Читать онлайн
"Последнее лето"

Довольство собой и уединённой тишиной отдельного номера, принявшего его по-домашнему, без проволочек, будто бы он вернулся в собственное имение, давно заложенное, но только что выкупленное, Хмельницкий нёс на пляж. В этом местечке у знакомого моря, куда он путешествовал на отдых, уже не понятно какой год, сбился со счёта, его привлекало всё. И светлая, выложенная каменной плиткой улочка от гостиницы, с аллеей молодых кипарисов (затесавшаяся посередине в их стройный ряд лопоухая пальма); и ларёк с тёмным липким квасом под этой пальмой, с продавщицами в стиле «а поговорить»; и магазинчик продуктов отдельным домиком в конце улочки с высокими ступенями, белый, со следами широкой кисти на стенах (подмазывали перед летом), с синей оторочкой по цоколю – явная принадлежность казацкого юга.

Потом, через узкий перекрёсток, где не могли разъехаться вечно недовольные мордатые легковушки, с протекающей сквозь их рычащую от нетерпения очередь, медленную человеческую цепочку пешеходов в обе стороны жизни с пляжными сумками в руках (светофор уже не справлялся), он попадал на «ларёчную» улицу, так Хмельницкий про себя её называл. И в этом разноцветном, разношёрстном, манящем безделицами ряду, он всегда задерживался с видом загулявшего туриста, лениво переставляя ноги, прикрытые до колена всегда клетчатыми шортами, переходил на блуждающую походку, освобождая себя от всякой ответственности за свои передвижения. От надувных купальных фигур всех цветов радуги на идиллических формах, до здешних специй, разложенных в эстетично закатанных мешочках цветастыми фудзиямами с шапочкой мерной ложечки на вершине; и ароматического чая, выставленного в лантухах прямо к выпущенным на волю, морёным солнцем мужеским икрам и крашеным ногтям на подкладке из сланцев; к паяным сканью брелокам и пёстрым магнитикам с именами, названиями, лепными компиляциями ближайших мест на слуху - проходил его увлекательный путь. Как всегда ничего не купив, потолкавшись среди краснолицых панамированных отдыхающих и пучеглазых детей, шумно выпрашивающих мигающую огоньками игрушку, прошёл мимо замеченных периферией зрения женских купальников, нарочито не взглянув на них; мимо открытого кафе с постоянно пустыми столиками, где накупанная публика отрясали лишь приставучий песок с лодыжек и запахом навсегда перегоревшего фритюра - выходил в песчаные дюны. Здесь в их волнистом проёме с каймой интимной травки в самых недоступных местах, в перспективе дощатых подмостей, разложенных для удобства ходьбы по тягучему песку, уже символическими бюстами виднелись пляжные зонтики и синяя, до академичности спектра, полоса моря в разряженном бледноватом горизонте.

Дух захватывало ещё и от того, что это только первый день, а уже такая явная яркая, ожидаемая с конца кислотной зимы, погода: плавится козырёк у бейсболки и ещё стыдливо бледная, открытая для стихий кожа, жадно впитывает ядовитое утреннее солнце. Ноздри трепещут от жарких испарений соли и йода, кажется, даже исхоженная чужими ногами субстанция песка пахнет жжёным сахаром. Душевные сочетания жёлтого, синего, белёсого в ярких пятнах оккультных купальников ловит зрачок. Вот оно море, его влажное нетерпеливое дыхание.

После пробного омовения и бледно-жёлтых бликов с ангельским мерцанием на небольшой, но впечатляющей своей массой глубине Хмельницкий выбрался на утоптанный чуть влажный берег, протирая намокшие, промытые солью глаза и, принимая прохладный ветерок всеми миллиардами счастливых пупырышек на теле, уселся на собственную бамбуковую подстилку.

«Вот собственно, - все желания исполнились», - думал он, разглядывая ленивые почти штилевые, лижущие ступни водяные плески. «А ведь ещё три недели впереди. Вот так сидеть и смотреть на горизонт», - сказал он сам себе вслух. И даже внутри себя усомнился в неизбежности такого вялого развития событий. Специально для этого, как слабое спасение, у него была припасена книга, которую он открыл и через несколько минут с протяжным вздохом закрыл. Что-то мешало сосредоточиться на чтении, на впитывании магического шифра букв. Этот яркий беспечный день, лежащие вокруг люди в ленивой неге. Продажные шезлонги под зонтиками, как всегда пустуют. Прозрачное до глубины космоса небо и маска искристой воды прямо перед глазами. «Какое тут чтение. Можно читать у камина, укрывшись пледом. В поезде под монотонное покачивание. В очереди к … врачу», - на этом места для чтения у Хмельницкого закончились.

Он огляделся вокруг ещё раз, и взгляд его скользнул по чрезмерно открытым солнцу телам, по нескончаемому широкому

пляжу с мороженым лотком и девочкой вылизывающей белую лысинку пломбира, по гигантским пончиками на круглом блюде в руках крикливого негра, по верблюду, вдалеке катающему промеж двух своих классических горбов всех очарованных экзотическим равнодушием животного.

Взгляд его упёрся в мыс, выступающий слева за высотными зданиями близкого города и корабликом под старину с тремя алыми парусами надутых щёк. «Нужно будет вечером съездить в центр, - подумал он, - пива выпить. А сейчас просто полежу».

Развернулся и лёг на живот. Он уже хотел подложить книгу под голову, как это сделала его ближняя соседка, тучная женщина, наблюдавшая с высоты литературы, как её дочь носит пригоршнями воду в нарытую песочную ямку, как заметил её.

Она якобы спала на полотенце, чуть впереди, и когда мимо неё проходил чернокожий парень со своим блюдом, открыла глаза и окликнула разносчика. Он снял с самого верха одного коричневого уродца, политого застывшей розоватой пенкой, и подал ей обёрнутого салфеткой. Она хотела уже откусить запретное лакомство, широко открыв рот, и одновременно протягивая улыбчивому фиолетовому негру нетерпеливой кистью деньги, но заметила на себе чужой взгляд, и отвернулась.

Хмельницкий смутился, опустил голову на книгу, но так, чтобы один открытый глаз сквозь ресницы мог её видеть.

Она странно привлекла его внимание. Вроде совсем не молода, но с достаточно правильной фигурой. Вот рядом с ней лежат почти такие же образцы женственности и даже гораздо привлекательнее, но он смотрел только на неё. И почему-то чем дольше смотрел, тем сильнее начинало щемить где-то под ложечкой. «Вот так сразу, в первый день, - думал он, - ну, нет, пожалуй, нужно пропустить. Это слишком, не ко времени. Да и вообще!» А что вообще? Хмельницкий сам себе раскрыть не смог и уже было отпустил наблюдение одним глазом, и уже даже искупался несколько раз, уговаривая себя не смотреть в эту её обязательную сторону, но постоянно находил там свой бесхозный взгляд, и когда собирался пообедать, напоследок вытирая полотенцем голову, всё-таки скосил глаза на её место, уже по-привычке, приобретённой и ставшей устойчивой за последний час.

Любительницы пончиков не было. Он выдохнул что-то обязательное и вдохнул воздух свободы. «Хорошо, что не нужно ничего предпринимать, - рассуждал он, разминая голыми ступнями, горячий песок к выходу с пляжа, - пообедаю и обратно. Только пойду в другое место».

Столовую он выбрал самую ближайшую к морю, хотя никогда в ней раньше не принимал пищу, предпочитал закрытую на другой стороне улицы. А сейчас сидел за столиком, распахнутый пыльному пространству рядом с дорогой, и озирался по сторонам, совершенно невнимательно относясь к долгожданному обеду. И когда понял, что высматривает её и в очереди к кассе на раздаче, и за столиками, сам на себя обиделся. «Вот, ну надо же, что за наваждение! Этого мне только не хватало!» Но после обеда, почему-то прогулялся по сосновому парку рассаженному вдоль единственного проспекта, где, как ему показалось, должна была прогуливаться и она. Но через какое-то время спохватился и отправился обратно к воде, сдерживая свою торопливость и вдруг вспыхнувшую озабоченность, вызванную её отсутствием.

