Читать онлайн
"Комиссар Хольмг. Книга вторая. Подняться из бездны"

Только глупцы говорят, что ничего не боятся и все знают.

(Автор неизвестен)

Невиновных нет, есть лишь разные степени вины.

(Автор неизвестен)

Свет из тени! Смерть из смерти! Отмщение за погибших!

И только чистые возродятся из бездны!

(Слова из молитвы)

АЛОНСО БАРРО

Он с трудом поднимался на ноги, готовые вот-вот подломиться от невероятной усталости, не в состоянии выдержать вес собственного тела. В нос ударил тошнотворный запах сгоревшей плоти, а хлопья пепла мешали что-либо разглядеть. Глаза наполнились слезами, от которых мутилось зрение. Черными от дыма и гари струями, они скатывались по опаленным щекам, срываясь с них куда-то вниз. Смог, окутавший Инквизитора с головы до ног, не давал глубоко вздохнуть, от чего голова казалась настолько тяжелой, что ее клонило к земле. Где-то глубоко «под ложечкой» возникло чувство тошноты, стремительно подкатываясь комом к самому горлу. Внезапно возникшие перед инквизитором как из-под земли фигуры, облаченные в тяжелую броню с закрытыми шлемами на голове, что-то кричали ему, но он их не слышал. Единственный звук, раздававшийся сейчас у Алонсо Барро в голове, был подобен тяжелому трубному вою, от которого закладывало уши и бешено колотилось сердце. Стараясь держаться ровно, Барро перевел невидящий взгляд на отряд штурмовиков, нацеливших на него свои автоганы.

— Именем Священной Имперской Инквизиции, приказываю уничтожить оставшихся в живых еретиков, — так и не услышав собственного голоса, произнес Алонсо, прежде чем размываемое сознание окончательно отключилось и связь с реальностью прервалась полностью.

АЛИТА ШТАЙН
Она шла рядом с Инквизитором, сжимая в руках лаз-пистолет. Из ненависти, что сейчас полыхала в ее груди, можно было отливать снаряды для болтеров, но шла она с неописуемым спокойствием и уверенностью, которые сейчас Палатина вкладывала в каждый свой шаг. Она не замедлилась и не сбилась с шага, когда совсем рядом слева от нее рухнул один из гвардейцев, сраженный очередью из автогана. В ее сердце не осталось места для страха, сострадания или отчаяния. Всю ее охватила жгучая ненависть к еретикам, которые сейчас прилагали титанические усилия, чтобы уничтожить тех, кто сохранил верность Золотому Трону. Вместо сотен молитв и литаний, что Алита привыкла произносить, взывая к Спасителю Человечества, моля Его о скорейшем исцелении для раненых, мучимых страданиями, Штайн сейчас повторяла одну единственную.

«Император, даруй мне Свой Праведный Гнев и Свою Гневную Силу! Дай мне стать штормом, что сокрушит врагов, оскверняющих Твой Взор!»

Беззвучные слова скатывались с губ, безмолвным криком увеличивая ненависть к врагам Его, что сейчас накатывали на выживших лоялистов. Последние защитники Рэкума уподобились небольшому утесу посреди океана во время шторма.

Место упавшего гвардейца занял другой. Минуту спустя, он упал на рокрит, обливаясь собственной кровью, обильно вытекающей из нескольких сквозных отверстий в груди и спине.

«Император, даруй мне Свой Праведный Гнев…»

Она успела мысленно повторить эти слова, а потом… Потом пришла тьма. Густая, как трясина Соанских болот, она мгновенно опутала глаза, нёбо и язык, удушая и ослепляя одновременно и в то же мгновение лишая дара речи.

«Это конец? Император…»

Она не надеялась получить ответ, но все же воззвала к Нему в последние секунды своего гаснущего сознания, а потом густая темнота добралась и до него…

ЙОЗЕФ БЕРН
Перелет от Ферро Сильва до Ушбелы, ближайшего Имперского мира, занял сорок один час тридцать семь минут восемнадцать секунд. Ровно столько времени «Орденоносный Страж» провел в пустоте с момента входа в Имматериум и до момента выхода из него. На самом деле в реальном мире времени прошло гораздо больше, чем без малого двое суток, но не для Йозефа Берна и всех тех, кто пребывал на палубе «Орденоносного Стража». Впрочем, имей капитан штурмовиков возможность еще больше сократить пребывание в течениях варпа, он бы, несомненно, пошел на это. Йозеф всеми фибрами своей души ненавидел варп, несмотря на то, что очень часто с ним соприкасался во время перелетов.

Часть из того времени, что их корабль скользил по нематериальному пространству, Берн провел в корабельном Храме, вознося мольбы Бессмертному Владыке, чтобы Он даровал их экипажу легкий путь через пустоту. На этот раз, как и в большинство предыдущих перелетов, Бог-Император не обделил их корабль Своей Милостью, так что «Орденоносный Страж» беспрепятственно добрался до Ушбелы.

В принципе, всего лишь единожды за свою жизнь Йозеф Берн попал в серьезную передрягу, когда их корабль, ведомый через Имматериум едва в нем не сгинул, сбившись с проложенного курс, и пробыв в пути в десять раз больше предполагаемого времени. Но именно этот инцидент стал причиной того неиссякаемого источника ненависти к варпу, который царил в душе Берна и через двадцать лет после того памятного случая и, скорее всего, не убавил бы своей силы и остроты даже за триста лет или пятьсот.

Завершив молебен и покинув корабельный Храм, Йозеф Берн направился в свою каюту. Там, оставшись совершенно один, он позволил себе немного отдыха. Поставленная перед его отделением задача была выполнена, хоть и не так, как планировалось изначально. Шесть выживших из Рэкума были доставлены на борт «Орденоносного Стража» и сейчас получали всю необходимую помощь. Обо всем произошедшем через астропатический хор были уведомлены инквизиторы на Ушбеле, представляющие там отделение Ордо Еретикус, Командорство Адепта Сорроритас, а также Депортаменто Муниторум и подразделение Официо Префектус.

Первым из всех эвакуированных с Ферро Сильва пришел в себя инквизитор Барро. Он очнулся почти сразу после того, как был поднят на борт «Орденоносного Стража», и тут же был помещен в хирургон для аугментации конечностей.

Состояние остальных спасенных было намного хуже.

Один из гвардейцев, поднятых на борт, несмотря на старания военных медиков, умер из-за серьезной черепно-мозговой травмы, так и не придя в сознание. Вместе с ним к Трону едва не отправился один из комиссаров из-за серьезного ранения и кровопотери. За ее жизнь боролись в течение всего перелета, и только к его завершению в данном вопросе была достигнута хотя бы относительная стабильность.

Еще один гвардеец, второй комиссар, а также Палатина сестринства, продолжали пребывать без сознания, не смотря на отсутствие каких бы то ни было видимых физических повреждений.

Все эти факты были указаны Берном в отчете, ответом на который стал лишь короткий приказ, полученный им через астропатов за несколько часов до прибытия на орбиту Ушбелы. Ему предписывалось, как только «Орденоносный Страж» встанет в орбитальные доки на орбите, отправить эвакуированных с Ферро Сильва в ближайшее медицинское учреждение. После этого Йозефу Берну и его подразделению штурмовиков надлежало пересесть на борт «Дарящего Молнии» и следовать на мир №649/VJ-3/5. Остальные инструкции Берн должен был получить во время перелета корабля до означенного пункта назначения.

АЛИТА ШТАЙН
«Странно… — мысли ее растекались загустевшим, перебродившим медом. — Умирать совершенно не больно. Я умерла?»

Безумный хоровод воспоминаний отбросил ее в недавнее прошлое и, подхватывая, закружил в своем безудержном танце. Мысли путались, сменяясь одна на другой.

«Я умерла? Где я? Почему вокруг столько шума? Кто-то зовет меня по имени. Кто?»

Несколько раз Алите казалось, что она пришла в себя, но связь с окружающим миром была настолько хрупка и ненадежна, что обрывалась почти тут же, и Штайн вновь проваливалась в черную дремоту. Во время очередного пробуждения ее сознание смогло выхватить самые главные события, которые произошли с ней за последнее время. Теперь она находилась на борту одного из кораблей Империума, который уносил ее от Ферро Сильва к другому миру. За несколько часов до того, как корабль прибыл на орбиту Ушбелы, Алита Штайн полностью пришла в себя, так что к встречающим ее сестрам из местного Командорства Палатина вышла самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи.

В сопровождении четырех сестер «Аргус» доставил Штайн в Командорство, где, как выяснила Алита, до сих пор была Канониссой Августа Борго, с которой Палатину связывали узы давнего знакомства.

Августа встретила Штайн сдержано. Она внимательно выслушала рассказ Алиты, не прерывая ее и не задавая никаких вопросов, лишь изредка кивая в такт льющимся словам сестры. Несмотря на то, что Борго принадлежала к самым воинствующим Сороритас, коими являлись Сестры Битв, она была известна, как крайне рассудительная и спокойная, никогда не принимающая скоропалительных решений и не отдающая поспешных приказов.

Дослушав повествование Штайн, Августа поднялась с трона, установленного во главе большой залы, где они беседовали, и своим мелодичным, способным превращаться в трубный глас на поле сражения, голосом, произнесла слова успокоения, которые были так нужны сейчас Алите. Канонисса призывала свою сестру Палатину уединиться в одной из келий и посвятить время молитвам и восстановлению душевного здоровья, в то время как сестры из числа Госпитальер, что находились при Командорстве, должны были сделать все необходимое, чтобы Штайн полностью восстановила здоровье физическое.

И вот теперь Алита, сложив руки на груди в аквилу, стояла на коленях в небольшой келье. Ее глаза были закрыты, а губы беззвучно шептали молитву. Всего одну, которую она повторяла снова и снова.

«Не было, нет и не будет никого более могущественного и милосердного, чем Бессмертный Бог-Император».

САМУИЛ РЭЙК
Пока Рэйк изучал всю информацию, предоставленную ему инквизитором Сегрино, последний молчал, с каменным видом ожидая, когда его коллега полностью ознакомится с делом. Наконец, Самуил поднял голову, оторвав взгляд от инфопланшета, и тогда Владас заговорил своим немного глухим баритоном, чуть растягивая на концах слова.

— Этот случай с инквизитором Барро и остальными, эвакуированными вместе с ним с 632—4/R, требует тщательного рассмотрения, — заявил он, взглянув на инквизитора Рэйка исподлобья. — Намного более тщательного, чем может показаться с первого взгляда.

Рэйк не ответил. В его памяти всплыл случай, произошедший много лет тому назад и о котором Самуил узнал относительно недавно. Именно он вспомнился инквизитору, едва Владас упомянул о необходимости тщательной проверки всех обстоятельств спасения выживших с мира 632—4/R, значащегося как Ферро Сильва.

Более полувека назад произошло нечто похожее. Семеро чудесным образом выживших оказались впоследствии разносчиками чумной заразы, которая распространилась довольно быстро, особенно, если учесть статус и занимаемые посты тех семерых выживших. Материалы этого дела, последствия которого затянулись не на один год, инквизитор Рэйк обнаружил в архиве, занимаясь одним из расследований. Он внимательно изучил оказавшиеся у него в руках материалы и сейчас, проведя параллель между событиями пятидесятитрехлетней давности и теми, что совсем недавно произошли на Ферро Сильва, понимающе кивнул инквизитору Сегрино.

— Разумеется, инквизитор, — его голос в противовес голосу Владаса был высок и непременно был бы звонок, если бы не прорывающаяся время от времени хрипота, делающая его похожим на рваные крики птиц. — И могу предположить, что работы по данному делу хватит на нас двоих и что привлекать других инквизиторов к данному расследованию не имеет смысла.

— Согласен с вами, господин Рэйк, — просипел Владас Сегрино. — Два инквизитора для подобного расследования в самый раз.

— Но как я понял из предоставленной информации, среди эвакуированных лиц есть представитель Святой Инквизиции.

— Совершенно верно, — Владас кивнул. — Инквизитор Барро сейчас находится на борту «Орденоносного Стража», который скоро доставит всех эвакуированных с Ферро Сильва на Ушбелу.

— Барро. Барро… — инквизитор Рэйк слегка нахмурился. — Его наставником, если мне не изменяет память, был достопочтенный Теодор Ренвель.

— Да, — Сегрино кивнул, и произнес чуть более хмуро, чем до этого. — Старик слишком рано дал своему ученику Инсигнию и полномочия Инквизитора.

— Лорд инквизитор Теодор Ренвель был непререкаемым авторитетом, и его решения никто и никогда не подвергал оспариванию, — осторожно заметил Рэйк.

— И не исключено, что в этом была ошибка многих, — возразил Владас, сдвинув свои тонкие брови к переносице.

Самуил не ответил. Он вернулся к изучению информации на инфопланшете и заговорил спустя довольно продолжительное время.

— Думаю, что дальнейшую судьбу инквизитора Барро, лучше будет решать коллегиально, вместе с другими инквизиторами, которые сейчас присутствуют на Ушбеле. Что же касается остальных участников событий, мы разберемся с ними сами. Без посторонней помощи.

— Согласен с вами, инквизитор, — ответил ему Владас, и, сотворив аквилу, он поднялся из-за круглого стола, за которым они оба сидели, направившись к выходу из небольшого кабинета.

Самуил Рэйк дождался, когда за инквизитором Сегрино закроется дверь. Затем он поднялся из-за стола и сам сложил на груди аквилу. Инквизитор простоял так в молчании несколько секунд и, опустив руки, на выдохе произнес:

— Безжалостность — доброта мудрого.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Она почувствовала, как воздух проникает в легкие. Не затхлый и не свежий, он нес в себе горечь препаратов и ни с чем несравнимый запах медицинских сервиторов. Из-за грани небытия медленно в ее тело возвращалась боль. Она зарождалась в правом подреберье и неспешно расползалась на всю грудь. Веки были настолько тяжелы, что ей стоило огромных усилий хоть чуть-чуть их приподнять, и вскоре в меру тусклый свет приобрел краски. Он расплылся перед щурящимися, слезящимися глазами синим пятном, отдаленно напоминая не то небо, не то какой-то потолок, постоянно подрагивая перед мутнеющим взором.

«Обычно здесь серое небо», — подумала Атия, вспоминая вечно покрытые кучными облаками небеса Ферро Сильва.

До ее слуха долетело ее собственное дыхание, слабое и прерывистое.

«Я жива».

Эта мысль показалась ей более осознанной, чем предыдущая. Хольмг попыталась вспомнить, где находится, и несколько раз сжала кисть левой руки в кулак, проверяя ее подвижность. Распухшие пальцы загудели от прилившей к ним крови.

«Как долго я здесь лежу?»

Атия сделала усилие, чтобы подняться, но так и осталась распростертой в пространстве, почти не чувствуя собственного тела и лишь ощущая нарастающую гудящую боль где-то глубоко в грудине. Веки еще больше потяжелели и начали закрываться несмотря на все ее усилия напротив открыть их как можно шире.

— Это невозможно, — раздался откуда-то сверху тяжелый и немного хриплый мужской голос. — На ее восстановление потребуется несколько недель. Пациентку нельзя сейчас транспортировать.

— Это приказ Святой Инквизиции, — этот голос был чистым, ровным и бесстрастным. — Она пойдет с нами.

— Но она не в состоянии ходить! — возразил первый голос.

— Это приказ Святой Инквизиции, — повторил второй голос и произнес куда-то в сторону. — Погрузить и зафиксировать для надежности.

Атия почувствовала сильный толчок. Потом к голове резко прилила кровь, и перед глазами замаячили бордовые пятна. Ей так и не удалось открыть веки, чтобы посмотреть, что происходит. Она почувствовала, что опирается на что-то ногами, и тут же боль в груди разлилась с новой неистовой силой. Дышать стало почти невозможно, бордовые пятна перед глазами стали еще темнее, и она почувствовала, как у самого виска до предела вздулись пульсирующие вены. В ушах зашумело, и остатки ее сознания рассыпались бесцветными осколками.

…Серые небеса Ферро Сильва разрыдались мелким, холодным дождем…

Атия Хольмг отключилась.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Первая ее мысль была о том, что она все еще жива. Эта мысль, как и ее осознание, пришла одновременно с холодом, который сковал все ее изможденное, ослабевшее тело. Атия попробовала пошевелиться, но поняла, что не может этого сделать. Она открыла глаза и попыталась проморгаться, прогоняя навалившуюся на глаза темень, но это не помогло. На ее лицо была накинута какая-то ткань, которая мешала ей осмотреться. Руки, ноги, как и все остальное тело, противно ныли, а мерзкий, предательский холод проникал все глубже, вынуждая ее мелко дрожать, сотрясаясь.

Она не могла сказать, сколько так пролежала, но через некоторое время раздались размеренные приближающиеся шаги. Судя по звукам, к ней подошло несколько человек. Потом чья-то рука сорвала с лица плотную ткань, мешающую смотреть, и на мгновенье Хольмг ослепла от света.

— Назовите себя, — приказал кто-то властным тоном, привыкшим отдавать приказы.

— Комиссар Атия Хольмг, — собственный голос показался ей глухим и хриплым до неузнаваемости.

— По какому праву вы носите комиссарский кушак? — сурово спросил голос, и Атия наконец различила стоящего перед ней человека.

Он был одет в черный плащ с высоким воротником, на передней стойке которого гордо красовалась Инквизиторская инсигния. Его голову скрывал островерхий капюшон того же самого плаща, и раздающийся из-под него голос казался от этого более приглушенным.

— Я получила его из рук Лорда-Комиссара Гая Октавиана Тумидуса вместе со статусом, правами и обязанностями комиссара Имперской Гвардии, — про себя Атия отметила, что температура в комнате еще понизилась, и что ее и без того охрипший голос, начинает дрожать, несмотря на все прикладываемые ею усилия.

«Очень плохо, — подумала про себя Хольмг. — Я не должна выглядеть слабой. Комиссар не имеет права выглядеть слабым».

Инквизитор сначала склонился над ней чуть ниже, потом едва заметно кивнул кому-то и отошел. Спустя несколько секунд Атия почувствовала резкий укол в шею, и обжигающая холодом струя введенного препарата ударила по напрягшимся венам. В голове прояснилось и помутилось одновременно, и вместе с этим к горлу подкатил омерзительный ком тошноты. Хольмг поняла, что еще чуть-чуть, и она потеряет сознание. Перед расплывающимся взором вновь мелькнула фигура инквизитора, на этот раз показавшись Атии неестественно вытянутой и как будто плоской.

— Сыворотка правды, — прошептала она, а быть может, подумала про себя.

— По какому праву на тебе комиссарский кушак? — на этот раз, голос звучал так, словно кто-то торжественно бил в набат.

Хольмг показалось, что сейчас от нарастающего холода у нее застучат зубы.

— Я, комиссар Имперской Гвардии Атия Хольмг, получила этот кушак, как символ ответственности, обязанностей, прав и полномочий комиссара, лично из рук Лорда-Комиссара Тумидуса, — Атия выплевывала слова, изо всех сил стараясь унять дрожь в голосе и теле.

— Лорд-Комиссар Тумидус погиб и не может подтвердить ваши слова. Погиб, как и все остальные. Почему выжила ты? — голос был настолько громким, что зазвенело в висках, и Хольмг показалось, что у нее из ушей пошла кровь.

«А почему я выжила?» — невольно подумала (или произнесла это вслух?) она и попыталась мысленно восстановить события прошлого.

Правый бок мгновенно отозвался тянущей болью, напоминая о сломанных ребрах. Атия повела окрест рассеянным взглядом и, сдерживая волнообразные, постепенно усиливающиеся позывы рвоты, произнесла заплетающимся языком:

— Я должна была умереть, — она шептала слова, отрешенно глядя на то, как фигура инквизитора начинает рассыпаться прямо перед ней на мелкие части. — Я жива только милостью Его.

А потом она перестала понимать происходящее. Не осталось ничего, кроме бесконечного, вызывающего нестерпимую боль холода, льющегося по венам и замораживающего все изнутри. Хольмг больше не видела инквизитора. Вообще, никого и ничего, и лишь чей-то голос продолжал громыхать, оглушая ее, заставляя кровь сочиться из заложенных ушей. Звук этого голоса был настолько силен, что Атия не могла разобрать слов, что вырывались, подобно вихрю, слыша, лишь не прекращающийся грозный гул. И все же, в последний момент уловив в его чудовищном реве вопрос, она, уже теряя сознание, с трудом прошептала:

— Я его заслужила.

Потом наступил мрак.

УЭББ ТОРРИНГТОН
Ужас и величие происходящего парализовали его, сжав самое сердце и не давая вздохнуть онемевшей грудью. Возглас, который едва не вырвался наружу, застыл подобно заледеневшей капле воды, а потом разбился где-то в глубине напряженной гортани. Жар и боль в простреленной ноге казались чем-то неправдоподобным, миражом, иллюзией боли, на которую не стоило отвлекаться. Бой, грохотавший вокруг, крики и стоны, проклятия и литании, все вдруг стихло, словно кто-то лишил Уэбба слуха. Но зрением он продолжал видеть вокруг падающие кровоточащие тела, пронзенные, распоротые, выпотрошенные, прожженные насквозь энергетическими лучами и уничтоженные взрывами. Искалеченные люди широко разевали свои рты, в неудержимом стремлении возвестить миру о той неимоверной боли, что обрушивалась на них, и падали в абсолютном безмолвии, с искаженными агонией лицами.

А потом замерло само время. Уэббу показалось, что его безжалостно разодрало надвое. И одна из его частей продолжала видеть все происходящее с ним, вторым, сквозь странную пелену, охватившую сознание.

Вот он рухнул, вдавленный в окровавленный рокрит, как будто его придавила одна из Химер. Вот к нему со всех сторон подступает пламя, но он находится под неким куполом, сдерживающим смертоносные, жгучие языки жара и огня. Этот жар, способный расплавить металл, удушливый дым, от которого можно задохнуться раньше, чем легкие пожрет огонь, все это осталось за пределами странного купола, истребляя за его незримыми стенами всех и вся до последнего человека. И еретиков и лоялистов. Крохотный островок, на котором сейчас лежал Уэбб и еще несколько человек, полностью погрузился в океан жидкого пламени, затмившего собой все: и небо, и здания, и тела вокруг, что истлевали в ничто. А когда буйство огня снаружи закончилось, Уэбб увидел приближающихся людей. Они шли в его сторону по морю черного пепла, который теперь был повсюду, сменив собой разливающееся рыжее пламя. Пепел был везде. Он проливался странным дождем, то опадая хлопьями вниз, то возносясь обратно вверх. Он забивался в нос и горло, заставляя дышать тихо. Настолько тихо, что могло показаться, что ты не дышишь вовсе.

Затем всех их, кто лежал рядом с Уэббом и кто не превратился в пепел и прах, уничтоженный неистовством огня, подняли на борт корабля. Там, его положили в отдельную каюту, состоящую из единственной койки, к которой его зачем-то пристегнули наручниками. И он не понимал, из каких соображений это было сделано, для безопасности его самого, или из опасений, что он может причинить вред кому-то другому. Уэбб не понимал этого и особо не задумывался на эту тему, как и на любую другую. Потому что в то самое время, пока его поднимали на носилки, грузили в шаттл с Имперской аквилой на борту, несли по коридорам корабля и пристегивали к узкой койке; пока он, лежа на ней, упирался опустошенным взглядом в потолок, не подавая иных признаков жизни, кроме едва различимого слухом дыхания; другой он надрывно кричал выгорающими легкими, корчась в агонии, объятый огнем и мучимый нечеловеческими страданиями, которые все не заканчивались и не заканчивались.

АТИЯ ХОЛЬМГ
На несколько дней ее оставили в покое. Первые два или три из них Атия провела, лежа в полубреду, плохо понимая, где находится, и не различая смены суток. Этому способствовало и то, что ее поместили в камеру, где отсутствовали иные источники света, кроме одной лампы, которая освещала крохотное помещение своим тусклым светом постоянно, не выключаясь ни на минуту. К боли в сломанных ребрах теперь добавилась еще и головная боль, которая появлялась при каждом пробуждении. Тем не менее, молодой организм брал свое, и Хольмг неумолимо шла на поправку. Кроме того, каждый день к ней в камеру закатывался медицинский сервитор. Он сканировал все ее повреждения, производил диагностику и, тщательно записав полученные данные и сделав Хольмг необходимую инъекцию для ускорения регенерации, укатывался, оставляя ее в одиночестве. Помимо него, еще дважды в день Атию посещал рабочий сервитор, который привозил стандартный паек и небольшое количество питьевой воды. И так продолжалось до тех пор, пока она не начала подниматься с постели.

Как только стало понятно, что жизнь Хольмг вне опасности, а сама она полностью в сознании, камеру, где Атию содержали, посетил представитель Инквизиции. Высокий, с хорошо прокачанной, рельефной мускулатурой, которую не могли скрыть никакие одежды, он, казалось, заполнил собой все пространство небольшой камеры. Настолько, что сопровождающие инквизитора штурмовики потерялись за его широкой спиной.

— Представьтесь, — произнес он, внимательно изучая Хольмг.

— Комиссар Имперской Гвардии Атия Хольмг, — отозвалась она чуть с хрипотой в голосе, одаривая вошедшего Инквизитора таким же пристальным, изучающим взглядом. — Где я, и в качестве кого я тут нахожусь?

Услышав ее ответ, Инквизитор сделал какие-то пометки у себя в инфопланшете, затем посмотрел на Хольмг снова.

— Вы находитесь в стенах Святой Инквизиции на основании того, что подозреваетесь в ереси, предательстве Императора и измене Империуму.

— Я не…

Инквизитор властно поднял руку, прерывая Атию:

— Все вопросы и возражения вам будет позволено высказать в свое время тому должностному лицу, которое будет вести ваше дело. А пока набирайтесь сил перед предстоящим допросом, — он упреждающе поднял руку. — Обвинения, выдвинутые в вашу сторону, довольно серьезны. В том случае, если ваша невиновность не будет доказана, вас ждет суровое и, несомненно, справедливое наказание. Пока у вас еще есть время, настоятельно рекомендую тщательно восстановить в памяти все предшествующие события, вспомнить все свои прегрешения перед Лицом Императора и, раскаявшись в них со всей искренностью и смирением, понести заслуженную, в соответствии со своими деяниями, кару. Своим раскаянием вы ускорите завершение процесса, сбережете бесценное время и заслужите прощение перед своей казнью. Подумайте над этим.

Сказав это, инквизитор развернулся. Он вышел из камеры, не произнеся более ни слова, оставив Атию одну наедине с вопросами, вызванными его появлением.

А на следующий день в камеру к ней вошли двое силовиков, чтобы отвести на допрос.

Комната, в которую ее привели, не отличалась оригинальностью и, как и любое подобное помещение, сочетала в себе строгость и мрачность. Небольшой стол, два пласталевых стула, стоящие от него по разные стороны, и лампа, направленная так, чтобы бить светом в лицо одному из сидящих за этим столом. Стул, предназначенный для допрашиваемого, неудобно отстоял от стола и имел специальные фиксирующие крепления для рук и ног, а почти на самом верху его высокой спинки имелось аналогичное крепление, чтобы можно было также зафиксировать голову допрашиваемого. Несколько изречений, выбитых на стене, с Имперской аквилой над каждым из них, завершали убранство комнаты.

Двое сопровождающих ее силовиков ввели и усадили Атию на место, предназначенное для подозреваемого. Свет лампы, тут же резанувший по глазам, заставил Хольмг чуть дернуть головой и зажмуриться. В ответ на это непроизвольное движение один из силовиков тут же надел на ее голову удерживающий металлический обруч, так что теперь Атия могла смотреть только прямо перед собой, не имея возможности отвернуть голову. При этом ее руки и ноги оставались свободными, не пристегнутые к браслетам, вделанным в стул.

Оставив ее в таком положении, оба силовика молча покинули небольшое помещение, и Атия услышала, как за ними защелкнулись магнитные замки. Тогда она закрыла глаза, чтобы яркий свет не резал их, но даже сквозь опущенные веки он, казалось, проникал вглубь, неприятно обжигая лицо. Некоторое время Хольмг так и сидела с закрытыми веками, но постепенно начала открывать их, заставляя слезящиеся глаза привыкать к слепящему их свету. Едва ее взгляд сфокусировался, чтобы смочь детально разглядеть выбитые на стенах надписи, как одна из них, приковала к себе взгляд Атии, впиваясь словно клещами в ее сознание:

«Раскайся! Ибо завтра ты умрешь!»

Справа от этого высказывания, на периферии полуразмытого зрения, Хольмг разглядела еще одно:

«Молитва очищает душу, а боль — тело».

Не имея возможности отвести взор и окинуть им остальное помещение, Хольмг, часто моргая от слепящего света, смотрела на эти два изречения, ожидая, когда наконец придет тот, кому ее надлежало допрашивать. В том, что ее привели сюда с целью долгого и тщательного допроса, она не усомнилась ни на мгновенье

Прошло не менее четверти часа, прежде чем замки за ее спиной щелкнули снова, и дверь, ведущая в камеру, открылась. Следом раздались размеренные шаги, гулко отдающиеся от пустых стен, и перед ней, пройдя по другую сторону стола, возникла фигура вошедшего человека. Первое, что Атия увидела, это силуэт, затянутый в черную кожу, и только тогда, когда человек уселся на стул напротив, она смогла рассмотреть его лицо.

Немолодой, потерявший возраст мужчина обладал чуть заостренными чертами лица и бледной кожей. Он был худощавого телосложения, и обтягивающий костюм это только подчеркивал. Человек сел на стул, сделал кому-то за спиной Хольмг знак рукой и, после того как раздался звук закрывающегося на двери замка, с каким-то скучающим выражением на лице посмотрел на Атию:

— Представьтесь, — его голос был мелодичным и шел в какое-то несоответствие со всем его внешним видом и нескрываемой скукой на лице. — Назовите свое полное имя, место рождения и статус.

— Хольмг Атия. Уроженка Кадии. Воспитанник Схола Прогениум. На данный момент являюсь комиссаром Имперской Гвардии. Этот статус получен мной по решению Лорда Комиссара Гая Октавиана Тумидуса в процессе завершающего этапа обучения. Мое введение в статус комиссара произошло несколько недель назад на планете Ферро Сильва. До этого находилась в статусе кадета-комиссара на завершающем этапе обучения в Схола Прогениум.

Краем глаза Хольмг увидела, как у нее из-за спины выплыл сервочереп. Медленно он пролетел чуть дальше, зависнув сбоку от стола так, что стал едва различим, и принялся фиксировать все произнесенное, издавая при этом тихий шелест исторгаемого из своего оскаленного зева испещренного сделанными записями длинного свитка. Но Хольмг не волновало, что кто-то записывает ее слова. Все происходящее казалось ей странным, однако она твердо решила дождаться объяснений от допрашивающего, предположив, что рано или поздно он сообщит причину ее нахождения здесь.

Из восстановившихся за последние несколько дней воспоминаний она знала, что была серьезно ранена в одном из последних боев, перед тем как выжившие защитники Рэкума предприняли попытку прорваться через ряды еретиков к одному из зданий. Возглавлял этот прорыв инквизитор, рядом с которым Атия и находилась в их последнем бою. Все дальнейшее вспоминалось словно сквозь туман.

Она сосредоточилась на сидящем перед ней человеке. Тот, почувствовав на себе ее взгляд, пристально заглянул допрашиваемой в налитые кровью глаза:

— Вам удобно, комиссар Хольмг?

Вопрос прозвучал настолько искренне, что могло показаться, будто человек, его задавший, действительно обеспокоен удобством своего собеседника.

— Вы могли бы сделать свет менее ярким? — никак не в состоянии избавиться от хрипов в голосе попросила Атия.

— Это вопрос? — не меняя интонации в голосе, поинтересовался человек в черном и тут же, не дожидаясь ответа, продолжил. — Император — наш Свет путеводный. Надежды человеческой луч средь Галактики тьмы. Вам известна эта литания, комиссар Хольмг?

— Так точно, известна.

— Известна, — протянул допрашивающий. — Это замечательно. Неужели вы предпочли бы остаться во тьме, комиссар Хольмг? Скажите. Если это так, если тьма вам более предпочтительна, я оставлю вас в ней.

Несмотря на всю мягкость, с которой произнес эти слова человек, Атия безошибочно распознала в них скрытую угрозу.

— Я никогда бы не отказалась от Света Императора, — ответила она. — И никогда не предпочла бы Его Свету тьму.

— Хорошо, — допрашивающий кивнул. — В таком случае, продолжим.

Он достал откуда-то небольшой инфопланшет и, пролистав на нем несколько страниц, снова пристально посмотрел Хольмг в покрасневшие от нестерпимо яркого света глаза:

— Вы утверждаете, что являетесь на данный момент действующим комиссаром Имперской Гвардии… — он вдруг извиняющийся улыбнулся. — Забыл. Как вы сказали, кто вручил вам комиссарский кушак?

— Комиссарский кушак я получила из рук Лорда-Комиссара Гая Октавиана Тумидуса, как символ статуса, вместе с правами, полномочиями и обязанностями Комиссара Имперской Гвардии.

— Ах, да. Вы говорили, — допрашивающий снова улыбнулся. — А не напомните, при каких обстоятельствах он вам его вручил? Был ли при этом Лорд-Комиссар Тумидус ранен? Быть может, находился на грани смерти? Был вменяем? Не был ли подвергнут какому-либо чужеродному влиянию с чьей-то стороны? Или, может, вы подозреваете, что Лорд-Комиссар Тумидус находился в тот момент под гнетом неких сил и воздействий?

Задавая последовательно все эти вопросы, допрашивающий внимательнейшим образом следил за малейшим изменением выражения лица Хольмг.

— Вручение кушаков происходило всему нашему кадетскому корпусу. Большинству кадетов, эта честь была оказана посмертно. Лорд-Комиссар Тумидус на тот момент был после ранения, однако ничто в его словах или действиях не указывало на то, что он находился в состоянии невменяемости, дезориентации или был под чьим-либо влиянием.

Допрашивающий как-то неопределенно кивнул, затем поднялся со своего места и, зайдя Атии за спину, спросил:

— Скажите, комиссар Хольмг, — начал он, — я буду обращаться к вам именно так, пока мной не будет доказано, что ваш статус, о котором вы заявляете, неправомерен. Так вот. Скажите мне, комиссар Хольмг, вы смогли бы определить, будь я одержим демоном или если бы я подвергся ментальному контролю со стороны могущественного псайкера?

— Полагаю, что да, — Атия не шелохнулась, не дернула головой в бессмысленной попытке проследить собеседника взглядом, а лишь только закрыла уставшие глаза, давая тем хоть немного отдохнуть от обжигающего света.

— Полагаете? — в голосе человека прозвучала легкая ирония. — Вы настолько глупы или самонадеянны? Или, что вероятнее всего, вы никогда не сталкивались с подобными случаями. Так откуда у вас взялось это суждение, что вы сможете распознать подобное коварство? Можете не отвечать. Это был не вопрос, а всего лишь мои размышления вслух. А ваш ответ уже внесен в протокол, так что изменить его более невозможно. Однако продолжим. И хочу еще раз заострить ваше внимание на том, что все, что вы здесь говорите, вне зависимости, является это правдой или ложью, фиксируется несколькими устройствами. На тот случай, если я вдруг забуду точную формулировку ответа, данного вами.

Инквизитор замолчал, сделав паузу, а когда заговорил снова, его голос уже раздавался не из-за спины Хольмг.

— Кажется, вы устали, — почти ласково, произнес он, — или вы просто не хотите меня слушать?

На этих словах Атия вмиг открыла глаза, отчего свет резко полоснул по зрачкам, заставляя те вновь заслезиться. Сквозь пелену слез на глазах Хольмг увидела, что допрашивающий вернулся на свое место. Теперь на его черном обтягивающем камзоле, красовалась Инквизиторская Инсигния. Она свисала на короткой серебристой цепочке чуть ниже высокого воротника-стойки, доходящего допрашивающему до подбородка.

— Никак нет, господин инквизитор, — одно из ее век дрогнуло, и по щеке скатилась слеза. — Я не устала и внимательно вас слушаю.

Про себя Атия удивилась, насколько бесшумно Инквизитор переместился из-за ее спины, обратно за стол.

— В таком случае, продолжим нашу беседу. Мы остановились на том, что Лорд-Комиссар Гай Тумидус был ранен, после чего, в силу неизвестных вам обстоятельств, принял решение о присвоении всему вашему кадетском корпусу статуса комиссаров, не взирая, насколько каждый из кадетов был подготовлен и обучен. Как и не задумываясь над тем, допустимо ли было наделять вышеозначенных кадетов всей полнотой власти, которую подразумевает статус комиссаров.

— Никак нет, господин инквизитор, — возразила Хольмг.

Инквизитор улыбнулся.

— Вы наблюдательны, комиссар Хольмг. Это похвально и говорит в вашу пользу. В известном смысле, — улыбка спала с его губ так же быстро, как и появилась на них. — Так с чем же вы не согласны? С тем, что Лорд Комиссар Тумидус был ранен? Или с тем, что он возвел весь ваш кадетский корпус в статус комиссаров? Быть может, он поделился с вами своими соображениями, которые толкнули его на принятие столь ответственного решения? Или вы присутствовали при том моменте, когда он данное решение принимал?

— Никак нет, господин инквизитор. По первым двум пунктам у меня нет возражений. Наш Лорд-Комиссар, Гай Октавиан Тумидус, действительно был ранен. И вручение нашему кадетскому корпусу кушаков происходило после его ранения. Относительно вашего последующего вопроса, нет, Лорд-Комиссар Тумидус не делился со мной своими соображениями, и не обсуждал принимаемые им решения. И тем не менее…

— Только с вами? — перебил Атию инквизитор. — Значит ли ваш ответ, что он обсуждал свои решения с кем-то другим из кадет-комиссаров?

— Насколько мне известно, нет, господин инквизитор.

— Насколько вам известно, — повторил следом за Хольмг допрашивающий.

Справа раздалось долгое шуршание, и очередной исписанный свиток выскользнул из сервочерепа.

Инквизитор подошел к длинным, узким полоскам бумаги и, подняв их, вернулся за стол. Он сосредоточил свое внимание на них и, когда заговорил, продолжал их читать, не отрываясь и не глядя на Атию:

— Вот тут вы утверждаете… — он сделал небольшую паузу. — Да, как вы думаете, были у Лорда-Комиссара любимчики среди кадетов?

— Нет, господин инквизитор, — уверенным тоном произнесла Хольмг. — У Лорда-Комиссара Тумидуса не было ни любимчиков, ни исключений.

— Это действительно так? — инквизитор поднял на Атию взгляд, оторвавшись от записей, сделанных сервочерепом. — Или это опять только ваше мнение, основанное на личных, не всегда полных, как мы это выяснили, наблюдениях?

— Господин инквизитор, меня учили быть бдительной, внимательно наблюдать за происходящим и за поведением окружающих меня людей, относясь как к ним, так и к себе, с повышенными требованиями. Также меня учили делать логические умозаключения и быстро принимать решения в изменяющихся обстоятельствах, основываясь на собственных наблюдениях, а также — исходя из Священной Воли Императора, Лекс Империалис и приказов, ниспосланных командованием.

— Безусловно, — холодно ответил Инквизитор. — Вас этому учили в Схоле. Весь вопрос, насколько вы продвинулись в данном обучении.

Он выдержал небольшую паузу, перед тем как продолжить:

— Так вы утверждаете, что ваше обучение можно считать оконченным, и на вас можно возложить всю степень ответственности комиссара Имперской Гвардии, вверив вашему контролю моральный дух войскового подразделения с правом нести Волю Его на поле битвы и вершить суд там, где это необходимо?

— Решение относительно моей подготовки было принято Лордом-Комиссаром Тумидусом, — Атия старалась говорить ровно, не выказывая того, насколько беспощадно у нее болели глаза и голова от непрекращающегося света.

— А вы, комиссар Хольмг? — спросил Инквизитор. — Вы сами вручили бы себе кушак, обладай вы такими правами и полномочиями?

На мгновение между ними повисла пауза, и Атии показалось, что вместо ослепляющего, обжигающего света лампы она видит серое небо над Ферро Сильва. Перед внутренним взором пронеслись картины недавнего прошлого. И лица. Кадис. Авель. Леман. Клавдия. Тэрон. Байон. Кальяс. Джонас.

— Да, — коротко и бесконечно твердо ответила Хольмг спустя мгновение. — Весь наш кадетский корпус и я, как один из его кадетов, заслужили кушаки и статус комиссаров Имперской Гвардии.

АЛОНСО БАРРО
Небольшая Часовня была выстроена с таким расчетом, чтобы в ней могло находиться не более пяти человек одновременно. По Имперским меркам она была совершенно крохотной в основании и с потолками, уходящими столь высоко, что изображенные на нем картины были едва различимы. Коленопреклоненный человек, что стоял сейчас между четырех постаментов, три из которых занимали величественные статуи, изображавшие Императора и Его окружение, не разобрал бы, что изображено вверху, если бы поднял туда голову. Но он не смотрел вверх, а лишь прямо перед собой, едва заметно склонив голову.

На первом из постаментов была воздвигнута статуя, изображавшая ВсеОтца во времена Великого Крестового Похода. Повелитель человечества стоял, уперев широкий клинок в землю у Своих ног, устремив Свой орлиный взгляд вдаль, словно окидывал им бесконечные просторы галактики. Скульптор оказался столь гениальным, что ему удалось передать ощущение динамики даже в неподвижном изваянии Избавителя людей и придать такую подвижность Его строгим чертам лица, что казалось, Император сейчас заговорит и наполнит Часовню раскатистым громом своего божественного голоса.

Рядом с величественной фигурой Владыки галактики в блестящих золотом доспехах замер Его верный Кустодианец с Императорским штандартом в руках. Лицо вечного стража скрывал шлем, венчал который развевающийся под порывами незримого ветра алый плюмаж; а плечи покрывал такой же алый плащ.

Во второй экспозиции Всеблагой Повелитель был изображен смертельно раненым после битвы с Архипредателем, и Его обессиленное тело с двух сторон поддерживали двое Его сыновей. Лица обоих могучих гигантов, казавшихся подростками рядом с фигурой своего Великого Отца, были полны скорби и решимости отмстить врагам человечества за столь дерзновенное покушение на Возлюбленного всеми Пастыря людей и Предводителя Великого Крестового Похода.

На третьем постаменте Бессмертный Бог-Император восседал на Золотом Троне в Санктуме, где по обеим сторонам от него стояло двое Кустодианцев из Его личной охраны. Энергетические копья, которые бессменные стражи святая святых Дворца Императора держали в своих руках, были нацелены вверх и немного вперед, готовые пронзить любого, кто посмел бы осквернить своим присутствием покой Распространяющего Священный Свет Защитника людей.

Но Алонсо Барро преклонил свои колени ни перед одним из этих изваяний Императора. В глубокой задумчивости он склонился перед четвертым постаментом, на котором возвышалась строгая стела, уносящаяся высоко вверх, под самые своды Часовни, неся на своем теле черного мрамора простую выбитую золотом аквилу и ничего более.

Ходили упорные слухи, что изначально скульптор, чье имя было утрачено, планировал изобразить Возлюбленного всеми ВсеОтца в четырех ипостасях. Как Великого Завоевателя, как Мученика, как Защитника, восседающего на Золотом Троне и ведущего вечную войну с губительными силами и как Императора Воскресшего, поднявшегося с Золотого Трона. Говорят, что по задумке Бессмертный Повелитель человечества должен был спускаться с Трона и с самого постамента так, чтобы одной ногой касаться пола самой Часовни. Но этому дерзкому замыслу не дано было воплотиться в жизнь. Скульптор успел высечь только первые три композиции, и постамент для четвертой. Дальнейшая же судьба сего мастера осталась неизвестной, покрытой завесой из тайны и слухов, судя по которым она оказалась столь же печальна, сколь и неприглядна, поскольку, исходя все из них же, оригинальным видением гениального скульптора вплотную заинтересовалась Святая Имперская Инквизиция. Злые языки даже поговаривали, будто интерес к его творчеству оказался настолько пристальным, что планировалось уничтожить все его творения, включая и те три статуи, что ныне украшали крохотную Часовню Раскаяния. Однако, учитывая все обстоятельства и особый талант скульптора, позволивший ему буквально оживить вышедшие из его рук произведения искусства, решено было оставить уже имеющиеся композиции в покое. А на том месте, где должна была располагаться последняя из скульптур, скромно установили аквилу. В конце концов, Часовню освятили и открыли для посещений, предварительно вымарав все упоминания об ее авторе и дав ей имя «Часовня Раскаяния». То ли в связи с тем, что она располагалась в комплексе Экклезиархии, в той его части, где проходили закрытые заседания, на которых решались судьбы инквизиторов, на коих пало подозрение в измене и ереси. То ли являясь скрытым намеком на дальнейшую судьбу скульптура, занимавшегося ее убранством.

Склонившись перед аквилой, Алонсо Барро сложил на груди руки. Его взгляд невольно упал на импланты, заменившие ему кисти и установленные совсем недавно. Затем поднял глаза вверх, к самому пику черной возвышающейся перед ним стелы, словно там, на ее острие, хотел отыскать ответы на все те вопросы, что сейчас рождались в его мозгу, или узреть непоколебимые возражение всем тем сомнениям, что сейчас подтачивали его душу.

Император Воскресший. Барро задумался, каким хотел изобразить Его лицо скульптор. Что незримо должно было измениться в Его Божественном облике, после стольких тысячелетий заточения в клетке собственного тела?

Он не знал ответа на этот вопрос, как и на тот, почему сейчас, когда должна была решиться его собственная судьба и жизнь его висела на волоске, он не просил у Бессмертного Бога-Императора милости или защиты. Не просил помощи и покровительства, а пытался представить Его, восстающего с Золотого Трона.

Внутреннему взору Алонсо предстал исполин в золотой броне. Его взгляд был исполнен неземного пламени, что изнутри озаряло Его взор и весь Его величественный лик. Исполненный божественной мощи, Он поднялся с Золотого Трона, распрямляя затекшие свои члены. Венец, возлежащий на Его иссиня черных волосах, внезапно воссиял еще ярче, как и клинок меча, чья рукоять покоилась в длани Его. Восстав с Трона, что удерживал Его долгие тысячелетия, Бессмертный Бог, Повелитель всего человечества, сделал шаг, и земля, облаченная в рокрит и сталь, сотряслась под могучей поступью Его, Правителя и Защитника.

В этот момент Барро почувствовал себя пылинкой у ног Властителя галактики и, с трудом сдерживая охватившую его дрожь, прошептал:

— Император людей, всего на свете благого Смотритель, Тот, чье могущество неоспоримо. Молим тебя! Спаси нас и сохрани от рук наших врагов. Да одержим верх мы над ними. Озари к победе нам путь. Да одержим мы ее во славу Твоего Бессмертного Имени.

Слова этой молитвы полностью вернули Алонсо то душевное спокойствие, что было утрачено им ранее. Когда едва он только вышел из шаттла после приземления на поверхность Ушбелы, как к нему подошел инквизитор Ордо Еретикус в сопровождении нескольких штурмовиков. Инквизитор Сегрино еще только начал представляться, а Барро уже понял, что должно произойти дальше. Впрочем, в подобном течении событий не было ничего удивительного, и Алонсо не проявил ни удивления, ни возмущения, когда инквизитор Сегрино сообщил ему, что на основании положения, согласно которому все лица, подвергшиеся длительному пребыванию в зараженной ересью местности либо в окружении лиц, признанных еретиками, а так же, кто мог иным способом подвергнуться влиянию губительных сил, должны быть заключены под стражу и допрошены инквизиторами с целью своевременного выявления заражения и предотвращения его пагубных последствий, Алонсо Барро объявляется задержанным Святой Имперской Инквизицией до выяснения всех обстоятельств.

После этого на Барро были надеты магнитные браслеты, какие используют при перемещении заключенных, а самого его погрузили в транспорт, на борту которого гордо красовалась Инсигния.

Все дальнейшее произошло быстро, без каких-либо проволочек и с соблюдением необходимого в подобных случаях протокола. Для начала его подвергли простому допросу без применения каких-либо специальных веществ. Сделано это было скорее для соблюдения принятого порядка, нежели чтобы узнать истину. Абсолютно все из числа тех, кто принял участие в этом допросе, и в первую очередь, сам Барро, понимали всю неэффективность этого действия. Возжелай допрашиваемый что-то скрыть или ввести допросчика в заблуждение, это далось бы ему без особого труда. Далее, последовал более глубокий допрос. Чтобы убедиться в том, что сознание инквизитора Барро не подверглось моральной порче и что на Ферро Сильва не произошло его заражения, был задействован один из псайкеров телепатов, который, проведя с Алонсо Барро почти неделю, смог прийти к заключению, что разум и душа задержанного инквизитора чисты от какой бы то ни было порчи. В немалой степени столь быстрому вердикту поспособствовало то, что и сам Барро являлся псайкером. И порча, коснись она его, в самом деле была бы выявлена без особого труда. Однако на этом счастливая полоса обстоятельств для Алонсо закончилась. Помимо подозрений в осквернении, Барро были выдвинуты обвинения в некомпетентности, следствием которой стали трагические события, имевшие кардинальные последствия для рудного мира 532—4/R.

И вот теперь Барро предстояло предстать перед судом инквизиторов из своего Ордоса, и он не знал, чего можно ожидать от предстоящего разбирательства.

Его размышления были прерваны шумом открываемой двери. Едва услышав этот звук позади себя, Алонсо тут же поднялся с колен. Он развернулся к выходу, навстречу штурмовикам, что должны были сопроводить его к залу суда, и бросил короткий, холодный, исполненный воли и уверенности взгляд на их непроницаемые шлемы, скрывающие под собой такие же непроницаемые лица.

— Ведите, — произнес Барро таким тоном, словно только что дал им соизволение себя конвоировать, и шагнул вперед.

АВГУСТА БОРГО
Канонисса пребывала в раздумьях. Рассказ Палатины Штайн о кровавых событиях на Ферро Сильва к ним располагал. Как и визит инквизитора, состоявшейся несколько часов спустя после их беседы. Слуга Святой Инквизиции потребовал, чтобы Канонисса Борго немедленно передала Алиту Штайн ему под следствие.

Августа вспомнила сверлящий насквозь взгляд инквизитора Сегрино, когда она отказалась отдавать ему Штайн. В тот момент Канонисса увидела в его глазах столько же удивления, что его слову вздумали перечить, сколько и гнева относительно этого факта.

Борго посмотрела на одну из сестер, бывшую ее поверенной помощницей.

— Что ты думаешь по поводу рассказа нашей сестры Палатины? — спросила она, складывая руки на груди словно для молитвы.

Каролина сделала шаг к Канониссе, сократив расстояние между ними, встав настолько близко, чтобы можно было разговаривать шепотом, но при этом не ближе того, что было допустимо этикетом.

— Несомненно, Палатина Штайн не лгала, когда излагала события произошедшие на Ферро Сильва, — смиренно и с уверенностью в голосе произнесла сестра-игуменья, посмотрев на Канониссу.

Августа кивнула:

— Я считаю точно так же, однако мы не можем исключить тот факт, что наша сестра могла попасть под воздействие порчи и, находясь под ним, совершить нечто, за что ее надлежит судить.

— Полагаю, нам надлежит убедиться в ее безгрешности и чистоте, — к уверенности и смирению в голосе сестры-игуменьи добавились нотки леденящей душу стали.

Канонисса кивнула. Она размеренно поднялась с трона, на котором сидела, поравнявшись лицом со своей помощницей. Каролина, увидев это, сделала полшага назад, вновь увеличивая между ними дистанцию.

— Займись этим, — без какой-либо эмоции произнесла Августа. — Я знаю, ты будешь судить без предвзятости.

— Я исполню все, как вы велите, — сестра-игуменья сложила руки на груди в аквилу и низко склонила голову, коснувшись подбородком больших пальцев.

Она продолжила так стоять, пока Канонисса не заговорила вновь.

— Сестра, — обратилась она к Каролине. — Я знаю Палатину Штайн уже более семнадцати лет. И не смотря на то, что я не видела ее последние шесть лет с момента нашей последней встречи, она показалась мне все той же, какой я ее помню.

Каролина подняла голову, расцепив руки и опустив их вдоль тела. Борго на мгновение замолчала, но уже спустя несколько секунд вновь заговорила.

— Я знаю ее достаточно долго, и за все это время у меня не возникло ни единого повода, чтобы усомниться в ее верности Бессмертному Богу-Императору, — почти синхронно с сестрой-игуменьей Августа сложила руки в аквилу. — Поэтому мне потребуются самые весомые доказательства ее чистоты, какие только можно будет найти. Чтобы мое знание Палатины Штайн еще с того времени, когда она была послушницей, не сказалось на моем суждении.

— Не беспокойтесь, Канонисса, — Каролина вновь склонила голову, но теперь почти сразу же ее поняла, взглянув на Борго. — Я буду требовательна и беспощадна в поиске истины, которую нам предстоит установить. И я приступлю к этому немедленно.

АЛОНСО БАРРО
Дослушав до конца обвинительную речь, Алонсо Барро поднялся со своего места.

— Я не хочу оправдываться по каждому высказанному здесь обвинению. Вместо этого я расскажу вам, как все происходило с самого начала, а вы скажете, были ли мои действия и принятые решения справедливыми и продиктованными заботой о благополучии Империума. Или же я превысил свои полномочия и руководствовался личными мотивами, противоречащими Имперской Доктрине.

— В таком случае, поведайте нам, что же произошло на Имперском добывающем мире 632—4/R, Ферро Сильва. И я бы хотел, чтобы вы начали с того, как вообще попали туда. Насколько нам всем известно, корабль Имперского флота «Драгоценный», на борту которого вы находились, следовал курсом на Имперский мир 242—57/S, где вы, насколько нам известно, планировали пересесть на борт «Аврории» и где у вас уже было зафрахтовано место. Как получилось, что вы и находящиеся на борту части Имперской Гвардии высадились на Ферро Сильва?

Алонсо Барро обвел взглядом собравшихся инквизиторов. Ни одного из тех, с кем ему доводилось сотрудничать ранее, или из тех, кто был дружен с его наставником, Теодором Ренвелем, у которого он долгие годы был аколитом. Нет. Его окружали чужие лица, многие из которых были видимы им впервые, на которых не было ни эмоций, ни какой бы то ни было заинтересованности, в принципе. В редких глазах, обращенных в его сторону, он читал скуку или раздражение относительно времени, которое все они должны были потратить, разбирая его дело.

«Будет непросто», — подумал про себя Алонсо, мысленно выстраивая фразы для ответа.

В этот момент двери, ведущие в зал, распахнулись, и в него вошел тот, кого Барро знал, и чье присутствие отнюдь не должно было облегчить ему и без того сложное положение.

Вошедшим был Соломон Руджер, которого до этого момента Алонсо Барро видел лишь однажды, еще будучи аколитом.

…Грузной, тяжелой, при этом, словно подкрадывающейся, чуть пришаркивающей походкой инквизитор Руджер вошел в кабинет Теодора Ренвеля. Не обращая внимания на Барро, стоящего перед столом Ренвеля, Соломон прошествовал к седовласому инквизитору, принимающему отчет у своего аколита.

— Я без приглашения, но вопрос не терпит отлагательств, — произнес он вместо приветствия.

Походная одежда, неестественно смотревшаяся на тучном инквизиторе, несла на себе следы долгого использования и того, что Соломон Руджер совсем недавно побывал в местах, которые было принято называть «клоаками мира», и еще не имел возможности и времени поменять свой наряд.

Этот визитер вызвал у Алонсо недоверие и антипатию с самого начала. Едва кинув в сторону Руджера быстрый и пристальный, Барро допустил, что его вид был отрепетирован заранее, чтобы придать большую весомость тому заявлению, с которым Соломон пришел обратиться к его наставнику.

Причину, которая тогда привела инквизитора Руджера к Теодору Ренвелю, осталась для Алонсо неизвестной. Его наставник не оставил Барро свидетелем их переговоров, отослав с поручением, и лишь спустя неделю мимоходом сказал своему аколиту:

— Ты запомнил инквизитора Руджера, — это прозвучало, скорее, как утверждение, в ответ на которое Алонсо склонил голову.

— Разумеется, Лорд-Инквизитор, — подтвердил Барро, ожидая, что скажет ему наставник дальше.

Теодор несколько отрешенно посмотрел на своего аколита:

— Дистанция в отношениях с этим человеком — залог твоего комфорта.

— Я вас понял, Лорд Инквизитор, — вновь склонил голову Алонсо.

Больше этой темы они не касались, а их дороги с Руджером не пересекались ни разу за последние восемь лет вплоть до сегодняшнего дня.

С того времени, как Барро видел его, Соломон почти не изменился. Его манера идти, пришаркивая, и одновременно с этим как будто подкрадываться, так и осталась неизменно раздражающей. С той разницей, что старый инквизитор стал чуть заметнее припадать на левую ногу, и казалось, еще больше «расплылся» в объемах.

Взглядом Алонсо Барро проводил вновь прибывшего инквизитора до его места на амфитеатре. А остальной зал замер в ожидании, когда подсудимый начнет свою прерванную приходом Руджера речь. Холодные взгляды дюжины инквизиторов, собравшихся для вынесения решения суда, замерли, вонзившись в Барро.

«Да, совсем непросто», — мысленно повторил себе Алонсо, прежде чем начать говорить.

АТИЯ ХОЛЬМГ
После допроса потянулось долгое время ожидания. Ее, как и раньше, оставили на попечение сервиторов, лишив какого бы то ни было общения с живыми людьми. На протяжении всех этих дней Атия изо всех сил пыталась вспомнить хоть что-то с того момента, как, окончательно обессилев, упала на рокрит Рэкума. Но раз за разом наталкивалась на плотную завесу, приподнять которую у нее не получалось, невзирая на прикладываемые титанические усилия.

Она лежала на кровати, когда дверь, ведущая в ее камеру, в очередной раз открылась, и на пороге появился тот самый инквизитор, что ее допрашивал ранее. Она тут же поднялась на ноги. Сначала в камеру вошли два штурмовика, затем, когда они заняли места с двух сторон от входа, а их дробовики, как и линзы визоров на их масках, скрывающих лица, были нацелены на Атию, порог камеры переступил сам инквизитор. Сделав пару шагов, он остановился перед Хольмг, и, смерив ее оценивающим взглядом, произнес:

— Вы не хотите ни в чем признаться, комиссар Хольмг? Быть может, сознаться в содеянном преступлении и облегчить свою душу?

— Нет, господин инквизитор, — Атия уверенно выдержала его пронзительный взгляд.

Вошедший помолчал некоторое время, продолжая изучать арестованную взглядом.

— Следуйте за мной, — произнес он наконец и направился к выходу из камеры.

Ее провели по известным уже коридорам дальше, чем в прошлый раз. Перед одной из дверей возглавляющий их колонну инквизитор остановился. Набрав на панели соответствующий код, он вошел в открывшуюся дверь, а следом за ним штурмовики ввели Хольмг.

