Читать онлайн
"Горгоны"

Все события и персонажи вымышлены.

Любые совпадения случайны.

Я плавно повернул ключ. Двигатель ожил, потарахтел, смирился. Одновременно очнулась магнитола. Настройки опять сбились, и на меня обрушилась какофония из шумов, помех и с трудом пробивающихся через весь этот радиомусор отголосков мелодии.

Я уже потянулся было к верньерам, но в магнитоле что-то щёлкнуло, и профессионально бодрый девичий голос сообщил:

– В городе девять часов тридцать минут. Новости короткой строкой.

Ладно, поехали. До работы ещё добраться надо, а пробки хоть и не столичные, но весьма ощутимые.

– Вчера состоялась очередная Интернет-конференция с губернатором области, – бойко тараторила девушка, – главе региона было задано более четырёх тысяч вопросов, касающихся ситуации в городе и области, традиционных уже проблем с ЖКХ, занятостью молодёжи и перспективах развития области в период его пребывания на посту губернатора. Пресс-служба…

Лучше бы сразу о погоде, подумал я, выруливая на главную дорогу. Начало октября в этом году выдалось ненормально жарким. Столбик термометра уже к девяти утра предательски подбирался к отметке в тридцать градусов и в течение всего дня проявлял удивительную стойкость и непоколебимость.

– К международным новостям, – посерьёзнела радиоведущая. – В связи с постоянно возникающими новыми случаями проявления G-паралича, Всемирная организация здравоохранения объявила о внеочередном экстренном заседании Ассамблеи с целью подробнейшего изучения сложившейся ситуации и принятия экстренных и чрезвычайных мер по борьбе с набирающей силу эпидемией. Как известно, с мая, когда был зафиксирован первый известный случай G-паралича, в мире только официально зарегистрировано более ста десяти тысяч пострадавших. Причём, природу возникновения G-вируса, принцип его воздействия на организм носителя и пострадавшего, учёные объяснит до сих пор не в силах.

Ну, вот она, пробка. Как всегда на мосту. Ладно. Время ещё есть, успею. Господи, душно-то как!

– После рекламы в нашей студии мы встретимся с главным санитарным врачом области, доктором медицинских наук Сергуниным Степаном Борисовичем, поговорим о ситуации в регионе, мерах профилактики и перспективах…

Мысли в голове крутятся банальные и невесёлые. Ну, о чём он может мне рассказать этот, несомненно, опытный и уважаемый доктор медицинских наук? О чём таком, чего я и сам не знаю?

О том, что очаги (или очаг?) возникновения и распространения G-вируса не обнаружен и, скорее всего, обнаружен не будет? Или о том, что вирус этот злосчастный поражает только детей? Или о том, что даже сам факт, кого считать заболевшим: ребёнка, без задней мысли могущего превратить любую органику в камень простым взглядом, или взрослого, вдруг превратившегося в памятник самому себе – даже этот факт вызывает массу разногласий у медиков? Или о том, что никакие меры профилактики и уж тем более лечения до сих пор не выработаны просто потому, что никто не знает, почему в некоторых случаях человек вдруг замирает, приобретая плотность камня, а в других – нет.

Кстати, и само существование G-вируса не более, чем предположение. Так, для успокоения стереотипного мышления обывателей. Обследования детей ничего не выявили, а у ставших камнем людей анализы не возьмёшь. Не кусочки же от них откалывать, в самом деле. Ещё летом кто-то из европейских журналистов припомнил в своей статье Медузу Горгону. Сравнение прижилось – вот вам и G-вирус и G-паралич.

Так и живём.

Приехали. Из душной машины в душную перенасыщенную запахами преющей листвы, раскалённого асфальта и выхлопных газов атмосферу – то ещё удовольствие. Но до работы два шага, а там прохладнее и свежее, если, конечно, в столовой опять что-нибудь не пригорело.

Работаю я, кстати, в зоне повышенного риска. Да, да. Никаких шуточек. В школе я работаю. Учителем.

