Читать онлайн
"За час до рассвета"

Введение.

Над городом забрезжил хрупкий рассвет. Ночной мрак вздрогнул, зашипел, обожжённый первыми солнечными лучами. Послышался недобрый рык, полный бессилия. Монстры спешно прятались в темные углы, не желая исчезнуть в испепеляющем солнечном свете. Над городом все увереннее поднималось солнце. Начинается новый день.

Насколько не была велика ночь, ее всегда сменит рассвет.

Содержание.

Глава 1. «Четверо в домике»

«Леденец» - Тата Беспалова.
«Приведение» – Клёна Кор.
«Побег» – Виринея Кис.
«В темноте» – Даша Клочкова.
Глава 2. «Когда рассвет касается крыш»

«Здесь будет моя могила» - Лида Воронцова.
«Цветение смерти» - Раффаэла Энджель.

Глава 1.

«Четверо в домике»

Леденец.

Автор: Тата Беспалова.

– Съешь ложечку за папу! Съешь ложечку за маму! Чудище ты худое! Жри! Кому говорю! Собака! – кормила так ранним утром своего внука бабка. – Смотри, на кого ты похож! Кожа да кости!

– Баба, а где мой папа? – спросил мальчик, поглощая кашу ложкой за ложкой.

– Чудовище проклятое! Не нужен тебе такой папа! Я тебе и за папку и за дедку буду! – так говорила каждый раз внуку бабка, когда тот у нее спрашивал.

Сама бабка Анна Михайловна была человеком жёстким, практически жестоким. Сначала она приучила бояться себя свою дочь Аллу. Когда же та пошла против ее воли и вышла замуж за Юрия – отца мальчика, то бабка принялась и за затя. Анне Михайловне казалось, что дочь и зять живут неправильно: то слишком громко по ночам молодые сексом занимаются, то зять не так ботинки чистит, то в выходные они слишком долго лежат на кровати. Но отпустить от себя молодых она не хотела, говоря все время:

– Алка моя совсем ничего не умеет!

Когда же у пары появился Коленька – внук Анны Михайловны, то сразу же все и началось:

– Алка, дура ты! Не так ребенка пеленаешь! Кривые руки, уйди! – кричала она на дочь. – Ребенка мало кормишь, чего он такой худой! Уйди! Сама буду его кормить!

Юрий же через три года такой жизни ушел из семьи, но на развод подавать не стал, все ещё надеясь на то, что Алла придет к нему сама с сыном жить.

Все продолжалось до той поры, пока Коленька не пошел в школу. В первом же классе мальчик очень сильно отличался от своих сверстников. Он был неуклюжим, полным, словно медведь, ребенком. На физкультуре бегать не мог то задыхался, то хромал. Среди одноклассников получил прозвище "Колобок".

Они его так и звали:

– Колобок, катись сюда! – смеялись дети.

Дома же все было наоборот:

– Чудище ты, худое! Жри, давай! – орала на внука бабка. – Весь в отца – кожа да кости!

В школе и классе же с ним никто не хотел дружить, даже из мальчишек. Но в третьем классе все изменилось. К ним пришел новенький – Лёшик. Учительница же посадила его к Коленьке.

Сказать, что мальчики подружились – нет, но и не враждовали, сидели тихо, Лёшик в отличии от других ребят, не оскорблял Коленьку.

Вот однажды Лёшин папа купил три билета в музей восковых фигур, но так как они с женой работали, он отдал их сыну со словами:

– Вот тебе билеты! Возьми Николая и Бориса, сходите сами в музей.

– Хорошо, пап! Спасибо! – схватил билеты мальчик и пошел к соседям за Борисом. Когда же тот оделся, то они вдвоем направились к Коле.

Надо сказать, что Борис учился в другой школе и ни разу не видел Коленьку, то когда же они пришли к нему домой, то у мальчика пронеслось в мозгу: "Колобок"

– Привет! Ты пойдешь с нами в музей, папа вот билеты купил?

– Да, пожалуй, пойду…. – протянул Коля и недоверчиво посмотрел на Бориса.

– Тогда собирайся, ждём!

Коленька ушел вглубь квартиры, переодеваться, а мальчики стояли в коридоре и осматривали скромное убранство квартиры. В самом коридоре стоял огромный комод с зеркалом. В дверях напротив входа была кухня, и оттуда доносились какие-то страшные гремящие звуки.

– Ну что пойдем? – вышел переодетый Коленька.

– Стой! Негодник, возьми вот, пососешь по дороге! – с кухни вышла бабка и подала внуку огромный с его голову размером, леденец. – Недолго, смотри, там!

Мальчишки удивлённо уставились на леденец.

"Какая-то неприятная бабка!" – пронеслось в голове у Бориса.

– Пойдем! – воскликнул Лёшик, открывая дверь, они втроём вышли из квартиры.

– Баба, пока! – крикнул Коля.

Шли они до музея пешком, потому что недалеко было, и разговаривали:

– А зачем тебе билеты в музей купили? – спросил Коленька, разворачивая леденец.

– Не знаю, папа сказал, что очень интересные вещи эти восковые фигуры. Среди них и Сталин, и Черчилль, и Мария Тюдор, и многие другие. Стоит сходить на них посмотреть.

– Ммм… интересно, – облизывая языком леденец, сказал Коля и добавил, – а наши копии в этих фигурах нет?

– Ха-ха! Нет, нету! Потому что кто мы? Никто пока что…. – ответил Борис.

– Ну вот мы и пришли! – сказал Лёшик.

Музей располагался в центре города, где жили мальчики. Здание музея было очень большим, старинной постройки девятнадцатого века. Мальчики вошли в него, показали билеты контролеру, прошли в залу. Чего здесь только не было! Мамонты, и знаменитые правители, и артисты, и клоуны, и певцы, и звери. А в самом дальнем углу залы стояли две фигуры детей, и мальчишкам показалось, что они точные копии их самих, но:

– Колян, слушай, а почему тебя здесь нет? – спросил Боря.

– Не знаю… – продолжая лизать леденец, пожал плечами Коля.

– Что-то я, глядя на тебя, проголодался. Пойду в киоске, что на улице, пирожок куплю! Ты идёшь со мной? – спросил Борис у Лёшки.

– Да, пожалуй, пойду! Колян, ты с нами?

– Нет, я ещё тут побуду, потом выйду, – ответил Коленька, неизвестно что взбрело ему в голову, почему он решил остаться в музее, то ли восковые фигуры привлекли его внимание настолько, что сил не было от них оторваться, то ли ещё что-то, но "Колобок" остался один.

Лёшик с Борисом вышли из музея.

Коленьку же привлекла фигура женщины в шляпе, что стояла чуть поодаль от фигур мальчиков, и он подошёл к ней, стал рассматривать, как вдруг услышал:

– Ха-ха-ха! Колобок жирный толстяк! – смеялся Борис, говоря про него. Коленька же обернулся по сторонам, но мальчишек он нигде не увидел, ему подумалось, что показалось, и он продолжил рассматривать фигуру женщины. Вдруг снова голос:

– Да! Слишком жирный толстяк! – смеясь, сказал Лёшик. Коленька снова обернулся и увидел, что мальчики стоят вместо восковых фигур, и, показывая на него пальцами, корча рожи, смеялись над ним. Коленька же вдруг рассердился, подбежал к ним и как закричит на них:

– Я толстяк?! А вы кто? – размахнулся и ударил по голове леденцом сначала Бориса. Голова раскололась пополам, мальчик рухнул на пол, как карточный домик. Коленька же ударил по голове Лёшика, тот тоже рухнул и рассыпался, а леденец…. Леденец покрывался красным…. С него на пол полилась кровь…. Рядом с фигурами, да и под ногами Коленьки из разбитых голов очень быстро растекалась кровь. Коленька очень испугался этому, бросил леденец на пол и пулей выскочил из залы, а затем, трясясь от страха, выбежал из музея. Когда же он подбежал к киоску, то увидел живых Бориса с Лешкой, которые вовсю уплетали пирожки и бурно что-то обсуждали. Коленька же очень сильно испугался, на лице у него выступил пот, глаза забегали туда-сюда, дыхание стало прерываться, коленки дрожали, а в мозгу проносилось:

"Не может быть! Я же их только что! Только что! Укокошил!"

Мальчик развернулся и понёсся от друзей в другую сторону. Мальчишки же в непонятках и удивлении, переглянулись и побежали за ним:

– Стой! Ты куда? Подожди нас! – кричали они, догоняя его. – Мы же договорились, что вместе домой пойдем! Стой!

"Этого не может быть! Как же они ожили??? Так моментально?" – стучало в мозгу, бегущего вперёд в темный переулок, Коли.

Так мальчики бежали долго, пока Коленька не забежал в какой-то двор, откуда выйти можно было только обратно, через арку, где уже остановились его друзья. Коленька же побегал от угла к углу и забился в угол кирпичной стены, трясясь, плакал и кричал:

– Не подходите ко мне! Я знаю, что вы мертвые!

– Ума рехнулся! – усмехнулся Борис и посмотрел на Лешку.

– Выходит, что так! – развел руками друг.

Чем ближе они к Коле подходили, тем сильнее он начинал исходить в истерике, обливаясь потом и слезами.

– Слушай, Борь, побудь с ним, а я сейчас домой смотаю, – сказал Лёшик и побежал, – может быть, кого-нибудь позову на помощь. Только стой тут и близко к нему не подходи! Я мигом! Туда и обратно!

– Убил! Укокошил! Мертвые! – выл в углу Коленька.

.

.

.

Коленьку поставили на учёт к детскому психотерапевту. Алла же его мать съехала от Анны Михайловны к Юрию – отцу Коленьки, надо полагать, что навсегда, потому что она поняла, что чуть не потеряла сына. Юрий же заплатил ущерб музею. А мальчики, как общались, так и продолжали общаться и жить своей мальчишеской жизнью.

Приведение

Автор: Клёна Кор.

- Это сон, и я обязан проснуться.

Льюис повторял эту фразу, словно молитву. Это мысль была единственной, которая еще держала его в здравом уме. Весь мир вокруг него являлся искаженным кошмаром. Город был тихим и неважно день или ночь. Его жители, больше похожие на уродливых кукол, лишь подражали поведению людей. Ходили по улицам, смотрели телевизор и слушали радио. Однако они не разговаривали, выражения их лиц никогда не менялось, они продолжали свой бессмысленный путь, даже если за окном стояла непогода. Они были куклами, и Льюису только приходилось догадываться, какой безумец их создал. Они были огромными, как и город. Мальчик на их фоне был крошечным, размером с мышонка. Любое чудовище при желании легко бы его задавило. А такое желание было. Куклам явно не нравилось, когда перед ними появлялся кто-то настоящий. Они охотились за Льюисом, несколько раз они чуть его не схватили, но мальчику всегда удавалось увернуться.

Он не мог сказать, как долго он находится здесь. Льюиса не покидает ощущение, что все вокруг него ложь, не настоящее, но, если он умрет, то это уже будет реально. От этой мысли становилось страшно и дурно, хотелось забиться в угол и заплакать, но мальчик бесцельно шел вперед, веря, что где-то должен быть выход. Он не мог ничего вспомнить. Разум отказывался вспоминать любые детали его прошлого. Он помнил только, как он проснулся здесь, как впервые встретил чудовищ, как осознал, что все вокруг него до боли неправильное. Он не видел других детей, но был уверен, что они здесь были. Об этом говорили брошенные крошечные вещи: рюкзачки, бантики и игрушки. Все эти предметы просто не могут принадлежать куклам, но почему маленькие хозяева их бросили. Об этом задумываться не хотелось, несмотря на то, что на страшную правду указывали кровавые разводы на полу и стенах.

Если он умрет, то это будет по-настоящему.

Его путь разделял только мышонок. Это был дикий зверек с темно-бурым мехом. Познакомился он с Лаки, так назвал его Льюис, когда решил перекусить найденными им печеньем и голодный мышонок вышел к ребенку. Льюис подкормил его и впредь всегда делился всеми крошками, что ему удавалось найти. Лаки всегда держался рядом, но в тоже время близко не подходил и не позволял себя гладить. Но Льюису и того было достаточно. Больше всего Льюис боялся вовсе не чудовищ, а одиночества. Он боялся оставаться один в пустой квартире, одному проходить длинные огромные коридоры. Осознание того, что где-то рядом бежит Лаки, успокаивало.

На город спустились сумерки, а вместе с ними пришла и гроза. Яркие вспышки молний разрезали небосвод, хотя гром был еще далеким. Буря только подбиралась к городу, уже предупреждая о себе безразличных жителей. Куклам было все равно на дождь. Они продолжали свой путь, не обращая внимания на порывы ветра и холод. Льюис пробрался в квартиру. Он слышал, что Лаки идет рядом, он шуршал где-то за стенкой, выбрав более безопасный маршрут. Оглядев помещение, Льюис осознал, что квартира пуста. Ни на кухне, ни в коридоре, ни в спальне он не обнаружил присутствия чудовищ. Выдохнув, мальчик приступил к более детальному осмотру местности. Пора было пополнять запасы, да и место для ночлега найти было бы неплохо. В такую непогоду передвигаться было опасно. Кухней служила маленькая комната. На шкафах, рабочих поверхностях и столе был толстый слой пыли, хотя заброшенной квартира не казалась. Видимо куклы не пользовались этой комнатой, пускай время от времени приходили сюда. Коридор, соединяющий кухню и комнату, также был в пыли. В углах паутина, явно брошенная пауками. Дверь, как Льюис догадался, ведущая в санузел, была, на удивление заперта. Оттуда доносился неприятный сладковатый запах, поэтому мальчик даже и не пытался найти способ открыть эту комнату. Вместо этого он сразу же направился в спальню. Она выглядела куда более обжито, чем остальные помещения. На подоконнике стояли увядшие цветы, на прикроватной тумбочке стопка старых газет. На полу ковёр. Рисунок на нем показался мальчику смутно знакомым, но он не придал этому значения. Льюис заметил в углу комнаты брошенный рюкзачок. Сердце дрогнуло, он огляделся, будто ожидая, что владелец этого предмета сейчас объявится, но никого не было. В рюкзаке оказалась маленькая игрушечная машинка, пара книг со сказками и не открытая упаковка баранок. Находка была крайне ценная, поэтому, особо не церемонясь, Льюис накинул на спину рюкзак, оставив только машинку. Ему очень хотелось, чтобы эта потертая игрушка так и осталась у хозяина, где бы он сейчас ни был. Льюис уже собирался уходить, когда яркая вспышка молнии осветила комнату, а раскат грома заглушил звуки. Мальчик не сразу заметил, что Лаки, ранее бегающий по квартире, внезапно спрятался, забившись в щель в стене. Льюис обернулся и увидел огромную безликую куклу. Она отдаленно напоминала мужчину в клетчатой рубашке и потертых старых брюках. Льюис попятился назад, надеясь, что чудовище его не заметило. Бежать, нужно было бежать. Единственный, еще доступный ему путь был через окно. Не спуская взгляда с замершего мужчины, Льюис продолжил идти спиной к окну. Он уже забрался на подоконник, еще миг и он окажется на карнизе, откуда сможет забраться в другую квартиру или хотя бы переждать, пока чудовище покинет комнату. Очередная вспышка молнии и ударивший раскат грома заставили мальчика зажмуриться. Его били струи холодного дождя, тело вмиг покрылось мурашками, а одежда насквозь промокла. Чудовище уже тянуло к нему свои руки. Ему хватило того мига, когда Льюис не смотрел на него, чтобы в пару шагов преодолеть комнату и попытаться схватить мальчика. Льюис вскрикнул, рука предательски заскользила. Он почувствовал, что падает. Единственная мысль, которая успела посетить его разум до того, как свет потух, была о том, что теперь будет с Лаки и успел ли мышонок спрятаться.

Его всегда окружали призраки. Старик был в этом абсолютно уверен. Призраки его погибшей семьи, он не сделал ничего, чтобы спасти ее. Хотя, а что он мог сделать? Броситься под их машину, не пустить в дорогу? Откуда он знал, что водитель КАМАЗа, уснувший после долгой смены, превратит их машину в лепешку? Не выжил никто. В один миг весь его мир рухнул. Его дорогая супруга, больше двадцати лет жили, душа в душу, его единственная дочка со своим сыном и зять, замечательный парень, который был за рулем и до последнего старался избежать столкновения. В тот день он единственный остался дома. Единственный, кто остался жив. А зачем ему такая жизнь? Жизнь в полном одиночестве, в окружении призраков. Он верил, нет, знает, что его семья не покинула этот мир, их души так и обитают в его доме, сводя его с ума. Старик начал замечать, что проваливается в странный и очень реалистичный сон. В нем весь мир напоминал дешевую кукольную постановку. Он сам был куклой. Он бесцельно выполнял базовые действия, гулял по городу, никогда не меняя маршрут, единственное, что у него осталось – мысли. Они в полной тишине были безумно громкими. Но и те постепенно затухали. Старик бы хотел, чтобы и они навеки замолчали, чтобы он остался один в этой кукольной постановке. Сон с каждым разом становился длиннее, а теперь он и вовсе позабыл, когда просыпался в последний раз. Он стал жителем кукольного города, живя в полном безразличии и одиночестве.

Всю ночь шёл дождь. Старик наблюдал за ним из окна, подперев руками голову. Если раньше он старался проснуться, и порыва силы воли ему хватало, чтобы вырваться из лап кошмара, теперь он устало ждал, когда его чувства пропадут окончательно. Не было смысла возвращаться, нет смысла бороться. В этом мире нет эмоций, нет чувств, нет боли. Что может еще желать человек, потерявший все. Утром, когда уже вовсю светило солнце, задорно прыгая по лужам, старик вышел на уже обыденную прогулку. Город был однотипным, серым и пустым. Маршрут старик не менял. Он проходил по тропинке между двух домов, потом шел к скверу, а дальше к парку, за которым располагалось старое городское кладбище. На территорию кладбища он никогда не заходил, очертания могил пугали его, возвращая к былой боли. Но в этот раз он не смог закончить прогулку. Недалеко от тропинки лежал свернувшийся комочек. Старик хотел проигнорировать это, но биение живого сердца, которое в тишине звучало до безумия громко, заставило его остановиться. Это был мальчик. Старик сошел с тропы и подобрал еще живое тельце. Светлые волосы мальчика пропитались кровью. Одежда была мокрой и грязной. Где-то в груди забились такие болезненные и знакомые чувства.

-Ты не спас их, так спаси его! – кричал разум.

Старик огляделся, убедившись, что никто его не видит, спрятал мальчика, который поместился у него на ладони, под своей жилеткой и, развернувшись, пошел обратно к дому.

Мальчика старик спрятал в небольшой горке старой одежды. Он обработал его раны, используя подручные средства, развесил его мокрую, пропитанную кровью, одежду. Старик вдруг замер, оглядывая кухню. Он и не помнит, когда в последний раз готовил, а сама квартира показалась ему до боли пыльной и необжитой. Как же он мог допустить такое? Засучив рукава, старик принялся за уборку. Он открыл нараспашку окна, впустив свежий влажный воздух и солнечный свет, взял первую попавшуюся тряпку и начал вытирать пыль. Именно за этим занятием его застал пришедший в себя Льюис. Удивлению мальчика не было предела: огромная кукла, похожая на древнего старика, вытирала пыль со стола и полок, заботливо поливало засохшие цветы, стоящие на подоконнике, и при всем этом улыбалась. В течение дня Льюис еще несколько раз приходил в себя, но всегда ненадолго. Старик провел весь день за уборкой, не забывая заботиться о Льюисе. Сам старик этого не замечал, но мальчик бы отметил, что с каждым разом к кукле возвращаются человеческие черты, эмоции и мимика. Когда поздней ночью Льюис окончательно пришел в себя он увидел перед собой обычного спящего пожилого мужчину, пускай и огромных размеров.

Так они и познакомились. Старик не помнил своего имени, хотя отдельные обрывки прошлого всплывали в его сознании. Льюис быстро проникся к странному мужчине, мало по малу начиная ему доверять. В одиноком городе кукол поселились две живые теплые души. С каждым днем старик возвращал себе человеческий облик, заново учась чувствовать и признавать свои эмоции. Взамен он лечил, поддерживал и учил Льюиса верить. Мальчик рассказал свою теорию о том, что все вокруг них – лишь сон, реалистичный ночной кошмар. И получил на нее подтверждение. Решено было уходить вместе, если город пуст и однотипен, значит, выход следует искать за его пределами – на городском кладбище.

- Ты веришь в привидений? – спросил как-то старик мальчика.

За окном в тот день особенно яро бил ветер, руша старые фасады зданий и стремясь выкорчить деревья и кустарники. Но в квартире было тепло и сухо. О непогоде напоминал лишь свист ветра в оконной раме. Льюис посмотрел на старика серо-зелеными глазами и пожал плечами. Старик вдруг замер, потупив взгляд. Он не знал, стоит ли рассказывать мальчику о том, что он видит. Например, рядом с Льюисом с самого начала сидит мышонок. Старик видит его размыто, словно тень. Но мальчик сам прервал молчание.

-Мне нужно найти друга. Мы шли всю дорогу сюда вместе, и я не могу допустить, чтобы с ним что-то случилось. Я найду его и вернусь. Дальше мы пойдем вместе.

Льюис не дождался ответа. Он с ужасом заметил, что старик вдруг помрачнел и снова начал становиться похожим на куклу. Мальчик, быстро вскочив на ноги, подбежал к нему и взял его за руку. Старик вздрогнул, будто выходя из транца. Он принял нормальный облик, несмотря на то, что в его глазах была какая-то глубокая и ни с чем несравнимая печаль. Льюис подумал, что это он так расстроил старика и неловко попытался извиниться и объясниться.

-Он без меня пропадет, понимаете? - Старик кивнул. – Я проберусь в ту квартиру, где я видел его в последний раз. Если я не вернусь к закату, то выйдите под то окно, где вы меня нашли. Хорошо?

Льюису так и не удалось вытащить из старика ни слова. С тяжелым сердцем мальчик спрыгнул с табуретки и пошел прочь. Нужно было торопиться. С того момента, как Льюис видел Лаки в последний раз прошло четыре дня, два из которых он не мог нормально стоять на ногах. Он чувствовал себя очень виноватым: с одной стороны старик, которого он оставляет в одиночестве, с другой Лаки, который не выживет среди чудовищ. Мальчик принял единственное верное для себя решение, при свете дня пробраться в ту злополучную квартиру и всю ее проверить, скорее всего, мышонок там так и остался, еда там есть, а спрятаться от куклы он может в щели в стене. После уже с Лаки вернуться к старику и вместе с ним рискнуть пройти на территорию городского кладбища. Льюис в последний раз обернулся на старика и добродушно помахал ему рукой, прежде чем покинуть его обжитую квартиру.

Старик долго смотрел на закрытую дверь, через которую прошел мальчик. Разум снова кричал:

- Что ты творишь? Он же в одиночку идет сражаться с чудовищем, а ты отсиживаешься в стороне! А что, если он не вернется?

