Читать онлайн
"О любви..."

Яковлева Анна

«О любви»

Глава 1

День с самого начала не задался. Проснулся Алексей с насморком, головной болью и самой противной температурой -- тридцать семь и два. Ну а чего ожидать ещё, если жабы специально открывают форточки? Он просил, настоятельно просил -- но им же жарко! Конечно, им жарко будет, им от собственных жиров жарко будет даже в тридцатиградусный мороз! И им плевать, что его стол оказывается как раз на самом сквозняке. И каждый раз он заболевает. Жабам на всё плевать. Такая их жабья жизнь.

Главным чувством этого дня стало раздражение. Но раздражение -- чувство вполне привычное, и ровно в восемь-тридцать Алексей уселся за свой рабочий стол и демонстративно включил маленький обогреватель, поставив его себе под ноги.

-- Ой, Алешенька Евгеньевич, ты всё мёрзнешь? -- притворно ахнула главная жаба, Оксана Игоревна.

Алексей всё так же демонстративно выложил на стол три упаковки салфеток и высморкался.

-- Вы, Оксана Игоревна, меня простудили. -- Высказался нарочито противным голосом. -- А я вас просил, между прочим. На меня сквозняк дует. И у меня теперь температура. Тридцать семь и два. Извольте. Я болен. Вы довольны?

-- Ох, Алешенька Евгеньевич, прости. Ну я же возле батареи сижу, я просто задыхаюсь… Я в обед сбегаю и лимону тебе куплю, в чай. Мы тебе заболеть не дадим, правда, девочки?

-- Конечно! -- Заквакали остальные жабы. -- Нашему единственному мужчине болеть нельзя! Мы тебя, Алешенька Евгеньевич, быстро на ноги поставим!

Он оглядел их всех очень укоризненно и уткнулся в монитор, запуская рабочие программы. Привычно ссутулился. И сделал вид, что крайне занят. Здесь, в отделе, он и шесть -- поистине, дьявольское число! -- шесть жаб. Жабами он их окрестил уже давно и мысленно иначе даже назвать не может. Но к жабам Алексей привык. И к этой работе -- привык. Ему нужна эта работа.

Жабы тоже давно к нему привыкли и обсуждают совершенно без всякого стеснения свои жабьи дела, вплоть до визитов к гинекологу. Сплетничают о мужьях и обо всём на свете. Эти убогие бабы не читают книг, не смотрят хороших, умных фильмов, они старательно избегают всего в этой жизни, что могло бы заставить их задуматься. Жабы физически не способны думать. Жабы любят сплетничать, обсуждать друг друга за спиной, строить интриги и жрать.

Алексей вышел в туалет и придирчиво оглядел своё отражение. Жиденькая чёлочка, зачёсанная налево. Среднего размера очки в дурацкой роговой оправе -- вроде как, с закосом под моду, но вид именно дурацкий, то, что надо. У очков огромный плюс: у простых, без диоптрий, стёкол небольшой дефект, и со стороны кажется, что глаза у Алексея косят. А самому ему видеть нормально этот дефект вовсе не мешает. С очками ему офигенно повезло. Голубая рубашка замечательно отглажена, но на размер больше, чем нужно. И поэтому шея выглядит тощей и жалко торчит из воротника. Брюки замечательно отглажены, но коротковаты и не по моде. Ну и вишенкой на торте -- вязаная жилеточка. Полное впечатление глуповатого ботаника- аккуратиста, маменькиного сыночка и придурка. Мужик на бабьей должности, в бабьем коллективе, на зарплате в шестнадцать тысяч. Уже семь лет. Что может быть лучше? У него было три комплекта такой одежды -- специально для работы и для соседей. Иногда он подумывал о нарукавниках, как у клерков в тридцатых годах. Сатиновых таких, чёрных. Они идеально завершили бы образ, но, увы… Перебор. А переигрывать недопустимо и просто глупо.

Работа была чепуховой и все должностные обязанности отнимали у него, в общей сложности, часа два, не больше. Всё остальное время он работал на имидж, занимался своими делами и придумывал жабам различные способы казней.

Вернулся в отдел и подвинул обогреватель поближе к ногам. Вот мёрз он по- настоящему, и болел тоже. А всё остальное было лишь необходимыми декорациями. Он всегда был мёрзнущим, болезненным ребёнком. Перед выходом на улицу мать кутала его так, что ребята во дворе заходились от хохота. Маленький Алёша ходил вперевалку, как пингвин, и не мог даже толком покопаться в песочнице или -- не дай Бог! -- съехать с горки. С ним не играли, разумеется. Разве что более старшие девочки жалели и пытались взять в свои нехитрые игры в «дочки-матери» в качестве ребёнка. Ребёнком он был бы самым подходящим: молчаливый, послушный, неуклюжий… он делал вид, что ест из кукольной посуды и даже был немножко счастлив, но мать пресекла и это.

-- Малолетние шлюхи! -- шипела злобно, развязывая Алёшенькины шарфики. -- Всего в песке изваляли. Они заставляли тебя есть листья, да? Скажи, что да! Им только и нужно, что заглянуть тебе в трусы. Ты хочешь, чтобы они смотрели тебе в трусы? Ты ЭТОГО хочешь? Ты такое же мерзкое животное, как твой отец! Ты сведёшь меня в могилу!

Маленький Алёша не хотел свести мать в могилу. Он покорно повторял всё, что она хотела, кивал стриженой головой и соглашался. Похоронить маму было страшно. Ведь тогда он останется совершенно - СОВЕРШЕННО ОДИН! Его отдадут в детский дом, где он будет голодать. И никто-никто на свете его не полюбит. Потому что он недостоин любви, и только мама может любить его таким плохим, какой он есть. Поэтому он не будет играть с малолетними шлюхами и показывать им то, что в трусах. Да и как можно показать кому-то то, что в трусах -- ведь там писька, гадкий мужской отросток, и это - самое противное и грязное, трусы специально и придумали, чтобы это грязное прятать и никому не показывать…

Потом как-то мать решила его закаливать и держала все форточки в доме открытыми настежь, для полезного и чистого кислорода. Алеша продолжал болеть и не закаливался, и в ход пошли обливания ледяной водой. Алеша получил воспаление лёгких. Мать лечила его, ставила болючие уколы и была, наверное, счастлива. Лёгкие так и остались самым уязвимым местом на всю жизнь, и любой сквозняк и сейчас приводит его к простуде.

У матери, скорее всего, был делегированный синдром Мюнгхаузена. Она крайне сильно любила -- и с такой же силой ненавидела своего ребёнка. Лишь когда он лежал на больничной койке, она оказывалась счастлива. И маленький Алёша болел всеми известными и неизвестными науке детскими болезнями. Падал с лестниц, совал пальцы в розетки, пил уксус и жидкость для очистки стёкол… Потом стал старше, и болеть стало сложнее, но он справлялся. Ангины, отиты, снова воспаление лёгких, желудочные и почечные колики, гастриты, колиты, ветрянка в тринадцать лет. Вы умудритесь заболеть ветрянкой в тринадцать…

-- Алешенька Евгеньевич, ну вы хотя бы внимание обратили! -- Прервала его мысли жаба Ирина Петровна. -- У Натальи Павловны новое платье, мы все обсуждаем. Ей так идёт, правда?

Наталья Павловна повернулась передом, задом и обоими боками, поочерёдно подставляя взгляду три огромные складки жира вместо живота, по две -- на боках и целлюлитную задницу, обтянутую кокетливым тонким трикотажем. Целлюлит ляжек превосходно выпер через ткань и придал рельефности аляповатым, цыганским розам. Огромные оранжевые розы по синему фону. Омерзительно. Интересно, у неё сиськи, вообще, есть или там сверху очередной валик жира? И выше колен ещё. В обтяжечку и коротенькое платьице для милой девочки сорока пяти годиков.

-- Ну как, мне идёт, Алешенька Евгеньевич? -- пропищала, томно закатив глазки.

Пододеяльник разрежь и дырку для головы сделай, в самый размер тебе будет, бегемотиха. Он почувствовал, как краснеют щёки. И, чтобы успокоиться, представил, как душит бегемотиху шнуром от зарядки для телефона.

-- Очень идёт, Наталья Павловна. Провокационно, я бы сказал даже.

И снова уткнулся в монитор, слыша довольное кваканье жаб. Нужно ещё не забыть что-нибудь отксерить, какую-нибудь срочную бумажку, и под этим предлогом сходить в юротдел и потупить с полчаса, созерцая сиськи Марии Альбертовны. Огромные, белые подушки колыхались от малейшего движения и вид оказывали, в самом деле, завораживающий. Он каждый раз думал, что, если ампутировать жир с живота, подушки опадут и нелепо повиснут до пупка. И ещё думал, что, если его заставят пощупать ЭТО руками -- его вырвет. И краснел от этих мыслей; он, вообще, постоянно краснел, когда ему было неприятно, а жабы принимали эту гиперемию кожных покровов лица за сексуальное влечение и радовались, и раздувались от тщеславия. На этой неделе он ходил в юротдел только один раз, непорядок. Нужно минимум два. Не стоит наговаривать на жаб, не все они толстые. Инна Николаевна с хорошей фигурой, а Аллочка Сергеевна вообще анорексичка. Но обе они так же противны, как и остальные. Дело не в комплекции жаб, а в том, что они -- жабы. Пожалуй, только Светочка-секретарша из всех - что-то похожее… но даже Светочку он не мог представить в своём тайном, интимном в высшей степени мире, в своём воображении. Потому что Светочка, несмотря на своё ангельское личико и глаза обиженной сиротки, жабой была -- пробы ставить негде.

Алексей просто не любил жаб. Он любил женщин. Но женщины в его мире встречались крайне редко. Совершенно спонтанно. И, что самое обидное - очень ненадолго. Мимолётно…

Глава 2

Наконец, тягостный рабочий день закончился. И он пошёл домой, пешком. Он и квартиру купил специально в двух кварталах от работы, чтобы ходить пешком. Как бы ни сплетничали между собой жабы, а все их сплетни были прекрасно ему известны, Алексей совершенно не был зачуханным, нищим ботаником, который всю жизнь прожил при мамочкиной юбке, а теперь, после её смерти, ни с одной бабой сойтись не может, потому что кому он такой нужен, стрёмный нищеброд, впрочем, квартира – «однушка»… но и даже ради квартиры, девочки, с ним… ну нет, да кто с ним станет?? Помимо своей, квартир у него было четыре, все удачно сданы в долгосрочную аренду, и работа за шестнадцать тысяч была нужна ему всегда исключительно, как прикрытие. На всякий случай. Материна «двушка», «однушка» бездетной тётушки и «трешка» бабушки, вовремя разменянная в начале нулевых. «Однушки» ему хватало, а остальные квартиры приносили чистый доход. Плюс машина, гараж в кооперативе и старая дача. Дачу, впрочем, он любил, хоть и не был фанатом садов и огородов. На даче у него росли цветы и травка, и хватит. Он приезжал туда отдыхать от города и от своей привычной шкуры, приезжал и летом, и зимой, и даже однажды отвёз туда мать, чтобы посвятить всего себя окончательной заботе о ней…

И в собственной «Пятерочке», в двух шагах от дома, он наткнулся на эту женщину. Обратил внимание. Раздвижные двери отчего-то не работали, и она открыла простую, узкую, и придержала её для молодой матери с коляской. И он отчётливо видел, как эта молодая, но уже вполне сформировавшаяся жаба не сказала «спасибо», не кивнула в знак благодарности, даже не улыбнулась, а приняла, как положенное, и покатила дальше. И женщина не выругалась, не возмутилась ситуацией, он ничего не прочёл по её губам, она ничего не сказала даже беззвучно -- она восприняла это, как должное, на какую- то долю секунды он увидел в её лице привычную трагедию, увидел что-то… что-то. И пошёл следом. Он УМЕЛ ходить следом и был полностью и совершенно уверен в собственной незаметности.

Женщина бесцельно покружила по магазину, по паре минут останавливаясь то у мяса, то у рыбы, то у овощей… Ему показалось, что она понятия не имеет, что приготовить на ужин. Пошла в обход прилавков ещё раз. Взяла минералку, кофе, полсайки хлеба и дешевый сыр. Подумала, вернулась и взяла упаковку крабовых палочек. Странный набор для женщины сорока лет. Живёт одна? Но есть-то что-то надо. Ещё сигарет купила, а вот это -- фу, ему никогда не нравились курящие женщины и запах табака. Его очередь продвинулась быстрее, он вышел раньше и вернулся, чтобы открыть ей дверь. И вот в эту долгую, невыносимо растянутую во времени, секунду понял -- началось, снова.

Она не поняла и отступила в сторону. «Проходите» -- показал он лицом и телом. Ещё какое-то время она осознавала эту простую истину: что кто-то открыл для неё дверь. Растерялась. Смутилась. Улыбнулась быстро и одними губами произнесла: «Спасибо». И чуть ли не бегом бросилась прочь. Он пошёл следом и с удивлением увидел, что живёт женщина в доме напротив, подъезд в подъезд. Подождал и убедился, что загорелся свет на пятом этаже. Невероятно… окна в окна. Тридцать метров от дома до дома. Тридцать метров от него до неё… поднялся к себе и достал из пыльного футляра бинокль. Он, в самом деле, не ошибся. Алексей заварил себе чаю, выключил свет и приготовился наблюдать.

Он наблюдал две недели и окончательно разуверился в собственной адекватности. Она не могла, просто не имела права быть той самой, настоящей, но… была ею. Странным, нелепым стечением обстоятельств, она оказалась в нужное время в нужном месте и вызвала в его мозгу нужную реакцию, так он думал, так ему было привычнее и понятнее. Но каким-то потаённым уголком сознания Алексей знал, что место и время тут ни при чём, и обстоятельства ни при чём, дело всё в ней. Она -- особенная. Не такая, как другие, те, что были прежде. И отношения с ней будут не такими. Совершенно.

Он никогда не понимал моды на дылд-манекенщиц. Высокая женщина, возможно, хорошо смотрится визуально. Длинные ноги, да, это красиво. Но ужасно неудобно в быту. На руках такую женщину не поносишь -- тяжела. Каблуки оденет -- не поцелуешь, высоковато. Ноги у них огромного размера, это ужасно неженственно, такие ласты. Да и в сексе… если на коленки поставить, из- за этих самых длинных ног зад будет слишком высоко. Если ноги себе на плечи закинуть -- тяжело, много слишком этих ног. Только миссионерская поза в итоге. Нет, совершенно нет ничего хорошего в этих дылдах.

Его женщины были небольшими. Компактными и удобными. Не больше метра шестидесяти пяти. Не тяжелее пятидесяти килограмм. С высоты своих метра восьмидесяти Алексей видел их маленькими и хрупкими девочками. Нежными. Женственными. У его женщины обязательно были волосы ниже плеч. Обязательно -- юбка или платье, каблуки. Но не кричащее, не вульгарное, нет. Никаких шлюх. Всё мягкое, женственное. Красивое лицо с правильными чертами, большие глаза, маленький рот с пухлыми губками. Помада. Духи. Его женщина была ухожена, она занималась собой, своей внешностью. Она не могла позволить себе даже выйти в магазин, не причесавшись. Он шлифовал свой тип женщины, как мастер шлифует алмаз, каждый миллиметр, каждую грань -- до полного идеала. До шедевра. Они прошли перед его внутренним взором, прошли в его памяти -- все двенадцать его шедевров. Двенадцать актов мгновенной и чистой, совершенной любви. И, как всегда, оставили лишь горечь на губах. Оказывается, он, как слепая курица, бродил и рылся в отбросах и не видел жемчужины у себя под клювом. С ней всё будет не так. Не одноразово, не сиюсекундно. С удивлением он понял, что хочет её насовсем. Хочет о ней заботиться. Быть рядом.

Алексей так расчувствовался в тот момент, что даже сходил в магазин и купил бутылку коньяку. И выпил её, эту бутылку, и болел весь следующий день, и совершенно это не помогло понять и принять разумом то, что уже решила его душа. На самом деле он не любил алкоголь и не держал его дома. В его жизни был сложный период, и он решил бухать, как все. Заперся дома и пил две недели, старательно накачивая себя водкой до скотского состояния. И обнаружил, что проку в бухании никакого нет. Мыслей умных не пришло, проблемы не разрешились. Пьяный сон облегчения не приносил. Тяги к спиртному не возникло -- наоборот, ещё большая неприязнь. Зачем люди уходят в запой, он так и не понял. Но он, вообще, очень многого не понимал в людях.

Женщина была совершенно не такой. Ни с какого бока не вписывалась она в привычные его мозгу стереотипы. Дылда. Сантиметра на два всего лишь ниже его самого. Худощавая дылда, спортивная, пожалуй. Широкие плечи, нормальные ноги, а не две кривые макароны, как у модных анорексичек. Короткая стрижка, слишком короткая для женщины. Волосы не то рыжие, не то тёмно-русые, курчавые и с сединой. Она даже не красила волосы. И не наносила макияж. Черты лица резкие. Высокие, азиатские скулы и совершенно не подходящий к ним почти курносый нос. Небольшие глаза, желтовато- карего, непонятного цвета, невыразительные брови. Широкий, как у Буратино, рот -- но, опять-таки, с какими-то совершенно невыразительными губами. Все черты её лица по отдельности могли вызвать только вздох жалости, но, собранные вместе, создавали впечатление странной привлекательности. Не классической красоты, конечно, нет. Но -- несомненной привлекательности. Её лицо запоминалось, в отличии от других, журнально-проштампованных модной красотой. Она ужасно одевалась. Только джинсы и кроссовки, или даже берцы, как у солдат. Свитера с горлом, растянутые и старые. Две куртки -- полный унисекс. Всё -- чёрное. Наверное, она открывала шкаф и надевала то, что вывалилось с полок, как мальчишка- девятиклассник. Она, эта женщина, словно намеренно, осознанно делала всё, чтобы показаться неженственной. Ну и возраст, разумеется. Ей лет сорок.

Это всё вместе -- просто ужасно и невыносимо. Будь Алексей таким, как все - он сказал бы себе, что влюбился. Влюбился в мужиковатую бабу сорока лет. И даже, возможно, лесбиянку. Но таким, как все, он не был. И чувства его были совершенно другими -- или ему нравилось так думать.

Со скуки в пятницу вечером забрёл к соседу Витьку. Витёк -- идеальное прикрытие. После работы всегда бухой и толком ничего не помнит. Подтвердит любое алиби. Потому что, опять же, ничего не помнит и люто ненавидит ментов, как и положено бывшему панку и анархисту. Для Витька у Алексея больная печень, и можно только бутылочку пива, и то -- не каждый день. Очередная баба Витька бросила, и теперь, до следующей, он будет пить с месяц и рассказывать, какие бабы -- дуры. Витёк похож на пожилого, потасканного жизнью Че.

-- Я одну женщину встретил. -- Сказал ему вдруг, совершенно бездумно. -- Она… особенная. У меня никогда таких… не было с такими. Но я даже не знаю, как к ней подойти. Как пацан.

-- И не подходи. -- Поморщился Витёк. -- От баб одно зло. Нет бабы -- нет проблем. Есть баба -- есть геморрой, чесотка и пупочная грыжа. И иногда ещё и сифилис.

-- Она не баба. Я в субботу её встретил в книжном.

На самом деле, Алексей за ней шёл, конечно же. Женщина доехала до торгового центра и бесцельно походила по этажам. Потом пожала плечами, явно разговаривая сама с собой, и нырнула в книжный. Долго вертела в руках толстенную книженцию Туве Янссон про мумми-троллей. Поставила, начала вертеть «Властелина колец» Толкина. Вернулась к мумми-троллям.

-- Я могу вам чем-то помочь? -- Противным голосом спросила молодая облондиненная жаба-продавец.

-- Нет, спасибо. Для меня это слишком дорого.

Он впервые слышал, как звучит её голос. Слишком низкий, хрипловатый. Абсолютно неженственный и опять-таки, не совпадающий с его эталонами.

--Удивительно, что мы пришли к такому. Что книга стоит в пять раз дороже, чем бутылка водки.

-- Ну, вам-то есть, с чем сравнить. - Презрительно поморщилась жаба, демонстративно оглядев женщину с головы до ног.

-- Мне есть, с чем сравнить. -- Ответила женщина грустно. -- Я помню время, когда было наоборот. И это было правильно.

