Читать онлайн "Стужа"

Зима вцепилась в глотку Империи ледяной хваткой. Воздух стал густым и колючим, как стеклянная пыль, обжигая легкие при каждом вдохе. Снег, невиданный ранее на юге, лег на земли рыхлым саваном. Сперва люд дивился диву дивному. Особенно - дети, которые выбегали на улицу и, высунув язык, ловили снежинки ртом и морщились, когда лед покалывал плоть.

Но вскоре стало не до смеха.

В Рохе, городке на берегу реки Калетты, дома строили хилыми. С тонкими стенами, крохотными каминами, вовсе не предназначенными сохранять тепло зимней стужей.

Да и одежда горожан тоже безнадежно проигрывала войну с холодом. Знать жалко куталась в свои лисьи воротники, которые некогда носили исключительно для щегольства, и из которых теперь торчали лишь сизые от мороза носы. Беднота натягивала на себя по нескольку рубах, но все без толку. Ибо рубахи, с нижней по верхнюю - все пестрели дырами, обнажая покрасневшую от холода кожу.

Лесная живность, понятное дело, тянулась в такое ненастье поближе к люду. Туда, где лениво поднимались столбы дыма, неспешно втекая в клубящуюся над Рохой тучу. Казалось, сама туча высасывает последнее тепло из земли, пытаясь согреть ненасытную утробу небес.

Волки, одичавшие от голода, сбивались в крупные стаи. Они не просто подходили к стенам — они проникали в город по льду замерзшей Калетты, и их жертвы уже давно перестали считать, как и тех, кто пал жертвой стужи. Возможно, оттого, что большая часть из них всего лишь бездомные бродяги да нищие. Кому до них какое дело?

Если бы не Баруттий, граф де ля Роха, прозванный за свои добрые дела Благодушным, покойных было бы еще больше. Он распахнул подвалы своего замка для окоченевшего сброда и запретил знати скармливать объедки собакам и свиньям, велев нести все в подземелья, чтобы и оборванцам было чем набить брюхо. На полный желудок в любое время легче живется, не только невиданно ненастной зимой.

Именно страх перед зверьем заставлял город вымирать с наступлением сумерек. Словно по неслышному звону колокола горожане разбегались по норам, наглухо запирая ставни и подпирая двери поленьями. Невиданное дело — даже городские ворота, всегда открытые для странников и торговцев, теперь запирали на ночь. Отродясь такого не водилось. Но страх перед тем, что крадется во тьме, оказался сильнее привычных устоев.

Талагия поспела в последний момент, когда скрипучий ворот уже начал поднимать мост через обмерзший ров. Девушка, услышав зловещий скрежет, разносящийся в хрустальной тишине стужи, вонзила шпоры в бока коня. Топот копыт по обледенелым камням заставил стражников замешкаться. Мост, уже оторвавшийся на локоть от земли, с оглушительным лязгом рухнул обратно, впуская запоздалого путника.

Страже приходилось хуже всех. Те, что побогаче, те, что могли позволить себе железные латы, а не кюри, сплетенные из кожи, вздрагивали и ругались сквозь стиснутые зубы каждый раз, когда покрытый инеем металл касался обнаженной кожи шеи или пуза, взращенного на графских харчах, столь объемного, что длины рубахи не хватало прикрыть плоть до пряжки ремня.

Начальник караула, грузный мужчина с обветренным лицом, перегородил дорогу, заставив баронессу лю Ленх резко натянуть поводья. Конь встал на дыбы, вырвав из ноздрей клубы пара. Стражник не шелохнулся. Либо он был слишком уверен в себе, либо счел гибель под копытами более милосердным концом, чем быть растерзанным в ночи теми, чьи тени уже скользили за ледяными торосами.

Всадница скупо окинула его взглядом, отмечая иней на усах и синеву под ногтями на пальцах, сжимавших древко алебарды. Холодная дрожь пробежала по ее спине, но не от холода — от предчувствия. Ее обостренное чутье улавливало не просто запах холода и людского страха. Сквозь них пробивался другой, знакомый до боли — запах шерсти и падали.

— Имя? — равнодушно спросил страж, выдохнув белесое облако.

— Баронесса Талагия лю Ленх, легат Триумвирата, — путница слегка развернула плащ, открывая медный жетон с тусклым, но узнаваемым гербом Империи.

Мужчина медленно поднял глаза, и в его взгляде мелькнуло неподдельное удивление, смешанное с неодобрением.

— Девка? — вырвалось у стражника против воли.

Как есть - девка. Миловидное личико с большими глазами и длинными ресницами, аккуратный носик, пухлые алые губы. Заметив эфес меча, воин неодобрительно покачал головой, но промолчал. Лишь сдержанно хмыкнул. Язык чесался высказать знатной барышне все, что он думает про тех дам, что разъезжают по ночам в мужском седле, с оружием и без сопровождения, но тогда разговор бы затянулся. А он торопился вернуться домой, где ждала кружка доброго эля, миска горячей каши со свининой и постель, согретая супругой. Стоила ли перепалка лишних минут на пронизывающем, ледяном ветру?