Но на этот раз старик не смог найти в себе силы, даже чтобы подняться. Он понимал, что если мальчик не вернется, то он навеки останется здесь, но идти на кладбище было страшно. Он видел там, за оградкой, свою супругу, которая, как ни в чем не бывало, вязала на скамейке, видели дочку с внуком, играющих на могильных плитах. Один зять смотрел прямо на него пустым, отрешенным взглядом. Он боялся встречи с ними. Здесь, в кукольном городе, где нет чувств и эмоций, призраки не могли его достать. Но, что будет, если он покинет это место и проснется?

- Ты обещал! – продолжал кричать разум – Обещал мальчишке, что не бросишь его! Кем ты будешь, после этого, командир?

Командир…

Да, до всех событий он был им. Отставной командир авиационного полка, который не знал страха. А теперь, кем он стал? Сидит, и прячется от собственных призраков. Старик поднял взгляд, с удивлением уставившись в окно. Красное солнце коснулось крыш, закат, словно парное молоко, разлился по улицам серого города. Но Льюиса нигде не было. Вдруг его коснулось что-то маленькое и очень холодное. Старик одернул руку и уставился на полупрозрачного мышонка, который бегал по столу. Зверек будто звал его куда-то, настойчиво прося следовать за ним. И старик понял, что случилась беда. Недолго думая, он выскочил из квартиры. Мышонок юркнул вперед, указывая путь.

Льюис терпеливо обходил квартиру чудовища. Как и в прошлый раз дома его не оказалось. Льюис оглядел комнату, где в прошлый раз его настигла кукла, но в комнате, кроме беспорядка, ничего и никого не было. Тогда мальчик решил идти на кухню. Призыв мышонка по имени тоже результата не дал, хотя это было не удивительно, ведь Лаки редко откликался на свою кличку. Льюис спешно вышел в коридор, но вдруг замер. Ванная комната, которая в прошлый раз была заперта, сейчас была открыта. Из нее лился приглушенный желтый свет, тянуло запахом сырости и гниющей травы. Мальчик хотел было пройти комнату, не заглядывая в нее, но сюрреалистичная картина в ней, заставила его остановиться. В ванной, наполненной до краев мутной водой, лежала кукла, явно напоминающая женщину. Она запрокинула голову и не подавала признаков жизни. Льюис вдруг поймал себя на мысли, что хочет зайти в комнату и попробовать разбудить женщину. В реальность его вернул звук открывающейся двери. Мальчик сорвался с места и побежал на кухню. Однако хозяин в квартиры не торопился заходить. Кукла в клетчатой рубашке замерла на пороге, будто чего-то ожидая. Льюис оглядел по-прежнему пыльное помещение, он не мог уйти, не убедившись, что Лаки здесь нет. К сожалению, он нашел мышонка. Под кухонным столом лежала схлопнувшаяся мышеловка. Подходя ближе, Льюис до последнего верил, что это какая-нибудь другая мышь, но это был Лаки. Вокруг розового носа багровели пятна засохшей крови. Льюис бросился ему на помощь. Не без труда смог разжать захват мышеловки, и вытащить мышонка. Он был холодным, но Льюис не хотел думать об этом. Лаки у него, а значит, все будет хорошо, старик вылечил его, вылечит и мышонка, не правда ли? Льюис не заметил, что кукла стояла уже в коридоре. Несмотря на то, что кукла не имела лица, мальчик чувствовал всю злобу, исходящую от нее. Чудовище захлопнуло дверь в ванную с такой силой, что с потолка осыпалась побелка, и направилось на кухню, в этот раз, не играя с мальчиком в гляделки. Льюис прижал к груди мышонка, приготовившись оббежать неповоротливое чудовище. Но кукла в одно движение оборвала все надежды, с легкостью она отбросила ребенка к кухонному гарнитуру, отчего Льюис больно ударился спиной и сполз на пол. Он продолжал прижимать к груди холодное бездыханное тельце своего друга, из глаз брызнули слезы.

-Деда! – без надежды позвал мальчик.

Он понимал, что старик точно не придет сюда и не услышит его. Безликий мужчина продолжал идти к нему, постепенно сжимая руки в кулаки. Мальчик сжался сильнее, не решаясь закрыть глаза.

Если он умрет, то это будет по-настоящему.

Его услышали. Кукла не успела дойти до Льюиса, когда ворвавшийся в комнату старик, схватил ее за горло и прижал к стене. Безликий мужчина яростно сопротивлялся, рвался, царапал обидчика ногтями, но вскоре затих, безвольно опустившись по стене. В серых глазах старика Льюис отчетливо увидел ничем не прикрытую ярость и страх. Он бросился к мальчику, взяв его на руки и прижав к себе. По морщинистому лицу бежали крупные слезы, а плечи вздрагивали от всхлипов. Он неумело просил прощения у мальчика, говорил, что больше не будет бояться и не бросит его. Льюис замер, продолжая прижимать к себе мышонка. Он растерянно смотрел через плечо старика на бездвижную куклу мужчины. Незаметно по щекам покатились слезы. Он одной рукой обнял старика, второй придерживая Лаки. Старик спешно покинул квартиру, на прощание сильно хлопнув за собою дверью.

Кроваво-красный закат сменился спокойной потревоженной лишь легким ветром ночью. Старик решил не ждать утра. Он разжал ладони, посмотрев на мальчика. Льюис вытер набежавшие слезы и шмыгнул в рукав кофты.

-Как вы нашли меня?

Старик улыбнулся.

-Твой друг привел меня.

Старик не сразу заметил, что мальчик прижимает к себе бездыханное тельце мышонка. Призрак зверька продолжал бежать рядом. Старик остановился.

- Моему другу плохо… - всхлипывал Льюис – Вы ведь поможете Лаки?

Старик все понимал… понимал, что мышонок уже мертв и скорее всего давно. Губы дрогнули, но он собрал остатки силы воли. Всю дорогу до городского кладбища дедушка объяснял Льюису, что мышонка уже не вернуть и единственное, чем он может помочь зверьку – отпустить его и помнить о нем. Льюис согласился не сразу, утверждая, что старик не прав и мышонок жив, просто крепко спит. Старик вспомнил себя, он ведь тоже далеко не сразу проверил в ту аварию, ужасная правда с головой накрыла его только в морге, когда ему предстояло опознать тела. Поэтому он мог понять мальчика, чьим единственным другом был погибший мышонок.

Город они прошли спокойно. Все будто вмиг решило, что с отважных путешественников хватит на сегодня подвигов и потрясений. Ветер качал густую крону деревьев, мягко и ласково касался волос. Яркое звездное небо, усыпанное звездами, казалось, в отличие от города, настоящим и родным. Фонари провожали их долгим взглядом желтых глаз, прощаясь с отважными путниками. Однако в окнах домов не горел свет, а некоторые куклы бездвижно замерли в определенных позах, дожидаясь рассвета, чтобы и дальше безвольно следовать указаниям незримого кукловода. Вдруг старику стало их очень жаль. Он и сам чуть не стал куклой, значит, все эти люди, так же как и он, погрузились в спасительный сон, но не нашли в себе силы проснуться, оставшись здесь навсегда и безжалостно убивая тех, кто хоть как-то тревожил их покой.

Скрипнули ворота, ведущие на территорию кладбища. Старик опустил Льюиса на землю. К тому моменту мальчик почти успокоился, хотя его лицо было красное от слез. Он гладил мертвого мышонка, стараясь не смотреть на него. Старик же шел рядом. Он видел их, призраков. Но в отличие от того, что рисовал его разум, призраки не напали на него. Они приветливо помахали ему рукой и исчезли, показав всем своим видом, что заждались. Старик привел мальчика к могиле своей семьи. Три могилки в ряд: его супруга, дочка с зятем в одной и внук.

- Здесь спит моя семья – спокойно произнес он – Здесь Лаки никогда не будет одиноко и страшно.

- Он сейчас здесь? – вдруг спросил Льюис, обернувшись – Вы же его видите?

Старик кивнул. Призрак мышонка и вправду сидел рядом у оградки, издалека наблюдая за ними.

- Тогда… скажите ему, что я буду скучать.

После этих слов Льюис положил тельце в неглубокую ямку в рыхлой земле и засыпал ее. Старик ласково и как-то по-отцовски похлопал мальчика по плечу. В тот же миг призрак мышонка исчез, а над городом поднялся теплый розовый рассвет.

.

.

.

Льюис проснулся в холодном поту. Он скинул с себя одеяло и тело в тот же миг сковал холод. Окно было открыто нараспашку. Это была его комната. Пустая, мебели и вещей в ней было крайне мало. На полу цветной ковер, около стены рабочий стол, заваленный учебниками и тетрадями, шкаф с вещами. Льюис еще пару минут лежал, отходя от реалистичного ночного кошмара. Все вдруг встало на свои места. Он вспомнил все до мельчайших подробностей. Вспомнил, как папа в порыве неконтролируемого гнева сильно его ударил, вспомнил, что мама попала в больницу после того, как ей стало плохо в ванной. И, конечно же, вспомнил Лаки. После того, как мама стала болеть, а папа все чаще уходил с друзьями, Льюис часто оставался дома один. Выйти погулять с друзьями он не мог, отец всегда запирал дверь, а ключа у мальчика не было. В эти страшные для детского сознания часы, когда он оставался в полном одиночестве, с ним всегда был Лаки – декоративная мышка. Но… пару дней назад, Лаки не вышел из домика. Когда Льюис залез в клетку, он увидел, что мышка спит, свернувшись клубочком. На свое имя и на поглаживания мальчика зверек не реагировал. Тогда Льюис решил, что Лаки заболел и продолжал о нем заботиться: подсыпал еду в миску, менял воду в поилке, и каждый день ждал, когда мышке станет лучше. В глубине души он все понимал, но не хотел верить, что теперь он остался совершенно один. Льюис боялся подойти к отцу. Поэтому он не обращал внимания на запах, исходящий от домика. Врал, всем и самому себе, что Лаки жив и с ним все в порядке.

Льюис спустил ноги на пол. За окном расцветало ленивое сентябрьское утро. Мальчик подошел к клетке. Открыл ее и убрал домик. Лаки не сдвинулся с места. Его тело осунулось, глазки сморщились и потускнели, затянувшись серой пленкой. Льюис взял его в руки. Погладил по сухой шерстке. Он почувствовал себя очень виноватым. Лаки всегда был его верным другом, как он мог так поступить и мучать его. В горле встал ком. Мальчик подошел к входной двери, дернул ее и та, на удивление, была не заперта.

Наверное, соседи бы очень удивились, увидев босого мальчика в пижаме с всклокоченными русыми волосами, идущего вниз по лестнице и держащего в руках мертвую мышку. Но Льюису было все равно, как и было безразлично на отца, который к утру так и не вернулся. Во дворе его встретило милостивое осеннее солнце и золотые клены. Ногам было холодно, земля за ночь успевала остыть, предупреждая о скором наступлении холодов. Льюис уверенно шел куда-то меж домов, свернув с общей тропинки. Он держал путь к городскому кладбищу, до которого можно было сократить, через заброшенный пустырь. Всю дорогу мальчик думал о старике. Где он сейчас? Смог ли проснуться? Ему очень хотелось, чтобы он, как в том кошмаре, сейчас был рядом и поддержал его. Лаки Льюис похоронил у одной из оградок, разрыв руками рыхлую мокрую землю. Мальчик долго смотрел на образовавшийся холмик. С одной стороны, он понимал, что наконец-то поступил правильно, с другой ему было до безумия больно, что он больше никогда не увидит своего маленького друга. Солнце играло в золотистых непослушных волосах, ласково грея замершего ребенка. Из изумрудных глаз котились горькие соленые слезы.

-Льюис?

Мальчик вздрогнул и обернулся на голос. У ворот кладбища стоял старик с серыми глубокими глазами. На нем было пальто, на ногах до блеска начищенные ботинки. Льюис вытер рукавом слезы и побежал к нему на встречу и наконец-то крепко обнял, обхватив старика за шею. Тот оторопело накинул на продрогшего мальчика пальто, и прижал его к себе, будто он сейчас исчезнет, словно привидение в солнечном свете. Но мальчик не исчезал.

Дедушка Сэм в этот день не пошел на могилку. У него были другие, более важные дела. В этот день он поил горячим чаем заплаканного, но такого смелого мальчика, который смог отпустить всех привидений.

Побег.

Автор: Виринея Кис.

Иби открыла глаза. Первым, что она увидела, был серый обшарпанный потолок. Иби лежала на кровати. Приподнявшись, девочка огляделась. Грязные серые стены. Кроме кровати в комнате больше ничего не было. Комната была небольшая, если не сказать маленькая. Окон не было. На полу грязь и пыль. В углу мерно капала вода с потолка. Комната напоминала заброшенный чулан.

Иби была одета в больничную ночнушку. Русые волосы, заплетённые в косы, были растрепаны.

«Где я? Как сюда попала?» - только эти два вопроса крутились в голове.

В комнате было сыро. Девочка сползла с кровати. В теле была лёгкая слабость. Иби подошла к двери. Дверь оказалась заперта. У девочки началась лёгкая паника. Неужели у тетки получилось от нее избавится?

Родная тетка Джульетта или как ее про себя называла Иби, тетка Жук, взялась ее опекать по просьбе покойной бабушки. У девочки из родни кроме нее никого не осталось, а жить в одиночку 13-летнему подростку нельзя.

Джульетта была очень полной с короткими руками и ногами. Когда она ругалась и начинала размахивать руками, то была похожа на огромного жука, который перевернулся на спинку. Глаза у нее были очень злые, а взгляд колючий. Племянницу она терпеть не могла и всячески пыталась от нее избавится: то работу давала непосильную, то запирала в чулане за малейшую провинность, то выгоняла ночью на улицу, когда там был разгар нападений чудовищ на Бледный город. В общем, последние полгода Иби жилось очень «весело».

Единственный плюс в том, что девочка научилась выживать. Вот и сейчас, она быстро взяла себя в руки, несмотря на то, что до жути боялась замкнутых пространств. Не в первой, так сказать.

Иби пыталась вспомнить, что всё-таки произошло, и как она попала в это жуткое место. В том, что это городская больница Улюса, девочка не сомневалась. Про это заведение по городу ходили ужасные слухи. Сюда отправляли несовершеннолетних преступников и всех, кто попадался на пути людей Улюса в темное время суток. Все кто туда попадал, живым не возвращался.

Тетка Джульетта тоже хотела её туда отправить, но Иби удавалось пять раз избежать этого. В этот, видимо, не удалось. Последнее, что Иби помнила, это как она прошла на кухню, крадучись, и выпила кружку молока. Потом в глазах резко потемнело. Дальше - провал в памяти.

«Ну, уж нет. Я выживу, не смотря ни на что» - подумала девочка, и стала искать, как выбраться из этой «тюрьмы».

Через полчаса бесполезных попыток найти хотя бы гвоздик, Иби забралась на кровать. Кровать была железной. На ней лежал тонкий матрас и небольшая подушка. Желудок жалобно заурчал. Иби, не обращая внимания на него, легла спать.

Проснулась только через несколько часов. Иби встала и подошла к углу, где с потолка капала вода. Подставив руки, сложенные ковшиком, задумалась. Надо ещё поискать что-нибудь, нельзя терять надежды, либо попробовать открутить от кровати какие-нибудь запчасти. Когда воды набралось достаточно, Иби часть выпила, а остатки брызнула себе в лицо.

Вновь начались поиски. Иби проползла по всему периметру помещения, но ничего не нашла.

Она подошла к двери и ещё раз попробовала потянуть ее на себя. На этот раз дверь немного поддалась и... открылась.

Осторожно выглянув, Иби вышла. В коридоре было пусто. Он был таким же серым и грязным, как и ее комнатушка. Только в коридоре было светлее.

Немного подумав, девочка пошла направо. Коридор оказался очень длинным, утыканным дверями. Все двери были закрыты. Холод пола обжигал голые ступни ног. Это подгоняло девочку идти ещё быстрее. Возле одной из дверей, Иби увидела ложку. Девочка тут же ее подняла. Вдруг пригодится.

Минут через пять, Иби услышала какой-то посторонний звук. Кто-то шел в ее сторону. Девочка прижалась к одной из дверей. Шум приближался. Казалось, будто с потолка что-то сыпалось.

Через пару минут некто остановился. Иби больше почувствовала, нежели увидела, что существо зависло на потолке. Девочка застыла. Казалось, стук сердца слышали в другой части города, настолько сильно оно билось. Иби старалась даже тише дышать, чтобы не выдать себя. Неизвестно сколько еще это продолжалось, как вдруг в другой части коридора послышался какой-то звук. Существо тут же ожило и направилось на звук. Это девочка тоже услышала. Она поняла, что "существо" мужского рода, потому что он ругнулся басом и пополз в обратном направлении. Осторожно подняв глаза, она увидела его. Огромный, грузный, похожий на перекормленного червяка, мужчина перемещался с помощью дырок в потолке. Как только он скрылся за поворотом, она выдохнула. Но не тут-то было. Сзади ее кто-то схватил, предварительно зажав рот, и затащил в комнату.

Иби пыталась вырваться, но у нее не получилось. Когда дверь тихонько закрылась, ее отпустили. Комната была больше, чем та, из которой Иби выбралась. Под потолком было небольшое окошко. На улице светало.

Она возмущённо повернулась и посмотрела на своего "похитителя". Это оказался мальчишка немного выше ее самой, худой в черном плаще. Лицо скрывал капюшон.

- Ты кто такой? - почти прошипела Иби.

- Я - Корвин, бывший ученик доктора Улюса. - ответил мальчик.

- Что?! - почти вскрикнула девочка.

Корвин на нее шикнул:

- Ты что сдурела? Хочешь нас погубить?

- Нет, - недоуменно сказала Иби.

- То-то же.

- Ты работаешь на Улюса?

- Нет, я же сказал, что бывший ученик доктора, - немного раздражённо произнёс Корвин.

- Тогда кто ты? И почему я должна тебе верить?

- Если ты будешь тише говорить и выслушаешь, то всё поймёшь.

Тут у Иби громко заурчал желудок. Голод давал о себе знать. Девочка схватилась за живот.

- Иди сюда у меня осталось немного хлеба, - сказал мальчишка, и они прошли вглубь комнаты.

Возле стены стояла кровать и тумбочка. Мальчишка юркнул под кровать. Иби встала на колени. Под кроватью оказался небольшой лаз, скрытый старой тряпкой. Прошмыгнув, Иби очутилась в небольшом подполе. Корвин тут же закрыл лаз тряпкой. Иби стала с интересом рассматривать. Это было небольшое пространство, в котором можно было передвигаться только в согнутом состоянии. Десять шагов в длину и 7 в ширину. Корвин уже успел зажечь свечу и достать два куска хлеба. Он снял капюшон и Иби наконец увидела его лицо. Бледный овал лица, нос с горбинкой и карие глаза. Черные волосы были взъерошены. На полу было расстелено старое одеяло. Иби села рядом с мальчишкой. Тот протянул ей кусок немного подсохшего хлеба. Девочка осторожно взяла и жадно вцепилась зубами в кусочек.

Немного утолив голод, Иби обратилась к Корвину:

- Ты хотел рассказать, как ты был связан с доктором Улюсом и почему сейчас прячешься?

- Да, сейчас расскажу.

Корвин свернул свой плащ наподобие подушки и подложил под спину. Сам же прислонился к стене. Наконец устроившись поудобнее, он начал свой рассказ.

.

.

.

Три года назад, когда 12-летний Корвин вышел из своей лачужки, где они ночевали с дедом. На улице была весна. Но не такая, какой восхищаются, вдыхая приятные ароматы свежих цветов, а мокрая, слякотная. Вот и в тот день погода была мерзкая. С утра моросил дождь и на город опустился туман. Нужно было идти на площадь, просить милостыню. Только этим они с дедом Лартом и жили. Дед очень сильно болел, последние полгода и не вставал с постели.

Мысленно почти проклиная всё на свете, Корвин отправился на площадь. Предстояло пройти два квартала. По дороге он дважды упал, постоянное недоедание давало о себе знать. Перепачканный свежей грязью и немного промокший мальчик наконец-то добрался до площади. Вообще она официально называлась просто Центральной, зато в народе ее называли площадью Попрошаек, так как там много было просящих милостыню. Корвин поприветствовал знакомых и стал на свое место.

Спустя пару часов, в жестяной кружке было всего два медяка. За это время мальчишка уже успел промокнуть до нитки. Большинство постоянных "посетителей" площади уже успели уйти. Остались самые стойкие: хромой старик Лар, вдова Жанетт и сам Корвин. Туман стал ещё гуще, чем утром. Редкие прохожие не обращали внимания на побирушек. Все спешили поскорее добраться до теплого и сухого угла, чтобы перед домашним очагом сидеть, завернувшись в теплый плед и пить горячий чай с булкой. Корвин так ясно себе это представил, что желудок радостно заурчал. Он даже не сразу заметил, как к нему подошёл какой-то человек.

Очень большой и грузный, пришелец разглядывал его. Корвин невольно съёжился под пристальным взглядом.

- Как тебя зовут? - пробасил незнакомец.

- К-корвин, - пролепетал мальчик. Внутри всё сжалось, как пружина.

- Я доктор. Не хочешь пойти ко мне в ученики? - Лицо Корвина вытянулось от изумления. - Будешь получать неплохое жалование.

- Я не один. У меня есть ещё дед, он очень болен, - сказал Корвин.

- Возьму его тоже, будете жить у меня, - сказал незнакомец, - завтра в десять утра жду вас на этом месте, - договорив, человек ушел, а Корвин побежал домой обрадовать деда.

На следующий день на площади в 10 часов утра их поджидала пролётка, запряжённая двумя гнедыми. Кучер уточнил у мальчика его имя и отвёз их в поместье Ридук. Так Корвин познакомился с доктором Улюсом. Первый год прошел замечательно: дед выздоровел, мальчик помогал доктору и учился грамоте. Казалось бы, жизнь наладилась. Дед, когда полностью оправился, стал плотничать.

Доктор Улюс большую часть времени посвящал экспериментам и пропадал в больнице. Сначала это были безобидные эксперименты на растениях и мелких грызунах. Доктор мечтал изобрести эликсир бессмертия. Это идея захватила его разум, и он начал сходить с ума. Появился безумный взгляд, который пугал мальчика. Дед Ларт, решил уйти с внуком. Но доктор не хотел просто так отпускать их. Поэтому назначил сумму-выкуп, которые те должны были отдать. Только после этого они могли покинуть поместье.

Полгода назад дед почти собрал нужную сумму, но неожиданно заболел и умер. А ещё мальчик узнал, что доктор Улюс проводил опыты на людях. В ужасе он стал скрываться и придумывать, как сбежать из поместья. Корвин изобрел плащ-невидимку. На этой неделе он собирался сбежать, но узнал, что у доктора появилась пленница. Ею оказалась Иби.

- Я решил помочь и тебе сбежать вместе со мной, если ты хочешь, - закончил свой рассказ Корвин.

Потрясенная девочка молча разглядывала мальчика. Он казался ей очень смелым. А доктор, это тебе не тетка Жук. А гораздо хуже.

.

.

.

Выдвигаться решили через два часа. Доктор Улюс в это время спал. Накинув плащ, они вышли из комнаты.

