Читать онлайн
"Умри, Джерри!"

Глава 1

Мы не ангелы, парень, 

Нет, мы не ангелы. 

Там, на пожаре, 

Утратили ранги мы.

Нету к таким ни любви, ни доверия. 

Люди глядят на наличие перьев...

Мы не ангелы, парень...

Агата Кристи, Би-2, А мы не ангелы, парень©

Джерри лежал на спине, изучая взглядом потолок, где ближе к одному из углов была малозаметная трещина, напоминающая по форме раздвоенный змеиный язык. Больше деть взгляд было некуда. Кровать без спинки, изножья и ножек, никаких тумбочек и шкафов, стальная дверь, зарешёченное окно с непробиваемым стеклом, открывающееся строго по расписанию. Идеально белое постельное бельё, высокие потолки такого же снежного цвета. Комната была неприлично огромной в своей пустоте и светлой настолько, что поначалу это раздражало глаза. Тот неприметный «язычок» был самой интересной деталью в ней.

Камеры по периметру помещения, день и ночь фиксирующие всё, что происходило в его стенах, не найти было угла, в котором возможно было бы укрыться от их всевидящего безучастного ока.

Бесшумно работали вентиляция и кондиционер, даря прохладу в жаркий летний день. За это нужно было сказать спасибо, иначе бы в замкнутом пространстве с наглухо закрытым окном можно было задохнуться.

Полтора года Джерри провёл в этой клетке, из которой было никуда не деться. А до этого были другие. Свой шестнадцатый день рождения он встретил в следственном изоляторе.

За то время, пока длилось следствие, Джерри так и не признал, что действительно совершил те преступления, в которых его обвиняли. Но этого и не требовалось, против него свидетельствовали слишком весомые улики. Даже суд был скорее формальностью. Судебный процесс прошёл за закрытыми дверями с малым количеством присутствующих. Зачитали обвинения, выслушали самого подсудимого и прочих и вынесли приговор. Судья звучно ударил молотком по трибуне, знаменуя конец разбирательства и начало чего-то неизвестного, очень сложного.

Ян был бы рад, если бы Джерри понёс наказание за свои деяния по всей строгости закона, но уважение к почившему другу не позволили ему остаться в стороне. Он объяснил всё полиции и настоял на том, чтобы Джерри прошёл тщательнейшую психиатрическую экспертизу, сам изначально взялся его обследовать, но его быстро отстранили от участия в деле, потому что у него были личные мотивы, которые могли помешать объективности исследования.

Полиция подняла дело «о мальчике из ниоткуда», изучила его вдоль и поперёк, заново перепроверила каждый факт, но ничего нового не удалось выяснить. Для медицинской экспертизы это послужило основанием для постановки неподтверждённого диагноза: «Диссоциативное расстройство идентичности» или – раздвоение личности. Вместо колонии Джерри отправился в местное учреждение принудительного лечения, а после его перевели в столицу.

Так он оказался здесь, в огромном овальном здании белого цвета, рассчитанном всего на четыреста постояльцев. Здесь лечились только «лучшие» - самые уникальные случаи со всей страны, те, с кем по разным причинам не справлялись больше нигде. Убийцы, насильники, истязатели с самыми сложными, извращенными и необъяснимыми формами душевных болезней. И среди них затесался ещё совсем юный парень с кукольной внешностью, потому что и его случай был слишком непонятен. Очевидно, он был болен, психически здоровый человек, тем более ребёнок, не пошёл бы на такое. Но и доказать наличие заболевания никак не удавалось.

Это место было почти секретным. Про него знали те, кто работал в нём, а обычным обывателям эта информация была ни к чему. Те же, кто проходил здесь лечение, предпочитали не распространяться об этом.

По факту больница, но больше – тюрьма самого строго режима. Исключительно одиночные палаты: стандартные и для буйных, что объясняло несоответствие размеров учреждения с тем, скольких пациентов оно могло принять. Решётки на всех окнах, пятиметровый забор. Вооруженная охрана, имеющая приказ открывать огонь после первого предупреждения, потому что они имели дело не с простыми людьми, а с психически больными преступниками. Если такой человек не остановится после первого оклика, значит, он не сделает этого и на второй раз, потому что не отдаёт себе отчёта в происходящем. Сухая и жестокая логика, рассчитанная на то, чтобы любой ценой не позволить никому бежать, пока его не сочтут достаточно здоровым для возвращения в обычную жизнь.

Продуманное до мелочей внутреннее расписание – чтобы в каждой из четырёх столовых за раз находилось не более сорока человек. То же самое обстояло и с прогулками – они были распланированы по времени и дням. Душа и туалета в палатах, конечно же, не было, потому что они несли прямую угрозу в том случае, если пациент захочет что-нибудь сделать с собой. На окнах не было карнизов, не было никаких выступов на стенах, за которые можно было бы зацепить самодельную верёвку. Всё учтено и идеально просчитано, чтобы у человека не было выхода.

Оказавшись в стенах невольной лечебницы, Джерри выкидывал самые разнообразные этюды, кидался из стороны в сторону, тщательно продумывал каждую версию своей правды и неукоснительно следовал ей до тех пор, пока её не приходилось сменять на новую. Он пытался притвориться шизофреником, причём весьма талантливо, утверждал, что на убийства его толкали голоса. У них даже были имена, он в красках и весьма убедительно описывал и самих советников, и историю их появления. Приписал себе манию нападения и вновь играл талантливейшим образом. Но публика была слишком суровой и квалифицированной, чтобы поверить на слово, не проверив. Тогда Джерри изменил тактику, понурил голову и признался, что да, он на самом деле совершил эти убийства, но просто защищался от нападающих. Плакал, надрывно рассказывал, как ему было страшно и так далее. Даже про Паскаля наплёл таких жутких небылиц, что его впору было прижать к груди и пожалеть, а не судить. Джерри любым способом стремился избежать направленного лечения, но и в этот раз ему так просто не поверили. Все его достойные Голливуда постановки разбивались об холодный профессионализм эскулапов. Казалось, у них вовсе не было сердца, которое могло ёкнуть и дать Джерри фору, только разум.

Это больше не было любительским театром одного актёра. Это были самые взрослые и серьёзные игры с реальностью. Один против всех – красиво, героически, но, по сути, паршиво.

В результате Джерри пришлось смириться с происходящим и просто плыть по течению. Это была не та война, которую можно выиграть путём открытого боя. Оставалось только ждать. Ждать… А судьба, оказывается, та ещё стерва, она тоже любит играть.

Суд вынес свой вердикт. А у здешних докторов была всего одна цель для всех пациентов – вылечить. И они лечили, как могли, без скальпеля проникали в черепную коробку и, словно искусные механики, исправляли неполадки в главном двигателе организма.

Вот только специфического медикаментозного лечения диссоциативного расстройства личности не существовало, а применять общие препараты было опасно, они могли усугубить течение заболевания. Оставалась только психотерапия, а также гипноз, который небезосновательно считался самым действенным методом лечения диссоциативных расстройств. Проблема была в том, что Джерри не поддавался гипнозу. Невозможно ввести в нужное состояние человека, который заранее настроен сопротивляться этому. Потому терпением пришлось запастись не только ему, но и докторам.

В палату зашла врач, устроилась на стуле напротив кровати. Джерри даже не удосужился сесть, только повернул к ней голову, окинув скучающим, с долей вопроса взглядом из-под полуопущенных ресниц.

Женщина достала диктофон; проносить в палаты было запрещено даже ручки, потому что они с фатальной лёгкостью могли превратиться в колющее оружие. Ей предстоял очередной дежурный опрос, направленный на отслеживание состояния пациента и выявление возможных личностных изменений.

- Имя? – произнесла она.

- Джерри Муссон.

Доктор вздохнула. Надежда на то, что что-то изменилось с прошлого раза, рухнула. Джерри по-прежнему был Джерри.

- Дата рождения?

- Двадцать восьмого сентября.

- Год?

- Девяносто восьмой. Одна тысяча девятьсот, разумеется.

- Как звучит твоя фамилия?

- Муссон, - повторил Джерри. Что уж сейчас выдумывать.

- Какой у тебя любимый цвет?

«Что-то новенькое, - подумал Джерри. – Давно уже этого вопроса не было».

- Любой, кроме белого, - ответил он и обвёл взглядом комнату. – Он мне очень сильно надоел.

- Совсем любой? Может быть, скажешь конкретнее?

- Пусть будет чёрный. Он всегда смотрится красиво.

- А как тебе красный цвет?

- Как кровь?

Джерри выдержал короткую паузу и рассмеялся, добавил:

- Шучу. Мне скучно сидеть здесь всё время в одиночестве, нужно хоть как-то развлекаться.

- Ты хочешь поскорее выйти отсюда?

- А вы бы на моём месте не хотели?

- Если тебе на самом деле интересно, я отвечу после, но сейчас мы говорим о тебе.

- Почему вы никогда не называете меня по имени? – неожиданно спросил парень.

Доктор промолчала. Обращение по имени персонализирует общение и наполняет личность большей силой, подчёркивает её настоящесть, что в случае Джерри было ни к чему. Но знать об этом ему было не нужно.

- Я обращаюсь без имён ко всем пациентам. Таков устав, - не моргнув глазом, соврала врач.

- А почему так?

- Это вопрос не ко мне, а к руководству.

- Жаль. Но, наверное, это очень удобно, не нужно запоминать имена, мучиться с правильным произношением…

- С этой точки зрения это действительно удобно.

- Вот только грустно, когда тебя обезличивают. Но вам ведь всё равно, да? Снимете халат и забудете и обо мне, и обо всех остальных своих пациентах до завтра.

- Ты пытаешься разжалобить меня?

- А это возможно? – вопросом на вопрос ответил Джерри и тут же продолжил: - Нет. Я просто хочу поговорить.

- Мы делаем это прямо сейчас, но ты уходишь от темы.

- Изо дня в день я повторяю одно и то же. Но если вы хотите послушать это ещё раз, давайте продолжим.

С Джерри было морально тяжело вести беседу. Потому что он выглядел совершенно нормальным, к нему было сложно подступиться, сложно расценивать его как пациента. И потому что он напоминал доктору Айзик сына, с которым они являлись ровесниками. Она даже подумывала отказаться от ведения Джерри и передать его другому врачу раньше положенного срока.

- Ты сказал, что хочешь выйти отсюда, - проговорила доктор, - а если так, ты должен сотрудничать с нами, в том числе отвечать на мои вопросы.

- А разве я вставляю вам палки в колёса?

Джерри вдруг сел на самый край кровати, упёршись в него руками и склонившись вперёд, к доктору. Женщина внутренне напряглась, инстинктивно хотела обернуться на дверь, за которой ожидала охрана – гарант того, что ей придут на помощь, если ситуация выйдет из-под контроля. Она, как и любой сотрудник данного места, отдавала себе отчёт в том, что рискует всякий раз, оказываясь один на один с пациентом. Потому что предусмотреть всё на самом деле невозможно, жизнь не знает идеальных раскладов, и некоторые пациенты умели убивать голыми руками.

Но мадам Айзик сдержалась, не оглянулась. Джерри несколько секунд разглядывал её, затем спросил:

- Вы боитесь меня?

Он смотрел пытливо, внимательно. И самое главное – было не понять, что происходило в этот момент в его голове. Это нагнетало обстановку, заставляло чувствовать себя сапёром на минном поле. Сколько бы пациентов ни прошло через твои руки, от этого ощущения не избавиться, оно часть инстинкта самосохранения. А в случае Джерри срабатывал ещё и эффект необычности, потому что по факту он являлся ребёнком, он был первым таким в практике доктора Айзик.

- Нет, - ответила женщина, также не сводя с Джерри взгляда, пытаясь предугадать, что же он сделает в следующую секунду.

- Это хорошо, - он вздохнул и отклонился назад, сев ровно. – Неприятно, когда на тебя смотрят, как на зверя. И насчёт ваших слов, мадам Айзик, что я должен помогать вам. Я делаю всё возможное со своей стороны, я говорю вам всю правду и не моя вина, что вы мне не верите, исправить это не в моих силах.

- Какая же именно правда из тех, которые ты озвучивал, истинна?

Очень правильный вопрос со стороны врача и неприятный для Джерри. Он выдержал паузу, прежде чем ответить, оглядел женщину.

- А вы сами как думаете? – проговорил он. – По-вашему, я похож на психа?

- Это некорректная формулировка.

- Извините. Паскаль учил меня этому, но иногда некоторые уроки забываются. И сути это не меняет.

Джерри снова немного наклонился, подпёр подбородок кулаком. Доктор ответила:

- Психически нездорового человека далеко не всегда можно определить по одному лишь внешнему виду. Можно только сделать предположение.

Джерри тяжко вздохнул и вновь лёг. Видно, что ответ женщины разочаровал его, и он утратил интерес к разговору.

- Вы не верите мне, и этим всё сказано, - произнёс он. – Мне и смысла нет что-то говорить.

- Если ты не будешь разговаривать со мной и с другими докторами, мы точно ничего не добьёмся.

- Вы за полтора года ничего не добились, а до вас меня на протяжении трёх месяцев пытались вылечить в другом месте. Вам это ни о чём не говорит?

«Говорит», - подумала доктор Айзик.

В кругах врачей, которые занимались лечением Джерри, всё больше крепла мысль о том, что, возможно, он и не болен вовсе. Слишком уж много времени они потратили на лечение, а не добились не то, что ремиссии, даже не смогли подтвердить его диагноз.

- Ты хочешь сказать, что ты здоров? – в ответ спросила женщина.

- Да.

- И убивал ты, стало быть, сознательно?

В этом месте действительно всё было на совершенно другом уровне. Это не неудобные расспросы Юнга, во время которых у тебя было и время для обдумывания ответа, и знание, что он всё равно поверит и даже отступит, главное надавить на нужную эмоцию. В стенах «белого центра» всё обстояло иначе, здесь даже заурядная дежурная беседа могла раздавить. И никто не думал о твоих чувствах, что исключало возможность сыграть на них.

- Я уже отвечал на этот вопрос, - сказал Джерри.

- Ты очень часто меняешь свои показания. Мне интересно, что ты скажешь в этот раз.

- Да, я делал это осознанно. И я прекрасно понимаю, что, хоть я сделал это не просто так, я всё равно заслуживаю наказания, но не лечения.

- Ты бы предпочёл отправиться в колонию?

- Я бы предпочёл вообще не оказываться за решёткой, ни за какой, но раз меня считают преступником, и третьей альтернативы нет, я бы выбрал колонию.

- Мне показалось, или ты не признаёшь свою вину за те преступления?

- Признаю.

- Может быть, ты не хочешь признавать её?

Джерри вопросительно повёл бровью, ответил:

- Хочу я этого или нет, но ответственность за свои поступки несу только я сам, стало быть, и именно я должен за них отвечать.

- Ты очень здраво рассуждаешь. Но мне по-прежнему непонятны твои мотивы.

- А они и не должны быть вам понятны, я их не раскрою. Просто поймите, что я здоров, здесь я занимаю чужое место. Не тратьте на меня время и силы.

Продолжать разговор не имело смысла, он зашёл в тупик, но от дежурного опроса и не ожидалось многого, разве что чуда, в которое здесь мало кто верил. Доктор Айзик покинула палату и уже за дверью, чтобы Джерри не слышал, наговорила на диктофон итог опроса:

- Неподтвержденная альтер-личность по-прежнему продолжает главенствовать в сознании. Новых сведений не получено, показания больного не расходятся с данными прежде. Пациент ведёт себя адекватно, настаивает на своей вменяемости и выказал желание отправиться в тюрьму.

Глава 2

Джерри полулёжа разместился на кушетке в кабинете гипнолога и поздоровался:

- Добрый день, месье Деньё.

Мужчина поднял глаза от книги, бросил взгляд на часы, затем посмотрел на Джерри.

- Сейчас не время твоего сеанса, - ответил он. – Меня не предупреждали о том, что ты придёшь.

- Меня никто не спрашивал, - Джерри скрестил руки на груди. – Но я могу уйти, если вы заняты, - он сел, показывая, что на самом деле может удалиться.

Месье Деньё жестом остановил его.

- Останься и подожди минуту. Я сейчас позвоню и всё уточню.

Он взял служебный телефон и, набрав номер и дождавшись, когда ему ответят, отчеканил:

- Доктор Деньё. Пациент Джерри Муссон направлен ко мне во внеплановом порядке. Произошли изменения в расписании?

Кивая, он выслушал ответ и, отклонив вызов, обратился к Джерри:

- Всё правильно, твой сеанс перенесли. Устраивайся удобно и начнём.

- А можно мне остаться в сидячем положении?

- Можно. Но лучше всё-таки ляг.

Джерри кивнул, снова лёг, теперь уже полностью. Подлокотник-подушка был не слишком мягким, очень упругим. Создавалось такое ощущение, что лежишь вовсе не на предмете, а на чьём-то теле, если не считать отсутствие живого тепла.

- Ты готов? – поинтересовался доктор.

Джерри повернул голову к нему, чуть кивнул. Месье Деньё включил необходимую музыку и заговорил уже совершенно другим, глубоким, сугубо рабочим голосом:

- Закрой глаза и расслабься, слушай музыку и мой голос…

Мужчина говорил ещё какие-то заученные наизусть, призванные погрузить человека в транс вещи, затем взглянул на Джерри и внутри неприятно дрогнуло. Он так и лежал с открытыми глазами и смотрел на него. И хоть губы его были прямы, в глазах читалась насмешка. Опять. Из раза в раз одно и то же, только такого взгляда у него доктор ранее не видел. Хочет поиграть мальчик.

Когда доктор замолчал, угрюмо смотря на него, Джерри заговорил сам:

- Я же говорил, нужно было оставаться сидеть. Мне тоже надоедает прыгать из одного положения в другое.

- Почему ты мне сопротивляешься? – спокойно и серьёзно спросил месье Деньё, положив на стол сцепленные в замок руки, хотя внутри взыграли нервы.

Он был дипломированным специалистом с многолетним стажем работы и занимал это кресло лишь за свои заслуги, а какой-то мальчишка, которому ещё и восемнадцати-то лет не исполнилось, обыгрывал его и водил за нос.

- Я просто не поддаюсь гипнозу, - как ни в чём не бывало ответил Джерри и сел, упёрся ладонями в край кушетки.

- Ты не позволяешь себе податься, это видно. Вопрос – почему?

- Месье Деньё, а что вы хотите найти в моём подсознании? Я вам и так всё расскажу.

- Вернись в прежнее положение, - отрезал доктор, голос всё же выдал толику раздражения.

- Хорошо, можем продолжить, раз вы настаиваете, - парень лёг, устремил взгляд в потолок, который здесь был куда более интересным, чем в его палате, витым. – Но зачем? Сами же видите, что это бесполезно.

Хотелось сорваться. Схватить Джерри за шкирку и показать, кто тут главный и как он уже достал. Но за такую выходку сразу увольнение без возможности вернуться в профессию. И стоило помнить, что перед ним был не совсем обычный человек. Нужно было сохранить лицо хотя бы потому, что спокойствие в ответ на провокацию является лучшим проявлением превосходства.

- Ты должен слушаться меня и исполнять то, о чём я говорю, - проговорил доктор, - в таком случае наше взаимодействие не будет бесполезным.

- Как скажете, месье Деньё.

Сеанс гипноза так и не случился, Джерри не удалось ввести в необходимое состояние, даже подвести к нему. Потраченные впустую полтора часа жизни.

Доктор Деньё не мог понять, почему так происходит, и уже даже не пытался найти ответ. Просто с каждым новым разом хотел видеть Джерри всё меньше и меньше. За годы работы он перевидал много, но ни разу не сталкивался с тем, чтобы человек столь активно сопротивлялся погружению в транс. Джерри в этом плане был уникумом, и это раздражало до зубного скрежета.

Когда Джерри увела охрана, в кабинет зашла доктор Айзик, спросила:

- Как прошёл сеанс?

- Никак.

- Опять ничего не вышло?

- Представь себе, - месье Деньё отодвинулся на стуле назад, поставил локти на стол. – Я настаиваю на том, чтобы прибегнуть к медикаментозному трансу.

- По каким основаниям?

- Потому что простому гипнозу он не подаётся. Мы просто впустую тратим время.

- Это очень сильные препараты, я не могу дать согласие на их применение без серьёзных показаний.

- А того, что я сказал, недостаточно? – мужчина вскинул брови, вопросительно посмотрел на коллегу. – Я знаю свою работу, но и он знает своё дело, какие бы цели он ни преследовал. А я не шарлатан-потешник, который вводит в транс по щелчку пальцев. Сама знаешь, что на самом деле это делается совершенно иначе. А раз я не могу справиться с задачей традиционными методами, нужно применять вспомогательные.

- Но ведь ты уже применял медикаменты, и всё равно ничего не получилось выяснить?

- Намекаешь на то, что я не профессионал?

- Размышляю о целесообразности применения препарата.

- Его применение более чем целесообразно, потому что действию лекарства он сопротивляться не может и погружается в трансовое состояние, а дальше – дело техники и терпения. Полагаю, альтер-личность очень сильная, потому в предыдущие разы и не получилось ничего добиться.

- Хорошо, я подумаю и дам тебе сегодня ответ, - сдалась мадам Айзик.

- Подумай. А если ты решишь повременить с медикаментами, пусть его передадут другому гипнологу. Я больше не вижу смысла разводить этот цирк.

Доктор Айзик вздохнула и понурила голову. Этого и следовало ожидать – что рано или поздно от Джерри начнут отказываться, она ведь и сама хотела поступить так же. Доктора центра слишком уважали себя, чтобы тратить время на лечение того, кто даже не факт, что был болен. А полтора года пустых попыток добиться ремиссии были хорошим аргументов в пользу того, что их коллеги из Лиона ошиблись.

Вернувшись в свою палату, Джерри подошёл к окну и упёрся руками в обманчиво пластиковую раму. Это была самая настоящая клетка: с толстыми решётками, с возможностью выйти на улицу только по тем дням, когда твоя очередь и всего на час, по субботам на два. Походы по коридорам производились строго в присутствии охраны, она сопровождали всюду: до столовой, до кабинета того или иного специалиста и так далее. А потом под таким же конвоем возвращали обратно в палату и запирали тяжёлую дверь без ручки с внутренней стороны. Дверь, которую невозможно открыть.

А Джерри и не пробовал. Он отдавал себе отчёт в том, что сбежать из этого места всё равно не получится, а даже если ему удастся выбраться на улицу, его попросту застрелят. Такая перспектива не могла прельщать. Умнее было следовать установленным правилам и законам и ждать, когда эскулапы убедятся в его адекватности. Должно быть, это случится уже скоро. А дальше будет проще. В тюрьму на лет десять его никто не отправит, потому что даже сейчас он не достиг совершеннолетия, а на момент совершения убийств ему вовсе было всего пятнадцать лет. Скорее всего, суд посчитает, что своё наказание он уже отбыл.

Нужно только дождаться того момента, когда двери клетки распахнутся.

Джерри провёл пальцем по стыку стекла и рамы. Солнечный свет казался искусственным, излишне белым. Вокруг было слишком много белого цвета. И тёмно-серые глаза камер.

Он беззвучно вздохнул и опустил голову. В таких условиях впору было на самом деле сойти с ума, а ему пришлось в них взрослеть. И всё равно не сломаться, остаться молодцом.

Отойдя от окна, Джерри лёг на кровать, перекрестил ноги и подложил руки под голову, устремив взгляд в потолок.

«Я справлюсь, - проговорил он в мыслях. – Финишная прямая не за горами, а на ней не сдаются».

В себя нужно верить, даже если весь мир против тебя. Даже если устал в одиночку вести бой против всех и не всегда в силах устоять на ногах.

Глава 3

Стук по коридорам, лязгнули затворы –

Время для инъекций, и никуда не деться!

Хоть залезь на стену, шприц находит вену,

Занавес на сцену!

Downcast, Дом забвения©

Отворилась тяжёлая дверь, в палату зашёл охранник. Не дожидаясь указаний, Джерри поднял ладони, повертел ими, показывая, что в них ничего нет. Затем встал и сцепил руки за спиной. Всё согласно правилам.

- Выходи, - сказал охранник и отошёл в сторону, освобождая проход, а когда Джерри переступил порог палаты, тотчас грозной тенью пристроился сзади.

Паршивое чувство, когда тебе сверлят взглядом затылок. Когда все твои передвижения строго регламентированы и контролируется каждый шаг. За исключением, пожалуй, того времени, которое ты проводишь в палате, а оно занимает двадцать-двадцать два часа в сутки. При таком раскладе каждый выход из неё видится праздником, возможностью вдохнуть хоть сколько-нибудь свежего воздуха, увидеть других людей. Но сейчас Джерри предпочёл бы вернуться в свою палату, вот только его никто не спрашивал.

- Направо, - скомандовал охранник.

Джерри воздержался от ответа, что он и так знает, в каком направлении нужно идти, не в первый раз уже проходит по этому маршруту. Гордо выпрямил спину, вскинул голову и, сильнее сцепив руки, продолжил путь.

Встречающиеся в коридорах доктора бросали на него цепкие взгляды, но они ничего не значили. Другой пациент, мужчина за тридцать лет, идущий в обратном направлении, притормозил, медленно, тягуче оглядел его, и между ними тотчас встал охранник, предупреждая любые действия.

Был ли Джерри благодарен за такую защиту и заботу? Вряд ли. Он глубоко сомневался в том, что это этот человек мог бы ему что-то сделать. А следовало бы. В послужном списке данного мужчины были как раз изнасилования молоденьких мальчиков, трёх из которых он убил так жестоко, что даже у бывалых криминалистов по коже пробежал холодок, когда они увидели изувеченные тела.

Да и не знал Джерри о прямой угрозе для себя. Пациенты практически не общались между собой, у большинства из них были собственные больные миры, и этот мужчина поступил совсем недавно.

Они остановились перед дверью без таблички. Джерри передёрнуло. Этот кабинет он ненавидел больше всего.

- Заходи, - вновь отдал приказ охранник.

Огрызнуться бы: «Как же я открою дверь, если должен держать руки за спиной?», но сейчас было не до этого.

Поскольку иные методы лечения не давали результатов, к Джерри решили применить электрошоковую терапию как способ «встряхнуть» психику и пробудить истинную личность. Это учреждение осталось одним из немногих в мире, где продолжали применять данный метод, серьёзность и сложность случаев, с которыми его сотрудникам приходилось иметь дело, позволяли прибегать к любым ухищрениям и обходить некоторые запреты.

Всё во благо пациента и тех людей, которые могли бы стать его новыми жертвами. Даже боль.

Охранник сам открыл дверь. Джерри зашёл внутрь, машинально огляделся. Помещение было очень большим, состоящим из нескольких ничем не отгороженных друг от друга комнат, в самой просторной из них стоял стол-кушетка и располагалась необходимая аппаратура. В сопровождении одного из докторов, которых здесь было четверо, Джерри прошёл туда.

Будет больно. Это заранее известно, заучено, принято. Электричество сильно кусается. Два сеанса назад лечение закончилось головной болью и носовым кровотечением, водило, как опьяненного опиумом – доктора посчитали нужным увеличить силу тока, а организм не выдержал. Но зато из-за таких последствий ему дали недельную передышку от этой пытки.

Это был второй для Джерри курс электрошока, одиннадцатый сеанс из двадцати. И по истечении данного курса, если не удастся добиться результатов, коллегиально было принято решение опровергнуть диагноз, поставленный Джерри лионскими специалистами, и после заключительного обследования выписать его.

Мечта так близко. Хоть Джерри и не знал о планах врачей, он чувствовал это. А пока нужно стиснуть зубы и потерпеть.

Он забрался на кушетку, лёг на спину, как раз над головой работала мощная лампа; зрачки вмиг сузились до размеров игольного ушка. Санитар затянул ремни на ногах, бёдрах и груди, не позволяющие ни встать раньше времени, ни свалиться со стола, если вдруг ток вызовет конвульсии. И вернулся к товарищу, стоявшему около стены.

На грудь несильно, но всё-таки давило. Если вдохнуть до предела, ремень впивался в рёбра. Джерри отвернул лицо от ослепляющего света.

На запястья надели прохладные браслеты. Прилепили электроды, часть которых подавала ток, а другая фиксировала активность мозга, пульс и прочие параметры жизнедеятельности организма. Доктор включил первый аппарат, на экране побежала кривая с пиками – тактом биения сердца.

- Голову прямо, - скомандовал он.

Джерри сглотнул, повернул голову прямо. Включили и второй аппарат – генератор электричества. Джерри сжал челюсти, готовясь к боли.

Разряд подали без предупреждения. Ток прошил тело, стёк сверху вниз, описал дугу. Возможности выгнуться не было, но было желание. Второй разряд. Ноги дёрнулись, Джерри сжал ладони в кулаки, напрягся, силясь не потерять контроль над телом. По ощущениям должен был начаться судорожный припадок, не меньше.

- Повышаем? – спросил доктор за пультом у коллеги.

- На полпункта.

Ток молнией пробежал по позвоночнику, щекотал где-то там, в пучках нервов. Боль обволокла тело, глаза предательски слезились и от неё, и от яркого света, пытающегося, казалось, проникнуть в самые дальние уголки души. После нового удара по виску помимо воли побежала слеза, и Джерри закрыл глаза. Даже под опущенными веками всё было бело, с розовым оттенком.

- Открой глаза.

Джерри исполнил указание. Разряд. Челюсти свело, скрипнули зубы. Они точно измываются! Но нет – всего лишь хотят помочь.

Доктор методично, с перерывами подавал ток. Восьмиминутная пытка казалась вечностью, которую непросто пережить. Даже сердце заболело. Или что это там, в груди, и медленно расползается? Кажется, эскулапы что-то не рассчитали.

- У меня болит сердце, - на грани слышимости произнёс Джерри.

Врачи остановились, переключили внимание на фиксатор жизнедеятельности.

- Он врёт, - заключил мужчина в белом халате. – По приборам всё в норме.

Джерри стиснул зубы, впился в него тяжёлым, блестящим от влаги взглядом. Ему никто не верил даже сейчас, когда он говорил правду!

- Я не лгу, - произнёс он, всё так же смотря на доктора.

- С нами твои выходки не пройдут, - отрезал врач, как на самом деле резанул ножом.

- Вам нужен несчастный случай? Мне плохо.

Джерри никто не послушал. Но после очередного удара током он не вздрогнул рефлекторно, не вскрикнул, а замер. Мышцы лица расслабились, с него исчезла всякая мимика, устремленный в потолок взгляд остекленел. Зрачки расползлись, заполонив всю радужку, сделав глаза похожими на мёртвые чёрные дыры.

Доктора небезосновательно напряглись, не сговариваясь, устремили взгляды на монитор фиксатора жизнедеятельности. Согласно ему всё было в порядке: сердце билось, мозг работал. Но на вид всё выглядело иначе.

- Что с ним? – произнёс один доктор.

- Может быть, притворяется? – вторил ему другой, подошёл к столу, заглядывая Джерри в лицо. – У него зрачки расширенные…

- Как такое может быть? Ему же свет бьёт прямо в глаза, а рефлексы нельзя подделать.

- Сам посмотри.

И вдруг парень моргнул, зрачки приобрели нормальный размер, а затем резко сузились. Он часто заморгал, сощурился от слепящего света, из-за которого ничего было не разглядеть, и повернул голову вбок, натыкаясь взглядом на врача.

- Кто вы? – спросил он изумлённо, снова повертел головой, разглядывая пространство вокруг себя. – Где я?

Доктора пересмотрелись. За это время пациент успел опустить взгляд и увидеть сковывающие его ремни.

- Почему я привязан? – голос дрогнул, надломился от неприятного непонимания. Он закрутился, пытаясь высвободиться, но куда там. – Что происходит?!

- Ты не понимаешь, где ты? – наконец-то подал голос доктор.

- Нет!

- Тише, не нервничай, - вступил второй врач. – Всё в порядке, тебя никто не обидит. Скажи, какие у тебя имя и фамилия?

- Том Каулиц, - с долей непонимания от того, почему его спросили об этом, ответил юноша.

Врачи вновь обменялись взглядами. То, что они сейчас наблюдали, тянуло на победу.

- Где я? – повторил Том свой вопрос, на который так и не услышал ответа. – Где мой отец? И почему я привязан? Отвяжите, пожалуйста, мне давит!

Доктора кивнули санитарам, один из них подошёл к Тому и расстегнул ремни. Он сел; несколько электродов с лёгким чпоком отсоединились. Том непонимающе взял в руку проводок с присоской, затем поднял взгляд к медикам. Глаза у него тревожно бегали, вид был испуганный, совершенно растерянный.

- Том, ответь на несколько вопросов, - проговорил доктор и подошёл к парню.

- Зачем? Я ничего не понимаю… Почему я здесь? И где это «здесь»? Где мой папа?

- Чтобы мы могли ответить на твои вопросы, сначала это должен сделать ты. Договорились?

- Нет, - Том мотнул головой, отодвинулся от мужчины. – Я не знаю, кто вы.

- Мы доктора. Ты же можешь доверять докторам?

Том подумал секунды две и кивнул.

- Хорошо, Том, - продолжил эскулап. – Скажи, какое сегодня число?

- Двадцать пятое.

- Какого месяца?

- Октября.

- А какой сейчас год?

- Вы задаёте странные вопросы… - Том поёжился, обнял себя за плечи.

Ещё парочка электродов отпала от его движений. Доктор указал санитарам убрать их полностью. Том настороженно следил за действиями медработников, но молчал и не мешал.

Когда санитары закончили, доктор, на бейдже которого значилась фамилия Шерези-Шико, произнёс:

- Может быть, наши вопросы и кажутся тебе странными, но нам важно знать на них ответы.

- Сейчас две тысячи двенадцатый год, - ответил Том. – Разве вы сами не знаете?

- Знаем, - кивнул месье Шерези.

- Нужно пригласить мадам Айзик, - сказал второй врач и удалился в комнату, где был телефон.

Том провёл его взглядом, затем вернул его к оставшемуся доктору. В голове роились десятки простейших и всё равно безответных вопросов, что делало взгляд загнанным, потерянным, давило на плечи. Том украдкой оглядывался по сторонам, пытаясь хоть что-то для себя понять, но тщетно. Того, кто давал ему ответы на все жизненные вопросы, почему-то не было рядом.

В кабинет зашла встревоженная мадам Айзик, коллега ей уже обо всём рассказал. Запрятав волнение подальше, она села напротив Тома, улыбнулась ему лёгкой, располагающей улыбкой.

- Кто вы? – в который раз, уже у неё спросил Том.

Идея посмотреть на бейджики на груди непонятных незнакомцев не приходила ему в голову. И написанная на них информация ровным счётом ничего бы ему не сказала.

- Меня зовут Долорес Айзик, - представилась женщина.

- Том Каулиц.

- Том, как ты себя чувствуешь?

- Нормально. Только я не понимаю, где я… и мне никто не объясняет этого, - по-детски пожаловался парень.

Доктор Айзик бросила на коллег укоризненный взгляд и вернулась к Тому.

- Том, пошли со мной. Мы поговорим, а потом я тебе всё объясню.

Том послушно слез со стола. Мадам Айзик взяла его под руку и повела к выходу. Теперь уже коллеги-мужчины осуждающе смотрели ей вслед. Как бы беспомощно пациент не хлопал ресницами, нельзя входить с ним в столь близкий контакт. А во всём материнский инстинкт виноват.

За ними следовал охранник. Том вертел головой и, заметив его, тихо спросил у доктора Айзик:

- Почему этот мужчина идёт за нами?

- Это охранник. Он заботится о твоей и моей безопасности.

- Зачем нам охрана?

- Так нужно, Том.

- Здесь опасно? – парень сильнее вцепился в руку доктора, остановился.

- Нет, это просто меры предосторожности. Не беспокойся.

Мадам Айзик жестом показала охраннику, что всё в порядке. Они зашли в её кабинет.

- Устраивайся, Том, - проговорила женщина и указала на диванчик около стены.

Том сел, плотно сжав колени и положив на них ладони, немного сутулился, окинул взглядом красиво обставленный кабинет. Он чувствовал себя неуютно, потому что не мог понять, где находится и как сюда попал. А окружающие его люди были чужими, незнакомыми, взрослыми, с серьёзно сосредоточенными лицами.

Мадам Айзик села за стол, положила на него и диктофон, и блокнот для заметок. Подумав, что на расстоянии будет неудобно разговаривать, Том безо всякой задней мысли сел напротив неё. Женщина несколько напряглась, но вида не подала, вопросительно повела бровью.

- Том, тебе удобнее сидеть здесь? – спросила она.

Том растерянно пожал плечами, почему-то этот простой вопрос поставил его в тупик. Потому что сознание и так было дезориентировано сотнями непонятностей.

Он обнял себя за плечи, чуть погладил. Доктор снова обратилась к нему:

- Том, пожалуйста, отвечай на мои вопросы, хорошо?

- Мне всё равно, где сидеть.

- А почему ты решил пересесть?

- Мне показалось, что так будет удобнее.

- Для чего удобнее?

Том нахмурился, непонимающе уставился на доктора.

- Можно я пойду? – проговорил он и встал.

- Подожди, сядь, пожалуйста.

- Я не хочу, - Том помотал головой, отступил на шаг назад, вновь обнял себя за плечи. – Я хочу домой.

- Пока что твой дом здесь. Пожалуйста, сядь.

Том изломил брови, с шоком, неверием и ещё пущим непониманием смотря на женщину.

- Это не мой дом, - с детским упрямством ответил он. – Я знаю, где живу, это совсем не здесь.

- Ты временно проживаешь здесь и скоро обязательно вернёшься домой, так понятнее?

- Нет, не понятнее. Почему я здесь? Я же был дома! Где мой отец? И что это была за странная комната?

- Когда ты был дома? – уточнила мадам Айзик.

- Сегодня. Я сидел в своей комнате, после обеда хотел пойти погулять, а потом… - Том распахнул глаза, от шока зажал ладонью рот. – О, Господи… Белые халаты… Вы врачи? А это больница? Я в больнице?! Меня… машина сбила?

- Да, ты действительно в больнице, но тебя никто не сбивал.

- А что произошло? Почему я не помню этого? – он не кричал, но голос скакал, дрожал, в нём слышались полуистерические нотки.

- Том, сядь, и поговорим.

Том поколебался, но всё-таки снова занял стул, опустил взгляд к своим ногам в незнакомых ему штанах.

Доктор щёлкнула ручкой, придвинула к себе блокнот и произнесла:

- Ты сказал, что был дома, скажи, какого это было числа?

Том поднял к ней удивлённый взгляд. Опять этот странный вопрос.

- Это было сегодня, - с непоколебимой уверенностью повторил он.

- А какое сегодня число?

- Двадцать пятое октября. Мадам, я не понимаю, зачем вы меня об этом спрашиваете и те доктора тоже спрашивали. Неужели вы сами не знаете, какая сегодня дата? Или… уже двадцать шестое?

- Нет, сегодня не двадцать шестое число. Том, какой сейчас год?

Том нахмурился, затем отвлёкся, зацепившись взглядом за электронный календарь, стоявший на столе чуть в оборот. Он развернул его к себе, взял в руку. Женщина поспешила сказать:

- Том, поставь, пожалуйста, на место.

Но Том её не слушал. Он непонимающе пялился на небольшой экран с календарной сеткой, где красным была отмечена сегодняшняя дата: «Третье июля», и вверху значился год – две тысячи шестнадцатый.

- У вас календарь сломан, - без тени сомнений заключил Том, поставив его на место.

И тут же он осёкся, вмиг забыл про сошедший с ума девайс, потому что заметил произвольный узор шрамов, покрывающий тыльную сторону левой ладони. Он поднёс руку к лицу, не веря своим глазам, в них отражался неподдельный шок, непонимание, перемешанное с зародившимся страхом перед тем, чему он не мог найти объяснение.

Том потёр кожу, будто надеясь, что рубцы на ней лишь нарисованы и ототрутся. Но они были пугающе настоящие: выпуклые, впалые, грубые. Поверить было невозможно и страшно, потому что то, что он видел, шло вразрез с тем, что он знал о себе; сознание заныло от жутких несоответствий.

Он с нажимом провёл ногтями по повреждённой коже – на гладких её участках остались белые полосы, и поднял руку, демонстрируя её доктору.

- Что это?!

- Это шрамы.

- Я вижу, что это шрамы, откуда они?! Что происходит?! Что со мной случилось?!

- Том, успокойся, иначе я прикажу отвести тебя в палату.

- Какую палату? – голос сорвался от ещё большего шока. – А, да, это же больница… Доктор, пожалуйста, объясните, что происходит. Как я сюда попал? Где мой папа? Он тоже здесь? С ним всё в порядке?

- Да, с ним всё в порядке, он навестит тебя на днях, - соврала мадам Айзик. В данном случае ложь виделась оправданной, она могла помочь Тому успокоиться и дать ему хоть какую-то уверенность.

И Том действительно стал выглядеть спокойнее, чуть кивнул, понуро опустил плечи. На него враз обрушилось столько всего, что охватила усталость, склонило в сон. Психика не могла справиться с перегрузкой.

Заметив тень этого в его глазах, доктор Айзик участливо спросила:

- Том, ты нормально себя чувствуешь?

- Да. Просто спать захотелось.

Том потёр глаза, облокотился на стол и тут же убрал локоть. Он не знал, куда деть руки, не понимал, как нужно вести себя. Снова обнял себя за плечи, взглядом брошенного котёнка посмотрел на женщину.

- Том, я понимаю, что ты устал, - проговорила мадам Айзик, - но мы пришли сюда для беседы, и я бы хотела, чтобы мы её всё-таки провели.

- Какой беседы?

- Ты должен ответить на несколько вопросов.

- Хорошо.

Женщина кивнула и задала вопрос:

- Тебя зовут Том Каулиц?

- Да.

- Ты утверждаешь, что сегодня двадцать пятое октября?

- А разве это не так?

- Просто ответь.

- Да, сегодня должно быть двадцать пятое октября.

- Какого года?

Том покосился на календарь, указал на него и ответил:

- Не этого. Сейчас две тысячи двенадцатый год.

Доктор записала и эти его показания, подняла взгляд к его лицу.

- Том, расскажи подробно о последнем дне, который ты помнишь.

- Что значит, о последнем? Неужели сейчас не он?

- Не анализируй мои вопросы, а просто отвечай. Я тебе всё объясню, но позже.

Для Тома тот далёкий день на самом деле был сегодня, он не подозревал, что прошли почти четыре года, что ему уже было не четырнадцать лет. Он помнил всё ярко и живо и, не задумываясь, заговорил:

- Я проснулся около десяти утра, принял душ, позавтракал…

- Ты сам готовил завтрак?

- Нет, отец. Я не умею готовить.

Доктор сделала пометку, подтолкнула к продолжению:

- Что было потом?

- Потом я посидел с папой, пока он убирал на кухне, недолго посмотрел телевизор и пошёл к себе в комнату.

- Что ты там делал?

- Толком ничего.

- Можно конкретнее?

- Поиграл, смотрел в окно, оно у меня выходит не так удобно, как в гостиной, но тоже интересно наблюдать, что за ним происходит…

Доктор отметила и про себя, и быстро в пометках, что Том говорил про окно с каким-то особенным теплом, на губах мелькала непроизвольная улыбка. Это выглядело довольно странно.

Том замолчал, больше ему было нечего сказать, вопросительно, с доверчивой надеждой посмотрел на доктора. Она спросила:

- Том, сколько тебе сейчас полных лет?

- Четырнадцать.

- Когда ты родился? Дата и год.

- Двадцать восьмого сентября девяносто восьмого года.

В глазах мадам Айзик отразилось удивление, потому что эту же самую дату называл и Джерри, что шло вразрез с тем, что она знала об особенностях альтер-личностей из собственного опыта и из трудов других учёных и медиков.

- В каком городе ты жил? – задала она новый вопрос.

- В этом.

- Как он называется?

- Морестель.

А это уже несовпадение. Хотя, в принципе, он мог лгать, мог лгать и Джерри. Или между ними не существовало никакой грани, они являлись одной личностью, и никакое расстройство на самом деле не имело место быть.

- Доктор, теперь вы расскажете мне, почему я здесь? – спросил Том, выдернув мадам Айзик из размышлений.

- Завтра, Том.

- Но…

- Ты можешь быть против, но всё равно мы поступим именно так, - перебила его женщина. – Сейчас тебя проводят в палату, где ты сможешь отдохнуть и выспаться. А завтра, я надеюсь, мы поработаем более продуктивно.

Она позвала охранника, отвела его в сторону и тихо, чтобы Том не услышал, сказала:

- Будьте осторожны с молодым человеком, ему сейчас противопоказаны любые стрессы. Чтобы он ни сделал, действуйте мягко.

- Хорошо, мадам.

Охранник подошёл к Тому.

- Пошли со мной, - проговорил он.

Том послушно покинул кабинет, но, когда охранник привычно отстал, чтобы быть позади, остановился, подождал его и пристроился рядом. Рассматривал его с нескрываемым интересом, цеплялся взглядом за каждую деталь чёрной униформы, за черты сурового лица. Мужчина видел это, но старался не обращать внимания, только боковым зрением контролировал его.

- Как вас зовут? – спросил Том после нескольких минут молчаливого пути.

Охранник недоверчиво покосился на него, но ответил:

- Томас Шварц-Барт.

- Я тоже Том! – аж воскликнул парень, расплывшись в улыбке. – Здорово! Я никогда раньше не встречал тёзку.

Мужчина вновь покосился в его сторону. Он привык водить Джерри, он всё ещё видел его, вот только вёл он себя теперь иначе – как умственно отсталый или просто малый ребёнок. Будто скинул не один год развития и жизненного опыта, который не позволяет с доверчивой непосредственностью искать общения с чужими людьми, не понимать неприветливого молчания и пытаться завязать разговор, интересоваться другим человеком живо, искренне, а не по протоколу этикета.

Мимо провели другого пациента также в сопровождении охраны. Том провёл их взглядом и спросил:

- Тут у каждого пациента личная охрана?

- Типа того.

- А почему так? Я никогда не слышал, чтобы в больницах всё было так серьёзно.

- Здесь это обязательно.

Том спрашивал и спрашивал, но охранник всё меньше откликался, сведя свои ответы к односложным, простейшим предложениям.

- Мы пришли, - проговорил мужчина, когда они поравнялись с нужной дверью, открыл её.

Том заглянул внутрь, с осторожностью переступил порог, разглядывая просторную комнату.

- А где мои соседи? – спросил он, обернувшись к охраннику.

- Все палаты одиночные, - сухо ответил мужчина и, ничего более не сказав, запер перед носом Тома стальную дверь.

Том с минуту стоял под дверью, ожидая, что он вернётся или придёт ещё кто-то, затем отвернулся от неё, вновь скользнул взглядом по практически пустой комнате. Прошёл вдоль стен, ища какие-то потайные шкафчики, хоть что-то, но ничего подобного не было – только кровать и окно.

Он подошёл к окну, желая открыть его, но не обнаружил ручки. Ощупал всю раму, попытался подёргать, всё тщетно.

Том ещё несколько раз обошёл палату по периметру, остановился посреди неё. Глаза не привыкли видеть такой минимум деталей и красок. От этого складывалось ощущение искусственности, стерильной больничной пробирки.

«Наверное, это очень крутая больница, - подумал Том, сев на кровать, продолжал оглядывать всё вокруг. – Только одиночные палаты и интерьер такой интересный…».

Тем временем доктор Айзик сидела в своём кабинете, задумчиво смотря на закрытую дверь. Хотелось покурить, хоть она много лет назад бросила – всё-таки не каждый день самый сложный случай в твоей практике идёт на поправку. Тут впору не только выкурить призовую сигаретку, но и выпить добрую порцию коньяка.

Полтора года они бились в глухую стену, пытались подобраться к решению проблемы и так и этак – и вдруг, негаданно, без полунамёка, наступила ремиссия.

Но пусть успех был налицо, пусть между Джерри и Томом была пропасть во всём, включая прожитые года, это ничего не доказывало на сто процентов. Каждый, кто успел поработать с Джерри, на собственном опыте убедился, что актёрскими способностями природа его не обделила, и он умел врать на высшем уровне мастерства. Он не просто лгал - он виртуозно играл, что хоть аплодируй стоя, хоть крестись.

«Если он и сейчас водит нас всех за нос, - подумала доктор Айзик, - ему прямой путь в киноиндустрию. Со своими способностями и обаянием этот мальчик покорит мир».

Поспешных выводов делать было нельзя, нужно всё сотню раз проверить и только потом написать в истории болезни заветный термин – ремиссия.

Ровно в полночь во всех палатах автоматически погас свет, но Том этого не увидел. Успел заснуть раньше, свернувшись калачиком на просторной кровати и не подозревая, что это его первая ночь в клетке.

Глава 4

Том проснулся от ощущения переполненности внизу живота. Очень хотелось в туалет. Свет уже вновь горел, и за окнами тоже было светло.

Спустив босые ступни на пол, он, не до конца проснувшись, пошёл в привычном домашнем направлении, но натолкнулся на стену. Протёр кулаками глаза и, вспомнив, что находится не дома, отправился на поиски уборной, но ни намёка на неё не нашлось. Входная дверь по-прежнему была единственной.

Подойдя к двери, Том пошарил по ней ладонями, силясь отыскать ручку, которой не было. Толкнул её, полагая, что она может открываться в другую сторону. Ничего.

Ещё раз Том обыскал поверхность двери, затем несмело постучал в неё.

- У меня что-то с дверью, она не открывается, - проговорил он. – Откройте, пожалуйста.

Тишина в ответ: ни голосов, ни звуков шагов. Том снова позвал:

- Меня кто-нибудь слышит? Откройте, пожалуйста, дверь. Мне нужно выйти.

Он повторял свои прошения снова и снова, но никто не откликался. Перемялся с ноги на ногу, умоляюще смотря на безучастную дверь и чувствуя, как внутри поднимается паника от того, что давление плавно перерастает в резь и естественный позыв становится всё сильнее.

Том с силой постучал, металл низко загудел от ударов.

- Откройте! Мне необходимо выйти! Мне… очень нужно в туалет!

Теперь стало не только страшно не дотерпеть, но и стыдно. Но зато с той стороны ответил один из охранников, дежуривших на этаже.

- Почему кричишь?

- Мне нужно выйти. Очень!

- Зачем?

- В туалет. Пожалуйста, откройте!

- Отойди от двери, - произнёс охранник и отпер дверь.

Не догадываясь о местных законах, Том попытался юркнуть в коридор. Охранник отреагировал молниеносно: забыв о том, что и его предупреждали быть с пациентом из этой палаты осторожнее, заломил Тому руку и прижал его лицом к стене.

Том только и успел испуганно пискнуть, даже не сразу ощутив боль в выкрученной руке. А после забился, как пойманный мотылёк, но куда там – силы были не то, что не равны, их соотношение было просто смешно.

Охранник сомкнул вторую ладонь на загривке парня, удерживая надёжнее.

- Что вы делаете? – взвизгнул Том. – Отпустите! Мне больно!

Охранник отпустил, загородил собой дверной проём. Том смотрел на него исподлобья, держась за ноющую руку.

- Отойди к кровати и держи руки так, чтобы я их видел, - скомандовал мужчина.

- Зачем вы меня схватили? Мне просто нужно в туалет, выпустите меня.

Том говорил с чистейшим наивным непониманием, но это не подкупало. Когда он вновь двинулся к двери, охранник закрыл её и, вытянув перед собой руку, чётко произнёс:

- Не подходи. Стой на месте.

Том всё ещё не мог понять, к чему всё это, но остановился. Холодный, звучный тон не располагал к неповиновению.

- Отойди к кровати, - повторил охранник.

Том послушался и в этот раз, стал, куда было сказано, всё с тем же непониманием, перемешанным с долей обиды за незаслуженное жестокое обращение, смотрел на мужчину в тёмной униформе. Охранник ничего не объяснил и ушёл, а вскоре к Тому зашли двое санитаров и медсестра с ампулой мощного успокоительного в кармане белоснежного халата. И они тоже ничего не говорили, просто контролировали его состояние до приезда лечащего доктора и были готовы принять меры, если вдруг оно выйдет из-под контроля и перейдёт в буйство.

Доктор Айзик приехала через сорок минут к началу смены и сразу же поспешила в палату к Тому. Он сидел на кровати, скрючившись в три погибели, обнимая колени, зверьком смотрел на молчаливых, слишком серьёзных взрослых.

- Вы кололи ему что-нибудь? – даже не поздоровавшись, сходу спросила мадам Айзик у медсестры.

- Нет, он вёл себя достаточно спокойно.

- Это очень хорошо. Сейчас ему запрещены к применению любого рода угнетающие препараты.

- Доктор Айзик, оформите эти указания в качестве приказа, иначе кто-нибудь может их нарушить по незнанию.

- Обязательно оформлю, не сомневайтесь.

Том наблюдал за их разговором, и вдруг стало так обидно, что сдавило горло. За то, что они говорили о нём в его же присутствии так, словно его здесь не было; за то, что так обращались; за то, что не пускали в туалет, ведь это же нонсенс, издевательство!

Он шмыгнул носом и лёг на бок, подтянув колени к груди. Быстро стёр слезу, просочившуюся из края глаза.

Договорив, мадам Айзик подошла к нему, села в изножье кровати. Том демонстративно отвернул от неё лицо, спрятав его в подушке. Её не хотелось видеть, и это позволяло скрыть постыдно влажные глаза.

- Том, это доктор Айзик, - мягко, даже ласково проговорила женщина.

- Я знаю, - буркнул в ответ Том, подушка почти поглотила его слова.

- Расскажи, пожалуйста, что случилось.

Том не ответил, только шумно выдохнул и перевернулся на живот, но через секунду вновь повернул нижнюю часть тела вбок, потому что от давления на живот становилось совсем невыносимо.

- Том, пожалуйста, говори со мной, - снова обратилась к нему мадам Айзик.

Он сел, устремив на женщину полный незаслуженной злости взгляд.

- Я просто хотел в туалет, а мне чуть руку не сломали! И не выпустили! Так нельзя! Я не хочу здесь быть! Я домой хочу!

- Тише-тише, - успокаивающе произнесла доктор. – Ты хочешь в туалет? Пошли со мной.

Она встала и жестом пригласила Тома следовать за ней. За порогом палаты к ним тенью пристроился охранник; доктор взяла Тома под локоть. Почему-то ей хотелось водить его за руку, это казалось правильным и нужным ему. Может быть, потому, что он вёл себя как маленький ребёнок, и срабатывал инстинкт заботиться о нём.

В уборной Тома тоже не оставили в одиночестве, к нему присоединился санитар, скрестив крепкие руки на груди, махиной встал в стороне. Заметив его, Том вздрогнул, попросил:

- Выйдите, пожалуйста.

- Я должен за тобой приглядывать.

- Хотя бы отвернитесь.

- Я должен за тобой присматривать, - как робот повторил санитар.

Тому не осталось ничего, кроме как смириться с обществом постороннего человека в столь интимный момент. Он встал сбоку от унитаза, чтобы быть спиной к мужчине, но щёки всё равно полыхали от смущения.

Потом они вышли к доктору Айзик, ожидающей около двери.

- Всё нормально? – спросила она.

Том вконец растерялся, подумав, что должен отчитаться в своих действиях, чего делать совершенно не хотелось. Обернулся на дверь в уборную.

- Да, нормально, - неуверенно ответил он, надеясь, что большего от него не потребуют.

Доктор перевела взгляд на санитара, тот кивнул, подтверждая, что ничего вопиющего или заслуживающего внимания не произошло.

Тома вернули в палату, там же ему организовали завтрак, посчитав, что пока ему лучше не контактировать с другими пациентами. Это лишь подкрепило его уверенность в том, что это была какая-то супер-крутая клиника. Но некоторые радость и гордость от пребывания в ней поутихли, слишком уж сурово всё было в её стенах, хоть ему было и не с чем сравнить.

В душ Тома сегодня не повели. И после завтрака его проводили в один из кабинетов, где его уже ожидали трое докторов с крайне сосредоточенными лицами, мадам Айзик тоже осталась.

Эскулапы задавали те же самые вопросы, что и вчера: имя, возраст, место проживания и так далее. Что-то бесконечно записывали, помечали; на столе лежал включенный диктофон, и писала камера, документируя каждое слово и каждый жест.

Опрос казался бесконечным, утомлял. Вопросы повторялись, уточняли всё новые и новые детали, изворачивались. Доктора из кожи вон лезли, чтобы поймать Тома на лжи или опровергнуть подозрения в ней. Потому что либо они недооценили способности Джерри, либо перед ними на самом деле был не он.

После двух с половиной часов расспросов пришёл черёд заключительного шага – аппаратной диагностики. Тома перевели в другой кабинет, он с недоверием покосился на непонятную для него машину, вкупе с креслом, располагающимся около неё, и подобием шлема она вызывала ассоциации с электрическим стулом.

- Что это? – настороженно спросил Том.

- Аппарат для изучения работы мозга, - ответил врач. В принципе, это было правдой, а подробности пациентам были ни к чему.

- У меня не болит голова.

- Садись в кресло, - проговорил мужчина, проигнорировав высказывание Тома.

Том сел, следил за действиями доктора, пока тот всё подготавливал; губы его дрогнули, когда на голову надели конструкцию с тугим ремешком. Он потянулся к виску, чтобы сдвинуть давящую полоску, но доктор перехватил его руку и приказал:

- Ничего не трогай. И опусти руки вдоль тела.

Когда Том исполнил указание, кисти как-то слишком ловко сдвинули и защёлкнули на них фиксирующие браслеты. Он дёрнулся, испуганно распахнул глаза.

- Зачем вы меня привязали? Уберите это!

Том снова дёрнулся, едва не сорвав провода на шлеме. Доктор прижал его за плечо к спинке кресла, максимально чётко и доходчиво произнёс:

- Это меры безопасности. Видишь, ты уже сейчас дёргаешься. А если ты сделаешь это во время работы аппаратуры, то можешь навредить не только ей, но и себе. Понятно?

Том сдавленно кивнул, притих. Доктор сел за аппарат и включил его, сняв первичную пробу, вновь начал задавать вопросы, чтобы проверить главное – активен ли участок мозга, отвечающий за ложь, когда Том рассказывает о себе?

Никаких неприятных ощущений вопреки опасениям Тома диагностика не вызывала. А изображение «прямого эфира из черепной коробки» гласило, что тот самый участок «спал», что означало только одно – Том не лжёт. Или же его случай настолько сложен, что даже в лучшем лечебном учреждении страны с ним не в силах справиться.

На веру взяли первый вариант.

Тома отправили обратно в палату, а доктора собрались целым консилиумом и обсуждали дальнейшую тактику его лечения.

Том сидел на кровати, подобрав колени к груди, и смотрел на дверь, ожидая, когда она вновь откроется и к нему кто-нибудь придёт. Он всё ещё верил в сказку про то, что находится в обычной больнице высокого класса. Привык безоговорочно доверять и не успел убедиться в том, что иногда это бывает неуместно.

Глава 5

В следующий раз к Тому зашли вечером того же дня. Это была доктор Айзик.

Том успел задремать и, когда сквозь сон услышал звук открывающейся двери, сел, протёр кулаком глаза.

- Том, пошли со мной, - проговорила доктор.

- Опять что-то рассказывать? – спросил Том. – Не хочу. Надоело.

Он снова лёг, дёрганым движением накинул на себя верхнее покрывало.

- Нам необходимо разговаривать, это для твоего же блага. И сейчас говорить буду в основном я.

- Я хорошо себя чувствую и даже не понимаю, почему я в больнице, наверное, это какая-то ошибка.

- Никто не попадает на лечение без причины.

- Но я же попал? – Том перевернулся на спину, поверх одеяла, закрывающего половину лица, смотря на доктора.

Это выглядело мило и забавно, но умиляться сейчас не время. В этих стенах вообще не должно быть подобных эмоций.

- Об этом я и хочу поговорить, - ответила мадам Айзик, - о причине твоего нахождения здесь.

Том посомневался, но опустил одеяло и сел.

- И в чём она? Я же здоров, почему я в больнице? И почему папа меня не навестил, вы же сказали, что сегодня можно?

- Мы обязательно свяжемся с твоим отцом. А пока расскажи о нём, - вильнула в сторону доктор, поймав удачный момент, чтобы пополнить сведения о пациенте.

- Вы забыли, как его зовут? – с наивной уверенностью в том, что привёз его сюда именно отец, уточнил Том.

Мадам Айзик кивнула, этот жест меньше обязывал, чем вербализированный ответ, тем более лживый.

- Как его зовут? – на всякий случай отзеркалила она слова Тома, чтобы он точно понимал, что от него требуется ответ.

- Его зовут Феликс.

- А полностью?

- Феликс Йенс Каулиц.

- Где и кем он работает?

Том задумался, отведя взгляд в сторону, нахмурился. Никогда он не интересовался тем, чем отец зарабатывает им на жизнь, и сам Феликс об этом тоже особо не говорил.

- Он работает на дому, - ответил Том после паузы. – В компьютере что-то делает… Кажется, пишет.

- Он программист?

- Нет.

- Он связан с интернет-бизнесом?

- Нет.

- Он писатель?

- Нет.

- Том, ты не знаешь, чем занимается твой отец? – предположила мадам Айзик.

- Я не знаю, как это называется.

- Ладно, оставим пока работу…

- Да, мадам, говорите уже вы. Вы обещали.

Доктор тихо вздохнула. В принципе, даже хорошо, что они не пошли в кабинет, а остались беседовать в палате, потому что здесь Тому некуда бежать и нечего схватить в руки. Момент, когда психиатрический больной узнаёт о том, что является таковым, всегда критический. Невозможно предугадать, как поведёт себя человек после такой новости, но чаще всего проявляется агрессия.

Пришёл час для первой порции горькой правды. Главное преподносить её грамотно и дозировано.

- Том, - заговорила женщина, - то, что я сейчас скажу, может тебя шокировать, но постарайся воспринять мои слова спокойно. Тебе не четырнадцать лет.

- Как это? Мне месяц назад исполнилось четырнадцать.

- Тебе семнадцать лет, меньше, чем через три месяца исполнится восемнадцать.

На лице Тома отразилось даже не удивление, а настолько сильное непонимание, что оно походило на оглушение шоком.

- Мне четырнадцать, я точно знаю, - негромко, но упрямо повторил он.

- Какое сегодня число? – вздохнув, спросила доктор, решив пойти немного другим путём.

- Двадцать шестое октября.

- Если бы это было так, то тебе на самом деле было бы четырнадцать лет. Но сегодня четвёртое июля две тысячи шестнадцатого года.

- Нет, - Том не нашёл, что сказать, кроме этого, покачал головой.

- Я бы показала тебе дату на мобильном телефоне, но он остался в моём кабинете.

- Я уже видел ваш календарь. Вы так шутите?

- Ни я, ни кто-либо другой не стал бы и не станет над тобой шутить в этих стенах.

- Но шутите же? Сейчас не может быть две тысячи шестнадцатый год. Никак!

- Может, Том. Со временем ты всё поймёшь и примешь, мы поможем тебе в этом.

Том ничего не ответил и, поджав губы, быстрым шагом направился к двери, предпринял попытку открыть её. Затем упёр руки в бока и, развернувшись к женщине, требовательно сказал:

- Я хочу уйти. Откройте дверь.

- Том, прошу тебя, вернись в постель.

Том не послушался и снова попытался отпереть дверь, подцепить, но добился только боли в пальцах, а после пнул её. Из-за неё послышался голос сотрудника охраны:

- Доктор Айзик, у вас всё в порядке?

- Да, всё в порядке, - поспешила ответить женщина и снова обратилась к Тому: - Пожалуйста, иди сюда. Сядь.

- Нет. Почему вы меня не выпускаете?!

Смекнув уже, что если шуметь, то дверь откроют, Том опять ударил в неё. И ещё раз. Охранник действительно не смог не отреагировать на грохот и отпёр дверь; Том хотел протиснуться мимо него в коридор, но был пойман.

- Осторожнее с ним! – крикнула доктор, испугавшись за едва пошедшего на поправку пациента.

Охранник ничего не делал, только сжимал хрупкое запястье Тома, как в тисках, не позволяя покинуть пределы палаты. Тот слабенько вырывался, пытаясь высвободить руку: бороться по-настоящему было боязно, а непонимание того, насколько всё серьёзно, не позволяло усвоить, что нужно исполнять приказы и лишних движений не совершать.

И снова завязался диалог о нём при нём. Том ошарашено слушал, вертел головой, мечась взглядом от одного работника к другой. А потом его оставили одного, ушла и доктор Айзик. Своей реакцией на её слова Том показал, что конструктивной беседы у них сегодня более не получится. Необходимо запастись терпением. А пока пусть отдохнёт, обдумает всё и хотя бы отчасти примет.

Оставшись в одиночестве, Том нарезал не один круг по палате – перевозбуждённое состояние не давало усидеть на месте. Но через какое-то время всё же вернулся в постель, завернулся в кокон всё того же верхнего покрывала.

Он даже не обдумывал то, что сообщила ему мадам Айзик, просто был уверен в том, что она врёт или так странно шутит. Ему четырнадцать, он это точно знал, помнил, как чуть меньше месяца назад они с отцом праздновали его день рождения. Помнил свечи на именинном торте, так красиво смотрящиеся на фоне темнеющего вечера, их дрожащие огоньки и то немного абсурдное, волшебное ощущение того, что всё непременно изменится, которое обычно приходит, когда становишься чуточку старше.

Помнил свои мечты и планы – надеялся, что в течение четырнадцатого года жизни сумеет уговорить папу отпускать его погулять и на соседнюю улицу, а то и по всему огромному (!) пригороду. И, конечно, кто-то из тех прекрасных людей по ту сторону окна рано или поздно обратит на него внимание. Мечты-мечты: простецкие, наивные, чистые, искренние.

Он помнил. Это было не вчера, но совсем недавно. А вчера утром он был дома с отцом.

Почти четыре года не могли просто взять и пропасть, как в фильме про прыжки во времени.

«Хотя на будущее было бы интересно посмотреть, - подумал Том, в который раз переворачиваясь, пытаясь устроиться удобнее. – Может быть, там машины летают и люди живут с роботами, у которых есть сердца».

Глава 6

Не сходи с ума - я уже это сделал,

Всё, что говорят, всего лишь слова.

Не вини себя за то, что был смелым;

Ты один нормальный, все сошли с ума!

Evilnotalone, Не сходи с ума©

Ночь выдалась дрянной. Перенапряженная, взбудораженная психика не желала позволять забыться спокойным, здоровым сном. Сначала заснуть не позволял яркий свет, мешал, раздражал, а потом, в кромешной темноте, было страшно.

Том просыпался за ночь не меньше семи раз, хотел попить, как обычно делал это дома, хотел перекусить, потому что за ужином толком не поел, но возможности сделать это не было. И никто не откликался с той стороны двери, всех предупредили, чтобы не поддавались на провокации.

Только с рассветом Том сумел более или менее сносно заснуть, а в восемь утра его разбудили. Он капризничал, отказывался вставать, накрывался одеялом с головой, чтобы его оставили в покое, но его подняли. Заправили постель. Отвели в душ.

Настроение было ужасное, состояние немногим лучше. Его даже не смущало общество кажущегося немым продолжением интерьера санитара, он толком и не заметил его.

Раздевшись, Том зашёл в душевую кабинку и, включив воду, прислонился к стенке и съехал на пол. Подобрал колени к груди и уткнулся в них лицом. Просто хотелось спать – до невозможности, хоть здесь; тёплая вода лила на ноги.

- Мойся, - напомнил санитар, дважды постучав по прозрачной дверце.

- Отстаньте от меня. Я спать хочу, - пробормотал Том, не поднимая головы.

- Если ты не сделаешь этого сам, мне придётся помочь.

- Оставьте меня в покое!

- Я дважды предупреждать не буду, - мужчина сохранял железобетонное спокойствие.

Поджав губы, Том всё-таки встал, буркнул:

- Отвернитесь.

Санитар повёл бровью – то, во что превратился Джерри, его отчасти удивляло, причём он пока сам не определился, в каком именно смысле. Был пациент-мечта, не приносящий хлопот никому, кроме докторов, бьющихся над его лечением, а теперь… Он не отвернулся, но отошёл.

Том повернулся к нему спиной, взял лейку душа, и с губ сорвался нечленораздельный звук шока. Только сейчас, когда длинные рукава вместе с рубашкой остались на вешалке, он заметил опоясывающий шрам на запястье. А затем, медленно, интуитивно опасливо опустив взгляд, увидел и всё остальное.

Это тело, разукрашенное под хохлому уродливыми шрамами, казалось чужим. Оно не принадлежало ему!

Брошенная лейка с треском ударилась об стену, чудом не раскололась. Том, как ошпаренный, выскочил из душа, едва не выбив дверцу, схватил полотенце, сжав его на животе.

- Что это?! Что со мной?! Что происходит?! – он сорвался на истерический крик; выступили невольные слёзы.

Санитар предусмотрительно вышел ему наперерез.

- Успокойся и вернись в душ, - чётко, подняв ладони, проговорил он.

Том не ответил, не смог подобрать слов, всё казалось очень странным сном, комедией, прямым эфиром какого-то шоу со скрытой камерой. И с места он тоже не сдвинулся, только отрицательно покачал головой.

- Если ты не будешь меня слушаться, мне придётся позвать охрану, - снова обратился к нему санитар.

Том сглотнул, зачем-то помотал головой, затем хмуро задумался и негромко спросил:

- Это не больница?

- Нет.

- Это какое-то шоу?

Да или нет? Санитар посчитал, что лучше согласиться, хоть докторам это может и не понравиться.

- Да, ты всё правильно понял, - мужчина подошёл к Тому, указал куда-то вверх. – Видишь камеру?

Том поднял взгляд, куда он показывал, и непроизвольно дёрнулся, натянул полотенце повыше, до подмышек.

- Здесь тоже камеры? – переспросил он. – Это же душ?

- Таковы правила. Не волнуйся, съёмку отсюда нигде не показывают.

И Том поверил, иного ему не осталось. Помолчал, вновь опустил взгляд к своим ногам и обратился к санитару:

- Но что это со мной? Это шрамы?

- Все вопросы не ко мне, а к доктору.

- Мадам… кажется, Айзик, мне тоже ничего не объясняет.

- Она обязательно это сделает, а пока вернись в душ.

- Я не буду мыться, если за мной наблюдают, - Том мотнул головой, отступил в сторону.

Уговорить Тома полноценно принять душ так и не удалось. Потом был завтрак в палате, дежурный опрос там же. Подремав после него, Том успокоился, даже решил, что испугавшие его шрамы – всего лишь натуралистический и очень стойкий грим.

Ближе к вечеру доктор Айзик приказала охране привести его к себе в кабинет.

- Том, скажи, что ты думаешь о том, что я сказала тебе вчера? – спросила она, когда парень сел.

- Я об этом не думаю.

- Почему?

- Потому что это неправда.

- Это правда. Сейчас на самом деле две тысячи шестнадцатый год, - доктор взяла календарь, продемонстрировала его Тому и предусмотрительно отставила подальше. Вдруг захочет разбить – в лучшем случае об пол, в худшем – ей об голову.

Том потянулся к календарю, но женщина успела взять его раньше.

- Не трогай, пожалуйста.

- Почему мне нельзя посмотреть?

- Это подарок от очень дорогого мне человека, боюсь, уронишь, - солгала она. Что-то ответить было нужно, а показывать пациенту, что ты опасаешься его, нельзя.

Том такой ответ принял, понимающе кивнул. А после попросил:

- Мадам, я больше не хочу участвовать в этом.

- В чём, этом?

- В шоу.

В глазах мадам Айзик отразились удивление и неприятные подозрения, она попросила:

- Расскажи, пожалуйста, подробнее.

- Почему вы всё время делаете вид, что ничего не знаете и не понимаете? – Том повертел головой. – Здесь же нет камер, значит, можно говорить, что я всё знаю.

- Здесь есть камеры.

- Извините… Но я всё равно больше не хочу.

Женщина вздохнула, облокотилась на стол, подперев сцепленными руками подбородок.

- Том, я немного не понимаю тебя.

- Вот опять. Мадам, я всё знаю, мне санитар, точнее, актёр, играющий его, сказал, что это не больница, а шоу.

Впору было хвататься за голову; слова Тома отдавали шизофренией или бредом. Беседу пришлось прервать. Тома мадам Айзик оставила с охраной, а сама отправилась переговорить с тем самым санитаром, чтобы выяснить, сымпровизировал ли он или у Тома имелась не одно психическое расстройство. Санитар сознался в первом.

Доктор Айзик вернулась, снова заняла своё место за столом и отослала охранника обратно за дверь.

- Вы поговорили с руководством? – спросил Том. – Мне можно уйти? Я ведь имею право это сделать? Дайте мне позвонить папе, пусть он заберёт меня.

- Том, послушай меня. Это действительно клиника.

- Я же уже знаю правду, зачем вы мне врёте?

- Потому что правду говорю я. Ты можешь не верить мне, но со временем всё равно убедишься в этом.

- Если это так, значит, и шрамы у меня настоящие, а этого не может быть!

- Может.

- Нет. Когда я их получил, что не помню?

- Четыре года назад. В две тысячи двенадцатом году.

Том нервно дёрнулся, мазнул по доктору опасливым взглядом, встал и попятился.

- Вы странная…

- Том, сядь.

- Нет. Я ухожу. Прав был папа, не надо мне в больницу, - проговорил Том и вышел за дверь.

Но за порогом его встретил охранник и завёл обратно. Том втянул голову в плечи, ощущая на них крепкие, тяжёлые ладони. Доктор Айзик и охранник коротко обсудили поведение в сложившейся ситуации, в целях безопасности он остался.

Когда сотрудник охраны отпустил и отошёл в сторону, Том огляделся и наткнулся взглядом на ростовое зеркало, напротив которого стоял. Слова мадам Айзик пролетели мимо ушей. Внутри что-то дрогнуло, оборвалось, сжалось.

Паскаль ошибся, с годами он не стал выглядеть ни грубее, ни мужественнее, черты лица изменились лишь едва, просто повзрослели. Но разница между четырнадцатью и семнадцатью годами всё равно была очевидна. Это выбило почву из-под ног и воздух из лёгких, сбросило из и без того непонятной реальности в чёрную кроличью нору.

Не моргая, Том подошёл к зеркалу, метался взглядом по собственному отражению, потрогал его, не веря своим глазам, надеясь, что это просто другой, очень похожий на него человек. Но пальцы холодила серебряная гладь, а из зазеркалья на него смотрело такое же бледное от шока, перепуганное, растрепанное отражение, каким был он сам.

- Том, сядь, - попросила, а скорее потребовала доктор, видя его состояние и опасаясь того, во что оно может вылиться.

Том повернул к ней голову, но казалось, что до него даже не дошёл смысл её слов. Он выглядел так, словно сейчас упадёт в обморок: с вытаращенными глазами, едва вздымающейся грудной клеткой.

Так никак и не отреагировав на просьбу мадам Айзик, он отвернулся обратно к зеркалу, рассматривал своё отражение с нечитаемой гаммой эмоций в глазах и не верил. Задрал кофту, оголяя живот, не отрывая взгляд от зеркала, провёл кончиками пальцев по рубцам на нём. Настоящие. Такие же, как и тот парень из зеркала.

«Этого не может быть!», - отчаянно стучало, выло в голове.

Лицо изломало гримасой тех переживаний, с которыми он был не в силах справиться. Фильм про путешествия во времени вдруг стал реальностью, и из зеркала на него смотрел тот, кем он должен был стать только через четыре года.

Это было слишком. Лёгкие спёрло, кружилась голова. Мадам Айзик повышала тон, силясь достучаться до него, уговаривала послушать её, потом встала из-за стола. Это послужило спусковым щелчком.

Это какое-то сумасшедшее место! Он здесь не останется!

Том резко сорвался с места, выскочил в коридор, уйдя от тянущихся к нему рук доктора и не успевшего подскочить охранника. Он не знал дороги к выходу и не разбирал её, побежал вперёд – а навстречу охрана. Дальше всё было, как в дурном сне.

Повалили на пол, припечатав к нему щекой. Держали так сильно, что кожа немела под чужими руками, бледнела, а назавтра посинеет. Том пытался вырываться, плакал, кричал, чтобы его отпустили, выпустили отсюда, что он хочет домой. Фоном звучал встревоженный голос мадам Айзик, отдающей приказы, что делать с взбунтовавшимся пациентом.

Принимать решения нужно было в считанные секунды и, желательно правильные, нельзя было упустить ремиссию, которой они так долго добивались.

Слишком быстро Том оказался в своей палате, его силой уложили на кровать. Как по мановению волшебной палочки откуда-то из-под матраса появились ремни и подобно змеям оплели тело, стянули.

Мадам Айзик задержалась в дверях, оглянувшись на опутанного, крутящегося, как уж на сковородке, парня. Хотелось верить, что он сумеет справиться с реальностью.

Глава 7

Бессонная ночь без возможности пошевелиться усмирила. Когда доктор Айзик зашла поутру к Тому, он уже не истерил, только смотрел на неё красными от недосыпа и выплаканных слёз глазами. Молчал.

Женщина встала сбоку от кровати, на расстоянии двух метров.

- Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

Том отвернул от неё голову, снова захотелось плакать.

- Том, - снова, твёрже обратилась к нему доктор, - если ты не будешь разговаривать со мной, я уйду, а ты останешься в таком состоянии.

Это подействовало. Том посмотрел на неё и замучено, севшим от ночного вытья голосом ответил:

- У меня всё болит.

Тело действительно ныло, потому что максимум, что он мог на протяжении последних четырнадцати часов, это дёргаться и крутиться в объятиях ремней, но от этого только одежда перекрутилась и складки намулили.