В тот момент Алексей подумал, что жабу-продавца нужно дождаться с работы и прирезать в переулке. Потому что она посмела обидеть ЕГО женщину. А потом поспешил следом. Хрен с ней, с жабой. Он всегда может сюда вернуться. Догнал и увидел, как женщина достаёт телефон и набирает номер

-- Привет, Мань. Представляешь, сейчас в книжном была. Хотела тебе на днюху твою любимую книжку подарить. Расстроилась ужасно. Книжки дорогие, шо пипец. И я сама с собой сказала вслух, что книга сейчас стоит в пять раз больше, чем бутылка водки. Но ведь так и есть? А эта сучка молодая мне противным голосом говорит: «Ну, вам виднее». Мол, я алкашка, и цены на водку хорошо знаю. Прямо на лице у неё было написано. На всей гадкой крысиной мордочке. Нет, Мань, ну что ты. Я просто сказала, что помню то время, когда было наоборот. Но она ж не поняла. Они не застали того времени, того правильного времени. А я помню, как мы с мамой за книжками гонялись, как мы Бушкова первые «летающие острова» покупали, а отец орал, что мы деньги переводим… Ну, конечно, я расстроилась… Нет, ну ты-то… Мань, прекрати. Я сама расстроилась, сама и успокоилась. Просто вот захотелось поделиться этим наблюдением. Какое у нас новое поколение выросло. Я бы купила книжку, если б не та сучка. Нет, всё, отстань. Ты моя подруга, и я сама выбираю, что тебе подарить. Ладно, давай потом. Вечером.

Алексей стоял так близко, что чувствовал запах её духов. И даже запах был не тот, не правильный. Совершенно не сладкий. Что-то вроде запаха скошенной травы и моря. Слабый, ненавязчивый аромат.

Сумасшедший день.

Алексей вернулся в магазин и купил книжку. Тысяча шестьсот, в самом деле. Рассеянно пролистал страницы. Он брал такую в библиотеке, с авторскими иллюстрациями. Но там были не все рассказы. И мать жутко орала. Ей не нравилось, что он читает что-то помимо школьной программы. Книг в их доме было мало. Книги стояли за стеклом в серванте -- солидные, дермантиновые тома, или даже кожаные, он никогда в таких вещах не разбирался. Пронумерованные толстые книги с золотым тиснением на корешках. Это считалась признаком достатка и некоей интеллигенции. Мол, книги в доме есть, глядите, мы тоже не пальцем деланные. Книги дарились на юбилеи и ставились за стекло. Трогать их Алеше не разрешалось -- порвёшь, испачкаешь, испортишь, я тебя знаю… Со временем охота их читать пропала. Алёша понял, что те книги совершенно не интересны. В библиотеке можно было найти гораздо интереснее. И читать спокойно там было можно, не то, что дома. Где-то в то время он неожиданно превратился для матери из Алексея в Алекса. И разом возненавидел это имя.

Витёк поскрёб пузо и рыгнул.

-- А ты у неё перед глазами помаячь. На обеде там мимо походи, или в отдел к ним почаще. Пусть привыкнет. Умная баба -- зверь редкий и осторожный. Потому как уже пуганая. Через недельку можно и подкатить по какому-нибудь пустяку. А там уже само пойдёт. И, братка, без обид… сними свитер свой и джинсы нормальные купи. Одет ты, как полный задрот.

Алексей ушам не поверил. Гений! Настоящий гений! Пусть не тогда, не там, не туда и не к месту -- но сказал ведь Витёк совершенно исключительную вещь: перед глазами помаячь, пусть привыкнет.

Глава 3

В течении того же вечера он листал «авито». Из подъезда напротив на той неделе кто-то съезжал, таскали мебель и коробки. Это шанс. Один на миллион. Ничего не нашёл, на следующий день позвонил на работу, что задержится, и пошёл к подъезду напротив -- караулить бабок. Мусорная машина приезжает в восемь, бабки начинают выбираться к помойке с пакетами с девяти. Это потому, что уже светлеет поздно. Для полноты имиджа надел совсем уж задротскую шапку с ушами и повязал поверх воротника короткий клетчатый шарфик. Первые две бабки надежд не оправдали -- состарившиеся базарные жабы. Третья показалась подходящей.

-- Извините пожалуйста! Вы мне не поможете? Глупейшая ситуация, сам не понимаю, как это получилось… я вместе с автобусным билетиком выбросил бумажку с адресом и телефоном. В вашем доме женщина сдаёт квартиру, мне приятель написал её имя и номер телефона, а я… а я -- растяпа. -- Улыбнулся и поморгал глазами. -- Только и помню, что второй подъезд. Вы не подумайте, я не вор и не грабитель, хотите -- паспорт покажу? Просто я и телефон дома забыл. Теперь на работу, пока уроки кончатся… я приятелю позвонить смогу только вечером. Что ж, зря отпрашивался с работы? У неё какое-то имя ещё такое… Вы меня очень обяжете…

Пару минут эта пожилая женщина недоверчиво поджимала губы, но, наконец, расслабилась.

-- Вы для себя снимать хотите, молодой человек?

-- Ну конечно. Мне так до колледжа ближе. Я работаю там. И видите, такая нелепая ситуация…

-- А вы один проживать собираетесь?

-- Увы…-- кивнул грустно.

-- А то только что нерусские съехали. Прямо надо мной. Изо дня в день -- дети кричат, сами орут, топают, как слоны, всё роняют, сил не было никаких…

-- Я тихий…-- произнёс с робкой надеждой.

-- Посмотрим. -- Согласилась она сурово.

-- А вы мне телефончик на бумажке не напишите? Я с работы, с городского позвоню. И имя, пожалуйста. А то я сразу забуду… Я такой рассеянный, что просто беда.

Она ещё раз оглядела Алексея с головы до ног и, видимо, решила, что придурковатый учитель со склерозом опасности представлять не может в принципе.

-- Ждите. Где-то в записной книжке у меня был номер Виктории.

В обед он созвонился и уже вечером смотрел квартиру на четвертом этаже. Прямо под ЕЁ квартирой. Невероятно. Один шанс на миллион. Круче, чем в лотерею выиграть.

За замызганную, сорок лет не знавшую ремонта хату хозяйка много не запросила, он ещё поторговался для приличия, сбросил полторы тысячи и получил в руки ключи. Остался один, брезгливо поёжился и представил, что уборка займёт полностью все выходные. И надо ещё диван какой-нибудь купить. А потом подумал, что она сейчас там, наверху. Можно услышать её шаги, если захотеть. Можно выйти на балкон и ждать, пока она не выйдет, и тогда будет слышно, как она чиркает зажигалкой.

-- Я близко. -- Сказал в потолок. -- Я уже очень близко к тебе. Я буду тебя любить. Буду заботиться о тебе. Пока смерть не разлучит нас.

И неожиданно для себя самого понял, что сказал совершенную правду.

Светлана Николаевна с третьего этажа оказалась кладезем информации. Стоило только прийти с тортиком и вкусным чаем, поблагодарить. Его женщину зовут Ольга. Какое вкусное слово -- Ольга… кончик языка прижимается к нёбу, словно обкатывая маленький леденец. Ей сорок один. Взрослая дочь живёт отдельно. Она разведена и одинока. Живёт тихо и не шумит.

Ольга.

Его восприятие мира разделилось пополам. Можно было наблюдать за ней из дома, очень удобно, и бинокль на штативе. А можно было попытаться слышать её -- из квартиры снизу.

Она слушала ужасную музыку и делала гимнастику с гантелями. Он погуглил слова из песен и создал себе представление о её музыкальном вкусе. Но напрочь забыл все эти ужасные рокерские песни, когда увидел в её окне две ноги. Ольга делала стойку на лопатках, и видно было только ноги. Ноги покачались, устанавливаясь. Почесали одна другую. Качнулись и поехали на велосипеде. А потом начали крутить небольшой обруч. Она не закрывала штор. Да и никто не закрывает шторы на пятом этаже.

Она уходит из дома в шесть - сорок пять. Едет три остановки на автобусе. И в семь-десять её подбирает автобус, заводской. Табачная фабрика. Возвращается в семь. У неё есть кошка, и совершенно непонятно, как эта тварь выходит на балкон, когда хозяйки нету дома. У неё есть подруга Манька. Ольга курит только на балконе. И постоянно читает. Бумажные книги или на планшете. Или со стационарного компа.

Он нашел её в «ВК» и в «Одноклассниках». В «Вк» она не была полгода, в «Одноклассниках» -- год. Ни «Инстаграмма», ни «Фейсбука»… Много красивых, почти профессиональных фоток, есть и откровенно профессиональные, сессия в купальнике пять лет назад… Отметил, что львиная доля фотографий -- в солнечных очках. Почему? Дочь красивая. Крайне красивая девочка. Манька -- такая же дылда, только страшная и толстая, две дочери. Тоже разведёнка.

Странным образом, он начал отождествлять себя с нею. С Ольгой.

Замок у неё в двери был китайский. Чепуховый замок. Соседей сбоку нет, там умер дед и наследники никак не поделят квартиру. Соседи напротив - гастарбайтеры, приходят домой ночевать, их там человек семь, всё по фиг, ничего не видят и не слышат. Алексей легко вошёл в её квартиру. Первый раз… у него было мало времени, слишком мало, он не мог полностью… сродниться, что ли… узнать её, узнать её в самых совершенных и самых тайных её проявлениях… он устроил небольшую диверсию в санузле. Заглянул в бельевой ящик шкафа. И понюхал подушку. Подушка пахла ею -- боже ты мой, подушка пахла ею, как и брошенная второпях футболка, вместо пижамы. Он взял себя в руки и не украл ничего из её вещей. Только запасные ключи прихватил с коридорной полочки под вешалкой. Люди всегда хранят там запасные ключи.

Всё ещё будет. И на работу поехал. А после работы заглянул в мастерскую, где ему быстро сделали дубликаты.

И в восемь вечера позвонил в её дверь.

-- Извините, но я сосед снизу. Вы меня топите.

Она оказалась именно такой, как он представлял. Взъерошенная, кудряшки потные, майка и короткие шорты. Алексей вдохнул запах её пота…

Думай о жабах. Думай о противном. Иначе… иначе ты всё испортишь и Ольги хватит на пять минут. И что потом? У неё очень белая кожа. И веснушки. Разве у взрослых людей бывают видны веснушки? Он никогда не задумывался об этом.

-- Извините, я… не думала… вроде, всё нормально было…

-- Разрешите мне посмотреть. Я в этом немного разбираюсь.

-- Конечно, пожалуйста. Сюда. Ванная, да? На кухне я два года назад трубы меняла…

-- Именно санузел. О… смотрите сами. Течёт.

-- Нужно вызвать сантехника. Но уже поздно, если только на завтра… я вас сильно залила, да? Вы можете написать заявление в управляющую компанию они оценят ущёрб и всё такое… и я вам возмещу…

-- Милая девушка, давайте обойдёмся без них. Я квартиру снимаю, мне оно надо? Течёт не сильно, скорее, капает… и я даже подозреваю, где. Ну вот. Ничего особо страшного нет, мы сейчас перемотаем специальной такой ниткой и подтянем. Вы пока подотрите следы преступления, а я сбегаю за инструментами. Но вообще -- пора трубы полностью менять.

И через сорок минут он руки вытер полотенцем и рассмеялся.

-- Вот и всё. Ничего особо уж страшного. И не переживайте, в моей квартире сорок лет ремонта не было. Много чести им будет, за такую-то цену. Там, не поверите, побелка. Эта побелка, наверное, ещё Брежнева помнит.

-- Я тоже помню Брежнева. Или не очень. В детском саду объявили траур… впрочем, наверное, это был Андропов. И я вам клянусь побелить санузел, когда просохнет. Я умею. Мы с вами так и не познакомились толком. Я-- Ольга. А вы?

-- Алексей.

Она протянула руку для рукопожатия. Как мужчина, как парень. А он взял её ладошку и поцеловал кончики пальцев.

Для неё это было шоком. Чем ещё объяснить… это лицо, эти глаза…

Глаза женщины, которой никогда не целовали пальцев. Он понял это совершенно ясно.

-- Звоните мне, если что. Вот, мой номер. Мало ли. И, знаете… ну вы просто - звоните. Если скучно. Ну и просто так…

Он открыл скачанные её фотографии -- все её фотки из соцсетей, лет за пятнадцать, наверное, и просто смотрел. Просто смотрел. Потому что не хотел осквернить её даже вот так, в мыслях. Не хотел, конечно же…

Она пришла вечером, через два дня. Он был уже готов, и квартира выглядела вполне жилой. Небрежно застеленный диван. Две пары носков на полу. Три жестянки из-под пива возле мойки, в самой мойке пара тарелок и сковорода. На кухонном столе пустые коробки из- под пиццы. И пять- шесть пустых чашек с ложками на рабочем столе возле ноута. Чай Алексей, в самом деле, любил - хороший чай. Ещё накачал из сети отрывков из никому не известных писателей, распечатал и разложил по всем горизонтальным поверхностям.

-- Привет. Я соседка сверху, помните? Хотела посмотреть, что там у вас с санузлом.

-- Привет. Сохнет. Может, пятна и вовсе не будет видно. Посмотрите? Заходите. Я чай заварил как раз.

-- Не думаю, что это удобно. Я ненадолго. Я просто хотела сказать, что побелю потом. У меня и кисть большая есть. Целая кистища…

-- Всё вполне удобно. Я один живу. И я даже рад… Всё не так скучно. Заходите. У меня китайский зелёный чай с розмарином.

-- Какая гадость! -- рассмеялась она вдруг. -- Нет, ну в самом деле… Я терпеть не могу всё это. Зелёный чай с сеном. Если чай -- то уж чёрный и с лимоном. И с сахаром. А лучше -- кофе.

-- А я не люблю кофе. -- Улыбнулся он. -- Вот и тема для разговора. А чёрный чай тоже есть, и лимон, думаю, найдётся. Вы не обращайте внимания на бардак.

-- Да у вас стерильно! Словно никто не живёт. Вот у меня -- бардак. Сегодня Мурча поймала на балконе птицу и сожрала её на ковре посреди комнаты. Аристократка. Предпочитает кушать на коврах. Весь дом в перьях. И, разумеется, эту паразитку стошнило. Пришлось полы мыть. Это ничего, что я про кошку? Я просто не умею… знакомиться.

-- У вас прекрасно получается. Вас зовут Ольга, вы любите кофе и не любите чай с сеном, а вашу кошку тошнит от птиц. Вот видите, я уже всё про вас знаю.

-- Значит, теперь ваша очередь. Вас зовут Алексей и вы можете починить трубу. А дальше?

-- Ну, кошки у меня нет. Работаю в рекламе, веб-дизайн и всё такое, небольшая контора. Ипотека на стадии застройки. А в свободное время -- литературный негр. Теперь и вы обо мне всё знаете.

-- Теперь я от вас вовсе не уйду. Вы -- писатель? Уму не постижимо. Впервые вижу живого писателя. Это…это невероятно просто. Расскажите…

А ещё через день Алексей пришёл к ней в гости с банкой кофе.

-- Давайте дружить. В смысле -- дружить… Ну, как соседи, как два просто человека… Общаться просто… И…

-- И заходите уже. Вы ж не жениться, к чему такие нервы? Давайте дружить. Я рада. И, раз уж теперь мы друзья -- никаких «вы». Я Ольга, никаких «Оленек» и прочей гадости. А ты будешь -- Лёшка. Согласен? Тогда пожмём друг другу руки и пошли смотреть интересное кино, я только начала.

-- Женщинам руки целуют. -- Сказал он. -- Должны же они отличаться от мужчин. Жать тебе руку я категорически отказываюсь, так как считаю это признаком неуважения. А кино -- это даже хорошо. Будем рыдать над «Хатико»?

-- Боже упаси. Триллер будем смотреть. Вроде, по отзывам, ничего так…

Телевизора у Ольги нету, только комп. Женщина, которая не смотрит ток- шоу…

Он примерил на себя новое имя, как непривычную, только что из магазина, одежду. Лёшка… имя ещё им не пахло, было жестковатым и тёрло швами- буквами. А ничего так…

Его так никто не называл.

Сначала он был Алёшей. Потом превратился в Алекса.

В каком проклятом сериале мать услышала это имя? Как господь Бог допустил, чтобы она услышала это имя? Он снова услышал, как наяву, высокий, сверлящий череп голос, звенящий от… ярости? Или от тоски? Или ещё что-то было, что-то, что он воспринимал комплексно, в целом, неотрывно от образа матери, а отдельно просто не мог подобрать слова?

-- Алекс, зайди ко мне! Немедленно!!

-- Мама, это Петя, он мне по математике поможет, мама, ты же знаешь, у меня тройка…

-- Петю не кормят дома? Петя кушает, как три нормальных мальчика! Ты думаешь, что мама рисует деньги? Так мама их не рисует! Мама -- больной человек, маме тяжело передвигаться. И у нас нет денег, чтобы кормить ещё прорву твоих друзей. И убирать потом за ними мне слишком тяжело.

-- Мама, он не будет кушать… и уберу я всё сам… мама, он мой друг!

-- У тебя нет, никогда не было и никогда не будет друзей, запомни. Твой настоящий и единственный друг -- это твоя мама, Алекс! Кроме меня -- кому ты можешь быть нужен? Кому?! Тебя могут только использовать. Хитрые, лживые твари… Они вотрутся тебе в доверие. Они будут казаться добренькими. А потом предадут. Как в тот раз, с разбитым окном. Они все убежали, Алекс. Они убежали и бросили тебя! Они всегда будут так поступать!

-- Петя не такой! Он правда мой друг!

-- Ты доведёшь меня до могилы! Ты меня уже почти довёл… ох, моё сердце! Ох, мне плохо… Твой Петя такой же, как и все остальные. Ты в этом убедишься, дай только срок. И ты будешь говорить: мама была права, ты будешь кусать себе локти, что выбрал не маму, нет… что ты выбрал чужого человека. И, когда мамы не станет, чужой человек о тебе не позаботится, чужой человек вынет кусок из твоего глупого рта! И выселит тебя из квартиры! И ты отправишься жить к бродягам, на помойку…

-- Не говори так, не надо!

Петька Шкворин был единственным его тайным, очень тайным другом. Их никогда и никто не видел вместе -- они очень тайно ото всех дружили класса до седьмого. И уже потом, на выпускном одиннадцатого класса именно Петька вступился за него и не допустил, чтоб Алекса впоследствии осудили за убийство. Не допустил той драки. Именно тогда Алекс оказался так близок к осознанию своего «я». Именно в тот вечер Алекс понял самое главное…

Нет никакого морального наказания за уничтожение ненужных людей. Ни богов никаких, ни чертей с шайтанами, ни рая, ни ада. Нет и не было. Есть и, единственно, -- совесть. Его личная совесть.

Первая была… красоткой. Вся такая в мехах… её шея была такой податливой, такой… его личной, вот. Его собственностью. Пусть и на пять минут, но в эти пять минут вместилась вечность.

Если бы она повела себя, как все. Ольга. Если бы она повела себя, как все… Всё бы кончилось очень быстро. Ничего бы не развернулось, не распустило лепестки, не распластало свои щупальца, готовя им обоим ловушку.

Глава 4

Она не была нормальной. Точно - нет.

-- Эти стикеры? У тебя везде наклеены эти стикеры. Что это значит-- 55? Чей- то юбилей?

-- Это стремление.

-- В смысле? Дожить до пятидесяти пяти?

-- Нет же. Похудеть до пятидесяти пяти. Это -- цель, к которой нужно стремиться.

-- А зачем?

-- Что зачем?

-- Худеть до пятидесяти пяти? -- Он оглядел её идеально пропорциональную фигуру, удивительно… уместную, что ли… подходящую ей. -- Если ты похудеешь, будешь страшная, как анорексичка. Серьёзно. Я бы даже набавил чуток, местами.

-- Ага. На сиськи.

-- И на лицо. Если ты наешь лицо, оно покруглеет… морщинки уйдут все. И будет здорово. Зачем тебе худеть, вообще?

-- Я всю жизнь худею. Лет с тринадцати. Ну, как худею… без фанатизма. Просто дала себе установку и придерживаюсь её.

-- Зачем ?-- спросил он ещё раз. -- Тебе что, родители сказали, что ты толстая? Или старшая сестра? Если верить старику Фрейду, все наши комплексы родом из раннего детства. Впрочем, я с ним в этом не согласен и включил бы ещё и пубертат. Ну и, разумеется, процентов семьдесят его сексуальных отсылок я бы вообще отбросил, как ненужный и вредный хлам и « бла- бла- бла».

-- Ты учился на психолога? -- спросила Ольга неожиданно. -- У тебя очень… чёткое мнение. Я читала Фрейда, из любопытства. Половина -- совершенное говно.