Уже подходя к выходу из здания, послышался шум. Улюс услышал их и пытался нагнать. Быстро проскочив, мимо охраны они оказались на улице. Корвин выхватил зажигалку и, активировав ее, кинул в Улюса. Это оказалась мини-взрывалка. Раздался грохот. Огромное здание обрушилось вместе с обезумевшим доктором.

А Иби вместе с Корвином возвращались в город. Теперь они были свободны

В темноте.

Автор: Даша Клочкова.

Альберт сидел на ковре у журнального стола и шарил руками по его крышке. Холодная, покрытая лаком, она вся была в засечках. Они гнулись под пальцами. То острее, то тупее. Ломались, разрывались. Какие-то длиннее, какие-то — короче, какие-то настолько глубокие, что могли бы прорезать стол насквозь.

Альберт помнил их наизусть. Он столько раз уже обшаривал стол, что выучил каждый угол, каждую неровную, будто выскобленную когтями линию. И обычно ему хватало минут десяти, чтобы ощупать ладонями всю столешницу, каждый слегка затуплённый угол, стенки и внутренний короб деревянного столика, но сегодня день был особенным — появилась новая засечка.

Впервые за месяц.

Засечками общались монстры. Альберт не понимал, что они хотят сказать, но засечки никогда не предвещали ничего хорошего.

Первая появилась семь месяцев назад. Мама тогда сильно ругалась, думала, что это Альберт игрался с ножницами или того хуже ножом и испортил стол. Он рыдал и уверял, что ничего не делал. А ночью впервые пришёл монстр.

Тогда, разбуженный ударом в стекло, Альберт лежал в кровати, оглядываясь, а по стенам и потолку скользили острые тени. Монстр вышагнул из одной из них, согнутый, долговязый, хрипящий, с огромными глазами и капающей из крошечного рта слюной. Странный полухрипящий, полусвистящий звук вылетал изо рта чудовища. Он шептал что-то сладкое, а мерцание его глаз завораживало, гипнотизировало, и Альберт смотрел, и смотрел, и смотрел…

Длинные руки монстра с кривыми костлявыми пальцами тянулись сквозь темноту. Их склизкая хватка обвила лодыжки — и потащила. Альберт вскрикнул, дёрнулся — и свет пронзил грудь монстра. Он закричал, Альберт — тоже, и уже в следующую секунду его обняла мама. Она спрашивала, что случилось, а он в слезах неразборчиво повторял: «Монстры. Монстры».

— Нет, Берти, — говорила мама, — нет тут монстров. Всё хорошо, спи. Это всего лишь сон.

Мама поцеловала его волосы и просидела рядом, пока Альберт не уснул.

А на утро он обнаружил на ноге царапины…

Новые символы появились на столе, и снова ночью пришёл монстр. Качалась огромная корона, похожая на множество голых веток зимних деревьев. Двумя фонарями горели глаза, но темень во всех углах сгущалась сильнее, дёгтем заливала обои.

Снова завёл монстр свою страшную песню, снова зашуршал, как осенние листья за окном. И снова руки его потянулись к постели. Альберт пискнул, зарылся в одеяло и зажмурился изо всех сил.

Комната затихла. Шуршание ветвей, завывание ветра и коварная песнь монстра оборвались, а затем раздался Голос.

— Где ты, дитя? — Он звучал как эхо: одновременно здесь и нигде. От него дрожали стены и кровать. От него дрожал Альберт. — Я тебе не вижу-у-у. Открой глазки. Посмотри на меня. Мне нужно, чтобы ты на меня смотрел.

Альберт замотал головой, до боли зажимая глаза руками. Чтобы не открыть. Не посмотреть. Он боялся монстра, его шершавых лап, что хотели утащить в неизвестность, и громадных глаз, вытягивающих душу и волю. Потусторонний холод будил его по ночам, пробираясь под тёплое пуховое одеяло, и редко он мог сдержать крики ужаса, когда монстр хватал его, сжимал и тянул. Мама не давала монстру завершить задуманное, помогала уснуть, но просыпался Альберт с новыми ссадинами на руках и ногах, с порванным пододеяльником и с царапинами на деревянном полу.

Ему потребовалось несколько приходов, чтобы сообразить: если он не видит монстра, то монстр не видит его тоже. И тогда он сам надел себе повязку: обмотал вокруг головы зимний шерстяной шарф. И с тех пор не видел ничего, кроме темноты.

Сначала мама пыталась его вразумить: кричала, ругалась, водила по врачам, пыталась силой снять шарф. Альберт же рыдал, пытался объяснить, упрямо закрывал лицо руками и утыкался в подушки. И мама, видимо… смирилась. Он знал: она тоже плакала. Первые месяцы каждый раз читала ему сказки голосом дрожащим и пустым. Но, как посоветовал психолог, забрала из школы, наняла специального врача, который учил читать по выпуклым точкам, и сама каждый вечер занималась с ним. Даже купила мягкий эластичный бинт, чтобы глаза не кололо шерстью.

Альберт знал, что не просто расстраивает — разочаровывает маму. Но что он мог поделать, когда с ним говорил монстр.

Тот писал засечками. Приходил по ночам. Звал. Зазывал. Стучал с стекло.

Альберт помнил каждый его приход и каждый символ, что появлялся на крышке стола перед этим. Они каждый раз были разные; он не понимал, что они означают, а мама не могла объяснить. Она видела только беспорядочные узоры.

— Это не буквы, милый, — сказала она с тяжёлым вздохом, когда он попросил её помочь.

А он знал, что буквы. И так же твёрдо он знал, что последний появившийся символ, — особенно неаккуратный, в две линии: одна как половинка круга, а вторая — изогнутая углом, — тоже будет что-то значить.

Ночь он ждал в тревоге. В спальне было неприятно холодно, будто монстр уже беззвучно разбил стекло и принёс осеннюю промозглость в середину весны. Альберт крутил головой, прислушивался. Но слышал только тихие и мягкие мамины шаги: она убирала его вещи, прежде чем выключить свет.

— Оставь лампу, — попросил Альберт, когда очередь дошла до ночника.

— Но ты ведь… — начала было мама, а потом коротко вздохнула, и голос её смягчился: — Конечно, милый.

Он видел теплый свет сквозь повязку и веки. Мягкий и далёкий. Лампа шипела, как кузнечики летней ночью, мирно и безобидно. Но Альберт дрожал, до подбородка натянув одеяло. Если монстр что-то написал — он придёт. Раньше всегда так и было.

Но комнату наполняли лишь монотонные звуки жизни. Тикали часы. За стенкой журчала вода: это мама в ванной. Вдалеке лаял соседский пёс. Костлявые руки яблонь стучали в окно.

Сердце колотилось сильнее, мысли метались, но тело расслаблялось, и тяжёлая голова глубже погружалась в подушки. Он слышал, как закрылась дверь из коридора в мамину комнату, как щёлкнул выключатель. Она легла спать, и дом должен был погрузиться во тьму и спокойствие. Но вместо этого начался гул, морозное дыхание влетело в спальню, а в стекло забарабанили сильнее. Свет лампы дрогнул и погас. Альберт сжался, затаил дыхание.

Монстр затянул свою обычную песнь, умоляя открыть глаза, посмотреть и увидеть, взглянуть в большие сияющие глаза и уйти в неизвестность. Но Альберт лишь сильнее зажмурился под повязкой, забился в угол кровати, будто лапы монстра не смогли бы его достать.

— Я чую ребёнка. Я чую страх, — раскатистым басом говорил монстр. — Где ты, малыш? Выходи. Посмотри на меня. Я покажу тебе дивную страну…

Альберт жмурился за повязкой и вжимался лицом в подушку. Его тут нет. Он не боится. Не нужна ему никакая «дивная страна». Не нужна, как не была нужна ни осенью, ни зимой! Ничего не изменилось за месяц, который монстры не приходили к нему. Кроме того, что теперь Альберт хотел быть взрослым и сильным: прошёл его десятый день рождения, будить маму посреди ночи теперь было ещё более стыдно.

Монстр побродил у кровати, шелестя и стеная, а потом исчез, напоследок глухо ударив в стекло. Но Альберт лежал неподвижно. Сон не шёл, и страх ещё не успел отпустить, поэтому он, весь обращённый в слух, сжимался у самой стены, с головой укутавшись в одеяло и прижимая к себе подушку.

Он не слышал ничего особенного, но ощущал чужое присутствие. Уже не такое тяжёлое и холодное, но он всё равно боялся пошевелиться: вдруг это приспешники монстра? Вдруг они выпрыгнут из теней и тишины, набросятся на него и сорвут повязку? Или, того хуже, призовут хозяина назад!

Призрачный безмолвный посетитель оказался совсем рядом, а что-то мягкое погладило одеяло. Альберт вздрогнул всем телом и хрипло позвал:

— Мам? Это ты?

— Нет, — отозвался звонкий голосок.

Альберт вздрогнул снова. Теперь от неожиданности.

Голос монстра всегда гудел и шелестел, а этот — звенел, журчал и переливался, как весенняя капель или лесной ручей.

— А кто ты? — неуверенным шёпотом спросил он.

— Я? Ой, я Агата.

Он вылез из своего кокона и сел в кровати. Приятная прохлада, как от сквозняка летним утром, витала совсем рядом, чуть правее. Альберт повернулся туда и услышал похожий на перезвон колокольчиков смех.

— Ты знаешь, где я!

— Да, — серьёзно кивнул он, — я очень хорошо слышу и чувствую. Особенно — руками.

Он вытянул ладонь вперёд, и её будто объял летний бриз. Пролетел между пальцами, остудил. И Альберт улыбнулся. Отчего-то это показалось самым приятным прикосновением, которое он чувствовал.

— Кто ты? — тихо спросил он.

— Я призрак, — ответила ему девочка спокойно и обыденно. — Летаю по домам, ищу, с кем можно поговорить. И как хорошо, что ты меня слышишь! Ты первый, кто меня услышал. Ну, или первый кто ответил. Очень грустно быть одной.

— Угу…

Он знал, каково это. С ним давно никто не играл, потому что он не мог играть. Не мог даже наблюдать!

Его ровесники изучали мир, а он — заново исследовал дом, который знал десять лет жизни. От его кровати до тумбы — один шаг, рукой подать. А от края кровати до двери — три. Около десятка по грубому ковру от коридора до кухни. Он мог пересказать так весь дом. Он даже по памяти мог бы описать цвета ковра, дивана, смог бы нашарить выключатель на стене, но был ли в этом смысл, если он всё равно больше не увидит ничего из этого?

— А что у тебя за повязка? — спросила девочка-призрак.

Лица Альберта коснулся лёгкий холодок.

— Это защита. От монстров. Если я их не вижу, они не видят меня тоже.

Девочка протянула многозначительное «о-о-о».

— Я тоже видела! Ходил тут один. Огромный такой. Я спряталась под столом, чтоб не заметил.

— И ты его видела!? — воскликнул Альберт и тут же зажал рот рукой.

В комнате мамы раздалось шуршание.

— Альберт, всё в порядке? — сонным голосом крикнула она.

— Да, мам. Прости! — ответил он и горячо зашептал Агате: — Мама его не видит и говорит, что это сон. Но я всегда знал, что он есть!

— Точно есть. И этот есть, и другие…

— И другие?..

— Ага. Я тоже монстров видела, когда была человеком. После одного проснулась уже призраком… Но это был другой монстр.

Альберт в ужасе выдохнул.

— Думаешь, — спросила Агата, с опаской, и голос её перестал литься ручейком, скорее зажурчал тёмной речкой, — этот монстр хочет тебя убить?

— Уверен. Он пытался забрать меня к себя! Тянул свои кривые лапищи. До сих пор чувствую, как ноги расцарапал... А ещё он постоянно пишет на столе какие-то слова.

— Слова-а-а, — протянула девочка, и исходящая от неё прохлада плавно отпрянула. Звенящий голосок послышался в отдалении: — Действительно, слова! Ой, и я их знаю. Не знаю откуда, но точно знаю.

— Правда!? — удивился Альберт и ойкнул.

— Альберт, пожалуйста, спи, — попросила уставшим голосом мама из-за двери. — Уже очень поздно. Если хочешь, я приду к тебе…

— Нет, мам! Всё хорошо! Извини! Ладно, — обратился он шёпотом к девочке, — уже действительно поздно. Я не хочу мешать маме. Ты можешь прийти днём?

— Ага. — В переливах её голоса звучал восторг. — Я когда угодно могу. У меня не так много занятий.

— Хорошо, — он зевнул. — Тогда до завтра. Расскажешь, какие буквы что означают.

— А как ты увидишь?

— Руками, — гордо заявил Альберт. — Я всё вижу руками.

Холодное прикосновение опустилось на его ладонь. Агата пожелала ему добрых снов и обещала разбудить, если рядом появится новый монстр. Альберт закутался в одеяло, прижался поближе к стенке и снова зевнул, представляя, как завтра наконец разберётся с тем, что мучало его последние полгода.

Утром мама ушла на работу, а её сменила бабушка. Она приехала из пригорода очень рано, Альберт ещё не проснулся, и теперь дремала в кресле, посапывая и похрапывая. Альберт ушёл в комнату, к своему столу. Он снова исследовал его ладонями, каждый скос, каждую стенку, пытаясь найти новые. Но все были ему знакомы. Ничего нового за ночь не появилось. Значит, монстр сегодня не придёт.

А придёт ли девочка-призрак?..

Альберт думал о ней, когда, сонный, обнимал на прощанье маму. И когда одевался и умывался. Размышлял о ней и о том, как она выглядит, за завтраком, давясь склизкой кашей. Он даже подумал, а не приснилась ли она ему? К нему никогда не приходили духи — только монстры.

А вдруг она тоже была монстром? Просто монстром-ребёнком. Или это кто-то замаскировался, поняв, что просто так он не сдастся?

Он опасался этого — и всё равно ждал, надеялся. Прислушивался и оборачивался на каждый шорох, и каждый сквозняк, пробежавший по полу, возрождал надежду. Но пока Альберт был один. Только тяжёлое сипящее дыхание бабушки сопровождало его.

Он вздохнул, поднялся и, проводя кончиками пальцев по столу, дошёл до книжного шкафа. Его книжки стояли на четвертой полке сверху. У них у всех вместо букв были точки, которые мама и специальный врач научили его читать. Он достал первую попавшуюся книгу, сел обратно на ковёр и раскрыл. Но пальцы сегодня читать не хотели. Он бессмысленно елозил по страницам, цыкал и злился, пока вовсе не откинул книжку в сторону.

Он хотел читать стол! Хотел, чтоб не точки, а странные вырезанные ножом (или когтями) закорючки обрели наконец смысл!

Он зло поднялся и вернулся к столу. Пошарил ещё по его крышке и стенкам, пытаясь понять, что могут значить ставшие мостами порезы. А вот эти кресты? Или две полосы, складывающиеся в знак равенства?

— Книжки кидать нехорошо! — раздался смешливый переливчатый голосок.

Альберт подпрыгнул от неожиданности и замотал головой, пытаясь понять, где Агата.

Её смех раздался за левым плечом; он крутанулся и будто уткнулся лицом в росу.

— Вот ты где! Я думал, ты не придёшь. Уже почти обед!

— Я не чувствую времени, — виновато ответила девочка. — Когда ты призрак, каждый день одинаковый.

— Мои дни тоже одинаковые. И очень длинные, — вздохнул Альберт. — Делать нечего. Я ведь ничего не могу, потому что не вижу.

— А ты носишь её, — повязка слегка надавила на глаза, — постоянно? И днём тоже?

Альберт кивнул.

— А зачем?

— Я говорил, — насупился он, — чтобы не видеть монстров.

Девочка переливчато хмыкнула. Холод её сущности отпрянул от Альберта и завихрился вокруг стола, будто она осматривала его со всех сторон, а потом воскликнула: «О!» Настойчивый поток воздуха подхватил спокойно лежащую на крышке стола ладонь Альберта и куда-то потащила. Альберт не сопротивлялся.

— Вот, смотри. То есть читай.

Ладонь его опустилась на противоположную сторону столешницы, на шершавые, глубокие впалости от порезов. Он пощупал их неровные края, поковырял ногтем. Одна линия образовывала круг с объёмной серединкой не шире подушечки пальца. Рядом изгибалось несколько глубоких и беспорядочных. Они были похожи на елки, раскинувшие лапы во все стороны и вверх.

— Это, — сказала девочка, накрывая своей ладонью ладонь Альберта, — монстры. А вот это, — она перевела его пальцы чуть дальше, — солнце. А эти — страх.

Страхом оказалась острая волна. Она сначала казалась ему частью большого, сложного символа, и другими частями были две глубокие точки и ещё одна неровная волна. Если это было не так, то, может, он ещё и неверно понимал другие символы! А ведь и волны, и глубокие точки были на других частях стола.

— Страх я где-то находил ещё, — задумчиво сказал Альберт.

— Возможно. Потом покажешь, хорошо? Может, там тоже что-то интересное написано. Но вот здесь, там, где я показала, сказано, что монстры не приходят днём. Они боятся солнца.

— Это они хотят, чтобы я так думал, — упрямо мотнул головой Альберт. — Они ведь это пишут.

— Возможно, — грустно согласилась девочка, но в голосе её звучало сомнение. — Но я никогда монстров на свету не видела. И вот этот, — она снова приподняла его руку и положила на тот самый новый неаккуратный символ, — я наскребла.

Альберт охнул. Он и не подумал бы, что это мог делать кто-то ещё! А ведь символ действительно напоминал треугольной девчачье платье!

— Но как ты наскребла? — удивился он. — Ты ведь… дух. У тебя нет тела.

— Да вот нашла лопатку на окне…

Холод снова отпрянул, а потом с подоконника со звонким стуком что-то упало. Альберт подобрался туда и обнаружил лопатку для цветов. Мама часто её оставляла у него, потому что подоконник, сколько он себя помнил, был заставлен цветами. Лапы одних свисали до пола, твёрдые листья других закрывали половину стекла. Они были гладкие, прохладные, сочные. Альберту нравилось их ощупывать, когда он сидел на высоком стуле у окна и вспоминал, как раньше рассматривал мамин сад. Все разноцветные кусты, маленькие светлые клумбы, виноградную беседку… Сейчас была апрель, сад должен был как раз распускаться.

— Как же я не заметил, — растерянно сказал Альберт, ворочая в пальцах лопатку. Вся её железная часть была облеплена землёй. Надо не забыть помыть руки…

— Я делала, когда никто не видит, — сказала Агата. — А то вдруг ты бы испугался. Или мама бы заметила. Мамы такое не любят, вызывают всяких ведьм-гадалок, мужчин в рясах или, ещё хуже, докторов.

Да уж, доктора действительно пугали. Похлеще монстров, наверно. Особенно зубные!

Альберт передёрнул плечами и надулся. Дотронулся до холодной столешницы. Пальцы без цели медленно ощупывали знакомые полосы. Врачи, монстры, призраки… Казалось, что он боялся их всех и одновременно никого из них не понимал.

— А ты ещё тут рисовала? — спросил он потухшим голосом.

— Не помню… — вздохнула Агата. — Я много где рисовала. Вот такие же символы обычно. И никто не замечал.

Альберт тяжело вздохнул. Может, кто-то ещё рисовал на его столе, а он и знать не знал!

— Извини, — попросила она. — Я не хотела тебя пугать и расстраивать. Мне просто стало очень грустно, я ведь совсем одна, без друзей. Тут только монстры ходят. А я их тоже боюсь.

Он повернул голову на звук её голоса, представил, как сочувственно смотрит на грустную зависшую в воздухе девочку. Интересно, она прозрачная? Одета ли она в сорочку, как показывали в мультиках? Распущенные ли у неё волосы или стянутые в хвост или тугие косы, как у девочек в школе? Насколько она похожа на себя при жизни? И мог ли он её знать?

— Я всё равно не сниму повязку, — сказал Альберт, убеждая самого себя, потому что Агата ни на чём не настаивала. — Это может быть опасно.

И отвернулся.

Едва слышный вздох обдал его затылок прохладой. Лёгким сквозняком девочка-призрак пролетела мимо, и Альберт понял, что остался один.

Он долго в тишине думал о повязке. Правда ли её можно снять и не попасться на глаза монстрам? Она ведь и правда была не очень удобной, иногда давила на веки, а порой так хотелось оглядеться, увидеть, понять. Он слышал звуки, ощущал всё кожей, вдыхал ароматы — но не видел.

Альберт ворочал мысли, собирал из них башни до облаков — и разбивал их одним единственным образом: громадным монстром, выбирающимся из пучин воображения, впивающимся длинными острыми когтями в стены. И все хорошие мысли высыпались из них, как крупа из порванного мешка.

— Мама? — спросил он ночью, лёжа в кровати. Тяжёлое одеяло обнимало, как одно из тех облаков, до которых дотягивались мысли весь день. — А ты будешь рада, если я буду видеть?

Мама замерла. Он слышал, как открывается и закрывается её рот, щёлкает язык.

— Конечно, милый, — сказала она чуть дрогнувшим голосом. — Я очень хочу, чтобы ты снова посмотрел на меня.

Она рвано вздохнула. Подправила ему одеяло и выключила лампу.

— Люблю тебя.

Она поцеловала его в лоб, и он прошептал:

— Я тоже тебя люблю.

А шарф на глазах вдруг стал мокрым.

В ту ночь монстры не пришли. Они гуляли под окнами, заунывно выли, скреблись, но не заходили.

Альберт стал чаще оставлять включённым ночник. Он стал его личным ночным солнцем, и с ним засыпать стало намного проще. Он почти не просыпался, а монстры никогда не могли войти, будто боялись света. И Альберт снова начинал думать о том, что говорила ему Агата про свет.

А света и тепла становилось всё больше. Апрельское солнце стало таким ярким, что даже эластичная повязка не могла его победить. Альберт сидел у окна, наслаждаясь теплом, слушал детский смех, звон велосипедных клаксонов и моторов машин. Он скучал за книжками с точками и хотел уже решиться, но вспоминал шелестящие голоса, манящие к себе глазищи — и менял мнение.

Агата не пыталась его переубедить. Она все так же заглядывала, тихонько рассказывала о том, что делала, кого видела. Однажды, смеясь, она сказала, что Альберт, наверно, теперь ее друг, раз они так много времени проводят вместе. Альберт охотно закивал и вдруг понял, что больше-то у него и нет друзей. Все они остались призраками из улыбок и голосов, яркими картинками воспоминаний в памяти, цветами и ощущениями. Они больше к нему не приходили.

— Да, думаю, мы теперь друзья, — грустно улыбнулся он и притянул колени к подбородку.

Альберт хорошо запомнил первое майское воскресенье. Он сидел у окна, поджав под себя ноги, грелся в лучах весеннего солнца и слушал весёлое щебетание. Мама рядом обрезала цветы. Ножницы звонко чиркали, с шелестом падали на ковер листья, а она напевала какую-то бессмысленную мелодию.

— Какой хороший сегодня день! — с блаженным вздохом сказала она.

Альберт кивнул. Он мог не видеть, но чувствовал кожей всю прелесть весны, которая цветет, умытая всеми дождями, и лишь хорошеет. Совсем не похоже на мрак, в котором он жил. Это была первая весна, которую он не видел.