Караульный достал из-за пазухи вощеную дощечку, дабы внести в список имя гостьи, но замерзший воск только крошился под стилусом. Выругавшись сквозь зубы, помянув Темного и Грешных Магистров, стражник с отвращением сунул дощечку обратно, в складки одежды, и отступил в сторону.

— Проезжай, — буркнул он, жестом пропуская даму внутрь.

Ему, по большому счету, было плевать с высокой башни, кто въезжает или выезжает из Рохи. Лишь бы поскорее запереть ворота.

Жеребец зацокал по обледенелому грунту пустынной улицы. Город был мертв. Лишь запах дыма да отдаленный лай собаки нарушали гнетущую тишину. Огни в редких окнах колыхались не призраками жизни, а догорающими угольками в ледяной могиле.

Вскоре Талагия достигла строения, из-за дверей которого доносился приглушенный гул голосов и пьяные выкрики. На покосившейся вывеске угадывались слова: «Пещера короля Торвальда». Спешившись и наскоро привязав коня к брусу, она потянулась, чувствуя, как затекшие мышцы спины отзываются тупой болью. Без лишних церемоний лю Ленх толкнула тяжелую дверь.

Дверь не поддалась.

Решив, что ошиблась — все же легат давно не посещала Роху, она ухватилась за заиндевевшее металлическое кольцо и потянула на себя. Результат был тем же — лишь глухой стук дерева о запор.

Холод уже пробирал до костей. Озадаченно фыркнув, баронесса дернула за веревку колокольчика, а затем, теряя остатки терпения, принялась барабанить по дубовой поверхности замерзшим кулаком. Изнутри доносились голоса и смех, но никто не спешил отворять. Отчаяние начало подкрадываться к сердцу ледяными иглами. Взглянув на высокое, тускло освещенное окно, она смерила его высоту и с досадой поняла, что не достанет.

Тогда странница развернулась и нанесла несколько резких ударов подошвой сапога по древу, заставив массивную конструкцию содрогнуться, а шпоры — отчаянно зазвенеть в ночной тиши.

Лишь теперь со скрипом отъехало маленькое окошко-глазок, выпустив густое, прожженное запахом жареного мяса и печеных яблок облако пара.

— Кто там долбится в столь поздний час? — в щели показалось круглое, розовощекое лицо трактирщика Лута, подсвеченное светом факелов из зала.

— Лут, хвала Магистрам! — голос посланницы особых поручений прозвучал сдавленно, ей хотелось просочиться фаршем в это отверстие – туда, где тепло и пахло горячей едой. — Открывай, пока я вконец не закоченела!

— Не открою, — буркнул корчмарь, подозрительно прищурившись.

— Как это — не откроешь? — в голосе баронессы прорвалось возмущение. — Это я, Талагия!

— Да хоть сам Торвальд Каменный Лоб восстал из кургана! — хмыкнул Лут. — Не открою, и все тут!

— Это почему это не откроешь?

— Эх, дочка, — в его голосе прозвучала неподдельная усталость. — Неужто не слыхала про Потрошителя?

— Про кого? — Талагия нахмурилась, ощущая, как холод покусывает пальцы ног в сапогах.

— Потрошитель. Кто-то повадился людей по ночам на куски рвать... Так что извини. Кто его знает, может, ты и есть та самая нечисть?

— Да ты же меня знаешь! — воскликнула она, в отчаянии хлопнув ладонью по косяку. — Я — Талагия лю Ленх, легат Триумвирата! Я точно не Потрошитель!

— Вот именно так Потрошитель и сказал бы — что он не Потрошитель! — с мрачным удовлетворением констатировал Лут. — А больше я ничего знать не желаю. Но если ты и впрямь не он... то болтаться одной по ночам — последнее дело.

— И как же мне не болтаться, если ты меня не пускаешь? — язвительно поинтересовалась странница.

— Не моя забота. Мое дело — предупредить. А ты выпутывайся как знаешь.

Он начал отодвигать затвор окошка.

— Постой, Лут! Я заплачу! Ты же знаешь мою щедрость!

Толстяк замер, и по его лицу пробежала тень сомнения. Он поскреб седеющую макушку, размышляя, но через мгновение покачал головой.

— Нет.

— Тогда скажи, куда мне податься? Где найти ночлег?

— Ни в одну приличную забегаловку тебя теперь не впустят... — произнес он, понизив голос. — По домам людей стучать — себе дороже. Ступай к замку графа Баруттия. Он же у нас Благодушный. Теперь в его подвалах вся гниль городская ютится. Должны пустить... Я так думаю...

— Премного благодарна, — с ледяной учтивостью бросила Талагия.

— Не за что, — зевнул Лут. — Да, насчет золота... Если доживешь до утра — заходи, поговорим.

— Непременно, — пообещала баронесса.

