Читать онлайн
"Найти Эдем"

1

Слабый шум возник в ночи – это ветер шел с Иордана, заставляя шелестеть Умирающий лес, – и гнилью понесло с болота. Павел поморщился. С самого детства, после случая с медведем, болотный запах вызывал у него отвращение, и он просто заставлял себя лезть в болота, но так и не мог к нему привыкнуть. Да, и днем тут не пахло цветами, а уж

ночью... Правда, ночью он был в этих местах только раз, года четыре назад, возвращаясь из Броселиандского леса. Тогда он чуть не сбился с пути – небо было беззвездным накануне сезона дождей, – но все-таки выбрался к могиле Безумной Ларисы. Прошел вдоль болота к дому Хромого Яноша, да там и заночевал, хоть до города было всего ничего – устал,

набродившись по чащобе. И вот опять пришлось...

Он потуже стянул пояс куртки, перекатился со спины на живот, скрипнул зубами от злости. Злость и не думала уходить, злость переполняла его темной холодной водой.

«Куклы безмозглые, – подумал он, выдирая пальцами из земли неподатливую шершавую траву, – всех бы вас в это болото! Нашли дьявола...»

Что делать дальше, он не знал. Не оставаться же до конца дней своих в лесу и жить отшельником, как тот же Хромой Янош или Иону из-за Байкала... А Петр с ручья Медведя-Убийцы? Изгнали из Вифлеема за нежелание работать – так что, хорошо ему теперь живется? Опух от своего горького пойла. И как оставить родителей? Ладно, пусть отец

если не на работе, то в питейке, но мама... И почему это он должен уходить из города и скрываться? Из-за кучки этих подвыпивших завсегдатаев питейки, напуганных и направленных, без сомнения, Черным Стражем?.. Предупреждал ведь Черный Страж!

Павел вжался лицом в кулаки и заскреб ботинками по жесткой траве.

«Не та-кой, не та-кой...» – билось в висках.

«Да, не такой! А вы почему такие, вы, дорогие жители Города У Лесного Ручья, и вы, Плясуны, и вы, Могучие Быки, и вы, иерусалимцы? Кто виноват, что я не такой, как вы?..»

Он лежал в низком кустарнике возле болота Пяти Пропавших, деревья шелестели все тише, потому что сгущалась ночь, усыпляя ветер, и только звезды спокойно горели во славу Создателя Мира.

Как все-таки легко можно запугать кого угодно! Несколько слов – и все поверили, что он, Павел, – враг. И кто поверил? Те самые парни, с которыми он не раз сидел в питейке, и бок о бок махал кайлом в шахте, и валил лес, и укладывал шпалы, и ворочал глыбы в каменоломне, и восстанавливал мост, снесенный в сезон дождей взбесившимся Иорданом.

Считал приятелями... А когда зазвенели стекла в окнах его дома, и покатились по полу камни, и вздрогнул огонь свечей, когда с грохотом рухнула выбитая дверь – кого он увидел за окнами и в дверном проеме? Не Авдия ли, не Богдана, не Давида, не Вацлава, не Иоанна?..

Он успел только вскочить из-за стола, а они лезли, лезли, размахивая палками и автоматами, и кричали: «Враг Создателя!» Крепким синим пивом разило от них, и тени их, кривляясь, прыгали по стенам, выталкивая из комнаты дрожащий свет свечей, и встревоженно шуршали страницы лежавшей на столе книги.

Их враждебность отозвалась в висках острой болью, и он понял, что сейчас ему придется туго. И не потому, что он так уж ненавистен им – ничего плохого он никому не сделал, даже наоборот, вспомнить хотя бы Йожефа Игрока. А потому только, что так приказал Черный Страж. И вот тогда от испуга он разозлился. Да, он сначала испугался от

неожиданности – а кто не испугается? – но злость мгновенно вытеснила испуг, и под кожей лба, выше переносицы, привычно закололо, словно он ткнулся лицом в колючую сосновую ветку. Он выпустил из руки табурет и пристальным злым взглядом обвел их потные искаженные лица.

