Читать онлайн
"Лицемерие"
Лицемерие
Вадим Жмудь
Аннотация. Небольшое произведение в форме диалогов реальных исторических лиц, которым не очень-то следует верить. Автор усматривает некоторые параллели в поведение тех, кто борется за абсолютную власть, и предполагает, что в этом произведении кто-то что-то прочитает между строк.
Лицемерие, повесть в диалогах
- Сулла, почему ты противишься продвижению Юлия Цезаря?
- Потому что он из рода Мариев. Свободному Риму разве нужен ещё один Марий?
- Но он не Марий, его зовут Цезарь.
- Тем более! Какой ничтожное имя – Цезарь! Что такое Цезарь? Кто такой Цезарь? Юлию Цезарю из рода Мариев не бывать жрецом! Вы ничего не понимаете, если не видите, что в этом мальчишке — много Мариев!
* * *
- Что достопочтимый сенатор имеет против Гая Юлия Цезаря?
- Он заигрывает с плебсом. Его нельзя пускать во власть. И потом… Я ведь не о личной власти беспокоюсь, а о благе Рима.
- Разумеется, сенатор!
- Если бы я хотя бы на минуту мог предположить, что человек с именем Цезарь может быть полезен Риму, я бы, разумеется, пересмотрел своё решение. Если бы я мог увидеть кого-нибудь, кто справился с моими обязанностями лучше меня, я передал бы их без сожаления, а сам ушёл бы… В огородники хотя бы!
* * *
- Гай Юлий Цезарь, победа над Помпеем покрыла тебя славой. Армия желает провозгласить тебя императором!
- Что такое – император? Всего лишь видный полководец, заслуживший право триумфа. А зачем мне триумф? Пройти под триумфальной аркой после победы над своими соотечественниками – разве это честь? Римлянам одолеть римлян – это не победа, а поражение. И потом, я ведь уже имел триумфы. Я итак император. Лишние почести мне не нужны. Я бы отдал все свои деньги за то, чтобы вернуть жизни всех павших римлян, и с той стороны, и с другой.
- И всё же тебе надо согласиться на триумф.
- Разумеется, солдаты заслужили награды, а в их глазах триумф предводителя – это и их триумф. Быть посему. Я согласен, но меня это ничуть не радует. Ведь для меня самое главное – это благо Рима, благо граждан Рима, и, конечно, честь и благополучие лучших представителей граждан Рима – римских воинов. Что ж, ты убедил меня, я соглашусь на триумф, пожалуй, хотя мне этого и не хочется. Рим! Смотри какие жертвы я тебе приношу!
* * *
- Что за почести оказывают Цезарю! Ишь, как важничает! Консул – это всего лишь консул. Я тоже – консул.
- Это – воинские почести. Звание императора он заслужил победой.
- Звание императора много ниже, чем звание консула, ему следовало бы помнить об этом.
- Разумеется, но есть одно «но»: император руководит армией непосредственно.
- Народ через своих консулов решает, куда послать армию! Император – это всего лишь слуга сената. Человеку, выполняющему обязанности консула в Сенате не следовало бы кичиться званием императора. Сенат – законодательная власть. Полководец – это руки сената.
- Всё так, не горячись, сенатор. Никогда ни один император не будет значить для страны больше, чем сенатор.
- Ну, уж, это точно! Однако, меня вот что смущает. Мне кажется, что Цезарь стремится к популизму.
- Я вас не понимаю, сенатор.
- Популизм, это просто. Объясню тебе в двух словах. Мы, патриции, должны защищать интересы патрициев, заседая в сенате и принимая законы. Для защиты интересов плебеев имеются народные трибуны. Трибун сам происходит из плебеев, живёт жизнью плебеев, лучше других её знает. Сенатор обязан выслушать трибуна и принять к сведению его мнение и просьбы, высказанные от лица простолюдинов. Он защищает народ. Здесь реализуется принцип состязательности. Трибун просит для народа льгот и поблажек, а сенат, состоящий из патрициев, соотносит эти просьбы с государственной целесообразностью и с возможностями. На этом состязании принципов держится стабильность нашей империи.
- Это очень мудро, сенатор!
- Разумеется, нам этот порядок достался от наших дедов и отцов, и такой же порядок мы должны оставить нашим детям и внукам. Но вот чем смущает меня Юлий Цезарь. В последнее время он стал слишком часто и без достаточных оснований говорить в сенате об интересах плебса. Это неправильно.
- Понимаю, сенатор! Это так же смешно, как если бы волк пропагандировал вегетарианство среди других волков!
- Это не столько смешно, сколько опасно и страшно, друг мой! Подобными речами волк не стремится решить проблемы плебса, не обольщайся. Он хочет добиться у плебса популярности. Поэтому такое и называется популизмом. Народ, плебс, простые плебеи в своей массе, будут рады любому лозунгу о том, что кто-то где-то стремится сделать их жизнь лучше. Народ не привык мыслить. Они живут эмоциями. Если Цезарь пообещает, что каждому земледельцу он предоставит второй земельный надел, равный тому, который у него уже имеется, все землевладельцы будут за него драться не на жизнь, а на смерть. Никто из них не задумается о том, что для выполнения такого обещания нам следовало бы приобрести ещё одну Римскую империю, площадь которой была бы равной той, что у нас есть. Но для приобретения новых земель этим же самым земледельцам пришлось бы оставить свою землю и стать солдатами, пойти на войну. Этого никто из них не захочет. Однако, как я уже сказал, плебеи не привыкли мыслить, да они этого и не умеют. Они понимают речи в терминах обещаний, и никогда не задумываются, кто, как и за счёт чего сможет выполнить эти обещания.
- Это правда, сенатор.
- Разумеется. Если бы Цезарь сказал, что освободит каждого раба в Риме, и каждому рабу даст по десять рабов, рабы были бы на его стороне. Им и в голову не пришло бы задуматься, что не могут быть свободными все рабы, и при этом каждый раб иметь у себя по десять рабов. Это всё равно, что пообещать дать каждому мужчине по две жены, и каждой женщине по два мужа. Невыполнимо. Но звучит привлекательно. Это я и называю популизмом.
- Неужели Цезарь дерзает так нагло обманывать плебс?
- Дерзает, и ещё даже намного наглей, чем я тебе рассказал. Лицемерие, одно сплошное лицемерие. Понимая, что лжёт, он лжёт ещё более артистично, чем если бы просто заблуждался.
- Вы говорите, что это опасно, сенатор?
- До тех пор, пока Цезарь соблюдает законы, которые принимает сенат, он под нашей властью. Даже если он будет избран консулом, но всё равно обязан подчиняться решениям сената.
- Но у него войска, сенатор!
- Как плохо ты знаешь наши законы, мой юный друг! Войска у любого полководца могут быть лишь на время совершения им похода по провинциям. Никто не имеет право входить на территорию Рима в сопровождении войск. Ведь войска не принадлежат ему, они принадлежат Риму, а он лишь назначен быть их военачальником.
- А если Цезарь войдёт в Рим с войсками?
- Границы Рима со стороны северо-востока пролегают по речушке Рубикон. Пока Цезарь со своими войсками находится по ту сторону Рубикона, он в своём праве. Если же он посмеет перевести армию Рима под своим командованием через Рубикон, он будет считаться изменником. Его казнят.
- Но если он войдёт в Рим с войсками, кто же посмеет его схватить и казнить? Ведь его войска не позволят это сделать!
- Войска состоят из граждан Рима, каждый гражданин Рима подчиняется законам Империи, то есть подчиняется сенату, а не Цезарю. Будь спокоен, Цезарь не настолько безумен, чтобы перейти Рубикон в сопровождении войск, которые я чуть было не назвал «его армией». Это не его армия, напоминаю, это – армия Рима, а он всего лишь назначенный сенатом полководец.
* * *
- Император, твой враг Брут схвачен. Как с ним поступить?
- Приведите. … Брут, я не верю, что ты злоумышлял против меня. Теперь ты видишь, что сила на моей стороне? Надеюсь, ты оставишь глупые заговоры против меня и присоединишься ко мне.
- Гай Юлий Цезарь, ты победил силой, но не сломил мой дух.
- Брут, ты не враг мне, и я не стремился сломить твой дух. Я хочу, чтобы мы были союзниками, друзьями, соратниками. Ты мне как сын. Я очень дружен с твоей матерью. Я скорблю о том, что мы сражались друг против друга, возглавляя каждый свою армию. Ведь в этих сражениях проливалась кровь римлян. Ты – сын почетного гражданина Рима, борца за демократию. Для меня Брут – всегда Брут. Обнимемся и будем друзьями!
- Ты прощаешь меня, Цезарь? И предлагаешь мне дружбу?
- Я предлагаю тебе больше, чем дружбу. Я предлагаю тебе союзничество.
- И ты не собираешься никак наказать меня за то, что я воевал против тебя? Что я собрал целую армию, чтобы оказать тебе неповиновение и вооружённое сопротивление?
- Твоя совесть уже наказала тебя, Брут. Сильнее наказать тебя я не в силах.
- Это так! Что ж, если это искренне…
- Разве мог бы я лицемерить с тобой, Брут?
- Как знать?
- Брось, Брут, я совершенно искренен. Простим друг друга!
- Простим друг друга и будем неразлучны навек?
- Дружба навек, Брут!
* * *
- Цезарь! Ты простил Брута! Ты приближаешь к себе Октавия! Для чего окружаешь себя бы такими людьми? Они не любят тебя так, как я! Я – Марк Антоний, единственный и верный друг тебе, Цезарь, а ты доверяешься случайным людям.
- Антоний, ты не прав. Брут мне друг, Октавий, мой племянник, ещё молод, ты – мой самый верный и близкий соратник, тебе я доверяю во всём, и даже, знаешь ли? … Сказать ли, что я думаю? Мы все смертны… В тебе я вижу своего приемника. Да, да, ты – второй человек после меня во всём. Абсолютно во всём. Тебе я оставлю ту империю, которую сейчас стремлюсь замирить так, как когда-то замирил Галию. Да, приходится воевать, но ведь всё это ради будущего мира! Мира навсегда! И тебе я это оставлю после себя, потому что ты, и только ты, Антоний, будешь моим преемником.
- Цезарь, да продлятся твои дни! Не помышляю я об этом, для меня высшее счастье – быть твоим другом и вести с тобой войска к новым победам.
- Вести войска против собственного народа, Антоний – величайшее несчастье. Страной не должны руководить несколько мнений. Лидер должен быть один. Иначе гражданская война неизбежна. Только поэтому я и стремлюсь сосредоточить всю власть в одних руках, поскольку только так можно установить мир во всей Империи. Я всегда думаю об Александре Македонском. Он распространил свою власть на весь мир, на все земли, куда могли дойти его войска. Вот это был человек! Я уже почти вдвое старше его, когда он это добился, а не добился и десятой части того, чего добился он. Но не думай, что я завидую его успехам или его славе. Он был грек, македонец, а я – римлянин. Я лишь учусь у него, делаю то, что делал он для достижения всеобщего мира.
- Один лидер, Цезарь, это против демократии.
- Демократия – не цель, а средство. Цель – счастье народа. А разве может быть счастлив народ, сыны которого с оружием сражаются между собой? Если выбирать между демократией с гражданской войной и автократией с мирной жизнью, я выбираю мир и тиранию. Разве ты не со мной, Антоний?
- Да, Цезарь, я с тобой! Пусть вся власть в стране будет в руках одного человека, и пока этот один – ты, я спокоен за судьбу Рима! Но Цезарь! Октавий… Если он…
- Нет, Антоний. Не Октавий. Ты. Я же сказал, что только ты будешь моим преемником. Поклянись, что никогда не поведешь войска римлян против римлян.
- Я скорее умру, клянусь Марсом!
- Даже если Сенат велит тебе!
- Я не подчинюсь Сенату!
- Неподчинение вызовет новую гражданскую войну!
- Тогда я буду убеждать Сенат.
- А если он заставит тебя начать братоубийственную войну?
- Я покончу с собой!
- Антоний, мы с тобой – одно. Ты так хорошо понимаешь меня. Но это не метод. Не надо приносить в жертву себя. Надо покончить с разногласиями. Надо покончить с теми, кто сеет смуту! Сенат должен быть един в своих решениях. Я часто думал об этом. В Египте никакого сената нет. И у них нет повода для гражданской войны. Я замыслил подчинить себе сенат. И тогда наступит столь долгожданный мир. Как в Египте при фараонах.
- А если наследники фараона не поделят власть?
- Власть принадлежит старшему.
- В Египте и дочери наследуют корону.
- В Египте правят царь и царица.
