Читать онлайн "Работа над ошибками"

ОЧЕНЬ КОРОТКО ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

Фантастика бывает разная. Есть научная. Читатель, возможно знаком с нею: Жюль Верн, А. Беляев, Г. Уэллс, Г. Мартынов, А. Азимов, Ж. Клейн и др. писатели, пытавшиеся предсказать развитие науки и общества. Есть ненаучная или сказочная: это многочисленные произведения в жанре фэнтези с магами, рыцарями и драконами.

А есть еще социальная фантастика, в которой авторы пытаются показать общество в будущем и она делится на два вида: утопия (от первого такого сочинения Т. Мора, где события происходят в вымышленной стране — Утопии), такие истории показывают прогресс и позитив — радостное и немного приторное от идеальности общество, и антиутопия, где все страшно, плохо, грустно, тотальный контроль и закон в руках шайки захвативших власть олигархов или бандитов, а контролирует исполнение его этакий судья Дредд.

Бывают антиутопии: сатира, памфлеты, как «Москва 2042» В. Войновича, или трагедии, например Е. Замятина «Мы», или О. Хаксли «О, дивный, новый мир!» или Дж. Оруэлла «1984», это романы-предостережения, сваливающие общество к абсурду тотального контроля. Увы, как показывает реальность текущего времени, совсем не абсурду. Возможность всех контролировать неизбежно ведет к соблазну всех подчинять и управлять.

Основу сборника представляет повесть антиутопия — Дура лекс. Читатель узнает Россию недалекого будущего и современные тенденции, которые могут привести нас именно в том мир, который вы увидите. Я так думаю. Конечно, вы можете не соглашаться со мной, конечно все еще может много раз измениться и мы через десять — пятнадцать лет окажемся совсем в другой стране, другом обществе и все будет совсем не так. Может быть лучше, а может быть настолько плохо, что вы скажете — эх… Почему я не взял вымышленную страну? Потому что мне не безразличны ни моя страна, ни будущее ее жителей.

Вполне возможно, что, прочитав, скажете — «И какая тут фантастика? Все так и есть, и ничего нет страшного — кругом порядок». Общество потребителей не нуждается в высоких чувствах, ему хватит всего двух: чувства сытости, и чувства превосходства над теми, кто беднее.

Порядок, в котором нет места человечности, доброте, благородству и милосердию, а предательство, подозрительность и власть достатка становятся основой отношений, которые «управил рынок» называется — АДОМ. Но вряд ли сами обитатели ада его таковым считают, они просто делят всех на элиту и обслуживающий персонал - быдло.

Мнение о книге и повести вы можете высказать мне лично по адресу: lsvetin@yandex.ru

Если нам будет что обсудить, обсудим. Спасибо, что читаете мою книгу.

Андрей Звонков

ДУРА ЛЕКС

повесть, антиутопия.

Времена не выбирают

В них живут и умирают…

А.Кушнер

ЧАСТЬ 1. ДЕЛО СВИРИДОВА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В которой герои пьют коньяк, варят гречку и обсуждают грядущий суд над доктором Свиридовым, а СОБР[1] нарушает их уединение и планы

— Встать! Суд идет!

Судили моего друга, Юру — теперь уже бывшего врача скорой помощи. Два месяца назад он перевел на русский язык фразу Bl.gastrici, met. intrahepaticus — «Рак желудка, метастазы в печень».

После дежурства, немного отдохнув, я приехал к нему в гости. Юрку уже отстранили от выездной работы, посадили в лечебном отделе, разбирать карты. О том, что дело его из административного переквалифицировано в уголовное, мы тогда еще не знали.

На душе было гадостно. Юрка уже исписал ворох бумаги, объяснял, пытался доказать, что он только перевел текст с латыни. Это же не преступление! Но возвращать его в бригаду на линию руководство «скорой», несмотря на чудовищную нехватку медиков, не торопилось.

Я принес бутылочку коньяка, все-таки мы врачи. Нам по статусу положено употреблять благородные напитки.

Свиридов покрутил ее в руках, любуясь золотой восьмеркой, прежде чем открыть и сказал:

— Отец шутил, «плох тот врач, что сам себе покупает коньяк», а теперь это норма общества.

— Что норма? Что мы покупаем сами или то, что плохие врачи? — усмехнулся я, снимая с полки две рюмки.

— Знаешь, как он меня называл? — Юра наполнил рюмки. — Обезьяна с чемоданом. По его мнению, мы теперь вообще не врачи. Без электроники ничего не можем. Не то что раньше – ГПУ [2][3][4]

Не соглашаться Юрой и его отцом нельзя, с появлением электронных комплексов работа врачей на этапе неотложной помощи и обращений в поликлинику свелась к обслуживанию этих «эскулапов» и опросу больного. Отклоняться от заключений и рекомендаций, которого, не то чтобы нельзя, но себе дороже. Во-первых, время тратится на переубеждение, а на вызове или на приеме его нет, а во-вторых потом объяснительные писать и обоснования, почему не согласен с автоматикой, и опять окажешься виноват, да еще и с потерей в зарплате. Вот выходит не врач, а обезьяна с чемоданом. Впрочем, врач виноват всегда: ошибся прибор – виноват врач, споришь с прибором – виноват врач, пожалуй, мы не виноваты только в одном случае – когда нас не было на вызове.

Я сказал об этом Юре. Он усмехнулся и сказал:

- И все равно виноват будешь!

- Почему? - удивился я

- А почему ты на вызове не был?

Мы дружно ржали. Да уж… как сказал драматург Шварц в известной пьесе «Обыкновенное чудо»: «Найдите доктора и свалите все на него!».

Юра поднял рюмку, прикоснувшись к моей со звоном.

— Ну, будем! За справедливость!

Он принялся маленькими глотками выцеживать золотистый «Нектар Богов», как назвал когда-то коньяк Виктор Гюго.

Я от него не отставал. Выбирал я коньяк «восьмилетний», на который мы с Юрой «подсели» после выпуска из института, потому что он имеет особый букет, и с определением Гюго я согласен.

Иногда хочется почувствовать себя «белым халатом», а не «синим комбинезоном». Больничным врачам благодарные пациенты продолжают регулярно заносить благородные напитки, а вот скорая, впрочем, как и поликлиника, этого лишены. Теперь любые подарки дороже тысячи рублей — взятка. И не можешь знать, когда действительно дарят от чистого сердца, а когда проводится запланированная ДЗМ[5]

Мы сидели на кухне, молчали. За окном темнело. Юрка посмотрел на часы.

— Скоро Светочка придет, надо гречку поставить.

Я смотрел, как он отмеряет крупу, промывает и ставит на огонь небольшую кастрюльку.

— Солить не будешь?

— Нет.

Юра еще что-то хотел сказать, но в этот момент входная дверь слетела с петель и ударила его по спине. Кухня и квартира наполнилась людьми в черном с оружием и крики:

— Работает СОБР! Всем лечь! Руки за голову!

Я не стал спорить. Да и как тут поспоришь? Минимум, что получишь за попытку качать права, это удар прикладом в живот, максимум по лицу.

Нам защелкнули наручники за спиной и так выгнули руки, что, когда поставили на ноги, мы все равно смотрели в пол.

Юра шипел от боли, ему на спину грохнулась железная дверь, а потом кто-то из бйцов случайно смахнул с плиты гречку, и горячая крупа залетела Юре под майку, да еще кипятком ошпарило плечо.

Один из СОБРовцев стянул вязаную шапку с головы.

Нам позволили разогнуться. Кто-то сказал:

— Все чисто!

— Кто из вас зарегистрированный по адресу Свиридов Юрий Александрович? — снявший шапку, видимо командир группы, смотрел на нас.

— Я! — отозвался Юра. — А в чем дело?

Начальник не ответил, он повернулся к подчиненным и скомандовал:

— Этого забирайте! — он повернулся ко мне, — а вы кто? Документы?

— Исаев Алексей Максимович, — ответил я, — карточка в кармане. Я друг Юрия. Вы можете хоть что-то объяснить? За что его? Мы — врачи, работаем на «скорой».

Но начальник ничего не объяснял. Пока один из СОБРовцев сканировал мою карту, он развернул меня к себе спиной и открыл наручники.

— Приложите палец к сканеру, — произнес начальник.

Я выполнил. Сканер мигнул и зажег зеленую лампу.

— Личность подтверждена, принадлежность карты — тоже.

Я растирал запястья. Ощущение не из приятных, когда сковывают руки.

Юрку уже увели. Я понял, что никто, ничего объяснять не будет. Вырванная из косяка дверь стояла в прихожей у стены.

Я поднял с пола кастрюльку, хотел достать веник и совок, чтобы собрать рассыпанную кашу с пола.

Скоро придет Юркина жена. Надо как-то ей объяснить происшедшее. А как объяснишь? За что его арестовали?

Собровцы уходили из квартиры. Последним уходил начальник группы, он положил на стол две визитки.

— Это телефон следователя, а это ремонт дверей. Работают круглосуточно.

— Вы можете хоть как-то объяснить? — опять спросил я в спину собровца, но ответа так и не дождался.

Светлана, вернувшись, первым делом позвонила Юриному адвокату и через всхлипы рассказала о задержании. Тот записал телефон следователя с визитки, обещал перезвонить, как только выяснит что-нибудь.

Адвокат не позвонил, через полчаса, когда уже рабочие занимались укреплением выбитой двери, он приехал. Этот немолодой дядька, назначенный государством защитник, оказался серьезным и ответственным.

Он прошел по квартире с небольшим приборчиком. Видимо удовлетворенный, он увлек нас со Светланой на кухню. Она порывалась забрать у адвоката плащ и сумку, но тот отмахнулся:

— Не надо, я ненадолго, — он выдержал паузу и объяснил: — дело Юрия Свиридова переквалифицировано под уголовное. Если раньше я пытался свести все к халатности, даже к невиновности врача, то сейчас по распоряжению генпрокуратуры оно трактуется как «разглашение врачебной тайны, нанесшее ущерб ГБУ «Клиника паллиативной[6]

Адвокат взял протянутую Светланой кружку с чаем.

— Меня интересует, о чем вы говорили тут до того, как ворвался СОБР? Перед штурмом они всегда несколько минут слушают, о чем говорят жители.

Я пожал печами. Да много о чем. О всяком разном. Но память у меня хорошая.

— Мы говорили о его деле, правда недолго и я высказал надежду, что Юру скоро вернут на выездную работу. Ну, еще мы пошутили насчет коньяка, мол «плох тот врач, что покупает себе коньяк», а до этого он спрашивал, когда я женюсь и я ответил, что невеста моя еще не родилась или где-то очень далеко. Мол, где мне найти такую, как его Света? А до этого обсуждали грядущие перемены в организации здравоохранения. О том, как нас всех стараются ссорить друг с другом, убивая в людях то, что раньше называлось коллегиальностью. Профессиональной взаимовыручкой.

Адвокат выпил чай, ладонью вытер губы.

— Я поговорил со следователем и ничего не понял. Только насторожила фраза: «По делу Свиридова вскрылись дополнительные факты его преступной деятельности». Буду разбираться.

Светлана зарыдала. Я попытался ее успокоить, но мне это всегда плохо удавалось. Не умею я обращаться с плачущими женщинами.

— Света, вы успокойтесь. Дело все шито белыми нитками. Не хочу голословно обещать, но постараюсь развалить все обвинения. Вы только делайте все, что я скажу и точно. — Адвокат тоже не специалист на утешение, но постарался найти слова, чтобы успокоить Юркину жену.

— Какая у него преступная деятельность?! — изумился я. — Это же какой-то абсурд. Зачем им его топить?

Адвокат постучал костяшками пальцев по столу.

— Я не буду ничего объяснять. Вы взрослые люди и должны понимать, в какие времена мы живем. Главный закон не конституция, а пословица: «Язык мой — враг мой». Руководствуйтесь правилом: «Думай, что говоришь и не говори, что думаешь». Сейчас на первом месте в отношениях людей не гуманизм, а рентабельность и выгода. Помните об этом. Если Юру задумали утопить, значит, это кому-то нужно и выгодно.

— Но кому? — удивление мое не проходило. Я понимал адвоката. Но не все же такие. Мы же русские, точнее российские люди. Мы же всегда за своих горой. Кто может вдруг идти по карьерной лестнице, вместо перекладин используя человеческие кости? Я не сказал этого. Мои вопросы позвучали бы наивно.

— Думаю, со временем мы все узнаем и поймем. — Адвокат пошел к выходу, но в прихожей остановился, потому что рабочие уже закончили укреплять дверь и проверяли, как работает замок. Он заскочил в туалет.

— Леша, я ничего не понимаю. В чем он виноват? — Светлана плакала, поэтому ее слова звучали прерывисто и невнятно. — Такие оговорки совершают все. У нас периодически врачи в поликлинике и страшнее говорят. Какая тайна? Если человек явно болен раком и его рекомендуют долечивать в хосписе. Они что идиоты, и не понимали? Это же все высосано из пальца. Кому нам жаловаться?

— Попробуй прорваться на прямую линию с Президентом, хотя это будет еще не скоро, — я хотел пошутить, но шутка явно вышла плохая. Светлана опять зарыдала. Я протянул ей стакан воды. Хотел налить ей коньяка, но тот исчез. Кто успел его стянуть, СОБР или адвокат?

Рабочие потребовали у Светланы оплаты. Я скинул им со своей карточки требуемую сумму, и современные пролетарии ушли довольные.

Оставаться дольше я тоже не мог. Дома ждут родители.

Я шел домой пешком и размышлял.

Машины каршеринга, припаркованные у тротуара, заметив мое приближение, подмигивали фарами, приглашали воспользоваться. Ничего, я одиннадцатым номером доберусь. Рюмка коньяка уже выветрилась, но алкотестер и эти остатки заметит. Только сядь за руль, «добрый» автомобиль, учуяв этанол, закроет двери и вызовет полицию.

Что могло случиться? Свиридову шили административное дело, должен был обойтись штрафом, снижением в должности на несколько месяцев с отстранением от выездной работы. Но зачем вот так жестко паковать в автозак и отправлять в СИЗО? Он что — бандит? Нет, что-то не складывалось, и чем ближе я подходил к дому, тем больше хотел спать, и тем сложнее было понять логику чиновника прокуратуры, отдавшего приказ именно о таком аресте.

Они знали, что Юрка дома. Это не проблема, с тех пор как все домофонные ключи перевели на личные карты — паспорта, наличие человека в здании, если он для открытия двери в подъезд приложил личную карту, которую от аббревиатуры ЛК называли элькой, становилось очевидным. А без нее не пересечь ни одной двери. Если только на входе нет считывающего устройства и электронного замка.

Я тоже приложил свою эльку.

Домофон пробубнил синтетическим голосом:

— Исаев Алексей Максимович, добро пожаловать домой, ваша квартира сорок один.

Это чтобы я по ошибке не забрел в чужую?

Домофон следил, чтобы никто не пришел, если хозяев дома нет. Список жильцов и временно зарегистрированных записан в его память. Он же вызывал полицию, если проникновение все-таки состоялось и человек, оказавшийся в доме, не распознан системой. Участковым прибавилось работы — наносить визиты в семьи, где встречают гостей и хозяин, распахнув дверь подъезда, разом пропускает целую толпу друзей и родных. Скрытые камеры пересчитают всех, а домофон сообщит в участок полиции о сборище.

Я поднялся на лифте, показав язык видеокамере в кабине. Над кнопками светилась надпись: «Курить, расписывать стены и справлять нужду в кабине лифта запрещено! Нарушение карается штрафом».

— Пердеть зато можно, — возразил я.

И это была чистая правда. Датчик в лифте реагировал на дым и влажный пол, блокируя кабину и вызывая сразу наряд полиции. А вот кишечные газы не замечал. Иногда в лифте очень сильно воняло дерьмом.

Родители уже спали. А я долго ворочался, несмотря на усталость. Сказывалось возбуждение от Юркиного ареста. Я вспоминал усталые и пустые глаза начальника группы захвата. «Делай, что должен, а будет, чему суждено», пришли на память слова какого-то римского императора.

ГЛАВА ВТОРАЯ

в которой врач Исаев учит командира спецназа говорить «Хайль Гитлер!», и размышляет о судьбе гастарбайтеров из стран средней Азии в Москве

Зигзаги судьбы неожиданны и удивительны.

Юрка еще сидел в СИЗО, я дежурил, а Светлана металась между работой, СИЗО, адвокатом и домом.

Заведующий подстанцией на каждой пятиминутке предупреждал: на вызове держать язык за зубами. Произносить только прописанные в «стандарте поведения медработника» слова! Ничего лишнего. Он не упоминал Юрку, но мы-то понимали, отчего он так старается. Этот случай сильно снизил рейтинг нашей подстанции и уменьшил премиальный фонд.

«Нам не дано предугадать…», как сказал какой-то поэт. На одном вызове дверь мне открыл сам командир группы захвата СОБРа. Был он в тренировочных штанах, тапочках на босу ногу и майке. И, кажется, он меня сразу не узнал. Заболела его теща.

Голос он мой вспомнил и стал немного суетлив. Принес табурет из кухни, стоял рядом в ожидании моих обращений. Но я придерживался исключительно «протокольных» фраз. Теперь я «делал, что должен»…

Что происходило в его душе? Если она у него есть, там обязано было что-то происходить.

Я боковым зрением пытался заметить по его поведению эти скрытые процессы. Но он держался независимо. Меня не провоцировал и не лебезил. Замешательство, промелькнувшее в его глазах, когда он меня узнал, исчезло.

Закончив обслуживание клиентки, я собрал свои чемоданы, мусор в пакет и поднялся.

Он стоял рядом и наконец, наши глаза встретились. Я заметил в них мимолетное выражение благодарности, что я не отклонился от протокола и ничем не выдал нашего знакомства.

Он проводил меня до двери и протянул руку, прощаясь. Видимо, сделал он это машинально.

Я выставил ДК и МК[7]

— Я вижу, вы меня узнали. Может быть, сейчас объясните, зачем нужно было брать Свиридова именно так жестко? Как вооруженного члена ОПГ, бандита?

— Нам приказали, — сказал мужчина. — Мы — солдаты. Есть протокол. Как и у вас. — Он вдруг перешел на ты. — Ты должен понимать, мы себе не принадлежим. Мы — часть системы. И ты и я.

— Да, это так, — согласился я. — Но мы еще и люди. У вас какое звание?

— Майор.

— Поднимите руку, майор, — попросил я.

— Как поднять? — не понял он.

Я поднял его руку на уровень плеча.

— Ладонь распрямите.

Он повиновался.

— А теперь скажите: «Хайль Гитлер!».

Он резко бросил руку вниз, лицо его побагровело, а я продолжил, пока он не начал материться.

— На Нюрнбергском процессе фашистские генералы оправдывались именно такими же словами: «Мы — солдаты, мы выполняли приказ», но забыли при этом, что они еще и люди. Ты — не забывай.

Я распахнул дверь. Чемоданы мои никто не тронул, и наш диалог эти электронные «стукачи» не слышали.

— Мы работали по инструкции, — пробубнил мужчина у меня за спиной, а я, развернувшись, прижал палец к губам и показал на ДК. Он понял и добавил: — У нас тоже все пишется. Прости, если можешь.

— Бог простит, — ответил я неизвестно откуда всплывшей в мозгу фразой.

Мне позвонила Светлана.

— Леша! Я узнала кое-что. Суд через три дня. Юре вменяют еще какой-то странный эпизод: «недоносительство о преступлении», я не поняла. Может быть, на суде объяснят. Адвокат говорит, что все это ерунда. Посадить Юру не должны. То, что его так арестовали, сказали — ошибка прокуратуры. У них протокол такой. Если на человека заведено уголовное дело — должны для задержания использовать СОБР.

Меня порадовало, что она хотя бы не плачет. Значит, дело скоро закончится, и муж ее вернется домой.

Недоносительство. Вот это уже формальность на сто процентов. По такому обвинению можно арестовывать любого живущего в России. Значит, Юрку действительно хотят использовать в показательном процессе. Это плохо. Это значит, что наказание будет оптимально строгим. Светлана утешает себя, поверив адвокату. Не максимально строгим — уже хорошо, но оптимально не намного лучше. Прощение и реабилитация исключены. Судимость впишут в его эльку, и для него закроются многие двери, включая банки, ипотеки, возможность работать с финансами, да и частные клиники дадут от ворот поворот. Адвокат подаст на апелляцию, но даже если наказание смягчат — судимость это клеймо на двадцать лет. Считай, на всю жизнь.

Москвичу трудно устроится на низкоквалифицированную работу. Нас не любят работодатели. Несмотря на квоту для москвичей, они и в эти жалкие десять обязательных процентов стараются набрать приезжих, молчаливых, послушных, готовых работать за гроши.

Эти парни и девушки из республик ближнего зарубежья, в основном из средней Азии живут обособленно и неохотно изучают русский язык, хотя в законе о мигрантах этот пункт особо выделен. Знание языка обязательно. С ними сложно общаться, почти всегда нужен переводчик. К «скорой» они обращаются уже в самом крайнем случае, когда часто помочь весьма затруднительно. Из-за экономии. Работодатель их страхует только от несчастных случаев на производстве, а полис «мигрант» они покупать не хотят, экономят заработок, который переводят на родину своим близким. Порой их жалко до слез. Я их брал с тяжелейшей пневмонией, когда уже сознание теряли. И ругаться бесполезно. Мы несем его на волокуше, а рядом бежит какая-нибудь девушка и на ломаном русском: «Он не умрет? Вы спасете его?». Как ей объяснить, что в приемном отделении нас еще ждет битва с терапевтом: «Где его полис? Мы не можем его принять! Звоните в посольство! Только на коммерческую койку!».

Поэтому везем сразу в реанимацию. Там берут без разговоров, если выживет — будут разбираться, куда и как дальше, а нет — так, слава Богу — хоронят за счет работодателя. С этим вопросов не возникает. Есть закон. И его не обсуждают.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В которой суд выносит приговор по делу Свиридова, журналист провоцирует осужденного на драку, а тот шутит, что уйдет в лесники

— Встать! Суд идет!

Наконец, мы все поняли. Прокурор очень ясно изложил в чем Юру обвиняют.

Родственникам ракового больного, чей диагноз является личной тайной и не может быть разглашен, из-за Юрки стал известен. Как?

Свиридов, отвечая на вопросы объяснил, что его вызвали к женщине с высоким давлением, жене ракового больного. И сын этого больного протянул Юрию бумажку на которой с ошибками была записана по латыни та самая фраза: «Бл. гастрици, мет. итрагепат.», ни о чем не подозревавший врач перевел ее — «рак желудка, метастазы в печень». ДК его — электронный эскулап, в задачи которого входит не только диагностика, но и протокол обслуживания вызова, то есть записи фонограммы, зафиксировал перевод, который прокурор трактовал как разглашение врачебной тайны.

Адвокат возразил, что перевод, отвлеченной от конкретного человека фразы, не является разглашением. С таким же успехом можно было бы осуждать библиотеку и латинско-русский словарь, или интернет и компьютерный переводчик. Но судья возразил, что если бы родственники так поступили, то дело разбиралось бы совсем с иных позиций. Но врач сказал вслух, и есть протокол ДК, который расшифрован и подшит к делу. Тем более, что Свиридов знал, как и все на подстанции, что по данному адресу проживает смертельно больной человек, к которому в пошлом месяце вызывали двенадцать раз, пока не было принято решение ОМС внести данного пациента в «черный список»…

Да уж, это был еще тот скандальчик. Скорая спихивала вызовы в поликлинику, а та отбиваясь как могла, твердила: «Почему вы не отдадите больного в хоспис[8]

Иск на врача подал сперва ДЗМ, который вменял «разглашение тайны», это штраф и перевод на низкооплачиваемую должность сроком до года, но вдруг «проснулся» хоспис «Розовый сад», который ждал привоза ракового больного и его собственности: квартиры и накоплений в банке, которые по закону должны были перейти ГБУ. Дело переквалифицировали, как «нанесение материального ущерба государству». Так что теперь Юра, как бы своим переводом, спровоцировал родню отказаться от госпитализации в хоспис.

Надо признать, что адвокат, несмотря на бесплатность, бился как лев, отвергая все абсурдные обвинения. Он пытался внушить присяжным, что врач не может отвечать за глупости, совершаемые родственниками. Однако в последний момент прокурор ввел свой «козырь», тот самый эпизод «недоносительства» Свиридовым.

Мы честно растерялись. История, которую предъявил прокурор, показалась нам настолько идиотской, что даже адвокат попросил объявить перерыв на десять минут. Как он потом объяснил, еще на стадии следствия он доказывал, что связывать эти дела нельзя. И был уверен, что прокурор не решится «лепить горбатого». Недоносительство не может проходить как преступление. Мы живем не в эпоху «Культа личности» тридцатых годов прошлого века, сейчас за это не наказывают. За донос, да, поощряют денежно, но если прошел мимо нарушения закона и не донес - не наказывают. Только если не оказал помощь пострадавшему. Даже выпустили для смартфонов приложение: «Бдительный гражданин», можно зафиксировать правонарушение и отправить в прокуратуру, если дело подтвердится, получить денежное вознаграждение. Именно поэтому врачи, как черт от ладана, бегут от тех, кто кричит: «человеку плохо!», потом замордуют объяснениями и обвинениями. Особенно, если лицо попадет на видео, где медик (а это отмечает система распознавания лиц) стоит и смотрит или, посмотрев, отходит. Это конец профессии. Скандал на весь интернет. На Западе работает закон «О добром самаритянине», то есть подошедший помочь не может отвечать за исход помощи. У нас его не примут никак.

Платное приложение «Хедхантер» даже позволяет неплохо зарабатывать, снимая людей на улице и проводя по базе разыскиваемых. Если увидишь человека в розыске, проследи за ним и донеси. Приз после ареста бывает очень большой.

— Я хочу этот случай, — заключил свою речь прокурор, — предъявить не как преступление так называемого врача Свиридова, а как его гражданскую характеристику. От бдительных граждан, живущих по адресу… через приложение «Бдительный гражданин», органами прокуратуры было получено сообщение, что водитель бригады Свиридова нарушает «закон о курении», причем делает это дважды. Во-первых, он курил на рабочем месте — в автомобиле скорой помощи, который был припаркован рядом с детской площадкой, а во вторых ему не было пятидесяти пяти лет, то есть возраста, которому разрешено покупать табачные изделия и курить. Граждане присяжные, Свиридов знал, что его водитель курит и мало того, что не отговорил его от этого преступного действия, он его еще и покрывал, не доложив по инстанции, что тот нарушает «закон о курении от 22.02.2022 года». Все это я рассказываю, чтобы вы имели представление об асоциальной личности, так называемом враче Свиридове, которому, по моему мнению, не место в рядах российских врачей. Посему, прокуратура настаивает для обвиняемого Юрия Александровича Свиридова на двух годах лишения свободы в колонии общего режима и лишения диплома врача.

Адвокат пытался, как мог, обелить Юру. И частично ему это удалось. Хотя присяжные все-равно вынесли вердикт: «Виновен».

Светлана не удержалась и опять заплакала. Юра в клетке был бледен. Его последнее слово, где он признал свою вину частично, как ему посоветовал адвокат, на присяжных влияния не возымел. Но судья оказался умнее и добрее, что ли.

Секретарь суда произнес сакраментальную фразу.

Мы встали. Суд вернулся из комнаты заседаний, и судья зачитала решение:

— Свиридов Юрий Александрович обвиняемый по статьям… УК России, а также статье… за разглашение медицинской тайны и нарушение закона о медицинской этике, руководствуясь статьями… — признан виновным и приговаривается к двум годам лишения свободы условно и лишению права заниматься медицинской практикой сроком на пять лет. Приговор суда может быть обжалован в установленные законом сроки. Вопрос трудоустройства по желанию подсудимого остается открытым.

Адвокат крикнул Юре:

— Мы подадим апелляцию! Прямо сегодня! Не уходите!

Я прорывался к скамье подсудимых. Светлана ухватилась за мою куртку и двигалась следом. Юрка на слова адвоката криво усмехался.

Я ждал, когда он выйдет из клетки. В зале было холодно, видимо нарочно не топили, чтобы не затягивали заседание. Я локтями распихивал скучающих «любителей крови» и журналюг, которые комментировали решение перед небольшими камерами, закрепленными прямо на выносной штанге, прикрепленной к шлему с логотипом своих каналов.

Вранье, типа «Нет доказательств, что ему заплатили, но мы то с вами знаем…» — лилось из поганых ртов этих искателей сенсаций. Один набрался наглости и крикнул в сторону Свиридова:

— Признайтесь, сколько вам дали эти люди за врачебную тайну? Теперь уже можно не скрывать. Суд не станет менять свой приговор.

Журналисты развернули камеры на Юру, ожидая скандала, брани или драки. Им очень хотелось жареных событий! А что может быть лучше драки в суде? Бывший врач-психопат накинулся на журналиста! Больше всего их волновали не люди, не врач, которому только что сломали жизнь, не пациенты, которых загоняют в приюты для доживания, организовав целый бизнес, выкачивая последние деньги из пенсионеров и инвалидов. Их волновал рейтинг! Личный и рейтинг канала! А для рейтинга нужен скандал.

Наконец, Юра пробрался ко мне, потому что нам со Светой двигаться против потока выходящих из зала людей было уже невозможно… он не повелся на провокацию и журналюги потеряли к нему интерес. Еще один неудачник.

Светлана повисла на его шее, заливая воротник слезами.

Свидетели — родственники умершего от рака человека, отводили глаза, постепенно исчезали из зала суда. Совесть еще не покинула окончательно их сердца? Возможно.

Несколько журналистов продолжали съемки репортажей для своих телеканалов. У осужденного больше никто не спешил брать интервью.

За время, что моего друга содержали в следственном изоляторе, он немного похудел и отрастил рыжую щетину на впалых щеках.

— Юрка, поздравляю. — Обняв его, сказал я. — Все-таки не на поселении. А работу найдешь. Хотя, может быть стоило воспользоваться правом на трудоустройство? Судимость не лучшая характеристика для работника, но предписание ФСИН — гарантия, что возьмут.

— Спасибо, Леха, спасибо, ты — настоящий друг, — Юрка снова усмехнулся, — не представляешь себе, как я рад. Пяти дней за решеткой, вот так хватило, — он провел кончиками пальцев по горлу. — А какая разница? На поселении или в Москве? Специальность-то закрыта. Теперь только если рабочим на стройку или на мусорном заводе сортировщиком. Если возьмут.

— Так куда? — снова спросил я, — уже решил что-то?

— Вот найду лесок поглуше и устроюсь лесником, — процитировал он из «Федота-стрельца» Леонида Филатова.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В которой врачи гуляют по Лианозовскому парку, обсуждая дальнейшие планы на ближайшие дни и приходят к выводу, что люди пока еще все-таки люди.

Через два дня Свиридов позвонил и пригласил меня прогуляться.

Мы бродили по аллеям Лианозовского парка. В будний день аттракционы пусты, на детских площадках несколько мамочек с колясками. Юра крутил в руках зонт. Мы с ним ни о чем не говорили, просто брели и любовались весенней природой. Ровные дорожки, вымощенные плиткой, подстриженные кусты и огромные березы. Кое-где в ложбинках таял последний снег.

— Отец, когда еще был здоров, — без прелюдий сказал я, — рассказывал, что во время войны тут стояла военная часть — ПВО и весь парк изрезан был траншеями, убежищами и изрыт воронками от бомб. Говорил, что видел их в детстве. А из аттракционов стояли только цепная карусель и качели-лодочки. Представляешь?

— Не представляю, — Юра протянул руку, — дай телефон.

Я вынул смартфон и отдал ему.

Юра из сумки достал небольшую металлическую коробку, предварительно отключив смартфоны, убрал оба в коробку, которую укутал в несколько листов пупырчатой упаковки.

Из сумки достал блокнот и карандаш — обычный грифельный KOH-I-NOOR. Я таких давно не видел. Во всех авторучках вмонтировано запоминающее устройство для облегчения перевода текста в электронный. Можно с памяти ручки в смартфон перенести написанное, и отправить электронной почтой, куда хочешь. Очень удобно. Спецслужбам тоже. Возьми такую ручку и узнаешь, что ей было записано в последние сутки. Если только владелец ее предварительно не обработал магнитом. Ношение с собой магнита — подозрительно. Значит, есть, что скрывать.

Если Юра взял карандаш, значит, он будет писать что-то сверхсекретное.

Он раскрыл зонт. Благо накрапывал легкий дождик, даже не дождь, а висела в воздухе водяная муть. Так невозможно с дрона увидеть, что мы пишем. Если «птичка» на высоте километра — ее не видно, а оптика там такая, что каждую буква читается очень хорошо.

«Мне помогут исчезнуть» — написал он и добавил: «нам со Светой».

«Как?» — написал я.

«Нужен ДК» — ответил он.

Я подчеркнул «КАК?»

«У тебя отберут на вызове»

«А смысл? ДК не взломать за пять минут, — ответил я. — а потом он бесполезен».

«Если не знать пин-код»

«Я не могу сказать, ты же знаешь. Это автоматом обвинение в соучастии. Если не убьют, и даже если убьют. На мне родители!» — мне хотелось дать ему по роже. — «Ты понимаешь, что нам всем приговор!»

Я догадался, на Юру вышли какие-то люди и сделали предложение, от которого сложно отказаться. Невозможно отказаться. Видимо ему пообещали не только новые документы, но и неплохие «подъемные». Взломанный ДК стоит десятки миллионов.

Он что, забыл? У меня отец больной, мать на пенсии.

