Читать онлайн "Преступления и наказания"

Хлопнув залпом полстакана самогона и закусив корочкой хлеба, Степан вышел из дома. Было очень рано. Солнце ещё не встало, и на улице клубились синие предрассветные сумерки.

Кондрашовка начинала просыпаться, но улицы и дворы ещё пустовали. Степан, пройдя через всю деревню, никого не встретил. Только живущий на окраине старик Васютин вышел на крыльцо покурить трубочку. Заметив идущую мимо высокую жилистую фигуру, он прищурился и сказал:

— Утречка доброго! Степан? Дутый, ты что ль?.. Ты куда?

Но тот в ответ буркнул что-то неразборчивое и поспешил дальше.

…Степан в Кондрашовке был человек примечательный. Вообще-то фамилия у него была Лаптев, но все звали его по прозвищу — Дутый. Мать родила его незамужней и неизвестно от кого — вернулась с городской подработки с растущим животом. На все расспросы она отвечала: “Ветром надуло”. И поэтому языкатые односельчане часто дразнили мальчишку “Стёпка — ветром надутый”. Потом обзывательство сократилось до “Дутый” и приклеилось уже намертво.

Мальчишка рос хулиганистый, дрался, подворовывал и вырос в бедового парня. В 1914 году призвали его на фронт. Едва приехав на передовую, Степан заболел тифом и чуть не умер. После госпиталя он дезертировал и в родных местах появился только в начале 1918 года. Где был и чем занимался, Степан не рассказывал, но намекал, что состоял при серьёзных делах.

Вся родня в Кондрашовке поумирала, и подался Дутый к двоюродной сестре в город. Там спутался он с дурной компанией и лишь чудом избежал тюрьмы. Сестра его турнула, и пришлось Степану вернуться в деревню, но ни привычки, ни охоты к крестьянскому труду у него уже не было. Стал он пить беспробудно и скоро сгинул бы, если б не кондрашовский кулак Иван Антонович Смолокуров.

Однажды шёл Иван Антонович и встретил пьяного Степана. Что взыграло в душе кулака, что разглядел он в пьянице?.. Но только, отечески поругав Дутого, Иван Антонович позвал его сторожить свой сад. Тот согласился, пить стал меньше, чуть остепенился и стал при Смолокурове кем-то вроде верного пса. Дутый и несколько таких же бедовых мужиков выбивали долги из односельчан, запугивали и давили тех, кто пошёл в чём-то поперёк Ивана Антоновича. К кулаку Степан питал почти собачью преданность и выполнял его поручения без раздумий и сомнений.

Степан выбрался за околицу деревни и зашагал по просёлочной дороге. Шёл он быстро, почти бегом. В утренней тишине хорошо было слышно, как Степан вполголоса костерит на все лады некую Лушку, её братца-председателя Гришку, всех на свете большевиков и тех, кто придумал колхозы.

Рассвело. Солнце поднялось из-за горизонта, согрело траву, придорожные кусты и дальний лес. Вокруг стоял птичий гомон — птахи хором приветствовали новый день.

На главной дороге, куда повернул с просёлка Степан, уже было людно: кто-то ехал в город, кто-то — обратно, кто-то — на дальние луга. Многие улыбались, радуясь погожему утру, и с недоумением смотрели на Степана, от которого за версту веяло нервозностью. Он же шагал, не обращая ни на кого внимания.

— Дутый, стой! — завопил с телеги рябой мужик. — Разговор важный есть! Да подожди ты, чертяка!

Пришлось остановиться.

Рябой мужик (это был мельник из соседней деревни) спрыгнул с телеги и протянул Степану руку.

— Привет! Как дела в Кондрашовке?

— Помаленьку. А у вас в Шашкино что нового?

— О, брат! Трактор в наш колхоз обещали привезти к осени. Ждём не дождёмся. А у вас чего, многие в колхоз вступили?