- Царица бывает главнее.
- Если царь – несовершеннолетний, тогда да, такое возможно. Птолемеи не рождают сыновей в законных браках. Их законные браки – кровосмесительные, они приносят только дочерей. Женят они законных дочерей на незаконных сыновьях, и опять у них родятся дочери. Нет в них в роду настоящего сильного царя. Но нам-то что за дело до Египта, который, в сущности, наша провинция? Египетский путь мы не будем копировать бездумно, не всё, что хорошо для них, хорошо для нас. У нас – демократия. Это – самое ценное. Однако, передавать власть потомкам, как это происходит в Египте, это не так глупо, как может показаться. Даже напротив, это весьма мудро! Демократия, которая не может покончить с внутренней войной, ничуть не лучше тирании, при которой ни о какой гражданской войне не может быть и речи! Разве египтяне не мудрей нас в этом? Никаких вариантов, значит, никаких войн. А выборный монарх – это же гражданская война после каждой кончины каждого монарха! А в Египте ничего подобного не произойдёт! Ведь возможные претенденты в фараоны состоят в браке! А мыслимое ли дело, чтобы муж воевал с женой с помощью войска? Особенно, если они ещё и брат с сестрой! И всё же мы – не Египет. Хотя я порой сожалею об этом. И знаешь ещё, чем крепка египетская власть? Их цари уже при жизни причисляются к богам. Вот если бы у нас перенять этот опыт. Впрочем, вздор. Народ Рима к этому не готов. Пока. И сенат этому воспротивится. До поры до времени. Но гражданские войны – это смерть.
- Как же быть, Цезарь?
- Я же уже сказал. Александр Македонский – вот кто понимал жизнь правильно! Воевать надо не со своим народом, а с внешним врагом. Завоевывать новые земли. Чтобы могущество родины прирастало. А для этого нужен железный кулак! Держать Рим в кулаке, и этим кулаком ударять по варварам!
- Рим в кулаке не удержать, Цезарь!
- Знаю… Но можно держать в кулаке провинции. А Италия, в конце концов, подчинится тому, кто силою войск управляет провинциями и в любой момент может двинуть армию на Рим.
- Воевать с Римом?
- Не воевать, а угрожать, Антоний! Всего лишь угрожать, успокойся. Угроза войны предотвращает войну. Чем сильнее армия, тем надёжнее мир. В особенности, и только тогда, когда вся эта армия в одних руках. В одних, Антоний!
- В твоих руках, Император Цезарь!
- Да. В моих руках, Антоний.
- Цезарь, да продлятся твои годы и да подарят боги тебе сына.
- Ты мне – как сын, Антоний. Для друга ты молод, для сына – недостаточно молод, но ты и сын, и друг мне, Антоний.
- Да, Цезарь. Благодарю тебя за доверие! Я буду его достоин! Я никогда не злоупотреблю твоим доверием, Цезарь!
- Я знаю, Антоний, ты никогда не пойдёшь против меня, ты не станешь разрушать то, что создано мной.
- Твоя воля для меня священна, Цезарь! Если ты назначишь своим преемником Октавиана, я подчинюсь Октавиану. Даже если ты назначишь преемником Брута, я подчинюсь Бруту.
- Вижу, что ты предан мне до конца, и верю, что ты честен и не лицемеришь. Столь же честен и я с тобой, Антоний. Я уже сказал, что назначил тебя своим преемником, и никогда не изменю своего решения.
* * *
- Великий Император, Гай Юлий Цезарь! Ты оказал мне честь усыновить меня. Позволь мне поцеловать твои руки.
- Октавий, ты не руки должен целовать мне, а обнять меня как отца. Отныне ты – член моей семьи.
- Цезарь, я счастлив! Твоя дочь будет мне сестрой! А если у тебя появится сын, он станет моим братом!
- Если бы у меня был сын... Да, конечно, Октавий. Впрочем, ты уже не Октавий. Тебе следует принять мое имя. Ты будешь тоже Гай Юлий Цезарь.
- Я счастлив, отец!
- Да, это правильное обращение. Я – твой отец, ты – мой сын, мой преемник.
- Но я слышал, что ты считаешь своим преемником Марка Антония?
- Это он считает, что я так считаю. Разве может какой-то там Марк Антоний сравниться с тем, кто теперь по праву стал считаться моим сыном? Впрочем, почему «считаться»? Ведь отныне ты – мой сын, а не племянник. Я усыновил тебя, ты теперь по праву можешь называться Гай Юлий Цезарь, как и я, забудь имя Октавий.
* * *
- Антоний, ты хмур. Ты груб со мной.
- Ты усыновил Октавия, Цезарь…
- Это ничего не значит, Антоний. Это вопрос не политический, а семейный. Он молод, но уже осиротел. Ему нужен советчик, друг, отец. Я это сделал ради его отца, а также ради его матери, моей сестры. Моим соратником и приемником остаешься ты, Антоний.
- Ты называл меня сыном, а теперь у тебя другой сын.
- У меня два сына по сердцу, и ты из них – старший.
- Цезарь, помнишь, ты говорил, что супруги не пойдут войной друг на друга. Клеопатра объявила войну своему супругу и брату Птолемею.
- Этот Египет … Постоянно там что-то не так. Это – наша житница, и я отправляюсь в поход. Мы отправляемся, Антоний. Мы должны восстановить права Птолемея. Их отец завещал совместное правление, и просил Рим быть гарантом исполнения завещания. Женщин я бы и вовсе держал вдалеке от политики. Только мужчина способен обеспечить мир и стабильность. Египет нуждается в стабильности: тогда будут исправно платиться налоги и своевременно отправляться хлеб. Кроме того, Клеопатра мне должна довольно значительную сумму денег, которую занимал её отец.
- Кого ты поддержишь в этой войне?
- Только не Клеопатру, поверь мне, Антоний. Женщина ничего не должна значить в мужских делах, каковыми является власть, политика. Надеюсь ты разделяешь моё мнение?
- Разумеется, Цезарь.
- Женщины ведут к раздору между мужчинами. Их не следует слушать, их, скажут тебе без лицемерия, не следует даже и любить. Их лишь следует использовать для достижения своих целей. Я женился на дочери великого Гнея Помпея, это связало нас навсегда. Мы будем с ним единым целым, никогда не будет между нами ссоры. Это в интересах Рима. Вот так и следует использовать женщин. Если бы у меня были дочери, я выдавал бы их за тех мужчин, которые нужны мне как помощники, как соратники, как друзья.
* * *
- Город взят, Цезарь, завтра мы войдем во дворец Клеопатры.
- Да, Антоний, а сегодня - отдыхать. Завтра я покажу ей, кто здесь главный. Я научу её повиноваться Риму, следовательно, повиноваться мне.
* * *
- Цезарь, ты встал так поздно… Сегодня важный день, мы должны приготовиться войти во дворец Клеопатры.
- Войска не нужны.
- Как? Цезарь, ведь ты обещал покорить Клеопатру!
- Она уже покорена!
- Завоевать непокорную, и научить послушанию!
- Она уже завоевана и послушна.
- Цезарь! Ты шутишь? Ты ночуешь в царских покоях, у тебя за пологом кровати кто-то прячется, какая-нибудь египетская проститутка и шпионка по совместительству!
- Хочешь взглянуть?
- Её следует убить.
- А взглянуть не хочешь?
- Цезарь!
- Познакомься, Антоний: Клеопатра.
- О, Боже!
- Нравится? Покорена. Египет наш. Египет – мой. И Клеопатра – моя.
- Я не нахожу слов, Цезарь.
- Ты о чем? Ах, да, Клеопатра, прикройся. Антоний, приведи ко мне Птолемея. Он должен признать власть его жены, законной дочери фараона, законной царицы Египта. Он должен признать её власть, как признаю её я.
- Подчиниться или…
- Никаких или! Ни одного волоска с его головы! Я не желаю смерти Птолемею. Не желаю. Ты меня понял?
- Как же, Цезарь. Я хорошо тебя понял. Схватить Птолемея и силой вернуть ему его жену, Клеопатру.
- Антоний!
- Прости, Цезарь. Я был бестактен. Я был не прав… Но…
- Нет, ты прости меня, Антоний. Я погорячился. Не причинять никакого вреда Птолемею, ты запомнил? Я не желаю ему зла. Не желаю. Не желаю. Я говорю совершенно искренне.
* * *
- Цезарь, чем омрачено чело твое? Почему ты не радуешься?
- Я вполне счастлив, Клеопатра! Ты моя и только моя!
- Да, навек!
- Эта случайность, что случилась с Птолемеем … Это – промысел богов. Они освободили тебя для меня.
- Я с самого рождения предназначалась только тебе, Цезарь. Я это чувствую. Ни одному мужчине больше никогда я не смогу принадлежать. Только тебе!
- Даже перед таким красавцем, как Антоний ты бы устояла?
- Он – всего лишь твоя тень. Для меня он – ничто, ты – всё.
- Так ты будешь любить меня всю жизнь, Клеопатра?
- Да и после смерти тоже. Наши души встретятся и будут вместе.
- Я намного старше тебя. Когда я умру…
- Я убью себя в тот же миг!
- Не надо, ты еще можешь быть счастлива…
- Никогда! Мне не быть счастливой без тебя, Юлий! Я твоя – навек и только твоя. Только. Только твоя.
* * *
- Вот опять ты печален, Цезарь. Гай Юлий, ты не радуешься рождению сына? Я подарила тебе сына, а ты грустишь. Почему?
- Клеопатра! Поверь мне, я счастлив вполне. И тебя я люблю всей душой! И мое счастье так велико, как никогда. А это – всего лишь маленькая тень грустных мыслей.
- Каких мыслей, Цезарь?
- Всегда грустно думать о своих ошибках. Если бы я знал, что у меня ещё будет сын! Мой сын, сын Цезаря, не должен быть младшим сыном!
- Ах, ты об этом...
- Да, да, да, да! Октавиан. В него я вложил свою душу. Теперь он – помеха для будущего моего собственного сына.
- Не грусти, Цезарь. Ты ещё так молод для императора.
- Я не имею права признать своим сына египтянки. Сенат не позволит.
- Цезарь, ты должен руководить сенатом, а не он тобой. Ты творишь историю, а они лишь рассуждают. Твои желания должны быть законом Рима.
- Если бы все было так просто!
- Так будет. Цезарь будет править Римом, а не Рим Цезарем.
- Если бы такое сбылось! Александр был полновластным царем, будучи почти вдвое моложе меня!
- Но он не дожил до твоего возраста, Цезарь. Ты будешь жить долго, очень долго. И наследником ты сделаешь своего сына. Нашего сына. Ты должен жить долго, Цезарь.
- Если бы это было так!
- Верь мне. Так сказала Исида.
- А она не сообщила тебе, сколько я буду жить?
- Долго. Пока ты со мной, тебе ничто не грозит, Цезарь.
- В таком случае мы не разлучимся никогда.
- Обещай мне это, Гай Юлий Цезарь.
- Клянусь!
* * *
- Ты уезжаешь… Ты опять уезжаешь, мой славный Цезарь!
- Если я долго буду вдали от Италии, Рим захватят другие.
- Зачем тебе Рим, если у тебя есть я?
- Если у меня не будет Рима, то не будет и тебя. Я могу тебя защитить от Рима лишь до той поры, пока он – мой.
- Ты клялся не покидать меня, Цезарь.
- Я не покидаю. Это лишь краткосрочная отлучка, поверь.
- Я буду ждать.
- Ты не успеешь ощутить моего отсутствия. Я возвращусь очень скоро.
- Я и дня не проживу без тебя, Цезарь!
- Я скоро вернусь, Клеопатра. Позаботься о нашем сыне.
- Ты любишь меня, Цезарь?
- Разумеется! Я люблю тебя больше жизни. Тебя и нашего сына Цезариона.
- Скоро ли мы увидимся?
- Как только захочешь, дорогая.
- Могу ли я приехать к тебе в Рим?
- Это было бы замечательно!
* * *
- Цезарь, ходят слухи, что Клеопатра скоро прибудет в Рим.
- Эти слухи лживые, их распространяют мои враги.
- Может ли такое случиться?
- Это исключено. Но если она взяла в голову приехать в Рим, ей следует помешать этому любыми средствами. Моя жена не одобрит такого, а я не собираюсь ссориться с её родственниками. Нет, ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, чтобы Клеопатра прибыла в Рим. Царица Египта должна оставаться в Египте.
* * *
- Как я счастлив, что ты приехала в Рим, Клеопатра!
- Цезарь, я соскучилась!
- Ты приехала пышно, как богиня!