— Давай погуляем? — предложила мама. — Свежо, воздухом подышишь. А то долго уже сидишь тут, пора бы и погулять.

Альберт угугкнул.

— Завтра бабушка приедет. Но вряд ли она предложит с тобой погулять. Но если ты захочешь, то обязательно ей скажи.

Он согласил снова, а потом вздохнул и сказал:

— Мам, а что у нас на обед?

Мама недоумённо охнула. Резко чиркнули ножницы, потом ручки их ударились о подоконник, и мама попросила немного подождать.

Когда шаги её стихли, а на кухне хлопнула дверца холодильника, Альберт слез со стула и наощупь добрался до трюмо в маминой спальне.

Сердце билось в горле, а руки дрожали, будто он был болен. Альберт облизывал губы, тяжело и шумно дышал. Он приложил ладонь к холодному стеклу, прямо напротив своего лица. Ему казалось, он так может ощупать свой нос, и щёки, и подбородок, и даже повязку. Он представлял себя таким одиноким и напуганным, и губы его дрожали, и глаза жгло слезами.

— Альберт, — крикнула мама, — иди кушать.

Он не ответил. Стоял, ощупывая стекло со своим отражением, и грудь его переполняло какое-то необычное чувство, готовое разорваться переполненным воздухом шариком. Он глубоко вдохнул и дотронулся до настоящей повязки.

Шершавая ткань недружелюбно встретила дрожащие пальцы. Альберт шарил руками по повязке и будто никак не мог ухватиться за неё. Он задержал дыхание и остановил собственные руки. Пальцы проникли под край повязки и висков — и резко спустили повязку. Она накрыла нос, соскользнула с него и повисла на шее. А Альберт даже не сообразил, что произошло. Он всё ещё стоял перед зеркалом, изо всех сил жмурясь. Летали цветные круги, голова болела, но он боялся открыть глаза и увидеть… увидеть хоть что-то! Боялся, что в зеркале будет даже не он, а монстр. Что с кухни придёт не мама, что девочки-призрака не существует, а это всё проделки злых духов, мечтающих заманить его в свои лапы и поглотить.

— Альберт, — снова позвала мама. — Ну где ты там? Тебе нужна помощь?

Он открыл рот, но смог только глубоко вдохнуть и выдохнуть.

Белёсый свет тонкой полоской ворвался в мрак перед глазами. Веки расслабились и ослабли.

Альберт открыл глаза и разрыдался. Вновь обретённый мир размылся, растёкся красками яркими, слепящими. Он слышал свои всхлипы, а губы сами растягивались в дрожащей, ломаной улыбке.

Хлопнула дверь. Что-то глухо и мягко упало на пол, а потом тёплые руки нежно обхватили его за голову и плечи. Это мама! Мама целовала его и всхлипывала ему в ухо. Он взревел громче и уткнулся ей в плечо.

Они прогуляли весь день. Теперь он не только чувствовал ласковое весеннее солнце, но и видел его блики в каждом окне, яркие отражения в пруду в соседнем парке. И казалось, что весь мир стал намного ярче, чем когда-либо! Позеленевшие берёзы рассыпались пыльцой, разносимой ветром. Синицы кричали с их раскидистых ветвей, а крошечные листья дрожали и волнами перекатывались на ветру.

Он снова бегал. Снова играл. Это было так непривычно, но счастье переполняло, и сложно было остановиться.

Он впервые увидел все засечки, которые монстры оставляли на столе. Кривобокие, косые, точно выточенные когтями, они украшали всю некогда глянцевую столешницу. Они ютились один на другом, и Альберт понял, почему ошибся и собрал несколько символов в один. Он снова закрыл глаза и наощупь нашёл тот символ, который нарисовала его призрачная подруга.

До самого вечера он провёл, пытаясь разобрать, где кончался один иероглиф и начинался другой. Зарисовывал, чтобы спросить подругу, что могут они значить. Мама только качала головой:

— Всё ещё ты с этим столом. Надо его выкинуть!

— Нет! — воскликнул Альберт. — Это важный стол. Я ещё не разобрался с монстрами.

— Но милый, — мама присела на ковре рядом, — монстров не существует.

— Неправда, — нахмурился он. — Они есть. Они написали всё вот это. И они ходят рядом с домом. Каждую ночь! Как ты их не слышишь!?

— Наверно, я крепко сплю, — пожала плечами мама и со скептической улыбкой провела пальцами по столу. Цыкнула. Покачала головой. — Нет, от стола точно нужно будет избавиться. Монстры твои некрасивые узоры рисуют. Давай на неделе съездим в магазин, посмотрим новые столы?

— Но, мама…

— Я не буду пока выкидывать этот. Но новый нужно посмотреть. Согласен?

— Ла-адно.

Мама улыбнулась, назвала его «своим Альбертом» и, поцеловав, ушла приготовить какао. И только оставшись в одиночестве он понял: Агата сегодня не приходила. Она обещала, что непременно появится, когда он снимет повязку, даже если это будет через десять или двадцать лет. Она так хотела, чтобы он её увидел, а она увидела бы его глаза…

Наверно, она опять потерялась во времени.

Вечерело, и мурашки становились всё крупнее, тело сотрясало дрожью. Альберт смотрел в окно, прячась за тюлем, и кусал губы. Оборачивался на лампу, что дарила ему спасительный свет, на разобранную уже постель.

Нет. Он не мог… Не сегодня.

Мама печально вздохнула, когда он, переодевшись в пижаму, снова взял эластичный бинт и сел на кровать. Долго смотрел. Она осторожно предложила помочь, но Альберт отказался: он сам всё прекрасно умел делать.

— Боюсь ещё ночью, — глухо сказал он и завязал глаза.

Агата не пришла ночью. Монстры выли и шептали, но он старался не думать и не реагировать. Всё ведь как раньше, всё ведь как было. Он больше полугода так жил и ещё ночь переживёт!

И правда, пережил. И даже не одну.

Днём он осваивался заново в зрячей жизни, по ночам плотно закрывал глаза, укутывался с головой в одеяло — и всё время думал о том, что Агата исчезла.

Он мог бы завести себе новых друзей. Любых мальчишек со двора, которые по вечерам, до сумерек, бегали под окнами. Но как он мог забыть свою подругу-призрака? Он стал ей единственным другом, как и она для него, запертого в доме и не способного ни на что без чужой помощи. Он должен был знать, что с ней всё хорошо, почему она обиделась. Должен был получить хотя бы «пока»!

Не могла же она быть лишь плодом его воображения. Он бы тогда придумал её раньше.

Никогда в жизни он так не переживал. Никогда! Будто это не девочка-призрак исчезла из его жизни, а бабушка или мама.

– Мам, — спросил он одним вечером за ужином, — а ведь друзья не могут покинуть нас просто так?

— Только если произошло что-то серьёзное, — ответила мама.

Альберт подскочил и бросился в комнату. К столу. Он оперся ладонями о столешницу. Ощупал. Оглядел. Что-то здесь было не так. Он чувствовал! Но не видел. Ладони переместились на края. Он стучал пальцами по внутренней стенке и думал, ду-умал. И вдруг…

По затылку прошёл холодок. Подушечки пальцев зашерудили сильнее, понимая страшное: новый символ. Прямо на стыке столешницы со стенкой. Сердце забилось в горле, а во рту пересохло.

Он рванул туда, заглянул под крышку и в ужасе ахнул. Там был даже не иероглиф: три длинные полосы от когтей. А рядом — квадрат. Простой кособокий квадрат. И одна из его стенок обрывалась слишком резко, будто её не дали дорисовать. А выбираясь из-под стола Альберт заметил кое-что ещё: мамина лопатка валялась на полу.

— Берти, ну что случилось? — спросила мама. — Возвращайся на кухню.

— Да, мам. Сейчас. Ты уронила лопатку? — Он вылез из-под стола, держа её в руках.

Мама посмотрела в недоумении и покачала головой. Она, как и всегда, оставила лопатку на подоконнике у цветка, далеко от края. Альберт тяжело вздохнул и прошептал: «Её забрали монстры».

Ночью он оставил лампу включённой и тихонько звал подругу. Если он ошибся, она наверняка услышит! Но она не слышала, и он сам не заметил, как заплакал, пока повязка не потяжелела и не пропиталась.

Сквозь жужжание лампы и стук веток в окно, казалось, он слышал тонкий рыдающий голос, просящий о помощи. И сам лежал, укутавшись в одеяло, и всхлипывал от горя и от страха. А монстры, бродящие у дома, коварно смеялись.

Знаки стали появляться снова. На любом крошечном свободном уголке стола. Альберт постоянно ощупывал его — по привычке, будто забыв, что найти засечки можно и взглядом, — и волновался всё сильнее. Он не хотел есть, гулять, читать, никакие игры ему были неинтересны.

Мама пыталась его развлечь. Брала с собой в магазины, на работу, рассказывала всем, что её любимый сын наконец выздоровел, что он вернётся в обычную школу, и на одной из таких прогулок Альберт спросил:

— Мама? А что бы сделал настоящий друг, если бы его друга кто-то обижал?

— Обязательно бы вступился, — серьёзно сказала мама.

И Альберт понял.

Перед сном он долго сидел на краю кровати и размышлял об этом, сжимая повязку. Он должен был что-то сделать, чтобы помочь Агате. Но от одной мысли, что придется посмотреть на монстра, начинал сжиматься желудок, тряслись руки и коленки. Он снова увидит раскидистую гриву из веток, горящие глаза и острые когти, несуразное, выбирающееся из тени длинное, висящее тело. Монстр наверняка попробует его снова утащить. Но теперь-то он будет во всеоружии! Под подушкой он спрятал мамины ножницы для цветов и лопатку.

Даже если этого мало, он должен был попытаться. Иначе какой он друг?

Для мамы Альберт ложился спать, как обычно. Даже в повязке. И без света. Но как только дом затих, свет включился. Альберт сел и с волнением развязал повязку. Осмотрел порыжевшую комнату, поежился. Он давно не видел спальню такой огромной, книжные полки скалились на него, дрожащие тени казались острыми, как ножи; и ещё страшнее комната стала, когда он подрагивающей рукой нажал на выключение.

Навалилась тишина. Тяжёлая и тягучая. А потом ее разрезал треск ломающихся веток. Холод влетел, будто из открытого окна, хотя все форточки были закрыты.

Заскрипела открывающаяся дверь.

Монстр стоял проёме. Сутулый, долговязый, с огромными светящимися глазами. Он пялился на Альберта, и с его странных, будто деревянных передних зубов стекала слюна.

— Вот и ты, дитя, — прохрипел монстр.

Ветви его кроны с треском и хлёстом прошли в дверь.

От монстра исходил могильный холод. Он пах тиной, плесенью и землёй. Но всё, что мог видеть Альберт, это призрачный силуэт Агаты. Она сжалась, запутавшись в ветвях на голове монстра, и смотрела на Альберта виновато круглыми глазами на выкате.

— Они поймали меня, — пискнула она.

Монстр шагнул вперёд, окутывая тенью всю комнату. Его глаза-прожекторы слепили.

— Теперь ты видишь меня, — сказал монстр.

Альберт встал, выпятив грудь и сжимая в кулаках ножницы и лопатку.

— Да. Я тебя вижу. Но теперь я тебя не боюсь!

Глава 2.

«Когда рассвет касается крыш»

Здесь будет моя могила.

Автор: Лида Воронцова.

Горсть земли опустилась на крышку гроба. Маша смотрела, как ее родственники один за другим подходят к могиле, подбирают землю и бросают ее на гроб. Вот настала ее очередь. Маша с благоговением взяла в ладонь холодную горсть земли, подержала ее в руках и бросила в могилу. Что-то будто оторвалось от нее вместе с этим клочком земли и полетело вниз, чтобы навсегда остаться рядом с ее покойницей.

Хоронили ее тетю. Похороны были пышные, свежая могила терялась в море цветов и погребальных венков. В этот день место на кладбище, принадлежавшее ее семье, стало похоже на райский сад. Столько внимания к человеку Маша не видела на протяжении всей своей жизни. Она не грустила за тетю — она ей завидовала. Пока гроб был еще не закрыт и не опушен в могилу, она наблюдала, как родственники по очереди подходят к нему, чтобы сказать, каким тетя была при жизни добрым, умным, благородным человеком. Они говорили, что будут всегда любить и помнить ее. Даже Машина мама нашла слова, чтобы похвалить покойницу, и в этот момент зависть кольнула Машу еще острее. Тетя лежала в гробу неподвижно, ни один мускул не мог дрогнуть на её лице, но если бы она была жива и могла бы услышать все это, посмотреть, что они подготовили, чтобы проводить ее в последний путь, она была бы растрогана.

Маше невольно хотелось оказаться на её месте, мысль эта пугала её, но и притягивала. Она воображала себя лежащей в гробу в красивом платье, над ней склонилась мама и сквозь слезы говорит, какой Маша при жизни была хорошей девочкой и как она жалеет, что её потеряла. От этой сцены хотелось плакать, но она была сладка и Маша тянула ее в своём воображении, не желая отпускать. Воображаемые слёзы матери были бы подтверждением её любви, которую она так редко видела в жизни.

Когда могила была засыпана и все слова, что должны были прозвучать, были сказаны, Маша с ее большой семьей двинулись к выходу. Проходя мимо других могил, Маша невольно сравнивала их с могилой тети, и они на ее фоне казались совсем невзрачными. Многие из них не возвышались над землёй, слились с тропинками и заросли травой, а кресты покосились или лежали на земле. Никто не вспоминал о людях, лежащих тут, не приносил им цветов, не поправлял кресты. Больнее всего было смотреть на могилы, где на надгробии нельзя было даже разобрать имени - последний след человека на земле - его надгробие, и то исчезло. Она думала, что тоже умрет когда-нибудь, и её могила через несколько лет зарастет, надгробный камень сотрётся и равнодушные люди отнесут его на свалку за оградой, а на ее место положат другого покойника.

Это не расстраивало Машу — она не желала вечной памяти о себе, она мечтала только увидеть собственные похороны.

Потом в ее мысли закралось воспоминание о словах бабушки, о том что существование не завершается смертью. Есть ещё и жизнь после нее, в раю или в аду. До сих пор она надеялась попасть в рай, и эта надежда утешала ее, но теперь, взглянув на кладбище, она подумала, что там, как и в аду, должно быть очень много людей, и с ними придется как-то уживаться. Особенно обеспокоила ее мысль, что там же могут оказаться и те, кто ее знает, например ее мама. Маша ни капли не сомневалась, что её мама попадет в рай. И когда она вообразила себя в раю вместе с мамой, рай перестал быть раем. Теперь это было лишь продолжение земной жизни. Здесь ей приходится жить под тяжёлым материнским взглядом, который держит и ее действия, и мысли на поводке, и укоряет за каждый проступок. Неужели и там будет то же самое?

И куда же ей деваться, если из рая нет выхода? Нет, теперь Маше не хотелось умирать, но она понимала, что умереть когда-нибудь придётся. Как жаль, думала она, что нельзя стать другим человеком, тогда бы не пришлось думать об этом.

Ещё больше она боялась попасть в ад, ведь там будет люди, ещё более страшные, чем её мама. Маша вообразила себе Страшный суд - она предстает перед Богом, и ангелы зачитывают ей приговор. Они не торопятся объявлять решение, вместо этого медленно перечисляют аргументы, почему Машу следует отправить в то или иное место. Бог смотрит на Машу равнодушно - он уже вынес решение. Он знает её насквозь, ведь наблюдал за ней каждую секунду её жизни, как говорили взрослые. От него нельзя спрятаться, как от матери, и нельзя выпросить у него прощение - он беспристрастен. У Маши сильно бьётся сердце — ей страшно любое решение. Она набирается смелости и делает шаг навстречу Богу

-Пожалуйста, не отправляйте меня ни в рай, ни в ад - произносит она

Бог равнодушно спрашивает её - И куда же мне тебя отправить?

-Можно я просто останусь на земле? Я буду очень тихим привидением, я никого не буду пугать и никому не буду попадаться на глаза.

Бог качает головой.

-У меня нет причин готовить тебе какую-то особенную жизнь после смерти. Ты отправишься туда же, куда и все.

Маша знает - Бога не переубедить, придётся последовать туда, куда он ее отправит, к миллионам других покойников. От этой мысли ей стало обидно, и из глаз потекли слезы

-Что с тобой? - спрашивает папа - Тебе грустно, потому что тетя умерла?

Маша кивает. Она не может ему объяснить, что боится Бога.

-Не грусти, её душа попадет в рай и с ней все будет хорошо. Смотри, там заброшенная часовня, хочешь, залезем в неё, пока остальные собираются?

Перед главными воротами действительно стояла часовня. Ее стены из красного кирпича обшарпаны и местами покрыты лишайником, крыша провалилась. Дверь сгнила и выпала из проема, так что вход был открыт, и Маша с папой легко пробрались внутрь. Внутри светло - потолок обвалился, в центре на полу лежит разбитый купол, а сквозь дыру потоком льется солнечный свет. Здесь пусто и пахнет сыростью, на полу лежит слой прошлогодних листьев, где-то на стенах еще можно разглядеть выцветшие иконы. Маша с удивлением разглядывает то, что осталось от часовни, пытается представить, каким это место было раньше. Странное чувство ее охватило — она в забытом месте, где раньше была жизнь, часовня была целой и в нее приходили люди, возможно кто-то стоял на том же месте, что и она, и видел что-то совершенно другое, и это было частью его жизни, а теперь сюда больше никто не придет, чтобы помолиться, никто не сможет разглядеть, что нарисовано на этих иконах. В это месте больше нет святости, нет того значения, которое ему раньше придавали. Как это произошло? - думает Маша.

Часовня - это божий дом, думает она, и этот дом заброшен. Неужели хозяин забыл про него? Может он забыл и про это кладбище, и про покойников, что сюда попадают? Машу посещает потрясающая мысль. Он дёргает папу за рукав и говорит

-Папа, я хочу чтобы меня похоронили на этом кладбище, когда я умру!

Папа с недоумением смотрит на нее.

-Машенька, тебе ещё рано об этом думать. Ты будешь ещё долго жить…

-Я знаю, папа, пожалуйста, пообещай мне, что меня похоронят здесь! Что мне сделать, чтоб меня похоронили здесь?

- Что с тобой? Почему ты об этом спрашиваешь?

- Я не могу сказать, просто пообещай мне, пожалуйста!

-Ладно… - растерянно произносит папа. Маша успокаивается. Она нашла способ спрятаться от Бога, и в ее душе наступает особенное спокойствие, спокойствие человека, предрешившего свою судьбу.

Теперь она смотрит на кладбище особенно внимательно, размышляет о том, какого это, быть безнадзорной душой. Она еще не знала, как тяжело вынести скуку, поэтому бездельное пребывание в мире мертвых ее не пугало, наоборот, она воображала, как прекрасно было бы вечно бродить среди могил, слушать пение птиц, наблюдать за людьми, что изредка сюда заходят. Никто бы не видел ее, никто не прервал бы ее размышления. Можно было бы вечно думать о самых разных вещах, о том какой должна была быть жизнь, думать о ней не проживая, не испытывая поражений, не страдая от несправедливости, не сокрушаясь о том, что все идет не так, как ей хочется. Маша любила фантазировать, раз за разом прокручивая в своей голове одни и те же сюжеты, меняя в них детали, будто смотрела фильм о чей-то чужой жизни, которой она могла управлять, и настоящая жизнь часто только отвлекала ее от этих размышлений, вынуждала ощущать реальный, непредсказуемый и недружелюбный мир. Как хорошо бы было, если бы у нее было бесконечное время для мечтаний!

Она с папой выбралась из часовни. Родственники уже собрались у машин. Они уже болтали о повседневных вещах, многие из них давно не видели друг друга и торопились узнать, не произошло ли у других чего-нибудь нового, о чем они не знали. Маша не приближалась к машинам, пока ее не позвали, она не хотела, чтобы родственники пристали к ней с расспросами вроде «как живешь? Какие получаешь оценки?». Она стояла среди могил и ждала. Вдруг ее внимание привлек белый памятник. Она подошла к нему поближе и увидела, что это был ангел, потрескавшийся и потемневший от времени. Через его лицо проходит трещина, глаза потемнели, будто налились каким-то ведомым только ему горем. Раньше все в нем выражало смирение — теперь же было впечатление, что это мраморное изваяние затаило на кого-то обиду. Про него тоже забыли — с праздным сочувствием думает Маша. Тут ее зовут, она оставляет ангела и бежит к машине. Не успев даже хорошенько рассмотреть памятник, в машине она пытается додумать его образ в свое голове, и даже не подозревает, как крепко он впечатался в ее память.

Прошло несколько месяцев. Маша начала немного забывать о тете и ее похоронах, но заброшенный храм забыть не могла. Иногда у нее мелькала мысль — она может внезапно умереть, и ее могут похоронить на другом кладбище, не забытом Богом, где есть работающая часовня и тропинки не заросли кустами. Она несколько раз спрашивала у папы, не забыл ли он своего обещания. Папа уверял ее, что помнит, и просил ее больше не спрашивать об этом, от таких разговоров ему становилось жутко. Но по своему опыты Маша знала, что взрослые склонны забывать свои обещания, поэтому решила перестраховаться. Она пыталась узнать, как называется это кладбище, но оказалось, что у него нет названия, тогда она узнала название села, рядом с которым оно находится, взяла альбомный листок и написала следующее:

Завещание

Если я умру, похороните меня на кладбище около села Успенское, там где заброшенная часовня и ангел у ворот.

Мария Котова Александровна

Потом она подумала, что для завещания этого недостаточно и дописала, что все ее лучшие игрушки должны достаться ее младшей двоюродной сестренке Юлечке, а деньги, которые она хранит у себя в копилке, пуская забирает мама. Затем она смутно вспомнила, как выглядят документы, и решила написать около своего имени сегодняшнюю дату и дату своего рождения. Потом Маша склеила из другого листа конверт, вложила туда свое завещание и отнесла его отцу. Бедняга отец чуть не упал в обморок, когда прочитал все это, посмотрел на Машу озабоченно и зачем-то спросил, все ли у нее нормально.

-У меня все хорошо, папочка — поспешила успокоить его Маша — я пока не собираюсь умирать. Я просто слышала, что всем надо заранее написать завещание, вот я и решила написать.

- Деточка, тебе рано думать о таких вещах. Тебе еще жить и жить. Завещание всегда написать успеешь.

- А я решила написать сейчас. Зато потом мне не нужно будет думать об этом, правда ведь?

- С чего тебе вообще об этом думать? Ты вроде не болеешь, и живешь в спокойном месте, ни войны где-то рядом, ни вулкана, ни потопов… откуда у тебя мысли о смерти?

Маша молчала. Как можно было объяснить ему, что она хочет спрятаться от Бога? Он верно посчитает это какой-то глупой выдумкой. Папа тоже молчал, глядя на нее, потом он тяжело вздохнул, сунул завещание Маши в конверт и встал с кресла, чтобы пойти посоветоваться с мамой.