— Одиннадцать хозяйств. Глупость всё это. Только вздохнули, своё мал-мало завели, и снова всё на общину отдавай?

— Не скажи, есть тут свои резоны… — возразил было мельник, но увидел, что собеседник не настроен спорить. — Ладно, поживём-увидим. А ты чего такой смурной с утра?

— Да просто.

Оба помолчали, потом рябой спросил:

— Вашего-то прошлого председателя, что с деньгами колхозными сдёрнул, не нашли?

— Гришку? Неа. — сказал Степан равнодушно, но глаза его нервно забегали, а рука затеребила ремень сумки. — Милиция искала, а толку. Два месяца прошло, ищи ветра в поле. А ты чего хотел-то?

Мельник стал долго и путано рассказывать про какие-то дрова, которые хотел то ли обменять, то ли продать кулаку Смолокурову. Степан недовольно кряхтел, переминался с ноги на ногу и всем видом показывал, что спешит. Но вот мельник наконец дошёл до сути:

— Ты похлопочи перед Иваном Антоновичем. Расскажи, какая история с дровами вышла. Ежели он согласится, так я сразу всё привезу.

Степан обещал помочь, и обрадованный мельник стиснул его в объятьях.

— Спасибо! Если сладится дельце с дровами, отблагодарю тебя, не обижу. А ты куда идёшь-то? Садись на телегу, подвезу.

— Мне в другую сторону, я на Моховое болото.

— Зачем?

— Да вот птицу пострелять. — Степан приподнял висящую на плече охотничью сумку.

— А тогда чего без ружья и без собаки? Руками бекасов ловить будешь? — и рябой весело засмеялся.

— Мы с приятелем в селе договорились, у него собаки и ружья есть.

Рябой мельник недоумённо пожал плечами, но расспрашивать дальше не стал. Мужчины попрощались, и каждый пошёл своей дорогой.

Степан, однако, направился не к приятелю, а в дальний ельник, туда, где брала начало речка Звонарка. Место там было овражистое, глухое. Люди туда почти не ходили: далеко, буреломы сплошные и ничего важного. Ещё про ельник болтали, мол, место нехорошее, гиблое. Но что в нём такого нехорошего, никто толком объяснить не мог.

Антип Кузнецов, приятель Степана и страстный охотник, проводивший в лесу больше времени, чем дома, как-то разоткровенничался:

— Ельник ох непростой! В его глубине между оврагами — тропы, вроде как звериные, но на самом деле это лешачий переход. Ну, дороги лешего. Пересечёшь их или пойдёшь по ним, как пить дать, закружит леший, заморочит голову. И всё, каюк! Заблудишься в трёх ёлках. Туда даже охотники редко ходят, потому и зверьё там непуганое. Белок — стаи! Зайцев — стада целые! А птиц — ууу! А что я? Ну, я там бываю, потому как у меня с лесным хозяином особая статья. И то, без разрешения и подношения не суюсь. А кроме меня, людей там и не бывает. Вот ей-богу, никто не ходит.

Степан, слушая приятеля, только усмехался: он не был суеверным, к тому же знал, что охотники любят прихвастнуть. Но слова про место, где не ходят люди, он запомнил.

…День уже набрал силу, и летнее солнце стало невыносимо жгучим. Его лучи били по земле раскалёнными кнутами, и находиться на открытом пространстве было тяжело.

А в лесу, среди берёзок и осин, царила приятная прохлада, и дышалось легко. Но раскрасневшийся Степан то и дело утирал пот рукавом. И не только июльский зной был тому причиной.

Дутый пребывал в раздрае, в нём боролись разные чувства. То огнём в груди разгоралась ненависть, такая, что Степан орал матом и пинал деревья. Даже поломал несколько тонких молодых берёзок.

То вдруг его одолевала паника, прошибал холодный пот, и хотелось бежать без оглядки. То вспоминался ему окровавленный Гришка Светлов, и тогда жёг Степана стыд и жалость к себе самому, пропащему и несчастному.