Каждый год соцработники приходили с предложением перевести моих родителей в приют. Я отбивался. То, что у отца «Альцгеймер» — не повод отправлять его в интернат. Если со мной что-то случится — они обречены. Их отправят в приют и там, через год, похоронят. На стариков государственный лимит исчерпан. Если дети их кормить не могут или не хотят — пенсионеров отправляют в дом престарелых, где они умирают очень быстро «от естественных причин». Мы-то с Юрой отлично понимали, что это за «естественные» причины. В стране рыночная экономика. И как планировал «гений экономики» — «рынок управил». Старики, особенно одинокие, долго не жили. Их даже не вскрывали для экономии. По завету этого государственного пухлощекого деятеля «если часть стариков-пенсионеров вымрет, это не страшно» — кажется процесс «вымирания» перевели на обязательные рельсы. Не так жестоко как в первобытном обществе, где стариков предписывалось связанными отвозить в лес, на съедение зверям и не как у фашистов в лагерях смерти — через газовые камеры и печи. Все интеллигентно и «с достоинством» — за год подсаживали на сердечный препарат, который потом, когда сердце без него работать уже не могло, резко отменяли, и вот тебе «Смерть от естественной причины» — срыв ритма и асистолия[9]

Юра все понимал. Он написал:

«Если будут знать четыре символа из шестнадцати, взломают за минуту».

«Я не могу их произнести. — Ответил я, — ДК пишет каждое слово»

«Не говори, напиши».

«Я не пойду на такой риск. Почерк».

Юра показал себе в подмышку.

«Маркером. Потом сотрешь спиртом».

Я покачал головой. Мы перед началом выездов и после работы принимаем душ. Душевая — общая. Надпись в подмышечной впадине коллеги могут увидеть.

«Обещать не буду. Если честно — мне стрёмно. Понимаешь, если ДК взломают так быстро — я все-равно на 100% под подозрением»!

«Если все сделаешь правильно, доказать они ничего не смогут. ДК — железка, когда-нибудь его взломают. И уже взламывали, ты знаешь».

«Если ДК взломают и получат доступ к базе „госуслуг“ — это миллионы жителей, такая база стоит сотни миллионов рублей. Не слишком дорого хочешь заплатить за „исчезновение“»?

— «Обещали, что помогут, — Юрка писал обрывками слов, — я должен верить на слово».

Блокнот намок, и писать карандашом становилось все сложнее.

«Ты им веришь»? — добавил я. — «Может быть, оставить как есть? Пять лет будешь готовиться, сдавать зачеты, потом подтвердишь диплом и опять стаешь врачом».

«Меня с судимостью никуда не возьмут, — ответил Юра, — даже в степь по программе «земский доктор».

— Надо, Леша, — он повторил, — надо.

Он снова взял карандаш.

«Ни о чем не беспокойся. Коси под дурачка. Цифры напиши уже вечером. Думаю, что вызов с захватом организуют под утро».

«Ты уже договорился? Не заручившись моим согласием»? — я показал ему кулак.

«Если у тебя не будет под мышкой цифр, мы со Светкой исчезнем на самом деле», — ответил он на чистой странице. -«Решение за тобой».

«Шантаж?» — возмутился я. — «Ты меня шантажируешь»?!

«Не я, меня предупредили, что если они не получат возможности взломать ДК, то меня уберут из безопасности, а Светку заодно. Хоть она и не причем»!

Я вытер мокрый лоб. Несмотря на холодную морось — вспотел.

«Все, — написал он. — Больше нечего обсуждать. Бумагу надо съесть».

Он принялся вырывать листочки и запихивать в рот. Из сумки достал бутыль с водой.

— Заворот будет, — пошутил я.

— Как-нибудь пропихнем. Касторки выпьешь. Ешь, давай.

Я присоединился к Юре и мы несколько минут молча жевали бумагу и запивали комки водой. Потом дружно расхохотались. От блокнота ничего кроме пластиковых корочек не осталось. Юрка поднес к ним зажигалку. Пластик принялся чадить, на мокрую бетонную площадку потекли, издавая гул и свист, огненные капли. В пальцах Юрия остались ниточки проводников и оплавленный микрочип. Блокнот стучал?! Какие же мы идиоты! Но Юра был спокоен.

— Я его в микроволновке погрел, не ссы. Вся электроника спеклась. А вставить контроллер в каждый лист бумаги — этого пока не могут.

Мы направились к выходу из парка.

— Я не понял, почему с тобой обошлись так жестко. Я насчет приговора. Адвокат намекнул, что кто-то из чиновников в министерстве или ДЗМ делает карьеру на этом случае. — Я не боялся, что нас услышат. Тема вполне резонная. О чем нам еще говорить?

— Есть такой человек — вице-мэр Москвы по социальным вопросам и здравоохранению, ты его знаешь, так вот он решил, что мой случай нужно раздуть в воспитательных целях. И ему нужен был обязательно москвич из коренных. Косяки приезжих наемных врачей не так показательны. «Бей своих, чтобы чужие боялись!». Это же понятно.

— Ты уверен?

— Мне следователь показала его письмо в прокуратуру: «Сделать показательный процесс в воспитательных целях». Когда видел в суде столько журналистов? Я что — террорист?

— А она не нарушила инструкцию? — удивился я.

— Понимаешь, Леша, люди все-таки это люди. И человеческая совесть и доброта в них еще сохранились. Потому вокруг нас и напичкано столько электроники и средств контроля, что надежды на «бдительность граждан» у властей нет. Думаешь, они от доброты сердечной назначили премию за каждый донос? Это шанс, что среди нормальных людей непременно окажется подонок, доносящий на своих же друзей. И водителя с его курением приплели нарочно. Какая-то сука из мамаш на детской площадке его сняла с сигаретой и стуканула.

Я понимал. Я просто молчал. Юрка достаточно наговорил, чтобы мне написать куда следует. Но мне он доверял. Только мне. Иначе как жить, если совсем никому не верить?

— Юр, телефон верни, а то увезешь с собой.

Юра закрыл фонтан своего красноречия. Мы подошли к стоянке машин каршеринга. Он извлек из банки мой смартфон.

— Возьмем? — спросил я. — Ты же с правами?

— У меня на карте ноль, помноженный на ноль.

— Я тебе перекину.

— Не надо! — Юра передернул плечами, — ты знаешь, что за оплаченную тобой дверь со Светки содрали налог с дохода?

— Не понял.

— Чего непонятного? Заказ был на нее, а оплатил ты. Значит, деньги ей дал? А это доход. Вот с нее тринадцать процентов и сняли, как НДФЛ. Все по закону. Она же не благотворительный фонд. С твоих денег сняли эндээс, с нее эндэфэл… доильный автомат работает. Этим тварям на яхты денег не хватает… — добавил он.

— Тогда идем до метро. Таксиботов нет рядом, — предложил я. — Я уже вымок от этой весенней срани. А завтра дежурить сутки. Ты то выспишься, — подколол я его.

Юра криво усмехнулся. Последнее время он не улыбался светло как раньше. «Батарейка села».

ГЛАВА ПЯТАЯ

в которой врач Исаев подвергается нападению бандитов, но сохраняет государственную тайну, пожертвовав ребрами, получает сотрясение головного мозга, при этом узнает, что его друг Свиридов — погиб

На последнем вызове в шесть утра, я нарвался на засаду. Меня скрутили, и приковали к батарее отопления. Один из вызывавших, дядечка лет пятидесяти, уговаривал:

— Милок, ты лучше сам скажи личный код. Ты же понимаешь, что мы все равно взломаем твой ящик…

Я воспользовался вшитой в воротник комбеза пластиковой капсулой с «дегезом». Это мощный наркотик, от которого я погрузился в наркоз через пару минут.

Бандиты несколько минут били меня ногами, но наркоз — это наркоз, хоть на части режь. Что они и сделали, правда, зачем-то изрезали мой скоропомощной комбинезон.

«Алиса! Я им ничего не сказал…» — не помню, откуда эта фраза всплыла в мозгу, но это первое, о чем я подумал, когда очнулся на полу в машине СОБРа.

Был допрос, потом была масса объяснительных в каждой инстанции. Но никто ничего предъявить мне не мог. А суета началась из-за того, что на 47 секунде от включения ДК, бандитам удалось взломать первый уровень доступа в сервер ДЗМ, а на шестьдесят третьей в сервер «Госуслуги» и они скачали все таки массив базы данных о трех миллионах жителей Москвы. Все с деталями и биометрией!

Только я тут не при чем. «Дегез» это известный наркотик фентанил, в большой концентрации, то, что мы его доставали, конечно, нарушение закона. И за это мне формально могли впаять как за хранение наркотика. Но начальство знало об этой хитрости скоропомощных медиков и закрывало глаза. Лучше пусть обвинят в хранении дури, чем в пособничестве государственным преступникам.

Посадить меня, как Юрку, не посадят, конечно, максимум пошлют на «центр» — вызовы принимать. А это значит, получать четвертую часть моей нынешней зарплаты… Ничего, я потерплю.

Меня избили довольно крепко. Сломали ребра, сотрясли мозг… хорошо хоть не проломили череп. К счастью, водитель сразу среагировал на мое радиомолчание, и уже через пятнадцать минут пустую квартиру штурмовал СОБР. Однако, чемодан мой выпотрошенный был мертв, а скачанная база вместе охотниками за информацией исчезла. Сам чемодан преступникам не нужен теперь. Но трех-пяти минут хватило для скачивания.

С момента регистрации нападения на бригаду, счет пошел на минуты, кто успеет раньше? Информационные террористы — скачать базу, взломав доступ в комплекс, или админ ДЗМ, стерев номер ДК из базы? Слишком много этапов. Сам взлом система не заметила. Команды пошли, когда водитель поднял тревогу.

Нападавшие успели. На шестьдесят третьей секунде от момента включения ДК. Пин-код бандиты сумели расколоть, а дистанционно отключить компьютер комплекса от сети и базы админ не успевал физически.

И теперь всем будет огромная нахлобучка. Особенно админам, которые не сумели обеспечить защиту данных от утечки.

Как оправдывался разработчик защиты? Мне это не известно. Хватило недели ежедневных допросов в тюремном госпитале. На записи ДК было слышно, что я пин-код не раскрыл. Нападавшим повезло. Это случается.

Три миллиона жителей столицы и гостей попали в категорию — «Возможны дубликаты»! А это означает, что нужно постоянно отслеживать, не возник ли кто-то из этих трех миллионов одновременно в двух или трех местах страны. И кто из них — настоящий?

Известно, что без ДК изготовить идеальный дубликат паспорта гражданина Рф невозможно.

Похитители не имели времени на допрос. Я уснул. И на мокрое они идти не решились. За взлом федеральной базы, даже за изготовление фальшивых документов они получат десятку, и то если их найдут, а за убийство врача скорой им светит пожизненное, это если СОБР не застрелит в момент ареста.

Так наши силовики обходят мораторий на смертную казнь.

По слухам, операм дано негласное распоряжение, при малейшем оказании сопротивления или даже неподчинения полиции сразу бить на поражение по завету моего тезки Горького: «Если враг не сдается — его уничтожают». Поэтому, мои захватчики предпочли смыться с полученными из ДК данными через чердак, предварительно кувалдой разбив маршрутизатор видеоконтроля. Оставили без камер весь дом.

Я выписался через три недели. Мне вернули отобранный на вызове мобильник. Похитители его не забрали, бросили в квартире в ведро с водой и рацию, которую сняли с моей головы. Смартфон мой следователи подшили к делу, пока не определили, что он именно мой. К счастью, российская техника водоустойчива в отличие от импортной, на которую чихнуть страшно.

От выездной работы меня не отстранили. Даже выговор не объявили. Как будто ничего не случилось. Три недели на больничном — в зарплату начислена только основная ставка, это курам на смех. Жить можно нормально только за счет надбавок за выезд, риск, ночные дежурства и работу в одиночку. Деньги по основной ставке — это меньше одной четвертой от месячного заработка. А что поделать? Таков закон.

Сразу после звонка маме я позвонил Свиридову, сказать, что он свинушка, не проведал меня в больнице за это время. И спросить хотел, конечно, заодно, как он устроился на работу, какие у него новости? Все-таки после суда жизнь не кончилась.

Как оказалось, я ошибался.

По Юркиному городскому номеру ответил незнакомый мужской голос:

— Он здесь больше не живет.

Я оторопел, но, пока неизвестный не бросил трубку, успел прокричать:

— Извините, а где он?

— Не знаю, — ответил равнодушный голос, — мы получили квартиру за выселением. Повоните в справочную.

Как за выселением? Они уехали совсем? Куда? Юрка же пошутил, сказав, что устроится лесником! Или не шутил? Ничего не понимаю.

Связь прервалась. Справочная ЦАБ — это дорогое удовольствие. Поэтому, вернувшись на подстанцию я, первым делом, полез в базу Москвы. Ввел домашний адрес друга с фамилией и инициалами.

Ответ: «Не значится». Это сейчас. Верно. Запросил сводку по всем Свиридовым его округа за последние три недели.

Через 3 минуты на экране моего нового ДК в списке жителей я увидел надпись: «Свиридов Ю. А. Свиридова С. В. с 12.02. 2029 года — шифр 000 000.

Они оба умерли. Так быстро?

Впрочем, Юрка же предупреждал, что в любом случае они исчезнут.

Это произошло на следующий день после нападения на меня.

По сводке раздела происшествий за эти сутки, приведена массовая автокатастрофа — междугородный автобус столкнулся с Камазом и рухнул с моста в реку Мста, в которой среди погибших числились и Юрка с женой…

Я отказывался поверить. Правда ли это — кто знает?.. Значит, они куда-то потом направились. На автобусе в Новгород? В Питер? Куда — мне теперь не узнать.

С другой стороны, для того, чтобы сделать новые карточки с другими именами — чьи-то дубликаты, нужно официально умереть. Лучшего способа не придумать, чем вписаться в массовую катастрофу. Но как знать, когда и где она случится?

Если мой бывший ДК им помог обрести новую судьбу, я не пожалею о поломанных ребрах, сотрясении… Дай Бог им счастья в новой жизни. Надеюсь, что она у них есть. Но этого мне тоже узнать не суждено.

Если даже встречу случайно, не узнаю.

ЧАСТЬ 2. ДИАНА-ОХОТНИЦА 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В которой врачи болтают перед началом работы, а коллектив подстанции знакомится с новыми стажерами

Петруха отключил свой ДК от электросети, вынул батарею и проверил уровень зарядки. Полна. Он оглянулся на меня.

— Лех, ты лекарствами уже затарился?

— Первым делом, — отозвался я, дожидаясь рапорта от диспетчера управления, что мой чемодан активирован для работы.

Петруха загнал батарею в ДК, как обойму в пистолет, и включил, активируя, как это сделал я на пару минут раньше. Он подошел поближе и, наклонившись к моему уху, проговорил:

— Слух прошел, будто есть приказ о переподчинении скорой МЧС.

Я пожал плечами.

— Давно болтают.

— Нееет, — Петя набирает код доступа, — это уже решенное дело. Говорят, приказ подписан. Типа, мы, как работали, так и работаем, только потихоньку стариков — на фиг, а нам аттестацию воен-врачей — офицеров и погоны со звездами… и периодически на строевую и боевую… Эх — постреляем!

— Это хорошо или плохо? — спросил я. Не люблю давать сам оценок, пусть за меня это делают другие.

ДК мигнул и выдал на экран «Доступ разрешен. Добрый день, Алексей Максимович!»

— Ну, я не знаю… говорят, оклад прибавят.

— Говорят, что кур доят, а коровы яйца несут, — сказал я. — Добавят оклад, поднимут штрафы… И с чего ты взял, что в МЧС — стреляют? Тебе не хватает водителя — полицейского?

Петя тоже получил добро от «системы» и закрыл свой ящик.

— Это верно. Все равно, тревожно как-то.

— А когда не было тревожно? — спросил я.

Петя это — Петя. Работает меньше года — негр. Вот суетится чего-то, болтает. Чего болтает? Мне тоже сказали по большому секрету, что в наших ДК активированы программы диктофонов, и все разговоры на вызове пишутся, а когда ДК стоит на подзарядке, записи автоматом улетают на прослушку в управление. А только ли на вызове? Что мешает им писать постоянно? Я уверен, что ДК пишет непрерывно. А вот считывают записанное, когда ищут компромат на бригаду.

Я поглядел на часы: 8:55.

— Петя, заканчивай, пора на пятиминутку. Горыныч сожрет, если не успеем, сразу минус пять балов штрафа огребем. Побежали!

И мы побежали из склада ДК через коридор аптеки, прихватив из ячеек второй чемодан МК с медикаментами и перевязкой. Надо все это отнести в машину, потом вернуться на второй этаж в конференц-зал и пока не дали вызов, сидеть и слушать отчет ночной смены или новости от заведующего.

Уложились мы минутка в минутку, дверь конференц-зала уже закрывалась. Войти потом можно только с картой-пропуском и введя личный код, а это автоматом штраф за нарушение дисциплины. Пустячок, но неприятно. Бонусов всегда бывает меньше. Я не помню случая, чтобы бонусами удавалось компенсировать штрафы за месяц.

Мы успели. Зал, как всегда — на половину полон. Хотя, по мнению заведующего Роберта Германовича — на половину пуст. Натура такая. За это и зовем Горынычем.

Он вообще неплохой мужик, когда работает на линии, свой в доску. Но долбят его сверху — вот и он нас долбит. Долбит и долбит, что б не вякали не подумавши, чтоб от инструкций ни на пол-шажка… чтоб… и вообще.

Ночники отчитываются: 353 вызова, из них 97 к детям, 166 к пенсионерам и вообще не наши, а поликлинические, 12 авто, 7 падений с этажей, 31 констатация смерти, госпитализировно… перевезено по каналу акушерской помощи… родов на дому… и протчая… протчая… в конце самое вкусное: нападений наркоманов за ночь — не было! Чудесная ночь! Но… попытка угона машины. Бред. А где водитель был? Отошел в садик, ножку на дерево поднять? Ну, за это с него и спрос. Вообще забавно, выходишь с вызова, а машины нет. Я вспомнил, что еще не получил в диспетчерской рацию и коробку с наркотиками. Все-таки вляпался на -5 баллов. Если сейчас дадут вызов… десятку точно получу. Диспетчера сегодня — вредные сучки. Им за каждый замеченный нами просчет плюс к премии. Вот они и стараются. Секут всё. Но, к счастью, такие не все. Карточку задержишь с вызова — шлеп минус, коды диагноза напишешь нечетко — еще минус, дольше минуты идешь за вызовом — еще получи. А уж если контроль за задницу прихватит в городе в магазине — берегись! Тут за первый раз 25% от зарплаты, второй раз еще 25%, а на третий раз — куковать три месяца в оперативном отделе — вызовы от населения принимать на санитарской ставке. Увольнять не будут, зачем? Работать задаром — вот это наказание. И уволиться нельзя, пока наказан. На больничный сядешь — экспертизами замордуют, визитами врача линейного контроля — действительно ли болен?

Зав закончил разбор полетов и приступил к раздаче слонов.

— Через месяц переезд в новое здание. Предупреждаю: все на высшем уровне: и буфет, и комната отдыха, и тренажерный зал… кстати — о зале. Управление спустило приказ: о доплате тем, кто сдаст зачет по рукопашному бою… за разряды по 5% к минимальному окладу, за КМС 15% за мастера спорта 25%. Надоело им, что вы дарите наркоту, только ножик покажут. Никто оказывать сопротивление официально не приказывает, но стимулируют такую возможность. За содействие органам внутренних дел будут премировать. — Зав поставил на стол чемодан ДК, но новый, измененной формы. — Это новинка, пока демонстративный образец, официально их получим через месяц, ДК-2000. Обновленный диагностический комплекс. Есть важное отличие. Кнопка «форматирование винчестера» выведена под ручку. Но кроме этого ДК отзывается не только на пароль пин-код, а еще на перстень. В нем микропередатчик с кодом доступа. Носить нужно на той же руке, которой несете ДК, если на вас нападут, достаточно перстнем приложиться об любую твердую поверхность. — Зав пошутил, — Лицо преступника таковой не считается. Сожмите кулак и двиньте в стену. Перстень расколется, сигнал от него перестает приходить в ДК, и тот начнет форматирование жесткого диска, даже со снятой батареей. — Горыныч услышал удивленный шум в зале, — Есть независимый внутренний источник энергии вмонтирован прямо в жесткий диск. — Мы внимательно слушали и смотрели. — К чему я все это объясняю, — зав сделал паузу, поглядел в наши глаза, надеясь уловить просветление и понимание, и отчаявшись, продолжил: — Вот к чему, о том, что эти ДК поступают на подстанции, уже известно мошенникам, так что охота за старыми моделями — усилится. Будьте бдительны и осторожны. Нашим спецслужбам удалось перекрыть все доступы к копированию баз данных прямо с сервера. По закону, за утечку или умышленное хищение ответственным дается высшая мера, до пожизненного, как за измену родине или шпионаж. Так усилилась охота за ДК, где хранится часть социальных баз данных.

Зав показал новый осовремененный ДК и обычные перстеньки, один женского фасона другой мужского. На каждом круглая плюшка вроде как с камушком. Ничего особенного. Хех.. теперь не только морды бить будут, но и пальцы рубить…

— И в завершение. — Роберт Горыныч сделал знак рукой и с задних рядов к нему вышли два парня и девушка, — в наших рядах пополнение. Врач Артемова Валентина Ивановна, врач Георгадзе Давид Константинович и фельдшер Самсонов Леонид Яковлевич — прошу любить по возможности, и жаловать… а так же поддерживать в освоении нашей работы. — Зав повернулся к троице, — пожалуйста, вкратце расскажите о себе, — он кивнул девушке.

Две смены в основном изучали ее, естественно, ни высокий грузин, и невысокий полноватый фельдшер мужской состав подстанции так не заинтересовали, как новенькая докторша.

Я врач холостой, потому от основной массы не отличался и пользовался возможностью беззастенчиво рассматривать новенькую. Симпатичная. Не супер-пупер, но весьма приятной наружности, светлая шатенка, овальное славянское лицо, но с трудно уловимой примесью ближнего востока или Кавказа, почти без макияжа… фигура хорошая… грудь, ножки… талия… все очень даже. Серо-голубая женская скоропомощная форма ее не красила, но и в этом мешковатом наряде, она производила впечатление. Все-таки женщины на скорой — редкость. Служебный рабочий костюм-комбинезон из-за обилия карманов, которых не было только на спине, убивал всякую сексапильность. Артемова порозовела от легкого смущения, откашлялась и немного севшим голосом сказала:

— В прошлом году окончила медицинский университет, год интернатуры по скорой и неотложной помощи в НИИ им. Склифосовского, — она вдруг кокетливо покрутила плечами и добавила, — не замужем, детей нет.

Реплика ее произвела незамедлительное действие в рядах, мычание, покашливание, смешки и реплики «за нами не заржавеет», «мы мужчины хоть куда — в самом расцвете сил!». Зав постучал костяшками по столу.

— Успокоились!

Вторым доложился Георгадзе. Давид пришел на скорую после армии, его история мало отличалась от истории многих. Закончил мединститут, сразу загребли в армию, служил в Красногорском госпитале — травматолог, после демобилизации год переподготовки по неотложной травматологии в том же Склифе и теперь назначили к нам на подстанцию. Впрочем, это ожидаемо, одна ставка на бригаде травмы пустует уже третий месяц. Теперь — комплект.

Фельдшер Самсонов повторил его маршрут, с одним маленьким исключением, служил он в госпитале МВД, откуда и перевелся на городскую скорую. Поступок странный, со спокойной работы в отделении ведомственной больницы, с надбавками, пайком и медсестрами-моделями, которые даже в реанимации не бегают, перепрыгнуть в наш бешеный ритм. Его так и спросили, чем ему больничные харчи не понравились и медсестры?

— Срок службы подошел к концу, и мне предложили или идти в приемное работать или перевестись на скорую. Я решил, что хрен редьки не слаще… а тут как-то поинтереснее. — Ответил фельдшер Самсонов.

Староват он для фельдшера, уже тридцатник очевиден.

Отчего не выучился на врача — спрашивать не стали. Захочет — сам расскажет.

Ожил селектор. Задорные девчачьи голоса объявили вызовы трем бригадам, моя в этот список не попала, но я пошел вместе со всеми.

Зав мне глазами показал «Сядь на место». Я ему жестами объяснил: «Надо закончить прием бригады», он махнул рукой — «Иди уж», и я вышел вместе со всеми.

В холле перед диспетчерской водители ночной смены заполняли стандартные бланки «объяснительных задержки бригады в пути по причине затрудненного движения на маршруте». Старички рассказывали, что когда-то всю вину за доезд вешали на медиков, но нынешний главный врач, только придя на скорую, первым же приказом все проблемы с доездом от выхода с подстанции до входа в квартиру перевесил на водителей.

Для меня кажется диким — пассажиру, то есть мне, в машине отвечать за то, что водитель медленно едет, или выбрал маршрут не тот. Мое дело — лечить.

Противные девчонки все-таки стуканули, что я не успел с принятием наркоты. Я прикинул, сколько у меня уже штрафных баллов? Работать еще полмесяца, а у меня… раз, два, три… двадцать три балла штрафов. Это меньше 1% от зарплаты. Ничего, терпимо. Кто без греха, пусть первым бросит в меня камень.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В которой врачи обсуждают адюльтер, а врач Исаев узнает, что стажер Артемова вписана в его бригаду

Я отнес оборудование в машину. Динамик в гараже пропел:

— Бригады: вторая, седьмая, одиннадцатая, тринадцатая, семнадцатая и двадцатая — вызовы!

Свершилось. Я поглядел на часы — двенадцать минут десятого. Бег на короткие дистанции: до диспетчерской, карточку в руки, от диспетчерской по лестнице снова в гараж, и в машину, там карточку пробить в часах в кабине. Дальше время падает на водителя. И вот он уже бежит, на ходу надевая рацию на голову, и придерживая свободной рукой автоматик Кедр. Жизнь диктует свои условия. Медиков еще не вооружают. Но как сказал зав, за умения рукопашного боя готовы доплачивать…

Я улыбнулся мыслям. Водитель Сережа, выкатывая машину за ворота, перехватил мою улыбку и спросил:

— Что?

Я уклончиво хмыкнул.

— Хороши мы… скорая помощь специального назначения. — Я приподнял Кедр над сиденьем. — Любые операции — быстро и безболезненно!

— Не балуй! — Водитель резко хлопнул мне по рукам, — не игрушка! Все б вам шутки шутить… а мы тут как на иголках.

— Вызов — всегда неизвестность. — Философски сказал я, имея ввиду, конечно, то, что никто не знает заранее, что там за больной ждет.

— Вот именно, — подтвердил Сережа, — то ли у тебя ДК отбирают, то ли коробку с наркотой… Ты ж понимаешь, не сами проблемы утомляют больше всего, а постоянное их ожидание.

— Сережа, ты — настоящий друг.

— Скажи это еще раз, — улыбнулся водитель.

Четыре вызова без заезда на подстанцию. Не много, не мало. Нормально. Машину на въезде в ворота приняла система. «Одиннадцатая на подстанции». Над крайне правым гаражом зажегся зеленый свет, створки ворот разошлись, впуская нас в теплое нутро. Я показал физию диспетчерам, на табло посчитал очередь среди бригад, сунул в окошко карточки и отправился на кухню. Один автомат выплюнул мне в кружку порцию раскаленного кофе, второй уронил в ладонь шоколадный батончик с орехами. В столовой за сдвинутыми столами трепались о жизни медики. Разговор тек неспешный, вопрос — ответ, рассуждения, мечты и прожекты, слухи… новеньких в компании не было. Я совсем чуть-чуть расстроился, хотелось поближе познакомиться с кокетливой доктором Артемовой. Может, еще и познакомлюсь, ведь по приказу они после перевода месяц должны работать с кем-нибудь в бригаде… Я присел с краю сдвинутых столов, не вступая в разговор, грыз подсохший батон, прихлебывал кофе…

— Леха! — ко мне повернулся невропатолог Мокроусов, — как тебе новенькая?

Я поставил кружку и пальцами изобразил «весьма, весьма».

— Артемида! — поднял палец невропатолог.

Наша содержательная беседа была прервана ворвавшимся Петрухой.

— Ребята, вызов был!

— Пойди, вымойся и съешь лимон! — сказал доктор невропатолог. Петруха на старый анекдот отреагировал адекватно, он коротко ржанул и, отхлебнув холодного чая, забытого кем-то из уехавших на вызов, уселся у стола и сообщил.

— Начнем с того, что повод — женщина 33 — плохо с сердцем!

Начало действительно, многообещающее. Мы прислушались, а Петруха продолжил,

— Парочка, мужчина и женщина… — он изобразил пальцами совокупляющихся ежиков, — тили-тили, трали-вали…

— Говори нормально, — проворчал невропатолог, — коитус у них, а по-бытовому плотские утехи, так?

— Ну да… не перебивай. А то я заcмущаюсь.

— И он ее затрахал до сердечного приступа? — невролог ввернул-таки вульгаризм, — или только до обморока довел?

— С ума сошел? Нет! — Петруха возмутился, — Как раз наоборот.

— Молчу, молчу… рассказывай дальше, что там было наоборот? Она его до инфаркта замучила?

Но Петруха назло пил чай, как последний раз в жизни, молчал, нагнетал обстановку.

— Я этого никогда не мог понять, — продолжил он, наконец, — ну они «поиграли», мужик, понятное дело — устал, а у нее, похоже, сил еще осталось на троих и чем, вы думаете, она занялась?

— Я бы предположил, но это неприлично, — вставил я. Действительно, чем еще может заняться женщина, если в интиме что-то произошло «наоборот», как сказал Петруха?

— Никогда не догадаетесь.

— Посуду мыть пошла, — предположил опытный муж и отец троих детей невропатолог. — Или цветы поливать.

— Тьфу на тебя! Не посуду! — рассердился от недогадливости коллег Петя, — убираться начала в квартире, точнее — пылесосить! Нет, как он рассказывал, они, конечно, сильно оторвались, но всему приходит конец, его хозяйство сникло, силденафил уже не помогал, и она от него вроде бы отстала, а заняться чем-то нужно было, вот, и схватила пылесос.

— Орригинально! — усмехнулся невролог, — это ж сколько он виагры выкушал? Дозу не рассчитал? Поскупился?

Невролог обозначил сильденафил коммерческим названием.

— Ага, я тоже так решил, так вот оба они, в чем мама родила, он, благородно раскинувшись как морская звезда, лежит — вспоминает, как им было хорошо, а она, значит, нерастраченную энергию расходует с пылесосом… и… вот объясните мне логику… она к его аппарату подносит пылесос и засасывает в трубу…

Мы дружно вытаращились на Петю…

— Ага, почти оральный секс, с одним исключением — труба металлическая, а пылесос Ховер — два с половиной киловатта, он ворс из ковра выдирает!

Всё мужское население кухни поёжилось, представив, как оно там происходило в трубе.

— Чет, я не понял, — сказал, наконец, невролог, — а причем тут женщина с плохим сердцем? Должен быть мужик с лохмотьями вместо пениса.

— Чего ж непонятного? Он заорал как резаный, она трубу на себя тянет, пылесос — ревет и сосет-причмокивает, мужик еще громче… она догадалась, и пылесос выключила… а он как достал из трубы… она в обморок, хлоп! Точно — фиолетовая лампочка — только что не светит! Мужик оказался с юмором, выдержанный, замотал отпылесосенный орган мокрым полотенцем и вызвал скорую. — Закончил пикантную историю Петя.

— Ну, а дальше что? — спросил я.

— Да ничего, я приехал и ее нашатырем в чувство привел. Она рыдала… говорит, хотела только пошутить.

— А мужик, чего?

— Да все нормально, отвез его в больницу с парафимозом[10]

— Как же ты его оформил? Вызов то на женщину.

— Как самотек.

Мы похмыкали. Самотек — это маленькая лазейка. Обращение к бригаде, находящейся на вызове. Самотек всегда перепроверяется линейным контролем. Чтобы исключить лечение родственников врача в обход ОМС или за деньги.

— Значит, он в ментовку не обратился?

Петруха, отставил пустую кружку. Задумался. Невролог по привычке называл полицию ментами.

— Благородно поступил. Сразу не позвонил, в приемном сказал, что сам виноват, типа с дури в пылесос сунул. Она, правда, кричала, что это ее вина. В общем, мое дело сторона. В этих пылесосах насадка есть — измельчитель твердого мусора — турбинка…

Петя задумчиво поглядел на нас, мы передернулись от самой мысли.

— Не, до турбинки не достал!

— Ну, слава Богу!

Мы все вспомнили, что ДК все пишет. Если по заключению врачей ОМС решит обвинить в травме женщину, фонограмму из ДК подошьют к делу.

Разговор свернулся, вызвали невропатологов, потом еще пара бригад укатила, потом я… работа текла. Обед прошел. Вызов за вызовом. В семь я снова получил небольшую передышку, полчаса, с открытием вечерних бригад.

Я опять сидел на кухне в обнимку с кружкой кофе, когда вошла доктор Артемова, и мне вспомнилось определение Мокроусова «Артемида!». В ней не чувствовалось смущения новичка. Она привыкла быть в центре внимания?

— Алесей Иванович? — Валентина села против меня за стол.

Я шутливо отдал честь, улыбнулся.

— К вашим услугам!

— Меня вписали на вашу бригаду. Вы не возражаете?

Сдерживая эмоции, а что греха таить, новость более чем приятно неожиданная, лучшего способа для знакомства не придумаешь, я притворно нахмурился.

