Читать онлайн
"Лабиринты реальности"

Поступки родных — вроде бы умных взрослых людей — иногда могут наложить отпечаток на всю нашу жизнь, не испортив её, не усложнив, а существенно изменив не в лучшую сторону. Иногда такой причиной становятся не родители, а посторонние. Например, в начальной школе Гена Телегин был Геной Телегиным, и едва ли что-то могло измениться, однако в пятом классе на занятия явилась его мать: передать ключ от квартиры, предупредить о чём-нибудь — неважно, мелочь какая-то. Она приоткрыла дверь в кабинет и, заглянув в образовавшуюся щель, попросила учительницу:

— Можно Гешу на пять минут?

Никто, включая учительницу, не понял, кто такой Геша. Он сам выдал себя с головой, поднявшись из-за парты и заторопившись к матери. С тех пор он, наверное, ни для кого не был Геннадием. Ему почти тридцать, восемь без малого лет проведено за решёткой, но и на свободе, и там, где могут окликнуть по номеру на телогрейке, Гена Телегин для всех только Геша.

А вот Андрей Рукавишников по малолетству носил кличку Шпрота. Стоило ему связаться с Гешей, как и он лишился привычного раз и навсегда, став навечно Дюшей. Геша и Дюша. Никак иначе.

С улиц ночного города исчезли припозднившиеся прохожие, движение на дорогах прекратилось. Даже полицейский патруль куда-то спрятался. Асфальтовые ленты с ямами, щербинами и плохо читаемой дорожной разметкой достались в пользование дряхлой «шестёрке», до этого часа не рисковавшей выезжать с окраины города.

Геша получил машину после смерти отца. Была она единственным его наследством, и по этому поводу Дюша однажды заметил:

— Тачка в наследство всяко лучше кота в сапогах.

С этим высказыванием новый хозяин автомобиля, судя по разным цветам и следам сварки, собранного из трёх разных машин, не спорил. Меж тем он смекнул, что дальше первого абзаца сказки о коте в сапогах его приятель вряд ли продвинулся.

Гаражи и окраина утомили пьянчужек. Им хотелось простора, прямых участков дороги, перекрёстков с подмигивающими жёлтыми светофорами. Мужчины, основательно заправлявшиеся спиртным с самого обеда, жаждали приключений, и если вечером они опасались столкнуться с полицейским нарядом, то сейчас, похоже, задались целью самостоятельно отыскать его и нажить себе уморительно весёлых неприятностей.

Когда в очередной раз стал заикаться воткнутый в прикуриватель трансмиттер, передававший музыку на FM-волнах, Геша потерял терпение. Перезапускать устройство после каждого сбоя ему надоело. Крутанувшись в водительском кресле, Геша задрал ногу и пяткой вбил трансмиттер в нижнюю часть панели. Тишина мягким и плотным одеялом навалилась на уши мужчин.

— Сломал, — коротко констатировал Дюша, опасаясь предъявлять претензии приятелю.

Пьяный Геша его пугал, нередко до холода внизу живота, до дрожи в коленях. Берегов в таком состоянии Геша не видел и порой норовил ради шутки выкинуть такой фортель, за который могли не просто посадить, а пристрелить на месте, не сильно разбираясь. Однако, сломав трансмиттер, он не распалился и не продолжил буйствовать, как случалось прежде неоднократно. Напротив, лицо его расплылось в дурацкой улыбке.

— Завтра купим новый, — сказал он и тут же спохватился: — Да на кой нам новая безделушка? Магнитолу возьмём новую, и чтоб экран был такой, на каком фильмаки можно гонять. Дорогую поставим. «Витэк» там или «Продиджи».

— Бабло ещё стрясти надо, — осторожно высказал свои сомнения Дюша.

— Стрясём, браток. Стрясём. Ты думаешь, они стучать побегут?

— Времена не те уже. Запросто стуканут.

— Ты чё? — не унимался Геша. — Думаешь, барыгам нужны от нас неприятности? Не ссы, браток. Пусть лучше барыги со страху уссутся нахрен!

Он согнулся, почти укладываясь на руль, чтобы дотянуться до новой банки «Балтики», но ту мотало взад-вперёд на полу заднего сиденья и не сразу кинуло в ладонь Геши. В таком положении дорогу водитель видел плохо, управляя исключительно на автомате, по памяти и доверившись духу, которому обычно поклоняются любители порулить пьяными. Поэтому две подозрительные полосы на асфальте первым различил Дюша.