Шагал Дутый то уверенно и широко, то вдруг вставал на месте, а потом шёл медленно, будто ноги не слушались. Несколько раз он разворачивался и шёл было обратно. Но та неведомая сила, что во все века тянет преступника на место преступления, подгоняла Степана вперёд. И он, покоряясь ей, углублялся в лес всё дальше.

Вот среди берёз и осин стали попадаться ёлки. Их становилось всё больше, ветви елей — всё гуще, и лес мрачнел на глазах.

Дутый дошёл до безымянного ручья, разделявшего два леса. На правом берегу ещё попадались хилые берёзки и осины, а на левом высился густой и мрачный ельник. Тот самый, с лешачьми тропами среди оврагов.

Прежде чем идти в глушь, Степан присел отдохнуть. Он достал из сумки хлеб и кусок варёного мяса, поел и отхлебнул самогона из фляжки. Мир поплыл перед глазами, а в животе разлилась приятная тяжесть.

Дутый лёг, задрав на дерево гудящие от усталости ноги. Он даже задремал, и перед глазами ясно встала картинка из недавнего прошлого…

На общем собрании обсуждали новшество — коллективные хозяйства, а по-простому — колхозы. По такому случаю из губернского города Саратова даже приехал человек от партии. Именно он открыл собрание в Кондрашовке и стал разъяснять крестьянам, в чём смысл колхозов.

Если соединить мелкие бедняцкие хозяйства в одно, то такое объединённое хозяйство даст гораздо больше зерна, мяса, молока и прочего. И самим хватит, и для города останется.

В колхозе можно разделить обязанности, и каждый будет занят чем-то одним. Удобно: не нужно разрываться между десятком дел сразу, как это бывает в единоличном хозяйстве.

И главное — не надо лезть в кабалу к кулаку, лишь бы он одолжил зерна или дал на время лошадь. Колхозы Советская власть всемерно поддержит, выделит молотилки, сеялки — всё, что надо. И прямо сейчас налаживается выпуск тракторов. Да, не всё гладко, но дело движется, и первые трактора поступят именно в колхозы.

Много говорил приезжий партиец, а кондрашовцы слушали, чесали в затылках и думали.

После гостя взял слово Григорий Светлов, председатель кондрашовского сельсовета. Он поддержал городского товарища, горячо призвал всех вступать в колхоз, а потом попросил высказаться всех желающих.

Начался ужасный гвалт. Кто был “за”, кто “против”, а кто молол чушь, лишь бы поучаствовать в разговоре. Степан послушал-послушал да и ушёл, не дожидаясь итогов собрания. Сначала он направился было домой, но потом передумал и двинулся в другую сторону.

Он остановился у председательского дома. Лушка, младшая сестра Григория, во дворе стирала бельё. Девушка прополаскивала каждую вещь в лохани, выжимала и, забравшись на табурет, вешала вещь на верёвку.

Весна в 1929 году была ранняя, апрель — жаркий, и девушка, работая, разделась до нижней длинной рубахи. Чтобы подол не мешался, Лушка высоко закатала его, и Степан отлично видел длинные и стройные девичьи ноги.

Занятая работой Лушка непрошеного зрителя не замечала. Когда она разводила руки в стороны или тянулась вверх, белая и кое-где намокшая рубаха облегала тело и волнующе обрисовывала выпуклость грудей и тёмные ореолы сосков. Девушка напевала что-то и слегка улыбалась.

Степан глазел на неё, забыв обо всём.

Но вот Лушка присела отдохнуть и наконец заметила Степана. Девушка испуганно ойкнула, дёрнулась и едва не упала с табурета.

— Лукерья… — натужно, будто язык и губы не совсем слушались, сказал Дутый. — Как поживаешь?

— Вот так и поживаю, — девушка показала рукой на верёвку. — А ты чего, с собрания идёшь?