Словно видение Иезекииля * предстало перед ними – вмиг исчезли из разбитых окон и от двери. Только глухие удары о землю и об изгородь, да раза два – погромче, будто по пустой бочке. Видно, кого-то угораздило перелететь во двор к родителям и врезаться головой в автомобиль, мама в нем держала всякий хлам. Только сдавленные крики и

испуганная ругань. И еще треск – значит, беседку сломали, куклы безмозглые. Хорошая была беседка, сам мастерил, сосны тащил аж от пустоши Молнии, и ведь не прошло и полдня, как доделал.

* Библия, книга пророка Иезекииля. (Здесь и далее – примечания автора.)

Он метнулся к вешалке, сорвал куртку – быстрее, пока не опомнились! – схватил ботинки и бросился к двери. Выскочил в темноту и по шевелящемуся, охающему пробрался к изгороди. Подумал с сожалением о том, что дом ведь могут подпалить, дикари иорданские, а жалко дома, еще и года не простоял. Но, добежав до первых деревьев, решил: побоятся, ведь так и город запросто полыхнет, не потушишь. Сзади бестолково кричали во дворе. Началась стрельба – сперва захлопали одиночные выстрелы, потом затрещали очереди. Пули с визгом рвали листву, то ближе, то дальше – и он, стараясь не шуметь, взял левее, к

Скользкой поляне, то и дело натыкаясь на невидимые в темноте стволы. До облавы вряд ли дойдет, думал он, – какая там ночью облава? – но лучше все-таки не рисковать, не искать шальную пулю и переждать до утра где-нибудь у болота – туда-то они уж наверняка не сунутся.

Вскоре автоматный перестук прекратился, лес приглушил все звуки, и только биение сердца сопровождало его на пути к болоту Пяти Пропавших.

Павел вздохнул и потер лоб ладонью. Как там в сказках: утро вечера мудренее? Эх, если бы в жизни было, как в сказках...

Ночь словно стала еще чернее, превратилась в настоящую тьму египетскую, и звезды не в силах были справиться с этой тьмой. Что-то вздохнуло, чавкнуло в болоте за спиной, потом затрещало впереди, там, где могила Безумной Ларисы, – холмик под соснами, поросший зелеными розами, а на холмике крест. Медведь? Вряд ли, медведей они давно

распугали, загнали вглубь Броселианда, да и треск не тот. Вот волк – да, похоже. Волки недавно и на лесоповал забегали, Гжегош в питейке рассказывал. Только что ему, Павлу, волки? Мало он, что ли, с ними встречался за восемь лет, когда бродил по лесам? И он ведь не безоружный.

Павел опять потер лоб и зло усмехнулся. Здесь, вот оно, здесь, его оружие – так ударит любого волка о дерево, куда там Самсону с ослиной челюстью! * Безотказное. Проверенное.

* Библия, книга Судей Израилевых.

А если это на могиле что-то творится?..

Павел передернул плечами, машинально перекрестился и прошептал:

– Будь со мной, Создатель!

Затаил дыхание, прислушиваясь, но треск больше не повторялся. И сразу нахлынул стыд, да такой стыд, что ушам стало горячо. А еще презирал эту перепуганную ораву! Сам-то, сам... Ведь убежден, давно уже убежден, что нет никакого дела Создателю до мира, сотворил его когда-то и удалился, и рассчитывать надо только на себя, на собственные силы. Но вот ведь что делает привычка: чуть что – и пальцы сами складываются для крестного знамения, словно подталкивает кто-то, и губы сами собой бормочут: «Будь со мной, Создатель...» Где он, этот Создатель, помог ли кому-нибудь хоть раз? Ну, создал и создал – и нет его больше с нами. Разве что явился однажды Небесным Громом, да и то можно поспорить... Самим, самим действовать надо. И потом, мало ли что с пьяных глаз могло когда-то привидеться Длинному Николаю? Ну чего это он вдруг очутился ночью у могилы? Ясное дело, хватил лишнего в питейке и потянуло прогуляться в лес. А там заснул… А ночью пришел в себя и примерещилась ему какая-то черная фигура. Шла, видите ли, мимо могилы.