- Я приехала к своему господину и повелителю.
- Надеюсь, мы теперь будем неразлучны.
- Это было бы счастьем!
* * *
- Антоний, мне нужна твой помощь.
- Я всегда рад служить Цезарю.
- Придумай что-нибудь, чтобы спровадить Клеопатру обратно в Египет.
- Я подумаю, Цезарь. Должен ли я попытаться убедить её?
- Это было бы прекрасно, но главное – придумать убедительный повод.
* * *
- Цезарь, ты уезжаешь?
- Ненадолго, Клеопатра. Поверь мне, моё сердце разрывается при мысли о разлуке. Но интересы Империи того требуют.
- Я предчувствую беду.
- Меня хранит твоя любовь.
- Возвращайся скорее.
- Тебе лучше отбыть в Александрию на это время.
- Ты этого хочешь?
- Нет, конечно! Я счастлив, что ты здесь, в Риме, но я должен признать, что так будет лучше всем.
- Хорошо, я повинуюсь моему Гаю Юлию Цезарю, отцу моих детей.
- Я уже начал скучать, хотя ты ещё здесь. Поверь, если была хотя бы малейшая возможность оставить тебя здесь, я бы её использовал.
- Я знаю, Цезарь.
* * *
- Понимаешь, Марк Антоний? Власть… Это не то, чем ты управляешь, а то, что управляет тобой. Я словно держу волка за уши. Стоит отпустить уши, и он развернёт свою пасть и сожрёт тебя. Из власти можно уходить только на тот свет.
* * *
- Октавий, тебе срочное письмо!
- Что может быть срочного в послании человеку, находящемуся вдали от Рима? Что ж, давай, прочтем...
- Я отойду, чтобы не мешать тебе читать.
- Не может быть! Цезарь убит?
- Ты прочитал, Октавий?
- Цезарь убит? Гай Юлий Цезарь – убит! Кто осмелился это сделать?
- Ты прочитал, Октавий.
- Кассий? Брут? Они все? Они осмелились убить моего отца? Это правда?
- Да, Октавий.
- Правда... Тогда почему ты называешь меня Октавием?
- Прости, Цезарь.
- Что?
- Прости, Гай Юлий Цезарь.
* * *
- Цезарь… Тебя убили. Твой сын Цезарион ещё такой маленький! Я осталась одна! Мне следует умереть вместе с тобой, Цезарь! Жди меня, мой милый, я не задержусь на этом свете.
- Царица… Великая Клеопатра!
- Что?
- Твой соправитель, брат и муж хочет говорить с тобой.
- Мой соправитель? Он – несовершеннолетний, мой соправитель. Ещё один маленький Птолемей на мою голову. Как он мне надоел! Хоть бы уж с ним что-нибудь случилось!
- Позволь мне удалиться, Клеопатра… Боги услышат тебя.
- Иди.
* * *
- Царица… Великая Клеопатра!
- Что тебе надо? Почему ты являешься ко мне, когда я тебя не звала?
- Скорбная весть, Клеопатра. Птолемей XIV погиб.
- Какое горе!
- Горе, царица?
- Да, горе, огромное, ведь это мой брат! И теперь он погиб!
- Да, это большое горе, царица!
- О, боги! Вы слышите меня? Вы слушаете меня?
- Царица, позволь мне удалиться?
- Я тебе говорю: ты меня слышишь? Подготовь указ о возведении моего сына Цезариона Птолемея в мои соправители. Никто теперь не смеет перечить моей воле во всем Египте.
- Да, наша богиня.
- Вот именно – богиня. Я – Исида, я ваша богиня. Исида-Афродита. И сын мой, Цезарион Птолемей Эрот. Мы – ваша надежда и опора. Вели подготовить соответствующие одежды, снарядить корабль, украсить его достойно рангу богини и её сына. Вскоре мы с ним поедем навстречу Антонию. Он объявил себя Новым Дионисием, потомком Геракла. Посмотрим, устоит ли Дионисий Гераклид перед Исидой-Афродитой!
- Ступай же, иди… Я хочу побыть одна… Боги! Благодарю вас! Птолемей погиб! Хвала богам!
* * *
- Клеопатра!
- Да, мой повелитель? Чего хочет от меня Марк Антоний?
- Ты – моя богиня!
- Это ты – мой бог, Антоний!
- Да. И я готов служить тебе до гроба!
- Я – твоя рабыня, мой Антоний. И я подарю тебе сына.
- Нет.
- Ты не хочешь?
- Нет. Я хочу не только сына, но сына и дочь.
- Так и будет, мой повелитель!
* * *
- Близнецы! Сын и дочь! Немедленно напиши Антонию. Его Клеопатра родила ему двух маленький богов. Я назову их Александр-Гелиос и Клеопатра-Селена. Солнце и Луна! Немедленно отпиши моему милому Антонию. Нет, прочь! Неси пергаменты, я сама ему напишу!
* * *
- Наглец! Он называет себя Гаем Юлием Цезарем! Этот мальчишка! Выходец их рода Октавиев!
- Этот мальчика во многом преуспел Антоний. К тому же ведь Цезарь усыновил его.
- Я накажу его!
- Неужели и ты оставишь меня, милый?
- Клеопатра, любовь моя, я не могу допустить, чтобы Рим…
- Молчи, молчи, мой хороший. Как ты красив, когда сердишься! Но не говори, что уедешь. Цезарь уехал и его убили.
- Клеопатра!
- Что?
- Не говори мне о Цезаре! Мне кажется, что он среди нас. Ты постоянно думаешь о нем, говоришь о нем, вспоминаешь. Его уже нет.
- И его убийцы наказаны?
- Да.
- Все?
- Да.
- А кто не наказан, те прощены?
- Ты о ком говоришь, Клеопатра?
- Так. Ни о ком.
- Ты обо мне говоришь?
- Нисколько.
- Обо мне! Я не убивал!
- Но и не препятствовал.
- Я не мог воспрепятствовать! Его убили за то, что он вознамерился называться божественным. При жизни приравнять себя к божеству! Это было ошибкой. Это можно в Египте, в Сирии, но не в Риме!
- После смерти его причислили к пантеону.
- Но ведь это только после смерти!
- Он просто заранее знал, что он – богоравный. Антоний, милый, любимый, хороший мой, хватит об этом. Его нет, он – в прошлом. Есть ты! Ты – любовь моя. Самая сильная любовь. Самая светлая! Мне кажется, что никого я никогда не любила, как тебя, я это знаю! И никого никогда не полюблю после тебя! Не покидай меня!
- Но Рим.
- Я подарю тебе Египет! Разве Египет не стоит Рима?
- Но они пошлют войска!
- Мы разобьем их.
- Воевать против соотечественников?
- Защищаться от врагов.
- Клеопатра!
- Милый. Не уезжай. Не уедешь?
- Нет. Ведь мы двое, ты и я – одно целое!
* * *
- Он уехал. Он так часто уезжает! Он опять уехал. Он совершает походы. Я знаю, они необходимы. Но этот поход на Парфянское государство… Он проиграл. Ах, зачем он так спешил? Не следовало оставлять обоз! Он достался врагам, а без осадных орудий осаждать такую крепость! Безрассудный! Он торопился ко мне! Я его так понимаю! Надо скорее отправить ему подкрепление, и провизию, и деньги для выплаты жалования солдатам. Ах, зачем он уехал! Для чего он так торопился? Уж если уезжать, то возвращаться с победой. Он – не Цезарь. Но он – Антоний. Я люблю его ещё больше, и под сердцем я ношу ещё одно его дитя.
* * *
- Октавий отстранил Лепида.
- Самолично?
- Да, Клеопатра.
- Теперь триумвирата больше нет?
- Да.
- Что же будет?
- Нам двоим никогда не поделить Рима. Кто-то должен уступить. Этот мальчишка должен перестать путаться под моими ногами. Я еду в Рим.
- Опять в Рим? Антоний, откажись!
- Чего ты опасаешься?
- Он тебя обманет ложными обещаниями.
- Я не собираюсь водить с ним дружбу.
- Я верю тебе, Антоний.
- Клянусь, Клеопатра, я – враг Октавиану! И я навеки твой, только твой!
* * *
- Рад приветствовать тебя, Антоний!
- И я также рад, Октавий… Прости, Це.. гм… Цезарь.
- Антоний, я хочу предложить тебе в жены мою сестру Октавию.
- Это будет большая честь для меня.
- Я верю, что между нами не будет вражды.
- Между нами не может быть никакой вражды, Цезарь.
- Я тоже так думаю, Антоний. Кстати… Мне для борьбы с пиратами, возглавляемыми Секстом Помпеем, необходимы корабли. Тебе же на суше полезнее легионы. Я предлагаю тебе двадцать тысяч легионеров, а ты дай мне двести кораблей с командой.
- Это было бы хорошо для всех.
- Так мы договорились?
- Я велю подготовить и отправлю тебе двести боевых кораблей.
- И я тотчас же отправлю к тебе двадцать легионов по одной тысяче человек в каждом.
* * *
- Великий Сенат! Я полагаю, настал час, когда Рим должен одернуть зарвавшегося Антония. Он, женатый человек, открыто живет с иностранкой, с египтянкой Клеопатрой, нанося оскорбление всему Римскому праву. Он называет её детей своими и завоевывает для них царства, он отдает римские земли своей любовнице и их совместным детям. Доколе Рим будет молчать?
- Но он пишет, что он верен Риму.
- Что он пишет?
- Вот что: «Цезарь! Как ты мог подумать, что нашей дружбе пришел конец?! Я верен сенату и долу своему не изменю!»
- Ерунда! Он опозорил звание триумвира! Он живет с иностранкой!
- Тут и дальше есть: «Как ты мог, Цезарь, упрекать меня в том, что я нарушил супружеский долг! Октавия была и остается моей женой, единственной супругой, и я ей верен. А о том, с кем я порой проводил ночи, следует ли упоминать? Ты сам не находил ли утеху в объятиях … тут четыре женских имени… Едва ли сейчас, когда ты читаешь это письмо, тебя не обнимает одна из них, или даже все четверо…»
- Довольно! Это вздор! А знаете ли, какой завещание написал Антоний?
- Цезарь, этого знать нельзя! Оно у жриц!
- Я читал его. Человек, верный Сенату и Риму, изъял этот оскорбительный документ! Антоний признает старшего щенка египетской блудницы сыном Божественного Юлия Цезаря! Это неслыханное оскорбление Риму, сенату и мне лично, единственному законному сыну Гая Юлия Цезаря.
- Продолжай, Цезарь!
- Антоний признает других щенят этой египтянки своими детьми и оставляет каждому по царству!
- Не может быть!
- И это ещё не всё. Он завещал похоронить себя в Александрии!
- Неслыханно!
- Невероятно!
- Какое оскорбление!
- Да, из чего ясно, что, он планирует перенести столицу Италии туда!
- Цезарь! Сенат и Рим на твоей стороне. Тебе поручается от имени Рима призвать Антония в Сенат.
- Он не послушается. Его поступками правит египетская блудница Клеопатра.
- Смерть Клеопатре!
- Война Клеопатре!
- Боги на твоей стороне, Цезарь, и легионы Рима – тоже.
- Я провезу эту блудницу по улицам Рима в клетке.
* * *
- Клеопатра! Октавиан двинул войска против тебя.
- Антоний! Это война против нас обоих.
- Да. Мы будем защищаться. Я пройду Италию и захвачу Октавиана. Или погибну.
- Все войска Египта в твоем распоряжении, Антоний!
- Да, и мои легионы тоже. Если бы Октавиан не обманул меня, если бы отдал мне двадцать легионов, которые должен был предоставить мне за те двести кораблей, которые я ему дал… Я был бы непобедим. Он уже тогда обманул меня! Он обещал! Он не дал! Он предал уже тогда.
- Ты накажешь его и за это тоже, Антоний.
* * *
- Агенобарб тебя предал, Антоний! Он перешел на сторону Октавия.
- Я всегда говорила тебе, Антоний, что он – не друг тебе.
- Говорят, он так торопился, что даже не успел забрать свой багаж.
- Что в нем?
- Сокровища, которые он нажил. Драгоценности, пряности, блюда, кубки, вина…
- Вина? Кубки? Пожалуй, следует отослать весь багаж этому изменнику – пусть забирает. Но прежде… Ты сказал, кубки? Принесите их мне. Ненадолго. И не отсылайте багажа без них. Клеопатра, вызови ко мне твоего придворного медика.
- Зачем, Антоний? И зачем посылать ему багаж?
- Это будет привет от Антония. Я хочу пожелать ему счастливого пути. Скоро он встретится со своей любовницей.