Это оказался довольно просторный кабинет, в котором находилось несколько разнообразных машинерий и когитаторов, и с дюжину разнообразных медицинских сервиторов, столь причудливой формы и комплектации манипуляторов, что одна мысль об их предназначении заставляла желудок съеживаться.

— Вам сюда, комиссар Хольмг, — чуть небрежным движением руки инквизитор указал на одно из странных кресел с жесткими креплениями для рук и ног и множеством проводов, исходящих от спинки, на которой позади располагалась панель управления.

Атия на мгновение замерла, глядя на змеящиеся провода, что тянулись от кресла вглубь комнаты и терялись там в плохо освещенной части.

— Садитесь, — строго приказал инквизитор, заметив ее замешательство.

Атия шагнула вперед, занимая место в конструкции. В этот же момент автоматически щелкнули зажимы, надежно фиксируя ей ноги и левую руку, плотно вдавливая ее в чуть изогнутый подлокотник-ложбинку. А спустя мгновение сверху спустился громоздкий шлем, полностью скрыв Хольмг голову и лишив ее возможности что-либо видеть. Почти одновременно с этим она услышала тяжелый, усиливающийся гул, который постепенно заполнял собой все сознание. Ее дыхание участилось, а во рту появился горьковато сладкий привкус меди.

— Вы готовы, комиссар Хольмг? — словно откуда-то издалека до Атии донесся голос инквизитора. — Эта процедура займет некоторое время и может показаться вам немного неприятной.

Последние слова Инквизитора прозвучали совсем глухо и едва различимо, а Хольмг почувствовала, как ее кожу на голове пронзает одновременно несколько игл. Они впились от основания черепа по всей его окружности, в виски и в брови над глазами. В этот момент Атии показалось, что она сейчас закричит от внезапно накатившей на нее боли, но это было только начало…

Голова конвульсивно дернулась, словно в неумелой попытке избавиться от покрывающего ее шлема. Инквизитор меланхолично посмотрел на показатели, выводимые на большой экран позади трона, к которому была прикована подозреваемая. Судя по высветившимся данным, сейчас она находилась на пределе собственных возможностей. Однако останавливаться было нельзя. Вместо этого Инквизитор вжал одну из рун на панели управления, увеличивая подаваемую мощность. Крик, издаваемый подозреваемой, перешел в вопль, но Инквизитор не обратил на это никакого внимания. Крики, начавшиеся несколько часов назад как тихие стоны, теперь достигли своего фортиссимо, приглушаемые герметичным шлемом, полностью скрывающим лицо реципиента, включая подбородок и часть шеи. Инквизитор слышал подобные вопли не первый раз и не последний. Каждый, кто оказывался на железном троне рано или поздно начинал кричать во всю мощь собственных легких, до кровавого хрипа, задыхаясь от боли, пока терзаемое тело билось в мучительной агонии, которая могла длиться по нескольку часов. До тех пор, пока псайкер, сидящий на аналогичном троне, соединенным с троном подозреваемого множеством кабелей и проводов, не сообщал, что память реципиента полностью просканирована, и в ней не осталось «белых пятен».

Инквизитор снова посмотрел на монитор. Датчики жизнедеятельности подозреваемой «плясали», а уровень мозговой активности «зашкаливал». Камера, установленная перед железным троном, посылала изображение испытуемой. Вены на ее шее, там, где заканчивался шлем, вздулись и посинели. Тело, насколько это позволяли специальные крепления, его удерживающие, выгнулось, и каждый мускул испытуемой напрягся до предела.

Инквизитор задержал взгляд внизу экрана, где хронометр отсчитывал минуты, проведенные допрашиваемым в устройстве. Двести сорок девять минут тринадцать секунд. Он вспомнил одного подозреваемого, чья нервная система не выдержала напряжения уже на двести второй минуте сканирования, и он умер, так и не дав установить свою причастность или непричастность к заговору. И другого. Допрос этого подозреваемого продлился две тысячи четыреста тридцать минут и потребовал смены трех операторов и пяти псайкеров, прежде чем была выявлена связь допрашиваемого с одним из запрещенных культов.

Инквизитор еще раз пересмотрел информацию, полученную от псайкера. Все еще недостаточно, чтобы вынести окончательное суждение о невиновности подозреваемой. Из-под шлема испытуемой доносились крики, полные неподдельной боли. Инквизитор нажал еще на одну руну. Крик испытуемой на мгновенье прервался, но почти сразу возобновился, разносясь с новой силой.

АЛОНСО БАРРО
Когда вперед выступил Соломон Руджер, Барро уже знал, что простого решения этого дела ему не видать. Этот тяжелый, во всех смыслах, давно отошедший от оперативной работы инквизитор не был любим никем, даже теми, кто время от времени поддерживал его безумные проекты и предложения. И почему до сих пор не нашлось никого, кто бы открыто заявил о его откровенной глупости и косности мышления, оставалось для Алонсо загадкой.

Речь Соломона была долгой и нудной, но сводилась к одному постулату. Если инквизитор в виду каких бы то ни было обстоятельств и причин дал усомниться в своих действиях, ему надлежит заново получать статус инквизитора наряду с прочими аколитами.

С самого сначала Барро не воспринял слова Руджера серьезно, но уже спустя полчаса монотонной лекции убеленного искусственной (в этом Алонсо мог поклясться) сединой инквизитора, он изменил свое мнение на противоположное. Та показная вдохновенность, с которой Соломон взывал к собранию инквизиторов, не могла остаться без должного отклика со стороны последних. И после нескольких часов заседания дальнейшая судьба Алонсо была решена. Он больше не был инквизитором. Формулировка: «на срок, зависящий от обстоятельств и сложившегося мнения того из инквизиторов, к которому бывший инквизитор Алонсо Барро поступит в качестве аколита», заставила Барро мысленно усмехнуться. Он прекрасно знал, что при желании, любой инквизитор сможет растянуть время его пребывания в аколитах до бесконечности. Тем не менее он понимал, что подобный исход намного лучше многих других. И что принятое только что решение не самый худший из вариантов, к которым могли прийти его судьи. Однако его мнение изменилось в худшую сторону, когда стало понятно, что тем инквизитором, который будет в дальнейшем определять готовность Барро восстановить свой прежний статус, будет сам Соломон Руджер.

«Лицемерный ублюдок, — думал Алонсо, изображая на лице приветственную благодарность, направленную в сторону своего нового патрона. — Ты давно не справляешься со своими прямыми обязанностями. Твой мозг заплыл жиром, как и твое тело, и тебе понадобился раб, который будет делать за тебя всю работу, заслуги которой ты смог бы приписывать себе. Такого раба, которого бы ты имел возможность не отпускать от себя до скончания твоего никчемного существования. И, по твоему мнению, я для этого наиболее подходящий кандидат. О, как ты ошибаешься, Руджер».

Действительно, получив под свое командование фактически инквизитора с отменным опытом, только ограниченного в правах, Соломон мог смело использовать все его таланты, при этом лишь повышая собственный авторитет в глазах окружающих. Помимо этого, Руджер получал возможность оправдывать собственные ошибки действиями «неумелого аколита». Аколита, который лишился статуса инквизитора благодаря своей некомпетентности. В этом случае каждый лишний день, проведенный под патронажем Соломона, мог стать для Барро шагом назад от цели вернуть себе статус инквизитора.

«Ты болото, Руджер, — размышлял Алонсо, покидая зал, в котором только что решилась его судьба. — Но я выберусь».

Под взгляды смотрящих в его сторону штурмовиков Барро вышел в просторный коридор и медленно прошествовал по нему до Часовни Раскаяния, в которой был перед началом суда. Огромные двустворчатые двери, ведущие в нее, были приоткрыты, и сквозь образовавшуюся щель меж двумя их створками лился чуть приглушенный, мягкий свет. Он окутывал своими лучами, приглашая войти, чтобы окунуться в него полностью и обнажить свою душу и помыслы перед Бессмертным Императором.

Барро остановился перед дверями и на мгновение закрыл глаза. Он сложил на груди аквилу и, войдя внутрь Часовни, опустился на колени перед стелой с изображенным на ней Имперским Орлом точно так же, как и несколько часов до этого.

«Бессмертный Бог Император, все мои помыслы и желания всегда были подчинены одной только Твоей Воле. Дай мне силы и дальше служить Тебе, Возлюбленный всеми».

Простояв так несколько минут, Алонсо Барро поднялся с колен.

«Я не единственный, кто выжил на Ферро Сильва, — подумал он, направляясь к выходу из Часовни. — Мне необходимо выяснить их дальнейшую судьбу. И если их разумы и души не подверглись безумию и порче, то их свидетельства и рассказы помогут мне доказать всю правомерность моих собственных действий, а значит, вырваться из-под опеки Руджера и восстановить свой статус инквизитора».

И когда Барро переступал порог часовни, он уже имел четкий план своих будущих действий.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Образы недавних событий замелькали перед глазами в безумном хороводе, от которого начала кружиться голова. Время, перестав течь, спрессовалось в плотный ком, заставляя ее вновь и вновь переживать минуты прошлого, перебирая, тасуя их и лишая всяческой последовательности.

В какой-то момент Атия подумала, что ее тело охватила агония. Она билась в судорогах, надежно сдерживаемая прочными креплениями-удавками, охватывающими ей торс, руку и ноги. Так продолжалось целую вечность, а потом до ее слуха донесся крик. Он был гортанным, надсадным. Так кричит человек, которого свежуют или бросают в жаркое пламя огня. И лишь потом, спустя секунды, часы или столетия, Атия осознала, что кричит она сама. Голову окутывали накатывающие спазмы боли, от которой хотелось молить о смерти.

Но, в конце концов, хоть это и казалось уже невероятным, оставив после себя во рту привкус крови и желчи вперемешку с горечью окисленной меди, боль начала истлевать. Жар в костях, ломота во всем теле, раскаленный стальной обруч, сдавливающий голову и прокалывающий ее в области висков, неудержимая до головокружения тошнота, когда сознание постепенно начинает ускользать, сведенные в жесточайшей агонии мышцы — все это постепенно отступало. Боль, такая невыносимая и беспощадная, уходила, давая выровняться сбитому дыханию. Восстанавливалось биение сердца, которое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, и приходило такое долгожданное облегчение. Размытое сознание сквозь натужные стоны теперь улавливало и другие звуки, все еще кажущиеся далекими и нереальными. Когда защелкали крепления, удерживающие на голове шлем, то и они в самом начале показались Атии приглушенными, доносящимися откуда-то издалека. Однако каждый новый щелчок становился все ближе и реальнее, пока последний из них не возвестил, что сейчас шлем будет снят, а ударивший следом за этим свет не подтвердил это.

Она все еще не отошла от охватившего ее удушья и полуобморочного состояния, когда чьи-то сильные руки, отстегнув все удерживающие тело крепления, подняли Атию на подкашивающиеся ноги. Поддерживая с двух сторон, ее повлекли к выходу, и Хольмг, сдерживая вырывающиеся в такт хриплому дыханию стоны, с трудом начала передвигать ноги, пытаясь идти самостоятельно, чтобы не дать себя волочь, как куклу, по каменному полу. Она не могла сказать, сколько времени занял у нее путь обратно в камеру. Но когда она, преодолев его, рухнула на пласталевые нары, заменяющие кровать, ее сознание просто отключилось, погрузившись в тяжелое марево без сновидений.

УЭББ ТОРРИНГТОН
Слюна скатывалась с уголка его губ и капала ниже, пачкая форму на груди. Уэббу это не нравилось, но он ничего не мог с этим поделать и продолжал беспомощно пялиться взглядом в одну выбранную им точку, сидя в углу камеры.

Сложно было сказать, сколько времени он тут провел, подвергаемый допросам и боли, что всегда им сопутствовала. На большинство вопросов он знал ответы, но не мог произнести ни слова, мысленно вздрагивая каждый раз, когда слышал голос допрашивающего его инквизитора.

Это казалось странным, но теперь Уэбб знал и понимал намного больше, чем раньше. Перед его внутренним взором проносились картины прошлого. Он смотрел на них, но видел и воспринимал их совершенно иначе.

Вот мотор «Красавчика» глохнет, и боевая машина останавливается. Именно на нем, несколькими часами позже отправится в Рэкум капитан Роглев, чтобы предупредить о присутствии на планете зеленокожих. Теперь Уэбб знал наверняка, что это была не простая поломка. Он и остальные члены экипажа «Красавчика» тогда выжили именно благодаря этому несчастному, как тогда показалось, случаю.

Его обугливающееся вместе с чернеющим черепом сознание метнулось дальше, перебирая прошлое, подобно тому, как астропаты перебирают в своих костлявых пальцах Имперское Таро.

Вот он видит, как по одной из улиц бредет тень, закутанная в длинный широкий плащ. Она идет со стороны административного сектора к рабочим кварталам. Уэбб хочет окрикнуть ее, но полы тяжелого бархатного плаща распахиваются, и в неловкой попытке их запахнуть женщина, скрываемая до этого богатой тканью, роняет со своей головы капюшон. Уэбб узнает ее. Это местный губернатор. Почему он не остановил ее тогда? Не обратил внимания на ее неестественно округленные глаза и выкатившиеся зрачки. Безумие на ее почерневшем до неузнаваемости лице было столь очевидным. Как он мог этого не заметить?

А вот он идет в свой последний бой. Он знает, что бой последний, но продолжает возносить молитвы к Золотому Трону и Бессмертному Богу-Императору, что восседает на нем. Знал ли он тогда, что конец его предрешен? Теперь Уэбб не сомневался в том, что знал. Знал с самого первого момента, когда поступил приказ отбросить окруживших Храм Императора еретиков и пробиться по заданным координатам. О чем он думал, когда смотрел на инквизитора, шедшего в окружении прикрывающих его комиссаров? Этого Уэбб не помнил. Его лазган заклинило, и он отчаянно пытался вспомнить Литанию Заклинивания, чтобы успокоить Дух Машины. Как получилось, что он отстал и оказался совсем рядом с инквизитором, Уэбб тоже не помнил. Но он помнил другое.

Огонь полноводной рекой разливался по улицам города, поглощая в том аду, что он нес, все живое. Грохот взрывов, цепочкой последовавших один за другим, потонул в криках сгорающих заживо людей. Уэбб успел ужаснуться той чудовищной смерти, что ему суждено было принять. Ужаснулся всей той боли, что в считанные мгновения должна была обрушиться на него, чтобы терзать его до последнего стука сердца.

«Почему меня не убили орки?» — подумал он тогда.

Краем сознания, застывшего от осознания всего кошмара, Уэбб вспомнил, как совсем недавно страшился быть разорванным огромным зеленокожим ксеносом с капающей слюной из раззявленной клыкастой пасти. И в последний свой миг Уэбб почему-то вспомнил огромные вертела с остатками насаженных на них некогда людей, виденные им в Неморисе. Картина зверского пиршества, учиненного там орками, встала тогда перед его глазами. Следом пришел тошнотворный до самых глубин естества запах плохо прожаренной человеческой плоти, слившийся с вонью мертвечины и испражнений, а в ушах раздался меланхолично спокойный, и от этого еще более жуткий, голос Юджина: «А ты думал. Это ксеносы».

Уэббу нестерпимо захотелось зажмуриться, но вместо этого его глаза широко распахнулись, и тогда он узрел нечто.

Стена огня, надвигающаяся на них, уже поглотившая тех, кто был впереди, вдруг замерла, как будто наткнулась на невидимую преграду. И мир раскололся. Из-за спины Уэбба вырвался ослепительный свет, ярче которого не было и не может быть в мире. Этот свет, превращаясь в стены пульсирующего молниями купола, накрыл всех, стоящих невдалеке от его эпицентра, как раз в тот миг, когда воспрянувшее от секундного замешательства пламя обрушилось на людей.

Словно зачарованный необъяснимым сном, Уэбб повернулся к источнику света. Там, где зародилась его вспышка, лежал пепел. Два растянувшихся по рокриту пятна, по форме своей напоминающие тела людей. Справа и слева от этого пепла лежали два комиссара, гвардеец, и одна из сестер госпитальер, а посередине инквизитор.

Уэбб Торрингтон еще не успел полностью осознать увиденное, когда в его мозгу пронеслось неизвестное ему доселе имя, и он упал на рокрит, рядом с еще пятью людьми, которым, как и ему, посчастливилось выжить в огненном аду, что развернулся сейчас в Рэкуме…

Все это Уэбб Торрингтон хотел рассказать, но вместо ответов, на задаваемые ему вопросы, из его глаз лишь катились беззвучные слезы. Они прожигали его кожу насквозь, оставляя после себя привкус пепла Рэкума.

Когда его усадили на странный трон, присоединив к голове множество кабелей, Уэббу показалось, что его сознание, и без того хрупкое, начало крошиться и превращаться в тот самый пепел, который все еще летел вверх в обрывках памяти. Тот он, что исходил болью, заживо сгорая в объятом пламенем Рэкуме, с ужасом воззрел на другого себя, мучимого в ином месте и в иное время. И когда их вопли слились в один, подводя черту под гранью здравомыслия, Уэбб Торрингтон окончательно потерял связь с реальностью.

АТИЯ ХОЛЬМ
Те сутки покоя, которые были предоставлены ей после допроса, Хольмг провела в тяжелом полузабытьи. Несколько раз она приходила в себя, не понимая, где находится, и вскоре вновь проваливалась в сумрачное состояние, в котором не было ни покоя, ни забвения от боли, когда казалось, что все тело превратилось в один сплошной триггер.

В какой-то из моментов, она сама не могла сказать, какой именно, с пульсирующей болью в висках, в памяти поднялось одно из далеких воспоминаний.

… — Смотрите внимательно, — строго сказал наставник, активируя руну, включая большой гололитический экран, расположенный на одной из стен.

Двадцать пар глаз сконцентрировали свое внимание на экране. Там, в полном безмолвии, без единого звука, страдал распятый на каменном столе человек. Его тело, покрытое множеством разрезов разной глубины, нанесенных разнообразными инструментами, кровоточило, изгибаясь, охваченное спазмами боли.

— Это преступник, укрывавший у себя несанкционированного псайкера. На допросе он показал, что прятал только одного несанкционата, однако, чтобы быть уверенными в том, что обвиняемый не лжет, и не скрывает от правосудия еще несанкционированных псайкеров, а также не утаивает иную важную информацию, относительно возможных правонарушений, к нему был применен допрос пятой степени. А именно, допрос с применением физического и психического воздействия средней тяжести без вероятности преждевременной смерти обвиняемого вследствие осуществляемого допроса. Вы, как будущие комиссары, должны уметь проводить допрос подозреваемых и знать наиболее действенные методы получения информации от допрашиваемых, — наставник обвел суровым, немигающим взглядом бионических глаз аудиторию. — Ваше мнение, кадеты. Исходя из внешнего вида преступника, какие методы физического воздействия уже были к нему применены и какие стоит применить впоследствии. Вы должны выбрать те из методов, которые, по вашему мнению, окажут наиболее результативное действие на допрашиваемого. И которые дадут максимально скорые результаты в его согласии к сотрудничеству. Также вы должны принять во внимание, что казнь данного обвиняемого должна будет состояться через четыре дня от настоящего момента, и, следовательно, к этому времени, он должен быть в той физической форме, которая позволит ему принять соответствующее наказание…

Атия не могла сказать, почему ее память обратилась именно к этому моменту. Она попыталась ответить себе на этот вопрос, но он так и повис, оставшись без ответа. Медленно Хольмг поднялась с пласталевой поверхности нар. Отголоски былой боли, мечущиеся по телу, вспыхнули пульсирующими бутонами в висках и ребрах.

«Если на боль не обращать внимания, она уйдет», — вспомнила Атия одно из наставлений Лорда-Комиссара Гая Тумидуса.

Возвращая себе утраченный во время ментального допроса контроль, Хольмг поднялась на ноги. Она простояла так некоторое время, прежде чем услышала, как дверь в ее камеру открывается.

Порция питательной массы, доставленная Хольмг обслуживающим сервитором, выглядела неприятно. Это было вязкое месиво, имевшее странный грязно-розовый оттенок и оставившее во рту и на языке мерзкое послевкусие. Оно усилилось еще больше, когда Атия выпила рекомбинированной воды, принесенной тем же сервитором. Тем не менее противная на вкус масса прекрасно восстановила силы, помогая справиться с усталостью.

«Пища должна насыщать и не более», — снова вспомнила Хольмг наставления Лорда-Комиссара.

Атия вновь легла, пытаясь мысленно восстановить события прошлого, но они рассыпались острыми осколками, раня память при малейшей попытке собрать их воедино. А потом пришел сон. Спокойный. Без кошмаров и сновидений. Без боли и попыток хоть что-то вспомнить. Он поглотил Хольмг, даря ее измученному естеству забвение. И когда к концу суток за ней пришли, чтобы опять отвести в допросную, Атия была уже вполне готова к тому, чтобы продолжить отвечать на вопросы дознавателя.

САМУИЛ РЭЙК
Подозреваемая снова сидела в той же камере, где был предыдущий допрос, на том же самом стуле. На этот раз ее не пристегнули, и яркий свет лампы не был направлен ей в лицо. Напротив, его приглушили, сделав менее интенсивным. Когда ее завели, напротив, за столом, уже сидел инквизитор. Большой и грузный, он, казалось, занимал все свободное пространство на своей половине камеры. Чуть нахмурившись, он провел по Хольмг долгим, изучающим взглядом, пока она садилась на отведенное ей место. Затем, сделав знак сопровождающим ее штурмовикам и дождавшись, когда те заняли места за спиной подозреваемой, инквизитор заговорил.

— Представьтесь, — он произнес это с таким видом, словно видел подозреваемую впервые и понятия не имел, кто она и почему здесь находится.

— Комиссар Имперской Гвардии Хольмг Атия.

— Хольмг. Хольмг, — инквизитор произнес это сиплым баритоном, задумчиво глядя в инфопланшет и что-то в нем изучая. — Расскажите мне о том, кто вы.

— Кто я? — на лице Хольмг отобразилось удивление.

— Да, вы, госпожа Хольмг. Без протокола. Своими словами. Где вы родились, где воспитывались. Кем были ваши родители.

Он замолчал, продолжая смотреть на Атию, всем своим видом стремясь расположить подозреваемую к себе.

— Я родилась на Кадии, — произнесла Хольмг. — О месте своего рождения мне стало известно от одного из наставников в Схоле Прогениум. Он говорил, что глаза с фиолетовыми прожилками бывают лишь у тех, кто родился на Кадии. О своих биологических родителях я знаю только то, что они отдали свои жизни за Империум. Поэтому меня направили в Схолу. Совсем маленькой. Я ничего не помню из того, что было до этого.

— Расскажите про ваше обучение в Схоле Прогениум, — голос инквизитора стал глубоким и вкрадчивым.

— Мое обучение ничем не отличалось от обучения других кадетов.

…Инквизитор Рэйк нажал одну из рун на панели управления, и гололитическая пиктограмма замерла. С минуту он пристально разглядывал лицо подозреваемой, то приближая, то отдаляя его, поворачивая под разными углами, изучая передаваемую им эмоцию. Затем он снова нажал руну, и запись пошла дальше. Инквизитор еще несколько раз прерывал запись, придавая значение каждому ответу, который подозреваемая давала. Про годы, проведенные в Схоле, наставников, отбор в кадетский корпус для завершающей стадии обучения. Про действия их кадетского корпуса на Ферро Сильва. Те события, свидетелем и участником которых подозреваемая стала. Про получение ею комиссарского кушака. Про ее ранение и потерю руки. Целое море вопросов. Уточняющих, провокационных и с подтекстом. Иногда повторяющихся, иногда таких, ответы на которые не имели никакой значимой ценности, а иногда тех, ответы на которые были уже известны…

— Вы знаете, в чем вас обвиняют, госпожа Хольмг?

Ведущий допрос инквизитор Сегрино поднял свой взгляд и упер его, не мигая, в Атию.

— Никак нет, господин инквизитор, — она ответила на его взгляд таким же немигающим и волевым. — До сих пор мне не выдвигали обвинений, и я бы хотела наконец узнать причину, по которой меня продолжают содержать здесь.

— А вы не догадываетесь? — инквизитор изобразил на лице искреннее удивление.

— Разговор о догадках и предположениях неуместен, когда речь идет об официальном обвинении, — возразила подозреваемая. — Вы готовы мне его предъявить?

— Разумеется, госпожа Хольмг, — во взгляде инквизитора блеснула сталь. — Вы обвиняетесь в том, что поддались влиянию варпа и губительных сил, чтобы таким образом сохранить себе жизнь в условиях, где это было практически невозможно. Помимо этого аспекта, все ваши действия на Ферро Сильва, как и получение там, согласно вашим собственным утверждениям, статуса комиссара Имперской Гвардии, требуют тщательной проверки с целью установления истины.

Сегрино выдержал небольшую паузу.

— Вы ничего не желаете изменить в ваших предыдущих показаниях, госпожа Хольмг?

— Я все рассказала так, как это отложилось в моей памяти. Не добавляя от себя, не приукрашивая и не искажая события, а также стремясь быть объективной относительно тех фактов, которые имели место.

— Хорошо, — инквизитор постучал пальцами по крышке стола, после чего нажал руну, скрытую под его поверхностью, и освещение в камере для допросов стало значительно ярче. — Вы можете пояснить, как вы выжили, Хольмг?

— Нет, — как и раньше, отвечая, Атия продолжала открыто смотреть в глаза тому, кто ее допрашивал. — Я не могу рассказать ничего, о том, как я выжила и почему. Я была ранена и потеряла сознание прямо на поле боя.

— Значит, больше вам нечего добавить, Хольмг, — вкрадчивый голос Владаса Сегрино сменился на суровый глас, по твердости превосходящий алмазный бур.

— Относительно того, как я выжила, кроме того, что я верна Императору и Империуму, ради которого готова отдать жизнь, нечего.

— Значит ли это, что вы отказываетесь признать свою связь с хаосом? — в голосе инквизитора прозвучала легкая усмешка.

— Именно так, господин инквизитор. Это, как и прочие выдвинутые вами обвинения, я не признаю.

…Рэйк вновь нажал руну, останавливая запись. Этот допрос состоялся более двух недель назад. После него подозреваемую подвергли сканированию мозга, и большинство ее слов относительно событий на Ферро Сильва подтвердилось. Но одно, самое главное обвинение в ее адрес оставалось. С того момента, как подозреваемая потеряла сознание, и до того, как она очнулась уже в хирургоне, все произошедшее с ней оставалось под завесой тайны.

Самуил Рэйк набрал на панели управления несколько символов, вызывая следующую запись. Теперь, допрос на записи вел он сам.

Осунувшееся и, кажется, значительно посеревшее после недавнего ментального допроса лицо подозреваемой все так же выражало непоколебимую твердость. Она читалась в ее взгляде и во всем ее облике.

… — Нет, господин инквизитор. Я по-прежнему не признаю себя виновной в нарушении клятв Империуму, преступлению Лекс Империалис и презрении своего долга перед Лицом Императора.

— Послушайте меня, Хольмг, — лицо Рэйка ничего не выражало, но в его голосе, пронзительном и высоком, проскользнула тонко замаскированная угроза. — Если вы будете продолжать настаивать на своей невиновности, мне придется направить вас на вторичное сканирование мозга. С применением биохимических стимуляторов, — добавил он после незначительной паузы. — И в этом случае, когда ваша вина будет доказана, у вас не останется шанса на добровольное раскаяние. Если, разумеется, вы переживете этот допрос.

— Вы можете проверять меня, как посчитаете необходимым, господин инквизитор, — в ее глазах кадианки сочетались решимость, упорство и готовность к любым, даже самым жестоким, испытаниям. — Я не предавала Империум и не отступала от своих клятв Бессмертному Императору.

— Вы понимаете, что вас ожидает, если в процессе дознания будет установлено, что вы тронуты варпом или хаосом?

— Любой солдат, который по собственной воле или нет становится тронутым варпа, в любом случае становится нечистым и представляет собой опасность, будет убит Милосердием Императора. Арт. 5863/02а, — без какой-либо заминки ответила она.

— Вас хорошо обучили, Хольмг, — заметил Рэйк. — Но это не может служить оправданием для вас в текущей ситуации.

— Так точно, господин инквизитор. И я не прошу ни снисхождения, ни особого отношения. Лишь только тщательной проверки моей лояльности.

— Она будет проведена. Обещаю вам это…

Инквизитор Рэйк остановил запись, увеличив изображение подозреваемой. Он внимательно вглядывался в ее лицо, особенно в глаза. Там, среди фиолетовых прожилок не метался страх и не было сомнений. Только монументальная решимость, и ничего более.

— Ваше мнение относительно подозреваемой, инквизитор Сегрино? — спросил он Владаса, находившегося все это время рядом и что-то читающего в своем инфопланшете, пока Самуил изучал записи с допросов.

— Потребуется провести вторичное сканирование мозга, — задумчиво произнес Владас. — Пусть наш псайкер основательно покопается у нее в голове и вытащит оттуда все, что только возможно.

— А если не поможет? — безразличным тоном поинтересовался Рэйк.

— Применим биохимические растворы и нейро-стимуляторы, — пожал плечами Сегрино. — В конце концов, она сама об этом просила.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Судорожно вбирая воздух сквозь плотно сжатые зубы, Атия медленно поднялась с пласталевой поверхности, на которой лежала. Не до конца зажившие ребра ныли, а после недавнего допроса, все еще, не переставая, гудела голова, и марево, то и дело появляющееся перед глазами, мешало сконцентрироваться. Поднявшись с нар, она преклонила колено, и зашептала молитву, сложив левую руку на груди в однокрылой аквиле:

— О, Бессмертный Император, будь к нам милосерден, хоть мы и недостойны того.

Повторяя привычные слова, с которых начинался каждый день в Схоле, Атия чувствовала, как в уставшее тело возвращаются силы. Дочитав молитву о смирении перед Императором, Атия поднялась с колен и медленно начала приводить себя в порядок. Сбившиеся волосы, кое-где покрытые запекшейся кровью были всклокочены, и она попыталась пригладить их рукой. Из одежды, на ней остались только форменные брюки и нательная сорочка, пришедшая в полную негодность из-за множества грязно-бурых пятен на ней, оставленных как своей, так и вражеской кровью. И все же, она аккуратно разгладила стойку воротничка, проверяя, чтобы верхняя пуговица была застегнута. Ей вспомнились наставления Лорда-комиссара Тумидуса.

«Вы будущие комиссары. Что бы ни случилось, вы всегда должны быть образцом выдержки, спокойствия и уверенности в победе. Вы не имеете права выглядеть неуверенно или неопрятно».

Она была полностью готова, когда дверь открылась, и на пороге ее камеры появилось двое силовиков и регулятор.

— Сесть, руки за спину, — приказал регулятор, в то время как силовики взяли Атию на прицел своих дробовиков.

Она выполнила поступивший приказ, и регулятор шагнул к ней. В его руке блеснул небольшой инжектор, который он тут же применил, сделав Хольмг укол, отведя в сторону край воротника. Затем он развернулся к выходу, отдавая приказ силовикам:

— Доставить в бокс шестнадцать бис через сорок минут, — сказал он, после чего покинул камеру.

Первые десять минут Атия не испытывала никаких изменений в состоянии, за исключением слабого зуда и покалывания в месте инъекции, но вскоре ее состояние начало резко изменяться. Ей показалось, что голова медленно набухает, становясь неестественно большой и неподъемной. Навалившаяся внезапно слабость заставила ее шею склониться, так что подбородок упал на грудь. Началась расфокусировка зрения. К тому времени, когда ее подняли, чтобы вести, Атия уже с трудом стояла на ногах, а к концу непродолжительного путешествия почти полностью потеряла способность что-либо видеть. По ощущениям Атия поняла, что ее усадили в то же самое кресло, как и в предыдущий раз. Когда на голову надели шлем, то его вес оказался для нее таким непосильным, что только специальные фиксаторы позволили Хольмг держать голову ровно, как, впрочем, и просто сидеть. Без ремней и стальных зажимов, которыми ее пристегнули к трону, она, должно быть, просто упала бы. Все еще пытаясь оставаться в сознании, Атия услышала слова инквизитора:

— Поскольку вы продолжаете настаивать на собственной невиновности, в отсутствие иных свидетельств в вашу защиту и дабы установить истину, вы подвергнетесь вторичному ментальному допросу с применением нейро-стимуляторов и разрешенных наркотиков, необходимых для более детального изучения и сканирования вашей памяти. Предупреждаю о том, что для вас существует вероятность летального исхода в ходе проведения самого допроса и в течение некоторого времени после его окончания. Также предупреждаю о том, что, если в ходе дознания будет выявлена и доказана ваша связь с губительными силами, совершенная осознанно или бессознательно, под давлением обстоятельств или по собственной воле, в любом из случаев, вы будете лишены возможности добровольного раскаяния. В этом случае вы будете осуждены со всей строгостью Имперских законов и казнены без надежды на помилование, смягчение наказания, как и на прощение Милосердного Императора после смерти. Ваше имя будет навеки опозорено, а тело после совершения казни предано огню, дабы убедиться в полном искоренении заразы. Если по какой-либо причине вы не переживете допроса, ваша смерть будет рассматриваться, как доказательство вашей вины. В данном случае ваше тело также будет предано огню, пепел развеян в пустоте, а имя забыто.

В этот момент Атия почувствовала, как кто-то расстегивает ей ворот сорочки, оголяя шею и часть груди, после чего последовал еще один укол, чуть ниже предыдущего, в область ключицы.

В следующую же секунду она поняла, что сердце ее начало бешено колотиться, а затылок загорелся болью, словно в него вогнали раскаленную иглу.

— Это не позволит вам отключиться и потерять сознание, пока будет вестись допрос и сканирование, — бесстрастным голосом сообщил инквизитор. — Приступаем.

АЛОНСО БАРРО
Корнелей Красс с сомнением посмотрел на стоящего перед ним Алонсо Барро.

— Не вполне понимаю ваш интерес, — произнес Красс, возвращаясь к просмотру информации, поисками которой был занят до того, как в библиотеку вошел бывший инквизитор, теперь получивший тот же статус, что и у него самого.

Необходимость сотрудничества с разжалованным инквизитором, лишенным своих полномочий, вызывала у амбициозного аколита противоречивые ощущения.

— Скорее, в этом прослеживается ваш интерес, господин Красс.

Голос Барро, показавшийся Корнелию излишне надменным, вызвал на его лице снисходительную усмешку:

— И в чем же вы углядели мой интерес, господин Барро? — поинтересовался аколит, нарочито взирая в небольшой гололитический экран, установленный возле одного из писчих столов, сверяя появившуюся на нем информацию с уже изученной ранее, демонстративно не глядя на опального инквизитора.

— Vis unita fortior, — Барро пристально посмотрел на своего собеседника. — Или вы не согласны со мной в этом?

Красс медленно поднял на Барро глаза, отрывая взгляд экрана:

— Мои усилия сейчас направлены на решение сложной задачи в одном деле, завершение которого поможет мне в построении своей дальнейшей карьеры.

— Я могу помочь вам в этом.

— И присвоить все лавры себе?

— Возможно, — Барро развернулся от стоящего перед ним Красса и, сделав несколько шагов, приблизился к огромному витражному окну, возле которого они стояли.

Святые, чьи тела и одежды на них, были собраны из разноцветных хрустальных фрагментов, безмятежно возносили молитвы Возлюбленному всеми, воздев ладони вверх и не глядя на смертных под собственными подошвами. Их выражающие благоговение очи на одухотворенных лицах были обращены к небесам, от которых Святых отделял высокий свод потолка библиотеки, из-за чего их возвышенные фигуры казались еще более далекими всему земному, от которого они отрешились, вознося смиренные мольбы Бессмертному Владыке Галактики.

— Если мы начнем действовать разобщено, соперничая друг с другом, видя в возможном союзнике только преграду на пути к собственным желаниям, тогда, несомненно, случится то, что вы только что предположили. Но возможно и другое. Что мы, объединив усилия, добьемся, каждый той цели, которую поставили для себя. Могу сказать исходя из собственного опыта, что отказать в заслуженном признании заслуг двоим подчас сложнее, чем одному.

Корнелей Красс перевел взгляд со спины Алонсо Барро на Имперского Святого, изображенного на витраже. Казалось, что его босые стопы покоятся на голове бывшего инквизитора, то ли попирая, то ли, напротив, отталкиваясь от него.

Слова Алонсо Барро дали Корнелию пищу для раздумий. Еще раз он проанализировал все «за» и «против», возникшие в его сознании, тщательно взвешивая каждое из них.

Одновременно с этим, Красс рассматривал стоящего у окна опального инквизитора, а ныне аколита при действующем инквизиторе Руджере Соломоне.

Высокий, достигающий почти двух метров ростом, Алонсо Барро не был при этом худощав или неладно скроен. Руки, которые сейчас покоились сложенными за спиной, заканчивались аугментированными кистями. Под облегающей одеждой, не сковывающей движения, была заметна хорошо развитая мускулатура. Сама одежда сочетала в себе качество ткани, умелый пошив и удобство, делающие ее уместной как на официальном приеме, так и в оперативной работе. Высокие ботфорты, доходящие новоявленному аколиту почти до колен, были оттенка грязной крови, где черный так умело переплетается с бордовым, что переход между этими двумя цветами совершенно невозможно было различить.

— Пожалуй, я соглашусь на ваше предложение.

Эта фраза, произнесенная Крассом, заставила Барро повернуться к Корнелию лицом.

— Я рад принятому вами решению, — произнес он в ответ.

— Не сомневаюсь в этом, — отозвался Красс. — И теперь, когда мы определили нашу текущую позицию относительно друг друга, я бы хотел еще раз услышать интересующий вас аспект.

Барро кивнул настолько сдержанно и отстраненно, как будто вопрос, который он сейчас собирался озвучить, был для него не существенным:

— Сюда меня доставили с Имперского мира 632—4/R, известного как Ферро Сильва. Вместе со мной с этого же мира было доставлено на Ушбелу еще несколько человек, — пояснил Алонсо, не отрывая пристального взгляда от своего собеседника, бдительно следя за реакцией того, кто только что изъявил согласие принять на себя статус временного союзника опальному инквизитору. — Я хотел бы узнать, какова их дальнейшая судьба и где каждый из них находится в данный момент.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Ободранное до самых основ сознание медленно возвращалось. Как и обещал инквизитор, все время, пока продолжалось сканирование, Атия оставалась в сознании. Впрочем, ясным и осознанным ее состояние также невозможно было назвать. Помимо ее воли, Хольмг заставляли возвращаться в воспоминания прошлого, проживая и повторяя их раз за разом. Все ее переживания и мысли обнажили настолько, что не осталось ничего потаенного, и все ее естество почти в буквальном смысле вывернули наизнанку.

В какой-то момент Атии показалось, что ясность ее рассудку уже никогда не вернется, и она навсегда останется блуждать по лабиринтам памяти, где картины минувшего, причем, самые чудовищные из них, чередуются с жесточайшими приступами боли, которые невозможно было ни описать, ни сравнить с чем-либо, что ей доводилось испытывать. Время, проведенное Хольмг в специальном приспособлении, показалось ей растянутым до вечности, когда теряется всякая надежда на то, что пытка может хоть когда-то закончится. И даже тогда, когда ее отключили от шлема и, сняв его с безвольно повисшей головы, подняли с трона, Атии все еще казалось, будто она находится там, в собственных воспоминаниях, погрязая в них и утопая, как в трясине.

Снаружи это выглядело так, словно она открывает рот в бессмысленной попытке что-то произнести, но лишь роняет с губ длинные слюни, пока ее тело волокут под руки по коридорам обратно в камеру. Сорванные голосовые связки, превращали в хрипы любые стоны, которые вырывались у Хольмг из груди при каждом выдохе. И Атия продолжала издавать их даже после того, как ее заволокли в камеру и положили на нары. Надсадные стоны продолжали оглашать каменные застенки еще долгое время, но, в конце концов, начали звучать все глуше и глуше, пока не стихли вовсе, когда Хольмг провалилась наконец в полное беспамятство, отойдя от всех введенных в ее тело препаратов и стимуляторов.

Когда она очнулась, то осознала себя лежащей в камере на холодной глади пластали. Превозмогая дурнотное состояние, которое зарождалось где-то глубоко внутри и ощущалось с самого момента пробуждения, комиссар шевельнула губами. Они показались чужими и омертвелыми.

— Я клянусь оставаться верным и праведным в моей службе. И пусть тьма поглотит мою душу, если я окажусь недостойным, — прошептала Атия, по слогам выговаривая слова, срывающиеся с разорванной кожи бледных губ, покрытых тонкой корочкой запекшейся крови.

Время, прошедшее с последнего ментального допроса, что ей пришлось пережить, было Хольмг не известно. Остатки боли все еще блуждали по ее костям и сухожилиям, заставляя тело время от времени заходиться в непроизвольных судорогах. Все окружающее было как в тумане, заставляя опустошенный разум сомневаться в окружающей реальности. А первая же ее попытка восстановить в памяти цепочку последних событий была жестоко пресечена чудовищной болью во всем теле, от которой Атия тут же выгнулась в сковавшем ее спазме. У нее не получилось сдержать вырвавшийся из горла хриплый, каркающий крик боли, и он повис под низким сводом камеры, оттолкнувшись от каменных стен, медленно затихая где-то в углу. После этого Хольмг пролежала еще некоторое время, прежде чем, собрав все имеющиеся у нее силы, попробовала подняться. Когда у нее это получилось, на негнущихся ногах она сделала по тесной камере несколько шагов, а затем, вернувшись на нары, вновь предприняла попытку восстановить хронологию последних событий. Мгновенно голова отозвалась такой сильной болью, что Атия, не сдержавшись, снова застонала в голос. Даже понимание, кто она и где находится, давалось с трудом и болью, которая растекалась от пульсирующего темени по всему телу. Что же касается прочих воспоминаний, Хольмг показалось, будто ее память изрыта мертвыми воронками, которые остаются после орбитальных бомбардировок, после которых все живое превращается в труху и пепел. Когда обломки и устрашающее взгляд месиво из того, что некогда было живым, и того, что таковым никогда не являлось, заполняет собой глубокие шрамы, оставленные взрывами.

В конце концов она снова легла, но это не принесло никакого облегчения. Прошло еще несколько часов, прежде чем простые короткие мысли перестали отзываться ломотой в висках и нестерпимым жаром, от которого складывалось ощущение, что загораются сами кости.

«Я не предавала, — пронеслось у нее в голове. — Не изменяла. Не струсила перед лицом опасности и смерти. Я, Атия Хольмг, комиссар Имперской Гвардии, со всей своей силой, со всей своей волей, всеми фибрами своей души отдаю свою душу и веру Бессмертному Императору, Пастырю человечества».

Она сложила единственную руку у себя на груди в «однокрылую» аквилу, чувствуя, как непреодолимая усталость обарывает изнуренное тело, и одними губами прошептала:

— Могучий Император, распространи Свой Священный Свет, чтобы он служил мне опорой в темноте, — и закрыла глаза.

ВЛАДАС СЕГРИНО
Инквизиторы бесстрастно взирали на гололитический экран, на котором отображались все действия наблюдаемого объекта. Из динамика, расположенного на большом письменном столе, послышалась тихая молитва, которую подозреваемая едва слышно шептала. Ее слова не были бы слышны и распознаны, если бы аппаратура, установленная в ее камере, не пропускала все звуки через специальные фильтры, чтобы посторонние шумы и звуки не стали помехой, а динамик не доводил произносимые ею слова и звуки до состояния отчетливо слышимых.

— Ваше мнение, — Сегрино перевел взгляд с монитора на своего коллегу.

Инквизитор Рэйк в задумчивости покачал головой:

— Еще одно сканирование, даже при условии достаточного промежутка между их проведениями, без сомнения, убьет ее.

— И, скорее всего, также ничего не даст, — чуть раздосадовано отозвался Сегрино. — Необходимая нам часть ее воспоминаний надежно блокирована.

Его всегда раздражало, когда достижения в области дознания, несмотря на все возможности, которыми обладала Святая Инквизиция, не давали должного результата. Под результатом Владас Сегрино подразумевал полностью изученное и досконально расследованное дело и все обстоятельства, с ним связанные, когда не оставалось сомнений, вопросов, возможности двоякого толкования поступков и событий, или их интерпретации.

— Полагаю, что казнь в данном случае все же была бы чрезмерной, — худощавый инквизитор Рэйк поднялся с места, на котором сидел, и размеренным шагом прошелся по кабинету.

Он остановился в отдалении от большого письменного стола, выполненного под старину, из ценных пород красного дерева, контрастирующего с благородной чернотой стен, которые были отделаны дорогими эбеновыми панелями и, не поворачиваясь к инквизитору Сегрино, продолжил начатую мысль.

— Поведенческие реакции подозреваемой во время допросов и после них указывают на то, что она сохранила лояльность Империуму.

— Мы не можем признать ее не тронутой порчей, не имея тому неопровержимых доказательств, — сиплый голос инквизитора Сегрино ударил Рэйка в спину.

— В таком случае, давайте подытожим наши результаты, — не оборачиваясь, Рэйк продолжал вымерять собственными шагами просторный кабинет, одна из стен которого представляла собой сплошной стеллаж, забитый фолиантами, свитками, планшетами и рукописями, вдоль которой Самуил продолжал идти. — Из шестерых эвакуированных с Ферро Сильва трое умерли. Один из гвардейцев не пережил транспортировку и умер по пути на Ушбелу. Второй на первом же допросе проявил признаки умственной невменяемости. Я лично подписал направление этого гвардейца на сервиторизацию. Полагаю, он сошел с ума еще на планете и, несомненно, был тронут варпом. Еще один кадет из корпуса Лорда-комиссара Тумидуса не пережил транспортировку уже на планете и умер в хирургоне сразу, как был туда доставлен. Но, помимо них, среди эвакуированных была так же представительница Адепта Сорроритас, Палатина Миссии Госпитальер на Ферро Сильва.

На этих словах Самуил, резко развернувшись на высоких каблуках, которые визуально еще больше увеличивали его и без того высокий рост, и посмотрел на инквизитора Сегрино.

Рассерженный последней фразой, Владас встретился с взглядом Рэйком:

— Мои люди не успели забрать ее. Сестры из местного Командорства увезли Палатину Штайн из космопорта. Они были уже у шаттла, едва тот коснулся поверхности Ушбелы.

— Завидная оперативность, не находите? — Владасу показалось, что в голосе Самуила Рэйка проскользнула ирония. — И, как я понимаю, договориться с Канониссой у вас также не получилось.

— Эта мужланка заявила, что данный инцидент будет рассмотрен их внутренним судом и что Адепта Сорроритас не подпадают под юрисдикцию Инквизиции в подобных вопросах.

— Как вы полагаете, из нее сотворят очередную сестру Репентию? — голос Самуила теперь отображал задумчивость, которая минутой раньше проявилась на его лице.

Владас нахмурился и ничего не ответил, пропустив вопрос инквизитора Рэйка мимо ушей или сделав вид, что не расслышал его. Вместо этого Сегрино коснулся панели управления, приближая изображение подозреваемой. Та, растянувшись на своем ложе, забылась сном или провалилась в беспамятство, не шевелясь и не подавая иных признаков жизни, кроме слабого движения груди, едва заметно поднимающейся и опускающейся в такт дыханию.

Несколько минут инквизитор Сегрино уделил созерцанию заключенной. Ее изможденное лицо было серым. Под закрытыми веками пролегали глубокие тени. Дыхание было совсем тихим и совершенно не слышным, даже после обработки, усиления и вывода на внешние динамики. И лишь время от времени было видно, как напрягаются ее скулы, чтобы сдержать срывающийся стон с неестественно бледных губ.

— Всегда жаль терять хорошо подготовленные кадры, — произнес Рэйк после нескольких минут молчания.

Тем же размеренным шагом он пересек кабинет обратно, приблизившись к Сегрино и вместе с ним взглянув на монитор.

— Тот инквизитор, что был вместе с Хольмг на Ферро Сильва, смог избежать порчи и заражения скверной, — задумчиво произнес Самуил.

— Инквизитор Барро обладает сильными псайкерскими способностями. Возможно, именно они, а также специальная подготовка, которую он прошел, будучи аколитом, помогли ему избежать осквернения, — возразил Сегрино, чуть отойдя от гололитического экрана и тем самым дистанцируясь от Рэйка. — К тому же, он сейчас будет под постоянным и весьма пристальным наблюдением у инквизитора Руджера.

Инквизитор Рэйк усмехнулся одними уголками губ:

— Быть аколитом у Соломона Руджера, находиться под его наблюдением или быть его рабом. Все это один и тот же статус. В данном вопросе не может быть никаких иллюзий.

— Пожалуй, в этом вы правы, — согласился Сегрино. — Но я лично знал наставника Барро, инквизитора Ренвеля. И если Лорд-Инквизитор Ренвель принял решение, что один из его аколитов, тем более, в столь молодом возрасте, заслуживает стать полноправным инквизитором, значит, тот действительно этого заслуживал.

— Будущее покажет, — безразлично повел плечами Самуил. — Мне будет даже интересно посмотреть, как это молодое дарование Барро вцепится в глотку старому хищному лису Руджеру.

— Такие слова, и при свидетелях, — задумчиво произнес Владас, взглянув из-под густых бровей на своего коллегу.

На что инквизитор Рэйк ответил все той же едва уловимой улыбкой, когда двигаются лишь самые уголки губ:

— Здесь стоит только моя аппаратура, господин Сегрино, — заявил он. — Я это знаю вне всяких сомнений.

— В таком случае, приношу свои извинения за неуместное замечание, — чуть более хмуро, чем раньше, ответил Владас.

— Да что вы, инквизитор, — отозвался Самуил. — Я уже забыл.

Сегрино сдержано улыбнулся шутке и демонстративно отвернулся от Рэйка.

Он тщательно взвесил все «за» и «против» по делу Хольмг, прежде чем вынести окончательный вердикт, и, в конце концов, словно подведя внутри себя некоторую черту, кивнул. Не то своему собеседнику, не то себе и какой-то собственной мысли, с которой он пришел к согласию.

— Вечное служение, — не поворачивая голову в сторону собеседника, произнес он.

— Мир смерти? — не меняя интонации голоса, поинтересовался Рэйк и взглянул на экран.

Подозреваемая медленно приходила в себя, делая попытки открыть глаза и подняться.

— Ее действительно хорошо подготовили, — словно размышляя вслух, произнес инквизитор Рэйк.

— Легио Пенетанте, — отозвался Владас Сегрино. — Не будем разбрасываться кадрами, раз вы так настаиваете.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Ее вывели из камеры и, проведя длинными коридорами, доставили в просторное помещение, где уже стояло несколько заключенных в магнитных браслетах. У большинства из них руки были скованы перед собой. На некоторых, так же как на Атии, были надеты магнитные пояса, и наручники были прикованы к ним. У двоих или троих из них запястья при этом были зафиксированы на поясах позади спины, что начисто лишало их возможности хоть как-то пошевелить руками. Вместе с Хольмг осужденных набралось семнадцать человек. Все они несли на себе следы допроса с пристрастием разной степени тяжести, а несколько человек уже были облачены в тюремные робы. На одном из заключенных на мгновение Атия задержала взгляд. Это был человек без возраста с проявляющимся время от времени нервным тиком на бледном, чуть заостренном лице. Он стоял, потупив глаза, но весь остальной его вид выдавал страх, снедающий заключенного изнутри и граничащий с истерикой и полной утерей контроля над собой. Его голова, склоненная вниз, была обрита, но уже успела покрыться короткой щеткой волос, под которой был виден выбитый татуированный номер 521. Пальцы его рук, скованных впереди браслетами, непроизвольно подрагивали, отчего создавалось впечатление, что осужденный перебирает в них нечто невидимое окружающим.

Всех заключенных выстроили вдоль одной из дальних стен под пристальным наблюдением штурмовиков и регуляторов, вооруженных дробовиками. Их никуда не вели, чего-то ожидая, и это ожидание продлилось несколько часов, пока наконец в помещение не вошел арбитр в сопровождении шести силовиков. Внимательно он осмотрел шеренгу заключенных, после чего молча кивнул сопровождавшим его силовикам и указал на бритоголового. Перехватив этот знак и видя направившихся к нему силовиков, осужденный с татуированным номером на голове издал отрывистый нечленораздельный вскрик и бросился вперед. Его резкое движение не было заранее спланированным и выглядело, как жест отчаяния. По выражению ужаса и паники на его лице было видно, что заключенный понимает собственные перспективы и страшится этого сильнее смерти и намного больше того, чем быть отправленным в места заключения или Штрафные Легионы. Бритоголовый лихорадочно метнулся из стороны в сторону в надежде, что по нему откроют огонь, и он тем самым избежит так напугавшей его участи, но этого не произошло. Направившиеся к нему силовики в мгновение ока окружили и надежно зафиксировали его с двух сторон. Осужденный еще дернулся всем корпусом вперед, но осознав всю тщетность собственных попыток, вдруг обессилено обмяк. Его согнувшиеся колени подкосились, и он повис на руках силовиков. Его голова безвольно склонилась, коснувшись подбородком груди, и по щекам покатились беззвучные слезы. На мгновение он поднял мечущийся взгляд на державших его блюстителей закона, выдавая весь тот ужас, что бушевал сейчас внутри него и не находил ни выхода, ни спасения от неизбежного.

— Нет?! — Его голос дрогнул, умоляя.

Его просьба или вопрос, а быть может, просто последнее слово, что обреченный смог выдавить из себя, разбилось о бесстрастные безликие забрала, скрывающие лица силовиков, и его, безвольно передвигающего непослушные дрожащие ноги, сгорбленного под гнетом неотвратимого будущего, вытащили из помещения.

После этого Арбитр, по чьему приказу только что вывели одного из заключенных, еще раз окинул колючим взглядом тех, кто остался стоять в строю. Неспешно он сделал несколько шагов от двери вперед и занял место по центру помещения. Его раскатистый голос, усиленный эхом, отразился от каменных стен большого зала и обрушился на стоящих перед ним заключенных:

— Согласно Кодексу Арбитриум главы одиннадцатой степени второй, вы все направляетесь в Штрафные Легионы. Приговор: Вечное служение. Вступает в силу с настоящего момента до конца ваших дней. Обжалованию не подлежит. Да позволит вам Бессмертный Бог-Император в бесконечной Милости Своей искупить ваши прегрешения на поле боя и кровью своей очиститься перед Лицом Его.

АЛОНСО БАРРО
Дело, которое взвалил на него Соломон Руджер, было тягостным и безнадежным, как бесконечный кислотный дождь на мире смерти. При этом старый инквизитор ограничил полномочия своего нового аколита, не оставляя возможности Барро даже для малейшей вольности, не говоря уже о личном расследовании. Однако перебирая и сопоставляя множество разрозненных фактов и событий, Алонсо заметил один эпизод, который мог дать ему возможность параллельно расследовать события на Ферро Сильва в рамках порученного ему Руджером дела. В одном из многочисленных документов упоминался мир 632—4/R в связи с одним из фигурантов, деятельность которого Барро должен был расследовать и который несколько лет назад посещал Ферро Сильва. Ухватившись за этот шанс, бывший инквизитор быстро начал развивать данную тему и теперь, получив наконец доступ к материалам по последним событиям на забытом рудном мире, внимательно изучал полученные им сведения.

— Двое из пяти, — прошептал Алонсо, закончив читать.

— Остальные погибли? — без особого интереса в голосе, поинтересовался Красс.

— Один при транспортировке, второй в госпитале, третий сошел с ума во время допроса. Возможно, раньше. Судьба Палатины Штайн неизвестна, с тех пор как ее забрали сестры из Ордена. Комиссар Хольмг лишена своего текущего статуса и с приговором «вечное служение» направлена в Легио Пенатанте.

Барро оторвался от документов, и на его лице отразилась задумчивость.

— Я бы хотел переговорить с ней до отправки в Легионы, — произнес он.

— Скорее всего, ваш комиссар еще не покинула планеты, — заметил Красс. — Я как раз получил информацию, что «Путь Искупления», прибывший на Ушбелу с тем, чтобы забрать всех осужденных, набранных здесь, все еще находится в орбитальных доках планеты. Однако, — продолжил Красс после незначительно паузы, — сомневаюсь, что у вас это получится.

В ответ на данное замечание Алонсо нахмурился. Заметив это и словно желая подлить масла в огонь, Корнелий принялся развивать мысль.

— Штрафные войска ломают, — изрек он, помолчав немного, пока Барро что-то продолжал обдумывать, сохраняя выражение сосредоточенности на своем лице. — Комиссары, конечно, отличаются воспитанием и подготовкой, и все же…

Аколит замолчал, так и не закончив фразу, но мысль, высказанная им, повисла в воздухе, подобно пеплу от затухающего под порывами ветр-а, костра.

— Соглашусь в этом с вами, — ответил наконец бывший инквизитор на сделанное Крассом замечание.

Он поднялся из-за стола, за которым они оба сидели, разбирая материалы и сверяя полученную информацию, и сделал несколько коротких взмахов руками, разгоняя непривычно застоявшуюся кровь.

— Вы правы, — повторил Алонсо. — Штрафные войска ломают. Именно поэтому я хотел увидеть ее до отправки. Но вы правы и в том, что, учитывая все сопутствующие обстоятельства, это вряд ли осуществимо.

Барро перевел взгляд на Корнелия, продолжающего сидеть за столом и перебирающего свитки, сделанные в разное время сервочерепами.

— Однако у меня появилась другая идея, реализовать которую может оказаться проще.

— И какая же? — поинтересовался аколит, продолжая сверять информацию со свитков.

— Скажите, вы могли бы помочь мне передать осужденной одну вещь, — спросил Барро, продолжая смотреть на Красса своим пристально испытующим взглядом.

Корнелий поднял голову, оторвавшись от свитков, и вопросительно взглянул на Алонсо:

— И что же это? К тому же вам ведь хорошо известно, что осужденным, направленным искупать свои прегрешения в дисциплинарные батальоны Легио Пенатанте, запрещено иметь любые личные вещи.

— Разумеется, мне это известно, — Барро улыбнулся одними уголками губ. — И все же для моих целей, мне было бы удобнее, чтобы жернова штрафных войск как можно дольше не перемололи ее личность. По крайней мере, до тех пор, пока я не найду возможности встретиться с ней и понять, могут ли ее показания помочь мне в достижении моих целей.

— Допустим, — Красс едва заметно кивнул.

Он отложил свитки и теперь так же испытующе смотрел на бывшего инквизитора. Со стороны могло показаться, что двое мужчин пытаются пересмотреть друг друга, добиваясь, чтобы оппонент отвел взгляд первым. Так продолжалось с минуту, в конце которой Корнелий задумчиво произнес:

— Пожалуй, я знаю способ, как передать осужденному нечто достаточно небольшое. Но вы так и не сказали, что именно вы хотите передать.