Окошко с грохотом захлопнулось, отсекая ее от тепла и света. Талагия лю Ленх, легат Триумвирата, осталась стоять в кромешной тьме, посреди вымершей улицы. Она выругалась тихо, но грязно, используя такие выражения, от которых бы покраснел даже пьяный в стельку орк.

Гостья города отчаянно мечтала о горячем ужине, хотя бы о кубке вина и уединенной комнате, где можно было бы растереть онемевшие конечности. Теперь об этом оставалось лишь горестно вздыхать. Сложив ладони, она попыталась согреть руки влажным дыханием, затем повернулась к югу. Где-то там, в белесой мгле, высился замок графа. Деваться было действительно некуда.

Вскочив в седло, она достала из дорожной сумки полоску вяленой оленины. Мясо было жестким и холодным, жевать его приходилось с усилием, от которого сводило скулы. Конь фыркал недовольно, упираясь — и он надеялся на стойло и охапку душистого сена, а не на новое блуждание по ледяному городу. Какие же неразумные эти двуногие!

Звук копыт гулко отдавался в костяной тишине пустынных улиц. В щелях ставней иногда мелькали испуганные лица, но они тут же исчезали, стоило путницу повернуть голову. На площади с застывшим фонтаном, похожим на скелет огромного паука, наконец вырисовались очертания замка. Древняя постройка, возведенная еще, пожалуй, эльфийскими зодчими, вздымалась в небо чернее самой ночи.

Жеребец внезапно захрипел, сбился с шага и закатил глаза, глядя вправо, в узкий проулок. Талагия и сама давно ощущала — за ней следят. Чье-то присутствие, осторожное и неотступное. Снег под ногами незримого преследователя поскрипывал чуть громче собственного дыхания. Но подойти так близко, чтобы конь почуял его всерьез, тот осмелился впервые.

Баронессу было непросто напугать. Служба Триумвирату научила ее многому. Легат пировала в дымных пещерах с гномами, выслеживала чудовищ в болотах, что лепечут на забытых языках, и видела такие вещи, о каких здешние менестрели не споют и в самых жутких сагах. Неведомый Потрошитель пугал ее куда меньше, чем перспектива провести ночь в подвале с городским отребьем.

Пальцы сами собой сомкнулись на рукояти меча. Резко развернувшись в седле, она встретилась взглядом со своим преследователем. Всего лишь волк. Волчонок. Тощий, молодой, застывший серым призраком на снегу. Казалось, такая же усталость и безысходность читалась в его глазах, как и в душе странницы. Зверь глухо проворчал, оскалив желтые клыки, но это было не нападение, а предупреждение. Против вооруженной всадницы и ее коня у него не было ни единого шанса, и хищник это понимал. Он лишь показывал, что готов дорого отдать свою шкуру.

Ой, была бы шкура... На варежку не набрать!

— Тихо, мальчик, тихо, — успокаивающе прошептала лю Ленх, проводя ладонью по вздрагивающей холке коня.

Поколебавшись, она снова полезла в сумку, выудила несколько полосок жесткого мяса и швырнула их в сторону волка. Тот отпрыгнул, затем, удостоверившись в отсутствии угрозы, робко подобрал дар.

— И чего вы все сегодня такие пугливые? — горько рассмеялась она. В этом смехе не было веселья — лишь усталость, досада и горечь.

Легко пришпорив коня, баронесса двинулась к замку. Через несколько шагов она обернулась. Худой серый силуэт все еще стоял на снегу, доедая подачку, и смотрел вслед благодетельнице горящими в темноте глазами.

Охранников, стороживших вход в подвал замка, Талагия услышала гораздо раньше, чем увидела в сгущающихся сумерках. Их хриплые голоса резали морозный воздух.

— Ну и стужа! — стуча зубами, выругался один, безуспешно пытаясь согреться, переминаясь ноги на ногу. Его латы при этом издавали скрежет, похожий на скрип льда по стеклу. — Когда же это кончится?

— А может, и не кончится никогда, — мрачно отозвался второй. — Слыхал, Потрошитель прошлой ночью еще двоих на куски разорвал. У портовых складов.

— Слыхал, — кивнул первый, и по его спине пробежала судорога, вызванная совсем не холодом. — А еще слыхал, что Триумвиры своего посланника направили, чтобы с этой нечистью разобраться.

— Колдуна, поди?

— Куда уж без них, — с суеверной брезгливостью ответил стражник. — Без этих... Тут без Грешных Магистров не обошлось, ясно как день...

— Тихо! — внезапно прошипел второй, настораживаясь. — Слышишь?

Оба замолчали, вглядываясь в сизую пелену сумерек. Из густого мрака вскоре выплыл силуэт всадника, неясный и беззвучный, словно привидение.

— Добро пожаловать, господин! — крикнул первый страж, вытягиваясь в струнку.

Они не могли разглядеть ни лица приезжего, скрытого глубоким капюшоном, ни фигуры, укутанной в дорожный плащ. Незнакомец бесшумно подъехал и легко спрыгнул на землю.

— Я отведу вашего коня, господин, — поспешно предложил стражник, протягивая руку к поводьям.