-- Согласен. -- Улыбнулся он. -- Ровно половина. И слава богу, что наша отечественная психология Фрейда за свет в окошке никогда не держала, в отличии от западной. И последователя его Юнга -- тоже. Психоанализ вошёл в моду после перестройки. Я учился, два курса. Я хотел, в первую очередь, решить свои проблемы. Но, когда понял, что не способен помочь сам себе… как я буду помогать другим? И бросил это дело. Разуверился. И пошёл учиться совершенно в другом направлении. Ну так что не так с твоим весом? Ты в детстве была толстой девочкой? Одноклассники смеялись и делали гадости?

-- Одноклассники смеялись и делали гадости просто так. Для этого каких-то особенных причин не нужно. И я не была никогда действительно толстой… Мой отец создал у меня такое убеждение. Что я толстая и уродливая. Ты, в самом деле, хочешь всё это услышать?

-- А об этом кто-нибудь знает? Вообще?

-- Манька, если только. Так… кусками. Ещё мой бывший муж. Тоже… кусочками, ещё меньше.

-- Тогда расскажи мне целым куском.

-- Тебе нужно было не на психолога, а на психиатра идти учиться. -- Усмехнулась она. – Психология -- исключительно умозрительная фигня, не подкреплённая никакими фактами. А вот клиническая психиатрия -- дело другое. Хочешь найти у меня комплекс Электры или что-то в этом роде? Про комплексы, кстати, Фрейд придумал. Мне кажется, фигня это всё -- про комплексы.

-- Сомневаюсь, что смогу найти в тебе что-то в этом роде. Просто… для меня это довольно странно. Папы, обычно, любят своих дочерей.

-- Мой отец был, наверное, замечательным человеком. Я не знала его с этой стороны и мне сложно судить. Он «опером» был. Надо думать, очень хорошим -- грамотами и благодарностями увешал полностью весь сортир, места пустого не найти. Начальство ценило, наверное. Может даже премии давали. Очень хороший мент. И просто ужасный муж и отец. Бухал и бил маму. Мне тоже прилетало. Меня он возненавидел сразу, как родилась. Его мамашка, баба Валя, мне так и высказала, когда мне лет семь было -- что я приблуда нагулянная. Я ж рыжая с жёлтыми глазами. А он -- брюнет был. И мама блондинка. Мама терпела. Всегда. Боялась, что люди скажут, боялась остаться одна с ребёнком, извечная бабья доля и всё такое… ни разу не вызывала ментов, когда он нас гонял. Потому что ворон ворону глаз не выклюет, и только хуже в сто раз себе сделаем. Ещё он очень любил ловить меня на каком-то мелком вранье и допрашивать, прямо по-настоящему. Великолепно это получалось. Я этих его допросов с лампой в лицо и шагами за спиной боялась намного больше, чем оплеух. И училась врать получше с каждым разом. Ему просто нравилось меня унижать. И маму унижать тоже. Бил её мокрым полотенцем каждый раз, как она меня защищать пыталась. Насиловал, откровенно, практически при мне. Такой вот был человек… никто не знал о том, что дома у нас происходит.

-- А потом? -- спросил Алексей после долгой паузы. -- Ты кофе будешь ещё?

-- Я лучше пива себе налью. Кофе этот уже из ушей. А потом родилась Алька. Мне десять лет было, когда она родилась. Случайный ребёнок. Прямо, как у Сапковского -- «ребёнок- неожиданность». И отца отпустило. Он её ПОЛЮБИЛ, понимаешь? Конечно, продолжал ещё нас гонять и унижать всячески, но уже не так. Хоть не до крови. Он сам в ЗАГС пошёл и имя ей записал -- Альбина, видать, как у какой-нибудь из своих шалав. Тогда только проститутки себе такие имена выбирали, и мы с мамой расстроились, конечно, но уже куда деваться… Потом привыкли. Отец, когда Альку из роддома привезли, меня подвёл к ней за руку и сказал: «Смотри, Ольга, это родился ангел. Она прекрасна и безгрешна. Тебе, ничтожеству, за счастье должно быть пеленки ей менять, лишь бы видеть её красоту»

-- Он хотел, чтобы ты ревновала. Перенаправить твою ненависть на неё.

-- Хрен там он добился. Алька в самом деле была ангелом. Тебе это покажется странным… У неё был удивительный характер. Она могла встать посреди драки и растолкать драчунов, и они прекращали драться и шли с ней играть в кукол и жрать песочные пирожки. Разводила тучи руками, понимаешь, Лёш? Поразительное, редкое качество. Никто с ней не ругался. Никто не ябедничал. Учителя любили. Даже одноклассники -- а чтоб уж эти твари кого-то любили… и она очень красивая была. Тёмная, в отца, смуглая даже -- и с ярко- голубыми мамиными глазами. Отец никогда на неё не то, что руки не поднял -- даже голос не повысил ни разу. Алька, в самом деле, была ангелом, я назвала бы её именно так, если б верила в бога…

Ольга отвернулась от чёрного стекла и впервые взглянула на него какими-то чужими, незнакомыми глазами.

-- Она погибла десять лет назад. У меня ближе её никого не было. Мы очень тяжело перенесли это. Отец запил… через полгода инсульт. Лежал недолго, слава богу. Через пять месяцев -- второй, последний. Умер. И мы с мамой испытали огромное чувство облегчения. Грешно так говорить, нельзя и не по- человечески, но мы его не любили. И его смерть нас освободила. Мама три года назад, вообще замуж вышла, представляешь? Дядька Пашка -- классный мужик, он её жутко любит и помогает всё делать по дому, и с работы её на пенсию уволил. Мама очень похорошела. Я её такой красивой даже не помню, как сейчас… Вот и всё про моего отца. Скучная история. Банальная. Я покурить схожу, ладно?

-- Я с тобой, если ты не против. Так откуда взялся лишний вес? И зеркал у тебя в доме нет, как у вампира. Не хочешь видеть своего отражения.

-- Оно мне не нравится. И фигура не нравится. И не думай, что я завидовала Альке, мне это в голову не приходило никогда, нас сравнивать. Она совершенно другая была. Светлая. Мне просто отец долбил всю дорогу, что я баба, и есть бабья доля -- что баба рождена для угождения своему мужику. Сначала отцу, потом мужу. Стирать, убирать, жрать готовить и поддерживать уют. И в какой-то из дней я решила, что никогда не буду бабой. И не заставят. Лицо и тело… стали чужими. Воспринимаемыми отдельно от моего «я». К моей личности они не имеют никакого отношения. Я не принимаю и не люблю их. Мне на них плевать. Я не научилась себя любить. Сначала я любила маму и боялась за неё. Потом -- любила маму и Альку. На себя резерва не хватило. Наверное, весь мой резерв любви сожрала ненависть к отцу. Когда он умер, я плакала. Мне было совершенно непонятно, как жить дальше -- зная, что его уже нет.

Её слова щемящей болью отдались где-то в конце горла. Неожиданно и пугающе знакомо. Открыл ей ещё пива и принёс куртку.

-- Когда ты взбунтовалась?

-- Да я всегда бунтовала. Когда мне было восемь, два дня просидела в сортире, привязанная верёвкой. Должна была прощенья попросить. Вместо этого вывихнула себе кисть и вылезла из верёвки. Ещё и за это получила. Я сбежала, когда исполнилось восемнадцать. Вышла замуж. Я бросила маму и Альку и трусливо сбежала, и в этом буду винить себя до последнего дня. Но уже через год у нас родилась Ленка: быт, хлопоты, вечное безденежье -- это всё как-то сгладило…. Началась другая жизнь. Теперь ты про меня всё знаешь, как исповедник. Как тебе быть исповедником, отец АлЕксий?

-- Непривычно. -- Пожал он плечами. -- Наверное, я должен об этом подумать. А твой муж? Он продолжил параллель с отцом?

-- Ну уж нет. Он замечательный человек. Он для меня светом в окошке был и самым лучшим другом. Единственным. Мы просто… темпераментами не сошлись. Расстались спокойно даже. Он нам потом помог «подсёл» выкупить, где мы прежде жили. Я частями ему отдавала деньги, как могла. Ленка и сейчас с ним иногда переписывается. Он-- хороший парень. Просто со мной ему было скучно. -- Она зябко поёжилась и затушила сигарету. -- Не зря говорят, что сходиться должны противоположности. Когда двое одинаковых сходятся -- им становится скучно.

-- Мы с тобой одинаковые. -- Произнёс он тихо. -- Но мне с тобой не скучно.

-- Не нужно. Я не люблю, когда… дотрагиваются. Для меня это… тяжело.

-- А я не буду дотрагиваться. Я обниму просто. Не как мужчина. Даже не как друг. Как… отец АлЕксий.

=- Дурак ты, Лёха. Мне от этой исповеди только хуже в сорок семь раз. Ничуть не легче человеку, когда он выговорится, это специально придумали любопытные люди, до чужих секретов жадные. А на самом деле -- вовсе не легче. Ничего ни по каким полочкам не расставляется. Была я у психологов. И в церковь даже ходила. Фигня это всё.

-- Фигня. -- Согласился он. -- А вот чувство доверия -- не фигня. Это важно. Для меня, по крайней мере. И, обнимая тебя, я хочу, чтобы это доверие… к тебе вернулось, как теплое одеялко. Выбрось стикеры. Не надо тебе худеть.

-- Тогда… дашь на дашь. Ты мне про себя расскажешь. Потому что тебе тридцать восемь, ты никогда не был женат и у тебя нет детей. А это -- против природы.

-- Против какой? В природе человека плодиться и размножаться? Как тараканы?

-- Не увиливай. А о детях потом поспорим. Нужны они или нет. Отец у тебя был, вообще?

-- Я рос без него. Он присылал деньги каждый месяц. На почту. Я его фотографии нашёл, когда мне было лет тринадцать, их свадебные фотографии. – Алексей, словно случайно, ближе прижал к себе её тощенькую спину, через свитер чувствуя жёсткость. -- Он мусульманин. Традиционный. Ортодоксальный, так правильно. В их традиции обеспечивать жену и детей. Даже если он с женой жить не смог. Они разошлись, когда мне было года полтора-два, и я его совершенно не помнил. Для матери он был самым ненавистным существом на свете. Что совершенно не мешало ей звонить по любому поводу и требовать денег. Он давал, сколько мог. Она, исконно русская, всю жизнь прожила, как мусульманка. В смысле, что ни дня не работала. Сначала её содержал муж, потом -- сын. Ну, я. Я с ним встретился в двадцать два года. Жутко был обижен, конечно… потом это сгладилось. Он нормальный мужик, просто с ней жить не смог изначально. У него сейчас хороший бизнес в бывшей братской республике и семь или восемь внуков. Я на него даже похож -- глаза и брови, и нос ещё. Вот и всё, пожалуй, о моём отце.

-- Я лет пять назад встретила одного парня из нашей школы. Он меня на четыре года старше. Всю жизнь прожил с мамой. И мама его задушила своей любовью. Ни с одной бабой ему жить не дала. Все были плохие. Потом мама умерла, а он так и остался, «не пришей рукав»… ни детей, ни жены, никого, на фиг никому не нужный… обои даже не умеющий переклеить. В хате -- ужас что было. Он на меня рассчитывал, ну, я же тот самый третий сорт, которым выбирать не приходится, хватают, что есть, а я…сбежала, если честно, после третьего свидания. У него тараканы табунами ходили… и вообще. Твоя мама тоже задушила тебя своей любовью и ревностью?

-- Даже не представляешь, как.

-- И ты не пытался жениться просто назло?

-- Она явилась в ЗАГС за пять минут до регистрации и симулировала сердечный приступ. Никто, кроме меня, не знал, что она симулирует. Свадьба расстроилась, а потом всё завершилось само собой, как всегда.

-- Неужели ей не хотелось внуков? Я не понимаю… ведь внуки -- это такая штука… можно исправить все свои ошибки, которые совершил в детях. Внуки -- это работа над ошибками, вот. Каждая женщина это знает, это инстинкт.

-- Наверное, у неё были другие инстинкты. Хотя, мне сложно об этом судить. Мать была актрисой до мозга костей. У неё были даже специальные жесты и позы для курения. Серьёзно. Чтобы понравиться мужчине, пофлиртовать. Чтобы произвести впечатление сильной и независимой. Или чтоб выглядеть несчастной сироткой. Сиротка и золушка -- вообще, её любимые роли. Были. А ты одним жестом куришь. Сигарету держишь одинаково. Нет в тебе артистизма.

-- Я слишком глупая для этого. Сразу перепутаю все роли. И я не хочу привлекать ничьего внимания. Она умерла, да?

-- Пять лет назад. Упала неудачно… долгая реабилитация, но ходить она так и не смогла. Потом тромб оторвался и всё… я в то время оставил официальную работу и отвёз её на дачу. Мы провели там всё лето и часть осени. Это было сложно. И, знаешь, когда я стоял у гроба… я тоже совершенно не понимал, как же теперь жить дальше.

Он подумал, что, наверное, это было самое счастливое время из их жизни. Время, когда всё встало по своим истинным местам. Она была совершенно беспомощна, а он -- он о ней заботился. Мог три дня не давать еды. Или давать, но исключительно то, что она ненавидела. Мог сутки воды не давать. Или не подложить утку -- и потом с преувеличенной брезгливостью, имитируя рвотные позывы, вынимать из-под неё одноразовую пеленку.

-- Помнишь, как ты рассказывала всему подъезду, что я -- патологический лжец? Чтобы никто не верил ни единому моему слову. И чтобы домой меня никто к себе не пускал, и своим детям не разрешали со мной водиться, потому что я клептоман и ворую всё, что плохо лежит? Ты даже несколько раз воровала у гостей какие-то мелочи, а потом возвращала, как будто изъяв их у меня. Зачем, мамочка? Ты рассказывала им всем, что я мочусь в постель, когда мне было уже тринадцать. Во дворе у меня было погоняло «Ссыкун». Ты ведь об этом знала… всё знала. За что, а? За что, мамочка?

Теперь, когда маски были сброшены и притворяться не было нужды, её глаза горели чистой ненавистью.

-- Чтоб ты сдох… -- шептала бессильно и царапала его слабыми, уже слабыми когтями. -- Ублюдок чёртов…

Он приподнимал её и поправлял подушки, нежно, так нежно… как никогда раньше. Мать от него зависела. Алексей стал… господом богом. И он теперь решал -- жить ей или умереть. Нет ничего на свете сильнее этого чувства, сильнее этой власти… Именно так было с его женщинами, с его совершенными творениями любви -- он был их Богом и решал, когда оборвутся их никчемные, жалкие жизни. И в любви своей, огромной и чистой, истинной любви -- он даровал им смерть и любовь вечную.

Мать он душил всегда осторожно, зная границу и меру. Мягким полотенцем, чтобы не оставлять синяков на нежной, уже стареющей коже. И, одним осенним днём, её сердце, почему-то, остановилось.

У неё всегда было отменное здоровье. Как ни кричала она о своих многочисленных болезнях, всю жизнь, изо дня в день, мать была намного здоровее своего сына. Она горстями принимала какие-то таблетки -- а принимала ли? Валерьянкой изначально провонял весь дом. Она постоянно ходила по врачам… С удивлением Алексей узнал уже позднее, что ни у каких врачей мать не наблюдалась, никогда. Её карточка в поликлинике насчитывала едва ли три листочка. И вот -- перелом шейки бедра и кости никак не хотели срастаться… Они бы и не срослись. Потому что Алексею так хотелось. А врачам из поликлиники он представил мать выжившей из ума старухой, и теперь уже поверили не ей, а ему. Никто на него не подумал. Все знали его, как заботливого, любящего сына. Соседи, приходящая медсестра из поликлиники, которой он платил за уколы успокоительного, назначенного, кстати, участковым врачом… Никому и в голову не могло прийти, что Алексей каким-либо образом может быть виновен в смерти своей матери. И, стоя над разверстой могилой в тот дождливый ноябрьский день, он вслух спросил: «За что, мамочка?» Она… она обманула его, в который раз.

Вся его жизнь, как вьюнок, обматывалась вокруг незыблемого, изначального стержня -- ненависти к матери. Любви, переросшей в ненависть -- или ненависти, ставшей любовью. Странного сплава этих двух материй. И вот теперь, когда она обманула его и сбежала -- он стоял над раскопанной ямой и пытался спросить: за что??? Никто не ответил. И тогда он, впервые за много лет, заплакал, не зная, как и зачем дальше жить.

-- Она была своеобразным человеком. Ей нужно было лечение, изначально. И, кроме меня, у неё никого не было. Ты замёрзла?

-- Замёрзла. -- Ольга развернулась в его руках и посмотрела в глаза -- слишком близко. -- Я пойду. Ты не звони. Я сама потом позвоню.

-- Ну уж нет. Со мной у тебя это не получится!

-- Что?

-- После того, что сейчас было, ты собираешься сбежать? Ограничить общение? Не брать телефон, прятаться? А что скажешь, если мы встретимся на лестнице? «Извини, ничего не помню, я пьяная была»?

Её глаза казались удивительно тёмными на бледном лице. Словно он держал в ладонях череп.

-- Так и скажу. Лёшка, ты не понимаешь…

-- Чего? Того, что произошло между нами в этот вечер? Было бы гораздо проще, если б мы просто потрахались, в самом деле. Молча. Чисто технический секс -- и никаких проблем. Но, уж извини, этого между нами не случилось. Случилось гораздо большее. Нечто, гораздо сильнее, чем просто секс. Сильнее. Острее. Больнее. Случилось ДОВЕРИЕ. И ты теперь хочешь сделать вид, что… да для тебя это больнее было, чем для меня!

-- Поэтому я и не хочу! Пусти!

Ольга снова закурила и выбросила сигарету через пару затяжек.

-- Лучше б я, в самом деле, тебя трахнула. И никаких проблем.

-- Привыкла жить легко, да? Без проблем. Одноразовые мужики. Технический секс. Сильная и независимая. Чтоб никто в душу не заполз.

-- Вы меня сами такой сделали. Да я родилась, блин, сильной и независимой! Потому что мне шанса не дали быть слабой и ранимой -- ни единого шанса. И я уже не изменюсь -- и не собираюсь меняться! Я уже жизнь прожила и меняться -- поздно.

-- Значит, рядом с тобой изменюсь я. -- Произнес он тихо. -- Или изменимся мы оба. Кто знает? Уже иди ко мне. Я обниму -- и всё. Я о тебе позабочусь, потому что никто и никогда о тебе не заботился. И тебе уже не нужно будет всегда быть сильной. Я даже не хочу секса от тебя. Если оно и будет -- потом, когда-нибудь потом, это будет не так, как со всеми. Но не сейчас. Сейчас я тебя впустил себе в душу. Это больно и страшно. Но пусть так и будет. И я нужен тебе точно так же, как ты нужна мне.

Ольга качнулась навстречу и обняла крепко, неожиданно крепко. И стояли так, и Алексей обратил внимание, что снег пошёл, настоящий уже вполне снег, который не растает. А ему совершенно не холодно. Вот как так, а?

-- Останешься у меня?

-- Нет. Я к себе.

-- Провожу.

-- Тут всего один этаж идти, Лёш.

-- Вот я и провожу. Всего один этаж. Мне так будет спокойнее.

Глава 5

Приручать её нужно осторожно. Как дикое, пугливое животное. Не перегнуть палку. Не испугать. Доверие…такое простое слово- и такое непростое понятие. Что нужно для того, чтобы человек тебе доверился? Инстинкты. Найти слабые места и долбить по ним. Показать, что ты -- примерно такой же, но сильнее, иначе вызовешь жалость. Показать, что ты нашёл выход. Повести за собой.

Ах, если бы он мог, в самом деле, повести её за собой… Представил Ольгино дыхание у своей щеки, её обнажённую кожу, скользящую по его плоти и чуть не задохнулся… если бы только можно было… сломать её и построить заново -- для себя. Он умер бы от счастья, потому что ТАКОГО счастья не может вынести человек.

Настал черед кошки. Ольга сама приговорила её. Мурча ловит птиц на балконе и поедает на ковре. Очень удобно. Сначала кошка, потом -- подруга Манька. Дохлая птица попалась Алексею на глаза через неделю или чуть больше. На «авито» продавали всё больше птиц декоративных, а они никоим образом не подходили. Ну кто, в самом деле, поверит, что кошка отравилась, поймав на балконе попугая? Никто. Нужна серенькая птичка, вроде воробья. Или голубь, на худой конец. Но, опять же, не белый и не породистый, обычный. А такими птицами, почему-то, никто не торговал. И, когда Алексей утром увидел заледенелый птичий трупик, то понял, что Вселенная услышала его, как всегда. И помогла, как всегда помогала в таких, особенных, просьбах. Птичка, не воробей, но похожая, умерла совсем недавно. Её даже не успело толком присыпать снегом. Алексей купил по дороге какой-то сласти в булочной, тут же выбросил и поместил в коричневый бумажный пакет птичий трупик. На работе положил в холодильник. Знал, что на его угол полки жабы не полезут и в пакетик не заглянут. После работы поехал в хозяйственный магазин аж за семь остановок от дома, в другой район.