Сначала ему показалось, что это следы, оставленные после экстренного торможения, но они чудились слишком узкими, чтобы принадлежать колёсам каких бы то ни было машин. По мере приближения к чёрным полосам, отчётливо заметным на сером с трещинами асфальте, нижняя челюсть Дюши всё больше и больше отвисала, поскольку непонятные полосы двигались навстречу их «шестёрке». Именно двигались, даже неслись.

Поняв, что полосы это не что иное, как тёмные джинсы человека, бегущего в сторону машины, Дюша хотел что-то сказать, но предупредить Гешу требовалось немедленно. В голове случилось короткое замыкание, и, как это бывает, потерялись подходящие слова, и тогда он заорал, указывая пальцем вперёд.

Геша среагировал правильно, молниеносно сняв ногу с газа и помалу надавливая на педаль тормоза. При этом мужчины прекрасно понимали, что даже если водитель вдавит педаль до упора, это не спасёт бегущего навстречу умалишённого. «Шестёрка» заглохла, громко пальнув из глушителя всполохом огня и чёрным дымом.

Наконец фары целиком выхватили из полумрака плохо освещённой улицы фигуру бегуна. Дюша подавился своим криком, по виду незнакомца быстро сообразив, что действует тот вполне осознанно. Безумец подпрыгнул на месте, сгруппировался, по инерции продолжая движение точно в лобовое стекло «шестёрки».

Геша и Дюша приготовились к столкновению, одновременно представив себе происходящее с точки зрения стороннего наблюдателя. Узкая дорога, свернуть с которой означает разбить машину или даже убиться самому. Справа высоченные плиты бетонного забора, отгораживающего от мира склады железнодорожной станции. Слева отнюдь не радуют глаз высокий бордюр и густая лесопосадка, начинающаяся в метре от дороги.

Оба ждали характерный звук удара, осколков стекла, бьющих в лицо. Оба были настолько заворожены, что ничего не предпринимали и не собирались закрывать глаз. Вместо удара раздался глухой хлопок, словно по машине хлестнули мешком или выбивали половичок из-под входной двери. Едва прикоснувшись к лобовому стеклу, тело незнакомца рассыпалось пыльным облаком, которое переменило цвет на серый и мгновенно обволокло «шестёрку», окутав её. Толстые щупальца стремительно вползли в салон автомобиля через открытые треугольники форточек, впились в глаза Геши и Дюши, заткнули им рты и носы.

Машина стояла, уперев в бордюр переднее колесо. С пыхтением переводя дыхание, отходя от странного происшествия, Геша и Дюша сидели, глупо таращась в сторону лесопосадки. Никто не решался заговорить первым, словно это означало бы признать себя виновным в случившемся. Даже необходимости в словах у мужчин не возникало. Хмель как ветром сдуло, будто унесло вместе с непонятным облаком серой пыли.

Щёлк! Пс-с. Щёлк!

Донёсшиеся с заднего кресла звуки так испугали и заставили внутренне сжаться, что Дюша не сразу нашёл в себе силы обернуться и проверить запасы баночного пива, в сохранности которого усомнился.

На заднем кресле сидело нечто. От вида существа Дюша вцепился приятелю в плечо до хруста костяшек, одновременно с этим шепнув Геше:

— Не оборачивайся, браток. Не надо.

— Кто там? — севшим голосом насмерть перепуганного подростка осведомился Геша, борясь с желанием поднять взгляд на зеркало заднего вида.

— Ты Смерть? — спросил Дюша у нежданного пассажира.

Вопрос приятеля задел Гешу, и он не выдержал, взглянул в отражение. Ему открылось лицо с кожей человека, с человеческими бровями, ушами. Словно у кого-то неаккуратно срезали лицо и натянули на круглую голову магазинного манекена.

Геша посмотрел в глаза незнакомца, которые заполняло что-то белое, как если бы густой дым блуждал в них, и чёрные нити скользили в глубине этого дыма. У существа отсутствовал нос. Его заменяла двойная складка, глубоко утопленная в центр лица. Бесшумно открывалась и закрывалась верхняя её половина, замирала, затем двигалась нижняя, западая внутрь и короткое время спазматически подёргиваясь. Кошмарно широкий рот, лишённый губ, открылся, являя крупные клыки. После такого Геша уже не мог отыскать в морде незнакомца ничего человеческого. Уже и кожа не казалась ему принадлежащей кому-то из людей и всего лишь натянутой на манекен.

Существо выпустило изо рта немыслимо длинный чёрный язык, сплошь покрытый желтоватыми наростами. Он зашевелился, собираясь кольцами, стал извиваться подобно змее, живущей своей, отдельной от единого целого жизнью. Острый кончик языка обратился в сторону Дюши.