- Разве она не умерла?
- Я знаю, что говорю.
* * *
- Доблестные легионеры! Я рад, что вы пришли на переговоры со мной. Бросайте Антония, переходите на мою сторону. Я, Август Цезарь, только я могу дать вам земли в Италии. Вы заслужили это, но напрасно будете вы ожидать этого от Антония. Свяжите Канидия! Он не может руководить вами. Он – верный пёс Антония, и не понимает своей выгоды.
- Мы от всей души уважаем Цезаря и пришли не потому, что уклоняемся от битвы, а потому что подчиняемся Сенату и его посланнику.
- Разумеется, доблестные воины!
* * *
- Цезарь! Ночью Канидий бежал к Антонию!
- Тем лучше! Кто ему поверит, что вы перешли на мою сторону без боя? Никто! С другой стороны, что вам оставалось делать после того, как ваш военачальник трусливо бежал с поля брани? Я так и напишу в Рим: после ожесточенных сражений и вследствие бегства Канидия его войско было разбито. Я отправлю нескольких посыльных. Если одного из них перехватят приверженцы Антония, он будет знать, как ему поступить с Канидием!
- Слава Цезарю Августу!
* * *
- Антоний прислал письмо, Цезарь.
- Дай сюда. Он пишет, что готов пожертвовать своей жизнью, и покончит жизнь самоубийством, если это поможет спасти Клеопатру.
- Что ты ответишь, Август?
- Что можно ответить на это? Он безумен. И виной тому – египетская блудница. Оставить её царицей? К тому же нам нечем платить войскам. Нам необходимы сокровища Клеопатры. А жизнь Антония мне не нужна.
- Так и ответить?
- Разумеется, нет. Ответа не будет. Мы идем на Александрию.
* * *
- Клеопатра, Август движется на Александрию. Всюду предательство. Войска переходят на сторону Октавия! Ирод предоставил ему свою армию.
- Антоний, неужели все погибло?
- Нет, мы сражаемся! Взгляни на этого юношу. Он возглавил отряд, который напал на Октавия и вынудил отступать.
- О, благородный юноша!
- Я – ваш слуга навек.
- Антоний, я подарю ему золотой шлем и нагрудник.
- Ты права, Клеопатра, это будет хорошо.
* * *
- Клеопатра, Александрия пала. Скоро Октавий будет здесь.
- Где же доблестные воины? Где тот юный победитель в золотом шлеме?
- Он перешел на сторону Октавия.
- И он тоже? А Антоний? Где он?
- Всё погибло, Клеопатра!
- Ирада, Хармиона! Поспешим! Скорее, в храм, где скрыты сокровища Египта. Мы запремся изнутри. Они не смогут нас достать. Там мы переждем нашу неудачу. Боги вспомнят о нас. Я верю.
* * *
- Клеопатра, где Клеопатра?
- Она в склепе, Антоний.
- Как? Почему? Умерла?
- Ей сказали, что всё погибло.
- Кто сказал? Почему?! Почему она меня не дождалась? Я иду к тебе, моя царица! Мой верный слуга, убей меня!
- Я не могу Антоний!
- Я приказываю.
- Тогда пусть будет так!
- Что ты наделал?! Я приказал убить меня, а не себя!
- Прощай, Антоний.
- Значит, надо самому… Как это неудобно! Доспехи мешают. Как не приспособлено это оружия для этих дел. Меч, мой верный товарищ, тебе осталось только одно маленькое дело. Вот так…
* * *
- Что там за шум снаружи? Мой Антоний… Это он? Где он?
- Клеопатра! Антоний покончил с собой…
- Горе мне! Горе нашим детям! Принести его ко мне, живого или… любого. Скорее!
- Двери не открываются.
- Да, конечно, они завалены камнями. Есть окно, там наверху. Скорее! Поднимите его ко мне. Найдите лестницу!
- Да, царица.
- Антоний! Милый. Ты жив? Зачем ты это сделал.
- Дай мне вина. Не грусти, Клеопатра. Всё хорошо. Ты меня любишь.
- Да, да, Антоний, да!
- Я счастлив. Я познал блаженство. Я любил и был любим. Я достиг величайшей власти и славы. Нет для римлянина бесчестья в том, чтобы умереть, уступив другому римлянину. Пусть так. Я счастлив. Клеопатра… Поцелуй меня…
* * *
- Цезарь, Антоний и Клеопатра заперты в храме.
- Я опоздал! Их не достать! Они уничтожат все сокровища! Они ускользнули!
- Но только не Антоний. Он умирает или уже умер. Он пронзил себя мечом.
- Сокровища… Антоний – какое мне дело до Антония? Что с сокровищами?
- Цезарь, я видел лестницу, которая приставлена к окну верхнего этажа храма.
- Торопись Прокулей! Спасай сокровища!
- Цезарь, сокровища невредимы. Мы схватили Клеопатру.
- Сокровища целы! Отлично, Прокулей! А что с ней?
- Она ждет своей участи.
- Она жива?
- Да.
- Лучше бы она была мертва. Но я не могу убивать её. Как-никак, она царица. И женщина. Оставлять её здесь нельзя. Вести в Рим – опасно. И всё же. Скажи ей, что я отвезу её в Рим. Да, скажи, что я отвезу её в клетке. Ещё скажи, что хочешь, припугни её, слышишь, Прокулей?
- Да, Цезарь. Но как бы она не решилась на самоубийство.
- Мы не боги, Прокулей, не нам решать, кому из царей жить, а кому… Ты понимаешь? Она свободна в своих поступках, Прокулей.
* * *
- Цезарь, Клеопатра при смерти.
- Что с ней?
- Либо отравилась, либо… Слуги говорят, укус змеи. Её служанки тоже умирают.
- Змеи? Что ж, пошли туда заклинателей змей, может быть, они ещё смогут что-то сделать? А заодно и поищут этих змей. Но только зорко смотри за сокровищами. Головой отвечаешь!
* * *
- Цезарь, ты – победитель бунтовщика Антония. Сенат верит, что это положит конец гражданским войнам! Триумфальная победа! И какой блеск победного шествия! И трофеи... Щедрые дары Риму! Сенат рукоплещет!
- У Рима нет больше врагов. Я прошу лишь сохранить за мной звание военачальника и предоставить мне право охранять приграничные земли Италии от возможного нашествия врагов.
- Ты в своем праве, Цезарь. Император Гай Юлий Цезарь!
* * *
- Меценат...
- Да, Цезарь.
- Я хотел с тобой посоветоваться.
- Я слушаю тебя, Цезарь.
- Ты ведь постоянно окружен людьми искусства.
- Они опустошают мою казну и услаждают душу. Поскольку казну я получил от тебя, а душу от бога, душу я берегу больше, чем казну.
- Ты прав, Меценат, но это меня немного обижает.
- Почему же, Цезарь?
- Ты напоминаешь мне о бренности всего земного.
- Цезарь, самое время позаботиться о неземном. Почему бы тебе не стать богом?
- Разве это подвластно человеку?
- Твоего отчима Гая Юлия Цезаря сенат причислил к пантеону. Значит, и тебя могут причислить.
- Великий Цезарь умер. Богом можно стать лишь после смерти.
- А покуда ты жив, и Цезарем быть неплохо.
- Ты прав, Меценат. И всё же... Где уверенность, что сенат будет столь...
- Столь справедливым? Конечно, все они смертны и ошибаются порой. Лучше заранее приучить их к этой мысли.
- Как?
- Тебя зовут Гай Юлий Цезарь.
- За глаза меня называют Октавианом. Упрекать происхождением ...
- ...могут только жалкие плебеи. Это зависть ничтожных людей, которые всегда найдут, чем упрекнуть даже солнце.
- Но их не унять.
- Потому что иногда надо как-то отличать тебя от твоего отца. Дай им другое имя и всё будет как нельзя лучше.
- Какое же имя?
- Август.
- То есть божественный?
- Да. Августейший. Божественнейший. Гай Юлий Цезарь Август.
- Но только сенат...
- ... может возложить на Цезаря такое имя. Разумеется. Назначь день.
* * *
- Великий Цезарь Август, ты оказал мне высокую честь назвать меня своим сыном. Эта честь для меня тем более дорога, что я тебя люблю и любить всегда буду, как если бы он и был мне истинный отец, а отныне я получил право не делать этого различия. Благодарю богов за это счастье, которое для меня гораздо важнее, чем должность tribunicia potestas и пост военачальника в Германии. В свою очередь я хочу объявить народу Рима, что усыновляю детей брата моего и твоего племянника Друза Германика, павшего героической смертью в борьбе с врагами Рима. Да будут Германик Младший и Клавдий братьями моему родному сыну Друзу, а Ливия да пребудет мне дочерью. И да не будет меж них разницы для меня, клянусь Зевсом и всеми богами Олимпа.
- Тиберий, теперь Рим видит в тебе моего приемника.
- Да продлятся твои годы, Цезарь Август!
* * *
- Отец, как же теперь у меня появились братья и я не старший из них.
- Молчи, Друз, так надо. Я – сын Августа, а ты – мой сын. Да пребудет на все воля богов. Быть может, останешься ты старшим, когда придет время наследовать. Верь мне. Никогда я не буду любить как сына никого, кроме тебя.
- Отец, я отправляюсь на войну.
- Прежде ты женишься на Ливии.
- Она – моя сестра и я люблю её как сестру.
- Она твоя двоюродная сестра, и я её удочерил. Теперь мы все – одна семья. Семья Цезаря Августа. Великая семья. Величайшая в мире. Это чего-нибудь да стоит.
* * *
- Август назначил тебя на пост imperium, Тиберий. Теперь ты стал равным ему в полномочиях. Прими поздравления Сената.
- Август остается Цезарем, а я лишь его помощник и слуга Рима, как и все мы.
- Твоя скромность делает тебе честь, Тиберий.
- Я лишь признаю очевидное.
* * *
- Август усыновил племянника Тиберия и сделал его полным наследником, а родного внука и родную дочь сослал на острова.
- Агриппа Постум слишком вспыльчив, чтобы Август Цезарь мог оставить ему свои полномочия. А Юлия … Что ж, она наказана за прелюбодеяния, и Август отвернулся от неё, приняв сторону её мужа, своего племянника, а теперь уже сына и наследника Тиберия.
* * *
- Итак, мнение Сената единогласно. Тиберий, твоего отца Августа Цезаря мы причисляем к пантеону, отныне он равен богам. Сенат просит согласно воле Августа принять на себя принципат.
- Я очень ценю доверие, оказанное мне Сенатом, но…
- Что – но? Ты отказываешься?
- Я бы не хотел показаться неблагодарным, но это такая непосильная ноша для такого скромного человека, как я…
- Если бы все так были так суровы к оценке своих способностей и былых заслуг, как ты, Тиберий, мир был бы лучше.
- Я всего лишь стараюсь быть объективным.
- Ты понимаешь, Тиберий, что в Август ещё при жизни рассматривал тебя как своего приемника. Воля божественного Августа имеет для Сената большое значение. От лица всего Сената могу уверить тебя, что это назначение делает тебя приемником той власти, которой был обличен Цезарь Август.
- Именно поэтому я и прошу Высокий Сенат ещё раз взвесить все доводы pro и contra с тем, чтобы не совершить ошибки. Поспешное решение может быть во вред Риму.
- Ты полагаешь, что Цезарь Август не продумал своего предложения?
- Я лишь полагаю, что Высокий Сенат должен сам принять решение, и если не сочтет меня достойным…
- Что же ты замолчал?
- … Если Высокий Сенат отклонит выбор Цезаря Августа, то, возможно, это будет не без оснований. Ибо эта власть так велика…
- Тиберий, сенат учтет твои сомнения, но скажи, нет ли у тебя каких-либо иных причин, кроме скромности для того, чтобы отклонить предложение Сената?
- Иных причин у меня нет.
* * *
- Великий Сенат, я прошу одобрения на решение отправить Германика в земли Коммагена с дипломатической миссией. Сам я чересчур стар для такого рода поездок, другой мой сын Друз слишком молод. Всего на два года, скажете вы, это не слишком большая разница? Два года – это достаточная разница, чтобы назвать одного сына старшим, а другого – младшим. Следует ли напоминать, что я не вижу разницы между родным сыном Друзом и приемным сыном Германиком? Ваше молчание позвольте расценить, как одобрение моему решению.
* * *
- Германик, за эти годы ты показал себя великолепным полководцем и искусным дипломатом. Тебя любит народ, тебе доверяет Сенат, ты всеобщий любимец.