— Я Алексей Максимыч, — поправил, — как Горький. Знаете такого Буревестника революции? — я процитировал: «Толстый пингвин прячет тело жирное в утесах…»

— Нет, — ответила она, — Фу, какая гадость. Не люблю жирных. А почему Горький? Я люблю сладкое. Так вы не против?

— Боюсь, ДК перегорит, узнав, кто с нами работает.

Она приняла шутку за чистую монету, и искренне удивилась.

— Отчего это?

— Ревнивый очень, — поджал я губы, чтоб не улыбнуться. Артемида расхохоталась. Я, не скрывая, рассматривал ее. Ей не больше двадцати пяти, не зажатая, озорные чертики в глазах прыгают. Мелированные русые волосы до плеч, очень хорошая косметика и чувство вкуса. От нее не пахло яркими косметическими ароматами, только дезодорантом, на губах помады нет, ага… татуаж… для работающих сутками это экономно.

— Вы не женаты, Алексей? — нахально спросила она. В глазах охотничий блеск.

— Женат, — усмехнулся я, — как говорят мои родители, на работе женат.

Она заинтересованно поглядела на меня, вытянула губы, призывные, чувственные… теперь она меня будто оценивала.

— И подружки нет?

Я чуть не покраснел и решил переплюнуть ее в нахальстве.

— Если я правильно воспринимаю ваши мысли, то теперь, кажется, появилась?

Она отвела глаза.

— Все возможно. А вы давно страдаете телепатией?

— Это ж запрещенная болезнь, — серьезно сказал я, — сколько себя помню, телепаю, но успешно скрываю это от общественности.

— Вы слишком откровенны с незнакомками, — парировала она, подаваясь вперед, через стол. Так что расстегнутая на груди молния комбеза открыла все сокровенное за пазухой.

Я качнулся к ней навстречу, глаза наши на расстоянии полуметра.

— Для незнакомки — слишком, для подружки — в самый раз.

Она порозовела, и я ощутил призыв. Ферромоны. Вот что она использует вместо духов. Диана-охотница. Нам работать до утра. Натуральная садистка. Хорошо, что в столовой никого кроме нас.

— Мы коллеги, сотрудники, — прошептала она, — так вы познакомите меня с вашим аппаратом?

— Вы про ДК -2М? — также шепотом переспросил я.

— Он у вас так называется? Оригинально. — Ответила она все еще шепотом.

— Мне вас представить ему как подружку или как сотрудницу? — от ее призыва голова шла кругом.

— Вы про ДК-2м? — прошептала она мой же вопрос.

Мы смотрели в глаза друг другу и хором расхохотались. Никогда мне не было так легко и весело. Девчонка, конечно, стервочка, но веселая…

— Одиннадцатая бригада! — объявил селектор. В динамике хихикнули, — хорош любезничать, у вас вызов!

Валентина подскочила.

— Иди к машине, — я перешел на ты мгновенно, — я вызов заберу.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В которой Артемида узнает, что «скорая помощь» — это «большое дупло дятлов» и «стучат» все на всех, а диспетчеры обожают подслушивать разговоры выездных медиков в кухне

В машине она спросила:

— Я не поняла, диспетчера слушают разговоры?

Я обернулся к проему в салон и объяснил:

— Селектор двухсторонний, иногда диспетчер включает его и слушает, пытаясь по голосам понять, кто в комнате. А иногда и подслушивают. Работа у них такая.

Валентина загрустила.

Я усмехнулся.

— Не кисни. Им же скучно…

— Я не клоун, — отрезала доктор Артемова.

— Привыкай. Скорая помощь — большое дупло, населенное дятлами… Есть даже особая порода: дятел-диспетчер, обладает отменным слухом, и стучит постоянно, когда не спит. На «скорой» все стучат.

— И ты?

— Иногда, если нужно. — Ответил я с честным выражением лица.

Похоже, она растерялась.

— Но как же так? Вы же работаете вместе, мало ли что? Так прямо сразу и закладываете друг друга?

Мы с Сережей переглянулись. Кто ее знает, эту бойкую докториху-стажерку? В бригаде пять минут всего, а уже в душу лезет.

— Валя, не доверять друг-другу нельзя, и мы конечно, доверяем. Но ты знаешь о плане отчетов о проступках?

Она помотала «хвостиком», в который перед выездом собрала волосы.

— У каждого сотрудника есть план, сколько нарушений дисциплины он должен отметить за неделю у других сотрудников. Если он этот план не выполнит, ему надбавку к зарплате урежут на десять процентов и бонусы вычтут.

— Как это? — она не поняла.

— Очень просто. Я стучу на водителя, он на меня и других водителей, диспетчера на всех стучат, старший врач выискивает замечания в карточках, если не находит, ставит «плохой почерк», даже если написано печатными буквами. Кстати, в инструкции заполнения карточки, запрещено писать печатными буквами — почерк должен быть индивидуальный. Что тебе еще рассказать?

Я не стал вникать в подробности, что план на «замечания» нам спустили после «дела Свиридова», то есть совсем недавно, и еще никто его не выполнил. Да, мне кажется, и не собирался выполнять. Все надеялись, что начальство этот очередной «порыв наведения порядка» спустит на тормозах. Но не пошутить над Валентиной я не мог. Натура моя такая. Грешен, люблю подшучивать. Безобидно, по доброму…

Валентина глубоко задумалась. Автомат, закрепленный в специальном гнезде у водительского кресла на нее впечатления не произвел. Наконец она грустно сказала:

— Про стук мне никто не говорил. Это правда? А как же личная жизнь?

— На работе личной жизни нет, — сказал водитель. — Тут работа.

А я протянул Артемиде проволочную дужку с рацией для связи с водителем.

— На, надень. — Она послушно нацепила устройство, — дуплексная связь. Инструкцию помнишь? — Она кивнула.

— Шофер остается в запертой машине и поддерживает непрерывную связь с бригадой. По прибытии на вызов бригада должна отрапортовать ему, что все в порядке. Если имеется угроза, или связь по любым причинам прервется, водитель вызывает полицию. Машину не покидает.

— Молодец. — Я обратился к Сереге, — назови ей кодовую фразу.

По лукавой Серегиной физиономии, по тому, как он смотрит на дорогу, я догадался, что сейчас, что-то отмочит типа «Я хочу пописать», это же - Сережа.

— Погоди! — я обернулся к Валентине, — ты придумай.

Она от неожиданности запнулась.

— Что придумать?

— Слова рапорта, что все в порядке. — Она пожала плечами.

— Так и скажу, «все в порядке».

Серега скривился как от таблетки аскорбинки.

— Доктор, не надо банальщины. Если вас встречают — ничего не говорите. Если там действительно больной — скажите Леше что-нибудь обыденное, но в то же время — чтоб я знал, эта фраза действительно означает — «все в порядке».

Артемова задумалась и сказала:

— Я пойду, помою руки. — Вот эта фраза. Если я так сказала — значит, все в порядке.

— Неплохо.

Валентина скопировала один из наших старых паролей. Вообще мы с Серегой изгалялись скороговорками «Карл у Клары украл кораллы» или «На дворе трава, на траве дрова»… Серега продолжил инструктаж.

— Если я не отвечу, вероятнее всего, в квартире стоит радиоглушилка, постарайся незаметно подойти к окну. Там сигнал может быть. Вообще отсутствие связи в квартире — уже подозрительно. Правда, вас сейчас двое, значит, вероятность нападения вполовину меньше. Теперь вот что: Если ты сказала «Все в порядке», значит, вы под контролем, и я вызываю СОБР. Ваше дело — тянуть резину, канючить, в общем — время. Ну и выжить — конечно.

Кажется, Валентина встревожилась. Она поежилась. В салоне тепло, вообще-то.

Шлагбаум сработал на специзлучение «скорой» и открылся сам. Иногда нас видел диспетчер-консьерж. Сережа закатил машину во двор большого дома. Я забрал ДК, Валентина взяла чемодан с лекарствами и расходниками, он полегче.

На вызове все оказалось мирно и спокойно. Дядечка со стенокардией напряжения, жена, дети… Вызов сюда уже не первый, в базе есть… работали быстро, Валентина общалась с ДК, опрашивая больного по вопросам с экрана, я заполнял карточку. Потом уколы, потом ждем… контрольные вопросы. ДК зажег на экране зеленую галочку — «Вызов обслужен». Валентина перебирала список лекарств в таблице на экране МК.

Лекарства «03» это особые лекарства. Когда в аптеки потекла река фальсификата, скорая тоже попалась — смертных случаев не много, но проблема с недействующими лекарствами, прежним главным врачом была вынесена на коллегию министерства.

И специально построили в подмосковье завод, который проверял и готовил лекарства для скорой помощи, проверяя их на годность. Все коробки и ампулы имели особую маркировку. В аптечную сеть они не поступали никогда. Но, учитывая их 100% эффективность, на черном рынке стоили наши лекарства дороже обычных аптечных. Правда, на коробках не было названий, только номера и штрих-коды.

— Названий на ампулах нет, как вы не путаетесь? — спросила Валетина в лифте.

Мы уходили в машину, нас отпустили на подстанцию.

— Невозможно спутать. ДК по беспроводной связан с МК и тот выдает лекарства и шприцы автоматом. Перед тем как набрать лекарство, ты его обязательно подносишь к штрих-сканеру, если не то, например, произошел сбой в механизме выдачи — ДК тебе гуднет. Ампулу возвращаешь в МК, а он выдает правильную.

Валентина остановилась на лестнице на ступеньку выше меня и сказала:

— И совсем он не ревнивый, твой ДК, не выпуская чемоданчика с лекарствами, она одной рукой притянула меня к себе и прижалась губами к моим губам.

Садистка. В моей башке стерлись все мысли, только где-то в продолговатом мозгу, который между спинным и мозжечком, бешено считал секундомер — отсчитывая остатки секунд до посадки в машину. Мы не имеем права выпускать из рук имущество… но одной руки каждому хватало в эти секунды. Наконец она откачнулась, и сказала севшим голосом:

— Хоть тут никто не проконтролирует. — Я умолчал о рации на ее голове, и несомненном внимании, с которым Серега слушал наши причмокивания и сопение.

Тот, как ни в чем не бывало, отпер двери, мы сели и покатили к подстанции.

Я поглядывал на водителя, который с абсолютно индифферентной мордой крутил рулем.

Валентина молчала в салоне. Для человека, никогда не работавшего в машине «скорой» ощущение видеть все как из танка — только то, что впереди, непривычно. Я не сразу научился ориентироваться на местности только по картинке из лобового стекла.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В которой бригада доктора Исаева оказывается свидетелем дорожно-транспортного происшествия, а дети — пьяные

На Ленинградском шоссе небольшая пробка по случаю вечера. Мы слушали сводку по радио. Вдруг Серега напрягся, глядя в левое зеркало заднего вида.

— Идиот, смертник! — прошептал он, и тут мимо нас по встречной пролетел огромный черный джип.

Серега открыл дверь и встав на подножке глядел ему вслед. Спереди донесся визг тормозов, дикий звук скребота металла об асфальт, удар, еще удар… звон стекла.

— Вот тебе и бонусы. — Водитель включил маяк, сирену и вывернул «соболя» на встречную полосу.

Я по рации отбил на центр сообщение об авто, там все приняли, пока мы подъезжали к лежащему на боку «крузаку», прислали сообщение с нарядом на вызов.

Сережа повесил автомат на грудь, вышел из машины, кругом медленно потекли машины, объезжая место аварии. Вдалеке затарахтел вертолет ГАИ. Валентина дернулась поглядеть внутрь джипа, я ухватил ее за куртку и оттянул обратно.

— Не лезь!

Я пытался разобраться, что случилось? Выходило, что джип решил по свободной встречке обогнуть очередь у перекрестка и встать первым, но тут переключили на зеленый и в лоб ему тронулся встречный поток, деваться джипу некуда, он уходит влево на тротуар, там столб, пытается увернуться, его заносит, кладет на бок и брюхом он сносит столб.

Работали быстро. В салоне джипа — мужчина, женщина, двое детишек лет пяти-семи, мальчишки. Вроде все живы. Так показалось… мужчину и женщину придавили подушки, дети привязаны в креслах, орут благим матом.

Подъехал автоэвакуатор, зацепил крюком джип, опрокинул на колеса. Откуда ни возьмись, из-за наших спин выросли МЧСники, вскрыли двери, и первым делом, вытащили детей, а потом взрослых. Валентина все записывала в блокнот, номер машины, описание, сколько пострадавших… заодно и бригаду МЧС, и ГАИшников занявшихся обмерами. Один из МЧС снимал все на камеру, много внимания уделил Валентине, она ему погрозила кулаком.

Водителя джипа подушка безопасности крепко ударила в лицо. Он без сознания. Женщина пришла в себя и первым делом метнулась к детям.

Мы с Валентиной занялись осмотром детей и мужчины, врач МЧС нам помогал. Для ДК работы не было, точнее, его очередь придет в салоне «соболя», когда больной будет на носилках. Один ребенок быстро «загрузился», уснул или такое сотрясение? Головой он, кажется, не ударялся. Похоже, удар машины и общее сотрясение не прошло бесследно.

Я-то знаю, что ребенку для получения сотрясения биться головой не обязательно.

Второй мальчик успокоился, вытер слезы и с любопытством крутил головой, изучая синие маячки, форму полиции и МЧС… приоткрытый рот, малоосмысленный взгляд.

Женщина со вторым ребенком, который не приходил в сознание, села в вертолет, и тот унес их в Тушино к седьмой детской больнице.

Пока мы разбирались с мужчиной, появилась машина линейного контроля. Врач затребовал отчет. Я отдал ему Валентину, та доложила обо всем, пока я снимал данные с водителя джипа.

Карточка соцстраха у того оказалась в правах. Дальше все потекло… вдруг ДК мой заверещал, и на экран выскочила надпись — «дублирование данных!», следом: «Вероятность фальсификации — 33%».

Я еще раз загнал карточку в щель ДК, и повторно вышла багровая надпись «Дублирование данных!» Я вошел в базу и нажал поиск больного: в таблице на экране высветилось, что Хамраев Элькен проживает в Ставрополе и не далее чем сегодня днем обращался в районную медсанчасть. Время обращения 18:35, я перевел взгляд на нижнюю панельку 20:40. Дела… а если бы он не ходил в МСЧ, и в магазин не ходил… вообще бы не пользовался вчера и сегодня карточкой, система спокойно съела б эту… а Элькен Хамраев считался бы уже прибывшим в Москву. Однако обновленная система сложила и вычислила, что ни один человек не преодолеет за два часа тысячу километров, только самолетом, но тогда он должен был пройти контроль в аэропортах, а его не было. Информация улетела в Ставрополь. Тамошняя полиция потребует проверки от жителя с такой же картой. Рутинная ситуация. Припрутся часа в два ночи со сканером.

Валентина всунулась в салон.

— Леша, там врач МЧС говорит: мальчишка — пьяный!

— Что? — следом за Валентиной показалась голова в фуражке — полиция.

Дальше я не понял, что происходило, меня отодвинули к задней двери, а руки, лежащего на носилках водителя джипа оказались прикованы наручниками к носилочному подкату.

Я терпеливо наблюдал картину допроса. Полицейский поглядел на Валентину.

— Можете привести его в чувство?

Валентина пальцами приоткрыла веки «больного», кончиком мизинца коснулась роговицы, тот зажмурился.

— Он в сознании, прикидывается.

Снова распахнулась дверь и еще одна фуражка воткнулась в салон:

— Таарищ майор, вертолет угнали гаишный.

Полицейский вскинулся, но спросить не успел.

— Она дура! — сказал водитель с носилок, — безголовая баба… всех убьет. Аш-шрам[11]

— Да, — подтвердил полицейский снаружи, — пилот сообщил, она пригрозила, что застрелит ребенка, и заставила его лететь на юг.

— Куда?

— Пока не знаем точно, связи нет, вертолет летит в сторону Тулы. Им освободили коридор по над М4. Ведут.

Майор за воротник поднял водителя с носилок и заорал бешено:

— Зачем вам дети? Куда везли? Кто заказчик?

— Я ничего не знаю! Я только машину вел, — забормотал водитель, — Это все она! Ее дети!

— Почему вы их напоили? Что давали детям?

— Я ничего не знаю, она мене дениг дала, говорит — вези шереметево адин. Я вез. Ничего не знаю.

Майор бешено поглядел на меня:

— У него ничего не сломано?

Я поглядел на отчет ДК.

— Вроде, ничего.

— Сейчас допишешь переломы ребер и сотрясение мозга! — Майор в бешенстве рванулся к водителю, — говори, сука! Кто она? Как зовут? Куда везли детей? Закрой дверь! — заорал он второму полицейскому, что стоял в дверном проеме салона скорой.

Мы с Валентиной его видимо не волновали.

— Я, тварь, или вышибу из тебя показания, или ты у меня станешь жертвой ДТП и доктора это подтвердят! Ты меня понял?

— Понял, начальник, я все скажу!

Я молча наблюдаю сцену, Валентины мне не видно, но она тут, видны только ее ноги в форменном комбезе обнаженные лодыжки, на одной золотой браслетик, и вижу ее полусапожки на резиновом ходу. А почему я раньше не обращал внимание на ее ноги? Они такие эротичные…

— Баба эта — Фатима Дукаева, дети эти не наши… она их в Пятигорск везет, а оттуда частным рейсом в Турцию или Эмираты — на органы. Если что случится, может убить. Она отмороженная. У нее муж погиб в Сирии, его ваши убили.

Меня резануло это «ваши», а он — чей?

— Доктора, понятыми будете, что он при вас сказал! — майор отпустил воротник шофера и отстегнул наручники.

— Хорошо, — сказал я, — одиннадцатая бригада двадцать восьмой подстанции, врач Исаев и врач-стажер Артемова.

Майор кивнул и выволок лже-Хамраева из машины.

— Забирайте, говнюка, вместе с машиной и через час показания мне на стол. В розыск на Фатиму Дукаеву, вооружена и очень опасна, шахидка. При задержании можете стрелять на поражение.

Голос его стихал за стенами машины.

Мы с Сережей и Валентиной минутку посидели молча.

— Доложиться надо, что пострадавших нет, от помощи отказались. — Сказал я, — или, точнее, в помощи не нуждаются. Озверел народ. Живых детей на органы разбирают.

— Террористам деньги нужны, — объяснил Сережа, — вот они и хватают что могут. Если могут ДК или вот — детей. Сколько денег можно выручить с одного такого мальчика? Сердце, печень…

— Замолчи, — попросил я.

И так все ясно. Моя бы воля — душил бы сам.

Валентина сидела хмурая, и, глядя на нее, я вдруг понял: она мне очень, очень нравится. Дело даже не в том поцелуе на лестнице в подъезде, когда она наплевала и на рацию, и на камеры, которые видят в темноте. Она живая! И у нас одно сердце на двоих.

Вспыхнувшее чувство любви, влечения, страсти и нежности было так велико, что я зажмурился, чтобы удержать себя в руках.

Сергей связался с центром по рации, сунул мне микрофон. Я доложил о всех событиях.

— Возвращайтесь на подстанцию. — Сказала диспетчер центра.

На часах девять вечера.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В которой Артемида грустит и издевается над доктором Исаевым, а полиция находит труп на пляже дома престарелых «Правобережный»

После авто Валентина ходила задумчивая. Я нашел ее на кухне молча сидящей в уголке. Народ глумился за столом, в энный раз выслушивая Петю и его утреннюю историю с пылесосом. Я подсел к Артемиде, пробормотал:

— Как насчет чаю или кофе?

Она покачала хвостиком, и эта милая деталь ее прически отозвалась в моем сердце сладкой истомой.

— Ну не кисни, всякое бывает. Надо пропускать мимо сознания.

— Я все что угодно могу пропустить, — сказала Валентина, — только не детишек. Поэтому в… «детство» не пошла. А меня толкали именно туда.

Я молча рассматривал ее фигуру в скоропомощном комбезе, начисто лишавшем обилием карманов, двойными швами, светящимися вставками и крупной надписью «Скорая помощь» на груди и спине, самую красивую женщину всякой привлекательности,.

— Чего ты так смотришь?

— Любуюсь, — сказал я.

— Извращенец, — улыбнулась Валентина, — модельер — урод. Я гораздо красивее без этого балахона.

Я покачал бровями и улыбнулся.

— Я надеюсь, ты предоставишь мне возможность, оценить?

Она ухватила скобочку молнии у шеи и потянула ее вниз медленно, с треском. Молния, расходилась, открывая тело сантиметров на двадцать и обозначив под комбезом белую майку, Валентина отпустила скобочку и сказала:

— На сегодня достаточно. А то жарко тут. Ты весь вспотел!

«Злая ты – Артемида. Любишь издеваться над мужчинами»? – подумал я.

— Одиннадцатая бригада — вызов!

Констатация трупа на улице. Тоже работа. Едем.

Правобережная улица, полицейский и охранник дома престарелых, с ними три еще бойкие старушки.

Мы подъехали. В воде на берегу канала полупогруженный труп по одежде и фигуре — мужской. Я натянул перчатки, за шиворот выволок труп из воды и перевернул на спину. На меня смотрел немигающим взором Элькен Хамраев с дыркой в черепе. Перепутать невозможно. Полтора часа назад майор угро выволок его из нашего «соболя».

Я вернулся к машине, по рации доложил об убитом. Валентина осталась у берега, расспрашивать старушек и общаться с участковым.

Примчалась следственная группа с Петровки 38. Толпа криминалистов шарила по берегу, изымали следы, расспрашивали меня и Валентину, а когда я сказал, что полтора часа назад обследовал убитого в автоаварии на Ленинградке, про женщину и детей, опера вцепились в нас мертвой хваткой, подробно расспрашивая про аварию, (тут же связались с ГАИ) и про майора, что допрашивал убитого в нашей машине, и про женщину, сбежавшую на вертолете. Особенно про детей, про то, что везли в Турцию через Пятигорск на органы.

Следователь сказал:

— Все предусмотрели, гады… одного не могли угадать, что два раза одна и та же бригада «скорой» попадется. Сейчас мы б до утра ковырялись с этим трупом, а они б уже внутренности разложили по чемоданам… кстати, а где ребенок, что оставался в машине?

— Его мчсники забрали. — Ответил я.

Следователь приказал выяснить, какой отряд побывал на авто… через пять минут мы передохнули, бригада МЧС оказалась настоящей и пьяного ребенка действительно отвезли в Филатовскую.

Труп мы доставили в судебный морг в Лефортово, потом заехали в райотдел полиции, где сидели опера и ждали нас, мы с Валентиной прочитали протоколы и подписали.

«С наших слов записано верно и нами прочитано».

Во втором часу ночи мы вернулись на подстанцию.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В которой доктора Исаева посещает дежа-вю, а Артемида проявляет чудеса рукопашного боя, подтверждая данное ей прозвище

Дали нам подремать до четырех, в пятом — вызов.

Валентина спустилась в кухню, вытащила из морозильника кубики льда и по пути к машине массировала лицо тающим льдом. Мне уже было все параллельно.

Подъезжая к дому, бдительный Серега повторил:

— Кодовая фраза: «Я пойду, помою руки!», — протянул Валентине проволочную дужку рации. — Ребята наступает время «Ч».

— Не пугай, женщина шестьдесят «плохо с сердцем», банальный вызов, — возразил я. – вернемся через десять минут.

— Мое дело предупредить. Вспомни прошлый раз.

Мы ждали лифт. Валентина спросила:

— А что было в прошлый раз?

— Месяц назад у меня отобрали ДК. Избили и приковали к батарее. Сломали два ребра, — в который раз уже отбарабанил я хронику нападения. Рассказывать о нападении не очень приятно, но и скрывать тут нечего. Было? Было.

— А зачем били? – глазах Артемиды промелькнуло и сочувствие и непонимание.

— Пин-код хотели узнать. Через ДК можно доступ к базе данных Госуслуг, и скачать ее… Они из этих данных делают липовые биометрические паспорта. Разве тебе не говорили?

Валентина кивнула.

— Говорили. И как ты выкрутился?

Я промолчал, рассказывать о капсуле «дегеза» не хотел. Как-нибудь потом, если поближе сойдемся. Новой капсулы у меня сейчас нет. У Вали — тоже. А если б и была, я не смог бы в одиночку «отключиться». Даже учитывая, что Артемида пин не знает, и ее пытать бесполезно.

Достать «дегез» не так-то просто. На это нужно время. Купить ампулу у драгдилеров[12]

Что я себе голову забиваю?! Мы поднимались в лифте. Сказывалась накопившаяся усталость и глаз видеокамеры, который нагло пялился на нас.

Очень маловероятно, что повторится нападение. Это полная казуистика! Вероятность — один на тысячу.

Валентина ждала ответа. Мне пришлось сказать.

— Как-то выкрутился. Молчал. Потом три недели лечил переломы и сотрясение.

Кажется, она поверила.

В квартиру нас впустил мужчина, приятно улыбался.

— Проходите! Ждем вас! Маме плохо!

Квартира семикомнатная, индивидуальной планировки. В этих домах строители возводили коробку и колонны, а внутренние стены проектировали сами жильцы. Поэтому никогда не можешь знать планировки заранее. Валентина молча шла за мной. Выйдя в просторную как спортзал гостиную, она уже собиралась сказать, что хочет помыть руки, как ее и меня крепко взяли за руки, у нее сняли с головы рацию. А провожавший нас улыбчивый мужчина развернулся ко мне и, приставив нож к горлу Валентины, прошипел:

— Пин-код твоего ящика, быстро!

Валентину сзади крепко держали за руки и плечи два парня, меня, надо полагать — тоже. Я чувствовал только руки, державшие за плечи.

Чемодан ДК забрали, но не открывали. Знают, сволочи, что на ввод пинкода дается тридцать секунд, на три попытки потом блок, три ошибки — тоже блок, а ДК превращается в мощный радиомаяк и еще начинает оглушительно верещать. Полдома он точно перебудит.

— Ребята, вы с ума сошли, отпустите девушку, — потянул я резину, заканючил, — Я вам и так скажу… Они знают о договоре с водителем? Возможно, потому и спешат и нервничают.

Это были совсем не те люди. Те не были такими нервными. Эти же полные отморозки. Похоже, это дилетанты из наркоманов или гопников, решивших по легкому добыть денег. Однако, взлом ДК и добыча массива данных полдела, добытую информацию нужно продать. А эти парни не похожи на профессиональных добытчиков, как прошлые. Эти надеялись выбить из нас пин-код. Это плохо. С такими разговаривать невозможно. Они – психи.

«Радушный хозяин и любящий сын» нажал на нож сильнее и Валентина, молчавшая до сих пор, поморщилась. По ее лицу можно был подумать, ее все это немного раздражает.

Я пересчитал, сколько людей в комнате: двое держат Валю, двое меня, один с ножом, выходило — пятеро. Может быть, в дальних комнатах есть еще… может быть.

Я притворно мялся. Валя хрипло сказала:

— Все бессмысленно, сюда уже поднимается СОБР, сдавайтесь.

Я поразился ее спокойствию, а руки, державшие меня, дрогнули. Хозяин с ножом метнулся ко мне, завизжал:

— Говори, сука, пин! Быстро!

Я дернулся, но освободиться от захватов не успел.

Дальше все происходило очень быстро, между морганиями моих глаз.

Морг, и правая, абсолютно прямая нога Валентины взлетает, и острый носок правого сапожка врезается в глаз державшего ее бандита справа, я вижу вылетающий из глазницы шарик на розовой веревочке… глаз!

Морг, и Валентина уже верхом на шее второго и поворотом бедер, буквально отворачивает ему башку на сто восемьдесят градусов, запоздало слышен хруст ломающихся позвонков.

Труп с выпученными глазами и высунутым языком валится на пол. А она словно с коня соскакивает и на мгновение растворяется в воздухе.

Я ощущаю запах дерьма. Перелом шейных позвонков всегда вызывает дефекацию.

Хозяин квартиры на полпути между мной и Валентиной, возникшей прямо перед ним.

Меня бросили. Я не вижу, что делают двое за моей спиной, только я вдруг оглох, а за спиной Вали разлетается вдребезги телевизор! Кто-то, из державших меня, достал пистолет и даже успел выстрелить! Но от волнения с трех метров не попал.

Она, выполняя что-то вроде колеса — сальто, бьет невидимого за моей спиной стрелка, и я только вижу, моргнув в очередной раз, парящий в воздухе пистолет, потом хозяин квартиры с рукояткой ножа, торчащей у него из подмышки, заливается мертвенной бледностью и хрипит, выплевывая пенистую кровь, а в руках Валентины дымящийся пистолет, и ее голос бьет по ушам:

— Стоять! Вы арестованы, оперуполномоченный управления по борьбе с экономическими преступлениями капитан Артемова! — ее, потому что, слова доносятся из ее милого рта, но голос совершенно чужой, пронзительный и злой.

На ватных ногах я отошел к ней и обернулся.

Парни лет девятнадцати, один держит левой рукой сломанную в запястье правую, второй оторопевший, кажется в ступоре, трет руками лицо и молчит. Он так же как я не ожидал, что женщина за считанные секунды уничтожит больше половины банды и убьет наиболее решительных и опасных.

В комнате воняет экскрементами и порохом.

Я открыл ДК и набрал код, экран высветил надпись «Заблокирован». По моим часам мы на вызове не дольше трех минут.

Я пошарил по полу и подобрал рацию, сорванную с головы Валентины.

«Капитан Артемова! Капитан Артемова!» — отдавались в ушах ее слова.

— Сергей! – позвал я в микрофон.

Тишина. Я подошел к окну, толкнул створку, стекло снаружи оказалось покрыто тонкой металлической сеткой.

— Сергей!

— Леха! К вам подымается СОБР, отойдите от дверей, — донесся дребезжащий голос водителя.

Валентина из кармана под комбезом достала наручники и сковала парней между собой.

Тот, что баюкал сломанную руку, взвыл.

В прихожей раздался треск, грохот падающей железной двери и квартира наполнилась людьми в камуфляже и масках… привычные крики: «Всем лечь на пол! Работает СОБР»! Но я уже не реагировал на них, стоял у окна, наблюдая за тем как СОБР работает.

Одноглазый стонал на полу, похоже, удар ногой доктора Артемовой, пардон, капитана Артемовой еще пробил глазницу и сломал основание черепа. Потому что изо рта у него подтекала кровь.

«Хозяин квартиры» на полу дернулся и затих.

В комнату вошел… фельдшер Самсонов Леонид Яковлевич, он молча обнял Валентину и поцеловал… в щеку.

— Валя… ты — страшная женщина.

Он осмотрел поле битвы. Скомандовал бойцам в камуфляже, кивнув на скованную парочку:

— Уведите. И для этих скорую вызовите!

Как глупо строить иллюзии. Обломилось тебе Леша и подружка и любовь… капитан Артемова! Я соответственно мыслям скорчил унылую рожу.

Собрав свои чемоданы, я пошел к выходу. Предстояла не быстрая процедура разблокировки ДК и писание объяснительной. Необходимая формальность. Второе нападение на мою бригаду. Закон парных случаев?

Побаловали тебя общением с красивой женщиной… потрепали нервы — радуйся. Будет о чем вспоминать.

В квартире фотограф снимает обстановку, следователь прокуратуры монотонно себе под нос в микрофон диктует протокол осмотра места событий.

— Лень, я отчет тебе отдам утром, после дежурства.

Самсонов удивленно поглядел на капитана Артемову.

— А почему? Хватит комедию ломать. Возвращайся на службу!

Валентина догнала меня в прихожей и, отбирая ящик с медикаментами из моей ладони, смеясь, прокричала:

— Потому что, я до девяти утра — доктор Артемова, а вместе с доктором Исаевым — одиннадцатая бригада! Жди, Лёнчик!

ЧАСТЬ 3. «ВОРОШИЛОВСКИЙ СТРЕЛОК»  

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В которой Артемида надеется на встречу, а доктор Исаев удовлетворен Божьим промыслом, чистит свой телефон и общается с Бабой Ягой

За прошедший от первой нашей с Артемидой встречи год, случилось так много событий, что мне иногда кажется, будто минуло целое десятилетие.

С ее слов: «А я до девяти утра — доктор Артемова!» фактически стартовали наши отношения.

Утром, прощаясь за воротами подстанции, она сунула мне в руку ключи от квартиры и прошептала адрес.

— Я вернусь через два часа и хочу увидеть тебя. — Добавила Валя, садясь в машину каршеринга. — Давай, подвезу к метро?

Я покачал головой, улыбнулся.

— Я пешком. Езжай. Столько событий за эти сутки, мне нужно все обдумать, а ходьба помогает этому. Езжай! — повторил я.

Я вообще люблю ходить пешком и бегать. Ритм позволяет лучше думать. Глаза контролируют окружающую обстановку и дорогу, а мозг обрабатывает накопленную информацию.

Но, прежде чем перейти на бег с высокого старта, я позвонил маме. До того утра это была единственная женщина в жизни, которая ждала меня с работы.

— Ма, не ждите меня.

— Ты не будешь отдыхать? — в мамином голосе естественная тревога.

— Выезжаем на пикник с друзьями, — соврал я, и в сердце нехорошо скребнуло. Ненавижу врать матери, но пока сообщать ей о Вале — рано.

— Там будут женщины? — мама мечтает меня женить. — Или опять будете пить пиво и вино под шашлыки в мужском коллективе?

— Будут, мама. — Пообещал я, — непременно будут. Только не вино под шашлыки, а шашлык под вино.

— Ну, кто выйдет замуж за такого зануду? — сказала мама.

— Такая же зануда, — улыбнулся я. — Вспомни: «Шашлычок под коньячок». Как папа?

— С папой все хорошо, — отмахнулась мама, — живет в своем мире. Вот… спрашивает, отвела ли я тебя в детский сад? Что ему сказать?