-Подожди — остановила его Маша. - Ты же сохранишь завещание? Я хочу, чтобы все было так, как в нем.

- О Господи! - схватился папа за голову — Хорошо, хорошо, я положу его к остальным документам и оно всегда там будет. Если что-то случится, мы с мамой его прочитаем. Это тебя успокоит?

-Да, мне только это и нужно. - ответила Маша.

Этим же вечером ее ждал долгий и неприятный разговор с обоими родителями. Ее посадили за стол на кухне, папа сидел рядом, а мама ходила взад вперед от холодильника к раковине, иногда приближаясь к Маше и нависая на ней, когда Маша медлила с ответом. Она стремилась выпытать все, что было у ее дочери на уме — откуда мысли о смерти, чем она недовольна в жизни, не связалась ли она с какими-нибудь дрянными детьми, которые плохо на нее влияют, не насмотрелась ли она плохих мультиков. Маша качала головой, повторяя, что с ней все в порядке. Она была замкнутой девочкой и этот разговор был для нее настоящей пыткой. Ей не нравилось, когда мама, как она сама это называла, «пытается узнать ее получше», а когда она лезла в ее жизнь так напористо, это и вовсе вызывала у Маши страх и побуждала еще больше закрываться в себе и молчать, боясь лишним словом выдать матери какую-нибудь из своих тайн.

В глубине души она может и хотела поговорить с ней о том, что побудило ее написать завещание, объяснить ей свою тревогу перед страшным судом и перед ней… но она заранее была уверена, что ее объяснения мать поймет как оскорбление, что она наругает ее за такие мысли, повернет все так, что Маша будет считать себя плохой дочерью. Лучше уж молчать. И она молчала, только изредка давая матери очень осторожный ответ, в котором было обдуманно каждое слово. Мама продолжала расспрашивать ее. В попытках докопаться до глубин детской души она начала выяснять все мельчайшие детали ее жизни. С кем она гуляет после школы, какие мультики смотрит, какие книжки читает. Это было мучительно для Маши, она чувствовала, что у нее остается все меньше и меньше личного пространства, и вместе с тем она сама становится будто все меньше и беззащитнее. Чем подробнее ей приходилось разворачивать перед мамой картину ее жизни и всего того, что его наполняло, тем хуже казалась эта картина, краски в ней блекли, все теряло смысл. Дурацкими теперь казались ее книжки из библиотеки про другие миры и чужие жизни, когда ей приходилось рассказывать про их содержание, дурацкими казались ее рисунки в тетрадях, дурацкими становились мультики, которые крутили по телевизор после пяти часов. Взгляд матери отбрасывал на все тень, поглощающую ее существо, разлагающее его в труху.

Сначала Маша крепилась, стараясь отвечать так, чтобы ее поскорее оставили в покое, потом ее некрепкие нервы начали сдавать, и она расплакалась от бессилия. Мать это взволновало еще больше, это дало ей лишний повод думать, что с дочерью происходит что-то странное. Она попыталась успокоить Машу, но та не принимала ее утешений и ежилась в комочек, пытаясь спрятаться от нее. Увидев, что Маша не поддается, она решила отпустить ее,и Маша ушла в свою комнату и заперлась.

Она бросилась на кровать и залезла под одеяло, завернулась в него, закрыв каждую щель и плакала в этом ненадежном убежище, пока не начала задыхаться. Тогда она стянула одеяло с головы и вдохнула в саднящую грудь свежий воздух. После сильной истерики ее силы были истощенны, глаза болели. Она долго успокаивалась. Время от времени ее мысли возвращались к разговору с матерью, всплывали отдельные слова и вопросы. Пытаясь отвлечься, она подумала, как хорошо было бы быть призраком на том кладбище. Уж теперь, когда папа забрал ее завещание, ее точно похоронят именно там . Успокоив себя этими фантазиями, она быстро уснула, как бывает с детьми после сильного плача.

Она проснулась от безотчетного чувства страха. Была глубокая ночь. Это она поняла по кромешной тьме, к которой утонула ее комната. С места, где она лежала, был видны были только очертания письменного стола и потолок над ним. Вдруг она услышала, как открывается окно, и кто-то залезает через него в комнату. Это был молодой мужчина с волнистыми волосами и темными глазами. Он смотрел на Машу, она почти физически ощущала его взгляд, хотя не могла его видеть. Дыхание перехватило. Он стоял около окна, спокойный и пугающий, Маша попыталась встать и броситься вон из комнаты, сделала усилие, чтобы приподняться, ей даже показалось, что она встает, но тут же осознала, что лежит в той же позе, впереди стол, над ней потолок, а сзади он. Она снова рванулась с места, но тело ее не слушалось. Что случилось? Почему она не может пошевелиться? На несколько мгновений она приподнималась, опираясь на ладони, но тут же обнаруживала себя лежащей под одеялом, как под тяжелым камнем. Она не знала, чего от нее хочет тот человек, и человек ли это, но чувствовала, что если сейчас не окажется как можно дальше от него, случится что-то страшное. Она снова порывалась встать, снова приподнималась на руках и тут же снова понимала, что ни сдвинулась с места ни на миллиметр. А существо начало приближаться к ней, встало у изголовья ее кровать и нависло на ее головой. Она увидела очертания его лица и плечи, холодные глаза, в которых была какая-то равнодушная жестокость. Дух перехватило от ужаса. Казалось, рассматривая ее, он принимает какое-то решение, может быть, думает, убить ее или оставить в живых? И не было никакого сомнения, что он примет решение не в ее пользу. Паника, за эти короткие мгновения назревшая в ее душе, захлестнула ее с головой, она снова рванулась и наконец почувствовала свободу. Тело поддалось ей и она вскочила с кровати, бросилась вон из комнаты, не оглядываясь.

Она захлопнула дверь своей комнаты, а потом прикатила к двери тумбочку на колесиках и положила под колесики что-то, что нашла в темноте. Этого ей показалось мало. Существо, которое она видела, казалось ей ужасно сильным, тумбочка его не остановит. Разум ее метался в поисках чего-нибудь, что могло бы ее спасти. Тут она вспомнила про Бога. Хотя она и боялась него и старалась не докучать ему своими просьбами, не заговаривала с ним и не просила ничего в молитвах, как делали другие верующие, которых она знала, сейчас она решила попросить у него защиты. Она взяла с полки икону и поставила ее на тумбочку, так, чтобы она прислонялась к двери. По ее разумению, что бы не было в ее комнате, черт или сам сатана, он не смог бы пройти через икону. Когда она подумала так, у нее немного отлегло от сердца. Она ушла на кухню, чтобы не видеть пугающей двери, включила свет и села у окна. Будить родителей она боялась — они будут ругаться, тем более что существо может напасть на них, возвращаться в свою комнату — об этом и подумать было страшно. Вдруг он еще там? И она решила сидеть на кухне до самого утра, пока родители сами не проснутся. Может быть, он уйдет сам? . И ждать утра долго не пришлось — оно наступило очень быстро. За окном посветлело, проснулись родители, мама пошла готовить завтрак и велела Маше одеваться в школу. У Маши не возникло вопроса, почему время пролетело так быстро, она была только рада, что теперь не одна в доме бодрствует . Теперь-то наверно существо покинуло ее комнату, в чем она убедилась, когда открыла дверь. Там не было и следа от него.

Это утро было похоже на все другие. Мама была как обычно злая от того что приходится просыпаться и собирать семью. Она отругала Машу за пятно на школьном платье, папу за то что не побрился, а в 7:30 выгнала их из-за стола, не дав доесть завтрак

- Вы еще собираться 100 лет будете! Ты портфель уже собрала? Ничего не забыла? Иди уже одевайся, в школе поешь.

И Маша с папой собрались и поехали в школу. Маша не любила школу, не потому, что не любила учиться. Напротив, некоторые предметы она изучала с большим интересом и очень гордилась, когда получала за них хорошие оценки. Она любила математику, потому что когда ей удавалось тему быстрее, чем остальные дети в классе, она чувствовала себя хоть в чем-то лучше их. Когда она выходила к доске и успешно справлялась с задачей, это были ее минуты славы, она знала, что все смотрят на нее и невольно восхищаются ее уму. Любила она и литературу, и русский язык, и окружающий мир. Не любила только физкультуру, на ней, когда она надевала спортивную форму и становилась перед исполнением физических упражнений, обнаруживались ее слабое тело и слабый дух, которые легко было обидеть. Она бегала медленнее всех и часто далеко отставала от класса, быстро выдыхалась и плелась за ними, кто-то обгонял ее и даже отталкивал к стене, будто она загораживала всю дорожку и ее нельзя было обежать. Маша знала, что была слаба и твердо была уверенна в том, что не добьется в физкультуре никаких успехов. Эта уверенность крепла у нее с каждой неудачно попыткой и смехом, которым ее сопровождали одноклассники. Поэтому физкультура была для нее сущей пыткой. Она часто прогуливала ее, чтобы не сталкиваться снова с насмешками, либо наотрез отказывалась заниматься, капризничала, садилась в угол на лавку и ждала конца урока, а мальчишки из класса поддразнивали ее и целились в нее мячами.

Но самое худшее начиналось на переменах. В ее классе были мальчики, любимым развлечение которых было издеваться на теми кто слабее, а самой слабой была Маша, к тому же у нее не было друзей, которые могли бы за нее вступиться. Ее обстреливали из резинок, у нее отбирали вещи и пинали их по полу, прятали ей в портфель резиновых змей и пауков, выливали на ее тетради лизунов и молоко из покетиков. Однажды она принесла в школу блеск для губ, мальчишки отобрали его, и измазали им ей все лицо и форму, так что ей пришлось ходить весь день со следами блесток на одежде, за это ее прозвали цыпочкой и это прозвище приклеилось в ней надолго. Маша не знала, что ей делать с этим. Если она не пыталась защищаться, мальчишки чувствовали безнаказанности и совсем наглели, если пыталась, то ее слабые попытки раззадоривали их еще больше, ее били еще больнее, а когда взрослые приходили разобраться с этим, они доказывали, что Маша тоже била их, а иногда и утверждали, что она первая начала.

У нее не было никаких шансов вырваться из школы, и единственным освобождением она видела ее исчезновение. Порой Маша мечтала о том, чтобы случилась какая-нибудь катастрофа или пожар, чтобы школу стерло с лица земли. У нее радостно дергалось сердце, когда она слышала пожарную тревогу, и выходя со всеми во двор она с надеждой смотрела на школьные окна, не покажется ли в них дым. Она знала, что не жалела бы, не скучала бы по школе, ни интерес к наукам, ни радость от хороших оценок не вызвали у нее любви к школе. Она ненавидела ее всем сердцем.

В тот день первым уроком была математика. На прошлом уроке дети писали контрольную и сегодня ждали за нее оценок. Маша немного волновалась, ожидая начала урока. Она не сомневалась в своих знаниях и думала о том, что ей поставят пять или хотя бы четыре, хотя в глубине души таился страх, что она все сделала неправильно и даже не подозревает, что.

Наконец начался урок и учительница объявила, что пора подвести итоги контрольной. Все притихли. На ее столе стояла стопка с тетрадями, все взгляды были прикованы к ней. Учительница встала около стола, брала тетради по одной, называла фамилию, потом листала тетрадь и после недолгой паузы обьявляла оценку, иногда коментируя « ужасная работа. Вобще ничего не выучил» или « четыре, но только потому, чо ошибок меньше чем в прошлый раз». Маша с нарастающей тревогой смотрела на учительницу, кожей чувствовала неумолимое приближение того момента, когда о ее оценке узнает весь класс. Учительница как назло не торопилась, смакуя время ожидания и медленно предлагая оценки на суд всему классу. Наконец прозвучала Машина фамилия. Маша дрогнула. Тон учительницы был сокрушенно-осуждающий. Она покачала головой, расскрывая тетрадь и сказала

- А что мне Маша в этот раз выдала, даже говорить стыдно. Ошибка в каждом примере. Вы посмотрите — вся страница красная

она развернула тетрадь к классу. Ее листы и правда были почти полностью красные,будто на них пролили красные цернила.

- Стыд, просто стыд — продолжала учительница — не справилась даже с самым простым заданием. Вы посмотрите! Маша, тебе стыдно должно быть.

Она вдруг сунула тетрадь детям, сидящим на первой парте

-Вот посмотрите. Полистайте. И другим дайте посмотреть.

Маша от стыда стала такой же красной, как и ее тетрадь. Она чувствовала, как горят ее шеки, как стыд разрывает ее изнутри. Она вся сжалась, хотела стать незаметной, превратиться в пылинку. Все смотрели на нее, она чувствовала их взгляды. Ее тетрадь передавали с парты на парту, ее смотрели, листали, смеялись, будто ее саму передавали с рук в руки, заглядывали ей в голову и смеялись над ней, и смеялись.

-Я позвоню сегодня твоим родителям — объявила учительница — пусть поговорят

-Только не это! - выкрикнула Маша- Пожалуйста, не звоните им, они с меня шкуру сдерут!

-И пусть — ответила учительница — Так тебе и надо.

Правильно — крикнул кто-то из класса — пусть ее накажут.

- Она тупица — подхватил кто-то

все одобрительно засмеялись. Только Маша сидела молча, вжав голову в плечи, одна среди чужих, не любящих ее людей

- Одни проблеммы от этой Маши — вздохнула учительница — срывает уроки, портит дисциплину в классе. Не может нормально себя вести. Вот попрошу директора перевести ее в класс для отсталых, пусть она нас не позорит

-Да, давайте — подхватил класс — ей самое место в классе для тупых.

-Пусть проваливает отсюда

- Да, пусть проваливает. Проваливай, Машка

-Иди отсюда, «цыпочка»!

- Видеть тебя больше не хотим.

Вдруг кто-то подхватил ее за плечи, она поняла, что это Сашка, ее злейший враг, он вытащил ее из-за парты и толкнул к выходу. Маша не удержалась на ногах, почувствовала что падает и ухватилась за чье-то плечо, но ее руку сбросили, и она повалилась на пол.

-Слабачка! - вопил Сашка -Что, ноги не держат?

Маша не чувствовала боли от падения, страх переполнил ее, не оставляя места для других ощущений. Кто-то пнул ее в бок, и она подумала, что ее на этот раз запинают до смерти, она хотела встать, чтобы выбежать из класса, но ей не позволили уйти самой. Пинком ее снова положили на пол, кто-то наступил ей на руку, прямо на костяшки ладони, и она завыла от боли. Никакая сила не могла сравниться с бессилием, которое овладело ей. Она больше не пыталась встать, чтобы ее не били сильнее, и мечтала чтобы все прекратилось любой ценой. Ее подхватили за плечи и потащили к двери, в спину ей летели оскорбления « Дура» «Тупица!» «И не возвращайся сюда больше!» учительница отошла с прохода, давая дорогу мальчишкам, которые ее тащили.

Потом ее подняли на ноги, раскрыли перед ней дверь и вытолкнули в коридор. Она почувствовала, что падает, но упала не на твердый кафель, а в пустоту, и летела вниз. В панике она хватала руками воздух, но не нашла за что зацепиться, и когда страх захлестнул ее настолько, что больше пугаться было некуда, она поняла, что лежит в своей кровати. Она села, вся дрожа и обхватив себя руками за плечи. По щекам произвольно катились слезы, а за каждый глоток воздуха приходилось бороться со своей грудью, сжавшейся до предела. Пытаясь успокоиться, она погладила себя по рукам.

-Тише, тише — сказала себе она. Она медленно осознавала нелепость своего сна, невозможность того, что она увидела, но сон так крепко застрял в ее памяти и казался таким реальным, что ее всю воротило от него. Вдруг она поняла, что в комнате не одна. Она с тревогой повернулась и заметила человека, который стоял у окна. В ту же секунду она подумала, что это не человек, а существо, что только выглядит как человек, а на самом деле это нечто ужасное. Он был одет в белое, а лицо его отдаленно напоминало того ангела, статую которого она видела на кладбище.

-Испугалась? - спросил он

Она не в силах была ничего ответить, только растерянно смотрела на него

- Я пришел по твоему зову — сказал он

-Я не звала тебя — покачала головой Маша

- Не звала? - переспросил он — А это что? - Он показал ей листок, на котором было что-то написано. Она поняла, что это ее завещание. - Ты попросила себе место на моем кладбище. Будешь отрицать?

Маша поняла, в чем дело. Ей стало жутко. В те моменты, когда она размышляла о своей смерти и писала завещание, она не думала всерьез о том, что действительно может скоро умереть. Это была лишь приятная фантазия, в которой она находила утешение. И теперь ей было жутко оттого, что кто-то узнал о ее фантазии и теперь ей придется за нее ответить.

- Вы пришли забрать меня туда? - дрожащим голосом спросила она

Он молча кивнул

-Я ведь не всерьез...то есть всерьез, но я не хотела быть похороненной сейчас, а потом, когда умру. Это ведь должно случиться позже, я не знаю, когда…

- А можешь умереть прямо сейчас — сказал он

-Нет! - воскликнула она — Сейчас я не хочу

- Хочешь. - сказал он — Иначе бы ты здесь не оказалась. Просто ты не знаешь, чего хочешь сильнее, умереть или вернуться к жизни.

-Вернуться? - насторожилась Маша

- Да, вернуться. Ты сейчас уже не жива, но еще не мертва. Ты не поняла этого? Конечно, вы, люди, не можете это понять. Это что-то вроде сна, но более глубокого, чем тот к которому вы привыкли. Впрочем, ты слишком мала, чтобы это понять.

-Нет, прошу Вас, объясните, что со мной?

- Ты спишь. Чего тебе еще нужно знать? Если сможешь проснуться, будешь жить дальше, если не сумеешь, придется отправиться в могилу.

Маша с ужасом посмотрела на него. На его лице не было ни тени сочувствия к ней, он говорил так равнодушно, будто речь шла не о жизни и смерти, а каком-то пустяке.

-Я не хочу умирать — сказала она как можно увереннее

Он пожал плечами — Это будет видно. В любом случае, я не могу забрать тебя прямо сейчас. Мне предписано дать тебе время, чтобы ты определилась со своим желанием. Хотя я не стал бы затягивать. По-моему, если человек отпускает руки и желает смерти, он уже обречен.

-Нет, нет, я не такая! Я хочу жить! Как мне проснуться? Вы можете мне помочь?

Он снова равнодушно покачал головой

- Это мне не по силам. Ты сама должна управлять своей душей, вот и оправь ее, куда тебе нужно.

-Вы даже не подскажете мне?

-А что я могу подсказать? Если ты не понимаешь, значит и не поймешь.

С этими словами он исчез. Маша осталась в комнате одна. Ей стало невыносимо одиноко, захотелось позвать кого-нибудь, чтобы ей посоветовали, что делать. Она вышла из комнаты и пошла в спальню родителей. Их там не было, не было и на кухне, и в прихожей. Тогда она села на кухне и стала размышлять, одновременно стараясь оставаться спокойной и не поддаваться тревоге. Ангел сказал, что ей надо проснуться, иначе она умрет. Но как проснуться, если не спишь? Думать было тяжело. Мысли ускользали от нее, вились как клубки змей и увертывались от нее, когда она пыталась за них схватиться. В голове было неясно, все было как в тумане. Даже предметы на кухне были нечеткими, представлялись ей замыленным фоном, пока она не сосредоточивала свое внимание на одном из них, тогда он становился четким. Маша скользила взглядом по кухонной столешнице, по раковине, чайнику на плите, вещи будто выныривали из общей плоской картины, являясь ее взгляду во всей ясности, и у Маши от этого кружилась голова. Осознавать свое сон было тяжело и неприятно. Она закрыла глаза, чтобы не видеть своего этого.

- Должно быть, это из-за того, что какая-то часть меня действительно спит — сказала она себе вслух. - Но если часть меня, которая может думать, не отвечает, то как я могу додуматься до чего-то? А если я уже додумалась до этой мысли, не значит ли это, что я все таки могу думать?

Она снова попыталась ухватиться за мысль.

- Чтобы проснуться, надо спать. Но он сказал, что я уже сплю. А если я лягу спать, усну и проснусь, окажусь ли я в реальном мире? Или я засну еще глубже? Плохо, что он мне этого не сказал. Может, я должна что-то сделать?

Увы, она совсем не понимала, что с ней происходит. Не знала ни названия этого явления, ни того, что стоит делать в таких случаях. Память не могла предложить ей никакой подсказки. Единственное, что она сумела вспомнить, что можно попробовать ущипнуть себя, и тут же это попробовала. Она почувствовала боль, вернее, только поняла, что ей должно быть больно. Причем понимание это было ужасно явственным, что она не решилась ущипнуть себя еще раз. Не зная, что делать, она встала, прошлась по всей квартире, нашла телефон и попыталась позвонить родителям. Как она и думала, они не отвечали. Тогда она выбежала на улицу, посмотреть, есть ли здесь хоть кто-то, кроме нее. Но на улице было пусто, будто мир пережил апокалипсис, а очертания предметов были еще туманнее, чем в квартире. Не к кому было обратиться. Тут же она поняла, что забыла, зачем вышла на улицу. Она тревожно стала ходить около дома, пытаясь вспомнить, и усилием воли ей это удалось. Тут же пришел страх, что она может забыть, что должна делать, и будет находиться в неведении, пока не станет поздно. В панике она оглядывала по сторонам, пытаясь зацепиться за что-нибудь, что может дать ей подсказку.

Вдруг она заметила чью-то фигуру в другом конце двора. Она подбежала к ней, окликнула ее

- Простите, вы не подскажете…

Фигура повернулась к ней, и Маша с ужасом поняла, что не может разобрать черт ее лица. В ней одновременно было что-то знакомое и неразличимое. Маша отступила.

-Чего тебе? - недружелюбно спросила фигура

Маша не могла выговорить ни слова. То, что напоминало человека, равнодушно развернулось, пробормотало что-то и направилось дальше.

Ей не на кого было положиться, кроме себя, но мысли ее были так спутаны, что она не могла на них полагаться. Раздумывая, она вспомнила про старый способ привести мысли в порядок — записать их. Тут же она обнаружила, что у нее с собой школьный портфель с тетрадями и пеналом. Она нашла во дворе скамью, устроилась на ней и стала думать. Она нарисовала круг, который обозначал ее сон про школу, потом нарисовала круг, который обозначал реальный мир, и стала думать, где она находится, дальше от реального мира, чем в сне про школу, или ближе. Она попала в тупик. Не могла вспомнить ничего, что указывало бы на тот или иной вариант. Тогда она провела черту посреди листа и с одной стороны написала «сон» с другой « реальность». В колонку сна она записала: размытые предметы, безликие люди, ангел… тут она подумала, что видела ангела в реальной жизни. Или не видела? Она видела его статую на кладбище. Она попыталась ее вообразить, но не могла даже вспомнить, в каком положении его руки — сложеные в молитве или воздетые к небу. Может ли это значить, что она спит ещё с того момента, как увидела его?

Она оторвалась от размышлений и уставилась во двор. Чем больше она думала, тем страшнее становилось, что она не выберется. От этих размышлений ее отвлекла собака. Она заметила ее, спокойно лежащую на солнце в нескольких метрах от нее. Это была красивая черная борзая, тонкая и изящная. Заметив Машу, собака подошла к ней и обнюхала. Маша осторожно протянула руку, чтобы прикоснуться к этой красоте, и борзая дружелюбно уткнулась мордой в ее ладонь.

