Читать онлайн "Дело №1 Осторожно с желаниями"

Харьков, декабрь, 1918 год

Глухую тишину подвала неожиданно растревожил торопливый скрежет ключа в замочной скважине. Отворяясь, заскрипела кривая чугунная решетка. За суетливой поступью сапог в сизый полумрак проникли две остроконечных тени. Внесли продолговатый ящик, издали напоминавший гроб. На спуске по крутым бетонным ступенькам один из носильщиков надрывно чихнул.

– Цыц, Яков, – сдавленно прошептал его товарищ, стискивая зубами мундштук. – Не дай Боже почуют. Тогда – пиши пропало.    

– В самом деле, господа, – сзади раздался сухой баритон.

Осторожно переступая в полутьме через куски проржавевшей арматуры, баритон взволнованно добавил:

 – Внимательнее на спуске. Последняя ступенька сильно срезана. Так вы уж будьте добры.  

Повсюду на земляном полу в грязных лужах валялись обрывки рубероида, разломанная мебель и набухшие от сырости кипы старых газет. Трое мужчин, наконец, вошли, немедленно затворили за собой клетку решетки и дверь. Для безопасности обмотали замок увесистой чугунной цепью. Прислушались. 

– Слежки вроде нет, – шёпотом произнёс баритон и в тот же миг в его руках ожил фитилёк керосинки.

– Вот так веселее, – сказал второй, не выпуская изо рта пустой мундштук, и одобрительно кивнул.   

На бледном свету заблестели серебряным дождём густые паутинные вуали, развевающиеся рваными лоскутками с потолочных балок. Тревожно зашуршала в тёмных углах чья-то нарушенная подземная жизнь, а по грязным мшистым стенам заметались угловатые тени непрошеных гостей.    

От едкого духа болотной сырости парень по имени Яков снова чихнул. Это был молодой человек лет двадцати трёх в очках-велосипедах. В глазах его стояли слезы от невыносимой зубной боли. Бедняга щурился и постанывал, прижимая к щеке шерсть тёплого вязаного шарфа.  

– Вот вернёмся, – наставительно произнёс второй, – ступай к дантисту, ей-богу. Чуешь?  Мочи нет слухать твои вопли.

– Простите, – глубоко вздохнул паренёк и снова застонал.

Второй сдвинул набок заломленный картуз с разбитым околышем и живо подмигнул болезному парню:

– Не хнычь, Яшка. Шо там зубы. На фронте вот этими самыми руками я кусок снаряда изо рта нашего полковника вытаскивал, понял? Под бомбами, между прочим. Тот – ни гу-гу. Потом из лазарета писал, обещал встретить, наградить.

– Встретил? – вяло спросил Яшка, утирая со щеки горячую слезу.   

– Слава Богу, не довелось. И тебе могу дёрнуть, хошь? Пальцы – клещи.

Бывший солдат раскатисто рассмеялся, закашлялся и озорно подкрутил рыжеватые усы.

– Полно вам, Куркевич, – раздался металлический голос третьего. – Давайте уже доберемся и кончим дело. Меня в любую минуту могут хватиться.   

Орудуя лампой, третий мужчина лет шестидесяти пяти в пенсне на жёлтом костлявом носу указал вперёд и осветил стену.

– Кажется, здесь можно спрятать, как вы считаете?  

Его спутники вновь взялись за петли с боков ящика и сделали резкий рывок. Поклажа имела значительный вес и вид. Это был роскошный кованый сундук размерами около полутора метров на 90 сантиметров, старинной выделки с покатой дубовой крышкой и огромным висячим замком. Каждое движение носильщикам давалось с трудом, сбивало дыхание и забирало почти все силы. Но возражений не следовало. Напротив, эти утомленные люди с какой-то необъяснимой блаженной уверенностью считали, что выполняют одним им известный святой долг.

 – Как полагаете, тут безопасно? – спросил третий, прислушиваясь и освещая лампой заваленные углы подвала.

– Не извольте беспокоиться, Ваша Честь, – уверенно ответил Куркевич, яростно грызя мундштук. – В последний раз тут проводили инспекцию аж в 1895-ом годе. Чёрт, как же паскудно-то без курева. Так что простоит ваш сундучок в целости хоть месяц, пока нормальная житуха не возвернётся. А то и до ста лет.  

Третий вытянул лицо и резко произнёс:

– Наш сундук, Георгий Никанорович. Наш, а не только мой. Уж вы-то, именитый сыщик немало приложили сил к тому, что лежит там внутри. Отрекаться поздно уж.  

