Читать онлайн
"Том против Джерри"

Глава 1

Том проснулся от того, что озорной солнечный луч бил прямо в глаза, проникая через сомкнутые веки и заполняя едва пробудившееся сознание светом. Поморщился сонно и недовольно, перевернулся на другой бок, не открывая глаз, и собирался снова заснуть. Но мочевой пузырь подавал сигналы о том, что нужно бы его опустошить.

Выпутавшись из одеяла, Том встал с кровати, даже не обратив внимания на отсутствие ощущения одежды на себе, а ведь никогда не спал нагишом. Всё так же с закрытыми глазами, лишь чуть приоткрывая их, чтобы не разрушить сладкую утреннюю дремоту, пошёл знакомой дорогой к ванной комнате, той дорогой, которой ходил в доме Оскара. Намеревался обязательно вернуться в такую удобную постель, после которой чувствовал себя прекрасно разморенным и отдохнувшим.

Добрёл до двери и открыл её, вышел в коридор. Но через какое-то время, повернув в коридоре, благополучно врезался в стену, поскольку не было в этом месте ни ванной комнаты, ни какой-либо другой двери.

Пришлось открыть глаза и полностью проснуться. В непонимании хлопая глазами, Том уставился в стену перед собой, затем огляделся вокруг, и по спине пробежал холодок.

Это был точно не коридор в квартире Оскара, у него другой был, стены другого цвета.

Том взглянул вниз и вздрогнул, теперь уже точно поняв, что полностью обнажён. Завертел головой, испуганно озираясь по сторонам.

«Где я?».

Последним, что помнил Том, было то, как они с Эванесом вышли из ночного клуба.

«Я с ним поехал? Получается, я у него дома?».

От каждого нового вопроса, который задавал себе и на который не мог дать ответа, глаза расширялись.

«Почему я голый?».

Том начал переминаться с ноги, делая рваные, неуверенные шажки то в одну, то в другую сторону, а по факту оставаясь на месте. Прошёл немного вперёд по коридору, настороженно вслушиваясь в тишину, затем вернулся на прежнее место, постоял и быстро пошёл обратно в спальню.

Огляделся в поисках своей одежды, но нигде не было ни её, ни вообще хоть какой-то одежды. Том зацепился взглядом за шкаф, но не решился залезть туда и взять что-нибудь.

Из открытого окна веяло прохладой, и ветер колыхал занавеску. Кожа покрылась мурашками.

Снова оглядевшись и снова не увидев ничего, чем можно прикрыться, Том забрался обратно в кровать, сидя натянул на себя одеяло. Но через полминуты вновь встал, не мог уже спокойно усидеть на месте от непонимания происходящего и понимания, что в любой момент может прийти хозяин дома, а он тут голый. Хозяин, в доме которого почему-то не помнил, что делал целую ночь. И как ехали тоже не помнил. Но эти мысли пока не пугали и не настораживали, заснул, наверное, вот и не помнит.

Перемявшись около кровати, Том стянул с неё одеяло, едва не упав вместе с ним, уж очень оно было большое. И по этой же причине не получилось соорудить из него импровизированную тогу.

Запихнул одеяло обратно на кровать, глянул на дверь и прикрылся руками, зачем-то и сверху тоже. Затем опустил обе ладони вниз. Тактильные ощущения передали странный момент – куда-то исчезли волосы с паха, под руками была голая кожа.

Том, приоткрыв ладони, взглянул вниз. Но мысль об этом практически сразу ускользнула из головы. И сонный всё-таки был ещё мозг, чтобы задумываться о таких мелочах, а вдобавок ещё и растревоженный, и для него не так уж давно было время, когда волос на теле ещё вообще не было в силу возраста. Нет и нет, их внезапное отсутствие не зацепило внимание как что-то важное.

А в туалет по-прежнему хотелось.

Том в смятении прикусил губу, смотря на дверь. Посомневался минут пять и, поняв, что всё-таки надо сходить, решил, что быстренько сбегает так. Несмело подошёл к двери; сердце от мысли, что нагишом будет бегать по чужому дому, колотилось.

Глубоко вдохнув и собравшись с духом, Том открыл дверь и вышел в коридор. На носочках пошёл вперёд, озираясь по сторонам и прислушиваясь к каждому шороху, готовый в любой момент дать дёру обратно под одеяло.

Ванная комната нашлась со второй попытки, за второй открытой им дверью. Справив нужду, Том перешёл к раковине, смотрел в неё отстранённо, намыливая руки, и вдруг замер, заметив нечто совершенно вопиюще странное, идущее вразрез с реальностью – свои руки, а точнее ногти – длинные, аккуратные, с безупречным французским маникюром, проглядывающимся из-под мыльной пены.

Том, было подняв руку к лицу, зажмурился и мотнул головой, отгоняя прочь ведение. Подумал, что причудилось. Не могут же у него быть длинные ногти с маникюром.

Потянулся к крану, чтобы выключить воду, и поднял глаза, сталкиваясь взглядом со своим отражением.

- Извините! – пискнул испуганно, отскочив назад.

Не узнал себя. Подумал, не успев подумать, что перед ним другой человек, дама. Но, когда прошёл секундный шок, дошло, что впереди на стене совсем не окно, а зеркало, что ввергло в ступор.

Сглотнув, Том прошёл вперёд и заглянул в зеркальную гладь. И вместе с приходящим узнаванием и осознанием в немом шоке открылся рот и застыл в таком состоянии.

Платиновые локоны немного ниже плеч, крылья наращенных ресниц, осыпавшийся местами, оставшийся ещё с шоу, в котором Джерри так и не принял участие, макияж глаз, след помады на губах. И среди всего этого полублядского великолепия его перепуганные, распахнутые шоколадные глаза.

Неоткуда было взять ни сил, ни возможности поверить вот так сразу, принять то, что видит. Ведь там, в отражении, только глаза его, а всё остальное – чужое, гипертрофировано чуждое настолько, что происходящее в секунду превратилось в сюрреалистическое сновидение и застыло. Волосы эти голливудские, оттенок румян на скулах, фарфоровая кожа – у него никогда не было проблем с кожей, но сейчас она была просто неестественно идеальной, совершенной в своей белизне и ровности, точно у куклы. И ресницы как у куклы, и губы пухлые, яркие.

Том поднял руку, не отрывая взгляда от лица напротив, забыв, что нужно моргать. Медленно, словно в коматозе, помахал. Отражение помахало вместе с ним, подтверждая их единство.

Точно, это он. И глаза его, и черты лица его, что увидел, перестав смотреть исключительно на яркие пятна макияжа и причёски. И маникюр тоже не привиделся.

И это всё – всё то, чего точно с собой не делал и не сделал бы никогда, натолкнуло на жуткую до спазма под ложечкой мысль, на предположение с оттенком полной обреченности, объясняющее и сумасшедшие в своём несоответствии ему изменения, и казавшийся до этого невинным провал в памяти.

Том узнал это своё-чужое лицо с фото в телефоне. Лицо с ненавистным крысиным именем, именем-проклятьем.

Том пулей выскочил из ванной, заметался по квартире в поисках календаря, телефона, чего-нибудь, на чём можно посмотреть дату. Схватил телефон с тумбочки в спальне, не думая уже о том, что он чужой и брать его нельзя, вообще не думая. Нажал кнопку разблокировки и с отчаянной, неосознаваемой даже, стучащей в висках надеждой уставился в экран.

На экране равнодушно светилась дата – 02.04.2021 года.

А вчера был март две тысячи восемнадцатого года.

- Нет, это неправда, - Том мотнул головой, очнувшись, и бросил телефон обратно.

Выбежал и из спальни, схватил пульт от телевизора в гостиной, ткнул кнопку. В углу чёрного матового экрана высветилась та же самая дата – второе апреля двадцать первого года. Не март и не восемнадцатый год. С тех пор более трёх лет прошло, прошло мимо него, для которого это было вчера.

Том опустил руку с пультом. Оглушённо бегал глазами из стороны в сторону, не видя ничего перед собой, только сердце слышал – глухо бьющееся, упрямое.

Это уже точно не ошибка и не чья-то злая шутка. Да и не могло быть ею, невзирая на всю горечь, пронзившую грудь насквозь, и нежелание верить – желание найти другое объяснение происходящему. Знал же, проходил это уже, когда – щёлк, и ты просыпаешься в будущем, в непонятном и незнакомом месте, в ставшем другим теле.

Том сел на диван, закрыл ладонью рот от раздирающей невыносимости чувствовать всё то, что чувствовал – то, что на самом деле ещё только доходило до сознания. Соприкосновение голой кожи с кожаной обивкой дивана дарило странное, новое ощущение, и липла одна к другой, но не чувствовал этого.

Вдруг вспомнилось то, как попал под машину на мосту, без усилий с его стороны, само выплыло из темноты и встало на своё место в памяти. И то, как до этого хотел уйти, перестать быть, поскольку совсем не осталось ни сил, ни желания продолжать пытаться жить.

Вот и ушёл, с той лишь разницей, что не навсегда. Джерри с радостью его, в очередной раз сломавшегося и сдавшегося слабака, подменил.

- Я не это имел в виду… - прошептал сдавленно, непонятно кому и зачем.

Никому не было важно – и никого и не было рядом, чего он хотел, и неважно, что выбрал бы прыгнуть тогда, если бы предоставили такой выбор, вернулся бы к Оскару, пошёл с Эванесом, да что угодно! Только бы не то, что сейчас, только не крыса и ещё несколько вырванных лет.

«За что? Зачем ты есть?», - внутренний голос слезливо дрожал. Обращался к небу, к самому мирозданию, к Джерри, ко всему и ни к чему.

Но не захотел бы услышать ответ и не стал бы его слушать, даже если бы кто-то ответил. Кто вправе его успокаивать и учить? Никто. Потому что никто не знает, каково это - прыгать через время и носить в себе чудовище, ворующее твою жизнь и отнимающее другие.

- Я ненавижу тебя…

Том согнулся и закрыл ладонями лицо, потёр его с нажимом, сминая и сгибая роскошные крылья ресниц. Ещё и ещё, словно хотел скатать с лица эту чуждую, мешающую гадость, желательно, вместе с кожей, которая тоже стала теперь чужой.

Плечи начали вздрагивать от сдавленных, сухих рыданий, идущих из самой глуби груди, где сейчас было так пусто, так горько, так непонятно.

- Я тебя ненавижу, - шептал, повторяя, срывающимся, надломленным голосом. – За что? Я тебя ненавижу… Ненавижу…

Стиснул зубы и зажмурился до боли и в мышцах лицевых, и в костях, чувствуя, будто сейчас в самом деле разорвёт, лопнет по шву до мыса, только непонятно, где тот шов.

Том резко сорвался с места, подскочил к зеркалу на одной из стен.

- Я тебя ненавижу! – крикнул в сердцах отражению и ударил по серебряной глади рукой. – Ненавижу! – молотил ладонью по зеркалу, не думая о том, как это смотрится и как это глупо.

Благо, ладонь мягкая, зеркало в ответ на удары недовольно низко дребезжало, но не разбивалось.

- Ненавижу, - в последний раз со всхлипом выцедил Том и, закрыв руками лицо, сполз по стене на пол.

Собрался в такой комок, что колени закрыли лицо. Дрожал, всхлипывал, цепляясь пальцами за собственную кожу и царапая её непривычно длинными ногтями. И прорвало, слёзы хлынули по щекам, наконец-то смывая с глаз краску и размазывая её по лицу, разревелся в голос.

Лёгкий хлопок входной двери утонул в рыданиях – это Гарри вернулся, ходил за выпечкой к завтраку. Но Том расслышал шаги, когда тот проходил недалеко от гостиной, направляясь в спальню, чтобы проведать Джерри.

Шаги. Чужие. Неизвестно чьи.

Том, как по щелчку перестав плакать, зажал ладонью рот, чтобы точно ни звука не вырвалось, и уставился во все глаза на наполовину прикрытую дверь. Быстро перебирая ногами, отполз назад, пока не упёрся спиной в высокий комод, и спрятался за него. Выглянул украдкой испуганно, совсем не дыша, и тут же обратно, сжался весь, стараясь быть как можно меньше, поскольку боковая сторона комода была совсем не широкой.

Тем временем Гарри, не обнаружив Джерри в спальне, направился к ванной комнате, единственно логичному и оправданному месту, где тот мог быть. Но в ванной было пусто; горел свет и дверь была распахнута настежь, так, как и бросил их Том.

Проверив и вторую ванную, Гарри позвал:

- Джерри?

«Джерри», - эхом отозвался оклик у Тома в голове.

- Джерри, где ты?

Том вновь выглянул из своего укрытия и вновь вжался лопатками в стенку комода; сердце колотилось мелкой дробью, точно у испуганной птички.

Это знакомый, не его знакомый – Джерри, отчего охватил панический ступор и ужас. И голос мужской, взрослый.

Том машинально потянул руку ко рту, принялся кусать, грызть пальцы, ногти. И пал первый ноготь, на указательном пальце левой руки. И незнакомый голос прозвучал совсем близко, из-за порога гостиной:

- Джерри? Джерри, где ты?

Гарри не мог понять, куда исчез парень, и уже начал допускать мысль, что тот куда-то ушёл в его отсутствие, что тревожило. Он же вчера пары метров не мог пройти без поддержки, упадёт ещё где-нибудь, покалечится.

Пройдя в гостиную, Гарри заметил ноги, торчащие из-за комода.

- Джерри? – позвал он непонимающе. – Почему ты здесь?

Том сразу подобрал ноги как можно ближе к телу, но не мог же сложиться вдвое и завернуть их за голову, всё равно ступни было видно. Да и не было уже смысла прятаться, о чём не думал, его уже заметили.

- Джерри? – Гарри подошёл и встал перед Томом.

Том подобрался пуще прежнего, прижав колени к подбородку, зверьком посмотрел снизу на незнакомца. Объективно вид у него был настораживающий, если не сказать пугающий – невысохшие слёзы, размазанный по щекам макияж, огромные, перепуганные глаза. И вдобавок тот факт, что он сидел голый на полу, забившись в угол.

- Я не Джерри…

- Ты шутишь?

- Можно я пойду?

- Куда ты пойдёшь?

- Домой. Можно я просто пойду домой? – жалобно попросил Том, и сам не понимая, какое место подразумевает под словом «дом».

Дом – это где спокойно и тепло во всех смыслах, особенно душе. О конкретике сейчас не задумывался.

После просьбы, не сводя глаз с незнакомца, Том подался вбок, чтобы встать и уйти. Гарри предусмотрительно сместился в ту же сторону и выставил руку, чтобы тот не ускользнул, сказал серьёзно:

- Джерри, ты и так дома. Это твоя квартира. Ты что, не помнишь?

Ударило, потянуло мысли в две разные стороны. «Моя квартира?» и «Не помнишь». Второе перевесило, вытеснило первую мысль и задавило её. Поскольку, раз не помнит, значит – психушка.

И как-то вдруг не желание бороться взвилось в груди огнём, а навалилась, стиснув, обречённость. Понимал, что так надо – так было и будет, каждый новый раз, приходя в себя, будет проходить через больницу, должен, и иначе никак. Должен лечиться, чтобы вернуться к своей жизни, хотя бы иметь возможность это сделать, только почему-то эта возможность никогда не срабатывала. Да и жизни у него не было, его жизнь закончилась в четырнадцать лет, а после – урывки, огрызки и мучения, какие-то бестолковые потуги с его стороны, которые всегда оканчивались провалом.

Собственные мысли-выводы довели. Том стиснул зубы и закрыл глаза, чувствуя, как жжёт в груди, поскольку перестал дышать, покачал головой, мол, не надо, не хочу, но ни слова выдавить из себя не мог.

- Тебе плохо? – серьёзно, с укрепившейся тревогой повторил Гарри, так и не дождавшись ответа. И сразу добавил утвердительно: - Тебе плохо. Сейчас я позвоню в скорую. Не…

- Не надо, пожалуйста, - отчаянно взмолился Том, не дав договорить и вскинув к нему полные слёз глаза. – Я не виноват в этом. Я не опасен, честно.

- Я знаю, что ты не виноват. Но с головой не шутят.

- У меня всё в порядке с головой. Я нормальный. Я не виноват.

Гарри вздохнул и опустился перед ним на корточки, взял за плечи и, заглядывая в глаза, сказал:

- Джерри, никто не говорит, что ты ненормальный. Но сейчас ты ведёшь себя странно. Видимо, это из-за травмы, так бывает. Поэтому тебе нужно показаться врачу – чтобы исключить её отсроченные последствия.

«Джерри» - снова отозвалось в голове, но не резануло, а натолкнуло на соображение, что, возможно, сейчас лучше не спорить, не вываливать правду.

- Я в порядке, - значительно спокойнее сказал Том.

Гарри не очень поверил, видел же, что тот не в себе, но, поскольку он успокоился, решил пока оставить тему необходимости консультации со специалистом и его странного поведения, на которую тот отчего-то остро реагировал, и сказал:

- Давай я помогу тебе лечь. Вставай.

Том вытерпел, что незнакомец дотронулся до него, помогая подняться на ноги, но, оказавшись в вертикальном положении, сразу отошёл на два шага. И вспомнил, что он голый, вздрогнул от этого и спешно отвернулся.

Гарри с шоком посмотрел на «следы от крыльев» на его спине, до этого он не видел эти шрамы, поскольку в первые дни после освобождения Джерри из лап Стена не видел того обнажённым, а затем нагрянул Шулейман, и они не встречались до вчерашнего дня. Но Гарри решил сейчас не спрашивать о них, достал из комода плед из тонкой, гладкой шерсти и набросил Тому на плечи.

Том вновь вздрогнул, но скорее от неожиданности, посмотрел на него.

- Пойдём, - сказал Гарри, встав рядом с ним и осторожно обняв одной рукой, поддерживая. – Полежишь пока на диване, тебе лучше не ходить сразу на большие расстояния. Держись за меня.

Он говорил мягко, но уверенно, наставляющим тоном, так, как с детьми говорят, чтобы послушались. Поскольку Том и вёл себя так – как потерянный, капризничающий от плохого самочувствия (Гарри думал, что от него) ребёнок. Благо, опыт воспитания был достаточный, двух дочек вырастил и воспитал и третью, двенадцатилетнюю, ещё растил.

То ли этот тон подействовал, то ли неожиданная, такая нужная и тонкая забота, но Том не посмел возразить, послушно дошёл с ним до дивана и опустился на него, плотно сжимая острые, норовящие распахнуть края пледа и оголиться колени и исподлобья поглядывая на мужчину.

- Ложись, - сказал Гарри.

Том лёг на спину, но почти сразу поднялся обратно в сидячее положение, заёрзал, неловко подбирая под себя ноги и стараясь сделать это так, чтобы от движений ни один участок тела не оголился.

- Джерри, тебе лучше лежать.

- Я не хочу. Мне удобно сидеть.

- Хорошо, - не стал спорить мужчина. – Тебе виднее, как тебе удобней.

Он помолчал немного и добавил:

- Тебе нужно поесть, ты вчера вообще не ел. Я принесу завтрак, хорошо? Я вкусного купил.

Том подумал секунду и кивнул, соглашаясь. Есть он хотел всегда, всегда был готов. Тем более не было ни малейшего представления, когда в следующий раз удастся поесть, если сейчас откажется.

Одновременно держать плед и есть было неудобно, но как же было вкусно! Стеснение и неуверенность в том, что делает, быстро прошли, и голод и аппетит разгуливались параллельно тому, как откусывал первые десять, пятнадцать раз, пока желудок не оказался более-менее наполненным. Гарри не обратил внимания на то, что его правша вдруг ест левой рукой, не был заточен подмечать такие детали.

Дожёвывая ещё, Том отставил пустую тарелку; весь крошками и кусочками обсыпался, лицо измазал. Забавный такой, простой, как ромашка. Джерри всегда был выверенным, неважно, на публике или наедине, идеальным даже в спорных проявлениях вроде кокетливых капризов. А тут, видимо, из-за травмы, позволил себе расслабиться и открылся с совершенно другой стороны. И сторона эта вызывала такое тепло, что хотелось обнять его, погладить, убаюкать, сделать как-то, чтобы ему полегчало. Как со своим ребёнком сделал бы.

Ведь все люди в чём-то дети, неважно, сколько им лет. А у этого мальчика и не было возможности нормально повзрослеть. Вот и вылезла правда. Да, он сильный, очень сильный, но сильным до бесконечности не может быть никто, как и совершенным.

Заметив довольно приличный кусочек, оброненный на колено, Том подобрал его, вынужденно вынув целиком руку из-под пледа, и отправил в рот, и спрятал руку обратно. Гарри мягко улыбнулся только губами этой умильной картине и, поддавшись себе, погладил его по голове. Том в ответ на это немного пригнулся инстинктивно, втянув голову в плечи и уходя от прикосновения, скосил глаза вверх, к его руке. Точно недоверчивый котёнок.

Гарри сперва вновь улыбнулся, а затем спохватился и убрал руку:

- Извини.

Том не понял, к чему эти извинения, но был приятен сам факт, что ему ничего серьёзного не сделали, а извинились, всегда ведь наоборот бывало. И приятно, что он напрягся, и его тут же оставили в покое. Вообще, Гарри ему начинал нравиться, тактичный такой, заботливый.

- Ничего, - искренне ответил Том, качнув головой.

Гарри покивал, успокоенный тем, что не сделал больно, за что и извинялся – вчера Джерри и мягкая подушка приносила муку. И спросил:

- Как твоя голова?

- Моя голова? – растерянно и удивлённо переспросил Том. – Она в порядке, на месте, - тронул себя за висок.

- Уже не болит? – удивился, слабо веря, и Гарри.

- Нет.

Том ответил правду, физически он чувствовал себя абсолютно хорошо и о травме, которую на днях перенесло его тело, не догадывался.

- Ты пил какие-нибудь обезболивающие? – для ясности уточнил Гарри.

- Нет.

Это казалось удивительным и малоправдоподобным, что вчера он находился в вынужденном полукоматозе от последствий травмы, а сегодня даже голова у него не болит, и ведёт себя вполне живо, хотя местами и настораживающим образом. Но Гарри никак не был связан с медициной и потому не брался делать выводы о возможности/невозможности подобного.

- Ты испачкался, - произнёс Гарри, указав на лицо, и взял со стола салфетку. – Помочь?

- Я сам.

Том взял салфетку, посмотрел на неё пару секунд, чуть комкая в пальцах, и обтёр лицо. Плохо обтёр, поскольку не видел, где грязно.

- Ещё, - сказал Гарри, указав на своём лице, где. – Давай я помогу.

Он взял другую салфетку и, подсев ближе, коснулся ею щеки Тома близ губ. Том замер, вновь устремил на него неотрывный и напряжённый взгляд. Этот жест ему не понравился, слишком он был интимный. Том в фильмах видел – так влюблённые друг другу делают. Но этого же не может быть?

Стерев сливочные пятна, Гарри ласково погладил его по скуле. Том скосил глаза к его руке и, чуть отклонившись назад, отстранил её от себя.

- Не надо, - попросил.

- Хорошо, - кивнул Гарри. Бросил взгляд на пустые тарелки и сказал: - Пойдём, я отведу тебя в постель, чай-кофе уже там попьёшь.

Том снова послушался, поднялся, но отступил на шаг, когда мужчина тоже встал и потянул к нему руку.

- Я сам дойду, - сказал, - мне несложно, я хорошо себя чувствую.

Гарри позволил ему идти без поддержки, но шёл рядом, готовый подловить, если вдруг снова поведёт. В спальне Том прямо в пледе залез под одеяло, проигнорировав попытку Гарри забрать его. В двух коконах было надёжнее и уютнее, чем в одном.

Сел по-турецки, хлопая ресницами и смотря на мужчину, ожидая, что дальше.

- Хочешь чая или кофе? – спросил тот.

- Нет, спасибо.

Воцарилось молчание. Было так непривычно, что повисают долгие, пустые паузы, что им так сложно разговаривать, хоть Гарри и понимал, что в сложившейся ситуации это абсолютно оправдано, не до бесед Джерри сейчас.

- Тебе следует сейчас отдохнуть, - сказал Гарри. – Но лучше сначала смыть макияж, у тебя всё потекло, и кожа, наверное, устала.

Том не знал, что ответить, но и отказываться не видел причин, чуть кивнул. Гарри принёс две бутылочки демакияжа: общий и для глаз, и ватные диски.

Помешкав, Том взял диск, щедро, так, что закапало на постель, полил его из большей бутылки и прижал к закрытому веку. И скривился, и рефлекторно навернулись слёзы, потому что демакияж для губ и лица сильно щипал, попав в глаз. Шмыгнув носом, Том растёр глаз основанием ладони, размазав краску в кляксу.

- Давай я, - Гарри мягко забрал у него грязный диск. – Я тоже знаю, как это делается.

Смочив новый диск правильным средством, он аккуратнейшим движением прикоснулся к коже парня. Том сперва стрелял глазами, непонимающе наблюдая за его действиями, затем закрыл их, побоявшись, что снова попадёт в глаз и будет больно.

Закончив, Гарри протёр его лицо влажной салфеткой, стирая остатки средств, и отложил всё использованное на тумбочку.

- Всё, можешь ложиться, - произнёс он и встал. – Отдыхай, не буду тебе мешать.

Том, ничего не ответив, проводил его взглядом и лёг, будучи искренне уверен в том, что безымянный мужчина уйдёт совсем. Спать не хотел, но был сыт, не хотел пить или в туалет и не видел вариантов, куда ещё можно пойти, что делать. Он был оглушён и всё ещё не осознал в полной мере, что происходит, не понимал совсем. Оставаться на месте казалось самым правильным.

Потом, позже встанет и… И что-нибудь.

А пока не было ни малейшего желания покидать островок кровати, в которой ощущал хоть какую-то стабильность и защищённость.

Глава 2

Я здесь, я стою, я один в кругу порочном,

Душа пуста, мир вокруг непрочный.

Не усложняй же и не ищи меня.

Я знаю точно,

В придуманный мир я попал невольно,

Теперь не хочу тебе делать больно,

Но иногда ты вспоминай меня,

Таким, каким был я.

Токийский гуль, перевод на русский язык©

Том всё же заснул, слишком долго лежал, отодвигая своё размытое «потом» на более далёкое потом. Проснулся уже вечером, на закате, который залил комнату своим цветом, разукрасил все светлые поверхности и предметы румянцем. Очень насыщенный сегодня был закат, красно-розовый, яркий, огненный, ещё и расплавленного золота было вдоволь, его реки расчертили небо и собирались лужицами на земле. Но золота Том не видел, для этого нужно было выглянуть в окно, а он лежал и смотрел в потолок - высокий, тоже румянящийся. Окна спальни выходили точно на запад, и поблизости перед этой стороной дома не находилось никаких высоких построек, потому было так ярко, что затапливало цветом и уходящим светом.

Казалось, что по-прежнему спит – не что это сон, а что именно он сам спит, его нет. Как ещё назвать состояние, в котором нет ни мыслей, ни ощущений, кроме одного – удобства, но и оно было столь блеклым, что не считалось за чувство. Тело пресытилось бессменным положением, затекло, растеклось буквально, перестав передавать в мозг тактильные и внутренние сигналы. Как будто его нет. И тебя нет. Ты сон самого себя.

Том повернул голову вбок. Неподвижная сейчас, просвечивающая занавеска пропускала огненный, умирающий свет, но скрывала объекты за окном.

Желудок был уже пуст, но голод ощущался настолько смазано и слабо, что не считался так же, как и совершенная мягкость постели, в которую влюбился сразу, проснувшись в первый раз и не зная ещё, где проснулся.

Сон. Спит.

Повернул голову обратно, вновь прилепившись взглядом к потолку. Так и лежал, наблюдая смену оттенков неба на контурах комнаты, и, когда уже властвовал синий, постепенно темнеющий цвет сумерек, задремал. И снова заснул затем.

В следующий раз Том проснулся уже новым утром, в рань, лежащим на боку ближе к краю кровати. В голове было всё так же пусто, но ощущение сна прошло. Теперь это была явь. Непонятная, застывшая, но явь – вместе с холодком на вылезших из-под одеяла пальцах ноги, белым утренним светом и ноющей ломотой в затёкшей руке, на которой проспал неизвестно сколько часов.

«А может, всё-таки сон? – подумал он, и сразу следом возник встречный вопрос: - А где я проснусь?».

Хотелось ответить, что в доме Оскара, и действительно хотелось бы проснуться именно там. В первые три секунды хотелось. А потом вспомнил, как тот с ним обошёлся, как готов был отдать на потеху своим друзьям или вообще посторонним людям. Так даже с вещами не обращаются, не говоря уже о собаках. Хотя нет, именно так с вещами и ведут себя, с ненужными подарками, например, когда и выкинуть жалко вроде бы, и беречь нет ни желания, ни смысла.

От этой болезненной, поднявшейся и распирающей грудь обиды, которая есть – разочарование, Том шумно втянул воздух. Перекатился на другой бок и распахнул от шока глаза, и спугнутое дыхание замерло в груди, потому что совсем рядом лежал безымянный мужчина. Он был обнажён по пояс, а одеяло, закрывающее ноги и бёдра, не позволяло увидеть, что на нём надеты трусы. Том подумал, что он голый. И сам тоже был голый и раскрылся вдобавок во сне, пусть и не полностью.

Том подскочил, сел, прижимая к груди одеяло и во все глаза смотря на мирно спящего мужчину. Друзья так не делают, не спят в одной постели, тем более без одежды и разрешения. Да и не подходят они друг другу в качестве друзей, этот же человек – взрослый, очень-очень взрослый.

Том не успел дойти логической цепочкой до предположения, какие отношения могут их связывать, если не дружеские. И не мог такое даже предположить.

Путаясь в одеяле, Том замотался под ним в плед и убежал из комнаты. Забился в гостиной в угол дивана, съежившись максимально, прижав колени к груди, и только глазами метался, переходил взглядом от одной точки комнаты к другой.

«Кто этот мужчина?».

Этот вопрос и вчера колол, но мельком, без опаски, а потом и вовсе расслабился и забыл о нём думать, подумав, что незнакомец ушёл. Но теперь он стал важным, острым – потому что незнакомец остался, они провели ночь под одной крышей, о чём он, Том, узнал только постфактум.

Для успокоения готовой разбушеваться паники Том заставил себя оторваться от дивана и пошёл по квартире, чтобы убедиться, что другой спальни нет, а значит, оправдано, что они спали вместе. Но за одной из дверей обнаружилась вторая спальня – такая же комфортная, с такой же большой, застеленной кроватью.

Том растерянно стоял на пороге гостевой спальни, разглядывая её и обнимая ладонью дверную ручку. Никак не могло уложиться в голове и найти свой ответ – почему, если есть ещё одна спальня, безымянный мужчина лёг к нему? И почему не ушёл? И кто он вообще такой?

Том бы подумал, что тот ему опекун, ни на какую другую роль Гарри в его понимании не подходил в силу возраста, но понимал, что у самого возраст не тот уже, совершеннолетний он, взрослый. Какой может быть опекун в девятнадцать лет?

Или всё-таки может?

А пересчитать свой возраст с учётом прошедших трёх лет забыл. Даже это число, девятнадцать, держал в голове только благодаря тому, что вбил его туда.

Отступив назад, Том закрыл за собой дверь гостевой спальни, прикусил большой палец, второй рукой сжимая плед, чтобы не спал, думая, как быть дальше.

Нужно хотя бы одеться. Так решил, не придумав ничего более масштабного и вообще ничего более, и пошёл обратно к спальне, из которой сбежал. Приоткрыв дверь, опасливо заглянул и на носочках зашёл внутрь, подкрался к шкафу и аккуратненько так, чтобы без шума, открыл его.

И застыл, всё больше каменея и теряя мысли по мере того, как взгляд продвигался по нарядам на вешалках. Большая часть одежды, которую видел перед собой – красивая, аккуратная, даже на вид очень приятная на ощупь, в его понимании никак не являлась мужской, как во многом и было на самом деле. А когда дошёл до платья, висящего с правого края, окончательно уверился в том, что эти вещи принадлежат некой женщине или девушке.

Мысль, выцепленная вчера из разговора с Гарри, которую ещё не обдумал, - что эта квартира принадлежит ему, перевернулась в мозгу и переродилась в начало конца.

Раз вещи в шкафу женские, значит, здесь живёт женщина. Значит, он, Том, здесь не живёт. Значит, безымянный мужчина его обманул и заботился о нём, вероятно, тоже не просто так.

Внутри всё похолодело и сжалось.

Один раз взрослые его уже обманули, предложив помощь.

Мысли – призрачные, прозрачные абсолютно, разлетались, и глаза метались вслед за ними. Том не отдавал себе отчёта в том, во что конкретно вляпался, не было в голове нужного определения, но в том, что это кошмар, был уверен. Кошмар, который, как надеялся, ещё не успел начать воплощаться в жизнь.

Том нервно оглянулся к кровати, на которой всё так же мирно и беззвучно спал безымянный мужчина. А вдруг не спит на самом деле? Вдруг притворяется? А сейчас вскочит и…

Том сдавленно сглотнул; руки потряхивало.

Мысль о том, что безымянный мужчина плохой человек, желающий ему зла, сменилась другой, диаметрально противоположной, но такой же страшной. Что, если это он, этот мужчина, жертва? Если Джерри привёл его сюда, чтобы…?

Он постарше возрастом, чем те, о ком было жутко вспоминать, но тоже, в принципе, подходил для того, чтобы пополнить страшный список. Взрослый такой мужчина.

И, если взять во внимание фотографии с телефона и то, что пришёл в себя с длинными крашеными волосами и макияжем на лице, можно было допустить, что он, Том, на самом деле живёт в этой квартире, точнее Джерри жил здесь, а показавшиеся женскими вещи принадлежат Джерри.

Мозг вскипел от этих мыслей, каждая из которых и по отдельности была слишком тяжёлой и между которыми нужно было сделать выбор. И предпринимать что-то в соответствии с ним. Спасаться или спасать. Или…

Том обхватил голову руками, вжимая пальцы в кожу под волосами, а ладони в виски – до боли. Зажмурился что было сил, а затем распахнул глаза, поскольку ничем не поддерживаемый плед соскользнул на пол, оголив беззащитное, исковерканное тело. Уставился на безымянного спящего, который, боялся, успел проснуться.

Выбор, как поступить, был сделан без обдумывания, инстинктивной вспышкой. Том подхватил плед, завязал его узлом на бёдрах, чтобы руки были свободны. Схватил из шкафа то, что более-менее не разрушало его представление о том, как он должен выглядеть. Тёмно-серые джинсы с дырками на коленях, одну из которых разодрал безбожно с треском, попав в неё впопыхах ногой. Белую майку, которая оказалась короче привычных, до пояса штанов едва доходила. И толстовку надел. И, ещё раз оглянувшись, выскользнул из спальни на поиски выхода.

С трудом, тратя драгоценное время, которое отзывалось молоточками в висках, Том нашёл обувь, скрытую от глаз в специальном шкафчике. Натянул кроссовки и сбежал из квартиры.

Как часто бывало, когда жил у Шулеймана, Том не воспользовался лифтом, а пошёл пешком, побежал вниз по лестнице, часто-часто перебирая ногами и рискуя переломать их, споткнувшись случайно. Но повезло, не споткнулся, вырвался на улицу и, не успев перевести дыхание, а только подняв взгляд от асфальта, замер, изумлённо, с шоком смотря на высящуюся впереди башню.

До этого Том не задумывался о том, где он, в какой точке земного шара, а сейчас неожиданно, подобно окату холодной водой понял – он не там. Не в том месте, где был, где ожидал быть, хотя ничего и не ожидал, не успел.

Остро и безапелляционно понял и прочувствовал каждой клеточкой – не там.

Не в том времени, не в том месте. Был вырван из мира, кажущегося незыблемым, и вброшен обратно. В тот же мир, но в совершенно другую реальность, в будущее.

В этот момент Том в полной мере осознал случившуюся и продолжающуюся катастрофу-трагедию под названием: «Прошли три года. Без меня».

Ещё три года.

Когда-то, не так давно по меркам своего сознания, заболел мечтой увидеть Эйфелеву башню, глупо и безуспешно пытаясь разглядеть её из окна своей палаты, потому что знал – она где-то там есть. Лишь мельком урвал её вид – совсем не так, как хотел, как мечтал, но не пикнул об этом, проносясь по центру Парижа в слепящей красной Феррари, не зная ещё, насколько всё больше никогда не будет как прежде. Что доведётся покинуть страну, улететь навстречу обещанному долгожданному счастью и тёплому дому, неважно, что он на севере, потом, разбившись и окоченев, вернуться, а потом – пропасть.

Том словно в трансе побрёл вперёд и шёл так, пока не приблизился к башне. Вблизи она выглядела ошеломляюще огромной, высилась надо всем отливающим медью, легендарным, наверняка зазнавшимся и уставшим от внимания исполином.

Только сейчас народа вокруг не было, время-то ранее совсем, нет ещё и семи.

Вот она, та самая великолепная башня, как и мечтал, близко настолько, что можно потрогать. Том прошёл ещё немного вперёд, протянул руку и приложил ладонь к холодному после ночи основанию металлической конструкции.

Мечта сбылась. Он стоял в самом сердце Парижа, прикасался к его главному символу, только радости от этого не испытывал совсем. Потому что не должно его быть в Париже. И нигде, такое чувство, не должно быть в этой реальности, которая убежала в будущее без него.

Том отвернулся и прислонился спиной к ноге башни, окинул потерянным, тоскливым взглядом простор вокруг: часть площади, посреди которой стоял, маленький абсолютно и незаметный по сравнению с её главной достопримечательностью, уже распушившиеся листвой деревья, здания впереди, редких, спешащих куда-то прохожих в расстегнутых куртках.

А ему некуда было идти, некуда спешить, и так уже обогнал себя на три года. Ещё на три. Не ощущал себя частью даже этой картины, в которую был влит, был чужеродным элементом в пейзаже, кляксой на холсте. Потому что его не должно здесь быть.

Не то время. Не то место.

Снова.

Но теперь было по-другому. Хуже.

Странно было так думать, но в первый раз было проще, проще было в центре. Там он привыкал к своей новой жизни и себе изменившемуся постепенно, там ему всё объясняли и помогали, там не нужно было думать – о тебе заботились другие. Там и тогда, в конце концов, он не понимал, насколько всё серьёзно, не понимал, что это не период такой сложный и мучительный, богатый на ужасные открытия и потери, а так отныне будет всегда. Никогда больше не будет хорошо и спокойно, счастливо, хоть надейся на то, хоть нет.

А теперь понимал. Не будет больше папы, который тыл, поддержка, лучший друг и целый мир вокруг. Не будет другой семьи. Не будет друзей, хоть уже и не мечтал о них давно. Не будет дома – того самого, настоящего, в котором твои близкие, родные сердцу люди и всегда тепло, будь хоть какая буря за окном и беда в душе.

Все его мечты, надежды и важные и не очень вещи, из которых складывается жизнь, его настоящее осталось в ушедшем прошлом. В далёком на самом деле прошлом, в которое ни он, ни кто-либо другой никогда не вернётся. А в настоящем «здесь и сейчас» не за что было зацепиться, не было ничего его. Даже волосы, которые изредка шевелил дыханием ласковый ветер, ненавязчиво вынуждая видеть их боковым зрением, были не его.

Здесь и сейчас он был мальчиком-подростком, который, помнил, ещё совсем недавно в игрушки играл, а вдруг проснулся взрослым – ещё более взрослым, чем в прошлый раз, в ещё дальше убежавшем времени и вновь изменившихся обстоятельствах. И никого рядом, никого знакомого или просто безопасного и понятного, не к кому обратиться.

Понурив голову, Том побрёл к лавке, сел на неё, так и не подняв голову, опустив её ещё ниже и смотря себе под ноги. Так хотелось с кем-нибудь поговорить, неоформленные слова, которые на самом деле вряд ли бы смог озвучить, сложить в полные предложения, тянули под сердцем, крутились в пустоте пробитой в груди дыры. Хотелось, чтобы рядом был кто-то тёплый, тот, за чью руку можно удержаться в этом свободном падении и мёртвой подвешенности и подтянуться вверх, или чья рука вытянет, что скорее.

Мысли снова вернулись к Оскару, нарисовали его образ невероятно живо. Том бы ему позвонил, снова нашёл бы способ, просто знал откуда-то, что смог бы. Но он не мог.

И дело не в хиленькой гордости и самоуважении, которые изредка в нём всё-таки просыпались. Дело в том, что Том думал, что нужен – потому и тянулся к нему, потому вспоминал именно о нём, когда умирал, а оказалось, что нет.

Том не пытался поверить в него во время второго их сожительства, после предательства родных он в самом деле оставил все надежды на доброе и светлое, но поверил. С Оскаром всё было по-другому, Том его не боялся, доверял ему, только с ним смог расслабиться и быть собой – никудышным, неправильным и неумелым собой без мыслей, что разонравится и разочарует, что потеряет. С ним даже целоваться было почти не страшно и не противно. Точнее совсем не противно. Потому что всё было игрой, и знал, что больно не будет. И потому что это был он.

Том верил ему и в него. А оказалось, что был для него даже не помесью мебели и домашней зверушки, а игрушкой-потехой, вещью без мозгов и чувств, с которой, может, что-то интересное получится. Никак Оскар к нему не относился и обошёлся с ним так же, как не случившийся друг Александер когда-то – сделал развлечением для себя и своих друзей, только более жестоко.

И наверняка Оскар давным-давно забыл о его существовании, ведь это для него, Тома, прошли два дня, а для всех остальных – три года.

И всё, больше никого нет и не будет, потому что Оскар был единственным, единственной стабильной и понятной опорой в постоянно рушащемся мире. И не хотелось больше никого. И ничего не хотелось. И вряд ли удастся влиться в поток жизни, которой, в принципе, нет разницы, есть он в ней или нет

Том поднял глаза к голубому, ясному-ясному небу.

«Папа, забери меня».

Обращался к папе-Феликсу, точно так же, как взывал к нему в центре, когда ещё не знал, что того уже четыре года как нет. И, что именно ему обязан тем, что жизнь переломилась в самом своём начале, медленно поползла под откос, чтобы сорваться с обрыва в то самое свободное падение и зависнуть в подвешенности.

Уже давно не было ни злости, ни ненависти к Феликсу за то, что он сделал. Том всё равно любил его глубоко внутри, любил и был привязан безусловно. Такую любовь, прививаемую с первых дней жизни вместо вкуса материнского молока, ничто не способно вытравить без следа.

Том не знал, что именно имеет в виду своей просьбой. Не хотел умирать, что придало бы ей самый прямой смысл. Хотел просто, чтобы всё это закончилось. Хотел вернуться в свою параллель времени, в свой мир.

«Папа…».

Но не отец ему Феликс. И не ответит он уже никогда, его нет уже… Его нет уже восемь с половиной лет.

У Тома глаза расширились в шоке, когда посчитал это про себя, прочувствовал. В этом году будет девять лет с тех пор, как пошёл на вечеринку в честь Дня Всех Святых. Девять лет, подумать даже страшно, невозможно поверить. А прожил из этого почти десятилетия всего два года, семь лет пропустил.

Это невозможно, невыносимо осмыслить – что тебя не было в собственной жизни целых семь лет, что твоё настоящее настолько далёкое прошлое, но нет возможности это не принимать. Потому что вот ты, совсем уже взрослый, выросший без себя, и вот мир, тоже ушедший вперёд, но такой же реальный вместе с солнцем, небом, ощущением ветра и первым за девять лет апрелем – тот, который провёл в больнице, не считался, тогда не видел весну и не чувствовал. Мир, по которому неизвестно как и куда ходило твоё тело без тебя.

Прервалась связь с отцом-Феликсом, которого почти почувствовал физически, столько душевной отчаянной силы вкладывал в слова к нему.

Том поднялся и пересёк площадь, остановившись у самого её края, где через дорогу, которую и не заметил до этого и лишь чудом перешёл без происшествий, не смотря по сторонам, высились приметным особняком три белых здания с просторными красивыми балконами и верандами, из одного из которых вышел.

Из пекарни дальше по улице тянулись такие ароматы, что хоть плачь, только сейчас понял, что голодный, почти сутки ведь прошли с прошлого завтрака, после которого ничего не было во рту. Рот мгновенно наполнился слюной от этих чарующих, влекущих за собой запахов наисвежайшей, дышащей выпечки; из только-только открывшегося кафе на углу тоже заманчиво, но не настолько ярко доносились запахи кофе и вкусностей. Но не было с собой денег, а даже если бы и были, Том не пошёл бы, не умел он так – зайти куда-то, сделать заказ, посидеть поесть в одиночестве и расплатиться, не растерявшись и не перепутав ничего.

Том поднял взгляд к верхним этажам зданий, где располагалась якобы его квартира. Тянуло вернуться? Нет, ни капли, да и не посмотрел номер квартиры, убегая, понятия не имел, куда возвращаться.

Взрослые должны сами решать свои проблемы, слышал не раз. Вот и решил.

Том развернулся и, спрятав ладони в карманы и опустив голову, пошёл прочь, прошёл между ног башни и дальше, до противоположного конца площади, по улице до первого поворота.

Глава 3

Гарри проснулся только в полдень, так как лёг далеко за полночь и не завёл будильник. Ему сразу не понравились распахнутые дверцы шкафа и валяющийся около него плед. Одевшись, он прошёл по квартире в поисках Джерри и понял то, что сразу сбросило в тяжёлое напряжение – его нет. Ещё и входная дверь была открыта, что указывало на то, что он даже не ушёл неизвестно куда, а убежал в спешке, или же был в настолько неадекватном состоянии, что забыл её запереть.

Гарри не знал, что думать. Он же взял на себя ответственность за Джерри, оставшись, и – не уследил. Кто знает, куда он мог уйти в таком состоянии и что с ним может случиться. Позавчера он на ногах еле стоял, вчера вёл себя странно, словно не в себе был, а сегодня – сбежал. Неизвестно, что с ним может произойти: упадёт где-нибудь, всё-таки, серьезная травма головы у него, или в беду попадёт.

Телефон Джерри Гарри обнаружил в спальне, что усугубляло ситуацию. Ключи от квартиры тоже были на месте.

А Париж не маленький городок из пяти улиц, который можно быстро обойти и легко найти в нём нужного человека. Тем более в час пик. Тем более что Гарри не знал, как давно он ушёл и, следовательно, как далеко мог уйти.

Убедив себя не пороть горячку, которая ничем не поможет, и не паниковать раньше времени, а быть рациональным, Гарри решил подождать. Всё-таки оставался шанс, что Джерри просто вышел в магазин за чем угодно, чего вдруг остро захотелось, а что дверь не закрыл – в его состоянии это простительно.

Время шло. Через два часа стало понятно, что версию с магазином или, например, походом в кафе можно отбросить. Но всё равно не оставалось ничего, кроме как ждать, это самый разумный вариант до определённых пор.

Гарри честно прождал дотемна и, скрепя сердце, позвонил в полицию. Отдавал себе отчёт в том, что от этого может серьёзно пострадать репутация Джерри, но иного выхода не видел. Ничто не имеет значения, когда под угрозой здоровье и жизнь. Уже можно было сделать вывод, что, раз он не вернулся до сих пор, то уже не вернётся сам. Или уже не может вернуться.

Диспетчер внимательно выслушала заявление, и служители порядка откликнулись.

Оказывается, можно идти бесконечно долго, когда нет конечной цели, а город всё никак не кончается, только ноги налились свинцовой усталостью и очень-очень хотелось пить. Том постепенно замедлял шаг, пока не остановился вовсе в первой трети скудной на фонари, довольно грязной улицы. Это был уже совсем другой Париж, как будто вовсе не он, но Том этого не замечал, он смотрел в кажущийся чёрным асфальт, стоя напротив простых широких дверей без стеклянных вставок и ручек. Над дверьми громоздилась тусклая, местами перегоревшая неоновая оранжево-красная вывеска с нечитаемым названием заведения.

Не то чтобы совсем не было сил дальше идти, но уже пропало желание. Том стоял и смотрел в асфальт, не зная, куда себя дальше деть, и не думая об этом. Ему было всё равно. Это всё будто не с ним: не у него горчит во рту от жажды, не у него ноги гудят, потому не так уж и чувствовал.

Из отчуждённой апатии вывел весёлый звонкий голос:

- Эй, куколка, не хочешь весело провести время?

Том повернул голову на оклик. Около дверей под оранжево-красной вывеской стоял загорелый черноволосый парень, в согнутой правой руке держал зажженную сигарету и улыбался ему. Обаятельно очень улыбался, и глаза у него тоже то ли улыбались, то ли смеялись, переливаясь маслянистым огнём в тусклом свете.

- Я? – переспросил Том, указав на себя пальцем.

- Да-да, ты. Грустишь, вижу, вот и предлагаю – пошли, развеселим, - с прежним задором заливал улыбчивый незнакомец.

- Я не грущу, - тихо ответил Том, но ушлый парень услышал.

- А что тогда? Ищешь что-то? Или кого-то? Говорю же, по глазам вижу, что что-то не так, душа у тебя не на месте. Расскажи мне, куколка, я выслушаю тебя, помогу, чем смогу. Я многим помочь могу.

«Я место своё в мире ищу», - невольно подумал Том.

Пока он отвлёкся на свои невесёлые мысли, из заведения вышел второй парень, точно такой же, как первый, даже в одежде такой же. Он тоже сходу взял Тома в оборот, приветственно раскрыв ладони:

- Какие люди в наших местах! Какая прелесть! Куколка, ты ищешь что-то, что тебе надо? – говорил сладко, звонко, тоже улыбаясь.

С третьего раза всё же прошибло. Как очнувшись, Том мотнул головой:

- Я не куколка.

Первый парень хотел что-то сказать, но второй не дал ему, перехватив слово:

- Конечно ты не куколка. Тебя же ангелом зовут, если я не ошибаюсь. Не ошибаюсь ведь? Стало быть, ангел ты, ангелом и будем звать.

- Ты его знаешь? – понизив голос, спросил у него брат не на французском, а на их родном языке.

- А ты не шаришь? Это ж модель знаменитая, судя по всему, ого какая, имени, правда, не помню.

- Ты уверен?

- Уверен. Его ещё Изуродованным ангелом зовут. Точно он, я это лицо запомнил. Так что нам крупно повезло, и ты молодец, что придержал его.

Сказав это, парень переключился обратно на Тома:

- Так, что, согласен быть ангелом, или на работе с этим достали?

- У меня имя есть… - пробормотал Том, не понимая, о какой работе тот говорит и с кем его перепутал.

- Как тебя зовут?

- Том.

- Очень приятно познакомиться, Том. Так, скажешь, что ты ищешь? Будь уверен, ты это уже нашёл, осталось только уточнить.

- А что я ищу? – нелепо, с абсолютно искренним непониманием спросил Том.

Парни говорили так уверенно, что он поверил, что они в самом деле знают, что ему нужно, тем более что он сам этого не знал.

- Счастье, - всё так же уверенно и легко, с широкой, завлекающей улыбкой ответил незнакомец. – Его ведь все ищут. Или ты уже?

- Определённо уже, - вновь на языке, которого Том бы всё равно не понял, так, что это было незаметно со стороны – они это умели между собой, проговорил первый парень. – А если он не обдолбанный, то явно головой ударился, ведёт себя как прибитый.

Брат тут же подхватил его мысль и осторожно озвучил, обращаясь к Тому:

- У тебя всё в порядке, Том? Что у тебя случилось?

А Том стоял и хлопал глазами, смотря на них, кажущихся волшебными, потому что всё знали о нём, всё видели, как в кино, где к потерявшемуся совсем герою приходит фея или ещё кто и выводит его из тьмы, потому что для неё это пустяк.

- Том, ты помнишь, где ты живёшь? – более конкретно спросил всё тот же второй парень, прощупывая почву.

Том честно отрицательно покачал головой.

- Ты думаешь о том же, о чём и я? – спросил первый парень у второго.

- Да. Счастливая звезда сегодня улыбается нам особенно ярко, - сказав это, второй вернулся к добыче: - Том, ты головой ударился?

- Кажется, да, - Том не был уверен, но из вчерашних слов и действий Гарри сделал вывод, что это, возможно, так.

- Бедный… Болит, наверное. Что же ты бродишь в таком состоянии? Устал, наверное, потерялся?

- Немного.

- Бедный, - повторил второй. – Вижу, хороший ты парень, а люди здесь знаешь, какие ходит? Не всегда хорошие. Пойдём с нами, красота, мы тебя устроим, обогреем, с друзьями познакомим. Мы тебя не обидим.

- К вам домой? – спросил Том.

Идти с незнакомыми людьми к ним домой он был совершенно не намерен. Или намерен. Сейчас Том не был уверен ни в чём и готов был поддаться и пойти следом.

А зря. Потому что место с непроизносимым названием являлось притоном, объединяющим под своей крышей все возможные пороки, а улыбчивые, ушлые на язык близнецы были его держателями и по совместительству зазывалами новых клиентов, которые уже готовы упасть, но их нужно подтолкнуть, а также подборщиками развлечений для клиентов постоянных, платёжеспособных и важных. Тома они рассматривали в обоих вариантах.

- Нет, - приятно посмеялся второй парень. – Сейчас у нас работа, там и пересидишь, мы тебя устроим. А утром посмотрим – захочешь, в полицию позвоним, они же должны помогать добропорядочным гражданам, правильно? Захочешь – в больницу…

- Не надо в больницу, - мотнул головой Том.

- Понял. Правильно, не надо в больницу, кто ж их любит? Ты не любишь, да?

- Не люблю, - качнул головой Том.

- Но лечиться как-то надо, да? Надо же помочь себе?

- Да, надо, - не совсем уверенно ответил Том, так как не совсем понял смысл вопроса, но для себя он ему казался правильным.

- Пойдём? – снова спросил парень, даже с расстояния очень проникновенно заглядывая в глаза. – Тебе же нужно где-то переночевать. И расслабиться нужно, поговорить. Беседа с хорошими людьми знаешь, как помогает – лучше любых таблеток! И лекарства мы тебе дадим, у нас есть.

Том не думал о том, насколько мало похоже на правду без подвоха, что в его никудышной жизни вдруг появились те самые добрые люди-феи, готовые помочь и обогреть, зная всего лишь его имя, да и до этого тоже. Он просто заворожено смотрел на два одинаковых улыбчивых лица и верил им.

Том сделал шаг вперёд, к ним, и вдруг пронзило буквально, заставив остановиться. Это было подобно усиленной во сто крат интуиции, которая не неуловимо подсказывала, а приказывала – стой, не ходи туда.

Без возможности сдвинуться с места. Как будто тело твоё вдруг перестало тебе подчиняться.

Том растерянно хлопал ресницами, не понимая, что это за состояние, которое он не может преодолеть. Хотел передвинуть ноги, думал об этом, а они стояли на месте, как будто приросли к грязному чёрному асфальту.

- Точно стукнутый, - заключил на их языке первый парень и сказал Тому: - Том, пойдём, холодно же стоять, ночи ещё не такие тёплые. И ты наверняка замёрз, вон, дырка у тебя какая, и без куртки.

Том всё так же растерянно кивнул. Да, ему не было тепло, через дырку на джинсах, разодранную на треть длины ноги, действительно холодило тело. А сдвинуться с места всё так же не мог, но и испугаться не мог, что это паралич какой-то или нечто подобное.

- Том, тебе помочь? – взял слово и второй парень. – Чего ты испугался?

Директивная, захватившая власть интуиция приказала отступить – как рычаг нажала, и Том покорно отступил.

- Ты куда? – снова первый парень. – Том, мы же уже договорились. Пойдём. Тебе идти трудно? Мы тебе поможем.

Том отступил ещё на шаг, и ещё. И, когда первый парень оттолкнулся спиной от стены и шагнул к нему, развернулся, ведомый неведомым, не поддающимся контролю порывом, и быстро пошёл прочь. А после, услышав оклик с разочарованными нотками: «Ты куда?», побежал.

И куда только делись усталость и неспортивность. Том без передышек, не замедляясь, пробежал километр и, только оказавшись достаточно далеко от дурного места, остановился. Обернулся, хлопая ресницами, ошарашенный абсолютно и дезориентированный тем, что только что произошло.

Но тут разом, очень вовремя вернулась и былая усталость, и навалилась усталость новая, от практически спринтерского забега, отвлекая от мыслей, которые легко могли добить ослабленную, расшатанную психику. Мышцы загудели с утроенной силой и ноги задрожали, требуя снять с себя нагрузку.

Том доковылял до чёрного, страшноватого в темноте и безлюдности парка, вдоль которого были установлены лавочки, присел, зажав ладони между колен; колени продолжали подрагивать. Сидел и снова смотрел в асфальт.

Примерно через пять минут, когда тело начало остывать, стало холодно. Особенно мёрзла правая нога, оголённая дыркой. Том попробовал стянуть её края, чтобы закрыть кожу, но у него ожидаемо ничего не вышло, рваные края снова расползлись, как только он их отпустил.

Том устал, настолько устал, что уже был не в состоянии думать обо всех своих бедах и том, куда ему идти. Он застегнул толстовку под горло, натянул на голову капюшон, запихав под него мешающие светлые локоны, ещё раз стянул края дырки на джинсах и, сложив руки под грудью, обняв себя, чтобы было теплее, лёг на сиденье лавки, подтянув колени к животу.

Свернуться в клубочек не получалось, свешивались ноги с края и тянули вниз, а так хотелось. В дырку всё так же дуло. В жёсткое сиденье больно упирались кости, и голове было неудобно.

Том натянул толстовку на лицо, спрятав рот и нос, подложил ладони под голову и закрыл глаза. У него даже получилось заснуть и проспать два с половиной часа, пока его не разбудил голос одного из двух патрульных:

- Месье, вы в порядке?

Том вяло, едва заметно пошевелился и даже не промычал ничего, снова затих, не открыв глаза и не поднимая лица, пряча его в сложенных руках.

- Месье, вы в порядке? – твёрже повторил вопрос мужчина в форме.

К нему присоединился коллега:

- Месье, вы можете открыть глаза?

Том повернул голову, чтобы руки закрывали не всё лицо, и открыл глаза, посмотрел на них сонно. Полицейские, это он понял и усталым, разбитым, полуспящим сознанием.

- Здесь нельзя сидеть? – спросил, не видя иных причин, по которым стражи порядка могли подойти к нему. – Лежать нельзя?

- Здесь не следует спать. Месье, почему вы спите здесь?

Том не ответил. Что он мог ответить, что устал и прилёг, а перед этим потерялся, потому что это не его реальность?

- Месье, у вас есть дом? – снова, иначе, спросил полицейский.

Том снова промолчал, потому что не мог сказать, что дома у него нет, думал, что за это с ним что-нибудь сделают, увезут куда-нибудь, но и сказать, что есть, тоже не мог.

Стражи порядка всё больше склонялись к мысли, что перед ними наркоман. Один из них попросил:

- Месье, вы можете сесть?

Том сел, убрал под нависающий надо лбом капюшон выбившийся локон.

- Месье, вы употребляли что-нибудь?

- Что?

- Психотропы?

- Что это?

Патрульные пересмотрелись.

- Месье, можете снять капюшон?

Том снял. Полицейский достал фонарик и посветил ему в лицо. Том сощурился от яркого света, инстинктивно отвернул лицо; зрачки реагировали на свет так, как и должны реагировать.

Второй страж порядка, внимательно вглядевшись в его лицо, сказал напарнику:

- Это наш беглец.

Для верности сверился с фото и добавил:

- Да, он. Месье, пройдёмте с нами.

- Зачем? Что я сделал?

- Вы ничего не сделали. Мы просто доставим вас домой.

- Я не хочу.

- Извините, но вы должны пойти с нами.

В конце концов Том согласился и поднялся с лавки, идти куда-то с полицейскими было по крайней мере не страшно, тем более они оба были довольно молоды. Но около машины он застопорился, это было для него сильным страхом, непреодолимым пунктиком, на котором замыкало – сесть в машину к незнакомым людям.

Но в итоге Том сел в автомобиль, поскольку – это полиция, и отодвинулся подальше от мужчины, севшего с ним на заднем сиденье, вжимаясь в дверцу, когда они поехали.

В квартире, куда Тома ввели, придерживая с двух сторон, поскольку он порывался сопротивляться, увидев, куда его привезли, ждали Гарри и приглашённая им доктор. Гарри не кинулся его обнимать, как того хотелось – по-родительски, по-человечески чисто, потому что искренне переживал за него. Тем более что тот выглядел неважно: ободранный, со спутанными волосами, бледный, так и не проснувшийся до конца, а скорее, отстранённый.

Полицейские, выполнив свой долг и отдав честь, удалились. Не став напоминать о том, что нужно разуться, чего он сам не сделал, Тома усадили на диван, и к своей работе приступила доктор. Но проведение опроса осложнялось тем, что Том в ответ на вопросы упрямо молчал и не смотрел на неё.

Проверив зрачковый рефлекс и реакцию, так как имела место быть травма головы, доктор заключила:

- Похоже на диссоциативную фугу. Нужно проехать в клинику для более точной диагностики.

Том не знал, что такое диссоциативная фуга, но ему хватило слова «диссоциативная». Он встрепенулся, вскинув голову, и даже с дивана подскочил:

- Нет у меня никакой фуги! Я просто гулять ходил! Разве я не имею права на это?! Я здоровый! Я нормальный! Я не поеду ни в какую больницу! Я просто гулял! И вообще… - Том запнулся на пару мгновений, бегая глазами от доктора к безымянному мужчине и обратно. – Это моя квартира! – продолжил ещё громче, надрывнее, смешивая искренность и, как ему казалось, убедительные доводы. – Почему вы здесь?! Я вас не приглашал! Уходите! Оставьте меня в покое! Меня не нужно лечить, я нормальный! Я просто гулял!

- Прошу вас, успокойтесь, - проговорила доктор, подняв раскрытую ладонь. – Никто не говорит, что вы больны. Но ваше состояние нестабильно, я говорю о посещении вами клиники только для вашего блага.

- Не поеду! Вы не можете меня заставить, вы не должны! Я ничего не сделал, чтобы был повод, я вообще ничего не сделал! Я не хочу туда возвращаться!

Том осёкся, поняв, что ляпнул лишнего – сам же сказал, что лечился уже, чего нельзя было делать, поскольку нормальные не лечатся.

- Вы проходили лечение по психиатрической части в прошлом? – спросила доктор. – Прошу вас, ответьте, это важная информация.

Том молчал, только испуганно, затравленно бегал глазами. Подождав достаточно, чтобы убедиться, что ответа не последует, доктор обратилась к Гарри:

- Месье Симон, выйдите, пожалуйста.

Гарри оставил их наедине. Доктор – психиатр-невролог, указала на диван:

- Присядь, пожалуйста, - перешла на «ты», поскольку так общение получается более личным, доверительным.

Том сел, снова не смотря на неё. Доктор пересела к нему на диван.

- Как тебя зовут? – спросила мягко. – Мне нужно как-то к тебе обращаться.

Том молчал. Доктор тоже помолчала и представилась:

- Меня зовут Джаннет, - продолжая смотреть на Тома, указала на свой бейдж.

Том машинально проследил её жест, который заметил боковым зрением, тем самым посмотрев на неё. Есть контакт.

- А тебя как зовут? – добавила доктор.

Том снова помолчал, но затем спросил в ответ:

- Разве вам не сказали, как меня зовут?

- Нет.

- Том, - тихо произнёс через паузу. – Меня так зовут.

- Спасибо, Том. Теперь, пожалуйста, скажи – ты проходил в прошлом лечение в психиатрической больнице или клинике неврозов?

Том молчал. Доктор пошла иным путём, довольно рискованным:

- Том, какой у тебя диагноз?

Молчание. Доктор снова заговорила:

- Том, тебе знакомо понятие врачебной тайны? Оно означает, что я не вправе никому рассказывать о том, что услышу от тебя, в противном случае я потеряю работу. Но важно, чтобы ты сказал правду – чтобы я могла правильно оценить твоё состояние и не допустить ошибку. Ты понимаешь, о чём я говорю?

Том кивнул.

- Хорошо, Том. Спрошу ещё раз – ты проходил лечение?

- Да, - на грани слышимости.

- У тебя есть диагноз?

- Да.

- Какой?

- Диссоциативное расстройство идентичности… Или личности. Не помню, как правильно.

- Оба варианты правильны. Том, скажи, у тебя недавно было переключение?

Том сдавленно кивнул.

- Когда?

- Второго. Второго апреля.

- Два дня назад?

- Да, - подтвердил Том.

Временные рамки сходились с теми, в которые, как сообщил Гарри, молодой человек начал вести себя странно, после чего вовсе сбежал, что совершенно неудивительно после переключения-возвращения. Оставалось узнать масштабы катастрофы и есть ли она вообще.

- Какой отрезок времени ты не помнишь? Какой день помнишь последним? – спросила доктор.

- Двадцать… Двадцать восьмое февраля. Месяц, получается, чуть больше.

Том соврал, потому что три года – ужасно долгий срок, за который, думал, точно окажется в психушке, а месяц – не так уж критично. Не для него конечно, а в целом, для него и один потерянный день был катастрофой с учётом того, кто его подменял.

- Том, ты был в этом городе, в Париже?

- Да.

- Это твоя квартира?

- Да.

- Ты знаешь мужчину, который был с нами?

- Да.

- У тебя есть близкие люди в этом городе? Те, кто знают о твоей болезни и могут сейчас побыть с тобой?

- Да.

Доктор покивала и, выдержав паузу, произнесла:

- В свете того, что ты мне сообщил, я не вижу оснований для твоей госпитализации. Если только ты сам этого не хочешь.

- Не хочу.

- Хорошо, Том. В таком случае я сообщу месье Симону, что всё в порядке, про то, что ты мне рассказал, я не скажу.

Том прикусил губу и затем попросил:

- Вы можете сказать ему, чтобы он ушёл?

- Почему ты сам не попросишь его об этом? – насторожилась мадам.

- Я… не хочу сейчас с ним разговаривать.

Доктор помолчала, ожидая, что он ещё что-то скажет, и кивнула:

- Хорошо, я попрошу его уйти. Но, Том, тебе лучше не оставаться одному.

- Мне хорошо одному. Я в порядке. Я справлюсь. Я… Я много раз уже это проходил.

Доктор вновь кивнула.

- Я не могу заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Но, если вдруг тебе будет сложно или понадобится консультация, ты можешь обратиться ко мне. Вот, - она достала из сумочки визитку, - здесь мой личный рабочий номер и номер клиники, где я работаю.

Том взял визитку из её рук, машинально посмотрел на номера, не вчитываясь в цифры, и убрал в карман. Закончив с ним, доктор вышла к Гарри, объяснила, что причин для беспокойства нет, и попросила его уйти, аргументировав это тем, что у Тома его присутствие вызывает стресс, который в посттравматическом состоянии категорически противопоказан.

- При всём моём уважении к вашей квалификации, мадам Джаннет, - не грубо, но довольно холодно, уверенно проговорил Гарри, - я не думаю, что правильно оставлять его одного в таком состоянии.

- Это его личная просьба, - не моргнув глазом, спокойно ответила доктор. Ведь это правда, и эту её часть можно было передавать.

Тут Гарри растерялся, переспросил:

- Личная просьба?

- Да, месье. В противном случае я бы не настаивала на вашем уходе.

Вдруг всё сложилось, как это бывает, как пазл – по щелчку. Гарри пришёл к весьма разумной, хоть и неправильной, мысли-объяснению резкой перемене в Джерри в последние дни, которую полностью сложно было списать на травму. Но легко можно на другое.

Оскар. Дело в нём, в их с Джерри отношениях, наличие которых он предположил ещё в первую встречу с Шулейманом, когда они втроём сошлись у дверей, так они с Джерри друг на друга смотрели. Так не смотрят знакомые или друзья, это были взгляды двух людей, между которыми есть нечто такое общее, что другим понимать не нужно. Гарри же не мог знать, что связывал их совершенно другой, разный у обоих интерес друг к другу, а Джерри молчал и не сводил с Оскара взгляда по той причине, что его нужно было не провоцировать и контролировать, чтобы лишнего не сказал.

В том числе версия с их отношениями объясняла и то, почему Оскар Джерри ударил. Что-то пошло у них не так, вероятно, Джерри устал с ним, что неудивительно, и хотел расстаться, а тот, славящийся отсутствием границ дозволенного и незнанием отказа, так ему ответил. Но, видимо, и у Джерри не переболело – вот и реагировал вчера так на его, Гарри, прикосновения, и убежал в попытке развеяться, и сейчас просил оставить его одного.

Всё это Гарри было знакомо, всё это он видел у своей старшей дочери, страдающей от разрыва дорогих сердцу отношений и сходящей с ума. И, возможно, увидит снова, когда вернётся домой, поскольку по этой причине она и сорвалась к нему в этот раз – лечить разрывающееся сердце подальше от места, где его разбили.

Вот и Джерри сходил с ума, только у него рядом не было любящего папы, у которого можно поплакать на груди, у него вообще никого не было.

А что попросил его, Гарри, забрать его из больницы и остаться с ним, тоже логично. В любом состоянии Джерри оставался разумным, не на плечи же хрупкой Бо он должен был себя взваливать в прямом смысле этого слова.

В связи со всем этими мыслями Гарри окончательно решил, что правильно доктора послушать и оставить Джерри одного, не нужно в такие моменты навязываться. Тем более бегал он уже и сам прытко, неизвестно каким чудом, но, видимо, ему полегчало в плане физического самочувствия.

От греха подальше Гарри собрал весь имеющийся в доме алкоголь в пакеты и поставил у входной двери, чтобы потом забрать и выбросить. Практика с дочерью Кат подсказывала, что в таком состоянии, с болеющим сердцем, тянет в беспробудное пьянство, чего Джерри для полного счастья только и не хватало. Но в большинстве случаев, как, опять же, видел, если в доме нет спиртного, то идти за ним лень.

Собрав всё, Гарри заглянул к Тому попрощаться и сказал, что, если ему понадобится поговорить, чтобы звонил в любое время. Том только коротко кивнул в ответ.

Под аккомпанемент недвусмысленного громыхания бутылок в пакетах, на что доктор старалась не обращать внимания, поскольку это не её дело, они с Гарри вместе вышли из квартиры.

Оставшись в одиночестве, Том не поел, хотя до сна на лавочке хотелось, только попил воды и ушёл в спальню. Скинул на пол кроссовки, не расшнуровывая их, и, не гася свет, во всём остальном залез в кровать и накрылся одеялом с головой.

Всё, его нет.

Глава 4

Я в одиночество вплетён,

Как в странный и безумный сон,

И памяти больше нет,

Лишь только холодный бред.

Движенья нет, движенья нет,

Движенья нет, движенья нет,

Движенья нет, движенья нет и

(только бред).

Токийский гуль, перевод на русский язык©

Том не обращал внимания на приход нового дня, который знаменовал свет, пробивающийся через закрытые веки, так как одеяло во сне стягивал с головы, натягивал одеяло обратно и отворачивался. Лежал хорьком в спячке в своей норке, в коконе, в котором мир его не найдёт. Нет никакого мира, так в это можно было поверить. И его тоже для мира нет, а значит, не обязательно вставать, что-то делать, думать, чувствовать. Небытиё и есть небытиё, спячка.

Когда не спал, что было редко, в самом деле словно в спячку впал, Том просто лежал с закрытыми глазами, свернувшись клубочком. Или с открытыми лежал, но это почти никогда и только под одеялом, чтобы ничего не видеть. И чтобы мир его не видел. Мира нет. За окном пустота.