В этот момент порыв ледяного ветра сорвал капюшон с головы путника. Из складок ткани высвободились черные локоны, и в скупом свете факелов открылось лицо с тонкими чертами и большими, холодными глазами.

— Ведьма! — выдохнул воин, хватаясь за рукоять меча.

Что еще они могли подумать? Какая порядочная женщина будет разъезжать одна в ночи, да еще и в мужском седле? Только колдунья или блудница. А может, и то, и другое вместе.

— Я — легат Триумвирата, — голос Талагии прозвучал тихо, но с такой сталью, что стражник замер. Баронесса не стала указывать на бляху с гербом — тон и осанка говорили сами за себя. Всего в трех ее словах было столько леденящего презрения, что, казалось, мороз и без того душивший город, стал еще злее.

— Прошу... прошу прощения, госпожа, — пробормотал воин, отступая шаг и неловко склоняя голову. Его напарник все еще сжимал рукоять меча, не в силах совладать с предрассудками. — Добро пожаловать в замок де ля Роха. Позвольте, я отведу коня...

— Да, конечно, — бросила лю Ленх через плечо, уже направляясь к зияющему входу в подземелье, откуда тянуло запахом влажного камня и немытых тел.

Едва ее фигура скрылась в черной утробе замка, как прошелестел возмущенный шепот:

— И это... посланник? Девка?

— Похоже, Триумвиры насмехаются над нами... — прорычал в ответ второй, в его голосе звучала не просто обида, а горечь полного крушения последних надежд.

Через несколько поворотов низкого коридора Талагия шагнула в огромный подвал, и волна людского смрада ударила ей в лицо. Воздух был густым и тяжелым, словно кисель, сваренный из запахов пота, помоев и плесени. Баронесса невольно сморщилась, но мысль о ледяной ночи на улице заставила сделать еще один шаг внутрь.

В центре пещерного зала чадил костер, пожирая сырые поленья. Едкий дым, не находя выхода, клубился под каменными сводами, оседая на стенах сажей. Десятки факелов и лампад отбрасывали на стены пляшущие тени, и в их неровном свете копошились люди — сотни людей. Пестрая, уставшая толпа, собранная под землей общим страхом и холодом. Одни спали, свернувшись калачиком на грязной соломе, другие молча жевали похлебку из деревянных мисок, выковыривая хрящи из редких зубов грязными пальцам.

У огня, сидя прямо на каменном полу, менестрель в заношенном до дыр плаще перебирал струны лютни. Рядом с ним, встав на цыпочки, пыталась изобразить пение тощая девочка. С ней резко контрастировал мальчик лет десяти в камзоле цветов дома де ля Роха — желто-зеленом, с вышитым на груди золотым тюльпаном. Он неумело подпевал, отчаянно фальшивя и путаясь в словах.

Взгляд Талагии скользнул дальше и наткнулся на приземистую фигуру, сидевшую на перевернутом ящике. Гном в потертом килте медленно, словно во сне, попыхивал трубкой, но его глаза, зеленые, как горные изумруды, с самого ее входа неотрывно следили за легатом. Баронесса направилась прямиком к карлику. Тот, не вынимая трубки изо рта, кивком пригласил страницу присесть рядом и со сдавленным вздохом подвинулся.

— Чего это ты не здороваешься, Дорк? — спросила лю Ленх, опускаясь рядом.

— А я почем знаю, можно тебя признавать, или ты снова на секретном задании, госпожа легат? — проворчал он, пыхнув дымом прямо в закопченный воздух подвала.

— Я всегда на секретном задании, — ее губы тронула усталая усмешка. — Но поздороваться-то можно. Или ты здесь новых друзей нашел?

Она скользнула взглядом по толпе. Менестрель все так же бренчал по струнам, девочка теперь грызла подгнившее яблоко, а графский отпрыск, не зная слов, пустился в неуклюжий пляс. И все же кое-что привлекло ее внимание.

Среди бледных, изможденных лиц бедноты, закутанных в бесцветное тряпье, выделялась статная фигура. Северянин с пепельными волосами, заплетенными в косы, и серыми, холодными, как озерный лед, глазами. Он стоял, опершись на древко боевого топора, и взгляд мужчины был устремлен куда-то сквозь стены, в далекие, покрытые льдом фьорды. На обнаженном торсе викинга, покрытом буграми мышц, небрежно висела волчья шкура, и казалось, ледяной холод подвала был ему так же привычен, как биение сердца.

Баронесса даже залюбовалась этим красавцем. Крестьянские дочери украдкой бросали на северянина томные взоры, но тут же отводили глаза, показывая поддельное смущение. Лишь когда его ледяные озера пересеклись с взглядом Талагии, викинг удостоил легата едва заметной улыбкой. Затем вновь уставился вдаль, в свои суровые думы.

— Ты что-то говорил, Дорк? — встрепенулась странница, отрывая взгляд от викинга.

— Говорю: приветствую тебя, посланник Триумвирата по особым поручениям, баронесса лю Ленх! — гном повторил свои слова с преувеличенной торжественностью, размахивая трубкой.

