Читать онлайн
"ПИСЬМА К МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ"

Письма к Марине Цветаевой

К 120-летию со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой ЕЛЕНА ЛАВРОВА ПИСЬМА К МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ Том I Горловка 2012 ББК С ISBN © Издательство «Коллегия», 2012 «Я питаю отвращение к иллюзиям; вот почему я принимаю мир таким, каков он есть». Наполеон ПИСЬМО I. Елена приветствует Марину! Ты любила писать письма. Нынче письма не в моде. В наше время есть электронная почта, сотовые телефоны – можно послать сообщение. Нынче люди писать не любят. Сообщают информацию – и довольствуются этим. А что касается размышлений, чувствований, эмоций – всё это не в моде. Может, люди говорить стали больше? Не заметила. Сегодня люди живут в темпе presto. А мы будем общаться с тобой по-старинке, в темпе largo. Мы ведь никуда не спешим, не правда ли? Я люблю читать твои письма. Каждое твоё письмо, кому бы оно ни было адресовано, полно интересных мыслей. Я считаю твои письма маленькими философскими трактатами, и считаю тебя выдающимся мыслителем. Это не лесть, это именно то, что я на самом деле, думаю и чувствую. То же я думаю и о твоих дневниках. Для меня они – драгоценный кладезь мыслей. Сколько раз я их читала! Сколько раз буду перечитывать! Нас разделяет с тобой время и пространство, но что такое время и пространство? Условные понятия. Тебе, имеющему быть рождённым, Столетие спустя, как отдышу, Из самых недр, как на смерть осуждённый, Своей рукой – пишу: Не столетие, спустя, а четыре года спустя уже всё случилось, что ты предсказывала. Что, сто лет! Марина, каждый год родятся люди, которым предстоит полюбить тебя и твоё творчество. И, наверное, столетие спустя, в 2041 году, родится человек. И этот человек, войдя в сознательный возраст, полюбит тебя так же, как люблю тебя я. Неважно, кто это будет, Марина, юноша или девушка, но, скорее всего, это будет девушка. Она непременно будет умна и образованна, прелестна и, как нынче выражается молодёжь, безбашенна, что попросту означает, что в ней будет та самая сумасшедшинка, что была в тебе, и что есть во мне. Так вот, последняя строфа твоего стихотворения отвергает существование небытия, а, по существу, времени и пространства: Сказать? – Скажу! Небытие – условность. Ты мне сейчас – страстнейший из гостей, И ты откажешь перлу всех любовниц Во имя той – костей. Сказано нагло и великолепно! Друг, не ищи меня! Другая мода! Меня не помнят даже старики. Ртом не достать! – Через летейски воды Протягиваю два руки. Мода, Марина, сменилась много раз со времени твоего ухода, но какое отношение к моде имеет поэзия? Может быть, бывает мода на чью-то поэзию, я не знаю. Но это не среди умных, образованных и по-настоящему культурных людей. Мода на поэзию, это для – толпы. Куда дунет ветер, туда и поворачиваются их головы. А дует, как ты понимаешь, не ветер свободы, веющий, где хочет, а ветер, искусственный, направляемый чей-то заинтересованной рукой. А старики, которые тебя помнили, действительно, почти все повымерли. В этом стихотворении меня удручает предпоследняя строфа: Кто бескорыстней был?! – Нет, я корыстна! Раз не убьёшь, корысти нет скрывать, Что я у всех выпрашивала письма, Чтоб ночью целовать. Ночью, Марина, не письма надо было целовать! Не письма! Вырвавшаяся на волю, строфа о многом мне говорит. Да и всё стихотворение о многом говорит. – О чём? О том, в чём ты позже призналась Анне Тесковой в письме, что тебя так мало любили, тебя так вяло любили. И вот – мечты о страстнейшей любви в стихотворении – о любви через сто лет после твоей смерти, о любви, как бы ты ни простирала руки через летейски воды, неразделённой. Я люблю тебя, но – где ты? Доносится ли до тебя мой голос? Эта любовь и необходимость общения с тобой доводят меня до такой тоски, что … Нет, ничего! Эти письма к тебе, попытка общения с тобой. Я знаю, что ты не ответишь. И что из того?! Мне довольно и того, что ты меня выслушаешь. «Во имя той – костей». Что мне, Марина, твои кости! Они лежат где-то там, на городском кладбище Елабуги, и сегодня никто не знает, где они зарыты, в какой могиле. Что мне твои кости, Марина! Я отдаю это тому, что родится через сто лет после твоей смерти. Мне нужны не кости. Мне нужна твоя живая, взволнованная, чуткая душа и твой несгибаемый дух. Они – в твоих стихах и в твоей прозе. Твой дух и твоя душа навечно отпечатались в них. Да, я люблю твоё творчество. Но мне невыносима мысль, что это – только печать. Как бы мне хотелось живого и непосредственного общения с тобой! Ты для меня – камертон мира, в котором я живу. Я говорю не об окружающем меня мире. Я говорю о моём внутреннем мире. Если есть иной мир, о котором ты так много говорила, то ты знаешь, кто я. Возможно, ты оттуда видишь меня, как и других, кого ты хочешь видеть. Помнишь, ты писала об умершем Рильке в «Новогоднем»? Ты писала, что оттуда он видит тебя, как если бы ты находилась на сцене, а он сидит в верхнем ярусе ложи. Хороший образ! Но есть ли этот иной мир, о котором ты говорила, что сбудешься там по образу своей души? Ты говорила о существовании иного мира с такой уверенностью, которой только остаётся позавидовать. Итак, сделаем допущение, что иной мир, откуда нет возврата, существует. Где-то там ты продолжаешь своё существование. И, разумеется, если ты существуешь, то, я уверена, живёшь полнокровной и полноценной жизнью, продолжая любить и творить. И, конечно, ты ничего не знаешь обо мне. Сначала внешние данные. Мой рост 162 сантиметра. Сложение нормальное. Волосы были светлые и вились. С тридцати лет начала стремительно седеть. Волосы не крашу. Лицо северно-европейского типа, с правильными чертами. Губы неожиданно по-южному полные и чувственные. Глаза тёмно-серые миндалевидной формы. Образование высшее филологическое. Имею учёную степень и учёное звание, но всё это не делает меня «синим чулком». Разведена. Была инициатором развода. Дети есть. Люблю философию, классическую музыку, классическую и современную литературу, кино, живопись, архитектуру, природу. Люблю плавать в море, ездить на велосипеде, играть в бадминтон и настольный теннис, стрелять в тире, и кататься верхом на лошадях. Характер волевой. Черты характера, которые тщательно скрываю от посторонних – крайняя уязвимость, а также страстная нежность к тем, кого люблю. Недостатки характера: желание казаться проще, чем я есть на самом деле. Политические убеждения: либерал. Главный закон, который я признаю «Всеобщая декларация прав человека». Религиозные убеждения: оных не имею. Дурные привычки: постепенно избавляюсь от каждой из них. Недавно избавилась от курения. В моих жилах течёт смесь русско-польско-германской крови. Русской больше, чем польской и германской вместе взятых. Вот, в основных чертах. Остальное про меня ты узнаешь из этих писем. Мне очень повезло с родителями. Главной ценностью в жизни они тоже считали рост, и вложили в меня жажду познания, любознательность, любовь к природе, трудолюбие и трезвое отношение к действительности. Мой официальный прадед – дворянин Лавр Лаврович Лавров, генерал-майор артиллерии при Николае I. После смерти Императора он вышел в отставку, овдовел и тихо жил в своём поместье, где-то в Тверской губернии, наслаждаясь покоем, но судьба уготовила ему в конце шестидесятых кое-что, чего он никак не ожидал. Не знаю, как всё там на самом деле происходило, но внезапно он покинул поместье, приехал в Петербург, где неожиданно для всех знакомых женился на шестнадцатилетней девочке. Разница в возрасте была большой, но в те времена на это внимания не обращали. Откуда взялась шестнадцатилетняя девочка? Я передам всё, что знаю, слово в слово, как рассказывал мне мой отец. Она была дочерью генерала явившегося из Германии для того, чтобы служить России и Александру II. Генерал был приглашён с супругой и дочерью в Зимний дворец на бал. Юность и свежесть дочери генерала обратили на себя внимание Императора. Он пригласил девочку на танец. Германка блистала выдающейся красотой: блондинка с правильными чертами лица, с тёмно-серыми глазами. После бала она очень скоро, но ненадолго стала фрейлиной Императрицы. А через два месяца срочно понадобилось выдать девочку замуж. Догадываешься, почему? Тут-то и был призван вдовец, генерал-майор артиллерии в отставке Лавров Лавр Лаврович, человек немолодой и достойнейший. И девочку срочно выдали за него замуж. Почему выбор пал на немолодого генерала артиллерии, я не знаю. Когда родился мой дед Константин Лаврович Лавров, то он с пелёнок оказался обладателем огромного многомиллионного состояния. Он, и без этого не был бы беден, но многомиллионного состояния у Лавра Лавровича, генерал-майора в отставке всё-таки не было. Итак, мой дед с пелёнок стал более чем богат. Для того времени он был фантастически богат. В моей семье была тайна, в которую меня по малолетству не посвящали. Но были красноречивые эпизоды. Так, однажды вечером мой отец, слегка выпив, и потеряв контроль над собой, засучил рукав рубашки, и возбуждённо говорил моей матери: В моих жилах течёт голубая кровь, а они предлагают мне вступить в их паршивую партию! Мать испуганно указала ему глазами на меня, сидящую за книгой в углу комнаты. Мне было десять лет, и я уже знала, что значит, голубая кровь. Были и ещё намёки. Однажды брат, работавший в другом городе, прислал свою фотографию. Ему было двадцать пять лет, он отпустил усы и бороду. Держа в руках фотографию моего брата, отец подозвал меня и указал на фотографию деда, висящую над его кроватью. Отец спросил: Похож внук на деда? Внук был чрезвычайно похож на деда. Те же правильные черты лица. Те же чёткие дуги тёмных бровей. Те же тёмно-серые глаза. У деда тоже были отпущены золотистые, как у брата, борода и усы. Отец усмехнулся и вынул из палисандрового шкафчика, висящего у изголовья кровати, фотографию Императора Николая II и положил рядом фотографии сына и Царя: Смотри! – торжественно сказал он. Я посмотрела и ахнула. С трёх фотографий смотрело одно и то же лицо. Сходство было поразительным. Я вопросительно смотрела на отца. Довольный произведённым на меня эффектом, он спрятал в шкафчик фотографию Царя, по-видимому, вырезанную из какого-то дореволюционного журнала. Никаких вопросов! – строго сказал отец, развернулся на каблуках и вышел из спальни. Я последовала за ним, весьма озадаченная всем, что увидела. И был ещё один намёк. Моя мать, как-то рассердившись на меня за какой-то проступок, сказала, гневно глядя мне в глаза: В нашей семье так себя вести нельзя. В нашей семье есть тайна, которую я тебе не открою, потому что ты ведёшь себя недостойно. До тех пор, пока ты не будешь вести себя, как надо, я не раскрою тебе семейной тайны. Я мысленно усмехнулась. Мне было тринадцать лет, и я давно уже догадалась. Но моя мать не знала, что я давно догадалась. Дети бывают проницательней, чем о них думают взрослые. Мне очень повезло с родителями. Они тщательно заботились о моём образовании. Когда мне исполнилось пять лет, отец отдал меня в руки настоящей немки Фанни Александровне обучать меня и брата немецкому языку. Отец полагал, что его дети должны знать не только русский язык, но и язык своей прабабушки. Фанни Александровна Баумейстер была гувернанткой отца, тоже обучавшая его немецкому языку. После революции она всё порывалась уехать на родину, но так и не уехала, потому что в Германии её никто не ждал. Она работала в советской школе, преподавая немецкий язык. На русском языке она говорила примерно так: Ой, Лёленька, смотри, птичка села на сучку. Лёленька, смотри, смотри, сколько воронок летает! О директоре школы, где она преподавала, Фанни Александровна отзывалась так: О, если бы я могла, я бы его кровнохлядно убила! Потом была приглашена учительница английского языка. Я её что-то плохо помню. Наверное, она была – никакая. Потом меня отдали в музыкальную школу по классу фортепиано. Потом меня отвели в балетную студию. Там мне очень не понравилось. Надо было неестественно выворачивать ступни ног. Я отказалась ходить в балетную студию. В девять лет меня отдали в секцию лёгкой атлетики: я быстро бегала и высоко прыгала. Со спортом тоже ничего и не вышло. У меня обнаружили высокую степень близорукости. Какая балерина или спортсменка в очках! Спорт тоже пришлось оставить. Но я об этом ничуть не жалела. У меня появилось больше времени для чтения – запойного! Я читала за завтраком, за обедом, но только не за ужином, потому что ужинали мы всей семьёй, за столом были интересные разговоры. Мой строгий отец не потерпел бы меня с книгой за столом. Я читала в постели, иногда под одеялом с фонариком, пока меня не застукали за этим занятием, портящим и без того плохое зрение. Я читала, пардон, в туалете, так что в дверь начинал кто-нибудь из домочадцев барабанить, требуя освободить место. Что я читала? О, мне было что читать! В библиотеке моего отца были собраны около трёх тысяч томов классики, русской и зарубежной. И отец постоянно подписывался на собрания сочинений русских и зарубежных классиков. Я никогда не читала детскую литературу. Разве только сказки: русские и норвежские (дореволюционного издания), германские и французские. Потом пошла эллинская мифология, которой я упивалась. А потом, как-то сразу, пошла литература для взрослых: Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Алексей Толстой, Лев Толстой, Чехов, Куприн, Станюкович, По, Мопассан, Лондон, и так далее, и так далее. Единственно, кого мне отец не давал – Достоевского. Сказал: это тебе рано. Но, как выяснилось, были и другие запрещённые книги. В запирающемся ящике комода отец хранил Апулея и Боккаччо (с иллюстрациями). Однажды отец забыл запереть ящик, а мой пятнадцатилетний брат это обнаружил, о чём незамедлительно сообщил мне. Мы вместе заглянули в ящик, и обнаружили там несколько книг. Пока я разглядывала иллюстрации к «Декамерону», брат с не меньшим любопытством разглядывал иллюстрации к Апулею. Потом спохватился, и посмотрел, что это я разглядываю. Увидев, выхватил «Декамерона» у меня из рук. Поздно! Я уже многое высмотрела. Брат показал мне кулак, и сказал, чтобы я молчала о том, что произошло. Впрочем, отец ничего не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Нам не попало. Читать я начала, как и ты, с четырёх лет. В сороковые-пятидесятые ничего, кроме кино, театра и радио, не было. Это сейчас есть театр, кино, радио, телевидение, интернет. Интернет может заменить всё вышеперечисленное. Безграничные возможности. Так вот, мои родители, когда вновь соединились после войны, а точнее – после войн, ибо мой отец побывал на трёх войнах, установили традицию: читать вечерами вслух, а также слушать, кажется, по пятницам передачу по радио – Театр у микрофона. Кстати, замечательная была передача. Лучшие актёры и актрисы Москвы исполняли роли в классических и современных постановках. Правда, современные советские пьесы отец, мягко говоря, недолюбливал, и если давали такую пьесу, радио выключалось, и появлялась книга. Читал вслух, как правило, отец. Пока он читал, мать шила нижнее бельё для всех членов семьи, бабушка вязала из шерсти варежки и носки, брат мастерил модели самолётов, а я играла на диване с кошкой и её котятами. Что я понимала в свои годы? Я понимала, что каждый вечер отец читает очень толстую книгу, которую я не могу поднять, и эту книгу написал Лев Толстой и называется она «Война и мир». «Война и мир» длилась всю зиму. А потом пошёл Пушкин, Гончаров, Лермонтов, и так далее. Я прислушивалась и запоминала имена и отдельные эпизоды. Целое от меня ускользало. Отец не просто читал. Он не забывал, что чтение слушают дети. Иногда он останавливался, объяснял брату значение отдельных слов. Самое интересное начиналось тогда, когда отец заканчивал читать очередную главу. Начиналось обсуждение прочитанной части романа. Бабушка, отец и мать иногда и спорили. Отец читал вслух также произведения, которые брат должен был изучать по школьной программе. Так я слушала «Руслана и Людмилу». От брата требовалось выучить наизусть отрывок, который начинался строкой: Померкла степь. Тропою тёмной Задумчив едет наш Руслан. Помнишь, это место, где Руслан встречается на поле боя с головой великана. Мой брат повторял строку за строкой, но никак не мог запомнить текст. Мой брат дружил с математикой и физикой, но не дружил с литературой и историей. И через полчаса я, игравшая с котятами неподалёку, повторила этот текст, слово в слово. У меня оказалась превосходная память, на которую я до сих пор не жалуюсь. В библиотеке моих родителей были редкие книги на английском, французском и немецком языках, изданные в середине XVIII – начале XIX века: Свифт и братья Гримм, Гофман и Вольтер, Байрон и Руссо. Тяжёлые тома в кожаных переплётах с золотым тиснением и золотым обрезом. Книги были великолепны! Теперь таких не издают. Я вырастала среди редкостных вещей, место которым было в музее. Все они принадлежали моим предкам, а потом достались отцу. Первым назову беккеровский кабинетный рояль, которому было больше ста лет. Но он хорошо сохранился. Отец регулярно приглашал настройщика. Звук рояля был изумительным. Позже мне приходилось играть на пианино советского производства, и это было мучением для моего слуха, привыкшего к звучанию беккеровского рояля. Отцова скрипка. Она лежала в стареньком футляре на крышке рояля, и отец запрещал нам с братом к ней прикасаться. Но раз или два в неделю отец вынимал инструмент из футляра. Он должен был звучать. Отец учился игре на скрипке у композитора Ланэ Генриха Эмильевича и мечтал стать скрипачом. Но, увы! Мечте его сбыться не было суждено. Отец иногда разрешал мне подержать скрипку. Сам он при этом бережно поддерживал её снизу на тот случай, если я уроню. Но я никогда не роняла. Скрипка была удивительно красивой. Верхняя дека была матовой и однотонной. А нижняя ярко блестела, и выглядела как полосатая шкура тигра. Отец говорил, что верхнюю деку кто-то испортил ещё в Италии, покрыв её плохим лаком. Отец поворачивал скрипку так, чтобы я могла заглянуть в эфы. На дне скрипки, в таинственной полумгле её чрева было написано латинскими буквами: Antonio Stradivari. 1718. И стоял какой-то странный значок над фамилией мастера, похожий на царскую корону. Отец говорил, что это личное клеймо мастера Антонио Страдивари. Отец и я любовались скрипкой. Она была великолепна! Хрупкая, с тонкой талией, золотистая, как чудный южный плод, неизвестно как попавший в наш заснеженный сибирский город. Поиграв, отец бережно заворачивал её в кусок синего старого шелка и укладывал на дно футляра. Отец говорил, что в каком-то московском музее ему предлагали бешеные деньги за скрипку, но отец отказывался её продать, потому что она была семейной реликвией. Эту скрипку Лавр Лаврович Лавров купил в Италии, когда вместе с моей прабабушкой совершал свадебное путешествие по Европе. От отца я маленькой девочкой узнала имена великих создателей скрипок: Страдивари, Амати, Гварнери, а также исполнителей: Корелли, Тартини, Локателли, Паганини, Венявский, Сарасате. Отец не только рассказывал мне о великих скрипачах, но и наигрывал кусочки из их сочинений. Напольные швейцарские часы, если мне не изменяет память фирмы Иоганна Генри Мозера. Деревянный тёмного дерева корпус часов был выше не только моего отца, но и дяди Игоря, брата моего отца, который был ростом два метра. За стеклянной дверцей качался тяжёлый маятник. Мне всегда хотелось открыть дверцу и сунуть внутрь руку, чтобы остановить маятник. Но дверца была на замке. Палисандрового дерева настенный шкафчик. Он висел над кроватью родителей в спальне. Резной, изящный, необычайно красивый, с несколькими отделениями. Впоследствии я нашла фотографию точно такого же шкафчика в Большой Советской Энциклопедии. Это была, как оказывается, музейный артефакт. Мраморный бюст Артемиды стоял на шкафу в спальне родителей. В детстве я принимала этот бюст за скульптурный портрет матери. Сходство было изумительное. Швейная машинка с ножным приводом на столике с чугунными ножками – Зингер. Она отлично шила, несмотря на почтенный возраст. Две японские лакированные шкатулки с потайными ящичками, в которых отец держал дореволюционные фотографии, открытки времён I Мировой войны и календари с фотографиями последнего Государя и Царской Семьи. Полочки от лакированной японской этажерки, развалившейся от времени. На полочках были нарисованы пейзажи в буддистском стиле. Эти полочки висели на стенах нашей квартиры, как картины. Буфет из дуба, высоченный, украшенный резьбой, изображавшей японские языческие божества, стоял на кухне. Одно такое божество, снятое с дверцы этого шкафа, висит у меня сейчас перед носом на доске, закрывающей от кошек монитор стационарного компьютера. Этой деревянной скульптуре не меньше ста пятидесяти лет, если не больше. Дубовые стулья, обитые кожей. Кожа была прибита медными гвоздиками с широкими шляпками. На ножки стульев были надеты медные башмачки. Старый венский диванчик, с гнутой спинкой и подлокотниками, на котором я до семи лет спала. Но в восемь лет он стал мне мал и ступни ног вылезли за пределы диванчика и повисли в воздухе над полом. Меня переселили на большой диван. И всяческая мелочь: плоские золотые часы отца – Брегет червонного золота отцовы запонки. Столовое серебро, серебряные чарки с гравировкой, вазы из мельхиора c хрустальным дном, старинная фарфоровая посуда. Страусиные перья, украшавшие дореволюционные шляпы бабушки, манто на кенгуровом меху, котиковое манто, дореволюционные зонтики с перламутровыми ручками и много других дореволюционных мелочей лежало в древнем дубовом сундуке, окованном медными накладками. И однажды мать показала мне единственное украшение, подаренное ей в день свадьбы свекровью. Оно хранилось в потайном ящичке одной из японских шкатулок. Это украшение уцелело в дни войны. Мать голодала, но не продала его, как другие драгоценности. Это был золотой кулон с жемчужиной. Ни до, ни после – даже в музеях я никогда не видела подобного женского украшения. Это была огромная розоватая жемчужина неописуемой красоты. Она была немного неправильной формы. Мать сказала, что этот кулон когда-нибудь достанется мне. Всё досталось моему брату, который считал, что он должен быть единственным наследником семейных сокровищ, потому что он мужчина и носитель фамилии. А я – носитель, чьей фамилии? У меня была та же фамилия, что и у брата. Я не спорила с братом. Было бы низостью спорить из-за наследства, не правда ли? Я это презрела. Я с лёгкостью расстаюсь с материальными ценностями, что бы это ни было. Ты, которая всё потеряла, меня понимаешь. А беккеровский рояль мой брат продал, хотя он должен был достаться мне, как и кулон. Рояля мне, говоря по чести, жаль. Это был, как и книги, мой дружок детства. Хотя, с другой стороны, что бы я делала с роялем, достанься он мне, переезжая из республики в республику, из города в город, с одной съёмной квартиры – на другую? На верёвочке за собою таскала, что ли? Бог с ним, с роялем! Когда я вспоминаю все эти старинные и добротные вещи, я с горечью смотрю на вещи, которые меня окружают сегодня, например, мебель из ДСП или МДФ. И если ты думаешь, что я знаю, как это расшифровать, то ты ошибаешься. Знаю только, что нынешнюю мебель делают из прессованных не то стружек, не то опилок, соединённых, надо полагать, клеем. Сверху вся эта хрень покрывается шпоном под натуральное дерево. Когда я вспоминаю платяной шкаф красного дерева в спальне моих родителей, моё сердце обливается кровью – красавец! Я старательно изгоняю из моего быта пластик. Если недоступно натуральное дерево, то пусть будет в доме, хотя бы натуральное стекло и натуральный металл. И, наконец, ещё одна редкостная вещь – вышитый шерстяными нитками ковёр. Он тоже был дружком моего детства и юности. Ковёр занимал всю стену; к ней был придвинут огромный диван, на котором я спала. Размер ковра был примерно 3 х 4 метра. Больших трудов стоило отцу вешать его на стену после очередного ремонта квартиры. Этот ковёр мой дед Константин Лаврович Лавров тоже привёз из Италии, как и скрипку Страдивари. Он купил этот вышитый ковёр в католическом женском монастыре славного города Милана. Я представляю монахинь, молодых и старых, вышивающих этот огромный ковёр разноцветными шерстяными нитками. Сюжет, который они вышивали, был отнюдь не религиозным. Не был христианским. (Я подозреваю, что мой дед религиозный сюжет и не приобрёл бы). Больше того, сюжет был языческим. Больше того, он был из скандинавской мифологии. Почему итальянские католички-монахини вышили тот сюжет – не ведаю. Может быть, для разнообразия? Может быть, надоело им вышивать ангелов и серафимов? Ковёр был куплен в Италии в конце XIX века и уже тогда он был замечательно старым – никак не меньше семидесяти лет, так что, к тому времени, как я родилась, ему было уже далеко за сто. Но выглядел он молодцом. Нитки не выцвели. Ну, разве что, самую малость. Меньше повезло фиолетовой бархатной окантовке шириной сантиметров в тридцать. Окантовка поблекла. Что же было вышито? На переднем плане с корнем вырванное из земли, поваленное бурей огромное дерево. За деревом – на заднем плане густой дремучий лес. Из-под корня, из образовавшейся ямы, вышли и стоят вдоль шершавого ствола шесть гномов в красных коротеньких штанишках до колена, в красных бархатных курточках, на головах красные в белую полоску шапочки. Такие же – в красно-белую полоску – чулки. Гномы бородаты. Лохматые седые брови нависают над маленькими внимательными глазками, следящими за вами. Носы крупные, губы толстые. Гномы хорошо упитаны. Штанишки того и гляди – лопнут на толстеньких ляжках. Гном, вышедший из-под корня дерева последним, ростом самый маленький. Он смотрит не на меня, а на кого-то, кто должен появиться из ямы, и чьи глаза сверкают в темноте, а пухлая ручка ухватилась за корень. Это седьмой гном. Вот, собственно и всё. Всякий раз, ложась спать, я желала гномам спокойной ночи. Мои родители уверяли меня, что гномы охраняют мой сон. Просыпаясь утром, я открывала глаза и первыми видела гномов, освещённых утренним солнцем. Они всю ночь стояли на страже, и их глазки, утопавшие между пухлых щёчек, улыбались и подмигивали мне. Я всегда приветствовала их. Они были добрыми. Они не спали всю ночь, и теперь могут подремать, пока я пойду в школу. Мои родители уверяли меня, что видели, как гномы днём укладывались спать прямо на земле, а к моему возвращению просыпались. Я долго в это верила и, прежде чем войти в комнату после школы, тихо отворяла дверь и смотрела в приоткрывшуюся щель, не спят ли они ещё? Но они всегда были начеку, и просыпались прежде, чем я отворяла дверь. Меня всегда занимало, как выглядит тот, последний, ещё не вышедший наружу, гном, и почему он медлит? Может быть, боится? Может быть, он меньше всех? Мои родители сказали мне, что под землёй у гномов множество ходов, коридоров, помещений, пещер, в которых хранятся несметные сокровища. Как ты думаешь, какие сокровища охраняют под землёй гномы? – спросил меня отец. Книги, тотчас ответила я. Отец одобрительно хмыкнул, и оспаривать это мнение не стал. Гномы оживали во время моих бесконечных ангин (за зиму не меньше шести). Вечерами я горела, мозг был воспалён, я пристально глядела на гномов и видела, как они переходят с места на место, шепчутся, поглядывая на меня. Лица их были озабочены. Я хотела к ним в лес, под вывороченный корень, в прохладу пещер. Я начинала разговаривать с гномами. Подходила бабушка, поила меня прохладным морсом, клала прохладную руку на мой горячий лоб. Я закрывала глаза, и оказывалась под землёй, в узком земляном коридоре с шершавыми серыми стенами. Откуда-то струился серовато-голубой свет. Я брела вперёд, с трудом передвигая ноги. Коридор уходил вдаль, и ему не было конца. И я всё брела и брела, и вскрикивала от отчаяния, что он не кончается. Боковые стены начинали сближаться, грозя стиснуть меня, и дышали жаром. Снова подходила бабушка и снова поила меня морсом. Я открывала глаза и смотрела на гномов. Они махали мне ручками и звали к себе, за собой. Куда вёл подземный шершавый коридор, теперь я понимаю. Хорошо, что я так и не дошла до конца этого коридора. Если бы дошла, то некому было бы писать эти строки сегодня. До встречи, моя дорогая Марина, Елена Лаврова. ПИСЬМО II Моя дорогая, любимая Маринушка, На твоё поколение обрушилась вся жестокость века. Твоему поколению, как и последующему, ужасно не повезло то революция, то войны! Нашему поколению, появившемуся сразу после Второй мировой войны, повезло больше. Глобальных войн – не было. Мой отец старше твоей дочери Ариадны на год. Он родился в 1911 году и был третьим ребёнком в семье. Всего детей было четверо. В детстве я часто рассматривала семейные фотографии. Дедушка сидит в огромном кожаном кресле вполоборота к фотографу. Деду лет сорок. Левая рука лежит на столешнице письменного стола. Стол покрыт сукном. Папа говорил – зелёным. Стол обведён по трём сторонам деревянными бортиками – балюстрадой. Такой стол позже я видела в Хамовниках в доме-музее Льва Толстого. На дедушке сюртук. В правой руке, лежащей на подлокотнике кресла, ручка. Дед что-то писал, когда его оторвали от дела, чтобы сфотографировать. У ног деда лежит, подняв огромную благородную голову, Дэзи – датская догиня. Её размеры изумляют, хотя она лежит. Уши Дэзи стоят торчком, глаза внимательно следят за действиями фотографа. Представляю, как он нервничал, видя перед собою собаку, превосходящую размерами телёнка. Трёхлетний барчук в матросском костюмчике сидит в кожаном кресле и удивлённо смотрит круглыми глазам и в объектив. Это младший брат отца, Игорь. Пятилетний папа стоит, положив руку на спину Дэзи. Мраморный окрас. На этой фотографии собака сидит. Мальчик стоит. Головы мальчика и собаки на одном уровне. Папа рассказывал, что частенько катался верхом, как на лошади, на этой гигантской собаке. Судьба Дэзи была печальной. У неё родились щенки, а когда пришло время, их отдали новым хозяевам. Дэзи сошла с ума. Она бесновалась в своей комнате. Никто не мог войти к ней, даже мой дедушка, её любимый хозяин. Она не ела и не пила, страшно выла и бросалась на дверь, в которую вынесли её щенков. На третий день дедушка решился войти к ней. Обезумевшая Дэзи, не узнав хозяина, прыгнула на него, оскалив клыки. Её остановил выстрел из револьвера. Вооружиться посоветовал дедушке ветеринар. Дедушка мог застрелить свою собаку через стеклянный верх двери. Но он вошёл в комнату в надежде, что Дэзи узнает его и образумится. Она не узнала. Или не захотела узнать. Были у деда и другие собаки: в основном борзые. Мой отец рассказывал, что они бродили по дому из комнаты в комнату, и выпрыгивали в сад прямо из окон первого этажа. Дедушка позволял им это и не держал собак в отдельной псарне. Охотиться дед не любил. Зато любил трудиться «на благо Отечества», как он выражался. А ведь он мог вообще ничего не делать и жить в своё удовольствие. Но дед никогда не был рантье. Своё фантастическое состояние он постоянно приумножал, основывая то одно, то другое дело: строил мосты и фабрики, школы и больницы при этих фабриках для рабочих. Так, он «заболел» Дальним Востоком. Поехал в Хабаровск и где-то в тех краях основал рыбоводный завод. Нынче я в Интернете нашла упоминание о дедушке: «Основателем лососеводства на российском Дальнем Востоке стал рыбопромышленник К. Л. Лавров, построивший в 1909 году на р. Праурэ (Хабаровский край) первый рыбоводный завод». У меня сохранилась открытка, изданная до революции. Занявшись рыбоводством, дед курсировал между Петербургом, Москвой, Иркутском и Хабаровском. В Иркутске он сделал промежуточную резиденцию, чтобы останавливаться в ней с семьёй. Почему он не сделал резиденцию для семьи в Хабаровске? Ну, что такое Хабаровск в начале XX века по сравнению с Иркутском? Хабаровка стала Хабаровском и получила статус города только в 1880-м году. А Иркутск старинный сибирский город, основан как острог в 1661-м году. Иркутску присвоен статус города в 1686-м году. Чувствуешь разницу? Конечно, дед сделал резиденцию там, где было комфортно. В Иркутске были каменные дома. В нём было Дворянское собрание, банки, магазины, аптеки, отели (пока не было резиденции, дед останавливался в «Гранд Отеле»). 554Иркутск уже тогда был культурным центром Восточной Сибири. Там был Краеведческий музей, основанный в 1782 году, картинная галерея городского головы В.П. Сукачёва, гимназии, кадетская школа, духовная и учительская семинарии, институт благородных девиц, основанный в 1845 году, и много чего другого. Иркутск был процветающим купеческим городом. И он был на полпути между столицами и Хабаровском. Дед купил в Иркутске большой дом с садом, и мог путешествовать с семьёй и останавливаться на весну и лето в этом большом городе. Пока семья жила в Иркутске, дед уезжал в Хабаровск по делам. Дальше Иркутска он семью не возил. В конце осени он возвращался, и семья возвращалась в Москву или Петербург, где у деда тоже были резиденции. Помимо своих четверых детей, у деда было четверо воспитанников: два мальчика и две девочки. Мальчиков дед отдал в кадетский корпус. Орест погиб в Великую Отечественную войну. Константин (дядя Котя), как и мой отец, вернулся с войны. Жил он неподалёку от нас и часто приходил к нам в гости. Он был убеждённый холостяк. Но мой отец говорил, что дядя Котя не встретил свою любовь. Девочек, когда они подросли, дед выдал замуж. И не просто выдал, а с большим приданым, и не за кого попало. Одну за офицера артиллерии. Другую за капитана дальнего плавания. Шестилетний мальчик в бархатном костюмчике с белым кружевным воротником стоит возле огромного кожаного кресла, положив на подлокотник руку. Белокурые локоны спускаются на плечи. Мальчик похож на принца из сказки. В кресле сидит молодая тётя Соня, гувернантка папы, обучавшая его математике и французскому языку. О тёте Соне расскажу отдельно. Она того заслуживает. Потом наступил 1917 год. Фотографий долго не было. Было не до фотографий. Революция застигла семью в Иркутске. Дедушка даже и не думал эмигрировать, надеясь, что большевики это ненадолго, и всё вернётся на круги своя. А в начале 1918 года дед потерял всё своё состояние. Он, как и все, кто имел в России капитал, был ограблен большевиками. Большевики оказались надолго. Хватило на всю жизнь моего отца и моей матери, да и мне перепало достаточно. Семья прочно застряла в Иркутске, потому, что были потеряны все резиденции деда в центре. Моему отцу пришлось учиться в советской школе вместо кадетского училища или классической гимназии. Он очень любил читать, играть на скрипке и мечтал поступить в консерваторию. Желательно в Париже, или в Риме, или, на худой конец, в Берлине. Но это были несбыточные мечты. Оставались Москва или Ленинград. Дед нанимал моему отцу учителей музыки, а в семнадцать-восемнадцать лет отец оттачивал мастерство скрипичной игры у самого Ланэ. Ланэ Генрих Эмильевич композитор, скрипач, поэт. Он работал скрипачом оркестров кино, радио, филармонии, преподавал в музыкальном училище и школах Иркутска, Шелехова, играл в струнном квартете филармонии. Ланэ создано свыше 10 произведений для симфонического оркестра, Много написано хоровой музыки: кантаты, хоры а'капелла, много романсов и песен. Много инструментальных пьес. Словом, Ланэ был иркутской знаменитостью. Мой отец уважал его и всегда отзывался о нём с теплотой, несмотря даже на то, что, когда мой дядя, отец и дед были арестованы, Ланэ стал держаться с выпущенным на волю отцом несколько скованно и даже холодно. Клеймо врагов народа, носимое моими родственниками, отпугивало людей. Дедушка изо всех сил постарался дать своим детям лучшее образование в дореволюционном духе в дополнение к советской школе. Я редко встречала людей столь всесторонне и превосходно образованных, как мой отец. Помнишь, ты написала, что в сына «Русь вкачала, как насосом». Так и в меня отец вкачал историю и литературу, и много всяческой информации о России и других странах. Чего он только не знал! А какой он был рассказчик! Но чтобы ты не подумала, будто бы я идеализирую отца, скажу: в его характере были черты, которые отравляли жизнь его близким. Но об этом немного позже. Ещё одна фотография после длительного перерыва. Отец в шестнадцать лет. Пышная белокурая шевелюра. Синие глаза твёрдо глядят в объектив. Он стоит у рояля со скрипкой, прижатой подбородком к ключице. Правая рука со смычком взлетела над струнами. Отец явно позирует. Из-за его плеча выглядывает улыбающийся Ланэ. Отец окончил советскую школу, получил аттестат зрелости и отправился не в Рим, не в Париж, и не в Берлин, а в Москву – поступать в консерваторию. Какой Париж! Какой Рим! Какой, на худой конец, Берлин! Нечего делать, решила советская власть, советским мальчикам в капиталистических странах! Ни секунды не был мой отец советским мальчиком! Он всегда помнил, кто он на самом деле. И советский режим отомстил ему. В Московской консерватории у отца не приняли документы. Знаешь, что ему сказали? Ему сказали, что с его неправильным происхождением нечего соваться в советский вуз, тем более, в консерваторию, наипаче же – в Московскую консерваторию. Отец попросил, чтобы послушали, как он играет на скрипке. И ему ответили, что даже если он играет, как Паганини, ему всё равно не место среди советских студентов. Представляешь, как был душевно травмирован шестнадцатилетний юноша?! Тогда он решил подать документы в Московский университет на исторический факультет. Но и в Московском университете у него не приняли документы по той, же причине. И никуда документы не приняли, потому, что советская власть решила давать высшее образование детям крестьян и пролетариев. Она решила создавать свою советскую интеллигенцию. И куда было деваться моему отцу? Он вернулся домой и собрался получить какую-нибудь профессию. Кто-то подсказал ему, что с его «неполноценными» документами, точнее, с «неполноценной» графой о происхождении, можно будет со временем поступить в Красноярский лесотехнический институт. Там, по слухам, брали документы у таких людей, как мой отец, но при условии, что будет рабочий стаж по специальности, близкой к будущей профессии. Отец твёрдо решил получить высшее образование. Пусть даже советское высшее образование, если нельзя уехать за границу. Пусть даже техническое, хотя именно оно не влекло отца. Как туманно и таинственно объясняла мне моя мать, все члены нашей семьи (нашего клана, нашего рода-племени) непременно должны иметь высшее образование. Почему – не объясняла. Должны, и – баста! И, вернувшись, домой, мой упорный и целеустремлённый отец поступил учеником к краснодеревщику. Он овладел этим ремеслом. Он полюбил работу с деревом. Он научился владению инструментами. Позже он обучит этому и меня с братом. На краснодеревщика я, конечно, не потяну, но забить гвоздь – умею. Шесть лет подряд мой отец в начале сезона абитуриентов подавал документы в Красноярский лесотехнический институт. И на седьмой год, видя такое упорство, и такую надежду, и такую целеустремлённость, у отца приняли документы, невзирая на «неправильную» графу о происхождении. Итак, мечта отца о высшем образовании стала сбываться. Правда, не о том высшем образовании он мечтал, но скрипку он не забывал, и играть не бросал. Будучи студентом четвёртого курса, мой отец ходил на танцы в Красноярский университет, где училось много красивых девушек. Там-то, на танцах, мой отец и высмотрел мою будущую мать, студентку третьего курса биолого-химического факультета. А она пригласила его на концерт студенческой художественной самодеятельности. Посадила его в первом ряду, а сама ушла. А потом объявилась на сцене, где исполнила под скверно настроенное пианино арию Татьяны из «Евгения Онегина» (сцена письма). Мой отец, по его собственному признанию, сошёл с ума. Мало того, что его избранница была обладательницей потрясающей фигуры и изумительной красоты лица (помнишь статую Артемиды?), так она ещё была обладательницей дивного драматического сопрано. Моя будущая мать призналась в тот же вечер моему будущему отцу, что она мечтала поступить в консерваторию, но этому воспрепятствовала её мать, не желавшая отпускать от себя единственную дочь в другой город. Две родственные души нашли друг друга. Через неделю они поженились. Какое несчастное это было поколение! Получив дипломы о высшем образовании, мои будущие отец и мать, планировали быть счастливыми, поступить в аспирантуру, родить детей. Но судьбой уже всё было распланировано без их участия. Как только мой отец получил диплом о высшем образовании, его арестовали. А вместе с ним арестовали его старшего брата и их отца, моего деда. В чём была их вина? Старший брат отца был виноват в том, что при свидетелях щёлкнул по носу Сталина и спросил: Ну, как дела, вождь краснокожих? Ну, конечно, не самого Сталина щёлкнул по носу, а его гипсовый бюст, стоявший в вестибюле того учреждения, где работал старший брат отца. При этом он был уверен, что кругом – коллеги, доценты университета, и им в голову не придёт, придать политический смысл щёлчку по носу бюста товарища Сталина. Но кому-то из коллег эта «замечательно-соблазнительная» мысль в голову пришла, и на следующий день за старшим братом отца пришли. Мой дед провинился перед советской властью тем, что воспитал «контру». Но официальное обвинение прозвучало так: сокрытие от советской власти золота и драгоценностей. Советская власть посчитала, что не полностью ограбила моего деда, и решила ещё раз пошарить по его карманам. А потом добавилось обвинение в том, что мой дед германский шпион, потому, что он получил высшее образование в Берлине. Железная логика, не правда ли? То, что он учился в славном городе Берлине, когда революционеры болтались в том же городе без дела, и называлось это у них – быть в эмиграции, значения не имело. Мой отец провинился перед советской властью тем, что был младшим братом и сыном «политических преступников», и содействовал своему отцу в сокрытии золота и драгоценностей. Кроме того, началось расследование, как это детям бывшего миллионера, удалось получить высшее образование? Уж не замыслили ли они взорвать завод тяжёлого машиностроения? Все трое были виноваты перед советской властью самим фактом своего беззаконного существования на территории СССР. Всех троих допрашивали «с пристрастием». Деда и его старшего сына расстреляли. Моего будущего отца отпустили с напутствием: Всё равно на чём-нибудь попадёшься! И отец попался, но совсем не так, как предполагали его мучители. Летом 1938 года моего отца отправили воевать с японцами. Видишь, меня могло бы не быть. Меня просто не должно было быть. Но мне повезло. Не дважды или трижды, а многократно. Это судьба! Судьба меня замыслила. Сначала это были бои, у озера Хасан, а потом у реки Халхин-Гол. Русских солдат там полегло немало. Отца не убили, а только ранили. А когда подлечили, то тут же отправили воевать с финнами. Это была зима 1939-1940 года. У меня сохранилась фотография отца в эту зиму. Отец в белом полушубке. В петлицах три эмалевых «кубика» старший лейтенант. Не знаю, какого цвета кубики. Фотография чёрно-белая. На голове отца белая шапка со звездой. Звезда, догадываюсь, красная. Наверное, для того, чтобы удобнее было врагу целиться и попасть. Ничем другим не могу объяснить эту красную мишень на белой шапке во время военных действий. На плече отца висит белый маскировочный халат. Отец отлично бегал на лыжах и стрелял, потому и пригодился на финской войне. Началась Великая отечественная. Отец был переброшен в 78-ю дивизию сибирских стрелков. В середине ноября эта дивизия остановила немецкие танки на подступах к Москве. Рассказал он мне одну поразительную историю, после которой я окончательно поверила, что меня замыслила судьба. Отец ехал в кабине грузовика в расположение полка, в котором он служил. В кузове сидели солдаты. Налетели немецкие самолёты и стали охотиться на грузовичок сбрасывать бомбы. Один заход, другой заход. С третьего захода попали! Ты не поверишь! Бомба как-то так упала, что был убит водитель и все сидящие с его стороны солдаты в кузове. А отец и солдаты, сидящие в кузове с его стороны, оказались целы. Ни царапинки! Отец рассказывал, что грузовик был как бы разрезан вдоль на две половины, и одна половина оказалась разрушенной и все, сидящие с этой стороны – убиты. Разве это не судьба! Я должна была родиться! Потом отец был ранен, эвакуирован, и лежал в госпитале. Когда его подлечили, то отправили защищать восточные рубежи страны от японцев. Когда началось наступление Красной армии, таких людей, как мой отец, власти сочли за лучшее отправить на Дальний восток. Там отец был капитаном войск противохимической защиты. Он как-то рассказал мне, что японцы опрыскали ипритом кусты дикой малины в леске, а также близлежащее поле, а русские солдаты пошли в этот лесок собирать ягоды. Там их и нашли. Отец рассказал мне, как они выглядели, а потом удивлялся, что я кричу по ночам. Отец сто раз пожалел, что рассказал об этом. Надо признать, что он никогда не считался с моим возрастом; он рассказывал всё, как было. Всю правду до конца, какой бы она ни была. Он воспитывал во мне стойкость. В полку отца был комиссар, который донимал его придирками и слежкой. Этот комиссар что-то сказал отцу о его брате и отце, как-то оскорбил их память. Отец не стерпел, вспылил и вызвал комиссара на дуэль. Да, да, мой отец стрелялся на дуэли. Из табельного оружия. Самое удивительное в этой невероятной истории то, что комиссар не побежал жаловаться, не арестовал отца, а принял вызов. Они стрелялись без секундантов, в землянке, в кромешной темноте. В этой землянке было два входа с противоположных сторон. В них вошли противники и выстрелили по разу наугад, ничего не видя. Отец не попал. Комиссар прострелил отцу правое плечо. Надо было как-то объяснить ранение. Объяснили тем, что в расположение части залетели случайные японские пули. Объяснение начальство приняло. Комиссару дуэль сошла с рук. Отец был отправлен поначалу в иркутский госпиталь. Пока он залечивал рану, дивизию, в которой он был капитаном, начисто вырезали японцы. Комиссара тоже вырезали. Именно, вырезали! Подкрались ночью и работали ножами. Вот и не верь в судьбу! Если бы не дуэль, если бы отец не был на этой дуэли ранен, если бы его не отправили в госпиталь, отец бы той ночью погиб, и меня бы не было. Кстати, отца в госпитале, заодно, лечили от дистрофии и малярии, которую он подхватил на Халхин-Голе. Кормили пограничные войска на Дальнем востоке плохонько. Все харчи шли на кормление действующей армии. И мать моя тоже страдала в это время от дистрофии. Два дистрофика родили меня. Минус на минус дал плюс. Смешно, не правда ли?! А когда отца подлечили, то отправили в концлагерь. Во-первых, за дуэль, которой отец был инициатором. Всё-таки комиссар успел настучать на отца. Во-вторых, за то, что выжил. Фантазия у энкаведешников была небогатая. Вся дивизия, видишь ли, была вырезана, а отец подозрительно уцелел. То, что у него было ранение, значения не имело. То, что он, пока японцы вырезали его дивизию, был в Иркутске, тоже значения не имело. Моя мать попала сразу после моего рождения в больницу. У неё обнаружили туберкулёз. А потом была отправлена в высокогорный санаторий Аршан (Бурятия) для излечения, где она провела несколько лет. Воспитывала меня и брата бабушка, мать моей матери. Отец семь лет провёл в лагерях. Отца и мать я впервые увидела, когда мне исполнилось пять лет. В 1954 году семья вздохнула свободнее. После XX съезда партии отца реабилитировали. Новая власть решила оправдаться. Отец получил номенклатурную должность, личного водителя, личную секретаршу, легковушку «Победа», большую зарплату и новую квартиру, сменил военный френч и галифе на штатские костюмы, а мать перешла работать из средней школы в педагогический институт. У нас появилась домработница Поля. Она приехала из деревни в город на заработки. Мать была всем довольна, кроме наличия у отца секретарши. Секретарша её сильно напрягала, хотя та была не слишком молода и не слишком красива. Хуже того, у секретарши был чрезмерно длинный подбородок, уродовавший её. Но мать всё равно была начеку. Мой брат был недоволен домработницей, которая не позволяла ему мусорить, где попало, и разбрасывать по всем комнатам ржавые железки, которые он подбирал на каких-то помойках. Мой брат Виктор меня ненавидел. Увы, но это так! Он был на пять лет старше меня, и считал, что мне больше достаётся родительского внимания, чем ему. Правду сказать, ему то и дело доставалось от отца за то, что брат мой был изрядный раздолбай. Он мог пройти мимо школы и заглядеться на работу подъёмного крана на стройке. И это хождение мимо школы продолжалось так часто, что в пятом классе моему брату угрожало второгодничество, что было, как считала моя мать, большим позором. Потребовалось немало сил, чтобы замять скандал и общими усилиями его перетащили в шестой класс. Мой брат вечно вляпывался в истории, драки, скандалы. Виктор меня ревновал к родителям, завидовал мне, что я девочка и хорошо учусь, и ненавидел. Его ненависть принимала агрессивные формы. Почти каждый день на протяжении всего моего детства он разбивал мне нос кулаком так, что из носа хлестала кровь. Делал он это без объявления войны, просто так, из удовольствия, проходя мимо меня и выбрасывая в направлении моего лица кулак. При этом брат даже не смотрел в мою сторону. И тогда мог попасть вместо носа в глаз, или в губы. Бабушка унимала кровь холодными компрессами и грозилась всё рассказать отцу. Но никогда не рассказывала, зная, что наш строгий отец снимет с гвоздя широкий офицерский ремень и выпорет сына. Щадя внука, бабушка мирилась с моим вечно разбитым носом. А отец сердился, видя на моём лице вечные кровоподтёки и синяки, и выговаривал мне, что девочка не должна бегать, как сумасшедшая, и драться. Мой брат отравил мне всё детство террором. Я боялась его и тоже ненавидела его, тихо и безнадёжно. Последний раз он ударил меня, когда мне исполнилось тринадцать лет. Но он, восемнадцатилетний верзила, не учёл, что я тоже выросла, и что я могу дать сдачи. Я дала сдачи от отчаяния. Я не хотела, чтобы меня систематически избивали. Во мне заговорило достоинство. Я подпрыгнула, чтобы достать, и изо всей силы ударила его кулаком в нос. Брат от неожиданности согнулся, закрыв лицо ладонями. Между пальцев потекла кровь. Я была отомщена. Всё это произошло на глазах у бабушки. Помню, что я выкрикнула: Если ты меня ещё раз ударишь, я тебя убью! Больше он меня не трогал. Окончив политехнический институт, брат уехал работать на Сахалин по распределению. Наши пути разошлись навсегда. Я не видела брата сорок лет. Честно говоря, я и не хочу видеть его. Я не знаю, жив ли он. Мне всё равно. Если кто-нибудь вздумал бы прочесть мне мораль и призвать к христианскому всепрощению, я бы послала этого человека по известному адресу. И я спросила бы этого человека: А как же моё отравленное террором детство?! Помнишь, ты как-то написала, что тебя терроризировали в детстве дети: «Я не простила детям!». Вот и я не простила брату. Но вернёмся к отцу. Отец мой был мужественным человеком. Мужественность сказывалась не только в его бесстрашии, но и во внешности. Стройный, всегда подтянутый, он производил впечатление человека строгого и даже сурового. Он редко улыбался. Я никогда не слышала, чтобы он смеялся. Жизнь отучила его от открытого выражения радости и счастья. Для меня было величайшим откровением, когда мать рассказала мне, как в молодости, ухаживая за ней, он любил удивить её, а заодно и почтенную публику. Он мог, рассказывала мать, выпрыгнуть из трамвая не обычным способом, а проделав в воздухе сальто-мортале, затем невозмутимо подхватывал мать под руку и удалялся с нею, оставив позади невольных зрителей с открытыми от изумления ртами. А завернув за угол, отец принимался хохотать. Представить, как он делает сальто-мортале – могу. Представить, что отец хохочет – не могу. Отец был строг с нами и требовал беспрекословного подчинения и исполнения порядка, который он завёл в доме. Он был настоящим Зевсом-громовержцем, и мы перед ним трепетали. Стоило хоть на йоту нарушить порядок, установленный отцом, как на головы виновных обрушивалась кара. Понятно, что порядок нарушали мы с братом. Отец требовал, чтобы мы ужинали строго в семь вечера и собирались всей семьёй за столом. Если я или брат по какой-то причине опаздывали на ужин, то за стол нас не пускали. И не кормили до утра. Завтракать нам приходилось в разное время. Обедать – тоже. Только по воскресным дням завтракали, обедали и ужинали все в одно время. Вот как проходили ежедневные ужины – когда вся семья в сборе. Отец – во главе стола, размером с футбольное поле. По его левую руку на широком подоконнике восседала кошка Дымка, которая время от времени деликатно трогала серой лапкой в белоснежной перчатке локоть отца, требуя внимания и лакомств из хозяйской тарелки. По левую руку отца сидела его супруга, наша мать. Затем следовал мой брат. Затем я. И в торце стола сидела бабушка, мать нашей матери. У ног отца лежала, как сфинкс, восточноевропейская овчарка Чара. Во время ужина детям полагалось молчать. Говорить разрешалось только тогда, когда к нам обращались с вопросами взрослые. Сначала ели молча. За десертом начинались разговоры. Кстати, отец свою порцию десерта отдавал матери. Он не любил ни мороженого, ни конфет, ни компота, ни киселя, словом, ничего, что мы называем десертом. Разговоры вели отец с матерью. Мы благоговейно внимали. Бабушка только слушала и никогда не вмешивалась в беседы дочери и зятя. В этом смысле она была идеальной тёщей и матерью. Разговоры каждый день были разными. Отец с матерью обсуждали, что произошло у каждого из них за день на работе, новый фильм, который они посмотрели, театральную постановку, новую книгу. Никогда не говорили о политике. Только о работе, литературе, кинофильмах, театре и достижениях науки и техники. Ужин мог длиться два, а то и три часа и мог закончиться либо чтением вслух, либо музицированием. Мать пела, отец аккомпанировал ей. Однажды, когда отец с матерью обсуждали за ужином новый фильм, я прервала речь матери удивленным возгласом и вопросом. Не помню, о чём я её спросила, зато отлично помню реакцию отца на мой проступок: Как ты посмела, загремел он, прервать мать! Тебе полагается молчать и слушать, слушать и молчать, если тебя не спрашивают. Вон из-за стола! В угол! Вон! Я встала, изнемогая от страха, и пошла в угол. Брат, пока я поднималась, успел больно пихнуть меня ногой под столом. Отец с матерью, как ни в чём не бывало, продолжали беседовать. Бабушка принялась собирать грязную посуду со стола, но с излишним шумом, который, по её мнению, мог намекать на молчаливый протест. Меня в углу забыли. Часа через два, наговорившись всласть, отец с матерью пошли в свою спальню. Брат и бабушка уже спали. И я осталась стоять в углу, тихонько плача. Выйти из угла без разрешения я не посмела. Сон сморил меня, и утром бабушка, встававшая раньше всех, нашла меня спящей на полу в этом самом углу. Бабушка прикрыла меня одеялом, дождалась, когда встанет моя мать и подвела её к тому месту, где я спала. Бабушка устроила сдержанный скандал, и даже мой отец, молча, слушал её обстоятельную речь в защиту обижаемых детей, разбудившую, кстати, меня. Отец, чтобы не потерять лица, милостиво разрешил мне выйти из угла. Он оценил моё беспрекословное послушание и ласково потрепал мою лохматую голову. Говорят, что у меня был подозрительно угрюмый вид. Помню и ещё один случай, когда отец приучал меня к порядку. Я вынесла из дома молоток. Во дворе с ребятами, мы сколачивали самокат из двух досок. Молоток я потеряла. Просто, отложила в сторону и забыла о нём. Вечером отцу зачем-то понадобился этот злополучный молоток. Он долго искал его и, наконец, устроил смотр на домашнем плацу, допытываясь, кто взял молоток. Я чистосердечно призналась, что вынесла молоток из дома и забыла во дворе. Отец взял меня за шиворот, подвёл к двери, распахнул её и сказал: Иди, ищи, и без молотка не возвращайся! Я вышла во двор. Было время детям ложиться спать, в том числе, и мне. Обширный двор был закрыт со всех сторон боками домов, заборами и сарайчиками. Вход через калитку, которая запиралась на ночь щеколдой. Чтобы войти, нужно было знать секрет. Посторонний войти во двор не мог. Отец об этом, конечно, знал, но не знала – я. Мне было страшно в темноте. Двор освещался только светом, падающим из окон квартир. Я побрела к тому месту, где мы сколачивали самокат, опустилась на четвереньки и стала шарить по асфальту и в траве. Я шарила долго, ползая туда и сюда, и, наконец, нашла искомое. Этот чёртов молоток спокойненько лежал в траве и молчал. Я погрозила ему кулаком. Я взяла его за длинную деревянную ручку и понесла домой. Дверь открыл отец. Принесла? – спросил он. Я протянула ему молоток. Умываться и спать! – приказал отец. – Никакого больше двора! «Никакого двора» означало, что мне воспрещается выходить во двор и играть с детьми. Этот запрет существовал с тех пор, как мне пятилетний Юрка Кокоулин раскроил лоб над правой бровью игрушечной, но всё-таки железной лопаткой. За что? А так, ни за что. Поднял лопатку и ударил остриём. И смотрел с любопытством, как кровь залила мне всё лицо. У Юрки не все были дома, в том смысле, что ума не хватало, с психикой были проблемы. Шрам остался навсегда. Вот после этого отец запретил мне выходить во двор. Но бабушка, пока отец был на работе, выпускала меня поиграть. В половине шестого он вывешивала в форточке окна полотенце, что означало, что мне пора возвращаться домой. Отец всегда приходил в шесть. Если я забывала, то дети кричали мне: Лёлька, сигнал! И я скакала домой. Отец обожал повиновение и порядок. Порядок в доме подразумевал идеальную чистоту полов, оконных стёкол, отсутствие пыли. В доме была чистота, как на военном корабле. Каждая вещь должна была быть на своём месте, как солдат в строю. Нам детям, нельзя было громко разговаривать в присутствии родителей, смеяться, плакать и болтаться без дела. Отец ежедневно строго следил, как мы едим, правильно ли держим нож и вилку, проверял, почистили ли мы перед сном зубы, приняли ли душ, переменили ли бельё. Мы привыкли к тому ежедневному контролю, как к чему-то самому собой разумеющемуся. Одно только меня стало удивлять, когда я стала старше: почему всеми этими мелочами занимался отец, а не мать? Даже, когда мне исполнилось двенадцать лет, о переменах в моей жизни со мной побеседовал отец, а не мать. Кстати, очень мягко, доходчиво и деликатно побеседовал. Мой отец воплощён для меня в его почерке. Ни до, ни после я не видела такого почерка, как у него. Это был какой-то немыслимо идеальный ровный мелкий жемчуг. Машина так не пишет, как писал он. Но в этой идеальности почерка и кроется тайна моего отца. Почерк выдавал его, сдержанного и строгого, с головой. Почерк – это характер. Почерк – это судьба. Почерк – это кровь. В отце преобладал германец. Прежде всего, германец древний храбрый, воинственный, властный. И германец цивилизованный – аккуратный, педантичный, честный, трудолюбивый. Русская кровь сказывалась в нём, видимо, больше в молодости. Его сальто-мортале было кипением его бесшабашной русской крови. Когда он дрался на кулаках с поклонниками моей матери, это тоже было кипение отчаянной русской крови. И когда он стрелялся в темноте промозглой землянки с противником-комиссаром, это тоже бурлила его русская кровь. Но в зрелости, каким-то таинственным образом германская кровь взяла верх. Отца я помню, замкнутым, строгим и педантичным до деспотизма. Достоинства моего отца уравновешивались его недостатками. Он был чрезвычайно аккуратен. Когда он сменил военный френч на бостоновый костюм, начались мучения его тёщи и жены. За военной формой ухаживал он сам. Сам начищал до зеркального блеска хромовые сапоги, сам чистил синие галифе, и френч. Единственно, что он доверял женщинам, это стирку портянок, белые подворотнички, и бельё. Но когда отец надел штатский костюм, он посчитал, что женщинам можно доверить стирку и глажение рубашек. Он требовал, чтобы воротники его рубашек были отглажены идеально, без складок. Если он замечал, хотя бы крошечную складочку, чистая рубашка летела в корзину с грязным бельём. Когда я подросла, то и меня подключили к сложному делу глаженья отцовых рубашек. Глаженью брюк он тоже придавал особенное значение и обучал мою мать и тёщу, а потом и меня, как надо правильно сложить брюки, как их гладить через влажную марлю раскалённым утюгом. О складки брюк можно было порезаться. Обувь он начищал сам. Бритьё у отца превращалось в ритуал, во время которого домочадцы ходили мимо ванной комнаты на цыпочках и не дышали. Дело в том, что отец брился дореволюционной опасной бритвой «Жилетт», которую сам правил на специальном ремне. Она была такой острой, что могла порезать пальцы на расстоянии. Отец строго-настрого запрещал нам с братом прикасаться к ней, лежащей в футляре на полочке. Конечно, мы прикасались. Но раскрывать её опасались. Во время бритья никто не совал нос в ванную комнату, где отец, внимательно глядя в зеркало, колдовал над своим намыленным пеной лицом. Зато из ванной он выходил «подобно ветреной Венере, Когда надев дневной наряд, Богиня едет в маскарад». Лицо отца сияло гладкостью и свежестью, и выражение его было даже весёлым. Стриг его пышную шевелюру на протяжении десятилетий один и тот же парикмахер-еврей. Только ему мог отец доверить свою голову. Только этот еврей знал требования отца к причёске. Когда парикмахер умер, отец воспринял это как трагедию. Он ходил из угла в угол гостиной, хрустел суставами пальцев, и время от времени восклицал: Кто теперь меня будет стричь?! Не могу же я стричь самого себя! Где мне взять такого парикмахера, как Кац?! Впрочем, он нашёл другого парикмахера, снабдил его подробнейшими письменными инструкциями, какой длины оставлять волосы на затылке, какой на темени, как подравнивать виски, и.