Читать онлайн
"Смысл жизни"

Бывают юношеские споры, которые вспыхивают, но не угасают. К ним возвращаешься годы спустя. Всё поменялось, обстоятельства разметали спорщиков в разные стороны, романтизм сменился цинизмом, потом сентиментальностью, минувшее кажется простым и прекрасным, а будущее – извилистым и туманным, целая жизнь прошла, но…

Слишком сложный вопрос однажды возник в молодых головах и даже последующие десятилетия не смогли его разрешить. Ответ возможен только в последние дни и минуты… Пребывания на этой земле.

Тот спор с приятелем касался, ни больше ни меньше, – логики смерти. Я утверждал, что каждый человек имеет предназначение и не умрёт, пока его не исполнит. Можно рисковать жизнью и вытворять что угодно – предназначение хранит человека. Если же явный гений умер молодым – значит, он так быстро исчерпал рудник своего таланта. Да, это касается и Лермонтова, и Фредди Меркьюри, и Виктора Цоя, и Ван Гога, и сотен других. Если бы они жили дальше – бесплодие и деградация. Поэтому они и не жили. Вселенная справедлива.

Не каждый ведь – бикфордов шнур, тлеющий семьдесят лет. Бывают люди-факелы, гении-метеоры. Проблески в миллионной толпе. Ярко горящие и быстро гаснущие. В общем, такой романтизм. И прагматичный фатализм: смерть придёт, когда сделана работа. Не раньше. Но и не позже.

Приятель возражал кратко: смерть слепа и непредсказуема. Но человек может её приблизить бездумными действиями. Если вести жизнь Джима Моррисона – никакое предназначение не спасёт. Спился-скурился-скололся – жди звонка. В дверном глазке – чёрная гостья с косой. Талант – это ответственность за его сохранность. Вот такая техника безопасности: не заливай пламя души наркотической пеной. Не нарывайся, не спи с кем попало, не садись сонный за руль, не питайся одними идеями. Увеличивай шансы на выживание.

Оба цитировали «Мастера и Маргариту». Один говорил, что «человек внезапно смертен». Второй – о том, что «не было случая, да и не будет, чтобы Абадонна появился перед кем-нибудь преждевременно».

Давно был этот спор… Закончившийся обычным выводом: сам дурак. Недоделанный Платон против недоделанного Дарвина.

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Почему-то вспомнилось об этом сейчас, когда сам уже старый и сижу посреди старых стен своего кабинета. Как же любит юность дальние вопросы… А сейчас… Ответ приближается с каждой минутой.

Долго хранило меня предназначение… Оно исполнено? Почти. Много моих книг стоит на полках, и каждая дорога, как единственный ребёнок. Мои, мои книги – до буквы, до последнего штриха на обложке, никогда не доверял ни одной мелочи сотрудникам издательств. Книги создаются одним человеком и целиком. Десятки тысяч преданных читателей…

И вот на столе – рукопись последнего рассказа. Чувствую, что последнего, но настоящего, горячего, не исполненного только на опыте и технике… Он не окончен, но уже полон света и силы. Дальше – отупение, самоповторы, вымученность… Потеря силы и остроты мысли.

Поэтому дальше меня не будет.

Никогда себя не жалел, и сейчас не жаль. Сделано немало. Жизнь отдана святому искусству литературы и была счастливой. Потому что счастье – в самоотдаче…

И с последней точкой моей последней вещи – самоотдача станет действительно полной. Это означает смерть. Каждое написанное слово – её неслышный шаг ко мне… Смерть… Слово чёрного цвета…

Стоит на день перестать работать – и смерть отступает. Если забросить рукопись, остановиться – впереди ещё целые годы спокойной старости. Но такой ценой мне даже бессмертие не нужно. Сидеть в сытости и тепле, как домашнее животное?.. Нет. Пусть последняя строчка станет последним дыханием.

К тому же я уже в таком возрасте… Всё скрипит, там хрустнуло, там оторвалось… Когда в доме вырубают свет – первая мысль, что это со мной удар случился.

А недавно услышал, как кто-то из молодых соседей сказал про меня: «Ему столько лет, что он уже немного не с нами». Смешно. Если я не с вами, то с кем?

Забавно и то, что возраст не прибавил настоящей мудрости. Например, я до сих пор не наелся славы! И хочется всё больше! Когда засыпаю, так и чудится, будто Москву перекрыли из-за чудовищных толп, осаждающих книжные магазины. Мировая новость номер один: вышел мой новый роман. Как такое пролезает в старую голову? Откуда эта жажда преданной толпы?

– А вы, случайно, не…?

– Он самый. И совсем не случайно.

– Ой! Не может быть!.. Это же сам знаменитый Ф…!

И все окружают, привстают, чтобы видеть. Гул, гам, автографы… Рок-звезда в литературе!

Тщеславие – настолько сильный вирус, что, наверное, ещё живёт какое-то время после человека. И даже слышит, как комья земли стучат по крышке гроба. И только тогда сам засыпает. Нет, не засыпает! Перескакивает на родственника. Этот вирус бессмертен…

– Ах, сколько молодых поклонниц! Приятно, что старый обезьян на склоне дней удостоился такого внимания, но… Любить самому важнее.

– Ах, не смотрите на меня влюблёнными глазами! Вы не представляете, на что смотрите! Всех своих женщин я никогда не вспомню даже в лицо, не то что по именам. К тому же… Чем старше, тем лучше понимаешь разницу между наслаждением и радостью. А для вас, юные феи, это одно и то же.

– Дорогая, вы заблуждаетесь, думая, что красота моих рассказов означает, что я сам прекрасен. Нет писателей, достойных собственных произведений. Но я вижу, эта мысль сложна для вас…

Все расходятся, унося автографы, а рок-звезда остаётся одна...

Но так и должно быть. Литература рождается в тишине, пусть даже вокруг рушатся миры. В безмолвии и сумерках, в тайном горниле души появляется этот невидимый сложный лёгкий и твёрдый сплав… И человек перестаёт бежать от страшной машины времени, но сталкивается с ней и побеждает. Человек прочнее.

Литература – медленное искусство. Ты провожаешь взглядом снежинку, чтобы спустя годы она пролетела в твоей книге и читатели зачарованно следили за её полётом…

Всё, что кажется проблеском, удачей – результат долгого пути. Никаких откровений и никогда не появятся письмена на стене. Только кропотливая работа, похожая на поиск драгоценных камней, оставленных приливом. Чтобы построить из них башню и засвидетельствовать: этот мир – обитаем. Мы умрём, но созданное нами останется.