- Отец…
- Отец твой и мой брат также был великим человеком. Я стараюсь заменить тебе отца по мере возможности. Тебе предстоит отправиться в Сирию. Дела там совсем плохи. Я дам тебе большие полномочия, а в помощь с собой возьми Пизона.
- Твоя воля да исполнится.
* * *
- Как смеешь ты мне указывать, Пизон?
- Я лишь выполняю, что мне предначертано, Германик.
- Однако, Пизон, твои полномочия никак не выше моих, ибо я из уст самого Тиберия слышал, что он тебя посылает в качестве моего помощника.
- Твои полномочия, Германик, записаны в твоем мандате, а мои – в моем. Неужели ты разучился грамоте?
- Здесь какая-то ошибка!
- Не кипятись, приедешь домой и задашь вопросы Цезарю Тиберию.
- Тебе лучше уехать, Пизон.
- Что?
- Если ты не уедешь, я тебя убью.
- В таком случае, я предпочитаю уехать.
* * *
- Пизон, остановись!
- Что такое, гонец?
- Тебе следует вернуться.
- В чем дело?
- Мне велено вернуть тебя, поскольку Германик тяжело болен.
- Болен? Неужели? Ну что ж … Пожалуй, надо вернуться.
* * *
- Меня отравили. Это жена, Агриппина, она в сговоре с Пизоном…
- Что он говорит?
- Он бредит. У него жар.
- Лихорадка, он подцепил лихорадку. Сирия – не здоровое место.
* * *
- Калигула, сын мой. Твой отец умер. Он думал, что я его отравила, но это не так, клянусь богами! Калигула, не верь никому. И не позволяй никому заглядывать к себе в душу. Помни, только я, мать, люблю тебя по-настоящему. Только я сделаю для тебя всё. Тиберий отнял права на власть у твоего отца вместе с жизнью, Тиберий отнял у меня честь, огласив подложное письмо, в котором твой отец будто бы обвиняет меня и Пизона в своей смерти. В отношении Пизона это может быть и справедливо, но про меня это всё выдумка. Ты отомстишь Тиберию, мой мальчик. Хотя бы после его смерти, но отомстишь тем, что опозоришь его, как он опозорил меня.
* * *
- Вот у меня большая власть, давно и прочно я держу Рим в своих руках… И при этом я не могу спасти от смерти собственного сына. Так же и Август не мог отвести от Юлии удар, но ему повезло, ему удалось выслать дочь на далекий остров, применив к ней закон о прелюбодеянии прежде, чем я раскрыл ему заговор его дочери, а моей супруги против него. Сенаторы посмеивались над ним, говорили, что Август пожертвовал дочь ради закона, который сам же и ввел, а я так думаю, что он предвидел, что к чему. Предвидел, да, да, и если бы не этот закон, то не дожила бы его дочь до своей естественной смерти.
- Как такое происходит, разве власть не дает возможность миловать?
- Власть дает возможность карать, а чтобы миловать, такой сильной власти на земле ещё не придумали.
- Зачем же люди стремятся к власти, Тиберий Цезарь?
- А ты будто не стремишься? Ладно уж, молчи, не оправдывайся. Я и сам знаю, что стремишься, Калигула. Все к ней стремятся. Знаешь, когда мне предложили пост, означающий, по существу, наследование империи, я ведь отказался. Да, правда. Я так отпирался, что эти болваны чуть было и впрямь не уступили мне! Вот уж когда мне было бы не до смеха.
- А ты разве отказывался не всерьёз?
- В том-то и штука, чтобы так отказываться, чтобы все подумали, что это всерьез, а на самом деле всё это было притворство. Цезари сильны притворством, запомни, Калигула. Если бы я ухватился за это предложение сразу, так мне бы не сносить было головы. Слишком много у меня было врагов. А так они решили, что я лишь подчинился сенату и императору. Ты думаешь, что важнее всего, чтобы исполнялись твои распоряжения? Нет, это не так. Гораздо удобнее, чтобы твои решения выглядели как бы и не твоими вовсе. Римский народ любит свободу, так дай ему свободно изъявлять твоё желание. И тогда у тебя будет настоящая власть над Римом. Запомни это, Сапожок.
- Не зови меня Сапожком, дедушка!
- Во-первых, я тебе не дедушка, а отец. Я же усыновил тебя после гибели, отца твоего Германика. Во-вторых. Очень удачно, что мать показывала тебя перед солдатами, когда ты был совсем юнцом, и тебя солдаты считали своим, и прозвали Сапожок из-за того, как гордо ты носил сапожки центуриона, которые она тебя нарядила. Калигула-Сапожок. Это имя сделало тебя любимцем солдат, и ты не смыслишь ничего в делах политики, если отрекаешься от этого имени! Вспомни деда своего Августа. Что, как не имя дало ему власть? Его звали Октавий. С этим именем можно родиться и помереть в безвестности. Ели бы его не усыновил Гай Юлий Цезарь, как усыновил тебя я, он так бы и остался Октавием. А на этакий манер он получил сразу три имени. Он стал зваться Гай Юлий Цезарь, а народ его прозвал Октавиан, что означает выходец из рода Октавиев. И ни одно из этих имен ему не показалось достаточным, ему было мало, он велел звать себя Августом, божественным, стало быть. А я скажу так, если бы ему пришло в голову зваться Августом, когда его дядя только что умер, так не видать бы ему не только власти и славы, а и головы бы не сносил. Всему свое время, сынок, всему свое время. Вот когда призовут меня боги…
- Дедушка! … Отец! Я молю богов, чтобы этот миг не наступил никогда.
- Вздор! Все смертны!
- Я мечтаю не дожить до твоей смерти!
- Опять вздор! Тебе ещё только семнадцать, а мне все семьдесят. Ты что же хочешь умереть во цвете лет, или мне пророчишь два века?
- Я мечтаю, чтобы ты оставался с нами как можно дольше.
- Вот так и говори всем, в том числе и мне.
- Я и думаю так.
- Правильно, и думай так, а то, не дай бог, проговоришься во сне, что хочешь занять мое место.
- Я об этом не помышляю, отец!
- Да, да, всё так. Посмотри, сколько моих наследников извели верные стражи моей власти. Мне уже и опереться-то в старости не на кого. Сына родного моего, Друза, не пожалели защитники моей власти, и я ничего не смог с этим поделать – слишком велико было обвинение, слишком весомы улики против него. Он замышлял против меня, а значит и против Рима. Я ещё могу простить, Рим – никогда.
- Я не злоумышлял, отец!
- Вот и потому я тебя и держу при себе, чтобы и во сне ты не проговорился. Уж лучше тебе достанется власть над миром, чем какому-нибудь чужаку. Ты мне хоть и не родной сын, но внук, и уже и этого не мало, Калигула.
- Отец!..
- Опять не понравилось? Ничего, примирись. Станешь цезарем, изберёшь себе, какое захочешь имя. Вот меня зовут Тиберий Клавдий Нерон. Хватит имен на трёх цезарей. И то сказать, один Клавдий имеется у меня в наследничках. Да ведь он только игры да развлечения знает, ничего путного из него не выйдет. Внучок у меня есть ещё, Близнец Гемелл. Уж ты его, Калигула, не обижай. Он итак обижен богами. Брат-близнец его умер в юном возрасте, не успел даже осознать, какого он знатного рода. Этому уже скоро четырнадцать лет будет, а выглядит как ребенок. Что ещё из него станет? А ты его люби.
- Я Гемелла как брата люблю!
- Знаю я вашу братскую любовь. Нет уж, ты лучше его люби как друга, это поверней будет.
- И брат, и друг он мне.
- Так-то оно так. Я тебе верю, Калигула. Верю, да! А что прикажешь мне делать, коли бы и не верил? Оставляю вам наследство на двоих. А наследство в Риме означает власть. Кому Цезарь завещал имущество, того и Сенат избирает новым Цезарем. Власть на двоих, да... В Риме ещё такого не бывало. В Египте было. Птолемей оставил трон дочери Клеопатре и сыну Птолемею. На двоих. Да и поженил их к тому же. Куда как проще было им по-семейному тихо править страной! И чем кончилось? Передрались, как цепные псы, вмешался Рим, в итоге – смерть Птолемея, и брата его младшего тоже смерть и сама Клеопатра не зажилась на свете, а потомков её мужеского полу всех извел Август, а не извел бы, так до сих пор там не спокойно было бы.
- Я люблю Гемелла.
- Хочется верить. Знаешь, что я тебе скажу, Калигула? Ты его убьешь. Да, не спорь со мной, я знаю жизнь, и не захочешь, а убьешь, а не убьешь ты, так убьют другие, или им воспользуются в борьбе против тебя, и оба вы погибнете.
- Отец!
- Молчи. Ты его убьешь, а я его люблю. И тебя я люблю, Калигула, и Германика я любил, и Друза тоже любил, да вот только где они теперь? А коли станешь убивать, так не мучай. Пусть умрет быстро и безболезненно.
- Отец!
- Молчи. Обещай мне. А, впрочем, ни к чему мне твои обещания. Власть, она сладкое блюдо, да только не ты его ешь, а оно тебя…
- Дедушка, что ты говоришь?
- А ты причислишь меня к пантеону. Ты добьешься этого. Нет, не ради меня, тебе на меня наплевать. Ты это сделаешь ради себя. Калигула. Потому что ты умён. Поэтому я тебя и оставил в живых. Так сладко на старости лет осознавать, что после смерти я стану богом. Только ты способен это сделать. Не для меня, но для себя. Молчи, не спорь. Молчи.
* * *
- Старость, старость подкралась ко мне так незаметно… Самое неожиданное в жизни, это старость. И рыбки мои, мои милые детишки-сиротки, а хоть бы и не сиротки, милые, малые, нежные, с которыми мне так нравится резвиться в теплой воде, плавают они у меня, целуют меня под водой, ах, как мне это нравилось… А теперь не радуют меня и они. Мысль о смерти не покидает меня. К то меня там встретит, в царстве Аида? И как встретят? А эти… Презренные… Будут говорить обо мне то же что сейчас о прежних Цезарях. То есть ничто. И это в лучшем случае. А в худшем – только вспоминать, и не всегда добрым словом. Но я вам приготовил сюрприз… Будете вспоминать меня добрыми словами, только добрыми, верьте мне. Воспитал я вам наследничка. Гай Калигула, Сапожок, лучший из рабов, ведь он станет худшим из Цезарей. И вы тогда вспомните обо мне. Так вспомните, что причислите меня к лику святых, к пантеону. И тогда я из царства Аида взойду на Олимп. Вот так дела небесные решаются на земле. А всё-таки страшно умирать. Страшно и обидно. А может быть, я – бессмертный? Кто сказал, что каждый должен умереть? Ведь я – не каждый. Думаю, что так. Наверное, так и есть. Но если вдруг… Да, они причислят меня к пантеону, когда вкусят правления Гая Калигулы. Это я отлично придумал… Я теперь спокоен за будущее и мне снова захотелось развлечений. Пойти к рыбкам, к моим милым… Это я отлично придумал, и этот мой личный островок, этот Капри, для этого прекрасно подходит. Никаких соглядатаев, тишь, гладь, водичка прозрачная, теплая, солнце такое ласковое, вот что нужно мне… Счастливая старость. И как можно дольше, как можно дольше, да. Гай Сапожок – отличные наследник. Очень мило.
* * *
- Гай Калигула, плохая весть! Твой отец, дед, наш Тиберий…
- Что – выздоровел?
- Он при смерти.
- Ну да, плохая весть, ты сказал «плохая». Стало быть, он при смерти. И когда же он… Умрет? Что? Что говорят эскулапы?
- Ему не протянуть и двух дней.
- Двух дней? Целых двух? Это мно… Многие лета ему. Чем же они лечат его? Дают ли они ему правильные лекарства?
- Во множестве, но он их отвергает.
- И правильно делает, он умница, мой дедушка. Мой отец, я говорю. Ах, какая жалость, какая жалость, что он … что он болен.
- Он хочет видеть тебя.
- Меня? Хочет видеть? Кончено же, он хочет видеть меня! Скорее, я должен видеть его, обнять, быть может! Быть может, напоследок? Обнять… Крепко.
* * *
- Отец! Если бы мне отдать свою жизнь в обмен на твою! Если бы продлить твои дни!
- Да, да, Калигула, ты всегда любил меня больше других… И вот теперь. Ты видишь. Я умираю. Вот же что… Постой-ка… Я сниму перстень с печатью с пальца.
- Отец! К чему! Ведь ты жив, и я надеюсь, что ты выздоровеешь!