– Оно-то так, – быстро согласился солдат и не без ехидства добавил, почёсывая затылок:

– Только вы ошиблись, Ваша честь. Бывший я. Бывший сыщик бывшего сыскного управления. И Яшка тоже – бывший писарь в окружном суде. Да и вы, Филипп Антонович, чего уж там, тоже из бывших.    

– Замолчите, – замахал руками третий, с ужасом оглядываясь на входную дверь, за которой будто кто-то кашлянул. Но раззадоренный Куркевич метнул колючий взгляд на сундук и едко заметил:

– Там и ваши делишки, господин судья. Ваша честь и ваша совесть. Или я ошибаюсь?    

– Да как вы смеете! Вы…. Вы забываетесь, подпоручик. Не приписывайте мне чужих грехов.

– Чужих? – криво усмехнулся сыщик. – Слыхали, за какие такие «чужие» грехи судью Пинского большевички в расход пустили?   

– Неслыханно! В другое время я прислал бы к вам секундантов, милостивый государь. Возьмите себя в руки, наконец. А грехи…. Кто не грешен, скажите? Может быть, вы?     

Судья с чувством пнул сундук ботинком и грозно сверкнул съехавшим с носа пенсне.

Наверное, им было, что сказать друг другу – злого, безжалостного, смертельно оскорбительного, – но в тот момент никто не решался. Оба лишь с тоской в глазах уставились на проклятый ящик, в котором, казалось, сидела их утка, в ней их яйцо, а в яйце игла заветная, – их игла.

Яков умоляюще простонал, вытягивая к спорщикам ладони:

– Полноте, полноте, господа. Не ссорьтесь, пожалуйста.

– В самом деле, Георгий Никанорович, – смягчил тон судья. – Уж вы выбрали время считаться, право слово. Глупо устраивать грызню раненым волкам, когда почти вся стая перебита. А бывших сыскарей, милый мой, не бывает. Как и бывших судей…  

Филипп Антонович осёкся и нервно прикусил нижнюю губу.   

– Прошу простить, – сухо сказал Куркевич и поправил воротник шинели. – Сорвался. Но милиции служить – никогда. Я их морды на всех столбах развешивал, когда они бандюганами числились. Ныне их объявили политическими страдальцами. Власть получили. Что ни рвань – то депутат Лёнька Полтавский с малиновым мандатом. Что ни срань – то комендант города Вовка Окурок. У каждого амбиций – до потолка, аж из трусов выпрыгивают.

Яков поёжился и робко заметил разошедшемуся товарищу:

– Говорят, их именами улицы называть стали. Герои они.

– Фу ты ну ты! – бросил сквозь зубы Куркевич. – А ничего что эти герои-бомбисты ради одного губернатора на тот свет десятки невинных спроваживали? Что женщины, что дети – всё едино. Да кто ж об этом узнает, когда документики сгорели? Хотите знать, кто сжёг?

– Не хочу,  – сухо ответил судья. – Знаю. 

 – Отож.

 При этом солдат тоже двинул сапогом по сундуку, и судорожно жуя мундштук, прошипел: 

– Но кое-что осталось и на них. Сохранить бы, а? А там уж если не мы, то хоть дети наши разберутся. – Разберутся, – с дрожью в голосе прошептал Филипп Антонович. – Как же вы дальше-то намерены?

– Ну, уж кланяться я им и шапку ломать точно не буду, – заявил бывший сыщик. – Вдовы и матери их жертв мне этого не простят. Да и я себе – тоже. Не смогу я жить между «Вся власть Советам» и «Хай живее вільна Україна». Группы крови у нас разные. Вот подлечусь и на фронт.

  

– А я ведь, – тихо и отстранённо отозвался Яков, – женился летом. В Ялту уезжаю завтра. Новый год отмечать будем и первенца ждать.   

– Опа! – воскликнул Куркевич, словно окатили его ледяной водой. – Поздравляю, студент. Мирный ты человек, Яшка. С тебя шампанское.  Где гуляем, кстати?

– Эх, любезный мой друг Георгий Никанорыч, – сокрушенно вздохнул парень. – Какие нынче гульки? По улице пройти страшно.

– Полноте, юноша! – сыщик махнул рукой в сторону двери. – Всё это временный токсикоз случайно залетевшей по пьяни родины. Выкинет гадость из себя, и одумается. Но уж затем непременно зовите в гости. Не забудьте, а то прокляну.