Только в туалет вставал и выходил из комнаты, потому что, будучи в сознании, мочиться под себя было перебором. Не то чтобы не хотел потом спать на мокрых простынях, а просто – перебор. Что-то в голове ещё функционировало и щёлкало, не позволяя провалиться в полный анабиоз. Ходил с закрытыми глазами или смотрел под ноги, чтобы не видеть ничего вокруг, не хотел смотреть, и врезался в стены, поскольку шёл привычной дорогой – привычными – дорогой к ближней ванной комнате в апартаментах Шулеймана, той же дорогой в доме своего детства. Оглушённое, полуспящее сознание никак не желало понимать, что он не там.

Заодно выпивал стакан-другой воды и снова прятался в своём коконе. Потом начал ставить на прикроватной тумбочке бутылку, чтобы было меньше поводов вставать, поскольку пить хотелось чаще, чем в туалет. Совсем не ел. Да и не хотел. Зачем организму, которого нет, пища?

В первые сутки спячки так и было. Во вторые – третий голодный день, есть захотелось, но не встал для этого, вместо этого перевернулся на другой бок и вскоре снова заснул.

Несмотря на то, как почти уверенно вещал и даже орал, что это его квартира, у Тома не было в этом совершенно никакой уверенности, он так не считал. Не ждал, что рано или поздно придёт законный владелец этого жилья, где он нашёл себе уголок, но бессознательно чувствовал, что оно не его, чужое.

Не хотелось идти на чужую кухню, открывать чужой холодильник и есть чужую еду. Чужое брать нехорошо.

На третьи сутки, которые казались первыми, поскольку совсем не следил за приходом утра и ночи, а тем более за сменой дат, Том всё же подошёл к холодильнику. Постоял, рассматривая его словно дверь, за которой неизведанное, и нужно сделать выбор: открывать или нет, и открыл, заглядывая внутрь. Набор продуктов был таким же незнакомым, не пересекающимся с ним, как и всё остальное.

Так же стоя около холодильника, поначалу даже не закрыв его, Том поел неприятно холодной пищи и вернулся в постель под надёжное одеяло. В этот же день второй раз сходил поесть и третий, совсем оголодал.

Подумал потом поступить с едой так же, как с водой – сделать в спальне запас, чтобы не вставать и не ходить за ней каждый раз, но не нашлось ничего, что можно было без опасений хранить вне холода – никаких снеков, вредных вкусностей, и что удобно было бы есть в кровати. Потому приходилось выбираться на кухню, где продолжал не подходить к столу и подкреплялся на ногах около серебристого цвета высокого красавца холодильника.

На пятый день закончилось всё, что можно было съесть так, и встал перед выбором – взять продукты из морозилки и приготовить обед или остаться голодным. Сначала выбрал голод и ничего не трогать, запихнул кусок мяса, с которым в руках размышлял, обратно в ящик и ушёл в спальню.

К вечеру выбор изменился на противоположный, другой единственный, и Том снова выбрался на кухню, где в этот раз нужно было задержаться. И задержался, не торопился сбежать обратно в свой угол, не думал уже о том, что это чужое, и что в любой момент может прийти хозяин-призрак, которого и нет вроде бы, но присутствие которого ощущается, потому что он должен быть, а он тут как мышь какая-то еду ворует.

Микроволновка спасла от многочасового ожидания разморозки мяса, а всё остальное можно было бросить на сковороду и так; оказалось, неплохо натренировался готовить за жизнь с Шулейманом, по крайней мере, ничего не сгорело. Но благополучно забыл выключить плиту. Благо, «умная» жарочная панель автоматически сбрасывала жар, когда с неё снимали посуду, и по прошествии определённого времени также сама отключалась.

В первый раз поел за столом, только смотрел всё время в тарелку, ни взгляда по сторонам, и посуду за собой мыть не стал. После ужина снова удалось надолго заснуть.

На седьмые сутки Том пошёл в душ. Самому стал неприятен запах пота, окутывающий сладко-затхлым облаком. Конечно – днями было уже совсем тепло, отопление работало, что особенно ощущалось при закрытых наглухо окнах, а он был одет в ту же уличную одежду и вдобавок девяносто восемь процентов времени проводил под одеялом. Даже бельё не менял, так как его на нём и не было.

Мылся Том, привычно не смотря на себя, но хорошо прошёлся ладонями по всему телу, чтобы точно отмыться. Выйдя из душевой кабины, не обтёршись, остановился у раковины и, помешкав, протёр ладонью зеркало над нею от конденсата. На него смотрело его взрослое лицо с потухшими глазами. В прошлый раз и не заметил, что черты его вновь немного изменились, а больше в зеркало не смотрел. И сейчас смотреть тоже было неприятно. Потому что там, в отражении, это не он, это чудовище с ненавистным крысиным именем, ломающее и отнимающее его жизнь.

Белая крыса.

Смешно. Могло бы быть. Если бы речь шла о чём-то другом. Не о Нём.

Теперь уже белая крыса. Вон она, в отражении. Спит, а всё равно глядит, жизнь отравляет. Нет, не глядит, потому что глаза-то его, Томины.

Том скользнул взглядом по отвращающим до оторопи светлым локонам, которые растрепались и спутались, не видя расчёски который день, но всё равно не превратились в паклю, оставались шёлковыми, красивыми. Только Том ничего красивого в них не видел, он себя не видел из-за них.

И без оглядки на Джерри смотреть в зеркало тоже было неприятно, потому что всё это чужое, неправильное, женское, смазывающее принадлежность к полу. А Том не хотел быть похожим на девушку, для него это было чем-то, противоречащим его природе.

Том дотронулся до лица, с непонятным удивлением и грустью отмечая, что кожа гладкая. Абсолютно. Такой он её и помнил, не застал то время, когда начала расти борода, поскольку случилось это ближе к двадцати годам, и необходимость бриться досталась Джерри. Но задумался вдруг – должна же расти? Сколько ему там сейчас лет? Слишком много для себя.

Хотя, наверное, если бы увидел в зеркале себя с бородой, это бы точно взорвало сознание шоком разрыва шаблона вплоть до нервного срыва и последующих последствий. Потому что где он, а где борода? Он же ребёнок, ему от силы шестнадцать лет, а расплывчатое, суровое понятие «взрослый» он держал в голове только потому, что так надо.

Не ребёнок и не взрослый, по факту – никто, никакой. А в отражении – чужой. В отражении холодная и страшная, потому что её не должно там быть, фарфоровая кукла.

Том взял на кухне ножницы и, вернувшись в ванную, обрезал волосы, бросая срезанные пряди в раковину. И наголо бы побрился, чтобы избавиться от мерзкого белого цвета, но не было бритвы.

Потом отодрал наращенные ресницы, вырвав вместе с ними добрую часть родных. И ногти как смог обрезал, что было непросто делать кухонными ножницами.

Глаза покраснели от экзекуции и мокли, неровно постриженные волосы торчали клоками, точно у взъерошенного, побывавшего в когтях кота воробья перья, но на взгляд Тома так было гораздо лучше. Так – без голливудских локонов и прочего, без смеси куклы барби с клыкастой белой крысой мог спокойно воспринимать своё отражение, не считая того, что лицо там совсем взрослое, благодаря чему всё равно отражение было его лишь наполовину. Но к этому привыкнет. Привык же один раз считать себя взрослым - и ни черта не понимать, как им быть.

На этой ноте Том покинул ванную, потом вернулся и выключил свет. Вечером даже провёл ревизию в холодильнике и выбросил испорченное содержимое задвинутого к задней стенке контейнера, которое нехорошо пахло уже на тот момент, когда в первый раз дошёл поесть по-человечески, и потому оставалось нетронутым. Контейнер ещё от Джерри остался, он съесть не успел, а выбросить перед отъездом забыл, поскольку отъезжал вместе с Шулейманом и был задолбан им во всех смыслах этого слова.

Правда, всего лишь в мусорное ведро Том выбросил испорченную еду, где она продолжила дурно пахнуть и киснуть дальше, но это уже был шаг. И после ужина помыл за собой всю скопившуюся за несколько дней посуду. А потом и посудомоечную машину обнаружил.

Постепенно обживался, перестал всё время спать или тупо лежать под одеялом с закрытыми глазами, понемногу начал гулять по квартире и осматривать её – с одной стороны, его угол, с другой, чужую собственность, бесхозную, поскольку хозяин-призрак всё никак не объявлялся. Да и не думал уже о нём, о хозяине, и не было страшно, что он вдруг всё-таки придёт.

Трогал стены, знакомясь с ними, сидел на кухне не только когда ел – эта привычка осталась с жизни с Оскаром. И помимо воли вспоминал о нём, думал, когда позволял мысли-клочку развиться в размышления. Иногда почему-то казалось, что Шулейман как-то причастен к этой квартире и его ставшей другой в связи с ней жизни. Не мог сформулировать, каким образом Оскар причастен и зачем ему это, но такой вариант виделся довольно логичным, едва ли не единственным.

И в такие моменты Том думал, что если это окажется правдой и Шулейман объявится вдруг, весело сверкая усмешкой-оскалом, то он уйдёт. Бездомным будет, на лавочке поселится и пусть его заберёт полиция, но не останется, не примет от него ничего. Потому что боялся, что, видя Оскара рядом, снова поверит ему, и не хотел этого до противного протестного спазма под ложечкой, не хотел снова быть вещью-игрушкой.

А потом думал, что бред это, Оскар забыл о его существовании ещё три года назад. Вообще все забыли, кто когда-либо был в его жизни и к кому он тянулся со своей глупой, наивной надеждой и потребностью в тепле.

А на девятый день закончились продукты, совсем. Том снова встал перед дилеммой – сидеть голодным или – пойти в магазин. Промаявшись до вечера, Том решился на выход из дома. Надел ту толстовку, в которой сбегал, - не постирал её, как и всё остальное, но по сравнению с футболкой она почти не пахла, просто была несвежей. Натянул на голову капюшон, держа в голове мысль: «Деньги, где-то нужно взять деньги». Несколько минут гипнотизировал бумажник на тумбе в прихожей зоне, за который цеплялся взглядом, когда гулял. Мысль о том, что возьмёт чужие деньги, сворует фактически, принять было неожиданно просто, гораздо проще, чем тот же момент с едой. Принял ещё тогда, когда решил, что пойдёт в магазин. Ему же немного надо, на продукты всего лишь.

Задним планом в голове плавала мысль – что будет, если в бумажнике не окажется денег?

Сглотнув и прикусив губу, Том взял бумажник и открыл его немного не слушающимися пальцами. Внутри лежали карты разных цветов и три с половиной сотни наличными. И в отделении с деньгами лежала аккуратная маленькая бумажка-записка.

В записке, которую Том из любопытства достал, напоминающим его собственный, но каллиграфическим и наклоненным в другую сторону почерком были написаны всего два слова: «Включи ноутбук».

Квест какой-то, записка не пойми от кого, которую Том без раздумий воспринял в свой адрес и взял азарт. И поглядывал на ноутбук в последние дни, но так и не решился его взять, потому сейчас, подбодренный призывом, отложил выход из дома и направился в спальню. Включил ноутбук и сел с ним на кровать.

«А что я должен там увидеть?», - задался запоздавшим логичным вопросом, пока компьютер грузился.

Загорелся фоном рабочего стола экран и застыл, готовый к эксплуатации. Том обвёл его взглядом и остановился на иконке, отличающейся от остальных тем, что название её было написано на немецком языке, а не на французском. Это и не позволило её пропустить.

Снова коротко, ёмко и загадочно. Названием папки было: «Открой меня». Заинтриговало, очень. Чувствуя себя Алисой в стране чудес, идущей по пути записок-инструкций, Том кликнул на папку. Внутри был всего один документ с не менее интригующим именем: «Открой этот документ».

Том открыл. В начале значилась исчерпывающая информация о квартире с прикреплёнными к ней фотографиями комнат, а также дома снаружи, чтобы Том точно не смог усомниться, о какой жилплощади идёт речь – о той, в которой он сейчас находится.

После этого Том уже не мог перестать читать, выпал из времени, из пространства и не видел ничего, кроме прямоугольника экрана, открыв рот, скользил по печатным строкам. Если бы рефлекторно не сглатывал постепенно иссякающую слюну, она бы точно потекла по подбородку, довершая образ Алисы-дебилки, сунувшей свой нос туда, куда ей было предопределёно его всунуть.

Одно дело – допускать мысль, что эта квартира принадлежит тебе, кричать об этом, не вдумываясь в собственные слова, и совершенно другое – узнать, что так и есть. Чёрным по белому электронному написано.

Далее следовала полная финансовая информация, включая пин-коды карточек с пояснением к каждому: «Виза жёлтая; Мастер Кард чёрная» и так далее. Завершало этот блок общее состояние счетов на момент последнего обновление документа, которое тут же было проставлено датой.

У Тома глаза полезли на лоб. Он такую сумму даже представить себе не мог. Точнее мог, но без привязи к себе, без мысли, которую нужно понять и принять: «Это мои деньги». Не миллиарды, конечно, но более чем приличное состояние, которое способно обеспечить жизнь не на один год вперёд, даже если перестать пополнять его совсем, не зря Джерри работал как проклятый и карабкался вверх. А Том никогда и не жил богато, отчего сумма ещё больше поражала и шокировала, для него и тысяча евро была весьма приличными деньгами.

А с последнего обновления состояние ещё увеличилось.

Далее следовал список людей из его окружения. Бо Аксель, Карлос Монти, Чарли Барс и другие. На каждого имелось досье с фотографией, из которого можно было узнать, кем данный человек ему приходится, какими чертами обладает, как с ним себя вести и чего от него ждать. Так, в досье Карлоса была пометка про его любовь к объятиям и вообще всем формам тактильного контакта, что, тем не менее, не представляет совершенно никакой угрозы. А у Бо значилось: твоя личная помощница, обращайся к ней по любому поводу в любое время дня и ночи.

Целый список людей, которых Том не знал, но которые знали его.

Только Гарри не было в этом списке, поскольку так всё в то время закрутилось и не успокоилось до самого конца, что Джерри забыл внести его сюда. Но, наверное, и к лучшему. Том бы не воспринял спокойно тот факт, что они с безымянным мужчиной – любовники.

Далее – раздел «Работа». Тут Том окончательно пропал. Фотомодель, модель подиумов, рекламные контракты, которых было не так много, поскольку для продажи массам предпочитаема более стандартная и близкая простым обывателям внешность, но они всё же были. И были кликабельные ссылки для ознакомления с работами.

Том перешёл по первой ссылке и охренел, красивее и мягче не сказать. Потому что изысканное, точно выделанное из тонкого фарфора очаровательное бесполое создание с голыми ногами, которое язык не поворачивался обозвать мужчиной, было – им. Сначала узнал не лицо, искаженное макияжем и ракурсом, а свои жуткие отметины, которые тут совсем не были скрыты, даже подчёркивались как будто, выдвинутые на первый план. Потом присмотрелся – точно, его лицо. И тело его, несмотря на то, что фигура смотрелась почти женской – Джерри умел как надо извернуться.

Были и другие фотографии. Больше всего Тома зацепила самое невинное вроде бы фото – где Джерри, слепя лоском и стилем, стоял в красивой позе на фоне стены с эмблемой знаменитого Модного дома, обнимая одной рукой не менее блистательную девушку с медового цвета волосами, и широко и обаятельно улыбался в камеру. Выглядели они так, словно минимум дружили лет десять и души друг в друге не чаяли, что было совершеннейшей неправдой, друг друга они холодно недолюбливали, но профессионалы модельного дела прекрасно умеют владеть лицом и выдавать им то, что нужно выдать.

Да, тело его без него не просто неизвестно где ходило, но и времени даром не теряло.

Были и ссылки на видео. Осенняя Неделя моды в Париже прошлого года. Показ того, показ этого. Съёмки групповых съёмок, где Джерри вновь был в шикарно-дамском цветнике.

На два часа Том выпал из реальности, потерялся в закружившем калейдоскопе ярких картинок, переходя от одной фотографии к другой. И везде был он, его лицо, его тело, гулявшее без него и припеваючи жившее, судя по тому, что почти везде, где не предполагалось другого, на лице сияла широкая, искренняя [не подкопаешься] улыбка.

Джерри, составляя этот документ, хотел подписаться в конце, что позволило бы дать личные, гораздо более развёрнутые инструкции на все случаи жизни. Но не строил иллюзий и, прекрасно зная Тома, отдавал себе отчёт в том, что тот на его имя и послание от него отреагирует остро негативно, и все труды пойдут насмарку. Том в жизни не примет ничего от «чудовища» и «проклятия», пусть даже это блага и шанс на нормальную жизнь, и, поняв, что это он, Джерри, обращается к нему через письмо, мог бы наделать непоправимых глупостей. Мог бы ноутбук на месте шибануть об пол, тем самым лишив себя всех «ключей» в новой жизни, или, чего доброго, с собой бы что-нибудь сделал. Эпизод с ножом на кухне Шулеймана показал, что когда дело касается его, Джерри, от Тома можно ожидать чего угодно.

А так вроде бы и очевидно, чьих рук это дело, но совсем не прямо. Пока Том переварит всю информацию и дойдёт до конкретного вопроса, а затем и ответа – кто за всем этим стоит, он должен успеть привыкнуть к тому, что – это теперь его жизнь и влиться в неё, и значительно уменьшатся шансы, что он сорвётся и отринет всё.

Потому Джерри не оставил ни следа о себе и к Тому в послании тоже не обращался по имени, место имени занимали все формы слова «ты». И в конце вместо всех слов к Тому, какие были в голове Джерри в момент написания, была краткая инструкция – где ему найти паспорт.

Том подорвался с кровати к столу, открыл второй сверху ящик – и правда, там лежал паспорт. Том взял его, открыл и обмер, и сердце рухнуло вниз, где и затихло. Потому что с фотографии на странице на него смотрело его лицо в обрамлении платиновых локонов, не доходящих до плеч на сантиметров семь. И имя с фамилией там же – Джерри Каулиц.

Всё, это последний этап идеально продуманного плана по знакомству Котёнка с его новой жизнью, так сказать, «под ключ». Джерри держал в бумажнике записку, которую заменял периодически, чтобы была свеженькая, поскольку знал, что рано или поздно Том туда залезет со стопроцентной долей вероятности, так как он многое может, но только не голодать, а еда довольно быстро закончится и ему понадобятся деньги. По той же причине никогда не убирал бумажник с видного места.

И своё послание Джерри составил особым хитрым образом. Сначала интригующее и простое, чтобы зацепить и удержать внимание, потом пошагово усложняющееся и тяжёлое для восприятия и принятия – но никуда уже Том не денется, потому что непонимание и шок, помноженные на первоначальный интерес, не позволят остановиться, пока не дочитает до конца. И не делся ведь. Всё было продумано до мелочей в этом гениальном в своей простоте плане. И финальный аккорд – открытие имени, оно же знакомство с паспортом.

Если бы поставил паспорт ранее, Том бы на нём и остановился и неизвестно, что бы вышло из знакомства с ним – вероятно, ничего хорошего. А при выбранной расстановке этапов просвещения Том и уже ознакомится со всем необходимым, что половина победы, и будет достаточно вымотан и отвлечён всем предшествующим, чтобы не впасть в истерику от имени в документе.

Так и случилось, Том остановился на паспорте. Когда через долгие секунды дошло, что там написано и как это относится к нему, осел, где стоял, на пол, поскольку ноги отказались держать. Смотрел в раскрытый разворот страниц, с которого по-прежнему смотрело застывшее бесстрастное лицо и на котором значилось всё то же сочетание имени и фамилии. Не верил своим глазам и не подумал ещё ни одну мысль, мыслей не было, в голове пустота и глухота. И верил, потому что как не верить тому, что явственно видишь перед собой.

Официальный документ. Том понятия не имел, как отличить поделку, но не сомневался, что он подлинный.

Джерри Каулиц. Сочетание несочетаемого, такое, какое и в бреду не придумаешь. Поровну от него, и от – него. Как самая жестокая и точно направленная издёвка. Как завуалированное хладнокровное напоминание – нас двое, и ты от этого никуда не денешься. Или уже один. От него-то, Тома, во всём этом только фамилия и присутствовала, о чём пока не думал. Вообще по-прежнему не думал.

Монотонно перечитывал немногочисленное наполнение страницы, перекладывал слова в голове.

Джерри. Это паспорт Джерри; у альтер-личности есть официальное удостоверение личности, что отдельный повод для помешательства. И теперь это его паспорт.

Какой тут магазин? Какие продукты?

Ещё два часа прошли как в тумане, промелькнув одним неощутимым мигом. Том не двигался, сидел и смотрел перед собой, опустив уже паспорт на колени. Но так же, как и выпал из реальности, вернулся в неё без волевого усилия со своей стороны, словно кто-то сторонний развеял рукой туман. Как проснулся.

Том поднялся с пола, оставив паспорт лежать там, и вернулся на кровать. Ещё раз, медленно, чтобы ничего не пропустить, перечитал открытый документ. В этот раз не тупо воспринимал информацию с расширенными от шока глазами, а обдумывал её, старался анализировать.

Всё то, что во время первого прочтения казалось разрозненными, необъяснимыми, совершенно странными кусочками, сложилось в единый стройный пазл.

Альтер-личность вышла из-под контроля. Вышла настолько, что вышла из тени и заявила о себе на весь мир, и мир её знал, и люди любили, судя по улыбчивым фото и списку близких. Настолько, что имела официальные документы – подтверждение того, что она настоящий человек.

Реальный человек. Гораздо более реальный, чем он, Том. И вся эта жизнь устроенная, с собственным жильём, деньгами и работой, досталась ему в наследство с чужого [а физически своего] плеча, перешла по эстафете.

[Пользуйся, Котёнок, живи и не плошай]

Одно только не давало покоя, и не получалось найти этому никакого, хоть самого притянутого за уши объяснения – почему Каулиц, почему у Джерри его фамилия?

Том снова подошёл к столу и подобрал с пола паспорт, пролистал его быстро и открыл ту же страницу с именем и прочей самой личной информацией.

Теперь это его паспорт. Теперь он – Джерри Каулиц, что и в самом кошмарном сне не привидится, только в бреду, но всё это не бред, всё явь. Сбылась детская мечта зваться этим именем, о чём Том сейчас и не думал, и не помнил.

Джерри Каулиц. Все знают его под именем «Джерри».

Первым порывом было порвать паспорт, чтобы не видеть этого ужаса, чтобы не стало его. Том взялся сделать это, но не сделал, в последний момент очень правильно размыслив, что паспорт слишком важный документ, чтобы остаться совсем без него. С тяжелым сердцем положил его на стол.

Постояв ещё минуты две на месте, Том вышел из спальни; за окнами уже стояла глубокая ночь. Неопределённое, бесконечно долгое время бродил неприкаянным, потерянным в лабиринтах времени духом по коридорам и комнатам теперь уже точно своей квартиры. «Моя квартира» - не произносил этого ни вслух, ни про себя, в противном бы случае тотчас рухнул в обморок, до того эта новая правда разрывала сознание, противоречила ему и его миру. Просто принял, что так оно и есть. И наконец-то понял, почему неведомый хозяин квартиры ощущался призраком – потому что так оно и есть, и этот призрак – он сам. Его душа спала, а руки прикасались тут ко всему.

И всё более тошно становилось и тяжелее на душе. И тесно, очень тесно в просторных коридорах и комнатах. Не хотелось уйти на улицу, вырваться из этих стен, убежать, а просто – тесно, до того, что кажется, будто не хватает воздуха. Тесно и неуютно в собственном вновь изменившемся теле, в собственной коже, словно его запихнули в чужую плоть. Нет, иначе – его кожу украли, продали, перекроили и надели на место.

Спать бы лечь, время уже – почти три. Но и дышать не мог полной грудью – словно кто-то выкачал из воздуха кислород, какое там заснуть, отпустить мысли-грузы.

Том постоял у порога спальни, хмуро глядя на перемятую постель, на всю комнату в её интерьере. Голова была тяжёлая, в глазах упала резкость, но спать не хотелось, более того, не смог бы заставить себя закрыть глаза, даже если бы лёг. К кровати, бывшей его уголком и спасением, сейчас совсем не тянуло, она стала обычной, пустой и холодной.

Том вышел на веранду и сел прямо на пол, прислонившись спиной к закрытой стеклянной двери, и, обняв колени, устремил взгляд вдаль, на линию горизонта. Не видел ни башню, ни другие объекты, смотрел перед собой, в себя, но и там ничего не разглядывал. Только мысли стукались в голове, толстыми змеиными кольцами обжимали мозг и скользили по сводам черепной коробки, все их можно было объединить в одну: «Это теперь моя жизнь».

Чернота апрельской ночи смешивалась с полумраком веранды – не включил здесь свет, но его достаточно лилось из комнаты, и границей между ними были перила.

То ли ночная прохлада помогла, то ли ветерок проник в мысли и душу и успокоил хаотичные, обжигающие элементы, но на свежем воздухе стало немного, но всё-таки легче. По крайней мере, ушло ощущение не дающей дышать тесноты и постепенно начало клонить в сон.

Небо сменило цвет на чуть более светлый, тёмно-синий, а не черный, а на востоке уже светился светом нового дня горизонт. Том просидел так до тех пор, пока окончательно не установилось светлое утро и на улице не появились первые люди, и, оставив дверь на веранду открытой, чтобы воздух шёл, упал в кровать. Сразу провалился в сон без сновидений, перегруженной новостями и переживаниями психике необходим был отдых.

Глава 5

Привычный холод, известный с детства.

Обычный путь от метро "Павелецкая".

И вроде никто не заметил подмены,

Сломавшей его изнутри.

Анна Плетнёва, Воскресный ангел©

Том проснулся рано по сравнению с тем, что в предыдущие дни мог проспать подряд и четырнадцать часов и с учётом того, что лёг только утром; солнце ещё не думало садиться и стояло высоко, освещая естественным белым спальню. И глаза открыл сразу, опять же, на контрасте с тем, как было.

Только-только проснувшемуся, сонному ещё сознанию вчерашний вечер со всеми его открытиями казался сном. Том выглянул из руки, сложенной под головой, в которую во сне утыкался лицом. Нет, не приснилось. Одеяло, которым не укрылся, упав в постель, лежало на том же самом месте в стороне. Оставленный открытым, разрядившийся уже ноутбук стоял на кровати, где его и оставил, а на столе угадывалась книжечка-паспорт.

Поведя затёкшими со сна плечами, Том сел, опустив ноги на пол, и, посидев немного, встал, наконец-то погасил свет, который непрерывно горел с той ночи, когда вернулся сюда под конвоем, и вышел из спальни. Принял душ и пошёл завтракать, но кухня встретила прежней абсолютной пустотой холодильника и шкафчиков. Из всего, что можно было употребить внутрь, оставалась только вода из-под крана.

Выпил два стакана практически залпом, и желудок голодно заурчал.

Шок шоком и невыносимо, конечно, что ты втиснут в чужую жизнь и обречён на неё, но есть хотелось.

Том предпринял вторую попытку выйти в магазин. Переоделся в наиболее понятную для себя спортивную одежду, обнаруженную в отдельном отделении шкафа, и трусы наконец-то надел, и заметил в ящике с бельём – чулки. Но даже не стал думать, что и эта вещь принадлежала Джерри, потому что не хотел думать о том, что она бывала надета на нём. Запихнул чулки подальше, чтобы больше не попадались на глаза и не резали их; выкидывать что-то из шкафа или любые другие вещи пока что рука не поднималась.

Задержавшись в коридоре с бумажником в руках, Том долго думал, хватит ли трёх с половиной сотен на то, что ему нужно – а что ему нужно, особо не представлял, кроме размытого: «Мне нужны продукты». И в ценах не разбирался, и в том, на какую хоть примерно сумму должна выйти покупка необходимого.

В итоге Том решил, что лучше воспользоваться картой – так и надежнее, и проще, и понятнее, в конце концов, с картой умел обращаться благодаря периоду, когда был у Оскара бесплатной прислугой и ходил за продуктами. Но к карте нужен был пин-код. Пришлось задержаться и вернуться к ноутбуку; под ложечкой продолжало неприятно, жалобно сосать.

Зарядный провод лежал на виду, на столе, не нужно было особого ума, чтобы догадаться, что он предназначен как раз для «умершего» компьютера. Подключив ноутбук к сети и ожидая, пока включится, Том сел перед ним, сложив ноги по-турецки, и открыл бумажник. Достал карты и разложил их перед собой веером.

И снова грязно-серым туманом окутала тоска, навалилась неосязаемым вроде бы, потому что бесплотна, но очень тяжёлым грузом. Потому что это всё его вроде бы, точно его, а всё равно на самом деле чужое. Он никак не приложил руку к тому, что на него вдруг свалилось, не имел никакого отношения к этим деньгам, кроме того, что мог сейчас подержать разноцветные пластиковые прямоугольники в руках и купить что-то при помощи них. Он, может, не хотел бы такую работу и таких денег. А всё уже, поздно, всё есть, жизнь построена, и он должен её жить.

Чужая жизнь. Жизнь… не хотел произносить его имя даже про себя. И теперь он, Том, в этом мире, в этой жизни чужой, не имеющий права на имя, потому что мир знает Джерри, а о нём – не слышал. Людей, которые его знали, можно пересчитать по пальцам, а у Джерри против этих жалких попыток быть – целый мир. Очевидно, на чьей стороне перевес и кто более реален, как бы абсурдно это ни звучало и как бы горько и тошно ни было. Теперь он что-то типа альтер-личности, подселенец в собственном теле, которое построило жизнь без него.

Том сжал в кулаке карту, края её впились в ладонь. Разжал пальцы, посмотрел на неё и немного согнул. С отстранённым интересом хотелось посмотреть, как она сломается, как треснет и щёлкнет – щёлкнет ведь? Но не сломал. Положил карту к остальным и, шмыгнув носом, придвинул к себе уже работающий ноутбук.

Прокрутил документ к нужному пункту и переписал пин-код одной из карт, и для надёжности, чтобы точно не перепутать, положил обратно в бумажник только её, а остальные собрал неровной кучкой и оставил на тумбочке. И, подумав, записал адрес, который также значился в разделе «Жильё» вместе с остальной информацией. На всякий случай, чтобы не забыть, куда возвращаться, и если что иметь возможность спросить, как пройти к дому, у прохожих, и не остаться с продуктами, но на улице. На запястье прямо записал и, прочитав раз, прикрыл рукавом кофты.

Всё, можно было выходить, но выход из дома затянулся ещё почти на час, потому что нужно было точно не забыть бумажник, и ключи не забыть, и дверь закрыть, и проверить, чтобы вода везде была выключена и свет тоже. Без личного понимания, для чего это всё и насколько важно, тупо повторял то, что, видел, делал перед выходом из дома Феликс и настоящие родные, поскольку теперь он один и проследить за всеми этими моментами попросту некому, сам должен.

Ещё раз проверив ключи в кармане, Том закрыл дверь и, тронув и бумажник во втором кармане, пошёл к лестнице, но остановился, обернулся к замеченным широким дверям лифта. Раз он здесь есть, значит, правильно ездить на нём, так размыслил, все ездят и ему стоит делать как все.

На удачу, лифт приехал пустым, да и вообще в общих коридорах было пусто и совершенно тихо, как будто в целом доме никого больше нет. Зайдя в кабину и нажав кнопку нужного этажа, Том прислонился к задней стенке, поправил капюшон, с которым на голове в новой жизни чувствовал себя уютнее, пытаясь запихнуть под него непослушную обкоцанную чёлку, натянул рукава на ладони, перехватил руку рукой внизу живота и опустил взгляд в пол.

Лифт мягко звякнул, извещая, что цель достигнута, и затем открыл двери. Том обернулся к зеркалу, занимающему большую часть задней стенки, ещё раз поправил рукава и вышел из кабины.

- Привет, Джерри! – весело замахала улыбчивая пухленькая девушка с бронзовым загаром.

Том глянул на неё, но никак не ответил и продолжил двигаться к двери. Девушка не обиделась – мало ли, что у него стряслось, из-за чего отреагировал так – никак, друзьями-то они не были, так, здоровались и иногда могли поболтать недолго ни о чём, столкнувшись в коридоре, когда она возвращалась сюда, в очередной раз в пух и прах рассорившись с родителями и решив съехать от них.

На улице Том остановился у края крыльца, не с удивлением и шоком уже, но с какими-то непонятными даже самому себе эмоциями смотря на площадь, башню, улицу справа и слева вместе со зданиями и машинами, на видимый из этой точки кусочек города.

В самом начале спячки, да и потом тоже, он взял за основу, что нет никакого мира по ту сторону стен, в которых находится, и окон, ничего нет, да и чувствовал так же. Так было проще и так получилось само собой. Но тут вдруг увидел – как прозрел, прочувствовал, пропустив через себя вместе с солнечным светом и запахом ветра ошеломляющим открытием, что границы квартиры – совсем не край бытия. Вокруг дома есть огромный многолюдный город, вокруг города страна, вокруг стран другие страны, целый мир! И в этой точке есть он, отдельный маленький человек, вокруг которого целый мир, но мир вокруг которого не крутится и не кончается на нём.

Но, несмотря на силу впечатления-осознания, оно не выбивало из колеи, не изумляло даже. Просто принял, открыв глаза, ту правду, которая есть внутри каждого – мир есть и мир продолжается, независимо ни от чего. Жизнь продолжается в любом случае: она продолжалась без него, а теперь продолжается с ним.

Сойдя со ступеней на тротуар, Том задался самым насущным, несколько поставившим в тупик, поскольку раньше об этом не подумал, вопросом: где искать магазин? Развернулся и сделал пару шагов в обратном направлении, налево от крыльца, затем передумал и решил сначала сходить направо, проверить, что там, а там, если что, вернуться и пойти в другую сторону. Постоянно оборачивался, запоминая, каким путём возвращаться, и отпечатывая в памяти облик дома, в который нужно вернуться.

Не огромный, но вполне достойный одноэтажный супермаркет нашёлся дальше по улице в чуть более чем ста метрах, стоял на краю перекрёстка, отражая прохожих в сплошных затемненных окнах цвета не чёрного, а тепло-коричневого. Нужно было только дорогу перейти, что Том и сделал, и переступил условный порог магазина. Внутри было довольно прохладно и почти безлюдно, не считая сотрудников.

Стараясь не обращать ни на кого внимания, потому что не хотел, чтобы его обратили в ответ, Том прошёл в торговый зал. И, оказавшись в окружении стеллажей, пестрящих разнообразием товарных единиц, пройдя достаточно далеко, растерялся почти до испуга. Потому что в магазин-то он ходил не раз, но всегда на руках был список покупок, и не нужно было думать над тем, что брать. А сейчас особенно остро понял, что действительно не представляет, что покупать. Какой набор продуктов обязательно должен быть в холодильнике? Что нужно конкретно ему?

В итоге в магазине Том провёл три часа. Сперва долго-долго ходил, потерявшись в том самом – что ему нужно? После первого продукта, нарушившего гнетущую пустоту корзинки, стало проще – брал то, что хотел бы съесть сейчас, и что приходилось по вкусу в принципе, и то, что обычно всегда есть в доме: мясо, хлеб…

Корзинка переполнилась и стала сильно тянуть руку, пришлось сходить за тележкой и продолжать с ней; и мороженого прихватил в довесок ко всему прочему. Не подумал только, как всё то, что набрал, унесёт, правда, на поверку пакеты оказались не столько тяжёлыми, сколько громоздкими, и не такое таскал на себе, тем более идти совсем недалеко. Да и силы заметно прибавилось, хорошо тренированные мышцы, пусть и не восстановились полностью после подвала садиста, но всё равно было не сравнить с тем, что было. Но это Тому только предстояло открыть и понять, а пока просто радовался, что руки не отваливаются и плечи не ломит и думал, что дело в умеренном весе покупок, а не в нём.

Как раз в этом магазине, когда не было желания прогуляться подальше с целью, закупался Джерри. И, хоть сложно было провести параллель между захаживающей к ним улыбчивой дивой, всегда одетой с иголочки, и парнишкой в спортивной одежде, но кассир узнала лицо, которое, и без того бледное, накладывающаяся тень капюшона и облысевшие большие глаза делали совсем нездоровым. Но понимание, что она на рабочем месте и нежелание его терять, не позволили сказать ничего, кроме необходимых фраз, и взгляды удивлённо-изучающие старалась контролировать, впрочем, Том их и не заметил. Хорошо, что Том не снимал капюшон, иначе бы она точно не совладала с собой и упала на месте.

Оказалось, не такой уж он и беспомощный, как думал. С покупкой продуктов справился без проблем и посторонней помощи, пусть это и заняло много времени – но это в первый раз, потом проще будет и быстрее. Умеет более-менее сносно готовить, по крайней мере, самому вкусно и сытно. Может убраться – не делал этого пока что, кроме того, что посуду один раз помыл, но может же, не раз занимался этим. Не жалуясь, если только чуть-чуть, может тяжести носить, в том числе и на большие расстояния. Может подолгу молчать и глотать слова и чувства, как бы ни хотелось поговорить, что важно, когда живёшь один и поговорить попросту не с кем. Может делать через «не хочу». Всё может, в принципе, если надо, вполне в состоянии обеспечить себе необходимое для жизни.

И всем этим был обязан Оскару, тому времени, когда в первый раз жил с ним под одной крышей. Потому что тот не спрашивал и не жалел, а ставил перед фактом. А там выбор невелик – или шевелишься, превозмогая себя, и делаешь, что надо, учась в процессе, или – ты знаешь, где дверь.

И выйти в незнакомый город уже не боялся, как и заблудиться в нём. Всё это давно уже пройдено. Опыт блуждания по Ницце показал, что если долго-долго идти, то куда-нибудь обязательно придёшь, вполне вероятно, туда, куда тебе надо. А другой опыт научил, что за помощью можно обратиться к прохожим и это совсем не сложно и не страшно, когда действительно надо. И второй пример мистическим образом тоже был связан с Оскаром, хоть и не по его указке действовал, но именно к нему стремился, ведомый его словами, как маячком в угасающем сознании и последним шансом: «От тебя требуется только добраться до аэропорта».

Но не произносил про себя имя Шулеймана в привязке к своим успехам, оно попало под неосознаваемое табу, потому что слишком горько это. Обманутое доверие болезненно как ничто другое, эта рана ещё и гноиться имеет свойство.

Не отходя далеко от магазина, Том выудил из пакета мороженое и, сорвав упаковку, побрёл в обратном направлении, обсасывая и кусая шоколадно-вишнёво-пломбирное лакомство.

Дома разложил продукты, параллельно кусочничая тем, что было готово к употреблению, и, отложив приготовление нормального обеда на потом, поскольку голод уже утолил, в который раз отправился бродить по квартире. Снова разглядывал всё, но уже на других правах, с учётом того, что ему теперь это видеть всегда, жить в этом.

Устроился на диване в гостиной, пробуя по-хозяйски раскорячиться на нём с ногами – неудобно физически и просто некомфортно, не про него такие позы, но упорствовал и не менял положения. Впервые включил телевизор и стал перелистывать каналы.

Голова под капюшоном чесалась. Надо бы помыть, поскольку данную часть тела обделял вниманием, сначала не хотел ухаживать за чужеродными, мерзко-платиновыми локонами, а потом – просто. Этим и решил заняться и выключил телевизор, так и не увидев в нём за десять минут ничего, что бы завлекло внимание.

А в ванной потерялся в бутылочках-баночках средств ухода за волосами. Взял приглянувшуюся светло-синюю увесистую баночку, открутил крышку и понюхал содержимое – пахло очень приятно, тонко-сладко, фруктово и почти неуловимо. Но это не то, что надо, это маска. Впрочем, шампунь, разумеется, тоже нашёлся.

Приведя в порядок голову, Том снова отправился гулять по квартире. Пытался понять свои чувства, привыкнуть к новому статусу хоть просто мыслью без душевного осмысления, но не испытывал радости, не было ощущения – «дом», «моё» и подобного.

Алогичным образом квартира воспринималась гораздо теплее и уютнее, когда был здесь в подвешенном состоянии, а теперь стала холодной, простой жилплощадью без ощущения спасительного уголка. На глаза без конца попадалось всё то, что не о нём, что бы он не выбрал – никогда фантазировал о том, как бы обустроил свой дом, поскольку никогда не думал, что он, отдельный, у него когда-нибудь будет, но точно не так. Словно попал в зазеркалье, до того всё было не прямо чужое, но противоположное ему – как в отражении, где всё так же, но наоборот. Или сам выпал из зазеркалья в реальность по ту сторону, поменявшись местами со своим зеркальным близнецом.

Вот тебе и Алиса. Как раз она тоже бывала в Зазеркалье. Только ей удалось вернуться оттуда, а ему не удастся, поскольку в реальности реальность только одна. Вот эта, единственная, в которой он отныне обречён носить имя своего злого двойника и жить его жизнью.

Холодно и пусто. Теперь, когда знал, что никто не придёт, неважно, желанный гость или нет (и неважно, что желанных не было), остро ощущал, что он один во всех коридорах и комнатах, один от самой дальней стены и до входной двери, один во всём объеме квартиры и иначе не будет. А казалось, что и во всём доме один, так как не было слышно ни звука присутствия других людей, в целом мире один.

Один, как и был. Но теперь по-другому, фатально и без шансов. Теперь вокруг люди, знающие Джерри, а его разглядеть никто не захочет.

«Мне придётся отзываться на это имя?».

А ответ на вопрос уже знал и будто бы принял его. По крайней мере, в настоящий момент не возникало желания кричать от неприятия и сопутствующего отчаяния. С теми, кто знал Джерри, точно придётся, если не хочет в больницу, поскольку никак иначе не объяснить резкую смену имени, ещё и в рамках мультяшного тандема, кроме как рассказать правду. А правду не готов был рассказывать даже под страхом смерти.

Сквозило даже при закрытых окнах и дверях. Неудивительно, он же здесь хозяин-призрак, а от привидений всегда тянет холодом. Только обычно холодно другим, а ему вовнутрь веет, в груди зябкий сквозняк и одновременно затхло там, неподвижно. Время замерло и перестало существовать внутри, да и в этих чужих-своих стенах тоже.

Взглянул на часы. Вечер уже.

«Интересно, кто всё-таки тот мужчина? – задумался. – Симон, кажется. Или это фамилия? Его же не было в списке... Вдруг он всё-таки…?».

Притормозил и совсем остановился вскоре посреди коридора.

И следом, развивая это направление мысли, с ужасом подумал о том, что если в прошлом, когда был ребёнком, Джерри оставил после себя три трупа, то что он мог наделать теперь?

Том резко обернулся, не зная, что рассчитывает увидеть. Просто этот жуткий, неизбежный вопрос ужалил разрядом тока и ослабил дыхание.

В его понимании Джерри был чудовищем, хладнокровным убийцей и никем более, не обладал никакими другими характеристиками, потому почти не возникало сомнений, что тот снова мог совершить самое страшное.

А правду не узнает. Никто не даст ответа, пока, если страшное всё же произошло, за ним не придут.

Том посмотрел на свои ладони. Вдруг они снова в крови, вдруг снова отняли чью-то жизнь? Подумал даже, что лучше бы был без рук, лучше бы отрезали их. Подумаешь, руки, зато точно бы знал, что они никому не причинили вреда.

В эту ночь снова не спал, разве с такими мыслями заснёшь, разве можно хотя бы лечь и попытаться. А когда успокоился, вымотавшись, всё равно не мог лечь, от понимания, что совсем один в чертогах квартиры, было слишком неуютно даже при включенном свете, чтобы расслабиться и закрыть глаза. И кровать эта – чужая, в которой крыса спала, отталкивала.

Снова просидел на полу веранды, обнимая колени, досветла и тогда только со слипающимися глазами ушёл в гостевую спальню и во всей одежде лёг на застеленную кровать, не сняв с неё верхнего покрывала.

Глава 6

Твой взгляд поглотил меня;

Шёпот отражений, прячется в тенях.

Тобой сломана душа,

Помоги мне вновь дышать!

Ai Mori, Sleepwalking©

Периоды полной тишины в мыслях и душевного опущения-оцепенения, безвольного спокойствия сменялись всплесками энергии, которую некуда было выплеснуть, и которая не давала усидеть на месте. Оказалось, повседневные обязанности не требует практически никаких временных и силовых затрат, если обхаживать только себя и делать это когда хочешь и как хочешь. В магазин не было необходимости выходить, продуктов ещё было предостаточно. Посуду мыла машинка, с которой, несмотря на опасения по этому поводу, довольно легко разобрался. В квартире в целом было изначально чисто и так и осталось, не навёл никакого беспорядка, который можно или нужно было бы убрать, не считая того, что кровать превратилась в сбитое гнездо. Нужно было помыться, приготовить еду или взять готовое, поесть – и всё, на этом обязательные дела кончались.

А больше ничем и не занимался. Телевизор смотреть не хотелось, пресыщённость им никуда не делась. Читать никогда не любил, разве что в глубоком детстве, когда только научился и, воодушевлённый новым умением, глотал взахлёб сказки и с радостью пересказывал их. В интернете время никогда не проводил, кроме того, когда искал что-то, искренне даже не знал, чем можно развлечь себя в сети.

Потому три дня, прошедшие с того, когда ходил за покупками, казались то муторной бесконечностью, то сумасшедшей – когда вновь одолевали навязчивые мучительные мысли, неизменно связанные с крысиным именем, поскольку на нём отныне всё было завязано. Так люди и сходят с ума – сами с собой без цели и без просвета, наедине с тем, что разъедает мозг прожорливой опухолью. Только от опухоли этой не больно, а раз за разом кажется, хочется верить каким-то неугомонным, неприкаянным, ничего не слышащим уголком души, что всё сон, который рано или поздно закончится. И раз за разом натыкаешься на собственную мысль-противовес – что это правда, твоя правда.

И казалось, что так – никак вечно продолжаться не может. Не покидало вполне оправданное ощущение того, что что-то должно измениться, что должно начаться какое-то движение, не может он до конца своих дней сидеть в этой квартире, спрятанный ото всех и всего, и выходить лишь в магазин. Не знал, хочет ли этих изменений, и не представлял, какими они могут быть и как повлияют на его жизнь, его существование, но просто понимал – это случится.

Эти ощущения-мысли напоминали о том, что совсем ничего не знает о своей новой жизни – того, что подчеркнул из документа «Открой…» было мало, то голые факты, материальное, сухие слова. Не знал, чем жило его тело в прошедшие три года, и потому не мог быть уверен в том, что принесёт будущее – убьют ли его сообщением о новом убийстве или произойдёт что-то хорошее. В хорошее не верил и не мог представить, что по-настоящему хорошего может произойти в сложившейся ситуации, но ради справедливости и равновесия нужно было допустить его возможность.

Не знал, может, прямо сейчас происходит что-то важное для него, тесно связанное с ним, просто он не знает об этом, поскольку оно началось не при нём. И неважно, насколько это «важное» далеко от него, нравится оно ему или нет, всё равно оно станет частью жизни, придётся смириться. Как в первый раз смирился с насильно возвращённой памятью, которую предпочёл бы никогда не знать, и новой правдой о себе, навсегда изменившей жизнь.

Чувствовал себя как киногерой, блуждающий по поставленному на паузу миру. Только мир на самом деле не стоял на месте, а продолжал беспрестанное движение, пауза царила лишь в стенах квартиры.

Не знал, какова новая реальность, кроме того, что она по-настоящему взрослая, поскольку в ней есть собственное жильё, деньги, кажется, работа и сопутствующие всему этому обязательства, о которых пока что не успел задуматься всерьёз. Не знал, как в ней жить и каким должен быть.

А нужно было узнать. Чтобы выиграть хоть чуть-чуть времени на осмысление и принятие, пока не ударило обухом. И чтобы не свихнуться в неведении и ожидании.

Том в быстром темпе кругами ходил по квартире, всякий раз, когда доходил до неё, останавливаясь у открытой настежь двери в спальню, в которой в тёмное время неизменно горел свет вне зависимости от того, находился он там или нет. В очередной раз встав перед порогом, задержал взгляд на открытом ноутбуке, который так и обосновался на перемятой кровати, ставшей его постоянным местом. И решительно, насколько вообще умел быть таким, направился к кровати, сел на неё и подтянул к себе дремлющий ноутбук.

Была и удивительная уверенность в собственных действиях, и страх – всегда ведь проще не знать; сердце громко ухало. Но он должен узнать правду. А кроме как к ноутбуку ему не к кому обратиться.

Жуя губу, Том прошёлся взглядом по экрану, ища что-то, возможно, важное, чего мог не заметить в прошлый раз. Но на рабочем столе толком и не было никаких ярлыков-папок, кроме системных и стандартных.

Не увидев ничего особенного на рабочем столе, Том кликнул на иконку браузера и, подумав, смотря на практически полностью белую стартовую страницу, медленно перевёл курсор к «настройкам и управлению», выбрал там «историю» и, выдохнув, открыл.

Не загадывал, что увидит в истории браузера, но неосознанно ожидал увидеть нечто вроде: «Сто и один способ убийства ножом» и подобные холодящие кровь ужасы. Но ничего такого и в помине не было, последним в истории поиска значился прогноз погоды. Далее – книга такая-то, фильм такой-то. Запрос с незнакомой Тому аббревиатурой «БДСМ» и знакомым словом «геи». Это заставило непонимающе нахмуриться, но не произвело особого впечатления, поскольку не знал, что за формулировкой кроется порно-ролик – тот самый, красивый, который смотрели Джерри с Оскаром.

Повёл взглядом дальше по списку. На позицию ниже находился запрос, похожий на предыдущий, но с дополнением в виде ещё одной непонятной формулировки «экстремальный фистинг».

«Что такое фистинг?», - вновь нахмурившись, подумал Том, и перешёл по ссылке.

На экране появилось видео и сразу начало воспроизводиться, показывая помещение, походящее на средневековую темницу, и двух крепких мужчин в чёрной коже. Том подпёр подбородок кулаком, наблюдая за происходящим, но прошли всего десять секунд и глаза его начали расширяться от увиденного.

Когда один из мужчин сдёрнул со второго кожаные шорты, Том захлопнул крышку ноутбука, нервно встряхнув руками в воздухе, словно пытаясь отмахнуться, стряхнуть с себя то, что увидел. Спешно поднялся и, косясь на ноутбук, будто боясь, что герои мерзкого видео могут вылезти из него, или, что тот может сам открыться и продолжить воспроизведение гадости, сбежал из спальни.

На кухню сбежал, где прислонился к тумбочке, переплетя руки на груди, и пытался собрать мысли воедино и восстановить душевное равновесие и дыхание. Даже не подумал от шока – зачем Джерри смотрел это видео и что это может значить.

Довольно быстро успокоившись и придя к мысли, что это всего лишь видео, которое можно выключить, Том вернулся к ноутбуку, открыл крышку и, стараясь не смотреть на основную часть экрана, вернулся к стартовой странице. Снова открыл историю браузера.

Больше всего в истории было сложных многословных запросов. Том нахмурился, увидев в поисковой формулировке знакомое слово – часть его клейма и приговора, и кликнул на данную строчку. Статья, посвящённая диссоциативному расстройству идентичности.

Том практически ничего не понял в тяжеловесном научном труде и бросил читать на половине. Волновало другое:

«Зачем он про это читал?», - мысль обдала неприятным холодком.

Вернувшись к истории, Том выбрал следующую страницу, также содержащую в названии страшное слово «диссоциативное». Их было много, очень много, не во всех названиях прямо звучал его диагноз, но все они были научно-психиатрические и посвящённые в конечном итоге одной цели – раскрытию проблемы расщепления личности, в самых разных её аспектах, при помощи различных подходов, и Том уже читал без разбора.

Детские травмы… Магнетический сон… Примитивная психическая защита… «Капсулирование» личности… Механизм переключения… «Миссия» замещающей личности… Возможность невозврата (недоказанная теория)…

От сложных, массивных абзацев текста, в которых понимал только отдельные слова, благодаря которым и улавливал смысл, стало не по себе и ещё холоднее. Даже не по той причине, что они были посвящены его главному кошмару, от которого то с пеной у рта, то еле дыша открещивался, повторяя, что нормальный, а потому, что эти тексты попали к нему в руки во вторую очередь, а первым их читал – Джерри. Он их нашёл, он их читал с этого самого ноутбука, возможно, точно так же сидя на кровати, он в них что-то искал.

Что искал? Зачем ему было копаться во всех этих психиатрических трудах, об которые можно сломать мозг? Он же не доктор? Да нет, точно не доктор! Это бред из разряда «самый абсурдный» - альтер-личность-психиатр, убийца-доктор. К тому же работа у него была явно другая, совершенно из другой области, что следовало из документа «Открой…».

«Хобби такое, читать работы по психиатрии?».

В это предположение отчего-то не верилось, но никакого другого не возникало. Для того, чтобы хотя бы иметь возможность прийти к верному ответу или поверить во что-то другое, нужно было в первую очередь сделать то, чего Том сделать не мог – признать, что Джерри такая же полноценная личность, как и он сам, с разными мыслями в голове, интересами, чувствами и планами, а не чудовище-машина, заточенная лишь на одно – убивать.

Том необъяснимо чувствовал себя без спроса залезшим в чужое личное, сокровенное, и это приводило мысли в ещё больший сумбур, поскольку, раз есть личное, значит – есть и личность, живая, полная, чего душою признать не мог, хоть убей, и не пытался. А умом в противовес этому понимал, что – да, так и есть, Джерри жил, как живут обычные люди, иначе бы он не сумел построить всё то, что было сейчас вокруг. У него была работа, которой занимался, интересная, наверное. Были знакомые, друзья. Может, даже девушка была.

Продолжать углубляться в «мир Джерри» пропало всякое желание. Том отодвинул ноутбук, снова опустив его крышку, но не до конца, и встал. Но, походив кругами по комнате, кусая пальцы, собрался с мужеством, сжав для уверенности ладони в кулаки, и вернулся к компьютеру.

Обращаться к главному источнику информации было страшно от неизвестности и неприятно-протестно от сочетания, которое предстояло вбить в поиск. Но всё равно сделает это: сегодня, завтра, через месяц или год. Лучше уж сейчас – побыстрее, пока не передумал.

Том помешкал, занеся руки над клавиатурой, и вбил в строку поиска «Джерри Каулиц». И ударил пальцем по клавише ввода.

Всемирная сеть с готовностью вывалила всё то, чем располагала по запросу. Недолго думая, Том кликнул по первой ссылке, за нею была биография – непонятно кем и каким местом написанная, поскольку всё в ней было выдумкой, даже год рождения и тот не удосужились правильный написать. Второй тоже была биография, но куда более правдивая – вообще правдивая, не считая отсутствия информации о психиатрическом диагнозе и двух продолжительных периодах лечения; в графе «родители» стоял прочерк, так как Джерри так и не назвал имён родственников, игнорируя все уламывания и хитрости журналистов и ведущих.

Странный заголовок «Спасибо» крысам» не мог не привлечь внимание, но переходить по нему Том не стал, поскольку упоминание крыс отталкивало сразу по двум причинам.

Прокрутив бегунок вниз, Том остановил взгляд на ряде видео, первое из которых, самое популярное имело поистине громкое название: «Знаменитая модель-андрогин рассказала, что подверглась в детстве жестокому сексуальному насилию и не должна была выжить». Кликнул на него.

Это был выпуск одного из шоу, на которые Джерри наперебой начали приглашать после того, как он раскрыл жутко завораживающие страницы своего прошлого.

Очень странно было видеть себя со стороны – живого, осмысленного, двигающегося и разговаривающего – говорящего то, чего никогда не говорил, в том месте, где никогда не был. Но и думать об этом забыл, когда началась главная тема выпуска. На протяжении сорока минут Джерри, лишь изредка прерываемый репликами ведущей, с серьёзно-достойным видом победившей жертвы рассказывал о том, как он попал в подвал, и что с ним там происходило – без лишних подробностей, которые могли нанести неподготовленному зрителю глубокую психологическую травму, без эмоциональных всплесков, но так, что пробирало насквозь, и невозможно было усомниться – он говорит правду. А Том на протяжении этого времени, казалось, не дышал и не моргал. Его ввергло в состояние глубочайшего оцепенелого шока даже не то, что слушал детали своей кровавой, извращённой трагедии, которую сам помнил лишь фактом, а то, что Джерри рассказывал – ЕГО историю, рассказывал её как свою.

Видео закончилось и автоматически включилось другое – отрывок выпуска другого шоу, где Джерри рассказывал о том, что наполовину финн, наполовину испанец, с милой улыбкой уклонялся от ответа на вопросы об именах членов семьи и другой конкретики, которая позволила бы выйти на них. И очаровательно смеялся в конце, говоря, что его финская фамилия невероятно сложная, и он сам до сих пор не научился её выговаривать. Он говорил о его(!), Тома, семье! О его непроизносимой фамилии!

Нашлось и такое видео, где Джерри, также не называя имён, рассказывает о своей «достойной романа жизни», как это назвали, с самого начала. Про кражу из роддома, папу-Феликса и то, как рос в изоляции от общества. Резануло, ударило почти физически: «Я вырос в пригороде Морестеля» и «Иногда, когда меня об этом спрашивают, я до сих пор по привычке думаю, что родился в Морестеле и хочу так сказать».

Том со многим мог смириться, но только не с этим. Джерри не просто украл его место в жизни, построив на нём свою жизнь, он – присвоил ЕГО жизнь, забрал всё, что было и счастьем, и болью, и сделал своим, и рассказал как свою историю.

Джерри отнял последнее, что у него оставалось – право на память и себя, право быть. Он, Том, теперь в этой жизни не просто чужой без права на имя, насильно втиснутый в неё, он – никто. Ничто. Пустое место. Гораздо меньше чем тень. Лишний элемент, место которого уже занято, а двоим одинаковым в мире никогда не найдётся места.

Мир не просто знал Джерри, он знал – только Джерри, только Джерри в нём существовал. Человек с историей, которая обеспечивает реальность. Джерри Каулиц – вот тот единственный, кто есть. А его, Тома, имя стёрто вместе с фактом его существования.

Том впервые настолько натурально почувствовал, как это – не мочь дышать. Мог делать вдохи, но они застревали где-то по пути, натыкаясь на невидимую, но ощутимую непреодолимую преграду, и не попадали в лёгкие. И лёгкие сдулись и больше не стремились раскрыться.

С треском захлопнув крышку ноутбука, рывком поднялся с кровати. То зажимая ладонями рот, то отдёргивая руки от лица, метался неприкаянно и бессмысленно по центру спальни. Хотелось кричать, орать, пока не сорвётся голос и не выплеснется душа, и не хотелось. Из горла не вырывалось ни звука. Глаза метались, не различая предметов и не находя никакой опоры. И по-прежнему не мог дышать, отчего кружилась голова и начало тошнить.

Чувствуя, что или упадёт в обморок и умрёт в нём, так и не сумев вдохнуть, или, что голову разорвёт от напряжения, Том толкнул дверь и вырвался на веранду, упёрся ладонями в холодные перила, склонив голову.

С губ сорвался хрип, и лёгкие натужно, будто бы нехотя приняли вдох. Видно, ему суждено ещё немного пожить.

Постепенно дыхание восстановилось, но сердце продолжало биться, как в последний раз. В голове стояло кристальное безмыслие, и носились чёрной бурей чувства, слишком сложные и стремительные, чтобы сложиться в слова, из которых состоят мысли. Знакомое состояние полного безвыходного отчаяния, подобное которому уже испытывал один раз – когда сжимал в руке рукоять ножа и в мгновение решил, что будет с ним делать. Только сейчас без крика и слёз, без того, кого защищать, без смысла. И без ножа.

Том облокотился на перила, а через какое-то время налёг на них животом, свесив голову в пустоту. Отпустил перила и опустил руки на сторону улицы, прижав их к стеклянной стойке и приложив к ней раскрытые ладони. Бездумно смотрел вниз, в высоту, разделяющую его с землёй, и темноту, разбиваемую светом фонарей, чувствуя лишь то, как холод материала проникает под кожу, зарождая в кистях онемение, и как кровь замедляет свой безумный до этого бег.

Перестал прижимать ладони к стойке, отпустил, и руки безвольно повисли в воздухе, покачиваясь недолгое время по инерции. Всё так же смотрел в высоту, от падения с которой отделял всего лишь контакт ног с полом и перила под животом.

«Это больно?», - подумал совершенно отстранённо, не испытывая ни желания прыгнуть, ни страха перед высотой.

Том медленно поднялся на носочки, перенося больше веса в пустоту. И ещё чуть-чуть, и ещё, позволяя гравитации сделать то, на что у самого не хватало духа. Ещё чуть-чуть, и пустота утащит.

И вдруг голову пронзило обжигающей, точно удар током, невыносимой болью. Том вскрикнул, схватившись за голову, но не потерял равновесие, что могло стать фатальным, а отступил назад и уже в безопасности снова согнулся, вжимая ладони в раздираемые болью виски.

Стремительная боль, выкинувшая из головы всё, кроме её ощущения, схлынула в считанные секунды без очевидных на то причин, так же, как и пришла. Поняв, что прошло, и не понимая, что это было, Том разогнулся, сбито дыша, и перевёл взгляд на перила – границу всего, от которых отшатнулся аж к стене. И голову пронзило новым разрядом боли, ещё более сильной, такой, что из глаз брызнули слёзы. Словно сама судьба спасала его от непоправимой глупости, уводя от края.

Том сложился вдвое, врезавшись задом в стеклянную дверь, жмурясь и скрежеща зубами, и упал на подогнувшиеся колени, едва не уткнувшись носом в пол, поскольку руки вновь были заняты головой.

Так же, как в первый раз, боль отпустила через пару секунд, показавшихся вечностью, но теперь не до конца. Медленно, опасаясь и ожидая, что снова пронзит, Том выпрямился, бросил помутнённый запредельно интенсивными ощущениями взгляд на перила и чёрное небо над ними. И, поняв уже, что ничего у него не выйдет, едва не ползком добрался до кровати во второй спальне.

Боль отступила вовсе вместе с тем, как его голова легла на подушку. Остался лишь гул в ушах, быстро сменившийся тихим белым шумом, который убаюкивал подобно колыбельной и вскоре совсем стих, утонув во сне.

Глава 7

Сегодня я стала тенью без прошлого,

Ни о чем не жалею, и не жду новостей,

О том, что, нет ничего невозможного

В этом безумном мире людей...

Вельвет, Но я хочу быть живой©

Вечер, когда решился действовать и узнать о том, что происходило без него и что в связи с этим его ждёт, отбросил назад. У Тома снова пропало всякое желание шевелиться, попросту не видел смысла ни в каких телодвижениях, в том числе и направленных на поддержание жизни, кроме которых, по сути, иных и не совершал.

Не хотел ни есть, ни пить, ни даже в туалет, словно потребности и жизненные функции организма угасли вслед за тем, как пропал хоть какой-то смысл быть и пытаться и оборвалась последняя нить, связывающая с жизнью. Только грудь поднималась и опускалась в такт мерному беззвучному дыханию, поднималась и опускалась.

Почти сутки Том проспал, свернувшись калачиком, завернувшись в верхнее покрывало. Потом день тупо лежал брошенной тряпичной куклой, отрешённо глядя в пространство перед собой и не видя в себе ничего, кроме грязно-молочной завесы тумана и той самой пустоты, с которой у него не получилось, как и со всем остальным в его никчёмной провальной жизни. Даже пустота его не захотела, не приняла и оттолкнула, тем не менее, поселившись внутри. На самом деле давно поселилась; у него внутри запечатлелась ночь, на которой должен был остановиться, и чёрное, безнадёжно недосягаемое равнодушное небо, в которое никогда не взлететь и которого никогда не коснуться.

Люди умеют летать. Но только вниз.

Не все, может. Но бескрылые точно.

Но, когда смотрел сначала в стену, а затем в большой проём окна, за которым был дневной свет, Тому в голову пришла первая с того момента, когда задохнулся, не то чтобы связная, но осмысленная и чёткая мысль. И это – лежание, его теперешнее состояние тоже не имеет смысла, это тоже не будет длиться вечно. Он всё равно встанет, чтобы поесть, пусть даже через неделю или две. Он всё равно встанет, когда заставят обстоятельства и обязательства, и будет делать то, что должен. Так всегда было, а иначе – иначе не было.

И перестало казаться таким уж мучительно жестоким концом всего то, что его в жизни больше нет, а есть только Джерри, которым придётся быть. Если подумать, по-другому никогда и не было. С самого начала он играл чью-то роль.

Четырнадцать лет, с самого первого воспоминания и ещё раньше играл роль другого, не подозревая об этом, заменял погибшего мальчика-Тома (достойно ли заменял?). И до сих пор продолжал играть, поскольку другого имени и другой памяти у него было. Играл с семьёй, пытаясь быть нормальным человеком, который может жить, достойным сыном и братом, и по всем направлениям облажался, замучив себя почти до нервного истощения в своём истовом желании быть хорошим, не проблемным.

Играл…

А когда был собой? И был ли вообще когда-нибудь? Разве что в первое время в родительском доме, который домом так и не стал, до первой трещинки на тёплой светлой сказке в суровом северном, положа руку на сердце, совсем не близком ему антураже, после которой всё начало сыпаться. И ещё во второй раз, когда жил с Оскаром. Но это совершенно не точно, с натяжкой, поскольку человек родом из детства, а детство его – есть ложь.

И собственного имени никогда не имел, то, которое считает своим, тоже ведь чужое, того, мёртвого мальчика. Есть ли смысл сокрушаться из-за того, что придётся сменить одно навешанное имя на другое.

Был Томом, станет Джерри. Подумаешь.

Попробовал представить, как это – отзываться на это имя, всегда, со всеми, как это – быть Джерри. И в груди в ответ всё сжалось, но уже без протестующего огня, без желания кричать, что никогда. Просто горько и тянет, но понимал, что и это будет.

Даже сходил за паспортом и, вернувшись в гостевую спальню, завалился вместе с ним в постель, открыл последний разворот. Рассматривал фотографию, слова, цифры.

«Джерри Каулиц», - проговорил про себя, примеряя, как маску из чужой кожи, которая сольётся с собственной без единого шва и закрепки, и никто не заметит подмены, пробуя на вкус.

А вкус у букв был, как у отравы – горький, вызывающий спазм и чувство, что больше ничего не будет. Так и есть, это имя – яд, убивший его жизнь и его самого как личность, как человека, имеющего право на себя.

Внутри всё перевернулось и разделило на два этажа. Умом понимал и даже принял, что это неизбежно, нет иного варианта, как жить в мире, где есть только Джерри, кроме как быть им, зваться его именем – крысиным, ненавистным, ставшим личным проклятием и трагедией, но сейчас уже не вызывающим таких уж выжигающих эмоций, видимо, выработался иммунитет, или душа устала. А сердце глупое и упрямое, бронебойное, в него не проходят мысли, оно не желает биться под этим именем и, противореча себе, бьётся сильнее и сильнее – пока не поздно, пока ещё есть время побыть собой.

«Джерри Каулиц… Меня зовут Джерри»…

Том бросил паспорт на тумбочку и уткнулся лицом в подушку. Невыносимо это всё-таки, невыносимо. Как медленное действие яда, от которого бесконечно дурно. Но неизбежно.

Засунул кисть между спинкой кровати и матрасом и наткнулся пальцами на что-то холодное и твёрдое. Не с первого раза ухватив, поскольку проём был очень тесный, достал неожиданную находку и перевернулся на спину, крутя в пальцах часы с широким кожаным ремешком и россыпью камушков цвета шампанского по краю массивного циферблата.

Часы шли, и впервые за неизвестно сколько времени Том посмотрел, который сейчас час – двадцать шесть минут пятого.

Из всех вещей, которые его окружали, часы были единственным, что не вызывало топко-сквозящего ощущения «чужое». Может, потому, что не взял их с правильного места, куда их положил хозяин, а нашёл случайно в нежилой спальне. Может, потому, что они отличались от всего остального, не вписывались в общую выдержанную линию. Словно кусочек чего-то своего, близкого в холодном зазеркалье.

Том приложил часы к правому запястью – а смотрелись они хорошо, роскошно, украшая контрастом тяжести тонкую бледную кисть, и затем застегнул ремешок. Даже застёгнутый на минимум, ремешок был великоват, но не критически, не должны спасть.

Понравились, что ли. Не задумался над этим, но захотелось примерить и не возникло желания снять. Помимо прочего, никогда не носил часов, почему бы не попробовать.

Так и сделал, оставил их. И с ними на руке и заснул.

А через несколько дней, когда начал вставать для похода на кухню – как и предполагал, встал же, но ещё не дошёл до душа, когда проснулся в обеденный час и лежал, ожидая полного пробуждения и прихода голода, который подтолкнёт к тому, чтобы покинуть постель, в дверь требовательно позвонили. Раз, ещё раз.

Том встал и сначала хотел открыть, но затем передумал и вместо этого ушёл на кухню, где стал выставлять продукты для завтрака на тумбочку, не обращая внимания на повторяющийся громкий перезвон. Он не ждёт никого, значит, можно не открывать, так рассудил, чтобы было проще не реагировать, не задумываться, что, может, должен, и не почувствовать себя виноватым.

Через семь минут звонки прекратились. Позавтракав, Том ушёл обратно в спальню и завалился в кровать. А вечером совершил шаг – ушёл в гостиную и просидел там перед телевизором до рассвета, бездумно смотря всё подряд. Там на диване и заснул и, проснувшись, обнаружил для себя, что просыпаться под работающий телевизор комфортнее, так создаётся ощущение присутствия и есть возможность сразу на что-то отвлечься.

В этот день снова кто-то упорно звонил в дверь, причём не только утром, но и вечером, подолгу. Но Том снова проигнорировал незваного гостя. Телевизор больше не выключал, пусть звучит и мелькает яркостью, всё лучше мёртвой удушливой тишины, в которой можно раствориться и не остаться даже бесплотным духом, и непроглядной промозглой серости, которую, несмотря на обилие света в квартире, видел и ощущал в её стенах.

И на третий день звонили упрямо.

Все три дня приходила Бо, пытавшаяся до этого дозвониться до него и не дозвонившаяся на отключенный телефон и всерьёз разволновавшаяся по этому поводу. Не получив ответа на звонок в дверь и на четвёртый день, она, скрепя сердце, решила воспользоваться своим ключом. Нехорошо это – вторгаться в дом без разрешения, но придавала уверенности и не позволяла остановиться мысль, что с любимым начальником что-то случилось и от этого всё внутри переворачивалось и поджималось.

Повернув ключ в замочной скважине, и открыв дверь, она всунула голову внутрь и негромко позвала:

- Джерри?

В ответ тишина, только звуки работающего телевизора доносятся.

Прикрыв за собой дверь, Бо пошла на звук, мысленно крепясь и готовясь ко всему, поскольку варианты рисовались страшные. Джерри дома, иначе бы телевизор не работал, да и ключи лежат, и обувь стоит, значит, раз он не открыл, вполне может быть, что открыть не может. У него же травма была…

Дойдя до гостиной, она сглотнула и тихонько вошла внутрь. Том лежал на диване, подогнув ноги и подложив руку под голову, так, что видно его от порога не было. Картина пустой гостиной с мелькающим телевизором в общей тишине квартиры окончательно убедила девушку в том, что случилось нечто плохое.

И в этот момент Том перевернулся на спину и потянулся. Увидев мелькнувшие и снова исчезнувшие руки, Бо кинулась вперёд и обошла диван. И замерла, глядя на любимого начальника, от которого осталось только лицо с невероятно огромными даже для него глазами. Том тоже замер, смотря на непонятно откуда взявшуюся девушку и так и не опустив правую руку. Но через пару мгновений узнал лицо с фотографии из списка – это помощница, Бо.

Не найдя, что ещё сделать, Том, всё так же не сводя с неё глаз, растерянно помахал в знак приветствия.

- Привет, - выдохнула Бо, так же растерянно мельком улыбнувшись. – Извини, я открыла своим ключом. Ты на звонки не отвечал и не открывал… У тебя всё в порядке?