Во-первых, на то и ночь, чтобы все черным казалось. А во-вторых, с чего бы это Ларисе в могиле не лежалось? Ну, повесилась на сосне, ну, там же и похоронили, и розы посадили, и крест поставили – факт? Факт. Никто еще после смерти не гулял, и гулять уже не будет. Это тоже факт. Ведь только в сказке Лазарь выходил из пещеры в пеленах и платке, а на деле никто никогда сюда уже не вернется. Кладбища все растут и растут, а в городах, как старики говорят, раньше было гораздо многолюдней. Взять тот же Иерусалим – ведь половина домов уже пустует, а то и больше. Или Устье. Да что говорить, на собственной-то улице много людей насчитаешь? Так кто из тех, умерших, вернулся? Верить в это – чепуха, он давно не верит. А бояться – чепуха вдвойне. В себя надо верить.

Павел сел, подтянул колени к подбородку, обхватил руками. Злость проходила, словно истекала из него и растворялась в ночи.

Черная фигура... Ну так что с того, что черная фигура? Может быть, это Черному Стражу не спалось, если он вообще когда-нибудь спит...

2

Разговор с Черным Стражем и послужил причиной того, что ему, Павлу, теперь приходилось отсиживаться в кустах у болота. Случилось это только вчера, нет, уже позавчера, в пятницу, тридцать третьего февраля. Он с другими парнями отработал свой месяц на ремонте деревянной дороги за Иорданом, там, где развилка к Холмам и Эдему.

Дождались новую бригаду, направленную городским Советом, передали, как положено, инструмент, погрузились на дрезины и направились с ветерком к городу. У моста случилась заминка. Шла снизу лодка из Иерусалима, с ткацкой фабрики, и то ли гребцы были с похмелья, то ли груз сдвинулся к борту, то ли по какой-то другой причине, но перевернулась она у моста. Хорошо, что недалеко от берега. У воды суетилась полиция, маячил кто-то из членов Совета, обсыхали на солнышке удрученные гребцы, а городские парни вылавливали мешки из воды и грузили на телеги. Лошади недовольно ревели, рыли землю когтистыми лапами, надрывали горло полицейские, на мосту толпились любопытствующие. В общем, пришлось задержаться. Зато уж потом – прямиком в питейку.

Они сидели в питейке, рассеченное пожарной каланчой солнце сползало за Иорданский лес, белокурая улыбчивая Ревекка шариком каталась по залу, разнося пиво и водку. Богдан так и норовил задрать ей юбку, когда она пролетала мимо него, а Лайош с Авелем Шевчуком уже расставили шашки и сгорбились над доской, как парочка роденовских мыслителей. Наступал обычный вечер после окончания работы, и впереди был целый месяц безделья.

Павел потягивал кисловатое пиво, строил планы на будущее. Через месяц он собирался просить Совет направить его в полицию, а до того доделать беседку во дворе, а потом подняться на лодке по Иордану до Устья, а дальше по Ховару, и попробовать добраться до истоков – так далеко в той стороне он еще не бывал. Пиво слегка туманило голову, напротив него за рассохшимся скрипучим столом деловито поднимали и опускали

кружки Длинный Николай, Авдий и Вацлав, и Павла опять потянуло порассуждать, поделиться своими мыслями – хотя бесполезное это было занятие, – тем, о чем думалось давно, еще с юношеских лет. Тогда он не мог общаться с людьми, но теперь, спасибо Колдуну, был совершенно здоров, а в пеших походах по Лесной Стране вообще не имел себе равных.

Питейка наполнялась гулом, подручные Ревекки (в этом месяце помогали

голубоглазая Ирина с набережной и степенная Агарь Филипенко) распахнули окна, но все равно над столами клубился сизый табачный дым. Дверь то и дело открывалась, впуская жителей близлежащих кварталов. Павел увидел отца, помахал рукой, приглашая, но отец был с приятелем – постоянным плотником Иштваном – и направился вместе с ним в дальний

угол за бочками. Там собирались любители крепких напитков и игры в «подкидного дурака» на интерес.

– Слушайте, парни, – Павел подался через стол к Длинному Николаю, Авдию и Вацлаву, – а все-таки Создатель чего-то недодумал, я уже говорил.

Он действительно это уже говорил, только всякий раз ему выпадали другие собеседники, потому что состав рабочих бригад постоянно менялся.