- Если ты обещаешь вести себя спокойно и поговорить со мной, я попрошу тебя отвязать. Согласен?

А разве есть альтернатива? Только упрямый гордец бы выбрал остаться связанным, чтобы доказать, что он не прогнётся и остаться при своих интересах.

Том кивнул. Мадам Айзик позвала санитаров и, когда те расстегнули ремни, парень сел и уткнулся лицом в колени. Было непонятно, страшно, больно. И стыдно за мокрые штаны.

- Том, пожалуйста, посмотри на меня, - попросила доктор и, дождавшись, когда Том поднимет взгляд, продолжила: - Надеюсь, ты понял…

- Пожалуйста, просто отпустите меня, - умоляюще проговорил Том, перебив её.

- Мы не можем тебя выписать, пока не убедимся, что ты готов к этому.

У Тома дрогнули губы, он подобрал колени ещё ближе к груди, обнял их.

- От чего вы меня лечите? Такими методами…

- Я постараюсь тебе всё объяснить, можешь задавать вопросы, если что-то будет непонятно. Но, Том, повторю ещё раз – держи себя в руках, иначе наш разговор тут же закончится, а ты вернёшься в постель.

Доктор Айзик говорила непривычно твёрдо, может быть, отчасти даже жёстко из-за смысла её слов. Запугивать нехорошо, но это и не запугивание вовсе, просто пациент должен отдавать себе отчёт в том, где его границы дозволенного. И заодно это проверка того, способен ли он это понимать и вести себя адекватно.

Выдержав паузу на тот случай, если Том захочет что-то ответить или уточнить, доктор добавила:

- Скажи, ты готов сейчас беседовать? Или, может быть, ты хочешь сначала привести себя в порядок, позавтракать?

- Я хочу в душ, но только в одиночестве, без санитара, актёра… я уже не знаю, кто он.

Доктор Айзик пошла на уступку и в то же время хитрость – попросила санитара зайти не сразу, чтобы Том уже начал мыться, так был шанс, что он его не заметит. Том принял душ, переоделся в чистую одежду и в сопровождении «взявшегося непонятно откуда» санитара и охранника вернулся в палату. Там как раз заканчивали менять постельное бельё; на принесенном ей стуле ожидала мадам Айзик. Закончив, уборщица открыла окно и удалилась.

Кожу лизнул едва уловимый вздох свежего воздуха. Тому хотелось подойти к окну, выглянуть наружу, подышать, но он сел на кровать.

Мадам Айзик начала свой рассказ с того, что такое диссоциативное расстройство идентичности, объясняла максимально доходчиво, разжёвывала, постоянно следила за реакцией Тома, пытаясь понять, понимает ли он её, сама подталкивала его к уточняющим вопросам. А потом перешла к главному – к тому, что именно этим расстройством он страдает. Том более или менее понял сухую, заковыристую теорию – а известно, что психиатрия является самой сложной отраслью медицины из-за скрытости предмета её изучения, в ней сам чёрт ногу сломит – по крайней мере, уяснил, что диссоциативное расстройство идентичности - это когда в человеке сосуществуют две и более личности, по очереди захватывая власть. Он не мог понять другого – каким образом это относится к нему? Как это, я спал четыре года, а моим телом управлял кто-то другой?

- Его зовут Джерри, - сказала доктор, подводя свой рассказ к завершению, - ту, другую личность.

- Джерри? – с непонятной, близкой к писку интонацией переспросил Том.

Пока шок был слишком силён, чтобы всё осознать в полной мере, испугаться, забиться об стены, сойти с ума от неприятия реальности.

- Да, Джерри, - кивнула женщина. – Тебе интересно узнать о нём?

Том замотал головой, отполз назад, вновь загородившись коленями. Доктор вздохнула и проговорила:

- Хорошо, как хочешь. Поговорим об этом позже, когда ты будешь готов.

Она выдержала паузу, с внимательным ожиданием смотря на парня. Так просто уходить не хотелось, разговор казался незавершенным.

- Разве такое возможно? – дрожащим голосом спросил Том.

- Возможно, Том. Ты сам убедился, что стал взрослее, но не помнишь, как это происходило. А я дала тебе объяснение этому. Если у тебя есть какие-то вопросы, спрашивай, не стесняйся.

- Как так получилось? Откуда эта… диссоциация?

Заставить себя сказать «другая личность» он не смог. Страшно признать вслух, что в тебе ещё кто-то живёт, и Том пока ещё просто не принимал это, был не в силах осознать. В его понимании проблемы с личностью сводились к голосам в голове – самому растиражированному образу психически нездорового человека. Но никак не укладывалось в голове, что куда-то могут пропасть несколько лет, а ты в течение них жил, но это был вовсе не ты. Это уже какой-то сказ о подселении демона!

Тома нервно передёрнуло от собственных мыслей – правильно отец говорил, чтобы не увлекался фильмами ужасов; он исподлобья посмотрел на доктора.

- Диссоциация наступает вследствие какого-то травмирующего события или событий, - повторила она.

- Но со мной ничего такого не было. Почему это случилось?

Мадам Айзик предполагала, что ответом на данный вопрос может быть подвал, в котором Тому довелось побывать, и все связанные с этим жуткие события, но озвучивать этого не собиралась. Это должен был сделать он сам.

- Полагаю, ты можешь не помнить того, что с тобой произошло, - произнесла она. – Это нормальная реакция на травматический опыт.

Том открыл рот и снова закрыл, нахмурился, а после поднял левую руку тыльной стороной вперёд.

- У меня на теле много таких шрамов. Это может быть как-то связано?

- Думаю, что да. Не беспокойся, Том, мы поможем тебе всё вспомнить.

Том кивнул, положил ладонь на колено и опустил к ней взгляд. Внутри дрожало от возбужденного волнения и неизвестности; эти рубцы – ключ к прошлому. Он ещё не знал, что меньше всего в жизни захочет вспоминать свой кошмар, запрятанный так глубоко и надёжно, что к нему не подобраться ни сознанием, ни чужими словами, ни связанными с ним запахами.

Спасибо Джерри за это.

Оставив его, доктор Айзик направилась в свой кабинет и около него столкнулась с сотрудником полиции, с которой они связались, как только Том пришёл в себя.

- Мадам Айзик?

- Да, это я.

- Капитан Ульи, - представился полицейский. – Мы можем поговорить?

- Конечно. Пройдём в мой кабинет?

Мужчина кивнул и, когда они оказались за закрытой дверью, произнёс:

- Я к вам по поводу того молодого человека – Тома Каулица. Дело в том, что нам не удалось найти о нём никакой информации.

В глазах мадам Айзик сперва отразилось удивление, а после сменилось неприятным напряжением. Неужели они ошиблись, и долгожданная ремиссия на самом деле была всего лишь переключением одной альтер-личности на другую? Иных объяснений тому, почему о Томе ничего не было известно, не находилось.

- Капитан, вы уверены? – уточнила доктор.

- Мы можем всё перепроверить, но в этом едва ли есть смысл. Либо это не его настоящее имя, либо он является гражданином другой страны, а во Францию въехал нелегально и не был нигде учтён.

«Нет, нет, нет!» - хотелось закричать доктору Айзик, но она сохранила самообладание и спросила:

- Вы можете немного подождать меня?

Получив согласие капитана, она взяла диктофон и вернулась к Тому. Тот стоял около окна и нюхал опьяняющую свободу, которой был полон бесконечный мир за решёткой.

- Том, сядь, пожалуйста, нам нужно поговорить, - произнесла женщина. – Это важно.

- Почему я не могу стоять?

- Том, сядь.

Парень послушался, и доктор попросила:

- Повтори, пожалуйста, как зовут твоего отца. Полностью.

- Феликс Йенс Каулиц.

- Какой у него номер телефона?

Том растерялся. Он не знал номера отца, потому что ему не было необходимости звонить ему. И их домашнего номера он тоже не знал, потому что его было некому давать.

- Я не знаю… - проговорил он. – А вы хотите позвонить ему?

- Да.

От досады Том до боли закусил губу, а после прикусил ноготь на большом пальце.

- Том, - вздохнула женщина, - нам нужны хоть какие-нибудь сведения о твоём отце. Или, может быть, ты сообщишь нам контакты матери?

- Моя мама давно умерла, - с горечью, которая не может пройти, ответил парень.

- Значит, остаётся только отец.

- Я могу сказать наш адрес.

- Говори.

Том продиктовал точный адрес их проживания, попросил, чтобы папе передали, чтобы он как можно скорее приехал к нему. Сказав, что непременно проследит за исполнением его просьбы, доктор Айзик отправилась обратно в свой кабинет.

- Я узнала адрес, по которому Том проживал с отцом, - проговорила она и положила перед полицейским диктофон.

Капитан переписал информацию с записи в блокнот, и, сказав, что её проверят, и попрощавшись, ушёл. Расследование дела «о мальчике из ниоткуда» никак не желало заканчиваться.

К Тому зашла уборщица, закрыла окно.

- Оставьте, пожалуйста, - попросил он.

Работница сделала вид, что не слышит его, и покинула палату. На двери щёлкнул засов.

Том подошёл к теперь уже бездыханному окну, выглянул на улицу. В голове толком не было мыслей, слишком много шокирующей информации влили в сознание. А это ведь было только началом, верхушкой айсберга.

Ему ещё только предстояло узнать, что он находится не в обычной больнице, а в учреждении принудительного лечения. Что он не в родном городке, а в вечно влюбленном Париже. Вспомнить, что было там, в прошлом. И в довершении, как вкусить вишенку на торте – чужими устами открыть для себя факт того, что Джерри порезал трёх человек, из-за чего он, Том, и проснулся за решёткой.

Но это всё потом. А пока хотелось увидеть папу, понять, что произошло. И на улицу.

Глава 8

Законы хитрый фокус-покус,

Корона на судьбе-злодейке!

И наша кровь ей только соус

В любимом человечьем стейке.

Слот, Просточеловек©

Первая прогулка Тома выпала на субботу. Ему объяснили про то, что она будет длиться два часа, вывели во двор и оставили. Время, которое пациенты проводили на улице, было единственным, за исключением нахождения в палатах, когда их пристально не контролировали, позволяя хоть какую-то свободу. Были только дежурный, ответственный за прогулку врач, к которому нужно было обращаться в случае чего, и наружная охрана.

Двор был поистине огромным. Том несмело прогуливался по нему и не мог всё объять взглядом. Толком никого не было видно, у большинства пациентов были свои любимые места и территории для прогулки, куда они уходили, получив волю.

Мимо прошёл седоватый, прихрамывающий на левую ногу пожилой мужчина. Том попытался заговорить с ним, поздоровался, но тот как шёл, так и продолжил путь. Обидно, однако. Постаравшись не думать об этом, Том направился в противоположную сторону, но вскоре остановился, рассматривая сплошной монолит каменного забора. Он был настолько высок, что приходилось задирать голову, чтобы видеть его конец. Казалось, он давил небу, и неба из-за него видно не было.

Том подошёл к нему, положил ладонь на удивительно гладкий камень. Тёплый. И солнце светило так ярко и жарко, что приходилось поверить, что сейчас на самом деле лето. В октябре так не бывает.

Он двинулся вдоль забора, по периметру обходя территорию, периодически вёл по камню пальцами, пока тот не натёр их подушечки, заставив отдёрнуть руку и потянуть больное место в рот, чтобы не пекло.

Вокруг было пустынно и тихо. Ветер лениво шумел, но только там, за забором, даже ему не было хода на территорию «белого центра».

Идя туда, не знаю куда, Том добрёл до парадной части двора. Взору предстали ослепительно белоснежные, завораживающие в своём величии ворота: сверху овальные, вытянутые под планку забора, с двумя стандартными дверями внизу.

Не раздумывая, Том направился к ним. Хотелось рассмотреть это чудо поближе, прикоснуться к нему, может быть, выглянуть за пределы больничной территории.

- Стой на месте! – раздался голос из одной из смотровых вышек.

Том и не подумал, что обращаются к нему, даже не понял, откуда кричали.

Всех сотрудников службы охраны предупредили о том, чтобы они были терпимее с Томом, но над внешней охраной доктора не имели власти. У неё была всего одна цель – не допустить попытки побега.

- Не подходи к воротам! – озвучил второе предупреждение охранник, видя, что пациент ведёт себя спокойно.

А Том простодушно ответил:

- Я только посмотрю! – сделал ещё шаг вперёд.

Прогремел выстрел, и пуля со свистом рассекла воздух в каком-то полуметре от Тома. Он вскрикнул от испуга, зажал уши.

Началась свистопляска, прибежала и охрана, и дежурный доктор. Полчаса Тому объясняли всё, доходчивее изъяснили правила прогулки и, убедившись, что он в адекватном состоянии, позволили её продолжить, предварительно отведя обратно на задний двор.

Том обнял себя за плечи, растерянно, всё ещё испуганно оглядываясь по сторонам и не подозревая, что за ним с первых минут прогулки наблюдают. Наконец, следящий обозначил себя, позвал:

- Эй, парень?

Том повернулся в сторону оклика, на приличном расстоянии от него стоял мужчина также в больничной униформе. Это был тот самый насильник и убийца, специализирующийся на юношах, - Ольфред Мази-Нуар, но сам себя он называл – Стен, друг Стен. Те, кто компоновал группы для прогулок, проглядели и записали его вместе с тем, кто вполне мог свести его с ума.

Том огляделся в поисках других людей, к которым мог обращаться незнакомец, но их не было. Вопросительно показал на себя пальцем.

- Да, я к тебе обращаюсь, - с располагающей улыбкой ответил на немой вопрос мужчина и двинулся к нему.

Том сделал несколько несмелых шагов навстречу и, когда незнакомец подошёл, спросил:

- Зачем вы меня звали?

- Давай на «ты», хорошо?

- Как скажешь.

- Я просто познакомиться хотел, пообщаться… Ты не против?

- Нет, - Том невольно улыбнулся, выдав с потрохами то, что так отчаянно желал чьего-нибудь общества. И глаза его свидетельствовали о том же.

- Здорово. А то не с кем даже поговорить. Здесь все не особо общительные, ты заметил?

- Я пока говорил только с одним человеком, точнее, пытался… - немного смущённо ответил Том.

- Так ты новенький?

- Да.

- Я тоже.

Том снова улыбнулся. Здорово встретить того, кто в той же ситуации, что и ты, это сближает и скрашивает одиночество.

- И что этот человек? – поинтересовался Стен.

- Прошёл мимо. Может быть, не услышал, дедушка же.

- Может быть… Кстати, я Стен.

- Том.

- Приятно познакомиться.

- Взаимно.

- Том, как смотришь на то, чтобы перейти в более укромное место? Здесь солнце печёт.

- Я не против.

Стен держался совершенно обычно и дружелюбно, что не давало Тому никаких поводов для опасений. В своё время эта патологическая нормальность поставила в тупик не одного специалиста и в ней была его главная опасность – заранее невозможно было понять, кто перед тобой, а потом может быть поздно.

Мужчина поманил рукой, и Том доверчиво пошёл с ним. Он был рад и общению, и возможности посмотреть укромные местечки, они виделись заведомо интересными.

Стен завёл их в отдаленную часть двора, где в окружении деревьев, спрятавшись в их тени, была небольшая уединенная полянка.

- Не бойся испачкать штаны, садись, - проговорил Стен и сел на траву.

- Я и не боюсь, - отозвался Том и последовал его примеру. Сперва скрестил ноги по-турецки, а после отклонился назад, с нескрываемым любопытством разглядывая стены из стволов и импровизированную крышу крон.

Здесь было свежо, прохладно и действительно уютно. Такая атмосфера располагает к тому, чтобы долго-долго прятаться от всех и вполголоса делиться секретами.

- Как тебе? – поинтересовался Стен.

- Мне нравится, - Том ещё раз обвёл пространство взглядом и сел ровно.

- Я рад, - губы мужчины тронула полуулыбка. – Сам полюбил это место, тут отдыхать гораздо приятнее, чем бесцельно гулять по двору.

Не найдя, что ответить, Том кивнул, посомневавшись немного, подсел ближе. Стен вновь слегка улыбнулся только губами, не сводя с него внимательного, изучающего взгляда.

- Том, сколько тебе лет? – спросил он после короткого молчания.

- Четырнадцать.

Стен поднял брови, пытливо оглядел его.

- Ой, то есть семнадцать, - поправился Том, чувствуя, как кровь прилила к щекам.

Как глупо! А глупо ли? Вдруг стало необъяснимо грустно, он потупил взгляд. Не пропустив этого, Стен сел рядом с ним и серьёзно, участливо спросил:

- Том, почему ты загрустил?

Парень неровно пожал плечами, качнул головой, мол, действительно глупость. Но Стен тактично настоял:

- Поделись со мной, самому легче станет.

- Не знаю, как объяснить, это странно… - не поднимая головы, Том отвёл взгляд в сторону.

- Я постараюсь понять. В конце концов, общение для того и есть, чтобы делать это по отношению друг к другу.

Том открыл рот, подумал-посомневался ещё пару секунд и ответил:

- Доктор говорит, что мне семнадцать лет, а я помню, что четырнадцать. Сначала я не верил ей, а потом… сам убедился, что это правда. Или неправда. Может быть, мне не семнадцать лет, но уже и не четырнадцать. Странно, да?

- А доктора объяснили, почему так произошло?

Том заметно помрачнел от этого вопроса, но ответил:

- Доктор сказала, что у меня дис… диссо… - правильный диагноз никак не припоминался. – В общем, раздвоение личности.

Стен понимающе, со знанием дела покивал.

- В этом нет ничего страшного или постыдного, - он ободряюще похлопал парня по плечу.

Том невесело улыбнулся, лишь приподнял уголки губ.

- Я даже толком не понимаю, как это, - проговорил он.

- А тебе понимать и не обязательно, ты же не психиатр, чтобы знать всё и разбираться в этом.

- То есть это психиатрический диагноз, и я больной на голову? – спросил Том и с горечью посмотрел на собеседника.

- Я бы не сказал, что ты больной, а я в этом разбираюсь.

- Ты тоже врач?

- Можно сказать и так.

Теперь уже Том чуть покивал, подсел ещё ближе, оставив между ними не больше десяти сантиметров расстояния. Несмотря на жару, хотелось тепла, хотелось контакта с другим человеком, ему этого так не хватало. Хотелось опустить голову на плечо и почувствовать поддержку не только на словах. Он был как бездомный котёнок, который в поисках ласки доверчиво бежит ко всем.

Стен безукоризненно уловил этот момент, прочувствовал. Обнял его одной рукой, привлёкши к себе, и склонил его голову себе на плечо.

В носу защипало от вновь навернувшихся слёз. Непонятный момент: вроде и хорошо всё и в то же время тоскливо до скулежа.

- Я домой хочу, - невпопад, на грани шёпота проговорил Том.

- Ты обязательно скоро вернёшься туда. Такого замечательного мальчика не смогут долго держать здесь.

Они провели в уютной тени оставшийся прогулочный час, разговаривали, узнавали друг друга, иногда молчали. Даже не имея часов, Стен как-то понял, что свободное время подошло к концу, тронул Тома за плечо.

- Прогулка вот-вот закончится, нам пора возвращаться.

- А задержаться нельзя?

- К сожалению, нет, здесь строгие правила.

- Странные здесь правила, очень уж суровые, - Том вздохнул и встал, отряхнулся.

Стен покивал, показывая, что полностью разделяет его позицию.

- Это так, - ответил он. – Но в понедельник будет новая прогулка, можем снова провести её вместе.

- Буду рад, - Том искренне улыбнулся ему.

- Я тоже. Приходи сюда, я буду ждать.

Вдалеке раздался голос дежурного доктора, напоминающего пациентам о том, что пора возвращаться в здание. Стен устремил в сторону звука внимательный взгляд, помолчал секунду и добавил:

- Нам действительно пора.

- Пошли.

Они подошли к краю естественного укрытия, и мужчина произнёс:

- Будет лучше, если мы вернёмся по отдельности, здесь не слишком поощряется общение между пациентами.

- Почему? – неподдельно удивился Том.

Стен пожал плечами.

- Не знаю. Сам же сказал – правила тут строгие и странные.

- Ну да… Тогда до встречи?

- До понедельника, - Стен ещё раз улыбнулся ему на прощание, по-дружески, легко похлопал по плечу и пошёл направо, чтобы по длинному пути обогнуть корпус и выйти к главному входу.

Том ещё несколько минут смотрел ему вслед, а когда вновь послышался оклик доктора, вздохнул и направился в противоположную сторону. Уходить со двора не хотелось, потому что, пусть он и обнесён огромным забором, это почти свобода, и можно общаться с кем захочешь – папа не поругает и не загонит обратно домой. Разве что доктора тоже против, но от них можно скрыться.

«Тайные друзья», - Том улыбнулся собственной мысли и прибавил шаг.

Глава 9

- Вы поговорили с папой? – с надеждой спросил Том, едва мадам Айзик зашла к нему.

С момента их разговора, в котором Том обозначил, как найти отца, прошли восемь дней. И каждый день не по разу он спрашивал о том, исполнили ли его просьбу, и как скоро ему ждать визита самого близкого, единственного родного на свете человека.

- Да, мы связались с ним, - наконец-то более или менее ясно ответила доктор, тени тяжелой интонации в её голосе Том не уловил.

- Когда он приедет? Сегодня?

Воодушевившись, Том даже встал с кровати. Женщина жестом попросила его сесть обратно и ответила:

- Он навестит тебя, как только мы позволим.

- А когда вы позволите?

- Это уже зависит от тебя.

Тома такой ответ одновременно и огорчил, и простимулировал. Подумав пару секунд, он с готовностью спросил:

- Что от меня требуется?

- Сотрудничать с нами и помогать нам помогать тебе.

Тавтология, но зато доходчиво и смысл кристально понятен. Вот только по выражению лица Тома становилось ясно, что он не очень-то понял её.

Мадам Айзик попробовала объяснить иначе:

- Том, я полагаю, что ты готов к лечению, в этом нам и нужно твоё содействие.

- Я же ничего не смыслю в медицине?

Доктор даже улыбнулась такому наивному и в то же время уверенному ответу. Она сказала:

- От тебя не требуется никаких знаний. Просто делай то, что скажут. Хорошо?

- Хорошо.

- Я рада, что мы договорились. В таком случае можем начать уже сейчас.

- Куда-то нужно идти?

- Ты подожди, я договорюсь и пришлю за тобой.

Том кивнул, и мадам Айзик удалилась. Через полчаса к нему зашёл охранник и отвёл в неведомый ему доселе кабинет с весьма интересной и приятной отделкой. Здесь оказалась и доктор Айзик, а за столом сидел незнакомый ему мужчина также в белом халате, он не без любопытства оглядел Тома и произнёс:

- Здравствуй, Том. Я доктор Деньё, гипнолог.

Том с одной стороны не понял, к чему в больнице гипноз, в его сознании он ассоциировался с прочими фокусами и цирком, а с другой растерялся, на всякий случай уточнил:

- Гипнолог это тот, кто занимается гипнозом?

- Да, Том, всё правильно. И именно этим мы с тобой займёмся, я надеюсь.

- Зачем?

- Помнишь, я говорила, что тебе нужно вспомнить, что с тобой произошло? – вступила мадам Айзик. – Гипноз поможет тебе это сделать.

- А вы прямо настоящий гипнотизёр? – недоверчиво сощурившись, вновь обратился Том к доктору Деньё.

- Я гипнолог, - поправил его мужчина. – Гипнотизёры – это шарлатаны, развлекающие народ. А настоящий я или нет, судить тебе. Располагайся, пожалуйста, - он указал ладонью на кушетку.

Том кивнул и сел, бегло осмотрелся. Ему, безусловно, нравился этот кабинет.

- А каково это – быть под гипнозом? – спросил он.

- Это трудно объяснить. Но ничего страшного в этом нет, даже приятно и очень полезно.

- Надеюсь. Не хотелось бы, чтобы в этом состоянии вы заставили меня делать всякие там глупости.

Доктор Деньё бросил на коллегу красноречивый взгляд. Да уж – одна внешность, один возраст, а какая разница между двумя молодыми людьми. И Том его хотя бы не раздражал, по крайней мере, пока.

- Том, у тебя есть ещё какие-нибудь вопросы ко мне? – обратился к нему мужчина.

- Нет, наверное.

- Хорошо. В таком случае ложись.

Том лёг, поёрзал – подушка казалась жутко неудобно. Месье Деньё терпеливо выждал, пока он уляжется, и включил музыку. Из колонок полился расслабляющий трансовый мотив с барабанами, напоминающими биение сердца, ведущими пульс за собой. Том положил ладонь на грудь, будто пытаясь проверить, так ли это, забилось ли сердце иначе. Но его отвлёк месье Деньё.

- Том, закрой глаза и расслабься, ни о чём не думай. Слушай музыку и мой голос.

Том послушно закрыл глаза. Было немного боязно из-за неизвестности, впервые ведь он участвует в подобном, и по той же причине интересно.

Выбросить все мысли из головы оказалось на редкость просто, этому способствовали общая атмосфера и голос гипнолога, который вёл за грань сознания. Осталось только уханье пульса в ушах, и вскоре дыхание стало размеренным, как во сне, а сознание ускользнуло, стало иным.

- Том, ты меня слышишь? – проговорил месье Деньё.

- Слышу.

- Нам нужно узнать, что произошло двадцать пятого октября две тысячи двенадцатого года. Перенесись в тот день.

Гипнолог выдержал паузу и спросил:

- Ты там?

- Я дома.

- Хорошо, Том. Опиши, что ты видишь вокруг.

- Я в своей комнате. В ней есть кровать, письменный стол, два шкафа и большое окно. На стенах светло-зелёные обои…

Вопрос-ответ, вопрос-ответ. Следуя за вопросами доктора Деньё, Том рассказывал всё о том далёком, но не для него, дне, плавно пересёк черту, за которой заканчивалась память. Снова отправился на роковую прогулку.

- Меня кто-то зовёт… - проговорил Том. – Привет. Я… думал, что ты зовёшь не меня. Меня?

Доктора насторожились. Месье Деньё спросил:

- Кто подошёл к тебе?

- Александер… Конечно. Ты – Александер. Да…. Я… Я много слышал о тебе, видел тебя часто…

Доктора внимательнейшим образом слушали кажущуюся бессвязной речь Тома, являющуюся частью диалога со «звездой пригорода», с которым он даже не мечтал когда-нибудь заговорить, но тот сам сделал шаг навстречу. Месье Деньё задавал вопросы, когда нужно было что-то уточнить.

Том поведал обо всём, чем был наполнен для него тот день, с широкой, не желающей гаснуть улыбкой рассказывал свои эмоции от приглашения Александера. А в конце дня он просто лёг спать: в свою постель, безо всякого насилия и прочих ужасов. На этом сеанс было решено закончить.

Когда Тома увели, доктор Деньё подошёл к окну и, сцепив руки на пояснице, устремил в него задумчивый взгляд.

- Я думал, что разгадка кроется в том дне, - произнёс он.

- Я тоже. Но придётся ещё поискать.

- Вот так всегда, - покивал мужчина, - мне достаётся самое грязное дело – копаться в чужом подсознании, причём не по разу.

- Это твоя работа.

- Ненавижу её.

- Я же знаю, что ты на самом деле любишь её, - мадам Айзик улыбнулась ему.

Мужчина криво поднял уголок губ в ответ. Да, она права. Просто склад характера у него такой – любит поносить работу, которую считает делом жизни, и тихо, а иногда не очень, ненавидит тех, кто мешает ему её делать.

Оказавшись в палате, Том упал на кровать и обнял подушку, никак не мог перестать улыбаться. То, что он вспомнил, было прекрасно. Это лучше самой смелой мечты! Он приглашён на настоящую вечеринку!

В душе сохранялось, искрило всеми огнями радуги ощущение того, что ему только предстоит посетить эту вечеринку. Он заново переживал те радостно сумасшедшие эмоции предвкушения.

Только через час улыбка померкла на губах, запоздало пришло осознание того, что праздник уже давно прошёл, просто в памяти почему-то не задержался. Но осталась вера в то, что дома ждёт не только отец, но и друзья, которыми он там обзавёлся.

Теперь стало втрое интереснее узнать, что же скрывает прошлое.

- Как я мог об этом забыть? – сам себе прошептал Том и перевернулся на бок лицом к окну, продолжая прижимать к груди уже перенявшую тепло его тела подушку.

Глава 10

Ненастоящий смех,

Глупый маленький мальчик.

Тянешь ладони вверх,

В небо!

Atakama, Солнечный зайчик©

- Ты когда-нибудь был под гипнозом? – спросил Том.

Они со Стеном вновь разместились на тенистой полянке; каждую прогулку они проводили вместе, чего так и не заметили доктора.

- Нет, - ответил мужчина. – Но, вероятно, буду.

- А у меня сейчас как раз идут сеансы, два уже было.

- И как?

- Прикольно, - Том лёг на спину, подложив руки под голову, устремил взгляд в прореху лазурно-голубого неба меж густыми кронами. – Как будто спишь, но не спишь… Доктор Деньё сказал, что это трудно описать, так и есть.

- А для чего тебе назначили гипноз?

- Хотят, чтобы я всё вспомнил. Я тоже этого хочу, особенно теперь. Знаешь, я вспомнил, что меня позвали на вечеринку, это ошеломляюще! Вот только странно осознавать, что она уже давно прошла…

Том несколько погрустнел, задумался над тем самым – давно, всё было давно.

- Не могу понять, как так могло получиться, что я её забыл, - снова заговорил он, всё так же смотря в небеса. – И не могу поверить, что меня позвал Александер – его все любят, я даже не думал, что он знает о моём существовании – и что это уже в прошлом. Может быть, это всё-таки неправда? Не приглашение, а то, какой сейчас год? – он привстал на локтях, с вопрошающей надеждой смотря на собеседника.

Том готов был задавать этот вопрос бесконечно, потому что поверить в «сумасшедший скачок во времени» всё равно не удавалось, хоть, вроде как, он уже и смирился с ним. Он оставался всё тем же четырнадцатилетним мальчиком, мечтающим о друзьях и свободе, а навалившаяся реальность являлась для него странным квестом, игрой. Не нарочно он не верил, что это и есть настоящая жизнь, из которой уже не сбежать – можно лишь выйти со временем из больницы.

- Истина спорна, - ответил Стен, - для каждого она своя. То же самое и с реальностью – всё зависит от того, во что ты веришь.

- А если я не знаю, во что верю? – парень нахмурился, чуть мотнул головой. - В смысле – я запутался.

- Именно поэтому ты здесь. И я тоже постараюсь помочь тебе разобраться в себе. Не беспокойся, время всё расставит на свои места, ты не один.

- Спасибо, - Том слегка улыбнулся, снова лёг. – Стен, только не говори никому, но ты лучше здешних докторов и ты гораздо больше помогаешь мне. Они холодные и не всегда отвечают на вопросы, а вот спрашивают постоянно.

- Ты мне тоже помогаешь, без тебя было бы одиноко.

Том снова улыбнулся – на этот раз шире, ведь так приятно такое слышать, потянулся, чуть выгнувшись, и заложил руки под голову.

Он говорил и говорил, делился тем, что творилось на душе, что тревожило и радовало. Стен больше слушал, кивал, давал комментарии, а сам не мог оторвать взгляда от беззащитной хрупкости рёбер, проступающих через лёгкую, невинно-светлую рубашку, и полоски белой кожи, которую открывала немного задравшаяся вещь. От этого в районе солнечного сплетения сворачивался тугой узел, и зверь внутри пробуждался, поднимал нос по ветру, пока ещё пряча свои клыки.

Стен провёл по оголенному участку пальцами, и Том замолк, непонимающе посмотрел на него. Всё-таки низ живота довольно интимное место, и чужие прикосновения ощущаются там очень остро, особенно когда это происходит впервые.

- Не знал, что у тебя тут шрамы, - как ни в чём не бывало проговорил мужчина. – Можно? – он поддел низ рубашки, ещё немного сдвинув её вверх.

Том кивнул, не зная, как ещё реагировать; ткань неспешно ползла всё выше, пока не добралась до подмышек. Он даже поднял руки и приподнялся, позволяя снять с себя рубашку, и снова лёг. Ощущение контакта голой кожи с травой было непривычным, но достаточно приятным; зелень холодила, кожа покрылась мурашками.

Не выдержав дольше пары мгновений, он прикрылся, но Стен отстранил его руки.

- Не надо стесняться, - произнёс мужчина, - ты очень красивый.

- А эти шрамы?

- Они тебя не портят.

Стен провёл кончиками пальцев по двум рубцам под правыми рёбрами. Он не солгал. В его глазах шрамы не просто не портили Тома, а делали его ещё привлекательнее, оттеняли чистую белизну цветом прошлой боли: острой, рвущей, пьянящей. Грубые рубцы манили, к ним хотелось прикасаться. И хотелось узнать, откуда они взялись, покатать на языке подробности.

Том отвёл взгляд, он чувствовал себя двояко: и не было ничего такого в этом моменте, просто обычное проявление интереса к нему, и всё равно от наготы он испытывал смущение. По коже пробежала новая волна мурашек.

- Тебе холодно? – участливо поинтересовался Стен.

- Нет.

Про собственную неловкость Том решил промолчать, чтобы не выглядеть глупо. Стен чуть кивнул, окинул его беглым с виду, но пронизывающим, будто рентген, взглядом и вновь опустил глаза к его животу. Скользнул взором к вечному следу от наручников на тонком запястье и произнёс:

- Необычный разброс шрамов. Особенно этот, - он тронул левую кисть Тома.

Том проследил его взгляд.

- Да, наверное, - ответил он. – Не знаю, как должно быть.

Мужчина снисходительно улыбнулся.

- Никак не должно, в этом нет системы. А они у тебя только на верхней части тела?

- На ногах больше.

- В самом деле? Покажешь?

Том сомневался, но всё же медленно стянул штаны, оставшись в одном нижнем белье. Стен оглядел его ноги, которые действительно были изувечены куда сильнее верха.

- Можешь встать? – попросил он.

Парень поднялся на ноги, старался держаться спокойно, но получалось плохо. Взгляд метался, он не знал, куда деть и его, и руки, в растерянности и неугасающем смущении сцепил их внизу живота.

- Не стесняйся, - улыбнулся ему Стен, - я же тоже мужчина.

Том чуть кивнул, неуверенно повернулся вокруг своей оси, полагая, что, наверное, это стоит сделать, раз на него хотят посмотреть. Стен разглядывал его, ничем не выдавая своих истинных эмоций, только в глубине расширившихся зрачков можно было разглядеть то животное, от чего жизненно необходимо спасаться бегством.

Обернувшись несколько раз, Том замер, вновь перехватил руку рукой внизу живота.

Отчего-то он не стал одеваться – потому что таковой команды не было. Сел на сочную траву и поднял колени к груди, интуитивно закрываясь хотя бы так, выдавая этим свою неловкость, от которой зверю рвало крышу.

Воздух пропитался запахами голой кожи и невинной души, его хотелось втягивать жадно, со свистом.

- Том, откуда у тебя эти шрамы?

- Это мне только предстоит выяснить, - пожал плечами Том, - так говорят врачи.

- То есть ты не помнишь?

- Нет.

- А не боишься?

- Чего? – парень непонимающе нахмурился.

- Воспоминаний.

- Зачем же их бояться?

- Потому что там, в прошлом, с тобой произошло что-то плохое. Может быть, лучше этого не помнить?

Том задумался над его словами, но ни к чему прийти не успел, потому что в их укромный уголок вторгся чужак – другой пациент. Стен быстро встал, загораживая его собой, а Том сжался, потому что представать практически обнажённым перед совершенно незнакомым человеком было уже слишком.

Посетило неясное ощущение… дежа-вю, что ли? Совершенно прозрачное, неуловимое, как многовековой призрак. Мужчины обсуждает что-то, а он, Том, сидит раздетый и только хлопает глазами. Но он не придал этому значения, это чувство даже не проникло в сознание, оставшись в теле и том, что за гранью восприятия, мысли же были заняты другим.

Пока они разговаривали, выясняя право на эту территорию, Том надел рубашку, криво застегнув её наспех, потом потянулся за штанами, которые лежали дальше, вынужденно высунувшись из-за своей живой баррикады. Чужак замолчал, наблюдая за его поползновениями. Заметив его взгляд, Том так и замер с протянутой к штанам рукой, будто его застали на месте преступления, а после вновь юркнул за спину друга.

- Уйди, пожалуйста, - твёрдо попросил Стен, пристально смотря собеседнику в глаза.

Тот отступил и удалился. Пациенты, по крайней мере, те, кто более или менее осознавали реальность, предпочитали не грызться между собой. Понимали, что все варятся в одном котле, и каждый из них отдавал себе отчёт в том, что он тут не один такой – с кровью на руках.

Проведя его тяжёлым взглядом, Стен сел напротив Тома.

- Можно мне одеться? – вкрадчиво спросил парень.

- Если хочешь, - Стен подобрал штаны и протянул ему.

Когда Том полностью оделся и снова устроился на траве, мужчина, ничего не говоря, потянулся к нему и неспешно начал расстегивать пуговицы на рубашке. Это покоробило, но даже не тем, что пугало, а потому что Том не знал, что это значит. Онемев, он забегал глазами и негромко спросил:

- Что ты делаешь?

- Ты застегнулся неправильно.

- А… - Том опустил взгляд к вещи. В самом деле, она была порядочно перекошена.

- Я помогу.

Стен ловко освободил все пуговицы от петель, а после застегнул их правильно.

- Спасибо, - проговорил Том и поправил ворот рубашки.

- Не за что.

Какое-то время они говорили о чём-то отстраненном, затем Том замолчал, в нерешительности покусывая губу и украдкой поглядывая на собеседника. Всё-таки собравшись, он вздохнул и спросил:

- Стен, а ты хорошо знаешь здешние порядки?

- Достаточно осведомлён о них. А что именно тебя интересует?

- Порядок посещения. Или как это правильно называется? Стен, ты не знаешь, могут ли доктора запретить родственникам навещать пациентов?

- Так ты ждёшь чьего-то визита?

- Да, папиного. Доктор сказала, что он скоро навестит меня, но почему-то этого не происходит. Вот я и подумал… Глупо, знаю. Но вдруг?

- Это вовсе не глупо, Том, - Стен поставил локти на согнутые, расставленные колени, - ты всё правильно подумал.

- В смысле? – парень удивлённо, с долей испуга поднял брови и в следующую секунду мотнул головой. – Зачем им запрещать это? За что?

- Дело в том, что здесь вообще запрещены посещения.

Том вновь распахнул в глаза, теперь к прочим эмоциям в них примешалось неверие.

- Как это? Людей в больницах всегда можно навещать. Я никогда не был в них раньше, но это же правильно?

Стен улыбнулся той наивности, которой были пропитаны слова и доводы Тома. Чудный мальчик! И никогда не скажешь, что ему уже семнадцать лет, это восхищало и замыкало на нём.

Выдав эту эмоцию за поддержку и сочувствие, мужчина обнял его за плечи и ответил:

- Это особенная больница и законы её строги и не всегда приятны.

- Но почему?! – Том дёрнулся в его руках, вскинул голову. Во взгляде читалось отчаянное нежелание мириться с таким положением дел.

- Тише-тише, - Стен сильнее прижал его к себе, - криком ты ничего не добьёшься.

- А как добиться? Стен, пожалуйста, помоги!

- Я постараюсь что-нибудь придумать, как раз до следующей нашей встречи у меня будет время.

- А что ты придумаешь? – встрепенулся парень.

- Пока секрет. План нельзя рассказывать заранее, иначе ничего не получится, знаешь такое?

Том отрицательно качнул головой, но расспрашивать перестал, поверив, что старший товарищ знает, о чём говорит и не подведёт его.

Глава 11

- Привет, Том, как ты себя чувствуешь? – проговорила мадам Айзик, зайдя в палату.

- Нормально, - Том чуть подвинулся вперёд, ближе к ней, и обнял колени.

- Я рада за тебя. Готов побеседовать?

- О чём?

- О Джерри. Том, тебе важно…

- Нет-нет-нет! – воскликнул парень, перебив доктора, зажал уши ладонями. – Не желаю о нём ничего слышать!

Женщина подождала, пока он уберёт руки, и спросила:

- Почему ты не хочешь узнать о нём?

- Потому что мне всё равно, кто он. И вообще… - Том выдержал паузу и добавил более воинственно: - я не буду с вами разговаривать, пока вы не позволите мне увидеться с папой!

Мадам Айзик хотелось взяться за голову, но она благоразумно удержалась от этого и поинтересовалась:

- Почему ты думаешь, что мы противодействуем вашим встречам?

- Потому что вы обещали, что он скоро навестит меня, но почему-то это «скоро» всё никак не наступает. И потому что я узнал, что у вас здесь вообще запрещены визиты.

- Посещения пациентов не запрещены, а ограничены, потому что это особое лечебное учреждение.

Как и обычно, доктор Айзик сказала правду, но без подробностей. А частности крылись в том, что посещать разрешалось только тех пациентов, у которых стоял уверенный диагноз: «Ремиссия», и которые готовились к выписке. Но даже их навещать можно было в строго установленном порядке, и встречи проходили в специальном помещении вне стен основного здания. На территорию корпуса не было хода никому постороннему, это даже не обсуждалось.

И опять это словосочетание: «Особая больница», Тому оно уже начало резать слух.

- И в чём его особенность? – нахмурившись, уточнил он.

- Том, тебе не кажется, что это нечестно, когда человек требует ответов, но сам отказывается выслушивать другого?

- Вот именно, это нечестно, - Том поджал губы, с обидой смотря на доктора исподлобья. – Вы постоянно спрашиваете меня о всяком, а сами на мои вопросы не отвечаете. Всё, я не желаю с вами разговаривать!

Психанув, он лёг, повернувшись к мадам Айзик спиной, замотался в одеяло, что только макушка и была видна. Женщина вздохнула, но решила подождать и не ушла. И правильно – как это обычно бывало с Томом во взаимоотношениях с отцом, он быстро остыл, почувствовал себя виноватым за несдержанность и снова сел.

- Ладно, я готов разговаривать. Только не о Джерри, хорошо?

- Почему ты так категорически ничего не хочешь слышать о нём? – повторила свой вопрос доктор.

- Потому что не хочу.

- Но он жил вместо тебя почти четыре года, неужели тебе неинтересно узнать, кем он был?

- Почти четыре года… - тихо повторил Том слова доктора, смотря куда-то в себя, в никуда.

Сознание по-прежнему не принимало этот факт. И он вызывал такой же шок, но уже тихий, как и в первый раз, ставил в тупик.

- Том, давай поступим так – я расскажу тебе один факт и на этом всё, а ты сам решишь, хочешь ли слушать дальше.

- Нет, - Том отрицательно покачал головой. – Скажите лучше, что говорит папа. Вы же разговаривали с ним? Разговариваете?

Как же сложно было не отвести взгляда от того, насколько этот вопрос был тяжёл и нежелателен.

- Разговаривали, - ответила женщина.

- Он передавал что-нибудь мне?

- Он желает тебе скорейшего выздоровления.

- А когда он приедет?

- Когда мы разрешим.

- А когда вы разрешите?

- Не раньше, чем ты вспомнишь всё, и мы убедимся, что ты в порядке.

- Я и так в порядке.

- Хорошо, что ты так себя ощущаешь, это уже половина успеха. Но наша с тобой работа ещё не закончена.

Том заметно сник, вновь обнял колени.

Больше доктор Айзик не возвращалась к теме Джерри; беседа прошла никак. Выйдя из палаты, женщина вздохнула. Разговор ощущался тяжелым, морально высосал, хоть ничего толком и не было сказано. Просто она понимала, что рано или поздно должна будет сказать правду, причинив тем самым страшную боль. Подходящего момента для этого не существовало, можно было лишь подождать, пока Том окрепнет и смириться со всем остальным, чтобы быть хотя бы теоретически уверенными в том, что он сможет принять новость, которая навязанной тайной уже не первый день довлела над ней.

Оставшись в одиночестве, Том разглядывал стены и потолок, потому что больше было нечем заняться, потом подошёл к закрытому окну. На днях он узнал, что они находятся в Париже, и теперь пытался разглядеть из окна Эйфелеву башню, не понимая, что это невозможно, потому что даже не представлял, насколько велика столица и расстояние, разделяющее его с культовым строением и символом всей Франции, окрещенным вначале своего существования архитектурным уродством.

Глава 12

За один сеанс гипноза было решено вытягивать из подсознания Тома воспоминания об одном дне, чтобы не перегружать его психику. Каждый раз верилось в то, что вот-вот тайна вскроется, станет известна травма, породившая Джерри, и можно будет начать работать с ней, перейти к полноценному лечению, но этого никак не происходило.

Доктор Деньё откровенно скучал, выслушивая о пресно-однотипной жизни Тома, разукрашенной лишь предвкушением и подготовкой к вечеринке и слишком детскими для его возраста надеждами. Удивляло и даже вызывало жалость то, что Том считал такую жизнь нормальной, безмерно любил не слишком адекватного в своей излишней любви и опеке отца, с надеждой и открытым сердцем смотрел вперёд и радовался каждой мелочи.

«Неудивительно, что у него поехала крыша, - невольно и не очень корректно подумал месье Деньё, в очередной раз выслушивая Тома. – С таким-то отцом… Ему бы провериться у психиатра. Не удивлюсь, если он со своей родительской любовью заходил далеко за грань допустимого».

И эту версию взяли бы на вооружение, так, увы, ведь нередко бывает, но Том ни разу не упоминал ни о каких сексуальных действиях со стороны Феликса, разве что тот обнимал его очень часто и целовал в лоб, но это, хоть и не слишком нормально в отношениях отца и сына, не является порицательным и патологическим поведением. И в таком случае едва ли бы Том говорил об отце с такой теплотой, разве что у него была настолько переломанная психика, что он не понимал, что это ненормально. Человека можно приучить ко всему, если делать это планомерно и постоянно, тем более с малых лет.

Чтобы проверить данную гипотезу, пока иных не было, Тому параллельно с гипнозом прописали психотерапию. Психотерапевт ему и понравился, и нет: у него были крупные руки и лицо, первые он практически постоянно держал сцепленными в свободный замок; на щеках его колола взгляд неизменная двухдневная щетина с доброй половиной седины. Его хотелось называть дедушкой, но Том этого не делал, он вообще терялся в его присутствии.

- Том, расскажи, пожалуйста, насколько у вас с отцом близкие отношения, - попросил доктор после вступительной, устанавливающей контакт беседы.

Том отвёл взгляд, задумавшись на пару секунд.

- Очень близкие, наверное, - ответил он. – У меня никого нет, кроме него, к сожалению. И у него тоже, он сам так говорит.

- Вы всегда жили только вдвоём?

- Нет, когда-то мы жили втроем, с мамой, но я этого не помню.

- Сколько тебе было лет, когда мамы не стало?

- Три месяца.

В детстве Том постоянно расспрашивал отца о маме, но чем старше он становился, тем больнее становилось от этой темы. И сейчас тоже было и больно, и горько, это было заметно по взгляду и по опустившимся плечам.

- Три месяца от рождения? – уточнил психотерапевт.

- Да.

- Расскажешь, что с ней произошло?

- Дорожное происшествие. Папа говорит – глупость какая-то… но её не спасли.

- Соболезную, Том. Но я рад, что ты можешь об этом говорить.

Том промолчал о том, что ему неприятна эта тема, что за рёбрами скулит.

Выждав паузу на тот случай, если он захочет что-то ответить, доктор задал новый вопрос:

- Твой отец был женат после того, как не стало твоей мамы?

- Нет.

- Он когда-нибудь знакомил тебя со своими женщинами?

Глаза Тома наполнились непониманием.

- Том, ты когда-нибудь видел, чтобы отец приводил домой женщин? – по-другому сформулировал вопрос психотерапевт.

Том нахмурился с ещё большим недоумением и, не задумываясь, спросил:

- Зачем?

Доктор потёр указательным пальцем висок. То, что семнадцатилетний парень задавал такие вопросы, казалось странным даже в этих стенах.

Нет, Том знал – зачем, но отец любил только маму, стало быть, и встречи с другими женщинами ему были не нужны.

- Том, ты знаешь о взаимоотношениях полов, в том числе их интимной составляющей?

Том смутился, потупил взгляд и чуть кивнул:

- Да.

- Хорошо, Том, - доктор вновь сцепил руки в привычный замок, - значит, ты утверждаешь, что к вам домой никогда не приходили женщины?

- Одна приходила – хозяйка, у которой мы снимаем дом. Но я её видел лично только один раз, давно-давно, года в четыре, а потом просто слышал, что она приходит.

- Она проводила много времени у вас дома?

- Нет, она всегда быстро уходила.

Психотерапевт покивал, сделал очередную быструю пометку и спросил:

- А какие-нибудь мужчины к вам приходили?

- Папины друзья? Нет.

Доктор имел в виду совсем не дружеские отношения, но уточнять уже не было смысла, ответ он и так услышал.

- Том, скажи, отец часто оставлял тебя одного и как надолго?

- Он никогда не оставлял меня одного.

- Совсем?

- Да. Он работает на дому, а если нам нужно было сходить в магазин или ещё куда-то, мы делали это вместе.

- То есть он всегда был рядом с тобой?

Том не совсем понял вопрос, ответил как смог:

- Мы не всегда дома проводили время вместе. И я ходил гулять в одиночестве.

- И где ты гулял?

- По нашей улице. В этом году папа разрешил мне это, я выпросил. Ой… - Том досадно, с какой-то непонятной горечью во взгляде нахмурился. – Не в этом году, а тогда, - он махнул рукой; в глазах читалась всё та же горечь, не проходящее неприятие действительности с долей обиды, - в том году…

- В каком?

- В две тысячи двенадцатом, - совсем посмурнев, выдавил из себя парень и, помолчав мгновение, добавил с отчаянной надеждой: - Вы уверены, что сейчас не он?

- Уверен. Сейчас две тысячи шестнадцатый год. Июль месяц.

Том вновь понурил голову, и плечи тоже опустились. Надежда умирает последней, но если это уже случилось, не нужно пинать её труп. Вот только он никак не мог этого понять.

- Том, ты готов продолжать наш разговор? – поинтересовался психотерапевт после недолгого молчания. Том невесело кивнул, никак не мог отделаться от грызущего мозг числа «2016». – Скажи, у тебя была своя комната?

- Да.

- И ты спал в ней?

- Да.

- Один?

- Да.

- Так было всегда?

- В детстве бывало, что я спал с папой.

- Ты хотел спать вместе с ним?

- Да.

- По какой причине?

Том вновь смутился, спрятал глаза и начал теребить край рубашки.

- Когда мне было страшно ночью, я приходил к нему. И просто так тоже… С папой всегда хорошо спалось и можно было поболтать.

Доктор кивнул и сделал очередную пометку. За всю сессию Том даже полумыслью не догадался, к чему тот так много спрашивал его об отце и что пытался выяснить.

Когда Тома увели, к психотерапевту зашла доктор Айзик.

- Как успехи? – спросила она.

- Пока у нас не было полноценной работы, я больше собирал информацию. Но могу сказать, что не похоже на то, что Том подвергался насилию со стороны отца.

- Он не обмолвился ни о чём подобном?

- Нет. И то, как Том рассказывал об отце, тоже указывает на то, что он с большой теплотой и доверием относится к нему, а в случае с насилием второго быть точно не может. На данном этапе я заметил только одну странность касательно их взаимоотношений – патологическую гиперопеку со стороны отца Тома, но это тема для отдельного разговора и этот момент нужно разобрать подробнее, чтобы делать какие-то выводы.

- Я уже ничего не понимаю… - покачала головой женщина. – Сначала мы так долго не могли победить Джерри, а теперь не можем выяснить, откуда он взялся.

- Пока и у меня нет ответов, только вопросы, - проговорил в ответ психотерапевт и подпёр челюсть кулаком. – Но, кажется, отгадка кроется не в детстве Тома, по крайней мере, не в той его части, которая связана с отцом. Либо же амнезия у него куда глубже и избирательнее, чем вы думали.

- Эту версию нужно будет проверить. Но ты уверен в том, что Том не лгал, в смысле, не покрывал отца?

- Только в том случае, если он на самом деле верит в то, что ничего неправильного отец не делал, и ему это не было неприятно, а не молчит из страха.

Глава 13

Мой розовый замок,

Мой розовый замок стоит -

Он такой одинокий

Мой розовый замок,

Розовый замок горит,

Как его сотни копий.

Katerina, Intro©

Пришёл черёд сеанса, посвящённого празднованию Хэллоуина. Том ждал его с нетерпением, торопил время, не мог усидеть на месте. А как иначе! Ведь ему предстояло вспомнить не просто ещё один день, а настоящую вечеринку, на которой обещало сбыться чудо.

Тома даже не сразу удалось ввести в нужное состояние, слишком он взбудоражен был, крутился на кушетке, подскакивал и что-то спрашивал-уточнял у гипнолога; в груди трепыхалась птичка-душа.

Только после того, как месье Деньё резковато, но оттого очень доходчиво сказал, что если он не успокоится, ничего не получится, и его отправят обратно в палату, Том притих, втянул голову в плечи. Было не страшно, просто волнительно до того, что ещё чуть-чуть и закружится голова.

И когда сознание размягчилось, расступилось, открыв доступ в подсознание, из уст Тома полился рассказ о самом обычном дне, наполненном искристым, переходящим в мандраж, предвкушением и тайными приготовлениями к главному событию в жизни, потому что оно было первым.

Большая часть того судьбоносного, близкого и одновременно далёкого дня не заслуживала особого внимания. А когда рассказ подошёл к вечеру и побегу из дома, доктор Деньё превратился в слух и внимание, проверил ещё раз, пишет ли камера, потому что тайну, которая вполне могла сейчас раскрыться, обязательно нужно задокументировать. Потому что правде мало быть только в голове и на словах, ей нужен более объективный, а потому неодушевленный носитель.

Месье Деньё даже несколько разочаровало то, что Том благополучно добрался до нужного поселения, он полагал, что, возможно, именно по дороге с ним произошла беда, расколовшая личность надвое.

Призрачные улицы, сучишная собака и её неприветливая хозяйка. Всё на повторе и всё ново, Том заново погрузился в тот самый прекрасный день, переживал каждую секунду и эмоцию. Он не здесь, в красиво обставленном кабинете гипноза – он там, в последнем дне октября, ищет дом номер сорок четыре.

Нашёлся нужный дом. Немного неловкий разговор с Александером у порога, потому что эмоции зашкаливают и Том теряется, потому что, хоть мечтал об этом бесчисленное количество раз, не знает, как на деле действовать, как общаться. Не очень дружелюбная девушка с блёстками на скулах, проход в зал и далее, далее.

Доктор Деньё почти сразу понял, что не так всё сладко и над Томом просто решили поиздеваться, потому что он отличается от большинства – он дикий, как волчонок, и доверчивый, будто котёнок. Дрянное сочетание, из которого ничего хорошего выйти не может, рано или поздно таких котят жестоко пинают.

Но он, Том, ещё не подозревал, что приглашён в качестве бесплатного развлечения, не понимал яда в словах «друзей» и оскалов за их улыбками. Не видел, что они смеются не с ним, а над ним. До первого и такого страшного разочарования у него остались несколько часов, которые сейчас уместятся в минуты.

Когда повествование дошло до рвоты и съёмок на мобильные, гипнолог закрыл пятернёй лицо. Глупый, наивный мальчик! Даже жаль его стало отчасти, такие в современном мире не выживают. Но сочувствие не прожило долго и как обычно растворилось без следа, на всех сердечности не напасёшься, иначе рискуешь сам оказаться в палате, а не в белом халате.

И снова разочарование настигло доктора Деньё, когда Том сбежал с вечеринки, на которой так и не произошло ничего настолько страшного. А какие надежды на неё возлагались… как бы это ни звучало.

В реальности, как и там, в Ночь Всех Святых, у Тома по щекам текли редкие, концентрированно горькие слёзы, которые он пытался сдерживать, но не мог. Он крутился, бормотал то, что было в те минуты в голове, а потом затих, будто бы на самом деле заснул.

В голове было черным-черно: ни мыслей, ни чувств.

Месье Деньё подождал достаточно, внимательно смотря на пациента, но тот не произнёс больше ни звука, будто находился в подобии коматоза или действительно спал. Он предпринял попытку подтолкнуть Тома к продолжению рассказа, говорил правильные слова, задавал вопросы, и тот откликался, но после этого вновь замолкал, и только музыка лилась из колонок, не позволяя воцариться тишине.

Процесс вспоминания натолкнулся на преграду, пока ещё неясной силы и природы, обойти которую так сходу не удавалось. И, возможно, и не нужно было этого делать, Том поведал достаточно для одного сеанса.

«Один сеанс – один день», - напомнил себе доктор Деньё о том, что не надо спешить.

Он вывел его из транса. Том на протяжении нескольких секунд продолжал лежать, отрешённо смотря перед собой из-под полуопущенных ресниц – горькая память не могла мгновенно интегрироваться в сознание и лечь на своё место в голове. Затем он сел, стёр подсохшие дорожки слёз, провёл по волосам и глянул на ладонь, словно ожидая, что на ней должны были остаться следы ягодной водки, которую ему вылили на голову.

На душе было горько до того, что ныло меж рёбрами, сдавливало лёгкие от обиды.

«За что?», - стучало молоточком в висках, и лицо изламывало от боли, точно как тогда, в Ночь Всех Святых, когда всякая нечисть лезет из своих углов.

Гипнолог остановил взгляд на его лице: по краснеющим глазам и дрожащим губам было похоже, что прольются новые слёзы.

- Том, давай поговорим о том, что ты вспомнил, - проговорил он.

Том замотал головой, забрался на кушетку с ногами, обнял колени, закрываясь ими.

- Том?

Губы задрожали сильнее. Том стиснул зубы и даже задержал дыхание, чтобы не пустить наружу рвущиеся постыдные слёзы. Закрыл глаза. Хотелось исчезнуть отсюда и оказаться дома, где тепло и подвёрнутая нога не болит.

А нога и так не болит, потому что с тех пор прошли почти четыре года. От осознания этого стало ещё хуже, аж жилы на шее свело. Больно, горько, непонятно и невыносимо хочется убежать!

Решив не делать чужую работу, месье Деньё отправил Тома к психотерапевту. Но и с ним Том отказался обсуждать воспоминания о вечеринке, даже не говорил толком, что не хочет этого – больше молчал, сопел и сжимался в комочек. А когда доктор совсем достал своими вопросами и попытками разговорить его – сорвался и развёл истерику, чтобы от него отстали.

Тома отвели в палату. И в окружении чужих, холодных цветом стен, которые подменяли ему дом, он лёг на кровать и, вжавшись лицом в подушку, разревелся. Даже когда никто не видит, за свою слабость было стыдно, но сдерживаться уже не осталось никаких сил. Только камеры безучастно фиксировали его боль и надрывные вздрагивания худеньких плеч. Том так и не обратил на них внимания, потому что всё ещё думал, что находится в обычной больнице – там ведь не должно быть камер, а правду ему пока не сказали.

«За что они так со мной?» - этот вопрос не переставал звучать в голове, им болело и плакало открытое сердце, в которое вероломно вонзили стрелу те, кому он верил, с кем хотел разделить мечту.

Невыносимо больно и обидно, когда умирает мечта, в которую ты так отчаянно верил. Её обугленные обломки жгли душу, заполняли токсичным, удушающим дымом.

Том шмыгнул носом, зажмурился что было сил. Так хотелось не плакать.

Вскоре к нему зашла мадам Айзик, мягко предложила:

- Том, давай поговорим?

- Я не хочу, - сдавленно ответил в подушку парень.

- Тогда хотя бы скажи, пожалуйста, почему ты плачешь?

- Я не хочу, - повторил Том, повернув голову вбок. – Уйдите, пожалуйста.

Поговорить он хотел бы только с папой, поплакаться ему, зная, что тот точно поймет, поддержит и утешит, повиниться в том, что ослушался – и вон, что вышло. Но папы не было рядом.

Глава 14

Я тебе верю, открою все секреты беспощадному зверю.

Я знаю, что ты мне не враг.

Расправь свои крылья, пусть желания станут былью.

Убивай меня смело, как в последний раз.

Саша Спилберг, Любить страшно©

- Всё оказалось совсем не так, как я думал, - слезливо жаловался Том единственному другу, лёжа на изумрудной траве на боку. – Они просто посмеялись надо мной. Может быть, я всё неправильно понял? – он привстал, взглянул на Стена и, вздохнув, лёг обратно, продолжил: - Может. Но они… Я не думаю, что друзья поступают так друг с другом.

- А что они сделали?

Том чуть поморщился, чтобы самого себя отвлечь от вновь наплывших на глаза слёз. Горькая обида за поруганную мечту всё никак не утихала, тлела угольком в душе, саднила.

- Даже не знаю, - ответил он. – Там много всего произошло. Они дымили мне в лицо, поили, хоть я отказывался, а потом мне вообще стало плохо, я никогда до этого не пробовал алкоголь. Но ладно, это нормально на вечеринках, я в кино видел. Но зачем они надо мной издевались? Заставили целоваться с парнем…

- С парнем? – с тщательно замаскированным интересом переспросил Стен.

- Да. Я не хотел этого и не стал бы этого делать, но меня обманули, сказали, что ко мне придёт девушка. Мы играли в «Семь минут».

- Я знаю эту игру. Что было потом?

- Потом включили свет, я увидел этого парня, с которым… ты понял, испугался, а все смеялись, улюлюкали.

Том замолк, покусывая изнутри губу. Хотелось поделиться всем, но рассказывать о том, что было после игры, было совсем неловко. В голове мелькали такие живые картинки собственных вздыбленных штанов, ужасного смущения от этого (он почти ощущал жар стыда на щеках), усмехающегося лица Александера, объясняющего, что делать дальше, и десятков других лиц и голосов, которые говорили, говорили, говорили, сливаясь в пёстрый, оглушающе громкий хоровод.

Стен подсел ближе к нему, положил ладонь на ногу чуть повыше колена и участливо, заведомо понимающе спросил:

- Там случилось что-то, о чём тебе стыдно говорить?

Том слабо кивнул и тотчас отвернул лицо, мазнув щекой по сочной зелени, пряча глаза. И хотелось сказать, и кололось до оторопи.

- Том, что бы там ни произошло, тебе нечего стесняться, - снова заговорил Стен. – Расскажи мне всё. Или позже?

- А сколько осталось до конца прогулки?

- Минут сорок.

- Тогда лучше сейчас.

Том помолчал, собираясь с мыслями и силами, и попытался объяснить:

- Было очень приятно, и я же не знал, кто со мной…

- Тебя возбудил поцелуй с тем парнем? – предположил Стен.

Теперь щёки вспыхнули по-настоящему и так, что стало жарко и душно.

- Да, - выдавил из себя парень.

- В этом нет ничего такого, - с лёгкой улыбкой ответил Стен, погладил его по волосам. И Тому так захотелось приласкаться к его ладони, потому что так всегда делал отец, и пусть в последние года он раздражался от этой его привычки, сейчас его слишком не хватало. – Ты зря стесняешься.

- А мне кажется, что так быть не должно, - тихо пробормотал парень. – Он же тоже парень…

- Том, ты когда-нибудь целовался до того случая?

Том смущённо помотал головой.

- Тем более, - произнёс мужчина. – Тебе было четырнадцать, гормоны бушевали, так что твоя реакция на поцелуй совершенно нормальна. Любой бы так отреагировал.

- Думаешь? – Том перевернулся на спину, доверчиво смотря на собеседника.

- Уверен.

- И ты тоже? – за свой вопрос стало неловко, но вернуть его обратно нельзя, можно только ещё сильнее залиться краской.

- И я тоже, - кивнул Стен. – Я ведь тоже обычный человек с потребностями, желаниями и прочим.

Том даже улыбнулся – и всё-таки нет ничего прекраснее того, когда рядом есть понимающий друг! – но быстро вновь помрачнел, на лицо легла тень глубокой задумчивости, брови сдвинулись к переносице. Потому что вопросы и обиды, связанные с той вечеринкой, по-прежнему мучили, изгрызали.

- Потом Александер сказал, - без напоминаний Стена продолжил рассказ Том, - что если участник игры возбуждается, то по правилам он должен… передёрнуть при всех. Я даже почти согласился, но не смог! Тогда они начали говорить всякие противные вещи, - он поморщился, - даже вспоминать не хочу. Я совсем растерялся, потому что они говорили со всех сторон, хохотали… В тот момент их смех мне уже не казался дружеским. И друг Александера вылил мне на голову водку, от неё ужасно глаза щипало.

- Бедный мальчик… Надеюсь, ты не остался там?

- Я убежал, - Том совсем сник, потупил взгляд.

Внутри начинало медленно вскипать, клокотать то самое, что тогда толкнуло на необдуманный шаг – горчайшая обида и тянущая невозможность узнать, за что с ним так обошлись. Ведь он просто хотел обрести друзей, мечтал, верил. Пришёл к ним с открытой душой, облегчив задачу наплевать в неё.

- За что они так со мной? – даже с какой-то претензией проговорил Том и повернул голову к Стену, вопросительно смотря на него. – Неужели все люди на самом деле плохие и злые?

- А я плохой?

- Ты хороший.

- Вот видишь, значит, не все плохие. Просто тебе не повезло связаться не с теми людьми, так бывает, Том. Иди сюда, - Стен махнул рукой, приглашая Тома к себе, тот без опаски перелёг и устроил голову у него на коленях. – И запомни главное – то, что они сделали в отношении тебя, это не о тебе, а о них. Понимаешь?

- Не совсем.

- Они поступили с тобой некрасиво не потому, что с тобой что-то не так, а потому, что им не хватает сердечности и мозгов.

Том с благодарностью посмотрел на друга. Уловив этот момент ещё большей приязненности в отношении себя, Стен снова погладил его по волосам, и на этот раз Том не удержался – приластился к руке, прикрыв глаза, но, тут же опомнившись, остановился.

- Не нужно стесняться себя, - с лёгкой полуулыбкой проговорил мужчина. – Если ты ласковый, как котёнок, это здорово. Многим этого не хватает. А у тебя живое сердце, потому и все чувства и порывы живые, нефальшивые. Гордись этим.

Он ненавязчиво провёл ногтями снизу-вверх по шее Тома, тот сначала зажался от его действий, но затем, доверившись другу, откинул голову назад, открывая самую уязвимую часть тела. Сквозь тонкую кожу виднелись голубые вены, Стен медленно провёл большим пальцем по одной из этих рек до самой косточки на нижней челюсти.

Зверь внутри поднялся, показывая весь рост в холке, впился когтями в землю, чтобы не сорваться с места прямо сейчас.

Сжать бы ладонь до отчаянных хрипов и хруста хрящей. Но сначала впиться в губы, оставить на бледной коже узоры своих отпечатков.

- Скучаешь по папе?

- Очень, - Том тихо вздохнул, разомкнул потяжелевшие от нежащих прикосновений веки. – Я на днях снова просил мадам Айзик, чтобы она позвонила папе и дала мне с ним поговорить, но она сказала, что не может этого сделать.

- Здесь есть стационарный телефон, им можно пользоваться с разрешения лечащего врача. Можешь попробовать сделать звонок так.

- Я не знаю папиного номера…

- Но, я так понял, его знает твоя доктор?

- Точно! Спасибо, - Том признательно сжал ладонь товарища.

Стен чуть улыбнулся ему в ответ, невесомо провёл кончиками пальцев по его щеке и большим пальцем, с нажимом, по скуле. Том непонимающе нахмурился, посмотрел на него.

- Ты травой испачкался, - пояснил мужчина свои действия.

- Где? – Том дотронулся до лица немного правее зелени.

- Здесь, - Стен снова провёл по его скуле, осторожно потёр. – У меня нет платка. Попробовать так оттереть?

Том кивнул, снова закрыл глаза, чтобы Стен ненароком не попал в правый пальцем, пока будет помогать отмыться.

Стен методично, не спеша тёр нежную, краснеющую от его манипуляций кожу. Это действо было подобно трансу. Запах кожи, приправленный травяным соком, пьянил. Добавить бы ещё каплю крови и испить до дна, до темноты в глазах.

Том недовольно поморщился от немного неприятных ощущений, но промолчал.

- Плюнь, - проговорил Стен и поднёс ему к лицу ладонь.

Том изумлённо посмотрел на его руку, затем в лицо.

- Зачем?

- Так просто не оттирается. А я думаю, что лучше умываться своей слюной, а не чужой.

Том всё равно немного не понял – взгляд растерянно забегал, но кивнул и послушно плюнул. Стен ловким движением собрал нить слюны с его губ и с самым обыденным видом продолжил отмывание. Только в глубине непроглядных зрачков плясали демоны и выжигали остатки души напалмом.

Глава 15

- Собирайся, - как обычно, не поздоровавшись, скомандовал охранник, зайдя в палату к Тому.

- Куда?

- К доктору Деньё.

Том встал с кровати, но, подумав секунду, сел обратно, упрямо скрестил руки на груди.

- Не пойду.

- Ты должен, пошли.

- Ничего я не должен. Я не хочу никуда идти и всё.

Охранник задержал на лице Тома тяжёлый взгляд. Конечно, можно было отвести его в нужный кабинет силой, но это не поощрялось и с обычными пациентами, не говоря уже о том, к кому усилиями мадам Айзик было особое отношение.

Том же всем своим видом излучал решительность, в кой-то веке смотрел прямо в глаза суровому мужчине в форме и взгляда не отводил. Когда охранник ушёл, он лёг на бок, подложив руку под голову и снова погружаясь в свои мысли, но через пять минут его покой потревожила доктор Айзик.

Взглянув на неё, Том шумно выдохнул и быстрым шагом отошёл к окну.

- Том, охранник сообщил мне, что ты отказываешься идти на гипноз.

- Да.

- Почему?

- Потому что не хочу. Я уже вспомнил достаточно, и это мне перестало нравиться.

- Том, ты вспомнил ещё не всё. Иди сюда, пожалуйста.

- Не пойду. Ни туда, ни сюда не пойду.

Том перешёл к двери, снова скрестил руки на груди. Эта беготня по палате смотрелась смешно и нелепо, но хотелось как-то показать своё несогласие. А в таких случаях Том привык уходить с места раздора и хлопать дверью.

- Том, если ты объяснишь мне свою позицию, может быть, я соглашусь с тобой. Но пока что я тебя не понимаю, - проговорила доктор Айзик, пытаясь вызвать пациента на конструктивный диалог.

- Почему я должен что-то объяснять? Разве я не могу просто отказаться от чего-то? У меня ведь есть право на это?

- Право у тебя есть. Но, Том, ты сейчас проходишь лечения, а во время него всё обстоит немного иначе – если доктора тебе что-то говорят, этому нужно следовать, потому что мы все бьёмся для твоего блага.

- Мне и так хорошо, - чуть мягче, но всё равно упрямо стоял на своём Том. – Я не хочу больше ничего вспоминать. А может, там больше ничего и нет? Мне кажется, что нет.

- Но мы не можем узнать этого, не проверив, согласен?

- Нет, - парень мотнул головой. – Я больше не пойду на гипноз.

Хотелось тяжело вздохнуть, но в присутствии пациента необходимо держаться. Том не был ни изворотливым психопатом, ни сумасшедшим до крайности, не осознающим реальность, но парадоксально от этого подчас с ним было особенно сложно. Он вёл себя как обычный капризный ребёнок – не хочу, не буду и всё тут!

- Мы можем перенести сеанс на завтра или другой день, - предложила мадам Айзик, дабы сгладить конфликт.

- Просто выпишите меня!

- Мы не можем тебя выписать, пока не убедимся, что ты к этому готов.

Том обиженно надул губы, обошёл ещё полпалаты – уйти бы, но некуда, дверь заперта. Он сел на край кровати и отвернулся от доктора.

- Том? – вопрошающе произнесла мадам Айзик, напоминая о своём присутствии.

Парень глянул на неё и снова отвернул голову, отсел подальше, почти на подушку.

- Том, почему вдруг ты изменил своё отношение к сеансам гипноза? Тебе же раньше нравилось?

- Больше не нравится.

- Расскажешь, почему?

- Не хочу.

Доктор уже не понимала, не хочет Том рассказывать или просто не хочет больше посещать сеансы. Вздохнув, она предположила:

- Месье Деньё обидел тебя чем-то?

- Нет.

- Тебя так сильно огорчило то, что ты вспомнил на последнем сеансе?

Том сжал губы и засопел. Конечно, его это огорчило! До сих пор не мог успокоиться, и душа всё так же ныла от обиды. Но обсуждать вечеринку с докторами он по-прежнему не хотел.

Он так ничего и не ответил, но этого и не требовалось, его реакция всё сказала за него.

- Том, воспоминания бывают неприятными, но чтобы излечиться, ты должен вспомнить всё, а мы должны с этим поработать.

- Мне и так хорошо. Не хочу я ничего больше вспоминать, - теперь уже Том говорил не недовольно, а просто угрюмо, хмурился.

Он устал от этого разговора, устал от всего и просто хотел, чтобы его оставили в покое.

- Если ты не вспомнишь всё, мы не сможем тебя выписать, - поставила вопрос ребром доктор Айзик.

Том с долей непонимания взглянул на неё исподлобья, неуверенно переспросил:

- Что это значит?

- То, что, пока твоя память не восстановится, ты будешь оставаться здесь. То есть, отказываясь от лечения, ты сам оттягиваешь момент своей выписки.

Парень снова нахмурился, потупил взгляд, обдумывая слова доктора, и немного не по теме спросил:

- Можно мне позвонить папе? Мне нужно посоветоваться с ним.

Мадам Айзик не ответила, упрямо сжала губы и скрестила руки на груди, копируя его недавнюю позу. Том подождал десять секунд, всё больше теряясь, скользя бегающим взглядом по её лицу, и обратился к ней:

- Почему вы молчите?

- Теперь ты понимаешь, как сложно вести беседу, когда один её участник отказывается поддерживать диалог? – вопросом на вопрос ответила женщина.

Это был очень рискованный ход, но имелся шанс, что он сработает и заставит Тома изменить своё поведение.

- К чему вы это? – непонимающе произнёс Том.

- К тому, что именно так ты себя и ведёшь.

- Я?

- Да. Так это смотрится со стороны. Надеюсь, ты увидел, насколько это затрудняет взаимодействие и просто по-человечески неприятно.

Сымпровизировать, пристыдить, что уж сказать, приходилось крутиться, чтобы лечение не затянулось ещё на полтора года.

- Извините… - пробормотал Том и, помолчав мгновение, более уверенно добавил: - Но ведь вы врач? Вы должны отвечать на мои вопросы?

- Для того, чтобы я могла отвечать на твои вопросы, это должен делать и ты.

- Вы хотите, чтобы я рассказал про вечеринку? – не до конца уверенно спросил парень.

- Я бы этого очень хотела.

Том сдался. Хотел рассказать вкратце, но эмоции взяли верх, и беседа затянулась на час, а закончилась почти слезами.

Время сеанса Тома уже прошло и в этот день его больше не пытались заставить пойти на гипноз, но уговорили назавтра. Месье Деньё поведали о том, что Том чуть ли не истерику устроил, так рьяно отказывался впредь посещать его, потому настроение у него перед сеансом несколько испортилось, очень уж ярко вспоминался Джерри и те многочасовые муки, которые он познал с ним. Повторения этого с Томом не хотелось категорически, потому что нервы не железные, а такие вот выкрутасы могут вывести из себя даже удава, причём мёртвого.

Ответив на приветствие, мужчина провёл Тома взглядом до кушетки. То, что он без вопросов и сопротивления сел, уже радовало, но не слишком обнадёживало.

- Том, ты готов начать? – спросил он.

- А можно я просто посижу? – вкрадчиво, с надеждой на то, что его послушают, проговорил парень.

«У меня дежа-вю, - подумал гипнолог, хоть Том и не процитировал дословно Джерри, и интонация была другой. – Главное держать себя в руках. Пациентов нельзя бить. И детей тоже. А тут два в одном».

От собственных мыслей стало неуместно смешно. Он глубоко вдохнул, чтобы успокоить это чувство, и поинтересовался:

- Ты хочешь сидеть во время сеанса?

- Нет, - парень мотнул головой. – Вместо него.

Доктор подпёр рукой щёку и устремил на него внимательный, вопросительный взгляд.

- Так можно? – с надеждой добавил Том. – Месье, пожалуйста, я не хочу больше ничего вспоминать. Я уверен, что и вспоминать больше нечего, потому что… - он замолк на секунду, хмурясь и пытаясь подобрать правильные слова, - там дальше нет ничего. Я это чувствую.

- А прошлые воспоминания, значит, ты тоже чувствовал? Ощущал, что они есть? – резонно поинтересовался гипнолог.

Том задумался, отрицательно покачал головой.

- Вот видишь, - продолжил мужчина, - ты не можешь быть на сто процентов уверен, что вспомнил всё. А раз так, нам нужно продолжить работу, чтобы восстановить твою память.

С горем пополам Том согласился на гипноз, но не успел месье Деньё начать, как он вновь заупрямился. Разговор пришлось начать заново и так раз за разом. Благо, что до самого вечера у доктора Деньё больше не было записей, потому он посвятил Тому не один час, а три и в конце концов погрузил того в транс. Это произошло очень вовремя, потому что уже хотелось принять успокоительное и, желательно, запить его коньяком, чтобы наверняка.

- Том, где ты? – спросил гипнолог.

- Я на улице.

- Ты идёшь на остановку?

Том не ответил, как и в прошлый раз, забормотал что-то, потерял покой. Доктор даже забеспокоился, чтобы он не свалился на пол, головой ещё ударится.

- Том, говори внятно, - проговорил он. – Что ты видишь вокруг?

- Тут темно… Мне холодно… И нога болит… - Том всхлипнул. – Нога болит…

- Что у тебя с ногой?