Том кивнул. Не понимал, про какой порядок она говорит, но не мог рассказать про свою душевную разодранность и почти кому, а значит, он в порядке.

- Точно? – уточнила Бо, поскольку его внешний вид мало вязался с тем, что всё хорошо.

Том снова кинул, на этот раз дважды, для убедительности. Бо снова начала теряться: молчание парня выбивало из колеи и вновь поднимало тревогу за него.

- Джерри, у тебя горло болит? – уточнила она.

И всё-таки резануло, примерно как ножом наотмашь по лицу – по собственному лицу. Всё-таки сколько ни готовься у себя в голове, готовым полностью быть невозможно, в реальности всё иначе – жёстче, острее, безысходнее, поскольку нет ни другого дубля данной минуты, ни иного варианта.

Том прикусил язык, чтобы хоть болью перебить это чувство, и брови изломало жалобно-потерянным выражением. Но нужно откликнуться, знал же, что этот момент придёт, вот, видимо, и настали те изменения, которые предчувствовал, и которые превратят его оцепенение вне времени во что-то другое.

- Нет, - тихо и хрипловато, поскольку столько дней молчал, произнёс Том, - не болит.

- А как ты себя в целом чувствуешь? – вновь обратилась к нему Бо, присев перед ним на корточки, так как Том по-прежнему лежал, занимая собой всё сиденье дивана, а кресло казалось ей слишком далёким, хотелось быть ближе, максимально близко из возможного.

- Нормально.

- Как твоя голова?

- Нормально. Не болит. Работает хорошо.

Бо улыбнулась, но затем вновь стала серьёзной и спросила:

- Ты был у врача? Проверялся? Всё в порядке?

Том всё же сел и перекрестил руки на груди, закрываясь, но ответил:

- Был, - в принципе, и не соврал, был же в больнице, причём подолгу, месяцами, и проверяли его там не раз.

Бо присела рядом и вкрадчиво повторила:

- Всё в порядке?

Том покивал, избегая уже смотреть на девушку. Бо, зная, что Джерри более чем ответственный, не подумала сомневаться в правдивости его слов и невербальных ответов.

Воцарилось недолгое молчание, которое нарушила Бо:

- Ты имидж решил сменить?

Тут было несложно понять, что имеется в виду, потому Том ответил уверенно, насколько вообще можно отвечать уверенно в состоянии нежеланной игры:

- Да.

- А это так надо, что неровно?

Том машинально коснулся волос и пожал плечами:

- Нет, наверное… Я сам постригся.

В дверь позвонили. Обернувшись в сторону звука, Бо спросила:

- Я открою?

Том кивнул. Какая уж теперь разница, что ещё кто-то придёт. А пришёл Чарли и немало удивился, увидев открывшую ему девушку.

- Бо? Что ты здесь делаешь?

- Приехала проверить, как Джерри.

- Всё в порядке? – в голосе мужчины прозвучала настороженность. – Я ему звонил раз сто, а у него телефон отключен.

- Да, я тоже с этим столкнулась, но всё в порядке, - постаралась убедительно соврать Бо, поскольку в полный порядок и сама не верила, не слепая же.

- Я зайду? – спросил Чарли, заглядывая через неё в квартиру.

- Это не моя собственность, я не могу впускать тебя по своему усмотрению.

- Тогда спроси у Джерри, - теперь в голосе мужчины прозвучало скрытое раздражение. – А лучше позови его, мне нужно увидеть его и поговорить с ним.

- Хорошо. Подожди, - ответила Бо и закрыла перед его носом дверь, вернулась в гостиную. – Джерри, это Чарли пришёл, он хочет с тобой поговорить, впустить его?

Том неопределённо пожал плечами, так как не мог понять, кто такой Чарли, но понимал, что, скорее всего, он тоже человек из «новой жизни».

- Позвать? – уточнила девушка, чтобы не ошибиться в трактовке его невнятного жеста.

Том кивнул и, когда Бо вышла, снова лёг, отвернувшись к спинке, и повернулся только тогда, когда услышал шаги. И сел, разглядывая мужчину; вот теперь узнал – это агент.

Чарли его даже не сразу узнал, а когда понял, человек перед ним – то, во что превратился его «золотой ангел», открыл от шока рот, закрыл и воскликнул:

- Что ты с собой сделал?!

- Чарли, - одёрнула его девушка.

- Бо, выйди. У нас намечается серьёзный разговор.

- Либо разговор будет при мне, либо его не будет, - не моргнув и глазом, холодно ответила Бо.

Чарли нервно глянул на неё, но спорить не стал и переключился на Тома.

- Джерри, зачем ты обкорнался? Тебе настолько плохо?

- Ему хорошо, - ответила за Тома Бо. – В смысле, с ним всё в порядке, просто решил сменить стиль.

Мужчина посмотрел на неё и обратно на парня:

- На какой? На бомжацкий? Ты помнишь, что через пять дней у тебя начинается работа? Ты вообще собираешься к ней возвращаться?

Том подумал и кивнул:

- Собираюсь.

- В таком случае нужно срочно привести тебя в порядок. Надеюсь, с такой длиной смогут сделать наращивание. – Чарли поджал губы и скептически оглядел парня. – Собирайся, прямо сейчас и поедем в салон. И постараемся не светиться.

- Я никуда не поеду, - неожиданно твёрдо ответил Том, подняв опущенную до этого голову.

- Поедешь. Или ты хочешь остаться без работы? Если тебя в таком виде увидят, для тебя быстро закроются все двери. Так что выходи из состояния больничного и возвращайся в образ. Странно, что я тебе всё это объясняю, Джерри, ты же умный парень, всё сам понимаешь.

- Я не хочу носить длинные волосы. И ресницы. И ногти. Я же не девушка.

Чарли удивлённо и вопросительно поднял брови.

- С каких это пор все эти вещи начали противоречить твоей мужской природе? Ты же сам не раз утверждал, что всё, что касается внешности, просто стереотипы.

Том потёр коленями друг об друга и, сложив руки на бёдрах, чуть качнулся вперёд-назад, поскольку разговор получался нервным, требующим больших сил, но он не хотел сдаваться. Он не собирался позволять делать из себя куклу.

- Теперь я думаю по-другому, - ответил. – Может, мне надоело? Да, точно, мне надоело. Я больше не хочу так выглядеть. Я вообще уже другой человек! – воскликнул, резанув рукой воздух, и рассмеялся от перенапряжения и того, насколько его слова были в точку. Закрыл лицо, хихикая в ладони.

И резко смолк, зажав ладонями рот и нос и распахнув глаза, поняв, как это выглядит и что вообще ляпнул. Сел ровнее, убрал руки от лица и, почесав нос, сказал зачем-то:

- Я в порядке.

- Джерри, скажи честно, ты что-то употребляешь? – серьёзно спросил Чарли.

- Еду и воду.

- Ты понимаешь, о чём я. Колешься? Нюхаешь?

- Вы о наркотиках?

- Вы? – не понял Чарли.

- Ты, я хотел сказать ты. И нет, я не употребляю.

- Тогда что с тобой происходит? Либо ты врёшь, либо это последствия травмы. В любом случае, тебе стоит показаться врачу, причём срочно.

- Чарли, на пять минут, - встряла Бо, указав кивком на дверь.

Когда они вышли и отошли подальше от гостиной, она начала первой:

- Чарли, тебе не кажется, что ты что-то не то говоришь?

- Что-то не то говорит Джерри, и ты это тоже прекрасно видишь. Надеюсь, что видишь. А как он выглядит? Если бы я не знал, что у него нет брата-близнеца, я бы в жизни не поверил, что передо мной он.

- Любой человек может устать быть в образе или захотеть измениться, Джерри тоже имеет на это право.

- Ты его оправдываешь?

- Я за справедливость. Нельзя просто взять и обвинить человека в помешательстве или наркомании, как это сделал ты, только из-за того, что он ведёт себя не совсем привычным образом.

- Как раз по изменившемуся поведению и можно заподозрить эти беды.

- Давно ли ты выучился на психиатра? – вскинула бровь Бо и сама же ответила: - Нет, ты не психиатр, так что ты не можешь делать такие заключения.

- Но я могу предполагать и трезво смотрю на вещи.

- Трезво смотрит на вещи тот, кто допускает разные варианты. В данном случае это, к сожалению, не ты. Так что езжай домой, Чарли, а я сама со всем разберусь.

- Ты? Бо, ты действительно думаешь, что он станет тебя слушать?

- Чарли, извини, что напоминаю, но это тебя Джерри никогда не слушался.

- А тебя, можно подумать, слушался?

- Я никогда не пыталась им управлять, и не буду этого делать, он прежде всего свободный человек.

- Он человек, связанный контрактами и вытекающими из них обязательствами.

- В нужное время он выйдет на работу в подобающем виде, не беспокойся. А если не захочет возвращаться к прежнему образу, тоже не беда. Ни в одном контракте не прописано, что он должен выглядеть исключительно так и не иначе.

- Но его за такой образ и ценят, - возразил Чарли.

- Его ценят за талант и профессионализм. А на тех мероприятиях, где для задуманного образа необходимы только длинные волосы, можно надеть парик.

Чарли вздохнул и покачал головой, но спорить не стал.

- Езжай, Чарли, - повторила Бо. – Я обо всём позабочусь.

Тем временем Том совсем сник и опускал голову всё ниже, сцепив руки в напряжённый замок и ковыряя ногтями кожу. Это слишком знакомо ему – когда выходят, чтобы обсудить тебя, ненормального и не такого. Корил себя за то, что вообще открыл рот, лучше бы кивками и жестами выражался, и в то же время не испытывал сожаления. Это же не его жизнь, а жизнь Джерри. Но другой жизни у него нет, и что бы в ней не случилось, это будет касаться только его, не Джерри. Джерри не будет ни хорошо, ни плохо от любого расклада, он спит.

В результате совсем запутался в своих мыслях. И, когда вернулась Бо, вскинул к ней взгляд, а затем снова потупился, ожидая очередного выговора и приговора.

Девушка села рядом, положив ладони на колени, и с искренним участием спросила:

- Джерри, что у тебя случилось?

- Ничего не случилось, - ответил Том, крутя пальцы и смотря на них же.

- Джерри, я знаю, что ты сильный, но всем иногда нужно поговорить…

Том удивлённо посмотрел на неё. В жизни ему никто никогда не говорил такого – ты сильный. Даже не подумал, что слова эти адресованы не ему на самом деле, настолько непривычно и важно было их слышать.

- Поделись со мной, что у тебя стряслось, - продолжала Бо. – Ты можешь мне доверять, я никогда и никому не выдам твои секреты.

Она выдержала паузу и добавила:

- А то ещё немного, и я окончательно уверюсь в том, что во всём виноват Шулейман, и поеду его убивать за то, что довёл тебя до такого состояния, - попробовала пошутить, хотя и на самом деле, попадись он ей сейчас, минимум бы нелестно высказала ему, какой он дегенерат и козёл, и неважно, что за это может быть. И сама же посмеялась.

Том, забыв обо всём, во все глаза уставился на неё и выдохнул с шоком:

- Ты знаешь? – подумал, что она имеет в виду тот эпизод трёхгодичной давности.

Бо тоже поняла его не совсем правильно и, смутившись и тоже начав крутить пальцы, проговорила:

- Да, знаю. Но я не знаю, что именно у вас произошло. Расскажешь? – исподволь посмотрела на парня.

- Он меня предал. Ну как предал… Я думал, что он относится ко мне хорошо, а он не относился ко мне никак и поступил со мной, как с ненужным подарком. Получается, я сам виноват.

- Ты не виноват, - уверенно возразила Бо и подсела ближе, взяла его за руку, просто стремясь поддержать. – Это он виноват, что такой недалёкий моральный урод, раз позволил себе тебя обидеть и вещью считать. Сам он вещь, никчёмная.

- Да?

- Да. Хочешь, можешь поплакать или поругаться мне на него, но не вздумай сомневаться в себе из-за какого-то алкоголика.

Том глубоко задумался и сказал:

- Я не хочу его ругать. Я хочу не вспоминать о нём, как будто его никогда не было в моей жизни. И говорить о нём больше не хочу.

- Хорошо. А о чём хочешь?

Том пожал плечами.

- Давай о работе.

- Давай. Ты точно уверен, что готов вернуться к работе?

- Да, я же уже сказал.

Бо кивнула и сказала:

- Я рада, что ты в норме. Но всё равно нужно будет съездить в клинику, чтобы доктор посмотрел тебя и подтвердил, что тебе можно возвращаться к работе, потому что со здоровьем не шутят, тем более с головой. Или ты уже сделал это?

Том помолчал, раздумывая, соврать или ответить правду, и что может быть, если ложь раскроется, и вместо ответа уточнил:

- А это надолго, поездка в больницу?

- Не думаю. Час, максимум два.

- Меня там не оставят?

Самому уже было интересно узнать, что у него такое с головой, что об этом все говорят, а спросить же не может. Но перспектива поездки в больницу, которая может захлопнуться капканом, всё равно страшила.

- Надеюсь, что причин для твоей госпитализации нет, - ответила Бо.

- А если есть?

Бо сглотнула, почуяв неладное в его словах, и спросила:

- Джерри, скажи честно, ты плохо себя чувствуешь? Тебя беспокоит что-то?

- Нет, - мотнул головой Том, - я хорошо себя чувствую. Но я не хочу в больницу и хочу быть уверен, что меня там не закроют.

Бо удивили такие странные для Джерри слова, но она ответила:

- Тебя не могут госпитализировать против твоего желания.

Том покивал.

- Тогда я согласен. Можно съездить. А когда?

- Можно и сейчас.

Том надолго задумался, пытаясь понять – готов он, нет, и снова кивнул:

- Давай сейчас. Только мне надо часа пол…

- Да, конечно. Собирайся, я подожду.

Том ушёл в ванную и, сделав там всё необходимое и выйдя, остановился около неё в коридоре. Оглядел себя, одетого в помятую домашнюю спортивную одежду, взглянул в сторону, где располагалась основная спальня. Для выхода нужно переодеться, понимал это, и поплёлся к шкафу, открыл его, окидывая взглядом содержимое. Вот и пришёл час облачиться Им.

Не став в этот раз выбирать приемлемое для себя, то есть неброское и простое, надел белые джинсы с потёртостями, темно-серую водолазку с ассиметричной горловиной и свободную куртку из мягчайшей кожи. Затем всё-таки снял джинсы, так как не любил носить и никогда не носил чистый белый цвет, и поменял их на зауженные снизу укороченные чёрные брюки. И, не посмотрев в зеркало, вернулся к помощнице.

Они вместе спустились вниз, где уже ожидала машина с водителем. Том затормозил, насторожено глядя на мужчину за рулём, затем покосился на Бо.

- Что-то не так? – участливо спросила та. – Ты хотел поехать на такси?

Том подумал и качнул головой, и подошёл к автомобилю. Сел вместе с Бо на заднем сиденье, и они тронулись. На протяжении пути Том не произнёс ни слова и всё так же настороженно поглядывал исподлобья на водителя, но в целом было и близко не так страшно, как могло бы быть, скорее непонятно, чего ждать.

И в клинике всё прошло нормально, действительно недолго. Изучив результаты томографии и проведя нехитрый личный осмотр, доктор заключил, что патологий нет, пациент здоров и может возвращаться к активной деятельности.

На выходе из медучреждения, когда спускался по красивым белым ступеням его крыльца, Тому показалось, что он услышал шёпот. Даже показалось, что расслышал в нём слово: «Молодец», что заставило остановиться и оглядеться. Но это бред, конечно. То никакой не шёпот, то всего лишь белый шум в ушах, который периодически возвращался после того, как появился впервые, только сейчас он прозвучал громче прежнего.

Уже в машине, когда они тронулись, Бо обратилась к нему:

- Я очень рада, что с тобой всё в порядке.

- Я тоже, - не слишком радостно, а по большей части просто равнодушно ответил Том.

Дома, куда Бо зашла вместе с Томом и не спешила уходить, так как он не давал ей понять, что хочет остаться в одиночестве, она снова аккуратно завела тему приведения его внешнего вида, а конкретно головы в порядок. Но не говорила больше о возвращении к прежнему образу, с первого раза уяснив, что ему этого не хочется. И в итоге уговорила Тома на поездку в салон.

Тому не хотелось ехать куда-то, тем более для наведения красоты, но вариант, к которому они пришли в процессе обсуждения, не казался плохим и не отталкивал. Просто стрижка и возвращение к родному цвету. И пусть был настроен категорически отрицательно в отношении окрашивания своих волос, но в природный цвет вроде как не считается, по крайней мере, эта мысль не вызывала никакого отторжения.

- Сейчас поедем? – спросил Том.

- Можно и сейчас, - немного растерялась Бо и полезла в сумку за мобильником.

Позвонила в салон, который Джерри облюбовал в Париже, узнать, может ли нужный мастер их принять – могла, объяснила, какие процедуры требуются, и уточнила сразу, сколько по времени это займёт. После чего набрала водителя и вызвала его обратно.

Прикосновения мастера – рослой блондинки с внушительным бюстом под белой футболкой и обилием татуировок не напрягали, Том понимал, что тут без них не обойтись, и они совершенно безобидны. А ей нужно было отдать должное, не зря она входила в список топ-мастеров города. Она с первого раза добилась на обесцвеченных волосах цвета, который можно было бы отличить от цвета корней разве что под микроскопом. И сотворила из удручающего неровностью имеющегося материала аккуратную красивую стрижку, подчёркивающую лицо так, что сама залюбовалась и позволила себе весьма похабный комплимент – знала, что Джерри нормально относится к таким штучкам. Том от таких слов в свой адрес даже вынырнул из транса, в котором находился всё время, и, изумлённо округлив глаза, уставился на неё через зеркало.

- Да, именно так, - с улыбкой проговорила Лурд, мастер, и игриво пошевелила волосы на его затылке; Том, сам того не заметив, вцепился в подлокотники до белизны пальцев. – Но я не претендую, понимаю, что ты вряд ли свободен. Да и маловат ты всё-таки для меня.

Бо покашляла, привлекая к себе внимание, просила же – без бесед сегодня, кроме необходимого, специально подошла к Лурд вперёд Тома.

Лурд, столкнувшись с тяжёлым взглядом из-под линз, тихо прочистила горло, чуть подавившись воздухом от мысли, что, возможно та и есть та самая никому не известная пара красивого мальчика, потому и сидит рядом коршуном, охраняет. И, убрав накидку, как ни в чём не бывало стала рассказывать о возможностях укладки, которых, несмотря на короткую длину, было много, в разных стилях, что так кстати для модели. Том слушал, не вслушивался и не пытался запомнить и понять, так как не собирался ничего такого делать с волосами, его максимумом всегда было – помыть и расчесать.

Тут же и рукам вернули ухоженный вид: убрали гель, сделали маникюр. На маникюр Том согласился без уговоров и пререканий; не хотел давать левую руку, но всего секунд пять, внутри себя, ничего не говоря об этом вслух, и, понимая, что так надо, положил её на стол. И уронил взгляд в стол, ожидая комментариев по поводу шрамов, но, разумеется, их не последовало. Когда закончили с первой рукой, рассматривал пальцы на ней – и вроде бы всё так было, как всю жизнь помнил: ногти короткие, никакого покрытия, и всё равно сквозило «по-другому».

По дороге домой уже совсем не обращал внимания на водителя – то ли устал, то ли привык, смотрел в окно, за которым зачинались, устанавливая своё недолгое бледно-синее царствование, сумерки.

Только проводив Бо и оставшись в одиночестве в своих-чужих стенах, Том подошёл к большущему зеркалу в прихожей зоне, чтобы посмотреть результаты сегодняшнего дня. Долго разглядывал себя по кусочкам: руки, одежду, лицо, складывал их в общую картину, какой они и были на самом деле.

В отражении был уже не Джерри, но уже и не он. Среднее что-то. Переходное.

Может, если так и дальше пойдёт, вживётся в образ, утонет в нём и сотрётся грань между «было» и «стало». Может, смажется и исчезнет горькая, режущая разница между «я» и «новый, вынужденный я». Может, со временем привыкнет откликаться на имя «Джерри» настолько, что вовсе забудет, что когда-то звали иначе, и станет легче.

Верить во что-то необходимо, пусть даже в объективно жуткое. Иначе попросту не умел.

Вздохнув, Том отвернулся от зеркала и пошёл в спальню, чтобы переодеться, а затем заняться ужином.

Глава 8

Следующие пять дней Том попробовал просто жить – как будто это его дом, как будто ничего такого не произошло и не происходит, и получилось без особых усилий. Это же элементарно – делать все те незамысловатые повседневные дела, которые все делают и которые нужно делать. Кормить себя, спать, мыться, занимать свободное время бодрствования телевизором или созерцанием пейзажа за окном, ещё и одежду, которую снял после первой недели спячки и так и бросил в ванной, постирал. И на протяжении суток стараться не думать – лучше вообще ни о чём, поскольку любая мысль может прийти, и обязательно придёт к тому, с чем справиться в одиночку невозможно, а не в одиночку – тоже невозможно, так как никому не может рассказать. К тому придёт, с чем невозможно жить, так как твоей жизни нет, и никто тебя не видит, никто не знает.

Выход один – не думать, не чувствовать, соткать вокруг себя пустую иллюзию спокойствия и равновесия, в которой можно безболезненно существовать. А потом, когда позовут на выход, её можно будет взять с собой.

Даже посмеялся в один из дней над моментом в фильме, чего не было уже… Так давно не смеялся, что и вспомнить не мог, когда это происходило в последний раз – чтобы не истерически, чего, в принципе, тоже почти не бывало, а от души, от того, что весело и светло. Но следом за коротенькой вспышкой смеха стало горько и на сердце тяжело, словно на груди стальной груз, который и кости почему-то не ломает, но и дышать не даёт. Словно вынырнул на мгновение, проснулся и увидел, что на поверхности всё так же, та же пустота, холодная чёрная вода, из которой не выплыть, можно лишь научиться не дышать вообще или дышать ею. Впустить стылую в лёгкие и позволить там прорасти, и мутировать в кого-то другого.

Том, как сидел, так и упал вбок, упёршись лбом в сиденье дивана и зажмурив глаза, сжимая кулаки от бессилия и того протестующего, хиленького внутри, что никак не желало примиряться с неизбежностью и покоряться ей.

За такой выматывающей, выворачивающей внутренности внутренней борьбой прошёл вечер предпоследнего дня. Наутро хиленькое заткнулось, и вновь можно было существовать в заданном алгоритме немногочисленных действий. Оно всегда затыкалось и замирало, чтобы потом снова показать, что ещё живо.

В день отъезда Бо приехала за три часа до времени выхода, и это было очень правильно, поскольку Том сам не сообразил собрать чемодан. Когда же багаж был собран, Том сходил за паспортом и застыл, крутя документ в руках и не зная, куда его положить.

- Ты будешь брать с собой сумку? – очень к месту спросила Бо. – Если нет, я могу положить его к себе.

Том взглянул на неё, кивнул и протянул ей паспорт.

Переодеться ближе к нужному времени, пересечь квартиру, перекатить чемодан через порог. Закрыть дверь – вот он, миг, когда ещё что-то меняется, спуститься вниз, сесть в ожидающую машину. И только в едущем автомобиле Том подумал, что понятия не имеет, куда они направляются, а точнее – куда его везут. Взглянул исподволь на сидящую рядом Бо, но не задал ей этот вопрос и в целом вновь хранил молчание на протяжении всего пути до аэропорта.

Когда вышел из машины и увидел перед собой здание аэропорта, сердце забилось чаще; непосредственно в аэропорту узнал место назначения – Марсель, Прованс. Ходил рядом с Бо, которая стала его руками, голосом и головой, освободив тем самым от необходимости думать, ошибаться, что-то решать. А Том был и не против, чувствовал себя в полусне: ноги держали, шагали, а в голове – кристальная чистота и пустота.

Часовой перелёт. Новый город – красивый очень, но не мог залюбоваться им, не успевал, поскольку от аэропорта сразу в такси и снова поехали куда-то. Не мог сосредоточиться, помня, что он здесь для конкретной цели – для работы. Для работы, с которой никогда прежде не сталкивался и которая не представлял, в чём заключается. Но работа модели не казалась слишком сложной, потому не особо задумывался и не боялся заранее, как будет это делать. Быть моделью – для Тома это был пустой звук, примерно такой же, как все остальные профессии, про которые не известно всем, что они тяжёлые, вроде кардиохирурга или шахтёра.

В номер отеля Бо зашла вместе с Томом, сверила время и предложила сходить поесть, так как в запасе ещё оставались два часа.

В кафе Том всё время смотрел или в тарелку, или в панорамное окно, около которого они сидели и за которым постоянно проходили люди. Удивительно, но голода не испытывал, хотя не успел позавтракать дома. А потом снова куда-то поехали.

Зная, что большинство фотографов, в число которых входили и сегодняшние, не терпят присутствие посторонних при съёмочном процессе, Бо дошла с Томом до дверей студии и осталась ждать снаружи. Сглотнув, Том повернул ручку и переступил порог, прикрыв за собой дверь. Взгляд сразу остановился на двух высоких мужчинах, которые по внешности и сами могли претендовать на роль моделей – традиционных, мужских, о каких мечтают женщины, и кроме которых в комнате никого не было (на самом деле присутствовала ещё ассистентка, но её Том не заметил). Мужчины, в свою очередь, тоже обратили на него внимание.

- Вау, - поражённо проговорил тот, который стоял ближе, Алексис, даже забыв про приветствие. – Нас предупреждали, что ты сменил имидж, но я не ожидал, что разница будет столь разительна… - он выдержал паузу, ещё раз рассматривая Тома, пройдясь внимательным, удивлённым взглядом от волос и до стоп. – Удивительно!

- Да, была дива, стал милый мальчик-первокурсник, - с улыбкой вступил второй, Адриен. – Да, Джерри, ты как будто младше стал, - посмеялся. – Поздравляю!

- Мне двадцать два года, - чуть хмуря брови, сказал Том, не зная, что ещё можно ответить на такое.

- Знаю. Но выглядишь на восемнадцать, максимум на девятнадцать.

- Это плохо?

- Это отлично! – снова посмеялся Адриен. – Другие кучу времени и средств убивают на это, а ты волосы срезал, перекрасил – и сбросил несколько лет.

- Причём вот что интересно: обычно блонд молодит, а тёмные цвета делают старше.

- Это натуральные светлые оттенки молодят, а платина наоборот ассоциируется со зрелостью.

Алексис поднял руки, показывая, что принимает, что сказал глупость и сдаётся. И снова устремил взгляд на Тома, говоря:

- Одна беда – теперь ты абсолютно не вписываешься в задуманный образ.

- А может… - задумчиво протянул Адриен, переведя взгляд на аккуратно развешенную одежду для съёмки и прикидывая, как это будет смотреться на «милом мальчике-студенте».

- Не может, - отрезал Алексис. – Это будет извращение. Нам оно надо?

- Здоровая доля извращений бывает полезна.

- Нет, не сейчас. Нужно обыграть имеющийся материал, тем более что мы первые работаем с новым образом Джерри. Нужно… - похватал пальцами воздух, пытаясь ухватить идею за хвост. – Так, иди на макияж, - сказал Тому, - а дальше будем думать, - съёмка была авторская, не рекламная, потому менять её концепцию они могли по своему усмотрению хоть в самый последний момент.

Проходя к трюмо с яркими лампами и садясь за него, Том боролся со сковывающим отторжением, зажал ладони между бёдрами. Но визажист не сделал с ним ничего вопиющего, не считая того, что видел в зеркале, как этот странный черноволосый парень неопределённого возраста скачет вокруг него, судя по выражению лица, полностью уйдя в процесс, дотрагивается щекочущими кистями до лица и шеи, а руками до волос. Макияж сделали «голый», Том бы и не понял, что он есть на лице, если бы не видел, как на кожу наносят невидимую бархатную вуаль и какие-то мазила. И гель для ресниц черноволосый парнишка добавил в конце, чтобы сделать их более яркими, подчёркивающими глаза.

Выйдя обратно к фотографам, Том остановился посреди комнаты, скромно и неуверенно перехватив руку рукой внизу живота.

- Раздевайся, - скомандовал Адриен.

- Это обязательно? – жалобно спросил Том.

- Обязательно. Нужно посмотреть на тебя и придумать, что с тобой делать, а одежда мешает.

Том чуть кивнул в знак того, что понял, постоял пару секунд, смотря в пол, и медленно, как прибитый, одеревеневшими пальцами начал снимать с себя одежду. Разулся, стянул тоненький свитер, взлохматив им волосы, расстегнул штаны, не поднимая головы, и, задержав дыхание, спустил их до щиколоток. Снял, отложил и, подумав, снял и носки тоже. И остался стоять в одном белье под чужими взглядами, не имея сил, чтобы поднять голову, напряжённый как струна, лишь исподволь поглядывал на мужчин, чтобы видеть их реакцию и хоть как-то понять – что дальше.

- Джерри, если ты продолжишь в том же духе, у меня окончательно отключится мозг.

- В таком случае я тебе его быстро включу посредством удара, - ответил партнёру Алексис.

- Не ревнуй. А если ты никак не реагируешь на прекрасное и чувственное, то ты бесчувственная деревяшка, и мне не о чем с тобой разговаривать.

В итоге этой короткой шутливой перепалки Адриен всё-таки получил от Алексиса по лопатке. Том, посчитавший в чём-то похожих мужчин братьями, начал догадываться, что они не родственники и, скорее всего, не просто друзья, отчего ещё больше растерялся и напрягся. Переплёл руки на груди, хоть так пытаясь закрыться и прикрыться, перемялся с ноги на ногу.

Адриен, вспомнив про модель и работу, взял вешалку с костюмом, в котором должен был сниматься Джерри, подошёл к Тому и молча приложил наряд к нему, сосредоточено хмуря брови, представляя – как будет смотреться. И сам себе мотнул головой: не то. Опустил вешалку и, сощурившись, оглядел практически голое тело перед собой. Том изо всех сил держался, чтобы не отступить от мужчины с его внимательным, изучающим взглядом, метался глазами, чувствуя, как долбит в грудину сердце и холодеют, взмокают ладони.

- Нужны чёрные штаны! – осенило Алексиса. – Узкие, облегающие.

- Точно, - согласился Адриен и вернул невостребованные тряпки на место. – Только где их взять? И как можно быстрее, мы и так уже из плана выбились.

У них тут была целая комната «вещей на всякий случай», но среди них не было подходящих штанов подходящего размера. До кучи, ища выход из сложившейся ситуации, мужчины оглядели и себя, но снимать с себя джинсы не имело смысла, так как, во-первых, они были синего и серого цветов, во-вторых, не сядут на субтильного парня так, как надо.

- У меня бёдра шире, - с искренним сожалением развёл руками визажист, который продолжал крутиться поблизости.

Кивнув ему, Адриен остановил взгляд на их ассистентке и подруге по совместительству и велел:

- Снимай штаны.

Не став спорить, хотя и сомневалась, что эта затея удачная, девушка сняла свои узкие чёрные джинсы и отдала Тому.

- Сними трусы, - сказал Тому Алексис. – Торчать будут.

Проглотив отчаянное нежелание оголяться полностью, Том отвернулся и, ощущая, как пылают щёки, спустил трусы, снял их и взялся на надевание штанов. С трудом, но удалось втиснуться в них; джинсы неприлично обтягивали и давили в паху, и не хватало пятнадцати сантиметров длины. Последнее скрыли высокими грубыми ботинками.

- Можно мне майку? – попросил Том, так как верх ему так и не выдали.

- Никаких маек. Сегодня ты с голым торсом, - безапелляционно объяснил Андриан. – Готов? Начинаем. Время поджимает. Иди, - указал в сторону поблёскивающего матовым металликом куба. – И сними часы.

- Оставь часы, - возразил Алексис.

- Сними.

- Оставь.

- Ты хочешь поссориться? – Адриен вопросительно посмотрел на партнёра.

- Я хочу, чтобы часы остались, они дополняют образ.

- Их бренд слишком очевиден, а это уже скрытая реклама.

Устав снова быть безмолвным наблюдателем, которого не спрашивают, и желая прекратить этот спор, Том снял часы и положил их к остальным своим вещам.

- Всегда знал, что я тебе нравлюсь больше, - улыбнулся ему Адриен, довольный победой своего мнения. – Иди, - повторил, кивнув в сторону куба. – И я понимаю, что тебе давит, но постарайся не морщиться. Поправь всё и забудь о том, что у тебя в штанах что-то есть, ты же профессионал.

Том, разумеется, совету не последовал, для него это было запредельно – копаться у себя в штанах, пытаясь уложить там всё компактнее, ещё и при посторонних. Можно и лучше было потерпеть, в принципе, болезненных ощущений от тесноты он не испытывал, только неприятно-некомфортные. Прошёл к кубу и сел на него, и поморщился пуще прежнего, так как в сидячем положении зажимало сильнее.

- Так, убери с лица страдальческое выражение, и начинаем, - произнёс Адриен, расчехливший уже свой фотоаппарат. – Ноги расставь и облокотись левой рукой о левую ногу.

Том сделал, как было велено, но губы всё равно невольно кривил, и больше всего хотел прикрыться, с чем пока старался бороться.

- Лицо, - напомнил Адриен. – В камеру смотри, на меня…

Том перевёл взгляд к смотрящему на него объективу и увидел, как в нём мелькнула вспышка. Первый его снимок – его, полураздетого, испорченного, дрожащего изнутри. Не сдержался и прикрылся руками, перекрестив их на груди, схватившись ладонями за плечи, свёл колени и поднял ноги на носочки, согнувшись немного вперёд, закрываясь.

Адриен несколько секунд непонимающе смотрел на него, а затем поднял фотоаппарат и попробовал снять, что есть: картина была совсем не такой, как он задумывал, но довольно живописной. Алексис зашёл сбоку и начал щёлкать в профиль. Это было одной из их фишек – работа в паре, одновременно с разных ракурсов и возможным попаданием одного в кадр другого.

Том сидел в той же позе и смотрел в пол, думая, что не сможет заставить себя пошевелиться, когда скажут. Попросту оцепенел.

- Ты красивый, - Том готов был поклясться, что слышал это.

Дёрнулся, озираясь по сторонам в поисках того, кому принадлежали странные слова. Причём, если бы не понимал, что так не бывает, сказал бы, что они прозвучали как будто с двух сторон: и внутри, и снаружи него. Мотнул головой и устремил вопросительно-непонимающий взгляд на ближнего мужчину, полагая, что высказывание принадлежит кому-то из них – хотя и слышал, что голос другой, далёкий и одновременно близкий, словно подпорченный помехами.

- Джерри, тебе плохо? – обеспокоился Адриен. Алексис также опустил фотоаппарат и внимательно и серьёзно смотрел на парня.

- Нет, - мотнул головой Том и наконец-то немного расслабился, поскольку переключился.

- Точно? Ты ведёшь себя немного странно…

- Я в порядке, - заверил Том.

- Тогда продолжаем? Но учти, если тебе нездоровится, лучше скажи. Да, договорённость и все дела, но нам тут твой обморок с последующей госпитализацией не нужен.

- Я не упаду, - покачал головой Том. – Мне хорошо. В смысле я хорошо себя чувствую. Я просто задумался.

Адриен кивнул и сказал:

- Тогда продолжаем. Попробуем лёжа. Ложись на спину.

Том слабо представлял, как на не слишком большой поверхности лечь, но попробовал: сдвинулся к самому краю, опустился на спину, а нижнюю часть тела удерживал в горизонтальном положении на согнутых под прямым углом ногах.

- Очень хорошо. Только колени шире… Ещё… - говорил Адриен и щёлкал; Алексис пока подбирал себе ракурс. – А теперь сдвинься назад, заведи руки за голову и коснись ими пола. Тянись.

Том дотянулся, коснувшись пальцами пола, выгнувшись.

- Прекрасно. У тебя очаровательные рёбра.

- Только не переусердствуй с этим акцентом, - вставил слово Алексис и тоже поднял фотоаппарат. – Пропаганда анорексии нам ни к чему.

- Ты сейчас обидел сразу двух человек, дорогой.

Спина от натяжения быстро начала ныть, и Том, не дождавшись команды, перевернулся и встал на пол коленями, облокотившись на куб и налёгши на него животом. Адриен, оценив его с тыла и отметив про себя, что раньше не замечал, что он у него такой аппетитный, сказал Алексису:

- Ал, у меня потрясающая идея. Вставай сзади Джерри и снимай оттуда. Я спереди. Джерри – не меняй позу, только голову подними, - обошёл куб и встал перед Томом. – На меня посмотри.

Том поднял и голову, и глаза, снизу смотря на него абсолютно невинным взглядом, не понимая, насколько завуалировано пошл кадр, в центре которого находится, и снова увидел мелькнувшую вспышку. Адриен, чтобы не разрушить момент, удерживался от комментария по поводу того, насколько дико сексуальна открывающаяся ему картина – до пробуждения в штанах и нарастающей тесноты. А Алексису обзор открывался ещё более жаркий.

Мужчины схлестнулись взглядами, подумав об одном и тоже – послать работу к чёрту и уединиться, но также вместе, не произнося ни слова, решили усмирить свой пыл и закончить.

Отсняв достаточно в таком положении, Адриен скомандовал:

- Переворачивайся и садись на куб. На край самый. И положи на ребро ладони. – Том сел. – На меня посмотри… - коснулся пальцами подбородка парня, побуждая поднять голову.

Том дёрнул головой, уходя от его руки, посмотрел настороженно исподлобья. Этот жест – поддевание пальцами подбородка, сидел в подкорке раскалённым иглами.

- Взгляд отличный, сильный, - проговорил фотограф. – Только не хмурься, - и сделал снимок.

Подошёл ближе, направляя объектив сверху в лицо Тому, в то время как Алексис отошёл, чтобы снять их обоих со стороны. Том отодвинулся от наступающего мужчины, тем не менее, не сводя с него взгляда, как и было велено, но тот снова приблизился. Ещё отсел, и ещё, и свалился на пол.

- Джерри, ты чего? – не понял Адриен, опустив камеру. – Не ушибся?

Том помотал головой, мол, всё в порядке, и хотел подняться, но Адриен остановил:

- Не вставай. Хорошая композиция. Повернись чуть-чуть ко мне. Колени вместе, ладони на колени.

Том, сидя на пятках, сделал всё, как сказали. Отсняв несколько кадров, фотограф недовольно нахмурился и сказал:

- Джерри, что-то ты расслабился. Ты, конечно, худенький, но живот у всех идёт складками, если не думать, как сидишь. Соберись.

Том не особо понял, что от него требуется, но выпрямил спину, и этого оказалось достаточно. Адриен снова шагнул ближе, намереваясь поиграть с камерой всё в той же сексуальной теме, которая незаметно алой нитью прошила съёмку, и Том вновь отстранился, сохраняя хоть метровую дистанцию между ними, попятился и перекатился с пяток на попу.

- Низко, - сказал фотограф, не поняв, что парень таким образом убегает, а не принимает новую позу, поскольку никак не мог ожидать такого от Джерри. – Встань на колени и возьмись пальцами за фотоаппарат, - опустил камеру на уровень паха и отстранил от себя.

Том подполз чуточку ближе, прикоснулся к боку камеры и вопросительно взглянул на мужчину.

- Замри.

Алексис быстро оказался рядом и стал щёлкать с разных ракурсов. Том опустил взгляд к объективу, который как раз находился на уровне его глаз, чуть ниже, поднял к фотографу, обратно к камере, и снова к лицу мужчины. И вдруг осенило - что ему это напоминает.

Том подскочил на ноги.

- Вы что? – спросил и непонимающе, и обиженно, и испуганно, мечась взглядом от одного фотографа к другому.

- Перебор? – проговорил Адриен и посмотрел на партнёра, тот покивал. – Извини, Джерри, - вздохнул, переведя взгляд на парня, - увлёкся. Просто ты так выглядишь, так смотришь… Все мысли сводятся к одному. Я предупреждал тебя в самом начале, что у меня мозг отключится, если не перестанешь! – посмеялся.

Алексис исполнил то, что обещал за отключение мозга, и отвесил ему затрещину. И кивнул в сторону:

- Иди, теперь ты будешь снимать, маньяк гиперсексуальный, а то ещё изнасилуешь мальчика, только этого ему для счастья не хватало.

Том округлил глаза, а затем, не успев как следует прочувствовать первую эмоцию, стремительно перескочил на другую, открыл рот, поскольку Адриен, сказав с улыбкой: «Лучше тебя», подошёл к Алексису и поцеловал, придерживая обеими руками сзади за шею.

- Всё, хватит, - Алексис упёрся рукой в грудь партнёра, отстраняя его от себя, а на губах блуждала такая же улыбка. – Не смущай парня, - взглянул на Тома, который так и стоял с глазами на пол-лица.

- Этого смутишь! – посмеялся Адриен. – Ты забыл, с кем мы имеем дело?

- Похоже на то, что у нас получилось.

Адриен повернулся к Тому и удивлённо спросил:

- Джерри, чего ты так побледнел? Только не говори, что ты записался в гомофобы. Или… Вот чёрт, - ему в голову пришло вполне жизнеспособное предположение – что реакция парня обусловлена детской травмой, о которой они всеми своими действиями напомнили. – Ты это из-за… - он растерянно посмотрел на Алексиса, не зная, как назвать тот кошмар.

Алексис мимолётно пожал плечами, показывая, что и он не знает, как подойти к этой теме.

- В общем, - продолжил Адриен, - ты ничего не бойся и не думай. Ал пошутил насчёт меня. Ты, конечно, невероятно хорош, особенно сейчас, но мне никто кроме него не нужен, если говорить серьёзно.

- Хорошо, - растерянно ответил Том, совершенно не понимая, зачем они всё это говорят. Объясняют, что он не нравится?

- Всё хорошо, да? – уточнил Адриен.

- Да, - мелко покивал Том и на всякий случай добавил: - Я не обиделся.

- Ты очарователен, - с улыбкой. – Вот кстати ещё что меня поражает – ты не только внешне изменился. Раньше, прости уж, ты был той ещё стервочкой, несмотря на светлый образ, а теперь… - развёл кистями рук, как бы показывая разительность разницы. – Не знаю, как ты это делаешь, но талантливо невероятно, по тебе кино и все его премии плачут. Как будто другой человек перед нами.

- А может, он и есть другой? – шутливо поддержал тему Алексис. – Может, перед нами сейчас брат-близнец Джерри, с которым тот, уставший от мирской суеты, поменялся местами? Как раз мы знаем, что брат есть, но ничего о нём не знаем, как и все.

- Точно! Том! – воскликнул Адриен.

А у Тома вытянулось лицо, и он выдохнул:

- Что?

- Согласен с Джерри, - высказался Алексис, успокоив приступ смеха, который они с любимым поделили на двоих. – Это слишком смешно. Так… - он взглянул на часы, - мы будем ещё работать или как? Джерри? – вопросительно посмотрел на парня.

- Материала маловато, - высказался Адриен. – Но у меня нет приличных идей.

- У меня есть. Джерри… - поманил Тома и направился к кубу, на котором Адриен оставил свою камеру. Вручил её в руки парню. – Концепция такова – снимаем друг друга. Ад…

- Я понял, - ответил Адриен, не дожидаясь инструктажа, и взял со стола запасную камеру.

Том с подачи Алексиса накинул ремень на шею, покрутил камеру в руках, рассматривая все её кнопочки и сам корпус. Адриен, не теряя времени даром, сделал несколько снимков в таком положении, которое вполне можно было охарактеризовать «подготовка, настройка аппаратуры».

- Присядь.

Том сел, опустив камеру на бёдра, и затем поднял её к лицу, несмело заглядывая в окуляр.

- Почувствуй связь с ней, - продолжали поступать инструкции-советы.

Том накренил камеру вверх, направляя объектив на лицо мужчины.

А это оказалось занимательно: видеть всё окружающее таким же, но по-новому, в преломлении целой оптической системы, и как-то спокойнее было от того, что вас – тебя и мир разделяют минимум два стекла, защищают глаза, за которыми испуганная душа. Даже отвлёкся от неловкости и зажатости.

Кульминационная серия фотографий: всё ближе, практически объектив к объективу. Том опустил свою камеру первым, и Алексис с опозданием в несколько секунд, которые Адриен успел запечатлеть, последовал за ним, также смотря в его лицо. Взгляд глаза в глаза, сверху и снизу. Это стало финальным кадром.

- Готово, - известил Адриен и опустил фотоаппарат. Бросил взгляд на часы. – А мы опоздали уже на десять минут.

Фотографы быстренько собрались и убежали по своим дальнейшим делам. Том, нервно поглядывая на визажиста, который снова бродил вокруг, но хоть на приличном расстоянии, переоделся в своё и тоже покинул студию. Бо встала ему навстречу:

- Как прошла съёмка? – спросила с плохо затаённым волнением.

- Нормально, - неопределённо пожал плечами Том.

А сам не мог понять, как это было: хорошо, плохо, никак? Не мог разобраться, как это было для него, кроме того, что большую часть времени ему было неуютно как на иголках. И по-прежнему не понимал, но теперь уже осознанно, как это – быть моделью, хоть и отработал сессию. Как отработал… Спасла внешность и репутация.

Глава 9

Иду вперёд я не спеша,

Мне тяжело дышать.

Не разрушай, нет, не разрушай!

После будет жаль,

Стой!

То сильный я, то слаб весьма,

Спокойный, но схожу с ума,

В смятении моя душа.

Токийский гуль на русском©

Второй рабочий день, Дания. Немногословный фотограф, поздоровавшийся лишь кивком, напоминающий Дракулу, такая у него была давящая энергетика и мрачный образ: острые черты лица с впалыми щеками, тёмная однотонная одежда и однотонный же шарф, туго закрывающий всю шею и делящий ровной линией своих концов торс на две неравные половины. Движением руки он пригласил Тома пройти на грим.

Снова большое зеркало с очень яркими лампочками. Визажист – на этот раз женщина. Кисти, баночки, тюбики, паллеты, прикосновения рук, ворса и спонжей, запахи косметических средств. Много, очень много всего, а больше всего света, он слепил. Том закрыл глаза.

И прикосновений было очень много, долго. Том с трудом удерживался, чтобы не ёрзать и не шевелиться вообще, не уклоняться от чужих рук. Сплёл пальцы в замок и сжимал их всё сильнее.

В этот раз макияж делали полный, яркий. Том сидел ни жив, ни мёртв, наблюдая за тем, как из него снова делают куклы, рисуют чужое лицо. На глазах – угольные стрелки, дымка по контуру, пучки накладных ресниц для объёма и длины и тушь. Брови прорисовали и придали им неестественный драматичный изгиб. А на губах – красная помада. Когда увидел, как кисть подносят к губам и мажут на них алый цвет, чуть не всхлипнул от досады, от неприятия. Шумно и до предела глубоко вдохнул, смотря на то в отражении, что когда-то уже видел, только стрелок тогда не было и макияж был дилетантский, неаккуратный, но в целом очень похоже – тёмные глаза, бледная кожа, кровавый рот.

У Тома дрогнули губы, и он сжал в кулаке ткань штанов на бедре.

Закончив с макияжем, визажист сняла с подставки длинный парик цвета горького шоколада и надела его на Тома. Поправила, пригладила, убрала от лица отдельные волоски. Вот теперь точно – как когда-то, как в День Всех Святых, когда при полном параде и с колотящимся от волнения сердцем в последний раз смотрелся в зеркало перед тем как улизнуть в окно навстречу мечте, которая оказалась злой шуткой и обернулась кровавым кошмаром.

Губы задрожали сильнее, и зубы начали стучать от эмоций, от напряжения, и Том стиснул их, чтобы не клацали. Видел, а больше чувствовал, как глаза наполняются слезами.

- Я сделала тебе больно? – обеспокоенно спросила женщина, тоже заметившая переливающую влагу в его глазах.

Том мотнул головой, стиснув зубы ещё крепче и перестав дышать, чтобы не вырвался всхлип, чтобы не разрыдаться на месте. Закрыл глаза, и одна слеза всё же покатилась по щеке.

- Не плачь, потечёт же всё, - тем же ласковым тоном проговорила визажист, отработанным бережным движением промокнула влагу и глаз, чтобы не потёк. – Что случилось? Джерри?

- Я не… - Том прикусил язык, с которого чуть не сорвалось откровение, и снова отрицательно покачал головой и снова закрыл глаза.

Но долго рассиживаться и приходить в себя ему не дали: время – искусство, работа, деньги. Раздели, переодели. Его сегодняшний наряд включал в себя всего лишь удлиненный чёрный пиджак без пуговиц и карманов и телесного цвета трусы из ткани, визуально похожей на атлас, скрадывающие пол, превращающие в бесполую куклы. Такова и была идея сессии – кукла с женским лицом и телом вне пола, лишь с тонкими намёками на мужские черты.

На коленях и всех остальных открытых суставах чёрной краской нарисовали «шарниры». И пришло время начинать, Том прошёл на съёмочную площадку, на которой было установлено ростовое напольное зеркало.

Раздался щелчок первого кадра. Фотограф не отдавал команд, не говорил ничего. Это был его рабочий стиль – с моделями он не разговаривал, за исключением самых редких случаев, и относился к ним с лёгким холодным презрением, что читалось во взгляде, считая их красивыми продажными дешёвками, что, вероятно, было справедливо для многих, но точно не для всех. Джерри согласился на работу с ним только ради пробы и по той причине, что специфический мастер съёмки считался одним из самых уважаемый и ярких фотографов Скандинавии.

Том сжимал и разжимал кулаки, и это были все его движения. Не шевелился, смотрел непонятно куда, держась, стараясь не думать о том, как он выглядит и что тут происходит, борясь с собой. Но задумка фотографа и не предполагала особой активности и гибкости, потому его всё устраивало – кукла и не должна проявлять яркие признаки жизни, она статичное мёртвое создание.

Обведя взглядом часть пространства перед собой, Том наткнулся им на зеркало, в котором отражался – отражалось странное чуждое создание с лицом вампира и куклы в обрамлении длинных почти чёрных волос.

Губы дрогнули – раз, два, задрожали лицевые мышцы, в то время как продолжал смотреть на себя в зеркале, и всё-таки не выдержал. Переполнило, сорвало, расплакался, так и стоя посреди съёмочной площадки в окружении яркого света.

Фотограф остановился, отнял глаз от окуляра и посмотрел на него напрямую. И затем решил снять эти эмоции, которые не были оговорены и не вписывались в его концепцию, но смотрелись очень интересно, остро, провокационно.

Том метнулся взглядом по комнате, готовый увидеть недовольство и злость на лицах, подтверждение того, что всё испортил, и убежать, но увидел, что ничего не изменилось. Это покоробило, дезориентировало и ударило. Это было похоже на театр абсурда – он сломался и был гол в своей слабости и чувствах, он плакал, вздрагивал от рыданий, а его продолжали фотографировать. Щелчок за щелчком. И все остальные, кто был в помещении, тоже вели себя так, как будто ничего такого не происходит.

Размазал слёзы вместе с краской по лицу, испачкав ладони. Сделал шаг в одну сторону, в другую, заметался взглядом сильнее, до головокружения. А всё по-прежнему – щелчок камеры, ещё щелчок. И снова наткнулся взглядом на своё отражение, теперь в совершенстве повторяющее прошлое, потёкшее. Устремил взгляд обратно на фотографа, в бесстрастный объектив, продолжающий смотреть прямо на него, ему в лицо, словно с жестокой издёвкой фиксируя его раздрай и боль.

И вновь сорвался, перемкнуло, потому что всё это слишком, разрывало сердце, душу, черепную коробку, всё вместе.

- Хватит! - Том сорвал с головы парик и бросил под ноги. – Хватит! – крикнул так, что на шее свело жилы.

Фотограф был поражён, что случалось с ним – никогда. Поражён тем, что смазливая куколка способна выдать настолько сильные эмоции, такую игру – на разрыв, раздирающую в хлам. И продолжал снимать, ловя удивительные по мощности кадры, отбросив уже полностью свою первоначальную идею и заменив её на новую – взбунтовавшаяся кукла-марионетка сорвалась с нитей кукловода.

Очень скоро, через полминуты, отсняв достаточно, фотограф установил камеру на штатив, включил автоматическую съёмку и подошёл к Тому. И прикоснулся всей ладонью к его щеке, стирая потёкшую краску вбок. Том замер от неожиданности, даже плакать перестал, повернув голову вслед за рукой мужчины, а глаза скосив к нему. Кадр получился шикарный – потерявшаяся кукла-марионетка снова в руках надёжного хозяина.

После завершения съёмки фотограф сказал Тому:

- Будем с тобой работать. Если ты согласен.

Том не слышал и не слушал. Не дал смыть с себя макияж, вытер лицо полотенцем и, быстро-быстро переодевшись, убежал.

Полночи Том не спал, свернувшись калачиком на одинокой гостиничной постели, трясясь от рыданий, кусая губы, руки, подушку, чтобы не завыть в голос, не заскулить, чтобы никто не услышал. Успокоиться после съёмки всё никак не получалось. В голове и сердце набатом стучало одно – он не мог так. Он не хотел так больше. Просто НЕ-ХО-ТЕЛ.

Но наутро встал и снова пошёл куда надо.

И закрутилось. Города и страны сменяли друг друга словно в калейдоскопе. После пятого переезда перестал интересоваться, куда они направляются. Бешеный ритм, сумасшедший график, марафон. Не привыкший к такому Том быстро вымотался и начал засыпать буквально на ходу. Один раз прямо во время съёмки заснул и свалился с реквизита, на котором сидел: закрыл глаза, как было сказано, и отключился на пару мгновений, как это бывает, когда слишком устал.

Обнажённая фотосессия, где поставили спиной к камере и налили сверху на позвоночник вязкий красный гель, имитирующий краску, но стекающий гораздо медленнее. Затем развернули, попросили поднять плечи, налили во впадины между ключицами и шеей голубой гель, снимали до пояса. Затем вытерли, нанесли под левый глаз три жирные капли разных цветов, из которых получились три «слезы»: красная, голубая и белая, сказали встать полубоком.

Реклама ювелирной линии одного небезызвестного Модного Дома с Монти, в которой Тому партнёром был настоящий гепард, по поводу чего переживал Карлос, так как в прошлый раз, с Джерри, съёмка с этой кошкой не состоялась, поскольку та начала вести себя агрессивно, шипела. Но и эта фотосессия не прошла гладко: кошка начала принюхиваться к открытой, необдуманно подставленной ей Томом шее, как раз там, где проходит артерия, а затем широко лизнула колюще-шершавым языком по тонкой коже. Карлос в этот момент чуть не поседел, поскольку, хоть кошка и ручная, но всё-таки это – дикое животное, хищник, который, если вцепится в горло, то шансов у жертвы останется мало.

Но у Тома хватило ума не дёргаться, чем мог бы спровоцировать кошку, сработали инстинкты, не шелохнулся даже от касания языка к шее. И кошка, лизнув ещё раз, ткнулась лбом ему в челюсть, после чего обошла кругом, притираясь боком, и легла у его сложенных по-турецки ног. Карлос выдохнул и рухнул на стул, объявив перерыв, который ему был необходим, чтобы восстановить душевное равновесие после такого стресса.

И много-много других фотосессий. Повторяющееся без конца: «Раздевайся». Тому уже сниться начало это требование-просьба, подскакивал среди ночи с ним, звучащим эхом в голове в последе сновидения, и, поняв, что приснилось, падал обратно на подушку, чаще всего тщетно пытаясь снова заснуть.

Постоянно чувствовал, что ещё чуть-чуть, и не выдержит, сломается, перестанет пытаться жить этой жизнью. Но всё то, что доводило и выжимало все соки, всякий раз заканчивалось, не добив до той самой точки невозврата. Перезагружался за ночь, отпускало, и всё продолжалось, всё начиналось сначала.

Немногочисленные показы на взгляд Тома прошли жутко: он терялся, абсолютно не понимал, что ему и как делать, а коллеги пугали, давили, капали ядом. Не все, но многие, и то, что Том их не всегда понимал, так как вне Франции с ним в основном говорили по-английски, не спасало, а делало только хуже.

На первом показе, когда зашёл в комнату и увидел раздетых девушек, некоторые из которых были в одних лишь трусиках, смог полностью отмереть и вернуть глазам нормальный размер только непосредственно на подиуме, где появился более сильный стимул – куча людей, которые смотрели на него и перед которыми нужно было хотя бы не упасть.

А на другом показе, где на него хотели надеть платье, наотрез отказался его надевать и вообще выходить. Но облачаться в платье и не понадобилось, так как выяснилось, что ассистент модельера, который и общался с моделями, забыл, что наряды поменяли местами – платье отдали модели-женщине, а «сменившему имидж Джерри» предназначался тоже женский комплект, но по которому это не было понятно столь однозначно.

Но, главное, Том продолжал слышать тот непонятный голос изнутри и снаружи. Редко, всего раза три, но всякий раз это сбивало с толку и выбивало прочь из головы все прочие мысли.

Один раз Том услышал его на улице в толпе, остановился резко, озираясь, ища, кто сказал. Вглядывался в лица прохожих, те смотрели на него в ответ, но никто не останавливался и никак иначе не давал понять, что это он обращался к нему. И в этот момент случилось то, что напугало до чёртиков:

- Не бойся, - сказал голос. – Я рядом.

Том вновь резко крутанулся вокруг себя, и в него врезался, чудом не свалив, спешащий парень. Разойдясь с ним, Том побежал за Бо, которая в кой-то веке не заметила, что его нет рядом, и ушла вперёд. Вцепился в её руку своими обеими и не отпускал. Оглядывался через плечо, снова и снова выискивая – кто же с ним говорил. Или, может, вообще ошибся, и обращались не к нему, а просто случайно выхватил фразу из чужого разговора и воспринял на свой счёт?

Никак не желал признавать, что голос – внутри него, так как он никогда не говорил, когда Том был один, и всегда рядом были те, кому его можно было приписать.

Глава 10

Кто-то сказал «Один в поле не воин»;

В голове резкий бит, поставленный на repeat.

И если ты понял, что паранойей ты болен,

Это не значит, что за тобой никто не следит.

Evil not alone, Не сходи с ума©

Том никогда ещё не ощущал себя таким одиноким, всю жизнь это чувство было с ним в той или иной форме и мере, но иначе. А сейчас большую часть времени он был в окружении людей, для которых был центром внимания, которые смотрели на него, говорили с ним. Но от этого постоянного присутствия других чувство одиночества становилось ещё острее, горше, тяжелее, перерастало в хронический холод отчуждения, к которому уже начал привыкать, свыкался со своей долей, но легче от этого пока не становилось. Даже Бо, которая во многом стала его опорой, и без которой, наверное, совсем бы не справился, была на самом деле не с ним, а с Джерри, старалась для него, видела его, разговаривала с ним.

И с нею, самым близким в настоящем человеком-поддержкой, Том тоже не мог быть собой, хотя и не притворялся вроде бы кем-то и каким-то другим, не мог говорить от своего лица, о себе, не боясь последствий. Был с ней откровенен чуточку, поделился сокровенным, когда рассказал об Оскаре, приоткрыл душу, что так необходимо. Но это не в счёт, поскольку Бо об этом уже знала, знала о том, что это было с Джерри. А об остальном молчал.

Но, хоть понимал всё и мирился с переломившийся в очередной раз судьбой и навязанной ролью, от которой уже не избавится, не отдерёт её от своего лица, ничего не мог поделать с желанием, а скорее потребностью в присутствии другого человека. Настоящего, что выражается в том, что во взаимодействии не будет «маски Джерри», того, кто даст подтверждение, что он, Том, всё-таки есть. Того, кто знает, с кем можно быть собой хотя бы тайком от всех остальных, с кем можно быть откровенным. Кому можно рассказать о том, как тошно и тяжело, до отъезжающей крыши и скрежета зубов, и, что под покровом ночи иногда посещает страшная мысль, что лучше не быть вообще, чем жить чужой жизнью – Его жизнью.

Но нет такого человека, и уже не будет, вокруг не было ни одного, кто бы знал, что он, Том, вообще существует.

Кто такой Том Каулиц? Никто о нём не слышал. Но все знают его лицо.

«Том…», - попробовал произнести собственное имя про себя и столкнулся с тем, что начал его забывать, начал отвыкать – не совсем, а в той ужасной мере, когда ты становишься просто никем.

Теряешься в мире своего двойника, который на самом деле твой мир, и всё это слишком сложно. И никому не рассказать.

Дома, куда вернулся на четыре дня перед двумя финальными мероприятиями, было ещё паршивее. Свои-чужие стены за время его отсутствия стали окончательно чужими, равнодушными, холодными и вокруг не было совсем ничего, что бы принадлежало только ему, что бы говорило только о нём, кроме разве что продуктов в холодильнике, которые закупил сразу по прибытии, чтобы в ночи не обнаружить, что есть-то снова нечего. Попросил водителя заехать в тот самый ближний к дому магазин и потом отвоёвывал у Бо пакеты, так как она порывалась и с ними помочь, но Тому казалось совершенно неправильным, чтобы хрупкая девушка, пусть даже помощница, которая занималась всем-всем, таскала за него тяжести. Подумав, отдал ей только неполный лёгкий пакет с мелочёвкой, которая не влезла в остальные два, поскольку он самому мешал в руках.

Когда закрыл за Бо дверь, буквально почувствовал, как подходит и обступает другое одиночество – тихое, пыльное, равное нулю. Такое, которое замкнутой системой окружает стены квартиры, пусть они совсем не закруглены, и у тебя, находящегося в его центре, не остаётся шансов не пропитаться им до мельчайших частиц костей. А потом – неизвестно, через сколько минут-часов, но обязательно кольцо начнёт сужаться, пока не превратится в удавку на горле, это так знакомо. Потом отпустит, потом…

Потом, через четыре дня, снова другие нарушат чертоги нуля и позовут за его пределы, снова будут люди вокруг, снова будешь нужен. Вот только не ты нужен, а твоё лицо и тело, которое снова нужно будет доставить туда, повернуть сюда. Стоять, сидеть, смотреть или не смотреть, терпеть, молчать о том, что ты совсем не тот, кем тебя считают [и как никто этого не видит?!], и тебе совсем не нравится всё это, до оторопи порой, до судорог пальцев, которые сжимаешь, заставляя себя оставаться на месте, не убежать от прицела взглядов и камер, от комментариев по поводу твоей внешности, от которых становится с новой силой непонятно и страшно, поскольку – нет, ты не красивый и не хочешь таким быть, особенно для мужчин. Пусть не смотрят, не замечают. Но это было возможно в прошлой жизни, а в этой просто как умеешь пытаешься не сломаться и быть Им, поскольку это единственная возможность жить хотя бы не по-настоящему. Быть своим кошмаром, который победил тебя и уничтожил, отняв лицо и имя.

Победителей не судят. Том и не судил. Он ненавидел - когда вспоминал, кому обязан тем, что жизнь превратилась в беспросветный дурной сон. Нет, не «кому» - «чему», Том по-прежнему не считал Джерри человеком, несмотря ни на что, всем естеством противился тому, чтобы признать, что Джерри может быть чем-то большим, чем гадкое тёмное существо, ошмёток его собственной психики.

Тошно, очень тошно, так, что сдавливает дыхание, словно воздух в тишине на самом деле наполнен пылью. На душе никак и вместе с этим скверно, как будто бездомные кошки скребутся в непогоду, прося хоть чуточку тепла и крова. Но чем им может помочь котёнок, у которого тоже нет дома, только клетка?

Ни на что не отвлечься, никакой отдушины. Оцепенение с миллионами слов, запертыми в сердце, которые так хотелось сказать – через страх открыться, через неумение вести долгие складные речи, когда чувства толчками подкатывают к горлу. Но не скажет, потому что некому и потому что нельзя.

Том бесцельно слонялся по квартире, заходил во все комнаты, задерживаясь в каждой у порога, ища взглядом что-то, чего, может, не заметил раньше, и что могло бы захватить внимание.

Повалявшись на кровати, Том решил принять ванну, именно полежать в ней. Последний раз это делал ещё маленьким мальчиком, когда мылся при помощи папы-Феликса и под его присмотром, став немного старше, захотел заниматься этим самостоятельно и получил вместе с согласием строгий запрет, как и все другие представленный любящим поучением-запугиванием, на мытьё в полной ванне или просто лежание в ней, так как в одиночестве это может быть небезопасно, а ещё запрет запирать дверь. Потом привык мыться исключительно под душем и не вспоминал о том, что можно понежиться в горячей ванне, а дверь и по сей день не запирал по привычке.

Но теперь никого не расстроит тем, что ослушается, и некому запрещать. Почему бы и нет? Как раз во второй ванной комнате вместо душевой кабины была просторная ванна.

Выбрав из ассортимента бутылей подходящую, Том вылил почти половину пахучей синей жидкости в ванну, чтобы вода не была прозрачной, так как, хоть и разделся уже не раз перед чужими, на себя смотреть по-прежнему не хотел, не мог себя видеть без одежды. Набрал полную ванну и, сбросив одежду на сушилку, погрузился в приятно-горячую воду. Поёрзал, устраиваясь удобнее, и опустил голову на специально оборудованный для этой цели бортик.

Класс. От такой неги не только мышцы расслаблялись, но и мысли даже, причём в считанные минуты. Том прикрыл глаза и закинул голову сильнее. Сложил руки на животе.

«В горячей ванне очень хорошо, не так ли? А может быть ещё лучше».

Том принял высказывание за голос собственных мыслей и не придал ему значения. Продолжил лежать с закрытыми глазами, всё больше млея от приятного состояния.

«Тебе стоит это познать…».

Том съехал вниз и ушёл с головой под воду, закрываясь от ненавязчивого, но, тем не менее, только мешающего течения мыслей. Вынырнул, когда в лёгких сгорел весь кислород, и занял прежнее положение, вновь закрыл глаза.

Сам не заметил, как поплыл. Казалось, что в любой момент с лёгкостью откроет глаза, что всего на секунду выпал из реальности…

«Том?...».

«Проснись!», - приказ оглушительным эхом прокатился в сводах черепной коробки то ли во сне, то ли наяву, и тело неведомой силой вытолкнуло из воды.

Том распахнул глаза и хватанул ртом воздух, закашлявшись, отплёвываясь от воды. Затем, продышавшись, завертел головой, пытаясь понять, что произошло. Пена успела осесть и местами превратилась в молочную плёнку. Неужели прошло больше пары секунд?

- Выходи из ванны, тебя совсем разморило.

Том замер с огромными глазами, забыв, что после вдоха нужно выдохнуть, вцепившись побелевшими пальцами в бортик ванны. Он слышал – это точно не его мысли, и в комнате он совершенно один, как и в квартире. Накрыло ужасом так, что и в ещё тёплой воде мгновенно замёрз.

- Мне молчать? – продолжил голос. – Я бы мог, но зачем? Ты же сам так хочешь с кем-нибудь поговорить, почему бы тебе не сделать этого со мной? Поговорим, Котёнок?

Том рванулся из воды так, что она водопадом выплеснулась на пол. Молниеносно, не помня себя, натянул одежду на мокрое тело и рванул прочь из ванной.

- Или поиграем? – донеслось то ли в спину, то ли изнутри вперемешку с беззлобным, холодящим кровь смехом.

Ворвавшись в спальню, Том закрыл дверь и попятился от неё на середину комнаты. Сердце громыхало так, что кроме него ничего не было слышно, ничего не чувствовал, весь превратился в сплошной набат пульса. И не видел ничего, кроме прямоугольника двери, за которой – что-то, не сводил с неё напряжённого взгляда, суша сбитым дыханием губы.

- Меня нет за дверью.

Том запищал от невыносимого ужаса и непонимания, зажав ладонью рот, попятился, быстро перебирая ногами, до тех пор, пока не упёрся в подоконник, вжался в него до боли.

- Хорошо, я буду молчать, только не бойся. Тебе всё показалось.

Том так и стоял неизвестное количество времени; за окнами было уже темно. И, вновь обретя способность хоть как-то мыслить и видеть всё вокруг, а не только дверь, несмело, но твёрдо направился к ней. Взялся за ручку и рывком распахнул, выглянул наружу, настороженно прислушиваясь, вглядываясь. Вышел в коридор и пошёл по нему вперёд, вертя головой, всецело обратившись в слух. Был настолько напряжён, что, если бы что-то вдруг прозвучало, спружинив, с лёгкостью бы подпрыгнул и на две метра. Но ничего не было слышно. Совсем. Тишина. Такая же глухая тишина, какая и царила в квартире до.

Дойдя до ванной комнаты, с опаской, чувствуя, как на шее бьётся пульс, заглянул внутрь – и ничего. Свет горит, в ванне вода с остатками пены, на полу лужа и его трусы под сушилкой, на которые в безумной спешке не стал тратить время и случайно сбросил на пол. Подобрал их, чтобы потом вернуть на себя, а пока было не до этого, резко обернулся к пустому дверному проёму, через который мрак коридора смотрелся жутковато и давяще. Даже свет не включил, забыв о том, как страшит темнота, до того был отвлечён.

Открыл в ванне слив и вышел в коридор, дойдя до второго выключателя, зажёг свет. Остановился у поворота на кухню, которой был виден только кусок, погружённый в темноту.

Том скользнул ладонью по стене и зажёг свет, шагнул на территорию кухни, мечась взглядом в поисках неизвестно чего, а скорее, кого. Обернулся вокруг себя и, смотря в коридор, позвал дрогнувшим голосом:

- Здесь кто-нибудь есть?

Прочистил горло и повторил громче, по возможности, твёрже:

- Здесь кто-нибудь есть?

И, как ни абсурдно, Том хотел услышать ответ. И неважно, что, если услышит, от паники не будет знать, куда кидаться – к ножу, что как раз в поле досягаемости, в держателе на тумбочке, или в окно, чтобы наверняка не достали. Главное, что, если есть кто-то посторонний, значит – он не сходит с ума.

Но никто не ответил, и во всей квартире не было никого, кроме него самого. Том проверил и входную дверь, но замки были закрыты так, как прежде, как сам закрывал, и не наблюдалось ни малейшего признака взлома.

Том отвернулся от двери, в полной растерянности глядя в пол, и затем на автомате пошёл вперёд, добредя до кровати, сел, подогнув под себя одну ногу. Думал о том, что, может, показалось? Может же? Но внутри себя понимал, что нет, он слышал, слышал так же, как слышит сейчас тишину. И от этого становилось жутко, поскольку со своим расстройством ещё мог не считать себя сумасшедшим, всеми силами убеждал себя и всех, что нормальный, а слышать голоса – это точно приговор, это поплывшая реальность и слом в голове. А просить опровержения-подтверждения или просто поддержки в эту смутную минуту не у кого, он будет один ещё трое суток.

Взгляд упал на телефон на тумбочке, и в голове всплыли слова из документа: «Обращайся к ней по любому вопросу в любое время». Том долго смотрел на мобильник, желая позвонить Бо, но останавливала мысль-понимание: что он будет ей говорить?

И всё-таки набрал, приложил телефон к уху, слушая гудки.

- Алло? – после третьего гудка ответил сонливый, удивлённый голос. – Джерри?

Том прикусил губу, а затем сжал в зубах кончик большого пальца. Вот теперь, когда услышал её голос, острее прежнего ударило, что ему нечего ей сказать, потому что не может сказать ничего из того, что его так тревожит. И имя крысиное резануло, заставив очнуться и вспомнить, что настоящее несчастье не единственное, а очередное, сверху наложенное на всё прочее.

- Алло? – повторила Бо, обеспокоившись из-за тишины на том конце связи. – Джерри, у тебя всё в порядке? Уже поздно. Ты меня слышишь?

