Читать онлайн
"Уходить будем небом"

Лиза говорила – когда болеешь, надо себя немного полюбить. Пожалеть. Вот прямо так – погладить по головке. В молодости легко было на это забить, и держаться – хоть одной рукой – за хвост того, что казалось главным.

А в последние годы, когда я болтаюсь между «ягодкой опять» и предпенсионеркой («спасибо» власти за новое слово), я поняла, что эта передышка мне сейчас нужна, просто необходима. Иначе встать будет очень трудно. В юности как бы ни болел – веришь, что выздоровеешь. В моём возрасте каждый недуг воспринимаешь, как последний. И заболев, в первые, самые несчастные дни, когда горло будто ободрано наждаком и горит, а из носа, стоит только наклонить голову, капает мерзкая прозрачная водичка, я надеваю тёплые, толстые, Лизой же связанные носки. Они красные с белой оторочкой, и на них вывязаны олени. Они тёплые как валенки. Я надеваю тяжёлый и мягкий махровый халат, завязываю горло шарфом и иду на кухню готовить суп.

Лиза сказала – главное, что должно быть у больного человека, это суп и чай. Горячий суп, полная глубокая тарелка, даже не тарелка — пиала, налитая до краёв. Дымится куриный бульон с домашней лапшой. Он золотисто-зелёного цвета, я ещё петрушку туда режу. А чай у меня с чабрецом и имбирём – горячий пар в лицо. Пахнет летом.

И лежать потом в постели, и жалеть себя, и не вставать. Читать, лениво блукать по интернету, не торопить своё здоровье, ждать, когда силы начнут возвращаться.

Это так надо поступать.

Так какого же простите… я, ощутив себя больной, попёрлась в десять часов вечера на набережную, со слезящимися глазами и фляжкой с коньяком? Да, про нарезанный лимончик забыла сказать. Я ещё и лимон прихватила.

Это, может, где-нибудь в больших курортных городах, на набережной и зимой есть жизнь. Огни горят, люди прогуливаются, кафе какие-никакие работают, хоть кофейни... А у нас весь посёлок, где живут люди – он вдали от моря. А рядом с морем только гостиницы и всякие гостевые дома, которые сейчас абсолютно пустые. И берег кажется вымершим. Женщинам страшновато сюда приходить, даже если они вдвоём или втроем. А уж одной...

Я сажусь в самом красивом месте – летом эта лавочка всегда занята. Она стоит набережной у парапета, сделанного из грубого камня. За спиной у меня понимаются молодые пушистые сосенки. Это место хорошо ещё тем, что отсюда все видно: и длинный, пустынный сейчас пирс, и яхты с высокими мачтами, стоящие в гавани. И узкую речку Ахо, впадающую в море. Перейти Ахо можно или по широкому каменному мосту, похожему на дорогу, или по узкому, навесному мостику, который качается под ногами. Летом я всегда выбираю пружинящий мостик. Мини-экстрим, ощущение полноты жизни.

И набережную отсюда видно – там никого, только гостиницы с тёмными окнами, запертые кафе, фонари. А внизу пляж – и бескрайнее, действительно чёрное сейчас море. В это время года оно властное, оно показывает свой нрав, и у берега буруны, а там, под водой – своя жизнь. И задуматься страшно: что сейчас там? С этим связан мой самый безумный поступок, потом расскажу.

Над морем висит луна. Полная. Я читала когда-то, а потом почти позабыла волшебные названия лунных мест – Море Дождей, Море Радуги… Но помню какой-то детский ошеломляющий восторг, когда мы засиделись у подруги Наташки, и ей десятилетняя дочка дала мне посмотреть в свой детский телескоп «Умка». Я долго была безнадёжно тупой, всё водила и водила этой трубочкой, в которую нужно смотреть. Только ночь, только тьма. И вдруг всё осветилось. Это в глазок вплыла Луна. Она была такая яркая, такая сказочно жёлтая! На ней — те самые кратеры. Вы не представляете – как это здорово – самой увидеть кратеры, понять, что они и вправду есть! Одно дело – на фотографиях, другое – собственными глазами. И этот огромный каменный шар висел в воздухе ни на чём. Я смотрела на Луну, и на ней не было ни одного человека в тот миг, когда мы с ней переглядывались. Она была именно такой, какой я её видела: здесь и сейчас.

Итак – море, над морем – Луна со своими морями, а в шестигранной клумбе, которая отделяла меня от парапета осталась только трава – высокие сухие стебельки, тонкие и призрачные – между мной и Луной. Такая вот картина маслом.