— Зачем так громко? — зашипела она, бросая быстрый взгляд по сторонам. — И так официально!

Но ее опасения были напрасны. В гулком гомоне подвала, среди стонов, кашля и бессвязного бормотания, чьи-то титулы никого не интересовали. Ни один человек не обернулся.

— Вот с вами, женщинами, не поймешь, — буркнул карлик, выпуская струйку дыма. — Не поздоровался — плохо. Поздоровался — опять плохо. Не зря мудрый Магистерий запрещает вам колдовать. Непредсказуемые. Сами не знаете, чего хотите, клянусь наковальней Всеотца!

— А ты не думал обзавестись штанами, Дорк? — язвительно заметила Талагия, указывая взглядом на полоску синеватой кожи между его килтом и грубым шерстяным носком.

— Предлагать гному штаны — все равно что запрягать боевого коня сохой! — возмутился карлик, и его борода затряслась. — Будь ты мужчиной, я бы уже потребовал сатисфакции! Но, если честно, — он понизил голос до конфиденциального шепота, — в эту проклятую стужу я и сам не прочь обзавестись парой теплых порток...

— Давно ты в Рохе? — сменила тему баронесса.

— Пару дней. Сегодня не успел до заката в «Пещеру Торвальда», и этот треклятый Лут меня не впустил... а номер-то оплачен! И все мои вещи там! Завтра я с ним по-своему поговорю!

— Как я вижу, мороз и этот Потрошитель уравняли всех, — заметила лю Ленх, окидывая взглядом унылое сборище. — И оборванца, и менестреля, и гномьего барона...

— И посланницу Триумвиров, — добавил Дорк, хитро прищурившись. — Так ты, значит, из-за него здесь? Из-за Потрошителя?

— Я этого не говорила, — уклончиво ответила она, разглядывая потолок. — Но раз уж речь зашла... что думаешь?

— За думанье Триумвират платит тебе, а не мне, — оскалился гном. — Но, по старой дружбе, скажу: не человек это. И не зверь — уж точно. У человека сил не хватит разрывать тела в клочья, а зверя бы уже выследили. Да и не станет зверь убивать по два-три раза за ночь — не настолько он голоден.

— Может, что-то посоветуешь? — осведомилась баронесса, и в ее голосе прозвучала легкая, почти шутливая нотка.

— Конечно, — кивнул Дорк, с любовью проводя рукой по рукояти секиры. — Советую каждому заниматься своим делом. Я буду ковать металл и торговать. А ты — служить Триумвирату и рубить нечисть.

— Вот уж благодарствую за помощь...

— Всегда рад, — широко улыбнулся гном. — Обращайся, если что... У меня таких советов — мульон. И все для тебя, даром.

— Не забуду твою щедрость, — с притворной почтительностью пообещала дама, чувствуя, как усталая улыбка все же пробивается сквозь ее ледяную маску.

Девочка, проглотив последний кусок яблока, снова запела. На этот раз — старую, как сам графский замок, балладу. Ее знали все, от мала до велика, и пели каждый год в самую короткую ночь лета. Песнь о храбром юноше Гаре, что вызволил невесту из когтей оборотня, вооружившись цветком папоротника и безрассудной отвагой. Конечно, все это была ложь с первого до последнего слова. В балладе оборотень был тупым, жадным увальнем, а Гар — безупречным героем. Сами оборотни люто ненавидели эту песню. Окажись в зале сейчас хоть один, ему пришлось бы приложить нечеловеческие усилия, чтобы не вырвать глотку менестрелю и всем, кто подпевает.

— Да дайте же людям поспать! — раздался хриплый окрик из угла.

Но было поздно. К пению подхватывались все новые голоса. Старая, насквозь лживая баллада будила в окоченевших сердцах что-то теплое и забытое. Звуки гудели под сводами, отражались от сырых стен, и казалось, даже чадящие факелы от этого гимна глупой надежде горели чуть ярче.

Песня смолкла. Умолкла лютня. Умолкли голоса. Все, кроме одного — высокого, пронзительного, тянущегося звука, который не был похож на пение.

И тут Талагия поняла. Это не пение. Это — вопль.

Толпа расступилась, как под ударом топора, обнажив окровавленную шерсть гигантского волка. С его пасти на каменные плиты капала алая пена. Лапой, больше человеческой головы, зверь прижимал к полу бездыханное тело девчушки, из которого толчками еще била алая жизнь, заливая холодный гранит.

— Волкодлак! — прорвался чей-то сдавленный крик.

— Потрошитель! — подхватили другие, и в голосах слышался уже не просто страх, а животный ужас.

Люди бросились к выходу, сбивая друг друга в давке. Взгляд баронессы метнулся по залу, выискивая в бегущей толпе высокую фигуру северянина — его помощь сейчас была бы кстати. Но викинга нигде не было.

И тут на лю Ленх снизошло озарение, холодное и тяжелое, как глыба льда. Это он и есть. Оборотень. Шерсть волка была цвета пепла — точь-в-точь как волосы северянина. И глаза. Холодные, стальные. Ошибки быть не могло.