- Да, слышу, - негромко ответил Том, не отнимая руки ото рта. – Извини, что поздно звоню. Просто… Просто я хочу спросить, не приезжала ли ты?

Сам не понимал, на что надеется – слышал же, что голос совсем не такой, как у Бо, не мог ей принадлежать, и что вообще несёт. Но ему жизненно необходимо было слышать чей-то голос – настоящий, голос настоящего другого человека из плоти и крови, которого пусть и нет рядом физически, а для этого и самому нужно было что-то говорить.

- Нет, не приезжала, - немного растерянно проговорила девушка. – Что случилось?

- Ничего. Просто мне показалось, что кто-то звонил в дверь, а я был в ванной и не стал открывать, вот и спрашиваю, может, ты приезжала, сказать что-то хотела… Значит, нет?

- Я бы позвонила. Ты же сам просил, чтобы я так делала, а не приезжала.

- Да, точно. Совсем забыл.

- Если надо, я могу приехать, - с готовностью предложила Бо. У неё глаза слипались уже, так как весь день, в отличие от Тома, не занималась не пойми чем, а решала его рабочие вопросы, но какая разница, если нужно, она готова была примчаться в любом состоянии.

Тому хотелось ответить: «Да, приезжай», но снова остановило понимание, что – что он будет с ней делать, как себя вести, если? Да и не друг она ему, чтобы вот так просить побыть рядом, даже для Джерри не друг, а всего лишь работник.

Почему у него нет такого человека, к которому можно обратиться в тяжёлую минуту? Точнее есть, был.

- Нет, не надо, - сказал Том. – Ты права, уже ночь, поздно. Увидимся послепосле… через три дня, в общем.

- Хорошо. Мне заезжать к тебе перед аэропортом?

- Да, пожалуйста.

Закончив невнятный разговор с Бо, Том положил телефон на тумбочку и перевёл взгляд на ноутбук. И через несколько минут, собравшись с духом, подстёгиваемый пониманием, что желание знать всё равно не отпустит, включил его. Занёс руки над клавиатурой и, задержав дыхание, вбил в строку поиска: «Я слышу голоса».

Читал не медицинские работы, а простые статьи, коих тысячи тысяч блуждали на просторах интернета. Долго-долго разбирался в эго-позициях при внутреннем диалоге и забыл, что нужно дышать, дойдя до «так называемые «голоса в голове» являются одним из симптомов шизофрении и наблюдаются у семидесяти процентов людей с данным диагнозом».

«Но ведь у меня не в голове?».

В итоге Том так и не нашёл ответа и не пришёл к однозначному выводу о том, что с ним происходит. К четырём утра уставший, снова лишившийся здорового сна мозг включил режим равнодушия, благодаря чему стало гораздо легче поверить, что голос ему показался, а если не показался, то и этому можно найти нормальное объяснение.

На этой мысли Том и остановился и, закрыв ноутбук и отодвинув его к изножью кровати, лёг спать, как всегда не раздевшись. Обнял себя и подтянул колени к животу. Голова трещала, но это не мешало, слишком вымотан был, ещё и час рассветный, когда особенно рубит.

«Добрых снов…».

Снилось Тому нечто странное: как он стоит перед огромным зеркалом, кроме которого ничего и не было видно, ни на что другое не делался акцент, и смотрит на своё отражение. И вдруг понимает, что это не зеркало, а стекло. А «отражение», подтверждая правильность его озарения, начинает двигаться независимо от него, затем прикладывает ладонь к стеклу, безмолвно приглашая соприкоснуться, смотря в глаза своими чёрными. Том не ответил, остался стоять, опустив руки вдоль тела.

Сновидение растаяло дымкой, после пробуждения Том его не вспомнил.

Глава 11

Судьба решает кто мы,

Я лишь играю свою роль,

Финал знакомый,

Твой амок губит нас с тобой.

Судьба решает кто мы, но за меня решил другой,

Сбежав из комы, не все придут домой.

Ravanna, Ai Mori, Кома©

Когда в дверь позвонили, Том сразу пошёл открывать, был уверен, что это Бо и не хотел заставлять её стоять под дверью. Или, думал, если не она, то ещё кто-то из «близких» пришёл, и ему тоже следует открыть. А открыв и увидев гостя, обомлел.

- Оскар? – выдохнул, хлопая распахнутыми глазами. – Оскар! – бросился ему на шею с объятиями, немало удивив, прижавшись к груди, твердя: - Как я рад тебя видеть! Как…

И вдруг вспышкой вспомнилось, ударив разом по всем нервам, а главное, по так тупо сжавшемуся в тёплый комочек сердцу, то, как Оскар с ним поступил и на самом деле всегда относился, и то, что было после: как бродил по ночному городу, растоптанный, потерянный, как, чёрт побери, не хотел жить, потому что этот удар стал последней каплей. И сейчас этот человек снова стоит перед ним, а он его ещё и обнимает, чуть ли не пища от радости и совершенно точно задыхаясь от неё.

Отпустило, окатило холодной водой, всё в долю мгновения. Оборвавшись на полуслове, Том отпрянул, врезал Шулейману пощёчину и отскочил назад, в квартиру, вновь всё слишком быстро.

- Уходи.

- Вот так смена настроений, любая беременная отдыхает, - произнёс Оскар, потирая пострадавшую, онемевшую немного щёку. - Неожиданно. Но я, пожалуй, пропущу ход. Что дальше? – устремил на парня вопросительный, выжидающий взгляд.

- Уходи, - хотел повторить холодно, с достоинством, но ощетинился, как тот зверёк, которому на хвост наступили и ногу не убирают, разве что волоски на загривке дыбом не встали.

- Это я уже слышал. Что ещё скажешь? Даже не спросишь, чего я пришёл?

Том не хотел поддерживать диалог, стискивал зубы, чтобы не разразиться ругательствами и криками, а потом, чего доброго, и слезами. Решил не отвечать и просто закрыть дверь, тем самым поставив точку, но Оскар её придержал, не давая осуществить задуманное.

- Дверь у меня перед носом захлопнуть решил? Не выйдет. Я не для того через океан летел, чтобы с ней целоваться.

Том продолжал гнуть свою линию, молчал, глотая слова, чувствуя, как клокочет, вскипая, в груди варево эмоций, сопел и давил на дверь, пытаясь победить, уничтожить просвет, отделяющий от щелчка замка. Дверь не двигалась с места.

- Пусти, - уронил сквозь зубы.

- Это моя фраза, - отозвался с той стороны Оскар. - Отойди по-хорошему, я же всё равно зайду. Или через дверь беседовать будем?

Сменив положение, Том прижался к двери плечом, отведя ногу в сторону, налегая со всей силы. Дверь поддалась, просвет уменьшился. Глубоко вдохнув для финального рывка, отстранился немного и ударил в дверь боком – осталось полтора сантиметра.

Устав от этой идиотской борьбы, Шулейман с силой пихнул дверь со своей стороны, ударив ею Тома и отшвырнув на несколько шагов. Прошёл в квартиру и скрестил руки на груди.

- Говорил же – зайду.

Том сверлил его взглядом исподлобья, сжимая кулаки, тяжело дыша.

- Уходи, - сказал. – Выйди.

- Нет, - спокойно ответил Оскар.

- Чего тебе от меня надо? Ты же забыл про меня давно.

- Я должен был кое в чём убедиться. Насчёт забыл – интересное заявление, с чего ты взял? Впрочем, неважно. Как видишь, ты ошибся.

- Забудь. Всё, меня нет, - сказал Том, травясь ядом кипящего внутри варева, имя которому обида и всё-всё-всё.

Ринулся вперёд и толкнул Шулеймана в грудь, упёрся в неё руками, оттесняя к порогу. Оскар легко оттолкнул его от себя. Том не сдался, снова кинулся вперёд:

- Уходи, - и снова оказался отброшен.

Оскар потянулся к ручке и захлопнул дверь, замыкая пространство вокруг них.

- Чего ты агрессивный такой? – спросил непонимающе и раздражённо. - С гостями так себя не ведут, ты в курсе?

- А ты зачем припёрся?! – Том не выдержал, ответил на повышенный тон ещё более повышенным.

- На этот вопрос я уже отвечал. Повторять не буду.

- Убедиться ты хотел, убедиться? В чём? В том, что я жив? Нет! Тебе на это всегда было наплевать, как и на меня! Не жив я! Нет меня! Меня вообще больше нет!

Оскар вопросительно и удивлённо выгнул брови на такое заявление; Тома начинало нести, говорил всё громче, кричал почти, ядерный кипяток плевками проливался в вены и вместе с кровотоком проникал в мозг.

- То есть у меня выявился дар видеть привидений и разговаривать с ними, так, раз тебя нет? – поинтересовался Шулейман. – И когда умереть успел?

- Прекрати надо мной издеваться! Уходи! – Том резко махнул рукой, указывая на дверь. – Зачем ты вспомнил обо мне спустя три года?! Я же для тебя никто! Забудь! И дай мне забыть! Нет, не так! Я уже забыл! Тебя для меня нет, не существует!

- Теперь ещё и меня нет? Популяция призраков, однако, растёт на глазах.

- Уходи!

- И я тебя не забывал, - проигнорировав очередной крик, сказал Оскар, - это так, к слову, не люблю, когда на меня наговаривают.

Он шагнул вперёд, а Том отскочил назад, сверкал почерневшими глазами, напряжённо подняв плечи, снова указал на дверь:

- Пошёл вон! Убирайся из моего дома!

- Ещё немного, и злиться начну уже я. Успокойся, истеричка. Я ещё толком не сказал ничего, а ты орёшь благим матом. Чем я заслужил этот приступ внезапной ненависти с твоей стороны?

- Тем, что я наконец-то всё понял!

- Поздравляю. А мне объяснишь, что ты там понял?

- Ты меня предал! Ты относился ко мне как вещи, а я живой человек, я не заслуживаю этого! Никто не заслуживает! А я всего этого не видел, не понимал! Но ты показал мне правду! Ты на меня в этот… как его… в покер играл, и тебе было наплевать, что со мной будут делать, что я буду чувствовать, и что со мной будет потом! И только спустя три года ты вспомнил о моём существовании! Думал, я буду рад тебя видеть?! Я тебя ненавижу!

Оскар неожиданно рассмеялся и затем проговорил:

- Так вот в чём дело! Чёрт, точно, я совсем забыл, что ты не в курсе, что на самом деле произошло в тот день. Послушай, сейчас твоя горячка лишится топлива…

- Сука! – рявкнул Том, оборвав его высказывание. – Я не желаю тебя слушать! Не поверю ни единому твоему слову! Ненавижу! – схватил с тумбы ключи – первое, что попалось под руку, и швырнул в Шулеймана.

Слишком долго терпел и держался – а и полтора месяца бесконечно долгий срок, когда день за год, когда день за целую жизнь, так много в каждом переживаешь внутри себя и борешься, умираешь к каждой ночи и возрождаешься наутро. Всё наслоилось одно на одно: три потерянных года, Джерри – просто Джерри и то, что вынужден отзываться на его имя, чужая, претящая ему жизнь, потеря себя, постоянное молчание, голос, страх, безысходность, забитый реальностью протест. И всё это замкнулось на одном человеке, который сейчас стоял перед ним, на его таких знакомых зелёных глазах с вкраплениями жёлтого, на его смехе, в котором он чуть запрокидывал голову и вёл ею, на его чуть насмешливой улыбке и на всём остальном. Он как спусковой крючок сорвал все предохранители и тумблеры. Рвануло.

- Это всё из-за тебя! Если бы ты так со мной не обошёлся, моя жизнь не превратилась бы в ад! – продолжал орать Том и действительно верил, что так и есть – ведь кто-то должен быть виноват.

И во многом так и было на самом деле: если бы в тот вечер трёхлетней давности всё не сложилось так, как сложилось, переключения бы не произошло. Не произошло бы до тех пор, пока Том не дошёл до точки, и что-то не подтолкнуло уйти в небытиё, чем в тот вечер стало попадание под машину, может, и до сего дня дотянул бы. А началось всё именно с Шулеймана, а на самом деле с недопонимания и подлости Эванеса, но Том об этом не знал.

Том мешал гневную тираду, рвоту замученной, переполненной души с отборным матом, которого как раз от него, Оскара, и набрался. Кидался всем подряд, но уклоняться от импровизированных снарядов было несложно, так как он и не целился, а те, которые попадали, тоже не могли причинить особого ущерба, так как ничего тяжёлого или острого под руку ему не попадалось. В полёт отправился и кроссовок, подхваченный им с пола. Оскар успел пригнуться, и кроссовок с глухим грохотом врезался подошвой в дверь, оставив на ней бледный отпечаток. Второй кроссовок вообще улетел в угол.

Снаряды закончились, и Том замолчал, чтобы нормально глотнуть воздуха, которого было мало и мало на протяжении всех криков, снова сжимая ладони в кулаки. Заметно было, как дышит, плечи часто ходили вместе с грудной клеткой. Под алебастровой кожей ярко проступили напряжённые мышцы, натянутые жилы и вздувшиеся от бешеного бега крови вены.

А Оскар, стоя в трёх с половиной метрах напротив, улыбался, что совершенно не сочеталось с ситуацией. Потому что вот они – искренние эмоции, в отсутствии которых попрекнул Джерри, истовый огонь жизни. Джерри, безусловно, феноменальный актёр, но так даже он бы не смог сыграть. Было между ними важное различие, которое Оскар тоже приметил: Джерри в любом состоянии не переходил границ, так как всегда задумывался о последствиях, а Том, когда отстаивал себя, не видел вообще никаких границ – ни своих, ни чужих, ни дозволенного. И в каждой детали он узнавал Тома: по манере речи с частыми повторами, по жестикуляции, по глазам.

Невольно залюбовался этой картиной. Тем, как шуганное недоразумение на глазах превратилось в беса до этого, а сейчас жжёт его неотрывным взглядом лихорадочно блестящих, кажущихся абсолютно чёрными глаз из-под сведённых бровей. Как тяжело дышит, раздувая ноздри, выдавая себя с потрохами, как подрагивают желваки на крепко стиснутых челюстях, делая миловидное лицо резче.

- Вот теперь я точно вижу, что это ты, - продолжая улыбаться, проговорил Шулейман. – Ну, здравствуй, Котомыш, давно не виделись. Кстати, - щёлкнул пальцами, - не забудь потом поинтересоваться, кому ты обязан встрече и своим возвращением, а после этого поблагодарить меня. Иди сюда, - раскрыл объятия, махнув на себя кистями, и шагнул к Тому.

Того, что произошло в следующую секунду, он не ожидал ни в какой из Вселенных, потому никак не успел среагировать. Том его ударил. Удар получился сильным, выбив из глаз звёзды, пришёлся снизу в нос, неслабо задев и губы.

Первый в жизни нанесённый удар, что обычно мальчишки переживают ещё в дошкольном детстве. И впервые в жизни Том не испугался сразу, что сделал что-то не то, не подумав, не испугался и не пожалел, даже когда увидел кровь.

Оскар машинально приложил ладонь к разбитым губам и носу и медленно вернул запрокинутую ударом голову в обычное положение. И, отойдя от шока, вызванного этим вопиющим этюдом, рявкнул:

- Ты что творишь?! Совсем охренел?!

- Нет, это ты! После всего ты пришёл и ещё хочешь, чтобы я тебя за что-то благодарил! Ты мне жизнь сломал!

- Можешь не благодарить! Но к дерьму твоей жизни я не имею никакого отношения, а вот ты, кажется, мне нос сломал!

- Если бы ты так не поступил, ничего бы этого не было! Лучше бы ты бросил меня умирать! Лучше бы мы вообще никогда не встречались! Убирайся!

Не стихший вулкан внутри начал извергаться по новой, ещё гремучее; Том снова кинулся и пихнул Шулеймана в грудь, тот схватил его за руку, крепко сомкнув пальцы на запястье, и, глядя в глаза, сказал:

- Значит так, если продолжишь размахивать руками, я плюну на последствия и начну отвечать, а в таком случае без сотрясения ты не отделаешься. Уловил?

- Пусти!

На этот раз Оскар успел среагировать и перехватил и вторую его руку, которой Том замахнулся ему куда-то в район плеча. Сжал запястья крепче, больно.

- Успокойся! – рявкнул оглушительно в лицо, но и это, что всегда действовало безотказно, заставляя втянуть голову в плечи, не остудило Тома и не поставило на место.

Том задёргался, пытаясь высвободить руки и ударить кулаками по его груди, то кричал, то цедил сквозь зубы требования и ругательства.

- Отпусти! Не трогай меня! – извернувшись, пнул Шулеймана сбоку коленом в бедро.

- Да чего ты такой припадочный?! – тот встряхнул его.

- Отпусти меня!

Отбив второй удар ноги, Оскар резко развернул Тома и притиснул спиной к стене. В голове вспыхнуло подобно рефлексу то, чем занимались в итоге с этим же самым телом после склок и противостояний. Но он чётко разделял, что можно и уместно с Джерри и чего нельзя с Томом.

Том на две секунды замер, оказавшись зажатым, а затем забился с тройной силой. Рвался, дёргался, крутился, ударяясь об стену, вертя головой, не смолкая.

Видя, что его приступ праведной ярости уже больше похож на истерику, Шулейман бросил попытки достучаться до него и решил действовать соответствующим образом. Рывком оторвал от стены и, схватив за шкирку, потащил куда-то.

Том сопротивлялся, упирался, но всё-таки дошёл до душевой кабины. Споткнулся о бортик, когда Оскар пихнул внутрь, и упал на колени. Оскар, пользуясь его положением, придавил за загривок, чтобы не вскочил, и включил максимальный напор воды. Том вскрикнул от ледяного водопада, обрушившегося сверху, пытался подняться, отползти, вцеплялся в руку парня, пытаясь оторвать её от себя, но тщетно.

Через две минуты Том затих и только дрожал от колющего, пронизывающего холода. А через пять Шулейман закончил экзекуцию, отряхнул руки от воды и отступил.

Том на непослушных, подгибающихся от дрожи ногах вышел из кабины и сделал пару шагов. Вообще всего трясло, и зубы клацали, поджал руки к груди, неосознанно стремясь согреться, удержать внутреннее тепло, обтекая ледяными каплями-потоками.

- Раздевайся и вытирайся, - скомандовал Оскар, взяв с сушилки самое большое полотенце и протянув ему, - а то перемёрзнешь и через день-два снова умирать начнёшь.

Том глянул на него исподлобья и забрал полотенце. Глупо было вытираться поверх одежды, но не собирался ни слушаться, ни раздеваться, потому так. Оскар от комментариев воздерживался и молча наблюдал, сложив руки на груди.

- Уходи, - нерасторопно обтираясь и не смотря на него, в который раз попросил Том, но уже спокойно, упавшим тоном.

- Приведу себя в порядок и уйду, - ответил Шулейман и направился к раковине, включил холодную воду и склонился к ней. – Кстати, - добавил, разогнувшись и оттирая кожу, - насчёт твоей претензии – она несправедлива и ошибочна. Я на тебя не играл и не стал бы этого делать. Но я на тебя поспорил, на ночь с тобой. Эванес очень настаивал, а я в тебе не сомневался – ты же шарахаешься ото всех, потому согласился, думал, пусть обломается и успокоится. Но ты меня удивил и добровольно пошёл с ним, а в личный дебилизм, когда задница сама ищет приключений, я не вижу смысла вмешиваться, потому останавливать тебя не стал. Через пару дней я начал тебя искать, так как после «всё было круто и много», как мне сказал Эванес, ты непонятно куда делся, но мне сообщили только, что ты был в больнице после попадания под машину, откуда на тот момент уже ушёл в неизвестном направлении. А уже потом узнал, что Эванес меня обманул, ну и тебя, овечка, заодно. Вот так.

Он расстегнул безбожно залитую кровью и испорченную рубашку и принялся отмывать и шею с торсом; не до того было, чтобы утирать кровь и тем более останавливать, потому её неровные дорожки протянулись аж до ремня, пропитав и выглядывающую из-под него резинку трусов.

- Почему я должен тебе верить?

Том спросил скорее из вредности и упрямства, а сам не находил в себе причин, чтобы не верить ему. Оскар же никогда его не обманывал, чего только он не делал, но не лгал.

- Можешь не верить, - отозвался Шулейман. – Но это правда. Вот чёрт, - когда оттёр подсохшую кровь, стало понятно, что она ещё сочится из разбитого носа. – Нужен лёд, - перекрыл воду и уверенно направился на кухню, не ожидая разрешения или предложения помочь.

Том пошёл следом, не зная, как ещё себя повести – не в ванной же оставаться и не уходить же в какую-нибудь дальнюю комнату и дожидаться там, когда он уйдёт? Встал у порога, обняв себя одной рукой и исподволь наблюдая за тем, как парень по-хозяйски достаёт лёд из морозильной камеры, заворачивает в маленькое полотенце и прикладывает к носу.

Оскар бросил на него взгляд и с недовольством сказал:

- Иди переоденься в сухое. Я сам в состоянии захлопнуть дверь, когда закончу.

- Я… потом. Я подожду.

- Как хочешь. Но, насколько я знаю, позаботиться о тебе некому, так что включай мозги.

- Вообще-то есть кому, - пожал плечами Том, имея в виду Бо, даже получилось уверенно сказать это.

Шулейман удивлённо и с неприкрытым оттенком неверия глянул на него.

- Да?

- Да. Я сейчас редко бываю один.

- Надеюсь, ты говоришь не про Гарри? Не заставляй меня разочаровываться в тебе ещё больше.

Том непонимающе нахмурился, поскольку так и не знал, что «безымянного мужчину» зовут Гарри, и ответил:

- Нет, я говорю про Бо. И разные другие есть…

- Что ж, поздравляю, - равнодушно проговорил Шулейман. Огляделся в поисках зеркала, которого здесь не было, и повернулся к Тому. – Течёт ещё? – указал на нос.

Том отрицательно покачал головой. Оскар вывалил подтаявший лёд в раковину, бросил полотенце на тумбочку и прошёл мимо Тома в коридор.

Том снова пошёл за ним, спросил:

- Ты уже всё?

- А ты уже передумал прогонять меня?

- Нет, - Том мотнул головой. – Уходи, пожалуйста.

- Да пожалуйста. Я уже увидел достаточно. Удачи тебе в новой жизни, - открыл дверь, - хотя лично я глубоко сомневаюсь в том, что она тебе поможет, - и вышел за порог.

Вместо прощания Шулейман, не оглядываясь и не сбавляя шаг, вскинул руку. Том вышел на порог, провожая его взглядом, и только сейчас, смотря, как он уходит, понял, что уже совсем не хочет этого. Как и всегда, не мог он обижаться и злиться долго, душа у него была скроена совершенно иначе, тем более что прошёл через такой выплеск эмоций и остужающий до костного мозга ледяной душ.

По робкому движению души хотел окликнуть, сказать что-нибудь – любое, чтобы завязался диалог, и он задержался, или прямым текстом попросить остаться, например, до вечера. Но не сделал этого, потому что сердце у него глупое, всегда ошибается, а душа с ним заодно. Если Оскар снова станет частью его жизни, то снова будет больно – завтра или нескоро, но точно. Потому нужно перетерпеть, отпустить то, что никогда ему не принадлежало, и закрыть эту страницу своей жизни.

Когда сошлись двери лифта, и кабина поехала вниз, Том отступил в квартиру и закрыл дверь. Окинул взглядом вновь опустевший, погрузившийся в тишину коридор, наведённый им погром – поле битвы, в которой никто не выиграл, хотя объективно победил он, добился же своего, но не испытывал ни радости победителя, ни гордости за себя, за то, что хватило духа и силы.

Подобрал с пола пару вещиц и положил на место, и кроссовки поставил туда, где они стояли, а остальное оставил валяться и ушёл в спальню. Закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

- Ты всё сделал правильно, - услышал. - Мне он тоже не нравится.

Том хотел крикнуть «Заткнись!», но по итогу просто орал, заглушая своим криком голос, зажав ладонями уши, зажмурившись, согнувшись вдвое. Впрочем, надолго его не хватило, никакая психика не потянет несколько истерик за день.

Замолчав и убрав руки от ушей, Том настороженно прислушался и, убедившись, что звучит только тишина да проникающие в приоткрытое окно звуки улицы, прошёл до кровати и упал на неё. Сложился в клубочек, поджав колени к животу.

- Переоденься. Ты в самом деле можешь простудиться.

Том накрыл голову подушкой, отгораживаясь от голоса, снова зажмурив глаза что было сил, и цедил на повторе как мантру:

- Я не сумасшедший. Я не сумасшедший. Я не сумасшедший. Я не сумасшедший. Я не сумасшедший… Я справлюсь…

Глава 12

Твой глянцевый мир мне в нём места нет,

Текущая сука вскипает от зависти!

Мои босые ноги, первый снег,

Держась за жизнь дрожащими пальцами!

Evil not alone, Глянец©

Том заставил себя поверить, что во что бы то ни стало справится. Не имел плана и даже примерно не представлял, чему именно собирается противостоять и что предпринимать, но упрямо держал в голове: «Обязательно смогу, не сломаюсь, начну дышать». Только, когда пришло время выйти из дома, и вместе с Бо спустился на улицу, сердце кольнуло тянущей тоской. Том окинул взглядом толпы прохожих, которые спешили куда-то, казалось, день и ночь, и поймал себя на том, что украдкой от самого себя ищет среди всех лиц одно, лицо того человека, которого прогнал. И неважно, что тот стопроцентно уже уехал обратно в роскошно-лазурную Ниццу, неважно, что передвигается исключительно на авто, потому искать в толпе его бессмысленно и бесполезно. Слова логики присущи разуму, а искал не им.

Зачем искал? Том не знал и этого. Всё равно бы не подошёл, не заговорил, не хотел ничего исправлять и возвращать. Наверное, просто хотел увидеть того человека, с которым мог быть собой и находил в себе силы для новых шагов и свершений, чтобы подъём души, пусть даже злостный или горький, помог всё выдержать, и хотел увидеть, что он в порядке.

Том мотнул головой, отгоняя ненужные чувства, и внимательно прислушался к себе. Ничего подозрительного. В такие периоды, когда голос молчал, действительно верилось, что никакого голоса нет и не было, а все разы приснились-причудились. Что-что, а верить он умел.

Показалось, что уловил какое-то странное движение боковым зрением, и Том повернул голову посмотреть, но по левую руку от него стояла только ожидающая машина, на боку которой бликовал закат и отражались тёмными тенями проходящие мимо люди. Это и заметил.

- Мы едем? – спросила Бо, которую Том не слушал на протяжении последних минут.

Посмотрел на неё и кивнул, и сел в машину, нечаянно сильно хлопнув дверцей. Бо как всегда расположилась рядом, и автомобиль тронулся с места.

Том смотрел в окно, за которым – столько людей, столько людей проносилось, и во всех стёклах пылал закат. Решил, что лучше отвернуться, чтобы не бередить себе душу, и повернулся к Бо, стал смотреть на неё. Затем подумал, что всё время разглядывать её неловко, и вновь повернулся, сел прямо и закрыл глаза, откинув голову. И совсем скоро заёрзал, не зная, куда себя деть, не сумев находиться в машине с закрытыми глазами.

Бо положила ладонь ему на руку, заставив чуточку вздрогнуть от неожиданности, и тут же убрала её.

- Джерри, всё нормально?

- Да, - покивал Том. – А долго ещё ехать?

Бо взглянула в окно, на часы и ответила:

- Около сорока минут.

Первый из двух оставшихся рабочих дней почти не запомнился, слишком много в нём было всего: три масштабные фотосессии в разных местах, с разными фотографами и совершенно разными концепциями, к третьей Том уже невозможно устал от того, что его то красят, то умывают, красят, умывают и причёсывают, и всё с начала. Причём две фотосессии были групповые, на которых Том чувствовал себя ещё более некомфортно, чем на обычных.

Во время подготовки держался в стороне от коллег и старался не смотреть даже на них, чтобы не видеть, как они на него смотрят. А коллеги без конца бросали в его сторону взгляды и обсуждали между собой, периодически пытаясь втянуть в ядовитый разговор и его. Всем по-прежнему не давало покоя, что же такое случилось с Ангелом, что он так изменился – куда-то подевалась холодная выдержанность с оттенком высокомерия, которая так раздражала, и не отвечает больше на яд умно и хлёстко, чем затыкал за пояс, вообще не отвечает больше, сидит в сторонке и молчит. Милый мальчик, сказали бы, если бы не знали его. Но они знали. И с удовольствием связывали спавший до нуля гонор с ссорой со скандально известным Шулейманом-младшим, выделяя несколько версий произошедшего, одна краше другой.

Из обращений к себе на французском и просто услышанных фраз Том начал понимать, что, кажется, Шулейман был в его жизни ещё до него, то есть… с Джерри? Но продолжил молчать и решил отложить эту мысль, не развивать её, так как не до того сейчас было. Да и решил же перевернуть эту страницу жизни, обдумывание данного шокирующего предположения с этой целью никак не вязалось.

В кадре Том держался на заднем плане, когда фотограф не требовал обратного. Но, впрочем, фотограф и не требовал, так как, если на индивидуальной сессии от Тома можно было добиться чего-то толкового и даже выдающегося за счёт эмоций, то в окружении других моделей становился слишком ярок контраст между профессионалами и им, не знающим, что делать со своим телом и лицом перед камерой. Тем более что выражение лица у всех должно было быть выдержано в одной гамме, а у Тома с контролем лица, а в особенности эмоций, показываемых взглядом, была беда.

Только один кадр получился именно благодаря Тому, случайно – стоящая рядом девушка обняла его одной рукой за талию, а он, шуганувшись от неожиданного прикосновения тёплой голой кожи к своей голой, красочно вскинул руки и распахнул глаза. Фотограф в ту же секунду приказал замереть, и Том замер, так и кося глаза на коллегу.

Когда фотограф отщёлкал, девушка, которая вообще-то никогда не питала к Джерри хоть сколько-нибудь тёплых чувств, посмеялась и похлопала Тома по плечу.

- Если бы я не знала, что ты не по этим делам, я бы попробовала тебя соблазнить, так это было мило.

Том не понял, про какие такие дела она говорит, а вторую часть, про соблазнение, не хотел понимать. Все оживились, так как это же нонсенс – такое да Джерри сказать.

- Раз так, целуй, - сказал фотограф, - не до конца. И оба в центр, - указал на нужное место.

Девушка, Линнет, с вызовом выгнула бровь, смотря на Тома, мол: слабо изобразить? А Тома парализовало из-за двух разнонаправленных пониманий. С одной стороны, он не хотел, чтобы кто-либо прикасался к его губам, ещё и на камеру, от одной мысли брала оторопь, и хотелось передёрнуть плечами и закрыться, чтобы никто его не трогал. С другой стороны, понимал, что главного, то есть фотографа, нужно слушаться и делать, что скажет.

Пришлось пережить и обжигающую близость девушки, и её пальцы на своём подбородке вместе с прямым взглядом в глаза. В конце она всё-таки поцеловала, шутливо чмокнула в губы.

Второй и последний рабочий день был отмечен званым вечером в стиле after-party, закрывающим сезон показов, куда были приглашены самые-самые: выдающиеся модели, маститые дизайнеры и блистательные новички, снискавшие любовь и уважение, и те, кто неравнодушен к миру моды и его обитателям, влиятельные люди при деньгах, помогающие искусству и нередко заодно подбирающие себе фаворитку-фаворита. Отправиться туда Тому пришлось в одиночестве, так как Бо входила в разряд «простых смертных и серости», которым проход на вечер был закрыт.

Замысловато заплетённая сбруя, крепящаяся к корсету, туго опоясывавшему талию, доставляла дискомфорт и на взгляд Тома была чем-то странным и непонятно для чего уместным. Просвечивающую водолазку на себе хотелось прикрыть руками – вот тут как раз и пригождалась сбруя, частично закрывала, а отливающие синим штаны казались ему попросту клоунскими. И глянцево-чёрные лоферы были жутко неудобными, особенно в первое время: мало того, что не предполагали под собой наличие носков, из-за чего не знавший прежде контакта с кожей материал тёр, так ещё и имели семи сантиметровый устойчивый каблук, а Том не привык ни к каким каблукам, пусть модель и была мужская, что успокаивало. Но модели должны были не просто присутствовать на мероприятии и наслаждаться им, но и демонстрировать заранее оговоренные с модельерами наряды из последней коллекции, потому внешний вид не обсуждался.

Том стоял возле стены, большими глазами наблюдая за вальяжно курсирующим по залу, шикарно одетым народом. Среди всех выделялись взрослые мужчины в костюмах, которых пока насчитал всего двоих.

Подошёл услужливый улыбчивый официант, предлагая выпить, и Том, не зная, что этого можно не делать, взял с подноса точёный фужер с искрящим пузырьками напитком. Пригубил, когда официант пошёл дальше, и облизнул губы, узнавая характерный вкус на языке, мгновенно проникающий в мозг. Не подумал сразу, что в бокале спиртное, но выплюнуть или отставить напиток не возникло желания, скорее, наоборот, и сделал ещё один маленький глоток. Шампанское было единственным алкогольным напитком, который не вызывал отвращения и понравился с первой пробы во время празднования нового года с Шулейманом. И, пусть оно было не таким вкусным, как то, менее сладким, но тоже вполне, пилось приятно.

Том залпом допил шампанское.

Первый бокал, второй, третий, четвёртый, улыбчивый официант уже прочно обосновался рядом, обновляя напиток в руке, и, когда Том, устав стоять на гудящих в неудобной обуви ногах, ушёл на один из диванов, снова крутился поблизости.

Пятый бокал… девятый… Мысли в голове смолкли. Тянуло то ли в сон, то ли ещё куда-то. Свет всех ламп и огни подмигивали, точно как когда-то, но не возникало ассоциации с вечером Дня Всех Святых, когда впервые выпил и закружило, что мгновенно бы отрезвило и испортило вечер. И не пытался потрогать свет, как делал тогда всем на потеху. Снова и снова разглядывал людей вокруг, а в другие моменты забывал про всех и концентрировал внимание или на своих коленях, или на бегущих вверх пузырьках в фужере.

Хорошо и спокойно, даже весело как будто без видимых на то причин. Одиннадцатый бокал в руке наполовину пуст.

Остальные гости, те, кто наблюдал эту картину, про себя и не только готовились к пьяному шоу в его исполнении, шушукались, бросали взгляды. Более сердобольные единицы думали, что нужно бы подойти, сказать, чтобы тормозил.

Дизайнер, которого представлял Том, начинал нервничать, поскольку только этого – наклюкавшейся модели и сопутствующего этому позора ему не хватало.

«Что с этими моделями не так? – думал. – То кокаин, то алкоголизм. Думал, один нормальный, так нет, всё туда же! Я ему устрою, пусть только попробует дебош устроить или наблевать».

А другой дизайнер, не имеющий отношения к Тому, наблюдал за ним с интересом и думал диаметрально противоположное – что не отказался бы, чтобы его модель так себя вела, так как пьяные выходки всегда привлекают внимание и обсуждаются, а это отличный пиар. И вечер казался ему слишком скучно-пафосным, его бы не помешало разнообразить.

В какой-то момент Том заметил, как на него смотрят, и, не понимая, с чего такое внимание к нему, поставил на столик двенадцатый бокал, в котором осталось на донышке. И сбежал от чужих взглядов в туалет, как раз и по необходимости его уже нужно было посетить.

Выйдя из кабинки, вымыл руки и опёрся одной рукой на литой блок, в который были вмонтированы раковины, а второй обнял себя. В голове шумело, что стало отчётливо слышно в тишине уборной.

Дверь открылась, впустив звуки зала, и закрылась за спиной вошедшего мужчины в чёрном костюме.

- Птичка, - улыбнулся он. – И ты здесь? Я тебя и не узнал в зале.

Том не понял, ни что это за человек, ни его английского. Обернулся, чтобы убедиться, что обращаются именно к нему.

- Как хорошо, что мы встретились. Надеюсь, в этот раз ты не станешь убегать, - продолжал мужчина. – Может, передумал? Моё предложение всё ещё в силе.

Том стоял и хлопал ресницами, понимал, что что-то нужно отвечать, но что он мог ответить, не понимая и не говоря на языке?

- Птичка, что скажешь? – мужчина подошёл ближе, тоже положил ладонь на раковины. Помолчал, ожидая ответа, и добавил: - У тебя горло болит, почему молчишь? – он тоже был пьян. – Джерри? – после ещё одной паузы.

Имя Том разобрал и, потупив взгляд, покивал, надеясь, что это сойдёт за ответ.

- Да? – переспросил мужчина, даже удивлённый тем, что всё вдруг стало так просто.

Это Том знал и отзеркалил:

- Йес.

- Прекрасно, птичка, ты не представляешь, как обрадовал меня. В таком случае, может, уедем прямо сейчас?

Том, снова уповая на язык жестов, пожал плечами.

- Пойдём, - резюмировал мужчина, кивнув, и жестом пригласил проследовать за ним.

Алкоголь помогал не задумываться о том, что понятия не имеет, что это за человек и что он ему сказал. Том пошёл следом, полагая, что, раз он на работе, то этот мужчина тоже её часть, а значит, его надо слушаться, как и всех остальных.

Джерри и в голову не пришло предупреждать Тома о том, что нельзя ни с кем ходить, поскольку, давая согласие, автоматически соглашаешься на всё, таков негласный закон. Он, как и Оскар в своё время, не сомневался в том, что Том и сам не сделает эту глупость в силу своих особенностей, но, как и Шулейман, ошибся.

Улица встретила шумом, и мужчина направился к своей машине, открыл заднюю дверцу. Том остановился, глядя на него, но больше на автомобиль, в который, кажется, ему предлагалось сесть.

«Он хочет меня подвезти? – подумал. – Уже всё закончилось?», - обернулся к зданию, из которого они вышли.

- Садись, Джерри. Не сомневайся.

Том сделал два шага вперёд и снова остановился. Не желая тратить время на уговоры вновь заупрямившейся модельки, мужчина сделал пальцами знак куда-то за тонированное стекло, и из машины вышел водитель и по совместительству глава охраны. При помощи оточенного движения тяжёлых рук Том, не успев понять, как, оказался в салоне. Захлопнулась дверца, следом вторая, водительская, и автомобиль тронулся с места навстречу ночи.

Том сидел тихо, как мышонок, у правой дверцы, но искренне верил, что его везут домой. И через минут пять всё-таки спросил:

- Вы знаете мой адрес? Я же его не говорил?

- Почему ты говоришь по-французски? – не понял мужчина всё на том же неведомом языке. – Я говорю на нём очень плохо, а ты на английском вполне отлично. Говори по-английски.

Том сконфузился и, зажав ладони между бёдрами, покивал. Мужчина довольно улыбнулся только губами, полагая, что непокорный мальчик сегодня будет послушным, так как со всем соглашается, скользнул по телу взглядом. Давно захотел эту птичку, и вот она наконец-то в руках, пусть уже не в том шикарно-ангельском бесполом образе, который так завлёк.

Автомобиль проносился по проспектам и укромным улочкам, минуя скопления других, удаляясь от центра и стремясь к границе города. Мужчина коснулся части сбруи на плече Тома, поддев её пальцем.

- Не хочешь снять? – спросил. – Неудобно, наверное. А потом можно будет и снова надеть, без лишней одежды.

Том передёрнул плечом и поправил ремешок.

«Всё в порядке, - сказал себе. – Меня теперь все трогают. Пора привыкать».

- Мне нравится, что ты изображаешь недотрогу. Но ты же всё понимаешь?

Рука мужчины опустилась к животу Тома, и пальцы прошлись по корсету, где находились застёжки, но расстегивать их не стали. Задержавшись там немного, убрал руку и откинулся на спинку кресла, внимательно, с огнём разгорающегося вожделения смотря на Тома и ожидая каких-то его действий. Том сглотнул, не отлепляясь взглядом от непроницаемой перегородки, отделяющей их от водителя, снова успокаивал себя:

«Всё хорошо. Он просто рассматривал эту странную штуку на мне. Мы вот-вот приедем, до дома каких-то десять минут».

Не засекал время, но, когда ехал на вечер, отметил, что дорога заняла всего ничего, примерно десять минут. Только не дошло пока, что сейчас как раз выходит та самая десятая минута, а они двигаются в противоположном направлении от сердца города, где живёт.

Продолжал кивать – всё слабее и слабее, на высказывания спутника, не смотря на него, крутил пальцы, неумолимо начиная нервничать – слишком долго они едут, слишком долго. Не мог спокойно ехать с чужим мужчиной, пусть и был уверен, что он абсолютно безопасен, успокаивал себя, взывал к разуму и «здесь и сейчас», но проигрывал страху, тому, что невыносимым ожогом жило на подкорке. Расслабляющее опьянение уже не могло справиться с поднимающимися с самого дна естества волнами паники, чередующимися с бросающими в жар приливами дурноты от всё того же опьянения, раскаченного движением автомобиля.

Том глубоко вдохнул и выдохнул, борясь с собой, с тем чёрным, удушающим, что лезло из глуби, подпитываемое ассоциациями. Уже совсем не слушал, что говорит мужчина, сжал край сиденья до побелевших костяшек, впившись чуть отросшими ногтями в обивку, закрыв глаза, слышал, как тяжело дышит, как долбит сердце.

Открыл глаза.

«Сейчас всё не так. Всё по-другому. Меня никто не тронет».

Рука легла на бедро, обдавая жаром через ткань. Том резко повернулся, ошалело уставился огромными глазами сперва на мужчину, что был близко, затем на его широкую ладонь на своей тонкой ноге. Убрал его руку от себя, в испуганном напряжении изломив брови, мечась взглядом, и отсел максимально, прижимаясь боком к дверце. Окатило флеш-бэком – без картинки, только чувством, как точно так же ощущал твёрдость дверцы, с той лишь разницей, что сейчас не был зажат с другой стороны.

Том хватанул ртом воздух и прежде, чем успел что-то сказать, услышал:

- Не нервничай, сомневаюсь, что тебе это впервой. Я тебя не обижу.

- Остановите машину, - на грани слышимости выдохнул Том, но мужчина услышал.

- Остановить? Хорошая идея. Мне нравится, - нажал кнопку на перегородке и скомандовал водителю тормозить.

Машина плавно съехала к обочине, и Том схватился за ручку на дверце, но она была заблокирована. Задёргал её нервно.

- Не ломай, - одёрнул его мужчина и развернул за плечо к себе.

- Откройте дверь. Почему она закрыта? – сбивчиво затараторил Том и снова схватился за ручку. – Мне нужно выйти. Пожалуйста… Откройте, - уже ненавидел себя за слабость, но ему необходим был тайм-аут, чтобы не сорваться, необходимо вырваться из замкнутого пространства и круга на воздух и волю.

Потом чем-то объяснит своё поведение. Как объяснит при условии языкового барьера? Как-нибудь. А пока главным было победить себя и это в себе, не показать знакомому, видимо, незнакомцу свои пунктики и то, какой ненормальный.

- Я понимаю тебя через три слова, - с явным недовольством произнёс мужчина. – Говори по-английски.

Том замер, перестав терзать дверцу, привлечённый гневной интонацией. Повернулся к мужчине, растерянно и жалобно смотря на него, бегая глазами.

«Нужно учить английский», - мелькнуло в голове в повисшей паузе.

И откуда столько мыслей бралось, причём очень правильных? Видимо, алкоголь творит чудеса с мозгом, снимая все зажимы.

- Иди сюда, птичка, - сменив тон на ласково-повелительный проговорил мужчина и похлопал по сиденью рядом с собой.

Том подсел ближе, под бок почти, куда и было указано, и, опустив глаза и сцепив пальцы, выдохнул и выпалил как на духу:

- Я вас не понимаю. Я не говорю по-английски. Совсем. Пока…

Мужчина повёл бровью, с интересом разглядывая его, как ощупывая, и ответил:

- Кажется, я тебя понял, - положил руку на спинку сиденья, задевая плечо и затылок парня. – Хочешь поиграть?

Том диковато глянул на него и, мотнул головой, повторяя:

- Я не понимаю.

Мужчина ухватил его за сбрую и притянул к себе, целуя. Том отскочил к дверце, вжавшись в неё спиной, шокировано смотря на него.

- Что вы делаете?

- Точно хочешь, - заключил мужчина вместе с кивком. – Хорошо, будь по-твоему, - и, снова схватив за сбрую, дёрнул на себя, переваливая на противоположную сторону просторного сиденья, где было больше места.

Ремешок порвался, не выдержав такого грубого обращения. Том дёрнулся прочь от приближающегося мужчины, ударил ладонью по чёрной перегородке, и открытый для крика о помощи рот закрыла пощёчина, несильная, но жгучая.

Том зажал ладонью покрасневшую щёку, испуганно, затравленно глядя на агрессора, враз растеряв все слова, онемев. Пощёчин он боялся больше, чем каких-либо других побоев, поскольку именно с неё всё началось, она заставила оцепенеть и включила в голове режим: «Сопротивление бесполезно», который был, пожалуй, самым страшным из того, чем наградил ад подвала.

А дальше всё было как в страшном сне. Лопатки под тонкой, просвечивающей тканью упёрлись в упругое сиденье, когда был уложен на спину. Руки, всюду чужие, горячие, ухватистые руки и губы, тяжесть чужого тела.

Том крутился, кричал что-то, вырывался, но как-то по-детски, бессмысленно, в самом деле, как будто играл. Не пытался ударить и всерьёз дать отпор, не понимая, что он уже не ребёнок, которому не только душу, но и хребет можно сломать с одного удара, а молодой мужчина.

В голове сидело паразитом, стучало: «Сопротивление бесполезно, будет только хуже».

Беспомощность. Том не мог бороться, не мог пытаться защитить себя. Он снова был тем же ничего в жизни не видевшим мальчиком, которому было слишком непонятно, страшно и больно, и который понимал, что слишком слаб, чтобы что-то изменить.

Щёлкнула кнопка на штанах, и дизайнерская шмотка с лёгкостью соскользнула с худых ног.

Случайно заехал локтем в нос мужчине и тут же получил ответный удар в лицо, от которого мозг ударился об черепную коробку. Зажмурился, закрывая рукой пострадавшую половину лица, сжался на широком сиденье в клубочек, поджимая голые, опутанные спущенными штанами и бельём ноги.

- Сам виноват, - услышал, и руку отняли от лица. – Не заигрывайся. Ничего, заживёт до работы, - мужчина похлопал его по щеке.

- Пожалуйста… - тихо взмолился Том.

Дёрнули за ноги, подтягивая ближе, и рывком оказался перевёрнут на живот, сразу следом за тем вздёрнули бёдра, не позволяя полностью лечь. Кверху задом, лицом в сиденье.

Сразу проникнуть не получилось, слишком Том был напряжён. Давление на судорожно сжатые мышцы приносило лишь боль обоим. Хлёсткий шлепок немым приказом расслабиться обжёг ягодицу.

Прикосновение пальцев сзади, к центру отверстия.

Том почувствовал, как по пищеводу неотвратимо поднимается волна и ударяет в горло. Взбаламученное диким стрессом и дёрганьем шампанское больше не могло удерживаться в желудке. Еле успел свесить голову с кресла, и его обильно вырвало.

Мужчина отшатнулся, матерясь по поводу происходящего и брезгливо кривясь.

Том едва успел приподнять голову и вдохнуть, как его вывернуло во второй раз. Громко, сильно, с судорогами, как будто внутренности вот-вот отрыгнёт.

Его просто выкинули из машины и уехали. Иметь пьяную шваль в заблёванной машине было ниже достоинства неудавшегося, заигравшегося насильника, последний эпизод не оставил ничего, кроме презрительного отвращения и злости неудовлетворения.

Трава, на которой распластался полуголым телом, неестественно вывернув и прижав собой правую руку, была влажной. Том с трудом встал на четвереньки и, подтянув штаны с трусами, поднялся, упираясь дрожащими руками в землю. Сделал несколько шагов и вновь согнулся в рвотной судороге, но тошнить уже было нечем, просто живот разбивало мучительными спазмами.

Пошатнулся и, разогнувшись, огляделся. Он непонятно где за городом, снова, только сейчас огни города виднелись впереди. Это снова случилось с ним. И только постфактум в полной мере дошёл ужас произошедшего – его пытались изнасиловать. Снова.

Идти было сложно, переставлял ноги медленно, криво, словно разучился ходить. В голове было пусто, и звучал способным добить метрономом один вопрос:

«За что?».

Ноги подкашивались и заплетались, голова кружилась. Шок – страшная вещь, способная усилить опьянение во сто крат, отравить, дезориентировать.

Поведённый в сторону, Том упал в траву. Над головой кружилось чёрное небо, очень похоже на то, как три года тому назад. Небо, с которого в очередной раз упал, сброшен и ударен оземь. Почему-то снова не переломило хребет, но зато вышибло дух.

Не было ни проблеска желания встать и пытаться идти дальше, и Том не вставал, на самом деле, не успел даже толком подумать о том, что это нужно сделать. Веки смежил коктейль из адреналинового отката и спиртного в крови.

Глава 13

По загородным трассам ездят быстро, и мало кто приглядывается к тому, что происходит за границами дороги, разве что скучающие дети на заднем сиденье. Никто не обратил внимания на тело на обочине, лежащее среди низкорослых кустарников и высокой травы и прикрытое ими.

Удивительно, но Том видел сны, целых три отпечатались в сознании. В первом, как ни странно, фигурировал Оскар, он подъехал и забрал с этой самой обочины – очень реалистичное сновидение, не считая его фантазийной утопичности, даже глаза щурил от яркого солнца. Во втором сне был ребёнком, максимум лет девяти, лежал в своей постели, а папа-Феликс – единственный родитель во сне, каким и был на протяжении большей части жизни, присев на край, тепло улыбался и разговаривал с ним на сон грядущий, как делал в реальности. И ни страхов, ни странностей, ни тяжёлых мыслей, ничего этого не было в той детской реальности. А в третьем сновидении не было визуального ряда, видел только «картинку закрытых глаз», дремал во сне, а кто-то очень близкий и родной – ощущения не обманывают – гладил по волосам, то ли убаюкивая, то ли наоборот таким образом безмолвно побуждая пробудиться и вступить в новый день. Наверное, там тоже был Феликс.

Ощущения прикосновений были настолько реальными, что в первые секунды, когда проснулся, Том продолжал думать и чувствовать, что кто-то рядом, сидит на пятках и заслоняет собой от назойливого света. Но марево сна развеялось окончательно, и увидел, что совершенно один. Перед глазами колкая трава, над головой всё то же небо, но уже голубое и не кружащееся, а давящее ясностью, а он лежит ничком на обочине трассы, где и свалился. Целую ночь пролежал, и никто не обратил на него внимания.

Взмах ресницами, глаза закрыты, темнота. Ещё один взмах – всё те же небо, трава и одиночество. Голова раскалывается.

Тело затекло, одеревенело. Том, с трудом заставляя конечности шевелиться, перевернулся и застонал от боли в пояснице. Непонятно, что с ней, но нервные окончания прошило болью нещадно, тянуще. Так и замер, одной рукой схватившись за поясницу, а вторую не пытаясь вытащить из-под себя, уткнувшись носом в землю, в примятую траву. Травинки кололи, норовили пробраться между сомкнутыми веками к глазам.

Затем аккуратно поднялся на четвереньки и медленно подался назад, садясь на пятки. Огляделся. Ветерок колышет флору, солнце светит, дорога простирается тёмно-серым полотном, машин нет. Вообще, такое чувство, никого нет в целом мире.

Подумать только, он целую ночь провалялся на обочине в отключке, проспал пьяный, побитый, после того, как…

Картинки ночного происшествия всплывали в голове, оживали, наливаясь цветом, чувством и звуком, сменяли друг друга, немного путаясь в хронологическом порядке. Вот он сидит с бокалом в руке на вечере, а вот его бьют кулаком в лицо, уже раздев ниже пояса. Что было между этими моментами, тоже помнил. Помнил, как верил, что ему не причинят вреда и боролся с собой, чтобы хотя бы казаться лучше, а там, может, и быть таким получится; как пытался и в очередной раз ошибся. Помнил отчаяние, в котором авансом жила боль от надругательства, тяжесть чужого тела и насильственные поцелуи куда придётся, оставляющие мерзкие влажные следы на коже.

Том коснулся лица, где стягивали кожу засохшие разводы слюны и рвоты. Всухую не оттирались, но даже слюны не было, во рту было предельно сухо, горько, кисло, язык прилип к нёбу. Соскрёб корочки ногтями, испытывая выжигающую дыру в груди смесь жалости и отвращения к себе.

Сейчас, когда не стало опьянения и шоковой анестезии, почувствовал, как неудачно вчера приземлился из автомобиля. Рёбра были не сломаны, но явно помяты, подбиты, правый бок ныл. И щиколотка болела, подвернул, кажется, в падении оземь. Или повредил, когда сам свалился в заросли? Уже не узнает. Неважно.

Встал, придерживаясь за поясницу, и сделал шаги, уходя к человеческой обочине, прочь из зарослей, цепляющихся за ноги. Не сразу, но наконец-то понял, почему так сложно идти ровно и хромает как калека – на нём был только один ботинок, второй слетел в машине. Сняв оставшийся, Том пошёл с ним в руке босиком вдоль дороги, приближая себя к городской черте.

«Вернуться домой» - это было рефлексом, который заставлял двигаться. В дом, который не дом. Зачем? Незачем на самом деле, просто рефлекс, просто единственный вариант, больше идти было некуда, хоть туда совсем не хотел, вообще никуда не хотел. Но не готов был остаться на улице, потеряться на ней, отрезав всё, и встретить естественную погибель, по крайней мере вот так, без обдумывания, не готов, потому шёл домой.

Хотелось пить, смыть гадкий вкус и утолить пустыню. Внутри сушило и горело. Сердце натужно гоняло загустевшую кровь, ощущал каждый его глухой удар: тук, тук, тук… в вены, в грудину, в виски.

«За что?», - снова звучал в голове один вопрос.

За что с ним все так? Почему это происходит, повторяется? Если подумать, все поступали с ним так, начиная с самых первых, все его хотели и брали, не спрашивая согласия и невзирая на протест. Те четверо (или сколько их было?), Оскар, даже брат родной, пусть и не по крови, и тот пытался изнасиловать. А теперь ещё тот мужчина; лицом вниз, задом вверх – неужели это судьба?

Нежеланные прикосновения, жар чужой кожи, тяжесть…

«Почему?».

Слёзы покатились сами по себе, без участия сознания, но не приносили облегчения, не очищали. Том чувствовал себя невыносимо грязным, облитым помоями, и как будто их ещё и в горло залили. Всхлипывая, размазывал по лицу солёную воду и «голый» макияж, не обращая внимания на то, что сам себе причиняет боль, бередя подбитую щёку, на которой уже налился кровоподтёк.

«Почему они меня видят таким? Почему так поступают?».

В голове всплывали все те слова-комплименты, которые ему говорили по поводу внешности на работе, и виделись в новом свете – хищными, сальными, направленными на одно.

Секс, секс, секс… «Встань туда… Повернись… Посмотри на меня… Прогнись… Раздвинь ноги… О да, малыш!...».

Отвратительно, низко, липко, от этого немедленно хотелось помыться.

Том остановился, разглядывая своё отражение в стекле витрины. В каком месте он красивый? И чем привлекает, толкая на такое отношение и обращение? Неужели ни на что другое попросту не годится, даже на то, чтобы просто быть человеком, а не куском мяса, куклой?

Отвернулся от витрины и, утерев кулаком нос, поплёлся дальше. Люди косились на него, ободранного, грязного, босого, но никто не узнавал в нём блистательную диву подиумов и обложек, безукоризненного белокурого ангела, каким его все запомнили.

Том не знал, что дальше, как будет жить и справляться, но точно знал одно – на работу он больше не пойдёт. Не сможет больше терпеть эти взгляды, слова и прикосновения. Не хочет этого.

Пытался, видит Бог, пытался, каждый день перебарывая себя сотню раз, вытягивая за шкирку, играть эту роль и ужиться в новой жизни, даже поверил, что у него получится. Но не получилось. Он снова идиот и неудачник, его снова швырнуло оземь, напомнив, что жить не умеет, никакой из жизней. Неоформленный план разбился вдребезги, так же, как умерли все прошлые надежды и устремления.

Хватит. Хотелось прийти домой и спрятаться за стенами ото всех. Закрыть дверь и больше никогда за неё не выходить (о пропитании подумает потом). И отключить телефон, чтобы точно никто не достал, чтобы ничего не пришлось объяснять.

Но добраться домой оказалось совсем не просто. После почти четырёх часов пути под палящим полуденно-обеденным солнцем Том вконец выбился из сил, а дома или знакомых мест по-прежнему не было видно. Не лучшее время для пешего марафона: когда организм и ослаблен пережитым и продолжающим травить стрессом и похмельем, тоже отравляющими продуктами распада алкоголя.

Дыхание сбилось на поверхностное, хоть шёл в небыстром темпе. Рефлекторно сглатывал, пытаясь увлажнить язык и горло хотя бы слюной, выжать из себя хоть что-то, но слюны не было. Внутри всё пылало, скукоживалось. На висках и лбу выступил пот, отнимая капли драгоценной влаги, но его было слишком мало, чтобы остудить тело.

Жарко, невыносимо жарко, удушливо. Слишком много солнечного света, от которого белеет в глазах, дыхание ртом, голова уже не раскалывается, а гудит тяжёлым, растревоженным колоколом, и в виски стучит сердце, которому всё сложнее качать кровь.

Физическое постепенно вытесняло моральное, душевные страдания укладывались на дно и смолкали мысли. Том сел на лавку и бросил лофер, с которым в руке так и прошёл весь путь, рядом на асфальт, расстегнул корсет порванной сбруи, чтобы чуть полегче было – снять полностью нельзя, прикрытие же. И лёг на бок, оставив одну ногу стоять на земле, а вторую свисать с края.

Всё, у него иссякли все внутренние ресурсы, и гори оно всё огнём. А тут, в тени дерева, хотя бы немного лучше. Том закрыл глаза, наблюдая под закрытыми веками дуновения света, и погрузился в тягостное состояние «ни то ни сё», поверхностно-прерывистую дремоту, которая не желала переходить в полноценный сон и освобождать от ощущения того, как плохо.

Сквозь стук липкой крови в ушах и внешние шумы донёсся звук круто затормозившего рядом, если слух не подводит, напротив, автомобиля. Том открыл глаза и решил, что всё-таки заснул, поскольку опустилось водительское стекло чёрной красавицы-Феррари, являя взору слишком знакомое лицо в солнцезащитных очках, и на окно легла, свешиваясь наружу, рука с ярким «рукавов», который так влёк рассмотреть себя в первое время.

Но дальше случилось то, что заставило усомниться в правильности первого умозаключения: «сон» снял очки и сказал то, что в утопичном сновидении вряд ли бы говорил.

- Картина маслом, - произнёс Шулейман. – Видимо, у меня всё же проклёвывается некий дар, как в воду глядел, решил, что мне стоит задержаться в Париже.

Том только моргал и не мог понять – как так, разве такое возможно?

- Ты искал меня? – сев, озвучил он вопрос скрипучим, осипшим голосом.

- Нет. Но я проезжал мимо, узнал твою бедовую тушку по левой пятке, и стало интересно, чего ты тут валяешься. Или я ошибся, у тебя всё хорошо, и я могу ехать дальше?

Том сжал, закусив, губы и, прикрыв глаза, покачал головой: «Нет, не хорошо».

- В таком случае отрывай седалище от лавки и неси его сюда, - сказал Оскар. – Подвезу, - надел очки обратно.

Он выдержал паузу, снова повернувшись к так и сидящему на месте Тому, и, побарабанив пальцами по внешней стороне глянцевой дверцы, произнёс:

- Мне долго ещё ждать? У меня, между прочим, и свои дела есть.

Том поднялся со скамейки и направился к нему, оставив единственный ботинок валяться около урны. Садиться в этот чужой автомобиль было совсем не страшно, даже после того, как снова нарвался на насилие. Потому что его владелец уже сделал с ним самое страшное, за что Том давно простил, не сможет ничем удивить.

Шулейман собирался поехать молча, но, как только Том сел рядом и захлопнул дверцу, скривился и помахал рукой перед носом:

- Фу, чем от тебя несёт? Вот чем мне нравился Джерри, так это тем, что от него всегда приятно пахло, - нажал кнопку на панели, и крыша, складываясь, поехала назад, - а у тебя с этим катастрофа: то помыться забываешь, то вот это, - обвёл Тома ладонью.

Том молчал, ссутулившись на соседнем сиденье, сжавшись, закрылся, обняв себя одной рукой, и смотрел вниз. А после, склонившись вперёд и упёршись лбом в панель, тихо спросил:

- Это правда?

- Что?

- Что ты знаком с Джерри.

- Да. Причём весьма близко.

- В каком смысле? Вы что, были друзьями? – мозг работал еле-еле, так же и язык ворочался.

- Во-первых, пристегнись, - сказал Шулейман и дёрнул ремень Тома, лично защёлкивая его, дабы сэкономить время.

Том, не успев возразить ни словом, ни делом, ни даже сообразить до того, как Оскар уже закончил, вынужденно сел ровнее.

- Во-вторых, и это ответ на твой вопрос, - продолжал тот, - кем мы только ни были, а вот друзьями как-то не получилось.

Том потёр висок, затем лицо, пытаясь хоть как-то собрать разум в кучу и отвлечься от отвратительного самочувствия. Почему-то, хоть говорить и давалось с трудом, тянуло задавать вопросы.

- Что, вы были врагами? – спросил. – Как же тогда…

- Как же тогда я жив? – Оскар бросил на него короткий взгляд. – Вот так, как видишь. Твоя печально известная альтер-личность не так уж страшна, как ты думаешь. И врагами мы не были, но теперь, скорее всего, станем. Точнее – Джерри явно меня ненавидит, но мне побоку, я своего добился. Вот только теперь не понимаю, зачем оно мне было надо, - окинул Тома взглядом из-за тёмных стёкол. – Как говорится – бойтесь своих желаний.

Слишком много слов и информации. Том мотнул головой, непонимающе хмурясь, и вновь уткнулся лбом в панель, закрыв глаза. Какое-то время ехали в тишине, затем он нарушил молчание, спросил тихо:

- Почему ты не спрашиваешь, что со мной случилось?

- Сам расскажешь, - спокойно и уверенно ответил Шулейман.

Больно. Больно, что никому нет дела до того, что с ним происходит. Том, не меняя позы, чуть кивнул в знак того, что принимает ответ и что да, расскажет, если надо будет. Снова воцарилось молчание, и снова он его прервал:

- Оскар, мне плохо…

Непонятно, зачем пытался говорить, тратя на это последние силы, которых и так не было, зачем пытался рассказать хоть элементарное, но рот как-то сам открывался, выпуская слова, хоть и думал, что лучше держать его закрытым.

- Вижу, - отозвался Шулейман. – И чувствую. И где же ты так осчастливился?

- Что? – Том приподнял голову и непонимающе посмотрел на него.

- Где напился, спрашиваю? И по какому поводу? Мог бы и меня позвать, раз такой повод: трезвенник развязался и пошёл во все тяжкие искать приключения на свою задницу. Хотя нет, последнее лишнее, пить с тобой гиблое дело, а то ещё снова признаваться мне в любви начнёшь. А на первые два вопроса ответь, это реально интересно, ты же не переносишь спиртное, насколько я помню.

- Это на работе… по работе…

- Классная у тебя работа, - усмехнулся Оскар.

А Том от этих его слов сжался весь.

- Хотя сейчас видок у тебя изрядно потрёпанный, - продолжил Шулейман, - как будто ты те самые приключения всё-таки нашёл.

Том зажался ещё больше, стиснул правую руку левой повыше запястья, чувствуя, как увлажняются глаза под закрытыми веками, но всего ничего, не прольются слёзы, поскольку нет лишней воды в организме.

- Я что, угадал? – поинтересовался Шулейман, скосив глаза к сгорбленной фигуре рядом.

- Я хочу пить… - невпопад сказал-выдохнул Том то, что забивало сейчас все остальные ощущения. – Оскар, у тебя есть вода?

- Нет. До дома дотянешь, не засохнешь, или заехать в магазин?

- Заедь, пожалуйста.

Оскар кивнул и через каких-то пару секунд круто свернул к первому попавшемуся супермаркету, призывно поблёскивающему множеством стёкол. Том отлепился от панели и вяло заворочался, ища, где и как отстёгивается ремень.

- Ты куда собрался? – спросил уже отстегнувшийся парень и открыл свою дверцу. – Сиди, позорище, я сам схожу, - вышел и захлопнул дверь, что отозвалось вспышкой боли у Тома в голове.

Вернулся он быстро. Получив столь желанную и необходимую бутылку, Том припал к горлышку, жадно глотая воду и залпом осушая почти наполовину. Желудок ответил неожиданно для него и ожидаемо в принципе: к горлу покатилась ещё не волна, но предупредительный спазм. Том дёрнулся вперёд и зажал рот ладонью.

- Блевать сюда, - Оскар достал пакет и, не глядя, протянул его Тому, выруливая с парковки.

- Я не… - хотел возразить Том, но снова дёрнуло. – Хорошо, - согласился и забрал пакет.

Но его так и не вырвало, и совсем скоро они остановились у нужного дома. Выйдя из машины, Том заскулил от вновь прострелившей поясницу боли и согнулся, упёршись одной рукой в крышу авто, а второй держась за больное место, жмуря глаза, в которые вновь набежали слёзы.

- Что с тобой? – спросил Оскар, также выйдя из автомобиля.

- Поясница болит, - жалобно ответил Том.

- А с ней что?

- Не знаю. Болит.

- Дай посмотрю, - Шулейман подошёл и скользнул ладонью по пояснице Тома, задирая тонкую водолазку.

Том отскочил от него, смотря на него перепуганно, изломив брови. Нет, не боялся Оскара или что он что-то с ним сделает, но прикосновения к голой коже, тем более в такой близости от интимного, били током, были невыносимы.

- Ты чего дёргаешься? – не без недовольства вопросил Оскар.

- Ты… Не надо так, не трогай меня, - мотнул головой Том.

- Я на твой зад не покушаюсь, меня интересует то, что повыше.

- Не надо, - повторил Том, вновь мотнув головой, обняв себя, закрываясь. – Не трогай меня, пожалуйста.

Шулейман несколько секунд внимательно смотрел на него, вопросительно выгнув бровь, и затем кивнул:

- Ладно, будь по-твоему. Идём.

В холле дома, по пути к лифту, он поинтересовался у Тома, который всё ещё придерживался за тянущую последом боли поясницу:

- У тебя случайно анального секса в пассивной роли не было? После него как раз бывают неприятные ощущения в данной области.

Том остановился, развернувшись к нему, смотря огромными глазами диковато и шокированно.

- Ты что? – спросил в ответ дрогнувшим голосом. – Я спал в неудобной позе.

- Понятно. Моё дело спросить. Откуда мне знать, может, тебе в больницу надо? И не спеши истерить, это всего лишь предположение.

Оскар дошёл с Томом до самой квартиры. Стоял рядом, подперев плечом стену, ожидая, пока тот найдёт ключи, вытащит их из тесного заднего кармана и справится с замком.

- Ладно, пока, - произнёс он, когда Том открыл дверь, и оттолкнулся от стены. – Заходить не буду, не хочу снова в нос получить. Но мой номер ты знаешь, звони, если вдруг понадоблюсь, а то меня что-то снова на благотворительность потянуло.

Шулейман отсалютовал двумя пальцами от виска и, не дожидаясь ни ответной реплики, ни прощания, направился к лифту.

- А, - обернулся он, когда уже открылась кабина, - совсем забыл. Иди сразу в душ и голову тоже вымой, полегчает, - и был таков.

Том сделал, как было сказано, поскольку и сам хотел отмыться от всей грязи, особенно налепленной на душу, что, увы, невозможно. Обмыл тело, потом долго-долго сидел на полу душевой кабины под падающим сверху водопадом, обняв колени руками, и голову вымыл напоследок.

После банных процедур действительно стало лучше, а на самом деле, ещё до них, в тот момент, когда попил, и организм понял, что смерть снова откладывается. Но дело было не только в живительной силе воды. Дело было ещё и в том - что гораздо важнее, что он сам на себя махнул рукой, махнул рукой на всё, но, как чудо, появился тот, кто спасал его уже не раз, и снова сделал это, спас, выдернул из лап темноты.

Том взял в руки телефон, чтобы выключить, как собирался, но не сделал этого и бережно положил обратно на тумбочку. Потому что, как ни страшно было себе в этом признаваться, кажется, теперь ему есть, чьего звонка ждать хотя бы в теории и к кому обращаться.

«Мой номер ты знаешь, звони» - эти слова Оскара звучали на повторе в голове, обдумывал их, вертел, разглядывая со всех сторон. Но видел только одно – для него эти слова были обещанием такой необходимой связи, гарантом того, что он кому-то всё-таки нужен – именно он.

Том несмело улыбался собственным мыслям, грыз ногти, переживая светлое внутри, позабыв даже про всё остальное, что убивало. А потом подумал, что он всё это снова придумал себе и маялся, скукоживался в клубок, сползал по стенке.

Скорее всего, правилен второй вариант, это же логично, кому он нужен? Но душа упрямо верила в первое и светилась, порывалась расправить крылья. Том сам уже невероятно устал от собственной наивности и склонности верить в лучшее и находить надежду везде, но иначе не получалось. Просто ему невероятно необходим был тот, кто примет, будет рядом и никогда не предаст.

Наступила ночь. Том уже лежал в постели, засыпая с постепенно стихающим гулом мыслей в голове, когда раздался стук по стеклу, в окно. Сперва не обратил на это внимания, а через минуту пронзило запоздалым пониманием: какой ещё стук в окно на такой высоте, кто может стучать? И вместе с этой мыслью глаза распахнулись.

Медленно повернулся лицом к окну, готовый увидеть что угодно и умереть от разрыва сердца, вгляделся в черноту за ним, ища что-то, что могло издать звук. Но ничего не было видно, только ночь.

Том гулко сглотнул, не моргая, продолжая смотреть в чёрный проём окна. Не мог сомкнуть глаза от выброса адреналина, только через два часа всё-таки сморило.

Глава 14

Глянул ты в окошко,

Наши взгляды встретились, и

Страх сковал движенья.

Дай-ка мне взглянуть поближе…

Пинкамина Диана Пай, Дин-дон©

Следующий день прошёл быстро, во внутренней суматохе. Том то и дело останавливал взгляд на мобильнике, хотел позвонить, пригласить приехать, просто чтобы не быть одному, чтобы обещание связи и присутствия начало сбываться. Но тормозил себя, тормозила всё та же мысль: что совсем не уверен в том, что не придумал всё это себе. Да и не было повода для встречи, кроме дрожащего в сердце желания: «Мне нужен кто-то! Хочу, хочу, чтобы кто-то был! А ты дал мне надежду, что не бросишь!», но это плохой аргумент.

«Можно поблагодарить за помощь и извиниться за своё поведение, а дальше разговор завяжется, и между делом предложишь увидеться», - предложил внутренний голос, не Тот, а собственный. Глупость, конечно, предложил.

К вечеру, когда наступали сумерки, в голову, тяготя её и душу, вернулись мысли, терзавшие вчера, воспоминания о чужих жадных прикосновениях, такие реальные, что касания и захваты снова ощущались на коже и покрывали её липко-грязной плёнкой.

Снова задумался о работе, к которой не был намерен возвращаться, когда придёт время – а оно точно придёт, но более развёрнуто и углубленно думал, чем прежде.

«Что мне с ней делать? Так можно, просто перестать работать? Как это происходит? Увольнение? Или как-то по-другому при такой работе?... Нужно будет спросить у Оскара».