т. д. И было ещё одно требование: парикмахер непременно должен быть мужчина и еврей. Отец был уверен, что все женщины парикмахеры бестолковы, а лучше всех владеют искусством парикмахерского дела именно мужчины-евреи. Он нашёл парикмахера Зака и доверил ему свою драгоценную голову, и остался доволен. Ну, или почти доволен, потому что лучше покойного Каца, по мнению отца, никто не стриг и не причёсывал. Кстати, когда отец вернулся из лагеря, его золотистая шевелюра стала чёрной. Отец переболел сыпным тифом, после чего его волосы поменяли цвет. И, конечно, он рано начал седеть. К людям других национальностей у отца было эстетико-культурологическое отношение, если можно так сказать. Он воевал с японцами, но одновременно внушал нам с братом, что японские женщины самые красивые в мире, что японская архитектура – чудо из чудес, что японские традиции прекрасны, что синтоизм – замечательная религия, и недурно бы возвратить и русским благоговейное отношение к предкам. Воюя с немцами, к германской культуре отец также относился трепетно, внушая нам, что немцы и австрийцы создали прекрасную литературу (один Гёте стоит тысячи превосходных писателей! – его фраза) и музыку (Гайдн, Моцарт и Бетховен – боги, уверял он). К евреям он относился с юмором, но уважал их за то, что они не пьют, не скандалят, не бьют своих женщин, и досконально знают своё ремесло. Правда, когда хозяйственник, некто Семён Рубан, в его институте проворовался и сел в тюрьму, отец недоумённо развёл руками и сказал матери: Странно! Рубана посадили, а я думал, что евреи никогда не воруют. Из этого его высказывания я, пятнадцатилетняя, сделала вывод, что отец идеализировал, наверное, евреев, полагая, что они не способны к воровству. Порядок на письменном столе отца был немыслимый, такой же немыслимый, какой был в «тёщиной комнате», приспособленной под мастерскую (отец всё по дому делал сам, не прибегая к услугам слесарей-сантехников, столяров, плотников и прочих ремесленников). Так вот, порядок на письменном столе отца был таков, что если при уборке бабушка передвигала письменный прибор на два сантиметра вправо, она получала нагоняй. А однажды, смахнув пыль со стола, которой, впрочем, там никогда и не было, бабушка ненароком положила пресс-папье не с правой стороны, а с левой. Отец не смог его найти, устроил тихий, и поэтому ужасный для домочадцев скандал, когда все бросились врассыпную по комнатам искать злополучный предмет, а предмет в это время преспокойно красовался на самом видном месте письменного стола, но слева, а не справа. «Нашла» его мать и положила справа. Отец тотчас успокоился. В мастерскую нам было запрещено заходить и трогать инструменты в отсутствие отца. Но, справедливости ради, я тебе скажу, что именно отец научил нас с братом владеть всеми инструментами, и я отцу благодарна за это. Я умею пилить, строгать, забивать гвозди, менять прокладки в водопроводных кранах. А чего я не умею? Не умею того, где нужно применение физической силы. То есть, теоретически я знаю, как нужно сделать то, или это, но если для исполнения задания мне нужны физическая сила, я за это не возьмусь. У меня мало физической силы. Всегда было мало. Как у птички. Это меня иногда раздражает, но что я могу поделать! В молодости выручала выносливость. По секрету признаюсь тебе, что выносливость моя тоже иссякла. И боль я так легко не переношу, как прежде. Как там у тебя? «Жить это значит сдавать крепости одну за другой». Сдаю – одну за другой. Утешает только то, что пока это касается только физики. А вот если придётся сдавать крепости интеллекта и памяти, то этого я точно не вынесу. Это – последняя крепость! С её сдачей заканчивается жизнь. Отец ел мало, но был чрезвычайно придирчив и привередлив в еде. Готовила в семье бабушка, его тёща, и поэтому она более все страдала от капризов моего отца. Так, супчики должны были быть протёртыми. Впервые борщ и щи я попробовала, будучи взрослым человеком, и не дома, а в гостях. Котлетки должны были быть не более трёх-четырёх сантиметров в диаметре. Картофельное пюре – непременно на сливках. И ко второму блюду, будь это котлетки, мясо или рыба, непременно полагались соответствующие соусы, которые бабушка научилась делать при помощи кулинарной книги Елены Молоховец дореволюционного издания. Отец отказывался наотрез кушать без соуса. И устраивал тихий скандал, если соус не подавался. Тихий, потому что он переставал разговаривать с домочадцами по два-три дня, что они весьма тяжело переживали. Отец никогда не пил компот, кисель, молоко или какао, считая их детскими или женскими напитками. Пил только крепкий чёрный чай и чёрный кофе. В проектном институте, где отец был главным инженером, работало немало женщин: чертёжниц, секретарш, и просто инженеров. Мой отец их терроризировал, требуя, чтобы они носили в здании института сменную обувь – лодочки на высоких каблуках, вместо валенок или – позже – сапог на меху. За окном трещали тридцатиградусные сибирские морозы, а дамы проектного института, придя с улицы, вытаскивали ноги из уютных и тёплых валенок и со вздохом переобувались в туфельки. Отец был неумолим. Не переобуться, и попасть ему на глаза в валенках было равносильно самоубийству. То же относилось к мужчинам без галстуков. Отец терроризировал мужчин без галстуков ещё больше, чем женщин без туфелек. Вы что, в баню пришли? – гремел отец. – Это институт, а не баня! Женщинам он выговаривал мягко, но внушительно. Женщин он обожал. Я хочу любоваться Вашими прелестными ножками, а Вы – в валенках, мягко упрекал он. У него самого было несколько костюмов, десятка два рубашек и столько галстуков, что однажды я взялась считать их, сбилась со счёта, чертыхнулась и закрыла шкаф, где они хранились. Галстуки отец никому никогда не доверял. Он сам покупал их, сам завязывал, подолгу стоя перед зеркалом, хмурился, если узел не удавался, и светлел лицом, если удавался. Отец и меня научил, на всякий случай, завязывать галстуки двумя способами. Вдруг твой будущий муж не сумеет их завязывать, пояснял отец. – Ты ему покажешь, как это делается. Итак, мой отец был аккуратист и педант, каких я больше в жизни не видела. Была у него ещё одна черта характера, писать о которой мне тяжело, но надо для полноты картины. Мой отец любил ставить психологические эксперименты над детьми. Вот как, например, он приучал нас к честности. Говорил, чтобы мы ни в коем случае не открывали ящиков его письменного стола. Любимой фразой отца была: Категорически запрещаю! Итак, категорически запрещалось лазать в ящики его письменного стола, в ящики комода, в палисандровый шкафчик, в японские шкатулки, в мастерскую. Категорически запрещалось открывать футляр опасной бритвы, прикасаться к утюгу, мясорубке, т.е. к любому потенциально опасному предмету. Мне и в голову не приходило нарушать запреты. Я была вполне честным ребёнком. Но мой брат – шило у него, что ли было в одном месте?! – запреты нарушал и меня подбивал нарушать. Между тем, у отца повсюду были ловушки, которые он расставлял, чтобы уличить нас в нечестности и наказать. Он скреплял концами нити ящики письменного стола со столешницей, так, чтобы это было незаметно для нас. Оборванная нить свидетельствовала о том, что я ящик кто-то лазал. Отцу оставалось выяснить, кто именно. Несколько раз, уличённый в нечестности и сурово наказанный брат, однажды пошёл на хитрость. Ему страстно захотелось купить цветные карандаши. Денег у него не было, и он знал, что я правом ящике отцова стола они хранились. Можно было дождаться вечера и попросить денег у родителей. На нужное дело они никогда нам не отказывали. Но брат не желал ждать. У него горело нутро. Карандаши ему нужны были немедленно. И поэтому он сказал мне, чтобы я открыла ящик стола и взяла деньги. Брат сказал, что папа разрешил их взять. Я послушно открыла ящик и взяла сумму, какую указал мне брат. Мне было семь лет. Брату двенадцать. Вечером отец обнаружил, что его ловушка сработала. Он поставил нас с братом перед собой и спросил, кто и зачем лазал в ящик стола. Брат немедленно сдал меня с потрохами. Отец потребовал принести коробку с новыми цветными карандашами. Брат принёс. Отец переломил коробку с карандашами пополам и выбросил в мусорное ведро, а мне велел идти за собой. Я пошла, ещё не вполне понимая, что происходит. Отец привёл меня в свою спальню, велел положить руки на деревянную спинку кровати, снял с гвоздя широкий двойной, прошитый суровыми нитками офицерский ремень, размахнулся и ударил им плашмя по моим рукам. Боль была такая, что, мне кажется, я подскочила до потолка и заорала так, что, наверное, было слышно в радиусе трёх километров. На этот вопль прискакала бабушка, и впервые я услышала, что она обозвала моего отца извергом. Бабушка увлекла меня на кухню, опустила мои распухшие от удара руки в тазик с холодной водой, и принялась утешать. Я громко плакала, и слышала, как в гостиной отец рассказывал матери, пришедшей с работы, о моих прегрешениях. Представь себе, что она не только нарушила запрет и залезла в ящик, но ещё взяла без спроса деньги! – возмущался отец. – Только домашних воров нам не хватало! Мой братец поспешно смылся из дома под предлогом, что его ждут на улице приятели. Представляю, как он трепетал от страха, что я расскажу родителям, как всё было на самом деле. Но я только плакала, и ничего не чувствовала, кроме боли в руках, и никто не пытался вывести брата на чистую воду, как следует допросив меня. С этого времени брату никогда больше не удавалось подбить меня на гадости, хотя попытки были неоднократно. Я больше не доверяла ему. Потом отцу пришло в голову воспитать в нас с братом чувство собственного достоинства. Однажды вечером бабушка пригласила нас с братом в гостиную, где торжественно сидели на диване наши родители. Мне было семь лет, брату соответственно – двенадцать. Мы стояли перед родителями навытяжку, подавленные странной торжественностью выражения их лиц. Отец обратился к нам с речью: Вы должны встать перед нами на колени. Если вы не встанете, то будете сурово наказаны. Мой брат, не раздумывая, бухнулся на колени. Я осталась стоять. Отец с любопытством вглядывался в меня: Ты не слышала? спросил он, Встань на колени. Иначе ты будешь наказана. Нет, сказала я, опуская глаза. – Я не встану. Она не встанет, со странной интонацией в голосе обратился отец к матери. – Как тебе это нравится? Я подняла глаза на мать. Мать слегка улыбнулась: Мне это нравится. Интересно, я кого она пошла, в тебя или в меня? В обоих, ответствовал отец. Брату надоело стоять на коленях, и он попросил разрешения встать. Ему разрешили. Брат переминался с ноги на ногу. Я ждала приговора и наказания. Почему ты не встанешь на колени? – поинтересовался отец. Я пожала плечами: Не могу. Почему? Не знаю. Не могу. Дура! – сказал тихо брат. – Сейчас ты получишь. Отец это услышал. Он подошёл к брату и дал ему звонкую пощёчину. И ещё одну по другой щеке. Никогда ни перед кем не становись на колени, сказал он брату. – Даже если тебе будут угрожать наказанием. Или смертью. Ты понял? Брат с готовностью закивал головой. А ты – молодец, обратился ко мне отец. – Правильно поступила. Молодец! Ступайте! Мы с братом вышли из комнаты. Я отправилась в свою комнату, и тут у двери меня нагнал брат и дал мне в ухо. Крепко дал. Я ввалилась в комнату, держась за голову и тихо воя. Так мой брат поставил меня на место и отомстил за своё унижение. В то время он понимал только силу кулака. И вот, если ты меня спросишь, любила ли я отца, отвечу: я его смертельно боялась. Любовь и страх – не совместимы. Был ещё один случай, который напугал меня. Отец проявил черту характера, которую только как жестокостью я назвать не могу. Единственным оправданием может послужить то, что он слегка выпил, и, быть может, не вполне контролировал себя. Дело было летом, мы ехали в кузове полуторки на дачу. Даже мать, которую отец всегда оберегал, села не в кабину, а с нами. Видимо, в кабине было слишком душно. Не помню, почему мы ехали не в легковушке, но помню, что грузовик вёл водитель отца Петька. Нас обдувал приятный ветерок, мы сидели спиной к кабине и глядели, как бегут по бокам дороги горы в голубой дымке, бегут и отстают от грузовика. Мы проезжали какую-то деревню на малой скорости, и вдруг мальчик лет десяти – мой ровесник – уцепился за задний борт руками, подтянулся и легко перекинул через него стройное тело и сел на корточки на дно кузова. Мой отец поманил его. Мальчик доверчиво подошёл. Отец крепко взял его за руку и спросил: Ты куда? В соседнюю деревню, отвечал мальчик, там у меня бабушка живёт. Ты сел в чужую машину без разрешения, строго сказал отец. – Я научу тебя порядку. И замолчал, продолжая держать мальчика за руку. Мальчик попытался высвободить руку, но чем больше он извивался, тем крепче держал его мой отец. Показалась следующая деревня, где, по-видимому, жила бабушка мальчика. Отпустите, просил он. – Я больше не буду. Отец молчал. И держал его за руку. Мы проехали деревню. Грузовик мчался вперед, подпрыгивая на ухабах. Мальчик, сидя у ног моего отца, молча, плакал. Когда мы проехали километров десять, отец постучал по крыше кабины. Водитель Петька остановил грузовик. Я научу тебя порядку! – повторил отец. – А теперь – вон отсюда! Мальчик прыгнул за борт машины и побежал назад. На западе садилось солнце. Я подумала, добежит ли он до деревни, пока ещё светло. А если нет, то, как страшно будет ему одному бежать в темноте по пустынной дороге. Наш грузовик катил дальше, вздымая за собой шлейф серой пыли, а я сидела возле отца и думала о матери, сидевшей с другого моего бока: почему она – женщина! в то время учительница! – не вступилась за мальчика? Почему она не потребовала отпустить его? Я знала, почему не вступилась я или мой брат. Мы были бы тотчас наказаны отцом. Он был крут с нами. И я также знала, что мать за нас не вступится. О, моя мать! Загадка из загадок! Я так до сих пор не знаю строй её мыслей, не понимаю её отношение ко мне, к её собственной матери, ко всему. Отец был понятен во всех проявлениях его духа. Мать была не всегда понятна. Единственно, что мне понятно, так это её любовь к музыке, которой она до краёв напитала и меня. Кажется, и твоя мать была не очень-то тебе понятна, не правда ли? И твоя мать обожала музыку. Может ли любовь к музыке заслонить ребёнка? Видимо, может. И последнее об отце. В доме он оборудовал тайник. Ни за что нельзя было догадаться, что, если снять одну из книжных полок, то откроется стена с дверцей, а за дверцей лежали сокровища: переписанные от руки, перепечатанные на машинке, самиздатовские книги. Это были стихи Ахматовой, Агнивцева, Гумилёва, Мандельштама, Северянина, Волошина, Ходасевича, рассказы Аверченко, твои поэмы и стихи, романы Гамсуна, Марселя Пруста, а также дореволюционные календари с портретами русских Царей и Императоров и фотографиями последнего Царя и его семьи, первый и второй тома издания Брокгауз-Ефрон 1906 года «Человек и Земля» Элизе Реклю, «Диковинки земли» П. Е. Васильковского, изданная в 1913 году, и много чего другого. Отец время от времени наведывался в тайник, вынимал какое-нибудь сокровище и давал мне читать. Так я познакомилась с запрещённой русской литературой. Завершил это латентное антисоветское воспитание один эпизод. Как-то я делала уроки, и он вошёл в мою комнату. Был декабрь 1955 года. Мне было одиннадцать лет. Я тогда училась в пятом классе. Отец сел рядом со мной и стал перебирать мои учебники и книги. Среди них был «Краткий курс истории ВКП (б)». Кажется, так она называлась. Отец раскрыл её на странице с фотографией молодого Сталина. Я чувствовала, что он что-то хочет мне сказать. Что-то важное. И он сказал, показывая мне фотографию: Смотри, какой узенький лоб. Разве за таким лбом может быть что-нибудь стоящее? Эту книгу – в помойное ведро! И запомни. Эти, отец указал пальцем на книгу – не навсегда. Когда-нибудь они кончатся. Мы с матерью, может быть, не дождёмся. Но ты – доживёшь до их конца. Знаешь, за что они казнили твоего дедушку и дядю? Знаешь, почему меня упекли в концлагерь? Знаю, отвечала я, за то, что вы – враги народа. Запомни, сказал отец, крепко взяв меня за плечо и вглядываясь в мои глаза, ни секунды, ни твой дед, ни твой дядя, ни я не были врагами народа, а если и были врагами, то этого проклятого большевистского режима, большевиков-коммунистов, и этих ублюдков – Ленина и Сталина. Запомнила, что я сказал? Я кивнула. Запомнила и никому не говори. Иначе – беда! У них – пока что – сила. У них тюрьмы, лагеря, дома для сумасшедших. Но ты до их конца – доживёшь! Представляешь, Марина, я и дожила! А через месяц после этого разговора состоялся XX съезд КПСС, на котором Хрущёв разоблачил культ Сталина. Было это 14— 21 февраля 1956 года. Отец ходил мрачный, и они вечерами читали с матерью газеты и шептались о чём-то. О чём – не знаю. Отец как-то вечером подошёл ко мне и сказал: Никому не верь! Уничтожат культ Сталина, явится культ другого вождя. Этот режим порождает культы. Но этому режиму придёт конец! Никогда ни во что не ввязывайся, когда вырастешь. Он и без твоего вмешательства рухнет, и наступит нормальная человеческая жизнь – без страха. Поняла? Мне было одиннадцать лет, а он разговаривал со мною как с взрослым человеком. Нечего и говорить, как я этим гордилась. Мой отец, несмотря на его недостатки, навсегда остался для меня эталоном мужчины. Поэтому на каждого мужчину, появлявшегося в моей жизни, я смотрела, сравнивая его с отцом. Мужчина должен был быть мужественным, храбрым, умным, образованным, справедливым, великодушным, снисходительным, чистоплотным, и добрым. И ни один не выдерживал сравнения. Целую тебя, дорогая твоя Елена. ПИСЬМО III Здравствуй, Марина! Продолжаю рассказывать о моей семье. Мой отец боготворил мою мать, Нину Андреевну Лаврову. Я никогда не видела и не слышала, чтобы мать и отец ссорились. В свободное от работы время они всегда были вместе: вместе занимались нами – детьми, вместе музицировали, читали книги, ходили в театр и кино и разговаривали вечера напролёт. Это продолжалось годами, и они никогда не уставали друг от друга. При всей галантности моего отца и его готовности поухаживать за хорошенькими женщинами, я никогда не слышала, чтобы он изменял матери. Два раза я была свидетельницей его ревнивой ярости. Нет, моя мать ему никогда не изменяла, но обладая исключительной красотой, она всегда привлекала внимание мужчин. Однажды после концерта за ней увязался какой-то поклонник и, невзирая на протесты матери, шёл за нами по пятам и требовал от неё свидания. Мать замолчала и шла, крепко держа меня за руку. Перед нашим подъездом она остановилась и, повернувшись к настырному поклоннику, сказала: Если Вы немедленно не отстанете, я пожалуюсь мужу, и тогда пеняйте на себя! Подумаешь, муж! – осклабился поклонник. – как я испугался! Позови отца! – приказала мне мать. Я помчалась, что есть духу домой и сообщила отцу, что какой-то дядька пристаёт к матери. Отец сорвал с вешалки свой офицерский ремень, обмотал им кулак, и ринулся вниз по лестнице. Я – за ним. Когда я вылетела из подъезда, то увидела, что прилипчивый поклонник уже лежит на газоне, поджав ноги к животу, и воет, а мой отец стоит над ним, и из его груди вырывается такое страшное рычание, какого я и у дворового пса Тузика не слышала. Мать спокойно стояла возле отца и укоризненно говорила: Я же Вас предупреждала – отстаньте! Второй раз я видела отца в ярости, когда к нам в гости пришёл сын бывшего управляющего имением деда, некто Васильев. Он эмигрировал в 1918 году в Америку, долго там жил, но после войны вернулся. Его, разумеется, посадили. После смерти Сталина выпустили. И вот он разыскал отца и пришёл к нам в гости. Увидев мою мать, он, судя по всему, обалдел. Весь вечер Васильев просидел возле моей матери, ухаживая за ней. Отец терпел, сколько мог. Но когда Васильев опустился перед матерью на колени и стал целовать ей руки, отец не выдержал. Он взял Васильева за шиворот и спустил с лестницы, приговаривая: Это моя жена! Это мои ручки! Не сметь! Вон! Больше мы Васильева никогда не видели. Я думаю, что моя мать боготворила своего мужа. Она никогда ему не перечила, была всегда с ним согласна. Он для неё всегда был прав. Она смотрела на него с обожанием, как и он – на неё. У меня в юности даже явилось подозрение, что они значили друг для друга больше, чем значили для них их собственные дети. Отчего наш отец был так суров с нами? Отчего наша мать никогда не защищала нас? Отчего наши родители никогда не ласкали нас? Отчего они не были к нам снисходительны? Отчего мы, дети, в нашей семье чувствовали себя постоянно виноватыми? На эти вопросы нет ответов. Как я уже говорила, на первом месте у моей матери был её супруг, наш отец, а на втором – музыка. У матери был оперный голос, мощный, полётный, великолепный – драматическое сопрано, красивого тембра. Она могла петь даже партии меццо-сопрано, так насыщен и тёмен был нижний регистр её голоса. Стать оперной певицей моей матери помешала её мать, война, туберкулёз, рождение детей, и жизнь в провинциальном городе, где не было консерватории, а только музыкальное училище. Не было оперного театра, а только театр музыкальной комедии. Это было весьма неблагоприятное стечение объективных обстоятельств. Но среди них были и субъективные. Моей матери, чтобы сбыться как оперной певице, надо было отречься. Ясно, что моя мать не могла предотвратить войну, не могла предотвратить туберкулёз, который был следствием недоедания во время войны. Но она могла ослушаться свою мать и уехать в другой город, где была консерватория. Если бы это случилось, что судьба моей матери была бы иной. И, скорее всего, не было бы ни моего брата, ни меня. Но был бы кто-то другой. Впрочем, всё это гипотезы. Мир потерял прекрасную оперную певицу, и это очень жаль. И, раз как оперная певица моя мать не состоялась, я обязана была исполнить возложенные на меня надежды моей матери. Певческого голоса у меня не оказалось, и тогда моя мать возложила надежды на мой интеллект и таланты. Когда мой отец объявил, что встречается с юной студенткой Университета, у которой мать – акушерка, а отец пропал без вести в войну, но ещё и поляк по национальности, родственники отца проявили недовольство. Они посчитали, что мой будущий отец покушается подпортить породу. Но их недовольство длилось только до момента, пока они не увидели мою будущую мать. Кого они увидели? Что они увидели? То, что они увидели, сняло все вопросы и всё недовольство. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что природа на своём станке любовно выточила это создание. Одного взгляда было довольно, чтобы понять, что предыдущие поколения, создававшие этот дивный экземпляр, вряд ли ходили за плугом и занимались тяжёлой физической работой. Маленькая (158 см.), тоненькая, грациозная, тонкокостная, с маленькими ручками и ножками, она казалась статуэткой. А лицо! Тонкие, правильные черты, точёный нос, и эти огромные тёмно-серые глаза, казавшиеся при электрическом свете чёрными! Тёмно-каштановые волосы обрамляли высокий лоб. И голос! Дивный голос! Родственники были покорены. Внешность моей матери была, если так можно выразиться, универсальной. На ней не лежала печать национальной принадлежности. Она была русской с польскими корнями, но её легко было принять за итальянку, шведку, гречанку, испанку, француженку, другими словами, за любую европейскую национальность. Армяне заговаривали с ней на армянском языке, которого моя мать не знала. Грузины считали её своей. Красота универсальна. В Иркутске, ещё не окончив Университет, моя мать начала учиться пению. Пению мою мать учила грозная старуха, которую уважал весь музыкальный мир города Иркутска, Евгения Григорьевна Городецкая. Она родилась в 1865 году, а умерла в 1939 в возрасте 74 лет. В 1890 году она окончила Петербургскую консерваторию по классу фортепиано А. Г. Рубинштейна. Через руки Городецкой прошла не только моя мать, но и моя тётушка Елена, учившаяся у Городецкой игре на рояле, и мой старший кузен Ювенал, и, ставшая впоследствии народной артисткой РСФСР, певица (сопрано) Надежда Казанцева и Варвара Гагарина, будущая солистка Большого театра (контральто). Казанцева начинала свою карьеру как пианистка, и только потом стала певицей. В детстве и юности я часто слышала по радио её голос, и моя мать с гордостью говаривала мне, что близко знает Казанцеву, и, что, обучаясь у Городецкой, они нередко пели дуэтом. Городецкая вела в Иркутске общественно-музыкальную деятельность: обучала игре на фортепиано и пению, устраивала концерты и музыкальные «пятницы», на которые сбегалась вся интеллигенция города. На этих «пятницах» среди других исполнителей блистала виртуозным исполнением Шопена и Шуберта моя тётушка, Елена, и поражала красотою густого бархатного контральто её подруга Варвара Гагарина. С Варварой Гагариной я встречусь, когда она уже выйдет на пенсию, где-то году в 1976. И я буду поражена, увидев, что столь мощный и густой, низкий голос извлекала из своей гортани небольшого роста хрупкого телосложения женщина. Она исполняла в Большом театре мужские роли, написанные композиторами для исполнения женским контральто. Она пела партии: юноши Зибеля в «Фаусте», мальчика Вани в «Иване Сусанине», легендарного Орфея в «Орфее», восточного князя Ратмира в «Руслане и Людмиле». Когда Гагарина жила в Иркутске и обучалась пению у Городецкой, моя тётушка Елена ей аккомпанировала. Мой отец, который часто бывал в командировках в Москве, останавливался у Вареньки, как он её называл. Жила Варвара Гагарина на Тверской улице, которую в советские времена переименовали в улицу Максима Горького. В этом доме жили многие артисты Большого театра. В этом доме жил, кстати, Сергей Лемешев и любимый мною в юности бас Иван Петров, который был очень хорош в партии Мефистофеля. Он был соседом Гагариной по площадке. Музыкальная карьера моей тётушки не удалась. В детстве её обучала игре на рояле специально нанятая для этой цели гувернантка. В семнадцать лет тётушка объявила своему отцу, строгому, но любящему, что намерена ехать обучаться игре на фортепиано в Берлинскую консерваторию. И поехала бы, но это был тревожный 1917 год. Дедушка выслушал дочь внимательно, но посоветовал никуда не ехать, пока политическая обстановка в России не стабилизируется. Политическая обстановка не только не стабилизировалась, но закончилась в октябре большевистским переворотом. Мой дедушка потерял своё фантастически огромное состояние, и тётушка никуда не уехала. Впрочем, она недолго горевала, и осенью того же злосчастного 1917 года привела в дом отца высокого стройного юношу с густыми широкими чёрными бровями на смуглом лице – Николая, сына архиепископа главного Тихвинского собора города Иркутска. Архиепископ был расстрелян большевиками за то, что не признавал советской власти, принципиально ходил по городу в своём полном священническом облачении, слал анафему на головы большевиков, и призывал паству не повиноваться новым бесовским властям. Большевики разозлились и расстреляли строптивца. Тётушка объявила своему отцу и своей матери, что отныне этот осиротевший юноша – её супруг. Брак был по страстной взаимной любви. Такой страстной, что, когда лет через десять Николай умер в городе Дмитрове Московской области, тётушка Елена, сопровождаемая моим отцом, привезла в Иркутск урну с прахом умершего мужа, а мой отец всю дорогу от Москвы провёл в ужасных подозрениях – не сходит ли с ума его сестра от горя. Она лежала на своём месте, приклонив голову на погребальную урну, не ела, не пила, и почти не спала несколько суток, пока они ехали. Отец рассказывал, что боялся, что не довезёт сестру домой живой. Плодом любви Николая и тётушки Елены был мой старший кузен Ювенал. Когда он подрос, он был отдан в обучение Городецкой. Он рассказывал мне, что Городецкая начинала урок, держа в руке длиннющую школьную линейку. Как только ученик делал ошибку, она со всей силы метко била этой линейкой по его рукам. В конце концов, Ювенал отказался посещать уроки свирепой старухи. Я подозреваю, что учеником он был нерадивым, и ему частенько доставалось от Городецкой. Моя мать до такой степени уважала свою учительницу пения, что назвала в её честь свою первую дочь Евгенией. Правда, моей старшей сестре не повезло. Она умерла в младенческом возрасте. Как не повезло и моему старшему брату, первенцу моих родителей, Оресту. Ты, наверное, заметила, что мои родители и все остальные родственники были помешаны на античности, и все их дети были обречены носить греческие имена. Иногда я радуюсь, что меня назвали Еленой, а не Клитемнестрой. Городецкая была гордостью музыкального Иркутска, потому что была ученицей самого Антона Рубинштейна. Поэтому все, кто обучался у неё, считали себя немножко учениками великого пианиста. Городецкая научила мою мать петь, поставила ей голос, и сокрушалась, что та не может петь на профессиональной сцене. Излечившись от туберкулёза, мать стала петь на сцене в художественной самодеятельности, а немного позже в народной опере. Я была ещё маленькой, чтобы оценивать качество пения собственной матери, но те, кто её слышал, сожалели, что мать не поёт в настоящей опере. Для этого у моей матери были все данные: голос, красота, фигура, пластика, музыкальность. А довольствоваться моей матери пришлось местом учительницы биологии в средней школе, а потом местом преподавателя в педагогическом институте на кафедре общей биологии. Я любила свою мать странной отчуждённой любовью. Всё моё детство я провела возле бабушки, которая заменяла мне родителей. Мать проводила годы в туберкулёзном санатории в Бурятии, на Аршане, высоко в горах, километрах в 300 от Иркутска. Мать я увидела впервые только лет в пять. Была весна. Зацветала во дворе черёмуха. Утром на эмке привезли в дом маленькую женщину с огромными мрачно горящими, тёмно-серыми глазами на худом, красивом какой-то трагически-скорбной красотой лице. Проходя мимо меня, она слегка потрепала меня по щеке маленькой сухой и горячей рукой с почти прозрачными пальцами. Я видела, как она слаба. Её положили отдыхать на раскладной кровати во дворе, под цветущей черёмухой. Я смотрела издали, как бабушка укутывает одеялом тонкое слабое тело этой почти чужой мне женщины. Мне не хотелось подойти к этой женщине, которая, как мне сказали, была моей матерью. И она не выразила пожелания видеть меня поближе. Разговорами да вопросами мать не ослабляй, сказала мне бабушка, проходя мимо. Но разговоров никто и не затевал. Я смотрела издали на незнакомку, а она устало прикрыла тёмными веками свои огромные мрачные глаза. Я помню, что на этой раскладной кровати мать целыми днями лежала всю весну, и всё лето. К осени она набралась сил, выздоровела, к удивлению врачей, и устроилась работать в среднюю школу учителем биологии. Всякий, кто работал в советской школе, знает, что это такое! Время и внимание моей матери стали принадлежать чужим детям, её ученикам. Я, как и прежде, оставалась на попечении бабушки. Встречались мы с моей матерью тоже только по вечерам, и, в сущности, навсегда остались друг для друга terra incognita. А вскоре в доме появился мой отец: высокий, стройный, суровый и немногословный. На войне он привык командовать. В концлагерях он учился подчиняться. Подозреваю, как это было ему трудно при его характере. У него в генах было – повелевать. От детей он требовал безграничного послушания и подчинения. Я подозреваю, что твёрдость моего характера не только перешла ко мне по наследству крови, но и выработана прессингом, под которым я жила с пяти до пятнадцати лет, пока не взбунтовалась. Странность моей отчуждённой и ревнивой любви к матери проявлялась в том, что я любила внешность и голос её, но не могла полюбить её как человека. От неё – на меня веяло каким-то холодом. Немного сближали нас концерты, в которых выступала моя мать. Я помню, как она собиралась на концерт художественной самодеятельности, где должна была выступать. Она завивала свои каштановые волосы раскалёнными щипцами, укладывала их в высокую красивую причёску. В доме после этого действа долго пахло палёными волосами. Затем мать выбирала концертное платье. Платьев было два для летних концертов, и – для зимних. Зимнее концертное платье было сшито из дореволюционного сюртука моего дедушки, свёкра моей матери. Сюртук был сшит из замечательной ткани под названием – кастор. Тончайшее сукно не потеряло своего великолепного качества и насыщенного чёрного цвета даже через много лет после того, как сюртук превратился в платье. Мать обещала мне, что, когда я вырасту, платье перейдёт мне по наследству, как реликвия. Платье действительно досталось мне после смерти матери. Я никогда не примеряла его. Я была ростом выше моей матери. Летнее концертное платье, которое казалось мне изумительно красивым, было длинным, синего атласа, с небольшим декольте. Выбрав по сезону концертное платье, мать надевала маленькие чёрные туфельки на каблуке, и, самое главное, открывала флакон духов «Красная Москва», и капелька этих духов перепадала и мне. Мать была такой тоненькой, что в школе её – биолога дразнили тычинкой, и у неё была прекрасная фигура, так что атласное синее платье сидело на неё, как влитое. Мать всегда брала меня с собою. На меня надевали ситцевое розовое платьице с белой кокеткой. И мы отправлялись на концерт. Рядом со своей красавицей матерью я казалась себе просто ничтожеством, недостойным идти рядом с нею. Поэтому я держалась несколько поодаль, чтобы встречные не подумали, что я имею какое-то отношение к собственной матери. Я не хотела портить общее впечатление. У такой женщины должна была быть дочь с другой внешностью. У меня должны были быть роскошные каштановые волосы, а вместо них росли светлые, как лён, кудри, подстригаемые моим отцом коротко, чтобы «не торчали во все стороны», как он выражался. У меня должны были быть тёмно-серые, огромные глаза, полу прикрытые тяжёлыми веками. Но мои глаза, будучи серыми, слегка отдавали в зелень, и имели миндалевидную форму. Черты детского лица ещё не определились, но было ясно, что на мать я не похожа, а удалась, как выражалась бабушка, в лавровскую породу. Я очень гордилась своей матерью, главным образом, её красотою. Моя мать была слишком красива для провинциального города. Ей нужно было бы блистать в столице на оперной сцене, или, или, на худой конец, в оперетте. Мать превосходно двигалась и танцевала. Голос, фигура, красота, умение двигаться и танцевать – всё в моей матери было создано для романтической любви и сцены, а не для семейных радостей и материнства. Сегодня я знаю, кем была моя мать: райской птицей в клетке. Итак, мы шли на концерт. Каблучки туфель матери чётко постукивали о деревянный тротуар. Мы приходили в какое-то здание, где было много народу. Мать все знали, меня от неё постепенно оттесняли какие-то люди (всё моё детство её от меня постоянно что-то оттесняло), затем все шли в зал со сценой и рядами кресел, все рассаживались. Кто-то незнакомый мне брал меня на колени. Я начинала тосковать, потому что боялась потеряться в толпе, боялась незнакомых людей. Всё смолкало. Выходила какая-то толстая тётка в длинном чёрном платье с красной розой на плече, и громко объявляла, что сейчас будет петь моя мать, и все хлопали, и действительно выходила моя мать, и какой-то дядька с длинным носом и чёрной курчавой шевелюрой начинал играть на рояле, и моя мать начинала петь. Когда она пела, я сидела тихо-тихо у незнакомых людей на коленях, и эти люди неизменно спрашивали меня, нравится ли мне, как поёт моя мать. И я неизменно молчала в ответ, и люди удивлялись, что такая большая девочка молчит, и вообще это невежливо молчать, когда тебя спрашивают взрослые. Но я прочно молчала, потому, что, во-первых, мне надоели вопросы, а, во-вторых, мне так нравилось пение матери, что я ни с кем не хотела разделять свои чувства. Люди считали меня букой, а я и была букой. Боюсь, что все эти незнакомые мне дядьки и тётки считали меня не только букой, но странным ребёнком, недостойным своей замечательной матери. Когда моя мать заканчивала петь очередную песню, арию или романс, все бешено аплодировали, при этом меня чуть ли не сбрасывали с колен, или я сама соскальзывала на пол и стремительно удирала от чужих рук. Я забивалась в какой-нибудь тёмный угол поближе к сцене, и стояла там, слушая голос своей матери, и моё сердце разрывалось от любви к нему. Голос был сам по себе. Я отделяла голос от человека. Если бы меня спросили в то время, люблю ли я свою мать, я не знала бы – что ответить. Я любила её красоту, я любила её голос, но и красота и голос были явления самоценные, и я не знала, как соединить их с человеческой личностью моей матери. Если бы моя мать ставила любовь к ребёнку выше своей красоты и своего голоса, наверное, я не задумывалась бы над такими вопросами. Но я интуитивно чувствовала, что для моей матери всё было выше любви к ребёнку: и красота, и голос, и общественная, и личная жизнь. Конечно, как любая мать, она отдала бы свою жизнь за меня. Но таких экстремальных ситуаций в нашей жизни не было, так что у меня не было случая убедиться в самоотверженности моей матери. Поэтому я искренне считала, что моя мать ко мне несколько равнодушна. Другими словами, я была не на первом месте в её жизни, а в лучшем случае на третьем или четвёртом, и, самое главное, я всегда считала, что это – в порядке вещей. На первом месте у моей матери был муж. Потом шла музыка. На третьем – работа. На четвёртом мой брат. А уж потом шла я. Моему брату мать отдавала такое явное предпочтение, что я даже не ревновала, считая, что так и должно быть. И в самом деле, почему ребёнок должен быть у его матери на первом месте?! Ведь кроме ребёнка есть красота, и голос, и желание самоутверждения в этом мире. Если на первом месте – ребёнок, и всё вложено в него одного в надежде, что он-то, наверное, самоутвердится в жизни, реализует свои возможности и таланты, то о собственных талантах матери надо забыть. А если ребёнок – девочка, и ей внушают, что ребёнок – на первом месте для матери, то, повзрослев, и родив своего собственного ребёнка, она забывает о реализации своих талантов, и все надежды, в свою очередь, возлагает на своего ребёнка. Прав старик Гегель! Какая-то дурная бесконечность! Поэтому я не в обиде на свою мать за то, что я не была для неё на первом месте. Мать наслаждалась своим пением, публика наслаждалась её голосом. Я наслаждалась голосом, красотой и славой своей матери. Каждый получал своё. Репертуар у моей матери был обширным. Она пела сопрановые арии из опер русских и заморских композиторов, советские песни, русские романсы. Дома на старинных стульях, доставшимся нам от деда, на круглом столе, грудами валялись ноты. К семи годам я знала наизусть арии из многих опер и могла их спеть от начала до конца. Я просто слушала и запоминала, и пела себе под нос, когда рядом никого не было. Никто не требовал от меня, чтобы я что-то заучивала. Да кому бы и в голову пришло, требовать заучивания арий из опер от ребёнка. Но моя мать брала меня не только на концерты. Однажды она повела меня в кафе. В начале пятидесятых годов они стали понемножку появляться в городе, и моя мать решила меня удивить и побаловать, что было, в общем, не в её правилах. Суровостью обращения со мной она даже перещеголяла моего отца. Кафе располагалось на центральной улице города и представляло собою, как я теперь понимаю, жалкое подобие того, что должно на самом деле называться – кафе. В полутёмной небольших размеров комнате была стойка, за которой стояла молоденькая официантка в белой наколке на тёмных волосах. В другом углу помещения стояли два столика, покрытых белыми скатертями, со стульями. Мать посадила меня за столик, и что-то заказала у стойки. После чего села рядом со мною. Через минуту официантка принесла на блюдечке два пирожных подозрительного вида. Подозрительными они мне показались потому, что были тёмно-коричневого цвета. Цветом и формой они мне что-то напоминали. Это пирожное-картошка, объяснила мать. Я должна была это съесть?! Кушай, сказала моя мать. Это вкусно! Но сама-то она это есть не будет?! Видя мою нерешительность, мать пододвинула блюдечко поближе ко мне. И я с ужасом протянула руку, чтобы не обидеть мать. Пирожное-картошка действительно оказалось вкусным, хотя могло бы быть немного менее вязким. Понравилось? спросила мать, когда я всё съела. Да! искренне ответила я – Только на какашки собакины похожи. По ледяному выражению лица своей матери я поняла, что ляпнула лишнее. Больше никогда я не поведу тебя в кафе! холодно сказала мать. И она никогда больше никуда меня не водила. У моей хрупкой матери был железный характер и воля, которой мог бы позавидовать любой мужчина. Проявлялось это на каждом шагу, в любой жизненной ситуации. Повзрослев, я стала понимать, что чудесное выздоровление моей матери, приговорённой врачами к смерти, совершилось благодаря её несгибаемой воле и жёстко-непреложному желанию жить. Был и ещё один похожий случай в наших отношениях. Моя мать решила рассказать мне на ночь сказку. Сказки мне обычно рассказывала бабушка. Я поинтересовалась, о чём будет сказка. Мать отвечала, что сказка называется «Гуси-лебеди». А, отвечала я, я эту сказку знаю. Мне бабушка рассказывала. Я расскажу тебе такую сказку, с непроницаемым лицом отвечала мать, – которая тебе неизвестна. Но после этого я больше никогда тебе сказок рассказывать не буду, раз ты утверждаешь, что всё знаешь. И она начала рассказывать. Я слушала её с открытым ртом. Действительно это был совершенно неизвестный мне вариант вроде бы знакомой сказки. Те же герои, тот же сюжет. И в то же время всё новое, неизвестное, захватывающе интересное. Когда мать закончила рассказывать, я выразила своё неподдельное восхищение. Но ты же сказала, что знаешь эту сказку. Никогда не опережай ход событий своими заявлениями, что знаешь, чем они закончатся. Ты – не всезнайка! отчитала меня мать. Больше никаких сказок! И она выполнила своё обещание. Как я ни просила её, она больше никогда не рассказала мне ни одной сказки. Мне, ребёнку, она не давала спуску, не снисходила до моего нежного возраста, глупости и непосредственности. Мой отец обожал слушать пение жены. Почти каждый вечер он брал в руки скрипку и начинал играть, мать отрывалась от книги, которую читала, и начинался домашний концерт. Сначала отец играл Сарасате или Паганини, а потом пела мать. После выздоровления матери я стала чаще видеть своих родителей. Теперь вся семья была в сборе. Помимо домашних концертов, были домашние чтения. Долгими зимними вечерами, когда мама и бабушка хлопотали по хозяйству – мама шила нижнее бельё, бабушка вязала носки – отец читал вслух или «Войну и мир» Льва Толстого, или рассказы и повести Чехова, или стихотворения, Пушкина, Лермонтова, или повести и рассказы Куприна. Я тоже слушала, тихо играя в углу. На одного только Льва Толстого ушла целая зима. Почти всю русскую литературу я знала уже до школы. Иногда отец читал не книги, а рукописные тексты. Тогда в доме звучали имена: Гумилёв, Цветаева, Ахматова, Вирта, Агнивцев. Однажды отец спросил меня, хочу ли я учиться игре на скрипке. Конечно, я хотела. Отец взял мою руку и долго разглядывал её. Нет, решил он, скрипка не для тебя. Маленькая рука. Но пальцы-то длинные, вмешалась мать. Длинные, согласился отец но не скрипичные. Хоть бы у тебя голос прорезался. Но певческий голос не прорезывался. Он у меня был тихий и нежный. Нет, говорил, вздыхая, отец певица из тебя не получится. И в кого ты такая? Значит, будем делать из тебя пианистку. И из меня стали делать пианистку. Специально для моего обучения решили купить пианино. Пианино заказали в Ленинграде. Морозным декабрьским днём в гостиной появился новый жилец. Его внесли четверо дюжих носильщиков в дощатом ящике, и поставили у стены. Открывать не будем, сказал отец, потому что ему надо согреться и отдышаться. Я ходила возле ящика, заглядывала в щели. Но внутри ящика молчали. Мне казалось, что в ящике сидит какой-то зверь, может быть, тигр. Непременно, тигр! Я лет до тринадцати упрашивала мать, чтобы мне подарили тигрёнка. Окончилось тем, что мне подарили щенка спаниеля, хотя в доме были две огромных собаки. Зверь сидит, молчит, отогревается, и отдыхает. Через час внутри ящика кто-то мелодично пропел. Ага, сказал отец, согревается. Можно открывать. И он начал клещами аккуратно отрывать доски и складывать их на пол. Под досками оказалась пакля. А под паклей – что-то чёрное и блестящее. Когда это что-то чёрное и блестящее полностью открылось взору, оказалось, что это – пианино. «Красный Октябрь!» прочёл отец название, подняв крышку. – Какое поганое название! Но, делать нечего. Мать села к пианино, положила руки на клавиши, и заиграла что-то бравурное. Хочешь научиться играть? спросил отец. О. как я хотела! Я хотела, чтобы и мои пальцы с лёгкостью летали по клавишам. Ну, и отлично! сказал отец. Будешь поступать в музыкальную школу! Я хочу, чтобы ты стала концертирующей пианисткой! – сказала мать. – У тебя есть способности, прекрасный слух, длинные пальцы, твёрдый характер, воля. В этом ты – в меня. Мать не ошиблась. Характер и воля у меня были, что я и постаралась ей доказать в ближайшем будущем. И музыкальные способности, слух и пальцы тоже были. Но не они определили мою будущность. Моя мать одним махом решила и определила мою будущую судьбу и профессию. Но я совсем не хотела поступать в музыкальную школу. Я и в обычную школу не хотела идти. Отчего мне было хотеть в музыкальную? Мне не нравилось скопище орущих на перемене детей. Сверстники меня раздражали. Учительница первая моя мне совсем не нравилась. Я не нравилась ей тоже. Однажды на перемене, разбежавшись по классу к двери, я влетела головой прямо ей в живот. Учительница охнула и выронила свёрток с пирожками. Пирожки разлетелись по полу. Учительница схватила меня за шиворот, приблизила к моему лицу своё круглое красное лицо в круглых очках, и орала что-то о плохих девочках, которые не умеют чинно ходить, а носятся, как угорелые кошки. Я очень любила кошек и обиделась за них, о чём немедленно и сообщила учительнице, обозвав её вонючим хорьком. Учительница швырнула меня в угол, где я простояла носом в стенку три урока подряд. Отношения со школой и учительницей были безнадёжно испорчены. Моя мать, которой учительница пожаловалась на мою неуправляемость, в беседе со мной задумчиво заметила: А ведь и, правда, она похожа на хорька. Только не обязательно было ей об этом говорить. Это человеку обидно. Язык твой – враг твой! А моя бабушка решила изобразить из себя Кассандру: Тебя никто не возьмёт замуж, пророчествовала она, поблескивая стёклышками пенсне, потому что ты не умеешь молчать, когда надо. Умение молчать необходимо для разведчиков, подключился к разговору отец. – Моя дочь не разведчик. Она всегда должна говорить то, что она думает. Довольно и того, что мы молчали. Эти – пусть говорят! Другими словами, воспитывали меня несколько противоречиво. А школу я возненавидела. А тут ещё музыкальная школа! Может, там бьют линейкой по рукам? Пока мама играла на пианино, к нам в квартиру прошмыгнула тётя Настя. Тётя Настя была наша дворничиха. После войны она с семьёй переехала из деревни в город в поисках счастья. Полная, статная, краснощёкая, она была настоящая деревенская красавица. Муж её, худой больной человек вскоре после переезда в город умер. Сказались фронтовые раны. У тёти Насти было двое ребятишек шести и пяти лет, Витька и Тамарка. Я с ними дружила. Тётя Настя была очень любопытна. Она сделала вид, что прибежала занять у бабушки луковицу. На самом деле, ей очень хотелось узнать, что привезли нам в большом деревянном ящике. Она поздоровалась с нами. Глаза у неё были совершенно круглые от изумления. Музыка! сказала она нараспев, ей-бо, музыка! А на что вам музыка-то? Чай, радиво есть. Тётя Настя намекала на рояль. Мой отец был весьма галантен в обращении с женщинами, будь они профессорами, или дворниками. Обычно мой отец редко улыбался. Но когда он видел перед собою женщину, в особенности молоденькую и хорошенькую, то расцветал улыбками и сыпал витиеватые комплименты. Иногда, он был даже чересчур галантен, что нередко раздражало мою мать. Отец шутливо обнял тётю Настю за полненькую талию, и стал показывать её пианино. Мама заиграла марш в честь гостьи. Тётя Настя подпёрла щёку рукой и, молча, восхищалась «музыкой». Ну и ну! изрекла она, наконец. Здоровущая эта пианина! Ну, Лёлька, выучишься на пианине этой, на концерт пригласишь? Конечно, выучусь и приглашу на концерт. И завью волосы, как мать! И надену концертное касторовое, чёрное платье, перешитое из дедушкиного сюртука! И тётя Настя будет сидеть в первом ряду рядом с моими родителями! И я буду взмахивать над клавиатурой руками, и опускать их на чёрно-белые клавиши! И пока я всё это себе воображала, в комнату просунули носы Витька с Тамаркой, прибежавшие вслед за матерью. Витька подскочил к пианино, и ударил кулаком по клавишам. Вот, охламон! Вот прохиндей! Вот, засранец! Простите, вырвалось! Чего ты лупишь по музыке, говно! Ой, опять вырвалось! И тётя Настя сочно треснула Витьку по спине ладонью, да так, что звон пошёл. Витька отскочил к окну и показал мне язык. Я показала ему кулак. Когда, насытившись зрелищем и пристойным соседским разговором, тётя Настя, держа Витьку за шиворот, удалилась, я спросила отца, что такое «засранец»? Отец задумался. Пока он думал, как объяснить мне непонятное слово, моя мать сказала: Это слово нехорошее. Я категорически запрещаю тебе его произносить! Сказала, как отрезала. И папа передумал проводить со мною лингвистические изыскания. Благодаря страусиной политике родителей, я слишком поздно узнала значение многих непечатных русских слов, в то время как мои сверстники потешались над моим дремучим невежеством. Когда мне было лет 25, в руки мне попал Русско-английский словарь, изданный в Лондоне под редакцией профессора Сергея Коновалова. Каково же было моё изумление, когда я обнаружила в этом словаре все русские матерные и ругательные слова. Изумление моё удвоилось, когда я познакомилась с орфографией этих слов. Орфография их не отвечала моим представлениям об этих словах. Какая может быть орфография на заборах, ты ведь знаешь! Странно было знакомиться с правописанием пусть и специфических, но всё так русских слов через словарь, изданный в Англии. Прошла зима, весна и заканчивалось лето. Приближалось время поступления в музыкальную школу. В неё принимали только тех, у кого был музыкальный слух и музыкальные способности. Я не знала, было ли у меня то, и другое. Родители мои ничего мне об этом не говорили. Для них вопрос о моём поступлении был решён и закрыт. А я мучилась сомнениями. Мне хотелось поступить. И не хотелось в то же время. Неизбежный час настал. Мать нарядила меня в школьную форму, которую сама и сшила в августе – коричневое байковое платье и сатиновый, белый фартук. И мы отправились. До музыкальной школы надо было добираться от нашего дома – трамваем. Внешний вид музыкальной школы меня сразу разочаровал. Деревянное двухэтажное, старинное здание. Видимо, когда-то оно принадлежало богатому купцу, но было конфисковано в пользу рабоче-крестьянского государства. Рабоче-крестьянское государство о нём не заботилось. Отняло, и забыло. Здание было некрашеным, а потому казалось, с его серыми от старости досками, неказистым и даже убогим. Внутри оно было поделено на мелкие клетушки–классы, в которых едва помещалось пианино и учитель с учеником. Центрального отопления не было. Классы отапливались при помощи голландских печей. Мы с матерью сели в коридоре возле высокой двери со стеклянным верхом и стали ждать. Сидеть неподвижно и ждать в течение пяти минут я не научилась и по сей день. Тем более, я не умела этого в семь лет. Я была очень живым и подвижным ребёнком. Терпеливо отсидев тридцать секунд, я встала и принялась разгуливать по коридору, исследуя все его тёмные уголки. Вдоль коридора стояли стулья, и на них чинно сидели дети и их родители. Мать встала и поймала меня на пути в дальний конец коридора, и вернула на место. Через пять секунд, я встала и побежала туда, куда меня не пустила мать. И тут – о, ужас! – она меня настигла и дала мне оглушительную пощёчину. После чего доставила меня на место моего мучения и силой заставила сесть. Это была катастрофа. Разлом земли! По земле пробежала трещина, по одну сторону её осталась я, по другую – мать. Навсегда! Витька и Тамарка, тёти Настины дети, то и дело получали подзатыльники от своей матери, но совершенно не обижались. Впрочем, после подзатыльника они получали такое обилие поцелуев, что им и не было смысла обижаться. Если бы моя мать пожалела о своём поступке, и тут же прижала бы меня к сердцу, наверное, я бы забыла о случившемся. Но моя мать, дав мне пощёчину, не только не прижала меня к сердцу, но посадила возле себя, крепко держа за шиворот. Дети, сидевшие в коридоре со своими родителями, с любопытством на меня поглядывали. Некоторые из них хихикали, и подталкивали друг дружку локтями. Моя мать сидела неподвижно, как египетская статуя. Холодом веяло от неё. Я не плакала, но что-то странное происходило внутри моего сердца. Во-первых, я поняла, что пощёчина оскорбительнее подзатыльника, или шлепка по заду. Во-вторых, я поняла, что пощёчина, полученная прилюдно оскорбительна вдвойне. В-третьих, я поняла, что моя мать меня не любит. Все эти открытия, сделанные внезапно, пригвоздили меня к месту, так что не было нужды держать меня за шиворот. Я поняла, что поступок матери был вызван моим непослушанием, но несоразмерность наказания за это непослушание изумила меня. Я чувствовала себя униженной и оскорблённой. Правда, я не смогла бы в тот момент сказать о том, что чувствую такими словами. Но чувствовала я именно это. После пощечины я сидела смирно, и не покушалась покинуть место своего заключения – стул. Но это была Пиррова победа. Если до этого, несмотря на холодность матери, я была открыта для любви, то теперь осуществление этой любви стало невозможным. Моя мать пока что об этом не подозревала. Я же сидела, глубоко оскорблённая. Теперь от меня на мать веяло холодом. Ибо она заморозила моё сердце. Отогревать его будут чужие люди. Между тем, из-за высокой двери вышла дама с высокой причёской и назвала мою фамилию. Мать выпустила меня из рук и подтолкнула к даме. Я покорно пошла за ней. Мы оказались в зале, в дальнем конце которого был раскрытый рояль, а рядом с ним длинный стол, покрытый красной плюшевой скатертью. За столом сидели немолодые мужчины и женщины, числом не менее шести-семи, все они смотрели на меня. У всех у них был скучающий вид. Наверно, устали. Старенькие все. Подойди ближе к столу, сказала ведущая меня дама и села к роялю. Я подошла ближе к столу: Как тебя зовут? спросила полная седая дама, сидящая с краю. Я ответила. Можешь нам спеть какую-нибудь песенку? – спросила та же дама. Песенку? Я, что, пению сюда учиться пришла? Но если велят петь, надо им спеть что-нибудь. С минуту я молчала, соображая, что бы им спеть. У меня голоса нет, уведомила я комиссию. Ничего, успокоила меня полная дама, мы это переживём. «Я к вам пишу – чего же боле?»