Вот что мне нравится в маме, это ее потрясающее чувство юмора. Большинство родственников людей страдающих болезнью Альцгеймера очень тяжело переносят общение с ними. Мама — исключение. Я вырос, так теперь папа вместо ребенка. И ее нисколько не угнетает медленная деградация любимого человека. Принимает это явление как неизбежность спокойно и мудро.

— Скажи, что я в группе, хорошо ем манную кашу, играю с любимой машинкой и дергаю девчонок за косы.

Мы обменялись чмоками.

Я включил новостной канал в смартфоне, ввинтил наушники и перешел на ровную трусцу. До адреса, названного Артемидой двадцать километров по Московским улицам.

Вести сообщали о происшедшем за сутки. Рассказали и об аварии на леншоссе, свидетелем которой мы оказались, но ни слова ни о похищенных детях, ни об угнанном вертолете. Тайна следствия. Я понимаю.

Одна новость заставила меня остановиться.

— Страшная авария на Кутузовском проспекте, — доложил ведущий эфира, — «ламборджини дьябло» желтого цвета потерял управление и, выскочив на полосу встречного движения, врезался в автомобиль вице-мэра Москвы. По предварительным оценкам экспертов скорость спорткара составляла порядка двухсот сорока километров в час. Автомобиль вицемэра оказался разорван пополам, выжил только водитель служебной автомашины. Следственный комитет возбудил уголовное дело. Ламборджини принадлежит сыну олигарха Маликадиева — Аслану. Возможно, что единственный наследник олигарха сам находился за рулем. Это выясняется. Водитель вицемэра госпитализирован, по мнению врачей его жизни ничто не угрожает. Ламборджини и его водитель полностью сгорели. Криминалисты пытаются выяснить, кто вел машину и содержание алкоголя или наркотиков в крови водителя.

Напоминаю, что Аслан Маликадиев неоднократно привлекался правоохранительными органами за опасное вождение, езду в нетрезвом состоянии и был лишен водительских прав, в качестве залогов по трем делам его отцом было выплачено в совокупности порядка пятидесяти миллионов рублей, в настоящее время Аслан должен находиться под домашним арестом по месту регистрации. Службы быстрого реагирования осадили особняк олигарха в подмосковной Жуковке и ведут переговоры с охраной о выдаче Аслана. Наш журналист пытается взять интервью у его отца.

Я не злой человек, не мстительный. Я — справедливый. И законное чувство справедливости породило внутри меня теплый огонек удовлетворения. Смерть — не решение проблем. Это лишь воздаяние, призыв на высший суд. Особенно такая внезапная смерть. Человек сильно нагрешивший, погибнув внезапно, не успевает формально раскаяться. И неформально тоже. Впрочем для этого контингента элиты, надлюдей, господ, парящих над законом, властителей нашей жизни раскаяние крайне маловероятно. Они живут в иных моральных ценностях, в иной реальности, где мерилом является мошна. Закономерна их смерть? Не знаю. Во всяком случае она справедлива. Господь протянул десницу и изъял их из списков живущих — Пора ребята с вами разобраться! Призвал к себе. И плевать он хотел на ваши планы, на ваши деньги… Там они ничего не стоят. Там совсем иные ценности.

Я не успел снова перейти на бег, в наушниках тренькнуло, я ответил:

— Слушаю!

— Леха! Ты слышал? — голос Петрухи звенел от возбуждения. — Я еще на подстанции.

— Что слышал?

— Вицемэр в бозе почил…

— Недостоин, — проворчал я, — почиют в бозе монархи.

Я не стал добавлять, что этот говнюк получил, что заслужил. Это ему за Юрку и всех наших не выживших пациентов, оптимизатор хренов!

Петя может трепаться по смартфону рядом с диспетчерской. Мозгов там нет совсем. И чувства опасности. Как большинство граждан РФ он не задумывается о том невероятном количестве возможного компромата, которое очень просто собрать на каждого. Нужно только поставить такую задачу.

Если начальству захочется Петю уволить, оно получит нужное досье за полчаса от нашего первого отдела. Если кто-то решит, что Петю надо посадить, дело возбудят меньше чем за сутки. За что? Да хоть за то, что он не скорбит о смерти вицемэра. Шутка. Найдут, к чему прицепиться. А не найдут — подставят.

— Леша, на сайте «Санитары» уже выложили версию, что это не случайность. «Ворошиловский стрелок»?

— В Божьем промысле случайностей нет, — ответил я. — кончай трещать. Специально такую аварию не устроить!

— Пишут, будто «из надежного источника стало известно, что Ламборджини не случайно вынесло на встречку, мол под левой рулевой тягой сработало взрывное устройство и даже видео с уличной камеры выложили — вспышка отчетливо видна у левого колеса! Удалили уже, но я видел.

— Петя! Заткнись. Отдыхай! И не ходи на запрещенные сайты.

— Да ладно, все ходят.

Петя дал отбой.

Ходят, может и все, да не все об этом болтают. А если и ходят, то с неопределимого ай-пишника. Петя, наверное, и не слышал про «нетлаб», которая создает динамический ай-пи номер пользователя, и хрен ты его найдешь. Потому что каждые пять секунд ты то из России, то из Тайланда, то из Мексики.

Этот балабол и кеш наверняка не чистит и логи не обнуляет… его смартфон это его обвинительное дело. За все нужно платить, а как сказал герой известного старого фильма, дороже всего стоят глупость и жадность.

«Ворошиловский стрелок» — герой старого фильма[13]

Конечно, эпизод двойной гибели негодяев, оформленный как случайность — вряд ли свяжут с работой мстителя. Он убирает прошедших суд и незаслуженно оправданных или получивших незаконно мягкое наказание в виде условного срока или штрафа.

Видео с камер на Кутузовском успели растиражировать и утащить на зарубежные серверы. Покадровое воспроизведение летящего спорткара и «пух!» под левым крылом, после которого машина резко уходит влево и… столкновение уже кто-то подобострастно отрезал.

Надо бежать дальше. Я запустил две чистилки и спрятал телефон. Теперь кто бы ни влез в мой смартфон, ему не удастся узнать, где я бывал в мировой сети и какие давал запросы в «поиске». А если влезет в плату, то увидит, что два микрочипа — стучалки, выпаяны. Одна микросхема, тупо сообщала оператору каждый раз, когда я прикладывал палец к сканеру отпечатков, а вторая по команде из сотовой сети срабатывала на голос и любые звуки, превращая смартфон в обычный жучок, который можно прослушать с помощью обычного же радиосканера. Чип навигатора я трогать не стал, его можно выключить программно. А вот над командами процессора поколдовал, отчего мой телефон разом цеплял не три базы сотового оператора, а около десятка. Так что никакой триангуляцией его вычислить на местности невозможно. Любопытный компьютерщик, которому захочется узнать, где я, получит до двух десятков точек одновременно.

Свой телефон я купил с рук на Митинском рынке. Кто продал — не помню. Это было года три назад. Меня привлекла модель, разработка нашего военпрома для армии. Не убиваемый аппарат. Я рассказал Артемиде, которой мой гаджет показался слишком громоздким и тяжелым, что захватившие меня бандиты утопили его в ведре, а я его только салфеточкой протер и вот — работает!

Я добежал до адреса Валентины, отдышался.

На входе старушка, видно бывший опер полиции или контролер из тюрьмы:

— К кому?

— К Валентине Артемовой.

— А ее нет дома.

— Я знаю, вот ключи, она велела ждать ее в квартире.

— Документы есть?

— Конечно.

— Давай!

Забрала мою эльку, обнюхала, только что на зуб не пробовала. Сунула в сканер.

— Палец приложи!

Приложил. Мне уже не смешно. Спать хочу. В душ хочу… есть хочу. Сим-сим, откройся!

— Сейчас я полицию вызову, пусть проверят, где ты взял ее ключи?

— Да она сама мне дала! — я реально испугался. Охренела эта карга?

— Она, может, и дала тебе… а может и нет, откуда мне знать, я вам свечку не держала!

— Бабушка, не надо пошлости! Валентина скоро приедет. Она обещала прибыть через два часа.

Я набрал номер Артемиды.

— Валя! Тут Баба-Яга на входе, поговори с ней! «Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!» не срабатывает. Они меня съесть хочет!

— Дай ей трубку! Я уже выезжаю, полотенца в шкафу в ванной, найдешь!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В которой Исаев попадает в жилище одинокой женщины и поминает погибших бандитов…

Что мне особенно нравится в моей Валентине, а теперь она — моя, это то, что она не курит.

Когда она приехала, я спал и во сне почувствовал ее тело. Сон растаял очень быстро. Каждое прикосновение ее выпуклостей, пальцев, губ оставляло подобие ожогов. Мне подумалось, что она тоже давно не была с мужчиной.

Когда мы утомили друг друга, я вспомнил Петин рассказ о пылесосе и невольно усмехнулся. Утомить мою Диану-охотницу мне удалось. Два месяца воздержания, это вам не ерунда. Больше всего опасался, что скисну как подросток на третьей минуте.

Мы сходили в душ, поспали часа три и поели, чего нашлось в холодильнике одинокой женщины. То есть размороженными говяжьими стейками слабой прожарки и салатом из тертого дайкона, сельдерея с чесноком и я заправил этот салат подсолнечным маслом с лимонным соком.

То, что Валя не веганка, меня очень сильно порадовало.

Одна из моих прошлых женщин истериками о несчастных убиенных коровках реально задолбала. Ничего про своих бывших я рассказывать Артемиде, конечно, не собирался. И совсем не хотел, чтобы она рассказывала мне о своих бывших друзьях.

Сегодня — «день ноль» в наших отношениях и все, что было с нами до этого — отправлено в архив с грифом «перед прочтением сжечь!».

Я наблюдал, как она готовит ужин. Шелковый халат на голом теле не столько скрывал наготу, сколько подчеркивал ее соблазны, и я невольно отводил глаза к телевизору, который сообщал об аварии на Кутузовском и почему-то забыл об аварии на Ленинградском. После утренних новостей о ней не упоминали совсем.

Впрочем, чего удивляться? Вицемэр погиб! Сынок олигарха сгорел! О! Выяснили — за рулем был сам Аслан Маликадиев. Плевал он на домашний арест. Теперь его папаша в трауре.

Это намного важнее, чем похищение детей для продажи на органы.

Я голоден. Я вдвойне голоден и один голод немного утолил. Сейчас утолю другой — в желудок закину немного калорий и белков и можно еще потратить энергии, тем более, что Валентина, нарочно накинула эту струящуюся ткань, чтобы извести меня.

— Выпить хочешь?

— А что ты предложишь?

Я вспомнил, что, когда вошел в ее квартиру, первым делом рванул в туалет, поднял кружок и чуть не обмочился от хохота. На сверкающем фаянсе черным маркером было написано: «В доме появился мужчина?».

Что из алкоголя может оказаться в баре одинокой женщины? Я не имею привычки шарить в чужом доме по шкафам и полкам. Вот книги рассматривать люблю. Пока она не принесла и не назвала, я загадал и в уме перечислял наиболее подходящие напитки:

Мартини, Текила, Шеридан, Бейлис, Арбатское, Лыхны… Молоко любимой женщины…

Артемида принесла литровую бутылку кампари. Шестьдесят градусов. Таак… вот чем стресс снимает полиция?!

— Не ради пьянства окоянного потребляем, а дабы не отвыкнуть, — процитировал я, всплывшую в памяти, чью-то шутку.

Вообще-то в цивилизованных странах Карибского бассейна и остальной латинской Америки этот продукт используют исключительно для приготовления коктейлей. Но не у нас.

Валентина подняла рюмку, чокнуться не спешила.

— За что? — спросил я.

— Помянем…

— Кого?

- По именам называть не буду, — грустно ответила Валя, — но если помнишь, я сегодня отправила на тот свет двух бандитов… какими бы подонками не были, все они твари человеческие… или Божьи. Грех взяла на душу. За тебя испугалась. Была бы одна, только покалечила бы…

Она перекрестилась и залпом проглотила огненную воду.

— Прости им, Господи все грехи вольные и невольные. Если сможешь. И меня прости, — хрипло произнесла самодельную молитву и перекрестилась.

Я молча смотрел на нее, взгляд мой невольно скатывался на проступающие через тонкий шёлк соски.

— Не думал, что ты набожная такая, капитан Артемова.

— У ж какая получилась у папы с мамой, бери такую, другой уже не буду.

В глазах ее заблестело Кампари. Я выпил свою рюмку. Ух! Вот это зверюга!

— Беру. Заверни мне всю. Частями не нужно, — ответил я, когда смог дышать.

Мы закусили мясом с салатом.

— Обязательно в упаковке? — озорно посмотрела Валентина, и мы оторвались прямо на полу в кухне.

Сброшенный шелковый халат затолкался под плиту.

Кампари выплеснуло из нас всю звериную сущность, и мы рычали, доводя друг на друга до изнеможения. Больше всего меня изводило ощущение ее горячих сухих ладоней на моих ягодицах. Задница всегда холоднее остальных частей тела и горячие ладони Артемиды будто подключали меня к электросети, придавая дополнительную энергию.

Где-то в глубине трезвых участков мозга я по рельефу ее мышц вычислял, каким видом рукопашного боя она занимается.

Какой же я все-таки дурак. Думать мне больше не о чем?

Отдыхали уже в спальне.

Валентина устроилось головой на моей груди.

— Вот тут у мужчин, — сказала она, — специально так устроено, чтобы лежать вместе и было удобно.

Я улыбнулся.

— В организме все устроено так, чтобы всем было удобно во всех случаях. А у мужчин и женщин все особенно приспособлено друг для друга. Знаешь, фраза в Библии «по образу и подобию» относится к мужчине и женщине не по отдельности, а вместе. Вот так — мы подобны Творцу. А по отдельности лишь Его половинки. Причем разные, но взаимодополняющие.

Она кивнула молча, а потом все-таки произнесла:

— Я хочу быть половинкой Бога, если ты согласен быть другой.

Это прозвучало как стихи. Сердце сладкой истомой заныло. Любовь всегда страдание?

«В любви всегда любит только один, страстно, бескорыстно, самоотверженно, а второй соглашается принимать эту любовь!» — где я слышал это?[14]

Мне не хотелось ехать домой. С ней было тепло и покойно, будто я тут дома.

Она почувствовала мои мысли и спросила:

— Останешься?

Паузу делать нельзя. Пауза это обида.

— Завтра. Я привезу вещи, если ты не против.

— Я не против. А много вещей?

Мы быстро закрыли эту тему. «Женюсь! Женюсь! Какие могут быть игрушки?» — песенка сама пришла на память. «Не спеши!» — сказал дед из «Садьбы в Малиновке». «Сколько выдержать паузу»? — подумал я и решил, не больше месяца. Но я ее люблю. Всю. И чертенят в ее глазах, и тело ее, и голос… Всю, всю… а она? Вот и подожду. Хватит уже, спешил раньше… сколько раз? Три. На четвертый нельзя спешить. Должна появиться мужская житейская мудрость.

— Ты знаешь, я убежала с оперативки, — сказала вдруг Валентина, — вот прямо не стала сидеть до конца. Мне теперь влетит.

Я молчал, ждал продолжения. Она собиралась сделать отчет о нападении и действиях. Пауза короткая.

— Я доложила об этой Фатиме, помнишь, которая мальчишку увезла?

Я кивнул.

— Так вы там обсуждали не захват ДК? Вы не за этой группой охотились?

— За этой, но я доложила о том, что случилось вечером. Хоть это и не наше дело. Я ведь влезла в базы, нашла кое-что. — Она опять замолчала, ожидая моей реакции. Я отозвался:

— И что?

— Она сотрудник службы опеки. За последний год забрала из семей больше двух десятков детей, отличается особой жестокостью и цинизмом в обращении с родителями. Но это не главное. — Артемида не стала ждать моей реакции, — а главное то, что из двух десятков детей восемь потом заявлены как сбежавшие из приютов и сейчас официально в розыске. Эти два мальчика — тоже сбежавшие. Ты понял?

Я все понял. Я вообще понятливый.

Как называл террористов Рамзан Кадыров — шайтаны. Бесы, по-нашему. Так и есть.

— Что тебе сказали? — я решил, что пора ехать домой, и осторожно переложил голову Валентины на подушку.

— Ничего. Дело в другой следственной группе, нас оно не касается. Своих «глухарей» хватает. Я обиделась и ушла. — Валя выпятила по-детски губы.

— Почему, «глухарей»? — я часто слышал от полицейских слово «висяк», но иногда в их лексиконе проскакивали и «глухари». — Нет шансов ее найти?

— Шансы есть, надо искать. — Она непременно вернется в Россию, если успела выехать. Вот Лёня Самсонов — ищейка, он роет очень старательно и ваших бандитов, которые за ДК охотятся — вычислил. Вел их больше месяца. А кто будет искать эту Фатиму Дукаеву — я не знаю. Ты же понимаешь, средства контроля фиксируют такую огромную массу данных, что разыскать в них то, что нужно очень сложно. Леня собрал группу, и она сутками фильтровала данные с камер, смартфонов и других средств контроля.

Я извлек из гладильного шкафа свою одежду, начал одеваться.

— Ты здорово растянута, — сказал я, чтобы сделать комплимент. Вспомнил ее мах ногой, которым она выбила глаз бандиту. — Волочкова позавидует. Она стопу тянет, а ты нет. А зачем нужно было выдавать вас за медиков? Нельзя было честно сказать, что вы из полиции?

Валентина смотрела, не мигая, в потолок, сложив руки на груди словно труп.

— Нельзя. Да — я растянутая как жвачка.

Я застыл, натянув одну брючину. На шутку не отреагировал.

— Но почему?

— Леня тебя подозревал.

Она не шевелилась, продолжая пялится в потолок.

— Почему меня?

— Потому что твой ДК взломали. Он поэтому решил именно твою бригаду подвести к этой квартире. Предположил, что это те же.

— И сейчас подозревает?

— Сейчас нет.

— Спасибо ему.

— Мне спасибо. — Валентина посмотрела на меня. — Я сказала, что если он не снимет с тебя галочку, и не вытащит из начальства дело этой Фатимы — я его задушу. И вообще, дело даже не в том, что я в тебя влюбилась, — она сказала так, будто — «дело не в том, что мы отдежурили вместе сутки», а в том, что ты просто не можешь быть связан с ОПГ. Не тот психотип. Тебя просканировал наш психолог и подтвердил мое мнение. Ты никак не мог быть связан с двумя разными группами бандитов. И есть главный аргумент, который снимает всякое подозрение: У тебя на руках два пенсионера, один из которых инвалид. Если тебя арестуют, они погибнут.

Я оделся и остановился в дверях.

— Выходит, что бандиты, напавшие на нас прошлой ночью, готовились давно? Это ведь не те, что у меня чемодан отобрали.

— Я об этом и толкую. — Валентина перевернулась на живот и приподнялась на руках, как русалка на камушке в Голландии. — Во сколько приедешь завтра?

— После обеда.

Я подошел к ней, поцеловал и вышел очень быстро. Просто видеть ее наготу и не делать ничего, было невыносимо.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В которой Исаев сдает Артемиде экзамен по вождению на дальние дистанции и вспоминает печальные события прошедшего года

Две недели назад я получил водительские права. Конечно, мое умение водить с Валентининым не шло ни в какое сравнение. Ее стаж почти десять лет. Плюс к этому специальность — офицер полиции.

Мы ехали отметить ее новое звание и спрятаться от вездесущей сотовой сети, чтобы провести три выходных дня, которые чудесным образом совпали у нее и у меня. По приказу МВД Валя не имела права отключить свой телефон, это строго наказывалось, а вот оказаться «вне зоны действия сети» — не осуждалось и под приказ не подпадало.

Валентина потребовала, чтобы вел я.

Для выезда в один из районных городов пришлось оформить междугородный каршеринг. Цены кусаются, зато проезд по платной М11 «Москва-Санкт-Петербург» — даром. И за то спасибо.

На языке вертелась мелодия песни, которую отец привез из Донбасса много лет назад, текст забылся, только начало помнил: «Моя земля захвачена врагами…» и еще какие-то рифмы… нами… сапогами… но вот мелодия, не сложная, периодически вспоминалась.

Валентина закинула голые пятки на торпедо, откинула кресло и то ли дремала, то ли просто наслаждалась поездкой. На ней только шорты и маечка.

— Про отца так и не выяснил ничего? — вдруг спросила она.

— Нет. Я регулярно даю запросы в отделение полиции о розыске. Боюсь, что его уже где-то утилизировали. — Вопрос Артемиды сбил настроение напевать. Я не забыл об отце, но периодически эта забота как бы уходила на второй план.

После смерти мамы мне приходилось разрываться на части. Валя тоже, как и я, не могла сидеть с ним постоянно. И волей-неволей я был вынужден оставлять отца дома одного. И вот два месяца назад я пришел с дежурства в пустую квартиру. Куда он ушел? Если его уложили в интернат для психически больных, то он должен найтись. Там все проходят идентификацию по биометрии, включая ДНК. Но ни один интернат в Московской области не доложил, что к ним поступил неизвестный мужчина примерно семидесяти лет с аналогичной биометрией. Никто из стариков в деменции не откликается на фамилию Исаев. Я через месяц в отделе розыска управления МВД получил отписку и попросил дать запросы в областные интернаты соседних городов. Мне пообещали, что письма подготовят и разошлют в течение недели. Как быстро вышлют ответы — неизвестно, но по регламенту, должны уложиться в десять дней. В Новгородскую, Тверскую, Рязанскую, Калужскую, Ярославскую и Владимирскую… но пока от них не было вестей.

Я понимал механику этого дела. Мое письмо приходит в областное управление в центре, там его копируют и рассылают по интернатам области если не пропустят какой-нибудь.

Объезжать по адресам сам я не мог. На такси не напасешься денег, а для каршеринга нужны права. Вот я их получил, наконец. Но Валентина сказала, что отпускать меня одного на розыски отца не хочет, пока не убедится, что я действительно могу совершать дальние поездки, что уверенно чувствую себя за рулем. И я предложил ей сгонять к друзьям в Новгородскую область, попарится в настоящей русской бане, искупаться в кристальной озерной воде, поесть речной форели и отведать парного деревенского молочка. Она с радостью согласилась.

Мы прошли в стороне от Солнечногорска. День отличный. Но вопрос об отце не отпускал меня, возвращая мыслями к маме. Все было замечательно. Да и как могло быть иначе, если в доме есть врач. Я в доме есть. А точнее — был. Потому что делил свою жизнь уже не на две части: работа-дом, а на три — работа-дом-Артемида.

Как и загадал — мы встречались месяц. Не предлагая друг другу что-то менять. Иногда нам не удавалось с Валей провести даже несколько часов. Я дежурю, мы созваниваемся — я к ней? Да… приезжаю — ее нет. Срочные оперативные мероприятия. Отоспался и домой. Чего приезжал? Мог бы и сразу домой. Такие накладки сперва не раздражали, но постепенно я попросил Валентину — давай мы будем жить у нас. Она согласилась не сразу. Черт. Слишком не сразу. Еще и мама подлила масла…

— Леша — вы молодые, чего вам с нами делить жилплощадь?! Я уж как-нибудь справлюсь, а если что — позвоню.

Валентина решила, что она маме не понравилась. Намек поняла по своему: «Живите отдельно! Нам — старикам и вдвоем хорошо». А мама наоборот, думала, что постоянное присутствие двух пенсионеров, один из которых все забывает, а точнее не помнит, что делал, где был… который на дворе год и сколько ему лет… мешает нам посвящать время друг другу. Я-то ее отлично понимал. Не хотела она нам мешать, если есть отдельное жилье — квартира Вали.

Но разрываться мне становилось все труднее. Если раньше только я ходил в магазин, теперь с моими визитами к любимой женщине после дежурств, мама стала ходить сама, оставляя отца одного. Заказывать продукты на дом опасалась. Курьеры часто оказывались наводчиками черных риелтеров.

Хорошо, что у нас не газовая плита, а электрическая.

Отец на седьмом этаже распахнул окно, встал на карниз и декламировал поэму Маяковского «Хорошо!».

Примчались МЧС, полиция, скорая… люди толпились во дворе, мешали проезду. Мама в квартиру вбегает, отца вынимают из оконного проема со словами:

— Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!

Я и не знал, что он эту поэму помнил наизусть.

Мама уговорила медиков отца оставить дома. Обещала, что больше не повториться. Но мне об этом случае не рассказала. Не хотела давить на совесть. Каждый раз, когда я приезжал домой, спрашивала:

— Ну, когда вы с Валечкой поженитесь?

— Скоро, — отвечал я.

— Давай, распишемся. — Предложил я Валентине. По срокам все складывалось. Мы уже третий месяц встречались. Счастливы. Настолько нам хорошо вдвоем… Она:

— А мы что куда-то опаздываем?

— Нет, — оторопел я. — Просто чего уже тянуть? Ясно же. Мне себя и тебя больше незачем проверять. Не подростки двадцатилетние.

Она обнимает, целует и шепчет в ухо:

— Я свадьбу хочу. Понимаешь? С платьем, лимузином и рестораном… потом в отпуск на пару недель на Карибы… или в горы. А денег нет. Кредит брать не хочу. Понимаешь? — повторила она.

— Понимаю, — согласился я.

Я согласился и взял полторы ставки. А фактически одну-семьдесят пять. Экономил, на чем мог. Но все реже бывал дома. Осень выдалась ранняя, холодная с ледяными дождями.

Мама шла из магазина, рядом курьер, который нес ей сумки. Они подошли к подъезду. По инструкции, по чертовой инструкции курьер обязан донести сумки только до подъезда. А дальше как хочешь. Мама просит:

— Помогите донести до квартиры.

Курьер согласен, но деньги вперед.

Она открывает сумочку, чтобы достать смартфон и перекинуть курьеру на карту небольшую сумму, в этот момент какой-то отморозок выхватывает у нее сумку. У курьера руки заняты пакетами. Мама держится за ручку, но рывок силен, и она с размаху всей спиной летит на обледенелый тротуар.

Я спал везде, где мог. Наш Горыныч мне как-то сказал:

— Исаев, давай-ка вы сегодня посидите за старшего врача? Я боюсь вас отправлять на линию.

Это был царский подарок, я заперся в кабинете и полдня проспал. Потом ударным трудом проверил карты двух смен, даже съездил на вызов — разобрал конфликт с пациентом. Ночью опять поспал. Как я был счастлив, пока не пришел домой.

Мама лежит. На спине огромная гематома. Дышать больно. Шевелиться — больно. Отец сидит рядом, держит ее за руку и читает стихи Константина Симонова.

Я вызвонил Валентину, и пока она ехала, нашел диплом. В аптеке убеждал продать мне без рецепта обезболивающие. Заваптекой, чуть не рыдала.

— Не могу! Вызывайте врача, он назначит, а так не могу.

— Я сам врач!

— Не могу! Должен быть из поликлиники. Нужна запись в карте о назначении.

— Но это бред! Зачем мне вызывать?! Нам не нужно непременно через поликлинику!

— Я понимаю! Но не могу. Это нарушение приказа минздрава. Меня оштрафуют, если узнают! Уволят! Вы понимаете?

Я понимаю заваптекой. Одна надежда, что я не провокатор и не стукач. Но ждать врача из поликлиники это целый день. Скорую вызвать? Нонсенс.

— Давайте я что-нибудь у вас куплю, назовите лимит суммы.

Она заставила меня купить дорогущие биодобавки. Вынесла одну ампулку кеторолака и шприц.

— Салфетки есть?

— Есть.

Ампула немного просрочена. Годность окончилась в прошлом месяце. Это ерунда.

Боль снялась почти на сутки. Те, что я был дома.

А потом мама умерла. Не сама.

Я ушел на сутки. Она мучилась весь день и, уже не имея терпения, вызвала скорую.

Приехал врач. МК должен был выдать ему ампулу кеторолака. Все отличие которой было лишь в том, что вместо надписи с названием и дозой, на ней только штрих-код.

Но это был не кеторолак.

Я не знаю, что за препарат. Судя по действию какой-то мощный блокатор сердечной проводимости. В списках такого не было.

Врач ввел препарат, ждать эффекта не стал. Мама подтвердила, что боль прошла, и он уехал.

Отец сидел рядом и читал ей стихи Гумилева… а она умирала. Тихо, как уснула. Сердце медленно останавливалось. Когда отец понял, когда она отключилась, и пульс стал очень редким, он позвонил в «скорую». Там вызов приняли, спросили, кто вызывает. Отец назвал себя. Но в анкете отмечено — у вызывающего «б-нь Альцгеймера», и диспетчер перебрасывает вызов на неотложку, а та приехала только через два часа и законстатировала маму. Отец пытался реанимировать, но безуспешно.

Я нашел того врача. Он клялся, что полученную ампулу проверил на сканере ДК и тот подтвердил — МК не ошибся. Конечно, никто не держит в памяти цифровые коды препаратов. ДК дал добро. Но почему он позволил смертельный подлог?

Я был бы не я. У ДК программное обеспечение с закрытым кодом. Декомпилировать его невозможно. Но, как оказалось и не нужно. Я прошарил все вспомогательные программы. И нашел рандомизатор. Это как игральные кости. Введи параметры старика, дата уже введена. Рандомизатор выбрасывает случайное число. Если оно совпадает с суммой чисел пациента и делится без остатка — выдается ампула с липовым штрихом. Пенсионер умирает за полчаса — час. Диагноз — синдром внезапной смерти, острая сердечная недостаточность.

Кто поставил этот рандомизатр в наши ДК? Раньше его не было. Кроме сисадмина управления — никто не мог. Все обновления систем проходят автономно, пока ДК стоит на зарядке и внести изменения в ПО может только главный админ. Что он и делает, регулярно оптимизируя программу. Это личность всем нам известная. Его фамилия высвечивается внизу экрана.

Я не успел до него добраться. Но видимо, кроме меня кто-то попал в похожую ситуацию. Потому что админа нашли мертвым дома — повесился, а на сайте «Санитары» появилось открытое письмо «амина-самоубийцы» с подробным описанием механизма уничтожения пенсионеров с помощью рандомизатора и препарата.

Идея с генератором случайных чисел должна была обеспечить впечатление случайности смертей. И, вероятно, так бы оно и происходило достаточно долго. Могло длиться годами и унести тысячи стариков, сэкономив этим ФОМСу миллионы рублей.

Названа и фамилия чиновника из ДЗМ, который придумал эту хитрую комбинацию называя ее «Оптимизацией здравоохранения». И даже сумму премии за разработку и внедрение рацпредложения админу «скорой». А кто-то привел список всех убитых стариков — тридцать семь человек, включая мою маму.

Скандал получился огромный. Громче всех возмущались наши депутаты в Думе и члены правительства, раздавая интервью телеканалам и участвуя в ток-шоу. Но постепенно стали звучать и другие аргументы, мол, сколько денег сохранилось бы в казне, если бы…

Один из оппозиционеров от партии коммунистов заявил, что партия власти давно вынашивала планы по «утилизации иждивенцев» и попытки запуска подобных программ, уничтожение стариков руками врачей будут продолжаться. Чем вызвал шквал обвинений в клевете, навете и популизме. Ему припомнили сталинские репрессии.

Чиновника из ДЗМ, отдавшего приказ внедрить в ПО рандомизатор, фактически списали. А тот, понимая риск, успел отправить семью в Лондон, а потом и сам сбежал, когда почуял, что его непременно вот-вот арестуют. А из СИЗО, если бы взяли, ему живым уже не выйти. Сокамерники бы удавили и сказали, что помер «от естественных причин». Но, как известно «С Лондона выдачи нет»!

Вскрыть это преступление удалось только благодаря случаю с моей мамой. Потому что я врач и отлично понимал — она не должна была умереть от ушиба спины. Она не могла умереть и от аллергии на препарат.

Эпизод не случайности смерти запустил исследование всех случаев гибели больных старше семидесяти лет после приезда «скорой». Выявили еще тридцать шесть эпизодов. В СКР работала большая группа. Но главными виновниками назначили повесившегося админа и сбежавшего чиновника.

Валентина от этой истории была в шоке. Она мне не верила, что в стране действительно работает программа уничтожения стариков, тайно одобренная нашим либеральным правительством. Ее родители живы только потому что им еще нет семидесяти.

А потом пропал отец. Ушел из дома в чем был. Его уход успел попасть на видеокамеру домофона, а дальше след потерялся.

Мы проехали Тверь и уже объезжали Вышний Волочок. Дорожное радио передавало легкую музыку.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В которой Артемида гонит по лесной дороге и удивляется некоторым чудесам наследия войны, а Исаев поет «Урал-байкер-блюз» и ничего не может объяснить…

— Если бы я тебя не знала, то подумала, что ты водишь уже несколько лет, — произнесла Артемида.

Она подтачивала пилкой ногти.

Я улыбнулся.

— И твоих уст это звучит как комплимент. Все-таки сколько лет я на выездной работе. Конечно, пассажиром водить машину не научишься, но некоторые манеры у водителя невольно перенимаются.

— Манеры да, но ты не совершаешь лишних движений, а это характерно уже для опытного человека.

— Значит, я хороший ученик.

— Я в тебе и не сомневалась, — Валентина спустила ноги и перевела спинку кресла в вертикальное положение. — Непонятно только, чего ты так долго тянул? До тридцати лет дожил, а прав не нажил.

— Некогда было, Валя. И не было необходимости, — я сверился с навигатором, — За Валдаем уйдем налево.

— Ты мне так и не сказал маршрута, — Валентина соблазнительно потянулась, — может быть, припаркуемся где-нибудь в лесополосе? На полчасика?