Здесь в царстве песка и солнца, между палаткой напитков с дымящей свою бесконечную сигарету в её тени аморфной буфетчицей, и клозетом в железном разнополом домике, под охраной философски настроенной странноватой женщины, которая, собирая туалетную дань, и почему-то всегда бесцеремонно спрашивала у посетителей о количестве детей, Хмельницкий задержался. Протянул положенное сборщице дани и получил вопрос. Он ей и прошлый год отвечал, что дочь давно выросла, но в этот приезд безучастно мотнул головой, обозначая этим кивком ни да, ни нет. С дочерью он уже давно не общался. Ему не нравилась её коттеджно-семейная история с мужем, пристрастившимся к бизнесу и честно не понимавшего значений слов «совесть» и «добро». Не желал он видеться и с бывшей женой, присутствовавшей там же на окраинах безрассудства, от одного воспоминания о которой, капля холодного пота стекала от затылка по спине, напоминая о её женском маргинальном безумии. Теперь он старался даже не ворошить устоявшееся болотце памяти.

Хмельницкий поколебался на развилке судьбы, припоминая, что собирался в другое место. Но ноги сами потащили его туда, где он был утром. Пришёл, осмотрел пустующий песчаный пятачок, вот и мокрая ямка в песке. Искренне посмеялся над своей доверчивой выдумщицей-душой и после продолжительного купания, смело разлёгся почти на том же месте, где давеча она ела пончик.

«Вернулись?» - услышал он далёкий, вполне уверенный в себе женский голос откуда-то сверху. Но Хмельницкого охватила послеобеденная дрёма, да и мало ли кто и что вокруг говорит. «Вы же сами никогда не подойдёте, - голос опустился ниже и расположился совсем рядом, - приходится всё делать за вас». Нос принял еле уловимый запах, толи мыла, толи шампуня и ещё чего-то необыкновенно знакомого и настойчиво волнующего. Он открыл глаза и вместе с яркими лучами сквозь блёстки полусонных ресниц, увидел близко силуэт женщины.

Потревоженный, сел на своей подстилке и провалившееся вдруг сердце, ласково заныло - это была она. «Я Света, - сказал всё больше проявляющийся силуэт женщины весьма дружелюбно, - а ваше имя?» «Хмельницкий», - попытался быстро ответить он. Света улыбнулась и несколько театрально произнесла: «Ну, не нужно так стесняться, товарищ Хмельницкый, достаточно было имени». «Тогда Вадим», - торопливо скорректировал ответ Хмельницкий и почувствовал, как изнутри нагревается лицо. «Ладно, будем считать, что знакомство состоялось. - Сказала спокойно Светлана, - Купаться идёте?» «Да, - несколько обречённо произнёс он, поскольку ещё не отошёл после последнего затяжного ныряния, но тут же поправился, - да, да, конечно! Купаться, обязательно купаться!»

Уже через час они разговаривали, словно знали друг друга с детства. И детство это играло их воспоминаниями, то тут, то там показывая идентичные, иногда совсем совпадающие места: одинаковый молочник в руках у бабушки, берёзовая роща с русскими песнями, изгиб реки и туман на утренней рыбалке, тропинка из прочитанных книг, равенство школьных выпускных. Потом он рассказывал ей, как устроен внешний видимый мир, и по какому образу и подобию устроен его мир внутренний. Она слушала, сидя на полотенце, вытянув стройные персиковые ноги, оперевшись сзади на две худенькие руки, немного прогнувшиеся в несгибаемую сторону, и снисходительно молчала, подставив лицо солнцу. А он говорил, поглядывая незаметно на скрытый купальником явный холм внизу её живота, почти лаковое бедро, маленькие аккуратные коленки, похожие на две перламутровые крышечки от раковин. Иногда он добирался блуждающим взором до округлых чашек купальника, они выглядели как большие прикрытые, чуть обиженные, веки, с тонкой улыбкой волнующей складки на голом животе, и начинал чувствовать головокружительную истому, сбивался с мысли и наконец, замолчал.

И вдруг, словно она поймала его за руку, когда он потянулся за запретной сладостью за только что накрытым праздничным столом, будто уличила его за взгляд, устремлённый в тайное, запрещённое приличиями, место. Светлана спросила, обыденно, без тени какого-либо лукавства: «Хочешь меня?» Вадим не ожидал такого прямого и меткого попадания в цель, но сквозь молоток сердца, и сахарную пудру в глазах ответил честно и тихо: «Да!»

Когда она повела его за руку, ни слова ни говоря, в дюны, он мучительно соображал, как это всё будет происходить, ведь вокруг столько людей. Почему-то только эта неуместная мысль сейчас вертелась в его несколько захмелевшей от дерзкого предложения голове. Но песчаные холмы были пройдены, и это была совершенно другая дорожка без деревянных настилов и ларьков, без горелых кафешек и вереницы людей. Вот и песок закончился. Зелёные, с жёлтыми залысинами кусты акации преградили путь. «Неужели здесь?» - подумал он с явным недоумением. И видимо так громко, что его пугливые мысли услышала она. Светлана посмотрела на него с удивлённой улыбкой и вдогонку его страху сказала: «Конечно нет. Здесь бывший пионерский лагерь. У меня там палатка».

Они миновали и акацию по какому-то секретному утоптанному ходу промеж колючих веток и оказались в замкнутом мире брошенного сада. Везде виднелись следы запустения. Проросшая сквозь плитки дорожек высокая трава, покосившиеся обезвоженные поилки, когда только ртом ловишь густую нить воды в жару, пришедшие в какую-то джунглевую безысходность зелёные насаждения вокруг кирпичных корпусов с узкими тропинками к когда-то парадным широким входам.

Она, словно давала разглядеть мир, в котором присутствовала. Они медленно прошли по главной аллее лагеря, превратившейся почти узкую дорожку. Прошли мимо флагштока с облезлой синей краской и рухнувшей помпезной трибуны такого же цвета. На поляне перед ней (ещё кое-где были видны давно утоптанные места построения) пронизанные полусухой травой пропитанной солнцем. Здесь когда-то гудели горны и маршировали пионеры с речёвками. Хмельницкий даже задержался, вроде отдавая дань этим знакомым событиям. Поляну ограждал двойной ряд кипарисов, видимо в те времена ещё моложавых, теперь же это были стволы в два обхвата, почти закрывшие своими жадными до простора ветвями выцветший плакат с красным серпом и молотом. На нём всё ещё виднелась чёткая надпись «Слава КПСС». За плакатом, в тени кипарисовой аллеи, прямо на земле стоял старый развалившийся диван забавной полосатой расцветки и два таких же прислуживающих кресла, доживающих свой мебельный век в обществе иногда забредавших сюда выпивох. Полированный столик на колёсиках, перед садовым гарнитуром, был уставлен бутылками и пластиковыми стаканчиками.

Мимо, в застывшем зное, проплыл медпункт обозначенный красным крестом над дверями и мокрыми купальными тапочками на растрескавшемся пороге. Светлана уловила его взгляд и прошептала: «Здесь отдыхающие живут и в корпусах тоже. А я там», - и показала на дальний закуток территории, проросший соснами насквозь. Под их тенью стояло несколько усыпанных сосновыми иголками легковых машин и ярких домиков-палаток разных размеров на некотором удалении друг от друга. «Вон моя жёлтая», - кивнула она в сторону сосновой рощицы. Они свернули с главной аллеи и прошли мимо душевых кабинок, где на пластмассовом стуле сидел, вытянув ноги мужчина, опустив сонный подбородок на рыхлую грудь, из под надутой пузом майки выглядывало её сизоватое наполнение. Он дремал, и на его ноги из покрывшейся капельками испарины железной трубы бил тоненький фонтанчик радужных капелек.

«Охранник», - пояснила Света и расстегнула молнию на пологе палатки.

Внутри тканевого домика было жарковато, но просторно и в меру светло, ярко пахло смолянистой сосной и сеном. Светлана усадила Хмельницкого на надувной матрац и стала нетерпеливо стягивать с него футболку, а он, пройдя сквозь её тесный хлопковый коридор, дождался, пока освободятся руки, и уже сразу стал держать её дурманящие, пахнущие копчёным летом и солью бёдра, пока она расстёгивала пляжный халат.