-- Могу предложить вам «антикрысин»… -- Залепетала молодая жабка- продавщица. -- Самый современный прибор…

-- Не интересует. Яды-антикоагулянты.

- …?

- Как раньше «зоокумарин» был. Только второго поколения. Есть?

- Я спрошу…

Вторая продавщица оказалась намного, намного… интереснее. Конечно, волосы были коротковаты, каре до плеч, и явно не хватало ухоженности, но… тот самый тип. Длинная, нежная шея. Красивые ладони, маникюр пусть дешёвый, но не кричащий, не вульгарный, неброский макияж, подчёркивающий большие глаза… Алексей укусил себя за щёку изнутри, чтобы отвлечься.

-- Антикоагулянты первого поколения, типа « зоокумарина», хорошая вещь, но к ним крысы быстро приобретали резистентность… Ну, привыкали… Мне хотелось бы приобрести яд второго поколения

-- Чтобы уже наверняка? -- Улыбнулась она. -- Понимаю. Убивать этих тварей нужно наверняка. У нас есть то, что вы ищете. Новинка. Отечественная. Сами понимаете, все импортные новинки произведены в Китае, так что отечественным доверия лично у меня больше. Внимательнейшим образом следуйте инструкции. Утройте личную безопасность. Только в маске и в резиновых перчатках. Сколько тварей вы видели? Какое количество?

-- Я видел множество тварей. -- Произнёс Алексей и мягко улыбнулся, глядя продавщице в глаза. -- Сотни тварей видел в своей жизни. Жаль, что их нельзя травить крысиным ядом. А крыс у меня на даче штук пять. Впрочем, возможно, что и больше. Вы мне два пакета пробейте. И вот что… Я очень мало в этом смыслю. Во всех этих отравах, масках и перчатках… Вы бы не согласились меня проконсультировать после окончания вашего рабочего дня? Я бы с удовольствием подождал… Полчаса вашего драгоценного времени плюс кофе и вкусняшки.

-- Я, между прочим, замужем. -- Очень холодно сказала она и продемонстрировала палец без кольца. Чуть в нос не сунула.

-- А я настойчивый.

-- А я вам «да» не говорила.

-- Вот позже и скажете. И не раз ещё. Жду вас … в восемь? У входа. Расскажете мне, как правильно готовить всякие зелья. Особенно -- приворотные. Хорошо они у вас получаются. Ничего не говорите. Просто знайте, что я вас -- жду.

Они искренне считают себя «истинными женщинами». Они полагают, что имеют над мужчинами некую тайную власть и по щелчку пальцев любой ляжет у их ног и будет скулить, как Бобик. Они считают себя актрисами от Бога. Им невдомёк, что природа создала их, таких разных и очень похожих, с единственной целью -- принести ему удовольствие.

Он не станет ждать сегодня эту женщину. Во-первых, рано, нужно, чтобы его забыла молодая жаба-напарница. Нужно выждать недели три, не меньше. Во- вторых… мысли об Ольге не дадут ему сосредоточиться и получить полного удовольствия. В-третьих… лучше бы её и полюбить, вот сейчас, чтобы ненароком не сломать Ольгу, потому что он просто не может себе позволить потерять Ольгу навсегда. Но, если он удовлетворит свою страсть сейчас, с этой женщиной -- наступит период жуткой депрессии, недели на три минимум. Фрустрация, мать её ети. Неисполнение ожиданий. А как могут ожидания исполниться, когда эти чёртовы куклы ломаются? Всегда ломаются! Необратимо, насовсем…

Если бы они не ломались… ему хватило бы одной, единственной, идеальной, самой прекрасной на свете. Той, что умирала бы и возрождалась к жизни снова. Встречая его взгляд улыбкой.

Он изучал вопрос. Изучил самого себя, корни проблем и всю прочую лабуду. И не нашёл подходящего лечения. Да и как лечить нормального, здорового человека? Больным себя Алексей никогда не считал. Да, его истинным желанием был ОСОБЕННЫЙ секс. Но что тут такого? Половина населения земного шара мечтает о каком-то особенном, для каждого индивидуальном, сексе. Вот то, что нравится лично ему, называется каким-то похабным заморским словом. Вроде скарфинг. Возможно, как-то похоже. У него были аналогии со скафандром и шарфом, чтобы запомнить. Ну и чего такого? Людям и покруче вещи нравятся.

Беда в том, что женщин Алексей душил насовсем. И перед этим не спрашивал, хотят ли они подобного опыта. Беда в том, что за женщинами он наблюдал издали и они, разумеется, были ему прекрасно знакомы и желанны, а вот он им знаком не был. И желанен становился исключительно один раз.

Маньяком он себя не считал. Убийцей -- тоже. Он просто редко, очень редко -- даже не раз в год -- позволял себе настоящий секс. Настоящее удовольствие. Ездил в разные города. Менял облик. Отпуск раз в полтора-два года. Мгновения истинной и вечной любви. Мгновения, растянутые в бесконечность. Вмурованные в бесконечность, как первобытная мушка в янтарь. Навсегда. Совершенное счастье.

За экстаз приходилось расплачиваться серыми, сумеречными депрессиями. Но, чёрт возьми, оно того стоило! Всегда.

В этот раз он плюнул и поехал домой. Разморозил птицу в микроволновке, развёл яд и щедро нашпиговал тушку. В интернете написано, что кошки, особенно самки, стойки к ядам и симптомы отравления после поедания отравленной крысы могут проявиться, например, через неделю. И тогда скотина поболеет и оклемается. Алексея это не устраивало. Кошка должна была умереть.

Ольга держала запасной комплект ключей на крючочке в прихожей. Он взял ключи в первый же визит и сделал себе дубликаты. Верхним замком она не пользовалась, только нижним. Потому что верхний заедает. В семь утра Алексей вошёл в её квартиру. Плохо -- она кормит кошку прежде, чем уйти. Сытая кошка никак не хотела есть птицу. Играть начала, мотать по полу и прыгать…

-- Жри, тварь, -- уговаривал он взволнованно. Как ни как, он впервые убивал кошку. -- Жри, скотина волосатая! Ты же хищница…

Тварь проявляла легкомыслие. Тварь рушила план. Пришлось вспороть птице брюхо. Кошка почуяла запах крови и, наконец, принялась есть. Алексей оставил пару перышек на балконе, на истоптанном кошачьими следами снегу. Ну надо же было придумать дверцу ей сделать в пластике, как в американских фильмах? И холодно ведь зимой, сама жалуется, что дует. Ясен пень, дует, туда-сюда дверца, просто болтается… несколько перьев разбросал по кухне, пару в комнате оставил. Помазал кровью пол возле раковины. Довольно. Яда в тушке столько, что на батальон крыс хватит. А уж на одну кошку в три килограмма…

И с превосходным настроением на работу пошёл. И даже похвалил новую блузочку Оксаны Игоревны. И казни, которые в этот день придумывал для жаб, были даже приятными.

Ольга позвонила на следующий вечер, в девять.

- У тебя машина далеко? -- Спросила странным голосом. -- Мурча умирает. Такси может нас не взять, они часто не берут с животными. Лёшка…

- Машина под подъездом. Я одеваюсь и бегу прогревать. Укутай кошку и вниз. Зелёная двенашка, старая, номер три семь пять. Торопись.

В ветеринарку приехали быстро и молча.

-- Мурча, семь лет. Птицу сожрала. Она ловит птиц на балконе и ест. Вот, опять…

-- Вы уверены насчет птицы?

-- Конечно! Вся кухня была в перьях и на балконе тоже… она не первый раз их жрёт. У неё рвота постоянная была, сейчас нету уже. Только кричит… три часа, я не знаю…я пыталась её напоить водой с перекисью, так в интернете написано, но это не помогает, ничего не помогает… ну что с ней? Птица была с птичьим гриппом? Но оно так сразу не развивается.

-- Птица, скорее всего, сама отравилась. У нас несколько случаев по району -- травятся бродячие кошки, собаки и птицы, заодно. Какие-то очень добрые люди травят. Нам дети их несут, в основном, или пожилые люди… Только уже поздно. Вы крепитесь, кошка слабая очень. Сейчас на анализы кровь возьмём и сразу под капельницу. Когда перья вы заметили?

-- Вечером вчера… но у неё дверь своя на балкон, понимаете? И я такая невнимательная скотина… может, она и вчера утром сожрала, а я … я просто не заметила… утром на работу во сне собиралась и не заметила… я не знаю…

-- Вы жену успокойте. -- Сказала Алексею врач, сама похожая на птицу. Круглые очки и клюв - нос. -- Час примерно нужно будет подождать. Отравление явное, нужно понять -- чем. Будете…ждать?

-- Конечно.

Его это укололо, и очень больно. «Жену». Да охренеть просто.

Ждать пришлась часа два. Алексей съездил до аптеки и до магазина. Купил Ольге ещё пачку сигарет. А два пузырька валерьянки она сама заказала и выпила. Только они ей не помогли ни фига. Ольгу трясло крупной дрожью и страшные, сухие всхлипы… при совершенно сухих глазах. Он её обнимал и бормотал всякие банальности. Но чуял инстинктом, что она далеко и всё бесполезно.

-- Отравление очень сильное. Внутреннее кровотечение. Есть такие яды -- антикоагулянты, они вызывают внутренние кровотечения, и жертва умирает. Обычно ими убивают крыс. У вашей кошки очень высокая концентрация яда в крови, чтоб вам было понятно. Словно она сама отраву съела. Трудно представить, что такую дозу отравленной приманки могла съесть птица, но в жизни чего только не бывает. Крепитесь. Я не могу дать вам никаких гарантий. Положим животное под капельницу, но… как Бог даст. Я вам врать не хочу и ложных надежд давать -- тоже. Всё плохо. Вы, конечно, можете поехать в другую клинику…

Ольга опять страшно, судорожно всхлипнула при сухих глазах.

-- Она умрёт? Вы СОВСЕМ ничего не сможете сделать?

-- Доза яда слишком велика. Кошка ослабла и почти не борется. Я могу растянуть её агонию на сутки, например. Пускать ей по капельнице обезболивающее. Вы хотите этого?

-- Я заплачу любые деньги! Я найду!

-- Милая моя, если б вы знали… как вы все похожи, у кого друг умирает, член семьи, почти ребёнок… если б ваши деньги могли что-то решить… они ничего не решают, когда упущено время. Кошка слаба. Она уже не девочка, сил у организма не так много. Сейчас я капаю ей лекарства и обезболивающее. Приезжайте утром. Будет видно. Шансов мало, я сразу вам говорю. Я вам это с порога сказала. Поэтому я никогда не буду богатой и знаменитой. Позвоните мне утром, часиков в шесть.

Бумажку с телефоном она дала Алексею.

-- Подготовьте жену. Кошка - не жилец. И сейчас, уж простите -- в кассу. Пять двести с вас. Я списала, что могла, так что по минимуму…

И вот там, в кассе, Ольгу догнало.

-- У меня нет с собой столько денег. Нужно домой, за карточкой… -- и слёзы потекли.

-- Не бери в голову. Потом рассчитаемся.

Он привёз её домой. И Ольга просто плакала. Молча. Абсолютно бесшумно текли по щекам слёзы, просто жуткое, нечеловеческое количество слёз. Как может в человеке поместиться такое количество слёз, вообще? Уму непостижимо. В совершенной тишине.

-- Это кошка! -- Закричал бессильно. -- Просто кошка! С дочерью у тебя всё в порядке. Мама тоже здорова. Это -- всего лишь кошка! Ты себя из-за кошки в психушку загнать хочешь?!

-- Кто бы меня туда взял… Наверное, я с удовольствием побыла бы в психушке. -- Произнесла она вяло. -- Там мягкие стены и очень тихо, мне так кажется. Но это ж я по фильмам. Наверное, в натуре, там всё плохо. Я бы хотела, чтоб одиночка и совсем никого -- и тишина. И чтоб бумагу мне дали и карандаши. Курить, один хрен, не разрешат. Печально. Это у меня последнее удовольствие, которое осталось. Последняя привязанность. Ты знаешь, что достичь нирваны может только человек, полностью освободившийся от всех привязанностей? Не только телесных, но и духовных. Я не смогу покинуть колесо сансары и волокусь на следующий круг, умножая груз своей кармы. У меня слишком много неизбытой кармы. Наверное, в прошлых жизнях я была Мамаем и Гитлером.

- Не закрывай дверь. Я сейчас.

Он принёс таблеток и заставил её выпить. Из тех, что выписывали матери. Разумеется, он проверял их на себе, но для него никакого успокоительного эффекта они не дали, в своё время. Спал только, как конь. А сейчас Ольга начала зевать и пить много воды. Стакан за стаканом.

-- Ты бы хоть поплакала нормально, как баба. Выплакалась.

-- Я по-другому не умею. Плакать надо тихо, понимаешь? Чтоб не слышно было.

-- А если слышно?

- Я один раз очень громко плакала. Знала, что нельзя, но… это было очень ужасное горе. Мне один мальчик нравился. И я уже думала, что я ему тоже нравлюсь. Там такие бабочки в животе были… вертолёты, а не бабочки. Целый аэродром. А потом, совершенно случайно, я свою подругу с ним увидела. Они целовались. Мне четырнадцать было. А они… они сговорились за моей спиной и обманывали меня. Оба. Я тогда уже, конечно, знала, что я очень некрасивая и никто никогда меня не полюбит. Но я не подозревала, что моя подруга станет вот так, за моей спиной, обманывать… у меня истерика случилась. Я кричала, что их убью, а потом себя убью. Отец меня избил. Серьёзно так. Потом пять швов на голове накладывали. И он сказал тогда: Ты -- уродина. Ты -- страшная. Мужики всегда будут тебя трахать и бросать ради красавиц. Никто, никогда не будет тебя любить. Никогда. И я тогда ему плюнула кровью на ногу и сказала, что у меня будет дочь, которая меня полюбит. А он сказал, что, если я выращу дочь, которая будет меня любить -- она будет слабой, и я об этом пожалею. И что силу, настоящую силу, даёт только ненависть. «Плачь тихо, -- сказал он мне. -- Чтоб никто и никогда не знал об твоей долбаной слабости. Потому что ты слабачка, и дочь твоя будет слабачкой. Не способной защитить даже себя.» Вот с того дня я и стала плакать тихо. Очень тихо. Свою внучку он видел всего четыре раза. Только вот он ошибся и она -- совершенно не слабая. Хочешь научиться быть сильным? Мой папа научит… мой папочка.

-- Я бы его убил. -- Сказал честно.

-- Я хотела, очень… но не умела. А потом уже… стало всё равно. Твои таблетки -- они прикольные. Стенки ползают. Ты не уноси, оставь пару штук. Так забавно…

Он держал Ольгу в руках, пока она не уснула. Хорошо, что не долго держать пришлось. А то не смог бы вынести…

Утром созвонился с докторшей

-- Одного не могу понять… как птица, приняв такую дозу отравы, ведь это же стопроцентно крысиная отрава -- как эта чертова птица смогла взлететь к вам на балкон? Как у неё сил хватило взлететь? И как она такое количество яда склевала?

-- Наверное, птицы стали стойки к ядам. Как люди. В одной среде живём. Мы с вами теперь уже не узнаем, доктор. Кошка ещё жива?

-- Пока да, но… не стоит её мучить.

-- Я тоже так считаю. Вы можете усыпить её прямо сейчас? Я приеду через полчаса и подпишу всё, что надо. Один.

-- И это тоже правильно. Приезжайте. Я сделаю ей укол. Гуманнее прекратить её мучения. Будете забирать или оставите у нас?

-- Заберу. Сделайте ей укол прямо сейчас, пожалуйста. Я скоро буду.

Пришлось ещё заплатить, ну да чёрт с ним. Алексей привёз домой кошачий трупик в чёрном пакете и разбудил Ольгу в десять. Сегодня воскресенье и ей не нужно на работу.

- Как… Мурча?

-- Она умерла. Я её привёз. Пей кофе и поехали. Я знаю одно место, хорошее, там никто могилу не потревожит и красиво.

Они приехали на берег, и Алексей выкопал ямку в лунке дерева. Мёрзлая земля поддавалась трудно, и он вспотел, и набил на непривычных руках мозоли. Нужен навык, чтобы копать могилы зимой. Хорошо, что никакие сумасшедшие любители бега трусцой не возникли и не начали задавать лишних вопросов. Но Вселенная всегда хорошо к нему относилась в таких вот мелочах. Потому что нет ничего важнее, чем некоторые мелочи.

-- Почему здесь? -- спросила вялая Ольга. Пришибленная, как после наркоза. Всё же, хорошие таблетки.

-- Место хорошее. Вид какой, ты посмотри… И тревожить никто не будет. Дерево новое, никто не станет копать и не побеспокоит. А потом настанет весна. И дерево проснётся. И кошка станет его частью. Ты же веришь в это? В вечное колесо Сансары и всё такое… Теперь твоя Мурча станет деревом. Можно будет приходить и разговаривать с ней. Мне показалось это правильным.

-- Да. Это правильно. Только сними с неё пакет, пожалуйста. И отойди на минуту. Я хочу поговорить.

Она шепталась с мёртвой кошкой минут десять, и Алексей даже начал беспокоиться. Что две таблетки было для неё много, судя по всему. И показалась, на какую-то секунду, что кошка вот сейчас ей всё расскажет, кто её отравил, совершенно детский, иррациональный страх…

-- Я её закопаю, Оль. Иди в машину. Холодно.

Копать обратно было легче.

-- Без обид, кошка. -- Сказал кучке мёрзлой земли. -- Ничего личного. Просто так было надо.

И снова пошёл снег. Как прощение.

-- Я домой пойду. -- Произнесла Ольга глухо. Отчуждённо. Вот правильное слово -- отчуждённо. Именно так она вела себя с утра. Словно ночью ничего и не было.- - Спасибо за всё. Лёшка, ты настоящий друг, но теперь я должна сама.

И его это просто взбесило. И он, привыкший всегда и везде, в любой ситуации, себя контролировать, привыкший все ходы просчитывать наперёд -- он психанул и швырнул об пол блюдце.

-- Сама? То есть, после всего этого ты захлопнешь дверь у меня перед носом и скажешь: извини, парень, ты мне сейчас не нужен, я через недельку перезвоню? Так, что ли?

Она даже вздрогнула.

-- Извини, Лёш. Но я привыкла всегда -- сама.

-- Привыкла. Сама. Одна. Как всегда, да? Забраться в свою нору и никого не впускать. А обо мне ты подумала? О том, что чувствую я, например? О том, что я беспокоюсь за тебя, например? О том, что я не хочу быть понятым, когда менты станут выламывать твою дверь, например, и твой труп опознавать? Ты хоть раз в жизни подумала о ком-то, кроме себя?

-- Прости. Ты… преувеличиваешь. Ничего такого не будет. И я привыкла, в самом деле, сама. Всегда. Я сильная. Ты даже не представляешь, насколько…

И тогда он к ней шагнул и обнял. Так, что самому больно стало.

-- Представляю. Ты - НЕ сильная. Ты - очень слабая, там, внутри. Где никто никогда не увидит. Потому что никто из тех кретинов, которые у тебя были, не удосужился открыть этот кармашек на груди и заглянуть внутрь. Ты привыкла быть сильной, потому что никто из них не позволил тебе хоть пять минут побыть слабой. Побыть тем, кто ты есть на самом деле. Маленькой, растерянной девочкой, которая очень, очень нуждается в любви, понимании и заботе. Я вижу тебя такой, какая ты есть. И я знаю, что тебе нужно. Лучше тебя самой.

-- Ты псих! Ты мне сейчас сломаешь что-нибудь!

-- Сам сломаю -- сам залечу. Не смей- никогда не смей мне говорить больше это слово «сама». Потому что ты не можешь - сама, плохо это у тебя получается, очень плохо. Твоё «сама» пока что ничего тебе не дало, кроме хронической депрессии. У тебя и друзей нет, потому что ты всегда «сама». Манька твоя не в счёт, ты её на расстоянии вытянутой руки держишь. Дочь -- тоже. У тебя нет никого. Нет… не было никого. А теперь есть. Я -- есть.

Ольга посмотрела… недоверчиво, возможно. Он ещё не научился бегло читать её. Она не то, чтобы испугалась, но… удивилась? Наверное, да.