— Ты меня убьёшь? — совсем уж по-детски спросил Дюша, и язык чудовища в ту же секунду выстрелил ему в грудь, с хлюпаньем погрузился в горячую плоть, не позволяя драгоценной крови пропасть даром.

Пробив ограждение моста, «шестёрка» перевернулась и полетела на железнодорожные пути. Приземлилась машина точно перед локомотивом, медленно тянувшим к станции платформы, гружённые брёвнами, брусом и досками. Многотонный монстр разорвал на куски, перемолол автомобиль, и без того сильно смятый в результате падения. По путям разлился бензин, наполнил лёгкий предрассветный воздух своими едкими парами, и, чтобы полыхнуть, ему хватило искры.

— Филиппов затормозил, и тут ка-ак жахнет! Огонь выше окон взметнулся, — рассказывал помощник машиниста. — Я уж подумал, вдвоём в кабине сгорим, да нет, огонь понемногу улёгся, тут уж мы выскочили, стали тушить. Огонь всё больше машину жёг.

— Всё больше... всё больше машину, — некрасиво передразнил начальник станции, придирчиво осматривая закопчённый локомотив. — Внутренние повреждения наверняка есть. Вон, до боковых окон кабины огонь явно не добрался, но они же отчего-то треснули.

Помощник машиниста недоумённо уставился на начальника и, почёсывая подбородок, вполголоса произнёс:

— Пётр Петрович, они и были треснутые.

Начальник станции быстро огляделся в поисках кого-нибудь, кто мог ненароком услышать протесты не самого умного из его работников. Рядом с ними свидетелей разговора не оказалось. Грозно посмотрев на помощника машиниста, Пётр Петрович приложил палец к губам, потом пояснил:

— Страховая запросит предварительный перечень повреждений и расчёт стоимости по восстановлению локомотива. Ты понял, к чему я?

— Как не понять? Понял.

— Филиппов сильно поранился?

— Не особо, хотя выглядело страшно, — молодой работник поморщился, вспомнив рану, и дёрнул плечами. — Железякой ногу проткнул. Ботинок пришлось срезать.

— Смотайся в больницу, проведай его и передай, чтоб лишнего не болтал, пока я со страховой не утрясу.

Получив чрезвычайно важное и откровенно секретное поручение, помощник машиниста оживился и спросил:

— Пётр Петрович, а что-нибудь слышно про премию за полугодие?

— Иди уже! — прикрикнул начальник станции. — Не нервируй меня.

В пятидесяти метрах от места аварии, прислонившись к капоту служебной «Калины», стояли двое оперативников. Володя Миккоев неделю как находился в отпуске, однако, услышав, что сгинула его головная боль, вечно фигурировавшая в полицейских сводках в образах Геши и Дюши, прилетел в отдел с утра пораньше.

— Разве могли они подумать, что над их трупами будет колдовать дежурная группа в полном составе? — спросил он у Макарова.

— Не, не думали, — ответил Сергей Макаров, кривясь от мучавшей его зубной боли. — Для этого нужно мозг иметь, а у Геши с Дюшей в лучшем случае был мозжечок, не дававший при ходьбе падать.

— Смотри, как следак суетится, — указал рукой Миккоев. — Сто лет его таким не видел.

— Полковник приказал. На него руководство железной дороги выходило, просило всё оформить правильно и побыстрее. Вроде как убытки им нужно будет списать или страховкой покрыть. Не знаю подробностей. Особо не вдавался.

— Представляешь, Геша и Дюша, — вздохнул Миккоев, словно вспоминал своих очень близких товарищей. — Придурки редкостные да и жулики конченые, но ведь всё равно люди. А тут дежурная группа копошится, землю носом роет, фотографирует в разных ракурсах и протокол пишет только из—за будущего оформления убытков. Не из-за смерти людей.

— Кто как жил, — начал было Макаров, но десну у разболевшегося зуба задёргало. Постукивая по щеке пальцами, он через какое-то время закончил свою мысль: — Глянь, как мужики локомотив многострадальный осматривают. Это потому, что он пользы принёс куда больше, чем Геша с Дюшей вместе взятые. Так что судьба двух кретинов не озаботит даже их родственников.

Володя Миккоев кивнул, соглашаясь. Зная погибших, как облупленных, он с одинаковой степенью уверенности предполагал две версии их гибели: несчастный случай в состоянии опьянения или убийство, лишь обставленное как несчастный случай. Впрочем, копаться и разбирать версии ему совершенно не хотелось. Просто было интересно. Судя по пытливому взгляду Макарова, и тому хотелось бы знать правду, не напрягаясь и, возможно, без намерения в дальнейшем посвящать кого-то в истину.