Под оглушительный кашляющий смех Куркевича Яков показал медальон с портретом молодой рыжеволосой девушки и смущенно добавил:

– На сносях молодушка моя. Вот направил её в Ялту, там воздух чище и бульденежи. А еще персики. Ах, господа, какие там персики!  

– И от меня примите пожелания счастья, – сказал судья и примостившись на крышке сундука, собрался что-то писать на белом листке бумаги.

– Кого планируете? – поинтересовался Куркевич, не переставая стрелять глазами по сторонам в поисках хоть понюшки табаку.

– Мальчик будет, – уверенно заявил Яков и впервые за всё время расплылся в улыбке.  

– Откуда знаешь?

– Кто ж еще? У нас в роду все мальчики. И все Яковы.

Лицо парня засияло и мгновенно покрылось грустью от мыслей своих мыслей. О нежной супруге, о расстоянии, которое разделят их, о персиках и о странной судьбе.   

– Может, всё еще образуется, и мы им сгодимся? – с надеждой спросил он, прижимая шерсть шарфа к вспухшей щеке.

– Да на что ты им нужен, Яшка Мацых? – усмехнулся Куркевич. – Как ни крути тебя, куда ни сажай, а еврей и останешься евреем. Ни сегодня так завтра пьяная матросня выведет тебя, поставит к стенке и под дулом нагана прикажет.

– Что…прикажет? – дрожащими губами спросил Яков.

– Забыть, кто ты таков есть. Отрекись!

– Как это – отрекись? 

– Точно так же, как многие. А нет – так получи пулю. Или нет, пули этим головорезам на фронте нужны. Они с тебя ножичком, шкуру спустят с живого и…

– Господь с вами, Георгий Никанорыч. Уеду, уеду в Ялту. Там солнышко…

– Вот и паняй, – хлопнул парня по спине Куркевич. – Дело твоё молодое, - жену ласкать да дитя воспитывать. Давай, пока в шпиёны не записали.

– Как так?

– Да вот так. Ты думаешь, зачем в войну твою родню выслали? Потому что евреи.

– Но ведь война-то с немцами была, – испуганно ответил Яков.  

– Пустое. Хоть с китайцами. Виноваты всегда евреи. А уже потом немцы. Вот такая философия, брат. Попробуй найти аргумент. Чёрт, без сигарет совсем худо, братцы.  

Под впечатлением разговоров Филипп Антонович посмотрел на часы и вывел первые строки ровным каллиграфическим почерком на гербовой бумаге:

«Тем, кто соизволит прочесть и даст этому надлежащее исполнение. Милостивые государи! Преисполненные великой скорби и тревоги за судьбу Отечества, обращаемся к вам от имени патриотов России. Настали мрачные времена для российского правосудия...»

– Филипп Антонович, – дёрнул судью за рукав пальто Яков. – Сверху шаги какие-то. Прикладами в решётку стучат. Слышите?  

С этажа и вправду долетали резкие выкрики и грозные требования отпереть дверь.

Мундштук в зубах Куркевича запрыгал еще веселее. В движениях сыщика появилась пружинистая легкость, и лицо озарилось одержимостью.  

 – Что будет? – отчаянно спросил парень, забыв о зубах.

– Еще пара минут, и они ворвутся, – перекрывая истошный ор и грохот выстрелов, вскрикнул Куркевич, заряжая пистолеты.

– Господа! – обратился судья к своим подельникам. – Будем сохранять спокойствие и не посрамим чести, даже если постигнет нас судьба мучеников.

– Оставьте пафос, Филипп Антонович, – бодро воскликнул сыщик. – Тут где-то был подземный ход.

Пенсне свесилось на шнурке с носа судьи, и тот удивленно спросил:

– Как так? Откуда?

Вместо ответа Куркевич стал лихорадочно рыскать вдоль стены. Окоченевшими шершавыми пальцами он постукивал по выступам и прислушивался.

– А ну там, – донеслось сверху сквозь проём входной двери. – Выходи на свет. Мы знаем, что вы затеяли. Верните документы.… Кончать эту контру надо было еще утром.

– Скорей, Георгий Никанорыч, – молил Яша, судорожно сжимая револьвер.

Судья же молчал и угрюмо наблюдал за сыщиком.