- Подвернул.

- Куда ты идёшь?

- Домой…

- Пешком?

- Я не знаю, где автобусная остановка… И деньги остались в сумке.

- Ты не собираешься вернуться за ней?

- Нет. Холодно…

- Ты видишь ещё кого-нибудь?

- Никого.

- Там ездят машины?

- Ни одной.

- Том, перенесись на полчаса вперёд. Ты всё ещё на улице?

Парень не ответил. Доктор снова обратился к нему:

- Том, ты меня слышишь?

- Слышу.

- Где ты сейчас?

И снова молчание в ответ. И снова чёрная завеса в голове, сквозь которую только голос месье Деньё и пробивался.

- Том, о чём ты думаешь? – с другой стороны подошёл гипнолог, но результат оказался тем же. – Что ты чувствуешь?

Молчание. Умиротворённо спящий вид. Том вовсе перестал реагировать на вопросы, не откликался ни словом, ни мимикой.

Потратив ещё полчаса на таран глухой стены, доктор Деньё разбудил его. Том потёр глаза и, сев, спросил:

- Что я вспомнил? У меня в голове какие-то обрывки.

- Ты куда-то шёл после того, как сбежал с вечеринки.

- Я домой шёл.

- Да, именно.

«Но ты туда, скорее всего, не дошёл», - мысленно добавил мужчина.

Отправив Тома в палату, он пригласил к себе мадам Айзик.

- Долорес, - заговорил гипнолог, - я и в прошлый раз заподозрил, что у Тома сработало мощное сопротивление, а теперь я в этом убедился. Причём проявляется оно не только в состоянии транса, но и в сознании.

- Я тоже подумала об этом. Том так странно начал противиться твоим сеансам и никаких аргументов, почему переменил своё отношение, не приводил. Словно он сам не осознаёт, почему не хочет вспоминать.

- Наиболее вероятно, что так и есть, не осознаёт, - покивал мужчина. – Как же я недолюбливаю сопротивление… По крайней мере, в своей работе.

- Но если он так сильно противиться вспоминанию, значит, есть шанс, что ты подобрался к той самой травме?

- Что-то мне подсказывает, что шанс очень велик. Сама же знаешь, что чем активнее сопротивление, тем ближе и сильнее неприятная для человека правда. Так что, возможно, в скором будущем мы узнаем, как же «родился» Джерри, если, конечно, я не уйду раньше в отпуск.

- Прошу, повремени с отпуском. Будет лучше, если ты доведёшь Тома до конца.

Месье Деньё выгнул бровь и вопросительно посмотрел на коллегу.

- У меня отпуск бывает не так часто, как и у всех нас, - ответил он, - не могу же я от него отказываться только из-за того, чтобы Тома не передали другому специалисту.

- Ты можешь его перенести. Пожалуйста…

Мужчина вновь с выразительным вопросом взглянул на неё, затем закатил глаза.

- Долорес, сдался тебе этот парень? Нет, я понимаю, клятва Гиппократа, обязанность заботится о каждом пациенте и прочее, но мне кажется, что ты относишься к нему иначе, чем к другим, и это не очень хорошо. В наших глазах все должны быть равны.

Мадам Айзик поджала губы, потому что его слова задели за живое.

- Чего молчишь? – снова заговорил доктор Деньё. – Скажи, если я не прав. А если прав, объясни, пожалуйста, что в нём такого особенного.

- Мне не нравится определение «особенный», но да, в некотором смысле так и есть. Это первый случай не только в моём профессиональном опыте, но и в истории всего центра, когда пациента не то, что вылечить не могли – не удавалось даже подтвердить его диагноз на протяжении столь долгого времени.

- О, да, Джерри в этом плане был уникален, сколько он нас водил вокруг пальца… Хоть на доску почёта вешай.

- А ты, я посмотрю, сегодня в ударе?

Доктор Деньё развёл руками:

- У меня был сложный сеанс, а впереди ещё один неприятный пациент, вот и спасаюсь юмором.

- Ты главное с пациентами не шути.

- Рядом с ними у меня пропадает чувство юмора. И, кажется, я тебя перебил, извини, продолжай про Тома.

- К нему нужен по возможности щадящий подход, чтобы не спровоцировать обратное переключение личности, по крайней мере, до того момента, пока он не вспомнит свой травмирующий опыт, и мы не получим хоть какой-то контроль над его расстройством.

- Мне трудно судить, насколько ты права, потому что я не лечащий врач и я не так хорошо знаком с Томом. Но не переусердствуй в своём бережном отношении, потому что потом его передадут другому специалисту, а он может не разделить твоего подхода, и будет для Тома дополнительный стресс.

- Я совсем забыла про это… - тяжко вздохнула мадам Айзик. – Странно это, от Джерри я сама подумывала отказаться, а Тома не хочется отдавать.

- Аккуратнее. Если начать испытывать к пациенту не только профессиональные чувства, это будет вредить вам обоим. В этом плане хорошо, что тебе всё равно никто не позволит остаться его ведущим врачом.

- Да, я знаю, - ответила мадам Айзик, а в мыслях было совсем другое:

«Может быть, Тому помогло, если бы я перешла некоторые границы, у него ведь никогда не было матери. А теперь нет и отца».

Глава 16

Чёрная стена не поддавалась ни тарану, ни подкопу. Безмолвно глумилась над попытками проломить её – она мощна и непобедима, а людишки в белых халатах пред её лицом лишь жалкие букашки. Доктор Деньё выкладывался на тысячу процентов, но отплатой за труд его было – ничего. Подсознание Тома больше не откликалось, скорбно молчало – бледные, окровавленные губы его были сшиты титановыми нитями.

Последним, что удалось выудить из подсознания Тома, была непонятная фраза: «Свет…». Свет фар машины тех, кто разорвал его на куски.

После этого воцарилась абсолютная темнота, и печать немоты легла на губы.

Том спал, Том не был нигде во время транса. А когда его возвращали в сознание, он хлопал глазами и спрашивал, о чём вспомнил, потому что в памяти ничего не оставалось. В ней не могло ничего остаться – слишком глубоко и надёжно всё было спрятано. Иной раз он жаловался на головную боль и общее непонятное плохое самочувствие после гипноза или вновь заводил песнь о том, что не хочет больше продолжать сеансы. Один раз дошло до скандала на грани истерики, что месье Деньё даже испугался грешным делом и за себя, и за свой кабинет, но пострадала только настольная лампа. Том в порыве эмоций швырнул её об пол, но треск стекла и грохот и остудили, заставили замолчать, испугаться, виновато втянуть голову в плечи. Он сам не понял, зачем это сделал.

Его психика всеми силами сопротивлялась тому, чтобы разрушительную память вытащили наружу из цинкового саркофага, в котором она точно не могла ничем навредить. По крайней мере, Тому. О сохранности других людей психика не запрограммирована печься.

Находясь во власти сопротивления, Том сам себя удивлял, не понимал агрессии, которая вдруг бралась из ниоткуда и выплёскивалась на тех, кто был рядом. К травме подошли слишком близко, её задели, и психика, включив тревожные огни и сирены, защищала свою заблокированную дверь, как могла.

Дверь, за которой живут чудовища, кровожадная тьма.

- Стен, я устал, - негромко говорил Том; голова его покоилась на коленях друга, ладони под щекой. – Я очень сильно хочу домой. Сначала мне даже нравилось всё это: больница, доктора, лечение… Но теперь уже нет. И я не понимаю, почему меня не могут выписать, если я хорошо себя чувствую, и от чего меня лечат.

- От диагноза, - по-доброму, с долей снисходительности усмехнулся Стен.

- А почему мне не дают никакие лекарства, не ставят уколы? Нет, я не хочу уколов, - Том поморщился, - но что-то такое ведь должно быть? А этого нет. И как вообще можно вылечить от другого человека?

- Человек только ты, а тот, второй, просто личность.

Том нахмурился, замолчал на какое-то время. До сих пор он не мог осмыслить, как это и что это для него значит – в нём живёт ещё кто-то.

Снова заговорил он совсем о другом:

- Я почему-то больше не запоминаю, что вспомнил во время гипноза и мне не рассказывают этого. Так ведь не может быть, что я ничего не вспоминаю? Или может?

- Может.

- Почему? Раньше такого не было.

- А ты так хочешь вспомнить всё? – вопросом на вопрос ответил Стен и провёл пальцем по щеке Тома до виска, после чего начал описывать на нём спираль.

- Не знаю… - парень прикрыл глаза, лёгкий массаж был очень приятен, даже от мыслей тяжёлых и непонятных отвлёк немного. – Наверное. Мадам Айзик говорит, что я должен вспомнить всё, чтобы они могли меня выписать. А я хочу, чтобы меня выписали.

- Уже торопишься уходить? – Стен вновь легко усмехнулся.

Том пристыдился, невольно зажался. Пусть Стен не сказал этого прямо, но он услышал в его вопросе немой укор в том, что он собирается его бросить. А друзей не бросают.

Но и сказать: «Нет, не тороплюсь» совесть не позволяла, это ведь было бы враньём. Такой сложный выбор – дом или единственный друг.

Том сам не заметил, насколько глубоко задумался над этим и что забыл ответить.

- Ты чего так напрягся? Я что-то не то сказал? – участливо поинтересовался Стен, чуть сжал одной рукой его плечо.

- Нет, я просто задумался. И я не тороплюсь. Но ведь меня выпишут когда-нибудь, может, даже скоро.

- Выпишут. Всех рано или поздно выписывают.

Из груди рвались слова, что этого хотелось бы поскорее, но Том прикусил губу и промолчал. Нельзя обижать друзей.

Стен аккуратно повернул его голову к себе за подбородок и не отпустил, читая тень сомнений в его глазах. Том почти сразу отвёл взгляд. Коснувшись подушечкой большого пальца его нижней губы, мужчина произнёс:

- Что-то хочешь сказать? Не молчи, со мной ты можешь быть откровенным.

Том снова сжался от того тепла, что разлилось в сердце от его слов, помотал головой и противореча себе робко ответил:

- Если честно, я хочу, чтобы меня поскорее выписали. Очень хочу. Но я не хочу бросать тебя.

Стен улыбнулся, коротко провёл большим пальцем по его щеке.

- Мы можем проводить всё свободное время здесь вместе, а потом, после выписки, продолжить общение.

- А из какого ты города? – Том перевернулся на спину, чтобы видеть лицо собеседника.

- Из Парижа.

- Покажешь мне его? Я много слышал про Эйфелеву башню, видел её в кино, интересно было бы посмотреть на неё вживую.

- Обязательно покажу.

Стен как бы случайно положил руку Тому на живот. Том не обратил на это внимания, привык уже, что тот часто к нему прикасается, и не видел в этом ничего неправильного.

Том всё больше крутился – на твёрдом бедре было не очень-то удобно лежать, но вставать не хотелось. В конце концов Стен спросил:

- Тебе неудобно?

- Шея болит.

- Хочешь, массаж сделаю?

Том подумал секунды две и кивнул. Сев, повернулся к другу спиной.

- Спусти немного рубашку, - посоветовал мужчина.

Том медленно расстегнул несколько пуговиц, и вещь с помощью Стена скатилась почти до локтей, сковывая движения.

Он рефлекторно повёл плечами, когда на них опустились горячие, чуть шершавые ладони. Внезапный порыв ветра оживил кроны, и они взорвались шквалом шёпотов.

Глава 17

Степенью страха меняешь свой мир. 

Теряя капли души, слеза за слезой, по белой щеке. 

Беги. Небо - злой сон. 

Небо – злой снег, бело-талая кровь, в уставшей руке. 

Atakama, Солнечный зайчик©

Сидя за своим столом, месье Деньё делал неглубокие, отрывистые затяжки. Через четырнадцать минут должны были привести Тома, и это заставляло нервничать. Последние восемь сеансов оказались бесполезной пустышкой, впустую потраченным временем. Их уже проводили практически каждый день, чтобы форсировать нагрузку на психический блок. Но на данном этапе блок побеждал, и Том молчал.

Некоторые сотрудники центра, не связанные с лечением Тома, но наслышанные о нём, уже начали шутить, мол, полтора года «усыпляли» Джерри, а теперь ещё полтора года будете пробуждать воспоминания Тома, пора ему уже прописку здесь оформлять. Жестокие шутки, что тут сказать, но смысла они не были лишены.

«А ведь действительно, было бы хорошо привести его к полному вспоминанию до отъезда, - думал гипнолог; сигарета в пальцах дымила, умиротворяла вьющимися вверх сизыми змейками. – А с тем, что породило Джерри, пусть уже работает кто-нибудь другой. Но как это сделать, заставить его вспомнить? Давно я не сталкивался с защитой такой силы. И не факт, что он и осознанно не сопротивляется моему вмешательству, кто знает, может, он только с виду одуванчик, а так недалеко ушёл от Джерри».

Джерри, Джерри – это имя вызывало нервное передёргивание. А ведь он всё ещё жил где-то там, в голове Тома. И единственным шансом на избавление от него было вскрыть память последнего и переработать её.

Доктор тяжело вздохнул и упёрся лбом в основание ладони. Сроки поджимали. Начальство сверху капало на мозг, не понимая, как так – скоро два года, а пациент всё ещё здесь. И ладно бы лечили его, но нет, хоть какое-то лечение началось только сейчас. Им не понять, каково это, они не общаются каждый день с самыми опасными психами страны и не рискуют, что белоснежный халат зальёт их собственной кровью. Всякое бывало. И как раз в этом кабинете ещё в то время, когда месье Деньё базировался в другом крыле, произошёл инцидент – нападение. Крови было целое болото в мороку уборщицам, и хоть доктора спасли, отсюда он уволился. И правильно сделал. Дома его ждут молодая красавица жена и сынишки-погодки, а тут…

«Интересно, а что меня здесь держит? Зарплата? Да, неплоха. Уважение? Да кто знает о том, что я здесь делаю. Скорее – цель и сам процесс. Наверное, я тоже немного сумасшедший…».

Время пролетело незаметно. Едва слышно щёлкнул замок, вырывая из раздумий, и в кабинет зашёл Том. Охранник остался стоять за порогом, столкнулся с доктором внимательным взглядом. Тот кивнул, показывая, что всё в порядке и в его помощи он не нуждается.

Охранник закрыл дверь с обратной стороны. Том обернулся на неё, не продвинувшись далеко от порога, обнял себя одной рукой поперёк туловища.

- Том, ты забыл, куда нужно ложиться? – спросил доктор Деньё и самому собственные слова показались сарказмом.

Том мотнул головой, отвлёкся от него, принюхиваясь, поморщился. Дым уже не витал в воздухе, но табачный запах оставался довольно сильным. А Тому, как и любому некурящему человеку, он не нравился, плюс подтачивала эту неприязнь ассоциация с горькой хэллоуинской вечеринкой, где ему дымили в лицо, проверяя на прочность.

- Тебе не нравится сигаретный запах? – снова обратился к нему гипнолог.

- Нет.

- Извини, я сейчас открою окно сильнее.

Доктор сделал, как сказал, вернулся за стол, а Том так и стоял около двери.

- Том, может быть, займёшь своё место? Или хотя бы сядь.

- Я в туалет хочу.

Месье Деньё с трудом удержался, чтобы не закатить глаза.

- А до этого ты не мог сходить?

- Я говорил охраннику, но он всё равно привёл меня к вам.

- Ладно, сейчас разберёмся.

Доктор вернул Тома охраннику и отправил их в туалет. Вернувшись, Том без напоминаний сел на кушетку, огляделся, задержав взгляд на окне, за которым синело небо, так же, как и в его палате, расчлененное на кубики решёткой. И красиво, и тоскливо одновременно, а там, за сталью, Париж.

- Том, нам пора начинать, ложись, – проговорил месье Деньё.

Парень глянул на него исподлобья, но лёг, устремил взгляд в потолок. А не такой уж он и красивый, если так часто его видеть. Том сглотнул, мечась взглядом по выделанному полотну над собой, снова забывая, для чего сюда пришёл.

- Закрой глаза, - голос доктора не позволял окончательно выпасть из реальности, сбежать фантазиями туда, где всё по-другому.

- А у меня осталось много ваших сеансов? – спросил Том, повернув к нему голову.

- Закрой глаза, - повторил мужчина, проигнорировав его вопрос. Сейчас не хотелось лишних разговоров, бывают такие дни. И в беседах не было смысла, они только подкрепляют сопротивление, отводя от главного.

И Том послушался, закрыл глаза, хоть в сердце и затаилась обида за то, что его снова не слушают. Протяжно выдохнул носом, расслабляясь, как учили, - а мышцы, противясь, напряглись. Даже неприятно стало во всём теле, ещё и эта примесь табака в воздухе.

- Расслабься, Том, - продолжил гипнолог.

- Я пытаюсь.

- Если тебе нужно время, я его тебе дам. Слушай музыку, - мужчина нажал на кнопку, и из колонок полились ритмы транса.

Тома будто разрывало на части. С одной стороны, мелодия расслабляла, уводила куда-то за грань привычного, где покой и тело невесомо, будто плавает в тёплом молоке. С другой стороны, его что-то упрямо держало здесь, заземляло, сжимало в тисках и заставляло остро-остро ощущать, как лопатки упираются в неудобную кушетку. Мысли цеплялись за всякие отвлекающие мелочи, вроде попытки разобрать, сколько именно птиц чирикают за окном.

Месье Деньё закрыл окно, чтобы посторонние звуки не отвлекали, и пересел, устроившись перед столом.

Когда Том наконец задышал размеренно, подсознание его вновь встретило гипнолога глухой стеной. Впору уже было браться за динамит, чтобы обойти её. Но единственным доступным видом взрывчатки были слова.

Том молчал, доктор Деньё изворачивался, морально взмок, свернулся в морской узел.

И вдруг Том произнёс:

- Свет…

- Что за свет? – гипнолог весь подобрался, ухватившись за его слова.

Молчание в ответ.

- Том, ты видишь свет?

- Да.

- Где?

- Сзади…

- Откуда он, этот свет?

Том промолчал, даже со стороны было заметно, что он напрягся.

- Том, откуда этот свет? Это фонарь?

- Здесь нет фонарей. Здесь темно…

- Это свет фар?

Тишина.

- Том, позади тебя едет машина? Обернись.

В голове что-то щёлкнуло, подвинулось. Том явственно увидел и пустую ночную трассу, и приближающийся свет, и услышал звук едущего автомобиля. Обернулся и увидел одинокую машину, отошёл подальше от проезжей части. Машина остановилась, и память снова забуксовала, впилась шипами в свою нишу, чтобы её не вытащили на свет.

- Том, что ты видишь?

- Машину…

- Она подъехала к тебе?

Молчание.

- Том, машина подъехала к тебе? Она рядом?

- Да, - на грани слышимости.

Картинка не двигалась, картинки вообще не было, остался лишь её послед в нейронах.

- Том, что происходит дальше?

И снова тишина.

- Том, ты слышишь меня?

Том не отозвался, но по лицу было видно – слышит, просто сказать не может, потому что спёрло, пассатижами сдавило горло.

- Том, я знаю, что ты меня слышишь, отвечай мне. Что было дальше? Ты сел в машину?

Доктор Деньё выждал несколько невозможно напряженных секунд и пошёл ва-банк:

- Ты сел в машину.

Больше не вопрос – утверждение.

Если бы треск павшей защиты был осязаем, он бы оглушил всю округу. Чёрнолитая сфера лопнула, и из неё хлынула жгучая волна воспоминаний, погребая под собой, затапливая каждый уголок, расплавляя нервы магмой.

За секунды в голове пронесся весь тот ад, через который Тому пришлось пройти. От первой пощёчины до последнего осознанного вздоха.

Хоровод картинок прошлого закручивал, захватывал, погружал до невозможности сделать вдох то в один момент, то в другой. Воспоминания молниеносно набирали силу, оживали, ломая хребет, топя слезами и кровью.

Боль в каждом мгновении. Боль в каждой клеточке тела.

Том надрывно закричал, забился на кушетке, из-под закрытых век хлынули слёзы. И распахнул глаза, в которых сейчас плескалось истинное мучительное безумие на грани агонии.

Он резко сел, отбросил воображаемую крысу, ошалело уставился на свою изувеченную руку, которую сейчас видел измазанной в крови. Свежей, тёплой, сочащейся. Левая рука была первым, до чего добрались крысы, они спустились сверху, по трубам, к одной из которых Том был прикован.

Месье Деньё кинулся к нему, но Том только отчаяннее закричал, начал отбиваться, визжал так, что звенело в ушах. Доктор не выводил его из транса. Он очнулся сам: резко, неправильно, и вследствие этого перемешались, наслоились друг на друга три параллели – реальность, воспоминания и собственные воспаленные мысли-страхи из прошлого.

Том видел перед собой доктора Деньё и поверх него тех извергов. Чувствовал, как пушистые бока задевают голую кожу, как острые зубы вгрызаются в плоть и кровь сочиться из десятков ран. Смех и оскалы, высокий – до дрожи – писк грызунов. Разрывающие рывки внутри тела. Что-то течёт по ногам. Вывернутые петли кровавых внутренностей на полу. Темнота. Свет. Резной потолок. Одинокая лампочка под потолком, которая однажды погасла насовсем. Папа. Склеп. Снег.

Окровавленный снег в ладонях.

Такие отчаянные, полные боли и ужаса вопли, что леденела душа.

- Охрана! – закричал доктор Деньё, пытаясь удержать Тома на месте, тот куда-то рвался, царапался. Это оказалось на редкость непросто. И откуда столько сил взялось в хилом теле? – Срочно позовите мадам Айзик! И санитаров! Немедленно!

Том разбил гипнологу нос и, когда в кабинет буквально вбежала доктор Айзик, а за ней санитары, вырвался из его рук. Упал на пол, больно ударив колени. Не теряя ни мгновения, доктор Деньё схватил его за шиворот, но Том рванул с места с такой силой, что все пуговицы разом сорвало, и рубашка осталась в его руке.

Том чувствовал, как по коже течёт кровь. Чувствовал, чувствовал, чувствовал! Ощущал всю боль вместе: от ударов, от извращенного надругательства, от того, как его ели заживо.

- Ловите его! – приказал гипнолог замешкавшимся санитарам, вскинув руку в сторону Тома.

- Что произошло?! – тоже не оставшись спокойной в этом хаосе, спросила у него мадам Айзик.

- Он всё вспомнил, - как долгожданное движение маятника в нужную сторону – или фатальный удар.

Бежать было некуда. Тома поймали, распластали на кушетке, пригвоздив к ней в четыре крепкие руки. Над ним склонилась мадам Айзик.

- Том, что с тобой? – максимально чётко проворила она. – Что ты видишь?

Парень не ответил, слышал её, но не понимал. Её голос забивали другие жуткие стимулы. Доктора спешно начали совещаться, решая, что делать дальше, но даже не до конца было понятно, что происходит.

Из глотки вырвался нечеловеческий вой:

- Больно…!

У Тома слёзы градом катились по щекам, ужас не прекращался, кусался, рвал. Он всё бился и бился в капкане чужих рук. Орал, рыдал, обрывчато скулил: «Я парень… Больно… Крысы… Нет… Нет!».

«С Джерри бы такого точно не произошло…»

Том на глазах сходил с ума, и казалось, эта агония погубит его. Скрепя сердце, мадам Айзик приказала принести транквилизатор.

Поцелуй иглы в голое плечо, и через минуту стало спокойно-никак. Веки потяжелели и закрылись, голова безвольно повернулась вбок.

- Отнесите его в палату, - отдала указание доктор Айзик.

Когда за санитарами закрылась дверь, она вздохнула, обернулась к коллеге. Месье Деньё молча сел за стол и наконец-то зажал салфеткой нос.

- На записи всё есть, - произнёс он через полминуты, - можешь посмотреть. Но ничего связного Том пока не сказал. – Помолчал секунду. – Кстати, нужно её выключить.

Глава 18

Действие препарата продлилось девять часов. В три часа ночи Том проснулся, открыл глаза в кромешной темноте. И жуткие воспоминания вновь наводнили сознание, вновь ожил кошмар.

Высоко вскрикнув, Том подскочил с кровати, попятился, врезался в стену. Кожа на лопатках помнила, как её касался холодный камень, и это ощущение будто пропустило через тело ток.

Он дёрнулся в одну сторону, в другую, взгляд заметался, лицо изломало от страха и безысходности, задрожали губы. На одеревенелых ногах Том сделал шаг в сторону, вытянул руку, снова, теперь уже ею, наталкиваясь на стену.

Том отдёрнул от неё ладонь и вновь припал к ней двумя руками, судорожно ощупывая твёрдую, прохладную поверхность. Стена не кончалась, не было ни трещинки, ни надежды.

Он снова там, в подвале! Том был в этом уверен. Его не смутило ни то, что он проснулся в кровати, ни отсутствие оков и наличие на нём штанов. Отчаяние с запахом смерти вероломно подкралось со спины, сжало ледяными пальцами хрупкие ключицы.

Том кинулся вперёд, но снова натолкнулся на стену. Из стороны в сторону – а итог тот же.

- Выпустите меня! – надрывно, до рези в глазах от слёз, закричал Том. – Кто-нибудь! Пожалуйста! Выпустите!

Его слышали, но не слушали. Никто не отвечал, не открывал дверь, не позволяя даже одному лучику света проникнуть в жуткую темноту.

Только через час к нему удосужились заглянуть, и, увидев, что у него не то психоз начался, не то припадок – в тонкостях он не разбирался, охранник сообщил о буйстве одному из дежуривших в ночь врачей, а тот, в свою очередь, проверив обстановку, сообщил о ней лечащему доктору.

Хоть до будильника ещё оставалось время, после тревожного телефонного звонка сон сняло как рукой. Доктор Айзик приехала в центр так быстро, как смогла, едва не в ночной сорочке.

- Что произошло? – быстрым шагом подойдя к охраннику, которой опять дежурил под дверью, спросила она.

- Среди ночи пациент начал кричать, буянить.

Мадам Айзик напряжённо взглянула на дверь, за которой уже было тихо. Том успокоился, когда охранник зашёл к нему, сработал рефлекс, что если сопротивляться, будет хуже и больнее.

- Когда это у него началось? – снова задала вопрос доктор.

- Около трёх часов ночи.

Женщина переменилась в лице, непривычно жёстко произнесла:

- В три часа? Почему вы не сообщили об этом сразу?!

- Я подумал…

- Дверь, - перебила объяснения сотрудника охраны доктор и кивком указала на стальную дверь, чтобы её открыли.

В палате мадам Айзик представилась жалостная, сжимающая сердце картина. Том сидел на полу, сжавшись в комочек и обнимая себя, пряча лицо в переплетенных руках. На всех открытых участках тела синели-багровели синяки, костяшки пальцев разбиты – так он бился об стены, как та глупая птица, что ломает себе кости, пытаясь вырваться обратно на волю.

Комната была заполнена рассветным маревом, проникающим через голое окно, в его цветах и лёгкой дымке всё виделось ещё более неправильным, каким-то не таким, будто в нежеланном сновидении.

Сглотнув ком, вставший в горле, доктор осторожно произнесла:

- Том?

Том приподнял голову, от его взгляда становилось тошно, настолько он был забитый, измученный, а глаза красные, воспаленные от слёз. На припухшей нижней губе запеклась кровь, и её он тоже разбил.

Панический, грозящийся разорвать сердце ужас отступил вместе с темнотой, оставив после себя опустошение и ноющую боль в теле. Но он вернулся, едва Том наткнулся взглядом на охранника и санитаров, сопровождающих мадам Айзик.

- Том, посмотри на меня, пожалуйста, - попросила доктор.

Том исполнил её просьбу, но тут же вновь метнулся взглядом к мужчинам, гулко сглотнул, отчего в горле запершило – пересохло от криков, впился ногтями в собственную кожу на плечах.

- Не трогайте меня, пожалуйста, - умоляюще, дрожащим голосом произнёс он, обращаясь к мужчинам в разной униформе; на глаза снова навернулись слёзы.

- Том, тебе никто не причинит вреда, - заверила его мадам Айзик. – Скажи, что случилось?

Она приблизилась к Тому, но тот шарахнулся от неё, отполз назад, пока не упёрся спиной в стену, затравленно посмотрел на неё исподлобья. Теперь, когда он не закрывался коленями и руками, стали видны кровоподтёки на груди и животе, выпирающие рёбра часто ходили от тихой паники, готовой взорваться в любой момент от неосторожного движения в его сторону. Жутко. Безумно.

- Том, пожалуйста, поговори со мной, - стояла на своём доктор. – Если ты не хочешь, я не буду подходить к тебе, но ты говори. Почему ты кричал и покалечил себя?

- Вы заперли меня. Как они, - сдавленно ответил парень.

Это уже маленькая победа. Мадам Айзик поинтересовалась:

- Кто, они?

Зря. Победа аннулировалась.

Лицо Тома изломало, он покачал головой, по щекам скатились две обжигающие слезы.

- Я не хочу быть здесь, - произнёс он, закрыл ладонями лицо. А после схватился за голову, срываясь на крик: - Не хочу! Не хочу! Не хочу! Я хочу домой! Мне плохо здесь! Мне страшно! Отпустите меня!

Истерика началась сначала, высасывая последние силы (а то и душу), иссушая. Доктор Айзик подала знак санитарам. Это было слишком – двое крепких мужчин скрутили и потащили к кровати. Том орал, давился слезами, умолял, отчаянно вырывался, что даже суставы хрустели, но по сути ничего не мог сделать, силы были не равны – как и тогда, в отвратительно недалёком для него прошлом, которое психика заботливо скрыла от него, но доктора заставили вспомнить.

Мадам Айзик приказала позвать медсестру, отчеканила название препарата, полностью блокирующего эмоциональную сферу личности. Медсестра прибежала в считанные минуты.

Игла скользнула под кожу на сгибе локтя, и вскоре Том почувствовал, как раскаленная паника куда-то утекает, освобождая тело и разум, застывает в венах желе. Слёзы перестали течь, взгляд перестал что-либо выражать.

- Его нужно перевести в «буйную» палату, - негромко сказала доктор санитарам и обратилась к Тому: - Пошли с нами, Том.

Парень встал с кровати и в сопровождении целого конвоя покорно пошёл туда, куда вела мадам Айзик. Палаты для буйных представляли из себя абсолютно пустые помещения без окон, полностью обитые изнутри плотным мягким материалом. Даже потолок был мягким, хоть до него невозможно было достать.

Зайдя внутрь, Том равнодушно огляделся, прошёл дальше, куда указали, и снова остановился.

- Разденьте его, - отдала новый приказ доктор Айзик.

Никто не мог дать гарантий, что лекарство не перестанет действовать раньше, в самый неподходящий момент, и индивидуальные реакции организма тоже нельзя было списывать со счетов. Для того и были нужны и особая палата, и избавление от потенциально опасной в случае наступления острого состояния одежды. Меры предосторожности.

- Бельё тоже снимать? – дежурно уточнил один из санитаров.

- Да.

Приближение санитара больше не пугало, как и то, что его начали раздевать. Том стоял, безвольно опустив руки вдоль тела, а когда трусы скатились вниз по ногам, перешагнул их, отступив на шажок назад. Санитар сложил одежду и отошёл в сторону, уступая место доктору Айзик.

Тома не смущало, что он стоит перед старшей представительницей противоположного пола абсолютно голый, он даже не пытался прикрыться. Стыд парализовало вместе со всеми иными чувствами. Он безразлично, будто в полудрёме разглядывал её.

- Том, отдохни пока, поспи. А я вернусь позже, и мы поговорим, - произнесла мадам Айзик и погладила его по плечу, не удержалась.

Его так хотелось пожалеть, а лучше прижать к груди, увести домой и… Бред. Слабость. Нельзя. Он просто ещё один пациент. Больной мальчик.

Том кивнул, сел, а после лёг на бок. За медработниками закрылась дверь, идеально слившись с мягкой стеной.

Спать не хотелось. Веки равномерно закрывались и открывались. А в голове звучала колыбельная, которую ему пел папа в детстве:

«Тик-так –

Часы поют на стене.

И солнце уж погасло,

И темнота шагает по земле.

Тик-так.

Но будет новый день –

И радость в нём, и счастье.

И солнце встанет, чтобы улыбку подарить тебе.

Тик-так, тик-так, тик-так…».

- Тик-так, - беззвучно повторил Том слова песни.

Глава 19

Доктор Айзик вернулась в обед. Действие препарата уже иссякало, это становилось понятно по тому, что при её появлении Том спешно сел и прикрылся ногами.

- Привет, Том. Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась доктор.

Том задумался на пару секунд, потупив взгляд, и, вскинув голову, с какой-то непонятной, отчаянной мольбой ответил:

- Я есть хочу.

Вместе с воспоминаниями пришло и фантомное ощущение животного, смертельного голода, которое он познал в подвале, едва не ставшем его персональной усыпальницей.

- Сейчас я попрошу принести тебе завтрак.

Пока еду несли, Том смотрел вниз, рассматривая то пол-матрас, то свои босые, бледные ступни. А потом вкрадчиво обратился к женщине:

- Можно мне обратно мою одежду?

- Нет, Том.

- Почему? И… зачем вы меня раздели?

- Так нужно. Я же уже не раз говорила тебе, что все доктора, и я в частности, заботимся о твоём благе и делаем всё для него.

Том чуть кивнул, снова опустил голову. Мадам Айзик понимала, что ответила правильно, что нельзя возвращать ему одежду, пока они не убедятся, что препарат справляется с контролем его состояния, а для этого требовался опыт хотя бы нескольких дней, но в сердце всё равно горчило и оно сочувственно сжималось.

Он ведь был абсолютно беззащитный, сломанный не физически, но морально – до основания, а теперь лишился последней брони в виде одежды. По хрупкому телу хаотично разбросаны наводящие жуть шрамы и совсем свежие гематомы.

Дошло до того, что посетила мысль отдать ему хотя бы сейчас, пока она здесь, свой халат, чтобы он почувствовал себя хоть чуточку уютно. Но если сделать это, можно с уверенностью ставить себе на лоб печать: «Непрофессионал» и освобождать занимаемое место. Сердобольность в этих стенах не имеет права на жизнь, а если она всё же теплится в сердце, её нужно запрятать поглубже, сковать льдом.

Мадам Айзик украдкой скользнула взглядом по рубцам на ногах Тома, на левой руке.

«Неужели его на самом деле обгладывали крысы? – подумала она. – В каком же аду ему довелось побывать? И специально ли его бросили на такую страшную смерть?», - подняла взгляд к его отвёрнутому, опущенному лицу.

Том молчал, и она тоже не настаивала на диалоге. Даже не верилось, что какая-то секунда между «до» и «после», протараненная защита могут так изменить человека. Открытый и живой, общительный и желающий узнать всё на свете раньше – теперь он походил на мягкую восковую куклу, даже дышал слабее. Закрытый, тихий, как забитый зверёк.

А Том всё так же смотрел вниз. И хоть пытался не думать об этом, в голову помимо воли хладными змеями просачивались мысли-ассоциации. Как он точно так сидел обнажённым на полу в тёмном, сыром подвале в ожидании чего-то. Как сначала в груди жила надежда, потом отчаянная вера в то, что его всё-таки отпустят, а после пришли безысходность и дикий ужас, от которых он раз за разом срывал криками голос, пока сил не осталось вовсе.

Только здесь было светло, очень светло и совсем не холодно. А в остальном разница была невелика, его тоже не отпускали.

Когда зашла медсестра, катя перед собой тележку с подносом, Том сильнее прижал колени к груди, сворачиваясь в своеобразный клубок. Первым делом он вцепился в кружку с чаем, делая жадные, судорожные глотки. Жажда была сильнее и страшнее голода, теперь он это слишком хорошо помнил.

Есть в таком положении было неудобно, приходилось держать тарелку на поднятых коленях, балансировать. Лекарство в крови всё больше распадалось, и всё больше наливались кровью воспоминания, крепли чувства, спирая дыхание.

Куски начали вставать поперёк горла, потому что все мышцы были сведены болью, ужасом, горечью и непониманием, ставшим его верным спутником с первой минуты нахождения здесь.

Ложка в руке затряслась. Том болезненно кусал губы, пытаясь отвлечься, справиться, сосредоточиться на еде. По щеке скатилась слеза и сорвалась в тарелку.

Том зажмурился и сдавленно произнёс:

- Зачем вы заставили меня вспомнить? Зачем?!

Он резко распахнул глаза, впившись взглядом в доктора. В мокрых глазах вновь расплескалось безумие на грани слома, порожденное животным ужасом.

Мадам Айзик отложила ответ на потом.

Медсестра. Укол. И всё прошло.

Вместе с тем, как оцепенели чувства, исчезло и ощущение дикого голода. Доктор Айзик наблюдала стремительно гаснущий интерес к пище в его глазах.

- Том, тебе нужно поесть, - напомнила она, будучи готовой к тому, что он откажется и его придётся кормить с ложечки. Не самостоятельно, конечно, хоть она и была бы не против. Но статус не позволял.

Но обошлось без этого. Том кивнул и вернулся к трапезе, только ел теперь крайне медленно, безо всякого аппетита.

Когда медсестра забрала потенциально опасную, как и любой другой предмет, посуду и снова оставила их наедине, доктор Айзик произнесла:

- Том, нам нужно поговорить.

- Как скажете.

- Ты спрашивал, зачем мы заставили тебя вспомнить то, что с тобой произошло. Отвечаю – это было необходимо, чтобы мы могли помочь тебе и вылечить тебя. Понимаешь?

Том скользнул по её лицу ничего не выражающим взглядом и кивнул:

- Да.

- Ты будешь помогать нам в работе? Нам это необходимо.

- Да.

- Хорошо, Том. Скажи, пожалуйста, что ты вспомнил?

Парень несколько раз моргнул, опустил голову, смотря куда-то в себя, затем сказал:

- Я вспомнил подвал, тех людей, крыс…

- Расскажи подробнее. Как всё началось?

Том снова помолчал – будто в транс уходил или душа сбегала из тела на мгновения, прежде чем ответить.

- Я шёл домой после вечеринки.

- Вечеринки в честь Хэллоуина? – уточнила доктор.

- Да. У меня не было денег на автобус, было холодно и болела нога. И я заблудился, шёл не в ту сторону, мне так сказали. Они предложили меня подвезти, и я согласился.

Мадам Айзик периодически чуть кивала на слова Тома. Диктофон она с собой не взяла, но это было не страшно. Сейчас происходила только разминка, наведение справок, а настоящая работа начнётся позже.

Он повторит свой рассказ, и, скорее всего, не раз, чтобы врачи наконец-то смогли доделать свою работу.

Глава 20

Пустые комнаты, увядшие цветы, 

И этот взгляд в одну и ту же точку 

Целых два часа.

Убитые реальностью мечты, 

И тихо умирающая я.

Atakama, Шаг в сторону©

Том сидел, прислонившись виском к стене, и смотрел в точно такую же, светлую с розовым оттенком, стену напротив. В голове то роились, то лениво проползали воспоминания, картинки, представления, обрастали мыслями, пытались усвоиться, но это ничуть не волновало – оно просто было. Препарат справлялся со своей миссией на славу. Прошлым вечером Тому даже вернули одежду.

Укол сразу после пробуждения, обновление дозы через предписанное количество часов и так до самого сна. И всё будет хорошо. В таком состоянии можно хоть думать о прошлых ужасах, хоть часами в одиночестве смотреть в стену, хоть пойти и расчленить кого-нибудь – ни единая эмоция не возникнет в душе.

Но главное, находясь под действием препарата, Том мог рассказывать о том, что с ним произошло в любых красках и подробностях. Это было необходимо докторам. И так, без эмоций и чувств, он мог холодно осмыслить страшную память и хотя бы начать принимать её без риска не выдержать и расколоться на ещё большее количество частей. А это дорогого стоит.

Оптимальный вариант для всех. Потому – укол утром и далее по расписанию.

Том закатал рукав рубашки, разглядывая синяк от последней инъекции, обвёл его подушечкой пальца. Маленький и тёмно-синий. А эмоций и от этого – ноль. Ему даже не было интересно, что же ему колют.

Потом скользнул пальцем к опоясывающему шраму на запястье, провёл по нему. Вспоминал, как получил этот рубец – как сталь впивалась в плоть почти до кости, как невыносимо больно было от каждого движения и когда рана загноилась. Тонкие запястья у него и оставались, и были, но не настолько, чтобы выскользнуть из защёлкнутого браслета. А он пытался. Пытался так, что едва не переломал себе кости и, как наждачкой, сдирал кожу об металл.

Голое мясо тошнотворно пахнет, сладковато от крови. И крысы тоже. Одна из них обнаглела настолько, что, когда Том совсем перестал дёргаться, полакомилась и устроилась спать у него на плече, воняя практически под носом. Жирная, щетинистая крыса.

Том снял штаны и вновь сел, приподнял колени, рассматривая роспись шрамов на ногах. Странно помнить и ничего не чувствовать. Странно думать и ничего не чувствовать. Странно видеть это и ничего не чувствовать. Но даже чувства странности не было, так, полумысль.

К нему зашли мадам Айзик и незнакомый ему доктор. Том надел штаны и сел обратно, обвёл медленным взглядом мужчину в белом халате.

- Доктор Рой-Герен, - представился тот.

- Том Каулиц.

Врачи также разместились на полу напротив него, включили диктофоны, первой заговорила доктор Айзик:

- Том, расскажи, пожалуйста, ещё раз, что с тобой произошло. Начнём с дороги. Ты сел в машину к незнакомцам?

- Да.

- Ты говорил, что их было четверо?

- Да, четверо.

- Ты помнишь, как вы ехали?

- Я заснул. А проснулся от того, что меня куда-то несли на руках.

- Ты видел название улицы, на которой располагается тот дом?

Том отрицательно качнул головой. Женщина чуть кивнула, скрыв досаду, и задала новый вопрос:

- Что было, когда вы зашли внутрь дома?

- Меня отнесли в подвал. Кажется, сразу… - Том нахмурился, припоминая детали своей «дороги в ад». – Мне горло передавили, голова кружилась, и в глазах… плыло.

Он говорил медленно, совершенно безынтонационно, смотря куда-то в себя.

«Даже глаза поблекли», - отметила доктор Айзик про себя. Теперь они были не лучисто-шоколадные, а какие-то никакие и, казалось, больше не отражали свет.

- Что было потом, в подвале? – спросила она, направляя рассказ Тома. А слушать всё равно было страшно, хоть уже и не в первый раз, только подробностей с каждой новой беседой уточняли больше.

- Они много говорили, были веселы, смеялись.

Том замолчал, погружаясь в те воспоминания, где вился и травяной, и обычный сигаретный дым. Глянул на доктора Роя: от того пахло крепким табаком.

- Я ненавижу запах сигарет, - произнёс парень.

- Извини, - доктор отсел подальше. – Продолжай, пожалуйста.

Оказалось, без эмоций так трудно вспомнить, о чём говорил. Месье Рой подтолкнул Тома к продолжению рассказа:

- Ты сказал, что те люди смеялись. Что ещё?

Том посмотрел на него каким-то неосмысленным взглядом, опустил его и заговорил:

- Ещё они курили и пили. И меня заставили покурить. Я не хотел, но очень испугался, когда ударили, и согласился. После этого снова голова закружилась.

- Это случилось после вечеринки, скажи, ты был в карнавальном костюме?

- Да.

- Можешь его описать?

- Чёрный плащ, остальное всё тоже чёрное. Парик… я его дома в кладовке нашёл. И накрасился: глаза подвёл, кровь нарисовал… Я был вампиром, а они говорили – ведьма.

- Они подумали, что ты девушка?

Том несколько секунд молчал, затем кивнул:

- Да. Я говорил, что это не так, что я парень, но они не верили. И говорили, что я что-то там уже сделал по дороге, поэтому точно порадую и их.

- Про что именно ты говоришь?

- Я не знаю, как это называется.

- С чем это связано?

Том подумал и указал на рот.

- Тебя принудили к оральному сексу?

- Как это было? – вслед за коллегой спросил доктор Рой, посчитав, что ответ на его вопрос будет информативнее.

- Меня поставили на колени и заставили взять в рот член, сосать его. Один, второй, третий, четвёртый… - Том отвёл взгляд в сторону, вновь проваливаясь глубоко в себя. – Угрожали, что если я не буду слушаться их, то они сделают со мной что-нибудь плохое.

Он помолчал и добавил:

- И губы порезали, - коснулся нижней губы, которую некогда из-за его собственного неосторожного движения вспорола сталь.

Доктора, не сговариваясь, устремили взгляды на его губы, ища шрам, но он зарубцевался так тонко, что можно было разглядеть только с самого близкого расстояния.

- Тебя так пытались заставить открыть рот? – предположил месье Рой.

- Да.

- Они повторяли свои действия?

- Кто-то да, кто-то нет.

- Что было дальше?

На этот раз Том молчал долго, если бы не открытые глаза и не то, что он периодически моргал, можно было бы подумать, что заснул.

- Потом они расстелили какой-то матрас, он плохо пах… - всё же ответил он. – Раздели меня, приказали надеть парик обратно на голову, поставили на четвереньки. Было очень трудно дышать, когда прижимали за загривок… - он нахмурился, мимолётно поморщился.

Благодаря лекарству не было ни страшно, ни больно. Но он всё равно понимал, что говорит о чём-то ужасном, неправильном.

- И больно было, - вдруг продолжил Том, - очень больно. Это что-то неправильное, так не должно быть, но почему-то это случилось. Они даже в тот момент веселились.

- Тебя изнасиловали?

И так всё было очевидно и уже давно известно от тех докторов, которые когда-то вытаскивали Тома с того света и из небытия, а на выходе получили Джерри, но таков закон медицины – пациент должен сказать сам.

Том кивнул, скользил взглядом – как маятником – из стороны в сторону по мягкому полу.

- Все четверо сделали это с тобой? – последовал очередной вопрос.

- Да. Потом бывало, что кто-то меня не трогал, но чаще всего они все участвовали.

- Все сразу?

От этого вопроса коллеги у мадам Айзик дрогнули губы. Страшно. И практически невозможно представить, как Том чисто физически мог бы справиться с этим – четверо взрослых, крепких мужчин и он, на тот момент четырнадцатилетний ребёнок.

- Нет, по очереди. Или двое. Или… - Том выдержал паузу, всё так же смотря в пол, и поднял руку, показывая три пальца, - трое.

У доктора Айзик ёкнуло сердце. Трое сразу. Это даже не жутко, сложно было подобрать подходящее слово. И сейчас Том был худым, хрупким по телосложению, а тогда, почти четыре года назад, он должен был быть гораздо мельче. С точки зрения анатомии это было уже не ужасом, а верной смертью от внутренних повреждений. Удивляло, как он вообще выжил после такого. А ведь это, по сути, только начало кошмара, настоящий ад настал позже.

Зато стало кристально понятно, почему Джерри убивал именно старших мужчин – кто сломал Тома, тем и мстил. Но появлялись вопросы другие, и оставалось неясным, по какому принципу он выбирал жертву из всех мужчин, подходящих по характеристикам. И почему он так долго мирно жил рядом с Паскалем, который примерно тоже вписывался в данную возрастную категорию, а потом всё-таки убил его.

Верно, у него были более строгие критерии отбора, чем казалось на первый и даже тысячный взгляд, сколько их уже бросалось на этот далеко не мультяшный тандем в одном лице.

- Они возвращались к тебе? – пока мадам Айзик была занята размышлениями, доктор Рой взял опрос на себя.

- Да, возвращались. Каждый день, может быть, несколько раз в день… Я не знаю. Там не было ни часов, ни окон.

- Сколько времени это продолжалось по твоим ощущениям?

Том пожал плечами. Он действительно не знал. Да и о каком чувстве времени может идти речь, когда ты находишься в состоянии непрекращающегося шока, когда ты заперт в подвале и тебя постоянно насилуют, не давая зажить старым ранам?

- Хорошо, Том, - кивнул мужчина. – Скажи, они приходили к тебе до последнего дня?

Том отрицательно качнул головой:

- Нет. В какой-то момент они ушли и больше не вернулись.

- Их всегда было четверо или с ними приходил ещё кто-то?

- Четверо. Пару раз трое, когда кто-то был занят, но обычно он просто приходил позже, и всё начиналось сначала.

- Тебя выводили в дом?

- Нет.

- Тебя кормили?

- Нет.

Том помолчал какое-то время, подумал и, подняв взгляд к врачам, спросил:

- Сколько я пробыл там?

- Двадцать девять дней. Тебя обнаружили пожарные в ночь с двадцать восьмое на двадцать девятое ноября и доставили в больницу, - ответила мадам Айзик.

Том снова потупил взгляд. В памяти – той, что за гранью сознания, но которую тоже вывернул наружу гипноз, осталось смутное ощущение запаха дыма. Жуткое ощущение. Наверное, если бы он ещё был способен мыслить на тот момент, он бы отгрыз себе руку, обезумев от ужаса и решив, что в довершении всего этого ада сгорит заживо.

Ни в чём не повинный грешник в дьявольском котле. Ангел, по ошибке сосланный в ад. И остатки крыльев продолжали тлеть, но лекарство помогало не чувствовать этого.

- Почему я не помню больницу? – произнёс он.

- Там появился Джерри.

Глава 21

Дин-Дон,

Да, это было рискованно.

Дин-дон,

Прочерк стоит вместо имен.,

Видишь, как второпях нарисована

Тонкая красная линия…

Вельвет, Тонкая красная линия©

Как, оказывается, незаметно проходит жизнь, когда на протяжении дня ты ничего не чувствуешь. Не заботит, что выходишь только в туалет и душ, что в палате не на что сесть, некуда деть взгляд, что в ней нет даже малюсенького окошка, и ты не видишь солнечного света. Только мягкие, переходящие друг в друга стены и пол – словно заперли внутри игрушечного кубика. И больше не злит, что заставляют слушать о Нём.

- Фамилия Джерри – Муссон, - рассказывала доктор Айзик. – Ему столько же лет, сколько и тебе, и день рождения у него в один день с тобой.

Том подпёр подбородок кулаком, безразлично смотря на неё и с той же долей интереса слушая.

«Джерри Муссон – тот, кто живёт во мне. Вместо меня?», - возникло в голове и тут же расплылось, не найдя чувственной подпитки.

- Почему у него другая фамилия? – вяло спросил он. – Я ведь Каулиц?

- У замещающих и истинных личностей почти всегда отличаются имена и фамилии. Могут ещё быть разными возраст, страна рождения и проживания, язык, на котором каждая говорит, и много чего другого.

- Это я истинная личность?

- Да, всё правильно.

- А как папа отреагировал на то, что я называю себя другим именем? Наверное, он привёз меня сюда, решив, что со мной что-то не в порядке?

- Сюда тебя доставил не отец.

- А кто?

- Об этом я расскажу немного позже.

Том чуть кивнул, помолчал секунды две и произнёс:

- Что папа говорил обо всём этом? Как они жили?

- Они не жили вместе.

- Как это? А где я… то есть он жил?

- Дело в том, что твой отец не знаком с Джерри.

- Как это? – повторил Том. – А куда он пошёл после больницы?

- В детский дом. Родителей Джерри не сумели найти и никакой информации о них тоже, теперь известно почему – потому что такого человека на самом деле не существует, но на тот момент о том, что ты на самом деле Том Каулиц, никто не знал, и его отправили в приют.

- Я четыре года не был дома?

- Да.

- А папа? Разве он меня не искал?

- Нет, не искал.

Том опустил голову. Нет, не больно, но продолжать разговор резко расхотелось. Неужели его и отец предал? Даже не пытался искать, когда однажды утром он не спустился на завтрак и не нашёлся нигде в доме?

- Том, ты готов слушать дальше? – спросила мадам Айзик через полминуты.

Том не ответил и не кивнул, но она всё равно продолжила. На то был расчёт – сообщить ему основную информацию, пока он без чувств. Так присутствовала не гарантия, но имелась немалая вероятность, что ему будет легче всё это принять, потому что первичное осмысливание пройдёт в состоянии холодного рассудка, и что благодаря этому проще пройдёт последующее восстановление.

А всё равно его было жалко и в этом, оглушённом, состоянии, даже особенно жалко. Но доктор Айзик не показывала об этом вида и делала свою работу.

- Весной две тысячи четырнадцатого года Джерри взяли под опеку.

Том вновь уронил едва приподнятую голову, хмурился, сам не понимая, что чувствует, потому что – ничего. Просто мысли пытались, но не могли вскипеть от того, что он так рьяно – как чувствовал – отказывался узнавать. Но теперь информацию вливали в уши, и она крючками цеплялась в мозгу.

- Том, как ты относишься к имени «Джерри»? – спросила доктор Айзик, закончив свой рассказ-знакомство с Джерри.

Том пожал плечами:

- Не знаю. Хорошее имя, наверное.

Им давно забылось, что в детстве он хотел стать Джерри, как уговаривал отца называть его так, а собственное имя казалось плохим, потому что рисованному коту вечно не везло.

- Как думаешь, какими качествами обладает человек с таким именем?

Том отвёл взгляд, задумываясь, затем ответил:

- Он умный, находчивый… И ему всё время везёт.

- Ты знал кого-нибудь по имени Джерри?

- Нет.

- А почему ты приписал имени «Джерри» именно эти качества?

- Потому что такой была мышь.

- Какая мышь?

- Из мультика.

- Какого мультика?

- «Том и Джерри». Это был мой любимый мультфильм в детстве.

Мадам Айзик прикусила губу. Так неуместно стало смешно. Кто бы мог подумать, что это не совпадение – Том и Джерри, как в мультике, и что, возможно, именно на его основе появился Джерри.

- Какой персонаж тебе нравился больше? Том или Джерри?

Парень снова задумался.

- Сначала Том, я переживал за него. А потом Джерри.

- Ты сопереживал Тому, потому что вас зовут одинаково?

- Да, мне казалось, что это что-то значит.

- Почему потом ты переключился на Джерри? Почему он начал тебе нравиться больше Тома?

- Потому что он… - пауза затянулась на несколько секунд, Том слабо качнулся в сторону; подходящее слово было сложно подобрать, - лучше?

- Ты хотел, чтобы тебя звали так – Джерри?

Том не ответил. Не помнил, не думал, что это может быть важно. А ведь он хотел.

Ещё парочка вопросов-ответов, и мадам Айзик хотела заканчивать беседу, но оставалось кое-что ещё.

«Говори, пока он в состоянии слушать», - подталкивая к действиям, стучало в мозгу.

- Пошли со мной, Том, - проговорила женщина и поднялась на ноги. Громко приказала, когда они подошли к двери: - Откройте.

Они пришли в её кабинет. Доктор Айзик усадила Тома за стол напротив себя и, достав из папки фотографию, продемонстрировала её ему.

- Ты знаешь этого человека? – спросила она.

- Нет.

- Он напоминает тебе кого-нибудь?

Том внимательнее вгляделся в приятное лицо мужчины с картинки, но в голове по-прежнему не возникало ни единой ассоциации.

- Нет, он не похож ни на кого.

- У него достаточно среднестатистическая внешность, не находишь?

Том снова перевёл взгляд к фото.

- Может быть. Но я не встречал никого похожего.

Он помолчал немного и, посмотрев на доктора, спросил:

- А кто это?

- Паскаль Юнг – опекун Джерри и его третья жертва.

Отчеканить без подготовки, не думая, как зачитать приговор. Закрыть сердцу глаза и уши. Это часть его истории, и он обязан её знать.

Словно окатили ледяной водой. Том шире прежнего открыл глаза и переспросил:

- Жертва? – показалось ли, что, несмотря на препарат в крови, голос дрогнул?

- Да.

- Что это значит?

- Ты не знаешь, что означает слово «жертва»?

- Знаю, но… но… Нет, - Том мотнул головой, сильно нахмурился, снова посмотрел на женщину.

- К сожалению, это так, Том. Джерри убил этого человека, а до него ещё двух, - мадам Айзик положила фотографию на стол, придвинула к Тому. – Собственно, поэтому ты здесь. Это не обычная больница, а учреждение принудительного лечения.

Том уже не слушал, исступлённо смотрел на фото, но слова – суки! – всё так же цеплялись за мозг, вгрызаясь в нейроны, внедрялись в сознание, раздвигали и перемалывали привычную картину мира.

Доктор Айзик не настаивала на том, чтобы этот разговор был долгим.

Когда его отвели обратно в палату, Том сел на пол, прислонился виском к стене и зажмурился что было сил. Хотелось плакать – душе хотелось, её ведь не усыпишь лекарством – но не моглось. Глаза даже не увлажнились.

Мир пошатнулся, перевернулся, рухнул в его глазах. Всё, во что он верил, оказалось под вопросом. И все представления о жизни в целом и о том, что происходит с ним сейчас, развеяло по ветру.

Теперь отец точно не приедет, не сможет простить его, не примет обратно такого – с кровью на руках. Он же не поймёт. Да Том и сам не понимал.

Через какое-то время он подошёл к двери, негромко постучал три раза.

- Пожалуйста, дайте мне позвонить.

Невыносимо хотелось услышать голос отца, извиниться перед ним, но никто не собирался его слушать.

Через полчаса, так и не дождавшись ответа, Том понурил голову и сел под дверью, обняв колени.

Глава 22

Тома привели в просторный, хирургически-светлый из-за череды окон во всю стену кабинет. Уже были установлены три камеры, чтобы фиксировать происходящее с разных ракурсов и не упустить ни малейшей детали. В кресле справа от двери сидела мадам Айзик, нервно покачивая ногой в ожидании. За столом сидел ещё один доктор – мужчина тридцати пяти лет, но уже с проседью в волосах.

- Садись, - проговорил доктор, указав на стул с другой стороны стола, и снова сцепил руки в замок.

Мадам Айзик тихо прочистила горло, но ничего не сказала, убрала за ухо выбившуюся из причёски прядь волос.

Том, облокотившись на стол, подпёр голову рукой, оглянулся на одну из камер и снова посмотрел на мужчину в белом халате. Тот представился:

- Астор Ришар, доктор Ришар. А ты?

Конечно, он знал, кто сидит перед ним, но такова была процедура.

- Том Каулиц, - также назвался Том.

- Приятно познакомиться, Том. Сейчас у нас будет важный разговор, скажи, ты готов?

Том кивнул; мадам Айзик всё так же сидела около двери, молча слушала и наблюдала, это была не её работа.

- Отлично, - дружелюбно, даже как-то по-товарищески проговорил месье Ришар. Достал из верхнего ящика стола худенькую папку, а из неё – две фотографии, положил обе перед Томом.

Том машинально опустил взгляд к изображениям мужчин – брюнета и с тёмно-русыми волосами.

- Это те люди, которые держали тебя в подвале?

Вопрос прозвучал резко, хоть и был задан самым обычным, приятным тоном, заставил поднять голову и посмотреть на доктора.

- Те люди? – глупо, будто не поняв его смысла, переспросил Том.

- Да, Том. Это они? Посмотри внимательнее, – месье Ришар подал Тому фотографии.

Тот взял их, снова вгляделся в застывшие во времени лица. Доктор Айзик тревожно сжала в кулаке полу халата. Ответ на этот вопрос был невероятно значимым, но она даже не знала, что бы хотела услышать от Тома. А её желания и так ничего не решали, оставалось только ждать, пока он не озвучит свой ответ.

- Нет, это не они.

- Ты уверен?

Том не ответил, потому что он не был уверен. В голове были сотни сотен картинок мгновений, проведенных в окружении зверей в человечьем обличии, но лица в каждом воспоминании были будто бы размыты. Они были и в то же время нет.

- Том, - снова заговорил доктор Ришар, чуть надавил, - это те люди, которые тебя насиловали? Посмотри ещё раз.

Том исполнил указание, но это ничего не дало и дать не могло. Память о внешности извергов забрал себе Джерри и был шанс выудить её из закромов подсознания только в том случае, если разрушить его. Или если показать ему фотографии или те самые портреты, которые нарисовал Джерри, Том бы мог вспомнить, а скорее бессознательно узнать – да, это они.

Но рисунки Джерри предусмотрительно уничтожил, догадываясь, что если они попадут в руки полиции, то начнутся вопросы и разбирательство. Но всё это всё равно началось. Ян помнил про то, что Паскаль говорил про некие портреты, полицейские перерыли весь дом вверх дном в поисках них, требовали ответов. А Джерри сказал, что выбросил их, потому что они были не самыми удачными, и по требованию нарисовал заново, но изобразил уже совершенно других людей, которых на самом деле как-то видел на улице.

Тем людям пришлось несладко, их с трудом, но всё же разыскали, вызвали в полицию, допрашивали, силясь выяснить, как же они связаны с Джерри. А Джерри было всё равно, он пожимал плечами и отвечал, мол, увидел их на улице и захотел нарисовать, я нередко так делаю. Главное, он смог сохранить при себе своё персональное сокровище.

Конечно, полиция могла помочь и даже найти голубоглазого и его дружков, но Джерри не собирался делить их ни с кем. Те ублюдки не заслуживали тюрьмы.

Доктор Ришар терпеливо ждал, пока Том несколько минут рассматривал фотографии, подпёр подбородок кулаком.

- Нет, это не они, - ответил парень.

- Они похожи на тех людей?

- Я не знаю, - Том медленно покачал головой. – Я не помню.

- Ты не помнишь их внешность?

- Нет.

- А ты их видел вообще или у тебя были завязаны глаза?

- Мало видел. Я не помню… Можно мне обратно в палату?

- Ответь ещё на пару вопросов и тебя отведут обратно.

Том опустил голову, но не спорил. Месье Ришар спросил:

- Ты помнишь, как вы ехали в машине?

- Помню.

- Как выглядел водитель?

Том снова облокотился одной рукой на стол, упёрся лбом в ладонь и закрыл глаза. От напряжения болел мозг. Этот разговор чертовски надоел за какие-то полчаса.

- Том, какого цвета у него были волосы? – не дождавшись ответа, иначе спросил доктор, пытаясь стимулировать вспоминание ли хотя бы вызвать какие-то ассоциации. – Как у тебя?

- Я не помню, - монотонно повторил парень.

- Он был блондином?

- Я не помню.

- А у того, кто сидел рядом с тобой, были рыжего цвета волосы?

Том молча встал и направился к выходу, но за дверью его традиционно встретил охранник и завёл обратно, усадил; доктора даже не дёрнулись со своих мест.

- Том, почему ты пытался уйти? – поинтересовался доктор Ришар.

- Я хочу в палату, я спать хочу.

- Ты плохо спал сегодня?

- Нет. Просто хочу.

- Может быть, тебе неприятно то, о чём я тебя спрашиваю? Скажи, если так.

- Нет.

Долго мучить Тома не стали и отвели обратно в палату. Вместе с ним зашла и мадам Айзик, присела рядом, ободряюще погладила по плечу.

- Том, ты нормально себя чувствуешь?

- Да.

- Как тебе доктор Ришар?

Том слабо пожал плечами. Женщина снова обратилась к нему:

- Том, ты правда не помнишь лиц тех, кто издевался над тобой?

- Не помню. Оставьте меня в покое, - Том уронил голову, спрятав лицо в сложенных на коленях руках.

Доктор Айзик тихо вздохнула, снова легко погладила его, по острой лопатке. И, просидев с ним в молчании ещё пять минут, ушла.

Глава 23

Том проснулся в непонятном разбито-потерянном состоянии. В голове были каша и туман. Сегодня его не разбудили в установленный час, что сбило с толку. Окон, по картине за которыми можно было разобрать, какое сейчас время суток, не было, казалось, что он проспал до позднего вечера, потому и чувствует себя так неважно – переспал.

Сегодня был его первый день без препарата. Эксперимент. Риск. И необходимость. Потому что если применять его слишком долго, можно получить необратимые изменения со стороны психики.

Том ещё сорок минут сидел, отуплённо смотря в стену. Организм просыпался и приходил в норму медленно. Препарат продолжал распадаться в крови, но уже было не так, как с ним. Том чувствовал себя так, будто попал под каток. Вид был понурый, раздавленный, уголки губ не поднимались.

В голову начали просачиваться мысли, и теперь каждая из них вызывала реакцию. Страшно. Больно. Противно. Несправедливо.

Том зажмурился, потёр глаза основаниями ладоней. Даже под закрытыми веками было не черно, а грязновато-бордово, с примесью пурпура – лампы работали на славу.

«Куда путь держишь?»

Том видел лицо в открытом машинном окне. Видел. Тогда он ещё не понимал, что нужно бояться. Тогда он вообще ничего не боялся, в его мире – как в сказке – правило добро и иногда случались чудеса.

«А «домой» это куда?».

«Ближе подойди. Не слышно ничего».

«Садись, подвезём».

«Куда вы меня несёте? Отпустите. Я сам дойду».

«Куда-куда. Домой, как и заказывала. Не дёргайся!».

Ощущение того, что мир поплыл в глазах; сильная рука на его тонкой шее.

Том тихо заскулил от беспомощности, от нежелания помнить, вспоминать, раз за разом переживать этот кошмар в своей голове. Калачиком свернулся на полу и закрыл голову руками. Но это не могло спасти от того, что уже жило внутри, от того, что его обманом заставили захотеть вспомнить.

«Ты как, ведьмочка?».

«Куда вы меня привезли?».

«Это не мой дом».

«А ты думаешь, мы тебе просто так помогли? Нет, за всё надо платить».

«Заплатить? У меня нет с собой денег… Совсем».

«Зато есть много чего другого».

Воспоминания терзали, клубились. И чем дальше, чем больше иссякало остаточное действие лекарства, тем живее они становились, наливались кровью и болью.

«У меня ничего нет. Извините, я не подумал о деньгах. Я пойду».

«Нет, куколка, так дела не делаются. Отработаешь и побежишь домой. Тебе же не нужны проблемы?».

«Ротик открывай, куколка».

«Да пошире!».

«Заткнись!».

«Соси, куколка, соси».

«Нет!».

«Я не буду этого делать. Я не умею! Я… Я вообще парень!».

«Так мы тебе и поверили».

Удар. Том обречённо закрыл глаза, уткнулся носом в мягкий пол, тяжело дыша от душевной – на грани физической – боли и страха.

«По-моему, её проще сначала удавить, а потом уже всё остальное».

«Будешь сопротивляться или, упаси Господи, попробуешь укусить, зубы повыбиваю и в глотку отдеру так, что мой член будет последним воспоминанием в твоей жизни. Понятно изъясняюсь?».

«Раздевайся и в коленно-локтевую!».

Том сжался, зажмурился, несколько раз ударил ладонью по полу. Хотелось кричать, пока голос не сорвётся, чтобы душу не разорвало в клочья.

За день к нему заходили всего трижды и то ненадолго. Около восьми часов вечера в последний на сегодня раз закрылась дверь. Перед уходом у Тома снова забрали одежду.

А ровно в полночь погас свет, и воцарилась идеальная, кромешная темнота. Глазам невозможно было привыкнуть к ней, невозможно было разглядеть даже собственную ладонь на расстоянии десяти сантиметров от лица, потому что ни единого лучика света не проникало в замкнутое, практически мурованное пространство.

Совершенная матовая чернота. Палата для буйных походила на склеп. Подвал походил на склеп. Палата была как подвал.

И ожил кошмар, захлестнул с головой. Темнота пугала до помешательства, до головокружения. И это был совсем не тот страх, что в детстве – Том готов был умереть, только бы этот ужас закончился.

Тому казалось, что он ощущает запах сырости и прогнившего матраса, в который его вжимали лицом, почти удушая, тыкали носом. Холодный каменный пол… Хоть его здесь не было.

Хотелось метаться в поисках выхода, хотелось убежать, но страх сковал по рукам и ногам, не позволяя сдвинуться с места. Том даже дышал тихо-тихо и через раз, иступлённым взглядом впился в черноту перед собой и нервно бегал глазами из стороны в сторону в попытке разглядеть хоть что-нибудь.

Сердце глухо ухало в груди, поджилки тряслись, мышцы одеревенели от ужаса. Том боялся пошевелиться и не мог оставаться здесь.

На подкашивающихся, не слушающихся ногах Том встал, медленно, еле делая шажки, побрёл вперёд, выставив перед собой руку, а после рванул, как испуганный до смерти заяц. Но натолкнулся на стену.

Это было пределом ужаса. Стены, стены – повсюду стены, и он заперт в них!

Том отшатнулся назад, обернулся вокруг своей оси и больше не смог найти во тьме точку опоры, потерялся на двух метрах посреди палаты.

Казалось, он вот-вот услышит крысиный писк и тогда сердце точно не выдержит, оно и так уже надрывалось в костяной клетке. Или кто-то зайдёт и снова будет нестерпимо больно.

В голове сидело безысходное, убивающее последние силы на борьбу и надежду понимание, что кричать бесполезно. Всё равно никто не услышит и не послушает.

Стало холодно. По памяти.

Том не знал, где находится дверь, сел у стены, где она предполагаемо находилась, подобрал голые, дрожащие коленки к груди.

До того момента, пока не включили свет, он так и не сомкнул глаз. Утром к нему зашла доктор Айзик, приходили и другие доктора, пытались поговорить с ним, обсудить его состояние и причины, вызвавшие его, но добились лишь слёз и истерики. Тома штормило, кидало из крайности в крайность: он то сам тянулся к мадам Айзик, как к чему-то спасительному, хоть сколько-нибудь знакомому, то шарахался от неё, как от огня, уходил в дальний угол палаты и сидел там зверьком. Остальных врачей он вообще не воспринимал.

Только через четыре дня Том более или менее притих. Но заново научиться спать по ночам он так и не сумел. Каждый промежуток кромешной темноты для него был изнурительным кошмаром, и всякий раз казалось, что свет больше никогда не зажжется; он даже не знал, когда наступает рассвет, которого так ждал, задыхаясь в секундах.

Том добирал жизненно необходимый отдых урывками прерывистого сна на протяжении дня. Похудел ещё больше, глаза впали, фарфоровая кожа приобрела мертвенный оттенок. Он превратился в бледную тень самого себя, полупризрака, который заблудился здесь, на земле.

Он ведь уже умирал – должен был умереть в чёрном, сыром подвале: быть съеденным крысами, от заражения крови или истощения. Но тогда костлявая взяла с него откуп четырёхлетним сном, а не жизнью.

Каждый поход в душ превратился в испытание. Том не мог видеть шрамы, напоминающие о том аду, начал ненавидеть собственное тело. Днями натягивал рукав на левую руку, чтобы не натыкаться взглядом на свои увечья.

Том умолял просто выписать его, отпустить.

Хотелось забыть всё, как страшный сон, поверить, что этого не было. Вернуться домой, к папе, и больше никогда не уходить от него далеко.

О каком желании свободы может идти речь, когда тебе переломали не только крылья, но и всё естество костями наружу.

Глава 24

Дин-дон,

Что-то сломалось внутри меня.

Как так?

Небо такое же синее!

Дин-дон,

А все равно впереди петля,

Тонкая красная линия…

Вельвет, Тонкая красная линия©

Впервые с того момента, как он вспомнил всё, Тома вывели на прогулку. Он больше не рвался на улицу, но и не сопротивлялся указу докторов. Заставлял себя поверить, что там, на воздухе, под ясным небом, станет лучше.

Том по привычке пришёл на их со Стеном полянку, устроился на чуть влажной после ночного дождя траве, прислонившись боком к дереву и подобрав колени к груди.

Тихо шептали листья, тень дарила приятную прохладу. А на душе было сыро и зябко.

Через пять минут пришёл Стен.

- Привет, Том. Я уже подумал, что тебя выписали, а ты не попрощался. Где же ты был?

Том потупил взгляд, поскрёб ногтем висок.

- Меня не пускали на прогулку, - тихо пробормотал он.

- Что случилось? – участливо спросил мужчина и сел рядом с ним, на расстоянии полуметра.

А Тома от этого словно окатило леденящим кипятком. Умом он понимал, что всё как обычно, что это Стен, его друг. Но его близость пугала до того, что спёрло дыхание.

- Что случилось, Том? – снова, более ласково обратился к нему Стен. – Тебе нехорошо?

Том хотел мотнуть головой – ведь нет, ему не плохо (он просто сходит с ума), но не успел. К нему протянулась чужая рука. Он подался назад, уходя от прикосновения, но отодвигаться было некуда – позади ствол.

Ладонь коснулась щеки, погладила, а у него сердце споткнулось в груди. Том закрыл глаза, отвернул лицо. Внутри всё сковало льдом от страха, что даже пальцы похолодели.

- Н-не трогай меня, пожалуйста, - жалко запинаясь, попросил Том, не открывая глаз. – Не трогай, Стен.

Стен не мог не заметить его страха, не почуять. Для зверя внутри это было подобно запаху свежей крови, от которого темнеет в глазах, и остаются одни лишь инстинкты. Пользуясь тем, что Том не видит, он откровенно разглядывал его, ощупывал почерневшим, влажно блестящим взглядом.

Взгляд цеплялся то за подрагивающие жилки на тонкой шее, то за пуговицы на груди, под которыми часто билось испуганное сердце – он почти улавливал его гул – так хотелось вырвать их с корнем, распахнуть ненужную светлую тряпку, обнажая беззащитную кожу. Сорвать с побледневших, измученных его же зубами губ шёпот, стон, крик.

Ладонь переместилась на другую щёку, прижалась кожа к коже. Стен повернул его лицо к себе, выжидая, когда он откроет глаза. Том гулко сглотнул, поджилки затряслись пуще прежнего.

- Том, что с тобой такое? Ты ответишь мне? – делая вид, что ничего не понимает, всё так же изображая искренний волнительный интерес, вопросил мужчина.

- Пусти, Стен, - пролепетал Том, по-детски боясь открыть глаза. Попытался убрать от себя руку друга, но пальцы второй руки сомкнулись на его запястье, не сжимая, но крепко удерживая. Как когда-то наручники. – Пусти!

Том упёрся свободной рукой Стену в грудь, силясь сохранить расстояние между ними, даже неосознанно оттолкнул его. Дёрнулся в сторону, отполз. Снова повернулся к нему, раскорячившись на влажной траве с широко разведёнными коленями, тяжело дыша. Завораживающая картина.

Он даже не мог понять, чего боится, почему. Был уверен, что Стен не причинит ему вреда. Но страх жил глубже разума, на подкорке.

Стен удивлённо поднял брови, приблизился к нему, но теперь сел на достаточном расстоянии, остановил на его лице вопросительный взгляд.

Стыд на секунды пересилил страх. Том подобрался, уткнулся лицом в колени, взъерошил волосы.

Да что с ним такое?!

А под закрытыми веками тотчас возникли те уроды и темнота, темнота, темнота – непроглядная, беспощадная, несущая страшную смерть. Хоть вообще перестань моргать.

- Том?

Парень прерывисто вздохнул ртом, пытаясь унять нервную дрожь и накатывающие волны истерики.

- Я не могу, Стен, - сдавленно произнёс он.

- Что ты не можешь?

- Ничего не могу. Я всё вспомнил. Мне кажется, я схожу с ума. Я не хочу всего этого.

Глаза всё-таки наполнились слезами. Он поднял к другу измученный, полный боли взгляд.

- Что ты вспомнил, Том? Что с тобой произошло?

Стен говорил так участливо, смотрел так проникновенно и небезразлично, что внутри всё сжималось. Он виноват, снова виноват.

- Я вспомнил подвал. И то, как меня… Это ужасно.

Том не нашёл в себе силы, чтобы озвучить правду – она болела, жгла в груди, тесня сердце. Опустил голову, кусая губы до красноты.

- Том, что с тобой сделали? – вновь обратился к нему Стен. Догадался, что дело в людях, и, казалось, даже понимал, о чём именно он не может сказать.

Стыдно, страшно, мерзко. Том ссутулился, сжался, вцепился одной рукой в свободные хлопковые штаны.

- Они меня… - он начинал говорить и снова обрывался. Слова встали поперёк горла. – Меня…

- Просто скажи это. Поделись со мной. Станет легче, - так спокойно, мягко и в то же время уверенно.

Том надрывно вздохнул, закрыл ладонями глаза, потом стёр слезу основанием ладони. Пользуясь тем, что он занят своими мыслями и переживаниями, Стен подсел ближе, принял прежнюю позу, чтобы это не бросалось в глаза.

- Над тобой надругались? – предположил он через какое-то время, так и не услышав вразумительного ответа от Тома.

Тот всхлипнул, вцепился в штаны пальцами уже обеих рук.

- Я не хочу об этом говорить, - сдавленным полушёпотом проговорил он. – Это… отвратительно.

- Просто скажи – да или нет. Этого будет достаточно.

- Да…

Поднять глаза было боязно и стыдно. О таком нельзя говорить. Как такое вообще могло с ним случиться? Наверное, сам виноват.

Легко забыв о том, что его предыдущие слова подразумевали, что он оставит эту тему, Стен спросил:

- Это сделали мужчины?

Том кивнул, так и смотря на свои острые колени.

- И поэтому ты теперь боишься меня?

Вопрос заставил поднять взгляд.

- Я не боюсь тебя, - почти уверенно ответил Том. Он хотел в это верить.

- В самом деле? – мужчина медленно приблизился, встав перед ним на колени.

Том гулко сглотнул, мечась взглядом по его таким знакомым чертам, плечам, расслабленно опущенным рукам.

- Не боюсь, - на грани слышимости повторил он.

Стен несколько секунд молчал, пытливо рассматривая его, затем усмехнулся:

- Боишься. Но я не обижаюсь на тебя за это, более того, я могу помочь тебе справиться с этим. Если ты, конечно, захочешь.

Том разрывался. С одной стороны, он не понимал, о чём говорит друг, и вовсе ничего ему не хотелось. Но, с другой стороны, он привык доверять ему.

- А как? – спросил парень и тут же добавил: - Стен, пожалуйста, помоги мне выйти отсюда. Я хочу домой.

- Для того, чтобы тебя выписали, ты должен перестать бояться. А от страха есть лишь одно лекарство. Клин клином вышибается, знаешь такое?