-- Ты, правда, чокнутый. Блюдце разбил… Я же попросила прощения. Я не понимаю…

-- Чего? Что может что-то пойти не по плану? Что бывает в жизни что-то, кроме механического секса? Подумай обо всём, что произошло с нами. С самого начала. Вспомни всё. Мы так близки -- намного ближе, чем любовники. Намного ближе, чем девять из десяти супружеских пар в этом доме. Я знаю тебя, знаю и чувствую, как себя. У тебя сейчас слёзы текут. И мне не нужно повернуться, чтобы удостовериться в этом. Потому что ты -- это часть меня. Как рука или нога. И ты хочешь так просто вышвырнуть меня за порог? Ты считаешь, что это честно? Иди ко мне. Не говори ничего. Просто иди ко мне. Брось эти долбаные осколки. Я тебя обниму, и мы не расстанемся. Никогда -- никогда.

Ткнулся носом в её такие неожиданно мягкие волосы. В такой привычный уже запах.

-- Смотри туда. Там, за стеклом -- город. Больше миллиона таких, как мы. Одиноких людей, и каждый закрылся в своей норе на десять засовов. Каждый -- сильный, да. Только их души кричат, и их никто не слышит, эти крики. Твоя душа кричала, и я тебя нашёл. Потому что в данную секунду данного пространства и времени этот крик может услышать лишь один-единственный человек. Мы были необходимы друг другу. Я тебя не оставлю. Я буду всегда заботиться о тебе. Веришь?

И чуть сам не прослезился от собственной искренности. Потому что - в этой самой точке пространства и времени верил, что говорит правду. И от этого было больно.

-- Верю. -- Произнесла Ольга очень просто. -- Только я… не умею… верить.

-- Я научу. Просто всегда держи меня за руку.

Они отправились этажом выше. И Ольга закрылась в ванной, а он готовил завтрак, или уже обед? Потом они смотрели какой-то фильм, а потом он отсел с ноутом и сделал вид, что работает, набирал какую-то тарабарщину в ворде, какие-то совершенно бессмысленные фразы, а она свернулась клубком с планшетом и читала, и уснула так -- клубком, и он укрыл эту женщину пледом, как ребёнка, и смотрел ей в лицо…

Манипулировать человеческим сознанием очень легко. Нужно просто давать человеку то, что он подсознательно хочет. Нужно… следовать своим инстинктам. И никогда не врать. Небольшие порции правды в нужных местах… а во всех остальных местах нужно уверить себя в том, что ты говоришь правду. С Ольгой очень легко. Женщина с комплексом неполноценности. Искренне считающая себя дурнушкой и разложившая по полочкам свою некрасивость: лицо, рост, вес. Начни хвалить хоть что-либо из списка -- ощетинится и замкнётся, и станешь одним из всех, «которым надо только на раз потрахаться». Значит, стоит коснуться «богатого внутреннего мира» и прочее бла- бла- бла. Разведёнка с прицепом, второй раз замуж не выходила -- значит, сильная женщина. Которая всё в жизни сама. Мужиков из жизни исключила, сама омужичилась, если правильно так сказать, примерила маску и привыкла. А ты ей -- «девочка, маленькая.» А ты ей -- «я не такой, как все те инфантильные козлы. Я о тебе позабочусь, потому что никто и никогда о тебе не заботился. Потому что ты нуждаешься в заботе. Потому что ты моя маленькая девочка.». И всё -- готово. А потом -- мелочи. Дьявол кроется в деталях. Рука к её руке, например.

-- Это ужасно. Моя ладонь больше твоей… отвратительно…

-- Твоя ладонь длиннее. Пальцы длиннее, видишь? Моя ладонь в два раза шире и короткие пальцы… Твои -- тонкие и длинные, как у музыкантов. По сравнению с моими культяпками -- идеальные пропорции. И такое тонкое запястье…

-- Мне очень не нравятся мои руки. Они огромные, как у мужика. И на вид -- стрёмные.

-- Если б у какого мужика были такие руки, я бы поостерёгся с ним здороваться. Решил бы, что он -- педик. Вот -- мужская ладонь. А вот- твоя хилая, тонкая лапка. Тоже мне, нашлась… и даже не сравнивайся со мной. Здесь ты проиграла.

Мелочь. Но из мелочей складывается копилка. Глаза, уши -- боже мой, уши! -- рост, сиськи, губы, нос, живот с жирами… ей всё не нравится. Она и сама понимает, что это -- патология. Но можно, между прочим, между текста -- вставить пару строк про необычный хамелеоновый цвет глаз. Про такую тонкую талию. И что купить бы тебе вот такое платьишко, да жаль, одеть не на что, жопы нету. И минут пять смеяться. Полная копилка мелочей. Разбей копилку -- и купишь Ольгу.

Впрочем, она уже куплена. Всё так просто. Маленькая девочка, о которой никто никогда не заботился.

Одна беда. Алексей уже не всегда понимает, когда он врёт, а когда говорит искренне.

Глава 6

Теперь время пришло убрать эту стерву и шалаву Маньку. Потому что именно с ней, на её день рожденья, Ольга потащилась в тот низкопробный кабак…

Позвонила в половине восьмого.

-- Лёш, у меня плойка сломалась, ты можешь починить?

-- Мне сейчас не очень удобно говорить… Минут через десять, хорошо?

-- Прости… прости- прости. Через десять минут, ага.

Наверное, подумала, что в туалете. Ну а что ещё подумать можно? Быстренько перебежал двор, поднялся на этаж. Как уже привык. Подумал минутку, и к ней поднялся.

-- Ну, что у тебя тут сломалось?

-- Плойка. Она пыхнула и теперь всё. Я умею чинить всякие вещи, но тут я развинтила и толком не соображу, почему не работает. Гляди, тут три режима… и мне непонятно, где косяк… с детскими игрушками намного проще, правда?

Ольга накрасилась. Её накрашенное лицо оказалось совершенно чужим, незнакомым. Веснушки исчезли. Кошачьи глаза и обостренные скулы. Губы, как у моделей в журналах. Платье с открытыми плечами, которое держится на чём-то, вроде ошейника. Алексей растерялся. Да блин, он опешил просто. Туфли, каблуки.

-- Зачем тебе эта штука? Ну, это же, чтобы кудри крутить? У тебя свои есть…

-- Бестолочь! Это чтоб кудри распрямить. И чтоб была приличная причёска. Сможешь починить? Ты же программист…

-- Но не специалист по вот такой фигне. Вот сейчас -- нет. Завтра, если только…

-- Значит, пойду патлатая. Как есть. Как думаешь, это платье полный отстой или есть ещё куда падать? Этому платью лет десять. Ненавижу такие вещи. На меня будут смотреть. Понимаешь, люди будут на меня смотреть. Я из-за этого в общественном транспорте инфаркт имею каждый день, а теперь люди будут на меня смотреть прицельно. Что я пришла в кабак. Не выношу этого. Когда на меня смотрят. Я очень жирная?

-- У тебя сисек не видно. -- Сказал автоматом. -- Какие, на фиг, жиры? Если б было мяса побольше -- смотрелось бы получше. Повернись. Застегну до конца.

-- Спасибо. Эти платья придумывали извращенцы -- с застёжками на спине. Лёшка? Ты пойдёшь со мной, а? Просто посидим и ничего такого. За мой счёт, не подумай. Просто мне с тобой уверенней всегда, а так я… я хочу сказаться больной и вовсе не выходить из дома, как я всегда делаю…

-- Не. Рестораны всякие -- это не моё. Ну и вы же собрались исключительно женским коллективом, правильно? Если ты меня приведёшь -- будет нехорошо выглядеть. Нет, даже не смотри. Я панически боюсь всяких кафе и танцев.

-- Я правда такая стрёмная? -- спросила печально.

-- Ты красивая. О, нет… эти духи - противные. Не эти. У тебя есть другие, как трава… как трава и море… этими никогда не прыскайся. Выбрось сразу

-- Эти?

-- Да. Эти.

Она намазала кудряшки какой-то дрянью и зачесала назад и как-то… как это умеют женщины. И больше всего на свете Алексею в тот миг хотелось разорвать на клочки платье и войти в её тело, и сомкнуть руки на её такой длинной, тонкой шее, пока из глаз не уйдёт жизнь, пока губы не отдадут последнее -- самое важное дыхание, то, в чём жить можно вечно… Три лифчика раскидано вокруг, семь пар колготок и чулок, как -- КАК можно сдержаться?

-- Мне бы очень хотелось, чтобы ты был со мной. Я с тобой себя уверенно чувствую, Лёш…

-- Прости. Я не умею по таким заведениям ходить. И вот… хотел тебе подарить книжку. У меня в детстве была такая, с такими рисунками. Только не все рассказы. Я подумал, что…

Ольга взяла книгу в руки -- и уронила.

-- Прости… Я хотела такую купить… именно в подарок… Понимаешь, у Маньки была вот именно такая же книжка, мы детям читали. А потом у неё случился пожар, и все книжки сгорели, пропали. Я потом вернулась, в магазин, а именно этой вот книжки уже не было. Она читала моей дочери про Рони, дочь разбойника, и про мумми-троллей. Она дала нашим детям это, эту сказку. И вот, эта самая книга, это издание… я вернулась в магазин, а её уже не было.

-- Вот об этом и думай. А не о том, как кто-то на тебя посмотрит.

В этом платье, посмотрев на неё, любой мужик… с таким макияжем…Она -- совершенна. Идеальна. Как богоматерь, как мадонна. Единственная.

Дождался их такси и поехал следом. Разумеется.

Кабак оказался забегаловкой. Ну, нечто среднее между рестораном и кафе. Алексей приметил самый подходящий столик, и оказался неприятно удивлён наличием других. Откровенно нерусской национальности.

-- Столик заказан, понятно, нет? Ты здесь зачем сидишь, чай пьёшь? За другой столик иди, а?

-- Мужики, без обид. Я вам не помешаю. Тут просто… моя девушка. С подругами. Они не знают, что я здесь. Она не знает. Я просто хочу… на неё со стороны посмотреть. Когда она с подругами.

-- Брат… без проблем, вообще. Ты бы сразу сказал. Пьяные тёлки -- общие тёлки, ты прав, сцуко, реально! Которая твоя?

-- Вон та. -- Показал на толстушку в леопардовом платье, в кругу таких же подружек. -- Она… я ей кольцо уже купил, вообще…

-- Присмотрим, брат! Мамой клянусь, буду за ней смотреть, как за сестрой!

Глаза у этого парня были сальные. Откровенно. Заинтересовался.

Прости меня, толстушка в леопардовом платье. Подставил я тебя. Впрочем, именно за этим ты сюда и пришла, а? Зачем вы все сюда приходите? Снять мужика. Чисто потрахаться. Чтоб без проблем и без обязательств. Как Ольга. Не оставляя номера мобильного телефона. Без имён. Без продолжений. Исключительно для здоровья.

Не выдержал. Ждал снаружи, в машине. Поехал за такси.

Они вокруг кружили, как стервятники. Толпа мужиков. А она… она просто танцевала. Она даже не видела, что на неё смотрят… Она, на все сто процентов уверенная в собственной неполноценности, просто понять не могла, что её хотят трахнуть. Очень некрасивая девочка лет пятнадцати, завязшая во времени, как муха в янтаре. Чья-то стрёмная подруга. Всегда чья-то стрёмная подруга. Которая не поймёт, не осознает. Пока не скажут открытым текстом. Пока на руках не уволокут. Как вот этот старый козёл, который увозил их в такси. На руках, скотина, урод… Как тебя радикулитом не разбило, поганца?

Алексей не пошёл за ними следом в подъезд. Просто остался в машине. Просто…

Запомнил мужика и просчитал, как можно его убить. Он никогда этого не делал, не убивал мужиков, но ничего сложного, в самом деле…

Они вышли через час. Смеялись и ругались матом. Такси. Домой. Сначала Ольга, вышли все, Ольга, Манька и водитель, курили и смеялись. Потом такси отъехало.

Алексей Ольге позвонил в десять. Воскресенье -- прекрасный день, для тех, кто работает шесть -выходной. А десять -- превосходное время для похмелья.

-- Сдохну. -- Сказала чужим голосом. -- Ты, реально, не вовремя… Лёшка, купи мне яду. Килограмм.

-- Литр яду устроит?

-- Внутривенно.

Тот, кто её раздевал, должен был застегнуть потом на ней это долбаное платье. Он это уже знал. Она сама не сможет..

Платье было застёгнуто. Или не раздевал, или одел потом. И как узнать?

- Как погуляли? -- спросил ехидно. -- Судя по всему, неплохо?

-- Исключительно. Какой-то извращенец захотел со мной секса в туалете. Очень сомнительный комплимент, между нами говоря. Потом с нами зазнакомились какие-то два мужика, с виду нормальные. Мы поехали к ним. И они, представляешь, оказались темные… ну, в теме… и один снял с меня колготки и начал лизать ногу, а второй снимать на телефон и просить, чтоб его наказали… жестоко… и Манька тут же придумала ему наказание, чтоб он голый бегал по улице и кричал всякую дрянь, и он даже почти подписался… если его потом пошлёпают по голой жопе женскими трусиками. Короче, мы оттуда свалили и долго смеялись. Вчера смеялись. Но сегодня я понимаю, что положение плачевно, Лёш. Кто на меня реагирует, кроме старых извращенцев? Я настолько страшная, что… только вот такие. Впрочем, на старых и страшных -- какой спрос? Только у извращенцев и есть…

-- Пей. Извращенка хренова.

-- Ну да. Даже извращенка из меня не вышла. Всё Манька виновата. Нельзя ж так смеяться. Ну просто представь, что представительный мужик в галстуке ползает на карачках- и лижет тебе пятку…

-- Не могу себе этого представить. - Хохотнул он.

-- А вот ты представь. И вот как можно не засмеяться? И вообще, я не была к такому готова. Я бы хоть пятки пемзой потёрла, не знаю… кремом бы помазала… А вот так, с бухты-барахты, пятку лизать… а потом ещё трусами по жопе… Ну, я б трусы одела, какие не жалко. А парадно-выходными, они одни у меня, красивые, на случай секса -- и постороннего мужика по жопе лупить? Жалко трусы-то. Да не ржи ты, как конь, я тебе печаль доверяю, а ты ржёшь!

-- А если печаль у тебя ржачная?

-- Вся моя жизнь ржачная. Плакать впору в три ручья, а я ржу. И все ржут, если кому рассказываю. Помер в глубине меня Петросян. Ох, голова моя… это чего, шампанское, что ли?

-- Пей. Шампанское с утра пьют аристократы или дегенераты, насколько я помню классику. Соотнеси себя сама.

-- Вот прям сейчас -- дегенератка, пробы ставить негде. Лёш?

-- Что?

-- Расстегни это долбаное платье, пожалуйста.

И вот здесь, сейчас -- он должен был… он очень хотел… у него мышцы все узлом завязались, она впервые такая была в его руках -- расслабленная, доверчивая, доступная… сорок тысяч слов для одного единственного состояния -- для него состояния. А он… Он в очередной раз испугался. Что испортит -- безвозвратно. Как всех других. С ней не должно быть так.

Поэтому проводил в ванную, а сам… пошло, в трусики из шкафа. Но, Боже мой, как это было…

-- Знаешь, что самое противное? Что сначала им нужно напиться. Совсем напиться, допьяна. И, пока они пьют, отпадают сначала красивые бабы. Потому что к ним клеиться -- вообще, не вариант. Шансов нет. Потом они ещё пьют, и отпадают нормальные, средние бабы. Потому, что надо попробовать -- а страшновато, вдруг не получится? И остаются страшные бабы вроде меня. А они к тому времени уже смелости набрались -- по самое не могу. А страшные бабы, вроде меня -- они априори никому не отказывают. И первый, самый пьяный, самый смелый -- он мой и есть. Вот такая вот статистика. Я баба- огурец. Котируюсь только под водку. А может, я человек хороший? Может, я могу с ними поговорить о разнице между Харуко и Рю Мураками? Но им это не интересно. Я для них -- огурец. Потому, что они -- трусы. Красивые девки уходят одни, средние девки уходят одни. И я -- ухожу с мужиком. Пусть на раз, но всё же…

-- Не могу с тобой спорить. Я слишком мало бываю в подобных заведениях. Но, мне кажется, люди и приходят туда, чтобы показать себя и…

-- И жутко испугаться красивой бабы, что на неё придётся потратить денег. И снять страшилу вроде меня, потому что бесплатно. Ты бы сам так поступил, разве нет?

-- У меня мало опыта…

-- И ты врёшь. Как все. Зачем тратить много денег на красотку, когда можно снять страшилу? Зажмурился -- и всего делов. И она отработает намного старательнее, чем красотка. У меня есть приятель, он только самых страшных выбирает. Говорит -- самый фееричный секс. Мол, они изо всех сил стараются. Вот и я такая. Могу Гамлета в подлиннике продекламировать, но кому это интересно? Я же страшная. Поэтому приходится стараться. Просто потому, что кто-то меня выбрал.

Ухреначить бы её покойного папашу лопатой. За то, что жизнь дочери искалечил. Прям лопатой, и прям жёстко. Ему совершенно не понравилось, как Ольга выглядит накрашенной и в платье. В смысле, что так она может выглядеть для чужих. Для посторонних. Для посторонних мужиков. Прошедшая ночь была, натурально, адской. Прошедшая ночь полностью вымотала его, в физическом и эмоциональном плане. Ещё одной такой ночи ему не вынести. Именно поэтому от Маньки нужно избавиться.

Не нужно его Ольге ходить по таким заведениям. Чтоб она одевалась в платья, и на неё смотрели. Вот вообще без надобности. В этот раз обошлось -- поржали они и убежали, а в следующий? Что в следующий раз? Кто-то, чужой и посторонний, разрежет его Ольгу на куски? А потом расскажет, что вообще не помнит, как это произошло и зачем он в канале купался?

Маньку Бог хранил, не иначе. За день до Нового Года Манька уехала к матери, потому что та упала и сломала ногу. Ольга собиралась отмечать Новый Год у неё, но теперь... теперь она предложила ему. Потому что -- просто некому больше.

Замечательный Новый Год. Исключительный просто. Исключительно красивейше накрашенная Ольга и он -- без всяких личин, зачесав волосы назад, без очков, без дурацкой жилетки, без всего… Им сделали десяток красивых фото. Великолепных фото. Алексей заплатил и забрал все исходники. В принципе, так все делают. Из двух сотен фото Ольга выбрала три. Он бы выбрал -- все.

Они пили шампанское и пробовали все салаты. А потом пошли гулять. Он запустил фейерверк и кричал громко, как подросток: «Ольга!»

А она сказала потом, что он вёл себя как дурак и как ребёнок. И с горки ещё катались. И потом подружились с какими-то людьми, и с ними пили и ели…

Очнулись у него. Дома у него, в настоящем его доме. Он испугался и быстренько перетащил всё к Ольге в подъезд. В квартиру под ней. Пока она не заметила.

Он был счастлив с ней. Почти абсолютно.

Манька отпала. Теперь он знал, что нужно сделать. Она сама рассказала… Как с кошкой.

Глава 7

Четвёртого января он помазал лестницу и поручни. Ровно в шесть- тридцать. Прямо, как та Аннушка в известном романе. В шесть-сорок семь Ольга поскользнулась и упала. В шесть-пятьдесят восемь она позвонила ему.

-- Лёш… я не могу до тебя дойти… Лёш, я как-то неловко упала, и я у твоих дверей, почти что… Лёш, я ноги сломала, они ходить не хотят, я вызвала «скорую», но они приедут, сам знаешь… -- страшный всхлип… -- Мне очень больно…

Конечно, он был там. Разумеется, дождался «скорой». Погрузили. И вот, если б его не было -- кто б нёс носилки, а? Вот кто б нёс носилки? Да, в подъезде некому их нести -- и что? Человек со сломанной ногой сам ковылять должен? А если хребет сломан -- тогда как? Сам лежи и помирай? Люди, человеки -- вы охренели???

Ольга это всё мужественно перетерпела. Ну, кто б сомневался. А он хорошенько вымыл ступеньки и поручни лестницы. Так, как сроду их никто не мыл. Гастрабайтеры, если и упали, отряхнулись и дальше пошли строить или дороги асфальтировать. Им, собственно, не привыкать.

Увидел он её уже в одиннадцать утра. Такси привезло её до подъезда. В гипсе на всю ногу. И она пыталась этой ногой прыгать по ступенькам.

-- Стой!

-- Господи… как хорошо, что ты есть. Ты почему не на работе?

-- Потому, что я не работаю. У нас каникулы, как у всех бюджетников и прочей шлоеты. Я тебя ждал. Ты сказала, что позвонишь, но…

-- Прости. Я настолько привыкла сама…

-- Что совершенно забыла свое обещание. Помнишь? Больше никаких «сама». Ну вот как бы ты на пятый этаж забиралась?

-- Я бы смогла. Я упрямая.