-Какая ты красавица! - восхищенно воскликнула Маша

Борзая посмотрела ей в глаза с явным одобрением. У Маши, увидевшей столько прекрасное животное, появилось желание его нарисовать. Она почесала собаку за ухом и спросила:

-Можно я тебя нарисую?

Собака явно поняла ее. Она кивнула мордой, отошла от Маши и улеглась на землю, выставив напоказ свой элегантный профиль. Маша поскорее начала рисовать, пока собаке не надоело сидеть в одной позе.

Сначала она нарисовала, как обычно, основные линии, повторяющие скелет собаки. Она много рассматривала скелеты животных в пособиях и срисовывала их, так что примерно представляла, как он должен был выглядеть. Потом этот скелет нужно было окружить телом, насколько его можно было разглядеть за шерстью. Закончив с этим, Маша нарисовала собачьи блестящие глаза, и рисунок сразу показался более живым. Настало время рисовать шерсть. Это было самое трудное для Маши, она совсем не знала, как это делать. Она никак не могла найти своего способа.

Она стала внимательно смотреть ты на собаку, думая, как можно повторить на рисунке ее шерсть. Она была прекрасна - тонкая, бархатистая, блестящая на солнце. Никакими силами она не могла бы воспроизвести эту красоту! Но попытаться стоило, и она нерешительно начала выводить линии. Тут и начались проблемы. Первым делом она заметила, что задние лапы нарисованы неправильно, строя скелет, она упустила что-то. Она попыталась это исправить, закрыв их шерстью и начав рисовать переливы света на ней, надеясь так получить объем. Но и тут ничего не вышло - она нарисовала светлое пятно выше, чем должно было быть, а ниже уже был сплошной черный. Она взяла ластик и стёрла немного внизу, поправляя, и все равно это место смотрелось плохо.

Маша осмотрела свой рисунок, поняла, что его уже не спасти и перелистнула лист, собираясь начать все заново. Собака поднялась и села, меняя позу.

-Нет, подожди , вернись обратно - попросила Маша, но собака будто не услышала. Пришлось рисовать ее в новой позе, но на этот раз Маша решила попытаться применить стилизацию - очень уж сложно давался ей реализм. Но и со стилизацией ничего не вышло -картинка вышла некрасивая, и даже на собаку нарисованное животное не было похоже.

"Почему я так мало занималась рисованием!" -укорила себя Маша. -"Если бы я все это время рисовала, а не страдала фигнёй, сейчас было бы гораздо лучше!" Эта мысль ее расстроила, но она твердо решила именно сейчас не сдаваться, и снова начала с чистого листа. Негодная собака опять сменила позу, но этот раз встав на все лапы.

Маше пришлось снова начать с начала, но теперь она даже не знала, к чему стоит стремиться. Она не могла даже представить у себя в голове, что она хочет видеть на бумаге. И она начала рисовать как-нибудь, снова начав сначала со скелета, потом дополняя деталями, и снова что-то пошло не так - рисуя морду, она не могла понять, как придать ей объем. Она снова поругала себя за то, что не научилась делать это раньше, и стала рисовать линии, едва касаясь бумаги, чтобы понять, какая из них лучше подойдёт, чтобы сделать из нее морду. Перелистывать лист она побоялась, иначе собака опять будет шевелиться. Но из нагромождения линий ничего нельзя было разобрать.

Ничего не получится — подумала Маша. Лучше вернуться домой, сесть за учебник и рисовать одни кубики, пока хоть как то не научится передавать объем. А ещё светотень, анатомия - ничего из этого она не умеет. Может, у нее нет таланта, и вообще не суждено уметь рисовать? Или ей не хватает усидчивости, или она недостаточно старается?

У Маши так редко что-то получалось, что сейчас она по привычке подумала, что ни за что не сможет нарисовать собаку.

А та тем временем начала проявлять интерес к тетради. Сначала она повернула морду, стараясь разглядеть, что там нарисовано, потом, увидев, что Маша больше не рисует, подошла к ней и заглянула в блокнот.

-Ну смотри - сказала Маша. - Правда, пока не на что.

Собака посмотрела на рисунок, повернутый к ней задом наперед, потом толкнула мордой Маше под руку, будто прося развернуть тетрадь к ней. Маша так и сделала, хотя ей показалось это странным - показывать рисунок собаке. Она никак не ожидала того, что произошло дальше. Увидев свой неудачный портрет, собака зарычала. Маша от неожиданности отдернула от нее тетрадь, но собака схватила его зубами, вырвала из рук и бросила на землю. Этот портрет ей явно не понравился, она носом перелистнула страницу и увидела следующий, и этот ей не понравился - она оскалилась, зарычала, и капля ее слюны упала на блокнот. На морде ее читалось крайнее отвращение, она вырвала страницу и увидела первый свой портрет, и, кажется, он окончательно разозлил ее.

Издав глухое рычание, она бросила на Машу взгляд, полный ненависти. Маша от страха не могла пошевелиться. Тетрадь вдруг превратилась в блокнот, в котором Маша рисовала на переменах. Собака продолжала вырывать из него листы, и от каждого рисунка становилась только злее. Все машины рисунки повергали ее в бешенство, и цветы, и люди, и даже безобидные и вроде даже неплохие геометрические фигурки, которыми Маша очень гордилась. Она придавила блокнот лапой, схватила другой край зубами и разорвала блокнот пополам, затрясла мордой, разбрасывая половинки мятых и мокрых от слюны листков по воздуху.

Маша, едва дыша, попятились прочь от собаки. Ещё несколько тревожных секунд собака занималась блокнотом, но вдруг она подняла морду и посмотрела прямо на Машу. У той сердце упало в пятки. Глаза у собаки горели бешенством. Маша развернулась и бросилась наутёк. Собака побежала за ней. Страх придавал Маше сил, она бежала со всех ног, но стоило ли думать о том, что можно было убежать от разъяренного зверя?

-Мне конец - подумала Маша за секунду до того, как собака ее настигла. Она впилась в правую Машину руку, та потеряла равновесие и упала. В панике она попыталась выдернуть руку из ее пасти, но почувствовала, как от ее движений зубы только больше входят в ее плоть. Из черной пасти собаки капала ее кровь. Маша, не разбирая, что делает, схватила морду собаки другой рукой и попыталась разжать зубы, но собака оттолкнула ее лапой и сильнее сжала зубы.

-А-ай! - застонала Маша. В голове было не единой мысли, только зловещая пустота, черная, как собачьи глаза. Только бы вырваться! И она пинала собаку ногами, била по голове, но все было тщетно, та будто не чувствовала боли, только напористо грызла ее руку. Маша чувствовала, как рвутся мышцы, ломаются кости, боль стала невыносимой, и она потеряла сознание.

Очнулась в своей кровати. С тревожным предчувствием она села и хотела приблизить к лицу свою правую руку, чтобы посмотреть на нее, и ее пронзила острая боль. Ее рука была искалечена, вся окрашена свежей кровью.

-Мама! - истошно закричала Маша

мама вбежала в комнату и с криком схватилась за голову. Маша держала руку навесу, и с нее медленно капала кровь. Мама нервно заговорила:

- Сейчас, Машенька, подожди, я принесу бинты — и выбежала из комнаты. Очень скоро она вернулась с аптечкой, дрожа и стараясь не смотреть на Машу, замотала ей руку бинтами. Бинты медленно пропитались красным, но кровь перестала течь. Маша растерянно смотрела на маму. Собака напала на нее во сне, а укус и сейчас с ней, значит, сон продолжается. И это существо, не ее мать, и не ясно, что ей следует ждать от нее. Но больше в то утро ничего страшного не случилось.

Оно было совсем обычным. Маша решила пока вести себя, будто ничего не случилось, пока не додумается до лучшей идеи. Мама приготовила блинчики с вишневым вареньем, истошно мяукала кошка, вертясь у мамы под ногами и требуя, чтобы ее покормили. Маша бросила ей кусок блина, мама заметила это и проворчала:

-Сколько раз нужно повторять, не кормите кошку со стола!?

Потом и мама села за стол, и все было как обычно, Маша начала невольно забывать про то, что находится во сне, когда мама спросила:

-Маша, я хотела с тобой поговорить. Зачем все таки ты написала завещание?

Маша прекратила жевать блин и посмотрела на маму умоляюще. Все молчали. Даже папа перестал жевать и смотрел на Машу выжидающе.

- Я не хочу об этом говорить — сказала Маша

- Нет, ты не можешь об этом со мной не говорить. - сказала мама — Я должна знать, что с тобой происходит

- А я не хочу, чтобы ты знала, что со мной происходит — сказала вдруг Маша. И даже не подумала, как это противоестественно для нее. Она никогда бы не сказала такого матери.

Мама наморщила лоб. Заметно было, что это ее задело

- Ну и не говори — с обидой сказала она и больше не разговаривала с Машей. Остаток завтрака прошел в тишине. Потом папа отвез Машу в школу.

Он высадил ее как обычно у ворот, попрощался с ней и уехал на работу. Маша стояла и смотрела, как удаляется его машина. Даже во сне приходится идти в школу. Она с тоской посмотрела на здание. Пережитое в другой части сна всплыло в ее памяти, и она подумала, что в этих недружелюбных стенах с ней и правда может случиться что-то подобное или что-то похуже. Нет, не хотелось ей туда идти. Мимо прошел Сашка, бросил на нее насмешливый взгляд и дойдя до школьной двери, крикнул ей

-Че стоишь, кобыла?

Маша не ответила ему

- Что, досталось тебе от родителей за двойку? - противным голосом спросил он

-Нет, не досталось! - кринула она ему.

- Еще достанется — протянул Сашка и ухмыляясь скрылся за дверью. Маша с тревогой вытащила из портфеля тетрадь и раскрыла ее. На пол страницы зияла огромная, жирная двойка. Маша поскорее спрятала тетрадь в портфель, будто она могла ей чем-то навредить, если оставить ее открытой, и поняла, что не сможет, просто не сумеет заставить себя пойти в школу. Лучше там не появляться. И когда она выберется из сна, туда тоже лучше не приходить. Маша вдруг загорелась решимостью бросить школу. Совсем, бесповоротно. Но просто не пойти туда сейчас — этого мало. Нужно предпринять что-то посерьезнее. Нужно сказать директору школы, что она не будет здесь учиться. И не просто сказать, а написать заявление, как это делают взрослые.

Она представила, как войдет в школу, вырвет листок из той самой злосчастной тетради и приложив его к подоконнику, чтобы было удобнее писать, напишет:

Заявление

Я больше не буду учиться в этой школе

Котова Мария Александровна

2 октября 2023 г.

Потом поставит под заявлением свою подпись, и не переобувшись в школьную обувь, пойдет в кабинет директора. Она войдет без стука, потому что не собирается с ним церемониться. Она даже не поздоровается с ним. И может быть, он будет в кабинете не один. С ним будет ее учительница. Да, почему нет? Пусть она тоже увидит, какой Маша умеет быть смелой и наглой. Маша положит директору заявление на стол с скажет

-Вот! Я больше у вас не учусь!

Директор недоуменно изогнет брови и скажет:

-Это что такое?

-Это заявление — надменно пояснит Маша. - Что тут непонятного? Я ухожу от вас!

Директор наверно захочет что-нибудь сказать, но от удивления потеряет дар речи. А Маша развернется и не оборачиваясь выйдет из кабинета, чтобы больше никогда туда не вернуться.

Маша пошатнулась, будто кто-то толкнул ее в спину. То, что она вообразила, ощущалось как наваждение. Она будто бы пережила это, но в этом была какая-то фальшь, какая-то неестественность. Эта фантазия была нереальна даже для мира ее сна, и чтобы она стала реальной хотя бы тут, ей нужно было воплотить.

С этим намерением она подошла к дверям школы и остановилась в нерешительности. Наверно, директор задаст ей хорошую трепку, да и учительница будет ругаться, если она так сделает. Маша знала, что не имеет права выбирать, учиться ей здесь или нет, а взрослые имеют полное право наказать ее, если она будет вести себя так дерзко. Поэтому она развернулась и понурив голову пошла прочь от школы. Она осознала, что не способна проявить такую смелость. В глубине ее сознания затаилась мысль, что она что-то упускает. Но Маша отогнала ее — слишком страшно было вызвать гнев взрослых.

Она вышла к остановке, дождалась автобуса и он повез ее домой. Кроме нее в автобусе сидели чьи-то силуэты, время от времени издавая случайные реплики. Маша старалась не смотреть ни на них, ни в окно, где дома, мимо которых она проезжала, сливались в цветовой шум, от которого ее укачивало. Она смотрела на свою забинтованную руку и думала о том, что дальше так нельзя. Что она больше этого не вынесет. И что ей не хочется просыпаться. Если она проснется, придется снова идти в школу, снова бояться и скрываться ото всех, снова терпеть издевательства и родительские упреки. Может быть в самом деле, лучше умереть?

- О чем я тебе и говорил, Мария — вдруг услышала она.

Рядом с ней на автобусном сидении был ангел. Он показался ей не таким страшным, как в прошлый раз, и она без страха посмотрела ему в глаза. Ей хотелось задать ему несколько вопросов

- Скажи — осторожно попросила она — за твоим кладбищем следит Бог? Что случается с душами, которые к тебе попадают?

- Нет — ответил он. - За ними не нужен его надзор. С ними ничего не происходит

- То есть, совсем ничего?

-Совсем. Им даже сны не снятся. Именно это тебе и нужно.

Маша покачала головой.

- Почему ты все еще сопротивляешься? - спросил он — Чего ты ждешь?

- Я не знаю — тихо сказала она. - Но я не хочу умирать.

Автобус остановился перед ее домом и так и стоял, будто у него не было никакой другой цели, кроме как привезти сюда Машу.

- Тебе нужен только покой — сказал ангел — и ты сама это знаешь. Пойдем со мной, и этот кошмар закончится.

Он протянул ей руку. Она не пошевелилась. Ей стало страшно, что он уведет ее силой, но он был неподвижен.

-Я с тобой не пойду — сказала Маша. -

- Уверенна?

Она кивнула

- Я не люблю уводить души силой. Но видимо, ты не оставишь мне выбора, Мария. Это твой последний шанс выбраться.

С этими словами он повернулся к выходу и исчез. У Маши тревожно заколотилось сердце. Последний шанс…

Она вышла из автобуса и побежала домой. Там на кухне за столом сидела мама, будто ждала ее. Не медля, Маша подошла к ней и начала:

-Мама, я хотела поговорить…

Мысли в голове Маши путались, она отчаянно пыталась разобрать их, найти в них, что ей надо делать, что надо говорить. Мама ждала, что она скажет. И она уцепилась за одну мысль

- Меня обижают в школе — проговорила она

-Я знаю — откликнулась мама

-И это очень тяжело

- И это я знаю.

- Я не знаю, что мне делать с этим.

- Надо стараться быть лучше. Дружить с ребятами. Лучше следить за своей формой и своим поведением. Вон смотри, у тебя пятно на платье.

Маша мельком взглянула на свое платье, и там и правда было большое багровое пятно, по видимому, от крови, сочившейся из под бинтов на ее руке. Но это было сейчас не важно.

- Как я могу дружить с ними, если они не хотят со мной дружить? - спросила Маша

- Это потому, что ты их не достойна. Тебе надо быть лучше.

К глазам подкатились слезы. Маша уже не могла вспомнить, который раз она плакала за последнее время. А мама продолжала:

- Ты глупая и неинтересная, с чего бы им хотеть с тобой дружить? Вместо того, чтобы быть хорошей, ты тратишь время на всякую ерунду.

Вдруг кто-то толкнул Машу в спину. Ей пришлось посторониться, и в кухню вошла ее учительница.

- Она еще и двойку за контрольную получила — объявила она.

Мама покачала головой и вздохнула:

- Почему я не удивлена? - этот вздох показался Маше хуже подзатыльника.

- Но я обычно получаю хорошие оценки! - воскликнула она

- И что с того? - спросила мама — Сейчас-то у тебя двойка. Ну ничего. Мы все исправим.

Она вдруг встала и взяла Машу за плечо и повела ее в ее комнату. У Маши появилось нехорошее предчувствие.

-Ничего, Машенька — говорила мама — мы все исправим. Тамара Леонидовна, пойдемте с нами.

Все трое очутились в машиной комнате. Мама топнула ногой, и на том месте, где ее нога соприкоснулась с полом, появилась черная дыра. Маша в страхе отшатнулась от нее.

-Начнем с игрушек. - заявила Тамара Леонидовна

- Правильно. - Сказала мама — Они ей больше не нужны.

С этими словами они взяли в ее кровати плюшевого щенка, которого Маше подарила бабушка, и бросили его в дыру. Маша, хотя уже не была так сильно привязана к этой игрушке, как было в детстве, почувствовала страх за него и хотела было поймать, но ее оттолкнули, и щенок скрылся в маленькой пропасти.

-Что вы делаете?! - воскликнула Маша — Это мой щенок!

- Не мешай, Маша. Мы лучше знаем, что делать — сказала мама.

Она открыла ящик и достала оттуда куклу, которую Маше подарила ее подруга со двора. Кукла была новая, из тех, какие совсем недавно начали продавать и о какой сейчас мечтала каждая девочка. Маша бросилась к матери и попыталась отобрать у нее куклу.

- Оставь! Это моё!

Но ее снова оттолкнули, и кукла полетела вслед за щенком. Потом в дыру полетели коллекционные игрушки из шоколадных яиц, набор для плетения фенечек, пластилиновые фигурки, статуэтка с кошечкой. Машу охватила досада, она снова бросилась на мать, схватила ее за руки и взмолилась

-Прекрати, пожалуйста! Это же мои вещи!

- Это плохие вещи — сухо сказала мама. Она отодвинула Машу в сторону и продолжила копаться в ее ящиках.

Теперь она вытащила альбом с ее рисунками и раскрыла, полистала немного и швырнула в пропасть

- Это тоже не нужно. Только позоришь себя тем, что хранишь это у себя. Рисуешь ты весьма посредственно.

Так же она поступила и с другими ее альбомами. Дыра в полу, поглощая машины вещи, становилась все больше, словно пасть удава, раскрывающаяся все шире и шире от жадности. Мама бросила в нее наклейки, краски и цветные карандаши, потом открыла ящик с книгами.

- Только не трогай книги! - закричала Маша — В них-то что плохого?

-Это плохие книги — сказала мама

-Нечего читать на переменах, когда можно поиграть с ребятами — изрекла учительница. И книги полетели в дыру. Они только забивают тебе голову глупостями. - и обратившись к маме, сказала — Оставьте ей только учебники и вон ту энциклопедию. Остальное все выбрасывайте.

Книг было много, и это заняло у мамы несколько минут. Маше было обидно, так обидно, что она почти ненавидела маму. И вместе с тем ее сердце резала боль. Почему она делает это? Неужели она не понимает, как для Маши важны ее вещи? Возможно, она понимает. И ей все равно. Эта мысль оглушила Машу, она бессильно села на пол и с тревогой ждала, когда это закончится.

Потом мама взяла ее копилку, вытряхнула из нее деньги и пересчитала

- Семьсот рублей? Какая мелочь. Это что, все что ты умудрилась накопить? - и она небрежно швырнула копилку в дыру, будто бесполезный фантик. Потом она выкинула конфеты, которые Маша прятала в коробке от масленки

-Ты что купила их без моего разрешения? Как ты посмела?

Потом в дыру полетели ее украшения, бусы и браслеты из бисера, о них мама отозвалась

-Какая безвкусица!

Потом флакончик духов, маленькое складное зеркальце, розовая косметичка с бабочками.

-Вот видите, какой мусор она скопила у себя в комнате — сказала мама Тамаре Леонидовне — какой глупый ребенок. Как думаете, она еще исправится?

-Не думаю — сказала Тамара Леонидовна — это дряной ребенок. И скорее всего, всегда таким будет.

-Ох — вздохнула мама — Что за наказание. За что такая дочь?

-Надо было лучше ее воспитывать — сказала учительница

-Да вот, не сумела я ее воспитать. Вечно я остаюсь виноватая. А при чем тут я, если она негодная?

-Ну раз она негодная, не лучше ли от нее избавиться?

Маша встала и попятилась к двери. Тамара Леонидовна схватила ее за шиворот и задержала.

-В самом деле — ответила мама — Бросайте ее туда!

- Ты серьезно, мама! - едва слышно выговорила Маша

Та будто ее не слышала

- Постой, мамочка, не бросай меня, пожалуйста! - закричала Маша что есть сил — Я исправлюсь!

Но ее уже никто не слушал, ее толкнули к пропасти, она последний раз заглянула с мольбой матери в лицо и полетела вниз. Встречный поток воздуха резал ее кожу, как ледяные ножи, было невыносимо больно и страшно…

Очнулась она на своей кровати, осторожно встала и…закричала

-Опять ты здесь! Да что ж такое!? Оставишь ты меня наконец?

- Мария — укорил ее ангел — не надо так кричать.

-Уходи! Уходи отсюда! - не слушая его, продолжала Маша и показала ему рукой на окно.

-Успокойся.

-Успокоиться? Ну нет. Пошел отсюда, проваливай! - И вдруг силы оставили ее, она села на кровать, закрыла лицо руками и выдохнула - Я так больше не могу.

- Тебе не нужно больше это терпеть.

-Не желаю ничего слышать! - перебила она. Опять он начнет уговаривать ее умереть!

- Мне тоже это все не нравится.

-Так отпусти меня!

-Я не держу

-Ты врешь

- Нет.

-О Господи!

-Не упоминай его имя всуе — сухо напомнил он

-За что ты так со мной? - заговорила Маша с новой силой — Что я сделала?

- Я не делал тебе ничего плохого. Я желаю тебе только добра.

-Добра? Это все добро? Эти чертовы одноклассники, эта собака, Тамара Леонидовна...может ты еще и скажешь, что я это заслужила?

-Так я же пытаюсь избавить тебя от всего этого.

- Так избавь!

-Но ты не хочешь

-Хочу. Отправь меня домой!

-Я не могу.

-Почему не можешь? Ты же меня сюда затащил, нет?

- Я тебя не забирал из реальности. Ты сама себя довела до этого состояния. Я только пришел тебя отсюда забрать.

-Как я могла сама сюда попасть, если не понимаю, как это случилось? - зло спросила Маша. Ей казалось, что он обвиняет.

- Тебе и не нужно было понимать. Вы не понимаете, когда находитесь внутри сна, и тем более не различаете, насколько сон глубок. Ты находишься в состоянии, очень близком к смерти.

- Это я поняла. Выйти-то отсюда как? Почему ты не объяснишь мне, как отсюда выйти?

- Потому что чтобы выйти отсюда, не надо знать, как это все работает. Нужна только достаточно сильная эмоция, чтобы заставить сознание проснуться.

-Какая еще эмоция?

-Страх, например. Или протест.

- Значит кто-то специально сделал все это, чтобы я испугала и проснулась? Или наоборот, умерла от страха?