Входная дверь большая и тяжёлая, но вырывающиеся на волю школяры распахивают её играючи и без малейшего труда, поэтому подхожу я всегда осторожно, прислушиваясь и приглядываясь.

Всё нормально, никто не выходит.

Школа привычно гудит. Большая перемена. Судя по настенным часам, на которые ориентируется электронный звонок, перемена только началась, а значит, у меня есть ещё почти двадцать минут.

Однажды, пару лет назад, за мной заехал старинный приятель. Постоял пять минут в коридоре и уже потом в машине с ужасом и даже неким уважением спросил:

– Как ты это выдерживаешь?

А никак. Привык. Давно привык.

– Здрасьте, Геннадий Сергеевич.

– Здрасьте, – киваю в ответ на ходе. Этих здрасьте мне сегодня ещё штук двести предстоит.

– О, Геннадий Сергеевич, здрасьте. А факультатив сегодня будет?

– А вы на него придёте?

– Ну-у, – неуверенно и многозначительно.

– Вот когда придёте, тогда и будет, – отвечаю я.

В учительской раздевалке одна Лена. Причёсывается.

– Привет.

– Приветик. Жара-то какая.

– А мы вчера купаться ездили, – говорит она, не отрываясь от зеркала.

– Да ладно! И Саня купался?

Лена привычно пожимает плечами, дескать, а кто его спрашивал, потом интересуется:

– У тебя какие классы?

– Вообще или сегодня? – уточняю я.

– И вообще и сегодня.

– И вообще и сегодня седьмые и одиннадцатые.

– А… – неопределённо тянет она и умолкает.

Я настораживаюсь.

– Чего «а»? Опять контрольный срез собрались проводить? У меня ещё не весь материал по теме изучен, так что…

– Да нет, там другое, – спокойно говорит она, – ну, я пойду. Мне ещё лабораторную готовить.

Лена у нас физик. В смысле, учительница физики. Вот так.

Заходить в учительскую, честно говоря, не хочется. Хочется в столовую. Но в столовой снова не протолкнуться да и до звонка осталось минут десять. Всё равно не успею.

– Добрый день, – здороваюсь со всеми разом. Мне отвечают, но видно, что заняты другим.

А, понятно. В учительской снова кипят страсти.

– Просто, коллеги, надо уже что-то делать!

Это Юлия Михайловна, женщина крупная, солидная и авторитетная. Филолог, естественно.

– А что мы можем? – машет рукой Татьяна (Петровна, тоже филолог). – Я вчера на собрании попробовала этот вопрос поднять, так родители меня и слушать не стали. Мы, говорят, с ними вообще под одной крышей живём и ещё и не такое терпим.

– А я, если честно, боюсь.

Голос у Ларисы (Николаевны) тоненький, почти девичий.

– Я в Интернете вчера прочитала: тридцать девять случаев G-паралича в школах по области! В нашей, правда, ещё ни одного не было, но ведь это ничего не значит. Я им в глаза боюсь смотреть.

– А вот это вы совершенно напрасно, – осуждающе качает головой Юлия Михайловна, – это не мы им должны бояться в глаза смотреть. Это они нам должны бояться в глаза смотреть. А то, гляньте-ка, совсем распустились!

– Но вы же сами…

– А я не об этом. Я о том, что бардак этот прекращать надо. Официально прекращать. Нам и так уже на шею сели все, кому не лень, а тут… Ишь, моду взяли!

Мне и нужно-то только взять конспект, учебник и папку с распечатанными тестами и тихонько посидеть в кресле оставшиеся две минуты. Но по многолетней въевшейся привычке всё-таки вмешиваюсь.

– А, по-моему, не так всё и страшно, – говорю, поймав редкую паузу. – Интернет, сами знаете, больше ОБС, чем источник информации. Мало ли чего там пишут. Я вот, например, вычитал недавно, что в нескольких случаях вместо G-паралича наступало исцеление неизлечимых хронических заболеваний. У родителей инфицированных.

Лариса у нас девушка доверчивая. Я бы даже сказал легковерная.

– Правда? – спрашивает она.

– Да ей богу.

