот так просто заявиться в контору Калошина, пройти все посты охраны, постучать в дверь его кабинета и полюбопытствовать, мол: «Гражданин начальник, не подскажешь, на кой хрен сдалась тебе девушка-инвалид и где ты друга моего прячешь?» Костя улыбнулся, представив лицо старой Калоши, но быстро стёр улыбку с лица. Такой поступок информации не прибавит, а внимание к нему привлечет, это факт. Хотя Костя, зная, как действовал его оппонент в прошлых его жизнях, догадывался, что за ним могли организовать наблюдение. Даже сейчас, в эту самую минуту за ним могли наблюдать. Эта мысль почему-то посетила его только сейчас, и он попытался мысленно воспроизвести весь их с Борей маршрут от колонии до аэропорта. Но, сколько не напрягал память, выудить из нее хоть что-то ценное не смог. Ни машин, что ехали попутно, ни людей, что встречались ему в аэропорту, он не мог вспомнить. По крайней мере, если слежка и была, то организовали ее отменно. Да и какая, к чертям, разница? Что он за сутки успеет сделать? Следят или нет, Косте было всё равно. Завтра эта проклятая гонка завершится, и он начнёт всё заново. Такой расклад ему нравился. Он сделает работу над ошибками, возможно, опять выберет себе в компаньоны Вадима, подстроив ему в очередной раз то грязное ограбление, и, может быть, тогда им удастся усидеть на троне до самого конца. Единственным вопросом, остававшимся для Кости открытым, было его полное неведение о людях, пытавшихся с ним связаться через Борю. По всему выходило, что это кто-то, кто не связан с Калошиным, или, по крайней мере, действует в обход него. Но при этом люди эти понимали, что Костя ‒ не простой смертный. Им явно было что-то нужно от него. Стало быть, эта попытка с ним связаться нужна была больше им, чем ему. В любом случае, Косте уже не было до них дела. За деньги, конечно, спасибо, он всё-таки надеялся, что они не фальшивые. Но в указанное место к нужному времени он явно не успеет. Костя вновь достал письмо, развернул его и... ничего не увидел. Перевернул листок ‒ пусто. Надпись с адресом исчезла, словно ее и не было. Костя огляделся. Пассажиры не обращали на него никакого внимания, все занимались своими делами. Костя вновь уставился на пустой лист бумаги. Ну не почудилось же ему! Надпись точно была. История становилась всё загадочнее. Он проверил деньги: они-то не пропадут? На всякий случай разделил пачку пополам. Одну часть положил в карман джинсов, другую запихал поглубже в небольшую спортивную сумку, которую положил под кресло. Конверт с пустым письмом оставил во внутреннем кармане пиджака. Остаток полета Костя провел в замешательстве. Затем, прикинув, где можно было бы остановиться на сутки, пристегнул ремни безопасности и постарался вздремнуть.

Глава 17

В столицу его домчал частник. Несмотря на яростное сопротивление Кости (а торговался с наглым лысоватым грузином так, словно полученные от брата деньги были его кровными), таксист всё же содрал с него полторы тысячи деревянных. «Бизнес класс, дорогой, музика-шмузика, все дела, поехали! С ветерком долэтим!» – расхваливал свою машину таксист, и Костя, довольный тем, что смог в итоге сбить цену на треть, разместился на заднем сидении желтого седана.

Первым делом Костя посетил несколько банков, в которых до ареста имел счета. Как он и предполагал, Калошинская контора добралась не только до активов Бородина. Под удар попали все, кто каким-либо образом сотрудничал с ним. Служащие банков лишь руками разводили ‒ мол, если хотите, оставьте официальную претензию или в суд обратитесь. «Нет у меня времени по судам мотаться», ‒ выругался про себя Костя и направился в последний банк, где у него была ячейка. Увы и ах, содержимое ячейки также было арестовано и по решению суда конфисковано в пользу государства.

Убедившись в том, что средств к существованию в этой стране у него больше нет, Костя потратил часть денег на приобретение небольшого ноутбука. Снял на сутки номер в отеле на юго-западе столицы и, забаррикадировавшись в нём, подрубился к вайфаю. Он проверил свои оффшорные счета. Увы, ни одна из его подставных фирм не уцелела, ребята Калошина потрудились на славу. Костя действительно остался с голой задницей, и сказать, что этот факт его вывел из себя, ‒ ничего не сказать. Костя был в бешенстве. Чёртов Калошин перекрыл ему весь кислород. Всё, что у Кости на данный момент было, это сумка с вещами первой необходимости да пятьдесят с небольшим тысяч рублей наличкой. Костя злился не потому, что у него не было денег. Не потому даже, что у него забрали все его активы и недвижимость, ‒ все эти блага ему завтра уже не понадобятся. Костя злился из-за того, что не сможет в полной мере насладиться своим ставшим уже привычным «жестом доброй воли». Он и сам не помнил, где и когда пришла ему в голову мысль оставлять после очередной прожитой жизни подарки этому миру. Причем подарки эти были настолько щедрыми, что их получатели первое время зачастую не верили в их реальность. Он мог с легкостью распределить всё накопленное состояние между детскими домами какого-нибудь города. Мог основать фонд помощи больным раком детям, одновременно став его основным спонсором. Строил школы, детские сады, распоряжался насчет строительства жилья малоимущим и всё такое в подобном духе. Любимой его забавой в последнее время стало заводить, уже после подобного аттракциона невиданной щедрости, знакомство с каким-нибудь малоизвестным писателем или журналистом, и на камеру, а то и онлайн, как это было в его предыдущей жизни, рассказывать о своем даре. К слову, если выбранная им «жертва» могла правильно распорядиться полученной информацией, то должна была неизбежно стать мегапопулярной, что тоже вписывалось в филантропические наклонности Кости. Но на этот раз Калошин отнял у него эту радость. Костя остался без гроша в кармане, да к тому же его схема управления бизнесом не включала его самого как фигуранта. В этой жизни он никому не был известен. Никто о нем не слышал. А попытайся он хоть кому-нибудь рассказать о своем даре, его просто поднимут на смех или примут за душевнобольного.

Конечно, подобное поведение перед смертью и перерождением не было для него догмой, эта его привычка появилась сравнительно недавно. Но для него, старающегося найти хоть какой-то смысл в своём существовании, этот красивый и, бесспорно, благородный жест был необходим. Ему казалось, что таким образом он выторговывает себе индульгенцию на право и дальше коптить этот свет. В бога Костя, конечно, не верил, поскольку вся его жизнь, всё его естество отрицало наличие такой силы, которая позволила родиться в мире такому злу, как он. Откровенно говоря, Костя и в продолжение-то мира не особо верил. В его мироздании конец света наступал вместе с его личным завершением жизненного пути. Он понятия не имел, как сложится обстановка в мире после 19 ноября 2019 года. Кто будет президентом в России или США, закончится ли проект Дом-2, настанет ли то время, когда сто граммов фисташек будут стоить столько же, сколько сто граммов золота (во всяком случае, в 2019 году всё шло именно к этому).

Остаток дня Костя провел в своем номере. Не было ни сил, ни желания выходить наружу. Заказав в номер стандартный ужин, он решил вновь взглянуть на таинственное письмо с исчезнувшими чернилами, но, запустив руку во внутренний карман пиджака, с удивлением обнаружил, что письма нет. Неприятное предчувствие вновь закралось в его душу. Где он мог его посеять? Костя вновь перебрал в голове все свои передвижения за день. Весь маршрут он проделал на общественном транспорте, лишь после посещения банковской ячейки, уже направляясь в отель, он поймал такси. И Костя мог поклясться, что нигде не снимал пиджак и письмо не доставал. Оставался только один вариант – письмо у него вытащили в метро. Он припомнил, как в час пик несколько раз сталкивался в переходах с какими-то людьми. Но в вечно спешащем мегаполисе такие мелкие стычки были делом привычным, и тогда он не придал этим столкновениям значения. Получается, за ним следили. И следили отнюдь не те люди, которые ищут с ним встречи. Вокруг него явно шла какая-то игра.

Возможно, в ней фигурируют несколько сторон. Одни – те, кто пытается выйти с ним на связь. Информации мало, но, по крайней мере, они идут на контакт. Вопрос был лишь в том, кто представляет другую сторону? Калошин? Возможно, но тогда это доказывает, что старый пройдоха так до конца и не поверил в его спонтанно возникшую роль телохранителя Марины. Эта версия объясняла, почему его лишили всех средств к существованию, заморозив счета. Но в таком случае возникал другой вопрос: почему бы Калошину просто не арестовать его? В его власти вычеркнуть Костю из игры вообще, без какого-либо суда и следствия. Получается, если он всё еще на свободе, то это значит, что через него пытаются выйти на людей, ищущих с ним встречи. Но кто тогда эти люди, и почему конторе Калошина так важно их вычислить? В этой шпионской истории вопросов становилось явно больше, чем ответов.

Заинтригованный, Костя начал было придумывать план своих действий, но вскоре спохватился. Какое ему дело до их противостояния, кем бы они все ни были? Завтра в это же время он вновь обретет свободу и молодость. Завтра в это же время он уже будет дома, с родными. Он вновь окажется хозяином положения. В его арсенале вновь появится тот бесценный ресурс, которого так катастрофически не хватает сейчас – время. Поразмыслив на эту тему ещё некоторое время, Костя принял, на его взгляд, единственно верное решение. Он пальцем о палец не ударит в ближайшие сутки. Зачем? Чтобы заставить бегать за собой какие-то неведомые ему силы? Чтобы вновь потешить самолюбие властолюбивого Калошина? Нет. Хватит. На этот раз он не будет пешкой ни в чьей игре. Надоела ему эта возня. Костя дождался, когда ему в номер принесут ужин, плотно поел и, довольный тем, что у него, наконец, появилось время ничего не делать, тупо уставился в небольшой телевизор, которым был оснащён его номер. Он не заметил, как провалился в сон.

Утром его разбудил звонок с ресепшн, звонила управляющая отелем с вопросом, будет ли он продлевать свое пребывание в отеле. Костя спустился вниз и оплатил свой номер ещё на сутки. Заказав попутно в номер завтрак и обед, он сделал небольшую вылазку в ближайшую аптеку. Как и ожидалось, никаких признаков слежки он не обнаружил. Купив в аптеке снотворного, он вновь вернулся в свой номер. Позавтракав, принял душ и снова принялся пялиться в экран телевизора. Часы тянулись неимоверно долго, в голову невольно заползали разные тревожные мысли. Он думал о судьбе Марины и Вадима. Переживал за Борю. В отношении брата Костя принял для себя важное решение: раз у него не получается спасти родителей, то он хотя бы попытается выстроить с Борисом такие отношения, которые помогут тому пережить их семейную трагедию с наименьшими потерями. Быть может, он даже откроется брату в следующей жизни и привлечет его на свою сторону. Задействует в очередных схемах, призванных запутать следы для Калошина, как не единожды делал это с Вадимом. Нужно будет лишь придумать план вербовки и чётко ему следовать. За этими раздумьями он провел ещё один час, но до вечера оставалась целая бесконечная пропасть времени. Именно на этот случай он и запасся снотворным. Ни капли не сожалея о своем решении, он методично выдавил из пачки все таблетки и, даже не дождавшись обеда, принял их разом. Будь что будет. Отравится, так отравится. Какое ему до этого дело? В лучшем случае ‒ умрёт, в худшем ‒ крепко заснёт, а проснется уже дома. Запив таблетки изрядной порцией водки из мини-бара, он лег на кровать. Глаза закрывать не стал ‒ окна плотно прикрывали жалюзи, и потому дневной свет, который мог бы помешать Косте уснуть навсегда, его не тревожил. Спустя четверть часа таблетки вкупе с алкоголем сделали свое дело. Костя и не заметил, как уснул. Последней здравой мыслью, посетившей его, было мысль о том, что он забыл отменить заказанный с утра обед.

Естественно, ему приснилась тяжелая интоксикация. Постоянная неукротимая рвота, выворачивающая наизнанку все его внутренности и заставляющая давиться собственными кишками. Потом вой сирены скорой помощи, какие-то люди, кто в белых халатах, кто в зеленых хирургичках. Ему снилось промывание желудка, капельницы, уколы, кислородные маски. Все эти атрибуты неотложных медицинских вмешательств диким хороводом проносились в его голове, провоцируя очередные приступы рвоты и сильнейшей головной боли. Но в конце концов кошмар отступил, уступив место более глубоким фазам сна. Костя чувствовал легкость в теле, куда-то летел. К нему приходили поочередно образы его друзей и врагов, которые то обнимали его, то угрожали, а он, будто ничего не замечая, продолжал парить над всем этим до безобразия суматошным миром. В итоге и эта стадия сна медленно испарилась, оставляя Костю в кромешной тьме наедине с самим собой. В этой абсолютной пустоте не было ничего из привычного ему мира. В эту реальность не проникал свет, не было слышно ни единого звука. Он просто был. Существовал и не мог прервать этого существования. Отныне он не был властен над своей судьбой. Он просто пребывал в бесконечно пустом пространстве. А потом пропало и это ощущение, словно он был машиной, компьютерной программой, которой обрубили электричество.

Ещё не придя в себя окончательно, Костя вновь ощутил запах дома и улыбнулся. Всем своим телом он ощущал тепло уютной постели, тяжесть одеяла из верблюжьей шерсти. По квартире витали те же запахи, что и всегда. Мама жива и готовит завтрак. Папа, должно быть, в своем кабинете готовится к очередному трудовому дню и, вероятно, скоро заглянет к нему в комнату, попросит выгулять Хрена. Костя не хотел открывать глаза. На этот раз он решил притвориться спящим, чтобы подольше насладиться домашним уютом. Он укрылся одеялом с головой и перевернулся на другой бок. Прохлада нетронутой стороны подушки приятно освежила его щеку. Костя вытянулся в струнку, разминая затекшие члены, но тут же почувствовал боль в животе. Нет, не такую, как при отравлении, ‒ болели мышцы живота и диафрагма. Стало тяжело дышать, и каждый новый вдох отдавался в ребрах противным ноющим чувством. «Странно, ‒ подумал Костя, ‒ видимо, в прошлой жизни я действительно здорово отравился, раз мой мозг перенес в эту телесные воспоминания». Он выбрал удобную для себя позу эмбриона и остался лежать под одеялом. Вскоре легкая дрема вновь затуманила его сознание, и сквозь нее он услышал, как в комнату кто-то вошел, должно быть, отец. По шагам, тяжелым и слегка шаркающим, он удостоверился, что догадка верна.

– Проснулся уже? – послышался грубый, с хрипотцой, как у Высоцкого, родной голос отца. – Поднимайся, мать уже завтрак приготовила.

– А с Хреном гулять разве не нужно? – отозвался Костя, не желавший раньше времени покидать нагретую кровать.

– Не нужно, – отозвался отец. – Вставай, сынок, – как-то уж больно ласково произнес он, – нам с мамой нужно тебе кое-что рассказать.

«Вот это поворот», ‒ подумал Костя. За все свои жизни так он ещё не просыпался. Чего это им понадобилось ему рассказывать? Костя поморщился, силясь вспомнить подобный диалог в прошлом, но в голове оказалось пусто, таких слов раньше он не слышал. Ладно. «Сбой в матрице», ‒ пошутил сам с собой Костя и решил, что еще пяти минут в постели будет достаточно, чтобы прийти в себя. Не забыть бы про эту чертову детальку от парусника на полу! Если он и в этот раз на нее наступит, то... Костя, не придумав наказания для ни в чём неповинного корабля, сказал отцу:

– Да, пап, встаю, ещё пять минуточек.

– Вставай, сынок, вставай, – вошла в комнату мама, – никаких пяти минуточек у нас нет.

Голос матери был хоть и знакомый, но... какой-то другой. Костя никак не мог понять, что не так. В груди заколотилось сердце. Начала подступать тошнота. Озарение наступало медленно, но с каждой секундой оформлялось во всё больший ком подозрения. Словно лавина, оно захлестнуло Костю целиком. Одним резким движением он сдернул с себя одеяло и увидел перед собой двух совершенно незнакомых ему людей. Пожилые мужчина и женщина стояли перед ним в совершенно незнакомой ему комнате. На лице Кости отобразилась паника. Озираясь по сторонам, бросая взгляд то на людей, стоявших перед ним, то на предметы чужого для него интерьера, он резко приподнялся в кровати. Тут же накатила тошнота, сильно закружилась, а затем и заболела голова. В висках пульсировало так, будто к барабанным перепонкам приставили два гигантских метронома.

– Кто вы? – закричал Костя. – Кто вы, и что вам нужно?

Женщина сделала шаг навстречу к нему, но её удержал мужчина. Она так и осталась стоять перед ним с протянутой рукой, будто собираясь прикоснуться к его губам пальцем, как делала не раз его мать. Но она не была его матерью. Эту женщину он не знал.

– Кто вы, чёрт побери! – вновь закричал Костя, отползая в самый конец кровати. Так страшно ему ещё никогда не было. Лицо женщины, полное боли и сожаления, исказилось странной улыбкой. Она вновь подняла руку и поднесла её уже к своим губам.

– Тише, Костенька, тише. Мы не причиним тебе вреда. Тише, мальчик мой...

– Кто вы? Где я? – Костя уже орал, затравленно озираясь по сторонам, размахивая руками, пытаясь отодвинуть от себя стремительно сужающееся пространство. Он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, как вдруг его взгляд зафиксировался на собственных руках. С диким ужасом в глазах Костя взглянул на свои ладони. Они оставались прежними. До него не сразу дошло, что это значит. Они оставались прежними, то есть не молодыми, какими, по идее, должны были стать после пробуждения, а именно прежними. Ладонями тридцатидевятилетнего Константина Королёва. Он вновь поднял взгляд на стоявших перед ним людей.

– Костя, – с тёплой улыбкой сказал мужчина, обнимая за плечи женщину, – мы твои родители.

Глава 18

Чтобы отойти от шока, Косте потребовались сутки. Осознание новой действительности давалось с трудом. Отчасти мешало его изрядно пошатнувшееся здоровье. Как выяснилось, отравление не было плодом его воображения. Упаковка снотворного вкупе со спиртным чуть было и правда не отправили его на тот свет. В первые часы после своего пробуждения Костя узнал от родителей (теперь он не сомневался в их реальности), что это именно они пытались выйти с ним на контакт. Передав через Борю послание, они в течение целого года готовились к операции по вызволению Кости из лап Калошина. Организовав в Москве целую агентурную сеть, они рассчитывали с наименьшими потерями вывести сына из игры, затеянной старым ГэБэшником. Но учесть все нюансы не смогли. Они не знали точного времени его очередной реинкарнации и, как следствие, не могли предсказать поведение Кости. А ему хотелось просто поскорее покончить с этой жизнью и начать новую. Вмешался случай. Его, находящегося без сознания и захлебывающегося собственной рвотой, нашла горничная, которая разносила на этаже обеды. Костя забыл отменить заказ, и только это, по сути, и спасло ему жизнь. Девушка немедленно вызвала скорую, а родители, вовремя подсуетившись, прибыли на место раньше муниципальной машины с врачами. Благо, их первоначальный план включал использование кареты скорой помощи по указанному в письме адресу.

К слову, идея с исчезающими чернилами показалась Косте просто гениальной.

– Это папа придумал состав чернил, – не без восхищения рассказывала мама, ни на миг не выпуская из своих теплых ладоней рук сына.

Бумага пропитывалась специальным раствором, и при нанесении на нее особых чернил хранила информацию лишь несколько минут. Пока лист был сложен пополам и запечатан в вакуумном конверте, надпись оставалась видна, но при контакте с воздухом тут же вступала в реакцию с парами влаги, неминуемо образующимися при дыхании читающего, и испарялась за несколько минут. Информация восстановлению не подлежала.

Первые часы после пробуждения Костя, не отрываясь, разглядывал мать. Отец, следуя своей неизменной привычке быть суровым, но справедливым главой семейства, не считал нужным находиться у постели больного каждое мгновение. Он часто отлучался по каким-то своим делам, но с завидной регулярностью наведывался в комнату сына под разными надуманными предлогами. Даже с учетом возраста, оба Костиных родителя оказались в хорошей форме. Отец, как и в молодости, выглядел подтянутым и, несмотря на оформившийся животик и существенно поредевшую шевелюру, казался битым временем существенно меньше матери. В маленькой сухонькой старушке, державшей Костину руку даже в часы, когда он, всё ещё не отошедший от интоксикации, проваливался в тяжелый сон, едва угадывалась та молодая черноволосая женщина, какой помнил её Костя. Но глаза поседевшей матери выдавали её с головой. Сомнений не было. Это её глаза, полные любви и нежности, смотрели сейчас на Костю. Это её голос, почти не изменившийся, нежно и заботливо ласкал его слух, когда он вздрагивал и просыпался, преследуемый очередным тяжелым кошмаром. Это её руки, хоть и подернутые частой сеткой морщин, отпаивали его с ложечки легким куриным бульоном. Чёрт возьми, даже бульон был тем же самым, из детства! К вечеру отец, озабоченный тем, что его жена вот уже двенадцать часов кряду не брала в рот ни крошки, увел её из Костиной комнаты. Оба пожелали парню спокойной ночи и оставили повзрослевшего сына наедине с собственными мыслями. Косте не хотелось отпускать их, но, понимая, что для тяжелого и обстоятельного разговора потребуется много сил, он смирился с тем, что должен отоспаться. К вечеру дурнота и головная боль незаметно прошли, им на смену пришла усталость. Организм восстанавливался, но всё же требовал должного к себе внимания, и потому Костя без особых усилий отключился, позволяя сумбурным мыслям в голове уложиться за ночь в стройный ряд вопросов, которые он непременно задаст родителям завтра. Впервые за все свои жизни Костя вновь испытывал это тёплое чувство – быть ребенком, быть сыном. Так и уснул он с блаженной улыбкой на лице, под сладкий аккомпанемент родительской любви.

На следующее утро Костя чувствовал себя уже заметно лучше. Он проснулся рано и, припомнив все события прошедших суток, испугался, не приснилось ли ему всё это. Но, едва он успел подняться с кровати, к нему в комнату вошла мама, внося поднос с завтраком. От запаха аппетитной сдобы (булочки у мамы всегда выходили изумительно) у Кости разыгрался зверский аппетит. В два счета расправившись с завтраком и запив всё холодным морсом, он вышел с мамой на террасу, где за небольшим круглым столиком их уже ждал отец. Налив всем домочадцам свежесваренный кофе, он с наслаждением раскурил трубку.

– Где мы? – спросил Костя, обозревая чудесный пейзаж, открывавшийся с террасы. Небольшой бревенчатый дом с покатой крышей стоял на склоне довольно отвесной скалы. Казалось, он был ее естественным продолжением, буквально вырастая из нее. Террасу подпирали массивные сваи. Внизу раскинулся густой хвойный лес, за которым в изумрудной долине, поджимаемая противоположной стороной скалы, расположилась небольшая деревушка. Далеко на горизонте виднелась полоска воды ‒ возможно, залив или бухта.

– Мы в Исландии, – сказал отец, – в пятидесяти километрах от Рейкьявика.

– Но как вы смогли… – ошеломленно разглядывая живописный пейзаж, прошептал Костя.

– Долгая история, – ответила мама, – ешь давай!

Она придвинула к сыну тарелку и жестом, не терпящим возражений, положила на нее несколько крупных сырников, щедро сдобрив их сгущенным молоком. Когда только успела всё напечь? Костя не стал возражать и накинулся на любимое с детства лакомство. Покончив с завтраком, он взялся за чашку с кофе.

– Мам, пап, – начал он тяжелый для него разговор, – прежде чем выслушать вашу историю, я должен вам кое-что рассказать о себе.

Отец отложил пустую чашку, откинулся на спинку плетёного кресла и уставился на Костю. Мама сидела неподвижно.

– Дело в том, – начал Костя, потупив взгляд, – я … – он не мог сходу подобрать слова, чтобы объяснить свое необычное состояние. – Кажется, я не могу умереть. Я…

– Ты – Помнящий, – сухо сказал отец.

– Прости? – не понял Костя.

Мама продолжила за отца:

– Таких, как ты, называют Помнящими.

Костя сглотнул, не веря своим ушам. Они знают?

– Ты не умираешь, – продолжала мать, посерьезнев и стерев со своего лица нежную улыбку. – Ты живешь, как все, развиваешься, как все, стареешь, обзаводишься сединами и хроническими болезнями. Но, достигнув определенного возраста, ты переносишься обратно в прошлое, в один и тот же день, и начинаешь все заново. Раз за разом. От жизни к жизни. Причем весь накопленный жизненный опыт ты запоминаешь и в следующем своем воплощении можешь им пользоваться.

Мать испытующе смотрела на реакцию сына. Отец также не сводил с него глаз.

– Но откуда вы знаете?

– Костя, родной, – мамин голос стал немного мягче, но сохранял серьезный тон, – мы с папой всё знаем, потому что мы такие же, как ты.

– Мы тоже Помнящие, – тихо подтвердил отец.

Эти слова прозвучали для Кости, как гром среди ясного неба. Ошеломленный, он уставился на родителей:

– Но я думал…

– Что ты один такой? – отец весело усмехнулся. – Нет, сынок, нас много. Подобные нам люди встречались и раньше. Никто не ведет статистики, но, по моим скромным подсчетам, на земле в настоящее время проживают порядка пятисот Помнящих. У некоторых даже свои профсоюзы есть. Некоторые из нас собираются в небольшие группы, делятся информацией, разрабатывают планы поведения и своды законов, нарушение которых строго карается. Кодекс поведения Помнящего, так сказать.

– Но этого просто не может быть! – воскликнул Костя. – Я столько лет провел в таком состоянии и ни разу не встречал подобных себе!

– То, что ты их не встречал, – возразил отец, – говорит лишь о том, что эти люди строго придерживаются политики конфиденциальности и невмешательства. Прежде всего, ради собственной безопасности.

Отец вновь раскурил потухшую трубку и продолжил, выпуская густой сизый дым:

– Большинство из них устраивает такая жизнь. Есть люди, срок пребывания которых в этой линии времени, в совокупности, достигает полутора тысяч лет.

– А давно вы с мамой?…

– Я перерождался больше двухсот раз, мамин стаж около восьмидесяти, ‒ ответил отец.

Костя молчал, пытаясь осознать озвученные цифры. Молчание прервала мама:

– Мы с твоим отцом встретились, когда я впервые испытала перерождение. Мне было очень страшно. Я была растеряна, не понимала, что со мной происходит. Впервые попав в эту временную петлю, я испытала сильнейший стресс. Провела несколько лет в психиатрической больнице. Никто не верил мне, а я не имела достаточного опыта, чтобы скрывать свое состояние. Мне нужно было понять, что со мной происходит. Я кричала, искала помощи, но меня никто не слушал. Люди вокруг справедливо принимали меня за душевнобольную, и вскоре я и сама поверила в то, что больна. Разумом я понимала – то, что мне приходится переживать, на самом деле происходить не может. Несколько лет я лечилась, разумеется, безуспешно. До этого я прожила относительно долгую и достаточно трудную жизнь, а в один прекрасный момент, проснувшись, вновь стала семнадцатилетним подростком.

– Вполне справедливо, что этой юной курносой девчушке было нелегко принять подобное, – вмешался в рассказ отец, нежно держа в своей огромной ладони руку матери.

– И только для того, чтобы меня отпустили, я стала подыгрывать врачам. Мне, конечно, не поверили, но поскольку я не была «буйной», – она улыбнулась, – консилиум врачей постановил, что я могу жить в социуме, и меня отпустили. Отец на тот момент имел уже порядочный стаж, – усмехнулась она, глядя на мужа. – Он помог мне адаптироваться к этому феномену. Объяснил суть происходящего и некоторые правила поведения в подобном состоянии. Мы полюбили друг друга и прожили на данный момент... – она задумалась. Родители переглянулись и, не сговариваясь, рассмеялись.