— Ага. Толку-то, все галдят, как вороны на берёзе! С колхозами ещё завели свистопляску…

— Собрание у школы было? — перебила девушка.

— Да.

— А чего тогда по этой улице идёшь? Твой дом в другой стороне.

— Да я вот…

Степан порылся в кармане, достал свёрток из серой бумаги и протянул его через забор девушке.

— Что это? — спросила Лушка, не вставая с табурета.

— Я вчера в город ездил. На рынок зашёл, ну и… Вот. Пряник тебе купил. Медовый.

Лушка встала, одёрнула рубаху и подошла, но на расстояние вытянутой руки. Мужчины она явно опасалась, несмотря на забор.

— Спасибо, но не надо. Себе оставь.

— Я из города вёз, берёг, чтобы он в кармане не покрошился, а ты!..

— Степан. — В голосе девушки зазвенел металл. — Я же объясняла — никто мне не нужен, кроме Мишки. Было такое?

Дутый промолчал.

— Было, и не раз! — ответила за него Лушка. — Я же говорила: не таскай подарки, не возьму ничего. А ты снова! Не передумаю, не надейся. Других девчонок что ли нет? Чего ты ко мне прицепился?!

Распаляясь, она подошла ближе. Степан протянул руку через забор и схватил девушку за плечо.

— Дрянь! Я ей и шляпку с лентами, и пряники, а она нос воротит. Мишка!.. Кости Мишки твоего давно вОроны по степям Туркестана растащили!

— А пусть и так! — зло сверкнула глазами Лукерья. — Он-то за правое дело голову сложил. А с тобой я за всё золото мира рядом не лягу. Пошёл к чёрту!

Дутый со всей силы дёрнул Лушку к себе и попытался поцеловать. Девушка вскрикнула и яростно впилась зубами в руку Степана. Тот завопил, ослабил хватку, и девушка, вывернувшись из его лап, удрала в дом.

— Бешеная!!

И, погрозив председательскому дому кулаком, Степан ушёл.

Тем же вечером встретил его на улице Григорий Светлов, и сказал:

— Пока по-хорошему прошу: отстань от моей сестры. Тронешь её хоть пальцем — сильно пожалеешь, это я тебе обещаю. Даже смотреть на неё не смей, ясно? И обходи десятой дорогой.

Говорил председатель спокойно, не повышая голоса, но его серые глаза потемнели, как море перед бурей. Степан хотел было обругать его по матери и взять за грудки, но вокруг было много людей, в том числе и председателевы друзья. Сомнут… И Дутый нехотя буркнул:

— Ладно. Ещё из-за дурной бабы корячиться…

— Ты лучше не про баб думай, а про будущее. — насмешливо сказал Григорий. — Недолго кулакам-то да подкулачникам осталось, выбьем почву из-под ног. Вот окрепнут колхозы, придут трактора — конец твоему Ивану Антоновичу и тебе заодно. Одумайся, за ум возьмись, работай как человек. Ты ж молодой и здоровый!

Теперь Степан и впрямь обходил Лушку стороной. Ну её, бешеную!.. А вот на председателя Степан обиду затаил. Да не просто затаил, а хранил в душе, сам себя распалял и мечтал с Гришкой Светловым поквитаться…

Где-то рядом застучал по дереву дятел, и этот резкий звук выдернул Дутого из дрёмы. Он с кряхтением встал, взял сумку и пошёл к ручью, чтобы умыться и попить воды.

Приведя себя в порядок, Степан разулся, закатал штаны и перешёл ручей вброд. Там, в глубине ельника была его цель, к которой его влекло, но и от которой хотелось убежать и стереть её из памяти.

Даже в солнечный день в еловом бору царил сумрак. Только немногие из щедро расточаемых солнцем лучей достигали земли, большинство тепла и света задерживали жадные еловые лапы. В таком лесу плохо растут трава и кустарники, зато отлично чувствуют себя мхи и папоротники. Именно они придавали лесу совсем дикий, но по-своему красивый вид.