Учительская собирается на уроки, Юлия Михайловна собирается что-то возразить, но тут, наконец, звенит, и все мы нехотя выдвигаемся по кабинетам.

Так, сначала у меня три седьмых подряд. А у них контрольная. Нормально. Ещё на подходе слышу – в кабинете шум и гам. Естественно, какой нормальный ребёнок будет стоять по стойке мирно в кабинете без учителя? Ах, так должно быть? Не смешите меня.

Оп-па. Из-за угла коридора выруливает наша завуч, Татьяна Семёновна. Ко мне выруливает. При этом пытается заискивающе улыбаться, но получается у неё плохо. У начальства, в каком бы трудном положении оно не оказалось, это всегда получается плохо.

Если опять внеплановое посещение уроков – не пущу. После звонка имею право. Замаяли. К тому же у меня контрольная. Чего там посещать?

Заранее делаю постное лицо.

– Геннадий Сергеич, – воркует Татьяна Семёновна, – а я вас на перемене не нашла.

Ну, ещё бы! Я же прятался в кабинете химии. В вытяжном шкафу. Поди найди!

– У вас, кажется, сегодня окно есть?

– Ну да, – говорю, после пятого урока одно окно.

– Тут такое дело. Одна наша коллега, ну, вы понимаете, не сможет сегодня в девятом бэ уроки провести.

Чего ж тут не понятного? Как известно, все равны, но некоторые равнее. Ножкой топнула, дверкой хлопнула и всё.

– А у них пара, – продолжает Татьяна Семёновна. – Один урок мы закрыли, там биология будет, а вот второй…

– На замену? – упрощаю я её задачу.

– Ну да, – тут же подхватывает она с явным облегчением, – новую тему не берите, не разгребём потом. Можно самостоятельную или практическую работу дать.

– Понял.

– Значит, договорились, – и уже строгим начальственным тоном: - Не забудьте записаться в тетрадь по заменам. А то, сами знаете, иначе не оплатят.

Да, разбогатею.

Татьяна Семёновна отчаливает крайне довольная нами обоими, а я, наконец, вхожу в класс.

– Звонок был. Встали, настроились. Всё, садимся, добрый день. Учебники, тетради, планшеты телефоны и прочие гаджеты убираем. Сейчас выдам работы, а потом поясню, что и как выполняете.

До конца урока пятнадцать минут. Семиклассники пишут контрольную, а я на них смотрю. Нет, не с целью уличить в списывании. Для этого мне смотреть не обязательно. Просто смотрю.

Вот сидят они передо мной - кто с озабоченным, кто с озадаченным, кто с растерянным, а кто и понурым видом - двадцать три человека тринадцать-четырнадцать лет отроду.

Мальчики и девочки, школьники, подростки. Потенциальные носители G-вируса. Потенциальные ли?

Может, то, что ради удобоваримости массового сознания именуют G-вирусом, уже пробудилось в ком-то из них? Или сейчас пробуждается? Вот в этот самый момент из-за этой самой контрольной работы.

Сам, что называется, спровоцировал, сам и готовься в монумент превращаться. Я памятник себе…

Ничего смешного, кстати.

Дошутились уже, доизучались, допредсказывались, додискутировались. Вот вам. Получите и распишитесь. Next generations? Ах, нет, простите, не в этом сезоне. Дети индиго? Очень красиво и трогательно. Только вот детей этих, которые индиго, так никто никогда и не видел. А горгоны… Горгоны, вот они.

Периодически ловлю на себе опасливые и настороженные взгляды. Понятно детки списывают с телефона из-под парты. И вроде бы ничего особенного, но неприятные мурашки по спине ползут, и предательский тремор в руках наблюдается. М-да. Дожили.

А может, это и правильно? Извести испорченное старшее поколение под корень. Точнее, под постамент. И останутся на свете только дети, только дети. Чистые, искренние, не испорченные. И наступит новый золотой век, и я сейчас помру со смеху.

Тем, кто думает, что красота спасет мир, нужно прочитать другие произведения Федора Михайловича. А тот, кто уверен, что если б не взрослые, на Земле воцарились бы мир и гармония – советую попробовать угостить группу ребятишек одной шоколадкой. Лучше не из своих рук.