-- А потом?

-- А потом я бы сдохла. Но всё равно самостоятельно.

Алексей мог бы её нести сто двадцать этажей. Вот ровно столько и ещё немного больше.

-- Жди. Я куплю костыли. И будешь учиться ходить. Прыгать.

Обняла, крепко, как никогда. Как даже в новый год.

-- Ты же меня не покинешь? Правда?

-- Разве ты мне не веришь?

И вот тут от основной ветви вселенной могли пойти сотни метастаз. Но он… он пошёл прямо. Направо пойдешь -- коня потеряешь, прямо пойдёшь --живым не быть, налево пойдёшь -- ещё какая-то фигня

Разумеется, он купил костыли. Разумеется, он их принёс. Разумеется, он на работу сходил и написал заявление на отпуск. Да кому он там нужен, в такое- то время. Он, вообще, по здоровью и по семейным обстоятельствам написал. И вообще, два года в отпуске не был.

-- Вот. Учись передвигаться. Если что -- стучи в пол.

-- Это глупо. -- Сказала она. Ольга сказала, закусив губы. -- Спасибо тебе, конечно, но что мне прока… я могу на пятый этаж. Я и с пятого могу. Я очень сильная. Только это -- очень медленно. Сильно медленно. Я такой, блин, скороход…Отвратительно жить на пятом этаже без лифта, когда ты на костылях. Весь день уйдёт исключительно на то, чтобы сходить в магазин. Так и пожрать не захочется лишний раз. Сходишь для меня в магазин потом? Сигарет купишь, блок сразу. Или два, лучше два. Воды побольше, с булями, я простую не могу. Кофе и сахара. Ну и хватит, и так тяжело тащить.

-- А есть ты что собралась? -- Спросил ехидно. -- Воду с булями? Мне, знаешь, не тяжело затарить тебя продуктами. Для этого требуется одно очень простое действие. Переступить через свой мерзкий характер и признать, наконец, что ты нуждаешься в помощи. Что есть человек, который тебе нужен рядом. Ну? Это так сложно? Просто скажи «да». Как в ЗАГСе.

Ольга допрыгала до балкона, тяжело и непривычно. Открыла дверь. Выругалась, не сумев так сразу перескочить через порог.

-- Я бы сказала «нет», разумеется. Но этот херов пятый этаж… я не справлюсь сама. И ты мне нужен. Необходим. Да!! Доволен? Да, согласна! И в горе, и в радости, пока снятый гипс не освободит нас друг от друга.

-- Ну вот. Всего делов-то. Я пошёл, вспомнишь, чего купить -- звони.

-- Лёш!!

Обернулся от двери.

- Моя сумка на прихожке. Там кошелек. В нём карточка. Пин- код: ноль семь ноль шесть. Ещё не хватало, чтоб я приживалкой была, на твои деньги.

-- Ну, содержать такую непрожорливую женщину мне по карману. Не вопи. Куплю с твоей карты сигарет. И кофе.

Был ли он доволен? Он прыгал вниз через три ступеньки и совершенно не думал, что может навернуться и сломать ногу, как Ольга. Потому что… как она тогда сказала, какое-то смешное сравнение… не просто бабочки в животе, а целые вертолёты. Настоящий аэродром. Он был почти счастлив. Почти. Оставалась самая малость, Ольга пока не полностью зависела от него. Но это поправимо, это -- всего лишь вопрос времени.

-- Ты матери-то сказала? -- Спросил дня через три.

-- Ещё чего. Чтоб она из Краснодара сюда прилетела, всё бросила? На какие шиши, одна дорога сколько. И вообще… нечего ей нервничать. Не собираюсь ей говорить. И Ленке знать незачем. Тоже всё бросит и примчится надо мной рыдать. Она жуткая плакса, знаешь… и в кого только? Оно мне надо? Пусть себе живут спокойно.

-- Короче, ты никому не сказала. Даже Маньке.

-- С ума сошёл?

Когда Ольга удивляется, глаза у неё становятся круглые и большие, как у мультяшек.

-- Да эта клушка первая прилетит. А у неё собственная мать на костылях. И будет мотаться между нами, по триста вёрст в один конец. На какие только деньги. Ну уж нет. Я ей потом скажу. Совсем потом.

-- У тебя ужасный характер. Ты знаешь?

-- В курсе. Лёш, будь другом, притащи из кухни табуретку и в ванную поставь.

-- Зачем?

-- Затем, что я помыться хочу. Целиком. Так, чтоб гипс не мочить. И я способна справиться с этой задачей сама, только вот табуретку в зубах притащить не могу, неудобно.

Ничего. Скоро, уже скоро, ты стесняться меня не будешь даже в самых интимных вещах. Привыкнешь. И я буду тебя мыть. Всю-всю. Буду расчёсывать тебе волосы, у тебя отрастут длинные волосы…

-- Сейчас. -- Сказал, встряхнувшись, как собака. - Знаешь, у меня есть замечательное предложение. Поехали ко мне на дачу? Завтра. Недельки на две. Тебе там будет вполне удобно. А я смогу, наконец, дописать эту чёртову галиматью. Про нелегальный трафик алмазов, мафию и сыщицу с глупой фамилией и неустроенной личной жизнью. Меня уже доконала эта дрянь. Сроки горят, а я -- никак. Сил нет. Ни словечка. А в конце месяца уже надо отправить первую половину. Там хорошо сейчас, на даче. Тишина… космическая просто, ты себе не представляешь. Одна огромная, белая тишина кругом. Только птицы прилетают. Иногда ещё зайцы.

-- Так мы же не проедем никуда. Зима же.

-- Проедем. Там сторож живёт круглый год, Миша, его дом ниже моего. Он чистит дорогу до трассы. И ещё в двух или в трёх домах люди живут, они приплачивают. Я иногда езжу зимой. Там обогреватели, вполне можно жить. И печка есть. Можно топить дровами.

-- Я ни разу в жизни не топила печку.

-- Вот и научишься. Хочешь?

-- Конечно! -- Рассмеялась Ольга. -- Да я ни разу в жизни зимой за городом не была. Я и летом-то на природу хорошо если пару раз вытаскиваюсь… Слушай, это просто… ну, новогодние чудеса, я по-другому и не скажу. Не формулируется у меня по-другому. Ты прямо мой личный Дед Мороз. Стоило ради этого ногу сломать, а? Ну, я собираться поскакала, ага?

Не выдержал, поцеловал в затылок. Так легко, что она даже не заметила.

-- Ты купаться поскакала. Ты мне грязная вовсе ни к чему. Завтра поедем, утром.

И от детской радости на её лице -- самому стало радостно, и вертолёты в животе загудели с новой силой.

Что может быть лучше самого лучшего удовольствия? Только ожидание этого удовольствия. Только осознание, что уже завтра, или через день, или через два…

Дачный посёлок встретил их огромной тишиной. Только Мишина собака надрывалась, а потом забила лаять и прибежала, повилять хвостом и попросить вкусняшку. Собака Алексея помнила. Умная собака. Помнит всех, кто приезжает зимой, своих. Ей все вкусняшки привозят, чтоб не голосила. А сторож даже не вышел.

-- А до воды не проедем?

-- Не. Видишь, только во-он до тех домов расчищено. Дальше никто не живёт. А пешком ты не доскачешь. Зачем тебе вода? Искупаться решила?

-- Ага. У меня и купальник с собой. У меня всё с собой.

-- Ну да. Ты и второй сапог пыталась в сумку упихать. Ну вот зачем тебе второй сапог? Ты его месяц точно не оденешь.

-- Чтобы не чувствовать себя калекой. -- Ответила Ольга с достоинством и подула на ладошки, на длинные свои, тонкие пальцы. -- Я, всё-таки, местами женщина. И мне нужно много всяких вещей. А мало ли? Вдруг мне это срочно понадобится? А у меня раз -- и есть! Лёшка, а туалет чего -- на улице?

-- В доме тоже есть. Только вот воды не слишком много, вода на зиму в ёмкости.

-- Фигня. Я буду экономно. Вот клянусь, это заячьи следы. Да нет, там собака скакала. Вот тут! Смотри! Натуральный заяц был. Интересно, чего он тут жрать искал…

-- Да ты у меня следопыт. Настоящая «скво». Только это кошка.

- Заяц! Я его следы видела! Правда, в кино только, если честно…

-- Ну, пусть заяц. Пошли в дом. Холодно.

И подумал, что редко, очень редко Ольга сбрасывает на секунду свою колючую кожуру, и из глубины выглядывает девочка лет тринадцати. И ради удивлённой и радостной улыбки этой девочки он готов … притащить сюда ещё десяток кошек и заставить бегать вокруг, оставляя «заячьи» следы. Ради одной улыбки.

-- Тебе первый этаж, мне второй. Тесновато, но поместимся.

Вечером затопили печку, долго кашляли от дыма, потому что получилось не сразу, и, пока дом проветривался, стояли рядышком и на небо смотрели.

-- Знаешь, я никогда толком в деревне не была. Проездом только. Я привыкла, что по ночам небо светится. А тут темнотища… только снег. И сто миллионов звёзд.

- Больше.

-- Ну, пусть больше. И тишина, в самом деле -- космическая, огромная тишина, словно во всём мире, кроме нас, никогошеньки не осталось…

-- Представь, что так и есть, -- прошептал на ухо.

Сидели потом, на огонь смотрели и пили вино, которое должно было быть, по его цене, тоже космическим, а оказалось сущей кислой дрянью. Но это совершенно не портило ему настроения.

Потому что больше ждать он уже просто физически не мог. И в бокале у Ольги растворились три маленькие жёлтые таблетки. И уже через час она крепко спала, свернувшись клубочком на отведённой ей кухонной кушеточке. А ещё через пятнадцать минут он отнёс её наверх, туда, где ей НА САМОМ деле было отведено место. Раздел её, осторожно, очень осторожно, и впервые коснулся совершенного тела. Робко. Сам себе не веря. С ними, с его любимыми, выходило всё сумбурно, и не всегда выпадала возможность раздеть их. Они, почему-то, начинали кричать, плакать, царапаться -- и приходилось торопиться, всё наспех, да и ему самому башню сносило, и он не мог не торопиться, не мог растянуть удовольствие… Только с одной всё получилось, как надо, и она сама этого хотела, но она тоже сломалась. Ну ничего. Зато сейчас можно никуда не торопиться. Можно медленно, болезненно медленно исследовать каждый сантиметр, каждую впадинку и бугорок, и удивляться, и восхищаться, как путешественник, вступающий на свою «терра нова». Узнавать, как различаются между собой запахи её тела. Запах в сгибе локтя отличается от запаха под коленкой, например… не смог сдержаться. Рептилий мозг взял управление над телом. Задыхаясь, кончил ей на живот и разжал пальцы. И испугался, как никогда… дышит. Всё получилось. Не сломал. Гипс вот только мешает. Ну это ничего, это поправимо. Гипс мы скоро снимем. Потому что Алексею вовсе и не надо, чтобы у Ольги нога срослась. Перевернул на животик и продолжил, вот теперь уже точно никуда не торопясь. Теперь уже полностью уверенный, что времени у них -- миллион лет. Пока звёзды не погаснут. И уснул потом --впервые за неизвестно сколько лет -- совершенно счастливый.

А утром- было утро. Самое что ни на есть доброе утро.

Ольга просыпалась тяжело, муторно, долго не могла открыть глаза, потом явно не понимала, где находится. А потом с минуту дёргала пристёгнутую к трубе правую руку.

-- Ты сейчас очень пить хочешь. Я помогу, вот так, сядем повыше… пей. Держи чашку, пей. Вот, умничка.

Минут через пять её взгляд стал полностью осмысленным.

-- Ещё воды дай.

- Держи. -- Рассматривал он её с любопытством. -- Что, даже орать не будешь?

-- Вот ты сука… -- Произнесла она вовсе не испуганно, заглянув под одеяло. -- Снотворное в винишке. Романтика со звёздами. Что, по-хорошему нельзя было? Я, может, вовсе и не против наручников. Мне, может, нравятся всякие такие вещи. Спросить можно было?

-- Нельзя. Ты бы не согласилась. А так -- я попробовал и убедился, что могу… тебя не сломать. Как остальных. Вот. Теперь я буду пользоваться этим. -- Бросил ей белый шарф. -- Попробуй. Очень мягкий, пушистый. Сейчас у тебя уже проступают синяки, и, наверное, шея сильно болит.

Ольга ощупала горло и хрипло выругалась. В самом деле, страха в её лице Алексей совершенно не читал. И мысленно поздравил себя с самым удачным выбором.

-- Извращенец херов. Так же и убить можно.

-- В том-то и дело. -- Кивнул он. -- Завтракать будешь?

-- Да пошёл ты. Руку отстегни. Или боишься, что я голышом на одной ноге резво в рассвет ускачу?

-- Было бы смешно посмотреть.

-- А если мне в туалет надо?

-- Ведро принесу.

-- Вонять будет, кретин. Трусы отдай и майку. Я не хочу вот так.

-- Побудешь так. Я пожарю гренки. Если что -- зови.

Когда вернулся с тарелкой, Ольга старательно дёргала наручники.

-- Не нужно. Только руку поранишь.

Обе гренки она придирчиво осмотрела со всех сторон.

-- Кофе сам отпей.

-- Я не буду тебя снова усыплять. Не хочешь -- не пей, потом холодный пить будешь. Даже ни о чём спросить не собираешься?

-- А чего спрашивать? -- Пожала она плечами и прищурилась, как кошка. Глаза стали злые и жёлтые. -- Всё, что ты о себе говорил -- брехня. А на самом деле ты -- жалкий извращенец, который накачивает баб снотворным и трахает во сне. И ещё за шею душит. Всё, что нужно, я о тебе уже знаю. Выберусь, разобью тебе башку и вызову ментов. И засадят тебя лет на десять. Сука! А я уж было поверила, что ты мне друг. Настоящий… пошёл вон отсюда.

-- Вообще-то, это мой дом.

- А мне по хер.

Ничто на свете не могло испортить в то утро его хорошего настроения. Совершенно.

Ольга до обеда занималась наручниками и добилась только того, что до крови запястье ссадила. Алексей сварил куриный суп.

-- Обед.

-- Ты, в самом деле, думаешь, что я сейчас хочу есть? Ты в этом уверен, да? Так вот, я не хочу есть. Я хочу домой. Ты понимаешь это своими извращенческими мозгами? Я просто хочу домой. И мы между собой сейчас это можем урегулировать. Я никому не скажу.. я просто никому не скажу и буду жить, как прежде. Как раньше. Только ты меня отпусти, а? И всё будет, как вчера.

И вот как – как рассказать ей, что в его глазах, в его сознании это навсегда, что было вчера. Потому что невозможно забыть то, что было вчера. И единственное, чего хочется, чтобы вчера никогда не кончилось. Потому, что именно это -- единственное, ради чего стоит жить на свете. Как рассказать ей это, когда в её глазах -- оранжевая ненависть. Когда её глаза становятся оранжевыми. Как у диких зверей.

-- Да, я тебя обманул…

-- Да ты что?! Правда?! А я-то, идиотка, уже раскрасила свой будущий мирок. Разумеется, ты меня обманул. Дело в том, что я, наивная, очень одинокая кретинка, сильно хотела обмануться и, в итоге, обманула себя сама. Какая я тут по счёту? В твоём логове?

-- Здесь ты первая.

-- Не верю. У тебя тут всё замечательно подготовлено. Даже фальшивое окно, которое снаружи есть, с занавесочками, а внутри -- нету.

-- Можешь не верить. Но здесь ты -- первая.

-- Обалдеть. Поставьте мне памятник, как первопроходцу. А теперь ты отстегнёшь наручники, и мы вместе подумаем, как справиться с этой ситуацией. Как выйти из неё с наименьшими потерями для нас обоих.

-- Мы не выйдем из этой ситуации. -- Пожал плечами. -- В этом и проблема. У нас обоих нет выбора.

-- Всегда есть выбор.

-- Да, я помню всё, что ты придумывала. Про развилки, жизненные узелки и блок-схемы. Про человеческую многомерную вероятностную жизнь, похожую на корни дерева. Дело в том, что в один из ключевых моментов мы уже свой выбор сделали. И теперь ничего не сможем изменить. Ты отсюда не выйдешь. Никогда. Так понятно? Ты вчера сказала: «словно в мире не осталось никого, кроме нас.» Ты угадала.

-- Меня будут искать. И найдут.

-- Тебя начнут искать не скоро. Надеешься на телефон? Что тебя отследят по сигналу? Я утром съездил в город. Там пообщался по вайберу с твоей Манькой. Теперь она уверена, что ты взяла липовый больничный и поехала навестить маму. Твоя дочь со своим женихом путешествует по Европе, она нормально выйдет на связь, только когда вернётся в Россию. Да и тогда… ты ей особо не нужна. Она не вспоминает о тебе по два месяца. Только, если ей что-то нужно. Мама твоя вряд ли тоже забеспокоится -- ведь ты привыкла не тревожить её по пустякам. Для твоей мамы вы с Манькой отправились в Казань. А дальше вы пока не выбрали свой туристический маршрут. Для мамы ты -- в отпуске. Тебе же всегда дают отпуск исключительно зимой. Хорошая вещь -- интернет. Удобная. Телефон я отключил, разумеется. Последняя сота, в зоне которой он находился -- в городской черте. Мобильник с вынутой батарейкой никому и никуда не подаст никаких сигналов.

-- Даже через месяц если искать начнут. -- Потёрла Ольга шею, навязчивым уже движением. Видно, болит. -- Даже если телефон отключен. Есть ты. Ты снял квартиру. Тётка с третьего этажа, она всё про всех знает. Мои соседи тебя вспомнят, вообще, соседи по подъезду. Кто-то по любому тебя видел. Хозяйка квартиры. Она твои документы видела.

-- Паспорт поддельный. Не сильно хорошего качества, полицейский, например, сразу увидит липу. Но для глупых баб- вполне достаточно. Мне его в Москве слепили по дешевке цыгане, лет пять назад. Фотография там моя, только ты на этой фотографии меня сразу и не узнаешь. Я там -- типичный учитель, неудачник в двадцать пятом поколении и снулый ботаник. Хозяйка квартиры меня другим не видела. Тётка с третьего этажа - тоже. С квартиры я съеду, оставив после себя стерильную чистоту и порядок. И, самое главное -- ты никому обо мне не рассказывала. Даже своей Маньке. Ну, есть ещё мысли о том, кто и как будет тебя искать? -- Алексей улыбнулся и поправил край одеяла. -- Видишь ли, твоя беда в том, что ты -- интроверт. И пока ты решала, пора или пока рано рассказать обо мне хотя бы лучшей подруге… стало уже поздно. А потеряшек, на самом деле, никто не ищет. Вообще. Взрослые потеряшки на хер никому не нужны, и ментам -- в первую очередь. Уж я-то знаю. Ну, есть будешь? Остыло уже всё.

-- Да не хочу я есть! -- Закричала она и снова забила, задёргала руку. -- Я в туалет хочу! Ясно тебе? Мне в туалет надо!

-- Попроси.

-- Что?

-- Просто скажи слово «пожалуйста». «Я хочу в туалет. Пожалуйста.» Это не сложно. Просто -- вежливость.

Она издала хриплый, яростный крик и забилась всем телом. Но тут же успокоилась. Замерла, выравнивая дыхание. Короткий вдох, пауза, длинный выдох. Грамотно, что ж… озлоблена, но совершенно не испугана. Решила временно принять правила, чтоб найти лазейку. И это вполне логичное решение. Осталось самое главное. Самый первый маленький шажок, чтобы переступить через свою гордость и ненависть. Крошечный шажок. Вынужденный. Именно так она себя сейчас и оправдывает. «Я просто смиряюсь перед обстоятельствами. Я просто сделаю вид, что покорилась. Это всего лишь игра.» Но именно этот первый шажок разъесть её броню, как кислота. И за ним последует второй шажок, а после -- третий. А дальше уже всё будет хорошо и правильно.

-- Я хочу в туалет. Пожалуйста.

По её щеке стекла слезинка. Бесшумная. Он потянулся и нежно снял её пальцем. Солёная. Больше горькая.

-- Молодец. Ничего сложного, правда? Я сейчас.

Принёс ведро, влажные салфетки. Перекись и бинт. Расстегнул наручник.

-- Ты не выйдешь?

-- Я отвернусь.

-- Костыль дай, хоть один. Как я смогу присесть, по-твоему?

-- Я тебе помогу. И потом помогу встать. Ольга, ты со мной не справишься. Ты должна это понять, что ты сейчас со мной не справишься. Так что, не бросайся, пожалуйста. Я не хочу причинить тебе вред.

-- Ага. Только убить.