Проследив за взглядом коллеги, Володя увидел на столбе и стене ближайшего к ним склада чёрные прямоугольные коробочки камер видеонаблюдения на поворачивающихся штативах.

— Серёг, они не в эту сторону направлены, — сказал он, — и видно, что не автоматические.

— А вдруг? — подмигнул Макаров, и его весёлость как корова языком слизнула, когда невидимая раскалённая игла вонзилась в зубной нерв.

Магазин-студия, в которой хозяйничал Николай Пиминов, располагалась на первом этаже жилого дома. Лестница ничем не выделялась, а вот урна заслуживала внимания, поскольку являла собой подлинное произведение искусства. Дракон с маленьким телом и широко распахнутой пастью на непропорционально огромной голове смотрел на остановившихся оперативников четырьмя красными глазами.

— Как ещё не упёрли? — риторически обратился к самому себе Миккоев, подмечая хлипкую цепь, приковывавшую урну к лестнице и замаскированную под хвост дракона.

— Наверное, на ночь внутрь заносит, — сказал Макаров. — Сейчас познакомишься и спросишь.

Три окна студии были закрыты щитами с рисунками, изображавшими простые сюжеты: орк с топором, змей в китайском стиле, атакующий европейского рыцаря в тяжёлых доспехах, эльф с луком, замерший на фоне зелени дикого леса. Щит со змеем и рыцарем был сильно испорчен кривым граффити, который Николай Пиминов хотел стереть, но только размазал.

Прочитав вывеску над дверью, Володя Миккоев быстро сообразил, что внутри он вряд ли отыщет орков, эльфов и рыцарей. Вывеска на русском и английском гласила: «Магазин-студия «Лавка ужасов».

Внутри помещение казалось значительно больше, чем предполагалось с улицы. Вдоль стен высились явно самодельные витрины из стекла и деревянных реек, расписанных замысловатыми орнаментами. Несмотря на то, что с потолка во множестве свисали разного рода страшилы, образуя подобие сталактитов, потолок в два с половиной метра не чудился низким, свойственным обычной хрущёвке.

Большинство товаров, продаваемых Пиминовым, относилось к категории копеечных китайских игрушек — чудищ, чаще всего из пластика, которых он заказывал через интернет. Независимо от того, насколько бережно с ними обращаешься, такие игрушки-страшилы ломаются быстрее, чем ты их получаешь почтой.

Картины и аксессуары для компьютеров и телефонов не висели по стенам, а были выставлены в витринах. Беглого взгляда по этим предметам хватало, чтобы понять, что мастер вложил в них всю душу, и своих денег эти товары стоят. Первыми бросались в глаза чехлы для телефонов и сумки для ноутбуков, расписанные устрашающими мордами демонов и кровожадных тварей из иных вселенных. Рядом выставлялись ноутбуки не первой свежести, но украшенные столь завораживающими рисунками, что Макаров при всей его прижимистости мысленно стал прикидывать количество денег в своём кошельке. Продавались мышки и клавиатуры, тоже с нарисованными чудовищами, однако эти были подсвечены изнутри миниатюрными источниками света, весьма искусно подобранными и установленными с ювелирной точностью. Володя Миккоев с любопытством изучал флешки в виде отрубленных голов, оторванных конечностей, звериных лап, в виде слизней, отвратительных червей и жуков с дюжиной выпученных глаз.

До позапрошлого года Николай Пиминов трудился в компьютерном салоне, а в свободное от официальной работы время оказывал частные услуги: собирал из комплектующих, чинил-починял, скупал старое и поломанное, чтобы отремонтировать и продать. Но очень давно единственным его увлечением, тем, что полностью занимало разум, были попытки материализовать ужас — вылепить самую жуткую жуть и существ из ночных кошмаров параноика. Пиминов никогда не учился рисованию, пристрастившись к нему после того, как на прежнем месте работы случайно взял в руки графический планшет и тотчас понял, что в этом его призвание. Чуть позже он занялся лепкой, найдя её не менее увлекательной и позволяющей воплотить многое из того, что не выходило в картинах.

До весны Пиминов продавал свои творения, размещая объявления в социальных сетях, сейчас продолжал поступать так же, и дополнительно сделал ставку на туристов, частенько наведывающихся в его городок.

— Коля! — зычно крикнул Макаров, удивившись, что хозяина нет на рабочем месте.

В помещение, медленно продвигаясь по стене, вошёл белый, как саван, Пиминов. Он тяжело дышал, держась одной рукой за грудь, словно помогал слабым лёгким.

— Эй, парень, ты как? — Сергей враз подскочил к Николаю.