– Есть, – крикнул радостно последний. Нащупал балку стойки, и блок стены стал медленно отделяться по незаметному шву. Из тьмы подземелья пахнуло затхлой гнилью болота. – Сюда!

Трое мужчин дружно схватили сундук за петли и ринулись сквозь узкий проход.

– Закрывайте, – приказал судья, когда они вошли в сводчатый коридорчик.

– Чёрт, заело механизм,  – усмехнулся Куркевич, пыхтя изо всех сил. – Ну-ка, студент, поднажми.

Массивная чугунная цепь слетела с входной двери, и внутрь ворвались новые тени. Не разбирая направления, послышалась беспорядочная пальба из винтовок. По характерному скрежету Куркевич догадался, что на площадку вкатили пулемет.

– Стреляй, – кричал он Яше.

Но тот в панике лишь вертел в руках чуждую его понятиям вещь – пистолет, не зная, что с ним делать. Тучи пуль звучали еще надсаднее вперемешку с матом Куркевича и вздохами Якова.

– Уйди, слышишь, что б тебя! Езжай в свою Ялту от греха!

В слезах Яша кидал камнями в темноту. Кто-то совсем рядом дыхнул в него перегаром:

– Брось оружие, пацан!

В тот же миг пуля из браунинга судьи, спрятавшегося за сундук, пробила голову комиссару. С отвращением Яков вытащил из руки большевика наган и зажмурив глаза, выстрелил в темноту, окрашиваемую всполохами и кровью.

– Молодец, паря! – в азарте крикнул Куркевич, стреляя из двух рук, как заправский ковбой. Остановился лишь на мгновение и поразился. Филипп Антонович в одной руке держал дымящийся пистолет, а другой продолжал писать письмо.

– А теперь, товагищи, – скорчил рожу сыщик, – фейерверкер, мать вашу!  

Ловким движением руки он резко замахнулся и швырнул бомбу в подвал, где была самая гуща красногвардейцев. Взрыв разметал внутренности подвала, смешав ошметки тел со своим грязным вонючим содержимым. С приливом вдохновения Яков вскочил и заорал:

– Вот вам! Получили. Георгий Никанорыч! Победи….

Одиночный выстрел умирающего большевика прервал восторги юноши. На грудь замершего у скалистой стены Куркевича рухнуло безжизненное тело Якова.

– Мы…победили, – захрипел парень, весь сжался, задрожал и выплюнул фонтан крови.

– Что с ним? – спросил судья, выбираясь из-под обломков и мрачно взирая на заваленный вход в подвал.  

– Ранило, – соврал сыщик, кашлем скрывая волнение. – Эй, мальчик! Ты как?

Исчезающая с лица вялая улыбка умирающего уже не требовала ответа.

– Яш….Я…

– Что-что? – наклоняясь к самому рту, прислушался Куркевич.

–…пусть назовут сына. У нас все Яко…, – промычал последние слова парень и судорожно улыбнулся. Остекленевшие глаза уставились в Вечность.

– Не смей! – крикнул Куркевич. – Не смей умирать, гадёныш. Что я твоим скажу?  Эх…

– Георгий Никанорыч, – глотая воздух и кусая бледные губы, сказал судья. – Прошу вас, закройте ему глаза. На это смотреть невозможно.  

Утирая грязным рукавом лицо, Куркевич медленно произнёс:  

– Нам теперь только туннелем. Там у Благбаза будут склады Жевержеева.

Сыщик подложил камень под голову мёртвому Яше, нахмурился и перекрестился. Будто вспомнив о чем-то, наклонился и натянул окровавленный шарф на вспухшую щёку покойного.

– Вы не знаете, Филипп Антонович, адреса его родных? Сообщить бы надо.

– После, после, дорогой подпоручик, – суетясь и счищая платком кровь со щеки, ответил судья.     

– Вы обещаете? – особым тоном спросил Куркевич и пристально поглядел на подельника.

– Да.

Вновь они взялись за злосчастный сундук и понесли по сырому, почти безвоздушному коридору. На лица бросались кружева паутин, головы усеивали мелкие камни и трупы мертвых летучих мышей. В глазах двоилось и от недостатка кислорода сдавливало виски. В черепа словно кто-то вставил колья. Вдруг из тоннеля послышалось бормотание.

– Что еще за дьявол? – спросил судья, всматриваясь близорукими глазами в кромешную тьму. Но уже через секунду во тьме блеснуло, и в воздухе запахло табаком.   