Летом здесь, на набережной, всё сверкает и горит. Вот тут, в двух шагах от того места, где я сейчас сижу, устраиваются торговцы разными разноцветными штуками. У них на прилавках переливаются горы огоньков, по асфальту разбегаются тысячи разноцветных брызг. Рядом продают черешню, абрикосы, персики. Те, кто ехал сюда, чтобы наесться южных фруктов – разочарованы. Армяне – а почти все торговцы армяне – не уступят и рубля. Облизывайся на эти персики! Дымятся шашлыки над красными углями мангалов. Рядом с ними особенно уютно стоять – эта волна тепла, этот запах жареного мяса… А то возьми себе тарелочку. Унеси вон туда, под дуб своё сокровище. Баранину, маринованный лук, кинзу… И кружку пива. И сиди с друзьями за столиком хоть до полночи.

Даже ночное море летом не чёрное – в нём отражаются огни. А ещё на набережной – ежевечерний карнавал. В небо взлетают качели. Они здесь особенные – все в цветах, перевиты цветами. Кажется, что девочка качается на гирлянде роз, как маленькая индийская принцесса. Из каждого кафе несётся – своя музыка. В каждой таверне –занавесы из огненных нитей – красных, синих, золотых. Сверкают, вспыхивают и гаснут. И люди, люди, люди… Подпевают, подтанцовывают, кружатся в этом водовороте мелодий и слов.

На большом воздушном шаре

Мандаринового цвета…

А вот тут на пирсе – летом сидят рыбаки. И у них тоже горят огоньки - на длинных удочках. Нетерпеливые, отчаянно смелые кошки – почему-то все, как одна без хостов, спускаются по камням к самой воде и, переминаясь с лапы на лапу, ждут – вдруг удастся сорвать с крючка рыбку в тот момент, когда она только мелькнёт в воздухе? Впрочем, им и так мужики кидают свой улов, если рыбешка попалась мелкая, не стоящая внимания.

— Мяу!

Батюшки, по парапету ко мне спешит кот, принюхивается. Откуда он здесь взялся? Кто его тут кормит зимой? Кот пепельный, а хвост полосатый. Впрочем, зверь не худой, значит, его всё же кто-то жалеет, угощает. Может, сторож одной из гостиниц.

— Что ж тебе дать? Не лимончик же предлагать…

Кусочек лимона кот отвергает, но начинает яро тереться о протянутую ладонь. Я наливаю себе рюмку коньяка, и вспоминаю, что простужена. Февраль, и я изнемогаю от зимы…

Я хочу уже весну! Её нежное тепло. Когда так остро чувствуешь жизнь, что даже дышать больно от счастья. А февраль – ещё очень тёмный месяц. Страстная пятница года. Непонятно, будет ли прибавляться день? Пока незаметно. Воскреснет мир для новой весны или нет?

…Тепло я ощутила спиной. Наверное, уже действовал коньяк. Блаженство. Я почувствовала… Нет, не то, что я отогреваюсь…А будто распускаются какие-то завязанные внутри узлы.

Подошёл человек и сел с другой стороны скамейки.

Он был молод. Наверное, немного за тридцать. Он был красив – такой мягкой интеллигентной красотой. На нём было чёрное пальто и чёрная шляпа. Он мельком взглянул на меня, а я смотрела на него.

Он помедлил, и вернулся ко мне глазами. Они у него были светлыми. Наши взгляды встретились. Он изумлённо вскинул тонкие выразительные брови. Чуть поднял руку, будто хотел ею помахать перед моим лицом. Потом опустил. И вдруг спросил:

— Не боитесь? Меня не боитесь?

Этот вопрос прозвучал так странно, что мне на миг стало холодно. Может быть, в нашем тишайшем посёлке объявился маньяк – а я не знала? Телевизора у меня давно нет, его заменяет интернет, но в сети я, в основном работаю. Я фрилансер, свободный художник. Чтобы зарабатывать каждый день на кусок хлеба – это ой-ой сколько сидеть надо, часто от интернета уже тошнит…Словом, я часто пропускаю даже важные новости, Хорошо, если соседи проинформируют.

— А что, надо бояться? – спросила я.

Он ещё в меня всмотрелся, потом, видимо, потерял интерес, и просто кивнул головой.