-- Ни за что на свете. Ты будешь жить вечно. Вот так, осторожнее. Всё. Я отвернулся.

Теперь слёзы уже текли, не переставая. И это хорошо. Алексей подумал, что стоит, наверное, сломать ей вторую ногу. Не сейчас, а попозже, когда она смирится полностью с текущей ситуацией. Недельки через две, например. И тогда будет уже полная зависимость. Стопроцентная.

Приподнял, посадил на кровать. Обработал правую руку. Подумал было пристегнуть теперь за левую, но отказался от этой мысли. Имея наручник на больной руке, Ольга будет меньше дергаться. Поэтому пристегнул опять за правую.

-- Не плачь, хватит. Нет ничего стыдного в собственной слабости. Я сейчас тебя всю оботру и укрою. Будешь чистенькая, как ребёнок. А потом разогрею суп. Тебе нужно поесть.

Она только вздрагивала непроизвольно и терпела его прикосновения. Только нижнюю губу закусила.

-- Одного не понимаю. -- Произнесла глухо. -- Зачем был весь этот фарс? Так долго, так сложно… Ты мог просто дать мне по голове и привезти сюда.

-- Наверное, это было бы неправильно. Я сам толком не знаю. Я должен был узнать тебя, приручить, как уличную кошку. Ты сама должна была оказаться здесь, по своей воле. И я, разумеется, никогда не хотел причинять тебе физического вреда. Я люблю тебя. Понимаешь? И ты навсегда останешься со мной. Ты будешь доверять мне. Я стану единственным человеком в твоем мире. Я буду заботиться о тебе. Как сейчас. Вот, укрою и ты согреешься. Я полежу тут, с краю? Я тебя не стесню, тут полно места. Большая и крепкая советская двуспалка. На таких кроватях нас с тобой делали. Видишь, как забавно получается… Я, как тебя увидел, сразу понял, что хочу тебя себе. Хоть ты ужасно некрасивая, между нами. Я никогда не спал с такими женщинами, как ты. Мне никогда этого даже не хотелось. Но… вот такой вот парадокс. В тебе есть что-то, чего не было ни у одной из предыдущих. Ты -- настоящая. Искренняя, даже в жестах и в языке тела. Они-то все считали себя великими актрисами. Постоянно под светом софитов, каждое их движение оценивают сотни мужских глаз, так считали эти курицы. Четыре способа курить. Пять способов поднимать бровь. Три -- для гримаски удивления. Восемь вариантов улыбки. Они считали себя чертовски умными и способными управлять любым мужиком одним движением ресниц. Я искренне любил их. Поверь. Я любил их так, как они того заслуживали, ведь они так старались. Но ты… ты другая. И с тобой не будет так же. Это совершенно новое чувство. Я тебя не сломаю. Наоборот. Я буду всячески оберегать тебя. Теперь ты под моей защитой, и никто и никогда больше не причинит тебе боли. Вот, наверное, я нащупал правильное определение… В тебе была боль, когда я увидел тебя. Некий скрытый, болезненный надлом. Что-то, сродни мне… Похожее. Ты не веришь мне сейчас. Но потом ты поймёшь и поверишь.

-- И сколько их было? -- Спросила Ольга через какое-то время. Он повернул голову и посмотрел на её неподвижный профиль. Очень белая кожа с яркими пятнами конопушек, от слёз стала красной возле глаз. И крылья носа ещё.

-- Тех, которых ты искренне любил. Но сломал, как китайские игрушки.

-- Замечательное сравнение. Лучшие игрушки в моей жизни, но совершенно плохо сделанные. Китайские. Ты, как всегда, находишь самые верные слова. Их было двенадцать.

-- Не понимаю, почему ты сейчас здесь, а не в тюрьме. Двенадцать убийств, серийный маньяк… И тебя до сих пор не поймали. Как это возможно?!

-- Потому что никто и никогда меня не искал. Всё просто. -- Он проник рукой под одеяло и легко скользил пальцами по её коже. Ему нравилась её кожа. Нравилось просто дотрагиваться. -- Не было никакого серийного маньяка, вот и всё. Было несколько женских трупов, разбросанных во времени и географически. Никто не свяжет тело в Подольске с похожим случаем через полтора года в Саратове. И все эти следы ДНК и сложные анализы, долгие расследования -- всё это чушь, любовь моя. Всё это -- исключительно в сериалах. В жизни совершенно не так. В жизни есть у ментов правило сорока восьми часов, по горячим следам. И если по горячим следам никого они не задержали -- конец. Тихо и мирно дело списывается в архив. Ловят они, в кавычках ловят, бомжей и наркоманов, которые из-под дубинки сознаются в любых преступлениях.

-- Должны были связать эти дела между собой. Хоть один мент должен был увидеть соответствия. Там не сплошь кретины сидят.

-- Ну, возможно, есть и Шерлоки. Только им в руки эти дела не попались. А остальным -- плевать. Например, пять лет назад женщина выбросилась с пятнадцатого этажа. А год назад -- в другом районе города -- выпала с двадцать второго. Их ничто между собой не связывало. Их, собственно, по кускам собрали, после падения с такой высоты. У одной в крови снотворное, у другой -- алкоголь, пусть и немного. И какой Шерлок соединит эти два дела в серию? А в другом городе, не так уж далеко, женщина вдруг взяла и повесилась. В крови, наверное, наркотик обнаружили, соль. Это если вообще анализировали. А три года назад там женщину нашли в лесополосе. Оль, меня никто никогда не искал, вот и всё. Я же не психопат, как в твоих любимых книжках, который из трупов произведения искусства делает и выставляет на всеобщее обозрение. Мне оно не надо. Я не псих и не маньяк.

-- Ага. Ты просто трахаешь и убиваешь насмерть молодых красивых девок. Всего-навсего.

-- Всего-навсего. Всего лишь небольшая девиация.

-- Ну да. Маленькое отклонение от общепринятой нормы. Не просто трахнуть. Не изнасиловать. А изнасиловать и убить. И ты не псих и не маньяк. Ага.

-- Не надо этой язвительности. Про своих маньяков ты книжки читаешь. Они там трупы по знакам зодиака раскладывают и ленточками украшают. Или глаза вырезают, на память. Я обыкновенный человек. Среднестатистический. Просто у меня особые сексуальные потребности. Бывают у людей и похлеще. Всякий там «золотой дождь» или копрофагия…

-- А ты -- просто милый плюшевый мишка. Понять и простить.

-- Я сломал всего двенадцать. Даже не каждый год. Не так уж и много. И, знаешь… я не думаю, что мироздание от этого потеряло что-то важное. Я даже в этом уверен. Пойду суп разогрею. Я, знаешь ли, тоже не обедал.

Ольга спокойно взяла тарелку. Никаких истерик. С самого утра он не видел в ней страха.

-- Пересолил.

-- Значит, влюбился. Так говорили, когда-то давно. Ну, прости. Ты же знаешь причину пересола.

Есть ей было не очень удобно, левой рукой. Алексей поставил ей тарелку на разделочную доску, на колени. Но получалось не очень… не очень ловко, что ли… скорее, непривычно и оттого -- неловко, и поэтому Ольга ещё больше раздражалась. Но держала себя в руках. Молча съела всё, и хлеб до последней крошки. Разумеется, он был бы более счастлив, если б кормил её из своих рук, он понял это. Если б кормил с ложки. Ну, не всё сразу. Сломать ей ещё и руки? Без хороших обезболивающих она умрёт просто. Если и ноги, и руки… нет, не вариант. Везёт книжным маньякам, у них у всех доступ ко всяким разным лекарствам и наркотикам имеется. А в российских реалиях… нет, рисковать не стоит. Прицепить ей наручниками вторую руку, чтоб привыкала к полной зависимости. Но потом, попозже. Не так сразу.

-- Ты мне книжку дай, что ли. Пока я окончательно с ума не сошла тут. Я же свихнусь, Лёш. И очень быстро. И вряд ли я буду удобной для употребления сумасшедшей. Мне кажется, психичка из меня выйдет скверная. Оручая и буйная.

-- Ты взяла с собой планшет. Старая модель… я вынул симкарту. Вай-фая тут нет, разумеется, но закачанные книги ты вполне можешь читать. Нужно только…

-- Попросить? -- Ожгла жёлтым цветом, прищуром кошачьим. -- Всего лишь попросить, да?

-- Умница. Ты уже сама поняла правила.

-- Ты раньше никого не держал вот так, в плену. И правила придумываешь по ходу пьесы. Я права?

-- Ты, вообще, во многом права.

-- Значит, мы оба учимся?

-- И опять ты выбрала лучшее слово. Да. Мы оба учимся.

И всё совершенно честно, потому что мать… это совершенно другое. Это с сексом никак не связано. Это совершенно отдельно.

-- Мне нужен планшет. Пожалуйста.

-- Хозяин.

-- Да ты охренел? -- Вывернулась она всем телом, спазматическим каким-то движением. -- Ты маркиза Де Сада перечитал и прочей херни? Пятьдесят оттенков серо-буро-козявчатого? Ну неужели ты сам не видишь, что это смешно и нелепо?!

-- Для тебя --смешно. Нелепо. Вполне может быть. Но я вижу в этом смысл. Удовлетвори мой маленький каприз.

-- Ну, чепуха, в самом деле. Будем по шажочку ломать мне гордость. Поссать -- «пожалуйста». Планшет --«хозяин». За сигарету -- минет? Или ты уже придумал что-то другое? И что ты видишь в конце? Животное на шлейке?

-- С сигаретами ты мне сама идею подала. -- Рассмеялся он. -- Но увы, я не такой… пока. Так что сигареты и планшет ты можешь просто попросить.

Она попросила. Никто в этом и не сомневался. Было бы очень странным, если б она продержалась больше. Никотинозависимая. Обречённая всегда и всё читать. Уверенная, что книжки интереснее фильмов. Свести её сначала на фильмы, потом на тупые видосы… свести на тупость и посмотреть, что получится?

Вряд ли получится что-то хорошее.

-- Ты ведь не писатель, на самом деле. Это сразу было понятно.

-- Как ты догадалась?

От кресла до кровати ровно метр. И можно фильм смотреть, можно читать, можно просто тупо по интернету лазить -- и следить за Ольгой. Исследовать, как дикое животное в новой среде.

-- Эти отрывки… которые я должна была прочесть… они от разных авторов. Совершенно разный стиль написания, различный словарный запас, всё это очень… индивидуально. Это -- как отпечатки пальцев. Я сразу поняла, что ты - не писатель.

-- А почему не сказала?

-- Я решила, что ты хочешь показаться для меня кем-то… кем ты не являешься… просто стать покруче. Мужики всегда это делают. Чистая психология. Если баба чахлая ботаничка -- давай-ка я назовусь писателем, авось даст. А для тупой мочалки можно арендовать на день крутую тачку -- чтоб мочалка позапостилась в инсте и счастье испытала. Чуток круче, чем есть, правильно? Немного приврать. Просто, чтоб заинтересовалась и пришла на свидание. Всего лишь чуть-чуть приукрасить свою персону. Я так познакомилась с миллионером -- нет, вру, с двумя, с личным охранником Путина, с лауреатом Нобелевской премии в области журналистики -- жалкий кретин, он не слышал о Пулитцере… Почти все мужики, которых я встречала в своей жизни, пытались представить из себя что-то особенное. Их жестоко обломали красивые, дорогие девочки, и они поняли цену понтов. Поняли, что некрасивые девочки покупаются сразу на понты, без денег. Дешево и сердито.

-- И зачем ты мне это сейчас говоришь?

- А потому, что ты лишил меня необходимых мне костылей. Взял меня в плен и удерживаешь насильно. Прицепил меня наручниками. Лёш… вот честно, у тебя не всё в порядке.

-- А у тебя всё в порядке? Можешь честное слово дать?

-- Если б у меня было в жизни всё в порядке… ты бы меня даже не увидел. Никогда и нигде. Я жила бы в Мадриде и отдавала указания прислугам, куда и в какой горшок новый кактус воткнуть. Или чего они там выращивают, в своём Мадриде. Обидно, что в моей жизни всё не так солнечно. Но я никого не прицепляла наручниками к трубе. Честное слово.

-- Значит, у тебя просто не возникало такой потребности. Но это не означает, что ты чем-то отличаешься от меня. И, если копнуть глубже, я выбрал тебя именно поэтому. Я увидел в тебе… надлом. Уже говорил. Болезненный шрам через всю жизнь. Я увидел в тебе нечто близкое. Очень близкое. Это сложно сказать словами и можно только почувствовать. Это… почти родственные узы. Крайне сильное чувство.

-- Лёш, я страшная. Ты сам с этим согласился. Я -- баба-огурец. Гожусь только под водку. Тот самый пресловутый третий сорт, который, конечно, не брак, но… в кабаке меня приглашают танцевать, когда всех нормальных баб уже разобрали. Потому, что такие, как я -- им надеяться в жизни не на что, вообще. И они на всё согласные. На убогих, страшных и в жопу пьяных -- и на один раз. Хоть на один раз. Вы все прекрасно это знаете. Что такие, как я, сами покупают вам выпить. И даже денег в долг дают, заведомо без возврата. И вообще, пользоваться можно по полной программе. Раз в год, например, если переночевать негде. Можно месяцок пожить и расплачиваться сексом, глаза зажмурил и ничего, терпимо…

Здесь он уже начал сердиться. Привычно задёргался левый уголок губ, прижал пальцами.

-- И к чему это самоуничижение?

-- Да к тому, что нормальные маньяки красивых выбирают. Ликвидных, понятно? Молодых, красивых баб. А не стрёмных, которым уже сорок один. Лёш, ты и тут облажался. Ну, убивал бы дальше молоденьких девок, как раньше, и был бы счастлив. Меня-то ты зачем сюда приплёл? У каждого маньяка есть свой почерк. Свой «модус операнди», так, вроде, правильно? А ты вдруг взял и из него выбился. И, вместо того, чтоб подкараулить молодую смазливую тёлку, трахнуть её и убить потом, ну или перед, извини, я же точно не знаю, как тебе приятней, живых трахать или уже дохлых, ты притаскиваешь в своё тайное убежище пенсионный неликвид со сломанной ногой. Лёш, ты маньяк, а маньяки свой «модус операнди» менять не должны. Ну нету такого в литературе. Ты придумал себе чего-то и вообразил игру. Забавную игру. Ну, голос какой-то в голове, или во сне приснилось… Только теперь тебе эта игра может выйти боком, Лёш. Я -- не твои привычные мочалки. Я тебя уничтожу.

Хлопнул ноут и сел к ней. Сорвал одеяло. Её свободную руку к стене прижал, на здоровую ногу наступил коленом. Господи, дай мне сил…

-- Латынь знаешь? Отдельные слова, по крайней мере. Считаешь себя умной. Этакой ботаничкой в очках. Библиотекаршей. Много книжек прочитала. Нет- нет, ПРОЧЛА, так правильно. Ты же так любишь поправлять других, когда они используют просторечия. Куда уж нам, неграмотным. Где уж мне, маньяку, знать, что мой способ действия называется аж «модус операнди»? Я-то и не в курсе был. Я-то думал, что просто трахаю их и убиваю -- ну уж сначала или потом, дело десятое. Мне не приходило в голову, какой глагол нужно ставить сначала. Тебя выбрал инстинкт. Именно тебя, со шрамом на всю жизнь. И для меня, именно для меня, именно для меня -- ты явилась прекрасной, как Мадонна. Это катарсис. Очищение. Аристотель писал, что ужас и сочувствие, которые пробуждает в человеке трагедия, очищают его душу. Ты -- мой катарсис. Кульминация… ты никогда отсюда не выйдешь. Никогда! Твоё подчинение станет полным. Даже если мне придётся сломать тебе все основные кости в теле. Ты никогда – НИКОГДА -- не покинешь меня.

Он чуть снова не сломал Ольгу. Ударил в бортик кровати, снова и снова, пока костяшки пальцев не закровили.

-- Для меня -- ты совершенна. Тело твоё -- храм, куда войти может только посвящённый. Ты прекрасна в своей жестокости к себе. Ты -- невинна. Ты не заманивала, как другие дочери Евы, ты прятала женскую суть, и ты ни в чём не виновата…

-- Да иди в жопу. -- Выдохнула Ольга задушенно. -- Вот эту фигню ты недавно прочёл, исключительно для меня. Потому что тебе даже сказать нечего. Ты даже не можешь ничего сказать. Неудачник. Даже с маньячеством у тебя ничего не вышло.

-- Или дело не в этом? Или вся проблема в том, что я, на самом деле, не маньяк? Что я совершенно, стопроцентно, нормален? Да, несколько пафосных кретинок уже не будут коптить небо. Ну и что? Что от этого изменилось? Они не были нужны. Эту потерю никто не заметил.

-- Ага. Отряд не заметил потери бойца. Ну больно же ж… Я тебя буду Лёшкой звать, мне так привычно, а какое уж у тебя имя на самом деле -- я не узнаю. Лёш, а ПОЧЕМУ ты перестал их убивать и перекинулся на меня? Вот как так звёзды-то совпали, а?

-- А с чего ты взяла, что я перестал их убивать? Ты -- это совсем не то, что они. СОВЕРШЕННО НЕ ТО. И вот теперь я взываю к твоему послушанию. К твоему мозгу. Услышь меня, алё???? Просто услышь… Я твой друг Лёха. Ты ко мне привыкла. И вот сейчас я поеду к нам домой. К тебе и ко мне. У тебя дома я сделаю вид, что ты… куда-то собралась. Собрала вещи и уехала. Глупая овца, у меня ключи от твоего дома были изначально. И я изначально…

-- Так я мадонна или овца? -- Спросила она желчно. Слишком желчно. -- Ты уж определись.

-- Ты и мадонна, и овца. -- Сказал совершенно честно. -- Ну на фиг, что за вопрос дебильный?

-- Значит, я просто исключительное существо. Гибрид тупой овцы и святой невинной девы. Вот у тебя фантазия, а? Прямо зашкаливает. И с катарсисом ты круто придумал. Люблю красивые слова, вот ей богу…

-- Если ты пошевелишься, я тебя убью. Так достаточно?

-- Разумеется. Для овцы. Но не для мадонны.

- Ты наказана. Я выключу свет. И ты будешь в темноте, пока я не вернусь. Без планшета и без ничего. Исключительно за твой тон.

-- Ага. За три-тон. В средние века за него и казнили. Число дьявола и три-тон. Ты такой богомольный, что пробы ставить негде… В каком месте я Мария, а? В каком конкретном месте моего тела? Ну не в сиськах же, иначе точно смешно… Лёш, а ты кого наказываешь? Овцу, правильно? Так при чём здесь Мадонна? Или ты себя наказать хочешь?

-- И себя. И овцу. И Мадонну. -- Произнёс он, чуть остыв. -- Себя за то, что не смог донести до тебя, правильно подать нужные слова. Тебя -- за твою гордыню. За неумение выслушать и понять. За то, что ты собственное страдание возвела в абсолют, и неспособна понять, принять, страдание чужое. У нас будет много времени, чтобы поговорить об этом. Чтобы подобрать нужные слова. Я скоро вернусь. Ты подумай. Подумай, почему ты здесь и как будет дальше.

-- Я здесь потому, что козерог неудачно совпал с водолеем, а Венера встала напротив Меркурия. Потому что в твоём больном мозгу сошлись шестерёнки. И да, я не способна понять и принять твоё страдание. Знаешь, почему? Было бы просто и понятно, если б мы познакомились и трахались по вторникам. Или по четвергам, например. С пяти до семи вечера. Но нет, тебе это было не нужно. Тебе нужно было вползти в мою душу. Прикинуться другом. Близким, очень близким человеком. Так, чтоб я поверила. И не за то, что ты меня приковал к батарее, не за то, что унижал, не за то, что изнасиловал моё тело, опоив снотворным -- именно за твою ложь… я тебя уничтожу.

Поцеловал в висок, молча. И ушёл. И свет выключил, разумеется. Пусть подумает. Просто полежит и подумает. Что мироздание не вертится исключительно вокруг её драгоценной персоны. Что мироздание может вертеться и вокруг кое-кого другого.

Глава 8

В её квартире нашёл в кладовке жутко пыльный, старый чемодан и набил его каким-то тряпьём из шкафа. Косметику туда сложил, фен, шампуни и ещё какой-то дряни. Бритву для подмышек, розовенькую. Духи, скопом. И пилку для ногтей. И ещё одну куртку утрамбовал. Вот и славненько, вот и уехала Оленька, например, в Казань. Достопримечательности смотреть. Порядок навёл, посуду помыл, всё по местам расставил. Хотел уж, с разгону, всё после себя отмыть, чтоб отпечатков пальцев не было, но передумал. Будет довольно подозрительно, если в квартире потеряшки исчезнут все отпечатки пальцев. Пусть будут.