Неприступная башня – хороший образ. И не четыре сюжета есть в мировой литературе, как говорил Борхес, а только один – оборона крепости. Душа – осаждённая крепость. И с её высоты видно, что вокруг правит чума…

Невосприимчивость к красоте – вот болезнь, с которой борется писатель. Человек оживает, когда видит что-то тёплое, яркое, интересное…

Великие слова сказал Ницше: «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины». Истина не только в том, что мы слабы и смертны. Но и в том, что не знаем элементарных вещей о себе. Проснёшься ли завтра утром? Скорее всего, судя по состоянию организма, показатели в норме, статистика положительная, бла-бла. Но твёрдого знания нет. Ни о чём, что касается собственной судьбы. Животные об этом не задумываются. А человек задумывается, но не находит ответа.

Как мучительна была бы жизнь коровы, задавшейся вопросами: а с чего это, собственно, к ней снизу лезет доярка? Холодными лапами? Почему вокруг ограждение? Куда исчез симпатичный бычок Федя, мычавший по соседству? Что за идея ткнуть в меня иголкой с какими-то витаминами? Почему трава сменилась невкусным сеном?.. У коровы нет неразрешимых вопросов. И поэтому она может быть счастлива.

Встречается и гибридный вид – люди-коровы… Они настолько глупы от собственного счастья, что не замечают пятен проказы на своих мордах… И что живут в комфортном лепрозории с закрашенными окнами… Лишь корова способна поменять сытость на бесконечность дорог…

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Всё проходит, что-то оставляя. И ушедшая ночь оставила несколько строк…

В доме напротив загораются окна, словно жители просыпаются от беззвучного набата.

На рассвете особенно остро чувствуешь одиночество. Что ж, люди бывают одинокими. И Россия – одинокая страна…

Так странно, если оглянуться на жизнь: всё больше труда, накопленных знаний и мастерства, победа за победой, отрыв от всех и… Одиночество. И все победы можно отдать за короткую анкетную фразу: «Счастлив в браке»…

Всегда было сложно ужиться с людьми… Если ты умнее других – тебя ждут зависть и ненависть, если глупее – презрение и втаптывание. Если ты точно такой, как все – зачем жить? Для лишней цифры в статистике родившихся, женившихся, трудящихся и проч.? Быть как все – значит не быть вовсе. У меня сложный характер? А у кого простой? У моллюска? У хомячка?

К тому же… Если бы все люди стремились к чему-то большему, чем они сами… Например, к Красоте… Но мало таких, и рассеяны они по всей земле. И поэтому сейчас слова не услышать.

Одиночество – внутренняя тюрьма, воспитывающая психологию заключённого. Не доверять никому. Годами бить в любую стену, пока она не рухнет. Но так, чтобы никто не услышал. Крайняя чуткость к любому шороху из внешнего мира. Залетевший зелёный листочек – радость. Каждая затяжка сигаретой – как последняя…

Упорство обречённого превыше любого другого упорства.

Но всё же тяжело бывает... Нужно долго искать, чтобы найти столь же глупые слова, как «гордое одиночество».

Ну что ж… Оглядываясь назад… Хоть это и не в моём темпераменте… Сколько себя помню, всегда представлял жизнь как острую скалу, по которой лезешь вверх, обдираясь, но не останавливаясь, не глядя вниз… Вниз и назад – одно и то же. А вот сейчас тянет оглянуться на семьдесят осознанных лет, прошедших с первой настоящей строки…

Как начиналась жизнь? В начале был мальчик, одинокий настолько, что создал в своей голове двух персонажей, которые разговаривали друг с другом...

И был ещё один способ на крайний случай: ночью зажечь люстру. И смотреть вдаль, сквозь отражения лампочек на оконном стекле. А там… Вместо тёмной, безнадёжной осени горели разные огни, словно начинался праздник… Всегда хотел, чтобы день рождения был весной…

Детство – это множество впечатлений, выплавляющих личность… Помню чёрный от старости забор, над которым впервые увидел закатное солнце, и тени старых деревьев, настолько глубокие, что казалось, будто под ними скрывается сама ночь, прячется там от дневного света.

Помню любимую неохватную липу, без которой двор был бы пустырём. Помню белоснежную козу, любящую поедать цветки иван-чая и дающую молоко с нотами мёда и радуги. В детстве есть что-то от доброй сказки, отступающей всё дальше. Как ласково тогда бабушка сказала козе: «Внучка, что стоишь печальная»?..

Первые прочитанные книги, вспыхнувшие миры… Быть может, литература – это способность видеть происходящее со стороны? С какой-то точки, откуда ты сам – персонаж? Игра, помогающая жить… Как точно назывался тот сборник Брэдбери: «Лекарство от меланхолии».

В литературе есть эта сила: новой главы за поворотом страницы, освобождения, счастья в любой следующей строке… Сила внезапной красоты, такой, что дух захватывает… А жизнь… Попробуй начать новую главу! Попробуй «перевернуть страницу»! Существование – это рельсы, колея, предсказуемость без возможности волшебства. Но писатель может оживить любой прах, заставить поверить в небывалое… А в жизни часто не стоит верить тому, что перед глазами, что можно потрогать… Жизнь – она известно какая. А литература светла…

Однажды, подростком, я открыл книгу с белыми стихами. Это было чудо, потому что никто не покупал её, книга просто… Оказалась в шкафу. Родители были далеки от такой литературы, и я не мог купить… Уже никогда не узнать, откуда взялся маленький зелёный томик со стихами Басё и Бусона. Никаких страниц я не касался бережнее. Как удивительно! Поэты, умершие за несколько веков до моего рождения, оказались абсолютно созвучны моим мыслям.

Тогда я понял, как глубоко могут волновать самые простые слова… «Холодной ночью… Мне одолжит лохмотья свои… Пугало в поле». Это стихотворение – не о зимней ночи в степи. Оно – о прошлых и будущих путешествиях души, об одиноком пламени в неизмеримом холодном пространстве… О стойкости духа. Тысячи стихотворений были потом, но это осталось самым близким. Какая здесь огромная пауза!.. «Холодной ночью… Мне…» Вот после этого слова. Человек вглядывается в ледяную тьму… Оглядывается вокруг… Он один.

У японских мастеров я узнал, что лучший приём – тот, которого читатель не замечает. И ещё я понял, что литература – это обнаружение невидимого, единственное искусство, способное без единого символа, звука, штриха – но отчётливо показать существующее. «Ночь безмятежна и тиха. И снег пытается засыпать безуспешно… Тень от ворот». Ни малейшего упоминания об источнике света, но он есть! Фонарь или луна? Литература – это загадка, вся прелесть которой – в возможности разных ответов. Истинности разных ответов!