– громко сказала я, объявляя о своём намерении спеть то, что я хорошо знала, а именно, сцену письма Татьяны из оперы «Евгений Онегин». Что-что? – изумлённо переспросил старичок, сидевший в середине. Я подошла к нему вплотную и повторила погромче. Может, он глухой совсем? Мужчины и женщины за столом переглянулись и засмеялись. Они как-то сразу оживились, задвигались, стали перешёптываться, весело глядя на меня. Что я смешного сказала?! Эту арию я слушала десятки раз. Её пела моя мать. Эту арию я очень любила, хотя не вполне понимала смысл некоторых строк. Но общий смысл арии мне был понятен. Татьяна влюбилась в Онегина. - А какую-нибудь детскую песенку знаешь? – переспросила седая дама. Детскую? Что они от меня хотят? Я знаю много арий и романсов отвечала я угрюмо. Ладно, пой что знаешь, покорно вздохнул старичок. Я повернулась к даме, сидящей у рояля, и важно кивнула ей головой: Для меня, пожалуйста, повыше на октаву, – попросила я. У дамы почему-то округлились глаза. Но она послушно повернулась к роялю и заиграла вступление. И я запела: Я к вам пишу – чего же боле? Что я могу ещё сказать? Теперь я знаю, в вашей воле Меня презреньем наказать. Чем дальше я пела, тем оживлённее становилась группа людей за столом. Они переглядывались, улыбались, некоторые закрывали лицо руками, и плечи их вздрагивали от едва сдерживаемого хохота. Ария была длинной, но меня никто не останавливал. Наконец, я пропела: Кончаю! Страшно перечесть… Стыдом и страхом замираю… Но мне порукой ваша честь, И смело ей себя вверяю… Всё! объявила я, и добавила – И ничего смешного! Она же страдает. Именно после этого моего заявления все без исключения разразились хохотом. Дама у рояля легла головой на клавиши, и время от времени выкрикивала: Ой! Умру! Умру! Когда все смеялись, я стояла посередине зала, и, насупившись, разглядывала смеющихся членов приёмной комиссии. Не сердись, сказал мне старичок, вытирая глаза носовым платком. – Ты замечательно пела. Очень точно, очень музыкально, слух у тебя замечательный, но певческого голоса у тебя действительно нет. Поэтому нам и стало смешно. Скажи своей маме, что ты принята. А в учительницы мы дадим тебе Татьяну Ларину. Ступай! Я вышла из зала. Мать сидела неподвижно и прямо, как статуя Будды, и выжидающе смотрела на меня. Принята! – буркнула я, останавливаясь перед ней. Почему же они смеялись? – надменно спросила мать. – Что ты пела? Арию Татьяны. Что?! – мать даже подскочила. – Арию Татьяны?! Почему арию?! Я тебя ариям не учила! Ты что, детскую песенку спеть не могла? Могла, смотря в сторону, отвечала я. Какие песенки ты знаешь? «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат», «Вставай, страна огромная», «Я по свету немало хаживал», «Землянка». Господи! – мать взялась за голову. – Кто тебя научил? Бабушка. Почему ты решила, что это – детские песенки? Бабушка сказала, что эти песни каждый ребёнок должен знать. Ну, да, согласилась мать, но они – не детские, а военные. Но почему ты спела не военную песню, а арию Татьяны? Потому что я её – люблю. И она будет меня учить музыке. О-о-о! – простонала мать. Идём! Что она имела в виду под этим «о-о-о!» я не поняла. Я простодушно сказала о том, что люблю эту музыку и этот текст. И Татьяну, которую мне было жалко, оттого, что она так мучается от любви. Поняла ли меня моя мать, я не знаю. Но сообщение о том, что учить меня будет Татьяна Ларина, видимо, её допекло окончательно. Дома она рассказала отцу о моих подвигах в приёмной комиссии. Отец странно смотрел на меня. Ты, что арии, которые поёт мама, знаешь? – спросил он недоверчиво. Я знала. И начался домашний экзамен, во время которого мне пришлось пропеть добрую четверть репертуара матери. Хорошая память, похвалил отец. Но я чувствовала, что одобрил он меня как-то странно, как-то не очень-то одобрительно. – А теперь повтори, кто тебя учить будет? Татьяна Ларина. Мне старичок сказал. Странный юмор у старичка, задумчиво заметил отец. – Очень странный юмор! Не знаю, был ли у старичка странный юмор, и было ли чувство юмора у него вообще, но моей первой учительницей в музыкальной школе стала действительно Татьяна Ларина – дочь профессора химии местного университета. С той, пушкинской Татьяной, у неё не совпадало отчество. Пушкинская Татьяна была Дмитриевна, а моя – Васильевна. И по характеру они были противоположны. Пушкинская Татьяна была задумчива «от самых колыбельных дней». Моя Татьяна Ларина была весёлым, очаровательным созданием лет девятнадцати-двадцати, только что окончившем музыкальное училище по классу фортепиано. Мы моментально подружились. На моей учительнице музыки лежал отсвет пушкинской Татьяны Лариной, поэтому я в неё без памяти влюбилась, что привело в негодование мою ревнивую мать. Я день и ночь говорила о Татьяне Васильевне. Я часами сидела за пианино, стараясь выучить все уроки, чтобы не огорчить её. Наконец, моя мать не выдержала и прибегла к запрещённому приёму: Она же некрасивая! – надменно сказала моя красавица мать. Я опешила. Красивая Татьяна Васильевна была или некрасивая, это мне не приходило в голову. Я находила её обворожительной, восхитительной, очаровательной, каковой она и была. Она всегда была в прекрасном настроении, шутила со мною, была снисходительна к моим ошибкам и была добра ко мне, увлекательно рассказывала о великих композиторах и выдающихся исполнителях фортепианной музыки, отлично играла на рояле, и я считала её прекраснейшей девушкой на свете. – Она некрасивая! – жёстко сказала мне моя ревнивая мать на мои бурные возражения. – Взгляни внимательней: нос неправильной формы, глаза маленькие, форма руки корявая, фигура волчком. Разве пушкинская Татьяна может быть на неё похожа? Самым обидным было то, что моя мать не была справедлива. Может быть, нос Татьяны Васильевны и не блистал безупречностью формы. Может быть, её глаза не были огромны, на вкус моей матери, но общее впечатление от её внешности было очень благоприятным. Татьяна Васильевна была весьма миловидная, и обаятельная девушка. А это иной раз превосходит красоту. Моя мать не переубедила меня в том, что моя учительница музыки некрасива. Больше того, я стала любить её ещё больше теперь за то, что её так не любит моя мать. Бедная моя мать! Если бы она смирилась с моей любовью к Татьяне Лариной, если бы она вместе со мною восхищалась её талантами, добрым характером, приветливостью, чувством юмора, доброжелательностью, если бы я нашла в ней союзника, то я простила бы моей матери пощёчину, и любила бы её. Но она хотела унизить в моих глазах мою учительницу, указав на недостатки её внешности, но добилась совершенно противоположного результата: я стала ещё больше преданна Татьяне Лариной, и стала ещё холоднее к моей матери. Больше того, я стала видеть в ней личного врага. Если бы моя мать обладала интуицией любви, если бы её не ослепляла ревность, она поняла бы моё поведение и постаралась бы исправить ошибку. Но интуиция ей ничего не подсказывала, ревность собственницы ослепляла её постоянно, и моя мать годами исправно повторяла свою ошибку, стараясь унизить в моих глазах любого человека, к которому я проявляла интерес, укрепляя, таким образом, мою неприязнь и недоверие к ней самой. Странно, не давая мне душевного тепла, моя мать хотела моего постоянного восхищения своей особой. А моё восхищение другим человеком неизменно приводило её в негодование. Как только я бойко стала исполнять сонаты Клементи, этюды Черни, и прочие пьески, отец пожелал, чтобы я аккомпанировала ему, когда он играл на скрипке, и матери, когда она пела. В доме зазвучали дуэты, трио и квартеты. Разумеется, исполняли то, что мне было по силам. Но если с отцом мы сыгрались вполне сносно, то с матерью мы никак не могли спеться. Камнем преткновения стало злосчастное фермато. Моя мать обожала этот знак, и, когда он встречался в нотах, она держала фермато несколько тактов подряд, пока хватало дыхания. Моя мать упивалась звуком. Она наслаждалась звучанием собственного голоса. Мне же казалось это глупым, ибо, как бы ни было само по себе звучание голоса красивым, смыслом это звучание наполняет только слово. Я сказала об этом матери. Она сильно обиделась, несколько дней мы не разговаривали, а потом началось то же самое. Я прекращала аккомпанировать, и объясняла матери, что так долго фермато держать нельзя. Но убедить мою мать в этом никак не удавалось. Мой педантизм ей не нравился. Она ещё больше сердилась, говорила, что больше никогда не будет петь со мною, дулась на меня по нескольку дней. Затем всё повторялось. Тогда я стала обещать ей, что не буду ей аккомпанировать, пока она не научится правильно использовать знак фермато. Отец в этом бесконечном споре держал нейтралитет. Мне приходилось смиряться и терпеть эти бесконечные, выводящие меня из равновесия, пустые звуки. Мой роман с музыкальной школой продолжался ровно учебный год. Татьяна Васильевна Ларина поступила в Московскую консерваторию, и уехала. Перед отъездом она сделала мне подарок – баркаролы Ф. Мендельсона с трогательной надписью и пожеланием стать хорошей пианисткой. Меня передали другому преподавателю Алле Николаевне Смолиной. И начались мои мучения. Нет, Алла Николаевна не шлёпала учеников, подобно Евгении Городецкой, линейкой по пальцам. Но она была страшной занудой. И была очень не симпатичной особой ни внешне, не внутренне. Когда у меня не получалось какое-то место в пьесе, она брала мою руку своими красными крепкими, как клещи, пальцами, и заставляла проигрывать это место правильно, надавливая на мои пальцы так, что руку сводило от боли. Уж лучше бы она откровенно лупцевала меня по пальцам линейкой! Её скрытое раздражение против ученицы выливалось в этой динамике – взять детскую руку, и давить, выкручивать, ломать хрупкие нежные пальцы, причиняя порою сильную боль. Всё это делалось под предлогом показа – как надо играть то, или иное трудное место. Я пожаловалась матери. Моя мать холодно отвечала, что «без труда не вынешь рыбку из пруда». При чём здесь был труд, я не поняла. Меня не надо было заставлять сидеть за роялем. Я подолгу терпеливо, и с радостью разучивала новые произведения. Я любила музыку. Но я не любила зануду учительницу. Зато её уважала моя мать. Может быть, потому, что, я её не любила? Я терпела Аллу Николаевну шесть долгих лет. Она отравляла мне всю радость обучения игры на рояле. Но не только она одна. Отравляли также уроки хорового пения. Меня определили петь вторым голосом, потому что у меня был альт. Я знала, что у меня нет певческого голоса. Я, наконец, зная, что такое прекрасный голос и прекрасное пение, не любила петь сама. Открывать рот, и издавать звуки, которые тебе самому не нравятся – большое испытание. Даже в хоре, когда твой голос вроде бы и не слышен в общем звучании. Не любила я петь ни хором, ни единолично. Но хором – в особенности. Но принудительно петь – ненавидела вдвойне! Тесситура разучиваемых песен и партий хора из опер была для меня слишком высока. Поэтому в трудных местах я просто открывала рот, но звуков не издавала. Пела, как сегодня выражаются, «под фанеру». Однако, учительница хорового пения, к моему удивлению, заметила, что я частенько отлыниваю. Она сделала мне замечание. Потом ещё одно. Потом пожаловалась моей матери. Открывает рыба рот, но не слышно, что поёт! – язвительно прокомментировала события вечером за ужином моя мать. – Мы за твоё обучение платим деньги, поэтому будь добра – учись, и выполняй все требования учителей. Не правда ли, Лёня? – обратилась она к отцу. Отец согласно покивал головой, загородившись от всех домочадцев газетой. В этом деле он не мог быть моим союзником. Не могла быть союзником и бабушка, материально зависимая от моей матери и моего отца, ибо не заработала себе пенсию и была – иждивенкой на содержании у дочери. Она могла лишь молча сочувствовать мне. Не был моим союзником и мой старший брат, который всегда радовался, когда меня наказывали, а ещё больше радовался, когда у меня возникали большие или маленькие проблемы в жизни. Потому я должна была справляться со своими проблемами сама. Впрочем, я пожаловалась тёте Насте, дворничихе, к которой частенько заглядывала, ибо дружила с её дочкой Тамаркой. Лёлька, сказала тётя Настя, яростно прокалывая толстой иглой Витькин валенок, который подшивала, а чо ты хором петь-то не любишь? А я хором страсть как петь люблю. Это же красиво. Мы вот с подружками соберёмся, и поём на разные голоса. Страсть как люблю! Особенно, когда рюмочку водки пропустишь под пельмешки! Тётя Настя отложила валенок и мечтательно возвела глаза к белёному низкому потолку. Я поняла, что и тётя Настя не мой союзник. Хоровое пение стало моей проблемой. А поскольку с младенчества у меня были характер и воля, на шестом году обучения я решила проблему кардинально – перестала ходить на хор. И не ходила весь учебный год. В конце учебного года всё открылось. И меня с треском исключили из музыкальной школы за непосещение хоровых занятий. Об этом исключении мне с удовольствием сообщила Алла Николаевна, когда я пришла к ней на очередное занятие. Я стояла, и не двигалась. Алла Николаевна посоветовала мне идти домой. Неужели, исключили?! Видимо, подсознательно я к этому стремилась, но когда это произошло, мне стало не по себе. Что я скажу родителям?! Что скажет моя мать, которая видела во мне будущую концертирующую пианистку. Я разрушила мечты моей матери! Я – преступница! Мне нет оправдания. Но какая-то часть моего существа ликовала. Не надо ходить на сольфеджио! Сольфеджио я тоже ненавидела. Не надо ходить на хор! Свобода! Первой я решила сказать об исключении тёте Насте, с тем, чтобы выговориться и выработать стратегию и тактику поведения с родителями. Тётя Настя выслушала меня, подперев щёку рукою. Чо, Лёлька, ты теперь играть на музыке не будешь? А я-то думала, на концерт меня пригласишь. Ой, дела! Чо делать-то будем? Как родителям-то скажешь? Ой, дела! Отец тебя выпорет! И хотя меня и пальцем не трогали, за исключение из музыкальной школы я вполне заслуживала наказания. Но не такого же! Я подготовилась вечером сказать родителям о своём исключении. Зря я готовилась! Родителям позвонили днём на работу из музыкальной школы и сообщили об исключении. Я ждала бурю. Буря, к моему величайшему удивлению, не разразилась. Отец смерил меня презрительным взглядом и удалился в спальню. Мать с непроницаемым лицом сообщила, что нашла мне частного учителя музыки, и нужды ходить на хор теперь не будет. Ты за год пройдешь всю программу музыкального училища, сдашь экстерном государственные экзамены, а осенью поступишь в консерваторию, – изложила мать мне свой стратегический план. – Я справлялась у Аллы Николаевны. Она сказала, что за год ты всё осилишь. У тебя – способности. Я пожала плечами. Тётя Настя оказалась не права. Меня не выпороли. Частный учитель, так частный! Это была свобода наполовину. Хотела ли я стать концертирующей пианисткой? Гастролировать по Союзу? Или, может быть, даже за границей? Идея была заманчивой. Но не моей. Я лучше знала, что именно я не хочу. Я бы не хотела преподавать музыку, ни под каким видом. Даже в консерватории. Нечего и говорить, что я не хотела преподавать в музыкальной школе. Оставалось только концертировать. Моя мать уверяла меня, что вся моя жизнь должна быть связана только с музыкой. Ей и в голову не приходило, что меня может увлечь что-то другое, не связанное с музыкой. Она не допускала и мысли, что я могу ослушаться. Сегодня я понимаю, что, не осуществив себя в качестве оперной певицы, она жаждала, чтобы хотя бы у меня получилось то, к чему так стремилась она, и чего – не достигла. Через два дня моя мать отвела меня в дом частного учителя музыки. Дом был многокомнатный, и, судя по обстановке комнат, через которые провела нас чернявая женщина – домработница – богатый. Домработница привела нас в комнату, в которой не было ничего, кроме кабинетного рояля и двух стульев. Учителем музыки оказался известный музыковед местной филармонии Савенко, симпатичный толстый дядька, с обширной лысиной, и астматическим дыханием: Сидай! – сказал он, шлёпая по сиденью стула, стоящего у рояля. – Покажи, что умеешь. Я сыграла первую часть первой сонаты Бетховена. Добре! – сказал Савенко. Но надо отшлифовать. И мы принялись шлифовать сонату Бетховена, и разучивать пьесы Грига, Шопена, и Шумана. Мать радовалась, видя, что я провожу часы за фортепиано. Но я играла не потому, что хотела сдать экстерном выпускные экзамены в музыкальном училище, а потому, что мне нравилась сама музыка. Но было ещё кое-что, что нравилось мне не меньше музыки. Когда я училась в восьмом классе, мою мать вызвала в школу классная руководительница. Но беседовать моей матери пришлось не только с классной руководительницей, но также с завучем и другими учителями. Они объяснили моей обескураженной матери, что я совершенно запустила все предметы, кроме литературы, английского языка, и истории. Здесь мои успехи были выше всяческих похвал. Зато по всем остальным предметам я отказываюсь отвечать, и учителя вынуждены ставить мне двойки. На всех уроках математики, физики, естественных наук я читала посторонние книги, открыто положив их на парту, или что-то писала. Классная руководительница негодовала, но ничего поделать не могла. В кабинет завуча, где происходила беседа, пригласили на закуску и меня. Моя мать сидела, как Нефертити на троне, с бесстрастным лицом, глядя вдаль мрачными серыми глазами. Елена, начала классная руководительница, нервно покашливая, – мы пригласили тебя и твою уважаемую маму, которую все знают в городе, как прекрасного человека и специалиста, с тем, чтобы рассказать ей о том, что ты не успеваешь по многим предметам. Мы вынуждены будем оставить тебя на второй год, что, безусловно, крайне нежелательно, но, что делать?! Объясни нам, почему ты не учишь ни математику, ни химию, ни физику, ни биологию. Скажи, что ты вечно читаешь и пишешь на этих уроках? Ты понимаешь, что можешь остаться без аттестата зрелости? Что ты читаешь и пишешь, скажи нам? Говори, говори, не стесняйся! Я не стесняюсь! Я просто не могу говорить, когда меня пришли судить. Что я читаю и пишу, касается только меня, и никого больше. Понимаете, кипятилась классная руководительница, она читает не ту литературу, которая положена по программе. Я видела, что она читает: Золя, Флобера, Мопассана, Голсуорси, Бодлера какого-то. Я ещё поняла бы, если бы по программе, а то – Мопассана! Не рановато ли интересоваться такой литературой? Мопассана мне порекомендовал прочесть мой отец; подала я голос. Все замерли, по-моему, даже дышать перестали, и все глаза устремились на мою мать. Совершенная правда, подтвердила моя мать. – И Флобера с Голсуорси – тоже. И Золя. И Бодлера. Но на уроках, конечно, читать не следовало. Последняя фраза обращена была, разумеется, ко мне. А пишет она – что? – не унималась классная руководительница. Я пишу – стихи; холодно объявила я. Но почему же на уроках?! Почему не во внеурочное время? Музе всё равно, урок или не урок, ещё холоднее произнесла я. Я училась холодности у моей матери. Какая ещё муза? – возопила классная руководительница. – Какая может быть муза в пятнадцать лет! Моя мать устремила на меня свой сумрачный взгляд, в котором я прочла удивление. Порешили на том, что я сдам экзамены в конце учебного года по всем предметам, кроме литературы, английского языка и истории – экстерном. Я была обречена на экстернат. Ты правда пишешь стихи, спросила меня мать, когда мы возвращались домой из школы. Я кивнула. Некоторое время мы шли молча. Почитаешь? – спросила моя мать. Нет, отвечала я. Мои стихи я никому не показывала, а, между тем, у меня было уже несколько общих толстых тетрадей, в которых они были записаны. Мысль о том, что их может прочитать моя мать, или мой отец, заставляла меня хранить эти тетради у Тамарки. Странное было у меня отношение к собственным стихам. Я не хотела, чтобы их кто-то прочёл. Что в них было? Весна и деревья в цвету, небо и облака, жаворонки и ветер. Но была в них ещё и любовь. Вот любовь-то и была моей тайной. И должна была ею остаться. Мы продолжали наш путь домой молча. За ужином моя мать объявила: Елена пишет стихи. Вместо того, чтобы нормально учиться, как все дети учатся, она пишет стихи! Вместо того, чтобы отдавать всё своё время и все свои силы музыке, она пишет стихи! Чтобы добиться успеха, надо бить в одну точку. Лёня, скажи ей, что ты по этому поводу думаешь. Отец отложил нож и вилку, вытер рот салфеткой. Затем взглянул на меня. Я не опустила глаз. Мама права, сказал отец. – Надо бить в одну точку, а не распыляться, как Виктор. Иначе толку не будет. Виктор, мой брат, всем поочерёдно увлекался и ни одно дело не доводил до конца. Взялся построить байдарку. Скелет её уже два года стоял в ожидании. Но, сделав скелет байдарки, мой брат охладел к ней, и занялся боксом. Когда его сильно ударили по носу, он охладел и к боксу, и занялся самбо. Освоив несколько приёмов самбо и потренировавшись на мне, он увлёкся марками. После марок – фотографией. После фотографии – мотоциклом. После мотоцикла – радио. После радио – футболом. И так далее. Он скакал по верхам. Он всё время был в движении. Но не усвоил ничего основательно. Он всё время был в движении: нервный, порывистый, увлекающийся. Родители противопоставляли меня брату постоянно, разжигая в нём ненависть ко мне. И вдруг – стихи! Хорошие стихи? – спросил отец. – Если пишешь плохие стихи, то брось это дело сразу. Почитаешь? Нет, сказала я. Я тебе категорически запрещаю писать стихи! – резко поднялся из-за стола отец. – И если ты ослушаешься, то пожалеешь. Что он мог мне сделать? Я всё равно буду писать стихи, где бы они меня не застигли. Ни отец, ни мать не знают, что стихи давят изнутри, пока их не запишешь. Это состояние давления изнутри мучительно. Спастись можно только, их записывая, ты ведь знаешь. Они требуют это. Они хотят родиться. И я должна им помочь. Запретить писать стихи! Это запрет на моё дыхание. А я не могу не дышать. Я не могу не писать стихи. Я не стала сдавать школьную программу экстерном. Из девятого класса я ушла в вечернюю школу, которую и успешно закончила. И когда пришла пора подавать документы в вуз, я втайне от родителей подала в университет на филологический факультет. Ты не любишь музыки! констатировала моя мать, узнав о моём решении. Из тебя ничего не выйдет! Будешь убогой учительницей литературы. Тебе хочется такой судьбы! Тебя с твоим языком и характером будут отовсюду выгонять. Моя мать была не права. Я любила музыку. Но литературу, но поэзию я любила не меньше. Я буду Орфеем, сказала я. – Он был одновременно поэт и музыкант. Ага! – сказала мать, И его вообще потом порвали на куски. Ты не знаешь жизни. Ты будешь жалкой и нищей учительницей литературы. И всю жизнь будешь рассказывать детям в школе биографии великих поэтов и писателей, вместо того, чтобы сделать себя великой пианисткой. Я зря тратила на тебя время! Моя мать решительным шагом вышла из моей комнаты, с тем, чтобы больше в неё никогда не заходить. Я разбила мечты моей матери. Я разбила ей сердце. Она тоже не простила мне. Моя мать не разговаривала теперь со мною. Если ей что-то надо было мне сообщить, она передавала сообщение через бабушку или отца. Моя мать, наверное, ждала, что я передумаю. Но я не передумала и перестала ходить к Савенко на уроки. Я всё реже и реже садилась к пианино – поиграть. Моим вниманием полностью завладела поэзия. Но любовь к музыке во мне осталась навсегда, как часть поэзии, хотя моя мать упорно внушала мне, что музыка – древнее. Может быть! Пусть она древнее, но она взывает только к эмоциям и чувствам. Поэзия будит мысль, и потому она мне намного ближе. Быть исполнителем чужой музыки – почётная задача. Но я хотела быть не исполнителем чужих идей, а творцом собственных. Это во мне не хотела и не могла понять моя мать. И, как знать, если бы не моя любовь к поэзии, может быть, когда-нибудь мы стали бы близки с моей матерью, простив друг друга. Сегодня-то я знаю, в какую цену мне обошлось моё природное влечение к Слову. Я и моя мать так и оставались чужими друг другу вплоть до её смерти. Моя мать осталась непреклонной. Исследуя своё отношение к родителям, я могу сказать, что не нахожу в своей душе всепоглощающей и нерассуждающей любви к ним, но отсутствие такого вида любви уравновешивается глубоким уважением и искренней благодарностью. Мои отец и мать превосходно выполнили свои родительские обязанности по отношению ко мне. Моим родителям я обязана своим трудолюбием. Моим родителям я обязана непреходящей любовью к природе, философии, истории, мировой литературе, архитектуре и живописи. А к скульптуре? – спросишь ты. А что, скульптура? Могу восхититься идеальными пропорциями фигур Фидия, Праксителя, Бернини, Кановы. Могу бросить всё и вся, чтобы выстоять очередь в Музей изящных искусств имени Императора Александра III, основанный твоим отцом, чтобы полюбоваться скульптурами Родена. Кстати, мечтаю дожить до того дня, когда этот музей снова станет называться так, как назывался до революции. Никакой он не музей изобразительных искусств имени А. Пушкина. От Пушкина не убудет, если возвратят музею его подлинное название. Так, вот, я могу восхититься скульптурой, но, в общем, разделяю твоё мнение – «мёртвые красоты». Однажды в Эрмитаже я попала в какой-то зал, где было не меньше сотни мраморных античных фигур. Я позорно бежала оттуда через полчаса. Мне стало страшно среди этих красивых каменно-неподвижных мертвецов. Моим родителям я обязана равнодушием к эстраде. Искусство владения голосом требует огромного труда и много времени. О каком искусстве владения голосом может идти речь, когда у многих эстрадных исполнителей и голоса-то певческого нет! Моим родителям я обязана любовью к природе. Это они научили меня трепетно относиться к растениям и, особенно, животным, беззащитным перед нами, несмотря на свои когти и клыки. Моим родителям я обязана своим равнодушием к деньгам. Помнишь: «деньги, да плевать мне на них!». Вот и мне плевать! Их должно быть ровно столько, чтобы не испытывать недостатка в пище, одежде, и удовлетворении эстетических потребностей. Конечно, будь у меня их больше, чем есть, я могла бы путешествовать по миру и любоваться архитектурой и живописью в музеях, слушать лучших исполнителей оперы и инструментальной музыки, слушать лучшие оркестры мира с лучшими дирижёрами. Но, выше головы не прыгнешь, вот и приходится довольствоваться Интернетом. Какое счастье, что он есть! Моим родителям я обязана равнодушием к религиям и церквям. Моим родителям я обязана презрением к советскому режиму. В следующий раз я расскажу тебе о тёте Соне – Софье Семёновне Рубиной. Целую тебя, моя радость, твоя Елена. ПИСЬМО IV Здравствуй, дорогая Маринушка! Я подумала, что будет несправедливо, если я не расскажу тебе немного и о моих бабушках. О матери моего отца, Нине Иннокентьевне Лавровой, мне сказать-то особо и нечего. Она жила в семье своей дочери, Елены, воспитывала её детей, моих кузенов, занималась хозяйством. Круг её интересов замыкался в классическом кругу: Kinder, K;che, Kirche. Ой, нет! С Kirchе у всех моих родственников были проблемы. Так что, Kirchе исключаем. Впрочем, K;che тоже исключаем. Какая K;che, если были свои повара! Kinder оставим. Вся формула, как ты понимаешь, условна. У бабушки с дедушкой было четверо детей. До революции бабушке не приходилось ничего делать, потому что были: няньки, горничные, гувернантки, лакеи, и.т. д. Но после революции ей пришлось учиться всему: готовить пищу, стирать бельё, вытирать пыль, шить одежду, мыть полы. Да что я тебе рассказываю! Ты через это тоже прошла. Бабушка всему научилась. Даже жарить пирожки с мясом. Кстати, пирожки у неё получались огромными – кусочек с коровий носочек, как шутила моя вторая бабушка, мать моей матери. Кстати, у второй моей бабушки пирожки были миниатюрными. Чтобы насытиться, довольно было съесть один пирожок моей первой бабушки, или десять пирожков – второй. Так вот, я не помню, чтобы мать моего отца занималась чем-нибудь, кроме хозяйства. У меня было такое впечатление, что жизнь её, малость, пришибла. Ты ведь знаешь, как это могло случиться с мягкой нежной женщиной. Вчера у тебя было всё: капитал в банках, особняки, конюшни, выезды, драгоценности, слуги. Ты могла, если пожелаешь, ехать, куда хочешь, хоть в Австралию любоваться на кенгуру, или сидеть дома и листать модные журналы. И вдруг, в один день ты становишься гол, как сокол. Капитал и недвижимость экспроприированы, т. е. отчуждены теми, кто пришёл к власти, слуги разбежались. Единственно, что осталось, меха и драгоценности, да и те, в конце концов, отнимут. И всё время надо бояться, трястись от страха, что ночью придут, всё перетрясут, всех уведут, отнимут последнее, поставят к стенке, унизят и убьют. В чём я ощущала пришибленность моей бабушки? Она больше молчала, чем говорила. Ни во что не вмешивалась. Не читала газет. Впрочем, ты газет тоже не любила. А мой отец рассказывал, что в молодости она любила выезжать в оперу, любила драматический театр и, конечно же, балы. Теперь, даже в семье она хотела быть незаметной. Однажды я попыталась поговорить с ней. Стала спрашивать об Италии, где она была. О Флоренции, и её музеях. О Равенне и могиле Данте. О Венеции. О Париже. Знаешь, это было так давно, сказала бабушка. – Единственно, что я помню отчётливо, это Рим и Неаполь. Мы снимали виллу высоко над морем. Оттуда был дивный вид. Это я хорошо помню. А всё остальное, как в тумане. Как во сне. Вроде было, а, может, и не было. А могила Наполеона? приставала я. – Как она выглядит? Не помню, сказала бабушка. – Вот исполнится и тебе восемьдесят лет, много ты будешь помнить? У меня сложилось впечатление, что всё она помнила, но не хотела вспоминать и не хотела говорить о том, что было. Про дедушку бабушка категорически не хотела говорить. Она сохраняла память о нём где-то глубоко в своём сердце и ни с кем, даже со своими детьми не желала делить её. У них были свои воспоминания об отце. У неё – свои воспоминания о муже. Настоящего контакта с бабушкой не получалось. К тому же она отдавала предпочтение тем своим внукам, которые жили рядом с нею. Мы были внуки, приходящие в гости. Но и «домашним» внукам она тоже ничего не рассказывала. Было впечатление, что она больше жила в прошлом, нежели в настоящем. Настоящее её интересовало ровно постольку, поскольку от него нельзя было отмахнуться. От того прошлого моей бабушки сохранились у меня открытки с видами Рима конца XIX века и альбом с фотографиями Версаля и Трианона. Разумеется, фотографии чёрно-белые, но превосходного качества. Что меня удивило, так это фотография спальни Наполеона, в которой ты, разумеется, была. Дело в том, что я сравнила эту фотографию с другой, современной и цветной в Интернете. И что же?! На моей старинной фотографии совсем другой интерьер этой самой спальни! Другая кровать! Это видно по резьбе спинок. На моей фотографии нет балдахина, а на современной – есть, да ещё какой пышный! На моей фотографии интерьер сдержанный, приличествующий Императору и полководцу. Мужской интерьер! Ничего лишнего! Кровать, комод, два кресла, стул, зеркало, на подзеркальнике мраморный бюст (Марии-Луизы? Жозефины? Античной богини?). И круглый столик на трёх львиных лапах посередине комнаты. Кресла и стул стоят по стенам. Кресла в изголовье кровати. Стул с противоположной стороны. На новой фотографии куча стульев окружает столик, а на столике – треуголка с трёхцветной кокардой. Громоздкие позолоченные часы со скульптурным украшением чёрного цвета. Фарфоровый таз для умывания стоит возле кровати. В тазу стоит кувшин. Козетки, какие-то! Будуар кокотки, а не спальня Императора. Кажется, совпали на фотографиях только зеркало, люстра, столик и ваза. На старой фотографии ваза одна и стоит на комоде, в изголовье кровати. На новой фотографии две вазы-близнецы стоят у зеркала. Словом, за сто с лишним лет интерьер спальни изменили до неузнаваемости. Впечатление такое, что собрали из дворцов вещи, принадлежавшие Наполеону, и запихнули их в версальскую спальню. На старой фотографии – строгий интерьер. На современной фотографии я уже сказала – что! Будуар кокотки! Или чердак, где свалены старые вещи. Где кровать Наполеона?! Куда она подевалась?! Не развалилась же она, в самом деле! Может, и на этой новой кровати Наполеон спал. А, может, и не спал. Поди, знай теперь, спал или не спал! Конечно, я верю старой доброй фотографии более, чем столетней давности. По всей вероятности ты в двадцатые-тридцатые годы видела тот интерьер, который вижу я в старом альбоме. Надеюсь, что это так. В общем, дурят нас и во Франции. Грустно! Очень грустно! И где гарантия, что и столик тот же, а не реплика? И где гарантия, что зеркало – то же, в которое смотрелся Наполеон? Знаешь, почему я засомневалась? В детской твоего последнего дома в Москве в Борисоглебском переулке висит зеркало, как мне сказала экскурсовод, подлинно твоё. Я подошла и посмотрела. И ничего не увидела, так как бедное зеркало состарилось. Мутное! Верю, что оно – твоё и когда-то отражало твой лик. Не верю, что ясное зеркало, висящее в спальне Наполеона, отражало его лик. Выглядит оно, как новенькое. А ведь между мною и Наполеоном протекло вдвое больше времени, чем между мной и тобой. Я всегда испытывала недоверие к музеям. И недаром! Но вернёмся к бабушкам. Обе они прожили долгую жизнь, по 86 лет. И что только не видели, и что только не испытали! Мать моей матери, Евдокия Тимофеевна Терская была совсем другой, нежели мать моего отца. Происхождение её мне не вполне понятно и внятно. Не очень-то она распространялась о своём детстве и своих родителях. Родилась она в центральной России, во Владимире, а потом её родители переехали в Красноярск. Там умер какой-то близкий родственник и оставил в наследство большой дом. Родители бабушки поехали распорядиться наследством, но в Сибири им понравилось, и они решили остаться. Они были явно не из дворян. Но и не из крестьян. Разночинцы, надо думать. Бабушка училась в гимназии. После её окончания бабушка решила продолжить образование. Это была правильная мысль. Бабушка уговорила родителей, ускакала в Петербург и поступила на курсы учёных акушерок. Кстати, были эти курсы платными, следовательно, родители бабушки имели возможность оплачивать образование дочери. Бабушка окончила курсы и стала озираться вокруг, где бы применить свои знания. И попала в поле зрения поручика Стемпковского. Где уж они встретились, не ведаю, но встретились и обвенчались. И родился у них мальчик – Виктор. И стали они жить-поживать в Санкт-Петербурге. Я видела две фотографии этого мальчика, сводного брата моей матери. На одной фотографии прелестный кудрявый малыш с босыми ножками сидит между матерью и отцом на канапе. Мать – моя юная бабушка – одета по моде стыка веков: корсет, тонкая талия, длинная юбка платья, рукава с буфами. Муж – бравый военный с усами, концы которых лихо закручены вверх. Завивал он их, что ли? В папильотки закручивал на ночь? Грудь колесом, пуговицы мундира грозно сверкают. Сразу видно, что дамский угодник. Фотографию эту потом мои родители станут прятать в секретное отделение японской шкатулки. После 1917 года это был компромат, хотя бабушка давно уже поменяла этого мужа на другого. Но главное – ребёнок! Глядя на такого, поневоле воскликнешь: Ангел! Ангел прожил на земле два с половиной года. Он и должен был умереть, потому что ангелы на земле жить не могут. Бабушка рассказывала, что у этого малыша были необыкновенные способности. Он раньше, чем другие дети, пошёл и начал говорить, и, хотя бабушка была не то атеистка, не то пантеистка, и не увлекалась религиозным воспитанием своих детей, он постоянно говорил о боге, который ждёт его на небесах, что бабушку поначалу удивляло, а потом стало пугать. А потом мальчик умер. Неизвестно от какой болезни. Бабушка говорит, что накануне смерти он был весел и здоров, а утром не проснулся. Я видела его фотографию в гробу. Прелестное нежное безмятежное лицо. Навсегда закрывшиеся веки. Зачем он был? Почему ушёл? Кто знает! Первый брак моей бабушки не удался. После смерти сына бабушка стала скучать, сидя дома, и снова стала искать работу с медицинским уклоном. И нашла. Поручик взбеленился. Он не хотел, чтобы его жена работала, пусть даже акушеркой. Он кричал, что не позволит, не пустит, и, между прочим, что застрелит, потому что ему известно, зачем его жена ищет приключений. Словом, пошлая мелодрама. Бабушка послушала, послушала, и решила, что пора сваливать. На сегодняшнем молодёжном языке, Марина, это означает, что пора уходить. Пока поручика не было дома, бабушка собрала чемоданчик и поспешила на вокзал. Ей захотелось в Красноярск к папе с мамой, но сначала она решила пожить в Москве. Бабушку выдала горничная. Она рассказала вернувшемуся домой поручику, что его жена двадцать минут, как оставила дом. Поручик схватил извозчика и помчался на вокзал. К несчастью, он обнаружил бабушку в зале ожидания, и, несмотря на то, что кругом было полно народу, вытащил револьвер и стал палить в жену. Удивительно, но он не попал, хотя бабушка рассказывала, что стрелял он с близкого расстояния. Стреляя, поручик кричал: Где он?! Где Ваш любовник?! Бедный, свихнулся от ревности. Поручика скрутили и увели. Больше бабушка его не видела. Приехав в Москву, бабушка остановилась в гостинице. Переодеваясь, она обнаружила, что навылет прострелена тулья её шляпки. Пять сантиметров ниже, и не было бы ни моей матери, ни меня. Забавно в этой истории то, что револьвер в суматохе оказался на полу под лавкой, где сидела бабушка. Она его потихоньку подняла, положила в муфту, и была такова. Надо сказать, что эта моя бабушка была весьма предприимчива, эмансипирована, но не чересчур. Нигилисткой и феминисткой она всё-таки не была. Бабушка поступила в Москве на работу в качестве акушерки в больницу и начала свою трудовую деятельность. Как протекала жизнь моей бабушки с 1900 по 1914 год? В трудах. Она сама зарабатывала себе на жизнь и больше не стремилась замуж. Первого опыта ей хватило по уши. Наступила зима 1914 года и моя тридцатичетырёхлетняя бабушка решила кардинально изменить свою жизнь. Вместе со своей подругой Апполинарией, тоже акушеркой, она решила уплыть в свободную Америку. Они строили планы, они мечтали, они хотели быть свободными. Почему, нет?! У них была профессия. Они были не замужем, они были молодыми и умными женщинами, и они хотели счастья. Счастье манило их издалека. Они решили плыть летом, когда будет тепло и можно будет насладиться видом неба и звёзд, глядящихся в океан, как в зеркало. Если бы бабушка уплыла в Америку, не родилась бы моя мать, и, следовательно, не родилась бы я. Судьба моей бабушки была бы иной, и она стала бы не моей бабушкой. Но где-то в книге бытия моя судьба тоже была решена. Или всё это случайность? Ты как-то сказала, что ничто не случайно в этом мире. Очень может быть! Летом 1914 года началась Первая мировая война и вместо Америки бабушка со своей подругой оказались в военном госпитале, где они начали выхаживать раненых. Там-то в госпитале бабушку присмотрел женатый врач, шляхтич Анджей Терский, поляк по национальности, обременённый не только женой, но и тремя детьми. Бабушку нельзя было выкинуть из десятки. Высокая, тёмноволосая, с синими глазами, она выглядела очень эффектной дамой. Бабушка ломалась недолго и пала в объятия поляка. Так была зачата моя будущая мать. Потом началась катавасия. Поляк жил с бабушкой. Потом сбежал назад к жене. Потом опять к бабушке. Потом опять к жене. Сколько это у них продолжалась эта челночная жизнь, не ведаю, но года два – точно. В начале 1917 года уставшая бабушка решила вопрос кардинально. Она сказала поляку, что или он разводится с женой, или шёл бы он ко всем чертям! Вариантов не было. Поляк развёлся с женой, женился на моей бабушке, прожил с ней до октябрьского переворота и исчез в неизвестном направлении. Бабушка сделала предположение, что он подался на Юг, а там был либо убит, либо свалил за границу. Как бы там ни было, моя мать своего отца не помнила, потому что к тому времени, когда он исчез, ей исполнилось два года. Где тут помнить! А потом стало весело, потому, что к власти пришли большевики. Грабить бабушку они не стали, потому что у бабушки ничего не было, кроме профессии и ребёнка. Она отвезла дочь в Красноярск к родителям, а сама вместе с верной подругой Аполлинарией занялась авантюрным, но выгодным делом. Главным для них в то время был вопрос – как выжить? Помнишь, ты написала в дневнике, что тебе в эти времена даже в голову не пришло, что можно заработать проституцией? Моя бабушка была старше тебя на двенадцать лет, и она была ещё сравнительно молода и ей, как и тебе, в голову подобные мысли не пришли. Это радует! Бабушка с подругой решили заняться контрабандой. Две русские Карменситы сели в поезд и несколько лет катались вдоль всей страны по сибирской железной дороге в Манчжурию. В Манчжурии моя бабушка и её преданная подруга покупали шёлк, обматывались этими шелками, надевали сверху платье и пальто и, став толстенькими дамами, катились назад через сибирские просторы. Докатившись до Москвы, китайский шёлк продавали или меняли на продукты. Но не всё бывало гладко. Между Манчжурией и Москвой вставали препятствия, которые бабушка умело и лихо преодолевала. А препятствия эти были, с одной стороны, белые, семёновцы, а с другой стороны, большевички. Удивительно, но бабушка ладила и с теми, и с другими. И те и другие беспрепятственно позволяли импозантным дамам ехать, куда им вздумается. Симпатии бабушки были, разумеется, на стороне белых. Большевиков она не понимала и не принимала в расчёт. Ей казалось, что скоро белые победят и всё станет, как прежде. Между прочим, бабушка встретилась с Сергеем Лазо. Это был ещё тот фрукт! Был, как и твой супруг, подпоручиком Царской армии, а потом перекинулся к эсерам, а затем к большевикам. Лютовал в Сибири и на Дальнем Востоке. Вот к нему-то и отвели большевички мою бабушку и её подругу во время очередного вояжа в 1919 году. Аполлинария плакала, не переставая, но моя бабуля была не из слабонервных дамочек. Она не доказывала Лазо, что она не японская шпионка, или белая лазутчица. Она просто подняла юбки пышного платья и показала изумлённому начальнику Военно-революционного штаба шелка, коконом обвивавшие её стройное тело. Лазо, как вспоминает бабушка, смеялся до упаду, и отпустил находчивых дам на все четыре стороны. Ах, если бы товарищ Лазо взял муфту моей бабушки и вытряс бы её содержимое на стол, то его изумление было бы ещё большим. В муфте бабушки был револьвер. Да-да, тот самый! Бабушка повсюду возила его с собой для самообороны. И пули где-то добыла к нему. И ты пустила бы его в дело? – спросила я. Несомненно! – парировала бабушка. – Я до сих пор жалею, что не пустила пулю в лоб этому Лазо. Впрочем, он и без меня плохо закончил свою жизнь. Закончил Лазо и впрямь паршиво. Если ты не знаешь, скажу, что весной 1920 года он был арестован японцами, которые передали его белым казакам. Лазо был расстрелян, а тело его было сожжено в паровозной топке. Жаль! Осквернили паровоз! Паровоз жаль! В советские времена была распространена легенда, будто бы белоказаки сожгли Лазо живьём. Это наглое совковое враньё! Специально такую легенду советские партийные боссы придумали, чтобы советский народ воспитывать в сознании, какие живодёры были белые. В общем, бабушка имела кучу приключений, и ей было, что вспомнить на старости лет, и она охотно вспоминала. Когда гражданская война закончилась, бабушка отправилась в Красноярск, где проживали её родители и дочь, моя будущая мать. Бабушка снова начала трудовую деятельность в советских роддомах и приняла много советских младенцев в свои заботливые несоветские руки. А моя будущая мать училась в советской школе, потом в советском университете, и наконец, состоялась её встреча с моим будущим отцом. Когда я подросла, я осознала, что такое моя бабушка, по её признанию, атеистка и язычница. Дело в том, что в гимназии, где она училась, был предмет под названием Закон Божий. Бабушка рассказывала, что поп, который преподавал этот самый закон, на все религиозные вопросы гимназисток отвечал: Пойди, дочь моя, стань до конца урока в угол, учи, как напечатано, а кто ещё будет спрашивать, пожалуюсь родителям. Бабушка говорила, что почти все уроки Закона Божия она проводила в углу. Причём, вопросов она попу не задавала. Когда он входил в класс, бабушка, молча, шла в угол. Оп косился на неё и спрашивал: Опять вопросы, дочь моя? Бабушка, молча, кивала утвердительно. Поп вздыхал и начинал урок. Гимназистки хихикали. На III съезде Всероссийского союза учителей в 1906 году высказывалось мнение о том, что Закон Божий «не подготовляет учеников к жизни, а вытравляет критическое отношение к действительности, уничтожает личность, сеет безнадежность и отчаяние в своих силах, калечит нравственную природу детей, вызывает отвращение к учению. И гасит народное самосознание». Ну, насчёт уничтожения личности явно преувеличено. Напротив, именно уроки Закона Божия отшлифовали личность моей бабушки, а также обострили критическое отношение к действительности. Это был внутренний мир моей бабушки, и он мне нравился. Бабушка, как я её помню, имела вид неприступный и высокомерный, но на поверку она была добра и милосердна, даже излишне милосердна, на мой взгляд. После войны бабушка вечно приводила в дом каких-то детей и старушек, подобранных на улице. Кормила их и поила, и пристраивала в советские детские дома и советские богадельни. Бегала по советским учреждениям, сидела в очередях, ругалась с чиновниками, хлопотала и возмущалась. Бродячие старушки и беспризорные дети нас время от времени по мелочи обкрадывали. Бабушка относилась к этому философски. Высокомерие было защитным панцирем, и оно пригождалось ей, в особенности, именно при общении с советскими чиновниками. Представь, что ты чиновница, а в твой советский кабинет входит совсем не советская на вид дама в длинном, почти до полу старомодного покроя платье, с причёской «шлем», которую носили в начале века, иногда в широкополой дореволюционной шляпе, в туфлях на французском каблуке. На носу – пенсне. Пенсне особенно гипнотизировало чиновников. В руках бабушки был ридикюль и зонтик, либо белый с пожелтевшими кружевами по краю от солнца, либо чёрный с ручкой из слоновой кости, если на улице дождь. Зимой это было и вовсе сногсшибательное зрелище, когда бабушка величественно входила в кабинет, одетая в кенгуровое манто с воротником из зеленоватого меха какой-то экзотической обезьяны и такую же шапку. Советские чиновники и чиновницы при виде этакого величия даже привставали со стульев. Наверное, на миг им казалось, что никакой революции и в помине не было. А потом бабушка усаживалась и начинала изложение проблемы, с которой она явилась в данный кабинет, примерно с такой фразы: Сударыня (сударь), не соблаговолите ли Вы уделить мне пять минут Вашего драгоценного времени? «Сударыня» или «сударь» обмирали на секунду от такого обращения, а бабушка держала речевую инициативу в течение примерно десяти минут, не давая чиновнику или чиновнице опомниться. Потом бабушка милостиво выслушивала противную сторону. Отказать бабушке было просто невозможно. Её подопечных тут же куда-нибудь оформляли в подходящее учреждение. И неизменна была последняя бабушкина фраза: Покорнейше Вас благодарю! Кстати, моя мать была копией своей матери. При внешней неприступности холодности и высокомерии, она вечно возилась с каким-нибудь несчастным ребёнком, стариком или животным. Только одного старика бабушка никуда не пристраивала. Этот старик по фамилии Подгорбунский, появлялся