Авдий с Вацлавом переглянулись и продолжали молча и медленно потягивать пиво, а Длинный Николай не сводил затуманенного взгляда с голубоглазой Ирины.

– Смотрите сами, – настойчиво продолжал Павел, возбужденный пивом. – Создатель сотворил Лесную Страну, подцепил в небе солнце, развесил звезды и дал жизнь предкам-основателям. А зачем, спрашивается? – Павел поочередно оглядел лица слушателей. Лица оставались довольно-таки безучастными, но ощущаемый им общий фон был благожелательным. – Все мы работаем, все одеты, обуты, захотим – вот тебе и яблоки, вот тебе и апельсины. – Он кивнул на блюдо со слегка удлиненными коричневыми и

нежно-голубыми пушистыми плодами, которое только что поставила на стол Агарь. – А есть мы редко хотим. Все, слава Создателю, здоровы...

– А говорят, в Эдеме двое на той неделе поплыли через Геннисаретское, и обоих мачтой пришибло чуть не до смерти, – лениво произнес Авдий, поднявшись, чтобы прикурить от свечи.

– Да я же не о том! – воскликнул Павел, обрадованный, что его, оказывается, слушают. – Здоровы – то есть не болеем. То есть почти не болеем, – поправился он, потому что все-таки была Безумная Лариса (хотя безумная ли?), и был когда-то немой и все равно что безногий мальчик Павел Корнилов. – В общем, жить бы и жить. Но вы смотрите, что

делается: на десять умерших приходится только один родившийся, и врачи бессильны что-то изменить. Я специально не подсчитывал, конечно, но примерно так оно и есть. Что же получается? Создатель сотворил людей, люди создали города, дороги проложили, мосты построили, – а в итоге нас все меньше и меньше. И если так дальше пойдет – через сотню-другую лет тут будут сплошные кладбища. Вся Лесная Страна будет сплошным

кладбищем, понимаете?

– Ты бы не очень шумел, – сказали рядом.

Павел повернул голову и обнаружил незаметно подсевшего к столу Седого Даниила, как всегда подтянутого, выбритого, в белой куртке с аккуратно заштопанным рукавом. Седой Даниил сидел неподвижно и прямо.

– А что? Я просто рассуждаю. И это еще не все. Возьмем предков-основателей. Они ведь были творцами, они же фантазировать умели, и как фантазировать! Мы разве сможем написать такие книги? Новую Библию сможем придумать? Мы разве что-нибудь вообще можем написать? Какой же фантазией нужно было обладать, каким громаднейшим

воображением, чтобы создать, продумать до деталей, до мельчайших подробностей целые миры, выдумать и расписать так, что в них просто хочется верить! А мы? Мы даже не знаем могил этих людей. Умеем ли мы так фантазировать? – Павел навалился грудью на стол, ожидая ответа от полудремавших слушателей.

У Авдия и Вацлава был скучающий вид, они даже пиво пить перестали и моргали в дыму, а Длинный Николай дремал, привалившись спиной к столбу, что подпирал потолок. Потом Авдий вытер рот рукавом и неторопливо сказал:

– Безумная Лариса, помнится, тоже стихи сочиняла.

– Какие стихи? – удивился Павел.

– А не помню какие, – вяло пожал плечами Авдий. – Да только писала.

– Я помню, – сказал Седой Даниил. – Но сейчас говорить не хочу.

– Ладно! – Павел стукнул по столу ребром ладони. – Одна Безумная Лариса – и всё! Может быть, еще два-три человека на все наши города. Не маловато ли? Пойдем дальше. Рисунки в книгах. Опять та же самая неукротимая фантазия, поистине неисчерпаемая и непостижимая выдумка. Кто подсказывал предкам сюжеты, как могли они сотворить то, чего нет и никогда не было? Какие-то невообразимые города, странные люди и

животные, и множество вообще непонятного. Мы ведь просто не знаем, что же там изображено...

– Ну, художники-то у нас есть, – заметил Седой Даниил.

– Есть-то есть, но они рисуют только то, что видят.