— Достаточно небольшое, — согласно кивнул в ответ головой Алонсо. — И, разумеется, ничего такого, чтобы помогло тем или иным способом избежать выполнения приговора. Также это не наркотические или дурманящие вещества, которые могли бы принести облегчение физическому состоянию или психическому. Но для нее это весьма и весьма ценная вещь. Если, конечно, я не ошибся в этом человеке и в его оценке.

— А вы хорошо ее знали? — поинтересовался Красс.

— Нет, — возразил Барро. — Я видел ее всего лишь мельком и совершенно не помню даже лица. Но я неплохо знал того, кто посчитал ее достойной комиссарского кушака.

— Да? — все также безэмоционально спросил Корнелий. — И где же сейчас этот человек?

Мысли Барро метнулись к образу Лорда-Комиссара Тумидуса. Алонсо вспомнил его волевое лицо и чуть грузную, высокую фигуру. Их первое знакомство, когда Гай Тумидус попал к нему в качестве допрашиваемого, а затем их встречу на борту «Драгоценного», ставшую для них обоих полной неожиданностью. А еще, как обезображенное до неузнаваемости, разорванное взрывом тело Лорда-Комиссара Тумидуса внесли в Храм Императора. Барро словно воочию вновь увидел, как четверо выживших на тот момент недавних кадетов, а ныне опоясанных алыми кушаками комиссаров, разом сложили на груди аквилы, отдавая последнее приветствие своему наставнику. И то, как трое из них, закрывая собой инквизитора, прорывались вместе с ним туда, где Барро так надеялся искоренить и пресечь сотворенный еретиками мерзкий обряд и остановить безумие, охватившее Рэкум.

Аугментированные кисти Алонсо Барро коснулись груди, складываясь в Имперского Орла.

— Теперь этот человек у Золотого Трона, — просто и строго ответил он.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Грязное и душное помещение, забитое такими же осужденными, подавляло. Сидя у одной из стен, Атия, отчаянно борясь с накатывающейся волнами болью, пыталась вспомнить, что произошло на Ферро Сильва. Спазмы, пронзающие все тело при каждой подобной попытке, зарождались где-то внутри головы и каскадами разливались ниже по позвоночным костям и ребрам, прожигая их до самого основания. Возникающий при этом в мозгу блок не давал Хольмг вспомнить даже те детали, которые, казалось, она не могла забыть. Лица кадетов, их наставников и Лорда-Комиссара то стирались, превращаясь в размытые пятна, то с отчетливой ясностью вгрызались в память до ломоты в висках. К концу вторых суток Атия вдруг поняла, что не может вспомнить названия планеты, откуда их эвакуировали. Так продолжалось несколько долгих часов, прежде чем в памяти Хольмг снова всплыло называние «Ферро Сильва». Подчас в мозгу вдруг поднимались ничего не значащие осколки из воспоминаний, соединить воедино которые Атии было совершенно не под силу. Но, не смотря на все это, раз за разом она пыталась воссоздать из пепла, в который превратилась ее память, картины минувшего, чтобы не потерять в этом океане серых, пепельных хлопьев самое себя. Хольмг почти кожей ощущала, как утопает в них, задыхаясь, все больше и больше теряя связь с реальностью. Время вокруг слиплось в однородную массу, так что сложно было сказать, день сейчас или ночь, или которые по счету сутки длится ожидание. Ожидание чего это было, Атия тоже не знала. Мир вокруг больше походил на кошмар, в котором слились прошлое, настоящее и будущее, и от которого ей никак не удавалось проснуться.

Противовзрывные двери открылись с тем мерзким скрежетом, который сопровождал каждое их движение, и в камеру вошел надзирающий офицер. Одновременно с этим откуда-то сверху полился яркий, пронизывающий свет, ударивший по привыкшим к полумраку глазам.

— Построиться! — громко рявкнул офицер.

Выставив мощность шоковой дубинки на среднюю интенсивность, он начал подгонять ею тех из штрафников, кто, воспользовавшись относительным покоем, забылся в полудреме, растянувшись на полу камеры. Спустя несколько минут выстроившихся в несколько шеренг осужденных выгнали из камеры, где они содержались, и повели вдоль длинных коридоров к ангару. Там их погрузили в автозак и в сопровождении «Репрессоров» доставили в космопорт, где под резкие окрики силовиков подобно скоту выгнали из темного отсека спецтранспорта под пронзительный свет прожекторов в посадочном ангаре. Но все происходившее было для Атии лишь серым, невзрачным фоном. Ее мысли в тот момент были сосредоточены на единственном вопросе: «Неужели я могла предать?!» Сопротивляясь мучительной боли при первых же попытках хоть что-то вспомнить из прошлого, она пыталась восстановить события на Ферро Сильва, раз за разом спрашивая себя:

«Почему я выжила? Как это произошло? Что я сделала, пока была без сознания?»

Эти вопросы угнетали, пригибая волю к самой земле.

«Я не могла», — возражала сама себе Хольмг, но тут же вспоминались слова Арбитра.

«Согласно Кодексу Арбитриум главы одиннадцатой степени второй».

Ересь. Именно так называлась одиннадцатая глава. Ересь второй степени — измена.

«Что они увидели, читая мою память? Какое предательство я могла совершить? Нет, не могла. Я бы скорее выбрала смерть на поле боя. Но я не умерла. Не умерла на Ферро Сильва, как все остальные…»

Эти мысли обуревали ее раз за разом, но ответа по-прежнему не было. Все, что Атия знала, это то, что должна была погибнуть и что объяснений случившемуся и тому, как ей посчастливилось уцелеть, у нее нет.

Почти спустя сутки ожидания в космопорту, в течение которых осужденных содержали в одном из громоздких ангаров, ее и остальных осужденных снова согнали на посадочную полосу, откуда на нескольких шаттлах, подняли на борт корабля с громким названием «Путь Искупления». Погрузка заняла не один час, и все это время Хольмг не оставляли тягостные, изматывающие душу раздумья, из которых ее вывели двое регуляторов.

Эти раздумья закончились на борту корабля, когда к Атии еще в корабельном ангаре сразу, как их партию штрафников выгрузили из шаттла, подошли два регулятора. Лица обоих были, как и положено, скрыты шлемами с непроницаемыми щитками-забралами, сквозь которые невозможно было хоть что-то рассмотреть. Они выхватили Хольмг из общего строя и, проведя ее по корабельным коридорам, втолкнули в стандартный медицинский отсек. Уже внутри, миновав небольшое помещение с двумя ведущими из него дверями и крохотным экраном с панелью управления под ним, Атию ввели в небольшую операционную, ярко освещенную и приготовленную к проведению операции по аугментированию.

Хольмг окинула помещение быстрым взглядом. Дальняя стена его представляла собой ряд встроенных сегментарных шкафов, тянущихся от пола до самого потолка, каждая дверца которых была надежно закрыта на кодовый замок. В одном из углов стоял старый медицинский сервитор, давно подлежащий списанию в утиль, а посередине комнаты находился большой операционный стол, тускло поблескивающий вытертой и иссеченной временем поверхностью, а рядом с ним еще один небольшой стол для инструментов. Возле операционного стола стоял невысокий, коренастый медик в военной форме с рукавами, закатанными по локоть, обнажающими хорошо прокачанные мускулистые руки. На одном из предплечий была выбита небольшая аквила и номер части над ней, где некогда служил его обладатель. Вторая рука несла на себе следы давнего ожога, глядя на который, создавалось впечатление, будто рука облачена в жуткую перчатку из искусственной кожи, сморщенной, неестественно бледно розового цвета. Шеврон на плече указывал на то, что медик в звании лейтенанта и приписан к 118 штрафному батальону 696 Легио Пенетанте.

С нескрываемой брезгливостью лейтенант кинул в Атию пристальный взгляд:

— Снимай все до пояса, — приказал он, разворачиваясь спиной к Хольмг и направляясь к сервитору.

Услышав приказ, один из регуляторов, сопровождающих Атию, подошел к ней вплотную и, щелкнув магнитными затворами, освободил ей зафиксированную руку.

Когда она выполнила приказ, сняв одежду, медик, закончив манипуляции с сервитором, вернулся к ней. Внимательно он осмотрел плечевой сустав ампутированной руки.

— Подойдет, — произнес он в конце концов с некоторым разочарованием в голосе.

Он снова развернулся к Хольмг спиной, направившись на этот раз к стенным шкафам, и, открыв один из них, принялся доставать оттуда хирургические инструменты, выкладывая их на небольшой столик, находившийся рядом с операционным столом.

— Была бы моя воля, — произнес лейтенант, не поворачиваясь, — я бы запретил протезирование осужденных. Я бы вас пускал в бой как есть. Можно даже без оружия. Какая разница, как вы подохнете.

Закончив выкладывать и подготавливать инструменты для предстоящей операции, медик еще раз критически осмотрел Хольмг.

— Ложись, — коротко бросил он.

Регуляторы сопроводили Атию до хирургического стола и, когда она легла на обжигающую холодом поверхность, пристегнули ей левую руку к специальным креплениям. Затем, отойдя к самой двери, но не покидая помещение операционной, встали там, нацелив стволы своих дробовиков на заключенную.

Приблизившись к Хольмг, распростертой на поверхности стола, медик собственноручно зафиксировал остальные зажимы на ее корпусе, приковав ее к поверхности так, чтобы Атия не в состоянии была пошевелиться.

— Тебе придется потерпеть. — Произнес он с мрачным презрением, глядя на Хольмг. — И без того, дорогостоящую операцию, незачем перегружать качественными обезболивающими.

После этого лейтенант отошел, и до Атии донесся характерный металлический звук, какой издают сервиторы при движении, и вскоре его стальные змееподобные механодендриты с множеством сочленений изогнулись, нависнув над ней, ожидая команды к началу операции. То, что некогда было у сервитора человеческим ртом, широко раскрылось, и оттуда выдвинулся небольшой штифт с закрепленным на нем прожектором. В свете этого прожектора Хольмг различила, как к операционному столу подошел медик.

— Что ж, приступим, — произнес он, посылая через небольшой пульт управления команду сервитору.

И Атия почувствовала, как холодный металл коснулся ее плеча.

АНДРИАН ГОР
Огромная гололитичекская проекция планеты, занимающая более половины всего пространства необъятного зала, раскинулась перед комиссаром Гором. Он, как и остальные присутствующие комиссары, внимательно обозревал ее, не произнося ни слова, и никоим образом, не выказывая тех вопросов или сомнений, которые возникали сейчас у него глубоко внутри.

Шахтерский мир, изрытый, покрытый местами выработок и штольнями, как кротовьими норами, был типичным представителем среди таких же добывающих миров, коих было раскидано бескрайнее множество по всему необъятному Империуму. До недавнего времени он ничем не отличался от прочих своих собратьев, исправно поставляя добываемую продукцию в казну, выплачивая положенную десятину и свято чтя Бессмертного Бога-Императора, всячески содействуя представителям Экклезиархии в их стремлении строительства на планете новых Храмов и небольших Часовен. Но эта идиллия закончилась около года назад. Сначала поставки продукции, которые должны были отгружаться строго по установленному графику, начали задерживаться. Время этих задержек увеличивалось от раза к разу, начали образовываться задолженности, а через некоторое время поставки прекратились вовсе. Ноты, направленные губернатору планеты через астропатов, остались без ответа, и тогда не планету была послана делегация от Депортаменто Муниторум при поддержке представителя Священной Имперской Инквизиции. О судьбе участников этой делегации оставалось только догадываться, однако весьма уместно было предположить, что оказалась она не завидна, и все члены делегации нашли скорую и, вероятнее всего, нелегкую смерть от рук бунтовщиков. То, что на планете вспыхнул бунт, стало понятно по обрывочному сообщению, которое все-таки смог отправить один из служителей Бога-Императора. Исходя из того же сообщения, бесчисленные Храмы, Часовни, Миссии и другие культовые сооружения теперь стали крепостями и тюрьмами одновременно, и в них оказались запертыми большинство представителей Экклезиархии вместе с паствой из тех, кто не примкнул к бунтовщикам.

Судьба злополучного губернатора, не удержавшего бразды правления планеты в своих руках, доподлинно была неизвестна, и слухи о нем ходили противоречивые. По одним его разорвала толпа, когда ворвалась в Губернаторский Дворец, смяв последнее сопротивление личной охраны, которая на поверку оказалась более показной, чем эффективной. По другим губернатор сам примкнул к восставшим, решив, что таким образом сможет спасти не только собственную жизнь, но и, возможно, также авторитет и власть при новом статусе планеты. Силы Планетарной Обороны вскоре оказались полностью разгромленными либо частично перешли на сторону бунтующих масс, и на планете воцарились безвластие и анархия.

Заместитель командующего силами 696 Замаранного Легио Пенатанте в субсекторе Кристиан, Зориуса Флавия, Креон Облэ окинул суровым взглядом присутствующих офицеров. Этим взглядом можно было ковать мечи и доспехи для Космического десанта и загонять сваи на предельную глубину.

— Высадка произойдет сразу по нескольким направлениям, — он указал на карте три района. — После высадки вы должны будете захватить и очистить весь этот район. Наступление будет вестись одновременно батальонами трех Легио Пенатанте. Помимо 696 Легиона Замаранного, будут привлечены силы 713 Легиона Раскаивающихся и 502 Легиона Искупления. Также на планету будет высажено несколько полков Имперской Гвардии. Но у них будет своя задача и своя зона выброски. Пополнение частей будет происходить непосредственно во время ведения компании. Специфика ведения боевых действий заключается в зачистке подземных шахт и расположенных ниже уровня земли коммуникаций. В связи с этим, а также в условиях низкой проходимости сигнала, приказываю всем надзирающим офицерам на уровне взводов использовать ретрансляторы. Подачу френзона установить на максимальную отметку. При малейшем подозрении в проявлении сочувствия бунтовщикам расстреливать на месте, вплоть до уничтожения отделений и взводов полностью. Пленных не брать.

На этих словах командующий замолчал и, словно желая убедиться, что находящиеся перед ним ротные и батальонные комиссары верно поняли озвученный им приказ, обвел тех долгим тяжелым взглядом, задерживая его на каменных лицах офицеров. Те выражали готовность выполнить любой приказ, который поступит, без вопросов или возражений, как и решимость отправить всех мятежников в самый ад, дабы вернуть взбунтовавшуюся планету в лоно Империума, и, удовлетворительно кивнув, командующий продолжил:

— Любой, оказавший сопротивление, подлежит истреблению во Имя Бессмертного Императора. Исключение могут составлять лица, находящиеся в насильственном удержании у бунтовщиков, и лица, не достигшие восьми лет в том случае, если они не участвовали в вооруженном столкновении, не оказывали никакой помощи мятежникам, а также не высказывали одобрения их действиям. В этом случае означенные лица должны быть подвергнуты предварительному задержанию для последующей передачи представителям Адептус Арбайтес с целью выяснения всех обстоятельств их нахождения среди бунтовщиков. Приказ понятен каждому? — Облэ еще раз обвел своим стальным взглядом комиссаров и старших надзирающих офицеров.

— Так точно, — возвестил хор голосов, прозвучавший слитно, как один.

АТИЯ ХОЛЬМГ
После того, как Атия потеряла сознание на операционном столе, очнулась она уже в камере. Правое плечо нещадно пульсировало острой болью, которая начиналась где-то под ключицей и каскадом разливалась вниз по руке. Синтетические волокна искусственных нервных окончаний, подключенные к нервным узлам, напряженно гудели, посылая импульсы в мозг, которые трансформировались там в боль настолько сильную, что Атии приходилось стискивать зубы, чтобы не закричать. С трудом приподнявшись, она осмотрела себя. От разламывающегося от боли плеча вниз тянулась рука. Это была аугментика не лучшего качества, отчего в месте, где плоть соединялась с металлом, время от времени проступала кровь. Перебарывая боль, которой сопровождалось каждое сделанное ею движение, Атия начала двигать вновь обретенной конечностью.

«Боль — это вино причастия с героями», — вспомнила она одно из высказываний, пробуя сжать пальцы в кулак.

На этот раз боль уже не показалась Хольмг настолько резкой. Она продолжала заново учиться владеть рукой, и к тому времени, когда погасший свет возвестил об окончании очередного цикла, Атия уже довольно сносно двигала новообретенным протезом, добиваясь все большей точности в движениях.

За последующую ночь она несколько раз просыпалась от резко накатившей боли, каждый раз закусывая губы до крови, чтобы не закричать, но под утро все же провалилась в глубокий и ровный сон. А к концу следующих суток в камеру, куда ее поместили после аугментации, вошли два регулятора. Надев на Хольмг магнитные браслеты, они для начала сопроводили ее в просторный зал. Там к Атии подкатился специальный сервитор. Он наголо обрил ее, после чего откатился, уступая место техножрецу, который до этого стоял неподалеку, ожидая, когда придет его черед заняться осужденной. Странной, чуть раскачивающейся походкой, облаченный в традиционные, алые одежды, служитель Омниссии приблизился к Хольмг. В своем механодендрите, играющем роль третей конечности, тянущимся у него из спины, техножрец держал стальной ошейник с несколькими боксами, расположенными вдоль всей его окружности. Ловкие пальцы-манипуляторы, которыми заканчивался механодендрит, надежно закрепили ошейник на шее Хольмг, после чего несколькими дополнительными прикосновениями техножрец включил сложный механизм затвора на ошейнике. В следующее мгновение до слуха Атии донесся слабый писк на грани слышимости, который издавала система активации встроенного заряда взрывчатки, благодаря которой любая попытка самостоятельно снять ошейник приводила бы к детонации и взрыву. Защелкнув последний из механизмов затвора на ошейнике, техножрец все той же раскачивающейся походкой отошел на прежнее место и замер там без малейшего движения.

После того, как все необходимые операции над осужденной были закончены, регуляторы вывели Хольмг из зала и, проведя по нескольким палубам корабля, привели в то же помещение, где ей проводили аугментацию. На этот раз в комнате находился только сервитор и никого из живых людей. Но вскоре в помещение вошел дежурный офицер медицинской службы в звании лейтенанта, и регуляторы, сопровождавшие Хольмг, вышли. Едва за надзирающими офицерами закрылась дверь, к Атии подкатился медицинский сервитор, активированный лейтенантом. Просканировав Хольмг одним из своих окуляров, сервитор откатился от нее и, мигнув несколько раз, выдал информацию дежурному медику. Тот утвердительно кивнул и, сделав соответствующую запись в документах, отметил осужденную, как годную к несению службы в штрафных войсках.

Лейтенант уже потянулся к небольшой кнопке на панели, чтобы вызвать сопровождавших Хольмг регуляторов, когда его рука замерла, и Атия прочитала во взгляде медика странную неуверенность. Потратив на раздумья не более секунды, лейтенант медицинской службы подошел к Хольмг вплотную и быстро что-то сунул ей в руку. Еще не поняв, что бы это могло значить, Атия почувствовала, как в ее ладони оказался маленький сверток. Все еще не до конца понимая происходящего, она подняла вопросительный взгляд на офицера, но тот уже отвел глаза.

— Не задерживаемся! — громко произнес лейтенант и, подтолкнув арестантку в спину, распахнул перед Хольмг дверь, передавая ее регуляторам.

Все так же не снимая магнитных браслетов, надзирающие офицеры сопроводили Атию дальше по коридорам, спускаясь по палубам все ниже и ниже, пока не привели к трюму для перевозки осужденных. Ее втолкнули в небольшое помещение со спертым воздухом и высоким потолком, уходящим куда-то так высоко, что его не было видно. Вместо него, над головами штрафников, крест-накрест переплетались стальные решетки, по которым прохаживались регуляторы и с которых светили вниз большие, не затухающие прожекторы.

Усевшись на пол вместе с остальными осужденными, Хольмг посмотрела наверх. Яркий свет не позволял различить тех, кто надзирал за перевозимыми осужденными, лишь слышны были удары подкованных сапог по металлу, раздающиеся размеренными и гулкими шагами. Шаги казались то ближе, то чуть дальше, то звучали над самой головой, изредка замирая, но через несколько минут вновь возобновляясь. В один из моментов, когда шаги над головой отдалились достаточно далеко, Атия наконец улучила момент, чтобы посмотреть, что же ей передали.

Нет, на глазах не выступили слезы, но внутри все сжалось, когда она поняла, что сжимает в ладони алеющий край комиссарского кушака, отороченный золотом галуна.

— Я не предавала, — одними губами прошептала Хольмг. — Я служу Тебе. Бог-Император. Испытывай меня как угодно, ибо вера моя абсолютна.

АНДРИАН ГОР
Добравшись до своей каюты, Гор вызвал к себе офицеров, находящихся под его непосредственным командованием. Когда регуляторы прибыли, выстроившись для получения приказа, Гор сначала долго молчал, как будто мысленно взвешивал каждое слово, которое собирался сейчас произнести и лишь спустя несколько минут заговорил:

— Предстоят бои в шахтах. Наш противник — бунтовщики, предавшие Свет Императора. Проявление милосердия к ним недопустимо. Исключение могут составлять дети, не достигшие возраста осознанного понимая происходящего. Всем остальным, примкнувшим к мятежу по недомыслию, под угрозой расправы или в виду иных причин, вне зависимости от таковых, может быть даровано единственное справедливое правосудие, равно как и единственная допустимая Милость Императора: смерть на месте, без следствия и судебного дознания. Далее. Интервал между подачами френзона штрафникам сократить до минимума. Уровень концентрации подаваемого препарата зафиксировать на максимальной отметке. Любое проявление сочувствия, равно как и попытки оказания помощи бунтовщикам со стороны осужденных, должны пресекаться и караться показательной казнью на месте. Каждый из вас должен будет использовать ретранслятор сигнала при спуске в шахты и при нахождении ниже уровня земли, дабы исключить самопроизвольную несанкционированную активацию ошейников заключенных. Подробную задачу, поставленную перед нашим батальоном и непосредственно нашей ротой, вы получите на свои инфопланшеты вместе с картой местности, где нам предстоит вести зачистку освобождаемой территории.

Гор снова замолчал, а надзирающие офицеры продолжили смотреть на него с такими же непроницаемыми выражениями на лицах, как и у него самого.

— Установка понятна? — спросил Андриан, пройдясь взглядом по каждому стоящему перед ним офицеру.

— Так точно, комиссар, — хором ответили регуляторы голосами столь похожими, что те слились в один.

— Исполняйте, — в верности и преданности каждого из них Андриан не сомневался и знал, что на каждого из офицеров можно положиться, как на себя самого.

— Есть, комиссар, — надзирающие офицеры отдали воинское приветствие так же слаженно и синхронно, как и доложили о получении поступившего приказа.

Гор отсалютовал им в ответ, после чего добавил уже чуть тише, но тем же чеканящим голосом:

— Меня не интересуют потери среди этого сброда. Только своевременное и четкое выполнение приказа и скорейшее завершение поставленной перед нами задачи.

— Так точно, комиссар, — прозвучал ответ все тем же неумолимым хором.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Они наступали третий месяц, продвигаясь вперед и зачищая шахты. Одну за другой. «Потерь не считать». Именно такой приказ был отдан командованием свыше. И комиссары придерживались его неукоснительно, гоня штрафников все дальше и дальше, не взирая на растущие потери. Несмотря на использование ретрансляторов, очень часто целые взводы погибали, когда единый сигнал, не позволяющий системе на ошейниках активироваться, глох из-за особенностей местности, непроходимости или глубины шахты. Были случаи, когда роты оказывались в хитроумной ловушке подземных коммуникационных линий, заминированных таким образом, что шахты обваливались, хороня в своих недрах сотни бойцов разом. А еще был воздух. Тяжелый, пропитанный взвесями и мелким песком, который заставлял кашлять почти при каждом вдохе. Выданные штрафникам мокрые тряпки, которыми были обмотаны нижние части их лиц, мало помогали, заставляя подчас складываться от накатившего приступа в три погибели, когда казалось, что вместе с кашлем выблюются сами легкие.

Последние несколько дней они прорывались к очередной шахте, наземные подступы к которой бунтовщики ревностно охраняли, превратив несколько невысоких строений в серьезный оборонительный рубеж. Большая часть пути к центру небольшого комплекса, где находились ангары с погрузочными лифтами, уходящими на самые глубокие уровни, была уже пройдена. Оставался последний рывок, когда между атаками наступила вынужденная пауза, благодаря которой наступающие штрафники получили краткий перерыв. Толику отдыха, которого, по мнению надсмотрщиков и комиссаров, эти «отбросы» не заслуживали. Потому что песчаная буря усилилась настолько, что даже засевшие в окружающих подступы к шахтам бункерах, мятежники перестали вести огонь. И наступление было приказано приостановить.

Давясь собственными хрипами и стараясь не вдыхать слишком резко, чтобы токсичные взвеси, из которых состоял местный воздух, не выжигали так сильно все изнутри, Хольмг окинула взглядом тех штрафников, что находились рядом с ней. Пользуясь дарованной им передышкой и поняв, что наступление прервано, некоторые из них уже совершали ошибку, которая в будущем наверняка будет стоить им жизни. Получив иллюзию, будто осужденных хоть на какое-то время оставили в покое, и улучив возможность, кое-кто из бойцов нашел, как могло показаться, безопасное место и погрузился в тяжелый сон без сновидений, в который так легко провалиться, когда тебя уже которые сутки обуревает усталость. Атия тоже решила использовать выпавшее ей время, чтобы немного восстановить силы. Отдохнуть было необходимо, но при этом нельзя было совершить того критического просчета, что совершало большинство штрафников. Ни в коем случае нельзя было уснуть. Заснуть полностью, когда ты проваливаешься в манящую черноту и перестаешь чувствовать собственное тело настолько, что полностью теряешь контроль над собой и перестаешь отслеживать события, происходящие вокруг. Чтобы выйти из этого состояния, прежде чем ты разлепишь налитые свинцом веки, и твое замедлившееся сердце начнет разгонять кровь в необходимом для быстрого движения ритме, тебе потребуется не менее сорока секунд. Именно этих самых бесценных секунд тебе, скорее всего, не хватит для того, чтобы по первой же команде надсмотрщиков вскочить и тут же начать исполнять поступивший от них приказ. Твой погрузившийся в блаженное отречение от всего мозг потратит еще минимум тридцать секунд на то, чтобы осмыслить поступившую в него информацию и осознать, что же от тебя хотят. И, разумеется, твоя медлительность и отставание почти в минуту будут замечены. Тогда ты получишь сильный разряд тока через ошейник. Он заставит тебя повалиться с ног, потому что именно к этому моменту ты вскочишь на них в надежде, что тебя не отличат от остальных, бодрствовавших, и никто из надсмотрщиков не заметит, что ты замешкался. Но они заметят, потому что замечают всегда, а ты рухнешь, пронзаемый острой болью. На губах выступит смешавшаяся с подступившей к горлу желчью пена, и, когда ты начнешь ею захлебываться, сотрясаясь и корчась в судорогах, тебя в довершение всего ударят энергобичом, потому что к этому времени надсмотрщик уже будет стоять возле тебя. Это в лучшем случае. В худшем — ты не отделаешься одним ударом, и тебя будут бить до тех пор, пока ты не вскочишь на ноги, роняя на себя из искривленного болью и судорогой рта желчь и скудную блевотину или заходясь в «сухой» рвоте, когда тебя выворачивает наизнанку. До тех пор, пока твои трясущиеся руки не сложатся на груди в Имперского орла. До тех пор, пока ты не продемонстрируешь свою готовность несмотря ни на что исполнять приказы.

Хольмг видела это не раз, чтобы точно, по секундам рассчитать этот сценарий. Он был прост и неумолим. А самое главное, почти никогда не менялся.

Атия закрыла глаза. Она погрузилась в похожее на медитативное состояние, в котором продолжала слышать, что происходит вокруг нее, краем сознания отслеживая реальность. Со стороны можно было подумать, что она, как и все те, кто не устоял перед соблазном урвать хоть толику бесценного отдыха, спит, но это было не совсем так. Она сидела без малейшего движения, давая отдых задеревеневшим мышцам и напряженному до предела сознанию, и лишь редкий кашель сотрясал ее тело.

Здесь, где минуты могли растянуться в вечность, а несколько дней слиться в один час, тяжело было сказать, сколько они отдыхали, но этого оказалось достаточно, чтобы ее силы хотя бы частично восстановились. И, когда прозвучал приказ подняться, Хольмг мгновенно вырвалась из того состояния, в котором находилась, становясь по стойке смирно. Разыгравшаяся буря начала стихать, и штрафников тут же погнали вперед, пока противник не успел собраться для отражения новой атаки.

Бешеные до этого порывы ветра улеглись, так что кашлять теперь хотелось меньше, и раздираемые до кровавой мокроты легкие на какое-то время перестало саднить при каждом вдохе. Не скрываемые более пылевой завесой, перед наступающими отрядами вырисовались во всей своей красоте бункеры и укрепления, которые надлежало взять штурмом их подразделению.

Двое штрафников оттолкнули Атию, пытаясь убежать от возможной гибели впереди, и устремляясь навстречу неминуемой смерти от рук комиссара или надсмотрщиков. Такие находились всегда. Те, кто лелеял слабую надежду, что если повернуть назад, то избежишь смерти, уготованной тебе впереди. Несбыточная, хрупкая, совершенно нереальная иллюзия, которая приводила всех тех, кто ей поддавался, пытаясь сохранить собственные жизни, к совершенно противоположному концу, изменить или избежать которого было так же не реально, как заставить огромное светило подняться из-за горизонта в той же точке, где оно зашло за него.

Это было неизбежно, и два коротких взрыва, прозвучавших за спиной у Хольмг, добавили решимости остальным осужденным. Решимости и уверенности в том, что даже будучи на самом острие атаки шансов у штрафников выжить все равно больше, чем если они попытаются оказаться в тылу, где их неминуемо встретит болт, выпущенный твердой рукой комиссара, и придется он точно в голову.

Она ускорила свои движения. Нет, не смерть этих двоих принудила ее к этому. Атия стремилась как можно скорее преодолеть расстояние, отделяющее ее от укреплений, сократив его до четырехсот метров, когда начиналась эффективная дальность для одиночных выстрелов из лазгана. Ей удалось выполнить эту задачу. Быстро присесть на одно колено для придания телу наиболее устойчивой позы и сократить тем самым вероятность попасть под ответный огонь противника. Затем произвести выстрел и, так же быстро поднявшись, поменять место расположения, продвинувшись вперед, пробежав несколько метров. Потом повторить. Повторить бесконечное число раз в надежде, что тебя не убьют и что ты добежишь до какого-нибудь укрытия, а затем до самих укреплений, туда, где стрельба из лазгана перестанет быть эффективной и где в ход пойдут тесаки и боевые ножи.

Когда ряды наступающих оказались приблизительно на расстоянии трехсот метров, по штрафникам заработали тяжелые болтеры, которые бунтовщики установили на крышах зданий и в дверных проемах, ведущих к промышленным лифтам. Мятежники не собирались давать наступающим больше шансов на победу, чем те сами готовы были вырвать в кровавом бою. Высокая плотность огня заставила вжаться наступающих штрафников в покрытый слоем едкого песка рокрит. Непрекращающийся поток разрывных болтерных снарядов собирал свою кровавую жатву, выкашивая любого, кто пробовал подняться. Несколько долгих минут казалось, что их тяжелый лай, от которого закладывало уши, не прекратится никогда, а потом над полем сражения воцарилась мертвая, пугающая своим беззвучием, тишина. Ее вспорол громкий крик комиссара, приказывающий штрафникам идти в атаку. Одновременно с этим по венам осужденных побежала еще одна доза боевого наркотика, подстегивая их, забыв себя, броситься вперед, на врага.

Мозг, привыкший за долгие годы обучения мгновенно отслеживать изменившуюся на поле боя диспозицию и тут же принимать наиболее тактически правильные решения, мигом отсек то, как замолчали тяжелые орудия, тратя бесценные минуты на перезарядку. Она поняла это за миг до того, как прозвучал приказ комиссара. А несколько секунд спустя двое здоровяков, отдаленно напоминающих огринов, уже начали продвижение вперед, готовые стать живыми щитами для тех, кто сейчас воспользуется моментом и бросится в прорыв. Все эти факторы, мгновенно объединенные мозгом воедино, дали Хольмг посыл к действию, которое должно было привести к победе. Впрыснутый в кровь стимулятор на секунду замедлил работу мозговых центров, словно ударом цепной плети подгоняя бездумно броситься вперед без учета всего того, что, по счастью, Атия уже осознала, взяв к исполнению. Позже, когда бой закончится, она возблагодарит своих наставников из Схолы, которые требовали от них принимать решения мгновенно, жестоко наказывая тех воспитанников, кто задержался хоть на краткий миг. Вспомнит добрым словом Гая Тумидуса, который научил их действовать в любой ситуации столь же быстро, как и принимать решения. Она вознесет хвалу Бессмертному Императору за то, что Он дал ей ту крохотную долю секунды, во время которой она успела обозначить для себя наиболее верную траекторию, двигаясь по которой, у нее получится добраться до места, где в обороне бунтовщиков наметилась брешь. И что она вычислила все это до того, как боевой стимулятор ударил по восприятию, начав затуманивать сознание и мешая мыслить тактически. Сейчас же Хольмг просто устремилась вперед, отчаянно борясь за право продолжать сохранять себя в полном сознании и понимании происходящего. По коже и мышцам прокатились волны жара и холода одновременно. Как будто в раскаленной пустыне пронесся ледяной смерч из Вальхаллы. Эти волны продолжались, чередуя друг друга, от чего сведенные до предела мускулы начинало ломить от перенапряжения, но все это не задерживалось в ее сознании.

В прорыв! Оказаться на расстоянии броска гранаты раньше, чем противник вновь откроет огонь! Ворваться на территорию внутри здания, навязав ближний бой!

По мере продвижения вперед сквозь пелену, окутывающую сознание, она продолжала отмечать места возможных укрытий, и вскоре они прорвались через укрепления, уничтожив огневые точки, которые до последнего огрызались короткими очередями и одиночными выстрелами. Потом последовала быстрая и жесточайшая резня тех, кто не успел отступить вглубь здания, к лифтам и спускам в шахты. Без пощады и даже без ненависти, Атия вспорола одному из еретиков живот его собственным тесаком, который она выбила из его рук одним мощным ударом. Это не было простым везением. Залог ее успеха крылся в тренировках, которые Хольмг проходила в Схоле Прогениум под руководством ветеранов-наставников. В изматывающем беге и силовых упражнениях. В скорости прохождения нервного импульса, развитой до того предела, который только может наблюдаться у смертных. В уроках по рукопашному бою и борьбе с применением любых подручных средств. В умении использовать силу удара противника против него самого. И часы, сутки, недели спаррингов. С оружием и без. Против одного противника, двух и более. Противников, которые сражаются лучше тебя. И вооружены лучше. Сейчас ее преимущество было в том, что тогда, в Схоле, когда она проигрывала тренировочные бои и падала в изнеможении, ее поднимали. Снова и снова, до тех пор, пока она не овладела навыком побеждать с тем, что у нее было. И даже тогда, когда у нее не было, совсем ничего.

Атия почувствовала, как адреналин, бушующий в крови, начинает потихоньку угасать. В какой-то момент она услышала бешеные толчки собственного сердца, гнавшего кровь с той же яростью, что толкала вперед их самих в атаку на врага. Однако по уже имеющемуся опыту Хольмг знала, что скоро действие боевого наркотика закончится, оставляя после себя мерзкое послевкусие во рту и рваное болезненное дыхание, когда тебе не хватает воздуха и ты никак не можешь надышаться вдоволь. Сделав два глубоких вдоха, как будто хотела запастись воздухом впрок, Атия присоединилась к выжившим штрафникам, которые ходили сейчас по захваченным помещениям, частично уничтоженным взрывами, ища среди обломков тела раненых и убитых врагов. Чтобы добить первых и удостовериться в смерти вторых.

Встречающихся раненых из своего подразделения осужденные предпочитали обходить стороной. Редко можно было увидеть, чтобы кто-то помогал упавшему подняться, и еще реже, чтобы кто-то оказывал помощь раненому. Напротив, большинство предпочитали оставаться в стороне, как можно дальше, когда комиссар или надсмотрщики решали судьбу получившего ранение в бою штрафника.

Все еще будучи под воздействием стимуляторов, хоть их действие и подходило к концу, Хольмг обернулась на звук движения раньше, чем услышала слабый подрагивающий голос:

— Эй, комиссар.

Атия увидела одного из бойцов их роты, лежащего между покореженным взрывом тяжелым орудием и отлетевшим в сторону лафетом. Она тут же развернулась, следуя за обращенным в ее сторону взглядом осужденного. Но ни позади нее, ни вообще поблизости комиссара не было видно. Тогда Хольмг вновь посмотрела на лежащего без движения штрафника с мертвенно бледным лицом и неестественно красными губами.

— Да, ты, Шестьсот сороковая, — прохрипел тот, с трудом приподнимаясь, в то время как на его губах показалась чуть розоватая пена. — Я знаю, кто ты. Слышал…

Атия подошла ближе, а штрафник, словно не имея возможности пережить тех усилий, которые потратил на слова, и то, чтобы чуть-чуть приподняться от рокрита, тяжело закашлялся. Следом за розовой пеной на его губах проступила ярко-алая кровь.

— Поднимайся, — Хольмг быстро, пока никто не смотрел в их сторону, протянула штрафнику руку, но тот, пытаясь сдержать разрывающий легкие и гортань кашель, только покачал головой.

— Нет. Я не за этим звал. Я не встану, — он наконец справился с кашлем и посмотрел Атии в глаза. — Добей меня. Прямо здесь.

Умирающий говорил рвано, с хрипами, то и дело сглатывая появляющуюся на губах карминово-красную кровь. Перехватив взгляд, с которым Хольмг посмотрела на ошейник, что был на нем, штрафник устало качнул головой.

— Нет, Шестьсот сороковая. Не хочу так. И, — его плечи вновь сотряс тяжелый, легочный кашель, — я слышал, они иногда не взрываются. Тогда раненый остается истекать кровью на поле боя. А я не хочу так.

Штрафник снова надсадно закашлялся, но быстро продышался и снова заглянул Атии в глаза:

— Ты же коми, тебе же убить человека, как клопа задавить. Одно удовольствие.

— Я больше не комиссар, — с мрачной суровостью ответила Хольмг.

Мучимый болезнью, что убивала его, осужденный криво усмехнулся:

— Конечно. Я поверил. Коми — всегда коми. Даже когда сдохнет. Так что не тяни резину. Просто добей. И дело с концом. Я все равно уже не поднимусь, — он усмехнулся еще раз, глядя на то, как Атия оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит и что в их сторону не смотрят. — А еще я звуки взрыва не переношу. Они меня пугают.

Убедившись, что ничей взгляд — ни надсмотрщиков, ни комиссара — не направлен в их сторону, Хольмг положила свою руку умирающему на подбородок у самого его основания. Вторую она протянула к его затылку и тихо спросила:

— Почему ты здесь?

— Я испугался. Струсил, — тихо и с бесконечной усталостью в голосе, прошептал штрафник. — Оставил орудие и пост. Я просто хотел…

Он не договорил. Одним движением рук Атия свернула умирающему шею и, быстро поднявшись, еще раз огляделась, убеждаясь в том, что ее поступок не был замечен. Ретиво и в то же время не настолько поспешно, чтобы привлечь внимание со стороны, она направилась от тела штрафника прочь, и если бы кто-то в этот момент прислушался, то до его слуха, донеслись бы слова короткой молитвы, что сейчас тихо шептала осужденная:

— О, Бессмертный Император, прости прегрешения своему слуге. Прости его, потому что он всего лишь человек.

Она едва успела отойти от того места, где остался лежать убитый ею штрафник со сломанной шеей, когда по разгромленному помещению, в котором они находились, разнесся голос, принадлежащий их комиссару Гору.

— Не стоять! Вы взяли только первую линию обороны, мрази! Так что вперед!

АНДРЕЙ
— Главное, фамилию не называй, — тихо прошептал Андрей высокому, худощавому парню, который медленно шел на полшага впереди него, склонив голову, как и все в длинной колонне закованных в наручники людей.

— Не поможет, — так же тихо, не поворачивая головы и не сбиваясь с размеренного шага, ответил «худощавый».

— Говорю — поможет, — чуть более властно и с нажимом произнес Андрей.

— Мы с тобой похожи, — возразил идущий впереди парень.

— Вить, сейчас мы все похожи, — говоривший сплюнул себе под ноги небольшой сгусток крови вперемешку со слюной. — Тут всех так отделали, родная мама не узнала бы.

Тот, кого назвали Виктором, тихо вздохнул. По данному факту спорить с братом не приходилось.

— И что сказать? — понуро спросил он.

— Ну ты, умник, даешь, — Андрей невольно повысил голос и тут же рыскнул вокруг себя глазами, проверяя, не привлек ли к себе и своему собеседнику излишнего внимания со стороны арбитров, сопровождающих колонну арестантов.

Убедившись, что никто на них не смотрит, он продолжил:

— Скажи правду, что сирота. Родителей не знаешь и не помнишь. Фамилию тоже. Рос в трущобах. Во всю эту байду оказался вовлеченным случайно.

— Поверят они, — на одном дыхании отозвался Виктор.

— Поверят — не поверят, ты главное гни свое. А там… — Андрей замолчал, перехватив острым, колючим взглядом движение одного из арбитров.

Служитель закона медленно прошел от начала двигающейся колонны в сторону замыкающего, сурово оглядывая закованных в цепи избитых людей. Он остановился где-то позади Андрея, пройдя еще несколько шагов. Спустя секунду после того, как шаги арбитра замерли, раздался шум падающего тела, которое, судя по звукам, сразу куда-то поволокли. Ноздри Андрея расширились, выпуская глубокий, с трудом сдерживаемый вздох.

Бунт, в котором братья Астурш принимали активное участие, был подавлен со всей жестокой эффективностью, на которые были способны силы местной полиции при содействии оперативников из Адептус Арбайтес. Все точно так, как и предупреждали организаторов восстания еще в самом его начале Андрей и его брат Виктор. Но их не послушали. Главному зачинщику и вдохновителю Марку Синбэю сказочно повезло, и он оказался застрелен во время подавления бунта, избежав испытать на собственной шкуре все последствия своей самоуверенной глупости, с которой он организовал восстание. Женщине, которая разделяла его убеждения, планы, замыслы и постель, повезло намного меньше. Ее, как и большинство из бунтовщиков, взяли живой. Выяснись на несколько минут раньше, что она второй по значимости организатор бунта и что его главный лидер и организатор лежит застреленный между двумя Репрессорами в луже собственного говна и крови, наверное, ее бы перестали избивать. По крайней мере, с такой интенсивностью. Скорее всего, ее препроводили бы в Башню Арбитрум, где долго вели допрос, после чего образцово показательно казнили, как главного организатора. Но к тому времени, как ее статус был выяснен, Сабрия уже лежала не в состоянии подняться, с переломанными костями и пробитыми осколками ребер легкими. Она захлебнулась собственной кровью как раз в тот момент, когда ее личность была установлена и была предпринята попытка привести ее в состояние, пригодное для транспортировки и дальнейшего допроса.

Помимо нее, до смерти было забито еще несколько человек, точное количество которых Андрей назвать не взялся бы. Однако, когда его, как и его брата, поднимали на ноги, чтобы заковать в наручники, он насчитал довольно приличный погост из тел бунтовщиков, которым не удалось пережить «предсудебного наказания», обычно проходившего по документам как «предварительное внушение». И теперь, когда их гнали на суд, в исходе которого ни у кого здесь не было ни малейший иллюзии, некоторые из подвергшихся «предварительному внушению» со стороны представителей правопорядка падали, не в силах более жить с теми повреждениями, которые получили.

Когда арбитр вновь отошел на допустимое расстояние, чуть отдалившись от колонны, Андрей снова заговорил:

— В общем, фамилию не называй, — подытожил он, сплевывая скопившуюся во рту кровь. — Император, говорят, Чудотворец. Глядишь — и нам поможет.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Их гнали все дальше вперед, бросая на самые сложные участки, посылая в самые недра штолен, откуда выбивать мятежников было задачей сложной и сопровождающейся большими потерями со стороны наступающих. Большинство штрафников гибло в первом же бою. А точнее, уже после боя, брошенные без какой бы то ни было помощи с ранениями, которые не позволяли получившим их бойцам вернуться в строй. Но пополнение в штрафные части присылалось регулярно, так что их продолжали гнать вперед до полного возврата контроля на всей взбунтовавшейся планете.

Оставив захваченную полосу укреплений у себя за спиной, штрафники устремились к трем бастионам, расположенным впереди неровным треугольником и яростно огрызающимися огнём из тяжелых орудий. Первый из бастионов, находящийся от наступающих в полутора сотнях метров, доставлял им самые большие проблемы, выкашивая, как траву, продвигающихся бойцов.

За падающими, истекающими кровью телами, мертвыми и живыми, еще бьющимися в агонии, пытались укрыться живые, используя своих павших однополчан, как щиты. Подгоняемые окриками надсмотрщиков, штрафники падали на рокрит — одни сраженные выстрелами, вторые, чтобы избежать подобной участи. Но разряды тока, посылаемые ошейниками, заставляли тех, кто мог еще стоять на ногах, подниматься и продолжать наступление.

Они были совсем близко от ближнего бастиона, когда Хольмг почувствовала, как ее неожиданно схватили, и ее левая рука, лежавшая до этого на цевье лазгана, оказалась заломлена назад.

— А каково самому быть мишенью на передовой, а, привязь? — гнусаво промычал огромный верзила-штрафник и попытался прикрыться Атией, как живым щитом.

Ее последующая реакция была мгновенной. Гнусавый еще не успел договорить насмешливую фразу, как Хольмг резко начала разворачиваться вправо таким образом, чтобы оказаться к взявшему ее в захват штрафнику лицом, одновременно этим движением вырывая ту руку, которой ее удерживал бугай, на себя. Таким образом, Атия словно «обматывала» собственную руку вокруг своего туловища, выскальзывая из «клещей» штрафника, используя движение и силу всего своего корпуса, чтобы обратить силу своего неожиданного противника против него самого. Теперь болевой прием, который попытался применить к ней штрафник, издали напоминал неловкое объятие, где сама Атия получила преимущество перед большим по размерам противником, оказавшимся совершенно внезапно для него самого беззащитным перед ее ударом. Ее запястье и кисть все еще выскальзывали из ладони бугая, когда Хольмг, не выпуская из правой руки лазган, ударила ребром предплечья штрафника по той самой руке, которой тот осуществлял захват. Сила аугментированной руки, дополненная массой лазгана, оказалась сокрушительной даже для верзилы с широкими и прочными костями и приличной мышечной массой. Этот прием, выполненный безукоризненно точно, словно Атия работала в одном из тренировочных залов Схолы, заставил пальцы штрафника разжаться, возвращая Хольмг свободу действий. Это было как раз вовремя, поскольку и без того плотный огнь с башен превратился в шквальный, и мятежники, которые сейчас вели его, не могли пропустить неподвижные мишени, в которые едва не превратились Атия и штрафник, столь неумело попытавшийся ею прикрыться.

Она едва вырвалась из захвата и тут же исполнила кувырок назад, через плечо, с таким расчетом, чтобы по его завершению оказаться лицом к противникам, которые вели сейчас по наступающим штрафникам заградительный огонь, и с колена сделать несколько выстрелов в их сторону. Прицеливаясь в одного из стрелков на башне, она, концентрируясь до предела, одними губами произнесла:

— Великий Бог-Император, присмотри за слугой своим. Даруй ему умение и терпение, чтобы выждать момент и поразить врага.

Хольмг не увидела смерти того из штрафников, который мгновение назад хотел превратить ее в живой щит. Упав и откатившись, она сняла стрелка, в которого целилась, и тут же поменяла месторасположение. Не теряя драгоценных секунд, она тут же продолжила вести огонь по противнику, что засел в одном из тех трех бастионов, не давая им перехватить замолчавшее тяжелое орудие.

Почти сразу за этим прозвучала команда смертникам, представлявшим из себя «живые» бомбы, идти в атаку, и Атия зацепилась взглядом за ближайшего из них. Она начала его «вести», стараясь стрелять на упреждение по тем, кто захочет «снять» «человека-бомбу» и не позволить смертнику добежать до ворот.

Хольмг действовала спокойно и технично, не размышляя над тем, что каждая последующая секунда может стать последней в ее жизни. Все мысли превратились в контроль точной последовательности отточенных до автоматизма движений. Выстрел, перекат на новую позицию и снова выстрел. Так ей удалось преодолеть около четверти пути, оставшегося до бастиона, когда энергетический луч из вражеского лазгана добрался до ее плеча.

Атия не сразу поняла, что ее все же зацепило. Просто в какой-то момент она почувствовала, как аугментика, заменяющая ей правую руку, потяжелела, и ее движения стали скованными, словно на плечо начали действовать перегрузки в несколько атмосфер.

Быстро Хольмг перекинула идущий от лазгана ремень через правое плечо, чтобы таким образом компенсировать слабеющий и теряющий чувствительность имплант, одновременно с этим меняя «ведущую» руку. Теперь пальцы левой руки лежали у нее на спусковом крючке, а цевье, помимо правой, все больше теряющей подвижность руки, поддерживал ремень. Это давало возможность продолжать вести огонь, не теряя в скорости и точности, даже учитывая начинающиеся проблемы с имплантом. Продолжая короткими перебежками продвигаться вперед, Атия понимала, что в скором времени аугментика наверняка выйдет из строя окончательно, и уже мысленно к этому готовилась. А пока, все так же технично, используя любое укрытие или иное преимущество, приближалась к воротам бастиона.

Выстрел, перекат на новую позицию, выстрел. Она была лишь каплей в том потоке, что сейчас напирал на бастионы, в которых плотно засели бунтовщики. Огневой ливень, что изрыгали из себя их тяжелые болтеры, достигали крещендо. Шум, объявший поле боя, перестал распадаться на отдельные звуки от грохота орудий, взрывов, криков ярости, боли, отчаяния и гнева, слившись в единый, почти монолитный гул. Подстегивающие выкрики надсмотрщиков тщетно силились оказаться громче шума самого боя и тонули в нем, становясь частью его, тем самым лишь усиливая оглушающий гвалт.

Несколько раз Хольмг едва не упала, в последний момент уходя из-под несущих смерть залпов, которые раз за разом «выгрызали» поредевший строй наступающих. Пот градом катился по ее спине. Его горячие капли под хлещущими порывами холодного ветра мгновенно превращались в ледяные, вызывающие озноб всего тела. Но все это не имело никакого значения. Атия давно перестала обращать внимание на такие раздражители, как жара или холод, излишне яркий свет или липкий, скрадывающий силуэты и обманывающий в объемах и дистанции полумрак. Усталость, чувство постоянного голода и недосыпа, «зажатые» в триггерах мышцы, кашель от въедливой, ядовитой пыли, что оседала где-то внутри, не давая глубоко вдохнуть и заставляя задыхаться каждый раз, когда приходилось бежать. Все это было отсеяно сознанием, как недостойное внимания.

«Боль — иллюзия, — говорили им в Схоле. — Если не придавать ей значения, перестать думать о ней — вы перестанете ее испытывать».

«Страх — тоже иллюзия. Поддавшись страху, вы потеряете самих себя».

Она помнила это всегда. Продолжая стрелять из лазгана, Хольмг продвигалась вперед, думая лишь о том, как уничтожить еще одного врага, и отсекая от сознания все то, что было сейчас лишним, что не служило сейчас основной их цели: захватить бастионы, со стен которых отступники продолжали вести огонь из всего, что могло принести напирающим штрафникам смерть.

Атия была уже совсем близко от первого бастиона, когда до слуха донесся взрыв, от которого армированную дверь, закрывающую вход, снесло, разломав на части, а саму Хольмг обдало песком и мелким каменным крошевом. В считанные секунды, увидев появившуюся возможность оказаться внутри бастиона, Атия вложила все силы в единый рывок, устремившись вперед. Когда она ворвалась внутрь, большинство из тех, что оказались перед дверью в момент взрыва и готовились отражать атаку штрафников, были мертвы или тяжело ранены, не в силах оказать хоть какое-то сопротивление. Те, кто находился на некотором отдалении, сейчас лежали контуженные, в большинстве искалеченные взрывной волной. Хольмг выдернула из-за пояса так вовремя подобранный чуть ранее тесак и принялась добивать врагов из тех, кто еще подавал признаки жизни. В первую очередь она кинулась к самым дальним рядам, где лежали оглушенные взрывом, некоторые из которых уже начинали шевелиться, силясь подняться на ноги. Один из мятежников успел встать прежде, чем Атия добралась до него. Он попытался нанести ей удар зажатой в руке арматурой, заточенной на конце наподобие гарпуна, но у Хольмг получилось увернуться, скорее, на инстинктах, после чего она тут же перешла в контратаку. Оказавшись вблизи от поднявшегося на ноги бунтовщика, она нанесла ему удар тесаком прямо в голову, едва не оказавшись на линии огня одного из штрафников, который в тот же момент, что она наносила удар, выстрелил ее противнику в область ключицы. Треск выжигаемого кислорода, короткий хлопок и секундный жар, который обдал щеку, подсказали, насколько близко от ее лица прошел луч лазгана. В то же мгновение бунтовщик перед ней упал, не успев издать ни единого возгласа. Из его пробитого темени медленно вытекала густая кровь, заливая перекошенное в злобной муке лицо.

Закончив разбираться с ранеными и теми, кого оглушил или обездвижил взрыв, Хольмг двинулась дальше. Добравшись до лестницы, ведущей наверх, и перепрыгивая через две ступеньки, она устремилась на второй этаж. В голове вздувшейся веной пульсировала единственная оставшаяся мысль:

«Быстро! Быстрее!! Еще быстрее!!!»

Под стук бешено колотящегося сердца Атия вкатилась в небольшое помещение и тут же, ощутив кожей головы горячие лучи над ней, услышала свист рассекаемого пулей воздуха возле собственного уха.

«Не моя, — пронеслось в мозгу. — Свою пулю не услышишь»

А в следующую секунду следом за ней в помещение ворвались еще три штрафника. Они поставил точку в зачистке первого из бастионов, положив оставшихся пятерых мятежников из своих лазганов.

Только тогда Хольмг окончательно осознала, что пережила и этот бой. Все еще сжимая правой рукой тесак, по зазубренному лезвию которого медленно сползали начинающие чернеть сгустки крови, Атия положила левую руку себе на грудь в однокрылой аквиле.

— Славься, Возлюбленный всеми Владыка человечества. Милость Твоя безгранична, — прошептала она.

И в этот же момент поняла, что правая рука начала предательски подрагивать, окончательно выходя из повиновения. Желая справиться с этой дрожью, не давая той перерасти в нечто большее, Хольмг молча отошла в сторону. Там, сев у наполовину разрушенной стены бастиона и не переставая время от времени окидывать пристальным взглядом пространство перед собой, она принялась очищать найденный ею тесак от налипших к нему остатков мяса и крови. Она делала это тщательно, оттирая поверхность лезвия сорванной с чьего-то тела ветошью, с каждым новым движением все больше обретая внутреннее спокойствие, заставляя успокаиваться бушующий в крови адреналин и проясняя рассудок, подвергшийся совсем недавно очередному воздействию боевого наркотика. Движения Атия производила чуть медленнее, чем было необходимо, изо всех сил стремясь унять нарастающую дрожь в аугментированной руке, заставляя ту двигаться точно в соответствии с теми движениями, которые требовались.

Эта кратковременная передышка была прервана, когда в проеме двери возникла фигура одного из надсмотрщиков. Едва увидев его, Хольмг тут же вскочила на ноги, как и прочие штрафники из тех, кто сейчас, воспользовавшись непродолжительным отсутствием непосредственной близости надзирающих офицеров, занимались собой.

— Все найденное трофейное оружие, не несущее на себе метки хаоса, собрать и доставить к машинам! Ты и ты! — он указал на двоих штрафников, что оказались к нему ближе всего. — Сжечь тут все! Остальные — на выход! Исполнять!

АТИЯ ХОЛЬМГ
То, что имплант в конце концов отказал полностью, Хольмг поняла, пока их гнали к рабочим бараками и сопутствующим зданиям. Трудно сказать, что стало решающей каплей в сбое аугментики. Было ли это только последствием выстрела, прошедшего по касательной настолько близко, что это стало причиной поломки импланта. Или завершающим фактором стал разряд током, который получили все штрафники, когда трое из них замешкались с погрузкой трофейного вооружения и последующим построением. Это было уже не важно.

Стараясь изо всех сил вернуть руке подвижность и с каждой новой подобной попыткой осознавая всю их тщетность, Атия продолжала идти вперед. Когда им приказали остановиться у большого каменного комплекса, состоящего из множества суровых и однотипных зданий, началась перекличка. Захваченные строения, в которых некогда жили бывшие рабочие и шахтеры, теперь должны были стать временными бараками для осужденных. Для этой цели были выбраны два наименее пострадавших здания, и штрафников, выстроив на небольшой площади перед одним из них, после проведенной переклички начали разводить по имеющимся внутри помещениям. Когда подошла очередь изрядно поредевшего взвода, в котором была Хольмг, надсмотрщик задержал на Атии пристальный взгляд.

— Шестьсот сорок! Из строя! — резко скомандовал он.

— Так точно, господин офицер, — Хольмг сделала два шага вперед.

— Руки вперед! — приказал надзиратель.

Понимая, что этот приказ отдан не просто так и что выполнить его она будет не в состоянии, Атия доложила, вытягивая вперед одну левую руку:

— Не могу выполнить приказ, господин офицер. Имплант поврежден.

— Не можешь выполнить приказ? — глаза надсмотрщика вспыхнули нехорошим блеском. — Тебе известна статья 9845/25т?

— Так точно, господин офицер. Статья 9845/25т. Невозможность исполнить приказ. Любой солдат, не выполнивший прямого приказа, будет расстрелян, за исключением наличия исключительных обстоятельств, — процитировала она, не прекращая попыток хоть как-то пошевелить безжизненной конечностью.

— Считаешь отказ импланта исключительным обстоятельством, мразь?

— Мое мнение ничего не решает, господин офицер, — все тем же отрешенным и громким, четким голосом ответила Хольмг.

— Верно, — надсмотрщик процедил это слово сквозь зубы, продолжая прожигать своим взглядом Атию насквозь.

Затем, вызвав по воксу еще двух надзирателей, он вновь обратился к штрафничке:

— Имплант тебе восстановят, а вот это, — он активировал руну на пульте управления, подавая через ошейник разряд тока, — тебе урок, как важно сохранять Имперское имущество в целости и сохранности.

Последние слова регулятора заглушила волна боли, прокатившаяся по всему телу Хольмг, заставив ее упасть к ногам возвышающегося перед ней надзирающего офицера, пока тот, не скрывая презрения на своем лице, продолжал смотреть на нее сверху вниз, не без удовольствия наблюдая, как осужденная бьется в судорогах. Однако надзиратель довольно быстро деактивировал руну.

— Встать! — рявкнул он.