Как же мне повезло, что в самом начале осмысленной жизни я увидел такие вершины мастерства… Поэзия выше прозы – ибо только в поэзии достижим идеал. Будь это отдельная строка, в которой ничего бы не изменили поколения творцов… «Но чем ближе к звезде – тем всё меньше перил»… Будь это целое стихотворение, оставшееся в памяти, как впервые увиденное северное сияние. Любую прозу всегда можно сделать чуть лучше, в ней больше ремесла, чем божественных проблесков.

Потом случились мои первые стихи… Я помню тот пасмурный день и небо в серой дымке… Но за ней чувствовалось могучее весеннее солнце… Литература – такая же дымка… Скрытое, но несомненное присутствие света.

Конечно, те строки были юношескими, подражательными… Но с ними открылось такое пространство… Какое всё-таки дурацкое слово – «измерение»! Что и кто собрался измерять в том мире, где…

Господь Всемогущий! Все мы – Твои дети и работаем во славу Твою, и Ты видишь всё, и даже количество наших вздохов Тобою посчитано! Но знаешь ли Ты Сам, Первый Поэт, что такое литература? Как возникает эта магия огня, горящего и в безвоздушном пространстве?

Литература – свет для обитателей сумрачных миров, принесённый одним из них. Неведомо как, ведь никого из писателей и поэтов нельзя назвать «ангелом литературы». Все с обугленной или треснувшей душой, клокочущей яростью или льдом презрения к людям… Светлые строки восходят из мрака.

Литература – взлёт на крыльях-строках, когда открывается такая высота и синева, что чувствуешь себя в лучшем случае… Падшей свиньёй. Ты снова на серой земле и хрюкаешь среди себе подобных. Но написанное остаётся – как запечатлённый миг полёта…

Литература – способ избавиться от чего-то. Выплеснуть ярость, сарказм, убить врага, убить себя, не умеющего простить врага… Всё выплеснуть, чтобы стать чище. Земное Чистилище души.

Литература – это тот самый абзац Толстого, где Катя Маслова бежит за поездом… Не помню, какие там слова, но помню, как душа сжималась от жалости и отчаяния… Так больше никогда и не перечитал это место в «Воскресении», боясь, что абзац покажется… Не таким сильным, не прежним. Только эти несколько строк перевешивают все кощунства Толстого и претензии стать мессией, и могилу без креста. Человек, способный так глубоко сострадать, – не будет навеки проклят…

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Начальные шаги самые трудные. Отчаяние от собственного неумения такое, что впору грызть асфальт. Когда душа говорит, но разум не может повторить за нею… Первые тексты, все изъеденные язвами банальности… Штампы повсюду, как дьявольские печати.

И каждая прочитанная книга словно говорит: ты видишь, какова я? Меня создал мастер, которым тебе не стать! Всё уже создано – до тебя! Задолго до тебя! И поэтому ты обречён быть ничтожеством! Да, пишешь ты чистенько, но не более! Вслушайся в это мерзкое пошлое слово! Ты никогда не сможешь заставить читателя жадно переворачивать страницу! Никто не замрёт над твоими строками! Ни у кого не оборвётся дыхание над обрывом, который ты создал! Ты настолько беспомощен, что не можешь даже отразить реальность!

Но ты учишься верить в себя, видеть каждую букву в шедеврах, черпать отовсюду, из живой речи… Помню свой старый блокнот с «подслушками», собранными на улицах. Первая была такой: «Ни хренаськи себеськи!» – сказала девушка на самокате, тормозя перед лужей…

И ещё та самая гроза… Чёрная туча стояла от линии горизонта до неба. Ни просвета, ни малейшего намёка на то, что она конечна, что за ней есть небо другого цвета. Там, в глубине тучи, рождалась буря. Туча стояла как стена. И стояли люди, молча смотря на неё. А потом пришёл смерч… Первым же порывом опрокинувший вёдра с водой, а через минуту уже рвавший из земли колодезные журавли, валивший заборы… Поломал сады… Только река боролась со смерчем, волны бросались навстречу…

С тех пор каждая беда становилась тучей, стоявшей перед глазами, как тогда. И представлялись бумажные птицы, смело взлетающие навстречу туче…

Мои первые читатели мне неизвестны. Самодельные книги я оставлял там, где могли пройти люди с добрыми лицами… Они ведь где-то есть, такие люди?.. А книги должны жить в домах людей. День спустя я проходил по этим местам и видел, что книг уже нет. Мои птицы взлетели…

А потом пришла первая любовь… Как же мне хотелось впечатлить её! Огненное чувство сожгло всю бумагу в доме, пролетая сквозь ловушки из слов… Той весной я понял, как мало умею… Но научился писать в полной темноте, не теряя строки. Её образ светил вместо лампы…

И ещё с тех времён я хорошо знаю, что красота вырастает из боли. Всем, кто остро чувствует красоту и думает, что может создавать её сам – я сказал бы эти слова. Хочешь приблизиться к красоте? Сожми зубы покрепче.

Через много лет я встретил произведение, в котором, как в зеркале, отражался животворящий и смертоносный дух любви. Концовка стихотворения «Ниоткуда с любовью» – вот несовершенство, которое выше совершенства. Задыхающийся ритм, на пределе, за пределами слов… «Я взбиваю подушку мычащим «ты», за горами, которым конца и края, в темноте всем телом твои черты как безумное зеркало повторяя»… Только величайшие мастера могут так пропустить слово, чтобы оставшиеся били молниями в душу…

Потом пришли первые удачи, публикации… Бесконечная работа на износ. Пару раз даже падал на улице, когда создавал главные вещи. Ведь чем напряжённее труд автора – тем легче читатель летит по страницам.

А сколько раз казалось, что я натянул на себя столько, что не удержать, не вынести, ноги сломаются?

А сколько раз про меня говорили: «он уже не тот!», «он уже не этот!» Что моя звезда погасла! Но с каждой новой книгой она разгоралась всё ярче.

И враги кусали… Не раз поднимались из болота целые выводки этих ядовитых тварей – литературных критиков. Как там один меня назвал? «Крупнейший из мелких прозаиков»? Единственное неудобство: не знаешь, какое место почесать после укуса.

И настоящие удары были, дробящие, способные убить личность. Ломается что-то внутри, потом срастается и ты становишься крепче. Сколько было таких переломов из-за разлук, потерь… обычной человеческой злобы.