— Астма, — произнёс Пиминов измученно. — Теперь уже нормально. Кстати, привет, Серёга.

Увлёкшись работой, хозяин «Лавки ужасов» не сразу почувствовал приступ, потом долго искал в сумке и куртке ингалятор, забыв, что утром взял новый и поставил под прилавком, думая, что распакует его. Но мало-помалу приступ отступил, и ещё раз поздоровавшись с Макаровым, Николай Пиминов наконец познакомился с Володей Миккоевым, который тут же принялся излагать суть дела.

Камеры наблюдения на складах железнодорожной станции установили с полгода назад, так как этого требовала недавно принятая программа безопасности на объектах ОАО «РЖД». Их централизованно закупили, отладили и установили, напрочь забыв определить из персонала работника, который бы за всем этим новшеством следил. А добровольно взваливать на себя ответственность дураков не нашлось.

— Два монитора утащили для других нужд, — рассказывал Миккоев. — Оставшийся в пылюке, хоть не прикасайся. Начальник станции дал добро, чтобы мы скопировали видео. Хотели по датам файлов сориентироваться, да хрен там. Вот, видать, сколько раз у них электричество отрубалось, столько раз и системное время сбивалось. Мы потыкались, обнаружили файлы, подписанные тысяча девятьсот семидесятым годом и две тысячи третьим.

К разговору подключился Макаров:

— Поэтому, Коль, мы к тебе. Ты только не пугайся раньше времени.

С этими словами он выложил перед Пиминовым два жёстких диска.

— Блин, Серёга, — вскинулся Николай. — Ты представляешь, сколько там всего?

— Ну, по старой дружбе, — умоляюще глядя на Пиминова, просил Макаров.

— А почему ваши эксперты не могут?

— Хм, они не возьмутся, потому что это ведь неофициально, то есть не в рамках уголовного дела.

— То есть вы сами отсматривать не хотите, а я — по старой дружбе, — не унимался Пиминов. — Хорошо устроились, как я посмотрю.

— Мы на службе, — нарочито серьёзно ответил Сергей Макаров. — Заняты.

— А я не занят, что ли? — спросил Николай, кивнув на боковую стенку системного блока компьютера, на которую только-только начал наносить рисунок.

Положив руку на плечо Пиминову, Макаров буквально взмолился:

— Пожалуйста. Ты умный, Коля. Наверняка ведь знаешь, как можно видео отсортировать, чтобы поскорее нужное найти.

— Знаю, — с неохотой отозвался Николай Пиминов, спохватился и исправился: — Знаю, что умный. Но вот прям сейчас я этим заниматься не буду.

— Договорились.

К полудню привыкший к неспешному распорядку дня отпускник Володя Миккоев утомился и попросил подкинуть его поближе к дому. Доехать удалось до центрального парка, а далее Макаров остановил машину у обочины, схватился за лицо и застонал. Левая щека у него припухла, левый глаз покраснел, как при конъюнктивите, и без замирания сердца смотреть на опера было невозможно.

— Тебе же Коля средство какое-то дал? — спросил Миккоев, когда коллега со стонов перешёл на кряхтенье.

— Я не стал брать.

— Я взял, — ответил Володя и полез в карман брюк.

— На кой чёрт? — проворчал Макаров, уставившись на пассажира воспалённым глазом, отчего стал похож на разъярённого быка.

— Да не могу больше смотреть на тебя перекошенного и завывающего. Того и гляди, у самого зубы разболятся.

— Не буду я эту дрянь. Выкинь.

Миккоев стал осторожно разворачивать крошечный конвертик, сложенный из клочка газеты, вспомнив, как подобные делала его бабушка, считая, что таким образом её целебные травяные сборы дольше сохраняют силу.

— А может, поедем в больницу? — спросил он.

— Не-не, — замахал руками Макаров, и на резкие движения зубной нерв ответил острой болью, прямо—таки выжигавшей челюсть изнутри.

Он заколотил кулаками по коленям, громко постанывая.

— Смола, — констатировал Володя, разглядывая грязно-жёлтый кусочек размером с четверть ногтя, похожий на каплю.

— Смола, — согласился Макаров и, стоило специфическому запаху распространиться по салону, перебив даже мощный ароматизатор, добавил: — Хвойная.

— Коля у нас по наркоте не проходил? — пошутил Володя, но поймав на себе недовольный взгляд коллеги, передал ему конвертик со словами: — Тогда держи, болезный.

— Проглотить или разжевать? — спросил Макаров.

— Нежно пососи, — предложил Володя.