– Не считай, я сам уже сбился со счета, дорогая, – отсмеявшись, сказал отец. – Костя, мы с мамой уже очень долго живем вместе. Мы знаем друг о друге всё. За это время мы стали единым целым, одним организмом. Мы чувствуем друг друга буквально на расстоянии.

– Как же вы познакомились? – спросил Костя.

– О, милый, – ответила мама, – нас свело провидение.

Отец усмехнулся:

– Физика нас свела, – сухо, как мог только он, ответил папа и начал объяснять. – Мир Помнящих плохо изучен. Сам понимаешь, явление это не рядовое, и для его изучения понадобилось бы привлечь большие ресурсы и много ученых умов. Это неизбежно привело бы к тому, что сам факт нашего существования пришлось бы предать огласке. Есть серьезные и очень влиятельные структуры, которые на такой риск никогда не пойдут.

Мама начала убирать со стола. Отец, затянувшись горьким дымом, продолжил:

– Фактически, о природе наших способностей известно мало, я могу лишь строить гипотезы. Достоверно известно лишь одно, – отец взял со стола салфетку и выбил из трубки пепел, – у каждого Помнящего есть свое Зеркало – человек, не обладающий нашими способностями, но неразрывно связанный с нами. Наш мир устроен таким образом, что, так или иначе, каждый Помнящий в процессе своего существования рано или поздно встречает Зеркало – свое отражение в этом мире. Их словно притягивает друг к другу. Этот своего рода магнетизм, практически, является аксиомой существования Помнящих. Каждый из нас должен встретить на своем пути свое Зеркало. Иногда, и тут уже я умываю руки, поскольку объяснения у меня нет, Зеркало бывает одно на двоих. Как у нас с мамой.

Костя вопросительно уставился на родителей. Мама, уже вернувшаяся из кухни с подносом печенья, села напротив и продолжила:

– Твой брат, Боря.

– Боря? – изумился Костя.

– Да. Боря ‒ мое Зеркало, – ответила мама.

– И одновременно мое, – подхватил отец.

Костя затряс головой:

– Ничего не понимаю! Как ваш сын может быть вашим Зеркалом, он же появился...

Отец перебил его:

– Борис ‒ приемный ребенок.

Костя открыл рот. Голос предательски покинул его.

– Так мы с твоей мамой и познакомились. Мы оба были притянуты своим Зеркалом. Волей судьбы или волей этого непостижимого закона притяжения мы оказались в одном и том же месте в одно и то же время. В доме малютки, где и рос на тот момент маленький мальчик Боря, так как от него отказались родители.

– А мы с отцом, когда поняли, что к чему, усыновили его. Нас тянуло к этому малышу. Тянуло обоих и со страшной силой. Когда отец понял, что я тоже Помнящая, он предложил мне, как это сейчас называется, оформить фиктивный брак и усыновить Борю. Идея свести воедино наши судьбы, хотя бы и в качестве эксперимента, показалась нам с отцом заманчивой и перспективной. В конце концов, мы ничего не теряли, а, живя под одной крышей, приобретали уникальную возможность понять, какая связь между Помнящим и его Зеркалом.

Костя был ошеломлен. Его разум отказывался принять истину.

– Погодите, стойте, стойте! – воскликнул он. – Боря ‒ ваш приемный сын? А я?

– А ты, Костя, наш родной ребенок, – мягко ответила мама. – Ты должен понять нас, Костя. Мы не сделали ничего предосудительного. Да, мы не стали встречаться с твоим отцом на волне романтических отношений, наша встреча была предопределена другими силами. Но мы полюбили друг друга. Пойми, любовь для нас понятие несколько иное, нежели для обычного смертного. Ты и сам, как мы успели заметить, ни разу за все свои жизни не обзавелся ни семьей, ни детьми. У тебя были увлечения, были привязанности, но, насколько мы можем судить, ничего похожего на то чувство, которое люди называют любовью, ты не испытывал. Я права?

Костя задумался и нехотя покивал головой в знак согласия. Мама говорила правду. Он и сам это понимал. В какой-то момент своего существования он задавался этим вопросом – почему, собственно, ни одно из его романтических увлечений не было настолько сильным, чтобы можно было охарактеризовать его таким емким и важным словом, как «любовь». Не найдя вразумительного ответа, Костя задвинул решение этого вопроса в долгий ящик, резонно предположив, что ответ рано или поздно отыщется сам собой.

– Хорошо, – согласился с полученной информацией Костя. – Допустим. Вы усыновили Борю, потому что он был... есть ваше Зеркало. Потом у вас родился я. Зачем понадобилось устраивать весь этот спектакль с твоей смертью, папа, и с твоей, мам, душевной болезнью?

Мама вздохнула. Взглянув на отца и, получив от него в знак согласия едва уловимый кивок головы, ответила:

– Всё ради вашей с Борей безопасности.

– Видишь ли, – продолжил отец, – в нашем мире есть ряд факторов, из-за которых мы вынуждены скрываться.

– Те, кто охотятся за такими, как мы? – предположил Костя.

– Да, и им подобные, – коротко ответил папа. – У нас есть враги, Костя. И это грозные противники. Наше состояние, по сути, уникально, а возможности почти безграничны. Единственное ограничение в жизни каждого Помнящего – отведенное ему время. У каждого Помнящего это постоянная константа. Кому-то отпущен год, а кто-то проживает между циклами десятки лет. За это время, можно успеть многое. Некоторые из нас воспринимают свое состояние как дар и делают всё возможное, чтобы выжать из него максимум полезного. Иные, поддавшись искушению, воспринимают свою жизнь как некое провидение, посланное миру самой вселенной. Они не выдерживают этого бремени и начинают мнить себя Богами, способными перекроить мир. По сути, они правы. Подобный дар можно использовать как во благо, так и во вред человечеству. Но мы не Боги. Мы смертны, Костя.

– А вот отсюда поподробнее, пожалуйста, – оживился Костя.

– Как я говорил, достоверной информации очень мало. Я думаю, наше, по сути, бесконечное существование тесно связано с жизнью наших Зеркал. Когда погибает Зеркало, Помнящий перерождается, и цикл замыкается. Всё начинается заново.

– Но мы при этом не умираем! – возразил Костя.

– Нет. Мы переносимся в начало своего цикла и продолжаем жить.

– Тогда почему ты сказал, что мы смертны?

Отец вздохнул и, собравшись с мыслями, продолжил:

– Я упомянул наших врагов.

Костя кивнул.

– Так вот. Как только о нас стало известно, а никто из нас точно не знает, когда и как это произошло, то некоторые из нас стали пропадать. Исчезать бесследно. Члены нашего немногочисленного сообщества до поры до времени развивались отдельно друг от друга. Лишь в начале двадцатого века самые древние из нас стали собирать Помнящих в организованные группы. Это сложно понять… – отец с трудом подбирал слова. – Несмотря на различие во взглядах и существенную разницу в отведенных годах, так или иначе, наши пути пересекаются. Собираясь в группы, мы получили возможность присматривать друг за другом. И в какой-то момент в наиболее организованных группах заметили, что некоторые Помнящие пропадают. Это не сразу бросилось в глаза. Мало ли, по какой причине тот или иной Помнящий в очередной своей жизни не вышел на связь. Но факты – вещь упрямая. Наши ряды стали стремительно редеть. Тогда самые мудрые из нас предприняли отчаянную попытку выяснить, в чём тут дело. Они организовались, появились первые, глубоко законспирированные сообщества Помнящих, единственной целью которых, было установление истины.

– Какой истины?

– Как устроен этот мир, конечно, – развел руками отец. – Изучив природу этого феномена, древние надеялись открыть путь к истинному бессмертию.

– А заодно и вычислить тех, кто им мешает, – вмешалась мама.

Костя слушал, разинув рот.

– И что же удалось выяснить?

– В том-то и беда, сынок, – выдохнул отец. – Те, кто занимался этим вопросом, исчезли. Понадобилось всего-навсего пять или шесть циклов, чтобы выбить из строя лучших из нас. Наш мир оказался на пороге гибели. В обычном, линейном мире простых смертных мы стали персонами нон грата. За нами открылась настоящая охота, и самое ужасное заключается в том, что мы не знаем, каким образом наши преследователи выходят на наш след.

Мама, наконец, уселась рядом, перестав суетиться по хозяйству.

– К нашему счастью, – она призадумалась, – а, быть может, и на беду, ты родился как раз в тот самый момент, когда на нас с отцом вышли эти страшные люди.

– Несколько циклов подряд, – продолжил отец, – ещё до твоего рождения, мы отбивались от них, как могли. Но всякий раз на наш след выходили всё раньше и раньше. И в итоге мы скатились до критической точки.

– Мамина петля? – предположил Костя.

– Именно, – отец кашлянул, встал с кресла и, облокотившись о деревянные перила террасы, продолжил:

– Мы избрали тактику максимальной маскировки. Не выигрывали в лотереи, не стремились к богатству и славе и, в итоге, нам удалось выкроить для себя несколько спокойных циклов жизни.

– Что же пошло не так? – заинтригованный, Костя не мог усидеть на месте.

– А потом на меня вышел этот субъект – человек с лицом, иссеченным шрамами. Не знаю, как и каким образом он откопал информацию обо мне, но к твоим девятнадцати годам наша семья могла уже перестать существовать.

– В смысле? – не понял Костя.

– В прямом, – сухо ответил отец. – Добираясь до Помнящего, они вычищают из его жизни всех, кто может повлиять на его жизненный цикл, на его перерождение.

– Мы с твоим отцом очень боялись за вас с Борей, – добавила мама. – У нас просто не было другого выбора, как организовать для нашей семьи трагический спектакль. По изначальному сценарию отец покидал нас первым. Всё просто и банально – отрывается тромб, обширный инфаркт, молодой мужчина погибает, оставляя на свою супругу долги и двух подростков, та, в свою очередь, сходит с ума, благо опыт подобной роли у меня уже был, а дальше... – мама вздохнула, – дальше вы с братом должны были пожить какое-то время самостоятельной жизнью.

– Мы пытались выиграть для вас время, – сказал отец. – Но мы просчитались.

Костя стал нервничать. Он уже догадывался, что скажут родители, но, тем не менее, не мог унять свои руки ‒ он всегда, когда волновался, ковырял заусенцы на ногтях. Мать заметила волнение сына и придвинулась к нему.

– Потом произошло то, что мы с твоим отцом никак не могли предвидеть. Ты переродился в первый раз. Мы ничего не могли поделать. Для нас это стало шоком, но прекратить начатый спектакль мы уже не могли. Риск был слишком велик.

– И вы продолжили играть.

– Да. Мы решили посмотреть, что из этого получится.

Костя не мог понять. В этом рассказе что-то не сходилось, и вскоре он понял, что именно.

– Стойте, стойте! – поднимая руки вверх, запротестовал он. – Я могу понять положение папы. Инсценировка смерти, похороны и так далее, хотя ума не приложу, как вам удалось провернуть это настолько убедительно. Ну да ладно, допустим. Он-то погиб, спрятался, переждал какое-то время и зажил новой жизнью. Так?

– В общих чертах, да, – признался отец.

– Но каково же было тебе, мам? Провести половину жизни в психушке, и всё только ради того, чтобы обвести вокруг пальца ваших преследователей?

– На тот момент он не страдал флатулизмами, – парировала мама, стараясь разрядить обстановку, – и потом, мне пришлось куда легче, чем твоему отцу. По крайней мере, меня не закапывали в гробу на собственных похоронах.

Костя с ужасом посмотрел на отца, вспоминая день его похорон. Неужели он действительно был погребен? Отец понял немой вопрос сына и буркнул ему в ответ:

– Потом расскажу.

Мама накрыла Костины руки своими ладонями, не давая ему разодрать себе пальцы до крови:

– Да, мне пришлось некоторое время провести в изоляции от внешнего мира, но такова была цена ваших с Борей жизней. Спустя некоторое время мы с отцом воплотили в жизнь наш изначальный план с подменой меня на другую женщину. Мы подыскали подходящую кандидатуру с реальным психиатрическим анамнезом. Бедняжка была действительно больна, и у нее не было родственников. К счастью, на тот момент охоту за нами прекратили, и мы без труда провернули эту аферу.

До Кости стало доходить:

– Так вот почему в какой-то момент ты перестала меня узнавать?

– Да, сынок, – горько ответила мама. Я, конечно, не была в восторге от того, что вы с Борей не заметили подмены, но мне пришлось приложить к этому всё свое актерское мастерство. За несколько лет, проведенных в клинике, мне пришлось сбросить с десяток килограммов веса, нарочно сделать несколько лишних пломб и даже удалить два зуба для того чтобы подмену никто не смог разоблачить. А потом отец забрал меня.

– И все эти годы мы с матерью пытались придумать хоть какой-нибудь дееспособный план, – подытожил отец.

Костя почувствовал, что от обилия информации его голова готова лопнуть. Он не мог вымолвить ни слова. В голове вертелась лишь одна мысль: «Бедный Борька! Ему, должно быть, пришлось хуже всех». Словно прочитав мысли сына, мама сказала:

– Да, Борис до сих пор ни о чем не догадывается.

Глава 19

Октябрь 2020 года.

Дима заметил, что Калошин в последние месяцы сам не свой. Он стал чаще срываться на подчиненных, причем зачастую необоснованно, постоянно ходил задумчивый и слегка потерянный. Было видно невооруженным глазом, что в голове начальника готовится очередной мозговой штурм. Дослужившись в команде Калошина до капитана, Дмитрий Керр мог похвастать тем, что неплохо изучил повадки шефа. К примеру, когда тот становился таким вот вечно срывающимся и брюзжащим стариканом, ‒ жди нового дела. Так было практически всегда. Но на этот раз карты не складывались. Обычно перед разработкой нового клиента старик часами просиживал в своем кабинете, разбирая досье кандидатов. Но из достоверных источников (а Дима не поленился втереться в доверие к личному секретарю начальника) новоиспеченному капитану было известно, что никаких досье отдел Калошина за последние месяцы не получал. Подразделение, трудившееся над этой задачей, попросту не успело сделать подборку подходящих кандидатов. Больше всего Керра бесил тот факт, что Калошин не делится с ним своими мыслями. Он давно привык к бытующему в его окружении мнению, что старик готовит его себе на замену, оттого и таскается с ним по всем командировкам да выворачивает наизнанку все потроха своей вотчины. Об этом в их конторе не судачил разве что ленивый. Поначалу Диму это радовало, но, расчётливый по натуре и практичный по жизни, Керр быстро смекнул, что положение «любимчика» не так уж и выгодно для его карьеры. Сослуживцы, с кем можно было излить душу за кружкой-другой пива, моментально превратились в завистников, которым спину подставлять уже не стоило. С дугой стороны, детей ему с ними крестить не светило, а посему парень просто отпустил ситуацию и стал сам соблюдать дистанцию с коллегами по цеху. В конце концов, если молва права и Калошин действительно видит в его лице замену себе, то сближаться с будущими подчиненными и не стоит. Авторитет нужно было зарабатывать уже сейчас.

И, тем не менее, привыкший получать информацию из первых уст Керр сильно напрягался, наблюдая, как его шеф изо дня в день трудится над новой задачей, а его в свои дела не посвящает. В какой-то момент Дима даже стал сомневаться, а над новым ли делом трудится его сенсей? Буквально на прошлой неделе Дима заглядывал к Калошину в кабинет, когда тот вызвал его по какому-то организационному вопросу, и краем глаза увидел среди вороха бумаг на столе начальника папочку с делом за номером восемь. Диме потребовалось минут пять, чтобы перебрать в памяти ворох дел, с которыми ему приходилось сталкиваться за последние два года и, к своему удивлению, он понял, что дело номер восемь было тем самым, с которого он начинал свою работу в Калошинском подразделении. В голове парня всплыли и подробности: там ещё объект разработки проворачивал свои махинации руками им же сотворенного олигарха, ныне беглого. Занятное было расследование. Но дело было закрыто, вина фигурантов полностью доказана, а меры по нейтрализации опасного Помнящего приняты. Чего это шефу понадобилось ворошить прошлые дела? Не найдя для себя сколь бы то ни было правдоподобного объяснения поведению начальника, Керр решил поступить так, как поступал всегда в подобных ситуациях. Он просто пустил всё на самотек.

«Начальство умнее, начальству виднее» – думал Дима и продолжал добросовестно исполнять свой служебный долг перед Родиной. Как правило, подобная тактика срабатывала безотказно. Всегда выходило одно из двух: если дело было важным, оно, так или иначе, вовлекало Керра в свои дебри, если же дело было пустяковым, то и париться в таком случае не было никакого резона. Так и служил Дима все эти месяцы, не обременяя свою душу терзаниями по поводу неизвестно чего. Но на сей раз что-то ему подсказывало, что начальник встревожен. И не просто встревожен ‒ он впервые за многие годы не имеет чёткого плана действий. Взгляд его тщательно скрывал панику, но скрыть от Димы очевидное он не мог: Калошин пребывал в замешательстве. Оттого он и ночует в архиве, оттого и проводит летучки с видом закодированного алкоголика, оттого и злой, как собака, и срывается на всех подряд. Даже Диме пару раз доставалось.

«Шила в мешке не утаишь», ‒ говаривала бабка Димы, и в итоге молодой капитан был вознагражден за свое терпение. Сегодня утром Калошин вызвал его к себе, и у них состоялся довольно занимательный разговор.

– Присядь-ка, Дима, – странным заискивающим тоном попросил Калошин. Дима сел напротив и постарался придать своей позе максимальную раскованность. Калошин был отличным физиономистом, и поэтому скрыть от него какие-либо эмоции было делом довольно трудным. Диме хотелось верить, что на этом рубеже его оборона была сильна, поскольку он годами вырабатывал в себе привычку во время всех серьезных разговоров строго следить за поведением своего тела. Он и сам неплохо читал людей. Когда его муштровали к государевой службе, то лекцию на эту тему их курсу читал какой-то знаменитый японский психолог. Догадывалось ли светило мировой психиатрии, кому именно оно читает лекции, или нет, Дима не понял, поскольку манера общения профессора с аудиторией на лекциях и при личных беседах вне занятий никоим образом не намекала на какую-либо озабоченность этим вопросом. Казалось, что японец одинаково вежлив и сдержанно учтив как со студентами, так и с преподавательским составом. Именно поэтому в студенческие годы Дима увлекся столь интересным направлением криминалистики. Изучая манеру общения знаменитого в узких кругах японца, Дима пришел к выводу, что вовсе не исключено, что по окончании курса лекций для российских ФээСБэшников тот будет читать тот же самый курс лекций сотрудникам американского центрального разведывательного управления. Причем с тем же каменным лицом, с такими же маловыразительными интонациями и на том же ломаном английском.

– Будешь чего-нибудь? Чай, кофе… – Калошин потянулся пальцем к селектору, чтобы сделать распоряжение, но Дима решительно отказался от предложенного сервиса и спросил:

– О чем вы хотели побеседовать со мной, Виктор Иванович?

– Дима, – начал Калошин, присев на краешек стола напротив него, – ты помнишь наше первое с тобой дело?

Керр безупречно отыграл «изумление», а затем «попытку припомнить то самое дело». Не забыл закатить глаза, отвести и слегка отклонить в сторону голову, даже затылок почесал на всякий случай.

– Как же, припоминаю. Это тот миллиардер, как же его... Ах да, Бородин! И тот парень, что им управлял. Зеркалом у него, если я не ошибаюсь, была девушка-инвалид?

– Да-да, это то самое дело. Хорошо, что вспомнил, – похвалил Калошин. – Тут, знаешь ли, заминка одна вышла...

Дима вопросительно уставился на начальника.

– Да не то чтобы прямо проблема... Так, догадка одна... – Калошин ходил вокруг да около и никак не решался на откровенность, что было ему крайне несвойственно.

– Виктор Иванович, – решил помочь шефу Дима, – вы расскажите всё, как есть, я же не первый год с вами работаю, уж как-нибудь разберусь, что к чему.

– Ты помнишь того парня, который потом в колонию попал за сопротивление при аресте?

– Конечно, помню. Он тогда знатно наших потрепал в самолете.

– Так вот, Дима. Парень этот несколько месяцев как вышел из тюрьмы.

– Так, вышел он из тюрьмы, и что? – искренне недоумевал Дима.

Калошин вздохнул и продолжил:

– Я, Дима, такие вещи отслеживать стараюсь. У меня была задачка ‒ человечка этого отыскать да присмотреть за ним. Как поведет себя, что делать будет, куда пойдет, ну ты сам знаешь... Прощупать хотел его.

– А с чего, собственно, нам его щупать-то? – продолжал удивляться Дима. – Дело закрыто, виновные наказаны. Даже этот отсидел, сколько там набежало ему?

– Два года.

– Два года отсидел мужик. Чего же вы от него ждали?

– Да в том-то всё и дело ‒ всего ожидал, только не попытки суицида.

Дима слегка задумался, но после ответил:

– Ну, в целом, это тоже можно объяснить. Мол, не вынес несправедливого наказания, потерял всё, что было. Без денег, без крыши над головой, без какой-либо поддержки... Тут не каждый здоровый сдюжит. А у того парня явно проблемы с головой были, раз уж так дрался за свой кусок хлеба.

– Вот в этом и проблема, – протянул Калошин, – кусок-то у него был немаленький. Целая куча всего по заграницам была припрятана. Не простой это телохранитель. Я вообще сомневаюсь, что он наёмник в этом деле.

– Погодите-ка, Виктор Иванович, вы же сами тогда сказали, что, вероятнее всего, его именем прикрывались мелкие операции по отмыванию средств и переводу их в оффшоры.

– Тогда я так и думал. Но больно всё гладко у нас вышло тогда. Я в какой-то миг даже засомневался.

– И на всякий случай решили присмотреть за тем парнем. А он возьми и отправься на тот свет сразу после отсидки, так, что ли?

– Я не сказал, что он умер, – резанул Калошин. – Я сказал, что имела место попытка суицида.

– Не обратил внимания, извините, – виновато произнес Керр, мысленно ругая себя за невнимательность. – Но к чему привела эта попытка?

– А ни к чему не привела.

– Так он жив?

– Мы не знаем.

– Мёртв?

– Не уверен.

– Ничего не пойму. Так жив или мертв? Если вы знаете, что он пытался покончить с жизнью, значит, предельно плотно следили за ним.

Тут Дима слегка запнулся. Как это Калошин несколько месяцев назад смог организовать столь плотную слежку за важным свидетелем, а он, Дима, ни сном, ни духом об этом? Эта неприятная мысль мельком кольнула его сознание, но он не стал сосредотачиваться на ней сейчас, дабы не терять нить разговора.

– Кстати, как именно он пытался уйти из жизни? – Дима решил убить этим вопросом сразу двух зайцев: и подробнее о слежке узнать, и сама информация, вроде как, к делу относилась напрямую.

– Он таблеток наглотался. Запил целую кучу таблеток водкой и чуть было коней не двинул. А перед этим он провел сутки в поисках всех своих замороженных счетов.

– Не вижу в этом ничего странного, – ответил Дима. – Он только вышел из тюрьмы. Логично, что он попытается вернуть себе то, что по праву принадлежало ему. Жить-то он на что-то должен...

– В том-то всё и дело. Мы отследили все его перемещения, как в городе, так и в сети. Не похоже, чтобы все эти мероприятия проворачивал человек, лишь косвенно замешанный во всех махинациях, проделывавшихся нашим Помнящим Вадимом Кирилловичем Сергеевым.

– В смысле?

– Ну, вот, скажем, ты помнишь все свои банковские реквизиты наизусть?

– Реквизиты? – задумался Дима. – Ну, у меня три банковских карты и я помню все три пин-кода к ним.

Калошин хмыкнул:

– Целых три пин-кода помнишь? Ну, ты даешь! Молодец, хвалю!

– Виктор Иванович, я достаточно хорошо вас знаю, чтобы отличить похвалу от сарказма. В чём подвох?

– Пин-код он помнит... Этот Константин Королёв помнил все счета во всех пяти банках Европы и Азии. Наизусть знал пароли, ключи, кодовые и контрольные фразы, адреса отделений, в которых заключались договора, и даже код ячейки в хранилище одного их столичных банков. И это после двух с лишним лет заключения!

– Но, Виктор Иванович, – засомневался Дима, – может, вы не уследили, и у него вся информация была на каком-то носителе? Что угодно: флешка, телефон, записная книжка, листок бумаги, наконец...

– Я тоже не поверил, когда мне доложили. Приказал искать носитель. Но, кроме конверта, который ему передал его родной брат сразу после выхода из тюрьмы, у него ничего при себе не было.

– А что в конверте?

– В том-то и дело, что ничего. Наш умелец вытянул эту записку у него прямо в метро, тот даже не почувствовал. Но лист бумаги оказался пустым.

– Пустым? – изумился Дима.

– Ну да, пустым! То есть, очевидно, что изначально на нем была какая-то информация. В лаборатории подтвердили, что бумага пропитана каким-то реагентом. Но восстановлению эта информация не подлежала, как ни бились наши химики над этим клочком бумаги.

– Значит, там могла быть информация по реквизитам, – начал размышлять Дима, – он ее запомнил, а потом уничтожил улику. Затем он проверил все свои счета, ничего на них не обнаружил и, сильно загрустив, решил покинуть этот свет.

– Сам понял, что сморозил? – скептически посмотрел на Диму Калошин.

– Не совсем, – признался капитан.

– Во-первых, за такой короткий промежуток времени запомнить такой колоссальный объем информации просто невозможно. Стало быть, вывод первый – он знал это всё изначально. Знал и хранил в голове всё это время. Во- вторых, с жизнью он кончать надумал поздновато, не находишь?

Дима не знал, что ответить.

– Ну, прикинь себя на его месте. Ты в шоколаде. Работа прибыльная и не особо пыльная ‒ девку-инвалидку от говна всякого охранять да говно, извини за тавтологию, из-под неё убирать. Потом бац ‒ и гейм овер. Ни работы, ни денег, ни перспектив, да ещё и на зону угодил. Если б он реально собирался покинуть этот свет, ему ничего не мешало сделать это ещё на зоне. Да что там, и в СИЗО прекрасно с этим можно справиться при желании, сам знаешь!

Дима начал понимать, к чему клонит Калошин.

– Хотите сказать, что мы не того приняли за Помнящего?

– Не знаю, – честно признался Калошин. – Вот это тебе и предстоит выяснить. Поднимай архивы и начинай копать. Я распорядился, чтобы к завтрашнему утру у тебя была вся информация по этому делу.

– И с чего мне лучше начать?

– С чего начать ‒ сам решай. Сегодня у тебя мозговой штурм. Прикинешь, что к чему, накидаешь план действий, а завтра начнешь его реализовывать. И не затягивай.

– Есть! – бодро отозвался Дима.

– Всё, свободен, – отрезал Калошин и уселся за свой стол, давая понять, что на этом аудиенция закончена.

Глава 20

На следующее утро, получив на руки все материалы по делу номер восемь, капитан Керр приступил к своему заданию. Первым делом он внимательно изучил рапорт своего же товарища по цеху, проводившего слежку за бывшим сидельцем Константином Королёвым. «Вот жук, ‒ думал Дима, листая документ, ‒ работал над моим первым делом, а мне не сказал». Поначалу Дима решил «взять на карандаш» будущего подчинённого, дабы искоренить в отделе крысятничество, но, обдумав сложившуюся ситуацию и взглянув на неё шире, понял, что операцию проворачивал сам Калошин, и, вероятнее всего, Диму не поставили в известность именно по его приказу. Почему? Этот щекотливый вопрос Дима решил обдумать попозже, на досуге, а сейчас ему требовалось сосредоточиться на решении конкретной задачи.