Пересиливая боль, пошатываясь от полученного удара током, Атия поднялась, прикладывая все имеющиеся силы, чтобы выполнить приказ офицера максимально быстро.

— Увести! — приказал он.

Мгновенно отреагировав на полученный приказ, подошедшие надсмотрщики надели на Хольмг магнитные браслеты, хоть в этом и не было необходимости, и повели к одному из зданий, где разместили медицинский блок. Пока они шли туда, Атия успела заметить еще нескольких осужденных, отводимых от выстроенных в несколько шеренг штрафников. Особенно ей запомнилось лицо одного из них. Осужденному приказали выйти из строя, чтобы активировать на нем ошейник. Беглый взгляд, который Атия успела кинуть, проходя мимо него, показал, что штрафник, скорее всего, был серьезно ранен. Не более тридцати лет на вид, а возможно, значительно меньше, бледный, как полотно, он двигался совсем медленно, шатаясь из стороны в сторону и прижимая руки куда-то в область живота. В последние минуты своей жизни обреченный упал на колени, пытаясь произнести заплетающимся от страха и боли языком что-то о том, что он еще может идти. Раздавшийся в следующие секунды взрыв ошейника заглушил его причитания и мольбы. Как упало тело, Хольмг уже не увидела.

Ее завели в медицинский отсек, там провели по нескольким коридорам и заперли в небольшой комнате, рассчитанной некогда под проживание рабочих. Там Атия легла на одну из четырех кроватей, расположенных вдоль стен, ожидая, что будет дальше. Она решила позволить себе небольшой отдых до той поры, пока за ней не придут, каким бы коротким тот ни оказался, и почти сразу, как легла, забылась тяжелым сном, из которого не вырывал даже кашель, который то и дело сотрясал ее обессиленное тело.

Хольмг не могла сказать, как долго ей удалось поспать, перед тем как за ней пришли надсмотрщики. Однако по ощущениям, прошло не больше нескольких минут, прежде чем ее подняли, для верности наградив несколькими ударами шоковых дубинок. После этого Атию вывели из комнаты и погнали по коридорам вглубь здания. Потом остановились перед одной из дверей и, открыв ее, грубо втолкнули Хольмг вовнутрь. Едва Атия переступила порог комнаты, как в ноздри ей ударили запахи медицинских препаратов. Все еще сопровождаемая надсмотрщиками, Хольмг прошла чуть дальше по вытянутому помещению с низкими нависающими потолками и увидела у большого хирургического кресла того самого медика в чине лейтенанта, который устанавливал ей имплант ранее. Атия невольно вздрогнула, узнав его, и, кажется, медик заметил это движение. На его губах тут же вспыхнула нехорошая ухмылка, и пока один из конвоирующих Хольмг офицеров расстегивал браслеты, сдерживающие ей руки, военный медик подошел к ней почти вплотную. Он не произнес ни слова, лишь с каким-то злорадством окинул Атию источающим презрение взглядом. Так же молча он подвел ее к металлической кушетке в форме кресла, на которой должна была происходить операция, и бросив краткое: «Раздевайся», — повернулся к одному из двух медицинских сервиторов.

Пласталевая поверхность обожгла своим холодным прикосновением, когда Хольмг, сняв с себя одной рукой одежду, заняла место в хирургическом кресле. Озноб, быстро начавший распространяться по ее телу, усилился, когда Атия услышала над собой уже знакомый ей голос лейтенанта.

— Мне доводилось слышать, как здоровые амбалы скулят словно кутята, если им не вкатить морфий при операции. Помнишь свое первое аугментирование? Поверь, даже дешевый препарат лучше, чем никакого.

«Боль — это иллюзия тела», — мысленно повторила себе Хольмг в тот момент, когда специальные браслеты защелкнулись на ее запястье, щиколотках, локте и коленях, надежно фиксируя ее на хирургическом столе.

— Я поспорил относительно тебя. Поставил на то, что ты попытаешься удрать после высадки. Здесь, на планете. Но ты не сделала этого. Ни сразу, ни потом, спустя время, — продолжил медик более мрачным голосом. — Посмотрим, насколько я окажусь прав в том, что ты будешь орать, как резанная.

Лейтенант сделал шаг назад, уступая место медицинскому сервитору, каждое движение которого сопровождалось неприятным, специфическим машинным звуком. В этот момент все осознав, Атия перестала обращать на медика внимание. Она полностью сконцентрировалась внутренне на том, что ей предстояло сейчас пройти, мысленно повторяя про себя молитвы и литании, призванные придать стойкость духа.

— Император, дай мне силы, чтобы выполнить мой долг и сокрушить тех, кто мешает мне, — одними губами прошептала она, закрывая глаза.

АНДРЕЙ
Всех, причастных к бунту, который стал для них пригласительным билетом в штрафные войска, раскидали между множеством подразделений, тем самым раздробив между собой его участников. Так что из тех трех дюжин человек, что, выстроившись в шеренгу, стояли сейчас в большом зале, Андрей и Виктор больше половины не знали и видели впервые. Вообще, с уверенностью можно было сказать, что Андрею и Виктору несказанно повезло в том, что они оказались в одном батальоне. Произошло это по нескольким причинам. Первая, как и предсказывал Андрей, была в том, что по их внешнему виду трудно было определить степень родства, и то, что они братья, осталось неизвестным. Вторая, не менее значимая, чем первая, заключалась в простом везении, которое подчас определяет дальнейшую судьбу человека. И вот теперь они стояли рядом, на расстоянии вытянутой руки друг от друга, в большом хорошо освещенном помещении, в котором запах медикаментов, масел и технических благовоний свился в один странный терпкий аромат.

Сначала, бормоча себе под нос непонятные простому человеку литании, к ним подошел один из техножрецов. Ни на минуту не переставая что-то верещать на одному ему понятном бинарном коде, слуга Омниссии начал последовательно надевать на шеи осужденным строгие металлические ошейники. Следом за техножрецом проходил один из арбитров и снимал магнитные браслеты с тех, на кого уже надели ошейники. Служитель Марса и следовавший за ним арбитр еще занимались осужденными в конце шеренги, когда в просторный зал через боковые двери вкатился высокий сервитор, возвышающийся над самыми высокими из осужденных. Андрей повернул голову, переводя на бывшего человека взгляд своих серых глаз. На его месте с легкостью могли оказаться и он, и его брат, посчитай судья, что их участие в поднятом бунте было более значимым. Андрей смотрел на удлиненное тело, установленное на высокую платформу, извивающиеся отростки, отдаленно напоминающие руки, но большим количеством, чем у человека, голову без носа и рта, с глазами, расположенными в нижней части лица, и пытался представить, кем он был до того, как преступил закон Империума и был приговорен к сервиторизации. Участи, которая казалась Андрею намного страшнее просто смерти.

Тем временем сервитор начал, последовательно подъезжая к каждому осужденному, быстрыми техническими движениями своих манипуляторов сбривать волосы с голов. Увидев это, Андрей, находящийся в середине шеренги, воспользовался наконец-то обретенной свободой рук, что ранее были закованы в наручники, и провел пятерней по своим жестким, «упрямым», черным, как смоль, волосам.

— Кто бы сомневался, — прошептал он себе под нос, чувствуя, как возобновляется циркуляция крови в затекших от долгого пребывания в оковах руках.

Андрей не успел договорить, как в помещение, в котором они находились, вошел офицер. Высокие, начищенные до блеска сапоги, доходившие до колен, были украшены орлами, как и фуражка, на высокой тулье которой красовался череп. Это, и все остальное одеяние, выдавало в вошедшем офицере Имперского комиссара. Едва переступив порог, он отследил наметанным глазом движение, которое позволил себе штрафник, а в следующее мгновение Андрей уже падал на колени, чувствуя, как задыхается от охватившего его горло спазма и от того, что по его телу внезапно прошла волна тока. Он еще не успел отдышаться, как в зале раздался властный, с какой-то омерзительной на слух хрипотцой голос комиссара.

— Встать! — офицер сделал еще несколько сильных, чеканных шагов, выходя в центр, и, развернувшись лицом к замершей шеренге осужденных, продолжил. — Все вы сброд, не заслуживающий жизни, но к которому проявили милосердие, дав возможность искупить свои прегрешения против Воли Бессмертного Бога-Императора и Законов Империума вечным служением в штрафных частях. Каждое ваше неповиновение, ошибка, просчет или вольность будут караться со всей возможной строгостью. Каждый из вас, кто посмеет подумать, будто сможет избежать наказания — получит его вдвойне. Также преступление одного влечет за собой наказание для всех.

Сказав это, комиссар круто развернулся и прошел к одному из нескольких коротких коридоров, выводящих из зала, оканчивающегося дверью, которую надсмотрщик поспешил открыть перед ним, пропуская офицера вперед.

За то время, пока комиссар отсутствовал, Виктор с некоторой тревогой бросил короткий взгляд на брата:

— Кажется, здесь из тебя дурь выбьют, — произнес он одними губами, возвращая бегло скользнувший по Андрею взгляд вперед, прямо перед собой.

— Заебутся, — так же глядя перед собой, тихо отозвался Андрей.

Спустя непродолжительное время, комиссар все тем же чеканным шагом вернулся в зал, где стояли осужденные, теперь полностью приведенные в надлежащее состояние. Острым, как бритва, взглядом он «резанул» по осужденным, остановившись на Андрее и стоящем рядом с ним здоровенном штрафнике, который как комплекцией, так и лицом, не обезображенным интеллектом, больше походил на огрина.

— 701, 702, выйти из строя, — приказал комиссар, прочитав номера, выбитые на ошейниках осужденных.

Верзила первым сделал шаг вперед, но это не спасло от короткого разряда, тут же пущенного через ошейник, стоило комиссару нажать руну на небольшом пульте, который он держал в руках. Точно такой же разряд, чуть менее болезненный, чем первый, получил и Андрей, мгновенно после этого закашлявшись и зашатавшись.

— Получив приказ, вы будете отвечать «Есть, господин комиссар» или «Так точно, господин комиссар». А сам приказ исполнять тут же. Быстро, точно и со всем рвением, которое только возможно. Всем понятно?

— Так точно, господин комиссар!

Этот крик вырвался одновременно из всех тридцати шести глоток, и каждый из осужденных теперь, после демонстрации наказания, хотел перекричать остальных. Комиссар равнодушно посмотрел на строй и с пренебрежением в голосе повторил:

— Семьсот первый, Семьсот второй, выйти из строя, и следовать за мной.

— Так точно, господин комиссар, — тут же отозвался Андрей, вторя аналогичному выкрику бугая и одновременно с ним делая шаг вперед.

Пройдя за комиссаром, оба штрафника оказались в длинном прямоугольном помещении, у одной из стен которого стояло пласталевое хирургическое кресло-кушетка, рядом с которым стоял лейтенант медицинского корпуса. Судя по хирургическим инструментам, разложенным на небольшом передвижном столике рядом с ним, медик только что закончил проводить операцию. На это же указывал и медицинский сервитор, манипуляторы которого, так же как инструменты на столике, были перепачканы свежей кровью и несли на себе следы недавнего использования. В кресле, пристегнутая и полностью обездвиженная, полулежала молодая женщина. Правую руку ей заменял дешевый имплант, должно быть, только что поставленный. По ее бритым вискам стекали небольшие капельки пота, а из прокушенных в нескольких местах губ сочились тонюсенькие струйки крови. Сама женщина была без сознания, тем не менее, с обеих сторон от кушетки стояли два надсмотрщика, с безразличием взирая на «пациентку», но готовые в любой момент пресечь любую вольность с ее стороны, если таковая будет совершена. То, что женщина была таким же штрафником, как и Андрей, он быстро определил по идентичному ошейнику, плотно обхватывающему ее шею, как его собственную.

— Унести к остальным, — скомандовал комиссар, указывая штрафникам на женщину.

— Так точно, господин комиссар, — тут же отозвались оба осужденных, подходя к кушетке.

Дождавшись, когда надсмотрщики сняли с штрафнички фиксаторы, удерживающие ее на кушетке, Андрей подхватил осужденную за плечи, в то время как здоровяк взял ее за ноги. Ему в глаза бросилась цифра, выбитая на ее ошейнике. «640». Медленно Андрей и его напарник двинулись к дверям, сопровождаемые обоими надсмотрщиками. Комиссар тем временем развернулся к медику и заявил с некоторым раздражением, которое делало его хриплый голос еще более устрашающим и отталкивающим:

— Вы проиграли этот спор, лейтенант. Она не закричала.

Медик хмуро посмотрел на высокого, жилистого офицера перед собой и ответил с таким же раздражением в голосе, что было у самого комиссара, только более тщательно скрываемым:

— Так точно, комиссар.

Последующий за этим короткий, чуть презрительный смешок, изданный в ответ на это офицером, заглушил звук закрывающейся за спинами штрафников противоударной двери, после чего все голоса перестали доноситься.

Едва дверь в камеру закрылась, а прожекторы надсмотрщиков, направленные на штрафников, перестали слепить глаза, Виктор поднялся со своего места, где до этого сидел, и подошел к Андрею, который в этот момент вместе с другим заключенным опускал на пол тело, которое они занесли.

— Я уж подумал тебе крышка, — Виктор осторожно посмотрел на брата, пытаясь в скудном свете крохотной лампы, расположенной над дверью в барак, рассмотреть его лицо; и, не получив ответа, перевел взгляд все еще слезящихся от недавнего яркого света глаз на неподвижно лежащее тело у их ног. — Это кто?

— Штрафник, — Андрей пожал плечами. — Номер Шестьсот сорок.

— Привязь, — раздался негромкий, глухой голос от одной из стен. — Оставь ее.

— Законник? — окружающий штрафников полумрак отчасти скрыл, как у Андрея удивленно вскинулись брови. — Здесь?

— А фто? — раздался негромкий шепот беззубым, шепелявящим ртом. — Такие ше люди, как фсе. Меня бы не пифдили да кофмили, я, мофет, тоше прифясью штал.

В ответ на это высказывание шепелявого штрафника раздались слабые безэмоциональные смешки. Но очень скоро барак вновь погрузился в тишину. Уставшие за день люди нуждались в хоть каком-то отдыхе, даже если это был тяжелый сон-забытье на холодном рокрите душного, пропахшего потом, калом и мочой барака.

Андрей посмотрел на Виктора:

— Давай, может, ее к нам поближе. Она что-то в себя не приходит.

Виктор кивнул, помогая брату поднять с пола легкое тело.

— Говорят, наш коми забился с лечилой, что она разорется, если имплант ей будут без морфия ставить, — лежавший до этого недалеко от них штрафник поднялся, садясь. — Громко кричала?

Он посмотрел на Андрея единственным здоровым глазом. Второй заплыл кровавой коркой, из-под которой сочился гной вперемешку с сукровицей, являя собой уродливую опухоль на покалеченном недавними побоями лице. Чуть дребезжащий голос штрафника отдавал злорадным любопытством.

— Неа, — с неким подобием торжества произнес Андрей. — Молчала. Как камень.

Задавший вопрос штрафник неопределенно мотнул головой, то ли фыркая, то ли чихая. На его опухшем лице, неестественно желтого с фиолетовым оттенком цвета, промелькнуло выражение глубокого разочарования и досады. Не говоря дальше ни слова, штрафник развернулся спиной к Андрею, улегшись обратно на пол — туда же, откуда поднялся до этого, и из-за его сгорбленной спины раздался негромкий шепот, из которого можно было разобрать только слово «привязь». Андрей, усмехнувшись, сплюнул на пол, а в следующую секунду услышал недовольный шепот брата:

— Может и правда, ну ее? На кой с ней связываться?

— Да брось, Вить, — отозвался Андрей. — Все мы здесь в одной упряжке. Что ты, что я, что она.

— Мы-то в упряжке, а вот она привязь, — возразил Виктор, с сомнением посмотрев на штрафничку. — Ты даже не знаешь, за что ее сюда определили.

Нахмурившись еще больше, Андрей вновь сплюнул не пол:

— Давай спать, Вить. Потом разберемся кто здесь кто, за что и почему.

— Угу, — Виктор вздохнул, укладываясь на рокрит, чтобы урвать наконец хоть немного сна.

Он еще ворочался, устраиваясь на холодном полу, когда Андрей, не обращаясь ни к кому конкретно, тихо прошептал:

— Можно подумать, тут есть кто-то, кроме смертников, — после чего сам лег и, закрыв глаза, начал погружаться в сон.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Из груди вырвался полный боли стон, когда она начала приходить в себя, открывая глаза. Вокруг было темно, но в свете одинокого прожектора можно было понять, что ее перенесли в общий барак. В окружающем ее мраке раздавался храп вперемежку со слабыми стонами, так что Атия медленно начала осознавать, что с ней и где она находится. В месте, где имплант переходил в живую ткань, казалось, бушевала раскаленная лава, растекаясь по всему предплечью до самых пальцев. Хольмг плотно сжала зубы, с трудом сдерживая себя, чтобы не закричать в голос, когда услышала чье-то дыхание у своего уха.

— Ты как? — спросил мужской голос и добавил спустя несколько секунд. — Воды дать?

— Да, — ответила она и тут же пожалела об этом, потому что не смогла подавить вырвавшийся из груди стон.

— Ниче, ниче, — произнес все тот же голос, отдаляясь, а затем возвращаясь снова. — Терпи, сестренка. На, вот.

Атия вцепилась трясущейся левой рукой в протянутую ей помятую, обшарпанную кружку и сделала несколько жадных глотков, проливая горькую, отдающую химикатами воду на шею и грудь.

— Говорят, против тебя тут ставили, — продолжил говорить неизвестный. — Но проиграли.

Хольмг показалось, что говоривший улыбнулся, но слова незнакомца и их смысл по-прежнему плохо до нее доходил. Когда Атии удалось наконец сконцентрироваться, и она перевела на сидевшего рядом с ней штрафника сфокусировавшийся взгляд, то увидела молодого парня с наголо обритой головой и непокорной искрой в светло-серых глазах.

Она сделала еще пару глотков, чувствуя, как пульсирующая боль в руке накатывает подобно жгучим волнам, обдавая конечность нестерпимой болью, и отступает, но лишь для того, чтобы нахлынуть с еще большей силой. Услышав шевеление с другой стороны, Хольмг начала поворачивать туда голову. Но в очередной раз нарастающая в руке боль заставила ее откинуться назад, едва не выпустив кружку из рук.

— Это Виктор, а я — Андрей, — успела расслышать Атия, прежде чем окончательно отключиться. — Эй! Эй! Вить, она…

Ее следующее пробуждение не было таким мучительным, как предыдущее. Придя в себя, Хольмг открыла глаза. Вокруг по-прежнему доносилось дыхание забывшихся сном людей, то рваное и прерывистое, то глубокое и размеренное, сквозь которое раздавался кашель или тяжелый стон. Атия тихо села, в тусклом, едва различимом свете, падающем от двери, разглядывая лица двух штрафников, лежащих от нее по обе стороны. В первом она узнала того, что принес ей воды. Второй, должно быть, был тот, к кому первый, назвавшийся Андреем, обратился «Виктор». Медленно, стараясь не обращать внимания на все не унимающуюся саднящую боль в плече, Атия вернулась в горизонтальное положение и уперла немигающий взгляд в потолок.

«Жизнь свою посвящаю служению Тебе, о, Возлюбленный Бог-Император. Брось меня в горнило войны, дабы выковать оружие для Твоих битв. Удостой причастия героев. Испытывай меня как угодно, ибо вера моя абсолютна. Да удостоюсь я называть Тебя своим Духовным Отцом и Наставником».

Она произнесла молитву одними губами, мысленно проговаривая каждое слово. Всего несколько фраз, но они определили всю ее жизнь. Прошлую и будущую. Определили с тех пор, как она впервые произнесла эти слова. Она поклялась посвятить всю свою жизнь без остатка служению Ему. И даже здесь, в этой бездне отчаяния, оказавшись среди предателей, мятежников и прочего сброда, поправших законы Империума, она не могла отступить от своей клятвы.

Внезапно для нее самой истерзанная память озарилась воспоминанием, перенося Атию более чем на десятилетие назад, когда она впервые произнесла слова этой молитвы-клятвы, которую наизусть знал каждый будущий комиссар. Подобно видению, перед ее внутренним взором встала картина, как она, совсем еще юная, клялась, стоя в большом высоком зале Схолы и глядя на многометровое изваяние Бога-Императора, водруженное в самом его центре.

Все курсанты из их группы давно выучили эту молитву наизусть, но наставники пока запрещали им произносить ее вслух. От воспитанников лишь требовали, чтобы они выучили молитву-клятву настолько твердо, чтобы каждое слово каленым железом впечаталось в их память.

«Когда придет день, вы произнесете эту клятву перед Бессмертным Богом-Императором», — сказал им один из наставников.

Строгий, с бионическими имплантами вместо глаз, которые никогда не моргали, и оттого казались еще более устрашающими, его взгляд мог пронзить любого курсанта насквозь, до самых потаенных уголков его души.

«Вы должны будете произнести ее на одном дыхании, без ошибок и запинок, иначе Бог-Император не примет ее от вас. От всех вас, даже если ошибется кто-то один», — напутствовал он.

И они учили ее. Денно и нощно, повторяя молитву про себя в короткие минуты, свободные от дежурств, занятий и упражнений. Повторяли перед сном и едва только открыв глаза перед подъемом, просыпаясь чуть раньше, чтобы иметь лишнюю возможность произнести мысленно те слова, которые они еще не обрели право сказать во всеуслышание.

И вот, наконец, настал тот день, когда их привели в огромную залу, вход в которую до этого был им запрещен. Невероятных размеров помещение, имеющее в своем основании ровный круг, казалось крохотным из-за изваяния Императора, стоящего по самому его центру. Спаситель человечества с золотым лавровым венцом на голове был увековечен стоящим, со скрещенными чуть ниже уровня груди руками и головой, немного опущенной вниз. Возлюбленный Всеми строго внимал тем словам, что стремились донести до Него те, что стояли сейчас внизу, взывая к Нему, и присягая Ему на верность.

Едва Хольмг зашла в зал вместе с остальными воспитанниками, ее повергло в священный трепет непостижимое величие, монументальность и святость этого места. Скульптору, который создавал изваяние Бессмертного Пастыря человечества, удалось гениально передать, связав воедино, Его Божественное и Человеческое начало. Воссоединивший Людей с Отцовской суровостью взирал на пришедших к Нему, неся Своим пламенным взглядом обещание защиты тем, кто останется Ему верен, невзирая ни на какие угрозы, как и неминуемой кары для тех, кто хоть на миг отвратится от Него.

Их было двадцать воспитанников-курсантов, чей возраст колебался от семи до девяти лет. И все они как один поклялись в тот день Бессмертному Императору в служении Ему и Империуму с этого момента и до последнего вздоха.

…Атия вернулась из вод прошлого в настоящую действительность. Она просила испытать ее, и Он ответил на ее мольбу. Согласно Его Воле и Замыслу, теперь до скончания своих дней она будет служить в штрафных легионах. Здесь пройдет ее жизнь. Здесь встретит она свой конец. И здесь докажет свою преданность и верность Ему.

— Ничего не изменилось, — прошептала Хольмг, вспоминая собственные слова, сказанные однажды комиссару Гвинеро. — Когда твое мнение, твой выбор, твои стремления и твои действия объединяются в единой цели, которая именуется долгом, это и есть Радость.

Она снова закрыла глаза. Теперь совсем ненадолго. Потому что совсем скоро ее, как и остальных сокамерников, разбудил сигнал к построению.

СКОТТ ДАНОВСКИ
…Самым сложным было добраться до слепой зоны квад-ганов. Сокращая дистанцию, они потеряли многих из группы, так что до больших счетверенных пушек добралось только около сорока штрафников. Впрочем, этих сил все равно должно было хватить, чтобы уничтожить артиллерийские расчеты Окрадарума. Вооруженные в основном автоганами и дробовиками еретики дали залп по рядам нападавших в надежде еще уменьшить их численность. Несколько коротких вскриков подтвердили попадание в цель, но на это никто не обратил внимания. Подгоняемые окриками надзирателей штрафники лишь ускорили свои движения, сокращая дистанцию и продолжая стрелять из лазганов. Еретики ответили на залп ревом, в котором смешались звуки ненависти, боли и ярости. Последнего было больше всего. Эта ярость, а также осознание всей бесполезности собственных орудий и того, что расстояние между ними и штрафниками почти иссякло, заставили бойцов Окрадарума броситься в рукопашную схватку с наступающими. Осужденные ответили тем же. Такие же ненависть, ярость, боль. Все это было выплеснуто в ответном реве и ответной атаке. В ход пошли тесаки и боевые ножи. Выстрелов стало меньше, и теперь все они если производились, то делались в упор, так что тела, будь то штрафник или слуга хаоса, разрывало дробью или выжигало лучом, превращая в уродливые ошметки.

— Вперед, мрази! — этот крик Дановски заставил бегущих в атаку штрафников еще больше ускориться, но и этого Скотту казалось недостаточным.

Он уже собирался активировать на пульте управления ошейниками руну подачи боевого наркотика, хотя с момента прошлой подачи не прошло минимально допущенного перерыва, когда тела двух прикрывающих его штрафников рухнули, сраженные вражескими выстрелами. У одного полностью снесло голову, однако его тело сделало еще несколько шагов вперед, прежде чем упасть. Второй остановился, в последние секунды жизни силясь схватиться руками за выжженную до позвоночника грудь, после чего осел на землю, подобно тряпичной кукле. В этот же момент до слуха Скотта долетел крик комиссара:

— Справа, на три!..

…Дановски резко вскочил, мгновенно отходя ото сна и оглядываясь по сторонам. Последнее время он часто во снах видел тот бой четырехлетней давности, который едва не стал для Скотта последним. Наяву Дановски никогда о нем не вспоминал, но коварная память раз за разом возвращала его в этот бой во снах.

В небольшое казарменное помещение, где было всего две кровати расположенные друг над другом, вошел регулятор Сужор. Скотт узнал его по одному ему свойственной манере ходить. Беглый взгляд на наплечник с номером подтвердил, что он не ошибся.

— Как отдохнул? — спросил Сужор, снимая шлем и открывая свое грубое, словно вытесанное из дерева лицо.

— Как обычно, — хмуро ответил Дановски.

Ему не нравился Лот Сужор и его манера постоянно задавать подобные, чаще, совершенно неуместные, вопросы.

— У нас продвижение, — сообщил Лот.

Он начал снимать защитные щитки с рук и ног, а закончив с ними, принялся за нагрудник.

— Приказ поступил? — спросил Скотт, быстро поднимаясь с койки и последовательно надевая на себя элементы одежды и брони.

— Да, — отозвался Лот. — Проверь инфопланшет.

Оперативно Дановски пролистал пришедшую на инфопланшет информацию.

На этот раз их перебрасывали в отдаленные северные районы планеты, где находились последние из шахт, где еще не был восстановлен порядок и которые стали последним прибежищем и надеждой непокорных мятежников, попытавшихся противопоставить силы одного мира мощи всего Империума. Смятые и почти полностью раздавленные Имперской Гвардией бунтовщики и все, кто примкнул к ним в свое время, отступили на географический север планеты, организовав там последний очаг сопротивления. Они умело использовали развитую систему подземных шахт и коммуникаций, которые в результате стали серьезным препятствием для гвардии Империума, так что, в конечном счете, туда решено было отправить несколько батальонов 696 Замаранного, чтобы руками осужденных зачистить этот последний оплот непокорных.

— Скоро мы здесь закончим, — снова заговорил Сужор. — Интересно, куда нас кинут после этого.

Дановски проигнорировал последнюю фразу и поймал на себе вопросительный взгляд Лота.

— Никакого любопытства? — переспросил Сужор, продолжая пристально смотреть на Скотта.

— Нет, — отрезал Дановски.

Лот разочарованно кивнул. Помолчав с минуту, он снова обратился к Скотту, вызывая у того еще большее раздражение:

— Ваша смена через час, регулятор. Можно еще поспать.

— Нет, — все так же холодно ответил Дановски, надежно скрывая эмоции под маской безразличия и спокойствия.

Единственное, что он позволил себе, это короткий взгляд, брошенный на примятую койку, где лежал до этого. Но возвращаться в прерванный сон уже не хотелось.

НАРИЕН ЛИ
Семнадцать человек стояли, выстроившись в шеренгу. Перед ними прошелся один из регуляторов. Дойдя до одного из осужденных, стоящего почти в самом конце шеренги, он на мгновение задержался. Затем, продолжив движение и дойдя до самого конца строя, регулятор остановился.

— Все вы попали сюда за прегрешения перед Императором, искупить которые можно лишь собственной жизнью. Вы будет сражаться за Империум и Его славу, уничтожая врагов Его, предателей и отступников. И вы будете молить Бессмертного Бога-Императора, чтобы в Великой Милости Своей Он даровал вам прощение, которого вы не заслуживаете.

На этих словах, с презрением выплюнутых регулятором штрафникам, один из осужденных вздрогнул. Это была женщина, возраст которой перевалил чуть за тридцать. В ее зауженных глазах было что-то хищное и дикое, а все ее тело могло показаться напряженным, словно перед броском. В прошлой жизни ее звали Нариен Ли. До тех пор, пока она не стала бойцом штрафного легиона номер Шестьсот двадцать восемь.

…Они осторожно, стараясь оставаться незамеченными, передвигались по волглым джунглям, пахнущим опрелостью, разложением и тягучими ароматами меда и ванили. Почти бесшумно скользящий рядом с ней Клык прошептал: «Мы заберем его».

Потом был бой, столь же короткий, сколь и беспощадный, когда желание убить противника настолько сильно, что им одним можно резать, словно тесаком, и крушить, подобно огромному кузнечному молоту. А еще был резкий, ни с чем несравнимый запах теплой артериальной крови. Он будоражил, заставляя адреналин стучать в висках еще сильнее, и щекотал ноздри, от чего они раздувались, неистово вдыхая этот терпкий, отдающий животным жаром аромат.

Они так и не «забрали» объект. Тот, кто был их основной целью, смог вырваться из джунглей, в которых осталась половина их группы и все те, кто его сопровождал. Она не знала, кем ему доводились все эти люди, кто с таким неистовством и такой преданностью жертвовал своими жизнями ради спасения своего лидера. Друзьями, последователями, слугами или рабами. А быть может, просто единомышленниками или временными союзниками. Они убили их всех, но упустили его. Того, за чьей головой их посылали.

Ей пришлось отчитываться о выполнении задания, как самому старшему по званию из тех, кто остался в живых после его завершения. Но она провалила и это…

«Как вы смеете обвинять тех, кто отдал свои жизни, исполняя приказ???»

Кажется, именно это она выплюнула в лицо седеющему подполковнику, который принимал у нее рапорт. В ее душе вспыхнул гнев невероятной силы. Ей захотелось голыми руками разорвать стоящего передней подпола на части. И хуже всего оказалось то, что Нариен была на тот момент вооружена. Если бы не это, неизвестно, чем все бы закончилось. Не выхвати она табельное оружие и не направь его в лицо подполковнику, который тоже был вооружен. И чья реакция вкупе с опытом, полученным на полях сражений, оказалась выше, чему нее. Намного выше…

Сначала ее пороли. Долго, пока спина не превратилась в одну сплошную рану без единого целого лоскута кожи. А затем, когда она, сумев не сдохнуть от полученных побоев, пришла в себя, ее отправили в штрафные войска, чтобы там остатком своей недолгой жизни она искупила совершенные ей преступления против Бессмертного Бога-Императора, Империума Человечества и командования…

Нариен вздрогнула еще раз, когда почувствовала на себе цепкий взгляд одного из надсмотрщиков, вырывающий ее из нахлынувших воспоминаний.

Регулятор с обезображенным лицом, большую часть которого скрывала искусственная кожа, подошел к Ли на расстояние вытянутой руки и ткнул пальцем в грудь.

— Ты! Я говорил о покаянии и об искуплении, которого не заслуживают мрази, подобные тебе. Но я не вижу смирения и раскаяния на твоем лице!

…Прелый запах, предвещающий скорую грозу, ударил в широко раздувающиеся ноздри. Коварные джунгли, по которым они шли, источал адреналин, вкус которого осязался даже на языке, делая его кончик чуть горьким. Крупные капли пота медленно скатывались по спине, заставляя сорочку влипать в разгоряченное тело…

— Я молилась Ему, — негромко произнесла Нариен. — Мы все молились. Не моя вина, что Он не ответил.

Били жестоко. Минуту назад она перестала понимать, чем именно. Ноги, шоковые дубинки или просто кулаки, закованные в специальные армированные перчатки с усиливающими пластинами. Удары слились для Нариен в один непрерывный поток, который уже не вызывал боли, а лишь бесконечную усталость в сведенных от напряжения мышцах. Когда град ударов прекратился, Ли тяжело выдохнула. Из разбитого рта потекла смешанная с кровью слюна. Кажется, она застонала, когда ее подхватили двое надсмотрщиков и поволокли вдоль по вонючему коридору. Мерзкий запах забивался в нос и горло, и казалось, облеплял самое тело, покрывая кровоточащие ссадины и синяки противной липкой мокротой. Она вздрогнула, поведя плечами. Это конвульсивное движение вызвало раздражение у одного из тащивших ее надсмотрщиков, и следующее, что почувствовала Нариен, тяжелый удар по затылку, опрокидывающий ее во мрак преисподней, где нет сознания, но все еще существует боль.

АНДРИАН ГОР
Он ненавидел свою работу. Точнее, место, где ее приходилось выполнять. А именно, Легио Пенатанте. А еще он ненавидел штрафников. Всех до единого, вне зависимости от степени вины, того, что приводило их в дисциплинарные войска, срока службы до этого и после (последнее, редко измерялось сроком более полугода). А также вне зависимости от того, насколько обреченный на вечное служение боец рвался искупить или даже (что случалось уж совсем редко) искупал собственные прегрешения перед Лицом Бессмертного Императора. Все осужденные представлялись Гору ублюдками, недостойными даже пули для своей казни.

«Я бы закапывал их в землю живыми», — признался он как-то в разговоре своему давнему и единственному другу Марку Эйну.

На что Эйн, такой же выпускник Схолы Прогениум, лишь кивнул:

— Я бы вешал или запарывал до смерти, — согласился тот. — Та мразь, что однажды предала Божественного Императора и Великий Империум, может притворяться сколько угодно, но в конечном счете обязательно проявит свою гниль.

— Это так, — кивнул Гор.

— Но знаешь, Андриан, — продолжил тем временем Марк, — несколько раз мне встретились те, кто действительно был достоин прощения.

— Твой недосмотр, — покачал головой Гор. — Или они сдохли слишком быстро, и ты не успел увидеть всей гнуси и подлости, что была у них внутри.

Теперь с сомнением покачал головой Эйн:

— Не знаю. Может быть, ты и прав, — Марк разлил последний амасек по двум небольшим стаканам. — За твое новое назначение, — произнес он сухим, сдержанным голосом, словно был на похоронах.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Они шли, медленно продвигаясь вперед. Тишина сопутствовала им, внушая ощущение безопасности. Но поддаваться этому ощущению было нельзя, и каждый штрафник знал, что за кажущейся безмятежностью хранится омерзительная смерть с полным набором нечеловеческих мучений в конце.

Сеть из оборонительных линий окружала подступы к спуску в шахты. Прорываясь по направлению к небольшим сооружениям, откуда лифты вели на самые нижние уровни выработок, штрафники встречали сопротивление обреченных мятежников, понимающих, что проиграть, сдаться и умереть значило для них одно и тоже. А потому бунтовщики зубами готовы были вгрызаться в горла теснящих их Имперских сил, собирая кровавую плату за каждый шаг продвижения штрафных частей вперед.

Прочесав несколько переплетающихся между собой «коридоров», их взвод остановился, следуя приказу комиссара, следующего за ними на некотором отдалении. Прямо перед ними возвышался завал рукотворного происхождения, словно кто-то в этом месте попытался построить баррикаду, но до конца дела не довел. А дальше, в ста метрах от него, виднелась такая же, разве что, более качественная и высокая баррикада, ощетинившаяся стволами нескольких орудий, торчавшими из нее в разные стороны. Их почерневшие, в нескольких местах покрытые налетом ржавчины стволы казались мертвыми, но все равно при одном только взгляде на эти орудия внутренности сжимались, призывая приложить все усилия, чтобы оказаться как можно дальше от них.

Несколько штрафников, шедших в авангарде, попытались сменить свое положение на арьергард, однако натолкнувшись на грозные взгляды комиссара и следовавших за ними надсмотрщиков, молниеносно вернулись на свои места.

— Трусливые ублюдки, — раздался негромкий голос одного из регуляторов, и произнесенная им фраза повисла над головами штрафников.

Быстрым отточенным движением Андриан Гор подхватил монокуляр, висевший у него на груди, и поднес к глазу, внимательно изучая баррикаду впереди.

— На одиннадцать, — произнес он, вглядываясь туда, куда только что указал. — Есть движение.

И в этот самый момент мертвенная тишина взорвалась громовым раскатом тяжелого стабб пулемета. Бунтовщики, засевшие в дальнем конце тоннеля, не собирались сдаваться без боя.

— Подавите мне этот пулемет! — голос комиссара Гора в этот миг, казалось, смог бы перекрыть шум реактивных двигателей пустотного корабля, не то что громогласный лай тяжелого стаббера. — Ты! — его палец почти коснулся одного из штрафников, стоявших в самом конце колонны штрафников. — Пришло твое время искупления!

Боец, на которого указал комиссар, вздрогнул. Его губы посерели и задрожали:

— Я…

Выстрел из болт-пистолета прервал бессвязные звуки, которые начали сорваться с его губ.

— Ты! — комиссар перевел еще дымящийся ствол болт-пистолета на следующего штрафника. — Приказ тот же!

Штрафник вздрогнул настолько сильно, что это стало заметно всем окружающим. Однако в отличие от предшественника, дал более внятный, а самое главное, единственно приемлемый ситуации ответ:

— Есть, подавить пулемет, господин комиссар, — произнес он чуть подрагивающими губами и, пригибаясь, высунулся из укрытия.

Раскатистая очередь, последовавшая тут же, заставила его нырнуть обратно за вал, вжимаясь в него всем телом. От виска по грязной щеке штрафника соскользнула капля пота.

— Вперед, — голос комиссара сейчас больше походил на рык зверя.

— Есть, господин комиссар, — голос штрафника задрожал еще сильнее.

— Ты с ним, — Гор указал на еще одного смертника, выбранного им для выполнения этой задачи.

Им оказался невысокий боец в ветхой, местами порванной до свисающих обрывков куртке. Он перевел на комиссара взгляд своих голубых со стальным отблеском глаз. А секунду спустя, не говоря ни слова, бросился на землю, и быстро, словно родился ящерицей, а не человеком, пополз вперед, вжимаясь что есть силы в неровную, покрытую мелким крошевом отработки поверхность. Следом за ним, продолжая дрожать всем телом, как будто сквозь него пропускали ток, пополз второй штрафник.

— Заградительный огонь! — скомандовал комиссар.

Его голос на мгновение слился с отрывистым лаем вновь заработавшего по бойцам стаббера, но уже в следующую секунду тот захлебнулся, подавленный залпом из лазганов. Грозные, раскатистые очереди были прерваны шквалом заградительного огня, а всего доли секунды спустя раздался короткий, как всплеск, возглас. Тело второго штрафника конвульсивно дернулось и замерло в луже медленно расползающейся крови. Тот, что пополз первым, ускорил темп, еще сильнее вжавшись в дно шахты, хотя это и казалось невероятным. Резкое движение, с которым он метнул связанные воедино гранаты, было столь внезапным, словно этого не ожидал от себя даже сам штрафник, и уже в следующую секунду взрыв разметал баррикаду впереди, уничтожая огневую позицию.

Отголоски взрыва слились с криком комиссара:

— Вперед!

Услышав его, штрафники рванулись к дымящимся остаткам баррикады словно только и ждали этой команды. Они ворвались на то, что осталось от нагромождения шлака и камней, на ходу стреляя на поражение в ответ на любое замеченное ими движение. Однако совсем скоро расстояние между наступающими и обороняющимися сократилось настолько, что началась ожесточенная рукопашная схватка.

НАРИЕН ЛИ
Бежавший рядом с ней штрафник упал с наполовину отрубленной головой. Мятежник, чье мачете срубило тому верхнюю часть головы, рухнул рядом со своей жертвой, захлебываясь собственной кровью, фонтанирующей из разодранного кем-то горла. Но Нариен не отвлеклась на это, лишь отмечая боковым зрением стремительно изменяющуюся вокруг обстановку. Делать это было легко. Вошедшая в состояние боевого сатори, движения противников она воспринимала заторможенными, словно в замедленной съемке, кадр за кадром. Она подскочила к тому из бунтовщиков, на которого упало тело штрафника со срубленной головой. Тот, чтобы не быть придавленным трупом, чуть отступил, сделав шаг назад, и потому потерял столь необходимое равновесие. Этого малейшего действия хватило Ли, чтобы нанести мятежнику удар ножом как раз в тот момент, когда он переступал с одной ноги на другую и был менее всего устойчив. Его левая нога, еще не полностью принявшая на себя вес громоздкого тела, потеряла опору, и бунтовщик начал заваливаться на спину с пронзенной глазницей. Горячая кровь вырвалась фонтаном, когда Нариен выдернула оттуда нож, в едином движении переводя его окровавленное лезвие в блок к нацеленному в нее тесаку. Очередной противник попытался с силой продавить выставленный блок, но Ли умело ушла с линии атаки, почти мгновенно переместившись тому за спину. Она уже наносила ему удар между шестым и седьмым шейным позвонком, когда услышала перекрывающий шум битвы голос комиссара:

— Справа, на три!

Рука еще доводила удар, но Нариен уже смотрела туда, откуда возникла новая угроза. Там из-за поворота заградительных сооружений появился еще один отряд противников, состоявший из бывших рабочих и шахтеров, закованных в самодельные доспехи, несущие на себе нечестивые знаки, символизируя, что их обладатели полностью отвернулись от Света Императора.

Выдача штрафникам перед этим боем гранат, несомненно, была делом рук Самого Бессмертного Повелителя человечества. Нариен, как и те, кто успели понять всю остроту ситуации, тут же метнула гранату под ноги одному из наступающих. Следом за брошенной ею гранатой полетела еще одна. Их удвоенной силы хватило, чтобы превратить первый ряд наступающих еретиков в месиво из плоти, костей и перекрученного металла, отправив предателей Императора к тем самым богам, которым они так хотели служить.

Еретики дрались истошно зверски, и в какой-то момент могло показаться, что это поле битвы останется за ними, но в конечном счете их сопротивление, решительное в своем отчаянии, было сломлено. Немногих оставшихся в живых к концу боя загнали за последнюю линию укреплений, что они возвели, где забросали гранатами, превратив тела последних из еретиков в грязные окровавленные ошметки.

Наконец, все подступы, прилегающие к штольне, были захвачены. Выжившие в этом бою штрафники переводили дух после ожесточенной схватки, и Нариен, по лицу которой стекали жирные, напитанные рудными взвесями, капли пота, огляделась по сторонам. Пятеро осужденных наспех, стараясь не привлекать к процессу излишнего внимания, заматывали полученные в бою раны, чтобы те не кровили. Среди груды мертвых тел и их фрагментов стонали и шевелились умирающие и тяжело раненные. Большинство выживших штрафников предпочитало не смотреть в их сторону.

Те, кому не повезло в бою, и чьи раны были настолько тяжелыми, что не позволяли бойцу встать обратно в строй, бросались на поле боя. Иногда комиссар или кто-либо из надсмотрщиков добивал истекающих кровью бойцов, но чаще их оставляли просто без внимания, зная, что едва штрафные части, ведомые комиссаром, покинут место боя, и раненые штрафники останутся вне действия сигнала-блокиратора, их ошейники все равно взорвутся.

Внезапно внимание Нариен привлек один из еретиков, чье тело сейчас больше напоминало размолотый фарш с торчащими из него раздробленными костями. Среди того, что некогда было живым человеком, она увидела автостабб. Быстрым движением руки, Ли подхватила трофейное оружие, каким-то чудом не поврежденное взрывом. Липкая от крови кишок рукоять приятно легла в ладонь. Нариен рыскнула взглядом по сторонам, проверяя, не заметил ли кто-то нахождение ею трофея. А затем, все такими же быстрыми отточенными движениями, молниеносно спрятала его за пазуху, даже не очистив, торопясь как можно скорее убрать подальше находку. Она еще раз обернулась осмотреться как раз вовремя, чтобы увидеть приближающегося к ним комиссара.

Бросив на нее презрительный взгляд и оглядев прочих выживших штрафников, Андриан Гор сцедил сквозь зубы с плохо скрываемым пренебрежением:

— То, что вы отбили клочок земли, еще не победа! Шевелитесь, мрази!

Услышав слабый вскрик у себя за спиной, Гор мгновенно, с разворота наведя свой болт-пистолет, выстрелил, добив того, кто только что подал голос из залитой кровью кучи тел и столь же быстро снова перевел взгляд обратно на штрафников:

— Вперед, не стоять!

— Есть, вперед, не стоять, господин комиссар, — прозвучали в ответ хриплые голоса, выстроившихся в колонну бойцов 696-го Запятнанного Штрафного Легиона.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Построившись в шеренгу, штрафники замерли, взирая на комиссара. Гор прошел вдоль поредевшего изрядно строя, одаривая осужденных брезгливым взглядом.

— Раненые ублюдки есть? — спросил он, заканчивая визуальный осмотр.

Его вопрос остался без ответа. Стоявшие в строю бойцы предпочли промолчать. Из памяти еще не изгладился недавний случай, когда после такого же вопроса, Гор лично пристрелил одного из штрафников, признавшегося в полученном ранении. Не молодой уже бывший гвардеец попал в 696 за растрату казенного имущества и мошенничество. Выражаясь более простым языком, он умудрялся весьма продолжительное время сливать понемногу топливо из боевых машин и, превращая его в спиртосодержащее пойло, спекулировал полученным напитком среди своего подразделения. Поймали его, когда он попытался увеличить объемы. Сначала его долго и усердно секли плетьми, а затем отправили в штрафные войска искупать свое прегрешение перед Императором, где незадачливый спекулянт получил ранение в первом же бою. Противник развалил ему бедро по внешней стороне ноги от самого верха и до колена, причем, настолько сильно, что обнажилась кость. Неизвестно, смог бы штрафник выжить после этого, промолчи он тогда и не выйди из строя. Но он отозвался и вышел. А комиссар Гор, бросив беглый взгляд на пропитанную кровью повязку, которую сумел наложить себе бывший гвардеец, не говоря более ни слова, достал свой болт-пистолет и отправил душу неудачливого коммерсанта прямиком в варп.

Взгляд Андриана Гора уподобился двум прицелам, ищущим жертву. Этим взглядом он еще раз внимательно обвел вытянувшихся перед ним бойцов.

Нариен, как и прочие штрафники, не отрываясь, смотрела на комиссара. На него и сквозь него…

… — Как вы смеете обвинять тех, кто отдал свои жизни, исполняя приказ???

— Вы не выполнили приказ, сержант. И вдобавок, посмели выжить.

Перед ее глазами промелькнули лица погибших товарищей. Тех, кто не вернулся с этого задания.

— Было бы лучше, если бы мы остались там все… Да, подполковник?

— Вы не выполнили приказ, сержант, — сухим замогильным голосом повторил подполковник. — Этот еретик приговорен к смерти трижды. В трех субсекторах. На его счету столько смертей Имперских граждан, что вам и не снилось! А вы его упустили!

Глаза подполковника сверкали гневом.

— Вы могли остаться там все, до последнего человека, но были обязаны выполнить поставленную перед вами задачу. А вместо этого вы стоите передо мной и что-то мямлите про погибших. Вы не достойны той жизни, которую сберегли.

Пелена отчаянной ярости залила сознание, и ее рука сама потянулась к лаз-пистолету.

— Вас не было там, подполковник, — прошептали вмиг побелевшие губы, когда краска отлила от ее лица. — Вы не имеете права судить…

…Ее рука, как и тогда, потянулась за пазуху, к трофейному автостаббу. Покрытое копотью лицо побледнело под слоем бесконечной удушливой пыли, что не давала вдохнуть полной грудью, заставляя кашлять, и от которой постоянно слезились глаза.

— Вас не было там… — губы Нариен зашевелились, беззвучно проговаривая слова.

Все дальнейшее произошло с такой быстротой, что оценить происходящее успели не многие.

Гор отпустил с прицела своих чуть прищуренных глаз шеренгу штрафников и развернулся в сторону одного из надсмотрщиков, стоявших чуть поодаль, чтобы отдать приказ. И в этот же момент Нариен вскинула руку с автостаббом, нажимая на спусковой крючок и продолжая произносить губами слова, адресованные своему прошлому.

Доли секунды. Их бесконечное множество, столь огромное, что их редко считают. Но, порой, они решают безмерно много…

…Она увидела это движение, когда рука Семьсот тридцать четвертой только начала его делать. Опережая мысли, что могли пронестись в голове быстрее скорости света, она рванулась навстречу пуле, что уже вылетела из короткого ствола.

Звук выстрела, крики, раздавшиеся со всех сторон, слились в единый гомон, когда пуля, выпущенная рукой Нариен вошла в правое предплечье Хольмг. Одновременно с этим, Атия почувствовала пронзительную боль от разряда током, пущенным через активированный ошейник. Уже падая, она увидела, как валятся на землю остальные штрафники, сраженные такими же энергетическими разрядами, и услышала громогласный крик комиссара Гора:

— Мрази! В карцер обеих!

А следом, когда ее тело пронзил еще один разряд, сознание бывшего комиссара погрузилось во тьму.

АЛОНСО БАРРО
— Чем я обязана этим визитом? — Канонисса Борго предстала перед Алонсо Барро без брони, в простой тунике и с убранными под традиционный для Сестер Битв головной убор волосами.

— Мой вопрос, скорее, можно назвать личным, Канонисса.

Барро изобразил на своем лице светскую улыбку, в то время как на правильном, словно выточенном из камня лице Борго отобразилось удивление, к которому примешивалось недоверие.

— Личный? — несмотря на бархатный голос Канониссы, в нем безошибочно угадывалась мощь и властность.

— Пожалуй, да, — отозвался Алонсо. — Год назад к вам поступила одна из сестер Ордена Госпитальер. Если мне не изменяет память, она была Палатиной в небольшой Миссии на Ферро Сильва.

Барро попытался проникнуть сквозь маску отрешенного безразличия, за которой скрывались все эмоции Канониссы, однако, видя, что его слова не заставили и мускула дрогнуть на ее лице, продолжил.

— Штайн была, как и я, эвакуирована с той планеты, и доставлена на Ушбелу, где, исходя из имеющихся у меня данных, осталась до сих пор, пользуясь гостеприимством вашего монастыря. К сожалению, неотложные дела не позволили мне увидеться с ней на протяжении всего этого времени, но теперь, едва у меня появилась для этого возможность, я прибыл к вам, чтобы встретиться с Палатиной Штайн.

Говоря это, Алонсо вспомнил, насколько был скован в свободном перемещении большую часть последнего года. Соломон Руджер, ставший его куратором, пристально следил за всеми передвижениями своего новообретенного аколита, контролируя каждый его шаг, И лишь совсем недавно, благодаря одной проведенной комбинации, которая дала Барро некоторую власть над старым инквизитором, Алонсо вновь обрел ту свободу действий, к которой привык.

Перехватив на себе едва изменившийся взгляд Канониссы, Барро вновь заговорил:

— Дело в том, что в рамках расследования, которое я сейчас веду, мне необходимо услышать ее версию тех событий на Ферро Сильва, свидетелями и участниками которых мы оба стали с госпожой Штайн.

В ответ на это Августа Борго чуть склонила голову:

— Разумеется, я всегда готова оказать посильную помощь в расследовании, которое ведется Святой Инквизицией, однако вы сказали, что вопрос этот личный. Как мне понимать эти слова?

Барро, снова, улыбнулся:

— Оборот речи, Канонисса. Я лично заинтересован в скорейшем окончании этого расследования. Кроме того, я был бы рад увидеться с тем, кто был на той же планете, что и я, и кто пережил то же, что и я.

Канонисса вновь кивнула:

— Я понимаю ваш интерес к ее персоне, но я хочу сообщить вам, что события на Ферро Сильва оставили серьезный след в судьбе сестры Штайн. И, раз уж мы коснулись этой темы, не могли бы вы чуть больше рассказать мне о том, что же все-таки произошло на той планете.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Очнулась Хольмг уже в карцере. Она лежала на полу, в небольшой луже блевотины и дрожа от неописуемого холода. Должно быть, ее вырвало, пока она находилась без сознания. Поднявшись на ноги и убедившись при этом, что имплант полностью утратил способность к движению, Атия одной рукой начала приводить себя в порядок, попутно размышляя, что ждет ее дальше. Мысли Хольмг о своей дальнейшей судьбе и о том, что жизнь ее неминуемо бы закончилась, попади пуля Семьсот тридцать четвертой в цель, довольно быстро были прерваны двумя пришедшими за ней надзирателями. Один из них, как и полагается в подобных ситуациях, встал у двери, второй прошел в крохотное помещение и, не говоря ни слова, вывел Хольмг наружу. Ее препроводили в камеру при медицинском изоляторе, в котором Атии уже доводилось бывать. Как и все камеры, находящиеся в этом отсеке, та, в которую поместили Хольмг, мало чем отличалось от карцера, совсем ненамного превосходя его в размерах. Камера с единственной бронированной дверью вмещала в себя два пласталевых топчана, подвешенных друг над другом на цепях к одной из стен, оставляя немного свободного пространства перед ними и по бокам. Смрад, разносящийся от отхожего места, располагавшегося в одном из углов вытянутой камеры, частично скрадывался холодом и хлором, но все равно был отчетливо стойким. Что же касается холода, то он всегда тут господствовал, не давая уснуть и заставляя попавших сюда штрафников постоянно сотрясаться непроизвольной крупной дрожью. И бороться с ним можно было, только постоянно двигаясь, чему абсолютно не способствовали ни размеры камеры, ни естественное желание оказавшихся в изоляторе осужденных уснуть и забыться от происходящего, хотя бы на время.

Атия ненавидела холод. Чтобы согреться, она, встав рядом с пласталевым топчаном, покрытым тонким подобием матраца, начала делать простые упражнения; все, которые можно было выполнить с одной рукой и учитывая крохотные размеры камеры. Немного согревшись, она села на нижнюю из лежанок и провела взглядом по безвольно повисшему вдоль тела импланту. На самом деле, все могло быть значительно хуже, если бы пуля попала в батарею, снабжающую аугментику необходимой для движения энергией. В этом случае ее взрыв повлек бы неминуемую смерть своего владельца. Либо мгновенную, либо более долгую и мучительную, в зависимости от тяжести полученных повреждений и того, решил бы их комиссар прервать мучения штрафника или оставить его подыхать, не вмешиваясь в процесс. Хольмг задумалась, что смерть миновала ее в очередной раз, и ничем, кроме Воли Императора, объяснить это Атия не могла.

Когда распахнулась тяжелая бронированная дверь, Хольмг тут же поднялась, вставая по стойке смирно. Редко, вместо того чтобы прервать жизнь раненого штрафника, что было проще сделать и что чаще всего применялось, сюда отправляли тех, кто нуждался «в починке». Но даже здесь, в медицинском блоке, никогда не было никаких снисхождений.

Хотя Атия не ожидала увидеть вошедшего в камеру комиссара Гора, она не проявила ни малейшего признака удивления или страха.

Когда дверь за Андрианом Гором закрылась, он первым делом окинул крохотное помещение скептическим взглядом, словно оценивал, не слишком ли роскошные условия предоставляют раненым штрафникам, которым посчастливилось сюда попасть.

Как сказал он однажды, на одном из построений: «Чтобы пойти против Империума даже в мелочи, надо обладать бесконечными выносливостью и здоровьем. Все вы сделали этот шаг, и, следовательно, те из вас, кто говорит про усталость, раны и болезни — симулирует. Все вы слишком в хорошей форме, чтобы жаловаться. А симулянты будут уничтожены мной лично, как не желающие искупать свои прегрешения перед Лицом Императора».

Эта острота, высказанная тогда комиссаром, показалась ему столь забавной, что он повторил ее дважды перед строем, прежде чем погнать осужденных дальше на очередные рубежи, где им предписывалось уничтожить неприятеля.

Комиссар сделал два размеренных чеканных шага и остановился перед Хольмг. Он посмотрел ей в упрямые фиолетовые глаза:

— Не думал, что ты на это пойдешь, — произнес наконец Андриан Гор своим чуть хриплым, неприятным до глубины души голосом. — Почему?

Она не ответила, и тут же комиссар повторил свой вопрос, уже выкрикнув его:

— Я спросил: почему?!

— Это был мой долг, господин комиссар, — она отрапортовала громко, чуть приподняв голову вверх.

— Свой долг ты сможешь искупить только собственной кровью! Всей кровью! Что у тебя есть! — Гор почти кричал, выплевывая слова ей в лицо одно за другим.

Потом комиссар замолчал, после чего резко развернулся на каблуках, встав к Атии спиной. Он простоял так с минуту или более, а затем, медленно развернувшись, продолжил, но уже более спокойным голосом:

— Покажи.

Атия сразу поняла, что он имеет в виду. Единственная вещь, которая вообще у нее была, и права на которую она не имела. Тем не менее, она продолжила стоять навытяжку, ничего не говоря и ничего не предпринимая.

Словно ожидавший такой реакции комиссар сделал к ней те полшага, что еще разделяли их, и, оказавшись вплотную, резким движением руки сорвал тонкий жгут с шеи Хольмг, разорвав при этом казенную рубашку, в которой та была. Атия едва не упала от этого рывка, а Гор, порвав жгут, на котором висел небольшой мешочек, сжал тот в своей руке, затянутой в кожаную перчатку.

— Кто тебе это передал? — спросил Андриан негромко, но все с той же тяжестью в голосе, которая заставляла содрогаться большинство штрафников.

В душной, пропахшей мочой и калом камере, повисло молчание, в конце которого Гор вновь заговорил:

— Не скажешь. Я уверен в этом, — он постоял с полминуты, перебирая между пальцами истрепавшуюся ветошь, которая скрывала в своих недрах огромную ценность для стоящей перед ним штрафнички. И Андриан точно знал, какую именно.

Затем, так и не развернув потертый мешочек, Гор протянул его Хольмг:

— Забери.

Она не шевельнулась, и тогда комиссар, взяв ее руку, сам вложил ей в ладонь то, что было для Атии бесценно.

— Я знаю, что там, — произнес Гор еще тише. — Давно знаю.

Она вскинула на него немигающий взгляд, в котором смешались бесконечная благодарность и искреннее удивление.

Перехватив ее взгляд, комиссар отошел от Хольмг, словно не хотел себя замарать долгим нахождением рядом с ней, и только после этого заговорил снова:

— Один из штрафников. Такая же мразь, как и все, кто… — Гор замер на минуту. — Кто предал Императора.