Том отрицательно качнул головой. Стен мягко, с лёгкой снисходительностью улыбнулся ему и пояснил:

- Чтобы преодолеть свой страх, тебе нужен контакт. Далеко не все хотят и могут причинить тебе вред. А прикосновения и близость с другим человеком могут быть очень приятными.

Том не знал, как относится к его словам, всё ещё не до конца понимал, что тот имеет в виду.

- Иди сюда, - добавил после паузы мужчина, сделав подзывающий жест.

Том не сдвинулся с места. Стен сам подсел ближе, совсем близко, поднял раскрытую ладонь. Том тотчас метнулся к ней напряжённым взглядом.

- Ты доверяешь мне? – спросил мужчина, чуточку подавшись вперёд, заглядывая ему в глаза.

Том заставил себя кивнуть, забыв, что нужно моргать, переведя взгляд к его лицу.

- Скажи вслух, - маскируя требование под просьбу и совет, произнёс Стен.

- Да, доверяю. Но что ты хочешь сделать?

- Помочь тебе. Расслабься, больно не будет.

Том поджал губы, на челюстях дрогнули желваки. Расслабься – так всё время говорил доктор Деньё, и тоже не должно было быть больно. Но больно было до сих пор.

- Не бойся, слышишь? Доверься мне, я помогу, - сказал Стен. Слова его прошли как-то мимо сознания Тома.

Ладонь приблизилась к плечу, коснулась. Обожгло. Неспешно поползла к шее.

Том нервно сглотнул, чувствуя, как от страха подрагивает кадык и из глубины груди поднимается новая волна слёз. Хотелось разрыдаться, потребовать, упросить, чтобы Стен больше не трогал его, никогда не прикасался!

Он грязный. И боится до оторопи.

Пальцы ненавязчиво коснулись голой кожи шеи, заставив Тома вздрогнуть, напрячься.

- Не бойся, - повторил Стен, оглаживая его плечи, подключил вторую руку.

- Не надо…

- Надо, Том. Тебе станет лучше.

Стен слегка сжал его плечо, привлёк к себе. Том заставлял себя держаться, верить в то, что он не боится его. А на самом деле от страха уже начинала кружиться голова.

Том прерывисто вдохнул ртом. Ладонь скользнула под ворот рубашки, провела по груди, каждой клеточкой кожи собирая безумный рокот сердца. Стен поддел пальцами его подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.

- Хватит, пожалуйста, - прошептал Том и попытался отстраниться, но ладонь сжалась на плече, не позволяя этого.

Через нервы пропустило ток. Его ведь точно так удерживали в подвале, удерживали… Только плечо было другим.

Но Том продолжал молчать. Оцепенел, как кролик перед удавом.

- Ляг, - директивно произнёс Стен. Уже можно. Жертва попала в капкан.

И Том покорно лёг, только потом спросив:

- Зачем?

- Буду тебя лечить. Ты прав, доктора здесь никудышные, им нужно помогать.

Стен расположился сбоку от него на уровне бёдер, с умеренным нажимом провёл поверх рубашки по животу. Том захлебнулся дыханием, запутался в выдохах и вдохах, вновь принялся терзать зубами нижнюю губу, зажмурился.

Медленно, тягуче, до невозможности сделать вдох и предынфарктного состояния. Но нужно терпеть, нужно. Друг не обидит. Том всё чаще и на всё больший срок закрывал глаза. Это было сродни мазохизму, ведь в темноте становилось ещё страшнее, в темноте нельзя было угадать, что произойдёт в следующую секунду. Но срабатывала детская привычка закрывать глаза пред лицом ужаса – если ты не видишь чего-то, значит, этого нет, и тебя тоже нет, и ничего тебя не найдёт.

Том вовсе перестал открывать глаза, лежал полутрупом, едва дыша. Прошло всего-то полминуты, а казалось – вечность, не меньше.

И вдруг стало слишком быстро, резко, неотвратимо. Стен ловко перекинул колено через бёдра Тома, седлая его и прижимая руки к туловищу. Том испуганно распахнул глаза.

- Всё будет хорошо, - с оскалом, который всё ещё мог сойти за улыбку, проговорил мужчина.

В расширившихся карих глазах отразились его руки, пальцы вцепились в пуговицы, несколько расстегивая, одну выдирая с корнем.

- Что ты делаешь? Нет, не надо… Не надо! – голос сорвался в визг, Том начал крутиться, пытаясь выползти из-под друга, но куда там; страх превратился в панику.

Он открыл рот, чтобы закричать, но Стен успел зажать его ладонью.

- Молчи. Слышишь меня, Том? Кричать нельзя, по крайней мере, пока. Я тебя не обижу. Ты же мне веришь?

Верил ли Том? Он уже не думал. Но сработал наученный рефлекс, что если тебя заставляют молчать, то лучше послушаться, иначе будет хуже и больнее.

Том продолжил молчать, даже когда ладонь исчезла с губ. Только взгляд был такой, что любого бы пробрало, а глаза мокрые, перепуганные, молящие. Но зверю всё это было в наслаждение.

Горячая ладонь с нажимом огладила бок под рубашкой; невесомое прикосновение в уголок губ. Том обречённо закрыл глаза.

На бёдра перестало давить: Стен пересел ниже, потянул с него штаны, одной рукой придерживая запястье. И в ответ на ощущение скользящей по ногам ткани, что-то внутри взбунтовалось, взорвалось.

Том взвизгнул, взбрыкнул, скинув его с себя, даже ударил ногой, и рванул в сторону. Упал, запутавшись в собственных штанах, кое-как натянул их обратно и сломя голову кинулся прочь.

- Куда ты? Том?

Взлохмаченный, заплаканный, перемазанный в траве, в расстегнутой на груди рубашке с торчащими на месте вырванной пуговицы нитками, Том добежал до крыльца, сел с краешка на белые ступени и обхватил руками голову.

Губы дрожали, всё тело мелко дрожало. Он больше не чувствовал слёз, текущих по щекам, зато отчётливо ощущал боль ожогов от тлеющих за спиной крыльев.

Больно, как же больно. Внутри, снаружи, везде.

Том зажмурился; солёные капли срывались с подбородка, оставляя мокрые пятнышки на штанах.

«Я хочу домой, папа, - проскулил он про себя. – Забери меня отсюда».

Он запрокинул голову, впившись взглядом в небо. А оно всё такое же синее, ясное, и солнце яркое, ласковое. Только он теперь другой.

На не слушающихся из-за дрожи в коленях ногах Том поднялся на крыльцо, но путь в здание ему преградил охранник, от которого он шарахнулся, принялся жечь взглядом исподлобья.

- Ты куда? – спросил мужчина.

- Внутрь.

- До конца прогулки ещё пятнадцать минут.

Охранник помолчал секунду, окинул его серьёзным взглядом и спросил:

- Что с тобой случилось?

Том не ответил. Передёрнул плечами и спустился на землю, устроился в углу между крыльцом и стеной. Через пару минут к нему подошли доктора, которых позвал обеспокоенный его видом охранник, но и с ними Том отказался разговаривать, дёргался, пытаясь ещё сильнее вжаться в угол, смотрел волчонком, отвечал угрюмо и просил, чтобы от него отстали.

В результате его всё-таки проводили в палату раньше окончания прогулки. К нему зашла мадам Айзик.

Том одёрнул рубашку, запахнул её на груди, глянул на женщину исподлобья.

- Чего вы хотите от меня? – буркнул он.

- Хочу узнать, как прошла прогулка. Расскажешь?

- Хорошо прошла.

- Что-нибудь интересное видел? Может быть, что-нибудь произошло?

Том шумно втянул воздух, отошёл подальше. Ну зачем она сыплет соль на рану?!

- Нет, ничего.

- А почему ты грязный?

«Грязный» - эхом отозвались в голове слова доктора. Очень сложно было абстрагироваться и понять, что она имеет в виду что-то другое. Том бегло оглядел свою перепачканную одежду, ответил:

- Я на траве лежал.

- А что с рубашкой?

У Тома дрогнули губы, он отошёл ещё, практически к дальней стенке.

- Оставьте меня в покое, - вместо ответа попросил он.

- Том, поговори со мной, пожалуйста. У тебя что-то случилось?

- Оставьте меня в покое! – парень сорвался на крик, начал размахивать руками. – Чего вы все от меня хотите?! Мне и так плохо! Отстаньте от меня! Уходите! Я не буду с вами разговаривать! Оставьте меня в покое!

Ей-богу, он готов был чем-нибудь бросить в мадам Айзик, но в палате на её удачу вообще ничего не было. Можно было только ударить, но для этого нужно было подойти и окончательно слететь с катушек.

Доктор Айзик ушла ни с чем, а Том, забившись в угол, уткнулся лицом в колени и снова разрыдался. Психика не выдерживала, душа пыталась очиститься.

Глава 25

- Пожалуйста, не забирайте его у меня, - просила мадам Айзик. – Так будет лучше, прошу, послушайте меня.

Перед ней за своим столом сидел начальник – огромный почти двухметровый мужчина-шкаф, зовущийся наимилейшим именем Кей; голубые, наполненные внутренним светом глаза его выбивались из общей картины сурового, подёрнутого морщинами опыта и прожитых лет лица.

- Долорес, - вздохнув, произнёс мужчина, - ты сама прекрасно знаешь, что мы не можем на это пойти – устав. Я не могу разрешить тебе остаться лечащим врачом этого парня.

Поняв, что можно отбросить лишнюю официальность, доктор Айзик также перешла на «ты».

- Я знаю устав, не первый год уже работаю. Но, Кей, это особый случай.

- Может быть, он и особый случай, наслышан о нём, - согласно кивнул начальник, - но не исключительный. И исключений для него быть не может, мы и так позволили тебе задержаться на две недели, пока он был на лекарствах.

- Я не говорю, что Том какой-то исключительный, но ему будет лучше, если я останусь его ведущим врачом.

- Почему? – мужчина поднял к ней внимательный, вопрошающий взгляд.

- Он привык ко мне.

Кей вновь вздохнул.

- Вот видишь, Долорес, ты сама ответила на свой вопрос. Привык… Это не аргумент, а наоборот показание для того, чтобы сменить лечащего врача.

- Он и так в плохом состоянии, он боится людей. Что будет, если дать ему другого доктора? Для него это будет стрессом, а это…

- Достаточно, - мужчина поднял руку, останавливая её. – Мы не можем оградить его от всех потрясений и не будем этого делать. Рано или поздно Том всё равно выйдет отсюда и ему придётся встречаться и взаимодействовать с совершенно разными людьми. Наша задача – вылечить его и максимально подготовить к последующей жизни, а не изолировать от всего, что может ему не понравиться.

- Атмосфера, в которой проходит лечение, тоже сказывается на нём, - зашла с другой стороны доктор Айзик, - ты же сам прекрасно это знаешь, и чем она спокойнее и приятнее, тем лучшие результаты будет давать терапия и скорее произойдёт выздоровление. И лечащий врач играет в этом далеко не последнюю роль. Новому доктору придётся потратить время, чтобы Том начал доверять ему и подпустил к себе, а ты сам говорил, что он находится у нас слишком долго, зачем ещё затягивать?

- Но я не говорил, что хочу выписать его к началу осени или любой другой дате, вне зависимости от того, будет ли он к этому готов. Так что если придётся потратить на него ещё полгода, пусть будет так.

- Чем дольше он находится у нас, тем сложнее ему будет адаптироваться к жизни вне этих стен, - напомнила женщина. – Я и так не представляю, как это будет происходить, но надеюсь, что он справится.

- Надеешься? – начальник вопросительно выгнул бровь. – Долорес, я не узнаю тебя в последнее время.

Мадам Айзик поджала губы, кажется, она переусердствовала с эмоциями и выдала этим свою неправильную привязанность. Но слов обратно было не воротить, и мужчина продолжал:

- Неужели ты так привязалась к этому мальчику? Может быть, поэтому ты и хочешь оставить его при себе?

- Мне тяжело с ним, он сложнее почти любого, кого я когда-либо вела, но сейчас, когда мы добились многих результатов, я просто не могу позволить сделать что-то, что будет угрожать аннулировать их.

- Полагаешь, что смена лечащего врача может вызвать у него рецидив?

- Это не исключено.

- Вообще ничего не исключено. Но, повторюсь, мы не можем поместить его в вакуум, можем лишь давать ему соответствующее его случаю лечение.

- Мы можем исключить факторы, которые заведомо являются для него стрессовыми.

- Ты не можешь знать наверняка, что смена доктора будет для него стрессом.

- Я достаточно изучила его. Тем более его травма накладывает определённую специфику, он опасается чужих людей, в особенности мужчин.

- Да, страшное с ним произошло… - задумчиво проговорил Кей. – Но этого уже не изменить, он должен научиться жить с этим. И если он начнёт учиться этому здесь, в контролируемых условиях, только лучше. Более того, мы не сможем его выписать, пока не убедимся, что он адаптировался жить со своей памятью, и что трагедию свою он пережил и принял, в противном случае ремиссия его точно будет временной.

- Правильнее будет приучать его постепенно. Он только недавно вспомнил всё, ещё слишком рано.

- Дальнейшую тактику его лечения вы обсудите с новым врачом и с ним же решите, для чего ещё рано, а для чего нет.

- Но…

- Нет, Долорес, - перебил доктора Айзик начальник, качая головой, - можешь даже ничего не говорить.

- Прошу, Кей, дай мне ещё хотя бы месяц.

- Нет, я не пойду на это. И это не моя прихоть, а устав, который нарушать нельзя. Не просто так обозначен максимальный срок именно в три месяца, на протяжении которого пациента может вести один доктор.

- Кей, Тому будет лучше, если он останется со знакомым ему человеком, - повторила то, что уже говорила, мадам Айзик, всё ещё надеясь, что её услышат.

- Долорес, хватит. Не рви сердце, всё равно я не изменю своего решения.

Мадам Айзик так и не послушали. Через три дня её отстранили от должности ведущего специалиста Тома и назначили на это место другого доктора, мужчину. Реакция Тома не заставила себя долго ждать. Всплески истерик сменялись спокойствием и снова взрывались. Том требовал, чтобы он никогда не приходил к нему, смотрел волком, всегда сидя в дальнем углу, по периметру комнаты отходил, когда доктор пытался приблизиться. Разговаривать с ним он отказывался, ни о каком контакте не могло идти и речи.

«Я же говорила» - так хотелось сказать доктору Айзик, но это было бы ребячеством. И болело сердце за то, что выздоровление Тома снова откладывалось, потому что о какой терапии может идти речь, когда он боится своего врача.

У Тома стремительно сменились несколько докторов – все мужчины примерно того самого среднего возраста. Как назло, все женщины, коих в центре работало в разы меньше, были заняты со своими пациентами и не могли их бросить.

Зря доктор Кей сказал, что не пойдёт против устава и не изменит своего решения, ему пришлось временно вернуть мадам Айзик в статус лечащего врача Тома, а официально она уже была закреплена за другим, вновь поступившим пациентом, которого пришлось спешно передавать в другие руки. Началась неразбериха в распланировке персонала и всё из-за какого-то бледного парнишки.

Среди врачей даже появилась новая шутка по этому поводу: «Сколько человек требуется, чтобы расстроить работу лучшего центра страны? Достаточно два в одном! Не зря в доме в «Томе и Джерри» тоже вечно царил хаос!».

Глава 26

Тома привели в кабинет доктора Водонкура, очередного претендента на роль его лечащего врача, работающего с ним уже пятый день.

- Присаживайся, Том, - дружелюбно проговорил доктор.

Том отставил стул подальше от стола и только после этого сел.

- У нас будет серьёзный разговор, готов? – произнёс месье Водонкур.

Том скривился. Серьёзный разговор – сколько раз он уже слышал это, постоянно так говорят.

- Речь пойдёт о твоём отце, - добавил доктор.

Том мгновенно переменился в лице, в глазах зажёгся интерес, он даже неосознанно подался чуточку вперёд. Это ох как радовало, но месье Водонкур прекрасно понимал, что это ненадолго. А так хотелось бы, конечно, придержать этот момент доверия, развить его и закрепиться в роли его ведущего доктора. Чтобы и Том наконец-то снова обрёл своего врача, и пущее уважение коллег заслужить. Но у него был план действий, согласованный с мадам Айзик, и он был намерен ему следовать и не поддаваться секундному искушению. Может быть, если повезёт, это даже сблизит их.

- Мне можно с ним увидеться? – с надеждой, чуть дрожащим от волнения голосом спросил парень, не дожидаясь новой реплики эскулапа. – Мне очень нужно поговорить с ним. Очень-очень. Только… - он сник, опустил голову и продолжил тише: - я не знаю, как объяснить ему всё… Вдруг он не простит меня? – поднял взгляд к лицу врача. – Но он ведь звонил, да?

Доктор молчал, позволяя Тому выговориться, как чувствовал, что тому ещё есть, что сказать.

- Он сказал, что хочет навестить меня? – продолжал Том. – Вы разрешите ему это? Пожалуйста, разрешите. Или… он уже здесь?

Он обернулся на дверь. Стало и волнительно, и радостно, и страшно одновременно.

- Нет, Том, его здесь нет, - наконец-то вставил своё слово доктор Водонкур.

- Значит, он звонил?

- Нет, он не звонил.

В глазах Тома отразилось непонимание, он неуверенно предположил:

- Вы ему позвонили?

- Нет.

Недоумение в глазах Тома стало ярче, он начал теребить край рубашки. Встал – от эмоций трудно было усидеть на месте – и снова сел, устремил на доктора просящий ответов взгляд. Он, взгляд, как-то сам собой скользнул по щеке мужчины, покрытой лёгкой тёмной щетиной.

А была ли у кого-то из Них щетина?

Том передёрнул плечами, обнял себя за них и, скрипнув ножками стула по полу, отодвинулся ещё дальше. Стало холодно, почему-то ему нередко становилось холодно, когда что-то напоминало о жутком прошлом, погружая в атмосферу сырого подвала; сердце забилось чаще.

Он старался не думать об этом, мотнул головой, зажмурился. Под закрытыми веками тотчас вспыхнули кровавые, отвратительные картинки. Том до побеления пальцев вцепился в собственные плечи.

- Том, тебе плохо? – взволновавшись за него, серьёзно спросил месье Водонкур.

Том напряжённо покачал головой.

- Воды, - выдохнул он, открыл глаза. – Дайте мне воды. Я пить хочу.

Доктор передал ему стакан воды. Руки у Тома тряслись, немного расплескалось. Он сделал два маленьких судорожных глотка, а после допил воду залпом, жалобно взглянул на почти полный графин.

«Жажда страшна. Жажда смертельна» - сидело на подкорке. Месье Водонкур без вопросов налил ему ещё.

Напившись, Том успокоился, опустил голову. Потом вспомнил, что они говорили о самом важном, вскинул взгляд к лицу эскулапа.

- Что с папой? Что вы хотели мне передать? – спросил он.

- Лучше мы продолжим наш разговор завтра, когда ты будешь хорошо себя чувствовать.

- Я хорошо себя чувствую.

- Завтра, Том, завтра.

- Клянусь, я в порядке! – воскликнул Том, вскочил и схватил доктора за рукав. Сам же испугался этого, отшатнулся, хлопая широко распахнутыми глазами.

Ощущение чужой кожи жгло даже через одежду. Даже когда сам прикасался к другому.

Щетина… Была ли у Них щетина?

Том схватился за голову, сдавливая виски. Зажмурился до боли, согнулся.

Разговор не состоялся. Его отправили обратно в палату и снова раздели.

Глава 27

Время вышло, за окном рассвет, 

И чуть слышно рядом дышит смерть. 

Пламя веры гаснет на ветру, 

И надежда умерла к утру, 

На полночи пережив любовь. 

      Tracktor Bowling, Ради чего?©

- Садись, Том, - пригласил доктор, указав на стул перед столом.

Том чуть кивнул, занял предложенное место. Голова раскалывалась, морило на ходу. Уже больше суток он совсем не спал: заснуть ночью по-прежнему не мог, а днём было как-то некогда и не до того.

- Как ты себя чувствуешь?

- Спать хочу, - честно, со вздохом ответил парень, обнял себя за плечи, чуть поглаживая по ним.

Взгляд помимо воли скользнул по доктору: по широким покатым плечам, крепким рукам, заканчивающимся коротковатыми пальцами, по чёрным волосам, едва заметным морщинкам-заломам около уголков губ.

- Может быть, нам лучше поговорить потом, когда ты будешь выспавшимся? – предложил месье Водонкур. Слова его донеслись до слуха, словно через толщу воды.

Том гулко сглотнул. Хотелось отсесть подальше, отойти, чтобы тот точно не дотянулся до него. Сердце начало набирать обороты, пальцы дрогнули.

Не став бороться с собой, Том пересел на диван, между которым и столом были три метра расстояния. Так спокойнее. Только страх, поднявшись, не желал так просто стихать. Том снова обнял себя, нервно забегал глазами.

Это же кабинет: светлый, тёплый, даже окна в нём есть. Но почему доктор так на него смотрит?

Из всех мужчин в белых халатах, с которыми ему пришлось пообщаться, месье Водонкур особенно пугал его – до дрожи, оторопи и всякий раз неожиданно, но почему-то именно ему он не устраивал истерик.

- Не смотрите на меня, - напрягшись, потребовал Том, сверля эскулапа взглядом исподлобья.

- Том, тебе плохо?

- Отвернитесь. И говорите. Говорите, - последнее Том произнёс почти шёпотом, закрыл глаза. Переместил ладони на колени и сжал их.

На данный момент больше всего в жизни он хотел узнать, что же месье Водонкур скажет о его отце, когда позволит им встретиться, когда папа заберёт его домой. Но ничего поделать с собой не мог: не умел справляться с волнами липкого страха и жгучей паники и не пытался научиться.

Том судорожно вдохнул и сказал:

- Я выйду? Мне нужно выйти.

Не дожидаясь ответа, он встал и направился к двери – так и не уяснил, что передвигаться без разрешения вне палаты нельзя. За порогом как всегда дежурил охранник. Едва не натолкнувшись на него, Том отпрыгнул в сторону, врезавшись плечом в дверной косяк. Боль прострелила правую руку; он зажмурился, зажал пострадавшую конечность.

Доктор Водонкур поспешил подойти к ним, оглядел Тома и обратился к сотруднику охраны:

- Выведите его во двор минут на десять, пусть воздухом подышит.

- Но сейчас не время прогулки, - возразил тот.

- Это моё личное распоряжение. Под вашим присмотром, разумеется.

Не успел доктор вернуться за стол, как за спиной послышался визг Тома:

- Не трогайте меня!

Охранник опрометчиво попытался взять его за руку, чтобы повести в нужном направлении. Но короткая прогулка всё-таки состоялась.

Вернулся Том в значительно более спокойном состоянии. В кабинете его ждал сюрприз в лице мадам Айзик, которую пригласил доктор Водонкур себе в помощь и ему в успокоение.

«Я же говорила», - вновь всплыло в голове, но сейчас было не до ехидства. Она прекрасно понимала, зачем она здесь, и какая информация вот-вот должна быть озвучена.

Не поздоровавшись, Том сел на противоположный от женщины край дивана.

- Привет, Том, - поприветствовала его доктор.

- Здравствуйте, - чуть кивнув, ответил он, напряжённо глянул на другого доктора.

- Том, ты готов продолжить наш разговор? – поинтересовался тот. – Напомню, он пойдёт о твоём отце.

Доктор Айзик проглотила тяжёлый вздох, бегло огляделась, проверяя, нет ли поблизости чего-то тяжёлого, острого и вообще способного нанести вред. Кто знает, как Том отреагирует на новость, которую ему собирались (и обязаны были) сообщить.

- Да. Только не подходите ко мне, - отозвался парень.

Последняя просьба-требование была лишней, мужчина и так не собирался приближаться к нему.

- Я не буду к тебе подходить, не беспокойся, - на всякий случай уточнил доктор.

Том ничего не ответил на его слова и не в первый раз спросил:

- Что с папой? Вы говорили с ним? Когда он приедет?

- Том, он не приедет.

Разум не понял, что за страшный смысл кроется в словах доктора, даже сердце не ёкнуло. Том не мог себе представить, что такое возможно. Что вот-вот его жизнь вновь располовинится на «до» и «после», почти четыре года назад располовинилась.

- Почему? – спросил он.

- Потому что он уже не может этого сделать. Твой отец умер. Мне очень жаль.

Феликс не сумел пережить вторую потерю сына. Фатальное и жуткое совпадение – обоим Томам было четырнадцать лет, только второй сумел пережить свою смерть, но он об этом уже не узнал. Он видел все эти сходства и понимал одно – его Томми нет, нигде нет.

В девять утра он обнаружил, что сын пропал, а уже после полудня свалился без чувств прямо на кухне, которую мерил нервными шагами, не находя себе места. Стремительно развившийся инсульт и скорая смерть без прихода в сознание, потому что некому было оказать помощь и позвонить в скорую. Его разлагающееся тело обнаружили только через неделю, когда поняли, что отвратительный запах идёт из открытого окна дома в конце улицы. А про Тома никто так и не вспомнил.

Феликса не стало первого ноября, когда Том ещё надеялся, что его отпустят из страшного подвала, и у них всё будет по-прежнему. Миллионы раз он взывал к отцу и верил, что совсем скоро они увидятся, не подозревая, что этому уже не быть.

Доктора напряжённо ждали его реакции, но Том молчал и только ресницами хлопал, в глазах его отражались непонимание, неверие и ещё целая гамма эмоций, но все какие-то невнятные. Он не понимал. Не мог понять.

- Что? – переспросил Том через минуту молчания.

- Твой отец умер.

- Нет… - неверие в карих омутах стало ярче, вытеснило всё иное. Парень покачал головой.

- Да, Том. Люди не бессмертны, мы все рано или поздно умираем. К сожалению.

- Да, но… Но не папа.

В свои годы Том толком не понимал, что такое смерть. Да, у него умерла мама, но это случилось так рано, что он не мог знать, каково это – терять. Смерть была для него чем-то абстрактным, и тем более он не мог представить, что она заберёт кого-то самого важного, того, кто был для него всем миром, воплощал его в себе.

Том не верил. Смерти нет – в его мире. Он же жив!

Видя, что он медленно, но верно вскипает, и что они рискуют получить срыв с его стороны, мадам Айзик сказала коллеге, что дальше разберётся сама, взяла Тома под руку и увела в палату.

- Скажите, что это неправда! – твердил Том, вцепившись в рукав её халата, когда они сели на мягкий пол. – Это ведь неправда?

- Это правда, Том. Я очень сожалею, но…

- Нет! – крикнул парень, отпрянул от неё. – Вы специально врёте мне? Хотите, чтобы я перестал ждать папу?!

- Твой отец умер от инсульта первого ноября две тысячи двенадцатого года. Он не приедет.

Сухие факты отрезвили – как пощёчина – заставили распахнуть глаза.

- Нет, - в шоке смотря на доктора, проговорил Том; голос упал до шёпота.

- Да.

- Нет.

- Том, ты подождёшь меня минуту? Я сейчас вернусь.

Доктор Айзик сходила в свой кабинет за копией свидетельства о смерти Феликса, которую, как чувствовала, запросила из Морестеля, как только узнала о его кончине. Передала её Тому.

Он неверующим взглядом смотрел в справку. Дата смерти – первое ноября две тысячи двенадцатого года, причина – ишемический инсульт такого-то участка головного мозга. Четыре года назад. Четыре года назад…

- Нет, - выдохнул Том, медленно согнулся, сжал в кулаке листок. – Папа…

Мир рухнул в который раз за последнее время и теперь не имел шансов на восстановление. Диафрагму свело спазмом. Тихая истерика. Беззвучные рыдания на сухую.

Примерно через час судорожных вздрагиваний и невыносимой душевной боли, скрутившей внутренности в морской узел, Тома прорвало слезами, скулежом, невнятным лепетом и периодическими обрывчатыми криками неверия. Мадам Айзик подставляла под его лицо плечо и грудь, гладила по голове. Безукоризненно белый халат быстро промок.

Она просидела с Томом долго, до тех пор, пока он не выплакал всё, что было возможно, и не отключился. Наконец-то забылся сном, но какой ценой. За него болело сердце.

Мадам Айзик осталась бы с ним до утра, чтобы он не просыпался в горьком одиночестве, чтобы ему хотя бы было, с кем поговорить. Но просто нельзя. И её ждал собственный пациент, к которому она и так попадала от случая к случаю, и которому также приходилось довольствоваться разными врачами из-за «балагана Тома и Джерри».

Глава 28

Потянулась вереница одинаковых дней, каждый новый ничем не отличался от предыдущего. Каждое утро начиналось с опроса и они, в свою очередь, тоже начинались одинаково: Тома просили назвать свои имя и фамилию и коротко рассказать о себе. Это требовалась для контроля над тем, не появился ли снова Джерри. Или ещё кто-то. Расщеплённая однажды личность с лёгкостью может продолжить раскалываться.

К Тому продолжали приходить «на кастинг», как они называли это между собой, разные доктора, улыбались, пытались расположить к себе и найти к нему подход. Но всё впустую. В какой-то момент Том вовсе перестал идти на контакт, что от него нельзя было услышать и одного слова, максимум, чем он удостаивал очередного эскулапа, была парочка взглядов.

Мадам Айзик окончательно отлучили от его лечения, позволили лишь иногда навещать. Центр не мог ставить под удар свою отлаженную систему из-за одного человека.

Кто-то сдержанно жалел Тома. Кто-то разводил руками, потому что, действительно, сложный и непонятно, что с ним делать. А кто-то уже [пока что] беззлобно начал называть его костью в горле.

Том днями напролёт смотрел в розоватую стену. Жизнь утратила краски: на самом деле, ещё в тот момент, когда за ним закрылась дверь палаты для буйных, но в полной мере ощутил он это только теперь.

Он был подвешен в зыбкой невесомости, со всех сторон окружённый темнотой неизвестности. И никуда не деться. Никуда не сбежать.

Лучше вообще не дёргаться, чтобы не сорваться вниз и не разбиться об острые скалы, таящиеся во тьме.

Том в одночасье потерял всё. Свою жизнь, отца, единственного друга, которого теперь боялся, как огня, а это значит – конец. Том даже просил перевести его в другую прогулочную группу, чтобы не встречаться со Стеном, но не смог объяснить, почему так нужно, и его не послушали. Стен ведь говорил, что никто не должен узнать об их общении, и он не собирался предавать его даже сейчас, когда всё закончилось.

Во время прогулок, от которых нельзя было отказаться, Том устраивался с края крыльца и просиживал так всё время. Пару раз он видел Стена, тот наблюдал за ним издалека, один раз даже прошёл мимо, уже возвращаясь в корпус, но не поздоровался и вовсе не подал вида, что они знакомы. Тому такой расклад был в облегчение, потому что он просто не знал, как объясняться с другом, только в груди всё равно тоскливо заныло.

Он остался совершенно один.

И себя Том тоже потерял. Этот повзрослевший, изуродованный шрамами, боящийся всего на свете и каждую ночь сгорающий в огне кошмара человек – не он. Ему четырнадцать, в его мире всё хорошо, он не боится темноты, потому что уже знает, что монстры под кроватью не живут, любит людей и тянется к ним, не веря отцу в том, что все люди плохие. Он – мечтатель, искренне верящий, что вот-вот все мечты сбудутся, а не это переломанное существо, которое не доели крысы.

Тому даже было всё равно, когда его перевели обратно в обычную палату. Он не подходил к окну, которое на протяжении четырнадцати лет (а это для него вся жизнь) было для него чем-то сакральным, лишь изредка бросал взгляды на небо за решёткой.

Сидел на кровати, которая в новой палате стояла в углу, и смотрел в стену.

Глава 29

Фортуна, эй, мы не знакомы,

Ты где-то в 25-м кадре.

Как выйти нам из этой комы

И крикнуть всем: «DePutaMadre»?

Слот, Просточеловек©

Том привычно сидел на кровати, развернувшись к окну, но смотрел мимо него, на солнечный блик, прилипший к стене. Через пару минут солнце скрылось за одним из молочно-грязноватых облаков, и тёплый клочок света исчез.

Открылась дверь, до слуха донёсся голос – Том не вслушивался в то, что он говорит. Новый доктор переступил порог палаты, и дверь закрылась.

Он был молод, высок, хорош собой до безобразия. Глубоко-тёмные волосы уложены в нарочито небрежную причёску, татуировки в цвете на загорелой коже, которых не скрывали закатанные рукава халата, одежда с иголочки, массивные часы на левом запястье, сверкающие сарказмом бриллиантов. Если бы не тот самый белый халат и бейдж на груди, врачом его можно было посчитать в последнюю очередь.

Том даже не взглянул на него, словно вовсе никто не пришёл. Доктор сел на принесенный для него стул, откинувшись на спинку, закинул ногу на ногу и глянул в перекидной блокнот без обложки.

- Имя? – звучно, нарушая тишину запертой палаты, произнёс он.

Том не отреагировал, продолжил смотреть в стену. Будто на самом деле не слышал.

- Как тебя зовут? Имя своё назови, - более развёрнуто и громче повторил свой вопрос доктор.

Том всё же глянул на него, но снова отвернулся, так и не ответив.

- Ладно… - проговорил эскулап, снова опустил взгляд в блокнот, где на самом деле были записаны все сведения о пациенте, просто ему было лень их читать. В глазах его отразилось удивление. – Том? Тебя зовут Том? – он поднял взгляд к парню.

- Да, меня зовут Том, - безучастно ответил тот.

Несмотря на короткую, как у всех пациентов, вне зависимости от пола, стрижку, Том вполне мог сойти за симпатичную девушку. Так и подумал доктор, увидев его, и факту того, что ему предстоит лечить юную мадемуазель, был рад.

Но Томом могут звать представителя только мужского пола. Плюс голос: не особо низкий и грубый, тихий, но уже сломавшийся.

Удивление в глазах врача сменилось разочарованием, которого он даже не пытался скрыть.

- А я подумал, что ты девушка.

Тома внутренне дёрнуло от слов врача, сердце в негодовании забилось мощнее. Он даже повернулся к нему и сквозь зубы процедил:

- Я не девушка.

- А жаль. Был бы вполне симпатичной девицей, а так…

- Я не девушка! – уже крикнул Том.

- Понял я, и здесь написано, - доктор помахал блокнотом и снова положил его на колени, - не ори. Я - Оскар Шулейман, твой новый лечащий врач. А теперь продолжим знакомство и наш разговор. Имя?

Том промолчал. Оскар снова обратился к нему:

- Мы уже выяснили, что ты не глухой и не немой. Или у тебя это периодами случается? Отвечай, когда я спрашиваю.

- Ты уже знаешь моё имя.

Несмотря на белый халат, Том не подумал о том, что к новому доктору нужно обращаться на «вы». Он ведь молодой ещё и не такой серьёзный, как все остальные. Элементарным правилам субординации Феликс его не научил, да и зачем, если он всегда с ним, под крылом.

Месье Шулейман в ответ на «тыканье» вопросительно приподнял брови.

- Когда это мы пили с тобой на брудершафт?

- Что? – не понял Том.

- Дурачок, что ли?

- Что? – тише прежнего переспросил Том, в глазах разлился шок.

- Да уж… - доктор цокнул языком. – Забудь, как-нибудь потом объясню. А пока – скажи уже своё имя. И фамилию не забудь.

Том дрогнул уголками губ, потупил взгляд, но послушался.

- Том Каулиц.

- Сколько тебе лет?

- Че… Семнадцать.

- Что вначале сказать хотел?

- Четырнадцать.

- Так сколько на самом деле?

Том опустил голову сильнее, что позвонки острыми пиками натянули кожу.

- Семнадцать, - понуро ответил он.

- А путаешься почему? Вроде бы, запомнить свой возраст не так уж сложно.

У Тома снова дрогнули губы, он нахмурился, поморщился, мотнул головой:

- Не хочу об этом говорить.

- Нет уж, будь добр, говори.

- Не хочу.

- Ладно, и к этому тоже вернёмся позже. С именем-возрастом разобрались. Родился ты где?

- В Морестеле.

Месье Шулейман угукнул, казалось, даже не слушая, пролистнул выданное ему досье на Тома, просматривая текст по диагонали, толком не вчитываясь. Дежурно спросил:

- На что-нибудь жалуешься? Как чувствуешь себя?

Том промолчал. Не желал объяснять ту болезненную дыру, что дышала в него холодящей пустотой. И то, что было в голове, тоже.

Доктор подождал, пристально смотря на него, постучал пальцами по краю блокнота и произнёс:

- Опять приступ немощности начался? Не понимаешь? Или говорить громче надо? Чучело…

Том опешил от его слов, распахнул глаза, непонимающе смотря на него, переспросил:

- Что ты сказал?

- Говорю – ты слышишь плохо? – громко и практически по слогам повторил Оскар часть своего высказывания.

- Хорошо слышу, - Том стушевался. Может быть, ослышался?

- В таком случае, почему не отвечаешь?

- Потому что не хочу.

- Плохо так тебе?

- Нормально.

- Вот и получен ещё один ответ, - довольно кивнул доктор. - Поехали дальше. Так, почему ты хотел сказать, что тебе четырнадцать лет?

Том несколько секунд молчал, и с вопросом, и с непониманием, и с испугом смотря на него, после чего сказал:

- Ты же доктор и должен всё знать обо мне. Зачем меня спрашивать?

- Вот именно, я – доктор, а ты пациент, и дело твоё – отвечать на поставленные вопросы. А я ответа что-то не слышу.

Том не ответил. Месье Шулейман предположил:

- Амнезия в анамнезе?

- Что?

- Клинический дебилизм?

- Что? – Том всё больше не понимал – и медицинских терминов, и нового доктора.

- Диагноз какой у тебя, спрашиваю?

Том взглянул на блокнот в его руках, робко указал на него, говоря:

- Там всё должно быть написано.

- Значит, точно дебилизм.

Том обиженно засопел – неприятно же – лёг на бок, подложив ладони под щёку, неосознанно показывая тем самым, что разговор для него окончен, что он не желает его продолжать.

- Думаешь, я уйду? – поинтересовался Оскар.

- Уйди, пожалуйста, - попросил в ответ Том, подтянул колени ближе к животу.

- Только после того, как ты ответишь на все вопросы.

Том дёргано сел, впился в доктора взглядом со странной помесью мольбы и злости. Но тот на свой счёт это не принял и невозмутимо поинтересовался:

- Будешь отвечать на мои вопросы? Хотя, куда ты денешься?

- Я имею право этого не делать, - по возможности уверенно ответил Том, но вышло паршиво.

Оскар усмехнулся.

- Неправильный ответ. Попробуем ещё раз.

- Что попробуем? – спросил Том и мотнул головой, нахмурился. – Я тебя не понимаю.

- Точно идиот, - вздохнул доктор. – Поясню для умственно отсталых – ты дал неправильный ответ, потому исправляйся и пробуй ещё раз.

- Я не умственно отсталый!

- А кто ты? Ты же считаешь, что тебе четырнадцать лет, а на самом деле… - Оскар выдержал паузу, заглядывая в данные Тома, - скоро восемнадцать стукнет. Это не что иное, как умственная отсталость.

- У меня диссоциативное расстройство, - с обидой, граничащей с желанием расплакаться, произнёс парень.

- Прекрасно! Вот видишь, можешь же отвечать нормально. А теперь конкретизируй – диссоциативное расстройство…? Там должно быть продолжение.

Том молчал, сверлил его угрюмым взглядом.

- Я жду ответа, - напомнил доктор.

- Я не хочу отвечать. Я вообще не хочу разговаривать, - Том нервно передёрнул плечами, отсел подальше, закрылся поднятыми коленями.

- Но будешь.

Том упрямо молчал минуты три, украдкой поглядывал на нового врача, всё больше сжимаясь под его пристальным взглядом, начиная дрожать изнутри. Но сдался, вздохнул и, опустив голову, тихо произнёс:

- Личности. Диссоциативное расстройство личности.

Слова жгли горло. Он ненавидел это словосочетание всей душой! И до сих пор не понимал до конца, что оно значит: не в смысле теории, а в жизни – в его жизни.

Месье Шулейман удивлённо поднял брови, затем ответил:

- Повезло тебе. Редкое расстройство.

- Повезло? – переспросил Том. Сарказма он не понял, никогда не понимал.

Доктор усмехнулся, облизнул губы и ответом утруждать себя не стал. Пробежался глазами по списку вопросов, в принципе, главное он уже узнал.

- На этой ноте закончим, - произнёс он, вернув взгляд к пациенту. – Избавляю тебя от своего общества. Вернусь в обед. Не скучай, чучело.

На этот раз Том был уверен, что не ослышался, но возмутиться не успел – только открыл рот, а месье Шулейман уже скрылся за дверью. За порогом его ждал тот самый доктор, который проводил с ним инструктаж, и голос которого слышал Том. Мужчина очевидно нервничал, спросил:

- Как всё прошло, месье Шулейман?

- Отлично, - Оскар одарил его самодовольной улыбкой.

- Том разговаривал с вами, отвечал на вопросы?

- Да, всё рассказал, что нужно. На все вопросы ответил.

В глазах второго доктора отразилось удивление с примесью зависти. У него были опыт, степень, но с Томом он, как и многие другие, не справился. А этот, простите, сопляк недавно только университет закончил, только сегодня приступил к работе и сразу нашёл подход к их «кости в горле». Этот факт уязвлял, очень уязвлял.

- Рад за вас, - сдержанно проговорил он.

- Я тоже рад.

- Но не спешите расслабляться, месье Шулейман, бывало, Том и до этого шёл на контакт, а потом его враз переклинивало и всё.

- Время покажет. Но я уверен, что мы сработаемся.

- Мы все будем на то надеяться.

- И правильно, - кивнул доктор Шулейман. Выдержал короткую паузу. – Ладно, я пойду, - панибратски похлопал старшего коллегу по плечу. – До встречи.

Оставшийся доктор смотрел ему вслед и не мог понять – как так? Но, может, оно и к лучшему? Кто-то же должен лечить Тома и, желательно, довести наконец до выписки.

Именно месье Шулейман с его неординарными методами смог найти к Тому подход и заставить его говорить и отвечать на свои вопросы. Переломным моментом стала его фраза: «А я думал, что ты девушка». Том сдержанностью не отличался и на провокации поддавался легко, тем более на такую – знакомую по страшному прошлому, остро-болезненную, это было как ударом током в нерв. И потом не мог молчать, даже когда хотел, потому что слова доктора цепляли за живое.

Главное заставить человека говорить, любым способом, а там будет видно, до чего вы договоритесь.

Глава 30

- Имя? – затребовал доктор Шулейман, едва зайдя в палату и не посчитав нужным поздороваться.

Том приспустил одеяло, которым до этого был укрыт с головой, чтобы посмотреть на визитёра.

- Зачем? – спросил он.

- Что, зачем?

- Зачем мне опять представляться? Ты же и так знаешь, как меня зовут? Зачем меня постоянно спрашивают об одном и том же?

- Я и сам не в восторге от перспективы заслушивать эту пластинку, но так, значит, так. А политику я тебе уже объяснял – я спрашиваю, ты отвечаешь.

- Не буду, - буркнул Том.

- Ты меня не понимаешь, что ли? Опять приступ дебилизма начался? Или, может, у тебя на секунды включается вторая личность и это у неё проблемы с мыслительной деятельностью и восприятием реальности? У тебя-то проблески адекватности хоть иногда случаются.

Будь здесь Джерри, он бы посмеялся – он-то и идиот! Но в реальности находился только Том, и доктор его сбивал с толку и ставил в тупик, слишком много слов он говорил, в том числе и непонятных.

Том несколько секунд растерянно хлопал ресницами, пытаясь осмыслить всё то, что сказал эскулап, затем прикрикнул:

- Я нормальный! – даже одеяло спустил до пояса и сел.

- Ага, нормальный, - хмыкнул врач. – Всего лишь больной.

- Я нормальный, - дрогнувшим голосом повторил Том.

«А нормальный ли? – помимо воли задумался он. – Ведь во мне кто-то живёт. И он убивал…».

Он глянул на свои руки, от собственных мыслей передёрнуло.

- У тебя с нервами проблемы? – как ни в чём не бывало поинтересовался доктор Шулейман. – Меня не предупреждали.

Он огляделся в поисках стула, но принести его не попросил, потому присесть было некуда. Недолго думая, он сел в изножье кровати.

Том распахнул глаза, испуганно смотря на него, отодвинулся, затем быстренько выбрался из постели и отошёл подальше, уже оттуда впился в доктора напряжённым взглядом.

- Ты чего дёргаешься? – спросил тот.

- Не подходи ко мне.

Оскар вопросительно поднял брови.

- И почему же? Проблемы какие-то?

- Я… Нет… - путано проговорил Том, мотнул головой, нахмурившись. – Просто не подходи. Уйди, пожалуйста.

- Уйду, не сомневайся, но позже. И этот момент я тебе тоже уже разъяснял – я ухожу только после того, как ты рассказываешь всё, что мне нужно.

Том сглотнул, не сводя с него глаз, несмело сделал шажок вперёд и тут же назад, к подоконнику, вцепился в его ребро одной рукой.

- Ну? – нетерпеливо произнёс доктор, закинув ногу на ногу. – Что выбираешь?

- А… что тебе рассказать? – робко спросил Том.

- Так-то лучше, - Оскар бросил на кровать блокнот, вернул взгляд к парню. – Схема рассказа та же: имя, фамилия – твои, а то ещё сымпровизируешь, дата и место рождения… В общем, короткая биография.

Том секунд пятнадцать смотрел в пол, так и не решаясь отпустить подоконник, но всё-таки заговорил:

- Я Том Каулиц, родился двадцать восьмого сентября одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года в городе Морестель. Там прожил всю жизнь, четырнадцать лет. Потом не знаю…

- Отлично, - покивал месье Шулейман. – Личность «спит» - и то хорошо. Кстати, по поводу личности, кто у тебя там? Парень, девушка, дедушка?

Было бы смешно, если бы не было так грустно. Том поднял к нему взгляд. Подумал бы, что тот шутит, так было бы проще и отвечать не обязательно. И можно попытаться забыть про то, что да, там, внутри, кто-то есть.

- Или их у тебя несколько? – добавил доктор.

- Ты шутишь? – сглотнув ком в горле, негромко спросил в ответ Том.

Оскал удивлённо поднял брови.

- Ты, что ли, не в курсе, что у тебя раздвоение личности? – произнёс он. – Так ты же вчера сам назвал свой диагноз, причём правильно? Я что-то не понял.

- Я знаю, просто… - Том снова опустил взгляд в пол, нервничая, ковырял ногтем белоснежно-матовое ребро подоконника. – Я не хочу о нём говорить.

- Что ж, пол мы выяснили. И кто же он, как зовут? В единственном числе он у тебя?

Том резко отвернулся от неприятного доктора, который рвал ему и без того полумёртвую душу – а ведь лежачих не бьют – дразнил. Но почти сразу же повернулся обратно – показалось, что Оскар встал, испуганно уставился на него. И смотреть на него, видеть не хотелось, но и терять из виду было боязно. Дрянное сочетание несочетаемого.

А месье Шулейман выжидающе смотрел на него, спросил:

- Сесть не хочешь?

- Нет.

- А ответить?

- Нет.

- Ладно…

Доктор взял в руки блокнот, небрежно перебросил парочку листов и заскользил взглядом по странице с характеристикой расстройства, читая про себя:

«Пол – мужской. Возраст – соответствует истинной личности, на момент постановки предположительного диагноза шестнадцать лет. Имя – Джерри…».

- Джерри? – изумлённо произнёс он, поднял глаза к Тому. – Твою альтер-личность зовут Джерри? Серьёзно? – он рассмеялся, захлопнул блокнот. – Вот это да! Том и Джерри, как в мультике! Теперь я буду называть тебя - Котомыш!

Том сверлил его угрюмым, непонимающим взглядом, а тот всё задорно говорил, не заботясь о том, что его слова могут задеть, и не обращая внимания на то, что это уже происходит. От его речей было дико обидно и неприятно, аж до зудящего клокотания за грудиной.

Мультик? Он не мультик, не смешно ни капли! Именно потому не смешно и обидно, что да, отчасти так и есть. Том не задумывался об этом сам, его не натолкнули на эти мысли беседы с мадам Айзик, в которых звучало это такое любимое в детстве сочетание: «Том и Джерри». Но от слов доктора – ножом по сердцу – пришло запоздалое осознание: я Том, а ещё есть Джерри, совсем как в обожаемой когда-то истории. Кот и крыса. Кот-неудачник и…

Хотелось рявкнуть, заставить бессердечного наглеца заткнуться, но Том даже рта не открыл. В последний раз скользнул взглядом по его лицу и отошёл в противоположный от кровати угол, обнял себя одной рукой, понурил голову. Странно, но в эти секунды не было страха от того, что он стоит к доктору спиной, было только какое-то чувство обречённости.

- Сядь сюда, - не попросил – приказал месье Шулейман, ткнув пальцем в матрас.

Том не послушался и не обернулся. Сильнее склонил голову и сильнее сжал своё плечо.

- Сам себя в угол решил поставить? – поинтересовался доктор. – Правильно сделал, не буду спорить, потому что ведёшь ты себя ужасно.

- Я хорошо себя веду, - едва слышно ответил Том. Опять не удержался. Слабовольный.

- Хороший мальчик, значит? Я бы поверил, но слов мало, делом надо доказать. Иди сюда, - Оскар снова похлопал по кровати.

- Уйди, пожалуйста, - всё так же тихо попросил Том, развернулся к нему и обнял себя уже обеими руками.

- Уйду, но сначала ты повтори всё, что говорил.

Слишком сильно хотелось избавиться от общества неприятного доктора. Потому Том, зажмурившись и скрепя сердце, на одном дыхании отчеканил:

- Том Каулиц. Родился двадцать восьмого сентября в Морестеле. У меня раздвоение личности.

- А меня как зовут?

Том удивлённо посмотрел на врача.

- Какая разница? – спросил он.

- Большая. Пока не скажешь, не уйду.

А Том не помнил ни имени, ни фамилии нового доктора, не обратил внимания, когда тот представлялся. Сглотнув, сделал три шага вперёд, вытянул шею, пытаясь разобрать, что написано на бейдже.

- Доктор Шулейман, - прочитал он. – Оскар Шулейман.

- Отлично. Контакт с реальностью у тебя есть. До встречи, Котомыш.

Доктор встал и, быстро пройдя мимо него, покинул палату. Когда закрылась дверь, и воцарилось желанное одиночество, до Тома дошло, что он хочет в туалет. Но снова видеть кого-то, разговаривать с кем-то не хотелось. Лучше потерпеть, всё равно скоро поведут. Наверное.

Том сел на пол неподалёку от двери, обнял колени и в скором времени уткнулся в них лицом. Спокойно. Никак. Пусто. Быстро начала охватывать дремота.

Через полчаса, когда Том уже почти заснул, солнце скрылось за свинцовыми тучами, затянувшими в считанные минуты всё небо. В палате заметно потемнело, несмотря на ламповое освещение, казалось, предгрозовой мрак проникает через окно и поглощает свет.

И вдруг одиночество из подарка превратилось в пытку. Зародилась и стремительно разлилась по венам острая необходимость видеть кого-то, слышать, чтобы кто-то просто был рядом. Сердце разогналось в панике, взывая из своей клетки хоть к кому-нибудь, кто сумеет услышать.

Ещё один отвратительный диссонанс. Том не желал ничьего общества, но и в одиночестве иной раз становилось так, что хоть на стену лезь.

Чувствуя, как дрожат поджилки, Том поднялся, поскрёбся в дверь, а после постучал. Помучившись неуверенностью с полминуты, обратился к охраннику:

- Месье? Месье, поговорите со мной, пожалуйста. Откройте, пожалуйста, дверь. Месье, вы слышите меня? Поговорите со мной, прошу вас…

Охранник один раз ответил, пять минут послушал сбивчивое щебетание Тома и позвонил, чтобы доктора Шулеймана пригласили обратно. Тот явился через пару минут, явно недовольный тем, что его оторвали от своих дел, сходу спросил:

- Что случилось?

- Том ведёт себя беспокойно. Просит, чтобы с ним кто-то побыл.

- Да? Ну хорошо, открывай дверь.

Когда дверь открылась, Том отошёл назад и во все глаза уставился на своего врача. Не ожидал, что придёт он, хоть это и было логично. Внутри сцепились между собой необходимость в ком-то и нежелание видеть его.

- И что у тебя стряслось, Котомыш? – поинтересовался доктор, когда палату заперли, надёжно укрывая их от посторонних глаз и ушей. – Соскучился так быстро?

Том молчал. А что тут скажешь? Нет, я не соскучился, ты мне неприятен? Но кое-что он всё-таки ответил:

- Не называй меня так.

- А что поделать, если ты два в одном, кот и мышь?

- Прекрати.

- Голос прорезался? Здорово. Такими темпами скоро на поправку пойдёшь.

Оскар снова расположился на кровати. А Том тоже хотел лечь.

- Уйди, пожалуйста, - попросил он.

- Интересный поворот. Сам же просил меня прийти.

- Я не просил… - Том помолчал и выдавил из себя окончание фразы: - тебя.

- Но пришёл я, потому что я твой лечащий врач. И теперь я не уйду, не собираюсь бегать туда-сюда.

- Пожалуйста, уйди, - с мольбой повторил Том. – Я отдохнуть хочу.

- Отдыхай, можно подумать, я тебе мешаю.

- Я лечь хочу.

- Ложись. Тут места достаточно.

- Уйди, прошу тебя…

- Тебя заклинило?

- Нет.

- Тогда скажи что-нибудь другое.

- Оскар… доктор Шулейман…

- Можешь обращаться ко мне по имени, - перебил его врач, - разрешаю.

- Встань, пожалуйста. Отойди.

- Нет. Тебе даже полезно постоять, а ещё полезнее походить. А то и так целыми днями сидишь-лежишь, мышцы такими темпами атрофируются.

Том подавился вдохом, горло сдавило. Он так остро и живо вспомнил, каково это – когда мышцы атрофируются, немеют, отказывают конечности. Как невыносимо больно, когда это происходит, и от этого никуда невозможно деться. Как холод голого камня проникает под кожу, расползается в теле, медленно убивает, а у тебя даже нет возможности встать.

С ресниц сорвалась слеза, Том закрыл лицо ладонями.

- Господи… - доктор Шулейман закатил глаза. – Рыдаешь-то ты чего?

- Ничего, - со всхлипом ответил Том, утёр щёку тыльной стороной ладони. Рукав задрался, обнажив шрамы, он тут же натянул его обратно. – Дай мне сесть. Уйди.

- Садись рядом. Только в халат не сморкайся.

Том просил, доктор не слушал. Ему не осталось ничего, кроме как сесть на пол и снова спрятать лицо в сложенных на коленях руках.

- Там сидеть будешь? – поинтересовался Оскар. – Как хочешь, - пожал плечами и, достав из кармана халата смартфон, полностью переключился на него.

Глава 31

Мир на блюдце с каёмкой - цвет голубой,

Как небесная плёнка где-то над головой 

Молока река, гладит рука. Море молока…

Песенку мама-кошка котёнку поёт; 

Солнце светит в окошко целый день, круглый год. 

Если повезёт, то повезёт. 

А бывает всё наоборот.

Слот, Эмаль©

Доктор зашёл в палату, огляделся. Тома видно не было, но покрывало, под которым он прятался, предательски выдавало его силуэт.

- Вставай, - скомандовал месье Шулейман.

Том сжался от его голоса, подтянул колени к животу. Разговаривать не хотелось от слова «совсем». Хотелось заснуть и не быть. Плохо было не только морально, но и физически, болели мышцы. Наверное, потому, что он на самом деле почти всё время лежал или сидел, причём в неправильных позах.

- Ты не слышишь меня? Давай выныривай из-под одеяла, у нас опрос.

- Слышу.

- Тогда в чём проблема?

- Я не хочу разговаривать. И не буду. Уйди.

- У нас каждый разговор с этого бреда будет начинаться?

- Мне плохо.

- И что же с тобой?

Том не ответил.

- Эй, ты меня слышишь? Я к тебе обращаюсь, - добавил доктор.

Том молчал. Дышал часто и поверхностно, под одеялом не хватало воздуха, но возвращаться в мир не хотелось. Так спокойнее, так тепло и можно заснуть. Только страшно в темноте. Но если открыть глаза, то видно свет, проникающий даже через одеяло и в прорехи между ним и кроватью.

Оскар подождал секунд десять и быстрым, уверенным шагом подошёл к кровати, одним рывком сорвал покрывало. Тома на долю мгновения ослепило ставшим слишком ярким после полумрака светом. Он подскочил в сидячее положение, отполз назад, прижавшись спиной к стене, загнав себя в угол. Напряжённо следил за доктором и даже моргнуть боялся. Слишком близко, слишком. Казалось, вот-вот случится что-то непоправимое, а бежать ведь некуда. И кричать бесполезно. Или нет?

- Я закричу, - сам себе не веря, пригрозил Том. Угроза получилась жалкой.

- Давай кричи. Получишь укол и пару суток в ремнях.

Том открыл рот и снова закрыл. Вот она – безысходность. Или ещё нет? Впервые с того момента, как он вспомнил всё, в груди затеплилась слабенькая надежда, фениксом восстала из пепла.

А Оскар продолжал:

- Чего пялишься на меня? Говорить будешь?

Том отрицательно качнул головой. Даже не подумал, само как-то вышло.

- Значит так, чучело, слушай меня внимательно, - снова заговорил доктор Шулейман. – Мне игры в словесные кошки-мышки с тобой осточертели. Я хотел с тобой по-хорошему, но если ты идиот, это не мои проблемы. Хочешь ты говорить и сотрудничать со мной или нет, делать ты это всё равно будешь. И хочешь ты того или нет, но я тебя всё равно вылечу. А уж как это будет происходить – зависит от тебя: добровольно и приятно или насильно, долго, больно и далее по списку. – Он выдержал паузу, пристально смотря на побледневшего парня. – Чего молчишь? Может быть, тебе препарат организовать для развязки языка? Или «особую» палату для перевоспитания? И я говорю не про палату для буйных, где мягкие стены и всё красиво. Не забывай, что, пусть здесь на первом месте лечение, но это всё равно тюрьма. И законы и методы воздействия в ней соответствующие. Понял меня? Ну, что выбираешь? Начнём исправительную терапию?

У Тома сердце споткнулось и забилось быстро-быстро. Пламенная, хлёсткая, как десяток пощёчин, речь доктора напугала до чёртиков. Надежда притихла, пригнулась, чтобы её не убили.

- Не надо… - срывающимся голосом прошептал он.

- Что, не надо?

- Того, что ты сказал.

- В таком случае, говори ты. Схему рассказа, я надеюсь, ты помнишь.

- Помню.

- Отлично. И кстати, мне тут передали, что ты отказываешься посещать психотерапевта и прочих. Так вот, запомни, с завтрашнего дня ты работаешь со всеми, с кем нужно, и делаешь всё, что скажут. Понятно?

Том сдавленно кивнул, попросил Оскара отойти и после того, как тот исполнил просьбу, дал ответы на все незаданные вопросы. Доктор выслушал его, затем спросил:

- А с самочувствием что? Чего плохо тебе?

- Ничего.

- Опять начинается? Тебе ещё раз перспективы озвучить?

- Нет, не надо.

- Тогда отвечай. Что не так?

Том опустил голову, принялся теребить левый рукав.

- У меня болит всё, - ответил он.

- Конкретнее?

- Тело болит. Мышцы.

- Вставай, - громко скомандовал месье Шулейман.

Том поднял к нему непонимающий взгляд.

- Зачем?

- Сам сказал, что у тебя мышцы затекли. А раз так, их нужно размять.

- Не буду, - вновь обретя хоть какую-то смелость, буркнул Том, скрестил руки на груди и отвернулся.

Оскар в мгновение ока снова оказался рядом, схватил его за грудки и рывком, с такой лёгкостью, будто он вообще ничего не весил, поднял на ноги. Том в шоке распахнул глаза, даже испугаться толком не успел, запоздало вцепился в его руки. Но доктор также легко буквально швырнул его в сторону, вынуждая быстро-быстро перебрать ногами и отойти по инерции, чтобы не упасть.

- Давай, разминай седалище, - бросил месье Шулейман. – Чего ресницами хлопаешь? Давай-давай! Пять кругов по палате, подход приседаний, что ещё? Зарядку делай, в общем. Вперёд! – хлопнул в ладоши.

И Том послушался. Сначала боль усилилась, но потом действительно стало легче.

И больше он не упрямился и не ныл, отвечал без заминок. Поведение доктора Шулеймана напугало его и усмирило. То, что он делал, как говорил, было для Тома полнейшим шоком. Другие доктора ведь слово не то боялись ему сказать, чтобы всё не испортить, нянчились с ним, а потом пришёл он, Оскар, не скупящийся на такие методы воздействия, что дыхание перехватывало и глаза на лоб лезли.

Для Тома это было открытием, разрывом шаблона. Но, может, так и должно быть? Он ведь никогда прежде не был в больницах, тем более таких, особенных. Только что-то внутри шептало, что нет, не должно быть так, с тобой не должны так обращаться, но этот голосок души был слишком слаб и тих.

Другие же доктора диву давались и с всё большим уважением смотрели на молодого коллегу. Ведь именно он сумел найти к Тому подход и выманить его из раковины. А на самом деле просто вытряхнул.

Но о методах работы и доктор, и пациент молчали.

Глава 32

Где нас нет – горит невиданный рассвет,

Где нас нет – море и рубиновый закат.

Где нас нет – лес, как малахитовый браслет,

Где нас нет, на Лебединых островах.

Oxxxymiron, Где нас нет©

Доктор Шулейман выглядел помято, глаза скрывали тёмные очки, которые он не удосужился снять, хоть уже не просто зашёл в помещение, а пришёл в палату к своему пациенту. Один рукав халата болтался расправленным, другой был небрежно закатан.

Том сел, отодвинулся назад, к углу, и устремил на него вопросительный, настороженный взгляд. Чуть покачнувшись, врач подошёл к нему.

- Я Том Каулиц, - в неизвестно какой раз, немного неуверенно представился Том, посчитав, что вопросов можно не дожидаться. Доктор должен был оценить и порадоваться, ему нравилось, когда он не тянул время.

- Ага, здорово, - не слишком радостно хмыкнул Оскар; голос хрипел.

- Я родился…

- Потом это всё расскажешь, - остановил Тома доктор. – А сейчас собирайся, у тебя сеанс.

- Какой?

- С психотерапевтом.

- Сейчас? – Том глянул в сторону окна, что было бесполезно, потому что по солнцу определять время он не умел, а часов в палате не было. – Разве в это время?

- Поменьше вопросов. Раз я говорю, что сеанс сейчас, значит, он сейчас. Его перенесли. Так что собирайся и иди, не заставляй себя ждать. И без глупостей там, раньше чем через час не возвращайся. Мне потом сообщат, хорошо ли ты себя вёл.

Том кротко кивнул. Выпутавшись из одеяла, сунул ноги в тапки, и, обойдя месье Шулеймана, пошёл на выход.

Он даже побеседовал с психотерапевтом: уж как смог и насколько хватило, но это всё равно было огромным прогрессом. А всё благодаря чудодейственному подходу доктора Шулеймана. Шоковая терапия самая действенная, правду говорят. Потому что она либо убивает, а это тоже можно считать победой, потому что приходит конец мучениям и в дальнейшем лечении пропадает смысл. Либо встряхивает и заставляет хоть как-то действовать. А там уже вступает в силу заезженное: «Что нас не убивает, то делает сильнее».

Том честно отсидел весь сеанс, пусть последние десять минут он делал это в молчании, только тихонько кивал, когда доктор что-то говорил или спрашивал.

Когда время сессии вышло, охранник отвёл Тома обратно в палату. И, зайдя внутрь, он обнаружил, что кровать его занята. На ней, раскинувшись, прямо в обуви лежал месье Шулейман.

Том растерянно обернулся на уже запертую дверь, несмело сделал пару шагов вперёд, потом ещё, настороженно разглядывая доктора. Тот спал. Или нет. Солнцезащитные очки не позволяли увидеть, открыты у него глаза или закрыты.

Что бы это могло значить, Том не знал. А обратиться за советом или помощью было не к кому. По маленьким шажкам он подошёл к кровати, чуть склонился над месье Шулейманом, вглядываясь в его лицо, готовый в любую секунду отпрыгнуть в сторону, если тот вдруг пошевелится.

- Оскар? Доктор Оскар?

- Чего тебе? – отозвался эскулап. До обоняния Тома донёсся резкий, довольно неприятный запах, опознать который он не смог. Не сталкивался раньше с перегаром. – Вернулся уже?

- Да.

- Как сеанс прошёл?

- Хорошо.

- Ага, здорово. А теперь сходи ещё куда-нибудь.

- Мне больше никуда не надо.

- Паршиво.

Продолжение высказывания так и напрашивалось, Том ждал его, но ощущение это оказалось обманчивым.

- Оскар, ты мою кровать занял, встань, - попытался он отстоять свою собственность.

- Кровать не твоя, а государственная, так что я имею на неё такие же права, как и ты.

- Но…

- Хочешь лечь? Ложись рядом. А если нет, не жужжи над ухом.

Обидно, очень обидно и несправедливо. На мгновение даже мелькнуло желание – нет, не лечь, сесть рядом, но в сию же секунду растворилось. Смелости для такого бунтарства не хватало.

Оскар молчал. Том несколько минут топтался около кровати, пытаясь понять, спит ли тот, и что ему теперь делать. И вдруг доктор произнёс:

- Долго надо мной стоять собираешься? Делом лучше займись. На, окно открой.

Он достал из кармана съёмную ручку и сунул Тому в руки, задев жаром кожи. Так резко и просто. Том даже испугаться не успел. Запоздалый страх и шок пришли только через пару секунд, когда он, хлопая широко распахнутыми глазами, стоял с оконной ручкой в руках.

- Знаешь, куда вставлять? – небрежно поинтересовался месье Шулейман.

- Что?

- Ручку. Другого тебе никто не предлагает.

Том обернулся к окну, указал на него рукой:

- Туда?

- Ага, правильно. Действуй.

Том послушно отошёл к окну, но замешкался, задумался и не открыл его.

- Окна же открывают только в какое-то определённое время? – произнёс он, обернувшись к доктору.

- Да.

- Значит, в другие часы их нельзя открывать?

- И что?

- То, что…

- Здесь только ты и я, - не дал сказать Тому Оскар. – А ты меня не сдашь.

Том оглянулся к одной из камер в углу, вечному свидетелю, фиксирующему всё и вся.

- А камеры? – проговорил он, снова взглянув на Оскара. – На них же всё видно?

Тот усмехнулся его глупейшей наивности, даже забыв на время про адскую головную боль.

- Ты реально идиот. Наивный дурачок. Думаешь, кто-то сидит и круглыми сутками следит за тем, что происходит в каждой палате? Нет. Запись идёт в архив и там хранится до востребования, если вдруг что-то произойдёт. И, конечно, камеры могут переключаться и на живого человека, но только при особых условиях, о которых я тебе, разумеется, не скажу.

- Почему?

- Потому что я, в отличие от тебя, не кретин. Так что не бойся, Котомыш, давай открывай. Должна же быть от тебя хоть какая-то польза. Чучело…

- Почему ты всё время обзываешь меня?

- Обзываю? Когда это? Ты Котомыш, потому что два в одном: кот и мышь. Ты чучело и идиот. И если не перестанешь тупить и мямлить, станешь ещё и калекой. Один раз предупреждаю. А я словами не разбрасываюсь.

Почему-то Тома не испугали угрозы доктора. И, несмотря на неприязнь от оскорблений, он отвернулся обратно к окну, вставил ручку в её законный желоб. Лёгкий щелчок, и оно открылось. В лицо приветливо ударил ветерок, колыхнув чуть отросшие волосы. Пахло свободой: неуловимо и в то же время так нестерпимо и остро. Это развеяло сжимающую сердце обиду, отвлекло от неё.

Том стоял, вцепившись в подоконник, и вдыхал чарующий запах неба, солнца, зелени, жизни. И даже почувствовал какую-то благодарность, что ли, Оскару за то, что тот подарил ему этот глоток воздуха.

Глава 33

Дежурный опрос прошёл гладко. Покончив со всеми вопросами-ответами, доктор Шулейман не спешил уходить. Расположился в изножье кровати и занялся пролистыванием новостной ленты в соцсети и ответами на сообщения друзей.

На этот раз Том не ушёл, когда он вторгся на его территорию, только отсел подальше, в угол, и, обнимая колени, даже с какой-то затаённой долей интереса разглядывал его. Чуть склонённая к экрану смартфона голова, профиль, периодически искривляющиеся то в улыбке, то в ухмылке губы.

Взгляд скользнул ниже, к забитым рукам. Том никогда прежде не видел вживую татуировок, только по телевизору. А они были такие яркие, словно их только что нарисовали качественной гуашью, и такие заковыристые, что так сразу не разобрать, что они изображают: только рассмотришь один элемент, и сразу в глаза бросается второй, третий.

Смартфон в руке Оскара цеплял внимание своим глянцево-чёрным корпусом, отражающим свет дня и ламп подобно зеркало. И едва слышными щелчками, когда тот быстро клацал по всплывающей клавиатуре. И содержанием, которое, наверное, тоже было интересным, не зря же доктор, не отвлекаясь, уже десять минут смотрел в экран. И даже сама ладонь: большая, ухватистая, с длинными узловатыми пальцами, в которой он расслабленно держал девайс, заставляла себя разглядывать.

Добравшись взглядом до колен доктора, голо подмигивающих из дырок на джинсах, Том вернул его к его лицу. Месье Шулейман молчал и был полностью поглощён своим делом, вовсе не обращая внимания на то, что он здесь не один, что он в палате, что рядом пациент.

Отправив очередное сообщение, Оскар заблокировал экран и хорошенько потянулся. Том подался назад, прижавшись к стене, чтобы не задело, когда тот широко развёл руками.

- Не спишь? – поинтересовался доктор, взглянув на него.

Том отрицательно покачал головой, не сводя с него глаз, хотя всё и так было понятно.

- Отлично.

Оскар снова отвернулся, откинулся чуть назад, опёршись на заведённые за спину руки, разглядывал светлую палату, не задерживаясь взглядом ни на чём. Да и на чём бы им задержаться? Сплошной аскетизм.

Том помолчал какое-то время и негромко спросил:

- А почему ты не уходишь?

- А что, уже хочешь избавиться от моего общества? – усмехнулся доктор и глянул на него.

Том пожал плечами. Это было честно. Ему не мешало общество месье Шулеймана, но и сказать, что он бы не хотел, чтобы тот уходил, он не мог. Просто тот сейчас не делал и не говорил ничего неприятного, потому было всё равно.

- И хорошо, - кивнул доктор, приняв безмолвный ответ. – Если бы сказал, что хочешь, получил бы затрещину.

- Что?

- Что слышал. Я не люблю людей, которые не любят меня.

- Ты не имеешь права меня бить.

- У меня прав побольше твоего, так что лучше закрой рот, пока не договорился до чего.

Том обиженно надул губы, упрямо выпрямил спину, но через пару секунд плечи вновь опустились.

- И всё-таки, почему ты не уходишь? Мы же уже поговорили? – спросил он.

- Какой же ты надоедливый, - доктор Шулейман закатил глаза, развернулся к нему вполоборота. – Не ухожу, потому что мне так удобно.

- Почему?

- Обычно период, когда главным словом в лексиконе является вопрос «почему?» заканчивается лет в шесть-семь, а у тебя он продолжается до сих пор. Правильно я тебе в первый день диагноз поставил, что ты умственно отсталый.

Обидно. Снова обидно. Почти всегда, когда разговариваешь с новым доктором, обидно.

- Я просто спросил, - ответил Том. Голос и глаза выдали эмоции с потрохами.

- А я просто ответил.

На несколько минут снова воцарилась тишина. Том ещё немного посмотрел на врача, затем опустил взгляд к своим рукам, от нечего делать и отчасти от волнения принялся заламывать пальцы. То и дело одёргивал сползающий от движений рукав, чтобы не видеть ужаса, вытесненного на коже.

- Чего психуешь? – поинтересовался Оскар, даже не взглянув на него. Матрас и так передавал его дёрганья.

Том не ответил, а доктор в этот раз на ответе и не настаивал. Посидев немного, задумчиво глядя в сторону окна, он достал из кармана сигареты и зажигалку, щёлкнул ею, подкуривая, и глубоко, со вкусом затянулся.

К носу Тома поползли сизые змейки, несущие удушливый табачный запах.

Дым в лицо. Вечеринка. Предательство. Поруганная мечта. Обычный и какой-то травяной табак. Подвал. Поруганное тело. Поруганная жизнь. Ужас. Отвращение. Боль.

Том сжался так, что даже мышцы заныли от напряжения. Впился в доктора не моргающим взглядом исподлобья.

- Не кури, - почти прошептал он, а голос всё равно звенел.

- Тебя забыл спросить, - фыркнул месье Шулейман.

- Не кури. Мне плохо от этого запаха…

- Высунь голову в окно и подыши, - Оскар бросил на кровать оконную ручку, которую прибрал в личное пользование, несмотря на то, что она должна была храниться в специально отведённом месте.

Неожиданно Том взорвался, сорвался на крик:

- Потуши сигарету!

Оскара это удивило, но он непоколебимо ответил:

- Обнаглел? Я тебе не мама или папа, чтобы на меня орать.

Том резко втянул воздух. Всего одна фраза и сразу по двум ранам.

Доктор встал и, схватив его за шкирку, рывком стащил с кровати.

- Ничего, я тебя научу, как с людьми надо разговаривать, - проговорил он, продвигаясь к окну.

- Отпусти!

- И помогу. Подышать!

- Пусти!

Том согнулся, упрямо упираясь ногами в пол, пытаясь удержаться на месте, с силой дёрнулся назад и выскользнул из рубашки. Взмахнув руками и едва не упав, по инерции сделал несколько быстрых шагов назад и, замерев на две секунды от шока, испуганно забегал глазами и прикрылся руками.

- Да уж, да ты реально чучело, - произнёс Оскар, окинув его взглядом.

Хоть на животе у Тома было не так уж много шрамов, они бросались в глаза. Их было достаточно, чтобы те, кто черствы сердцем, сказали обидное, способное в каждом сломить уверенность в себе – уродец.

Том спешно отвернулся, обнял себя за плечи. Слишком много горечи и боли за какую-то минуту. Хотелось убежать и спрятаться, чтобы не ощущать жгущего испорченное тело взгляда, чтобы самому не видеть, каков.

Оскар молча отошёл к окну, открыл его, затушил окурок об карниз и закурил по новой. С минуту с прищуром разглядывал тонкую спину с выпирающими костями, сверху также имеющую разброс рубцов, затем спросил:

- Переусердствовал?

Том в ответ всхлипнул, хоть и не плакал, и тут же проклял себя за это. Почему же он такой слабак? Он склонил голову сильнее, вцепился пальцами в собственные плечи так, что кожа побелела.

Хотел одеться, но для этого нужно было обернуться за рубашкой, а это было выше его сил. Добредя до кровати, он забился в угол и натянул на себя одеяло. Рубашка осталась скомканной тряпкой лежать на полу.

Месье Шулейман отправил второй окурок в полёт из окна, подобрал рубашку и протянул её ему:

- Надевай, - в кой-то веки в его голосе не прозвучало приказных, надменных или насмешливых нот.

Том не шелохнулся, не взглянул в его сторону, смотрел на тенистую линию между кроватью и стеной. Оскар бросил рубашку на кровать. Дотянувшись до неё, Том быстро оделся и снова вжался в угол, обнял себя за плечи.

Доктор встал около изножья кровати, подперев плечом стену и скрестив руки на груди. Разглядывал его какое-то время, будто ожидая, что тот что-то скажет, может, наорёт или в истерику впадёт, но Том молчал и глаз не поднимал. Через пару минут месье Шулейману это надоело, и он перевёл взгляд к окну, за которым золотилось солнце.

Всё ещё пахло сигаретным дымом. Том терялся в нём и в своих мыслях, растворялся.

- Ты обиделся, что ли? – поинтересовался месье Шулейман.

Том не ответил. Подождав немного, доктор снова обратился к нему:

- Ты правой рукой пишешь или левой?

- Левой.

- А Джерри правша. Странно, правда?

Том лишь слегка пожал плечами. Оскар продолжил:

- И он играет на пианино, а ты, насколько я знаю, не умеешь этого. Или умеешь?

- Нет.

- А ещё он рисует…

- Зачем ты мне всё это говоришь? – угрюмо спросил Том, взглянув на доктора исподлобья, и тут же снова опустил взгляд.

- Чтобы заставить тебя разговаривать.

- А я не хочу разговаривать. Ни о нём, ни о чём-либо другом.

- Обиделся всё-таки, значит, - сам себе кивнул Оскар.

- Нет, - Том лёг на бок, подтянув колени к животу и подложив руку под голову. – Уйди, пожалуйста.

Его подавленность, даже раздавленность, после всего того, что произошло, была очевидна. Но была у Тома одна чудесная черта – невероятная отходчивость, он не умел злиться из принципов или ещё чего-то и прощал, даже если в груди продолжало болеть.

Он сам обратился к доктору, который так и не послушал его и не ушёл:

- Почему мадам Айзик больше не заходит ко мне?

- Это кто?

- Доктор. Она лечила меня до тебя.

- А имя у доктора есть?

- Долорес.

Произнесённое имя согрело внутренним теплом. Вспомнилось, как мадам Айзик впервые представилась ему. Тогда всё было проще. Тогда было, на что надеяться и чего ждать.