— А так вы ещё… Ну ничего, в ближайшее время много наших увидите… Среди нас много экстремалов, а тут такая параллель обрывается…

Я смотрела на него, не зная, что говорить и думать. Хлебнуть ещё коньяка? Или странный гость почувствует запах спиртного – и примет меня за последнюю забулдыгу? С другой стороны, как говорит дядя Вася с первого этажа – такое без поллитра не поймёшь. И ещё у меня в голове крутились строчки из сказки в стихах «Про Федота-стрельца, удалого молодца» нынешнего Чаадаева – у Леонида Филатова тоже весь текст разобрали на цитаты.

То ли воздух нынче пьян?

То ли леший нынче рьян?

То ли в ухе приключился,

У меня какой изъян?

— Да не бойтесь, — сказал он, — Мы пришли и ушли…

Он закурил. Но то тепло, которое я чувствовала – оно же было не от огонька его сигареты?

— Что же вы сюда в такое время приехали? – спросила я – Зимой у нас никого не бывает, свои жители только. Вот в мае начнётся…

Он помолчал, потом задумчиво сказал, глядя на эти самые травинки, качающиеся на фоне луны, слушая шум моря:

— Красиво у вас тут… Жалко…

И вдруг спросил:

— А что у вас стоит посмотреть?

Я растерялась. Вести его в ту часть посёлка, где живут местные – так там ничего, кроме многоэтажек, да частных домиков, по южному живописных, но обычных совершенно. К тому же зимой…

Ещё у нас есть единственная площадь у маленького Дома культуры. Там стоит памятник героям войны, летом там бьёт фонтан, и в парке размером с носовой платок цветет жасмин. Отсюда же начинается бульвар Юности – шесть домов в два ряда. Дома двухэтажные всего, балконы оплетают розы и виноград, и мне иногда кажется, что на таком балконе стояла Джульетта. Но это потому, что я никогда не была в Италии, и вообще нигде, кроме России. И я очень люблю свой посёлок. Но сказать этому человеку с насмешливыми глазами и в дорогом пальто – идите, и посмотрите мой балкон Джульетты?

Он изменил вопрос.

— Ну, хорошо, — сказал он мягко, — Если бы вы… уезжали отсюда навсегда? С каким местом вы бы пошли проститься?

И тогда я сразу поняла – мыс. Я бы пошла на свой мыс. Сказала ли я это вслух, но он тотчас откликнулся:

— А пойдёмте туда сейчас?

Я засмеялась:

— Сейчас, да вы что! Уже двенадцатый час ночи. А это там…

Я указала на дальние очертания мыса.

— Видите, ни одного огонька. Что вы там сейчас увидите?

— А почему нет? – спросил он.

Это место мне открыл дядя Володя, муж моей тёти Лизы. Он был очень, очень известным художником. И мне казалось немного на планете стран, где не висели бы – в музеях и частных коллекция — его картины. Дядя Володя не был перекати-поле. Долгие годы он воспевал сказочную красу русского севера Мне эта красота казалось какой-то металлической – бронзовый цвет закатов, оловянный блеск воды…Викинги, которыми он бредил… А потом он сказал:

— Старею. Хочется тепла.

И они с Лизой продали всё, и купили домик в нашем маленьком посёлке. Маленький домик с мезонином над речкой. Когда дядя Володя умер, а возраст Лизы уже приближался к восьмидесяти годам, мы разделились.

Мы – дети её сестры. Наша старшая сестра Оля осталась с родителями, я перебралась поближе к Лизе, чтобы опекать её, одинокую, а потом за мной последовал наш младший брат, Толя, Том – как зовёт его Лиза, потом, расскажу, почему.

Так вот, когда ещё был жив дядя Володя, и я к ним только приезжала, чтобы до одурения накупаться в море и отдохнуть в сладкой неге курортной жизни, дядя Володя и показал мне это место.

Дядя Володя с презрением игнорировал общественный пляж. Они с Лизой, плававшие немногим хуже дельфинов, терпеть не могли вопли спасателей: «Эй, там, в синих шапочках, срочно вернитесь за буйки!»

Своё место он отыскал у мыса, у беспорядочного нагромождения камней. Он приходил сюда с мольбертом ещё затемно, когда не то, что солнце не вставало над морем, на даже небо синело ещё условно – то ли проступала эта светлая полоса на востоке, то ли нет…

— Это сакральное место, — говорил он, — Здесь мне не нужно даже выдумывать. Я просто вижу моих героев, выходящих из пены морской.