— Каршеринг позволил отогнать машину в Демянск, — ответил я, — там оставим у здания администрации на площади. Я договорился с компанией, что перегоню их машину туда. Они потребовали оплатить только стоимость бензина. Так что у нас есть и часик, если нужно.

— Какой ты бизнесмен!

— Просто повезло, что агрегатор каршеринга решил сделать базу себе в Демянске.

Свернув в Яжелбицах в сторону этого старинного городка, я не стал спорить с Артемидой, и мы на часок укрылись в небольшом лесочке.

Я принципиально не использовал контрацептивы, а она не требовала. Спрашивать, почему, не хотел, подозревал, что она принимает таблетки, но не замечал ее за этим делом ни разу.

Или она бесплодна? За более, чем полгода еженедельного секса любая женщина должна была бы забеременеть. Если бы она сделала аборт, я это почувствовал бы. Не зря я врач. Но нет.

Мы не говорили о детях, просто некоторый фатализм в отношении создания полноценной семьи у нас был.

Не обсуждая этого вслух, мы как бы мысленно договорились, что будет как будет… получится — хорошо, а нет — ну значит, нет на то Божьей воли.

Мы оделись, и я вывел машину на асфальт.

Валентина сняла свои трусики, накрученные на «око» регистратора, который фиксировал обстановку в салоне. Она права, не фига за нами подсматривать.

— Надо найти мусорный контейнер. — Валя подняла мешок с влажными салфетками, которыми мы «вымылись».

— Найдем. В Демянске точно есть.

Она показала мне телефон.

— Ого! Нет сети. Ура!!!

— Это еще что, — улыбнулся я, — мы с тобой заберемся в такую глушь, что батарея сядет, будто из нее все электричество высосут — аномальная зона.

В Демянске мы пересели в старенький армейский УАЗ с открытым верхом. Валентина удивленно осматривала раритетный вездеход.

— Ты учился водить на механике?

— Конечно, — я завел мотор. Дизелек зарокотал.

— И можешь ездить по бездорожью? На полном приводе?

Она ходила по кругу, осматривая зеленый кузов с пятнышками ржавчины.

— Не боги горшки обжигают, разберемся. Я инструкцию прочитал, — улыбнулся я и привлек Артемиду для поцелуя, но она отстранилась, нахмурившись.

— У меня ощущение, что ты меня дурачишь. И раньше дурачил. И вообще — я себя чувствую дурой. Откуда эта машина?

— Я тебе все расскажу, — пообещал я. — Это для нас оставил мой друг — егерь.

Она не торопилась занять пассажирское место.

— Я тоже умею на механике, — Валя надула губы как обиженный ребенок.

— Хочешь повести? — я был не против.

— Конечно, когда еще доведется такую древность юзать!

Мы поменялись местами.

Дизельный мотор ревел, мы мчались с бешеной скоростью по узкой дороге, подскакивая на ухабах и оставляя за собой аромат картошки «Фри», потому что в качестве топлива залито растительное масло. Это тебе не пневмоподвеска каршеринговых бизнесмобилей — это пружины и рессоры!

— Гони, Валентина, гони! У тебя зверь, а не машина! Гони! — припомнил я Чижовый «Урал-байкер-блюз».

— Ты обещал рассказать, откуда она! — прокричала Артемида, стараясь преодолеть ветер.

— Сбрось скорость, — попросил я. — Езжай спокойно и я расскажу.

Она поехала медленнее, и я смог, уже не напрягая голоса, разговаривать.

— Эта машина была найдена в лесу, — объяснил я. Егерь ее восстановил и ездит. Только мотор заменил и сгнивший салон. А кузову больше полувека.

— Это же военная машина? Тут что, армии стояли?

— Что ты знаешь о Великой отечественной войне? — спросил я.

— В рамках школьной программы, — ответила Валентина.

— У тебя есть предки погибшие в ней?

— Я не знаю. Наверное, есть. А у тебя?

— У меня прадед партизанил в этих краях, — сказал я. И рассказал о «Демянском котле» и «Демянской наступательной операции» сорок третьего года. Я рассказывал, она слушала.

Я рассказывал о «Демянском котле», о том, что в нем удалось заперель несколько десятков тысяч фашистов, но замкнуть кольцо не удалось, проезжая через деревни старое и новое Рамушево, я сказал:

- Вот здесь был «Рамушевский коридор» у немцев шириной около шести километров. Пересечь его наши так и не смогли, и в начале сорок третьего немцы через него просто утекли из окружения. А могли бы как в Сталинграде попасть в плен и пройти потом по «парадом» по Красной площади.

— В школе об этом не рассказывали. — Произнесла Артемида. — Только о том, что мы потеряли двадцать или тридцать миллионов погибшими. А ты хорошо знаешь эти места?

- Когда отец был здоров, мы сюда ездили каждое лето.

Мы ехали через Старую Руссу. Древний городок хранил традиции, и на улицах было немного народу. Только потому что наступал обеденный перерыв.

Валентина меня не перебивала. Я рассказал ей о сотнях тысяч погребенных и непогребенных солдат в этих лесах. О том, что до сих пор находят наразорвавшиеся снаряды и склады оружия, иногда вполне боеспособного.

Когда я взял паузу, чтобы прополоскать пересохшее горло, она сказала:

— Понятно, откуда «Ворошиловский стрелок» берет тротил.

— Какой тротил? — не понял я.

— Когда взорвали «ламборджини» Маликадиева, то криминалист дал заключение, что в СВУ использован тротил времен войны. Это характерно для кавказских террористов, которые покупают взрывчатку у черных копателей. — Валентина объяснила, — следственная группа и частный детектив, нанятый олигархом, отрабатывают кавказский след, как наиболее вероятный. Есть версия, что олигарху террористы поставили ультиматум, а он послал их.

— Разве это не тайна следствия? — удивился я, — Зачем ты рассказываешь?

— Плевать. Ты — свой. Кому ты выдашь?

Я согласился. К тайне следствия я относился также как врачебной.

Мы уже не могли гнать, асфальт кончился, но к счастью дождей не было около недели, и нас донимала не грязь, а пыль.

Мы миновали много небольших городков и деревень, проехали через густой лес.

— Тут давно никто не ездил, — сказала Валентина, рассматривая след в колее. Около недели.

— Как ты это поняла? — я присел рядом на корточки.

— А вот, на следе протектора отпечатались лапы животных.

— Здесь места заповедные, — ответил я, — в лес лучше не соваться без миноискателя, а железа в земле столько, что компас не поможет.

— Интересные ты вещи рассказываешь, — произнесла Валентина, подъехав к неглубокому оврагу, лесная дорога вела прямо на его дно. Там тек небольшой ручей. — Замочим покрышки? Не сядем?

Я вышел и на передних колесах включил полный привод.

— Ты говоришь, инструкцию читал? — хитро прищурилась Артемида. — Может, сам преодолеешь водную преграду?

— Давай.

Я сел за руль, скатил УАЗ в овраг и на пониженной передаче вытащил машину на край оврага.

За ним открывалась поляна поросшая густым малинником, через который вела только колея. Мы стояли на высоком берегу. Кругом поднимались мачтовые сосны, звенели кузнечики и цикады, в глубине леса стучал дятел. Солнце жарило нещадно.

Валентина отерла пот со лба.

— Жарко! И быстро не поедешь.

— Погнали дальше? — предложил я.

— Я хочу в кусты. Подожди.

Она скрылась в высокой траве.

— Клещей не нахватай! — крикнул я. — Они обожают женские прелести.

— Пошляк! Клещи от жары в землю зарылись, — голос ее звучал, казалось, совсем рядом.

Вернувшись, она подошла на край и смотрела в овраг, который быстро наполнялся водой и превращался в полноводную и весьма глубокую речку.

— Обратной дороги нет, — задумчиво произнесла она. — И телефон у меня сдох. Как мы вернемся?

— Не знаю, — ответил я. — Поехали вперед, у нас есть три дня, разберемся. Чего думать о том, что пока не нужно?

— Откуда в нем вода? — Спросила Валентина, снова усаживаясь за руль.

— Наверное, выше плотина открыта, — предположил я, — езжай прямо. У егеря прудик с карпом, может, прорвало, а может к нашему приезду решил спустить — чтобы рыбки насобирать?

Мы двигались между кустарником, по своеобразной аллее в лесу. За кустами открывалась довольно широкая поляна, или поле, окруженное сосновым бором.

— У меня ощущение, что мы едем по дороге, — сказала Валентина, — ухабов нет совсем.

— Не по дороге, — ответил я, — это аэродром. Бывший немецкий. Ты хотела что-то рассказать?

— Да, — она усмехнулась, — про «ворошиловского стрелка».

— Я думал, что его нет.

— Да нет. Есть он. Народный мститель. Знаешь сколько у него эпизодов уже?

— Откуда? В новостях не сообщали.

— Около ста, в СКР считают, что последний — тот самый админ, — сказала Валентина, привстав и всматриваясь в темноту надвигающегося леса. — Куда дальше?

— Езжай прямо, там увидишь. Вряд ли один человек может столько подонков убрать.

— Не один, — она обернулась. — Откуда кусты?

— Какие кусты? — не понял я.

— Там где мы проехали, растут кусты, которых не было.

— Шутишь? — я тоже привстал и обернулся. Действительно, вся оставленная нами в траве колея вдруг оказалась закрыта невысоким малинником, настолько густым, что невозможно представить, будто мы минуту назад проехали через него. — Значит, там считают, что админа убили? Кто? Впрочем, желающих немало найдется.

— Что происходит? — Валентина остановила машину и смотрела на след в траве. Там словно пятнашки, часть поросших квадратов ушла вниз, а густой кустарник, образовывавший проезд, расползся, закрыв колею. — Это с войны такое осталось?

— Я не знаю, — повторил я, — наверное.

— Я тебе не верю. Ты меня сюда привез. Это твои места. Как ты можешь не знать? А если бы я не пошла пописать — то не увидела бы реку в овраге.

— Мне кажется, ты меня переоцениваешь. Я не был тут три года. Мало ли что успели наворотить? Я сам в шоке. Что ты нервничаешь?

Она включила передачу и двинула вперед, не разгоняясь.

— Ну, хорошо, ты прав. Я, наверное, действительно все гипорболизировала. Ты говоришь — разберемся. Как?

— Сейчас доедем до места, там баня, там ферма… друзья и они все объяснят, что это за чертовщина. Чего пороть горячку? Тебе ли бояться? Ты — супервумен! Забыла? Одна на пятерых бандитов с голыми руками.

Мне показалось, что она успокоилась, потому что Валя прибавила газу, и мы въехали под сень дерев, где расположился кордон.

— Приехали?

— Вот, двадцать седьмой кордон Порховского лесничества. Бери сумки, я тебя познакомлю с егерем и его женой. — Я выскочил из машины.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В которой Артемида парится в бане и узнает правду, а Исаев снова несколько раз признается в любви…

Валентина достала из багажника УАЗа сумку с нашими вещами и кинула ее мне.

— Кто у нас мужчина?

— Монетку кинем? — пошутил я.

Нам навстречу вышла молодая босая женщина в сарафане и с покрытой головой. Узнала меня.

— Добро пожаловать, Алексей Максимович! Давно ждем! — она низко, в пояс поклонилась.

Я шутливо отвесил такой же.

— И вам не хворать! А где хозяин?

— В лес отошел, по делу, скоро придет. — Женщина смотрела на Валентину. Говорила она с волжским акцентом, чуть растягивая о.

— Знакомьтесь, — представил я женщин друг другу, — Валентина Артемова — моя жена, а это хозяйка, Савельева Олёна…

Женщины пожали друг другу руки. Я видел, что Валя очень хочет расспросить про чудеса с оврагом и кустами на поляне, но удерживается. Уверена, что от жены егеря вряд ли узнает.

— Баньку сперва примете? Или отобедать желаете?

— Баньку, баньку! — закричал я и схватил Валентину за талию. — Тут совершенно необычайная баня!!! Мы желаем баньку!

— Я будто в прошлые века погрузилась, — прошептала Валентина, обнимая меня за шею и поджав ноги. — Дремучая Россия, патриархальная. Коровы мычат, козы… куры… и лес такой — страшный, наверное, с волками и медведями? А эта женщина… такая русская, что я себя чувствую иностранкой.

Я внес Валентину в предбанник, стащил с нее майку и шорты, сам разделся и втолкнул в баню. От сухого жара перехватило дыхание, я вспомнил, что в предбаннике лежат войлочные рукавицы, тапочки и шапки, на секунду вынырнул, схватил и нахлобучил все на Валю. Сам оделся.

Валентина присела на корточки.

— Дышать не могу. Печет кончик носа.

— Потерпи, сейчас пройдет.

Я обнял ее и мизинцем выудил у нее из слухового прохода миниатюрную рацию, бросил в ведро с холодной водой.

— Расплавится! Она у тебя в ухо не вросла?

Валентина поняла, что раскрыта, и села на нижний полок. С нее ручьями потекло… впрочем, с меня тоже.

— Чего ты хочешь? — спросила она угрюмо и фыркнула брызгами в мою сторону.

— Поговорить! — смеясь, ответил я. — Прошлый президент говорил: «С людьми надо разговаривать!», радость моя! Вот и я хочу поговорить, настало время. А место тут для этого самое подходящее. Голым людям нечего скрывать. Поговорить настало время, а в городе без лишних ушей этого не сделать.

— Что ты хочешь узнать? — повторила Валя, уточнив «узнать».

— Все, что ты сама хочешь рассказать мне. И спросить меня.

— Ты уверен, что на мне больше нет жучков? — она криво усмехнулась, — задницу проверишь?

— Ты хочешь? — пошутил я. — Знаешь, анальный секс меня совсем не привлекает. Пусть эта зона останется для меня неизведанной. В женщине должна быть какая-то загадка. Вот пусть твоя попа таковой и остается. Я не претендую.

Я набрал горячей воды и немного плеснул на камни. Нас окутало облако пара.

— Валь, давай по чесноку… ты все откровенно, и я обещаю, тоже. Ты же понимаешь, нам надо для будущего нашего избавиться от всех секретов друг друга.

— Спрашивай, — донесся из пара ее голос.

— Ты меня любишь?

Она приблизила ко мне лицо с огромными глазами.

— Ненавижу!

— А я тебя люблю.

— Дурак, — сказала она и всхлипнула, — ты это мог спросить и в Москве. Зачем ты смеешься надо мной?

— Кто ты на самом деле? — спросил я.

— Не могу сказать.

— Ну, вот. — Я расстроился. — Мы же решили это.

— Я, правда, не могу, потом, может быть.

— Хорошо, давай это потом. Ты майор полиции — Валентина Артемова. Это твое настоящее имя?

— Да.

— А звание?

— Тоже.

— Что ты знаешь обо мне?

Она снова вынырнула из пара.

— Все-все?

— То, что знают все, я не спрашиваю. Давай то, что знаешь только ты.

— А то, что не только?

— Это тоже. Давай по порядку? Когда вы начали меня разрабатывать?

— Примерно два года назад. Но не вас. На твоего отца вышли, поверяя всех инвалидов-бывших военных.

— Самсонов?

— Да.

— Кто еще знает о вашем интересе?

— Никто.

— Верю, — лица я ее не видел, и мне было неважно, правду она сейчас сказала или нет.

— Можно спросить?

— Конечно. Все что хочешь.

— Ладно, когда ты понял, что тебя разрабатывают?

— Когда ты посадила жучка в гидрокостюм.

— Как ты нашел его. И зачем камуфляжный гидрокостюм тому, кто не занимается дайвингом или подводной охотой?

— А ты как думаешь?

— Думаю, что в нем ходят по канализации.

— Я или, может быть, отец? — я усмехнулся. — Мы что похожи на диггеров?

Мы словно в пинг-понг играли. Пар развеивался, и я видел, что Валя легла на полке.

— Вы вообще похожи. Отец твой — бывший офицер службы специальных операций, выполнял задания в Сирии, в Центральной Америке и на Донбассе, а потом вдруг заболел. Идеальное прикрытие. Внешне здоровый, а умом ребенок. Я когда его видела, не могла допустить, что этот малоумный старик убирает богатых подонков, а вы с мамой обеспечиваете ему идеальное алиби.

— Сама придумала?

— Нет, Самсонов.

— Как ты?

— В каком смысле? — она искренне не поняла вопрос.

— Я про жар, подкинуть пару или дровец в печку?

— Лучше пару, я тебя видеть не могу.

— Хорошо, — я еще плеснул воды на камни. — Почему ты не попытаешься меня вырубить и сбежать?

— Я не дура, Леш, ты — мастер айки-дзюцу, как и твой отец, и у меня нет шансов. Во вторых, куда бежать, тем более… — она замолчала.

Я приблизил свое лицо к ее, и понял, что вместе с потом по ее вискам текут настоящие слезы.

— Потому что я, как дура, влюбилась в тебя по-настоящему. И мне все равно, если ты меня не любишь, лучше убейте.

— Я тебя тоже очень люблю. И поэтому нам нужно избавиться от всех тайн. Иначе нам не жить.

— Как в фильме «Мистер и миссис Смит»? — она улыбнулась.

— Как в жизни супруги Исаевы, — серьезно ответил я. — Самсонов глупости не сделает?

— Если твои его не убили, не должен. Когда ты выбросил мою рацию и оставил его без связи, Леня может разозлится. Он очень переживает за меня, боится.

— Он тебя любит?

— Как товарища, — Воля улыбнулась, — А ты уже ревнуешь? У него жена и дети.

— Он один идет за нами?

— Да. — Она вздохнула. — Только мы вышли на группу, которая именуется «Ворошиловский стрелок» и координатором которой являешься ты.

— Отважный человек, если верит в то, что ты рассказала про моего отца.

Я не стал ее разубеждать. Это было ошибочным выводом. Но пока ей правду узнавать рано. Если Самсонов не начнет ломиться вооруженным до зубов, то у него есть шанс уцелеть.

— Итак, два года. Что вас привело ко мне?

— Самсонов предположил, что если нам не удается найти спецназовцев, которые взяли на себя роль палача. Значит, этот человек абсолютно законспирирован. Например — которого все считают или мертвым или инвалидом. Одним из офицеров службы специальных операций был твой отец. Леня предположил, что его диагноз «болезнь Альцгеймера» — липа. И мы сначала изучали его, подсылая под видом комиссии ФОМС — наших экспертов-психологов. Но он мастер перевоплощений — потому что действительно играл больного. Один раз только прокололся.

Я понял, это произошло, когда он вызывал скорую к умирающей маме. Поэтому мы решили его вывести из игры. И он пропал. А сейчас должен взять и привести Самсонова. Только бы не покалечили друг друга. Отцу семьдесят пять, Самсонову — тридцать пять. У отца опыт, у Лени — молодость.

— Что еще ты выяснила?

— Что интермедию с похищением ДК разработал ты. А Свиридов в этом деле нужен был как промежуточный заказчик. Ты его убрал?

— Есть доказательства? — я улыбнулся.

— Нет, ты все сделал идеально. Люди, которые действовали как реальные бандиты, Юра — не знал, что это все с твоей подачи, и ты ничем себя не выдал. Я поняла это сейчас. Дубликаты личных карт других людей у тебя уже были. Но видимо, нужны были новые. С твоим отцом у вас один размер одежды. Он выдавал себя за тебя, пока ты работал… не на «скорой». И наоборот. Кто из вас установил в машину Маликадиеву СВУ? Ты или отец? То, что спорткар врезался в машину вицемэра — подстроено? Вы погубили пассажиров автобуса, упавшего в Мсту?

— Ни он и ни я. Ты права в том, что мы — группа, и у нас нет названия. «Ворошиловский стрелок» придумали ваши следаки. Нас нет вообще. Люди, которые действуют — трижды считаются погибшими в горячих точках. И я их называть не могу. И не буду. Тем более, что не знаю. Только в лицо. В автобусе не было живых, только трупы с эльками живых. Все пассажиры меняли свою жизнь. Сейчас эти люди рассеялись по стране и даже ее покинули. Столкновение с машиной вицемэра чистая импровизация, когда оператор увидел, что они идут встречно-параллельными курсами. Аслана предупреждали, точнее его отца, что при нарушении домашнего ареста он может погибнуть. Они не поверили. А на совести вицемэра столько жизней наших одиноких и тяжелых пациентов, нуждавшихся в помощи, что его уже заждались на Страшном суде.

Я сидел на полке в ногах Валентины и отвечал на ее вопросы.

— Чего вы добиваетесь? — спросила она. Вдруг добавила: — плесни еще, чего-то знобит.

— Справедливости и морального удовлетворения. — Ответил я и выполнил ее просьбу. — Вообще, мы ни на что не надеемся уже. Отец стар, а я — фаталист.

— Ты обещал объяснить насчет жучка.

— Отец ставит маячки на двери шкафа. Ты их сорвала. А я обнаружил «башку», она отзывается на излучение. Это так называемый «пассивный жук».

Она кивнула.

— Как же вы без одежды по канализации? Ведь этот гидрокостюм из дома не выходил.

— Почему? — удивился я, — Я заказал новый, на чужую эльку только вешал в другом месте. Ты ведь и детекторы ПЭМИ[15]

— Нет.

— Правильно. И быть не могло, мы не дилетанты.

Она смахнула пот с лица и груди.

— Я уже похудела килограмма на три.

Печь остывала.

— Иди ко мне, я тебя помою, — позвал я.

— Хоронить надо чистой? — она спрыгнула с полка. — Я понимаю, твой отец нас не выпустит живыми. Ни меня, ни Самсонова.

— Дурочка. Если мы и умрем, то вместе. Поняла? Сегодня день откровений. Самсонова сейчас привести должны.

— Привезти? Он его искалечит?

— Пешком! Привести! — рассмеялся я. — Не делай из моего отца монстра. Он нормальный человек.

— Я как вспомню его взгляд, мне страшно делается. Ручей вы наполнили специально?

— Конечно и ручей и поле с кустами. Надо было отсечь Самсонова от нас. И на всякий случай колею убрать, чтобы с дрона не увидели.

— Это ваша база? Логово?

— Можно и так сказать. Нам довелось найти этот секретный аэродром, сохранившийся от немцев и восстановили механизмы маскировки.

— А откуда электроэнергия?

— Ручей. Там стоит небольшая гидроэлектростанция, ее тока хватает для базы.

Я намыливал ее тело, ополаскивал из ковша. Она поворачивалась, подставляя намыленные места и фыркая как кошка.

— Как ты поняла, что я мастер в айки-дзюцу? — спросил я.

— Если я имею возможность обнимать мужчину, то могу и понять, какие он группы мышц нагружает, степень его тренированности, а еще… я знаю, что твой отец — мастер. Резонно допустить, что он и тебя обучил. И не только драться, а всему искусству разведки. Так?

— За что я тебя люблю, Валя — за ум и красоту.

Потом она меня помыла. Мы накинули махровые халаты, висевшие в предбаннике и несколько минут сидели, пили молоко, остывая.

— Как думаешь, нам недолго осталось? — она поставила кружку, на верхней губе ее остались молочные усы.

— Все от вас зависит, от того, сколько людей посвящено в нашу тайну. — Ответил я. — Но я думаю, что все закончится хорошо.

— Вот я чувствую, мы сидим, а на нас смотрят через оптику. Бах, бах… и нет проблем… и будет хорошо. А косточки по лесу волки растащут.

— Отец не будет стрелять, — сказал я. — Ты не знаешь, но после админа он собирался инсценировать провал «Ворошиловского стрелка», и таким образом отвести от меня и всей группы подозрения. Я убедил его не спешить и отправил сюда.

— И он не хотел меня шлепнуть? — с подозрением спросила Валентина.

— Никогда. А ты действительно ждала от него?

— Ну, так, была мысль. Что если он вычислит меня, то уберет.

В предбанник вошел бородатый мужчина.

— Пойдемте к столу. Там накрыто, все собрались, только вас ждем.

Валентина вскочила и запахнула махровый халат.

— Вы — Свиридов?

Бородач смотрел на нее, не отводя глаз.

— Ошибаетесь, гражданка, Я — Савельев, Александр Иванович, егерь местный.

— Значит, я ошиблась.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В которой майор Самсонов напивается, Исаев-старший злится, а Валентина объясняет цель своего приезда.

Леонид Яковлевич Самсонов, одетый как грибник, сидел за столом и уплетал за обе щеки отварную картошку с солеными рыжиками. Перед ним стояла наполненная стопка с водкой, судя по капелькам на стекле — из морозилки. Под левым глазом Самсонова набухал лиловый фонарь.

Валентина, увидев его «красоту», не удержалась и хихикнула.

— Все совсем не то, что вы подумали, — проворчал Леня, как только проглотил гриб. — Это я когда ваш гребаный овраг переходил, получил.

— Я его пальцем не тронул, — признался отец.

— Пальцем нет, а дрыном по хребту и затылку очень хорошо огрели! — возразил Самсонов.

— Так ты ж, милый, вздумал мне руки заворачивать, — удивился отец, — как же мне еще было тебя успокоить?

— Пистолет верните.

Отец эту просьбу проигнорировал.

Жена егеря приносила блюда с яствами. Все свое из подвала.

Егерь Савельев молча сидел во главе стола.

Мы с Валей пришли уже одетые, не в халатах. Я посмотрел на притолоку над дверью. Самсонов сидел точно спиной к ней. И я чувствовал, что эта позиция ему совсем не нравится. Я тоже терпеть не могу сидеть спиной к дверям и окнам.

— Я баньку помыла, и топлю по новой, пойдете париться? — спросила жена егеря, обращаясь к отцу и Самсонову.

— Чуть позже, — ответил отец, вы пока венички замочите, а мы чуть погодя и подойдем. Попаримся.

Савельев поднялся, махнул рукой жене.

— Пойдем. Дадим людям поговорить.

И они удалились в сторону сарая.

Самсонов махнул стопку водки, зажевал рыжиком.

— Помирать лучше на сытый желудок.

Отец уважительно хмыкнул.

Я в разговор не стал вмешиваться. Мы хотели дать Лёне выговорится. Он отлично держался и был уверен, что живыми с кордона ему и Вале не уйти.

Отец налил по полстопки себе и Валентине, по полной мне и Самсонову.

— С чего вы решили, что вас тут кончить хотят?

Леонид поглядел на него, не прикоснувшись к рюмке, ответил:

— На ваших руках ребята, столько крови… что наши с Валей пойдут для коллекции.

— А хоть одну безвинную назови, — сказал отец.

Самсонов отмахнулся.

— Вы что — суд высшей инстанции? Кто вам право дал судить и приговаривать? Вы же российский офицер. Присягу давали.

— Я присягу давал народу служить и защищать, а не подонкам, захватившим власть, которые ни совести, ни чести уже не имеют. — Отец выпил водку. — Ты посчитай, майор, сколько на их руках крови. И назови мне хоть одну безвинную душу, которую я на тот свет отправил.

— Не мое это дело, судить, — ответил Самсонов, — я преступников ловить должен.

Отец махнул рукой.

— Что с тобой говорить? — он посмотрел на меня. — Давай ты.

Валентина к стопке не притрагивалась и ничего не ела.

— Леонид Яковлевич, — обратился я к Самсонову, — это ваше настоящее имя?

Тот застыл и посмотрел на Валентину. Она сидела с безучастным видом.

— Я не знаю, что она вам наговорила, — начал Леонид, но я его прервал.

— Не надо никого оскорблять. Можете ответить: да или нет? — спросил я, продолжая смотреть на притолоку над головой Самсонова.

— Ну, допустим, нет.

На притолоке мигнул зеленый огонек.

— Вот видите, ничего сложного, я же не спрашиваю, как ваше настоящее имя. Вы служите в полиции? Да или нет?

— Да.

Огонек мигнул красный.

— Хорошо. — Я не стал спорить с ним. Валентина видела эти огоньки, потому что сидела рядом со мной и вдруг улыбнулась.

— Ваше воинское звание майор?

— Это допрос?

— Леонид, — я сидел спокойно, — мы просто беседуем. Вам есть что скрывать? Я полагаю, что вы имеете более высокое звание и служите не в полиции. Так?

— Да, — развел руками Самсонов. И огонек подмигнул зеленым. Валентина уже не сдерживала улыбки.

— Я предлагаю начать открытый диалог и говорить друг другу только правду, а если ее сказать почему-то нельзя — так и говорить, мол, не могу ответить. Тайна не моя. Хорошо? Согласны?

Самсонов смотрел на Валентину.

— Что ты ему рассказала? Я не могу так. Черт, все проблемы от женщин. Вот как просто с нами мужиками… поимел красотку и придушил на всякий случай. А это влюбляются… страдают. Ну как с такими ходить на операцию?

— Леонид Яковлевич, — серьезно сказал я, — во-первых, извинитесь перед майором Артемовой, потому что, она не сообщила мне ничего, чего бы я не знал и без нее. Во-вторых, в любви нет ничего плохого, это высокое благородное чувство. А в третьих, не возводите на себя напраслину, вы — человек семейный и никаких красоток никогда не душили. Ведь так?

Самсонов кивнул и добавил:

— Да. Был не прав, вспылил… Извини, Валя. Ну, хорошо, давайте на чистоту. Чего вы хотите?

— В идеале? — Я пожал плечами, — чтобы все осталось по прежнему, я женился на Валентине, отец отстреливал подонков, а их становилось все меньше и меньше. Ну и, если повезет — детишек нарожать.

Самсонов уставился на меня. Водка его пока не брала, но на какие-то шестеренки в его голове повлияла.

— Придуриваетесь?

— Нет, — ответил я, и огонек мигнул зеленым. Валя хихикнула.

— Чего ты ржешь?! — вспылил Самсонов. — Я что-то смешное сказал?

— Вообще-то, она не над вами.

— А над кем? — Самсонов смотрел на меня угрожающе, — я тут никого кроме нас не вижу.

— Она радуется моим словам, что я хочу жениться, и предлагаю ей детишек нарожать. — Пояснил я. — вот и смеется. Это смех радости, можно сказать, счастливый смех влюбленной и любимой женщины.

— Он прав? — спросил захмелевший Самсонов, глядя на Валентину.

— Да, — сказала она, и опять зеленый свет заставил ее улыбнуться.

— У меня стойкое ощущение, что из меня делают дурака, — произнес Самсонов. — Давайте серьезно.

— Давайте, — согласился я. — Понимаете, Леонид, меньше всего мне хочется… нет, не верно. Мне совсем не хочется, чтобы кто-нибудь из нас хоть немного пострадал. Вот совсем. Поверьте мне. Я абсолютно честен с вами. Спросите у меня, что хотите.

Самсонов задумался.

— Хороший прием, чего скрывать перед смертником? Ему можно все выложить и потом убрать.

— Да вы достали меня, майор! — сказал отец и положил перед Самсоновым его табельный пистолет, рядом полную обойму. Он вставил магазин и снял пистолет с предохранителя. — На! Так тебе будет легче? Перестреляй нас тут, и валите себе на все четыре стороны! Послушайте, хватит валять дурака. Мы понимаем, что раз вы пришли вдвоем, значит пришли с предложением. И предложение это не от вас и появилось не сейчас. Выкладывайте!

Самсонов тупо смотрел на рифленую рукоятку боевого пистолета. О чем он думал в тот момент?

— Я не понимаю, чего вы хотите? — хрипло спросил он, не притронувшись к оружию. Видимо он никак не мог заставить себя перейти к делу, ради которого они искали нашу группу. Самсонов хотел этот разговор вести на своей территории, сломать нас, а вышло все не так. Он не сумел нас переиграть.

— Я уже сказал, — ответил я.- А вот чего хотите вы?

— Скажи им, Лёнчик, — произнесла Валентина. — Ты же видишь… им нечего терять, а нам есть.

— У меня от водки мозги перемешались. Скажи ты. Я если чего, поправлю. — Мирно ответил Самсонов.

Отец положил пистолет перед ним на стол.

— Ну, хорошо, — сказала Валя. Она посмотрела на меня, — а ты смотри туда, чтобы понимал, я ни словом не вру.

Самсонов оглянулся и понял.

— Вот же блин блинский! Я думал, чего вы ржете? Детектор… надо было догадаться. «В этом доме верят на слово!»

— Любые правительственные перевороты зреют в кругах близких к правительству, — начала Валентина.

Это было сильное вступление, но оно как бы ни о чем. Аксиома.

— Любое правительство, власть стремится себя охранять, — продолжила она.

И с этим не поспоришь.

— Но если нет угрозы, то незачем и содержать дорогую охрану.

Я начал понимать. Но делиться догадкой не спешил. Пусть уж выложат все сами.

— Есть структура, называется Федеральная служба охраны.

Да, есть такая ФСО, которая охраняет первых лиц страны. Отличные парни и женщины. Слуги государевы!

Отец подсел поближе, слушал.

— Сейчас, в условиях рынка, финансирование сильно сократили, — доложила Валентина, — предупредили, что ждет сокращение кадров. Работать в частных структурах они не имеют права. На частного заказчика — олигарха, тоже. Это люди, владеющие секретами высшего уровня. Экономисты убеждают администрацию первого лица в необходимости сокращения. Если сократят, то вероятнее всего отправят на задание, из которого не возвращаются. Поэтому «Ворошиловский стрелок» это идеальная группа, которая может наглядно проиллюстрировать глупость решения о сокращении.

— Вы хотите, чтобы было организовано нападение на президентский кортеж?

— Нужна убедительная имитация, — сказала Валентина. — Или даже не имитация, вам покажут министра-коррупционера, которого отмажет суд. Люди поверят в справедливость, а ФСО получит дополнительные вливания.

Самсонов слушал, но Валентина умолкла.

— В общем, вам предлагают, всей вашей группе, не знаю, сколько у вас человек: работать на ФСО и Президента.