- Долорес Айзик… - задумчиво повторил за Томом Оскар. – Шатенка такая светленькая лет сорока с хвостиком? – Том кивнул. – Да, помню её. А с какой целью ты интересуешься? Что, на взрослых женщин потянуло? – он ухмыльнулся.

- В смысле?

- Старшая, опытная женщина. Милфа. Конечно, Долорес на таковую не похожа, но внешность, как известно, бывает обманчива…

- Я вообще не понимаю, о чём ты говоришь.

- Говорю – многие молодые парни любят секс со взрослыми женщинами.

Том открыл рот и снова закрыл, не найдя, что ответить на такое.

- Но тебе не светит, - добавил доктор.

Том потупил взгляд, засмущался, хоть ничего такого на самом деле не имел в виду.

- Я просто хотел узнать, почему она не приходит больше. Раньше она всё время навещала меня.

- Не знаю. Но могу узнать, если ты так просишь.

- Да, пожалуйста.

Оскар позвонил одному из коллег и, выслушав его и отклонив вызов, сказал:

- Она не придёт.

У Тома внутри всё похолодело. Ведь именно так ему сообщили о смерти папы, с этих же слов начали. До этого он и не задумывался, что привязался к добродушной доктору.

- Почему? – едва слышно, дрогнувшим голосом спросил он.

- Потому что так на работу торопилась, что ногу сломала в двух местах, причём один перелом сложный открытый, это случилось через пару дней после моего назначения. Теперь месяца три будет на больничном, так что вы больше не увидитесь, потому что тебя выпишут раньше.

- Меня выпишут раньше? – неуверенно переспросил Том. – Мне вообще никто ничего не говорил про выписку...

- Приятный сюрприз, да? Выпишут, не сомневайся, я об этом позабочусь.

И снова за грудиной у Тома загорелась тёплая искорка благодарности неприятному, вроде бы, доктору. Даже в глазах мелькнула слабенькая тень улыбки. Он опустил глаза и начал теребить складку на одеяле.

Постояв ещё немного, Оскар вновь сел в изножье. Том тоже сел, поднял колени к груди и обнял их. Сначала смотрел в окно, из которого на таком расстоянии только небо и было видно, потом снова принялся украдкой разглядывать доктора. Больше всего интереса по-прежнему вызывали яркие картинки на руках, но слишком долго смотреть в одну точку Том боялся, увидит ещё.

После очередного промежутка молчания Том негромко спросил:

- Оскар, сколько тебе лет?

- Двадцать четыре. А тебе? – месье Шулейман повернулся к нему. – Ну-ка, давай закрепим результат, и теперь без ошибок.

- Семнадцать, - с тихим вздохом ответил Том, вновь понурив голову.

Глава 34

Размыты грани между смыслами,

Ну как же тут жить?

Сегодня верить в то,

Что завтра легче во лжи.

Так много тех, кто говорит, но после бежит,

И если слово дал, то будь любезен, держи.

Дана Соколова, Фонари©

Доктор Шулейман просматривал записанные от руки ответы Тома. Диктофоном он принципиально не пользовался, потому что он, в отличие от бумаги, стерпит не всё, как и те, кто могут прослушать записи. Коллегам и начальству он наплёл с три короба о том, что Том не может расслабиться, когда их разговоры фиксируются, и, стало быть, это мешает лечению. Поскольку Тома расценивали как условно неопасного пациента, Оскару позволили записывать результаты и ключевые моменты их бесед по старинке. Не смогли отказать, видя, что именно в нём Том, по-видимому, нашёл того врача, который сумеет вернуть его в жизнь.

Дочитав, доктор цокнул ручкой по краю блокнота и, подняв взгляд к лицу Тома, сказал:

- У нас с тобой прогресс налицо, Котомыш. Говорил же, что мы с тобой сработаемся, а мне не верили. А значит, нам можно перейти к более взрослым и деловым отношениям.

- Что ты имеешь в виду? – непонимающе спросил Тому.

- То, что нам с тобой нужно договориться о взаимопомощи. Скажи, ты же хочешь, чтобы тебя выписали отсюда?

Том подумал секунду и кивнул.

- Отлично, - продолжил Оскар. – Вот и я этого хочу, очень хочу, - он даже положил руку на сердце.

- Ты правда так хочешь помочь мне? – удивился Том.

- Очень хочу. И себе тоже. Смотри, ты хочешь вернуться к нормальной жизни? – Том кивнул. – Вот и я хочу. А моё возвращение к ней полностью зависит от твоего выздоровления.

- Я не понимаю…

- Забей. Скажи, ты хорошо себя чувствуешь?

- Нормально чувствую.

- Думаешь ли, что Джерри может вернуться?

- Надеюсь, что нет.

- Вот и славно. Этого вполне достаточно, чтобы сказать, что ты здоров.

- Правда?

- Правда. Проблема только в том, что остальные врачи слишком уж всё перепроверяют, а в твоём случае, так вообще, кажется, собираются до смерти тебя здесь держать.

- Я не хочу здесь оставаться навсегда, - дрогнувшим голосом, испугавшись такой перспективы, произнёс Том.

- И правильно, - кивнул доктор, - нечего тебе здесь делать. А раз и ты, и я хотим свободы, давай договоримся, как нам этого добиться.

- Ты имеешь в виду, что я должен помогать тебе в своём лечении? Я же и так рассказываю тебе всё, хожу к психотерапевту?

- Это всё здорово, но этого маловато. Если продолжится в том же темпе и духе, то ты выйдешь отсюда в лучшем случае через год, а это слишком нескоро. Потому я предлагаю твоё лечение форсировать.

- Что?

- Ускорить. Предлагаю ускорить твоё лечение и выздоровление. Точнее не предлагаю, а настаиваю на этом.

- А… как это сделать?

Оскар довольно улыбнулся и ответил:

- Всё просто. Тебе нужно убедить всех, что ты на самом деле здоров. Я помогу, не волнуйся, скажу, кому и что надо говорить, как вести себя и так далее.

- То есть нужно обманывать?

- Ты же сам сказал, что с тобой всё в порядке? Или солгал? – Оскар впился взглядом в глаза Тома. Тот потупил взгляд.

- Нет, не солгал.

- В таком случае это не ложь, а убеждение. А убеждения это хорошо, без них жить трудно.

Том начинал путаться в том, что говорит доктор. А тот местами и сам не понимал, что вливает ему в уши.

- Понимаешь разницу? – продолжал распинаться Оскар. Том снова кивнул, теперь уже на автомате, чтобы дать хоть какую-то реакцию. – Вот и славно. Значит, ты согласен?

- Объясни, пожалуйста, подробнее, - робко попросил парень.

- Да я уже не знаю, как объяснять, - разведя руками, доктор откинулся на спинку стула. – Я помогаю тебе выписаться поскорее. Понятно? Надеюсь. Но для этого нужно, чтобы ты слушал меня и делал и говорил, что скажу. Как видишь, основную часть работы я беру на себя, тебе остаётся только одно – не облажаться.

Том молчал, обдумывал предложение, которое было таким заманчивым, он ведь хотел забыть и это место тоже, как страшный сон, но… Оскар тоже помолчал, давая ему немного времени, затем спросил:

- Ну что? Каков твой ответ? Поможем друг другу?

Том снова ответил не сразу. И хотелось, и кололось. И, чёрт побери, совесть заочно грызла, и в то же время верилось, что доктор сказал правду насчёт того, что это не будет обманом. И хотелось довериться тому, кто, вроде как, всегда рядом, кто хочет помочь, и страшно было это сделать.

Душу рвало в разные стороны множеством противоречий.

Оцепенелый страх или жизнь.

Том выбрал жизнь.

- Я согласен, - ответил он.

- Отлично! – Оскар хлопнул в ладоши. – Говорил же – сработаемся. На всякий случай повторю – следуешь моим инструкциям, никому о нашей договоренности не рассказываешь, и, прошу тебя, не оплошай. Иначе запишут тебе рецидив в историю – и всё, прощай, свобода.

- Хорошо. Я понял, - кивнул Том.

- По рукам. И попробуй только меня кинуть, - врач протянул ладонь, но скорее просто как жест, а не для того, чтобы он её пожал.

«Хорошо, что он не настаивает. Наверное, я бы не смог пожать ему руку», - как-то отстранённо подумал Том, смотря на ладонь Оскара, которая снова покоилась на колене.

И вдруг Оскар поднялся, в пару шагов преодолел расстояние до кровати и сел рядом, так близко, что между его коленом и ногой Тома осталось всего пять сантиметров расстояния. Том дёрнулся, подался назад, желая отодвинуться, а лучше встать и отойти, но врач звучно приказал:

- Сидеть!

Том замер, испуганно смотря на него. Месье Шулейман продолжил:

- Для того, чтобы все поверили, что ты готов к выписке, ты должен перестать бояться хотя бы меня.

«Нужно ли отвечать?», - мелькнуло в голове Тома, а сердце захлебывалось биением.

- Руку дай, - требовательно добавил доктор, вновь раскрыв ладонь.

Том помотал головой, не сводя с него взгляда.

- Руку сюда дал, я сказал!

Том гулко сглотнул, но послушался, это казалось более безопасным, чем противоречить. Несмело вложил свою ладонь в его, едва касаясь кожи. В принципе, не так уж и страшно: ладонь тёплая, кожа мягкая, приятная. Но вдруг схватит?

Он настороженно глянул на доктора.

- Нормально? – поинтересовался тот, некрепко обвив его ладонь пальцами.

Том сдавленно кивнул. И ведь на самом деле, паники не было, только волнение. А значит, доктор Шулейман был прав в том, что он фактически готов к выписке, нужно лишь немного постараться.

Но вдруг меж рёбрами взвились воспоминания и ударили в голову. Не как обычно, слабо, но дыхание всё равно перехватило. Том дёрнул рукой, пытаясь высвободиться, но Оскар сжал её сильнее, даже чуть потянул на себя.

- Нет уж, - произнёс он, - сказал, что всё нормально, значит, так и есть, не дёргайся. Первый этап успешно пройден, завтра обниматься будем. Чего так смотришь? Да-да, я тоже не в восторге, но уговор дороже денег. А свобода и подавно.

«А свобода и подавно», - эхом отозвались в голове Тома слова доктора, заставив отвлечься от всего и, кажется, даже поверить.

За спиной шевельнулись обрубки крыльев.

Глава 35

Глядя в свой блокнот, доктор Шулейман быстрым шагом влетел в палату, остановился в метре от изножья кровати и только потом коротко взглянул на Тома.

- Давай по-быстрому, - произнёс он. – Схему рассказа знаешь.

- Я Том Каулиц. Родился…

- Так, подожди, - прервал его доктор. – На, сам запиши всё, - протянул ему блокнот. – Заодно проверим, какой рукой пишешь, - усмехнувшись, подмигнул ему и, бросив на кровать ручку, устроился в изножье.

Том положил блокнот на колени, занёс ручку над белоснежной страницей, медля. Как давно он ничего не писал, даже пальцы отвыкли держать ручку, и почерк немного изменился, стал угловатым, неровным, склонялся то влево, то вправо. Нахмурившись от усердия, он пытался вывести необходимые ответы разборчиво. Как папа учил.

Покончив с этим, Том протянул блокнот обратно Оскару. Тот забрал его, пробежался глазами по записям.

- Отлично, с одним делом покончено, - проговорил он. – Теперь завтрак. Или ты уже позавтракал?

- Позавтракал.

- Тогда душ.

Том послушно сходил в душ. Стоя под тёплыми струями, смотрел вперёд и чуть вверх, приловчился таким способом не видеть того, что отпечатано на теле. Если бы ещё можно было вовсе к себе не прикасаться.

Когда он вернулся в палату, доктора Шулеймана там уже не было. Но тот снова зашёл к нему минут через сорок, окинул его беглым недовольным взглядом и спросил:

- Ты почему не собран?

- К чему?

- К прогулке.

- Она разве сейчас?

- Сколько можно переспрашивать? Раз я говорю, что сейчас что-то, значит, сейчас. Прогулки всегда в одно и то же время, и оно уже подходит, только дни меняются.

Том чуть кивнул, спустил ноги на пол, скользнул взглядом вокруг себя.

- А мне не надо собираться, - вкрадчиво ответил он, - только обуться.

- Обувайся, чего ждёшь?

- Чего ты такой злой? – пробормотал Том, обуваясь.

- Потому что я сегодня ответственный за прогулку, а это место незавидное. Так что, чучело, всю прогулку держишься около меня, не хватало ещё, чтобы в моё дежурство с тобой что-нибудь случилось.

Том не протестовал. Какая ему разница? Всё равно все прогулки на крыльце просиживает, а так просто рядом будет доктор Шулейман.

Когда они вышли во двор, Том привычно сел с краешка верхней ступеньки. Доктор сунул руки в карманы, окинул видимую территорию взглядом и обернулся к нему:

- Чего расселся?

- Я всегда здесь сижу.

- Давно ли?

Том не ответил, насупился, отвёл взгляд. Ведь ответ - всё о том же, о больном.

- Вставай, - скомандовал Оскар, махнув на себя рукой.

- Я всегда здесь сижу. Не хочу гулять, - повторил Том.

Из корпуса выглянул охранник, услышавший их голоса.

- Всё в порядке? – спросил он.

- Да, - кивнул месье Шулейман. – Вот, пытаюсь уговорить пациента нормально погулять.

Охранник бросил взгляд на Тома и снова перевёл его к доктору.

- В мои смены он всё время здесь сидит.

- А вот это непорядок, - Оскар сложил руки на груди, приняв крайне серьёзный вид. – Прогулки для чего? Правильно, для того, чтобы гулять. Почему ты не сообщил о том, что Том этого не делает и сидит здесь? И куда смотрели все доктора, дежурившие до меня и тоже наблюдающие это? Всё равно, да?

Сотрудник охраны несколько растерялся от такого выговора в глаза.

- Извините… - он выдержал паузу, опустив глаза к бейджу Оскара, - месье Шулейман, такого больше не повторится.

Доктор кивнул в знак того, что извинения принимает, ответил:

- С другими врачами я сам поговорю. Мы же все делаем общее дело, - взглянул на Тома. Ещё бы по головке погладил.

Охранник откланялся и вернулся в здание, а в мыслях его было восхищённое:

«Вот это да. Такой молодой ещё, а сколько ответственности. Даже не верится, что он один из «богатеньких сыночков»…».

- Ты правда так переживаешь за меня? – со всей своей наивностью спросил Том.

- Ага, только ради тебя и просыпаюсь каждое утро.

На этот раз Том уловил едкую иронию в словах Оскара, общение с ним не проходило даром. Укусить бы в ответ, но он не умел, потупил взгляд.

Доктор снова сунул руки в карманы, помолчал секунду и добавил:

- Вставай.

- Не буду. Я же уже сказал…

Том оборвался на полуслове, дёрнулся, потому что месье Шулейман ловко приземлился рядом с ним, бок о бок, и, понизив голос, чтобы охранник или ещё кто-то не услышали, произнёс:

- Ты ещё не понял, что мои команды не обсуждаются? Я твой лечащий врач: гуру, Бог, сам выбери, что тебе больше нравится. И если я говорю: «Вставай», значит, нужно встать. Или, может быть, тебе помочь? Я помогу, не ленивый. Но имей в виду, что могу вывернуть руку, потому что ты меня порядочно задолбал своими выкрутасами.

Том быстро поднялся на ноги. Хмыкнув, Оскар тоже встал, спустился с крыльца и бросил:

- За мной иди. У меня обход. Заодно разомнёшься. А то паршиво, если голову тебе вылечат, а на тело ты сам себя сделаешь инвалидом, засидевшись.

Том не хотел никуда идти, совсем не хотел, но, опустив голову, посеменил следом. А доктор даже не оборачивался, был уверен, что тот не ослушается.

Солнце пекло, особенно в голову – шутка ли, почти полдень, хоть и сентябрь на календаре. В этом году он ничем не уступал лету.

- Я пить хочу, - попросил-пожаловался Том.

- Вернёмся, попьёшь.

Никто из пациентов не нарушал порядок, не вёл себя подозрительно, потому обход закончился быстро. Заприметив островок деревьев посреди огромного двора, который он ещё не проверил, Оскар двинулся к нему.

Том и сейчас пошёл следом, даже не посмотрел, куда, глядел себе под ноги. Но когда они зашли на тенистую полянку, его не то передёрнуло изнутри, не то всё там же, внутри, сжалось. Потому что с этим местом был связан светлый клочок памяти и слишком много надежд. Потому что именно здесь он понял, что ничего уже не будет, как прежде. Потому что…

А когда Том заметил Стена, сидящего, прислонившись спиной к дереву, на противоположной стороне полянки, ему и вовсе стало тошно и захотелось сбежать.

- Садись, - голос Оскара заставил немного переключиться. – Я покурить хочу, так что пока остановимся здесь.

Он сел на траву и, зажав губами сигарету, закурил. Том с небольшим опозданием сел рядом, на расстоянии полутора метров. Убеждал себя, что не нужно смотреть в сторону бывшего друга, но взгляд помимо воли то и дело искал его и находил. И когда он увидел, что Стен тоже смотрит на него, внутри всё похолодело.

Смотрит и молчит. Ничего в позе и в мимике не говорит о том, что он собирается подойти или окликнуть. Ждёт, когда Том сам сделает первый шаг.

Том всё больше робел, терялся, путался в себе. То ронял взгляд, то снова поднимал его к другу. Неосознанно придвинулся чуточку ближе к Оскару, не замечая того, как Стен впился в него взглядом – в того, кто своей близостью осквернял его столь желанную жертву, а своим присутствием сковывал ему руки. До поры до времени.

- Знаешь его? – поинтересовался доктор Шулейман, приложившись к сигарете.

- Ты о ком?

- О том мужчине. Или ты видишь ещё кого-то? Если так, то диагноз у тебя не полный.

- Никого я не вижу, - насупившись, буркнул Том.

- Вообще никого не видишь? Надо бы тебе к офтальмологу.

- Я не слепой и не глухой! – психанул парень. – И никого лишнего не вижу! Перестань надо мной издеваться!

- Покричи мне тут, - хмыкнул Оскар.

Том замахал перед лицом ладонью, разгоняя дым, который ветром потянуло на него.

- Почему ты всё время куришь при мне? Мне это очень не нравится. Перестань.

- Докурю и перестану.

- Бросишь?

- О, кто-то учится иронизировать?

- Кто?

Оскар усмехнулся:

- Забудь. Ложная тревога.

- Какая тревога? – снова не понял Том, мотнул головой.

- Лучше молчи. С закрытым ртом ты умнее выглядишь, хотя бы на дебила не так похож.

Том обиженно надул губы и отвернулся от него, скрестил руки на груди.

- Я не дебил, - не удержавшись, ответил он через пару секунд.

На какое-то время воцарилась тишина, только птицы щебетали, и кроны едва слышно шептали. Том всё так же поглядывал на друга и, осмелев в какой-то момент, вообще перестал отводить взгляд. На расстоянии ведь не страшно и безопасно.

Стен поднялся на ноги и, жестом пригласив следовать за собой, скрылся за деревом. Поддавшись иллюзорному спокойствию и уверенности, Том встал, но его тотчас остановил Оскар:

- Куда собрался?

- В туалет.

Получилось сходу соврать, хоть голос и подскочил. Даже не верится.

- Ладно, иди, а то ещё штаны промочишь, - махнул рукой доктор.

Том кивнул и поспешил туда, куда ушёл друг. Зайдя за деревья и увидев его, замялся, сцепил руки внизу живота. Стен незаметно выглянул из укрытия, проверяя где врач, но того уже не было видно на полянке.

Сердце зарокотало в груди от волнения и вспенившегося страха, но Том пытался не обращать на это внимания. Он ведь не умер от сигаретного дыма. И от разговора со Стеном тоже не умрёт.

- Привет, - робко поздоровался он.

- Привет, Том. Я скучал по тебе.

Едва договорив, мужчина буквально вгрызся грубым поцелуем в его губы, припечатав спиной к стволу. До боли сжал бока. Зверь сорвался с цепи, чуя, что сладкую жертву вот-вот отнимут.

Том отчаянно замычал, попытался вывернуться из его рук, оттолкнуть. Но даже не мог ни шелохнуться, ни нормально вдохнуть.

Из глаз брызнули слёзы.

«Неужели это снова произойдёт со мной?!».

Но вдруг сгибающее рёбра давление чужого тела исчезло. В лицо Стена с размаха впечатался кулак Оскара.

- Охрана! – крикнул доктор.

Вооружённая охрана прибежала в считанные секунды. Том в предынфарктном состоянии жался к дереву, широко распахнутыми глазами наблюдая за происходящим, пока Стена не увели.

- Нормально всё? – поинтересовался месье Шулейман, потирая ушибленные костяшки пальцев, после чего поправил закатанные рукава.

- Я… Я… Оскар, спасибо тебе! – забыв про страх, Том кинулся к нему, уткнулся носом в плечо, цепляясь пальцами за халат. – Он же… Спасибо тебе!

- Эй, давай без сантиментов. Я тебе уже говорил, что в халат сморкаться запрещаю, - доктор отстранил его, брезгливо проверил сохранность униформы.

Тома даже не задело, что он так наплевательски отнёся к его эмоциям, к его благодарности. Это было не важно. Ведь тот, кому он верил, жестоко предал, друг оказался вдруг. А Оскар, резкий и так часто неприятный, спас его от жуткой участи. Так просто. Без лишних слов. Бросился на помощь.

- В палату пошли, - сказал доктор после некоторого молчания.

Том согласно покивал и поспешил следом за ним. Когда они расселись в палате, Оскар сложил руки на груди и спросил:

- А теперь рассказывай, кто это был?

- Никто, - Том сконфузился, потупил взгляд, принялся в волнении теребить пальцы.

- Никто? То есть для тебя нормально, что тебя зажимает какой-то абсолютно незнакомый человек? Ну, я не удивлён. Но что-то мне подсказывает, что ты врёшь. Потому повторю – от лечащего врача, по крайней мере, когда это я, секретов быть не должно. Рассказывай.

Том сильнее опустил голову, сжал плечи, но ответил:

- Это Стен.

- Твой знакомый?

Том кивнул:

- Мой друг. Я так думал.

В носу защипало. Стало невыносимо горько от собственных слов, от признания. Он ведь уже ошибался так. А сразу следом за этими мыслями пришли совсем свежие воспоминания-ощущения того, как «друг» его зажимал, как больно хватал, и он задыхался от беспомощности в сильных руках.

Том передёрнул плечами и обнял себя за них. Доктор Шулейман молча подошёл и отвесил ему подзатыльник. Том вздрогнул, инстинктивно втянул голову в плечи и поднял к нему непонимающий, забитый взгляд.

- Это за то, что сразу не сказал, с кем дружбу водишь, а мне от этого проблемы, - произнёс Оскар, глянул на пострадавшую в драке руку. – Имей в виду, в следующий раз, если этого Стена в другую группу не переведут, меня рядом не будет, а если и буду, не стану вмешиваться, пусть отдерёт тебя как следует. Раз у тебя мозги и язык в заднице, то и воздействовать надо на неё. Или, может, я вообще помешал? Что, хотел приключения в тени деревьев?

- Что? Нет! Нет! – перепуганный таким предположением, вскрикнул Том.

Доктор пожал плечами и снова сел в изножье кровати. Достал сигарету, но не закурил и сказал:

- Никому не говори о том, что на прогулке сегодня произошло. Иначе начнут лечить тебя ещё и от психологической травмы. А её ведь у тебя нет, да?

Том кивнул. Но, несмотря на его согласие молчать, о прогулочном инциденте всё равно узнали, весть о нём стремительно разлетелась по центру.

Того, кто записал Тома и Стена в одну прогулочную группу, уволили, потому что его невнимательность повлекла ситуацию, угрожающую жизни и здоровью пациента. Оскару объявили благодарность за бдительность и защиту пациента. А Тома замучили беседами о том, что он чувствует по поводу случившегося.

Том отвечал, что ничего не чувствует, что это не ранило его. Теперь он не хотел подводить Оскара, которому пообещал молчать. И по большей части он был честен, действия Стена не стали для него ещё одной травмой, не дошло до этого. Только воспоминания о горячих жадных руках заставляли вздрагивать, и от собственного тела стало ещё более мерзко.

Глава 36

Мне будут снова-снова сниться:

Обломанные руки-крылья, 

Глаза, опавшие ресницы, 

Хотел забыть, но не забыл я, 

Как мы лелеяли надежду

И не умели притворяться,

Но знали: мир не будет прежним,

Как только стукнет восемнадцать.

Слот, Просточеловек©

- Поздравляю, папа, ты в пролёте, - говорил месье Шулейман по мобильному, зайдя в палату. – Моего пациента выписывают. – Помолчал, выслушивая отца, но до конца не дослушал. – А что тебя так удивляет? Не веришь? А ты проверь!

Том сел на кровати, вопросительно глядя на доктора. Тот полностью игнорировал его присутствие и продолжал:

- Да реально существующий пациент! Кто? Парень молодой, семнадцать лет. Диагноз? Ты всё равно такого не знаешь, не забивай голову. Ладно, как хочешь… Диссоциативное расстройство идентичности. Что, ничего тебе это не говорит? А я говорил! Каждый должен заниматься своим делом. Не ори, папа! Я со своей стороны всё сделал, так что… Ну, сколько можно? Я уже сказал – не веришь, проверь! Приезжай завтра, поговори с докторами, да хоть с самим Томом. Нет, я не беру тебя на слабо. Да, я знаю, что ты можешь на самом деле приехать. Жду, папа, - Оскар ухмыльнулся, - тебе тут много приятного обо мне скажут. Нет, не как обычно. Всё, до встречи, мне работать надо. Да-да, я тут работаю, я не баклуши бью, жизни спасаю. И что с того, что я психиатр? Знаешь, как сильно угрожают жизни и самого больного, и окружающих психические заболевания? Вот и молчи, раз не знаешь. Пока, меня пациент ждёт.

Отклонив вызов, Оскар наконец-то обратил внимание на Тома.

- Поздравляю, Котомыш, и танцуй, - произнёс он, убрав телефон в карман. – Тебя завтра выписывают.

- Ты серьёзно? – выдохнул Том, не веря своим ушам.

- Абсолютно. Я сказал, что доведу тебя до выписки – я сделал. Я слов на ветер не бросаю. Так что завтра с вещами на выход.

Том только хлопал ресницами, всё больше теряясь в своих эмоциях и ощущениях от этой новости. Не знал, волноваться ли, бояться нового шага или, в самом деле, пуститься в пляс от радости. Свобода больше не брезжила ничего не обещающим светом где-то там, вдали, она должна была наступить так скоро, что бросало в дрожь, завтра.

Из этой волнительной дрожи в районе солнечного сплетения родилось ощущение искристого счастья, столь сильного, что лицо осветила широкая улыбка. Впервые за долгое-долгое время.

Том улыбался, как когда-то, когда всего этого кошмара ещё не было, когда ночь не была пыткой, а память – инквизитором. И снова поверил, что всё непременно будет хорошо: ужас забудется вместе с этими стенами, а жизнь продолжится. Она ведь уже продолжается, несмело встаёт с разбитых колен.

Но вдруг пришла не то мысль, не то тянущее осознание необратимого. Он вернётся в родной городок, к прежней жизни, но она уже никогда не будет таковой. Его никто не ждёт. Только пустой дом, помнящий четырнадцать счастливых лет. Отца больше нет, а как он будет без него жить? Не в материальном плане, об этом Том не думал, а во всех остальных. Как будет ходить, есть, спать в опустевшей каменной коробке, которая всегда была ИХ домом? Том не представлял, как это – жить без отца. Жить в абсолютном тягучем одиночестве.

Улыбка растаяла на губах, в глазах померк радостный свет. Задавленный тем, что его ждёт, с чем ему придётся жить, Том опустил голову. В этом плане здесь было проще, это ведь не жизнь, так, пробник, а значит, можно верить, что по ту сторону забора всё будет иначе.

- Что-то не вижу радости, - произнёс Оскар, присел на край кровати. – Что, передумал выздоравливать?

- Нет, - тихо ответил Том.

- А почему тогда сник?

Том сильнее опустил голову, ответил ещё тише прежнего:

- У меня папа умер.

- Когда? – удивился доктор.

- Четыре года назад.

Месье Шулейман фыркнул, скрестил руки на груди и сказал:

- И ты до сих пор грустишь? Странный ты. Всё, выдохни и забудь.

- Это мой папа, я не могу забыть. И… я недавно узнал об этом.

Оскар снова фыркнул:

- Давай я познакомлю тебя со своим папой, и тогда ты будешь радоваться, что твоего больше нет.

Том поднял к нему полный шока взгляд.

- Как ты можешь так говорить?

- А что? Мой папаша знаешь какой не подарок? – невозмутимо, отчасти пренебрежительно отозвался врач. – То ему не так, это. Никогда не бывает доволен! Он же меня иначе как своим главным разочарованием в жизни не называет!

- Мне жаль, что у тебя такие отношения с отцом… Но мой папа меня любил и я его тоже.

- Так и мой меня любит, - пожал плечами доктор Шулейман. – Хоть он говорил это в последний раз, когда я ещё в начальной школе учился, я это и так знаю. Заказал бы, наверное, если бы не любил, - он посмеялся, закинул ногу на ногу.

- Заказал? – непонятливо нахмурившись, переспросил Том.

- Ага, киллера нанял бы.

У Тома глаза полезли на лоб.

- Оскар, ты шутишь?

- Конечно, шучу. А может, и нет. Чёрт его знает, что бы он хотел со мной сделать. Но я точно знаю одно – он никогда этого не сделает. Любовь такое дерьмо, Котомыш, заставляет терпеть всё.

Том помолчал немного, обдумывая слова Оскара, которые увели мысли совершенно в другую сторону, затем робко спросил:

- А ты живёшь с папой?

- Упаси Господи! Если бы я жил с ним, я бы сам для себя киллера нанял. Я свалил от него в семнадцать, а через год, в восемнадцать, уже окончательно и официально съехал. С тех пор видимся по праздникам или когда он решает, что я соскучился.

- Грустно, - Том подпёр щёку ладонью, участливо смотря на доктора. Уже полностью переключился со своих тяжёлых дум на перипетии судьбы Оскара. Это было так в новинку – узнавать другого человека с его собственных слов.

- Совсем нет. Я был бы рад видеться с ним только по скайпу, но…. – месье Шулейман красноречиво развёл руками.

- Не представляю, как с родителями могут быть такие плохие отношения. Я в своём отце души не чаю… не чаял, - в носу засвербело от навернувшихся слёз, вызванных воспоминаниями, пониманием – что вся счастливая жизнь отныне – лишь воспоминания.

Он шмыгнул носом, опустил глаза.

- Не плачь, - махнул рукой врач. – А у меня всё круто. И отношения у нас с папой не плохие, а особенные. И в этом их особая прелесть. Старый козёл отравляет мне жизнь, а я позорю его на весь мир.

Том изумлённо поднял брови. Казалось, что ослышался, даже хотелось бы этого. У него не укладывалось в голове, как так можно говорить об отце.

Они поговорили ещё какое-то время, и Оскар откланялся:

- Ладно, пора мне уже, ещё нужно друзьям позвонить, сказать, что завтра вернусь. До вечера.

Всё время меду обходами Том не находил себе места, ходил по палате и думал, думал о том, как теперь изменится его жизнь, какой она будет. Фантазировал, представлял, но всякий раз светлые мечты натыкались на острый камень реальности – он остался один.

Незадолго до ужина его вызвал к себе главврач, нужно было разрешить некоторые моменты касательно выписки, а заодно он хотел лично проверить, насколько Том готов к ней.

Разговор шёл гладко ровно до того момента, пока доктор между делом не обмолвился, что Тому, оказывается, некуда возвращаться. Ещё один осколок правды до крови впился в душу.

Свой дом у Феликса был когда-то только в Германии, но его он продал, когда бежал из страны. А тот, в котором они с Томом жили, снимал. И накоплений никаких у него тоже не было, зарабатывал он немного, все деньги уходили на аренду жилплощади и жизнь.

И счёт в банке, и дом остались после смерти Паскаля, но на них Том не имел никаких прав, потому что для Джерри тот был всего лишь опекуном, а не приёмным родителем. Так получилось, что ему было негде жить и не на что снять даже комнатушку с клопами.

Ни официального образования, ни опыта работы, ни умений, ни навыков, ни родственников или друзей, к которым можно было бы обратиться за помощью. Единственное, что было у Тома – молодое тело и симпатичное лицо, которые можно было выгодно продать, любитель найдётся. Но его неразвращенный разум не мог до такого додуматься.

Врачи с самого начала, как узнали о кончине Феликса, знали, что всё так печально, но полагали, что Том и сам это понимает. А он не понимал, для него слова доктора Кея стали открытием и шоком.

Завтра он должен был стать не просто свободным, а бездомным.

Из кабинета главы центра Том вышел в отрешённом состоянии, ничего перед собой не видя, хоть и не мог до конца осмыслить, как это – у него совсем ничего нет. Непонятно за какие прегрешения судьба измывалась над ним, отбирая всё новое и новое, пока вовсе ничего не осталось. Проверяла на прочность его – заведомо слабого, сломленного, едва осмелившегося понадеяться на то, что всё-таки всё будет хорошо.

Когда к нему снова зашёл доктор Шулейман, Том сидел на кровати в углу, сжавшись в комочек и чуть повернувшись вбок. Тонул в собственных мыслях, как в болоте, и спасения из него не было. Зловонные воды уже сомкнулись над головой, и свет померк.

- Что опять с лицом? – поинтересовался доктор, сев в изножье. – Тебя выписывают, радоваться надо! А у тебя выражение лица, как на похоронах, причём собственных, - он фыркнул, откинулся назад, опершись на руки.

Том сильнее прижал колени к животу, обнял их. Будто пытался сжаться до размеров молекулы и упорхнуть прочь, туда, где всё проще, где не будет топкой неизвестности и безысходности.

- Мне некуда идти, - тихо ответил он, растерянно бегая взглядом по собственным ступням, выделяющимся под покрывалом.

Оскар удивлённо поднял брови.

- Тебе и не надо никуда идти, отмучился. Завтра только коротенький разговор-формальность утром и всё, вольная.

Том отрицательно качнул головой:

- Мне возвращаться некуда. У меня дома больше нет.

- А что с домом? Метеорит на него упал? Страховка в помощь, если грамотно всё составили, заживёшь лучше, чем жил.

Том нахмурился, болезненно скривился и упёрся виском в стену, отвернувшись от месье Шулеймана.

- Я считал этот дом нашим, но папа просто арендовал его всю мою жизнь, - ответил он после некоторого раздирающего грудь молчания.

- Поживи у кого-нибудь из родственников, в чём проблема? Или они живут не во Франции?

Том зажмурился, уронил голову на грудь так низко, что шее бы впору сломаться. Ему казалось, что сейчас разрыдается, взвоет, выжжет истерикой все результаты, которых они добились, и уже наверняка навечно останется здесь, в стенах «особенной больницы».

Птичку-душу вновь заперли в клетке, и своды её сужались, сжимали, медленно вонзаясь в плоть, вот-вот раздробят хрупкие косточки в порошок.

Паршиво до невозможности, тугой комок у горла душит. А единственному слушателю нипочём его эмоции, он в отличном настроении и шутит.

- Нет у меня никого, - сдавленно проговорил Том. – Совсем. Только папа был.

Оскар помолчал немного, обдумывая что-то, затем спросил:

- Получается, тебе жить негде?

- Да.

- И как тебе перспектива пополнить ряды клошаров? – доктор усмехнулся половиной рта.

Том поднял к нему затравленный, с переливами слёз взгляд. Не дожидаясь его ответа, Оскар добавил:

- Если она тебя не прельщает и тебе реально некуда идти, предлагаю пожить у меня. Не за просто так, разумеется.

В первую секунду Том не мог поверить своей удаче, так негаданно свалившейся на него с небес, распахнул глаза. Но потом суровая реальность ударила под дых, возвращая на землю.

- Мне нечем платить. У меня нет денег, - севшим голосом ответил он. – Вообще.

На языке вспыхнула едкая горечь, захотелось прикусить его. Он ведь уже говорил эти слова.

Оскар усмехнулся, поведя подбородком.

- Я и так вижу, что взять с тебя нечего. А денег у меня хватает, расслабься. Я домработницу крайнюю недавно уволил, а новую нанять не успел и не хочу с этим морочиться. Так что предлагаю сделку: ты живёшь у меня на полном обеспечении, а взамен содержишь мой дом в чистоте. По рукам?

- Я ничего не умею.

Доктор Шулейман вновь усмехнулся:

- Научишься, наука нехитрая. Ты хоть и дурачок, но на мозг не инвалид. – Он выдержал паузу, окинув Тома красноречивым взглядом. – Надеюсь.

- Жить с тобой? А как…

- Обыкновенно, - перебив его, отмахнулся Оскар. – Всё, решай: согласен, нет? У меня смена заканчивается.

У Тома спёрло дыхание, глаза забегали. Всего пару секунд на то, чтобы принять столь важное решение, ни единого лишнего мгновения на успокоительный выдох.

- Я согласен.

Глава 37

Месье Шулейман-старший действительно не поверил сыну на слово и следующим утром пожаловал в центр, чтобы проверить всё лично. Каково же было его удивление, когда он выслушивал хвалебные речи врачей-коллег и начальства центра о единственном отпрыске, которому пророчили блестящее будущее в медицине, потому что далеко не каждый в первые месяцы практики может справиться со столь сложным и клинически, и человечески случаем. Даже хотелось уточнить, не ошиблись ли они, про Оскара ли говорят? В первый раз всё-таки, раньше месье Шулейману за сына приходилось исключительно краснеть, хоть он никогда не показывал об этом вида при посторонних. Двадцать четыре года бесконечного стыда.

К Тому он заходить не стал, достаточно было того, что уже услышал. Переговорив с докторами, месье Шулейман-старший заглянул в кабинет к сыну. Тот ждал его прямо около двери, подперев плечом стену, и торжествующе ухмылялся.

- Проверил? – поинтересовался Оскар, едва отец зашёл.

- И тебе привет, Оскар, - поджал губы мужчина, смерив его серьёзным взглядом. – Проверил.

- Всё так, как я и говорил?

- Да, - не хотелось это признавать, не верилось, но пришлось. Он всегда был справедливым человеком.

Вместо ответа младший Шулейман протянул ладонь, требовательно пошевелил пальцами. Отец вынул из портмоне несколько банковских карт и, игнорируя протянутую руку, положил на высокий столик.

- Сегодня разблокирую, - сказал он.

- С тобой приятно иметь дело, папа, - Оскар убрал карточки в карман. – Не затягивай с этим, главное.

- Сказал же, сделаю.

Мужчина выдержал паузу, вновь оглядев сына, и добавил:

- Может быть, подумаешь о том, чтобы остаться работать здесь? Мне сказали, что у тебя неплохо получается.

- У меня отлично получается, - небрежно поправил его парень, - но нет. Может, потом вернусь, если захочу, а пока я заслужил отпуск.

- И когда же ты успел так устать? Два месяца всего проработал.

- Это психиатрия, папа, тут день за два.

- Так про службу в горячих точках говорят.

- А моя служба тоже и опасна, и трудна. Всё, папа, рад был повидаться, но мне ещё пациента к выписке нужно готовить. Увидимся ещё как-нибудь.

- Может, сам хоть раз в гости приедешь?

- А у меня новая молодая мачеха случайно не появилась?

- Нет.

- Тогда не приеду.

Как же захотелось отвесить сыну крепкую затрещину за такую пошлость. И вообще, пороть его в детстве нужно было. Нужно было, а теперь уже поздно, что выросло, то выросло – оторви и выбрось.

- Ты же сам знаешь, что я не собираюсь снова жениться, мне мамы твоей хватило сполна, - ответил старший Шулейман.

- Я и на любовницу согласен, позвони, когда заведёшь посимпатичнее. Только не как в прошлый раз, хорошо? У той был ужасный прикус.

- Договоришься сейчас, - мужчина взглядом указал на нагрудный карман халата, куда сын убрал кредитки.

Оскар поднял руки:

- Всё, молчу. Уже и пошутить нельзя.

Он переложил карты в карман джинсов, оглянулся к столу, на котором в лёгком беспорядке лежала папка с документами Тома на выписку.

- Ладно, мне действительно надо заниматься делами: документы все подписать. И домой ещё добираться, - проговорил он, повернувшись обратно к отцу.

- Удачи.

Не попрощавшись, мужчина ушёл. Подхватив папку, доктор Шулейман направился к Тому, после чего они оба отправились на окончательное освидетельствование, в процессе которого у Тома сердце захлёбывалось биением, потому что так легко было всё испортить и сломать прямо сейчас, в любую секунду. Но беседа прошла гладко, доктор поставил печать, подтверждающую факт ремиссии.

Потом они пошли к главврачу. Тот тоже переговорил с Томом, но в его речах звучало больше личного, чисто человеческого. В процессе оформления выписки возникли некоторые проволочки, но их удалось обойти и сгладить.

Официальная печать центра. Размашистая подпись доктора Кея.

- Поздравляю, Том, ты официально выписан. Обычно так не говорят, но я очень надеюсь, что мы больше никогда не увидимся, и у тебя всё будет хорошо.

Том кивнул, не смог выдавить из себя слова благодарности, волнение зашкаливало.

Его в последний раз отвели в палату, медсестры оперативно принесли изъятые при вписке вещи и оставили его одного. Том затаив дыхание смотрел на контейнер с вещами, которые, вроде бы, принадлежали ему, но которые он впервые видел. Джинсы, кофты, футболки, обувь и прочее – всё тёмное, с редкими лишь вкраплениями ярких цветов.

Том не решался ничего взять, даже дотронуться. В голове сидело – не моё.

К нему заглянул доктор Шулейман, бегло оглядел палату и остановил на нём взгляд.

- Ты чего не собираешься? Давай-давай! Или здесь решил остаться на ПМЖ?

- Нет.

Снова оставшись в одиночестве, Том тихо вздохнул и, подтянув к себе контейнер, вынул из него чёрные джинсы, после чего встал и медленно стянул больничные штаны.

Тому некому было передать новую одежду и любые другие вещи. Всё, что было в его распоряжении, осталось от Джерри, с его пятнадцати лет, и теперь было безбожно мало.

Каким-то чудом Тому удалось влезть в джинсы и футболку, а сверху он надел кофту, чтобы руки прикрыть. В этой одежде было неуютно, словно в чужой коже. А ведь так и есть – всё чужое, хоть и касалось раньше его тела.

Оскар вернулся минут через десять, окинул его долгим оценивающим взглядом и произнёс:

- Конечно, укороченные штаны сейчас в моде, но именно укороченные, а не такие. Ужасно выглядишь.

Том обиженно надул губы, перехватил руку рукой внизу живота.

- Это всё мало мне и жмёт, - ответил он. – А другой одежды нет.

- Нет? Чудесно, что тут ещё сказать? Ладно, исправим. Здесь не отель и съезжать ровно в полдень никто не требует. Сейчас сгоняю в магазин и куплю тебе что-нибудь.

Том успел только рот открыть, а доктор уже ушёл, ему не требовалось его согласие. Как только дверь за Оскаром закрылась, стало неясно тревожно и страшно. А вдруг он обманет и не вернётся? Что с ним в этом случае будет?

Вдруг вообще никто не вернётся?

Вдруг дверь больше никогда не откроют?!

Том зажмурился и мотнул головой, гоня прочь наваждение. Откроют, точно откроют, он ведь уже понял, что тут никто ему не причинит вреда.

Сглотнув, он сел и тут же поморщился, потому что узкие джинсы сдавили всё, что только могли. Стянув их и бросив на пол, Том забрался под одеяло и уже так дожидался возвращения Оскара. Выводил пальцем узоры на белоснежной подушке, смотрел в себя и думал, что теперь будет.

- Одевайся! – скомандовал Оскар, ворвавшись в палату, бросил на кровать пакет. – И побыстрее! У меня сегодня ещё куча дел.

Том сел, вопросительно взглянул сперва на него, потом на пакет из плотной бумаги с бежевым квадратом в центре, окруженным тёмно-синей рамкой.

- Чего смотришь? – снова заговорил доктор. – Переодевайся.

- Выйди, - пискнул Том.

Месье Шулейман закатил глаза.

- Так и быть, я отвернусь, - проговорил он, - но на большее не насчитывай. Считаю до тридцати, не успеешь – твои проблемы.

Том буквально выскочил из кокона одеяла, чтобы не терять ни секунды, едва не порвал майку, потому что вылезти из неё было столь же непросто, как и надеть. Только потом, когда на двадцать девятом счёте он уже стоял полностью переодетый в обновки, его посетила мысль: «Почему я должен подчиняться приказам?». Но Оскар отвлёк его от размышлений, сказал: «Тридцать», повернулся и снова окинул его придирчивым взглядом.

- Так-то лучше. А теперь – за мной.

Сунув в карман мобильник, обнаруженный на дне контейнера, Том поспешил за доктором. До выхода их сопровождала охрана и заинтересованные взгляды тех докторов, кто был в коридорах. Если бы Том знал, что когда-то Джерри точно под таким же конвоем глаз покидал муниципальное учреждение, приют.

Когда они подошли к воротам, дежурный доктор поинтересовался у месье Шулеймана:

- Вы едете вдвоём? – глянул на Тома.

- Я его подвезу. А то найдёт ещё одно приключение себе на… голову.

Врач покивал, дал команду охране. Дверь в воротах отворили, и Оскар, жестом позвав за собой, скрылся снаружи. Сделав глубокий вдох, Том тоже переступил острый стальной порог, обернулся тут же. Со стороны улицы ворота выглядели точно так же, но насколько иначе в плане чувств. Том задумался, замешкался, потерялся в секундах, рассматривая их впечатляющую белизну, всё больше запрокидывая голову.

- Не зевай! – бросил Оскар, направляясь к парковке, которая располагалась за территорией центра.

Том опомнился и побежал за ним. Но начал всё больше сбавлять шаг, когда увидел, к какой машине подошёл его теперь уже бывший доктор. Алый, слепящий цветом и лоском Феррари, спорткар. Том видел такие только по телевизору, в кино про крутых парней.

- Хватит тормозить. Садись, чучело, - бросил его хозяин.

Флёр восторга развеялся. Вздохнув, Том обошёл машину, потом ещё раз, непонимающе нахмурившись.

- В багажнике решил ехать? – поинтересовался Оскар, скрестив руки на груди и прислонившись к авто.

- Нет, - обиженно буркнул Том.

- Чего тогда бегаешь вокруг машины? Сейчас не время для разминки, садись.

- Я сзади сесть хочу. Но не могу найти дверцу…

Шулейман от души усмехнулся.

- Ты совсем дебил? – проговорил он. – Конечно, ты не можешь её найти, потому что её здесь нет, поясню для не особо одарённых - это двухместное авто. Но если ты задние дверцы всё-таки найдёшь, то сменишь прозвище на «Гудини».

Том глянул на него исподлобья, зачем-то ещё раз обошёл автомобиль.

- Я не хочу ехать спереди, - пробормотал он.

- Либо спереди рядом со мной, либо в багажнике. И если ты прямо сейчас не сядешь, я тебя сам в этот багажник упакую.

Том передёрнул плечами, снова волком взглянул на Оскара.

- Ты не сделаешь этого…

Шулейман чуть усмехнулся, не сводя с него глаз, нажал на кнопку, и багажник открылся.

- Спорим? – с чертями в глазах ответил он.

Том попятился, помотал головой.

- Сам залезешь? – снова поинтересовался Оскар.

- Нет…

- Хорошо, помогу.

Оскар двинулся к нему, а Том взвизгнул:

- Нет!

- В таком случае, закрой рот и сядь, - растеряв озорство, грубовато приказал Шулейман, ткнув пальцем в переднюю пассажирскую дверцу.

Том покивал и, не с первого раза сумев открыть дверцу, занял своё место. Кресло было невероятно удобное, мягкое и в то же время упругое, повторяющее каждую линию тела и изгиб позвоночника. В нём невозможно было не расслабиться.

Откинувшись на спинку сиденья, Том любопытно оглядел салон, но снова напрягся, когда в машину сел Оскар, отодвинулся к дверце.

- Пристегнись, - бросил тот, проверяя настройку музыкальной системы и прочего.

Том заворочался в поисках ремня безопасности, а потом в поисках места, куда его вставить. Оскар быстро устал от наблюдений за его потугами:

- Дай я, - выхватил ремень, но Том отклонился к дверце.

- Не трогай меня.

- Сам давай, - Шулейман бросил ремень, впился в парня выжидающим взглядом.

Попробовав ещё пару раз, Том отложил ремень и сказал:

- Я не буду пристёгиваться, у меня не получается.

- А я предлагал помощь.

- Не надо.

- Как хочешь. Но потом не плачь.

Оскар нажал на кнопку зажигания и сорвал автомобиль с места, оставив центру на память о себе угольные следы от шин.

- Ты далеко живёшь? – спросил Том через пару минут, чтобы как-то заполнить повисшее молчание.

- В Ницце.

- В Ницце? – изумлённо переспросил Том, развернувшись к нему.

- Да. И попробуй только сказать, что не знаешь такого города, тут же высажу. Мне дебилы дома не нужны.

- Знаю, но… Это же другой город?

Лучше бы промолчал, чем такую глупость сказать. Но в этот раз Оскар воздержался от остроты в ответ.

- Ты каждый день оттуда на работу ездишь? – снова обратился к Оскару Том, поняв, что тот ничего не скажет.

- Пока я тут работал, я в Париже жил.

- Жил?

- Да, сегодня не только у тебя вольная, - Шулейман усмехнулся чему-то своему. – Это был мой последний рабочий день в центре. Наконец-то. Думал, не дождусь этого момента.

- Ты уволился?

- Правильнее сказать – откинулся.

Том не понял, но переспрашивать не стал. А вскоре стало не до этого.

Оскар гнал на огромной скорости, и на первом же повороте, в который он вписался резко и красиво, будто на гоночной трассе, Тома швырнуло об дверцу, что он, не сдержавшись, протяжно ойкнул.

- Не ной. Я предупреждал, что так будет.

- Я ударился, вообще-то! Мне больно! – от чувств прикрикнул Том, потирая ушибленное плечо.

- Пристегнись.

- У меня не получается!

- Если ты идиот, никто в этом не виноват.

В скором времени они въехали в центр Парижа, Оскар вынужденно сбавил скорость из-за потока машин, и Том забыл обо всём. Потому что там, за окном, проплывала Эйфелева башня, зачаровывала. Вцепившись в дверцу, он изо всех сил выворачивал шею, чтобы как можно дольше видеть её. Он ведь так мечтал о ней - почти столько же, сколько жил.

- Останови, пожалуйста, - заворожено прошептал Том.

- Я тороплюсь.

Новый крутой поворот и снова боль. При каждом вираже Тома швыряло из стороны в сторону, словно тряпичную куклу, как он ни пытался держаться за кресло.

Шулейман ударил по тормозам так резко, что если бы Том не успел упереться рукой в приборную панель, в лучшем случае разбил бы себе нос.

- Пристёгивайся, - скомандовал Оскар.

Том кротко кивнул, предпринял новую попытку обезопасить для себя поездку, но столь же тщетно. А когда Оскар потянулся к нему, чтобы всё сделать самостоятельно, вскрикнул:

- Нет!

- Достал ты меня уже, чучело. Если услышу ещё один звук от тебя, пеняй на себя. И салон мне не испорть своими костями.

Шулейман вернул руки на руль и надавил на газ. Том, как мог, вжимался в кресло, чтобы сохранить равновесие, но это помогало лишь отчасти. В конце концов он ударился не только плечом, но и головой, виском, и захныкал.

Оскар свернул к обочине и, остановив машину и развернувшись к нему, сказал:

- Либо ты сейчас пристегнёшься, либо я привезу домой труп. Потому что или я тебя убью, или ты сам себе череп раздробишь.

- Веди аккуратнее и не так быстро, - посмел возразить Том.

- Выметайся.

- Оскар, я…

- Пошёл вон!

Том дрожащими руками открыл дверцу и вышел на улицу. Сцепил ладони внизу живота, испуганно, с отчаянием в глазах смотря на Оскара. Сейчас тот уедет и всё. Он останется в одиночестве где-то на трассе за чертой чужого ему города. Как когда-то.

Как когда-то! Как когда-то! Как когда-то! Как когда-то!

Но к его удивлению Оскар и сам вышел из машины, обошёл её и открыл багажник:

- Залазь.

- Ты шутишь?

- Ты меня слышишь плохо?

- Нет… Оскар, пожалуйста… - Том отступил на полшажка назад.

- Немедленно!

- Прошу тебя!

- Просишь, говоришь? – проговорил Оскар. Помолчал, с прищуром оглядев Тома сверху вниз. – Ладно, поскольку у меня сегодня хорошее настроение, возвращайся в машину. Но с тебя причитается.

Том сдавленно кивнул, сел обратно. Тоже заняв своё кресло, Оскар без лишних слов взял его ремень и, когда Том открыл рот и инстинктивно отодвинулся, осадил его:

- Если ты сейчас хоть пикнешь, я тебя этим ремнём задушу. И ничего мне за это не будет.

- Ты…

- Закрой рот.

Том предпочёл послушаться, хоть в груди полыхало от негодования и несправедливости, и страха. Шулейман рванул ремень так, что воздух выбило из лёгких, затянул его потуже. Том стоически вытерпел всё, даже звука не издал.

Остаток пути они провели в молчании. Оскар слушал бодрую музыку и выстукивал её ритмы пальцами по рулю, одновременно курил и разговаривал по телефону, бессовестно отвлекаясь от дороги. В такие моменты Том закрывал глаза и старался не дышать.

«Не кури! Выбрось сигарету!», - отчаянно стучало в висках. Том стискивал зубы, чтобы не ляпнуть этого вслух, и ещё сильнее жмурил глаза.

А потом, когда воцарялось бездымное спокойствие, он смотрел в окно и думал о том, как теперь изменится его жизнь. Он ехал с чужим человеком в неизвестном ему направлении, по сути, доверив ему свою жизнь, и собирался жить с ним под одной крышей. Подумать только!

На мгновение сердце захлебнулось холодом от страха и рухнуло в пятки, но это быстро прошло. Всем своим поведением и видом Оскар показывал, что ему плевать на него, Тома, с высокой колокольни. Но именно он уже дважды спас его. Спас от повторного изнасилования, которого Том точно не пережил бы, не раздумывая ввязался в драку, чтобы защитить его. И именно он, а не любой из других улыбчивых и следящих за словами врачей спас его от участи жизни на улице.

Он хороший. Том неосознанно пытался себя в этом убедить. Во что-то верить необходимо.

В Ниццу они въехали затемно. Она была совершенно не похожа ни на городок, в котором Том вырос, ни даже на Париж, который он хоть мельком успел посмотреть. Зазывно раскинула в чернильных сумерках свои томные объятия, словно элитная проститутка ноги, безмолвно приглашая: «Я рада принять любого, у кого есть достаточно денег».

Здания – какие-то другие, не такие, как он привык! – изливали во тьму огни, вдоль дорог возвышались пальмы. Том затаив дыхание смотрел на всю эту незнакомую красоту.

Когда автомобиль затормозил около одной из элитных высоток в центре города, Том снова забыл, как дышать. Это был другой мир.

- Чего расселся? – вернул его в реальность голос Оскара. – Я тебя спать в машине не оставлю, - он вышел на улицу и громко захлопнул дверцу.

Сконфузившись, Том опустил глаза, кое-как отстегнул ремень безопасности и снова вскинул взгляд к светящемуся зданию.

Оскар жил в шикарных апартаментах, полностью занимающих два верхних этажа, а также крышу, где размещалась джакузи и прочие радости жизни, которым ещё приятнее придаваться на свежем воздухе или глядя в звёздное небо.

- Сейчас выберу тебе спальню, - когда они зашли в квартиру, сказал Оскар, небрежно бросив сумку на тумбочку. – Здесь подожди, - указал на скамью.

Том послушно сел, сцепив руки на коленях, и стал ждать. Оскар периодически появлялся в поле видимости и снова скрывался в чертогах дома. Том не слышал, что он без конца говорил сам себе: «Это комната мне нужна… И эта тоже».

Наконец, Шулейман вернулся, махнул на себя рукой:

- Пошли.

Они проследовали в небольшую спальню, Оскар включил свет и проинформировал:

- Здесь будешь обитать ночью и когда ничем не будешь занят. Понятно?

Нет, не понятно, грубо. Но Том кивнул.

- Вот и отлично, - добавил парень и хотел уже уйти, но обернулся на пороге, улыбнулся. – А, точно, совсем забыл. С днём рождения, Котомыш!

После ухода Оскара Том ещё какое-то время смотрел на закрытую дверь. Его слова прозвучали как издёвка, они и были ею.

Вздохнув и понурив голову, Том пошёл к кровати, лёг на бок, подобрав колени к животу. Прямо перед ним оказались электронные часы с датой: «28 сентября 2016 года» и временем: «23:51». Всего девять минут осталось до конца его восемнадцатого дня рождения, а праздника никакого не было. Только сейчас он понял, что сегодня для него такой важный и особенный день.

Отныне он взрослый. Так говорят, так по закону.

Он попал не в сказку, это было очевидно. Но Том всей душой надеялся, что всё будет хорошо. Верил, что и у него случится счастье – как у всех.

Может быть, всё-таки сказка?

Глава 38

Кто в рубашке родился

С ложкой во рту.

Кто Богу не угодил

И угодил за черту.

Пойман нищетой –

Всем нечета.

Там, за той чертой,

Там ни черта!

Слот, Эмаль©

- Просыпайся!

Том заворочался от громкого оклика, промычал что-то невнятно и накрылся одеялом с головой. Одеяло тотчас сдёрнули.

- Что за дела? Хозяин уже встал, а прислуга дрыхнет! – продолжал на повышенных, но пока что беззлобных тонах Оскар. – Вставай, кому говорю!

- Не хочу вставать, - пробормотал Том, в полусне не отдавая себе отчёт, где он и кто с ним разговаривает. – Я спать хочу.

- Считаю до трёх.

Том наконец-то разлепил глаза, огляделся. Не приснилось: он находился не в больничной палате, а в чужой спальне, отныне принадлежащей ему.

- Три, - донеслось до слуха.

Он поспешно сел и, заглянув под одеяло, смущённо попросил:

- Выйди, пожалуйста.

- Что ты там у себя такого увидел, что должно меня смутить?

- Я без штанов.

Том настолько устал вчера от переизбытка впечатлений и перемен, что не помнил, как разделся. Но факт говорил сам за себя, штанов на нём не было, значит, он их снял.

Оскар, цокнув языком, закатил глаза.

- Жду на кухне. У тебя пять минут, - сказал он и ушёл.

Том спешно выбрался из кровати, надел штаны. Одежда была помятой после сна, как и общий вид, волосы взъерошены. И спать всё ещё хотелось.

В огромной квартире Том потерялся и кухню нашёл с большим трудом. Когда он зашёл, Шулейман раздражённо произнёс:

- Ты где так долго ходил? Кофе готовь.

Том растерянно огляделся в поисках того, при помощи чего можно было бы исполнить просьбу. Пока ещё верил, что Оскар именно просит, а не приказывает.

- Кофеварка, - практически по слогам проговорил тот, ткнув пальцем в массивный аппарат на одной из тумб.

Том коротко кивнул, подошёл к ней, порассматривал. На всех кнопках было что-то написано – подробная инструкция по эксплуатации; открытый пакет с кофе-зёрнами нашёлся рядом.

Машина бесшумно делала своё дело; стояло звенящее молчание. Украдкой взглянув на Оскара через плечо, Том отвернулся от аппарата и спросил:

- Почему ты уволился из больницы?

- Отмучился, - усмехнулся Шулейман.

- Тебе так не нравилось там работать?

- А кому может понравиться ссылка?

- Ссылка? – переспросил Том. – Я не понимаю… Ты не добровольно работал?

- Меня туда папаша сослал, «чтобы доказал, что человек».

Шулейман помолчал, наблюдая яркий вопрос в глазах Тома и, откинувшись на спинку стула и вытянув под столом одну ногу, рассказал свою занимательную историю.

Поведал об отце с двенадцатой строчки Форбс, которому вечно что-то не нравится. Не оценил, когда Оскар выложил в инстаграм фотографию с килограммовым пакетом кокаина. Злился и хватался за голову, когда он на ходу выронил из машины очередную пассию-модель, хоть «она была сама виновата, не нужно было высовываться из кабриолета во время движения» и отделалась лёгкими травмами. И далее, далее, до бесконечности. Но последней каплей в огромнейшей чаше терпения отца стало то, что Оскар, в последний раз приехав в гости, наехал во дворе дома на его друга и компаньона по бизнесу.

После этого месье Шулейман-старший взорвался и доходчиво объяснил единственному сыну, что будет делать из него человека и что это его последний шанс. Либо он идёт работать по специальности, раз уж выучился зачем-то на психиатра, и вылечивает хотя бы одного пациента. Либо может забыть навсегда о сладкой жизни, раз не умеет нормально себя вести и распоряжаться теми благами, которые обеспечивает его статус, и пересаживается на метро.

- И он меня на это время перевёл на пять тысяч в месяц на жизнь! – эмоционально, не скрывая возмущения, рассказывал Оскар. – Пять тысяч! Представляешь? Да у меня часы в десять раз дороже стоят! – он взмахнул рукой с аксессуаром.

Том замялся, прикусил губу, но спросил:

- Твои часы стоят пятьдесят тысяч евро?

- Эти да, - кивнул парень, снял часы, глянул на циферблат, снова надел на запястье.

- А почему ты оказался в Париже? Ты же живёшь в Ницце?

Оскар усмехнулся, поведя подбородком.

- Папе спасибо за это, - ответил он. – Он отправил меня в тот центр, потому что полагал, что там мне точно не будут делать поблажек, и я не смогу ни с кем договориться. Собственно, так и было, пришлось самому выкручиваться и работать. Мне уже на второй день всё там в печёнках сидело… Сам понимаешь, как мне хотелось покончить с этим побыстрее. И у нас с тобой это неплохо получилось.

Шулейман ухмыльнулся, сложил руки на животе. А у Тома вытянулось лицо:

- То есть ты обманул отца? И меня?

- В чём это? – сощурился Оскар. – Я обещал, что доведу тебя до выписки? Я сделал это. Я обещал, что позволю жить у себя? И это я тоже сделал.

- Ты сказал, что хотел вылечить меня как можно скорее, чтобы вернуться домой…

- Да. Но я просто ускорил процесс твоей выписки, никакого обмана. Если ремиссия длится более тридцати дней, её можно считать установившейся, а это показание для выписки. И всё, хватит об этом, надоел. Кофе, - Шулейман взглядом указал на уже давно просигналившую кофеварку и протянул руку, нетерпеливо шевеля пальцами.

Том налил напиток в кружку и передал ему.

- И себе налей, - скомандовал Оскар.

Том наполнил кофе ещё одну чашку, поднёс к лицу, нюхая. Пахло вкусно, тепло так, только цвет у напитка ужасный, непроглядно-чёрный. Он сделал глоток и с трудом удержался, чтобы не выплюнуть его, как-то сглотнул, кривясь от горечи.

Сейчас он впервые попробовал кофе: крепкий, чёрный, обжигающий. Феликс предпочитал пить чай, а сам Том никогда не проявлял интереса к бодрящему напитку.

- Гадость какая, - проговорил он, всё ещё морщась, и поставил кружку на тумбочку.

- Согласен, плохо сварил, крепкий слишком. Чего чашку поставил? Пей давай.

- Не буду. Мне не нравится.

- Мне тут сонные мухи не нужны. Так что у тебя нет выбора. Пей.

Том покорно взял чашку, задержал дыхание и залпом осушил. Бодрящий напиток натощак ударил сначала в желудок, потом в голову и оттуда волной горячей энергии разлился по венам. Сердце застучало быстрее и мощнее, даже голова малость закружилась, и сознание стало слишком уж кристальным, обострённым.

- Так-то лучше, - хмыкнул Оскар, не спеша потягивая свой кофе. – Завтракать я пока что не хочу, так что займись другими делами. В холодильнике пусто, а это непорядок, нужно продуктов купить.

- Каких?

- Всех. Список предоставлю. И я признаю продукты только из одной торговой сети, имей это в виду.

- Мне нужно идти в магазин? – удивлённо, с нежеланием признавать этот факт в голосе спросил Том.

- Не просто в магазин, а в конкретный. Слушай внимательнее.

- Я не…

Оскар не дал Тому договорить:

- Возражения не принимаются. Не придумывай себе, что у тебя есть право голоса, у прислуги его никогда нет. Так что иди в душ, а потом быстренько в магазин.

- Я не пойду один, - удивив даже себя, твёрдо возразил Том.

Но Шулейман быстро негаданную спесь с него согнал: лукаво сощурился и поинтересовался:

- В душ не пойдёшь один? По рукам, составлю тебе компанию, - он нарочито медленно поднялся из-за стола.

- Нет! – перепугавшись, крикнул Том, отшатнулся назад. – В магазин!

- Поздно, я уже настроился.

- Оскар, пожалуйста… - голос упал до привычного срывающегося почти-шёпота; парень вжался в тумбу, поскольку отступать дальше было некуда.

Оскар скрестил руки на груди, остановившись в трёх шагах перед ним.

- Если перестанешь ныть и рот открывать по поводу магазина, так и быть, я тебя послушаю.

Том согласно закивал. Перспектива в одиночестве отправиться куда-то в незнакомом городе перестала пугать столь сильно в сравнении со вторым вариантом.

- Чего стоишь в таком случае? – добавил Шулейман. – В душ. Быстро!

Том поспешил скрыться с его глаз. От переизбытка ситуативных эмоций он даже не успевал задуматься и понять, куда попал и какие у него права в этом доме. А они были даже не птичьи. У него было прав не больше, чем у вещи, и уважения к нему столько же. Вещи никто не уважает, их используют, а если они ломаются – выбрасывают.

Только после душа волна схлынула и стало паршиво. Потому что из-за новизны места не впился взглядом в стену и насмотрелся на свой ужас. Потому что у него не было возможности переодеться, комплект одежды ведь только один. Потому что у него вообще ничего не было.

Вернулся к Оскару Том мрачный, взгляда не поднимал.

- Помылся, чучело? – проговорил тот.

Том непроизвольно стиснул зубы, ведь резануло – нет, не по слуху – по сердцу. Шулейман продолжал:

- Список я написал, - подтолкнул исписанный с двух сторон листок к Тому, помолчал, пытливо смотря на него. – Почему ты всё время тупишь? Не надо смотреть на меня взглядом оленя-дегенерата. Бери. И не ходи за покупками долго, потому что это я сейчас есть не хочу, а потом очень даже. К этому моменту ты должен вернуться.

Сглотнув, Том взял лист, прочитал несколько первых позиций списка и поднял взгляд к парню.

- А где этот магазин?

- Далековато. Но ничего, найдёшь.

- Не найду.

- Найдёшь.

- Оскар, я потеряюсь! – от отчаяния воскликнул Том. – Я же вообще город не знаю!

- Вот и познакомишься с ним, - пожал плечами Оскар. Выдержал продолжительную паузу, вновь муча сощуренным взглядом. – Ладно, съезжу сегодня с тобой. Но это первый и последний раз, запомни, - встал и ушёл с кухни. А Том остался стоять, цепляясь пальцами за ребро тумбы.

В магазине Шулейман безо всяких пояснений пихнул к Тому тележку и ступил на территорию торгового зала. Том последовал за ним.

Оскар даже не оглядывался на идущего за ним парня, шёл впереди и отдавал приказы: то возьми, это возьми. Вёл себя как король, а следом – холоп.

Охранники учтиво здоровались с ним, видно, знают. В торговых сетях такого уровня вообще не бывает случайных людей. Проходящая мимо молодая женщина с норкой на плечах и собачкой в руке обдала Тома – как помоями – взглядом и брезгливо наморщила нос.

А он всё видел, чувствовал, всё больше склоняя голову, и постепенно начинал понимать. Это был мир белоснежных орлов с вершины горы, а он – воробушек с поломанными крыльями и выдранными перьями.

На кассе, когда приятная девушка в униформе бережно сложила покупки в пакеты, Оскар кивнул в их сторону и сказал:

- Забирай.

Том тоже посмотрел на два больших полных пакета, потом снова на него.

- Ты не поможешь мне?

- Ты обалдел? Нет, конечно.

- Я их не донесу один.

- Донесёшь как миленький, не развалишься. А поноешь ещё, сам будешь обратно добираться.

- Извините, - максимально вежливо обратилась к ним кассир, - вы не могли бы освободить проход?

Оскар отошёл от кассы и скрестил руки на груди, выжидающе смотря на оставшегося около неё Тома.

- Бери-бери, - произнёс он через пять секунд. – Иначе я ухожу.

Том неуверенно взялся за ручки пакетов, поднял их, снимая с лотка, и тотчас уронил. Благо, что продукты не рассыпались. Девушка за кассой прикусила губу, чтобы сдержать смешок, и снова спрятала глаза.

- Оскар, они тяжёлые, я не могу…

- Посмотри на него, - вдруг обратился к кассирше Шулейман, ладонью указав на парня. – Пожалел на свою голову, называется.

- Это ваш помощник? – тактично уточнила она.

- Да, личный. Первый день работает и, скорее всего, последний.

Том всё же взял пакеты и понёс к выходу. Оскар вновь ушёл вперёд, первым покинул магазин и ожидал около машины, даже багажник не открыл.

В сердце клокотала обида. Руки болели от непривычной нагрузки. Том никогда в жизни ничего не делал по хозяйству: не убирал дом, не носил покупки, даже посуду не мыл, всем этим занимался Феликс, освобождая сына от всего, что могло быть ему хоть сколько-нибудь в тягость. Максимум, что делал по дому Том, это мог легонько прибраться в своей комнате, например, одежду повесить в шкаф.

Сев в машину, Том посмотрел на свои передавленные, расчерченные красными полосами от пакетных ручек ладони.

- Пристегнись, - бросил Шулейман, даже не взглянув в его сторону и, заведя автомобиль, крутанул руль, задом выезжая с парковки.

Когда они вернулись домой, Тому хотелось только одного – залезть под одеяло и отдыхать. Спать, просто лежать – не важно. Но господин не велел. Господин приказал пойти и приготовить обед.

«Я не умею готовить», - звенело в голове то, что он не раз сказал Оскару, но для того это не было аргументом.

Том стоял перед гружёным продуктами столом, не зная, за что браться, с чего начать. Всё ещё пустой желудок ныл, прося кусочек хоть какой-нибудь пищи, слегка мутило от кофе и от всей этой ситуации.

Из всего, что можно есть, не приготовив, на глаза попадались только яблоки. Том не любил их с детства, но сейчас выбирать не приходилось. Взяв один фрукт, он протёр его ладонью и откусил кусок. Сочно и сладко, нелюбимый вкус детства: потерянного, украденного, разбитого.

Том сел за стол и, закрыв глаза, упёрся лбом в кулаки. Приготовит, никуда не денется, правильно Оскар говорит. Но прямо сейчас на это не было никаких моральных сил.

Глава 39

- Принеси коньяк, - распорядился Оскар, едва Том зашёл на кухню.

Он пил кофе, сам сварил сегодня, и был недоволен его голым вкусом.

- А где его взять? – растерянно уточнил Том, сцепив руки внизу живота.

- В баре, - отозвался Шулейман, отхлебнул бодрящего напитка, поморщился и отодвинул чашку. – Знаешь, где бар? Даю подсказку – он в квартире.

Сглотнув, Том развернулся и отправился на поиски бара, даже не представляя, как он должен выглядеть. Большой шкаф с затемненными стеклянными дверцами, заставленный бутылками, нашёлся в одной из трёх гостиных. А около него, в паре метров влево, на полу лежало нечто чёрное, незнакомое: собака породы ротвейлер, с которой Том столкнулся впервые за три дня проживания у Оскара.

Вытаращив на неё глаза, он взял стоящую впереди остальных открытую початую бутылку и побежал обратно на кухню.

- Там собака!

- Я в курсе. Это Дами. Дай сюда бутылку, - ответил Шулейман, махнул на себя рукой.

Том поставил бутылку на стол и отошёл на два шага назад. Парень бегло понюхал коньяк и сделал маленький глоток прямо из горла, после чего скривился, выплюнул его в раковину и раздражённо произнёс:

- Ты что принёс? Он же выдохся уже, - сунул бутыль обратно Тому в руки, не обращая внимания на то, что тот испуганно дёрнулся от его резких, пренебрежительных движений. – Вылей это и принеси другую бутылку.

- Я совсем не разбираюсь в алкоголе, - зачем-то сказал Том в своё оправдание. – Я вообще не пью.

«Пил всего раз», - ударила в голову мысль до звона.

- Не пьёшь? – переспросил Оскар, окинул его фирменным сощуренным взглядом. – Странный ты. Ладно, не суть, неси. И вылить не забудь.

Том послушно перевернул бутылку над раковиной. Растерявший свой вкус благородный напиток бодрой струёй полился в слив, а остатки алкогольных паров вспорхнули к носу. Отвратительный запах.

Выбросив бутыль с остатками коньяка, он пошёл обратно к бару, выбрал на этот раз бутылку запечатанную, с привлекательной этикеткой в изумрудно-зелёном и серебряном цветах. В ногу повыше колена что-то ткнулось. Дами проснулась и хотела познакомиться.

Повернув к ней голову, Том улыбнулся и протянул к ней руку. Собака насторожено принюхалась и в тот момент, когда он хотел погладить её, зарычала.

Мгновенный испуг взорвался где-то в солнечном сплетении и захлестнул. Даже не столько от того, что собака крупная и устрашающая, а мощи её челюстей хватит для того, чтобы если не убить, то покалечить в считанные секунды. Страх шёл из прошлого, оттуда, где он тоже хотел погладить чужую собаку, а она начала кидаться на него, оттуда, что было за четыре часа до того, как он сел в машину к извергам.

Это ведь был предупреждающий звоночек: «Беги отсюда, беги».

Том отскочил назад. Выскользнувшая из руки бутылка с треском разбилась об пол, разбрызгав янтарными каплями и животное, и его штаны и усыпав пол осколками.

Дами снова предупреждающе зарычала, выпрямилась во весь рост на мощных лапах, но в атаку пока не бросалась. Том побледнел, также не сводя с неё взгляда, прижался к холодным дверцам бара.

- Ты тут что, головой об шкафчик бьёшься? – в гостиную зашёл Шулейман. – Дами, нельзя, это относительно свой.

Он подошёл к Тому и, увидев погром на полу, крепко выругался и грубо добавил:

- Это коллекционный коньяк, вообще-то!

Том сильнее прижался к дверцам бара, испуганно бегал глазами. Получив от хозяина команду «отбой», собака переключилась на лужу коньяка, хотела лизнуть из неё, но Оскар остановил, потянув за ошейник:

- Нельзя, Дами. – Снова перевёл взгляд к Тому. – Убирай быстро, чучело, а коньяк не вытирай, пусть попьёт. Смотри, осколков не оставь. Если она поранится, я с тебя три шкуры спущу.

Когда Оскар ушёл, Том опустился на колени перед морем с льдинами острых стекляшек. Изранил руки в кровь, собирая осколки; попадая в порезы, капли коньяка невыносимо жгли.

Зажав стёкла в ладонях, он понёс их к мусорке. С бледной ладони сорвалась капля крови. Алое пятнышко, кажущееся на полу чёрным, влажные разводы на коже. Тому подурнело.

Руки затряслись, рассыпав осколки бисером на пол. Том прижал ладони к глазам. Крепкое спиртное обожгло слизистую, из глаз брызнули слёзы.

Как когда-то. На вечеринке. Том будто бы услышал издали злой смех. Он съехал вниз по стене и, сжавшись в комочек, расплакался.

Он снова ощутил себя там, в подвале. Потому что под закрытыми веками темно. Потому что раны горели. Потому что он пропах спиртом.

Это невозможно, но Том почувствовал, как закрывает уже закрытые глаза.

- Ты чего тут сидишь? – в сознание ворвался голос Оскара, Том поднял голову и непонимающе посмотрел на него. – И куда ты пропал?

- Что?

- Говорю – куда ты пропал? Как можно два часа убирать осколки от одной бутылки?

Брови Тома поползли вверх, так высоко, как это только возможно.

- Эй, что с тобой такое? – снова обратился к нему Шулейман, помахал перед носом рукой.

- Я… заснул, наверное. Извини, Оскар.

- Шикарно, - скривил тот губы. – А теперь поднимай свою задницу и берись за уборку. И убери наконец эти осколки!

Том рассеяно огляделся. Он по-прежнему сидел на полу среди битых стёкол. Всё в порядке. Только ощущение взяло за горло странное, пугающее, сосущее – будто в груди кто-то открыл люк.

- Оскар, а вдруг я в обморок упал? – испуганно спросил он, вскинув к Шулейману беспокойный взгляд. – Вдруг со мной что-то не так?

Тот махнул на него рукой, наградил ещё одним крепким словцом и скрылся в одной из множества комнат. Том остался сидеть на полу, перекрестил руки на коленях, мечась взглядом по длинному коридору. Куда-то улетучились два часа, просто исчезли. И хоть он понимал, что да, заснул, это было единственным логичным объяснением, сердце беспокойно ухало в груди.

Оскар вернулся через пару минут, сперва упёр руки в бока, а затем всплеснул ими:

- Ты охренел?! Я тебе что сказал делать?! Вставай немедленно!

Он схватил Тома за ворот футболки и грубо потянул наверх, ставя на ноги. У Тома внутри что-то взорвалось от такого обращения, нервы были слишком обострены. Он отмахнулся от него, отпихнув его руки от себя:

- Не трогай меня!

Шулейман ударил ему пощёчину: не крепкую, даже не всей ладонью приложил, а лишь пальцами. Но это всё равно отрезвило, вернуло из непонятного помутнения в реальность.