- Уже даже и я не надеюсь на это, сын мой. Германик не дожил до этого часа. Он был бы любимцем народа. Знаешь, его ведь и вправду любили. И на тебя перенесли любовь к нему. За тебя я спокоен, тебе не придется воевать за власть, она упадет к твоим ногам, как созревший плод.
- Отец, не говори об этом! Ты будешь жить ещё долго!.. Что же печать? Не снимается?
- Я снял, вот возьми.
- Не надо, одень обратно.
- Да я итак с трудом снял. Хотя вот, да, оделся легче, чем снялся. Раз уж ты не хочешь, пусть пока останется у меня.
- Я не отказываюсь выполнить твою волю, дедушка, раз уж снялся…
- Да, но я надел обратно и теперь уж не снимается. Палец опух. Придется тебе ждать моей смерти, Калигула.
- Я и представить не могу, что переживу тебя, отец. Мы умрем вместе. Или я последую сразу за тобой. Почти сразу.
- Сын мой, не горячись. Иди к народу. Я слышу там какое-то волнение. А я полежу отдохну. Меня сморил сон. Верь мне, я здоров, как никогда… Никогда.
* * *
- Как же они его лечат? Эти лекари? Чем? Ведь он вроде бы уже ум… Выздоравливает или нет? Быть может, ему нужна помощь? Впрочем, лекари, они ведь там. Они помогут. Ему. А мне кто бы помог? Нет, бывают дела, которые надо делать самому. Никто не поможет. О здоровье побеспокоиться – это они … Да, это они … Впрочем … Когда палец распух так, что кольцо не снимается, это ли не признак? И надо же, чтобы именно этот палец распух? Или все пальцы распухли у него? Посмотреть, проведать… Снялся легко, легко и наделся, а потом не снимается, видишь, как оно? Согнул палец хитрый старикан, вот и не снимается. На тот свет что ли решил его с собой утащить? Да нет, так не бывает. Или? А вдруг? Проведать, посмотреть, как оно там всё…
* * *
- Макрон, пиши письмо сенату. Свободный народ Рима! Боги призвали к себе нашего императора и моего отца Цезаря Тиберия Клавдия Нерона. На правах сына и наследника я, Гай Юлий Цезарь Калигула Германик прошу рассмотреть вопрос о причислении Тиберия Цезаря Августа к пантеону.
- Сенат не одобрит.
- Но и не посмеет возражать.
- Ты прав, Калигула.
- Как ты меня назвал?
- Прости, Гай… Гай Юлий Цезарь Август!
- Рано. Да, значит так… А это… Что там за шум?
- Где?
- Там, в покоях деда Тиберия. Как будто кто-то стонет на кровати. Уж не очнулся ли?..
- Боги призвали его, как сказали эскулапы.
- Сходи-ка, Макрон, взгляни.
- Я мигом, Великий Цезарь.
- Так что там было?
- Подушка свалилась.
- С таким грохотом?
- Ваза опрокинулась.
- А что за крик?
- Я наступил на кошку. Вот перстень с печатью, Калигула. Теперь он твой.
- Он как будто в крови?
- Я поранился о разбитую вазу.
- Как же тебе удалось снять перстень с застывшего пальца Тиберия?.. Молчи, молчи, не отвечай, и слышать ничего не желаю. Сегодня я ничего ни о чем не желаю слышать.
- Слава Императору Гаю Юлию Цезарю Германику Калигуле…
- Не торопишься ли ты, Макрон?
- Нет. Слава Цезарю!
* * *
- Гемелл, Император Гай оказал тебе честь решением усыновить тебя.
- Я постараюсь быть достойным этой чести.
- Гемелл, ты должен высоко ценить милость Императора. После того, как Сенат не признал завещание Тиберия, не может быть и речи о твоих правах на часть его наследства. Также не может быть и речи о разделении власти. Зато теперь ты можешь считать себя приемником Императора Гая.
- Я моложе Гая всего на семь лет, Макрон.
- Не хочешь ли ты сказать, Гемелл, что не доволен оказанной честью?
- Я лишь хотел сказать, что Гаю Калигуле рано думать о приемнике.
- Гемелл, ты правильно думаешь. Но я не советую называть Императора Гая именем Калигула. Теперь он для тебя просто отец. Так и зови его Отец Отечества, Император Гай Цезарь Август.
* * *
- Макрон, супруг мой, чем ты обеспокоен?
- Калигула сильно переживает по поводу безвременной кончины супруги его Юнии…
- Тебе-то что до его страданий, милый?
- Эния, ты не понимаешь! Он найдет забвение в объятиях другой женщины!
- Ну, вот и прекрасно!
- Он молод. Женщина легко может забрать власть над ним.
- Он во всём слушается тебя, Макрон. Римом правишь ты, милый.
- Так было при Юнии. Ты не знаешь, на что способны молодые юноши. Он увлечется какой-нибудь красавицей, и если та будет достаточно тщеславной… Может случиться непоправимое.
- То есть ты потеряешь власть над ним.
- Да, черт возьми!
- Милый, не переживай. Завтра я поговорю с Калигулой. Гай, в сущности, славный мальчик. Я полагаю, что я сумею его утешить.
- Эния, что ты говоришь?
- Да, то, что ты подумал, Макрон, именно это. Разве не это твоя цель – сохранить власть над Калигулой? А может быть даже и приумножить? … Если тебе это не нравится, то придумай другой способ.
- Я говорю: почему – завтра? Зачем откладывать? Мало ли что может случиться за ночь! Ступай к нему сегодня.
- Я подчиняюсь моему мужу.
- Мы оба подчиняемся необходимости. Если над Калигулой возьмет власть другая женщина, нам обоим не сносить головы.
* * *
- Говорят, жена Макрона наставила ему рога.
- Это его, кажется, нисколько не заботит.
- Он терпит, поскольку ничего не может сделать.
- Ибо его соперник…
- Тише! Не нашего ума это дело.
* * *
- Гемелл, к сожалению, находятся такие люди, которые считают, что у тебя сохраняются какие-то права на долю наследства Тиберия.
- Они заблуждаются, Лепид.
- Гемелл, эти люди могут пойти дальше в своих заблуждениях.
- Я понимаю, Лепид, но какое я имею к этому отношение?
- Гемелл, ты должен понимать, что для каждого честного гражданина благо Рима важнее личных соображений.
- Я готов выполнить решение Сената.
- Гемелл, само твое существование угрожает мирной жизни Империи.
- Если для блага Рима я должен умереть…
- Если.
- Вы меня убьёте?
- Мне было бы трудно поднять руку на внука Тиберия.
- Хорошо… Я сам… Яд?
- Меч.
- Лучше бы яд… Хорошо… Только покажи мне, Лепид, куда я должен его вонзить?
- Вот так держи меч, и падай на него резко.
- Я постараюсь, спасибо, Лепид.
- Не за что!.. Шутник.
* * *
- Макрон.
- Лепид?
- Ты слышал, что Гемелл покончил с собой.
- Это ужасно!
- Силан перерезал себе горло бритвой.
- Это невозможно!
- Лучше лишиться жизни, чем лишиться милости императора.
- Да, это так.
- Ты сомневаешься?
- Нет, это точно так, так и есть, Лепид.
- Макрон, император гневается на тебя.
- За что, Лепид?
- Ты виновен в сводничестве. Ты одурманил его и толкнул в объятия твоей красавицы жены.
- Да я с женой почти полгода не виделся.
- Неужели?
- Днем я занят, а ночью она…
- Что ты сказал?
- Нет, тебе показалось.
- Ты, кажется, чем-то не доволен, Макрон?
- Лепид, никто не смеет со мной так разговаривать, только император…
- … и его родственники, ты хотел сказать?
- Конечно, извини.
- Макрон, твое влияние кончилось. Твоя власть прошла.
- Нет! Мы ещё поглядим.
- Макрон, сегодняшняя ночь будет для тебя счастливой ночью. Ты проведёшь её в объятиях любящей супруги Энии.
- Но ведь она…
- Макрон, я думаю, тебе будет приятно слышать, что наш император Гай Калигула вскоре женится.
- Что на ком?
- На Цезонии.
- Эния…
- … вернется к тебе, Макрон. Ты, надеюсь, понимаешь, что императору не приятно вспоминать о той роли утешительницы, которую на себя взяла твоя супруга. Он не хотел бы, чтобы его личная жизнь обсуждалась в будущем. Цезарь хотел бы принести на алтарь любви чистые чувства. Ему не приятны воспоминания о том, как вы с Энией воспользовались его мимолетным настроением…
- Воспользовались настроением?
- Макрон, император гневается.
- Я должен его увидеть. У меня есть оправдания. Он сам хотел…
- Макрон, ты плохо слышишь? Я сказал: император гневается. Не ты ли говорил, что лучше умереть, чем заслужить гнев императора?
- Лепид, так ли все, как ты говоришь?
- У тебя есть ещё ночь на раздумье.
- … ночь? Одна только ночь! Стоит ли терять время и цепляться за жизнь после всего, что случилось?
- Скорее всего, не стоит. Прощай, Макрон.
* * *
- Император Гай Цезарь Калигула, позволь приветствовать тебя и склонить пред тобой голову, целовать твои сандалии.
- Да, Антипа.
- Император, позволь представить тебе мою супругу Иродиаду.
- А, красавица - сестра моего приятеля Юлия Агрипы?
- Мы большие друзья с моим свояком и у меня нет от него секретов.
- А у него нет секретов от меня, Антипа.
- Император удостоил чести назвать другом моего свояка!
- У тебя ко мне просьба?
- Самая малость.
- Малость? Что же?
- Должность моя тетрарха Иудеи…
- … Тебе надоела?
- Нет! Избави бог! По размерам и богатству страна, подвластная мне могла бы называться царством.
- Отчего же богатая Иудея не очень засыпала нас подарками?
- Император, а как раз хотел...
- Хотел, так и сделал бы! Прав Агрипа, здесь попахивает, изменой.
- Божественный! Я верен тебе!
- Ты утверждаешь, что мой друг Агриппа обманывает меня?
- Возможно, его ввели в заблуждение.
- Я знаю его с детства, он умный человек. Его не легко обмануть. Если он говорит, что тебе нельзя доверять, значит, я не доверяю тебе больше, Антипа. Но я не сержусь на тебя. У меня приятная новость для тебя. Даже три.
- Божественный Цезарь щедр приятыми новостями!
- Во-первых, тетрарха Иудеи отныне будет зваться Царем.
- Нет предела милости твоей, Божественный Гай Цезарь Калигула!
- Во-вторых, трон навсегда останется в твоей семье, ибо наследником тебе я назначаю племянника твоего Юлия Агриппу, тоже Ирода.
- Божественный Цезарь милостиво устраивает мои дела, благодарю!
- В-третьих, из уважения к моему вернейшему другу я дарю тебе жизнь, ты всего лишь будешь отправлен в ссылку. Скажем, в Лион. И я прощаю твою жену, его сестру Иродиаду. Она может оставаться в Иудее.
- Жизнь? ... Да, жизнь, даруешь жизнь, я понял! Благодарю тебя, Божественный Цезарь!
- Ты доволен? Ха-ха! Можешь поцеловать мои сандалии. Стража! Уведите.
* * *
«Агрипина, душа моя, вот и моё предсказание сбылось. Видимо, кроме философов, все в Риме слепы, да и среди философов также большинство – тупицы. А ведь надо было быть слепцом, чтобы не увидеть, где таится опасность. Калигула получил по заслугам, и мне его нисколько не жаль, но хочется мне указать на его ошибки, как стороннему наблюдателю. Напрасно он пренебрег опасностью, напрасно не уделял столько внимания отношениям со своей гвардией. Эти телохранители, преторианцы, должны быть верными тому, кого они охраняют, иначе они – не спасение, а первейшая угроза жизни цезаря. Следовало бы их благополучие и самую жизнь поставить в зависимость от его жизни, тогда и только тогда можно было бы их не опасаться. Для ума философского эта задача проста и легко разрешима, а для юноши, коим, по сути, оставался Калигула, это оказалось сложным, как видишь. Убрать Макрона и поставить Лепида – умно, но недостаточно. Следовало каждого преторианца – я подчеркиваю: каждого – сделать личным врагом всех возможных преемников. Только такая расстановка сил могла бы ему обеспечить более или менее безмятежное царствование. И пример Божественного Гая Юлий Цезаря его ничему не научил.