Отец смотрел на Самсонова и произнес:

— Это все туфта. Есть более серьезные мотивы. Расскажете?

Самсонов покачал головой.

— Только часть. Правительство и администрация неоднородны. Немало агентов влияния, причем не скрывающихся. Идет крысиная возня. Крыс надо давить. Сам это делать не может. Он должен быть вне подозрений.

Я смотрел на зеленый огонек.

— Это больше похоже на правду. Связь?

— Я и Валя, другой не будет. — Ответил Самсонов. — Слишком высоки ставки.

— Выгода? Раз уж заговорили о рынке. На нас же откроют охоту. Нам нужно финансирование.

— Как откроют, так и закроют, — сказал Самсонов. — До сих пор вас не нашли. Хотя вы наказали девяносто восемь человек. Деньги — в разумных пределах, что отберете у ОПГ — ваше.

— Но вы-то нашли. — Возразил отец. — Значит, и другие смогут.

— Только потому, что эти голубки влюбились… это нелинейная зависимость, она не алгоритмизируется. Человеческий фактор может обгадить любой проект. Нужно постараться его использовать на благо дела. Известно, что самые лучшие и сильные агенты под прикрытием — семейные пары, — пьяным голосом и заплетаясь языком, объяснил Самсонов, — а еще мы нашли вас, потому что вы сами захотели, чтобы нашли. Если бы не ваши… наши…. — он задумался, — в общем, у вас все было настолько чисто спланировано, что шансов вас вычислить не было ни у кого. Если бы не смерть вашей мамы…

Я отошел к кофе-машине и сварил крепчайший двойной эспрессо. Поставил чашку перед Самсоновым.

— Если вы согласны, будет так как вы хотите, все по прежнему, и эти голубки поженятся. Насчет детей не обещаю. — Леонид унюхал кофе. — Вот это чудесно. Один подонок все-таки от вас ушел… теперь в Лондоне.

Он медленно выцедил всю чашку без сахара.

— От меня не уйдет, — сказал отец.

— Только не надо как со Скрипалём, — сказал Самсонов, — до сих пор детишек в Англии пугают новичком.

— Так это ж они сами интермедию устроили, — ответит папа. — Мы так топорно не работаем.

Я включил телевизор, показал Валентине на экран и Самсонову указал.

На экране они говорили то, что только что мы услышали. Наших с отцом лиц и фигур видно не было.

Валентина побледнела, Самсонов переборол хмель.

— Эта запись будет нашей общей страховкой. Спалите нас — спалите всю свою контору и ФСО. Ясно? — сказал отец. Надеюсь, что этого не случится.

Самсонов, вытер лицо.

— Серьезные ребята. Я полагал, что так и будет.

Он еще налил водки.

— Обожруся и помру молодой!

— Ладно, Леня, — отец потрепал майора по плечу, — не ссы, прорвемся. Пошли, попаримся. Голому человеку нечего скрывать.

— Я не поняла, так вы согласны? — спросила Валя. Она прижалась ко мне, будто именно я мог ее защитить от страшного и коварного отца.

— Ваше предложение принято, — произнес отец. — Надеемся на долгое и плодотворное сотрудничество. А с вас, голубки, внуков побольше, я их еще в школу отвести хочу.

Они с Самсоновым ушли в баню. Валентина сидела, прижавшись ко мне, и не шелохнулась. По ее голосу я понял, что она плачет. Моя Артемида, отважная и отчаянная, без страха вышедшая одна против пятерых вооруженных бандитов. Она тихо-тихо, будто опасалась вспугнуть бабочку, сказала:

- Целый год мы искали вас. Это был самый трудный год в моей жизни. Сейчас все решилось. Снялись самые страшные вопросы. Ты сидишь рядом, и мне безумно хочется верить тебе. Потому что иначе нет никакого смысла жить. И нечего бояться, а мне по-настоящему страшно. Скажи что-нибудь, чтобы я успокоилась.

Я не умею успокаивать женщин. Мне кажется нет ничего сложнее этого. Если само наше присутствие, возможность вот так сидеть и доверять своей половинке Бога, не успокаивает. Слова – всего лишь слова. Но их надо сказать ведь «С людьми надо разговаривать». И я произнес банальнейшие, но самые эффективные слова, прижимая к себе любимую женщину:

- Не плачь. Все будет хорошо.

г. Королев М. О. 2008—2019 гг.

РАССКАЗЫ

ОДИН ВЗГЛЯД НАЗАД

Доктор Забатар сцепил руки в замок, и, положив их на столешницу, покрутил большими пальцами. Лет ему около сорока, высокий лоб, наступающий на остатки некогда черной шевелюры, густые черные, почти «брежневские» брови, узкие прямоугольные очки в оправе под золото, а ля пенсне Лаврентия Берии, крупный с легкой горбинкой нос и пухлые «вкусные» губы в обрамлении аккуратных густых и очень черных, под стать бровям, усов и бородки. Типичный такой психиатр. За бликующими, чуть затемненными стеклами очков я не мог видеть его глаз.

— Ну, что я могу сказать вам, любезнейший Андрей Викторович. — Он еще покрутил большими пальцами. — Сны ваши яркие, граничащие с галлюцинозом, но, как вы говорите, они не отрывают вас от реальности?

Я кивнул.

— Нет, не отрывают. Я отлично понимаю, что ничего подобного лично со мной не происходило. Однако, всякий раз, просыпаясь, остается какое-то ощущение дежа-вю, будто что-то было, а я не помню когда и где. И очень уж реально… особенно запахи… и звуки. Первый раз я даже проснулся от сильнейшего запаха грязных портянок, меня чуть не вырвало. Как амбрэ в нормандской сыроварне. А вчера мучил запах перестоявшей дрожжевой закваски. Это не так мерзостно, как портянки, но, поверьте, тоже удовольствия мало.

— А что еще вы помните?

Я прикрыл глаза.

— Вагон, теплушка, в углу печка — буржуйка, на полу вагона гниющая трава. Я и еще несколько человек лежат вповалку. Печь остывает. Откуда-то сквозит и раздается мерный стук колес. Нас везут. Темно. В ноздри лезет запах кислого хлеба и гниющей травы.

— Прелое сено?

— Да, верно, сено.

— Вы не один в вагоне?

— Кажется, нет. Точно я не видел, кто еще, но точно знал, рядом люди.

— Что еще помните?

— Очень сильно хочется есть. До спазмов, боли и тошноты. — Я вспомнил это ощущение. — Да, голод и запах кислого черного хлеба..

— Что вы сделали? — доктор спрашивал спокойно, не форсируя интерес, но и не безразлично. Все интонации отработаны профессионализмом.

— Проснулся и пошел к холодильнику.

— Поели?

— Нет, пока шел, голод исчез, хотя какое-то время в носу сохранялся запах хлеба и соломы, но потом и они исчезли.

— Это все?

— Да.

— Ну, я не думаю, что вам стоит так волноваться. Вы, наверное, сильно устали за прошедший день?

— Можно сказать и так, — я действительно ударно работал всю неделю. Спал по четыре часа. Но это мой обычный режим. Спать максимум шесть часов. Я работаю постоянно, даже во сне. Иногда просыпаюсь, а в мозгу готовые планы переговоров, логистики. Первый сон накатил на меня, когда я в рабочем кабинете присел на диван и на минуточку прикрыл глаза. «Минуточка» вышла в четыре часа и невероятной силы ощущения, что я сплю в грязном вагоне, в куче сопящих мужиков, и все пространство наполнил сокрушительный аромат сохнущих портянок. — Может быть, рекомендуете, что-нибудь попить? Я вот с вами разговариваю, а ощущение, будто я не мылся дня три, иногда запах черного хлеба буквально сводит с ума, так хочется теплую ржаную горбушку с солью. И это при том, что я без сомнений могу позволить себе заказать омаров, хамон, лучшие нормандские сыры… к слову о портянках. Но черный ржаной хлеб во сне – деликатес!

Психиатр покачал головой. Очки блеснули.

— Давайте, пока не будем. Если сон повторится, и вы опять проснетесь в тревоге, приходите. Будем принимать меры. А пока, давайте считать все происшедшее результатом вашего переутомления.

Я поднялся.

— Сколько я должен?

— По тарифу, прошу в кассу. Медсестра вам выпишет талон на оплату. Первичный осмотр и вводная беседа — со скидкой, если понадобится курс лечения, то уплаченная вами сумма за первичную беседу войдет в его стоимость.

Я расплатился и ушел.

Не могу сказать, что консультация удовлетворила меня. Показалось, что психиатр старался показаться уверенным, но я интуитивно чувствовал — мой случай ему раньше не встречался.

Я решил «лечиться» проверенным способом — работой.

Мне предстояла поездка в Великий Новгород. Можно взять билет на поезд, но я — автомобилист с девятнадцати лет. Что такое для меня 5 часов за рулем? Замечательная возможность отдохнуть и подумать о делах насущных.

Такой плотный туман, что не видно зданий. Под ногами снежно-глиняная каша. Из молочной взвеси выступает раскрошенный кирпичный остов церкви. Мимо меня движется густая черная масса, тяжелое дыхание сотен ртов, чавканье грязи, негромкое лязганье металла о металл. Я застегнул ширинку и побежал, торопясь занять свое место в строю…

— Жека!!!

Я наподдал. Взвода моего уже не видно. Если командир заметит отставшего, наряд вкатит!

— Где мы?

— Станция Черный Дыр… — прошамкал кто-то рядом. — Чутка до Осташкина не докатили.

— Дярёвня! Осташкова! А там была Черный Дор! — молодой голос доносился из тумана, а я узнал — Саша Левков… это он нарочно голос подает, чтобы я бежал к нему и не потерял ориентира.

Мы с ним скорешились уже. И спали рядом, когда объявляли привал и пайком делились. Подумал о еде, и сразу заболело под ложечкой. В сидоре баранки оставались.

— Куда мы? — спросил я, догнав Левкова, сунул ему в руку баранку.

— Лейтеха сказал, идем прямо на Марёво. Полста верст с гаком. И все пехом! — Сашка умолк, занявшись окаменевшей сушкой. И вдруг изрек: — Шел Шаша по шоше и шашал шушку…

— А велик ли гак? — спросил кто-то из тумана.

— А еще почти полста! — хохотнул Сашка.

— Отставить разговорчики! — донесся голос ротного.

И в этот момент кто-то сильно ударил меня по лицу.

Я очнулся от того, что лбом крепко шмякнулся об руль. Машина правыми колесами соскочила в кювет и меня спас небольшой сугроб и то, что я ехал видимо, к этому моменту, не быстро. Наверное, нога соскользнула с педали, а коробка-автомат, поняв, что газ машине не нужен, постепенно замедляла ход. Хорошо, что я не включил круиз-контроль. Сейчас бы был уже на небесах. Я никогда не засыпал за рулем. Да я и не спал. Сон — не сон? Господи, да что ж это?

Оказалось, что я не проехал и ста метров. Отключился сразу, как завел мотор и включил “D”.[16]

Перед капотом крузера стоял белый знак «Яжелбицы». До Новгорода чуть больше ста километров.

Что это было? В ушах стоял незнакомый и при этом знакомый молодой голос: «Дярёвня! Черный дор!» " До Марёва полста километров!»

Я вышел, зачерпнул из сугроба и машинально приложил ко лбу снег. Плевать, что грязный, главное — холодный!

Рядом тормознул камаз-самосвал, водитель высунулся по пояс.

— Помочь, командир?

— Помоги, — я полез в бумажник.

— Уснул что ли? — водитель грузовика спрашивал без упрека.

— Вроде того, моргнул.

Водитель хохотнул.

— Бывает! Ты адреналинчику хлебни или красного бычка!

— Химия… — отозвался я

— Химия, — согласился водила, — но помогает. Главное, больше банки не пей.

— А то что? — спросил я, прицепляя трос к задней скобе «крузера».

— Не знаю, невестка — врачиха, говорит, больше нельзя. Для желудка вредно.

Совет самосвальщика оказался дельным. Правда, сработало зелье только часа через два, когда я уже добрался до нужной конторы. Мне не повезло, что приехал я аккурат к обеденному перерыву и решил, не пропадать же часу, нашел вполне приличную харчевню «Ильмень» с традиционной русской кухней и чистенькими скатерками на деревянных массивных столах. После обеда я ощутил характерную релаксацию. В организме боролись истома, послеобеденный кайф и химические возбудители из черной банки. Возбудители держались насмерть. Я сидел, закрыв глаза. До встречи с респондентом оставалось полчаса, и я решил накидать черновик договора, точнее тезисы основных положений, которые, согласуем и вставим в типовой проект.

Я достал из папки чистый лист и принялся делать записи.

На двери кабинета психиатра висела та же табличка: «А. Г. Забатар. пн. ср. пт. 8—16».

Он нисколько не удивился моему второму визиту.

— Присаживайтесь, рассказывайте. Опять сны?

Вместо ответа я положил перед ним лист.

Психиатр взял в руки и, сняв очки, чуть наклонив голову, принялся читать.

19.Х-41г.

Добрый день дорогие родные!

Шлю вам пламенный армейский привет и желаю хорошей жизни. Мама я нахожусь в неизвестной мне местности. Попали мы сюда после 25-келометрового похода и поселились в иститути адрес которого я еще не узнал, т-к отправили нас ночью в снег так что многие не дошли.

Деньги с производства я получил мне причиталось еще 53 рубля, а компенсацию должен получить папа, т-к я может быть больше не попаду. Нам в взводе давали продовольствие, мясо, колбасу, хлеб, силетку, сыр так-что голодным не остаюсь. Деньги которые я получил, что их могу передать вам мне с ними делать нечего. Мама мне дали обмундирование, шинель, шапку, ватник, а брюки ватные я брать не стал, потому-что дают рваные. Хорошо, что папа дал мне носки, кружка твоя мне пригодилась и сахар. Мама передай папе что-бы он получил компенсацию, а то депо эвакуируется и не получить. Адреса я не посылаю, потому что неизвестно где буду.

— Что это? — психиатр прочитал письмо вслух.

— Этот текст написан мною, — сказал я, — в кафе Ильмень в Новгороде, пока я ждал окончания обеденного перерыва в нужной мне организации. А перед этим я чуть не разбился, потому что видение пришло прямо за рулем. Хорошо, что не на скорости.

— Зачем вы это написали?

Я пожал плечами.

— Вообще-то, я писал тезисы к договору. Я так думал. Если вы думаете, что я морочу вам голову, и действительно, не знаю, как писать слово «селедка» и «институте», что нужно ставить запятые после обращения и перед где, который, как. А еще вот это… — я на обороте листа написал: «Добрый день, дорогие родные». Моим обычным почерком с правым наклоном и немного острыми буквами. От круглого, какого-то бабского почерка мои «бегущие» строчки сильно отличались. — Я не могу воспроизвести этот почерк. Никогда так не писал.

Доктор Забатар занервничал. Его выдали руки. Он еще раз взял листок с письмом.

— Девятнадцатое октября сорок первого. Что для вас значит эта дата?

— Ровным счетом ничего. Я о войне знаю не больше вас. Кажется, Москву готовили к сдаче. Правительство вывезли куда-то за Волгу или за Урал. Не помню. Немцы были совсем рядом.

— Это все?

— Значимое — да. Впрочем, напоминаю еще неприятный эпизод. Я отключился за рулем и чуть не свалился в кювет.

— Тоже был сон?

— Что-то вроде.

— И что на этот раз?

— Да ерунда какая-то… остановился оправиться, снег, грязь на дороге, руины какие-то, солдаты.

— А может быть, запомнили имена? Знакомая местность? — психиатр встал и принялся ходить из угла в угол.

— Да, меня позвали — Жека.

— Жека? Это — Женя? Но вас ведь зовут, — психиатр поднял карточку: — Андрей Викторович?

— Да… на Жеку это не похоже. Это что — шизофрения? Раздвоение личности?

— Ну что вы… пока ничего такого утверждать не могу. А вам знакомо это имя? Кто этот — Женя?

— Ума не приложу. Среди моих знакомых мужчин — Жень нет. Послушайте, это же бред какой-то, октябрь сорок первого, а то, что я видел — точно не октябрь, точно… — я вдруг ясно вспомнил голые красные ветки с пушистыми шариками у дороги, где остановился, чтобы оправиться

— Почему?

— Верба зацвела! Я ясно видел и помню вербу… это март как минимум!

Психиатр сел за стол. Он взял себя в руки.

— Я не имею оснований для утверждения, что ваш случай — шизофрения. Да, что-то наведенное в вашем сознании присутствует, я склонен предположить, что это результат переутомления и наложения забытого вами рассказа кого-то из родственников о войне. Может быть в детстве?

— Я ничего такого не помню и вряд ли смогу помочь.

Психиатр Забатар покрутил большими пальцами.

— Если хотите, можно попробовать гипноз и вытащить из вас эту загадочную личность Женю. Хотите?

— А это не опасно?

— Не опаснее, чем когда он прорывается спонтанно, а не сейчас.

 26/Х-41

Добрый день или вечер родные.

Шлю вам красноармейский привет и желаю всего хорошего. Спешу сообщить что нахожусь в 40 км от Москвы в деревне Юрьево, что пока жив и здоров. Папа если можешь то приезжай ко мне я нахожусь по октябрьской дороге станция «Сходня» 6 километров от станции. Папа захвати с собой хлеба так-что здесь хлеба очень мало и вообще из питания очень плохо, после того как приехали сюда стало очень плохо на счет питания, хлеба здесь в деревне нет а надо ехать в Москву, а увольнения не дают та что сидим в крестьянских избах выходим на улицу только за продовольствием.

Пошли мы сюда 24/Х-41 и 24/Х-41 были на месте.

Когда пришли целый день ничего не давали у кого что было то тем и питался, но у меня было питания на 1 день, что все вышло. Приходится ходить в колхоз и просить в жжжж картофеля так что можно было сварить себе похлепку, там-же в колхозе продают кроликов которых тоже приходится варить и ими питаться. Но что даю здесь питания командование то через 2 или 3 дня и ноги носить не будешь.

Папа прошу приехать ко мне если будешь свободен. Если не можешь то пришли письмо как семья как Люся, Шура, Игорь и Юленька живы вы или нет. Мой адрес: Октябрьская ж. д. ст Сходня деревня Юрьево, 8 рота 3й взвод 1е отделение

Ефимов Е. И.

Можно ехать по Волоколамскому шоссе на деревню Митино а там тебе скажут, куда идти. Пока досвидания остаюсь ваш сын Женя.

Я перечитал письмо. Передо мной лежал еще один листок.

Добрый день.

Добрый день Мама, Папа, Люся, Шура, Игорь и Юля а дедушки длинный длинный, длинный привет. Мама посылку я получил. Мама прошу тебя приехать ко мне пока я стою здесь 15й дней. Если не можешь то пришли с этой женщиной письмо.

Мама если не можешь то может быть папа может приехать эта женщина покажет дорогу. Мама я слыхал, что ты приежала в «Чайку» но я был в наряде и ты не могла меня увидать теперь надеюсь встретимся с тобой и с папой.

Мама если можешь то захвати с собой белого хлеба так как здесь нам его не дают. Мама наверное ты сидишь без папирос и спичек приезжай я все достану.

Пока до скорого свидания

Женя.

— Я ничего не понимаю. Это я написал?

Забатар закурил. Руки его дрожали, когда прикуривал. Привычно и как-то мимоходом спросил без вопросительной интонации: «Вы не против?», и сразу сказал:

— Это он написал. Это его почерк.

— Кого? Кто этот человек? Мое второе я?

— Я не думаю. Это мальчик, думаю подросток, ему лет восемнадцать, может быть двадцать, и все время хочет есть. Для растущего организма это нормально. — Забатар раздавил окурок и потащил было новую сигарету из пачки, но остановился. — Вам точно ничего не говорят эти имена? Может быть, Митино, Юрьево? Что за «Чайка»?

Я в который раз пожал плечами. Митино — метро, район Москвы за кольцевой. Юрьево, наверное, где-то там же недалеко от Сходни.

И тут я разозлился.

— Вся эта бредятина с голодным солдатом в 41 году под Москвой меня уже достала. Чего вы добиваетесь? Я не знаю никого, только одно имя мне знакомо — Юля, мою мать зовут Юлия. И что из этого следует?

— Пока — ничего.

— Вы можете избавить меня от этого Жени? Он мне надоел!

— Я постараюсь.

— Не надо! Пускай Мухтар старается, вы — профессионал? Дайте таблетку, чтоб он сдох наконец… Сколько лет прошло! Я хочу спокойной жизни. Не просыпаться от вони портянок, от голода и не бояться, что однажды врежусь в дерево, из-за того, что этому Жене приспичило постучаться через мою голову в наше время. Я же не могу его накормить… черт!

Я не кричал, но слова мои походили на крик.

— Успокойтесь! — Забатар, уперся руками в столешницу и смотрел в упор. — Хотите избавиться, дайте ему выговориться, он ведь не просто так пишет эти письма. Мы что-то уже знаем. Поймите, нет таблетки от чужих воспоминаний. Если вы уверены, что придумали этого Женю — то с этим мы справимся легко. А если нет?

Я пропустил этот вопрос мимо ушей.

— Если это повториться, дорогой доктор, я приду к вам еще раз, но этот раз будет последним, потому что я набью вам морду. Как профессионалу. Или вы реально мне поможете, или ваши линзы в очках станут контактными.

Меня изрядно колотило. Нервишки.

— Ладно, — Забатар быстро начеркал рецепт, — в регистратуре поставьте печати, пейте 1 таблетку на ночь. Гарантий дать не могу, но вы хотя бы выспитесь — отдохнете. А на будущее, хотите еще гипноз? Чем больше вы узнаете об этом Жене, тем вероятнее, что он скоро покинет вас.

Я поехал к маме. Ей уже за восемьдесят, недавно перенесла инсульт, говорит, но плохо. Ехать расспрашивать, знает ли она Женю? Тяжко мне на сердце. Пока вел машину по московским пробкам, вдруг остро ощутил боль за этого паренька, который в каждом письме пишет: привезите еды!

Что я знаю о войне? Началась в 41 кончилась в 45м. Наши победили. Подпустили немцев к Москве и поморозили тут. Потом гнали до Берлина, неплохо им надрали жопу под Сталинградом и Курском… Ну, еще ветераны выходят с орденами на улицы 9-го мая. Я их уважаю. Иногда. А иногда ненавижу, когда трясут медальками и корочками и лезут повсюду без очереди. Хотя, вообще-то больше уважаю: Даже наклейку на заднее стекло Лендкрузера прилепил: «Спасибо деду за победу!», а Георгиевская ленточка на антенне уже истрепалась. Боль перешла в глухое раздражение, как всякий раз, когда я бессилен что-либо изменить.

Кто мне этот Женя? Видал бы я его… хочу спокойно спать. Хочу не думать о том, что меня не касается. У меня бизнес. Я оптовый поставщик продуктов в большую сеть магазинов. Не бедствую, кручусь как белка, а тут этот Женя… Да какого хрена? Раздражение навалилось внезапно. Не оставляло ощущение беспокойства. Будто я взял денег у кого-то и забыл отдать, точнее забыл у кого взял… или нет, у кого ясно, а вот где этот кто-то, и почему он так настойчиво просит отдать должок? Да хрен ему! Пошел он!…

И я, не отрывая руки от руля, правой достал первое письмо, написанное мной сегодня под гипнозом. Тот же круглый почерк. Сидят по избам, вояки, и выходят только за продовольствием! Нормально? Немцы в 2-х шагах от Москвы, а они еду ищут. Штаны ему рваные дали. Обиделся!

И вдруг меня будто всей мордой окунули прямо в перец. Зажгло лицо, я вдавил педаль тормоза, потому что глаза внезапно заволокла пелена. Слезы сами собой потекли. А я как малое дитя сидел и вытирал их кулаками. Горло перехватило. Дышать не могу. Что со мной?! Инстинктивно надавил на панели кнопку аварийки.

Сзади гудели, я сквозь вату слышал матюки водителей, которым моя машина загородила дорогу.

Не видите? Авария! Объезжайте!

Да что со мной?! Я с детства, с 15 лет не плакал. Сижу, как дурак и истекаю слезами. Не могу вести машину.

Через пять минут немного отпустило, и я прижал машину к тротуару. Остановился подумать и успокоиться.

Почему я поехал к маме? Я вдруг вспомнил, что у нее были брат и сестры: Игорь, Люся, Шура — мои тетки и дядька, они уже все умерли. Мама с ними не особенно дружила. Точнее они с ней.

Всякий раз, когда в моем детстве они встречались, через несколько часов разговора расставались в дикой ссоре, припоминая друг другу какие-то древние, еще детские обиды. Так что, у меня от этих родственников никаких позитивных воспоминаний не осталось.

Мама живет в небольшой квартире в Кунцево, которую как ветеран войны, интернационалист, воевавший в Афганистане, получил отец.

За мамой ухаживает сиделка, тут я не жалею средств, мама, это — святое. И помыта и накормлена и два раза в месяц мы приезжаем всей семьей, детки мои морщатся, конечно, но бабушку целуют. А я навещаю каждую неделю. Традиция.

Мама улыбается левой стороной. Все делает левой рукой, а правая поджата к груди.

Сиделка — Нина, я ее выписал из небольшого городка Архангельской области — Вельска. Старательная и честная тетка. Она почти все деньги, что я ей выплачиваю, отправляет родным в деревню.

Сейчас в Москве учится ее старший внук. Иногда навещает бабушку, я не возражаю. С него довольно быстро слетел налет провинциальной чешуи. Говорит он уже по-московски, а вот поведение и манеры еще сохранил тамошние.

Я улыбнулся, припомнив. Смешной парень. «А от-чегой-то вы от-все запираете? Кто возьмет?» Я: а у вас, что не запирают? А как воры? «Да, на кой? Чего брать? Да и куда деть? Нет, у нас не запирают. Вона палка у двери стоит — хозяина дома нет. Никто и не входит.» Я к ним приехал, ходил, открыв рот: страна непуганых идиотов. Да прут-то не от того, что нужно, а от того, что можно спереть, и за это ничего не будет. Он пожал плечами: «если взяли то, значит нужно… пущай…» Теперь научился следить за вещами, как лишился двух мобильников и куртки, сразу стал смотреть за вещами и комнату в общаге запирать. Дураков нужно учить. Если, конечно, их можно чему-то научить.

Дверь открыла Нина. Мама в гостиной смотрит телевизор.

— Привет, мамуль!

— Здрвуй… — она кивнула, качнула левой рукой. — Все вряке?

— Все в порядке, мам. Нина, сделайте, пожалуйста, чаю… — Нина удалилась на кухню.

— Мама, скажи, ты знаешь кто такой Женя Ефимов?

Взгляд от телевизора перешел на меня.

— Брт.

— Твой брат? Я о нем ничего не слышал. — Ее глаза увлажнились.

— Умр.

— Умер? Давно?

Кивнула.

— Пгип. Навне.

— Погиб на войне?

Кивнула.

Не могу видеть, когда мама плачет.

— Он мня бил.

— Бил?!

Она покачала головой.

— Любил, — вдруг произнесла очень ясно. — тока он. Юнька… Юнечка. А птом ушел навну и не пшол. Мне ти года бло…

— А почему я о нем ничего не знал?

Пожала левым плечом. Смотрит куда-то в себя.

— Яго поню… искали.

— Почему искали?

— Прпал. Бзвести.

Я сел напротив мамы. Она больше не плачет. А я у меня ком в горле. Дядька, которого я не знал, рвется через меня к нам, живым.

— А что о нем известно?

Она левой рукой показала на комод.

— Орой!

Я выдвинул ящик.

— Бри абом.

Я взял альбом с фотографиями.

— Пакет.

Я нашел большой пакет, из него высыпались на стол пожелтевшие прямоугольнички на школьной разлинованной бумаге, я увидел знакомый круглый почерк.

Дядя Женя.

— Сколько ему было?

— Девнацать. — Я понял, девятнадцать. — Он за папу шол. Бронь бла.

Понятно. У парня была бронь, отца призвали воевать и он снял бронь и пошел на войну. На смерть. И сгинул. У меня вдруг заболела голова. До сих пор война меня не касалась, никаким боком. Разве что, когда одноклассник летчик в 84-м погиб в Афганистане… оплакали, простились, забыли. А тут война, которая уже, казалось бы, ничем из нынешнего поколения и никому… оказалась вот она. Мой дядя погиб. Пропал без вести. И что ему теперь нужно? Почему я не могу спать?

Я нашел те письма, что сам же написал вчера и сегодня. А потом я нашел письмо от 11/ХI-41 и меня уже не раздражал красноармейский привет. Я улыбнулся. Женя из ночного кошмара обрел реальность, память. Почему я? Может быть, док Забатар ответит?

Я перечитывал желтые листочки, на которых карандашные буквы почти стерлись. На память пришла фраза психиатра:

«А если нет?»

Мама выключила телевизор, она смотрела задумчиво на тонкую стопочку писем, и то ли я уже привык к ее речи и автоматически «переводил» на понятные слова, то ли она сумела рассказать эпизод, так, что я даже не заметил ее исчезающих звуков.

— Мы с Игорем ходили за хлебом. Получали его по карточкам. Мне было четыре, а ему семь. И когда шли домой, Игорь горбушку оторвал и съел, мне дал кусочек. Она теплая и пахла так вкусно. Мы съели. А он говорит:

— Скажи маме, что это ты съела, она тебя ругать не будет.

Я сказала, а мама не поверила. Ругалась сильно. Игоря в угол поставила, а я ревела. Мама сказала:

— Врать и воровать нельзя!

И за ужином сказала:

— Вы свой хлеб съели!

А я в тот день съела только маленький кусочек, который Игорь дал.

Я больше не мог ее слушать. Горло перехватило. Что с нами произошло в 90-е? Как мы могли предать их… дедов, матерей, отцов? Никакими надписями и ленточками этого не искупить. Я ушел на кухню и ждал, когда отпустит боль и спазм от сжатых челюстей.

Увидев меня, психиатр отступил. Притворно закрылся руками, увидев моё озабоченное, но вполне доброжелательное лицо.

— Бить не будете?

— Не буду, — я улыбнулся и положил пакет с письмами на стол. — Я узнал! Это мой дядя.

— Женя Ефимов?

— Да, Евгений Иванович Ефимов 22 года рождения, токарь депо Савеловское. В сентябре 1941 призвали на военную службу его отца — машиниста Ивана Алексеевича, так парень снял с себя бронь и ушел вместо отца. В семье оставалось еще 4 младших сестер и брат. Самая младшая — моя мать.

— Что вам удалось узнать о нем еще? Сны продолжаются?

Я покачал головой.

— Нет, сегодня я спал. Ничего не снилось.

Забатар принялся читать письма от Жени.

Я их уже все перечитал. Я до полуночи сидел в интернете, изучая, что происходило в дни, когда Женя писал и отправлял свои письма. А для меня оживал девятнадцатилетний мальчик, которому пришлось уйти на фронт, чтоб в семье остался реальный кормилец — отец.

До февраля 42 года он был в Павшино и Тушино на тактической подготовке. Я понял, что парень попал в резерв ВГК, потому что с 16 октября (дня призыва) он до середины февраля в боях не участвовал. Выходит и ополчение и подвиг героев-Панфиловцев и контрнаступление под Истрой 5 декабря все это прошло без его участия.

12/II-42 г.

Добрый день или вечер Мама, Папа, Люся, Шура, Игорь, Юленька и дедушка. Шлю я вам свой сердечный привет и желаю наилучшей жизни, сообщаю что недавно проехал ст Савелово и прибыли на ст Кашино с которой я вам шлю письма. Мама пройдиной путь ехали благополучно. Мама отправились из Москвы 4-II-42г. В 14 30. стоянок не было ни где до самого Димитрова, проехал я Лианозово посмотрел на родную станцию на родные лиса где провел свое детство. Теперь остановить ясно что ездил на город Л. Мама меня папа проводил до последних часов моей отправки передай ему большое спасибо что он до последней минуты заботился обо мне. Мама проехал Лианозово глядя в окно товарного эшелона хотя в последний раз увидать свою родную станцию. Мама ты прости меня за все мои проказы совершенные в моей жизни. Мам я осознал все сколько нерв и здоровья потратила ты воспитывая нас в трудные минуты жизни. Мама но я иду на битву за тебя, за отца который меня воспитывал и дал мне руки ноги и голову я иду за младших братьев и сестер которых воспитывает отец. Я осознал все только тогда когда попал в армию. Но это все я прожил во сне. Теперь все близится час расплаты с фашистами я буду биться до последнего дыхания. Пока досвидания остаюсь ваш сын разведчик Женя.

Жду ответа

ППС 261 528 СП взвод пешей разведки.

Напишите Наде письмо и предайте ей привет.

15 февраля он уже пишет из Бологого. Шлет всем привет, все еще не в бою. Говорит, что кормят 2 раза в сутки и ему этого мало. Он извиняется, и говорит, что когда приедут на фронт начнут кормить лучше.

24 февраля он уже в Новой Руссе. Начались бои.

…Мама пока я жив и здоров. Отдыхали в деревне после 2-х суточного боя… немцы крепко держались в деревне, которую мы занимаем. Мама это второе крещение, которое после войны если останусь жив будет памятью. Мама, Саша, ты его знаешь, был ранен и остался на поле боя и больше я его не видел. Мама, что пришлось мне пережить в эти дни я этого не представлял себе. Когда мы только приехали на ст Черный Дор то шли пешком 100 км которые шли 3-е суток. И ни чем не были обеспечены. То что было у меня баранок хлеба в течение суток я съел а потом был нисчем. Мама напиши как живете вы как Надя пишет ли она письма или нет? Пока досвидания остаюсь Женя.