Он вдруг почувствовал, что она его жена, с которой он прожил многие годы, так естественно и по-домашнему всё произошло. Она уже полуодетая распоряжалась небольшой газовой плиткой и туркой. Запах кофе перебил все ароматы заброшенного сада и когда его губы пригубили чёрный кофе без сахара, он понял что лежит в собственной постели, а тот номер, где-то в гостинице, вовсе и не его номер, а какого-то другого человека, которого он знает, но его больше нет. Ему так ничего не хотелось говорить, двигать языком, но молчание затянулось и только ради того, чтобы услышать её, иногда трескавшийся на поворотах фразы, мелодичный голос, он спросил, вспомнив вдруг философски настроенную женщину – распорядительницу пляжного туалета. «А у тебя есть дети?» Она тоже сделала глоток и ответила с усталой паузой: «Двое. Уже выросли. По внукам, я уже трижды бабушка». «Ну, на бабушку ты совсем не похожа», - попытался пошутить Вадим. «Товарищ Хмельницкый, вы наверняка не знаете женских тонкостей, но у нас всё происходит в один день. Вчера ты была женщиной, а следующим утром уже старая и дряхлая бабка», - с какой-то иронией и скрытой досадой ответила Светлана. Хмельницкий ничего не понял и поэтому решил сменить незнакомую тему.

Он позвал её поужинать, а она не отказалась. Приняла это предложение с видимой опаской и перед выходом из палатки сильно сжала запястье Вадима, будто бы это новое и страшное – еда вдвоём. Но он поцеловал её в пахнущий чем-то родным пушистый висок, и её рука доверительно скользнула в его ладонь. Она снова повела его по заброшенному парку бывшей пионерской жизни.

Сонного охранника уже на месте не оказалось. Одно лишь мокрое место рядом с пластмассовым стулом и радужка из мелких капелек над ним. Они снова вышли на пролитую солнцем главную аллею лагеря, но повернули не к морю, а в другую сторону. «Я если честно, думал, что нам придётся обходить по пляжу», - изрёк Хмельницкий. «Здесь есть калитка прямо на проспект. Открывается легко», - Светлана потянула его за собой. Попавшаяся на пути, увитая плющом, лагерная столовая с надписью над заколоченным входом «Мойте руки перед едой» и рядом «Чистота – залог здоровья», зияла выбитыми пустыми глазницами окон второго этажа. «Такое впечатление, что мы попали в фильм про апокалипсис, - сказал Вадим, - так и видится, что сейчас из кустов выскочит какой нибудь оживший пионер». Светлана улыбнулась: «Я привыкла. Здесь тихо». Они подошли к частоколу могучих кипарисов и уже за ними виднелся непроницаемый железный забор. Калитка тоже была глухая, с одной лишь дыркой в районе щеколды, чтобы открывать с улицы. Она отодвинула засов, и они вышли прямиком в сосновый парк, где сегодня поле обеда не находил себе места Хмельницкий. Он удивился, и капелька восхищения самим собой проявилась где-то у него внутри. Он вдруг понял, что почувствовал её. Она ведь была совсем рядом за этим железным забором и частоколом из могучих кипарисов. Теперь ему даже страшно было представить, что всего этого могло и не быть, поверни он на пляжной развилке судьбы в другом направлении.

Они сидели в его любимой крытой столовой на другой стороне оживлённого проспекта и в шаловливых красках описывали своё знакомство. «А ты, а ты - все глаза на меня проглядел, - смеялась Светлана, держа надкушенное бисквитное пирожное в руке, и вытирая оттопыренным мизинцем с пятнышком красного лакового ноготка крошки в уголках губ, - я думала, ты меня просверлишь своим взглядом». «А мне казалось, что я всё делаю незаметно, - потирал смешливый подбородок Вадим, - не пойму, как так получилось. Я будто бы тебя узнал». «То есть, ты хочешь сказать, что мы были знакомы раньше, но потом напрочь забыли друг друга, а теперь вот на тебе – встречай родственников!» - она еле сдерживалась от приступа смеха, плечи её тихонько вздрагивали, а смешинки ловила прикрывающая ладонь. «Как-то так!» - всё-таки прыснул он задорным соком от разыгравшихся хохотливых флюидов.

Ужин подходил к концу. За витринными окнами столовой собирался оранжевый вечер, и посетители вокруг за столиками поменяли имидж с семейного сдобренного детскими капризами на молодёжный с вином и азартными разговорами. Они вышли сквозь вертящуюся стеклянную дверь с остатками красноватых закатных бликов, плавающих в стекле, в неподвижный, чуть липкий воздух улицы. И тут же включились белыми туманными кругами фонари, словно ожидали их появления.

Хмельницкий вдруг почувствовал необыкновенный прилив сил, могучий прилив сил. Ему хватило лишь одного её запаха волос, лишь прикосновения к тёплой руке, лишь ставшей вдруг притягательной линии подбородка. Он почувствовал, что она тянет его за руку в свою сторону и сказал, чуть не захлебнувшись в собственных чувствах: «Ко мне ближе отсюда!»

Видно было, как что-то вроде сомнения прошло волной по её лицу, но она ничего не возразила и как-то непривычно поддалась его мысли. Они зашагали мимо магазинчика с жёлтыми окнами по обе стороны распахнутой двери, возле которых пара подростков жевала сухарики из хрустящих ядовитого цвета пакетов. Пошли по пустынной кипарисовой аллее, медленно прилаживая шаги к друг другу. Звёзды брызнули на иссини-чёрном небе золотом южной магии. Половинчатая луна выплыла из-за сияющего всеми окнами высотного корпуса местного санатория. Они молчали. В тени квасного ларька с опушенным забралом прилавка, он развернул её к себе и, исследуя губами солоноватую кожу на её лице, попытался добраться до заманчивого изгиба шеи, примеченного ещё в столовой. Она не сопротивлялась. Лишь грудной удовлетворительный стон, ещё больше подхлестнувший его нетерпение, уловил слух. «Пойдём быстрее, я тоже человек», - прошептали ему в ухо ещё влажные от поцелуя губы.

Во дворе гостиницы играла музыка, дымил мангал и за столиками перед входом сидели несколько отдыхающих давно уже перешедших на братское общение. Они прошли мимо почти незамеченные, если не считать собаки, поднявшейся им навстречу и завилявшей хвостом.

«Я в душ», - первым делом сообщила она и, сбросив туфельки скрылась за полупрозрачной дверью, словно приехала вместе с ним, и давно тут обосновалась. Хмельницкий с высоты роста просто упал на кровать, и, качнувшись на мягких пружинах матраца, замер в блаженном оцепенении.

Вот кончила литься вода и разомлевший, чуть приглушённый голос попросил полотенце. Вадим порылся в своей ещё не разобранной с утра сумке и вместе с полотенцем подал ей свою рубашку для парадных выходов в город, как он предполагал. И только потом увидел, что здешние полотенца ему принесли, и они лежали на тумбочке возле кровати.

«Ох, хорошо, - сказала она низкими томными нотками, - у нас в лагере только тёплая вода, а то и вообще холодная. Так что я сегодня совсем счастливая!» Светлана включила фен в розетку рядом с зеркалом и, перебрасывая мокрые волосы из стороны в сторону, стала их обдувать горячим воздухом, расправляя их растопыренными пальцами, как расчёской, оголяя подчёркнутую милыми ложбинками шею. Вадим наблюдал за ней, лёжа на кровати, заложив руки под голову, потому что длинны импровизированной сорочки, едва хватало, чтобы прикрыть распущенные бёдра и при любом движении его рубашки в сочетании с женским телом у него щекотало в груди, сладко и непристойно.

«Я всё вижу, - сказала Светлана, не отрываясь от дела, - но мне это нравится. Иди тоже смой с себя пыль пионерских веков, а то я сейчас закончу, и у тебя не останется времени». «Какого времени?» - Разгоняя фиолетовые круги желания в глазах, спросил Вадим. Светлана повернулась, выключила фен, игриво закрыла одну коленку другой и театрально произнесла: «Товарищ Хмельницкый желает быть растерзанным голодной амазонкой в таком виде?» Вадим спохватился и с каким-то торопливым остервенением бросился намывать своё тело.

В душевой везде были её следы: осиротевшее, но волнующее платье на вешалке у входа, откровенное нижнее бельё, развешенное на горячем полотенцесушителе, мокрое и аккуратное, влажная запотевшая плиточная стена с отпечатком её ладони. У него даже чуть-чуть закружилась голова толи от нахлынувшего восторга, толи от ощущения, что она здесь, в комнате, где снова зажужжал фен, и она его ждёт.