Он устраивался сред нагромождения камней и рисовал. Потом к нему стали подтягиваться ребята из местной художественной школы. Сколько раз я видела, как они сидели на камнях, как воробьи, со своими скетчбуками на коленях!

Но самое главное – это отмель. Море у посёлка было глубоким. Даже на пляже – шагнёшь от берега вроде чуть-чуть – и уже по шейку. А тут, у мыса, по морю можно было идти и иди. По мягкой перине зеленых и красных водорослей. Над качающимся стеклом воды. Рассматривая рыбок, крабов и медуз. Я так и не решилась в первый раз дойти до конца. А дядя Володя дошёл, конечно, и сказал, что там бездна. Дно обрывается, и сразу так глубоко, что без акваланга он не мог нырнуть до самого дня.

Дорога ведущая к мысу – узкая. Тут, где она тянется – совсем дикое место. Чуть ближе к посёлку, к пляжу, устроились рыбаки. Как говорят, здешний рыбак – это семь поколений контрабандистов. Мужики не только продают отдыхающим копчёную барабульку и рапанов, они ловят и ту рыбу, на которую нельзя ставить сети. Но можно прийти сюда, в эту запущенную полутёмную рыбацкую хибарку и купить из-под полы всё, что угодно – хоть русалку. А дальше полоса берега становится такой узкой, что двоим не разминуться. Резкий запах водорослей. Сюда их много выносит во время шторма. И никто их уже не убирает. Это не посёлок, а ничья земля.

Когда шторм – я всегда смотрю на это место издали – к мысу и вовсе не пройти. Самые большие волны катятся именно тут, по мелководью. И ударяются о подножья гор – тропы совсем не остаётся.

Самая большая авантюра в моей жизни – вернее, не только моя, наша с дядей Володей, заключалась в том, как он учил меня преодолевать страх. Когда дядя обнаружил, что я, большая уже особа, взрослая, двадцати с лишним лет, выросла робкой до одури, не могу постоять за себя, теряюсь перед хамами, а соседка по комнате в общежитии –властная девица из многодетной семьи – вообще довела меня до кондратия, сделала безропотной и тихой мышкой, уступающей во всём ( я заканчивала институт тогда, и на лето приехала к тете Лизе и дяде Володе), дядя Володя, смешной, какой-то весь квадратный, с длинными усами своими похожий на кота из мультипликационных фильмов, посадил меня напротив себя и спросил, чего я боюсь больше всего. Мне хотелось сказать – Галину, но это было стыдно. И я вспомнила, чего действительно боюсь иррационально, как чудовища.

— Я боюсь моря. Ночного моря. Никогда не стала бы нырять ночью. И боюсь того места у отмели, где начинается бездна.

Дядя Володя пошевелил усами. И на следующую ночь мы там ныряли. Да ещё какое тогда на море было волнение! Дядин приятель, старый рыбак, обозвал нас придурками. Представьте. На море шторм. Время – первый час ночи. Пётр Иванович довёз нас до условленного места, отвернулся и от негодования закурил. Дядя Володя невозмутимо раздевался. Я визжала:

— Я утону! Сейчас холодно – я простужусь! Тетя Лиза вас будет ругать! А вдруг там… акулы?! А вдруг там какой-нибудь вход в другое измерение? Ой, мамо…

Мы прыгнули в волны, держась за руки. Конечно, у нас были фонари. Дядя Володя направил луч своего вниз, на дно…Это было то же море, и те же разбуженные рыбы. И та же игра света – сетка, колышущаяся на песке – метрах в тридцати под нами.

Словом – это был мой ласковый, добрый, почти дневной мир, и скоро я уже совсем забыла о ночи, о шторме – там, наверху. Я дивилась новым цветам и оттенкам, появившимся сейчас – холодным цветам, вместо тёплых дневных. Мне казалось, что мы находимся в подводной комнате, которую освещали – путь не лампы, но фонари. А по углам теснилась темнота.

Потом, когда мы всплывали – дядя Володя просто сжал моё запястье и показал – наверх, мол – там была уже приличная волна, и меня нехило приложило грудью о борт лодки. И холодно было, и Пётр Иванович спрашивал, видели ли мы, сумасшедшие, там, на дне, хоть одну рыбу приличных размеров?

А дома Лиза разводила руками беспомощно и несла нам такой горячий суп-харчо, что, кажется, он кипел в тарелках, обдавая жаром лица. Назавтра на пляже, над будкой спасателей плясал на ветру чёрный шар – знак того, что шторм силён, и к воде приближаться нельзя. Море разыгралось не на шутку.