в нашем доме раз в месяц. Он приходил, клал в передней на пол свой неизменный защитного цвета старенький рюкзак, снимал обветшавшее пальто с бахромой внизу, разглаживал седые усы сгибом указательного пальца, приглаживал ладонью редкие седые волосы на темени и проходил на кухню, где бабушка его кормила. Старик никогда не здоровался, не прощался и никогда ничего не говорил. Поев, он вытаскивал из кармана потерявшего цвет пиджака грязный тряпичный кисет, из кисета вынимал трубку, набивал её табаком и закуривал. Покурив, Подгорбунский, молча, уходил. Бабушка всегда совала ему в рюкзак жареные пирожки с капустой или кусок хлеба. Подгорбунский никогда не благодарил. Он немой? – спросила я. Нет, отвечала бабушка. – Он не хочет разговаривать. Ни с кем. Он до революции был профессором истории в Университете. Всех его родных либо расстреляли, либо они сами умерли от голода или тифа. Профессор во время гражданской войны был низложен, потерял кафедру, и ушёл бомжевать, как выражаются сегодня. Он был уже совсем старенький. Почему ты его не устроишь в дом для престарелых? – спросила я бабушку. Никогда! – отрезала она. – Он – свободный дух. Так он ещё сколько-то продержится, а в советской богадельне он через неделю умрёт. Подгорбунский перестал приходить в 1960 году. Наверное, умер. Всё! Целую тебя, дорогая, твоя Елена ПИСЬМО V Доброе утро, Маринушка! У Ахилла был воспитатель Хирон. У розы должен быть садовник, сказал Антуан де Сент Экзюпери. У меня был свой Хирон, но женского пола. У меня была садовница, хотя я была отнюдь не роза, а скорее колючка от розы. Непоседливый ребёнок. Несносный ребёнок. Неуправляемый ребёнок. Ребёнок, который делал именно то, чего не велели взрослые. Совался именно туда, куда запрещали взрослые. Ребёнок в синяках, ссадинах и шрамах. Ребёнок, висевший на заборах, ребёнок, скакавший по крышам сараев, лазавший по веткам тополей, гладивший чужих собак, сидевших на цепи, и ни разу этими свирепыми псами не укушенный. Ребёнок, собиравший по помойкам брошенных кем-то щенят и котят. Бабушке приходилось то и дело котят и щенков отмывать и пристраивать в хорошие руки. Но хуже всего было общение с детьми, которых бабушка называла шпаной. Шпана научила меня нескольким грубым словам, а также: свистеть, стрелять из рогатки, летом кататься на самодельном самокате и велосипеде, а зимой кататься на «снегурках», прикрученных верёвками к валенкам, играть в чехарду, орлянку казаков-разбойников и партизан. При игре в партизан применялись пытки. Поскольку я была самая маленькая, меня всегда назначали в партизаны. Мальчишки-«фашисты» выкручивали мне руки, связывали мне ноги, чтобы не убежала, давали щелчки в лоб и требовали открыть местоположение партизанского отряда. Мне полагалось мужественно всё сносить и молчать. Я нарушала правила игры, и при малейшей боли немужественно орала. Выскакивали во двор взрослые, шпана разбегалась, меня развязывали и передавали бабушке. Бабушка сокрушалась, смазывала мои царапины зелёнкой и пила валерьянку. Отец и мать отсутствовали в доме по уважительным причинам. Бабушка с трудом справлялась со мною. Отчаявшись справиться, она поручила меня на три дня соседке и съездила к дочери за 400 километров от Иркутска в высокогорный санаторий Аршан, где моя мать долгие месяцы и годы лечилась от туберкулёза. Получив инструкции от моей матери, бабушка написала письмо моему отцу, сидевшему в ГУЛАГЕ. Не знаю, смог ли ответить что-нибудь мой отец своей тёще, но в моей жизни появилась тётя Соня, мой будущий Хирон в женском облике. Как известно Хирон хромал, будучи нечаянно ранен в колено стрелой, пущенной его воспитанником Гераклом. Тётя Соня не хромала. Никто не пускал в неё стрелы. Но подобно Хирону, тётя Соня была выдержана, спокойна, благовоспитанна и обладала обширными познаниями в точных, естественных и гуманитарных науках. Но, самое главное, она была воспитанницей Смольного института, и её задачей было обуздать мои дикарские наклонности и страстную любовь к свободе. Моя тётя Соня ничуть не походила на одесскую тётю Соню Клары Новиковой. Моя тётя Соня была полной противоположностью одесской тёте Соне. Моя тётя Соня была коренной петербуржанкой, и этим всё сказано. Моя тётя Соня на самом деле тётей мне не была. Никаких родственных связей. Другая порода. Другая раса. Но, тем не менее, тётя Соня была членом нашей семьи, уважаемым и любимым. В советское время она преподавала математику в средней школе. Не знаю, каким она была учителем при её несоветском воспитании. Могу даже предположить, что, превосходно зная свой предмет, она страдала от необходимости зарабатывать на жизнь, работая в советской школе. Бабушка подготовила меня к появлению в моей жизни Софьи Семёновны Рубиной. Вечером, отмыв меня и причесав мои светлые волосы, которые я тотчас разлохматила пятернёй, бабушка завела разговор издалека: Завтра к нам придёт тётя Соня. Она тебе не тётя, но и не чужая. Вообще-то её зовут Софья Семёновна Рубина, но тебе легче называть её тётя Соня. В гости придёт? Бабушка замялась. Ну, вроде бы и в гости, но, в общем, мне помогать. Пусть приходит, милостиво разрешила я. А ты её помнишь? Я не помнила. Когда ты была маленькая, она к нам часто приходила. Больше скажу, ты ходить научилась в её ванне. В ванне? Почему – в ванне?! Тебе было семь месяцев, когда мы приехали из Красноярска в Иркутск. Отцу твоему ещё не дали квартиру, и все мы жили месяца два у тёти Сони. Тебя устроили спать в ванной комнате в ванне. В воде?! Да нет же! Выстелили ванну шубами, ты и научилась ходить в этой ванне, держась за края. Сама выучилась. Захожу утром умыться, а ты – ходишь туда и сюда, туда и сюда. А потом Лёнечке дали квартиру, мы и уехали от тёти Сони. А почему она к нам не приходила? Твой отец запретил ей приходить к нам, чтобы её не арестовали. Он её очень любит. Она ведь была его гувернантка. До революции. Гувернантка? Именно. Помнишь, у Пушкина: Monsieur l'Abb;, француз убогой, Чтоб не измучилось дитя, Учил его всему, шутя, Не докучал моралью строгой, Слегка за шалости бранил И в Летний сад гулять водил. Этот француз был гувернёром Евгения Онегина. Воспитателем. Тётя Соня была гувернанткой твоего отца и его младшего брата Игоря. Она и тебя будет воспитывать. Будет водить тебя гулять. В Летний сад? Бабушка наклонила седую голову, сняла пенсне и протерла его носовым платком. Она улыбалась: Летний сад в Пе…Тьфу! В Ленинграде. Далеко от нас. Будете гулять в саду имени Парижской коммуны, прости Господи! Бабушка посадила пенсне на нос и снова стала строгой. Только ты никому не говори, что тётя Соня бывшая гувернантка. Она учительница математики в советской школе. Поняла? Поняла. Плохих слов не произносить, тётю Соню слушаться. О евреях и бурятах плохо не отзываться. Слово «жид» не произносить! Разве я плохо отзываюсь? А кто позавчера пришёл домой и стишок о бурятах рассказывал: «Бурят, штаны горят…» и так далее? Кто тебя научил? Вовка рассказал, я запомнила. Это плохой стишок. Забудь его. Буряты – прекрасный народ! Это мы русские – дураки! Почему? Вырастешь, узнаешь! Или расскажу, если успею. Я – русская? Русская? И я – дура?!!! Пока – нет. Дураки взрослые. Меня очень беспокоит, что ты можешь обидеть тётю Соню. Никаких «жидов»! Поняла? Помни, это оскорбительно. А тётя Соня – жид? Не жид, а жидовка. Тьфу, еврейка. Но она крещёная еврейка. Она православная еврейка, а значит и вовсе не еврейка, а христианка. А те, кто не любит жи… евреев, тот антисемит. Анти – кто? Антисемит. Настроен против жи…Тьфу! Против евреев. Тётя Соня замечательная! Она умница! Она лучше многих русских. Сама увидишь. А что такое – христианка? Она верит в Христа. А кто такой Христ? Не Христ, а Христос. Христиане верят, что он Бог в образе человека и поклоняются ему, как Богу. А кто такой – Бог? Бог это тот, кто лучше и выше и могущественнее всех людей вместе взятых. Бог создал мир и управляет им. А ты, бабуля, христианка? Я, сказала бабушка, вскинув голову, и стёкла пенсне блеснули под светом настольной лампы, скорее всего язычница или пантеист. А точнее, я – атеист. Что такое – язычница-пантеист? Я люблю природу: солнце, звёзды, небо, деревья, облака, животных, цветы. Тогда я – тоже пантеист. И язычница. Ну, и прекрасно! Только тёте Соне об этом докладывать не обязательно. Тётя Соня пришла на следующий день около полудня. Её шёлковое синее платье шуршало и шелестело. В вырезе платья сверкала белизною плоёная манишка. На тёмных с лёгкой проседью, гладко причёсанных волосах тёти Сони, убранных на шее в узел, была белая пикейная шляпка. Тётя Соня дышала свежестью и какой-то исключительной чистоплотностью. Мягкая, нежная, тихая, она неслышно двигалась, больше молчала, нежели говорила, а если говорила, то только по делу и при этом всегда улыбалась, словно извиняясь за то, что завладела вниманием слушателя. Ей было пятьдесят два года, и она была само очарование. Бабушка нарядила меня в розовое платье с белой кокеткой, тётя Соня взяла меня за руку, и мы отправились гулять. Идти надо было чинно, медленно, что было для меня, ребёнка чрезвычайно подвижного, мучительно. Временами я вырывала руку из тёплой мягкой ладони тёти Сони и неслась впереди, успевая обскакать тротуар во всех направлениях, заглянуть во все калитки и дворы и вспугнуть всех воробьёв, перецеловать всех кошек и собак, встретившихся на пути. Тщетно призывала меня тётя Соня успокоиться. Упустить меня было легче, чем вернуть. Карие огромные глаза моей спутницы наполнились безмолвным укором; мне становилось стыдно, и я возвращалась и снова чинно шла рядом. Но недолго. Первым делом мы пришли в парикмахерскую. Меня посадили на стульчик, обвязали шею белой простынкой и велели сидеть смирно. Как? – спросила пожилая усталая парикмахерша. «Под пажа», отвечала тётя Соня. – Надо всё упорядочить, вихры убрать. «Под пажа». Под кого? – подозрительно спросила парикмахерша и угрожающе пощелкала стальными ножницами перед носом кроткой тёти Сони, ничуть не убоявшейся. Так, спокойно сказала тётя Соня, дайте мне лист бумаги и карандаш. Я нарисую. Лист бумаги и карандаш явились, и тётя Соня принялась рисовать голову с причёской «под пажа». Я пыталась рассмотреть, что она там рисует, и свалилась со стула. Тётя Соня невозмутимо водрузила меня обратно, парикмахерша скептически рассматривала рисунок, кстати, превосходно исполненный. Так бы и сказали, что «под горшок»! Художница? – спросила парикмахерша, подходя ко мне, и держа рисунок в вытянутой руке. Математик, отвечала тётя Соня, и я отметила, что, хотя говорит она негромко, но ясно и чётко, и заставляет себя слушать. Чертёжница, значит, подытожила парикмахерша. – Хорошая специальность. Но и у нас – не хуже. Она щелкнула ножницами у меня над головой. Посыпались пшеничные волосы. Осторожно, попросила тётя Соня, делайте плавную линию ото лба к плечам. Я своё дело знаю, грубо сказала парикмахерша. – А вы не мешайтесь у меня под ногами, а то я ей уши обрежу. А ты сиди смирно! Я вжалась в спинку стула. Мне стало страшно, и жалко ушей. Я замерла. Парикмахерша пощелкала ножницами, потом сдернула с меня простыню, встряхнула её. Кудри посыпались на пол. Я взглянула в зеркало. Из зеркала смотрела незнакомая девочка. На лбу челка, волосы ровно и плавно спускаются к плечам. Нигде – ни вихра. Пустыня! Я залезла двумя пятернями в волосы и взлохматила их. Волосы мягко и плавно легли на лоб и плечи. Прекрасная работа! – похвалила тётя Соня. – Сколько? Пока она рассчитывалась с парикмахершей, я, соскочив со стула, яростно пыталась придать волосам былую непокорность: трясла головой, лохматила плавные волны и вздымала надо лбом ненавистную чёлку. Тщетно! Эта незнакомая девочка в зеркале была мне противна. У неё был такой прилизанный вид! Я схватила с подзеркальника ножницы и отхватила сначала чёлку, потом принялась за виски. Когда тётя Соня повернулась ко мне, всё было кончено. Парикмахерша хлопнулась на стул, и выкрикнула: Это же не ребёнок! Это же – сволочь! Всю работу сгубила! Тётя Соня кротко смотрела на меня. Я думала, что она тоже хлопнется на стул и тоже крикнет мне, что я не ребёнок, а сволочь, но она молчала и думала. Наконец, оценив масштабы разрушения, она повернулась к парикмахерше и сказала: А теперь – под мальчика, шапочкой. Парикмахерша подняла меня и плюхнула в стул, да так, что мои зубы стукнули. Сиди смирно, приказала она. – Не хотела быть красивой, будешь, как пацан. И она коротко обрезала мне волосы – шапочкой, так что и уши стали видны, и открылся лоб, и шея стала голой. Ничего, утешала меня тётя Соня, видя мрачное выражение моего лица. – Мы купим шляпку. Девочки должны носить шляпки. Мы купим очень красивую шляпку, или сошьём. Я спрыгнула с кресла. Лохматить стало нечего. Я с ненавистью глядела в зеркало на свое отражение. Мы продолжили путь. Тётя Соня шла не быстро. Я уже не вырывалась вперёд, не скакала и не прыгала. Настроение было испорчено. Тётя Соня рассказывала мне, каким сорванцом был мой отец в детстве. Как он катался верхом на датском доге, держась за его уши. Голос её журчал и успокаивал. Она ни слова не сказала мне о происшедшем, не упрекнула меня ни словом, ни взглядом. И мы пришли в магазин, в отдел детских игрушек, где тётя Соня купила мне чудесную куклу, умевшую говорить «мама» и закрывать глаза, когда её укладывали спать. Куклу я решила назвать Сонечкой – в честь тёти Сони. Мы её окрестим, предложила тётя Соня. – Кстати, ты крещёная? Я пантеист, пояснила я. – Как бабушка – язычница. Тётя Соня охнула, будто бы её укололи иголкой. Софья Семёновна, милая тётя Соня, была существом добрейшим и кротким, любящим и заботливым. Она регулярно приходила к нам в дом, чтобы погулять со мною. Тётя Соня была настоящая петербуржанка. Она тяжело переживала то, что приходится жить в Сибири и мечтала вернуться в родной город на Неве. Когда мне исполнилось девять лет, тётя Соня вернулась, но не в Санкт-Петербург, а в Ленинград. Прямо, как в модной сегодня песенке, которую поют – или точнее, говорят, ибо пением это назвать невозможно – Борис Моисеев и Людмила Гурченко. Но всё равно она была счастлива, и обещала прихватить меня с собою, спрятав в чемодан. Я понимала, что это – шутка, но иной раз всерьёз задумывалась, а есть ли у тёти Сони достаточно большой чемодан, чтобы я могла в нём поместиться. Приход тёти Сони в наш дом, даже если она приходила почти каждый день, всегда был праздником. Шуршание шёлкового платья возвещало, что сейчас будет сюрприз: пирожное в тонкой папиросной бумаге, или книжка-раскраска, или цветные карандаши в цветной картонной коробке, или забавный целлулоидный утёнок. Иногда тётя Соня приводила меня к себе домой. В доме тёти Сони было множество милых вещей, совершенно не советского, а дореволюционного происхождения: календари с портретами русских царей и императоров; книги, изданные в XVIII и XIX веке; открытки первой мировой войны 1914 года; веера из белых и чёрных страусовых перьев; изящные лорнеты; расписные табакерки; пенковые трубки; длинные вишневые мундштуки; длинные узенькие пластины китового уса, вынутые из ветхих корсетов; фарфоровые безделушки, когда-то украшавшие комоды орехового дерева. Много всякой всячины. И среди этой всячины, в красивой японской шкатулке – золотые погоны офицера царской армии, погоны поручика. Поручиком был жених тёти Сони, ушедший на первую мировую и не вернувшийся с неё. Тётя Соня осталась вечной невестой. Она решила никогда не выходить замуж, и посвятить себя чужим детям. Но чужие дети стали немножко её собственными детьми. В годы революции тётя Соня не покинула семью моего деда и продолжала помогать воспитывать моего будущего отца и его младшего брата Игоря. Вся семья считала её своей. Когда папа подрос и перестал нуждаться в гувернантке, тётя Соня стала преподавать математику в советской школе. Честно говоря, сегодня я плохо представляю, как нежная, деликатная, утончённая тётя Соня могла преподавать в советской школе. Но преподавала. Кушать хотелось. Все вещи в доме тёти Сони я любила перебирать, рассматривать, нюхать. Они пахли нездешним миром, нездешними духами. Каждая вещь хранила тайну – тайну своего происхождения и исторического существования. Как удалось тёте Соне сохранить во время кораблекрушения эти обломки старого исчезнувшего мира – Бог весть. Но она сохранила их, оберегая от постороннего недоброго взгляда. По этим ненужным и опасным в сегодняшнем мире вещицам я, сама того не ведая, восстанавливала картину бывшего мира, в котором когда-то жила тётя Соня, и мои бабушки и дедушки. Тётя Соня умела радовать ребёнка милыми пустяками, которые ценишь в детстве, как настоящие сокровища. Гуляли мы с тётей Соней всегда в одном и том же направлении – мимо деревянных домов, в окнах которых горела герань, к высокому холму, который обтекали три дороги. На холме стоял странный дом, высокий с золотыми куполами, устремлёнными в небо. Тётя Соня называла этот странный дом – храмом. Примерно через месяц после того, как тётя Соня выяснила, что я не крещена, да ещё и язычница, она повела меня внутрь храма. Внутри храма горели свечи, блистали строгими очами лики на иконах. Люди странно себя вели: подходили к иконам и целовали их, крестились, откуда-то сверху раздавалось пение, и когда я спрашивала тётю Соню, кто поёт, она неизменно отвечала, что поют ангелы. Всё это было мне непонятно, хотя и возбуждало любопытство. Я видела, как тётя Соня тоже подходит к иконам и, приложив к иконе белый носовой платочек, обшитый кружевами, целует их. Это целование иконы через платочек я наблюдала только у тёти Сони. Все остальные люди целовали икону безо всякого платочка. Боюсь, что брезгливая тётя Соня боялась чем-нибудь заразиться. Что ж, её можно было понять, хотя бабушка, узнав о способе тёти Сони целования икон, долго смеялась, и называла это способом предохранения. Ещё бабушка забавлялась моими рассказами о церкви. Священников я описывала, как бородатых дядек, которые ходят, накинув на плечи одеяла. Дело в том, что на кровати бабушки лежало золотисто-белое одеяло, которые по цвету очень напоминало облачение священников. Тётя Соня понимала, что моя бабушка ни за что не пойдёт в церковь крестить меня. Поэтому, опасаясь за моё светлое будущее после моей смерти, она решила взять это деликатное дело в свои руки, и поставить бабушку перед свершившимся фактом. В один погожий июньский день тётя Соня повела меня в храм. Там меня и ещё троих детей разули и босиком поставили на коврики вокруг огромной чаши с водой. Пришёл «бородатый дядька, завёрнутый в одеяло» и начал что-то бормотать, помахивать перед чашей и детьми небольшой чашкой на цепях, из которой вился сизый приятно пахнущий дымок. Потом он начал брызгать на детей водой из чана, что-то бормотал, повесил нам на шейки оловянные крестики на зелёных ленточках. С этого момента мы становились православными христианами. Тётя Соня привела меня к моему первому причастию. Теперь ты – православная христианка, торжественно сказала тётя Соня. Нет, возразила я, я пантеист и язычница. Как бабушка. Тётя Соня тяжело вздохнула. Я своё дело сделала. Вырастешь, решишь. Я выросла и решила. Вот об этом я тебе и расскажу в других письмах. Вечером этого же дня, за вечерним чаем, я громко оповестила бабушку, что я теперь крещёная, что моя крёстная мать – тётя Соня, что у дядьки из сумочки шёл дым, что над головой пели ангелы, и вот он – мой нательный крестильный крест. Моя бабушка охнула, как будто на неё кипятком плеснули, велела мне мой крестильный крестик снять, и спрятала его в лакированную японскую шкатулку с двойным дном. Шкатулка после смерти родителей досталась моему брату. Там мой крестик, может быть, до сих пор лежит. Бабушка увёла тётю Соню в спальню, и там строго с нею поговорила. Одно дело, ходить гулять мимо церкви, или ходить в церковь с тётей Соней, но другое дело – креститься. Но дело было сделано, и отменить его было невозможно. Когда меня в девять лет принимали в пионеры, то старшая вожатая спросила меня, крещёная ли я, и нет ли на моей шее крестика. Я простодушно ответила, что я крещёная язычница. Руки старшей вожатой замерли на моей шее, и я поняла, что сейчас лишусь красного галстука. Поэтому я торопливо добавила, что мой крестильный крестик лежит в шкатулке. Руки старшей вожатой снова засновали, развязывая красный галстук на моей шее. Пионеркой я не стала. По-видимому, моё признание стало достоянием общественности школы, где я училась. Единственное дело, к которому я допускалась – дежурство по классу. Спасибо тебе, мой крестильный крест! От тебя всё-таки была польза. Ты избавил меня от пионерских заседаний и собраний, сборов и слётов, митингов и конференций, лагерей и пионервожатых. Я была сама по себе, как тот дикий кот Киплинга, который гуляет сам по себе, виляя своим диким хвостом. Ты сделал меня свободной! У меня было нормальное, а не пионерское детство. Ты сделал меня одинокой среди других детей, которые меня дразнили, с лёгкой руки пионервожатой, крещёной язычницей. А я, в отместку, дразнила их недоразвитыми пионэрами. Именно такое произношение казалось мне особенно язвительным. До встречи, любовь моя, Маринушка. ПИСЬМО VI Доброе утро, дорогая Марина! Ну, вот, я рассказала тебе о своих родственниках, и теперь ты представляешь, что стоит за моей спиной. Всю жизнь была у меня мечта: гулять с тобой по старому саду, где нет никого, кроме нас. Гулять, никуда не торопиться и беседовать. О чём? Да обо всём! О поэзии и истории, об архитектуре и философии, о политике и скульптуре, о живописи и театре, о кино и животных, о телевидении, об образовании и культуре. О тебе. Обо мне. Разве твоя или моя жизнь не есть предмет для размышлений? Обо всём, что приходит в голову. Итак, мы гуляли бы с тобой по саду и беседовали бы. И, когда надоедало бы говорить, молчали бы, идя рядом. Боже мой, какое это счастье – никуда не торопиться и говорить с тем, кого любишь и уважаешь, и чьё мнение тебе важно знать. Для меня идеалом является Академия Платона. Сорок с лишним лет я преподаю, стоя за кафедрой в аудиториях. Я стою, и даже иногда прогуливаюсь от кафедры до доски. Но студенты-то сидят. Помню, когда я была студенткой, как трудно мне было высидеть девяносто лекционных минут! Юношество не должно сидеть в душных аудиториях на жёстких скамьях. Юношество должно набираться ума-разума в саду под липами или платанами, или под вязами и кедрами. Под деревьями, которые ты так любила. На свежем воздухе. Свободно передвигаясь вслед за профессором, который бредёт, куда вздумается. Профессор размышляет вслух. Если лекция требует особенной сосредоточенности слушателей, пусть расположатся под деревом, кто как пожелает: сидя, лёжа, стоя. В далёком будущем, если оно вообще будет у человечества, люди вернутся именно к такому способу обучения и общения – на воле. Мне лучше всего думается, когда я иду. Движение мысли стимулируется движением тела в пространстве. Во всяком случае, у меня дело обстоит именно так. Когда мне надо о чём-то крепко подумать, я убегаю из дома и иду, куда глаза глядят. Хорошо мне когда-то гулялось и думалось в Москве. Большой город, где никто тебя не знает, никто не помешает. Иди себе и думай всласть! Но это было так давно. Нынешняя Москва меня удручает. Гуляешь не по улицам, а лавируешь между автомобилями, стоящими на тротуаре. Дышишь бензиновыми парами. Москва стала тесной и неудобной для любителей пеших прогулок. Москва перестала меня притягивать и очаровывать. Слишком много суеты, слишком много избыточного движения, слишком много холодного равнодушия, слишком много чужих! И особенно удручает исчезновение старинных особняков, милых уютных двориков. На их месте вырастают, как поганки, сооружения из стали, железобетона и стекла: скучные, грузные уроды убожества архитектурной мысли и фантазии. Убожества как убывание божества. Словесная игра не моя – твоя! Не перестаю печалиться: в Трёхпрудном переулке когда-то стоял дом, в котором ты родилась. Дом имел своё лицо, свою историю. Дом был личностью, если угодно. Не устаю печалиться потому, что дом был разобран по брёвнышку ещё в годы революции. Он погиб. Он – тоже жертва революции. И взгляни, какой нынче архитектурный урод стоит на этом месте! Дом № 6 в Трёхпрудном переулке. Чудовище! Позор архитектурной мысли! Ни божества, ни вдохновения не было в голове зодчего, создавшего этого монстра. И зачем мне глядеть на этот дом?! Впрочем, я, бывая в Москве, всегда приходила в Трёхпрудный, и, становясь спиной к этому выкидышу, чтобы не видеть, воображала себе т о т погибший навеки дом. Ты ищешь дом, где родилась я или В котором я умру. А в Елабуге дом ещё стоит. И будет стоять, пока не придёт некто убогий с куриными мозгами и стёртой памятью и не сковырнёт его с лица земли, чтобы построить на этом месте гараж или бензоколонку. Сердце до боли сжимается, когда представляешь, сколько исторически важных зданий мы уже потеряли и сколько ещё потеряем. История не только должна быть записана на бумаге. То, что на бумаге можно записать и тысячу раз по-новому переписать, что мы успешно и делаем. Истории на бумаге – не верю. Геродоту, хотя у него есть совершенно фантастические страницы, больше верю, чем Боклю, а Боклю больше верю, чем современным историкам. История для меня это, прежде всего, наличие артефактов. Вот они – пирамиды! Вот он – Парфенон! Вот он – Кремль! Пирамиды есть тайна, но пирамиды говорят о духе древних людей, тех, кто их строил. Парфенон полуразрушен, но как красноречиво он свидетельствует о гении древних эллинов! Кремль задуман и создан итальянским зодчим. О чём это говорит? О том, что в пятнадцатом веке мы уже жаждали красоты, но ещё не могли создать её самостоятельно. Сон нации в пятнадцатом веке. Скоро проснёмся. Или, точнее, скоро разбудят. Что, кроме Кремля, предъявим далёким потомкам? Храмы, соборы, церкви? Храм Христа-спасителя предъявим с шестиконечными звёздами царя Давида на православных крестах и в убранстве храма? Интересно, а раньше эти шестиконечные звёзды тоже были там, где они есть сейчас? Православный храм? – Синагога! А предъявите, скажет далёкий потомок, и дом, в котором родилась Цветаева, великий поэт, гений двадцатого века. Хочу постоять у святого места. Хочу полюбоваться. Хочу вообразить. Хочу цветы на крыльцо возложить. Что? Во время революции по брёвнышку разобрали и в печках сожгли? Да будь проклята эта ваша революция, во веки веков! Будь она проклята уже потому, что лишила меня возможности увидеть дом, где прошло детство и юность гения русской словесности! Он, потомок, так скажет, потому что я нынче говорю это. А мой потомок будет умнее меня. И не простит он предкам ни революцию, ни утраты драгоценных реликвий. И скажет, что предки, глупые и недальновидные, его обокрали. И будет прав! Но прежде-то предки обокрали меня. А ещё раньше моего отца, мать, дедов и бабушек. Мысли женщины скачут, как блохи. Начала с сада и Платона, а заканчиваю обокравшей меня революцией. И тебя она обокрала. Хорошо мне думалось не только в Москве, но и в Иркутске, где я жила почти с рождения. Хотела написать, «в моём родном городе», и – не написала. Потому что родилась я в Красноярске. Стало быть, Красноярск мой родной город. Когда мне исполнился год, мои родители перевезли меня в Иркутск. Конечно, Иркутск не сравнить с Москвой, но у него было своё лицо, черты которого были уникальны, узнаваемы, оригинальны. Представь себе соборы семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого веков в разных частях города, деревянные дома, старинные деревянные купеческие особняки. В одном из них я жила, дыша воздухом восемнадцатого века. Особняки были двухэтажные, огромные, с высокими окнами со ставнями, резными наличниками, с крылечками и лесенками. Потолки в комнатах были высокие, до трёх метров, полы – из широких половиц лиственницы. Возле дома, где я жила, росла огромная лиственница. Она и зимой была с зелёными мягкими иголками. Эти длинные иголки мы, дети, любили жевать. Вкус неповторимый, немного кисловатый. Дома окружали живописные дворы с тополями, сараями, закоулками, где было так замечательно прятаться. У Иркутска было лицо, как у человека. Не знаю, сохранилось ли оно нынче. Всё стремительно меняется. Более стремительно, чем хотелось бы. В Иркутске сохранились здания дворянского собрания и другие старые каменные строения. Я помню аптеку, где не менялся интерьер с девятнадцатого века. Стены были обшиты тёмными деревянными панелями. Тёмного же дерева широкий прилавок, отделанный медью, высокие стёкла в деревянных строгих рамах отделяли провизора от посетителей. Это был замечательный интерьер! В нём чувствовалось дыхание времени. Не знаю, сохранился ли он. Не поменяли ли эти солидные панели и этот тяжёлый прилавок на легкомысленный современный пластик, ничего не говорящий ни уму, ни сердцу. Одна молодая англичанка в поезде, везущем меня из Лондона в Кардифф, спросила меня, правда ли, что у нас в Иркутске соболя бегают по улицам. Правда, отвечала я, и сами бросаются нам на шеи и добровольно становятся воротниками. Англичанка стала смеяться. А правда, снова спросила она, что на окраинах Иркутска можно встретить медведей? Правда, рассвирепев, отвечала я. Но почему на окраинах? Прямо в центре города гуляют медведи. Встречаем и лапы жмём. Англичанка снова рассмеялась. А правда, спрашивала она в полной невинности, что коммунисты в вашей стране отнимают детей у родителей и воспитывают их в специальных лагерях. Англичанка слышала звон, но не знала, откуда он. Что мне было ей отвечать? Что иногда и такое случалось в нашей многострадальной стране? Случалось! И вообще я не хотела об этом беседовать с первой встречной англичанкой. И я ответила ей по-русски, но, улыбаясь. Это был первый в моей жизни мат, который я произнесла вслух. Не только у иностранцев было и есть превратное представление о Сибири. Как они удивлялись, попав в Иркутск! Широкие улицы, современные здания, большое количество вузов (только в Политехническом институте было в то время около 30 000 студентов, а сейчас, в общей сложности во всех вузах – 100 тысяч!). Прекрасная филармония (здание бывшего дворянского собрания), симфонический оркестр (весьма неплохой!), Художественный музей, который мог сделать честь и Москве, Исторический музей, драматический театр, театр Музыкальной комедии, и многое, многое, многое другое! И как они удивлялись, что надо отъехать на шестьдесят километров от Иркутска, чтобы увидеть байкальскую тайгу, где могли бродить медведи, и другая живность. Так вот, не только у иностранцев было и есть превратное представление о Сибири и сибирских городах, но и у некоторых москвичей, которые недалеко ушли от той молодой англичанки. Сказать по чести, Иркутском я гордилась и горжусь. Ему около 350 лет, а это не так мало. Потом я, волей случая, попала в Кишинёв и пять лет прожила в этом городе. Что о нём сказать? Нечего сказать, кроме того, что, как Иркутску далеко до Москвы, так Кишинёву далеко до Иркутска. И ещё: здесь жил в ссылке молодой Пушкин. Отозвался о Кишинёве неважно. И прав! Меня не оставляло чувство, что живя в столице Молдавии, я жила в большом селе. Ничего оскорбительного в этом нет. Село, как село! Большое. И в нём даже бегали троллейбусы и автобусы. И был оперный театр с Марией Биешу, и филармония. Почему-то даже и интеллектуалы в Кишинёве говорили преимущественно о еде: кто и сколько закрутил банок с перцем, баклажанами, помидорами и прочими овощами. Одна дама хвастала, что закрутила осенью пятьсот банок. Больше – ни одной темы! До сих пор Кишинёв ассоциируется в моём сознании с большим желудком. А потом, волей случая, я попала в Горловку Донецкой области, где и поныне живу. Большой город, несмотря на название, которое больше подходило бы небольшой деревне. Ну, и толку, что столица Молдавии называется Кишинёв! Называется солидно, а село-селом! Дух большого села! И этого вытравить нельзя даже при наличии оперного театра с одной известной певицей. А Горловка, несмотря на легковесное название, всё-таки город, хотя в нём нет ни оперного театра, ни драматического театра, ни филармонии. Есть шахты, магазины, рынки. Есть театр кукол для детей, да и тот недавно появился. Вся культурная жизнь сосредоточена в областном центре – Донецке. Там – всё есть. А в Горловке культура сосредоточена в институте иностранных языков. И в Политехническом институте. И в техникумах и училищах. А куда ходят развлекаться жители Горловки, спросишь ты? Куда они ходят отдыхать от повседневности, развлекаться и просвещаться? – Никуда! Некуда ходить! Замещают посещение театра гулянием по вечерним улицам, посещением рынка и магазинов. Тоже развлечение своего рода. Здесь за последние пять лет появились магазины не хуже московских или киевских. В кафе ходят. В рестораны. В кино. Куда ещё? В Дом культуры завода «Стирол», когда на его сцену залетают киевские и московские эстрадные «звёзды». У кого автомобиль есть, едут в Донецк за 50 километров. Или в Святогорск, где есть река Донец и мужской монастырь. Но не у всех есть автомобиль. У меня не было, нет, и никогда не будет. А ехать в Оперный театр в Донецк на автобусе – замучаешься. Туда куда ещё ни шло. А обратно? Какой автобус повезёт тебя из Донецка в Горловку в начале двадцать четвёртого часа? Я в первый год жизни здесь покушалась на подвиг – поехать на спектакль, но местные жители меня быстренько отговорили и аргументы привели железобетонные. Можно ещё прокатиться до Азовского моря любым видом транспорта. Летом многие катаются и купаются. И, тем не менее, Горловка – утверждаю! – город! Большой промышленный город с крупными заводами и шахтами. Жителей – треть миллиона. Пушкина сюда не ссылали. Этим Горловка похвастать не может. И Бродского сюда не ссылали. Но в Святогорск (час с небольшим по трассе на автомобиле при хорошей скорости) наведывалась летом 1915 года ты с Софьей Парнок (тоже поэт и весьма неплохой), а ранее Антон Чехов. Знаешь, почему Горловка так называется? Основал этот город инженер Горлов в шестидесятые-семидесятые годы девятнадцатого века. Он здесь первым производил железнодорожные работы и разработки угольных залежей. Кстати, родом Горлов из Иркутска. А закончил свои дни в Петербурге. Видишь, как интересно всё связывается. Отец Горлова был председателем Иркутского губернского правления. Прославился он тем, что самовольно облегчил режим пребывания декабристов в сибирской ссылке. За это Император потребовал его отставки. Семья уехала в Подмосковье. А учился Пётр Горлов в Петербургском институте Корпуса горных инженеров. Кстати, о декабристах. Правильно Император велел их повесить. Это в советское время сюсюкали: ах, декабристы, ах, страдальцы! Эти «страдальцы» знаешь что задумали? Первый пункт программы мятежников был: уничтожение царской семьи, включая младенцев. Они даже предусмотрели посылку специальных агентов в Европу для убийства родственников Государя. И это дворяне, давшие присягу на верность Императору, впитавшие с молоком матерей кодекс военной чести?! Декабрист Вадковский писал: «Если партия прикажет, я убью отца, мать, брата и сестру». Всё это мне что-то напоминает. Большевиков с их партией напоминает. Да и более ранний пример имеется, когда некто, когда пришли к нему мать и братья и не могли пробиться через толпу народа и послали сказать ему, что хотят говорить с ним, ответил: «Кто матерь моя? И кто братья мои? И, указав рукою своею на учеников своих, сказал: вот матерь моя и братья мои». Отрёкся от матери и братьев прилюдно. А кто же ему были ближние, прежде всего, как не мать и братья?! А уж потом пусть ученики. А потом ноет и удивляется, что Отец небесный оставил его в трудную минуту. Я бы на месте Отца тоже бы рассвирепела. Ну, скажет кто-нибудь, положим, ему не партия отречься от родных приказала. Стоп! Его ученики – и есть его партия! Он, наконец, сам себе – партия. Его идеология допустила отречение от самых ближних, – родных по крови! которых он сам призывал любить, как самого себя. А потом оказывается, что те ближние, а эти – не вполне ближние. Потому пусть стоят в толпе и ждут, как все, когда он соизволит обратить на них внимание. На собственную мать! Да, тут речь идёт не об убийстве ни в чём не повинных людей. Но всё начинается с отречения и пренебрежения. А там уж до убийства рукой подать. Ты что, не моей партии? Ты не разделяешь моего мнения? Ты мне – не ближний! А раз – не ближний, то потом – всё возможно. Корни зла вижу в этом свидетельстве – в еврейских баснях о Христе. А каково было братьям и матери, об этом – ни слова. Стояли и ждали. Молча. Не ропща. А, впрочем, может, и роптали, да кому это было интересно! И стояли вокруг учителя, не подпуская близко мать и братьев, ученики – «матерь его и братья его». Декабристы тоже начали с отречения отречения от дворянско-военной чести, от Государя, от присяги, от всяческих обязательств, и вовлекли в свою дурно пахнущую авантюру ни в чём не повинных солдат своих полков. О Пестеле вспоминали, что он, чтобы возбудить в солдатах ненависть к Императору Александру I, подвергал их жесточайшим наказаниям за малейшую провинность. «Пусть думают, говорил он, что не мы, а высшее начальство и сам Государь причина излишней строгости». И кто он, Пестель, после этого?! Полковнику Пестелю Император, между прочим, пожаловал в сентябре 1823 года 3000 десятин земли за приведение в полный порядок расстроенного вятского полка. А «благодарный» Пестель замыслил убийство даже младенцев императорской семьи. Любопытно вот ещё что: на следствии выяснилось, что Пестель намеревался после прихода к власти вырезать партию своего соратника Муравьёва. Ну, всё, как у большевиков, только ещё гаже, потому что большевики не были обласканы Императором, а дворяне – были. Император Николай I проявил великодушие. Пестель был приговорён следственной комиссией к четвертованию, как разбойник, как Емелька Пугачёв. Император заменил четвертование повешением. Вернёмся к Горлову-отцу. Итак, он смягчил режим декабристам и поплатился за это карьерой. Стоило того? Не знаю. Самовольство есть самовольство. А декабристы строгий режим – заслужили. Так вот всё связывается: Иркутск – Подмосковье – Петербург – Горловка – Петербург. Пётр Николаевич Горлов был не только талантливым инженером, он был также культурным деятелем. Он участвовал в строительстве народной библиотеки, школ, больницы, церквей, питомника для деревьев. Он создал Горное училище, первое в Донбассе техническое учебное заведение. Словом, человек был достойнейший. Конечно, те, кто называл город в его честь, дали промашку. Надо было назвать – Горловск. Ну, уж, как есть, так есть! Всё это я пишу для того, чтобы ты не думала, что я живу и работаю в деревне под лёгким названием Горловка. Горловка, горлинка! Горлинки здесь водятся. А вообще – дивно! В пустой ровной степи, где и воды-то почти нет, прокладывается железнодорожная ветка, и постепенно из крестьянских слобод складывается большой промышленный город. А каков сам-то город? Я должна с прискорбием сознаться, что архитектурной красотой он не блещет. Каменные и кирпичные постройки советского периода – сама знаешь! – скучные невыразительные коробки из-под спичек, но с окнами. Город нынче содержится плохо. Мусорные баки стоят во дворах на виду у жителей домов. Дороги разбиты. Раз в год летом их латают – ставят заплаты на центральных улицах. А немного вбок свернёшь – и чёрт ногу сломит в колдобинах. Кругом мусор, и грязь, и маты, и пьянь. Город, как город! И в Москве видела я уголки – не краше. Самое радостное и для меня – отличнейшее, это город совершенно русский. Я не чувствую своей отчуждённости, как в Кишинёве. Там я знала: русская и чужая. Как к чужой ко мне и относились. Даже русские, родившиеся в Кишинёве. А здесь все свои. Звучит только русский язык. Конечно, не без местных особенностей. Например, здесь произносят: семачки вместо семечки, резетка вместо розетка. Здесь я узнала новые слова: тормозок. Это узелок с едой для шахтёра. Он берёт свой обед под землю, и когда ест, работа тормозится. Отсюда и – тормозок, очень точно и мило. Есть особенности произношения. Когда я кормила во дворе котов, один мальчик десяти лет сказал мне: Тётя, а почему вы говорите с акцентом? Вы, что, иностранка? Я долго смеялась. Нет, милый, отвечала я ему, это ты говоришь с южнорусским акцентом, а я говорю на чистейшем великорусском языке. И ещё один милый разговор с соседом. Я покормила на крыльце дома бродячего кота и отправилась кормить остальных у дальнего подъезда. Когда вернулась, кот сидел и умывался после ужина. Рядом стоял сосед из моего подъезда и курил. Ну, что, обратилась я к коту, сыт? Не, отозвался сосед, я не замечал, что он тут ссыт. На сегодня – всё! Закончу письмо на манер древних римлян: Vale. ПИСЬМО VII Здравствуй, Марина! Меня мучает один вопрос: почему ты отправилась в свадебное путешествие во Францию, Италию, на Сицилию? Во Францию – понятно, почему. В Италию, тоже понятно. Сицилия – не понятно. Что там такого для тебя в Сицилии? Этна? Руины дорических храмов в Агридженто? Сиракузы? Древнеримские мозаики? Конечно, есть, что посмотреть. Но логичнее было бы посетить Грецию и острова в Эгейском море. Ты ведь признавалась, что любимая тобой страна – Древняя Греция. А в Сицилии были только колонии эллинов. Но ещё логичнее было бы, если бы ты поплыла на остров Святой Елены. Плыть, правда, два месяца, но и что с того! У тебя ведь были средства. Понимаю, что маршрут тебе пришлось бы согласовывать с мужем. Да отчего ему было бы не согласиться?! На службе он не состоял, был свободен, как ветер. И, всё-таки, почему не Греция, и не остров святой Елены?! Ты писала в дневнике в 1931 году: «Наибольшим событием (и наидлительнейшим) своей жизни считаю Наполеона». Как я тебя понимаю! Ты любила достойнейшего человека и лучшего из правителей, когда-либо существовавших на земле! Когда я нынче вижу на экране телевизора десятки и сотни никчёмных существ, ничего не сделавших в жизни, но прославляемых, как «политики» или «звёзды», меня разбирает смех. Все они, вместе взятые, недостойны были бы почистить сапоги Наполеону. Я побывала на острове святой Елены. Интернет – чудо из чудес! Могу оказаться в любой точке мира, сидя у своего компьютера в своей комнате. Можно летать и рассматривать мир с высоты птичьего полёта. Можно приземлиться и рассматривать ландшафты, здания. Это так здорово! Это ещё одно моё страстное увлечение. Но вернёмся к острову святой Елены. Ты права! Это утёс! Посреди, ну, или почти посреди Атлантического океана утёс! Голый камень! Если смотреть на остров сверху (снято с искусственного спутника земли), то по форме он напоминает одинокий лист дерева, лежащий на воде. Поверхность этого утёса покрыта лесом, который, в свою очередь, с высоты птичьего полёта напоминает дерево с разлапистыми ветвями, растущее на пригорке. Примерно половина острова покрыта зеленью. Остальное – скала. Я облетела остров кругом. Если смотреть на остров с моря, практически нет пологих берегов. Прямо из морской воды встают крутые скалы. Единственное место, где мог причалить корабль, везущий царственного пленника, в северной части острова. Там есть ложбина. В ложбине – дорога. По ней можно подняться на поверхность скалы. Но вряд ли корабль причаливал. Сейчас там виден какой-то причал, но, похоже, что и сегодня пассажиры добираются до острова на мотоботах. Так был ли причал в 1815 году? Сомнительно. Вероятно, Бонапарта и всех сопровождающих его лиц перевезли на берег на шлюпках. Это случилось, как ты помнишь 17 октября 1815 года. Из Англии корабль отплыл 7 августа. Следовательно, в пути корабль был примерно семьдесят дней. Ты, на теплоходе, идущем в СССР, написала в дневнике: «Ходила по мосту, потом стояла и – пусть смешно! не смешно – физически ощутила Наполеона, едущего на Святую Елену. Ведь тот же мост: доски. Но тогда были паруса, и страшнее было ехать». Аналогия понятна! Но ехать – чёрт знает куда! в неизвестность! всегда страшно под парусами или с двигателем. Лонгвуд, где жил Наполеон, если смотреть сверху, расположен на вершине кроны того дерева, рисунок которого образует растительность острова. Символично! Я опустилась в Лонгвуде возле дома Наполеона. Что он видел вокруг себя на прогулках, выйдя из дома? На севере возвышается гора, покрытая зеленью до середины, рядом песочного цвета голый плоский утёс, и виден кусочек океана. Впрочем, куда ни повернись, океан виден отовсюду. Хорошее напоминание, что ты в ловушке. Сам дом, где жил Наполеон, довольно-таки сложное сооружение, состоящее из нескольких домов, тесно прижавшихся друг к другу боками, образуя единое целое. Свита Наполеона состояла из 21 (кто-то говорит о 27-ми) человека, вот, видимо, они и жили в этих домах. Похоже, они имели внутренние переходы. Дом Наполеона имеет Т-образную форму. Я насчитала в каждом крыле по четыре окна, и в основном здании по шесть с каждой стороны. Красотой дом, скажу прямо, не отличается. Да и почему бы ему отличаться, когда это был перестроенный сарай для содержания скота. Наполеон, увидев его, остался недоволен. Комнаты небольшие с низкими потолками. Говорят, из-под настеленных полов пробивался запах овечьего навоза. Сволочи, англичане! Так унижать великого человека! За всю историю существования Великобритании не было ни одного англичанина подобного Наполеону. Не считать же таковым Кромвеля, которого ты ненавидела, и правильно делала. У Бонапарта была биллиардная, библиотека, гостиная, столовая, спальня и комната отдыха. Хорошо оборудованная ванная комната. Умер Император в комнате для рисования. Там стоит его кровать под зелёным балдахином, похожим на плащ-палатку. Напротив кровати у противоположной стены – камин. Над камином большое зеркало. На этой кровати он умер. Рядом с кроватью столик, на котором лежит на полосатой подушке его посмертная маска: «Сквозь лёгкое лицо проступит – Лик». Я долго вглядывалась в этот Лик. Прекрасный, чёткий Лик! И первую могилу Наполеона я посетила. Кругом цветы. Кажется, это место называется «Долина герани»? Такая скромная могила, обведённая простенькой решёткой. Совсем не императорская. Козёл был, всё-таки, этот Лоу, не правда ли! Наполеон высказался иначе: «Сэр Гудзон Лоу – не что иное как неучтивый тюремщик: такова его должность. Говорили, и не однажды, что он обращается со мной так потому, что чувствует моё превосходство». Всё правильно! Типичный психологический этюд: ничтожество, силой судьбы поставленное над величием, пытается это величие унизить и свести к нулю. Тщетные усилия! Судьба посмеялась над Лоу, сделав его тюремщиком Наполеона. Наполеон взял Лоу в вечность именно в этом качестве. Не стань Наполеон узником святой Елены, кто бы знал, кто такой Лоу, губернатор какого-то крошечного островка, затерянного в Атлантическом океане?! Никто! И никому до этого Лоу не было бы дела, кроме членов его семьи, его друзей, и немногочисленных жителей острова. А так, на тебе! Весь мир знает, кто такой Лоу! Не говорят о последних годах жизни Наполеона, не упомянув при этом Лоу! Причудлива судьба людей! Величие великодушно! Оно увлекает за собою людей, ничем особенным себя не проявивших. О, это великодушие и благородство великих людей! Наполеон говорит в записках: «Моя ошибка состоит в том, что я не стёр Пруссию с лица земли». А ведь мог! И даже хотел! И даже планировал! Стереть с лица земли не в буквальном смысле, как некоторые могут подумать, но лишить династию Гогенцоллернов власти, а Пруссию государственности. Нет, Наполеон после победы над Пруссией подписывает совместно с Александром I Тильзитский договор, в четвёртой статье которого Наполеон великодушно даёт согласие, из уважения к Императору Всероссийскому и во имя укрепления мира и дружбы между Россией и Францией, возвратить Пруссии завоеванные Францией земли. Великодушие наказуемо! Вот урок, который мог вынести Наполеон из этого эпизода истории. Но другим-то он не мог быть, потому и стал велик! А великодушие Наполеона по отношению к маршалу Нею! Это уже какое-то запредельное великодушие! Простить храбрейшего из храбрых за то, что он переметнулся к Бурбонам! Снова назначить его маршалом своих войск! Кто, кроме Наполеона был на такое способен?! Я могла бы долго приводить примеры великодушия и благородства Наполеона по отношению к друзьям и врагам. Но ты знаешь о них не меньше, а, может, и больше моего. Одним из актов его великодушия был акт отречения. На острове святой Елены Наполеон говорит: «В Европе моё последнее отречение так никто и не понял, ибо действительные его причины так и оставались неизвестными». Мелко мыслящие историки говорят о бессилии Наполеона, о политическом банкротстве, о логическом завершении его политической карьеры. Всё это вздор! Ахинея! Он не захотел гражданской войны во Франции. Вот и все причины его отречения. Наполеон не мог хотеть гражданской войны: «После сражения при Ватерлоо от французов требовали выдать меня врагам, но французы уважали меня в моём несчастии». Это великодушие соотечественников Наполеон высоко оценил. Мог ли он навлечь величайшее из несчастий на свой народ, когда брат поднимает оружие на брата?! «Вместо того, чтобы отречься в Фонтенбло, я мог сражаться: армия оставалась мне верна, но я не захотел проливать кровь французов из своих личных интересов». Тот, кто сам благороден и великодушен, предполагает те же свойства в поведении и душах друзей и врагов своих. Предавая себя в руки англичан, Наполеон надеялся именно на эти высокие качества. Как он ошибся! «Английское правительство покрыло себя позором, завладев мною. Я был крайне удивлён, прочитав в газетах, что стал пленником. На самом же деле я добровольно ступил на борт «Беллерофонта». С горечью Наполеон говорит: «Есть акт насилия, который не изгладить из памяти поколений – это моё изгнание на остров святой Елены». Наполеон умел ценить людей за их преданность и лучшие качества натуры. Далеко не всякий монарх способен на это. К сожалению, они – монархи приближают к себе, как правило, льстецов и всяческую подобного рода шелупонь и шушеру. Исключение, пожалуй, наш Пётр Великий да Наполеон. Больше скажу, Наполеон в записках «Кампании в Египте и Сирии (1798-1799 годы)» давал чрезвычайно лестные характеристики людям. Вот, например, Жан-Батист Клебер: «Клебер был самым красивым человеком в армии. Он был ее Нестором. Ему было 50 лет. Он говорил с немецким акцентом и держался немецких обычаев. Восемь лет он прослужил в австрийской армии в качестве пехотного офицера. В 1790 г. он был назначен командиром батальона добровольцев на своей родине - в Эльзасе. Он отличился при осаде Майнца, вместе с гарнизоном этой крепости перешел в Вандею, где прослужил один год, участвовал в кампаниях 1794, 1795 и 1796 гг. в составе Самбро-маасской армии. Он командовал ее главной дивизией, отличился, оказал важные услуги, приобрел репутацию искусного полководца. Но его саркастический ум нажил ему врагов. Ему пришлось покинуть армию за неподчинение начальству. Его перевели на полжалованья. В 1796 и 1797 гг. он жил в Шайо. Он находился в очень стесненном положении, когда в ноябре 1797 г. Наполеон прибыл в Париж. Он бросился в его объятия. Он был принят с почетом. Директория питала к нему большое отвращение, и он платил ей тем же. В характере Клебера была какая-то беспечность, позволявшая интриганам с лёгкостью обманывать его. У него имелись фавориты. Он любил славу, как путь к наслаждениям. Это был человек умный, смелый, знавший военное дело, способный на великие свершения, но только тогда, когда его принуждала к тому сила обстоятельств; в подобных случаях советы, которые давали ему собственная беспечность, а также фавориты, оказывались не ко двору». Наполеон умел вознаграждать таких людей. Оценив преданность и талантливость Клебера как полководца, Наполеон поставил его главнокомандующим войсками, когда сам был вынужден покинуть Египет. Клебер, узнав, что в Париже происходят какие-то волнения, писал Наполеону Бонапарту: «Сделайте одолжение, уведомите меня, в чём дело. Я решился, генерал, следовать за вами повсюду; последую за вами и во Францию; я не хочу никому более повиноваться как вам одному». Как знать, как повернулись бы в будущем события, если бы рядом с Наполеоном был этот доблестный и преданный человек. Но Клебер 14 июня 1800 года был зарезан в Египте местным фанатиком. Обращаю твоё внимание на то, что Наполеон ценил в Клебере не только ум, таланты, преданность и храбрость, но и физическую красоту. Да и сравнение с Гомеровыми героями многого стоит, не правда ли?! Итак, за что ты любила Наполеона? Ты ведь пишешь о любви, но не объясняешь – почему любишь. Впрочем, разве можно любви дать рациональное объяснение? И всё-таки! Ум Наполеона, прозорливость, удачливость, честолюбие, многочисленные таланты и восхитительный взлёт, сделавший его властелином, не могут не восхищать умных и честолюбивых людей во всех странах, во все времена. Что есть честолюбие? Стремление делать что-либо лучше других и добиваться большего, чем другие, часто сопряжённое с жаждой известности, славы, с любовью к почестям. Если слава, любовь и почести заслужены, то почему бы их не получить, добившись большего, чем другие?! Наполеон говорил о честолюбии: «Честолюбие столь же естественно для человека, как воздух природе: лишите его дух первого, а физику второго, и всякое движение прекратится». Прекрасно сказано, не правда ли?! У нас нередко честолюбие путают с тщеславием. Честолюбие – от слова «честь». Тщеславие от слова «тщета». Тщеславны бездари, жаждущие славы. Честолюбивы люди талантливые, знающие себе цену. Тщеславие бездарных людей тупик. Честолюбие – движущая сила развития. Ты призналась, что никакого влияния на себя, кроме Наполеона, не знала. Как мог повлиять на тебя – поэта! Наполеон? Вижу это влияние в твоём стремлении стать лучше всех в определённом виде деятельности. Не ты ли написала: «Мне моё поколение – по колено», и была права. Все тебе – по колено: и Ахматова, и Пастернак, и Маяковский, и Белый, а Мандельштам – по лодыжку. Ты поступила, как должна была поступить, по твоему мнению, Мария-Антуанетта по отношению к Наполеону, если бы она была его женой: «И Мария-Антуанетта, как аристократка, следовательно: безукоризненная в каждом помысле, не бросила бы его, как собаку, на скале». Но ведь это гадательно, бросила бы, не бросила бы именно Наполеона, будь она его женой. Правда, она разделила участь своего супруга короля Людовика XVI. А Мария-Луиза, её внучатая племянница, не была аристократкой? По сути, ты права, есть аристократизм духа, подкреплённый титулом (Мария-Антуанетта), а есть аристократизм титула, не подкреплённый духом (Мария-Луиза). А есть аристократизм духа, не подкреплённый титулом. (Твой случай!). Ты не бросила своего супруга на скале. (СССР – тоже скала! Та же скала! Болшево – та же скала!), следовательно, ты поступила, как аристократка, безукоризненная в каждом помысле. Но твой муж увы! был не Наполеоном! Наполеоном была – ты! Наполеон, жертвующий собой! Орфей, спускающийся в Аид! Я не говорю о том, что простой человек (не Наполеон!) не достоин такой жертвы. Если бы этот человек был высоких душевных качеств, почему бы и нет. Но этот человек – Эфрон – был пустым общим местом (твои слова в отношении Натальи Гончаровой!). Он не обладал ни высокими душевными качествами, ни выдающимся умом. Хуже того, он был отступник, продавшийся более сильному на тот момент врагу. И ты не могла не понимать это. Ты поступила благородно и великодушно, как Наполеон, которого предавали его соратники, а он прощал их и возвращал им маршальские жезлы. Ты говорила, что некоторые пары неправильно сложены. Людовику XVI лучше было бы иметь в жёнах Марию-Луизу, Наполеону – Марию-Антуанетту, Екатерине II – Марью Ивановну, а Гринёву – Пугачёва: «Книга для меня распадалась на две пары, на два брака: Пугачёв и Гринёв, Екатерина и Марья Ивановна. И лучше бы так женились!». Это твоя фраза. Неправильно сложенная пара: Цветаева Эфрон. Не должно было быть никакого Эфрона – жёрнова на твоей шее. Этот жёрнов, в конце концов, утянул тебя на дно. Ты позволила мужчине играть в твоей жизни важную роль. Наполеон никогда не позволял никакой женщине играть главную роль в его жизни. Он так и сказал Жозефине, которую любил, чтобы она не смела, соваться в его дела. Он сам управлял своей судьбой, без вмешательства женщин. Хотя, если посмотреть с точки зрения индийской философии, может быть, твой брак был кармически неизбежен. Но Волошин-то был тысячу раз прав, когда предупреждал тебя, что выбрала в мужья не того парня. А действительности, лучше бы: Цветаева – Волошин. По крайней мере, Волошин был тебя достоин: талантлив, умён, добр. Он бы тебе не мешал. Он – поэт – понимал бы поэта. И он не утянул бы тебя на дно. Но увы! – Волошин не был таким красавцем как Эфрон. Прельстилась внешними данными. Прельстилась пустым аристократическим звоном фамилии его матери – Дурново. Кстати, не очень звучная фамилия-то! Смысл-то нехороший! Смысл носителями этой фамилии – оправдан! В общем, сложилось всё неправильно. Как жаль! А лучше всего было бы: Цветаева – Наполеон. Да, только такой человек был бы достоин тебя, а ты – его! Я не шучу. Если ты безумно любила Наполеона, тебе было бы лучше оставаться с этой несбыточной мечтой, а не разменивать её на кого попало. «Не понимаю, как можно любить маленькое, когда есть – большое». Кто это написал? – Это ты написала. Вот и я не понимаю, как можно любить маленькое (Эфрон), когда есть – большое (Наполеон) или Волошин, если уж Наполеон временно недоступен. Ах, да, у вас с Эфроном была любовь! Вас соединила Афродита, которой всё равно – кого с кем соединять, лишь бы добиться своего! «Личность пропадает в Эросе», кто это написал? Это написала ты, и была права. Афродите и Эросу личность не интересна. Они в это не вникают. Им интересен результат, и только к нему они устремляют свои усилия. Как долго продержалась ваша любовь? Год? Два? Три? Да ровно до той минуты и продержалась, пока ты круто не влюбилась в Софью Парнок. Тех, кто был в промежутке – не считаю. А по отношению к мужу – привычка, жалость, долг. Заменители любви, когда она, сделав своё дело, удалилась. Это я не придумала. Это я у тебя и почерпнула. Ты – мой главный союзник. У нас с тобой – коалиция. Помнишь, ты задавала задачу: если в комнату входит Генрих Гейне, которого любит женщина, а в комнате ещё и её любовник, то кого предпочтёт женщина? Такую же задачу я предлагаю тебе: если в комнату, где ты находишься с Эфроном, вдруг войдёт Наполеон (о, как бы это было бы круто!), кого ты предпочтёшь? Ответ очевиден. Рядом с Наполеоном и крупное – мелочь, а уж мелочь-то и вообще незаметна. Утешением служит только одно: многие делают ошибки, выбирая себе пару, потому что руководствуются случайными критериями, преходящими чувствами, и слепо доверяются Афродите. «Совершаемые другими глупости отнюдь не помогают нам стать умнее», сказал Наполеон. Вернёмся к Наполеону. Мне нравится, что он имеет мужество признавать свои ошибки. «Я совершил ошибку, вступив в Испанию, поелику не был осведомлён о духе нации», «Моя ошибка состоит в том, что я не стёр Пруссию с лица земли». Что касается ошибок, то Наполеон пишет: «С того времени, как я стал во главе государства, я советовался только с самим собой, и это меня вполне устраивало; совершать ошибки я начал только тогда, когда начал прислушиваться к тому, что говорят советники». В первом случае недостаток информации. Во втором – великодушие. Наполеон верно замечает: «Всякий человек делает ошибки, делает их и государь». «За свою жизнь я сделал немало ошибок; самая непростительная заключается в том, что я отдал себя в руки англичан: я слишком верил в их приверженность законам», с горечью пишет Наполеон. Главную и самую непростительную свою ошибку Наполеон или не осознаёт или не хочет обсуждать. Вообще, жаль, что он не прожил больше. Он мог бы сам написать о своих победах и ошибках, и тогда не появилось бы целой армии историков, сделавших себе имя на имени Наполеона. Правда, появилась бы армия комментаторов. Так вот, главная и непростительная ошибка – военная кампания в России. Кстати, в нынешний год летом будет 200 лет Бородинской битвы. Будем праздновать. Ты, кстати, была на Бородинском поле? Я была году в 1970, кажется. А что будем праздновать?! Отступление русской армии? Победой Бородино язык не поворачивается назвать. По правилам ведения войны в те времена, победитель тот, за кем остаётся поле битвы. Поле битвы – Бородино – осталось за Наполеоном, нравится это кому-то или нет. Формально и фактически победителем был Наполеон, а не Кутузов. Наполеон приписывал свою неудачу в русской кампании – стихиям: «В Москве весь мир готов был уже признать моё превосходство, стихии разрешили этот вопрос». Стихии! Не один только мороз! Русский народ сам – стихия. И, похоже, Наполеон это понимал. Правда, задним числом. Наполеон честно пишет: «После московской катастрофы…». Конечно, это была катастрофа. Начало катастрофы. А Ватерлоо – конец её. Катастрофа, растянувшаяся на четыре года. Есть для меня одна загадка. Наполеон пишет: «Если бы Ганнибал узнал о переходе моей армии через Большой Сен-Бернар, он посчитал бы своё альпийское путешествие сущей безделицей». Наполеон имеет в виду переход французской армии через Сен-Бернар в апреле 1796 года. Он со своим штабом прошел по самой опасной дороге, по знаменитому «Карнизу» приморской горной гряды Альпийских гор, где во все время перехода они находились под пушками крейсировавших у самого берега английских судов. Суворов с русским войском перешёл через Альпы через три года после Наполеона в 1799 году. А пока Суворов переходил через Альпы, в этом же месяце, в ноябре 1799 года Наполеон совершил государственный переворот, в результате которого стал первым консулом. Знал ли Наполеон об этом переходе Суворова? Суворов одолел не только Сен-Бернар, но и Чёртов мост, перевал Сен-Готард, и гору Биттенберг, и горный хребет Росшток, и хребет Панкис. Причём, если Наполеон шёл через Сен-Бернар под прицелом пушек английских кораблей, то Суворову с его армией пришлось, одолевая горные хребты, вдобавок сражаться с французской армией. И ещё одна загадка. Мне понятно, что делал Наполеон в Италии. Он освобождал Италию, родину своих предков, от оккупантов – австрийцев. Он дарил Италии свободу от феодализма и оккупантов. Он основал республики. А что делал в Италии Суворов с русской армией, на заднице спускавшейся с альпийских вершин? Сколько солдат он погубил в пропастях и под лавинами, кто-нибудь считал? Вряд ли! Что их, рабов, считать-то было! Их в России, как грязи! Так что делал русский полководец с русской армией в Италии? – Помогал оккупантам австриякам порабощать Италию. Исполнял интернациональный долг, так сказать! Проще говоря, помогал душить чужую страну, не считаясь с потерями. Скверным делом занимался старичок. 