Эта короткая пауза сказала Атии очень много, а комиссар продолжил:

— Он донес на тебя, ожидая каких-либо благ. Двойного пайка, теплой одежды, может быть, защиты от таких же ублюдков, как и он сам. А может, он надеялся, что его не пошлют в очередной бой. Не знаю. Он подох на следующий день в какой-то мясорубке.

Сказав это, Андриан Гор замолчал, не переставая при этом сверлить Хольмг своим взглядом.

— Почему? — Атия произнесла свой вопрос почти шепотом, но даже так он прозвучал в тишине камеры как набат.

Гор прожег ее своим взглядом:

— Что ты спросила?!

— Я спросила, почему вы не отобрали у меня этот предмет раньше, господин комиссар.

— Ты дерзкая, — чуть задумчиво сказал Гор, вновь подходя к Атии ближе. — Мало тебя…

Он замолчал, оборвав собственную фразу на полуслове.

— Я собирался поймать тебя сам. Застукать с поличным. Сначала образцово, перед всем строем содрать с тебя кожу до самых костей, а потом бросить в такое адское пекло… Но ты не попалась. Я так и не застал тебя за тем, чтобы ты достала его. Ты хоть раз это делала за последние полгода?

— Один раз, господин комиссар.

— Один раз… — Задумчиво повторил Гор. — И тебе этого достаточно?

— Мне достаточно помнить, кто я есть, господин комиссар, — твердо ответила Атия.

— Ты замаранная, — не меняя интонации, произнес Гор. — Оступившаяся, в своем отступничестве предавшая высокое доверие, которое тебе было оказано. И которая, по великой Милости Императора, получила возможность искупить свои прегрешения жизнью и кровью.

Он прошел из конца в конец крохотной камеры, в которой они стояли.

— Мы больше не увидимся, — произнес Андриан, остановившись. — Меня переводят отсюда. На мое место уже прибыл другой комиссар. Так что, официально, я здесь уже никто.

Гор чуть переместил свой взгляд левее, переводя его на имплант Хольмг, который сейчас бесполезной плетью свисал вдоль тела.

— Если бы я оставался вашим комиссаром, то приказал, чтобы к тебе применили анестезию при переподключении. Но, как я сказал, здесь я уже не командую.

Андриан снова замолчал и продолжил совсем тихо:

— Я перечитал твое дело. Там мало фактов. Слишком мало, — комиссар подошел к Атии почти вплотную и коснулся руки, в которой она сжимала край комиссарского кушака. — Береги то, что у тебя есть. Не дай это забрать у тебя. Никогда.

После этого он развернулся и прошел к двери. Уже стоя на самом пороге, Гор обернулся:

— Император защищает, Хольмг, — сказал он и, сотворив на груди аквилу, вышел из камеры.

АВГУСТА БОРГО
За то время, что Алонсо Барро вел свое повествование о событиях, произошедших на Ферро Сильва, Августа Борго не перебила его ни разу и ни разу не задала наводящего или уточняющего вопроса. Строгое выражение на ее лице не изменялось в течение всего монолога инквизитора, и лишь когда Барро закончил говорить, Канонисса кивнула. В третий раз за весь их разговор — теперь еще более выражено, чем в первые два раза.

— Ваш рассказ оказался весьма ценным для меня, господин Барро, — произнесла она своим чистым, глубоким голосом. — В ответ на вашу откровенность я буду настолько же честна с вами, как и вы со мной. Когда сестра Штайн была доставлена в наш монастырь, ее рассказ о произошедшем на Ферро Сильва вызвал у меня много вопросов, на большинство из которых наша сестра так и не смогла дать удовлетворяющих меня ответов. Более того, в скором времени после ее исповеди меня посетил инквизитор Сегрино. Он, как представитель Святой Имперской Инквизиции, высказал сомнения относительно возможной моральной угрозы, которой подверглась сестра Штайн и разносчиком которой она могла бы стать. Наш Орден славится как безоговорочной верой в Императора, так и неукоснительным следованием Законам Империума. Однако, учитывая то обстоятельство, что сестра Штайн принадлежит к Адептус Сорроритас, и расследование любой провинности или порочности каждой из сестер является внутренним делом Ордена, я отказала инквизитору Сегрино в том, чтобы передать сестру Штайн под его следствие для проведения дознания в стенах Инквизиции. Тем не менее, мой святой долг был провести полное внутреннее расследование, которое бы подтвердило или опровергло кристальную чистоту от скверны и порчи нашей сестры, на которую легло пятно подозрений. Чтобы подтвердить свою незапятнанность, сестра Штайн обратилась ко мне с просьбой о наложении на нее надлежащей епитемьи. Одной из наиболее строгих. Я не сочла возможным сделать из сестры Штайн Репентию, учитывая все обстоятельства и ее подготовку как сестры Госпитальер, но просьба, которая была высказана нашей сестрой, как вы понимаете, была мною удовлетворена.

— И все же, — спросил с настойчивым нажимом в голосе Барро после того, как Августа Борго закончила говорить. — Я могу ее увидеть?

На мгновение на лице Канониссы отобразилась небольшая задумчивость. Она замолчала и ответила спустя пару минут.

— Да, господин Барро. Я дам вам на это разрешение. Как я уже сказала, ваш рассказ пролил свет на многие спорные вопросы и обстоятельства, пояснить которые наша сестра была не в состоянии, но которые ставили под сомнение ее чистоту. Теперь же, после беседы с вами, беспокоящие меня моменты получили достойные и вразумительные объяснения и ответы, так что у меня более не осталось более сомнений в незапятнанности сестры Штайн. Помимо этого, время, проведенное ею в епитимье, ее слова и поступки вкупе с вашим повествованием и пояснениями дают мне право вынести решение о ее полной невиновности, — с этими словами Канонисса поднялась с кресла, на котором сидела.

Алонсо Барро последовал ее примеру.

— Пойдемте, господин Барро, — Августа сделала знак инквизитору, приглашая его следовать за собой. — Я сама отведу вас к нашей сестре в ее келью.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Свет, упавший из коридора через открывшуюся дверь, резанул по глазам. Яркие, как сияние самого Золотого Трона, прожектора в руках надсмотрщиков осветили камеру. Заключенные зажмурились, с трудом подавляя желание прикрыть глаза рукой, памятуя, что подобное жестоко каралось. Об этом знали все. Отворачиваться также было запрещено, и штрафникам ничего не оставалось, как болезненно щуриться, часто моргая слезящимися от света глазами. Наконец рыщущие по рядам заключенных слепящие прожектора померкли и раздались шаги, после чего дверь в камеру с шумом захлопнулась.

Андрею потребовалось несколько секунд, чтобы временно ослепшие глаза вернули себе способность различать предметы. Увидев движущийся от двери силуэт и опознав в нем Шестьсот сороковую, Андрей поднялся со своего места и быстро подошел к ней, готовый поддержать, если Атия начнет падать.

— Не надо, — почти шепотом произнесла она.

— Ты в порядке?

— В полном, — она пошевелила правой рукой, словно подтверждая только что сказанные слова. — Морфий…

— Морфий? — озадаченно переспросил Андрей. — Они тебе морфий дали?

— По полной программе, — она опустилась на свободное место рядом с Виктором. — Ничего не чувствую.

— А… — подал голос молчавший до этого Виктор. — Там Император с Трона не встал?

Несмотря на охватившую ее слабость, Хольмг тут же бросила в сторону Виктора резкий осуждающий взгляд, вцепившись им в говорившего. Семьсот третий повел плечами, словно извиняясь, а Андрей с некоторым ехидством в голосе прокомментировал:

— Не, ну а вдруг… Такие дела творятся…

После чего оба штрафника замолчали. Атия легла и сразу почувствовала, как сами собой закрываются веки, но все же переборола желание погрузиться в блаженное беспамятство и задала вопрос, несмотря на то, что ответ на него был очевиден.

— Что с ней сделали? — спросила она шепотом.

На лице Андрея появилось отрешенное выражение, которое скрыла темнота, окутывавшая барак:

— Запороли. Насмерть. Несколько часов с перерывами. Потом снова. Они даже не сразу поняли, когда она умерла.

— Вас? — она знала ответ и на этот вопрос, но все равно спросила.

— Профилактические, — бесцветным голосом ответил Виктор.

Исполосованная спина отозвалась надрывной болью, напоминая о недавней экзекуции.

Так поступали всегда. Серьезная провинность одного влекла «профилактику» для всех. При этом виновный принимал на себя всю тяжесть наказания, которое обязательно производилось показательно, чтобы запечатлеть в памяти каждого штрафника, чем заканчивается неподчинение и самовольство.

— А с тобой что? — спросил Виктор. — Били?

— Нет, — коротко ответила Хольмг.

— Грели и кормили? — усмехнулся Андрей.

— Почти, — она вспомнила «улучшенный» паек, которого хватало, чтобы не испытывать постоянно чувство голода, и выцветшее тонкое армейское одеяло, которым можно было укрыться.

Мысли метнулись к недавнему прошлому…

Порядок процедуры не изменился. Дверь открылась, и два надсмотрщика, соблюдая все тот же стандартный протокол, сопроводили Хольмг до уже известного ей медицинского отсека. Она переступила ненавистный порог, точно зная, что ее ожидает, и… ошиблась. Рядом с медиком стоял комиссар. Должно быть, тот самый, о котором говорил Гор. Кивком головы комиссар отпустил надсмотрщиков и подошел к Хольмг почти вплотную. Некоторое время он изучающе смотрел на осужденную, пока медик готовил необходимые инструменты и перезаряжал старого сервитора, меняя тому что-то в манипуляторах.

— Шесть сот сороковая, — как-то задумчиво растягивая слова, произнес наконец комиссар и добавил. — Раздевайся и ложись.

— Слушаюсь, господин комиссар, — быстрым движением левой руки она сняла с себя верхнюю одежду до торса.

Дождавшись короткого кивка от комиссара, обозначающего, что можно действовать дальше, Атия прошла к уже знакомому креслу-кушетке и легла на ее обжигающую холодом поверхность. Хольмг закрыла глаза, слыша, как застегиваются магнитные наручники, и начиная полностью контролировать каждый свой вдох и выдох. Следом раздалось слабое поскрипывание медицинского сервитора, которое тот издавал при каждом своем движении. Несмотря на все старания медика, он так и не смог добиться, чтобы его «ассистент» работал бесшумно. Атия вдохнула чуть глубже, готовясь к неизбежному…

— Полную дозу, — нарушивший тишину голос принадлежал их новому комиссару.

Ответ последовал тут же, не заставив себя ждать:

— Будет сделано, комиссар, — теперь голос принадлежал офицеру медицинской службы.

Еще не осознав до конца происходящее, Атия почувствовала легкий укол в шею.

— Желаете присутствовать при операции, комиссар?

Ответ их нового комиссара Хольмг уже не услышала. Ее сознание начало растворяться, и через несколько секунд Атия забылась в тягучей полудреме, не чувствуя ничего…

Она резко открыла непосильно тяжелые веки, пробуждаясь от накрывшего ее сна. Сев, Хольмг огляделась по сторонам. Вокруг все спали, пользуясь тем коротким промежутком отпускаемого им времени, когда можно было забыть обо всем. Из-за тяжелых дверей барака раздавались мерные шаги то и дело проходящей по коридору охраны.

Бережно Атия извлекла из-за пояса старый потертый мешочек, а затем, совсем уже аккуратно, коснулась пальцами живой руки его содержимого. Теплый бархат лег на ее пальцы. Он показался Хольмг настолько теплым, что мог бы, наверное, согреть своим прикосновением даже в лютую стужу, если бы она стояла обнаженной под яростными порывами вьюги. Атия сглотнула, отгоняя предательски подкативший к горлу ком. Воздев очи и глядя немигающим взором в мрачную черноту, туда, где должен был быть почерневший от копоти и времени потолок, вдыхая тошнотворный запах, исходящий от скопления изнуренных, давно не мытых человеческих тел, на грани слышимости она зашептала:

— Во тьме — я стану светом, в сомнении — я сохраню веру, в гневе — я буду хладнокровен, в возмездии — я буду неумолим, в битве — я буду бесстрашен, перед лицом смерти у меня не будет сожалений.

АЛОНСО БАРРО
— Впечатляет, — Красс оторвался от чтения информации, которую ему предоставил Барро, и с уважением взглянул на своего коллегу.

Бывший инквизитор, совсем недавно избежавший намного более печальной участи, чем стать аколитом у самовлюбленного Соломона Руджера, продемонстрировал свои таланты во всей их красе. Сумев убедить инквизитора Руджера в своей полной покорности, он взял на себя ту рутину, которая всегда сопутствует любым делам и расследованиям. Что же касается Соломона, то скопившейся «черновой» работы у него было не в пример много. И Барро, начисто отринув любой отдых и полноценный сон, начал остервенело работать в этом направлении, не забывая периодически докладывать своему патрону об успехах. Причем делать это таким образом, чтобы старый инквизитор без труда мог присваивать себе добытые Алонсо результаты. Так продолжалось несколько месяцев, пока Руджер окончательно не утратил бдительность относительно своего нового аколита. И тогда, подняв свою производительность до тех высот, что лежат на грани возможностей простых смертных, Барро занялся собственным расследованием. Внезапно выяснилось, что все это время, помимо тех сведений, которые Алонсо регулярно представлял Соломону, была еще часть информации, которую Барро никому не оглашал, оставляя исключительно для себя. Но даже если бы кто-то взял на себя труд ознакомиться с собранными и тщательно отфильтрованными им фактами, первоначально у него сложилось бы впечатление, что это разрозненные осколки различных дел и событий, не имеющие между собой ничего общего и не представляющие никакой ценности. Однако так могло показаться только на первый взгляд. Более глубокое и вдумчивое изучение «разрозненных осколков» совершенно меняло представление о собираемых аколитом данных.

Кроме того, в отношениях между ним и инквизитором Руджером произошел прорыв, после которого Алонсо получил ту свободу передвижения, к которой так стремился, и, обретя ее, не преминул тут же ею воспользоваться.

Услышав одобрение от Красса, Барро чуть педантично склонил голову:

— Стараюсь, — произнес он немного шутливо.

Именно этот ничего не значащий эпизод вспомнился Барро, когда он переступил порог кельи, которая больше напоминала каменный карцер. Единственным ее убранством была выбитая на стене аквила и несколько печатей чистоты, закрепленных по двум сторонам от нее. Источником скудного света служила лампа под низким сводчатым потолком, а в одном из дальних углов лежал молитвенник и плеть для бичевания. Больше в келье не было ничего. Даже циновки, на которой можно было бы спать.

Встретив пронзительный и слегка удивленный взгляд бывшей Палатины, Алонсо заговорил:

— Расскажите мне, как вы провели этот год, сестра, — попросил он.

Эта фраза, произнесенная Барро вместо приветствия, прозвучала громко и отчетливо в четырех каменных стенах и плавно легла между ним и сестрой госпитальер. Едва промелькнувшее на постаревшем лице Штайн удивление стерлось, оставляя после себя холодное бесстрастие и приличествующее любой из Адепта Сорроритас смирение. По взгляду, устремившемуся на него, бывший инквизитор понял, что Алита его узнала. Медленно Алонсо сложил на груди аквилу и, простояв так в молчании несколько секунд, опустил скрытые тонкой кожей замшевых перчаток руки.

Руки Штайн вспорхнули почти одновременно с руками Барро и опали спустя доли секунды после того, как их опустил инквизитор. Вернув Алонсо такой же, как у него, пронзительный взгляд, бывшая Палатина ответила:

— В служении Ему, тяжелом труде, посте и молитвах, господин инквизитор.

АЛИТА ШТАЙН
Она узнала Барро сразу, едва тот переступил порог ее кельи. Он почти не изменился за это время. Все те же длинные волосы, обрамляющие чуть бледное, вытянутое лицо. Нос с небольшой горбинкой и узкие губы. Взгляд, который можно было сравнить с прицелом, и впалые щеки, одну из которых теперь украшал шрам. Традиционная широкополая шляпа скрывала высокий лоб, а треугольный подбородок был прикрыт высоким воротником-стойкой, на левой части которого красовалась малая Инсигния.

На все вопросы, заданные Алонсо, Штайн отвечала с уверенным спокойствием, словно она давно готовилась к этому разговору. Впрочем, по здравому размышлению, так и было. За последний год Алита не раз мысленно возвращалась к событиям на Ферро Сильва лишь затем, чтобы еще раз пережить их, восстанавливая пошагово в своей памяти. И теперь, отвечая на множество сформулированных инквизитором вопросов, думала, что это должно быть Сам Император дал ей время, чтобы к ним подготовиться и найти в своей душе правильные ответы, которые сейчас лились у нее прямо из сердца.

Их беседа, протекающая без каких бы то ни было свидетелей, продолжалась довольно долго, и в прежнее время Штайн, несомненно, поинтересовалась бы, в чем кроется причина столь многих и столь тщательно подобранных и сформулированных вопросов, которые задавал ей Барро. Прежде, но не теперь. На самом деле, каждый из слышимых ею сейчас вопросов она сама задавала себе на протяжении всего последнего года.

Наконец ее визитер кивнул:

— Госпожа Штайн. Мне известно, что одним из представителей Святой Имперской Инквизиции было выдвинуто сомнение относительно вашей моральной чистоты вследствие пережитых вами на Ферро Сильва событий. Верно ли, что именно эти сомнения на ваш счет и высказанные подозрения, едва не перешедшие в открытые обвинения, стали причиной той епитимьи, что вы попросили для себя?

Алита ответила не сразу. По ее изможденному покаянием и лишениями челу пронеслась тень, рожденная тем недоверием, о котором упомянул Алонсо.

— Да, — произнесла наконец Штайн. — Канонисса рассказала мне о его визите. И сказала, что желает получить неопровержимые доказательства моей чистоты и того, что тьма порчи меня не коснулась.

Сестра госпитальер метнула в Барро взгляд, на дне которого все еще хранились следы этих сомнений.

— Господин инквизитор, я желала быть уверенной в том, что ничем не осквернила Его взор.

— И я готов подтвердить это, госпожа Штайн, — ответил Алонсо.

На этот раз удивление, появившееся на лице бывшей Палатины, держалось заметно дольше, но все же оно ушло, и спокойствие снова воцарилось во всем ее облике.

Впервые с момента начала их разговора Алита сделала шаг вперед, чуть приблизившись к Барро, и замерла, глядя на него с немым вопросом.

— Ваш рассказ, ответы, а главное, ваш образ жизни, который вы избрали для себя. Все это говорит в вашу пользу, — пояснил бывший инквизитор, возвращая своей собеседнице пристальный взгляд. — Сейчас вы подтвердили то, что я предполагал изначально, и в связи с этим оправдавшимся предположением я жду от вас помощи в расследовании вашего же дела.

— О какой помощи идет речь, господин инквизитор? — спросила Штайн, и Алонсо уловил в ее голосе едва различимые нотки тревоги.

Словно ожидавший этого, Барро улыбнулся одними уголками губ:

— Как и вам, моей персоне было высказано недоверие. Мои способности псайкера позволили мне избежать обвинения в осквернении губительными силами, и я смог предоставить те неопровержимые доказательства чистоты, которые удовлетворили Святую Инквизицию. Но, помимо этого, мне было предъявлено обвинение в служебной некомпетенции. Сейчас я на пути к тому, чтобы вернуть себе статус инквизитора, — он уловил вопрос в глазах Алиты. — Да, госпожа Штайн, — кивнул Алонсо. — Вы разговариваете с аколитом. Однако ваш рассказ и правдивые ответы могут ускорить мое возвращение в сан инквизитора.

— Я отвечу на любые вопросы так же, как только что ответила вам, — отозвалась Алита. — Но позвольте и мне задать вам один вопрос. Вопрос, который я задавала себе все это время и который, единственный, остался у меня без ответа. Помимо нас с вами, были еще выжившие с Ферро Сильва?

Первые секунды после того, как бывшая Палатина задала свой вопрос, Барро просто молча смотрел на нее и лишь потом произнес:

— Я, разумеется, отвечу вам. Однако я ожидал, что вы спросите, не кто выжил на Ферро Сильва, а как нам всем удалось это сделать.

Бледное подобие улыбки легло на губы Алиты Штайн. Как и в самом начале их беседы, ее руки вспорхнули вверх, чтобы сложить на груди Имперского орла.

— Это не является для меня вопросом, потому что ответ на него давно мне известен, — умиротворенно произнесла она.

— И каков же ваш ответ? — поинтересовался Барро.

— Мы живы, потому что на то Воля Бессмертного Императора.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Казалось, на какое-то время о них забыли. Двадцать семь дней относительного бездействия можно было посчитать санаторием, если не считать муштры и строительных работ, на которые их ежедневно выгоняли. Впрочем, даже сейчас не обошлось без того, чтобы их ряды не сократились. Правда, в данном случае жизней лишились те, кто гарантированно этого заслужил собственной глупостью. Двое сцепившихся между собой штрафников, получившие разряд током, как впоследствии оказалось, силы, не совместимой с жизнью, и еще один, недавно поступивший в их батальон, у которого хватило безумия начать спорить с одним из надсмотрщиков. Этого забили тут же, выписав «профилактику» всем остальным для лучшего закрепления урока. Но все это были мелочи.

Одним из вечеров, когда их загнали в барак до следующего подъема, Виктор без какой бы то ни было надежды в голосе спросил:

— Интересно, это теперь надолго?

Андрей, уже занявший свое место, устало усмехнулся:

— По войне соскучился, братик? Давно не играл со смертью в буру? — он повернул голову на бок и посмотрел на Виктора.

Тот нахмурился:

— А иди ты…

— Все потопаем. Не сомневайся, — Андрей вдруг резко перестал улыбаться, а затем изменившимся и ставшим предельно серьезным голосом произнес: — Грокса откармливают перед забоем.

— Это ты сейчас к чему? — не понял его Виктор.

Аргументируя это тем, что штрафники находятся на «не заслуженном отдыхе», паек урезали на треть, и от того уже ставшее привычным постоянное чувство голода теперь било по сведенным желудкам еще сильнее.

— Да ни к чему, Вить, — голос Андрея вновь принял свойственные ему интонации. — Отстань и спи. Завтра снова намашемся и кайлом, и лопатой.

— Угу, — только и ответил Виктор, закрывая глаза.

Даже сейчас, засыпая, он продолжал видеть бесконечное количество возведенных ими укрепвалов и вырытых траншей, и был уверен, что и ночью, если ему будет даровано увидеть хоть какой-то сон, то приснятся ему только они же, и ничего больше.

Атия, лежавшая рядом и слышавшая весь их разговор, не вмешивалась. Она разделяла уверенность Андрея, что затишье бывает только перед бурей, но этот факт ее не особо беспокоил. Напротив, подобная пассивность вызывала у нее отрешенное состояние. В бою она забывала обо всем, но сейчас, во время тянущегося бесконечно бездействия, в голове начинали роиться мысли, от которых не спасал даже тяжелый труд с утра до вечера.

«Почему я выжила тогда? Была ли я единственной выжившей?» — эти мысли не оставляли Хольмг с того самого момента, как она пришла в себя в каком-то госпитале, вновь и вновь возникая в голове с завидной регулярностью.

Все, что Атия помнила из своего последнего боя на Ферро Сильва, это как она упала, будучи не в силах сделать очередной шаг.

Ей вспомнились слова комиссара Гора: «Ты замаранная. Оступившаяся, в своем отступничестве предавшая высокое доверие, которое тебе было оказано. И которая, по великой Милости Императора, получила возможность искупить свои прегрешения жизнью и кровью».

И снова, как и тогда, когда ее со всем тщанием допрашивали инквизиторы, Атия повторила себе: «Я не предавала Его. Не предавала Империум. Я никогда не отступлю от Имперского Кредо. И я готова отдать жизнь, чтобы доказать это».

«А я могла предать и не понять этого? — спрашивала себя Хольмг. — Не распознать в себе предательства? Что я делала все то время, пока была без сознания? Где меня нашли? Почему не убили на месте, если…»

У нее по-прежнему не было ответов. Вновь в голове прозвучал хриплый, уличающий голос комиссара Гора: «Ты замаранная».

И тут же откуда-то из самого сердца пришел простой, лаконичный ответ: «Нет».

На память ей пришел Лорд-Комиссар Тумидус:

«Вас выковали для службы Империуму. Вы не имеете права посвятить свою жизнь ничему иному, кроме службы Ему. А потому любое отступление от этого пути будет считаться предательством. И ваша служба Империуму закончится лишь с последним вашим вздохом».

Тут же Атии вспомнились другие слова комиссара Гора: «Береги то, что у тебя есть. Не дай это забрать у тебя. Никогда».

— Он говорил это не про кушак, — прошептала Хольмг в полудреме.

Должно быть, она произнесла последнюю фразу чуть громче, чем хотела, потому что почти тут же со стороны Андрея раздалось шевеление:

— И ты спи. Что ж вас всех на попиздеть прибило?

— Сам заткнись, — раздался в ответ чей-то недовольный, булькающий голос, какой бывает у тех, у кого начинаются проблемы с легкими или зарождается «болезнь часовых».

Андрей уже собирался вобрать в грудь побольше воздуха, чтобы ответить, но дверь в барак открылась, и яркий свет прожекторов прошелся по телам, лежащим на полу. Ослепляющие любого, кто попытался бы открыть глаза, прожектора метнулись по рядам уставших людей в поисках жертвы, и не найдя ни малейшего шевеления, потухли. Дверь с шумом закрылась.

Сложив на груди аквилу, Виктор тихо выдохнул и одними губами прошептал:

— Славься Император.

— Ублюдки, — так же, на едином выдохе, раздалось со стороны Андрея.

АНДРЕЙ
Когда утром их подняли на час раньше обычного, стало ясно, что «отпуск» закончился. Пока бодрой рысью их гнали на построение, Виктор успел шепнуть Андрею:

— Накаркал.

— Ты первый начал, — огрызнулся Андрей чуть громче, чем следовало, за что тут же выхватил удар шоковой дубинкой от одного из надсмотрщиков.

На построении каждого из штрафников заковали в магнитные браслеты, после чего загнали в автозак — вереницу фургонов, прицепленную к Атласу, и в сопровождении Репрессоров доставили на одну из площадок космопорта. В космопорте шаттлы и лихтеры попеременно сновали между поверхностью и орбитальными доками, перекидывая части на борт «Сияющего» и возвращаясь обратно за новой партией заключенных, техники и приданных частям подразделений. Роту Хольмг вместе с еще несколькими штрафными ротами разместили в душном ангаре с плохой вентиляцией и решетчатым полом, из щелей которого поднималось отработанное тепло, изрядно добавляющее духоты. Там, обливаясь липким, тягучим потом, они провели почти весь оставшийся день, так что, когда дошла очередь до погрузки их подразделения, местное светило уже прошло точку своего зенита, стремительно приближаясь к закату. Дальнейшая погрузка в шаттлы вместе с поднятием их на орбиту и последующей выгрузкой в просторных ангарах корабля заняла еще несколько часов. И наконец из корабельного ангара, куда вымотанных заключенных доставил шаттл, под несмолкаемые песнопения и литании, разносившиеся из динамиков, штрафников под конвоем регуляторов и силовиков провели на нижние палубы. В конце концов их загнали в один из трюмов, снабженный противовзрывной дверью, и оставили, по-прежнему не сняв с них магнитных браслетов.

— Интересно, нам пожрать хоть немного дадут сегодня? — ни к кому не обращаясь, с плохо скрываемой злостью спросил Андрей, когда двери закрылись за сопровождающими их регуляторами.

На другом конце помещения чей-то голос озвучил тот же вопрос, и несколько осужденных подхватили его своими нестройными голосами.

Вместо ответа в каюте ожили колонки, расположенные по двум сторонам от входа, и оттуда зазвучали фразы, произносимые машинным, обезличенным голосом:

— Духовное уродство в сто раз страшнее телесного. Трусы умирают позорно. Молитва очищает душу, а боль — тело. Смерть — слуга добродетели. Счастье — обман слабых.

— Вот и ответ, — устало выдохнул Андрей, устраиваясь на холодной поверхности пола.

— Он замолчит? — без надежды в голосе спросил Виктор, садясь рядом с братом.

— Размечтался, — фыркнул Андрей.

— Опомнись и покайся, — донеслось из динамиков.

ВИКТОР
За те несколько дней, что длился их перелет, рацион, ранее уменьшенный, снова увеличили до прежнего состояния. Кроме того, всем им выдали теплые куртки и штаны не первой степени ношенности, но достаточно плотные и крепкие для того, чтобы согревать в стужу и непогоду или защищать от дождя.

Взглянув на новое обмундирование, Андрей усмехнулся:

— Жары не будет. Это точно.

Эта простая, озвученная вслух мысль почему-то повергла штрафников в уныние, хотя и без этого высказывания их перспективы были совершенно очевидны. И несмотря на то, что удушливый кашель, подхваченный большинством из осужденных на предыдущей планете, где дышать песком стало чем-то привычным и обыденным, только совсем недавно начал отпускать, оказаться в снегах, льдах и холоде привлекало еще меньше. Тем не менее, ведущиеся приготовления свидетельствовали о том, что именно так все и будет. А когда, следуя традиции, их погнали на службу в корабельный Храм, стало понятно, что они почти прибыли или совсем скоро прибудут к месту назначения.

В Храм Сияющего Императора, расположенный на борту одноименного корабля, одновременно согнали два батальона осужденных. Потухшие взгляды обреченных бойцов упирались в каменный пол Храма, на котором были выложены инкрустацией изречения, призывающие к покаянию через послушание и исполнение долга ценой собственной жизни. Литании, аналогичные тем, которыми были украшены огромные каменные плиты, прославляющие Бессмертного Владыку человечества, и читаемые в унисон сразу шестью проповедниками, усиливались динамиками, расположенными по всему периметру огромного зала, и бесконечным потоком обрушивались на коленопреклоненных штрафников. Взывающие к раскаянию собранных здесь преступников проповедники не скупились на красочные проповеди о том, насколько далеко зашли те в своем отступничестве, в чем бы оно ни выражалось, и что единственная возможность искупить свои прегрешения перед Лицом Бессмертного Бога-Императора, это погибнуть на полях сражений Во Имя Его и во славу Империума. За это сулили прощение после смерти, и сознание некоторых из осужденных уже настолько было обработано исповедниками, что те больше не видели иного выхода, кроме как принести себя в жертву, вымолив этим отпущение своим грехам. Раскаявшиеся в прегрешениях и ошибках, такие штрафники стояли отдельной группой, ближе всех располагавшейся к одной из кафедр, с которой взывал Экклезиарх. Их тела, несущие на себе следы многократных бичеваний, одного из самых распространенных внушений раскаяния наряду с проповедями, поверх простой одежды были одеты в сбруи смертников. Эти будущие человеко-бомбы тихим, нестройным хором возносили молитвы Возлюбленному всеми Владыке человечества, чтобы Он, простив их прегрешения, даровал быструю и легкую смерть в предстоящем сражении. На бледных, изнуренных лицах раскаявшихся грешников застыло чувство вины и неподдельного сокрушения, относительно содеянного ими в прошлом, притом столь сильного, что оно превысило порог страха перед смертью, поборов естественные инстинкты самосохранения.

Виктор, оказавшийся неподалеку от них и взирающий на их согнутые, словно под непомерным грузом, спины, невольно содрогнулся. Он представил себе, как через непродолжительное время и сам он, и его брат Андрей будут стоять так же, моля Бессмертного Императора о легкой смерти, как о милости, отринув напрочь возможность, и даже само желание, жить дальше. От представившейся его сознанию картины Виктор внутренне содрогнулся и перевел взгляд на брата. Тот, как и остальные штрафники, стоял на коленях, чуть склонив обритую наголо голову, исподлобья глядя на все происходящее вокруг. Уловив на себе взгляд Виктора, Андрей повернул голову. В его серых, оттенка стали, глазах Виктор увидел ту непокорную искру, заглушить которую, казалось, было не под силу никому и ничему.

Тихо, боясь привлечь внимание со стороны надсмотрщиков, плотным кольцом оцепивших штрафников, Виктор прошептал:

— Ты видел их? — его взгляд метнулся вперед, туда, где, согнувшись в три погибели, стояли смертники.

Андрей хмыкнул, и Виктор нервно вздрогнул, подумав, что сейчас узревшие в этом акт неуважения к святому месту или к проповеди, которая все никак не прекращалась, заметившие этот мимолетный возглас надсмотрщики пустят по ошейникам ток. Но ничего не произошло, и презрительный смешок Андрея так и остался незамеченным.

— Видел, — отозвался Андрей на этот раз таким же едва слышимым шепотом, что и Виктор.

Он отвел взгляд от брата и, уставив его в пол, сфокусировал на изречении, гласящем, что только служба приносит настоящее счастье.

А Виктор перевел взгляд с Андрея на одного из проповедников, чуть приподняв голову. В белых с золотом одеждах, тот стоял на вершине кафедры, а позади него возвышался один из Имперских Святых, простирающий свои руки вверх, очевидно, символизируя этим обращение к Бессмертному Пастырю всех людей и мольбу, обращенную к Нему с просьбой Его о Защите. Медленно скользя взглядом по барельефам, украшающим стены Храма, взгляд Виктора перешел на другого проповедника, занимающего похожее место на соседней кафедре. Другой Святой, изображенный за его спиной, стоял, преклонив одно колено, с руками, сложенными на груди в Святую аквилу, по которым крупными пунцовыми каплями стекала кровь. Виктор уставился на эти капли, как завороженный, представляя почему-то себя то на его месте, то на месте человеко-бомб, продолжающих приглушенными, срывающимися от религиозного экстаза голосами молить Всемогущего Императора о смерти, как о единственной награде, дарующей прощение за их грехи и прекращение душевных мук и страданий.

Виктор снова посмотрел на Андрея. Брат показался ему далеким и непонятным.

— Повинуйся Словам Его, ибо ведет Он тебя к светлому будущему, — слова Экклезиарха продолжали литься бесконечным потоком с кафедры.

— Ты никогда не думал о раскаянии? — вдруг спросил Виктор Андрея. — Через смерть?

— Пусть шепот твоих молитв наполнен будет любовью, ибо спасут они твою душу, — продолжал разноситься голос Экклезиарха.

Не дождавшись ответа от брата, Виктор, склонив голову, принялся повторять молитву, что звучала сейчас в Храме, многократно усиленная динамиками, отчего казалось, что она звучала отовсюду одновременно.

— Дрожи перед Его Величием, ибо все мы ходим в тени Его.

Виктор сам не заметил, как его руки сложились в аквилу на груди.

— Нет, — сурово и непреклонно отозвался, наконец, Андрей.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Несколько рядов кресел с фиксирующими зажимами для головы и ног были заняты полностью. Две сотни штрафников, зафиксированные каждый в таком кресле, неподвижно ожидали, когда шаттл стартует и понесет из недр корабля к поверхности планеты. Двести голов ждали своего часа. Атия была среди этих двухсот. Боец под номером 640, второй роты штрафного 188-го батальона, 696 Замаранного Полка.

Когда вдалеке послышался неприятный звук, сначала напоминающий скрип железа по стеклу, а затем начавший трансформировавшийся в нарастающий гул, стало понятно, что что-то пошло не так. А когда, почти сразу за этим, весь корабль тряхнуло с такой силой, что штрафников едва не выкинуло вместе с креслами, к которым они были прикованы, сомнений в этом уже не оставалось.

— Понеслась, — громко подытожил кто-то.

— Пиздец нам, — почти тут же отозвался другой.

Голоса стали громче, и вскоре шаттл наполнился гомоном. Снова повторился странный звук, потом еще один чуть ближе и один чуть подальше. Атия узнала этот звук и тихо, одними губами, произнесла:

— Нас обстреливают.

Виктор, сидевший в противоположном ряду напротив Хольмг, слегка побледнел, но не ответил на это ни слова. Зато Андрей внезапно широко оскалился и почти мечтательно произнес, обнажая изрядно поредевший стараниями надсмотрщиков частокол зубов в хищной усмешке:

— Красота.

Они так и не успели понять, когда внезапно начавшееся стремительное падение вновь стало управляемым. Наверное, от того, что управляемым оно стало лишь частично. Пилот каким-то образом не дал им разбиться, изменив угол падения в самый последний момент.

ЮР КЕРБЕР
Салли Эйр удалось уйти из-под зенитного обстрела дважды. Керберу захотелось сложить на груди аквилу и обратиться к Императору с благодарственной молитвой, но времени для этого не оставалось. Краешком сознания Юр отметил про себя, насколько Салли прекрасный пилот. Впрочем, он давно восхищался ее мастерством, и не раз именно скорость ее реакции становилась залогом их выживания. Но не на этот раз. На третий раз, начав маневр уклонения, Эйр замешкалась на доли секунды, и это стало решающим фактором.

Снаряд пробил кабину, мгновенно разрушив большую часть приборов. Те, что не были уничтожены сразу, превратившись в бесполезную груду металла и пластика, тут же начали пульсировать красными сигналами рун, взывая к пилотам и сообщая о разгерметизации кабины, утечке кислорода, падении давления, потере управления. Саму Эйр пронзило несколькими осколками, так что она умерла мгновенно, не успев ни испугаться, ни даже полностью осознать произошедшее. Ее тело безвольно обмякло, а лицо и дыхательную маску мгновенно залила кровь из пробитой головы.

Кербер же, из последних сил борясь с давящими перегрузками, потянул рычаг на себя, выравнивая свободное падение многотонного транспорта. В момент, когда до земли оставалось не более пятисот метров, второму пилоту показалось, что в его левой руке треснула кость. Он не обратил на это внимания, увеличив прикладываемую им силу, чтобы удержать штурвал, рвущийся из рук. За двести метров до столкновения с поверхностью не обратил он внимание на то, как из приоткрывшегося рта закапала густая кровь. Значение имело сейчас лишь одно. Сесть, пусть это даже будет самая жесткая посадка во вселенной. За сотню метров до земли, когда грудная клетка затрещала и кости начали впиваться в легкие, он понял, что сделал это. Вместо того чтобы камнем рухнуть, врезаясь в плоть планеты, шаттл, пробороздив собой снежный покров до самой земли, оставил позади себя гигантский черный шлейф и остановился, замерев в неком подобии изумления от такой неожиданной развязки.

Кербер уже не слышал, как с треском смялась нижняя часть штурманской кабины, мгновенно уничтожив вокс-связиста и бортового техножреца. Он не видел небывалых размеров, снежной волны, что взметнулась к небу, вызванная падением шаттла. Не чувствовал чуть пряного запаха крови, сочащейся из его скафандра, пробитого в нескольких местах. К тому моменту, как многотонный, монструозный шаттл закончил свое движение по обледеневшей земной тверди, Юр почти истек кровью и доживал в мучительной агонии свои последние минуты. Он еще вздрогнул в нелепой попытке совершить осмысленное движение, когда услышал, что кто-то пытается открыть снаружи шлюзовые двери, ведущие в его кабину, и, выплюнув с последним вздохом «Ненавижу», навсегда избавился от страданий.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Сведенные от напряжения пальцы продолжали сжимать пульт еще несколько секунд, прежде чем Себастьян смог хоть немного ослабить хватку.

Харпер выдохнул, обводя взглядом небольшой отсек. Он и трое из регуляторов оставались пристегнутыми к креслам. У двоих крепления не выдержали нагрузки при падении и столкновении с поверхностью, их выкинуло из кресел, отшвырнув в угол, где они лежали, пока комиссар и его помощники вставали, отстегивая удерживающие их крепления и зажимы. Скотт Дановски неряшливо раскинулся. С него сорвало при падении шлем, и было видно его размозженное лицо, совершенно не напоминающее теперь человеческое. Рядом с ним, слабо шевелясь, подавал признаки жизни Авраам Войтен.

— Я в порядке, — чуть срывающимся голосом произнес Войтен.

Харпер кивнул. Двое других регуляторов помогли Аврааму подняться на ноги.

— Цел? — спросил Себастьян, понимая, насколько у него самого мутится в глазах и кружится голова.

— Так точно, комиссар, — отозвался Войтен, хотя это казалось чудом, что он все еще может разговаривать после подобного падения.

В ответ на это Харпер лишь кивнул, бросив короткий взгляд на разбитую голову регулятора, по которой струйками продолжала стекать кровь. Расколотый от удара шлем лежал рядом.

Пока Сужор оказывал Войтену первую помощь, Себастьян попробовал определить их местонахождение.

— Бесполезно, — выдохнул он, убедившись, что его инфопланшет, как и небольшой экран, закрепленный на одной из стен, полностью выведен из строя.

Такая же ситуация была и с остальными инфопланшетами, находившимися у остальных регуляторов, включая тех, что погибли. Харпер попытался настроить небольшую переносную вокс-станцию, которая чудом удержалась креплениями в специальном отсеке и не разбилась при падении. Но настроить ее не удалось. Экран радара беспрестанно мигал, выдавая ошибку системы. Вокс-эфир так же безмолвствовал. Это свидетельствовало о том, что либо их выбросило за пределы зоны покрытия вокс-связи, либо сама станция не исправна.

Пока Себастьян пытался определить их место нахождения, регуляторы аккуратно сложили изуродованные тела своих сослуживцев, накрыв их армированным брезентом и отдав последние почести. К ним присоединился Себастьян: молча сложив на груди аквилу, он отдал воинский салют каждому погибшему, после чего, едва пошатываясь, направился в кабину пилотов. Следом за ним последовали регуляторы, один из которых помогал идти Войтену, который то и дело валился с ног.

Добравшись до кабины пилотов, еще некоторое время ушло на то, чтобы открыть шлюзовые двери, которые оказались частично повреждены, но, в конце концов, регуляторам удалось их разомкнуть, и они вместе с комиссаром оказались внутри кабины.

Почти сразу стало ясно, что установить место их приземления по приборам, находящимся в кабине управления так же невозможно. Даже беглого взгляда на приборную панель хватило, чтобы понять, что там почти ничего не уцелело. Мониторы были разбиты, сигнальные лампы и руны горели тревожным красным светом, а по панели то и дело пробегали искры, ссыпаясь на пол каскадом обжигающих брызг. Несколько кабелей, вырванных при падении, свисали умирающими змеями, вздрагивая, словно в предсмертной агонии, от бегущего по ним тока. Большая часть носовой части шаттла зарылась в толщу снега и безжизненного песка под ним, отчего кабина теперь больше напоминала склеп.

Осторожно, чтобы не задеть свисающие кабели, Харпер подошел к креслам-чашам, в которых сидели пилоты. Первый пилот свисала с кресла безвольной куклой и, судя по кровавой корке, начинающей замерзать у него на лице, превращаясь в дикую посмертную маску, умерла она еще в воздухе. Второго жизнь покинула совсем недавно. Его широко распахнутые глаза только начали тускнеть и покрываться мертвенной пленкой. Себастьян провел ладонью по его векам, закрывая их, затем осенил себя аквилой.

— Бессмертный Владыка человечества, осияй Светом Своим слуг и солдат Твоих, что сражались во славу Твоего Святого Имени, — произнес он, отдавая последнюю дань тем, кто спас их от полного крушения.

После этого Харпер еще раз взглянул на один из экранов ауспика, который, не смотря на множество покрывавших его трещин, все еще подавал признаки жизни. Изображение на нем рябило и мигало, но все же, сквозь имеющиеся помехи, перед тем как он окончательно потух, комиссар смог различить одну единственную пульсирующую точку, обозначающую сигнальный маяк. Большего Себастьян не смел и простить у Бессмертного Владыки, Который сохранил им жизнь и дал целеуказатель, чтобы они не оказались совершенно заброшенными в безлюдной снежной пустыне.

Харпер развернулся к ожидающим приказа регуляторам.

— Если они смогли подать сигнал, то не исключено, что и остальные системы связи у них работают. Будем двигаться на соединение с ними и действовать по обстоятельствам, — произнес он. — Император защищает.

— Так точно, комиссар, — хором ответили регуляторы, складывая руки в аквилы.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Несколько кресел, вырванных при падении, теперь лежали в конце прохода. Под ними распростерлись фрагменты тел тех штрафников, которые были к ним пристегнуты, и от них медленно расползалась обширная лужа крови. Страх, застывший на лицах большинства штрафников, теперь сменялся выражением облегчения от осознания того, что им удалось пережить это падение. Рваными, чуть заторможенными движениями они поворачивали, насколько это позволяли крепления, головы, чтобы оглядеться. Среди них были и те, кто не шевелился вовсе. Кто-то по причине охватившего его шока, кто-то потеряв сознание, продолжая при этом медленно истекать кровью, кто-то — потому что был к этому времени уже мертв.

Некоторых бойцов задели оторвавшиеся элементы креплений или массивные кресла, принеся этим кому-то мгновенную, а кому-то долгую мучительную смерть. Были среди них и те, у кого попросту сдетонировали ошейники. Это были счастливчики, умершие сразу, без особых мучений. Были и те, кто все еще дышал, при этом доживая последние мгновения своей жизни, терзаемые агонией и не имеющие при этом возможности пошевелиться. Их стоны и крики сейчас разносились по десантному отсеку то затихая, то становясь протяжными и пронзительными.

Так продолжалось довольно продолжительное время, пока шлюзы, ведущие в десантный отсек, не открылись с шипением и неприятным, режущим ухо скрежетом, и на пороге не появился комиссар в сопровождении нескольких надзирателей. Быстрым взглядом Харпер окинул ряды кресел с пристегнутыми штрафниками. Один ряд, по которому смерчем прошлись оторванные кресла и их элементы, был почти полностью перемолот. Люди в нем походили на причудливо изломанные манекены с оторванными или вывернутыми конечностями, сплющенными лицами и грудными клетками, и с неизменными багровыми пятнами, покрывающими их бесформенные фрагменты.

Следом за надзирателями и комиссаром в душный от спертого воздуха отсек ворвался холодный морозный ветер, и выживших обдало колючим снегом, занесенным снаружи. Под раздавшийся свист ветра прозвучал голос комиссара Харпера:

— Как только фиксаторы будут разблокированы, подняться! Вставать без резких движений! Выходить по одному! Руки за спину! Строиться у шаттла! Живо! Шевелитесь, ублюдки!

И сразу же, как только раздался нестройный хор штрафников, подтверждающих получение приказа, послышались синхронные щелчки размыкаемых магнитных затворов фиксаторов.

Закончив с выгрузкой запасов продовольствия, вооружения и экипировки с борта покореженного шаттла, под прицелом нескольких лазганов и болт-пистолета, которым был вооружен возглавляющий надсмотрщиков комиссар, штрафники построились в две шеренги и замерли в ожидании следующего приказа.

Заняв свое место в строю, Хольмг получила возможность рассмотреть стоящих перед ними надсмотрщиков. Их осталось всего четверо, и, судя по тому, как держались двое из них, оба получили повреждения при падении. Остальные двое, как и комиссар, не несли на себе видимых следов увечий или ранений, по крайней мере, таких, чтобы это было заметно.

Себастьян окинул долгим, чуть напряженным взглядом две шеренги переживших жесткую посадку штрафников.

— Шаттл приземлился со смещением от места предполагаемой высадки, — с небольшой хрипотцой в голосе заговорил он. — Предстоит марш-бросок. На марше все будут идти с максимальной скоростью. Отстающих пристрелю.

Пока комиссар Харпер тремя фразами обрисовал перспективы, один из надсмотрщиков прошел вдоль строя пружинистым шагом, напоминая хищника, сосредоточенно высматривающего добычу. Он остановился у края колонны, и когда комиссар замолчал, назвал номера шестерых осужденных.

— Шестьсот сорок четвертый, Шестьсот восемьдесят четвертый, Шестьсот девяносто первый, Шестьсот девяносто седьмой, Семьсот шестнадцатый и Семьсот девяносто второй — выйти из строя, сделать четыре шага вперед, — выкрикнул он.

Названные штрафники вздрагивали, когда голос надсмотрщика выкрикивал их номера, но, тем не менее, услышав команду, двинулись вперед. Каждый из них получил какое-то повреждение при падении шаттла, так что их дальнейшую судьбу не сложно было предугадать. Впрочем, осужденные, делающие сейчас свои последние в жизни шаги, тоже прекрасно это понимали. На их понурых лицах читалось это понимание, вкупе с некоторым облегчением и страхом. Страхом от того, что им сейчас предстояло умереть. Облегчением, потому что все их бесчисленные мытарства, которые они по привычке называли жизнью, должны были наконец прекратиться. Остальные, не отрываясь, смотрели на них. Среди них были и те, кто смотрел на обреченных с завистью. Кто-то с нескрываемой злостью. Но большинство взирало на них с безразличием, выработанным за то время, пока они служили в штрафных частях, где мрачная отрешенность прививалась бойцам Легио Пенатанте почти мгновенно, как единственно возможная форма существования в том аду, в котором все они оказались. Как, впрочем, и единственное, что большинство из них заслуживало.

Все шестеро раненых не успели сделать по четвертому шагу, как головы их были снесены короткими взрывами сдетонировавших ошейников, когда комиссар активировал в них заряды. Изрыгнув небольшие фонтаны крови из разорванных артерий и вен, обезглавленные тела вздрогнули почти синхронно, а затем резко обмякли, валясь в покрасневший вокруг снег. Две головы не остались держаться на куске кожи у самого горла, как у остальных, а упали рядом со своими телами. А одна и вовсе откатилась чуть дальше и замерла у ног кого-то из штрафников.

Осужденный посмотрел на нее. С ужасающим безразличием заглянул в открытые, уже подернувшиеся корочкой морозного инея мертвые зрачки и, переведя ничего не выражающий взгляд строго перед собой, уперся им в комиссара, держащего в руках пульт управления ошейниками.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Отделения штрафников, шедшие первыми и торившие путь, менялись по команде надсмотрщиков. От движения по глубокому, чуть вязкому снегу, покрытому тонкой корочкой сверху, бойцы уставали довольно быстро, но регулярные смены позволяли поддерживать заданный Харпером темп.

Они были в пути уже много часов. Тяжело было определить, сколько именно, поскольку затянутые снежными тучами небеса почти не пропускали солнечных лучей и не давали четкого представления о смене утра дня или вечера. Казалось, что планету окутали вечные сумерки, во время которых периодически сыплет с неба снег то усиливаясь, то ослабевая, то переставая на время и вновь начинаясь.

Когда идущий чуть впереди регулятор Войтен покачнулся и рухнул лицом вниз, Себастьян быстрым шагом подошел к упавшему. Вместе с еще одним надсмотрщиком с привязавшимся прозвищем «Безлицый» из-за полученного некогда термального ожога всей нижней части лица, почти полностью уничтожившего кожу с губ, подбородка и щек, а так же часть челюстных костей, которые потом заменили на бионические импланты, они перевернули раненого и сняли с него шлем.

Авраам пошевелился, и Харпер наклонился к нему, помогая немного приподняться. Склонившись, Себастьян заметил, что взор регулятора расфокусирован и блуждает, то и дело закатываясь под закрывающиеся веки.

— Привал полчаса! — скомандовал Харпер и, метнув короткий взгляд в сторону остальных надсмотрщиков, добавил чуть тише, но столь же властно. — Проследить.

— Семьсот первый, Семьсот второй, Семьсот третий, Семьсот четвертый, Семьсот пятый! — выкрикнул тут же Безлицый. — Соорудить носилки!

Затем все трое надсмотрщиков, включая Безлицего, с суровыми лицами встали с трех сторон от остановившихся и скучковавшихся штрафников, готовые в любой момент пристрелить любого, чьи действия подпадут под определение «подозрительные».

Тем временем Харпер отметил, что в зрачках Авраама начали просвечивать проблески осознания.

— Я поднимусь, комиссар, — чуть заплетающимся языком произнес регулятор, но его веки тут же предательски задергались, закрываясь.

Он снова нашел силы открыть их спустя мгновение, когда Себастьян Харпер заговорил:

— Не двигайтесь, регулятор, — он повернул голову, ища глазами тех штрафников, которым было поручено сделать носилки. — Дальше вас понесут.

Вместо ответа Войтен просто закрыл глаза.

Спустя десяток минут к раненому и сидевшему подле него комиссару, подошли пятеро штрафников.

— Выполнено, господин комиссар, — отсалютовал один из них.

Себастьян узнал его. Один из смутьянов, не так давно подвергшийся дисциплинарному наказанию.

Харпер хмуро кивнул осужденному:

— Заняться подготовкой раненого к дальнейшей транспортировке, — приказал он, поднимаясь от Авраама. — Доложить, как только все будет готово.

— Так точно, господин комиссар, — тут же отсалютовал штрафник и перевел взгляд на тех, с кем должен был дальше нести надсмотрщика. — Ну что, мужики, давайте.

Вместе они аккуратно перенесли раненого в некое подобие люльки, сделанной из двух связанных между собой курток, ранее снятых с убитых штрафников.

Себастьян поднялся, отдавая приказ:

— Привал окончен, продолжить продвижение!

Получив сигнал к дальнейшему движению, штрафники, стоящие возле раненого регулятора, закрепив на своих плечах самодельные лямки, тянущиеся от люльки, понуро зашагали вперед.

— Его-то не шлепнут, — с плохо скрываемой ненавистью в голосе прохрипел один из осужденных, когда стало понятно, что дальняя дистанция и усиливающийся ветер не позволит услышать его другим надсмотрщикам или комиссару. — А нам тащи…

Идущие рядом с ним бойцы не ответили. Лишь ветер швырнул в лицо говорившему пригоршню снега, словно пощечину. От этого штрафник поежился, отчего-то всхлипнув, и замолчал. Где-то впереди под окрик надсмотрщика «Смена!» одно отделение сменило другое. Новая партия обреченных смертников продолжила брести, проторивая путь и утопая в глубоком снегу.

ВИКТОР
До ночи те, кто поочередно нес Войтена, успели смениться несколько раз. С наступлением темноты ветер усилился, как могло показаться, втрое, и комиссар дал наконец приказ остановиться. Затем последовало долгое рытье «норы» для ночлега, чтобы хоть как-то укрыться от ветра, который, казалось, поставил своей целью уничтожить и осужденных штрафников, и их охрану. Застывающими на ледяном ветру пальцами люди впивались в черенки лопат, копая укрытие. После того, как «нора» была вырыта, каждый из штрафников получил свою суточную норму того, что было нельзя называть едой, но что должно было ее заменить. Питательная паста замерзла настолько, что чтобы ее достать, приходилось разрезать тюбики. Мерзлая субстанция, мерзостная в любом виде, раскрашивалась во рту ледяными кристаллами, наполняя его горечью.

Устраиваясь в вырытой ими «норе», прижимаясь к другим штрафникам в слабой надежде хоть немного согреться, Виктор думал, что способен убить за кружку горячей воды, даже если та будет еще противнее синтезированной пищи и даже если она будет не горячей, а хотя бы просто теплой. Он уже начал забываться тяжелым сном, когда услышал, как невдалеке кто-то тихо переговаривался.

— Зачем они нас гонят дальше? — злым сиплым шепотом говорил один из штрафников. — Лучше бы убили сразу, чем так… Все равно же замерзнем и сдохнем.

— А ты думал, нас случайно в живых оставили? — так же тихо отозвался второй, гнусавя через заложенный нос. — Да как же.

— И для чего мы им? — в голосе начавшего этот разговор штрафника к хрипу, с которым он произносил слова, теперь примешались ноты удивления.

— Жрать, — со злым равнодушием отозвался второй. — Мясо мы их. Иначе зачем бы они на нас пайки переводили? Те, что из шаттла забрали.

— Врешь, — сиплый, казалось, подавился собственным словом.

— Троном клянусь, — штрафник перехватил вонзившийся в него тяжелый взгляд еще одного бойца, который неслышно пододвинулся к перешептывающимся.

— Не верю, — прохрипел он, пытаясь натянуть как можно ближе к запястьям рукава куртки, которые были ему откровенно коротки.

— Чтоб я живым в варп попал, — огрызнулся гнусавый. — Мы для них всегда только мясо. А его можно не только на врага кидать, но и в живот подкинуть, когда голодно.

После этой фразы все трое разговаривающих резко замолчали и лишь многим позже откуда-то справа донесся едва различимый шепот:

— Бог-Император, прости меня. Смилостивись и просто прости.

АНДРЕЙ
Утро началось с переклички, после чего колонна штрафников и их конвоиров продолжила движение вперед, оставляя за спинами пять замерзших тел. Тех, кому не повезло утром проснуться, присыпали снегом, предварительно сняв с них все, что показалось хоть немного ценным. Надсмотрщики не мешали. Однако через пару часов марша, когда был устроен небольшой привал, один из них подошел к Харперу и что-то тихо начал говорить Себастьяну с ожесточением на лице. Комиссар слушал молча, не меняя бесстрастного выражения. А в конце произнес всего одну фразу, после чего озлобленность на лице надсмотрщика начала пропадать. Тот замолчал, как будто его только что пристыдили, и отошел, ничего не возразив. На эту интермедию косо поглядывали штрафники, в которых страх и любопытство смешивались с усталостью и отрешенностью в преддверии неминуемого и, очевидно по всему, немилосердного конца. То, что они все здесь полягут, не вызывало ни у одного из них ни малейшего сомнения. Это был вопрос времени и способа, но не более. Данную уверенность подтвердила их следующая ночевка, унесшая жизни еще троих осужденных. Их посиневшие почти до черноты тела, как и тела первых замерзших, наспех забросали снегом перед тем, как выдвинуться дальше.

— Интересно, это как считается, они отдали все долги и теперь чисты перед Императором? — ни к кому не обращаясь, произнес один из штрафников, шагающий неподалеку от Виктора.

— Черного кобеля не отмоешь добела, — сцедил сквозь зубы Андрей, до которого тоже долетел этот риторический вопрос.

Штрафник его задавший, усмехнулся:

— Конечно. Спутался с комиссаршей. Она тебе, поди, все грехи во славу Императора отпускает… по ночам, да?

Ответом послужил рывок с такой скоростью, что говоривший штрафник в буквальном смысле подавился брошенными словами, когда кулак Андрея, сокрушая зубы, вошел ему в раззявленный рот, мгновенно окрашивая его лицо брызнувшей кровью. В следующее мгновение оба они уже лежали, корчась на снегу, с выступившей на губах пеной, задыхаясь от истязающих их тела энергетических разрядов. Они не успели перевести дыхание, как за первым разрядом последовал второй, посылаемый безжалостной рукой надсмотрщика. На этот раз энергетический удар был послан всем штрафникам без исключения.

— Довольно, — этот голос принадлежал Харперу.

Одновременно с этим, посылаемые ошейниками импульсные разряды прекратились, давая штрафникам вдохнуть. С утрамбованного снега послышались сдавленные стоны и хрипы, надсадный кашель и звук исторгаемой блевотины.

— Встать!

Прозвучавший окрик заставил всех осужденных как можно быстрее подняться на ноги, чтобы не получить еще один разряд.

— Построиться! Вы, четверо — к носилкам! — рука комиссара властно указала на четверых штрафников из тех, кто одними из первых пришли в себя. — Остальные — вперед! Мрази!