Не поворачивая головы прямо, Том прижал ладонь к щеке, брови сползлись в кучу.

- Ещё одна такая выходка и пойдёшь на улицу, - чётко проговорил Оскар, сверля его острым взглядом. – Понятно?

- Понятно, - тихо, на полувыдохе ответил Том, так и смотря в сторону.

- Отлично. А теперь – вперёд, за работу.

- Я не умею убираться.

- Твои проблемы. Всё равно ты это сделаешь.

Том потупил взгляд, за спиной повержено сложились невидимые крылья.

- А где уборочный инвентарь? – тихо спросил он.

- Понятия не имею. Я никогда не следил за тем, откуда его доставали прошлые домработницы. Сам найдёшь.

Том беззвучно шевельнул губами, но так ничего и не сказал. Окинув его напоследок цепким взглядом, Шулейман вернулся к своим делам.

На уборку у Тома ушёл весь день. Слишком огромной квартира была для него, неумелого, слабого. Кожа на незнающих работы, изнеженных руках стёрлась от усердия, её разъели моющие средства.

Покончив с последним метром, Том отнёс уборочный инвентарь на место и без сил свалился в просторное кресло в гостиной, напоминающее уютнейшее гнездо. Почти успел провалиться в сон, но из небытия его вновь вырвал Оскар:

- Ты чего тут расселся? Что я тебе говорил? Когда ничего не делаешь, должен у себя в комнате сидеть.

Том с трудом разлепил веки, замучено посмотрел на него. После чего забрался в кресло с ногами, обнял колени и спрятал лицо в переплетенных на них руках.

- Остаться хочешь? – добавил Шулейман. – Ладно, оставайся. Выпей со мной.

Он плеснул коньяка в бокал и поставил на низкий столик, располагающийся перед диваном, на котором он сидел. Том приподнял голову и встал, забрал бокал и с ним снова забрался в объятия уютного гнёздышка. Посмотрел пару секунд на янтарные переливы в стекле и сделал маленький глоток.

Сил на сопротивление или протест не было. Что угодно, только бы его не гнали.

Горло обожгло, по венам потекла лава. С трудом проглотив коньяк, Том поставил бокал на подлокотник и вновь свернулся в клубок, спрятав лицо.

Бокал соскользнул, со звоном разлетевшись на кусочки. К нему подошла Дами и, старательно избегая острых осколков, стала слизывать с пола коньяк.

- Тряпку в зубы и вытирай, - звучно и от того хлёстко скомандовал Оскар.

Том передёрнул плечами, сжался ещё сильнее.

- Оставь меня в покое, пожалуйста. Я ужасно устал.

Он не услышал, как Шулейман подошёл, но отчётливо ощутил боль от удара коленями об пол: Оскар просто вытолкнул его из кресла. Никогда он не задумывался о том, что с Томом нужно вести себя по-человечески, как и с любым другим человеком, у него на этот счёт была своя философия. А сейчас, изрядно выпив, он не думал вовсе.

Дами, также захмелев, лизнула Тома в лицо. Оскар звонко рассмеялся, после чего сказал:

- Ладно. Раз она тебя выбрала, иди спать. Но завтра когда я проснусь, чтобы этого не было.

Ничего не ответив, Том ушёл в свою спальню, не включая света, прямо в одежде забрался под одеяло. В висках стучало от усталости, но ещё больше – от несправедливости, от обиды, от боли.

Он достал из тумбочки мобильный телефон, доставшийся в наследство от «того, другого», разблокировал его. Так хотелось позвонить папе – до свербения за грудиной, попросить, чтобы забрал, спас. Но отец теперь навечно недоступен, а если бы он и был жив, Том всё равно не знал номера.

Зажмурившись от безысходности, он сжал в ладони мобильный.

«Папа, забери меня, прошу, забери».

Воняло спиртным, которым, казалось, он пропитался до костей. Телефон пикнул. Том взглянул на экран: случайно зашёл в галерею, где было множество фото, на каждой из которых пестрели лица, одно пугающе знакомое лицо.

Том открыл одну из фотографий, забегал взглядом по прямоугольнику экрана. Там, на картинке, он. Но не он: с длинными волосами, накрашенный, улыбающийся незнакомой улыбкой и прямо смотрящий в камеру.

Он принялся судорожно листать фото. В голове отчаянно стучало: «Это не я! Это не я!». Не он обнимает за плечи какую-то светловолосую девушку, не он с парнем в очках, не он с неким мужчиной.

На последней фотографии Том остановился, потому что лицо мужчины показалось знакомым, впился в картинку взглядом, и по мере осознания глаза его всё больше расширялись.

Это ведь мужчина с фотографии, которую ему показывали в больнице. Паскаль Юнг. Опекун Джерри, которого тот убил, а на этом фото стоял рядом и мило улыбался.

- Это не я, - неверующе прошептал Том. – Это не я…

Не он, но он. Кровь ведь всё равно на его руках.

Из глаз закапали слёзы. Том зажмурился, вновь сжал телефон в ладони и уронил голову на подушку, пряча в ней лицо.

- Это не я. Я нормальный…

Глава 40

Секс – заразительная вещь. Особенно за стенкой.

Валя Шопорова©

Стоя около плиты, Том пытался мешать лопаткой беспощадно пригорающий завтрак и периодически перехватывал что-то из своей тарелки. Не догадался, что нужно просто сбавить температуру, и через пару минут выключил жарочную панель, упёрся руками в тумбу, опустив голову. Желудок урчал, хотелось нормально поесть, но для себя он ничего не приготовил, потому приходилось довольствоваться сухомяткой. Хотелось, чтобы кто-то позаботился.

За спиной скрипнули ножки стула об пол. Оскар развалился за столом, откинувшись на спинку стула и широко разведя колени. Том обернулся к нему, окинув несмелым взглядом.

На Шулеймане не было футболки, что кричаще демонстрировало шикарное, стройное, спортивное тело. Вид обнаженного тела резанул, и Том поспешил отвернуться, попросил, от волнения хватаясь то за ручку сковороды, то за лопатку, то за край тумбы:

- Оскар, оденься, пожалуйста.

- С чего бы это? Я у себя дома, так что могу хоть без трусов ходить. Показать?

- Не надо, пожалуйста.

- Котомыш, чего ты смущаешься? – парень скрестил руки на груди. – У нас с тобой одинаковый анатомический набор. Или я чего-то о тебе не знаю? – усмехнулся. – Давай снимай штаны!

Том подскочил на месте, развернулся, смотря на него широко распахнутыми глазами. Оскар без стеснения посмеялся над его реакцией:

- Нервы тебе лечить надо. И чего ты боишься, а? Что нагну тебя где-нибудь?

Том побледнел: он даже слышать такие слова не мог, не говоря уже о том, чтобы задумываться над их смыслом, вцепился в ребро тумбочки.

Подождав немного и окинув его изучающим взглядом, Шулейман цокнул языком и сказал:

- Расслабься, твои кости не в моём вкусе.

- А то, что я парень, тебя не смущает?

Оскар выгнул бровь, наградив его таким взглядом, будто он сказал что-то невероятно глупое. Так и не ответив на вопрос, он произнёс:

- Давай завтрак. Долго мне ещё ждать?

Пока Том немного суматошно наполнял тарелку, Оскар закурил и, с прищуром разглядывая его со спины, выпустил через практически сомкнутые губы тугую струю дыма. Когда перед ним оказалась тарелка с завтраком, он взял вилку, принюхался и недовольно сказал:

- Пахнет плохо.

- Пригорело немного.

- Потому что руки у тебя не из того места растут, - фыркнул Шулейман, отправил кусочек блюда в рот. – Кстати, о руках – сегодня уберёшься на крыше.

- На крыше?

- Да, она тоже принадлежит мне. И постарайся уж, должно быть, там полный бардак, сам давно туда не заходил. Кофе, - Шулейман щёлкнул пальцами, повелительно указав в сторону кофеварки. – И коньяк не забудь.

Запустив аппарат, Том сходил за коньяком и, поставив его на стол и помявшись немного, спросил:

- Сейчас же утро? Почему ты пьёшь алкоголь?

Оскар вновь смерил его весьма красноречивым взглядом, ответил:

- Потому что кофе без коньяка теряет всякий смысл. Особенно такой, как варишь ты.

- Это не я, а машина.

- В твоём случае оправдываться бесполезно, так что не трать время и займись уборкой.

- Я тоже позавтракать хочу.

Шулейман закатил глаза и ничего не сказал на это. Поняв, что ответа не будет, Том забрал тарелку с не пойми каким завтраком и ушёл в ближнюю гостиную. Забрался в угол жёсткого чёрного дивана с ногами и, разглядывая просторную, но достаточно мрачную комнату, хрустел снеками.

А после невнятной трапезы взял уборочный инвентарь и отправился на крышу. Там было ветрено и действительно грязно, очень пыльно. Том безысходно огляделся, не зная, с чего начать; взгляд зацепился за пятно цвета на полу – ярко-розовый бюстгальтер.

Взяв деталь белья двумя пальцами, Том бросил её в ведро и, вздохнув, принялся за уборку. Спина очень быстро заныла от полусогнутой позы, и оголенную задравшейся футболкой поясницу холодил ветер – странно, ведь тепло. А по коже всё равно периодически пробегали мурашки. Том ёжился, одёргивал майку и продолжал, всё шло по кругу.

К тому моменту, когда на крыше стало более или менее чисто, небо облепили свинцовые, вспененные облака. Опустив швабру на пол, Том протёр столики и барную стойку с набором пустых или почти пустых бутылок на полочках – плохо протёр, что разводов ещё больше появилось.

Уже снова хотелось есть, что уж там, он не почувствовал сытости даже сразу после завтрака. Желудок периодически урчал, хоть немного отвлекая от холода и грустных мыслей.

Встав на колени около бортика джакузи, Том отжал губку, наклонился, чтобы дотянуться до низа свода, и упал внутрь. Повезло, что не головой об дно приложился, а только шеей до звона в позвоночнике.

Цепляясь пальцами за бортики, он попытался встать, поскользнулся, случайно нажал на одну из множества кнопок. По почкам ударила мощная струя, заставив резко выдохнуть, застонать. Следующий удар вода нанесла в правый бок.

Выбравшись, Том невпопад принялся нажимать на кнопки, чтобы отключить подачу воды, но система от этого окончательно сошла с ума. Бросив это дело, он убежал с крыши.

Мокрый, как котёнок, попавший под ливень, сбито дышащий от бега и эмоций, он прибежал к Оскару в спальню. Тот вынул один наушник:

- На улице дождь начался? – глянул в сторону зашторенного окна.

- Нет. Оскар, я воду не могу выключить.

- Какую воду?

- В ванной, которая на крыше. В джакузи.

- Как можно быть таким бедовым? – Шулейман встал с кровати, не сводя с Тома прямого, режущего взгляда. – Везде неприятности найдёшь.

Том отошёл назад, перехватил руку рукой внизу живота, с опаской глядя на него. Зря пришёл, но подумал он об этом поздно.

- Пошли, - махнул рукой Оскар.

Когда они поднялись на крышу, Оскар кивнул в сторону фонтанирующего джакузи:

- Давай сам. Самая большая кнопка. В принципе, об этом и так несложно догадаться, если у тебя есть хоть капля мозгов.

Проглотив обиду, Том вновь встал на колени, выключил воду. Шулейман выудил из бара бутылку, отхлебнул из неё и, поморщившись, выплюнул напиток прямо на только что помытый пол.

Поднявшись на ноги, Том потёр всё ещё ноющую поясницу. Хотелось есть, а потом лечь и спать, спать, спать.

Поставив бутылку на стойку, Оскар ушёл. Том тоже спустился в квартиру, долго стоял под горячим душем, тщетно пытаясь согреться. Трудно это сделать, когда холодно и внутри, когда мертвенная тоска съедает.

Он сел на пол душевой кабинки, обняв колени. Скользил грустным взглядом по её запотевшим стенкам. В груди засела мелкая дрожь, отзываясь на кончиках пальцев, а ведь спасения искать не у кого.

Вытершись насухо и одевшись, Том ушёл в свою спальню, свернулся клубочком на кровати и крепко зажмурился, сам не заметив, как заснул. А проснулся через три часа от того, что замёрз – не укрылся, и окно было открыто настежь. Уже наступили сумерки, обволокли город, и в комнате было жутковато от мрака.

Укутавшись в одеяло, Том сел на кровати, беспокойно бегал взглядом от угла к углу, цеплялся им за предметы. Тишина и почти темнота, сердце заходится в груди и пальцы леденеют.

- Ты где? – издали послышался крик Шулеймана, заставив вздрогнуть и отвлечься на другую реальность, в которой на страх нет ни времени, ни права.

Быстро выбравшись из кровати, Том выглянул из комнаты и крикнул:

- Я здесь!

Оскар появился перед ним через минуту, недовольно сложил руки на груди:

- И почему я всё время должен тебя искать?

- Я у себя в спальне был, - проговорил Том, оглянулся к тёмному пространству за спиной. – Ты же сам говорил, что…

- Можно подумать, ты уже всё сделал? – перебил его Оскар. – Глубоко сомневаюсь. Взять хотя бы то, что ты не приготовил ужин.

- Уже время ужина?

Оскар закатил глаза и, разведя руками и ничего не ответив, удалился. Посчитав, что так будет правильнее, Том пошёл за ним, присел на краешек стула на кухне, украдкой поглядывая на него. Тот уже смотрел в экран смартфона, и не было понятно, заметил ли его появление.

А Том не знал, нужно ли обозначать себя, бросал на него взгляд и опускал глаза, кусал губы. Тишина молчания давила на барабанные перепонки.

- Я пришёл, - всё-таки произнёс он.

Оскар глянул на него и вновь опустил взгляд в экран. Потребовал вскоре, протянув руку и даже не посмотрев на Тома:

- Коньяк принеси.

Когда перед ним появилась бутылка, он налил напиток в обычную белоснежную фарфоровую чашку и просто, будто чай, выпил залпом. Звучно поставил кружку на стол и, посмотрев на часы и переметнувшись взглядом к лицу Тома, сказал:

- Я передумал. Ужин можешь не готовить, всё равно я вряд ли буду сейчас есть.

- Ты уходишь куда-то?

- Скорее наоборот, - усмехнулся Оскар.

- В смысле?

- Гостей жду. Точнее гостью. Так что ты на вечер, а может, и до утра свободен.

Ужинал Том в одиночестве, в тягучей тишине, хоть на кухне и была средних размеров плазменная панель, можно было бы включить. Потом бесцельно ходил по квартире, всё пытаясь привыкнуть к её огромным размерам. Задержался в одной из гостиных, провёл кончиками пальцев по крышке впечатляющего белого рояля. Опять и в сердце, и в глубине мозга засело это странное ощущение – что пальцы знают, а ты сам – нет.

В комнату зашёл и Оскар, хмыкнул:

- Джерри, ты ли это?

- Что? – Том непонимающе обернулся к нему.

- Понятно, ложная тревога, - парень скрестил руки на груди. – Чего трёшься тут?

Том стушевался, потупил взгляд:

- Просто так. Интересный очень инструмент, - глянул на рояль, - большой такой…

- Это рояль, если что.

- Я знаю.

- Хоть что-то знаешь. Поздравляю, ты не безнадёжен, Котомыш.

Том открыл рот и снова закрыл, облизнул губы. Постепенно он начинал привыкать к словесным ударам, на которые был так щедр бывший доктор, даже обидой вспыхивал не всегда.

- Ты играешь? – спросил он после некоторого молчания, так и смотря в пол.

- Нет.

- А зачем тебе тогда рояль?

- На нём классно трахаться, - Оскар ухмыльнулся и подпёр плечом дверной косяк. – И кстати, не задерживайся тут, - он ушёл, не дожидаясь ответа.

Том вновь обернулся к роялю, под рёбрами засело неверие и отторжение. Прямо здесь занимались сексом: на глянцевой крышке или ещё как-то. Он даже не успел его толком захотеть, когда четверо взрослых ублюдков сломали в нём всё. И теперь одна мысль об интимных отношениях, не важно, чьих и с кем, вызывала желание убежать.

Он продолжал стесняться, как в четырнадцать, всего того, что связано с сексом и сексуальностью, и бессознательно боялся. Психика блокировала любые помыслы и желания в зародыше. Потому что для него секс был не наслаждением, а унижением и дикой, повторяющейся болью.

Том устроился на диване в другой гостиной, где не было напоминания о грязном, болезненном. Разглядывал стены, окна, складчатые шторы тёплого цвета кофе с молоком.

До слуха донёсся хлопок входной двери и голоса: Оскара и женский. Том поспешил спрятаться у себя в комнате. Бесцельно промаялся около часа, выскользнул в ванную и лёг в постель.

Хоть спать не хотелось, поспал ведь днём, веки быстро начали тяжелеть. Том уже почти провалился в сон, когда в сознание ворвались звуки чужого удовольствия. Он сел на постели, шокированным взглядом впившись в дверь. Не причудилось. Всё повторялось, продолжалось: стоны, крики.

Том упал обратно на подушку, накрылся одеялом с головой, но не помогало. Слишком хорошая акустика, несмотря на расстояние, слишком раскрепощённая, бесстыдная пара.

Крики, стоны, характерный шум.

И, чёрт побери, внизу живота заныло и отозвалось болью и жаром на щеках. Том зажмурился что было сил, стиснул зубы и умолял себя заснуть.

- Да, Оскар! Да…!

Глава 41

Запуталась как муха в паутине,

Так страшно, что уже нет сил бояться,

Фортуна - не моё второе имя.

Lascala, Фрида©

С утра Том старался не смотреть Оскару в глаза. Было неловко за то, что ночью он стал невольным свидетелем его утех. И страшно было, непонятно почему. Будто в воздухе ещё витала похоть и подобно газу могла взорваться от неосторожного взгляда или слова. Достаточно ведь всего одной искры, чтобы произошла трагедия.

Но в конце концов Шулейман выловил его, остановил в коридоре, упёршись рукой в дверной косяк и перегородив тем самым проход.

- Тебе что-то нужно? – Том с трудом заставил себя посмотреть на него.

- Нужно спрашивать: «Вам что-то угодно, господин?», - пугающе строго ответил Оскар, но тут же перешёл к обычному тону: - Ладно, не суть. Меня другое интересует.

- Что?

- Чего ты от меня бегаешь? Вроде, ты больше кот, по крайней мере, по имени, а как мышь проскакиваешь мимо, что не словить. В чём дело?

- Ни в чём.

- Врёшь. Натворил что-то? – Шулейман сощурился, наступил.

Том инстинктивно отошёл назад, глаза забегали пуще прежнего.

- Я ничего не сделал, - ответил он, голос дрогнул.

- Может, в том и дело, что не сделал? Короче, выкладывай. Просто так люди никогда не избегают друг друга. А я с тобой точно не делал ничего, после чего бы ты мог не хотеть видеть меня. Или я чего-то не помню? – Оскар коротко посмеялся, посмотрел на Тома.

- Ты о чём? Нет, честно, всё в порядке. Пропусти, пожалуйста.

Оскар убрал руку, но, когда Том хотел пройти, резко вернул её на место, снова рассмеялся:

- Не думай, что я так быстро тебя отпущу. Пока на вопрос не ответишь, не пойдёшь никуда. По идее, ты должен был усвоить это ещё в центре. Или без белого халата рефлекс не работает?

И Том действительно ощутил себя как в клинике – потому что снова не до конца понимал Оскара, хлопал ресницами и терялся.

- Всё в порядке, - зачем-то повторил он и отошёл назад, к стенке, сам себя загоняя в тупик. Вечно совершал эту ошибку.

А Шулейман шагнул к нему, ещё, встал практически вплотную и разглядывал пытливым, но непонятным взглядом. Сердце заухало громче в груди Тома; наконец-то Оскар произнёс:

- Обычно мне наплевать, когда мне врут, но в случае с тобой это бесит, потому что ты не имеешь на это права. У нас с тобой исключительно честные отношения.

- То есть я тоже могу спросить тебя обо всём? – Том сам не понял, зачем спросил это: не то интерес говорил в нём, не то отчаянное неосознаваемое желание перевести тему разговора.

Оскар усмехнулся, отступил назад и развёл руками:

- Допустим. – Достал сигарету, помял фильтр и бросил её на тумбочку. – О чём хочешь узнать? – фирменно сощурился, впившись взглядом в глаза Тома.

Том открыл рот, зависнув так на несколько мучительно долгих секунд, потому что так сложно было придумать вопрос.

- Почему ты решил стать психиатром?

Оскар удивлённо поднял брови, этого вопроса он не ожидал, но ответил:

- Папаша настаивал, чтобы я хоть какое-то образование получил, весь мозг мне этим проел. Я и пошёл в мед, думал на хирурга выучиться, прикольно это. А как-то сидел с друзьями, болтали о перспективах, которые даёт медицинское образование, и решил, что специальность психиатра покруче будет: знание о всяких занимательных препаратах и доступ к ним даёт.

Его аргументов, почему психиатрия лучше иных областей медицины, Том не понял, это было понятно по взгляду и несильно нахмуренным бровям.

- Но на деле эта работа оказалась не по мне, - продолжал парень. – Так что ты у меня первый и последний пациент.

- Ты никого не лечил до меня? – удивился Том.

- Да, ты у меня первый, гордись. Один раз я всего говорил это до тебя.

Оскар усмехнулся только губами, вновь смотря в глаза. А Тому начало казаться, что они говорят на разных языках или, как минимум, диалектах, потому что местами он его вообще не мог понять.

- Это всё? – поинтересовался Шулейман. Том кивнул. – Отлично. Теперь твоя очередь – чего бегаешь от меня? – он взял отложенную сигарету и подкурил.

- Мне нечего тебе сказать.

Оскар усмехнулся, отчего по губам и по лицу вверх пополз дым.

- Врёшь, как дышишь, - ответил он и хотел подцепить Тома за подбородок, но тот отклонился, задрав голову и упёршись затылком в стену.

Шулейман вновь подошёл к нему и уперся руками в стену по бокам от его плеч. Том отвернул лицо, но глаза скосил к нему, чтобы из виду не потерять.

- Недотрога? – всё с той же усмешкой проговорил Оскар, в его дыхании угадывались нотки паров спиртного.

Он глубоко затянулся и выдохнул дым Тому в лицо, тот закашлялся.

- Не делай так, прошу тебя. Не кури на меня.

Том нервно дёрнулся, хотел отойти, но задел плечом руку Оскара и замер от этого мимолётного тепла, которое пугало сильнее ножа. Посмотрел на него исподлобья; живот неприятно скрутило от тягостного ожидания того, что произойдёт дальше, от этой чрезмерной близости.

Если бы он не был уверен, что Шулейман его не тронет, он бы уже рухнул в обморок от страха. Или разрыдался бы и упал перед ним на колени. Но уверенность эта была столь крепка, что Том даже нашёл в себе смелость, чтобы посмотреть ему в глаза.

Молчание: тягучее, непонятное до спазма под ложечкой. Оскар устал от него быстрее и без предупреждения тряханул Тома за плечо, что у того от неожиданности лёгкие резко вытолкнули воздух.

- Ты здесь вообще? – поинтересовался Шулейман, изучающе вглядываясь в его глаза.

- Я? Да… Пожалуйста… - запинаясь, ответил Том и поднял между ними руки, но попробовать отодвинуть его не решился.

- Руки опусти и говори. И хватит уже мямлить.

Том обречённо опустил голову и негромко проговорил:

- К тебе вчера девушка приходила…

- И что?

- Я слышал, как вы… Ты понимаешь.

Оскар сперва в неподдельном изумлении вскинул брови, затем усмехнулся:

- Ты девственник, что ли, что тебя это смущает?

Том поднял глаза, отчасти с непониманием, отчасти с шоком смотря на него. Тот продолжал:

- Или, может, подрочил на нас и теперь стыдно за это? А ладно, неважно, мне наплевать, чем ты там занимаешься под одеялом. Затянешься? – спросил он как ни в чём не бывало и поднёс сигарету к его губам. Том замотал головой. – И чёрт с тобой.

Оскар оттолкнулся от стены и, зажав сигарету в зубах, скрылся в глуби квартиры. А Том стоял на том же месте и в замешательстве смотрел ему вслед.

Глава 42

- Нужно сходить в магазин, - известил Оскар, зайдя на кухню и не отрывая взгляда от экрана планшета.

Том замер с занесенной ко рту вилкой, опустил её на тарелку и робко спросил:

- Когда пойдём?

- Пойдём? – Шулейман вскинул к нему удивлённый взгляд. – Котомыш, я тебе говорил, что тот раз был первым и последним. Сам сходишь. Помнишь, где магазин?

Том помотал головой.

- На, прогугли, - проговорил Шулейман и положил на стол планшет.

Том нерешительно взял его, но на этом его действия закончились: смотрел в погасший экран со своим жутковато-тёмным отражением и медлил, медлил. Про планшеты он, конечно, слышал, но в руках раньше не держал, и как пользоваться не подозревал.

- Теперь-то ты чего завис? – с долей раздражения спросил Оскар.

- Я не умею пользоваться, - растерянно пробормотал Том и инстинктивно протянул девайс обратно.

- Ты в какой дыре рос? – Оскар забрал у него планшет, покликал по экрану и сунул обратно в руки. – Набирай название.

Том медленно вбил продиктованное название в строку поиска, забегал взглядом по открывшейся карте.

- Нашёл? – поинтересовался Шулейман.

- Да, - кивнул Том. – Но это же далеко? Как я туда доберусь? – поднял к нему растерянный взгляд. Тот пожал плечами.

Том прикусил губу, стеснялся, но всё равно спросил:

- У тебя есть водитель? Он меня отвезёт?

- Личного водителя у меня нет. Предпочитаю водить сам. А у тебя права есть?

Том помотал головой. Шулейман усмехнулся:

- И зачем только спросил? Всё равно за руль я тебя не пустил бы. Если кто-то и разобьёт мою машину, то это буду я.

- А я как? Тогда я не пойду.

- Мне послышалось, что ли? – парень вскинул к нему взгляд, посмотрел в упор, заставив Тома стушеваться и опустить глаза. – Не пойдёшь? Тебя никто не спрашивает.

- Оскар, я не дойду туда пешком, - у Тома задрожал голос. – Я потеряюсь. Пожалуйста…

- Идти пешком я тебя не заставляю, - словно не слыша умоляющих ноток в его голосе, отмахнулся Шулейман, налил себе кофе и сделал глоток. Продолжил, развернувшись к Тому и опёршись одной рукой на тумбочку: - Добирайся как хочешь, в способах я тебя не ограничиваю: такси, метро…

Том сидел, притихнув, вцепившись в сиденье стула и почти не дыша. Всё внутри холодело от мысли, что ему придётся куда-то пойти в одиночестве, потеряться в чужом огромном городе, пусть даже и найтись в итоге.

Ницца – для кого-то это солнечно-лазурная мечта. Для него – неизбежность.

- Почему ты меня всё время не слушаешь? – Оскар несильно, небрежным движением шлёпнул Тома ладонью по затылку.

Тот поднял плечи, втянув в них голову, и напряжённо проговорил:

- Я никуда не пойду.

- Если не пойдёшь туда, куда говорю я, пойдёшь жить на улицу. Тебе выбирать, - как ни в чём не бывало пожал плечами Шулейман.

Он выдержал паузу, пока отпивал кофе и закуривал, и добавил:

- Кстати, времени на раздумья у тебя мало, я уже говорил, что нянчиться с тобой не собираюсь, а тем более уламывать на что. Не устраивают мои условия – пожалуйста, с вещами на выход, - махнул рукой в сторону двери, снова помолчал. – Так, что выбираешь?

Том медленно встал из-за стола, держась одной рукой за его угол, как за спасательный круг.

- Отлично, - хлопнул в ладоши Оскар, даже не дожидаясь его ответа, и так видно, что он победил.

Он сходил куда-то и, вернувшись, бросил на стол кредитную карту:

- Не забудь. И собирайся уже.

Хоть Том никогда не жил иначе – не на чьём-то содержании, но в этот миг почувствовал себя униженным, да просто раздавленным. Не поднимая взгляда, не слушающимися пальцами взял карточку.

Так просто им распорядились, как какой-то вещью, и бросили (хоть не в лицо) деньги на куске пластика.

- Знаешь, как пользоваться? – поинтересовался Оскар.

Том кивнул, хоть на самом деле не знал, только со стороны видел, как это делается. Но унижаться ещё больше и просить объяснить не хотелось. У него всё-таки было чувство собственного достоинства, пусть неразвитое, несуразное и шаткое.

Убрав кредитку в карман, и так и не заставив себя посмотреть на Оскара, Том вышел с кухни, но тот со смехом крикнул ему вслед:

- А список покупок? Или по наитию выбирать собрался?

Том вернулся, Шулейман добавил:

- Там где-то должен быть блокнот, принеси, скажу, что купить нужно. И ручку не забудь.

- Где он лежит?

- Понятия не имею. Где-то в квартире, может, у меня в комнате. И раз всё равно в спальню пойдёшь, застели постель и окно открой.

Сглотнув мимолётное желание возмутиться и заупрямиться, Том пошёл, куда было сказано. С горем пополам застелил кровать, потому что она была слишком огромная, и равномерно накрыть её покрывалом было очень сложно. В куче хлама на прикроватной тумбочке нашёлся пузатый ежедневник, а ручка на полу.

Взяв всё это, Том вернулся на кухню, сел за стол. С видом педагога, расхаживая перед ним, Оскар принялся диктовать список покупок и, пока Том записывал за ним, остановил на несколько секунд внимательный взгляд на руке, которой тот пишет. На пальцах, как-то криво, будто бы неумело держащих ручку, на шрамах на тыльной стороне ладони, на рубце-браслете.

- Что у тебя с рукой? – неожиданный вопрос заставил Тома вздрогнуть и поднять глаза к парню.

- Ты о чём?

- Запястье, - Оскар кивком указал на его руку.

Том вслед за ним опустил взгляд и инстинктивно спрятал шрамы под ладонью.

- Я не хочу об этом говорить.

- Говори. Что, не только отодрали тебя, но и азам садо-мазо научили?

Том вознамерился просто встать и уйти, слишком больно резанули слова Оскара. Но Оскар даже ничего не сказал, надавил ему на плечо, усаживая на место, и заглянул через него в список, проверяя, ничего ли не забыл.

Том словил себя на странной мысли – ему не страшно. Не страшно от того, что Шулейман стоит у него за спиной, от того, что его ладонь продолжает чуть сжимать и жечь плечо. Было только немного муторное ощущение непонимания того, чего ждать дальше. Он нервно покосился через плечо.

- Вроде бы, ничего не забыл, - Шулейман похлопал его по плечу и отступил. – И допиши ещё блок «Тизер».

Том дописал, затем спросил:

- А что это?

- Как я могу жить под одной крышей с человеком, который не знает, что такое «Тизер»? Хотя ладно, что с тебя взять, Котомыш? Ты же непонятно в какой глуши рос.

- Я в пригороде рос, - угрюмо поправил его Том.

- Пригород это и есть глушь, - отмахнулся Оскар. – А «Тизер» - это сигареты. Записал? Отлично. Всё, вперёд.

Том думал, что будет собираться невообразимо долго, чтобы потянуть время, но сделал это на удивление быстро. И вот уже он стоит обутый перед входной дверью. Коридор, бесконечная лестница – он не поехал на лифте. Этот маршрут казался совершено незнакомым, неизведанным и оттого пугающим, хоть он уже и проходил по нему с Оскаром.

Дверь, ведущая в мир, которую Том, задержав от напряжения дыхание, открыл, и в лицо дыхнул свежий воздух с примесью моря и выхлопных газов. Он обернулся на закрывшуюся автоматически дверь и, дрожа внутри от волнения, спустился с низких ступеней и повернул направо.

Так много людей, одетых дорого, модно, ярко и легко, несмотря на вторую треть осени. Так много солнца, отражающегося от слепящего множества витрин. Так много запахов: плотных духов, обогнавшей его женщины, тёплого асфальта и свежей выпечки с той стороны улицы. Так много всего, чего он никогда прежде не видел и не ощущал. Калейдоскоп дорогой и праздной жизни, захватывающий и оглушающий.

Том шёл вперёд по улице, держа себя одной рукой за плечо, и без конца вертел головой. Только людям он, дикий, как волчонок, с широко распахнутыми от потрясения глазами, был неинтересен, они спешили по своим делам, большинство смотрели в экраны смартфонов.

Он потерялся: даже не в городе, в себе. Каким-то чудом пешком добрёл до нужного магазина: просто свернул в трёхтысячный раз, и взору представилась уже знакомая вывеска. Осталось только перейти оживлённую дорогу и не оплошать внутри.

Список покупок был длинный, местами столь заковыристый, что Том и не представлял, где искать тот или иной продукт. Сжимая в руке листок, и то и дело сверяясь с ним, он скользил взглядом по высоким стеллажам.

- Могу я вам чем-то помочь?

Том, чуть вздрогнув от неожиданности, обернулся на донельзя учтивое и приятное по тону обращение. В стороне от него стояла облачённая в форменную юбку-карандаш и белоснежную блузу девушка-консультант, терпеливо ожидая его ответа.

- Подсказать вам что-нибудь, месье? – вновь спросила она после недолгой паузы.

Не голос у неё, музыка! И осанка по-королевски выправленная. Растерявшись, Том взглянул в список и проговорил:

- Мне нужно купить всё по списку.

- Вас сориентировать по ассортименту?

Том кивнул.

- Вы позволите? – консультант протянула ладонь, прося список. Он отдал ей его.

Девушка услужливо всё показывала и рассказывала, фактически превратившись в личного консультанта Тома, такова её работа. И не позволяла себе бросить в его сторону удивленного взгляда, когда он несмелыми и кажущимися ей глупыми вопросами давал понять, что не имеет никакого отношения к миру их клиентов.

Время в магазине прошло путано и пугано, как в странном сне, от которого никак не можешь проснуться. Да и не так уж и хотелось, не страшно ведь, только неуютно.

Убрав после оплаты карту обратно в карман, Том обречённо уставился на три битком набитых пакета. Но делать было нечего: взял два, стащил с лотка, затем прихватил третий.

В первые секунды казалось, что суставы просто разорвутся от такой нагрузки. Тома заносило из стороны в сторону, ноги переставлять было катастрофически сложно: один шаг, второй, третий… А сколько их ещё нужно сделать, несколько тысяч?

Город глушил шумом. В кофте было жарко, она немного сползла с плеч и неудобно перекосилась, а поправить её не было никакой возможности, руки ведь заняты.

Каждая секунда пути длилась минуту, идти было невыносимо. От боли в руках и плечах хотелось расплакаться прямо так, на ходу.

Том остановился посреди тротуара, горестно огляделся. По левую руку от него располагался небольшой сквер. Он не помнил, как проходил его. Он вообще не понимал, куда ему идти и идти уже больше не мог.

Кое-как дотащив пакеты до ближайшей лавки, Том опустил их на тротуар, а сам сел и обхватил голову руками.

Передавленные ладони болели и пульсировали вдоль алых линий, и ныл плечевой пояс. Себя было жалко и от этого ощущения становилось ещё более паршиво.

«Не плачь, - убеждал себя Том, а у самого в носу щекотало. – Не плачь…».

Он уткнулся лицом в колени и зажмурился, слишком сильно прикусил губу – ещё одна боль, ещё один удар по тоненьким струнам нервов.

Нужно было попасть домой, но как? Как дойти до того метро и как им пользоваться? Как вызвать такси? Том не знал ни номера, ни телефона с собой не взял, не имел привычки, что его обязательно нужно положить в карман перед выходом из дома.

Том надсадно втянул воздух, вцепился тонкими пальцами в собственные плечи.

«Я потерялся», - пришло запоздалое понимание.

Даже не потерялся – просто не знал, куда нужно двигаться и не мог заставить себя это сделать.

Когда Том поднял голову, мимо как раз проезжал автобус, направляясь к остановке, располагающейся в нескольких десятках метров от него. Он приподнялся было, но тотчас сел обратно, плечи опустились. Он ведь не знал, куда следует этот автобус, а уехать в неизвестные тартарары боялся.

Хотел поставить пакеты на лавку, но неудачно взялся только за одну ручку и часть продуктов рассыпалась. Жестяная банка газировки покатилась к проезжей части, ударилась об бордюр. Пойдя за ней, Том присел на корточки и вздрогнул, когда прямо перед ним остановилась машина с очень необычной тонировкой, из-за чего стёкла бликовали ненавязчивым золотым цветом.

Стекло со стороны водителя опустилось, и приятный мужской голос с лёгким акцентом спросил:

- Может быть, помощь нужна?

Том завис на секунду, затем огляделся в поисках того, к кому бы могли обращаться.

- Я к тебе обращаюсь, - улыбнулся молодой мужчина за рулём.

Том поднялся, сжимая в руке баночку, отошёл назад, теперь уже с напряжением смотря на незнакомца в окошке. Мужчина вопросительно выгнул бровь, несколько удивлённый такой реакцией на себя.

- У тебя всё в порядке? – уже серьёзно спросил он.

Том помотал головой, потом одумался, кивнул и отошёл ещё на два шага от машины. То, что над головой светило солнце, а вокруг были люди, не успокаивало. Дежа-вю. И кто спасёт, если вдруг что? Один шанс – кричать и спасаться бегством, только заставить бы себя сдвинуться с места, когда всё внутри цепенеет.

Поняв, что вразумительного ответа от странного парнишки он не дождётся, мужчина оставил его в покое и уехал. Том провёл его взглядом, после чего обернулся к брошенным пакетам. Вздохнув и понурив голову, он пошёл подбирать остальные рассыпавшиеся продукты.

Домой Том вернулся, когда небо уже залило расплавленным закатным золотом: пешком дошёл, проплутав немало и по счастливой случайности, подняв голову, заметив знакомые ослепительные высотки, возвышающиеся над остальными зданиями.

К тому моменту, когда он зашёл в квартиру, тело уже не просто ныло, его выламывало: плечи, суставы рук, спину. На последнем издыхании сил он отнёс пакеты на кухню и, уйдя к себе в комнату, рухнул на кровать на живот.

В висках низко гудело от перенапряжения. Как же хотелось, чтобы кто-то спросил, как он, поухаживал, принёс вкусного тёплого чая. Но всё это отныне – несбыточные мечты, до которых никому нет дела. Никому нет дела, что ему больно. Никому нет дела, насколько страшно ему было потеряться в чужом городе и как сложно себя преодолеть, чтобы купить всё и вернуться. Это ведь почти подвиг.

Вот только за геройство ему не было ни лавров, ни почёта. Даже слова благодарности он едва ли услышит.

Когда открылась дверь в спальню, Том даже не повернул головы, только глаза скосил к ней: лежал трупом, вжавшись щекой в подушку и вытянув руки вдоль тела.

- А ты чего валяешься без дела? – поинтересовался Оскар, подойдя к кровати и сложив руки на груди.

Том промолчал в ответ. Шулейман добавил:

- Я вижу, что ты не спишь. Чего молчишь?

- Оставь меня в покое, - тихо-тихо ответил Том и закрыл глаза. Сил ещё и на объяснения уж точно не было.

- Эту песню я уже слышал и не раз. И ты уже должен был понять, что слушаться я не собираюсь.

- Просто оставь меня одного. Пожалуйста. Дай мне отдохнуть. Я ужасно устал.

- Устал, значит… - задумчиво, с долей непонятной интонации проговорил Оскар. – Хорошо, будем стимулировать.

Замахнувшись, он со всей силы шлёпнул лежащего парня напряженной ладонью по заднице. Том в шоке распахнул глаза и перевернулся, отодвинулся к спинке кровати.

- Ты что делаешь? – дрогнувшим от изумления голосом спросил он.

- Стимулирую тебя. Ещё раз?

Том помотал головой, вжался лопатками в изголовье.

- В таком случае – вставай и за мной, - добавил Шулейман. – Я спать ещё не собираюсь. А пока я не сплю, и ты не должен.

- Я же всё купил, что ещё нужно? – Том умоляюще посмотрел на него.

- Купил, - согласно кивнул Оскар. – А раскладывать кто будет? Так что иди-иди, за дело.

Сказав всё, он вышел из комнаты, а Том, посмотрев пару секунд на закрытую дверь, лёг обратно и накрыл одеялом голову. Не следовало испытывать терпение Оскара, он это понимал. Но нутро бунтовало против такого обращения. А на самом деле он просто был выжат как лимон и не мог заставить себя продолжать прислуживать господину.

Он ведь просто вымотан и желает поскорее заснуть, чтобы не ощущать, как свинцово гудит верхняя часть тела. Оскар поймёт его, Том был в этом уверен, Том надеялся на это.

И ему действительно повезло. Оскар забыл про него, переключившись на свои более интересные занятия. Забытые всеми пакеты остались стоять на кухне, то, что было заморожено, продолжало таять, течь и портиться.

Глава 43

Постепенно Том начинал привыкать к такой жизни. Приловчился так убираться, чтобы не падать после без задних ног – по две комнаты в день. Оскар всё равно не пользовался всей квартирой, так что постоянно содержать в чистоте нужно было только кухню. А в свою спальню он Тома и вовсе крайне редко посылал, там царил его собственный хаос, и его это вполне устраивало.

Ещё один раз Шулейман поехал в магазин вместе с Томом, даже упрашивать его не пришлось. В хорошем ли настроении был, пожалел ли, неизвестно. Том был уверен, что второе, и даже поблагодарить за это хотел, но смущение задавило.

К Оскару с завидной регулярностью приходили разнообразные девушки: по одной, по две, по три. В такие вечера Том не знал, куда себя деть. Сидеть в своей комнате было невыносимо, она слишком близко располагалась к спальне Шулеймана, и всё было отлично слышно.

Том потерянным призраком бродил по квартире. Скучно было до вытья, одиночество держало за горло.

Уже стемнело, и от этого было ещё более муторно. От нечего делать Том разглядывал стены, проходя вдоль них, скользил по ним пальцами, но это было слишком никудышным развлечением. Душа отчаянно требовала чьего-то присутствия или хотя бы дела. Грудь раздирало от желания поговорить с кем-нибудь – да хоть с кем и о чём! Поделиться, быть услышанным и послушать в ответ, ощутить, что он не один на этом свете. А на деле так и было – длинные коридоры, и он в них один, блуждающий. А по сути, заблудший, потерявшийся во времени и огромном мире, никем не узнанный и никому не нужный. Вещь по типу робота-пылесоса, столь же бесправная и в идеале безмолвная, только с более широким набором функций. И душа внутри маялась, душа в нём ведь была живая, детская и открытая, несмотря ни на что.

Том выпил чая и, оставив чашку с его остатками на столе, ушёл с кухни. Сейчас было так тоскливо, что не хватало даже Оскара, и он был единственным, к кому Том мог пойти со своим одиночеством.

Остановившись перед дверью в спальню Шулеймана, Том выдохнул и, не постучавшись, открыл её. Глаза его тотчас полезли на лоб.

Оскар полулежал на кровати, опираясь на локти. Между его широко разведенных коленей на полу сидела девушка. Шоколадного цвета копна её волос покачивалась в такт чётким движениям головы ниже пояса парня.

Том открыл рот, замерев от шока на пороге и продолжая сжимать ладонью дверную ручку. В сознание ввинтился низкий приглушённый стон, зазвучал там эхо.

Он даже порно никогда не смотрел, максимум – не слишком натуралистические эротические сцены в самых обычных фильмах, без которых ныне обходится редкое кино. А тут была жизнь: звуки, запахи и так далее. Слишком откровенно.

Шулейман заметил его первым и усмехнулся:

- Котомыш, да ты вуайерист, оказывается?

Он даже не попытался сделать вид, что смущён тем, что его застали в столь интимный момент, не отстранил от себя любовницу – наоборот, положил ладонь ей на затылок, задавая немного другой ритм.

Том пулей выскочил из спальни, захлопнув за собой дверь, и убежал на кухню. Сел там за стол и обнял себя за плечи. Сердце гулко ухало в груди, щёки полыхали от стыда, страха, целой гаммы эмоций. А в голове стояли картины только что подсмотренного.

Покачивания девичьей головы и прогиб её спины. Оскар с голым торсом, запрокинутой головой и приоткрытым ртом. Выражение его лица: довольное, наслаждающееся.

«Должно быть, это очень приятно», - невольно подумалось Тому.

И он, сгорая от смущения перед самим собой, осмелился представить, каково это – получать такие ласки, ощущать чужие губы ТАМ.

Но сладко-незнакомые фантазии разбила вдребезги память. Он ведь знал только то, каково дарить такие ласки – насильно, с болью и слезами. Вспомнилось, как в горло пихали и член, и горлышко бутылки. Второе непонятно зачем, ради смеха.

Том зажал ладонью рот, потому что рвотный позыв ударил по пищеводу. Тень неуверенного возбуждения развеялась. Бушующие гормоны проигрывали переломанной психике.

«Нет, это не приятно. Это отвратительно и унизительно. А Оскар – извращенец».

Том просто не узнал, что всё бывает иначе: добровольно и обоюдно приятно, опыт твердил другое. Он сложил руки на столе и упёрся в них лбом.

Он не знал, сколько просидел так, на самом деле полтора часа. Пришёл Оскар, всё ещё одетый только в джинсы, распахнул настежь холодильник и с жадностью практически до конца осушил пол-литровый пакет сока. После чего опёрся одной рукой на тумбочку, разглядывая Тома.

Том упрямо смотрел вперёд, чувствуя, как всё больше напрягаются мышцы: после того, что нечаянно подсмотрел, в обществе Шулеймана стало совсем уж неловко. Но даже так он ощущал его взгляд, жалящим теплом скользящий по щеке, скуле.

- Понравилось? – с ухмылкой поинтересовался Оскар через пару секунд.

Том мотнул головой. А парень усмехнулся:

- Да ладно! – захлопнул дверцу холодильника и снова повернулся к нему. – Встань-ка.

- Зачем? – Том обернулся к нему через плечо, но настолько мельком, что даже не успел увидеть.

- Вставай.

Том послушался, встал, сцепив руки внизу живота и смотря в пол. Шулейман оглядел его, задержав взгляд на ширинке, практически прикрытой ладонями, и добавил:

- Садись.

Когда Том сел, он снова заговорил:

- Может, в следующий раз и тебе девочку пригласить? Или ты по мальчикам?

- Что?

- С кем спать предпочитаешь? С женщинами или мужчинами? – усмехнувшись, повторил Оскар, сложил руки на груди.

- Я… Ни с кем, - Том мотнул головой, поёжился.

К ним пришла и девушка, также раздетая по пояс, но хоть в лифчике: чёрном, матовом, прекрасно подчёркивающем упругий третий размер. Том не нарочно задержал на ней взгляд и, опомнившись, впился им в стол, напряжённо сцепил на нём руки. Неловко было до сосущего ощущения под ложечкой и непонятно, как вести себя.

- Я тебя до двух продлеваю, - обратился Оскар к девушке, сходил за деньгами и отдал их не в руки, а сунул за пояс штанов.

Она улыбнулась, убрала деньги в карман и прильнула к нему, одну руку положив на плечо, а второй гладила грудь, игриво царапая ноготками кожу.

- Ты клиентом ошиблась, - усмехнулся Шулейман и отстранил её руки от себя. – Им займись, - кивнул в сторону Тома.

Девушка тоже посмотрела на него: на мгновение в глазах её отразилось удивление и непонимание, но профессионализм победил. Расплывшись в сладкой улыбке, она подошла к Тому, села на соседний стул.

- Какие будут пожелания?

У Тома вытянулось лицо. Пока ещё он не понимал, что происходит. Но понимание дала ухоженная рука, лёгшая на колено и слишком незаметно добравшаяся до паха.

Незнакомые ощущения прострелили тело. Распахнув глаза, он сжал колени, а затем выскочил из-за стола, переводил ошалелый взгляд с девушки на Оскара.

- Я доплачу за вредность, не волнуйся, - сказал даме Шулейман, бросил на тумбочку ещё пару крупных купюр. – Обслужи как следует.

Девушка по вызову вновь подошла к Тому, обняла, прижавшись, принялась осыпать поцелуями шею. А он стоял, каменея. Было приятно, но и страшно настолько, что дрожали коленки. И непонятно, почему всё это вообще происходит и что ему делать.

Ощутив под футболкой тёплые нежные ладони, задевшие шрамы, Том не выдержал. Отпихнул её и едва ли не со слезами крикнул:

- Не надо, пожалуйста!

До чего это было позорно. Оскар заливисто рассмеялся и сказал:

- Ладно, силком заставлять не буду. Иди сюда, - поманил девушку к себе. – Остаёшься ты со мной. А это всё равно тебе, потому что у меня будут очень пошлые желания, - ухмыльнулся и сунул ей в чашку бюстгальтера деньги.

Она прижалась к нему грудью и томным полушёпотом ответила:

- Как пожелаешь. Начнём? – скользнула ладонями по его пояснице.

- Жди меня в спальне, я позже приду.

Уходя, девушка обернулась на пороге:

- Покурить можно?

- Да пожалуйста.

Когда она удалилась, Оскар налил в стакан половину сока, половину коньяка, сел за стол и сделал глоток.

- Дрянь какая, - поморщился и отодвинул от себя стакан.

Вспомнил про Тома, который так и стоял около стены, куда отскочил, посмотрел на него и сказал:

- Я есть хочу.

Том кротко кивнул, достал из холодильника уже готовый ужин и отправил в микроволновую печь. На Оскара смотреть он всё ещё избегал.

- Зачем ты это сделал? – тихо спросил Том, пока еда разогревалась.

- Чтобы ты девственником не умер, - усмехнулся Шулейман, потянулся и сцепил руки на затылке. – Во мне иногда дух благотворительности просыпается, но ты не оценил, так что… - развёл руками.

Лучше бы не спрашивал. И каждый раз, когда Оскар говорил «девственник», Том невольно вспоминал, что, по сути, ведь уже нет. Если тот раз, конечно, считается. Те многие-многие разы. Это было больно и просто очень неприятно.

Подав ему блюдо, Том взял ужин и себе, разогревать не стал и решил есть стоя, чтобы не садиться рядом. Но не успел он приступить к трапезе, когда Оскар недовольно произнёс:

- Сколько можно есть?

Том опустил вилку, помолчал пару секунд, растерянно думая, к чему такая претензия, и ответил:

- Я голодный.

- Ты постоянно голодный. Как ни посмотрю – без конца что-то жуёшь.

Оскар был прав, но не думал о сути. Почти месяц в подвале наградил Тома своеобразной болезненной зависимостью от еды. Ему важно было знать, что пища есть, и голодная смерть не грозит, хоть он и не осознавал этого. А иногда наступали такие приступы голода, что он не мог насытиться, ел, ел – до рвоты бы, но помнящий предельное истощение организм не мог позволить себе такую роскошь.

Но при всём этом Том не поправлялся, если только немного, что при его конституции было далеко не страшно. В принципе, он никогда не отказывал себе в удовольствии полакомиться чем-нибудь вкусненьким.

- Такими темпами скоро в дверь проходить не будешь, - закончил Шулейман.

Том опустил и тарелку.

- Ты же сам говоришь, что у меня сплошные кости?

- А если продолжишь жрать в тех же количествах, будет сплошной жир и булимия. Это, кстати, тоже психиатрический диагноз, так что если не хочешь снова в дурку, завязывай.

Хлёстко. Как и большинство того, что говорит Оскар. Том медленно и неуверенно поставил тарелку на тумбочку. А ведь есть всё равно хотелось - аж желудок скрутило, потому что запретно! – но делать это при нём после таких слов было стыдно.

Остальное время Оскар ел молча. Отодвинув тарелку с половиной порции, он закурил, откинулся на спинку стула и повернулся к Тому, смерил его взглядом.

- Тебе нужно переодеться, - поморщился он. – Причём срочно. Твой внешний вид меня удручает.

Том удивлённо поднял брови, оглядел себя.

- Ты же сам купил эту одежду? – ответил он.

- Думаешь, я смотрел, что беру? Схватил то, что имело шанс не свалиться с тебя. Но больше я созерцать это не хочу.

Шулейман выдержал паузу, глянув на часы, и продолжил:

- Сейчас уже поздно, а завтра утром займись этим – перевоплотись в человека.

Он сходил за бумажником, кинул на стол кредитку и снова удалился, на этот раз с концами. В этом был весь Оскар – в его мире все проблемы решались посредством денег, особенно те, которые он сам создавал.

Помучившись ещё какое-то время тишиной и сосущим голодом, Том всё-таки разогрел свой брошенный ужин и устроился за столом. Завтра в магазин. Снова. И как он будет выбирать одежду, если никогда в жизни этого не делал? И сколько всего ему ещё предстоит сделать под началом Оскара, чего не делал никогда прежде?

Жизнь превратилась в череду уроков, открытий и испытаний. А ведь преклонять голову не хотелось. Хотелось поднять её и дышать полной грудью! Хотя бы попробовать.

Глава 44

Просыпаясь, Том отчего-то был уверен, что уже наступило утро. Но, открыв глаза, увидел угольную ночную темноту. Не было ни звёзд, ни луны, даже миллионы городских огней уже погасли, в такой-то час. А свет фонарей на такую высоту не долетал.

Сев, он поднял колени к животу, обнял их, бегая становящимся всё более беспокойным взглядом. Слишком темно и как-то будто бы пыльно, хотя только вчера убирался, душно.

Том открыл окно и вернулся в постель, но не пытался снова заснуть и не лёг. В голове сидело: «Сейчас ночь, нужно спать», но даже закрыть глаза он не мог себя заставить. Под рёбрами засела дрожащая тревога.

Было пугающе тихо и наглухо темно. Безмолвие и в комнате, и за окном гнело, даже ветер не шептал, не колыхал занавеску, испустил дух.

Том остановил напряженный взгляд на двери, кажущейся во тьме такой далёкой. Будто комната за время его сна успела мутировать во что-то жуткое и неприветливое и теперь со злым оскалом ждала, когда он заметит, что попал в капкан.

Он гулко сглотнул, сжал плечи; пальцы покалывало от нервов. Губы шевельнулись в беззвучном обращении к кому-то, на лицо легла тень напряженного ожидания неизвестно чего и страха, взгляд совсем уж заметался.

Том даже не мог дать себе вразумительный ответ, почему ему страшно; а сердце принялось бить в грудину, подстёгиваемое адреналином. Он один, и от этого внутри всё дико холодело. Это отбрасывало мыслями в прошлое, в подвал, в котором тоже никого и из которого не было выхода. Только его бьющееся, отчаянно не желающее умирать сердце, заходящееся в темноте.

Даже как-то забылось, что здесь есть окно, за которым рано или поздно разгорится рассвет. Что, если дверь закроют навсегда, через него можно будет сбежать, да, разбиться, но так лучше, чем сойти с ума и в умереть в растянутых во времени муках.

Том снова встал, подошёл к окну и выглянул на улицу. Город спал, а он за какие-то грехи не мог уже сомкнуть глаз. Не бессонница, нечто худшее – тихое паническое безумие с примесью абсурдной уверенности, что света он больше не увидит и не увидит никого. Он не подумал, что свет можно просто включить, достаточно ведь просто щёлкнуть выключателем. Но для этого до него нужно было сначала дойти: заставить себя двигаться в нужную сторону и не умереть от разрыва сердца.

Но на деле оказалось, что во время движения страх отпускает, потому что это разрушает ассоциацию с его темницей, едва не ставшей его склепом. Том включил свет, оглядел теперь уже вновь ставшую самой обычной спальню. Вот только гнетущее и душащее ощущение тотального одиночества никуда не исчезло. А когда по щелчку выключателя свет погас, вернулся, взвился и вмиг захлестнул ужас.

Он не мог здесь оставаться, просто не мог. Выскочил на носочках из комнаты и побежал к Оскару. И уже там, в его спальне, видя его самого на кровати, задумался – что дальше?

Тихонько, будто боясь, что даже это Шулейман может услышать, Том сглотнул и забрался с ногами в кресло около двери, обнял колени и упёрся в них подбородком. Это было так странно – непрошеным гостем сидеть на чужой территории, наблюдать за тем, как другой человек мирно спит, не подозревая о твоём присутствии, и в то же время от этого становилось так тепло, что за грудиной начинало потихоньку оттаивать.

Том склонил голову набок, всё так же наблюдая за неподвижным Оскаром, изучал его взглядом без опаски быт пойманным на этом, хоть почти ничего не было видно. И незаметно для себя заснул: покой после стресса сморил.

Проснулся Том от ощущения чужого взгляда на себе, когда уже солнце светило и город вовсю шумел. Подняв голову и щурясь со сна, увидел сидящего на кровати Оскара, который прямо смотрел на него. Тот вопросительно поднял брови, как бы требуя этим объяснений, а Том запаниковал, поспешно спрятал глаза и заёрзал в кресле.

- И как это понимать? – озвучил Шулейман свой немой вопрос. – Ты что у меня в спальне делаешь?

Тому захотелось провалиться сквозь землю. То, что он пришёл к Шулейману, потому что было страшно, вдруг стало видеться невероятно постыдным.

- Я пойду, - пробормотал он, по-прежнему пряча взгляд, и встал.

Но Оскар остановил его:

- Стой! Иди сюда, - похлопал по кровати и даже улыбнулся.

Сцепив руки, Том подошёл и, опустив голову, проговорил:

- Извини, Оскар, я больше не буду так делать.

- Я пока что не понимаю, за что ты извиняешься, - Шулейман откинулся назад, прислонившись к шикарному изголовью. – В моей спальне-то ты что делал?

- Можно я не буду говорить? - Том несмело посмотрел на него.

- Если не скажешь, я сделаю вывод, что у тебя склонность к некрофилии и тебя заводят спящие люди. И что ты не в первый раз ко мне приходишь, а сегодня я просто впервые тебя застукал на месте преступления.

Оскар утрировал, но Том не понял ни этого, ни всего смысла: Оскар имел привычку за раз выдавать слишком много информации.

- Что? – переспросил он.

- Сядь, - вдруг сказал парень и, не дожидаясь его реакции, дёрнул за руку, усаживая на край кровати.

Том чуть ссутулился, зажал ладони между бёдрами, глянул на него исподлобья.

- А теперь рассказывай, - проговорил Оскар, вновь откинувшись на спинку кровати. – Что забыл у меня в спальне?

- Я просто так пришёл, - негромко ответил Том, опустив взгляд.

- Просто так? Лунатизмом страдаешь?

- Нет.

- А в чём тогда дело?

Том сглотнул, прикусил изнутри губу и выдавил из себя правду:

- Мне страшно ночью стало, вот я и пришёл к тебе… Я хотел просто посидеть немного и уйти, но заснул… Извини.

- С этого дня буду запирать тебя на ночь, - хмыкнул Шулейман.

Том вскинул голову и резко развернулся к нему, в глазах расплескалось молящее, перепуганное отчаяние.

- Нет, пожалуйста… Не запирай меня, прошу. Я не буду так больше делать, честно.

Шулейман откинул одеяло и сел на пятки, тем самым оказавшись ближе, даже тепло его почти доносилось до кожи. Том стушевался, отвёл взгляд, но через две секунды вновь метнулся им к нему, боясь терять из виду.

- В принципе, можешь приходить ко мне, я привык спать не один, - произнёс Оскар. – Но ложись в кровать.

Том мимолётно удивлённо взглянул на него, помотал головой и встал:

- Нет, я не буду.

- Боишься меня? Расслабься, я уже говорил, что твоё тельце не в моём вкусе.

- Я просто не хочу с тобой спать.

Оскар хитро сощурился, в глазах мелькнули черти. Резко он схватил Тома за руку и повалил обратно на кровать, но на этот раз уложил на лопатки и прижал за плечи.

- Что ты делаешь? – выдохнул Том, схватил его за запястья.

Но Шулейман легко и ловко перехватил его руки и зафиксировал над головой, тем самым, от смены позы прижавшись нижней частью тела. Его кожа была горячей со сна, и тело прикрывали лишь боксеры. Если бы не футболка и штаны, которые Том практически никогда не снимал на ночь, он бы получил моральный ожог.

- Приучаю тебя к нормальным манерам, - усмехнулся в ответ Оскар. – Ты всё-таки не животное, чтобы спать не пойми где.

Том слушал его и не понимал до зарождающейся паники, не моргая, смотрел на его лицо.

- Как ощущения? – поинтересовался Оскар после недолгой паузы.

Том не ответил, растерялся, не понял, что тот имеет в виду. Шулейман долго ждать, пока он подумает, был не намерен, цокнул языком, красноречиво закатив глаза, и добавил:

- Да уж, ошибся я в тебе. Человека из себя делать бесполезно, - отпустил Тома и поднялся с него. – А в таком случае – вали, - схватил его за загривок и столкнул с кровати.

Том каким-то чудом не упал, а успел встать на ноги, отошёл и обернулся к нему: в глазах непонимание, обида и боль, губы едва заметно подрагивают, а шея, за которую тот совсем не нежно ухватил его, горела.

Оскар взбил подушку, лёг на неё и лениво бросил:

- Я полежу ещё часа пол, потом буду завтракать. И чтобы я больше не видел тебя в своей спальне, иначе остаток ночи проведёшь в подъезде. Ты же знаешь, за мной не заржавеет.

Глава 45

Не грусти и не плачь, Алиса,

До утра жёлтой лампы в кухне свет.

Всё пройдёт, лишь немного виски,

Повезёт, непременно.

Винтаж, Алиса©

День прошёл муторно. Оскар с самого утра был поглощён своими делами, не обращал на Тома никакого внимания и не разговаривал с ним, ограничивался лишь редкими приказами. А вечером, раньше, чем обычно, к нему пришла очередная девушка.

Чтобы занять время и не слышать того, что происходит в хозяйской спальне, Том решил пропылесосить. Как раз и на потом уборки останется меньше.

Гул пылесоса вгонял в подобие транса. Время летело незаметно, хоть руки устали и начала болеть спина. Тело никак не желало привыкать к тому, что отныне никто его не будет обслуживать и беречь, а чтобы жить, нужно пахать, пахать, пахать.

Том завернул в гостиную с аркой. Забыл, что здесь уже убрал. Неровными движениями водил щёткой по полу – так и не научился убираться качественно и основательно, даже с пылесосом справлялся не очень хорошо. Но он не думал о том, что от его усилий чище становится далеко не всегда, потому не пытался учиться, чтобы стать лучше.

Шум мотора заглушил звук открывшейся двери и смех. Том обернулся через пару минут и обомлел – почти у порога стояла шикарная мулатка в одном нижнем белье и также удивлённо смотрела на него.

Она сделала шаг к нему, а Том не придумал ничего лучше, чем отскочить назад и в оборонительном жесте выставить перед собой щётку пылесоса. Девушка рассмеялась и с лёгким латинским акцентом спросила:

- Ты кто?

Том машинально огляделся, мало ли, обращаются не к нему, и ответил:

- Том.

Девушка снова открыла рот, но её опередил крик Оскара:

- Эй, ты где?

- Если ты ищешь меня, то я здесь, в гостиной! – ответила она.

Появившись в гостиной, Шулейман обнял её одной рукой за талию, по-хозяйски притянув к себе, и спросил:

- Ты в душ уже сходила?

- Ещё нет, до кухни только дошла, пить очень хотелось. И с Томом случайно столкнулась и познакомилась. Он твой брат?

- А мы так похожи? – усмехнулся парень.

- Мы с братом тоже не похожи друг на друга, у нас отцы разные.

- А у нас и мамы разные. Хотя… - Оскар задумчиво сощурился, переметнулся взглядом к Тому. – Ты же меня на шесть лет младше? В таком случае всё возможно. – Вернулся к любовнице. – Но на данном этапе он мне никто, прислуга.

Том чувствовал себя определённо лишним. Медленно опустил шланг пылесоса и в надежде уйти незаметно посмотрел на арку, но возможности сделать это не было – около неё стояли Оскар и незнакомка.

- А ты чего, собственно, интересуешься? – спросил Шулейман.

- Просто так.

- Ничего не делается и не спрашивается просто так, - усмехнулся парень. – Но он не по твоей чести.

- Гей? – дама вопросительно подняла брови, взглянула на Тома.

- У него неопределённая ориентация.

- Би?

- Нет. Женщин он боится, а с мужчинами вообще всё сложно. Его по малолетству изнасиловали… - Оскар нахмурился, перевёл взгляд к Тому. – Сколько их было?

Том резко выдохнул, чувствуя, будто окатили кипятком, и быстро вышел из комнаты. Ушёл на кухню, сел там за стол и обхватил голову руками. В висках пульсировало от негодования, боли, стыда, горечи. Как можно так просто и буднично – как погоду спросить, говорить о таком? Тем более при свидетелях!

Он слышал, как отчаянно-мощно бухает сердце, заливая жаром грудь и лицо. В носу щипало, в ушах гудело. Он шмыгал носом, кусал губы и пытался не разреветься. А в голове звенело, сочилось кислотой:

«Сколько их было?».

Их было четверо. Много-много раз.

Том от внутренней бури ударил ладонью по столу и зажмурился что было сил, по щекам всё-таки покатились обжигающие слёзы. А потом, чуточку успокоившись, усомнился – четверо ли?

Даже слёзы перестали течь, потому что мозг переключился, забуксовал в дилемме. Том вдруг понял, что не уверен в том, что тех ублюдков было именно четверо, и вообще почти не помнит того, что происходило в подвале. Силуэты в памяти были размытыми, ощущения смазанными, даже боли будто бы никогда и не было, лишь крысиный писк сидел на дне подсознания вечным страхом. И шрамы не позволяли забыть, что всё это было кошмаром - но не сном.

Том прикусил ноготь на большом пальце и с затаенной надеждой посмотрел на захлопнутую им же кухонную дверь. Так хотелось поговорить с кем-нибудь о том, что в голове каша и непонятности, и чтобы этот кто-то утешил, помог расставить всё в душе на свои места.

Собравшись с духом и всё равно дрожа изнутри от неуверенности, Том пошёл к Оскару. Остановился, не дойдя пяти метров до открытой двери в его спальню, из которой в коридор лился свет.

- А у вас в агентстве есть сёстры? – донёсся до слуха вопрос Шулеймана.

Том развернулся и пошёл обратно, снова закрылся на кухне. Слушал тишину, задыхался от одиночества и думал, услышит или нет отсюда то, как Оскар интересно проводит время. Слышать не хотелось.

Несколько раз Том украдкой обернулся к хрустальной бутылке виски, из которой Шулейман сделал всего глоток и бросил здесь. Говорят ведь, что если выпить, станет проще, лучше, ещё как-то.

Через несколько минут он взял её, повертел в руках и, откупорив, понюхал. Пары крепкого напитка ударили в нос, раздражая слизистую. Том передёрнул плечами, вернул пробку на место и отставил бутылку, обнял себя за плечи.

Потом снова обхватил ладонями виски. Лёг через какое-то время на стол, водил пальцем по холодной бутылке, обводя взглядом прекрасные узоры, выбитые на тончайшем кристалле.

Тут, на кухне, он и заснул, когда время перевалило за полночь.

Глава 46

Нужно что-то менять, нужно что-то менять, 

В себе или в других – только тебе решать. 

Что-то менять, нужно что-то менять, 

Невозможно вечно отступать. 

Блондинка Ксю, Нужно что-то менять©

Том украдкой поглядывал на Оскара, сидящего с противоположной стороны стола. Ему было неуютно есть в его присутствии, кусок не лез в горло, вопреки достаточно сильному голоду. Но сегодня Шулейман потребовал, чтобы он остался с ним. Непонятно, зачем потребовал, потому что когда Том послушно сел за стол, Оскар уткнулся в смартфон и ни единым словом больше с ним не обмолвился. Ещё и молчание это давило, Том всегда думал, что два человека, находясь рядом, должны разговаривать.

Переставив тарелку на колени, Том развернулся на стуле, садясь спиной к Оскару. Смотрелось это смешно, но так было проще – если не видеть его. А спиной к нему Том уже совсем не боялся поворачиваться, потому что не было разницы, куда прилетит колкость – в лицо или в затылок.

Шулейман наконец-то отвлёкся от экрана мобильника, подпёр кулаком щёку и окинул его лениво-вопросительным взглядом.

- Это что-то новенькое, - проговорил он через пару секунд. – Забыл, как столом пользоваться?

Том чуть вздрогнул, напрягся и обернулся к нему через плечо.

- Нет, не забыл.

- А в чём тогда дело? Чего спиной ко мне сидишь? Разонравился вдруг?

У Оскара закончились развлечения виртуальные, и теперь ему хотелось развлекаться вживую. А под рукой в сию секунду был только Том.

- Ты мне и не нравился.

Том ассоциировал слова «Ты мне нравишься» с признанием в любви, в симпатии к девушке, потому ответил честно, ведь к Шулейману он ничего такого не испытывал и испытывать не мог.

- Так, значит? – звонко протянул Оскар. – Гнилой ты, да? Я тебя приютил, а ты мне вот это всё в лицо. Косяк, Котомыш, косяк…

- Ты о чём? – непонимающе мотнул головой Том.

- О том, что паршивое ты существо, - Шулейман сложил руки на столе и склонился вперёд, к Тому, - хорошего отношения не ценишь. Обидел ты меня, чучело, а обижать меня вредно.

- Оскар, я не хотел тебя обидеть…

- Поздно. Либо извиняйся, либо гуляй отсюда.

- Хорошо, я пойду в другую комнату.

Том бережно поставил тарелку с остатками завтрака на стол и хотел уйти, но Оскар, закатив глаза и вздохнув, остановил его:

- Из дома моего гуляй. Вещи можешь забрать с собой, я не жадный.

Том развернулся к нему, чувствуя, как кровь отливает от лица.

- Что? – дрогнувшим голосом переспросил он. – Оскар, ты… Ты же не выгонишь меня?

- Уже выгнал. Всё, свободен. В твоих сомнительных услугах я больше не нуждаюсь.

Том не верил, смотрел на него взглядом брошенного котёнка и молчал. Понимал, что нужно умолять, чтобы не прогонял, но не мог выдавить из себя ни слова.

- Иди давай, - поторопил Оскар. – Что, не хочешь? – окинул его взглядом. - В таком случае придумай что-нибудь, чтобы хоть чуть-чуть поднять себя в моих глазах.

А Том даже не понимал, в чём он провинился, потерял уже нить разговора.

- Ну? – нетерпеливо проговорил Шулейман и, встав из-за стола, присел на его край, сложил руки на груди. – Долго мне ещё ждать? Или ты всё-таки решил попытать счастье в другом месте?

- Что я должен сделать?

Показалось, что спрашивать об этом и глупо донельзя, и унизительно, но другого выхода Том не видел. Импровизация никогда не была его коньком, тем более в таких условиях.

Оскар усмехнулся и ответил:

- Для начала извинись.

- Извини, - растерянно произнёс Том, голос прозвучал тонко, что дополнительно повеселило Шулеймана.

Он помолчал пару секунд, затем упёрся руками в крышку стола и сказал:

- Подожди. Я ещё подумаю, прощать тебя или нет. Что ещё скажешь? Или, может быть, сделаешь?

Оскар откровенно издевался, об этом свидетельствовали и лукавый блеск в глазах, и полуухмылка. Он даже не пытался этого скрыть.

А Том ощутил, что внутренности опалило гневливым жаром. Впервые с того момента, как Шулейман приютил его, ему захотелось психануть, хлопнуть дверью и уйти. И он ушёл.

Но, уже сидя в своей комнате, Том растерял и спесь, и уверенность. Напряжённо поглядывал на дверь, вслушивался в тишину, ища в ней звуки шагов, и с затаенной опаской ждал, что Оскар придёт, и ему придётся поплатиться за своё поведение. Он ведь не папа, это папа всё терпел и всё равно любил больше жизни, а Оскар готов был вышвырнуть его на улицу даже за незначительное не пойми что. Того, что Шулейман шутил, дабы поиграть у него на нервах и тем самым развеять свою скуку, Том не понял.

Он ждал, всё острее чувствуя, как нервы дрожат под кожей, и сердце притихает в груди. Но Оскар так и не пришёл.

Том ощутил гордость и наконец-то вздохнул полной грудью. Это ведь было победой с его стороны: он не унизился ещё больше, показал, что такое обращение ему неприятно, и ничего ему за это не стало. Но вместе с этим пришла и подавленность, навалилась на плечи и заволокла сознание.

Победитель остаётся один – не очень уместная фраза в его случае. Но ведь была и радость от маленькой, но такой значимой победы, и одиночество.

Том с тоской посмотрел в окно, за которым так атмосферно было пасмурно, небо отливало десятками оттенков серого. Тянущая двойственность вновь захватила. Ему было сложно быть рядом с Оскаром, но по-человечески он нуждался хотя бы в нём, потому что других вариантов просто не было. Мир Тома вновь замкнулся в четырёх стенах и одном человеке.

Ближе к вечеру Том выбрался из своего убежища, минут десять стоял под дверью в спальню Шулеймана, из-за которой громыхала музыка, но так и не решился зайти. Глупо всё это, ощущение радости от победы над «несправедливым злодеем» улетучилось без следа, и хотелось извиниться за то, что встал на дыбы. И в то же время он понимал, что просить прощения ему не за что, и понимал, что никому не нужны его извинения.

Последнее было особенно неприятным чувственным открытием. Так хотелось обратно в светлый и добрый мир детства. Но всё, что он мог, это хранить его в своей памяти и душе и верить, что мир не жесток и равнодушен, а люди в большинстве своём всё-таки не плохие. Пусть жизнь не раз убедила его в обратном.

Ему повезёт. Обязательно. Завтра или через неделю. И солнце выглянет из-за туч.

Том пошёл в душ, за утренними событиями и раздробленностью мыслей и чувств только сейчас вспомнил, что нужно бы помыться. Почистил зубы и, оставив одежду на ближнем к душевой кабинке крючке, зашёл в неё. Долго просто стоял под тёплыми струями, наблюдая, как медленно запотевают прозрачные стенки, потом приступил к мытью.

Подушечки пальцев прошлись по грубым шрамам, и его передёрнуло. А взгляд помимо воли опустился к тем отметинам ужаса и боли, из-за которых порой хотелось содрать с себя кожу, а то и вырезать ножом куски испорченной плоти.

Тома снова колотнуло изнутри – слишком жуткие, холодящие нутро мысли заползли в голову. Он даже подумать не мог о том, чтобы добровольно причинить себе боль, боялся её до оторопи.

Поставив лейку душа в держатель, он стал быстро водить намыленными ладонями по телу, старательно избегая некоторых участков. Но испорченной кожи было слишком много, руки то и дело задевали её, нервные окончания мгновенно передавали ощущение пугающих неровностей в мозг. Это заставляло сердце всякий раз запинаться и заходиться.

Том не мог примириться с уродливо-ужасающими узорами на коже. Не признавал, что это – его тело, и с этим ничего не поделать. Даже в зеркало раздетым он не смотрелся.

Хмурясь в задумчивости ни о чём, он опустил глаза, с пугливым интересом, будто видел впервые, разглядывая собственные руки, ноги, живот. Даже прикоснулся к тем рубцам, что запеклись под рёбрами, и тут же отдёрнул руку.

Отвратительно. Это было отвратительно. Почти так же, как грязные подвальные крысы.

Шум воды перекрыл щелчок замка, но мутное от конденсата стекло позволило заметить движущийся силуэт.

- Выйди! – крикнул Том, отпрыгнув к задней стенке, прикрылся руками.

Оскар, казалось, только сейчас обратил внимание на то, что в ванной уже кто-то есть, повернул к нему голову:

- А я тебе мешаю чем-то?

- Да! Я моюсь! Выйди!

Том не думал о том, что кричать не следует, паника захватила от того, что он был голый, а от чужих глаз его ограждало только запотевшее стекло.

Оскар сперва скрестил руки на груди, с прищуром глядя на полную пара кабинку, затем подошёл к ней и распахнул дверцу. Том молниеносно схватил полотенце, которое всегда брал с собой в кабину, прижал к груди.

- Закрой дверь, - проговорил он, не сводя с парня напряжённого взгляда, и протянул руку к дверце, чтобы закрыть её самостоятельно, но не дотянулся – кабина была слишком просторной. Нужно было либо пройти вперёд, либо надеяться, что его послушают.

- И не подумаю, - усмехнулся Шулейман, поведя подбородком, и вновь скрестил руки на груди. – Я посмотреть хочу.

- На что? – голос дрогнул от удивления и пришедшего с секундным опозданием понимания. – На меня? Не надо, - Том отрицательно качнул головой.

- Тебя забыл спросить.

- Не надо на меня смотреть. Я… - Том запнулся, голос сел, а сердце кольнуло, - некрасивый.

Он перемялся с ноги на ногу, умоляюще посмотрел на Оскара. Спрятаться бы за полотенцем полностью, но на виду были руки, и оно открывало ступни и тощие щиколотки, также щедро украшенные шрамами. От этого было и стыдно, и страшно, а из защиты – лишь кусок ткани, который он отчаянно жал к груди.

- Ладно, пойдём другим путём, - вдруг недобро ухмыльнулся Оскар и резко схватил за полотенце.

- Нет!

Том мёртвой хваткой, до побеления пальцев вцепился в полотенце, но силы были не на его стороне, из глаз брызнули слёзы от отчаянного нежелания показываться обнаженным и того, что его даже не спрашивали. Он упал на колени, тем самым вырвав полотенце из рук парня, сложился пополам, зажмурился. Плечи мелко тряслись, по щекам катились слёзы, полностью сломленная поза. Жалкая картина.

- Вставай.

Прежде, чем Том успел отреагировать, Оскар взял его подмышки и вздёрнул на ноги. Промокшее насквозь полотенце с неприятным звуком плюхнулось на пол. Будто жаба взорвалась.

- Вот видишь, совсем не страшно, - бросил Шулейман и ушёл.