15 августа 1799 года (Наполеон в это время был в Париже) Суворов нанес французским войскам поражение в битве при Нови. И результатом этой победы Суворова было то, что большинство республик было уничтожено, прежние государи вернулись на свои троны. Так что Суворов помогал восстанавливать феодалам их владения, насильно таща Италию назад в средневековье. Во всех коалициях против Франции Россия всегда играла одиозную роль душителя свободы и прогресса. Русская знать продавала соотечественников-рабов, как скот, и говорила на французском языке, чтобы провести демаркационную линию между собой и своими рабами. И усердно знати помогала Русская православная церковь. А потом мы удивляемся, что в России совершалась революция и кровавая гражданская война! Всё закономерно! Может, революция и гражданская война – запоздавшее возмездие? В 1800 году Наполеон вернулся в Италию и навёл порядок. Были упразднены привилегии дворянства и духовенства, уничтожены многочисленные феодальные и церковные поборы и повинности, закрыт ряд монастырей, а значительная часть монастырских и церковных земель была обращена в светскую собственность. Были уничтожены таможенные барьеры между королевствами, введена единая система мер и весов, применён Кодекс Наполеона в гражданской жизни. Хорошо это было или плохо? – Это было замечательно! Это был прогресс! Италия расцвела. Правда, платой за этот промышленный расцвет была известная зависимость от Франции. Но, разве лучше было зависеть от феодальной Австрии и топтаться на месте? Наполеон дал Италии толчок, импульс к развитию. Даже движение карбонариев обязано своим появлением – ему, его реформам! Как это ни парадоксально. Тогда возникает вопрос: зачем и во имя чего полегло столько русских солдат в горах и на полях Италии?! Ответ: крепостник Суворов помогал итальянским крепостникам сохранить и упрочить их власть. И всё оказалось – зря! Зря погубил людей. Наполеон пишет: «Если бы я разбил коалицию, Россия осталась бы чуждой Европе, как, к примеру, Тибетское царство». По существу, прав, потому что по сравнению с реакционной Пруссией и Австрией Россия отличалась такой непроходимой дремучестью, таким варварством, какого в Европе уже не знали. Даже не разбив коалицию, Наполеон не сделал Россию ближе к Европе. Россия и в XX веке осталась ей чуждой, как Тибетское царство. Советский период истории только усугубил положение дел. Я это отлично почувствовала, когда побывала в Соединённом Королевстве. Англичан удивляла моя европейская внешность. Они ни за что не хотели признавать, что я русская. В их представлении русский это скиф с раскосыми и жадными глазами. Принимали меня за польку, германку, датчанку, шведку, словом за любую национальность, живущую на севере Европы (я блондинка с тёмно-серыми глазами). Они отказывались видеть во мне русскую. Только мой паспорт их убедил. А что они ожидали? В конце концов, они договорились до того, что я похожа на англичанку. Думали, что я на левую сторону вывернусь от такого комплимента? Много было подобных казусов. Вот, например, они меня спрашивали, живу ли я дома в юрте или в яранге? И очень удивлялись, что Иркутск, в котором я тогда жила, почти миллионный город с театрами, университетом и двенадцатью (на тот момент) институтами. Я англичанам объясняла, что никогда юрту или ярангу не видела. Чем не Тибетские царство, закрытое и непроницаемое! Но вернёмся к объекту нашей любви. Когда Наполеон умер, в сентябре 1821 года с острова в Парму приехал доктор Антоммарки, лечивший Императора. Доктор прибыл, чтобы выполнить последнюю волю Наполеона. Мария-Луиза малодушно отказалась принять доктора. К нему вышел Нейперг, новый муж герцогини. Врач передал генералу Нейпергу небольшой пакет. В пакете оказалась посмертная маска императора. Антоммарки попросил передать её герцогине. Однажды доктор Герман Роллет застал детей дворцового интенданта за игрой с каким-то странным гипсовым предметом. Они таскали его по комнатам, привязав к веревке, и воображали, что это карета. Роллет наклонился и с изумлением узнал в этом предмете посмертную маску императора. Что к этому добавить? Нечего добавить! Грустно! Мария-Луиза оказалась не на высоте. Нет, не аристократка! Предпочла Императора Наполеона какому-то Нейпергу. Дура! Самка, как её называл Наполеон. Кстати, в устах моего отца самка самое страшное ругательство в адрес женщины. И вот ещё, что! До недавнего времени считали, что рост Наполеона составлял 157 см. Установлено, что рост Императора был равен 170 сантиметрам. В мемуарах камердинера Наполеона указано, что рост Императора равнялся «5 пье 2 пусам и 3 линиям», что в пересчёте на современные меры длины даёт 170-172 см. Для того времени такой рост был выше среднего. Откуда появились 157 см.? Есть версия, что англичане то ли в целях пропаганды, то ли просто перепутали, но неправильно перевели французские меры длины в английские и получили 157 см. Маленькая месть Императору «торгашеской нации», как назвал англичан Наполеон. Не могли уменьшить величия французского Императора, уменьшили рост! Так что мы с тобой любим нормального мужика нормального роста, а не недомерка какого-то. Кстати, все маршалы великого полководца были под два метра ростом, так что на их фоне Наполеон и казался невысоким. Путин, кстати, 168 см. росту, а Горбачёв, как и Наполеон 172 см. Возвращаясь к англичанам, скажу: даже лучшие из них не умели преодолеть национальной ограниченности. По долгу службы я должна, анализируя поэму Байрона «Паломничество Чайльд Гарольда» восхищаться автором, воспевающим свободу и призывающим европейские страны вспомнить своё славное прошлое и дать хорошего пинка французам. Но меня уже тошнит от этой трактовки. Поэма пафосная. Французы именуются галлами и одновременно сравниваются с саранчой, напавшей на Португалию и Испанию. О своих – англичанах – Байрон упоминает вскользь, не сосредоточивая внимания читателя на вопросе, который сам собою напрашивается: а что, собственно говоря, в Португалии и Испании делают англичане? Что им там понадобилось? Ах, они союзники этих стран! Отвечу: англичане поддерживали самодержавные режимы этих стран, потому что им было это выгодно. А что англичане делали в Индии, на Мальте, на Кипре? Зачем они торчали в Афганистане, Непале, на Цейлоне и на Мальдивских островах? Что им было нужно в Египте, Судане, Кении, Уганде, Австралии, Канаде, Новой Зеландии? Это только то, что я навскидку вспомнила. А была ещё тьма мелких территорий. Действительно, в пределах Британской империи никогда не заходило солнце, потому что англичане в XIX веке облепили весь земной шар, как мухи кусок сахару. Но Байрону до этого дела нет. Ему дело до французов. Особенно ему досаждает Наполеон, которого он именует не иначе, как узурпатор, тиран, деспот. Дела нет Байрону до того, что Наполеон отнюдь не узурпатор, а пришёл к власти легитимным путём через плебесцит. Дела нет Байрону, что Наполеон не есть ни деспот, ни тиран, а он есть человек, принесший Европе освобождение от феодальных порядков. Дела нет Байрону до всего этого, потому что он воспитан как англичанин в ненависти к французам и ко всему французскому. Лорд в нём побеждает свободомыслящего человека, потому что Наполеон, будь он хоть тысячу раз Императором, всё-таки, по большому счёту, демократ, которого обожали простые французы, ибо при нём у них появился шанс разбогатеть и подняться вверх по иерархической лестнице, чего они были начисто лишены при королях. Правда, немного повзрослев, Байрон стал уважать Наполеона, и в третьей песне своей поэмы посвятил великому человеку немало строф, в которых это невольное уважение слышится, хотя пишет всё-таки лорд, гордящийся своим высоким титулом, и видящий в гениальном Наполеоне удачливого выскочку. А может быть, Байрон, будучи чрезвычайно честолюбивым человеком, просто завидовал славе французского Императора? Недаром позже Байрон попытался ввязаться в политические дела Италии и Греции. Может быть, хотел стяжать славу политическую и военную? Кстати, ты нигде не выразила твоё отношение к Байрону. Почему? Ахматова – выразила. Она считала Байрона глупым. Но, по моему мнению, Байрон был не глупее Ахматовой. То, что он недооценил Наполеона, не говорит о его глупости, но говорит о его национальных и сословных предрассудках. Хотелось бы, как полагается в письмах, расспросить тебя о здоровье, о том, что случилось с тобой за последнее время, но – увы! Это будут вопросы без ответов. Но если ты и правда есть где-то там, в неведомых и недоступных для меня далях, надеюсь, жизнь твоя полна и содержательна. Надеюсь, ты живёшь в посильных трудах и упоительных заботах. О ком? Не знаю! Наверное, ты и там кого-нибудь любишь. Наверное, ты встретилась с Наполеоном. Может быть, встретилась, чтобы больше не расставаться? Ах, куда меня заводит мечты и фантазии! К Наполеону я ещё буду возвращаться. А пока – до свидания, дорогая моя! Целую. ПИСЬМО VIII Дорогая Марина! Возвращаемся к теме Наполеона. У великого человека есть до сих пор ненавистники. 6 февраля 2006 года некто иеромонах Симеон (Томачинский) сказал проповедь. Ну, ладно бы, просто сказал для узкого круга верующих, он её ещё и в интернет выложил на всеобщее обозрение, вернее, прочтение. Расписался, так сказать, в «любви к ближнему» (христианин хренов!), и в собственной глупости и невежестве. А назвал своё сочинение иеромонах «Роль личности в истории». Иеромонах Симеон, видишь ли, обиделся за блаженную Ксению: «Наверное, нет ни одного учебника истории, где бы говорилось о блаженной Ксении Петербургской, память которой мы сегодня празднуем. Зато в каждом учебнике истории обязательно будет рассказ о Наполеоне и его деяниях. Два этих человека жили примерно в одно время – на рубеже XVIII-XIX веков. Действительно ли их вклад в историю совершенно несоизмерим?». Иеромонах Симеон решил сравнить Наполеона с блаженной Ксенией Петербургской. Коту моему Мачо понятно, что сравнение иеромонаха будет в пользу блаженной Ксюши. Давно уже высмеяно сравнение самовара с сапогами, но иеромонаха это не смущает. Сравнивать, так сравнивать! Ну, сравнил бы свою любимую блаженную с какой-нибудь католической святой, Терезой Авильской или Терезой из Лизье, к примеру. По крайней мере, это выглядело бы логично, а не комично. Нет, ему Наполеона подавай! Наполеон у него – бревно в глазу. Кстати, ты помнишь, кто такая блаженная Ксения? Наполеон-то кто, все знают, а вот Ксения! Строго говоря, никто ничего о ней толком не знает, кроме того, что, была она женой какого-то придворного певчего Андрея Фёдоровича, который возьми, да умри. Жене его на ту пору говорят, не было ещё тридцати лет. У бедной тётки после смерти мужа капитально поехала крыша. Она подарила свой дом какой-то своей знакомой, надела штаны и кафтан, оставшиеся от мужа, отзывалась не на своё имя, а на имя мужа, и говорила, что он жив, а умерла Ксения. Став бомжихой и трансвеститкой, она отправилась бродить по улицам Петербурга, прося подаяние Христа ради. Бедную сумасшедшую нужно было поместить в соответствующую лечебницу, но ей позволили шататься по городу, и тёмный наш народ стал почитать её как юродивую, то есть, блаженную. Впрочем, это одно и то же. Сегодня её могилу на Смоленском кладбище посещают верующие. Идут с разнообразными просьбами, надеясь на чудо. Например, выгодно обменять квартиру. Честное слово, я читала об этом, не смейся. Церковь (вера) почитает таких юродивых, считая, что эти люди сознательно притворяются безумцами и называет их дикое поведение «подвиг юродства». Психиатрия (наука) не сомневается в том, что юродивые — безусловно, психически больные люди. Вот с такой психопаткой и решил иеромонах Симеон сравнить великого и адекватного Наполеона. И знаешь, что он пишет? «Деяния Наполеона известны: сотни тысяч погибших (некоторые из них были похоронены здесь, в Сретенском монастыре); разоренные ограбленные храмы, причем не только в России, но и, например, в Венеции, да и по всей Европе; разрушенные судьбы многих людей. Огромным было в свое время и духовное влияние Наполеона, о чем свидетельствуют в частности произведения Толстого, Достоевского. Раскольников, терзаемый сомнениями, «тварь ли я дрожащая или право имею», кромсал топором старуху-процентщицу, можно сказать, с именем Наполеона на устах». Наполеон, оказывается, в ответе за всё, что случилось в Европе и в России, в том числе за литературного героя, выдуманного Достоевским! И, как тебе нравится выражение – «кромсал топором»? Невежество служителей церкви воистину ужасающее! Или иеромонах Симеон притворяется, что ничего не знает о Наполеоне, кроме того, что сказал о нём. Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон дал мир Франции после беспредела головорезов и кровопийц якобинцев, что он в кратчайший срок навёл порядок, «мочил в сортирах» разбойников не на словах, а на деле, вразумил взяточников и воров-чиновников очень простым способом: тюрьма или всё верни всё в казну? Возвращали! Почему бы сейчас не воспользоваться удачным опытом Наполеона?! Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон строил дороги, мосты, здания, водопроводы и канализацию? Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон дал Франции Гражданский кодекс, по которому она живёт и сегодня, ввёл единую систему мер и весов, которой пользуемся мы все, в том числе и иеромонах? Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон учредил орден Почётного легиона для военных и гражданских лиц и получить его и сегодня могут только люди, имеющие действительные заслуги перед своим отечеством? Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон защитил права и достоинство простого человека? Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон защищал права отечественного производителя, и при нём расцвела тяжёлая и лёгкая промышленность? Не знает что ли иеромонах Симеон, что сахар, который он кушает, производится из свёклы, а это заслуга Наполеона, побудившего учёных найти заменитель сахарного тростника? Не знает иеромонах Симеон, что при Наполеоне во Франции расцвело сельское хозяйство. Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон морально и материально поддерживал учёных, и наука тоже при нём расцвела? Не знает что ли иеромонах Симеон, что именно Наполеон прекратил якобинские преследования священников, вернул Папу Римского на трон, и не пошёл на Рим и Ватикан, когда вполне мог бы стереть этот самый Ватикан с лица земли к чёртовой матери? Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон не хотел воевать и неоднократно предлагал мир России, Австрии, Пруссии? Но подзуживаемые Англией, эти страны всё время создавали коалиции, и лезли, лезли, лезли, мешая Наполеону заниматься созиданием. Сколько раз Наполеону приходилось отрезвлять эти страны и ставить их на место, побеждая их армии? Шесть коалиций! Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон был блистательным полководцем, превосходящим Александра Македонского и Юлия Цезаря? Чья б корова мычала… Иеромонах упрекнул Наполеона за то, что он положил на полях сражений тучи народу. Что ли забыл иеромонах, сколько народу положили на полях сражений религиозные войны?! Да Наполеон в сравнении с кровожадностью церковных деятелей отдыхает. Свободный Наполеон, подарил Европе, свободу. Он ценил людей по уму и заслугам. Большинство его достойнейших маршалов и министров были выходцами из семейств лавочников, булочников, трактирщиков, лакеев. Это Наполеон сказал, что в каждом ранце солдата лежит жезл маршала. И это воодушевляло людей. Наполеон был демократ. Наполеон был гений. Не знает что ли иеромонах Симеон, что Наполеон хотел объединить Европу, сделать единую валюту, сделать свободным передвижение граждан. Мечта его осуществилась только теперь, но это была его мечта, его идея. И если бы ему не мешали! Если бы не мешали, то он осуществил бы свою мечту уже тогда. Что касается церквей, якобы разрушенных Наполеоном в России, то это наглая ложь. Не знает что ли иеромонах Симеон, что Москва была сожжена по приказу губернатора Ростопчина и в этом пожаре погибли и храмы, и дворцы, и дома, и хижины? Не знает что ли иеромонах Симеон, что в планы Наполеона не входило завоевание России, а Александр I предательским нарушением Тильзитского договора спровоцировал военный поход Наполеона на Москву? Не нужна была Наполеону ни Москва, ни Россия! Кто первым начал войну? Александр первым стянул войска в Польшу, и готовился напасть на Наполеона. Что оставалось Наполеону?! Я перечислила только часть заслуг Наполеона – великого человека, полководца и Императора. Упомяну только ещё раз, что в отличие от блаженной Ксении, Наполеон был человек адекватный и гениальный. Сравнивать Наполеона и Ксению, это всё равно, что поставить в один ряд компьютер и веник. Кстати, Наполеон считал, не будучи человеком верующим, что государству религия нужна. Он сказал: «В хорошо управляемой стране нужна главенствующая религия и зависимые от государства священники. Церковь должна быть подчинена государству, а не государство церкви». И вот, иеромонах обижается, что сумасшедшая, психопатка с мазохистскими наклонностями не упомянута на страницах учебников, а какой-то Наполеон то и дело упоминается! По делам и честь! Знаешь, Марина, сегодня церковники что-то всё больше и больше наглеют, хотя формально церковь отделена от государства. Лезут на телевидение, радио, в интернет – учить народ, как жить, а правительству указывают, как управлять. Церковь – враг свободы. Попам не нужны свободные, образованные, умные, думающие люди. Им нужны рабы и рабыни, верящие на слово им, попам. Эти попы, дай им волю, завтра же «замочат в сортире» науки, искусства, свободу, прессу, личность. Они заставят всех людей ходить в чёрном и сером, и выть унылые еврейские псалмы. Это в лучшем случае. А в худшем… О, об этом страшно и подумать! Власть церкви в государстве должна быть ограничена государством. Так считал Наполеон, и был прав! Иеромонаху Симеону и таким, как он, милее дремучесть, невежество, тупая и слепая вера. Ему милее реакция, а не прогресс. Вот почему Наполеон, окончательно свернувший шею феодализму в Европе, так ненавидим до сих пор теми, кто хотел бы возвращения старого, милого их сердцу порядка. Главный аргумент в рассуждения иеромонаха Симеона следующий: «Ежедневно у могилы блаженной Ксении собирались (и продолжают собираться) тысячи людей и просили её о помощи, оставляли записочки с криком о помощи, и этими записками, как гирляндами, была постоянно увешена часовня святой. Сотни, тысячи, миллионы записок призывали её имя – а была ли хоть одна подобная записка у могилы Наполеона из красного порфира на зелёном пьедестале?». Я хохотала до слёз! Представляешь могилу Наполеона, увешанную тысячами записочек с просьбами от трудящихся?! Не затем Наполеон цивилизовал Европу, чтобы ему на могилу записочки с просьбами навешивали! Дикари! Да, некоторая часть нашего с тобой народа, Марина, и сегодня – дикари! Я видела в Бурятии деревце у родника, ветви которого были обвязаны многочисленными ленточками. Языческий обычай обращения с просьбами к богу. Чем же отличается этот языческий обычай от христианского обычая? Отличается, на мой взгляд, в лучшую сторону. Языческий обычай очень трогателен и мил. Родник! Дерево в разноцветных ленточках! Небо! Горы! Ветер! Просьба выражена не записочкой, а ленточкой. Оцени! А у Ксении? А у Ксении – осквернение могилы этими записочками: Дай! Дай! Дай! Ненавижу, когда, канючат! Просьба, обращённая к трупу. Некрофилы! И тотчас стая монахов завопит: Не к трупу, а к духу! Тогда отойдите от могилы. Дайте бедной женщине покой. Какого чёрта вы торчите у её гроба! И что это за потребительское отношение к богу, святым и даже блаженным воспитывают в людях попы?! «Ограбленные храмы в Венеции, России, да и по всей Европе», сокрушается иеромонах. А нечего в храмах сокровища копить! Ваш патрон сказал не копить сокровищ на земле? – Сказал? Сказал! Выполняйте! О контрибуции иеромонах когда-нибудь слышал? О правилах ведения войн в прежние века, знает? Лучше обчистить богатенькие церкви, чем быть отцеубийцей! Так что, служители церкви, разберитесь сначала с собственным консервативным, агрессивным и преступным Императором Александром I, кого ваши предшественники молчаливо поддерживали, и не лезьте к чужому Императору. Пётр Великий тоже колокола с колоколен снимал, и на пушки переливал, когда была нужда, и ничего, церковь не возникала. На цирлах бегала. Головы берегла. И правильно делала. Венецию иеромонаху жалко! Католическую церковь лицемерно пожалел! Да вы, православные попы, католиков еретиками считаете. Что тебе, иеромонах, Венеция с её католическими храмами?! Там же сокровища были, принадлежавшие еретикам. Или иеромонах жалеет, что не удалось Суворову еретиков ограбить? Наполеон может и обчистил церкви Венеции, но сокровища не себе в карман положил, а отправил Директории в Париж. И потом, надо же ему было на что-то содержать армию в Италии, которую, кстати, та же Директория, и гнобила. Люди были голодны, и оборваны. Так что Наполеон не колебался: на эти сокровища церковные накормил, одел, обул людей. Поступок вполне христианский. А вот копить сокровища – нет, не христианский, не правда ли, Марина? Странен всё-таки русский человек! Странен, слаб, легковерен, дремуч! Верит, кому попало, и во что попало. Помнишь, Наполеон, по просьбам некоторых русских людей, хотел дать свободу русским крепостным? Подумал, и не дал! Понял, что дай свободу рабам, они такого наворотят, столько крови и кишок выпустят, сколько якобинцам и не снилось. Пожалел Россию. Был прав. Так потом всё и произошло. А как тебе такой пассаж иеромонаха? «Наполеон похоронен в центре Парижа, в соборе Дома инвалидов, и туристы охотно приходят поглазеть на его саркофаг из красного порфира, установленный на зелёном гранитном пьедестале. Никто не приходит помолиться или попросить его о чём-то; для современного человека Наполеон – это просто музейный экспонат, заспиртованное прошлое. Его влияние сегодня ничтожно – в лучшем случае заезженный материал для кинематографа или псевдоисторических упражнений начинающего графомана». Так что, Маринушка, стоя возле могилы Наполеона в Доме Инвалидов, ты глазела на саркофаг, как туристка. Дела нет иеромонаху, что Наполеон сделал Европу такой, какая она есть сейчас – свободная, объединённая и цивилизованная. Это – его заслуга. А вот заспиртованное прошлое это как раз православная, дремучая, консервативная церковь. А что касается «заезженного материала для кинематографа и псевдоисторических упражнений начинающего графомана», то это дремучее, дикарское мнение профана, который пытается унизить современную науку и искусство. Воистину, не два несчастья на Руси, а три: дороги, дураки и православные дикари. Как представлю эту несчастную безумную Ксюшу, завшвиленную, грязную трансвеститку, бегающую босиком по морозу без тёплой одежды, над которой современники смеялись и её обижали, так сердце от жалости заходится. И ведь измывались и никто не пожалел, болезную! А теперь объявили народной целительницей. А её современник Наполеон принимал ванну два раза в день. И зубы два раза в день чистил. Не мог без ванны. Даже в военные походы с собой брал. Такой чудак! Так и слышу нудный голос иеромонаха: Лучше бы о душе заботился, чем о теле! Кстати, почему это на иконах сумасшедшую Ксению изображают в юбке и кофте, когда она мужеский костюм носила? Нехорошо, не правдиво. Понимаю, есть установка церкви: дама не должна ходить в мужеском костюме. Это грех! Так Ксюша-то ходила в мужеском костюме, так и пишите на иконах. Грех сумасшедшего человека не лечить. Грех вводить в заблуждение слабых умом и дремучих дикарей. Так чего добивается своей проповедью иеромонах Симеон? – «В современной исторической науке все большее распространение получает термин «социальная история». Это весьма перспективное направление, говорящее о важности простых человеческих судеб, о значении «малых дел» в жизни общества, об определяющей роли рядовых людей в историческом процессе». Интересно, каков возраст иеромонаха? Не учился ли он в советском вузе? Особенно смешит советская фраза: «определяющая роль рядовых людей в историческом процессе». Начитался советских учебников по истории, дяденька? А дальше ещё чудовее и чудовее, как говорит Алиса в Стране Чудес. «Не нужно думать, будто история вершится сильными мира сего, на политическом Олимпе; история – это совсем не то, что нам показывают по телевидению. Подлинная история происходит в человеческом сердце, и если человек очищает себя молитвой, покаянием, смирением, терпением скорбей, то его участие в своей судьбе, а значит в судьбе окружающих, а значит – и во всей человеческой истории – неизмеримо возрастает». В первый раз слышу, что историю нам по телевидению показывают. Вот телевидение-то удивилось! Да там всё, что угодно показывают, кроме истории. И последний вывод иеромонаха: «Блаженная Ксения не руководила государством, не собирала многотысячных армий, не вела их в завоевательные походы; она просто молилась, постилась, смиряла свою душу и терпела все обиды – но её влияние на человеческую историю оказалось неизмеримо большим, чем влияние любого наполеона. Хотя об этом и не говорят учебники истории». Конечно, такую глупость не напишет ни один нормальный автор учебника истории. Попы могут восхвалять своих безумных ксюш сколько им угодно в пределах церкви, но навязывать людям свою точку зрения через СМИ и интернет, выражаясь их языком, грех. Наполеон в истории один. А психопаток – полным-полно. Нечего сравнивать несравнимое и несоизмеримое. Есть ИСТОРИЯ и есть история. Если в каждый учебник ИСТОРИИ помещать сюжеты обо всех истеричках и психопатках, то никакая ИСТОРИЯ не выдержит. Разбухнет и расползётся по швам. Пусть будет история сумасшедших ксюш. Есть много разных историй. Есть история разведения собак. Или есть история борьбы со вшами. Или есть история создания приютов для бомжей и.т. д., и.т. п. Это всё в одном ряду мелких человеческих историй. Пусть будут всяческие мелкие истории, никто не спорит. Но ставить на одну доску Наполеона и сумасшедшую тётку, помещать на одну чашу весов великого деятеля, изменившего ход истории всей Европы, а на другую шизофреничку, ничего в жизни не сделавшую, кроме бестолковой беготни по улицам без одежды в мороз, по меньшей мере, глупо. Итак, иеромонах высказал свою точку зрения на историю. Высказать-то свою точку он имеет право, как любое частное лицо, но не дело иеромонаха указывать, какими должны быть учебники по истории и как, по его мнению, течёт исторический процесс. Когда церковники лезут не в своё дело – быть беде! Знаешь, что меня пугает, Марина? Никто, у кого есть власть, на них не цыкнет. Напротив, молчаливо поощряют и поддерживают. Ещё немного, и попы станут учебники по истории и литературе писать. Конец тогда истории и литературе! Ничего, Марина, и в твоё время дураки писали много глупостей о Наполеоне. Прорвёмся! Хотелось бы, как полагается в письмах, расспросить тебя о здоровье, о том, что случилось с тобой за последнее время, но – увы! Это будут вопросы без ответов. Но если ты и правда есть где-то там, в неведомых и недоступных для меня далях, надеюсь, жизнь твоя полна и содержательна. Надеюсь, ты живёшь в посильных трудах и упоительных заботах. О ком? Не знаю! Наверное, ты и там кого-нибудь любишь. Наверное, ты встретилась с Наполеоном. Может быть, встретилась, чтобы больше не расставаться? Ах, куда меня заводит мечты и фантазии! Целую тебя, дорогая. Твоя Елена. ПИСЬМО IX Здравствуй, Маринушка! В пыточных камерах, в застенках тюрем, в фашистских и коммунистических концентрационных лагерях, на кострах инквизиции, на раскольничьих кострах, на полях сражений, в больничных палатах, и прочих подобного рода местах, где одни люди сосредоточенно мучают и убивают других людей, человеку предоставляется возможность сделать одно из величайших открытий – бога нет! Или вариант: бог есть, но богу нет до нас никакого дела. Правда, это последнее открытие, которое они могут сделать в своей жизни. Есть ли иной мир? В моей личной библиотеке лежит книга, в которую я давным-давно заглядывала из любопытства. Написал её некий монах Митрофан. Называется эта книга «Как живут наши умершие, и как будем жить и мы по смерти». Издана, естественно, с соизволения святейшего патриарха Московского и всея Руси Алексия II. А внизу титульной страницы приписка: По учению православной церкви, по предчувствию сверхчеловеческого духа и выводам науки. Вот эти-то выводы науки меня и умилили, потому что в этой книге есть всё что угодно, кроме выводов науки. В ней есть мнения отцов церкви, рассуждения о смерти и бессмертии, догмат церкви о ходатайстве живых за умерших. Некоторые заголовки подразделов трогательны, например: «Жизнь и деятельность в раю или Жизнь и деятельность в аду и в геенне». Такое впечатление, что из рая и ада регулярно священникам поступают подробные отчёты об этой самой деятельности. То-то и оно, что не поступают, и автор книги ограничивается самыми общими словами, рисуя райскую обитель в виде сада, а деятельность в форме славословия в адрес бога. Откуда черпают информацию о рае отцы церкви? Из источника более, чем сомнительного – из видений монахов и монахинь. В связи с этим я вспоминаю одно выразительное место в сочинении знаменитого психиатра Чезаре Ломброзо «Преступность женщины»: «В 1550 году почти все монахини монастыря в Ubertet`e после сорокадневного почти абсолютного поста сделались жертвами дьявола: начали богохульствовать, говорили всякие несообразности и в судорогах падали на землю». Бедные монахини! Чёрт знает, что может привидеться человеку, если его почти не кормить: и ад, и рай, и инопланетяне. Характер видений будет зависеть от уровня образованности и менталитета голодающего, т. е. пардон, постящегося человека. Может быть, что-то конкретное можно прочесть о деятельности в аду? Оказывается, деятельность в аду заключается в богохульствах в адрес бога и сожалениях о плотской жизни на земле. В целом, эта книга безответственная и скучная болтовня, изобилующая цитатами из Библии и житий святых, растянутая на 400 с лишним страниц. Впрочем, есть одна положительная мысль, украденная христианами из древнейшего индуизма: в мире ином жизнь не начинается с чистого листа. Основы будущей жизни заложены на земле. Как проживёшь, так и продолжишь. Куда мне милее твоё представление об ином мире. Ты уверена, что там будет продолжаться та деятельность, который человек занимался на земле. Следовательно, если иной мир есть, и ты в нём продолжаешь жить, ты продолжаешь писать стихи, прозу и, может быть, даже трагедии? Или сменила этот вид деятельности на другой? Пока не встретимся, не узнаю. Так хочется встретиться с тобой! Так что же говорит наука о бессмертии? Владимир Михайлович Бехтерев написал труд «Бессмертие человеческой личности как научная проблема». Бехтерев называет душу энергией, заметь, как в индуизме. Правда, на этом сходство с индуизмом заканчивается. Опираясь на универсальный закон сохранения энергии, действующий в природе, он делает вывод, что энергия не возникает и не исчезает, лишь переходит из одной формы в другую. Это распространяется и на явления нервно-психической деятельности. «Этот закон по отношению к данному предмету, — пишет Бехтерев, — может быть выражен так: ни одно человеческое действие, ни один шаг, ни одна мысль, выраженная словами или даже простым взглядом, жестом, вообще мимикой, не исчезают бесследно. <…> Нервно-психическая энергия организуется в форме обобщённой социальной «сверхличности». <…> «Речь идёт не о бессмертии индивидуальной человеческой личности в её целом, которая при наступлении смерти прекращает свое существование как личность, как особь, как индивид, а о социальном бессмертии ввиду неуничтожимости той нервно-психической энергии, которая составляет основу человеческой личности <...> Речь идёт о бессмертии духа, который в течение всей индивидуальной жизни путем взаимовлияния как бы переходит в тысячи окружающих человеческих личностей. <…> Поэтому понятие о загробной жизни, в научном смысле должно быть сведено, в сущности, к понятию о продолжении человеческой личности за пределами её индивидуальной жизни в форме участия в совершенствовании человека вообще и создания духовной общечеловеческой личности, в которой живет непременно частица каждой отдельной личности, хотя бы уже и ушедшей из настоящего мира и живёт не умирая, а лишь претворяясь, в духовной жизни человечества». Вот и всё! Это не личное бессмертие, как обещают попы, а что-то в духе Вернадского – учение о ноосфере, восходящее к древним грекам с их учением о нусе (к примеру, Архелай, учитель Сократа). Строго говоря, объект, т. е. иной мир, недоступен для научного исследования. Как и энергия, оживляющая наше тело. Мы можем исследовать реакции души на раздражители, но саму энергию кто исследовал? Похоже, что и она недоступна для исследований. Ты, должно быть, слышала об экспериментах доктора Дункана МакДугалла из Хаверхилла (США), штат Массачуссетс. Я говорю, должно быть, слышала, потому что его эксперименты пришлись на твоё время. В 1906 году МакДугалл провёл ряд экспериментов по изучению изменения веса тела в момент смерти. Он предположил, что душа человека имеет вес и, когда она покидает тело в момент смерти, то вес физического тела должен уменьшиться. Разница в весе тела до смерти и после смерти даст величину веса самой души. Вообще-то эксперименты с умирающими людьми этичны или как? В общем, он плюнул на этику, и сделал особенную кровать для умирающих больных. Эта кровать представляла собою высокоточные весы. Шесть туберкулёзных больных умерли в этой кровати. Когда пациент помещался на специальную кровать, то весы устанавливались на нулевой отметке. Затем за показаниями весов велись наблюдения вплоть до самой смерти больного. В момент смерти была зафиксирована потеря в весе. У первого пациента она составила 21 грамм. Результаты своих экспериментов доктор МакДугалл опубликовал в научных изданиях. Причём эта потеря веса в момент смерти была внезапной, в отличие от постепенных потерь веса перед смертью пациента (отделение влаги). МакДугалл сам лёг на кровать, чтобы проверить, не зависит ли потеря этих 21 грамм от вдыхания или выдыхания воздуха из лёгких. Он резко выдохнул воздух, но стрелка весов не пошевелилась. Потом на кровать лёг коллега МакДугалла и тоже резко выдохнул, но результат был тот, же самый. Стрелка не двигалась. МакДугалл сделал любопытный вывод: «Действительно ли это есть вес души? Если да, то, что это доказывает?». И в самом деле – что?! Но умирающих пациентов, вовлечённых в эксперимент, было шестеро. В третьем случае потеря веса составила 45 граммов, а через несколько минут ещё 30. Что душа покинула тело в два приёма? Четвёртый опыт не удался, т. к. помешали другие коллеги, которые были против проведения подобных опытов. Как я их понимаю! Надеюсь, кто-нибудь дал ему в глаз. Вряд ли МакДугалл спрашивал разрешения умирающих на этот эксперимент и вряд ли спрашивал разрешения родственников этих умирающих. В пятом случае было установлено, что вес тела пациента в момент смерти уменьшился на 12 граммов, но затем снова вес увеличился на эти 12 граммов, а через 15 минут опять снизился на эти же 12 граммов. Последний шестой случай был неудачным, т. к. больной умер, в то время как производилась настройка механизма весов. Результаты своих экспериментов доктор МакДугалл опубликовал в научных изданиях. На мой взгляд, пяти случаев как-то маловато для вынесения суждения об успехе эксперимента. Но доктор МакДугалл делает следующие выводы из данных опытов: «Действительно ли этот потерянный вес есть вещество души? Нам представляется, что это именно так и есть. Согласно нашей гипотезе доказательство существования вещества души есть необходимая предпосылка для предположения о продолжении жизни индивидуальности после физической смерти. И здесь мы имеем экспериментальное доказательство того, что вещество души может быть взвешенно в момент, когда душа оставляет человеческое тело в момент смерти». Хорошо! Допустим! Но у меня возникает другой вопрос. Если душа это энергия, то имеет ли энергия вес? Ну, или массу? Знаю, в современной науке вес и масса — разные понятия. Вес — сила, с которой тело действует на горизонтальную опору, или вертикальный подвес. Масса не является силовым фактором; масса — мера инертности тела. Например, в условиях невесомости у всех тел вес равен нулю, а масса у каждого тела своя. И если, покоясь на весах, показания последних будут нулевыми, то при ударе по весам тел с одинаковыми скоростями воздействие будет разным. Хорошо! Тело умирающего человека не ударяет по весам, т. е. по кровати, следовательно, мы имеем дело с весом, а не с массой. Но вопрос-то остался: душа (энергия) имеет вес? Не вдаваясь в тонкости дела, сошлюсь на заключение современных физиков. Вес (массу) имеет тело, т. е. материя, а энергия веса (массы) не имеет. Так что МакДугалл поторопился с выводами. Или, если принять его точку зрения, душа не есть энергия, а есть материя. И тогда она может иметь вес. Так, что же она, душа? Материя или энергия? Я склонна думать, что душа, хотя это термин неточный, это энергия, дающая жизнь телу. Когда энергия не может больше быть в теле (причин на то много), она покидает его. Но дальнейшая её судьба гадательна. Знаешь ли ты, что по этому поводу думают древние индусы? Смерть, говорится у Брамана Чаттерджи, наступает тогда, когда из человеческого организма выделяется эфирный двойник. Чаттерджи пишет: «…наше наиболее грубое тело (твёрдое, жидкое и газообразное) из всех факторов, образующих наше существо, в то же время и наименее прочное. После смерти мы его сбрасываем, как только от него отделится его эфирный двойник. На самом деле, смерть не что иное, как разобщение физического тела от эфирного своего двойника, проводника жизненного начала. Даже частичного выделения этого «двойника» достаточно, чтобы вызвать бесчувственное состояние. Это явление можно наблюдать при действии анестезирующих средств. Когда больному дают вдыхать хлороформ, ясновидящий может наблюдать эфирный двойник, отчасти выделяющийся в виде голубоватого облака. Полное разъединение вызывает неминуемую смерть: жизненное начало не может более воздействовать на физическое тело без своего проводника, и физико-химические силы свободно вступают в деятельность и приводят тело к постепенному разложению». Прекрасно! Эфирное тело есть проводник той самой жизненной энергии, которую мы именуем душой. Что происходит дальше? «Вскоре после смерти (обыкновенно спустя около трёх дней) эфирный двойник в свою очередь покидается, как второй труп. Этот второй труп, лишённый жизни, носится поблизости от физического трупа. Он рассеивается по мере того, как последний разлагается. Увидеть эфирный двойник не трудно, так как нервного возбуждения, вызванного страхом, иногда достаточно, чтобы усилить восприимчивость и сделать эфирные формы видимыми. Но если тело подвергается сожжению, по обычаю индусскому, эфирный двойник выделяется немедленно. Оставляя оба эти внешних покрова, человек сохраняет всё остальное. Никакого изменения в его действительной личности смерть не производит. Он остается таким же живым, даже более живым, чем мы с вами, только он не может дать о себе знать, потому что лишился физического проводника. Он существует в форме более тонкой, недоступной для восприятия человека, живущего в физической среде. Но эта форма, тем не менее, реальна, как колебания инфракрасных и ультрафиолетовых лучей в солнечном спектре, хотя они и невидимы для нашего телесного зрения. Следовательно, те, кого мы называем мертвецами, существуют, живут, только как проводники гораздо более тонких колебаний. Мы не можем отвечать на такие колебания, вот почему их существование ускользает от нас. Как невидимый эфир проникает всю видимую физическую вселенную, точно так же более тонкие формы проходят, не оставляя следа, через грубые формы нашего земного мира, которые одни доступны нашим земным органам чувств». Любопытно, правда? Ты, конечно, уже знаешь, что к чему. Если всё это правда, как говорит Чаттерджи, то, наверное, в мгновения пробуждения сознания, в ином мире страшно. Думаю, да! Хотя современный исследователь Р. Моуди, собравший материал о людях, находившихся в состоянии клинической смерти, и вернувшихся к жизни, говорит о том, что люди вначале втянуты в какой-то не то тоннель, не то трубу, в конце которой они видят свет. Там их радостно встречают близкие, уже давно перешедшие черту, и какое-то светящееся существо, излучающее беспредельную любовь. Учёные говорят, что мозг, нуждающийся в кислороде, даёт такие картины. Удивительно то, что картины-то у всех, побывавших в состоянии клинической смерти, примерно одинаковы. Что мы имеем в итоге? А ничего не имеем! Можно верить всем древним религиям, утверждающим, что тело покидает душу, и она продолжает своё существование. И египтяне об этом говорят, и эллины. Помнишь, у Гомера описание погибающего от удара копья воина: «С писком душа у него излетела из уст, и упал он». Можно верить. А можно и не верить. Ничего достоверно мы об этом не знаем, и, наверное, счастлив тот, кто бесхитростно верит в то, что говорят другие. Буду верить, что твоя жизнь продолжается там. Буду верить в то, что когда-нибудь мы встретимся. Очень хочется поговорить. И знаешь, почему? Потому что ты – один из самых значительных мыслителей. У меня сначала идёт Платон, а потом сразу – ты! Да, да, не смейся! Конечно, в промежутке между Платоном и тобой есть Эпикур, Аристотель, Монтень, Паскаль, Ницше и ряд других достойных философов. Но прислушиваюсь я, всё-таки к вам двоим. Вернёмся же к сокровенной философии Индии. Чаттерджи говорит о том, что нас ожидает после смерти тела. Главные идеи философии Индии мне чрезвычайно симпатичны: перевоплощение и карма, заимствованные позже Буддой, а также непрерывность бытия. Чаттерджи формулирует идею непрерывности бытия следующим образом: «Повсюду форма разбивается, но душа или жизнь, одушевляющая её, живёт вечно и проявляется снова, под другой формой. Таким образом, через всю эволюцию бытия сохраняется непрерывность приобретённого опыта». Так, тело человека (форма), после смерти, обречено на разложение, в то время как душа (энергия) переходит на астральный план существования, и сама становится формой, оживляемой более тонкой и высшей ментальной энергией. Приходит время и эта форма разбивается и уничтожается, а высвободившаяся энергия восходит ещё выше, становясь, в свою очередь, формой. Один и тот же элемент одновременно энергия и форма. Энергия относительно низшего начала, и форма относительно высшего. Эта идея восхождения мне очень нравится. Какова цель этого восхождения и все ли люди совершают восхождение к нирване и Брахме (Брахману) – творцу Вселенной? Цель понятна: сохраняя личное самосознание слиться с Брахмой и стать вместе с ним творцом Вселенных. Для того чтобы это произошло, необходимо – расти! Да, да! Твоё любимое понятие! Расти, совершенствоваться во всех смыслах, учиться мыслить, освобождаться от эгоизма, исполнять свой долг там, где ты поставлен, учиться быть свободным. А это моё любимое занятие – учиться быть свободной! Итак, рост! Если человек не растёт, не эволюционирует, не совершенствуется, то после смерти он некоторое время поживёт в астральном мире, а затем вернётся на землю – снова учиться жить, как надо. Помнишь своё стихотворение «А в следующий раз глухонемая…»? Но ты в следующий раз не родишься на земле. Да ты и не хотела! Ты не должна снова родиться на земле! Что тут тебе делать?! Ты поднимаешься всё выше и выше. В каком небесном мире ты теперь? Я уверена, теперь ты – Учитель! Стоп! Но если ты живёшь на высших уровнях бытия, а я приду в астральный мир, то, как мы встретимся? Разве только ты спустишься на время с высот. Спустишься, поговорить? Честно говоря, я тоже не хочу назад на землю. Но, как получится! Закон кармы меня восхищает. Ведь это полная твоя ответственность перед самим собой и перед людьми. Ты сам себе создаёшь судьбу, изменяешь её, и, в конце концов, начинаешь, восхождение. А христиане ноют и ноют: бес попутал! Всё у них – бес, а не они сами. Легче всего, перелагать свою вину на несуществующего беса. По мне, сам человек и есть – бес! А ты, что думаешь по этому поводу? До встречи. Твоя Елена. ПИСЬМО X Здравствуй, Марина! Думаю о твоём очерке «Чёрт». Одна тётка как-то спросила меня: А что, она действительно этого чёрта видела? Что мне было ей ответить? Я твёрдо ответила: Да, она его видела. Тётка перекрестилась. Я подавила смешок. Я вспоминаю, что в детстве я жила с бабушкой в старинном купеческом доме. Чтобы войти в нашу квартиру, надо было пройти через сени. Сени были примерно 20 квадратных метров. Потолки высотой в 3 с половиной метра. В квартире окна в два человеческих роста. Словом, обстоятельная квартира. Так вот, в сенях была отгорожена кладовка. Надо было проходить мимо дверей этой кладовки. Бабушка хранила в ней огромный сундук, окованный медью, набитый всяким добром. Чего только в этом сундуке не было! Шуба шириной с футбольное поле на кенгуровом меху. Шуба на обезьяньем меху. Белый полушубок. Шали. Зонтики. Календари. Флаконы из-под духов. Туфельки на французских каблуках. Страусиные перья. Китовый ус. Корсеты. Японские кимоно. Веера. Всё дореволюционное. Так вот, я всегда боялась проходить мимо этой кладовки, хотя дверь в неё была, как правило, закрыта на щеколду. Чего или кого я боялась? Сначала-то я не боялась, и нередко рылась в бабушкином сундуке, в поисках сокровищ. Но однажды мне показалось, что я в кладовке не одна. Краем глаза я уловила что-то большое, серое, мохнатое, шмыгнувшее в угол и глядящее на меня из темноты большими блестящими глазами. Угрозы я не почувствовала, но почувствовала такой ужас, что волосы встали дыбом. Я вскочила с пола, на котором сидела перед сундуком, разглядывая в календаре фотографии Николая II, и с воплем помчалась к бабушке. Встревоженная бабушка обшарила в чулане все углы, ничего не нашла и подняла меня на смех. Но я знала, что это был Он. Кто – Он? Я не знала его по имени. Меня не воспитывали, как тебя, в сознании, что есть бог и чёрт. В пять лет я понятия о них не имела. Кто это был? Домовой? Чёрт? Существо из параллельного мира? Я его видела. Я слышала его дыхание. Я видела его глаза. И я знала, что для бабушки Он стал невидим. И с тех пор я проходила мимо кладовки, затаив дыхание, на цыпочках. И не было речи о том, чтобы войти внутрь и порыться в сундуке. Он был там. Он меня ждал. Он мог, когда я проходила мимо, приоткрыть дверь, зацепить меня серой мохнатой рукой, втащить в чулан. Когда бабушка уходила из дому по делам и оставляла меня одну, я запирала дверь, ведущую в сени, залезала под кровать и там ждала возвращения бабушки. Что это было? – Не знаю. Но, быть может, ко мне тоже являлся Чёрт и ждал общения, а я, дура, боялась его. Говорят, что дети видят то, чего не видят взрослые. Очень может быть. Я видела его. И никто не разубедит меня в этом. Так что, если ты видела Чёрта, то мне это понятно и