Не давая воли нестройным разрозненным стонам и хриплым вздохам, походной колонной штрафники двинулись дальше и, когда они отошли на некоторое расстояние, стало ясно, что одно из распростертых тел, так и осталось лежать на утрамбованном снегу. Это был тот самый штрафник, который стал первопричиной драки.

— Теперь узнает лично, отмолился он перед Императором или нет, — философски изрек Виктор тихим, осиплым голосом, оттирая рукой остатки желчи и рвоты с подбородка и губ.

— Угу, — отозвался Андрей, все еще тяжело дыша, то и дело откашливаясь.

Он бросил напряженный взгляд на оставляемое позади тело в ореоле кровавой пены, залившей мертвому штрафнику все лицо и вмятый ударом кулака кадык. От вида этой картины Андрей зловеще усмехнулся. Он испытал удовольствие от смерти, которую только что принес, словно выместил в нанесенном ударе всю злость, накопленную им за последнее время. Он прошел несколько шагов с мрачной улыбкой на лице, когда вдруг в памяти всколыхнулось воспоминание совсем недавнего прошлого. То, как стоя рядом с ним на коленях, Виктор спрашивал об искуплении грехов через смерть.

«Смерть без цели — проклятие».

Это одно из множества из тех высказываний, что были выбиты на полу в Храме на корабле, и к которому относили сейчас Андрея волны памяти, стерло хищную улыбку у него с губ.

«В таком случае, все мы здесь прокляты, — подумал Андрей про себя. — Каждый из нас, кто ступил на эту планету. Потому что здесь мы подохнем все».

На краткое мгновение им овладело чувство бесконечной безысходности. Порыв беспощадного ветра усилил это чувство многократно, так что Андрею вдруг захотелось плюнуть на все, упасть лицом в мертвенно ледяной снег и не шевелиться, пока не сдетонирует ошейник, или болт, пущенный твердой рукой комиссара, не оборвет его мрачное существование. Потухший взгляд приговоренного к смерти скользнул по тем, кто его окружал. В их сутулящихся фигурах, что сейчас пытались сберечь остатки тепла и сил, Андрей прочитал те же мысли, что в этот момент бились в голове у него самого. Снова вспомнился Виктор и то, как он спросил:

«Ты никогда не думал о раскаянии? Через смерть».

С нарастающей в глубине души завистью Андрей посмотрел на Хольмг, идущую чуть впереди. В том аду, который будет окружать каждого из них до последних минут, бывший комиссар находила спасение в вере. Кристально чистой и невероятно твердой.

Дитя подулья, куда, как правило, не доходит Свет Императора, так же, как и свет с небес, мысленно вздохнул и неожиданно для самого себя сложил озябшие до потери чувствительности руки в аквилу на груди.

— Помоги нам, Бессмертный Император, — тихо прошептал он.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Игнорируя и преодолевая собственную усталость, он продолжал гнать роту штрафников вперед, выжимая из них и себя последние крупицы сил. Несколько коротких взрывов, раздавшиеся позади колонны, засвидетельствовали, что не все осужденные смогли справиться с заданным им темпом. Услышав, как сдетонировали ошейники, комиссар не замедлил свой шаг ни на секунду. Казавшийся воплощением адамантьевой воли и такой же силы, Харпер только гаркнул: «Не растягиваться! Шире шаг!» — после чего сам начал двигаться еще быстрее.

Перед тем, как Себастьян дал команду останавливаться на ночевку, к нему подошел регулятор:

— Минус семь, комиссар, — сообщил он.

Харпер сдержано кивнул и спросил:

— Войтен?

— Выявилась серьезная контузия, комиссар, — тем же грубым голосом и, как могло показаться, совершенно лишенным эмоций, ответил Коул Расс. — Полная утрата зрения, частичная дезориентация.

— Приходил в себя?

— Так точно, комиссар. Дважды.

Себастьян вновь кивнул. На этот раз чуть более выражено, чем в предыдущий.

Последующая ночь округлила счет потерь в личном составе до двух десятков, и еще семеро замерзших насмерть штрафников были оставлены, закиданные наспех снегом. Регулятор Войтен продолжал бороться за свою жизнь, но с каждым часом становилось все очевиднее, что этот бой ему не выиграть.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Они прошли еще половину дня, прежде чем выбрались наконец к намеченной точке.

— Император — наш Свет и Опора, — прошептал Харпер, издалека увидев очертания огромного шаттла, присыпанного снегом, на сигнал которого они шли.

И вскоре мертвая железная громадина предстала перед ними во всей своей красоте. Огромный модифицированный «Тетрарх» лежал на ледяной равнине, на треть врывшись в грунт при падении, и теперь больше напоминал тушу мертвого монстра, вмерзшую в поверхность планеты. Было очевидно, что пилот не справился с управлением, и посадка в конце концов превратилась в неконтролируемое падение. Свидетельствовавшие об этом обломки шаттла были раскиданы по округе, образовывая несколько больших бугров, также частично занесенных снегом, но в каждом из которых еще угадывалось, что под ним сокрыто. То, что осталось от его хвостовой части, было чуть задрано вверх, и так же уже основательно укрыто снежными наносами. Никаких следов вокруг людей или других живых существ не наблюдалось, либо они оказались надежно скрыты, погребенные беспощадными порывами ветра, приносящими с собой противный, колючий снег.

— Осмотреть здесь все. В транспорт никто не заходит, — приказал Харпер и кивнул в сторону одного из надсмотрщиков. — Выставить охрану по периметру.

Пока Безлицый отбирал из штрафников тех, кто будет первым стоять в оцеплении, сам Харпер пробежался взглядом по рядам замерзших, ссутулившихся бойцов, выбирая тех, кому можно будет поручить предстоящее задание.

…Передача дел состоялась в небольшом закрытом кабинете с несколькими дверями, из него ведущими, и с большим бронированным окном на противоположной дверям стене с непроницаемым закаленным стеклом, в которое едва пробивался внешний свет и совершенно не было видно того, что происходило снаружи. Длинные черные шторы с двух сторон подчеркивали матовую бледность стекла, делая его похожим на глаз, подернутый бельмом.

Введение в должность состоялась несколькими часами ранее, в присутствии комиссара-капитана Эстрина, который, ознакомившись с сопроводительными документами, предоставленными Себастьяном Харпером, подтвердил принятие новым ротным комиссаром его полномочий и ввел личный код, зафиксировав это в протоколе. После этого последовало краткое напутствие, подобное которому Себастьяну довелось слышать немало за время своей службы и которые редко чем-то отличались, кроме того, кем произносились. Рапорт его предшественника, комиссара Гора, был подписан еще накануне, и теперь единственное, что оставалось, это ознакомиться с делами осужденных, чем сейчас и был занят Харпер.

Себастьян быстро просматривал файлы, без особого интереса к подробностям, которые в них описывались. Закрыв очередное дело, он приступил к следующему.

Осужденный под номером шестьсот сорок.

Взгляд комиссара замер на первых же строчках, после чего он оторвался от чтения инфопланшета и вопросительно посмотрел на сидящего перед ним Андриана Гора:

— Комиссар?

Неожиданно для Харпера его предшественник нахмурился и, прежде чем ответить, с минуту задумчиво смотрел на своего собеседника, как будто хотел понять для себя, какой ответ тот хочет услышать.

— В деле нет ничего, что могло бы прояснить ее пребывание здесь, — произнес наконец Андриан холодным, официальным тоном, выдержав перед этим довольно длительную паузу. — Я проверял.

— Совсем? — Себастьян перехватил взгляд Гора своим, но не увидел там ничего, что можно бы было принять хотя бы за намек на ответ.

Вопрос повис. Не получив никакого ответа, Харпер вернулся к изучению дела осужденного номер шестьсот сорок. Пока он это делал, Гор поднялся со своего места и подошел к небольшому окну с матовыми бронированными стеклами, которые едва пропускали свет и через которые невозможно было разглядеть ничего из того, что происходило снаружи. Постояв у этого скудного источника света несколько секунд, с таким выражением созерцания на лице, словно взору его открывался за этими непрозрачными стеклами великолепнейший вид, и он им наслаждался, Гор развернулся к Харперу.

— Мои наблюдения и замечания насчет данной осужденной скажут вам больше, чем ее дело. Комиссар.

Харпер прекратил читать и посмотрел на своего предшественника:

— Вы поделитесь ими со мной? Комиссар.

Он произнес последнее слово так же официально и с таким же подтекстом, как до этого, только что, сделал Гор.

Андриан кивнул:

— Да. Шестьсот сороковая вне всяких сомнений прошла обучение, как и мы с вами, обладает волей, выдержкой, выносливостью, отменной реакцией и прекрасными боевыми навыками. Способна быстро принимать оптимальные решения в боевой, в том числе, быстро меняющейся, ситуации, обучена переносить боль и лишения, — на мгновение комиссар замолчал, но почти тут же продолжил. — Свято чтит Императора.

Последнюю фразу Гор выделил небольшим нажимом в глоссе и вновь замолчал, осенив себя аквилой.

Харпер сложил руки в аквилу на груди почти синхронно с с комиссаром Гором, после чего чуть приподнял бровь и, не отрывая от Андриана своего пронзительного взгляда, спросил:

— И тем не менее, к ней были применены особые методы? — он постучал выразительно кончиком пальца по дисплею инфопланшета.

— Да, — хмуро подтвердил Гор. — С моего разрешения и одобрения. К предателям Империума, тем более из тех, кто был обличен высоким статусом и доверием, нет и не может быть снисхождения или жалости. Остаток их жизни должен стать адом за свершенные ими преступления.

— И сколько раз подобные методы получали одобрение с вашей стороны?

— Один раз к Шестьсот сороковой не были применены анестезирующие средства при переподключении поврежденного импланта.

— Однако, как я понял, в конце концов вы изменили свое мнение, — словно оставив без внимания предыдущее высказывание Андриана, произнес комиссар Харпер.

Даже если это был вопрос, а не утверждение, Гор на него не ответил, и Себастьян задумчиво качнул головой, словно в чем-то одобрял это молчание, или как минимум понимал его причину.

Он поднялся со стула, на котором сидел, и, подойдя к Андриану, встал рядом с ним, устремив свой взор, подобно ему, в непрозрачное стекло, за которым угадывался свет.

— Что-нибудь можете еще про нее добавить? — спросил Харпер через минуту напряженного молчания, заложив руки за спину, как привык это делать еще со Схолы. — Кроме того, что она закрыла вас от выстрела?

— Ей передали кромку комиссарского кушака, — произнес Гор, и впервые с момента их знакомства, а быть может, и впервые, вообще, в его голосе промелькнули нотки неуверенности, словно комиссар ставил под сомнение необходимость рассказывать Себастьяну то, о чем он говорил сейчас. — Она до сих пор прячет его.

— От вас? — спросил Харпер, и на его лице отобразилось искреннее удивление.

— Ото всех, — ответил Гор. — Теперь, когда единственный очевидец ее тайны, умер в сражении, ото всех.

— Интересно, — протянул Себастьян Харпер.

Он вернулся к столу, за которым сидел, снова взял в руки инфопланшет, еще раз пробежавшись взглядом по делу Шестьсот сороковой. Дважды перечитав короткое досье, Себастьян вновь отложил его в сторону.

— Вы бы поставили ее у себя за спиной, комиссар? — взгляд Харпера почти впился в лицо Андриана, следя за его выражением; и прежде, чем тот открыл рот, чтобы ответить, добавил: — Без ошейника.

Он отсчитал один удар сердца, прежде чем губы комиссара Гора сложились в ответе:

— Да, — сухо произнес он.

Себастьян кивнул:

— Думаю, этого мне достаточно, — произнес он спокойным и чуть расплывчатым, официальным тоном. — Вы только что очень полно ее охарактеризовали, как и обозначили все возможные проблемы, которые могут оказаться с ней связаны. Премного благодарен.

Гор снова нахмурился:

— В нашей работе не может быть исключений, комиссар Харпер, — чуть более грубо, чем хотел, произнес Андриан.

— Разумеется. Весьма рад, что вы понимаете это так же, как я, комиссар, — тем же невозмутимым тоном ответил ему Себастьян.

…После этого разговора прошло чуть больше месяца, и в течение этого времени Харпер внимательно присматривался к Шестьсот сороковой. Нельзя было сказать, что из всего вверенного ему подразделения Себастьяна интересовала исключительно она. Однако к ней новый комиссар роты проявлял повышенный интерес. Так же внимание Харпера привлекли еще два штрафника, странным образом державшихся рядом с Шестьсот сороковой, незримо поддерживая ее и друг друга; так что Себастьян пристально ознакомился с делами и этих осужденных.

Семьсот второй и Семьсот третий попали в 696 Запятнанный за участие в бунте против действующей власти на одном из многочисленных миров-ульев. Их действия, согласно Лекс Империалис, подпадали под Арбитриум III второй степени и значились, как «Преступления против общественного порядка».

Возмущения, вызванные низким уровнем жизни, в конечном счете переросли в мятеж против власти губернатора, в результате чего все фигуранты, участвовавшие в этом правонарушении, были приговорены к службе в Штрафных Легиоах. А тех, кто по какой-либо причине был признан физически не годными к несению военной службы, сервиторизировали. Всех участников бунта благоразумно раскидали по разным частям, так что в вверенной Харперу, а ранее Гору, роте, оказалось только двое из общей массы бунтовщиков.

Попавшие во вторую роту сто восемнадцатого батальона, Семьсот второй и Семьсот третий оказались довольно крепкими физически, а то, что они не полегли в первом же бою, свидетельствовало о том, что помимо силы и выносливости, эти осужденные были относительно хорошими бойцами, а не просто «мясом».

Все эти размышления и стали окончательным доводом в решении Харпера, кого послать на разведку в «Тетрарх».

КОУЛ РАСС
… — Я здоров, — упрямо повторил Коул, глядя на военного медика в звании майора.

Брови последнего сошлись к переносице.

— У вас серьезные последствия перенесенной контузии, регулятор Расс, — возразил тот. — На полное восстановление может уйти не менее двадцати дней.

— Я в полном порядке, майор, — уверенно заявил Коул и добавил: — И в состоянии голыми руками рвать еретиков и преступников.

Коул попал в госпиталь с серьезной черепно-мозговой травмой, полученной во время подавления одного еретического культа, лидеры которого смогли организовать беспорядки среди гражданского населения.

Очнувшись после нескольких суток комы, Коул по началу не мог вспомнить ничего из прошлой жизни, включая собственного имени и последнего места службы. Единственное, что с неизменной твердостью он держал в своей памяти, это статьи Лекс Империалис и несколько литаний Императору. Все прочее напрочь ушло из нее, и только к концу пятого дня после прихода в сознание, он наконец смог вспомнить некоторые факты собственной биографии.

Коул Расс даже смутно не помнил лиц тех, кто, возможно, являлся его родителями. Попав в Схолу двух лет от роду, он знал лишь то, что его отец и мать, кем бы они ни были, отдали свои жизни, служа Империуму, и пребывал в стойкой уверенности, что и сам он рано или поздно погибнет на службе Империуму и Бессмертному Богу-Императору.

Если что-то и было в его прошлом помимо этого, что сохранила его память до контузии, то взрыв самодельной бомбы, едва не прервавший жизнь регулятора, полностью избавил его от этих воспоминаний.

Память о годах, проведенных в Схоле Прогениум и первых годах службы, так же была почти полностью уничтожена. Сохранились лишь самые яркие воспоминания. Такие, как приведение к присяге, первое награждение, выпуск да еще пара особо жестоких наказаний, полученных Коулом во время обучения.

После разговора с военврачом регулятора еще продержали несколько дней в госпитале. Однако его настойчивое желание как можно скорее вернуться к службе в совокупности с крепким организмом сделали свое дело, и вскоре Расс был направлен к месту своего нового назначения.

Прибыв на борт корабля, ставшего базой Легио Пенетанте, Коул занял место надзирающего офицера второй роты 118 батальона 696 Замаранного, заменив своего погибшего предшественника, сраженного наповал фраг-гранатой в одном из последних сражений. Напутствие, полученное при этом Коулом от комиссара своей роты, было простым и незамысловатым:

«Никакого снисхождения к предавшим Волю Его и никакого милосердия отринувшим Его Свет».

За последующие пять лет, Расс пережил смену двух комиссаров роты, начиная от Гора, который прибыл на смену комиссару Ярдо почти сразу за вступлением Коула в должность, и заканчивая недавним назначением комиссара Харпера, принявшим эстафету.

Незадолго до того, как им пришел приказ лететь на Эриду-7, новый комиссар вызвал Расса к себе в кабинет.

— Мне пришло два запроса на характеристики, — сообщил он, стоя за большим гололитеческим столом, игнорируя кресло, пустующее рядом. — Один из этих запросов касается вас, регулятор. Предполагаю, в скором времени вас можно будет поздравить с повышением.

— Служу Империуму, — Коул сложил на груди Имперского орла.

— Аве, — в тон ему отозвался Харпер, так же осеняя себя знаком аквилы.

Сказав это, Себастьян вышел из-за стола и, пройдя мимо регулятора, подошел к небольшому щиту на стене, выполненному под старину, на фронтальной части которого были выбиты строчки из Лекс Империалис. Остановившись перед ним и простояв так в легком раздумье, комиссар повернулся к Рассу.

— Помимо вас, прибыл запрос на характеристику одного из осужденных, — сообщил Харпер. — Должно быть, он был отправлен еще моему предшественнику, комиссару Гору, но отвечать на него придется мне. Поэтому я бы хотел услышать ваши наблюдения, относительно данного осужденного, регулятор. Номер Шестьсот сорок.

Как и все прочие надсмотрщики, Коул никогда не читал дел осужденных на службу в Легио Пенатанте, однако, едва услышав номер штрафника, он сразу же вспомнил, о ком идет речь.

— Значительно выделяется среди других осужденных, комиссар, — отрапортовал Коул вытянувшись. — При этом ни одного проступка, за который осужденного за номером Шестьсот сорок следовало бы подвергнуть наказанию.

— Выделяется? — переспросил Себастьян, — Поясните чем, регулятор.

— Подготовкой, комиссар. Шестьсот сорок в штрафных частях уже более года, и за это время еще не получила ни одного серьезного ранения, — ответил Расс.

— Успешно выживает? — усмехнувшись, поинтересовался Харпер и тут же получил отрицательный ответ регулятора.

— Никак нет, комиссар. Снарядам не кланяется.

После последней фразы Себастьян взглянул на Коула с откровенным интересом:

— Поясните, регулятор.

— Прошу прощения за оборот речи, комиссар, — Расс собрался, еще больше вытянувшись. — Просто я видел Шестьсот сороковую в бою, комиссар. Ее статья может быть какой угодно, но это однозначно не трусость.

Харпер выдержал секундную паузу.

— Я понял вас, регулятор, — кивнул он. — Надеюсь, следующий наш разговор состоится относительно вашего повышения, когда вы будете получать от меня поздравления. Аве Империум.

— Аве Император, — отсалютовал Коул.

…Регулятор окинул взглядом снежную пустошь и разбитый транспорт, лежащий перед ними, безжизненной мертвой глыбой.

«Надеюсь, следующий наш разговор будет относительно вашего повышения, когда вы будете получать от меня поздравления», — раздалось в памяти.

…Короткий порыв ветра поднял пригоршню снега, сорвав ее с запорошенного фюзеляжа, едва торчащего из мерзлого грунта, метнув его, словно играючи, на лица штрафников, стоящих рядом с мертвым «Тетрархом»…

«Нет, комиссар, — вдруг мысленно отозвался Расс. — Следующий наш разговор состоится у Золотого Трона».

АТИЯ ХОЛЬМГ
Себастьян Харпер еще раз пробежался глазами по штрафникам, построившимся перед покореженным техническим люком.

— Выдайте им связь, — приказал Харпер, обратившись к одному из надсмотрщиков.

Регулятор, к которому было адресован приказ, снял с себя передатчик и, отцепив от уха бусину-динамик, подошел к трем осужденным, которые должны были сейчас отправиться в недра транспорта. Он пробежался по ним взглядом и остановился на Викторе:

— Не отключать, — произнес регулятор тоном, в котором звучала прямая, не замаскированная угроза.

— Слушаюсь, господин офицер, — Виктор принял из рук надсмотрщика вокс-бусину и, вложив ее в ухо, тут же ее активировал.

Сначала в ухе раздался мерзкий писк, следом послышались помехи, и уже сквозь них голос комиссара Харпера:

— Подтвердить слышимость!

— Есть слышимость, господин комиссар, — тут же отозвался Виктор.

— Отправитесь в транспорт, — продолжил говорить Харпер, но уже не через вокс, обращаясь ко всем троим штрафникам, выбранным им для проведения разведки. — Задача: выяснить наличие внутри возможных противников. При обнаружении стрелять сразу на поражение. Добраться до отсеков со снаряжением, забрать все ценное. Пайки, медикаменты, оружие и боеприпасы к нему, и самое главное — любые работающие средства связи. Немедленно докладывать о любых изменениях или находках. В случаях, продиктованных необходимостью принятия молниеносных решений, действовать исходя из обстоятельств. Выполняйте.

— Так точно, господин комиссар, — хором ответили, все трое.

Первым в технический люк пролез Виктор, ловя спиной пристальные взгляды надсмотрщиков. За ним последовала Атия, и последним — Андрей. Оказавшись внутри огромного шаттла, штрафники погрузились в темноту, которую едва мог разогнать свет от их фонарей, закрепленных на стволах лазганов. Взятое всеми тремя наизготовку оружие, было нацелено во мрак неизвестности вокруг, готовый в любой миг стать враждебным и агрессивным. Замогильный холодный воздух казался еще более студеным, чем снаружи, а остаточные запахи, несмотря на мороз витающие по коридорам и отсекам транспорта, делали атмосферу внутри еще более напряженной и тяжелой.

Они миновали несколько пустых технических коридоров, по которым разносилось эхо их шагов, прежде чем выйти к огромному помещению, в которое вели шлюзовые двери, замершие в наполовину раскрывшемся состоянии. Из просвета между створками пробивалось тревожное мигание аварийных сигнальных ламп и неприятный гул, похожий на тот, что издают высоковольтные кабели. Подойдя ближе к входу, Андрей заглянул внутрь. Там, в неровном свете то гаснущих, то вновь зажигающихся приборов аварийного освещения, которые все еще продолжали работать на мертвом шаттле, его взору открылось множество мертвых тел.

Огромный отсек с многочисленными рядами удерживающих кресел теперь походил на зловещий склеп. Очевидно, что все или большинство ошейников осужденных сдетонировали при падении или в момент смерти их комиссара, погибшего в результате крушения. Большинство уже порядком обледеневших тел, все еще пристегнутых креплениями к десантным креслам, были лишены голов. Также при внимательном рассмотрении становилось понятно, что у многих из них не хватает конечностей — рук или ног. Оторванные и отнесенные к одному из бортов, эти фрагменты тел образовали аморфную груду, которая застыла единородной массой, в которой нельзя было разобрать, из каких конкретно частей она состоит. Замерзшие до ледяной коросты кровь и мозги из оторванных голов расплескались поверх этого страшного месива и поблескивали в красном свете мигающих ламп, отчего предстающий пейзаж казался еще более жутким и омерзительным в своей неприглядности. Такая же кроваво-черная корка покрывала и мертвые тела в креслах, делая те лишь отдаленно похожими на человеческие.

— Не повезло, — коротко резюмировал Андрей и, отводя взгляд от столь же жуткого, сколь и удручающего зрелища, махнул рукой остальным. — Тут пусто. Пошли дальше.

Они двинулись вперед.

— Сколько? — спросила Атия, метнув в Андрея вопросительный взгляд.

Тот пожал плечами:

— Роты две, — он мысленно представил только что виденную им картину. Сотни тел, единым моментом обезглавленные, разорванные до самых плеч, при этом продолжающие восседать ровными рядами в десантных креслах, которые должны были спасти им жизнь, защитив от перегрузок во время спуска. — Возможно больше.

Они прошли до конца еще один короткий коридор, так же не освещенный, и оттого показавшийся им больше, чем был на самом деле. И вскоре остановились перед очередной противовзрывной дверью, на этот раз закрытой.

— Должно быть, командный отсек, — произнес Виктор, разбираясь с панелью управления при свете фонаря. — Заклинило или нужен код доступа.

— Учись, как надо, — с этими словами к нему подошел Андрей.

Быстрым, отрывистым движением он сорвал панель и начал что-то перебирать пальцами внутри.

— Готово, — удовлетворенно произнес он, когда шлюзовые двери начали медленно открываться.

— И как? — удивленно протянул Виктор.

— А не ты один тут умный, — усмехнулся Андрей и перевел взгляд на Атию, пристально следящую за его действиями. — Не беспокойтесь, господин комиссар. Я делаю это исключительно во славу Императора и ради выживания верных слуг Его.

— Я не комиссар, — с грубой сталью в голосе оборвала его Хольмг.

Виктор бросил на брата тревожный взгляд и уже открыл рот, чтобы что-то возразить, но в последний момент передумал и промолчал.

Посмотрев поочередно на Виктора и Атию, Андрей едва заметно повел плечами:

— Про выживание я абсолютно серьезно, — проворчал он себе под нос, когда с характерным звуком створки двери лязгнули, полностью скрывшись в стенных пазах.

В помещении, которое открылось штрафникам, на этот раз освещенном небольшим, невероятным чудом уцелевшим прожектором, свисающим на вырванных проводах, лежали еще тела. На этот раз причиной смерти стали не ошейники, однако от этого настигшая людей смерть не выглядела более привлекательной. Бывшие в этом отсеке надсмотрщики встретили свой конец при столкновении с поверхностью, когда удерживающие крепления кресел, в которых они находились, сорвало, а самих их выбросило, беспощадно при этом, переломав. По тому, как лежали искалеченные при падении тела, можно было понять, что как минимум четверо из надсмотрщиков прожили еще некоторое время после крушения, прежде чем умереть в жутких страданиях. Одно из тел лежало у самого входа. Очевидно, что умирающий пытался покинуть отсек, пока был еще жив, однако заклинивший механизм двери не дал той открыться. Справа от него разметалось тело того, кого невозможно было с кем-то спутать. Поверх надетого на него комиссарского мундира его опоясывал алый кушак, а рядом с головой лежала комиссарская фуражка с кокардой в форме крылатого черепа. Погибший сжимал в выброшенной вперед замерзшей руке пульт, контролирующий ошейники. Побелевшие от мороза и больше напоминающие грязный мрамор пальцы в последнем движении вдавили руну, активирующую взрывные заряды в ошейниках.

Виктор задумчиво посмотрел на обледеневшее тело комиссара. Его захватил вопрос, было ли это атом милосердия по отношению к обреченным штрафникам, или же всего лишь действием, установленным суровым протоколом, которому неукоснительно следовали «Бичи Императора», подчас заставляя усомниться, не меньшие ли они люди, чем Адептус Механикус. Потом он перевел взгляд на Атию:

— Ты бы тоже активировала? — с невольным страхом, вызывающим хрип в горле, спросил он. — На его месте.

Хольмг ответила хмурым взглядом исподлобья:

— Да.

Виктор с сомнением покачал головой, Андрей же, напротив, ухмыльнулся, демонстрируя неровные частью выбитые зубы:

— Кто бы сомневался, — он произнес это так, словно испытывал гордость за высказанное Атией признание.

Произнеся это, он склонился над телом и, сняв с пояса закрепленный там болт-пистолет, протянул его Хольмг:

— Возьми.

Она приняла оружие из рук Андрея, на что Виктор снова с сомнением, но теперь уже по другому поводу, покачал головой:

— Все равно отберут.

Он не договорил, когда одно из тел, разбросанных по отсеку, вдруг слабо шевельнулось.

— Что за… — Андрей почти мгновенно переместился к дрогнувшему телу, в то время как

Атия тут же наставила на него только что полученный болт-пистолет, готовясь выстрелить.

— Варп меня… — выругался Андрей. — Живой.

Виктор и Атия, не сговариваясь, шагнули вперед, вглядываясь в почерневшее от мороза лицо чудом выжившего надзирающего офицера.

— Вот угораздило, — прошептал Виктор со странной смесью сочувствия, опасения и странного, хищного довольства при виде мук ненавистного надзирателя.

Не говоря ни слова, Атия сделала еще один шаг вперед, отстранив Виктора рукой, и опустилась на колено перед умирающим. С его посиневших до черноты губ сорвался рык, переходящий в стон, больше похожий на вой животного, без малейшего намека на остатки чего-либо человеческого.

— Император, даруй мне силы, чтобы выполнить мой долг. Брат, даруй мне прощение за то, что я сделаю, — на одном дыхании прошептала Хольмг.

— Ты что делаешь?! — вопль Виктора слился с выстрелом болт-пистолета, огласившим своды отсека, на секунду опередив грозный крик из вокс-бусины:

— Что у вас происходит? Доложить немедленно!

— Выживший, господин комиссар! — Виктор закричал, словно надеялся таким образом заставить ударивший по барабанным перепонкам голос комиссара стать тише. — Умирающий. Осужденная Шестьсот сорок применила оружие. Это… Это Милость Императора!

Произнося последнюю фразу, Виктор бросил перепуганный взгляд на Хольмг, пока та, как ни в чем ни бывало, разворачивалась к нему, подходя почти вплотную, так, чтобы ее было слышно через активированный динамик.

— Говорит номер шестьсот сорок, господин комиссар, — произнесла она ровным, уверенным и без малейшей нотки страха, голосом. — В транспорте обнаружены тела комиссара и нескольких надзирающих офицеров. Они погибли при крушении. Комиссаром перед смертью были активированы ошейники бойцов вверенного ему штрафного подразделения. Их тела найдены мертвыми чуть ранее. Среди офицеров был обнаружен один выживший. Его страдания были прерваны Милостью Императора.

На доли секунды вокс-бусина в ухе у Виктора замерла, как и сам он, в тягостном ожидании ответа комиссара. Наконец бусина ожила.

— Двигайтесь дальше. Задача та же, — приказал Харпер. — Обо всех выживших, если таковые будут еще обнаружены, докладывать без промедлений.

— Так точно, господин комиссар, — одновременно ответили Виктор и Атия.

Андрей промолчал и произнес с запозданием, спустя несколько минут, сквозь скривившийся в усмешке оскал:

— Не боись. Все сделаем в лучшем виде, комиссар, — он сказал это негромко, но в то же время, явно не заботясь о том, услышат его по другую сторону связи или нет.

— Вот поэтому у тебя вся спина в шрамах, — прошипел Виктор на грани слышимости.

— Зато грудь колесом, — оскалился Андрей.

Виктор хотел ответить что-то еще, когда из вокс-бусины снова раздался командный голос Себастьяна Харпера:

— Немедленно покинуть шаттл! Противник в зоне видимости. Уклонение от боя, попытка сотрудничества с ксеносами, как и любое проявление трусости, повлечет немедленную казнь.

— Наружу! — мгновенно скомандовала Атия, устремляясь к выходу из транспорта.

Ее выкрик был услышан комиссаром и слился сего последней фразой:

— У вас меньше минуты.

АВРААМ ВОЙТЕН
…Контрастный душ приятно бодрил. То немногое удовольствие, которое сейчас Авраам мог себе позволить после многочасовой тренировки. Едва различимый звук открываемой двери и шлепанье босых ног вывели его из состояния релакса.

— Завтра? — высокий голос принадлежал Самуилу Ошо.

— Уже сегодня, — Войтен открыл глаза и взглянул на вошедшего.

Его напарник в недавнем спарринге усмехнулся.

— Мое отбытие назначено через сорок часов. Почти двое суток на базе.

Авраам помолчал, вновь переключив температуру подаваемой воды.

— Куда? — спросил он.

— Планета-тюрьма на Сиш-49, — ответил Ошо. — А тебя?

— 118 батальон 696 Штрафного Легиона, — отозвался Войтен.

Самуил кивнул:

— Слышал о них. Замаранные.

— Туда отправили несколько групп регуляторов, — пояснил Авраам, выключая подачу воду и активируя поток осушающего горячего воздуха. — Из нашей группы я один.

Самуил не ответил. Он занял место в соседней ячейке и запустил воду.

— Как ты провел «длинный день»? — спросил он через минуту, подставляя лицо под леденящие струи пропущенной через очистители воды, отчего та казалась неестественно белой.

На этот вопрос Авраам ответил не сразу. «Длинным днем» назвали тридцать шесть часов личного времени, которые разрешалось провести вне казармы и которые полагались регуляторам перед отправкой к пункту их назначения.

— Можешь не говорить, — продолжил Самуил, не дождавшись ответа. — Я видел вас с Эллой.

— Она отдаст ребенка в Схолу, — бесстрастным голосом сообщил Войтен.

— Это правильно, — с разгоряченного недавней тренировкой тела Ошо стекали пот и грязь, оставляя после себя чувство чистоты. — Она простила тебя писать ей?

— Нет, — Авраам закончил надевать форму. — Мы вряд ли еще увидимся. Мы оба это понимаем.

— Ты оставил ей два имени на всякий случай? — пошутил Самуил, чуть заметно улыбнувшись.

— Нет. Кто бы ни был, девочка или мальчик, ему дадут имя в Схоле Прогениум. А как ты планируешь потратить «длинный день»?

— Как всегда. В тренировочном зале, — Самуил Ошо усмехнулся. — Не жалеешь, что сам не выбрал то же самое?

Авраам уже открыл рот, чтобы ответить, когда душевая комната дрогнула и разбилась на множество осколков от выстрела…

Этот звук заставил на мгновение оглохнуть, но едва слух вернулся к Войтену, как очередной выстрел снова ударил по барабанным перепонкам. Следом раздались крики, и на какое-то мгновение Аврааму показалось, что он видит перед собой кричащее лицо Ошо. Но и это видение рассыпалось со странным неприятным звоном, от которого к горлу подкатывала тошнота, а в глубине груди начинало бешено колотиться сердце. Авраам попытался приподняться, чтобы осмотреться, что происходит, но вдруг понял всю бесполезность этого занятия. Его голова кружилась настолько, что несмотря на все старания он не мог даже понять, открыты у него глаза или закрыты, не то чтобы что-то увидеть. Тогда Авраам попытался сосредоточиться на слухе, и это дало желаемый результат. Вокруг него, несомненно, шел бой. Звуки залпов, выпущенных из дробовиков, вспарывали морозный воздух. Им вторили истошные крики тех, кто попал под летящую дробь. В воздухе повис знакомый запах крови и человеческих испражнений, но к ним примешивалось и что-то еще. Авраам не мог распознать что это, однако запах был очень стойким и при этом довольно мерзким. Над разыгравшимся сражением раздавался громогласный голос комиссара Харпера, отдававшего приказы бойцам. Выстрелов лазганов слышно не было, но то и дело раздающиеся визгливые, нечеловеческие крики, напоминающие сочетание карканья и подвывания, свидетельствовали о том, что штрафники смогли уложить некоторое количество напавших на них ксеносов.

Проклиная собственную беспомощность и мысленно взывая к Императору, чтобы Он вернул ему возможность видеть хотя бы на краткое мгновение, Авраам Войтен нащупал у себя на боку голок. Озябшие, потерявшие всяческую чувствительность пальцы намертво впились в его рукоять.

— Император наш Свет путеводный, даруй нам луч, что укажет тропу на нашем пути, — прошептал Авраам.

Напряженный до предела слух уловил, что бой начал смещаться в его сторону. От этого напряжения нестерпимо заломило в висках, а через минуту Войтен почувствовал чье-то мерзостное дыхание у себя на лице. В ноздри пахнуло все тем же отвратительным смрадом, который он никак не мог распознать. Пытаясь ориентироваться на источник вони и звуки от движений, Авраам сделал несколько сильных замахов голоком. От этого резкого движения, зазвенело в ушах так сильно, словно он оказался в пустоте без защитного скафандра.

— Направь мою руку и даруй отнять жизнь у Твоих врагов, — эти слова вырвались из груди вместе с кашлем, переходящим в рвоту, и Войтен повалился, совершенно обессиленный, на спину.

Сквозь нарастающий в голове гул он почувствовал, как чьи-то когти впились в грудь, вспарывая ее. Ледяной воздух ударил по дымящейся кровью ране. Сознание совершенно раскололось с таким звоном, который окончательно вытеснил все остальные звуки, и Авраам полностью оглох. Он только чувствовал, как по груди разносится приятное тепло и то, как теряют всякую чувствительность конечности. А потом он вновь увидел перед собой лицо Ошо…

— Ты оставил ей два имени на всякий случай? — спросил он и широко улыбнулся.

— Тичо и Крис.

Авраам так и не понял, произнес он это вслух или подумал про себя.

— Неважно, — усмехнулся Ошо. — Имена им дадут в Схоле. Как думаешь, Тичо или Крис подойдут?

— Да, — теперь он был уверен, что сказал это вслух.

— Не жалеешь, что не выбрал то же самое, что и я? — Аврааму показалось, что Ошо сейчас рассмеется.

— Нет, — он перестал что-либо чувствовать. — Нет…

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Все произошло стремительно. Тишина заснеженной равнины взорвалась шумом приближающегося противника. Два транспорта на антигравах, чье скольжение не задерживали ни глубокие сугробы, ни неровный ландшафт, то поднимающийся вверх, то резко уходящий вниз, были окружены группой ящероподобных рептилий. Они бежали, стелясь по земле, поднимая вверх брызги снега, вспоротого устрашающими крючковатыми когтями. Их серая кожа казалась стальной от скатывающегося по ней секрета, источающего резкий запах испорченного молока, приправленного мятой.

Проигнорировав смертоносные лучи, выпущенные в них из лазганов, отвратительного вида ксеносы дали ответный залп из иглометов, закрепленных на груди, собрав при этом обильную жатву из жертв. Те штрафники, кому не посчастливилось увернуться от острых граненых осколков, извергнутых ксенотическим оружием, с громкими криками повалились в снег, мгновенно окрасив его вокруг себя алым.

— Мощность на полную! — выкрикнул Харпер, целясь по твари из болт-пистолета.

Его выстрел пришелся в один из красных, лишенных зрачков, глаз. Рептилия дернула уродливой головой, и из ее широкой клыкастой пасти вывалился лиловый язык цвета испорченного мяса.

Следующий залп из лазганов с выкрученными до предела батареями унес жизни нескольких ящериц, но этого оказалось недостаточным для того, чтобы переломить ход битвы, итог которой, казалось, был уже предрешен. Скорость, с которой двигались ксеносы, уходя от лучей лазганов, не оставляла шансов на победу. Однако все изменилось, когда один из энергетических лучей попал в один из двух транспортов ксеносов, сопровождающих рептилоидов. Машина взорвалась и рухнула в снег, превратившись в столб огня и черного удушливого дыма. Одновременно с этим пространство между подбитым и еще целым транспортом заискрилось, обнажая разрушающееся силовое поле. Очевидно, именно оно создавало комфортную для рептилий температуру, позволяя сохранять ксеносам их природную подвижность и маневренность. Почти сразу после выхода энергетического поля из строя серые тела ящеров, синхронно задрожав, начали менять оттенок, как будто резко покрылись инеем. Одновременно с этим движения рептилий начали замедляться, и теперь они уже не в силах были уворачиваться от ураганного шквала энергетических лучей, которыми поливали ксеносов из своих лазганов выжившие штрафники.

— Уничтожить второй транспорт! — крикнул Харпер, понимая, что машина мчится прямо на него.

Держась слева от ее бортов, почти прижавшись к ним, насколько это было возможно, к комиссару бежало два ящероподобных ксеноса, кого еще не настиг холод этой снежной планеты, который так внезапно из ярого противника стал союзником Имперцев. Себастьян успел выпустить несколько болтов в несущихся на него рептилоидов до того, как те активировали свои иглометы, от залпа которых он вряд ли бы смог увернуться, учитывая занимаемую позицию. А в следующее мгновение, оглушающий взрыв потряс второй ксенотранспорт, полностью его уничтожив, попутно отбрасывая Харпера в сторону и лишая сознания.

Звон в заложенных ушах, медленно трансформировался в головную боль, от которой сводило зубы, пока ранее потерянное сознание медленно возвращалось к Себастьяну. Сквозь тошноту, подкатившую к горлу, и пульсирующую боль, которая от висков раскинула свои длинные, цепкие паучьи лапки, распространяясь по всей голове, Харпер различил слова, постепенно складывающиеся в полные фразы и начинающие обретать смысл.

— И что? Прикажешь дальше идти подыхать?! Ради вашего трупа на троне??

Последняя фраза была прервана коротким, лающим выстрелом и почти беззвучным падением тела в снег.

— Да остановитесь! Все вы!

Последний голос, перекрывший поднявшийся гомон, звучал хрипло властно и уверенно.

— Добьете его, и хана! И ей, и вам! Всем!

Наступившая тишина показалась Себастьяну вязкой и напряженной.

— Я флыфал, офейники мовно как-то отклюфить, — слова, произносимые шепелявым штрафником, прозвучали неуверенно и глухо.

— Это ты-то их будешь отключать? Или ты? Кто из вас, долбоебов, это сможет сделать? —теперь голос, призвавший к порядку, стал чуть тише, оставаясь при этом все таким же напряженным. — Слышал он. Чтоб вас всех Император струей зашиб. Флагелянты безмозглые! Дурнее сервиторов, а все туда же. Слышали, видели, знают. Еще скажите, на оси мира вас вращали, уроды недоделанные!

Закончивший свою тираду штрафник замолчал. Остальные осужденные ответили таким же молчанием, видимо не найдя, что можно было бы возразить.

Медленно, Харпер размежил веки, с трудом приподнимая голову и силясь рассмотреть, что происходит вокруг него. Постепенно его взору открылась странная картина, которая, тем не менее, давала объяснение услышанному им ранее.

В живых осталось порядка дюжины штрафников. Большая часть из них была ранена и стояла сейчас вокруг него широким полукольцом. Чуть поодаль лежали те, чьи раны были особенно серьезны и кто уже не был в состоянии стоять и ходить. Тот самый штрафник, который призывал остальных к благоразумию, сейчас стоял, на полшага выдвинувшись навстречу тем, кто как понял Харпер, желал смерти ему, как их комиссару, и готов был приложить непосредственно свои усилия к скорейшему ее приближению. Рядом с этим штрафником, которого Себастьян определил, как Семьсот второго, с болт-пистолетом в руках стоял еще один штрафник. Ее Себастьян узнал мгновенно. Шестьсот сороковая. Прямо передней лежало тело того, чье еретическое высказывание осужденная только что прервала своим выстрелом. За его распластанным в снегу телом стояло еще двое, очевидно, самых рьяных из штрафников, но чью решимость расправиться с комиссаром только что пошатнули доводы, приведенные Семьсот вторым, и точный выстрел Шестьсот сороковой, разнесший голову зачинщику, словно это был высохший орех. Остальные осужденные держались на некотором расстоянии, ожидая, чем все закончится и не поддерживая открыто ни одну из сторон.

Харпер потянулся к пульту управления ошейниками, когда услышал чуть дрогнувший голос еще одного штрафника, стоящего слева от Шестьсот сороковой, которого он сразу не заметил:

— Не надо, господин комиссар. Ситуация под…

Договорить осужденный не успел. Пущенный через ошейник разряд тока перехватил ему дыхание и повалил в снег, заставляя скрючиться от боли. Одновременно с ним рухнули и остальные штрафники, исходя пенной слюной, обильно выступившей на их побелевших губах. Сам Харпер, переводя дыхание и полностью приходя в себя, еще раз осмотрел выживших бойцов, лежавших перед ним и корчившихся сейчас в снегу. Без колебаний и не произнеся при этом ни единого слова, он выпустил по болту в головы тех двоих, что стояли перед Шестьсот сороковой и Семьсот вторым, поддерживая зачинщика едва не начавшегося бунта. Затем он еще раз оглядел оставшихся в живых и павших, тех, чьи тела сейчас окружали Себастьяна со всех сторон.

Столкновение с ксеносами унесло жизни почти всех в его роте. Мертвые тела осужденных и надзирающих за ними офицеров, как и тела напавших на них ксеносов, устилали собой безжизненную ледяную равнину, снег в которой из грязно-серого теперь превратился в грязно-бурый. Уже переставшая к этому времени дымиться на морозе кровь, прожегшая тонкую корочку наста и ушедшая глубоко в слои снега и мелкого песка, быстро застывала. От холода она становилась чуть темнее, и потому делала местность вокруг еще более безжизненной и фантасмагоричной, чем она казалась раньше. Алый багрянец, контрастирующий с грязным фоном, дарил ощущение неизбежного и жестокого конца для всех, кто оказался здесь, и кто только что смог избежать смерти.

Себастьян Харпер перевел дыхание, вернув ему глубину и размеренность. Вторя комиссару, начали восстанавливать прерывистое дыхание штрафники, приходя в себя после порции тока, потрясшего их тела. Те трое, что лежали поодаль с тяжелыми ранениями, больше не шевелились, как двое, только что им застреленных. Должно быть, удар током стал для тяжелораненых бойцов тем последним, что принесло боль в их жизни, одновременно лишив ее.

— Оружие на землю, — голос Харпера предательски сорвался в хрип и сиплость. — Построиться.

Себастьян понял, что ноги у него все еще подкашиваются, не желая держаться ровно, а голова кружится, заставляя мир вокруг мерцать, словно сам он часто-часто моргал.

— Ты! — комиссар посмотрел на Шестьсот сороковую. — Доложить, что происходит.

Осужденная мгновенно сделала шаг вперед.

— Подразделение ксеносов полностью уничтожено, господин комиссар. Выживших противников нет. Попытавшихся покинуть поля боя среди личного состава нет. Из личного состава роты, — Шестьсот сороковая окинула беглым взглядом шеренгу, в которую выстроились штрафники, — в живых осталось десять боевых единиц, господин комиссар.

— Что с транспортом ксеносов? — Харпер вдруг подумал, что, возможно, хотя бы один из них уцелел настолько, что им удалось бы воспользоваться, но последующий ответ штрафнички разметал эту шаткую надежду в прах.

— Оба транспорта ксеносов полностью уничтожены, господин комиссар, — сообщила она и продолжила. — Вы были контужены, господин комиссар. Незначительная царапина. Разрешите ее обработать, господин комиссар. И оказать помощь остальным раненым, господин комиссар.

— Разрешаю, — выдохнул Себастьян.

Его взгляд упал на правую ногу Шестьсот сороковой. Наспех перетянутая чуть ниже колена, она сильно распухла и кровоточила.

— Знаешь медицину? — спросил Харпер, пока Шестьсот сороковая подходила к нему, заметно припадая на покалеченную ногу.

— Полный курс полевой хирургии, господин комиссар, — отозвалась та, принимая из рук Себастьяна протянутый им фарматек.

Быстрыми, уверенными движениями Шестьсот сороковая обработала комиссару длинный след, тянущийся немного выше правого виска, оставленный осколком. Пройди тот чуть левее, и жизнь комиссара Харпера прервалась бы.

— Займись собой, — приказал он, когда Шестьсот сороковая закончила обрабатывать его «царапину».

— Слушаюсь, господин комиссар.

Она хотела вернуть фарматек, но Себастьян жестом остановил Шестьсот сороковую:

— Используй.

— Слушаюсь, господин комиссар, — хромая, осужденная вернулась в строй.

— Ты, — Харпер указал на того штрафника, который поддержал Шестьсот сороковую. — Помоги ей. Окажете помощь остальным, как только закончите.

Затем Себастьян еще раз окинул строй оставшихся в живых штрафников. Десять осужденных, чудом избежавших смерти. На их серых, огрубевших лицах не было ни торжества победы, ни радости от осознания того, что они только что пережили бой, унесший жизни почти всех остальных из роты. Они напоминали отделение смертников, которые только что узрели свой неизбежный конец, когда сомнений в скором его осуществлении и даже самых слабых надежд, избежать его уже не осталось.

«Мы должны быть совсем близко от комплекса Юрэй», — подумал Харпер и произнес вслух, обращаясь к штрафникам:

— Вечером все получат двойной рацион. Можете заняться собой. Вольно.

АНДРЕЙ
С некоторым облегчением выдохнув стылый, морозный воздух, Андрей подошел к Атии. Та, сев на снег, принялась осматривать полученные повреждения.

— Сильно зацепило? — спросил он, присаживаясь рядом с Хольмг.

— Терпимо, — процедила та сквозь сжатые зубы.

— Давай помогу, — Андрей критично осмотрел рваные раны на ноге Атии.

Острые осколки, которыми стреляли дробовики ксеносов, прошли по касательной, превратив плоть ниже колена в лохмотья, заставляя ногу кровоточить несмотря на жгут, наложенный выше раны.

Взяв из рук Хольмг фарматек и заметив в его содержимом инжектор с морфием, Андрей вынул его, введя Атии около трети того, что было в шприце, после чего принялся накладывать скобы на множественные глубокие разрезы, идущие от колена и по всей щиколотке.

— Кость цела? — спросил он, взглянув на Хольмг.

Та кивнула.

— Повезло, — резюмировал Андрей, накладывая последнюю скобу, и, поднявшись, протянул Атии руку, помогая встать.

— Император защищает, — отозвалась Хольмг.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Начавшийся снегопад быстро стирал следы ксеносов, по которым двигался небольшой отряд. Порывистый ветер, несущий на своих незримых крыльях колючий снег, все норовил сбить с ног изможденных людей.

— Увеличить темп! — крикнул Харпер.

Ему показалось, что прокаркал ворон.

Подгоняемые его криком, растянувшиеся в длинную шеренгу штрафники ускорили шаг.

Им удалось значительно пополнить припасы продовольствия и медикаментов, забрав их из разбитого транспортника. Однако ситуация со связью по-прежнему не была решена. Все шесть вокс-станций, что были найдены на борту шаттла, оказались настолько повреждены при крушении, что возможность их починки в существующих условиях не рассматривалась.

Мысли, одна за другой, мрачные, как местное небо, все сплошь затянутое снежными тучами, и сумбурные, как усиливающийся снегопад, переходящий в метель, крутились в голове Себастьяна. «Что дальше? Сколько из наших транспортов приземлилось по заданным координатам? Ксеносы пришли со стороны Юрэя. Значило ли это, что они одержали победу над Имперскими силами и сейчас рыскали по округе, в поисках выживших? Или напротив, разгромленные частями Имперской гвардии при поддержке штрафных батальонов, ксеносы были вынуждены отступить, и тот отряд, с которым произошло столкновение, был один из подобных осколков, в которые превратилась армия захватчиков?»

«Если это так, — рассуждал Харпер, — то прибыв к комплексу Юрэй, его отделение из оставшихся в живых штрафников, вольется в один из батальонов 696-ого. Сколько потерь они понесли?»

«А если нет? — мысленно возразил Харпер. — Если все же первый вариант? Если не наши силы, а ксеносы одержали победу? Что тогда?»

Очередной порыв ветра ударил Себастьяна по лицу, словно давая ему пощечину за непристойные для комиссара мысли. Харпер едва заметно вздрогнул.

«Император защищает! — этой мыслью он попытался изгнать все прочие. — Был отдан приказ. Отбить атаку ксеносов на перерабатывающий комплекс Юрэй. И вверенная моему командованию рота выполнит этот приказ, сколько бы бойцов не осталось у меня в подчинении. Не важно, сто или десять. Приказы командования не обсуждаются, не варьируются, не откладываются. Они исполняются, и никак иначе».

«Всеблагой Император, наш Свет и Опора, храни и защищай нас, сражающихся во Имя Твое! — Харпер сложил на груди озябшие до бесчувствия руки в Святую аквилу. — Любимый Бог-Император, прости своему слуге его грехи. И помни — я всего лишь человек».

В этот момент, Себастьяну показалось, что разбушевавшийся не на шутку ветер ослаб, а в стонущем от усталости теле прибавилось сил. Он посмотрел на почти полностью почерневшее небо, вечерние сумерки на котором стремительно сменялись ночью.

— Шире шаг! — его каркающий голос вновь разнесся над головами штрафников. — До остановки на ночевку еще час!

ВИКТОР
Он лежал, не мигая, сосредоточенно улавливая ухом каждый звук, слетающий с дрожащих, кровоточащих от холода губ.

— Но я не хочу, — шептал совсем юный голос, словно извиняясь за свое столь глупое, столь не отвечающее ситуации желание жить. — Вот так — не хочу…

Другой голос, более старый и глухой, которому вторил еще один, поддакивая и едва заметно подвывая слова, отвечал:

— Это намного лучше, чем остаться, и почти не больно. Ты даже почувствовать ничего не успеешь.

— Но…

— Нас все равно убьют. Только медленно, — продолжал убеждать штрафник.

— Не сразу, — подхватил второй. — Но твоя рана загниет. И ты весь потом будешь гнить.

— В меня попал совсем маленький осколок. Всего один. В руку, — молодой попытался возразить, но его голос прозвучал скорее жалко, нежели убедительно. — И мне оказали помощь…

— Признайся, тебе больно?

— Да… — голос молодого надломился окончательно.

— Будет только хуже, — не унимался тот, что вступил в разговор вторым. — Тебе не дадут морфия и не помогут. Ты будешь умирать долго и мучительно. Ты этого хочешь?

Ответа не последовало. Вместо него раздались тихие всхлипывания.

— Пошли, — отрешенно произнес старый голос. — Вместе не так страшно. Мы просто уйдем, и все.

— У меня есть морфий, — внезапно произнес тот, что говорил меньше всех. — Я украл его у комиссара.

Он стиснул пустую ладонь в кулак, сжав его для чего-то изо всех сил, словно опасаясь, что кто-то решится раскрыть его обман.

— Я поделюсь. Когда отойдем достаточно далеко. Тебе понравится. Ты когда-нибудь пробовал морфий? Много.

— Нет, — признался молодой.

— Я пробовал. В гвардии. Еще когда служил …там. Это здорово. Много его не дают. Колят совсем немного, и только если серьезно ранен. Но его можно достать. Много. По-настоящему много…

Голоса начали медленно отдаляться.

— А сейчас у тебя его много?

— Да. Очень.

— Откуда? — все так же отрешенно спросил старший из них.

— Я забрал весь. Все, что у него было. Этого хватит нам четверым. Чтобы ничего не чувствовать.

Голоса становились все глуше и дальше.

— Говорят, что ошейники не всегда взрываются, — донесся голос молодого уже на изрядном отдалении.

— Так бывает, да, — старый голос, казалось, тоже на мгновение обрел надежду, но она улетучилась, истлев уже на следующей его фразе. — Бывает, мальчик. Бывает…

Виктор почувствовал, как на его плечо легла рука брата:

— Не останавливай, — прошептал Андрей.

Виктор промолчал, и лишь когда голоса окончательно растворились в тишине ночи, спросил:

— А что коми скажем?

До слуха Виктора долетело, как брат глубоко вдыхает горький морозный воздух ночи.

— Они ушли с дежурства, не разбудив следующую смену, — выдохнул Андрей.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Никто не слышал взрывов, но тому могло быть несколько объяснений.

— Интересно, они могли выжить? — устало, словно в полубреду, ни к кому не обращаясь, пробормотал Виктор.

После «внушения», устроенного комиссаром из-за побега четверых штрафников, он еле передвигал ноги. В противовес ему, Андрей, как, впрочем, и Атия, после полученного разряда током шел бодрее. Кипящая в нем злоба прорывалась наружу, ощущаясь в каждом шаге, который штрафник обрушивал на скованную морозом планету.

Услышав слова Виктора, Андрей хищно усмехнулся:

— Исключено.

Атия мысленно кивнула, соглашаясь. Даже если не сработали заряды в ошейниках, оказавшись на запредельной дистанции от источника сигнала, что не часто, но все же случалось, штрафники не могли выжить в том ледяном аду, который их окружал. Без еды и тепла, они смогли бы просуществовать максимум сутки, после чего неминуемо замерзли насмерть. Впрочем, эти же перспективы ожидали их самих, если только в ближайшем будущем они не выйдут к союзным соединениям.

Атия коснулась груди, того места, где под сорочкой покоился осколок ее прежней жизни.

«Бессмертный Бог-Император, взгляни с милосердием на своего слугу и солдата. И если я хоть в чем-то повинна пред Тобой, позволь мне искупить этот грех».

Ей вспомнился Гор.

«Свой долг ты сможешь искупить только собственной кровью! Всей кровью, что у тебя есть!»

«Я готова, — мысленно ответила она. — Жизнь свою отдаю Императору. Молю, чтобы принял Он ее. Силу свою отдаю Императору. Молю, дабы умножил Он ее. Кровь свою отдаю Императору. Молю, дабы утолила она жажду Его. Тело свое кладу на алтарь битвы. Молю, дабы Он даровал мне благородную смерть. Молю Его о защите, отдавая взамен все, что меня составляет».

Слова литании придали ей сил. Прилагая все усилия, чтобы не хромать, и стараясь игнорировать жгуче-щемящую боль в располосованной плоти, Атия продолжила движение вперед. Краем зрения она увидела, как Виктор, пошатнувшись, едва не упал, вовремя подхваченный Андреем.

— Даже не думай, — с остервенением прошептал он, поддерживая брата.

— Я в порядке, — со стоном выдавил из себя Виктор, обретая равновесие.

— М-мм-мы все р-ра-авно ум-м-мрем, — двигаясь, словно сомнамбула, подал голос еще один штрафник.

Его слова, произнесенные дрожащими, скованными холодом губами, перекрыл окрик Харпера:

— Отставить разговоры! Подтянуться!

— Есть отставить разговоры, подтянуться, господин комиссар, — вразнобой ответили штрафники.

В ответ, чувствуя, как от мороза у него перекрывает дыхание, Харпер прохрипел:

— Не скулить! Император защищает!

Его слова подхватил порыв ветра и швырнул их вместе с горстями снега в изможденных штрафников, продолжающих двигаться по обледенелой мертвой пустоши, сулящей скорый конец.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Медленно, уставшим взглядом он обвел штрафников, тяжело бредущих впереди. Шестеро осужденных, что еще оставались под его командованием.

Семьсот шестьдесят четвертый. Нескладно вытянутый и невероятно худой, больше напоминающий по телосложению какого-нибудь эльдара, с руками, нелепо торчащими из коротких рукавов казенной куртки, оказавшейся ему малой. Его губы, приобретшие иссиня-черный оттенок, время от времени шевелились, шепча нечто нечленораздельное. Сначала Харпер заподозрил в этом нечто подозрительное, но успокоился, разобрав среди скомканных холодом и усталостью слов, произносимых штрафником, строки из литаний и молитв. Подобное не было редкостью. Довольно часто люди, ранее не отличающиеся набожностью и верой, перед лицом неизбежной смерти обращали свои взоры к Бессмертному Спасителю человечества. Тому Единственному, кто мог даровать им защиту и уберечь от сомнений и страхов.