Следом он пишет письмо сестре Надежде, которая уехала со своим КБ в эвакуацию в Свердловск. Он описывает тот же 2-х суточный бой, но добавляет: …мы заняли населенный пункт ХХХХХ в Ленинградской области (?) … фашисты оступая сжигают деревни уводя весь скот так что разоряю наших мирных жителей (этой фразы я не понял, может быть, разоряют?)…

И последнее письмо.

4/III-42г.

Добрый день Мамочка, Папочка, Люся, Шура, Игорь, Юленька и дедушка. Шлю я вам свой сердечный привет и желаю наилучшей жизни Сообщаю что пока еще жив и здоров, прошел еще несколько боев через которые пришлось многим моим друзьям лечь в землю. Мама живу я пока в лесу, делаем шалаши из елок и разводим костер. Сейчас пишу из шалаша, в котором живу уже 3-е суток. Фронт находится в 1.5 километрах так что мины разрываются рядом свистят пули так что смерть получить очень просто. Мама я не знаю останусь ли я жив после последнего боя который будет в ближайшее время. Мама если меня не будет то тебе напишет письмо Саша Левков я ему оставил адрес а он лежит в госпитале он знает обо всем что творится на фронте. Мама я получил от Нади 8 писем в один раз так был рад что сестра еще помнит своего брата. Пока досвидания остаюсь ваш сын, Л.

Головоломка сложилась. Остались три вопроса: как дядя Женя пролез в мою голову? И второе — как мне отдать ему долг? И в чем этот долг состоит? Что ему нужно? Ведь не есть же он хочет? Молебен заказать? Денег нищим дать или нет, ветеранам? Что?!

Забатар положил на стол последнее письмо Жени.

— Вы знаете, я ведь тоже не сидел, сложа руки. Вы понимаете, что хочет ваш дядя?

— Что может хотеть мертвый? Чтоб помнили?

— Ну, и этого тоже, но мне кажется, чего-то еще. Я не вижу похоронки.

— А ее нет, — сказал я. — Он без вести пропал.

— Вот это серьезно. Вы видите — он разведчик. Я так думаю, его послали в тыл к немцам или через линию фронта и он не вернулся.

— Значит, погиб, — предположил я.

— Вот и не так. — Психиатр достал сигарету, — вы не против?

Я махнул рукой.

— Курите.

— Так вот, в те годы пропасть без вести было не лучше чем попасть в плен. Важно было не просто погибнуть, а при этом не прослыть трусом. Погибнуть надо непременно как герой. В общем, пропасть без вести и попасть в плен – это одно и то же, что и предать. Даже если он потом погиб, на нем остается пятно возможного предателя. Нужно обязательное доказательство его честной смерти. А что означает честь, честное имя для мальчика в 42 году? Он знает, что его семья ничего не получит. Тогда все было не так как сейчас. Вы представляете, его совесть все эти годы не успокоится.

Психиатр докурил и выбросил окурок в форточку.

— Вы верите в жизнь после смерти? Жизнь разума, если хотите — души? Уже после того, как тело умерло, — спросил он, вернувшись к столу.

— Я уже не знаю, что и думать. Во что верить? — Я действительно пребывал в смятении. Для меня дядя Женя стал тем недостающим звеном, что прорастило в сердце осознание прошедшей десятки лет назад войны. — Что я могу сделать для него? Найти могилу? Нанять экстрасенсов? Следопытов? Перекопать все леса в Ленинградской и Новгородской областях? Пройти его боевым маршрутом? Как мне вернуть долг?

Забатар положил передо мной бумажку из тетрадки.

— Вам не нужны экстрасенсы, вы сами имеете контакт с вашим дядей. Здесь адрес института мозга в Пущино, позвоните этому человеку, он как раз занимается подобными случаями.

— И что?

— Мне кажется, у вас есть шанс самому все выяснить. Ведь одно дело тревожить дух усопших, совсем другое отозваться на зов с той стороны. Вы ничем не рискуете. Поезжайте.

— Это дорого?

— Не надо говорить о деньгах. Если спросят — заплатите, а пока не сказали — помалкивайте. Долг перед павшими в войне есть у всех нас, и каждый его оплачивает по своему. — Доктор задавил окурок в пепельнице. — А этот долг нам никогда не отдать. Не могу представить, скольким поколениям это еще предстоит делать.

Я припомнил, как спорил с отцом до хрипоты, тряс книжкой В. Суворова «Ледокол», и из всех динамиков и с экрана валились на нас словосочетания «Красно-коричневая чума», «Дарагия рассияни», как нам внушали, что Сталин с Гитлером не поделили мир и только благодаря добрым и самоотверженным благородным американцам он был спасен от фашизма и коммунизма, которые рвали друг друга в клочья. Сейчас мне стыдно вспоминать, осознав как мозг мой был залит дерьмом либеральной пропаганды. Надо было нахлебаться этого «рынка», чтобы понять, какое государство и какие перспективы мы продали за пустые обещания «неограниченных возможностей». Мои возможности ученого спущены в унитаз в 90-х.

Он посмотрел на меня немного рассеянно.

— Вы слышали, в Томске какой-то журналист[18]

Я отрицательно покачал головой.

— Нет. Официальная акция? Агитация патриотизма?

— В том-то и дело, что нет, — улыбнулся психиатр, — частная инициатива. Боюсь, заглохнет, как любое благое дело.

На моей голове массивный шлем как корона с проводами, наушники, наверное, времен войны, а перед губами древняя как телефон Белла — микрофонная гарнитура. Лаборант трещит переключателями, что-то гудит, шипит и поскрипывает. Оборудование тут еще с семидесятых. Огромные ручки и кнопки. Гудят вентиляторы систем охлаждения. Некоторые приборы явно ламповые.

Рядом неуловимо схожий с Забатаром специалист по мозгу — Лёвин Михаил Моисеевич. Мятые халаты относительно белого или серого цвета, запах канифоли, спирта и немного медикаментов.

Спец по мозгу остановился перед креслом, протянул мне бумаги. Договор о добровольном участии в эксперименте. В пункте 6 зацепила внимание фраза: «Доброволец предупрежден о возможных осложнениях, которые могут возникнуть в ходе эксперимента».

— Подпишите, пожалуйста. — Ученый забрал подписанный договор и продолжил. — Вы знаете что-нибудь о сомнологии?

— Впервые слышу это слово.

— Это наука о сне. Фрейд отделил сны от сновидений. Во всяком случае, в них нет ничего мистического. Однако есть теория, пока не доказанная, что наше сознание — часть общего сознания человечества — сохраняется и после смерти. Академик Вейн в семидесятые годы создал большую лабораторию в Москве, а мы тут тоже немножко занимались сном. Особенно нас интересуют случаи, когда людям настойчиво снятся их умершие родственники или сны имеют логическую последовательность. Очень хочется, подтвердить теорию. Или как-то объяснить. Ваш случай довольно редкий, увидеть во сне родственника, о существовании которого вы даже не подозревали. Но полностью совпадает с нашей темой. И когда коллега Забатар сообщил мне о ваших мучительных последовательных сновидениях, я предложил ему попытаться вам помочь. Вы определились, что вы хотите?

— Я хочу знать, что он хочет?

— Кто? — мозгоправ Лёвин удивился.

— Женя — мой дядя. Погибший на войне. Я ведь вижу во сне все его глазами. И все так реально, что будто бы совсем не сон.

— А что может хотеть умерший? — повторил ученый мой же вопрос. — Я материалист. Все что вы видите, порождено вашим мозгом, и, вероятно, инициировано какими-то флюктуациями в ЕЭИП. Но все это только гипотеза. Вы понимаете меня? Это как эхо радиоволны, которая обежала вокруг планеты и вернулась к тому же радисту. Обычно волны затухают или поглощаются, но случается феномен радиоэха.

Я кивнул. Со шлемом на голове это было нелегко. Поэтому попытался объяснить, что и как понимаю.

— Я в 1993 году не стал защищать кандидатскую по теме: «Флюктуации свободных электронов и тоннельный эффект в кристаллической решетке антимонида галлия» в общем, я физик-твердотельщик. Это сейчас я — коммерсант. А мог бы стать разработчиком систем сотовой связи или трудится где-нибудь в оборонке или создавать средства РЭБ. Превратности судьбы. Так что, можете объяснять, я многое понимаю.

Михаил Моисеевич улыбнулся. Мой ответ его удовлетворил.

— Это значительно упрощает задачу. Я могу лишь сделать так, чтоб вы пообщались со своим же отражением — Женей. Поймите, это не ваш дядя. Это его воплощение в вашей памяти. А точнее остатки его памяти, почему-то сохранившиеся в информационном поле планеты, которые нашли именно вас. То есть ваш мозг как радиоприемник оказался настроенным на его волну. А вот как она к вам попала, как вообще происходит выбор — я не могу объяснить, пока не могу. Пока не доказана теория поля единого сознания. Но это уже область трансцендентности и к официальной материалистической науке ее привязать сложно. Но мы стараемся. Сегодня мы попробуем зацепить и раскачать этот элемент вашей психики, вашей памяти. Допускаю, что частотные характеристики личностей этого Жени и вас — конгруэнтны. Как два треугольника, размеры отличаются, но углы одинаковые. Поэтому векторы излучений из центра проходят через углы. — На всякий случай пояснил ученый, — ведь один вписывается в другой, словно куклы матрешки.

— То есть я увижу его?

— Не его, вы его глазами увидите все окружающее в тот момент. Попадете в его тело за некоторое время до гибели. Поймете, что с ним случилось? Может быть, где он находился в тот момент и с кем общался. Но это только в воображении. Все что произойдет, может жить только в вашем мозгу. Вы нам расскажете, что и как увидите. А мы постараемся смоделировать картинку на экране. Но шансов мало. Сигнал всегда идет с искажениями и часто срывается фазировка[19]

Я кивнул.

— Да.

Я готов, даже если не вернусь.

Лёвин отрывисто скомандовал ассистенту:

— Приготовились! Начали, диапазон частот от восьми до восьми с половиной, до резонанса не доводить, держи на краю, он должен вернуться!

2011—2019. Москва

РАБОТА НАД ОШИБКАМИ

— Андрюш, проснись!

Отец потряс меня за плечо.

Я — сова. До трех ночи писал диплом. Это громко сказано — писал. Пока сочинял ядро — главную тему. Потому что, литобзор уже сделан.

Рука у отца жесткая, будто пассатижами защемил плечо. Я попытался выдернуться. Пустое дело.

— Проснись, тебе письмо!

Я приоткрыл глаза. Под левой мышкой у отца зажаты Красная звезда, Правда, Известия, а в руке обычный конвертик. Он ходил за почтой, как и ежедневно. На часах начало двенадцатого.

— Чево за письмо? — я тупил спросоня.

— От Анны Савельевой из деревни Мамоновщина. Кстати, кто это?

Я затупил еще сильнее. А кто это? Чё за деревня такая?

— Па, а кто это? — я протер глаза кулаками.

Отец пожал плечами.

— Я думал — ты знаешь. Письмо тебе. Видишь, написано: «Александрову Андрею Викторовичу». И адрес наш. Значит, не ошиблись.

Я окончательно проснулся. Это что еще за незнакомые селяне?

— Хочешь, я прочту?

— Нет уж!

Не хватало еще, чтоб там было что-то вроде: " помнишь стройотряд? Как мы с тобой…» Сколько их тогда было Ань, Люб, Кать… Но название деревни совершенно не знакомо. Отцу не обязательно знать о моих приключениях. Я вскрыл конверт и выдернул письмо.

Отец продолжал стоять рядом.

— Па, спасибо, я прочитаю.

Он не сдвинулся с места. Смотрит. Прямо сверлит глазами.

— Ну, мне же интересно!

Я аж поперхнулся от такого нахальства.

— Чего тебе интересно? Письмо-то — мне!

Отец кивнул, сделал понимающие глаза, но, все-равно, с места не сошел.

— Читай свои газеты! — я нарочно не разворачивал тетрадный листик.

— Не груби отцу! — сказала мама из кухни, — завтракать иди, все остыло!

Я ждал, зажав письмо в руке. Отец сел в кресло в моей комнате и демонстративно, с хрустом, развернул «Красную звезду».

Я расправил листок и уставился в несколько строчек ровного школьного почерка:

«Здравствуйте Андрей Викторович. Пишет вам ветеран войны Савельева Анна Николаевна. Сообщаю Вам, что ваш родственник Ефимов Евгений погиб в марте 1942 года и похоронен не в братской могиле у д. Мамоновщина, как, наверное, значится в архиве военкомата г. Демянска.

Я видела, как он погиб и хоронила его сама.

Я покажу вам могилу, когда вы приедете. Приглашаю в любые выходные. 12 марта будет пятьдесят лет со дня его казни.

Проезд: поездом до г. Осташков оттуда междугородним автобусом на Демянск, сойдете у поворота на д. Мамоновщина, а там 2 км пешком.

Савельева А. Н. 1/III-91 г.»

Я перечитал десять строчек. Первый вопрос: кто это Женя Ефимов? Вопрос второй: При чем тут я? Впрочем, по первому вопросу ответ нашелся быстро.

Я растерянно протянул отцу листок.

— На, читай.

Удивлен, и странное какое-то чувство жужжания в голове. Комната поплыла.

None

— Мам! — отец всегда так обращается к маме — своей жене, — Какая-то женщина написала, что знает, где могила твоего брата Жени!

Мама появилась в дверях.

— А мне сказала Надя, — она вытирала мокрые руки передником, — Что получила письмо из Демянского военкомата, и там пишут, будто он захоронен в братской могиле, в деревне Мамонтовка или как-то…

— Мамоновщина, — прочитал я адрес с конверта. — Так вот, некто Анна Савельева пишет почему-то мне, что знает, где на самом деле похоронен Евгений Ефимов, но это не братская могила в Мамоновщине.

— А почему — тебе? — мама взяла конверт и письмо. Я пожал плечами, а отец смотрел на нас поверх газеты «Правда». «Красную звезду» он отложил. Видимо, «Правда» интереснее.

Мама прочитала письмо и поглядела на папу.

— Отец, надо бы съездить.

— Может, подождем, пока подсохнет? Все-таки март на дворе. Там наверняка такая каша под колесами будет. Уверен, что за полвека дороги в тех краях лучше не стали.

Я оживился. Про брата мамы Женю, который погиб, а точнее — пропал на войне, я вообще ничего не знал. И вот определилось, что он погиб в 42 году где-то в новгородских лесах. Казнен фашистами.

Я достал с полки атлас автомобильных дорог. Демянск — это на север по ленинградскому шоссе, через Торжок и Осташков или, не доезжая до Новгорода, налево. Думаю, так будет лучше. От Демянска на Марево, и, не доезжая, по грунтовке поворот на Мамоновщину.

— Па, на Ниве пройдем. Давайте в эту субботу махнем?

Отец поглядел на маму, та пожала плечами.

— Езжайте, ты ж знаешь, у меня эта суббота — черная. И поменяться не с кем.

— Не хочешь навестить могилу брата? — отец не упускал возможности подцепить мамулю.

— Хочу! Но не могу вот так… с бухты-барахты. Сели, помчались… — мама всплеснула руками. — Очень хочу, но вот вы съездите, все разузнаете, а я потом с вами уже на 9 мая и съезжу, поклонюсь Женечке, цветочков на могилку отвезу.

Я молчал. Не выспался, письмо, черт знает откуда, я сижу на диване в трусах и разговор какой-то непонятный. Будто сон не кончился, а перешел в какую-то полуреальность. Вот сейчас я рванусь, открою глаза и окажется, что спал. А мне все это приснилось. Комната снова поплыла, стены задрожали.

None

Наша Нива катится на север по заснеженной дороге в объезд Осташкова. Я за рулем, отец — рядом, прикрыл глаза и только, когда на слишком уж жестких ухабах стукается головой о стойку, он приоткрывает левый глаз.

— Не устал?

Я покачал головой.

— Может, поведу? Давай, я на грунтовке возьмусь?

— Ладно, за Селищем поменяемся, — мы поехали через Торжок и Осташков. Отец захотел посмотреть на старинные русские города.

Опять ощущение, что все происходит во сне, ирреальность, будто я сразу в двух местах. Только никак не пойму где еще. Дежа вю, я тут был? Нет, точно не бывал. Но в глубине сознания кажется, что я тут пешком шел по этой дороге и тоже весной.

Боже мой… Дрын-дрын-дрын… Не дорога, а «стиральная доска». Рвеницы! Гнутище! Я откуда-то знаю эти места.

Жестяная табличка прибита к дереву с указателем — стрелкой: -> Мамоновщина 2 км. Вон она! Дорога не дорога — глинисто-снежное месиво. Раньше мы с отцом не поменялись, а теперь из машины не выйти!

Надо быть полным кретином, чтобы поехать сюда в марте.

Полный привод, пониженная передача и отключенный дифференциал нам помогали, но машина готова была сесть на мосты в любую секунду.

«Нива» прорвется. Уже полдень. После полудня. Дети в школу? Нет, уроки закончились. Мы с ревом и хряпом, плюясь глиной из-под колес, вползаем в деревню по огромной луже. Краем разбитой тракторами и грузовиками колеи идут школьницы. Я подбираюсь к ним. Девчонки посторонились, чтоб глинистая вода со снегом не захлестнула в резиновые сапоги. Одна поворачивается ко мне.

— Аня!

Это она! Глаза, губы… нет, та была худенькая, бледная и слезы, а у этой румянец во всю щеку, кровь с молоком. Но глаза… я вижу ее глаза.

Лицо ее расплылось на секунду, словно на экране, дернулось. Как дергается картинка на экране дисплея ЭВМ, при ошибке развертки по горизонтали.

«Держи частоту! Он срывается! Не давай ему уйти за грань»

— Вы меня знаете? — девчонки замерли. Одна удивлено приоткрыла рот.

Я опустил стекло, хотел открыть дверь, но увидел, что вылезать придется в гигантскую лужу, а я в кроссовках. Пускай зимних, но кроссовках.

— Ты похожа… — я запнулся.

— Говорят, я похожа на бабушку.

Девушка Аня говорила без смущения, кокетства. Но девчонки — подружки хихикнули.

Я вспомнил, что мне двадцать один, и могу быть вполне в их вкусе. Им лет по пятнадцать.

— Да, именно, я ищу твою бабушку. Она мне письмо прислала.

— Вы — Александров? Андрей? — осведомленность девушки удивила.

Отец помалкивал, улыбаясь, предоставил мне отдуваться. А девушка почему-то покраснела и закрыла рот рукой.

— Да. А что удивительного?

Она нервно хихикнула. Подружки зашипели чего-то.

— Мы думали — вы старый. Бабушка говорила… — она исправила оговорку, — говорит. То есть, когда рассказывала про солдата Женю. — Аня оглянулась, не зная, что еще сказать, невольно искала бабушку?

Мне стало неудобно разговаривать через окошко.

— Может быть, поговорим в доме? Пригласишь?

Девчонки подхватились.

— Ой! Конечно! Пойдемте, мы покажем!

Они поскакали через лужи, а мы на малой передаче, все также плюясь грязью, поползли следом.

Деревня вся в низине, но при этом как бы на небольшом пригорке.

Большая изба — пятистенок. Двор сухой, забор, сарай, кобелек встретил нас хриплым лаем.

Аня погладила его. Пес заскулил, хвостом машет как пропеллером. Косится на чужаков. Буркнул, заворчал что-то не слишком грозное, больше для порядка.

— Да вы проходите в дом, — сказала Аня, прицепляя песика. — Он добрый, лает для виду. Бабушка скоро придет. Она утром поехала в Печище к тете. Обещала к обеду вернуться.

— А ты с бабушкой живешь? — отец снял шапку и искал, куда бы ее положить или повесить.

— Нет, с родителями, а к бабушке после школы захожу, мне по дороге. Я у нее уроки делаю, дома тесно.

— Большая семья?

— Еще два братика и сестренка.

Отец улыбнулся. Он, наконец, обнаружил вешалку и повесил нашу верхнюю одежду.

Аня проворно накрывала на стол, растопила печь. А мы с отцом осматривали комнату. Скромное жилище. Если в сенях попахивало мышами, то здесь скорее дымом, травами и немножко пылью. Неуловимый запах пожилого человека. На стенах пожелтевшие фотографии, лампочка на витом шнуре под оранжевым абажуром с бахромой, белые х/б занавески с красными петухами — ручная вышивка. Все просто, не богато. Но от этой простоты защемило в сердце.

— Тетя Маруся старая, так бабушка к ней ездит — прибраться помочь, приготовить, да и просто поговорить. Зовет к себе, а баба Маруся не хочет, говорит, там родилась, войну пережила и помру там. — Аня отошла от стола и как-то странно сделала руками, вроде как пригласила к столу и поклонилась. Любопытный жест. Я его понял, как «милости просим!».

— А что она про солдата Женю рассказывала? — спросил отец, присев к столу.

Аня наливала ему чай в фарфоровую чашку.

— Вам покрепче? — отец кивнул, а девушка продолжила рассказ.

— Да не особо много, она как начинает про это рассказывать — всегда плачет. Жалко ее.

Аня вдруг оживилась, побежала куда-то за занавеску и вернулась с красной коробочкой.

— Вот! Это ее.

В коробочке лежал орден боевого красного знамени.

— Она воевала?

— Партизанила. Тут было много партизан. А этот орден ей дали в пятнадцать лет, она наших солдат из окружения через болота вывела. А потом ей поручили уже целую армию провести в тыл, и они немцам прямо в зад ударили! А потом еще она тоже водила, снова из окружения, но уже поменьше. Оказывается, ее наградили еще в сорок третьем году, а этот орден уже после войны дали. Документы где-то затерялись.

Под орденом оказалась желтая вырезка из газеты «Вечерний Калинин»: «Награда юной героине-партизанке». Аня возбужденно рассказывала: — а про бабушку хотели рассказ писать — из серии «Пионеры-герои», даже писатель Смирнов приезжал, расспрашивал. Баба Аня ему много рассказывала. И про вашего Женю. — Аня пожала плечами. — Может быть вам молока налить? Парное! У моей мамы корова, так молоко утрешнее, хотите?

— А дедушка где-же? — перевел тему отец.

— Ой! — Аня по-бабьи махнула рукой, — сбег он. На целину. Я его и не помню. Только фотокарточки видела. Баба Аня говорила, что поехал лучшей жизни искать и пропал.

— В пятьдесят седьмом, — негромко сказал отец. — Немудрено, что ты его не помнишь. А что же Смирнов? Я у него этого рассказа не помню. Читал его книги «Брестская крепость» и «Рассказы о неизвестных героях».

Я произвел в голове несложные расчеты. В 42—43 бабе Ане — 15 лет, в 57 — 29, взрослая женщина, и сейчас ей не так уж много, около семидесяти. Ездит тетке помогать.

— Да вы ешьте — пейте. — Аня на вопрос отца пожала плечами, — Я не знаю. Он не приезжал больше и не писал.

Я взял краюху, зачерпнул из масленки янтарного масла.

— Это наше масло, не магазинное. — гордо сказала девушка. — бабушка взбивает.

— А ты в каком классе? — спросил я.

— В девятом! У нас — десятилетка. Большая деревня. — Аня вдруг покраснела. Чего-то застыдилась. — Я в техникум буду поступать, — сказала вдруг, — в Твери. Хочу лесотехником стать.

Я невольно улыбнулся. Тщательно скрываемый комплекс девочки все-таки прорвался. А отец опять решил сменить тему.

— Так что же бабушка про Женю рассказывала?

Аня отнесла орден и присела к столу.

— Я без подробностей расскажу, ладно? А то… — она как-то нервно сглотнула.

— Расскажи, как можешь.

Я жевал бутерброд с маслом и запивал крепким чаем из большой кружки с отбитой ручкой. На дне никак не мог раствориться кусок рафинада.

— Бабушке было тогда как мне — пятнадцать. Это весной сорок второго, она тоже была в Печище — у тети Маруси. Немцы их сгоняли на работу. Укрепления строили, землянки. Солдат наших много там погибло. Немцы были злые очень. Если раненого у кого-нибудь во дворе находили или разведчика — сразу всех стреляли, кто в доме был. Бабушка говорила, к их соседке один раненый красноармеец во двор заполз, так всех повесили на воротах, кто в доме жил и взрослых и детей. Я представить себе такого не могу. — Аня рассказывала как-то спокойно.

— И не надо представлять, — хрипло сказал отец, а у меня тоже горло перехватило. — Фашисты — они и есть — фашисты. Звери. Ты — про Женю…

— Ну вот. Женя ваш, он разведчик, их там схватили троих, а одного отпустили. Женя говорил, что он выдал их. Привел прямо на засаду. Так предателя того, говорили, расстрелял командир. Бабушка точно знает.

Я улыбнулся, но в комнате вдруг потемнело, только Анино лицо светилось в сумерках.

Снова накатило ощущение раздвоения, да этот солдатик мне давно не нравился. Дерганый. Все время шептал нервно, вроде как молился…

None

— Значит, их предали?

— Да. Бабушка говорит, что их двоих пытали, а потом Женю вынесли и кинули у сарая. А пока с другим разведчиком занимались, она хотела ему помочь, руки развязать. Но там железной проволокой было так скручено, что она не могла раскрутить. А Женя ей что-то шептал. Бабушка, говорит — бредил. Так все несвязно. — Аня повторила тихо, — Шептал.

— Она запомнила?

— Ну да. Вот адрес ваш шептал. Бабушка наизусть запомнила «Москва, улица Кунцевская дом 1 квартира двадцать три. Александрову Андрею Викторовичу». Только он почему-то сказал ей написать письмо обязательно в девяносто первом году. Наверное, умом тронулся. Твердил не останавливаясь. От бабушки требовал повторить и непременно написать.

— Как видишь — нет. В своем уме был. — Сказал отец хмуро. — Откуда он только узнал? Мы эту квартиру в 86-м получили. Ты что-нибудь понимаешь?

Я пожал плечами и покачал головой.

— Мистика!

— Вот и бабушка не верила. Она три раза посылала письма и три раза они возвращались — адресат не значится. А вот сейчас вы приехали. Значит, все правильно?

— А что он еще шептал? Что бабушка рассказывала? — спросил я.

— Ой! Что шептал — не знаю, бабушка ничего больше не говорила. Она этому писателю рассказала, а он ей посоветовал никому этого не говорить. Ну вот, а потом их повесили всех. Пригнали людей и солдат казнили. Бабушка поглядела, куда их немцы велели закопать, и они с теткой ночью перенесли Женю и еще одного к ней в огород и там захоронили. Вот.

— Значит, его могила в Печище?

— Ну да. Только она не оформлена как могила. Бабушка сказала, если не найдет вас, перезахоронит уж. А вы вот — нашлись!

Во дворе загромыхало, ухнуло. Истошно-радостно залаял пес. Застонал в рыданиях, торопясь рассказать все новости хозяйке на собачьем языке.

— А вот и бабушка! — Аня сорвалась и выскочила в сени. — А у нас гости! — весело объявила она. — Из Москвы!

И снова у меня немного закружилась голова, а вся обстановка словно отодвинулась куда-то в темноту.

None

Еще совсем не старая женщина вошла в комнату, всунула ноги в обрезанные валенки с подшитыми кожей задниками. Присела на лавку у самой двери, и устало поглядела на нас.

— Машина у ворот. Номера из Москвы. Все, значит, правильно? Ну, здравствуйте, гости дорогие. И кто из вас Александров Андрей? — она поглядела на отца. — Вы? Больно молоды. Он говорил — товарищ его.

— Александровы мы оба, — сказал отец — Я — Виктор, а он мой сын — Андрей.

Женщина дернула рукой, словно сомневаясь, но довела крестное знамение.

— Вот как, стало быть? Чудны дела, Твои, Господи! Я уж не знаю, что и подумать? — она вдруг вспомнила про жадно глядящую на нее внучку. — Чего уставилась, егоза! Уроки марш делать! Накормила гостей?

Аня истово кивнула.

— Молодец! Вот что еще… вот тебе пятерик — сбегай-ка в сельмаг, возьми бутылочку.

Девочка схватила деньги и пулей вылетела за дверь.

— А ей дадут? — усомнился отец.

— Расскажет, что за гости у меня — дадут, да вы располагайтесь. Разговор будет долгий.

— Мы за рулем, — объяснил я. — Нам еще домой ехать.

— Завтра поедете, — женщина так это произнесла, что спорить с ней, мы поняли — бессмысленно. — Вот что, дорогие мои. Не знаю уж чему верить, но коль вы — тут, значит, он не бредил. Много чего говорил ваш Женя. Но главное он вот что сказал: «Надежде — сестре отправил последнее письмо. Передай Андрею, чтобы он его забрал. Там для него. Я восьмого марта отправил, в выходной.» Я тогда не поняла его. Выходным то восьмое марта стало уж после войны. А это он, значит, чтоб вы поверили, что правду говорит. А еще… — Анна помолчала, словно думая, сказать или не стоит, но добавила: — Он мне сказал, что мы победим в мае сорок пятого. Я подумала, что он тронулся, но так понимаю теперь — откровение ему было перед смертью. Старухи говорили, что бывает такое. Люди видят будущее. Только непонятное все. Странные слова. Вот вы понимаете: «Трехпалый развалит союз»? Что это значит?

Я пожал плечами. Отец помрачнел.

— Так и сказал?

— Да. Трехпалый. Это кто? Вы понимаете?

Отец промолчал.

Прилетела Анюта, за пазухой поллитровочка водки — бескозырка — «белая головка».

— Валька не хотела давать, говорит: « Анька! Ты соплями не вышла! Бабка пусть сама придет!». А я ей рассказала, что люди у нас из Москвы… так она сразу и дала. Сказала, что обязательно придет к тебе. Только магазин закроет.

— Ну вот, гости дорогие, кто ж вас теперь отпустит? — Женщина улыбнулась. — Теперь вся деревня придет.

— Зачем? — не понял я.

— Все правильно, — сказал отец. — Мы остаемся. На могилу завтра поедем.

Кажется, они с Анной отлично понимали друг друга. А я вдруг сильно опьянел. С полстакана водки? Или это так подействовал на меня рассказ партизанки Савельевой?

None

Женщина правду сказала. Не вся деревня, конечно, в основном старики пришли, кто войну пережил. Народу набилось — человек двадцать или тридцать. Кто не мог сидеть — стоял. Рассказывали о войне, плакали, пили не чокаясь, принесли еще… я отключился после третьего стакана фронтовых 100 граммов. Запомнил только две граненых стопочки накрытых черными горбушками и две свечечки желтеньких вставленных в плошку с перловой кашей. Свечки, треща, горели, воск стекал в кашу. Потом пели, протяжно, грустно… многие плакали. Я выпил еще и отключился.

На следующий день ездили на могилу в Печище. На краю огорода, небольшой холмик, обнесенный штакетником. Больше ничего.

Возвращаясь домой, мы молчали. Отец вел машину, смотрел на дорогу, не спал. У меня весь день кружилась голова и тошнило. Где-то в глубине дребезжали странные голоса. Я не сообщал об этом отцу, полагая, что это реакция на скверную водку или самогон, который мы пили в Мамоновщине.

Обрывки слов, каких-то странных команд: «Поднимите напряжение… сброс синхронизации… стабилизируйте по частоте…» — глупости какие-то подсовывала память из моей студенческой работы, наверное.

Давно я не был у тети Нади. Сестра моей мамы, сестра дяди Жени. Как утверждала Анна, ей он написал последнее письмо. Только до этого я был уверен, что последнее письмо он писал 4 марта, а не восьмого. И его странное для сорок второго года утверждение: «Восьмого марта, в выходной».

Разговор с теткой Надей получился сложный. Упреки, что все племянники ее забыли. Что родная сестра знать не хочет. Под такой соус говорить, что приехал за письмом, значит нарваться на фигулю. Поэтому, я выбрал тактику примирения и рассказал, что мы нашли могилу дяди Жени. Эта новость тетю Надю пробудила от обид. Она заинтересовалась. Потом ударилась в воспоминания. С ее слов выходило, что Женя пошел добровольцем вместо отца — деда моего Ивана Алексеевича. Дед был коммунист. В октябре сорок первого собирался батальон ополчения. Я осторожно подвел беседу к последнему письму.

— Тетя Надя, вот какая ерунда выходит, у мамы хранятся его письма, так последнее от четвертого марта сорок второго, а Анна Савельева сообщила, будто Женя утверждал, что последнее отправил вам восьмого марта. Вы его получили?

Наступила долгая пауза. Тетка вышла на кухню, вернулась с беломором и пепельницей. Курила молча, потом сказала.

— Глупость какая-то. Я тогда подумала, что он заболел. Умом повредился от войны и страха. Как это цензура пропустила?

— А что там такого?

Она пожала плечами. На мундштуке беломорины отпечаталась помада. Тетка двумя пальцами правой руки держала папиросу. Желтый дым щипал ей глаза.

— Ахинея какая-то. Я не знаю. Я вообще тогда подумала, что писал не он и не мне. Но почему-то сохранила этот бред. Все-таки последнее письмо от брата.

— Я могу взглянуть? — Я внутренне напрягся. — Анна Савельева уверена, что перед казнью на дядю Женю сошло Откровение, и он много чего непонятного наговорил.

Она замяла папиросный окурок в пепельнице, поднялась и вышла в спальню, через пару минут вернулась, держа в руке желтый листок.

И снова у меня пошло двоение в глазах, будто через стекла смотрю. Крепкая трава у тетки! Я хотел пошутить, что ее кумар, даже меня зацепил. А почему тогда тетка упорно курит именно «беломор»? Вспомнил: папиросы курила ее мать — моя прабабка Александра Григорьевна. Женя писал, что передал для нее папиросы. Это семейное. Никакой травы, конечно, тетушка не курила.