Рапорт был довольно подробным и включал в себя практически поминутно расписанный график передвижения Королёва. Но ничего подозрительного в поведении объекта слежки Дима так и не увидел. Будь он на месте того мужика, скорее всего, действовал бы так же. Подозрительным было лишь то, что у ворот колонии его встречал старший брат Борис. Судя по информации из досье, с братом Константин дружен не был, долгие годы они вообще не поддерживали связь. Их мать скончалась незадолго до конца срока заключения Константина, и это, по сути, было единственной причиной, по которой Борис Королёв вышел с младшим братом на связь. Также открытым оставался вопрос, что именно передал Борис Константину. Деньги – это понятно, без них никуда, а вот что было в записке? К слову, в деле, переданном ему Калошиным, имелась и та самая записка. Химики из отдела криминалистики не поленились провести тщательный анализ реагента, которым была пропитана бумага. Рапорт прилагался, но не содержал ничего конкретного. Просто набор химических формул и сложных названий элементов. Суть рапорта сводилась к тому, что состав определить удалось, а вот его пропорции ‒ нет. Очевидно, что технологию производства таких записок кустарным путем не получить, кто-то явно постарался, чтобы переданная Константину Королёву информация не попала в чужие руки. Вряд ли эта информация была секретной и содержала пароли, шифры, коды – Королёв всё же не супершпион. В записке, надо полагать, была короткая, ёмкая, легко запоминающаяся фраза, возможно, указание координат, адрес или номер телефона, то есть то, что было легко запомнить.

Уже на этом этапе расследования можно было сделать несколько заключений: во-первых, есть человек или группа лиц, которые пытались выйти на связь с бывшим заключенным, причём ребята эти явно не простые. Предвосхитили действия Калошина и вместо того, чтобы выйти на связь лично, прибегли к довольно оригинальному способу общения. Во-вторых, если эти люди имеют понятие о возможностях Калошина, стало быть, они не могли не знать, что в подобных делах айтишники и экономисты его отдела вычищают из загашников своих подопечных в пользу государства всё до копейки. Следовательно, Константин Королёв нужен был им не как ключ к их кубышкам с золотом, а самолично. Это навело Диму на мысль, что Калошин мог быть прав – Королёв-младший не просто пешка в этой игре, а самый что ни на есть главный действующий персонаж, пропажа которого не играет на руку их конторе. Третий вывод, напрашивавшийся сам собой, заключался в том, что нейтрализованные два года назад Вадим Сергеев и Марина Иванова были связаны между собой лишь косвенно. В свете новых событий становилось ясно, что два года назад Калошиным действительно могла быть допущена ошибка, и нейтрализованные объекты не приходились друг другу Помнящим и Зеркалом. Очевидно, вся троица была связана между собой, но вопрос был в том, кто есть кто? Если принять факт, что Калошин сделал ставку не на того, и Вадим Сергеев не был Помнящим, то на эту роль прекрасно подходил Костя Королёв. Но это порождало новый вопрос: кто, в таком случае, был его Зеркалом? Вадим или Марина? А, возможно, и кто-то другой, им ещё неизвестный.

Керр ломал голову над этой задачкой всё утро. Листая рапорты и отчеты, делая новые запросы по телефону и планомерно уничтожая все запасы кофе в конторе, он в конце концов пришел к стройной и логической пошаговой стратегии. Учитывая факт пропажи из поля зрения Константина Королёва – потенциального Помнящего, по ошибке упущенного почти три года назад, единственным источником информации для них мог служить только один человек. И этого человека необходимо было воскресить, привести в норму его голову, а после – допросить, делая акцент на том, что с ним уже провели достаточно жестокий эксперимент и что у него появился второй шанс на жизнь в этом мире. Дима понимал, что этим человеком мог быть только Вадим Сергеев. Страдающая редким недугом Марина, скорее всего, не вынесет процедуры, а так рисковать ему никто не позволит. Если убедить Вадима не удастся, тогда иголки под ногти. Дима поморщился от этой мысли: насилие ради насилия ему не было свойственно. Но на войне, как на войне ‒ все средства хороши. Понадобится прибегнуть к крайним мерам ‒ он к ним прибегнет. Далее было необходимо копнуть глубже под этого Константина Королёва. Навести справки о семье, пообщаться со старшим братом и оценить степень его причастности ко всей этой истории. Авось, и всплывет что интересное. С тем и пошел к начальнику. Калошин, как всегда молча, выслушал доклад Керра и коротко кивнул:

– Добро! Санкцию на процедуру в отношении Вадима Сергеева я подпишу, но ты должен понимать, что рисковать у нас не принято.

– Есть, товарищ полковник!

Дима понял намек. По всей видимости, допустивший ошибку Калошин всё же не рискнет отпускать Вадима, для подстраховки. К чему бы ни привело расследование, Вадим Сергеев по его окончании будет вновь нейтрализован.

Процедура воскрешения нейтрализованных объектов ранее проводилась лишь на подопытных. Тогда сроки гибернации не превышали нескольких месяцев, поэтому толком никто достоверно не знал, как отреагирует тело человека на пробуждение спустя два года. За всё существование отдела Калошина к подобным мерам не прибегали ни разу. Посетив научный отдел на юго-западе столицы, Дима лично передал распоряжение Калошина о разморозке Вадима Сергеева. Ему сообщили, что сама процедура займет около суток, но на восстановление всех функций организма, в том числе и когнитивных, потребуется не менее двух недель. Это время Керр решил посвятить второй линии своего расследования. Сборы были недолгими, и тем же вечером он вылетел в Краснодар, чтобы допросить Бориса Королёва.

Старший брат Константина проживал на одном из хуторов близ Краснодара. Переночевав в отеле аэропорта, капитан Керр отправился по нужному адресу. Снабжение конторы в регионах заметно уступало столичному. Для передвижения ему предоставили служебный «форд мондео», заметно побитый временем и неаккуратной эксплуатацией. Дима быстро преодолел расстояние в несколько десятков километров и, сверившись с навигатором, уже к десяти утра припарковался напротив небольшого бревенчатого дома на хуторе Коржи.

Октябрьская погода, наводящая тоску в Москве, здесь обернулась красивым осенним колоритом. Только-только тронутые осенью сады и лесопосадки вдоль полей, отливающие желтизной под ярким, но уже заметно охладевшим южным солнцем, радовали глаз. На полях уютными горбиками красовались аккуратно уложенные в ровные круглые брикеты стога. В воздухе пахло сеном и тем, чем обычно пахнет в русской глубинке. Керр выбрался из автомобиля, огляделся. Несмотря на размеры хутора, а по местным меркам он не считался маленьким, улицы встретили его угрюмой пустотой. Редкие самосвалы, проползавшие по ним, были единственными свидетелями уже отгремевшей осенней страды.

Дима подошел к обветшалой калитке. На двери висел выцветший от времени и беспощадного солнца голубенький почтовый ящик с нарисованным через трафарет номером нужного ему дома. Керр приподнял пальцами заслонку, прикрывающую щель, ‒ ящик был полон макулатуры. Оглядевшись по сторонам и убедившись в отсутствии свидетелей, Дима потянул за торчащую из щели бумагу. В его руках оказались местные газеты, счета за два месяца, реклама. В сознании Димы прозвучал чуть слышный стон. Неужели никого нет дома, и весь путь проделан зря? Он нажал на звонок. Потом ещё раз. Ожидаемо, никто не ответил. Заметив, что калитка запиралась лишь на хлипкую задвижку, он попытался ее открыть, но та сопротивлялась. Пошарив по забору рукой, он наткнулся на штырь, любезно висящий с другой стороны забора. «Ничего в нашей стране не меняется», ‒ подумал Дима и, взявшись за железку, явно предназначенную для того, чтобы поддевать снаружи задвижку, открыл калитку. Двор встретил капитана запустением. То тут, то там валялись разбросанные ветром газеты. Уже успевшая пожухнуть листва хрустела под ногами. Дима обошел постройку. Дома никого не было. Окна были плотно зашторены, входная дверь и не думала поддаваться. На всякий случай Дима проверил цветочные горшки на подоконниках и коврик с потертой надписью «welcome», но запасного ключа нигде не оказалось. Уходить с пустыми руками, естественно, не хотелось, нужно было как-то всё же проникнуть в дом и осмотреться. Керр уже совсем было решил ломать форточку в сенях, как вдруг его окликнул от дороги женский голос:

– А вам чаво надо-то? – с характерным южным акцентом поинтересовалась проходившая мимо дородная бабка. Дима обернулся на окрик и подошел к ней.

– Мне бы с хозяином поговорить.

– С Борисом, што ль? Та нет их. А вы хто им будете? Родня?

– Я из органов, – ответил Дима, доставая из пиджака удостоверение и протягивая его недоверчивой старушке. Та, сощурившись, пробежала взглядом документ.

– А звать тя как?

– Капитан Керр, Дмитрий Керр, – ответил Дима, убедившись, что удостоверение старушка прочесть не удосужилась.

– Еврей? – подозрительно хмыкнула старушка.

– Немец, – слегка обиженно парировал Дима и добавил, – по отцу. Так вы говорите, что хозяин уехал?

– Увезли яво, – скорчила печальную мину старуха, – прям средь ночи-то и увезли на скорой. Эх, жалко, хороший мужик был, работящий, непьющий совсем.

– А жена его?

– Так Светка с ним и уехала.

– Давно?

– Месяца два как. Помер, как пить дать, помер.

– Ну, а куда его увезли, вы знаете?

– А почем мне знать-то? – огрызнулась старуха. – Я ж только соседка, меня в известность не ставили.

– И что, за всё время так никто и не объявлялся?

– Из хозяев ‒ никого.

– А из чужих? – оживился Дима.

– Приезжали двое. Как ты вот ходили, вынюхивали. Только документов у них не было.

– А описать их можете? – из соседки информацию приходилось буквально тянуть клещами.

– Да не помню я уже. Один молодой, что ли, другой постарше. Почитай, мне ровесник. Хороший такой дед, емьпазантной наружности, – мечтательно закатив глаза, ответила старушка. – На моего деда похожий, царствие ему небесное. Я уже пять годков без своего соколика свет божий копчу, никак не приберет меня Господь.

Дима решил прервать причитания старухи и поинтересовался:

– А у вас, случайно, ключей от дома нет? Ну, мало ли, по-соседски, может, оставляли?

– Нет, милок. Нет у меня ключей. Они не общались ни с кем на хуторе. Жили особняком, хозяйство вели. Ничем не торговали, за горилкой ко мне не ходили.

Бабка икнула и, осознав, что сморозила лишнего в присутствии представителя власти, поспешила перевести разговор:

– А вам они зачем? Набедокурили?

– Да ничего, собственно, страшного. Так, пару вопросов задать.

– Так ты в районную больничку поезжай, сынок. Там, может, чаво и скажут об них.

Бабка спешно засобиралась восвояси, Дима не стал ее задерживать. По всей видимости, больше информации из неё было не вытянуть. Он ещё раз огляделся по сторонам. Улица была пуста. Бабка довольно быстро преодолела сотню метров и скрылась за поворотом, хотя и жила явно в каком-то доме неподалеку ‒ как-то же она увидела среди ночи карету скорой помощи. Дима с трудом поборол в себе желание выломать дверь и проникнуть внутрь. Но что-то подсказывало ему, что ничего важного жилище Бориса Королёва скрывать не могло. Гораздо важнее было выяснить, куда увезли его два месяца назад и жив ли он в настоящее время. По логике, шансы застать важного свидетеля в живых были велики, иначе его жена уже вернулась бы домой.

Немного поразмыслив, Дима вернулся в автомобиль и взялся за мобильный. Сделав несколько запросов в местные органы власти, он принялся ждать. Не прошло и десяти минут, как перепуганные насмерть звонком столичного следователя оперативники накопали для него всю необходимую информацию. Оказалось, что Бориса Королёва сначала увезли в местную больницу, где диагностировали какую-то опухоль. Здешние врачи не решились оперировать и организовали перевод в одну из больниц Краснодара. В настоящее время Борис Королёв находился там в отделении паллиативной помощи в крайне тяжелом состоянии.

Недолго думая, Дима сорвался по указанному адресу. Успеть бы, думал он. Чутье его подводило редко, и на сей раз оно противным, тянущим внизу живота комом предвещало Диме, что дело может принять крутой оборот. Пока ехал до больницы, его терзала одна мысль. Почему Калошин почти год тянул с поисками этого Константина Королёва? Почему всё-таки не поставил его, Диму, в известность? Какую игру бы ни затеял его начальник, Дима понимал, что срочность, с которой ему было поручено распутать этот клубок, указывала только на одно – Калошин проигрывал эту партию. Проигрывал вчистую, и в настоящий момент происходит нечто из ряда вон выходящее, раз его начальник так паникует.

До места он добирался больше часа. Бесконечные ремонты путепроводов и мостов по пути сильно осложняли движение в крае. Машина, любезно предоставленная его коллегами, не имела ни проблескового маячка, ни «блатных» номеров, а посему товарищи автомобилисты не спешили пропускать спешащего по служебным делам капитана. С трудом и матюками прорвавшись по раздолбанным улицам краевой столицы к указанной в навигаторе точке, Керр припарковался прямо перед шлагбаумом больничного комплекса. Светанул своей ксивой перед носом высунувшегося было из своей будки чоповца и, дав четкое указание побледневшему парню припарковать его машину, швырнул ему ключи. Ещё минут пятнадцать Дима бегал по бесконечным лабиринтам корпусов больницы, разыскивая нужное ему отделение. Наконец, слегка запыхавшийся, он оказался на пятом этаже терапевтического корпуса. Вход в отделение паллиативной помощи был закрыт магнитным замком. Не дождавшись ответа на звонок, Дима принялся барабанить по пластиковой двери.

– Ну чего шумишь-то? – выругалась на него санитарка, взявшаяся из ниоткуда. Крупная розовощекая тётка в замызганном халате толкала перед собой тележку с кастрюлями в направлении запертой двери в отделение.

– Так не открывают, – смутился Дима.

– Не открывают, значит, заняты все, – сурово ответила санитарка, отталкивая тележкой навязчивого посетителя в сторону. – Вы навестить? Часы приема на двери, а сейчас обеденное время, – сурово прохрипела женщина.

Но Дима, уже взявший себя в руки, молча ткнул удостоверением ей в лицо:

– Я не посетитель. Я по служебной необходимости.

– Так бы сразу и сказали, – внезапно легко сдалась хамоватая баба, – халат только накиньте.

Женщина кивнула на вешалку в углу, где висели видавшие виды халаты на несколько размеров больше необходимого. Дима подчинился и, накинув халат поверх пиджака, прошел за санитаркой в отделение. У входа висела пластиковая табличка с написанными на ней номерами палат и фамилиями пациентов. Судя по затёртости пластика, пациенты в этом отделении особо не задерживались. Дима быстро вычислил нужную палату и направился к ней.

У кровати больного суетился какой-то мужчина в халате ‒ высокий седой врач делал перевязку распластавшемуся на измятой койке больному. В иссохшем, истощенном пациенте с землистым цветом кожи и заостренными чертами лица Дима с трудом опознал Бориса Королёва. Его фотографию он видел в деле номер восемь.

– Вам кого? – поинтересовался врач.

– Меня зовут капитан Керр, – тихо сказал Дима, – ФСБ. Мне нужно задать несколько вопросов вашему подопечному.

– Маску наденьте, – попросил доктор, протягивая Диме древнюю марлевую повязку, вынутую из кармана халата. Сам эскулап был в колпаке и в современной маске на резинках. Пока Дима возился с завязками, доктор закончил процедуры и тихо сказал:

– Не думаю, товарищ капитан, что вам удастся разговорить этого больного. Он уже несколько дней в медикаментозной коме.

– А что с ним?

– Вас интересует диагноз? Рак поджелудочной. Четвертая стадия. Канцероматоз брюшины, метастазы почти везде. Мы получили его в крайне запущенном состоянии. Увы, такой вид рака развивается почти молниеносно, и помочь таким пациентам практически невозможно.

– А супруга его часто навещает? – едва сдерживая нотки разочарования в голосе, спросил Дима.

– Гражданка Королёва? Да, довольно часто. В последнее время, правда, я её не видел, видимо, мое дежурство не выпадало на часы её посещёний. Но раньше мы довольно часто сталкивались. Естественно, она сильно переживает. Но тут такой случай... – доктор запнулся. – Гораздо полезнее будет посещать церковь, свечки ставить во здравие. Не удивляйтесь, это не сарказм. Среди врачей немало верующих, даже в таком отделении, как это. А сейчас, с вашего позволения, я удалюсь. Мне ещё обход делать.

Не дожидаясь позволения, доктор вышел из палаты. Керр остался наедине с тяжелобольным пациентом. Он лихорадочно перебирал в голове варианты. Как ему теперь действовать? Чёрт, нужно было спросить у врача, оставляла ли супруга какие-либо координаты. Хотя... Наверняка в истории болезни должны быть все необходимые контакты.

Пока Дима в замешательстве стоял у смертного одра, в палату вошли четыре медика.

– Вы кто? – поинтересовался старший из них. – Сейчас запрещены посещения, обход идет.

Дима не сразу понял смысл фразы. Обход? Он бросил взгляд на говорящего и увидел бейдж с его фамилией. У остальных были такие же бейджики.

– Сколько врачей в отделении? – грозно спросил он доктора, не удосужившись представиться. От такого напора тот смутился, но возмущаться не стал:

– Только я, заведующий отделением. Это паллиативное отделение, тут штат врачей не нужен. А вы, собственно...?

Окончание фразы Дима уже не услышал. У того первого, встреченного Димой в палате и по глупости принятого им за врача, никакого бейджика не было. Выбежав в коридор, он быстро огляделся. Из соседней палаты выплывала с тележкой та самая санитарка, которая его впустила. Дима бросился к ней:

– Сколько выходов из отделения?

Женщина опешила и указала на дверь, через которую они входили:

‒ Только там. Есть ещё пожарный ход, но он заперт сейчас.

Дима бросился к выходу. Он вспомнил слова соседки: «Молодой и пожилой». Они так и вертелись у него в голове. «Дурак, почему не задержал сразу?!» – досадовал Дима, выбегая из отделения и поворачивая к лифтам. Ждать древний лифт, застрявший где-то на первом этаже, он не стал. Стремглав сбежав по лестнице, он выскочил в вестибюль, затем на улицу. Огляделся ‒ никого. Пациенты маленькими стайками бродили по территории да пара медсестер с железными биксами. Старика нигде не было. Дима от досады сжал кулаки, да так, что хрустнули пальцы. Упустил, идиот, упустил!

Он достал телефон и быстро набрал номер. Отдав распоряжение организовать слежку за палатой с важным свидетелем и незамедлительно докладывать обо всех, кто к нему приходит, Дима побежал к машине. Отнял ключи у молодого охранника и с диким визгом покрышек вылетел с территории больницы.

Попутно в телефоне он делал запрос: «отели и хостелы Краснодара». Из материалов дела ему было известно, что Борис Королёв с женой перебрался сюда на ПМЖ около пяти лет назад. Родственников у них в Краснодаре не было, а стало быть, кроме как в ближайшем хостеле или отеле супругу Бориса искать было негде. Конечно, она могла и квартиру снять, но этот вариант Дима не рассматривал, поскольку искать иголку в стоге сена времени не было. Нужно было действовать незамедлительно.

Глава 21

Многотысячная толпа взорвалась в едином порыве ликования. С первых же нот самого популярного сингла за всю историю отечественного рока тысячи рук синхронно вскинулись вверх, пуская по стадиону невообразимой красоты волны.

– Воу-воу... – клавиши выдавливали из мощных динамиков уже набившую всем оскомину мелодию. ‒ Воу-воу... – вторил клавишам замикшированный голос Вадима. Костя обожал этот момент. Он ‒ в свете софитов, облаченный в кожу, с длинными волосами под стиль рокеров девяностых. Голосом с хорошо поставленной хрипотцой он запел:

– This ain't a song for the broken-hearted...

– Воу-воу, – подпевал ему Вадим.

– No silent prayer for the faith-departed, – продолжал тянуть Костя, по мокрой спине которого в этот момент бежал электрический ток возбуждения.

Эйфория, вызванная обожанием миллионов поклонников, вгоняла Костю в эти минуты в священный экстаз. Этого ощущения он никогда не забудет. Бушующий поток эмоций и драйва захлёстывал, увлекал за собой и обрушивался на толпы фанатов всякий раз, когда Костя выходил на сцену. Это была последняя песня в его жизни. Самый большой концерт в Лужниках завершал мировое турне его группы, длившееся год. Он же и завершал очередную жизнь Кости.

Эту песню он без зазрения совести украл у популярной в середине девяностых группы "Bon Jovi». Написанная 23 мая 2000 года песня настолько сильно запала Косте в душу, что в одной из своих жизней он придумал-таки, как слямзить её таким образом, чтобы никто и никогда даже не подумал оспаривать авторство в суде. После очередного пробуждения у него было целых полгода, чтобы сколотить свою собственную рок-группу и «написать» её первый взрывной сингл. Далее последовала бюрократическая работа по защите прав на интеллектуальную собственность и вуаля, русский рок обзавелся англоязычным исполнителем, песни которого рвали все чарты мира на протяжении двух десятков лет. К слову, это была не единственная Костина кража в той жизни великого рок-идола. Практически весь репертуар его группы состоял из украденных им популярных песен разных годов. С легкой Костиной руки не менее десятка популярнейших иностранных групп лишились будущих шедевров.

Именно в той жизни Костя впервые повстречал на своем пути Калошина. Отыграв фееричный и беспрецедентный по своим масштабам концерт, он расслаблялся в своей гримёрке вместе с группой. Наркотики и алкоголь, неизменные спутники богемной жизни, сделали свое дело. Костя был в пограничном состоянии, когда в небольшую комнатку ворвались люди в форме и скрутили всех присутствующих. Даже лежа на полу со скованными за спиной руками, он не понимал, что происходит. В комнату вошел невысокий коренастый мужик. Его изрезанное морщинами и шрамами суровое лицо Костя увидел лишь мельком.

– Этих в обезьянник, а этого, – коренастый указал пальцем на Костю, – ко мне на базу.

После была долгая ночь, в которой присутствовали все атрибуты допросов гестапо. Костю допрашивали так истово, что он просто не мог поверить в реальность происходящего. Окончательно он пришел в себя, когда после очередного мордобоя в комнату вошел тот самый мужик со шрамами. Он жестом указал своим сотрудникам на пол посреди камеры. Рок-идола тут же стянули со стула, скрутили по рукам и ногам и бросили на лицо вонючую мокрую тряпку. Затем раздался хриплый голос старика:

– Где твое Зеркало?

Костя понятия не имел, о чём толкует этот страшный дядька. Он начал кричать, дергать головой, пытаясь сбросить мокрую тряпку, но кто-то ухватил его за голову с такой силой, что пошевелиться не было ни единой возможности. Вдруг Костя стал ощущать, как ему на лицо через тряпку просачивается ледяная вода. Если до этой процедуры было просто трудно дышать из-за мокрой тряпки, то теперь дыхание полностью перехватило. В глаза, нос, рот в огромных количествах заливалась жидкость. Костя не был готов к этому, а потому не успел сделать полноценного вдоха. Рефлекторно он задержал дыхание, но воздуха в легких хватило лишь на несколько секунд, а затем рефлекс предательски заставил Костины легкие втянуть воздух. Вместо спасительного воздуха в легкие начала поступать холодная вода. Костя стал кашлять, и с каждым кашлевым толчком он вновь хватал новые порции воды. Казалось, та проникала в каждую клеточку его тела изнутри, разрывая альвеолы, тысячами игл жаля все его нутро. Страх и паника сделали свое дело ‒ Костя сломался. Он начал истово колотить ногами по полу и из самых последних сил выкрикнул:

– Я не знаю!

Тряпку убрали с лица. Почти потерявшего сознание Костю стали бить по щекам, совать в нос нашатырь. Он закашлялся. Ему позволили повернуться на бок, из легких тут же полилась вода вперемешку со рвотой. С огромным трудом Костя пришел в себя. Но, как только он осознал, что ещё не умер, как лысый морщинистый мужик вновь задал этот странный вопрос:

– Где твое Зеркало?

Костя вновь выкрикнул ругательства в адрес пытавших его извергов, за что тут же был удостоен повторной экзекуции водой и тряпкой. На этот раз он потерял сознание, но ему не дали побыть в блаженном мире беспамятства. Архаровцы Калошина вновь привели его в чувство при помощи нашатыря и приемов первой помощи при утоплении. Костя вновь услышал тот же вопрос, но на этот раз кидаться проклятиями побоялся. Он действительно не понимал, о чём его спрашивают. Какое зеркало им было необходимо? Он не крал, не покупал и, в целом, вообще никак не интересовался зеркалами. Никакими, ни антикварными, ни инкрустированными драгоценными камнями. Вообще никакими. Собственно, так он и сказал этому старому ублюдку, за что тут же получил очередную серию истязания водой.

Придя в сознание после третьего обморока, Костя обнаружил себя в тесной камере, связанным по рукам и ногам. Его палачей рядом уже не было. Задыхаясь и хрипя, испытывая дичайшую боль в груди, он попытался встать на ноги, но это ему никак не удавалось. Ноги скользили в чем-то склизком и вонючем, носом он то и дело утыкался в какую-то мерзкую лужу под ним. Позже он понял, что это были его собственные испражнения. Его больше не трогали до самого утра, видимо, давая понять, что, если он не изменит свое решение и не расскажет все, что им необходимо было узнать, то весь следующий день он проведет с максимальной отдачей. Но, судя по его состоянию, ещё одну экзекуцию с тряпкой он, скорее всего, не выдержит. Доведенный до отчаяния, он понимал, что покончить с жизнью лучше самостоятельно. Но он находился в условиях крайне ограниченного пространства и тотального дефицита физических сил, да к тому же связанный по рукам и ногам. Косте стало ясно, что он не сможет причинить себе хоть сколько-нибудь ощутимый ущерб. Оставалось уповать на случай. И он ему представился. Ещё с час он провел в своей камере. Затем снаружи раздались шаги, лязгнул засов, и двое крепких парней, подхватив Костю под локти, поволокли его из камеры. Его вели по тускло освещённым лабиринтам какого-то здания. Вероятно, это был подвал. Остановились возле какой-то железной решетки. Один из конвоиров нажал кнопку, утопленную в стене. Послышался характерный металлический лязг, гул электродвигателя. Старый грузовой лифт со скрежетом остановился перед ними. Отодвинули решетку. Задержанного завели внутрь, затем решетку закрыли, и лифт тронулся наверх. Мимо пролетали этажи. Один, второй, третий... Костя взглянул на прутья решетки и понял, что это его шанс. Быстрая и достаточно легкая смерть. Медлить было нельзя, он не знал, сколько ещё этажей им нужно будет преодолеть. Собрав остаток сил и подгадав момент, он со всего маху ударил ногой стоявшего немного позади конвоира в пах. Тот сложился пополам, изрыгая из себя приглушенные ругательства. В то же мгновение Костя, чуть присев, напряг мышцы ног и выпрыгнул вперед головой, врезаясь прямо в нос второму парню. Брызнула кровь. Руки конвоира ослабли. Этой секундной паузы хватило для того, чтобы Костя ринулся вперед к решетке как раз в тот момент, когда пол лифта приближался к бетонному перекрытию снаружи.

Столь страшная и мучительная смерть в той жизни избавила Костю от бессмысленных страданий. Теперь, получив от родителей исчерпывающую информацию о Помнящих, Костя это осознавал. Он при всём своем желании не смог бы вывести Калошина на свое Зеркало, поскольку на тот момент и сам не знал о его существовании.