Оперативники сидели в парке. Сразу после приёма диковинного, но чудодейственного средства зубную боль у Макарова как рукой сняло. Мучимый ею по меньшей мере два дня, он всё это время говорил мало, и теперь, наверное, желал наверстать упущенное. Тараторил, практически без передышки, не отпуская Володю Миккоева и придумывая темы на ходу:

— У Коли астма не всегда была. Он в параллельном классе учился, так я его знал с самого детства. В футбол играли. Он в нападении шустрый был, но лёгкий, как воинственный ёжик из анекдота. А в третьем классе у него родители погибли — угарным газом задохнулись. Дом у них старый, финский ещё, по-моему. Их уже посносили все. Кроме централизованного отопления, в них было ещё и печное. Его не демонтировали в своё время, просто запретили пользоваться и даже печи с дымоходами не заложили. Году в девяносто четвёртом, кажется, зима была мягкая, а весна офигеть какая холодная, и народ эти печи стал топить. Боялись страшно, но топили. Они тоже. Короче, угорели. Я вообще слышал, что дети в первую очередь умирают, потому что смертельной дозы им надо всего ничего. А у них по-другому случилось: родителей не откачали, Колька — живой, правда, без сознания, и врачи не могли его из комы вывести. В больнице он под наблюдением, только лучше не становится. То есть хватанул немало, на всём организме сказалось, и состояние уже не стабилизируется. Тогда не скрывал никто, что, скорее всего, помрёт, что шансов мало, и если всё-таки выкарабкается, останется дурачком. И тут за Колькой дед приехал. Приехал и забрал.

— Как забрал? — переспросил Володя удивлённо, но не вскинув брови, а наоборот недоверчиво сдвинув. — Кто бы ему умирающего отдал?

— По этому поводу чего только не сочиняли, — пожал плечами Макаров. — Говорили, мол, украл. Говорили, что взятку главврачу сунул, а тот на самом деле только рад, потому что больнице так проще — ну, вроде как, умер ребёнок не по их вине, — Макаров помедлил, почесал нос, как принято делать у заправских болтунов, и с ухмылкой сказал: — Мать моя считала, что дед у Кольки не простой дед.

— А кто?

— Вепс, — многозначительно произнёс Макаров. Ухмылка с его губ стёрлась, но почёсывать нос он не переставал: — Ты только не смейся.

— Ну, ты начни, а там посмотрим, — насторожённо сказал Володя Миккоев.

— Маманька у меня во всякую чертовщину верила. Девяностые они такие были, многие с «барабашками» вместо мозгов жили. Так вот, для неё, если карел или саам, то обязательно на заднем дворе шаманствует, и пофиг ей, что кочевой саам лет пятьдесят как живёт в «сталинке» на проспекте. А вепсов мама моя считала самыми главными колдунами над всеми колдунами. Поэтому её гипотеза сводилась к тому, что дед Кольки — колдун, которому внука у доктора забрать раз плюнуть.

Володя прикрыл глаза рукой, стараясь подавить в себе стойкое желание съехидничать по поводу суеверий старшего поколения. Когда волна яда, подкатившая к самому языку, схлынула, он попросил продолжения.

— А что дальше? Вернулся он через год, — заканчивал историю Макаров. — В нашу же школу ходил, только годом младше. Тётка его воспитывала.

— А дед?

— Откуда ж я знаю?

— А ты не думал, что мать твоя не так уж и неправа? — вполне серьёзно спросил Володя. — Умирающего пацана с того света вытащил. И, видать, научил чему-то внука.

— Чему научил?

— Знахарству всякому, к примеру. Зуб-то у тебя, Серёга, как я понял, перестал болеть.

— Да ладно болтать-то, — отмахнулся Макаров и расхохотался.

— Так ты первым начал, — тоже рассмеялся Володя Миккоев.

Как только оперативники покинули магазин, Николай Пиминов в прямом смысле слова кинулся к принесённым ему жёстким дискам, подключил их к ноутбукам и, не теряя ни секунды, запустил программу автоматического сканирования видеофайлов. Те делали нарезку из видео, копировали ключевые кадры в отдельную папку. Завтра он планировал просмотреть полученные раскадровки и по повороту камер, по времени года определить файлы, которые могут представлять интерес, а на какие не стоит обращать внимания.

Под монотонный безумолчный скрежет жёстких дисков Николай погрузился в работу, увлечённо нанося на боковую стенку системника контуры будущего рисунка и рассчитывая закончить с этим этапом творчества до наступления ночи. Изредка он отвлекался на узор, намеченный по верхнему краю рисунка, когда чувствовал, что взгляд замылился и следует на время отвлечься. Помогая себе с настроем, Николай напевал нечто монотонное, бесконечно повторяющееся и понятное лишь ему.