близко. Только твой Чёрт жил в комнате Валерии, а мой – в кладовке. Может, он в том сундуке на мягких шубах спал. Может, календари разглядывал. Может, Он скучал и был одинок. Может Он хотел поиграть и поговорить со мной. Я обманула его ожидания. Что было ожидать от маленькой девочки, которой не рассказали ни о боге, ни о чёрте. Говорят, есть избранники божии. Но, наверное, есть также избранники Люцифера, бывшего чистого херувима, печального демона. Ты точно указала, чьей избранницей была, к вящему ужасу православных. Пусть их! Пусть ужасаются! Этой игры они не понимают, и понять им не дано. А ведь и Бодлер был избранником Люцифера. И Верлен. И Рембо. И Блок. И многие другие поэты, живописцы, прозаики, композиторы. Знаешь, какое стихотворение я люблю у Рембо и именно в переводе М. Яснова? – Помнишь? Называется «Зло»: Пока над головой свистят плевки картечи, Окрашивая синь кровавою слюной, И, сотня тысяч тез сжигая и калеча, Злорадный властелин полки бросает в бой. Пока скрежещет сталь, сводя с ума бегущих, И грудою парной растёт в лесах зола, Бедняги мертвецы! В твоих, природа, кущах! Зачем же ты людей так свято создала? – В то время бог, смеясь и глядя на узоры Покровов, алтарей, на блеск тяжёлых чаш, Успев на дню сто раз уснуть под «Отче наш», Проснётся, ощутив тоскующие взоры Скорбящих матерей: они пришли, и что ж? – Он с жадностью глядит на их последний грош. У Рембо бог – зло. Не совсем и верно. С жадностью в руки прихожанам смотрят священники, а не бог. Богу всё по барабану. На кой чёрт ему деньги?! Наш Лермонтов тоже избранник Люцифера. Интересный диалог происходит между Тамарой и Демоном: Т а м а р а А бог? Демон На нас не кинет взгляда: Он занят небом, не землей! Вот и мне кажется, что Бог, если он есть, занят небом. А то делается на земле? Рембо описал. А ещё вот что делается. Хочу рассказать тебе, что делается. Сегодня ночью посмотрела по ТВ фильм режиссёра Киры Муратовой «Мелодия для шарманки». Это о современной жизни в России. Фильм меня разволновал. Фильм даже выжал из моих глаз скупую слезу (редко плачу). На показе присутствовали сама Кира Георгиевна, другие создатели фильма, актёры и свора кинокритиков и проч., и проч. После фильма устроили обсуждение. Как всегда на обсуждении говорили всяческий вздор, и особенно много вздора, как всегда, говорили кинокритики. Каждый из них гарцевал, рисуясь, употребляя сложные фразы и киношные термины. Ведущий программы «Закрытый показ» Александр Гордон пристал к Кире Георгиевне: Что Вы хотели сказать? На что Кира Георгиевна несколько раздражённо кратко отвечала, что она всё сказала в фильме. Ответ, по-моему, единственно правильный и точный. Так о чём фильм? У двоих детей, сводных брата и сестры, умерла мать. Девочке лет 10, мальчику лет 6-7. Накануне Рождества их собираются отправить в разные интернаты, но они не хотят разлучаться и сбегают в большой город, чтобы найти своих отцов. В большом городе они попадают сначала на вокзал. Они голодны. У них нет денег. Никто не обращает на них внимания. Дети наблюдают жизнь, протекающую на вокзале. Люди заняты собой и своими проблемами. Говорят по мобильным телефонам. Снуют туда-сюда. В общем, у голодных детей оказывается случайно доставшаяся им купюра в 500 евро. Дети радуются, что купят еды, но продавщица буфета отправляет их в обменный пункт – обменять евро на рубли. Но дети несовершеннолетние и не могут обменять деньги. Тогда им приходит в голову мысль обратиться к взрослым: кто-нибудь да поможет. Но взрослые, занятые своими делами и проблемами, отмахиваются от детей. Наконец, находится молодая женщина с ребёнком. Она обещает помочь разменять купюру и исчезает навсегда вместе с нею. Дети долго ждут, но, поняв, что их обманули, продолжают поиски своих отцов. Тщетно. Впрочем, им дают адрес, где можно найти отца мальчика. И дети отправляются на поиски. Они садятся в трамвай, но он ломается на полпути. Дети выходят. Идёт крупный снег. Дети пытаются войти в подъезды – согреться. Но их отовсюду гонят. Наконец, при очередном повороте сюжета они попадают в игорный дом. Наблюдают нравы и типажи игорного дома, откуда их, опять-таки, изгоняют на морозную улицу. Наконец, они попадают в супермаркет. Девочка идёт в магазин, чтобы украсть хлеба. Брата оставляет у входа. Мальчик подбирает голодного котёнка и пытается согреть его за пазухой. Естественно, мальчика начинает гнать обслуга супермаркета. Единственный человек, который обратил внимание на голодного ребёнка, это пожилой состоятельный мужчина, купивший в супермаркете ненужный ему кожаный саквояж. Мужчина звонит по мобильнику не то молодой жене, не то любовнице и объявляет ей, что делает ей подарок, объясняет какой, и даёт координаты. Сам уезжает на шикарном автомобиле в аэропорт. Не то жена, не то любовница в норковом манто, в диадеме феи на голове и с волшебным жезлом феи в руке является в супермаркет, где возле стола администратора должен ждать обещанный мальчик. Но мальчика нет, и осчастливить некого. Мальчика выгнали за пределы магазина, и он побрёл, куда глаза глядят. Кстати, не вполне ясно, как хотела «фея» осчастливить мальчика? Но ясно одно, что «фея» играет в сказку от нечего делать. Ясно, что обещанный мальчик, средство преодоления скуки – скуки человека, у которого всё есть и не хватает только живой игрушки. Между тем, девочку «замели» на краже хлеба. И сбегаются администраторы, менеджеры и кто там ещё, чтобы уличить и обвинить ребёнка в краже. Её даже одна барышня называет профессиональной воровкой. И никому из взрослых дяденек и тётенек не приходит в голову, что ребёнок голоден. Никому из них не приходит в голову спросить девочку: откуда она, что с нею приключилось, где её родители? Ну, с девочкой всё ясно. Её сдадут на руки государственным органам опеки, и судьба её определится на годы вперёд. В худшем случае, её «пожалеют» и выгонят на морозную улицу. Что же её брат? А брат забредает на чердак какого-то ремонтируемого здания, валится в кровать, найденную на чердаке, закрывает себя каким-то тряпьём и полиэтиленовой плёнкой. Котёнок выползает наружу, и, видимо, убежит. Над местом, где скорчился под тряпьём мальчик, качаются на ниточках разноцветные шарики, которые по дороге ему сунула «добрая» тётя в виде подарка. Распахивается чердачное окно, врывается ветер и снег. После рождественских праздников в здание приходят гастербайтеры с Украины – рабочие строители. Они поднимаются на чердак и видят злополучные воздушные шарики, раскачивающиеся над старой кроватью. Старый рабочий разворачивает полиэтилен, тряпки и вся компания видит замёрзшего насмерть мальчика. Шок! Всё! Это очень кратко. Вот эта последняя сцена – ключ ко всему фильму. Дело в том, что немая шоковая сцена – рабочие, застывшие над телом найденного мёртвого ребёнка есть пародия на многочисленные картины художников, разрабатывавших сюжет: «Поклонение пастухов». Только здесь всё наоборот. Вместо пастухов – рабочие. Вместо рождения – смерть. Вместо радости – ужас. В фильме противопоставлены голодные полу-сироты – и сытые равнодушные благополучные взрослые, полу-сироты и несытые неблагополучные равнодушные взрослые, голодные полу-сироты и благополучные дети из полных семей, полу-сироты и дети, адаптировавшиеся на улице – будущий криминальный контингент. Время действия недаром приурочено к кануну православного Рождества. Повсюду: смех, радость, наряженные ёлки, покупки, подарки! Все справляют Рождество! Но нет никакого Рождества! Есть повод что-то там отпраздновать. Всё равно, как этот повод называется. Пусть Рождество! У людей должны быть праздники. С таким же энтузиазмом эти люди (во всяком случае люди среднего возраста, родившиеся при развитом социализме, и пожилые) праздновали день 7 ноября, 1 мая, день Парижской коммуны, ни секундочки не веря в религию того времени – коммунизм. Сегодня они с тем же энтузиазмом празднуют Рождество и Пасху, и остальные церковные праздники. Потому что у них нет на сегодняшний день других праздников. Поменяли: шило – на мыло. Завтра с той же завидной лёгкостью поменяют мыло – на шило. Остановить любого из этих благополучных или неблагополучных людей и спросить: Господа, хорошие! Что празднуем? Название праздника у всех будет на устах. Но религиозный смысл его давно выветрен. Нет никакого христианства на Руси! Как не было никакого развитого социализма. Есть названия главных праздников – и только! Религиозный смысл, когда он был, заключался в том, чтобы сделать какое-нибудь доброе дело: накормить голодного, одеть раздетого, обуть босого, согреть замёрзшего, призреть старого, позаботиться о ребёнке. Нет, не так! Эти господа заботятся, но о своих, о родных людях. А надо, чтобы – о чужих. Смысл религиозного праздника заключался в том, чтобы накормить чужого голодного, одеть чужого раздетого, обуть чужого босого, согреть чужого замёрзшего, призреть чужого старого, позаботиться о чужом ребёнке. Но и христианство здесь, при чём? Разве всё это надо делать только в Рождество? Любой народ в свой дохристианский период существования знал законы гостеприимства и закон заботы о чужом. Разве закон сострадания привнесён в нашу жизнь христианством? Нет, конечно. Это заблуждение. И я хочу сказать, что современный мир, отошедший от древних законов, неукоснительно выполнявшихся, не пришёл к новым установлениям христианства. Вот поэтому в этом фильме все спокойно проходят мимо голодных детей, попавших в беду. Вот поэтому этих бедных, никому не нужных детей отовсюду гонят. Они – лишние на этом празднике жизни. Народу некогда! Он справляет христианский праздник Рождества! Народ, соприкасавшийся с этими детьми на улицах города, никогда не узнает, что мальчик замёрз насмерть, а девочка объявлена профессиональной воровкой. У нас – всё хорошо! После праздников – работа. Такой фильм! Прекрасный фильм о том, что в современной жизни отсутствует элементарная доброта и милосердие, без которых мы никогда не стали бы людьми. Это фильм о том, что от религии в нашей жизни есть только пустая форма, не наполненная никаким содержанием, кроме того, что мы сами вкладываем в неё. Нет, Шиллер не прав! Не красота спасёт мир. Шиллер, потому что Достоевский эту мысль повторил после него, о чём мало, кто знает. Мир спасёт доброта. Нет, не доброта, а сострадание, о котором знали древние, задолго до христианства. Но и доброты и сострадания мало. Нужен поступок в добавление к ним. Доброта и сострадание одни только не могли спасти детей. Нужен был поступок. Воля к поступку, продиктованному добротой и состраданием. Но они не были проявлены. И дети погибли. Даже девочка. Потому что начать жизнь с того, что тебе присваивают звание воровки, значит, погубить жизнь человека. Ты спросишь, чего это я так разволновалась? О, ты прекрасно знаешь, о чём это я! Разве тебя не спасала чужая доброта и воля к поступку? Меня – всегда. Расскажу тебе один случай, приключившийся со мной в 1987 году. В это время я жила в Кишинёве. Точнее, под Кишинёвом в семье моих родственников-друзей, потому что у меня не было своего жилья. Хуже того, у меня не было и работы. Больше того, у меня не было и прописки. Я лишилась работы год назад, а новую работу найти не могла. Молдавия – маленькая республика. И если в одном её конце кто-то чихнул, то на другом конце услышат. Меня нигде не хотели брать на работу. Тогда были агонизирующие, но всё ещё советские времена. А работу я потеряла в местном Университете по причине своего открыто выражаемого несогласия с кривой линией коммунистической партии. Добавь к этому злобные мстительные инсинуации моего бывшего мужа, пять лет засылавшего в администрацию Университета клеветнические письма, порочащие мою репутацию. Не мог мне простить, что я оставила его. Вот меня и не избрали на новый срок. О, кишинёвские нравы и кишинёвская моя история это такой богатейший материал для сатиры! Я вынуждена была сидеть дома, вести хозяйство моих родственников-друзей (я их так называю, потому что не все друзья родственники, и не все родственники – друзья), много читала (впрочем, я всегда много читаю) и наступила осень 1987 года, а осенью в Москве была объявлена цветаевская конференция. Да, по твоему творчеству. И я хотела быть на твоей конференции с докладом. А денег на поездку у меня не было. А занимать или просить мне было совестно. Я и так сидела на шее моих друзей-родственников. Они не были религиозны, но зато были добры и сострадательны ко мне в моём несчастье. Я была бедна, как церковная мышь. Хотя, на мой взгляд, неправильное сравнение, потому что мыши в церкви, как и священники, живут припеваючи. Но у меня было сокровище – золотые часы швейцарской фирмы Breguet (Брегет), доставшиеся мне в наследство от бабушки. Часы носили на цепочке, на груди, как медальон. Три золотые крышечки – одна другой тоньше и изящнее прикрывали циферблат, и гравировка на этих крышечках была изумительной красоты. Понятно, что механизм давно сломался. Но часы были памятью о бабушке (со стороны моей матери) и о прошлом. Она купила их в Петербурге задолго до революции. У меня есть фотография бабушки. Гордая посадка головы, надменный взгляд серых глаз, строгий покрой платья – воротник до волевого подбородка, правильные черты лица, и на груди – золотые часы Breguet. И тёмные длинные волосы поднятые по моде того времени со всех сторон и заколотые в узел на темени. О, эта цену себе знала! Чертовски деловая женщина конца XIX века – фельдшер. Бабушка именовала себя фельдшерицей. Вот эти-то часы я и решила заложить в ломбард, чтобы на вырученные деньги улететь в Москву на конференцию. Я знала, что не смогу выкупить часы. Знала! И всё-таки заложила! Прости меня, бабушка! Вырученных денег хватило на билеты на самолёт в оба конца, и на оплату трёх дней в гостинице «Академическая». То, что осталось, должно было пойти на транспорт в Москве и на пропитание. На пропитание в течение трёх дней осталась мелочь. На эту мелочь я могла утром выпить чашку кофе и съесть булочку у Филиппова. Всё! До следующего утра. Я полетела. Оцени мой маленький подвиг во славу твоего творчества. Я не люблю летать самолётами. Правда, прелесть фраза! Была реклама Аэрофлота в те дни: «Летайте самолётами!». Как будто можно ещё летать тракторами, или танками. В общем, боюсь самолётов, как чёрт ладана. У меня в самолёте начинается клаустрофобия. Мне хочется встать и выйти в пустоту уже в начале полёта. Ненавижу самолёты! Итак, я полетела. Поселилась в гостинице. Наутро позавтракала (одновременно пообедала и поужинала) у Филиппова булочкой с кофе и отправилась на конференцию. Но, понимая, что вечером захочется кушать, я половину булочки (5 копеек за штуку) оставила на вечер. Но вечером я не стала съедать половину булочки, и оставила её лежать на столе – про запас, на случай уж совсем невыносимого голода. Следующим вечером, придя в номер, я долго не решалась слопать половину зачерствевшей булочки, размышляя, могу ли я ещё потерпеть. И тут раздался стук в дверь. Вошла коридорная, женщина средних лет, милой внешности, в униформе, и без экивоков и обиняков предложила: Вы не обижайтесь, У меня от обеда в кастрюльке суп остался, ещё тёплый. Вот! И она протянула мне кастрюльку, замотанную в шаль. Я поблагодарила и взяла. Коридорная ушла. Я съела суп, вымыла кастрюльку и отнесла доброй женщине. Она не сказала мне больше ни слова. Только улыбнулась ободряюще. Понимаешь, увидев половину зачерствелой булочки на моём столе, она всё поняла, и принесла мне суп. И никакой религии! Никакого христианства! Просто доброта! И поступок! Желание накормить голодного. Я никогда не забуду ни эту женщину, ни её суп. Мне кажется, доброта или есть, или её нет в человеке. И если её нет, никакая религия не поможет. Помнишь: «Круговая порука добра»? И вот в фильме Киры Муратовой ясно сказано: христианство, и доброта не имеют ничего общего в современном мире. А когда-нибудь имели? Хороший вопрос! На него я отвечу позже. Целую тебя Твоя Елена ПИСЬМО XI Здравствуй, Марина! Есть нынче исследователи, которые усердно хотят доказать, что ты православная христианка. Прямо руки у них чешутся это доказать. Представь, я тоже однажды соблазнилась этой идеей. Раскаиваюсь! Сегодня я ни за что не стала бы это доказывать. Нет у меня убедительных аргументов в пользу этой идеи. У других тоже нет, но это их не смущает. Сейчас мода такая – на православие. В СССР, ты ведь знаешь, большевики, и их потомки – члены КПСС религию гнобили, а теперешние демократы – не гнобят, поощряют. Лидеры демократов – вчерашние члены КПСС – перестроились, и сами берут на себя роль «подсвечников» в церкви. Так – «подсвечниками» их иронично прозвал народ, потому что на церковные праздники стоят они в церкви в красном углу и держат зажжённые свечи, а телевизионщики усердно их показывают, как они с патриархом целуются, подарками обмениваются, да крестятся (вчера научились). Народ сомневается, что вчерашние члены КПСС, и КГбэшники в придачу, сегодня вдруг стали верующими. Я тоже сомневаюсь. Эти люди и в коммунизм-то свой не верили, а уж во Христа и подавно. Это так, лицемерие, и ничего больше. Хотят показать, что они другими стали. Вздор, конечно! Этот народец, если во что-то верит, так это во власть и денежку. Есть у них задняя цель: укрепить в людях религиозное чувство, ибо это выгодно им, как правителям. Правителям всегда надо, чтобы подданные во что-то верили, желательно во что-то общее для всех. Когда вера в коммунизм лопнула, как мыльный пузырь, решили вернуться к православию. Верующими легче управлять. Верующих легче контролировать. Верующих легче убеждать. И к тому же верующие – хороший управляемый электорат. Какой уважающий себя демократ об этом забывает?! Он, демократ, рассуждает, что от стояния в церкви по праздникам он не облезет, и прав! Не облезет! И расположит к себе электорат. Вот он, вчерашний коммунист и сегодняшний демократ, и стоит, и свечу держит, и ему не стыдно, потому что этот народец стыда не знает и угрызений совести не ведает. Государству (любому) нужна государственная религия. Это понимал и Наполеон, но при условии, что государство будет контролировать церковь, а не наоборот. Наполеон относился к церкви адекватно: «Для религии служители культа то же, что чиновники для власти». Прав! Наполеон как-то спросил Лапласа, знаменитого математика, каким образом он сумел написать целую книгу, ни разу не упомянув бога? Лаплас ответил: «Сир, эта гипотеза мне не потребовалась». Считается, что стареющие мужчины и женщины, даже если они до этого были атеистами, начинают верить в бога и ходить в церковь. Страх смерти? – Не знаю. Может быть. У меня всё наоборот. У меня был период в 90-е годы, когда я с интересом стала изучать христианство. И не только христианство, а также: буддизм, иудаизм, синтоизм, ислам, индуизм, теософию, антропософию. Прочла не один десяток книг. Искренно хотела поверить во что-нибудь, хоть в какого-нибудь бога. Долго напрягалась. Ходила в церковь: православную, католическую, протестантскую. В синагогу и мечеть не рискнула ходить совершенно чужое. В результате этих поисков к чему я пришла? – Я не нашла бога ни в одной религии. Я не нашла бога ни в одной церкви. Зато я нашла многое другое. И не могу сказать, что найденное меня радует. Когда меня упрекают в том, что какой-то период времени я посвятила христианству, я смеюсь, и отвечаю, что я и сейчас посвящаю ему немалую часть своей жизни. Смотря, как посвящать! Эти люди у меня пытаются вызвать чувство вины. По их мнению, я до сих пор должна писать в пеленки. Ну, да, как все младенцы я писала в пеленки, но это не значит, что я должна всю остальную жизнь продолжать это делать. Я расту умственно и, если угодно, нравственно. Представляешь, как завопят православные! Они считают, что нравственность это их кормушка, к которой они никого не желают подпускать. Как будто нельзя быть нравственным человеком вне христианства. Претензии православной христианской церкви на главенство в области нравственного чувства меня не просто возмущают, но приводят в бешенство. Приведу пример их «нравственности». Умер известный учёный Игорь Кон (1928 – 2011) советский и российский социолог, антрополог, философ, сексолог. Он был одним из основателей современной российской социологической школы, популяризатор науки и просветитель. Кандидат исторических наук (1950), доктор философских наук (1960), профессор (1963), академик Российской академии образования (1989), почётный профессор Корнелльского университета (1989) и Университета Суррея (1992). Награждён Золотой медалью за выдающийся вклад в сексологию и сексуальное здоровье Всемирной сексологической ассоциацией, а также медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» второй степени. Вот как отзываются о нём коллега Владимир Ядов: «Игорь Кон особая фигура в отечественной социологии и более того - в нашей культуре. Он подлинный просветитель, который в своих научных трудах и богатой публицистике содействовал и продолжает содействовать нашему пониманию личности человека как индивидуальности и деятельного социального субъекта. В 60-е годы на его лекциях по проблемам личности в большом актовом Ленинградского университета зале невозможно было втиснуться даже на антресолях. Питерская интеллигенция титуловала Игоря Семеновича новым Сперанским. Я бы сказал, что к своему восьмидесятилетию профессор Кон создал собственную междисциплинарную «академию человека»: философы, социологи, культурологи, этнографы и этнологи, психологи и физиологи полагают его «своим», а в международном научном сообществе авторитет этого ученого работает и на авторитет российского обществознания». Так вот, на всё это русской православной церкви – наср…ть! Протоиерей Дмитрий Смирнов – представитель РПЦ сказал на смерть учёного: «И вот сегодня, в этот пасхальный день, Господь освободил нас от того, чтобы быть согражданами этого человека. Поэтому, несмотря на то, что прогрессивное человечество и скорбит, но я думаю, все религиозные люди в нашей стране (и христиане, и мусульмане, и иудеи), восприняли эту весть с чувством глубокого, но ещё пока не полного удовлетворения». Вот их нравственность! Радоваться смерти человека! Да ещё приплетать сюда иудеев и мусульман, тоже якобы радующихся! Что это, Марина?! Это какая-то вопиющая ублюдочность! И знаешь, почему протоиерей Смирнов радуется? Потому что И. Кон в своих трудах защищал геев, призывая общество быть толерантными по отношению к ним. Нет, он не был сам геем, он был просто умный, толерантный и нравственный человек. А протоиерей Смирнов, говорящий от имени трёх религий, человек глубоко безнравственный, и мракобес. И всё это происходит в 2011 году! Несколькими веками раньше эти протоиереи смирновы сколько бы несчастного народу на кострах да на дыбах погубили! Впрочем, о чём это я?! Церковь и сегодня жаждет крови, только по-современному, ибо, кто же даст сегодня на Красной площади грешника, или еретика сжечь?! Но сгноить в тюрьме, это – запросто! 21 февраля нынешнего 2012 года пять молодых женщин в шапочках, натянутых на лица, с прорезями для глаз и рта, пришли в храм Христа Спасителя, подошли к алтарю, включили звукоусиливающую аппаратуру и спели песню с лейтмотивом «Богородица, Путина прогони». За месяц до выборов президента. Девчонки называли себя группой Pussy. Как бы тебе эту фразу перевести? Слово Pussy имеет много смыслов. Кошечка, например. Но вообще-то, кошечка-кошечкой, а реальный смысл – женские половые органы, названные грубо русским словом, начинающимся с буквы П, или М. Ну, ты догадалась. А слово riot – мятеж, беспорядки, бунт, буйство, восстание, разгул, необузданность, изобилие, нарушение общественного порядка. А теперь – соединяй! Реакция общества была разнообразной. Кто-то посмеялся. Кто-то сказал: Вот, дуры, девки! Кто-то обиженно закудахтал. Государство, оскалившись на текст песенки, приняло меры. Православные верующие завопили об осквернении храма и алтаря. Церковь встала в позу. Поза означала, что церковь обижена, что над нею надругались. Церковь сказала, что осквернены святыни храма. Нечего и говорить, что я была среди тех, что посмеялся, и сказал: Вот, дуры, девки! Ну, теперь им покажут, где раки зимуют! Я была права. Государство, спевшееся с церковью, отреагировало быстро и жёстко. Женщины были найдены и арестованы. Против них было возбуждено уголовное дело по части 2-й статьи 213 УК (хулиганство, совершенное в составе организованной группы, штраф в размере от 500 тысяч до 1 млн. рублей, принудительные работы на срок до 5 лет, либо лишение свободы на срок до 7 лет). Не слабо? Девчонки до сих пор сидят, а на дворе – конец мая. Говорят, что они и в июне будут сидеть. А потом, по-видимому – состоится суд с приговором. Зачем их держат в следственном изоляторе? Объяснение: чтобы не сбежали за границу. У меня сложилось впечатление, что из этого пустяка хотят сделать шоу на весь мир, чтобы другим неповадно было выплясывать на амвонах церкви и говорить слово против государя, тьфу! – президента. А какая разница?! – Нет разницы! Церковь отреагировала в тон государству. Патриарх Кирилл на амвоне храма Христа Спасителя сказал, что эти женщины «совершили кощунство», «духовное злодейство». Да, да! Именно этими фразами патриарх Кирилл «стрелял» в толпу прихожан, возбуждая в них негативные чувства. «Кощунство» выразилось, оказывается, в том, что в алтаре храма хранятся святыни – гвоздище, чуть ли не полметра длиной, которым якобы прибили не то руку, не то ногу Христа к кресту, и, как выразился патриарх, часть ризы Христа. Этот кусок ткани в золотом ковчеге, украшенном золотыми каменьями, был подарен царю Михаилу шахом Аббасом в марте 1625 года. Ковчег был передан через посла. В послании персидский шах извещал, что риза Христова найдена во время завоевания Иверской страны, т. е. Грузии, в митрополичьей ризнице. Что касается гвоздя, то, чтобы поверить в то, что это подлинный гвоздь, надо сначала поверить в подлинность Христа. Гвоздей по церквям мира столько, что хватит с их помощью распять не одну футбольную команду. И, раз уж мы заговорили, Марина, о «святынях», то существует 3 копья, претендующих называться истинными. Копьём римский стражник якобы пронзил сердце Христа. Существует несколько плащаниц. Римские солдаты, разыгравшие одежду Христа, конечно, не продали её и не носили, а благоговейно сохраняли на память о распятом ими преступнике, с тем, чтобы передать потомкам. Что? Я кощунствую? – Да, ладно, Марина! Кощунствует тот, что лжёт и выдаёт воображаемое за действительное. Удивляюсь, почему по церквям нет косточек петуха, трижды пропевшего при отречении Петра. Впрочем, петуха съели. Косточки достались собакам. Но петух входит, тем не менее, в число орудий страстей Христовых. Я не смеюсь. Вернёмся к нашей теме. Повернувшись задом к алтарю, где хранился гвоздь неизвестного происхождения и кусочек материи тоже неизвестного происхождения, девочки совершили «кощунство», по мнению патриарха Кирилла. А дальше уже смешное. Патриарх объявил, что «святыни не пострадали». Ну, слава Богу! А то народ подумал было, что гвоздь от песенки девчонок покрылся ржавчиной, а кусочек ткани порвался сам собою. В общем, как в фильмах, где играют звери, в титрах объявляют, что ни одно животное не пострадало! «Пострадали люди» объявил патриарх. Позвольте, позвольте, товарищ патриарх всея Руси и всея Украины! Эти девчонки кого-то убили? Или покалечили? Или нанесли кому-то лёгкие увечья? Украли они что-нибудь? Например, ваши «святыни»? Кто пострадал? Ах, чувства верующих пострадали? А почему чувства верующих не страдают, и почему верующие не оскорбляются, когда идёт наступление махровых консерваторов на демократические свободы? Например, на свободу слова. Или на свободу выборов? Ах, верующим не нужно никаких свобод! У них есть один-единственный вид свободы – разрешённый церковью и властями – глядеть в рот правителям и попам и повторять за ними всяческий вздор и ахинею, и верить каждому их слову! А юристы не нашли уголовного преступления в действиях Pussy Riot. Но кому интересно мнение юристов! Оскорбление чувств верующих не является уголовным преступлением. И просто преступлением не является. А то завтра я подойду к верующему и скажу, что, по моему мнению, никакого бога нет. Верующий оскорбится в своих чувствах и подаст на меня заявление в полицию. Как тебе, Марина, такой расклад? А тебе, Марина, за твой очерк «Чёрт» полагается двадцать лет отсидки в лагере со строгим режимом! Кстати, одна из участниц акции в храме заявила, что их действия были «выступлением против слияния церкви с государством». С таким лозунгом я и сама не против того, чтобы песенку с аналогичным текстом возле алтаря спеть. Церковь палец о палец не ударила, чтобы облегчить участь девчонок. Напротив, во всех высказываниях церковников – злорадство, отсутствие прощения, ненависть, нескрываемая злоба Христиане-с! Забыли заповедь своего босса: подставить правую щёку, если тебя ударили в левую. Нет, всей тяжестью сращённой государственной и религиозной власти бьют по трём молодым женщинам, лишая их всех видов свобод. И это демократическое государство, Марина? В данном случае несоизмеримы деяние и тяжесть наказания. А если девочек упекут на семь лет по уголовной статье, то, что остаётся? Проклясть это государство и эту церковь! Но вернемся к моим поискам истины. Первый вопрос, который я себе задала: в какого бога верить? Говорят, что без веры – никуда! Хорошо, давайте, начнём верить. Христианство предлагает верить в Троицу. Подумав, я пришла к заключению, что Христос сам себе отец. Бог-отец сам себе сын. А Бог-Святой Дух сам себе отец и сын, отец Христу, и отец – Богу-отцу. Голова у меня закружилась. Как там, в христианском Символе веры? «Верую в единого Бога отца...», «Верую в Бога сына Христа…», «Верую в Бога Святого Духа…». А женщину для рождения младенца избрали земную. Никуда без нас! Даже боги без нас не обходятся. Троица! Все трое сами себе сыновья и отцы! А, главное, три – в одном флаконе. Змей- Горыныч о трёх головах! Как можно верить в подобный вздор под названием Троица?! А почему христиане верят в Троицу, а храмы ставят только Христу? Или Троице. А Богу-отцу – ни-ни. И Богу Святому Духу что-то не припомню храма. Впрочем, может быть, есть храмы Богу Святому Духу? Но отцу – точно – нет. Странно! В общем, понятие троицы запутано христианскими богословами до умопомрачения. Может быть, богословам и священникам их выдумка кажется чрезвычайно умной и стройной, глубокой и правильной, а по мне это всё-таки многобожие. Богов-то всё-таки – три, как ни крути! Или их бог – трёхголовый урод. А если приплюсовать к трём богам полчища святых, совершающих, якобы, чудеса, то любое язычество, даже индусское, по числу богов будет христианством переплюнуто. И не укладывается в моём сознании то, что Бог-отец – мрачный, суровый и жестокий деспот. А потом является людям другая его ипостась – Христос, и вещает о якобы любви к людям. Неувязочка! Верить, наверное, хорошо. Тебе говорят, во что верить. Логика отсутствует. Разум спит. Думать не надо. Тебе говорят, куда идти, что читать, что делать, как поступать, что думать. Тобой управляют при помощи цитат из Священного писания. Верующий человек полностью контролируемый человек. При этом он думает, что свободен. Правильно! Свободен! От разума – свободен. От размышлений – свободен. От здравого смысла – свободен. От самого себя – свободен. Но вижу я во всём этом преступное нарушение прав человека. Моя гувернантка тётя Соня нарушила мои права. Она не поинтересовалась, хочу ли я быть крещёной православной. Ну, посуди сама, как обстоят дела сегодня. Ребёнок рождается, допустим, в русской семье верующих родителей. Русские традиционно православные, хотя о традиции можно поспорить, если вспомнить, каким способом в 988 году русскому народу было силой навязано православие. Ведь до этого года у русского народа была своя вера, были древние многовековые традиции. Приходит правитель Владимир и говорит, что вера наша неправильная, будем выбирать новую веру, правильную. О том, как анекдотично выбирали новую веру, хорошо известно и повторяться не буду. И понеслось! Насилие, насилие, насилие! Искренне сочувствую людям того времени, вынужденным внешне притворяться, что смирились и исповедовать старую веру в своих богов тайно. А как было не смириться?! Хотя, в сущности, нам мало что известно о людях того времени. Быть может, кто-то и открыто сопротивлялся и поплатился головой. Всё-то у нас на Руси с тех пор сверху навязывают! То христианство, то коммунизм, то атеизм, то демократию. Однако вернёмся к нашему ребёнку, родившемуся в семье верующих родителей. Нечего и говорить, что родители будут воспитывать его в своей вере. У ребёнка нет выбора. Он не в состоянии сопротивляться или высказывать своё мнение по той простой причине, что разум его ещё спит, и мнения никакого ещё нет и быть не может. То же происходит в любой семье, проживающей на планете. Ребёнка вынуждают верить в то, во что верят его родители. И именно это, я считаю, преступным нарушением прав человека. Ты скажешь, что ребёнок вырастет, и взрослый человек может отречься от веры родителей, избрать себе новую веру, или никакой не избрать. Может! Но сколько семейных драм и трагедий разыгрывается при этом! Сколько проливается слёз! Или крови! И всё потому, что ребёнок есть заложник веры своих родителей. Или неверия. Ребёнок – всегда заложник! Существо бесправное. Выбор за него сделан. Ты можешь сказать, что выбор сделан и в отношении национальности, языка, культуры. Не совсем так. Национальность, язык, культура даются судьбой. Вера судьбой не дана. Веру (или неверие) ребёнку внушают родители. Каков же выход? Выход один, издать закон, по которому ребёнка надлежит воспитывать вне веры и вне безверия. Внушать ему основополагающие законы, не ссылаясь ни на Ветхий завет, ни на Новый завет, ни на Коран, ни на Трипитаку, ни на Веды, и.т. д. Основополагающие законы просты: не обижай ни человека, ни животное, ни растение. Защищай обижаемого человека, животное, растение. Голодного (человека, животное) – накорми. Жаждущего (человека, животное, растение) – напои. Профессор Оксфордского университета Чарльз Докинз убеждён, что в человеческий мозг запускаются, как в компьютер, вирусы. Легче всего это сделать с восприимчивым мозгом ребёнка. Заражение вирусом происходит в семье. Называется вирус по-разному: католицизм, православие, протестантизм, буддизм, ислам, и. т. д. Докинз пишет: «хорошо известно, что во всём мире дети чаще принимают религию своих родителей, чем какую-либо другую. Требования преклонять колени, кланяться в сторону Мекки, ритмично ударять головой о стену, трястись как безумец (список этих произвольных и бессмысленных образчиков двигательной активности, предписанных исключительно религией, обширен) – всё это выполняется если не рабски, то, по крайней мере, с весьма высокой статистической вероятностью. <…> Менее жутко, и опять-таки лучше заметно у детей, воспроизведение поведенческих образцов, больше похожее на эпидемию, чем на результат разумного выбора. <…> Несмотря на их тривиальность, массовые мании дают нам даже более детальные свидетельства того, что человеческий мозг, особенно, в молодости, обладает теми качествами, которые мы выделили как благоприятные для информационных паразитов». Лучше и не скажешь! Христос предложил возлюбить ближнего, как самого себя, и даже врага возлюбить. Никого нельзя возлюбить по закону, по заповеди, по заказу. Любовь чувство свободное. Оно возникает спонтанно и свободно. Или не возникает. Нельзя возлюбить ближнего своего по приказу собственной воли. Возлюбить врага и вовсе невозможно по определению. В предложении возлюбить врага, мнится мне, есть глубокое извращение. На то и враг, чтобы его ненавидеть. Враг полюбленный перестаёт быть врагом. А в ответ враг тебя полюбит? Ты его полюбишь, а если он тебя – нет! И вонзит в твой живот – нож! Если невозможно по приказу собственной воли полюбить ближнего, то, как возможно по приказу собственной воли полюбить врага?! Это абсурд и вздор! Ахинея! Реально то, о чём говорю я: никого не обижать, и обижаемых, кто бы они ни были, защищать, о нуждающихся позаботиться. Итак, от рождения наши права нарушены. Взрослые пользуются беспомощностью и недееспособностью ребёнка. Ребёнка зомбируют с пелёнок, внушая ему ряд идей, которым он должен следовать – запускают вирусы в мозг. Создавали «советского» человека. Теперь создают «христианина». Человек привыкает быть зомбированным. Конечно, не думая, проще и легче жить. За тебя уже подумали, за тебя решили, кем ты должен быть. Человеку внушают, что его вера самая правильная, самая замечательная, самая непогрешимая. От этого повышается самооценка человека, и он начинает считать себя выше других людей, исповедующих другую веру. На мой взгляд, религия, какой бы они ни была, корень всех зол, зараза, бич человечества, а не просто опиум. И тысячу раз прав Зигмунд Фрейд, сказав, что религия – коллективный психоз («Тотем и табу»), а её невероятная власть над людьми объяснятся точно так же, как власть невроза над больными. Вид вероисповедания или неверие должны быть нашим сознательным выбором. Таково моё глубочайшее убеждение. И ещё: национальность не должна влиять на вероисповедание человека, если уж ему так хочется во что-то верить. Русскому не обязательно быть православным, как еврею не обязательно быть иудеем, а японцу – буддистом. Может быть, если бы религии были независимы от национальной принадлежности, мир был бы стабильным. Но это – моя утопия. Ни одна церковь не одобрила бы мою идею. Любая церковь хочет властвовать в душах людей. Любая церковь заинтересована в увеличении числа верующих. И вовсе не по идейной причине. Чем больше верующих, тем больше доход. Чем больше верующих, тем больше укрепляется власть церкви. «Ненавижу всякую казённую торжествующую церковь!», сказала ты. Подписываюсь! Тоже – ненавижу! Ты обратила внимание, как неодобрительно и пренебрежительно отзываются православные христиане о евреях, принявших христианство – «выкрест», а правоверные евреи так и вообще с презрением «опускают» их, называя «акума». В этом «выкресте» мне чудится недоверие к прозелиту. Есть ли бог? Верю ли я в бога? Как русский человек я, вроде бы, обязана быть (если обязана!) православной. Но православие мне по ряду причин, которые мы с тобой обсудим, не нравится. В общем, скажу без обиняков: есть ли бог, нет ли бога – никто не знает. Может, есть. Но, скорее всего, нет. Слишком многое за это моё – «нет». Мне бы хотелось верить в бога-творца, творящего вселенные. Если он есть, то, должно быть, ничего к нам не испытывает, ни любви, ни ненависти. Просто равнодушен. Сотворил, и забыл. Сотворил, и бросил на произвол судьбы. Бог, если он есть, дал человеку свободную волю, то есть предоставил человека самому себе. Вообще, давай договоримся, что мы понимаем под словом – бог. Я понимаю под этим словом Высшего, т. е. всемогущего творца, создателя вселенных и всего сущего в них. Бог, если он есть, творит непрерывно, не ведая усталости и отдыха. Цель бытия Божия – творчество, создание ещё не созданного. Создав очередную Вселенную, и законы, по которым она должна существовать, т. е. запустив программу, бог оставляет её, и начинает творить следующую Вселенную, быть может, совершенно не похожую на ту, что он только сотворил. Вездесущ ли Он? Всесилен ли Он? Всемогущ ли Он? Не знаю. Скорее всего – да. Но может, ему просто по барабану, что там у нас происходит? Ему это не интересно. Он знает, что всё будет работать, как надо: солнце будет всходить на востоке, после зимы придёт весна, люди будут влюбляться и размножаться. Он своё дело сделал. А дальше сами разбирайтесь, на то и разум дарован. Его всемогущество направлено на создание разумных законов, по которым существуют бесчисленные миры, а не на наши мелкие, а иногда и просто пошлые потребности. Всё, что есть, мне кажется, создано им, если он есть, чтобы жизнь была разнообразна, и не казалась нам сахаром. Он всё предусмотрел: разбойников и грабителей, праведников и террористов, эксгибиционистов и революционеров, марксистов и педофилов, ураганы и наводнения, пожары и блох и. т.°д, и. т.°п. Если мы созданы по его образу и подобию, как утверждается в Библии, то и садист и маньяк Чикатило, к примеру, или какой-нибудь современный террорист тоже создан по его образу и подобию. Не по внешнему же виду мы созданы по его образу и подобию, иначе это тоже антропоморфный бог, как и языческие боги. Вероятно, имеется в виду внутренний мир человека, сознание, творческая способность, ум, душевные волнения, дух – всё это! Но тогда в боге есть всё, что есть в самом кротком святом, и в самом свирепом маньяке, и в самом безжалостном террористе. И тогда проявления воли в человеке – великодушной или малодушной, жестокой или милосердной, злой или доброй – есть проявления одной и той же божественной воли. Говорят же, что нет исключительно жестокого злодея, как нет и абсолютно доброго человека. Доброта или злодейство в любом человеке наличествуют, но что-то одно преобладает, перевешивает противоположное. Значит, и Бог таков же? Только в Боге всё преобладает в равновесии. И он способен совершать зло и добро, в зависимости от обстоятельств. Или под настроение? Значит ли это, что нет никакого дьявола, а есть только бог и он есть всё! У меня есть подозрение, что он не знает, что такое добро и зло, что он выше добра и зла, что он сам – добро и зло в одном лице. Он – Абсолют, и этим всё сказано. Я предполагаю, что он даже не понимает, о чём это я говорю. Странную молитву предложил евреям Христос: «И не введи нас во искушение но избави нас от лукавого». Значит, бог вводит нас в искушение?! Но ведь вводить в искушение, как утверждает христианская церковь, есть прерогатива дьявола. Богу, я думаю, если он существует, другое интересно создавать новое, и новое, и новое – пока не надоест. Может ему когда-нибудь всё это надоесть? – Может. Он сомнёт в кулаке все эти созданные им бесчисленные Вселенные и завалится спать. Творить, ведь это сложнейшая работа. Надо всё уравновесить, всё сбалансировать, всё привести в соответствие с идеями, озарившими его Мозг. Надо, чтобы творение было жизнеспособным, чтобы оно функционировало исправно на протяжении многих миллионов лет. Ошибки, сбоя быть не должно. Но, повторяю, всё остальное, и в частности, мы с нашими крупными и мелкими проблемами Ему – безразличны. Он ведь всё нам дал, так чего же ещё мы от него хотим? А всё чего-то хотим и хотим, просим и просим, ноем и ноем: Дай, Господи! Дай, дай, дай! Терпение у него – абсолютное, а то давно бы всем просящим выдал бы по подзатыльнику: до того надоели! Это деизм? Ну, не вполне и деизм. Если уж так необходимо навешивать ярлыки на человека пожалуйста. Если кому-то от этого легче. – А, эта дама в шляпе? Она, знаете ли, деистка. – Да что вы говорите! А с виду – не скажешь. С виду – вроде бы приличный человек. Да, не вполне и деизм. Дело гораздо сложнее. Бердяев говорит, что бог специально оставил лакуны людям для творчества. Взял да и выпустил их в мир без ничего: Изобретайте, ребята! Валяйте! Думайте! Творите! Делайте! Очень может быть! Но, опять же, у бога не спросишь, так это или выдумка Бердяева. Как часто мы говорим и думаем за бога! А на самом деле ничего не знаем ни о нём, ни о его замыслах. Мы не знаем, есть ли он на самом деле, или это наша иллюзия, в которую мы верим. Меня ужасно смешит, когда в церкви после утренней службы какая-нибудь тётка, работающая, скажем, уборщицей в конторе, пардон, офисе (даже самые задрипанные конторы нынче именуют себя офисами) подбегает к попу: Батюшка, благословите на рабочий день! И батюшка с важным видом благословляет и ручку волосатую даёт поцеловать тётке. И та бежит драить полы в полном убеждении, что бог рядом и держится за швабру и помогает выжимать тряпку. Откуда у людей это потребительское отношение к богу? Вот! Нашла главную мысль! Если бог есть, что я, с одной стороны допускаю, то он должен нас, людишек, презирать за потребительское отношение к нему и за чудовищный подхалимаж: Слава тебе, Господи, слава тебе! Слава тебе, Господи, слава тебе! Слава КПСС! Слава КПСС! Ну, в общем, из одной оперы. Люди странные существа: сами что-нибудь придумают и сами же в свою придумку верят, и готовы друг другу глотки перегрызть, чья придумка лучше. Люди чудовищно доверчивы. Доверчивость оборачивается глупостью. Мавроди посидел в тюрьме за мошенничество, его показывают по телевидению. Мошенник пришёл покрасоваться перед телекамерой в поношенном спортивном костюме, развалился в кресле, и вёл себя чрезвычайно нагло, а ему, по-видимому, казалось, что раскованно. И он сказал, что собирается продолжить своё дело на этот раз через Интернет. И продолжит! И снова доверчивые люди понесут Мавроди свои денежки, заведомо – потерять. Что это, как не глупость людская?! Эх, Эразма Роттердамского на них нет! Так вот, церковь – тот же Мавроди: много обещает, берет денежки, и ничего не исполняет из обещанного, ибо заведомо и не может исполнить. Обещает спасение (от кого и от чего?), жизнь вечную в раю (если будешь исполнять указания церкви), страдания вечные в аду (если не будешь исполнять указания церкви). Но есть ли рай или ад? – Проблематично. Есть ли вообще жизнь за гробом? – Проблематично. Вечен ли дух? – Проблематично. Но церковь считает, что знает ответы на все вопросы! Для церкви нет проблем! Церковь – ум, честь и совесть нашей эпохи! Церковь – наш рулевой! Церковь – наш вождь и учитель! Слава КПСС! Тьфу! Слава церкви! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Рай! Что делают души в раю? Церковь говорит: Славят Бога! Можно с ума сойти, беспрерывно славя бога и ничем более не занимаясь. И зачем богу все эти славословия? На его месте я бы цыкнула на людей: Хватит петь мне хвалу! Надоели, лицемеры чёртовы! Подхалимы, продажные! Здорово высмеял представления людей о рае Марк Твен. Я обожаю его «Письма с земли». Написаны они были в 1909 году, а опубликованы только в 1962-м. Дочь писателя, верующая женщина, сопротивлялась публикации этого замечательного сочинения. Но его всё-таки опубликовали, и перевели на русский и другие языки. Именно в шестидесятые годы я прочла это произведение по рекомендации моего отца. Помню, что я была в восторге. Нынче перечла, и восторг продолжается. Кратко: бог сотворил вселенную, в том числе землю со всем, что на ней есть и человека в том числе. Сатана восхищается в кругу друзей архангелов творением божиим, но несколько его отзывов весьма ироничны. Друзья архангелы стучат на сатану, и бог отправляет его в ссылку сроком на космический год. Сатана немного поскучав в космическом холоде, решает отправиться на землю, чтобы посмотреть, что это такое и каково лучшее творение бога – человек. Сам бог сказал о земле и всём, что на ней есть, что это – эксперимент. И человек тоже эксперимент. Оказавшись на земле, сатана начинает писать письма-отчёты архангелам Михаилу и Гавриилу. И письма его полны неподдельного изумления перед человеком и его неуёмной фантазией. Вот как отзывается сатана о человеке: «Человек - на редкость любопытная диковинка. В своем наилучшем виде он напоминает лакированного ангела самой низшей категории, а когда он по-настоящему плох, это нечто невообразимое, неудобопроизносимое; и всегда, и везде, и во всём он пародия. И всё же он с полной невозмутимостью и искренностью называет себя «благороднейшим творением божиим». Сей отзыв сатаны о человеке напоминает мне твоё высказывание, что человека бог сотворил в меньшем восторге, чем всё остальное. Дальше – ещё лучше. Сатана пишет: «Кроме того - крепитесь! - он считает себя любимцем Творца. Он верит, что Творец гордится им, он даже верит, что Творец любит его, сходит по нему с ума, не спит ночами, чтобы восхищаться им, да, да - чтобы бдеть над ним и охранять его от бед. Он молится Ему и думает, что Он слушает. Мило, не правда ли? Да еще нашпиговывает свои молитвы грубейшей откровенной лестью и полагает, будто Он мурлычет от удовольствия, слушая подобные нелепые славословия. Каждый день он молится, прося помощи, милости и защиты, и молится с надеждой и верой, хотя до сих пор все его молитвы до единой оставались без ответа. Но такой ежедневный афронт, ежедневный провал его не обескураживает - он продолжает молиться, как, ни в чем не бывало. В этом упорстве есть что-то почти прекрасное. Крепитесь! Он думает, что отправится на небеса!». Великолепная ирония! Прямо в точку! Итак, человек создал в своём воображении рай: «Вот вам характерный пример: он придумал себе рай и не допустил в него высшее из всех известных ему наслаждений, экстаз, который его племя (как и наше) ценит более всего, - половой акт. Словно погибавшему в жаркой пустыне путнику его спаситель предложил всё то, о чем он мечтал в часы страданий, попросив сделать только одно какое-нибудь исключение, и путник отказался от воды!». И правда, христианская церковь почему-то с такой ненавистью относится к самому сладостному из человеческих наслаждений. Церкви постоянно мерещится, что как только человеку хорошо, как только он становится, хоть капельку счастлив, как только он испытывает от чего-нибудь, наслаждение, тут-то его и подстерегает дьявол! Поэтому церковь старается избавить бедного человека от всех видов наслаждений, но её представители широко пользуются ими». Чем же занимается человек в раю? Марк Твен потешается: «В человеческом раю все поют! Человек, который на Земле не пел, там поёт; человек, который на Земле не умел петь, там обретает эту способность. И это вселенское пение длится постоянно, непрерывно, не перемежаясь ни минутой тишины. Оно продолжается весь день напролет, и каждый день по двенадцать часов подряд. И никто не уходит, хотя на земле подобное место опустело бы уже через два часа. И поют только псалмы. Да нет, всего один псалом. Слова всегда одни и те же, исчисляются они примерно десятком. В псалме этом нет и подобия ритма или хоть какой-нибудь поэтичности: «Осанна, осанна, осанна, Господь Бог Саваоф, ура, ура, ура, вззз, бум!.. а-а-а!». При этом, как замечает писатель: «Большинство людей не любит петь, большинство людей не умеет петь, большинство людей не выдерживает чужого пения дольше двух часов». А ещё там все играют на арфах. Мириады людей играющих на арфах и поющих осанну богу, это, скорее, не рай, а самый настоящий ад. Попробуй-ка вынести этот адский шум в течение двух минут! С ума сойдёшь! Марк Твен ехидно замечает, что: «Нетрудно догадаться, что изобретатель этого рая не придумал его самостоятельно, а просто взял за образчик придворные церемонии какой-нибудь крохотной монархии, затерявшейся на задворках Востока». О, как он, этот ехидный и гневный Марк Твен, мне нравится! «Итак, запомните; в человеческом раю нет места для разума, нет для него никакой пищи. Он сгниёт там за один год - сгниёт и протухнет. Сгниёт, протухнет и обретёт святость. И это хорошо, ибо только святой может вытерпеть радости подобного приюта для умалишённых». Вот как характеризует Марк Твен библию – источник иудаизма и христианства: «Книга эта весьма интересна. В ней есть великолепные поэтические места; и несколько неглупых басен; и несколько кровавых исторических хроник; и несколько полезных нравоучений; и множество непристойностей; и невероятное количество лжи». Человек приходит в мир нагим, чистым, нравственным. Кто же станет с этим спорить? Но откуда берётся безнравственность? Американский писатель пояснил – откуда: «Безнравственность и грязные мысли им приходится приобретать со стороны - это единственный способ. Первый долг матери-христианки - внушать своему ребёнку грязные мысли, и она никогда не пренебрегает этим долгом. Её сыночек вырастает, становится миссионером и отправляется к простодушным дикарям или к цивилизованным японцам внушать им грязные мысли. Тут и они становятся безнравственными, начинают прятать свои тела под одеждой и перестают купаться вместе нагишом». Я хохотала над этими строками. Прав, тысячу раз прав великий писатель! Люди называют бога – отцом небесным. Предполагается, что отец любит своих детей, заботится о них. Как заботится отец небесный о своих возлюбленных чадах, Марк Твен нам поведал. Бог обрёк человечество на бессмысленные страдания, болезни и смерть. Одних только болезней, от которых погибают люди всех возрастов: от младенцев до стариков – он, всеблагой отец, изобрёл десятки тысяч. Какая-нибудь болезнь непременно да угробит каждую особь! Очень добрый папенька! Кстати, Марк Твен справедливо замечает, что богу ничто не мешало сотворить человека, подобным совершенному бессмертному ангелу, не знающему ни болезней, ни нищеты, ни смерти. Но он создал человека по образу и подобию своему, как повествуется в библии, и это высказывание является величайшим издевательством над человеком, но никто этого не замечает и повторяет миллионы раз этот вздор. Если бог создал человека по образу и подобию своему, то это означает, что бог подвержен болезням и умер от одной из них. Бог умер! – возвещает Заратустра. А я спрошу: бог умер от чахотки? Или от СПИДа? Или от сифилиса? Или от рака? Теперь поговорим о другой выдумке человека. Марк Твен не с иронией, а с сарказмом пишет: «Однако со временем бог понял, что смерть - это ошибка; ошибка потому, что в смерти чего-то не хватало; не хватало потому, что, хотя она была великолепным орудием, чтобы причинять горе живым, сам умерший находил в могиле надёжный приют, где его уже нельзя было больше терзать. Это бога не устраивало. Следовало найти способ мучить мёртвых и за могилой». И бог нашёл этот способ. Точнее, нашли церковники и вложили в уста бога, как они и любят делать, и делают это постоянно: «Он изобрёл ад и широко оповестил об этом мир. Тут мы сталкиваемся с одной очень любопытной деталью. Принято считать, что, пока бог пребывал на небесах, он был суров, упрям, мстителен, завистлив и жесток; но стоило ему сойти на землю и принять имя Иисуса Христа, как он стал совсем другим, то есть кротким, добрым, милосердным, всепрощающим. Суровость и злоба исчезли, и их заменила глубокая, исполненная жалости любовь к его бедным земным детям. А ведь именно как Иисус Христос он изобрел ад и объявил о нем миру. Другими словами, став смиренным и кротким Спасителем, он оказался в тысячу миллиардов раз более жестоким, чем во времена Ветхого завета, о, несравненно более свирепым, какими бы ужасными ни казались нам его прежние поступки». О доброте и кротости Христа у нас будет время поговорить. Ад! Вечные муки! Концлагерь для грешников. Как ты думаешь, что взяли за образец создатели земных сталинских и гитлеровских концлагерей? – Идею христианского ада. Надо признать, что бог, если он есть, всё устроил разумно. Ведь что такое земля? Космическое тело с автономным жизнеобеспечением. Круговорот в природе – гениальное решение проблемы. Поддержание равновесия в природе. Правда, все друг для друга являются кормом. Трава – корм для лани. Лань – корм для льва. Льва сожрут гиены или черви. Корм, погибая, страдает. Но богу на это наплевать. И то, что все друг для друга являются кормом, безусловно, гениально, но несправедливо и безнравственно. Впрочем, бог и нравственность – понятия несовместимые. Мир – большое кладбище, в котором всё живое превращается, правильно, в пищу, а потом в говно. Ты даже о море сказала: «Пляшущий погост». Очень точно и выразительно! Человек, как известно, тоже является кормом для червей. И в этом бог уравнял человека с животными. Справедливости в этом нет ни на гран. Только войдёшь в разум, только почувствуешь радость жизни и – пожалуйте в гроб! Пора! А кто-то и в разум не вошёл! И радость жизни не почувствовал! Не успел! И уже всё кончено, едва начавшись. Зачем было рождаться? Зачем были страдания людей, в особенности, детей и зверей? Есть мнение, что он наказывает нас, насылая болезни. Наказание за грехи. А дети, болеющие и умирающие, когда успели нагрешить? А одна католичка сказала мне, что Бог насылает болезни из любви к нам. Хороша любовь! Наказание за грехи – понятнее. А вот болезнь как подарок любви бога! Сомнительно что-то! Хотя, если бог таков, каким его описывает Ветхий завет, то эту пакость от него и следует ожидать. И ещё мнение: болезни нам бог посылает не в наказание, не из любви к нам, а для того, чтобы воссияла сила и слава божия. Это выше моего понимания. Заставлять людей страдать, чтобы самому прославиться? Это просто садизм какой-то. Мне ясно одно: всё это выдумки людей. Не наказание, не любовь, и не жажда славы. Наследственность, экология, неправильное питание, неправильный образ жизни, неправильный строй мыслей, неправильный строй души, душевные страдания – вот болезнь! Богу, если он есть, нет дела до такой мелочи, как наши болезни. Он, созидающий миры, заложил в нас и программу уничтожения. Должны же мы от чего-нибудь умирать! Один из способов – болезнь. И не обязательно смертельная или неизлечимая. И от простуды можно умереть, если не лечиться. И ещё, как оказывается, бог насылает нам болезни для того, чтобы другие люди имели возможность выбора. Оксфордский теолог Ричард Суинберн говорит: «Некоторым людям просто необходимо заболеть — для их же собственного блага, а некоторым нужно болеть, чтобы другие могли сделать важный выбор. Только таким образом некоторых можно заставить сделать серьезный выбор касательно собственной личности. Для других болезнь может оказаться не настолько важной». Что это? Крайняя степень цинизма или просто глупость? Утверждение, что одни люди просто обязаны быть для других средством достижения какого-то личного блага, на мой взгляд – цинизм, усугубленный тем, что его исповедует теолог. Куда ни взгляну, всё выдумали люди и вложили свои мысли в уста Бога. Бог, если он есть, безмолвствует, или говорит с нами через посредничество природы. Но мы – не слышим. Мы выдумываем за него. Человек вообще-то большой выдумщик. Дай человеку полную волю, он бы и солнцу повелел закатываться на востоке, и реки течь не в ту сторону. Впрочем, на реки уже покушаются. В чрезмерной активной деятельности человека есть для меня что-то подозрительное. А, по-моему, богу, если он есть, вообще нет до нас никакого дела. Когда у людей отнимают веру в Высшего, внушают, что бога – нет и быть не может, люди обожествляют человека: Ленина, Сталина, Мао Цзе Дуна, ещё кого-нибудь и приписывают этому человеку многие атрибуты божества. Почему непременно надо высшего?! Не знаю. Меня ужасно раздражает манера некоторых людей то и дело говорить о боге, как будто он их сосед по лестничной площадке и они иной раз встречаются в лифте и беседуют. Свои соображения по разным поводам они приписывают богу и высказывают их так, словно бог только что пооткровенничал с ними. Вот еврейская манера! Заглядываешь в Библию: бог сказал, бог подумал, бог решил, бог предупредил, Бог сделал то, Бог сделал это. Такое впечатление, что бог, прежде чем что-то сказать или сделать, сообщал об этом евреям по телефону, а они потом записывали. Если бог так часто беседовал прежде с людьми, чего он сейчас-то молчит и ничегошеньки не сообщает. Предупредил бы загодя: Ребята, лето будет чудовищно жарким, так что подготовьтесь! Нет, помалкивает. Так, к чему мы пришли? Мы пришли к тому, что хорошо бы верить в бога творца, если уж нужно в кого-то верить. Кое-кто называет его богом отцом. Почему отцом, а не матерью? Может быть, он сочетает в себе черты и отца и матери? Не может ведь быть один только отец без матери? Евреи смешно писали: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его…». И так далее. Женщины вообще не упоминаются, будто они участия в этом процессе не принимали. Женщина – средство. Сосуд для вынашивания плода. Но даже и эта её функция не упоминается. И функцию родов мужчины тоже себе присвоили. Бог – отец. А, может, бог вообще – андрогин? Отчего иудейская религия считается монотеистичской? Элохим – боги. Знаешь ли ты, что такое гематрия? Это численное значение слова. Так вот, согласно гематрии сумма букв в слове «Элохим» (на иврите) равна 1+30+5+10+40=86. Сумма букв в слове «Природа» (на иврите ха-Тева), под которой подразумевается всё Мироздание, равна также 5+9+2+70=86. Вывод? Бог (боги – сколько их?) есть Природа. Отвлекаясь от евреев, скажу, что верю в бога творца Природы, который сам есть Природа. В общем, получается Пантеизм. Как-то у меня получилось, что он сам себя сотворил? А почему бы и нет?! Итак, Вселенная (природа) и Бог тождественны. Что из этого проистекает? А проистекает то, что природа – священна! Она ведь у язычников была священна. В каждом ручье – нимфа. В каждом дереве – дриада. В каждом камне – ореада. Обижать их нельзя. Кто же дескарализировал природу? Христиане. Началось всё с Христа. В Евангелиях от Матфея и от Марка есть эпизод, когда Христос захотел есть: «Он взалкал; и, увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошёл, не найдёт ли чего на ней; но, придя к ней, ничего не нашёл, кроме листьев, ибо ещё не время было собирания смокв. И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек!». Как говорит современная молодёжь: я тащусь! Во-первых, если ты мнишь себя богом и умеешь совершать чудеса (превратил же воду в вино на свадьбе в Канах!), то вели смоковнице немедленно принести плоды, хотя и не время плодам. Во-вторых, что это за самодурство такое, наказать ни в чём не повинное дерево, оттого, что не было на нём плодов в неположенное для плодов время?! Взял, и проклял смоковницу! Откуда столько бессмысленной злобы?! За что?! Правда, вопрос остался открытым: засохла ли смоковница? Или в положенное время принесла плоды? Об этом в Евангелии – ни звука! Вот с этого всё и началось. Если «богу» от голодной злобы позволено проклясть несчастное дерево, то, что ждать от не богов, т.