– Понимаю. – Седой Даниил заинтересованно посмотрел на возбужденного Павла. – Позволь продолжить твою мысль. Мы не представляем, как основатели создавали автомобили и танки, каково назначение телевизоров, радиоприемников и магнитофонов. Мы знаем, что название этих маленьких коробочек – радиоприемники. От родителей узнали, а те

от своих родителей. Как и многие другие слова. Танки. Автомобили. Бронетранспортеры. Радиоприемники находятся в автомобилях, но для чего служат – мы не имеем ни малейшего понятия. Так?

– Именно! Именно! – От громких возгласов Павла Длинный Николай очнулся и сразу же потянулся за кружкой. Авдий и Вацлав уже перешли на водку, принесенную легконогой Ириной. – Мы на десять голов ниже основателей, но почему? Чем мы от них отличаемся? Почему медленно вымираем?

Седой Даниил придвинулся вплотную к Павлу. Покосился на потерявших всякий интерес к разговору Николая, Авдия и Вацлава (исчезновение интереса Павел почувствовал, потому что фон изменился) и прошептал, почти касаясь его уха гладким подбородком:

– Наверное, все дело в том, что Создатель сотворил Лесную Страну совсем другой. Именно такой, какой она изображена в книгах. А потом изменил свой замысел, и сегодня мы имеем то, что имеем. Почему он это сделал, и зачем мы идем туда, куда идем – знает только он, а нам знать не дано. Даже Посвященным. Даже Стражам.

Седой Даниил откачнулся и вновь превратился в столб. У Павла мурашки побежали по спине. Он уловил отчужденность этого худощавого девяностолетнего мужчины, который лет через двадцать – тридцать упокоится на городском кладбище и не доживет до того, до чего имеет шансы дожить он, Павел: до заброшенных городов, которые будут слепо

глядеть внутрь себя стеклами окон пустых домов. До рухнувших в воду мостов, выброшенных на берег паромов, сгнивших деревянных дорог, заросших лесной травой. Такова воля Создателя... Но почему именно такова воля Создателя? И есть ли она – эта воля? Что, если дело здесь в людях, а не в Создателе?..

На этот вопрос у Павла не было ответа.

Может быть, Седой Даниил и прав, думал Павел, и действительно Создатель сотворил мир совсем другим, таким, как его видели основатели, а потом почему-то переменил свой замысел. Подобная история о сотворении, только в искаженном виде, изложена в сказочной Библии, книге, написанной, возможно, одним из предков-основателей по имени Моисей. Хотя Библия все-таки не более чем сказка. Да, может быть, мир был другим. Тогда получают хоть какое-то объяснение эти видения, вот уже три года посещающие его после ночи, проведенной у Странного озера... Оцепенение – и видения, именно видения, а не сны, ведь во сне можно увидеть, пусть даже преломленно, как сквозь плохое стекло, только то, что когда-то пережил, почувствовал, ощутил сам… Но как может присниться то, чему нет никакого подобия в Лесной Стране, чего не читал в книгах и не видел на рисунках? Если согласиться с точкой зрения Даниила – тогда хоть что-то проясняется. Он, Павел, приобрел способность видеть то, что видели когда-то его предки-основатели в том, первом варианте мира, измененном потом Создателем по неведомой людям причине или и вовсе без причин. Просто действительно такова была его воля...

Павел покосился на застывшего собеседника. Может быть, Седой Даниил поймет и другое? То, что ему, Павлу, пришло в голову давним дождливым вечером в родительском доме, в маленькой комнате с книгами и медвежьей шкурой – подарком Колдуна в честь невероятного исцеления. То, от чего тогда перехватило дыхание и похолодело внутри. То, что потом хоть и не перестало казаться нелепостью, потому что искажало незыблемое учение о Создателе Мира, но непрерывно цепляло, задевало душу, словно заноза, словно венец из терна, возложенный на голову сказочного страдальца Иисуса. То, что хоть и считал он сказкой, но сказкой очень заманчивой...

– Даниил, – тихо позвал Павел.

Мужчина с длинными седыми волосами взглянул на него внимательными серыми глазами, словно ждал, когда сквозь гомон и звон кружек, сквозь цокот быстрых каблучков, нестройное пение и ругань к нему пробьется голос Павла.