А сколько было соблазнов, уводящих с прямого пути! Соблазн первый: рекламируй себя! Иначе твой голос не будет услышан! Если ты попался на эту сатанинскую уловку – ты начинаешь следовать законам рынка, а не высшим законам. Потому что высший закон гласит: произведение – это стрела, пробивающая стены. Не нужно кричать: «Смотрите, летит стрела!» Стоящая вещь сама пробьётся, она – сгусток неубывающей энергии.

Чушь полная – что хорошая книга может умереть в безвестности. Не зря Мандельштам, свесившись с лестницы, яростно кричал автору, желающему публиковаться: «А Иисуса Христа печатали?!!!» Эта фраза – лучший вопрос и девиз. Созданное не исчезает.

Другая опасность – деньги. Так много труда вложено в книгу, что хочется проснуться богатым… Но если стремиться к деньгам – становишься дешёвым человеком. Власть денег обесценивает.

Как-то видел бумажку, называлась «товарная накладная». И там значились десять тысяч экземпляров моих книг. Обожгло, как будто в меня лавой плюнули! Товарная накладная?! Я что, продавец?!

Сама мысль о цене сделанного – разрушительна. Нужно просто делать изо всех сил.

Правильно я сделал, что отказался от ордена. Принять – это значит признать, что ты встроен в какую-то иерархию… Подачка остаётся подачкой, даже если лежит на золотом блюде. Я – сам по себе.

К счастью, одной угрозы удалось избежать из-за природного сарказма. Пафос – так называется масло, которое глупцы намазывают на страницу, превращая текст в несъедобный бутерброд. Это было бы смешно, если бы не отравило столь многих.

В литературе недосказанность почти всегда хороша. Но стоит переиграть – и ты уже стоишь на берегу моря и тебе на голову падают перья чаек, опалённых закатом… И читатели начинают смеяться там, где не должны. «Глубина этих глубин…» «В самом сердце глубины глубин…» Да, действительно: пафос делает клоуном.

Но самая грозная опасность – гордыня, заслоняющая весь мир. Её истоки – в очень раннем невинном вопросе: вот чем я отличаюсь от других людей – кроме того, что всегда чихаю по два раза? Этот вопрос со временем превратился в чувство своей избранности. Мир задолжал мне мировую славу.

С ранней юности – сильнейшее презрение к обывателям, этой интеллектуальной рвани… И отчаянное желание оторваться от липкой серой плесени как можно дальше и выше…

Со временем жизненный опыт кристаллизовался в одну фразу: люди глупы по-разному, но одинаково глупы. И враждебны.

Кто это там говорит о закате, встав посреди рынка плоти? Давайте убьём его! Или сделаем так, чтобы он убил себя сам!

И амбиции растут непрерывно… Сначала хочется увидеть своё имя напечатанным, хоть где-нибудь. Потом – крупно, на обложке. Потом – распространяться, физически присутствовать повсюду. Быть хоть для кого-то любимым писателем. Быть кумиром многих. Голосом поколения. Оправданием эпохи. Единственной Истиной…

Только в зрелости пришло понимание, что имени автора не должно быть на обложке. Ничто не должно отвлекать от названия книги, ибо оно – сумма смыслов! Своё имя – где-нибудь мелким шрифтом, в конце, рядом с объёмом тиража. В настоящей книге – истина, которая дороже жизни автора. Я готов умереть за любую из моих книг.

Ещё позже я понял, что автор случайно находит уже существующий в мире текст, а вовсе не создаёт его, чтобы протрубить о себе. Да и вообще гуманитарное познание – открытие забытых истин, ибо человек не меняется, но лишь забывает о том, каким был прежде…

А потом я понял, что такое самоотречение. И жизнь как повод для искусства…

И вот совсем недавно, перед смертью, я понял, что значит это древнее выражение: «блаженны нищие духом». Нигде не прочитал, дошёл своим умом. Это значит: пропустить через себя свет, быть прозрачным… Самому стать божественным светом, отказавшись от авторства и самого себя… Солнечным лучам не нужны имена. И высшей наградой было бы услышать такие слова: «Это не ты сделал. Это Я сделал».

Так запредельная гордыня переходит в крайнее смирение. Или не переходит? Мои слова – слова Бога?..

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Свечу надо зажигать в сумерках, при последних отсветах солнца, – как продолжение заката.

Так странно… Если написать слово «Бог», а потом стереть его… Кажется, что мир обеднел. Как умудрялись в советские времена писать это слово с маленькой буквы? Помрачение какое-то…

В Евангелии – плотность смыслов такая же, как в том маленьком сгустке сверхматерии, из которого после Большого Взрыва развернулась Вселенная. Но, наверное, восхищение красотой написанного мешало мне постичь его глубину… И поступать, как там сказано.

Евангелие – это то, перед чем человек замирает, но не погружается. Оставаясь на берегу неизвестной реки.

Сложно бывает разобраться с причинами и следствиями… Вера – следствие ужаса живого существа, познавшего свою смертность? Или…? Рифма – результат поиска красоты или смысл сам находит себе форму?

Это правда: ничто из прочитанного не забывается. В юности пролистал, не заметив, эту великую мысль, а сейчас вспомнил. Вера требует мужества. Нужна решимость, чтобы вступить на путь вечности, а не на тропинку длиной в семьдесят лет. И стоять на своём, никаких компромиссов здесь нет. Ибо полувера ведёт к полуспасению.

Самый сильный фрагмент в Новом Завете – совсем маленькая притча о благочестивом разбойнике. Много читал толкований – глубоких, проницательных… Всё верно, сердцем чувствую. Разбойник последовал за Христом, когда все усомнились. Он не видел воскрешаемых мёртвых, исцелений, умножения хлебов, усмирения шторма, никаких других чудес, но поверил. Всё так, но я понимаю немного по-своему. Главное – преодоление телесной боли ради жизни души. Кровь стынет, когда пытаешься это представить, но почему-то светлее становится. До последних секунд есть надежда…

Столько знаю слов, но ни одной молитвы не помню. Быть может, молитва безмолвна? Так и хочется художественно добавить: «как взгляд птицы в клетке». Отпечаток ремесла: подумаешь о чём-то важном – и сразу о том, как это будет выглядеть на бумаге. Просто безмолвна.

Непостижимый всё-таки способ творчества – молитва. Для меня красота – цель и мерило всего. Но много ли красоты в этой известной молитве алкаша перед иконой святителя Николая – «Мужик, помоги бросить пить!»?