Но с этого дня я уже ничего не боялась.

— Ну, так что? – спросил человек в чёрной шляпе, — Пойдём?

— Маньяк, — подумала я.

…А ещё я нашла в тех краях крепость. После той ночи я все тропинки излазила, ведущие на мыс. Утром отдыхающие тянулись к тому участку пляжа, что прямо напротив посёлка. Река Ахо впадает там в море. Это сказочно красиво, когда идёшь и смотришь издали: сливаются две синевы…Тонкая стрелка реки и – земля обрывается, дальше до горизонта – безбрежная синева моря. Я выбиралась из этой толпы праздных, поворачивала на набережную и размеренным шагом шла мимо, мимо, мимо… Мимо сахарной ваты, облаком растущей на палочке в руке торговца. Мимо открывающихся кафе – где ещё пусто, только девушки протирают столы, расставляют стулья. Мимо торговых палаток, где продавцы открывют ящики с ракушками, раскладывают бусы, шкатулки, кремы «для» и «от» загара, невесомые платки и парео, мыло ручной работы, надувные круги, ласты, резиновые тапочки – всю эту курортную ерунду. Шла мимо попугаев ара - расписных мучеников, прикованных цепочками к железной жёрдочке – в ожидании бесконечного знойного дня, и тех, кто пожелает с ними сфотографироваться. Мимо фисташкового мороженого в вафельных стаканчиках и копченой барабульки. Мимо гастарбайтеров, спешно докрашивающих на пляже кабинки для переодевания. Мимо ребят из летнего лагеря, визжащих в своём лягушатнике – им кусочек моря отгородили верёвками с поплавками…мимо…мимо…

Мимо полосатых гор – над морем они резко обрываются. Их осыпающиеся склоны являют чёткие светлые и темные полосы… И ещё склоны собраны в каменные складки. Кажется, что горы надели складчатые полосатые юбки. Потом горы отступают, давая место маленькому пляжу и базе отдыха, тонущей в зелени. Турбаза ещё советской поры , как сейчас принято говорить: «совковая». Господи, как я ненавижу эти сравнения с Турцией и Египтом! Здесь всё совковое, а там… Я скажу по-другому – база из прошлого. Небольшой бассейн здесь так и не отремонтировали, в нём стоит затхлая вода, и водятся лягушки. Но сколько вокруг цветов, роз! На клумбах и не только. Много роз, вьющихся по стенам корпусов, оплетающих беседки. А какой запах! Вы замечали когда-нибудь, что розы пахнут малиной? В июне тут ещё благоухают катальпы, белые цветы слетают с них, и как мотыльки кружатся в воздухе.

Обычно я обходила турбазу по большому кругу, и шла туда, где поднималась в гору вроде бы ничем не примечательная дорожка. Подъём был довольно пологим. С обеих сторон дорожку окружал лес, а дальше её пересекал достаточно узкий, но глубокий овраг. Через него был переброшен каменный мост, века, наверное, девятнадцатого. По нему могли ездить всадники или дамы в каретах. Иной раз мне чудилось, что вот-вот я услышу стук лошадиных копыт.

Дальше лес расступался, начинались поляны – они переходили она в другую, как бусы в ожерелье. Волшебные оба слова – и ожерелье, и бусы. Вслушайтесь в их звучанье, повторите про себя несколько раз. Волшебные, верно? После сумрачного леса поляны были пронизаны солнцем. Кто мог приходить сюда с лопатой – не знаю, но среди обычных диких трав и цветов, тут белели крупные садовые ромашки, поднимались невесомые разноцветные космеи, Кто-то же их сажал… Сколько раз я лежала тут, тонула в цветах, глядела на облака!

Далее был сам мыс. Когда-то на его вершине построили турбазу, теперь её почти забросили, изредка сдавая кому-то обветшавшие домики. Большинство людей не хотело трудиться – отсюда нужно долго идти к морю, спускаться, потом каждый раз подниматься в гору.

А ещё – тут были развалины старинной крепости. Правда, он нее уже почти ничего не осталось – только фрагменты стен. Древние мшистые камни, только и поймёшь, что это творение рук человеческих, если вглядишься, как тщательно они подогнаны друг к другу. Многие камни оплетали цепкой сетью выбравшиеся на поверхность корни деревьев.