После своего румяного выхода, с парной кожей, еле тронутой скользким полотенцем, он застал её, сидящую на кровати, в подушках со сложенными аппетитным зигзагом ногами, с пультом от телевизора в руке. Она смотрела на пиксельном экране мелькающие в полутьме прикроватной лампы новости, и когда он появился из-за угла душевой, повернулась к нему лицом, с пушистыми надутыми воздухом фена волосами.

«Иди ко мне. Иди скорей», - сказала она, без тени любовного трепета. Так запросто, словно это было сейчас необходимо не только им обоим, но и кому-то третьему, пристально следящему за ними и оценивающему их внезапное притяжение. Он подошел и тут же провалился в её опытные руки, соскучившиеся руки. Он и не знал, прожив почти половину своей жизни, что такое бывает, что так женщина может быть женщиной.

Утро началось, когда из-за неплотно задёрнутых гардин, солнце начало просовывать свои пыльные лучи. Она встала, ощутила мягкими тёплыми ступнями прохладный плиточный пол, вздохнула, огляделась, но ни нашла никакой обуви, раскрыла занавеси, открыла окно, впустив лёгкую волну тёплой прохлады. И он сразу стал наблюдать за ней, лёжа с закрытыми глазами, мысленно проделывая весь её путь по ещё не проснувшейся комнате.

Вот она попила воды из графина, непривычно звякнув стеклянной крышкой, босиком, подгибая ступни от холодного пола, прошла в душевую. Там пошумела ретивым туалетным бачком и шершавой водой. Вернулась вместе с замершей тишиной, и он уже было хотел открыть глаза, понимая, что она стоит рядом и смотрит на него спящего. Но вдруг почувствовал её ладонь у себя на лбу и губы коснувшиеся щеки. «Хватит за мной следить, - сказала она с умиротворённой нежностью, - я никуда не убегу, я с тобой».

«Как ты это всё видишь? – спросил он, раскрывая свою хитрость вместе с веками, - будто слышишь меня изнутри!» «Конечно, слышу, ты же сейчас мой. Вот уйдёшь от меня, и я перестану тебя чувствовать», - она залезла к нему под простынку и, наслаждаясь прикосновениями, прислонилась к его телу всем, чем смогла достать. Частью руки, частью бедра, прохладной щекой и Вадим опять вспыхнул, снова налился, как спелый фрукт и лопнул у неё в руках, постепенно съёживаясь от удовольствия. А через несколько минут, когда голова восстановила своё шаткое равновесие, он лежал и думал, обнимая её послушное тело, что последние несколько лет, ему совершенно некого было так любить.

Сегодня ему хотелось сделать для неё что-то особенное, и он предложил Светлане экскурсию, на которую сам давно мечтал поехать, но одному, видимо, не имело смысла ловить столько впечатлений и который год всё откладывалось. Но теперь! Теперь это решительно было необходимо.

Уже через час, проживая по пути свои яркие минуты, наполненные милыми словечками и пикантными прикосновениями, они завалились весёлые и румяные в палатку, пропахшую одинокой ночью, чтобы сварить кофе и отправиться на пляж. А уж потом, напитавшись морем идти выбирать поездку в экскурсионное бюро. На этот раз Хмельницкий, уже обласканный и носивший на лице глуповатый налёт влюблённости, смог спокойно рассмотреть внутреннее убранство её жилища. Он сразу приметил матерчатый шкаф на молнии, небольшой холодильник принятый им ранее за тумбочку, чуть поджавший алюминиевые ноги раскладной столик, изображающий кухню и двуспальный надувной матрас, заправленный под резинку простынёй с комком шерстяного пледа посередине. На брезентовом полу в изголовье лежала книга с острым пальмовым листиком закладки. Он перевернул и удивлённо прочитал название: «Посмотри на Арлекинов». Хм! А я как раз перечитываю «Прозрачные вещи». «Я знаю, - ответила Светлана, - Я твою книгу ещё вчера приметила, когда ты её читать пытался, оглушённый морем» - «Ах вот как!? И ты за мной наблюдала?» - «Само собой, мне же нужно было выбрать себе жертву!» - «А вдруг бы я не вернулся» - «Ты бы вернулся! Я даже не сомневалась» - «Почему такая уверенность!?» - «Потому что я тоже тебя узнала» - «По книге?» - «А хоть и так!» Она подала дымящуюся чашку Вадиму и сама сделала глоток. «Я не понимаю, как так получилось, но это самое значительное везение в моей жизни», - сказал Вадим, разглаживая языком по нёбу горьковатый вкус кофе. «И в моей», - ответила она приятным эхом. «Однако хватит выяснять сопливые страсти. У нас впереди важное дело и глубина, куда я должна с тобой нырнуть, есть у меня такая забавная мечта. Дельфинов не боишься?» Хмельницкий отрицательно мотнул подбородком.

Поначалу резинка от пучеглазой маски сильно давила под самым носом, но потом боль притихла и одеревенела. А когда он в прозрачной невесомости взял Светлану за руку, отстав от сопровождающего водолаза, то и вовсе забыл о ней. Под животом в толще всё увеличивающей водяной линзы, проплывали гипертрофированные валуны с расчёсанными подводными течениями песчаными прожилками, пучки колыхающейся грязной зелени. Уже любое появление новых донных форм начинало щекотать нервы. Довольно приличных размеров стая рыб, как в увеличительном стекле проплыла рядом, шарахнувшись в сторону, от неизвестно какой опасности. Светлана притянула его к себе, и, выпустив через дыхательный клапан пучок журчащих пузырей, показала на что-то рукой за его спиной.

Если честно, то Хмельницкий думал, что ни с какими дельфинами он не встретится. Это было что-то из области «ждали, ждали, а они не пришли». Но когда он обернулся вслед за стремительно ускользающей стаей полупрозрачных кефалей, то с обширных холодом в сердце, разлившимся по телу до самых ласт, он увидел совсем рядом со своей головой любопытный клюв дельфина. Эта громадная махина, не совсем похожая на рыбу, игриво сделала вокруг их пары круг и выпрыгнула наверх, шлёпнувшись обратно с пузырями и детонацией, словно в воду уронили трёхдверный шкаф. Потом появился ещё один такой же юркий житель здешних глубин, и они стали гоняться за друг другом, удаляясь и приближаясь, как нереальные опасные торпеды. Того и гляди проткнут тебя насквозь! Сопровождающий инструктор сделал знак, что время заканчивается и показал, чтобы плыли обратно. Хмельницкий тут же с радостью начал выполнять его указания, не смотря на то, что Светлана дёргала его за руку и пыталась задержаться. В конце концов, они вышли спинами на берег и когда сняли маски, она визжала от восторга и удовольствия, как обрадованный ребёнок, получивший, то, что хотелось.

«Спасибо, спасибо! – Лепетала она уже сидя напротив него в кафе со стаканом колы в руке, - Спасибо, что ты со мной пошёл! Я бы одна никогда! Ух, до сих пор поджилки трясутся!» «Да уж…», - промямлил Хмельницкий и заулыбался, наконец, своему адреналиновому шоку. «Правда, они прекрасные!?» - Выдержав глотательную паузу, сказала Светлана. «И опасные!» - Добавил сомнительное прилагательное Вадим. «Ну, ладно, ладно, не опаснее меня в любовных играх!» - Светлана скинула с ноги под столом туфельку, и он почувствовал, что её шустрые пальчики нажимают ему сквозь шорты всё больше набухающий ком между ног.

«Завтра твоя экскурсия, - сказала по-деловому Света, потягивая колу через полосатую трубочку, словно под столом ничего не происходило, - а сегодня «секс на пляже»,… ближе к вечеру,… я думаю». На дне стакана заурчало. Она поставила его, демонстративно наклонилась к нему через стол и прошептала с томным раскладом слов: «А сейчас мы идём в город. Гулять. Вставай!» И добавила с милой улыбкой: «… если можешь».

Вадим поднялся со смущённой совестью и от набрякшей мужественности в клетчатых штанах ещё какое-то время прикрывался барсеткой под её смешливые взгляды. Но скомканное удовольствие от подводной прогулки с дельфинами испарилось, и даже появилась некая гордость за себя: за свою нечаянную смелость, испуганную выдержанность, примолкнувшую от страха тактичность. Из всего этого складывалась его случайная привлекательность для её восприятия мужчины. Он и сам внезапно в себе обнаружил эти качества, странно проявившиеся, помимо его воли, и ему стало приятно, что они есть. Особенно его вдохновляли её глаза. Таких волнующих, живых, и всё моментально понимающих с искрящихся желанием водоворотом зрачков, всегда уносивших Вадима на самое пекло страсти, он ещё не встречал.