Семьсот сорок пятый. Унылый, молчаливый штрафник, судя по тщедушному телосложению, урожденный пустотник. Странно, что с полученным им ранением и при его визуальной немощности, он все еще держался на ногах. Острые дробины ксеносов, больше напоминающие треугольные шипы, пробили ему руку в двух местах, он потерял много крови, прежде чем ему наложили жгут, и теперь осужденный номер Семьсот сорок пять плелся в самом конце крохотной колонны, с трудом переставляя ноги, увязая ими в глубоком снегу. Харпер не мог вспомнить, по какой статье этот штрафник был направлен на вечное служение в Легио Пенетанте, зато хорошо помнил, как его предшественник, Гор, упоминал, что Семьсот сорок пятый был дважды подвергнут порке за высказывание о том, что попал в штрафбат по ошибке.

«Я мог бы поклясться Самим Троном, что он ответил бы „ни за что“ и в третий раз, спроси я его снова, почему он здесь».

Так сказал про него Андриан Гор, передавая дела Харперу.

«Не признает своей вины?» — поинтересовался тогда Себастьян, пролистывая дело Семьсот сорок пятого.

«Как и большинство ублюдков, тут собранных», — мрачно ответил Гор.

Семьсот второй. Сильный, дюжий парень родом с одного из бесчисленных миров-ульев. Как и Семьсот третий, был сослан в штрафные легионы за участие в мятеже против местного губернатора. На редкость сильный и выносливый, он обладал строптивым нравом, за что периодически подвергался суровым наказаниям, которые переносил стоически и с неизменной гордостью, которую умудрялся все еще сохранить.

Ненадолго, как уверен был Харпер, по опыту зная, что еще не родился тот штрафник, хребет и волю которого система Легио Пенатанте не перемолола бы, сделав из него послушный, бесхребетный кусок мяса, готовый принять искупительную смерть, или просто не превратила бы в фарш в очередном бою.

Семьсот третий несколько уступал своему одномирцу в силе и выносливости, не обладал его упрямством и дерзостью, напротив, предпочитая держаться в тени и как можно меньше привлекать к себе внимание комиссара и надзирающих офицеров. В этом его поведение мало чем отличалось от большинства тех, кто оказывался в штрафных частях. И, пожалуй, единственным исключением из этого правила было, что при всем этом он все еще старался помочь Семьсот второму, особенно после понесенных тем наказаний, даже если сам мог от этого пострадать.

Глядя на них, Харпер порой задумывался, какие отношения были у этих двух бунтовщиков до того, как те попали в штрафные легионы, и как это на них повлияло.

Шестьсот пятьдесят четвертый. Шепелявящий настолько, что иногда было не разобрать слов, часто с глупой улыбкой на лице, временами говорящий откровенные глупости, он казался типичным неудачником, попавшим в штрафные войска по собственной глупости, при этом, даже не поняв, за что конкретно. После того случая, когда несколько осужденных едва не расправились с бывшим без сознания комиссаром, за что они тут же поплатились жизнью, Шестьсот пятьдесят четвертый не проронил более ни слова. Его обычно не обремененное интеллектом лицо внезапно посерьезнело, словно даже его скудному уму вдруг открылась вся безысходность положения, в котором он оказался.

И наконец, Шестьсот сороковая. Бывший комиссар, как значилось в ее деле. Она сумела продержаться в этом аду уже больше полутора лет, умудрившись при этом сохранить собственную личность, очередной раз доказывая, что подготовка, пройденная ею в Схоле Прогениум, была более чем достойной.

«Достойной. Как получилось, что она оказалась здесь? Предала? Усомнилась? Проявила преступное снисхождение?»

Харпер перебирал скупые факты из ее дела с теми, которые были зафиксированы во время ее службы в Легио Пенатанте комиссаром Гором и им самим.

«Она закрыла собой их предыдущего комиссара. А потом без колебаний пристрелила осужденного, который готов был добить меня самого. Было это продиктовано убеждениями? Или это всего лишь рациональное мышление и нежелание умереть от неизбежной активации ошейника, которая произойдет тут же, как только жизнь их комиссара прервется?»

Он задержал взгляд на Шестьсот сороковой. Осужденная шла, то и дело припадая на покалеченную ногу, однако стараясь держаться при этом как можно ровнее, прикладывая все силы к тому, чтобы ничем не выдавать своего ранения.

И снова Себастьян задался вопросом. Было это продиктовано инстинктом, полученным в штрафных частях, где ранение, как и открытая демонстрация любой слабости, с ним связанной, почти всегда означало смерть, если не от самой раны, то от руки комиссара или надзирающего офицера. Или это было проявлением внутреннего стержня, что был выкован в ней еще давно?

«Комиссар не должен никому верить, кроме Бога-Императора, Чью Волю уполномочен он нести на поле боя, беспощадно карая дерзнувших проявить хотя бы незначительное малодушие или неповиновение», — вспомнил он одно из наставлений.

«Здесь и сейчас все мы в одной упряжке», — в противовес наставлениям и цитатам предательски пронеслось в мозгу.

Семьсот сорок пятый, бредущий впереди с видимым трудом, начал замедляться. Он сделал еще несколько шагов заплетающимися ногами, пошатываясь из стороны в сторону, после чего рухнул на колени.

В следующее мгновение Харпер был уже возле него, сурово глядя на осужденного.

— Господин комиссар, — штрафник выдохнул слова вместе с облачком пара. — Я не могу больше…

Он устало смотрел своими немигающими карими глазами снизу вверх на лицо комиссара, медленно переводя измученный взгляд еще выше, на черную фуражку, которую начали покрывать первые снежинки опять начинающегося снегопада.

Себастьян потянулся к болт-пистолету, но на половине движения его рука замерла. После секундного раздумья он положил обе ладони на тощую шею штрафника, торчащую из широкого ворота куртки, которая висела на его тщедушном теле.

Взгляд Семьсот сорок пятого стал еще более уставшим.

— Я увижу свет Императора? — безразлично спросил он, не мигая и давая снежинкам падать на неподвижные, начинающие мутнеть зрачки.

— Нет, — так же безразлично ответил Харпер, ломая осужденному кадык вместе с шеей.

Был безликий полдень, когда горстка людей вышла к перерабатывающему комплексу Юрэй. Разгром штрафных частей, брошенных против ксеносов, его атаковавших, был полным, и следы кровавого побоища простирались на многие мили вокруг. Телами павших были покрыты все подступы к зданиям комплекса, которые, занимая пространство не в один квадратный километр, возвышались впереди мертвыми, бездушными колоссами.

— Проиграли, — прошептал Виктор, окинув поле недавнего сражения мертвым взглядом.

— Они. Но мы-то живы, — тихо добавил Андрей и посмотрел на комиссара.

— Ваши приказы, господин комиссар, — Хольмг так же перевела взгляд на Харпера.

Себастьян перехватил этот взгляд и впервые для себя заметил в ее упрямых глазах фиолетовую радужку и такие же фиолетовые прожилки.

«Кадианка», — отметил он про себя, невольно подумав о том, что пара Кадианских полков тут явно не помешала бы.

— Собрать все, что может пригодиться, — надсадно хрипя, приказал Харпер. — Сменные заряженные батареи, запасное оружие, гранаты, фарматеки. Все, что может быть использовано. Найденное снаряжение сдавать мне.

Он властно указал правой рукой на место подле себя, в левой держа пульт управления ошейниками, который теперь не выпускал ни на минуту:

— Радиус не более пятисот метров. Чтобы я вас всех видел. Исполнять.

— Так точно, господин комиссар.

Промороженные осипшие глотки вразнобой прохрипели подтверждение приказа.

Глядя на удаляющиеся спины штрафников, Себастьян задался вопросом, что делать дальше.

Что все они обречены и что ему, как и прочим комиссарам, обеспечивающим командование штрафными ротами, вряд ли удастся выбраться с этой планеты живым, стало понятно еще давно. Тогда, когда, проиграв бой на орбите превосходящему по силе флоту противника, «Храм Сияющего Императора» спешно начал высадку шаттлов и транспортов, сам готовясь принять смерть в неравном бою.

То, что их шаттл не был сбит еще на подлете к планете, а затем в воздухе. И то, что они не разбились при падении, как многие другие транспорты. То, что их шаттл оказался сброшенным одним из первых, что определило координаты их приземления и из-за чего они не попали в основную мясорубку, унесшую жизни большинства высаженных подразделений. И то, что им, невзирая ни на какие препятствия, удалось добраться до конечной цели. Все это складывалось в невероятную вереницу счастливых случайностей, объяснить которые Харпер мог лишь Провидением и Волей Самого Бессмертного Императора. Однако теперь везение, которым столь щедро одарил его Всеблагой Повелитель Человечества, должно быть, закончилось.

«Даже если мы найдем здесь много работающего оружия и вооружимся им до зубов, все равно этого не хватит, чтобы выполнить поставленную перед нами задачу», — Себастьян посмотрел на комплекс Юрэй, который по своим размерам мог соперничать с небольшим городом.

Купол, ранее его покрывавший для поддержания внутри стабильной температуры, был разрушен почти полностью, из-за чего комплексное сооружение выглядело мертвым остовом некогда живой действующей махины, исходящей, словно тяжелым дыханием, поднимающимися к небу столбами дыма и пара. В глубине души Харперу изо всех сил хотелось надеяться, что ксеносы еще не захватили Юрэй полностью и что сопротивление на каких-то уровнях комплекса все еще ведется. Но беспощадная логика брала свое.

«Надежда — первый шаг на пути к разочарованию», — напомнил себе комиссар.

Он вспомнил о последних военных сводках, поступивших в командный центр незадолго перед их выброской, отправленных с поверхности планеты, как раз тогда, когда «Сияющий» только-только выпрыгнул из варпа возле одного из колодцев системы.

Ксеносы, прорвав первую линию обороны Юрэй и захватив двое шлюзовых врат из трех, ведущих в глубины перерабатывающего комплекса, вынудили Силы Планетарной Обороны разделиться. Большая часть их отступила к городу, находившемуся на расстоянии сорока пяти километров, меньшая часть — оттеснена вглубь Юрэя и, судя по тому, что связь с ними была утеряна, полностью уничтожена.

И, таким образом, план командования, согласно которому высадившиеся штрафники должны были ударить проклятых ксеносов в тыл, пока те штурмуют комплекс, что, в свою очередь, по мнению командования должно было обеспечить быструю и безоговорочную победу над противником, взятым в клещи, потерпел полное фиаско.

«Император Всемогущий, — мысленно воззвал Себастьян, — возможно ли, что наше наступление не было напрасным? И что, погибнув, Имперские силы все же смогли перебить большую часть этих враждебных тварей?»

Надежда.

Ему почему-то представилась совсем юная женщина, хрупкая, как и все пустотники, в перепачканном рабочем комбинезоне и с редкими, чуть вьющимися волосами, убранными под строгую головную повязку. В то время он был моложе себя настоящего на семь или восемь лет и воспользовался возможностью, которую предоставила ему эта женщина, имя которой он забыл или не знал вовсе. Это был ничего не значащий для него эпизод во время очередного перелета с одного мира на другой. И он не знал, почему вдруг именно сейчас образ этой тонкой, болезненно изящной женщины с бесконечным терпением в больших, выразительных глазах нагнал его, и почему ему внезапно подумалось, что именно так ее должны были звать. Надежда.

«Бессмертный Император! О чем я думаю!? — Харпер попытался избавиться от всех посторонних мыслей, что неожиданно для него самого наполнили разум. — Необходимо выйти на связь с орбитой либо с нашими силами на поверхности. Доложить о своем местонахождении и получить приказ о дальнейших действиях».

Комиссар зачерпнул свободной от пульта рукой пригоршню грязного снега, но остановил ее, так и не поднеся к лицу.

Подходя все ближе к перерабатывающему комплексу и шагая прямо по замерзшим телам, погребенным под выпавшим снегом, погруженный в раздумья, он едва не пропустил его, не заметив красного кушака, всего изорванного, измазанного потрохами, кровью и дерьмом. Но сейчас, стоя с пригоршней снега, тающего в его руке, и переведя взгляд чуть выше, он увидел комиссарскую фуражку, лежащую совсем рядом. Ее, сорванную с головы погибшего комиссара, замело почти полностью, и если бы не блеснувшая металлом аквила, Себастьян прошел бы мимо.

Он отряхнул отвратительный, грязно-бурый снег с перчатки и оттер внезапно вспотевший лоб ее тыльной стороной. Затем, склонившись над изуродованным телом, начал быстро его обыскивать. Именно в этот момент его взгляд привлекло еще одно тело, лежащее поблизости. Сначала Харпер не понял, на ком или чем покоится согнувшееся тело погибшего, и только откинув его, увидел, что перед ним связист, а то, над чем он склонился, была вокс-станция.

Уже спустя минуту, показавшуюся Себастьяну Харперу целой вечностью, ему стало ясно, что вокс-станция в рабочем состоянии. Медленно, пусть и с небольшим запозданием, покрытые кровавым инеем руны зажглись, а из небольших динамиков, расположенным сбоку, послышалось шипение.

— Бессмертный Бог-Император, склоняемся мы пред Тобой, но знаем — в Милости Своей безграничной Ты думаешь только о нас, — прошептал комиссар и, вскинув голову высоко вверх, вперил свой взгляд в небеса.

«Всеблагой Бог-Император, пусть меня услышат», — воззвал мысленно Себастьян.

Но чуда не произошло. Эфир безмолвствовал.

На мгновение Харпером овладело уныние и чувство непреодолимой безнадежности, но он быстро взял себя в руки.

— Семьсот третий! — выкрикнул он.

— Здесь, господин комиссар, — мгновенно отозвался штрафник, разворачиваясь в его сторону.

— Понесешь, — коротко приказал Себастьян и, пока осужденный взваливал на спину вокс-станцию, еще раз мысленно воззвал к Спасителю человечества с незамысловатой просьбой, чтобы клятая всеми демонами варпа связь, наконец, заработала.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Прежде чем расположиться в одном из наименее пострадавших цехов, они прочесали большую часть огромной территории комплекса. До тех пор, пока не убедились, что внутри Юрэй был таким же мертвым, как и снаружи.

Ксеносы не оставили в нем ничего работающего, полностью парализовав производственные и перерабатывающие линии. Большинство зданий было разрушено взрывами, уничтожившими основную часть внутреннего оснащения, оставив после себя только искалеченные остовы стен. Во всех цехах, через которые штрафникам довелось пройти, наблюдались следы ожесточенного сопротивления имперцев — как регулярных частей, так и простых рабочих, вооруженных всем, что только можно было использовать как оружие, против атаковавших их врагов. Должно быть, большинство из тех, кто столь самоотверженно встал на защиту комплекса, встретили свою смерть в первые же секунды боя, так и не нанеся наступающим ксеносам серьезного урона.

Помимо них, среди погибших были и те штрафники, чьи подразделения смогли высадиться в соответствии с намеченными координатами и успели присоединиться к текущему сражению. Однако все они, не смотря на вооружение и боевые навыки, не смогли оборонить перерабатывающий комплекс, отдав его на растерзание захватчикам, которые, приведя Юрэй в состояние, когда отстроить заново проще, чем восстановить, покинули его территорию, не оставив там даже ограниченного контингента.

АНДРЕЙ
Тепло. Само это понятие казалось нереальным, но оно медленно расползалось по одеревеневшему телу, сменяя в нем одну бесконечную боль на другую. Андрей пошевелил негнущимися пальцами, поднося руки ближе к горячим языкам огня. В них поднялась очередная волна колющей боли, словно сотни крошечных игл впились в самые кости и кожу поверх них. Он перевел взгляд покрасневших, подернувшихся тонкой пеленой слез глаз с чадящего костра, разведенного в одном из разрушенных цехов, на комиссара, стоявшего рядом с ними. Лицо Харпера оставалось сосредоточенным и непроницаемым, надежно скрывая все мысли и переживания своего хозяина. Разве что неестественная бледность на его скулах теперь сменилась буйным покраснением из-за тепла, и Андрей подумал, что должно быть, комиссар испытывает такую же боль в отогревающихся после длительного переохлаждения конечностях, что и все они.

Андрей попробовал пошевелить пальцами ног, и те отозвались болезненным движением. От куртки и штанов повалил удушливый пар, смешиваясь с другим, таким же влажным и смрадным. В воздухе повис отвратительный прелый запах, напомнив измотанным до предела людям, что у них есть обоняние, и заставляя закашляться. Андрей оттер ладонью начавшие обильно слезиться глаза и посмотрел на Атию. Ее лицо, как и лицо комиссара, ничего не выражало, и ему почему-то вспомнился разговор с Виктором, произошедший более полугода назад…

— На кой ты с ней связался? — Виктор редко строго смотрел на брата, но в этот раз он себе это позволил.

Андрей пожал плечами:

— Не связывался я с ней. Приказали донести до барака, я донес.

— Слышал, что о ней говорят?

— Ну, слышал. Привязь. Дальше что? — он вопросительно посмотрел на брата. — Вить, тут нет разницы, кем ты был раньше. Полицай, СПОшник, гвардеец, офицер или бандит из подулья. Все мы тут должны сложить головы во славу Императора, и никак иначе.

— Говорят, она комиссар.

Андрей хмыкнул и, запустив по привычке пальцы туда, где раньше была густая шевелюра, поскреб бритую голову. Он задумчиво посмотрел на Виктора, прежде чем начать говорить дальше.

— Знаешь, я видел ее на том столе, в хирургоне, — тихо заговорил он наконец. — Комиссар, не комиссар… Они ей имплант на «живую» ставили, без всего. Понимаешь? А она терпела и молчала.

Теперь паузу выдержал Виктор. Затем как-то неуверенно повел плечами:

— Мстили, наверное. Она для них больший предатель, чем мы.

На мгновение Виктор замолчал.

— Анжи, — он редко сокращал имя брата, но сегодня, видимо, был день исключений. — То, что она против своих пошла, не значит, что она стала такой же, как мы.

— Да мы все сдохнем здесь во славу Бессмертного Бога-Императора в ближайшие месяцы. — Андрей буквально выдохнул эту фразу сквозь щербатый рот. — Так что просто заткнись…

«Комиссар всегда остается комиссаром», — подумал про себя Андрей.

Его размышления прервал застуженный голос брата, стоявшего напротив него через небольшой костер, который сейчас наполнял своим теплом и чадом промозглый цех.

— Разрешите обратиться, господин комиссар.

— Обращайтесь, — Харпер переложил пульт управления из левой ладони в правую, чтобы протянуть освободившуюся руку поближе к огню.

— Что теперь, господин комиссар?

— Завтра мы продолжим поиски выживших союзных частей, — чуть рваным от хрипа голосом ответил тот.

Внезапно наступившую тишину порвал еще один голос, принадлежащий Семьсот шестьдесят четвертому, молчавшему все время до этого, и все взгляды мгновенно, переместились в его сторону.

— Н-н-нет, — штрафник произнес единственное слово громко, немного заикаясь от перевозбуждения. — М-мы н-н-ник-ку-д-да н-не п-пойдем.

В его обмороженных, болезненного, лилового цвета пальцах, мелькнула граната, которую осужденный извлек откуда-то с быстротой молнии, словно вложил все свои немногие оставшиеся силы в это единственное движение. Оно совпало с рывком Харпера, активирующего заряд в ошейнике штрафника, но взрыва не произошло. Стальные оковы, начиненные смертоносной взрывчаткой, так и остались мертвым грузом на шее осужденного.

Шок, отчаяние, ступор, триумф. Вся эта невероятная гамма охвативших его и пронесшихся за долю секунды эмоций отобразились на лице Семьсот шестьдесят четвертого, когда он понял, что произошло и насколько несказанно ему повезло. До него дошло произошедшее, когда все должно было уже закончится. Когда его голова, превратившаяся в фарш, начиненный осколками из костей, уже должна была упасть к его собственным ногам.

Он осознал, что только что выжил в ситуации, в которой выжить было невозможно, и по его обветренному, обмороженному лицу потекли колючие слезы радости.

И в это же самое время Себастьян, вжимая помертвевшими от холода пальцами руну на пульте управления ошейниками, со всем отчаянием понимал, что более не контролирует ошейники штрафников.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Он обыскал каждого из штрафников, когда те вернулись. Все оружие, найденное осужденными, было учтено. Каждая батарея, каждая граната, связка из которых сейчас висела пристегнутая к его поясу. Но. Он пропустил одну и этим подписал себе смертный приговор. Одна маленькая оплошность всегда приводит к смерти. Себастьян знал это со столь юного возраста, что могло показаться, будто он родился с этой истиной в голове. И все же он не смог избежать ошибки. А еще пульт. Харпер уже в третий раз пытался активировать руну, отключающую номер штрафника от подачи сигнала, чтобы заряд, заложенный в его ошейник сдетонировал. Но сигнал продолжал идти, а неестественно вытянутый и худой, напоминающий ксеноса штрафник с грязными дорожками слез на раскрасневшихся щеках стоял перед ним с осколочной гранатой в руке.

«Взрыв в замкнутом пространстве может уничтожить всех», — успел подумать Себастьян.

Тем временем Семьсот шестьдесят четвертый с гранатой, которую он сжимал так, что костяшки на его синюшных руках побелели, вдруг повернулся и посмотрел на стоящую от него по левую руку Шестьсот сороковую.

— М-мы ост-тан-н-немся т-т-тут. З-десь. Т-тут те-епло и е-есть е-еда. Т-ты по-оняла?

В этот момент Харперу почудилось, что он слышит, как подобно песку пересыпаются призрачный миллисекунды ускользающего времени.

Шестьсот сороковая спокойно, без эмоций на лице, посмотрела на Семьсот шестьдесят четвертого.

— Да, мы останемся тут.

Улыбка порвала губы осужденного, и он слизнул выступившую на них кровь.

— П-правильно, — он перевел взгляд на Виктора, стоящего от него по другую сторону. — А е-его м-мы…

Штрафник не успел договорить, что собирался сделать с комиссаром и какой смерти или пытке, а быть может, и тому и другому одновременно, планировал его подвергнуть. Шестьсот сороковая метнулась, нанося короткий точный удар аугментированной рукой Семьсот шестьдесят четвертому в кадык, в то время как Семьсот третий заломил тому руку с гранатой так, чтобы полностью ее контролировать. Раздался хруст ломаемой кости и сдавленный хрип из раздробленной гортани. Семьсот шестьдесят четвертый нескладно осел всем своим длинным телом и повалился лицом в костер, возле которого стоял. Он еще дернулся несколько раз и затих в огне костра, который, перекидываясь на голову мертвого штрафника, медленно пополз дальше по затлевающей куртке. Виктор внимательно посмотрел на гранату, отобранную у Семьсот шестьдесят четвертого.

— Не активирована, господин комиссар, — произнес он, вскинув на Харпера, слезящиеся от усиливающегося дыма глаза. — Разрешите оставить себе.

— Гранату мне, — строго ответил Себастьян, стараясь ничем не выдавать нервной дрожи, скребущей сейчас где-то глубоко внутри него.

Харпер был комиссаром, поэтому и его взгляд, и голос, и весь внешний облик остались невозмутимыми, словно ничего не произошло. Он перевел взгляд с Семьсот третьего на Шестьсот сороковую и далее, на Семьсот второго застывшего посередине движения, готового ринуться первым двум на помощь. И на Шестьсот пятьдесят четвертого, напротив, сделавшего шаг от костра в попытке уйти от происходящего как можно дальше.

Пятерых выживших людей разделял огонь костра, занимающееся от него тело штрафника, молчание, упавшее тяжелым грузом, и бездна противоречий, которую, казалось, никогда нельзя будет преодолеть.

— Так точно, господин комиссар, — Виктор сделал несколько шагов в сторону и протянул гранату Харперу.

АТИЯ ХОЛЬМГ
— Убрать, — комиссар кивнул в сторону чадящего тела, и пока трое осужденных возились с мертвым, подошел к Хольмг.

Он пристально посмотрел осужденной в глаза, словно хотел дотянуться своим взглядом до самой сердцевины ее души.

— Хорошая реакция, Шестьсот сороковая, — произнес Харпер сиплым голосом.

Отследив краем зрения, что штрафники выносят тело Семьсот шестьдесят четвертого прочь из цеха, он вновь смерил Атию долгим пронзительным взглядом:

— Почему ты здесь? Какова причина?

Она не отвела своих глаз, продолжая смотреть на комиссара своим упрямым взглядом кадианки:

— Допустимая мера предосторожности по отношению к сомнительно выжившим лицам в зоне боевых действий, господин комиссар.

Себастьян вспомнил досье, которое читал, и сопровождавшие его слова комиссара Гора.

— Это все?

Ее глаза не лгали.

— Все, что мне известно, господин комиссар.

Харпер отпустил Шестьсот сороковую из-под прицела своих глаз. На долю секунды, прежде чем он отошел, Хольмг увидела, как во взгляде комиссара промелькнуло нечто, что можно было принять за воспоминание или размышление.

В цех вернулись Виктор и Андрей, а следом за ними вошел Шепелявый.

— Сделано, господин комиссар, — доложил Андрей, пока остальные молча стояли рядом с ним на вытяжку.

— Вольно, — распорядился Себастьян.

— Есть, вольно, — снова один за всех ответил Андрей.

Получив утвердительный кивок головой от Харпера, трое осужденных вернулись к костру, протягивая пальцы к живительным язычкам пламени и возвращая тем утраченное тепло, в то время как Атия вновь испытала на себе тяжелый взгляд комиссара, который, как казалось, над чем-то раздумывал.

— Хольмг, — произнес наконец Себастьян.

— Здесь, господин комиссар, — она вернула Харперу взгляд, скрывая за непроницаемой маской невозмутимости невероятное изумление и слыша, как замерли у костра остальные штрафники.

— Заступаете на дежурство с Семьсот вторым. Вторая смена — Семьсот третий и Шестьсот пятьдесят четвертый. Меня разбудите перед рассветом, — приказал он.

— Так точно, господин комиссар, — хором ответили четверо осужденных.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Утро принесло им безоблачную, ясную погоду и внезапно оживший эфир. Это можно было расценить вмешательством Самого Императора, и Себастьян не преминул вознести благодарственную молитву Спасителю Человечества сразу после того, как связался со штабом Имперских сил.

Результатом разговора Харпера с полковником Уотчем, командующим 37-мым Раанским Полком, стала следующая информация.

Спустя 28 часов после неудачной высадки батальонов 696 легиона, на орбиту подошел Имперский флот, несущий с собой регулярные части Имперской гвардии. Приняв во внимание изменившуюся ситуацию на фронте, 37-ой Раанский Полк произвел высадку сил непосредственно вблизи города-улья и, оказавшись между двумя соединениями ксеносов, не дал силам пришельцев, двигающимся от комплекса Юрэй, влиться в их основную армию, правда, понеся при этом значительные потери. Фактически уничтожив те части ксеносов, что еще недавно торжествовали победу над защитниками перерабатывающего комплекса, Имперские силы дали бой основной армии врага и закрепились в городе-улье в ожидании подкрепления, высадка которого на планету ожидалась в ближайшее время.

Себастьян Харпер обвел взглядом штрафников перед собой:

— Приказ командования. Добраться до города и влиться в союзные соединения до особого распоряжения, — он сказал это с уверенностью и спокойствием, словно речь шла не о длительном переходе в несколько десятков километров по снежной, безжизненной пустыне, а о легкой короткой прогулке на одном из райских миров.

— Так точно, господин комиссар, — с тем же отрешенным спокойствием отозвались осужденные.

ИЗРАИЛ АВЕРЧИ
Упавший в снег, измотанный до предела, он остался лежать. Странное тепло начало разливаться по изнуренному, замерзшему и одеревеневшему до предела телу. Это тепло принесло облегчение, которого он так давно жаждал. И вскоре по отогревающимся мышцам прошла странная судорога, после которой он перестал ощущать собственное тело.

«Мари».

Давно забытое имя всколыхнулось в умирающем мозгу.

Не красивая, но вполне еще миловидная, особенно после нескольких стаканов пойла, которым она торговала, стоя за барной стойкой в одном из дешевых кабаков, Мари была его женой.

Когда она сказала Израилу, что ждет ребенка, он только пожал плечами и спросил, знает ли она сама, кто его отец. Что отцом быть не может он сам, Аверчи знал давно и наверняка.

Мари улыбнулась, пытаясь этим скопировать женщин из верхних уровней города, которых ей как-то довелось увидеть, и между ее полинялыми губами блеснули редкие неровные зубы.

«Он будет красивым и сильным», — ответила она тогда.

А потом его забрали в гвардию.

Рождения ребенка он уже не застал. Не узнал он и о том, кто же все-таки родился — мальчик или девочка, и унаследовал ли ребенок красоту и силу, о которых говорила тогда Мари. Не узнал, как без него справлялась Мари. Продолжила она работать в кабаке или нашла какое-то более выгодное и спокойное место, особенно теперь, когда в ее жизни появился малыш.

Малыш. Так он мысленно называл ИХ ребенка. Сначала еще не родившегося и потом, когда по срокам это уже должно было произойти.

Время. Аверчи потерял счет дням и годам, которые он провел вне небольшого жилого отсека на одном из нижних уровнях мира-улья, который он привык называть домом.

Он не надеялся, что когда-либо вернется в свою каморку, как не надеялся, что еще хоть раз обнимет Мари и ИХ малыша, которому теперь, должно быть, уже лет столько, что он сам работает. Возможно, помогает своей матери, а может, и нашел что-то свое.

Трудно сказать, на что он надеялся, когда самовольно оставил часть и отправился в ближайший к космопорту кабак. Уж конечно же не для того, чтобы встретить там Мари, оставленную им за тысячи световых лет, на другом конце сектора.

Он получил сутки свободы, в течение которых много и усердно пил, пока не потерял полностью связь с реальностью. А потом отбитые почки, когда его обнаружил военный патруль, и изрядно выкрошенные зубы, после того как его передали регуляторам.

Перед меркнувшим взором появилась нависшая над ним тень. Она что-то говорила ему и протягивала, кажется, руку.

— Не надо, — на редкость четко и внятно произнес он, должно быть потому, что в сказанной им сейчас фразе не было звуков, которые у него не получалось произносить не пришепетывая. — Я дома.

И умер.

АНДРЕЙ
Голод, холод, измождение и боль. Не упал только Андрей. Он просто остановился и замер, словно изваяние, не в силах сделать следующий шаг, глядя, как остальные молча повалились в жесткий, скованный мерзлой коркой снег. Он простоял несколько минут, и лишь потом смог повернуть голову в сторону тех, кто сейчас больше походил на трупы, чем на живых людей.

— Витя. Атия. Комиссар.

Андрей хрипел и сам плохо разбирал слова, что сейчас раскрашивались с посиневших и обветренных, покрытых застывшей кровью губ. Негнущимися пальцами Андрей зачерпнул горсть комковатого снега и прижал на несколько секунд к лицу. Обмороженные щеки не почувствовали обжигающего холода, а он с хрипом прокашлялся и сделал шаг в сторону неподвижно лежащих тел. В это же мгновение тело шевельнулось. Медленно Андрей приблизился к нему.

— Комиссар?

Себастьян Харпер приподнялся на руках и медленно встал на ноги. Он ничего не сказал, лишь двинулся к лежащему рядом штрафнику.

— Хольмг.

Ответа не последовало. От второго тела послышался слабый стон, и Андрей на негнущихся ногах подошел к нему.

— Вить, ты как? — Андрей хотел наклониться над братом, но колени его подогнулись, и он упал рядом с ним в холодный снег.

Продолжая стоять на коленях, он протянул Виктору руку, помогая подняться.

— В порядке, — он с трудом встал и теперь уже сам помог брату выкарабкаться из снега

— А чего разлегся? — Андрей попытался улыбнуться, и с губ закапала кровь.

— Да так, — Виктор едва не упал обратно.

Андрей поддержал его, в ответ на что он лишь слабо махнул рукой:

— Ерунда, — прохрипел он. — Голова немного закружилась.

Виктор перевел взгляд на Атию. Та без движения лежала, а над ней склонился комиссар Харпер.

— Как она, господин комиссар? — спросил Андрей, двигаясь в их сторону.

— Плохо, — отозвался Себастьян.

Несмотря на лютый мороз, Хольмг вся «горела», и на ее раскрасневшемся лбу выступили крохотные капельки пота.

Комиссар ударил Атию по лицу, приводя в сознание.

Веки Хольмг дрогнули, и через секунду глаза открылись.

— Ногу чувствуешь? — Харпер сурово посмотрел на Атию.

Та с трудом разлепила потрескавшиеся губы:

— Никак нет, господин комиссар, — несмотря на слабость, ее голос звучал убийственно спокойно.

— Сейчас устроим небольшой привал и будем резать, — Харпер с трудом поднялся и окинул тяжелым взглядом братьев, остановившись на Викторе. — Ты поможешь мне ее держать, ты, — он перевел взгляд на Андрея, — ампутировать. Справишься?

— Справлюсь, господин комиссар, — Андрей надсадно закашлялся, но быстро справился с приступом.

Все трое, не сговариваясь, уселись на снег, собираясь с силами и мыслями.

В какой-то момент, понимая, что дальше тянуть нельзя, и надо приступать к действиям, в одно движение Харпер скинул с плеча небольшой вещевой мешок и уже через мгновение доставал из него фарматек с остатками обеззараживающего и перевязочного материала. Следом Себастьян вытащил небольшой хирургический набор, завернутый в грубую брезентовую ткань с оттиском Имперского орла на фронтальной части. Комиссар протянул все это Андрею, и тот принялся разворачивать сверток. А сам Харпер перевел взгляд на Хольмг. В фиолетовых глазах кадианки не было ни отчаяния, ни страха. Лишь вершина огромного айсберга усталости, скрывающегося в волнах отрешенности и пустоты.

— Ты все понимаешь, объяснять не надо.

Она кивнула:

— Так точно, господин комиссар.

Себастьян вынул из внутреннего кармана шинели инжектор с морфием и зажал в кулаке, отогревая. Пока Андрей доставал небольшую ленточную пилу для ампутаций и раскладывал на скатке остальные инструменты, комиссар сам сделал укол Атии, после чего перевел взгляд на приготовления, которыми был занят осужденный.

— Я постараюсь быстро, — подал голос Андрей, посмотрев на разложенные перед собой необходимые для операции зажимы для остановки крови, иглу с шовным материалом и несколько стерильных тампонов.

Хольмг перехватила его взгляд, ничего не ответив. Просто молча достала нож и принялась срезать остатки штанины с забинтованной ноги, чувствуя, как морфий медленно начинает действовать, принося облегчение и эйфорию. Размотав ногу полностью, она критично осмотрела распухшую и посиневшую конечность. Пальцы уже начинали чернеть, указывая на гангрену.

— Я «возьму» чуть ниже колена, — Андрей подошел к ней, опускаясь рядом на снег. — По живому. Кричи, если что.

Она устало усмехнулась:

— Боль — иллюзия чувств.

Андрей серьезно посмотрел на Хольмг, едва сдвинув покрытые инеем брови к переносице на бледном, с неестественно красными щеками и носом лице:

— С криком легче.

Она промолчала, и Андрей коротко, почти незаметно, кивнул:

— Ну, это… Если ничего не почувствуешь — сразу говори. Я тогда выше заберу.

— Да, — коротко ответила она, пока комиссар затягивал жгут на ее ноге чуть выше колена, поверх закатанной штанины.

Пока шли все эти приготовления, Виктор угрюмо смотрел на них, оставаясь стоять в стороне и оглядывая окрестности. Вокруг, покуда хватало глаз, была бесконечная снежная пустошь, мертвенно тихая и такая же спокойная. Усталость почти доконала его сегодня, как и его спутников. Но выбора у них не было. Разве что можно было лечь, уткнувшись лицом в колючий снег, закрыть глаза и умереть. Или все так же продолжать идти, находя в себе силы бороться с холодом и усталостью. Подавлять гложущий тебя изнутри голод и стараться не думать о боли, что давно сковала все мышцы так, что каждое движение давалось с мукой. Выбрать первое значило на какой-то краткий миг почувствовать облегчение и забыться в этом миге навсегда. Но они, день за днем, вздох за вздохом, выбирали второе, упорно надеясь, что чудо Императора поможет им выжить на этой проклятой планете, что ежечасно прикладывала все силы в своем стремлении стать им могилой.

Он подошел к Атии.

— Я сяду, ты положишь свою голову мне на колени, а я возьму твои руки в «замок», — он протянул ей кусок ремня. — Вот. В зубы зажми.

Хольмг кивнула, теперь уже вяло, поддаваясь все больше действию морфия.

— Готова? — Андрей подошел к ним, держа в руках раскаленный нож, нагретый над лучом лазера.

Атия посмотрела на него со своим привычным упрямством в глазах:

— Готова, — она произнесла это слово все так же спокойно, как будто речь шла о чем-то малозначительном.

Затем закусила обрывок ремня и легла, протянув руки Виктору. Тот, как и обещал, взял их в «замок», а Харпер тем временем зафиксировал левую ногу.

— Приступай, — кивнул Андрею комиссар и перевел взгляд на Хольмг. — С криком, действительно, легче.

— Ну, — Андрей присел на одно колено, и Атии послышалось, как он едва слышно вздохнул. — Император защищает…

АТИЯ ХОЛЬМГ
Сознание мигнуло и вновь пропало. Приступы нестерпимого жара чередовались с беспощадным ознобом, от которого сотрясалось все тело. Потом была следующая вспышка, потом еще одна, и еще. И бесконечная боль, которая прорывалась даже сквозь беспамятство, терзая снова и снова. Время, проведенное в забытьи, восстанавливало опустошенный до предела организм, и забвение в те минуты, когда оно полностью поглощало ее сознание, казалось милостью Самого Императора.

Странное тепло, сквозь которое прорывался леденящий холод и боль, окутывали все тело. Потом боль начала концентрироваться в правой ноге, чуть ниже колена. В конце концов она достигла своего апогея, заставив все остальное тело затрястись в ознобе, и Хольмг услышала собственное прерывистое и хриплое дыхание. Постепенно к этому надсадному звуку добавился мерный хруст снега под чьими-то ногами, и, наконец, стали различимы голоса. ТогдаАтия попыталась что-то сказать и открыть глаза.

— Ну, как ты? — голос принадлежал, кажется, Андрею.

Еще одна попытка ответить закончилась судорожным кашлем. Должно быть, они остановились, потому что ощущение движения прекратилось. Одновременно с этим Хольмг окончательно пришла в себя и глухо, натужно застонала от разламывающей боли в том месте, где раньше была нога.

— Ниче, ниче, — Андрей склонился к ней и, набрав полную горсть снега, приложил к ее губам. — Терпи. Муниторум тебе новую пришлет. Главное, выбраться отсюда.

Серый с песочными прожилками снег медленно таял во рту, превращаясь в горькую, холодную влагу. На зубах заскрипел мелкий песок. Атия посмотрела на Андрея, стараясь при этом не закричать в голос.

— Сколько я была без сознания? — ей удалось разорвать губы и поднять оказавшиеся непосильно тяжелыми веки.

— Больше суток, — ответил Андрей, закидывая себе в рот горький, чуть слипшийся в ладони серый комок. — Ниче. Выберемся мы отсюда. Император защищает.

Говоря это, следуя привычке, Андрей бросил взгляд в сторону Харпера.

Комиссар подошел к ним и посмотрел на Хольмг.

— Держишься? — устало спросил он.

Атия отметила про себя, что Харпер стоит перед ней в мундире, поверх которого была наброшена какая-то ветошь без опознавательных знаков отличия. Она перевела взгляд на себя, насколько смогла, и поняла, что лежит закутанная в офицерскую шинель. Комиссар перехватил ее взгляд:

— Не замерзну, — коротко бросил он посиневшими от холода губами, покрытыми бледно розовой коркой из снега и сукровицы. — А ты держись. Ты комиссар.

— Бывший, — ее голос сорвался до хрипа, к которому примешивался стон.

— Бывших комиссаров не бывает, — Себастьян Харпер склонился над Хольмг. — Лишь те, что уже ушли к Трону. Но ты здесь, и твое служение еще не закончено.

— Так точно, господин комиссар, — она тяжело выдохнула, чувствуя, как сотрясается от холода и боли.

— Разрешите обратиться, господин комиссар, — Андрей как-то тяжело посмотрел на Харпера.

— Обращайтесь.

— Что дальше, комиссар?

— Дальше, боец?

— Дальше, комиссар.

— Дальше, мы доберемся до позиций частей Имперской Гвардии, вольемся в общее наступление и очистим этот мир от ксенотической заразы, которой он подвергся.

— А с нами, господин комиссар? — подал голос Виктор.

Себастьян перевел на него строгий взгляд:

— Все мы продолжим служить Бессмертному Богу-Императору, — он снова посмотрел на Атию. — Мне пришел запрос. На тебя потребовали характеристику. Оценку твоего поведения за все время нахождения в штрафных частях с момента поступления.

— Что это значит, господин комиссар? — спросила она, и легкая дымка удивления отразилось на ее утомленном лице, развеявшись столь же быстро, как и появилась.

— Дела осужденных, попавших в штрафные войска, могут быть пересмотрены, — ответил Харпер, строго глядя на осужденную.

— Пересмотрены? — на обветренном лице Андрея скользнул теплый луч улыбки. — Кажется, тебе повезло, сестренка.

Он попробовал подмигнуть Атии, но из-за холода, пронизывающего все его тело, просто моргнул дрогнувшими веками.

— Вот ради этого стоит выжить, — он снова посмотрел на комиссара, на этот раз чуть менее напряженно, чем обычно. — А с нами что? Господин комиссар.

— Ваш приговор — вечное служение, — на этот раз голос Харпера прозвучал строго и резко, как удар плети, пресекая едва не начавшуюся вольность со стороны штрафника. — Лишь в особых случаях, если смертность в подразделении достигает ста процентов…

Себастьян замолчал, одаривая своим суровым взглядом всех троих и выдерживая короткую паузу:

— Если из подразделения остается всего один выживший, в качестве особой милости его могут посчитать искупившим свои грехи перед Лицом Императора. И в случае, если высокий суд посчитает данное решение, вынесенное комиссаром данного подразделения, допустимым, исходя из статьи, по которой осужденный был направлен в Легио Пенатанте, и его поведения в течение всего времени исполнения приговора, наказание к данному штрафнику может быть засчитано исполненным. В этом случае, осужденный ранее боец штрафного легиона получит возможность вернуться к достойной жизни гражданина Империума.

Повисло молчание.

— Все складно, господин комиссар, — произнес Андрей минуту спустя. — Один выживший, один билет на свободу.

Он бросил короткий взгляд на Виктора, потом более продолжительный на комиссара и снова попытался подмигнуть Хольмг, задержав взгляд на ней. На этот раз у него это получилось, но Атия уже в очередной раз погружалась в тяжелое марево сна, и слова Андрея потерялись где-то в пунктирах прерывающегося сознания:

— Повезло тебе. Так что не смей здесь подохнуть.

Сказав это, не обращаясь непосредственно к Хольмг и скользнув глазами по Харперу, Андрей выдержал секундную паузу и добавил в ледяную тишину, простирающуюся вокруг них:

— Комиссар.

АНДРЕЙ
Они смотрели на стены «улья», уходящие высоко вверх, продолжаясь над каждым новым уровнем, которые последовательно чуть меньшим кольцом венчали предыдущий, делая город похожим на гигантскую ступенчатую пирамиду. Пожары, охватившие некоторые районы города-улья, были видны даже отсюда, так что не оставалось никаких сомнений в том, что ксеносы, решившие захватить этот мир, проломили сопротивление защитников города и переместили театр военных действий на его обширную территорию. Насколько далеко им удалось продвинуться вглубь этого бесконечного лабиринта из гротескных строений, сочетающих в себе примитивизм и функциональность с роскошью и высокопарным величием готики, оставалось пока неизвестным. Отчаянные попытки заставить вокс-передатчик обнаружить сеть и влиться на частоту Имперских соединений заканчивались фиаско, словно Дух Машины, в нем обитавший, поклялся в том, что более ни на йоту не облегчит жизнь выжившим людям.

— Через гермошлюз не получится, — Андрей зло сплюнул на грязный комковатый снег, лежавший под их ногами. — Какие будут приказы, господин комиссар?

— Найти вход, который будет для нас доступен, — коротко ответил Харпер, продолжая изучать подступы в монокуляр.

Огромные ворота, ведущие в город, скрытый стенами и полупрозрачным куполом, были захвачены противником и хорошо охранялись, так что любая попытка пройти через них могла быть приравнена к суициду.

— Под-улей, господин комиссар, — произнес наконец Андрей после некоторого размышления.

— Под-улей? — Себастьян оторвался от монокуляра и посмотрел на штрафника.

— Так точно, господин комиссар, — на мгновение Андрей замялся, но все же продолжил.

— Мы с Виктором… С Семьсот третьим, — быстро поправился он. — Родом с такого мира. И из такого места. Не самого-самого, конечно. На нижних уровнях выжить практически невозможно. Разве что каким-нибудь мутантам.

Харпер по-прежнему задумчиво, с неожиданным для самого себя интересом, смотрел на Андрея, а тот продолжил говорить, словно оправдываясь под пристальным взглядом комиссара, продолжая внезапно начавшееся откровение.

— Рассказывать тут особо нечего. И он, и я лишился родителей. Он был слишком мал, чтобы идти работать на производственную линию. Да и кто бы нас взял?

— Дети граждан Империума, оставшиеся без попечения родителей… — начал было Себастьян, но Андрей столь же неожиданно прервал его таким взглядом, что Харпер невольно замолчал.

— Не надо, господин комиссар. Я знаю, что вы скажете. Только не везде так, как говорится в пропаганде. Все…

Он замолчал.

— Но это не важно, — он вдруг широко улыбнулся щербатым ртом, растрескивая покрытые кровяной корочкой губы. — Важно то, что и он, и я имеем тот опыт, который нам сейчас пригодится.

— Правильно рассуждаешь, боец, — Себастьян Харпер кивнул, внезапно понимая, что больше тут нечего ответить.

— На том стоим, господин комиссар, — серьезно ответил Андрей и, замявшись на долю секунды, добавил. — Император ведь защищает. Господин комиссар.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Она открыла глаза, в очередной раз медленно приходя в себя, выбираясь из черноты беспамятства.

— Ты как? — она сразу узнала голос Виктора, который звучал тихо и сосредоточенно.

— Где мы? — жар, мучивший ее до этого времени, спал, и ему на смену пришел озноб, от которого все тело сотрясалось мелкой дрожью.

— Вышли к городу, — в уставшем голосе осужденного бесценными жемчужинами проблеснули нотки надежды. — Мы почти у самых стен. Комиссар с Андреем чуть вперед пошли. Я вот тут, с тобой.

Атия с трудом сдержала стон.

— Почему меня не добили? — спросила она прерывающимся от холода голосом, стараясь не обращать внимания на непрекращающуюся боль.

Этот вопрос возник у Хольмг еще тогда, когда комиссар Харпер заговорил про необходимость удаления начавшей отмирать конечности. Но тогда все произошло слишком быстро, чтобы задаваться этим вопросом. Но пока она валялась более суток в тяжелом полузабытьи, он снова и снова приходил в ее разгоряченный лихорадкой разум, не давая покоя.

Со стороны Виктора раздался похожий на карканье смешок.

— Не верю я в снисходительность коми… — он посмотрел на Атию. — Может «свою» в тебе увидел, а может…

Виктор замолчал. Он вспомнил, как смотрел на Хольмг комиссар, после того как та потеряла сознание. Невозможно было понять, о чем думает этот суровый мужчина, чьи виски только начала трогать седина.

Не ослабляя хватку рук, которыми Виктор удерживал Атию, штрафник посмотрел на комиссара. В неестественно голубых глазах Себастьяна, холодных, как снежная пустошь, властвовавшая вокруг, не отражалось ничего, что могло бы выдать хоть какую-то эмоцию.

— Готово, — тем временем выдохнул Андрей и вскользь прошелся взглядом по Харперу. — Господин комиссар.

Затем он принялся аккуратно перебинтовывать культю, которую до этого закончил зашивать, и, завершив перевязку, погрузил окровавленные руки в снег, тщательно их очищая.

Виктор осторожно отпустил руки Атии, лежавшей без движения с бледно-серым лицом, казавшимся слепленным из того самого снега, что их окружал. Он перевел взгляд на брата, который с каким-то особым остервенением оттирал уже начавшую замерзать кровь с ладоней, так что начинало казаться, будто Андрей хочет снять с них саму кожу.

Закончив, он поднялся, и взглянул на комиссара сверху вниз:

— Какие будут дальнейшие распоряжения, господин комиссар?

Виктору на мгновение показалось, что в голосе Андрея прозвучала скрытая угроза.

Себастьян поднялся и оттряхнул налипший на полы шинели снег:

— Двигаемся по заданным координатам. Мы должны быть уже совсем близко.

— Так точно, господин комиссар, — Андрей отстегнул от своего лазгана ремень, и принялся мастерить носилки для Хольмг.

Комиссар, взиравший на его действия, вдруг вскинул руку:

— Стой!

Виктор, к тому времени тоже поднявшийся на ноги, на мгновение замер, услышав этот короткий приказ. В его памяти невольно пронеслись картины из недавнего прошлого. Взорванные ошейники штрафников. Оторвавшиеся головы, оставшиеся целыми, и кровавый фарш, растекающийся по обезглавленным плечам медленно оседающего тела. Брошенные истекать кровью, живые мертвецы, агонизирующие в ожидании смерти. От взорвавшегося ошейника или от потери крови, или просто от боли, которая не отпустит ни на секунду. Он вспомнил врывающиеся в затылки болты, выпущенные из комиссарских болт-пистолетов, обрывающие мучения раненых штрафников, вместе с их желанием жить и надеждой на еще один вздох. Он метнул взгляд на Андрея и понял, что тот думает о том же. Виктор мысленно вздрогнул, увидев на лице брата зарождающийся оскал.

— Стой, — повторил Харпер и, внезапно расстегнув шинель, скинул ее с себя и протянул Андрею. — Это теплее.

Виктор увидел, как от неожиданности у брата дернулся кадык:

— Так точно, господин комиссар, — произнес он, принимая шинель.

…Виктор рвано повел озябшими плечами:

— Трон его знает. Может, он нас всех на строганину припас, — зло и явно неохотно произнес он. — Я слышал, такое случается.

— Пустая болтовня, — прервала его Атия, тяжело дыша. — Поедание человечины запрещено Лекс Империалис и приравнивается к ереси.

— Тебе виднее, — хмуро отозвался Виктор, но Хольмг его уже не услышала.

Леденящий душу озноб начал затихать, и крупицы зарождающегося глубоко внутри нее тепла постепенно начали расползаться по телу. Одновременно с этим Атия поняла, что глаза ее закрываются сами собой, и она погрузилась в очередное марево забытья.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Им все же удалось разыскать путь, по которому можно было пробраться в под-улей города, а оттуда в верхние его части. Это был широкий смрадный тоннель с хлюпающей жижей под ногами. Древняя, изгнившая решетка, закрывающая в него вход, была быстро выломана. Должно быть, время ее создания, как и всей остальной сточной трубы, относилось к временам застройки самых нижних слоев города, ставших сейчас местом обиталища человеческих отбросов, отвергнутыми верхним городом-ульем.

— Похоже, то, что нужно, господин комиссар, — Андрей поморщился от источаемого из глубин найденного канализационного тоннеля запаха.

Харпер кивнул, прикрыв рот и нос ветошью:

— Возвращаемся.

Ледяной порыв ветра обдавал их своими ударами, полными ненависти и желания сбить с ног. Поваливший с неба снег запорашивал оставляемые ими следы, ведущие от трубы, как и те, что вели к ней, и по которым они возвращались к тому месту, где оставили Семьсот третьего и Хольмг.

Их встретил Виктор. Пошатываясь на негнущихся ногах, он лишь молча посмотрел на комиссара, ожидая, что тот скажет, потом медленно перевел изможденный взгляд на Андрея.

Харпер промолчал. Вместо этого он подошел к Атии, лежащей в полузабытьи.

— Как она? — спросил Себастьян, не оборачиваясь к Семьсот третьему и чуть склоняясь над Хольмг.

— Приходила в себя, господин комиссар, — начал говорить Виктор как раз в тот момент, когда Атия открыла глаза.

— Слушаю, господин комиссар, — с твердостью в голосе произнесла она, невзирая на очевидную слабость.

— Идти сможешь? — строго спросил Харпер, хоть ответ и был для него очевиден.

— Так точно, господин комиссар, — Хольмг предприняла попытку подняться, но Себастьян властно остановил ее рукой.

— Понятно, — с какой-то странной злостью в голосе произнес он, после чего сунул руку за пазуху и аккуратно извлек оттуда небольшой контейнер.

Дрожащими от холода пальцами он вынул из него капсулу.

— Тщательно разжуй и не глотай сразу, — сказал он, вкладывая капсулу Атии в рот. — Это поможет.

Она принялась пережевывать капсулу, как и было приказано, а несколько секунд спустя почувствовала нечеловеческую ломоту в теле и боль, от которой едва не закричала в голос. Борясь с рвущимся изнутри криком и внезапно охватившей ее тошнотой, Хольмг сложилась почти пополам, прижимая руки к животу и глухо рыча от боли.

— Это барраж, — успокоил ее Харпер. — Сейчас пройдет.

Несмотря на холод вокруг, на лице у Атии выступила испарина. Она закашлялась и тяжело задышала, приходя в себя.

— Теперь сможешь? — все так же строго спросил Себастьян через пару минут, видя, что приступ, вызванный приемом боевого наркотика, проходит.

— Так точно, господин комиссар, — судорожно сглатывая обильную слюну, ответила Хольмг уже более уверенно и, все еще продолжая прижимать руки к животу, села.

Харпер обвел всех троих ледяным взглядом, от которого стыли жилы сильнее, чем от непогоды вокруг:

— У вас есть полчаса, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок. Потом выступаем, — сообщил он, после чего сел, прислонившись спиной к большому снежному наносу, который сдерживал хоть как-то порывы разбушевавшегося ветра и, опустив голову на грудь, закрыл глаза, погружаясь в кратковременный сон.

С доступной для измученных людей скоростью они продвигались по тоннелю, который, казалось, тянулся бесконечно, вытягивая из вымотанных до предела людей, последние крупицы сил и надежды, что тоннель хоть когда-то закончится, приведя их к намеченной цели. Скрежет, гулкое уханье и чавканье, разносившееся по округе от каждого сделанного шага, наводили на размышления, что этот ход способен обрушиться в любой момент, похоронив в своем чреве дерзких путников, посмевших ступить в эти умирающие от времени катакомбы. И все же они прошли по нему, измерив его своими шагами. Теперь они стояли в одном из не менее злачных помещений, венчавшее сток, по которому им удалось забраться.

Вдохнув сравнительно теплый воздух, комиссар осмотрелся. Из небольшого помещения полукруглой формы выходило еще два тоннеля, такие же мрачные и дурно пахнущие, с разлагающимся месивом в обоих, по которому им предстояло двигаться дальше. Себастьян окинул взглядом штрафников. Семьсот второй стоял, контролируя вход, через который они вошли. Расставив ноги на ширину плеч, с лазганом, перекинутым на ремне через плечо, он был готов выпустить смертоносный луч в любого, кто захочет на них напасть. Чуть ближе к центру стояла Шестьсот сороковая. Ремни от лазгана, на которых был закреплен приклад, заменивший ей костыль, врезались в культю, и на повязке уже обильно выступала кровь несмотря на жгут, наложенный чуть выше места среза. Но Хольмг как будто не замечала этого, сосредоточив свое внимание на правом ответвлении коридора, уходящем дальше вглубь подулья. В то время как Семьсот третий нацелил свой лазган на левый коридор.

— Двигаемся дальше, — скомандовал Харпер. — По правому коридору. Я впереди, Семьсот второй замыкающий.

— Так точно, господин комиссар, — негромко отозвались все трое.

Перед тем как пройти вперед, Себастьян бросил еще один короткий взгляд на Шестьсот сороковую. За все это время, пока они шли, с ее губ не сорвалось ни единой жалобы или стона. Ее действительно хорошо подготовили. На мгновение Харпер представил ее не здесь. Не в смрадном канализационном стоке с отнятой по колено ногой, в короткой куртке штрафника и шапке поверх обритой наголо головы. Он представил ее в комиссарской шинели, опоясанной алым кушаком, в высокой фуражке, с неизменным черепом и аквилой. И то, как она командует «В атаку!» на поле боя.

Как получилось, что она оказалась здесь, среди отбросов Империума? Себастьян сомневался, что причиной стали проявленная трусость или недостаточная вера и рвение. Предательство? Комиссар мысленно усмехнулся, покачав головой. Он не верил, что любая из перечисленных причин могла быть истинной.

«Не сейчас».

Харпер откинул все эти вопросы, делая шаг вперед, чтобы возглавить колонну. Он не боялся идти впереди, оставляя открытой спину. Эти трое давно могли убить его. Еще тогда. Сразу, едва стало понятно, что система пинга на ошейниках штрафников вышла из строя, и активировать заряды, заложенные в них, не получится.

«Хольмг».

Он знал ее имя, но привык обращаться к бойцам штрафного легиона по номерам, не важно, мысленно или вслух. И сейчас он впервые, будучи наедине с собственными размышлениями, назвал Шестьсот сороковую по имени.

О причинах, по которым она встала на его защиту, когда он был без сознания после столкновения с ксеносами, Себастьян мог только догадываться. И чем больше времени у него уходило на размышления о том эпизоде, тем больше он укоренялся в мысли, что Шестьсот сороковая не преследовала личных целей. Что в ней проснулся заложенный долгим обучением в Схоле инстинкт: поддерживать и восстанавливать порядок в ситуации, когда подчиненные гвардейцы пытаются выйти из повиновения. Потому что порядок и железная дисциплина — это то, что прививали им в Схоле.

Харпер вдруг вспомнил, как однажды, когда ему и прочим воспитанникам из корпуса было лет по девять, одного из них застали вне казармы после отбоя.

…Мышцы на руках гудели, силясь в очередной раз оторвать тело от пола. Борясь со слабостью, его охватившей, Себастьян через силу отжался еще раз, а потом еще и еще. Стоящий рядом с ними наставник был неумолим, по-прежнему не отдавая воспитанникам приказа завершить упражнение. Тот, чьи действия стали причиной наказания, стоял рядом, молча взирая на остальных кадетов своего корпуса. Количество выполненных упражнений перевалило за пару сотен, когда один из воспитанников не выдержал. Приподняв на руках тело всего на несколько сантиметров от пола, он вздрогнул и рухнул вниз, не в силах более встать. Наставник не обратил на него внимания, внимательно следя, как остальные продолжают делать отжимания. Прошло еще минут десять, когда, следуя примеру предыдущего кадета, рухнул еще один. Следом за ним, упал на пол и Себастьян. Сквозь путающееся сознание он еще попытался приподняться на руках, но эти попытки оказались тщетными, и он остался лежать распростертым на холодном каменном полу одного из коридоров Схолы, куда их вывели из казарменного помещения. А еще через непродолжительное время шум падающего тела возвестил, что еще один или несколько кадетов «сошли с дистанции». Почти сразу после этого раздался суровый голос наставника.