В воздухе пахло резко пахло смолой и влажной землёй. Под ногами мягко пружинил ковёр из мха, травы и прелой хвои.

Степан шёл медленно, часто останавливаясь и сверяя дорогу. То и дело приходилось перелезать через буреломы, обходить болотца с чёрной, застоявшейся водой. Да, здесь легко заблудиться и без всяких леших!

…А вот и цель: небольшой овраг. Степан огляделся, проверяя, то ли это место. Да, оно — вот стоят молодые, сросшиеся, будто стиснувшие друг друга в тесных объятиях, ёлочки, а рядом с ними — валун.

Сердце Дутого забилось чаще, на лбу выступила испарина. Мужчина глубоко вздохнул и стал спускаться.

Оказавшись на дне, он подошёл к сросшимся деревцам. Именно здесь Степан убил, а потом закопал Григория Светлова.

Дутый отлично помнил: убитый лежит головой у ёлочек, ногами к правому склону оврага.

Посторонний человек никогда бы не догадался, что тут кто-то похоронен. Прошло два месяца, земля давно осела, поверх могилы разрослась трава и нападала хвоя. К тому же весенние ливни размыли рельеф, теперь здесь была ровная земля. Если б не было рядом приметных ёлочек и камня, убийца и сам не нашёл бы это место.

Вообще-то Степан не собирался сюда приходить. Но пару недель назад из города прислали нового председателя сельсовета, и тот оказался другом Светлова! В то, что Григорий сбежал с деньгами, он не поверил, расспрашивал кондрашовцев и даже милиционера из города привёз. Толку от этого не было, но убийца запаниковал.

А вдруг найдут труп?.. Мало ли что!

Тревожные мысли изрядно замучили Степана, пришлось ему идти и проверять самому.

Присев на корточки, он внимательно разглядывал могилу. Цела ли она? Не нашли ли тело Гришки звери или люди? Нет ли где следов от лопаты?

Степан встал на колени и стал раздвигать траву. Но отдёрнул руку, подумав, что его ладонь сейчас как раз над мертвенно-бледным, искажённым страданием лицом жертвы.

Обозвав себя трусом, Дутый снова стал осматриваться. Трава, мох, букашки да ящерка у камня, которая удрала сразу, как только увидела человека.

Ничего не видно. Ничего подозрительного. Никаких следов.

Фууууух!

Степан шумно выдохнул и с облегчением распрямился. Он, конечно, устал от долгой ходьбы и от нервного напряжения, но отдыхать не стал и тут же пустился в обратный путь. Этот дикий ельник был ему неприятен.

Сначала Дутый шёл счастливый, громко пел и насвистывал весёлую мелодию. Но постепенно лицо Степана стало задумчивым, а дальше стало всё больше и больше мрачнеть.

Он сам не мог понять, что происходит. Вроде всё хорошо, но… Облегчение схлынуло, а вместо него пришло слабое, но назойливое, как писк комара, раздражение. Смутное тревожное чувство разрасталось внутри и мешало, давило на сердце.

Что-то было не так.

“А я же проверил только снаружи. А если там пусто, кто-нибудь его выкопал?”

От этой мысли Степан споткнулся и чуть не упал. Умом он понимал, что могилу никто не трогал, но… Зудящая тревога не унималась.

— А, язви его через колено! — выругался мужчина и пошёл обратно.

На дне оврага всё было по-прежнему, ничего примечательного.

— С ума схожу, что ли? Всё, скорей домой. Попрошу у Ивана Антоновича таблеточку какую-нибудь.

Степан присел на склон оврага, отдышаться. Сердце колотилось в груди, как птица в клетке, а взгляд Дутого неизменно возвращался к земле у двух сросшихся ёлочек…

Через неделю после апрельского собрания Степан гостил у кулака Смолокурова. Его дом резко выделялся среди неказистых избёнок Кондрашовки: просторный, из хороших брёвен, с украшенными ставнями. Над основной избой возвышалась надстройка-светёлка, а в ней был уютный балкончик. Именно там чаёвничали хозяин и гость.