Рисунок ещё не был раскрашен, однако это не мешало в общих чертах разобрать задумку мастера, а кое-что угадать. Жуткий лес, полный оголённых деревьев с уродливо изогнутыми ветвями, словно только что пережил неистовую бурю. Меж деревьев, будто бы лишённых листвы и коры, рваными лоскутами и лёгкими перьями завис туман, не желавший отступать из владений, видевшихся ему своими. В центре рисунка на коленях стоял старик, не страшившийся непроходимых дебрей, недружелюбно настроенной природы и смутно различимых на заднем плане звериных морд, до неузнаваемости искажённых туманом. Лесные обитатели с неодобрением наблюдали.

В руке старик сжимал нож, украшенный перьями. Длинное лезвие напоминало кривой клык хищного зверя, и оно готово было по рукоять войти в грудь худенького бледного мальчишки лет десяти, умершего или вот—вот готового отойти в мир иной.

Уйдя с головой в рисование, Николай напевал всё громче и громче, повторяя молитву-призыв, с которой некогда обращался к духам леса его дед. Сам Николай не мог помнить обряда, не слышал сокровенной песни старика. К моменту начала обряда, того, двадцатилетней давности, он был уже мёртв несколько часов.

— Завещаю тебе день,

Оставляю вам ночь.

Будьте одним. Станьте целым.

Бестелесное в тело,

Силу в слабого.

Неживое в живое,

Дух к душе.

Будьте одним. Станьте целым.

Завещаю тебе день,

Оставляю вам ночь.

Неживое войдёт в живое,

И дух с душой сольётся.

Будьте одним. Станьте целым.

Не открывалась входная дверь, не тянуло сквозняком, не скрипели половицы. Появившееся невесть откуда существо положило на спину Николая длинную и тонкую руку, похожую на связку ивовых прутьев, ломаных-переломаных и мертвенно холодных.

— Близится время, назначенное для меня. Тебе пора уступить.

— Да, я помню, — ответил Николай, не оборачиваясь, не отрываясь от работы. — Хотел закончить.

— Закончишь завтра, — спокойно, но строго ответило существо. — Завтра целый день твой, а ночь отдана мне.

Нелепое создание было высоким, собранным из большого количества костей, связанных между собой где пахучими травами, где окаменевшими от времени жилами животных. Казалось невероятным, как эта абсурдная тварь не рассыпается и вообще способна передвигаться. Древнее колдовство, сохранившееся в памяти считанных единиц, было тому причиной. В грудной клетке лесного духа парил и яростно метался плотный сгусток жирной пыли — прах тысяч зверей и умерщвлённых лесом людей, дарующий нежити подобие жизни. Время от времени из пыльного шара вырывались щупальца, силившиеся пробиться из заточения, и всякий раз, ударившись о рёбра, они рассыпались, оседали и возвращались к праху.

Голова существа, сложенная из осколков сотен человеческих черепов, медленно склонилась к шее Николая.

— Ты боишься. Я чувствую, — произнёс лесной дух. — Не бойся. Твои враги ничего не найдут, я ведь защищаю тебя.

— Люди, что сегодня приходили, мне не враги.

— Есть ты и я. Мы — братья. Все остальные — враги, — ответил дух.

Вспомнив про Гешу и Дюшу, Николай наконец развернулся и, с трудом скрывая негодование, заявил:

— Сегодня ко мне приходили только потому, что прошлой ночью ты убил тех гопников.

— Разве можно было по-другому? — удивился дух. — Не беспокойся о них. Они заслужили это, когда требовали от тебя денег, подчинения. Они заслужили это в тот миг, как пришли к нам с оскорблениями и угрозами. И я всё сделал аккуратно. На тебя никто не подумает. Они разбились. И всё на этом.

— Пожалуйста, больше никого не убивай, — Николай взял руки лесного духа в свои, заглянул в его огромные глаза, заполненные белым дымом. — Пожалуйста.

Решительно освобождая руки, дух сказал тоном, не терпящим пререканий:

— Ты завершишь работу завтра. Теперь моё время. Уступи мне.

Стоило лесному духу шагнуть на лестницу, как просторное помещение магазина преобразилось. Стены качнулись и сдвинулись, опустился потолок, проходы между витринами сузились так, что теперь два человека вряд ли смогли бы там разминуться, а третий покупатель стал бы для первых двух непреодолимым препятствием. Свет погас сам собой.