Вечереющий город встретил их запахами кофеен и мангальных ресторанчиков. В парке аттракционов гремела современная музыка, отпугивающая предыдущие поколения и увешанные лампочками гигантские качели на пиках своих зависаний в чернеющем небе, плавно охали, пристёгнутыми к её массивному телу любителями запредельных ощущений. «Надеюсь, мы не станем рисковать здоровьем на этой качающейся палке смерти?» - спросил с шутливой надеждой Вадим. «На этой нет. Довольно однообразное удовольствие. А вон на той - да», - Светлана показала пальчиком на вдруг вынырнувшее в пространство освещённого прожекторами неба гигантское колесо. Крутящаяся платформа с расположенными по её зарешёченному радиусу пыточными кабинками, стала подниматься на массивной коленчатой ноге, разбрасывая своей центробежной силой залихватские крики и почти предсмертные визги. И Вадим уже смирился с этим внутри себя, как только понял, что деться ему некуда от этого тошнотворного мероприятия. И потом, нужно теперь уже держать планку достигнутого уважения. И чтобы не показать свою тревогу по поводу предстоящей пытки верчением на сомнительной железной ноге, он сказал, указывая на жилые высотные дома по соседству: «Как тут люди живут в таком шуме и гаме? Это же просто невыносимо: музыка, крики». «Я в курсе, - ответила Светлана, настойчиво потянув его за руку к аттракциону, - в этом доме и в соседних, квартиры часто продаются. Но нам сейчас не до этого».

К своему удивлению на этой вертящейся адской машине Вадим не поймал никаких отрицательных эмоций. Наоборот его захватил азарт и какое-то залихватское чувство вседозволенности. Он также с удовольствием орал, заглушаемый гудением металлического монстра и когда смотрел на Светлану, словно застывшую с открытым ртом в соседней люльке и глазами устремлённым куда-то в центр вселенной, понял её необыкновенную выдумку.

Ему вдруг показалось, что он понял её всю: эти смелые порывы к опасности, добыча удовольствия там, где его найти крайне сложно, стремление жить, словно этот день последний в череде последних дней, словно этот миг больше никогда не увидит свою копию. Вадим мысленно остановил непрерывно вращающееся пространство вокруг себя. Отключился. Впал в свою, только ему присущую тишину, и в этой безмолвной пустоши вдруг увидел её – слабую, озирающуюся по сторонам в поисках кого-нибудь, и протянул ей руку. Она испуганно посмотрела на него, но приняла ладонь.

Он открыл глаза, когда движение снаружи его образа замерло, и противный холодок в груди сначала ослаб, а потом и вовсе испарился. Вокруг довольные отдыхающие вылезали из своих люлек, пошатывались, кто-то упал, сражённый своим же вестибулярным аппаратом, кого-то звучно вырвало, едва он ступил на ровный пол аттракциона. Но в целом, извлечение согласившихся на этот жуткий эксперимент, проходило спокойно, даже весело.

«Фух, - сказала она, уже сидя на лавочке, - я бы сейчас чего- нибудь выпила. Конечно, неплохо повертелись, но дельфины лучше!» - «Движение считается абсолютным философским понятием, будь то: верчение, качение или убегание», - Вадим взял её за руку, как только что в своей пустоши, и она склонила голову на его плечо. «Наверное, я просто боюсь остановиться», - сказала она растерянно, словно испугавшись собственных желаний. «Это ничего, - поддержал её Вадим, - ты ещё и меня заодно катишь, как Сизиф свой камень». «Ну, уж прямо и камень! - Светлана толкнула кулачком Вадима в бок, - Хотя нечто каменное в тебе присутствует».

Потом они сидели в летнем кафе, сразу за столиками, отгороженными от проезжей части кустами в кадках, двигались парадные авто с иллюминацией фосфоресцирующих фар и интимными красными фонарями в противоположную сторону. Воздух вокруг остановился, ни ветерка и лишь навязчивые запахи напирали отовсюду. «Терпеть не могу, как пахнет шашлык! Этим запахом отравиться можно. И столько людей вокруг, я всё-таки люблю уединение. Допивай и пошли отсюда», - Светлана вылила в рот полбокала вина и дождалась пока Вадим сделает тоже самое. «А я бы погрыз мяска, - ответил он раздосадовано, - после этой круговерти, что мы сегодня пережили, очень есть хочется» - «Хорошо! Я сама тебе приготовлю. У тебя в гостинице есть кухня?» - «Обязательно. Правда я там ещё ни разу не был» - «Вот и славно, будет повод посетить».

Они вышли из кафешной загородки на празднично переливающийся мокрый асфальт с неизвестно откуда взявшейся лужей посереди улицы. В её тёмной поверхности, вдруг вспыхнул отражённым светом салют, с треском разломившийся где-то над головами. В магазине продуктов с полупустыми полками и огромной очередью к кассе, на этой же улице, мяса не оказалось, но им посоветовали пройти по адресу: (совсем недалеко, там всегда великолепная баранина). И пройдя несколько тёмных улиц вглубь квартала, освещённых лишь аристократичными витринами, они нашли эту лавку, с лестницей под цоколь многоквартирного дома.

Внутри, в тускло освещённой комнатке, оказался пустой дощатый прилавок, за которым виднелся разделочный пень с воткнутым в него топором, крепко пахло лавровым листом и мясным харчевым бульоном. Тут же из проёма завешенного измятой парчовой занавесью, я вился худощавый армянин в синем дерматиновом переднике, тщательно стираном, но в бурых разводах. «Эи, какои мясо вибирать будишь? - Спросил он с широкой улыбкой, - Тиолько чито свежий барашка раздэлал». Светлана заговорила с ним на армянском, отчего худощавый сделался сразу каким-то послушным и от радости, светившейся на его смуглом лице, стал исходить тончайший запашок уважения к якобы «своим». Им принесли лучшие кусочки мяса. Вадим отдал совсем немного денег. И они поднялись обратно на тёмную улицу.

«Откуда язык знаешь?» - Поинтересовался он у Светланы. «Я же филолог. Так, довелось попрактиковаться однажды» - «Да, ты просто полна тайн!» - сказал Вадим шутливо. «Ты ещё мясо мной приготовленное не пробовал!» - таким же тоном ответила ему его необычная спутница. «Кстати, а ты-то у нас кто?» - Она остановилась и посмотрела ему в глаза. «Учитель литературы», - как-то безрадостно ответил Хмельницкий. «Понятно, коллега значит!» - «Рыбак рыбака…», - начал было Вадим. «Хватит молоть всякую чушь, ещё скажи «Укатали Сивку крутые горки». Вадим хохотнул, и они двинулись дальше.

Идея совместного кухонного тет-а-тет, так захватила их, что был забыт и «секс на пляже», и прогулка по ночному берегу до палатки (всего-то километра два от центра). Всё это было отложено до свободных окон в расписании наших отдыхающих.

Под массивным профнастильным навесом кухонного дворика было людно. Сновали между столиков дети. У плиты орудовали сразу несколько хозяек, переставляя с место на место крышки от кипящих кастрюлек. Затёртый в угол на самую неудобную конфорку, одинокий мужчина варил два яйца в алюминиевом ковшике. В воздухе смешивались кофейный аромат и пар от варёной капусты.

Вадим нашёл заспанную администраторшу этого вертепа и уточнил, в какой из плит работает духовка. Когда сонная девица в розовом кимоно, удалилась, равнодушно показав, как вертятся ручки на плите, Светлана занялась маринованием мяса, одновременно разговаривая с женщинами, которых она до этого никогда не видела. Слышался смех, шутки по поводу непростой женской доли и тяжкого отдыха, на котором муж вместо ребёнка. «А мой вот мяса на ночь глядя захотел», - услышал он краем уха её необходимую в этой курортной кутерьме фразу, и сразу нашлись и специи в хозяйских коробочках и прекрасный противень. Одна из сердобольных хозяек даже выдала Светлане какие-то соусы для запекания: «Всё равно не съедим до конца отпуска!»

И только когда они оба сытые и чуть пьяные (была куплена и бутылка мадеры) лежали в номере гостиницы на кровати и деревянными зубочистками, доставали лакомые кусочки из натруженных зубов.