Когда за ним закрылась дверь, Том дрожащей рукой перекрыл воду, натянул одежду на мокрое тело и убежал из ванной. Забился в кресло в тёмной гостиной.

Его трясло изнутри. Слёзы больше не катились, но ими разрывало сердце. Его словно растоптали, облили грязью. Как проститутку выставили перед собой на оценку.

Том громко шмыгнул носом и утёр его тыльной стороной ладони.

Через полтора часа в эту гостиную пришёл и Оскар и, развалившись на диване, как ни в чём не бывало поднял принесенную бутылку коньяка:

- Выпьешь со мной?

Том хмуро глянул на него. Расценив его молчание как согласие, Шулейман наполнил бокал и подтолкнул к краю стола. Том бокал забрал, но даже не попытался сделать вид, что тоже пьёт. А Шулейман этот момент и не контролировал и уже снова уткнулся в смартфон. Зачем вообще предлагал – непонятно.

Вновь воцарилось топкое одиночество не в одиночестве. Том не поднимал взгляда и нарушить молчание не пытался. В груди сидела обида от поступка Оскара, и больше ему не казалось, что им так уж необходимо разговаривать.

К ним пришла Дами, но пошла не к хозяину, а легла у ног Тома. Захотелось погладить её, просто чтобы почувствовать живое тепло. Но, помня неудачный опыт, Том оставил порыв ласки при себе.

Будто поняв всё, Дами поднялась и положила морду ему на колени, заглянула в глаза. Том напрягся, сжал в руке бокал, боясь того, что укусит. Потом, немного осмелев, с опаской погладил её по лбу. Собака лизнула ему ладонь, после чего снова опустила голову, закрыла глаза.

Отвлёкшись от своей игрушки, Шулейман коротко глянул в их сторону и сказал:

- Говорят, животные чувствуют хороших людей. И в этом свете у меня дилемма – либо Дами ошибается на твой счёт, либо я.

- Ты считаешь меня плохим человеком? – Том наконец-то посмотрел на него, аккуратно чеша Дами за ухом.

- Нет, - безразлично пожал плечами Оскар и снова опустил взгляд в экран.

Но через минуту, когда Том уже и забыл о своём вопросе, он, листая новостную ленту, всё тем же равнодушным тоном добавил:

- Хотя это спорный вопрос. Ты, всё-таки, трёх человек убил.

Лучше бы сказал что угодно, но не это. У Тома замерла рука на голове Дами. Едва приподнявшееся настроение упало на дно и заволоклось тьмой.

- Я не убийца, - прошептал он.

- Ага.

Глава 47

Белый цвет - самый чистый, быстрый цвет,

И сегодня я лучший человек, te amo, te amo.

Катя Кищук, Теряю память©

Когда к Оскару пришла очередная пассия, Том пустился в бегство по квартире, ища место, где он не станет невольным свидетелем и слушателем. В своей комнате ему упрямо не сиделось даже тогда, когда дома они были только вдвоём. И с каждым новым днём вроде бы его личные стены давили всё больше, в них было невозможно тоскливо – будто и нет никакого мира по ту сторону двери. Исключением становились эпизоды обиды или боли, когда ему негде больше было прятаться, или смертельная усталость, когда он просто падал и мечтал поскорее заснуть.

Том сидел в гостиной, обнимал колено и без конца разглядывал просторную комнату. Иных развлечений у него и не было, он даже ни разу не включил ни один из полутора десятков телевизоров – то не до этого было, то не решался сделать это без спроса.

Наступили сумерки, затянули город дымкой, заползли через окна. Пришлось пройтись до выключателя, чтобы через час не умереть со страха и не дрожать осинкой.

Со светом стало будто бы веселее. Том даже чуть улыбнулся непонятно чему и кому, словно пытаясь убедить самого себя этим, что всё не настолько плохо. Но трудно быть счастливым в безысходном, глухом, бесправном одиночестве. Особенно когда всю жизнь мечтал, чтобы кто-то был рядом, а, проснувшись в другом возрасте и оттого мире, обнаружил, что больше нет даже того единственного, кто тебя любил безмерно и кого любил ты, хоть и позволял себе и капризы, и вольности.

И понял он, что не осталось совсем никого, что никому он не нужен и не важен. А условно наступившая столь желанная свобода взмахнула пёстрым хвостом, хлёстко ударив им по лицу, и упорхнула. Он свободный, как ветер, он взрослый (хоть не понимает, что это для него значит и как этим пользоваться), но сейчас он был скован по рукам и ногам так крепко, как никогда.

Дверца клетки всегда была не заперта, Оскар ведь открыто говорил – что-то не нравится, уходи. Том добровольно выбирал рабство, потому что не видел альтернатив.

Потому что никогда не жил иначе – когда никто не говорит ему, как жить, не учит, и ответственность за себя нужно нести исключительно самому.

В клетке действительно безопаснее, она может спасти жизнь. Но она никогда не подарит полёт.

Через какое-то время не осталось ни единого сантиметра пространства, которое бы Том не рассмотрел со всей тщательностью. Осталась только удивительно идеальная тишина. То ли место Том выбрал удачное, где ничего не слышно, то ли любовники вели себя тихо, то ли уже закончили.

Он всё-таки попробовал включить телевизор, но на нём не было ни единой кнопки, пульт Оскар уже давно потерял, и теперь плазма реагировала только на голосовые команды, о чём Том не знал.

Том вернулся на диван, снова обнял колени и огляделся с трепещущей надеждой во взгляде непонятно на что. На то ли, что увидит что-то интересное, чтобы не прозябать ещё один вечер до сна? Или кого-то? Но комната была изучена до мелочей, а там, за её пределами, была вероятность вляпаться в чужую личную жизнь.

А так хотелось просто поговорить с кем-то…

Впору уже было заводить воображаемого друга, как в детстве. Том нахмурился, натужно пытаясь вспомнить его имя. Его ведь точно как-то звали, он сам называл и по-настоящему радовался этой ненастоящей дружбе. Но буквы имени потерялись где-то в памяти.

Когда за окнами окончательно стемнело, на пороге гостиной появилась сегодняшняя любовница Оскара. Она была одета в большой ей банный халат на голое тело, с мокрых вьющихся каштановых волос срывались редкие капли воды.

Промокнув волосы полотенцем, она подошла ближе к дивану, оставляя на полу быстросохнущие следы босых ног, и, кивков указав на него, спросила:

- Можно мне сесть?

Том удивлённо посмотрел на неё, потому что только сейчас заметил, что уже не один, затем кивнул.

- Спасибо.

Девушка села на противоположный конец дивана, сложила влажное полотенце на подлокотнике и, откинув волосы на спину, окинула Тома изучающим взглядом.

Том украдкой пару раз скосил к ней глаза, затем повернул голову, с затаенным любопытством рассматривая её. У неё были выразительные скулы, очень пухлые чувственные губы, приковывающие взгляд безо всякой помады, карие глаза; капли воды, падая с одинокой, упрямо выбивающейся вперед пряди, оставляли на загорелой коже декольте сверкающие дорожки, утекали ниже.

Она выглядела прекрасно и при этом очень взросло, зрело, с поволокой мудрости прожитого опыта в глазах. Есть такой тип людей, которые даже в пятнадцать чем-то неуловимым в чертах своих и взгляде кажутся в разы старше сверстников.

Незнакомка перехватила его взгляд, и Том спешно отвернулся. Выдержав паузу, она развернулась к нему вполоборота, подпёрла кулаком голову, поместив локоть на спинку дивана, и спросила:

- Ты здесь работаешь?

- Вроде того. А как ты поняла? – парень коротко, с удивлением глянул на неё.

- Потому что ты Оскару не родственник и не похоже, что друг, иных вариантов, кроме работы, не остаётся.

- Как ты поняла это? – с бо

Девушка беззвучно усмехнулась чему-то своему и ответила:

- Работа обязывает осведомляться о жизни клиентов.

- Оскар твой клиент?

- Да.

- То есть ты… проститутка?

- Элитный эскорт, так называется моё ремесло. Но в большинстве случаев сопровождение включает в себя и интим. Или, в исключительных случаях, им и ограничивается, как сегодня, - она устремила взгляд вперёд, переместила ладонь на затылок под волосы. – Как говорится, клиент всегда прав в своих желаниях.

- В чём тогда разница между проституцией и эскортом?

Девушка несколько удивлённо подняла брови.

- Парень, сколько тебе лет?

Это был риторический вопрос, но Том не понял этого и ответил:

- Восемнадцать. А тебе?

Хоть о возрасте, как известно, женщин не принято спрашивать, она тоже не стала уходить от ответа:

- Тридцать.

- Ого…

- Такая старая? – усмехнулась девушка.

Злиться или обижаться на Тома не получалось, так простодушно он говорил.

- Нет! – он замахал руками, перепугавшись того, что не нарочно обидел собеседницу. – В смысле… Мне всегда казалось, что люди в тридцать лет выглядят как-то иначе, что они семейные, с детьми… А ты такая… Другая.

Девушка улыбнулась только губами, смотря на него, чуть склонив голову набок.

- Лет через двенадцать расскажешь, как выглядят люди в тридцать лет, - произнесла она, - хорошо? На вопрос твой ещё нужно отвечать, объяснять разницу?

Том кивнул, девушка продолжила:

- Проститутки с клиентами занимаются исключительно сексом или же тем, что клиентам доставляет сексуальное удовольствие. А эскортницы сопровождают клиентов на разного рода мероприятиях, где принято появляться парами, в театрах, ресторанах и на выставках, если клиенту хочется провести время не в одиночестве, а с интересным собеседником. После этого, как я уже сказала, может быть интим, если правила конторы и личные правила конкретной девушки его допускают. В этом главная разница между этими двумя профессиями: проститутке не обязательно что-то иметь в голове, главное, чтобы на ней был рот, а для работницы эскорта обязателен мозг, интеллект и умение подержать беседу на любую тему.

Том задумчиво почесал висок и спросил:

- И ты добровольно пошла на это?

- Меня никто не заставлял. У меня был выбор: выйти замуж за богатенького урода, который очень этого хотел, или обеспечивать себя самостоятельно. Я выбрала второе, хоть на деле всё оказалось непросто. Но мне повезло устроиться администратором в подобную контору в Париже, потом перешла к непосредственной работе с клиентами, то есть эскорту.

- А почему перешла?

- Денежный вопрос. Администратор там зарабатывал шесть тысяч в месяц, а девочки столько же за пару встреч. Здесь же, в моей нынешней конторе, зарплаты ещё больше, в некоторых случаях в разы. Плюс подарки: обычно клиенты сами покупают и одежду, и аксессуары, в том числе ювелирные украшения, девушке для выхода в свет и потом оставляют всё это ей.

Том помрачнел, чуть нахмурился. Для него это звучало низко и грязно – продавать своё тело, спать с незнакомцами, пусть даже за большие деньги. Он бы так не смог.

- Тебе нравится этим заниматься? – негромко спросил он, чтобы заполнить образовавшуюся паузу.

- Когда как.

- А почему не уходишь?

- Потому что это не работа моей мечты, но на неё, мечту, нужны деньги. Накоплю достаточно и уйду. Осталось немного.

- Разве какая-то мечта стоит такого?

- Иногда я сама задаю себе этот вопрос, - по-доброму усмехнулась девушка. – Но да, стоит. Лучше попотеть, пусть даже в прямом смысле этого слова, чтобы стать счастливой, чем на смертном одре жалеть о том, что даже не попыталась.

- А я думаю, нет, - упёрто качнул головой Том. – По крайней мере, не таким способом.

- А ты сам бы не согласился, если бы тебе предложили миллион или любую другую сумму, достаточную для того, чтобы потом жить безбедно и радостно, за ночь? Без разницы, с мужчиной или женщиной.

- Нет, не согласился бы, - уверенно ответил парень.

- Хотела сказать, что странный ты, но это было бы неправильно. Наверное, ты прав, просто мало в современном мире осталось настолько принципиальных людей, которые не отступятся от своих убеждений даже перед лицом большого соблазна.

Том задумался над её словами и даже поверил, что да, дело в принципах и верности себе. От этого на душе стало светло и радостно, и чуточку гордость взяла.

- А кем ты работаешь при Оскаре? – поинтересовалась девушка.

- Домработником.

Мыльный пузырь светлой и такой важной гордости за себя лопнул, Том потупил взгляд.

- Не грусти, - произнесла она, подсела ближе. – Все с чего-то начинают.

А теперь поверить захотелось, очень захотелось – что дальше будет лучше. Вот только когда наступит это «дальше» и как его добиться? Наверное, нужно стать лучше. Но Том не представлял себе, как это сделать и в какую сторону меняться. Да и не задумывался над тем, что дело в нём и только от него зависит то, сможет ли он что-то изменить. Что нужно бороться, преодолевать себя, возможно и очень даже вероятно, наступая себе в чём-то на горло.

- Наверное, - с опозданием, пожав плечами, ответил он.

Девушка помолчала немного, задумавшись о чём-то, затем обратилась к нему:

- Можешь принести мне сока? Ужасно пить хочется, а ходить по дому без разрешения клиента моветон.

Том кивнул, сходил на кухню и передал ей стакан.

- Спасибо.

Она выпила половину и опустила стакан на колено, вспомнив кое-что, повернулась к Тому:

- А как тебя зовут?

- Том.

- Изабель, можно просто Бель.

- Приятно познакомиться.

Бель улыбнулась, смотря на него. Употреблять данную фразу после часа общения казалось не очень уместным, но то, как Том сказал и её, и многое другое до этого, невероятно умиляло и отчасти поражало.

- Ты такой удивительный, - проговорила она. – Как ребёнок.

- Я не ребёнок.

Том впервые сказал это вслух: не в истерической попытке что-то доказать, не угрюмо и с горечью, потому что не может к этому привыкнуть. Это было сродни признанию самому себе, от которого дрогнуло за грудиной, но слабо, потому что мозг был занят новой знакомой.

Взгляд вновь сам собой упал в декольте. Бель увидела это, поправила халат, чуть больше распахнув его на груди, сделав подчёркивающие линии ткани аккуратными, и, подождав пару секунд, сказала:

- Можешь смотреть, я не против.

Тома от этих слов ударило током, разорвало на две части. С одной стороны, разрешили ведь смотреть открыто, хоть он даже не мог дать себе отчёт, зачем ему это, просто влекло магнитом, как и каждого мальчика, лишенного в детстве материнской груди или обделенного ею. С другой стороны, стыдно было.

Он развернулся, посмотрел, но через мгновение, захлебнувшись неразберихой внутри себя, прикрыл ладонью глаза со стороны девушки. Бель, беззвучно, без зла и издёвки рассмеялась и произнесла:

- Это очаровательно. У тебя есть девушка?

- Нет.

- А была когда-нибудь? Извини за прямоту.

Том отрицательно качнул головой, всё так же не смотря на собеседницу. Она добавила:

- Дай руку.

- Не дам.

Бель вновь коротко посмеялась, сказала после:

- Дай, не бойся.

Том всё же опустил руку, которой закрывался, снова повернулся к девушке, но исполнять её просьбу не спешил. В глазах читалось недоверие.

- Зачем? – спросил он. – И…

Продолжение высказывания он так и не сформулировал и спрятал левую руку за спину, что было глупо, потому что именно ею прикрывал глаза, и Бель его шрамы уже должна была рассмотреть.

- Больно не будет.

Сомневаясь, несмело, но Том протянул ей правую руку. Бель взяла её и невесомым, выглядящим таким правильным движением положила себе на грудь.

- Нравится? – спросила через несколько секунд.

Том неопределённо и сдавленно кивнул. Всё это было странно, непонятно и щекотливо. Тепло её тела пробивалось через плотную ткань халата, проникало под кожу; грудь мерно вздымалась и опускалась, уводя за собой его замершую ладонь.

- Обычно не я делаю первый шаг к мужчинам, а наоборот, но ты мне очень симпатичен, - проговорила Бель. – Мы можем продолжить.

Она отпустила руку Тома и медленно спустила халат с плеч. А Том сидел, смотря на неё во все глаза, не шевелясь и даже почти не дыша. Бель приблизилась к нему, заглянула в глаза, провела ладонью по плечу к шее, зарывшись пальцами в волосы на затылке. По коже пробежали мурашки.

Томно, неспешно. Время исказило свой бег, и не было ни единой мысли.

Но когда девушка прикоснулась горячими губами к его губам, у Тома в голове что-то взорвалось. Его губы стойко помнили слишком много отвратительного, это был самый сильный страх.

Он оттолкнул её от себя, закрыл ладонями лицо, сбито полушепча:

- Не надо, пожалуйста…

Потом вскочил с дивана, но Бель остановила его:

- Подожди. - Поправила халат. – Всё в порядке, не нужно уходить.

Том несколько секунд стоял, смотря в пол, затем всё же вернулся на диван. Бель тактично не спрашивала о том, почему он так странно и неожиданно отреагировал на её действия.

На какое-то время воцарилось молчание, но девушке удалось восстановить впоследствии непринуждённую беседу, и Том отмёр. И сам забыл, что нечто было, после чего так хотелось убежать.

Изогнувшись, Бель взглянула на висящие позади дивана часы, и спросила:

- Можно телевизор включить?

- Я не знаю, как он включается.

- Сейчас посмотрим…

Бегло изучив панель и включив её, Бель скомандовала нужный спортивный канал и села.

- Я хочу матч посмотреть, если ты не против, он начнётся через десять минут, - сказала она, посмотрев на Тома. – Ненавижу делать это в записи.

- Нет, не против. А что за спорт?

- Футбол.

Том понятливо кивнул, устремил взгляд в пестрящий красками экран, потом задумался и спросил:

- А почему ты не уходишь?

- Я не могу уйти раньше оплаченного времени, пока клиент не позвонит в контору и сам не скажет, что отпускает меня. У нас с этим строго.

- То есть… ты ещё пойдёшь к Оскару?

- Нет. Насколько я поняла, он собирается поспать, а потом поехать куда-то.

Когда начался матч, Том с любопытством начал смотреть его, пытаясь вникнуть в суть и детали, потом стал задавать вопросы Бель. Это оказалось на редкость занимательно, пусть даже не всё понимал и в игроках путался.

Раньше Том не смотрел никакие спортивные состязания по телевизору, только если мельком, пролистывая каналы. Потому что Томми-первый не был болельщиком, и Феликс считал, что и Тому к этому приучаться не нужно. Раз не любил что-то раньше, то и теперь, вернувшись к нему, не должен.

Во время рекламной паузы Том принёс им с Бель перекусить, за что она была очень благодарна. Осмелев, сел ближе.

Негаданный вечер не в одиночестве прошёл ново и весело, запомнился цветом травы на футбольном поле и шумом трибун.

А уже потом, когда глубоко за полночь лежал в своей постели, Тому ненавязчиво вспомнились прикосновения Бель, её тепло, как внутри всё цепенело и дрожало в ответ. И как всё это на самом деле было приятно.

Глава 48

Такие лёгкие деньги, сложные фразы,

Ловко цепочки разложены в пазлы.

Luxuryvillage, libertyplaza –

Здесь живут люди лишь первого класса.

Первая каста, золото наций,

Дети Бакарди и коньяка,

Лучшего качества ДНК!

Винтаж, ДНК©

Отправив сообщение и заблокировав экран, Оскар заявил:

- Ко мне сегодня друг приедет, так что нужно купить алкоголя. Еду я на дом закажу.

- Почему ты не можешь заказать и алкоголь?

Шулейман поднял к Тому взгляд и ответил:

- Потому что тебе нужно хоть что-то делать. Труд и из обезьяны человека сделал. Так что давай, трудись и эволюционируй.

- Сам ты не особо трудишься.

Почему нельзя было по-умному промолчать и зачем играть в камикадзе? Просто это было честной правдой, потому Том и высказался. Но уже через два мгновения захотелось в прямом смысле слова прикусить себе язык, потому что Оскар в лёгком недоумении поднял брови, не сводя с него сверлящего взгляда.

- Я могу себе это позволить, - абсолютно спокойно, ни капли не сомневаясь в собственной правоте, ответил Шулейман. – А если тебе не повезло, то никто в этом не виноват. Трудись и зарабатывай своё счастье и место под солнцем.

Том не нашёл сразу, что ответить, потому что его слова были очень двойственны. С одной стороны, никто не выбирает, в какой семье ему родиться, и это вызывало желание возмутиться, заявить об этом, что он – не прав. С другой стороны, так ведь и есть – в жизни нужно двигаться вперёд, карабкаться, иначе с места никогда не сдвинешься. Вот только он, Том, рискнул в своей жизни всего раз и сразу фатально.

- Я не хуже тебя только потому, что у меня нет богатого папы.

- Хуже, - Шулейман откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Но ты этого всё равно не поймёшь.

- Нет, не хуже, - упрямо повторил Том. – Я…

- Кто ты? – перебил его Оскар, звучно выделив вопрос. Подавшись вперёд, помолчал две секунды, внимательно смотря на него. – Ты никто. И именно в этом дело, а не в том, что у тебя нет денег. Хотя и в том тоже, - ухмыльнулся.

Он снова откинулся на спинку и закурил, после чего продолжил:

- Так что не открывай рот, когда тебя ни о чём не спрашивают, и не выдумывай себе, что у тебя есть право голоса. Бери, - положил на стол свой планшет, - записывай, что купить нужно, и возьмёшь его с собой. Хотя… Нет, он мне самому нужен. Тащи телефон свой.

- Я лучше на бумаге запишу.

- Эволюционируй-эволюционируй! – громко произнёс Оскар, подкрепляя требование хлопками в ладоши. – Не в девятнадцатом веке живёшь, сейчас всё посредством техники делается.

- Мне так удобнее.

- Ты со мной споришь? – Шулейман угрожающе встал из-за стола, хоть в глазах не было злости. – А ну, иди сюда!

Том отскочил подальше, поднял перед собой руку, как бы говоря этим: «Стоп, не надо».

- Если я подойду, будет хуже, - Оскар скрестил руки на груди и выжидающе выгнул бровь.

Том сглотнул, медленно подошёл, остановившись в двух метрах от него. Шулейман ровно скомандовал:

- Ближе.

Парень сделал ещё пару шагов, опустил голову.

- В глаза мне посмотри.

Том не вспомнил того, что от него когда-то уже требовали подобного – чтобы смотрел на того, кто его истязал, в лицо, в глаза, в которых не было ничего человеческого, мокрыми от слёз глазами. Даже не кольнуло, лишь за гранью сознания прошла неощущаемая дрожь.

Когда он поднял взгляд, Оскар схватил его за нос, потянул, нагибая. Со стороны это было донельзя смешно, а на деле совершенно неожиданно и больно.

- Пусти! – пищал Том, пытаясь оторвать его руку от себя, потом принялся колотить по ней ладонью.

- Повторяю – кто тебе сказал, что у тебя есть право голоса? – оглушительно звучно проговорил Шулейман, с трудом сдерживая смех. – А ударишь ещё раз, ни один ринопластик потом не поможет!

Том перестал вырываться, только руку его не отпустил. Подержав ещё пять секунд, Оскар поинтересовался:

- Готов конструктивно беседовать?

Том кивнул, насколько это было возможно в его положении. Оскар отпустил его, вернулся за стол и, взяв новую сигарету, как ни в чём не бывало сказал:

- Пиши список.

Несмотря на всё, список всё-таки был составлен и внесён в заметки на телефоне, пусть Том не сразу разобрался, где они в меню. Печатал он стоя, чтобы хотя бы не так сильно дышать дымом, да и с Оскаром рядом садиться не хотелось после того, как он ему едва нос не сломал. По крайней мере, по ощущениям было именно так.

И от всего этого Том чувствовал себя невероятно униженным, даже больше. Он ощущал себя тем самым ничто. Стоял тут, как пустое место, и без разницы – есть он, нет его. Но охоту возмущаться и отстаивать своё Я урок Оскара отбил.

Список включил в себя восемнадцать наименований от шампанского до абсента, некоторых напитков требовалось взять не по одной бутылке. На двоих. Плюс бар пополнить, в котором было уже почти пусто и совсем не было выбора, а это огромный непорядок.

У Тома в голове то и дело всплывали слова Оскара: «Ты никто», зудели гулом и заставляли задуматься – а вдруг так и есть?

«Я не никто» - упрямо цедил в ответ этим мыслям и сомнениям внутренний голос. Но как это доказать, если его не желают слушать и у него нет права голоса? Какие слова подобрать?

Или, может быть, доказывать свою ценность нужно не словами, а делом? И это и есть то самое «завоёвывать место под солнцем»?

Том настолько отвлёкся на свои мысли, что едва не забыл на кассе и карту, и покупки, хорошо, что кассир тактично напомнила о них. А когда взял пакеты, стало уже не до размышлений. По десять с лишним килограмм в каждой руке скручивали суставы и, казалось, стремились вытянуть руки до земли.

Вернувшись домой, Том с трудом удерживался от того, чтобы швырнуть противно гремящие на протяжении всего пути бутылки об пол. Таскание тяжестей его довело почти до ручки, вдобавок он промок под дождём. Не наделать глупостей помогло только обречённое понимание того, что если он это сделает, то сам же пойдёт второй раз в магазин.

Поставив весь купленный алкоголь в бар, Том хотел пойти в ванную, погреться, но не успел дойти до неё, когда в дверь позвонили – пришёл друг Оскара. Он поспешно скрылся у себя в комнате, пришлось довольствоваться просто сухой одеждой, а о душе только мечтать.

Обменявшись рукопожатием и объятиями, друзья перешли в гостиную и сразу приступили к распитию, начав с белого Бакарди. Меньше, чем за час, напитка осталось на донышке.

- А меня мой, кстати, опять просил разузнать у тебя, что там у твоего в планах, - вальяжно развалившись на диване с бокалом в руке, говорил товарищ Оскара – Эванес, подразумевая под «моим» своего отца, - с кем собирается сотрудничать, с Китаем или Кореей.

Он был спортивным крашеным блондином с выгоревшими волосами, в которых солнца казалось больше, чем во всём небе, и крупными бриллиантами в обоих ушах. И на лице его было написано: «Сволочь».

Оскар усмехнулся, также откинулся на упругую спинку, поигрывая пальцами по бокам бокала, затем развёл одной рукой:

- Ну уж нет, это, всё-таки, и мои деньги, так что облом тебе, а не информация.

- Скажи лучше, что твой тебя в дела бизнеса не посвящает, и ты тупо не знаешь, - засмеялся блондин.

- И это тоже. Подловил! – Шулейман тоже рассмеялся, размашисто хлопнул его по плечу, после чего чокнулся с ним, и они выпили. – А чего ты, собственно, интересуешься? Что, окончательно решил, что твоему пора на пенсию, а тебе на его место?

- Типа того, почему нет? Надоело мне в замах ходить. И я и не интересовался, просто передал его слова. Забавный он, да? Сколько мы дружим, столько пытается через это подступиться к твоему.

- Так это не удивительно, - пожал плечами Оскар, - главный конкурент же, обходящий его во всём, - он самодовольно ухмыльнулся и подмигнул товарищу.

- Посмотрим ещё, кто окажется круче в итоге.

- А чего тут смотреть? Так было всегда и будет! - Шулейман вновь заливисто рассмеялся.

Стебаться по поводу этой темы ему не надоедало – что отец Эванеса и так и этак исхитрялся, чтобы обойти его родителя что на рынке в плане уважения к имени, что по деньгам, но ему это никак не удавалось. При этом он, в отличие он Шулеймана-старшего, всегда бывшего человеком честным, самыми разными методами не гнушался, но справедливость всякий раз за нос отводила его от победы над ненавистным конкурентом.

В этом ключе было очень иронично, что их дети дружили не первый год, верно, отчасти даже назло отцам, но больше из-за схожести интересов и взглядов на жизнь.

- Не зарекайся, а то будешь у меня на развлечения просить, - ответил блондин.

- Только если давать. Ладно, не суть. Скажи лучше, как там Адель? Что-то не слышно про неё ничего.

- Которая Адель?

- Горло.

- Так она в клинике.

- Опа… Неужто лечиться решила?

- Ты смеёшься? Она же и на смертном одре будет порошка просить! Её семья там закрыла. Она обдолбалась и в окно сиганула с третьего этажа. Повезло, что там кусты были, так что мягко приземлилась. Вот только кусты розовые! – Эванес звучно посмеялся, сделал несколько глотков.

- С этой ссылкой всё пропустил и от жизни отстал, - всплеснул руками Шулейман, расплескав немного прозрачного напитка на кожаную обивку.

- О, точно, ты же так и не рассказал, как поработал!

- Скука, - Оскар пренебрежительно поморщился и махнул рукой.

- В дурдоме и скука? – блондин неверующе изломил губы. – Ты же, вроде, в каком-то крутом был? Нет?

- Типа того. Лучший центр принудительного лечения во Франции.

- Принудительного лечения… Напомни, как это.

- Короче, это когда человек кого-то на ленты порезал, потому что ему так голоса в голове велели, и его за это не в тюрьму сажают, а лечат.

- Дичь! И что, ты со всеми этими больными уродами работал?

- Выбора не было, я же тебе рассказывал про папину мега-идею.

- И как, вылечил кого-то? Погоди-ка… - Эванес с крайне задумчивым видом скользнул по Оскару взглядом. – Вроде, дырки от ножика нигде нет, значит, вылечил.

- Попробовал бы кто-то меня пырнуть! – уверенно фыркнул Шулейман. – И да, вылечил. А ты сомневался во мне?

- Уважаю!

Они заново наполнили бокалы, чокнулись и выпили. Когда бутылка опустела, и Оскар направился к бару, Эванес, выпустив струя дыма, сказал:

- А чего ты нас обслуживаешь? Где твоя домработница? Или ты новую до сих пор не взял?

- Точно! Хорошо, что напомнил. И где это чучело? – Шулейман огляделся, будто Том мог где-то тут играть с ними в прятки. – Чучело, иди сюда!

Том на кухне притих, напрягся – выбрался из своего убежища, чтобы поесть, потому что желудок уже к позвоночнику лип от голода. Он упрямо игнорировал оклики Оскара, потому что идти к ним не хотелось до смерти, но в итоге всё-таки пошёл. Встал посреди гостиной, сцепив руки внизу живота.

- Ничего такой… мальчик? – произнёс Эванес и вопросительно посмотрел на Оскара.

Том его слышал, лицо у него вытянулось. Это уже точно было издевательством, видно же, что он мужского пола!

- Я парень, - недовольно и напряжённо проговорил он.

Блондин метнул в него взгляд, повёл бровями и снова повернулся к другу:

- Чего это твоя прислуга вякает? Стареешь, брат! – хлопнул по плечу.

- Он воспитанию плохо поддаётся. Дурачок, - махнул рукой Оскар.

- Дурачок? И как же тебя зовут? – Эванес перевёл взгляд обратно к Тому.

Том не ответил, не захотел даже представляться, настолько ему не понравился товарищ Шулеймана.

- Неси коньяк, - отдал команду Оскар.

Том обернулся к бару, который располагался в этой же гостиной, затем непонимающе посмотрел на него. В голове не укладывалось – неужели так сложно встать и пройти пару метров до бара?

- И бокалы поменяй, - добавил Шулейман и, щёлкнув пальцами, указал на использованные бокалы.

- И почему это ты не отвечаешь, когда спрашивают? – не успокаивался Эванес.

- Подожди ты, а то он от переизбытка стимулов зависнет, - пихнул его Оскар.

- Хорошо, подожду.

Борясь с желанием уйти от них сию же секунду, скрепя сердце, Том взял из бара бутылку коньяка, откупорил её, потом пошёл за бокалами.

- Сначала подготавливают всё, а потом уже открывают! – бросил ему вслед Эванес, и они с Оскаром засмеялись.

Том разливал напиток по бокалам, упрямо не глядя на парней, стараясь абстрагироваться от того, что прислуживает, и не суетиться. Эти мгновения, издеваясь, тянулись слишком долго.

Поставив бутылку на стол, он собирался уйти, но блондин остановил его:

- А подать бокал?

Том исподлобья посмотрел сперва на него, затем на бокал с выдержанным жидким янтарём.

- Бокал стоит перед тобой, возьми, - не дерзя, просто констатируя факт и не желая подавать бокал ему в руку, ответил он.

Эванес вновь повёл бровями и, когда Том отвернулся, лёгким, как бы случайным движением столкнул бокал со столика. В затылок прилетел треск стекла.

- Вот видишь, что ты натворил! – возмутился Оскар. – Убирай давай!

Том обернулся к нему, посмотрел умоляюще, но внутри себя понимал, что не поможет, придётся послушаться.

- Давай-давай, - поторопил Шулейман, тоже закурил.

Сходив за тряпкой, Том опустился на колени и стал вытирать лужицу, попутно аккуратно сгребая тряпкой осколки, чтобы не поранить руки. Потом это место пришлось замывать.

Пока он ползал на четвереньках спиной к господам, Эванес без зазрения совести разглядывал его. Закончив, Том поспешил покинуть их общество, даже тряпку на место не отнёс, а забрал с собой в комнату.

- Слушай, а верни обратно домработника своего? – сказал Эванес через какое-то время.

- Понравился, что ли? – усмехнулся Оскар. – Буду не против, если заберёшь, мне это недоразумение уже порядком надоело.

- Зови давай.

Том снова долго, целых пять минут, не откликался, зажимал ладонями уши. Но опять пришёл, спросил:

- Чего вы хотели?

- Твою персону! – хохотнул Оскар.

- Посиди с нами, - Эванес кивком указал на свободное место между собой и другом.

Том помешкал, но всё же сел, плотно сжимал колени и в целом держался напряжённо. Развернувшись к нему, блондин проговорил:

- Ты так и не ответил на вопрос, а это неуважение. Как зовут тебя?

- Том.

Оскар курил и наблюдал шоу.

- Выпей, - не предложил, а скорее распорядился Эванес.

Том качнул головой:

- Не буду.

- Оскар, чего это он у тебя непослушный такой? И чего это ты не хочешь выпить с нами?

- Потому что я не пью. Вообще. И не буду.

- Не будешь, говоришь? – задумчиво повторил за Томом Эванес. Помолчал секунду. – Пей. Всегда приходит момент лишаться алкогольной девственности.

Он взял бутылку и подсунул Тому. Том отвернул лицо, поморщился.

- Я не буду пить. Отстань от меня.

- Ты слышал это, Оскар?! Пей!

Эванес сунул бутылку Тому под самый нос, тот до предела отвернул голову, столкнулся взглядом с Оскаром.

- Он по-человечески не понимает, я проверял, - расслабленно пояснил Шулейман.

Том не успел задуматься, чем эта фраза грозит ему. Эванес больно схватил его за подбородок, развернул к себе, ткнул горлышком в плотно сжатые губы. А Оскар, посмеиваясь, словно всё это было невинной забавной шуткой, прижал ему руки, чтобы не сопротивлялся. Тому хотелось разреветься, потому что это всё было слишком.

Стекло вдавилось в губы с большей силой, звякнуло об стиснутые зубы. Том попытался замотать головой, но не получилось. Горлышко всё-таки пропихнули в рот, горло обожгло крепким спиртным.

Он закашлялся, выплюнул почти всё и со всех ног бросился прочь. Забрался в своей спальне под одеяло, а, когда через минуту дверь открылась, вжался в спинку, умоляюще смотря на Оскара, стоящего на пороге.

- Что за выходки? – всплеснул руками тот. – Обратно иди!

- Не заставляй меня возвращаться. Пожалуйста… Зачем я вам нужен?

- Потому что мы так сказали. И своим ходом или нет, но ты пойдёшь. Ну что, за шкирку?

Оскар сложил руки на груди, пальцами одной барабаня по локтю, как бы отсчитывая этим секунды на принятие решения Томом.

Том выбрал добровольность, медленно-медленно выбрался из постели, словно надеясь, что Оскар передумает и пожалеет его. Он ведь был его единственной поддержкой, казался таковой, несмотря ни на что, потому что никого другого в жизни Тома попросту не было, и потому что поверил, что тот хороший, после двух благих дел.

Он шёл, как на казнь, колени не гнулись от критического нежелания идти. В гостиной он сел на самый краешек дивана, заламывал и выкручивал пальцы, тянул их в рот от нервов. Не поднимая головы, косился на открытую бутылку, боясь того, что снова заставят пить, и думая, что в таком случае лучше согласиться сделать это. От одной мысли о том, что алкоголь попадёт внутрь, желудок свело рвотным позывом.

Но друзья на долгое время просто забыли о нём: продолжали распитие, громко болтали о своём, обкуривали с двух сторон. Постепенно Том успокоился, перестал ждать беды в каждой секунде: понял, что никому до него нет дела. И впервые в жизни это не огорчило – разве что тем, что над ним поиздевались, а после перестали замечать. Как когда-то в последнем дне октября.

«А что было бы, если бы я тогда не ушёл?», - отстранённо задумался Том, отключаясь от фона разговоров парней, потом попробовал углубиться в эту мысль, представить.

- Девушку бы, - разомлев от лошадиной дозы алкоголя, протянул Эванес, откинувшись на спинку дивана. – Но ждать, пока приедет, не охота. Как насчёт минета? – посмотрел на Тома. – За тысячу?

Том не воспринял это на свой счёт, потому что подумать о таком не мог. Но не знающие отказа, пьяные карие глаза смотрели прямо на него, и их обладатель ждал ответа.

- Что? Нет. Нет!

Том вскочил с дивана, но тут же был усажен обратно, зажат между ними. Он нервно дёргался, пытаясь уйти от соприкосновений, волчонком смотря то на одного парня, то на другого. В голову не закрадывалась мысль, что с ним могут что-то сделать насильно, потому не было и страха. Просто ситуация была невероятно вопиющей, неприятной для него, и самому было не определиться, чего хочется больше: расплакаться или разораться матом, которого набрался за время жизни с Оскаром, чтобы его оставили в покое и перестали жестоко играть.

- Что скажешь? – снова обратился к нему блондин, отвлекая от внутренней дилеммы.

- Нет, - процедил Том.

- Принципиальный?

- Да. Я не стану этим заниматься ни за что.

- Брось ты! – усмехнулся парень. – Всё в этом мире продаётся и покупается.

- Ты удивишься, но этот действительно не продаётся, - высказался Оскар. – Мозгов для этого не хватает.

- Да? – в Эванесе проснулся ещё больший интерес. – А за большие деньги согласен? За миллион? Я абсолютно серьёзно говорю и заплачу, меня интересует цена вопроса.

«Цена твоей чести» - звучало между строк. И именно это подстёгивало пьяный азарт – желание купить того, кто не желает продаваться, сломать, соблазнить шуршанием купюр.

А Том всерьёз задумался, выпав на мгновения из реальности. Может, это и есть то самое, про что говорил Оскар – доказательство собственной ценности? Рывок вперёд в борьбе за место под солнцем. Миллион это ведь так много, этих денег хватит и на жизнь, и на независимость от всех. И вот они, почти уже в руках, достаточно разок переступить через себя.

Всего один раз.

Всего один…

- Нет, - Том отрицательно покачал головой. – Я действительно не продаюсь.

- Я же говорил, - Оскар хлопнул в ладоши и показательно развёл руками. – А зря, Котомыш. Если бы ты согласился, я бы ещё столько же сверху накинул, просто от шока! – посмеялся. - Подумай ещё раз.

- Мне не нужны ваши деньги.

Том встал и ушёл, на этот раз его никто не держал.

Глава 49

Эванес остался у Оскара на ночь и утром не ушёл, их встреча переросла в самый настоящий загул, грозящий захватить весь город подобно чуме. К ним приходили друзья общие, личные и едва знакомые, с кем пару раз в жизни пересеклись в клубе или подобном месте и весело провели время – ни о каком тет-а-тет больше ни шло и речи.

И приходили буквально толпы девушек: их подруги, не отличающиеся скромным и прилежным поведением, проститутки, массажистки с интересным продолжением и без. Круговорот веселья тех, кто может его себе позволить в любое время, затянул даже одну девушку-курьера, которая привезла заказ из ресторана. Она сама не поняла, как уже наступил вечер, и она пьяная сидела на коленях у незнакомого парня.

Содом и Гоморра в элитных апартаментах. Шум, пьянство, рассыпанный по столам кокаин, бесконечные бутылки, звон бокалов. В первый вечер, когда веселье достигло таких масштабов, Том стоял посреди него, оглушённый и обескураженный происходящим, и не мог поверить, что он не спит, не смотрит кино, а видит всё это вживую.

Его оглушили смехом в ответ на просьбу вести себя потише, когда он собрался спать, и заставили прислуживать всю ночь. Только около пяти утра он заснул в кресле, свернувшись калачиком, уже не слыша ни шума, ни гама.

Непристойных предложений больше не поступало, и действий подобных в его адрес больше не было. Все, кроме Оскара, смотрели на него как на пустое место или что-то среднее между мебелью и домашним животным. А Оскар по большей части про него вовсе забывал, потому что вокруг было полно людей, с которыми было куда более интересно и весело.

Принеси-подай-сделай. Надменные взгляды.

Том с каменным лицом исполнял приказы, не пытаясь притвориться, что ему приятны все эти люди. Это было совсем не так.

Он едва успевал поесть и присесть, потому что кому-то что-то постоянно было нужно. Слишком много избалованной донельзя публики одновременно присутствовало в доме. И он один на всех.

Никому, кроме одной гостьи, в голову не пришло пригласить свою прислугу Тому в помощь. Но её за такое предложение подняли на смех – закон ведь, что тот, кто принимает гостей, и обеспечивает всех обслугой. И никакой сердобольной жалости! Прислуга и есть прислуга.

С наступлением ночи, а чаще предрассветного часа кто-то обязательно путал дверь и заваливался в спальню к Тому. Одна пьяная мадемуазель даже успела раздеться и лечь к нему в постель. И без зазрения совести высказала ему, кто он и каков, потому что сама не обрадовалась такому повороту, хоть он не был ни в чём виноват.

После этого инцидента Том начал запирать на ночь дверь. И, когда под покровом темноты кто-то дёргал дверную ручку, жмурился, жмурился и пытался провалиться обратно в сон.

Эти дни были похожи на сокрушительное испытание для самой сильной психики. Из него не в прямом смысле этого слова пили кровь и смеялись, смеялись…

В конце концов, когда брюнетка с острым вздёрнутым носиком, выказала недовольство, что он долго нёс ей напиток, Том не выдержал:

- Я здесь один, а вас много. Сколько можно меня загонять? Да бар же прямо в этой комнате!

Голоса вдруг стихли, оглушив тишиной, несмотря на то, что музыка продолжала играть, взгляды элиты устремились на него. Том гулко сглотнул, бегая по пьяным лицам взглядом, не ожидал, что его высказывание сыщет столь много внимания.

- Что ты сказал? – звонко, с наездом спросил один из парней.

- Я сказал, что вы не должны себя так вести. Я физически не могу всё успеть. И вообще, почему я должен вас всех обслуживать?

Ошибочно подумав, что раз они молчат, то слушают и слышат, Том громче, с верой добавил:

- Не должен! Я не должен вам ничего, слышите?! Почему вы не можете просто относиться ко мне по-человечески?! Да, вы, наверное, крутые какие-то, как Оскар, но разве это мешает нам подружиться?!

Он и не думал о дружбе с кем-то из них, слова сами сорвались, потому что душа вопила.

Парни и девушки пересмотрелись между собой. Они начали говорить, забивая друг друга:

- А почему нет? Иди сюда! – насмешка.

- Да уж, Оскар, распоясалась у тебя прислуга, совсем обнаглела…

- А таким рядом с людьми не место!

- В утиль!

Том растерялся между множеством голосов, не успевая никому ответить. В спину пихнул подошедший сзади парень:

- Вон пошёл! – ещё раз толкнул, оттесняя к двери.

- Не пойду! – взбрыкнул Том. – Ты не…

Он не договорил, потому что парень достал пистолет и наставил на него.

Том медленно поднял руки, расширившимися глазами смотря на поблёскивающее снаружи серебром и непроглядно-чёрное внутри дуло. Публика одобрительно заулюлюкала.

- Так, что ты хотел сказать? – жестоко ухмыльнулся парень.

Том не ответил, понимая, что любое слово может стоить жизни; его, как безродную собаку, вышвырнули за дверь. А Оскар, подперев плечом дверной косяк, молча наблюдал за расправой.

Вернувшись к остальным, парень развалился в кресле и подкурил от пистолета, который на деле оказался обычной зажигалкой. Ничего никому не сказав, Шулейман выглянул за дверь. Том все ещё был на этаже, призраком бродил по коридору и, увидев его, замер.

- Чего гуляешь? – в своей обычной манере поинтересовался Оскар и кивком указал в дом: - Заходи.

Том не до конца верил, что всё это не шутка или очередная издёвка, оттого шёл медленно, неуверенно. Оскар закатил глаза и цокнул языком:

- До трёх считаю.

Дважды повторять не пришлось, Том поторопился. Когда они вернулись в гостиную, тот самый парень с зажигалкой возмутился:

- Оскар, что за дела?!

- Что тебя не устраивает?

- Мы же его выгнали!

- Зачем ты его обратно привёл? – подхватила подруга. – Он же бездарный!

- И наглый! – вступила ещё одна девушка. – Прислуга не может такой быть!

Оскар с абсолютно индифферентным, даже скучающим видом выслушал товарищей и ответил:

- Наглый и бездарный, согласен. Но он – МОЯ прислуга. И только я могу его выгнать. Понятно изъясняюсь? Или кто-то не согласен? – он в вызывающем жесте развёл руками на уровне бёдер, скользя взглядом по глазам друзей.

Спорить никто не стал и Тома больше не трогали. А наутро, удивительно рано для себя, все наконец-то разъехались.

К полудню проснулся Оскар, пришёл на кухню и сел за стол. Том развернулся к нему, держась пальцами за ребро тумбы, с полминуты кусал губы и произнёс негромко, но до крайности искренне:

- Спасибо.

- За что?

- За то, что вступился вчера за меня.

- Ага, здорово. Но проглоти сопли и принеси мне лучше коньяка. Голова сейчас треснет.

Том принёс бутылку, наполнил бокал и поставил перед ним. Помялся снова и спросил:

- А почему ты это сделал? Я думал, что друзья важнее…

Шулейман закатил глаза:

- И что ты хочешь услышать?

Том подумал пару секунд и ответил:

- Как ты относишься ко мне?

- Люблю тебя не могу. Устраивает?

- Ты серьёзно?

- А сам как думаешь? И не тупи хоть раз. Ты моя собственность и распоряжаться тобой могу только я, разве я вчера это не понятно объяснил? Так что пока я не решу тебя выгнать, никто не имеет права это сделать. А ты меня пока ещё не настолько достал, - Оскар развёл руками и отхлебнул – как чая, коньяка.

Розовые замки из облаков, которые Том возвёл в голове, обманувшись красивым поступком Шулеймана, рухнули. Он опустил глаза, стараясь не выдать разочарования, которое полынью горчило у горла.

Хотел ещё спросить о том, почему Оскар пустил его жить у себя, ведь тот так ни разу и не объяснил своё решение, но теперь желание пропало.

И тем не менее, там, за горечью, теплилось. Потому что, какими бы мотивами Оскар ни руководствовался, он уже трижды в самый нужный момент встал на его сторону и спас.

«Спасибо», - повторил про себя Том, потому что произносить вслух было глупо, а сказать всё равно хотелось.

Глава 50

Мы все еще не верили слезам

И нам казалось, мы сумеем встать.

Но тот, кто наверху, закрыл глаза,

Нас оставляя ждать и…

Tracktor Bowling, Умирать©

Стоя коленями на стуле и облокотившись на подоконник, Том смотрел в окно, по которому практически без перерыва уже третий день подряд стекали ливневые потоки. Вот-вот должна была наступить зима, и хоть ею ещё не пахло в воздухе, и температура ни разу не подобралась к нулевой отметке, Том каждый день ждал, что выпадет первый снег. Казалось, он подведёт какую-то черту в настоящем.

Уже два месяца Том жил у Оскара, и за это время было и хорошо, и плохо, но чаще всего никак. Оскар мог посадить его с собой, будто они были добрыми друзьями, мог часами напролёт не замечать, а мог и в прямом, и в переносном смысле схватить за шкирку, как паршивого котёнка, и швырнуть в нужном направлении, чтобы соображал и двигался быстрее.

Его отношение к себе оставалось для Тома самой огромной загадкой, и он уже отчаялся что-либо понять. А ведь так хотелось это сделать после того случая с заступничеством перед друзьями, когда он почувствовал, что не безразличен ему, и внутри затеплилась надежда.

Но всё же после того эпизода Том стал относиться к Оскару по-другому, начал прислушиваться к нему. И иногда ловил себя на том, что пытается ему угодить, чтобы заслужить от него хоть одно доброе слово. Но всё было без толку, Шулейман никогда не хвалил его всерьёз и не благодарил. Зато во многих его речах красной нитью проскальзывал один смысл: «Себя надо доказать, нужно доказать свою ценность». Том, как мог, мотал эту истину на ус и изо всех сил пытался понять, что она означает.

Было бы куда проще это сделать, если бы был знаком с классиками, в вечных произведениях которых скользит эта же самая мысль – что человека определяют его поступки. Но за жизнь он брал в руки постыдно мало книг, телевизор и мир за окном всегда были интереснее пыльных страниц.

Том положил голову на руку и пальцами второй руки стал обводить дождевые капли, но они были слишком проворными и всё время убегали в сторону. Потом приложил ладонь к стеклу. Холодное. Зима точно близка, для убеждения в этом не обязательно смотреть в календарь, она дышит с порога, пусть сыростью, а не метелями.

Его первая зима за четыре года. Первый снег, который он когда-то ощущал в бреду воспаленного ужасом сознания, но так и не увидел.

Том протяжно вздохнул, подложил и вторую руку под голову. В своей комнате было невыносимо скучно, потому что она была единственной спальней в квартире, в которой не было телевизора. На самом деле изначально она должна была стать комнатой Дами, но она наотрез отказывалась тут спать. Потому Оскар впоследствии переоборудовал её в ещё одну спальню и забыл про неё на несколько лет, пока для неё нежданно не подобрался менее привередливый жилец.

Повезло, что не знал об истории своей спальни, потому что этот факт бы совсем унизил – что ему досталась комната, от которой отказалась собака, а ему даже не дали права выбора.

Он взял мобильный телефон и вытянул руки с ним на подоконнике, стал бесцельно кликать по иконкам на экране. Потом зашёл в галерею, долго смотрел на последнюю – свою-чужую фотографию, открыл её. Было такое чувство, что все эмоции заморозило, потому что они должны были быть от просмотра собственного фото, которое он не делал, они присутствовали там, внутри, он это чувствовал, но ничего не ощущал.

Но что-то кольнуло, и панцирь онемения треснул, когда Том задержался взглядом на глазах на изображении. Обильно подведенных чёрным, шоколадных глазах.

Том поднял взгляд от экрана в окно, ничего не видя за ним. Перед глазами вспыхнула картинка того, как он в последний раз смотрел в зеркало перед побегом на вечеринку и видел в нём эти же самые глаза с очень похожим макияжем, но выполненным криво.

В тот вечер он в первый и последний раз накрасился. А тот – другой делал это постоянно, судя по фотографиям. И вдруг показалось, что в этом есть какая-то связь и смысл.

Том снова посмотрел в экран, нахмурился, внимательно разглядывая наизусть знакомые, но бесконечно чуждые ему черты. Подведённые карие глаза, бледная кожа, пухлые губы, длинные, аккуратно уложенные волосы.

Не верилось, что это был он – такой похожий и такой совершенно другой, не могло повериться, мозг не принимал этот факт. Спустившись со стула, Том подошёл к зеркалу, поднял телефон к лицу экраном вперёд, сравнивая лица и будто пытаясь найти различия, которые могли бы убедить, что на фотографии на самом деле не он, а просто очень похожий на него парень.

Он даже про себя никогда не произносил имени Джерри, словно вовсе не зная, что тот существовал и объясняет собой фотографии, на которых он, Том, есть, но которых он никогда не делал. И Том почти поверил в то, что его нет, и не было никогда, почти забыл и потому усердно искал на картинке и в реальности различия-объяснения.

Если нет Джерри, то нет и болезни, а значит, он нормальный. Этой шаткой, надуманной верой жить было проще.

Но если это не он – совсем не он, даже не Джерри, то кто?

«Брат?» - предположил внутренний голос.

Брат, о котором Том когда-то так мечтал – родной, любимый, с которым они были бы самыми лучшими друзьями и вечными защитниками друг друга.

Неожиданно телефон в руке зазвонил. Ему звонил Оскар, что немало удивило, потому что они оба были дома. Том ответил:

- Да?

- Ты дома?

- Да.

- Отлично. Иди на кухню.

Когда Том зашёл на кухню, у него опустились руки. Оскар сидел за столом, закинув на него ноги. А на полу был настоящий погром: валялась перевернутая кастрюля и всё её содержимое, ближе к столу блестела янтарём лужа с осколками.

- Что произошло?

- Кто это ставит кастрюли на край? - Оскар на минуту отложил телефон. - Я разговаривал, махнул рукой и скинул её!

- Она же тяжёлая… Как ты её смахнул?

Шулейман пожал плечами:

- Я достаточно сильный.

- Это был мой обед, - не без обиды отозвался Том.

- Поголодаешь, ничего страшного. Тебе не привыкать.

- Не привыкать? Как ты можешь так говорить?

- Но факт же? – Оскар устремил на него безапелляционный взгляд. – И если бы не я, ты бы и сейчас о регулярном питании только мечтал. Так что закрой рот и делай свою работу.

Задело, очень задело, но возразить было нечего. Том принялся за уборку: ползал на карачках, потому что так было удобнее, и старался не испачкаться. А Оскар потягивал уцелевший коньяк, который остался в бокале, и разглядывал его. Через пару минут он сказал:

- С такого ракурса вид действительно ничего, придётся согласиться с Эванесом.

- Ты о чём?

- О твоей заднице.

Том замер, сжав в руке промокшую тряпку, обернулся к нему через плечо. Шулейман, не обращая на его взгляд внимания, продолжал:

- Ещё бы платье горничной на тебя надеть и парик, и получилась бы отличная девица!

Том будто со стороны услышал, как шумно задышал, скулы свело от того, как сильно он стиснул челюсти. А в следующую секунду Оскару в лицо прилетела грязная мокрая тряпка. Не сдержался.

- Ах ты! – рявкнул Шулейман, отойдя от секундного шока.

Том бросился прочь, спасаясь бегством, забежал к себе в комнату и запер дверь. Не успевший догнать его парень с силой подёргал ручку, потом ударил по двери ладонью:

- Ещё и запираешься, паразит! Открывай немедленно! Я тебе устрою!

- Не открою! – с отчаянной обреченностью крикнул в ответ Том, потому что понимал, что если не сейчас, то рано или поздно они с Оскаром всё равно встретятся лицом к лицу. А тот был зол, как чёрт.

- Так значит? Открывай! У меня ключ есть, так что всё равно не спасёт тебя дверь! Но если сам откроешь, так и быть, отделаешься меньшей кровью!

Том сглотнул, отошёл от двери. Послушав тишину за дверью, Оскар добавил:

- Молись и кайся! Я за ключом!

Поняв, что он ушёл, Том открыл дверь и с опаской выглянул в коридор. Он думал затеряться где-нибудь в доме, он ведь огромный и есть шанс, что они с Оскаром даже пару дней не пересекутся. А там, может быть, он остынет и забудет.

Но Оскар появился в поле зрения, пугающе решительно направляясь к нему. Том захлопнул уже бесполезную дверь, судорожно оглядывал комнату, ища, где можно спрятаться от разъяренного парня.

От паники Том заскочил на подоконник, вытянул перед собой руку:

- Не надо, пожалуйста!

- Правильно, прыгай! Иначе я сам тебя вытолкну! Крылья отращивай!

- Оскар, ты неправильно меня понял! Я не хотел!

- Не хотел? – Шулейман перестал кричать, скрестил руки на груди. – Очень интересно. А по-моему, очень даже хотел. Объяснишь нестыковку?

Том опустил голову и негромко, сбивчиво ответил:

- Ты говорил про платье и парик и… На мне ведь тогда был парик и меня заставляли надевать его обратно, когда срывали… И подумали, что я девушка… Когда ты сказал это, я не выдержал.

- А когда сняли с тебя штаны, передумали?

Как и обычно, о самом больном, том, что не обсуждают, Оскар спросил спокойно и от того остро. Том поднял к нему поражённый взгляд, тот продолжил:

- Ладно, так и быть, слезай и живи. Или хочешь полетать?

Том помотал головой, подождал пару секунд для верности и слез с подоконника. Даже не верилось, что Шулейман так просто спустил ему на тормозах такую выходку. Он украдкой посмотрел на него и по-доброму посоветовал:

- Оскар, тебе нужно умыться.

- Я знаю. Вперед.

- При чём здесь я? – непонимающе нахмурился Том.

- При том, что кто нагадил, тот и должен исправлять.

- Ты хочешь, чтобы я тебя умыл?

Том выдвинул предположение в порядке бреда, но Оскар ответил:

- Бинго. Плюс очко за догадливость в пользу того, что из тебя всё же может получиться что-то нормальное.

Том не стал спорить. Это было действительно справедливо, так он подумал и пошёл в ванную за полотенцем, намочил его и вернулся к Оскару, встал прямо перед ним в нерешительности. Оставалась вероятность того, что всё это было шуткой, и Шулейман в следующий момент рассмеется и поколотит его. Но ничего такого не наблюдалось, парень не смеялся и ждал его действий.

Аккуратно, будто боясь обжечься, Том прикоснулся влажной тканью к его щеке. Непроизвольно посмотрел ему в глаза, ища в них подтверждение того, что всё делает правильно, или же предупредительный сигнал, и загляделся, нырнул в новое впечатление.

Впервые он добровольно (почти) был так близко к Оскару и, казалось, только сейчас увидел, какие у него глаза, рассмотрел их. А они были болотно-зелёные, с вкраплениями карего и неравномерной жёлтой пыльцой. Такой цвет вкупе с фирменным прищуром, который так часто мелькал на его лице, делал его похожим на наглого, зажравшегося кота с самых лучших выставок. Он и был им, племенным котом, взращенным на всём класса люкс и иного не признающим, и прекрасно знающим себе цену. А Том рядом с ним был приблудившимся котёнком без рода и племени, на которого достаточно шикнуть и всё, лапки кверху. Потому что за таких, как он, не выкидывают огромные деньги, таких топят.

Оскар молчал и не шевелился, в кой-то веки даже не ухмылялся и шуточки не отпускал, только сверлил его непробиваемым взглядом. Этот взгляд сгибал, от него хотелось втянуть голову в плечи.

Том опустил взгляд к его подбородку, дабы не мучить себя, и снова поднял лишь когда закончил.

Шулейман продолжал молчать, и от этого становилось неловко. В упор смотрел сверху, потому что был выше не только в плане роста – его положение всегда было доминантным. Иногда Том мечтал о том, чтобы он замолчал, потому что стрелы колкостей, выпускаемые им, бывали слишком неприятны и даже болезненны, но сейчас бы согласился и на это.

- Хоть с этой задачей ты справился, - наконец нарушил тишину Оскар.

- Ты больше не злишься на меня? – вкрадчиво спросил Том.

Оскар не ответил, обхватил пальцами его запястье и, неспешно скрутив, заломил руку за спину, вынуждая прогнуться вперёд. Том даже не пискнул, только поморщился, понимал – заслужил. Нужно было головой думать и контролировать себя.

Но смиренному спокойствию пришёл конец, когда Том упёрся взглядом в ширинку парня, оказавшуюся слишком близко от его лица. Он резко выпрямился, не обратив внимания на боль, прострелившую сустав, и со всей силы пихнул его в грудь, отталкивая от себя.

- Что ты делаешь? – напряжённо и испуганно проговорил Том, отойдя назад.

- У меня к тебе тот же самый встречный вопрос, - Оскар сложил руки на груди. – Что у тебя за немотивированные приступы агрессии сегодня? Психоз приключился? В таком случае я тебя быстренько верну, откуда забрал. Мне неуравновешенные бездари под боком не нужны.

- Это не немотивированная агрессия, - Том чуточку запнулся, но всё равно ответил внятно.

- А что? Попробуй объяснить.

Том перемялся с ноги на ногу, опустил глаза и снова поднял, смотря исподлобья:

- Я подумал, что…

Он непроизвольно скользнул взглядом к паху Шулеймана. Тот всё понял без слов и усмехнулся:

- Ты подумал, что я хочу стребовать с тебя минет в качестве извинений?

Том несмело кивнул, Оскар продолжил:

- А что, хорошая идея. Вперёд, - призывно выставил бёдра.

У Тома кровь отлила от лица, он отступил ещё дальше.

- Ты шутишь?

Он был в трёх вздохах от того, чтобы начать молить Оскара сказать, что это было шуткой. Но Шулейман избавил его от этого унижения:

- Сомневаюсь, что ты умеешь хорошо сосать, а я люблю качественный минет, так что отбой. И возвращайся на кухню, ты всё ещё должен всё там убрать.

После ухода Оскара Том какое-то время смотрел на пустой дверной проём – адреналиновые качели несколько оглушили, потом опомнился и побежал на кухню.

Шулейман снова сидел за столом, пил коньяк и наблюдал за ним, но теперь не столь двусмысленно. А после встал и требовательно протянул руку:

- Дай тряпку.

Том удивлённо, с вопросом поднял брови, но вложил тряпку в его ладонь. Подвоха он не ждал.

Оскар скрутил тряпку и хлестанул Тома ею по лицу. Больше всего досталось левой щеке, что даже алая полоса проступила на коже. Прижав ладонь к пылающей щеке, Том с болью и непониманием посмотрел на него.

- Глаз за глаз, - как ни в чём не бывало пояснил свои действия Шулейман и, бросив тряпку рядом с парнем, вернулся за стол.

Глава 51

Утро и день прошли как обычно. Но вечером Том начал замечать нечто непривычное – дверь в комнату Оскара постоянно хлопала, потому что тот, казалось, без конца ходил туда-сюда.

После очередного звучного хлопка Том покинул свою комнату, постоял немного у порога и стал хвостиком ходить за не замечающим его Оскаром, тем не менее, под ногами не мешаясь, наблюдая с расстояния и пытаясь понять, что происходит. А Шулейман явно куда-то собирался: на плечах болталась, развеваясь флагом при движении, расстегнутая рубашка, а теперь он выбирал парфюм и часы.

Остановив свой выбор на золотом аксессуаре, он обернулся к Тому и недружелюбно спросил:

- Ты здесь что делаешь?

- Просто смотрю, - Том растерялся, взгляд забегал.

- А что я тебе говорил насчёт нахождения в моей комнате? – Оскар развернулся к нему, сверля взглядом и попутно застёгивая часы на левом запястье.

Том быстро отступил назад, за порог, и, стараясь говорить спокойно и уверенно, ответил:

- Я за порогом стою, так что я не в твоей комнате.

- Ты меня идиотом считаешь? – Шулейман выгнул бровь. – Но то, что в тебе проснулась хотя бы такая неказистая хитрость, очень интересно. Я бы подумал об этом и даже обсудил, но сейчас не до этого. Напомни потом уделить этому моменту время.

- Почему у тебя сейчас нет времени? – Том непроизвольно снова ступил на территорию спальни, чтобы быть ближе к собеседнику. Через секунду опомнился и сделал шаг назад.

Оскар посмеялся с него и махнул на себя рукой:

- Ладно, заходи. Сейчас разрешаю.

Том не до конца уверенно подошёл, остановившись в трёх шагах от него, с затаенным любопытством оглядел. Сейчас Шулейман выглядел ещё лучше, чем обычно, его лоску могли позавидовать обложки топовых глянцевых журналов.

- Нравится? – с ухмылкой поинтересовался он, развёл руки, позволяя разглядеть себя во всей красе.

Том распахнул глаза и вскинул взгляд к его лицу. От того, что его интерес обличили, было неудобно.

- Что-то я ответа не слышу, - добавил Шулейман после паузы, данной на ответ.

- Ты хорошо выглядишь, - пробормотал Том, опустив от неловкой растерянности глаза.

Оскар беззвучно усмехнулся и подцепил его пальцами за подбородок, заставив посмотреть на себя:

- Учись делать комплименты. И застегни, - снова развёл руки.

Том нахмурился:

- Что застегнуть?

- Было бы интереснее, если бы ширинку, да? Но её я уже сам застегнул, так что тебе осталась рубашка.

- Ты же никогда раньше не просил меня об этом? Я не буду.

- Я тебя вообще ни о чём не прошу. А прислуга всегда одевала хозяев, так уж повелось. И за непослушание били плетью.

Оскар не так часто говорил это, и потому резало – прислуга, прислуга, всего лишь прислуга. Том и не мечтал о том, чтобы значить что-то для него, быть кем-то, может быть, даже важным, просто хотелось человеческого отношения к себе. Но к собаке и той уважения и внимания было больше, чем к нему. Хотя и о ней Шулейман нередко забывал, будучи всецело занятым собственной персоной и удовлетворением её потребностей и желаний.

И глубоко-глубоко в душе, если быть честным перед собой, Том всё же верил, что является для Оскара кем-то большим, чем дополнением к интерьеру и бесправным работником. Позволил же он жить ему у себя, помог так сильно, тратил на него своё время.

- К чему ты это? – взглянув на него, спросил Том. – Про плеть?

Шулейман красноречиво закатил глаза, цокнув языком, и ответил:

- Иногда я начинаю забывать о том, что ты идиот. Но ты молодец, не позволяешь мне этого сделать и регулярно напоминаешь о своих далеко не блестящих интеллектуальных способностях.

- Я не тупой.

- Докажи.

Том шумно выдохнул и дёргано принялся застёгивать пуговицы на господской рубашке, даже не обращая внимания на его довольно-насмехающийся взгляд. Но к четвёртой пуговице снизу его пыл и уверенность поутихли: пальцы начали двигаться медленнее, он старался не дотронуться случайно до голой кожи и боялся это сделать.

- Молодец, - проговорил Оскар, поправляя воротник, когда Том отступил от него. Нахмурился: - Тебе не кажется, что я начал слишком часто хвалить тебя? – Сощурился, впился взглядом. – Надо исправляться.

Не дожидаясь ответа, который ему был не нужен, Шулейман отошёл к шкафу без дверей, подушился.

- Мы куда-то идём? – всё же спросил Том.

- Я да.

- А я?

- А ты остаёшься дома. Не тупи! – Оскар звучно, даже оглушительно похлопал в ладоши, подкрепляя команду.

Новость о том, что Оскар собирается оставить его одного дома, удивила Тома до глубины души, причём неприятно, даже поверить сразу не получилось. На самом деле он уже делал так, но уезжал когда Том уже спал и потому не знал о его отлучках. Но сегодняшнее празднование жизни и веселья, которое Шулейман планировал посетить, требовало появления более раннего, чем в полуночный час.

- Почему ты не возьмёшь меня с собой? – спросил Том.

- Потому что ты мне в клубе не нужен, в публику не впишешься. И я тебя по-любому забуду в каком-нибудь углу, где ты заснёшь.

Том обнял себя одной рукой, поскрёб ногтями по плечу. Оскар продолжил:

- А теперь серьёзно. Я хочу увидеть квартиру в том же виде, в котором оставляю её, потому слушай и запоминай, можешь записать. Дверь никому не открывать, потому что, зная твою удачливость, незваные гости и тебя расчленят, и дом мне обнесут. Или тебя в террористическую группировку какую уведут. Нет, конечно, это твой выбор, но они наверняка здесь захотят себе штаб-квартиру устроить, а я понаехавших не люблю, и счастье такое мне не улыбается.

- Понял, никому открывать не буду, - кивнул Том. Подумал немного и добавил: - А если твой папа придёт?

- Он не придёт. А если вдруг что-то пойдёт не так, и я ошибаюсь, то тоже не открывай, он не удивится. И сам никуда не выходи, не желаю тебя потом по всему городу искать.

- Ты бы меня искал? – неподдельно удивился Том, а за грудиной затрепыхалось светлое, тёплое чувство, что он не безразличен.

- Возможно, всё зависит от настроения, - кивнул Оскар и сразу осадил его: - Но если ещё раз перебьёшь, точно не буду, ещё и по губам дам. Понял?

Том понуро кивнул, и Шулейман продолжил инструктаж:

- Через часик покормишь Дами, потом можешь коньяка ей налить, если захочет. Початую бутылку не бери, новую откроешь.

«Как я пойму, что она хочет коньяка?», - в недоумении подумал Том.

- В принципе, это всё, - подытожил Оскар. – Я вернусь ночью, утром или к обеду… Как пойдёт. Можешь звонить, если что-то будет непонятно, но я вряд ли отвечу. Надеюсь, всё понятно?

- Да.

Том пошёл с ним к входной двери, смотрел, как он обувается. А потом, когда дверь закрылась перед ним, обернулся к простору пустого коридора. Он остался совсем один в огромнейшей квартире, и это вызывало самые разные, щекочущие в солнечном сплетении, эмоции. Только будоражащей радости вседозволенности пока не было, но оно, верно, и к лучшему.

Как и было велено, Том предоставил Дами ужин, а сам сел за стол, наблюдая, как она лакомится. Обернулся к окну, за которым было уже совсем темно, несколько минут вглядывался в чернь с оттенком бордо.

Темнота, которая точно не рассеется до нового утра, нагнетала не то тревогу, не то просто желание услышать в тишине чей-то голос, чтобы она не звенела в ушах безмолвными колоколами. На мгновение даже причудился оскаров смех.

Том поел и сам, но без особого аппетита. Прихватил разных вредных вкусностей, чтобы скрасить вечер, и ушёл в гостиную. К нему пришла Дами, положила голову на колени и с тоской заглянула в глаза.

- Гулять хочешь? – с улыбкой спросил парень.

Собака издала непонятный утробный звук и закрыла глаза.

- Я тоже раньше хотел, - с другой улыбкой, грустной и быстро померкнувшей, добавил Том, будто она могла ответить или хотя бы понять, погладил её по голове.

Дами вдруг посмотрела на него, и во взгляде её читалось: «Так в чём проблема? Пошли! Ты же, в отличие от меня, можешь открыть дверь». Максимально аккуратно, чтобы не задеть зубами, она ухватила его за штанину и потянула.

Том встал и пошёл, куда она вела. И когда они подошли к входной двери, его разорвало порывами и противоречиями. С одной стороны, с такой собакой не страшно отправиться гулять даже в ночи, она и защитит, и обратную дорогу поможет найти. С другой стороны, куда ему идти в чужом городе? И третья мысль пришла, положив конец внутренней дилемме, - Оскар наверняка забрал с собой ключи, а значит, он не может выйти, потому что потом не сможет вернуться.

- Мы не можем пойти гулять, у меня нет ключей.

Он ободрительно, словно стараясь утешить, улыбался Дами, потрепал по загривку и повёл обратно, снова устроился на диване. Собака запрыгнула к нему, села под боком.

- Хочешь конфету? – Том взял из вазочки одну штучку в шелестящем фантике. Дами гавкнула. – Бери, - развернул конфету и отдал ей, погладил по широкому лбу. – Оскар говорил, чтобы я ещё дал тебе коньяка. Но, может, не надо?

Дами утробно прорычала, прикрыв глаза. От коньяка бы она не отказалась, привыкла к нему, но сказать об этом не могла. Лизнула Тома в лицо, оставив на щеке влажный, липкий след, и он, тихо рассмеявшись, обнял её крепко-крепко, уткнувшись носом в горячий, специфически пахнущий псиной загривок.

Было неудобно, но Дами терпела. Том остро нуждался в тепле и ласке, даже сам не представлял, насколько, и она это чувствовала. А Том и не заметил, что замер так на минуты, дыша живым теплом единственного существа, которое, кажется, его по-настоящему любило.

Глава 52

Сон в летнюю ночь, go, 

Вроде леди не прочь, им просто нужно помочь! Go! 

Банд’Эрос, Про красивую жизнь©

У Оскара были с собой ключи, но он не посчитал нужным ими воспользоваться. Том проснулся от оглушительного звонка в дверь, сверлом ввинтившегося в спящий мозг. Спал он одетый, с включенным светом и в обнимку с Дами, которая так его и не бросила.

Сонно щурясь от раздражающего глаза света, он покинул постель и открыл дверь. Отошёл сразу же назад, немного растерянно смотря на Оскара: не ожидал почему-то, что тот вернётся посреди ночи, что придётся его встречать, и мозг немного тормозил из-за резкого пробуждения, создавая эффект полусна вместо реальности.

Шулейман был очевидно очень пьян, об этом говорил блеск глаз и запах, доносящийся до обоняния даже с расстояния. Но на ногах он держался уверенно, даже не покачнулся, переступая порог. Годы алкогольных тренировок не прошли даром.

- Котомыш! - звучно протянул он, расплывшись в улыбке и разведя руки, как для объятий. – Подойди сюда, - махнул рукой, подзывая к себе.

Том, сцепив руки внизу живота, подошёл. Оскар хлопнул ладонь ему на плечо и, слишком прямо посмотрев в глаза, поинтересовался:

- Ну, как тут всё было без меня? Не набедокурил?

- Нет, всё в порядке, - Том инстинктивно повёл плечом, пытаясь скинуть его руку. – Дами я покормил, коньяка она не просила. А сейчас я уже спал. И она тоже спит.

Шулейман покивал, убрал руку, но затем несильно похлопал его по плечу и спросил:

- И где она сейчас? Дами! – крикнул на всю квартиру, не дожидаясь ответа парня.

Дами быстро прибежала, лизнула протянутую хозяйскую ладонь.

- Ладно, иди обратно, - проговорил Оскар, бегло погладив её, и хлопнул по задней части, когда она развернулась.

Собака послушно убежала, а он снова переключился на Тома.

- Чего ты опять отошёл? Сюда иди, - притянул его к себе за затылок, дыхнул в лицо алкоголем. Выроненные ключи звякнули об пол.

У Тома аж дыхание перехватило от крепости паров спиртного и глаза заслезились. Он отвернул голову и попытался убрать его руку:

- Оскар, я спать хочу. Можно я пойду? – посмотрел на парня просяще. – И ты ложись.

- Лягу, не сомневайся.

Оскар уже смотрел Тому куда-то в живот, отстранённо-задумчиво поддел пальцами футболку, оголив острую тазовую косточку. Том дёрнулся, быстро поправил майку и отступил назад:

- Что ты делаешь?

- Ничего. Соскучился я по тебе. Котомыш! – он снова развёл руки, заулыбался. – Иди сюда.

- Нет.

- Подойди! – неожиданно рявкнул Шулейман так, что стекло в лампочках зазвенело.

Том вздрогнул от этого, подошёл, потому что другого не оставалось, заломил руки на животе.

- И чего ты такой деревянный? – Оскар вновь ухватил его за затылок, потрепал несильно, как зверушку или тряпичную куклу. – Пил?

- С чего ты взял? – Том от изумления округлил глаза.

- Потому что в твоём случае это было бы ожидаемо.

Шулейман постучал пальцами по его загривку, вызвав ощущение среднее между щекоткой и едва ощутимыми разрядами тока. Том передёрнул плечами и попытался отойти:

- Нет, я не пил. Я же уже говорил, что не делаю этого и никогда не захочу. Отпусти меня, я пойду спать.

- Что за своеволие? Я команду «спать» не давал, - Оскар крепко схватил его за подбородок, вздёрнув голову, причиняя боль.

- Пусти! – Том сорвался, ударил его по руке.

В ответ Оскар пихнул его в грудь так, что Том отлетел к стене, разве что не ударился об неё. Истерика тотчас стихла, он опустил глаза в пол и через пару секунд увидел мыски ботинок подошедшего Оскара.

Подняв к нему взгляд, Том ощутил себя таким маленьким, беззащитным, как муравей под пресловутым людским ботинком. Конечно – Оскар был его почти на голову выше, на двадцать килограмм тяжелее, причём не за счёт жира, и в целом крупнее.

- А я хорошо провёл время… - как бы между прочим, словно не был только что зол, произнёс Шулейман. – Интересно?

- Да, интересно, - поспешно согласился Том.

Хоть глаза всё ещё слипались, но мозг уже работал нормально и подсказывал, что лучше не провоцировать. Но тут же он совершил ошибку: Шулейман дыхнул на него до рези в глазах, а Том, не сдержавшись, закашлялся и инстинктивно упёрся руками ему в грудь, отодвигая от себя.

- Что, не нравятся пьяные? – Оскар перехватил одну его руку и опустил вниз.

- Да, не нравятся.

- Ничего, понравится, - неожиданно просто, непонятно к чему ответил Шулейман.

Он резко развернул Тома к себе спиной и притиснул к стене.

- Что ты делаешь? – испуганно прошептал Том, пока даже не сопротивляясь. Не понимал ещё, к чему это, потому что меньше всего ожидал такого от Оскара.

- Да так... – снова непонятно, отмахиваясь, ответил Шулейман и шлёпнул его по ягодице.

У Тома глаза полезли на лоб и сердце притихло. А в следующую секунду из горла вырвался неконтролируемый вопль, потому что штаны начали стягивать с бёдер.

- Нет, не надо! Отпусти!

Сердце сорвалось плясать в груди тарантеллу. Он забился что было сил, пытаясь вырваться, но куда там. Правильно несколькими минутами ранее ощутил свою слабость.

- Нет, Оскар, не делай этого! Не надо! Отпусти, отпусти, отпусти!

- Да не дёргайся ты! Нормально всё будет.

Штаны скатились к коленям, остались только трусы. Запах спиртного стекал по загривку к носу, выжигая всё изнутри, вместе с паникой кружа голову так, что пол под ногами плыл волнами. За спиной звякнула пряжка ремня.

- Нет!

Том не мог ни высвободиться, ни развернуться. От безысходности он зажмурился и дёрнул головой, в мозг ворвался противный тихий хруст: не нарочно он ударил Оскара затылком в нос.