е. людей?! Руби его! Уничтожай его! Вот с тех пор мы и делаем с природой, всё, что нам заблагорассудится. Мне очень нравится перефразировка знаменитого когда-то высказывания Мичурина (убей бог, не пойму, зачем было сливу прививать яблоне): «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у неё – наша задача». «Мы не можем ждать милостей от природы, после того, что мы с ней сделали». Вот, правда! Нахапали у природы по уши! Мы нагадили в каждом уголке природы от пуза и от души! В сущности, то, что мы сделали за 2 000 лет, это медленное самоубийство, ибо губим среду собственного обитания. Христиане удивительные демагоги: умеют всё передёрнуть в свою пользу при помощи Библии. Она для них – последнее правильное слово. Один из них пишет: «Христианство действительно дескарализировало природу, но оно не предполагает хищнического к ней отношения. Бог дал заповедь людям: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле». Этот христианин имеет мужество признать очевидное, но как неудачна заповедь, на которую он ссылается, которую якобы дал Бог. «Обладайте», «владычествуйте» агрессивные глаголы, не предполагающие взаимной любви, сотрудничества и товарищества. В этих глаголах и заключается предложение хищнически относиться к природе: человек – господин, природа – рабыня. Можно гавкнуть на неё: засохни! Но христианину мало показалось процитировать Библию, он ещё и комментирует: «То есть в христианском мире, есть место и рыбкам, и зверям, и птичкам, которые больше всего страдают от ухудшения экологии». Не слышит своего бога христианин! Сам ты эту экологию и ухудшил! Ты и твои соратники. И твоя идеология. Кто из известных людей были пантеистами? Гераклит и Анаксимандр, Марк Аврелий и Лао Цзы, Джордано Бруно и Спиноза, Вордсворт и Кольридж, Шелли и Торо, Фихте и Шеллинг, Гегель и Уитмен, Эмерсон Дэвида Лоуренс, Эйнштейн и Тойнби. Я считаю, что я в хорошей компании. Из-за угрозы распространения пантеистических взглядов 8 декабря 1864 года Папа Пий IX в «Syllabus Errorum» назвал пантеизм среди «важнейших заблуждений нашего времени». В отместку – и совершенно искренне! – я называю христианство важнейшим заблуждением последних 2 тысяч лет. Заключу я это письмо отличным высказыванием Марка Твена, которое он сделал в 1906 году в «Размышлениях о религии»: «Бог, который единой мыслью сотворил этот неимоверно сложный мир, а другой мыслью создал управляющие им законы, — этот Бог наделен безграничным могуществом…Известно ли нам, что он справедлив, благостен, добр, кроток, милосерден, сострадателен? Нет. У нас нет никаких доказательств того, что он обладает хотя бы одним из этих качеств, — и в то же время каждый приходящий день приносит нам сотни тысяч свидетельств — нет, не свидетельств, а неопровержимых доказательств, — что он не обладает ни одним из них. По полному отсутствию у него любого из тех качеств, которые могли бы украсить бога, внушить к нему уважение, вызвать благоговение и поклонение, настоящий бог, подлинный бог, творец необъятной вселенной ничем не отличается от всех остальных имеющихся в наличии богов. Он каждый день совершенно ясно показывает, что нисколько не интересуется ни человеком, ни другими животными — разве только для того, чтобы пытать их, уничтожать и извлекать из этого занятия какое-то развлечение, делая при этом всё возможное, чтобы его вечное и неизменное однообразие ему не приелось». Целую тебя, любовь моя, Твоя Елена. ПИСЬМО XII Здравствуй, Маринушка! Читала ли ты когда-нибудь Владимира Соловьёва? Нет, наверное. Ты где-то утверждала в письмах, что не прочла ни одной философской книги. Такие, как ты, книг не читают, а книги пишут. Недавно, перечитывая «Оправдание добра» В. Соловьёва, наткнулась на фразу, поразившую меня своей несправедливостью по отношению к германскому мыслителю: «Несчастный Ницше в последних своих произведениях заострил свои взгляды в яростную полемику против христианства, обнаруживая при этом такой низменный уровень понимания, какой более напоминает французских вольнодумцев века, нежели современных немецких учёных». Я прямо-таки оторопела, как лихо одной фразой разделался В. Соловьёв и с Ф. Ницше, и с французскими просветителями. И далее, Соловьёв, захлёбываясь от восторга перед собственной духовностью, начинает вдохновенно лгать, вслед за евангелистом Иоанном: «сила новой религии состояла в том, что она основана «первенцем от мёртвых», воскресшим и обеспечившим вечную жизнь своим последователям, как они непоколебимо верили». Ну, какой же Христос «первенец от мёртвых»?! Он в одном ряду с другими умирающими и воскресающими богами, коих немало. Давно уже известно, что все эти боги – мифологический архетип. Занимались им исследователи Джеймс Фрэзер («Золотая ветвь») и Джейн Эллен Харрисон. Как жаль, что Соловьёв не мог прочесть «Письма с земли» Марка Твена! То-то поддел бы его ехидный американец! Почему Христос «первенец мёртвых»?! А Дионис, умирающий и воскресающий?! Культ этого фракийского бога был известен уже в XIV веке до новой эры. До Троянской войны. А Озирис, египетский бог возрождения! А Таммуз — сиро-финикийское божество, божественный пастух, умирающий и воскресающий! А Адонис, пастух и охотник на зайцев, воскресающий по воле Афродиты! А Бальдр, германо-скандинавский бог весны и света! А Юдхиштхире из древнеиндийского эпоса «Махабхарата»!. А древнегреческий Аттис! А древнерусский Ярило! А древнегреческая Персефона! А древнеиндийский Рама! А древнеиндийский Кришна, восьмая аватара Вишну, мальчик-пастух! А персидский бог плодородия Митра, проповедовавший равенство людей и обещавший верующим в него блаженную жизнь после смерти! Что Владимир Соловьёв не знал обо всех этих умирающих и воскресающих богах, культы которых существовали задолго до Иисуса? Конечно, знал. Но сделал вид, будто бы, ни малейшего представления не имеет об этом. У него была цель – унизить Ницше и возвеличить Христа. А дальше уж и совсем некрасивая история получается. В. Соловьёв пишет: «Разве римский аристократ и диктатор Сулла, сирийский царь Антиох и иудейский Ирод не были заживо съедены червями?». Ужас, какой! Представьте себе, господин Соловьёв, не были! Христиане очень любят пугать доверчивых людей! Их хлебом не корми, но дай, постращать грехами, карами, червями, огнём, адом! Но Соловьёв меня удивил. Трижды (в данном случае) соврамши. Царь Ирод мучился от страшных болей в животе. Возможно, причиной его смерти был рак, или панкреатит. Но откуда взялись черви, да ещё жрущие человека заживо?! Сулла умер тоже от неизвестной тогдашним врачам болезни. И черви здесь тоже выдуманы, ибо предание говорит о вшах, якобы покрывавших тело диктатора. Историками высказывалось предположение, что предание о вшивой болезни Суллы вообще не имеет реальной основы и введено в оборот врагами диктатора уже после его смерти. Предание о вшивой болезни как о каре бога нечестивцу очень древнее. Раннюю версию его сохранил Клавдий Элиан, древнеримский писатель, живший во II-III веках новой эры. А уж царь Сирии Антиох совсем Владимира Сергеевича оконфузил! Их, царей Антиохов, было четырнадцать. Так какого Антиоха имел в виду Соловьёв? Надо думать, царя Антиоха IV Эпифана, царствовавшего в Сирии в 175-164 году до новой эры. Почему именно этого царя упомянул Соловьёв? По простой причине. Царь в 170 г. до н. э. ввёл в Иерусалим войско, чтобы восстановить порядок. В 168 г. до н. э. волнения, вызванные слухом о гибели царя, переросли в масштабное восстание. Антиох организовал карательный поход и жестоко подавил мятеж, Иерусалим был разграблен. После этого царь решил, опираясь на прогречески настроенную часть жречества, перейти к насильственной эллинизации жителей. Он превратил Иерусалимский храм в святилище Зевса и лично заклал свинью на его алтаре. Эту свинью, зарезанную на алтаре иудейского храма, и не простил царю Соловьёв. Известно, что иудеи не едят свинины. Соловьёв оскорбился за иудеев, и придумал для Антиоха IV Эпифана страшную, но неправдоподобную причину смерти. Ах, ты им – свинью, а я тебе за это червей! Говорят, Соловьёв относился к евреям по-христиански, т. е. любил врагов своих, правда, он их не идеализировал. Он писал: «Народ иудейский, показывающий самые худшие стороны человеческой природы, «народ жестоковыйный» и с каменным сердцем, этот же самый народ есть народ святых и пророков Божьих». Ну, насчёт божьих пророков можно и поспорить. Пророк Илья, ничтоже сумняшеся, погубил детей только за насмешки над ним. Хорош пророк! И у него не каменное сердце?! О других пророках тоже есть что порассказать. Существуют, по крайней мере, 3 версии гибели Антиоха IV. Согласно первой, царь умер от внезапной болезни, или — был обезглавлен жрецами Нанеи (Артемиды) при попытке ограбить их храм, и третья - что его отравила собственная мать. И никаких червей, жрущих человека заживо! Да и откуда бы им взяться, как не в воспалённом воображении философа! И почему Ницше несчастный? Уж не несчастнее самого Соловьёва. По иронии судьбы оба умерли в августе 1900 года. Соловьёв – 13-го августа, а Ницше – 25-го. Или умереть от атеросклероза, цирроза почек и уремии большее счастье, чем от третьего апоплексического удара? Вряд ли! Цирроз печени и уремия чем нажиты? Владимир Сергеич потреблял шампанское в неумеренных количествах. Это не секрет. А может быть, Владимир Сергеич намекает на безумие Ницше? А чем безумие Ницше хуже истерического расстройства личности самого Соловьёва? Кстати, природу безумия Ницше врачи так и не распознали. А мне кажется, что безумие Ницше есть простое продолжение его гениальности. С Соловьёвым дело обстоит несколько иначе. Я не ставлю ему диагноз. Но, сама посуди, если человек всеми способами пытается привлечь к себе внимание людей, то это, безусловно, истерия. Сегодня это ещё называется – пиариться. А не утверждаю, что всякий человек, который пиарится, страдает истерией. Но с Соловьёвым дело обстоит именно так. Истерия и пиар – совпали. Эти внезапные перепады настроения у мужчины! Эти внезапные беспричинные слёзы! Эти необъяснимые замирания и взор, уставленный в пустоту! (Видения пришли-с!). И всё это на фоне им рассказываемых неприличных анекдотов, визгливого хохота и шампанского – бокал за бокалом! Религиозный философ-с! Все религиозные философии без исключения вызывают у меня тошноту, особенно тогда, когда присмотришься к личностям их создателей. Ты Николая Бердяева видела? Ты знаешь, от какой нервной болезни он страдал. Ты была с ним знакома. Ладно, перескоки от марксизма к христианству, это, куда ни шло, с кем не бывает! Но Дмитрий Галковский упорно намекает на то, что Бердяев был в эмиграции агентом ГПУ, а это уже скандал. Негоже религиозному философу якшаться с большевиками, тем более, с их опричниками. Защищая христианство, велеречивый Владимир Соловьёв то и дело передёргивает карты: «Христианство вовсе не отрицает силы и красоты, оно только не согласно успокоиться на силе умирающего больного и на красоте разлагающегося трупа». «Красота разлагающегося трупа»? – Круто! Да не пошутил ли философ?! Откуда сила у умирающего больного?! Откуда красота у разлагающегося трупа?! Но он и прав! Христианство не успокоилось на смерти. Оно не успокоилось на фантазиях и лжи. Если бы Евангелия закончились смертью Христа на кресте, и не было бы басни о воскресении, то не о чем было бы и говорить. Апостол Павел сказал: без воскресения нет христианства. Воскресение – краеугольный камень христианства. Гениальность этой басни в том, что воскресение было обещано всем. Умирающие и воскресающие боги древности были эгоистами. Воскресение существовало только для них. А тут каждому было обещано, что станет, как бог. Как тут бедному смертному не соблазниться! Когда я думаю о популярности христианства, то понимаю, в чём оно. Христианство играет на самой большой слабости людей: страхе смерти и страхе полного забвения после смерти. Любое ничтожество, проведшее жизнь, как животное, без размышлений, в осуществлении лишь низменных инстинктов, мечтает о продолжении своей ничтожной жизни за гробом, которая если бы и продлилась, то, вероятно, имела бы точно такое же качество, как и на земле. Христианские попы подогревают в людях убеждение, что их жизнь бесценна. При мысли об этом, меня охватывает веселье. Владимир Соловьёв, хоть и был христианским философом, понимал, в чём проблема: «можно ли без ужасающей тоски даже представить себе бесконечно продолжающееся существование какой-нибудь светской дамы, или какого-нибудь спортсмена, или карточного игрока?». Или какого-нибудь попа, добавлю я. Ряд занятий и профессий можно продолжать и продолжать. Но ведь дело не в социальном статусе, роде занятий или профессии человека. Речь идёт о пустоте существования. Именно о пустоте говорит Соловьёв: «бессмертие совершенно несовместимо с пустотой нашей жизни. Для большинства человечества жизнь есть только смена тяжёлого механического труда и грубочувственных оглушающих сознание удовольствий. А то меньшинство, которое имеет возможность деятельно заботиться не о средствах только, но и о целях жизни, вместо этого пользуются свободой от механической работы главным образом для бессмысленного и безнравственного времяпровождения. <…> Для такой жизни смерть не только неизбежна, но и крайне желательна». В общем, прав. Да только, кто тогда останется бессмертным? Ответ очевиден. Совсем немногие. Но попы уверяют, что души людей бессмертны и воскресение будет для всех христиан. Только христиан! А все остальные «неправильно» верующие в своих «неправильных» богов воскрешены и спасены не будут. Пусть пропадают! Вот такие «добрые» христиане! Христианские попы поддерживают в людях веру в воскресение и бессмертие. Чтобы контролировать сознание верующих людей, они придумали первородный грех, плату за грехи в ином мире (адские муки), награду за хорошее поведение (рай). Христианская вера – не только сон разума, но и возможность контроля жрецами сознания людей. Причем такого контроля сознания, какого не знала ни одна языческая религия. И ещё: когда я думаю о популярности христианства, я понимаю, что здесь работает не только идея бессмертия для всех, но и идея соборности, которую ты так не любила, и которую так не люблю я. Соборность, обсуждаемая практически всеми русскими религиозными философами, ядовитая идейка. И знаешь, почему? Любое ничтожество, принадлежащее сплочённому коллективу, кагалу, команде, отряду, сообществу, группе, компании, наконец, нации, государству и. т. д., и. т. п. чувствует себя, во-первых, возвеличенным, во-вторых, сильным, и, в-третьих, умным. Стоит только остаться такому человеку одному, как вся его никчёмность и ничтожество, всё его убожество оказываются, как на ладони. Вот почему большинство людей от преступников до верующих стремятся в сообщества, где силы, ум, гордыня их иллюзорно увеличивается во много раз. Национализм, между прочим, на том и стоит. Шопенгауэр как-то заметил: если человеку нечем гордится в себе, то он начинает гордиться своей нацией. Презирая и унижая при этом другие нации, добавлю я. Как христианский философ, Соловьёв проповедует аскетизм, при котором дух учится управлять плотью. По сути, христианство проповедует самоистязание, что наводит на размышления о садомазохизме. Сама посуди, Соловьёв пишет: «нужно, чтобы дух был способен по своим собственным мотивам не допускать наступления сна или прерывать сон уже наступивший». Какие такие мотивы могут быть у духа, чтобы устраивать человеку пытку бессонницей? Сон, уверяет Соловьёв, расслабляет дух и усиливает плотские похоти. Не знаю, не знаю! А, по мне, спать нужно столько, сколько необходимо организму для восстановления сил. Это всякий квалифицированный врач подтвердит. А если ему не давать спать столько, сколько ему необходимо, особенно женщине, то ничем хорошим это не кончится. Почему, особенно – женщине? – Да потому, что невыспавшаяся женщина плохо выглядит и становится раздражительной. Далее, Соловьёв говорит о том, что надо воздерживаться от мясной пищи. Правда, он ничего не пишет о том, что следовало бы воздерживаться от чрезмерного употребления алкоголя, например, не увлекаться шампанским. Но ведь он пишет, что делать другим. Попы тоже учат народ поститься, а все ли из них соблюдают пост? Это большой и интересный вопрос, который сам собою напрашивается, когда видишь упитанные розовые физиономии и выпирающие брюшки из-под ряс служителей церкви. Замечательный пассаж допускает Соловьёв в отношении половой функции: «Плотское условие размножения для человека есть зло; в нём выражается перевес бессмысленного материального процесса над самообладанием духа, это есть дело, противное достоинству человека, гибель человеческой любви и жизни; нравственное отношение наше к этому факту должно быть решительно отрицательное: мы должны стать на путь его ограничения и упразднения». И он называет это нравственным отношением?! Послушаться Соловьёва с его христианами и – конец человечеству! Тогда какого чёрта усердно размножаются православные попы?! Они ведь рожают деток столько, сколько бог пошлёт. А бог им посылает, как правило, много деток, потому что попы очень любят процесс размножения на его начальной стадии. А, вот в чём дело: они не читали своего главного теоретика! А главный теоретик Соловьёв, между прочим, развивает мысль своего патрона Христа: «Могий вместити да вместит», т. е., кто может воздерживаться от секса, пусть воздерживается, а кто не может, пусть не воздерживается. Православные попы явно не вмещают. Как, впрочем, и католические попы, направляя свою нерастраченную сексуальную энергию на юношей и детей. Гони природу в дверь, она влетит в окно! А Соловьёв призывает всех – вмещать! А даже попы не могут. И монахи – не могут. А если говорят, что могут, врут! Чтобы воздерживаться от плотских желаний, монахи истязают себя голодом, бессонницей, жаждой. Христианский аскетизм – истязание плоти. И, истязая себя голодом, жаждой, бессонницей, воздержанием от секса, христиане явно получают компенсацию в виде сексуального наслаждения своими «подвигами». Переживания Терезы Авильской описанные ею самой, и запечатлённые в скульптуре Лоренцо Бернини, стали уже хрестоматийными. Насколько мне милее языческий эллинский призыв: всё должно быть в меру. Золотая середина! Что может быть лучше! Излишество также отвратительно, как и аскетизм. Известно, что кроме социальных утопий (коммунизм), есть утопии религиозные (христианство). Обе чрезвычайно опасны. И первая, и вторая уничтожили миллионы человеческих жизней. Следовало бы с корнем вырвать обе эти идеи из сознания людей. Надеюсь, когда-нибудь это случится. Но пока это не случается, потому что, кому-то это выгодно. Да, и ещё: Соловьёв всерьёз рассуждает о создании христианского государства. Формально, а не по существу, создать его возможно, как искусственно создали социализм в одной отдельно взятой стране. И лучше сразу застрелиться, чем жить в таком государстве! Целую тебя, твоя Елена. ПИСЬМО XIII Здравствуй, моя дорогая Марина! Представь себе, что в конце восьмидесятых я искала, куда бы пристроить свою душу, какой бы религии и церкви её отдать? И поскольку я принадлежу к великорусской нации, то логично было бы пробовать себя в православии. Что я в сорок лет знала о православии, вообще о христианстве? Кое-что знала. Я читала Библию. Я привезла её в 1969 году из Англии. Библия была на английском языке и напечатана таким мелким шрифтом, что приходилось её читать через лупу. Знаешь, как я её провезла? И не только её, а ещё и роман Дэвида Герберта Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей» в трёх экземплярах (один для себя и два для друзей), и роман Оруэлла «Свинячья ферма», или «Зверячья ферма», в общем «Animal farm». У меня был бинт, привезённый с собой (на всякий случай), и я этим широким бинтом намертво примотала к телу все запрещённые книги на случай, если чемоданы будут шмонать на таможне. Дело было, слава богу, в начале весны, я была в свободном пальто, а собственного весу в мои двадцать четыре года во мне было сорок восемь килограммов, так что примотанные к телу книги немного прибавили мне весу и солидности. Библия и роман Лоуренса не поссорились, находясь в столь близком соседстве. Я была столь предусмотрительна, что прочла Лоуренса, ещё находясь в Кардиффе, куда меня забросила судьба вместе с тремя молодыми, как и я, коллегами. Одна из них была москвичка, другая из Петрозаводска. Мы жили в английской семье. У нас была спальня на троих на втором этаже английского особняка и свой туалет и ванная комната. Я читала, прячась от коллег в туалете по ночам. Почему мне не пришло в голову читать в ванной комнате? Наверное, потому, что там не на чём было сидеть. К тому же в ванной стоял собачий холод. А в туалете я могла сидеть на крышке унитаза. И там было немного теплее. Одна из коллег, москвичка меня вычислила, внезапно войдя в туалет в три часа ночи и выхватив у меня из рук роман Лоуренса. Ага, зловеще сказала она, вот ты чем тут занимаешься! Запрещённую литературу читаешь! Клубничку, так сказать! И не жаль было деньги на это тратить? Денег на хорошую литературу я никогда не жалела. Роман был замечательный. Москвичку мне хотелось засунуть головой в унитаз. Эта сука в ботах, I'm sorry, была сексоткой. В её отчёте известным органам я, очевидно, предстала чрезвычайно опасной и политически неблагонадёжной особой, потому что через год, когда я собралась в Канаду, меня не выпустили. И в Австралию не выпустили. И уже никуда не выпустили до 1992 года. А после 1992 года, может быть, и выпустили бы, да у меня денег не было, куда-нибудь выезжать, разве только в деревню Гадюкино. Но книги я всё-таки в СССР привезла и чрезвычайно этим гордилась. Наколоть КГБ! Мелочь, а приятно. Так вот, привезя Библию, летом 1969 года я долго, упорно её читала на черноморском пляже, пока мои друзья и родственники бултыхались в море. Я воспринимала Ветхий завет, как еврейскую историю, совершенно мне чуждую и не нужную, но интересную, как историю любого народа, как еврейскую мифологию, как собрание еврейских басен и сказок, весьма занимательных. Я насиловала себя чтением Библии, потому что я должна была – знать. У меня до сих пор эта болезнь под названием – хочу всё знать. Чтение то и дело прерывалось моими возмущёнными воплями. Родственники и друзья требовали поделиться впечатлениями. Я прочитывала некоторые страницы Библии вслух, и с удовольствием выслушивала их возмущённые вопли. Сказать правду, Пятикнижие Моисея (Тору) я одолела быстро. Вынесла из чтения следующие суждения: 1. Как многие древние народы, евреи любили сказки и басни, и их Ветхий завет отражает менталитет скотоводческих племён. 2. Древние евреи придумали себе жуткого бога, помешанного на идеях шовинизма, истерика и садиста, на которого они всё время ссылаются, чтобы оправдать свои ужасные преступления. 3. Евреи занимались чудовищными сексуальными безобразиями. 4. Библейские праведники на самом деле нравственные уроды. 5. Библия – источник идей шовинизма, расизма, фашизма и геноцида. Книга ужасов! Почему Библию тупо и с придыханием называют Священным писанием? Правильнее было бы назвать её Чудовищным писанием! Когда я читала это собрание еврейских басен, у меня складывалось впечатление, что кто-то не вполне адекватен: я, или почитатели Библии как Священного писания, или евреи, сочинившие эту книгу. Так кто из нас не вполне адекватен?! Открываем Библию: Бытие. Сотворив зверей земных и гадов, пресмыкающихся по земле, увидел Бог, что это хорошо. Нечего возразить на то, что сотворение земных зверей – хорошо. «И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их И благословил их Бог». Заметим, что женщину Бог сотворил автономно от мужчины, сотворил её, как человека, сотворил её по образу и подобию своему, и благословил, как и мужчину. В седьмой день Бог отдохнул, а потом возобновил свою деятельность. Через примерно пятьдесят строк читаем: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою. <…> И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа [своего]». Создатели Ветхого Завета что, забыли, что уже рассказали о сотворённой паре людей? Склероз? Или это уже другая пара? Зачем Богу понадобилось создавать человека ещё раз, и куда он девал первую женщину, сотворённую им? Убил, что ли? Или по миру пустил? Чем провинилась перед Богом первая пара? Почему это место Ветхого Завета осталось неотредактированным его создателями? Если Ветхий Завет продиктован Богом, как уверяют церковнослужители (иудеи и христиане), то почему Он не объяснил, что произошло с первой, созданной им парой, которую он, между прочим, создал по образу и подобию своему, а о второй паре этого не сказано, но зато сказано, что из праха земного Бог сотворил вторую пару? Почему вторую пару Бог так опустил? Почему женщину, созданную во второй паре, Бог ставит в зависимость от мужчины, и подчиняет её – ему? Как может быть женщина, взятая от кости и плоти мужчины, быть ему женой, если на самом деле она является его клоном, родственницей по крови и плоти, фактически дочерью? Почему во второй раз, создавая женщину, Бог занялся клонированием, а не создал её, как в первый раз – автономной и независимой? Не положили ли создатели Ветхого Завета этими высказываниями начало женоненавистничеству? Почему всезнающий Бог поместил первых людей в Эдеме в непосредственной близости от древа жизни и древа познания, зная, что она будут соблазняемы Змием, и нарушат его запрет? Не является ли Бог, одновременно со Змием, соблазнителем? Ведь, зная, что соблазнятся, предупредил, что именно не надо трогать, как будто, специально наводил? И Авраама искушал. И Иова. В молитве Христа «Отче наш…», обращённой к Богу, говорится «И не введи нас в искушение». Значит – вводит? Зачем? Пристало ли Богу заниматься искушением и соблазнением? Бог вышвыривает Адама и Еву из Эдема, прокляв их, побоявшись, что вкусят от древа жизни, и станут бессмертны. Мстительный Бог, боящийся людей, всемогущ? Стоит ли удивляться жестокости бога евреев! Вот, послушай, что пишется в Ветхом завете о боге: «Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною; и Я топтал их во гневе Моем и попирал их в ярости Моей; кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал все одеяние Свое; и попрал Я народы во гневе Моём, и сокрушил их в ярости Моей, и вылил на землю кровь их». «Возрадуется праведник, когда увидит отмщение; омоет стопы свои в крови нечестивого». «Истребишь все народы, которые Господь, Бог твой, дает тебе; да не пощадит их глаз твой». Ну, как? Впечатляет? Это не для слабонервных! Ну, поехали дальше. Адам и Ева родили Каина и Авеля. Почему бог принял от пастуха Авеля его дары – мясо и тук, и не принял от земледельца Каина – фрукты и овощи? Бог – мясоед, а не вегетарианец. У бога есть вкусовые пристрастия. Да, пожалуйста! Тогда, уж будьте добры, сообщите, что какой алкоголь предпочитает бог? Водку? Виски? Коньяк? Шампанское? Почему бог несправедлив и кровожаден? Почему он оказывает предпочтение Авелю, а не обоим братьям, тем более что, как бог, он должен быть справедлив и великодушен? Разве всемогущий и всезнающий бог сам не спровоцировал Каина на убийство, возбудив в нём зависть к Авелю, и предупредив загодя, что грех лежит у дверей его? Бог сделал смертного Каина изгнанником и скитальцем, на что Каин говорит: «буду изгнанником и скитальцем на земле: и всякий, кто встретится со мною, убьёт меня». Кто может встретиться Каину и убить его, если на земле всего трое: Адам, Ева, Каин, а Авель уже убит? Бог, забыв, что людей-то всего трое на земле подтверждает: «И сказал ему Господь [Бог]: за то всякому, кто убьёт Каина, отомстится всемеро. И сделал Господ [Бог] Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его». Умеет ли Бог считать? Помнит ли Он, сколько людей населяет землю? Каин отошёл от Бога, поселился в земле Нод, на восток от Эдема. И познал Каин жену свою, и она зачала и родила Еноха». Откуда взялась женщина, которую познал Каин? Какова дальнейшая судьба Каина? Ламех, потомок Каина, прзнался своим жёнам, что убил «мужа в язву мне и отрока в рану мне». Почему бог, зная, что от Каина пойдут потомки-преступники, попустил это? Если причина, по которой Каин убил Авеля, объяснена, то почему Ламех убил мужа и отрока? Из простой кровожадности? Или был какой-то мотив? В родословной Адама снова говорится, что бог создал человека: мужчину и женщину по образу и подобию своему. Следовательно, правилен первый вариант сотворения человека? К чему вся эта путаница? «Ирад родил Мехиаеля, Мехаиель родил Мафусала, и.т. д.» Почему в Ветхом Завете рожают не женщины, а мужчины? Если рожают мужчины, то к чему им жёны? Или мужчины, как второй Адам, размножались клонированием? Или это от величайшего презрения к женщине, воспринимаемой только как сосуд для вынашивания детей? Откуда взялись сыны Божии, бравшие в жёны дочерей человеческих? В списке, созданного мира Богом, в первые шесть дней, они не значатся. Кто такие сыны Божии? Разве Бог размножался? Разве Бог не предвидел, что человечество, пошедшее от Каина, растлится? Чем провинились перед Богом невинные твари, созданные им, когда Он навёл на землю потоп, и все они погибли вместе с человечеством? Можно ли в реальности создать ковчег такого размера, какой указан Ною Богом, чтобы принять всякий твори по паре, да ещё пищу для них на длительный срок? Какашки можно сбрасывать в море, так что их вес не считаем. Ной принёс в жертву богу скот и птиц, сжигая их на жертвеннике, и бог «обонял приятное благоухание». О, кровожадный бог евреев! От сыновей Ноя, Сима, Хама и Иафета населилась вся земля. Если человечество после потопа пошло от одного корня, то откуда взялись разные народы и нации? Или все народы и нации – евреи? Не слишком ли много на себя евреи берут? «Ной проспался от вина своего и узнал, что сделал над ним меньший сын его». Сын трахает собственного отца! Это уже что-то запредельное! Если Хам-извращенец осквернил собственного отца, то почему Ной проклял не его, а внука своего Ханаана, и сделал его рабом братьев своих? Разве сын отвечает за отца? Авраам, потомок Сима, сына Ноя, пришед в Египет со всеми людьми своими и племянником Лотом, где решил спасаться от голода, велел жене своей Сарре назваться его сестрою, под тем предлогом, что Сара красива, и её могут отнять у Авраама, а его – убить. Сарру берут во дворец фараона, и Авраам преспокойно наслаждается жизнью, имея крупный и мелкий скот, ослов, рабов и рабынь, лошаков и верблюдов, зная, что жену его трахает фараон. Как адекватному человеку следует отнестись к поступку «праведника» Авраама? Или жена его Сара в том же ряду ослов, лошаков и верблюдов, что рабы и рабыни? Если в глазах Бога Авраам, продавший жену свою за ослов, другому мужчине, считается праведником, от котрого бог хочет призвести великий народ, то почему бог наказывает фараона за Сарру? Ведь во всём случившемся виновен Аврам, выдавший жену – за сестру, на что ему справедливо указывает наказанный Богом фараон. Почему бог не наказывает труса, лгуна, сводника, сутенёра, и альфонса Аврама? Сарру вообще никто не спрашивает. Отдали фараону, потом вернули мужу, как вещь, как скот. Фараон отпускает Авраама и Лота восвояси с огромным богатством, нажитым весьма непочтенным способом. Сарра просит Авраама войти к служанке Агарь и родить ребёнка с нею, который станет её Сарры – ребёнком. Служанку кто-нибудь спросил, хочет ли она того, что запланировала её хозяйка? Ничуть не бывало. Сарра отдаёт египтянку Агарь своему мужу в сексуальное пользование, как когда-то Авраам отдал её самоё фараону. По мужу и жена! Воистину «праведная» семья! Агарь убежала от преследований хозяйки в пустыню, но, но ангел убеждает её вернуться, родить сына, которого нарекут Измаилом. Бог обещает Аврааму, что он будет отцом множества народу, и что ему и его потомкам он будет бог. В этой части Ветхого Завета бог впервые называет Авраама евреем. Следовательно, бог Авраама – бог евреев. Больше того, Измаил тоже по замыслу бога будет отцом другого множества народу, но завет бог заключает только с Авраамом, потому что, он – его бог. И знамением завета должно стать обрезание, по которому сразу можно будет отличить еврея от нееврея. Несмотря на преклонный возраст, Авраам и Сарра рождают сына Исаака. Бог обещает, что от Исаака «произойдёт народ великий и сильный». Лоту, который, надо полагать, тоже праведен, как и его дядя, являются три ангела, которых он приглашает в свой дом. Жил Лот в Содоме, прославившемся порочностью жителей. Вечером, узнав, что у Лота гости, сбежались к его дому молодые и старые содомляне, требуя, выдачи гостей, чтобы они познали их. Другими, не библейскими словами, целая куча голубых придурков жаждет изнасиловать троих молодых людей, которые на самом деле – ангелы. Оказывается, они ещё и толпами это делали! Если бы Лот не догадался, что это ангелы, уступил бы он извращенцам? Лот, желая спасти честь и задницы гостей, предлагает толпе обезумевших от сексуальной озабоченности мужиков собственных двух невинних дочерей! Правда ли, что в Талмуде написано, что муж может делать с женой всё, что захочет, как с куском мяса от мясника? Если так можно поступать с женой, то, судя по этому фрагменту, можно поступать и с дочерьми? Ведь они тоже – куски мяса. Почему авторы Ветхого завета упорно пытаются убедить читателя, что Авраам, уступивший жену фараону, есть праведник? А Лот, предложивший дочерей в утеху толпе, тоже праведник. Ибо он один спасся из Содома. Кстати, почему бог Ветхого завета так забывчив? Ведь он обещал Ною, что больше не будет наказывать людей? Вот ещё один эпизод об изнасиловании в книге Судей Израилевых. Израильтянин, осаждённый в доме толпой разгневанных людей, отправляет свою наложницу успокоить их. Он выводит наложницу на улицу. Дальше цитирую: «Они познали её и ругались над нею всю ночь до утра. И отпустили её при появлении зари, и упала у дверей дома того человека, у которого был господин её, и лежала до света. Господин её встал поутру, отворил двери дома и вышел, чтобы идти в путь свой и вот наложница его лежит у дверей дома и руки её на пороге. Он сказал ей: «вставай, пойдём. Но ответа не было, потому что она умерла. Он положил её на осла, встал и пошёл в своё место». Текст потрясающий. Мужчина выдал женщину толпе на поругание, а сам пошёл преспокойно спать. Утром обнаружил её на пороге, и: «вставай, пойдём». Как будто ничего особенного не случилось. Бесчувственный чурбан и тот бы заплакал, но только не «господин» этой несчастной. Я не знаю, как современный еврей смотрит на женщину, но древний еврей определённо видит в женщине, будь она дочь, жена, наложница, существо, с которым можно делать всё, что угодно, как с неодушевлённым предметом. Вернёмся к Лоту. Лот с семьёй бежал из города, предупреждённый богом, что город будет истреблён. Жена Лота, как известно, оглянулась на город, поливаемый богом серой и огнём, и превратилась в соляный столб. Отец с дочерьми остановились в пещере. И в этой пещере дочери Лота поочерёдно совокупились с собственным родным отцом, предварительно напоив его вином. Очевидно для анестезии. Совокупились сознательно, оправдываясь тем, что надо восполнить поголовье людей, истреблённых Богом. А ведь земля не была пуста. Были мужчины, причём мужчины той же национальности, что и дочери Лота, если уж их беспокоила проблема чистоты еврейской крови. Евреи жили и в других городах, а не только в истреблённых Богом Содоме и Гоморре. Но дочери Лота не искали соплеменников-мужчин. Им проще было совокупиться с собственным отцом. А ведь даже самые дикие племена имели и имеют табу на инцест. Лот взял с собою дочерей, уходя из Содома, но почему он не взял с собою зятьёв? Или они тоже были геи? Как адекватный человек должен отшестись к кровосмешению? Что могло родиться у этих дочерей от кровосмесительной связи с отцом, да ещё и пьяным?! Теперь вернёмся к Аврааму. Этот праведник ещё раз отрёкся от Сарры, как от жены, назвав её сестрой. Он спокойно отдал свою жену Сарру Авимелеху, царю Герарскому. А если учесть, что Сарра была уже в очень преклонном возрасте, то не страдал ли царь геронтофилией? Правильный вопрос задал Авимелех Аврааму: «Ты сделал со мною дела, каких не делают». Объясняя свои поступки, Авраам признаётся, что Сарра ему действительно сводная сестра по отцу, вот он и называет её в случае опасности для себя – сестрою. Что, женщины ему другой не хватило, что сестру сводную он взял в жёны? Тема кровосмешения продолжится, когда, Авраам пошлёт раба своего в племя своё взять жену для сына Исаака. Выбор раба падёт на Ревекку, а Ревекка – родственница Авраама. У всякого дикого народа кровосмешение – табу. Почему у евреев, народа в те времена не совсем дикого, кровосмесительные браки не были табу, и как это отразилось впоследствии на потомстве? Исаак оказался достойным сыном своего папочки Авраама, когда поселился с женою Ревеккой в Гераре. Он тоже, боясь, что жители Герары убьют его из-за красоты жены, назвал её сестрой, но царь Авимелех подсмотрел, что Исаак и Ребекка совокупляются (вот козёл!), и спросил его, как когда-то Авраама, отца его, что он сделал с ними, ибо один из филистимлян чуть было, не совокупился с Ребеккою. Удивителен ответ Исаака, что он боялся. Яблоко от яблони! Немужественность отца и немужественность сына! Несмотря на трусость отца и сына, Бог продолжает благоволить к ним. Бог евреев любит трусов? История Иакова, полюбившего дочь Лавана Рахиль, вообще беспрецедентна. Рахиль – кузина Иакова. Лаван – его дядя. И вот дядя бессовестно обманывает Иакова, служившего у него за Рахиль семь лет, и подсовывает Иакову по истечении семи лет слабую глазами дочь Лию. Просто не мог её пристроить замуж. Чтобы получить Рахиль, Иаков должен служить своему доброму дядюшке ещё семь лет. Надувательство, ложь, эксплуатация, обман, пользование даровым трудом, инцест, насилие – норма? Сёстры Лия и Рахиль, соперничая друг с другом, то и дело подсовывают Иакову своих служанок, которых тот благодетельствует детьми. История Иосифа, проданного своими братьями в рабство, также беспрецедентна. Хороши братья! Иосиф, впрочем, их прощает. Еврейская солидарность! Теперь о другом деятеле. Напомню, что усыновила младенца Моисея дочь фараона. Моисей начинает свою деятельность в молодости с убийства египтянина, ударившего еврея. За удар убийство! Воровато оглядываясь, Моисей закопал труп убитого им египтянина в песок. Этот многообещающий поступок приведёт Моисея и к другим преступлениям. Бог, явившийся Моисею в горящем терновом кусте, совершенно не намерен наказать Моисея за убийство человека, и говорит: «выведи из Египта народ мой». Следовательно, богу наплевать, что Моисей – убийца. Более того, получается, что бог одобряет такой поступок. Более того, бог – соучастник убийства. Бог так усердно подчёркивает, что он есть бог евреев, то почему сегодня мы чтим его как Бога-отца? Разве у Бога-отца может быть один народ в любимчиках? А на остальных людей ему, что, наплевать? Выходит, наплевать. Ведь он фактически одобрил убийство египтянина. Замечательно отблагодарил Моисей египтян, спасших ему жизнь, воспитавших его. Наслал бог пёсьих мух на Египет, пыль, саранчу и что там ещё? По наущению бога Моисей вывел свой народ из Египта, изрядно, при помощи того же бога, напакостив египтянам. О, это я мягко сказала! Бог евреев поразил всех первенцев египтян, начиная с первенца фараона до первенца узника, сидевшего в тюрьме. И э-э-эх! Гулять, так гулять! Заодно послал смерть и всем первенцам из скота. Скот-то, чем перед ним провинился?! И не было дома, где не было мертвеца. Когда Моисей передаёт своему народу заповеди бога, он говорит: не желай жены ближнего твоего, ни поля, ни раба, ни скота. Жена, как всегда, в одном ряду с рабом и скотом. Что меня поразило более всего в жизнеописании Моисея, так это эпизод с золотым тельцом, которого сделали евреи и поклонялись ему в отсутствие вождя. Моисей приказывает левитам, чтобы они «убивали каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трёх тысяч человек». Ближних людей велел замочить, презрев недавно данную богом заповедь: не убий. Что это, как не геноцид? Сообщник Моисея бог говорит ему, чтобы он вёл народ дальше, а он – бог! – позаботится о том, чтобы всякие там хананнеи, аморреи, хеттеи, фередеи и прочая шушера, населяющая землю, где течёт мёд и молоко, были изгнаны. Моисей моментально делает вывод: «я и народ твой будем славнее всякого народа на земле». Вот такие скромные притязания! На чём они основаны? – Ни на чём! На всём! На благоволении бога. Другими словами, если перевести всё это на нормальный язык, то евреи возомнили себя самыми-самыми! И бог здесь ни при чём. Сослались на бога, и все дела. Удобный это персонаж бог! Дальше – больше! Вот чему учит бог евреев Моисея: «И жил Израиль в Ситтиме, и начал народ блудодействовать с дочерями Моава…И сказал Господь Моисею: возьми всех начальников народа и повесь их Господу перед солнцем, и отвратится от Израиля ярость гнева господня. И сказал Господь Моисею, говоря: Отомсти Мадианитянам за сынов Израилевых, и после отойдёшь к народу твоему...