– Даниил, у меня еще один вопрос. Как ты думаешь, может быть, эти Франция, Изумрудный Город, Нью-Йорк, Назарет... Россия, Королевство Кривых Зеркал... Чермное море, Тихий океан... все это... то, что в книгах... – Павел перевел дух. Даниил, не мигая, смотрел на него. – Может быть, эта Земля... и вправду... была где-то... и основатели... – он сглотнул, – помнили ее?

Глаза Даниила на мгновение расширились и вдруг погасли, словно в их глубине кто-то задул свечи. Он поднялся, навис над Павлом и сухо произнес:

– Никогда не говори такое никому – иначе можешь...

Даниил оборвал себя и быстро направился к двери, высокий и худой, словно мачта, и парусами трепетали полы его расстегнутой белой куртки. Дверь за ним закрылась, а Павел все смотрел вслед. Рядом вели громкий спотыкающийся разговор Длинный Николай и Авдий. Вацлав уже спал, зарыв лицо в блюдо с раздавленными яблоками и апельсинами. Павел улыбался, потому что сухость и строгость Седого Даниила не могли скрыть благожелательного фона, который Павел воспринял как невесомое теплое дуновение. И это значило, что Даниил тоже верит в Землю, только никому не говорит о своей вере.

Даниила можно было понять. Он боялся Посвященных, боялся, что его обвинят в посягательстве на учение о Создателе Мира. Боязнь эту Павел тоже ощутил, она шла вместе с фоном благожелательности, почти перекрывая его. Да, такие обвинения – дело серьезное. Посвященные могут поставить в известность Совет, довести до тюрьмы. Хотя, если вдуматься – за что? Если учение ложно – его следует заменить другим, истинным. Кому станет от этого хуже? И ведь он, Павел, не отвергает саму веру в Создателя, просто исправляет ее. Допустим, кроме Лесной Страны была еще и Земля, откуда Создатель по каким-то своим соображениям перенес предков-основателей. Может быть, он создал не

один, а два мира... или больше? Значит, Создатель еще могущественнее, чем думали раньше. Посвященные должны только похвалить его, Павла, за такое расширение границ учения. Так что бояться тут нечего, нет никаких оснований распинать его на Голгофе, и можно говорить об этом во весь голос.

И вот почему он никогда раньше не высказывал то, что высказал Седому Даниилу: его никто не слушал. Никогда никто не слушал, не слышал и не хотел понять. Все были заняты своими делами, всем было наплевать на будущее Лесной Страны... Что это – леность ума? Непробиваемое равнодушие? Средство самозащиты?

Он никогда не беседовал с Даниилом, как-то не приходилось... А Даниил оказался единомышленником. И, может быть, не единственным...

Павел радостно крутанулся на скамье, поймал за подол проплывавшую мимо Агарь и снял с подноса кружку пива. На душе было весело, хотелось присоединиться к пению сидевших возле бочек грузчиков. Он сделал только несколько глотков, когда внезапно пение оборвалось, стихла ругань картежников, и общий гомон понизился в тоне, сник, развалился на отдельные неуверенные голоса, которые звучали все тише. Он обернулся, не отрываясь от кружки, и увидел неторопливо идущего от двери прямо к его столу Черного Стража.

Стражи были самыми загадочными жителями Лесной Страны. Каждый город имел своего Стража: Город У Лесного Ручья – Черного, Капернаум – Желтого, Устье – Зеленого, Могучие Быки – Красного, Иорданские Люди – Фиолетового, Эдем – Коричневого, Холмы – Оранжевого, Город Матери Божьей – Синего, Вавилон – Розового, Город Плясунов – Белого, Иерусалим – Серого и так далее, до городов за долиной Трех Озер и Гнилым болотом, за реками Ховар и Фисон. Были там и Красно-Белый, и Оранжево-Синий, и другие Стражи… Никто не знал, как их зовут, и они никому, насколько было известно Павлу, не сообщали своих имен, и называли их по цветам неизменных длинных плащей с капюшонами. Никто не знал, почему они Стражи и что охраняют, но все называли их именно так, и заведено это было, наверное, еще со времен предков-основателей. Стражи не участвовали ни в каких работах, и единственной, по наблюдениям Павла, их обязанностью было освящение всех новых строений. Павел не раз видел, как Черный Страж в одиночку заходил в пропахший свежим деревом дом, а новоселы терпеливо ждали во дворе, а потом долго кланялись вслед. Черный Страж в прошлом году освятил и дом Павла.