Когда входишь в храм – пустота в голове. Перед чистым листом бумаги такого никогда не было…

В своё время много перечитал творений святых людей и вот сейчас их слова всё чаще приходят на ум. Феофан Затворник говорил, что молитва – это выражение готовности принять милость Божию. То есть… Сам человек должен искренне считать, что вот сейчас Бог может посмотреть на него. Ни одной такой минуты не бывает за всю жизнь. Это даже представить невозможно: чтобы Он тебя увидел вот таким, как есть, во всей житейской грязи, с роем мыслей-демонов и парализованной совестью, лежащей на дне души.

Единственное оправдание… Как-то с юности повелось, садясь за стол, говорить Ему мысленно: «Спасибо, что кормишь меня, дурака». Ни на день не забывал о Создателе. Может, я не безнадёжен?

Но гордыня непомерна… Когда закатное солнце подсвечивает облака – кажется, что это для меня! Чтобы я мог описать! И лишь я это вижу! Толпа не смотрит. Солнце светит для меня одного, подумать только!

Нельзя приблизиться к Богу, упиваясь люциферовым грехом. Много раз видел, что падаю в гордыню и пытался призвать себя к смирению. И становился выше гордыни – то есть горделив сверх всякой меры… Ведь нет разницы – считать себя лучшим человеком в городе или худшим. Всё равно – первым номером. Если бы я сам знал, где кончается моё лицемерие…

Лишь в одном раннем, чистом рассказе я проявил всё смирение, на которое способен. Очень горжусь им. Твою же мать! Горжусь своим смирением!.. Я безнадёжен.

И настоящей любви к людям не было. Если только к теоретическим людям – тем, которые могли бы существовать. А ведь говорят, что расстояние до Бога – это расстояние до ближайшего человека…

И даже простоты во мне нет. А говорила же Матрона Московская, что человек – как «ребёнок в саночках». Не о чем беспокоиться, Бог всё управит, езжай себе потихоньку. Но как быть ребёнком? Как быть детям, не верящим в существование саночек? Как быть тем, кто сломал свои санки?

Некоторым удавалось… Один знакомый был так прост и так верил людям (или в людей?), что когда его в очередной раз нагло и жестоко обманывали, думал, что это он что-то не так понял. Сам не разобрался. Дар-проклятье… Завидую ему.

Что же будет потом, после… «Лишь поле дуэли, да время-доктор с бескрайним бинтом исцеляющей смерти» – так видел Маяковский. А вот так то же самое видел Бродский: «на земле ничего нет длиннее, чем жизнь после нас»… Воистину, они неразрывны, как дух и материя вселенской поэзии… И говорят об одном, только очень сложном…

Стать бы в следующей жизни… Любой нотой в «Фантазии ре-минор» Шопена. Может быть, даже аккордом…

Но снова, как в ранней юности, разум требует доказательств. Реальности загробного мира. А доказательств нет, только вот это убеждение, что человек без Бога – всего лишь неприятное животное…

К сожалению, не могу Его представить. Человек давно потерял воображение, с доисторических времён, после падения Адама и Евы. Никто не может не только Его увидеть – о чём речь! Но даже представить себе… И от этого такая искажённость всей нашей жизни.

Недавно только я почувствовал что-то такое… Пронзительное, дарующее покой… В душе и вокруг стало так хорошо… Не с чем сравнить. Словно Господь лично спустился, чтобы наконец прикончить этого сукина сына.

Лишь один рациональный аргумент в пользу бессмертия души приходит сейчас в голову. Было бы несправедливо, если бы люди, умершие в 19 веке, навсегда утратили способность слышать прекрасную музыку, созданную в следующем столетии. Этическая максима: каждый получает то, что заслуживает. Эстетика… Закон сохранения энергии. Энергия миллионов сильных, достойных людей, обращённая к Небу… Расплывается рациональный аргумент в чувства, в простую веру…

Пусть вокруг ночь. Но над ночью есть Бог…

Правда, есть ещё один довод, связанный с глубоким родством всех искусств. Зачем в голову человека, не умеющего рисовать, приходят сюжеты картин? Я так и вижу эти не созданные (будущие?) картины. Ворон сел на ветку и стал невидимым в гуще листвы. Чёрная птица спряталась в пышной, наивно-зелёной майской листве – разве не готовая картина «Жизнь и смерть»?

Или вот: вышли пассажиры из электрички и поднимаются по лестнице. Ярко светит солнце и тени пассажиров поднимаются по стене вместе с ними… Картина «Напоминание о Рае».

Разве это не доказательство бессмертия души – когда в голове возникают сюжеты, которые в этой жизни не сможешь воплотить?..

«Откуда ни один не возвращался»… Ведь представления о загробном мире люди берут из земной жизни. Чем комфортнее вокруг – тем мягче мысли. А если жить в те времена, когда запросто можно было попасть на дыбу, то… Помню очень близко к тексту фрагмент из одной книги. Там говорилось вот что…

«Много есть историй о грешниках, выходивших из ада на короткий срок с единственной целью предостеречь живущих о невыразимых муках, которыми свирепствует ад. Один профессор философии в Париже имел ученика – острого и тонкого в диспутах, но гордого и порочного. Студент этот умер, но несколько дней спустя явился своему профессору и сообщил, что он осуждён и терпит муку в аду. Чтобы дать профессору хоть малое представление об испытываемых им страданиях, мертвец стряхнул со своего пальца на ладонь учителя капельку пота, и она прожгла руку насквозь со страшной болью, подобно пламенной и острейшей стреле».

Сильный фрагмент! Но интересно, кто-нибудь из средневековых читателей задал себе вопрос: как этот студент мог вести беседу? Что-то «сообщать» о себе?!

А другой полюс потусторонней реальности… Даже при самом ясном небе Рай почти не виден… Как попасть туда, что невозможно представить?

На тот свет… Но ведь Свет, правда?

Не знаю, каким будет мой первый вопрос Богу. Но второй вопрос известен точно: «Всё так просто?»

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

В начале прошлого века мудрец сказал, что искусство – это ответный дар Творцу… Всегда была близка эта мысль, а в молодости я был настолько дерзким, что хотел даже удивить Его своей книгой.

Но какой же это дар, если Ему всё известно заранее и до буквы? Если Он знает все книги – и написанные, и будущие? Да просто Он не смотрит, пока произведение не окончено. Ему интересно, что может сделать человек.