Впрочем, пишу я тебе не за этим. И нам тоже есть, на что попенять на себя. Ибо нити заговора были так видны, что и мы могли бы, если бы захотели, потянуть за некоторые из них, да вот только не стали мы вмешиваться в это нечистое дело. И здесь наша большая ошибка. Справедливо рассудив, что Калигула нажил уже достаточно врагов, чтобы устранение его благополучно завершилось без участия людей мудрых и уравновешенных, мы, однако же, совсем упустили из виду, что после того, как преторианцы удовлетворят свою ненависть и устранят тирана, они лишатся лидера, ибо роль лидера у них выполняли ненависть и страх.
Совершив коварное убийство, которое, впрочем, я не осуждаю, они поспешили также устранить и жену, и дочь тирана, что я также не нахожу предосудительным, хотя готов согласиться, что дочь не виновна в своей судьбе, ну да уж на то воля богов. И вот тут-то сказалось отсутствие лидера у преторианцев, ибо известные тебе люди из их числа рассчитывали, видимо, на то, что им достанется вся полнота власти в Риме, но, разумеется, безосновательно. Другие же воины, и их, надо сказать, было большинство, или, по крайней мере, они находились в нужный момент в нужном месте, сочли за благо сохранить устои и первоосновы передачи власти, и вручили бразды правления ближайшему родственнику Тиберия и Калигулы, Клавдию, который теперь уже без сомнения зовется Божественным Цезарем Клавдием, со всем подобающим набором имен.
Не то, чтобы я огорчен происшедшим, скорее даже наоборот, но из этих событий следует и нам извлечь некоторые уроки на будущее.
Излишне напоминать, что это письмо следует предать огню, как только ты его прочтешь, и не будь я так уверен в своем посыльном, то и вовсе не стал бы его писать. Ну да у нас, философов, есть свои способы не ошибаться в людях.
За сим остаюсь твой любящий друг – Сенека».
* * *
- Сенека, я хочу побеседовать с тобой.
- Я всегда рад случаю услышать мудрые слова из уст Цезаря Клавдия.
- Оставь это для других. Нас никто не слышит. Довольно претворяться.
- Я не помышлял даже…
- Довольно, я сказал. Я сам – историк, и не хуже тебя знаю, как создаются мифы. Ты мне нужен. К тебе прислушиваются. Ты был очевидцем правления многих императоров. Твои заметки будут читать.
- Мои труды ничто в сравнении с трудами Цезаря Клавдия.
- Оставь. Вот что. Я не спрашиваю, что ты написал про меня, уверен, что ты дал самую льстивую характеристику, на какую только способен. Я не спрашиваю. Что ты напишешь про меня, если переживешь меня.
- Цезарь!
- Молчи и слушай. Меня интересует, что ты напишешь про Калигулу.
- Только правду, Цезарь!
- Какую правду? Правда бывает разная! Так вот, слушай. Это его смерть дала мне власть.
- Это Божественное Провидение наказало его.
- Вот именно. Запомни хорошенько, Сенека. В смерти Калигулы виноват сам Калигула. Власть в Риме прекрасно организована и ничего не следует менять. Гораздо лучше, когда власть принадлежит одному человеку. Замечательно, что она передается по наследству совершенно так же, как дома, имущество и деньги. Никаких междоусобиц, никаких войн, разве не так?
- Всё верно, Цезарь.
- Да и имя Цезарь передается по наследству, разве это плохо? Ведь это хорошо, Сенека! Вспомни, сколько доблестных воинов погибало после внезапной смерти вождей Рима? А всё из-за того, что каждый претендент считал свои права выше, чем права соперника. Как сложно было во всем этом разобраться сенату и народу! Разве это было хорошо?
- Ты прав, Цезарь!
- Куда как лучше, когда наследник один и ему переходит имя, имущество и должности императора.
- Это превосходно, Цезарь!
- Калигула просто был плохим человеком. Он не годился для власти. Так получилось случайно. Он был развратен. Он был гордецом. Он унижал Римлян, ты слышишь, Сенека? За это его и убили. За это.
- Я и сам так думаю.
- Ну а теперь ты знаешь это.
- Безусловно, Цезарь.
* * *
«Агрипина, душа моя, то письмо, что я пришлю тебе вскоре, будь любезна, потеряй как-нибудь на виду у людей Клавдия, а лучше, чтобы оно на виду у самого Клавдия выпало у тебя из складок одежды, да и ты его будто бы и не заметила. Буду я в том письме расхваливать тебе правление Клавдия и порицать Калигулу, и буду испрашивать твоего совета касательно того, не следует ли мне приняться за философский трактат о власти, в коем подробно рассмотреть мудрых правителей и не очень мудрых. Так уж ты постарайся, чтобы Клавдий прочел. Люди больше верят тому, что узнают случайно, чем тому, что для них специально написано.
Эту записку уничтожь достоверно.
Остаюсь любящий, твой как всегда Сенека».
* * *
- Видать, деньги у Цезаря кончаются.
- Что ты такое говоришь, Антимах?
- А то, что велено у статуй прежнего Цезаря срезать голову, да приделать другу.
- Слишком много статуй Калигула установил за три года. А ведь это его идея. Он велел на самой большое статуе Зевса заменить голову, так, чтобы это была статуя Калигулы. И не только на ней.
- Да вот так, а теперь их все надо переделывать. Устанавливал-то на века, а и пяти лет не простояли.
- Все течет.
- Будем надеяться, что в новом варианте эти статуи дольше простоят.
- А нам-то что? Скульптору чем больше работы, тем больше платят.
- Мы с тобой близкие друзья, а больше нас никто не слышит, Лисандр, так вот что я тебе скажу: говорят, что и Клавдию Цезарю не здоровится...
- Все под богами, все в их власти.
* * *
- Сенека, я хочу поговорить с тобой.
- Я всегда рад случаю услышать мудрые слова из уст императора Тиберия Клавдия Нерона Цезаря Августа.
- Оставь это для других. Нас никто не слышит. Зови меня Нерон, ведь я остался твоим учеником. Только не вздумай вспоминать, что твоего ученика звали Луций Домиций Агенобарб.
- Я не помышлял даже…
- Довольно, притворства. Я сам – актер, и великий актер, я полагаю. Я не хуже тебя знаю, как создаются мифы. Я полагаю, что в историю я войду под кратким именем Нерон. И это правильно. Цезарей много, но Цезарь был один. Все мы Клавдии, но и Клавдий был один. Тиберий был один, хотя и он был и Нерон и Цезарь и Август. Я тоже буду один.
- Ты превзойдешь Августа, Нерон.
- Надеюсь. Твои заметки, Сенека...
- В них я опишу все правдиво, Нерон. Правда состоит в том, что лучше твоего правления не было ни в одни времена. Твое правление – золотой век для Рима. Не спорь, Нерон. Я стар, и не боюсь сказать правду в глаза. Ты, Нерон, самый великий из Цезарей. Я должен был это сказать.
* * *
- Сенека, ты восхвалял моё милосердие. Смотри же: тебе скоро вновь представиться повод для этого. Не пропусти его!
- Я составлю новую речь, Нерон.
- Уж постарайся. Сенат завтра будет рассматривать дело об оскорблении величества.
- Это впервые за пять лет твоего принципата. Нерон.
- Сенатор Антисий Сосиан, безусловно, будет осужден. Он – изменник!
- Я слышал, он читал на вечеринке в гостях стихи, оскорбительные для императора.
- Негодяй!
- По закону его должны засечь до смерти. Калигула так и поступал.
- Я полагаю, что таковым и будет приговор сената. Но я – не Калигула, Сенека. Я – Нерон. Я милостив и великодушен.
- Ты – милосерднейший из Цезарей.
- Великолепный случай блеснуть милосердием, а, Сенека? Представь только: сенат, все как один голосуют за казнь, а Цезарь Август Нерон прощает Антисия. Цезарь налагает вето, народ рукоплещет.
- Милость твоя и в том, что ты доставляешь плебсу счастливую возможность тебе рукоплескать, Нерон.
- Что ты скажешь в своей речи, Сенека?
- То, что ты затмил Божественного Августа, Нерон!
* * *
- Что я слышу, Сенека?! Сенат смягчил свой приговор Сосиану и вместо плетей проголосовал за его ссылку.
- С конфискацией имущества, разумеется?
- Слабое утешение! Нет, вы только подумайте! Ссылка! Всего-то! Что же теперь мне-то остается? Оправдать его вовсе? Ну, уж нет! Как бы не так! Этак назавтра всякий вздумает потешаться над императором, сочинять несносные пасквили и читать на публике! Может быть, мне ещё и рукоплескать мерзавцу? Да ему и плетей-то мало! Жаль, что закон не предусматривает вырывать прежде мерзкий язык, посягнувший не святое! Да и уши бы уже за одно отрезать тем, кто его слушал! А я-то вознамерился ему приговор смягчить! Кто бы знал, как не легко мне было прийти к такому решению!
- Цезарь, сенат, безусловно, виноват перед тобой.
- Эти господа сенаторы, пожалуй, могут и вовсе оправдать Сосиана, раз так мало они дорожат честью Цезаря и Рима! Уж я-то вмешиваться больше не стану. Я был бы милосердным, коли они были бы справедливы, но раз уж они такие жалостливые, тут моему милосердию и конец. Надо бы заменить многих сенаторов. Пожалуй, всех со временем надо заменить, да назначить таких, которые не стеснялись бы карать преступников. Вот уж тогда я снова начну миловать кое-кого из милосердия, но не раньше. Чтобы мне быть великодушным, надо сенату таковым не быть. Строгие законы, строгие судьи и милостивый император – вот что надо Риму. А то выдумали… Демократия… Это уже не актуально. И даже не смешно. И совсем не модно.
* * *
- Учитель, Сенека, я хочу посоветоваться с тобой.
- Какая честь для простого философа! Я слушаю тебя, Нерон!
- Я знаю, что ты любил и любишь мою мать, но…
- Я и правда любил и люблю твою мать, а ты мне как сын, Нерон, но я люблю тебя больше, ведь для меня ты – это Рим, а твоя мать - это только твоя мать.
- Можешь ли ты объяснить ей, что она напрасно хочет властвовать в Риме, властвовать над Римом. Её опека для меня невыносима.
- Что поделать? Она – сестра покойного императора Калигулы, она считает себя равным императору. Но я попытаюсь объяснить ей её ошибку.
- Благодарю тебя, Сенека.
- Это мой долг, Нерон!
* * *
- Сенека, ты говорил с моей матерью?
- Говорил, и не раз.
- Ты убеждал её, чтобы она не вмешивалась в политику, во власть, в управление Империей?
- Я только об этом с ней и говорю.
- Результата я не вижу!
- Император, я должен сказать начистоту. Результата не будет. Я слишком хорошо знаю Агриппину, чтобы предполагать, что она когда-нибудь добровольно откажется от власти.
- Что же мне делать?
- Ты – Цезарь, твои намерения высоки, твои решения святы. Если тебе кто-то мешает, удаляй его от себя.
- Но она не уйдёт добровольно.
- Значит, надо, чтобы она сделала это против своей воли.
- Я не могу её принудить. Она меня не слушается.
- Один мастер рассказал мне, что он может сделать такой корабль, который можно превратить в кучу досок, если выбить только один или два бруска, которые играют роль замков. Если бы она поплыла на таком корабле, и если бы кто-нибудь надёжный выбил эти бруски, а сам спасся на шлюпке…
* * *
И вот я, Сенека, перед лицом смерти, спрашиваю себя, чиста ли моя совесть? Август, Калигула, Клавдий, как вы допустили, чтобы я пережил вас? Особенно ты, Калигула. Я ведь был любовником твоей сестры Агрипины. Да ведь и ты был с ней близок – мы коллеги! Ха-ха-ха, ты был любовником всех своих сестер, так говорят, по крайней мере, и я этого не опровергал. А кое-где даже подливал масла в огонь домыслов. Чернь следует кормить баснями, иначе она вздумает рассуждать о том, о чем ей рассуждать не следует. Интимная жизнь императора – самая благодарная тема.
Ты, Калигула, теперь мертв и не оправдаешься. В глазах потомков ты навсегда останешься безумцем, занимающимся кровосмешением с собственными сестрами. Все говорят, что ты их любил, но все вкладывают в это слово совсем не тот смысл, какой следовало бы. И поделом тебе. Ты меня сослал, а намеревался и вовсе казнить, чудо спасло меня. Одна смерть спасла от другой. Моя Агрипина – твоя Агрипина – убедила тебя, что я при смерти, вот-вот умру от чахотки. А когда я не умер, ты уже позабыл обо мне. Ярость прошла, я в ссылке. Изгнанник, но жив. А ты остался Цезарем, но где ты? Где? Да! Знать бы, где ты: ведь я сам скоро туда отправлюсь, и, вероятно, встречусь с тобой.