Стражей сторонились и относились к ним боязливо и неприязненно, хотя никому они не делали ничего плохого. На еженедельных общих молениях в храмах Посвященные никогда не забывали упомянуть Стражей как самых угодных Создателю Мира слуг, которые когда-то помогли ему справиться с силами Внешней Тьмы. Бытовало мнение, впрочем, ни на чем особенном не основанное, что Стражи бессмертны (просто долго живут, потому что

бездельничают, давно уже думал Павел), что они не спят и совсем не едят, как обычные люди, которые хоть и редко, но все-таки нуждаются в пище. Возможно, Черный Страж и спал, и ел – но кто входил в его дом? Дом Черного Стража стоял за пять улиц от дома Павла, но у Павла никогда не возникало желания зайти в гости. Как и у других. Никто и никогда, даже напившийся вдребезги Лука Громила, не осмеливался поднять руку на Черного Стража. Черный Страж стоял выше Посвященных. Кто знает, может быть, и вправду Стражи с давних времен были слугами Создателя Мира?..

И все-таки осознание своих необычных способностей ставило Павла в собственных глазах как минимум вровень с Черным Стражем, который подобных способностей не проявлял.

Тем не менее отголосок давней непонятной боязни Стражей заставил-таки чуть сжаться сердце. Павел невольно напрягся, исподлобья наблюдая, как Черный Страж приближается к нему, шурша по рассохшимся доскам длинным, тускло блестевшим плащом. Ревекка застыла у бочки, не замечая, что пиво льется на пол через край кружки. Ирина с подносом выглядывала из-за колонны. Агарь, не отрывая глаз от Стража, на ощупь собирала со стола огрызки яблок. Павел отчетливо ощущал фон почтительности и боязни, растекшийся в питейке. Насколько он знал, Черный Страж никогда еще не появлялся здесь, разве что в тот день, когда питейка впервые открыла свои двери перед посетителями.

Длинный Николай и Авдий отпрянули от стола, а Павел поднялся навстречу Черному Стражу. Он почему-то был уверен, что тот направляется именно к нему. Страж остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Бесстрастные глаза на узком бледном лице под капюшоном смотрели в упор, словно не замечая ничего окружающего. Павел не чувствовал

никакого фона. Создавалось впечатление, что Страж не испытывает эмоций.

– Павел Корнилов, – утвердительно и равнодушно произнес Страж, глядя на Павла снизу вверх.

Последние разговоры смолкли. Вся питейка превратилась в единое ухоглазое существо, которое вслушивалось и всматривалось в явление Черного Стража Павлу Корнилову. Павел молча ждал продолжения.

– Возникла необходимость побеседовать.

– Если возникла – давай побеседуем, – не без вызова сказал Павел и похлопал по скамье рядом с собой, где недавно сидел Седой Даниил. – Пива?

Черный Страж отрицательно покачал головой:

– Предлагаю выйти отсюда и побеседовать в другом месте.

Павел пожал плечами, поставил кружку и выбрался из-за стола. При полном молчании питейки они направились к двери – поскрипывали доски пола, с легким свистом шуршал плащ Стража – и вышли на улицу, на каменные плиты небольшой площади перед питейкой. Уже почти стемнело, кое-где светились окна, издалека доносилось пение – это пели женщины у ручья.

– Туда. – Черный Страж поднял и тут же опустил руку, словно ему трудно было держать ее на весу. – Там не помешают.

«И кто бы это осмелился тебе помешать?» – подумал Павел и пошел вслед за слугой Создателя Мира на другую сторону площади, где в окружении тополей темнела длинноствольная туша вросшего в землю танка.

Он молча сел на скамью за танком, а Страж остался стоять, почти сливаясь с толстым стволом тополя.

– Чем обязан вниманием? – вспомнив фразу из книги, спросил Павел, пытаясь ироничностью обращения преодолеть неуверенность перед Стражем и непонятно откуда взявшуюся тревогу. Никакого фона по-прежнему не ощущалось, как не ощущалось его, скажем, от того же танка за спиной.