Следом за этой мыслью пришла другая:

«Я на нём помешался. Так нельзя. Он того не стоит. Точнее… я не знаю, стоит ли доверять. Это же ничего не значит? Он просто подвёз меня. Просто… помог в который раз… А что тогда значит? Как понять?».

«Я хочу довериться… - ещё один виток мыслей через какое-то время. – Хочу, чтобы он был… И не хочу. Мы же не друзья, и никогда ими не будем, какой тогда смысл в периодах, когда он есть в моей жизни, а я в его, если всё обрывается, как будто мы и не были знакомы? Так всегда было… И всегда возвращались. Я возвращался… Он… тоже? Он тоже. А ему это зачем?».

«Зачем? – Том остановился перед зеркалом, мысленно спрашивая у своего отражения. – И зачем я об этом думаю?», - нахмурился.

Ответ, данный себе самому, не заставил себя ждать:

«Потому что у меня никого больше нет. И даже если и его нет, он хотя бы иногда есть».

«… А лучше бы не было никогда, чтобы не было больно и непонятно».

«… Нет, лучше, чтобы был».

В десять часов, так и не придя к согласию в себе, Том всё же взял телефон и набрал номер, который по-прежнему помнил наизусть.

- Аппарат абонента выключен или… - ответил механический голос.

Не дослушав известную пластинку, Том отклонил вызов, и как-то внутри всё опустилось, поблекло. Робкие крылья – непонятно на что ещё рассчитывающие обломки перьев в лопатках, скорбно сложились, приняв очередной отказ в полёте и надежде на нём.

А в принципе, на что рассчитывал? На то, что Оскар будет сидеть и ждать его звонка? Нет, это глупо, у него и без того насыщенная жизнь, полная людей и интереса. И это «звони» было сказано просто так, брошено, потому что так надо говорить. Наверное, точно Том не знал, но сейчас думалось именно так. Звони – возможность, но совсем не гарант, тем более от такого человека как Шулейман, который вольным ветром гуляет, то спасает, то забывает.

Через час Том снова взял в руки телефон и набрал сообщение: «Оскар, пожалуйста, позвони, когда прочитаешь». Хотел ещё добавить то, что прямо-таки лезло изнутри [глупое-глупое, голодное до тепла сердце]: «Ты мне нужен». Но не добавил. И не отправил то, что напечатал, перечитал слова на экране и стёр. Потому что это слишком унизительная слабость – вымаливать крупицы внимания и присутствия, пусть даже смс не может передать интонацию.

В полночь с чем-то Том, как всегда оставив свет гореть, лёг спать. Покрутился и затих, не сразу, но сон пришёл и забрал в свои уютно невесомые объятия.

Тук.

Том нахмурился и в сновидении, и наяву. Во сне завертел головой, ища источник звука.

Тук-тук.

Во сне обернулся, но позади ничего и никого не было, только мрак, какой-то бесконечный коридор, что ли, крыша которого уходила в небеса и не закрывала их от взора. Но не было страшно в странном месте, волновал только один вопрос – кто меня зовёт?

В реальности перекатился на спину, раскинув руки, повернув голову вбок.

Тук-тук.

Остановился, всматриваясь в туманный сумрак, выглядывая там чью-нибудь фигуру. Наяву лежал спокойно, лишь грудь ходила в такт дыханию.

Тук. Как-то очень громко, объёмно и резковато.

Сон треснул, соскочил на поверхностный, выталкивая в ночную реальность. Вытолкнул, оборвался.

Пробудившись ни с того ни с сего, Том, промычав тихонько сам себе от этого факта и не открывая глаз, перевернулся на бок. Уткнулся лицом в подушку и засунул под неё руку, обнимая мягкость.

Тук-тук в дверь. Наяву.

Том открыл глаза и несколько раз моргнул.

«Что это было?».

Остаточное явление сна, спутавшегося с реальностью? Так реально…

В дверь снова постучали, на этот раз не возникло сомнения, что слышит это наяву. Том подскочил, сев на кровати, сжал в кулаках край одеяла, натягивая его на себя как защиту. Устремил напряжённо-внимательный взор на дверь, взглянул на часы: «2:15»; под ложечкой сдавило, ночь глубокая сейчас, а тут что-то происходит.

Том сглотнул и перевёл взгляд обратно к прямоугольнику выхода и входа. Стук повторился – самый обычный стук костяшками по дереву, как стучат, извещая о желании/намерении войти, совсем не страшный, если рассматривать его отдельно от ситуации.

- Оскар? – пискнул Том первое, что пришло в голову, рассчитывая на то, что зря перепугался и за дверью кто-то свой.

[Не может же там быть чужой? Не может ведь?!]

Тишина в ответ.

- Бо? – твёрже озвучил другое предположение.

Со стороны двери тишина, что означает одно – не угадал, а значит… Страшно даже подумать, что это значит.

Том отполз к спинке кровати. Вспомнилось, как что-то стучало в окно, отчего прошибло жаром и бросило в холодный пот, сердце неистово гоняло кровь, пульсируя в висках. Вероятно, оно, а точнее он, это же в любом случае человек, проник в дом и стоит сейчас за дверью. Уже не казалось таким уж невероятным, что кто-то действительно был тогда за окном – а потом куда делся, прыгнул?

«Запер ли я дверь?» – вспоминал лихорадочно; в гостевой спальне, куда давно перебрался на ночлег, стоял замок.

- Кто там?

Молчание. И новый стук после паузы, тройной.

Сидеть и ждать бесполезно, понимал, а спрятаться негде и некуда бежать из капкана комнаты. Но, несмотря на разгоняющий сердце и парализующий тело страх, оставалось допущение, что, возможно, это прикол или что-то типа того, что не давало впасть в полную панику.

Том аккуратно выполз из кровати, сделал шаг вперёд, к двери, вернулся, помешкал и на всякий случай, выдернув вилку из сети, прихватил лампу-ночник. Вновь сглотнул и тихонько, ступая не всей стопой и стараясь не издавать шума, пошёл к двери.

Остановился у цели, слыша и чувствуя, как долбит сердце, отвёл руку с лампой для замаха и, выдохнув, резко распахнул дверь.

Лампа выпала и грохнула об пол, разбросав вокруг себя крупные осколки плафона, а рука так и осталась поднятой. Дыхание замерло, вышибло, отключило все мысли и чувства, и рот открылся в немом шоке.

За порогом, прямо напротив, стоял – он сам. Точно такой же до последней черты, но другой. Такой, каким увидел себя в зеркале, проснувшись почти два месяца назад: с платиновыми локонами и ресницами. Одетый просто и безукоризненно: в узкие чёрные штаны и заправленную в них свободную лёгкую белую блузу, которые видел в шкафу.

За порогом стояла его тёмная сторона воплоти, злое отражение, сбежавшее из зеркала. Джерри.

- Привет, Котёнок, - поблёскивая тёмными шоколадными глазами, улыбнулось его персональное проклятие. – Как давно я ждал нашей встречи.

Издав некий нечленораздельный, нечеловеческий задушенный возглас, Том захлопнул дверь, защёлкнул замок, подпёр дверь столом, вообще не ощутив, как передвинул его. Наверное, и кровать бы перетащил без проблем, так запредельно ударило адреналином, но она была вне поля зрения.

На всё две секунды. Бросив препон, молниеносно оказался у противоположной стены, забился под подоконник, вжимаясь лопатками в твердь, огромными глазами смотря на деревянный прямоугольник, не моргая. В горле пульсировало.

- Том, - прозвучало из-за двери, - понимаю, что ты немного удивлён, но я тебе всё объясню. Открой дверь.

Сердце остановилось и снова завелось. Или нет. Том не чувствовал его стука, оно не колотилось загнанно. Все пережитые им ужасы, все страхи померкли по сравнению с тем, что находилось за дверью. Ожил его самый жуткий кошмар.

Этот ужас невозможно почувствовать и прожить, как обычный страх, он иной, запредельный, для него нет ресурсов психики и реакций, и он просто есть, фактом.

- Том? – протяжно, но совсем не жалобно или требовательно, а спокойно, вопросительно и выжидающе. – Отрой дверь, будь хорошим мальчиком. Я не хочу входить без разрешения. Впусти меня. Я же пришёл к тебе.

Том сжимал бледными пальцами ткань домашних штанов. Глаза болели и слезились от того, как сильно таращил их, забывая моргать, боясь это делать.

- Котёнок, не обижай меня. Я всё равно тебя не оставлю. Я пришёл к тебе и уже не уйду.

«Этого нет, этого нет… - губы едва заметно шевелились, отражая стук мысли – как сигнал SOS небесам. И неумелая мольба непонятно кому, Вселенной: - Папа, мама, Господи Боже…».

- Если хочешь, я научу тебя молиться.

Том зажал ладонями уши.

- Это всё сон. Это сон, - повторял, раскачиваясь взад-вперёд, не замечая, как ударяется спиной об стену. – Я сплю. Проснись. Проснись….

Когда реплики из-за двери перестали поступать, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь собственным дыханием, Том не сдвинулся с места. Не шевелился, не отводил взгляда от двери.

Час, два. Не ощущал времени. Восточный горизонт просветлился началом нового дня. Рассвет расплывался, расправлялся, побеждая темноту, загоняя ночные кошмары в углы.

К шести утра свалил тяжёлый сон. Так и закрыл глаза, прислонившись спиной к стене.

Глава 15

Дин-дон, я уже внутри, нет смысла убегать,

Давай-ка в салки поиграем.

Дин-дон, я уже внутри, нет смысла убегать,

Давай-ка в прятки поиграем.

Раз, два, три, четыре, пять, прячься лучше!

Раз, два, три, четыре, пять, прячься лучше!

Раз, два, три, четыре, пять, прячься лучше!

Раз, два, я иду искать…

Пинкамина Диана Пай, Дин-дон©

Том проснулся на полу под подоконником, лёжа на боку и поджимая колени к животу. А прямо перед глазами – баррикада из стола и дверь за нею. Закрытая дверь, и стол тоже не сдвинут с места.

«Что это было?», - прекрасно помнил, что происходило ночью, но помнил с той степенью контрастной нереальности, с какой поутру в памяти остаются ночные кошмары.

Поверил бы, что всё приснилось, подумал бы так, но – он лежит на полу у стены, куда помнил, как отскочил и забился, и стол стоит под дверью, подпирая её.

Том сел, снова глядя на деревянный прямоугольник, и затем поднялся на ноги. Покачнулся, так как отлежал немного левую ногу, и, выровняв равновесие, перевёл взгляд обратно к двери.

Предобеденный час дышал в открытое на проветривание окно теплом ясного солнца и освежающим ветерком. Простояв несколько минут статуей, Том направился к двери – единственному выходу наружу и варианту действий. Удивительно, но страшно не было, разум попросту не принимал, что ночные события были реальными, а того, чего нет, и бояться нет смысла, Том уяснил это ещё в детстве, когда перестал испытывать страх перед привидениями и прочей мистикой, приняв при помощи отца, что ничего этого не существует. Бояться нужно материального. Но напряжение присутствовало, снова накачивало давление.

Без адреналинового удара стол оказался тяжёл. Отодвинув его не на место, а просто с пути, Том бросил взгляд на замок, проверяя, закрыт ли он всё ещё – закрыт. И припал ухом к двери, слушая, что по ту сторону.

Ничего подозрительного не слышно, привычная тишина квартиры, в которой проживает только один человек, который сейчас и прислушивается.

Чертовщина какая-то.

Помешкав, Том занёс руку и постучал по дереву, и снова прислушался к тому, что за дверью. За дверью всё то же самое – тишина. А что рассчитывал услышать, ответный стук? «Пообщаться» с неведомым нечто через дверь посредством импровизированной азбуки Морзе? Нет. Просто пришло в голову сделать так – на всякий случай, чтобы проверить, и, если вдруг прозвучит ответный стук, точно не отпирать дверь.

Повернув замок в сторону открытия, Том открыл дверь, посмотрел влево, вправо, вперёд. Прошёл по квартире, оглядываясь по сторонам. В голове сидело одно: «Что это было? Что, чёрт побери, происходит?».

Квартира закончилась, не дав никаких подсказок и ответов, не дошёл до того, чтобы переворачивать весь дом, проверять шкафы и прочие мест, куда можно спрятаться, остановился в коридоре.

«Получается, мне это приснилось? – думал, хмуря брови. – Этого не было? Но почему тогда я проснулся на полу? Ходил во сне? А стол? Я же помню… Неужели я его перетащил во сне? У меня что, лунатизм развился, или как это называется?».

Том подскочил на месте, услышав резко ворвавшуюся в тишину знаменитую «яблочную» трель. Пошёл на звук и взял мобильник, и ответил:

- Алло?

- Ты мне звонил вчера? – без приветствий и прочих нежностей поинтересовался Оскар.

- Да, звонил.

- Хотел чего-то?

- Да нет, просто…

- Поболтать просто хотел? – предположил Шулейман, ускоряя мыслительный процесс Тома и развитие диалога.

- Да.

- Окей. Я слушаю тебя. Рассказывай.

Том закусил губу и потупил взгляд, молча в ответ. Не рассказывать же: «Оскар, мне такой сон сегодня приснился! Ужас! Кошмар! А ещё, кажется, я начал ходить во сне и двигать мебель. А ещё я совсем не уверен, что это был сон… Я схожу с ума? Оскар, ты же доктор, помоги понять, а?».

Грустно, горько и мимолётно улыбнулся весёлой интонации, с которой прозвучала в голове последняя часть «рассказа».

Терпеливо послушав на протяжении минуты молчание в трубке, смешанное с тихим дыханием, Оскар вынес вердикт:

- Да уж. Вживую с тобой ещё можно худо-бедно сносно коммуницировать, но по телефону это полный кошмар. Ты там уснул, что ли?

- Нет, я не сплю, - произнёс в ответ Том, потянув пальцы ко рту. – Просто я не знаю, что рассказывать.

- Понятно. Мог бы сразу сказать, что уже не актуально. Давай, - сказал Шулейман и отключился.

Том отнял от уха замолчавший мобильник, посмотрел на светящийся фоном экран. Ни «привет», ни «пока», ни человеческого участия. Всё стабильно.

Час просидел на краю постели, обдумывая этот короткий разговор, прибивший душу ещё больше, и вообще всё. Снова прошёлся по квартире и, решив, что конечного сумасшествия с ним всё-таки не случилось и продолжается прежняя непонятная жизнь, направился на кухню, чтобы приготовить завтрак, опаздывающий и для обеда и не дотягивающий до ужина, так как желудок уже тянуло голодом.

Нарезал всё, как для троих, находясь в своих мыслях, сгрузил в сковороду и взял её, чтобы переставить на плиту, повернулся. Весь, а особенно руки дёрнулись так, что содержимое сковороды вылетело чуть ли не к потолку и осыпалось на пол разноцветными кусочками.

- Напугал? – поинтересовался Джерри, стоящий в двух шагах от него. – Извини. Не стоило подкрадываться со спины, но не так просто подобрать правильный момент. Я уже устал ждать.

Том, мёртвой хваткой побелевших пальцев вцепившись в ручки сковороды, зажмурился что было сил и открыл глаза.

- Я настоящий, Том, я не исчезну, - озвучил Джерри приговор его надежде, что адское видение растает.

- Что ты такое? – голос сорвался на смесь дрожи и звука.

- Ты знаешь, кто я.

Том снова зажмурился – надежда умирает последней, и мотнул головой, отгоняя самое безумное безумие.

- Я не исчезну, - повторил Джерри. – Как ты всегда и мечтал, ты больше не будешь один.

Том попятился, врезался в плиту и отскочил в сторону, смотря огромными глазами на наваждение, продолжая держать перед собой сковороду.

- Спасибо, что не пытаешься огреть меня ею по голове, - усмехнулся Джерри, одарив улыбкой.

Выдержал паузу, смотря внимательно, держа уголки губ приподнятыми, и добавил:

- А тебе теперь придётся начинать сначала, - указал взглядом на продуктовое конфетти на полу. – И клининг не помешало бы вызвать, полы грязные, - продолжал добивать разнонаправленной информацией.

Том снова попятился. Сумасшествие набирало обороты, раскручивалось центрифугой. Но он даже испугаться не мог, слишком происходящее запредельно. Его самый страшный кошмар, чудовище из головы стоит перед ним и рассуждает о чистоте в квартире.

- Тебя нет, - сорвалось с губ, взгляд метался по фигуре напротив, которой не должно здесь быть, вообще не должно быть. – Тебя нет. Я схожу с ума… - голос снова дрогнул, выдав слезливые нотки.

- Ты не сходишь с ума, - спокойно парировал Джерри. – Я не бред. Можешь убедиться в этом, если хочешь, - протянул руку, раскрыв ладонь, предлагая потрогать себя.

- Исчезни, - Том снова попятился.

- Закрой глаза.

Слушаться видения-кошмара-злодея – абсурдно и глупее не придумаешь, но, поскольку Тому было больше не за что зацепиться, как избавиться от него, он послушался, закрыл. Почему-то ждал нового указания по действиям и, не услышав ничего, опасливо приоткрыл один глаза. Распахнул оба, не веря своим глазам, в то, что сработало – кошмар исчез!

Выдохнул, чувствуя, как радостно колотится сердце, и услышал:

- Так? – шёпот сзади, на ухо.

Том шарахнулся к тумбочкам, всё-таки выронил сковороду, громыхнувшую об пол.

- Расслабься, Том, - с улыбкой и лёгкой вибрацией смеха проговорил Джерри. – Не бойся меня, - ненавязчиво, отвлекая словами, сделал шаг, другой к нему. – Кого угодно ты можешь бояться, но только не меня, я не причиню тебе зла, никогда, не обижу.

Запоздало заметив приближение кошмара, Том выхватил из-под подвернувшейся под руку подставки нож, выставил его перед собой. Джерри остановился и как бы удивлённо выгнул брови:

- На меня с ножом? Том, ты серьёзно?

У Тома в голове что-то начало шевелиться и складываться: раз Джерри так говорит, значит, он настоящий, в том смысле, что он такой, какой есть на самом деле, какой был… Нет, ни черта не складывалось.

Пользуясь его замешательством, Джерри протянул руку и сомкнул ладонь на лезвии ножа.

- Отдай. Ты же не хочешь порезаться? – смотрел при этом в глаза, словно гипнотизируя, пугая неоднозначностью слов, плавно оттягивая оружие на себя.

Том раздал пальцы, отпустив нож. Как завороженный, с шоком и без единой мысли наблюдал за тем, как кошмар неспешно и умело крутит его длинными наманикюренными пальцами.

- Раз тебе привычнее видеть меня таким, пусть, - проговорил Джерри, не прекращая своих манипуляций. – И ответь на один вопрос, подумай: если я видение, почему я могу держать нож? – остановил движения рук и снова заглянул в глаза.

А у Тома вся кровь отхлынула непонятно куда, и колени дрогнули, готовые подкоситься. И на левую щёку прилетела пощёчина.

Отпустило. Впервые в жизни сама пощёчина нисколько не испугала, не заставила сжаться в ожидании дальнейшего насилия, но перепугал, шокировал до мгновенного переключения из предобморочного состояния факт того, что он её почувствовал, физически почувствовал Его. Ощутил удар, соприкосновение на скорости прохладной ладони со своим лицом и сейчас чувствовал, как горит кожа.

Том потянул руку к покрасневшей щеке, испуганно, до предела непонимающе смотря на нечто перед собой.

- Извини, что ударил, - сказал Джерри. – Но я не смогу привести тебя в чувства, если упадёшь, а это неплохой способ переключения и возвращения в тонус.

Обоюдное молчание, дыхание двух, взгляды друг на друга: огромных распахнутых шоколадных глаз и таких же шоколадных, но смотрящих спокойно, терпеливо ожидающе.

- Я рад, что ты больше не бежишь от меня, - нарушил молчание Джерри. – Может, теперь нормально поговорим? Мне много, очень много чего нужно тебе рассказать.

Он выдержал паузу и, улыбнувшись, добавил:

- Но для начала обними меня, Котёнок, - раскрыл руки-объятия.

Том отшатнулся, ещё отступил, не сводя с него ошалело-напряжённого взгляда. Джерри неспешно и неумолимо шагнул вперёд, приближаясь. Том назад, Джерри к нему, сохраняя дистанцию, до тех пор, пока Том не упёрся спиной в стену.

- Прежде, чем отступать, стоит проверить, что за спиной, чтобы не загнать себя в угол, - произнёс Джерри, продолжая медленно приближаться. – Иначе может быть так, - остановился в полушаге перед ним и, широко расставив руки, упёрся ладонями в стену по бокам от его плеч. – Ты всё время совершаешься эту ошибку.

У Тома ещё больше глаза полезли на лоб. Он поднырнул под руки чудовища и бросился наутёк, проскочил входную дверь и побежал по коридору вглубь квартиры.

- Том, это глупо – убегать от меня и пытаться спрятаться, - с трудом расслышал это из-за грохота сердца в ушах. – Я прекрасно знаю квартиру, я же её выбирал. Но, если ты так хочешь, я согласен поиграть. Как в детстве. В догонялки. Или прятки?

Том заскочил в спальню, захлопнул дверь и, вздрогнув от хлопка, закусил пальцы, потому что – громко, так громко, выдал себя. И спальня не та, тут замка нет. Лихорадочно огляделся, ища, куда деться: шкаф, кровать, непонятный сундук, который ни разу не открывал? В сундук точно не влезет.

- Я как всегда вожу. Думаю, ты уже спрятался, и считать нет смысла.

Том залез под стол.

- Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать…

Нараспев, как в самом жутком фильме ужасов, героем которого вдруг стал. Том трясся весь, зажимал ладонями уши, но и через них слышал неумолимо приближающийся голос. И не поверить уже, что это сон, таких продолжительных и гиперреалистичных снов не бывает.

- Я помню, где ты любил прятаться больше всего. А ты помнишь?

«Господи, спаси…».

Том услышал, как открывается дверь, впуская кошмар. Затаил дыхание и зажал ладонью рот, зажмурил глаза, а затем открыл их, скосил вбок.

Джерри подошёл к столу сбоку, провёл ладонью по столешнице над головой Тома и после того сместился, перешёл к переду стола. Том увидел перед собой его ноги.

- Туки-туки, стоп игра, - прозвучал стук по дереву и голос сверху.

Том дёрнулся, врезавшись макушкой в крышку стола, и обхватил ударенное место руками, жмурясь от покатившихся волн боли. Предугадывая, что Том может, не подумав, ломануться и пробить себе череп, Джерри, выключив игривый тон, предложил:

- Мне отойти, чтобы ты вылез? – и, не дожидаясь ответа, отступил на приличное расстояние.

Том выбрался из-под стола, подтянул сползшие немного спортивные штаны и устремил на персональное чудовище абсолютно непонимающий взгляд. Это всё: ласковый тон, детские игры и устрашающие высказывания, смешивалось в адскую карусель несоответствий, от которой уже почти мутило, и сбивало с толку, не давая зацепиться, укрепиться в одном направлении мыслей и вытекающих из них действий.

- Том, я тебе не враг, - вновь первым заговорил Джерри, - не смотри на меня зверем и не бойся. Понимаю, что тебе сложно понять происходящее и принять, но ты можешь спрашивать, и я всё тебе объясню.

- Что ты такое? – выдохнул Том, повторяя стучащий в висках вопрос. – Как такое возможно?

- Не знаю точно, чему мы обязаны тем, что так случилось, хотя у меня есть предположение.

«Мы» - это так резануло, покоробило, вызвав волну душевной дрожи. Кто ещё так говорил – «мы», имея в виду себя и его? Но предпочёл бы вообще не слышать этого объединения, чем слышать его сейчас, во устах кошмара.

- А насчёт твоего первого вопроса, - продолжал Джерри, - разве ты сам не понимаешь, кто я?

- Ты чудовище…

- Нет, Том, - качнул головой Джерри, - я – твой брат. Близнец.

- Что?! – воскликнул Том, забыв и что боится, и что не понимает до головокружения, и рот забыв закрыть после последнего звука.

- Я твой брат, - спокойно повторил Джерри. – Ты не знаешь, но нас было двое. А родителям, увы, - тихо, но заметно вздохнул, - не досталось ни одного. И да, меня зовут Джерри.

Том закрыл рот, открыл и снова закрыл, клацнув зубами. И сел на стул.

- Судьба обошлась с нами жестоко, но я нашёл способ и путь, как прийти к тебе, мой дорогой братик, - говоря, Джерри медленно подходил к уже не дёргающемуся, дезориентированному и оглушённому заявлением-сенсацией Тому. – Надеюсь, ты сможешь порадоваться этому так же, как я рад тебя видеть. Разве не об этом ты мечтал, о том, что у тебя будет человек, который всегда будет рядом, примет тебя любым и никогда не предаст?

Том поднял глаза, смотря на него без какого-либо внятного выражения, слишком много было переживаний и вопросов. Выдержав паузу, Джерри продолжил, отвечая на свой же вопрос:

- Ты мечтал, я знаю. Я тоже. Я мечтал о тебе, о том, что ты будешь рядом, и я смогу помогать тебе, беречь, как старшие берегут младших, - расположившись сбоку от стула, ненавязчиво провёл ладонью по волосам Тома и, не встретив никакой протестной реакции, не стал убирать руку, перебирал растрепанные прядки.

Том чувствовал прохладные пальцы, периодически касающиеся лба, поглаживания ладони по голове, но никак не реагировал, не обжигало совсем. Мозг был не в силах обработать столько стимулов, его коротило уже, потому игнорировал крайний.

- Одно есть «но» - я настоящий, но не совсем. Не совсем живой. Но ты ведь не боишься привидений?

Контрольный в голову. Том не думал, не переживал, уже даже не удивлялся почти. Только поднял к Джерри большие, по-детски чистые в своём выражении истового недоумения глаза. Тот в ответ улыбнулся мягко только губами, провёл ещё раз ладонью по нечёсаным вихрам, убирая волосы назад, ото лба, и молча направился к двери.

Том повернул голову, также безмолвно, онемело, наблюдая за тем, как теперь уже точно необъяснимое нечто выходит из комнаты, как бесшумно закрывается за ним дверь.

Сердце мерно, громко билось и только оно и двигалось. И ещё, когда отвернулся от двери через пару минут, сев прямо, глаза, как маятник в старинных часах, перекатывались слева направо, справа налево, а в глазах пустота, ни единой внятной мысли и засилье их обрывков.

Разум в нокауте. Но хотя бы и не страшно, чуть-чуть лишь, куда больше непонятно, непонятно и необъяснимо окутало пузырём, облепило второй кожей, блокируя всплески шуганной, порывистой души.

Том и не заметил, что за окнами уже сгустилась темнота – как же долог был кошмар, молниеносно промелькнувший перед глазами. Так и сидел, держась за подлокотники, до тех пор, пока в окно не ворвался порывистый выдох грозовой прохлады, гулко раскатился гром, а в следующую секунду тишину пронзил протяжный звонок в дверь, своим обычным, понятным звуком выведший из паралича.

За окном продолжала волноваться, набирая силу, дозревающая, заслонившая звёзды гроза. Том несколько секунд смотрел на дверь и, когда звонок повторился, поднялся и пошёл открывать. Но по пути к входной в голове возникла мысль: «А если и это что-то не то? Если за дверью что-то страшное, ненормальное?», вгрызлась в нервы и сердце, точа их, замедляя шаг. До слуха докатился низкий, устрашающий гул нового небесного раската.

Том совсем остановился в паре метров от двери, смотря на неё, как на рубеж неизвестного, который надо или преодолеть, или сбежать от него, но не факт, что это спасёт. Он сделал выбор, на носочках подошёл к двери и открыл рот, чтобы спросить, кто там, но его опередил голос сбоку:

- Не открывай.

Том вздрогнул и, повернув голову, увидел рядом Джерри.

- Открывай, - поступило с той стороны двери полярное указание неприлично весёлым, известно, что означающим тоном.

Ступор, бит сердца, звуки готовой разразиться грозы. Это слишком, зажало меж двух огней: с одной стороны Джерри, от чьего серьёзного взгляда сердце скукоживалось и замирало, чтобы затем вновь понестись вскачь, с другой стороны нагрянувший Шулейман, вечный символ надежды и её разрушитель, которого можно не впускать, но это будет значить закрыть последнюю дверь, остаться наедине с неведомым. Выбор, последствия которого неизвестны.

Ещё один звонок и следом за ним стук кулаком по двери.

- Он пьян, - подчеркнул Джерри очевидное. – Подумай дважды.

Том выбрал меньшее из зол, пьяного Оскара, так как не верил в угрозу от него, пусть однажды и нарвался на неё. Потянулся к замкам и открыл верхний, краем глаза видя, как Джерри отходит куда-то назад, ему за спину. На задворках дезориентированного происходящим сознания возникла мысль:

«Если что-то пойдёт не так, можно будет отпихнуть его от порога, самому выскочить, захлопнуть дверь и больше никогда не возвращаться в эту проклятую квартиру», - поразительно, но даже в таком состоянии умудрялся волноваться за Оскара.

Открыл дверь, и Шулейман сходу наехал:

- Чего так долго не открывал? Я уже подумал, что тебя дома нет, ушёл куда-то приключения на многострадальное место искать. – Замолчал и, слишком резко сменив гнев на милость, протянул: - Привет… - похлопал по щеке, немного не рассчитав силу, больно.

Том от этого скривился и отпихнул его руку, нахмурился, глядя на него исподлобья. И, вспомнив, что где-то тут чудовище, резко обернулся, но Джерри уже не было ни позади, ни вообще в поле зрения, в коридоре были только они с Оскаром. Повертел головой для надёжности.

Шулейман беспрепятственно прошёл в квартиру и закрыл за собой дверь, подошёл близко.

- Оскар, ты чего? – Том остановил на нём взгляд; в нос ударил яркий запах коньяка и парфюма, пьяно звучащего на разгорячённой коже. Немного дежа-вю.

- А что я? – поинтересовался в ответ Оскар, сложив руки на груди, и шагнул ещё ближе.

- Ты же не… Ты же понимаешь, что я не… Ты же понимаешь?

- Кончай мямлить. Я ничего не понял из того, что ты пытался до меня донести. А нет, кажется, понял, - Шулейман расплылся в улыбке-усмешке. – Думаешь, я к тебе на огонёк заскочил? Да? – и притянул Тома за талию к себе, соприкасаясь бёдрами.

Том не успел как следует испугаться, только глаза распахнул. Шулейман усмехнулся и добавил, ослабляя объятия:

- Так я же знаю, что с тебя в этом плане толку никакого, то же самое, что с подушкой, ещё и уламывать надо невесть сколько. Так что отношения у нас исключительно духовные, непонятно на чём базирующиеся. Или я что-то неправильно понял, и это было предложение? – он вновь ухмыльнулся, в глазах мелькнули лукавые огоньки.

Том вывернулся из его рук, отошёл.

- Нет, - ответил обиженно и оскорблённо.

- Вот и чудно.

Шулейман выдержал коротенькую паузу и, нахмурившись, произнёс:

- А чего я, собственно, к тебе приехал? – посмотрел на Тома, как будто тот мог знать ответ. – А, точно, хотел проверить, жив ли ты, здоров ли… Жив, как вижу, и особо больным не выглядишь.

- Ты переживал за меня?

- Да. Не для того я тебя спасал, чтобы с тобой что-нибудь случилось. А ещё ты обещал мне рассказать что-то интересное.

- Я не обещал…

- Значит, я себе это придумал, - пожал плечами Оскар. – Но тебе всё равно придётся, - он скинул ботинки и направился в сторону гостиной. – Я у тебя потусуюсь, ты же не против? – оглянулся через плечо, непонятно, зачем спрашивая, всё равно не собирался уходить в случае отказа. – Терпеть не могу Париж, тут так скучно.

Том помотал головой и, когда он скрылся в гостиной, пошёл следом, примостился на краешек кресла, положив сцепленные руки на колени, косясь исподволь на Шулеймана, раскинувшегося на диване. За окнами снова громыхнуло, зашелестело, и застучали по карнизу крупные капли начавшегося, стремительно набирающего силу ливня, и дыхнуло озоновой прохладой, заставив Тома поёжиться.

- Теперь я точно никуда не поеду, - изрёк Оскар, глядя на пелену и бурю за окном, - у тебя останусь. Как раз, что-то ностальгия взяла… - потянулся и, переведя взгляд на Тома, неуютно обнимающего себя, усмехнулся: - Ты что, ещё и грома-молний боишься?

Том немного удивлённо на него посмотрел и мотнул головой:

- Нет, не боюсь. Просто я никогда раньше не был один в бурю, - поёжился.

- Эй, - возмутился Оскар, всплеснув руками, - я снова в призрака превратился, что ты меня не видишь?

- Вижу… Но ты же уйдёшь.

- Ты меня каким местом слушал? – вопросил Оскар и, не ожидая ответа, продолжил: - Я у тебя на ночь остаюсь, недоразумение придурошное.

Вскоре Шулейман засобирался ко сну, Том снова пошёл следом и в спальне, поняв, что тот собирается лечь тут, сказал:

- Оскар, я не буду с тобой спать.

- Я и не напрашиваюсь, - оглянулся к нему парень и, расстегнув последнюю пуговицу, распахнул рубашку. – Я сплю тут, ты в своей спальне.

- Это моя спальня.

- Нет, это моя спальня. И вообще, это гостевая, а я гость.

- Но я сплю здесь, мне та спальня не нравится.

- Перетерпишь разок, или ложись со мной. Эта спальня моя, она была таковой ещё до тебя, когда я с Джерри жил.

- Что?! – изумлённо воскликнул Том.

- То. Я поведаю тебе эту занимательную историю завтра или позже, если не забуду.

Том с минуту молчал, дестабилизированный ещё одной шокирующей новостью, и затем мотнул головой, снова взялся за своё:

- Оскар, это моя спальня, здесь спать буду я.

- У тебя пластинку заело? – Шулейман развернулся к нему, сложив руки на голой груди.

Полуобнажённое тело покоробило, но Том постарался отмахнуться от этого, не отвлекаться, не смотреть ниже лица и всё-таки отбить своё.

- Нет, - ответил уверенно и сразу следом соскользнул на жалобный тон: - Оскар, пожалуйста… Я не могу там спать.

Шулейман закатил глаза, цокнув языком, и сказал:

- Ладно. Спи тут, а я пойду во вторую, - забрал рубашку и покинул комнату.

Том оглянулся ему вслед, к закрывшейся двери, прошёлся по комнате и присел на край постели. Посмотрел на стол, который так и стоял близ двери немым напоминанием, на участок пола под подоконником, где проснулся сегодня, а казалось, что это было минимум три дня назад, так долог и перенасыщен был сегодняшний день.

Чем дольше сидел в тишине, тем неуютнее становилось. За окном выла буря, а ему предстояло лечь в постель и попробовать заснуть, пусть и при свете, зная, что за закрытой дверью в любой момент может оказаться нечто, смотреть на неё напряжённо – а не смотреть не сможет, ожидая, когда она откроется, обливаясь холодным потом. Заснуть точно не сумеет, всю ночь промается, минимум, до зари. А если не закрывать дверь, будет ещё хуже, ведь в открытую дверь в любую секунду может кто-то или что-то войти.

Быстро изведясь мыслями-страхами, Том побежал к Оскару. Остановился перед закрытой дверью и робко постучал, и вздрогнул от этого звука – видимо, обзавёлся ещё одной фобией. Не услышав никакого ответа, открыл дверь и заглянул внутрь, где Шулейман уже лежал в кровати, укрытый по грудь, с телефоном в руках. Тот поднял к нему взгляд, вопросительно выгнул бровь.

- Что ещё? – спросил недовольно. – Предупреждаю сразу – на диван я не пойду, если ты вдруг решил меня и отсюда выгнать.

Том потупился, перемялся с ноги на ногу и поднял глаза обратно к нему.

- Оскар, можно я с тобой посплю?

Шулейман красноречиво закатил глаза и произнёс:

- Шикарно. Стоило со мной полчаса спорить, чтобы в итоге прийти и попроситься под бок. Логичность и последовательность действий просто зашкаливают, в принципе, как и всегда. Ладно, ложись, - сжалился в итоге и откинул край одеяла со свободной части кровати.

Том спешно подошёл и замешкался, не зная, как правильно поступить. С одной стороны, помнил правило Оскара – что с ним в постель в одежде нельзя. Но, с другой, это же его постель.

- Чего замер? – поинтересовался Шулейман. – Ложись уже. Обещаю не кусаться и ни за какие части тела тебя не трогать.

Оставшись в одежде, Том лёг, укрылся.

- Спокойной ночи, - сказал Оскар, положив мобильник на тумбочку, и выключил свет.

- Спокойной ночи…

Том несколько секунд лежал в воцарившейся темноте, глядя в потолок, затем перевернулся на бок, к комнате и страшащей тьме задом, к Оскару лицом. Спать ещё не хотел совсем, но уговаривал сердце биться медленнее, чтобы сон пришёл и унёс в светлое утро. Закрыл глаза, стараясь думать только о мягкости подушки, пытался прислушиваться к дыханию Шулеймана – подтверждению того, что он в темноте не один, а значит, она не страшна.

Привстал на локте и обернулся на всякий случай, и тело прошил удар, натянув все мышцы, - ближе к шкафу стояла светловолосая фигура.

Том дёрнулся, кинулся к Оскару, прижимаясь к его боку и уткнувшись лицом в плечо. Какой тут страх перед близостью, ожогами голой кожи. Все страхи теряли вес, смазывались по сравнению с тем, что во тьме стояло нечто жуткое и смотрело на них.

Шулейман не понял внезапного приступа ласковости обычно диковатого зверька. Ещё и сердце у того колотилось так, что его вибрация проникала под кожу.

- Включить свет? – спросил он, помня, что Том боится темноты.

Том чуть кивнул, не поднимая головы, проехавшись носом по горячей коже его плеча. Оскар потянулся рукой и зажёг свет. Том опасливо обернулся через плечо, но около шкафа уже никого не было, во всей комнате не было, кроме них двоих.

Выдохнул, только сейчас ощутив, как загнанно бьётся сердце.

- По-прежнему боишься? – поинтересовался Оскар.

Том покивал, отводя глаза, а тот сказал:

- Ложись. Я не буду выключать.

- Спасибо.

- Пожалуйста.

Том снова лёг к нему под бок, затем отодвинулся. Подумал, придвинулся, отодвинулся.

- Если ты сейчас не перестанешь дёргаться, я тебя скину на пол, - чётко проговорил Шулейман. - И мне плевать, что кровать не моя, как и дом. Я предупредил.

Том лёг там, где был, почти далеко от него. После чего, подумав, что так будет спокойнее, придвинулся чуть-чуть ближе. В этот раз Оскар ждать не стал и сразу перешёл от слов к действиям, но не тем, которые обещал: сгрёб Тома за шею и притянул к себе под бок, прижав, не отпуская.

Том напрягся, сжался весь, но, поняв, что больше ничего не будет, немного расслабился, принял такой расклад и снова опустил голову парню на плечо. Только сон всё равно не шёл.

- Почему ты такой горячий? – спросил то, что действительно было интересно, и чтобы что-то спросить, сказать, не молчать.

- Чтобы тебя греть, - отозвался Шулейман. – Будут ещё вопросы, Красная шапочка?

Том отрицательно покачал головой, щекой потёршись по его плечу туда-сюда.

- Вот и здорово, - сказал Оскар. – Спи давай. И мне не мешай.

Глава 16

Том не боится призраков и вампиров,

Громко хохочет над оборотнями, зомби.

Тому двенадцать, но он хорошо запомнил,

Что такой ерунды не бывает в реальном мире.

Бенджамин©

Первые мгновения-минуты после пробуждения самые сладкие: когда нет мыслей, тело расслабленно и всё хорошо, вместо реальности послед сна, окрашивающий ощущения в то, что виделось по ту сторону, до тех пор, пока не откроешь глаза. Но, открыв глаза, Том увидел перед собой Джерри, лежащего рядом на боку лицом к нему, подложив согнутую руку под голову, и улыбающегося.

- Доброе утро, Котёнок.

Том, не успевший до конца, нормально проснуться, вскрикнул и перекатился в противоположную от него сторону, удирая, да так, что накатился на Шулеймана, навалился сверху спиной к груди.

Оскар, проснувшись от этого, недовольно поморщился спросонья и, открыв глаза, скосил их к тёмной макушке неожиданно оказавшегося на нём парня.

- Вот так «доброе утро». Чего только не было в моей жизни, но данное пробуждение претендует на звание самого оригинального. Что тебе в голову с утра пораньше стукнуло, или ещё куда? Что, решил бороться со своими страхами и таким образом соблазняешь меня? Если да, знай, соблазнитель из тебя никакой.

Том молчал, не слушал, смотрел на Джерри, напряжённый как струна, готовый сорваться с места в любую секунду и удерживающийся только за тепло тела под собой. Не сложил ещё два и два, не думал, что улёгся на другого человека, все каналы внимания были сосредоточены на светловолосом нечто, наблюдающим за ним в ответ.

Оскар повёл бровями, удивлённый тем, что Том не отреагировал на такое высказывание. Снова обратился к нему:

- Ты меня слышишь? Или спишь ещё, и это у тебя приступ сомнамбулизма?

Джерри, не сказав больше ничего, поднялся и красиво продефилировал к двери, и вышел за неё. Вновь не дождавшись ни ответа, ни какой-либо реакции, Шулейман постучал Тому пальцем по плечу.

- Тебе удобно?

- А? – Том, включившись более-менее во всю реальность, обернулся к нему.

- Удобно тебе, спрашиваю? Судя по всему, да. Но, если собираешься и дальше валяться на мне, ляг нормально, а то ты мне неудобно придавил очень важную часть тела. Это во-первых. Во-вторых, - ухмыльнулся, - не ёрзай, а то я не железный, настроение у меня приподнятое и рефлексы работают отлично.

- О чём ты? – не понял Том, нахмурившись, и снова вывернул шею, чтобы посмотреть на него.

- А сам не чувствуешь? Подсказка – ниже пояса.

Подсказка сработала. Том обратил внимание на ощущения, и – да, в попу упиралось что-то красноречиво твёрдое, горячее. Подорвался с места, резким движением сильно надавив, ударив задом в пах, и вскочил с кровати.

Шулейман зашипел сквозь зубы и выматерился, сгибаясь. Сказал затем:

- Как так получается? С виду в тебе и шестидесяти кило нет, а грациозный, как бегемот. Беги лучше, пока я не разогнулся, в противном случае бегать не сможешь, надеру тебе то, чем ударил.

Том сделал шаг к выходу, прочь от разозлённого парня, но остановился. Посмотрел на дверь, за которой, вполне вероятно, где-то в квартире был Джерри, и снова выбрал меньшее зло – Оскара. Присел на край кровати, не смотря на него, склонив голову.

- Бесстрашный стал? – выгнул бровь Шулейман, глянув на него, и для порядка, чтобы не спускать на тормозах, неслабо, со звучным хлопком приложил ладонью по лопатке.

Том вздрогнул от этого, втянув голову в плечи, но не посмотрел на него, скривился как-то жалобно. И затем отвлёкся, повернул голову, уловив боковым зрением, что тот встаёт. И, необдуманно соскользнув взглядом, уставился на его натянутые, не скрывающие очертаний возбуждения трусы.

- Чего так смотришь? – поинтересовался Оскар, сложив руки на груди и не спеша с тем, чтобы одеться. – Думаешь, как заглаживать вину? В таком случае правильно смотришь.

- Что? – Том поднял взгляд к его лицу.

- То. Приступай, - выставил бёдра.

Том распахнул глаза, отклонился назад.

- Шучу, - добавил Шулейман после короткой паузы, - а то, зная тебя, ещё вытворишь чего с перепуга. Пора бы тебе уже научиться понимать, когда я говорю серьёзно, а когда нет. И чего ты продолжаешь пялиться? Это, - указал на пах, - не тебе, можешь не переживать за свою поруганную честь, это дань утру, можно подумать, тебе это незнакомо.

Том открыл рот, чтобы сказать, что нет, не знакомо, но нахмурился и только мотнул головой.

- Я в душ, - проинформировал Оскар и направился к двери, так и не утрудив себя облачением в ещё какую-нибудь одежду. – А ты пока организуй завтрак.

- Я с тобой! – Том подскочил с кровати, не подумав совсем, что говорит, просто не хотел оставаться в одиночестве, в голове успела образоваться связь: когда Оскар рядом, кошмара нет, он исчезает.

Шулейман остановился, развернулся к нему, окидывая вопросительным взглядом.

- Ты меня решил добить сегодня странными поступками? Уже боюсь представить, что дальше. И имей в виду, в душ вдвоём ходят только для одного. Я-то не против, а ты?

Том открыл рот, закрыл, и ответил:

- Я не это имел в виду. Я не пойду с тобой в душ.

- Я сказал, что иду в душ, ты сказал, что идёшь со мной, как по-другому это можно истолковать?

- Я…

- Понятно, - оборвал Оскар его потуги. – Я, пожалуй, всё-таки пойду, а ты пока думай, потом расскажешь, - и вышел из спальни.

Том постоял пару минут, глядя на приоткрытую дверь, и тоже вышел в коридор. Остановился около ванной комнаты, за дверью которой шумела вода, но заходить не собирался, просто стоял, слушал. Затем побрёл дальше, прошёлся по квартире в поисках того, чего не должно быть, думая, что лучше быть готовым, проверить. В конце зашёл на кухню, где тоже никого не оказалось.

«Неужели так и есть? – подумал и неверующе, растерянно, и ухватившись за эту хрупкую веточку надежды. – Когда Оскар со мной, этого нет? Что же тогда делать? Я не могу его отпустить…».

Обернулся и столкнулся взглядом с Джерри, стоящим на пороге, прислонившись плечом к дверному косяку.

- Ещё раз доброе утро, - проговорил он уже без улыбки.

Том хватанул ртом воздух, едва не подавившись им, отступил назад и сделал то, что виделось самым логичным.

- Оскар! – заголосил.

Джерри вопросительно выгнул брови.

- Оскар! – и не знал, что умеет так громко и высоко вдобавок орать, не сводил глаз с кошмара.

Джерри отошёл с прохода, давая Тому возможность сбежать навстречу спасителю, так как тот сам не спешил появляться, чем Том воспользовался, выскочил с кухни и едва не снёс в коридоре Шулеймана, который как раз направлялся на кухню. Еле успел затормозить перед ним, всклокоченный, с ошалелым взглядом.

- Чего орёшь? – спросил Оскар. – Или проблемы с головой заразны, и мне показалось?

От таких слов Том подзабыл и чего испугался, и чего нёсся к нему, обиженно надул губы.

- У меня нет проблем с головой.

- Значит, не показалось. Повторяю вопрос – чего орал?

Том обернулся в сторону кухни, которой не было видно из-за угла. Практически мгновенно растеряв терпение, Шулейман цокнул языком и, задев его плечом, быстрым шагом направился на кухню, говоря:

- Пойдём, недоразумение. Чего бы ты ни испугался, так и быть, сыграю рыцаря и спасу тебя.

Том замешкался немного и кинулся за ним, потому что – там же оно! Влетев на кухню, завертел головой.

- И как это понимать? – поинтересовался Оскар, указав на несостоявшийся вчерашний завтрак на полу и сковороду там же. – Ты решил не только за собой не следить, но и всё вокруг изгадить?

Том, не нашедший Джерри, перевёл взгляд на Шулеймана, тот добавил:

- Ничего не хочешь сказать?

- Я сковороду уронил… - растерянно проговорил Том.

- Ты поэтому кричал?

Том неуверенно кивнул. Оскар сказал:

- В таких случаях обычно просто убирают. Чего смотришь? Убирай давай, - он подошёл к столу и развалился на одном из стульев, достал из кармана джинсов телефон.

Том снова кивнул, ещё раз метнулся взглядом по комнате и приступил к поискам чего-нибудь для уборки, открывал шкафчики, не представляя, где искать нужные предметы, не убирал ещё ни разу тут.

Бросив в его сторону несколько взглядов с интервалами, Оскар подсказал:

- В крайней левой тумбочке.

Взяв совок и метёлку, Том опустился на корточки, собирая с пола продукты.

- Ты не думаешь, что он не имеет права тебе приказывать, тем более в твоём доме?

Том поднял голову – аккурат напротив, у стены стоял Джерри. Замер. Обернулся к Оскару, но тот продолжал смотреть в экран мобильника, ничего не замечая и ожидая, когда Том закончит с грязной работой и перейдёт к кулинарии. Вернул взгляд к прочно обосновавшемуся в реальности кошмару.

- Подумай над этим, - добавил Джерри. – Ты не должен ни перед кем унижаться. Теперь ты от него не зависишь. А если ему что-то не нравится, пусть встаёт и сам убирает, корона не упадёт.

Интуитивно Том понимал, что отвечать нельзя, а значит, не может прогнать кошмар. Отмерев, он нервно оглянулся к Шулейману, но тот по-прежнему был поглощён миром виртуальным. Бросил взгляд исподлобья на Джерри и, быстро собрав с пола остатки, отправил мусор в урну.

- Всё? – поинтересовался Оскар, подняв голову. – И что у нас на завтрак? – встал и подошёл к холодильнику, открыл его, оценивая содержимое. – Пожалуй, поучаствую в приготовлении. Держи, - всучил Тому в руки очищенную картошку и овощи в вакуумной упаковке. – И не стой статуей, тоже делай что-нибудь. Вместе быстрее справимся.

Том заторможенно кивнул и поставил вверенный ему набор продуктов на тумбочку. Подрагивающими пальцами никак не мог снять плёнку. Тем временем Оскар закатал рукава, поставил широкую сковороду на жарочную панель, положил для себя дощечку и взял нож. Скосил глаза к Тому и, развернувшись к нему, пощёлкал пальцами перед его носом:

- Приём, Меркурий, вызывает Земля.

Том удивлённо посмотрел на него, тот добавил, заглядывая в глаза:

- Всё нормально? Чего ты такой прибитый?

Том неопределённо мотнул головой и выдавил:

- Да, всё нормально. Я задумался.

Оскар хмыкнул и сложил руки на груди.

- А думать и делать одновременно никак?

- Извини, - пробормотал Том, потупившись, и обошёл Оскара, встав у тумбочки сбоку от него, взял и себе доску.

Шулейман, воздержавшись в этот раз от комментариев по поводу его несобранности, подал ему забытые им овощи. Кое-как выкладывая продукты на дощечку и нарезая их, Том косил глаза вправо, следя за Джерри, чтобы не пропустить тот момент, когда он подойдёт или ещё что-то сделает. Но Джерри не двигался с места, стоял у стены, упёршись в неё босой ступнёй согнутой в колене ноги, и без какого-либо читаемого выражения наблюдал за ними, держа руки сплетёнными на груди и чуть склонив голову набок.

Совсем перестав следить за движениями рук, Том резанул по пальцам. Ойкнул и машинально захватил порезы губами, собирая кровь.

- Катастрофа ходячая, - раздражённо высказался Оскар. – Не облизывай, - отдёрнул руку Тома от лица, - ты не животное и слюной себя не залечишь, скорее наоборот. Иди в ванную, там аптечка, и обработай. Сам справишься с этой задачей?

Он смотрел в упор, строго, ожидая ответа, и, не дождавшись его так быстро, как хотел, потянул за руку к двери:

- Идём.

Том послушно пошёл с ним, оглянувшись на пороге к фигуре у стены. Поставив аптечку в раковину и выудив из неё необходимое, Шулейман провёл инструктаж:

- Этим смазывать, - поднял руку с небольшим белым флакончиком, - этим заклеивать, - вторую поднял, с пластырем. Положил всё в крышку аптечки. – Действуй. А после этого в душ. Я сам закончу с завтраком, не желаю есть блюдо под соусом из твоей крови. Или лучше закажу что-нибудь. Насколько я помню, в еде ты непривередливый, предпочтений нет.

- Я рыбу не люблю, - зачем-то сказал Том.

Оскар посмотрел на него с долей удивления. Немного странен был этот момент: сколько они жили под одной крышей, сколько взаимодействовали, а он впервые что-то узнал о вкусах Тома. Сам ведь никогда не спрашивал, не считал нужным, а Том в этом направлении не открывал никогда прежде рот.

- Хорошо, - кивнул Шулейман. – Тебе без рыбы.

Хотел уйти, но Том остановил:

- Оскар, подожди.

- Что ещё?

- Помоги мне, - Том протянул пораненную руку, не придумав ничего другого, как его задержать.

Шулейман красноречиво закатил глаза, но не послал, снова подошёл и взял его ладонь.

- Чего у тебя руки дрожат? – спросил, подняв взгляд от тонких подрагивающих пальцев к глазам.

- Они у меня часто дрожат, - негромко ответил Том, но взгляда не отводил.

- Часто, но не всегда. И конкретно сейчас не вижу для того причин. Ты не заболел часом? – Оскар прижал ладонь к его лбу и затем велел: - Не дёргайся, - и шагнул ближе, взял лицо его лицо в ладони, чуть приподняв и внимательно, сосредоточено вглядываясь в глаза.

У Тома дыхание перехватило от такой близости, от контакта глаз, но не смел ни шелохнуться, ни пискнуть что-то, ни отвести глаза. Проверив одному ему понятное что-то, Шулейман отпустил и отступил; Том метнул настороженный взгляд в проём открытой двери.

- Куда ты смотришь? – спросил Оскар, заметив это, и обернулся к двери.

- Никуда, - слишком быстро и высоко для того, чтобы быть убедительным, ответил Том. Затем поправился: - То есть туда, - указал в сторону двери.

- И что там интересного?

- Ничего. Просто смотрю.

Шулейман подозрительно сощурился, но промолчал и вскоре, закончив с помощью Тому, всё-таки оставил его одного. Том впервые запер дверь ванной, по возможности быстро, отвлечённо принял душ и сделал всё остальное необходимое, про себя молясь, чтобы там, в квартире ничего не случилось.

Заказ из ресторана привезли быстро. С мокрыми волосами Том вернулся на кухню, но не успел он попробовать соблазнительно пахнущее и выглядящее блюдо, как аппетит пропал напрочь, и горло сжалось так, что не то что не представлял, как пищу в него протолкнуть, воздух еле проходил. К ним присоединился третий лишний.

Отодвинув стул, Джерри сел с боковой стороны стола, между сидящими напротив друг друга парнями. Подпёр кулаком подбородок и устремил на Тома ровный взгляд, как испытывая. Ничего не говорил.

С трудом сглотнув, Том заставил себя опустить взгляд обратно в тарелку, вести себя обычно, раз Оскар, кажется, не видит Джерри, и наконец-то приступить к трапезе. Не слушающимися, одеревенелыми от напряжения руками еле управлялся со столовыми приборами и отправил первый кусочек в рот, не чувствуя вкуса пищи и не испытывая желания, чтобы она оказалась в желудке.

Но катастрофически сложно было спокойно есть и делать вид, что ничего не замечает. В конце концов Том не выдержал и спросил:

- Оскар, ты ничего странного не видишь?

- А ты видишь? – поинтересовался в ответ Шулейман, посмотрев на него.

- Нет... А ты?

- Только тебя.

Том опустил взгляд и, ковыряясь вилкой в блюде, а пальцем второй руки вычерчивая закорючки на столе, неуверенно произнёс:

- А сколько меня?

Оскар снова посмотрел на него, вопросительно выгнув брови.

- А сколько должно быть?

- Один, - Том тоже поднял глаза, хлопал ресницами. – Но, может, у тебя в глазах двоится? – опустил взгляд и помимо воли скользнул им к Джерри.

Шулейман подпёр кулаком щёку, с удивлением и интересом глядя на него.

- Во-первых, если ты таким образом пытался намекнуть на то, что я слишком много пью, получишь, и сегодня я ещё не пил, это так, к твоему сведению. Во-вторых, если не пытался, то я жду объяснений. Что-то мне подсказывает, что верен второй вариант, так как иронизировать и подкалывать ты не умеешь, так что – я жду объяснений.

Том снова глянул на Джерри, совсем занервничав, и мотнул головой:

- Я не то имел в виду. И не это. Я просто хотел узнать, не двоиться ли у тебя в глазах.

- А почему должно?

Том пожал плечами.

- Не знаю… Просто у меня, когда я выпил много тогда, недавно, двоилось. Вот и решил спросить. Я же никогда не спрашивал, как ты себя чувствуешь.

Джерри улыбнулся только губами, про себя радуясь тому, что Том уже не теряется от каждого слова в свой адрес и довольно уверенно постигает тонкую науку лжи без подготовки. Только глаза у него бегают, выдавая, и прячет их, но это не страшно. Контроль глаз, а особенно их выражения, самое сложное в процессе лжи, этому он его обязательно научит, если понадобится.

- Решил узнать, не плохо ли мне? – повторил за Томом Оскар. – Неожиданно. Я прекрасно себя чувствую. А ты в следующий раз формулируй вопрос как-нибудь по-другому, а то наталкивает на определённые подозрения.

Том опустил голову и мелко покивал, и вновь скосил глаза к Джерри.

После завтрака они переместились в гостиную. Оскар откупорил бутылку коньяка, который заказал вместе с едой. Том какое-то время наблюдал за ним и, указав на бутылку, робко попросил:

- А можно и мне?

- Неси бокал, - пожал плечами Шулейман.

- А из этого нельзя? – Том показал стакан, из которого до этого пил воду.

- Нет уж. В моём присутствии я не позволю попирать вековые традиции и неуважительно относиться к благородному напитку. Постигай хотя бы азы этикета.

Сбегав за бокалом и получив его обратно наполненным, Том поболтал янтарную жидкость и разом глотнул много. Горло обожгло, ударило в желудок и глаза, увлажняя их рефлекторными слезами.

«Гадость какая», - подумал, кривясь и не дыша, утёр губы тыльной стороной ладони.

Но, продышавшись, сделал ещё глоток, поменьше. Горько, жжёт, ничего приятного и вкусного. Но Том хотел снова ощутить состояние «хорошо и легко», несмотря на то, как потом ему было плохо, потому боролся с отвращением и пытался потихоньку пить.

Перебрался на диван, к Шулейману. Повернулся и увидел, как к освобождённому им креслу подходит Джерри и занимает его. Том залпом осушил бокал, после чего с трудом унял рвотный позыв протестующего желудка.

- Аккуратнее, - проговорил Оскар, видя, с каким видом Том пьёт. – Я не хочу тебя носить до унитаза и обратно и от рвоты отмывать.

- Всё нормально, - хрипло заверил Том, качнув головой. – Просто горько очень, - и в подтверждении своих слов глотнул ещё.

- Тебе лучше закусывать.

Том помотал головой, мол: ничего не надо, не хотел есть, благодаря стрессу и коньяку мутило и воротило. Оскар пожал плечами: твоё дело.

На какое-то время воцарилось молчание, которое, немного окосев и покосившись на Джерри, нарушил Том:

- Оскар, а ты веришь в привидений?

- Я агностик.

- Это что?

- Это значит, что я ни во что мистическое не верю, но не отрицаю возможности того, что нечто таковое всё-таки существует. А чего ты вдруг заговорил про привидений?

- Просто интересно.

- Что-то я тебе не верю, слишком много у тебя «просто». Выкладывай. Что, тебя уже не только живые, но и мёртвые домогаются? – Шулейман усмехнулся.

- Я просто спросил, - стоял на своём Том и, забыв об осторожности, довольно открыто глянул на Джерри.

- Куда ты всё время смотришь?

- Никуда, - Том дёрнулся, спохватившись.

- Что, там тот самый призрак? – Оскар развеселился, указал в пустое для него кресло. – И как его величать? – посмотрел на Тома и снова на кресло. – Эй, давай знакомиться!

- Каков идиот… - покачал головой Джерри.

- Оскар, прекрати! – прикрикнул Том, хлопнув ладонью по сиденью дивана.

- В таком случае объясни, чего ты такой загадочный сегодня и куда смотришь всё время. Ну-ка, колись! А то пытать буду! – Оскар рывком перетащил Том к себе на колени, удерживая одной рукой поперёк живота. - Вот так! – принялся не щекотать, а беспорядочно трогать, хватать, забираясь под его майку и задирая её.

- Оскар, не надо… - Том крутился, но вывернуться из его рук не мог, не получалось уклониться от жарких ухватистых ладоней. – Отпусти… Не надо! Оскар!

Шулейман стянул с него футболку, не переставая прижимать к себе спиной, лапая за торс, и, войдя в раж от кажущейся ему весёлой экзекуции, укусил за шею.

- Оскар, не надо! – надрывно, отчаянно крикнул Том, сорвавшись в слёзы.

Рванувшись, свалился с колен Шулеймана, уткнувшись лбом в сиденье, жмурясь, вздрагивая от рвущих, душащих слёз, прикрывая голую грудь руками.

- Эй, ты чего? – уже серьёзно, непонимающе обратился к нему Оскар, тронув за плечо. Том передёрнул плечом, задрожав сильнее, давясь взорвавшими эмоциями.

- Ну-ка поднимись, - Оскар силой усадил его и похлопал по щекам. – Слышишь меня? Слушаешь? – пытался поймать взгляд.

Том не отбивался и плакать почти перестал, только губы дрожали и продолжал испуганно закрываться руками. Взгляд на парне сконцентрировал, и тот продолжил:

- Котомыш, уясни одну вещь: в моей жизни достаточно секса, чтобы добиваться его силой, и само по себе насилие меня не привлекает. Если я трогаю тебя, это не значит, что я тебя домогаюсь или хочу изнасиловать. Понятно?

Том сдавленно кивнул. Оскар подобрал его майку:

- Надевай.

Одевшись, Том снова обхватил себя руками, перекрестив их над сердцем. Отхлебнул коньяка, но было так горько и гадко, что выплюнул обратно в бокал и отставил его.

Оставшееся время Том молчал, пока не разболелась голова, и не ушёл в спальню прилечь, где и задремал, проспав до вечера.

Глава 17

Мы столкнемся плечами, но не обернемся,

Я смотрю, как глотает горизонт мое солнце.

Я пускаю свой взор сквозь табачные кольца,

Мы всегда будем рядом, но никогда не сольемся!

Evil not alone, Один из нас©

Том развернулся и нос к носу столкнулся с Джерри, с его тёмными, смотрящими невыносимо прямо и глубоко глазами, отчего сердце дёрнулось до боли, ударив в грудину, и дыхание вмиг сбилось. Машинально схватился за сердце, а Джерри, не дав времени на роздых, сказал:

- Давай кричи.

Том гулко, с трудом сглотнул, чуть поперхнувшись воздухом, но Джерри снова не дал ему времени прожить ощущения и что-то подумать, сделать, отвести глаза и соскочить с крючка пугающего, затягивающего взгляда.

- Позови Оскара или сам беги к нему. И расскажи ему всё, раз уж так, не мучайся, не молчи.

Том всё же отступил, но не далеко, и уже сам не сводил глаз со своего кошмара, слушал внимательно, с зацепленным интересом, хмурясь от непонимания, почему тот это говорит, и удивления самим фактом начавшегося из ничего разговора. А Джерри продолжал:

- Он определит тебя в хорошую клинику, не чета той, где ты прозябал, и даже центру, и там ты от меня уже никуда не денешься. Двадцать четыре часа в сутки мы будем только вдвоём, ты и я.

Он выдержал тягучую паузу и вновь заговорил:

- Почему же ты молчишь? Ты же считаешь Оскара спасителем, единственной надеждой и опорой и предпочитаешь его всем. Жаль, не понимаешь до сих пор, что он как спасает, так и губит. Но меня устраивает и такой расклад, раз иного ты не приемлешь. Беги, Том, и пусть всё встанет на свои места.

Замолчав, Джерри сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что он ждёт и мешать не будет.

- Молчание обычно означает согласие, - проговорил после минуты молчания и неспешно двинулся вперёд, - но я так думаю, что ты ещё не определился с решением. Думай, я подожду. Но имей в виду, что я не буду ждать бесконечно, мы всего лишь люди, у нас в запасе нет вечности.

Том так же медленно пятился, не сводя с него взгляда, забыв, что умеет говорить, не ощущая ни единого слова в себе, которое хотел бы, мог бы произнести. А Джерри методично наступал, незаметно для Тома, который словно в трансе пребывал, остановился в какой-то момент близ середины комнаты, давая тому увеличить расстояние между ними.

Не обращая внимания на то, что кошмар остановился, Том продолжил отступать до тех пор, пока не врезался в кровать, и сел на неё. Круглыми, полными непонимания глазами смотрел на белокурое чудовище, которое вело себя совсем неподобающе своему названию.

Выждав немного, Джерри подошёл к нему.

- Я так понимаю, ты решил остаться, - сказал и толкнул Тома в плечи, опрокидывая на спину.

И ловко оседлал его, упёршись руками в плечи.

- Так надёжнее, - ответил Джерри на немой вопрос-шок в своих глазах напротив, - чтобы ты не передумал и не убежал. Как я вижу, разговаривать ты со мной не хочешь, никак не привыкнешь ко мне. Значит, будем искать другие пути сближения, раз более стандартный не работает, физически знакомиться и привыкать, – вместе с последними словами склонился и потёрся щекой о щёку Тома.

Никогда прежде Том не ощущал себя настолько парализованным. Уже сам не понимал, почему ничего не предпринимает, продолжает неподвижно лежать и молчать, но губы словно срастило невиданной силой, не разомкнуть их, и тело отказало вместе с речевым аппаратом.

Ощущал мягкость кровати, умеренную тяжесть на бёдрах и ненавязчивое, прохладное даже тепло кожи, касающейся его кожи, и на этом всё. Исступлённо смотрел в потолок. Прикосновения, которые легко можно было истолковать в страшащем смысле, отчего-то совсем не пугали.

Вслед за странно-кошачьим притиранием, Джерри провёл носом по его щеке, от носа почти к виску. Том перестал дышать. Зависнув над лицом Тома, закрыв ему обзор на комнату и занавесив от внешнего россыпью платиновых локонов, Джерри произнёс практически в его губы, тронув их дыханием:

- Так лучше, Томми? – и, чуточку приподнявшись, перекинул волосы на одну сторону, возвращая Котёнку мир.

То ли это цепляющее за душу «Томми» дёрнуло, то ли слишком уже вопиющая близость, но Том немного отмер, напрягся, рефлекторно сжимая кулаки и покрывало в них. Почувствовал предвещающее напряжение мышц тела под собой, говорящее о том, что Том готов взбрыкнуть, Джерри перекинул ногу через его бёдра и сел на постель рядом, не желая держать силой или доводить до борьбы.

Том перекатился к краю, грохнулся коленями об пол и быстро поднялся на ноги. Отступил спиной вперёд, но снова недалеко, не побежал.

- Чего ты от меня хочешь? – спросил в кой-то веке без истерических ноток, серьёзно, хмуря брови в непонимании, ставшем верным спутником, тенью.

- Того же, чего и ты – чтобы всё было хорошо. А для этого нужна самая малость – чтобы ты перестал видеть во мне беса и начал слушать.

Секунд десять Том молчал, всё так же хмуро, с перманентным напряжением глядя на него, и задал вопрос:

- Ты не привидение?

Джерри пожал плечами, оставляя своё амплуа на усмотрение Тома. Том подумал немного и с кивком повторил утвердительно:

- Ты не привидение.

- Ты можешь считать меня им, если хочешь.

- Но это неправда. У меня не может быть потерянного брата-близнеца, - Том мотнул головой от болезненной абсурдности и самой ситуации, и собственных слов о брате. – И привидений не существует.

Джерри молчал, не мешал, ждал, чтобы Том ещё что-то сказал, раз уж начал, пошёл на контакт. И Том произнёс:

- Зачем ты так сказал?

- Потому что тебе проще поверить в привидение и уживаться с ним под одной крышей, чем принять меня, - не тая правды, ответил Джерри. – Это довольно обидно, как и многое другое в твоём отношении ко мне, но я не обижаюсь. Может, если ты узнаешь правду, то посмотришь на меня другими глазами.

- Нет, - твёрдо.

- То есть я могу даже не пытаться расположить тебя к себе?

- Нет, - снова твёрдо, воинственно даже отрезал Том.

- Будь по-твоему, - не стал спорить Джерри, сохраняя холодное достоинство, - мне так даже проще. В таком случае я всё равно не уйду, но вмешиваться больше не буду, пусть всё идёт своим чередом к логическому итогу. Со временем ты окончательно изведёшь себя, и к власти вернусь я.

Договорив, не ожидая ответа, Джерри прошёл мимо Тома и вышел в коридор. Том бросился за ним:

- Что ты сказал?!

Опомнился, испугавшись, что может услышать Шулейман, который был где-то в квартире, и, понизив тон до полушёпота, повторил:

- Что ты сказал?

Джерри развернулся к нему и, сложив руки на груди, иначе повторил с прежним спокойствием:

- Произойдёт переключение, оно лишь вопрос времени, и к активной ведущей роли вернусь я. При всём моём отношении к тебе я не могу отрицать, что ты абсолютно нежизнеспособен. Так что ты прав, Котёнок, лучше даже не пытаться.

- Это неправда…

- Правда, Том. Вероятно, ты этого ещё не понял, но переключение происходит по определённой системе: когда ты не справляешься со своей жизнью, приходит мой черёд.

- Я справляюсь! – воскликнул Том, напуганный и шокированный словами своего наваждения и перспективой, которую они открывали, отказывающийся верить.

- Я был бы рад, если бы это было так, но ты и сам себе не веришь, потому что понимаешь, что это ложь. – Джерри вернулся в спальню, не словами, а делом уводя Тома от чужих ушей подальше, за заслон стен.

Не оглядывался, будучи уверен, что Том пойдёт за ним, как и случилось, продолжал:

- Не ты ли думал, как устал и не справляешься, что не можешь и не хочешь так жить? – обернулся, окинув Тома взглядом. – Ты.

Том потупил взгляд, невероятно паршиво и тошно, когда тебе твою слабость с холодной прямотой бросают в лицо и как стрелу в сердце.

- Это из-за работы, - проговорил он и поднял глаза. – Но на неё я больше не пойду.

Джерри беззвучно усмехнулся, мимолётно продемонстрировав ряд зубов – клыков по ощущениям.

- Конечно не пойдёшь, Томми. Я надеялся, что ты сориентируешься и справишься, но - увы. Об одном прошу – не доводи себя до дна, я устал расхлёбывать дерьмо после тебя, тем более сейчас это будет вдвойне обидно, поскольку сейчас у нас действительно всё прекрасно, чего ты, к сожалению, не видишь и понимаешь.

- О чём ты?

- Посмотри вокруг, - Джерри развёл руками, обводя ими пространство, - посмотри на себя. У тебя есть всё: дом, деньги, статус, круг проверенных людей и, главное, возможности. Я дал тебе всё. Ты хотел повидать мир? Пожалуйста – твой паспорт пестрит печатями и за путешествия в разные страны тебе ещё и платят немалые деньги и на руках готовы носить, а если хочешь поехать куда-то отдохнуть-посмотреть, тоже без проблем – только выбери направление и наслаждайся впечатлениями. Ты хотел быть нужным? Отдельные люди на тебя готовы молиться. Ты, в конце концов, грезил Парижем и Эйфелевой башней, - Джерри подошёл к окну и махнул рукой, подчёркивая пейзаж за ним, - вот она, ты живёшь в квартире с видом на неё. Но что ты делаешь со всем этим, в своей новой, как ты это называешь, жизни? Недоволен, мучишься, жалеешь себя.

- Это не моя жизнь. И мне ничего от тебя не нужно.

- То есть ты готов отказаться от всех благ от «меня ужасного» и уйти ни с чем и в никуда?

- Да, - уверенно. И Том действительно был готов уйти прямо сейчас, оставить все карты и вещи, закрыть дверь и никогда больше не возвращаться.

- А как ты будешь жить? – задал Джерри резонный, хлёсткий вопрос, сложив руки на груди и по дуге приближаясь к Тому.