Быть может, и мой последний рассказ интересен настолько, что Он решил не останавливать маленькое человеческое сердце, пока оно не закончит работу…

Как всё-таки с возрастом меняется восприятие книг! Вот появилось что-то интересное. Взрослый спросит: кто автор? Ребёнок спросит: о чём? Второй вопрос важнее…

Когда-то я читал других писателей из интереса, для удовольствия. Но в какой-то момент начал их читать только затем, чтобы потом читали меня. Набираться мастерства, изучать приёмы…

Сначала читаешь восторженно. Потом видишь недостатки. Потом начинаешь думать, что всему научился сам. Потом презираешь своих учителей. От этого – горький пепел в отношении одного гения к другому.

Бродский впитал, а потом отверг Маяковского… Отношение к Бродскому самого Маяковского пока неизвестно. Их земные пути разошлись. Как насчёт небесных?.. При условии, что один – безбожник. Вот такая нелинейная задача...

С годами – всё меньше остаётся любимых авторов. Многих удалось превзойти, а любишь ведь только недосягаемых…

К счастью, есть книги, которые ведут всю дорогу. И снова, жизнь спустя, – «Мастер и Маргарита»… Кажется, я помню роман дословно. Есть в нём ещё одна сильнейшая сторона: это роман о надежде.

Нет беспросветности и вечных мук. И даже убийцы, висельники, отравители не находятся в безысходном аду. У них остаётся весенняя ночь великого бала… Быть скелетом со сгнившей верёвкой на шее – и вновь стать живым, в весеннее полнолуние… «Так вы напейтесь сегодня пьяной, Фрида, и ни о чём не думайте! – сказала Маргарита…»

Ночь забвения и даже изменения своей посмертной судьбы. Вот моё любимое место во всей большой книге:

«Фрида! – пронзительно крикнула Маргарита… – Тебя прощают. Не будут больше подавать платок».

И надежда ещё в том, что «каждому будет дано по его вере…» А вера ведь зависит только от человека.

И конечно, это роман об отваге, ведь Маргарита буквально шагнула в пасть дьяволу ради любви. И ещё это роман о… Воистину неисчерпаемая книга. Ни в одном бриллианте нет стольких граней.

…Всегда составляю план рассказа, чтобы сразу опрокинуть его к чертям. Литература – своенравная река.

Пусть мой рассказ свидетельствует в мою пользу. Снова прав любимый поэт – «наши изделия говорят о нас больше, чем наши исповеди». Тем более такие запутанные исповеди.

Знать бы, сколько весит то, что я сделал. Быть может, мои книги в глазах Создателя – лишь хлопья пепла… Посмотрит – и нет их, развеялся пепел… И только спросит: что-то ещё? А я оглядываюсь на свою жизнь и… Больше ничего нет.

Кажется иногда, что вся прошедшая жизнь – лишь театральные декорации. Ты ещё жив, но видишь, как демоны-чернорабочие их разбирают: кабинет, квартиру, деревья перед домом, старый пустырь с закатным солнцем… И опустевший человек остаётся в окружающей пустоте…

Но кто знает? Вдруг, случайно, в моих книгах, за быстротечной человеческой чушью… Засветится что-то вечное.

Писатель пытается воссоздать мир таким, каким его задумал Создатель, хотя бы на бумаге. Или рассказать о страшном разрушении этого мира нами, людьми…

Холодно стало, словно смерть стоит за спиной и считает оставшиеся строки…

Сюжеты мировой литературы сводятся не к обороне крепости, а к другому – человек бродит по миру в поисках тепла…

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Нужно закутаться в одеяло. Без одеяла лежишь, как на анатомическом столе.

Что останется после меня? Какой памятник даст представление обо мне? Здание в форме моей головы в центре города? Чтобы туристы ошарашенно щёлкали этот дурацкий десятиэтажный лысый шар?

А если серьёзно?..

Удивительно точна мысль Бродского о том, что время – большой стилист. Ближайшим поколениям достаётся всё, следующим – лишь лучшие строки, столетия спустя остаётся лишь пара слов, устойчивых выражений. «Мартышка и очки». Потом – ничего… Стилистическая правка – всегда сокращение.

Есть, правда, совершенные выражения, в которых нечего сокращать. Как хороша кованая фраза Булгакова: «Отчаяние съело его»! Неважно, что он её использовал в фельетоне, она глубока. И… вечна?

Первыми теряют свежесть и исчезают… Хохмы. Юмор, игра слов. Кто-то придумал какую-нибудь «морду лица», а потом это входит в язык… Первая минута – ну гениально же?! А потом всё. Одноразовая удача.

Какой текст устоит… даже не перед временем, а перед переменами языка, мыслей, стиля жизни, привычек? Перед поднявшимся на дыбы океаном информации? Вот Лев Толстой пишет:

«Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол». 

Безнадёжное ретро. Три четверти «Войны и мира» съедены временем – всего за полтора века… Нет больше таких людей и обстоятельств.

А кто вечен? Гомер? Кто из современных читателей доплыл на древних кораблях до середины «Одиссеи»? Именно из простых нормальных читателей, а не выживших из ума снобов-профессоров, читающих, чтобы укусить друг друга, и не дурных в своей добросовестности зубрил с филфака, озабоченных девственников-ботаников, которые трахнули бы весь мир, но пока трахают только собственные мозги?

Данте? Многие ли помнят что-нибудь из его колоссальной поэмы, кроме «Земную жизнь пройдя до половины» и «Входящие, оставьте упованья»? Восемь слов осталось из… скольких тысяч? И разве лучших слов? Разве нечего помнить? «Вы созданы не для животной доли, но к доблести и знанью рождены...» Так если семьсот лет уничтожили в массах (именно в массах, дурацкое точное слово!) память о таком подвиге и шедевре, то что останется от меня?..

Читают многие. Но кто провёл жизнь, следуя тому, что прочитал? Самым лучшим девизам? «Если тебе дадут линованную бумагу – пиши поперёк»? «Человек должен игнорировать обстоятельства»?

Кто способен понять, что я делаю? У Борхеса был рассказ про воина-варвара, штурмовавшего Рим, который перешёл на сторону города. Как насчёт вон того амбала, стоящего у моего подъезда? Он может испытать потрясение от прекрасной статуи? И защищать её от вандалов? Не похоже.

Уходят поколения читателей. Вот недавно ушла, хоть ещё и жива, старая редактриса, моя ровесница. Возраст… Исчезли внимательность, цепкость, бритвенный юмор… Взгляд уже не мудрый, не пронзительный, а просто добрый. Старая женщина, уставшая от страниц. А для новых поколений – я чужой.

Иногда кажется, что я пережил всех, кто мог бы меня понять. Быть может, поймут будущие, ещё не рождённые люди…

Цветаева говорила, что книга должна быть исполнена читателем как соната. А если не исполнена? Если нет встречного потока мыслей, нет читателей? Куда уходит написанное, но не прочтённое?.. В ноосферу? В нежно-голубое сияние над Землёй?