— Завершить упражнение!

Услышав приказ, Себастьян попытался подняться на ноги. Он плохо помнил, как, но у него это получилось, и он занял свое место в строю кадетов, едва держащихся на ногах от усталости.

Наставник ледяным взглядом обвел воспитанников:

— Любые своевольные действия одного из членов подразделения всегда оборачиваются проблемой для всего подразделения. Так же, как любое нарушение дисциплины влечет наказание для нарушителя. В связи с этим, на воспитанника Валка Паулуса налагается дисциплинарное взыскание. Пять ударов энергобичом.

Харпер настолько глубоко погрузился в воспоминания, что перестал воспринимать холод вокруг себя, тошнотворный запах, от которого скручивало все внутренности, и мерзкое чавканье под ногами. Он вспомнил, как после экзекуции, когда спину Паулуса украсили пять следов, оставленных энергетическим бичом, уже в казарме провинившегося окружили остальные воспитанники. На их суровых не по-детски лицах не было сочувствия, только холодный интерес. Нарушил молчание и заговорил первым самый старший из их корпуса, воспитанник по имени Фидо. Он смерил Паулуса взглядом и властно спросил:

— В полную силу?

— Да, — чуть дрогнувшим голосом ответил Паулус.

Фидо кивнул:

— Правильно, — все так же властно произнес он и отошел от Паулуса.

— Надо было больше, — заметил еще один воспитанник.

— Отбой, — скомандовал Фидо, подводя черту под всем сказанным.

— Подъем через полчаса, — заметил кто-то из воспитанников.

— Через двадцать восемь минут, — поправил его Фидо. — А сейчас — отбой.

«Она прошла то же обучение, что и все выпускники Схолы, — подумал Себастьян, отрываясь от воспоминаний. — Был ли ее приговор в действительности только мерой предосторожности? В действительности ли она не знает подробностей собственного дела? Или что-то все же скрывает?»

И когда эти вопросы сформировались в голове Харпера, на границе слышимости он различил тревожный звук.

ВИКТОР
Сначала это был далекий шум, с каждой секундой нарастающий и превращающийся в отрывистые всплески жижи, потревоженной мчащимися по ней существами. А потом до их обострившегося до предела слуха донеслись хриплые утробные рыки, летящие впереди тех, кто их издавал.

Понимание произошедшего произошло в первые же мгновения. Ксеносы выследили их и теперь гнались за ними по следу. Было не важным, просто ли их поиски скрытого пути в город-улей увенчались успехом, или же они учуяли людей и теперь преследовали их, как дичь. Существенным оставалась лишь предстоящая схватка с противником, который наверняка превосходил их по численности и мощи вооружения. Едва к омерзительному смраду, что наполнял собой заброшенный тоннель, примешался отчетливый запах прокисшего молока и толченой мяты, вопрос, кто окажется их противником, решился. И когда несколько особей ящероподобных ксеносов только стали различимы во мраке тоннеля, готовясь кинуться на тех, кого они наметили в жертвы, осужденные во главе с комиссаром, встретили набегающих врагов лазерными лучами из лазганов, разрывными болтами, пущенными из комиссарского болт-пистолета. За первым залпом почти тут же последовал второй и третий. Две твари, напавшие первыми, рухнули в нечистоты, издав гортанный хрип агонии, потонувший в вязком всхлипывающем звуке разбрызгиваемой грязи.

Чтобы пробить их лоснящуюся от стекающей слизи кожу, пришлось выставить почти максимальную мощность лазганов. Благодаря этому и без того не полные батареи интенсивно разряжались с каждым залпом, но это была единственно верная тактика против тварей, что сейчас накинулись на штрафников.

Виктор не сомневался, что несколько рептилоидных существ были всего лишь небольшим авангардом, и вслед за ними наверняка двигались их собратья или другие ксеносы с более гуманоидной формой тела, которые являлись для хищных ящериц не то хозяевами, не то союзниками. Но думать об этом не было времени.

Третий залп четырех лазганов совпал с ответным залпом со стороны ксеносов, и миллионы острых мономолекулярных осколков, выпущенных из дробовиков, закрепленных у рептилоидов на груди, устремились в людей.

Виктор успел упасть в тухлую гниль, источающую тошнотворный запах, вжимаясь в нее лицом и всем телом. Лишь его руки, вцепившиеся намертво в лазган, как в единственный источник спасения, дернулись вверх, не давая механизму погрузиться в зловонную жижу и оберегая его от возможного заклинивания.

На мгновенье Виктор зажмурился, чувствуя, как нечистоты облепляют его лицо, но секунду спустя он уже поднимался, отфыркиваясь и осматриваясь. Он услышал, как за его спиной раздался оглушающий, лающий звук выстрела из болт-пистолета, и огромная ящерица, устремившаяся к нему, упала с простреленной шеей и свисающей из нее трахеей. Захлебываясь фонтаном из собственной крови, ксенос еще сделал одно или два конвульсивных движения, как будто силился продолжить движение вперед, и замер. За считанные мгновения Виктор успел нацелить лазган в еще одного ксеноса из тех, что уже был ранен предыдущими выстрелами, и нажал на спусковой крючок.

Все случилось так быстро, что он не успел ни испугаться, ни воззвать к Императору, и, должно быть, если бы в тот момент Виктор умер, он бы даже не понял, что произошло. Следующим осознанным моментом стал тот, что мчащаяся на него ящероподобная тварь упала, так и не добежав до него всего несколько шагов. Тварь забилась в мучительной агонии с простреленным в трех местах туловищем, скребя лапами и разбрызгивая вокруг себя липкую мерзость, орошаемую собственной кровью. В этот момент Виктору показалось, что его сейчас вырвет, но он быстро справился с охватившим его позывом, и только тогда понял, что внезапная атака ксеносов закончилась.

Все еще судорожно сглатывая, он осмотрелся. Рядом с ним поднималась Хольмг. Не удержав равновесия, она упала обратно в грязь, но тут же, продолжила подниматься снова. Виктор подал ей руку, шагнув вперед, и только тогда понял, что лежащий чуть правее Андрей не шевелится. Быстро потянув Атию за протянутую руку, Виктор оставил ее пошатывающуюся стоять, а сам подскочил к брату, резко вырывая его из маслянистой жижи и разворачивая лицом к себе.

Залитые грязью губы Андрея дрогнули, и он закашлялся, медленно приподнимая одну из рук, чтобы оттереть перепачканное лицо.

— Вот и все, — с неизменной дерзостью в голосе прохрипел он.

Виктор метнулся взглядом по телу брата. Весь низ его живота представлял собой мешанину из плоти, крови и кишок, которая буро коричневой массой сейчас стекала Андрею по внутренней части бедер.

— Уходите, — лицо Андрея скривилось от боли, в то время как подрагивающие пальцы нащупали лазган, лежащий рядом, и начали подтягивать его к себе.

Виктор, чуть оттащив брата, прислонил его спиной к покатой осклизлой стене тоннеля, где-то вдалеке которого вновь начался зарождаться звук, возвещая о приближении новых противников.

Подтянув к себе лазган, не в силах сдерживать мучительные стоны, Андрей вывернул переключатель мощности на максимальное значение.

— Уходите, — он облизнул внезапно пересохшие губы и тут же, оставаясь верным застарелой привычке, сплюнул. — Эти суки у меня кровавыми слезами умоются.

Андрей перевел с бешеным огоньком взгляд с Виктора на подошедшую к ним Атию, а следом на комиссара.

— Да хули ж вы стоите? Форы хотите им дать? Комиссар, уведи их! — он выплюнул из себя эти слова и требовательным взглядом вцепился в Себастьяна. — Уябывайте уже! Дайте мне сдохнуть спокойно, чтобы вы, уроды, на меня не смотрели!..

— Вы двое — вперед, — голосом, не терпящим возражений, приказал Харпер.

Виктор, который все это время, не отрываясь, смотрел на истекающего кровью брата, встрепенулся, словно приказ комиссара вывел его из заторможенного состояния, возвращая в реальность. Он бросил на Андрея взгляд, в котором беспомощность сплелась воедино со скорбью:

— Андрей, я…

— Просто выживи, — с силой надавив на два этих слова, закончил за него умирающий.

Вместо слов Себастьян молча снял с пояса связку гранат и протянул Андрею.

— Спасибо. Комиссар, — с усилием, и оттого более весомо, произнес штрафник.

Кивнув в ответ, Харпер уже развернулся, чтобы уйти, но на секунду задержался, взглянув на Андрея, чьи скулы сейчас судорожно сжимались, играя желваками.

— Семьсот третий твой брат?

Умирающий вздрогнул и усмехнулся сквозь боль.

— Догадался, — кратко ответил Харпер на немой вопрос в глазах Семьсот второго, затем еще раз утвердительно кивнул, не то с чем-то соглашаясь, не то прощаясь, и добавил: — Я присмотрю за ним. Обещаю.

После чего развернулся и быстрым шагом поспешил догонять ушедших вперед бойцов.

АНДРЕЙ
Андрей посмотрел вслед уходящему комиссару и улыбнулся, обнажив сжатые до предела зубы, давая кровавой струйке беспрепятственно скатиться с дрожащих губ.

…Он пробирался по мрачным трущобам «нижнего города», возвращаясь с неудачной «охоты». Желудок, который не получал хоть какой-то пищи уже двое суток, свел голодный спазм, заставив мальчика согнуться, прижимая тонкие руки к грязному животу. Он закрыл веки, чувствуя, как из-под них сейчас вырвутся несмотря на все его старания слезы отчаяния. Андрей уже готов был заскулить, когда услышал тихий плач. Он оттер покрасневшие, воспаленные от долгого нахождения среди ядовитых испарений глаза, и двинулся в сторону звука. Сделав несколько шагов влево от сточного канала, который служил для него «улицей», Андрей оказался перед огромным старым котлом, более не пригодным для использования согласно первоначальному замыслу, и оттого валяющегося здесь, на этой помойке жизни, где рано или поздно оказывалось все, что более было не пригодно для использования. Сломанные вещи, пришедшие в негодность сервиторы, потерявшие значимость и полезность люди…

Андрей заглянул внутрь котла и увидел там маленького ребенка, младше, чем он сам. Малыш свернулся в крохотный клубочек, тихо всхлипывая, не обращая внимания на происходящее вокруг и не глядя в сторону тени, которой сейчас навис над ним Андрей. Несколько минут прошло в тишине, которую прерывали лишь тихий ритмичный плач и вторящее ему тяжелое дыхание Андрея.

«У меня нет для тебя ничего», — подумал он, глядя на малыша.

Внезапно Андрей вспомнил рассказы отца. Это было безумно давно, почти в прошлой жизни, когда у него еще были отец и мать.

«Мы живем совсем рядом с „чистилищем“, — говорил отец, называя так „нижний город“, — любой, кто попадет туда и окажется недостаточно сильным, станет едой для того, кто сильнее».

Мальчик глубоко вдохнул через расширившиеся от напряжения ноздри. Он был сильнее сжавшегося в комочек ребенка. Значило ли это, что…

Андрей вспомнил, как минуты назад сам готов был заплакать от охватившей его безысходности. Должно быть, то же самое испытывал сейчас и тот малыш, что лежал перед ним, слабый и беззащитный. Словно отзываясь на невысказанные мысли, маленький комочек зашевелился, и на Андрея взглянуло худое мальчишечье лицо.

— У меня для тебя ничего нет, — прошептал он и увидел, как малыш сжался от звука его голоса.

Андрей шмыгнул носом и сел рядом с мальчиком:

— Все, чем я могу поделиться, это…

Он вспомнил свой дом, который у них был, отца и мать, теплую одежду и питательные концентраты, которые они тогда ели. Ели каждый день…

Андрей положил свою руку на плечо ребенку, которое показалось ему неимоверно хрупким:

— Помнишь, как наш отец говорил, что нам все по силам, потому что мы братья и потому что вместе?

Ребенок, поначалу задрожавший от прикосновения, мотнул головой и всхлипнул. На этот раз чуть тише и как будто спокойнее.

— Эх, Витька, — Андрей усмехнулся. — Ничего ты не помнишь. Фамилию нашу тоже?

— Нет, — прошептал малыш.

— Дурак ты, Вить, — Андрей подтянул малыша к себе, приобнимая его. — Фамилия наша Астурш. Я Андрей, а ты — Виктор. Пора бы запомнить. Большой уже. И чтобы я слез от тебя больше не видел. Ты понял меня?

— Понял, — мальчик, которого Андрей назвал Виктором, прижался к нему своим щуплым телом.

— Ну, хоть что-то, — произнес Андрей и улыбнулся.

…Он сидел, прислонившись спиной к холодной стене тоннеля, в конце которого уже слышались шаги приближающихся ксеносов. Сознание расплывалось от охватившего его жара и нестерпимой боли, которая сейчас разрасталась, заполоняя собой все тело. Скользкие, почти потерявшие чувствительность пальцы нашарили связанные в едино чеки гранат.

Шаги стали ближе и отчетливее. Андрей сглотнул подступившую к горлу кровь и улыбнулся, выдергивая чеки:

— Конечно, он мой брат, — дрожащими губами произнес он.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Они прошли еще довольно долго, прежде чем тоннель закончился. Позади, в его длинном, извилистом зеве остались хлюпающие по нечистотам шаги, удушливый, теплый до мерзости смрад и ухнувший взрыв, приглушенный расстоянием, но все же достаточно сильный, чтобы докатившаяся взрывная волна сбила их с ног, уронив в трясущуюся мелкой дрожью, застоявшуюся жижу под ногами. Наступившая вслед за этим тишина возвестила, что преследователи, сколько бы их ни было и сколько бы их не осталось в живых, после взрыва остались по ту сторону обрушившегося тоннеля.

Поднявшись из мерзостной грязи, они еще с минуту прислушивались, давая себе отдышаться и готовясь в случае необходимости встретить ксеносов последними залпами почти разрядившихся батарей. Но гробовая тишина так и не была нарушена ни малейшим шорохом, что бы донесся до них из глубины тоннеля.

Последний отрезок перед тем, как гигантская сточная труба закончилась, Хольмг шла, опираясь на плечо Виктора. Она окончательно выбилась из сил и не падала, продолжая идти, только благодаря своей железной воле, выкованной в стенах Схолы Прогениум.

Мелкая дрожь, которой покрылась липкая грязь под их ногами, когда прозвучал взрыв, унесший жизнь Андрея, казалось, передалась его брату. Виктор, подставивший Атии плечо и поддерживающий ее одной рукой, сам пошатывался от усталости и при этом мелко подрагивал, не прекращая. Он с трудом передвигал заплетающиеся ноги и казался полностью раздавленным произошедшим.

Вокс-станция ожила, едва они вышли из тоннеля, и Себастьян тут же активировал руну на ее панели, выходя в эфир. На этот раз тот не безмолвствовал, как ранее. Напротив, эфир был наполнен короткими приказами и переговорами, координирующими действия частей Имперской Гвардии, которые сейчас, исходя из сообщений, отбрасывали ксеносов все дальше и дальше, вытесняя тех за пределы внешних стен города со стороны Южных Врат, и успешно сдерживали при этом их натиск на восточном направлении.

Получив точные координаты позиций, на которые предписывалось прибыть недобиткам, они двинулись дальше, но Хольмг плохо запомнила весь этот путь. Несколько раз еще до того, как они вышли к позициям майора, координирующего движение их крохотного отряда, она теряла связь с окружающей ее реальностью, продолжая двигаться сомнамбуле и опираясь на Виктора, как на поводыря.

Предмет разговора комиссара Харпера с майором Рисанзо и комиссаром батальона Серго остался, как для Виктора так и для Атии неизвестным. Их обоих оставили под конвоем из двух гвардейцев, пока Себастьян писал рапорт в штабной палатке.

Результатом данного разговора стало то, что осужденных сопроводили в частично разрушенное здание, в котором раньше, должно быть, располагался правительственный офис. Большая часть помещений, через которые им пришлось пройти, была заставлена когитаторами для переработки и хранения информации, в углах лежали изуродованные и сломанные сервочерепа, а пол был устлан множеством перфокарт и свитков, как с выведенными на них данными, так и совершенно пустых. В конце концов они достигли большого зала, освобожденного от всякой машинерии и уставленного походными койками, какие используются в лазаретах для раненых, большая часть из которых пустовала.

Встретивший их сержант медицинского корпуса отсалютовал Харперу и, словно предвосхищая его вопрос, произнес:

— Эти ксеносы не оставляют нам никакой работы, комиссар. Раненых почти нет.

Себастьян оставил эту фразу без ответа, лишь едва заметно кивнув.

— Вам требуется помощь, комиссар? — продолжил медик, обращаясь к Харперу, и, услышав в ответ короткое «нет», спросил уже чуть тише. — Позволите осмотреть заключенных?

На этот раз Себастьян кивнул утвердительно:

— Осматривайте, — глухо произнес он.

— Так точно, комиссар, — отозвался сержант и повернулся к Хольмг. — Показывай, — он небрежно указал ей на одну из коек, и когда Атия опустилась на ее поверхность, потянулся к импровизированному костылю, ремнями притороченному к культе.

— Мда… — протянул медик, сняв тугую повязку и обнажив неровно обрезанную плоть с частично разошедшимися швами, которые недостаточно сильно кровоточили лишь благодаря своевременно наложенному жгуту. — Тут без вторичной ампутации не обойтись.

Хольмг промолчала. Ее познания в полевой хирургии были достаточно хороши, чтобы понимать, что все сказанное сержантом медицинского корпуса обосновано. Знала она об этом еще тогда, когда сталь хирургической монопилы врезалась в ее плоть, отсекая омертвевшие участки и вырывая из ее скованных морозным воздухом легких полный боли надрывный крик. Знала она и о том, что при отсутствии необходимой санитарной обработки с последующим усекновением конечности ее жизнь закончится в ближайшее время, и конец этот нельзя будет назвать легким или быстрым.

Медик покосился на стоящего рядом, Харпера:

— Необходима скорейшая операция, комиссар.

— Проведете, как только с них будут сняты ошейники, — голос Себастьяна в сочетании с неестественной бледностью и худобой осунувшегося лица создавал впечатление, будто он исходит от живого мертвеца. — Пока осмотрите второго.

— Так точно, комиссар, — ответил сержант и подошел к Виктору. — У тебя что?

Штрафник, показавшийся ему неуклюжим, истощенным скелетом, обтянутым немытой, дурно пахнущей кожей, сначала меланхолично покачал головой, но секунду спустя протянул вперед левую руку.

— Так, — тихо произнес Виктор. — Ничего особенного.

— Угу, — неопределенно ответил медик, разматывая грязные бинты, наложенные на ранение.

Он критично осмотрел сквозную рану.

— Лечь, — приказал медик Виктору и отошел.

Вернулся сержант уже с инжектором и небольшим одноразовым тюбиком. Быстрыми уверенными движениями он залил место обеззараживающим раствором, затем вколол препарат из инъектора, наполовину тот опустошив, и наложил свежую повязку взамен старой.

— С ним все, комиссар. Можно на передовую, — доложил он Себастьяну Харперу по завершении всех проделанных им манипуляций, на что комиссар в очередной раз скупо кивнул.

Приблизительно в этот момент в помещение, открыв двери ровно настолько, чтобы можно было пройти, вошел представитель Механикус. Его красные одежды ярко выделялись на фоне серых стен и не менее серой обстановки вокруг. Он приблизился к Харперу и сержанту медицинской службы, сотворив на груди символ шестерни.

— Прошу обозначить мою задачу, комиссар, — бесстрастный голос полковой Шестеренки, казалось, принадлежал машине, а не живому человеку.

— Необходимо удалить ошейники с осужденных, — комиссар указал рукой на штрафников.

Технопровидец подошел странной, так мало напоминавшей человеческую, походкой сначала к Хольмг, потом к Виктору, после чего снова вернулся к Себастьяну.

— У вас есть соответствующее разрешение на деактивацию контролирующих устройств для приговоренных с их последующим разблокированием, комиссар?

— Ошейники не исправны, — сухо произнес Харпер.

— Могу я узнать причину неисправности, комиссар? — все тем же машинным голосом, лишенным любых интонаций, спросил служитель Омниссии.

— Мне это не известно, — ответил Себастьян, протягивая представителю Механикус пульт управления ошейниками.

Технопровидец принял его из рук комиссара, после чего, быстро нажал на пульте несколько клавиш.

— Вы правы, комиссар, — произнес он несколько секунд спустя, поочередно переводя взгляд со штрафников, замерших в молниеносном напряжении, на их комиссара. — Пульт не исправен. Пожалуйста, назовите ваш идентификационный номер, комиссар.

— 675548/Z, — Харпер продемонстрировал Шестеренке извлеченный из-за пазухи жетон на цепочке, с одной стороны которого красовалась Имперская Аквила, с другой были выбиты личные данные владельца.

Механикус тут же ввел продиктованные цифры в датапланшет, закрепленный на его левой руке, после чего, выждав пару секунд, произнес:

— Ваши полномочия подтверждены, комиссар. Благодарю за сотрудничество.

Далее, следуя всем инструкциям, размеренно читая должные литании на бинарном коде, Технопровидец поочередно снял ошейники. Сначала с Виктора, затем с Атии.

Проделав все необходимые манипуляции при помощи инструментов, извлеченных им сразу же из складок своей обширной мантии, а затем так же тщательно спрятанных обратно, Технопровидец обратился к комиссару:

— В моем распоряжении нет замены ошейникам, пришедшим в негодность. Я отправил запрос на две единицы.

— Нет необходимости, — ответил ему Себастьян. — Осужденные будут возвращены к службе в Легио Пенетанте в ближайшее время. До этого момента они будут находиться под моим личным надзором.

Технопровидец не ответил, зато сразу же сделал пару движений рукой, что-то внося в датапланшет, и только после этого произнес:

— Я отменил запрос, комиссар.

С этими словами слуга Омниссии снова сотворил знак шестерни и, не говоря более ни слова, двинулся по направлению к выходу из зала. Проводив его непродолжительным взглядом, Харпер приблизился к Хольмг. Она лежала, прикрыв глаза и тяжело переводя дыхание, все еще отходя от действия барража.

— На тебя действительно пришел запрос. На характеристику и мои рекомендации, как вашего комиссара. Я составлю соответствующий рапорт. Можешь быть уверена.

Она моргнула внезапно потяжелевшими веками, не зная, что на это ответить. К ней подошел медик в звании сержанта и, взглянув в ее сузившиеся зрачки, перевел взгляд на Себастьяна.

— Барраж, комиссар? — безразлично поинтересовался он.

— Да, — коротко ответил тот.

Получив ответ, медик, не говоря больше ни слова, отошел от койки, на которой лежала Атия, и вернулся к небольшому саквояжу с препаратами, в котором искал что-то до этого. Там он оставил ранее взятый инъектор, заменив его на другой, и снова подошел к Хольмг. Молча сержант вколол его содержимое Атии в шею, как раз туда, где раньше был ошейник, произнес короткое: «Ждать десять минут», — и, отсалютовав комиссару, вернулся к своим делам.

Медик не солгал. Не прошло и десяти минут, как Хольмг испытала давно забытое ощущение тепла, разносящегося по венам, и то, как терзавшая ее все это время боль медленно затихает, позволяя измученному сознанию погрузиться в блаженный покой.

АЛОНСО БАРРО
Корабль под названием «Карающее смирение» должен был сделать небольшую остановку в доках системы Аэтрусс, что значительно приближало Алонсо Барро к его цели. После этого корабль должен был продолжить свой путь, углубляясь дальше в суб-сектор Гральбурус, в западных пределах которого лежали интересы Корнелия Красса, поскольку молодой инквизитор собирался провести там небольшое расследование.

Капитан «Карающего смирения», узнав, что его борт почтили своим присутствием сразу два инквизитора, сначала предложил тем обширные апартаменты, однако едва услышав о смежных комнатах, Барро сделал упреждающий знак рукой, прерывая хвалебные речи капитана, расписывающие все удобства, которые он мог и желал инквизиторам предоставить.

— Мы не настолько близки с господином Крассом, — сообщил Алонсо специальным, официальным тоном, который так любил использовать в диалогах с различными чиновниками.

— Нам будет достаточно двух небольших кают, разумеется, со всем необходимым. Но не более того.

На этих словах инквизитора незадачливый капитан смутился, а секунду спустя, когда смысл допущенной им оплошности в полной мере раскрылся в его разуме, просто побагровел. Он готов был прямиком отсюда отправиться как есть в варп, если бы знал, как это можно сделать, и был бы уверен, что этим он только не усугубит свое положение.

Но поскольку Барро к этому времени уже пресытился любоваться неловкостью, которую сейчас испытывал капитан, он снисходительно кивнул в его сторону:

— На самом деле, я ценю ваше желание сделать наш перелет максимально приятным. Однако оба мы с моим коллегой устали и желали бы, чтобы в течение всего путешествия каждого из нас беспокоили по минимуму.

— Разумеется, господин инквизитор, — с почтением ответил капитан и, поклонившись Алонсо, тут же заверил, что две отдельные каюты, способные предоставить максимальный комфорт и надлежащее уединение, уже готовы как для самого Барро, так и для его спутника, инквизитора Красса.

Это был тот самый ответ, получить который и рассчитывал Алонсо, поэтому, более не тратя ни минуты времени на излишние обсуждения и разговоры, он изъявил желание как можно скорее оказаться в своей каюте, чтобы воспользоваться тем самым уединением, которого сейчас так жаждал.

Барро не лгал, говоря, что устал, и больше всего желал сейчас остаться один, наедине со своими мыслями, которые требовалось несколько упорядочить и привести в соответствие со вновь обретенным статусом инквизитора, а равно как и теми возможностями и свободами которые тот предоставлял.

Каюта, которую предоставили Алонсо, не была велика, но обставлена так, чтобы доставить ее обладателю максимум комфорта. И теперь, сидя в ее уютной тишине, медленно, со вкусом потягивая приятный согревающий напиток на основе рекафа с добавлением некоторых ингредиентов, которые делали и без того приятный вкус восхитительным, Алонсо Барро наконец мог себе признаться в том, что чуть больше чем за год он смог добиться поставленной цели. Той, даже на приближение к которой он не надеялся в самом начале этого утомительного и скользкого пути. Год назад в глубине души он сам не до конца верил, что ему удастся вернуть собственный статус, вырвавшись из-под опеки Соломона Руджера, а тем более настолько быстро. В тот день, когда его определили аколитом в группу к старому инквизитору, о самомнении, деспотизме и ретроградности которого ходили легенды, получить от Руджера статус полномочного инквизитора казалось несбыточной мечтой, к которой пришлось бы двигаться большую часть жизни. Или своей собственной, или жизни самого Соломона, если уж на то пошло. Наличие у Руджера еще одного аколита, который так же, как и Барро, мечтал по возможности скорее покинуть пенаты своего наставника, ни коим образом не упрощало задачу для Алонсо, делая ту еще более сложной и недостижимой. Первоначальное предложение Барро о дальнейшем сотрудничестве, адресованное Корнелию вскоре после их знакомства, было не более чем попыткой усыпить бдительность конкурента, а возможно, и сделать своим орудием на пути к достижению собственной цели и удовлетворения своих личных амбиций. Тем не менее, высказывая это предложение Крассу, Алонсо осознавал всю тщетность данной затеи, ибо как гласила мудрость, «Дураков в аколитах не держат. Глупость и деспотизм они получают исключительно вместе с Инквизиторской Инсигнией».

И все же он предпринял попытку хоть немного усыпить бдительность своего вынужденного напарника, чтобы тот не очень уж активно «мельтешил у него под ногами». Скажи тогда кто-либо, что результатом предпринятых тогда Барро действий станет весьма крепкая дружба между ним и Корнелием, разумеется, из тех, на которую только способны инквизиторы, Алонсо бы рассмеялся. Однако Императору было угодно распорядиться именно таким образом.

Алонсо Барро отколол элегантную Инсигнию со своего воротника и задумчиво повертел ее в руках. Она не отличалась ничем от любого такого же символа почти безграничной власти и безмерного авторитета. Не отличалась она и от той, что была у него прежде. И все же она была другой. Он вспомнил, как уже после вручения им с Крассом двух идентичных Инсигний, после того как все официальные слова были сказаны, а надлежащие действия совершены, подписаны все протоколы и получены необходимые коды допуска, они остались наедине друг с другом.

…Тягостное молчание пронзило небольшое рабочее помещение, делая его свидетелем и соучастником их немого соглашения. В безмолвии инквизиторы подошли друг к другу и синхронно остановились на расстоянии одного шага. Им не потребовалось долгих минут, чтобы одновременно начать снимать только что закрепленные к груди Инсигнии. Все так же синхронно и сохраняя величественное молчание, они закрепили каждый свою Инсигнию на груди у другого. Затем, так же синхронно, когда их руки опустились, закончив свои манипуляции, они холодно и казенно улыбнулись, подобно двум скалящимся хищникам, только что поделивших одну добычу на двоих.

Первым смахнул улыбку Корнелей Красс:

— Нас это к чему-нибудь обязывает?

Чистый тенор, который не стыдно было демонстрировать со сцены, огласил невысокие своды комнаты.

— Разумеется, нет, — с той же непринужденностью в голосе ответил ему Алонсо.

— Это замечательно, — на этот раз мимолетная улыбка, промелькнувшая на лице Корнелия, не была столь же официальной, как предыдущая.

— Разумеется, — поддержал его Барро. — И все же…

— Все же, — многозначительно согласился с ним Красс.

Алонсо закончил рассматривать Инсигнию и возвратил ее на прежнее место, приколов к воротнику таким образом, чтобы, отвернув тот, можно было с легкостью ее прикрыть. Затем он сделал еще несколько глотков бодрящего напитка, прежде чем углубиться в изучение информации, что уже была загружена на его инфопланшет. Внимательно перечитывая полученное досье, он одновременно делал небольшие пометки, и был полностью поглощен данным процессом, когда в дверь постучали.

— Входи, — он поднялся с кресла, расположенном в углу комнаты, и успел сделать шаг к двери, прежде чем та открылась, пропуская Корнелия Красса.

— Располагайся, — Барро указал Крассу на второе кресло, которое будучи зеркальным отображением первого, стояло в противоположном углу.

— Я ненадолго, — ответил Корнелий, продолжив стоять и лишь приблизившись на полшага к Алонсо. — Пришел сказать, что получил запрос по одному делу. Оно может заинтересовать тебя.

— Считаешь, что один не справишься? — наверное, Барро было уместнее демонстрировать чуть меньше превосходства в глоссе, но он не хотел снижать градус азартного напряжения, некогда установленного в отношениях между ними.

— Логичные доводы, кажется, не найдут у тебя отклика, — отпарировал Корнелей. — Однако я все же озвучу один из прочих. Фигуранты по данному делу засветились на нескольких планетах и даже системах. Мне не хотелось бы разрываться между ними и предпринимать попытку быть в двух местах одновременно.

— Что-то интересное? — без видимого интереса в голосе поинтересовался Алонсо.

— Полнейшая рутина. Все, как ты привык, — в тон ему ответил Красс.

Барро изогнул левую бровь:

— Не исключено, что я примкну к этой рутине, чтобы скрасить твое одиночество.

— Поторопись. Я могу подключить к решению данного вопроса и более опытных инквизиторов, чем ты, с гораздо большим арсеналом возможностей в запасе и менее скандальной репутацией в прошлом.

— Не раньше, чем закончу с намеченными делами, — невозмутимо ответил Алонсо, игнорируя провокацию со стороны Корнелия.

Красс кивнул:

— Всю информацию я только что переслал тебе на инфопланшет.

— Это все? — холодно спросил Барро, показывая, что разговор окончен.

— Конечно. У меня нет желания продлевать и без того затянувшуюся беседу. — резюмировал Корнелий.

— Тогда до встречи, — Алонсо прошел чуть вперед, открывая перед уходящим визитером дверь.

Красс переступил порог.

— Пусть Он будет к тебе благосклонен, — тихо произнес он.

— И к тебе, — эхом отозвался Барро.

АТИЯ ХОЛЬМГ
Она приподнялась, с трудом восстанавливая прервавшийся ход событий. Вокруг было тепло и тихо, так что первая мысль была о том, что, должно быть, ее засыпало снегом, и лишь спустя секунду, которая показалась ей вечностью, Атия вспомнила, где находится. Следом за этим тупая боль чуть ниже правого колена напомнила ей, что ноги там больше нет, и она рывком села, оглядываясь по сторонам. Стандартный одиночный блок, предназначенный для раненых.

«Гор», — почему-то подумала она, но мгновение спустя уже отбросила эту мысль.

Гор больше не был их комиссаром и находился сейчас далеко, неизвестно где.

«Харпер», — это имя пронеслось в памяти, как и осколки недавних событий, разбросанных в голове нескладными стеклами разноцветной мозаики. Она вспомнила, как он отдал ей шинель, одевшись в какую-то ветошь, снятую, должно быть, с мертвого штрафника.

Следом за образом комиссара пришли и два других, всегда неразрывно следующие друг за другом. Андрей и Виктор.

Прошлое постепенно выстраивалось в ее памяти чередой сменяющих друг друга картинок. Переход через бесконечный океан снега, проникновение в город через заброшенные канализационные стоки, столкновение с ксеносами, которые нашли тот же путь, короткий бой, из которого им удалось уйти не всем. То, как Андрей сидел, прислонившись к грязной, скользкой от слизи стене, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать от боли. И то, как Виктор смотрел на умирающего брата.

Хольмг провела рукой по шее, и пальцы ее мгновенно нащупали холод металла. Ошейник штрафника по-прежнему находился там, хотя Атия помнила, что старый сломанный ошейник был с нее снят еще на планете. Должно быть, ей надели новый, после того как прооперировали, а быть может, и перед этим.

Медленно память Хольмг восстанавливалась, и цепочка из прошлого звено за звеном поднималась из праха забвения. Атия не успела задаться вопросом, что в конечном счете стало с комиссаром Харпером и Виктором, когда дверь, ведущая в камеру, открылась, и на пороге появился штурмовик с нашивками, свидетельствующими о том, что он находится на службе у Святой Инквизиции. При виде его Хольмг словно подбросила какая-то пружина, заставляя встать, но штурмовик пресек ее действие, вскинув чуть вперед левую руку.

— Лежи, — коротко приказал он без какого-либо намека в голосе на злость или презрение, с которым обычно произносили любые приказы, обращенные к штрафникам.

Атия повиновалась тут же, не задавая лишних вопросов, а штурмовик отступил в угол небольшой комнаты и встал там, не обращая более никакого внимания на Хольмг. После этого прошло не больше минуты, перед тем как дверь в блок снова открылась, и на пороге появился инквизитор.

Она узнала его почти сразу, хотя видела только мельком, особо не вглядываясь и не запоминая. Движения кистей его обеих рук свидетельствовали о том, что под черными замшевыми перчатками, что были на них надеты, скрывается качественная аугментика. Голову покрывала широкополая шляпа из тех, что так любят носить инквизиторы. Его довольно молодое лицо теперь украшал, или же обезображивал, недавно полученный шрам, проходивший через всю левую щеку от виска и до самого подбородка, придавая Барро некую особенную значимость и солидность.

— Инквизитор, — произнесла Атия, складывая на груди аквилу и оставаясь лежать, как ей и было велено ранее.

Алонсо Барро переступил порог комнаты, и штурмовик, стоящий у дальней стены, тут же отдал вошедшему инквизитору честь, а затем, следуя его молчаливому взгляду, так же не произнося ни слова, покинул помещение. Когда дверь за ним закрылась, Барро сделал несколько размеренных шагов и остановился у самой кромки кровати, на которой лежала Атия. Тут же, не расцепляя рук на груди, сложенных в аквилу, она приподнялась и осталась сидеть, пока инквизитор внимательно на нее смотрел, словно этим взглядом хотел прочесть само ее сердце.

— Расскажите, как вы выжили на Ферро Сильва, — приказал наконец Алонсо глубоким баритоном, который показался Хольмг непривычно мягким.

Она уже давно привыкла, что подобные вопросы ей задавали и продолжали задавать так, словно заранее обвиняли в том, что она не умерла на той планете.

Ее открытый взгляд встретился со взглядом Барро:

— Мне нечего рассказывать, господин инквизитор, — просто, без запинки, произнесла она. — Я не знаю, как у меня получилось выжить тогда.

Атии показалось, что во взгляде инквизитора промелькнуло хищное любопытство:

— Вам нечего мне рассказать? Совсем нечего? — поинтересовался он.

— Только то, что я помню, господин инквизитор, — с такой же прямотой в голосе произнесла Хольмг.

— Говорите, — властно и в то же время без пренебрежения произнес Алонсо.

Она вспомнила, как они продвигались по улицам Рэкума, уничтожая еретиков, что пытались преградить им путь. Вспомнила, как силы начали ее покидать и как она поняла, что умирает с каждым шагом и каждым новым толчком крови из раны, открывшейся в боку. Настолько, что в какой-то момент пропитавшийся кровью кадетский мундир ей показался настолько невероятно тяжелым, словно она несла на своих плечах доспехи космодесантника.

«Бог-Император, — подумала она тогда. — Дай мне сил сделать еще один шаг. Всего один, а потом еще один. И еще. Мы должны пройти сквозь этих еретиков и уничтожить их. Должны дойти до цели, указанной инквизитором. Дай мне сил. Еще совсем немного сил. Чтобы исполнить свой долг. Я не прошу у Тебя жизни в конце, но дай мне завершить этот бой. Дай мне сил завершить начатое».

Она помнила, что ей удалось пройти еще немного, прежде чем пелена начала окутывать зрение, и обессилившие ноги подкосились. И то, что, падая, она успела произвести еще один выстрел в очередного еретика, прежде чем сознание полностью ее покинуло…

Не отводя фиолетовых глаз от инквизитора Барро, она ответила:

— Был бой. Я была серьезно ранена и не могла выжить. Это Его Милость, что я жива. Тогда, на Ферро Сильва… — в глазах Атии, где-то между фиолетовыми прожилками, родилось упрямство. — Мне не в чем себя упрекнуть. Лишь в том, что чудом Его осталась жива.

Она замолчала и продолжила через минуту, все так же не отводя глаз:

— Мне неизвестно, чем закончился тот бой после того, как я упала и потеряла сознание. Я шла рядом с вами, господин инквизитор… Вы знаете, что тогда произошло? Как я выжила?

Алонсо Барро промолчал, а Хольмг, продолжая смотреть на него и видя, что инквизитор не отвечает, задала еще один столь долго мучивший ее вопрос:

— Я совершила что-то ужасное, чему не может быть прощения и что невозможно искупить даже ценой своей жизни?

Последующее молчание, в течение которого инквизитор продолжал смотреть на Атию изучающим взглядом, показалось ей самым долгим за всю ее жизнь.

— Нет, — произнес наконец Алонсо.

И тогда она закрыла глаза.

Наверное, можно было сказать, что в этом случае приговор был вынесен в ее отношении несправедливо, или попытаться просить стоящего перед ней инквизитора, чтобы он затребовал повторного пересмотра дела и вынесенного вердикта суда…

Она просто закрыла глаза и прошептала:

— Благодарю Тебя, Бессмертный Бог-Император. Милость Твоя безгранична.

А минуту спустя, не произнеся более ни слова, инквизитор Барро вышел из камеры, оставляя Атию Хольмг одну.

Следующий день начался с того, что за Атией пришли двое регуляторов в сопровождении специального сервитора, который помог ей передвигаться. Они повели Хольмг по коридорам корабля и, минуя несколько из них, доставили в хирургон. Там, у приготовленного операционного стола со всем необходимым, уже стоял медик в сопровождении двух ассистентов людей и двух медицинских сервиторов.

Потом была операция по аугментированию. Быстрая и качественная, в течение и после которой Атия находилась под наркозом.

Когда его действие закончилось, Хольмг обнаружила себя все в той же палате. Ее нога была аугментирована хорошим имплантом, не похожим на те, которые ставят штрафникам. аугментика правой руки так же была заменена на более качественную. В отличие от предыдущего, этот имплант оказался более гибким и подвижным, создавая ощущения «живой» руки. То же самое можно было сказать и про ногу. Удивляло еще и то, что все это время Атия находилась под качественным обезболивающим, действие которого полностью блокировало все болевые ощущения, которые, как правило, оставались после аугментирования еще какое-то время. В течение трех последующих дней к ней регулярно заезжал сервитор, делая инъекцию в одно и то же время и привозя дневной рацион, который так же имел завидное преимущество перед тем, чем обычно кормили штрафников. Простой и без изысков, он все же обладал некоторым вкусом, который можно было охарактеризовать, как приятный, и по ощущениям, более питательный и калорийный. Так что впервые за последние полтора с лишним года Хольмг наконец испытала чувство сытости. Это оказалось настолько непривычным, что она засыпала почти сразу, когда ее оставляли одну. За эти три с половиной дня она почти забыла, что находится в штрафных частях, и лишь ошейник напоминал ей о текущем статусе.

А на пятый день за ней пришли двое надсмотрщиков.

— Шестьсот сороковая, на выход, — грубо произнес один из них, перед тем как заковать руки Атии в магнитные браслеты.

Затем ее отвели в трюм для перевозки осужденных. Там было все так же, как и раньше. Железная, отдающая холодом корабельная палуба; общий нужник; магнитные браслеты, которые размыкали только на короткое время, отводимое для принятия воды и пищи и для того, чтобы справить естественные потребности. А еще высокие, кажущиеся бездонными потолки, под которыми были установлены переходы и лестницы, по которым посменно ходили регуляторы и откуда светили ослепляющие глаза прожекторы. Стук подкованных стальными набойками сапог о металл ступеней и переходов сливался с литаниями и мотивирующими фразами святых и прославленных героев Империума, льющимися из динамиков, которые вещали денно, наполняя звуками каменный мешок и напоминая штрафникам о неусыпном наблюдении со стороны тюремщиков как за телами, так и за моральной чистотой осужденных.

Батальон был переформирован и укомплектован заново, так что теперь затравленные глаза на новых, не известных ей лицах бросали в сторону «привязи» косые, исполненные ненависти и страха взгляды. Но Хольмг не обращала на них никакого внимания. Она не задавалась вопросом, сколько еще сможет прослужить здесь, прежде чем получит такое ранение, которое не позволит ей подняться. Что оборвет ее жизнь, пуля или лазер, пущенные врагом, или суровая длань регулятора. Единственное, о чем Атия думала все эти дни, что она чиста перед Ним. Что она не совершила ничего преступного, недозволенного или недостойного. А еще она вспоминала Гора и то, с какой брезгливостью он называл ее замаранной. Теперь она знала, что это не так.

«Я не предавала», — думала Хольмг, чувствуя на своей груди легкое прикосновение небольшого мешочка, в котором покоилась частица ее прошлой жизни.

И этот факт был самым главным, так что все остальное: и возможная скорая смерть на поле боя, и пренебрежительное отношение к ней, как к отбросу, и все то, что сопутствовало этому — все, все было не важным и отступало назад.

«Жизнь свою посвящаю служению Тебе, о, Возлюбленный Бог-Император! Брось меня в горнило войны, дабы выковать оружие для Твоих битв. Требуй с меня! Удостой причастия героев! Испытывай меня как угодно, ибо вера моя абсолютна. Да удостоюсь я чести называть Тебя своим Духовным Отцом и Наставником».

Теперь, мысленно повторяя эту клятву, данную еще в Схоле, она не испытывала стыда, словно не имела права ее произносить.

На пороге показалось двое надсмотрщиков.

— Шестьсот сороковая, — произнес один из них, водя ослепляющим глаза фонарем по рядам штрафников.

Она поднялась, отчаянно щурясь под переведенными ей в лицо прожекторами.

— Здесь, господин офицер.

— На выход, — приказал регулятор.

Ее вывели из трюма и повели на верхние палубы корабля. Они миновали медицинский отсек и прошли еще дальше, пока не остановились перед одной из шлюзовых дверей. Атия удивилась, когда с нее сняли магнитные браслеты, перед тем как завести в дверь. Тем более, когда после того, как она переступила порог, двери за ней закрылись, и она осталась в каюте одна без надзора регуляторов. Быстро оглядевшись, Хольмг поняла, что находится в каком-то техническом помещении, и увидела приближающегося к ней служителя Омниссии. Неспешно техножрец подошел к ней и, задействовав два манипулятора, тянущиеся от спины, начал аккуратно снимать с нее ошейник с детонатором.

«Расстрел?» — пронеслось у Атии в голове, пока Механикус производил последние манипуляции.

Это была единственная причина, по которой с заключенного штрафника могли снять ошейник и которая сейчас пришла Хольмг в голову. Она вспомнила разговор с Алонсо Барро и подумала, мог ли инквизитор прилететь только для того, чтобы сообщить ей перед казнью, что она не совершила ничего постыдного? Она шевельнула правой рукой. Но стоило ли менять старый имплант на более качественный, если ее все равно должны были приговорить? Атия вспомнила, что иногда особо сильных и выносливых заключенных использовали в качестве макивар для тренировочных боев штурмовиков инквизиции или гвардейцев из специальных подразделений. В этом случае ее жизнь должна была оборваться столь же скоро, сколь и жестоко. «Живые макивары» умирали в мучениях, изломанные и искалеченные, так что смерть после тех дней, что они проводили в тренировочных залах, казалась им избавлением и Милостью Самого Императора. Хольмг не успела подумать чего-то еще, когда техножрец закончил снимать ошейник и, держа его теперь в одном из своих манипуляторов, произнес лишенным каких-либо интонаций голосом:

— Вы можете идти.

На этих словах слуга Марса развернулся и все так же неспешно начал удаляться в сторону двери, противоположной той, через которую вошла Атия.

Все еще не зная, что предположить, Хольмг развернулась, подошла ко входу, через который ее заводили, открыла ее и вышла. В коридоре ее ждали все те же два надсмотрщика, что привели сюда. На секунду повисла пауза, после чего один из них произнес:

— Следуй за мной.

Она повиновалась без разговоров, не спрашивая, куда ее ведут и зачем, последовав за первым надсмотрщиком, пока второй шел позади нее не спуская глаз, так что Атия чувствовала, как его тяжелый взгляд буравит ей спину, впившись между лопаток.

«Я служу Тебе, Бог-Император Человечества. Требуй с меня, ибо вера моя абсолютна», — мысленно повторила Хольмг, готовясь достойно встретить любое будущее, какое бы ни было ей уготовано.

На этот раз они прошли совсем немного, прежде чем вновь остановиться перед еще одной дверью.

— Входи, — раздался голос того надсмотрщика, который все это время шел у нее за спиной, пока тот, что был впереди, открывал перед ней дверь.

Атия переступила порог, слушая, как за ней с шипением сошлись шлюзовые створки дверей, и поняла, что находится в чьем-то кабинете. Почти тут же узнала комиссара-капитана батальона Эстрина. Немного тучный, с болезненного вида лицом, он стоял посреди просторной каюты, и как только Хольмг зашла, а двери за надсмотрщиками закрылись, указал ей рукой на одно из кресел, стоявших рядом с ним:

— Садитесь, — комиссар-капитан говорил чуть глухо, с едва различимой хрипотцой.

Не выдавая все нарастающего удивления, Атия подчинилась, продолжая смотреть на Эстрина, а тот, заняв второе кресло напротив, продолжил.

— Хольмг, решение по вашему делу пересмотрено, и приговор «Вечное служение» аннулирован. Ваш статус комиссара Имперской Гвардии восстановлен. Поздравляю.

Он произнес это таким тоном, как будто каждый день говорил подобное. Унылым, бесцветным тоном с какой-то скучающей интонацией.

— Служу Империуму! — Атия резко встала, складывая руки в Имперского орла, едва комиссар-капитан закончил фразу.

— Аве Император, — Эстрин поднялся, так же осенив себя аквилой, и тут же вернулся обратно в кресло.

Он подождал, пока Хольмг тоже сядет, после чего негромко спросил, пристально вглядываясь ей в лицо:

— Вы здесь, кажется, уже больше года?

— Год семь месяцев, тринадцать дней, комиссар-капитан, — ответила Атия, все еще не веря в реальность происходящего.

— Редкость, — задумчиво произнес Эстрин. — Средняя продолжительность жизни в частях Легио Пенетанте не более года. Однако это среднее значение. Разумеется, всегда есть исключения.

— Так точно, комиссар-капитан, — произнесла Хольмг, не зная, как еще ответить на замечание Эстрина. — Какие будут дальнейшие указания на мой счет?

— Вся необходимая информация здесь, — произнес Эдуард, подавая Атии инфопланшет. — До прибытия к пункту назначения еще есть время. Можете провести его, как вам заблагорассудится. Каюту вам предоставят. По достижении мира №734/16-Б, вам надлежит прибыть в Депортаменто Муниторум. Там вы получите все дополнительные инструкции, а также необходимое снаряжение. Новое обмундирование и оружие вам предоставят. Номер палубы и отсека, куда вам надлежит прибыть для их получения, так же в инфопланшете. Там же коды доступа для посещения верхних уровней.

Эстрин покосился на ее обноски, словно не мог понять, как комиссар может вообще в подобном ходить.

— И, разумеется, можете немного отдохнуть, пока есть время, — добавил он.

— Я не устала, комиссар-капитан.

Эдуард едва заметно усмехнулся:

— Мы никогда не устаем. Мы — комиссары. Но иногда отдых все же необходим. Вы можете идти, Хольмг, — все так же, словно ничего не произошло, заключил он. — Регуляторы покажут вам вашу каюту.

После этих слов Атия уже поднялась, чтобы уйти, но задержалась, решив задать внезапно возникший в голове вопрос.

— Вы получили приказ относительно меня сегодня, комиссар-капитан?

Эстрин немного удивленно вскинул брови, а затем ответил с небольшой досадой в голосе:

— Нет. Почти две стандартные недели назад. Решение о пересмотре вашего дела привез инквизитор Барро, — Эдуард прочитал в глазах Хольмг немой вопрос и продолжил. — Но он отдал распоряжение не говорить вам сразу об этом постановлении, желая понаблюдать за вашей реакцией после своего визита. На тот случай, если в нем обнаружатся какие-либо изменения. Однако ничего предосудительного за это время не произошло, и сегодня утром я получил подтверждение от господина Барро.

— А сам он?

— Покинул корабль на шаттле, после того как дал мне последние инструкции относительно вас. Его ждал личный крейсер, — комиссар-капитан на мгновение замолчал и добавил через минуту: — Инквизитор Барро дал четкое указание на тот случай, если вы спросите меня относительно времени, когда было получено постановление, предоставить вам четкий и развернутый ответ, что я только что сделал. Инквизитор был уверен, что вы зададите такой вопрос. Он оказался прав.

Последнюю фразу Эдуард Эстрин произнес со странным разочарованием, словно проиграл какой-то спор, но Хольмг не обратила на это особого внимания. Она коротко кивнула и отсалютовала комиссару-капитану:

— Могу идти, комиссар-капитан?

— Идите, комиссар, — Эстрин вернул Атии воинское приветствие.

Она направилась к дверям, и уже переступая через порог, сказала, прежде чем выйти:

— Император защищает, комиссар-капитан.

— Император защищает, комиссар, — раздалось у нее за спиной.

СЕБАСТЬЯН ХАРПЕР
Комиссар Грэклия Корон не посмотрела на инфопланшет, продолжая изучать суровым взглядом своих бионических глаз стоящего перед ней комиссара Харпера.

— Ваш рапорт с просьбой о временном прикомандировании к 37-му Раанскому Полку удовлетворен, комиссар. В четвертом батальоне погиб комиссар Будскен. Займете его место.

Немигающие глаза комиссара Корон опустились вниз, удостоив своим взглядом инфопланшет, пока Грэклия делала в нем соответствующую пометку. Затем ее взгляд вновь вернулся к Себастьяну Харперу и, скользнув по комиссару, остановился на его спутнике.

— Мой помощник, — Харпер перехватил взгляд Корон.

Комиссар не ответила, только снова перевела взгляд на Харпера, не удостаивая им более стоящего рядом помощника.

— Аве Император, — произнесла она, складывая на груди аквилу.

— Аве, — отозвался Харпер, следуя ее примеру.

Они прошли уже полпути от штаба к расположению части, когда Виктор, замедлив шаг, обратился к Харперу:

— Почему, господин комиссар?

Он провел рукой по ветоши, обмотанной вокруг шеи, нащупывая под ней пустоту там, где раньше был ошейник.

Себастьян Харпер остановился.

— Если из подразделения остается всего один выживший, в качестве особой милости его могут посчитать искупившим свои грехи перед Лицом Императора. И в случае, если высокий суд посчитает данное решение, вынесенное комиссаром данного подразделения, допустимым, исходя из статьи, по которой осужденный был направлен в Легио Пенетанте, и его поведения в течение всего времени исполнения приговора, наказание к данному штрафнику может быть засчитано исполненным. В этом случае осужденный ранее боец штрафного легиона получит возможность вернуться к достойной жизни гражданина Империума, — Себастьян пронзил Виктора взглядом. — Ты — единственный выживший.

Виктор переступил с ноги на ногу.

— А она, господин комиссар?

Харпер нахмурился, перед тем как ответить.

— Вместе с последним подкреплением на планету прибыл инквизитор. Именно от него до этого я получал запрос на характеристику Шестьсот сороковой. По его личному распоряжению Шестьсот сороковую сразу после операции доставят на борт «Вестника Битв».

— А потом? — теперь в вопросе Виктора звучало не то непонимание, не то скрытое раздражение.

Себастьян нахмурился еще больше:

— Добавляй «комиссар», когда ко мне обращаешься.

Сталь в его голосе, заставила Виктора вздрогнуть:

— Виноват, господин комиссар!

Он сложил на груди аквилу и прошел так несколько минут, но потом все же спросил, но уже значительно тише.

— Что потом, господин комиссар? — переспросил он подавленным голосом.

— По последним данным из штаба, ксеносы, получив надлежащее сопротивление, начали покидать планету, но не систему. Остатки их флота направляются к аграрному миру Варсен-3. Часть прибывшего пополнения и свежие части штрафных батальонов, находящиеся на борту «Вестника Битв», будут направлены туда, чтобы полностью покончить с возникшей ксеноугрозой.

Сказав это, Харпер в задумчивости замолчал, словно размышляя о чем-то, а затем, возобновив движение к расположению части, снова заговорил.

— Если делом Шестьсот сороковой заинтересовался один из инквизиторов, то, возможно, его действительно подвергнут пересмотру.

— А если нет, господин комиссар? — снова спросил Виктор, следуя рядом, в полушаге от Харпера.

— На все Воля Императора, — Себастьян Харпер сложил на груди аквилу, приостановившись на несколько секунд. — Без Него мы ничто.

У человека, лишившегося всего, остаётся вера. (Автор не известен) Стойкость и молчание — вот высшие добродетели. (Автор не известен)

ИЗ ЗАПИСЕЙ СВЯТОЙ ИМПЕРСКОЙ ИНКВИЗИЦИИ
Алонсо Барро — инквизитор Ордо Еретикус. Бывший аколит в свите инквизитора Теодора Ренвеля. Бывший аколит в свите Соломона Руджера. (Вторично)

Теодор Ренвель — инквизитор Ордо Еретикус. Погиб на службе Империуму. Сводка №2546/77

Владас Сегрино — инквизитор Ордо Еретикус.

Самуил Рэйк — инквизитор Ордо Еретикус.

Соломон Руджер — инквизитор Ордо Еретикус. Пропал без вести.

Корнелий Красс — инквизитор Ордо Ксенос. Бывший аколит в свите Соломона Руджера.

Йозеф Берн — майор, командир подразделения штурмовиков Святой Имперской Инквизиции.

Августа Борго — Канонисса ордена Сестер Битв на Ушбеле.

Алита Штайн — Палатина монастыря Сестер Госпитальер на Ферро Сильва. Местонахождение и текущий статус уточняется.

Уэбб Торрингтон — сержант 715 Раанского полка, водитель т/с №1788/534 «Химера». Умер во время допроса в отделении Святой Инквизиции на Ушбеле. Дело №86904 Рапорт №9838

Леман Доу — кадет-комиссар (окончательный статус уточняется). Умер в госпитале на Ушбеле. Сводка №7533/54

Филлип Арлегг — лейтенант медицинской службы в военном госпитале на Ушбеле.

Ашер Уотч — полковник, командующий 37-ым Раанским Полком.

Греклия Корен — комиссар 37-ого Раанского Полка.

Владимир Рисанзо — майор, командир 3-го батальона 37-ого Раанского Полка

Амлоди Серго — комиссар 3-го батальона 37-ого Раанского Полка

Флавий Зориус — командующий силами 696 Замаранного Легио Пенетанте в суб-секторе Кристиан.

Креон Облэ — заместитель командующего силами 696 Замаранного Легио Пенетанте в

суб-секторе Кристиан, Зориуса Флавия.

Эдуард Эстрин — комиссар 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте.

Марк Эйн — комиссар 1-ой роты 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Погиб на службе Империуму. Сводка №1574

Андриан Гор — комиссар Имперской Гвардии 3-го батальона 712 линейного полка Хорсимы.

Ранее — комиссар 2-ой роты 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте.

Себастьян Харпер — комиссар Имперской Гвардии 4-го батальона 37-ого Раанского Полка. Ранее — комиссар 2-ой роты 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте.

Авраам Войтен — регулятор 2-ой роты 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Погиб на службе Империуму. Сводка №7432

Лот Сужор — регулятор 2-ой роты 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Погиб на службе Империуму. Сводка №7380

Александр Харриш, прозвище Безлицый — регулятор 2-ой роты 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Погиб на службе Империуму. Сводка №7387

Скотт Дановски — регулятор 2-ой роты 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Погиб на службе Империуму. Сводка №3020

Коул Расс — регулятор 2-ой роты 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Погиб на службе Империуму. Сводка №8675

Йорик Хелдо — лейтенант медицинской службы 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Погиб на службе Империуму. Сводка №6628

Осужденный номер 702 (Андрей) — осужден (а) на вечное служение в штрафных частях, согласно Лекс Империалис. Место исполнения наказания 2-ая рота 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Погиб в бою. Сводка №5132

Осужденный номер 703 (Виктор) — осужден (а) на вечное служение в штрафных частях, согласно Лекс Империалис. Место исполнения наказания 2-ая рота 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Получил прощение согласно положению №618 о последнем выжившем.

Осужденный номер 628 (Нариен Ли) — осужден (а) на вечное служение в штрафных частях, согласно Лекс Империалис. Место исполнения наказания 2-ая рота 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Казнена в соответствии со статьей Арт. 5577/93з «Нападение на офицера». Сводка №2991

Осужденный номер 640 (Атия Хольмг) — комиссар Имперской Гвардии. Ранее была осужден (а) на вечное служение в штрафных частях, согласно Лекс Империалис. Место исполнения наказания 2-ая рота 18-го батальона 696 Замаранного Легио Пенетанте. Приговор пересмотрен и аннулирован согласно дополнительному расследованию №26889

Все вышеизложенные материалы помечены грифом

СЕКРЕТНО