Выдержал паузу и предположил, отвечая на собственный вопрос:

- Снова сядешь к Оскару на шею? Открою тебе один секрет: он, может, и не плохой человек, но зависеть от него нельзя, поскольку, если будешь, он снова будет на правах хозяина тобой помыкать, ноги вытирать и снова забудет в какой-нибудь беде или случайности. Никто не будет ценить человека, который и так никуда не денется и ничего собой не представляет, а тем более он, привыкший к тому, что все по определению ниже него. Вообще ни от кого нельзя зависеть, так как только независимость даёт право и возможность жить так, как хочется тебе, и не позволять никому выбирать за тебя и заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. А прежде всего независимость обеспечивают деньги. Теперь они у тебя есть.

- Это не мои деньги. Это не моя жизнь, - не так уверенно повторил Том, понимая уже, насколько жалки его слова-аргументы против речей Джерри.

- А в чём твоя, как ты её видишь? – вновь более чем резонно спросил тот.

Том молчал, и думал, и осознавал, что не может ничего придумать. Джерри добавил после недолгой паузы:

- И что ты сделал для того, чтобы что-то изменить?

- А что я мог изменить, если должен играть роль?! – взорвался вдруг Том. – Больше не буду!

Джерри проигнорировал его тон и ответил:

- Знаешь, в чём твоя проблема, Том?

Том зажал ладонями уши, чтобы не слышать, и зажмурился, чтобы не видеть, не хотел, не хотел больше этого разговора. Джерри подошёл и, сомкнув пальцы на его тонком, таком родном запястье, силой, но не грубо опустил руку. Том глянул на него с помесью удивления, испуга и злости и рванулся, но Джерри не отпустил, крепче сжав ладонь.

Оставил борьбу Том быстро, замер, с опозданием осознавая, что его держит нечто несуществующее в реальном, материальном мире, что парализовало. А ведь он чувствовал, чувствовал настолько тонко и правдиво, что ощущал, как пульс артерии бьёт в окольцевавшую ладонь.

Они столкнулись взглядами, и Джерри разжал пальцы и продолжил, как будто не было этой заминки:

- Твоя проблема в том, что ты мыслишь узко, не видишь дальше своих страхов и данных обстоятельств. Тебе претит быть мной и отзываться на моё имя? Для работы следует оставить моё в качестве псевдонима, так как именно оно известно, на него контракты и так далее, но это всего лишь псевдоним, личное имя ты волен сменить в любой момент. Более того, если бы ты был внимателен, ты бы заметил, что в своих интервью я не раз вскользь намекал на то, что моё нынешнее имя не настоящее, тебе бы даже не пришлось ничего придумывать и объяснять, просто: я решил вернуть себе настоящее имя. Тебе не нравится, что к тебе прикасаются и говорят те вещи, которые выставляют тебя сексуальным объектом? Ты же знаешь, что я осветил твою трагедию как свою – вот и спасение от твоих страданий. Я рассказывал это в том числе и с расчетом на то, чтобы ты мог оправдать этим свои страхи и не терпел. Достаточно было сказать, что ты боишься, тебе неприятно, и никто бы тебя не тронул и все бы жалели, я проверял, работает. Люди искусства в большинстве своём тонкие натуры, они очень уважительно относятся к чужой боли. Тебе не нравится работать моделью – ты волен завершить данную карьеру или приостановить её. Но делается это не так, как ты собираешься сделать. Во-первых, уходить надо по-умному и красиво, так как репутация не восстанавливается. Во-вторых, нужно понять, чем ты хочешь заниматься, прежде чем разбрасываться тем, что имеешь. Вот и думай, ситуация ли настолько безысходна и несправедлива или ты просто не умеешь жить.

Слова Джерри проехались по Тому катком, а от последних и вовсе в груди образовалась пустота, пошатнулись все его суждения и вместе с тем образ реальности и себя в ней.

- Потому я и говорю, что итог предопределён, - выпустил Джерри последнюю стрелу, - ты стоишь на месте, не в силах разглядеть перспектив, и отвергаешь возможности.

Коротенькая пауза, взгляд в глаза и кивок на дверь:

- Иди к Оскару. Он, наверное, заждался. Если вообще заметил твоё отсутствие, - сказал Джерри и покинул комнату первым.

Том постоял немного и пошёл в гостиную. Сел в кресло, как в воду опущенный, не поднимая головы.

- Что с лицом? – поинтересовался Шулейман, бросив на него мимолётный взгляд, и вернулся к экрану телефона.

- Меня тошнит, - солгал Том.

- Сам виноват. Не надо было лакать коньяк, как молоко, раз пить не умеешь от слова «совсем». Вон, теперь наслаждайся последствиями своих «умных поступков».

- Почему ты всё время надо мной издеваешься? – поднял к Шулейману затравленный, непонимающий взгляд.

- Я не издеваюсь, я говорю то, что вижу.

- Оскар, мне плохо, - непонятно на что надеясь, отчаянно пытался добиться от него поддержки Том.

Почему-то до сих пор считал, что ближний должен помогать, а не добивать, и было горько от того, что это совсем не так.

Шулейман вновь глянул на него:

- Повторяю – кто в этом виноват? Котомыш, не тупи больше, чем обычно, и не жди, что я буду тебя жалеть.

Том не ответил, замолчал и вновь опустил глаза. Оскар тоже какое-то время молчал, занятый соцсетью, где его внимания и времени как всегда добивалась куча народа.

- С тобой никогда не было особо весело, - проговорил он, отправив последнее сообщение, а остальные решив игнорировать, - но сейчас ты совсем тухлый стал.

- Уедешь? – Том взглянул на него.

- Вероятно, - Шулейман заблокировал мобильник и убрал в карман. – Не люблю скучные места.

- Я так и знал, - Том встал и быстрым шагом ушёл, не желая больше ни говорить что-либо, ни слушать.

Хотелось спрятаться и упиваться своей безнадёгой. Лёг в спальне, обняв себя и подтянув колени к животу. И не вздрогнул, даже глаз не открыл, когда кровать позади него мягко прогнулась, ожидал, что будет так.

- Ты отдаёшь предпочтение ему, - услышал пониженный голос, - но только я никогда тебя не брошу.

Несколько минут молчания, тишины, и Том оттолкнулся от постели и вышел из спальни, не оглянувшись, не посмотрев, сидит ли Джерри ещё там, на краю кровати. Вернулся в гостиную к Оскару и снова занял кресло. Поглядывал на него исподволь, но почти непрерывно, хотел сказать, что да, он не умеет быть весёлым и интересным и боится быть смешным, но он, Оскар, ему нужен, потому что единственный и самый-самый близкий.

Но в горле встал ком. Гордость ли это была? Да, именно она. И опыт ещё, который всё же научил, что Шулейман не тот человек, кто оценит искренний порыв души, скорее посмеётся.

Том совсем запутался. Сидел и молчал, и со временем перестал смотреть на Оскара, смотрел вниз.

Глава 18

Том стоически провёл ночь в одиночестве и к своему удивлению даже сумел нормально заснуть и выспаться. Проснувшись, был уверен, что уже один в квартире, и пошёл во вторую спальню, чтобы убедиться в этом. Открыл дверь и увидел, что ошибся – Шулейман всё ещё был здесь, спал, вольно раскинувшись и утопая головой в перине большой подушки, отчего так радостно стало внутри и светло.

Понимал, что нужно уйти, но вместо этого прикрыл за собой дверь и на носочках подошёл к кровати. Это была непреодолимая необходимость, которая вела в пику разуму и всему-всему. Том присел на краешек постели близ изножья, рассматривая расслабленное лицо в обрамлении жгуче-тёмных, почти чёрных, растрёпанных после ночи волос, опущенные, неподвижные ресницы, надёжным замочком закрывающие глаза и берегущие сон, загорелую кожу, выпуклость адамова яблока.

Впитывал этот момент, в котором необъяснимо и так по-хорошему щемило сердце, словно пытался запомнить его до последней детали, зарисовать в голове, чтобы потом вспоминать, что может быть хорошо и светло, пусть даже это «хорошо» ворованное, поскольку он один о нём знает, когда будет совсем плохо.

Перевёл взгляд к окну, за которым и из которого лилось солнце: чистое, белое с золотыми нитями, и обратно к лицу спящего парня.

«Почему я не умею обижаться?», - подумал с тихим, слабым вздохом, вспомнив, как вчера было паршиво от его поведения, даже в мыслях на всякий случай говоря приглушённо.

Потому что не умеет – простой ответ. А на него обижаться не умеет особенно сильно.

Вчера грудь выжигала, отравляя кровь, горечь обиды от того, что тому как всегда плевать. А сегодня сидел рядом и был счастлив просто этим.

Как это обычно бывает, Оскар проснулся от того, что на него смотрят, и, открыв глаза, сразу обнаружил причину своего пробуждения.

- Это очень плохая привычка – смотреть на спящих людей. Так и до инфаркта довести можно, не меня, но кого-нибудь точно.

- Извини, - Том стушевался и опустил голову.

- Второй раз ловлю тебя на этом, - Шулейман потянулся чуть, расправляя плечи, и заложил руки под голову. - Если будет третий, я начну что-то подозревать.

- Что? – и не понял, и удивился Том, и взглянул на него.

- Пока не определился. И кстати, я тебе ещё в прошлый раз сказал – не сиди совой, а ложись со мной, если на то пошло.

- Я не хочу спать.

- То есть ты пришёл не потому, что тебе страшно стало?

Том помотал головой.

- Ну да, логично, уже же утро, - Оскар вскользь посмотрел в сторону окна и вернул внимание к Тому. – А чего пришёл?

Том пожал плечами и снова опустил глаза, теперь в растерянности и налёте смущения от того, что его уличили в этом непонятном даже для него самого моменте и требуют ответов. Закусил губу, пожёвывая её.

Оскар смотрел на него внимательно и пытливо и, не дождавшись ответа, усмехнулся:

- Если бы я тебя не знал, мне бы стало не по себе. Но я серьёзно, Котомыш, не делай так.

Том покивал, соглашаясь, и через паузу всё же произнёс:

- Я думал, что ты ушёл, - взглянул на Шулеймана робко исподлобья.

- А увидев, что это не так, не поверил своим глазам и сел любоваться? – выгнул бровь тот, но ответа ждать не стал. – Я бы предупредил о своём уходе.

- Правда?

- Почему это должно быть неправдой? Я не люблю уходить по-английски.

- Но почему ты остался? Ты же говорил вчера, что собираешься уехать.

- Но я же не говорил, что точно сделаю это? Вот и не сделал. Ещё будут вопросы?

Том помотал головой.

- А у меня будут, - сказал Оскар, - я так и не понял, почему ты сидел и продолжаешь сидеть надо мной.

Том неопределённо пожал плечами. Шулейман, пронаблюдав этот жест и подождав ещё пару секунд после, сдвинул одеяло со свободной стороны кровати и похлопал по ней, подзывая к себе, раз Том, что видно, жаждет побыть с ним.

Какой-то частью себя Том хотел пойти на поводу немого призыва и лечь под бок, но, даже без мыслей о страшном, это казалось неправильным. Он обошёл постель и сел на край той её стороны, на которую указывал Оскар.

- Гениально, - хмыкнул тот.

Потянулся к оставленной с вечера бутылочке воды, попил и взял пачку сигарет, взглядом ища куда-то девшуюся зажигалку. Том поморщился, заведомо чувствуя мерзкий табачный запах.

- Да где же она? – раздражённо произнёс Шулейман и окинул взглядом всю комнату, обнаружив зажигалку на подоконнике. – Подай зажигалку, она на подоконнике.

- Оскар, не кури, пожалуйста, - попросил Том, но в голос закрались требовательные нотки.

Оскар цокнул языком, закатив глаза, и, откинув одеяло, поднялся и пошёл к окну. Том тотчас отвернулся, чтобы не видеть его практически полной наготы.

С минуту Шулейман не обращал на него внимания, затягиваясь дымом и выпуская его в летний городской воздух, а, заметив его положение боковым зрением, повернулся и бросил:

- Ты чего отвернулся?

- Ты не одет.

- И?

- Я не хочу смотреть.

- Мы с тобой одного пола, так что ничего того, чего нет у тебя, у меня ты не увидишь, можешь не стесняться.

- Это… - Том нахмурился, пытаясь сформулировать, - неправильно – смотреть на раздетых людей.

Так и было: он испытывал дикую неловкость от вида обнажённого тела, даже если оно принадлежало представителю его же пола и обнажено лишь частично.

- Я бы с тобой поспорил, но с учётом того, что сексом в этой жизни заниматься ты не планируешь, не буду.

Шулейман затушил сигарету об карниз и выбросил в окно. Вернулся на кровать и подобрался к Тому, скользнул взглядом по позвонкам, выпирающих даже через майку на ссутуленной спине, и несильно надавил пальцем на первый над поясницей.

Том обернулся, непонимающе уставившись на него.

- Ладно Джерри со своим кроличьим питанием, но как ты со своей неуёмной прожорливостью умудряешься быть таким тщедушным? – проговорил тот.

Недоумение в глазах Тома стало ярче и к нему примешалось напряжение от упоминания Его имени.

- Я собираюсь куда-нибудь съездить позавтракать, - резко сменил тему Оскар, - ты со мной?

- А куда? – Том тоже переключился.

- Какая разница? Моему вкусу можно доверять. А вот твоему я не доверяю, так что приведи себя в порядок и переоденься, выходить куда-то в помятых домашних шмотках это перебор.

Том быстро помылся, надел чёрные джинсы и чёрную водолазку с вырезом-лодочкой и уже готовый к выходу предстал перед Шулейманом. Тот окинул его придирчивым взглядом и вынес вердикт:

- Причесаться забыл.

- Я причесался, - с обидой отозвался Том.

- Значит, плохо причесался.

Том вернулся в ванную, причесался ещё раз и в довершении пригладил волосы ладонью, чтобы наверняка, и вернулся к «своему судье».

- А уложить волосы не пробовал, раз полдела уже сделано и стрижка у тебя в кой-то веке хорошая? – с лёгкой усмешкой поинтересовался Оскар.

- Я не буду делать укладку, - насупился в ответ Том.

- Почему?

- Потому… - Том завис, придумывая подходящий, желательно, развёрнутый ответ, но не придумал, - что. Потому что, - повторил уверенно и без паузы.

- Как и большинство того, что ты говоришь, это было гениально. И на всякий случай уточню – это был сарказм. Скажи ещё, что не мужское это дело – укладывать волосы.

- Да. То есть нет, я знаю, что мужчины тоже делают это, и в этом нет ничего такого, но я не хочу. Мне так нормально.

Шулейман на его рассуждения снисходительно покачал головой и, хлопнув по подлокотникам кресла, встал:

- Ладно, пойдём.

Шулейман выбрал ресторан неподалёку, куда они добрались за считанные минуты, несмотря на обилие машин на дорогах. Расположились за столиком у окна на втором этаже респектабельного заведения. Первым делом Оскар заказал кофе и велел его принести сейчас.

- Ты будешь что-нибудь пить? – спросил Тома, который явно не понимал, что от него требуется, и старался не смотреть на официантку.

Том в первую секунду растерялся, чуть ли не запаниковав, поскольку выбор нужно было сделать прямо сейчас и дать ответ, но успокоил себя тем, что это всего лишь ресторан, всего лишь выбор еды и питья и он тут не один. Решил последовать примеру Оскара и тоже заказал кофе, такой же. Латте был мягок, но не без лёгкой бодрящей горчинки и показался довольно вкусным, намного вкуснее чистого чёрного кофе, который пробовал дома у Шулеймана.

Когда пришёл черёд выбора блюд, Том снова катастрофически растерялся. Смотрел большими глазами в меню и понимал, что ничего не понимает, не представляет, что кроется за большей частью изысканных названий. В результате выбрал наугад и десерт сразу заказал.

На вид блюдо тоже оказалось загадочным, большую часть занимало мясо, а всё остальное – непонятно, что. Оскар секунд пять честно пытался не ржать с того, с каким видом Том смотрит в тарелку, но не выдержал, потёр ладонью лицо и достал телефон, направляя на него камеру. Том заметил это, взглянул на него, но не сообразил, что его снимают, потому возмущаться не стал.

- Раз ты не вредничаешь, можешь придумать подпись, - сказал Оскар, закончив съёмку.

- Для чего? – не понял Том.

- Для видео с тобой.

- Ты меня снимал? Зачем?

- Не «зачем?», а спасибо скажи, в мой инстаграм попадают лишь избранные.

- Спасибо, - пробормотал Том, всё равно ничего не понимая, в том числе того, за что благодарит.

- Ладно, сам разберусь с этим. А ты ешь давай, не бойся, животное на твоей тарелке уже мёртвое, да и живой ягнёнок едва ли может представлять опасность.

- Это ягнёнок?

- Да.

Что ж, хотя бы узнал, что за мясо предстоит съесть, только жалко очень стало, когда подумал, что ягнёнка совсем маленьким убили для этого… Всё же корова, свинья и курица были привычнее.

Основное блюдо не слишком понравилось Тому из-за сложного гарнира, представляющего сплетение резких вкусовых сочетаний. Пирог, который заказал на десерт, впечатлил куда больше и больше пришёлся по вкусу, как раз и кусок был внушительный, что редко бывает в заведениях высокого уровня.

После ресторана сделали крюк на заправку, так как и чёрная красавица «проголодалась». По пути домой у Оскара зазвонил телефон.

- Оскар, и как это понимать? – услышал он строгий вопрос, приняв вызов. – Ты снова с ним?

- И тебе здравствуй, папа. С кем это «с ним»?

- С Джерри.

- Нет, не с ним. Я сейчас с Томом.

- Очень смешно.

- Ничего смешного, всё более чем прозаично. Сейчас со мной Том, кстати, именно с ним я тебя когда-то знакомил, а тот, с кем ты общался в больнице, это Джерри, его альтер-личность. Я же говорил, что у него диссоциативное расстройство личности, если ты вдруг забыл. И кстати, я жду извинений, так как я оказался прав.

- Я…

- Без проблем, приезжай, - сказал Оскар, не дав родителю договорить и сокращая диалог, итог которого был предсказуем. – Буду ждать. Думаю, адрес ты в состоянии и сам узнать, - и отключился, положил мобильник на приборную панель.

- К тебе приедет папа? – робко спросил Том, поглядывая на него.

- Видимо, да.

- А он… снова будет жить у нас?

- У нас? – удивился Шулейман и взглянул на него. Усмехнулся: - Что-то я пропустил момент, когда нас связали какие-то узы и у нас появилась совместная жилплощадь. Я просто гощу у тебя.

- Я это по привычке, - смутившись, мотнул головой Том.

- О привычке можно говорить, когда в прошлом имели место эпизоды, на основе которых она выработалась. А в прошлом ничего общего у нас тоже не было, ты просто жил у меня.

- Но мы же жили вместе? В смысле в одной квартире?

- Технически ты прав, - согласился Шулейман. – Но есть кардинальная разница между проживанием на одной территории и теми ситуациями, когда уместно применять определение «наше». И можешь не беспокоиться насчёт приезда моего отца, он точно не задержится у тебя ни на день.

Он помолчал коротко и, поведя головой, с усмешкой добавил:

- Хотя это было бы весьма забавно. А какая новость! «Семейство Шулейманов гостит у небезызвестной модели. Какие отношения их связывают? С кем из них он спит? С сыном, отцом или сразу с двумя? Бедный мальчик! Или наоборот НЕ бедный, а очень удачно присосавшийся к миллиардам?».

Повернув голову, он наткнулся на угрюмый взгляд Тома.

- Ты же знаешь, что я никогда, - надув губы от обиды, проговорил тот.

- Ага, помню: за деньги ты не согласен, только бесплатно.

Том нервно передёрнул плечами и, переплетя руки на груди и закинув ногу на ногу, закрывшись, отклонился к дверце, прислонившись к ней плечом.

- Не дуйся, - сказал Оскар. – На правду не обижаются, а это правда: ты отказался от больших денег, которые тебе не были бы лишними с учётом того, что у тебя вообще ничего не было, а за так согласился.

Том дулся всё сильнее, глаза метались, задрожали губы. Он не злился за тот случай, но не хотел о нём вспоминать, тем более в таком тоне, как это делал Шулейман.

- Ты не оставил мне выбора, - сказал тихо. – Я решил, что лучше уж с тобой, чем… то, что ты говорил.

- И правильно сделал. Другой бы о тебе так заботиться не стал, и после сидеть пару дней ты бы точно не смог.

- Оскар, хватит!

- Чего ты такой нервный, а? Ладно, не отвечай. Я на секунду забыл, что у тебя это хроническое.

- Я не нервный. Просто… не надо об этом. Пожалуйста. Хорошо? – Том посмотрел на Оскара уже не с обидой и искорками злости в глазах, а с вечной закостенелой болью и прошением.

- Окей. Всё равно тот эпизод не из тех, которые хочется обсуждать бесконечно, по крайней мере, для меня.

- Оскар, пожалуйста… - повторил Том, опустив взгляд вниз, к своим ногам.

- Молчу.

Как раз и приехали. Дома Том ещё какое-то время сидел понурым ёжиком, но, как всегда, быстро оттаял. Начал открыто смотреть на Оскара, пытался что-то спрашивать, говорить, и тот не отмахивался от него и тоже проявлял инициативу в разговоре.

Они сидели вдвоём в гостиной, разговаривали, пусть и с звучными, продолжительными иной раз паузами, и Тому это казалось таким здоровским, несмотря на некоторые обидные и резкие реплики Шулеймана, без которых никогда не обходилось. Ещё и персональное чудовище не объявлялось, что завершало картину «всё хорошо» и давало смелость поверить, что так и будет. Не обманывался, не думал, что кошмар вот так резко закончится, но здесь и сейчас было именно так: мог спокойно дышать и не думать о Нём.

Но сказка не бывает вечной, жизнь в очередной раз это доказала. К вечеру Оскар ушёл к себе в спальню, оставив Тома в одиночестве, в котором ему за каких-то десять минут стало и пыльно, и грустно, и настороженно оглядывался в сторону двери.

Вернулся Шулейман примерно через полтора часа, и Том сразу вскинул к нему взгляд, смотря с какой-то щенячьей надеждой на то, что он его больше не оставит. Но у того были другие планы.

- Извещаю, что я ухожу, - заявил Оскар. - Но недалеко, в квартиру напротив.

- Это из-за приезда твоего папы? – растерянно предположил Том.

- Нет, с ним встретиться я могу и тут. Более того, будет лучше и нагляднее, если ты будешь присутствовать при нашей встрече. Но с тобой и при тебе я могу заниматься не всем, что люблю, потому снова снял ту квартиру. Да и со своей территорией мне как-то привычнее и удобнее.

- Чем ты не можешь заниматься здесь? – не понял Том и нахмурился.

- Сексом.

Том открыл рот и закрыл, опустил глаза, густо краснея. Оскар добавил:

- Так что я тебя покидаю. Но буду заходить в гости. И ты заходи, если не открою, значит, занят или меня нет дома. Всё, пока, я пошёл.

- А можно мне с тобой? – встрепенулся Том.

Шулейман, направлявшийся к двери, остановился, развернулся к нему и произнёс:

- Либо ты не понял, что я тебе тут объяснял, либо напрашиваешься третьим. Какой вариант правдив?

- Я понял тебя. Но… А… - до Тома запоздало дошло, что он сморозил. – Ты сейчас… - покрутил кистью, пытаясь сформулировать. – У тебя сейчас свидание?

- Можно это и так назвать. И да – сейчас. Через… - Оскар бросил взгляд на часы, - час.

- Тогда не надо, - мотнул головой Том. – Но можно я после приду?

Задумался, представляя, как будет разговаривать и смотреть на Оскара После, что будет в комнате, Где… Снова мотнул головой:

- Нет, лучше утром. – Ещё подумал и добавил: - Потом. Завтра, в общем.

Оскар кивнул: договорились, и удалился, более ничего не сказав. Том услышал, как за ним хлопнула дверь, не успев подумать, захотеть провести его хотя бы до неё. Уже не в гостиной, а во всей квартире воцарились тишина и одиночество. Посидев какое-то время объятый ими, пока ещё не прошившими крепкими нитями насквозь, а только кружащими вокруг, Том пошёл на кухню, чтобы перекусить чего-нибудь. Есть толком не хотел, но больше делать было нечего, а еда хоть чуть-чуть отвлекала.

Открыл холодильник и без интереса скользил взглядом по ассортименту продуктов, когда из-за закрывающей обзор влево дверцы раздалось:

- Хорошо, что третий лишний сам себя устранил. Он мешал, постоянно крутясь рядом.

Том прикрыл дверцу: Джерри стоял, прислонившись к тумбочке, в его опущенной правой руке сочилась дымными змейками тонкая сигарета.

- Это ты лишний, - ощетинился Том. – Во мне лишний! Уходи!

- Это довольно спорный вопрос. И я не совсем понял, в чём больше мотив твоей агрессии: Шулеймана защитить или меня задеть?

Том не ответил, снова открыл дверцу, отгораживаясь, не глядя, выхватил первый попавшийся продукт и плюхнул на тумбочку, упорно делая вид, что не видит его, не слышит. Впрочем, слышать и так было нечего, Джерри в эти секунды молчал.

- Ты не сможешь бегать от меня вечно, - проговорил Джерри, обойдя Тома с другой стороны. – Зачем тянуть время? – протянул руку, желая прикоснуться к его лицу.

Том резко отмахнулся, ударив его по руке.

- Не трогай меня! Уходи! Ты чудовище!

- Не того ты считаешь чудовищем, - спокойно и с оттенком какой-то странной интонации, которую Том не мог обличить и истолковать, ответил Джерри. – А на это звание у тебя есть целых четыре кандидата.

Непонятным образом в этой размытой формулировке, действительно не помня наверняка, сколько было тех чудовищ, Том сразу понял, о чём идёт речь. Губы дрогнули и глаза сами собой горько увлажнились, Том почувствовал это запоздало, фактом, как будто отдельно был он, а отдельно солёная боль истерзанной зверьми души, когда та размыла взор и подобралась к краю.

Том развернулся и ушёл, бросив еду на тумбочке и забыв про неё. Зачем-то во второй раз пошёл в душ – просто за тем, чтобы ощутить себя в безопасности и недосягаемости за запертой дверью, чего более не ощущал в спальне. Долго, с час, просто стоял под очень тёплыми, почти жгучими струями, поглядывая на закрытую дверь, ожидая, что, вопреки замку, она может отвориться - и зайдёт Он. Обзор размывал конденсат на стеклянной стенке кабины и слёзы, которые, казалось, почему-то не могли высохнуть, исчезнуть и постоянно стояли в глазах, с такой частотой они накатывали новой волной – недостаточно сильной, чтобы расплакаться, и недостаточно слабой, чтобы не чувствовать. Непонятно, от чего накатывали, не от страха уже, не от боли, не было внятной причины – от перманентного напряжения пробирало, которое вдруг так обострилось.

В конце механически помылся по привычке и перекрыл воду. Вытер распаренное, покрасневшее от жара тело, оделся и вышел из ванной, быстрым шагом направляясь к спальне, не оглянувшись, не смотря по сторонам. Посмотрел, сколько сейчас время, и вскоре, когда окончательно стемнело, лёг спать, чтобы поскорее настало завтра.

Лежал, понимая, что спать не хочет совсем – неудивительно, когда ложился, было всего без семи минут десять, но надеялся, что, полежав достаточно с закрытыми глазами, заснёт. Подумал даже о том, что, может, стоит выключить свет, слышал же, что в темноте проще заснуть.

Привстал на локте, смотря на лампу на потолке, обернулся к окну, проверяя, точно ли оно открыто, и, решившись, откинул одеяло. Подошёл к выключателю на стене у двери и, глубоко вдохнув и выдохнув, щёлкнул им. И быстро, пока глаза ещё не успели в полной мере передать мозгу, что наступила темнота, вернулся в постель. Закрыл глаза и натянул одеяло до плеч, несмотря на лето на дворе и наличие на себе одежды.

В первые секунды действительно почувствовал то самое, чем более всего знамениты птицы – заработал допотопный рефлекс, говорящий: «Солнце зашло, организм должен спать». Но, к его сожалению, заснуть так быстро, как хотелось бы, всё равно не получилось. И в один миг стало понятно, что уже и не получится.

- Молодец, - услышал из-за спины. – Я побуду с тобой, чтобы тебе точно не было страшно. Ведь темнота пугает, только если ты в ней один, - вернул Джерри Тому мысль, которую тот не раз думал.

Том распахнул глаза, чувствуя, что уже не сумеет их закрыть, ещё в начале высказывания, а по его завершению, когда Джерри лёг сзади, как током шкварнуло: выскочил из постели, чудом не зацепившись за одеяло и не поцеловавшись с полом, и ринулся к выходу. С трудом справившись с замками на входной двери, выскочил в коридор и кинулся к двери напротив. Вдавил до предела кнопку дверного звонка, обернулся – дверь квартиры осталась открытой наполовину, но слишком страшно было приблизиться к порогу и закрыть, ещё трижды вдавил кнопку.

Никто не отзывался. Бросив звонить, Том принялся стучать кулаком в дверь:

- Оскар, открой! Это я, Том! Оскар, пожалуйста!

Через пять минут щёлкнул замок, и дверь открылась, являя взору Шулеймана, одетого в одни джинсы, натянутые на голое тело.

- Какого хрена? – резонно недовольно и непонимающе вопросил он.

- Оскар, можно я посплю у тебя, с тобой? – слишком быстро затараторил Том, ещё быстрее мечась глазами. – Пожалуйста! Можно?

- Кто за тобой гонится? И почему у тебя дверь распахнута? – Оскар продолжал не понимать происходящего, в котором ему совершенно не хотелось принимать участия.

Пока он недоумевал, Том проскользнул мимо него, не подумавшего перекрыть проход руками, в квартиру.

- Эй? – возмутился Шулейман, развернувшись вслед за ним и прикрыв дверь, но не закрыв её. – Я вообще-то не один.

Том не слушал.

- Я у тебя посплю. Можно? Хорошо? Только сегодня, - твердил сбивчиво, отступая к комнатам, полагая, что Оскар может силой выдворить его за порог, что для него сейчас было равносильно смерти. – Я не буду тебе мешать. Я буду молчать, - закрыл ладонями рот, показывая, как именно будет молчать. – Я сейчас лягу спать, и ты меня даже не заметишь.

- Нет. Иди к себе и обзаведись успокоительным, оно должно занимать всю твою аптечку. Иди, - Оскар шагнул к нему, намереваясь помочь убраться восвояси.

- Оскар, мне нужно остаться! Я останусь, хорошо?

Не дожидаясь ответа, Том развернулся и практически побежал к спальне, по наитию считая, что планировка в этой квартире такая же, как в его, как и было. Запрыгнул в кровать, сидя натянул на себя одеяло. И только через два мгновения, почувствовав что-то не то, повернул голову, увидев рядом с собой милую шатенку, прикрывающуюся одеялом, которая смотрела на него с не меньшим изумлением, чем он на неё. Девушка не имела отношения к платной любви, а являлась подругой Шулеймана, потому эмоций скрыть не пыталась.

На пороге нарисовался Оскар, сложив руки на груди и постукивая пальцами одной по локтю, созерцал эту колоритную немую сцену.

- Оскар, кто это? – первой обрела дар речи дама.

- Я сам ещё до конца не понял. Пять лет назад жизнь столкнула и до сих пор отделаться не могу.

Том осторожно отодвинулся подальше от девушки, так и сжимая одеяло и стараясь не смотреть ни на неё, ни на Оскара. Более нелепой и неловкой ситуации и придумать было нельзя.

- Оскар, я ничего не понимаю, - продолжала попытки добиться объяснений девушка.

- Я тоже, - в свою очередь высказался Шулейман и перевёл требовательный взгляд на Тома. – Объяснишь?

- Я, кажется… - Том, бормоча что-то невнятное, инстинктивно пытался спрятаться за ладонью, прикрывал лицо. – Я, кажется, ошибся. Я не вовремя, - всё же сказал связно и, не поднимая глаз, втягивая голову в плечи, поднялся с кровати и отошёл от неё.

Всё. Сейчас его попросят на выход. Да и сам понимал, что должен уйти, но легче от этого не становилось.

Шулейман же, напротив, смотрел только на Тома. И обратился к нему:

- Не хочешь ничего сказать? Или сделать? Уйти, например?

Том всё же нашёл в себе силы посмотреть на него, и в глазах читалась мольба: «Прогони её, а меня оставь», что не решился бы сказать вслух.

- Оскар, мне уйти? – без претензии спросила девушка, видя, что романтика явно накрывается гремучим медным тазом.

Шулейман взглянул на неё, снова на Тома, медля с ответом несколько секунд, и кивнул:

- Да. В другой раз повторим и закончим.

Подруга понимающе кивнула, хорошо скрывая уязвление сложившейся ситуацией, быстро надела бельё и фиолетовое платье и удалилась.

- Ты мне секс обломал, - сказал Оскар, - такого себе ещё никто не позволял. Ты понимаешь, что это значит?

Том бы в жизни не понял, но в голове вспышкой возник опыт: как ему пришлось отрабатывать не случившийся секс.

- Оскар, не надо, прошу… - дрожащим голосом воззвал к нему Том, осознавая безвыходность своего положения: не может уйти, но и близость не вытерпит. – Я не хочу…

- О, Господи… - закатил глаза тот. – Сколько раз мне ещё повторить, что я не интересуюсь брёвнами, чтобы до тебя дошло?!

- То есть…

- Секса не будет у нас обоих, - перебил его Оскар. – Ложись спать.

Том открыл рот, и Шулейман рявкнул:

- Спать ложись!

Том рот закрыл и послушно покивал. Не поднимая головы, разделся до трусов и скорее спрятался под одеялом. Шулейман задёрнул шторы и, сняв штаны, тоже лёг.

- В темноте будем спать, - сообщил, - это первая часть твоего наказания, вторую придумаю потом, - и погасил мощную прикроватную лампу, кроме которой ничего не горело.

Том кротко покивал в знак согласия, хотя в темноте этого и не могло быть видно, и затих, дабы не нарываться.

- Думал, я не смогу пойти за тобой? – громкий шёпот в затылок, ударивший током по всем нервам.

Неким одновременным сокращением всех мышц Том вмиг оказался близ Оскара.

- Ты мне пальцы поломаешь, - прошипел тот, с такой силой Том вцепился в его руку. – Отпусти! – тряхнул рукой, пытаясь избавиться от захвата, но тонкие пальцы вцепились в него мёртвой хваткой. – Что на тебя нашло?!

- Оскар, не бросай меня, - не открывая глаз, как на духу быстро заговорил Том, как будто воздуха на всё могло не хватить. – Не оставляй меня одного здесь в темноте. Если куда-то пойдёшь, разбуди меня. Не оставляй меня, молю…

Шулейман несколько секунд в замешательстве вглядывался в его практически неразличимое во тьме лицо и, потянувшись рукой, включил светильник.

- Пусть горит, если ты так боишься, - сказал. – Я, в принципе, могу и со светом поспать.

Том распахнул глаза и привстал, опираясь на руку, смотря на него неверующим взглядом. Этот момент был удивителен, прекрасен, в нём Оскар без издёвки, без смеха, без равнодушия позаботился о нём, показал, что ему не наплевать, а он даже не мог порадоваться, в полной мере прочувствовать его, потому что – за спиной сидит оно.

Том зажмурился, скривившись, как от неуёмной боли, и вдруг разрыдался, по-настоящему, с подвываниями, как плачут только маленькие дети или люди в момент глубокого перелома. В первые секунды ещё понимал, что это неправильно, не к месту, что нужно остановиться, но не мог, чувства толчками выходили из лёгких и облепляли их смолой, мешая дышать. А затем все мысли вынесло, затопило, взорвалось всё то напряжение, что переживал в себе в последнее время, о чём молчал, а под этим слоем проломившегося льда ещё целый океан того накопленного, застарелого, с чем никто так и не помог справиться и что сейчас вырвалось, фонтанировало ядовитым гейзером.

- Ты чего плачешь?

Том вздрогнул, сжавшись, обхватив себя руками, когда Оскар дотронулся до него, а затем снова закрыл лицо ладонями, вмиг ставшими мокрыми. Но не сопротивлялся, когда тот директивно притянул его к себе, выл, уткнувшись ему в грудь, всё так же жмуря глаза. Судорожно скалил зубы от того, что снова вцепилось в горло и драло, дрожал от разрывающих лёгкие всхлипов и просто.

Шулейман не понимал, что с ним, с чего вдруг перемкнуло и не отпускает, а единственное предположение не внушало оптимизма по поводу его состояния – ПТСР. Несколько минут он безуспешно пытался успокоить Тома и хоть как-то достучаться до него и, плюнув на это, дотянулся до телефона, который как всегда валялся поблизости. Обоснованно можно было опасаться, что на фоне такого взрывного перенапряжения у Тома может поехать крыша, или психику себе сорвёт, что тоже не так просто лечится.

Набрав номер одной клиники, Оскар первым делом представился, чтобы диспетчер поняла важность вызова, и отчеканил проблему, название необходимого препарата – что-что, а профессиональную фармакологию он знал прекрасно, и адрес.

Метнулся к двери, когда в неё позвонили, на ходу натягивая трусы, так как спать лёг без них, как и был. Забрал ампулу и шприц и в ответ на недоумение на лице худенькой доктора сказал, что на этом необходимость в её присутствии заканчивается и что он в состоянии сделать инъекцию самостоятельно, и закрыл перед её носом дверь.

- Руку дай! – велел, вернувшись к Тому, который так и лежал ничком на постели, как он его оставил, вздрагивая от рыданий и цепляясь пальцами за простыню.

Перевернул его на спину и сам взял его руку, подняв и вывернув немного для удобства. Зубами снял с иглы колпачок, профессиональным движением заправил шприц и проколол синюю вену, вводя в кровь раствор.

Препарат подействовал быстро: через две минуты Том перестал всхлипывать, через три задышал ровно, а через пять заснул. Вернув колпачок на иглу, Оскар бросил шприц на тумбочку, чтобы выбросить его завтра, положил Тома ровно и сам тоже лёг. Свет погасил, так как тот должен был проснуться не раньше, чем через восемь, минимум шесть часов, а к тому времени будет или уже совсем светло, или рассвет всё равно успеет прилично заняться.

Пару минут смотрел в темноте на умиротворённо, совсем не слышно дышащего парня на соседней подушке и, отбросив мысли и это бесполезное дело, тоже закрыл глаза.

Глава 19

Я просто жду, когда все это закончится,

Прости, но я должно быть слишком трусливая.

Да не беги же так, постой, одиночество,

Втроем мы будем невозможно счастливыми

Вельвет, Птицы-канарейки©

Шулейман-старший появился у дверей свежеснятой квартиры рано, около десяти утра. После нескольких минут, в которые он позвонил всего три раза с большими интервалами, дверь открылась. Оскар припал плечом к дверному косяку, сложив руки на груди, и сказал:

- Ты застал нас в неудобный момент.

Пальтиэль окинул его взглядом и произнёс:

- Что-то незаметно.

- Я о сне, ты меня разбудил. А ты о чём подумал?

- Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы подумать о чём-то другом.

- Как видно, не настолько хорошо.

Мужчина выдержал паузу и спросил:

- Впустишь меня?

- Проходи, - Оскар оттолкнулся от косяка и отошёл с прохода.

Пальтиэль зашёл следом, снова помолчал, разглядывая сына, свою плоть и кровь, который во многом был ему чужее всех чужих, и с долей укоризны проговорил:

- Оскар, ты не думаешь, что я уже не в том возрасте, чтобы бегать за тобой? Мог бы и сам приехать.

- Ты не звал, - пожал плечами Оскар. – Позвал бы, мы бы приехали.

- Мы?

- Да.

Шулейман-старший покивал и спросил:

- Я так понимаю, он здесь?

- Да. Спит, его сон оказался крепче моего. Будить не советую.

- Я и не собирался. Я хочу поговорить с тобой.

- Говори, - вновь пожал плечами Оскар.

- Мы будем разговаривать здесь, в коридоре? Может, пройдём в более удобное место?

- Даже не знаю, куда тебя вести, тут тесно, нет ничего примечательного и прислуги тоже нет.

Оскар и лукавил, и нет: квартира, как и её сестра-близнец через коридор, была просторной, дорогой и прекрасно обустроенной, но она не шла ни в какое сравнение с его апартаментами, а тем более с особняком, тянущим на дворец, где он вырос и где продолжал большую часть времени проживать Пальтиэль.

- Скажи просто, что не хочешь со мной разговаривать, - сказал Шулейман-старший, прекрасно видя отсутствие радости от своего присутствия на лице отпрыска, что давно уже не обижало.

В последний раз тот радовался ему ещё в детской кроватке, в нетерпении тянул руки, пока не научился самостоятельно выбираться и развлекаться в отсутствии единственного родителя, который им занимался и который, к слову, очень редко бывал свободен.

- Конкретно сейчас я хочу спать, так как ты выдернул меня из не той фазы сна, - ответил Оскар. – О, вот и решилось, куда нам идти – пойдём на кухню, выпью кофе, раз вернуться в кровать мне, судя по всему, не светит, - договорив, он повернул в направлении кухни.

Пальтиэль последовал за ним, сел за стол, сложив на нём руки домиком, и молча, хмуро довольно наблюдал за тем, как сын неторопливо заправляет кофемашину, ставит рядом с ней белую чашку.

- Странно, что ты не нанял хотя бы домработницу, - проговорил он, нарушая тягучее молчание.

- Не успел, я только вчера вечером въехал, - отозвался Оскар. – Но не думаю, что в ближайшее время сделаю это.

- А где ты жил до этого?

- В соседней квартире. А ты не знал? – Оскар мельком глянул на родителя через плечо. – Странно. И странно, что ты не нагрянул раньше, когда я только прибыл во Францию, или по дороге не перехватил. Либо стареешь, либо… - подумал. – Нет, другого варианта нет. Или ты был не в курсе?

- Мне доложили в тот же день, что ты сбежал.

- В таком случае я сгораю от интереса в ожидании объяснений.

- Я очень уважаю целеустремлённость. А ты её, поразительную, проявил, потому я решил тебя не останавливать.

- Видимо, я действительно весь в маму, - усмехнулся Оскар. – Её же тоже ничего не удержало. Я её даже превзошёл, так как её не контролировала охрана, у неё не было необходимости выбираться через окно, она вышла в дверь – я свидетель, и ей не пришлось в скором темпе тайком покидать континент.

- Ты прыгал из окна?

- Да. Как видишь, ничего себе не поломал и благополучно приземлился на ноги. Поскольку ты в мои почти тридцать решил восполнить упущенное и посадить меня под домашний арест, чего не делал, когда я был ребёнком и подростком, у меня не осталось иного выбора, кроме как действовать соответствующим образом. Правда, я не доиграл, обошёлся без дешёвого пойла и рвоты в подворотне.

- Наверное, я перегнул палку, ты действительно взрослый человек. Но что мне ещё было делать, если ты не думал головой? И, видимо, продолжаешь не думать, хоть я поверил в обратное, - под конец высказывания в голосе Шулеймана-старшего звучало такое знакомое строгое недовольство.

- О, вот мы и вернулись к привычному тону разговора, - Оскар развернулся к отцу, разводя руками. - Наконец-то. А то я уже беспокоиться начал, что с тобой такое.

- Оскар, ты можешь хоть раз не паясничать?

- Я даже не пытался. – Оскар повернулся обратно к уже сделавшей своё дело технике, наполнил чашку жгучим чёрным напитком и вновь обернулся к родителю: - Ты кофе будешь? А, точно, тебе же нельзя с кофеином.

- Спасибо за то, что хоть это помнишь.

- У меня вообще прекрасная память. И я снова жду – давай, озвучивай свои требования, ультиматумы, но имей в виду, я требую разнообразия и креативности. Лишение денег и ссылка в психиатрическую больницу, пусть и в качестве врача, уже было; ссылка в Штаты и домашний арест тоже. Теперь по логике должен быть необитаемый остров и… тюрьма? Только выбирай южный остров с благоприятными погодными условиями, я хочу получать удовольствие от заключения, пока буду мастерить плот.

Пальтиэль шумно вдохнул и выдохнул, успокаивая себя, - его манера отвечать невероятно бесила, никто другой и близко не умел выводить его из себя с такой лёгкостью, как это делал Оскар.

- Обойдёмся без острова, - ответил он. – Я надеюсь, что мы договоримся.

- Без острова? – Оскар вскинул бровь. – Жаль, я уже настроился. Ладно, придётся самому себе отдых организовывать, - сделал маленький глоток ещё очень горячего кофе.

- Обойдёмся без шуток. В противном случае мы так ни к чему и не придём, а мне бы хотелось, чтобы мы это всё же сделали. Ответь мне на один вопрос – чего ты привязался к этому парню?

- Ответ кроется в твоём вопросе – дело в привязанности.

- О какой привязанности ты говоришь?

- Судя по твоему тону, тебя не интересует, что именно нас связывает, а ты считаешь, что это неправда.

- Ты верно истолковал мои слова. Я не верю ни в какую твою привязанность к нему, её нет и быть не может.

- Отчего такая категоричность? Тебе так не нравится Том?

- Да, он мне не нравится, но дело даже не в этом. Я не могу понять твоего стремления заставить меня поверить в то, что ты к нему что-то чувствуешь. Тогда, когда ты нас познакомил и представил его как своего партнёра, я ещё поверил в то, что между вами что-то есть, думал – очередная твоя симпатия, странная и более-менее продолжительная. Но с тех пор прошли три года – и он снова и снова появляется в твоей жизни, я уже не верю, что между вами есть что-то хоть сколько-нибудь серьёзное и оправдывающее ваше общение, потому спрашиваю – зачем тебе это?

- Я его люблю, - не моргнув глазом, ответил Оскар, сложив руки на груди.

- Оскар, я тебя серьёзно спрашиваю.

- А я тебе серьёзно ответил. И мне всё равно, что ты об этом думаешь. Хотя, честно, немного обидно, что впервые в жизни, когда у меня что-то серьёзное, ты не просто против, а не веришь мне.

- Я бы сказал – женись, раз всё так серьёзно, но ты и это сделаешь, чтобы убедить меня, потому не буду.

- Боишься за наше состояние? Зря. Том не тот человек, который может покуситься на наш капитал. И я это говорю не из-за своего отношения к нему, а потому, что так и есть.

- Оскар, ты меня довести хочешь? Я уже чувствую, как у меня поднимается давление. Я пытаюсь серьёзно поговорить с тобой, а ты гнёшь и гнёшь свою линию.

- Позволь, я освещу ситуацию со своей стороны: я объясняю, как обстоит дело, а ты гнёшь и гнёшь свою линию, не веришь мне, подозреваешь. Неприятно, знаешь ли, хоть давление от этого у меня и не поднимается.

Шулейман-старший вздохнул и поднял руки:

- Хорошо. Представим на секунду, что ты говоришь правду…

- И на том спасибо, - перебил его Оскар, - секунда понимания лучше, чем ничего.

- Не перебивай меня, пожалуйста. Допустим, ты действительно что-то чувствуешь к этому парню, объективно он очень привлекателен, могу поверить, что тебя это зацепило…

Оскар рассмеялся, тем самым вновь прервав родителя, и восклицательно произнёс:

- Видимо, в нём на самом деле есть некая необъяснимая и непреодолимая сексуальность, которая в особенности привлекает мужчин постарше, раз даже ты сказал, что он очень красив! Я уже начинаю бояться за него, мало ли ты не совладаешь с собой! – и снова смеялся.

Пальтиэль смотрел на него хмуро, не разделяя его точки зрения, что это смешно, и в целом не разделяя его выводов. Тем временем Оскар продолжал:

- Никогда мне не приходилось бороться за объект симпатии, но если его у меня уведёт родной отец… Боюсь, моя самооценка не выдержит этого испытания! Хотя о чём я? Он тебе в жизни не дастся, если только силой…

- Оскар, прекрати, пожалуйста. В моей жизни никогда не было интереса к мужчинам и не будет, тем более к непонятному молоденькому мальчику.

- Я бы с тобой поспорил, - уже без смеха заметил Оскар. – Чем старше становится мужчина, тем больше его тянет на молоденьких, а заодно и на разнообразие, поскольку без этого может ничего не получаться. Тем более твои любовницы всегда были моложе тебя, так что я бы не зарекался.

Шулейман-старший вновь шумно вдохнул и выдохнул, чувствуя, что совершенно проигрывает себе в попытках сохранять хладнокровие.

- Я не буду это комментировать, - сказал он, - вернусь к тому, на чём ты меня прервал. Я верю, что он тебя зацепил, но этих отношений быть не должно, что бы они собой не представляли.

- Почему?

- По многим причинам. Ты пользуешься им и это слишком затянулось. Ты перешёл черту, покалечив его, и я не хочу знать, на что ты ещё способен, потому вам нельзя видеться. И, в конце концов, даже если бы не было первых двух пунктов, был бы данный – больной парнишка без рода и племени не подходит тебе в спутники, даже для одной лишь постели не подходит.

- Я правильно тебя понял: если бы у него не было диагноза, ты бы не был столь категоричен?

- Вероятно.

Оскар, опустив голову, усмехнулся себе под нос и, подняв взгляд к родителю, сказал:

- Знаешь, что забавно и очень интересно? Когда был Джерри, ты выступал исключительно на его стороне, защищал его, а я был злодеем, которому от него нужно держаться подальше, чтобы не добил. А Том тебе не нравится, для тебя он больной и недостойный. Поздравляю, папа, ты выбрал убийцу. Вообще, это очень показательно – всем нравится Джерри, что уж там, мне он тоже нравится. Но Том мне нравится больше, и, кажется, я единственный, кто выбирает его.

- Очень благородно с твоей стороны, но это ничего не меняет. Он не бездомный котёнок, чтобы жалеть его и забирать себе, поскольку никому больше он не нужен.

- Когда мы познакомились, он был именно им – бездомным котёнком. И подобрал я его не из жалости.

- Он – человек, - твёрдо отрезал Пальтиэль, - психически больной человек. Тебе доставляет удовольствие с ним возиться? Нет, ты с ним не возишься, по крайней мере так, как я понимаю это выражение, тогда что?

- Любовь, - спокойно повторил Оскар. – И ты меня не остановишь и не убедишь отказаться от него, один раз я уже сбежал за океан – и второй сбегу, если понадобится.

- Ты не Ромео, а он уж точно не Джульетта, чтобы так себя вести. Не разыгрывай драму. Это не любовь, это… - Шулейман-старший не договорил, не нашёл подходящее слово, так как никак не мог понять, что же на уме у сына и что связывает их с Томом.

Оскар отпил кофе и вернул чашку на тумбочку. Молчал, как молчал и отец, и затем заговорил:

- Помнишь, что ты мне рассказывал о том, как бабушка с дедушкой отреагировали, когда ты сообщил им, что хочешь жениться на моей маме? Они говорили, что такая женщина не может быть твоей парой, не подходит тебе и что они не допустят этого союза? И помнишь, что ты ответил им и что в итоге сделал? – вопросительно и выжидающе посмотрел на родителя.

Тот потёр ладонью лицо, это напоминание он хотел слышать меньше всего.

- Я поплатился за то, что пошёл на поводу сердца, а не здравого смысла и не послушал их, - ответил Пальтиэль. – Но не сравнивай: я любил Хелл, любил так, что это, пожалуй, было даже не чувство, а наваждение. И она была всего лишь женщиной не моего круга.

- Вот видишь. А я не теряю рассудка, я прекрасно понимаю, что делаю. Насчёт твоих опасений: если ты боишься за меня из-за болезни Тома и того, что в нём живёт убийца – можешь не беспокоиться по этому поводу, Джерри более чем умён и расчётлив, чтобы понимать, что трогать меня не выгодно, если интересно, могу рассказать про эту незаурядную альтер-личность и уникальный случай в истории психиатрии. Если же ты боишься, что вред причиню я, вот тебе ответ – тот случай с ударом по голове был вынужден обстоятельствами и, к слову, возымел положительный результат, о котором мы обязательно поговорим. Тому же я могу максимум отвесить оплеуху, когда он на то нарывается.

Том проснулся, не помня про вчерашнюю истерику, завершившуюся поцелуем иглы, пребывая в абсолютно спокойном и приятном состоянии. Пошёл на кухню попить и услышал голоса, доносящиеся с неё: один точно принадлежал Оскару, а второй не узнал. В голове всплыло стыдящее: «Подслушивать нехорошо», нужно было уйти обратно в комнату – понимал, но он, остановившись в паре метров от поворота на кухню и поколебавшись, всё же шагнул на носочках чуть вперёд и, вытянув шею, прислушался. Ничему его не научил печальный опыт прошлого, когда он решался инкогнито послушать чужой разговор и слышал то, что разбивало его.

- Подслушивать уместно только в том случае, если хочешь что-то узнать, в остальных велик риск услышать то, что тебе не понравится, и от этого лучше воздержаться.

Том обернулся: совсем рядом, припав лопатками к стене и повернув к нему голову, стоял Джерри. Том тотчас повернулся к нему полностью и открыл рот, но Джерри, также развернувшись к нему всем телом, приложил палец к губам:

- Шшш. Ты же не хочешь, чтобы они подумали, что ты разговариваешь сам с собой? Это плохой и подозрительный признак – когда человек разговаривает сам с собой так, как будто ему отвечают – а они же не знают, что так и есть, что с тобой разговариваю я.

Том нервно обернулся в сторону кухни, где продолжался диалог, и обратно к Джерри, напряжённо смотрел на него.

- Ты же шёл за водой? – добавил Джерри. – Зайди, поздоровайся и налей себе, тут нечего стесняться.

Тома поразило то, как тонко тот прочитал его мысли-чувства, которые он сам осознал ясно только сейчас, после этого высказывания. Он действительно дико стеснялся зайти на кухню, где уже были Оскар и кто-то, даже если бы умирал от жажды, не пошёл бы.

Том сглотнул, почти запаниковав от той растерянности, которую принесли слова персонального кошмара.

- Уходи, - понизив голос до минимума, произнёс он; прошение можно было разобрать скорее по движению губ, оно звучало еле слышным шипением, в котором запрятался звук.

- Уйду, как только увижу в твоей руке стакан воды, - спокойно, даже с оттенком непринуждённости ответил Джерри.

Том вновь обернулся к кухне. С одной стороны, это был очень лёгкий выбор: всего лишь налить себе воды, чтобы кошмар исчез (если поверить, что тот не обманывает). Но, с другой, невероятно сложный, так как он действительно не мог заставить себя вот так просто зайти в комнату, где он будет определённо лишним, тем более что там был какой-то чужой мужчина, судя по манере разговора, весьма близкий Оскару. О чём они говорят, Том так и не разобрал, с появлением Джерри для того не осталось внимания.

Пауза затянулась, в ней Том продолжал бездействовать; Джерри шагнул вперёд, и Том отступил на шаг. Через ещё одну, небольшую в этот раз, паузу Джерри сделал ещё один шаг вперёд, наступая, а Том шаг назад, не сводя с него непонимающего, испуганно взгляда, не соображая, что тот его оттесняет к повороту на кухню.

Молчание. Не давящее, но уже без остановок наступление. Умом Том вроде бы понимал, что может не отходить, что Джерри – не нечто физическое, пусть и ощущается им так по некой необъяснимости, но ум был где-то отдельно и в проигрывающей позиции по отношению ко всему остальному. Не мог заставить себя стоять на месте, встать у него на пути, не хотел допускать предельную близость.

Заметив движение и появившуюся фигуру боковым зрением, Пальтиэль повернул голову и нахмурился, ему не понравился тот единственный момент, который он сейчас видел у Тома: тот стоял так, как будто шёл спиной вперёд, что со стороны довольно странно, если не знал, что так и было, он отступал. Оскар по-прежнему стоял около тумбочек, и Том находился вне поля его зрения, но, заметив, что отец куда-то смотрит, он выглянул с кухни и воскликнул:

- О, ты уже проснулся! – быстро подошёл к нему и, обняв одной рукой пониже плеч, завёл на кухню. – У меня в гостях папа, думаю, второй раз вас не нужно представлять. А ты мог бы как-то обозначить своё присутствие, мало ли, мы тут о тебе говорим, - посмеялся.

Том не пытался убрать от себя его руку, даже не чувствовал её, растерянно хлопая ресницами, смотрел на мужчину за столом. Он ужасно робел перед отцом Оскара – единственный, кто испытывал такие чувства не из-за его статуса, а просто потому, что тот другой человек, ещё и папа Оскара. И если в прошлый раз у него была роль, правила, чёткие инструкции от Оскара, как вести себя, то сейчас ничего этого не было, они никак не обсуждали эту встречу. Сейчас он должен был быть самим собой, поскольку иного не дано, что получалось у него ещё хуже, чем играть любовника.

- Здравствуй, Том, - первым поздоровался Пальтиэль, чуть кивнув при этом.

- Здравствуйте, - проблеял в ответ парень и посмотрел в сторону коридора, не стоит ли там Джерри – его не было.

- Том, у тебя всё в порядке? – через обоюдную паузу осведомился Шулейман-старший. – Мне кажется, ты немного напряжён.

Том резко повернул голову обратно, ответил:

- У меня всё в порядке. Извините, что помешал, я хотел попить.

- Ты не помешал. Я хотел тебя увидеть, но Оскар сказал, что ты ещё спишь. Делай, что тебе нужно.

Том кивнул, прошёл к тумбочкам, налил стакан воды, повернулся и отвернулся обратно, поскольку что-либо делать под взглядом отца Оскара – видя его, было очень сложно и неудобно, так и подавиться можно, что будет совсем уж неловко и глупо. Выпив воду залпом, Том поставил стакан на тумбочку и ещё какое-то время стоял так, держась за него, опустив голову и жуя губу, не хотел поворачиваться и возвращаться к необходимости взаимодействия.

- Всё нормально? – спросил Оскар, подойдя к нему.

Том покивал, коротко взглянув на него и чувствуя себя ещё хуже. Надо же быть таким диким идиотом, чтобы не мочь банально поговорить, но ничего не мог с собой поделать, цепенел попросту.

- Пап, ты мог бы быть и приветливее, - добавил Оскар, смотря на родителя, и привлёк к себе Тома.

Том не противился и спрятал лицо у него на груди, прячась таким образом полностью. Как ни странно, не испытывал никакого страха или неприятных ощущений от этого довольно тесного контакта, но точно знал, что если рука парня, придерживающая его за поясницу, сдвинется ниже или даже выше, то ударит током и минимум напряжётся и вздрогнет, при более плохом раскладе – отскочит.

«Вероятно, дело в самом Томе» - сурово хотел ответить Пальтиэль, но не мог позволить себе сказать так в присутствии самого Тома, не хотел его обижать и оскорблять. Вместо этого спросил:

- Том, я чем-то тебя задел?

Том покачал головой, не поднимая её, и заставил себя ответить вслух:

- Нет. Извините…

- Напугал ребёнка, - фыркнул Оскар, продолжая делать отца виноватым. – Не стыдно тебе?

- По-моему, он уже не ребёнок.

- По паспорту ему двадцать два, но по развитию не более шестнадцати.

Пальтиэль, как ни пытался сдерживаться, посмотрел на сына исключительно убийственным взглядом, хотя в нём не было ни открытой злости, ни огня. От слов Оскара у него возник лишь один образ: тот спит с умственно отсталым, который даже не понимает в полной мере, что происходит и что с ним делают. Это вполне подходило Тому и объясняло его странное, не соответствующее его возрасту поведение, и это был край.

Том, отлепившись от его груди, вскинул к Оскару сердито-обиженный взгляд. Он не рассчитывал, что Оскар будет спасать его, помогать ему, но то, что тот сказал, сильно задело. Ему и так было сложно, он не понимал, как себя вести, а Оскар выставляет его перед отцом дурачком, пусть это и правда – он действительно не ощущал себя ни на свой паспортный возраст, ни просто взрослым.

- Том, это правда? – отведя взгляд от отпрыска, спросил Шулейман-старший. – Ты ощущаешь себя на шестнадцать лет?

Повернувшись к нему, Том ответил:

- Нет. Мне двадцать два года, и я так себя и ощущаю, - получилось довольно уверенно и спокойно. Но следом стушевался, так как столь нагло лгать не казалось правильным, и, потупив взгляд, добавил: - Почти. Но не на шестнадцать точно, - снова посмотрел на мужчину.

- Расслабься, - сказал ему Оскар. – Папа в курсе твоего расстройства, а разница в номинальном и фактическом возрасте вытекает именно из него, так что можешь не оправдываться и не лгать.

- Я не совсем понимаю, - произнёс Пальтиэль.

- Всё просто как дважды два, только числа другие. Когда активна альтер-личность, известная в том числе и тебе как Джерри, истинная личность, то есть Том, выключена. Он не помнит того, что происходило в период не его активности, не происходит никакого развития, и его психика тоже стоит на месте. Всего Джерри был активен на данный момент без малого семь лет, то есть именно столько он забрал у Тома, отнимаем от двадцати двух семь – получаем пятнадцать. Накидываем ещё год за счёт того, что периоды активности обоих не были ровными и того, что сейчас Том уже ближе к двадцати трём годам, он родился в сентябре, получаем шестнадцать. Простая арифметика. Из этого исходит, что в привычном клиническом понимании этого определения Тома нельзя считать отсталым, поскольку его отсталость обусловлена не психическим или органическим изъяном, непосредственно дающим эмоциональные и интеллектуальные нарушения, а тем, что лично он не прожил все года, которые прожило его тело, и не прошёл тот путь развития, который должен был пройти к тому возрасту, в котором находится сейчас.

Том непонимающе посмотрел на Оскара. Не мог понять: он всё же унижает его или выгораживает?

Забыв про то, что тут присутствует третий, что он смотрит на них, Том, продолжая смотреть в лицо Шулеймана, тронул его кончиками пальцев за руку, безмолвно прося этим объяснений и благодаря за то, во что в глубине себя уже поверил – за то, что он оправдывает его, а значит, защищает, помогает.

Почувствовав прикосновение, Оскар глянул на него и, улыбнувшись, притянул к себе, захватив одной рукой за плечи, и поцеловал в лоб у линии роста волос. Том напрягся от этого, но подумал, что они снова играют пару. Как раз Оскар его уже во второй раз обнял, чего никогда не делал с бухты-барахты, и говорил не совсем так, как обычно. Выдохнув, Том прикрыл глаза и покладисто уткнулся носом в его ключицу.

И вдруг в голову пришла шальная мысль – поцеловать его. Оскар не просил об этом, не предупреждал, что нужно будет, но надо же хоть что-то и самому делать, в конце концов, неожиданная инициатива должна его приятно удивить.

Подняв голову, Том потянулся и прикоснулся губами к губам Оскара. Тот не выдохнул, хотя непосредственно перед этим сделал вдох, и вопросительно выгнул брови. Пальтиэль потёр висок, не сводя с них взгляда, но не вмешиваясь, от происходящего у него медленно, но неумолимо вскипал мозг.

Когда Том отстранился, не решившись поцеловать по-настоящему, по-взрослому и даже не подумав это сделать, Оскар с улыбкой-ухмылкой сказал:

- Не будем смущать папу. Что ты думаешь о совместном завтраке? – перевёл он тему и взгляд на отца.

- Я завтракал, но я не против. Сходим куда-нибудь?

- Я думал о домашнем завтраке. Когда мы в последний раз так делали? С учётом того, что вокруг нет штата прислуги и готовить буду я сам, никогда такого не было.

Пальтиэль, мягко говоря, был несколько обескуражен инициативой сына, но не видел причин отказываться. Такое действительно бывает раз в жизни, по крайней мере, в их жизни.

Продолжая удивлять отца, Оскар приступил к готовке, болтая при этом разное. Том тоже не стоял без дела, помог всё подготовить, нарезать, а затем, когда дело дошло до тепловой обработки, отошёл в сторону, будучи уверен, что сейчас, когда всё нужно сделать хорошо, он точно или сожжёт еду, или случайно скинет сковороду с плиты, или ещё что-то.

Вскоре всё было готово, и парни присоединились к Шулейману-старшему, который из-за стола и не вставал.

- Всем приятного аппетита, - задорно произнёс Оскар и первым опробовал то, что наготовил – в своём кулинарном таланте он не сомневался.

- Не знал, что ты умеешь готовить, - высказался Пальтиэль, также попробовав завтрак. – Это довольно вкусно.

- Спасибо. Вот видишь, как многого ты обо мне не знаешь.

- И правда, - согласился Шулейман-старший.

Том уже не чувствовал себя критически неуютно, спокойно ел и не прятал намеренно взгляда, а сам по себе смотрел в тарелку, периодически поднимая глаза к разговаривающим отцу и сыну, то к одному, то ко второму в зависимости от того, кто говорил, но на Оскара, конечно, смотрел чаще и более открыто. Потому что для него всё было продолжением игры, и сейчас она не казалась такой уж неправильной, как это было в прошлый раз, просто не подумал ещё об этом.

- Правда здорово, что так получилось? – произнёс Оскар, подразумевая настоящий совместный завтрак.

- Да, неплохо, - покивал отец. – Я на самом деле не помню, когда мы в последний раз так сидели, - он хотел добавить «вдвоём», но бросил взгляд на Тома.

- Нам пора привыкать к обществу друг друга, я имею в виду – к семейным трапезам втроём. Думаю, рано или поздно для нас это станет обычным делом.

Пальтиэль едва не подавился – да, конечно, как он мог поверить, что Оскар просто так, из тёплых чувств и желания сблизиться спустя столько лет предложил провести вместе больше времени, он крови ещё не вдоволь напился и не довёл до белого каления.

- Втроём? – переспросил он, взглянув на сына. – То есть вы планируете жить у меня?

- Разумеется нет. Но я планирую, что мы будем приезжать к тебе в гости гораздо чаще, чем я один это делаю.

Пальтиэль воздержался от комментария, что по сравнению с тем, как часто по доброй воле Оскар навещает его сейчас, и раз в год будет часто, так как за столом был посторонний. А Оскар продолжал освещать красивую сказку недалёкого будущего:

- Потом нужно будет заняться обучением Тома этикету, чтобы мы могли вдвоём появляться на всех великосветских мероприятиях и не опозориться. Хоть я всегда игнорировал и их, и правила, но на самом деле я понимаю, как это важно. Ты рад, что я изменил точку зрения и хочу пересмотреть стиль жизни? Могу и вместо тебя ходить, ты устал наверняка от всего этого. А там и до дел бизнеса, вполне возможно, дойду, как ты и хотел. Пора мне браться за ум, мне кажется, этот момент совсем скоро настанет.

- Давай обсудим твои планы в другой раз? – сдержанно попросил Пальтиэль и внимательно посмотрел на сына.

Он не хотел сейчас выяснять отношения и говорить громких слов, так как, хоть и верил в искренность Оскара – в случае с ним можно было поверить во что угодно, но допускал возможность, что тот всего лишь блефует, сочиняя выводящую из себя сказку на ходу, или же действительно готов пойти на всё то, о чём говорит, но без каких либо чувств к Тому, в которые Пальтиэлю совершенно не верилось уже, а только ради собственного веселья. Не хотелось выглядеть глупо и показываться несдержанным, каким он обычно оказывался во время серьёзных разговоров с сыном, так как тот не успокаивался, пока не доводил до взрывных эмоций. И просто не хватало никаких нервов на его выходки, очередная из которых сейчас сидела с ними за одним столом.

Любой из вариантов происходящего Шулеймана-старшего не устраивал. Если же Оскар всего лишь разыгрывает его, то он просто бессовестный, что тоже не так уж приятно думать и понимать о своём единственном ребёнке. Если же всё серьёзно и правдиво… Ему не хотелось думать о том, что будет, если Оскар в самом деле решит связать свою жизнь с Томом и, взявшись за ум, но в своей привычной бунтарской, наплевательской манере, начнёт выходить с ним в высший свет – и появления там его одного хватало для неприятностей и не тех разговоров. Высшее приличное общество придерживается вековых правил и норм приличия, потому в твоей личной жизни может происходить что угодно, но фасад жизни должен быть безупречен.

Да, это не разрушит их фамильную империю, но, вероятно, только пока. Пальтиэль не сомневался, что, если Оскар займёт его место – на что он по-прежнему рассчитывал, он не сумеет справиться с обстоятельствами, которые очень во многом зависят от репутации, и не удержится на плаву. О нём благодаря его поведению и так уже сложилось определённое мнение, а союз с мальчишкой с раздвоением личности только усугубит его и ещё больше убедит всех, что с ним лучше не иметь никаких дел.

«Приблудная сучка» - Шулейману-старшему вспомнились слова, которые когда-то его обычно сдержанная в выражениях мать в порыве отчаяния и бессильной злости сказала в адрес Хелл, разумеется, без её присутствия.

А теперь он сам был родителем взрослого ребёнка и перед ним сидела такая же «сучка», хотя и без холодной расчётливости в глазах, которую так и не разглядел в глазах любимой женщины, но зато мужского пола, что делало хуже и без того нерадостную картину.

Пальтиэль всегда считал себя более демократичным, нежели его излишне консервативные во многих вопросах родители, но на деле оказался таким же, даже хуже, для него существовало всего два мнения: его собственное и неправильное, и никаких компромиссов. Наверное, это потому, что он добился больших высот, чем это сделали его родители, которые просто поддерживали и укрепили дело, начатое ещё их родителями, а именно он развил его до масштабов многомиллиардной империи, с которой нельзя не считаться.

Он не мог позволить Оскару совершить такую ошибку или же сделать такую дурость по приколу. Но и сделать ничего не мог, так как Оскар его никогда всерьёз не слушал, он делал по-своему. Мог только в качестве высшей меры лишить его всего и вычеркнуть из завещания, и пусть живёт как вздумается, раз так хочет. Но знал, что никогда этого не сделает, как бы тот ни вёл себя, поскольку хотел спасти его, а не наказать и бросить на произвол судьбы.

Что-то определённо пошло не так. Пальтиэль был невероятно успешным дельцом, но как просто человек иногда ощущал себя полной бездарностью. Единственная женщина, которую по-настоящему любил, сбежала от него, несмотря на всё, что он ей давал и что для неё делал, и, похоже, никогда не любила в ответ; единственный сын, о котором так мечтал, был разочарованием и исчадием ада…

Шулейман-старший остановил на Томе продолжительный взгляд. В прошлый раз лично он – не ситуация - не вызывал у Пальтиэля толком никаких эмоций, разве что снисходительную жалость, но сейчас у него было всего одно желание – чтобы его не было.

Остаток завтрака прошёл внешне мирно. После него Пальтиэль отвёл Оскара в сторону и попросил о разговоре наедине. Дав отцу согласие, Оскар в свой черёд обратился к Тому:

- Иди к себе и жди меня там, я скоро приду, только папу провожу. И попробуй только за время моего отсутствия снова впасть в истерику или ещё в какое-нибудь неадекватное состояние – я с тобой больше нянчиться не буду и отправлю в дурку.

Том, припоминая события вчерашнего вечера, но как-то без эмоций, посмотрел на него исподлобья, и тот снова заговорил:

- Пойдём, выпущу тебя. Место встречи – гостиная, - добавил, когда Том вышел за порог, и закрыл дверь.

Том обернулся к своей двери, которая так и пробыла всю ночь незапертой. Немного страшно было идти в квартиру, которая так долго была незащищенной, но это и близко не тот страх, который испытывал вчера и от которого бежал, скорее лёгкая тревога.

Пройдя через коридор, Том переступил порог своей квартиры и, оглядевшись почему-то вверх, прикрыл за собой дверь. Для порядка прошёлся по коридору и, как и было сказано, направился в гостиную, сел там на диван, забравшись на него с ногами и обняв одно колено. Так тихо. И так светло. Кажется, впервые заметил, как здесь много света.