Читатель должен чувствовать себя соавтором… Есть же что-то общее для всех людей, понимаемое одинаково всеми? Что это? А если всего лишь чувство самосохранения? Желание размножаться? Развлекаться? Говорить о себе?

И в чём конечный результат творчества? Разве кто-то, прочитав… Обрёл способность любить?

Язык меняется так быстро… Стираются даже блестящие выражения. Как сильно звучало когда-то «Москва златоглавая»! Образно, красиво! Пятьсот лет назад… А сейчас – самый серый штамп. Для детского утренника. Но разве золотых куполов стало меньше? Они не так же сияют? Реальность осталась, но отражается уже в других словах. Частота использования опошляет всё.

Когда слово «творить» приобрело отталкивающий смысл? Что вы творите, уроды?

А ведь язык формирует национальный характер. «Прогнозы врачей были…» Правда, просится слово «неутешительны»? Но только для русского. Иностранец может и точку поставить.

И всё вокруг меняется, и гибнут великие места. Вот Патриаршие пруды. По историческим меркам – ещё вчера подросток Маяковский гонял здесь на лодке. И Булгаков начал действие великого романа. Что сейчас? Лужа посреди домов, отживших свой век? С памятником-уродцем?

Помнят ли люди тех, за кем давились в книжных лавках сто лет назад? Взять хотя бы Северянина? Что осталось от популярнейшего «Громокипящего кубка»? «Поровну люблю я каждую принцессу, царски награждаю каждую собой...» А ведь женщины с ума сходили и выпрыгивали из себя. А сейчас – не смейтесь над умершими!

Булгаков любил и знал Мольера. А каких забытых нами авторов любил Мольер? А те кого любили?! Каждое поколение дарит несколько гениев, но ведь поколений бесчисленное множество… Столько не удержать в памяти. Но разве гении виноваты, что потомки не в силах их помнить? Кем бы ты ни был – ты обречён на забвение.

Да и как сейчас привлечь всеобщее внимание? Вот Мартин Лютер пятьсот лет назад прибил свои тезисы на воротах церкви. Что началось! Волнение народов! Поменялось течение истории! Перевернулись судьбы миллионов! Что и кому прибить сейчас? И где? Да хоть к голове президента в прямом эфире – информационная волна смоет всё бесследно. Потрещат день-два, пока какая-нибудь кинозвезда не выйдет замуж за шимпанзе.

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Один писатель сказал: «Мы либо одиноки во Вселенной, либо нет. Оба варианта одинаково ужасны».

Если не одиноки – мы не избраны Богом. Нет особого замысла о нас, нет пути и нет спасения, Он не смотрит только на нас. Мы – игра случая, обитатели мира, который создан вовсе не для нас. Или даже не создан? А просто как-то… Возник.

Если одиноки, если Земля – заботливо устроенная колыбель, защищающая нас от радиации…. Тогда зачем, во имя всего святого, зачем так много неподвластного нам, чужого мёртвого пространства? Зачем недостижимые, никогда не достижимые звёзды, даже если лететь до них всю историю человечества? Зачем газовые планеты, на которые невозможно ступить и вся эта бесконечность? Почему Вселенная не сведена к земле и небу? Мы – затеряны, мы – точка, пылинка и замысел о нас неизвестен.

Оба варианта ведут к невозможности понять, кто мы… И что уготовил нам Бог. Даже хуже: один вариант ведёт к равнодушию Бога, второй – к отрицанию Его существования. Что из этого ужаснее?

От таких мыслей хочется выйти на балкон. Сейчас соберусь…

Старость проявляет себя в каждом движении. Раньше встаёшь – и чувствуешь силу в ногах. А теперь сразу думаешь, как бы сесть обратно.

И возникает эта зависимость от доброты других. В какой-нибудь жилищной конторе чувствуешь себя как на математическом конгрессе. В какое окошко податься?

Старость пригибает к земле. Чтобы человек мог лучше рассмотреть то, чем скоро станет. Наверное, ад похож на вечную жизнь в дряхлом теле…

Наконец добрался.

Рядом с домом – большие сосны. Как стрелы-указатели, чтобы люди не забыли, в какой стороне небо…

Какая синева небесная! Но вдруг несметная стая воронья поднялась и заполонила всё. Да, так больше похоже на человеческую душу…

На крыше – покосившаяся антенна, похожая на могильный крест. Три сестры-берёзы, одна из которых спилена, чтобы не мешала проводам.

Идёт девушка, гордо неся свою красоту, как невидимое знамя. Вот я тут думаю о высоком или делаю вид… А на самом деле – очень жаль мне, что я старый и не могу уже быть демоном-охотником…

Странный звук… А, понял! Женщина поскользнулась у подъезда, но удержалась, повозила ногами и пошла. Оставив на снегу росчерк-набросок красивого цветка… Или изображение борющихся драконов…

У подъезда болтают обывательницы. Особо презираемая разновидность. Они не способны ежедневно тратить час времени, чтобы сделать плоский живот и мускулистые бёдра, но могут круглосуточно мечтать, как к подъезду подъедет принц на кабриолете с парусом вместо крыши и они поплывут на нём в Америку.

Улица ещё многолюдна. Юноша идёт, прислонив к уху мобильник, словно револьвер перед выстрелом. Стайка подростков с маленькими устройствами информационной войны. И сколько ещё таких, смотрящих не на мир, а в телефоны… Наверное, уже скоро какое-нибудь техническое устройство зависнет, а потом так ответит на тычки пользователя: «Я задумалось…» Возвещая конец эпохи людей.

Впрочем, люди всегда считали, что живут в последние времена. Вы только посмотрите вокруг! – восклицали они. Но потом приходили другие последние времена и так без конца…

Высоченные новостройки – как миражи на пустырях. Сверкают сварки, похожие на пойманные молнии. Не просто появляются дома, а рождаются судьбы, проведённые под этими крышами…

Совсем вдалеке – церковь с необычным куполом, похожем на сложенные ладони.

А на горизонте – мегаполис набирает силу, становясь технократическим муравейником, где недоступна роскошь тишины…

Вечереет. И наступающий закат звучит как дальняя виолончель…

Фонарь у подъезда превращает обыкновенную лужу в озеро расплавленного золота… И другие фонари уже выстраиваются по всему проспекту – как взлётная полоса для души…

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Вот что я мог бы увидеть. Но всё это я представил. И синеву небесную, и фонари, и девушку на каблучках, и закат…

В прошлом месяце я ослеп окончательно. Последнее, что видел – расплывающийся свет настольной лампы. Словно весь мир становился светом…

Не уверен даже, что сейчас зима. Может, просто знобит.