На столике перед ними лежали привезённые из города пышные булочки, крендельки с маком и даже конфеты.

— Иван Антонович, а что, колхозы вправду нас разорят?

— Ну, хорошего точно не жди. — зло усмехнулся Смолокуров. — Эх… Гришка Светлов — заноза настоящая! Носится туда-сюда, всех убеждает, и его слушают. Глядишь, и получится что у голодранцев.

— Заноза, — подтвердил Степан, точивший зуб на председателя. — А может, его… тогосеньки?

И Дутый чиркнул ладонью по шее.

— Не пойдёт. Другого председателя пришлют, а этот ещё и героем станет, за правое дело погибшим. Нет, Стёпа, тут хитрее надо…

Хозяин задумался и уставился в пол тяжёлым, волчьим взглядом.

Ивану Антоновичу исполнилось 53 года; это был седой, но крепкий мужчина. Он обладал умом, торговым чутьём, хитростью и в достижении целей был беспощаден. Он крепко держал в кулаке и свою семью, и всю Кондрашовку. И попробуй пойди против…

Пока Смолокуров думал, Дутый почтительно молчал и даже чай старался прихлёбывать потише. Прошло довольно много времени, прежде чем хозяин хлопнул себя по колену и сказал:

— Есть мысль одна! А скажи мне, Стёпа, ты за серьёзное дело возьмёшься? Учти, это нас кровью навек повяжет.

— Если гада Гришку прибить, то с радостью. Я его голыми руками!..

— Ну, не хорохорься. Слушай внимательно…

Степан слушал и только ахал, как ловко Иван Антонович всё придумал.

Сначала поползли слухи, будто видели Светлова в городе, как он шёл под ручку с красивой девушкой. Болтали, что это невеста Григория, что она не просто городская, а из бывших благородных. И любовь у них большая, только городская барышня в деревню не поедет, да и денег много надо, чтобы с такой мадамой шашни крутить.

Григорий на сплетни не обращал внимания, дел у него хватало и без этого.

Десятого мая председатель, взяв две тысячи рублей, которые колхозники собрали на акции Трактороцентра, собрался в город. Пошёл он на железнодорожную станцию, короткой дорогой через лес.

Там-то его и подстерёг Степан, оглушил, связал и повёл в глухой ельник. Григорий сопротивлялся отчаянно и почти сумел убежать, но подвела хромая, раненая ещё в Гражданскую войну нога.

Завёл Дутый Светлова в овраг, заставил копать яму, а потом выстрелил ему в затылок из маузера. Деньги убийца забрал с собой, а беднягу Григория вместе с пистолетом зарыл у сросшихся ёлочек.

…Через несколько дней в деревне забеспокоились и отправили в город посыльного. Выяснилось, что Григорий деньги в банк не сдавал и никто из городских знакомых его не видел.

Приехал следователь. Стали всё проверять, и в ящике председательского рабочего стола нашлось письмо. Какая-то женщина писала, что соскучилась, ждёт любимого Гришеньку и надеется, что всё задуманное получится, и они заживут вдвоём в достатке и без хлопот.

Кондрашовка встала на дыбы: украл Светлов колхозные деньги и с городской невестой скрылся! Увы, приезжий следователь ничего не мог поделать — следов никаких, что за невеста, никто не толком знает. Лес вдоль дороги на станцию проверили, но ничего не нашли.

Все проклинали Григория, удивлялись, как не разглядели в нём жулика, и, разочарованные, выходили из колхоза. Только Лушка не верила в подлость брата, но её никто не слушал.

Всё складывалось для кулака Смолокурова (это его племянница написала записку) и Степана как нельзя лучше.