Костя встряхнул головой, сбрасывая морок наваждения, вызванный неприятным воспоминанием. До встречи с отцом оставалось чуть больше часа. Он так и не смог придумать для себя правильную линейку поведения. Родители сообщили ему о своем скором «уходе» накануне. Оттягивая это печальное известие до последнего, они дали его разуму ту необходимую передышку, в которой он остро нуждался. Весь прошедший год они провели вместе как полноценная счастливая семья. Костя догадывался о предстоящем ему испытании. Лишиться родителей, не успев насладиться встречей с ними, ‒ это было выше его сил. Он гнал от себя эти мысли, стараясь сосредоточиться на текущей возможности обрести давно утраченную веру в реальность своего собственного, личного счастья. Но в глубине души он понимал, что этот миг когда-нибудь настанет. Причем, судя по тому, как тщательно от него скрывалась дата очередной синхронной реинкарнации его родителей, на то были свои причины. О них Костя догадывался, хотя и не подавал вида. Родителям было важно, чтобы Костя в последние месяцы их жизни был максимально собран и сосредоточен на поиске решения собственной проблемы. А проблема заключалась в следующем: именно по его вине ни в чём не повинные Марина и Вадим до сих пор пребывали в лапах Калошина. Страдали они или нет, никто не знал. Также было неизвестно, где и как они содержатся. Факт, что Костя был всё ещё жив, говорил только об одном: Марину либо вылечили, либо, и его отец склонялся именно к этой версии, подвергли процедуре «заморозки». Так они называли состояние, в которое пойманные Калошиным Помнящие и их Зеркала погружались с целью предотвращения их дальнейших цепочек перевоплощения.

Как оказалось, Костин отец не сидел сложа руки и, пока его сын наслаждался возможностями, которые открывало его необычное состояние, тщательно готовился. Он вышел на ряд организаций, о которых говорил ранее. Не все найденные им Помнящие были согласны помогать. Многие, следуя инстинкту самосохранения, просто напросто игнорировали его предложения о сотрудничестве. Но были и те, кто охотно включался в разработку плана по освобождению всех помнящих от гнёта Калошинского режима. Их не устраивало бесполезное ожидание того момента, когда контора, охотящаяся за их головами, переловит их всех по одному. Даже один Помнящий таил в себе колоссальный потенциал, а группа таких людей могла совершить невозможное. Разработкой пошаговой стратегии, этого самого «невозможного» решения проблемы и занимались они с Костей на протяжении последних месяцев. Одним из препятствий на пути разработки такого плана было то, что в настоящий момент Костя превратился в простого смертного. В среде Помнящих его текущее состояние было прецедентом. Никто и никогда из них ранее не лишался своего Зеркала. Их либо ловили в паре и изолировали от общества, либо им удавалось перейти в мир иной, синхронно покончив с жизнью, либо, что бывало гораздо чаще, всё заканчивалось очередным перерождением Помнящего.

Ещё одним препятствием в их работе была разработка самой концепции мира Помнящих. Было важно понять, каким образом бесконечное перерождение отдельных личностей переплетается между собой в мире простых смертных. Ведь все Помнящие имели разный срок жизни, кроме того, действия одних Помнящих могли противоречить планам и действиям других. Скажем, решил один из них на каком-то витке своей жизни устроить геноцид планетарного масштаба, а другой оказался резко против. Оба обладают достаточным багажом знаний и опыта предшествующих жизней. Но один при этом перерождается в свои восемнадцать лет, а другой ‒ в сорок. Один имеет в запасе два, а то и три-четыре десятка лет для воплощения в жизнь своих идей, а другой ‒ не более пяти. Даже если они и пересекаются в определенной эпохе между собой, это совершенно не гарантирует их равноценное влияние на окружающий мир.

Отец посвятил разработке своей собственной концепции мира Помнящих не одну свою жизнь. Он поделился с Костей своими идеями, но Костя, в силу своей молодости и тотальной некомпетентности в вопросах бытия, понял эту концепцию поверхностно. Хотя, справедливости ради, нужно отметить, что в отцовской интерпретации мира Помнящих сам чёрт мог ногу сломить.

Если кратко, отец видел всё через введенное им же понятие «мультивселенной». Согласно ему, наша вселенная ‒ не бесконечная субстанция, постоянно расширяющаяся в пространстве после мифического большого взрыва, как это описывает современная физика, а вполне себе измеримое пространство, имеющее начало и конец. Суть концепции заключалась в том, что бесконечность вселенной сводилась к её бесконечно повторяющимся копиям. Каждая такая конечная вселенная находилась рядом с ещё несколькими такими же вселенными, практически копиями предыдущей. Лучшей иллюстрацией такой концепции было трехмерное изображение пчелиных сот. Каждая сота – вселенная со своими законами, массой и протекающими в ней процессами. На макроуровне соты-вселенные были точными копиями друг друга. Различия начинались на микроуровнях, на которых уже действовали организмы вроде Помнящих, влияя на них своими действиями. Одни сценарии действия помогали развитию сот, другие – их уничтожали. А связь между ними заключалась в плотном прилегании этих вселенных друг к другу посредством гравитации и пространства-времени. Косте понадобился не один день, чтобы осмыслить и принять подобную концепцию, ведь она шла вразрез со всем, что ему ранее приходилось слышать. Но как ни крути, такая модель вселенной или вселенных позволяла наиболее точно вписать в себя само существование таких, как он – Помнящих.

Костино внимание привлек визг тормозов и последующая за ним суета во дворе. Он подошел к окну и, слегка одернув занавеску, взглянул на происходящее. Они с отцом остановились в небольшом мотеле, расположившемся в трехэтажном особняке неподалеку от больницы, где находился Борис. На парковке перед домом стоял черный автомобиль, возле него суетился какой-то молодой человек. К нему подошла девушка – служащая отеля с ресепшн. Прибывший говорил с ней на повышенных тонах и, по всей видимости, интересовался чем-то. Девушка отказывалась ему помогать, но после того, как он достал какое-то удостоверение, пригласила странного гостя пройти внутрь. Тут же затрезвонил мобильный.

– Костя! – буквально прокричал в трубку отец. – Нас вычислили! За тобой идет человек Калошина. Выбирайся оттуда! Действуй согласно нашему плану!

– Хорошо, пап.

– Помни, сынок, у нас всего сутки, прежде чем мы с мамой...

Связь на этом оборвалась. Костя с досадой посмотрел на мобильный и кинулся к шкафу, чтобы взять заранее приготовленные вещи.

Глава 22

Допрос работников отеля больше запутал Керра, нежели помог разобраться в ситуации. Он подробно описал сотруднице ресепшн внешность доктора, с которым общался в больнице. Девушка доложила Диме, что пару месяцев назад у них действительно остановился пожилой постоялец, подходящий под описание, но номер он снимал один. Дима же настаивал, что мужчин должно было быть двое. Он показывал фотографию Константина Королёва ей и другим сотрудникам отеля, но никто из служащих его не опознал. Пожилой мужчина был один, настаивали они.

После допроса Керр внимательно изучил сканы паспортов других постояльцев. Улов оказался небогатым. Несколько молодых женщин, пользовавшихся услугами отеля регулярно – в основном, родственницы пациентов той самой больницы, где находился Борис, а еще две молодые пары да двое мужчин средних лет. Ничто не указывало на связь постояльцев с пожилым доктором, даты заездов тоже не совпадали.

Понимая, что больше информации от служащих получить не удастся, Дима приказал открыть ему номер лжедоктора. Обыск ничего существенного не принес, в номере были только личные вещи подозреваемого: одежда, предметы личной гигиены и некоторое количество съестных припасов в холодильнике – в основном готовая еда из близлежащего супермаркета. Маркировка продуктов указывала на вчерашнюю дату. По всему выходило, что до встречи с Керром доктор, или кем он там был на самом деле, не собирался подаваться в бега. В номере он появлялся лишь вечерами, ночевал и рано утром уходил на весь день. На момент обыска он проживал в отеле уже второй месяц. Платил исправно и даже вперед, режим не нарушал, ни в чем предосудительном замечен не был. Дима лично опросил соседей доктора, оказавшихся в своих номерах – мужчину средних лет с нелепыми усами и двух немолодых уже женщин. Никто из опрошенных, как и следовало ожидать, ничего существенного про своего соседа сказать не смог. Видели его на этаже, здоровались, иногда вместе обедали в ресторане неподалеку, и ничего больше. Классика жанра.

Керр понимал: вероятность того, что объект разработки вернется в отель, стремилась к нулю, слишком уж бездарно следователь засветился в больнице. Но на всякий случай он всё же оставил возле отеля одного из местных сотрудников конторы в качестве наблюдателя. Сам же Дмитрий с досадой набрал номер Калошина и кратко обо всём доложил. Как и следовало ожидать, начальник, не сильно стесняясь в выражениях, высказался насчет сыскных способностей своего подопечного и приказал оставаться в городе до особого распоряжения.

– Виктор Иванович, – подал голос провинившийся капитан, – могу я вернуться в Москву, чтобы поучаствовать в допросе Вадима Сергеева?

– Нет, я тут сам разберусь, – рыкнул Калошин, – со дня на день прибудет наш коллега из интерпола, разморозим Сергеева, допросим, а после видно будет, что и как делать. Ты, бестолочь, мне в Краснодаре можешь пригодиться. Сиди на заднице ровно и не дергайся. Я сам тебе наберу.

Керр, непривыкший к подобному обращению со стороны начальника, несколько опешил.

– Есть оставаться в Краснодаре! – буркнул он угрюмо в ответ, и на том разговор был завершен. Озадаченный и смущенный, он сидел в служебном «форде» и лихорадочно перебирал в уме возможные варианты своих действий. Оставаться в отеле – бессмысленно. Бегать по городу с фотографией Королёва уже было кому, это задание он поручил местным оперативникам. Наведаться еще разок в больницу да поподробнее расспросить персонал о посетителях Бориса? Может, повезет встретить его супругу или хотя бы узнать, где она могла остановиться. Неплохо было бы взглянуть и на записи с камер видеонаблюдения. Недовольный собой, Керр повернул ключ зажигания и сорвался с места.

Утром следующего дня в аэропорту Шереметьево совершил посадку прямой рейс из Парижа. Двое молодых сотрудников ФСБ без особого труда вычислили среди пассажиров на паспортном контроле щуплого француза в слегка помятой тройке от Армани и с нелепыми усиками, воинственно закрученными вверх в стиле мушкетеров короля. Один из них жестом указал коренастому пограничнику на гостя, и тот, подозвав француза к себе за отдельную стойку, быстро и без волокиты проставил ему все необходимые штампы в паспорт. Француз явно ожидал чего-то подобного. В конце концов, он не навязывался этим русским в помощники, они сами его пригласили. Кивнув пограничнику, он буркнул под нос свое «мерси боку» с прононсом и легко зашагал к ожидающим его оперативникам. Они по-деловому пожали друг другу руки и без лишних слов направились к выходу. Спустя час с небольшим француза доставили на юго-запад столицы.

Ехали, по большей части, молча. В конторе Калошина не оказалось ни одного франкоговорящего сотрудника, а посему при необходимости обе стороны изъяснялись на ломаном английском. Сперва долго пробирались через центр, затем вырулили на какой-то широкий проспект. Быстро миновали густо застроенный район российской столицы и спустя пару минут оказались на дороге, окруженной густой растительностью и похожей на парковую зону. Затем на пути возник тяжелый бетонный забор, закончившийся массивными воротами с КПП. Автомобиль с гостем на минуту задержался возле пропускного пункта, устроенного наподобие шлюза. Небольшие смотровые окошки, прорезанные в тяжелой стальной плоти ворот, больше походили на маленькие амбразуры для автоматов. Хотя, вполне возможно, так оно и было, если учесть специфику охраняемого заведения. «Неужели эти русские умудрились расположить объект такого класса в черте города?» – удивлялся про себя француз. Автомобиль идентифицировали, и ворота открылись.

Гостя из Франции встречал пожилой лысый мужчина. Судя по манере держаться, у русских он был главный.

– Мсье Калошин, если не ошибаюсь? – спросил француз на родном языке.

– Уи, – ответил ему лысый мужик. Возможно, это было единственное слово, которое знал по-французски «русский зверюга», именно так француз про себя окрестил страшноватого русского. Тот жестом приказал ему идти следом. Именно «жестом» и именно «приказал» – никак иначе властный взмах рукой Пьер описать не смог бы. Они прошли еще два или три уровня охраны, прежде чем добрались до лифтов. Несколько томительных минут они провели наедине друг с другом в тягучем молчании, спускаясь в огромном грузовом лифте. Наконец кабина мягко остановилась, и они вышли. Миновали хорошо освещенный коридор с множеством дверей по бокам. Каждая дверь была оснащена небольшим смотровым окошком наподобие камер, на каждой – по кодовому замку. Затем спустились пешком еще на два этажа вниз и остановились перед еще одной массивной железной дверью. От внимания Пьера не ускользнул тот факт, что буквально каждый метр здания просматривался камерами. На полу виднелись еле заметные датчики движения и давления. «Зря русских держат за неотесанных медведей, – подумал француз, – с безопасностью у них тут всё в порядке. Представляю, как охраняются их архивы, если для людей, которые никогда в жизни больше не смогут самостоятельно перемещаться в пространстве, они построили такие казематы». «Зверюга» тем временем приложил ладонь к устройству для считывания биометрических данных. Дверь с шипением отъехала в стену. Они прошли внутрь небольшого помещения, по которому туда-сюда сновали сотрудники в халатах. Француза завели в небольшую комнатку, велели переодеться в такой же белый халат, а затем попросили пройти в соседнюю секцию. Комната была заставлена мониторами компьютеров, за которыми сидели два оператора. На экранах отображалось огромное количество данных. Один из операторов вывел на центральный экран картинку с изображением знакомого Пьеру криоконтейнера. Через небольшое смотровое окошко капсулы можно было разглядеть лицо арестанта. Спокойное, безмятежное, мертвецки бледное лицо мужчины. Соседние мониторы в режиме реального времени выдавали его биометрические параметры. Пульс – 4 удара в минуту, активность мозга – практически на нуле, лишь редкие волны синусоид позволяли сделать вывод, что человек на экране всё еще жив.

Технология криосна начала разрабатываться с конца шестидесятых годов, еще со времен космической гонки. Подобные разработки планировалось использовать в пилотируемых миссиях на Марс. Но технологии того времени не позволяли продвинуться в изысканиях дальше банальной заморозки живых организмов. Технически довести тело до состояния криогенного сна не представляло никаких трудностей – трудности возникали на этапе возвращения испытуемых к жизни. Экстремально низкие температуры позволяли надолго законсервировать живые организмы, но те же самые температуры и губили живые клетки. Всему виной был химический состав любого живого организма. Все живые клетки содержат воду. Вода – источник энергии и основной механизм передачи информации. Она – универсальный растворитель и она же – универсальный способ поддержания давления в клетках и межклеточном пространстве. При изменении агрегатного состояния воды изменялась и ее молекулярная структура. При любом раскладе живые замороженные клетки при возвращении к нормальным температурам просто разрывало на куски. Решение нашли быстро, поскольку оно было очевидным – всего-навсего нужно было заменить большую часть жидкости в организме на раствор, при охлаждении которого не изменялись бы его физические параметры, и, как следствие, не изменялась бы структура клеточных стенок. Но на тот момент науке подобное вещество было неизвестно. Технологию на долгие годы похоронили в архивах, и большинство стран свернули свои программы пилотируемых полетов к дальним рубежам солнечной системы. Лишь в середине девяностых ученым из Франции удалось преодолеть этот барьер. Одним из таких исследователей и был Пьер Гриззо.

Французы ревностно охраняли секрет технологии создания жидкости для криогенного сна. Саму же жидкость французская сторона научилась создавать в таких объемах, что смогла наладить неплохой бизнес. Как оказалось, многие страны, проводящие изыскания в этой области науки, нашли применение технологии криогенного сна в области, очень далекой от космической. Зачем крупнейшим мировым державам понадобились тюрьмы с заключенными, содержание которых обходилось им в кругленькую сумму, Гриззо не знал. Но эта информация никак не коробила его, поскольку сам он делал деньги на продаже своей разработки, а «ничто так не греет, как холод за деньги», как шутил он со своими партнерами. Побочной ветвью его бизнеса была частная практика. Пьер Гриззо являлся ученым с уникальными знаниями. Он обладал информацией не только о том, как правильно вводить организм в состояние криосна, но и о том, как правильно из него выводить. Он был автором и обладателем уникального патента программного обеспечения криокапсул. Выведение из криосна было делом кропотливым и достаточно долгим. Требовалось с ювелирной точностью вводить в кровеносную систему пациента необходимые растворы, стимулирующие гемопоэз. Именно поэтому российская сторона пригласила его для участия в этом эксперименте. Не безвозмездно, разумеется, чему Гриззо был весьма рад.

– Мсье, – произнес он на своем родном языке, обращаясь к Калошину, – не могли бы вы проводить меня непосредственно к капсулам? Чем раньше я загружу в компьютер программу, тем раньше мы с вами расстанемся.

Гриззо так и не понял, была ли ясна его речь русскому «зверюге», но тот молча проводил его в прохладное темное помещение. Оказалось, это был своего рода шлюз между отсеком с капсулами и остальным зданием. Калошин кивнул на желтый комбинезон и новенькую маску-респиратор, висевшие на стене. Гриззо облачился в защитный костюм и надел на обувь поверх штанин плотные хлопчатобумажные бахилы на завязках. Натянув на голову капюшон и разобравшись, наконец, с респиратором, он взглянул на Калошина. Тот уже переоделся и терпеливо ждал, пока француз совладает с защитным костюмом. Калошин набрал на двери шлюза код из девяти цифр, и та с глухим шипением отворилась.

Они вошли в святая святых Калошинской империи. Перед Гриззо открылась поистине чудовищная картина. Огромный, тускло освещенный ангар размером с футбольное поле, сплошь заставленный стеллажами. На каждом стеллаже находилось по криокапсуле, разработанной им, Пьером Гриззо. В каждой капсуле – по человеку. Они шли вдоль стройных рядов с капсулами, и с каждым пройденным метром Пьера всё сильнее сковывал страх. Их было так много, что понадобилась целая система координат наподобие шахматной доски, для того чтобы правильно сориентироваться в помещении. Вдоль стены, где располагался вход, напротив каждого ряда красовались буквы на кириллице. Капсулы каждого ряда, в свою очередь, нумеровались арабскими цифрами. В каждом ряду умещалось пятьдесят капсул. Они прошли до русской буквы «К» и, повернув, продолжили движение между рядами. Пройдя 32 капсулы (ни одной пустой!) они остановились напротив капсулы номер 33. Жестом указав Пьеру на номер капсулы с подопечным, разморозка которого понадобилась российским властям, «зверюга» убрался восвояси, оставив француза наедине с камерами слежения. Пьер слегка поежился – не то от сквозняка, не то от ужаса самой ситуации. Никогда прежде он не видел настолько большого криокладбища. Даже если учесть, что не все капсулы были использованы, тут находились сотни законсервированных навечно людей. Убедившись, что остался в одиночестве, Пьер заглянул в крохотное окошко криокапсулы. Молодое, мертвецки бледное лицо мужчины вызвало в нём чувство тревоги. Стараясь не выдавать своего волнения, слегка дрожащими пальцами Пьер вынул из металлического футляра флешку и вставил ее в порт. Загрузка программного обеспечения началась автоматически, зеленая шкала поползла вправо. Остальную работу выполнит автоматика, ему понадобится лишь следить за своевременностью пополнения жидкостей в ёмкостях.

«Продержаться бы еще сутки… – подумал француз, глядя в лицо спящего русского. – Дальше будет легче, приятель».

Глава 23

С самого начала своей командировки Керр не мог отделаться от мысли, что от него что-то скрывают. В своей работе он привык полагаться на голые факты. Проверенная информация, поступающая из аналитического отдела, служила базисом для его работы. Имея на руках исчерпывающие данные об объектах разработок его конторы, он мог выстраивать из них логические цепочки, прослеживать последовательность действий и находить причинно-следственные связи, которые, в свою очередь, выстраивались в стройное и логически обоснованное делопроизводство. Ведя свои расследования, он старался не терять головы, ведь его ошибка могла стоить кому-то жизни. Никогда прежде он не работал в атмосфере тотального дефицита информации. Имея на руках дело двухгодичной давности, он всё же чувствовал себя незрячим новорожденным котенком. Слишком уж много слепых зон появилось в этой истории. Во-первых, сомнения Калошина насчет того, кто на самом деле был помнящим – Сергеев или Королёв. Во-вторых, роль Марины Ивановой во всей этой истории. Третьим камнем преткновения стало появление новых персонажей.

Первым делом Дима тщательно опросил весь персонал больницы, так или иначе контактировавший с Борисом Королёвым и с навещавшими его людьми. Он был крайне удивлен тем фактом, что, помимо супруги Бориса Королёва и этого подозрительного старика, пациента в течение месяца навещали ещё как минимум двое – пожилая дама и молодой мужчина. По словам медперсонала, все они представлялись родственниками. Никакого паспортного режима в больнице никогда не было, а потому установить личности новых персонажей сходу не удалось. Ничего вразумительного не было и на записях с камер видеонаблюдения. Временной отрезок самих записей был слишком коротким – всего семь дней, далее их место на жестких дисках занимали свежие записи. Да и само качество этих записей, как и локации камер, толком не давали никакой полезной информации. Отслеживались только два КПП больницы и основные холлы. Он потратил на изучение этого мусора весь остаток дня, и единственное, что ему удалось выжать из них, это размытый силуэт, предположительно принадлежащий тому самому лжедоктору. Вот в восемь утра доктор прошел через КПП номер один, вот он в холле терапевтического корпуса, а вот он выходит из лифта на этаже паллиативного отделения. Спустя некоторое время этот же субъект уходит тем же путем. Журнал посещений также ничего существенного не дал. Велся он из рук вон плохо ‒ ни фамилий, ни имён, ни времени прибытия-убытия. Вообще ничего. Только редкие, скупые записи, да и те, по-видимому, для отвода глаз проверяющих из министерства. Судя по ним, пациентов паллиативного отделения чаще навещала смерть, нежели родственники. Персонал больницы тоже не блистал памятью. «Да, кто-то приходил, кажется, мужчина. А, и ещё женщина какая-то», «Как выглядели? Не помню...», «...точно двое мужчин было, один старый, другой молодой», «...а женщина старая была», «...жена? Нет, жена редко приходила», «Как выглядит? Не помню», «...это не в мою смену было», «в мои обязанности это не входит...» – и всё в том же духе. Хорошо, хоть про молодого мужчину вспомнили, и то ладно. Осталось только выяснить, кем приходились больному все эти люди. Сам Борис Королёв как свидетель никакой ценности не представлял. Врачи наотрез отказались выводить его из медикаментозной комы, ссылаясь на Гиппократа и медицинскую этику. Заведующий отделением без обиняков сказал Керру:

– Мы можем перестать колоть ему наркотики, отключить от аппарата ИВЛ и попытаться дать вам пять-десять минут. Но эти десять минут станут для него последними. Пациент не вынесет болевого шока. Так что, товарищ капитан, принесите мне постановление суда, и я выполню все ваши требования. А вообще, капитан, не заморачивайся, – уже по-отечески сказал врач Керру, – пока ты будешь за постановлением бегать, Борис Королёв уйдет в лучший мир своим ходом. Дай человеку спокойно умереть.

Ответить на такое Диме было нечего. В конце концов, доктор был прав. Человек, накачанный наркотиками, да ещё и при смерти, вряд ли смог бы стать ценным свидетелем. Выжав из больницы всё, что только мог, и оставив у палаты умирающего ещё одного сотрудника, Керр вновь отправился в отель, где предположительно останавливался старый доктор. Время было позднее, и Дима принял решение остановиться именно в этом отеле, да и не в машине же ему ночевать. От дежурившего там сотрудника выяснил, что доктор, естественно, больше не объявлялся. Остальные постояльцы к обеду покинули свои номера, а к вечеру почти все уже вернулись.

– Почти? – скорее машинально спросил, Дима, разбирая свои пожитки и вполуха слушая доклад оперативника.

– Да, постоялец из соседнего номера ушел в два пятнадцать и до сих пор не вернулся.

Дима напряг память. Утром он допрашивал мужчину лет сорока из того номера. Вспомнил и лицо, поскольку оно выделялось за счёт довольно экстравагантных, усов.

– Не вернулся, говоришь? А ключи сдал?

– Никак нет.

Керр посмотрел на часы, было без четверти полночь. Спустился на ресепшн. Поинтересовался у дежурившей там девушки, в котором часу обычно возвращался постоялец из номера такого-то. Сверились по записям, вышло, что возвращался он обычно к ужину, а стало быть, не позже восьми вечера. Дима поинтересовался, бывало ли такое, что обладатель усов приходил поздно, но девушка лишь плечами пожала: мол, в её смену не бывало, но она сутки/трое работает, может, у других девочек спросить? Керр обещал вернуться к утру и поговорить с ее сменщицей. Задумавшись, он развернулся и пошел было обратно в номер, когда девушка, явно заскучавшая на рабочем месте, окликнула его:

– А чего они натворили-то?

Керр обернулся и бросил дежурное: «Да ничего особенного, просто свидетели по одному делу».

– Ну да, свидетели, – не желая отпускать молодого столичного капитана, начала кокетничать девушка, – стал бы такой симпатичный гражданин начальник ради каких-то там свидетелей в нашей дыре останавливаться, да ещё и засаду на весь день выставлять.

Керр лишь улыбнулся и, не желая ввязываться в беседу с назойливой провинциалкой, вновь побрел на второй этаж. Но девушка, видимо по инерции, не унималась:

– Небось, террористы какие, – словно бы сама с собой продолжила она вслух, – а с виду приличные товарищи. Кофий пили, на балконе мирно беседовали.

Керра вдруг обожгло. Он остановился, дойдя до половины лестничного пролета. Медленно развернулся и всё с той же загадочной улыбкой на лице вернулся к девушке.

– Кофий, говоришь, пили? А тебе почем знать, красавица?

На «красавицу» девица зарделась, но нахального взгляда от капитана не отвела, глядела прямо в глаза и с вызовом:

– А как же мне не знать-то? Курить на посту нельзя, а ночи коротать как-то нужно. Я в курилку за отелем бегаю. Возьму капучинку из автомата да пару сигареток. Ихние балконы как раз на ту сторону выходят.

Дабы не спугнуть удачу, Дима предпочел подавить в себе желание поправить «ихние» на «их» и ласковым, заискивающим голосом спросил, наклонившись над стойкой ресепшн:

– И как часто ты их вместе видела?

Развитие беседы в подобном ключе молодую кокетку более чем устраивало. Она понизила голос до грудного и, копируя жест Керра, наклонилась над стойкой ресепшн так, что теперь их лица находились сантиметрах в десяти друг от друга:

– Да сколько курить бегала, столько их и видела, – ответила она с полуулыбкой и продолжила. – Часами на балконе трепались, иногда и до утра могли трещать.

Керр медленно протянул руку к лежащим на стойке стикерам, оторвал один и протянул девушке:

– Ты, красавица, мне номерок свой оставь, вдруг ещё что узнать захочу, – едва заметно подмигнул беспардонной девице коварный обольститель. Девушка, не особо колеблясь, записала свой номер на листке и протянула его следователю.

– Смотри, не тяни долго, а то забуду чего. Память-то девичья.

– Учту, – улыбнулся Дима и, ощущая горячее волнение в груди, пошел наверх. Неужели наконец повезло?

– Допрашивать по горячим следам нужно... – не унималась девица, крича ему вслед, но Керр уже не слушал её.