Крепости было много веков. Когда-то воины и мирные жители выглядывали отсюда, с вершины мыса вражеские или дружеские корабли. Они видели совсем другое, чем я. Ведь на берегу тогда никто не жил. Мне открывался вид на наш посёлок, на гостиницы под зелёными и красными крышами, стоянку яхт, пляж. Иногда сюда доносились даже голоса, звучавшие в рупор – отдыхающих приглашали на морскую прогулку, звали покататься на катамаране или «банане».

Но и я, и древние, видели «бездну» – вернее, уходящую вдаль отмель, и её границу, где море меняло цвет, где отмель обрывалась в глубину.

Сюда, под защиту крепостных стен, хорошо было уходить летом, когда посёлок переполнен праздными отдыхающими, которые фланируют по улицам и паркам, озираясь – чем бы ещё себя развлечь? Что бы ещё увидеть интересного? Когда впереди долгий летний день, можно наведаться сюда, где почти наверняка никого не встретишь, ничего не услышишь, кроме пенья птиц, стрекота кузнечиков в сухой траве, шума листвы, похожего на убаюкивающий шум моря и шума самого моря.

Но что там, на мысе, на «моём» месте, делать сейчас, когда море ворчит глухо и зло, и никто не рискнёт ступить в его ледяные волны?

Человек сидел рядом со мной, наклонив голову. Я отметила хорошо сшитое пальто из дорогого чёрного материала, мягкую шляпу. Перчатки – черт побери! – перчатки. Актёр погорелого театра, выходец из 30-х годов прошлого века. Но когда он посмотрел на меня – это был серьёзный, немного ироничный взгляд. Он не видел в такой прогулке и в такой одежде ничего странного. Он недоумевал – почему я не хочу идти? Ему это было просто – словно щелкнуть по клавише компьютера и перенестись в другое место.

Я снова достала фляжку с коньяком, отвинтила пробку, она же рюмка, налила полную и выпила в несколько глотков.

— Ну, пойдёмте, — сказала я

Наши шаги по набережной звучали – казалось мне – не просто громко – этот звук разносился по воздуху. Набережная была пустынной, безжизненной в это время года, и в этот час. Мне невольно вспомнился театр, опустевший после ухода зрителей. Гостиницы, кафе – всё это были декорации, нужные во время «спектакля» - летом.

Но набережная осталась позади, а впереди была дорога, совсем тёмная, идущая вдоль гор.

— Вы всю жизнь тут живёте? – после продолжительного молчания спросил гость.

— Да, – я задумалась, припоминая. Уезжала, конечно. И по делам, и когда нападала тяга путешествовать – иногда, как взбалмошная птица рвалась куда-то, казалось, что без путешествий на одном месте жить – это впустую твой век проходит.

— А чем вы занимаетесь? – был следующий вопрос.

Хорошо, что не добавил «по жизни». Говорят, что только филологи в этом отношении нервные. Но за какую-нибудь «вкусняшку» или «по жизни» мне тоже хочется убить.

— Пишу статьи на заказ. Сегодня о тиграх, завтра – о лечении кашля, послезавтра – о пятизвёздочных отелях где-нибудь на Самуи. Заказывают через интернет. Мне же надо себя кормить. А осенью, когда все разъедутся…может быть, и я отправлюсь бродить.

Этот способ путешествий я открыла несколько лет назад, когда поняла, что денег на дальние странствия нет, и не будет. Я исходила наш край вдоль и поперёк – то держась берега моря, то углубляясь в горы. От посёлка к посёлку, от города к селу. Осенью, когда постояльцев было немного, частники охотно пускали квартирантку даже на одну ночь. Я навещала любимые места и открывала для себя новые. Вставала на рассвете и шла, пока были силы. А потом засиживалась до глубокой ночи под звёздным небом, разговаривая с новыми знакомыми, которых подарила дорога.

Гость покивал и продолжал шагать, глядя перед собой. Чувство, что мы идём по опустевшей сцене, прошло. Теперь вокруг была только ночь, и всё сделалось нереально, как во сне.

Я думала, что какой-нибудь сторож да остался на турбазе, и нас обязательно окликнут. Но я ошиблась…отчасти. В домике у входа горел огонь. Я сделала знак спутнику, и мы постарались идти как можно тише.. Но когда мы уже почти скрылись за поворотом – а там до тропинки, ведущей на мыс – рукой подать, сторож всё-таки вышел на крыльцо.

— Женщина, эй! Куда собралась?

Я повернулась и беспомощно развела руками. Почему только я? Что ж, он только ко мне придрался-то? Мужская солидарность?

— Гуляю вот… нельзя разве?