— Я же говорил — не человек, — удовлетворенно хмыкнул Дорк, не сводя глаз с чудовища.

— Ты-то чего не сбежал? — удивилась Талагия. — Только что твердил, что у каждого своя работа.

— Разве я могу тебя одну бросить? — проворчал гном, наконец вытряхивая трубку и с особым, тщательным спокойствием убирая ее в поясную сумку. Лишь затем он поднялся, твердо упершись короткими ногами в пол, и взвесил в руках секиру.

Волк медленно повернул к ним морду. Дымчатые глаза скользнули по бородачу, оценивая угрозу, исходящую от блестящего лезвия. Затем его взгляд упал на Талагию. В глазах мелькнуло презрительное равнодушие. Всего лишь девка. Один укус — и дело с концом.

Лю Ленх резким движением отстегнула пряжку. Тяжелый шерстяной плащ сполз с плеч, и она, не сводя глаз с оборотня, туго обмотала ткань вокруг левой руки, создавая жалкую пародию на щит. Правой рукой баронесса потянула меч, и клинок вышел из ножен с влажным шелестом, будто сталь содрала кожу с кости. В замерзшем воздухе этот звук казался живым.

— Как в та ночь Ротаргардских горах, помнишь? — оскалился Дорк, сжав древко секиры до хруста в суставах.

— Помнишь, — девушка прошептала ответ одними губами.

Посланница Триумвиров шагнула в сторону, шпоры звякнули в такт шагам. Она выписывала широкую дугу, заставляя волка вертеть головой, разрываться между двумя угрозами. Гном и воительница сжимали противника в клещи, лишая пространства для маневра, став двумя жерновами, медленно сходящимися, чтобы перемолоть плоть и кость, запертые в каменном мешке подвала.

Дорк первым рванул в атаку. Его коренастое тело, казавшееся столь неуклюжим, преобразилось. Он не бежал — он летел, как пущенный из пращи камень, замахиваясь секирой. Не хватило всего чуть-чуть – каких-то пары дюймов. Лезвие со свистом рассекло воздух, оставив алый поцелуй на шерсти зверя.

Оборотень отпрянул — и попал под удар Талагии. Ее клинок сверкнул, разрезая свет факелов. Сталь вошла в плоть с тихим хрустом. Боль оборотня вырвалась приглушенным рыком.

Хищник развернулся всем корпусом и удар лапы обрушился на гнома. Когти, длинные и острые как кинжалы, со скрежетом впились в стальные кольца кольчуги, скрытой под камзолом.

— Орчье отродье! — взревел Дорк, глядя на опадающие лоскуты ткани. — Мой лучший камзол!

Его следующий удар был полон ярости. Секира описала очередную дугу, но волк отклонился, и лезвие с грохотом врезалось в каменный пол, высекая веер искр. Эхо удара прокатилось по подвалу.

Баронесса, пользуясь неустойчивым положение противника, сделала выпад. Зверь изогнулся, как дым от костра, и ушел из-под клинка. Прежде чем воительница успела отскочить, оборотень рванул вперед, и его массивная голова с размаху врезалась ей в живот.

Воздух с силой вырвался из легких. Лю Ленх рухнула на спину, ударившись затыком о камень. В глазах помутнело. Меч с противным лязгом отлетел за пределы круга света, упокоившись во тьме.

Почуяв близость победы, волк с глухим рыком набросился на нее. Его пасть целилась в незащищенное горло. Талагия инстинктивно подставила обмотанную плащом руку. Раздался звук рвущейся ткани, клочья полетели по сторонам. Клыки сомкнулись на ее предплечье. Боль, белая и беззвучная, как снежная пустыня, пронзила руку до кости.

Легат изо всех сил била кулаком по ребрам противника, но удары были слишком слабыми, вряд ли северянин вообще почувствовал их. Зверь тряс девушку, как тряпичную куклу, его горячее дыхание обжигало лицо, а капли алой слюны падали на кожу.

— Иди сюда, щенок! — Дорк ухватился обеими руками за хвост и изо всех сил рванул на себя.

Оборотень взвыл — не столько от боли, сколько от унижения. Это было оскорбление, плевок в лицо самой природе хищника. Его дергали за хвост, как какого-то дворового пса! Потрошитель крутанулся, его пасть захлопнулась в дюйме от руки гнома, вырвав клок смрадного воздуха.

От входа, нарушая морозную тишину, донесся грохот сапог, лязг доспехов и, чуть погодя, сдавленное:

— Мать моя родная…

Юный шевалье, оказалось, демонстрировал чудеса не только глупости, но и отваги, вернувшись с подмогой. Вот только стражники, увидев в полумраке громадного волка с окровавленной мордой, не разделили его пыла. Алебарды с грохотом полетели на камень, а бравые воины, расталкивая друг друга, кинулись обратно в темноту коридора.

— Вернитесь, трусы! — отчаянно завопил мальчишка. — Мой отец вас в кипятке сварит!