«Да, это просто мясной шедевр!» - Попытался похвалить Вадим Светланину стряпню. Но она не отреагировала, а лишь тихо спросила, лениво выговаривая слова: «А у тебя дети есть?» - «Да Дочка» - «Не хочешь, не рассказывай» - «Не хочу. Чужие они для меня, не из моего мира. Я ей будто бы помог с неба на Землю переместиться и на этом всё закончилось. Тебя когда-нибудь били сковородкой по голове?» - Вадим повернулся лицом к Светлане. «Нет, но пытались. У меня муж был алкоголиком», - всё также медленно ответила она. «Понятно!» - Вадим отвалился обратно на свою половину кровати. «Товарищ Хмельницкый, давайте спать…». Вадим хотел что-то ответить, но увидел, что Светлана просто отключилась и уже ровно дышит сном. Он тихо встал и совершенно счастливый выключил свет.

Утро раскрылось бурными ласками. И как гудел зарождающийся день за открытым окном, и раздувались занавеси пузырями, неистово пели сверчки в рассеянном свете. Потом грянуло солнце и гостиница начала оживать гулкими голосами в каменных коридорах. Захлопали двери, захныкали дети, шаги шаркающим шорохом заскользили к выходу. Потом всё стихло. Он и Она очнулись после стремительного в своей нежности утра. Лежали лицом вверх, взявшись за руки. «Давай ещё разок, - сказала без тени стеснения Светлана, - а то я как-то тебя не наелась». И Вадим снова стал набухать от этого её вкрадчивого голоса от тёплой руки под простынёй, от самого себя в ней, и это всё длилось и длилось, пока не лопнул шар желания, пока последний сдавленный крик не остановил его.

«Хмельницкый монстр!» - Толи в шутку, толи в серьёз, сказала Светлана, ожидая его уже одетая в коридорчике. Вадим лишь улыбнулся, довольный собой и своей мужской силой. «Ну, веди на свою экскурсию, что там у тебя за место такое тайное, заповедное, где «чистейшая вода смешана с прозрачным воздухом», - чуть иронично повторила она его рекламную фразу, сказанную ещё вчера.

Час тряски на автобусе под мерный речитатив экскурсовода с остановками: на пасеке, с бутафорскими ульями, где они пригубили чаю с приторным мёдом, и скорая вылазка на сыроварню с приставучим копчёным духом, где даже дегустация не смогла убедить их вкус, лишь поддали задора в эту топку горячих впечатлений. Но главное, к чему стремился Хмельницкий, уже который год, было ещё впереди. И когда автобус остановился на узкой горной площадке перед грубо вырезанными из деревянных столбов воротами с морёной паяльной лампой надписью, прибитой поверх этих столбов - «Лунные озёра», сердце поплыло в предвкушении.

Они спустились вниз по тенистому лесистому склону, где была приделана специальная лестница между мшистых валунов. Мимо лавки с горшками и открытками, до смотровой площадки, откуда было видно часть горной реки, опускающейся чашами с зеленоватой водой подсвеченной туманными лучами солнца и небольшими водопадами от одной водной лунки до другой. Снизу слышались детские задорные крики, и липкое горное эхо разносило звуки по гулкому ущелью.

«Вот это да, товарищ Хмельницкый! - Заворожённая видом Светлана остановилась, - У-у-ух, и правда не понятно где вода кончается и начинается воздух!» Над каждым небольшим озером ступенями спускающимся всё ниже и ниже, витало белёсое облако толи капелек, толи испарений и в гулком воздухе под аркой лесных крон с солнечными прогалинами, таинственно подсвечивающими зеленоватую воду и серпообразные пляжики из мелкой гальки возле каждой чаши. Купающихся людей было совсем немного, в основном детки, похожие на обгоревшие головешки и двое горных джигитов, полностью усатых, в семейных трусах, обсыхали на солнечном пятачке.

«У вас час на купание, - сказал спускающийся следом экскурсовод веренице людей из автобуса, - но учтите вода - ледяная».

В воду они заходили вместе, держась за руки, и когда ледяные чулки на ногах ослабили хватку, пустились в зеленоватое зеркало озера. Уже потом были и лазанья по водопадам, и ныряния с них в мерцающую глубину, и доставания дна горной чаши, где Вадиму посчастливилось вместе с пригоршней камешков, вынуть на поверхность зеленоватую монетку.

«Слушай, это такой кайф! - Говорила Светлана ему уже в автобусе, - Даже лучше, чем дельфины! Это зачтётся вам на небесах, товарищ Хмельницкый!» И Вадим тайно начал гордиться самим собой, скрывая полуулыбку на счастливом лице, и разглядывая пробегающие мимо пейзажи с высоты серпантина дороги с синими морскими заплаткам на горизонте, вознёсся в своих чувствах настолько, что чуть не пустил слезу.

К вечеру у Светланы поднялась температура, и сидели они как раз в палатке, ещё и после морского омовения. Светлана так тихо легла на матрас и укуталась пледом, что Вадим, занятый книгой, не сразу это заметил, а когда понял, что она вся горит - растерялся. «Перекупалась, наверное, - говорила тихо Светлана сухими губами, - подай ка мне вон там, в рюкзаке, косметичка с таблетками, а сам иди, купи водки и две баклажки минеральной воды. Давай Хмельницкый, не тормози».

Когда Вадим вернулся к своему больному счастью через калитку на проспекте, Светлана уже дремала. Лоб был мокрый, но холодный. Она сразу же поднялась, заставила его выпить полстакана «огненной воды», и нашла на закуску огрызок вяленой воблы. Хмельницкий грыз его с аппетитом, улавливая подступающее головокружение, и смотрел, как она сама себе натирала водкой шею и заматывалась свитером.

Этой ночью он грел её всем своим телом, и подносил воду, проклиная себя за дурацкую экскурсию. Ловил каждое её движение и случайный стон, а когда она проваливалась в сон, размышлял о будущем. О каких-то выстроенных по его понятиям последующим дням, где он был мужем Светланы, а она… оставалась прежней, застывшей в его воображении и он не знал, что с ней делать, и будет ли так всегда. Но одно он понимал точно, что полюбил эту женщину, и сейчас она была для него дороже всего на свете. Даже дороже его самого, но когда мысль доходила до самопожертвования, ради её детей, ради её самой, он останавливался и начинал обдумывать план дальнейшей жизни сначала, всё больше прижимаясь к её иногда дрожащему телу, а потом и сам забылся в набрякшем к утру усталом забытьи.

Она его разбудила ближе к обеду. Совершенно здоровая, позвякивая ложечкой в фарфоровой чашке. «Кофе, товарищ Хмельницкый, сегодня с сахаром». «Как ты себя чувствуешь?» -Спросил он, опуская губы в горячее. «Некогда болеть. Болеть - это преступление против нас! Поэтому вперёд, греться на солнышке. Солнышко завершит выздоровление». Она отпила кофе и приставила руку к его лбу. «А ты как всегда – монстр», сказала она с гордостью, разбавленной смешливым сарказмом.

Следующие два дня они отлёживались на пляже. Хмельницкий даже попробовал пончик, который бы никогда не стал употреблять, будь он один. Просто потому что стеснялся подзывать чернокожего разносчика. Ему казалось это неприличным вот так запросто протянуть деньги цветному человеку и взять у него из необычных розоватых ладоней, нечто похожее на эти самые ладони. А сейчас он запросто сидел и жевал это приторное чудо и был доволен, что не нужно никуда нырять, куда-то ехать, и что-то предпринимать.

«Есть ещё катание на банане или водных лыжах, - сказал он вслух и сам удивился смелости своего предложения, можно подняться в воздух на парашютном крыле или снять катер для рыбалки в море». Светлана оторвала взгляд от книги и посмотрела на него. «Товарищ Хмельницкый, вошёл во вкус?» - Спросила она язвительно. «Не то что бы очень, но второй день уже просто валяемся». Светлана закрыла книгу. «Во-первых, я боюсь высоты! Во-вторых, у меня, а возможно и у тебя есть морская болезнь. Ты об этом не подумал? Так что всё, что качается на волнах и поднимается в небо, идёт лесом и волосы назад». Хмельницкий хохотнул: «Какой прозорливый филолог! Что же нам остаётся?» - «Нам остаётся валяться на своих подстилках, пить вино и заниматься любовью», - и Светлана снова уткнулась в свою книгу. «А давай купим здесь квартиру, в тех домах, рядом с парком аттракционов. Я уже узнавал, они не дорогие и потом, шумят там только в сезон. Так что всё реально», - Сказал Вадим и сам испугался своих слов. «Всё-таки ты заболел», - ответила Светлана и снова приставила проверочную ладонь к его лбу.