— Я сама не знаю, почему тогда же не сожгла его. Может быть, хотела, да забыла, а потом когда стало ясно, что он пропал без вести… решила сберечь. — Она повторила: — Это его последнее письмо. Показать его я никому не могла. Ты поймешь, почему. Читай.

Тетка отдала треугольник.

None

Пламенный красноармейский привет из ЖЖЖЖЖЖЖ лесов!

Здравствуй, дорогая моя сестра Наденька! Не удивляйся, что рука не моя. Я чистил тут оружие и немного порезал руку. А завтра, наверное, пойдем в бой. Так что письмо пишет мой боевой товарищ Александров Андрей. Ты не волнуйся, воевать эта пустяшная рана мне не помешает. Ель тут надо мной огромная, знаешь цинандали вспомнил, как пили, а ты помнишь? Серега — предатель, напился и Развалился под ногами учителя, да как захрапит на Всю страну! Когда вернешься в Москву к себе в Лианозово, тебя найдет мой боевой друг — Андрей Александров, расскажет, где я, да как… Передавай привет Боре Березе, Толику Чубику — зазнайке, как вспомню его огненную шевелюру смех разбирает. Все, тут не айс, но мы держимся, немцев бьем, их обязательно нужно всех убить, но если этого не сделать, нас расстреляют из танков. В октябре у тебя день рождения? Могу не успеть.

Да, чуть не забыл, они осенью собираются у Толика на Пятницкой, там их всех сразу можно найти. Андрюху Козыря и Гусь будет, и Лис. Обнимаю, тетка (зачеркнуто), прости, сестренка! Надеюсь свидемся, если вернусь — забиру.

Наденька, сбереги это письмо, если я не вернусь. Наследникам отдашь. Твой верный брат — Женя-«туннельный диод». С праздником!

8/III-42г.

Меня прошиб холодный пот, когда дочитал до конца.

«Тоннельный диод» — это же мое студенческое прозвище, за худобу и тему диссертации. А что за «боевой товарищ» — Андрей Александров?

Почерк в письме мой. Это я писал. Я… с ума сойти! «Все тут не айс»[20]

None

Я открыл глаза. Теплый ветерок из кондиционера ласкал волосы и взмокшее лицо. Кто-то осторожно снял с головы шлем. Увесистая штука с похожими на золотистые дреды — толстыми витыми антеннами. Полумрак.

— Андрей Викторович! Вы в порядке? — ассистент Юра по прозвищу Юро Кей — в своем репертуаре. Заразная это штука — американские боевики. Хорошо, хоть спросил не по английски.

Я никак не отойду от ощущения, что нахожусь в другом месте. Должен находиться. И оборудование кругом слишком уж современное.

Ощущение, что садился я в более старое кресло и шлем был с толстым шлейфом проводов, перемотанных голубой изолентой. Впрочем, оно похоже на дежавю. Будто после очень яркого сна и с каждой секундой становилось все призрачнее.

— Юр, а чего-то я периодически слышал какие-то команды — фразы? С кем ты тут разговаривал?

— Какие фразы, Андрей Викторович?

— «Дисперсия! Резонанс! Сдвиньте частоту!» Ты с кем тут общался? — повторил я.

Юра поднял шлем с электродами, протер его изнутри влажной салфеткой, такую же протянул мне и вытаращился.

— Андрей Викторович! Я тут был один и я молчал. Да и чего говорить, вы ж сами настраивали блок ФАПЧ, с какой стати мне вмешиваться? Вот, в компьютере все записано, протокол в отдельном файле. Хотите, просмотрите видеокамеры в зале. Время эксперимента — час двадцать три минуты. Все параметры в норме, давление, пульс, КГР, дыхание. Было пару раз незначительное отклонение — то сердце зачастит, то дыхание немного собьется. Вегетативная нервная система реагировала, а в целом — все о-кей. Так вы в порядке? Видеофайл появится после расшифровки, а там такой массив, что готово будет только завтра.

— Абсолютно. Видно, крепко я поспал. Значит, мне это приснилось.

— А что снилось?

— Да так, сумбур всякий. То война, то мирное время. Отца видел во сне, маму. Дядьку видел, на войне погибшего.

— На какой войне? Афганской?

— На Великой Отечественной.

— Ого!!! Посмотрим.

Юра болтал, но работу не бросал. Сложил распечатку протокола, прошил стиплером.

— Ну, и как там?

— Страшно. И жестоко. Его повесили.

— Кто?

— Фашисты, Юра. Немецкие фашисты. Слышал про таких?

Юра кивнул, смотрел на меня круглыми от изумления глазами, не мигая.

Я открыл холодильник и достал бутылочку газировки. Сушило во рту. Я вспомнил ту дикую жажду, которая мучила дядю Женю. И еще боль во всем теле. Боль, от которой хотелось избавиться — потерять сознание, но обязательно надо было говорить что-то… шептать. Это «надо» не позволяло отключиться, уйти в спасительное забытье.

— Юр, ты иди, я еще посижу. Нужно подумать, все обмозговать. Отчет опять же написать. Вот что, Юр… ты, пока не ушел, поройся-ка в сети, найди мне там двух человек, любые сведения.

Юра «сделал стойку и поднял уши». А я назвал совершенно незнакомые мне имена:

— Владимир Владимирович Путин и Дмитрий Анатольевич Медведев.

— А кто это? — удивился ассистент.

— Если б я знал, наверное, не просил бы поискать материалы. Все, что есть в открытом доступе в сети.

— Хорошо, Андрей Викторович. Это срочно?

— Срочно! — я решил не распускать сотрудника, — вот сделаешь и дуй домой.

Юра ушел к себе.

Сон, вызванный экспериментом — необычайно яркий, сочный, смесь реальных воспоминаний и ощущения ирреальности — сна во сне. Чья-то чужая и в тоже время моя биография. Я — не я. И рубеж этой жизни — осень девяносто третьего. Да это год, когда я остался без отца. Год трагический, тяжелый, но там — в той жизни из моего сна этот год фатального перелома в жизни, когда я не мог найти работу, когда мы остались совсем без денег, и мне пришлось бросить аспирантуру.

Начались шоп-туры, челночество, рынки и контейнеры, крыши и откаты. Деньги, деньги, я ни о чем не мог думать кроме денег. Я просыпался с мыслями о деньгах, что заработаю за день и засыпал с мыслями, чего-то кому-то должен. Это страшно. Ни на мгновение не расслабиться. Не отвлечься.

Да, я неплохо раскрутился. Выживал среди бандитских наездов и поборов. Но я жил без друзей, потому что бизнес не терпит доверия, а дружить и не доверять нельзя. Знакомые, приятели, собутыльники, дистанция и мера доверия. Выплыла из памяти сценка из комедии Гайдая — Деловые люди: Акула Додсон — и фраза «Боливар не выдержит двоих!». Да. Бизнес, настоящий бизнес — это всегда удел одиночек, умеющих сколотить под собой команду, систему… Подчинять и управлять.

Я открыл глаза и выдохнул. Ощущение будто я вывалялся в помойной яме.

Господи, неужели, действительно есть реальность, где люди ни о чем не могут больше думать? Где все на свете решают только деньги? Как хорошо, что мне это только приснилось!

Да, в марте девяносто первого мы с отцом ездили в деревню, и нашли могилу дяди Жени. Да, тетка Надя отдала мне странное последнее письмо, и я ломал над ним голову, а потом отец забрал листочек, и оно забылось, как забываются странные события, ответа на которые найти не можешь. А дел накапливается столько, что думать о всякой несущественной информации уже некогда. Был только один разговор с отцом: «Почему письмо подписано тобой?» — спросил он. Мне нечего было сказать. Да и что можно было объяснить? Совпадение? Я пошутил: «Послание из будущего? Почему так сложно?».

Отец задумался. Бывший военный летчик, штурмовик, полковник авиации, после ранения в Афгане ушедший в отставку.

Во время ГКЧП в августе девяносто первого отец находился в Белом доме, а у меня начиналась дипломная практика на одном из заводов БИСов в Зеленограде, и когда я рванулся на площадь Восстания, чтобы вместе защищать, он жестко сказал: «Хватит меня одного в этой мышеловке, занимайся дипломом!» С того времени он постоянно был рядом с Руцким, с которым вместе служили.

До самой гибели он работал в команде вице-президента России.

Состояние двойного сознания еще сохранялось.

Танки в ряд на мосту перед Белым домом. Стреляют. Чернеют горящие этажи Верховного совета народных депутатов! Этого не было! Не было!

Верховный совет принял решение об импичменте и отставке президента Ельцина и передаче власти на остаток срока до девяносто шестого года вице-президенту Руцкому. Наигрался бывший прораб-алкоголик управлением страны, чуть не погубивший ее, отдав на откуп бандитам и ворам.

Александр Владимирович доработал срок, потом, после перевыборов — еще четыре года и в двухтысячном передал управление Россией новому избранному президенту Глазьеву, а я в то время уже получил лабораторию в НИИ микроэлектроники. Помогло знакомство и покровительство Руцкого, который ушел сенатором в Совет Федерации.

Он нас не забывал. Я кстати, так и не узнал, как погиб отец.

Александр Владимирович пригласил меня в Кремль через месяц после похорон и лично вручил орден, которым отца наградили посмертно «Герой России», вручил тет-а-тет.

А когда я спросил, за что, он грустно улыбнулся в усы и сказал: «Официально — за Афган, а неофициально, секрет».

Все… все. Не хочу я знать чужих воспоминаний. Не реальность, а какой-то апокалипсис. Пирамиды МММ, Чара-банк, Хопер, Тибет… мошенники повсюду. Даже в правительстве, которое вдруг втянуло желающих в свою «пирамиду» ГКО. Создатели обанкротили массу доверчивых участников, внезапно закрыв работу «Обязательств». Словно последний укол — черный вторник августа девяносто восьмого! Рубль обвалился. «Больше трех машин в одни руки не отпускаем!». Смешно. В реальности моей страны не было этого. Не было войны в Чечне. Руцкому удалось собрать снова бывшие союзные республики в конфедерацию, слабое подобие СССР, восстановив экономические связи, которые начали рушится при Ельцине.

Мама парализована!?

Я потряс головой.

Нет… я только утром с ней говорил. Старенькая она, конечно, но сохранная. Жена и дочки за ней присматривают. Приходилось сделать огромное усилие, чтобы подавить это ощущение двойственности. Путин — премьер, Медведев — президент России. И наоборот. Кто эти люди? Откуда они вдруг взялись?

Стойкая цепочка альтернативой истории, которую я вынес из погружения в собственное сознание. Моя лаборатория занимается созданием систем связи, и новейшие разработки это использование трансцендентного поля. Мы взяли термин психологов, хотя ничего такого запредельного делать не планировали. Всего-то и нужно — мысли оформить в символы и образы — обработать и передать по мобильной сети в аналогичный прибор, который выведет все на обычный дисплей. Сегодняшний эксперимент должен был показать образы моего сознания. А самые яркие образы получаются во сне. Для инициации сна взяли стандартную аппаратуру для наркоза — электросон, а потом просто стабилизировали порядок образов с помощью блока фазовой автоподстройки частоты навязанных импульсов. Уникальной стала разработка оцифровки и перевода кодов мозга в картинку. Собственно, это важнейший этап в работе.

Эксперимент удался? Образы получены и зафиксированы, даже обнаружена передача какой-то комплементарной информации, похожей на радиоэхо. С этим еще предстоит разбираться. Не гоже, чтобы пользователи мобильной связи общались с умершими родственниками.

Я вспомнил письмо из моего сна, последнее письмо Жени Ефимова — там упоминались Береза, Чубик, Козырь, Гусь, Лис, — известные олигархи и банкиры, но все знают, что они погибли в результате страшной катастрофы в октябре 1993, когда в особняк на Пятницкой улице, где они проводили ночное заседание, врезался бензовоз. Сгорели даже кирпичи. Опознать не удалось никого. Официальная версия ГИБДД и МВД — пьяный водитель заснул за рулем. Несчастный случай. Я пожал плечами. Вот уж бред, будто они подтолкнули первого президента пойти на преступление против своей страны. Одно, самое страшное, которого ему не простили люди, он совершил — подписал беловежское соглашение, в результате чего распался СССР. Всей власти ему хватило лишь на три года.

Что-то было об этом во сне… что? Забыл. Впечатления и образы постепенно угасали, стирались, как ненужная информация.

Вернулся Юра.

— Андрей Викторович. По Путину — почти ничего. Был недолго проректором в СПГУ, входил в администрацию губернатора Петербурга — Собчака, как помощник, а потом исчез. Откуда взялся и куда делся — непонятно. Если только это именно тот, о ком вы спрашиваете. А вот Дмитрий Медведев — декан экономического факультета СПГУ, пишут, что скоро станет проректором или даже ректором. Активный блогер в Твиттере. Пишет обо всем как из пулемета, от сколько раз в день он ест, до случки его кота Дорофея с какой-то Муськой Кастанедой из Испании. Кот у него редкой породы. В общем, Медведев этот — продвинутый пользователь интернета. Я еще нужен?

Я покачал головой.

— Иди.

Рабочий день окончен… я смотрел на экран монитора, там автоматически рисуется график частотных зависимостей. Сдвинул бы я немного в сторону диапазон навязанных импульсов, и, может быть, не было б этого чудного сна…. Завтра обязательно нужно поработать на других частотах.

Москва, 2011—2019

ЭКСПЕРИМЕНТ

Электрофизиологическая лаборатория, как и положено, была заставлена, даже завалена электронной аппаратурой.

На железных стеллажах вдоль стен разлеглись осциллоскопы, импульсные генераторы, графопостроители, а внизу на столике с колесами устроился самописец энцефалографа.

У самой двери, чуть загороженная от входа, на сварных углах стояла железная, выкрашенная в серо-зеленый цвет клетка для подопытного кролика. Загородка защищала входящих от кроличьих экскрементов, которыми подопытные начинали кидаться на каждый скрип двери. Будто сговорившись.

По левой стене тянулся узкий шкаф с книгами, журналами и папками, по правой еще один железный стеллаж с неиспользуемой, но очень ценной аппаратурой. А у самого окна стояли два письменных стола. Один с пишущей машинкой «Оптима», на которой творилась «Теоретическая основа механизмов боли», а второй превращен в небольшой верстак – монтажный стол, для изготовления разных приборов под наши нужды.

Такой же стеллаж с оборудованием перегораживал лабораторию, разделив ее на два помещения.

На письменных столах сидели мы. Два студента третьего курса мединститута, а в узком пролете между шкафами, стеллажами и столами на крутящемся кресле с колесиками мотался от клетки к столу аспирант Алексей Гадов. Он толкался ногами и руками от разных предметов и лихо перелетал с места на место.

Аспирант, по его же словам «лепил нетленку», то есть, писал диссертацию. Себе он делал кандидатскую, а шефу — доценту Дегтяреву — докторскую. Ну а мы — члены СНО — студенческого научного общества, в меру сил помогали ему этим заниматься, подавая «дельные» советы и выполняя конкретные задания.

Гадов узнал, что мы оба имеем среднее техническое образование: монтажники-наладчики РЭА, вот и пригласил в свою группу.

Аспирант, как и его научный руководитель, изучал боль.

Как ее можно изучать?

В общем, не сложно. Вызываешь у подопытного боль импульсами, и регистрируешь так называемый ВП — вызванный потенциал, который отражается на энцефалограмме. Животному при этом дается какой-нибудь лекарственный или экспериментальный препарат, либо усиливающий чувство боли, либо наоборот, притупляющий. Боль в зависимости от места бывает разная. Острая, хроническая — это самая простая общая классификация.

Аспирант, например, использовал и изучал острую зубную боль, для чего подтачивал ручной самодельной бор-машинкой кролику резцы, цеплял на них электроды и бил по открытой пульпе и оголенному зубному нерву электрическими импульсами. Даст серию, поменяет напряжение или дозу лекарства и еще серию. И так от минимума к максимуму. Вызванные потенциалы на ЭКГ наслаивались друг на друга, а сумматор потом рисовал обобщенный график.

Кролы бесились, но ничего сделать не могли, тушка и голова зажаты — не дернешься. Били лапами в пол клетки, сыпали орешками из под хвоста и только глаза от мучений вылезали на лоб, да уши стригли воздух. За что мы были очень благодарны этим подопытным — они молчали.

Гадов регулярно менял кролов, потому что от электричества нервы разрушаются и боль становится все слабее. Он вообще неплохо поработал. За год исследований совершил несколько открытий, которые предпочел сразу засекретить.

Серия кончалась, кролику давали передохнуть и подумать о несправедливости жизни, жестокости мира.

А мы заваривали чай.

Аспирант в нашей компании чувствовал себя превосходно. Разница в возрасте всего год-два. Мы ж не со школьной скамьи, мы воробьи стреляные, Гера после ПТУ и службы в ДРА, и я после ПТУ, оборонного завода и армии, так что аспиранту — двадцать пять, а нам по двадцать три, двадцать четыре. И несмотря на это, из-за того, что аспирант являлся еще и преподавателем, пропасть в 2 года казалась неодолимой. На «ты» он позволял нам обращаться только с глазу на глаз.

Гера по прозвищу «Афганец», выпил чай и всухую хрумкал сушками:

— Вчера по телеку Розу Кулешову показывали, как она силой мысли спички двигает и стакан… Интересно, а как такое возможно? — решил он поддержать разговор.

— Кто б знал, — ответил Гадов. — Я не могу объяснить. Правда это или нет… вообще, мало верится, что правда. Особенно с чтением мыслей. Фокусы… может быть это все фальшивка?

— Ну почему? Про то, как она коробок двигала ничего не скажу. Но она ведь точно угадывала фигуры с закрытыми глазами. — произнес я, — А у меня случайность, что ли?

— А что — у тебя?

— Я после ПТУ, попал в армию и служил в Голицино, в кавалерийском мосфильмовском полку[21]

— И моя мать точно определила, когда меня ранило, — сказал Гера. — Она даже мне дату и время назвала. Хотя я решил, что сообщу ей только когда вернусь. А так зачем расстраивать?

— А это не может быть совпадением?

— Леш, говорить про совпадения, проще, чем допустить существование телепатии? — сказал я.

Гадов пожал плечами. Его экспериментаторская натура утверждала: критерий истины — опыт.

— А то, что в толпе люди здорово ощущают настроение окружающих, подъем, или агрессию… иногда даже слов не нужно, — я продолжал развивать теорию, — может, все-таки, мы излучаем какую-то информацию в пространство, которую другие улавливают. Только понять не могут. А? — выдал я гипотезу.

— Может быть, может быть… — Гадов потирал подбородок. — Глаза его беспорядочно блуждали. — Серега! Есть идея! Сейчас… сейчас… я ее выскажу, погодите… — Аспирант, откатился на кресле к регистратору, осмотрел блоки измерения. — Ага! Отлично! Значит так, слушайте! Хватит шуметь, — сказал он захрустевшему очередной сушкой «Афганцу». — Значит так. У нас все есть. Вот смотрите — блок измерения кожно-гальванической реакции, вот — датчик частоты дыхания, вот — электрокардиограмма, вот — энцефалограф. Получается настоящий детектор лжи!

Мы следили за его суетными движениями. Что он задумал? Причем тут «детектор»?

Гадов продолжал:

— Идея такая: Если человек излучает, то, допустим, он может и принять излучение. Так? Зачем быть передатчиком, если нет приемника?

— Так, — сказали мы.

Логика аспиранта безупречна.

— Но принимая, он не понимает, не осознает, что он принимает. Так?

— Так, — снова согласились мы. Действительно, иначе бы в телепатии сомнений не было.

— Но даже не понимая, его организм все равно отреагирует — бессознательно на уровне вегетативной нервной системы! Как при допросе на полиграфе, понимаете?

Мы поняли, но не все. Действительно, если человек непонятно отчего волнуется, он потеет, чаще дышит, у него учащается сердцебиение, возможно как-то изменится активность мозга.

— А откуда возьмем источник излучения? — спросил «Афганец».

— А вот, он — источник, — показал на кролика Гадов. — Мы будем бить ему током по зубам (фигурально), а с вас будем снимать показания изменения вегетатики: кожного сопротивления, частоты дыхания, частоты сердечного ритма. Въезжаете? Если зафиксируем реакцию, можно будет поэкспериментировать с разными препаратами. Но это потом.

Мы въехали полностью. Гадов прав. Кролик на каждый удар током по обнаженной пульпе естественно выбрасывает в пространство океан отрицательных эмоций как ответ на боль. Если подопытный человек будет сидеть спиной к кролу, и ничего не знать о сути эксперимента, например, будет решать кроссворд, то мы сможем определить — принимает он эмоции кролика или нет по изменению вегетативных функций.

— Нет, — сказал я, — с нас снимать нельзя, мы знаем, что с кроликом происходит, и эксперимент не выйдет чистым.

— А кого возьмем, тогда? — спросил аспирант, — видно было, что его уже распирало от азарта.

— Студенток можно брать с семинаров, как раз на час. — предложил Гера. — Сейчас вечерники пришли. Пойдем, пригласим? Без отработок ведь. По традиции кафедры участие в эксперименте засчитывает семинар.

— Давайте, ребята, пройдитесь по кабинетам, — Гадов поднялся, — а я пока все соберу и подключусь.

Каждый вечер мы успевали провести два опыта. Брали по очереди парня и девушку. Пока те решали задачки на компьютере и трижды проходили тест на ситуативную тревожность по Спилбергеру, кролик мучился в клетке, излучая негативные эмоции как реакцию на боль.

Мы с «Афганцем» переносили графики с бумаги на прозрачные пленки, и накладывали их друг на друга. Кривая однозначно доказывала, да — наши ничего не подозревающие студенты определенно чувствовали себя неуютно, начиная с десятой — двенадцатой минуты. Когда в тесте они отвечали «Да я себя чувствую неуютно»; «Я ощущаю беспокойство» на следующий вопрос «В чем, по-вашему, причина?» дружно выбирали ответ — «не знаю». Результаты становились тем точнее, чем больше людей проходило через наш эксперимент. Совокупная ошибка соответственно уменьшалась.

Гера потирал руки.

— Вот вам — телепатия! Есть родимая! Поймали за хвост!

Конечно «Афганец» спешил с выводами. Это еще не телепатия. Гадов, как настоящий ученый, осторожно говорил, что пока наши результаты всего лишь подтверждение, что экстрасенсорика, как способность есть у многих. Возможно как атавизм, доставшийся нам от биологических предков — рыб или рептилий.

Гадов однажды объяснил, так что нам стало сразу понятно. Радиоволны принимает даже утюг, только выразить это никак и ничем не может. Вот и мы вроде утюгов.

Очевидно, для нас становилось, что эмоциональная информация излучается и принимается, а человек невольно обращает принимаемые флюиды на себя. Не может он осознать, что кто-то рядом страдает, потому и ассоциирует все с собой. Если б еще можно было разных кроликов брать!?

Гадов думал, где бы достать кошку или крупную собаку. На наш вопрос «Зачем?» Он сказал: «Они мучаются лучше. Эмоциональнее, чем кролики, которым только и хватает мозга, что на вызванный потенциал. Вот вы только представьте: собака — самое преданное человеку существо, самое влюбчивое, вдруг получает по клыкам током. Какая обида, эмоция, гнев! Боль — многократно умноженная не только физическим но и душевным мучением — это же вулкан эмоций!». Мы молча кивали. Но ни мне, ни Гере не хотелось отдавать своих собак на эти исследования. И даже из вивария заказывать какую-нибудь дворняжку. Пусть уж кролики страдают. Они это делают почему-то молча.

Тем временем, хотя часть экспериментальных кролов по-прежнему подвергалась обычным гадским экспериментам, один по кличке Васька — был наш. Ему не вводились никакие лекарства. Он регулярно заменял своих ушастых собратьев с четырех вечера до шести. И излучал…

О чем думают кролики во время эксперимента? Кто б знал? О чем они вообще могут думать, когда каждые 3 секунды в мозгу взрывается шаровая молния? Одно можно сказать уверенно: они нас не любят. Очень не любят. И однозначно ассоциируют боль с нами. Насколько сильно они нас не любят, мне довелось однажды убедиться.

Как обычно, я закреплял Ваську в станке и цеплял ему на подточенные резцы электроды. Васька в этот момент пытался скинуть неприятный предмет, мотал башкой, дергал носом, свирепо смотрел на меня и пытался что-то сказать, а Гера тем временем шел выбирать подопытного студента по аудиториям.

Если Гадов мог управляться в одиночку, исследуя боль у кроликов, то нам приходилось работать вдвоем. «Афганец» следил за человеком и подключенными к нему приборами, а я исполнял полуавтоматику сумматора, потому что нужно было следить за уровнем вызванных потенциалов у кролика, чтобы наверняка знать — тот реально мучается!

Когда они вошли, у меня от яркого света защипало в глазах. Такой огненно рыжей копны волос я еще не встречал. Худенькая, в пятнистом ручной вязки свитере и джинсах. Лет ей, наверное, как нам — двадцать, двадцать два. Довольно миловидное, немного детское лицо сплошь усыпано веснушками… курносый нос. «Рыжий, рыжий — конопатый…». Глаза у ее такой невероятной синевы, что поначалу они мне показались черными.

Девица оказалась недотрога.

«Афганец» хотел, придержав за плечи, развернуть ее к столу с компьютером и усадить за стол, но она отпрыгнула в сторону и чуть не сбила со стеллажа тяжеленный осциллограф.

— Не надо! Не трогай меня!

Мне показалось, что пальцы моего напарника ее обжигали. Он не хватал, просто придерживал, потому что в тесном помещении, наши подопытные, оказавшись впервые, непременно наталкивались на железные углы и получали синяки и царапины.

— Что не надо? — не понял Гера, — Садись за компьютер, сейчас подключим тебя… — Он не произнес «к энцефалографу», — к этому прибору и будем измерять потенциалы.

В отличие от прежних, довольно покладистых девиц, покорно разоблачавшихся до бюстгальтера, а скажи, что нужно для науки — и до гола были готовы раздеться, чтобы приклеить электроды от кардиографа, эта заупрямилась.

— Я сама прикреплю!

— Ты ж не знаешь, куда, — уговаривал Гера. — Ну, чего ты стесняешься, мы ж тут все свои — медики.

— Ты покажи на себе куда, а я прикреплю, — упорствовала девица.

Когда Гера пальцем попытался указать на ее груди точки, к которым надо под свитером укрепить лепешки электродов, она снова отпрянула так резво, что засадила правым локтем по монитору компьютера, при этом ее левый кулак целил «Афганцу» точно в глаз. Гера отскочил.

— С ума что ли сошла?! — он невольно заорал, когда понял, что через мгновение мог запросто получить фонарь.

— А я говорю, я — сама.

— Ну, на! — Гера бросил перед ней на стол три самоклеящихся лепешки с металлической кнопочкой, — Приклеивай!

— А вы — отвернитесь! — сказала рыжая.

Мы отвернулись. В сером экране осциллоскопа я видел как в кривом зеркале, что она подняла до шеи свитер, под которым ничего не было кроме торчащих в разные стороны розовых сосочков, ловко прилепила электроды и опустила свитер. — Давайте ваши провода, — сказала она. — Какой куда?

Гера издалека, стараясь не прикасаться к ней, показал какие — куда. Рыжая запустила руку под свитер и прицепила разноцветные контакты.

С энцефалографом и КГР все просто, шапочку на голову, пластинки на ладонь, а когда Гера начал «обнимать» ее, пропуская под мышками пружинку датчика дыхания, она снова напряглась. Но глаза «афганца» остались целы. Рыжая внимательно слушала, как надо отвечать на вопросы теста…

— Не торопись, но и не тяни с ответом. За сорок минут нужно пройти весь тест. Если вопрос понятен, а непонятных там нет — отвечай: «да, нет, затрудняюсь ответить». В среднем на каждый вопрос три-четыре секунды.

Гера включил монитор. Девица начала вчитываться в вопрос теста. А я щелкнул тумблером импульсного генератора.

Каждые три секунды Васька получал по зубам шестьдесят вольт. На третьей минуте рыжая оторвалась от компьютера. Она забеспокоилась, оттянула воротник свитера и сказала тревожно и сдавленно, словно задыхаясь:

— Мне плохо! Здесь душно!.

Гера не успел ей протянуть стакан воды, как она рванула с руки провода, пытаясь сбросить датчики, и закричала:

— Мне больно! Больно! Голова!

Мы кинулись к ней. Рыжая девушка каталась по полу, била ногами в стеллажи и вся гора приборов норовила рухнуть на нас, и похоронить под собой.

Мы не знали, что держать в первую очередь.

Гера бросил стакан на стол и хватал раскачивающиеся аппараты, потому что каждый весил килограммов по десять. Если даже один прилетит по голове, убьет!

Я бросился к девушке, чтобы оттащить ее на открытое пространство и разобраться с ее припадком.

Что и говорить, мы здорово перепугались!

Я ухватил рыжую за лодыжки и потащил в отсек с клеткой, он пошире, забыл про шлейф энцефалографа и ЭКГ, столики покатились за ней. Я бросил ее ноги и наклонился, чтобы скинуть с ее головы шапку с электродами. Свитер ее задрался до подмышек, но нам было совсем не до ее скудных прелестей, которые она так тщательно оберегала от наших взоров.

В этот момент ее глаза, то закатывавшиеся, то блуждавшие по стенам, остановились на мне, взгляд сфокусировался и приобрел яростное выражение.

Молниеносно выбросив руку, она длинно, как кошка лапой, полоснула меня ногтями по щеке. Я отпрыгнул, но поздно. Три кровавые полосы остались на коже. Она же медик, откуда такие когти?

— Гады! Мне же больно! Прекратите! — сквозь зубы простонала девушка.

Гера совал ей под нос тампон с нашатырем, а она била его руками и ногами, выгибалась, затылком и пятками упираясь в пол. Нашатырь ее не брал.

Я боялся, что она сейчас все-таки жахнет каблуком по аппаратуре. Как будем объяснять Гадову? А он как объяснит завкафедрой? Приступ у нее не проходил. И она явно старалась достать меня, во чтобы то ни стало! Именно — меня!

Я на всякий случай отключил аппаратуру и стал помогать «афганцу», державшему рыжую за руки, и стойко переносящему удары ногами в живот.

Девушка, наконец, успокоилась. То ли устала, то ли поняла, что с нами двумя ей уже не справится.

Идиотка! А если заявит, что мы пытались ее изнасиловать? С нее станется… Она мне сразу не понравилась. Дерганая какая-то! Нервная.

Она села на полу и, обняв себя за коленки, покачивалась и монотонно скулила носом как собака. Слезы катились по щекам. Бледность ее проходила, веснушки, ярко горевшие на лице, потухли.

Я плеснул на ватку денатурат и стал дезинфицировать свои царапины. Щека горела, я шипел. Объясняй теперь всякому, кто это меня так и за что? Ежу понятно, что девчонка какая-то. Вот дрянь! Пластырем что ли заклеить?

Рыжая перестала выть и ладонями размазывала слезы по щекам. Гера молча смотрел на нее. Пауза затягивалась. Наконец Гера спросил:

— У тебя что — эпилепсия?

Рыжая молчала, сопела, вытирала слезы. Наконец, не принимая от нас помощи, села опять в кресло. Из стакана отпила воды. Запустив руку под свитер, выдернула контакты.

— Продолжать будем? — спросил я в пространство.

— Нет, — сказала Рыжая, — я не знаю, что вы тут делаете, но мне это не нравится! — она положила провода на стол. — Возьмите.

— Да ничего мы с тобой не делаем! — заорал Гера. — Ты тут вообще…

— Что — вообще? — также громко спросила рыжая. — Ты не представляешь, как мне было больно! Что вы тут ко мне подключали? У меня голова до сих пор болит! Это было очень больно!

— Мы ничего к тебе не подключали, — спокойно объяснил я, — обычные электрофизиологические показатели. Ты же сама видела все с самого начала. Мы только измеряли твои потенциалы. Не могла ты чувствовать боль!

Рыжая допила воду, и поднялась.

— Но я ее чувствовала! — она двинулась к двери, — Я пойду. Ну, вас, с вашими экспериментами.

Я понимал, что уговоры тут бесполезны. Сегодняшний опыт пошел псу под хвост из-за этой истеричной дуры. Щеку мне порвала когтищами своими! Сейчас еще в группе всем расскажет, как мы студентов мучаем и конец нашим исследованиям!

Рыжая пошла к выходу и только тут увидела клетку и кролика. Она откинула крышку, и погладила зверька по ушам, по спине.

— Зайчик, — сказала она нежно и заметила провода электродов, свисающие изо рта кролика, проследила взглядом их до импульсного генератора.

Не надо быть Эйнштейном, чтобы прочитать на панели с регулятором: «60 вольт».

Глаза ее снова почернели. Она смотрела на нас, продолжая держать уши кролика, и произнесла:

— Так вот почему у меня болит голова… Какие же вы сволочи, — прошептала она, всхлипнула, вытерла рукавом глаза и вышла.

Гера смотрел ей вслед. Руки его тряслись. Он вытащил пачку «Примы», выбил пару сигарет.

«Пойдем, перекурим» — говорил его взгляд.

Мы вышли на лестницу, курили молча, обдумывая происшедшее. Наконец «Афганец» произнес:

— Вот ты мне скажи, зачем с такой чувствительностью к чужой боли идти в медицинский? Мазохистка какая-то и психопатка.

Я пожал плечами. Действительно, зачем? Вот, мы же, например — ничего не чувствуем… Нормальные люди.

Москва. 1998—2009 г.