И пошли войной на Мадиама, как повелел Господь Моисею, и убили всех мужеского пола; И вместе с убитыми их убили царей Мадиамских: Евия, Рекема, Цура, Хура и Реву, пять царей Мадиамских и Валаама, сына Веорова, убили мечом. А жен Мадиамских и детей их сыны Израилевы взяли в плен, и весь скот их, и все стада их, и все имение их взяли в добычу, и все города их во владениях их и все селения их сожгли огнём; и взяли все захваченное и всю добычу, от человека до скота; и доставили пленных и добычу и захваченное к Моисею и к Элеазару священнику и к обществу сынов Израилевых, к стану, на равнины Моавитские, что у Иордана, против Иерихона. И вышли Моисей и Элеазар священник и все князья общества навстречу им из стана. И прогневался Моисей на военачальников, тысяченачальников и стоначальников, пришедших с войны. И сказал им Моисей: (для чего) вы оставили в живых всех женщин? Вот они, по совету Валаамову, были для сынов Израилевых поводом к отступлению от Господа в угождение Фегору, за что и поражение было в обществе Господнем; Итак убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте; А всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя; И пробудьте вне стана семь дней; всякий, убивший человека и прикоснувшийся к убитому, очиститесь в третий день и в седьмый день, вы и пленные ваши; И все одежды, и все кожаные вещи, и все сделанное из козьей шерсти, и все деревянные сосуды очистите». Читаешь этот триллер, и – мороз по коже! А вот ещё советы бога: «Когда подойдёшь к городу, чтобы завоевать его, предложи ему мир... И когда Господь Бог твой предаст его в руки твои, порази в нём весь мужской пол острием меча; Только жен и детей и скот и всё, что в городе, всю добычу его возьми себе и пользуйся добычей врагов твоих, которых предал тебе Господь Бог твой; Так поступай со всеми городами, которые от тебя весьма далеко, которые не из числа городов народов сих. А в городах сих народов, которых Господь Бог твой даёт тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души...» Как ты думаешь, за какие, страшные грехи бог истребляет евреев? Он истребляет их за то, что они мочатся к стене! Мочиться можно сколько угодно на дерево, на козу, на мать родную, но на стену – ни-ни! Некто, бедолага Иеровоам нарушил запрет и помочился на стену. Бог сверху сразу это бесчинство узрел и рассвирепел: «Я истреблю у Иеровоама каждого мочащегося к стене». Так и было сделано. И истреблен был не только помочившийся, но и все остальные. То же случилось и с домом Ваасы: уничтожены были все родственники, друзья и прочие, так что не осталось ни одного «мочащегося к стене». Царь Давид, которому так много места уделено в Ветхом завете, любимец бога, угождал ему со старанием: «И собрал Давид весь народ и пошел к Равве, и воевал против нее и взял её… А народ, бывший в нём, он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими». Вот с кого, немецкие социал-националисты брали пример! И выдумывать ничего не надо было! Не в Греции всё есть. В Библии всё – есть! Вот ещё такое есть: «Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною; и Я топтал их во гневе Моём и попирал их в ярости Моей; кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал всё одеяние Свое; и попрал Я народы во гневе Моем, и сокрушил их в ярости Моей, и вылил на землю кровь их»; «Возрадуется праведник, когда увидит отмщение; омоет стопы свои в крови нечестивого», «истребишь все народы, которые Господь, Бог твой, дает тебе; да не пощадит их глаз твой». Вот такие еврейские праведники, следующие советам бога своего! Ну, уж я не откажу себе в удовольствии процитировать ещё кое-что из Ветхого завета, чтобы окончательно (для самой себя, прежде всего) установить, что это за бог евреев, которого христиане предложили на роль бога-отца: «Теперь иди и порази Амалика (и Иерима) и истреби всё, что у него (не бери себе ничего у них, но уничтожь и предай заклятию всё, что у него); и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла»?! В 136 псалме Давид говорит о Вавилоне: «блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмёт и разобьёт твоих младенцев о камень!». Что тут комментировать! Кровь стынет в жилах от таких пожеланий. Бог евреев всё время ставит эксперименты над теми, кого создал. Как истеричная женщина, бог всё время требует подтверждения и доказательств любви к себе. Авраам ведёт своего сына Исаака на заклание, потому что этого потребовал Бог, чтобы испытать, правда ли, что Авраам больше любит его, чем собственного сына. Кровожадность и подлость еврейского бога обсуждать не буду. Тут всё ясно. Хотя нельзя не заметить, что бог измывается над Авраамом, говоря, что Исаак у него – единственный сын. Переведём эпизод в пласт реальности. Аврааму что-то померещилось. То ли пьян был, то ли травку покурил, то ли с психикой были проблемы, вот ему и померещилось, что бог требует у него доказательств любви, что Авраам любит его больше сына. Любит до такой степени больше, что готов сына зарезать. Сюжет повторится много позже, когда высокопоставленный отец решит распять своего сына, а другими словами, свою вторую ипостась, то есть – самого себя. Ну, а повторяющаяся история, как известно, это фарс. Что это за народ такой, что готов ради своего бога приносить в жертву своих детей?! А истоки этого странного сюжета? Знаешь ли ты, что на Востоке вплоть до ХХ века был обычай, приносить в жертву гостю первенца? Отрубали первенцу голову и подносили почётному гостю на блюде. Голову Иоанна Крестителя тоже подали Саломее на блюде. А бог Карфагена Ваал, в жертву которому матери собственными руками приносили младенцев на сожжение – живьём! На трупиках своих убитых детей евреи закладывали здания и города. Например, знаменитый Иерихон. В Библии повествуется, что Ахиил Вефилянин: «На первенце своем Авираме он положил основание его и на младшем своем сыне Сегубе поставил ворота его». Двух детей, ничтоже сумняшеся, убил. Археологические раскопки это подтверждают: в руинах построек, расположенных в разных древнееврейских городах, находят скелеты замурованных детей. Были найдены они и в Иерихоне. В Книге Судей некто Иеффай заключает с Богом сделку — если тот поможет Иеффаю одержать победу над врагами, Иеффай зарежет для Бога первого, кто выйдет из ворот его собственного дома: «Что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение». Бог помог Иеффаю победить врага. Иеффай, вернувшись домой после победы, увидел, что ему навстречу бросилась любимая дочь. Увы! Надо держать слово, данное богу. Иеффаю даже не пришло в голову нарушить слово. Иеффай зарезал дочь, как овцу, во славу своего бога. И бог спокойно глядел на это зверство. Иеффай расчленил и кусками сжёг на алтаре тело дочери. Воистину, восток – дело тонкое! Уж такое тонкое, что тошнит. Иудейский бог жаден до человеческой крови, любит смотреть, как убивают младенцев, детей, девушек и юношей. Если не убивает сам, то провоцирует на убийство. Это его любимое занятие. Да бог ли он?! А может быть, существо противоположное богу? – Сатана! Ибо сатана любит смерть и мучения, ложь и насилие. И если евреям своих детей не жаль, то, что говорить о чужих! Исаака, якобы перед тем, как отец готов был вонзить в его грудь нож, в последний момент спас бог. Руку отца, готовую поразить сына, якобы остановил ангел. Наивное детское сознание скотоводческого племени любит сказки со счастливым концом. Похожий сюжет есть у эллинов в мифе об Ифигении. Ифигению, прекрасную дочь Агамемнона и Клитемнестры, должен был в Авлиде принести в жертву жрец Калхас (обрати внимание, что не собственный отец!). Агамемнон пытался спасти дочь, предупредив письмом Клитемнестру, чтобы она не верила Одиссею, приехавшему к ней затем, чтобы увезти Ифигению в Авлиду. Одиссей уверял Клитемнестру, что Ифигению просватали за Ахилла. Менелай перехватил письмо Агамемнона. Агамемнон поступает как любящий отец. Он не желает смерти дочери, он не хочет приносить дочь в жертву. Обрати внимание – вопреки предсказаниям жреца Калхаса. Сравни двух отцов: Агамемнона и Авраама. Кто из них адекватен? Ответ очевиден. В мифологии эллинов есть сексуальные крутые сюжеты, но чтобы бог домогался любви, требовал доказательств любви в виде жертвы сына или дочери от родителей – такого извращения нет! По мифу Ифигения сама согласилась быть принесённой в жертву ради грядущей победы соплеменников над Троей. То есть, в этом варианте мифа мы видим благородство девушки, пафос добровольной жертвы, высокий мотив, двигавший её поступком. Какой высокий мотив есть у Исаака, покорившегося отцу?! «Где же агнец для всесожжения?» спрашивает сын, наблюдая приготовления отца. «Бог усмотрит себе агнца для всесожжения», отвечает Авраам. Отец связывает сына. Юноша молчит. Ни звука не произносит Исаак, хотя уже всё понял. Не юноша, а овца, которой сейчас перережут горло, чтобы сделать из неё жаркое. В последний момент ангел останавливает руку Авраама, готовую поразить сына. Нашёлся и рояль в кустах – овен, запутавшийся рогами в чаще. Его-то Авраам и приносит в жертву, вместо Исаака. В последний момент Артемида подменила Ифигению – ланью. Лань была зарезана Калхасом. Кровь пролилась, ветер подул и флотилия эллинов, распустив паруса, резво помчалась к Трое. Мифологический сюжет эллинов внятен и понятен. Миф об Аврааме не внятен и не понятен. Просто мутный сюжет! Не то пророк обкурился травкой, не то алкоголик с глюками, не то фанатик, у которого крыша поехала и на место так и не встала. Если кому-то угодно считать Авраама праведником – пусть считает. А по мне Авраам просто подонок. Любовь к богу за счёт любви к человеку не последний сюжет в Библии. Ветхий завет только начинает тему. Новый завет её завершит. Евреи уверяют, что «Священное писание» им дал бог. С неба спустил? Вдохновил людей на сочинение сказок, басен и записывание истории? Да и почему непременно – бог?! А вдруг – не бог, а совсем наоборот?! Любопытная мысль! А почему она пришла мне в голову? Библейский сюжет навеял: «Ир, первенец Иудин, был неугоден пред очами Господа, и умертвил его Господь». В очередной раз иудейский бог погубил младенца. «Неугоден» этого достаточно, чтобы погубить! Евреи уверяют, что они – избранники божии, избранный народ. Значит, они избранный, они заключили с богом завет, а все остальные народы – что? В Талмуде сказано, что остальные народы – гои, почти животные. Когда один народ объявляет именем бога, что он лучше любого другого, здесь-то и начинается национализм с фашизмом. Когда Моисей убивает египтянина только за то, что тот ударил еврея, равноценно ли его деяние деянию египтянина? Разумеется, нет. Моисей убивает египтянина, и зарывает в песок. Какой вывод напрашивается? Всякий, кто обидит еврея, должен быть убит. Впрочем, убиты были и евреи, не желающие подчиняться Моисею. А какие страшные кровопролитные войны вели евреи с народами, населяющими местность, куда они пришли и намерены были поселиться! Евреи шли тучами и, как саранча, уничтожали всех и вся безжалостно и неумолимо. Так им повелел их жестокий бог, который хотел расчистить территорию для своих любимцев, для избранников. Расчищали путём зачисток. Кровь стынет в жилах, когда читаешь обо всех этих ужасах. Кровожадный бог евреев даёт указания своим избранникам: «В городах сих народов, которых Господь Бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души». Так ненавидеть другие народы! Если отвлечься от идеи бога, какая сволочь эта писала, вдохновляя евреев на кровопролитные войны?! Жрец какой-нибудь ссылался на бога? Или вождь? Может Моисей и писал? Евреи вошли в земли царя Васанского и «поразили они его и сынов его и весь народ его, так что ни одного не осталось [живого], и овладели землею его». Исполнили волю своего бога! Воюя с мадианитянами, еврейские агрессоры пленных не брали - они перебили всех воинов противника, а «жён мадиамских и детей их сыны израилевы взяли в плен». Это очень не понравилось их предводителю Моисею. «И прогневался Моисей на военачальников, тысяченачальников и стоначальников, пришедших с войны, и сказал им Моисей: [для чего] вы оставили в живых всех женщин? Убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте». О, какая беспримерная кровожадность! Германским фашистам было с кого брать пример! У изувера Моисея был достойный преемник Иисус Навин: «В тот же день взял Иисус Макед, и поразил [его] мечом и царя его, и предал заклятию их и все дышащее, что находилось в нём: никого не оставил, кто бы уцелел [и избежал]; и поступил с царем Македским так же, как поступил с царем Иерихонским. И пошёл Иисус и все Израильтяне с ним из Македа к Ливне и воевал против Ливны; и предал Господь и её в руки Израиля, [и взяли её] и царя её, и истребил её Иисус мечом и всё дышащее, что находилось в ней: никого не оставил в ней, кто бы уцелел [и избежал], и поступил с царем её так же, как поступил с царем Иерихонским. Из Ливны пошёл Иисус и все Израильтяне с ним к Лахису и расположился подле него станом и воевал против него; и предал Господь Лахис в руки Израиля, и взял он его на другой день, и поразил его мечом и все дышащее, что было в нём, [и истребил его] так, как поступил с Ливною. Тогда пришёл на помощь Лахису Горам, царь Газерский; но Иисус поразил его и народ его [мечом] так, что никого у него не оставил, кто бы уцелел [и избежал]. И пошёл Иисус и все Израильтяне с ним из Лахиса к Еглону и расположились подле него станом и воевали против него; [и предал его Господь в руки Израиля,] и взяли его в тот же день и поразили его мечом, и всё дышащее, что находилось в нём в тот день, предал он заклятию, как поступил с Лахисом. И пошёл Иисус и все Израильтяне с ним из Еглона к Хеврону и воевали против него; и взяли его и поразили его мечом, и царя его, и все города его, и всё дышащее, что находилось в нём; никого не оставил, кто уцелел бы, как поступил он и с Еглоном: предал заклятию его и все дышащее, что находилось в нём. Потом обратился Иисус и весь Израиль с ним к Давиру и воевал против него; и взял его и царя его и все города его, и поразили их мечом, и предали заклятию [их и] всё дышащее, что находилось в нём: никого не осталось, кто уцелел бы; как поступил с Хевроном и царем его, так поступил с Давиром и царем его, и как поступил с Ливною и царем её. И поразил Иисус всю землю нагорную и полуденную, и низменные места и землю, лежащую у гор, и всех царей их: никого не оставил, кто уцелел бы, и все дышащее предал заклятию, как повелел Господь Бог Израилев». О, эти хвастливые, настойчивые, монотонные повторы! Всё дышащее – истребить! Фашизм, фашизм, фашизм! Почему историки говорят о германском фашизме, но молчат о еврейском?! Может потому, что германский фашизм был недавно, а еврейский – давно? И не является ли германский фашизм ответом истории на еврейский фашизм?! Бог евреев чудовищен! Или, точнее, древние евреи чудовищны в своей беспримерной жестокости. Саул победил в битве с амаликитянами. Бог евреев требует от Саула: «...теперь иди... и истреби все [не бери себе ничего у них, но уничтожь и предай заклятию все, что у него;] и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла». Ясно, что из младенцев могут вырасти воины и отомстить. А ослы и верблюды чем были виноваты? Какой же должен быть накал ненависти к другому народу, что ослы и верблюды, которых можно было использовать в хозяйстве, евреи тоже уничтожали, словно на бедных животных лежало клеймо принадлежности противнику другой национальности. И пророки в Ветхом завете подстать вождям, царям, жрецам и военачальникам. Шёл пророк Елисей по дороге. Встретились ему дети в какой-то деревне. Дети побежали за пророком и начали дразнить его. Когда дети бежали за Фаиной Раневской и кричали: «Муля, не нервируй меня!», помнишь, что отвечала детям великая актриса? – «Дорогие дети, идите вы в жопу!». По-моему, ничего другого террористы-дети не заслуживают, кроме, это жопы. Но пророк Елисей со мной бы не согласился: «Он оглянулся и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка». Не слабо! Оправдать этого пророка может только то, что этот сюжет – полная фигня, придуманная для устрашения детей. Так и вижу воспитательницу или родительницу с поднятым указательным перстом: «Вот не будешь слушаться, выйдут из леса две медведицы…». Ребёнок и притихнет. Как поступают агрессоры, завоевавшие чужие земли, всё дышащее на ней истребившие? «Введёт тебя Господь в ту землю с большими и хорошими городами, которых ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, с виноградниками и маслинами, которых ты не сажал, и будешь есть и насыщаться», «А всю добычу городов сих и [весь] скот разграбили сыны Израилевы себе; людей же всех истребили мечом, так что истребили всех их: не оставили [из них] ни одной души». Убийцы и грабители, которых вдохновляет на страшные «подвиги» их бог. Священное писание? Что же в нём священного? Насилие? Убийства? Геноцид? Фашизм? Грабёж? Резюме: Чудовищное писание! От Ветхого завета меня тошнит. Ты сказала: «Какая тяжесть Ветхий завет!». Воистину – тяжесть. Но есть и продолжение высказывания: «Какое облегчение – Новый!». Ты как всегда права. Некоторое облегчение есть, потому что в Новом завете нет всех этих извращений и ужасов, какие есть в Ветхом на каждой странице. Хотя бы поэтому – облегчение. Однако если на фоне Ветхого завета Новый – облегчение, то, если не сравнивать, то никакого облегчения, а одни проблемы и противоречия. Как я устала от Ветхого завета! Чудовищная книга! Варварская книга! Спокойной ночи, дорогая Маринушка. ПИСЬМО XIV Доброе утро, Маринушка! Верила ли ты в то, что Христос – бог? – Ответ у тебя есть. «Бог у меня начался с 11-ти лет, да и то не Бог, Христос, после Наполеона», пишешь ты в дневнике. Поставить на одну доску Наполеона и Христа – смело. Почему бы и нет! Во всяком случае, Наполеон явно выигрывает. А выигрывает потому, что – труженик, мыслитель, полководец, государственный деятель, заложивший основы современного французского государства, Император Франции. А Христос? Вот и выясним, кто такой Христос! Ты ещё записала в дневнике: «А, может, никакого Христа и не было». Отличная мысль! Может, и не было. Может, вся эта история – гениальная придумка еврейских раввинов, придумавших новую религию (на основе старых сюжетов о воскресении) для неевреев? Может он и жил на земле. Но если он существовал, то кто он был? Кто он был – никто толком не знает. Михаил Булгаков в романе сказал, что Иешуа – бродячий философ. Я бы сказала иначе: бродячий целитель и проповедник. Звание философа Христос не заслуживает по той простой причине, что его «философия» эклектична. Ничего нового, как философ, он не сказал. Похоже, что это и есть правда о Христе. А что он бог – опять же человеческие вымыслы, и об этом мы поговорим позже. Любопытно вот что. Христос, появившись среди людей, позиционирует себя как целитель, и люди относятся к нему, как к целителю и только как к целителю. Ни один не просит дать ему счастье, золото, или власть над людьми, или любовь. Впрочем, он сам может предложить то, о чём его не просят, но чего людям не хватает: например, вина. Он на свадьбе, когда кончились алкогольные напитки, превращает воду в вино. Фокус этот, я полагаю, доступен любому продвинутому йогу. Так же, как хождение по воде. Говорят, что до 33 лет Христос был в Индии на обучении у йогов. Там научился всем удивительным фокусам и гипнозу. О том, что он был в Индии, пишет в конце XIX века журналист Нотович. Потом писал Н. Рерих, К.Р. Поттер, Эдгар Кейс, Андреас Фабер-Кайзер. Христос восемнадцать лет своей жизни, о которых умалчивают Евангелия, провел в Индии, а также был там после распятия. Всё это на основе найденных документов. Не умер он на кресте. Его сняли с креста живым. С апостолом Фомой, матерью и Марией Магдалиной, которая была ему предана, Христос бежал в Индию, где юношей провёл восемнадцать лет. Его мать не вынесла тягот пути и умерла. Сохранилась её могила. В Индии Христос долго проповедовал, исцелял людей, и умер в преклонном возрасте. В городе Сринагаре находится его могила, за которой трогательно ухаживают местные жители. Представь себе, этому я верю. Именно этому и верю. Когда мой отец был мальчиком (ещё до революции), родители взяли его с собой в цирк. Отец мне рассказывал, что был поражён тем, что увидел. Вышел факир. На арене лежал канат. Факир взмахнул рукой, и канат сам собой поднялся и встал вертикально. Вышел человек и полез по канату. Когда он достиг конца каната, то исчез. То есть, канат продолжал стоять, как змея на хвосте, а человек – исчез. Вдруг раздались крики, вопли, и неизвестно откуда, прямо из воздуха, на арену стали последовательно падать части человеческого тела. Вначале упала голова, потом руки и ноги, и так далее. Мужчины закричали, завизжали истерически женщины. Значит, все видели одно и то же. Факир опять взмахнул рукой. Все части тела соединились, и перед публикой вновь предстал человек, который поднимался по канату. Что это было, как не массовый гипноз?! И если цирковой факир владел им, то отчего же не владеть массовым гипнозом и Христу? Тем более что имел он дело с чрезвычайно податливым и доверчивым человеческим материалом. Люди, судя по всему, передавали весть друг другу о его необыкновенных способностях, и приходили к нему с просьбами уже «готовенькими» заранее веря, что он поможет. Никому даже в голову не приходит просить о чём-либо, кроме исцеления. Значит, относились к нему не как к богу, а только как к человеку, обладающему целительскими способностями. Когда Христос завладел вниманием толпы, он начинает поучать. Откуда он мог почерпнуть главные идеи? Да в той же Индии и мог! Вслушайся: буддийские монахи должны были следовать десяти правилам хорошего поведения: не убивать, не красть, не вступать в половые связи, не лгать, не употреблять алкогольные напитки, не есть твёрдой пищи после полудня, не танцевать, не украшать себя цветами, не использовать духов и мазей, не садиться на сиденья выше предписанных размеров. Слышен голос Христа: не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не прелюбодействуй. Да, я понимаю, ты скажешь, что это заповеди Моисея. Кстати, в те далёкие времена многие простодушные современники Христа полагали, что он есть новое воплощение Моисея. Идеи носились в воздухе. Сходство идей поразительное. Кстати, ты можешь представить смеющегося Христа? Или, на худой конец, улыбающегося Христа? Он никогда не улыбается. Он не танцует! Он не украшает себя цветами. И уж конечно, не пользуется духами и мазями. У меня даже зародилось подозрение: мылся ли он когда-нибудь в бане? Евангелия об этом ничего не говорят. А ведь у римлян были превосходные бани. А вот мылись ли в этих вражеских банях евреи? Возможно, Христос практиковал тапас, научившись этому в Индии, когда он жил там юношей. Тапас это аккумулирование огромной духовной энергии. Эта аккумулированная энергия не растрачивается на внешний мир, на внешние объекты. Она может быть направлена на определённые цели, которые ставит перед собою обладатель этой накопленной энергии. Какую цель мог поставить Христос? Увлечь за собой людей! Как легко он набирает 12 учеников! Как легко ему верит толпа! Эту энергию он мог направить на излечение людей. На чары массового гипноза. На изгнание пресловутых бесов. В Индии к этому времени уже много столетий процветает брахманизм, и почти 6 веков как процветает буддизм (реформированный брахманизм) – религия чрезвычайно миролюбивая. И на индийских отшельников Христос мог насмотреться и сделать кое-какие выводы относительно переноса этой практики на иудейскую почву. Иудеи ведь не имели практики аскетизма и отшельничества. Иудеям поведение Христа и его учеников могло показаться чрезвычайно странным и подозрительным. Как себя ведёт Христос и его ученики? У них нет никакого имущества. У них нет семейной жизни. У них нет женщин. Они передвигаются с места на место, из города в город, из одного поселения в другое. Спят, где придётся. Едят и пьют, что добудут. Сравним: аскеты в Индии бродят в одиночку или группами. Иисус вначале бродит один. Потом набирает группу учеников. Аскеты в Индии не имели постоянной крыши над головой. У Христа и его учеников нет постоянного жилища. То есть, есть дом родителей Христа, где он мог бы жить. Но он там не живёт. Его ученики оставили свои дома. У индийских аскетов нет никакой собственности, кроме чаши для подаяний, одежды и посоха. У Христа и его учеников мы наблюдаем точно такую же непривязанность не только к дому и семье, но и к вещам. То, к чему за многие века привыкли в Индии (в 8 веке до н. э. индийский философ Шанкара основал первые монастырские ордена), было необычным для Палестины. Если для некоторых людей само существование Христа под знаком вопроса, то тем более под знаком вопроса стоит его божественность. Стоит вспомнить, а верующие либо об этом не знают, или не хотят знать, что в первых трёх Евангелиях нет идеи божественности Христа. Казалось бы, в древнейшем из четырёх Евангелий – Евангелии от Марка (Марк – ученик Петра) – должно быть что-то упомянуто о божественной природе Христа. Но там ничего об этом не сказано. Зато устами Христа сказано следующее: «Слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею». Он что, призывает любить себя, любимого? Во всех Евангелиях Христос сам себя называет Сыном Человеческим. Человеческим сыном, а не Божиим. Ни о какой троице Христос не говорит. Он говорит о едином боге Израиля, которому поклонялись многие поколения евреев до него. Четвёртое Евангелие от Иоанна наименее исторично, как полагают учёные. Предполагают, что это труд александрийского учёного еврея, начитанного в греческой философии. Именно в этом Евангелии Иисус предстаёт в виде богочеловека, и назван Логосом. Но это ведь не значит, что все неправы, а один только Иоанн – прав. С психикой Иоанна, по-моему, вообще были проблемы. Там, на Патмосе проблемы явно усугубились. Ты предположила, что Иоанн был или женщиной, или возлюбленным Христа. Последнее хорошая мысль! Вряд ли Иоанн был женщиной, переодетой мужчиной. В те времена разоблачение женщины-трансвестита было бы чревато очень неприятными для неё последствиями. Итак, Христос учил евреев вере в ЕДИНОГО ЕВРЕЙСКОГО БОГА, но Павел с апостолом Иоанном, являвшимся платоником, ввели Троицу, о которой в Евангелиях нет, ни слова. В IV веке Арий, епископ Александрийский, как известно, выступил против этого учения и яростно сопротивлялся ему, заявляя, что Иисус был творением Бога и поэтому не мог сравниться с Творцом. Арий был осужден Никейским собором, созванным в 325 году императором Константином. Ариане были объявлены еретиками. На этом соборе Божественность Иисуса была официально объявлена отцами церкви. Другими словами, Христос был назначен епископами – богом. Назначен! Как генеральный секретарь парторганизации. Поневоле вспомнишь изречение Л. Фейербаха: «Не бог создал человека, а человек создал бога по своему образу и подобию». Кстати, знаешь, как в 325 году на Никейском соборе были выбраны четыре Евангелия, составляющие Новый завет? Дело в том, что существует ещё около тридцати других евангелий, не канонизированных христианской церковью. Это апокрифы. Когда в Никее на Вселенском соборе епископы, выдирая клоки волос из бород, и мутузя друг друга кулаками, так и не смогли придти к единому мнению, какие евангелия сделать каноническими, кому-то пришла в голову мысль: пусть выберет бог. На ночь все евангелия сложили под стол, и решили, что те евангелия, что окажутся утром на столе, и будут каноническими. Их выбрал бог. Как жаль, что в те времена не было видеокамер слежения! Если бы видеокамеры были, утром можно было бы просмотреть интереснейшую видеозапись, как глубокой ночью один из епископов открывает ключом дверь, подходит к столу, и быстренько кладёт на него заранее выбранные заговорщиками-епископами четыре отформатированных евангелия: от Матфея, от Марка, от Луки, и от Иоанна. И удаляется. Утром епископы приходят, а на столе четыре евангелия. Бог выбрал! Остальные евангелия после этого забраковали, и судьба многих из них была незавидна. Один только бог знает, если он существует, сколько раз переписывались в угоду церкви эти самые отформатированные канонизированные евангелия. Некоторые апокрифы были сожжены. Наверное, в них-то и было самое интересное про Христа или про его учение. Но нам никогда не узнать. Среди отвергнутых церковниками апокрифов есть любопытнейшие. Например, Евангелие от Фомы. В пункте 15 Фома утверждает, что Христос сказал ему: «Если вы поститесь, вы зародили в себе грех, и, если вы молитесь, вы будете осуждены, и, если вы подаёте милостыню, вы причините зло вашему духу». Христианская церковь придумала кучу постов, молитв, и требует, чтобы нищим подавали милостыню. Как это всё расходится с тем, что пишет Фома. В пункте 32 Фома говорит: «Если вы не поститесь от мира, вы не найдёте царствия». Это высказывание противоречит вышеприведённому. Вот так всё и запутано, что концов и правды не найти. Что же Христос говорил на самом деле? Или он специально запутывал следы? Зачем? Или ученики всё переврали? Или переврали те, кто записывал за учениками? Евангелие от Фомы содержит более жёсткие высказывания Христа, нежели канонические. Вот, к примеру, пункт 60 о «любви» к родственникам: «Тот, кто не возненавидел своего отца и мать свою, не сможет быть моим учеником, и тот, кто не возненавидел своих братьев и своих сестёр и не понёс свой крест, как я, не станет достойным меня». Эту же мысль он повторит в пункте 105. Наверное, для того, чтобы врезалась в память покрепче. Христос певец ненависти к родным! А церковь утверждает, что бог есть любовь. Где бог и где любовь? Христос у Фомы говорит: «Может быть, люди думают, что я пришёл бросить мир в мир, и они не знают, что я пришёл бросить на землю разделения, огонь, меч, войну». Кстати, так и случилось. На протяжении двадцати веков люди вели войны, убивали друг друга и мучили страшными пытками . И, наконец, то, о чём я размышляла и прежде, читая евангелия, подтверждается у Фомы: «Симон Пётр сказал им: Пусть Мария уйдёт от нас, ибо женщины недостойны жизни. Христос сказал: Смотрите, я направляю её, дабы сделать её мужчиной, чтобы она тоже стала духом живым подобно вам, мужчинам. Ибо всякая женщина, которая станет мужчиной, войдёт в царствие небесное». Как тебе это нравится: «Женщины недостойны жизни»? Женщины, выходит, не обладают духом живым! Симон Пётр выражает мнение всех учеников. А ведь у всех у них были бабушки, тётки, матери, жёны и сёстры, дочери. Мария Магдалина пользовалась особым расположением Христа, и ту потребовали удалить из их сообщества. Значит, женщины не достойны, войти в царствие небесное? И надо женщину сделать мужчиной, чтобы она туда вошла. Интересно, каким способом Христос из Марии Магдалины делал мужчину? Значит, по мнению Христа, женщина не обладает живым духом? Так что же такое женщина в их глазах? – А, это ведь древние евреи, и для них женщина что-то вроде домашней скотины. Отношение христиан к женщинам, прямо скажем, дискриминационное. Посуди сама, вот как отзываются отцы церкви о женщинах. Тертуллиан: «Вы врата дьявола, вы открыватели запретного древа, первые нарушители божественного закона. Вы совратили того, на кого не осмеливался напасть сам дьявол. Вы разрушили образ Божий – человека». Климент Александрийский: «Становится стыдно при размышлении о том, какова природа женщины». Григорий Чудотворец: «Один человек на тысячи может быть чистым; женщина – никогда». Святой Бернард: «Женщина это орган дьявола». Святой Антоний: «Её голос – это шипенье змеи». Святой Киприан: «Женщина это инструмент, который дьявол использует, чтобы завладеть нашими душами» Святой Бонавентура: «Женщина это скорпион». Святой Иероним: «Женщина – врата дьявола, путь порока». Иоанн Дамаскин: «Женщина это дочь лжи, страж ада, враг мира». Иоанн Хризостом: «Из всех диких зверей самое опасное – это женщина». Григорий Великий: «Женщины обладают ядом кобры и злобой дракона». А каким ядом, и какой злобой обладают отцы церкви?! Вывод: эти почтенные люди были рождены дьявольскими отродьями, змеями, драконами, дикими животными, скорпионами. Вывод из вывода: это не почтенные люди, а отпрыски дьявольских отродий, насекомых и животных. Вывод из вывода вывода: эти почтенные люди, отпрыски дьявольских отродий – геи! Возможно, латентные. Возможно, открытые. Чему хорошему могли научить людей эти женоненавистники?! Вопрос о том, люди ли женщины, поднят в истории христианской теологии впервые на Маконском соборе в 585 году. В своей Historia francorum (История франков) – книга VIII, глава 20 – Григорий Турский пишет, что на Маконском соборе 585 года один из епископов начал дискуссию о том, можно ли применить слово homo и к женщинам, не означает ли homo только мужчину? Ему доказали, что можно, и спор прекратился. Но дискуссия по истории решения этого вопроса на Маконском соборе продолжается и поныне. Современные церковники пытаются перевести вопрос о женщине на Маконском соборе в филологическую плоскость. По всей вероятности, они чувствуют некоторое неудобство при обсуждении этого вопроса. Но если мы обратимся к высказываниям о женщине средневековых богословов, то увидим, что филология здесь только частность. Всё гораздо глубже и серьёзнее, если учесть болезненную тяжесть высказываний отцов церкви о женщине. Вернёмся к Христу, назначенному епископами богом. Иисус Христос не одинок в истории религий. Христианские епископы не хотели отставать от ненавистных для них язычников. В последние века до н. э. возник эллинистический митраизм религия с культом бога Митры. Более других групп населения Римской империи бога Митру почитали римские легионеры потому, что он, якобы, помогал побеждать врагов. Кроме того, Митра провозглашал равенство верующих в него, и сулил блаженную жизнь после смерти. Родился Митра от непорочной девы 25 декабря в пещере. У него было двенадцать учеников, и он был Мессией, ожидаемым своим народом. Митра был убит, взяв на себя грехи своих последователей, воскрес и ему поклонялись как воплощению Бога. Его последователи проповедовали суровую и строгую нравственность. У них было семь святых таинств. Наиболее важные из них - крещение, конфирмация и евхаристия (причастие), когда причащающиеся вкушали божественную природу Митры в виде хлеба и вина. Приверженцы Митры установили центральное место поклонения в точности в том месте, где Ватикан воздвиг свою церковь. Кроме Митры нам известен бог Адонис бог плодородия в древне финикийской мифологии (соответствует вавилонскому Таммузу). Верили, что он родился 25 декабря. Он был убит и погребён, но боги подземного мира (Аида), где он провёл 3 дня, позволили ему воскреснуть. Он был спасителем сирийцев. В Ветхом Завете упоминается о плаче женщин над его идолом. Есть ещё бог Дионис, бог плодородия, виноградарства и виноделия в эллинской мифологии. Семела зачала его от Зевса без сексуального контакта. Дионис тоже был объявлен спасителем человечества. Он умер, но воскрес. Наконец, бог Озирис у египтян. Он тоже родился от девственницы. И у него было двенадцать учеников. Один из учеников, Тифон, предал учителя. Озирис был убит, но воскрес. Кришна тоже рождён девственницей Деваки без сношения с мужчиной; он был единственным рождённым сыном Высочайшего Вишну. О его рождении возвестил хор ангелов. Будучи царского происхождения, он появился на свет в пещере. Совершил множество чудесных исцелений. Отдал свою жизнь ради людей. В момент его смерти в полдень солнце померкло. Кришна спустился в ад, но потом воскрес и вознёсся на небеса. Последователи индуизма верят, что он снова вернётся на землю и будет судить умерших в день Последнего суда. Он - воплощение божества, третье лицо индуистской Троицы. И закончим Заратустрой. Нечего и говорить, что рождён непорочной девой, спас человечество, оставил учение, умер, воскрес и стал богом. Все эти боги были 1) рождены примерно 25 декабря; 2) появились на свет от матери-девственницы в пещере или другом скрытом месте; 3) вели аскетическую жизнь ради человечества; 4) назывались спасителями, освободителями, мессиями и т. д; 5) сначала были побеждены (погибали), но впоследствии возносились на небо. В случаях Митры и Осириса это сходство особенно поразительно; 6) основывали сообщества святых и церкви, в которых подвергались инициации их ученики; 7) евхаристические праздники организуются в их честь их последователями. Какие тут могут быть комментарии? Всё это давным-давно известно. Но, к сожалению, известно давным-давно, но далеко не всем. А попробуй, расскажи об этом кому-нибудь из верующих (я пробовала рассказывать), сразу же в ответ – глухое и враждебное молчание, оловянный отсутствующий взгляд и отныне ты этому христианину – враг, и напрасно рассчитывать на христианскую любовь. Не дождёшься! Почему из всех вышеперечисленных богов так повезло задержаться в сознании людей именно Христу? Всякий верующий в него скажет примерно следующее: учение Христа всесильно, потому что оно верно. Эта глупая и бездоказательная формулировка взята мною из работы Ленина под названием «Три источника и три составных части марксизма». Ленин пишет: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». А верность учения, знаешь, в чём заключается? «Гениальность Маркса состоит в том, что он сумел раньше всех сделать отсюда и провести последовательно тот вывод, которому учит всемирная история. Этот вывод есть учение о классовой борьбе». Чудовищный вывод, который оправдывает революцию и гражданскую войну. Маркс мог бы воскликнуть, как его давний соплеменник: «Не мир я вам принёс!». Как всё в истории перекликается! Так почему из всех вышеперечисленных богов так повезло задержаться в сознании людей именно Христу? Ясно, что ответ христиан нас не удовлетворит. Причина, я думаю, не в самом учении, а в том, что римские императоры были заинтересованы в единой вере, которая укрепила бы государство на идеологическом уровне. А что выбор пал на христианство, так дело в везении и удаче. Итак, 27 февраля 380 года восточноримский император Феодосий I Великий, в присутствии западноримского императора Валентиниана II и его сводного брата, соправителя Грациана, подписал в Салониках эдикт о вере, провозгласивший христианство государственной религией и запретивший отправление языческих обрядов. Обрати внимание, что христианство навязывается как единая религия сверху, совершенно не сообразуясь с чувствами людей, верящих во что-то иное, или не верящих вовсе ни во что. Эдикт под названием Cunctos populos не только обеспечил христианству особый статус, но и открыл дорогу гонениям на еретиков, иноверцев, атеистов. Император Феодосий повелел всем народам, находящимся под его властью, исповедовать веру по Никейскому символу, принятому на I Вселенском соборе 325 года. А теперь прочтём кусочек из эдикта: «Последователям этого вероучения, мы повелеваем именоваться православными христианами, остальных же мы считаем душевнобольными и безумными, присуждаем их нести бесславие еретического учения, собраниям же их не приписываем имени церквей. Кроме приговора божественного правосудия, они должны будут понести строгие наказания, каким заблагорассудит подвергнуть их наша власть, руководимая небесной мудростью». Как только эдикт вступил в силу, культовые обряды иноверцев стали приравнивать к государственной измене. Языческие храмы и святилища безжалостно уничтожались. Вся великая античная культура стала планомерно уничтожаться. Марина, когда я думаю, что никогда не прочту всех трагедий Эсхила, Софокла, Еврипида, всех комедий Аристофана и Менандра, всех стихотворений Сафо и Алкея, Анакреонта и Тиртея и. т. д., я начинаю ненавидеть христианство так, что щемит в груди. Марина, когда я думаю о том, что никогда в жизни (хотя бы на фотографиях или видео) не увижу прекрасных, разрушенных христианами, языческих храмов, никогда не увижу мозаик и фресок, фонтанов и скульптур, барельефов и горельефов, меня охватывает такая скорбь! Погубить такую художественную культуру! Только за одно это будь проклято христианство, во веки веков! Аминь! Постепенно христианство расползлось по земному шару и заразило значительное количество народов. Думаю, успех христианство в том, а я об этом уже говорила, что во всех остальных мифологических сюжетах люди, происшедшие от богов и девственниц, жили, умирали и воскресали, но почти ничего не обещали другим людям. Разве только митраизм обещал загробное блаженство. Христианство по Павлу пообещало людям личное бессмертие: «Ибо знаем, что когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворённый, вечный» пишет Павел во втором послании к коринфянам. Этим и объясняется популярность христианства и быстрое распространение среди народов. Павел говорит в первом послании к коринфянам: «Если нет воскресения мёртвых, то и Христос не воскрес; и если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша». Как ловко этот наглый раввин, как назвал Павла Ницше, ставит на первое место в вышеприведённом высказывании мысль о всеобщем воскресении мёртвых и логически выводит из первой части – вторую «то и Христос не воскрес». Насколько я помню, в богословских сочинениях позднего времени никто не повторил эту мысль в её оригинальном виде. Напротив, богословы делают акцент на том, что раз Христос воскрес, то и все люди после смерти воскреснут. Именно учение о воскресении мёртвых делает Павел краеугольным камнем своего христианства. Павел прельщает и обольщает людей возможностью вечной жизни в новом духовном теле в каких-то иных мирах: «последний же враг истребится – смерть». Именно на это обещание повёлся человек, ибо всегда, во все времена самым страшным бедствием для него была смерть, и единственной страстнейшей жаждой была жажда личного бессмертия. Другими словами, эта идея Павла была ответом на человеческую потребность, порождённую страхом смерти. Но идея бессмертия обесценила земную жизнь, обесценила мир. И в самом деле, что в этом мире может теперь привлечь взор христианина, если ему обещано Царство Небесное, вечное блаженство? Тем более что этот мир полон несправедливости, пороков, преступлений, нищеты, болезней. С каким злорадством, с каким мстительным чувством удовлетворения говорит нищий бродяга, нищий проповедник, сын плотника Христос ученикам: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Небесное». Это ведь означает, что богатому человеку, по мнению Христа, никогда не быть в раю. Это означает, что место богатого человека в загробном мире – в аду. Какая ненависть к преуспевающим и удачливым людям! Христос льёт бальзам на душу раба, нищего, бедняка, бомжа, неудачника. Вот отсюда и растёт идея марксовой «классовой борьбы». Несомненно, что Христос был незауряден. Много написано в евангелиях о его целительских способностях. А потом ещё большие способности ему приписали верующие люди, вроде той, что несколькими хлебами он накормил пять тысяч голодных людей, или превратил на свадьбе воду в вино, или воскресил дочь Иаира. Кстати, о воскрешениях. Христос «воскрешает» несколько человек. Я беру слово «воскрешает» в кавычки, потому что всякий раз, когда к Христу обращаются с просьбой о воскрешении, он отвечает: «не умерла девица, но спит». О якобы умершем Лазаре Иисус говорит: «Лазарь, друг наш, уснул, но я иду разбудить его». Уж, наверное, Христос лучше других знал, умерли эти люди или спят. Летаргический сон в древности часто принимали за смерть. Простодушные свидетели этих деяний Христа принимали за «воскрешение» их пробуждение ото сна. А как разбудить он, по всей вероятности, знал. Как случилось, что чуть ли не полмира легло под христианство?! Как эпидемия чумы, христианство распространилось по миру! Впрочем, как случилось? Я уже ответила насильственным путём! Силовым решением правителя, кем бы он ни был, Константином ли, Владимиром ли. Разумеется, не потому, что «это учение истинно, потому что оно – верно», или наоборот. Разные соображения владели правителями. Иногда забавные соображения, как на Руси, когда Владимир выбирал между разными религиями, и выбрал ту, где не возбраняется выпить. Вообще, понятно, что для правителей всех мастей и всех времён религия есть средство держать народ под контролем. Христианство идеально для этого подходит. С лёгкой руки Павла, не бывшего учеником Христа, никогда не видевшего Христа, понеслось же, что всякая власть – от бога, что женщина – низшее существо и должна бояться своего мужа, и. т. д. Этот самозваный апостол Павел много наговорил отсебятины. Всех учеников Христа энергично оттеснил локтями. По-моему, большой был мошенник и честолюбец. Не думаю, чтобы настоящие ученики Христа были довольны его бурной деятельностью. А между тем, сам Христос вовсе не планировал распространять своё учение на все народы. Он пришёл только к евреям и для евреев. Когда женщина иной национальности (хананеянка у Матфея, сирофиникиянка у Марка) обратилась к нему за помощью, ибо дочь её жестоко бесновалась, что он ответил? Он ей ответил: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева», и продолжал: «нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». На что женщина возразила: «но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их». Женщина во имя здоровья дочери смиренно приняла оскорбление, за что Христос исцелил её дочь, в порядке исключения. Его учение – хлеб. Дети – евреи. А все остальные народы – псы. Кстати, ещё об одной метафоре. Христос говорит ученикам: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями». Кто же эти псы и свиньи? Да все и есть, кто не евреи, а язычники, атеисты и другие народы, верующие в других богов. Вот и вся любовь к ближнему! Для Христа ближний – еврей! А уж кто, как не Павел дальше распространил его идеи на другие народы. Как бы ни изворачивались богословы, интерпретируя по-своему его фразы, здесь ни убавить, ни прибавить – Христос пришёл только к евреям. Это уже потом апостол Павел взял шире и стал кормить крохами со стола детей – псов и свиней, т. е. другие народы. А задумывался кто-нибудь, почему Христос призывает возлюбить не только ближнего своего, но и врага? А кто в то время враг еврею? – Правильно! Римлянин! Вот римлянина-то врага! и призывает возлюбить Христос. Не послушались Христа евреи и во второй половине I-го века крепко поплатились за ненависть к врагам – разрушением Иерусалима. Предупреждал же Христос! – Не послушали! Меня умиляет поведение римлян. Нет, не за то, что они жестоко подавили восстание евреев. Я о другом. Римляне не казнят разбойников и Христа по своему разумению. Нет, они, видите ли, оккупанты проклятые, народ еврейский спрашивают, кого отпустить из этих троих? Устный референдум устроили! Либералы! А надо было, не спрашивая еврейскую толпу, решить проблему спокойно, жёстко и кардинально. Надо было вынести приговор и немедленно привести его в исполнение, не привлекая внимание толпы. И похоронить, чтобы никто не знал – где. И до сего дня никто не узнал бы, что был какой-то там Христос и чему-то там учил. Но если бы римляне вникли, что Христос выступает на их стороне, призывая их любить, то они бы его не тронули и не создали бы условий, при которых этот бродяга стал божеством. Был ещё вариант: отпустить Христа на все четыре стороны. Мало ли проповедников бродит по городам и весям! Римляне, распиная Христа, подписали себе смертный приговор. Христианство потихоньку расползалось по Римской империи, как самая страшная зараза, и, наконец, подточило самые её основы. И Великая Империя рухнула. Чума, холера, чёрная оспа отдыхают. Ни одна эпидемия не приносила такой страшной беды людям, как христианство! Прекрасный языческий мир, его великая культура, был сожран христианством заживо! Вернёмся к Христу. Отказ Христа вылечить нееврейского ребёнка, не даёт мне покоя. Его просит отчаявшаяся мать о помощи, а он стоит и разбирается, какой она национальности. Ах, не та национальность! Не помогу! И стоит перед несчастной матерью, рассуждает о детях (своих) и псах (чужих), оскорбляя женщину, ибо кто же она, как не псица по его терминологии и, наконец, снисходит, ибо женщина не возражает на его рассуждения, не оскорбляется, а молит. В этом эпизоде я Христа ненавижу! И никакой он не бог! Христиане часто повторяют: Бог есть любовь! Хороша любовь! Любовь только к своим, к евреям! Бог не мог бы так сказать или поступить. И как у священников язык поворачивается что-то там говорить о любви Христа к людям?! Любовь к евреям – да! А ведь в Талмуде записано, что только евреи – люди, а остальные псы, свиньи, скотина. И отношение к псам должно быть соответствующее. Вот, как например, у Христа. А можем ли мы вообразить целителя, врача, который, прежде чем помочь человеку, выясняет, какой он национальности и, если национальность не та, то и помощи не будет?! Чудовищно! Христос в Евангелиях противоречив донельзя. Призывает любить ближнего и даже врага, а потом объявляет, что принёс не мир, но меч, что разделит отца и сына, мать и дочь, невестку со свекровью. И далее высказывания Христа: «И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня». И далее, чтобы закрепить в сознании учеников эту чудовищную идею, Христос подкрепляет её наглядно. «Когда же он ещё говорил народу, Матерь и братья его стояли вне дома, желая говорить с ним. И некто сказал ему: вот Матерь твоя и братья твои стоят вне, желая говорить с тобою. Он же сказал в ответ говорящему: кто Матерь моя? И кто братья мои? И указав рукою своею на учеников своих, сказал: вот матерь моя и братья мои, ибо кто будет исполнять волю Отца моего небесного, тот мне брат, и сестра, и матерь». Взял, тут же и отрекся от матери и братьев, и заменил любящую семью на любимых учеников. Да разве не так поступают все сектанты во все времена? Христос начал этот процесс. Христос – разрушитель. Он и сам в этом признался, когда сказал, что принёс не мир, но меч. Он, прежде всего, разрушитель нормальных человеческих связей и чувств. Вот он переходит из одного города в другой, из одного селения в другое, по пути исцеляя евреев, наставляя их, и нигде нет свидетельства, что он думает о родных, что он скучает по матери и братьям, что он хочет их видеть. Он не заходит в родной дом. Родные сами приходят к нему, и получают отпор. Они разве это заслужили? Разве они не исполняли законы, данные евреям Моисеем? Матерь-то его, чем перед ним провинилась, что он её и допускать до себя не хочет?! Ученики заменили ему семью и любовь родных. Ну, как они ему за его любовь и отречение от родных отплатят, мы знаем. – Предательством! А мать никогда бы не предала. А братья? А насчёт братьев спроси у Иосифа из Ветхого завета, проданного братьями в рабство. Жестокость Христа поражает. Один из учеников просит Христа позволить ему уйти, чтобы похоронить отца. Что же отвечает ему проповедник: «Иди за мною, и предоставь мёртвым хоронить своих мертвецов». Что за логика? Когда это мёртвые погребали мертвых? Всегда, во все времена, у всех народов считалось святым делом похоронить умершего человека. Какой смысл в этой жестокости Христа? Что, от него убыло бы, если бы он отпустил ученика похоронить отца? Врага любите, ближнего любите, говорит Христос, а кто этому ученику ближе, чем его отец? Наплевать на мертвеца! «Иди за мной!». Это, какое самомнение нужно иметь?! Какую ответственность на себя взять?! За этот поступок Христос вполне заслуживает, чтобы и его не похоронили после смерти. Сам же сказал: «во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки». Жестокость Христа бессмысленна. Вспомни эпизод со смоковницей. Выйдя из Вифании, Христос взалкал, то есть, захотел поесть. Увидел смоковницу, и, подойдя, не нашёл плодов, а одни только листья. Марк пишет, что не пришло ещё время собирания смокв. Рано было ещё для плодов. Они ещё не созрели. И что же?! «И Христос сказал: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек!». Проклял смоковницу! А утром, когда Христос проходил мимо дерева с учениками, увидели, что смоковница засохла до корня. Если Христос бог, то мог бы приказать смоковнице немедленно плодоносить, хотя и не время было для плодов. Превратил же он на свадьбе воду в вино. А со смоковницей – облом. За что пострадало безвинное дерево? Здесь Христос предстаёт полным самодуром. Что-то в этом мужском сообществе есть неладное. Христос ведь оторвал всех своих учеников от их занятий и семей. Разрушил их судьбы, и судьбы их родных. Увидел в лодке троих рыбаков: двух братьев и их отца, и велит братьям идти за ним «И они тотчас, оставив лодку и отца своего, последовали за Ним». Бедный отец! На кого он должен надеяться, на кого опереться в приближающейся старости?! Христос пришёл, соблазнил и увёл сыновей. Украл! Мне кажется, что без гипноза здесь не обошлось. А ведь у всех его учеников были отцы и матери, дети и жёны, сестры и братья. Почему они с такой бездумной лёгкостью всё и всех бросают?! Откуда эта лёгкость отречения от всего, что составляет для человечества, по сей день, смысл и цель жизни? Дети и жёны учеников лишились материальной поддержки глав семей. Вот было бы любопытно проследить, как сложились их судьбы, после того, как мужья и отцы бросили их на произвол судьбы. Но Евангелия об этом молчат. Что-то во всём этом есть неладное и противоестественное, потому что от века нет ничего естественнее – любить своих родных, заботиться о них и стараться не причинять им боли. А Христос настаивает: «и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах». Конечно, проще объявить домашних врагами, бросить их, подбить людей поступить со своими родными так же, уйти с чужими. А они его предадут, как он родных предал! Всё логично, всё закономерно. И мне эта логика нравится. Он предал, и его предадут. Это логика жизни, логика судьбы. Он, по Евангелиям, предателей – простит. Плюнь в глаза, скажет: Божья роса! Так что же Данте объявляет самым страшным грехом предательство? Предательство надо, по-христиански, простить. И почему бы это Пётр прощён Христом, а Иуда – нет? Логично было бы и Иуду простить. У Христа это называется – душу спасать?! Да это называется – душу не только свою, но души родных взять, и погубить ни за грош! Отравить навеки предательством! Есть во всём этом что-то неладное! Двенадцать здоровых молодых мужиков, бросив свои семьи и занятия, бродят за своим предводителем, глядят ему в рот, слушают его басни, на хлеб себе не зарабатывают, а предводитель Христос говорит иногда странные вещи. Подошли к нему фарисеи и спросили, почему его ученики не постятся, в то время как все остальные – постятся? И вот что Христос отвечает: «могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених? Доколе с ними жених не могут поститься, но придут дни, когда отнимается у них жених, и тогда будут поститься в те дни». Вот они – истоки постов! Одним – поститься, а нам – не надо, ибо мы – избранные, особенные. И что меня изумляет в этой риторике жених у двенадцати молодых мужчин?! Я понимаю, что есть образность речи. Я понимаю, что фарисеям нужно растолковать, что и зачем, в доступной для них форме. Да неужели у Христа не нашлось более адекватного образа?! Образ жениха у мужчин более чем двусмысленный образ. И если принять во внимание их образ жизни – без женщин, то, что можно подумать? Вот именно это я и думаю, и не потом у, что я – испорчена, а потому, что именно так написано. Кстати, именно с этим сюжетом Евангелия связан один забавный эпизод моей жизни. Помнишь, ты написала наставления детям? Там есть один дельный совет: если кто-то упал в лужу, падай рядом с ним. Вот так я однажды «упала в лужу», рядом с очень любимым человеком, который внезапно стал католиком. Я стала ходить вместе с этим человеком на богослужения в католический храм в Москве. Я стала посещать после богослужений нечто вроде кружка, который вели католические монахини (не русские). На заседаниях этого кружка слушатели интерпретировали кусочки из Евангелий. Однажды и меня попросили проинтерпретировать. Пожалуйста! Я выбрала этого самого «жениха» и провела тщательный филологический анализ. Кое-кто из верующих слушателей не вынес, и вылетел из комнаты. У моего любимого человека было такое выражение лица, будто он хлебнул уксусной эссенции. Самыми стойкими оказались монахини. Выучка! Они, молча, выслушали меня, и, когда я закончила, радостно обратились к аудитории: А теперь, возлюбленные сёстры и братья, помолимся! Прочтём десять рез «Отче наш». И прочли десять раз. Моего любимого человека они попросили никогда больше не приводить меня на заседания их кружка. Есть и ещё эпизоды, наталкивающие на размышления. Христос, утрудившись от пути, сел у колодца. В это время пришла женщина из Самарии за водой: «Иисус говорит ей: дай мне пить. Ибо ученики его отлучились в город купить пищи». Интересно, откуда у них были деньги? Наклянчили, наверное. Ну, во-первых, Христос ведёт себя, как барин. Мог бы сам встать, взять у женщины сосуд и зачерпнуть воды из колодца. Во-вторых, между ними завязывается разговор, в котором Христос использует тему живой воды, начинает пропагандировать свои взгляды. Но далее пассаж замечательный! Пока Христос разговаривал с женщиной, «пришли ученики его, и удивились, что он разговаривал с женщиною». Они чему, собственно говоря, удивились? Или мужчине с женщиной разговаривать не о чем? Или, быть может, женщина, как существо в их глазах низшее и подчинённое, не должна разговаривать с их Учителем? Или Учитель не должен снисходить до разговора с нею? Или в их среде вообще не было принято общение с женщинами? Дальше ещё интереснее. Последняя вечеря. Христос омыл своим ученикам ноги, и объявил, что один из них предаст его. «Один же из учеников его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Пётр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о ком говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал ему». Любимый ученик? Разве не все они были одинаково им любимы? Или один был всех любимее? Вот потому и «возлежал у груди», «припал к груди» Иисуса. Это уже эротика какая-то! Женщине больше пристало бы лежать у груди и припадать к груди мужчины. Но когда мужик возлежит у груди мужика, мужик к мужику припадает, что я должна думать? Вот то я и подумала. Христос непомерно льстит своим ученикам: «Вы – соль земли», «Вы – свет мира». Обещает научить их исцелению людей. Исцелять людей в те времена при полном отсутствии медицинской помощи, дело благое, но почему за науку надо было заплатить столь высокую цену? А может, он был всё-таки гипнотизёр? Как это понять: проходящий мимо человек, говорит: иди за мной! – и они идут, как бараны за козлом!? Ведь они даже сначала не знают – кто он? Нет, без гипноза здесь не обошлось. И людей лечил при помощи гипноза, как Кашпировский, только эффективнее, ибо способности мощнее. И преображение его на Фаворской горе не обошлось без гипноза. И хождение по воде яко посуху. И кормление пяти тысяч человек несколькими рыбами и хлебами. Талантливый был человек! Чрезвычайно талантливый! Итак, Христос – разрушитель. Разрушитель не только естественных человеческих и семейных связей, но и еврейских религиозных и культурных традиций. И это на фоне его высказывания, что он пришёл – исполнять закон. Еврейский закон. Нет ничего удивительного в том, что фарисеи решили его заказать и замочить. Мало того, что Христос отрывает людей от их семей и ремесла, он подбивает учеников не работать, не зарабатывать себе на хлеб. Он и сам не работает, подавая пример: «не заботьтесь и не говорите: что нам есть? Или что пить? Или во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец наш Небесный знает, что вы имеете нужду в этом». Словом, гуляйте, ничего не делая, и бог сам пошлёт вам необходимое. «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём». И в качестве примера Христос указывает на природу, дескать, лилии не ткут и не прядут, а выглядят замечательно; птички не сеют и не жнут, а сыты. Страшный человек был этот Христос! Учеников Христос подбивает на воровство. Велит им взять чужого осла. Они идут, и отвязывают его. Крадут. Так что въезжал Христос в Иерусалим на краденом осле. Посему возникает вопрос, исполнял ли он и его ученики заповедь: не укради? Христос – разрушитель? Да! Но он и создатель. Что он создал, кроме противоречивого учения, в котором призыв «возлюби ближнего своего», «чти отца и матерь твою» соседствует с призывом никого не называть отцом на земле, пренебрегать матерью и братьями, называть домашних врагами? Он создатель сообщества молодых мужчин, которые не пашут и не жнут, но едят, обходятся без общества женщин, предводитель именует себя их женихом, бродят места на место. Это религиозная секта, прообраз будущего христианского монастыря врага природы и врага жизни. Прав Розанов, когда говорит, что Христос никогда не смеялся. Что – не смеялся, когда он никогда и не улыбался! Смех, радость, наслаждение – преступление у христиан. Выхолостить весь мир – вот их идеал. Розанов пишет: «Церковь позволяет священникам жениться, но на ком-нибудь и сейчас, без выбора и влюбления, то есть всё так обставлено в их женитьбе, что жених может или должен быть влюблён в невесту не менее, чем офицер в солдата. Отношения офицера и солдата сохраняются, а любви нет; отношения мужа и жены сохраняются в христианстве, но любовь, из которой, казалось бы, и рождается брак, пройдена гробовым в нём молчанием». Христос противопоставлен миру, и человек стоит перед выбором: либо мир, либо Христос. Христос отрицает мир и все его ценности: брак, семью, любовь, родственные отношения. Христос требует отречения от мира. Знаешь, кого он мне напоминает? Крысолова! Да, того самого, флейтиста из Гаммельна, уведшего детей в реку. Вождь гробов, сказал о Христе Розанов. Ты, вспоминая своё детство, пишешь в очерке «Чёрт» о посещении дома священниками: «Эти воскресные службы для меня были – вой. «Священники пришли» звучало совершенно как «покойники». Барыня, покойники пришли, прикажете принять? Посредине чёрный гроб, И гласит протяжно поп: Буди взят моги-илой! Вот этот-то чёрный гроб стоял у меня в детстве за каждым священником, тихо, из-за парчовой спины, глазел и грозил. Где священник – там