Кажется, слышно, как вздыхает осень и жёлтые листья пролетают мимо своих ещё живых собратьев…

Ночь или тихий день? Нет, поздний вечер, что-то изменилось, я чувствую… Её не видно за домами, но она уже здесь. Луна восходит. Скоро наступит ночь и самолёты полетят между звёздами…

Или сейчас солнечно на улице? И тополиный пух летит, весь пронизанный светом… Летние снежинки на фоне небесной синевы… Как бы я хотел снова увидеть эти цвета. Любые цвета… И ещё – свою рукопись, библиотеку… Пусть не храм литературы, но всё же маленькая часовня. Где заканчивается моя ночная служба…

Но даже больше этого я хотел бы ещё хоть раз испытать удивление…

Как я умудрился сам себя закрыть на балконе?! Неужели я стал таким же нелепым, как обычный человек?

Что будет дальше – я не знаю. Энергия отдана – хотелось бы верить, что людям. Ничто не исчезает… Древние растения дали нефть, которая двигает развитие цивилизации. Может, жизненная энергия ушедших будет помогать грядущим людям. Пусть я стану нефтью для будущих великих строек и побед…

«Удобрить её солдатам…» Я – солдат литературы. Победу Красоты и Добра мне не увидеть, и даже ближайший Ренессанс, но… Может, жизни таких, как я, складываются в каменную дорогу… В Царствие Небесное…

Или я – лишь сгусток информации? «Человек одинок… как мысль, которая забывается»… Невесть где мелькает крошечный электрический импульс и исчезает… Человек – мельчайшая ячейка памяти в сервере размером с Вселенную…

Да уже всё равно, лишь бы стать чем-то, не испытывающим боли. Господи, это же я, Твоя удивительная собака, умеющая читать и писать!..

Нужно сохранять достоинство… Когда придёт смерть – не кататься по полу или где там она застанет… Не богохульствовать, грызя стены… Хорошо бы – за письменным столом и быстро… Не скомканным, с прямой спиной. А за окном – снегопад при полной луне…

Уйти во сне даже не мечтаю, это для святых. А я далёк от святости, как собака далека от защиты диссертации.

Да и откуда взяться чистоте помыслов в нашем мире? Писатель – как военный фотокорреспондент, посреди взрывов не выпускающий из рук камеру. Грязь, кровь, месиво из всего. «Жизнь – поле битвы». Редко когда в трёх словах – столько истины.

Устал я от многолетней битвы… Забраться бы куда-нибудь в тёплую глушь, засеять поляну марихуаной и успокоиться наконец, комфортно спускаясь в небытие. Мечтать не вредно! Я со своего балкона еле выбрался, куда уж мне заниматься нелегальным сельским хозяйством.

Думаю, что душа засыпает, она должна отдохнуть после земной жизни. Умрёт последний человек и земля будет безвидна и пуста, как в начале времён. А потом придёт Бог… Но что Он будет делать со всеми нами? Гордыня моя такова, что я пожалел даже Создателя…

«Жизнь – это сон, любовь – сновидение». Где мы проснёмся? В прекрасном новом мире? Или в жутком пространстве, где невозможна любовь?

Физическая боль унижает, потому что заставляет думать только о теле. Делает человека ограниченным, запертым в круге одинаковых мыслей о самом себе. Какая «поэтическая задумчивость», если не можешь нормально вдохнуть воздух? Стоять без опоры? Это очень точное слово – «немощь».

Человек, разбитый молотом времени… Напоминает одно удивительное название… Никогда не завидовал никому. Понимал так: удача другого – это вызов себе. Но названию этой книги Ницше немного завидую – «Как философствовать молотом». Блестящий мыслитель.

Но даже сейчас чувствую жажду борьбы. И эта жажда не исчезнет вместе с телом. Душа человеческая слишком сильна, чтобы не суметь вернуться к истокам и начать всё сначала. Только иначе…

Боль делает беспомощным, но только не в моём искусстве. Началась концовка моего рассказа… По заветам мастеров, для финала приберёг всё лучшее.

Всегда любил этот приём – открытую дверь. Когда читатель переходит из одного рассказа в другой, держась за невидимые путеводные нити. Но этот рассказ – одиночка. И я хотел бы, чтобы читатель, распахнув последние двери, вышел в звёздную ночь.

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Случилось невозможное. Я потерял строку.

Всё кончено… Что, если я начну писать по уже написанному, безнадёжно всё запутывая?..

Нужно успокоиться. Почерк и так не разобрать никому, но главное – написать, дать жизнь… Мысли бесплотны и мимолётны, но написанное… Это серьёзно и прочно.

Нет, не могу нащупать вдавленные буквы…

Жаль, что не дописал последний рассказ. И многое не успел. Сколько осталось невысказанной красоты, нерастраченной нежности…

Но я столько всего вспомнил за последние дни, что мысленно наговорил ещё один рассказ. Какой лучше? Может, ненаписанные произведения тоже остаются где-то?.. Бог – это память о каждом…

Я не хотел бы снова прожить свою жизнь. Но всё равно я благодарен. За любимую до дрожи работу, за тысячи счастливых предвкушений, за предчувствие красоты, ведь мир для меня – это обещание текста… За счастье литературы.

За свет её глаз. Ведь нельзя написать о любви, если на тебя не смотрели с любовью. И ты сам не смотрел…

За встречи с хорошими, самоотверженными людьми…

За боль и немощь тоже – они не давали мне забыть, что тело рано или поздно предаст окончательно.

Кто знает, что там?.. Может, Там – жестокая стужа, в которой гибнет любая душа, не накопившая тепла за земную жизнь… Быть может, фонари, которые я представляю сейчас, – последний свет перед мраком вечности?..

Снег шелестит за окнами… Обманчивое спокойствие. Кажется мне, что после короткого отдыха – снова в бой…

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

Писатель задумался о чём-то, открыл и закрыл окно, словно выпуская птицу-молитву. Нащупал стул и сел за письменный стол. Прикоснулся к рукописи завершённого, но не оконченного рассказа. Выпрямился и замер. В лунном свете комната казалась иной, потусторонней…

Над часовней литературы шёл снег.

Ночь задувала холодным дыханием городские огни. Снегопад усиливался, снежинки вспыхивали белыми искрами, кружились и падали, чтобы растаять.

И лишь одна снежинка упрямо летела вверх.