Шулейман отпустил его и отступил, коснулся лица и с каким-то непонятным удивлением посмотрел на кровь на своих пальцах.

Том подтянул штаны и попытался сказать:

- Оскар, я…

- Иди спать, - перебил его парень.

Том снова открыл рот, желая как-то объяснить и объясниться, но Оскар рявкнул так, что крик его эхом завибрировал в костях:

- Спать иди!

Том пулей убежал с его глаз, боясь искусить сжалившуюся над ним судьбу, запрыгнул под одеяло в уже пустую постель, в которой всё ещё пахло Дами, выключил свет, чтобы совсем ничем не напоминать о себе.

Его трясло от пережитых эмоций. А от последнего крика Оскара становилось до жути страшно, что завтра он порвёт его на куски. Или уже сегодня, под покровом темноты.

Том накрылся одеялом с головой, мысленно умоляя новый рассвет прийти поскорее.

Глава 53

У Тома с утра ужасно болела голова, потому что спал отвратительно, прерывисто и только когда уже совсем рассвело смог забыться нормальным отдыхом.

Завтрак он готовить не стал, чтобы не задерживаться на кухне и не пересечься с Оскаром: был морально не готов к разговору о вчерашнем и попросту боялся его. Перехватив быстро чего-то из холодильника, он спрятался в дальней гостиной, той самой, с роялем, куда Шулейман заглядывал реже всего. Сжавшись на диване в комочек, съехал пониже, чтобы его не было видно из-за спинки.

Но Оскар пришёл, встал перед ним, скрестив руки на груди, и недовольно сказал:

- Ты завтрак не приготовил.

- Я знаю, - негромко ответил Том, сжавшись от его присутствия пуще прежнего.

- Плюс ещё одна провинность с твоей стороны. Смотри, не расплатишься.

Том ничего не сказал в ответ, потому что сказать было попросту нечего: смотрел вниз, начал нервно ковырять пальцем штаны.

- Ладно, есть я всё равно ещё не хочу, так что обсудим остальное. Ты мне теперь должен.

- Что должен? Я ничего у тебя не брал.

- Но и не дал. А должен ты мне секс. И хорошенько попроси, чтобы я простил тебе моральную компенсацию за то, что ты вчера мне нос разбил.

То, что следовало после слова «секс», Том слышал, но уже не понимал, слова превратились в набор звуков. Он поднял взгляд, до крайней степени удивлённо и неверующе смотря на Оскара.

- Что я тебе должен? – переспросил севшим голосом.

- Секс, - совершенно спокойно и буднично повторил Шулейман. – Забыл, что это слово означает?

Том мотнул головой:

- Я не должен. Я не должен этого делать, - голос задрожал. – Ты не можешь меня заставлять.

- Могу. Я могу прямо сейчас нагнуть тебя над роялем, - парень указал в сторону инструмента. Том проследил его жест, и внутри всё сжалось, внутренности скрутило в районе солнечного сплетения. – Но надеюсь, что мы договоримся полюбовно, потому что насилие меня не возбуждает.

- Ты же говорил, что я тебе не нравлюсь?

- А я на тебе жениться не собираюсь.

- Ты же чучелом меня называл? Зачем тебе это? Зачем тебе я?

- За тем, что я так хочу.

- Но я же… Я парень! И ты тоже! – Тому казалось, что сейчас разревётся; голос сказал вверх-вниз. – Ты что… гей? К тебе же постоянно девушки приходят?

- Я не гей. Но бывало, что я и с парнями спал, я не идейный. К тому же ты на мужской пол только без трусов похож, и то не факт, так что это всё ненужная беллетристика.

- Но для меня это важно, - Том снова мотнул головой, повторял одно и то же: - Я не обязан этого делать. Ты не можешь меня заставить.

- Ты обязан делать всё, что я скажу.

- Но не это…

- Рот закрой, бесишь, - мимолётно поморщился Оскар и расслабленно развалился в кресле сбоку от дивана. – И прекрати уже секс «этим» называть. За раз не развалишься.

- Развалюсь.

Как же глупо и смешно это звучало, и какое отчаяние сидело внутри. Оскар усмехнулся, поведя подбородком, и чертыхнулся от боли в подбитом ночью носу.

- Извини, пожалуйста, - на одном выдохе проговорил Том, боясь поднять взгляд. – Я случайно тебя ударил, я не хотел. Прости. Давай забудем об этом, прошу…

Шулейман вновь усмехнулся, на этот раз без мата, и пересел на диван рядом с ним, закинув одну руку на спинку так, что она касалась плеча Тома. По-дружески, словно они болтали о чём-то милом и отстраненном, потрепал его по волосам:

- Расслабься, а то сердечный приступ схватишь, не достигнув двадцати.

- Убери от меня руки, - процедил Том, отодвинув его руку. Нервы были до предела натянуты и готовы вот-вот порваться.

- Руками не маши. А то я могу перестать разговаривать с тобой по-хорошему. Или мне сразу переходить к альтернативам?

- К альтернативам, - без раздумий ответил Том, ухватившись за ниточку надежды, но она была лишь обманкой.

- Хорошо. Либо мы с тобой договариваемся, ты перестаёшь упираться и, скорее всего, тебе понравится. Либо ты не соглашаешься и тем самым соглашаешься на изнасилование. Но это вряд ли, не моё, - Оскар махнул рукой, говоря до жути просто, буднично.

У Тома с каждым его словом сердце начинало биться медленнее, а хотелось, чтобы вовсе перестало, остановилось – чтобы ему не пришлось делать этот страшный выбор и узнавать, что будет потом.

- Либо я сдаю тебя в бордель, - продолжал Шулейман. – Личико у тебя смазливое, да и не столь важно это, а зубки тебе быстро там повыбивают.

- Что? – выдохнул Том, и показалось, что вдохнуть снова уже никогда не сможет. – Бордель? Ты не сделаешь этого…

- Да, ты прав, тут я переборщил. Не буду я тебя сдавать в бордель, потому что в поставщики никому не нанимался. Но у меня много не принципиальных друзей. Их хватит, чтобы пустить тебя по рукам. Тебе это, судя по тупому упрямству, необходимо в качестве воспитания. А там, глядишь, втянешься. И начну с Эванеса, ты ему приглянулся в тот раз. Но сразу предупреждаю – он любит пожёстче, так что сидеть потом долго не сможешь, - Оскар посмеялся.

А Тому казалось, что сердце остановилось. В ушах стоял гул.

- Что выбираешь? – как ни в чём не бывало добавил Шулейман, подперев кулаком челюсть.

- Я не могу, - словно в трансе смотря перед собой, ответил Том.

Оскар развёл кистями рук, мол, твой выбор, и достал из кармана мобильный, набрал номер. Через пару секунд в сознание Тома вонзились его слова:

- Привет, как жизнь? У меня тут к тебе вопрос и предложение. Ты же хотел…

У Тома в голове за долю секунды пронеслось всё то, что мог с ним сделать Эванес, и это сорвало все клапаны желания выстоять. Он вцепился в руку Оскара:

- Не надо его! – уткнулся лбом ему в плечо, сбито шепча: - Не надо, прошу… Лучше ты сам.

Шулейман, так и не договорив своё интересное предложение, сказал в трубку:

- Отбой. Я тебе потом позвоню.

Он отклонил вызов и развернулся к Тому. Том смотрел в пол, не видя его, и понимал, что ошибся – пару минут назад сердце билось, а вот теперь остановилось. Потому что он сам согласился, даже настоял от отчаяния.

- Когда? – поинтересовался Оскар, переместив кулак к виску.

- Не сейчас.

- Согласен, сейчас настроение не то.

Шулейман встал, красивым движением вынул сигарету из пачки в кармане, подкурил и добавил:

- Пепельницу мне в спальне поменяй и коньяк туда принеси. И бокал, разумеется.

Том выкинул груду окурков, но пепельницу обратно не отнёс, ходил, как стукнутый. Но Оскар этого не заметил: принял душ, выпил кофе, запил обезболивающее коньяком из горла и куда-то уехал.

Том вышел в коридор, когда хлопнула входная дверь, долго, целых десять минут смотрел на неё, ощущая дрожь в груди. Он впервые всерьёз думал о побеге, который был единственным спасением от того, чего он боялся больше всего на свете, но так и не решился. Потому что на улице могло быть ещё хуже, потому что ему было некуда идти. И потому, что внутри теплилась, показала голову довольно глупая, нескладная, но быстро крепнущая надежда на то, что пронесёт. Оскар ведь многое уже прощал ему и забывал.

Том надеялся на это всей душой, и от души понемногу начало отлегать. С верой наперевес он сидел у себя в комнате и ждал. Потом совсем успокоился и даже отвлёкся, потому что часы шли, но ничего не происходило.

Повезло. Отпустило. Миновало. Оскар просто решил проучить его, хоть так не шутят, это жестоко до крайности. Или на самом деле думал о грязном деле, но забыл, найдя себе лучшее развлечение.

Том упёрся лбом в колени и тихо рассмеялся: и, вроде бы, весёлый смех был, облегченный, и истерические нотки звучали от перенапряжения.

В дверь поскреблась Дами. Том впустил её, обнял, когда она запрыгнула на кровать.

- Твой хозяин меня очень сильно напугал. Но он ведь не сделает этого? Он хороший?

Дами тявкнула, широко зевнула и легла рядом с ним. Осталось загадкой, что она имела в виду, но Том верил, что она ответила: «Да, он хороший».

Глава 54

Если небо запомнит нас,

Если мне повезет забыть,

Все что произойдет сейчас,

Все что ты называешь жизнь.

Neversmille, Если небо©

Оскар пришёл к Тому в половине десятого вечера, сел в изножье кровати, как часто делал в клинике, опёршись на одну руку и устремив на него выжидающий взгляд. Том ещё до того, как он что-либо сказал, почувствовал, что всё, конец – его загнали в угол, да почти поставили к стенке и близится расстрел! – хоть отчаянно не желал в это верить чудом не сломавшейся частицей себя.

- Ну что, готов? – поинтересовался Шулейман.

Том покачал головой так сдавленно и напряжённо, что мышцы шеи свело.

- Так готовься, - как ни в чём не бывало развёл руками Оскар и сложил их на колене. – Морально, физически… Как хочешь. И имей в виду, долго я ждать не буду. Сегодня.

Сегодня – как приговор, как выстрел в голову. А лучше бы на самом деле выстрел.

Том начал заламывать холодеющие пальцы, лицо было искажено гримасой удушающей безысходности. Но он попытался:

- Оскар, я не могу. Прошу, не заставляй меня… Попроси что угодно, но не это.

- Ты правда думаешь, что я тебя прошу? – Шулейман выгнул бровь. – Я ставлю тебя перед фактом. Секс у тебя всё равно будет.

Том опустил взгляд к его руке, в которой он крутил смартфон, постукивая им по ноге. Эти движения выглядели очень красноречиво и потому запугивали. Том представил, что сейчас Оскар позвонит Эванесу или ещё кому-то, пригласит его и… Воображение подкинуло картинку с целой толпой.

Том мотнул головой, зажмурился на мгновение и севшим голосом произнёс:

- Я не могу.

- Смоги. Сам же выбрал меня. Или что, передумал уже?

Том отрицательно покачал головой, моляще смотря на него. Даже ничего не ответил, не смог. Дами, всё ещё лежащая под боком у Тома, проснулась, негромко гавкнула, приветствую хозяина, ткнулась ему мордой в предплечье.

- Ага, привет, - произнёс Оскар, уделив ей крупицу внимания и почесав загривок. Затем снова перевёл взгляд к Тому: - Ты долго ещё моё терпение собираешься испытывать?

Том снова только покачал головой, постепенно забывая, как дышать. А внутри всё равно вопило, что так быть не может.

- Оскар, ты серьёзно? – с последней надеждой спросил он. – Ты на самом деле хочешь, чтобы мы… - он бессильно растопырил пальцы на поднятой ладони, силясь подобрать такие слова, которые сможет произнести вслух, но не сумел.

Опустил руку, опустил голову. Шулейман сказал:

- Ты меня достал уже. Раздевайся.

- Не надо.

Оскар даже ничего не ответил, приблизился и дёрнул майку Тома вверх. Том отшатнулся к изголовью, будто его током ударило, закрылся коленями и руками, хоть тот его не раздел.

А понимал ведь, что выбора нет, что всё лишь вопрос времени, которое нет смысла тянуть.

- Можно мне выпить? – поблекшим от внутренних переживаний голосом спросил Том.

- Да пожалуйста.

Никогда Том не думал, что сам будет просить алкоголя. И сейчас тоже на самом деле пить не хотелось, но он не раз слышал из кино, что если крепко выпить, то проще решиться на безумство и то, чего бы ты в нормальном состоянии никогда не сделал.

Понятное дело, Оскар ему не принёс ничего. Том сходил до бара, не глядя, взял первую попавшуюся бутылку, в которой оказалась водка. Очень символично. Только сока ягодного не было.

Вернувшись в свою спальню, которая вдруг стала капканом, Том сел на кровать, отвинтил пробку и, посмотрев пару секунд на точёное горлышко, отхлебнул прямо из него.

Горло обожгло, ударило в желудок, защипало в носу. Захотелось закашляться и выплюнуть ядрёную дрянь, но он проглотил. Зажмурился и задержал дыхание, а ресницы всё равно намокли от невольных слёз.

Преодолевая рвотные позывы, Том пил и прислушивался к себе, на уровне ощущений спрашивая себя: «Готов?». Но всякий раз ответ был – нет. Он не готов, не может, несмотря на опьянение, стремительно разливающееся по венам непривычного к спиртному тела, даже думать об этом не хочет. От одной мысли об этом внутри поднимался протест и тело цепенело. И дело даже не в жутком опыте.

Ещё до всего Том не рассматривал свой пол никак иначе, кроме как в дружеском смысле. Не задумывался даже о том, что парня можно поцеловать или нечто большее. Его внимание привлекали исключительно девушки. Вот только его не спросили.

Украдкой, сжимая в ладони стеклянное горлышко, Том взглянул на расслабленно развалившегося в метре от него Оскара. Больше всего он боялся, что тот потребует сделать ему минет. Потому что Том точно знал, что этого сделать он не сможет, не сумеет переступить через себя. Это отвратительно – стоять на коленях, давясь и задыхаясь от чужого удовольствия. Это страшило его ещё больше, чем всё остальное, до болезненного спазма в горле.

- И ты заплатишь мне за то, что мы…? – спросил Том, опустив глаза.

Хотелось утешить себя, что за своё унижение он хотя бы получит деньги, сможет уйти, чтобы никогда больше не видеть Оскара, и забыть.

- С чего ты взял?

- Ты же обещал? – округлил глаза Том. - Ты говорил тогда, со своим другом.

- Это было тогда, - спокойно пожал плечами Шулейман. – Теперь всё по-другому.

- Но почему?

- Потому что в тот момент, когда тебе поступило выгодное предложение, на тебя был спрос. Но ты от него отказался и тем самым лишился покупателя, поскольку спрос на тебя был не установившимся, а единомоментным. А нет спроса – нет денег. Закон бизнеса.

Суровый устав бизнеса для чайников, опустивший ещё больше. Том ничего не ответил, давясь ватным разочарованием, и снова приложился к бутылке.

Оскар на удивление спокойно реагировал на то, что он долго пил, не торопил. Когда бутылка опустела на треть, Том остановился, снова прислушался к себе. В голове было то самое помутнение, но больше мутило в желудке, а во рту было горько-горько.

- Пошли, - Оскар встал и махнул на себя рукой. – Надоело мне тут сидеть, унылая комната.

Дами спрыгнула с кровати следом и подошла к нему, преданно встала около правой ноги. В эту секунду казалось, что даже она была продажной, несмотря на то, что собачье сердце самое верное в мире, ластилась к Тому, дарила ему тепло, но с лёгкостью променяла его на своего хозяина, который мог дать ей гораздо больше: всё, кроме той самой нежности.

На ходу у Тома совсем закружило голову. Он покачнулся, придержался за дверной косяк, потом за другой - уже на пороге спальни Шулеймана, сел на огромную барскую кровать.

Оскар расположился напротив, взглянул пытливо, но с долей наплевательской лени и спросил:

- Готов?

Том отвёл окосевший взгляд в сторону, перестав что-либо видеть вокруг, прислушивался к себе. Но что он так мог понять?

Нет, он не готов, никогда не будет готов. И водка не помогает, только если попробовать упиться вусмерть, до состояния комы, и никогда больше не просыпаться.

По желудку и вверх, до горла, прокатилась спазматическая волна. Том зажал ладонью рот и закрыл глаза. Он не может. И пить дальше тоже не может, от одной мысли об этом выворачивало наизнанку.

- Да уж, - заключил Оскар, окинув его взглядом. – Не умеешь ты пить. Но ладно, я добрый, помогу тебе.

Том даже не смотрел, что он делает, лишь до слуха доносились звуки поисков, потом Шулейман вовсе вышел из комнаты. Том смотрел на лежащую на полу Дами и не успел загореться надеждой: в душе вспыхнула её искра, но потухла, не успев достигнуть сознания.

Вернувшись, Оскар снова сел на кровать и протянул раскрытую ладонь:

- Бери.

Том опустил взгляд к его ладони, на которой лежали таблетки трёх разных пастельных цветов с вытесненными буквами: «H», «L» и знаком, который он не разобрал.

- Что это?

- Это поможет тебе расслабиться.

- Слабительное, что ли?

Оскар усмехнулся:

- Типа того. Но для мозга.

Верно, водка всё же сыграла свою роль, потому что Том не задумался о том, что не стоит брать неизвестные препараты из чужих рук, так можно такого наесться, что потом никто не откачает. Но, скорее, двигало им понимание того, что хуже всё равно не будет.

Он взял таблетки и положил в рот, запил всё той же водкой. Оскар усмехнулся и проговорил:

- Вот сейчас ты мне нравишься. Я и сам таблетки алкоголем запиваю. И бред, что так делать нельзя.

Том будто бы забыл, к чему всё это и ради чего. Отвлёкся на сиюминутные ощущения и проблемы: на то, что тошнило от водки, на думы о цвете проглоченных таблеток.

А потом, минут через пятнадцать, страх исчез, рассосался – как чудо со злокачественной опухолью. Том даже не заметил этого, просто мышцы расслабились, скинув оковы дикого напряжения. И ход мыслей стал каким-то другим, незнакомым.

После пришло странное ощущение, заставляющее ёрзать, кусать и облизывать губы, не думая о том, как всё это выглядит со стороны. Он вообще перестал думать. Мысли в голове прыгали, заигрывали друг с другом, сплетались в щекочущие клубки.

Том засмеялся неизвестно с чего, закрыл ладонями лицо, сполз на пол и обнял Дами, завалившись с ней на бок. Оскар похлопал по постели:

- Иди сюда.

Том послушно плюхнулся рядом, на секунду удивлённо распахнул глаза от того, как упруго отпружинил матрас, подкинув его. Он по-детски засмеялся и ещё несколько раз попрыгал, наслаждаясь «батутом».

Оскар без лишних слов толкнул его в плечо, укладывая на спину. Том не сопротивлялся, лёг, сложил руки под грудью и смотрел на него.

- Говорил же, поможет, - тихо усмехнулся Шулейман, глядя ему в глаза, и бесцеремонно дёрнул футболку вверх.

Надо было испугаться, начать сопротивляться, потому что ткань покинула тело. Но Том вместо этого с нелепой кокетливостью, по-девичьи прикрылся руками, снова захихикал. Никак не мог остановиться. Место всего заняли смех и ощущение тяжести внизу живота.

Он поднял бёдра и совершено не свойственным для себя движением оттянул кресло штанов. Теперь уже засмеялся Оскар, но ничего не сказал, навис сверху, вклинив колено между его колен. Сняв и с себя футболку под любопытно-бездумным взглядом, он взялся за пояс его спортивных штанов, коснувшись пальцами горящей кожи под ним. Это прикосновение заставило втянуть живот, потому что обожгло, взбудоражило, сбило дыхание.

Том словно не понимал, что происходит, и отчаянно хотел. Хотел чего-то. В крови искрило, всё тело сладко ныло – чем ближе к паху, тем сильнее и тяжелее.

Губы опалило поцелуем, до самого горла, и нестерпимо захотелось влиться в него. Том обнял Оскара одной рукой за шею и, как мог, ответил. Тот посмеялся ему в губы:

- Целоваться ты не умеешь. Надеюсь, с остальным дело обстоит лучше.

В его глазах плясали огни и черти, и ни капли сожаления.

Том покорно опустил руки вдоль тела, из-под полуопущенных, подрагивающих ресниц наблюдая за его действиями. Но совсем скоро руки снова потянулись, обвили, обжигаясь и делясь тем, что не умел контролировать.

С губ сорвался бесстыдный стон.

Вид тюбика со смазкой не напугал и не отрезвил, не резанул звук разрываемой упаковки презерватива. Тело предательски желало этого – без мыслей о прошлом и о завтрашнем дне, без стоп-сигналов, которыми всегда кишело сознание.

Реальность ускользала и снова захватывала, подбрасывала, как на качелях. Минуты спутались и бежали как попало: то вперёд, то назад.

И первый настоящий оргазм взорвал голову фейерверками, раздробил на атомы. А следом пришла темнота.

Глава 55

Нет, не будешь растоптан

Прохожим, идущим безжалостно по головам.

Боль, оставляя узоры на коже, поднимется выше в чистых глазах;

Вот и всё, уничтожил тебя день декабря.

Evil not alone, 30 капель©

- Эй, ты с нами ещё?

Том сквозь пелену сна, заложившую уши, кое-как расслышал эти слова, ещё меньше разобрал их смысл. С трудом разлепив веки, он попытался сфокусировать мутный взгляд на лице стоящего над ним и трясущего его Оскара. Только через несколько секунд пришло ощущение тепла, и мозг, собрав данные воедино, сообразил, что ладонь парня лежит у него на плече.

Шулейман убрал руку, выпрямился и добавил:

- Отлично. А то я уже подумал, что ты коньки отбросил. Пятнадцать минут тебя разбудить не мог! – ярко всплеснул руками, будто обвиняя Тома в том, что он не мог проснуться, после чего скрестил их на груди. - Как видно, доза для твоего слабенького организма великовата.

Том плохо понимал его, мозг еле справлялся только с тем, чтобы выхватить из всей речи отдельные слова и попытаться их обработать. Он сел, на поводу некого инстинкта прижимая одеяло к груди, хоть ещё даже не осознал, что под ним полностью обнажён.

- Какая ещё доза? – голос прозвучал хрипло, надтреснуто, незнакомо. И горло от такой простой фразы запершило почти до боли.

- Вчерашней, - пожал плечами Оскар.

Том упёрся лбом в кулак и закрыл глаза: из головы вылетел и собственный вопрос, и ничего не объяснивший ответ на него. Нет, голова не раскалывалась – её словно раскололи, а потом неумело собрали воедино, посадив осколки на клей.

Новым проснувшимся чувством стало ощущение дикой, безумной жажды, от которой язык лип к нёбу. Это отчасти объясняло то, почему он еле ворочался.

Слабость чугуном застыла в венах и мышцах.

Обоняние различило запах клубники.

- Вставай давай, - добавил Шулейман. – Уже четыре часа дня. Даже я так долго не сплю! – он снова всплеснул руками.

Том косо кивнул и через пару секунд завалился на бок, обратно на подушку. Оскар крепко выматерился, снова встал над ним:

- Сядь хотя бы. Не прикидывайся немощью.

- Мне плохо, - едва не простонал Том, закрыв глаза. – Почему мне так плохо?

- Потому что не всем дано мешать дурь с водкой.

- Какую ещё дурь?

- Ты уже спрашивал. Модифицированное экстези. Полегчало?

Нет, не полегчало. Том нахмурился, изо всех сил напрягая перетравленный мозг, силясь понять, какое отношение это название, которое, он знал, как-то связано с наркотиками, имеет к нему. И он вспомнил. Сначала таблетки на протянутой ладони, а потом и то, что было до и после того, как он разглядывал разноцветные кругляши, как вертел у носа ту самую таблетку с вытесненным символом – пробитым стрелой сердцем.

Оказывается, слабость может отступить, когда появляется что-то более сильное.

Губы зашевелились в безмолвном шоке. Том в ужасе зажал рот ладонями. Метнулся взглядом к прикроватной тумбочке, на которой стоял открытый флакончик с розовым содержимым. Клубничная смазка. Оттуда и запах, который витал в комнате, и которым пропитался он сам.

Том резко сел, натянув одеяло до подбородка, вцепившись в него до побеления костяшек пальцев. И до мозга наконец-то добралось ощущение самое страшное, добивающее. Боль в промежности. Она была несравнима с той, которую без конца испытывал когда-то, слабая, тупо-ноющая. Но она была. И она вскрыла хронический, надёжно зарубцевавшийся неведомым чудом нарыв. В полость сознания, словно гной, потекли воспоминания, мешаясь между собой. Даже лица на мгновения мелькнули.

И перед глазами зависла картинка того, как этой ночью, непосредственно перед началом самого ужасного, он повернул голову вбок и столкнулся взглядом с Дами. Она смотрела так по-человечески и после этого ушла.

- Как ты мог? – севшим голосом спросил Том, до рези в глазах уставившись на Оскара.

Тот удивился:

- Что за претензия?

- Как ты мог… - словно не слыша его, повторил Том, в неверии качая головой. – Ты же знаешь, что со мной произошло? Как ты мог так со мной поступить?! – сорвался на истерический крик.

Он подскочил на колени и принялся колотить Шулеймана кулаками по плечам, груди. Тот лёгким движением отшвырнул его от себя на середину кровати.

- Руки не распускай, я тебе уже говорил об этом. Потому что если я подниму на тебя руку в ответ, могу и шею свернуть.

- Как ты мог? – всё твердил Том. – Ты же всё знаешь. Ты сам лечил меня!

- В том, что ты когда-то нашёл себе приключения на задницу, я не виноват, к тому же, жизнь продолжается. А я тебя не насиловал. Всё было по обоюдному согласию, так что претензий ко мне быть не может. И тебе, между прочим, всё понравилось. В отличие от меня. Потому что ты самым наглым образом отрубился, кончив, а я некрофилией не страдаю.

Том закрыл ладонями лицо, чувствуя, как выгорает всё внутри. А Оскар после короткой паузы, внимательно поразглядывав его, продолжил:

- Могу рассказать, как всё было, если вдруг не помнишь. Честно сказать, ты меня удивил. Оказывается, не такой уж ты и деревянный, а можешь ого как стонать, прогибаться и просить ещё. Хотя делать всё равно ничего не умеешь.

Поверх налипшей грязи и истерического жара словно обдали холодной водой, но она не отмыла, а напротив. Том поднял к нему взгляд.

- Нужно было на камеру снять, чтобы ты сам посмотрел, но можешь и на слово поверить. А то заладил – меня изнасиловали, меня изнасиловали… Да, изнасиловали, и что? Это же не повод на всю жизнь отказываться от секса?

Том сжал кулаки, сдавил челюсти. Врезать, врезать, как же хотелось ему врезать! Но он не решился. Руки расслабились и безвольными плетьми легли на покрывало.

- И кстати, - вспомнил Оскар, - не залёживайся, тебе ещё завтрак готовить, я тоже не так давно проснулся.

- Что?

- А что тебя удивляет? Думал, что то, что мы переспали, что-то меняет? Нет. Ты по-прежнему мой никудышный домработник. Я и раньше с прислугой спал, когда была хорошенькая. Так что вытри сопли и берись за дело.

- Ты сволочь…

- За языком следи. А то когда не надо, он у тебя больно хорошо работает.

Тома замкнуло. Он схватил первое, что попалось под руку – полную пепельницу и швырнул в спину уходящему парню. Промахнулся. Хрустальная вазочка врезалась в дверь, окурки удручающим конфетти рассыпались по полу, очень символично усыпав пеплом всё то светлое, что Тому удалось вокруг себя возвести [в чём удалось себя убедить].

- Нервы тебе лечить надо, - спокойно ответил Оскар, обернувшись к нему. – И уберёшь всё.

Он вышел из комнаты, а Том упал на бок, зажмурился, что было сил, скрипя зубами от всего того, что рвало в клочья изнутри. А ещё эта боль… Да, слабая, но всё равно ощутимая. Подтверждающая, что всё это было на самом деле, что всё не бред: его, Оскара, да чей угодно!

Открывая глаза, Том видел всё ту же комнату, которую наблюдал ночью, но другими глазами, и снова жмурился до белых всполохов. Раз за разом. Бесполезно. И не забыть. Не выдрать из себя картинки воспоминаний и ощущения, всё ещё блуждающие на коже злобными призраками.

От запаха клубники тошнило, выворачивало, сдавливало лёгкие до невозможности сделать новый вдох.

Том точно знал, что отныне возненавидит эту ягоду и в жизни больше не возьмёт её в рот.

Осторожно, чтобы не тревожить ноющее – из-за души – тело, он перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку, чтобы задушить витающий в воздухе аромат. Но она пахла парфюмом Оскара и всё той же клубникой.

Хотелось перестать дышать на год. Хотелось не двигаться больше никогда, заснуть и переждать это страшное время.

Том свернулся в клубочек, обняв себя поперёк живота, подтянул колени к груди. В голове помимо воли всё мелькали картинки прошлого и едва прошедшего, упорно цепляющегося за настоящий момент, продолжающегося.

Не забыть.

Он прокручивал в голове последний разговор с Оскаром, отчаянно ища ответ на вопрос – как он мог так с ним поступить? За что? А фоновое сознание упорно сталкивало прошлое с настоящим, сравнивало. Кровь и слёзы против стонов. Хруст вывернутых суставов против того, как сам выгибался навстречу. Боль против удовольствия.

Том предпочёл бы сойти с ума только ради того, чтобы перестать об этом думать.

Но мысли упрямо продолжали виться, сталкиваться, мириться между собой, подталкивая своего носителя к тому, что действия Оскара по отношению к нему не были преступлением, и насаждая тем самым успокоение.

Не верилось, да пришлось поверить. Было и было. Нужно просто попытаться забыть.

Наконец-то Том выбрался из постели, но когда встал на ноги и сделал шаг, боль на мгновение прострелила обжигающей стрелой, выбивая из глаз свет и взрывая веру в то, что можно жить и после того, что произошло этой ночью. Не потому, что боль была невыносимо сильной – потому, что он помнил, насколько сильной она может быть, и как тело может ощущаться сплошной рваной раной.

Том осел на пол, сложился в невозможной позе и спрятал лицо в переплетенных на коленях руках. Грудь рвало, дыхание превратилось в дрожь.

Только через час Том более или менее пришёл в себя. Даже не попробовав собрать с пола свою одежду, он завернулся в одеяло и вышел в коридор, желая скрыться в своей комнате. Но через пару метров едва не столкнулся с вышедшим из-за угла Оскаром.

Он отвёл взгляд, сжимая одеяло на груди. Стыдно не было, но смотреть на Шулеймана не хотелось. Потому что Том ему, чёрт побери, верил! Верил, доверял и со всей своей глупейшей наивностью был уверен, что он не причинит ему вреда, не тронет! Но Оскар предал его доверие и растоптал так, что теперь было не вздохнуть. Это было, как если бы человека, чудом вставшего после остановки сердца, кто-то пырнул ножом в спину.

- Молодец, - расслабленно проговорил Оскар, скрестив руки на груди. – Я как раз шёл сказать, чтобы ты уже выметался из моей комнаты.

- Уже ухожу.

«И из дома твоего тоже» - хотел бы добавить Том, подумал в мыслях, но понимал – куда ему идти?

- Ага, здорово. И одеяло верни на место, - Шулейман кивнул в сторону своей спальни.

- Я сейчас оденусь, и заберёшь.

- Нет, - как-то даже весело ответил парень, крутанув головой. – Сейчас.

Он оказался ловчее успевшего только отскочить Тома, одеяло победным трофеем перешло к нему в руки, на губах заиграла улыбка. Том отвернулся, до побеления пальцев вцепившись в собственные плечи, ощущая прикосновение прохладного воздуха к голой коже, и бросился прочь. Хлопнул дверью ближней ванной комнаты, замотался в два полотенца, хоть никто его уже не видел.

Его трясло. Пульс вибрировал у горла и гудел в ушах. В голове звенел смех Оскара, прилетевший в спину во время бегства.

От жажды свербело в горле, казалось, вот-вот оно потрескается изнутри. И это ощущение уволакивало в прошлое, топило, крало свет. Грязь проступала на коже, облепляла.

Его растоптали.

Четыре выпавших из жизни года назад. Сегодня ночью. И только что.

Словно в полусне, на негнущихся ногах Том подошёл к раковине, выбросил в неё зубную щётку и, наполнив стаканчик из-под неё водой, залпом, с невыносимой жадностью выпил. Потом ещё и ещё, десять стаканов подряд, пока желудок не переполнился до боли.

Глава 56

Сжимая пальцами ребро подоконника, Том исступлённо смотрел в окно. На улице неуклюже пикировал с неба мокрый снег и таял, не долетая до земли. С его приходом действительно всё изменилось, и даже чуточку раньше.

Стало хуже. Иной раз до невыносимости.

Том не мог смириться с произошедшим и не мог забыть. Всё то, что дремало на дне памяти, поступок Оскара всколыхнул, воспалил до состояния раскаленных углей, которыми набило живот и черепную коробку. Тихое хроническое воспаление психики, безмолвная агония, от которой не умереть, но и не жить.

Мысли терзали неумолимо, зверски, не взирая на то, что их носитель не желал думать обо всех своих кошмарах. Том мечтал хотя бы на час забыть.

Но память не желала утекать обратно за тихую грань сознания. Когда одна картинка покидала сознание, ей на смену приходила другая, воспоминания сталкивались, соединялись, раз за разом заставляя сравнивать.

Слёзы, крики мольбы и запах сырости. Запах клубники и приступы смеха. Боль, от которой хотелось умереть, и грязь, от которой не отмыться. Крысы. Крысы… Темнота.

Том зажмурился и снова открыл глаза. За окном ничего не изменилось: стекло со стороны улицы было всё таким же влажным, внизу темнел асфальт – такой же мокрый.

И внутри тоже было темно и сыро от невыплаканных слёз обиды, которые не желали покидать душу, не жгли, но топили.

Тому было всё равно на то, что, по факту, Оскар не применял к нему физического насилия и на самом деле подождал, пока он не стал готов. Плевать. Для него это было изнасилованием. Чем-то мерзким, мало чем отличающимся от того, как его разрывали по живому, ломали и топтали в грязи. Просто без крови. Вот и вся разница.

И Оскара в глазах Тома ни разу не оправдывала иллюзия собственной добровольности, в которую он пытался поверить, но не смог. Чёрта с два! Шулейман накормил его наркотиками, чтобы он не смог остановиться, а теперь от этого умирал заживо.

Том верил ему, а он обманул его доверие, растоптал и измазал в грязи, которой – вперемешку с кровью – на нём и так было настолько много, что впору искать сменную кожу.

Как в сказке.

Только вера в возможность сказки ничего не смогла изменить.

Даже лучика света в царстве суровой реальности, комочка так необходимого тепла не стало. Том перестал подпускать к себе Дами, потому что она была продолжением своего хозяина, рядом с ней Том ощущал Его. И потому, что в некотором смысле она тоже была предательницей – она ведь всё видела, но никак не вмешалась, не попыталась отрезвить его, несмотря на то, что также искала в нём недостающую любовь.

Глупо винить в чём-то собаку, но иначе не получалось. Его предали все, кто был рядом, те двое, которыми ограничивался для него мир. А огромному миру за окном на него было наплевать, и из-за своего равнодушия теперь он казался вовсе бутафорским. Необъятная картонка, на которой кто-то водостойкой краской нарисовал дома и небо.

А самое страшное, что у него даже не было выбора. И даже сейчас ему было никуда не уйти.

Дни, следующие за злополучной ночью, были выцветшими и странными, похожими на сон, от которого никак не проснуться. Не кошмар даже – лабиринт безысходности, из которого никак не найти выхода, не дождаться рассвета. Тома опутали слишком много нитей, из которых было не выпутаться, и не было ни ножниц, ни ножа, и конец было не отыскать.

Он практически перестал что-либо делать по дому, а готовить прекратил вовсе, потому что на кухне вероятность столкнуться с Оскаром была наиболее велика. Когда же они всё-таки встречались, Том не смотрел на него и не обмолвился с ним ни единым словом.

Шулейман на удивление не пытался заставить его работать нормально и ничего не говорил по этому поводу. Раскаялся ли в своём поступке, жалел и позволял прийти в себя? Или ему было всё равно, выполняет ли он свои обязанности – и правда, невелик прок с такого работника.

В этот раз Том не пытался поверить в позитивный и светлый вариант. Он не задумывался о том, почему Оскар позволяет ему прохлаждаться и не обращал на это внимания. Главное – что не трогает, остальное не имело значения.

О том, что будет дальше, Том не думал. Никогда он не имел привычки заглядывать далеко в будущее, а теперь потерял даже тот ничтожный жизненный ориентир, бывший ему точкой опоры.

За спиной открылась дверь, и зашедший Оскар сообщил:

- Ко мне сегодня Эванес придёт.

- А я здесь при чём? – Том даже не обернулся, только сильнее сжал ребро подоконника.

Но за две секунды он успел подумать, сопоставить несколько фактов и прийти к ужасающему выводу.

- Ты сволочь… - выдохнул Том, перестав видеть что-либо перед собой и чувствуя, как гулко забухало сердце в горле.

Шулейман вопросительно выгнул бровь и скрестил руки на груди.

- Интересная предъява. Только ты не имеешь права мне её кидать.

- Только попробуй, - прошипел Том, развернувшись к нему, впился взглядом загнанного в угол зверя.

Он говорил непонятно, но был уверен, что Оскар прекрасно понимает его. Потому что в голове сидела больная уверенность, что друг к нему в гости придёт не просто так.

Оскар вновь поднял брови, тем не менее, продолжая совершенно спокойно, со свойственным себе наплевательством на всё смотреть на него, и спросил:

- Ты головой часом не ударялся?

Том не совсем понял, к чему этот вопрос, и это чуточку переключило. Ответил правду:

- Нет.

- Тогда почему ведёшь себя, как стукнутый на всю голову? Я тебе одно, ты мне другое. Ты сегодня вечером понадобишься мне в качестве прислуги, так что заканчивай болеть и немощь из себя изображать. Сомневаюсь, что у тебя до сих пор задница болит.

У Тома перехватило дыхание, потому что снова так просто, безразлично о боли, отчасти даже с насмешкой.

- Ты меня слышишь? – на всякий случай уточнил Шулейман, пощёлкав пальцами, что выглядело ещё большей издёвкой.

- Слышу. Но я не буду вам прислуживать.

- А у тебя есть выбор? Я и так позволил тебе полениться, потому что толка с тебя мало. Но с принеси-подай ты справляешься, этим сегодня и займёшься.

- Нет. Я больше не хочу с тобой работать.

- Если ты больше не хочешь на меня работать, то ты и не должен больше у меня жить. Честно? Честно.

Нет, не честно! Для Тома это было именно так. Но в то же время понимал, что в этом споре он проиграет. Он опустил голову.

Расценив этот жест и его молчание как капитуляцию, Шулейман кивнул сам себе и добавил:

- То-то же. Эванес приедет к семи-восьми вечера, ты должен быть в зоне досягаемости, чтобы я тебя не дозывался по десять минут. И приведи в порядок дом.

Убрать наведенный Оскаром бардак оказалось на удивление несложно. По сути, когда голова занята мыслями, нет особой разницы, что делают руки. Том даже почти не устал, хоть пришлось пройтись по всей квартире. Бросил взгляд на часы – двадцать пять минут шестого. Под ложечкой заныло.

Ближе к обозначенному времени Том снова выбрался из своей комнаты. Скрепя сердце, потому что теперь всё это начало казаться невыносимым унижением, поставил на стол в гостиной бутылки и бокалы, подготовил всё. Отныне каждое слово Оскара опаляло лавой, а каждое действие по его наказу и для него ощущалось пыткой.

Сделав всё, он ушёл обратно, обнял колени.

«Не вспоминайте обо мне. Я не хочу вас видеть».

Но о нём вспомнили уже во время первого бокала, потому что он забыл поставить пепельницу.

- Иди сюда! – крик-требование Оскара вспороло тишину комнатки и ворвалось в сознание.

Том зажмурился, стиснул свои плечи и через полминуты пришёл в гостиную. Остановился максимально далеко от них, у самого порога.

- Я же всё сделал? Что ещё?

- Пепельница где? – вопросил Шулейман, разведя рукой с подожженной сигаретой. Они оба курили, роняя пепел прямо на столик.

Тяжело вздохнув, Том скользнул взглядом по комнате. Он точно помнил, что видел пепельницу где-то здесь. И да, она была в гостиной, стояла на подоконнике, но «в такой дали» парни её просто не заметили.

Поставив пепельницу на край стола, Том хотел уйти, но Оскар остановил его:

- А вытереть? – вопросительно выгнул брови, затем взглядом указал на присыпанную серыми хлопьями крышку стола.

Том сделал и это. Чтобы не подходить к ним, тянулся через стол и стоял в неудобной согнутой позе, чтобы не опускаться на колени. Впервые в жизни он матерился про себя и упрямо жёг взглядом столешницу – что угодно, только бы не видеть их лиц. А потом, когда он закончил, его не отпустили – велели сидеть при них, чтобы был под рукой, если ещё что-то понадобится.

Забравшись с ногами в дальнее кресло, Том подпёр кулаком челюсть и отвернул голову. Но, к сожалению, ещё и не слышать их разговоров он не мог.

- И где ты его такого отхватил? – вальяжно поинтересовался Эванес. Голос уже звучал пьяно, потому что в крови был не только алкоголь.

- Не важно, - махнул рукой Оскар.

- Нет-нет, делись информацией. Где взял такой интересный экземпляр, тем более совершенно не свойственный тебе?

- Где взял, там больше нет. А что, и себе хочешь?

- Может быть… - задумчиво протянул блондин, глянул в сторону Тома и вернулся к другу. – Но просто интересно, где вы могли познакомиться. И как он прошёл кастинг на фоне конкуренток погрудастее, если узнал как-то о том, что ты ищешь новую прислугу, и пришёл устраиваться? - добавил со смехом.

- Это было стечение обстоятельств, - равнодушно пожал плечами Оскар. - Мне нужна была домработница, но было лень её искать, а он подвернулся под руку.

- На улице, что ли, подобрал?

- Алло! Говорю же – где взял, там больше нет! Это мой личный гребанный эксклюзив.

- Я тоже хочу эксклюзив!

- Эксклюзив на то и эксклюзив, что он есть только у избранных, - Оскар ухмыльнулся и медленно втянул дым, после чего затушил окурок. – И даже если я скажу, где взял его, ты там себе всё равно вариант не подберёшь, потому что я забрал лучшее из возможного. Нет, конечно, я рассчитывал изначально на другое, но всё же…

- А по мне, вариант интересный: необычный и потому привлекательный, - Эванес, подперев челюсть кулаком, вновь взглянул на Тома. – Кстати, - перевёл взгляд обратно на друга, - как он? Думаю, не просто так ты его держишь, полагаю, есть у него какие-то особые способности, которые покрывают ужасную работу.

- Там дело обстоит ещё хуже, чем со всем остальным.

- Да? – в голосе Эванеса слышалось неверие и интерес. Он повернулся к Тому и похлопал по дивану: - Иди сюда.

Том всеми силами старался не слушать их и не обращать внимания на то, что о нём говорят, как о какой-то редкой зверушке, которую нынче модно держать при себе. Но последние их фразы впились в слух стальными крюками, а обращение, последовавшее за ними, запустило электрическую, жгучую волну, прокатившуюся под кожей.

- Иди сюда, - повторил блондин. Его голос звучал по-доброму, в чём-то даже ласково, ничего в его интонации не предвещало беды. Но всё в этом мире бывает обманчиво.

Том сам не заметил, как встал, повинуясь той волне, что взыграла внутри. Смотрел на него в упор, напряжённо, не моргая, и проговорил:

- Иди к чёрту.

У Эванеса вытянулось лицо, и брови поползли от изумления вверх. Оскар же не дрогнул ни единым мускулом, будто бы чего-то подобного и ждал.

- Мне показалось? – блондин вопросительно посмотрел на друга. Он действительно думал, что ослышался, настолько не мог поверить, что какая-то там прислуга может себе такое позволить.

Шулейман прекрасно слышал, что Том сказал, но, словно давая возможность исправиться, как ни в чём не бывало обратился к нему:

- Что ты сказал? Повтори.

Том не сказал ничего другого, исправляясь и спасая своё положение, но и не повторил, просто быстро ушёл к себе в комнату. От раздирающих грудь эмоций, замешанных на беспомощности, ударил по двери кулаками, потом ногой и съехал по ней на пол, обнял себя за плечи. Даже свет не зажёг, несмотря на мрак, а когда стало не по себе, и собрался потянуться к выключателю, по позвоночнику несильно ударила дверь.

Он отполз от неё, зверьком снизу смотря на Оскара. Тот сложил руки на груди и поинтересовался:

- И что это было, Котомыш?

Не дожидаясь ответа, он пребольно схватил Тома за ухо и оглушительно-звучно повторил:

- Что это было?!

- Отпусти!

На глаза навернулись невольные слёзы от боли, Том принялся бить его по руке, потом вцепился в неё, пытаясь убрать от себя, но Оскар по-прежнему был намного сильнее. Около лица оказалось его запястье, и Том, даже не думая, что делает, со всей силы укусил за него.

Шулейман рефлекторно отдёрнул руку и ударил в ответ – наотмашь по лицу. Том упал на пол, прижал через пару мгновений, которые приходил в себя, ладонь к пульсирующим от удара губам, затем отнял её. В чашу бледной ладони сорвалась багровая капля крови.

- Шутки шутить со мной решил? Окей, я тоже пошучу!

Том не разобрал смысла предупредительного окрика, потому что Оскар слишком быстро приблизился, а после и вовсе схватил его за волосы и потащил куда-то.

- Нет!

Яркий свет гостиной ударил по глазам. Оскар швырнул его на пол перед диваном и бросил другу:

- Хотел попробовать лично? Вперёд, разрешаю!

Том сидел на пятках, оцепенев, не поднимая взгляда и дыша от шока настолько тихо и поверхностно, что грудная клетка совсем не двигалась.

- Вот это у тебя методы воздействия, - отозвался Эванес.

Он склонился вперёд и поднял лицо Тома за подбородок, стараясь не испачкаться в крови, струйкой вытекающей из разбитой губы, и бегло, с видом искушенного знатока оценивая ущерб. Том отвёл взгляд максимально в сторону, а он всё равно бегал, зрачки дрожали.

Том не шевелился. От всплеска воинственности не осталось и следа – её место заняло ледяное пепелище, которое вот-вот должно было залить алым цветом боли и ужаса. Он всё понимал, но даже не пытался сопротивляться и спастись.

На подкорке паразитом сидела выученная беспомощность – что пытаться дать отпор бесполезно, всё равно ты слишком слаб, всё равно с тобой сделают то, что захотят, вывернув руки и ноги, как шарнирной кукле, и причинив ещё больше боли.

Том впервые в жизни почувствовал, как болит сердце – не в переносном смысле, а в прямом. В том смысле, как умирают от страха.

Их было двое, и каждый из них был минимум вдвое сильнее его. Сопротивление бесполезно. А когда-то их было четверо, и каждый из них…

Блондин что-то сказал ему, улыбаясь расслабленно, мягко, погладил большим пальцем по щеке. Высшая степень напряжения.

И психика просто не выдержала. Глаза закатились, и Том свалился без чувств на бок.

- Не понял? – проговорил Эванес, так и зависнув с протянутой рукой, повернул голову к Оскару.

- Чёрт, - выругался тот, - кажется, перестарался.

Он перевернул Тома на спину, похлопал по щекам, проверил пульс и добавил:

- В обморок упал.

Эванес чуть кивнул, сминая пальцами фильтр сигареты, затем закурил, даже не думая помочь, задумчиво наблюдая и цепляясь слишком заинтересованным взглядом за бледное лицо Тома.

- А знаешь, так даже лучше, - проговорил он. – Я в последнее время подумываю о том, чтобы трахнуть кого-то во сне или отключке.

- Я его тупо припугнуть хотел, потому что он боится секса как огня, кто ж знал, что он в обморок грохнется. – Оскар нахмурился, снова похлопал Тома по щекам и вернулся к товарищу: - И как психиатр могу тебе сказать, что желание поиметь бесчувственное тело не есть вариант нормы.

- То есть облом? – недовольно поинтересовался блондин. – Оскар…

- Руки прибери! – повысил голос Шулейман. – Говорю же – прикол всё!

- Да ладно тебе, он даже не узнает, раз ты так печёшься о его душевном равновесии.

- Поверь мне, у него в голове такая шиза, что он надумает себе, даже если ничего на самом деле не будет.

Оскар, подхватив Тома подмышки, приподнял его, намереваясь отнести в спальню, но, подумав пару секунд, бросил:

- Чёрт с ним, пусть здесь лежит.

Сложив его в кресло, Оскар вернулся к распитию.

И почему-то никого не насторожило, что Том не пришёл в себя до того момента, пока они ближе к утру не закончили вечер.

Глава 57

Том открыл глаза в глухой темноте, не понимая, где он и как здесь оказался. Вскочил из кресла, завертелся вокруг своей оси, пока не врезался в стол. Боль вернула в реальность, наползли воспоминания о том, что было: об Оскаре и его друге, об их действиях и ужасных планах.

Дыхание перехватило от ужаса. Том принялся в панике ощупывать себя, лишь постепенно начиная верить ощущениям, которые подсказывали, что ничего не было, его не тронули.

Но почему?

Значит, они просто решили подождать, пока он придёт в себя, чтобы довести дело до конца. Внутри всё похолодело.

Том добрёл до выключателя, щёлкнул им и обвёл напряженным, дрожащим взглядом гостиную. В ней никого, кроме него, не было, и только пустые бутылки и бокал с остатками коньяка напоминал о прошедшем вечере.

В квартире стояла тишина.

Не погасив света, чуточку пошатываясь от того, что замкнувшие нервы всё ещё коротило, Том вышел из гостиной. Слишком тихо, глухо даже, мёртво – будто дом совсем пуст.

В голове сидели, выжимая последние остатки сил, вопросы: «Что это было?», «За что?» и «Почему?». Но ответа внутри себя было не найти.

Том остановился перед дверью в спальню Шулеймана.

Постоял перед ней минуты две, затем открыл и вступил на порог. Оскар спал, часть его фигуры освещал лунный свет, позволяя различить практически все черты.

Том не отпускал дверную ручку и всё смотрел, смотрел в каком-то отрешённом состоянии.

Он не тронул его, не позволил, если верить себе, сделать это другу. Нужно бы радоваться и выдохнуть, но Том не мог. У него больше не было уверенности ни в чём, кроме одного – он беззащитен перед ним. И если Оскар захочет что-то сделать, он это сделает.

И никто не мог дать гарантий, что в следующий раз он не решит не помогать ему отключить голову, чтобы жутко стало только на утро. Если жутко будет всё время. И больно. И в глазах будут лопаться сосуды, окрашивая белки алым, от слёз и криков. Том помнил, каково это.

Что, если он будет не один? Если всё-таки отдаст его Эванесу [от неизбежности не убежишь] или ещё кому-то?

Что, если он захочет сделать страшное уже утром или следующим вечером? И Том ничего не сумеет изменить, не отобьётся – получит удары и боль в скрученных суставах за то, что не может смириться.

Что, если он захочет так развлекаться каждый день? А потом просто выбросит, как отработанный материал. Как тогда – когда его, изломанного и физически, и морально, бросили на верную погибель.

Тогда его спас огонь. А кто спасёт теперь?

Только он сам может это сделать.

Вновь и вновь Том оглядывал Оскара, остановился взглядом на его лице, наполовину спрятанном в подушке. Он был такой расслабленный сейчас, мирный. Спал и ничего не подозревал. И если к нему подойти, он наверняка даже не заметит. Не успеет дать отпор, потому что проиграет время или вовсе не проснётся.

Спящие люди предельно беззащитны.

Вот он – шанс спасти себя, отстоять, защитить. Ведь лучший способ спастись от угрозы – избавиться от неё.

Достаточно подойти и взять в руки подушку. Как в фильмах.

На пару секунд Том даже задумался об этом всерьёз. Внутри всё поднялось, собралось, а затем опустилось, схлынуло.

Том ужаснулся собственным мыслям. Никогда бы он не смог убить ни человека, ни любое другое живое существо. На это не хватило бы ни смелости, ни отчаяния.

Опустив взгляд в пол, он тихо вышел и закрыл дверь с обратной стороны.

Глава 58

Всё слишком просто,

Чтобы сходу всё принять.

И стоит ли задавать

Столько вопросов?

Ты сам это создал –

Отпечатки пальцев как печать.

Но ты знаешь, что всё поменять,

Никогда не поздно.

Evilnotalone, Не сходи с ума©

Утро выдалось солнечным. Открыв глаза, Том щурился от заполняющего комнату света и несколько минут просто ленно моргал, не торопясь вставать.

Перед глазами, как и обычно, были электронные часы с календарём. Том скользил сонным взглядом по их небольшому экрану, не считывая цифр, и вдруг нахмурился. Что-то было не так.

Он несколько раз моргнул, крепко, до светло-алого под веками, жмурясь, и снова устремил взгляд в экран. На нём красным светилась информация о сегодняшнем дне: «10:03», «23 декабря».

А вчера было девятнадцатое число.

Даже ничего не думая от непонимания, Том взял часы в руку, потряс – дата не изменилась. Выключил и включил. По-прежнему двадцать третье декабря.

Шутка?

Том перевёл взгляд на дверь, думая о том, зачем Оскару так шутить над ним. Не смешно ведь. Не смешно, если не знать о том, что Том уже «терял» время, целые годы.

«Джерри» - выстрелило в голове имя, нагоняя страха и дрожи.

Том снова выключил и включил часы, затем, чувствуя, как от самого нежеланного шока накатывает паника, позвал:

- Оскар? Оскар, ты дома? Прошу тебя, иди сюда!

От страха забылось всё и хотелось только одного – получить подтверждение, что Джерри не было, что это всё розыгрыш, провал в памяти, или получить любое другое объяснение.

Том нащупал в ящике тумбочки телефон, намереваясь позвонить Шулейману, но, разблокировав экран и опустив в него взгляд, замер; кислород заперло в лёгких.

Его руки, особенно правая, были перепачканы в запёкшейся, почти чёрной крови. От ужаса и шока не получалось сделать вдох.

Том не слушающимися пальцами набрал номер Оскара и прижал телефон к уху, моля про себя:

«Возьми трубку. Прошу тебя, возьми трубку».

«Абонент, которому вы звоните, временно недоступен», - ответил механический голос.

Недоступен навсегда.

Телефон выпал из онемевшей руки. Кусочки пазла сложились в жуткую, необратимую картину.

Это не провал в памяти и не шутка. Просто Джерри вернулся. Просто до невыносимости. До фатальности.

Том ведь не мог простить Оскару его действий, возненавидел и в запале разбитости пожелал смерти, но не смог. Но пришёл Джерри – его защита, как объясняли доктора – и избавил от обидчика и угрозы.

Мёртвые никого не способны обидеть. И Оскар его не обидит больше никогда.

Том выскочил из постели, едва не упав от того, что запутался в одеяле. Правая нога заныла, но, не обратив на это внимания и даже толком не почувствовав, он сбросил одеяло на пол и выбежал прочь из комнаты.

- Оскар?!

Он звал отчаянно, едва не со слезами, бегая из комнаты в комнату. Пульс вибрировал в висках, сердце надрывалось от стука. Но Оскара не было нигде: ни на кухне, ни в его спальне, ни в одной из ванных комнат. Ни намёка на него, даже пепельницы были пусты.

Поняв, что огромная квартира попросту закончилась, Том остановился около стены, исступлённо, неверующе смотря в пол. Потом в отрешении вернулся в свою комнату, сел на пол, прислонившись спиной к кровати, и снова взял мобильный телефон. С надеждой набрал номер Оскара, но ответил ему не он, а всё тот же скрипучий механический голос.

«Этого не может быть. Не может…».

Том снял с тумбочки часы, вглядывался в беспощадные красные цифры с таким молящим напряжением, что микросхемам впору было перегореть. Но они были неумолимы и просто продолжали делать свою работу. 23.12.

Том швырнул часы об пол и закрыл лицо ладонями, не плача, но хрипло всхлипывая так, что болело в груди.

«Не может быть…».

В нос заполз сладковато-металлический запах крови, сохранившийся в тёмно-бардовых корках и разводах на коже.

«А вдруг это кровь Оскара?».

По пищеводу ударил рвотный позыв. Том отдёрнул руки от лица. Захотелось отрубить себе кисти, перепачканные в самом страшном грехе.

Он убил. Убил. Лишил человека жизни. И от крови на руках уже никогда не отмыться, хоть облейся растворителем, потому что она останется на совести и в душе.

Он убил Оскара, того единственного, кто не остался к нему равнодушен.

- Прошу тебя, прости… - проскулил Том, вновь согнувшись, упёршись лбом в колени.

Его трясло. Его ломало так, что, казалось, не было и нет ничего страшнее. Нет ничего страшнее, чем когда душа бьётся в агонии от того, чего уже не исправить, и расползается на куски.

Как бы Оскар ни поступал с ним, это не имело никакого значения. И всё вдруг начало видеться в совершенно другом свете и восприниматься иначе. Да, Оскар фактически принудил его к сексу, которого он так боится, накормил таблетками и переспал. Но он же, чёрт побери, не изнасиловал его! Не причинил боли! А даже если бы так, он бы всё равно не заслужил этим смерти. Ничем бы не заслужил.

Всё вдруг стало таким незначительным по сравнению с тем, какую реальность представило новое, обманчиво светлое утро.

- Пусть это окажется неправдой… Пусть…

Но всё было правдой, иначе не складывалось и себя, увы, обмануть не получалось. Он больше не имел права называться нормальным и пытаться себя таковым считать. За три дня Джерри уничтожил его веру в то, что он сможет жить обычной жизнью.

Том зажмурился что было сил, сжал челюсти до боли, сквозь стиснутые зубы поскуливая от того, что рвало изнутри, выедало, травило. Никогда он не помышлял, что подумает так и почувствует, но сейчас бы он отдал жизнь за то, чтобы Оскар был жив. Лучше умереть, чем быть убийцей.

Джерри – исчадие ада. Но кровь всё равно на его, Тома, руках. И его будут за это судить.

Он убил человека. Ещё одного. Оборвал жизнь своими руками и чужой головой, но это – болезнь с крысиным именем – не оправдание. Это не оправдывало его даже в собственных глазах.

Он убийца.

И рано или поздно о его жутком деянии узнают и справедливо накажут. Закроют теперь уже до конца дней в больнице или посадят в тюрьму. И он вынужден будет до последнего вздоха помнить о том, что сделал, не имея возможности забыться и убежать.

От этих мыслей Том почувствовал, как сердце медленно опускается куда-то вниз и там сжимается, затихает, а после оно сорвалось в болезненно гулкий вальс: медленно, ровно, как метроном.

Он не простит себя и его не простят. И никогда не позволят забыть, куда бы он ни попал – ни в больнице, ни в тюрьме.

Том зажал ладонью рот, сгорая изнутри, погибая, роняя жгучие слёзы. И вдруг в пропитанной светом тишине прозвучал дверной звонок.

Дыхание оборвалось, сердце начало биться тихо и быстро-быстро. Он поднял взгляд к дверному проёму. Вот и всё, за ним пришли.

Звонок протяжно, настойчиво повторился.

Том подорвался с места, заметался в охватившей сознание и тело панике. Он не хотел в тюрьму, он не хотел жить за решёткой и до глубокой старости помнить, он не мог представить, как будет смотреть на суде в глаза отцу Оскара.

Кинувшись к кровати, Том сорвал с неё простыню и принялся отчаянно дёргать, пытаясь порвать. Счёт шёл на секунды.

Треск наконец поддавшейся дорогой ткани смешался с гулом в ушах. Он потянул за разрыв, отрывая от простыни ленту, почти ничего не видя из-за пелены слёз.

- Что ты делаешь?!

Том подскочил на месте и развернулся на голос, во все глаза, безумным от истерики, шока и неверия взглядом впившись в стоящего на пороге Оскара.

- Ты мне квартиру решил порушить? – добавил тот, подошёл и, бегло оглядев разорванную простынь и нахмурившись, добавил: - Не понял? Ты что, повеситься собирался?

Том не отвечал, не моргал, только подбородок мелко дрожал. Не веря своим глазам и не разбирая смысла его претензий, он шагнул к Оскару, коснулся плеча, затем провёл ладонью по щеке, скользя взглядом по лицу и заглядывая в глаза так, словно видел что-то совершенно диковинное, необъяснимое.

Оскар даже замолчал от такого необычного поведения, затем перехватил его запястье и опустил.

- Что с тобой такое? Что за беспричинный приступ нежности и любви?

- Оскар, ты жив…

У Шулеймана в изумлении брови дрогнули вверх, затем он окинул его скептическим взглядом и ответил:

- Вот это поворот… Ты запасы мои нашёл, что тебя так переклинило?

- Какие запасы?

- Порошок, колёса… Разное. Что брал?

- Ничего не брал, - Том чуть мотнул головой, всё ещё не сводя с него глаз, затем потянулся к нему и обнял, расплывшись в улыбке, хоть по щекам по-прежнему текли слёзы. – Оскар, ты жив. Как же я рад тебя видеть… Я так испугался…

И плевать на всё, что было, на все некрасивые слова Оскара и поступки. Том уже простил его. Главное, что он жив.

Но радость и облегчение треснули и разлетелись на тысячи осколков, когда в голову пришла мысль: «Если это была не кровь Оскара, то чья?».

- Где Дами? – отпрянув от него, испуганно спросил Том.

- Там она, спит в коридоре. Дами!

Собака прибежала и ощетинилась у порога, смотря на Тома, но после, принюхавшись к чему-то неуловимому в воздухе, успокоилась. Признала.

«Оскар жив. С Дами всё в порядке, - оглушённо от пережитого ужаса думал Том. – Но чья тогда это кровь? Чья?».

Шулейман схватил его за руку, подняв к себе ладонью, вырвав из плена жутких мыслей, и вздохнул:

- Господи, как же можно быть таким бедовым? Как ты умудрился себе так руку изувечить?

Не понимая, что он имеет в виду, Том перевёл взгляд к своей ладони. И правда, на ней красовался глубокий порез, заходящий на запястье, которого он от шока просто не заметил. Вот откуда кровь.

Получается, Джерри не было? Но куда тогда исчезли несколько дней?

- Оскар, как я порезался? – уже более осмысленно спросил Том.

- Откуда я знаю? – удивился Шулейман. – Меня три дня дома не было. Я же говорил девятнадцатого вечером, что уезжаю к папе, просто задержался дольше запланированного.

- Тебя три дня не было дома?

Да, теперь, успокоившись, Том начал вспоминать их последний разговор перед тем, как вдруг наступил сегодняшний день.

- Да. Ты что, не заметил? – вопросил в ответ Оскар.

Том покачал головой, затем сконфуженно ответил:

- В смысле, заметил.

- Ты странно себя ведёшь. В чём дело? – Шулейман сощурился, впился взглядом в глаза.

Том отвёл взгляд и пробормотал:

- Мне кошмар приснился. И я не понял, что это сон…

- Да? – в голосе Оскара звучало неверие, оно же читалось в глазах.

Том кивнул, не поднимая взгляда, отступил к кровати и шикнул от боли в ноге, рефлекторно хватаясь за больное место.

- Что там у тебя? – Шулейман уже говорил без смешливости, требовательно, но не грубо, шагнул к нему.

- Ничего. Нога болит.

- А почему болит?

Том неопределённо передёрнул плечами, ведь причины боли он и сам не знал. К горлу вновь начала подступать паника. Теперь он боялся того, что Оскар узнает о «визите» Джерри. Или что это было.

- Штаны снимай, - скомандовал Шулейман, прежде чем он успел хотя бы для себя придумать возможную причину боли.

Не зная, что ещё делать, Том повиновался и медленно спустил штаны. Оскар вопросительно повёл бровью, смотря ему куда-то повыше колена, и спросил:

- Что с ногой?

Том тоже опустил взгляд к бинтовой повязке на бедре, которой он точно не делал. Голову готов был дать на отсечение, что не делал.

Он развязал тугой узелок и размотал бинты, только после этого, когда всё и так было видно, ответив:

- Меня Дами укусила, - удивление, которое он испытал, увидев глубокий, рваный след от мощных челюстей, не скрылось в голосе.

Продолжая смотреть на укус, Оскар кивнул:

- Понятно, - и ушёл.

Дами убежала за ним. А Том сел на кровать, так и сжимая в ладони отрез бинта и отрешённым взглядом смотря на дверь.

Он не помнил, что происходило в прошедшие три дня. Он не помнил, как вспорол руку. Не помнил, как Дами нападала на него, и как он бинтовал рану (он даже не умел этого делать). И Дами в первые секунды очень странно на него отреагировала, будто до этого видела кого-то не того.

Объяснением всему этому могло быть только одно, самое неутешительное – Джерри был здесь.

Том лёг на бок, подтянув колени к животу и прижимая к груди бинт.

«Господи, пусть я ошибаюсь…».

И если Джерри был здесь, то как он так сильно порезался? Что делал с ножом?

«Он зарезал своих жертв»

Том изо всех сил зажмурился, отчаянно не желая верить в то, что чудовище, поселившееся в нём, воскресло.

Глава 59

Хватит лжи и игр.

Неужели уже слишком поздно, чтобы что-то изменить?

Какой смысл жить, если нет надежды?

Просто дай мне нож, я перережу им себе горло.

Bullet for my Valentine, Truth hurt©

Оскар чинно хлебал кофе, смотря в планшет и полностью игнорируя и Тома, и идущий непонятно для кого телевизор. Том делал маленькие глотки стынущего чая, но больше стучал чайной ложечкой по блюдцу.

Нервы были напряжены до предела. Нервы сдавали. Каждую секунду. С того момента, как он проснулся в неправильном дне. Он беспрестанно думал о Джерри и ощущал его присутствие где-то рядом. А главное, его мучил вопрос – что же происходило в те три дня правления Джерри? Но дать ответ не мог никто, потому что Оскара не было дома в то время, а Дами не умела разговаривать.

Успокаивало хотя бы то, что они оба были живы и невредимы, а кровь на самом деле была его собственной. Но успокоение это на фоне всего иного было столь ничтожным, что его можно было не брать в расчёт.

Тома грызло дурное предчувствие – что что-то всё же произошло в те дни, просто пока осталось где-то в тени в качестве сюрприза. Возможно, самого страшного сюрприза из возможных.

Выходил ли Джерри из дома? И если выходил, то куда? Почему вернулся? Что он вообще делал?

От понимания того, что твоё тело совершало какие-то действия, но ты, возможно, о них никогда не узнаешь, внутри стыло. Терять над собой контроль страшно. Терять контроль над собой в такой критически-утрированной форме поистине жутко: до беспомощного цепенения, потому что ты не способен этому противостоять, до дробящихся нервов. До зарождения желания попросить, чтобы тебя заперли в замкнутом пространстве, чтобы чудовище, если оно вернётся, не смогло никому причинить вреда.

И от мыслей о том, что, возможно, единственный выход и спасение [не для себя – для всех] посадить себя под замок, внутри всё ещё больше съеживалось, сжималось, хрипело в отчаянном протесте.

Он боялся решёток на окнах. Он боялся навечно запертых дверей.

Том с отчаянным усердием собирал в памяти информацию о своей беде, полученную от докторов центра, но факты были слишком путаными, обрывчатыми и попросту сложными для понимания. Он хотел бы понять, что с этим делать, хотел бы сделать со своей стороны всё возможное, но по факту не мог ничего. Только ждать. И думать, думать, думать, изводя себя всё больше.

«Где был Джерри? Что он делал? И что будет, если он вернётся снова?».

Тому до невозможности хотелось рассказать всё Оскару, чтобы не нести в одиночку этот груз, и потому, что так правильно, но он упорно молчал, сжимая губы в тонкую нить. Молчал потому, что боялся реакции Шулеймана на то, что Джерри возвращался. И реакция его была легко предсказуема: он или сдаст его в больницу, или вовсе просто выкинет на улицу, потому что зачем он ему под боком такой, больной?

Больной и опасный.

Война совести со страхом высасывала все моральные силы и крала сон.

Том украдкой, с бескрайней грустью и усталостью во взгляде, взглянул на Оскара. Сейчас, после того, как подумал, что его больше нет, понимая, что несёт ему потенциальную угрозу (в том числе из-за собственной трусости), он начал испытывать за него странную ответственность, граничащую с любовью – той, которую испытывают к родным.

Он хотел сказать, предупредить, и не мог, мучился, метался, выгорал.

Внутренняя борьба вышла на новый виток, набрала вдруг такую силу, что в груди засела дрожь. Нет, он должен: хотя бы что-то, хотя бы как-то. Иначе просто сойдёт с ума.

Может быть, неказистая смелость поможет получить ответы и подарит покой.

- Оскар, а что бы ты сделал, если бы увидел Джерри?

- Я его и так каждый день вижу.

- Что? – Том от шока разом выдохнул весь воздух и не вдохнул, широко распахнутыми глазами смотря на Шулеймана.

- У вас только сознание разное, а тело одно, так что, смотря на тебя, я прекрасно могу представить, как выглядит он, - пояснил тот, не отрывая взгляда от экрана игрушки.

Том сконфузился, но продолжил свою попытку:

- Я имел в виду – что бы ты сделал, если бы появился он?

- Ничего. Его появление в мои планы не входит.

- А вдруг?

- Чего ты от меня хочешь? – Оскар положил планшет на стол и раздражённо посмотрел на него.

- Ничего, просто спрашиваю, - ответить получилось в меру убедительно, а вот заметавшийся взгляд выдал с потрохами.

Шулейман посмотрел на него пару секунд и произнёс:

- Не знаю, что делал бы. Ничего бы не делал.

- Ничего? Правда? Но он же…

- Ты замолчишь, а? – не дал ему договорить Оскар. – Чего тебя прорвало с утра пораньше?

- Сейчас почти полдень.

- Молодец, время по часам определять умеешь, - язвительно отозвался Шулейман. – Чем ещё удивишь?

Том потупил взгляд. Говорить и так было сложно, а получая в ответ атаки, и вовсе невозможно. На какое-то время он замолчал, но затем вновь обратился к Оскару:

- У тебя в квартире есть камеры?

- Нет, только в общем коридоре.

Была надежда, да сгорела – надежда узнать, чем занимался Джерри.

- А что? – добавил Оскар.

- Ничего, просто.

- Всё у тебя просто. Что не так, Котомыш? – Шулейман посмотрел на него, недоверчиво и пытливо сощурившись, впившись взглядом.

Том отвёл взгляд, сглотнул.

- Всё в порядке.

Оскар пристально посмотрел на него ещё пару секунд и, ничего больше не сказав, вернулся к планшету и соцсети в нём.

- Оскар…

- Закрой рот и перестань меня отвлекать, - отчеканил Шулейман, не дав сказать.

Грубо. Но Том даже не обиделся, привык уже, и на фоне всего иного, что драло душу, это не задевало. Попытаться поговорить было заведомо провальной идеей. Бессмысленно завязывать разговор, если не можешь говорить, если не можешь определиться в себе, качаясь из стороны в сторону, если завис где-то между, над пропастью.

Том попытался посмотреть телевизор, чтобы как-то отвлечься, но по нему шла какая-то заумная и совершенно не интересная для него программа о технических инновациях в области космонавтики.

- Можно мне переключить канал? – робко спросил он.

- Пожалуйста.

- Пожалуйста.

Оскар вздохнул, закатив глаза, и глянул на него:

- Пожалуйста, в смысле – вперёд, переключай.

Взяв пульт, Том начал листать каналы, ища что-то увлекающее. Международные новости, пошлая американская комедия, триллер, спорт.

Палец замер на кнопке, когда в сознание впорхнули слова женщины-диктора в небесно-синем пиджаке:

«Сегодня утром в окрестностях Ниццы…».

Дыхание замерло в груди.

«…был обнаружен труп сорокадвухлетнего мужчины. Погибшему перерезали горло, но едва ли с целью ограбления, личные вещи остались при нём. У полиции есть подозреваемый…».

Мужчина, павший от ножа. У полиции есть подозреваемый. И совпадают сроки. Это он. Он – подозреваемый. Он убил его.

Вмиг стало кристально, отвратительно понятно, чем занимался Джерри. Он нашёл какого-то несчастного и лишил его жизни, после чего спокойно вернулся домой и лёг спать.

Четвёртое убийство всё-таки произошло, вопреки всем мольбам и надеждам. Ещё одна порция крови залила руки его, невиновного, но всё равно виноватого во всём. И именно его, Тома, будут судить, и именно он будет расплачиваться за самый страшный из возможных грехов – убийство.

Он убил ещё одного человека.

«Я убил его…».

В кровь от самого жуткого шока выбросило такую порцию адреналина, что тело одеревенело, а сердце зашлось биением, захлёбываясь в нём. Руки затряслись, отчего чай в кружке бился об её стенки встревоженным морем.

Уже ничего не исправить, не переписать.

Оскар, заметив боковым зрением его настораживающее состояние, спросил:

- Что с тобой, чучело?

- Это сделал я… - севшим голосом, не задумываясь о смысле вопроса, ответил Том, мечась взглядом от угла к углу и всё равно ничего не видя.

- Что ты сделал? – Шулейман новости не слушал и потому не понимал, к чему он клонит.

И в эту самую секунду в дверь позвонили. Оскар обернулся в её сторону, чертыхнулся и сказал, вставая из-за стола:

- Зафиксируйся на этом моменте. Сейчас посмотрю, кого там принесло, и договоришь, раз так жмёт.

Том исступлённо смотрел на пустой дверной проём, чувствуя, как мелко дрожат колени.

Вернувшись, Оскар сообщил:

- Разговор откладывается. Иди, это к тебе.

- Кто?

- Полиция.

Вот и всё, за ним пришли. А дальше – тюрьма или больница. Вечный плен решёток, клеймо серийного убийцы.

- Я не пойду, - Том вжался в спинку стула, перепуганно, с остатками отчаянной надежды уже непонятно на что смотря на Оскара.

- А придётся.

- Нет… - Том встал из-за стола и отошёл назад. Напряжение было столь велико, что сводило икры.

- Если ты не выйдешь к ним сам, они зайдут, я разрешил.

- Нет!

- Хватит ломать комедию! – тоже прикрикнул Шулейман, которому это всё надоело. – Иди и не тяни время!

Он шагнул к Тому, намереваясь подтолкнуть в нужном направлении, как делал это обычно. А Том отскочил назад, к тумбочкам, и, выхватив из держателя нож, выставил перед собой.

Нервы сдали ещё в тот момент, когда ведущая новостей озвучила правду-приговор, и отчаяние достигло своей высшей точки, за которой – точка невозврата. Сорвало тормоза и сдерживающие канаты психики, истерический аффект охватил неконтролируемым пламенем.

- Ты чего? – не понял Оскар, но уже серьёзно.

- Я не пойду в тюрьму! Я не пойду в больницу! Я не виноват! – у Тома по щекам полились слёзы, но он их не ощущал. От адреналиновой передозировки дрожали губы и переполненные кровью мышцы. Он поднял нож выше, на уровень горла.

Оскар инстинктивно поднял руки и проговорил:

- Положи нож. Ты слышишь меня?

Он нахмурился, внимательно вглядываясь в лицо Тома, и предположил:

- Джерри?

- Я не он! Я не должен расплачиваться за то, что он делает! Я не хочу больше крови! Я не хочу убивать! Я хочу, чтобы его не было!

Том вообще перестал слышать, что отвечает и говорит ему Оскар, кричал и кричал. Но всё тщетно.

Полиция стоит у порога. Его скрутят и закроют, возможно, навсегда, до последнего вздоха. Будут лечить или просто наказывать, но ничего не сможет дать гарантий. Смысла нет, не помогут заговоры врачей – лишь станут новой мукой, один раз уже не помогли. Чудовище, которое он носит в себе, не победить.

И есть лишь один способ уничтожить его наверняка. Решение ворвалось в сознание вспышкой молнии и заслонило его белым цветом.

Сжав крепче рукоять, Том направил нож на себя:

- Умри, Джерри! – и вонзил его себе в грудь.

Лезвие удачно проскользнуло меж рёбрами; адреналиновый аффект придал сил и поглотил боль. Сердце отчаянным рывком вытолкнуло кровь, но не только в сосуды.

- Что ты делаешь, придурок?! – полный шока крик Оскара утонул в гуле в ушах.

Кровь горячими липкими струйками потекла по коже, промачивая футболку. Повело, пошатнуло. Том ухватился рукой за тумбочку, мазнув по ней насыщенно-алым, и упал.

Голову закружило, начало заволакивать темнотой. Роняя с губ хрипы, вопреки инстинкту самосохранения, Том из последних сил обхватил немеющими ладонями рукоять, сгибаясь и вгоняя лезвие глубже.

- Умри, Джерри…

Конец.

13.06.2019 – 04.09.2019 года.

Валя Шопорова©

Дорогие читатели, благодарю всех, кто был со мной и моими героями, а в особенности Елену Т., Александру, Галину М. и Яну К., потому что эта четвёрка придавала мне сил своим интересом и участием во время написания книги.

И отдельное спасибо, как и обычно, хочется сказать моему любимому рецензенту Татьяне Х.

Спасибо всем, кто читает сейчас и будет читать в будущем!

Люблю вас, мои сердечные друзья!