– Трубку курят, – завистливо заметил Куркевич, потянув носом, и тотчас отпрянул. Совсем рядом просвистела и оглушила картечь. Мужчины упали за сундук и стали наблюдать.

– Эгей, хлопці, – донеслось из глубины, – Ви де там?

– Вот вы и ошиблись, подпоручик, – криво усмехнулся судья, с жалостью осматривая оборванный воротник пальто. – Не трубка, а люлька. Так кажется у них по-украински. Однако же, что нам следует предпринять?  

Не отрывая взгляда от проёма в туннель, Куркевич показал вбок:

– Там внизу Лопань течет по трубе. Человек пролезет, если плавать умеет.

– А сундук?

– Придётся где-то тут зарыть.

Схватив руками крышку за края, они медленно двигали ящик к спуску. Судья скатился вниз первым и прошипел:

– Толкайте сюда, Георгий Никанорович. Толкайте, я принимаю.

Над головой Куркевича жужжали трассы пуль, ударялись о глиноземные стены и оставляли черные дыры. Упираясь в дубовую стенку тяжелого сундука, Куркевич со стоном делал толчки в сторону трубы. Наконец, судья увидел ящик над собой и радостно воскликнул:

– Есть, тут мы его вдвоем возьмем. Спускайтесь живей, подпоручик. Довольно храбриться.

– Ползу к вам, – бодро ответил тот и отбросил первый наган в сторону.

Застрекотал пулемет, пришлось закрыть голову руками, совсем рядом обрушились мелкие куски щебня и кирпича. Обожгло плечо, Куркевич усмехнулся и сделал рывок вперед – к спуску. В тот же момент темноту осветила еще одна очередь. Тело сыщика дернулось несколько раз и неуклюже скатилось прямо к ногам судьи.

– Георгий Никанорович, бросьте ваши шуточки. Не время. Что с вами?

В озорных глазах тускнел огонёк, уже разгоравшийся в Вечный огонь Вечной жизни.

– Так нечестно, – просипел судья, сжимая Куркевича за раненые плечи.

Но бывший сыщик почти не чувствовал боли и продолжал улыбаться.

– Вот и встречусь с Яшкой. Не может он без меня, видно. А мне то что. Я всегда по зову друзей. Вы же знае...  

– Куркевич! – крикнул судья и выстрелил в туннель вслепую. Послышалось падение чего-то тяжёлого. Еще раз выстрелил на звук стона. Тишина.  – Как же так?

– Не причитайте, Ваша Честь, – держал улыбку бледный Куркевич. – Вы… только скажите. Вы там всё правильно написали?  

– Да…да, милый Георгий Никанорович. Всё правильно.

– И про меня?

– И про вас.

– Я ведь… честно служил. Мзду не брал. В сундуке… разберутся ли что к чему, а? Эх, я бы их сам. Чёрт, как же хочется кури…

Филипп Антонович не смог закрыть глаза товарищу и надрывно хрипя, бросился к сундуку.

Обдирая пальцы о гвозди кованых латок, он двигал ящик по глинистому гравию. Пальто отяжелело от грязи, пришлось сбросить и ползти дальше. Наконец, с облегчением судья заметил углубление. Вдоль стены шла огромных размеров труба. В ней текла подземная река. Выходя на поверхность, она впадала в Лопань. Плавать Филипп Антонович умел превосходно. Однако тотчас радость сменилась оцепенением.  

– Эх, Куркевич, Куркевич! Всё-то вы предвидели. Но одного не учли. Сейчас зима, а не лето.

Он ткнул дулом пистолета в ледяную стену замёрзшей воды и чертыхнулся.

– Неужели, конец? Как же так?

Дрожащей рукою судья вытащил из-за пазухи ключ и всунул его в замок сундука. Послышались чарующие мелодии танца: динь-дилень динь-дилень дилень-дилень. От невыносимых звуков сжал он окровавленными руками уши и истошно заорал в темноту:

– Будьте вы прокляты!    

Филипп Антонович сунул листок письма вглубь сундука и отшатнулся. Пулеметной очередью прошило левую ногу и раздробило бедро. Корчась в судорогах, судья выдернул чеку и бросил бомбу в темноту. Сводчатый потолок не выдержал, и на место действия обрушилась скальная громадина земной породы.

– Простите меня за все дела черные и не судите строго… – захрипел судья, навалившись отяжелевшим телом на сундук, так жадно обнимая его содержимое, словно хотел укрыть ото всех последнюю свою тайну. Тишина.