Добравшись до своего номера, он первым делом вышел на балкон, огляделся. И действительно, небольшие балкончики были спаренными, один на два номера. Отделялись друг от друга лишь витой кованой решеткой. Что ж, умно, подумал Дима. Бронируй соседние номера, заезжай в разные даты и вот так, вроде как между делом, по-соседски веди переговоры. Никто и не заподозрит, что вы знакомы. Стало быть, мозаика пополнилась ещё одним кусочком, осталось только правильно её собрать. Дима вернулся в номер и, не в силах сдержать возбуждение, стал лихорадочно вышагивать по номеру и думать.

Что мы имеем? С одной стороны, Калошин темнит, скрывая от Керра какую-то информацию, что выдает его личную заинтересованность в этом деле. Далее факты. Константин Королёв пропадает из поля зрения конторы спустя сутки после своего освобождения. Достоверно известно, что с ним на связь пытались выйти какие-то люди. И, по всей вероятности, им это удалось. В Краснодаре никто из опрошенных свидетелей его не опознал. Зато стало известно о ряде лиц, напрямую контактировавших с его братом Борисом: лжедоктор, некая пожилая дама и странный тип с усами. С последним старик имел контакты в отеле. Очевидная связь этих лиц не вызывала у Димы сомнений. Дима поднял сканы паспортов, полученных от служащих отеля, и сделал несколько запросов. Спустя час пришел ответ. Как и следовало ожидать, паспорта усатого мужчины и лжедоктора оказались поддельными.

Было очевидно, что их явка в отеле провалена, стало быть, здесь уже ни тот, ни другой больше не появятся. Вероятно, их и в городе-то уже нет. Во всяком случае, Дима на их месте точно убрался бы куда подальше. Углубляясь в раздумья, Керр пришел к выводу, что, для того чтобы связать все факты воедино, не достает одного фрагмента. А именно того, что скрывал от него Калошин. Этим можно было объяснить странное поведение начальника. Отослать своего лучшего сотрудника подальше от основного театра событий мог лишь человек, лично заинтересованный в сокрытии какой-то важной информации. Оставалось лишь выяснить, какой именно. Но Калошин был птицей очень высокого полёта, и подобраться к нему напрямую было делом практически невыполнимым. Дима это понимал, как понимал и то, что, соверши он хоть малейшую оплошность, Калошин разотрет его в порошок, не моргнув и глазом.

Действовать нужно было наверняка, но, не имея достаточного объема информации, можно было нарваться на крупные неприятности. Не долго думая, Дима взялся за мобильный. Несмотря на поздний час, на другом конце трубку сняли после первого же гудка: «Здорово, Филя. Узнал? Ага, я. Слушай, не в службу, а в дружбу, можешь накопать мне инфу? Да, пробить одного человечка нужно. Да ты слышал… Ага. Давай, диктую имя».

Глава 24

Жужжание мобильного назойливой мухой проникло в сознание Димы. С трудом разыскав на прикроватной тумбочке телефон, Керр ответил:

– Филя, это ты?

– Товарищ капитан, – отозвались в трубке, – это Слойкин, лейтенант.

– Кто? – не понял Дима.

– Вы меня вчера дежурить у палаты Королёва оставили, помните?

Со сна Дима не понял, с кем говорит.

– Какой Слойкин? Ах, да. Помню. Чего у тебя?

– Вы просили сообщить, если к Королёву кто придет.

Дима встрепенулся, окончательно приходя в себя.

– Докладывай.

– Тут женщина, – сбивчиво ответил дежуривший в больнице лейтенант. – Пришла вроде как под видом медсестры. Я, как вы учили, на бейдж посмотреть хотел, а его не оказалось. Ну, я и пошел к дежурному доктору. Тот сказал, что нет у них таких сотрудниц.

– Где она сейчас?

– Уйти хотела. Я задержал. Сидит в процедурке, плачет.

– Не выпускать! – рявкнул Керр. – Выезжаю.

Спустя полчаса Керр влетел в отделение, его встретил лейтенант и проводил до процедурного кабинета, где была заперта подозрительная особа. Входя в помещение, Керр бросил лейтенанту:

– Продолжать наблюдение. Тебя скоро сменят.

Дима запер за собой дверь. В дальнем конце процедурного кабинета на видавшей виды кушетке сидела женщина лет сорока - сорока пяти. Одета просто, без изысков. Черная юбка, бежевая кофта с растянутым воротом. Волосы сальные, убраны на затылке в короткий пучок. Халат, явно с чужого плеча, был просто накинут на плечи. Женщина посмотрела на Диму заплаканными глазами и тут же отвела взгляд в сторону. Керр с минуту разглядывал посетительницу, затем взял круглый табурет на колесиках, подтянул его к центру комнатки и сел напротив. Женщина молчала. Лишь изредка вздрагивая всем телом, она тщетно старалась не выдавать своего волнения.

– Доброе утро, – как можно мягче сказал Дима. В ответ ‒ молчание. – Меня зовут Дмитрий Керр. Капитан ФСБ. – Продолжил он. – Я веду расследование, напрямую связанное с вашим мужем.

Женщина вздрогнула при слове «муж», что дало Керру повод утвердиться в своей догадке.

– Ваше имя?

Женщина потупила взгляд в пол. Из глаз, холодным пустым зеркалом разглядывавших затертый кафель процедурного кабинета, хлынули крупные слезы. Керр молча встал, достал из внутреннего кармана пиджака платок, протянул женщине. Та приняла его безучастно, взглянула на Керра. В глазах по-прежнему стояли слезы.

– Ваше имя? – повторил вопрос Дима.

– Светлана Королёва, – тихо ответила женщина.

– Вы супруга Бориса?

– Да.

Дима испытующе поглядел в глаза Королёвой. Та вновь отвела взгляд.

– Где вы остановились?

– На съемной квартире, в двух кварталах от больницы, – женщина отвечало кратко, четко, словно заранее подготовила ответы.

– Светлана, – стараясь не выдавать собственного волнения, продолжил Керр, – вы должны понимать, что вас ни в чем не обвиняют. То, что произошло с вашим супругом – ужасная трагедия. Я понимаю, в каком вы состоянии, но всё же я при исполнении. У меня есть к вам ряд вопросов, на которые, хотите вы или нет, ответить придется. Полномочия у меня самые широкие, и мне не хотелось бы прибегать к каким-то строгим мерам. Давайте поможем друг другу.

Женщина вытерла слезы, воспользовавшись предложенным платком, и взглянула на следователя.

– Что вы хотите услышать?

Керр встал. Подошел к окну, наглухо оклеенному светоотражающей пленкой, собрался с мыслями и, развернувшись на одних каблуках, задал первый вопрос:

– Как давно вы замужем за Борисом Королёвым?

– В этом году будет пятнадцать лет.

– Как давно вы живете в Краснодарском крае?

– Второй год, – женщина отвечала быстро, не задумываясь. Дима оперся спиной на подоконник, внимательно наблюдая за её реакцией на следующий вопрос.

– Вы знали, что у Бориса есть брат? – женщина едва заметно повела плечом, но ответила сразу.

– Да. У Бори был младший брат, Константин.

– В каких отношениях они были с Борисом?

– Ни в каких, – угрюмо ответила Королёва. ‒ Они не общались почти. Поначалу, ещё в Рязани, Костя пытался общаться с нами. Несколько раз приезжал. Давал деньги, пытался помогать. Нам тогда сложно было, сами знаете, провинция. Боря никогда не заколачивал больших денег, нам едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Почти всё уходило на пропитание да... – женщина запнулась, – ... на лечение.

– Вы про их мать? – прямо спросил Керр.

Светлана впервые подняла на Керра заплаканное лицо, на котором отразилась гримаса удивления. Потом она угасла.

– Ах, да, – сказала она, – вы же ФСБ. Поди, лучше меня всё знаете.

– Меня интересует взгляд изнутри, – поспешил объяснить свой интерес Дима. – Как вы охарактеризуете их отношения в тот период?

– Пока Елизавета Борисовна была, как бы это сказать, «в себе», Боря ещё ничего был. Ходил к ней часто в клинику, вещи покупал, таблетки там разные. Наша-то медицина только выписывать лекарства может, остальное лечение на совести родственников, – посетовала женщина. – Костя тоже старался помогать. Но приезжал редко. Очевидно, их семейная трагедия отразилась на них обоих не лучшим образом. Но Боря не мог себе позволить оставить мать. А Костя...

– Что? – подтолкнул Дима Королёву.

– Костя добрый был. Он мягче Бори. Младший в семье всегда пользуется большей любовью родителей, нежели старший. И Боря, видимо, завидовал этой гипертрофированной опеке. Но когда с их отцом случилась беда, первым сломался именно Костя. Он уехал в тот же год в Москву. Всё бросил и уехал. Даже в институте не доучился. А потом ещё и эта болезнь их матери... Им обоим нелегко пришлось.

– Борис не мог простить Константину, что тот предпочел налаживать свою жизнь?

Женщина задумалась, комкая в руках носовой платок Керра.

– Можно и так сказать. С того самого момента Боря вычеркнул из нашей жизни Костю. Тот приезжал, – повторилась она, – несколько раз. Денег давал. Боря сначала брал, а потом перестал. Они как-то разругались. Я не видела, мне соседка рассказала. Боря тогда был просто в ярости, чуть Костю с лестницы не спустил. В общем, с того момента он от Кости не принимал никакой помощи. Деньги отсылал обратно.

– Константин не пытался связаться лично с вами?

– Было. Однажды он мне позвонил. Просил Боре не говорить. Он счёт открыл в банке на мое имя, сказал, что будет туда деньги переводить для нас и мамы. Но Борис узнал и запретил мне к этим деньгам прикасаться. Упрямый он,

– сказала она, и глаза ее вновь наполнились крупными слезами. – Был упрямый.

Керр позволил эмоциям женщины угаснуть, тактично выдержав паузу, затем задал следующий вопрос:

– Вы знали, что Константин Королёв отбывал наказание в колонии неподалеку от вас?

– Да, я знала. Мы получили от него письмо. Когда Елизаветы Борисовны не стало, Боря ездил к брату. Вернулся мрачнее тучи. Не знаю, зачем он сам поехал. Можно ведь было и написать, мы же знали адрес. Должно быть, хотел в глаза посмотреть Косте. А может, и помириться хотел. Не могу сказать.

– Вы знали, что Борису для Константина оставили посылку?

– Знала. Я тогда дома была.

– Кто принес эту посылку, видели?

– Нет, Боря её сам получал. Женщина какая-то. Он толком ничего не сказал. Бросил пакет на антресоль, велел запомнить, что положил его именно туда. Сказал что-то вроде: «Дурак этот выйдет, нужно будет отдать».

– Что было в посылке?

– Мы не вскрывали.

– Почему Борис поехал встречать брата, когда того освободили?

– Я велела, – бросила неприязненный взгляд на следователя женщина. – Как же иначе? Брат всё-таки. Ему и так несладко пришлось.

– Вы были знакомы с их отцом?

– С Иваном Королёвым? – удивилась Светлана.

– Да.

– Я знала их семью ещё с детства. Ну, как соседей можно знать по дому. Был вот такой дядя Ваня. Я и Борю с детства знала, только он старше меня был, мы и не общались почти. Это когда все выросли, он на меня внимание стал обращать, – женщина засмущалась, – ну, знаете, как это бывает...

Дима улыбнулся.

– Понимаю. И всё же, вы начали встречаться с Борисом...

– Незадолго до смерти его отца, – продолжила Светлана. – Собственно, мы потому и сошлись. Мне стало безумно жаль их семью. Бегала к ним, помогала с похоронами. Мать их тогда ещё в себе была, но сама со всем не могла справиться. Вот Боря на меня тогда и посмотрел не только как на друга.

– Борис рассказывал про отца?

– Совсем немного. Он переживал сильно. Вся их жизнь после смерти Ивана Сергеевича под откос пошла.

– Расскажите, что знаете.

– Что знаю? – закатила глаза Светлана. – Работал много, кажется, юристом. Бывший военный.

Керр оживился:

– Военный?

– Да, он офицером был. Звания не помню. Какое-то Боря называл, но я забыла, – честно призналась Светлана. – Он и Афган прошел. Уволился в запас потом, правда. На гражданке юристом стал, вроде как специальность позволяла. Больше и сказать-то нечего. Не знала я его лично.

Она замолчала. По всей видимости, не ожидала, что допрос будет своего рода беседой по душам, а потому успокоилась. От её прежней напряженности не осталось и следа. Керр, выжидавший именно этого момента, вновь встал и прошелся по процедурке от окна до двери и обратно. Сел на круглый стул напротив Светланы и, глядя ей в глаза, спросил:

– Вы знаете тех, кто, помимо вас, приходил сюда к Борису?

Женщину словно током ударило, что не ускользнуло от наблюдательного капитана. Она замялась. Стала искать глазами в пространстве что-то, за что можно было бы зацепиться взглядом, но, так и не найдя, вперилась Керру прямо в глаза:

– Нет. Я их не знаю.

– Не знаете имён? Или не знаете, кто они?

Королёва задрожала всем телом. Было очевидно, что она не могла сказать правду, но понимала, что скрыть её от Керра не удастся.

– Я не знаю ни как их зовут, ни кто они такие, – наконец сухо ответила она.

– Можете их описать?

– Я плохо их запомнила. Женщину всего один раз видела, не смогу сказать точно, как она выглядит. Пожилая дама. Очень ухоженная. Вежливая. В глазах теплота. Не могу точнее описать. Мне показалось, она как-то по-особенному ко мне отнеслась. Мы виделись всего минут пять, возле кровати Бори. Она зашла, взяла его за руку и не отпускала, пока нас не попросили удалиться врачи. Всё это время она расспрашивала меня про нас с Борей. Мне показалось, что где-то я её уже видела. Может, их дальняя родня, может, ещё кто...

– А мужчины?

– Одного видела мельком, – уже смелее ответила Светлана. – Молодой, среднего роста. Брюнет, но, кажется, крашеный. Усы смешные, нос с горбинкой. И говорил смешно. То ли картавил, то ли в нос говорил. Не могу точнее описать.

– А пожилой?

Пожилого Светлана описала куда подробнее. С ним она виделась чаще, чем с остальными. Он представился доктором и помогал ей ухаживать за Борей. Несколько раз общался с лечащим врачом. Тут Светлана запнулась, но после наводящего вопроса Керра всё же созналась.

– Он врачам взятки давал.

– Взятки? Зачем?

– Чтобы они лечили Борю так, как скажет он, и теми препаратами, которые дает он. Мне наш лечащий врач по секрету сказал, что, если бы не этот внезапный меценат от медицины, Бори давно не стало бы.

На этих словах женщина опять заплакала, потупив взгляд.

– Вы теперь посадите этих врачей, да? – сквозь слезы спросила она.

– За что же мне их сажать? – удивился Керр.

– За взятки, за нарушение должностных инструкций. Они лечили запрещёнными в России препаратами! Разве это не наказуемо?

– Вы поэтому так волновались, когда вас задержали? – предположил Дима.

– Если честно, да, – с робкой надеждой в голосе прошептала Светлана Королёва. – Если их посадят, кто моего Борю лечить будет? Чем? Парацетамолом? Анальгином? Он и недели не протянет тогда! – начала заводиться женщина, но Дима вовремя её остановил.

– Вашего мужа будут лечить так же, как и прежде. Успокойтесь, мне нет до этого никакого дела. И вам советую особо не распространяться на эту тему. Тогда и Борису будет лучше, и доктора заработают.

Дима встал со стула, подошел к входной двери, задержался на секунду, затем обернулся и сказал:

– Вам, Светлана, спасибо. Вы мне очень помогли. Идите к мужу, я вас больше не задерживаю.

Выходя из кабинета, Керр подозвал лейтенанта.

– Слойкин!

– Я! – вынырнул откуда-то из подсобки лейтенант.

– Хорошо поработал. Хвалю.

– Служу Отечес...

– Давай без пафоса, – осадил лейтенанта Керр. – Оцепление с больницы снять, больше мы тут ничего не нароем. Можешь отправляться в распоряжение своего непосредственного начальства. Мне ты больше не понадобишься. Наверное.

Глава 25

«Всё-таки чутье у Калошина звериное», ‒ думал Керр, возвращаясь в отель. Ещё вчера, получив от начальника нагоняй вкупе с приказом оставаться в Краснодаре, Дима и не предполагал, что из этого выйдет какой-нибудь толк. А сегодня он уже обладал таким объемом разрозненной информации, над которым придется думать не один час. Связать воедино все имеющиеся факты ему по-прежнему не удавалось, слишком уж много разномастных деталей лежало у него в кармане. Дима не сомневался, что крупицы информации, которые он смог нарыть за эти сутки, каким-то образом связаны между собой. Не хватало лишь пары промежуточных звеньев. Казалось, разгадка была прямо перед носом, но всё же нащупать нужную нить в этом запутанном клубке ему никак не удавалось.

Немного поразмыслив, Керр вызвал в отель команду местных криминалистов. Вскрыв опечатанные ранее номера подозреваемых, он подробно проинструктировал подоспевших сотрудников. Керру позарез нужны были улики. Какие именно ‒ он не мог пояснить, но чувствовал, что ускользающая правда должна была таиться в мелких деталях. Его интересовали отпечатки пальцев как доктора, так и его молодого соседа. Также Керр попросил экспертов проанализировать все биологические следы, которые только можно будет обнаружить. В ход пошло всё: волосы, частички эпидермиса с постелей и расчесок, пепел из пепельниц на балконе, зубные щетки, а также любой мусор.

Уже на этапе сбора данных можно было сделать определенные выводы. Оказалось, что комната доктора подобными следами жизнедеятельности изобиловала, чего нельзя было сказать о номере таинственного молодого усача. Комната последнего в этом плане оказалась буквально стерильной. Ни одного отпечатка пальцев, ни единого следа пребывания человека. Уходя, усач распорядился провести у себя уборку. Уже к вечеру номер сверкал чистотой. Пыль убрана, полы вымыты, мусор выброшен, а постельное белье и предметы личной гигиены заменены новыми. Ни единого следа. Горничные в отеле трудились исключительно в одноразовых перчатках, а посему отсутствие отпечатков пальцев в номере свидетельствовало лишь об одном – подозреваемый перед уходом провел кропотливую работу по уничтожению улик. Этот факт хоть и расстроил Керра, но, тем не менее, подтвердил стопроцентную причастность этого таинственного субъекта к делу. И к тому же, если бы этот подозрительный тип был фигурой новой, то ему незачем было бы скрывать свои следы, думал Дима. А раз позаботился о ликвидации улик, значит, заинтересован остаться инкогнито.

К вечеру Дима, немного раздосадованный плодами трудов криминалистов, вышел на балкон своего номера. Он уже дал отбой всем работам. В соседнем номере через открытую балконную дверь слышались разговоры местных сотрудников полиции, упаковывавших свои вещи. Дима втянул носом прохладный вечерний воздух, пытаясь утихомирить галоп собственных мыслей. Последней его ниточкой в этом деле оставалась информация, которую должен был нарыть для него его давнишний осведомитель Филя – айтишник одной крупной столичной компании, на досуге промышлявший корпоративным шпионажем. Дима накрыл его деятельность, ещё будучи обычным следаком в столичном УГРО. Но, справедливо полагая, что выгода от дружбы с хакером такого уровня будет в разы существенней выгоды от закрытия громкого дела, просто отпустил парня. Дело о слитых в сеть данных клиентов одного из крупнейших банков страны было замято благодаря стараниям Димы. А сам Керр таким образом получил доступ к любой информации, которая когда-либо светилась на бескрайних просторах интернета.

Дима постарался очистить разум, прибегнув к простым дыхательным упражнениям на свежем воздухе. Медленный вдох носом на счёт пять, затем резкие выдохи через губы трубочкой. Сам он не курил, а потому донесшийся до него откуда-то с улицы тонкий сигаретный запах не позволил ему расслабиться полностью. Ещё пара вдохов, и занятие было испорчено окончательно. Керр открыл глаза и увидел внизу ту самую девушку с ресепшн, которая накануне оказалась ему столь полезной. Они улыбнулись друг другу и, не желая вовлекаться в бессмысленный флирт с «отработанным материалом», Керр решил поспешно ретироваться в номер. Он резко развернулся на каблуках, но скользкая от влаги плитка под ногами капитана заставила его правую ногу поехать в сторону. Рефлекторно Дима ухватился за первое, что попалось ему под руку – крашеные кованые перила балкона. Еле устояв на ногах и мысленно чертыхнувшись, он пошел было в номер, но снизу до Керра донесся озорной голосок девушки:

– Осторожнее, товарищ капитан, ещё одна травма для репутации нашего отеля будет губительна.

Дима вежливо поблагодарил девицу и убрался в номер, но, прокрутив заново в голове это странное предостережение, вновь вышел на балкон. Девушка всё ещё стояла в курилке.

– Что вы имели в виду, когда говорили «ещё одна травма»? – крикнул он ей с балкона.

– Ну как же? – развеселилась девушка. – Все балконы у нас выложены этой идиотской плиткой. Днем в городе жарко, а к вечеру спускается прохлада. Плитка покрывается тонким слоем воды и становится скользкой.

– И что, – стараясь поддерживать веселый тон беседы, поинтересовался Дима, – случались трагедии?

Девушка захихикала в кулак и, сделав очередную затяжку, ответила:

– Нет, с балкона никто не вываливался, если вы об этом, а вот руки да, ломали.

Дима пообещал впредь быть аккуратнее, а сам бросился в соседний номер. Застав криминалистов в холле, вернул их обратно. Те нехотя вновь зашли в номер усача, сетуя на то, что уже перерыли в нем каждый сантиметр и ничего так и не нашли. Но Дима с видом, не терпящим возражений, прошел к балкону, открыл его и аккуратно провел пальцем по скользкому кафелю. Так и есть, к вечеру все балконы отеля превращались в каток. А стало быть... Догадка была, конечно, притянута за уши, но попытаться стоило, и он дал указание проверить на наличие отпечатков пальцев перила и кованые решетки, отделявшие соседние балконы друг от друга. Собравшиеся было по домам эксперты, сжав зубы, вновь стали распаковывать свои чемоданы, установили свет на балконе и приступили к работе. Спустя полчаса к Диме в номер постучались. Слегка смущенный криминалист, видимо, старший группы, протянул Диме герметично упакованный пластиковый конверт с отпечатками.

– Чего так долго возились? – стараясь скрыть волнение, поинтересовался Керр.

– Так перила-то железные, они тоже мокрыми были. Мы сначала отпечатки нашли, потом сушили долго феном, чтобы снять их.

– Значит, не только я поскальзывался на балконе, – вслух произнес Дима, а потом добавил. – Везите в отдел, сверьтесь с базой данных.

– С какой именно?

– Со всеми! – строго приказал Дима. – Не сметь домой идти, я жду. Лично мне доложишь через два часа!

– Есть! – отчеканил криминалист и удалился. Дима же уселся за свой лэптоп, проверить, не прислал ли ему весточку Филя.

Вероятность совпадения отпечатков по федеральным базам данных МВД и ФСБ хоть и была, но в неё капитан почему-то не очень верил. В любом случае, теперь он был доволен проделанной за день работой. Дима несколько раз щёлкнул мышью. В открывшемся окне защищенного почтового ящика ввел десятизначный пароль и с удовольствием отметил появление в графе «входящие» отметку о новом письме. Сообщение действительно было от Фили. Дима кликнул по письму и распаковал вложенный файл.

Сказать, что информация, оказавшаяся в его руках, была на вес золота ‒ не сказать ничего. Ошеломлённый, Дима вскочил из-за стола и принялся расхаживать по комнате. Наконец в его голове начала вырисовываться хоть и на первый взгляд невероятная, но всё же логичная и стройная картина происходящего. «Быть этого не может, – вертелось у него в голове. – Просто невероятно!». Стремительный ход его мыслей прервал звонок. На другом конце оказался всё тот же лейтенант Слойкин.

– Товарищ капитан, добрый вечер! Новая информация по вашим объектам!

– Докладывай! – возбужденно крикнул в трубку Дима.

– Сегодня днем в 15:30 скончался Борис Королёв, – сообщил лейтенант, – мне сейчас звонил его лечащий врач.

– Так, ну это ожидаемо, – ответил Керр, – что-то ещё?

– Я сводки за день просматривал, – продолжил Слойкин, – буквально час назад в загородном мотеле были обнаружены два трупа. Пожилая пара. По описанию – ваши подозреваемые. Те, что к Королёву в больницу приходили.

– Адрес! – оборвал его Керр. Запомнив адрес, он добавил. – Слойкин, к тебе в отделение поехали криминалисты. Слушай задачу. У них есть образцы ДНК доктора. Устрой-ка мне экспертизу.

– На предмет?

– На предмет родства Бориса Королёва и нашего доктора. Ускорься там.

– Постараюсь, – ответил лейтенант и бросил трубку.

Уже через десять минут Керр мчался по указанному адресу на окраину Краснодара. Его встретил убитый «воронок», лениво ворочавший проблесковым маячком на крыше. Сонный сержант курил, опираясь спиной о капот УАЗика. Признав в Керре начальство из Москвы, указал на вход. Дима быстро поднялся на второй этаж, где его уже ждал незнакомый ему капитан. Они представились, пожали руки:

– Капитан Тихонов.

– Капитан Керр. Покажете место происшествия?

– С места в карьер? – хмыкнул местный капитан. – Всё у вас в Москве бегом да быстро, – продолжая бубнить себе под нос, следователь проводил Керра в дальний конец длинного коридора. Дима так и не понял суть его претензий и предпочёл промолчать. Они дошли до приоткрытой двери, где, переминаясь с ноги на ногу, стоял невысокий плюгавый мужичонка средних лет.

– Хозяин мотеля, гражданин Вовк Анатолий Дмитриевич, – пояснил Тихонов, подглядывая в свой планшет. – Он их и обнаружил.

Дима вопросительно взглянул на хозяина:

– В котором часу вы их нашли?

– Да около семи, может, в начале восьмого, – слегка взволнованно ответил тот, явно робея перед Керром. Видимо, ему сообщили, что этим делом едет заниматься шишка с «самого верха». Керр не стал развеивать не им навеянный антураж и продолжил допрос:

– А как вы, собственно, пришли к мысли проникнуть в номер? – спросил он, осматривая выломанную ячейку замка. – Я так понимаю, номер пришлось взламывать.

– Да, – замялся хозяин, – видите ли, товарищи заперлись изнутри на ключ, а в мотеле сработала пожарная сигнализация, как раз в их номере. У нас тут с этим строго! – поспешил заверить высокого начальника Анатолий. – На каждом этаже и в каждом номере датчики, термостаты на батареях, счетчики воды и…

– Ближе к делу, – перебил его Керр, проходя в номер, где трудились двое сотрудников органов. Один фотографировал лежащих на кровати покойников, другой, склонившись над каким-то реагентом, колдовал возле прикроватной тумбы.

– Ну да. Так вот, сработал, значит, один из датчиков. Катька мне сразу же звонить, я ей кричу в трубку: «Дура! Раз пожар, звонить пожарным нужно».

– А Катька это…? – вновь перебил Керр входящего во вкус рассказа хозяина.

– А-а-а, это администраторша моя. Наша. – Как-то странно запнулся Анатолий, пряча за спиной руку с обручальным кольцом. Потом, по кивку Димы, продолжил рассказ:

– А она орать на меня, мол, дымом не пахнет, чего звонить-то? Ну, я всё равно неподалеку был, решил заскочить и самостоятельно всё проверить. Приехал, значит, звоним в номер – трубку не берут. Пошли наверх, стучим – не отзываются, двери мы тоже не можем открыть – изнутри заперты. Ну, я и подумал, не случилось ли чего? Велел слесаря позвать. Пока его, пьяного, отыскали, пока он с инструментом пришел... В общем, они уже покойниками были.