- Нет, никто для тебя ничего не делал. Ты находишь в пространстве, созданном твоим воображением, а оно просто создает картины из того, о чем ты привыкла думать.

- Этого не может быть. Я не могла придумать такое для себя. Это все мог придумать только человек, который меня ненавидит!

- Значит, ты себя ненавидишь. - заключил ангел

Маша чуть не подавилась от злости

-Я себя не ненавижу!

-Откуда же тогда это все?

-Это несправедливо. Зачем ты говоришь мне, что я себя ненавижу, когда это другие меня ненавидят?

-Не знаю, как в реальности, но тут тебя никто не ненавидит. Тут только ты и я. Остальное ты придумала сама.

- Я...я.. я почти ничего не придумала

- Я знаю, Мария, я знаю . Тут не могло быть того, чего ты никогда не видела. Но речь не о том. А о том, что ты перенесла сюда. О том как ты видишь мир.

Маша его поняла. Только теперь до нее дошло, что она была единственной участницей произошедших с ней событий. Она раз за разом терпела неудачу и наказывала себя за это, за двойку, за то что, над ней издевались, за плохой рисунок, за то, что она плохая. Она была недовольна собой и внутри соглашалась с этими наказаниями, и даже не позволяла себе представить, что все могло быть по-другому.

- Ох — промолвила она — теперь я понимаю.

- Ну вот. Жить с таким отношением к себе, это хуже ада, не так ли?

-Думаю да.

- Разве ты хочешь возвращаться к этому?

-Нет…

-Тогда пойдем со мной

-Нет! Ты утащишь меня в могилу! Да, я позволяла над собой издеваться, ломать мне руку, выбрасывать мои вещи, но убить себя я не дам!

Ангел с удивлением посмотрел на нее.

- Разве с тебя недостаточно?

-Нет, достаточно. Но знаешь что? Я больше не позволю к себе так относиться! Даже себе!

- Ох, Мария. Ты не понимаешь, что не так просто изменить себя.

-А я возьму и изменю!

- У тебя не получится. Многие пытались, но потом снова умоляли меня их забрать. Если останешься здесь дольше, только продлишь этот кошмар, к тому же возможность вернуться скоро совсем пропадет. И все будет напрасно.

-Почему? - спросила Маша

-Потому что Там уже решили, что ты мертва. Скоро тебя похоронят, и если даже ты очнешься, то уже в могиле.

-Как? Почему? Я же еще жива!

- Снаружи так не кажется.

Маша заломила руки, пытаясь не поддаваться панике. В мыслях была полная сумятица. Страх и проклятое оцепенения разума, продолжающееся в первого момента, как она здесь находилась, мешали ей мыслить.

-Сколько еще у меня времени? - спросила она

-Минут двадцать. В лучшем случае пол часа.

- Помоги мне, сделай что-нибудь! - взмолилась она — Я не знаю, что делать!

- Ты уверенна, что хочешь вернуться?

-Да, да, уверенна!

- Думаю, можно попробовать один способ. Можешь попробовать покинуть это место так же, как я, только тебе будет важно сразу вернуться в свое тело. А это может показаться тебе...пугающим.

- А не испугаюсь! - заверила Маша

-Ну, смотри. - ответил ангел и взял ее на руки. Он был холодный и жесткий, и на его руках она лежала как на мраморной плите. Она даже почувствовала, как сама холодеет от соприкосновения с ним, но он скоро ее отпустил. Они оказались на кладбище. Это было то самое кладбище, только не такое спокойное и освещенное солнцем, как она его запомнила. Здесь был полупрозрачный туман, небо нависло над могилами, будто вот-вот упадет, на плитах четко виднелись имена и лица, и казалось, в клочьях тумана блуждали души покойных. Маша невольно прижалась к ангелу, сторонясь их.

-Не бойся — сказал он — Они ничего тебе не сделают. Они даже не видят тебя.

Он повел ее по тропинке между могил. Чем дальше они шли, тем тревожнее становилось Маше, могилы будто становились четче, воздух прозрачнее, а небо медленно светлело. Но это пугало ее, будто все это надвигалось на нее, наваливалось, вторгалось в ее личное пространство. Ей будто приходилось прорываться сквозь почему-то ставший плотным воздух, каждый шаг давался с усилием. Ангел держал ее за руку, и почему-то казалось, что если он отпустит ее, то какая-то сила унесет ее обратно.

Наконец это кончилось, он остановился около открытой могилы, над ней возвышалась плита с ее имя и ее черно-белая фотография. На фотографии она беззаботно улыбалась, выставив ряд белых зубов, и это казалось издевкой. Маша отвернулась. Ей не хотелось смотреть на то, что лежит на дне, но ангел сказал ей:

- Посмотри.

Она осторожно повернула голову и посмотрела вниз, и тут же отвернулась. На дне в гробу лежало ее тело, одетое в белое платье, бледное и безжизненное. Черты ее лица стали грубее, оно будто высохло, глаза впали, губы стали тоньше. Маша не хотела думать, что оно принадлежало когда-то ей, смотреть на него было жутко. Ангел угадал ее чувства.

-Тебе не нравится? Ничего. Может, это даже на руку.

Он подвинул ее к самому краю могилы, так что ее ступни почти нависали над ямой, она вперилась в ангела, чтобы не упасть. Ей овладел ужас.

-Чтож, прощай, Мария. Нравится тебе или нет, но придется упасть.

С этими словами он одним движением оторвал ее от себя, будто вся сила, с которой она за него держалась, для него ничего не значила, и толкнул вниз.

Опять падение. Маша попыталась ухватиться за края яма, но их словно не существовало. Перед глазами у нее было собственное мертвое лицо, которое неумолимо приближалось и в конце оказалось совсем близко, так что кончик ее носа едва не касался его. От этой близости со смертью всю ее душу покоробило, она попыталась отпрянуть, но что-то тяжелое обрушилось ей на спину и придавило ее к трупу.

Внезапно чувства стали ярче. Она лежала на спине, под ней было что-то жесткое, какая-то материя неприятно колола спину. Теплый воздух пах смертью. Непроглядная тьма. Очень быстро до нее дошло, где она. Она вскочила, выронив из рук какую-то пластиковую карточку, и ударилась лбом о что-то твердое. Сверху послышалось, как что-то глухо падает на крышку ее гроба, потом такой же звук, снова и снова.

Она в панике заколотила кулаком по крышке.

-Стойте! Прекратите! Я здесь!

От стука сердца, отзывающегося в ее ушах, она перестала что-либо слышать. Стало жарко. А вдруг ее не слышно снаружи?

Она набрала в легкие воздуха и бессвязно закричала, выложив в крик всю силу. Надо было прорваться сквозь гроб, сквозь землю… голова закружилась, ее собственные барабанные перепонки чуть не надорвались, она упала на подушку и хватала ртом воздух, которого казалось мало.

Тишина. Потом она услышала, как водят железом об дерево. Крышку отодвинули, ей в глаза ударил солнечный свет, и она закрыла лицо руками. Её взяли под руки и подняли наверх, она была как ватная кукла, оглушенная светом и нахлынувшими ощущениями. Кто-то схватил ее и крепко прижал к себе, по дыханию она поняла, что это мама, и она обнимала ее так сильно, как никогда в жизни.

Со всех сторон были чьи-то голоса, они сливались для нее в невообразимый гул, это было тяжелее пробуждения, кто-то звал ее, трогал за плечи, а она хотела только, чтобы было тише.

-Тихо, тихо! – раздался голос бабушки – Дайте ей придти в себя.

Ее посадили на лавку и ненадолго оставили в покое. Она слышала, как бабушка суетится, отгоняя от нее остальных, как они перешептываются, ахают, охают, кто-то даже шептал молитву. Маша постепенно привыкла к солнечному свету и странного осознания, что теперь все настоящее. Теперь ее чувства были реальными, она ощущала жесткую поверхность лавки, боль в ребрах от стягивающего платья, воздух, который вдыхала, тепло солнечного света на коже… все то, чему она раньше не придавала значения, теперь являлось основной составляющей жизни и поэтому обретало особую ценность. Она подумала, что жизнь — это привилегия, а не досадная необходимость, какой она считала ее раньше.

Она осторожно подняла взгляд и посмотрела вперед. Вокруг были все ее родственники, которых она знала и не знала, и все взгляды были прикованы к ней. Рядом сидела мама и рыдая, прижимала ее к себе. Осторожно подошел к ней папа, опустился перед ней на корточки и гладя ее по лицу приговаривал:

-Машенька… девочка моя…

Потом осмелели и все остальные, стали по очереди подходить к ней. Они стремились коснуться ее, заговорить с ней, будто все еще не верили в ее воскрешение. Никогда еще в жизни она не получала столько объятий и теплых слов, никогда не чувствовала на себе столько любви, как в этот солнечный день на кладбище. Даже когда она стала взрослой, она вспоминала его, как самый счастливый в жизни.

Уходя с кладбища, она оглянулась и посмотрела на могилу. Целое море цветов и венков стояло в стороне у ограды, огромная плита с ее фотографией возвышалась над ямой. О такой роскоши она не могла и мечтать. Но ей не дали насладиться этим зрелищем, а поскорее увели ее с кладбища, будто оно снова могло ее забрать Уходя, она оглянулась, чтобы посмотреть на ангела. Взгляд его был смиренно опушен, а руки сложены в молитве. По нему нельзя было сказать, что он хозяин этого места, и никто кроме Маши никогда не узнает об этом.

.

.

.

Через много лет она снова посетила это кладбище. Это была уже красивая молодая женщина, а с ней был ее жених. Она показала ему на пустое место рядом с могилой тети и сказала:

-А вот здесь была моя могила.

-Правда? - спросил он — Ты не рассказывала мне про это

И она ему все рассказала. Он молча выслушал ее и спросил:

-А что было потом? Тебе удалось наладить отношения с одноклассниками?

-О нет — сказала Маша и нервно засмеялась — Меня перевели в другую школу.

Цветение смерти.

Автор: Раффаэла Энджель.

Шесть часов вечера. Время, когда люди потихоньку возвращаются домой чтобы успеть к ужину. За окном сгущаются сумерки, и только свет из окон и фонари освещают маленькие улочки притихшего города.

В зале городской библиотеки утихли звуки напряжённой работы. Ритмичный стук секундной стрелки нарушал покой и тишину.

Если сейчас в помещения заглянул бы охранник то, скорее всего он бы выключил белый свет электрических ламп и закрыл дверь на ключ. Возможно, он бы даже не заметил сидящую в дальнем углу девочку, которая напряжённо искала что-то в интернете.

Седые волосы немного сбивали с толку. Со спины Аками Аяка больше походила на пожилую старушку, чем на десятилетнего ребенка. Мама давно предлагала перекрасить их в привычный всем коричневый оттенок, но девочка всегда отказывалась. Она считала их своей особенностью, которая выделяла ее из серой массы. Друзьям тоже нравился ее цвет волос. Они говорили, что подстриженные до плеч ровные пряди серебреного оттенка делали Аками старше и привлекательней.

Аяка сидела на старом деревянном стуле и вчитывалась в ровный печатный текст на небольшом мониторе компьютера. В последнее время она стала походить на едва умерший труп. Напряжённая ровная спина. Сосредоточенный взгляд мутно зелёных глаз. Стиснутые в тонкую линию бледные губы и серая как газетная бумага кожа. Будто вместо человека перед экраном посадили памятник примерной ученице. Румянец, который ещё неделю назад не сходил с лица девочки, за пару дней исчез с ее немного пухлых щек.

Почему она сидела здесь в такой час и в такую чудесную погоду?

Середина осени и последние теплые деньки больше подходили для веселых прогулок с друзьями, нежели для одинокого чтения в закрытом и пыльном библиотечном зале. В школе ей дали пару выходных для того чтобы освоиться на новом месте, но вместо этого девочка заперла себя в четырех стенах.

До нового замужества матери они ютились в старой обшарпанной подвальной квартирке в Токио. Аяка бы никогда не подумала, что сможет переехать в большое поместье, построенное в традиционно японском стиле, где у нее будет отдельная комната.

Отчим оказался богатым человеком, раз смог себе позволить дом в богатейшем районе Каруидзавы. Мужчина примерно сорока лет, с неприглядной и можно даже сказать заурядной внешностью, толстым лицом и почти поседевшими волосами.

В узких карих глазах, всего на секунду девочка уловила опасный блеск, но едва господин Итами улыбнулся, напряжённая атмосфера рассеялась. Кроме того что он богат и почти все свое время проводит в своей комнате, она больше ничего о нем и не знала. Да и зачем десятилетнему ребенку о нем сразу много знать.

У Аяки было дело посерьезнее, чем странная жизнь отчима. И именно поэтому она уже не в первый раз оставалась в библиотеке допоздна.

Это случилось в день ее переезда...

"Осенний ветерок дышал в спину. Короткие волосы щекотали шею. Она стояла на опушке леса и восторженными глазами рассматривала открывающийся вид. Листья на деревьях уже окрасились в яркие и теплые цвета осени. Молодая зелёная травка, смоченная росой, сверкала в лучах поднимающегося солнца. Где-то глубоко в лесу птицы пели свои песни, перед тем как отправиться в далёкое путешествие на юг.

Аяка с наслаждением вдохнула свежий воздух и, расправив руки в стороны, прикрыла глаза. Она никогда не чувствовала такой свободы. Живя в большом городе, девочка постоянно ощущала себя не в своей тарелке. На плечи, будто что-то давило. Всякий раз, когда она выходила на улицу, ее одолевало удушье. Спертый воздух выхлопных газов, шум машин и толпы людей буквально травили девочку. Но сейчас, когда она стояла здесь на свежем воздухе, Аяка ощущала себя самым счастливым человеком на Земле.

Как же хорошо, что мама вышла замуж во второй раз, и они смогли переехать в такое потрясающее место. После смерти отца девочке стало трудно жить в старом доме. Единственной отдушиной для нее был небольшой садик, разбитый возле дома. Ее мать тоже очень скучала по любимому мужу. Она плакала каждую ночь в тот год, когда его не стало. Аяке тогда только исполнилось шесть лет, но она уже понимала, что её маме очень грустно жить одной.

Девочка никогда не жаловалась. О ней заботились, как могли, и ей казалось это достаточным. На самом деле Аяка с переездом в другой город больше желала счастья не для себя, а для мамы. Она очень хотела вновь увидеть на ее лице солнечную улыбку, которую помнила из далёкого прошлого.

Девочка опустила руки и снова открыла глаза. Солнце уже полностью поднялось над лесом и начало одаривать осенним теплом окружающий мир. Аяка отодвинула рукав школьного пиджака и посмотрела на небольшие часики, надетые на запястье. Почти восемь утра. Интересно ее будут искать, если она задержаться ещё на пол часика.

Девочка убежала сюда почти сразу как вышла из машины. Мать только и успела представить Аяку новому мужу, после чего ее маленькая дочь отпросилась погулять по окрестностям за домом. Небольшой особняк отчима находился на окраине города в элитном районе. За забором почти сразу начинался большой лес, и девочке натерпелось подойти к нему поближе.

Откинув последние сомнения, она все же шагнула навстречу приветливым тропинкам между деревьями. В школу ей торопится не зачем. Мама сказала, что учитель разрешил ей прийти немного позже, объясняя это тем, что ей необходимо освоиться. Все-таки переезд у них с мамой вышел внезапный.

Они с Аякой планировали приехать сюда весной, когда начнется новый учебный год, но отчим настоял на своём. Возможно, это показалось бы кому-нибудь подозрительным, но не влюбленной по уши тридцати летней женщине и уж тем более не маленькому ребенку.

Аяка услышав о внезапном переезде, не стала возражать. Все-таки свежая и тихая атмосфера природы позволила ей распустить воображаемые крылья.

Она наслаждалась прогулкой в лесу. Будто маленькая птичка порхала между деревьями и еле слышно что-то напевала себе под нос. Неожиданно девочка остановилась, ее взгляд зацепился за маленькое красное пятнышко, которое иногда выглядывало из-за дерева. Ей даже показалось, что это какой-то зверёк испугался чужого присутствия, но поддаваясь любопытству, оказался не в силах сбежать куда-нибудь подальше. Аяка осторожно приблизилась, так как не хотела вспугнуть любопытное нечто, и заглянула за ствол дерева.

От увиденной картины девочка не смогла сдержать смеха. То, что она приняла за испуганного звереныша, оказался необыкновенной красоты цветок.

Он рос небольшим зелёным кустиком возле дубового корня. Аяке даже почудилось, что стебель пробился сквозь дерево, но ведь такого попросту не могло быть.

На конце стебля красными пушистыми бутонами расцветали несколько соцветий. Они сбились в кучку и напоминали фейерверк, запущенный в небо во время фестиваля. Длинные тычинки обрамляли тонкие лепестки, они смотрели в разные стороны и напоминали тонкие ниточки паутины.

Аяка присела рядом с неожиданной находкой и протянула к крепкому стебельку руку. Обхватив цветок пальцами она, поддаваясь неясному наваждению, сорвала красное великолепие.

Вмиг по руке девочки пробежала волна мурашек. Она поежилась от неприятного ощущения, которое проползло по ее телу и добралось до сердца, заставляя его ускорить ритм.

Ветер зашелестел листвой дерева. Погода, которая минуту назад радовала своей живой энергией, разом испортилась. Воздух пронзил могильный холод. Девочка в мгновение поднялась с земли и, неосознанно прижав цветок к груди, поспешила домой.

Уже выходя из леса, она заметила, как почти зашедшее солнце затянуло тучами, грозя в любой момент пролить на землю мелкие капли дождя. Ей показалось, что в лесу она провела не меньше получаса. Неужели на самом деле прошло так много времени?"

Аяка поежилась от одного воспоминания о том дне. По коже на спине поползли мурашки. На затылке дыбом встали волосы. В то мгновение радость от пребывания в этом месте сменилась на липкий и неконтролируемый страх. Сорвав тот цветок, она ещё не знала, на что обрекла себя. После того как девочка принесла его домой и поставила у себя в комнате, ее сердце не переставало тревожно сжиматься в груди.

Аяка будто вновь ощутило то удушье, которое сопровождало ее на улицах Токио.

После ее исчезновения на целый день девочку больше не отпускали в лес. Аяка и сама не сильно туда хотела.

Спустя пару дней, к ней с визитом пришли пару одноклассниц. Увидев на столе цветок, девочки перепугались и вытянули Аяку из комнаты. Бледные будто мел они, заикаясь, предостерегли ее об опасности.

Оказалось, что в этом городе давно ходили слухи о красном цветке, который как маяк притягивает смерть. Кто-то говорил, что когда то давно его посадил демон чтобы забирать жизни глупых людей; кто-то утверждал что это вестник смерти и дурное предзнаменование; кто-то настаивал на том, что цветок дурманит своим ароматом и уводит в лес корыстных и нечистых сердцем людей на жестокую казнь.

Версии, придуманные жителями города, передавались от человека к человеку, где-то недоговаривая, приукрашивая или искажая события целиком. Лишь итог остался неизменным: на седьмой день человека, что сорвал красный цветок, ожидали большие неприятности.

Аяка не поверила бы в эту историю, если бы не леденящее ощущение опасности. Неприятное чувство следовало за ней по пятам. Оно становилось сильнее, стоило переступить порог нового дома и слабело, когда Аяка уходила в школу или засиживалась в библиотеке. Сперва она списывала его на волнения из-за смены обстановки. Всё-таки переезд и новая школа - стресс для неокрепшей психики ребенка, но после предупреждения подруг, девочка начала с опаской коситься на вазу, в которой стоял кроваво красный цветок.

Аяка бросила взволнованный взгляд на окна библиотеки. На улице ощутимо потемнело, солнце целиком опустилось за горизонт, будто напоминая ребенку о том, что пора закругляться. Изменить бы уже все равно ничего не вышло. Она чувствовала, что какие бы силы она не приложила, все равно они будут напрасны. С каждым днем это чувство росло все больше. Сегодня как раз прошел седьмой день с того момента как она принесла цветок в свою комнату.

Почему она не выкинула его ещё в том лесу? Хороший вопрос. Она бы сама хотела получить на него ответ. Что же ей мешало растоптать его, сжечь на заднем дворе, выбросить подобно мусору и забыть?

Аяка не питала пустых надежд, не пыталась убедить себя что все это только сказки и выдумки для запугивания маленьких непослушных детей. Где-то на подсознательном уровне она поверила во все, что успела узнать о кровавом вестнике, но выкинуть цветок мешала жалость к великолепному растению, поселившиеся в ее сердце. Глупо конечно, но она считала кощунством - выкинуть столь прекрасное порождение природы. Просто рука не поднималась. Она ждала, пока цветок начнет вянуть и чахнуть, что бы потом попрощаться с ним, но за все семь дней бутоны, будто наоборот только больше расцвели, разнося пьяняще сладкий аромат по комнате.

Вместо того чтобы выкинуть цветок девочка жадно вчитывалась в сотни статей и тысячи страниц разнообразных книг для того чтобы выяснить способ избежать страшной участи.

С каждой ночью она ощущала чьё-то постороннее присутствие. За девочкой, будто кто-то неустанно наблюдал. Иногда сквозь сон она чувствовала липкие и неприятные прикосновения. Будто толстые пальцы аккуратно и медленно поглаживали девочку. Сперва за кисти рук и щиколотки, пытаясь дать Аяке привыкнуть и не вспугнуть спящую жертву. На следующую ночь прикосновения становились смелее. Пальцы все ближе смещались к груди, поднимаясь вверх по застывшим конечностям.

Аяка в страхе лежала, крепко сцепив губы, чтобы не один звук не смог прорваться из ее рта. Сотый раз, открыв глаза в попытке поймать постороннего, она убеждалась, что комната пуста. Стояло ей хоть на минуту расслабиться, как тысячу мурашек бегали по ее спине заставляя дрожать до такой степени, что зубы шумно клацали друг об друга. Упрямо игнорируя цветок на столе, она считала и потом вновь беспокойно засыпала.

Так и сейчас девочка привычно успокоила дрожь в руках. Страх, от нахлынувших воспоминаний немного отступил и, Аяка выключив монитор, поднялась со стула. Девочка грустным взглядом окинула библиотеку, будто прощалась с ней в последний раз и, наконец, вышла на улицу.

Холодный ветер обнял маленькую фигурку девочки, пробравшись под школьную форму, заставил ее поежиться. Аяка нахмурились, сцепив губы в тонкую линию и сильнее прижав к себе лямки рюкзачка, она направилась домой.

Все чего она добилась за прошедшую неделю, так это начиталась тысячи разных вариантов историй связанных с цветком. Ликорис, или точнее цветок демона, рос по всей Японии. Кровавые байки, связанные с растением знали многие люди, но ни в одной книге девочка не смогла отыскать сорт с таким же оттенком алого. Мало того что он напоминал облитый кровью бутон, так ещё и имел незаметный рисунок на своих лепестках. Если всмотреться, можно увидеть слабые потёки, как будто на него долго капала краска и ложилась она неровно. Где-то бутон окрашивался в два слоя, имея чуть темноватый оттенок, где-то он казался более тусклым, будто прокрашенный без особого внимания.