И нет тут никакого цинизма, снобизма или профессионального выгорания. Тот, кто работает с детьми, знает, что это те же люди. Только, кроме того, что их нужно понимать, защищать и любить, их нужно ещё и учить. Постоянно. Целенаправленно и опосредовано, систематически и ситуационно, на поучительных примерах и наивных сказках. С величайшей осторожностью, но и не отступая.

А с теми, кто видит детей исключительно на картинках, и говорить нечего.

– До звонка пять минут. Сворачиваемся. Кто написал – работы сдаём и тихонечко брысь.

Все сидят. Похоже, переборщил я с аналитическим заданием. Ничего, первая четверть ещё. К концу года поднатаскаем.

А вот интересно, как они воспринимают меня? Как видят?

Помнится, на заре туманной юности, в начале, так сказать, педагогической деятельности, посетил я очередные курсы повышения квалификации. И очень мне тогда не понравился один из лекторов – мужчина, бывший директор школы, ныне подвизавшийся на ниве обучения обучающих обучающихся.

Был он какой-то блёклый, суетливый, до изжоги неинтересный и битых два часа нёс околонаучную околесицу.

Я, помнится, от избытка эмоций и самомнения, тогда даже эпиграммку наваял:

Если этот человек у доски –

Моё будущее лет через тридцать,

Я, наверное, умру от тоски

Или мужества займу застрелиться.

Время прошло. От тоски я, вроде как, не скончался. Да и стреляться мне покамест совершенно не увлекательно.

Снова вглядываюсь в лица.

Нет, инквизитором они меня, похоже, не считают. И в динозавры, чудом не вымершие, я, скорее всего, тоже не зачислен. Почувствовал бы. Хотя, если…

Звонок.

– Полминуты дописать, и сдаёмся, – говорю я, стараясь перекричать нарастающий шум за дверью.

На перемене в учительской буйство чувств, красок и так далее. Ларису застращал девятый вэ. Всем классом гипнотизировали учительницу напряжёнными многозначительными взглядами и потихоньку гудели. Сорвали-таки урок, мелкие пакостники.

Лариса сидит в учительской, плачет навзрыд и порывается уйти «с этой проклятой работы». Её активно, но привычно утешают, грозят кулаком в сторону всей девятой параллели и обещают на своих уроках показать хулиганью места зимовки ракообразных.

Я утешать не стал. Ларису, конечно, жалко, но толку-то от моих утешений?

Кстати, у меня замена в «В» или в «Б»?

Звонок.

– Встали. Настроились. Всё, садимся, добрый день.

Пока очередной класс морщит лбы, погуляю-ка я по интернету.

Та-акс. «Группа аналитиков подвергла серьёзному сомнению результативность киотского протокола…»

«Мировой финансовый рынок вступает в очередную стадию рецессии…»

«Вопрос о шельфе остаётся приоритетным при рассмотрении…»

Ага, вот.

«ВОЗ объявила о двухсоттысячном официально зафиксированном случае G-паралича. До сих пор точно не известен действительный масштаб эпидемии. Крайне скудные и нерегулярные сведения поступают из стран Центральной Африки и Аравийского полуострова. Китай, Индия, Северная Корея и ряд государств Южной Америки официально засекретили данные по уровню распространения G-вируса на своих территориях. В России, напомним, зафиксировано на сегодняшний день пятнадцать тысяч двести пятьдесят четыре случая G-паралича. Количество носителей не удаётся определить даже приблизительно, но, по мнению некоторых аналитиков в нашей стране оно может составить от трёх до шести миллионов».

Ух, ты, ух ты, мы вышли из бухты.

Китайцы засекретили, а арабы не особо распространяются. Значит, в скором времени крайними «назначат» Пекин или какую-нибудь очередную Аль-Каиду. Объяснение причин болезни порою важнее лекарства. А уж вечный вопрос «Кто виноват?» отнюдь не является мировоззренческим штампом исключительно русской интеллигенции.