Клавдий…Цезарь Клавдий, дядя Калигулы и наследник его власти. В своих ранних заметках я был настолько глуп, что не лестно отзывался о твоем уме. Всю жизнь я старался угодить Цезарю, а жизнь потешалась надо мной, Цезари сменялись так быстро, что мои же труды работали против меня. Калигула выслал меня. Калигула, тебе-то я отомстил. Это было не трудно, это было поручением Клавдия. Твой портрет я изобразил достаточно неприглядным. Совесть моя не восстает против этого… Или восстает?.. В сущности, чем ты был хуже других императоров? Тем ли, что унижал римлян? Сенаторы чувствовали себя вполне уверенно при тебе.
Антоний казнил единым разом триста сенаторов, и никто не пикнул. В двух восставших против него легионах он казнил каждого десятого, и это никто не осуждает. Юлий Цезарь и Помпей вели войну за личную власть, и тысячи римских воинов сложили свои головы за эту бессмысленную цель. Октавиан Август воевал с Антонием, каждый из них строил наследственную монархию под себя лично, и опять ради этих прихотей тысячами погибали римляне. Август истребил сыновей Клеопатры, никто его за это не осуждает. А ведь это были сын Цезаря и сын Антония! Сам Юлий помогал Клеопатре расправиться с братом Птолемеем, потому что ему Клеопатра нравилась, а Птолемей не нравился. Цезаря причислили к пантеону. Августа причислили к пантеону. Забыли три тысячи воинов, бесславно погибших под Варом. Все грехи прощаются Цезарям. Калигула ничем их не хуже, а я его расписал таким извергом. Так ему и надо. Он меня сослал. А мог бы убить. И не было бы тогда моих откровений.
Тебя обзывали Калигулой, Сапожком, а ты носил сандалии. Ногу в сандалии ты выставлял на показ. Как будто ты предлагал поцеловать её. И были такие, что целовали, они не замечали, что ты смущаешься, потому что сами были напуганы. Когда я написал об этом, Клавдий похвалил меня. Легко плюнуть в того, кто умер. Клавдий, ты забыл, как трепетал перед Калигулой? А потом. Когда его убили, тебе надо было доказать, что не форма правления виновата в том, что случилось, а просто сам принцепс оказался плох. Если бы не так, то на каком основании ты стал императором? Говорят, он перепугался, когда все свершилось, думал, что и его убьют следом. А оно вот как все обернулось - гвардия преторианцев провозгласила его Цезарем и наследником власти. И сразу он стал умным, благородным, справедливым. Будто от власти люди умнеют. Будто до того он был уж таким глупым. Не глупее многих, уверяю вас! Только не хватило ума пожить подольше. Цезари приходят и уходят, а Сенеки остаются. И апостол (что за словечко такое?) Павел (или Савл?) пишет письмо простому философу. Я бы мог и цезарем стать, да вот только философию я считаю превыше государственных дел.
С Нероном мне повезло. Ты ведь мне был как сын, Нерон. Как сын, да, а твоя мать Агриппина была мне женой, и тут уж без всяких оговорок. Что, Калигула, съел? Помешал бы ты мне любить свою сестру, если бы был жив, а так я, уж извини, в твоем соизволении не нуждаюсь. Нерона я и воспитывал, как сына. Пока он нас слушал, все было хорошо. Он был первый, кто выполнял свои обещания. По крайней мере, первые пять лет был хорошим мальчиком. Вот только … Матушку свою не пожалел. Да она сама виновата. Ведь ей жрецы говорили – родила она себе убийцу, а она: «Пусть убьет, лишь бы царствовал». Вот и сбылось пророчество. Сбылось, потому что не верила в него. Отправил ей в путь на корабле, который мог только полпути проплыть. Долго они сочиняли такую конструкцию с сюрпризом. А она возьми, да и выплыви. Тут уж пришлось её убить, а она как увидела, поняла, говорит: «Пронзи мечем моё чрево, что выносило такого сына, который руку поднял на мать!» Нет, я его решительно осуждал за этот поступок. Уж как я его осуждал! Конечно, такое вслух не выскажешь. Да и он не станет слушать. Пришлось даже для плебса составить оправдательную речь, мол, открылся заговор Агриппины против Цезаря, и, хвала богам, судьба покарала её в лице вольноотпущенника, и прочее и прочее. Народ легко соглашается, когда ему раздают золото. Мать хотел убить сына? Вот и хорошо. Не убила – её убили? Ну и славно! Ах, вот как, нам по этому случаю дадут золото? Чудесно! Если после сокрушения каждого врага Цезаря нам будут раздавать деньги, пошлите боги Цезарю побольше денег и побольше врагов!..
Нерон, ты долго был послушным орудием в моих руках, и ты мне, конечно, этого не простишь. Тебя мне пережить не удастся. А чуть было это не случилось. Если бы заговор Пизона удался, кто был бы новым императором? Конечно, не Пизон! Поговаривали, что Пизона самого вслед за тем устранили бы с тем, чтобы избрать меня. И я не опровергал эту версию. Согласился бы я? Ни одно государство мира не достойно, чтобы им руководил мудрец. Служить государству после того, как оно служило мне? А, впрочем… Ни один режим не бывает настолько плох, чтобы сотрудничество с ним в любой форме считать недостойным. Надо лишь выбрать стезю…
Во власть надо входить незаметно и также незаметно её покидать. Здесь, пожалуй, могли быть действенными некоторые как бы невзначай отпущенные замечания. «Я вам только посоветовал бы, если бы вы спросили». «Я бы сам поступил так». … «Этого надо избегать». «К этому целесообразно было бы стремиться». «Этого никак нельзя допустить». «От нас хотят, чтобы... но на это мы пойти не можем». И постепенно приучать людей к мысли, что ты всегда оказываешься прав. Они быстро привыкнут, что прав всегда только один – избранный. И начнут держаться только его мнения, его повеления. Тогда ты его высказываешь категоричнее. «Следует вот так». «Здесь только так и никак иначе». Вот такие вехи вхождения во власть. А дальше? «Кто они такие, чтобы спорить?» Удаляешь несогласных. Наказываешь протестующих. Низвергаешь гордых, утверждаешься в божественности. «Не может быть иного мнения, кроме моего, то бишь правильного». Занимаешься только самым важным. Остальное – на помощников. «Извините, я занят, решите как-нибудь сами». … «Это меня не касается». А самое главное – это чтобы помощники не сговорились против тебя. Поэтому сталкиваешь их. Кто-нибудь из них непременно окажется не прав, а кто-то прав. А ты – над ними, ты всегда прав. Правого поправил – ты царь. Неправого простил – ты бог. А решил уйти от власти – тоже постепенно надо. «Это вам лучше самим знать». «Действуйте». «Без меня». «Я устал, я занят, мне лень, в конце концов». Только много ли их было, таких, кто ушел добровольно?
Заметно уходить от власти опасно. Мы же остаемся, мы не покидаем землю. Нам с властью надо оставаться в дружбе. Я ухожу не потому, что вы плохи, а потому, что я устал, заболел, состарился.
Уйти, сославшись на нездоровье, на преклонные годы, на лень. Не надо хлопать дверями. Мы не покидаем этот мир, мы в нем остаемся, поэтому не будем указывать государям на их ошибки. Государи все равно не смотрят туда, куда им показывают. Они смотрят на того, кто смеет им указывать. А мы и не указываем. Мы просимся на покой. А ведь и покой таит опалу. Я ушел, я не с ним, я не помогаю, стало быть, я – враг. Те, кто рядом, помнят о моем былом могуществе. Те, кто остался, опасаются, что я вернусь и восстановлю свое влияние на императора. Поэтому они наговаривают на меня. Надо со мной разделаться, чтобы перестать меня боятся. «Он таит в душе злобу, - говорят они, - он злоумышляет». Ибо они опасаются, что ежели наша дружба с Цезарем сохранится, то я в любой момент могу вернуть себе былое влияние. Надо во что бы то ни стало поссорить Цезаря с былыми друзьями. …
С друзьями? А есть ли друзья у Цезаря? А бывают ли у Цезарей друзья? … А у философов? А у меня? Был ли у меня хоть один друг? Был! Мой разум. Хвала богам, что я не дожил до тех времен, когда мой единственный друг, мой разум, мне изменил. В час, когда мой воспитанник, мой любимый ученик, сын моей любимой Агрипины, Нерон, приказал мне окончить жизнь самоубийством, я умираю вместе с ним, с моим единственным другом, моим разумом, мы уходим вдвоем, никто из нас не опередил другого, какое счастье! Впервые я не лицемерю…
Эпилог
- Ваше величество Король-солнце!
- Да здравствует Король!
- Долой аристократов! Ура гражданину Робеспьеру! Ура Марату, ура Дантону!
- Отменить смертную казнь навсегда во всей Франции! Браво, Робеспьер! Всеобщим решением мы создали самое гуманное в мире государство! Отныне во Франции не будет смертной казни!
- С врагами революции не нужно считаться! Кто враг революции, тот враг Франции и враг французского народа! С ними следует разделаться так, чтобы они больше никогда не подняли свою руку на революцию! Чтобы они не подняли свою голову! Эту голову необходимо срубить самым безжалостным образом!
- Да здравствую якобинцы!
- Казнить врагов Революции! Смерть всем аристократам! Смерть друзьям аристократов! За здравствует гильотина – защитница Свободы!
- Казнить всех якобинцев!
- Казнить изменника Дантона!
- Робеспьер, кровь Дантона на твоих руках! Казнить изменника Робеспьера!
- Да здравствует генерал Бонапарт – защитник Революции!
- Да здравствует Император!
- Корсиканское чудовище сбежало с острова и идёт на Париж!
- Да здравствует наш император Наполеон!
* * *
- Мир – народам, землю – крестьянам, фабрики – рабочим!
- Каждая кухарка должна научиться управлять государством!
* * *
- Германия для немцев!
* * *
- Америка не может допустить монополии Германии на оружие возмездия!
* * *
- Уж если атомная бомба сделана, её следует применить. Иначе весь наш проект следует признать неоправданной экономически авантюрой.
* * *
- Жить стало лучше, жить стало веселее.
- Мы им покажем Кузькину мать.
- Догнать и перегнать!
- Уже ваше поколение будет жить при коммунизме!
- Ура, товарищи!
* * *
- Неутомимый борец за мир. Вся страна, весь советский народ!
- С чувством глубокого удовлетворения… Систематически…
- Стройка века.
- Малая земля.
- Воспоминания генерального секретаря…
- Пятью герой …
* * *
- Главное начать. Перестройка отвечает многим чаяниям… Процесс пошел… Агропром… Гласность. Ускорение. Уже к двухтысячному году…
- Социализм с человеческим лицом… Вернуться к заветам великого Ленина.
- Вернуться к ленинским нормам партийного строительства.
- Я не мыслю себя без народа, без интересов народа.
* * *
- Власть советам… Первый всесоюзный… Всенародные выборы… Альтернативные… Плюрализм мнений.
- Борис, ты не прав… Да он же – авантюрист! … Народ высказался за сохранение… Мы разберёмся, кто есть ху…
* * *
- Мы должны, позаботиться о ветеранах, понимаешь.
* * *
- Возьмите столько самостоятельности, сколько вы сумеете переварить… Национальное самосознание…
- Самоопределение… Спасти малые народы… Законность… Права человека…
- Спасём Байкал. Спасём Арал. Спасём всех ото всех.
- Да я на рельсы лягу если… Вот что значит настоящая мужская дружба, понимаешь …
- Свобода, демократия, рыночная экономика…
- Хотели, как лучше, а получилось, как всегда.
- Открытая политика…
- Вот такая загагулина, понимаешь…
- …Организуем… Отвечает чаяниям простых россиян… Наведем порядок…
- По многочисленным просьбам граждан…
- За развитие науки!
- Наука доже должна платить налоги, чем она лучше других отраслей?
* * *
- Освободим церковь от налогов.
* * *
- Следовало каждого преторианца – я подчеркиваю: каждого – сделать личным врагом всех возможных преемников.
* * *
- Во власть надо входить незаметно и также незаметно её покидать.
* * *
- Демократия…
- Истинная демократия…
- Подлинная демократия …
* * *
Власть – это такое сладкое блюдо, что кажется, будто ты его ешь, а на самом деле оно есть тебя.
* * *
- Фи! Дюймовочка! – сказал лягушка-сын. – Ведь она же совсем не зелёная!
- Ничего, - ответила лягушка-мать. – Поживёт с нами – позеленеет, ква-ква!
.
ЛитСовет
Только что