Не зная, чем себя занять, сидя на месте в ожидании, Том разглядывал гостиную, повернул голову и вздрогнул скорее от неожиданности – кресло слева, повторяя его позу, занимал Джерри.

- Во второй раз меньше чем за сутки я хочу тебя похвалить, - заговорил Джерри.

- Уходи, - тихо, с выдохом произнёс Том, не сводя с него ставшего напряжённым взгляда.

Джерри сделал вид, что не слышал:

- Ты молодец. Ты сумел развести Оскара на признание того, что ты ему нужен, пусть это выражалось больше не в словах, а в его действиях. Можно сказать, ты отомстил за меня, потому что он то же самое проделал со мной – спровоцировал на признание, хотя он и не догадывался, каковы на самом деле мои мотивы.

Том непонимающе нахмурился, на что Джерри и рассчитывал. Джерри сказал:

- Ты не понимаешь, о чём я говорю? Я говорю о вчерашнем вечере, который был весьма показателен в плане отношения Оскара к тебе. Он предпочёл тебя той девице и сексу, который очень любит, можно сказать, он от него зависим, что уже о многом говорит – он выбрал тебя. Он пошёл на уступки и сам предложил спать со светом, когда решил, что ты из-за темноты испугался. И он возился с тобой и позаботился о тебе, когда у тебя случилась истерика.

Том не помнил последнего. Помнил, как расплакался и не мог остановиться, а дальше удушье от слёз, удушье от слёз, удушье от слёз и… утро. Но причин не верить в то, что Оскар о нём позаботился, у него не было. И, помимо того, что он был удивлён тем, что Джерри, разжевав, изложил ему, его вводило в недоумение то, почему Джерри это говорит, не успевал ни испугаться, ни ощетиниться, поскольку разум был отвлечён и увлечён.

Наживка сработала на двести процентов.

- Но не спеши радоваться, - продолжал Джерри. – Со мной он вёл себя точно так же, я тоже был ему нужен и он предпочитал меня всем остальным. По сути, ему всё равно, кто из нас перед ним, ему просто нравится наша оболочка, то есть внешность.

- Ты врёшь, - неверующе выдохнул Том. Слишком резок был переход от неожиданного и приятного к ужасному и невозможному.

- Я просто не хочу, чтобы ты тешил себя пустыми иллюзиями и надеждами, которые потом принесут тебе боль. Лучше тебе узнать это сейчас. Да, Оскар небезразличен к тебе и в тебе заинтересован. Но не в тебе одном. Его отношение ко мне было даже более ярким, куда более ярким в позитивном смысле. Со мной он испытывал азарт, ему было интересно, и мы были куда более близки, нежели вы. Не только из-за интима. Ой… - Джерри прикрыл пальцами губы, как будто случайно сказал лишнего. - Прости.

- Что? – растерянно проговорил Том. – Как такое возможно?

Джерри вздохнул, придерживаясь роли: «Я не хотел, но раз так вышло, и ты сам спрашиваешь…», и ответил:

- Это сейчас у меня нет физического тела, а тогда было – твоё, наше, и оно нравится ему, иной раз не оторвать было. Потому, наверное, он и проявлял ко мне больше эмоций, тянулся, не отталкивал – лицо то же, но со мной у него было больше возможностей взаимодействия. Мы много разговаривали, чего не получается у вас.

Том скривился, опустив взгляд, не мог поверить, что это правда – всё это.

- Ты врёшь, - мотнул головой. – Это неправда.

- Спроси у Оскара, - слегка пожал плечами Джерри. – Он не даст мне соврать.

Как раз хлопнула входная дверь, и через минуту в гостиной появился Шулейман, плюхнулся на диван, закинув руку на спинку, и сходу сказал:

- Поздравляю, мой папа считает тебя худшим, что могло случиться в моей жизни. Он не прямо так сказал, но из всех его слов вытекает именно такой вывод.

Том слышал, но не вдумывался, был погружён в себя и тяжёло-путано-неприятные мысли о том, что рассказал Джерри, даже не подняв к парню взгляд. Ни в какой другой ситуации Том не стал бы его слушать и делать, как он сказал, но это касалось Оскара, и он не мог так просто выкинуть это из головы. Его задело, задело за живое, нежное, потаённое то, что Оскар был с Джерри и что ему может быть без разницы, кто кроется за его лицом.

- Спроси, - подтолкнул его Джерри. – Хуже от этого всё равно не будет.

Ни в какой другой ситуации не стал бы слушаться. Но в этой Том спросил:

- Оскар, ты можешь рассказать мне о Джерри? – глаза так и не поднял.

- Наконец-то сподобился узнать больше о своей «второй половинке»? Чудно. Ты обратился по адресу. И что же тебе рассказать?

Том пожал плечами.

- Какой он? – посчитал правильным начать издалека, а вернее не мог спросить прямо и сразу.

- Какой Джерри? – задумчиво повторил за ним Шулейман. Помолчал немного и продолжил: - Он очень умный, ещё более хитрый, потрясающий актёр и невероятно лживый. В общем, та ещё змеюка. И та ещё сучка. Но последнее мне даже нравилось и мне удалось использовать это в удобном и приятном направлении.

- В каком направлении? – Том всё же взглянул на него. – Разве это качество может быть чем-то положительным? – не особо представлял, как «сучка» может характеризовать мужчину и вообще относиться к мужскому полу, но по примеру того, каких женщин так называют, не думал, что это может означать что-то хорошее.

- Это не качество, а свойство. А направление – сексуальное. Только держи себя в руках, этого всё равно уже не исправить, а новой истерики с твоей стороны я не потерплю, я говорил уже.

Том понимал, о чём Оскар говорит, ещё со слов Джерри понял, но не мог в данный момент понять по-настоящему, полно.

- Я не совсем понимаю, - произнёс. – Ты можешь объяснить подробнее?

- В позах и местах? Окей.

- Нет!

Шулейман окинул Тома взглядом и ответил на его визг:

- Зря не хочешь послушать, тебе бы многому следовало у него поучиться.

- Не говори так.

- Почему не говорить, если это правда?

Том открыл рот и закрыл, чувствуя, как трепещет, начиная жечь, в груди. Не хотел уже продолжать этот разговор, не хотел слышать, но не мог остановиться, хотел узнать.

- Как так получилось? – спросил негромко, снова смотря вперёд, не на Оскара. – Как вы могли… оказаться в постели? Он же… Ты же… Как? – посмотрел на него.

- Он хотел, хоть и корчил долго из себя недотрогу, провоцировал меня, в чём как раз и проявлялась в большой степени та сучасть, о которой я сказал ранее. Я тоже хотел, провокации его, к слову, отлично работали, и поведение в целом распаляло интерес, потому почти с самого начала я был уверен, что мы окажемся в постели, и не видел смысла отказывать себе в удовольствии и останавливаться, когда это случилось. И ещё раз к слову – не спеши сжигать квартиру, трахались мы только в кроватях и один раз на кухне.

- Но я же тебе не нравлюсь?

- Ты имеешь в виду внешне?

- Да.

- Я никогда не говорил и не думал, что ты некрасивый, но я не видел и сейчас тоже не вижу в тебе ничего особенного, того, что находили в тебе другие – я свидетель – и что так цепляло их. Но с Джерри я разглядел это и прочувствовал на себе, у меня более чем обширный сексуальный опыт, но его невозможно было не хотеть.

- Ты знал, что это он, что не я?

- Он играл до последнего, убеждая меня в том, что он – это ты. С самого начала мне не верилось в твои столь чудесные метаморфозы: вы небо и земля, скажу я тебе…

Том перебил:

- Он лучше меня? – поднял к Оскару глаза, в которых, на удивление, не было ни слёз, ни горечи, только холодное смирение с тем, что вот она, очередная не сказка, правда.

- Во всём, - честно и просто ответил тот. – Мне продолжать рассказывать то, на чём ты меня перебил?

- Продолжай.

Джерри не вмешивался и не напоминал о себе, наблюдал со своего места за разворачивающейся сценой, участники которой не подозревали, что следуют его сценарию. Как иногда просто управлять человеком и добиться от него желаемого, если знать все-все его слабые места, всю его душу. Том повёлся на интерес, на свой комплекс-боль – что может быть не нужен на самом деле. И Шулейман тоже отлично отыгрывал отведённую ему партию.

- Потом был маленький период, когда я действительно поверил, что передо мной ты, - продолжил Оскар. – Но и в то время я не воспринимал его как того тебя, каким знал в прошлом, и обращался с ним в соответствии с тем, как вёл себя он. Потом я снова заподозрил, что передо мной не ты. А за недели две до конца я уже точно знал, с кем имею дело.

- И ты продолжал быть с ним, даже когда всё понял?

- Да. Джерри я никогда не боялся, и меня всё устраивало. Тем более глупо было бы отказываться от возможности развлечься напоследок, зная, что скоро вернёшься ты, и всё закончится.

- Что закончится?

- Уже закончилось, - поправил Оскар. – Секс. Мне понравилось иметь его с твоим телом, а с тобой и никак заняться им, и лучше не надо, поскольку я помню, как ужасен был тот единственный раз.

Шулейман совсем не следил за тем, как меняется лицо Тома от его слов: темнеет, теряет жизнь, как из опущенных глаз исчезает всякая радость, свет. Подтверждался комплекс-страх Тома, который укрепила работа «выставочным мясом», а особенно неслучившееся надругательство и обращение до и после него: он всего лишь тело, которое почему-то хотят, не более, а до души, до него самого никому нет дела. Так и Оскар считает, сам сказал: «Нравится тело», но, видимо, хоть чуть-чуть уважает, потому не трогает, или, что скорее, не хочет связываться с тем, кто максимум, на что способен в постели, это умолять не делать этого и плакать.

- Видишь, Том, я тебе не солгал, - произнёс Джерри, подкидывая дров в мёртвый, холодный огонь разочарования.

- Поразительно, что ты так спокойно реагируешь на новость, что у твоего тела в твоё отсутствие была бурная сексуальная жизнь с мужчиной, - добавил Оскар после недолгого молчания. – Неужто внял моему запрету на истерику, или ещё не дошло?

Тому было мерзко от этой новости, но больше не от самого факта секса, а от того, что Оскар спал с Джерри и не особо думал о разнице между ними.

Он никак не прокомментировал слова Шулеймана и через тяжёлую для себя паузу, не смотря на него, спросил:

- Тебе всё равно, кто из нас перед тобой?

- Это очень грубо и узко описывает моё отношение к вашей паре, но в целом верно.

Всё подтвердилось. В груди открылась та самая сквозящая пустота, но без боли, без горечи даже, просто тяжёлая, такая, что душа медленно расползается [отмирает?], а полностью расползтись не может, натягивается тонкими волокнами, не может взорваться эмоциями, криками, слезами. Потому сидел и молчал, как оглушённый, но осознавая всё вокруг и себя среди этого. А после обратился к Оскару:

- Пожалуйста, оставь меня одного, - попросил спокойно, севшим голосом.

- Обиделся всё-таки? – Оскар окинул его взглядом. – Кончай это. Я запрещаю тебе обижаться, тем более что это глупо, прошлого не перепишешь.

- А я тебя не спрашивал, - неожиданно твёрдо.

Шулейман удивлённо выгнул брови:

- Даже так?

Том сложил руки на животе, обхватив ладонями локти.

- Я не обижаюсь, - ответил. – Но я хочу побыть один, мне это нужно. Пожалуйста, уходи.

- Может, мне вообще лучше уехать домой? – резко и раздражённо произнёс до этого расслабленный Шулейман. – Ты меня достал уже: приходи-уходи, побудь со мной-оставь меня.

- Да, так будет лучше, - поразительно, пугающе спокойно сказал в ответ Том. – Оставь меня, пожалуйста.

- Что ж, чудно, - Шулейман поднялся с дивана. – Одной неприятностью в моей жизни меньше. Только не прибегай ко мне через полчаса, нарвёшься на грубость.

«Не прибегу» - Том не сказал этого, посчитал, что лишнее уже. Просто закрыл глаза.

Не обернулся вслед уходящему парню и вздрогнул от громкого хлопка входной двери. Сполз по спинке дивана набок и закрыл кистями лицо. Дыхание перехватывало, но отчего-то точно знал, что не заплачет. Не то что в глазах и носоглотке было сухо – в душе, что так мучительно, нет надежды на освобождение. Сухо внутри, мертво.

Джерри не пытался успокоить его или что-то сказать, не подошёл, давая полностью прожить этот момент, прожить в себе. И не показывал того, как внутренне ликует от того, что всё получилось в точности, как задумал.

Необходимо было избавиться от Шулеймана, поскольку тот мешал исполнению обоих планов действий, между которыми Джерри ещё не выбрал окончательно. Он мешал сближению с Томом, так как Том чуть что бежал к нему, проводил с ним много времени и боролся против него, Джерри. Как это ни жестоко, но для достижения результата нужно было отсечь Тома от всех, не оставить ему альтернатив, чтобы он остался совершенно один, в замкнутом круге наедине с Джерри, чтобы сломался и пошёл на плотное взаимодействие. Это как с костями – если они срослись неправильно, нужно сломать ещё раз, чтобы избавиться от боли и вернуть полную мобильность.

Вторым вариантом плана Джерри было – задавить Тома, извести его, чтобы поменяться местами. И этому Шулейман тоже мог помешать, поскольку Том находил в нём смысл, держался за него, тот был для него якорем и спасением.

В будущем, если всё пойдёт по плану – любому из, Шулейман понадобится им и его обязательно нужно будет вернуть. Джерри не сомневался, что будет достаточно одного звонка, чтобы тот приехал; Том даже не представлял, каким влиянием обладает на этого негодяя.

Но это потом, а пока горе-док был персоной нон грата и препятствием на пути к цели.

Глава 20

Я двери закрою, и станет легко,

Не действует больше твоё притяжение.

Ты больше не боль, для меня ты – никто,

Игра воспалённого воображения.

Фантомные чувства не ранят уже,

Я все равнодушно сотру и забуду.

Я выключу свет на твоём этаже,

И ждать перестану звонок твой, как чудо.

Ани Лорак, Новый бывший©

Остаток дня, когда ушёл Оскар, прошёл тускло и никак, словно свет, который наконец-то разглядел вокруг в своём жилище, померк. Но даже когда отошёл, Том не побежал за ним и к нему, не пожалел о своём поведении и решении, как это всегда бывало. Муторно было и на сердце тяжёло, как будто на грудь навалился камень, с которым можно дышать, но не так, но всё равно считал, что всё сделал правильно, что так действительно лучше – лучше сейчас, чем потом, когда всё слишком далеко зайдёт, когда врастёт в него корнями и не сможет без него. А сейчас сможет, мог же более месяца, справлялся как-то, хоть и паршиво.

Занимался обыденными делами вроде обеда и душа, который не принял утром, так как неожиданно застрял с Оскаром и его отцом. Потом, не желая смотреть телевизор, но испытывая потребность чем-то себя занять, взял книгу – Джерри успел собрать совсем небольшую библиотеку, всего на две полки, но качественную – и устроился с ней на диване в гостиной. Не подумал, какой сюжет может крыться за названием, пропустил пролог и начал читать с первой страницы основной части. Девятнадцатый век, в котором разворачивалось действие романа, совсем не увлекал и не был близок, но была лень идти за чем-то другим и выбирать, потому оставил эту и продолжал водить взглядом по строкам и переворачивать страницы.

В принципе, всё так же, как и было, ничего не изменилось, даже лучше стало – раньше Том не брал в руки книги, считая чтение скучным для себя и не желая прикасаться сознанием и душой к тому, к чему прикасалось чудовище. А теперь было всё равно. Но это безразличие было не таким, как во все прошлые разы, когда откидывало в анабиоз и не хотел ни двигаться, ни существовать, лежал и страдал. Сейчас это был скорее автоматизм, но без оцепенения души. На удивление, Том так хорошо и глубоко загнал чувства, что и сам практически не ощущал их. Всё было ровно, что внешне, что внутри, никак.

Джерри в этот день перед ним больше не появлялся, это тоже была часть его стратегии – если начать действовать слишком быстро, присутствовал немалый риск, что Том догадается, что всё было подстроено, или сорвётся и побежит к Шулейману вопреки всему. Им обоим нужно было дать время: Оскару уехать, а Тому привыкнуть к одиночеству.

Спать Том лёг рано и проспал двенадцать часов. Проснувшись, ещё сорок минут лежал, наблюдая льющийся в окно солнечный свет и колыхания лёгких, но плотных штор по бокам окна, которые предпочитал не задёргивать никогда. Потом был поход на кухню, чтобы попить, душ, завтрак и целый день впереди. По-прежнему не было ни больно, ни горько, но так пусто. Словно из его жизни выдрали две трети, а оставшегося – его самого было слишком мало, чтобы заполнить собой всё. Но сможет, привыкнет, раскроется, может, найдёт себе какой-то интерес.

После завтрака Том снова сел читать и к вечеру, когда глаза устали и пришло время ужина, одолел уже более половины книги, и она увлекла, стало интересно, чем же завершится сложная личная ситуация главных героев. Но и во время чтения не переставал ощущать фоновую, сосущую в груди пустоту, убегал от реальности в мир вымышленных героев, а погрузиться полностью, с головой, не мог. И не так уж на самом деле заинтересовала история, в других обстоятельствах бросил бы после третьей страницы, просто упрямо держался за неё, поскольку она хоть что-то давала, помогала коротать время. Заодно узнал с десяток новых слов – столько запомнил вместе со значениями, правда, устаревших и потому ныне бесполезных.

Джерри приходил посмотреть на него, но только так, чтобы Том его не видел, за спиной. Иной раз Том, как будто чувствуя чужое присутствие, резко оборачивался, но позади уже никого не было. Отчего-то в такие моменты не пугался, только мысли посещали всякие, но, впрочем, они были настолько путаными и смазанными, что от них очень быстро не оставалось и следа.

А в какой-то момент Том невыносимо остро почувствовал, что он теперь один, Без Него.

Лежал ничком, жмуря глаза, закрыв кистями лицо и кусая основания больших пальцев, ощущая застрявший в горле непрекращающийся немой крик. Это была физическая зависимость, почти физическая боль – испытывал её. Болело – всё, каждый сантиметр мышечной ткани, каждый нерв, как у наркомана в глубокой ломке.

Как, оказывается, невыносимо может быть из-за отсутствия одного единственного человека. И Том не мог понять – почему так? Оскар всегда был ему нужен, но никогда прежде это не было настолько тяжело, никогда прежде не испытывал такой болезненной необходимости и невыносимости от того, что его больше нет рядом, нет в его жизни и не будет, поскольку, видимо, тот ушёл навсегда – сам же так пожелал.

Так мало времени прошло с того момента, как Оскар вновь вошёл в его жизнь, меньше недели они были постоянно рядом – раньше сроки «вместе» были куда больше, а такой результат. Том не мог ответить себе на вопросы: почему, как так? Глупо же, безосновательно, но от того не становилось легче, не чувствовал меньше, как ломит в груди.

Хотелось кричать от этого, выть до хрипоты. Том почти поддался своему желанию, открыл рот, но зажал его ладонями, впившись пальцами в щёки. Жмурился, стискивал зубы, крутился, не находя покоя и избавления, выгибался, упираясь затылком в упругое сиденье дивана, как заражённый бесом. И снова и снова хотел кричать, но снова не плакал, не было слёз.

А потом само по себе отпустило, но только не до конца. Том раз за разом цеплялся взглядом за входную дверь, когда шёл на кухню или куда угодно, за которой за ещё одной дверью, возможно, всё ещё был Оскар. На всё большее количество секунд, а затем и минут останавливался, глядя на её прямоугольник, как прикованный магнитом. Если бы поддался первому порыву, пересёк бы коридор и позвонил в ту, соседнюю, квартиру. Но одёргивал себя и бил по рукам.

Нет, он не должен этого делать, в противном случае пожалеет. Сейчас всё правильно, так, как должно быть, как всё равно случилось бы потом, когда прирос бы к нему совсем, и было бы в десяток раз больнее и сложнее. И пусть сейчас так паршиво и вытягивает жилы – не представлял, как ещё хуже, но это пройдёт. Ему ли не знать, что любую боль можно пережить и со временем она забудется и не останется ничего, кроме памяти о том, что был такой человек.

Ведь всё подтвердилось – непосредственно он был не нужен Оскару, это подтверждало ещё и то, с какой лёгкостью тот ушёл, вдобавок дав понять напоследок, что страдать от утраты не будет. А быть просто телом, за чьим лицом неважно, кто находится, Том был не согласен, это было не только отвратительно, но и слишком больно.

Вспоминая все сказанные Шулейманом слова, Том прокручивал их в голове, обдумывал и пришёл к мысли, что, возможно, тому не просто всё равно, а ему больше по душе Джерри. Для такого умозаключения было немало причин. Но Том почти сразу откинул эту мысль и забыл о ней, просто не готов был сейчас поверить в такой удар и предательство – кто угодно, но только не чудовище, Оскар не мог быть настолько глуп и безразличен. И в принципе не мог поверить в такой вариант правды, поскольку, несмотря на всё, чего всё больше узнавал, не считал Джерри полноценным человеком и потому не воспринимал его соперником в таких вопросах.

Том даже попробовал выпить, чтобы стало легче и бездумнее, чтобы как взрослый, как в кино; на кухне нашёлся коньяк, оставшийся от Оскара – он никогда не пил из бутылки, если та стояла откупоренной и «без дела» более трёх часов. Но, смело хлебнув коньяка, Том почти сразу выплюнул его, кривясь и отплёвываясь. Не мог он пить эту дорогущую гадость, горько было так, что выворачивало от одного вкуса, не говоря уже о том, какие ощущения вызывал крепкий напиток в желудке, попадая внутрь.

Понюхав содержимое бокала, в который и плюнул, и убедившись, что не сможет это залить в себя, вообще уже расхотелось пить, вылил его в раковину. Вылил туда же весь коньяк из бутылки и отправил её в мусорное ведро.

В очередной раз Том ощутил чужое присутствие вечером, когда пришёл на кухню взять чего-нибудь подкрепиться после ужина – ему почти никогда не хватало основных приёмов пищи, сколько бы за раз ни съедал, особенно когда был один и без дела, а в одиночестве он был без дела всегда. Обернулся резко, но снова никого и ничего не увидел. Закрыл холодильник и отошёл от него так, чтобы видеть выход в коридор и его часть. Минуту смотрел туда напряжённо и громко, с вызовом, замешанном на вдруг взвившемся приступе злости, сказал:

- А знаю, что ты здесь!

Не сомневался в том, что сейчас кошмар появится перед ним, как и в том, что именно он его донимает. Но никакого ответа не последовало, звучала только тишина.

Но Том не сдался, будучи уверен, что не может ошибаться, и был настроен неожиданно воинственно:

- Я знаю, что это ты!

Джерри стоял за поворотом, прислонившись к стене, и легко улыбался только губами, немного склонив голову. Том уже сам обращается к нему, зовёт. Всего лишь исключили из системы один вредоносный элемент, а какой результат. Но отзываться сейчас и выходить к нему Джерри не собирался.

Прошли несколько минут, и выражение напряжённого, возбуждённого ожидания сменилось на лице Тома недоумением. Чудовище-наваждение не ответило, не пришло к нему, что сбивало с толку, хотя должен был радоваться.

- Эй? – снова позвал Том, но уже не с теми эмоциями. – Ты здесь?

И вновь тишина в ответ, только пульс глухо стучит и больше ничего и никого. Том растерянно бегал взглядом по пустому дверному проёму и такому же коридору в нём. Уже не был так уж уверен, что ему не показалось, что у него не паранойя. Он просто привык к тому, кто кошмар всегда где-то рядом, поджидает, чтобы появиться из-за угла или прямо рядом – к плохому всегда привыкает очень быстро, но, кажется, это уже было не так, того не было.

Впервые за последнее время Том ощутил и осознал, что совсем один, без никого. И это было так остро и в то же время так тонко, так странно, так… неумолимо? Нет, Том не скучал по Джерри, ни в коем случае, но он действительно привык к тому, что тот зловещей тенью, злым близнецом, которого у него никогда не было, необъяснимой сущностью бродит рядом, привык с напряжением ждать его появления, зная, что это неотвратимо, как ни надейся, как ни беги. А теперь его почему-то не было, если вспомнить, то не видел его с того момента, когда за Оскаром захлопнулась входная дверь. Разом не стало обоих, кто был рядом и наполнял его жизнь: один ужасом, другой – счастьем, наверное, покоем, Том не мог сформулировать точно, какой именно вклад Шулейман вносил в его жизнь в последние дни, но он был неоспоримо велик.

Прежде не было такого, чтобы Джерри не было видно так долго. С того момента, когда сюрреалистический кошмар стартовал с ночного визита, чудовище не баловало своим отсутствием более полудня. Хоть в удобный момент – если вообще так можно говорить, когда речь идёт о таком – когда был один, хоть в сковывающий, неудобный, когда был с Оскаром, но проклятие-наваждение напоминало о себе. А с последнего раза, когда видел его, прошло уже больше двух суток.

Больше двух суток спокойствия, не считая приступов паранойи, которые, в принципе, вполне обоснованы, поскольку несколько раз едва сердце в руки не выпрыгнуло, когда чудовище подкрадывалось сзади.

Получается, он ушёл? Но почему сейчас, так резко, без причин?

«Джерри – защитник»

И следом за этим выстроилась элементарная логическая цепочка, и пришло чертовски странное предположение, к которому попросту не знал, как относиться:

«Он защищал меня от Оскара?».

На первый взгляд всё было более чем просто и логично: Джерри подтолкнул его к разговору, приведшему к раскрытию правды, желанию оборвать связь с Оскаром и уходу того. И на второй взгляд тоже было логично, и на третий… Чёрт.

Том не находил иного объяснения случившемуся. Не видел причин считать Оскара угрозой себе и одновременно с этим находил их так много, что всё становилось до отвращающего просто. Защитник избавил от опасности и ушёл.

- Почему? – спросил в пустоту.

Улыбка на лице Джерри стала шире. У них не было телепатической связи, он не мог словами считывать мысли Тома, но чувствовал его настолько тонко, что это и не требовалось. Буквально слышал, как у того гулко бьётся сердце, как шумно дышит в полном раздрае мыслей и чувств, чувствовал это, как будто у самого в груди сердца было два. И как ему нравилось это, какое невероятное удовольствие испытывал от выводов Тома.

Джерри никогда и ничего не забывал и не прощал, а Шулейман задел его, очень задел. И пусть в будущем это не будет иметь веса, так как того придётся вернуть – если только не изломать мозги и не попробовать получить ту же помощь от Шулеймана-старшего, что будет сложнее примерно в сотню раз, и пусть тот не знает об этом, но прямо сейчас вершилась красивая, сладкая месть.

Шулейман в лице Тома терял гораздо больше, чем наоборот. Джерри знал достаточно и был достаточно наблюдателен, чтобы сделать такой вывод и не сомневаться в его верности. Том же не знает о том, что тот разговор с Оскаром, на котором они разошлись, можно сказать, был сфабрикован – отдельное спасибо таланту и манере Шулеймана говорить прямо, не заботясь о формулировках и чувствах собеседника, особенно если он столь нежен и чувствителен, как Том. Том не знал о словах того: «Том мне нравится больше», что само по себе говорило очень много. Не анализировал поступки Шулеймана и отдельные фразы, которые так откровенно кричали: «Ты мне нужен, дорог!», поскольку вообще крайне редко прибегал к анализу, больше привык поглощать информацию в готовом виде или додумывать, исходя из своих желаний или страхов.

Том не знал и не замечал очень многого, и Джерри пока что не собирался отвечать на его вопросы и развеивать заблуждение. Пусть подумает, пройдёт внутреннюю работу, которая не обещает, увы, качественных изменений, но ростки их вполне могут пробиться на столь благодатной почве.

Не услышав ни ответа, ни шороха, который мог бы сказать о том, что он не один, Том принял, что уже и не услышит. Принял, что то, к чему пришёл, это абсолютная истина. Такой простой выбор: прощание с Оскаром в обмен на покой. Только мучила мысль: «Если бы мне сказали заранее, что бы я выбрал: жизнь без кошмара или остаться с Оскаром? Смог бы я сделать этот выбор?».

Нет, не смог бы. Точно не смог бы выбрать прогнать Оскара. Но сейчас понимал и думал, что всё действительно правильно: Шулейман всё равно не ценил его и был для него мучением, несмотря на все связанные с ним надежды и иллюзии, в которые верил и которые лелеял. Освобождение от кошмара определённо стоит дороже присутствия того, кому на тебя плевать. Одно только было «но» - на душе было паршиво от понимания этой правильности.

Но это ничего не меняло, назад всё равно уже не повернуть.

- Я тебя отпускаю… - прошептал одними губами. Какая глупость, точно пересмотрел в детстве фильмов.

Джерри за поворотом снисходительно улыбнулся.

«Вы ещё обязательно встретитесь. Только ты к тому моменту будешь уже другим».

Глава 21

И длится день, давая свет,

Но смерти матерный акцент

Теперь все время слышу я в любой мелодии.

И тонет в ужасе душа,

И сухо крыльями шурша,

Ко мне подходит не спеша моя агония.

КанцлерГи, Конецигре (Guillame de Nogaret)©

- Привет.

Это было первым, что Том услышал, открыв глаза и не успев ещё сообразить, что видит перед собой – улыбающееся лицо своего кошмара, который, так же, как и он сам, лежал на боку, но подпирал голову рукой. Карие глаза – точь-в-точь его, но в которых не видел ничего общего со своими, так и лучились то ли от утреннего солнца, то ли от чертей внутри.

- Я тебя ещё не от всего спас, - с ещё более широкой улыбкой, шутя, видимо, а может, издеваясь, сообщило чудовище.

Его задорный тон и улыбка никак не вязались с тем, что Том о нём всегда думал. Но его безупречная открытая улыбка выглядела хуже любого оскала.

Четверо суток спокойствия – всего нескольких часов не хватило до полных четырёх – и вот, кошмар вернулся. В те считанные секунды, что смотрел на него, Том только дважды моргнул, ничего не думая. И сонный ещё мозг решил, что всё это сон – продолжение или новый, просто не имело право не быть им. Том снова закрыл глаза и отвернулся от незваного, самого нежеланного героя сновидения.

Но, проваливаясь обратно в тёпло-тягучую дремоту, не думая – правда это или игра воображения, Том чувствовал, что он не один, что за спиной кто-то лежит – это ощущение не спутать ни с чем, ощущение тепла, что ли, передающееся на расстоянии и улавливаемое неведомыми сенсорами тела, ощущение тяжести тела, которое передавала принимающая его кровать.

Джерри не стал продолжать говорить и пытаться вывести на диалог, но не ушёл, даже когда Том заснул, что случилось быстро, лежал рядом на расстоянии полуметра, думая о своём и разглядывая свою копию, что такое неправильное определение. Они – одно, две стороны одного, связанные столь крепко, что Джерри и сам до сих пор не познал всю глубину этой связи и её хитросплетения. Не раз думал: «Теперь я знаю всё», но всякий раз открывалась новая грань, новый уровень: его, Тома, их.

С того момента, как они разделились, всё стало ещё сложнее. С одной стороны, Джерри прекрасно понимал, что происходит – не зря столько лет штудировал тяжеловесную психиатрию, не упустил и тот редкий, незаслуженно забываемый даже специалистами момент касательно диссоциативного расстройства идентичности, которым стал сам, стали они. Есть три формы протекания расстройства: чередование личностей, что зачастую считают единственной формой и только её ассоциируют с раздвоением личности, так как она наиболее распространена среди пациентов с этим столь редким недугом. Вторая форма – одновременное сосуществование личностей, что в описательном плане можно сравнить со знаменитыми «голосами в голове». Третья форма, самая забываемая и, как понял Джерри по числу упоминаний в литературе, редкая – проекция. Механизм тот же, что и при галлюцинациях – вовне проецируется то, что должно быть и есть внутри, но галлюцинациями такой процесс может считаться лишь в самом общем смысле, поскольку проецируется не образы подсознания, а существующая внутри человека личность. Именно это сейчас происходило у них.

Девяносто процентов вероятности Джерри отдавал за то, что изменением формы протекания расстройства они обязаны Шулейману. Редкая травма головы – а травма была довольно тяжёлая – обходится без хотя бы отдалённых последствий, особенно если в данной области уже имеется надлом. Оставшиеся десять процентов были за тем, что прежние методы сохранения и выживания изжили себя, показали свою недейственность – в последний раз Джерри дважды поставил жизнь и здоровье под удар, пусть и не намеренно, чего уже вполне достаточно – и психика сменила тактику. Но случайностей не бывает, тем более когда речь идёт о человеческой психике и неполадках с ней, даже если на сто первых взглядов кажется, что никакой причины изменений нет, они есть, всегда есть провоцирующий фактор. Потому Джерри и отводил этой версии всего десять процентов, а вероятно, они обе имели место быть и были более чем крепко связаны: прежнее не давало должных результатов, а Шулейман «помог», своими действиями дав тот самый фактор-толчок.

Ведь именно с того пренеприятного эпизода начались изменения. Вышел из строя загадочный, но всё же выверенный механизм переключения. Оно должно было произойти: Джерри знал, что Том, несмотря на свою слабость, весьма силён и устойчив, пожалуй, поболее него самого, но был момент, когда должно было произойти переключение – когда Том, прилично пьяный вдобавок ко всему прочему, свалился на обочине после неудавшегося изнасилования. Но его не произошло, Том проснулся без каких-либо признаков собственного ослабления и надвигающегося щелчка, а Джерри не включился ни на минуту в те ночь и утро, не было даже пограничного состояния.

И ещё до этого проскальзывали, набирая силу, изменения в их системе. В то время, когда активен был Том, Джерри был полностью «закапсулирован», Том никак не мог ощущать его, только если сам себе не придумывал нечто, и тот никак не мог на него воздействовать и взаимодействовать с ним. Но после удара непроницаемая граница меж ними начала расползаться, и Джерри получил ход наружу и доступ к Тому. Именно Джерри был «интуицией», уведшей Тома, когда тот поддался уговорам зазывавших его близнецов и хотел пойти в притон, где в самом лучшем случае его бы опоили наркотой и грубо отымел кто-то один, в более дурном и реальном – не вышел бы оттуда, по крайней мере, без посторонней помощи, в таких местах люди очень легко пропадают, даже знаменитые. Джерри не дал Тому прыгнуть с веранды, исход чего едва ли мог быть каким-то другим, кроме самого трагического.

В то время Джерри был включён и освобождён лишь на толику, у него не было привычного самосознания, но была та сила, с которой он всегда защищал Тома. Потом он усилился, получил возможность обращаться к Тому – сперва редко, когда это было важно, затем свободно и мог бы болтать без умолка, если бы не опасался за душевное равновесие того. Процесс было уже не остановить, Том сам помог тоненькой трещине превратиться в пролом, когда собрался шагнуть с края. Джерри полагал, что причинно-следственная связь была именно таковой: именно в ту ночь Том впервые услышал его, тогда ещё в образе «белого шума». И наконец – попытка изнасилования, давшая мощный толчок и форсировавшая протекающий внутри процесс, психика не сумела переключиться, но обрушилась капсула, что завершило переход формы, и они окончательно отделились, Джерри обрёл свободу.

Переход к такой форме можно было считать благом, так как теперь Джерри мог напрямую взаимодействовать с Томом, мог научить, помочь, подтолкнуть, стать в полной мере тем, кем всегда был – больше, чем защитником – спасителем. Но Джерри ненавидел Шулеймана за этот слом. Была бы его воля, он бы без сожалений, ни дрогнув ни единым мускулом, пустил тому пулю в лоб – именно так, быстро, без мучений, даже без объяснений. Джерри не хотел эффектных сцен, он желал лишь, чтобы вредителя не стало. Но у него были две причины не трогать Оскара, причины, которые делали того отвратительно неприкосновенным. А теперь прибавилась третья: они, можно сказать, были в разных весовых категориях – Шулейман имел физическое тело, а Джерри лишь собственную личность, память о том, что тело и у него было, и знание, что может за него побороться.

Это всё с одной стороны, относительно положительной и понятной. Но с другой стороны, Джерри было очень тяжело в той ситуации, в которой они оказались: тяжело видеть Тома, видеть его ошибки, чувствовать его. Ранее Джерри получал всё это в виде воспоминаний, сменяя Тома, и ему оставалось только исправить то, что Том наделал, и принять меры, чтобы впредь этого не повторилось, чтобы было проще. Так было куда проще, жить же одновременно с Томом было сложно: видеть его отдельным от себя человеком и мочь прикоснуться, видеть его глаза, видеть, что он делает…

И Джерри был совершенно не уверен в том, о чём говорил Тому – он ведь всегда умел исключительно талантливо лгать – что переключение предопределено. Вероятно, как прежде уже не будет, а это могло значить только одно – это финальный раунд, последний бой, в итоге которого останется только один. Один должен уйти.

И решить, кто из них останется, должен он, Джерри, на Тома в этом вопросе нельзя было полагаться – понятное дело, он выберет жизнь, но справится ли он с ней? Это он и должен был решить: есть ли у Тома шанс? Увы, пока что то, что Джерри наблюдал, его удручало и разочаровывало.

С самого начала Джерри был настроен дружелюбно – он и сам удивлялся, что, когда получил власть над ситуацией (её давала возможность говорить с Томом, быть рядом), не подумал в первую очередь о том, что теперь может легко избавиться от Тома и остаться единственным хозяином их жизни. Вместо этого он искренне хотел помочь Тому, наладить с ним контакт, хотел обнять. Принять его сразу Том отказался – на иное, в принципе, Джерри и не рассчитывал, но и потом всё шло совсем не так. Джерри знал Тома лучше, чем он сам, и считал себя достаточно умным и хитрым, но даже у него не хватало изворотливости ума, чтобы подступиться к нему. Он мог манипулировать Томом, но этого было мало, не получался контакт, и после более-менее нормального разговора на одну тему Том словно обнулялся и его приходилось заманивать заново, так они никуда не продвинуться и ничего не добьются.

Одиннадцать дней слишком мало, чтобы делать окончательные выводы, но достаточно для составления хотя бы каких-то. Пора было делать предварительные ставки и выбирать план действий. Но Джерри не спешил, ещё рассчитывал на третий, первоначальный вариант плана: что они сумеют найти общий язык и работать в команде. Только он не представлял, как этого добиться. Вероятнее всего, этот вариант уже сейчас можно было вычеркивать. Джерри не готов был ждать десяток лет, пока они друг к другу притрутся, они изведут друг друга гораздо раньше, чего он не мог допустить.

Оставались только два варианта, выбор: я или он.

Джерри любил Тома, любил запредельной, живущей в самом существе безусловной любовью. Но если убедится в полной несостоятельности Тома и нежизнеспособности, то он его уничтожит. Когда речь идёт о глобальной, высшей цели, ничего не имеет значения, и если ей что-то угрожало, Джерри от этого избавлялся. Так было с Паскалем – Джерри хорошо относился к нему, с теплотой даже и ни в какой перспективе не желал ему зла. Но, когда тот поставил всё под угрозу, перерезал ему горло и в те минуты, пока опекун ещё был жив и в сознании, стоял на том же месте и просто смотрел, как тот умирает, захлёбываясь кровью и хрипя. Такова была главная причина, в которой боялся себе признаться, почему прогнал от себя Кристину – если бы пришлось, он бы сделал это, убил её. Потому выбрал поступить так, вопреки своим чувствам и личным желаниям, оградить её от возможной ошибки.

Иначе Джерри не мог, он защищал своё и добивался его любой ценой. А в самом конечном, очищенном до костей от прочего итоге его миссия была отнюдь не романтична: сохранение жизни и достижение психического благополучия. Потому и Тома мог расценить как угрозу и поступить с ним соответствующим образом.

В этом было, пожалуй, единственное кардинальное отличие Джерри от любого обычного человека: у любого человека есть выбор, а у Джерри его не было. Он был живым человеком, настоящей полноценной личностью, но при этом являлся идеальным механизмом, настроенным на одно. Для того, чтобы стать полностью свободным, он должен был остаться единственным.

В его ситуации чувства были неуместной роскошью, которые тем не менее способен был испытывать и испытывал, как ни избегал подлинных привязанностей, поскольку любая с лёгкостью могла обратиться угрозой и окончиться так же, как их с Юнгом семья.

Лишь в отношении Тома всё обстояло несколько иначе, с ним Джерри мог лавировать, откладывать принятие решения, думать о нём и о себе, а не только лишь о цели, давать ему шанс или не давать. По крайней мере, пока мог. Или – только пока.

А ещё Джерри хотел жить, сам по себе, вне зависимости от стоящего перед ним выбора, своих обязанностей, всего, как и любое живое существо. Просто жить, не оглядываясь ни на что: хотел покоя и быть рядом с теми людьми, которые нравятся ему, а не которые удобны. И это тоже было так сложно и путано: с одной стороны, он всегда был и должен был быть на стороне Тома, за него; с другой, он боролся за наиболее благополучный исход для их жизни, без разницы, кому она достанется – психике без разницы; с третьей стороны, у него были личные мотивы и желания, которые могли очень повлиять на объективность и которым был столь велик соблазн поддаться. Достаточно одного решения: «Я хочу жить, и я буду, прости, Котёнок», и Тому будет подписан приговор, он не выстоит прямого противостояния, не снесёт всех атак, которые Джерри может ему обеспечить. Но Джерри и здесь медлил, не спешил принимать эгоистичное решение в пользу себя и в большой степени не позволял себе его принять, давая Тому шанс, которого тот, возможно, и не заслуживает.

И тягостно было существовать в сложившихся обстоятельствах, быть неприкаянной душой – иного определения не подобрать. Джерри был независим от Тома: не пропадал, когда Том спал или когда они находились не вместе, он был тем же человеком, каким был, когда за ним было тело, но теперь без него. Тому подходило звание «неприкаянная душа», он сам считал себя ею не раз в своей непростой, ухабистой, одинокой жизни, но он даже не представлял, каково на самом деле быть ею. Потому что у Тома была возможность уйти, а у Джерри нет: он не мог уйти или уехать, попросить кого-то о помощи и с кем-нибудь поговорить, он был накрепко привязан к Тому той связью, которую действительно не разорвать. Пока их двое.

Всё было слишком сложно и многогранно, глубоко трижды запредельно. И вот сейчас Джерри лежал и смотрел на Тома, и думал о том, что, возможно, дни того уже сочтены.

Вот за это Джерри и ненавидел Шулеймана холодной ненавистью – за то, что тот спровоцировал ситуацию, в которой он вынужден вынести приговор, глядя в глаза. При прежней форме сделать это было куда проще: Том бы просто не проснулся и всё. А теперь, даже если Том не узнает, к чему всё идёт, об этом будет знать он, Джерри, и будет считать за него его дни. Джерри знал, что, если это случится, потом не будет жалеть, скучать и плакать, но на пути к «эшафоту» пройдёт через моральную агонию, она уже присутствовала, но пока была тиха и подконтрольна.

Так много «пока».

Джерри хотел бы не чувствовать и просто принять верное решение, каким бы оно ни было. Но – в дар или в наказание – он был в этом плане самым что ни на есть живым.

Том дёрнул во сне плечом и, съёжившись немного, сильнее уткнулся лицом в подушку. Джерри протянул руку, но она так и застыла в паре сантиметров от его плеча. Беззвучно вздохнув, он, не касаясь, провёл пальцами Тому правее позвоночника, пока не достиг границы одеяла, и убрал руку. Том ничего не почувствовал, не проснулся, еле слышно сопел; Джерри слушал его дыхание и думал, снова думал.

Джерри пробыл с Томом до самого его пробуждения. Проснувшись, Том сел на кровати, опустив ноги на пол и забыв спросонья о своём сне-не-сне. Просидел так две минуты, окончательно просыпаясь, и обернулся – за спиной сидел Джерри, опираясь на одну руку.

Том резко встал и отошёл к окну. Упрямо, исступлённо почти смотрел в него, делая перед собой вид, что ничего не происходит, ничего не видел, просто смотрит в окно. Джерри встал и бесшумно подошёл к нему, встав сбоку и тоже устремив взгляд в окно, молчал.

Минута, две, три. Полное добровольное оцепенение, тишина, стук сердца. Как Том ни пытался концентрироваться на небе, зелёных, танцующих на ветру кронах, пучках света – на чём угодно, всё равно боковым зрением видел светловолосую фигуру справа от себя, персональное чудовище, наваждение, проклятие.

Так и не взглянув на Джерри прямо, Том резко развернулся и, не обернувшись, поспешно вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Джерри вздохнул и пошёл за ним, нашёл его на кухне пьющим воду. Заметив его, Том тут же остановился, поставил стакан с недопитыми остатками на тумбочку и вышел с кухни.

Не зная, что ещё делать, Том прибег к единственной известной ему стратегии поведения в сложных ситуациях – бегству. Едва Джерри показывался, Том уходил в другую комнату. Но, поменяв три комнаты, не считая кухни, в попытке позавтракать, остался в четвёртой, несмотря на то, что Джерри сел в поле зрения, и старался просто его не замечать, уже перед ним делал вид, что это так, себя не мог заставить не верить своим глазам.

Установилась странная игра: Том уходил, убегал буквально, а Джерри не догонял, но не отпускал его. Больше Джерри не сказал ни слова и молча следовал за ним по пятам: сидел рядом, стоял рядом, смотрел. Только в ванную комнату с ним не ходил, так как для Тома это было слишком, а Джерри не хотелось, чтобы он снова забивал на личную гигиену, а тем более не мог сходить в туалет.

Так прошёл весь день. Поздним вечером Том в очередной раз пришёл на кухню, за вторым ужином. Джерри зашёл следом через паузу в пять секунд.

Том знал, что чудовище стоит за спиной, пусть не близко, чувствовал это, это стало привычным за какие-то девять часов – неважно, он просто знал. Достав уже блюдо, которое хотел разогреть, резковато закрыл дверцу холодильника, выдавая этим свою нервозность, кроющуюся за напускным, тщательно демонстрируемым единственному зрителю, а заодно себе равнодушием. Обернулся волком и, увидев, что кошмар снова рядом, взорвался:

- Почему ты за мной ходишь?! – развернулся к Джерри, всплеснув руками, слишком эмоционально размахивал ими, говоря, крича почти: - Тебя же не должно больше быть?! Ты же ушёл!

- Я ещё не от всего тебя спас, - повторил Джерри утреннюю фразу, но теперь без улыбки, спокойно и серьёзно.

Том открыл рот, но Джерри, предвидя его бессмысленную тираду, не дал ему сказать:

- Я – твой защитник. Ты это знаешь. Не пытайся убедить себя, а тем более меня в обратном.

- Какой ты защитник?! Ты мне жизнь сломал! И продолжаешь ломать! Ты чудовище!

- Я тебе жизнь спас, - спокойно парировал Джерри, как всегда мастерски скрывая истинные эмоции. – И продолжаю спасать.

- Ты меня мучаешь! Ты… - Том на секунду запнулся, но следом взвился ещё больше: - Уходи! Исчезни!

- Я не исчезну. И я не уйду – до тех пор, пока я тебе нужен.

На лице Тома отразилось неверующее, даже насмешливое удивление.

- Ты мне не нужен! – ответил прежним повышенным тоном. – Я бы всё отдал за то, чтобы тебя не было!

- Если бы не было меня, не было бы и тебя. Думаешь, ты бы справился в одиночку?

- Я бы спокойно жил и не боялся того, что во мне есть ты и что ты снова кого-то убьёшь!

- Ты бы не выжил без меня.

- Лучше смерть, чем такая жизнь! – в сердцах выкрикнул Том.

- Уверен? – Джерри выгнул бровь, пристально и пытливо смотря на него, но ближе не подходил, их разделяло более четырёх метров.

Том открыл рот и закрыл. Он сам не понял, что покоробило его в вопросе чудовища или в нём самом, но что-то было, заставив опомниться, задуматься и не спешить с дальнейшими криками. Тяжело дыша, буравил Джерри тяжёлым, настороженным, полуиспуганным взглядом исподлобья.

- Я не отдам тебе свою жизнь, - дрогнувшим, но уверенным голосом произнёс Том через продолжительную паузу, всё так же неотрывно смотря на него.

Не знал, что именно имеет в виду, но это было важно, это было тем единственным ответом, что вышел из глубины груди.

Джерри этот момент показался весьма интересным, и за него стоило ухватиться.

- И ты готов за неё бороться? – спросил он с прежним непроницаемо-пугающим видом.

Том сглотнул, молчал. Подождав достаточно, Джерри со вздохом снова заговорил:

- Том, я устал с тобой бороться, играть, пытаться к тебе подступиться. Я не хочу тратить на это время. Может, если ты будешь лучше понимать сложившуюся ситуацию, что-то изменится. Потому буду с тобой искренен: я могу тебя уничтожить, при особом желании мне хватит для этого пары дней, при определённом методе – пары часов. Но я не делаю этого, как видишь. Не хочу. Пока, - Джерри интонационно выделил последнее слово. – Потому что я хочу тебе помочь, хотя бы попытаться это сделать.

Том секунду смотрел на него с изломанным лицом, на котором отражался шок, непонимание, страх, отвращение, и качнул головой:

- Мне не нужна твоя помощь.

- Нужна, поверь, я знаю куда больше тебя. Я освещу тебе перспективы: мы можем стать командой, и тогда всё будет хорошо, я помогу тебе прийти к этому. Или – мы продолжаем наши отношения в прежнем неконструктивном духе, и я буду делать то, что посчитаю нужным. Либо ты со мной, либо против меня. Третьего не дано.

- Я ни за что не буду с тобой сотрудничать. Никогда.

- Значит, ты выбираешь противостояние?

Том шумно втянул воздух и быстрым шагом пошёл к выходу с кухни. Джерри добавил, когда он переступил порог:

- Подумай ещё. И не вздумай делать глупостей в попытке сбежать от выбора и от меня, ты понимаешь, о чём я. Я тебя чувствую и смогу остановить.

Том круто развернулся и ответил с неприкрытой ненавистью:

- Ты не умеешь чувствовать! Ты… - запнулся, не сумев сходу подобрать подходящее слово, которое отражало бы бурю его эмоций, его отношение к проклятию. – Ты бесчувственная тварь! – выплюнул разъедающий яд.

Джерри даже немного не верилось, что его милый, слабый, нежный и беззащитный Котёнок способен на такое: так люто ненавидеть, истекать ядом. И какова же злая ирония, что он ведёт себя так именно с ним. Джерри ни капли не сомневался, что если бы Тому представилась такая возможность, какая была у него, он бы его уничтожил, не раздумывая.

Но Джерри не показал вида о том, какие мысли пронеслись в голове и чувства в груди, под шрамом-напоминанием. Ответил:

- Я бы хотел, чтобы это было так.

- Это так и есть. Я никогда не поверю. Ты не человек, - сказав это, выцедив, Том всё-таки ушёл.

Джерри остался стоять, смотря ему вслед. Так непривычно было говорить правду. Но Джерри не тешил себя иллюзиями: его искренность едва ли чего-то стоит и может что-то изменить. Даже если он расскажет Тому всю правду, тот не поверит ему, не примет помощь. Том был – смешно, не так ли? - непреступной крепостью в миллионной степени, и Джерри попросту не знал, с какой стороны к нему подступиться, так, чтобы наверняка, чтобы не сорваться с отвесной стены, как срывался все разы до этого.

Но даже после бездарных, о многом говорящих попыток наладить контакт, после тех слов, которые Том бросил ему в лицо, Джерри хотел его спасти. Не знал, задумка ли это психики или его личное отношение – склонялся ко второму, так чувствовал, но он хотел спасти этого безобразно ведущего себя мальчишку, хотел дать ему нормальную жизнь, а возможно, им обоим – такой вариант присутствовал, но только в том случае, если они будут действовать в союзе.

Да, Джерри не слукавил, приоткрыл душу, чего никогда и ни с кем прежде не делал, сказав, что предпочёл бы не чувствовать. Так было бы во многом проще. Так он смог бы просто выбрать себя и закрыть глаза на Тома.

Глава 22

Мне не легче, моя судьба,

У меня приговор, держись.

В одночасье и навсегда

Ты мою раздавила жизнь.

Lascala, Контроль©

Том замер с телефоном в руке, вскинув взгляд к двери, едва в неё зашёл Джерри. Не испугался, это не было такой уж неожиданностью, но подействовал сам момент, заставив сердце забиться чаще: он хотел сделать это тайком от него, сделать то, что тому наверняка не понравится, а его раскрыли, застукали на месте.

Одного взгляда на него хватило, чтобы понять, что он замыслил, и это Джерри действительно не понравилось – в противном случае он бы не пришёл. Он остановился у порога, сложив руки на груди, и также неотрывно смотря на Тома.

Том хотел позвонить Оскару. Да, ему было неприятно и даже больно, очень больно от того, что тому плевать на него. Но это уже не было важно. Пусть плюёт, только бы был рядом, только бы не быть в одиночестве в квартире, которая и так никогда не была для него уютным домом, крепостью и спасением от всего, а сейчас превратилась в клетку с тигром, где был заперт, в манеж ужасного цирка, представление на котором всё никак не заканчивалось. Больше ему было элементарно не к кому обратиться, никому другому он не мог доверять в такой степени, пусть это и не было заслужено.

Застывшая в глазах Тома настороженная растерянность сменилась воинственным упрямством, и он, отведя глаза от чудовища, опустил взгляд в экран мобильника и набрал первую цифру. Это упрямство, огненное какое-то, придавало сил и связывало страх, который неизменно испытывал где-то глубоко внутри, когда речь заходила о Джерри, а тем более когда видел его.

Тому не хватило секунды, чтобы набрать второй символ. Джерри сказал:

- Это очень плохая идея – звонить ему. Разве сам не понимаешь? Не понял, что он за человек?

Том сердито и нервно засопел, но не ответил и глаз не поднял. Джерри подошёл, сел на край кровати рядом и накрыл ладонью руку Тома, в которой тот держал мобильник, говоря:

- Положи телефон.

Том дёрнулся, но всё ещё не испуганно, сбросив его руку со своей и вперив в него жгучий, тяжёлый взгляд потемневших глаз.

- Положи телефон, - спокойно повторил Джерри, игнорируя его пока ещё тихую ярость, кроя её холодностью. – Ты не должен ему звонить.

- Я не собираюсь тебя слушать, - ощетинившись, ответил Том. Всё в нём выдавало высшее напряжение, за которым – или перелом и спад, или атака.

Джерри был бы не против, чтобы Том кинулся на него, это какое-никакое взаимодействие и новый шаг в их взаимоотношениях. Но отчего-то он знал, что Том этого не сделает, не решится, только если не довести его намеренно до того состояния, в котором он перестаёт думать. Этого в планах не было, не сейчас. Сейчас всего лишь нужно было, чтобы Том не позвонил, поскольку, хоть их отношения и складывались из ряда вон плохо, но, будучи замкнут с ним в четырёх стенах, Том волей-неволей вступал во взаимодействие, слушал, отвечал, поскольку легко вёлся и не мог не отвечать на «вопиющее». Шулейман же всё испортит, их должно быть только двое, пока по любому из путей не установится более-менее устойчивый контакт.

- Том, если ты сделаешь это, то пожалеешь. Послушай меня, не упрямься.

- Я тебя ненавижу. Я не хочу тебя видеть, - говоря Том вернулся к набору номера. – Я уеду к нему, и больше тебя не увижу.

Изначально не собирался вновь напрашиваться пожить с Оскаром в его апартаментах в Ницце, хотел позвать его к себе, но это как-то само собой вырвалось, и, сказав эти слова и хаотично, слишком быстро осмыслив их, действительно готов был бросить всё, уехать и снова быть никем при нём.

Джерри был иного мнения. Усмехнулся:

- Ты серьёзно? Ты ему не нужен.

- Лучше я буду не нужен ему, пусть делает со мной, что хочет, главное, без тебя.

- И спать с ним согласен? – Джерри вопросительно выгнул брови, при этом чуть сузив глаза. – Это, к слову, единственный способ, как тебе привязать его к себе – отдавайся ему, когда и как он захочет, и он не будет никуда уходить от тебя. Будешь при нём уже не мебелью, а личной подстилкой.

Это было правдой, Джерри так думал, на себе проверил: Шулейману в отношениях с ними не хватает только секса, чтобы окончательно осесть рядом и стать полностью привязанным. Но говорил намеренно хлёстко, не с расчётом на то, чтобы просветить Тома и научить.

Тома его слова задели за живое, хоть он и старался не показать вида, но это – тонкая боль, горечь, обида промелькнуло в глазах.

- Согласен быть его шлюхой? – добавил Джерри.

По тому, как дрогнули жилы на шее Тома, по общему выражению лица и взгляду было понятно, как тяжело ему даётся то, что хочет сказать, но он сказал:

- Лучше я буду шлюхой, чем сумасшедшим.

- Как скажешь, - в глазах Джерри блеснули опасные искорки.

Он сделал резкий выпад вперёд, опрокидывая Тома на спину. Телефон отлетел на пол.

- Но в таком случае мне стоит преподать тебе урок. Ты же не пойдёшь к нему неучем? – договорил, крепко удерживая Тома под собой, недвусмысленно вжимаясь бёдрами в его бёдра, и скользнул ладонями под его футболку.

- Пусти! – Том взвился, забрыкался, пытаясь свести ноги, которые так неудачно раскинул, завалившись, и меж которыми сейчас было чудовище, выползти из-под него.

Пугала до чёртиков, спазмов под ложечкой и во всём существе, почти до икоты и сама ситуация, действия, и Джерри. Два плюс два не складывалось, не сводилось воедино, что – это делает Джерри. Это были два совершенно разных стимула, которые своей разнонаправленностью почти замкнули мозг, грозясь сломать всё то, что осталось.

Том упирался руками в его плечи, но так же, как и во время не свершившегося изнасилования, даже не пытался драться, бороться по-настоящему. Мотал головой, зажмурив глаза, повторяя: «Отпусти!». Помятая домашняя майка поднялась до груди, оголив подрагивающий от усилий и переживаемых чувств беззащитный впалый живот с метками прошлой боли.

Джерри, бросив скоротечное блуждание руками по его телу, схватил ладонями его лицо, заставляя посмотреть на себя. У него было предположение, в котором был уверен практически на сто процентов, но хотелось отбросить последние сомнения, а заодно проверить – как это работает? И нужно было как-то остановить происходящее: не собирался делать того, о чём подумал Том, просто не смог бы сейчас, когда тот так боится, всего лишь хотел проучить его, но и остановиться не мог, не мог показать, что блефует. Потому Тома необходимо было переключить.

Оказавшись в тисках ладоней, Том инстинктивно распахнул глаза, сталкиваясь взглядом с нависшим над ним, слишком близко находящимся чудовищем. Взгляд к взгляду, как канал от души к душе, от части к части. Неотрывно, без дыхания, всего мгновение.

Сознание, заслоняя взор, заполонила вспышка чёрно-кровавого:

Он совсем ещё мальчишка, хрупкий, слабый, невинный, заливающийся слезами. По бёдрам течёт кровь, а его, удерживая захватом за горло, дерут сзади, разрывая всё больше с каждым толчком.

Это самое начало, первая ночь, первый заход. Ужас, боль, унижение.

Том не помнил этого, не помнил никаких подробностей пережитого ада, и это было слишком больно – вспомнить, увидеть, почувствовать, окунуться в него вновь.

Он закричал так, словно через тело пропустили высоковольтный ток. Выгнулся, закинув голову, открыв горло, на котором натянулись, проступили все-все жилы.

«Сработало», - отметил про себя Джерри и быстро отпустил Тома, сел рядом, подогнув под себя одну ногу.

Ожидал, когда того отпустит, это должно было случиться очень скоро: если он не пожелает обратного, кошмарная память вернётся обратно к нему, в капсулу.

Том, уже не удерживаемый, перекатился на бок, поджав колени и руки к груди. Плакал, а точнее хныкал всухую, давясь и этими звуками, и воздухом, дрожа. Волна схлынула, жуткие картины в голове меркли, теряли жизнь и насыщенность, но всё равно успокоиться сразу было невозможно. Это было слишком живо, и самое страшное, он знал, что это не видение, не кошмарная игра воображения, это – его правда, его прошлое, то, что он пережил.

Как Джерри и полагал, Том пришёл в себя быстро, сел, опираясь на одну дрожащую руку. Хоть слёзы так и не пролились, но глаза были мокрыми, и нос потёк, Том утёр его кулаком и с шоком посмотрел на Джерри.

Джерри придвинулся чуть ближе и, протянув руку, прикоснулся к его виску, убирая от лица немного отросшие растрепанные прядки, и ласково провёл кончиками пальцев по коже сверху вниз, к скуле. Том вздрогнул от первого же прикосновения, подался в сторону, но настолько слабо, что это не разорвало контакта.

Его взгляд стал ещё более диким, таким, словно он вообще не понимает, что происходит. Джерри даже побоялся, что перестарался, что для Тома это было слишком сильно и много. Но нет, если бы это было так, он бы почувствовал. Том в порядке, там, под внешним слоем шока, он цел.

Джерри не планировал этого, не хотел – по крайней мере, сегодня точно не планировал наносить такой удар, включать в игру то запрещённое оружие, против которого у Тома не было шансов. Но что ж, может, оно и к лучшему, что так получилось – он увидел результат. Прошедшие шестнадцать дней показывали, что с Томом, увы, нельзя договориться, а значит, его нужно сломать, у Джерри для этого было всё, в том числе самое главное – память, вместилищем которой он являлся.

Но Джерри и здесь не тешил себя иллюзиями, что всё будет просто. Весьма нелегко будет сломать Тома так филигранно, чтобы получить не безвольную массу, а податливый материал. И ещё всё же хотелось обходиться с Томом по-хорошему, а не кормить его болью, не ломать ему кости столь массировано, но если придётся, Джерри был готов. В конечном итоге мучения Тома – во благо им обоим.

Джерри не убрал руки и снова провёл по виску Тома, тыльной стороной пальцев.

- Теперь ты понимаешь, о чём я говорил? – произнёс приглушённо. – Если бы не я, ты бы помнил об этом всегда: каждый день, каждый час…

Том так и не отвёл взгляда от его лица, от глаз и увидел в них проскользнувшее усталое, сердечное сочувствие и боль – разделённую с ним боль. Но поверить в это Том не мог, закрылся от этого в следующую секунду.

- Что ты такое? – спросил севшим голосом. Без крика, без требования, с дрожащим предельным непониманием лишь.

- Я – Джерри. Тот самый Джерри.

И до этого Том понимал, кто перед ним, но словно не в полной мере, не вдумываясь и не чувствуя, теперь же, от своего простого вопроса и такого же простого ответа, осознал всё, со всей тяжестью и безысходностью своего положения. Перед ним – убийца, то самое создание, что жило в нём столько лет и столько лет жило вместо него. Тот, кому на самом деле принадлежит эта квартира, под чьим именем его знают все, тот, чей паспорт лежит в столе. Джерри Каулиц. Джерри как его там… Том не помнил первой фамилии Джерри.

Том обречённо закрыл глаза. И выдохнул через паузу, в которой так больно, тяжело пульсировало сердце:

- Уходи…

Джерри понял, что Том его не гонит, как делал все разы прежде, он просит его уйти – сейчас, оставить его одного. Потому послушался, молча встал и вышел из комнаты.

Когда закрылась дверь, Том снова упал на бок, поджав руки и ноги, не открывая глаз. Лежал и чувствовал, как мерно, неумолимо бьётся сердце в клетке тела, как тяжело дышать от тягучей, беспросветной безысходности.

Не знал, сколько минут прошло – может, и полчаса, и час. Сел, снова опираясь на руку и скользнув взглядом по полу, остановился на валяющемся на нём телефоне. Поднялся и подобрал его, и вернулся на кровать. Сжимал мобильник в ладонях, смотря на него неотрывно, как на последнюю надежду, как на свет маяка во тьме, который ничего не обещает, но он хотя бы есть.

Прикусил губу до боли; снова шли секунды, минуты, а он не двигался, держал, смотрел в тёмный экран. И, немного очнувшись, перевёл взгляд на дверь, за которую вышел Джерри.

Том так и не позвонил. Положил телефон на тумбочку и снова завалился на бок, собравшись в клубок, зажмурив глаза, и прикусил большой палец. Внутри была буря, но тихая, и дыра, и кромешная темнота. А вокруг и впереди – неизвестность и безысходность. И он во всём этом один.

Глава 23

Джерри, как никто другой, знал об одной поразительной, чудесной особенности Тома – оправляться от любого удара и восстанавливаться до прежнего состояния без каких-либо собственных осознанных усилий и чужого, внешнего вмешательства. Том гнулся под напором судьбы и жизненных обстоятельств, обрастал заломами, но никогда, никогда не ломался полностью. Он мог быть раздавлен, перемолот в порошок, но всё равно всякий раз восставал, словно феникс из пепла, и находил нечто новое, за что ухватиться, чтобы жить. Никогда не искал этого намеренно, почти никогда не осознавал, что это так – вместо этого думал, что всё кончено, не хотел двигаться из мёртвой, уже несуществующей точки и принимал как должный абсолют, лелеял свою обречённость, но неизменно происходило именно так. А потом и сам не замечал, как оживал, как в душе снова появлялся неуёмный, неубиваемый свет, и продолжал жить, как будто недавно не выпотрошили, приспосабливался к новой линии жизни.

Во многом этой способностью жить, несмотря ни на что и после чего угодно, Том был обязан Джерри: от всего, что было для Тома слишком тяжёлым и потому угрожающим, психика защищала его привычным способом – ограждала, в разной степени капсулируя травму, отдавая её Джерри. Так, Том никогда не задумывался, почему так редко вспоминает о настоящей семье и том, как они с ним поступили, почему не воет от этого по ночам, что было бы ожидаемо. А ответ таков: механизм защиты оградил его от чувств по поводу данной ситуации, выкачал их, а без чувств любая боль – всего лишь факт.

Но вместе с тем Джерри полагал, что данная особенность присутствует у Тома не только благодаря нему. Это было и его личное свойство, проявляющееся и в тех ситуациях, где Джерри был непричастен, и наблюдающееся у него ещё до всего, до того, как произошёл раскол и механизм защиты заработал на полную катушку.

С одной стороны, это было поистине чудесное, спасительное свойство – восстанавливаться и приспосабливаться, без которого Том бы не выжил, не сумел бы остаться собой, озлобился бы и потерял душу или сдался навсегда. Но, с другой стороны, лично Джерри это чудесное свойство его Котёнка приносило неприятности и местами раздражало. Например – прямо сейчас.

Два дня Том был тих и прибит, но вот – отошёл, восстановился до прежнего состояния и снова нашёл, за что уцепиться. И вернулся к своей мятежной идее – позвонить вредителю.

Джерри отвернулся от окна и быстрым шагом направился в спальню, где отсиживался Том. Подозрения подтвердились – Том держал в руке телефон, видно, только решился и ещё не набрал номер, и изумлённо уставился на него, когда Джерри вошёл в комнату.

- Том, ты с первого раза не понимаешь? Положи телефон на место и забудь об этой идее.

Том несколько секунд поколебался, но затем, подобравшись, сильнее вцепился в средство связи и, разблокировав его, стал быстро набирать номер. И после первой цифры поднялся на ноги, стал быстро отходить то боком, то спиной к окну, смотря то в экран, чтобы не промахнуться мимо нужной кнопки, то на Джерри.

Отходит, чтобы выиграть время, чему-то его научил прошлый раз. Да, бесспорно, Том был настроен решительно, хотя и страшновато ему было. Как же Джерри это начинало бесить – бесило баранье упрямство, с которым Том не просто стремился убежать от него, а – к нему, к чёртовому Шулейману.

- Не подходи, - сказал Том, стараясь звучать уверенно и убедительно, выставив перед собой одну руку, а вторую, с телефоном, отведя назад, когда Джерри двинулся к нему.

Джерри и не подумал останавливаться. Когда он подошёл совсем близко, Том ринулся в сторону, но Джерри успел выхватить мобильник из его руки. По инерции пробежав ещё пару метров, Том, развернулся и громко, высоко, так по-детски требовательно взвизгнул:

- Отдай!

В этот момент он в самом деле был похож на ребёнка, у которого отняли любимую игрушку: в глазах плещется обида и потерянность, поскольку обидчик сильнее и не знает, как с ним быть, губы надуты, брови сведены. Но вместо игрушки было то, что, по его мнению, могло его спасти.

- Нет. Том, ты сам вынуждаешь меня вот так вмешиваться. Я сказал тебе, чтобы ты не звонил ему. А что ты делаешь? Всё равно пытаешься позвонить. Зачем?

Том прикусил губу и, зажмурившись на мгновение, помотал головой:

- Я так больше не могу. Не хочу.

- Ты думаешь, я исчезну, если он будет рядом? Или не смогу выйти за пределы квартиры, если ты переедешь к нему?

Том молчал. Джерри сам ответил на свои же вопросы:

- Нет, это не так. Как ты видел и, надеюсь, не забыл, присутствие Шулеймана меня не отпугивает, отвращает, да, но это другой разговор. И я не привязан к конкретному месту, то есть к этой квартире, я могу пойти за тобой куда угодно и я найду тебя в любой точке земного шара, это на тот случай, если вдруг решишь просто сбежать. Так что всё это не имеет смысла, не трепли нам обоим нервы.

Том снова молчал, но затем всё-таки ответил:

- Мне всё равно, - вновь качнул головой. – Я не хочу больше быть с тобой наедине, я не хочу так. Если понадобится, я пойду лечиться, - в его голосе звучала откровенная слезливая дрожь и вместе с тем слабая, больная уверенность.

Джерри вопросительно повёл бровью и сказал:

- Меня очень радует, что ты готов перешагнуть через свой страх перед больницами. Но это ничего не изменит, так что не стоит сейчас тратить время на лечение, оно нам не поможет.

- Изменит, - и снова Том качнул головой; уверенность в голосе начала превалировать. – Я посоветуюсь с Оскаром, он же доктор, он должен всё это знать, поможет мне с больницей и всем остальным. Или скажет, какие таблетки нужно пить.

На тот раз Джерри ничем не выказал своего удивления, но оно было значительно сильнее, нежели в предыдущий раз, и окрашено другими оттенками. Во всей разворачивающейся ситуации для него на первый план вышло непонятное ему маниакальное стремление Тома искать спасения именно у Шулеймана, через него. Даже желание лечиться Том привязал к нему. И Джерри не слишком сомневался в том, что далее может последовать признание в том, что Том будет просить-требовать, чтобы Шулейман лично занимался его лечением.

Это уже действительно походило на манию, тем более что Том имел таковой опыт и знал, как неприятно быть в руках этого дока.

- Отдай, - Том протянул руку и добавил: - Пожалуйста.

Джерри размыслил пару мгновений, прикидывая варианты развития событий, и ответил:

- Хорошо, отдам, и не буду противостоять твоему желанию снова связаться с ним. Но только в том случае, если ты согласишься на мои условия. Мне их озвучивать?

Том не сказал «да», но он не сказал и «нет», так что можно было попытаться. Джерри кивнул сам себе и снова заговорил:

- Мои условия таковы: ты продолжаешь уделять мне внимание, в том числе уделяешь мне время наедине, даже если вы с Оскаром снова будете жить вместе. Поверь, это нам обоим на пользу, в особенности тебе.

- Нет, - твёрдо, резко.

- Значит, всё остаётся, как есть. Мне так больше нравится, не желаю видеть мешающегося под ногами подонка.

Том сглотнул, соскользнул взглядом к мобильнику, который Джерри всё ещё держал в руке, не подумав, как это заметно и выдаёт его пока ещё не до конца принятые намерения.

- Хочешь забрать у меня телефон силой? – Джерри вопросительно выгнул бровь, в глазах его читалась лёгкая насмешка.