Но уже через час они стояли около дома, где продавались аж три квартиры, и решали какую первую идти смотреть окнами во двор или угловую, потому что с видом на крутящееся колесо было решено вообще, не принимать во внимание. «Запомни, мы только посмотрим на свою возможную жизнь и уйдём. Ничего не обещай», - Светлана нажала на затёртую кнопку дверного звонка. Где-то в утробе дома раздалось мелодичное пиликанье. Потом Вадим нажал на него два долгих раза, до боли в подушечке пальца, пиликанье повторилось. И только после того, как они решили, что не «судьба», дверь тихонько приоткрылась, и в её тёмном проёме появилось разбуженное женское лицо.

«Квартиру смотреть?» - Спросило лицо, расправляя морщины движением нижней челюсти, и, увидев кивающие головы, приоткрыла дверь пошире. «Всё равно же не купите. Ладно, заходите. Чаем вас напою. Есть что-то в вас загадочное». Светлана с Вадимом переглянулись, понимая уже, что их ожидает что-то особенное, и друг за другом поспешили перешагнуть порог квартиры.

Хозяйка двухкомнатных апартаментов представилась, как Нинель. Это была полноватая дама с почти китайским разрезом глаз и миловидными чертами лица, больше напоминающими «джосено» (женщину – произношение на японском). Да и вся обстановка в комнатах звенела восточными нотками: палисандровая ширма с вырезанным поверх витражей цветного стекла деревянными бансаями, китайские пузатенькие вазы, сразу бросились в глаза, картина изображающая сборщиков риса в конусовидных шапках. Нинель заметила заинтересованные взгляды и пояснила: «Да, мой отец китаец. А квартиру продать, это так из области мечтаний. Ко мне уже лет пятнадцать покупатели ходят. Вот все на вас похожи. Придут, походят, посмотрят, поцелуются там, за ширмой, - при этом Нинель махнула рукой в сторону резных бансаев, - и до свидания. Так я решила теперь таких чаем поить, и мне не скучно».

Они сидели за круглым столом на толстой резной ноге. Нога изображала дракона, ползущего вверх по дереву, а второй дракон с другой стороны спускался вниз на одну из трёх опор. «Познакомились недавно, вижу, - разливая чай по китайскому фарфору с жёлтыми бутонами на чашках, продолжала говорить Нинель, - молодой человек, так и пышет жаром. А что? Такой разлюбовник и должен быть». «Ну, не такой уж я и молодой», - решил вставить свои несколько скромных слов Вадим, явно краснея. «Для меня вы все молодые!» - Нинель загадочно улыбнулась, а Светлана хмыкнула от напавшей на неё смешинки.

Потом Нинель рассказывала своим гостям, как она жила в Китае, как воевала во Вьетнаме, рассказала и о своих мытарствах в России и закончила свой сногсшибательный рассказ словами: «Так что любите друг друга и пока можете, не отпускайте, а квартира вам сейчас не нужна. У вас сейчас под каждым кустом квартира, пользуйтесь пока молодые».

Когда они вышли из пахнущего чьим-то обедом подъезда на солнечный тротуар, Светлана вздохнула глубоко и сказала: «Это было круче даже чем на «озёрах». «Да, уж…, - промямлил Вадим, - но идея была хорошая, с квартирой». «Мы бы не прожили здесь долго» - «Почему?» Но Светлана не ответила, а лишь показала пальчиком на пегого кота, незаметно подбирающегося к стайке воробьёв.

Вторую квартиру они смотреть уже не пошли. Что-то произошло в них после случайного рассказа этой вечной женщины, захотелось обратно на пляж, к морю, к солнцу, в палатку с мизерным холодильником. И они сначала выбрали палатку. А когда Светлана застегнула полог нетерпеливой рукой, то набросились друг на друга, будто не виделись целую груду лет. Почти столько же, сколько прошло в рассказе Нинель.

«Сегодня ты с таким отчаянием держал меня, словно это всё в последний раз», - тихонько произнесла Светлана, лениво шевеля губами. «Неужели такое действие возымел рассказ Нинель? А знаешь, на меня тоже произвело впечатление. Особенно Вьетнам! Эта кровь, пот. Я даже сейчас чувствую металлический привкус во рту» - «Я вдруг понял, - ответил Вадим, - как скоротечна жизнь и как краток миг любви» - «Ну, точно учитель литературы, - улыбнулась Светлана, - говоришь, как на уроке» - «А это и есть урок. Для меня урок. Я столько всего узнал через тебя. Я сам у себя в голове уже не помещаюсь. И моё желание тебя какое-то неизбывное, вспыхиваю даже от движения твоих ресниц» - «Ладно, ладно, товарищ Хмельницкый, не распаляйтесь! Я на сегодня уже устала. Вы были чрезмерно активны. Оставьте хоть что-нибудь на утро, кто же будет кормить меня пончиками?»

Она уехала через неделю. Просто однажды утром показала билет и уже собранную без его участия располневшую сумку на колёсиках, всегда прятавшуюся за холодильником в палатке чёрным сморщенным пятном, как признаком беды. Хмельницкий, едва успел что-то сообразить по поводу, как уже оказался вместе с ней на вокзале, вытаскивая из багажника такси её роковой баул. Он порывался ухать вместе с ней, поменять свой билет с датой выезда на целую неделю позже, но Светлана его отговорила. «Подумаешь одна неделя, приедешь в Москву, и сразу увидимся. Давай Хмельницкий не тупи и не порти себе последние деньки у моря». Но перед самым расставанием в суетливом вагоне, обняла его крепко и шепнула на ухо: «Давай Вадим, не подведи меня. Съезди ещё на экскурсию, больше купайся. Веди себя хорошо, мой разлюбовник!» И этот её шёпот и скользкий от чужих взглядов поцелуй были какими-то странными, не такими как всегда.

Уже стоя на полупустом перроне, Вадим всем своим существом ощутил явную пустоту рядом, словно из него вдруг вынули очень важную деталь и весь его механизм под названием «Хмельницкий» остановился и никак не мог завестись.

Он не знал, что ему теперь делать и всё писал и писал ей в мессенджер и жадно ждал ответа. Так прошёл и остаток первого дня без неё, и второй. На третий он обнаружил себя ранним утром в пустынном пионерском лагере на полосатом диване за табличкой с надписью «Слава КПСС», вылил в рот остатки коньяка, из уснувшей рядом бутылки, и не глядя в сторону, где стояла её палатка, отправился на пляж.

Здесь, лёжа на привычном месте, он с каким-то неподдельным ужасом пропустил мимо себя негра с пончиками, от одного вида которых его замутило, словно это воспоминание больно укололо его. Он перешёл на другое место. Долго подыскивал его, чтобы подальше от всех, чтобы без лишних людей рядом. Но непроходящее беспокойство не отпустило. Он не мог теперь беспечно наслаждаться отдыхом и смирно сидеть на своей подстилке. То вставал, и тут же садился обратно, понимая, что заботиться больше не о ком; то бродил по горячему песку, принимая температурное напряжение в ступнях, как приятный, отвлекающий фактор от изводящего душевного напряжения; то мочил ноги по линии притихшего моря, надеясь на его взаимность и умиротворение; то вдруг вздрагивал всем телом, когда ему чудился её близкий голос.

«Да что со мной такое!?» - думал он и всё больше погружался в апокалиптическую тоску. Достигнув её невыносимого дна, написал ей жаркое, наполненное цветными эпитетами, признание в любви и тут же отправил. Ждал быстрого ответа, перебирая в голове только что написанные слова, но он почему-то не пришёл.

Тогда Вадим пошёл и ещё купил себе коньяка и твёрдо решил завтра же уехать вслед за ней. А сейчас лежал в окружении бронзоватых отдыхающих и словно не видел, и не слышал никого. Разморённый, раздавленный собственными мыслями почему-то вспоминал нетрезвой волной, как они попали под ливень несколько дней назад.