– Необходимо побеседовать, – незамедлительно ответил Страж, размеренно роняя слова. – Я должен это сделать. У Совета много забот, однако он обязан держать в поле зрения каждого горожанина. Павел Корнилов, тебя это тоже касается.

– А при чем здесь Совет? Ты что, выполняешь поручение Совета?

– Считай, что так, – после некоторой заминки сказал Черный Страж.

Павел хорошо знал функции выборного Совета. Совет занимался всеми

хозяйственными делами, Совет заботился о порядке в городе. Но чтобы Совет лез в дела каждого горожанина?.. Но чтобы Совет давал поручения Черному Стражу вести какие-то там беседы?.. Вообще давал поручения – кому?! – Черному Стражу? Это не укладывалось в голове, такого еще не бывало, по крайней мере, на памяти Павла. Однако он решил не выпытывать. Вероятно, слуга Создателя Мира знал, что делал.

– Ну-ну… И о чем же мы будем беседовать? – Павел был заинтригован и удивлен.

– Вопрос: излагал ли ты в этом заведении, – Черный Страж показал на

приземистое здание питейки, из окон которой опять раздавались пение и ругань, – свои мысли о том, для чего создан человек?

– Ах, во-от оно что, – недоуменно протянул Павел. – Ну, говорил кому-то, уже и не помню, кому. Так и что из этого? Кажется, ни Совет, ни Посвященные разговаривать не запрещают.

– И зачем же, по-твоему, создан человек?

– Это что, и есть предмет нашей беседы? – с легкой насмешкой спросил Павел.

– Я хочу, чтобы ты сформулировал свое мнение, – невозмутимо ответил Страж.

– Ага, Совет, значит, хочет. Могу повторить.

Черный Страж был очень непонятным человеком, и ссориться с ним не стоило. Да и повода не было. Мыслей своих, того, о чем думалось в комнате по вечерам и в долгих странствиях по Лесной Стране, Павел никогда и не собирался скрывать.

– Может быть, я не совсем н-ну... не так гладко, как, например, Моисей в Библии... – Павел замялся. – В общем, если посмотреть вокруг – все постепенно разрушается, правильно? Иордан подмывает берег, обрыв Ванды вон уже куда отступил, и так после каждого сезона дождей. Тот же Умирающий лес: сухие деревья падают, рассыпаются в труху, в гниль – и уже не поднимутся в Иосафате *... Галилейское море постепенно высыхает, Капернаум раньше у самой воды стоял, а теперь где? Деревянные дороги без нашего вмешательства и года не продержатся. А овраг в Вавилоне? Он же после дождей все шире и шире, в прошлом году туда дом свалился...

* Павел имеет в виду Иосафатову долину близ земного Иерусалима. В книге библейского пророка Иоиля – символическое название места последнего суда Господа над всеми народами.

– Знаю, – перебил Черный Страж. – Какие выводы?

– Вот и выводы. Мир сам собой разрушается, приходит в упадок. Поваленные деревья никогда без вмешательства человека в дом не превратятся, камни в набережную не уложатся, наоборот...

– Все стремится к хаосу. Возрастание энтропии *, – прокомментировал Черный Страж.

* Энтропия – мера внутренней неупорядоченности системы.

Павел не знал, что такое «энтропия», но спрашивать не стал.

– Так вот, – увлеченно продолжал он, – коль мир сам собой рушится, нужно что-то такое, что препятствовало бы разрушению и являлось силой созидающей. Поэтому и для этого Создатель сотворил людей. Ясно?

– Ясно, – ответил Черный Страж после некоторого молчания и опять добавил что-то непонятное Павлу: – Создание негэнтропийного * механизма.

* Негэнтропия – величина, обратная энтропии.

– Ну вот! – воскликнул Павел. – Мы боремся с разрушением. Что, я не прав?

– Дальше. – Голос Стража был по-прежнему бесстрастен. – Куда идет человек?

– А вот куда идет?.. – Павел посмотрел поверх головы Стража. Сквозь ветви тополей, усыпанные красными пушистыми шариками будущих кисло-с.