Но Дутый часто думал о могиле у ёлок, и его охватывал ужас: если найдут? А когда всплывал в памяти ненавидящий и гордый взгляд Григория, убийце вовсе становилось тошно: жизни лишил, но не сломил…

…Отдышавшись и чуть успокоившись, Дутый разозлился на самого себя: сидит тут в овраге, на могилу глазеет и разволновался, как тряпка какая-то!

Тьфу!

Он выбрался из оврага и решительно зашагал по тропинке. Чтобы отвлечься от нервирующих мыслей, Степан стал думать о насущных делах: надо подбить разболтавшуюся доску в заборе, а для этого в городе надо купить гвозди. А в погребе завелась сырость, и это никуда не годится…

Задумавшийся мужчина не заметил, как прямая тропинка под его ногами сама собой раз — и повернулась, будто кто-то её согнул, как ленту. Одна из разлапистых елей зашевелилась, хотя ветра не было. И на этой ели мох рос с южной стороны.

Степан шёл. Настроение у него улучшилось, он насвистывал любимый мотивчик и предвкушал, как придёт домой и поест щей, да с чёрным хлебом и ломтём сала…

— Аааай!

Прямо попёрек тропы протянулся длинный сухой корень. Дутый споткнулся об него и чуть не упал. Но корня тут раньше не было!

Встряхнув головой, мужчина огляделся и ощутил, как волосы встают дыбом, а тело покрывает липкий пот.

Лес вокруг был незнакомым!

Степан лихорадочно заозирался и забегал туда-сюда вдоль тропы, ища приметы знакомого пути. Но ничего не находил.

Вдруг в и без того сумрачном лесу стало темно, как вечером, хотя солнце стояло высоко, и на небе не было ни облачка.

Между деревьями пополз густой туман, скрывая кусты, буреломы, тропинки, ямы и кочки. Туман не поднимался высоко, а клубился примерно по пояс, и это нагоняло ещё большую жуть: мир будто разделился пополам, на белую мглу и темноту.

Вдруг Степан отчётливо понял: рядом кто-то есть. Чужое присутствие было неявное, будто размазанное, и ощущалось со всех сторон. Рука Дутого сама собой потянулась к вороту рубахи, ища шнурок с крестиком. Но крестик Степан не носил уже лет семь, а в церковь перестал ходить ещё раньше. Из всех молитв ему на память приходили только два слова.

Так он и стоял, парализованный страхом, и повторял как попугай: “Отче наш… Отче наш!... Отче наш”. Туман поглощал и искажал звуки, и собственный голос казался чужим.

Вдруг в белой мгле мелькнуло что-то, и перед перепуганным человеком вырос высокий лохматый старик. В его нечёсаных волосах застряли сучки и листья, рваный пиджак был застёгнут на лёвую сторону, правый глаз прищурен, зато левый вытаращен и глядел насмешливо и зло.

— Ты кто? — сипло спросил Степан.

— “ТЫ КтООО!.. кТО! Ктооо!” — загудело, заревело эхо со всех сторон.

Старик хлопнул в ладоши, захохотал, и вдруг… стал стремительно увеличиваться! Секунда — и его макушка уже вровень с верхушками елей. По лесу пронёсся порыв ветра, старик засвистел, заухал так оглушительно, что деревья затрещали, а у Степана заложило уши.

Нервы Дутого не выдержали и, истошно вопя, он бросился бежать. Куда угодно, лишь бы подальше!

Старик щёлкнул пальцами, туман исчез, а под пологом леса просветлело. Лесной хозяин пустился в погоню. Он то великаном перешагивал через кусты и деревья, то уменьшался до мыши, чтобы проскользнуть под валежником.

За Степаном он гнался играючи и позволял человеку убежать подальше, отдышаться и обрести надежду. А потом настигал, пугал шумом и свистом или затаивался и выскакивал прямо на жертву из-за куста.

Дутому такая игривость неведомого существа не нравилась. Он пытался убежать или спрятаться, но всё напрасно — его находили.