Угроза прозвучала жалко. Чтобы отправиться в чан с кипятком, нужно было сначала выжить здесь. Солдаты, судя по всему, уже сделали свой выбор.

Парень сгоряча попытался поднять брошенную алебарду, но оружие оказалось тяжелым для его детских рук. Тогда он выдернул из-за пояса кинжал, который для взрослого воина был бы зубочисткой, и принял позу, увиденную, должно быть, на каком-нибудь героическом гобелене в замке де ля Роха.

И тут Дорк, все еще державший зверя за хвост, совершил роковую ошибку. Нельзя отвлекаться, когда в двух шагах дышит смерть.

— Беги, дурень, беги! — проорал он, глотая ледяной воздух.

Парень не послушался. Этой секунды замешательства хватило.

Оборотень рванулся, вложив в движение весь свой немалый вес. Когтистая лапа, быстрая как плеть, мелькнула в отблесках факелов. Гном не крикнул — он коротко ахнул, когда черные когти прошли по плоти выше носков, не встретив сопротивления доспехов.

Бородач упал не сразу — сперва его крепкие ноги подкосились, и он медленно, с удивлением в глазах, осел на колени. Только тогда тяжелое тело гнома с глухим стуком рухнуло набок. Зеленые шерстяные носки мгновенно пропитались темной кровью, растекшейся по камню маслянистой лужей.

— Дорк! — прокричала Талагия, осознав неизбежное.

Она рванулась к карлику, но было уже поздно. Потрошитель, не теряя темпа, добил поверженного врага. Одним точным, почти небрежным движением вонзил клыки в горло гнома. Хруст хрящей был негромким, влажным, но он начисто перекрыл все остальные звуки в подвале, словно сама смерть приложила палец к губам, призывая к тишине.

Зверь медленно повернул морду к баронессе, срыгнув клочья бороды. Его глухое рычание прозвучало обещанием: девка — следующая. Пальцы легата в отчаянии скользили по ледяному камню, безуспешно пытаясь нащупать рукоять меча.

Но внимание волка уже переключилось на юного шевалье. Тот все так же стоял, застыв в своей дурацкой позе, вытянув вперед дрожащую руку с кинжалом. Непонятно было — он безумно храбр или парализован страхом настолько, что даже последние остатки разума покинули голову.

Волк неспешно, с хищным достоинством, затрусил в сторону парня. Он шел, покачиваясь, наслаждаясь моментом, растягивая агонию. С этой добычей он решил поиграть. Куда было торопиться? Остались лишь безоружная девка и перепуганный малец.

Глупец!

Зверь с издевательской легкостью уклонился от неуклюжего тычка и впился зубами в плечо юного аристократа. Не смертельно — лишь до хруста ключицы и хлещущей крови. Чтобы не убивать сразу. Чтобы продлить удовольствие, чтобы слышать этот сладкий, отчаянный визг.

И тогда Талагия приняла решение. Единственное возможное из всех.

— Эй, орчий выкормыш!

Она поднялась с колен. Пальцы сами собой нашли пряжки и застежки. Движения были резкими, лишенными всякой стыдливости, лишь быстрее, быстрее. Сначала на камень со звоном упала кольчуга, затем — рубаха, потом — тяжелые сапоги. Лю Ленх встала на четвереньки на ледяном полу, совершенно обнаженная. Стужа обожгла кожу, но по телу пробежала не дрожь холода, а волна жара. Шевалье застыл в шоке, не понимая, что происходит.

Но волк понял все. Он замер, прекратив игру. Пепельно-серая шерсть на загривке медленно встала дыбом. Оборотень видел уже не жалкую, безоружную девку. Он видел равного. И в серых глазах, впервые за эту ночь, вспыхнул не голод, а страх.

Милый носик баронессы пополз вниз, вытягиваясь в сырую, черную мочку, а губы, натянутые в неловкой ухмылке, обнажали клыки, растущие прямо на глазах. Ее белоснежная кожа поползла мурашками, которые тут же превратились в густую, черную как смоль шерсть. Кости хрустели, как сучья, принимая новую форму. И вот перед хищником стояла волчица. Черная, как тысяча ночей, собранных в одну. Размером она уступала Потрошителю, но от этого не становилась менее опасной. Оборотень всегда опасен, пока дышит.

Белый волк разжал пасть, выпустив шевалье. Эх, если бы он знал раньше…

Черная волчица провела когтями по граниту, высекая режущий слух скрежет, припала на задние лапы и выпрямилась в грандиозном прыжке. Северянин рванул навстречу, и два зверя столкнулись в воздухе с глухим ударом, словно две глыбы.

Они сплелись в одном большом, рычащем клубке черного и белого, покатившись по грязному полу. Деревянные миски, узелки и прочий жалкий скарб беглецов полетел во все стороны. В воздух взметнулось облако пыли, затхлой соломы и вырванной клоками шерсти. Из клубка доносилось хриплое рычание, хруст костей и яростный визг.