Заперев дверь, дух услышал за спиной знакомый голос:

— Как только я сюда перевёлся по службе, так и узнал, что кто-то из лесной нежити обитает в городе. Смутно догадывался, чувствовал. До тех пор, пока всё было спокойно, и ты не выходил на охоту, я не придавал этому значения. Подумаешь, я и сам не из простых. Даже сегодня, узнав о гибели этих раздолбаев Геши и Дюши, не сразу понял, что с ними случилось. А кто их убил, я догадался, только познакомившись с тобой. Надо же, столько лет в одном городе прожили.

Продолжая стоять спиной к говорившему, лесной дух хмыкнул:

— И что теперь? Потащишь меня в отдел? Доложишь, что поймал нежить?

Володя Миккоев тяжело вздохнул:

— К сожалению для тебя, двоедушник, никакого отдела, никаких докладов. Всё решится здесь и сейчас. Ты стал подобен хищнику, который попробовал вкус человеческой крови и теперь не променяет его ни на что другое. Ты ещё можешь сдерживаться, но это ненадолго. Со временем сочинишь какую-нибудь причину, позволяющую тебе убивать неугодных, оправдывающую нестерпимое желание охотиться. А может, уже что-то подобное сочинил? Например, защита Николая от надуманных врагов? Нет, ты не остановишься. Постепенно в твоём восприятии сотрутся границы между дозволенным и недозволенным, и тогда тебя уже ничего не остановит от охоты. Ты перестанешь таиться, не будешь более скрывать убийства людей за неразгаданными исчезновениями и несчастными случаями. А потом, поверь, очень скоро, ты сочтёшь угрозой самого Николая и в один не самый добрый для него день не позволишь настоящему хозяину тела вернуться.

— Я никогда не причиню ему вреда, — протестующе прорычал лесной дух, резко обернулся, готовый кинуться на обидчика, и остолбенел от увиденного.

— Причинишь, — самого Володи не было, только его голос. — Двоедушники всегда заканчивали именно так.

Морда лесного духа преобразилась, сделалась плоской, безгубый рот от уха до уха раскрылся, и длинный язык завертелся змеёй в поисках противника. Вот только перед нежитью, обрядившейся в человеческое тело, ничего не было. Вообще ничего. Лишь бесконечная пустота, тяжёлая тьма, гнетущая и одновременно с этим притягивающая всё, что возможно и невозможно. Свет фонарей с улицы и прилегающих дворов ручьями и реками тянулся к этой холодной тьме, впадал в неё, как в океан, чтобы более не вырваться за пределы. Двоедушник увидел это в один короткий миг, а затем и его собственный взор втянулся в великое и бескрайнее ничто.

То ли лесной дух, подчинённый чужой воле, шагнул навстречу голодной тьме, то ли чёрное покрывало, затрепетав и выгнувшись, само приблизилось. Двоедушник жалобно взвыл, когда его тело стало жадно затягивать во тьму, выкручивая конечности, ломая с хрустом кости и с чавканьем разрывая плоть. Наконец, обратившись в серую пыль, он растворился в черноте без остатка.

Поступки родных — вроде бы умных взрослых людей — иногда могут наложить отпечаток на всю нашу жизнь. Чаще всего поступки эти вызваны благими помыслами, думал Володя Миккоев, неспешно возвращаясь домой. Дед Николая всего-навсего хотел спасти внука, и им двигало отчаяние. Язык не повернётся осуждать. Однако сокровенные знания лишь отсрочили смерть мальчика, не более. Спасти родного человечка старый колдун мог только единственным способом, поскольку иных, вероятно, не знал. Он предложил тело внука одному из лесных духов, сотворив двоедушника — обычного человека днём и нежить по ночам.

Ощущение бессилия толкает на необдуманные шаги, а когда содеянного не исправить, остаётся лишь надеяться, что близкий человек не повторит судьбы тех, кто становился двоедушниками прежде. Дед Николая Пиминова тоже надеялся. Он мог оставить внука при себе и учить его, как жить человеком, как договариваться с лесным духом, не позволять ему лишнего. Дед мог рассказать внуку горькую правду и убедить его до конца дней скрываться от людей. Хотя, подумал Володя, и это не выход, ведь человеческая половина двоедушника всегда толкает его к людям.

Володю Миккоева многому научила его бабушка, после того как в пять лет с ним случилась беда — он утонул в озере. В определённой степени ему, в отличие от Николая Пиминова, повезло куда больше, потому что бабушка не отдала его нежити, полагая их всего лишь неловкими гостями в этом мире. Она предложила его самой Тьме, предвечной и могущественной.

И что бы по этому поводу не говорила мама Серёги Макарова, главный колдун над всеми колдунами — это вовсе не старик-вепс.