— Куда ж это ты гулять намылилась? – решил уточнить он, заметив, что мы заворачиваем на дорожку, ведущую к лесу, — Там никого нет, случится с тобой чего, с кого спросят?

— Я лунатик, – сухо сказала я, — У меня есть справка. В скорой и в психушке меня хорошо знают, так что вы не будете в ответе.

Он потянул носом:

— Судя по запаху, тебя и нарколог хорошо знает.

Я повернулась к своему спутнику и пожала плечами:

— Видите, что приходится выслушивать? А я всего-то лечусь коньяком от гриппа.

— Ну, ты, тётка, и набралась…., — охранник махнул рукой и отстал.

Я думала, что здесь, на этой дороге, ведущей сквозь лес, будет совсем темно – хоть ощупью иди. Но удивительным образом я продолжала всё видеть – и силуэты деревьев, и вот уже – мост.

— А почему вы любите сюда приходить? – спросил мой спутник.

Ну, как ему объяснить? Вот попробуйте, например, человеку, который далёк от литературы и никогда не сочинил рассказа даже на одну страничку, объяснить – почему хочется сочинять не летом, а в феврале или марте. Когда бурлит кровь от дерзости и тревоги пробуждающегося мира… Я могла бы объяснить ему, что только здесь чувствую связь времён. И значит – ощущаю себя на своём месте.

— Сейчас увидите, — сказала я.

Снегу тут, на вершине, было всего ничего. Неожиданно для гостя я свернула направо. Он двинулся за мной. Я вывела его к крепостной стене, села на один из камней, и жестом предложила ему сесть на другой. И указала на панораму, открывшуюся перед нами. Море, небо и луна тут не украшали пейзаж, они были хозяевами, а мы – у них в гостях. И лунная дорожка бежала как раз над бездной.

— Хорошо-о, — выдохнул он.

Мы – помолчали. Я – наслаждаясь возвращением в то место, которое считала подлинным своим домом. Он молчал по-другому, словно на что-то решаясь.

— Если вы хотите путешествовать, — сказал он, — Побродить по округе… Идите сейчас. Этому миру – вашему миру – осталось жить две недели.

— Да? – я даже не особенно вдумывалась сейчас в то, что он сказал, — У вас было видение? Вам явился архангел Гавриил и сказал (я перешла на загробный голос): «Этому миру жить четырнадцать дней?» Или предпочитаете фильм «Звонок» и змеиное шипение из телефонной трубки: «Оссталоссь…. – скока там? – дней».

— Мне не нужны архангелы. Это написано во всех наших учебниках.

Глаза у него были светлые-светлые. Мне даже захотелось потрогать его спину – нет ли там крыльев? Может, он сам… оттуда?

Я никогда ни во что особенно не верила. Ни в ад, ни в рай. Запросила когда-то в интернете картинку райского сада, и тоскливо разглядывала идиллические домики, окружённые цветущим садом. Вот не хватало у людей воображения – представить рай иначе.

Я верила в тонкий мир, откуда приходили сны и предчувствия.

Во всём, что связано с наукой, я была – полный лопух. Он произнёс несколько терминов – мама дорогая, они были такие труднопроизносимые, как он их выговорил-то?! Потом внимательно посмотрел на меня и одумался.

— Хорошо. Попробуем по-другому. Представьте себе: параллельно натянуто множество нитей. Ваш мир находится на одной из них, мой — расположился на другой нити. Все просто. Я живу на той же Земле, но на другой параллели.

— Где-то там далеко-далеко впереди, да? Мы для вас отсталые, вроде динозавров?

— Ну-у…Что ж вы так неуважительно о себе выражаться изволите? Хотя… Можно сказать и так. Если у нас, на нашем уровне развития, есть уже и туризм между параллелями – это же далеко от вас, да? Туризм этот дорогое удовольствие, конечно. Но оно того стоит. Вот сейчас есть шанс посмотреть – обрывается такая параллель! Мы же там, у себя, знаем и про ваш Древний Рим, и про Моцарта, и про Пушкина…

— А у вас их не было, я понимаю?

— Да, у нас – другая история, и герои другие. Но не в этом дело. Мы знаем, мы это изучали в школе, что первого марта, по чистой случайности у вас начнётся ядерная война, которая сотрёт вашу параллель с лица земли. И больше никто, ни один человек из нас не сможет побывать тут. Это будет просто опасно для жизни – отправить кого-нибудь на такое пепелище.