А потом раздался протяжный вой, который резко оборвался, перейдя в предсмертный хрип. Шум драки затих так же внезапно, как и начался.

Из-за медленно оседающей завесы пыли еще не было понятно, кто одержал победу. Шевалье, зажимая истекающее кровью плечо и сжимая в другой руке кинжал, нерешительно приблизился. И тогда он увидел: черная волчица, тяжело дыша, отползала прочь, волоча за собой переднюю лапу и оставляя на камнях жирный кровавый след. А белый волк бился в предсмертных судорогах. Его шкура на горле больше не была белой — она стала мокрой и алой, как закат при ясной погоде.

— Готов, — прохрипела Талагия.

В этот момент в подвал, громыхая доспехами, ворвался мужчина в длинной кольчуге и старомодном закрытом шлеме, похожем на перевернутое ведро. В одной руке он сжимал длинный меч, в другой — тяжелый щит, разбитый на четыре поля: два зеленых и два желтых, с золотым тюльпаном в центре. Герб дома де ля Роха. Сам Баруттий Благодушный.

Он тыкнул мечом в бок белого волка. Тот даже не дрогнул. Тогда граф повернулся к другой фигуре — к черной волчице, которая с тихим стоном и хрустом начала менять форму. Шерсть уползала под кожу, кости сдвигались с противным скрипом, и вскоре на грязном полу перед ним лежала обнаженная, вся в кровоподтеках и ссадинах девушка.

— Нет, папа, нет! — вскрикнул парень, навалившись всем весом на его руку с мечом. — Она спасла меня!

— Разве это — спасла? — горестно вздохнул граф. — Тебя укусил оборотень, Ладинтий. Теперь ты сам станешь одним из них. Проклятым.

— Это еще хорошо, что не вампир, — усмехнулась Талагия, поднимая взгляд на Баруттия. — От вампира легче подхватить чуму, чем вампиризм. А оборотнем… вполне можно жить. В этом можешь поверить мне, де ля Роха.

Выздоровление баронессы тянулось, как долгая оттепель. Плоть затягивалась, подчиняясь проклятой живучести ее породы, но кости помнили каждый удар. Вывихнутое плечо ныло, словно в него впился невидимый ржавый гвоздь, а сломанные ребра отзывались тупой болью при каждом глубоком вдохе, напоминая, что не все раны можно зашить нитками. Графская милость, поселившая ее в каменных покоях замка, лишь приглушала эту боль, но не могла изгнать ее совсем.

Каждый день легата навещал юный шевалье, Ладинтий. Воздух в комнате после его визитов пах страхом и горьковатыми лечебными мазями, бессильными против укуса оборотня.

Вместе они встретили первое полнолуние. Лю Ленх держала мальца за руку, пока его кости не начали ломаться с тихим хрустом, а человеческий крик не растворился в протяжном, одиноком волчьем вое. Ликантропия — неизлечимая болезнь. Или не болезнь, а дар, оплаченный кровью и вечным страхом перед другими, перед людьми. Предрассудки о кровожадности были удобной ложью, оправдывавшей костры, на которых сгорали те, кто не сумел спрятаться или обуздать свой голод.

Так поступили и с мертвыми. Дорка и безымянную девушку предали огню на замерзшем берегу Калетты. Легат смотрела из окна, как черный дым от двух костров смешивается в одно уродливое облако, а потом ветер подхватывал пепел и нес его над водой, в никуда. Река решит, где остановится их путь.

Окончательно она встала на ноги лишь когда снег за окном превратился в грязную кашу, а с карнизов застучала первая капель, отбивая похоронный марш по уходящей зиме. Лютая стужа, забравшая сотни жизней, отступила. Страх перед Потрошителем канул в прошлое вместе с ней.

Теперь баронесса стояла перед зеркалом, примеряя новый плащ — добротный, из плотной шерсти, подарок Баруттия Благодушного, заменивший тот, что превратился в клочья в пасти хищника. Подарок, в очередной раз оправдывавший прозвище графа, дорого оценившего спасение своих подданных от ночного убийцы и жизнь собственного сына.

Лю Ленх готовилась к прощальному обеду. Завтра, с рассветом, она намеревалась покинуть Роху.

Посланницу Триумвиров отвлек легкий, настойчивый стук по стеклу. На каменном карнизе, отряхивая лапки от весенней грязи, сидел белый голубь Имперской почтовой службы. Его клюв выбивал требовательную дробь. Вздохнув, Талагия отворила раму. Птица впорхнула в комнату и, усевшись на спинку стула, протянула лапку с капсулой. Внутри лежал свернутый в трубочку клочок пергамента.

Развернув его, баронесса пробежалась глазами по знакомому угловатому почерку. Ни имени, ни печати — лишь несколько лаконичных, сухих слов. Вздохнув, она поднесла записку к пламени свечи на столе. Бумага вспыхнула, почернела и рассыпалась пеплом, пахнущим горелой тайной и долгом.

Передышка закончилась. Триумвиры не терпят промедлений. Похоже, выдвигаться придется уже сегодня.

2020 г.