Закинул чемодан в машину и уже к себе поднялся, на четвёртый. Кое-что собрал. Вынес в двух больших пластиковых пакетах. Выносить нужно аккуратно, чтоб никто не понял, что он съезжает. И вот здесь, в этой съемной квартире, нужно оставить после себя стерильную чистоту -- ни одного отпечатка. У него полно времени.

У него, в самом деле, полно времени. Алексей забросил свои вещи домой, закупился продуктами и вернулся на дачу. Поболтал со сторожем Мишей -- вот уж у кого полнолуния с зодиаками сошлись, ночной обход. Не то похмелье, не то белая горячка. Тайком сыпанул псине сухого корма, она за корм родину продаст. Но Миша, разумеется, считает, что никто её не прикармливает, ага. Да если эту дуру не прикармливать, она голосить будет круглосуточно, с перерывами если только на икоту.

Ольга спала. Бинт на запястье пропитался кровью, и вниз стекла, и засохла коричневая строчка. Пусть спит, ладно. Не сегодня. Слишком живо в памяти всё… как он вспылил и закрыл её рот ладонью, как её тело извивалось под ним, как она пыталась ногой ударить, и он снова правой рукой ощутил её шею, её горло, её жизнь…

Нет. Не вот так.

Вода показалась на вкус горьковатой, но он отправил эти мысли на периферию сознания. Аккуратно скомкал бутылку, как всегда, как привык, положил в мусорный пакет. Понервничал, пока с Мишей разговаривал, вот и всё. Печку затопил, потухла уже и прохладно. Переоделся в пижаму. Чтобы к Ольге лечь, на краешек, всего лишь на краешек кровати, чтобы не испортить, не сломать, под своим одеялком, не касаясь, конечно, не касаясь… И думал о том, что будет завтра, что вообще дальше будет, мечтал -- как давно он не мечтал? В своей серой рутине он разучился мечтать. А теперь учился заново. Представлял себе их жизнь. Представлял, как лютая, животная Ольгина ненависть будет постепенно превращаться в любовь. И она будет ненавидеть его -- как никого на свете, и любить -- больше жизни. И он будет уже полностью, стопроцентно обладать этим существом. Потом, плавно и мягко, мир помутился и покатился куда-то влево. Алексей почувствовал падение и удар. Без боли, просто почувствовал. Тёплое, под лицом -- это, наверное, кровь. Наверное… Тихо было, хорошо и спокойно.

Первое, что он увидел, выплыв, были злые жёлто-оранжевые глаза. Попытался пошевелиться и толком не смог. Руки были прикованы наручниками. Ноги… наверное, привязаны. На той самой постели, на втором этаже. На Ольгином месте.

-- Доброе утро. -- Усмехнулась она косо. И он, ещё в полубреду, подумал, что никогда не видел у неё такой однобокой улыбки. Только правой стороной губ. И опять всё уплыло.

Просыпался трудно, тяжело, как из могилы выкапывался. Ну и сравнение, надо же, какие слова мозг находит, когда не надо…

-- Теперь мы поменялись. Ты, наверное, пить хочешь? После этих таблеток, в самом деле, жуткий сушняк. Я тебе помогу. Вот так приподнимемся… пей. Пей, потом ещё налью, я ж не ты. Я не заставлю тебя просить за глоток воды.

Этого просто не могло быть. Ну вот никак.

-- Полежи пока. А я завтрак приготовлю. Гренки мне, в самом деле, нравятся. И кофе. Я, когда тебя уложила, на радостях три чашки самого крепкого выдула, без промежутка, представляешь? Ты не скучай, я быстренько.

Он лежал и пытался стряхнуть с себя липкую, лекарственную обморочную тупость, встряхнуться всем телом, как собака, и всё никак не мог, и царапало, царапало что-то на краю мозга, что-то вообще уж невозможное… уцепился за это, повертел и осознал.

Гипса на ней не было. Ольга совершенно бодро расхаживала на двух ногах и даже ни капли не хромала.

И вот что это за херня, спрашивается? Только вот спросить некого.

-- Руки я тебе отстёгивать не буду, уж извини. Кусай так. А кофе потом, как немного остынет, через трубочку попьёшь. Не голоден? Ну, не хочешь - как хочешь, а я поем. Кучу калорий потеряла, пока тебя сюда затаскивала.

-- Этого не может быть. -- Повторил он вслух. Не то сам себя убеждая, не то -- её. -- Ну не бывает так… Это я не проснулся ещё.

-- Ага.- - Кивнула Ольга довольно. -- А я -- твой худший кошмар. Зря не ешь, кстати, уж гренки делать я умею. Может, ещё водички? Ладно, я схожу вниз, покурю, а ты просыпайся.

Освободиться так сразу у него не получилось. Возможно, если долго дёргать, что-то не выдержит: или труба, или наручники, или верёвка, или спинка кровати. Или он сам. Или Ольга его отцепит, наконец. Женщины брезгливые. Если он под себя гадить начнёт -- просто от вони отцепит. Сам не знал, чего в нём больше сейчас -- злости или изумления.

Ольга уселась на край кровати и закурила.

-- Оклемался, болезный? Заметь, я тебя не раздевала и не трахала во сне. Я не извращенка, как ты. Можешь сказать мне «спасибо».

-- Как ты выбралась? -- Вырвался у него, наконец, вопрос.

-- Я же дочь мента, забыл? Наручники я открывать научилась в шесть лет. Папочка любил меня прицеплять к трубе в ванной и свет выключать. Хочешь -- не хочешь, научишься. Две скрепки я спрятала в гипс просто на всякий случай, и маленькое лезвие ещё. Но оно не пригодилось. Я, знаешь ли, всегда ношу с собой такие вот мелочи. Конечно, мне и в голову не могло прийти, что ты меня решишь приковать навечно.

-- А гипс?

- Измучилась, пока расковыряла. И сломала ноготь, больно, между прочим. Хорошо, что у тебя тут есть кое-какие инструменты. Гипс был настоящим. А вот ногу я, как ты уже догадался, вовсе не ломала. Ты такой наивный, Лёш.

И вот тут ему впервые стало тревожно. От того, что она таким спокойным голосом говорит такие странные вещи.

-- Не представляешь, как я в нём мучалась. -- Произнесла Ольга доверительно и прошлась по комнате. -- А костыли -- это, вообще, отдельное орудие пыток. Гераклом надо быть, чтоб на костылях прыгать, честное слово. Постоянно свой вес приподнимать. Ну на фиг такую физкультуру. Сейчас так приятно снова нормально ходить…

-- И зачем? -- Спросил он, не в силах пока конкретизировать, просто так, в общем, спросил.

-- Ну какой же ты глупый… Не могла же я убивать тебя у себя дома. Или в твоей съёмной квартире. Во-первых, я в этом деле не специалист. Во-вторых, стены тонкие, и соседи обязательно услышат, мне так кажется. И, в-третьих, как бы я избавлялась от тела? Пришлось бы растворять тебя в ванне с кислотой, а где я куплю столько кислоты, чтобы не вызвать подозрений? И это дело затянулось бы уж не на пару дней, а совсем надолго. И вонища на весь подъезд. Слишком много мороки и шансов, что недовольные соседи участковому настучат. Второй вариант -- расчленить тебя на мелкие кусочки. Килограммов, максимум, по пять. И растаскивать их по мусоркам. Но, опять-таки, есть вероятность, что кто-либо, видевший меня, залезет в пакетик и обнаружит там ручонку. Или голову. А потом с удовольствием меня ментам опишет. Нет, всё это слишком сложно и физически тяжело. И в тюрьму садиться за то, что совершила благое дело -- мне не хочется. Пришлось думать. Но у меня как-то ничего не придумывалось. И тогда я вышла утром на работу и очень осторожно наступила на первую ступеньку. Ты не мог этого знать, Лёш. Мы семь лет жили в подсёле, где первая ступенька на лестнице была сильно скруглённая. Постоянно падали, нога соскальзывала. И я теперь всегда и везде на первую ступеньку ступаю очень осторожно. Я сразу почувствовала, что она скользкая. Пощупала -- перила тоже. Поняла, что это ты сделал, значит, у тебя есть какой-то план, ты что-то задумал. И решила тебе подыграть. И падать мне пришлось, хоть и аккуратно, но по-настоящему, говнюк! Дальше всё было просто. В травме мне диагностировали ушибы и отпустили восвояси. Оттуда я поехала к своей приятельнице в больницу, и она закатала мне ногу в замечательный гипс. Ну, пришлось наврать ей сорок бочек арестантов, конечно… что хочу своего мужика разыграть. С ногой в гипсе я сразу стала беспомощная такая жертва, и ты просто обязан был начать действовать. Сам меня сюда привёз, какой умница. Идеальное место для убийства.

-- И почему ты хочешь меня убить?

-- Хороший вопрос, Лёш. Правильный вопрос. Идеальный вопрос. Вот почему бы мне захотелось тебя убить, а? Может,потому, что ты -- маньяк и двенадцать молодых, красивых баб ни за что жизни лишил? Как тебе этот вариант?

- Но тогда ты об этом не знала. Пока я не сказал.

-- Я знала ДО того, как ты сказал. -- Перестала мотаться по комнате и присела на край кровати. И вдавила окурок ему в кисть. Очень больно, что аж задохнуться. -- Я знала до того. Сразу. Как только ты поцеловал мне руку, пазл сложился. Я поняла, что это -- ты. Что теперь я уже не ошибаюсь. Я ошиблась один раз, но теперь уже точно -- это ты!

И вот здесь Алексей понял, что нужно бояться. Потому что сложные, ореховые Ольгины глаза, хамелеоновые глаза, стали не просто жёлтыми, а оранжевыми. Как у чёрных кошек. Как у диких зверей. Все движения, вся повадка -- всё стало нервным, не виданным прежде. Животным, звериным. Хищным. Улыбка на одну сторону, как оскал.

-- Это ты! Теперь я уверенна совершенно точно.

Он не мог освободиться. У него не хватало сил. Или… времени? Со временем он, конечно, сможет. Разумеется. Пусть только она уйдёт. И он освободится -- и от кандалов, и от этой психички. Хотя, больше всего хотелось орать в голос и размахивать обожжённой рукой. Внизу, на первом этаже, играло радио. Вот же дичь.

- Что -- я?! Ну что -- я? Что я тебе сделал?!

Ольга прекратила бегать вдоль комнаты, присела на край кровати и улыбнулась -- лучше б уж нет. Совершенное лицо сумасшествия. Жуткие звериные глаза. Оскал кривой. Ледяные пальцы. Ласковые, ледяные пальцы. По шее, по лицу…

-- Десять лет назад. Ростов. Моя сестра Алька. Ты изнасиловал её, а потом перерезал горло. Ей, такой красивой, двадцатилетней, в голубом платье с белыми бабочками. Июнь. Вспоминай.

-- Я никогда не был в Ростове! -- Закричал Алексей возмущённо.

-- Заткнись. -- Посоветовала она ласково и закрыла ему рот ледяной ладонью. -- Помнишь, я рассказывала, что у меня была сестра? И что она погибла? Чистая правда. Её убил ты, двадцать восьмого июня, в Ростове. Десять лет назад. Она была там в гостях у подруги. Ты изнасиловал её, а потом перерезал горло. Я не знаю, когда ты её убил, до или после. Не знаю, что она чувствовала. Я не знаю, просила она тебя не убивать или не успела. Я ничего этого не знаю. Я знаю, что ты бросил её тело на пустыре, за какими-то гаражами. Её нашли спустя четыре дня. На жаре. Альку ели бродячие собаки и вороны. Её прекрасное лицо ели собаки и вороны. Она вся распухла и почернела… ты не дал нам даже похоронить её, как положено, мы хоронили её в закрытом гробу. Заткнись!! Отец поехал на опознание. Он был опер, он там всех подпряг. Город на уши поставили. И поняли только, что -- не местный. Убил и сразу уехал. Вот и всего утешений. Только ты не учёл, что мы переписывались в те дни. И она мне про тебя рассказывала, Миша из Москвы. На восемь лет старше. Чёлка и очки. Глаза, как у Антонио Бандераса, так она и написала. Рост сто восемьдесят. Длинные пальцы. И ты при знакомстве руку ей поцеловал. Про психологию рассказывал, про интересные фильмы с золотой пальмовой ветвью, которые не для среднего зрителя. Вспоминай!!! Помнишь?!!!

Закричал от боли. От того, что длинная вязальная спица насквозь пронзила ладонь.

-- Никто не услышит. -- Сказала Ольга скучно. Поскучнела вся и стала совершенно будничная. -- Не ори, от этого ты не сдохнешь. Больно просто, и всё. Альке тоже больно было. И всем остальным. Это тебе даже не за меня, не за то, что ты со мной сделал и собирался сделать. Это -- за них.

-- Да не был я никогда в жизни в Ростове! Никому я никогда горла не резал! Это ты можешь понять?? Те, которые были -- я их не так сломал, я их задушил, я не выношу крови, я не могу выносить вида крови, это ты понимаешь?? Ты ошиблась!!!

-- Ага. И ты -- невинен, как попка младенца.

Алексей снова коротко закричал, потому что вторую кисть тоже пронзила спица. Хорошо, что крови не видно, только чувствуется она, противная, липкая, горячая…

-- А это тебе -- за Мурчу. Ты отравил мою кошку. Просто так, ради своей игры. Ублюдок больной. Спицы кончились, не ссы. Хуже бабы, честное слово. Смотреть противно. Вот интересно, откуда тут спицы и кто на них вязал? Мамочка тебе шарфик, если только. Интересно, а мамочка твоя знала, кого воспитала, а? Вряд ли, иначе удавила б тебя, гада. Ты фильм смотрел, « Пирсинг» называется? Ещё книжка есть и она, разумеется, в семь раз лучше фильма. Рю Мураками написал, не путать с Харуки. Так вот, как в той книжке, ни о чём -- у нас с тобой не кончится. Потому что ты - убийца. А они там -- дилетанты, мужик из любопытства решил убить всё равно, кого. А баба -- ей голоса в голове велели, она там больная конкретно. И не убили друг друга, в итоге, и просто разошлись. А вот мы с тобой совершенно не случайные люди. Мы накрепко связаны. И вот так, случайно и глупо, ниочёмошно, как в книге, у нас с тобой закончиться просто не может. И я… -- Ольга наклонилась и прошептала на ухо, тихо и смиренно как-то, -- я отцу обещала, вот ровно перед тем, как его инсульт трахнул, и он в растение превратился. Он пьяный был в соплю, за волосы меня к себе притянул и сказал: «Обещай, что убьёшь его. Ты моя дочь.» И я пообещала. Потому, что я - его дочь. Именно поэтому я тебя убью. Потому что ты убил Альку и этих остальных девок. Я должна отомстить. Чтобы это было очень-очень больно. Так что готовься. Мне на себя по фиг. Я всю жизнь для других прожила. И для других -- которых ты убил -- теперь мне тебя убить надо. Так, чтоб от твоего крика боли небеса рухнули. Я обязана это сделать, понимаешь?

Нужно было бояться. Вот теперь он понял совершенно точно.

Потому что под ним, по всей кровати, клеёнка для парника постелена. И на полу в комнате тоже. И тело так хочет жить, боже мой, как это тело хочет жить, тело бьётся в конвульсиях, от нечеловеческого усилия сердце вот-вот выпрыгнет, нечто первобытное, изначальное, на клеточном уровне. Жить, жить! Быть. Просто быть, просто существовать. Дышать, обонять запахи, видеть, слышать, чувствовать… побыть живым хоть ещё немного. Хоть капельку. Не умирать. Глоток воздуха. Глоток жизни. Не сейчас!!!

-- Пожалуйста… -- услышал с удивлением свой собственный голос. -- Пожалуйста… Не сейчас, это несправедливо…

-- Что, правда? -- Удивилась Ольга. -- Несправедливо? А ОНИ просили? ОНИ жить хотели? А ты просто трахаться хотел. ТЫ их не пожалел. Так почему ты думаешь, что я пожалею ТЕБЯ?

-- Ты уже ошиблась один раз! -- Закричал в голос. -- Ты УЖЕ ошиблась, ты сама сказала! И ты опять ошибаешься!

-- Ну, теперь я совершенно уверена. Прекрати так дёргаться и орать. Ты меня нервируешь. Ты меня бесишь просто.

-- Тебя поймают. Тебя посадят в тюрьму.

-- За такое благое дело? Ой, вряд ли. Кто тебя станет искать? Жены с детьми у тебя на данный момент нет. Совершенно свободен, а? На хрен никому не нужный. Рано или поздно, конечно, искать начнут. Квартиру ты снимал на липовые документы, сам рассказал. Так что искать начнут с твоей, а там я никогда не была. Да, приезжал ты на дачу. Один. Со сторожем разговаривал. А потом, сегодня, в четыре часа утра, пойдёшь на рыбалку. Полынью во льду сделаешь. Я распилю тебя на три или четыре куска. До водоёма- километр всего. Я одену твою куртку и ботинки --оставлю твои следы. Отнесу тебя до воды по частям. Под лёд затолкать -- и всего делов-то. Собаке в колбасе таблетку дам, чтоб не гавкала и не бегала вокруг. Пленку соберу и выброшу по пути. Ты мне сам, скотина, второй сапог не дал взять -- сам натолкнул на мысль. Придётся в твоих ботинках пожить. За тебя. Вот пожил ты на даче, рыбку половил, и уехал домой. Здесь я всё отмою. Да и отпечатков пальцев моих ни в каких картотеках ментовских нету. Я поеду утром, аккуратно. Я хорошо вожу. Твой телефон в черте города поработает. Так, чтоб уж точно сигнал отследить можно было. А потом в помойку пойдёт. Машину я тоже брошу, открытую, чтоб уж наверняка нарики с цыганами уволокли. И хватятся тебя не скоро. А, когда хватятся -- и искать не станут. Я всё продумала, милый. Не беспокойся. Уеду даже, как ты -- в твоей куртке, в твоей шапке -- кто издали поймёт? И нет тебя. И взрослых потеряшек никто не ищет, на самом деле, тут ты полностью прав. На хер никому они не нужны, потеряшки. Подохли -- и слава богу. Меньше народу -- больше кислороду. Я, всё-таки, дочь мента. Я такие вещи с детства знаю. Если уж убийц найти не могут, потому что и не ищут… лично тебя никто совершенно искать не будет. Ты приготовься как-нибудь, потому что сейчас тебе станет очень больно. Помолись там или ещё чего. Только нет на свете ни одной религии, чтоб тебя оправдала, и по всем им -- дорога тебе в ад, и твой ад -- он уже близко. В трёх минутках. Я у тебя тут пилу нашла и топор. Всё тупое, конечно, не новое. Но, что сошло для дров, сойдёт и для твоего тела.

-- Если ты меня убьёшь -- ты тоже пойдёшь в ад! -- Прокричал яростно, изо всех сил дёргая руки и ноги. -- Ты тоже пойдёшь в ад!

-- Я родилась там. И жила там. И некуда мне идти оттуда. Теперь я точно уверена, и тебя я убью -- живым.

У Ольги в руках была пила. И она принялась пилить ему ногу повыше колена.

Алексей кричал, сначала. Недолго. Пока нестерпимая, невозможная боль не вышибла его из сознания.

С трудом глаза открыл, всё плыло. Тело кричало нечеловеческой болью. И Ольга кричала, плакала своими сухими слезами, рвоту растирала по лицу и выла, как зверь:

-- Не могу, не могу, не могу, господи, почему я не могу, я должна, я обязана, господи, дай мне силы, на один раз дай, никогда не просила ни о чём, сейчас прошу, если ты есть на свете, дай мне силы его убить, ну нету у меня пистолета, он должен ответить, кроме меня же некому, господи, да слышишь ты меня?!!! Хоть раз в жизни услышь меня, мёртвого человека, мёртвые к тебе ближе, чем живые, услышь!! Ну не могу я, я не палач и не маньяк, ну как же дальше-то, а?!! Как дальше?!!!

Больно было, так больно, как никогда в жизни. И совершенно спокойно. Он даже не удивился, куда исчезли все чувства -- ничего он больше не чувствовал. Только боль. И абсолютная ясность.

Ольгу снова вывернуло, и она свернулась в клубок на краю кровати. Лицо в крови. Жертвенная кровь. Катарсис. Очищение.

-- Ляг рядом со мной. -- Попросил так громко, как смог. -- Ляг рядом. Поцелуй меня в щёку, как тогда…

Внизу на «Нашем радио» закончилась реклама. И послышались знакомые аккорды:

-- «А не спеть ли мне песню о-о-о любви»…

22.01.2020