Из-за того что с самого рождения девочка жила в городе, она не догадывалась о таком растении. Для нее уже считалось роскошью вырастить пару тюльпанов на своем маленьком клочке земли. Откуда бы ей знать, что в маленьких городках и поселениях в близь лесов росли такие опасные цветы как Ликорис, который нес за собой целый сборник мифов и легенд.

Так вздыхая и перебирая в голове строчки из интернета, она подошла к большому дому. Искусно вырезанные вензеля на деревянном карнизе, слегка изогнутую крышку укрытою темной черепицей девочка разглядела ещё за большими воротами из темного дерева. Вымощенный старым камнем двор и освещенный фонарями на солнечных батареях привычно встретил ее. Вот только сейчас, в темных сумерках он не казался девочке приветливым, наоборот как будто в самых темных углах затаилось что-то страшное готовое напасть на нее в любой момент.

Тело съежилось, по спине пробежала дрожь. Большими усилиями она заставила себя переступить порог и вошла в дом. В окружении ширм, которые вместо стен разделяли помещения на комнатки, она заметила господина Итами.

Мужчина сидел на коленях за низким столиком и о чем-то напряжено размышлял. Заметив падчерицу, он повернул к ней голову.

- Уже вернулась? - спросил он равнодушным тоном, но в глазах его на миг проскочил странный блеск, от которого девочка съежилась ещё сильнее.

- Д-да. - пискляво и чуть запинаясь, ответила она.

Мужчина молча кивнул, принимая ее ответ. За прошедшие дни они с господином Итами мало разговаривали. В основном это была необходимая вежливость и уважение к старшему, поэтому девочка, решив, что больше ей здесь делать нечего засеменила к своей комнате.

- Погоди, - неожиданно девочку окликнули. Она повернулась к отчиму лицом, и он продолжил. - Твоя мать сегодня будет работать в ночную смену, так что если ты не голодная можешь её не ждать.

Девочка молча кивнула. Голодная? Ей кусок в горло уже неделю как не лез. Она ещё помнила, как с трудом запихнула в себя пару булочек утром, нещадно царапая горло твердыми с трудом пережёванными крошками. Подступивший приступ тошноты заставил забыть о попытке проглотить что-нибудь ещё на ужин. Аяка покачав головой, вновь развернулась и скрылась в своей комнате.

Господин Итами молча проводил ее взглядом. С первой встречи падчерица проявила себя как замкнутого и отстранённого ребенка, поэтому мужчина никак не мог найти к Аяке подход. Немного погодя он все же отвернулся от ширмы которая служила дверью в комнату девочки и вновь занялся своими делами.

Аяка стояла под ширмой не живая и не мертвая. Все ее тело пробивало мелкая дрожь. По ее спине липкой жижей растекся неудержимый страх. Она бросила опасливый взгляд на стол. В вазе стоял изящный цветок на тонком твердом стебельке. Фейерверк красных бутонов излучал свежесть и благоухание, будто цветок только что сорвали и принесли с улицы.

Аяка медленно приблизилась к кровати, до сих пор не решаясь подойти и выкинуть дурацкое растение. Прямо в школьной форме она бросилась на деревянную низкую кровать застеленную футоном. Одеяло, которое лежало рядом в шкафу, девочка не стала брать. Улегшись головой на маленький упругий валик, который служил ей подушкой, она отвернулась к стенке и стала привычно считать числа. На каждой цифре девочка слышала глухой стук и сильнее прижимала ноги к груди. Различив в чётком ритме биение своего сердце, она немного успокоилась и продолжила считать его удары.

Обычно она засыпала в объятиях матери, но после переезда та соответственно стала ночевать в комнате нового мужа за стеной. А сегодня женщина и вовсе посвятила себя работе, из-за чего Аяка долго не могла уснуть.

Мать Аяки совсем недавно начала работать в больнице медсестрой, и это было ее первое ночное дежурство. Можно ли считать это совпадением? Женщина оставила дочь одну как раз в тот момент, когда по легендам должно произойти что-то не хорошее.

С большим трудом Аяке все же удалось уснуть. Как и в предыдущие ночи ее охватила дремота, сквозь которую она могла бы почувствовать неожиданное присутствие рядом с собой.

Это произошло ближе к полуночи. Девочка лежала на спине с плотно закрытыми глазами. Аяка так и уснула в форменной школьной юбке и белой рубашке, от тревоги забыв переодеться в домашнюю одежду. Бледное хмурое лицо, плотно сжатые губы, ее брови сместились к центру, от чего на лбу появилась небольшая морщинка. Даже находясь во сне ее, не отпускала тревога.

Внезапно сквозь дрёму слух девочки уловил тихий шорох. Ширма что вела в ее комнату отъехала в сторону и в комнату кто-то вошёл. Ощутив на себе противный и липкий взгляд, она проснулась, но так и не посмела полностью открыть глаза.

Тихие шаги приблизились к Аяке, от чего ее сердце на секунду замерло. От страха оно подскочило к горлу и застучало с такой силой как будто готово выпрыгнуть и бежать куда подальше.

Ей стоило больших усилий заставить себя дышать ровно и не дрожать. Едва руки коснулось что-то холодное, ее тело вздрогнуло. Она резко распахнула глаза и, вглядевшись в темноту, смогла различить человека, который вошёл в ее комнату.

В знакомых чертах она узнала лицо отчима. Карие глаза опасно блестели. На тонких губах растянулась безумная улыбка. Он смотрел на девочку и слегка поглаживал ее по руке. От его действий дыхание Аяки перехватило. Она ожидала увидеть демона, монстра, перекошенного мертвеца. Все что угодно, но встретить отчима девочка оказалась не готова.

Тем временем рука переместилась на предплечье. Аяка подорвалась и села к изголовью кровати с намерением громко закричать, но господин Итами предвидел ее намерение и, закрыв рот рукой, прижал девочку к доске. Аяка больно ударилась о дерево, так что в уголках глаз показались слезы. Голова закружилась, девочка сквозь пелену смотрела на отчима и не понимала, что ей все-таки делать.

Ладонь отчима оставила руку девочки, и медленно ползла по ноге, задирая короткую темную юбку. От отвращения Аяка вновь задрожала всем своим телом. Мужчина, увидев реакцию падчерицы, ещё шире улыбнулся и обласкал сальным взглядом ее лицо.

- Аяка, почему ты не спишь? - его слова прозвучали заботливо и нежно. Если бы не его рука, которая с явным злым умыслом поглаживала бедро девочки, она бы приняла их за заботу и беспокойство. Но в такой ситуации она уловила в его интонации лёгкий сарказм и издевку. Мужчина продолжил, на распев растягивать слова. - Ты так крепко спала все эти дни. Неужели сегодня из-за матери ты проснулась так рано?

Ему не нужен был ее ответ. Он все видел по мутно зеленым зрачкам, которые дрожали от слез. В их глубине затаился страх и отчаяние, а где-то глубже, в самом сердце разгорался маленький огонек ненависти и злости. Аяке хватило мозгов понять, что все те ночи полные мерзких прикосновений, все те липкие и настораживающие ощущения, что она испытывала, излучал не цветок или дурацкая легенда о демонах. И даже переезд в другой город не были этому виной. Все дело оказалось в этом мужчине. Он был хуже демона, которого она так тщательно себе придумала и дожидалась сегодня, но коварный монстр остался в ее подсознании, а настоящий дьявол сжимал ее в своих руках при этом, не забывая одаривать ее мерзкими прикосновениями и липкими взглядами.

- Знал бы я что ты так будешь чутко спать из-за того что твоей мамы нет рядом, нашел бы другой способ заставить ее молчать. - его небрежные слова заставили сердце Аяки тревожно замереть. Смысл их читался между строк. Могло ли это значить, что ее мамы больше нет? Или же она просто ещё слишком мала чтобы разглядеть в его фразе иной смысл?

Сквозь сжимающую ее рот руку донёсся еле различимый писк. Слезы с новой силой брызнули из глаз, стекая соленой дорожкой по бледным щекам.

Какой ещё мог быть другой смысл? Все именно так как и подумала девочка. Ее мать убил этот человек. Но зачем? Мотивы столь жестокого поступка десятилетий ребенок понять не сумел. Да и в такой ситуации мозг Аяки отказывался работать в нужном направлении. Но это и неважно, ведь убийца, будто наслаждаясь ее отчаянием, сам признался в своем деянии.

Его бешеный взгляд и широкая сумасшедшая улыбка, искажающая простое лицо, превратила его в безобразное и отталкивающее. Оно надолго отпечаталось в глазах Аяки. И пока он говорил, она все сильнее сжимала кулаки, взращивая в глубине своего сердца сжигающую ненависть.

- Бедняжка, твоя мама так страдала от чувства вины. Я избавил ее от этого. - в этом момент он прервался и громко засмеялся. Мужчина походил на сбежавшего из больницы психа.

Оказалось, мать Аяки спустя пару дней осознала за кого вышла замуж. Как то посреди ночи она проснулась и не найдя Итами рядом вышла из комнаты в его поисках. Для женщины стало большим ударом обнаружить его возле кровати своей дочери.

Ноги подкосились, и она упала возле двери, рукой сжимая рот и молча глотая горькие слезы.

Воспоминание о том, как она вернулась к себе в комнату, словно покрытые туманом они расплывались у нее в голове.

Итами поймал ее на попытке сдать его полиции. Когда он заметил изменения в поведении новой жены, мужчина решил прицепить на одежду женщины жучок, и стоило ей только приблизить к полицейскому участку, как она оказалась в его руках.

Он смеялся и рассказывал маленькому ребенку, как резал и избивал ее мать, пока та не выплюнула из себя все то, что знала о пристрастиях мужа. Как закапал тело женщины под новой статуей в саду. Он рассказал ей все, совершенно не замечая как лицо Аяки из испуганного преобразилось злостью. В глазах полыхнул огонь и девочка, набравшись смелости, укусила отчима за руку.

Вскрикнув от боли, он швырнул девчонку с кровати подальше от себя. Аяка врезалась в стол. Голова онемела от болезненного удара, в глазах замелькали звёзды. Убранство комнаты расплывалось, не давая девочке и шанса подняться.

Ощупав голову, она натянулась на мокрый затылок. Оказалось, что удар об стол пробил ее череп и теперь белоснежные волосы окрасились кровью.

Баюкая укушенную руку, отчим поднялся с кровати и словно дикий хищник медленно подошёл к девочке. В его карих глазах полыхнула ярость.

- Ах, ты ж сука. Вся в мать, но ничего я научу тебя уму разуму. - он схватил ее за воротник рубашки и вновь ударил ее об угол стола.

До ушей Аяки донёсся звон стекла. На полу в луже лежал красный Ликорис окружённый осколками вазы. Девочка махнула по нему мутным взглядом и вновь ощутила, что ее подняли за воротник.

На этот раз Итами пару раз ударил девочку в живот. Аяке оставалось болезненно стонать и жадно глотать воздух, который из нее тщательно выбивали.

Наконец мужчина остановился и отбросил девочку к осколкам. Вода из вазы смешалась с ее кровью и превратилась в красную лужицу, которая ещё больше окрасила серебряные волосы.

- Мелкая тварь, такая же корыстная, как и мать. Почему же тебя не смущало то, что ты живёшь на мои деньги? Строишь из себя правильную? - он громко возмущался. Его слова не были адресованы не ребенку. Они вылетали в пустоту. Так бывает, что люди обиженные на весь мир срывали свою обиду на ком-то другом.

Аяка глубоко плевать хотела на его слова и поступки. Она, закрыв глаза, из которых сочились слезы, пропускала всю его триаду мимо ушей.

Когда мужчина понял, что остался без невольного слушателя, его ярость вспыхнула новым огнем. Он ещё пару раз ударил девочку не оставляя на ней живого места.

Находясь в полу сознании, Аяка в какой-то момент ощутила в своей руке что-то постороннее. Открыв глаза, она увидела в своей руке Ликорис. Оказывается пока отчим неистово избивал девочку, она по инерции сжала цветок, который случайно оказался воле ее руки.

Красные тонкие лепестки искупались в ее крови, и неровный рисунок стал чётче. Благоухающие бутоны напитанные свежей кровью выглядели ещё прекраснее.

В миг в голове Аяке пронеслась легенда о демоне и его цветочном посланнике, которая заставила ее улыбнуться. Могла ли она догадаться, что все обернуться таким вот образом? Если бы она оказалась хоть немного смелее и раньше открыла бы глаза, смогла ли бы она спасти себя и мать? Был бы у нее хоть один шанс на спасение? В последние минуты жизни ее голову посетили подобные вопросы, но ответов на них уже не было. Бросив взгляд на обезумевшего мужчину, который перестал ее бить и, сейчас достав откуда-то камеру, снимал, как он шарит руками по бездыханному телу девочки. На ее лице вновь появилась злость, губы сомкнулись в тонкую линию, она стиснула зубы, удерживая в горле крики. Ее руки сжались в кулаки, сломав пополам стебель ликориса. Все что она сейчас желала, умирая подобным образом это месть. Она хотела, что бы этот подонок умер ещё более ужасной смерть, чем все кто пострадал от его руки.

Сердце Аяки замерло, как и замерло все вокруг. Аяка переводила взгляд то на отчима, то на настенные часы не понимая, что происходит.

Отползая от тела мужчины и поднимаясь на ноги, она растерянно оглядывала свою комнату.

За ее спиной послышался смешок, и девочка поспешила обернуться. Она не испытала страха или омерзения когда перед глазами выросла незнакомая темная фигура освещённая лунным светом. Окно оказалось открытым. Видимо фигура вошла через него и сейчас стояла над девочкой непоколебимой статуей.

Аяке пришлось задрать голову, что бы посмотреть ему в глаза, ростом фигура обладала под два метра. Гордая осанка, уверенная стойка, скрещенные руки на широкой груди говорили о нем как о человеке, который ничего не боялся. Он скорее сам внушал страх, если бы конечно этого захотел. Аяка ещё не разобралась, кто он такой, но увидев на голове темные уши, а за спиной такой же черный хвост поняла это точно не человек.

Существо медленно приблизилось к девочке. Его шаг, уверенный и твердый, будто принадлежал воину. Ярко жёлтые глаза с черным вертикальным зрачком сияли на лице. Вернее даже спать, что оно походило больше на лисью морду, чем на человеческое лицо. Вытянутый темный нос, покрытый темной короткой и колючей шерстью, заканчивался гладкой кожей, которая иногда подрагивала. Будто существо тщательно принюхивалось. Кроме лисьей морды, хвоста и ушей, все остальные части тела остались человеческими. Кожу заменяла короткая шерсть, но тело существо все равно защищало военное кимоно.

За поясом блестел острый клинок. В свете луны он отдавал слегка багряный оттенок.

Фигура долго молчала, позволяя Аяке рассмотреть себя. Когда девочка изучила все детали неожиданного гостя, она решила прояснить ситуацию и спросить у существа что он из себя представляет. У нее уже имелись кое-какие догадки, но она хотела бы услышать это лично ещё раз из его уст. Едва она открыла рот, как фигура начала разговор первой.

- Здравствуй Аяка Итами. - поприветствовал он ее холодным тоном, но в его фразе она различила насмешку.

Зло сжав губы, она процедила.

- Меня зовут Аяка Аками. - выплюнув фразу она ожидала увидеть хоть капельку эмоций на его морде, но существо осталось непоколебимым. Лишь на минуту Аяке показалось, что он одарил ее снисходительной улыбкой, но из-за вытянутой морды оказалось сложным сказать, правда, это или нет.

- Кто ты такой? - спросила девочка спустя минуту молчания.

- Твой шанс на месть. - ответила фигура. Девочка недоверчиво выгнула бровь. Не такой ответ она ожидала услышать. Фигура поняла, что для Аяки этой информации мало. Переведя взгляд на цветок все так же зажатый в руке продолжила. - Я хозяин этого цветка. Ты просила мести, и я дам тебе этот шанс, но взамен ты тоже окажешь мне услугу.

Он не просил, а требовал и его тон дал понять - возражений он не потерпит.

Аяка перевела взгляд на цветок. Прекрасный Ликорис который благоухал, питаясь ее кровью, остался лишь в ее голове, сейчас в руке девочка сжимала высохший стебель. Бутоны превратились в прах и осыпались у ее ног кучкой пепла.

Девочка издала истеричный смешок и угрожающим тоном спросила.

- Это по твоей вине он ее убил или это его инициатива. - не нужно разъяснять что имела ввиду Аяка, демон понял ее слова и растягивая слова ответил вопросом на вопрос.

- А ты как думаешь?

По лицу Аяки вновь потекли слезы. Разглядывая блестящие капли на пухлых щеках, демон смиловался и все же ответил.

- Я не могу контролировать действия других людей. Изначально я пришел сюда за тобой, но не буду таить, что он во многом мне помог. Мне не пришлось убивать тебя самому. Естественно и мать твою убил он по своей воле.

Аяка опустила голову, не в силах больше смотреть в глаза демону. Тот не возражал и не торопил девочку ей нужно время все это осознать и принять. К сожалению хоть он и дал Аяке возможность выбрать, выбора у нее другого не оказалось. Демон в любом случае заберёт ее, так почему бы до этого не отомстить за свою смерть и смерть матери.

Она выпрямила спину, подняла взгляд и искоса посмотрела на темную фигуру. Как бы говоря "Действуй, я согласна".

Демон понял и больше не стал терять время зря. Вмиг он достал клинок из-за пояса и, будто благословляя Аяку, коснулся им плеча девочки.

Ее голова потежелела руки и ноги на мгновение ослабли и, девочке показалось, что она куда-то провалилась, теряя сознания.

Открыв глаза, она увидела отчима, который по-прежнему играл с ее мертвым телом. Мужчина не заметил изменений у трупа под собой. Дыхание все так же отсутствовало, сердце не билось. На лицо ее он не смотрел.

Пользуясь тем, что отчим не готов к атаке, она схватила его руку и отшвырнула его от себя. Силы в теле стало в два раза больше. Она легко поднялась на ноги и подошла к отчиму, который влетел в стену и во все глаза смотрел на оживший труп. На его лице больше не сияла улыбка, по нему блуждал страх и ужас.

Аяка подняла с пола осколок вазы и медленно приблизилась к стене. Мужчина, впечатанный в фундамент дома, стоял, словно морская звезда, расправив конечности. Аяка отлепила его от стенки, потянув на себя за край его пижамы, и вновь швырнула на пол. Сжимая в руке стекло, она полоснула по его лицу. Брызги крови окрасили пол красным. Вслед за ними раздался срывающийся от боли крик. Девочка вновь замахнулась и на этот раз порезала ему правую руку. Раны стекло оставляло широкие, а с приложенной Аякой силой, она рубила плоть мужчины до кости, причиняя ему адские мучения. Крови фонтаном лилась, заполняя собой всю комнату.

В свете луны пол блестел багряным оттенком, все стены и потолок украшали алые капли и разводы. Посреди комнаты стояла десятилетний ребенок, окружённый ошметками плоти и белыми костями.

Рубашка Аяки давно стала красной и мокрой тряпкой липла к худому телу. Седые волосы, на половину окрашенные в алый предавали бледному лицу девочки мрачный вид. Красные глаза холодно осматривали беспорядок, устроенный в комнате. Рассмотрев в деталях результаты своей работы, она довольно хмыкнула. На лице расцвела хищная улыбка. Искоса бросив взгляд на пепел у ног, она ощутила накатившую волной слабость и упала на пол. Ее мутно зелёные глаза уставились в потолок и замерли.

***

Ветер игриво шевелил ветви деревьев, путаясь в листьях и подгонял птиц быстрее улетать в другие места. Осень вновь окрасила лес яркими красками. Невероятный пейзаж все так же поражал своей красотой. Все так же он заставлял расправить крылья и подобно ветру, лететь, куда глаза глядят, но маленький одинокий цветок с кучкой бутонов напоминающий фейерверк не мог себе это позволить. Вкопанный в землю он грустно наблюдал за движением в осеннем лесу и горько вздыхал.

Это услышал демон и показался на поляне, где рос алый как кровь Ликорис.

- Чего вздыхаешь? - спросил демон у цветка. Холодный тон, который сквозил зимним холодом в его словах год назад, сменился более теплым и игривым. Демону как будто доставляло удовольствия вот так болтать с маленьким цветком.

"Не твоего ума дело". Грубо ответил Ликорис, заставляя демона улыбнуться. За этот год он привык к новой помощнице и к ее манере язвить. Впрочем, она не так давно этому и научилась, и ее попытки уколоть демона казались ему забавными.

- Ну почему ты такая колючая? Ты ведь не роза. - в его словах чувствовался смех и цветок на это только фыркнул. Они долго молчали, наблюдая за осенним пейзажем, пока цветок вновь не начал разговор.

"И все же зачем тебе я? Ты же сам говорил, что тот подонок помог тебе, разве ты не можешь таким же образом забирать души людей".

Демон молчал. Он не раз уже слышал этот вопрос и понимал что ей совсем не интересно как все устроено. Она хотела свободы. Хотела перерождения. Таким вопросом она хотела услышать от демона, что то вроде: «И правда зачем ты мне нужна. Можешь идти на все четыре стороны». Девочка заключила, когда то с ним сделку, и ей пришлось выполнять свою часть.

Прошлый посланник, который приманивал души людей, сгинул по ее вине, и ей пришлось заменить его. Стать новым маяком для демона. Демон вздохнул и с неохотой ответил на вопрос.

- Для того чтобы обрести силу мне нужно собирать души, но не абы какие а только те которые найдут мой маяк. Если просто забрать чужую душу придётся иметь дело со жнецами. Проблем не оберёшься. Мои маяки служат мне орудиями, с помощью которых я отмечаю человека своей меткой. С таким условием не то что жнец сам бог смерти бессилен. - он замолчал. Молчал и цветок. Его объяснения звучали туманно. Как будто демон не хотел посвящать ее в подробности. - Не бери в голову это все тонкости мира демонов. Тебе не к чему в них вникать.

Ликорис не ответил. Она размышляла над его словами. Выходило так, что даже если бы она не сорвала в тот день цветок, смерть бы все равно её бы настигла. Она тихо-тихо выдохнула, наконец, отпустив сожаления прошлой жизни и окончательно приняв тот факт, что она теперь на побегушках у демона. Демон же притворился, что ничего не произошло. Он молча сел возле цветка, и они вместе проводили заходящее за горизонт солнце.

Утро.

Солнечный свет игриво стучит по окнам. Последние частицы мрака растворяются в небытии, уступая место новому дню. Ты открываешь глаза. Осколки ночного кошмара все еще всплывают в памяти, но утренний свет, проливающийся сквозь тонкие тюлевые занавески, заставляют их скрыться в глубинах воспоминаний. Наступил новый день.

Сборник рассказов «За час до рассвета» подходит к концу. Спасибо, что ты, дорогой читатель, вместе с нами прошел этот нелегкий путь. Помни, тьма боится только света, и самых смелый.

Организатор проекта: Клёна Кор.

Авторы рассказов: Тата Беспалова, Виринея Кис, Даша Клочкова, Лида Воронцова, Раффаэла Энджель.

Художник: Екатерина Бурдасова.

2023 год