– Теплые были? – уточнил Керр.

– Да кто ж их щупал? Видим ‒ мертвые. Мы в милицию сразу звонить.

Керр его уже не слушал, медленно приближаясь к кровати с покойниками. За спиной у него возмущенный капитан Тихонов делал внушение хозяину:

– Мы уж десять лет как полиция, дурень!

– Да какая, к чертям, разница? Как тогда не работали, так и сейчас штаны протираете. В наше время милицию уважали, а вас сейчас боятся.

– Лучше пусть нас боятся, чем их… – многозначительно сказал Тихонов, не уточняя, кого имел в виду, но Дима уже выключил звуки их разговора у себя в голове. Перед ним предстала волнующая картина. Тот самый лжедоктор из больницы лежал на спине рядом с незнакомой Керру старушкой. На вид им обоим было лет по восемьдесят. Мужчина выглядел крепче ‒ крепкий торс, сухие, но тоже крепкие ноги, жилистые руки. По всему было видно: до последнего занимался спортом. Старушка была маленькая, сухонькая, вся седая. Они лежали рядом друг с другом, держась за руки, одетые, словно на праздник. Серый костюм-тройка дорогого сукна и белая рубашка на нём, элегантное, совсем не старушечье черное выходное платье на ней. Но самое удивительное, то, что поразило Керра больше всего, было в их лицах. Никогда прежде Диме не доводилось видеть столь безмятежные лица у покойников. Казалось, оба улыбаются. Словно и не мёртвые вовсе. Словно они уснули под любимый фильм да так и смотрят его во сне.

Керр отвернулся. Внезапно ему стало не по себе – словно подглядывает за чужим счастьем. Как же так надо было жить, чтобы встретить смерть с улыбкой? Дима подошел к возившемуся рядом судмедэксперту ‒ во всяком случае, он подумал, что работающий с пробирками пухлый дедок в замызганном халате поверх растянутой футболки должен быть именно судебным медиком. Догадка оказалась верной.

– Когда ориентировочно наступила смерть? – поинтересовался Дима.

– Около двух-трех часов дня, – ровным хриплым голосом ответил медик. – Только тут такое дело… – он замялся. – Предвосхищу ваш вопрос, коллега, и отвечу на него сразу: причину смерти установить не удалось.

– То есть как это? – удивился Дима.

– Нет, конечно, сама смерть наступила от острой сердечной недостаточности. У обоих. Я в рапорте так и напишу. А вот что вызвало эту сердечную недостаточность? Тут вопрос.

– Да знаю я вашу присказку, – ответил Керр, ‒ все мы умрём от сердечной недостаточности. Никаких зацепок?

– Вот анализы на токсины делаю. Ничего. Вообще ничего. Травм, повреждений, уколов и прочих нарушений целостности кожного покрова на обоих трупах нет. Кровь чиста – ни наркотиков, ни какой бы то ни было другой химии пока не обнаружил. Газовый анализатор ни ядов, ни токсинов не выявил. Словом, я в замешательстве.

Доктор взглянул на Керра поверх очков, сползших на нос, словно ища у того ответы, которые Дима не мог ему дать. Если его версия окажется верной, то о причинах столь скоропостижной кончины двух пожилых граждан ему будет известно больше, чем кому бы то ни было на земле. Но для этого ему нужно было дождаться результатов генетической экспертизы, которую он поручил Слойкину.

Что-то подсказывало капитану Керру, что его подозрения не беспочвенны. Иначе слишком уж невероятными казались ему совпадения, о которых он узнал в письме от Фили. Больше для вида, нежели надеясь найти что-либо новое для своего расследования, Керр провел обыск. Организовал всё, как учили. С понятыми, подписями и прочими формальностями. Доктор, до самого конца возившийся с трупами, так ничего вразумительного и не сказал, оставив выяснять причины смерти патологоанатомам. Керр же, покончив с расспросами свидетелей, подписал все бумаги, составленные капитаном Тихоновым, и направился в отделение полиции, где трудился его новый приятель – лейтенант Слойкин. Для полноты картины не хватало двух фрагментов – отпечатков пальцев, найденных на балконе отеля, и генетической экспертизы родства покойных лжедоктора и Бориса Королёва.

Глава 26

Слух вернулся первым. Из всех органов чувств, которыми одарен человек по умолчанию, слух имеет вспомогательную функцию, но его важность невозможно недооценить. Сознание, конечно, запаздывало, но ещё в полубреду Вадим начал различать звуки. Противное пиканье, звон металлических инструментов, чьи-то шаги, тихие разговоры. Кто-то, заметив его едва уловимое движение головой, подошел и шепнул ему на ухо: «Отдыхай, старайся не шевелиться, твои мышцы атрофированы». Смысл сказанного Вадим, конечно, не понял, эта фраза прозвучала в его воспаленном сознании просто как набор звуков. Но ему стало всё же легче от того, что кто-то вообще с ним разговаривает. Он даже не понял, мужчина это был или женщина. Да и о самом понятии пола он пока не мог задумываться ‒ думать он разучился. Собственно, как и видеть, говорить, двигаться, есть, пить, самостоятельно дышать. Единственное, что у него получалось хорошо, это пускать под себя лужу. Доктора почему-то этому факту обрадовались, тут же наградив его мочевым катетером.

По большому счету, состояние выведенного из криосна человека в первые дни мало чем отличается от состояния новорожденного. Замена в организме воды ‒ основного элемента, гарантирующего нормальный обмен веществ, ‒ на её менее теплоемкий аналог приводит к замедлению метаболизма в целом. А вместе с остановкой биологических процессов останавливается и процесс создания нейронных сетей головного мозга. Мозг словно атрофируется и функционирует в режиме жесточайшего дефицита ресурсов. Единственной разницей в сравнении с младенцем является то, что ребенку для создания всей сложной архитектуры высшей нервной деятельности требуются годы, пробужденные же от криосна люди уже прошли этот путь. Их мозг уже адаптирован к реалиям жизни, его лишь требуется запустить заново.

Вероятно, Вадиму часто кололи снотворное, поскольку о первом периоде своего восстановления он практически ничего не помнил. Через пару дней (в тот момент он уже начал ощущать течение времени), во время очередного окна просветления, Вадим попытался открыть глаза. Но либо он всё ещё был крайне слаб и просто не смог открыть веки, либо в палате царила кромешная тьма. Во всяком случае, в ментальном плане он чувствовал себя гораздо лучше. Сергеев осознавал, что он человек. Что он обездвижен. Что практически все его физиологические отверстия были заняты какими-то трубками – они уже причиняли существенный дискомфорт. Но на этом информация о мире вокруг ограничивалась. Ни своего имени, ни где находится, ни, тем более, что произошло, он, конечно же, не помнил. Время от времени его посещали разные люди. К тому моменту он уже понимал, кто такие люди и себя самого относил к ним. О том, что люди, посещавшие его, были разными, Вадим понимал по тембру голосов. Он мог различить их манеру общения, интонации, но не понимал ни слова. Разные люди проводили с ним разнообразные манипуляции. Особенно больно было, когда после очередного визита из тела Вадима вынули без малого три сотни игл. В его присутствии часто произносились непонятные слова: рефлексы, атрофия, метаболизм, тонус. Значений их Вадим никак не мог ни вспомнить, ни понять, как, впрочем, не мог вспомнить и своего имени. То, что он именно «Вадим», Сергеев понял по обращению. Каждый человек начинал свою работу с ним именно с этого слова, поэтому через пару дней Вадим либо вспомнил свое имя, либо просто привык нему. Так же, как привыкает к своему имени ребенок, постоянно слышащий от родителей одно и то же обращение.

В один из дней кто-то из работавших с ним довольно бесцеремонно поднял его голову и размотал повязку на глазах. Теперь Вадим понял, почему он не мог их открыть. Стало гораздо легче, но видеть Вадим лучше не стал. Чувство назвали «светоощущением», хотя сам Вадим так не думал. Он видел лишь тусклые маленькие пятна, и охарактеризовать их именно как «ощущение света» не мог. В любом случае дискомфорт, причиняемый повязкой, прекратился. Сергеев был рад и этому.

В таком режиме прошла неделя, затем другая. Потихоньку стала возвращаться память. Когда в палате назвали его полное имя, Вадим вспомнил свою фамилию. Вернее, точно знал, что обращение «Вадим Сергеев» относится именно к нему. Трубку из горла вынули тогда же, и Вадим с ужасом понял, что дышать теперь придется самостоятельно. Нахлобученная на лицо кислородная маска хоть и спасала, но существенно жизнь облегчить не могла. Вадим буквально каждую секунду напоминал себе делать очередной вдох. И так пока у него не выработался самый примитивный из рефлексов – дыхательный. Трубки, торчавшие из носа и из-под ключицы, причиняли меньший дискомфорт. С ними Вадим почти смирился, тем более что по ним его кормили, постепенно переходя от парентерального питания к полноценному энтеральному, через зонд. Ещё двое суток он провел в полном покое, а затем, убедившись в восстановлении глотательного рефлекса, врачи удалили и эти трубки. Теперь его кормили из приспособления, более всего напоминающего детский поильник.

Он по-прежнему плохо видел, но уже мог отличить день от ночи. Различал нечёткие силуэты людей на фоне окон. Был способен хоть и с большим трудом, но сесть, опершись на изголовье кровати. Долго находиться в вертикальном положении Вадим не мог, начинала сильно кружиться голова, подступала тошнота, и он заваливался на бок. Благо, в его распоряжении была широкая функциональная кровать с защитными бортиками, иначе не миновать бы ему серьезных травм.

В целом, его жизнь была до безобразия скучной и монотонной. Дни текли, почти ничем не отличаясь друг от друга. Бесконечные процедуры и прием пищи – вот, собственно, и весь его досуг. Посетители, работавшие над его восстановлением, почти не разговаривали с ним, ограничиваясь лишь короткими командами: «Подними голову», «Пей», «Ешь», «Спи». Лишь однажды произошло нечто из ряда вон выходящее. В тот день он проснулся сам и долго лежал, не шевелясь, памятуя о том, что на голодный желудок поднимать голову было чревато сильнейшим головокружением. В палату кто-то вошел. Человек, как всегда, осмотрел Вадима. Пробежался по всем его членам с какими-то манипуляциями, по всей видимости, проверяя рефлексы, а затем, наклонившись над самым его ухом, произнес:

– Слушай внимательно. Кивни, если понимаешь меня.

Вадим кивнул.

– Ты ничего не помнишь. Держись этой линии. Кто бы о чем не спросил ‒ ты ничего не помнишь! – настойчиво повторил незнакомец. – Ни имени, ни фамилии, ни прошлого. Ни-че-го. Кивни, если понял.

Вадим кивнул повторно. На этом незнакомец удалился, оставив Сергеева в растерянности. Собственно, изобразить то, что требовал от него голос, было нетрудно. Вадим действительно ничего не мог вспомнить из прошлой жизни. Но почему это было столь важно? По взволнованному голосу незнакомца было понятно, что этот совет несет важную практическую выгоду самому Вадиму и наверняка как-то связан с его прошлым. После этого внезапного визита Вадим уже не чувствовал себя в безопасности. Гнетущее чувство тревоги перед неизвестностью поселилось в его душе. Он стал вздрагивать от каждого резкого звука, каждый человек, заходивший в его палату, вызывал у него напряжение и немотивированный страх. Стараясь не подавать вида, он продолжал беспрекословно выполнять все указания врачей. Теперь он понимал, что находится в больнице, что с ним работают врачи. Понимал, что его восстанавливают после какой-то тяжелой болезни или травмы. Но спросить напрямую у кого-либо из персонала о происходящем он уже не решался. Странное предостережение острой занозой засело в его голове, парализуя всю его волю, мешая задать самый простой вопрос: что же всё-таки с ним произошло? Более того, он не решался заговорить, даже когда в палате никого не было. А потому и сам не знал, сможет ли его голос прорезаться. Взвесив все имеющиеся в его распоряжении данные, он пришел к выводу, что тактика, предложенная его странным посетителем, будет оптимальной. Он ничего не теряет, скрывая ото всех свое истинное состояние. Рано или поздно кто-то начнет с ним диалог, будет задавать вопросы. Резонно заключив, что по этим наводящим вопросам он сам по крупицам восстановит картину прошлого, Вадим немного успокоился и стал ждать.

Ожидание не затянулось. Уже на следующий день в его палату вошли несколько человек. Они встали возле его кровати, образовав полукруг. Вадим начал интенсивно моргать, стараясь хоть немного улучшить свое зрение. Но силуэты людей были уже хоть и более чёткими, нежели в первые дни после снятия повязки, но всё же оставались для него размазанными кляксами.

– Вы слышите меня? – спросил ближайший к нему человек грубым, как наждак, голосом.

Вадим едва кивнул, рефлекторно повернув голову на голос.

– Вы можете говорить?

У Вадима по спине пробежал противный холодок. Он открыл рот и с большим усилием сделал выдох, стараясь напрячь голосовые связки. Воздух с противным хрипом вышел из легких, не извлекая ни единого членораздельного звука.

– Понятно, – констатировал грубый голос и спросил вновь. – Вы понимаете меня?

Вадим неуверенно кивнул головой и одновременно пожал плечами, стараясь дать понять, что контакт дается ему с трудом. Но это жест плечами, по-видимому, остался незамеченным. Удовлетворенный кивком головы, голос продолжил:

– Вас зовут Вадим Сергеев?

На этот раз Вадим постарался не шевелить головой и напряг все свои силы, чтобы поднятые плечи могли увидеть окружающие его люди.

– Вы помните о том, что произошло?

Тут Вадим выдержал паузу, стараясь придать своему ответу максимум правдивости, и покачал головой из стороны в сторону. Жест дался ему с большим трудом, нежели кивок. Он тут же позеленел, сильнейший приступ головокружения заставил его поморщиться, к тому же из него фонтаном вырвалось всё содержимое желудка. Весь утренний завтрак оказался на его одеяле. На счастье Вадима, эта патологическая реакция, вызванная сменой позиции головы, оказалась ему на руку. Вошедшие отошли от его кровати и стали тихо обсуждать что-то возле окна. До Вадима донеслась иностранная речь. «Кажется, французский язык», ‒ вспомнил Сергеев. Он узнал этот голос. Тот самый, что на чистейшем русском предупреждал его сутками ранее. Далее вступил другой человек, ранее хранивший молчание:

– Мсье Гриззо говорит, что амнезия – типичный и довольно распространенный побочный эффект. Почти все участники испытаний в той или иной степени теряли память после восстановления.

Очевидно, с допрашивающим его мужчиной посредством переводчика беседовал этот француз, сделал вывод Вадим. «Француз, прекрасно знающий русский, разговаривает с русским через переводчика», ‒ словно пытаясь утвердиться в правильности вывода, повторил про себя Сергеев. Между тем французская речь продолжилась, её подхватил переводчик:

– Но следует учесть, что наши испытатели не проводили в анабиозе по два года, мсье Калошин. Чего же вы от него хотите?

«Калошин»! Вадим вздрогнул. Это имя, словно раскаленный уголь, обожгло его сознание. Он искренне надеялся, что его дрожь никто не заметит. Вадим сделал пару глубоких вдохов, стараясь унять страх. Он понял, что с этой фамилией связано нечто ужасное. Его память хранила эту информацию, прочно удерживая её в своих недрах на недосягаемой пока для Вадима глубине. Как ни силился он вспомнить всё, это ему пока не удавалось. Однако он понимал, что, раз это имя вызвало в нём столь бурную реакцию, оно значило в его прежней жизни так много, что намертво отпечаталось в подсознании. Тем временем тот, кого переводчик назвал Калошиным, спросил француза:

– А что вы делали, мсье Гриззо, в его палате вчера?

– То же, что и позавчера, и в последние две недели. Проводил осмотр. Не забывайте, мсье Калошин, вы платите мне за результат, – ответил после эксцентричной тирады француза переводчик, – и я обещал вам его предоставить. Я врач. Врач с мировым именем, и раз я обещал вам привести в чувство ценного свидетеля, так оно и будет!

– Я не говорил, что гражданин Сергеев является свидетелем… – со странной интонацией в голосе ответил Калошин.

– О ля-ля! Посмотрите на этого бравого русского военного! Нужно быть слепым, чтобы не понять, чем вы, русские, тут занимаетесь! – парировал француз. – Просто так из анабиоза не выводят. Вам определенно нужна информация, которой обладает этот молодой человек. Я сделал лишь очевидный вывод. Не стройте из себя... как это у вас называется? «Кисельную барышню!»

– Кисейную, – поправил переводчика Калошин и направился вон из палаты. Уже выходя, он обернулся и неприязненно добавил:

– Даю вам ещё неделю. После убирайтесь восвояси. Мы вам уже заплатили.

Ничуть не смутившись, француз спросил у переводчика, отчаянно картавя и коверкая русский язык:

– Мон ами! Как же вы работать с этим? Звер! Просто звер!

Русский переводчик засмеялся в голос и, похлопав француза по спине, проводил его к выходу:

– Мы привыкли, дорогой коллега, а привычка, как у нас говорят – вторая натура.

– О-о-о, этот поговорка я есть запомнить! – отозвался француз, и на этом они вышли, оставив Вадима в полном смятении.

В следующие двое суток не происходило ровным счетом ничего примечательного. Вадим питался и получал процедуры по расписанию. Он начал ощущать запахи и сделал вывод, что кормит его одна и та же женщина, во всяком случае, об этом свидетельствовал её парфюм. Постепенно Сергеев свыкся со своей ролью беспомощной куклы, которую ежедневно ворочают из стороны в сторону, приводя в норму мышцы и стараясь не допустить пролежней. Когда он оставался один или когда ему так казалось, он старался быть более активным. По ночам двигал ногами под одеялом, разминал ватные руки. Днем же, когда его активность могли заметить, он пытался натренировать зрение, фокусируясь на различных деталях интерьера. Причем если постепенно возвращающиеся в тонус мышцы позволяли Вадиму думать об улучшении состояния, то со зрением была полная беда. Как ни старался он восстановить фокус, картинка выходила размытой. Он не мог даже толком разглядеть собственные руки.

У него возникало много вопросов, а память возвращаться не торопилась. Вадим по-прежнему не мог вспомнить ни единого факта из своей жизни. Что же с ним всё-таки произошло? Авария? Тяжелая травма головы? Инсульт? Он терялся в догадках и до изнеможения напрягал мозг тщетными попытками вспомнить хоть малейшую деталь из прошлого. Не помогал и сон. Поначалу он надеялся, что полноценный здоровый отдых позволит увидеть свое прошлое хотя бы в сновидениях. Но, вероятно, препараты, которые ему кололи на ночь, не давали его сознанию потрудиться во сне. Хотя на полную ночь их действия уже не хватало, он просыпался ещё затемно и усиленно работал над собой, восстанавливая подвижность рук и ног. Должно быть, со стороны эти тренировки выглядели, как метания от кошмарного сна, что, безусловно, играло ему на руку. Затем, утром, когда входила «кормилица» (так он окрестил вкусно пахнущую женщину), он притворялся спящим. Она будила его, мягко тряся за плечи, давала ему завтрак, таблетки, делала уколы и уходила. Ни разу за всё время она не заговорила с ним. Равно как и врачи, которые делали ему массаж и восстанавливали активность суставов бесконечными упражнениями. Вся их речь сводилась к вежливым командам. Ни слова о его личности, ни намёка на происходящее. В конце концов Вадим сделал для себя важное умозаключение: их упорное молчание ‒ это приказ того мужика, Калошина. Было очевидно, что он тут всем заправляет. И Вадима приводила в бешенство мысль, что такое знакомое, видимо, набившее оскомину в его прежней жизни имя ничего не вызывает в его памяти теперь, когда это так важно. Ну, кроме животного страха, разумеется.

На третьи сутки после визита к нему Калошина Вадим почувствовал, что его головокружения стали заметно слабее. Ночью он даже пытался встать с постели, и ему это почти удалось. Он испугался, что за ним могли организовать круглосуточное наблюдение, и постарался изобразить очередной приступ тошноты, после чего картинно рухнул обратно на постель. Утром, как всегда, пришла кормилица. Проведя с ним привычный уже утренний моцион, она приступила к кормлению, однако на этот раз заставила его сесть в кровати, подняв изголовье. Вадим начал было сопротивляться, всем своим видом показывая, как его мутит и воротит от вертикализации, но женщина была непреклонна. Она терпеливо дождалась, пока Вадим перестанет дёргаться и изображать адские муки, и как ни в чём не бывало начала кормить его с ложечки. Пища заметно изменилась. Это уже не были мясные и фруктовые пюре, составлявшие его привычный рацион все эти дни. Каждая новая порция содержала частички овощей и кусочки мяса, что автоматически означало необходимость жевать. Вадим не стал вызывать рвоту и покорно съел всё, что принесла женщина. Затем так же безропотно выпил какой-то кисель, а на десерт женщина вложила ему в рот что-то холодное и твердое.

– Не глотай, – шепнула она ему. – Спрячь за щеку и держи до обеда.

Не сказав больше ни слова, она удалилась, оставив Вадима наедине с собой и с кучей вопросов. Непонятная железная таблетка, не больше двухрублевой монеты в диаметре, легко перекочевала за щеку Вадима, как и велела женщина. Спустя час к нему по расписанию пришел врач-физиотерапевт. Они отзанимались положенные сорок минут, а затем к нему в палату ворвались трое мужчин. Двое из них взяли под контроль периметр, встав у входа и перед окном соответственно. Третий же, бесцеремонно оттолкнув доктора от пациента, начал шарить по постели. Вадим, к тому времени совершенно забывший о странной таблетке за щекой, никак не мог понять, что он ищет. Наконец мужчина, не найдя, по-видимому, в его постели ничего запретного, принялся ощупывать его ноги. Добравшись до левой щиколотки, он начал проделывать какие-то манипуляции. Только сейчас до Сергеева дошло: на его левой ноге находился какой-то прибор. Видимо, тактильная чувствительность к нему вернулась не в полной мере, и Сергеев всё это время просто-напросто не ощущал тяжесть прибора на своей ноге. Мужчина тем временем нажал несколько кнопок и отстегнул устройство. Повертев его в руках, он ушел, велев двум другим товарищам глаз не спускать с Вадима. Доктор предпочел ретироваться. А Вадим остался лежать ни жив ни мертв. Страшно было даже подумать, что будет, если эти ребята заподозрят его в какой-либо запрещённой деятельности. Таким образом двое охранников, а теперь Вадим не сомневался в их ролях, простояли не менее часа. Ни разу не присев, не проронив ни слова. Вдруг дверь в палату вновь отворилась, но, вопреки ожиданию Сергеева, вошел не третий охранник, а кормилица. Охранник у двери велел ей убираться из палаты ‒ мол, до особого распоряжения никого впускать нельзя. Но женщина, ничуть не смутившись, парировала его доводы тем, что она ‒ такой же подневольный человек, и что их приказ никоим образом не отменяет приказа самого Калошина кормить пациента строго по расписанию для его скорейшего выздоровления. Здоровенный охранник не нашёлся, что ответить на её наглый и даже слегка хамоватый тон, и, немного поколебавшись, согласился с её доводами.

– Только быстро! – распорядился он и вновь встал перед дверью в твердой уверенности, что больше уж точно никого не впустит.

– Это, милок, как получится, – ответила кормилица, распаковывая еду на столике возле кровати Вадима, – у него сегодня впервые кролик на обед. Как скушает, так я и уйду.

Сначала, как и утром, она подняла его изголовье. Вадим оказался в полусидячем положении и с ужасом уставился на нее. Он вдруг вспомнил, что у него за щекой находится какой-то предмет, и, осознав, что эти двое ни сном, ни духом о нём не знают, впал в легкую панику. Но женщина то ли не увидела на его лице гримасы отчаяния, то ли предпочла не обращать на неё внимание. Как ни в чём не бывало она зачерпнула ложку измельченного жаркого из кролика и проворно впихнула ее в рот Вадиму. Одним ловким движением ложка в ее руке скользнула за щеку Вадима, извлекая за собой злополучную таблетку. Следующие порции пищи были скормлены Вадиму в прежнем режиме. Через двадцать минут женщина, напоив Вадима кислым морсом, взяла свой поднос и ушла. Вадим, собственно, так и не понял, что только что произошло. Буквально через десять минут вернулся третий надзиратель и вновь пристегнул к его ноге прибор.

– Всё, пошли отсюда, – скомандовал он, и все покинули палату. До Вадима донесся обрывок разговора:

– Что было-то?

– Да батарейка, похоже, сдохла, – ответил возившийся с прибором мужчина, – говно китайское.

Вадим остался пребывать в легком шоке от этой сцены, но самообладания не потерял. Он абсолютно ничего не понял. Что за таблетка такая? Почему к его ноге прицепили какой-то прибор, и что в нём такого важного, что при его неисправности все так переполошились? Вопросов вновь прибавилось, а ответы давать никто не спешил. Вадим провел остаток дня в прежнем режиме. Уколы, таблетки, кормежка. Больше с ним никто не разговаривал. Даже кормилица во время следующих сеансов приема пищи не проронила ни единого звука. Однако на этом его приключения за день не закончились. Последний ужин состоял из какой-то кисломолочки, а на десерт кормилица вновь угостила Вадима уже знакомой таблеткой.

– Только не проглоти, – шепнула она ему и ушла.

Глава 27

Естественно, после такого насыщенного дня Вадим и глаз не сомкнул ночью. Он не сразу догадался, что причиной его бодрствования в эту ночь была всё та же «кормилица». Она то ли нарочно, то ли по рассеянности не сделала ему в этот раз укол со снотворным.

Очевидно, что за палатой велось круглосуточное наблюдение, размышлял Вадим в эту ночь, пытаясь привести ворох фактов к какому-то общему знаменателю. Плюс это странное устройство на ноге. Что это могло быть? GPS-трекер? Миниатюрный электрошокер? Записывающее устройство? А, быть может, все варианты в одном? Было очевидно, что в больнице Вадим находился не из-за травмы или болезни. Его определенно боялись ‒ никак иначе объяснить наличие столь внушительной охраны и странного прибора на ноге он не мог. Тут ещё этот странный француз, явно скрывающий свою личность от Калошина сотоварищи. Кормилица, опять же, чудит. А еще непонятная таблетка во рту, о которой, и это очевидно, не подозревали его охранники. Что это вообще такое? В какой переплёт он угодил? Вадим и так и этак вертел в голове все факты, которыми обладал, но сложить всё в единую логичную версию не мог. Слишком уж мало он помнил из прошлой жизни. В конце концов, утомленный столь интенсивным мозговым штурмом, он начал проваливаться в сон. Таблетку за щекой он почти не ощущал, привык не обращать на нее внимания. Его голова стала тяжелеть, и он принялся клевать носом, борясь со сном. Когда он был уже почти на другой стороне реальности, до него откуда-то издали донеслись странные глухие звуки. Словно грузят мешки, подумал он. Один мешок, два, три… Вадим полностью провалился в сон, и его разум впервые за долгое время показал ему кадры из прошлого. Мешки ему померещились не зря. Ещё в институте по ночам он подрабатывал выбойщиком на местной мельнице. Фасовал по большим пятидесятикилограммовым мешкам муку разных сортов, а затем оттаскивал их на склад. Так и грузил он в этом сне мешок за мешком. Набьет из шнека номер №1 муку первого сорта в мешок, взвесит на весах, затем машинкой специальной горловину мешка застрочит ‒ и на склад. Один мешок, второй, третий. Устал. Выпрямил спину. Хрустнули спрессованные позвонки. Тянуло надорванную в прошлом году мышцу под левой лопаткой. Сделал зарядку, размялся, отдохнул ‒ и дальше за работу. Шнек, мешок, строчка, склад. И так до бесконечности. Опять устал. Разогнул спину, а перед ним Костя стоит. И почему-то по-французски говорит, тыча ему в физиономию фотографию: «Увидишь его – беги!». Говорит Костя по-французски, а Вадим его почему-то понимает. Смотрит на фото, а там Костя. Такой молодой, только после школы. «Беги, слышишь?! Вадим, беги!» – кричит ему Костя. И вдруг как схватит его пальцами за щеку и давай трясти. Больно так трясти, быстро, словно включенную электробритву зубами зажал.