Седьмые отписались, где там у меня замена? Кабинет двадцать три. Опять не успею в столовую.

– Звонок был. Встали, настроились. Садимся, добрый день.

Ага, вот, значит, в чём дело. Ну, если только в этом, то вопрос гроша ломанного не стоит. Здесь главное не акцентировать внимание, но и делать вид, что всё в порядке тоже нельзя.

Стою, жду. Весь девятый бэ, как один, молча взирает на меня. По крайней мере, я на это надеюсь, потому что глаз я не вижу совсем. Вместо них – непроницаемые провалы чёрных очков. На всех без исключения.

Раньше это называлось выпендрёж, сейчас именуется мэссэдж. Суть послания, кстати, проста и незатейлива, что твоя репа: мы, мол, не вы; мы, мол, другие, мы можем быть даже опасны. Вы – прошлое, мы – будущее, вам нас никогда не понять, а вы нам попросту не интересны.

Говорю же, нормальный подростковый выпендрёж. Делов-то.

– Вы бы очки всё-таки сняли, – произношу как бы между прочим, попутно стирая с доски чьи-то каракули, – зрение испортите, да и глупо это.

Ни звука, ни движение в ответ. Тренировались они, что ли?

– Новую тему мы с вами изучать не будем. А вот прошлую повторим и попробуем взглянуть на некоторые аспекты под другим углом. У вас в учебнике в конце параграфа дан отрывок из статьи известного американского социолога. Впрочем, я запишу. Параграф пятый, страница двадцать четыре.

Я поворачиваюсь к классу спиной и отвратительным серым мелом на отвратительной потёртой доске пишу параграф и страницу. Мел противно скрипит и потрескивает.

Хотя нет, потрескивает одна из ламп на потолке. Сейчас начнёт мигать и гудеть.

Рука застревает на цифре «четыре».

Погодите-ка. На улице ещё светло, и свет в кабинете я не включал. Это я точно помню. И треск раздаётся не сверху, а слева.

Незаметно скашиваю глаза. У окна в кадке здоровенное растение. Диффенбахия, кажется. И эта самая диффенбахия от основания корня до последнего листочка становится пепельно-серая и неподвижная, хотя в кабинете сквозняк. Не живая уже. Камень.

Как там, в классике советского кинематографа? Вот так всегда: работаешь, работаешь, а потом – бац! – и вторая смена.

Спокойно. Не пугаться, не злиться и не орать.

Изо всех сил стараясь выглядеть непринуждённо, дописываю на доске номер страницы и спрашиваю так же, не оборачиваясь:

– И кто это у нас Хозяйку Медной горы изображает? Цветочек-то каменный по-другому делается.

Класс угрюмо молчит. Но я знаю, спиной чую, первый раунд за мной. Что ж, пора. Оборачиваюсь, отряхиваю руки от мела и вопросительно оглядываю детишек.

– Чего молчим? Кто цветочек погубил? Как мне теперь перед завкабинетом оправдываться? А ну, снимайте очки, хватит дурака валять.

– А не пожалеете?

Это ещё не вызов. Для вызова они пока не созрели, да и я отреагировал не по ожидаемому сценарию.

Вообще-то, очень хочется сорваться и тупо на всех наорать. Что ухмыляетесь? Всегда срабатывает. И дрожь не так заметна, когда кричишь.

Но нельзя, нельзя. Поэтому отвечаю ровно, но уже немного, так чтобы было видно, нервно:

– Может, пожалею, а может, и не пожалею. Так очки снимать будем? Или вы сами себя боитесь?

– Не боимся. Мы вообще никого не боимся.

Средний ряд, средняя парта. Девочка-девчушечка. Эх, не учу я девятую параллель, а то знал бы, как зовут. Симпатичная, личико умное. Старается дерзить, но заметно волнуется.

– Так это ты… того… растение? – киваю в сторону диффенбахии.

– Я, – отвечает, гордо вскидывая подбородок, – а что?