Пот заливал Степану глаза, сердце стучало так, будто вот-вот проломит грудную клетку. Кровь грохотала в висках отбойными молотками. На ногах, казалось, вместо сапог были привязаны тяжелые гири.

В конце концов обессилевший Степан споткнулся и кубарем полетел в какой-то овраг. Растянувшись на земле, он лежал и ждал, что сейчас потянется сверху гигантская рука… Но свист, хохот и вой преследователя звучали где-то вверху, а потом и вовсе стали отдаляться.

“Неужели потерял?!” — мелькнула в голове Дутого мысль, и он постарался даже дышать тише.

Он сел и закрыл глаза, пытаясь унять бешеный стук сердца. А потом хлопнул себя по лбу:

Да это же леший!..

Очень кстати вспомнились и слова бабушки, и рассказы Антипа-охотника: выверни всю одежду наизнанку, застегни всё наоборот и обувь с правой ноги надень на левую, тогда пропадут чары лешего, и найдёшь дорогу.

Трясущимися руками Степан снял одежду, вывернул её наизнанку и скинул сапоги. Потом стал надевать всё обратно, строго следя, чтобы всё было наоборот. Бельё, рубаха, сумка через плечо…

— Кхе-кхе! — раздался прямо за спиной Степана кашель.

Мужчина выронил из рук штаны и медленно, как в тягучем кошмаре, обернулся.

Леший стоял совсем близко. Человеческие черты в его внешности странно сплетались со звериными. Вытаращенный левый глаз остался прежним и смотрел на жертву со злорадством, а вот всё остальное… Медвежье ухо, волчий нос, лапы рыси с длинными и острыми когтями… И этой когтистой лапой леший потянулся к Степану.

Не помня себя от страха, Дутый рванул вверх по склону оврага и побежал. Еловые ветви хлестали его по лицу, по голым ногам, хватали за рубаху и пытались задержать. А позади свистел, выл и хохотал леший.

Дутый снова споткнулся, куда-то покатился и упал лицом вниз. Саданув от отчаяния кулаком по земле, Степан приподнял голову.

Прямо перед ним стояли две молоденькие сросшиеся ёлки, а ноги его упёрлись в правый склон оврага.

— АААААААА!

В крике Степана уже не осталось ничего человеческого, только первобытный, животный ужас. Так воет попавший в капкан зверь, понявший, что даже лапу отгрызать бесполезно.

Подоспевший леший, теперь в облике огромного медведя, озадаченно смотрел, как Степан с воем катается по земле, а изо рта у него идёт пена.

Оскаленная медвежья морда, которая выглянула из-за куста, стала той соломинкой, что ломает хребет верблюду. Дутый выгнулся в дугу, захрипел, пальцы в агонии заскребли землю. Около паха расплывалось мокрое пахучее пятно, и этот запах смешивался со спиртовой вонью самогона. вылившегося из неплотно закрытой фляжки.

Степан дёрнулся снова и затих. Его сердце не выдержало.

Медведь-леший подошёл, понюхал фляжку и брезгливо сморщился. Потом погрыз угол сумки и сунул в неё нос. Там пахло съестным, но увы, ничего интересного в сумке не было.

Вдруг медведь поднял голову и уставился на сросшиеся ёлки.

Возле них появилось серебристые искорки, их становилось всё больше, и вот они сложились в мужской силуэт, в котором легко угадывался Григорий Светлов. Призрак покружил над оврагом и завис над телом Степана, весь затрепетал, как будто его передёргивало от омерзения.

Призрак подлетел поближе к медведю-лешему, и они долго смотрели друг другу в глаза, будто ведя молчаливый диалог. Потом Григорий вдруг замерцал тёплым и ласковым, будто утреннее солнце, светом и стал рассыпаться на искорки, которые быстро гасли. Минута, и призрак исчез.

Медведь вздохнул и пошёл прочь, в чащу. На дне оврага остался только Степан, глаза которого уже понемногу стекленели.