Вадим проснулся. Его куда-то везли на кресле-каталке. Везли по незнакомому тускло освещённому коридору. Везли двое ‒ один толкал кресло, второй шёл рядом. Вадим принюхался – кормилица. Попытался обернуться ‒ и обомлел. Лицо мужчины, толкавшего кресло, было черным. Вадим в ужасе перевел взгляд на женщину, пахнущую кормилицей, ‒ ее лицо было таким же черным. Уж не черти ли за ним явились? Он попытался было закричать, но женщина, вовремя заметив, что он проснулся, прикрыла ему рот рукой. Нежно так прикрыла, не прилагая грубой силы. Сзади послышался приглушенный звук голоса, показавшийся Вадиму знакомым:

– Не дёргайся. Сонливость скоро пройдет. Газ безвредный!

И тут до Вадима дошло ‒ лица похитителей были в противогазах. Это ему сослепу показалось, что его демоны куда-то тянут. Звук падающих мешков ему тоже не померещился – должно быть, эти двое пустили какой-то газ, и падающие в коридоре охранники вполне могли сойти за мешки из его тревожного сна. Неприятное ощущение вибрирующей щеки никак не покидало его. Он прислушался к собственному организму: нет, ему не кажется, щеку действительно трясет. Вадим вспомнил: таблетка! Маленький железный кругляш больно жужжал во рту, касаясь корпусом зубов. Вадим попытался выплюнуть таблетку, но везущий его человек заметил это и сжал ему рот одной рукой.

– Потерпи! Сейчас нельзя. Засекут!

Кто, что засечет – Вадим не понял, но решил всё же последовать совету. Он попытался повернуть голову, так чтобы таблетка не касалась зубов. Стало заметно легче. Тем временем они миновали длинный коридор и свернули за угол. Оказавшись возле лифтов, стали ждать. Первой свой противогаз сняла женщина. Вдохнув полной грудью, она сказала:

– Сюда не достаёт. Можно дышать.

За ней свой противогаз снял и мужчина. Вадим не успел посмотреть на своего похитителя. Да и толку-то особо не было, зрение по-прежнему подводило. Подоспел лифт, они заехали в него и двинулись вниз. Вадима замутило, с непривычки резкие толчки кабины вызывали у него дурноту. Наконец двери лифта со скрежетом отворились, и они выехали в ещё более тусклый коридор. Пахнуло сыростью и плесенью. «Спустились в подвал», ‒ сделал вывод Вадим. Теперь они уже почти бежали. Гонка по неровному полу подвала заставляла сильно вибрировать кресло Вадима. Стало мутить ещё сильнее. Он постарался ухватить за руку своего похитителя, но тот опять его успокоил:

– Нет времени. На счету каждая секунда.

Теперь, когда тот говорил уже без противогаза, Вадим узнал голос таинственного француза. Они доехали до подземной развилки. Женщина схватила за руку француза и быстро прошептала:

– Дальше сами, мне ещё вернуться нужно и притвориться спящей. Тут налево. Схему помнишь? – француз кивнул. – Тогда бегите! Машина возле курилки. Только там лифта нет, придется тебе его на руках нести.

– Ничего, – отозвался француз, – не впервой. Спасибо вам!

– Отца благодари, – женщина дотянулась до его щеки и, нежно поцеловав, бросилась обратно.

Они благополучно добрались до очередной развилки, там кресло Вадима резко повернуло вправо. Ещё пятнадцать метров, и они оказались в бойлерной, откуда на улицу вела узкая лестница. Француз, подхватив Вадима под мышки и аккуратно взвалив себе на плечи, вынес его наверх. Стояла холодная ночь. Чуть приоткрыв дверь подвала, француз оглядел периметр. Убедившись, что вокруг никого нет, а транспортное средство припарковано в условленном месте, он вышел на улицу. До машины было не более двадцати метров, которые они преодолели за считанные секунды. Француз, не особо церемонясь, бросил Вадима на заднее сидение и захлопнул за ним дверь. Двигатель завелся, и они рванули.

Следующие два часа жизни Вадиму показались адом. Француз вёл машину очень агрессивно. Казалось, он менял направление движения каждые пять секунд. Резкие торможения и стремительные разгоны вкупе с динамической корректировкой пути заставили Вадима вытошнить всё, включая половину внутренностей. Его неприспособленный к таким экстремальным перегрузкам вестибулярный аппарат в конце концов сдался, и Вадиму ничего не оставалось, как просто потерять сознание. Он пару раз приходил в себя, когда они меняли транспортное средство. Каждая новая машина управлялась французом уже менее агрессивно. Наконец, сменив третий автомобиль, уже на рассвете француз вывел их авто на ровное шоссе, по которому они помчались относительно спокойно, лишь изредка позволяя дороге вносить коррективы в их график движения.

Спустя час они остановились на маленькой заправке. Уже светало. На горизонте еле заметным бледно-розовым мазком занималась заря. Утренняя прохлада вывела Вадима из оцепенения. Француз, или кто он там был на самом деле, вытащил Вадима с заднего сидения и поставил на ноги, облокотив его о дверь их седана.

– Стоять можешь?

Вадим, уже понимая, что в его ногах достаточно сил, чтобы удерживать равновесие, кивнул своему похитителю.

– В туалет хочешь?

Вадим не хотел. Покачав головой, он попытался издать свой первый адекватный звук:

– Кхх... Кхтсс.. – шипел он, напрягая все силы. Наконец, собравшись, выплюнул из себя почти понятное:

– Кххто тыыы?

– Ты не узнал бы меня, даже если бы мог видеть, – ответил незнакомец, усаживая Вадима на переднее сиденье. – Надо заправиться и ехать дальше. Скоро батарейка сядет, а мы так и не избавились от маячка.

Француз кивнул на ногу Вадима и, воткнув в бак пистолет, пошел оплачивать бензин в кассу. Вернулся довольно скоро. Уселся за руль, завел двигатель и попросил:

– Пристегнись!

Вадим изумленно взглянул на француза. Даже размазанная по всему полю зрения картинка показалась Вадиму улыбающейся.

– Ты же не думаешь, что я теперь всю дорогу буду тебя опекать. Разрабатывай мелкую моторику. Я видел твои ночные тренировки, ты уже вполне способен на простые действия.

Вадим продолжал пялиться на француза, пытаясь припомнить, кто ещё с такой фамильярностью мог с ним разговаривать.

– И нечего на меня так смотреть! У тебя зрачки, как у наркомана, – с ноткой иронии продолжил француз, – фу-у, отвернись. Пристёгивайся давай! Тебе ещё самостоятельно писать надо учиться, не мне же твой стручок держать... Давай, дружок, порадуй меня!

Вадим напряг всю свою волю, схватил левой рукой ремень безопасности и с огромным трудом дотянул его до того места, где предположительно находился замок. Тут, конечно, француз ему помог, справедливо полагая, что Вадим просто-напросто не увидит, куда нужно тыкать.

– Вот. Видишь, всеё ты можешь, задница ленивая. Давай, приходи в себя!

Вадим опять уставился на своего визави, и в голове его наконец что-то щелкнуло:

– Кххооостя?! – удивленно прошипел он.

– Ну, наконец-то. Я уж думал, до второго пришествия гадать будешь. С возвращением, друг!

Они ехали уже второй час. Двигались по большей части молча. Вадим медленно, но верно вспоминал всё, что мог. Год за годом, месяц за месяцем всплывали в его сознании кадры прошлой жизни. Детство, юность, зрелость. Дружба с Костей. Их работа. Марина. Боже, подумал Вадим, что же стало с Мариной? Вадим не мог вспомнить лишь последние дни перед заморозкой. О самом криосне ему вкратце рассказал Костя. Стараясь беречь психику друга, он выдавал ему информацию маленькими порциями. Позволял привыкнуть к ней, затем вновь выкладывал крупицу данных. Но рассказать нужно было так много, что Вадим просто-напросто не потянул бы такой объем информации сразу. После того как он узнал от Кости, что провел в заморозке больше трех лет, он долго молчал, переваривая эту цифру.

– А ты где... – попытался уточнить Вадим, но Костя его перебил:

– А я в тюрьме сидел. Два года.

– А потом?

– А потом ‒ суп с котом, – съязвил Костя, резко сворачивая на проселочную дорогу. – Сначала давай избавимся от твоей игрушки на ноге.

Они проехали пару километров по грунтовке и остановились возле небольшой деревушки. Костя пригляделся. Вышел из машины. Прислушался. Не обнаружив ничего подозрительного, он вновь завел мотор и медленно въехал в деревню. Повернув пару раз, машина остановилась возле какого-то дома. Костя помог другу выбраться из машины, и они в обнимку прошли в дом. Усадив Вадима на какое-то скверно пахнущее кресло, Костя протянул руку к его рту и скомандовал:

– Плюй!

Вадим, недолго думая, плюнул в подставленную ладонь. Костя скептически посмотрел на слюни в своей ладони, затем, размазав их о колено друга, уточнил:

– Дурень, таблетку выплюнь!

Вадим побледнел. Он только сейчас понял, что уже давно не ощущает вибрации на зубах. Привычный твердый предмет во рту пропал.

– Только не говори, что потерял! – ужаснулся Костя. И этот ужас был уже неподдельным.

– Должно быть, когда тошнило... – попытался оправдаться Вадим.

– Охо-хо-хо-хох... – протянул Костя. – Плохо, плохо, очень-очень плохо. Давно? Вадик, вспомни, давно ты ее выплюнул? – тряс друга за плечи Костя.

– Кажется, ещё в городе, – прохрипел Вадим.

– Вадим, ну ёкарный ты бабай! – выругался Костя. – Такой план засрал! Выбрались же почти!

За окном скрипнули тормоза. Друзья притихли, синхронно повернув головы в сторону звука. Хлопнула только одна дверь. Кто-то медленно прошелся от дороги до калитки. Скрип петель. Ещё три шага, тишина, затем дверь медленно отворилась. В проеме показался силуэт Калошина.

– Что ж, – шепнул на ухо Вадиму Костя, – видимо, всё-таки план «Б». Не дергайся, что бы я ни делал. Не шевелись.

С этими словами Костя встал и зашел за спину Вадима, замершего в кресле. Противники оказались лицом к лицу.

Глава 28

Калошин оглядел комнату. Убедившись в отсутствии какой-либо угрозы, он направил в сторону друзей пистолет и, не отводя от них взгляда, прошел к единственной комнате на первом этаже. Толкнув ногой дверь, он мельком заглянул в нее. Пусто. В доме никого не было. Очевидно, дом был куплен загодя и должен был послужить перевалочной базой на маршруте их бегства. Теперь, вероятно, решил Калошин, он послужит пунктом назначения. Виктор вернулся к выходу, расценив эту позицию как наиболее выгодную и, продолжая держать друзей на мушке, спросил:

– Я так понимаю, Пьер Гриззо и Константин Королёв – одно и то же лицо?

– Удивительно, на что способна современная медицина, – спокойно ответил Костя. – Немного денег, несколько месяцев реабилитации, и в твоем распоряжении абсолютно новая внешность. Лицо другого человека, его голос, его рост. Капля театрального мастерства ‒ и ты обладатель новой личности.

– Столько трудов ‒ и всё напрасно, – прорычал Калошин. – Вы ни к чему не пришли. Единственная причина, по которой вы оба ещё живы – мое любопытство.

– Ну конечно. Вы всегда были крайне любознательным человеком, мсье Калошин, – специально изображая французский акцент, ответил Костя, но затем продолжил уже нормальным голосом. – Вам не терпится узнать, каков был мой план?

– И это тоже.

– Что ж, не вижу смысла скрывать его от вас, раз уж вы нас раскусили. Я под видом французского коллеги Пьера Гриззо прибываю в ваше полное распоряжение. К слову, подмена произошла ещё в Париже, в аэропорту. Открою секрет, – заговорщицки шепнул Костя Калошину, – ваш молодой коллега своим внезапным визитом в Краснодар чуть было не нарушил все наши планы. Далее по замыслу я провожу процедуру разморозки Вадима Сергеева и организую его перевод в больницу ‒ иначе привести в себя пациента просто невозможно, это вы и сами понимаете. Имея полный доступ к палате и всему этажу, мне не составило большого труда подкупить персонал и установить в системе вентиляции баллоны с быстродействующим усыпляющим газом. Я дождался нужного момента, а именно, когда Вадим Сергеев начнет вставать, не шарахаясь в обморок. Тогда мне оставалось лишь обмануть вашу систему слежения.

Костя кивнул на ногу Вадима:

– Чудесный прибор, – похвалил он устройство, – имея постоянный контакт с открытой кожей, впрыскивает микроскопические дозы высокоактивного изотопа в кровь. Гениальное изобретение русских спецслужб! – с неподдельным восторгом в голосе продолжил Костя. – После каждой такой микроинъекции объект слежки в течение суток светится на радаре, как новогодняя елка, – достаточно лишь иметь под рукой доступ к спутниковой системе позиционирования. Гениально и просто. Правда, есть и побочные эффекты, – саркастично добавил Королёв, – изотоп радиоактивен и постепенно убивает носителя, но кому какое дело, если разведке нужно держать под колпаком объект, правда? И потом, живым вам Сергеев был не нужен. Допросили и избавились. Но это уже частности.

– Но тебе так и не удалось обхитрить систему! – сквозь зубы сказал Калошин.

– Почти удалось! Иначе мы бы не выбрались из больницы и не забрели бы в эту глушь.

– Просвети меня.

– Увы, не могу похвастать, мой друг такой рассеянный. Я придумал небольшое устройство. Имея доступ к тканям человека, оно позволяет заглушить на время сигнал.

– Значит, тот сбой, что заставил моих ребят побегать, не был случайностью? – сделал вывод Калошин.

– Это была репетиция. Я убедился, что мое устройство работает, и что под вашим началом служат дебилы. А дальше дело техники.

– И, тем не менее, я здесь, напротив вас, гражданин Королёв, – сказал, понизив голос до звериного рыка, Калошин. Он направил пистолет на Костю. Вадим зажмурился. – И мне ничего не стоит вышибить ваши мозги.

Костя абсолютно спокойно воспринял происходящее, словно только этого и ждал. Натянув снисходительную улыбку, он почти дружелюбным тоном ответил Калошину:

– О, товарищ полковник, я убежден, вы не сделаете этого.

– Откуда же такая уверенность? – с легким недоверием поинтересовался Калошин. – Ты, Королёв – Помнящий. Твоё Зеркало – Марина Иванова. Насколько мне известно, ты смог вызволить только этот никчемный кусок мяса, – он ткнул в Вадима пистолетом и продолжил. – Я всю жизнь изучаю вашу поганую породу! Ты и представить себе не можешь, скольких ублюдков, подобных тебе, я замучил в своем архиве, докапываясь до правды.

Вадим всем своим естеством ощутил, какое напряжение повисло между Костей и Калошиным.

– И что же тебе удалось выяснить, полковник? – злобно спросил Костя.

– Я долго изучал вас, – Калошин втянул воздух крупными ноздрями и, стиснув зубы до скрипа, продолжил. – Я жизнь положил, чтобы понять, как избавить мир от вас.

– Чем же мы так не угодили твоему миру?

– Чем? Ха–ха–ха, – Калошин засмеялся. Смех показался Вадиму приговором, настолько зловещим он получился.

– Вы и вам подобные, товарищ Королёв, – раковая опухоль на теле планеты. Вы обладаете таким даром, который способен стереть с лица земли всю цивилизацию. И каждый из вас рано или поздно приходит к этой мысли. Вам скучно жить! – выделяя каждое слово, прохрипел Калошин. – Сколько тебе, молокососу, понадобилось перерождений, чтобы жизнь тебе приелась? Сколько тебе понадобилось времени, чтобы решиться на обретение власти? Каких-то двадцать, тридцать циклов... И всё – твой мозг заражен идеей доминирования. Вы начинаете ощущать себя Богами! И уже не чураетесь ни миллионов смертей, развязывая войны, ни геноцида, устраняя неугодных вам целыми расами.

Калошин распалялся всё сильнее. Пальцы, сжимающие рукоять пистолета, побелели. Казалось, он может выстрелить в любой момент. Но, вопреки накалившейся ситуации, он сделал глубокий вдох и продолжил уже спокойнее:

– Мне известно всё о вашей природе. Любой Помнящий намертво привязан к своему Зеркалу. Ваш путь начинается с психической травмы. Это может быть смерть или болезнь близкого человека, психическое или физическое насилие, попытка суицида.

– Травма… – как бы невзначай протянул Костя.

– Любая стрессовая ситуация провоцирует вашу поганую природу проявиться. И в этот самый момент вы обретаете свое Зеркало. Не знаю, каким образом возникает эта связь, но она ощущается вами. Каждый помнящий рано или поздно находит свое Зеркало. Он идёт к нему всю свою жизнь. Идёт только по одной причине: Зеркало – единственная ваша слабость.

– Не только слабость, – рискнул перебить его Костя, – но и избавление. Ключ к смерти!

– Да, я знаю это, – спокойно ответил Калошин. – Некоторые из вас, самые слабые, как я полагаю, решаются на этот шаг. Смерть Помнящего и его Зеркала в один промежуток времени меняет ход истории. Их связь разрывается, а вместе с ней разрывается и цепочка перерождений Помнящего. Чтобы это произошло, помнящий сам должен убить свое Зеркало, а затем покончить с собой.

– Но если Зеркало погибнет от другой руки, то его Помнящий погибнет следом и затем переродится, не так ли? – каким-то озорным, абсолютно неуместным в данной ситуации тоном продолжил Костя. – И вы, товарищ полковник, придумали способ, как нейтрализовать обоих. Так?

– Идея не нова. Но только мне удалось воплотить её в жизнь, до мелочей продумав всю техническую составляющую процесса.

– О да! Гениальная мысль ‒ замораживать как Помнящего, так и его Зеркало. Пока оба ни живы ни мертвы – мир в полной безопасности, – ёрничал Королёв.

– Насколько мне известно, никто не предложил альтернативы достойнее, – огрызнулся Калошин.

– Очень удобно, – продолжал дерзить Костя, – особенно если посмотреть на масштабы производства.

– На что это ты намекаешь, щенок?

– Я был там. На твоем кладбище. Я видел, скольких людей ты упек в свой холодильник. Давай-ка подсчитаем, скольких из них обвинили бездоказательно?

– Каждый эпизод разбирался в суде! – выкрикнул Калошин. – Я предоставляю всю исчерпывающую информацию против подсудимых. И решение о криозаключении выносится судом, а не мной. За моей спиной государство!

– Тоже мне, непогрешимая сила – государство. Взгляни в лицо правде! Твоими руками твое любимое государство убирает неугодных. Ты лишь цербер, орудие в их руках. И не говори, что не знаешь этого, не поверю. Вы с этим государством в симбиозе. Ты, зацикленный параноик, получаешь карт-бланш на реализацию своего проекта, а государство под шумок устраняет тех, кого надо устранить. Вот и весь патриотизм.

Калошин замолчал и пристально посмотрел в глаза Косте. Этим взглядом можно было плавить металл, но Костя глаз не отвел. Он стоял неподвижно и спокойно держал удар. Легкая издевательская улыбка никак не хотела покидать его лицо. В конце концов Калошин не выдержал:

– Да, – сказал он, – я знаю, что часть дел, которые я расследовал в рамках проекта «Помнящий», – фикция. Я знаю, что в моем хранилище далеко не все являются Помнящими или их Зеркалами. Но такова цена моей борьбы. Никто не позволил бы мне реализовать эту программу, не получая очевидной выгоды от моей работы. И да, если на то пошло, я скажу больше! Я сам предложил эту идею в свое время руководству. Это плата за свободу, за мир без вас!

Вадима словно током ударило. Такого поворота он не ожидал. Теперь он отчетливо понимал: живыми они с Костей отсюда не выберутся. После короткой паузы Калошин продолжил:

– В любом случае, Помнящий Константин Королёв, вы проиграли. Ваша последняя попытка провалилась. Игра окончена.

С этими словами Калошин медленно поднял пистолет и прицелился в грудь Косте. Тот и глазом не моргнул.

– Только в одном вы правы, товарищ полковник, – в грозной тишине, повисшей в доме, прозвучал характерный металлический щелчок. Вадим вздрогнул, почувствовав, как прямо у его затылка Костя взвел курок. – Игра окончена, но кто выйдет из нее победителем, ещё не ясно. Нас с вами ждёт потрясающе занимательный эндшпиль.

– У тебя нет надо мной власти, Помнящий! Чтобы ты ни задумал, это лишь блеф, – уверенно ответил Калошин и приготовился стрелять, но Костя, прижав холодное дуло пистолета к затылку Вадима, хладнокровно ответил:

– Выстрелишь в меня ‒ я успею разнести ему башку, выстрелишь в него ‒ сделаешь мне одолжение.

Калошин остолбенел. Он медлил. Глаза забегали из стороны в сторону, голова лихорадочно соображала, пытаясь оценить ситуацию. Но ему впервые в жизни не хватало информации. Он не был уверен на все сто процентов, что Константин Королёв в данную секунду не блефует. Очевидно, он знает то, чего не знает он, Калошин.

– Я не верю тебе, щенок! Ты блефуешь!

– Стреляй! Проверим опытным путем! – без какой-либо иронии в голосе ответил Королёв. Калошин колебался. Костя ждал его реакции. Он понимал, что эта сцена не могла длиться вечно, и был почти уверен в выборе Калошина, а потому его палец скользнул на спусковой крючок. Он был готов. Ещё секунда, и всё закончится. Указательный палец Калошина на спуске начал медленно наливаться силой, ещё мгновение и...

– Стойте!

От неожиданности Калошин чуть было не нажал на спусковой крючок. Он узнал голос.

– Стойте, Виктор Иванович! – сказал Керр, спускаясь со второго этажа. – Он не блефует.

– Какого дьявола ты здесь делаешь? – зарычал Калошин, не спуская глаз с Кости и практически потерявшего сознание Вадима.

– Ну у вас и выдержка, товарищ капитан! – весело воскликнул Костя. – Я до последнего был уверен, что вас тут нет. Значит, всё же получили мое сообщение.

Глава 29

Сутками ранее.

Керр уже вторую неделю прозябал в Краснодаре. У него на руках была внушительная доказательная база своей собственной версии происходящего, но до получения последнего штриха он не мог с уверенностью сказать, что картина полностью восстановлена. Он уже знал, что таинственный незнакомец с забавными усами, которого ему даже доводилось допрашивать, был никем иным, как Константином Королёвым. Отпечатки пальцев, найденные на перилах его балкона, на сто процентов совпадали с отпечатками в деле заключенного Королёва.

Скорее от безделья, нежели по наитию, Дима поддерживал связь со своими сослуживцами. Он уже был в курсе, что прибывший из Франции эксперт провел на ура процедуру разморозки Вадима Сергеева и что в настоящий момент последний находится в больнице под охраной десятка оперативников конторы. Естественно, за годы, проведенные в анабиозе, Сергеев ослаб. Функции всех его внутренних органов необходимо было запускать заново. Процесс реабилитации не мог занять менее двух-трех недель, а посему Керр справедливо полагал, что времени для получения им последней улики, подтверждавшей его теорию, было вагон. Но товарищи генетики, к его великому сожалению, не спешили со своим вердиктом. К тому же Керру после ошеломляющих результатов дактилоскопии пришлось изрядно потрудиться, чтобы раздобыть ещё один образец биологического материала. Для этого ему потребовалось отправиться в колонию, где отбывал свой срок Королёв, и вытребовать все его личные вещи, которые, к счастью, всё ещё хранились в их архиве. Спустя сутки он, гордый своей находкой, принес генетикам цитологический материал подсудимого. Оказалось, за время отбывания наказания у Королёва несколько раз обнаруживали на рентгене легких какое-то образование. На втором году своего заключения, почти перед самым освобождением, Королёв провел целую неделю в местной больнице с воспалением легких. Там же у него взяли пункцию подозрительного образования. Онкологию не подтвердили, но по закону материал цитологического исследования при подозрении на онкологическое заболевание в медицинском учреждении хранится бессрочно.

И вот, спустя две недели после сдачи в лабораторию всех имеющихся в его распоряжении биологических материалов, Керр держал в руках конверт с вердиктом от генетиков. Вскрыв его, он расплылся в торжествующей улыбке. Первым его порывом в сложившейся ситуации было позвонить Калошину и отчитаться. Работа была проделана добротная, и Дима был вправе рассчитывать на индульгенцию от начальника. Он даже успел набрать номер телефона, но вызов был неожиданно прерван входящим звонком. Звонили с неизвестного номера. Измененный до неузнаваемости компьютерной программой голос сообщил Керру адрес какой-то деревни и дату. «В ваших интересах быть там в назначенный срок, – также сообщил он, ‒ подробности вы найдете в письме на втором этаже дома по указанному адресу. И помните, Калошину доверять нельзя».

Сомнений не было – звонил Королёв-младший. Оставалось лишь понять его мотив. Судя по всему, решил Керр, он понял, что его игра полностью раскрыта. Диме удалось накопать столько информации против него, что беглец просто-напросто решил выторговать себе свободу. Но что именно он мог предложить конторе взамен? Ехать одному было опасно, но Керр понимал, что, обмолвись он об этом звонке хоть кому-то, информация тут же попадет на стол Калошину. А к начальнику у Димы были очень серьезные вопросы. Да и звонивший недвусмысленно намекнул, что Калошину об их делах знать не стоит. Во всяком случае, пока не стоит.

Керр посмотрел на часы. Времени было в обрез. Либо он первым же рейсом летит в Москву, берет в аренду автомобиль и едет по указанному адресу, а там будь что будет, либо он немедленно докладывает обо всем Калошину и получает четкий инструктаж. Любопытство перевесило. Керр выбрал первый вариант и уже через несколько часов прибыл по нужному адресу. На часах было три утра.

Маленькая, почти заброшенная деревенька в двухстах километрах от Москвы встретила его безлюдными улицами. В радиусе километра Керр не встретил ни единого обитаемого жилища. Он несколько часов кряду наблюдал за нужным домом и, не приметив ни единого признака жизни, рискнул осмотреть его. Как и все дома в округе, этот оказался заброшенным, однако электричество в нем ещё не отключили. Керр проверил весь первый этаж и, ничего подозрительного не обнаружив, поднялся на второй. Как и сообщал по телефону инкогнито, там он обнаружил записку, но ничего путного в этом послании не оказалось. В сообщении был инструктаж, Керру предписывалось сидеть на втором этаже и ждать, когда в дом зайдут двое. Далее необходимо было выждать полчаса и, если никто больше не появится, произвести задержание этих двоих. Если же в игру вступит третья сторона, Керру предписывалось «действовать по обстоятельствам». Эта странная записка заставила Диму напрячься. По всему выходило, что оставивший это послание человек заставляет играть Керра по своим правилам, но с другой стороны, у Димы была такая козырная карта, которую было жалко сбрасывать в «бито».