Её разорвавшийся дождевик, и удивлённый мокрым посетителям ресторанчик (официант в бордовом переднике пару раз недружелюбно взглянул на них), где они пережидали тропические струи воды с неба, быстрыми полноводными ручьями, летящими вдоль чуть наклонной улицы. Обломанные мелкие ветки в потоках ливня, ранний листопад сбитый каплями дождя, её мокрые пряди волос, капли на лбу, на щеках. Он вытирал их своим платком и пытался согреть дыханием её изменившие цвет губы. Потом народу, прятавшегося от дождя, набилось у открытых дверей много, все стали заходить внутрь и рассаживаться за столики с мокрым молчаливым видом, и официант, сняв с себя полномочия охранника, забился в угол.

Потом он вспомнил ветреный солнечный день. Порывы воздуха рвали и качали всё, что плохо приделано. Волны с размаху долбили опустевший пляж. Натужно скрипели рекламные щиты. Песчано-пыльные вьюны пару раз завивали вокруг них свой небольшой танцевальный смерч. Они добрались до гостиницы, чумазые с припорошёнными пылью потными лицами, с колючим песком в волосах. Мылись вместе в душе, и всё случилось так, как бывает в романтических фильмах. Густой пар, полузакрытые веки, мокрые объятия у запотевшей глянцевой стены.

Хмельницкий очнулся. Телефон призывно звякнул. Пришёл ответ на его отчаянное послание: «Люблю… жду…товарищ Хмельницкый, не паникуйте».

И тут же отпустило. Пляж снова заиграл красками. В уши ворвался призывный крик мороженщика, у песчаного кафе забухали колонки, чайки закричали где-то в вышине. Он сделал глоток коньяка прямо из бутылки и с праздничным сердцем отправился к блестящей воде.

На следующий день, билет на ближний поезд до Москвы ему не поменяли. Просто не было мест «А если вы его зададите, - сказала ему кассирша в форменной одежде, - то вообще потом не уедете». И Хмельницкий понял, что он теперь заложник собственного отпуска и просто начал считать дни до конца пляжного заточения.

Он вдруг понял, почему именно так получилось с её отъездом. Ведь она знала, как обстоят дела с этими чёртовыми билетами, а он почему-то нет. В своём чувственном азарте его всегда расчётливое рацио отключилось, а она, чтобы не терзать его лишними переживаниями просто сделала, так как будет удобно всем и прежде всего ему. И это слово «люблю» в последнем послании, никогда ранее ею не произносимое.

«Вот оно оказывается почему! Вот оно оказывается как!» - Думал он с благодарностью и трепетом. И это расстояние, на которое увёз её злополучный вагон уже почти не пугало его. Вадим даже несколько успокоился и, придал образ миру, его окружающему, вид более спокойный и терпеливый.

В Москве она не встретила его на вокзале, хотя обещала, и он терпеливо ждал её, думая, что она опаздывает. А когда перезвонил, выяснилось, что она не смогла приехать. Потом он несколько дней добивался, чтобы она сообщила ему свой адрес, куда он незамедлительно хотел ворваться, но оказалось, что они с детьми переезжают, и нового местоположения пока не существует. Ещё чуть позже он пытался выманить её в ресторан, но она скоропостижно затемпературила. В какие-то звонки, трубку вообще не брали. У него появились ещё несколько идей для встреч, в том числе и поход в зоопарк с её детьми и внуками, и все они были под разными предлогами отвергнуты, а идея с зоопарком пресечена, с взятием трёхкратного обещания, такого больше не предлагать. И когда он, наконец, понял, что с этой его мифической историей что-то не так, то перестал звонить. Обиделся. Только лишь глядел на телефон и мучился своими чувствами, честно не понимая, не осознавая, что происходит.

Особенно в одинокие утра, после почти бессонной ночи, его обуревала голодная по её голосу тоска, что даже сонм приятных воспоминаний об отпуске, о его неожиданных чувствах и подготовка к новому учебному году в его давнишней школе не могли её покрыть. Тогда он покидал свою чудовищно одичавшую квартиру очень рано, пока ещё не вся Москва выходила на улицы и бродил по ним, иногда уезжая на конец какой нибудь цветной ветки, думая, что просто гуляет. Она как-то говорила, рассказывая о семье, о какой-то конечной станции, но о какой он естественно не запомнил, и вот теперь пришлось обходить их все. Он мучительно искал её, хоть и сам себе не хотел в этом признаться.

Однажды таким вот беспокойным утром он шёл по длинному пустынному коридору метро, а она шла ему навстречу. И он с ярко вспыхнувшим страхом внутри грудины вдруг узнал её. Даже некоторая испуганная тошнота подступила к горлу. Дыхание перехватило от уже заведомо подкравшихся сложных ощущений.

Это была несколько другая женщина, неведомая для него. Весьма располневшая с одутловатым лицом, едва сохранившим близкие сердцу черты. Некогда пышные волосы были утянуты в старушечий узелок на затылке. Всегда живой взгляд отсутствовал, и вместо него в потухших зрачках колыхалось отстранённая задумчивость, которой ранее он в ней не замечал.

В руках она несла новенький розовый стульчак от детского туалета и увесисты пакет с продуктами, сквозь его полупрозрачные стенки просвечивал пакет молока и рыжеватый батон белого хлеба. Она тоже узнала его, и глаза её на мгновение вспыхнули прежним блеском. Остановилась, не дойдя до его растерянной фигуры несколько шагов.

«Хочешь меня?» - Спросила неожиданно Светлана, сделав ещё шаг ему навстречу. Вадим помялся и вдогонку своему наивному удивлению и разочарованной тактичности, сказал неуверенно: «Да». «Дурак ты Хмельницкий, - Светлана отступила от него, опустив голову, чтобы не видеть его выражения лица, - сейчас нужно было сказать - «нет». Иди, живи, люби, а я больше не существую. Кончилась Светлана». С этими словами, она сосредоточенно прошла, словно сквозь него последней горячей волной, и догнавший её образ людской поток подхватил, понёс его по подземному коридору в жёлтых лампах, и уже через несколько секунд Вадим не мог разглядеть её среди толпы.

Он сам отчаянно одинокий, с метущимся сознанием, пошёл медленно дальше в свою сторону, не понимая, куда идёт, и зачем ему это нужно. Он шёл за большим течением людей, входил и выходил из автоматических дверей подземного поезда, ехал куда-то наверх на эскалаторе. Его толкали, извинялись, затирали к стенам, и наконец, подземка выплюнула его с тёплым дыханием на прохладный сентябрьский воздух. Он вздохнул, как только мог глубоко и присел на первое попавшееся бетонное или каменное подобие лавочки. Мир замер вокруг и только где-то внутри головы капала вода, размеренно и громко.

И опять он с ужасом понял, что только что она освободила его от серой противной жизни со стареющей женщиной. Что это было сделано только для него. И что она уже давно про это знала, а он как всегда – нет. И что именно этим человечным поступком проверяется такое редкое слово «любить». Но пока сейчас он не понимал, благодарить её волшебную сердечность за это или всё-таки то, что он видел сейчас - догнать, найти, вернуть? Так решал он невыносимую аллегорию сомнения, сидя внутри себя в своей только ему присущей тишине, пока на плечо не опустилась рука.

«Что вы на холодном!? Немедленно вставайте! Не май месяц!» - Женский голос приблизился, взял его аккуратно за локоть и потянул вверх. Хмельницкий вышел из забытья и прошептал каким-то не своим голосом: «Вы кто?» «Я Шурочка», - ответило ему приветливое сопрано.

И тут Хмельницкого прорвало. Он какой-то внутренний, напряжённый, натянутый тетивой, настоящий, заорал, закричал во весь голос, аж слёзы брызнули из налившихся отчаянием глаз. Он вопил так, будто это был последний крик его сердца, последний доступный способ его общения с миром. Он рыдал, внутренним голосом, и душа его вздрагивала от нескончаемых приступов слёз, проклиная короткую жизнь и своё бессилие перед этой её загадкой. В то же время, он был вне себя от злости и негодования, от непереносимой тоски по ней, от чувства, которое теперь некому было предложить. Он был готов немедленно взорвать эту проклятущую Землю, и в эту минуту у него внутри не было ни капли божественного смирения. Вы понимаете, ни одной даже самой маленькой капельки.

Однако снаружи было видно лишь, как он, придерживаемый женской рукой за локоток, достал из кармана пиджака платочек и начал тщательно вытирать капли брызнувшие из глаз, (неудобно как-то перед женщиной) будто бы что-то попало в них, и он никак не мог с этим справиться.

01.06.2023. Б.В.