А пока… да… мы туристы. Сейчас нас тут много. Нам нельзя влиять не события, предупреждать людей из обречённой параллели. Но это и невозможно сделать, потому что почти никто нас не видит. Это исключительный случай, когда человек способен видеть нас. Ну, всё равно как обладать даром видеть души умерших или своих ангелов-хранителей, данных верой. Так что мы здесь… ненадолго, — гость подыскивал слова.

Неведомо откуда взялась меж его губ сухая травинка, он её пережёвывал.

А теперь представьте, когда вам спокойно говорят, что вы умрёте через две недели. И не только вы, но и все, кого вы любите. И не только они, но и весь мир, который обязательно должен был остаться после вас. Не станет и его. Этой птицы, что сейчас поёт, этой собаки, что спит сейчас под навесом рынка. Не будет ни-че-го.

— И никак невозможно спастись? – спросила я одними губами. – И вы никого не можете взять, увезти с собой?

Он посмотрел на меня снова. У него были тонкие длинные брови, очень выразительные. Он приподнял бровь.

= Нет, мы только пассажиры, и у каждого именной билет – по маршруту туда и обратно…

Он помедлил:

— Но если вы… сами знаете какой-то портал… Не исключено, что вас и пропустят… в такой-то момент! Только туда тоже надо шагать решительно и бесповоротно. И тоже наугад. Как в смерть. Вы же не знаете, что там.

— А как вернётесь вы? – спросила я.

У него была чуть заметная улыбка – жалеющая? Он пытался – утешить?

— Мне это просто. Прийти в условное место – и всё. А вам…что ж бояться? Мгновенная вспышка, и – небытиё. Вы исчезнете – все вместе. Не придётся оплакивать друг друга. Не придётся страдать, выживая.

— Да?! Но кто дал им право? Кто дал право этим уродам губить это всё? – я едва не кричала, поводя рукой вокруг себя.

Он пожал плечами:

— Ну, вы же, наверное, замечали, как ваши правители распоясывались? Исподволь, потихоньку. Сначала они убивали немногих. Затевали войнушки то там, то здесь. Вооружались до зубов: «во имя мира», «для равновесия сил», «чтобы дать отпор». И так далее, и тому подобное. На их риторику уже перестали обращать внимание. Учёные придумали новую ядерную ракету? Ну и ладно. Много ракет? Да какая разница – одна боеголовка или десять? Или сто? Или тысяча? Вы прощали своим правителям то, чего нельзя было прощать.

А они…Спичку держали над сухостоем, приготовленным для костра. Спичка горела, пока не обожгла пальцы. И вот её уронили…. То есть – скоро уронят.

— Нет, но они взяли на себя право перечеркнуть все! Всю нашу историю, всё прошлое – которое им не принадлежит, всё наше будущее, все мечты… Жизни — не только людские, но всех живых существ, По какому праву?

— По праву колоссов на глиняных ногах. Вам не сможет послужить утешением то, что я сейчас скажу, но… Мы, конечно, не сможем увезти с собой что-то из этой параллели. Но мы запомним то, что увидим. И в нашей памяти это сохранится, не исчезнет окончательно.

Он взял меня за руку. Я сама бы сейчас рукой шевельнуть не смогла – такой она была безжизненной и холодной.

— Я рад, что вы смогли меня увидеть. Что вам был дан этот дар…перед концом. Что мы с вами пришли сюда. Что я вам всё-таки рассказал о том, что произойдёт. Может быть, вы успеете сделать то, что хотели давно. Это важно, даже сейчас важно. Ведь в природе есть существа, которые живут очень короткий срок. Ну… те же бабочки-однодневки. Если вы осуществите задуманное…Вы уйдёте как те создания, которые живут всего-ничего, но завершают свой век без сожаления. Без сожаления…

И ещё. Вы сейчас многое увидите…. Не удивляйтесь, и верьте себе. Это не будут галлюцинации. Вы не сошли с ума. Просто, по какому-то высшему решению, вам сейчас можно видеть больше, чем прочим.

…Мы шли назад. Может быть, он и был призраком. Нематериальным. Но шла я сейчас лишь потому, что крепко опиралась на его руку.

Отчего, в какой миг я окончательно поверила ему? Может быть тогда, когда, прощаясь со мной на набережной, он коснулся рукой шляпы, и пошёл прочь, исчезая на глазах. Растворяясь. Словно входил в коридор, который я видеть не могу.

Но перед тем, как уйти, он сказал:

— Мы ещё успеем увидеться с вами.