Резонно рассудив, что «за просмотр денег не берут», Керр решил подыграть тайному доброжелателю и посмотреть, как будут развиваться события. Он прождал не менее двух часов, прежде чем на рассвете возле калитки остановилась машина. Как и предсказывала записка, из машины к дому направились двое, причем один из них был либо ранен, либо тяжело болен – его буквально тащил на себе спутник. Керр осторожно подошел к краю лестничного пролета и прислушался.

Акустика в старом доме была потрясающей, можно было услышать писк комара на первом этаже, а посему Керр прекрасно слышал весь диалог своего начальника и Константина Королёва. А действовать «по обстоятельствам» его заставила сама ситуация.

– Что всё это значит? – проревел Калошин, когда Керр спустился со второго этажа, оказавшись где-то посередине между ним и беглецами.

– Давай, капитан, – весело подмигнул Керру Костя, – расскажи начальнику всё, что накопал в Краснодаре.

И Дима начал свое повествование.

– Как вам известно, в больнице я встретил пожилого мужчину, которого поначалу принял за доктора. Впоследствии выяснилось, что к персоналу больницы этот человек не имеет никакого отношения.

– Это ты мне уже докладывал, – рыкнул Калошин, не отводя пистолета от Кости. – Что было потом?

– Потом я нашел отель, в котором этот «доктор» проживал. Выяснилось, что там он находился вместе вот с этим молодым человеком, – Керр указал на Костю. – Я даже имел честь допрашивать его вместе с другими постояльцами. В итоге выяснилось, что они с тем пожилым мужчиной заодно. Их связь изначально не была очевидной, они заехали в отель в разные даты и поселились в разных номерах. Далее я имел беседу с супругой Бориса Королёва, поведавшей мне некоторые подробности из жизни своего супруга в Рязани. Последующий более подробный допрос выявил один любопытный факт.

Керр посмотрел на Костю, тот утвердительно кивнул, словно подтверждая, что он мыслит верно.

– Отец Бориса и Константина Иван Королёв, – продолжил капитан, –служил в Афганистане в одно время с вами, товарищ полковник.

– И что с того? – не понял Калошин. – Он давно мертв.

– Ошибаетесь, товарищ полковник. Я сделал ДНК-экспертизу Бориса и Константина Королёвых и сверил результаты с ДНК того самого «доктора», которого упустил в Краснодаре. Он их отец. По отпечаткам пальцев, оставленным вот этим товарищем с усиками, ‒ продолжил Керр, указывая на Костю, ‒ мне удалось установить, что он и есть Константин Королёв.

Дима обвел всю комнату взглядом и продолжил:

– Я воспользовался своим независимым источником и навел о вас справки.

– Что ты сделал? – изумился Калошин.

– Мне стало известно следующее: Виктор Иванович Калошин, находясь в звании капитана, был прикомандирован к разведроте подполковника Ивана Королёва. Проходил службу в Кабуле в составе этого подразделения с восемьдесят третьего по восемьдесят четвертый год. В сентябре восемьдесят четвертого года их армейский «УАЗик» подорвался на мине. Погибли трое: водитель-срочник и два офицера. Единственным выжившим оказались вы, товарищ полковник. С тяжелыми травмами головы вы были доставлены в Кабул, затем в Москву. В течение года проводилось реабилитационное лечение. После тяжелой контузии вы потеряли память, выпали последние несколько лет вашей жизни. Лицо было обезображено шрапнелью.

– Мне всё это известно, – начал нервничать Калошин. – Как это связано с делом?

Дима выдержал паузу и ещё раз взглянул на Королёва. Тот опять кивнул.

– Вы родом из Рязани, товарищ полковник.

– И что? – начал злиться Калошин.

– После вашего ранения ваша жена, не мне её судить, не нашла в себе силы жить с вами. Она несколько раз приезжала к вам в госпиталь. Вы сильно изменились ‒ лицо обезображено, психика нарушена. Она решила порвать с вами, через суд добилась развода. И это стало для вас ещё одним потрясением. Но, учитывая, что жену вы практически не помнили, пережили вы это довольно стойко.

У Калошина тряслись руки. Лицо его, изрезанное тугими рубцами и глубокими морщинами, налилось кровью. Он кипел от ярости, но по-прежнему не понимал, к чему клонит его подчиненный. Уже не выдерживая напряжения, он выкрикнул:

– Керр, твою мать! Какого хрена ты творишь! Мы взяли за жопу этих ублюдков! Пристрелим их, и дело с концом. За нами власть, мы неприкасаемые! Его девчонка, – он кивнул в сторону Королёва, – у нас. Пока она заморожена, он не воскреснет ни в этой жизни, ни в какой-либо другой! Что тебя останавливает, капитан?! Ты и так по уши в крови. У меня на тебя столько компромата за эти три года накопилось, что хватит на два пожизненных. Очнись! Ты не можешь идти против меня. У тебя кишка тонка!

И Калошин вновь прицелился в Костю. Но Керр, недолго думая, достал свой пистолет и взял на мушку своего начальника.

– Нет! – твердо сказал Дима. – Товарищ полковник, вам не следует их убивать.

– Отлично! – воскликнул Костя с таким энтузиазмом, словно от исхода всего это диалога решалась не его судьба, а финал захватывающего сериала. – Давай, капитан, теперь расскажи ему, почему не стоит этого делать.

Собравшись с духом, Керр продолжил:

– Константин Королёв не блефует, угрожая убить Сергеева.

– Что ты творишь, Керр? – выкрикнул Калошин. Но Дима продолжил говорить, не давая начальнику себя запугать:

– Ваша жена на момент развода с вами была беременна.

Калошин немного осел. Он тяжело выдохнул, но выдох получился скорее приглушенным стоном. Продолжая целиться в Костю, он немного повернул голову в сторону Керра.

– У вас есть сын, товарищ полковник. И я полагаю, что в данный момент вы целитесь в его потенциального убийцу.

Тут настало время Вадима издавать странные вздохи. От страха он почти потерял нить реальности, но прозвучавшая только что фраза буквально вывела его из оцепенения. Кисть Калошина, державшую пистолет, начало трясти мелкой дрожью, но уже в следующий момент он взял себя в руки. Годы ГэБэшной службы давали о себе знать, в нужный момент он умел собраться.

– Во-первых, – начал он, ‒ с чего ты взял, что россказни жены Бориса Королёва стоят хоть выеденного яйца? Во-вторых... – он запнулся. – Даже если всё это окажется правдой, что мне с того? Они преступники, отбросы общества. Погань! И у меня не дрогнет рука, чтобы прикончить и того, и другого.

Тут вмешался Костя, не теряя своего игривого настроения:

– Господа, нам всем нужно остыть. Дальше буду вещать я, поскольку у товарища капитана на руках хоть и обширная, но всё же неполная картина происходящего.

Все уставились на Костю, даже полупарализованный Вадим ухитрился вывернуть свою голову так, чтобы взглянуть другу в глаза. Убедившись, что все его слушают, Костя продолжил:

– Думаю, сейчас самое время, чтобы вскрыть все наши карты. Вы, товарищ полковник, не убьете сегодня ни меня, ни вашего сына. И не сделаете вы это по двум причинам. Первая. Находясь в вашем святая святых, холодильнике всея Руси, помимо программного обеспечения, выводящего из криосна Вадика, я загрузил в систему всех криокапсул вирус. Кстати, это была отличная идея ‒ объединить все капсулы в одну локальную сеть, вы оказали мне большую услугу, – не упустил возможности съязвить Костя. – Вирус простенький, тьфу, да и только. Если в течение следующих двух часов я не выйду на связь со своим связным, он сделает один маленький звонок в вашу контору с защищенного номера, что автоматически запустит протоколы разморозки во всех ваших криокапсулах. Конечно, ресурсов, чтобы оживить всех ваших подопечных, у вас не будет, а потому они все погибнут. А погибнув, все пойманные вами Помнящие оживут в других жизнях. И всё – работе всей вашей жизни придет конец.

По напряженному молчанию, повисшему в воздухе, Костя понял, что все ждут его второй угрозы, и, улыбнувшись, решил не томить всех ожиданием:

– И второе. Если вы всё же решите устроить беспринципную перестрелку, я, как и обещал, разнесу вашему сыну череп. Нет-нет, подождите кричать, что вам плевать! – предупредил Костя возглас Калошина. – В таком случае, товарищ полковник, погибнет ваше Зеркало, а вместе с ним и вы. И очнетесь вы, как это всегда происходит после ваших смертей, в пыльном кювете под Кабулом с тяжелой травмой головы и отшибленной памятью.

Керр и Вадим открыли рот.

– Да, товарищи, – продолжил Костя. ‒ Наш доблестный блюститель порядка и непримиримый борец с Помнящими сам таковым является.

– Доказательства?! – воскликнул Керр.

– Элементарно, товарищ капитан. Я потратил несколько десятков жизней в бессмысленной борьбе с этим человеком. И всякий раз, когда мне казалось, что я предусмотрел все возможные варианты, оказывалось, что эти варианты товарищ полковник предусмотрел ещё до меня. Он всегда был на шаг впереди. И в каждой новой моей жизни он находил меня всё раньше и раньше. Меня не покидала мысль, что у этого товарища есть какой-то источник информации. Я грешил на кого-то из своих, Помнящих. Даже пытался провести собственное расследование, но ничего не нашел. Я долго думал над тем, откуда же у Калошина столько информации обо мне. А разгадка оказалась очень простой. Хоть он и не помнил о своих прошлых жизнях ничегошеньки из-за тяжелой травмы головы, но всё же он использовал свой предыдущий опыт. Информация посещала его внезапно, как озарение ‒ иногда во сне, иногда при просмотре очередного досье подозреваемого. Керр, – обратился Костя к Диме, – ты никогда не задумывался, почему из десятка потенциальных дел твой начальник, безошибочно выбирает нужное?

Капитан, всё ещё державший на мушке Калошина, ошеломленно смотрел на Костю. А тот продолжал:

– И вот, в своей текущей версии, когда я уже смирился со своей судьбой и нашёл смысл жизни в любви к Марине, отказавшись от всех своих имперских амбиций, этот человек лишает меня всего. Он вышвыривает меня за борт моей жизни, отбирает всё, что мне было дорого, и запирает меня в клетке на долгих два года. И более того, на этот раз мой визави действительно побеждает ‒ у него Марина. А стало быть, я даже покончить с жизнью не могу, ибо это будет последнее, что я сделаю. О-о-о, коллега, – издевательски обратился Костя к Калошину, – я долго размышлял над этой ситуацией по вашей милости. Но, как оказывается, – нет худа без добра. На мое счастье, оказалось так, что мои собственные родители тоже являются Помнящими. Причём у отца была о вас, Виктор Иванович, важная информация. Они не могли воспользоваться ею до тех пор, пока я не найду собственное Зеркало, потому что срок моей жизни в цикле был весьма ограничен. Но они терпеливо ждали, поскольку план моего отца заключался в привлечении к нашей войне Марины. Им не хватало собственных жизней, чтобы остановить вас, и они были вынуждены продлить мою. И вы купились.

Все вокруг, включая самого Калошина, слушали рассказ Кости, как завороженные.

– Мы уже не сомневались в том, что товарищ полковник ‒ тоже Помнящий, но нам недоставало неопровержимого доказательства. Мы даже догадывались о том, что ваш ещё не рожденный в далеком восемьдесят четвертом году сын станет вашим Зеркалом, но как это доказать? И пока я сидел в тюрьме, меня озарило. Если смерть и перерождение Помнящего наступает вместе со смертью его Зеркала, значит, нужно найти человека, который видел бы и то, и другое. И такой человек нашелся.

Теперь все смотрели на Костю.

– Всё это время разгадка была здесь, – Костя показал на свою голову. Он помолчал немного и внезапно обратился к Вадиму. – Помнишь ту историю с теплоходом?

Сергеев кивнул.

– Я не просто так просил тебя не плыть на нем. В самое первое наше знакомство, когда я выбрал тебя, как человека, который будет помогать мне в борьбе с Калошиным, ты погиб. Не смог выбраться из гальюна и утонул. Я был на твоих похоронах, Вадим. Видел твою скорбящую мать. Но, не увидев твоего отца, поинтересовался, знает ли он о случившемся. Я знал, что они в разводе, но тогда у меня и в мыслях не было, что Калошин и есть твой отец. Твоя мама сказала, что твой отец не вынес этой новости и умер. Не выдержало сердце. Она знала, где служит ее бывший муж, и попыталась с ним связаться. Но ей сообщили эту страшную новость: ваш муж умер. Тогда, связав эти два прискорбных события, она решила, что о трагедии с его сыном мужу доложило начальство. А я просто забыл об этой истории. Не мудрено, ведь для меня эти события происходили больше ста лет назад.

Костя умолк. Повисла тяжелая пауза, никто не решался высказаться. Первым нарушил молчание Калошин, опустив пистолет.

– Но где доказательства того, что я и есть тот самый бывший муж гражданки Сергеевой, матери гражданина Сергеева? Что я тот самый капитан, служивший под началом твоего отца в Афганистане?

– Что до моего отца, тут всё просто ‒ он узнал тебя по фотографии, которую я ему предоставил. Даже спустя столько лет эта трагедия, случившаяся в его подразделении, вызывала в нем бурю эмоций. Знай он тогда, что ты станешь причиной всех бед нашей семьи… – Костя задумался, – он нашел бы выход. А что касается вашей бывшей жены, товарищ полковник, тут, признаюсь, была осечка. По вашей фотографии она не смогла вас опознать на все сто процентов.

Костя взглянул на Вадима, словно колеблясь, но всё же продолжил. Гражданка Сергеева не опознала вас по фотографии, но она согласилась на личное опознание.

– Что за чушь, я не участвовал ни в каком опознании! – возмутился Калошин.

– Ошибаетесь. Участвовали. Вы виделись с ней, и не один раз. Я устроил так, что вы сами наняли ее ухаживать за вашим сыном в больнице.

Вадим одними губами прошептал: «Кормилица»…

– Поверьте, – продолжил Костя, – имея такое хакерское прошлое, как у меня, – тут Костя подмигнул Керру, и капитан понял, что Филя, его информатор из всемирной паутины, был заранее прикормлен Королёвым, – не составило особого труда провести за вас рекрутинг персонала. И только встретившись с вами лично, гражданка Сергеева признала в вас своего бывшего мужа.

– Что ж, – тихо произнес Калошин, опуская пистолет. – Очень стройная версия, но её, к счастью, очень легко проверить.

С этими словами он резко поднял оружие. Раздался выстрел, оглушив всех присутствующих. Всё произошло настолько стремительно, что никто не успел и моргнуть. Через секунду Вадим завалился на бок и вывалился из кресла на пол. Пуля моментально остановила его сердце. Калошин медленно опустил свой пистолет и обвел взглядом комнату.

– Как видите, товарищ Королёв, ваша догадка оказалась абсурдом. Я всё ещё жив.

Калошин повернулся к Керру и произнес:

– Пристрели его. И поехали дом...

Вдруг его лицо дернулось, а губы искривились в какой-то неестественной кривой улыбке. Калошин закачался, повернул голову и взглянул на Королёва. Полковник открыл рот, словно пытаясь что-то сказать, но тут же упал навзничь, как подкошенный. Ошеломлённые, Керр и Костя переглянулись. Дима медленно подошел к Калошину, присел над телом и пощупал пульс.

– Он мёртв.

Глава 30

Эпилог.

– И что теперь? – неуверенно спросил Керр.

Костя сидел возле убитого Вадима, придерживая его голову, и смотрел в лицо друга. От его куража не осталось и следа. Не так он представлял себе развязку.

Дима вновь взглянул на мёртвого Калошина, приводя все свои мысли в порядок. Так уж он был устроен. Его мир должен быть прямолинеен и упорядочен. Порядок во всём. Логика во всём. Четкость и целеустремленность. Он уже взвесил все возможные варианты дальнейшего развития событий. Теперь ему нужно было знать, какие действия предпримет его враг. Как ни крути, какими бы признаниями ни сыпал перед ними Королёв, они по-прежнему оставались врагами. Костя еще с минуту посидел над телом убитого друга и резко встал.

– А что теперь? Ничего не изменилось, – спокойно ответил он.

– Что ты собираешься делать?

– Мой план остался неизменным, с одной лишь оговоркой.

– С какой, позволь спросить? – удивился Керр.

– С этим, – Костя легонько пнул носком ботинка тело Калошина, – договориться было нельзя. А с тобой у нас ещё есть шансы разойтись мирно.

– Я слушаю, – по-деловому отозвался Дима.

– Всё просто. Ты докладываешь о поимке сбежавшего преступника. Пишешь рапорт о том, как доблестно проявил себя твой начальник, задерживая опасных рецидивистов. А потом рассказываешь правду. Мол, одного мы подстрелили, другой успел скрыться, а начальника хватил инсульт. Любое вскрытие подтвердит правдивость твоей версии.

– А потом?

– Потом, я полагаю, тебя ждет повышение. Ты же был правой рукой Калошина. Он особо и не скрывал, что ищет себе замену. Вот и становись на его место, у тебя все шансы. А дальше… – Костя обвел взглядом залитую кровью комнату. – Дальше действуй по своему усмотрению.

– А что мне мешает схватить тебя и упечь в холодильник?

Костя улыбнулся.

– Моя козырная карта ещё не разыграна. То, чем я шантажировал Калошина, теперь относится и к тебе. Помнишь про вирус? Ну, схватишь ты меня, ну, отдашь приказ своим айтишникам искать червя в программе, но время уже будет упущено. У тебя не более двадцати минут осталось, – сказал Костя, взглянув на часы.

– Ах, да. Точно. Я про вирус почти забыл, – прикинулся дурачком Дима.

– А ты думал, я блефую?

– Рассчитывал на это, – признался Керр.

– Ну, если тебе будет легче, – задумчиво произнес Костя, – может, и блефую. Только рискнешь ли ты проверять?

Керр внимательно посмотрел в глаза Королёву. Ухмыльнулся и сказал:

– Нет. Не буду.

– Я рассчитывал на это, – вернул ему фразу Костя. – И да, раз уж у меня преимущество, вот мои условия:

– Первое ‒ ты передаешь мне капсулу с Мариной Ивановой. Второе ‒ даёшь коридор к отступлению. Третье ‒ у меня есть фора в год. Далее действуй, как посчитаешь нужным.

‒ А какая выгода мне?

– В свою очередь, я обещаю пропасть из виду навсегда. Ты не услышишь обо мне и не узнаешь о моей судьбе.

– Почему я могу тебе доверять?

– Марина ‒ мое Зеркало, – уныло ответил Костя. – Она больна. Разморозить ее, не убив, я уже не смогу. А значит, в настоящий момент я простой смертный. Позволь мне прожить хотя бы одну жизнь в смирении.

– Она может остаться у меня, – предложил Дима, – все условия я гарантирую, это в моих интересах.

– Ты не можешь гарантировать, что твою лавочку со временем не прикроют, – уколол Костя, – я позабочусь о ней лучше.

– Как знаешь. А что с вирусом?

– Он останется моим иммунитетом. Во всяком случае, пока ты его не обнаружишь. Решайся. Пятнадцать минут. Мне ещё надо успеть уехать на безопасное расстояние.

Керр колебался недолго. Улыбнувшись Косте и заведомо предвкушая небывалый карьерный рост, он протянул ему руку:

– Договорились. И всё-таки я тебя почти поймал.

– «Почти» не считается! – бросил ему Костя, выбегая из дома. – Готовь Марину, я свяжусь с тобой.

– Как ты собираешься провернуть это? Ты же в розыске! – крикнул ему вслед Дима.

– Я в розыске, – сказал Костя, усаживаясь в машину, – а Пьер Гриззо нет!

Дима ничего не успел ответить, лишь проводил взглядом машину Королёва и, вернувшись в дом, набрал номер своей конторы:

– Это Керр. Калошин мертв. Подозреваемый убит при попытке к бегству. Пришлите группу. Диктую адрес.

Кабул. Сентябрь 1984 года.

Стук в дверь заставил Ивана Королёва вернуться к реальности.

– Войдите.

– Товарищ подполковник, – начал доклад визитер, – капитан Калошин по вашему приказанию прибыл.

Королёв жестом прервал доклад, показывая, что сегодня можно без соблюдения формальностей.

– Садись, капитан.

– Что-то случилось, Иван Сергеевич? – немного напрягшись, спросил Калошин. – Опять караван?

– Нет-нет, всё хорошо, ‒ поспешил успокоить подчиненного подполковник. – Виктор, тут вот какое дело...

Калошин видел, что новость деликатная и начальнику дается с трудом. Решил ему помочь:

– Товарищ подполковник, вы как есть скажите, а я …

– Я тебя комиссую.

Холодный взгляд начальника застыл на подчинённом, он ждал ответной реакции. Калошин побледнел и как-то собрался внутренне. Расправив плечи и сделав глубокий вдох, поинтересовался:

– Могу я узнать причину? Не подхожу в ваш разведывательный батальон? Не прошел по партийной линии? Я имею право знать причину.

– Не кипятись, капитан, – как можно мягче постарался ответить Королёв. – Мне жена твоя написала.

– Не понял, – смутился Калошин, – а жена-то тут при чём?

– Ты не вини ее, Виктор. Она любит тебя.

– Ну не тяни, Иван, мы же земляки! – потребовал Виктор. – Говори как есть!

– Она беременна. Уже второй месяц. Как раз в свой отпуск ты её и осчастливил. Прими мои поздравления, капитан. Будешь отцом!

Калошин сидел, не шевелясь. Уставившись с глупым, почти виноватым видом на Королёва он в конце концов вышел из ступора.

– Галя беременна?

Королёв кивнул.

– И просила вернуть тебя в сохранности. Чем, собственно, я сейчас и занимаюсь.

– Но я же… – запротестовал было Калошин.

– Всё, Виктор, – тихо, почти по-отечески сказал Королёв, – отвоевался. Ты пойми, мне тут бойцы с холодной головой нужны, а ты теперь только о жене думать будешь. Или напортачишь так, что потом не отмоешься, или вовсе убьют. Тебе теперь о семье думать нужно. Всё, иди. Я приказ подписал уже, со следующей недели поступаешь в распоряжение начальника рязанской воздушно-десантной академии. Не понравится, переведешься, куда пожелаешь. А про Афган забудь. Это приказ. Естественно, все боевые и выслуга… ну, ты понимаешь. Всё за тобой сохранится. Так что всё, до встречи на родине.

– Но, товарищ подпол…

– Свободен! – властно повысил голос Королёв. – Иди к жене, или я тебя сейчас арестую на пятнадцать суток!

– Есть к жене! – отдал честь Калошин и развернулся, звонко цокнув каблуком. Его, уже выходящего из кабинета, окликнул Королёв:

– Семьями дружить будем?

Калошин, всё ещё ошарашенный, улыбнулся.

– Будем.

– Давай. Иди, Виктор.

Капитан ушел, тихонько прикрыв за собой дверь. Королёв встал, подошел к вешалке и достал из кителя свеженький снимок.

– Ну, вот и всё, Костя, – подумал подполковник, гладя фотографию беременной жены, – дел-то.

Москва. Май 2053 года.

– Да иди ты уже сюда! Господи, сколько ты мне крови попортил! – в шутку ругалась Марина, вытягивая из скоростного лифта своего парня. Они, смеясь, вышли на 87 этаже. Марина зацепилась ногой о дверь лифта и начала заваливаться, увлекая за собой молодого человека. Тот ловко подхватил девушку за талию и остановил её падение возле противоположной стены. Марина оперлась спиной о стеклянную стену с живыми обоями, а молодой человек, пользуясь ее вынужденным положением, наклонился над её лицом и прошептал:

– Попалась?

– Торт цел? – спросила Марина и попыталась ухватить парня зубами за нос. Тот ловко отпрянул, одновременно убирая руку с талии и позволяя Марине свалиться на пятую точку. Оба засмеялись.

– Нет, Иванова, у тебя определенно атрофировались не только мозги, но и чувства.

– Тебя бы заморозить на тридцать лет, я бы посмотрела, что у тебя отморозилось бы! – в шутку ткнув ему в бедро кулачком, ответила девушка.

– Цел твой торт. Куда нам? – парень огляделся.

– Направо. До конца.

Они дошли до нужной двери. Марина шла впереди, ведя своего избранника за руку. Но вдруг резко остановилась и, развернувшись на каблуках, вновь начала повторять:

– Запомни! Это очень важно, – начала она, поправляя на нем старомодный галстук. – Этот человек…

– … спас тебе жизнь. Он тебе как отец. Он вернул тебя с того света. Ты уже сто раз мне про него рассказывала. У меня ощущение, что я не тебя замуж позвал, а этого старикана.

– Не смей так говорить! – обиделась Марина. Он хороший! Ты не представляешь, насколько он хороший! Он тридцать лет работал над лекарством, которое меня спасло.

– Ладно-ладно, – поднял руки в примирительном жесте парень, – извини. Пойдем, Снегурочка, знакомиться с твоим дедом Морозом.

Девушка сдалась:

– Пойдем, олень мой северный.

Он нежно поцеловал её в надутые от обиды губки, и она вновь оттаяла.

– Пошли.

Марина позвонила в дверь. Буквально через несколько секунд замок щёлкнул и дверь отворилась. На пороге стоял, держа в руках поднос, бодрого вида седой старичок в смешном фартуке в цветочек.

– Константин Иванович! – весело закричала Марина и бросилась на шею пожилому мужчине. Парень даже немного заревновал. Ему показалось, что его она никогда так нежно не обнимала, но вида он не подал.

– А-а-а, – гостеприимно приглашая заходить в дом, ответил пожилой доктор, – ну наконец-то, а я уже заждался. Так, вон там тапочки. В углу эта штуковина, как там её?

– Клинер, – уточнила Марина, – вы постоянно забываете, как называется бытовая техника! – в шутку упрекнула она старого друга.

– Да-да, – посетовал доктор, – годы берут свое. Не помню уже ничего, – с каким-то таинственным намеком в голосе прохрипел старик.

Парень, всё это время стоявший позади Марины, смущённо кашлянул. Девушка, нежно разглядывавшая паутинки морщин на таком родном, как ей казалось, старческом лице, опомнилась:

– Господи, да где же мои манеры! – ахнула она. – Третий год, как разморозилась, а веду себя, как отморозок!

Она встала боком и представила мужчин друг другу:

– Константин Иванович Королёв, доктор медицинских наук и по совместительству мой спаситель. А это Алексей Керр, студент-медик, мой жених.

Внезапно повисла неловкая пауза. Константин Иванович на минуту завис, не решаясь пожать руку, протянутую молодым человеком. Марине показалось странным поведение доктора, но, списав это на возраст, она попыталась разрядить обстановку:

– Ну, вот и познакомились! – со слегка наигранным радушием в голосе проворковала она и затолкала Алексея в ванную комнату. Так, мыть руки, товарищ доктор!

Закрыв за ним дверь, она повернулась к Королёву:

– Константин Иванович, у вас всё хорошо? – взволнованно спросила Марина. Её волнение усилилось, когда она увидела в глазах старика слезы. – Вам плохо? – испугалась девушка. Но старый доктор подошел к ней и нежно, по-отечески, обнял за плечи.

– Нет, дорогая. Мне хорошо, – сказал наконец он, смущенно вытирая глаза рукавом. – Прости старика, просто расчувствовался. Давай, сама руки вымой, и к столу. У меня уже всё готово.

– А жаль, что я ничего не помню из прежней жизни, – пожаловалась Марина, идя в ванную. – Мы же с вами были одного возраста, когда меня заморозили. Вот как Алексей были. Учились в институте. Вот бы увидеть вас в молодости...

Она мечтательно посмотрела на старика, а потом прошмыгнула в ванную, мыть руки.

– Не стоит тебе, девочка, помнить прошлое, – шепнул вполголоса Королёв. – Тебе жить теперь нужно.

Конец.