Из того немногого, более-менее точно известного о G-вирусе, установлено, что достаточно продолжительный период он может находиться в латентном состоянии. Причём, в группе людей активизация вируса у одного человека каким-то образом приводит к одновременной активизации и у других находящихся рядом носителей. Так два месяца назад в Норвегии в одном из роддомов в течение получаса превратились в скульптуры две трети пациенток и почти половина медперсонала.

Другими словами, в нашем случае заражённой может оказаться только эта девочка, а может и весь класс. Тут, как говориться, не попробуешь, не узнаешь.

– Да ничего, – говорю и меланхолично пожимаю плечами. - И меня, значит, в камень обратишь?

Класс затаил дыхание. Нас теперь только двое: девочка-подросток со взглядом Горгоны и я. Остальные так, статисты.

Она это понимает. И ещё она понимает, что попалась. Теперь, после всего, либо публично проявить слабость, либо убить человека. Вот такая вот морально-философская дилемма. Это вам не подружку-прогульщицу выгораживать.

Губы сжались в тонкую белую линию, пальчики нервно барабанят по столешнице.

– И обращу, – произносит она на выдохе, срывает с лица очки и впивается в меня обжигающим взглядом.

Я замираю. Класс судорожно охает и совсем перестаёт дышать.

Я выдерживаю паузу. Так надо. Иначе не будет нужного эффекта.

Дети. Они всё равно дети. Какими бы они ни хотели казаться. Какими бы ни сделала их природа, эволюция, господь бог или кто там ещё, они всё равно останутся детьми. И без нас, таких косных, таких огрубевших, таких испорченных и отсталых, они пропадут. Старый мир, возможно, и разрушат, а вот новый им не построить. Без нас не построить.

У тебя взгляд, превращающий человека в камень, а у меня почти двадцать лет учительства. Сколько взглядов я видел, знаешь? Влюблённых и полных ненависти, заинтересованных и совершенно безразличных, внимательных и невидящих, настороженных и открытых, искренних и насквозь лицемерных, счастливых и полных страдания, безучастных и требовательных и так далее, так далее, так далее.

И ты всерьёз собираешься превратить меня взглядом в камень?

– Ну, будет, – говорю я, наконец, – пободались и хватит.

Класс, как один человек, дружно и с облегчением выдыхает.

Девчушка бьёт кулачком по столу, но я-то вижу: она рада больше остальных. На её душе уже никогда не будет лежать камень. А это очень много значит. Она пока не понимает, насколько много.

Слава богу, ожили! Зашумели, загалдели, зашевелились. И правильно. Нечего строить из себя вершителей судеб. Успеется.

Правда, пока ещё ничего не закончилось. Лицо нужно сохранить обеим сторонам, иначе тоненькая ниточка взаимопонимания лопнет, и всё придётся начинать сначала. А это почти наверняка будет провал.

Я молчу. Нарочно тяну время. Здесь нужен ответ, а не нотация.

Давай. Ну, давай же.

– Всё равно. Это наша сила. И вы не сможете помешать нам пользоваться ею.

Мо-ло-дец.

Пользоваться…

Кругом сплошные пользователи. Сейчас все всем пользуются. Компьютером, телефоном, автомобилем, руками, головой. Даже книгой сейчас пользуются.

Неторопливо отодвигаю стул, сажусь. Стараюсь говорить спокойно и обстоятельно.

– Силой, как и оружием, как и талантом не пользуются. Ими можно только владеть. И с ними нужно уметь обращаться. Вот этому мы с вами, по-видимому, и будем учиться.

В конце концов, любой дар не может быть настолько однобок и узок. Чем чёрт не шутит, а вдруг те сообщения об исцелениях не газетная утка? Значит, я не первый. Значит, скоро мы справимся. Все вместе справимся.

Я говорю и смотрю им в глаза. Они не спорят. Зачем? Ведь я не инквизитор и не динозавр. Я – человек, не ставший камнем. Я – учитель. И это моя работа.

11 июля 2013 года

В оформлении обложки использован авторский коллаж (Конышев А.)на основе изображений, взятых на ресурсе https://pixabay.com.

Ссылка на изображение:

https://pixabay.com/ru/illustrations/медуза-горгона-греческий-чудовище-4736994/.