Том остался стоять на месте, ничего не ответив и не предпринимая. В секунду оценил свои шансы в данной схватке, а вернее – отсутствие шансов, что он решится это сделать, резко развернулся и бросился прочь из комнаты.

Раз он не может позвонить отсюда, со своего телефона, ему нужно сделать это из любого другого места. Оставалось всего лишь преодолеть длинный коридор, затем дверь, а дальше – попросит помощи у соседей или у прохожих на улице. И вламываться к первым, и обращаться, приставать с просьбами ко вторым сейчас не казалось ни страшным, ни стыдным. Ему необходимо было добраться до Оскара, и он доберётся, смог же уже один раз, причём в куда более сложных условиях.

Джерри настиг его у самых дверей, обогнав в последнюю секунду. Прижался спиной к двери, расставив руки и ноги, тем самым перекрывая ход. Знал, что Том не решится открыть её поперёк него, как и оттащить его.

Том смотрел на него испуганно и растерянно, загнанно дышал от взрывного рывка.

- Ты меня удивил, - холодно, намеренно демонстрируя и преувеличивая своё недовольство, произнёс Джерри. – Полагаю, тебе нужен стимул, чтобы оставить эту затею, не бежать к нему и забыть о нём. Его

Джерри не хотел быть злодеем, не хотел угрожать, но Том своими выходками, всем своим поведением не оставил ему иного выбора – их отношения продвигались миллиметровыми шажками, но всё-таки продвигались и впредь можно было ожидать улучшения, во что бы то ни стало нужно было не допустить вмешательства в них Шулеймана.

Том не понимал по-хорошему, по-человечески, действительно не понимал. Никто из тех, кто пробовал с дружелюбием и прочим подступиться к нему и был рядом с таким отношением, не задержался надолго, не выдержал. Тома нужно держать в узде, в противном случае никакого эффекта не будет, на него доходчиво действует лишь грубая сила - физическая или моральная, можно в комплексе. Джерри и в своём с ним взаимодействии успел отметить этот печальный момент, и видел его в прошлом.

Как ни отвратительно было это признавать, но, кажется, Шулейман был прав в своих методах обращения с Томом. И, что ещё отвратительнее признавать, видимо, горе-док много умнее и дальновиднее его, Джерри, поскольку он ошибся, а тот сразу безошибочно выбрал верный путь и добился ошеломительных результатов с учётом состояния исходного материала, который достался ему ещё в центре. Более того, Шулейман был тем единственным, кто нашёл подход к ним обоим и ужился с обоими, а одного ещё и обыграть сумел – красиво и всухую.

Чёртов Шулейман. Как же Джерри выворачивало изнутри от этих мыслей, от того, что – он оказался прав.

За мгновение в глазах Тома промелькнуло столько всего, что Джерри далеко не всё смог обличить и не всему мог подобрать название, но в них ещё трепыхалось лёгонькое неверие, то, которое – надежда.

- Ты знаешь, кто я, - добавил Джерри, угрожающе сузив глаза, пронзая до основания остро-тяжёлым взглядом и говоря всем вкупе: «Не ходи против меня».

Он неспешно поднял руку, в которой по-прежнему держал телефон, подавая его Тому. Молчал, ожидая действий, решения того. Том также медленно, заторможено словно, поднял свою руку и взял аппарат из его руки, не обратив внимания, что прикоснулся пальцами к его прохладной ладони, не почувствовав этого. Всем его естеством: и разумом, и сердцем, и душой, сейчас владело другое, замораживало.

Так хотелось, чтобы сердце сейчас остановилось, замерло, чтобы можно было отложить эти секунды, перепрыгнуть и забыть, не принимать решение.

Но сердце упрямо билось, отсчитывая ударами время, впрочем, как и всегда.

Так же медленно Том развернулся, отошёл к удлинённой высокой тумбе и положил на неё мобильник, взглянул на Джерри. В этот раз Джерри сумел узнать всё, что читалось во взгляде того, и, что поразило его, в глазах Тома, помимо потерянности, страха и прочей привычной шелухи, было – спокойствие, ломкое, глухое спокойствие обречённого.

Том сделал выбор. И Джерри немало удивило то, с какой лёгкостью, можно сказать, в считанные секунды, без истерик и мытарств Том принял его: выбрал спасать не себя, а Оскара. И весьма заинтересовало и озадачило – чем это продиктовано? Не в первый раз Том переживал не за себя, а за Шулеймана, но никогда прежде это не было настолько остро.

Что за чувства Том к нему испытывает? Это точно не любовь, не дружеская привязанность. Но что тогда? Джерри не мог этого прочесть и дать себе однозначный ответ. То ли потому, что это было нечто, принадлежащее сугубо Тому (Джерри допускал вероятность существования чего-то такого, хоть многолетняя практика и доказывала обратное). То ли потому, что Том и сам не знает, что это и вообще не замечает, что что-то такое есть. То ли потому, что это нечто слишком сложное и непонятное, такое, чему нет верного определения ни в одном языке, которыми он владеет.

Хотя тому было и простое, куда более прозаичное объяснение: защитником был не только он сам, Джерри, но и Том. Зная до мельчайших подробностей всю суть Тома, Джерри уже давно заметил, что тот, сам отчаянно нуждаясь в защите и ища её, испытывает потребность защищать. Он сам необъяснимым образом становится сильнее, когда ему есть, за кого стоять. В том числе и поэтому Джерри решил «бить по третьему», пусть Том будет героем, раз он находит в этом смысл и ресурс. Жаль только, что ни разу ещё Том не прошёл героический путь защитника нормально и до конца. И ещё жаль, что Джерри пока что не мог придумать, как воспользоваться выявившемся занимательным моментом – отношением Тома к Шулейману, держа того на расстоянии.

Джерри ничем не выдал своих эмоций и, сохраняя присущую злодеям холодную маску, сказал соответствующим тоном:

- Ты сделал верный выбор. Я рад, что ты, хоть глупый, но благородный.

Том развернулся и хотел уйти, но, пройдя пару шагов, вернулся, взял телефон и, покрутив его в руках, взглянул на Джерри и нерешительно пояснил:

- Я хочу положить его на место.

Джерри кивнул: неси. Том, опустив голову, с видом провинившегося ребёнка ушёл в свою спальню.

Да, Джерри не хотел быть злодеем…

Вскоре Том вышел из своего уголка. Не знал, как вести себя, как быть, и потому старался вести себя как обычно, даже слишком, по-детски показывал: «я правильный, я хороший», чтобы не злить. За столом держал спину непривычно прямо и ел медленно, не пытался убежать с кухни, когда Джерри тоже сел за стол, и ни разу плохо на него не посмотрел, вообще почти не поднимал взгляда от тарелки.

Джерри было больно на него смотреть. Но он понимал, что так надо, это, возможно, единственный выход.

Том всю жизнь искал друга, Джерри и сам верил в то, что ему необходимо именно это, но по правде Тому нужен был не друг, а – вожак. Более сильный во всех смыслах человек, который не станет с ним церемониться, заставит двигаться, но при этом не причинит реального вреда и поможет, если нужно.

И как поразительно, что Том встретил такого человека, причём уже давно, все эти качества были присущи Шулейману.

Снова чёртов Шулейман!..

Но стоило не беситься от того, что доктор-пьяница и в этом его переиграл, а мотать на ус и поучиться у него, что Джерри и намерен был делать. В принципе, ничего сложного. Оставалось только засунуть куда подальше своё нежное отношение к Тому.

Глава 24

Летит моя душа

На красный свет, на черный день,

Солнца белый шар

Закрыла мне от крыльев тень.

Эй, ну как ты мог, мой АнгелОК?

Слот, Ангел’ОК©

Миновали ещё два дня. Двадцать дней уже длилось сюрреалистическое представление на манеже жуткого круглосуточного цирка. Жизнь окончательно превратилась в замкнутый круг, в цикл, который не разорвать: есть, спать, мыться, видеть Джерри, слышать его, знать, что он здесь, и быть рядом, в одной комнате. Это было похоже на сон, только наяву. Сон типа того, что видел когда-то, дома в Финляндии, но без прямых, стандартных элементов кошмара. Всё в основном было спокойно, иногда просто никак, но от того не становилось легче, не было проще жить в этом и с этим, но и до взрывов, криков и прочего больше не доходило.

Том пребывал в полуотрешённом состоянии, сам старался уйти в него, чтобы не думать, не чувствовать, воспринимать всё через плёнку. Но получалось так себе. Только внешне удавалось уйти в прострацию, а внутри продолжало твориться, трепыхаться что-то, что и сам не мог разобрать и не пытался этого сделать. Словно поставил жизнь на паузу, потому всё потом, а сейчас – сейчас ничего.

Том очень пытался в это верить. И хоть душе не находилось места, но действовал он в соответствии с паузой, а точнее – бездействовал, совсем ничего не предпринимал, не придумывал ничего нового и вообще не обдумывал хоть сколько-нибудь развёрнуто сложившуюся ужасную ситуацию, своё положение и состояние и перспективы. Жил так, как будто Джерри просто не особо приятный ему гость, с которым вынужден делить жилплощадь, а не то и тот, кем он являлся на самом деле.

Иллюзия спокойствия и равновесия, по ощущениям примерно как петля на шее.

Джерри со своей стороны поддерживал негласную передышку. Тоже по факту ничего не предпринимал и не заговаривал ни о чём важном, давая Тому время, раз тот хотя бы успокоился, а вернее усмирился.

Ему нравилось то, что Том перестал доставлять хлопоты и иной раз даже не отмалчивался, а внешне спокойно реагировал на его нейтральные реплики. Но ключевое слово здесь – внешне. Джерри и видел, и чувствовал, что это совсем не так, что Том по-прежнему ощущает себя в клетке с тигром, только теперь не ищет из неё выхода. Но это только пока. Увы, Джерри не сомневался, что их как бы перемирие не продлится долго, рано или поздно Том освоится в теперешнем положении дел, ему станет в нём слишком тесно, и он взбрыкнёт.

И Джерри не знал, чего в этом случае ожидать от Тома, какого этюда. Да, не было ничего такого, что могло слишком сильно, непоправимо навредить, и от чего бы он не смог остановить его, но всё же ему не нравилось неведение. Проблема была в том, что Джерри знал Тома, чувствовал его, но он не всегда мог предугадать наперёд, чего от того ожидать. Бывали случаи, когда Том действовал не в соответствии с любой из характерных ему тактик и принимал решение в одно мгновение, совсем не обдумывая ничего предварительно, в таких ситуациях Джерри был бессилен, провидцем он не был.

Успокаивало одно – Том вряд ли решится вновь обратить внимание в сторону Шулеймана и попытаться связаться с ним. Хотя и это – не факт, опять же – Том был совершенно хаотичен в принятии своих решений.

Каким же Том был сложным…

Джерри удивляло то, что и он пришёл к этой мысли, он – тот, кто знает Тома до каждой чёрточки души, кто любит его без меры и заранее понимал и принимал безоговорочно все его острые углы и недостатки, иной раз не знал, что делать.

Конечно, немалую, решающую даже роль играло отношение Тома к нему, но всё же Джерри не думал, что это может быть настолько сложно. Иногда безголового дикого Котёнка хотелось просто прибить, взять за шкирку и встряхнуть хорошенько, чтобы открыл глаза и уши и начал думать.

Но, увы и ах, насилие могло поставить точку в их и без того совсем не таких, как хотелось бы, отношениях. Конечно, Том в таком случае послушается, он не выносит боль и физическое подавление, но это не будет тем взаимодействием, к которому Джерри стремился. Давить Тома необходимо аккуратно и дозировано.

Том заново привыкал к присутствию Джерри, к тому новому и полному, что осознал совсем недавно. И заново отвыкал от Оскара, боролся с мыслями о нём, с необходимостью в нём, которая в свете того, что видел в нём спасение, и того, что тот был под запретом, приобрела более тяжёлую форму, трансформировалась в некий лишь изредка стихающий вибрирующий, толкающийся зуд в груди, от которого даже аппетит пропадал.

Прошёл ещё один день, наступил новый, двадцать первый. Кошмар длился уже ровно три недели, почти целый месяц. Том не видел ни малейшего намёка, ни шанса на спасение или избавление, не думал, что через месяц или какой угодно другой срок всё закончится само собой, но отчего-то не считал, что это продлится долго, просто не видел этого. Словно уже было начертано, что будущего нет, и всё оборвётся, например, через три месяца.

Джерри был того же мнения, хоть и молчал об этом: это не продлится слишком долго, не для того он здесь.

Том задыхался. Снова начал подолгу смотреть в окно, как любил в детстве просиживать часы, чего не делал с тех пор, как в центре его заставили вспомнить, убив, растерзав наживо в нём беззаботного ребёнка.

Том отвернулся от окна и направился к двери. Выйдя из спальни в коридор, услышал музыку, что несколько сбило с толку – откуда она? Нахмурившись, он пошёл на звук и, дойдя до открытых дверей гостиной, заглянул внутрь. За роялем сидел Джерри и двумя руками плавно перебирал клавиши, играя непонятную мелодию: не быструю и не медленную, не трагичную, но и не радостную. Сочинял на ходу.

Том задержался в дверях, не слушал – живая музыка его никогда не привлекала, но смотрел на чудовище.

- Не хочешь тоже попробовать? – спросил Джерри, продолжая играть и не поворачивая к нему головы. – Когда-то ты хотел, - это было первым подводящим к значимому, что сказал за последние дни.

Дёрнуло. Джерри уже говорил нечто такое в самом начале – что-то о далёком прошлом, что якобы было, но Том знал, что не было и быть не могло, потому что ничего такого не помнил и это просто невозможно.

Вот и сейчас: «Когда-то ты хотел играть». Что это значит?

Но задело это несильно, вскользь, и Том не стал об этом задумываться. Потому что это бред, он никогда не испытывал тяги к игре на каком-либо музыкальном инструменте и фортепиано вживую в детстве вообще не видел, а, живя в этой квартире, ни разу не подходил к роялю и толком не замечал его, даже несмотря на то, какой это громоздкий предмет.

Том развернулся и вернулся в спальню. Потом пошёл на кухню, неизвестно зачем, есть и не хотел, и не собирался, как и пить. Потом, там же, на кухне, невыносимо почувствовал, что не просто тело – душа мечется, бьётся. Он хотел вырваться из этого круга и убежать куда-то далеко-далеко, но бежать было некуда и побег, если верить чудовищу, не имел смысла. Да и злить его не хотел, да что там не хотел – боялся.

К тому же, к кому ему обращаться за помощью и где искать спасения от своего безумия? Только если вызвать психиатрическую бригаду и попросить их быстро-быстро напичкать его какими-нибудь подходящими очень сильными препаратами. Или пусть проведут операцию на мозгу, чтобы перестал быть собой, поскольку в таком случае не должно остаться и Джерри и всего этого сюрреалистического ужаса. Том был готов и собой пожертвовать, только бы это кончилось, только бы Его больше не было, всё равно не будет ни больно, ни жалко, что утратил себя, если не будет ни памяти, ни прежней личности.

Том завернул в гостиную и, помявшись у порога, сказал:

- Я пойду погулять, я недолго.

В данных обстоятельствах отчитываться было и унизительно, и ужасно, и абсурдно, но почему-то казалось, что правильно будет известить чудовище о своих намерениях, о том, что собирается выйти за пределы дома.

Сказав и не ожидая ответа, Том ушёл обратно к себе в спальню и начал переодеваться в уличную одежду. Убегать действительно не собирался, но испытывал острую необходимость вырваться из этого круга хотя бы ненадолго, казалось, если не сделает этого, не вдохнёт воздуха, то просто упадёт замертво в ближайшие дни. Или крыша окончательно поедет.

Уже пора было сходить в магазин, но не хотел сейчас идти за продуктами, не было сил, совсем не тот был настрой. Хотел просто выйти. Хотя бы вокруг дома погулять и вперёд-назад по улице.

Натянув штаны и застегнув их, Том поднял голову: на пороге, прислонившись плечом к дверному косяку, стоял Джерри.

- Возьми гарнитуру, она в столе, - посоветовал Джерри. – Надо как-то прикрыть то, что ты разговариваешь с невидимым собеседником.

- Я не буду с тобой разговаривать. Я вообще ни с кем не буду разговаривать. Я просто хочу погулять немного.

- Ты всё равно будешь мне отвечать. Так что не упрямься, возьми и надень.

- Не нужно ходить со мной. Я немного погуляю и вернусь. Я не сбегу, правда.

- Я тоже хочу прогуляться. И как я могу не пойти с тобой?

- Я не сбегу, - повторил Том с отчаянной мольбой. – Не надо меня сопровождать, - сказал и быстро вышел из комнаты.

Он обулся и, уже открывая дверь, заметил неумолимое – Джерри был тут как тут, тоже готовый к выходу и обутый. Проглотив очередную просьбу, а возможно, требование – не был уверен, что именно получится в итоге, Том вышел за порог и закрыл дверь, запер на все замки и убрал ключи в карман.

Оборачиваться было совсем не обязательно, чтобы не сомневаться – Джерри идёт с ним, чуть позади. Том опустил голову и старался игнорировать боковое зрение, которое улавливало – Его. Самую малость хотел, погулять в одиночестве, побыть среди нормальных живых людей, пусть и не поговорит ни с кем, на самом деле не собирался этого делать, но и эта малость не случилась. Теперь точно не забыться ни на минуту, не выдохнуть и не вдохнуть.

Перейдя дорогу, Том прошёл вперёд по площади, где стояла башня, и сел на лавку. Руки засунул в карманы, ногу закинул на ногу, смотрел вниз, ни о чём не думая, ни о чём, кроме того, что постоянно вилось в голове и душе, гнело.

Джерри занял противоположный край лавки и закурил, также не смотрел на Тома, но, в отличие от того, смотрел вперёд, держа голову высоко поднятой. Том взглянул на него, услышав щелчок, а затем почувствовав дым – не похожий на тот, от которого выворачивало, не горький, ментоловый, сладковатый. И не сам дым заставил повернуть голову, не то, что всегда раздражало, когда кто-то рядом курит, а сама ситуация, сам факт того, что чудовище сидит рядом как ни в чём не бывало и курит. Эта ситуация убивала своей обманчивой, абсурдной нормальностью.

Отвернувшись от него через пару секунд, Том устремил взгляд вперёд, вперёд, стремясь убежать как можно дальше хотя бы взором, сознанием, абстрагироваться от той реальности, в которой невыносимо задыхался. В которой просто было невыносимо и из которой не знал, как вырваться по-настоящему.

Оба молчали. Благодаря этому Тому на какой-то промежуток действительно удалось забыть о том, что он не один, что в сопровождении персонального кошмара. Чудовище вообще вело себя на удивление тактично, никак не обращало на себя его внимания, только это невзаимодействие ничего не меняло, он всё равно был рядом, и замкнутый круг, из которого мечтал вырваться хотя бы на полчаса, продолжался, тянулся, растягивался за пределы дома, грозясь захватить целый мир. Наверное, уже захватил, и куда бы ни пошёл, кошмар последует за ним, будет рядом, избавляя от одиночества, но даря нечто куда более худшее.

Том никуда не сдвинулся с этой лавочки, сидел и смотрел вперёд, периодически вниз. Посмотрел на часы – те самые, найденные в постели, которые так и продолжал носить, практически не снимая; ни Оскар, ни Джерри так и не сказали ему, кому на самом деле принадлежит данный аксессуар.

Два с половиной часа уже прошли. Том поднялся и побрёл в сторону дома, но, дойдя до крыльца, остановился. Понимал, что ничего не изменится от того, что останется на улице ещё на какое-то время, но не хотел сейчас идти домой, в эпицентр круга и манежа, за стены, отгораживающие от всего остального, нормального мира, закрывающие в ловушке.

Том перевёл взгляд с фасада здания на Джерри, и тот произнёс:

- Можем ещё погулять.

Том опустил глаза, бросил ещё один взгляд, исподлобья, на Джерри и повернул направо, пошёл вперёд довольно быстрым шагом. Обогнул крайний из домов и пошёл в противоположную сторону. Снова посетила мысль о том, что пора бы пополнить запас продуктов, но так же и ушла: может, вечером ещё раз выйдет и займётся этим, но не сейчас. Понятия не имел, куда держит путь, но это и не было важно, просто не хотелось возвращаться, и сидеть на месте уже устал, потому хотелось идти.

Джерри не нравилось всё время молчать, но Том в своём состоянии двигался в нужном направлении, потому стоило потерпеть и не выдёргивать его, к тому же вокруг было достаточно прохожих, а «ухо» Том так и не взял и не особо умел сдерживаться.

Он размышлял о всяком, в первую очередь об имеющемся положении дел и их развитии, и попутно созерцал город, знакомые улицы, по которым не так уж давно ходил и сейчас снова идёт, но уже в ином качестве. Город, который любил его и который любил он. Город, в котором ощутил себя дома и решил, что так тому и быть, быть ему парижанином, если не произойдёт форс-мажора. Город, который давно уже покорил. Город, в котором успел побыть и по-настоящему счастливым, и пленником Зверя, и просто человеком, который чего-то ждёт, а сейчас – живёт; и в трёх отношениях успел побыть – ни разу в нормальных, и сексуальную жизнь наладить и значительно расширить её горизонты, и как никогда близко подобрался к цели; и победителем был, и проигравшим.

Всё это было там, в совсем недалёком прошлом, там была жизнь, текущая в этом самом городе и разворачивающаяся в его антураже. А город продолжал стоять, и ему действительно всё равно, всё равно, что за карими глазами уже другой человек, а тот, с кем была любовь, рядом, невидим для всех.

Всё это было довольно сложно, несмотря на то, что всё прекрасно понимал. Он за чертой жизни, вне реального, объективного мира и при этом остаётся собой и всё-всё понимает. Тут в пору сойти с ума.

Джерри усмехнулся про себя: альтер-личность сойдёт с ума, смешно. Жаль, что никто не посмеётся с ним. Он скосил глаза к Тому. Тот и не представлял, что не один страдает и своим поведением мучит их обоих, но Джерри не собирался об этом говорить, всё равно не добьётся ни жалости, ни содействия. Потому лучше молчать, как всегда молчал о своих чувствах, и оставаться для него жестокой бесчувственной тварью, раз никак иначе Том его не воспринимает.

Том не обратил внимания на выделяющийся в общем гуле улицы гудок клаксона, был слишком погружён в себя. Гудок повторился, и через семь секунд авто, перестроившееся уже в крайний ряд, резко свернуло на тротуар, перекрывая его и едва не поцеловав бампером и без того дёрганую мадам лет тридцати. Мадам вскинула голову, раздражённо сжав губы в тонкую нить, но, рассмотрев и машину, и водителя, перестала злиться.

Том вынужденно остановился, как и идущие за ним прохожие.

«Твою мать…», - процедил про себя Джерри.

В отличие от Тома он узнал эту чёрную машину. И вдобавок только один человек из знакомых ему был способен на такой безрассудный и яркий этюд, это исключительно в его стиле. Сомнений быть не могло – лёгок без помина.

Шулейман вышел из машины и, облокотившись на крышу, с усмешкой на губах сказал:

- Я сигналил тебе, а ты не слышишь. Куда путь держишь в столь глубокой задумчивости?

Том стоял в оцепенении, хлопая широко распахнутыми глазами и не веря им. Почему-то в первую очередь подумалось, что это не взаправду, что Оскар не настоящий, а только кажется ему.

- Тебе не кажется, - подсказал Джерри, опасаясь, что Том решит, что его безумие прогрессирует семимильными шагами.

Том нервно обернулся к нему, сглотнув, и перевёл взгляд обратно к Оскару, который, в свою очередь, выжидающе смотрел на него.

- Ты меня слышишь вообще? Реагировать как-то собираешься? – вопросил Шулейман, поймав его взгляд.

- Ты же уехал? – не придумав ничего лучше и правда не понимая, как так вышло, спросил в ответ Том.

- Да, - по своему обыкновению спокойно ответил Оскар, пожав плечами. – А сегодня вернулся. У меня тут одно дело. А конкретно сейчас не смог проехать мимо знакомого лица, которое вдобавок так нагло меня игнорировало.

Том покивал и хотел обойти автомобиль сзади, но Шулейман окликнул его:

- Эй? Ты куда собрался? Мы так-то не попрощались ещё, это элементарно некультурно, - он захлопнул дверцу и прислонился к ней, сложив руки на груди и следя взглядом за Томом.

- У тебя же дело какое-то. У меня тоже.

Оскар и без того удивился такому его высказыванию и его тону, а Том ещё добавил через коротенькую паузу:

- Убери машину, она мешает людям.

- Без проблем. Садись, и отъедем.

- Я никуда с тобой не поеду.

Кто бы знал, чего Тому стоили эти слова, какой болезненный ком встал в горле последом, и как сводило челюсти, но он с первого раза понял страшный посыл Джерри и не намерен был испытывать судьбу. Как бы ни было горько, как бы ни желал обратного, он должен оборвать контакт, отвернуть Оскара от себя как можно скорее.

Со стороны его тон, выражение лица и взгляд, которыми старался не выказать истинных чувств, отдавали холодным неприятием. Оскар недоумевающе выгнул брови и произнёс:

- Не понял? Что за неожиданная нелюбовь и своеволие?

- Не неожиданные, - в который раз удивив, уверенно ответил Том. – Я всё сказал тебе в прошлый раз. Я не хочу тебя видеть, - сказав это, он всё же обошёл машину, чтобы продолжить путь, но и Оскар обошёл её и преградил ему дорогу.

- Ну-ка, повтори, что ты там говорил мне в прошлый раз, - также сменив тон на холодный, проговорил Шулейман. - А то у меня что-то картина не складывается: что у тебя в голове щёлкнуло?

Том посмотрел на него снизу. Тот его мучил своей навязчивостью, и Том боялся, что может не выдержать, сдаться под напором, потому, собрав волю в кулак и наступив себе на горло, сказал:

- Ничего у меня не щёлкнуло. Просто я наконец-то посмотрел иначе на наши отношения, правильно посмотрел, и я больше не хочу этого. Хватит. Я больше не буду мешать тебе наслаждаться жизнью, а ты не мешай мне жить. Дай мне пройти.

Оскар словил себя на категорически странном ощущении: за каких-то пять минут он уже устал удивляться, верхний предел достигнут. Но следом за этим пришло вполне вероятное, объясняющее всё предположение: Том вёл себя не в своём духе, не похоже на себя, и в этой непохожести он довольно сильно походил на Джерри, даже отдельные фразы проскальзывали, которые уже слышал.

Шулейман сощурился и схватил Тома, который пытался пройти мимо него, за запястье и дёрнул к себе, намеренно до хруста косточек. Джерри догадался, о чём тот думает – он и сам заметил поразительную схожесть обычно совершенно иначе себя ведущего, иначе говорящего Тома с собой, и это грозило неприятностями. Шулейман и в прошлый раз не церемонился и не разменивался на аккуратные методы, а сейчас, судя по тому, что Джерри наблюдал, был настроен куда более решительно и жёстко. Тому от этого могло не поздоровиться в самом прямом смысле этого слова, им обоим могло.

Но, как и у большинства ситуаций, у этой тоже были две стороны. Первая – негативная, опасная. А вторая давала шанс, что вмешательство Шулеймана, если оно будет подобно прошлому, даст толчок и повернёт тумблер в обратном направлении.

Рисковать здоровьем не хотелось. Но, просчитав все риски и выгоды, Джерри решил всё же не вмешиваться и продолжать просто наблюдать. К тому же сейчас он был бессилен: если влезет, то собьёт Тома и это с большой долей вероятности повлечёт за собой последствия ещё более нежелательные, нежели имеющийся потенциальный риск. Потому оставил Тома в этом бою одного: выбираться или утонуть, решив, что включится только в самом крайнем случае.

И между делом испытывал гордость за Тома, хоть своими действиями тот по незнанию и навлёк на них угрозу. Да, Том умел быть и сильным, и находчивым, и мог держать эмоции под контролем, но, увы, только когда дело касалось другого, за самого себя стоять он не умел.

- По-моему, нам есть, о чём поговорить, - произнёс Оскар. – И мне абсолютно всё равно, хочешь ты того или нет.

- Отпусти! – Том дёрнул удерживаемой им рукой. И затем понизил голос, сказал: - Оскар, вокруг люди. Отпусти меня. Дай мне уйти.

Ещё одна подозрительная вещь – довод о том, что на них смотрят, Тома никогда это не волновало. И эта фраза: «Дай мне уйти», она очень походила на завуалированную угрозу: «Если ты отпустишь меня сейчас, никто из нас не пострадает».

- Садись в машину, - повторил Шулейман. – Ты прав, нам лучше поговорить тет-а-тет.

- Я никуда не буду садиться, я никуда с тобой не пойду, - упрямо твердил Том, борясь с испугом, который волей-неволей накатывал от слишком крепкого, болезненного захвата парня, и совсем другим страхом из-за того, что у него не получается уйти. – Я не хочу тебя больше видеть. Никогда!

Том потрясающе показывал уместную в данной ситуации злость, но не такую, какая была свойственна ему, не истерическую, когда думать уже не получается. И он испытывал её – бессильную злость от того, что у него ничего не получается, а время идёт, а Оскар всё крепче вцепляется в него во всех смыслах.

Картина разворачивалась та ещё, но никто из её свидетелей не пытался вмешаться.

Оскар ещё раз дёрнул Тома за руку, заставив шагнуть ближе, вплотную, и, склонившись к его уху, спросил полушёпотом:

- С кем я сейчас говорю? – отстранился и заглянул Тому в глаза, всем своим видом давая понять – лгать бесполезно.

Том замер. Сперва не понял, о чём тот, но быстро догадался, и от этого стало ещё хуже. Не знал, доказывать ли себя, назваться ли Джерри – сейчас и на это был готов, или же проигнорировать вопрос и продолжать пытаться уйти, закончить этот разговор.

- Тебя это не должно волновать, - ответил, сумев сохранить лицо, смотря в глаза. – Отпусти меня немедленно.

- Если назовёшь хоть одну весомую причину, почему я должен это сделать, отпущу.

Том глубоко вдохнул, выдохнул и сказал:

- Я хочу, чтобы ты навсегда исчез из моей жизни. Оставь меня в покое.

- Неубедительно.

- Ты мне не нужен.

Господи, Тому показалось, что он сам себе нанёс удар этими словами, такой они были отвратительной, ядовитой неправдой. Нужен! Очень нужен! Даже если не нужен в ответ.

Но удар оказался двусторонним, и Оскару было абсолютно без разницы, кому принадлежат эти слова. Они слишком напомнили ту прощальную речь Джерри в больничной палате – а ведь он тогда поверил ему, поверил в то, что перед ним Том и что всё это правда. И сейчас задело ещё сильнее, потому что – снова.

Шулейман разжал пальцы, отпустив запястье Тома, и этой же рукой ударил ему хлёсткую пощёчину. Голова Тома мотнулась вбок, и он закрыл глаза. Не испугал сам удар, не обожгла нервы насильственная боль, но внутри испытал такую боль, опустошение, что из-под ресниц скатилась невольная слеза. Всего одна, непрерывной влажной линией прочертила путь от глаза до линии челюсти и сорвалась.

Том хотел выдавить что-то типа: «Спасибо, что поставил точку» и уйти красиво, но не смог. Открыл глаза, избегая смотреть на парня перед собой и просто молча ушёл.

- Мы всё ещё не закончили, - бросил ему вслед Оскар, вновь прислонившись к своей машине.

Том крепко зажмурился на мгновение, удерживая себя от того, чтобы обернуться, и ускорил шаг. А после второго оклика, требующего остановиться и вернуться, побежал.

Шулейман выматерился, прыгнул за руль и, вырулив на дорогу, поехал за ним. Догнать на авто пешехода совершенно простое и быстрое дело, но Том и не думал останавливаться, а снова преградить ему путь не представлялось возможным, слишком много народа на тротуарах. Потому получалась дурацкая гонка-преследование.

Том не додумался забежать в какое-нибудь заведение, но перебегал на соседнюю улицу всякий раз, как представлялась такая возможность, нырял в узкие проходы, куда машине сходу вписаться было не так просто.

Устав так гоняться, Оскар, вырулив на очередную новую улицу, решил зажать Тома. Дождался, когда они почти поравняются с въездом во двор, куда Том наверняка должен был свернуть, и вывернул руль влево, чтобы опередить его и загородить ход. Но Том неожиданно решил свернуть в другую сторону, к пешеходному переходу, как раз навстречу машине. Пары метров не могло хватить для того, чтобы успеть среагировать и затормозить, тем более в повороте.

Удар. Том отлетел на асфальт, но, словно и не почувствовав ничего, тут же подскочил на ноги и ещё резвее бросился наутёк. Теперь сомнений не осталось – перед ним Том, просто помутнение некое на него ранее нашло, Джерри бы ни в жизни не пошёл на такой манёвр, поскольку невозможно заранее просчитать, насколько сильным будет удар и, соответственно, урон.

Вновь крепко выругавшись, Оскар кинул машину и побежал за Томом. Преследование не продлилось долго, всего через двадцать метров Шулейман его догнал и накрепко схватил за шкирку, чтобы не вырвался, разворачивая к себе. Том вырывался, сопротивлялся, кричал своё: «Оставь меня в покое!», пока его футболка с длинными рукавами не осталась в руках Оскара.

Тут всё и закончилась: и показная уверенность, и борьба, и стремление оттолкнуть. Том, отступив по инерции, прикрылся руками, загнанно смотря на Шулеймана.

- Отдать? – поинтересовался тот, подняв руку с его одеждой и качнув ею.

Том кивнул, протянул ладонь, но так, чтобы не убирать руки от груди. Оскар отдал ему футболку без вопросов и игр и, когда Том надел её, сказал, указав кивком в сторону брошенного автомобиля:

- Пошли в машину.

- Оскар… - всё же попытался возразить Том, но очень слабо, и тот не дал ему договорить:

- Садись в машину, - повторил чётко. – Мне всё равно, сделаешь ты это добровольно или мне придётся тащить тебя силой или нести туда. А если снова побежишь, за тобой потом придут мои люди и приведут тебя ко мне. Мы всё равно поговорим.

Том никогда прежде не видел его таким: серьёзно, жёстко целеустремлённым, что подавляло сильнее криков и рукоприкладства. Он сглотнул и послушно пошёл к машине, сел на переднее пассажирское, зажав ладони между бёдер и смотря вниз. Оскар занял своё кресло через секунду и, хлопнув дверцей, устремил на него выжидающий взгляд.

- И что это такое было? Я за тобой, можно сказать, бегаю, в конце так вообще буквально, а ты нос воротишь? Ты? Объяснишь как-то своё поведение?

- Оскар, прошу, оставь меня в покое, - попытался Том вернуться к своей линии, но так, как до этого, уже не получалось. Слова звучали жалко, надломлено.

Шулейман дёрнул его за плечо, поворачивая к себе. Том мельком взглянул на него и испуганно, и в высшей степени растерянно и отвёл взгляд.

- Оскар, прошу…

- На меня смотри, - Оскар схватил его за подбородок, поворачивая лицо к себе.

На это Том не смог не среагировать, не успел подумать, что, может, стоило: ударил парня по руке:

- Не делай так!

- Так-то лучше, - неожиданно усмехнулся Шулейман. – А то заладил: «Оставь меня, уходи, видеть не хочу…». Теперь рассказывай, что это был за приступ аномальной и тупой гордыни и независимости и чем он обусловлен?

- Оскар, это правда, я хочу, чтобы ты ушёл.

- Мы сейчас не на твоей территории, чтобы ты мог требовать этого или просить.

- Я говорю о своей жизни, я хочу, чтобы тебя в ней не было.

- С чего бы это? – Оскар выгнул бровь. Казалось, что слова Тома его совсем не задевали и не трогали. Уже.

Том открыл рот, но вместо ответа получился вдох, а слова совсем не получались. Он не знал, что такого сказать, чтобы убрать от себя Оскара и при этом не ругаться, не обижать, поскольку повторить был не в силах, да и не сработал такой подход.

- Оскар, я не знаю, как это объяснить, просто поверь мне, пожалуйста, и послушай. Сейчас ты должен уйти.

- Уже сейчас, а не в принципе? Что ж, прогресс налицо. А по причинам что?

- Мне нужно подумать.

- Это причина? Или это тебе сейчас нужно подумать? Когда ты уже научишься нормально изъясняться? Ладно, не суть, отвечай.

Том подумал пару секунд и сказал:

- Да, это причина – мне нужно подумать. О своей жизни и в общем… Очень нужно. А ты меня будешь отвлекать от этого, - втянулся и заговорил увереннее. – Потому я прошу тебя не появляться в моей жизни и оставить в покое, дать мне это время, иначе ничего так и не изменится, а я очень хочу, чтобы изменилось, хочу осмыслить всё.

«Что я несу?».

- Время тебе надо, значит? – переспросил Шулейман, не сводя с него по-прежнему пытливого взгляда. – И сколько же?

- Я не знаю.

- Если ты даже с этим не можешь определиться, как же ты будешь переосмысливать всё и менять?

- Три месяца, - выпалил Том, так и избегая смотреть на него. – Мне нужно три месяца.

Сказал первое, что всплыло в голове, тот срок, после которого на днях думал, что всё оборвётся.

- Три месяца? – переспросил Оскар.

- Да. Пожалуйста, не приходи, не звони и никак иначе не связывайся со мной на протяжении этого срока. Потом я сам тебя найду.

Шулейман побарабанил пальцами по рулю и сказал:

- Что ж, я согласен. Не уверен, правда, что захочу тебя видеть через три месяца, но позвонить позвоню. А сейчас подвезу тебя, пристегнись.

Том кивнул, думая о том, что же он будет делать, когда иссякнут эти три месяца. Куда ему бежать, где прятаться, чтобы Оскар его не нашёл и не подвергся опасности? Он готов был на всё, только бы уберечь его, но что он мог сделать? Отчего-то знал, что не сумеет пропасть так, чтобы наверняка – и ведь не знал о словах Шулеймана, что при желании он найдёт его в любой точке земного шара, это было другое. Он никуда не денется, потому что на самом деле не хочет деваться, не хочет рвать эту связь, какой бы она ни была.

Но что делать, когда выйдет время? Может, попробовать договориться с Джерри? Это же должно быть возможно?

Джерри не нашлось места в двухместном автомобиле – не на колени же к Тому должен был сесть? Но и на расстоянии чувствовал ход его мыслей и улыбался ему. Мило и так глупо казалось со стороны, что он так переживает за Оскара. Но, главное, что пусть пока полумыслью, но Том задумался о конструктивном контакте, допустил такой вариант. Встреча с Шулеймаманом, не сулившая ничего хорошего, неожиданно дала весьма положительный результат.

«Странный ты человек, вроде бы вредитель, - проговорил про себя Джерри, обращаясь к горе-доку, - но и пользы от тебя немало».

И сегодняшнее поведение Шулеймана очень ярко показало, что он не просто привязан – он не может без Тома, пусть, видимо, и не понимает пока этого сам. А значит, из него точно получится свить ту верёвку, которая им необходима.

- Как нога? – спросил Оскар, взглянув на Тома.

- А?

- Нога как, спрашиваю. Я на тебя наехал, если ты вдруг не заметил.

- Всё в порядке. – Том для верности согнул-разогнул ногу, на которую пришёлся удар. – Бедро только немного болит.

Шулейман подвёз Тома до дома и подниматься с ним не стал. Сразу за порогом Тома встречал Джерри и, когда тот закрыл дверь и начал разуваться, сдержанно похвалил:

- Ты отлично держался. Молодец.

Том коротко кивнул, сильно закусив губу, и, сняв второй ботинок, ушёл к себе в спальню.

Глава 25

Слушай, я расскажу тебе сказку.

Смотри, я открываю книгу.

Вижу, как ты глядишь с опаской,

Сейчас захлебнёшься криком.

Буквы на этих страницах живые,

Куклы на этих картинках мёртвые.

Провалы глазниц пустые,

Слова на устах чёрствые.

Не отворачивайся, смотри...

Ты же этого хочешь.

Слёзы свои с лица сотри.

Просто спокойной ночи.

Atakama, Колыбельная©

Джерри зашёл к Тому вечером того же дня, когда случилась негаданная встреча с Шулейманом. Стучать не стал, но, открыв дверь, задержался по ту её сторону, за небольшим проёмом, наблюдая реакцию того на вторжение. Реакции не было, Том, как сидел на краю кровати, смотря вниз, так и остался сидеть, не шелохнувшись, может, не услышав. Не в телефон или ещё куда-то смотрел, а просто вниз, что со стороны смотрелось тяжело, нагнетало, но Джерри пришёл не для того, чтобы его жалеть.

- Том, хочешь узнать, что нужно сделать, чтобы всё это закончилось?

Том вскинул голову. Ничего не ответил, но за первым удивлением и недоверием читалось ясное: «Конечно хочу!». Джерри рассчитывал на вербальный ответ, но и такой его вполне удовлетворил, главное – в глазах Тома загорелся осторожный, но сильный интерес.

Оставалось одно – сказать главное, то, пленником чего был, пленниками чего были оба. Но Джерри решил не выдавать Тому сразу ответ в окончательном виде, а попробовать всё же развести его на диалог. Подошёл и тоже присел на край кровати, подогнув под себя одну ногу. Том снова опустил голову, но неотрывно следил за ним исподлобья. Джерри чувствовал, что сердце у того забилось чаще, мощнее, обычная реакция. Что бы Том ни показывал внешне, как бы ни держал себя, но внутри – в глубине груди, куда загнал их, испытывал всё те же страх, неприятие и ненависть.

Не выдержав его долгого, спокойного, словно испытывающего взгляда, Том всё-таки поднял голову, также смотря теперь прямо. Но его взгляд от этого не изменился, в нём таилась всё та же затаённая гремучая смесь чувств, в которой теперь, при такой близости, превалировал страх.

Джерри склонил голову набок, продолжая молча смотреть на Тома. Собирался не затягивать, не играть, но просто не мог удержаться от этой испытывающей игры.

Если сначала Том был в целом спокоен, то через полминуты глаза его забегали. Он не выдержал молчания первым.

- Чего ты хочешь? – спросил, быстро и беспорядочно скользя взглядом по лицу Джерри и всё равно не видя предельно очевидного – что у того его лицо. Отгораживался от этого непроницаемой, непробиваемой стеной.

- Поговорить.

- О чём?

- О том, как нам спастись.

Том непонимающе и недоверчиво нахмурился. В это не верилось правильно, это входило в противоречие с его образом и Джерри, и происходящего: проклятие говорит о спасении для них? Каком спасении?

Джерри, не получив ответной реплики, но прочитав вопрос в его глазах, добавил:

- Ты правильно понял то, о чём я говорил с самого начала, и сейчас я всё ещё об этом: о том, как нам прекратить наше мучительное сосуществование.

В глаза Тома вернулся интерес и стал сильнее, оттеснив даже страх. Джерри помолчал, облизнул губы и заговорил снова:

- Я знаю, как нам этого добиться. На самом деле, это очень просто – раз, и всё закончится.

Том тоже облизал губы. Во взгляде его горел уже не интерес, а крепкое любопытство на грани решительности вперемешку с надеждой – почти уверенностью, которую вселило обещание избавления. Но он не спрашивал, не мог переступить через что-то в себе.

- Просто? – только и смог переспросить Том, а следом спросил: - Почему ты об этом говоришь?

- Конечно, я же чудовище, как я могу делать хорошие вещи? – со смешком произнёс Джерри.

Не удержался. Всё-таки не умел он быть отъявленным гадом, с другими мог, для кого-то, верно, и являлся именно таким – холодной расчётливой тварью, но не с Томом. К нему он испытывал то, что старший брат испытывает по отношению к младшему, и не мог заставить себя убивать всё холодом, когда без этого можно было обойтись. Тем более сейчас он мог позволить себе выйти из роли: между ними установилась нить взаимодействия, диалог с обоюдным включением сторон. Не могло быть гарантий, что эта нить продержится долго, но прямо сейчас она была довольно крепка, сейчас Том не собирался сбегать, и держал его не страх.

- Я не такое чудовище, как ты думаешь, - уже серьёзно сказал Джерри.

В глазах Тома вспыхнуло огнём то самое, что мешало Джерри больше всего, - отторжение, и он напряжённо произнёс:

- Ты убийца.

- Да, я убивал. Но ты ничего не знаешь о моих мотивах, а они у меня были, уж поверь, - спокойно ответил Джерри и тут же сменил тему, чтобы не дать Тому сорваться слишком быстро: - Но не будем сейчас об этом. У нас ведь есть куда более интересная и важная тема? – он пытливо и проникновенно заглянул в глаза Тому и добавил через паузу: - Так ведь?

Том чуть было не повёлся на уловку, почти открыл рот, чтобы ответить: «Да», но удержался, спохватился. Но внимание его Джерри всё равно снова зацепил и увёл в прежнее направление.

- Почему ты молчишь? – с тёплой, снисходительной полуулыбкой и всё той же проникновенностью во взгляде обратился к нему Джерри.

Том посмотрел на него ещё две секунды и затем отвёл глаза в сторону, нахмурился несильно, впадая в ту свою задумчивость, в которой нет ничего конкретного. Сам не знал, почему молчит, не может выдавить из себя ничего даже сейчас, когда зацепило – зацепился, загорелся. Наверное, потому, что слишком силён был внутренний барьер. Или потому, что, хоть истово, как умел только он, поверил, всё равно в глубине себя не верил в то, что спасение может прийти – что спасение может прийти от того, кто и был проклятием и крестом.

- Думаешь, мне нравится то, что происходит с нами? – вновь заговорил Джерри и, не дожидаясь ответа, которого и не было смысла ждать, со вздохом продолжил: - Нет, не нравится. Я тоже мучаюсь от этого. Я очень хочу, чтобы это закончилось. Ради этого я живу.

Понимал, что рискует, открывая Тому душу – показывая слабость, но, раз и Том приоткрыл свои створки, на этот риск стоило пойти. Том недоумевающе посмотрел на него.

- Но мы в силах положить этому конец: освободиться, исцелиться. И я знаю – как.

- Как? – шёпотом спросил Том.

Джерри позволил себе всего мгновение на роздых – вот он, момент истины. И ответил:

- Ты должен убить их – тех четырёх, кто истязали тебя в подвале и бросили в нём умирать.

У Тома округлились глаза, и лицо изломилось от запредельного, холодящего кровь шока. Джерри добавил:

- Если ты убьёшь их, то избавишься от меня, как и мечтал, не будет больше расщепления. Я научу тебя всему необходимому и помогу на всех этапах.

Том размыкал губы и снова смыкал, не в силах даже вдохнуть, не то что сказать. И, наконец обретя дар речи, вскочил с кровати:

- Нет!

- Подумай ещё раз, - спокойно ответил Джерри, чуть повернувшись, чтобы снова смотреть прямо на него. – Разве ты не хочешь быть здоровым, не хочешь покоя?

- Я не буду этого делать!

- Если не сделаешь ты, это сделаю я, - Джерри тоже поднялся на ноги и сложил руки на груди. – Я шёл к этому с самого начала, с четырнадцати лет, и в последний раз почти достиг цели. Мне не хватило всего… - он изогнул губы в глумливой, жёсткой ухмылке, - месяцев трёх.

- Этого не будет, - Том мотнул головой, отступил. – Я так и знал. Ты чудовище. Ты… Ты убийца!

- Я всего лишь стремлюсь к тому, чтобы у нас всё было хорошо, и знаю, как к этому прийти. Я – призван спасти тебя от кошмара, с которым ты был не в силах справиться и по-прежнему не можешь этого. Всё просто: они нас раскололи, и только их смерть срастит этот раскол, поскольку в нём более не будет смысла. Ещё проще говоря – только их смерть избавит нас друг от друга.

- Это неправда.

- Правда, Том. Смысл мне лгать об этом? Можешь придумать хоть одну причину?

- Не нужны никакие причины, - Том снова мотнул головой, нахмурился. – Ты лжец, ты всегда врёшь.

- Справедливое замечание. Хотя и в данном случае ты совсем ничего не знаешь о причинах моего поведения.

- Ты – чудовище. Вот причина.

Том хотел уйти, но Джерри сделал шаг в сторону, становясь у него на пути.

- Нет, Том, задержись. Мы не договорили.

- Если ты думаешь, что я тебя послушаю… - Том зло сощурился, чего в принципе никогда не делал.

Джерри оборвал его:

- Ты меня уже послушал. Осталось только поверить и принять.

- Никогда.

- Значит, ты хочешь, чтобы всё оставалось так, как есть?

Том задумался на пару секунд и уверенно тряхнул головой:

- Я пойду лечиться. Я пойду, - повторил и направился к двери.

Джерри развернулся вслед за ним и сказал:

- Ты можешь пойти лечиться, можешь убить на лечение целые года, но это ничего не изменит. Только ты сам можешь себя спасти. Или я могу.

Он выдержал паузу и продолжил:

- Представь на секунду, как это будет: всю жизнь мы будем меняться, ты будешь терять года и не сможешь нормально жить. До самого конца, пока не умрёшь.

Том остановился, взявшись уже за дверную ручку, но не открыл дверь. Болезненно, горько хмурился и кривил губы, и бегал глазами, потому что – да, он представил себе эту жизнь – целую жизнь, сотканную из страха, мучений, подвешенности и неуверенности в завтрашнем дне. Жизнь, которая не будет принадлежать ему полностью, как не принадлежит уже давно, и в которой будет бесконечно расплачиваться за чужие поступки и пытаться втянуться после очередного выпавшего периода. Пока не умрёт. Так и не пожив нормально.

- Разве ты этого хочешь? – спросил Джерри ему в спину.

Том тяжело, болезненно вдохнул и уже не так твёрдо, с глухим оттенком обречённости повторил:

- Я пойду лечиться. Я буду.

- Глупый, - Джерри беззвучно мимолётно усмехнулся и подошёл к Тому, прислонился спиной к двери, предупреждая попытку всё-таки сбежать и смотря на него. – Скажи лучше, что ты просто не хочешь убивать их. Не можешь этого сделать.

- Да, не хочу. И не могу. Никогда.

- Прекрасно. Но ты согласен с тем, что такая жизнь ужасна?

- Да.

- И ты хочешь нормальной жизни?

- Да. Но…

- Шшш, - Джерри приложил палец к губам Тома. – Я понял с первого раза. Помню: ты не собираешься меня слушать и марать руки в крови.

Том изломил брови, в глазах его отражалось недоумение: он не понимал, к чему клонит Джерри. Тот продолжил:

- Но мы всё равно должны это сделать: кто-то из нас должен, иначе никак.

- Я понял, чего ты добиваешься, - Том мотнул головой и отступил от него на шаг. – Ты хочешь, чтобы я стал таким, как ты: убийцей, монстром. Но ты всего лишь моё сумасшествие, не более того, и я не стану идти у тебя на поводу. Ни за что. Оставь меня в покое. Уходи.

- Я буду с тобой до тех пор, пока ты во мне нуждаешься, - повторил Джерри то, что уже не раз говорил, но Том отказывался это слышать и понимать. – А нуждаться во мне ты будешь до тех пор, пока не завершится цикл, пока будут живы те, перед кем ты был слишком слаб, чтобы выкарабкаться самостоятельно. Я – твоя сила, твой щит, и я не уйду, пока кошмар не будут побеждён, и ни одно лекарство или какое-либо другое вмешательство меня не вытравит и не излечит тебя, не тешь себя иллюзиями, Котёнок.

Он говорил правду, страшную, неумолимую правду. Не вина горе-дока, что Тома не долечили – никто бы не смог вылечить и не сможет, пока не будет устранена причина раскола. В противном случае Джерри бы не искал тех ублюдков, он не испытывал к ним такой ненависти, какая толкает на убийство, уничтожение, но иного варианта и выхода не было. Их жизни против их с Томом жизни. Для Джерри выбор был очевиден. Тем более со своей стороны он не мог принять другой.

Том слушал его и не верил, не верил потому, что даже лиц своих насильников и истязателей не помнил, ему было на них всё ровно, он не желал ни отмщения, ни вспоминать. Не могло от них так многое зависеть, не могло всё крутиться вокруг них. Но внутри что-то помимо воли, просачиваясь сквозь все иные чувства и мысли сжималось, необъяснимо веря, чувствуя – это правда. Джерри не зря старался, по шажкам подбираясь ближе к Тому и ходя вокруг него кругами, между ними всё же установилась некая двусторонняя связь, и Том мог ощутить то самое важное, глубинное и первостепенное, что связывало их неразрывным узлом, но не давало слиться.

- Но если ты не хочешь спасаться, - снова заговорил Джерри через непродолжительную паузу, - выход есть. Уступи мне место. Я сделаю то, что должен, и всё закончится. Я позабочусь о нашей жизни, у меня, как видишь, получается. А ты в таком случае не умрёшь и не исчезнешь совсем, ты останешься внутри меня, - приложил ладонь к сердцу, - но уже никогда больше не будешь страдать. Тебе нужно всего лишь осознанно и без сомнений отказаться от жизни в мою пользу.

- Что? – выдохнул-пискнул Том.

Теперь ему стало страшно. И это был другой страх, ни на что не похожий – леденящий, сразу овладевший душой, не затрагивая тело.

- Отдай мне жизнь, уступи ведущее место. Подумай сам – это наилучший вариант. Ты сам сотни раз уже думал и чувствовал, что устал мучиться, не можешь больше и не хочешь, что эта жизнь не для тебя, поскольку у тебя ничего в ней не получается. Так что тебе терять? Ты всё равно будешь жить, но в безопасном качестве. А я позабочусь о нашем теле и том, чтобы в нашей жизни всё сложилось исключительно благополучно.

Выйдя из ледяного онемения, Том, взмахнув руками, воскликнул:

- Нет! – и быстро отошёл подальше, к кровати.

- Почему нет? – спокойно поинтересовался Джерри, последовав за ним.

- Потому что я не отдам свою жизнь! Тебе так точно не отдам! Ты чудовище! Я лучше умру, чем позволю жить тебе!

- Да, я помню, - поджав губы, Джерри мимолётно коснулся виднеющегося в вырезе шрама. – Но я могу нас спасти, привести к объединению. И я могу обеспечить достойную жизнь, а не… - он чуть скривил губы и указал раскрытой ладонью на Тома, - то, что делаешь ты.

- Это моя жизнь, и ты не имеешь к ней никакого отношения.

- Не скажи. Это – наша жизнь, общая, и я имею на неё не меньшие права, чем ты.

- Ты не имеешь на неё никакого права! – вновь взвился, всплеснул руками Том. – Я человек! А ты всего лишь альтер-личность, ошмёток психики!

- Поднатаскался всё-таки, читая оставленные мной материалы? – Джерри улыбнулся, склонив голову набок, но жутковато как-то, недобро. – Или от небезызвестного горе-доктора набрался? Во всяком случае, правильно говорить не «ошмёток психики», а «осколок личности». Но в нашем случае и это не совсем верно.

Том замялся, переваривая сложное высказывание того, и затем снова сорвался на крик:

- Да, ты не часть меня, между нами ничего общего! И не надо меня учить! Не понимаю, что у тебя за любовь к психиатрии, но мне это и не интересно! И даже если представить, что я бы согласился уступить тебе место, как ты можешь жить вместо меня?! Ты не настоящий!

- Я прекрасно жил вместо тебя на протяжении семи лет. Жаль, что не подряд.

- Ты крал у меня это время! Ты меня подменял! Но как ты можешь остаться насовсем?! Не можешь! Ты не настоящий! – упрямо твердил своё Том, забыв и о страхе, и о том, что во избежание неприятностей не хотел злить своё наваждение.

Как и всегда, он не выдержал долго, прорвало плотину, сорвав все предупредительные заслоны разума. Как Джерри и предполагал.

Джерри ответил ему:

- Я не менее настоящий, чем ты.

- Это ничего не меняет! – Том махнул рукой, имею в виду и квартиру, и всё то, что Джерри нажил и чем оброс за прошедшие три года.

- Да, ты прав, то, что я гораздо успешнее справляюсь с жизнью, и то, что меня, а не тебя, знают, действительно не доказывает, что я могу и имею право навсегда занять твоё место. Но есть ещё кое-что.

- Ты не настоящий, - Том качнул головой, дёрнул губами в подобии нервной улыбки. – Этого ничто не изменит.

- Ничего и не нужно менять. Том, ты считаешься истиной личностью, но это не совсем так. Я был раньше тебя.

- Что? – злость выбило вместе с дыханием, такое заявление не могло не остудить.

- Я существовал ещё до того, как сформировался ты, твоя личность, - более развёрнуто повторил Джерри.

- Этого не может быть. Ты появился, когда мне было четырнадцать лет.

- Тогда я впервые вышел наружу, но был я задолго до того. Это сложно объяснить простыми и понятными словами, но я попробую. В большинстве своём главенствует мнение, что человеческая личность – это прижизненное образование, то есть она образовывается и развивается только во время жизни человека и зависит от его окружения, жизненных условий и прочих внешних факторов. Но есть и те черты, образующие личность, которыми человек наделён с самого начала, с рождения, и которые проявляются уже в самом раннем возрасте, это темперамент, склонности, способности… Все твои изначальные черты шли в разрез с тем, каким был тот Том, родной сын Феликса, и Феликс задавливал их в тебе, воспитывал другие, но они никуда не исчезли, они ушли вовнутрь, закапсулировались, можно сказать. И впоследствии все они нашли воплощение во мне, когда я от тебя отделился. Таким образом, я – это ты, тот ты, кем ты мог и должен был стать, но тебе этого не позволили.

- Этого не может быть, - ослабшим, срывающимся голосом проговорил Том. – Я… Я не понимаю. Но это не правда. Ты не я. Так не бывает.

Джерри попробовал объяснить иначе.

- Как думаешь, почему ты левша, а я правша? – произнёс и поднял нужную, правую, руку.

Том нахмурился, чуть мотнул головой, но сам себе. Свёл брови ещё сильнее и устремил на Джерри непонимающий, недоверчивый взгляд.

- Ответь, пожалуйста, - сказал Джерри. - Попробуй поразмышлять, вслух, желательно. Почему у тебя левая рука ведущая, а у меня правая?

- Потому что мы противоположности, - не слишком уверенно ответил Том.

- Это тоже имеет место быть, - согласился Джерри. – Но в первую очередь это так, потому что – ты на самом деле правша.

- Нет, я не правша. Я всю жизнь пишу и всё делаю левой рукой.

- Это ты так думаешь. Феликс начал переучивать тебя очень рано, как только начала весомо проявляться твоя праворукость, и уже к пяти годам от неё не осталось и следа. Потому ты вряд ли можешь что-то помнить. Но у меня есть другой пример. – Джерри подошёл близко к Тому и начал обходить по кругу, говоря: - Если ты вдруг не знаешь, я отлично рисую, ты сможешь убедиться в этом, если посмотришь мои работы. Как думаешь, почему так?

Сразу поняв, к чему это, Том крутанул головой:

- Я не умею рисовать, совсем. Сколько себя помню, я никогда этого не делал.

- Конечно не помнишь. Феликс постарался на славу, убивая в тебе художника. Его сын был техником и умел рисовать лишь чертежи и прочие сухие вещи, а ты был другим. Ты был именно художником, причём весьма талантливым, тянущимся к прекрасному и находящим его везде. Будучи совсем маленьким ребёнком, ты рисовал и для взрослого прекрасные портреты и пейзажи, и они получались у тебя на удивление легко, быстро.

- Этого не было. Я ничего такого не помню.

- Вспомни. – Джерри продолжал ходить вокруг него, говоря приглушённо, вынимая душу. – Вспомни, как Феликс отбирал у тебя яркие карандаши и фломастеры, говорил, что ты не должен так делать – так и такое рисовать, а ты плакал, кричал, тянул руки, но он был непреклонен. Тебе было четыре года. Таких случаев было много. Со временем ты начал прятаться от него, а потом просто перестал рисовать, чтобы не расстраивать его, и забыл об этом. Это ушло внутрь, ко мне.

Том стоял побледневший, с подрагивающими веками и направленным непонятно куда, не видящим комнаты взглядом, не чувствуя пола под ногами. На глаза набежали слёзы, и горло сдавило до боли, почти до невозможности дышать. Это было как очень профессиональная, но массированная психоаналитическая работа, выворачивающая нутром наружу, показывающая истоки. Как направленное, очень точное разрезание скальпелем всех слоёв, в которые была надёжно закутана глубинная, голая, самая первая суть, о которой и не догадывался и никогда не должен был узнать, поскольку она, в отличие от той, страшной памяти, не значила так много. Не должен был узнать, если бы суть сама не заговорила с ним чужими устами.

И он действительно вспомнил, видел в голове это горькую, несправедливую картину: он плачет и просто хочет рисовать, не понимает, почему нельзя, а папа-Феликс говорит:

«Ты не должен этого делать, это неправильно»…

«Томми, не расстраивай меня»…

«Томми, просто послушай меня и поверь…»…

Том моргнул, и слёзы пролились, пробежали по щекам. Джерри не останавливался:

- А помнишь, как ты увидел по телевизору фортепианный концерт и загорелся идеей научиться играть? Это не продлилось долго, поскольку Феликс сразу сказал «нет» и пресёк твоё устремление, а попробовать у тебя не было возможности. Как ты и знаешь, и видел и слышал, я играю. Некоторые говорят, что я делаю это виртуозно.

Том дёрнул пальцами опущенной вдоль тела руки, бессознательно повторяя то движение, которое проделывал в детстве, перебирая пальцами по столу в своей комнате и представляя, что играет на пианино. Не помнил, не всплыло воспоминание-картинка, но верил. Уже верил всему.

Слушал Джерри и молчал. Его голос словно вогнал в некий транс и слова достигали самой сердцевины, трогали там – как мягкие, умелые ладони, будили, вынимали и показывали глазам, самой душе.

- …Его сын был флегматиком, и он растил тебя таким же: спокойным, уравновешенным, тихим и непроблемным мальчиком. Ты и сам о себе так думаешь, привык думать. Но ты явная смесь холерика и меланхолика. Это – твой истинный темперамент, то единственное, что не передалось мне, я как раз флегматик. Потому не передалось, что в тебе подлинный темперамент не удалось задавить полностью, это невозможно. Он всё равно проявляется: в том, как ты взрываешься, в твоей склонности к унынию, отходчивости…

Тома не держали ноги, но он почему-то продолжал стоять, и слёзы уже не лились. Он был полностью во власти льющейся в уши, окутывающей речи.

- …Я был в тебе с самого начала, формировался, а после известных событий, с которыми ты был не в силах справиться, психика призвала меня в помощь: полностью отделила от тебя и позволила выйти наружу. Таким образом, - вновь подытожил Джерри, - мы не части целого, мы – одно целое, разделённое надвое, но всё равно остающееся таковым, один человек в двух разных вариантах. Потому тело и жизнь принадлежат нам обоим, и нет большой разницы, чьё сознание останется в итоге. Важно то – что это сознание сможет дать телу, и чтобы сросся раскол. Подумай над этим, Том: стоит ли противостоять мне, если я борюсь за наше благо?

Джерри впервые за время своего монолога заглянул Тому в глаза и, продлив этот контакт пару мгновений и ничего более не сказав, вышел.

Том остался опустошённый, беззащитно, предельно раскрытый, разобранный – как пациент на столе хирурга, которого вскрыли от горла до паха, а зашивать не стали. Хоть своими руками всё собирай и запихивай обратно и пытайся снова собрать костяную клетку, но на это не было сил. Не было мыслей – внятных, отдельных, сплошной поток ватного тумана.

Сел на край кровати, всё тем же невидящим взглядом глядя непонятно куда. Он поверил всему, понимал, но одновременно с этим не верил, не мог поверить. Механизм отрицания снова проснулся и начинал молотить, разгоняя туман оглушения правдой, истиной, и из него выплыли самые жуткие, главные слова: «Выход один – убить их».

Снова подрагивали веки, словно хотел моргнуть, но не мог сомкнуть их полностью. Нет, страшно не было – нет такого слова, каким можно ёмко описать его чувства в данный момент, его состояние. Это даже не отчаяние – это нечто на несколько уровней выше, более полное, глухое.

В голове проплывали отрывки прошедшего разговора и снова и снова упирались в то самое – смерть. Смерть двуликую, вариативную, но от того ещё более пугающую и непонятную: отдай жизнь, отними жизни…

Нет, с таким безумием ему точно не справиться. Только если прописаться в больнице и жить под щитом сильнодействующих, отупляющих препаратов, чтобы чудовище к нему не пробилось. До самого конца.

От этой мысли, от того, что живо представил себе эту жизнь – целую жизнь в больнице, в горле встал режущий ком. Он не хочет такой жизни, не хочет не-жизни в больничных застенках без надежды и просвета, с собственным пониманием и принятием: «Я отсюда не выйду», навсегда, на личную вечность. Он же так и не успел пожить.

Но и так он не мог, это оказалось слишком тяжело, мучительно и прогрессировало. Не был уверен, сколько ещё продержится. А за предполагаемым сломом в будущем не было ответа на вопрос «что дальше?», за ним простиралась пустота неизвестности и толика понимания: «Я проиграю, потеряю свою жизнь».

Том склонился вперёд и уронил лицо в ладони.

Джерри пришёл к нему снова, когда Том уже был в постели и засыпал. Лёг сзади, близко, касаясь, и зашептал над ухом:

- А знаешь, Том, я ведь не обманул тебя в самом начале, я действительно отношусь к тебе как к своему младшему брату-близнецу. И ввиду того, что я тебе осветил сегодня, это очень верно – ты младший по отношению ко мне.

Договорив, потянулся и поцеловал Тома в щёку, продолжено прижался к ней горячими губами. Том замер на несколько секунд, перестав дышать, а затем взбрыкнул, рванулся от него и сел, вмиг задышав шумно, гневно. Но Джерри уже поднялся с кровати и следовал к двери, обернулся у порога:

- Спокойной ночи, Котёнок.

Том схватил подушку и швырнул в него – она ударилась в закрывшуюся дверь. А после упал обратно на постель и, вжавшись лицом во вторую подушку и вцепившись в неё пальцами, закричал что было сил.

Глава 26

Ты пишешь мою роль, но тебе всё мало,

Не трогай мою боль, ведь она моя по праву.

Ты пишешь мою роль, но тебе всё мало,

Не трогай мою боль, не трогай мою боль!..

Lascala, Контроль©

- Не надумал дать согласие? Любое из? – без перехода поинтересовался Джерри, зайдя к Тому.

Том, стоявший у окна, вмиг помрачнев, обернулся к нему через плечо, окинув хмурым взглядом, и быстро перешёл к кровати, сел, подогнув под себя одну ногу, смотря вниз и старательно игнорируя Его.

Джерри, отойдя от двери по направлению к кровати, снова заговорил:

- Я бы хотел услышать ответ. Твоё обучение займёт время, потому не стоит его тянуть.

Том вскинул голову, впившись в него прожигающим взглядом.

- Исчезни.

- Скажи ещё: «Изыди, демон».

- Если бы я знал…

Предвидя продолжение высказывания: «…что это поможет» и последующее направление мысли, Джерри перебил его:

- Что бы ты сделал? Ушёл бы в монастырь, спал в обнимку с распятием и читал наизусть Священное Писание? Я не безбожник, но это попросту глупо. К тому же в женский монастырь тебя не примут, а в мужском, сам понимаешь – сплошь и рядом мужчины.

Он окончательно приблизился и присел рядом с Томом. Тот тотчас поднялся на ноги, снова кинул в Джерри хмурый взгляд.

- Мне продолжать тему про монастырь? – спросил Джерри, закинув ногу на ногу и, опёршись на руки, откинулся чуть назад. – Или обсудим что-нибудь более насущное?

Том молчал, стискивал зубы. Джерри также помолчал, не сводя с него взгляда, и, кивнув сам себе, сказал:

- Значит, про монастырь. Об этом не принято говорить, но и в таких стенах бывает всякое…

- Замолчи!

Джерри якобы удивлённо выгнул брови:

- Почему? Ты не хочешь говорить ни о чём важном, потому приходится перебиваться сторонними темами. Не тебя одного тяготит одиночество, мне тоже тяжело всё время молчать. А поговорить мне, кроме как с тобой, больше не с кем, - под конец высказывания он сменил позу, склонился вперёд и подпёр кулаком подбородок, играл, хлопал ресницами, как часто делал на работе и вообще по жизни, когда нужно было изобразить святую невинность.

Тома от этого внутренне передёргивало. Но Джерри и не собирался подкупать его. Джерри дёргал его за нервы.

- Я не собираюсь с тобой разговаривать, - чётко проговорил Том.

- Ты со мной уже разговариваешь, - просто отмахнулся Джерри. – И будешь разговаривать. Потому что, во-первых, - встал и подошёл к Тому, - несмотря на то отрицание и упрямство, что у тебя в голове, - ткнул его пальцем в лоб, - в глубине себя ты знаешь, что у тебя нет, и никогда не будет никого ближе меня, - сместил руку вниз и коснулся подушечкой указательного его груди, где сердце.

Том не ко времени задумался, что почему-то всегда позволяет чудовищу прикасаться к себе, словно цепенеет, и его прикосновения воспринимаются совершенно иначе, чем чьи-либо другие, тело на них не реагирует напряжением, а разум ужасом. Тело на них реагирует как на что-то совершенно естественное – полным спокойствием.

Тем временем Джерри договаривал:

- Во-вторых, у тебя просто никого больше нет.

- Лучше быть одному.

Джерри со вздохом закатил глаза и спросил:

- Тебе самому ещё не надоело?

Не ожидая ответа, неожиданно шагнул к Тому и, не грубо, но цепко схватив его лицо в ладони, протянул с выдохом:

- Том… Зачем ты мучаешь нас обоих?

И снова эта мысль: почему я это позволяю и не могу пошевелиться, как будто не могу?

Джерри растянул губы в улыбке, несильно обнажив зубы, и ответил на его немой, обращённый самому себе вопрос:

- Потому что у тебя нет причин меня бояться. Твоё тело гораздо умнее тебя, оно это знает и принимает меня.

Он подался вперёд, прикрыв глаза ресницами, и приглушённо добавил почти в самые губы Тома:

- Даже если бы я пошёл дальше, сделал что-то большее, ты бы не испугался, не оттолкнул меня. Тебе бы понравилось, - последняя фраза была произнесена шёпотом, задевшим щекочущим дыханием и жаром щёку и уголок рта.

Теперь это был на самом деле паралич: тела, разума, воли, только глаза смотрели и смотрели на своё живое, чужеродное отражение. Но через несколько секунд отпустило, и Том отшатнулся от него:

- Больной?!

- Нет, Том, из нас двоих болен только ты.

Шумно выдохнув, Том решительно направился к двери. Джерри вернулся на кровать, снова закинув ногу на ногу, и сказал ему вслед:

- Когда ты уже поймёшь, что убегать от меня бесполезно?

Том затормозил, но затем возобновил движение к выходу. И Джерри тоже продолжил, как ни в чём не бывало вплёл отстранённое:

- Теперь я буду ходить с тобой в душ.

- Что? – Том развернулся к нему, выдохнув с этим вопросом весь воздух из лёгких. – Нет!

- Да. Тебе это будет полезно. Мне нетрудно и, может, даже приятно. Два голых человека, замкнутое пространство, потоки воды…

- Заткнись! – не выдержав, рявкнул Том и следом добавил срывающимся, просящим голосом: - Пожалуйста, прекрати. Это отвратительно…

Джерри какое-то время молчал, пристально смотря на него нечитаемым взглядом, и произнёс:

- Я ни на что такое не намекаю. Я бы сказал прямо.

- Как это, прямо? – Том нахмурился, непроизвольно скривившись.

Не понял в большей степени не смысл реплики, а кроющийся за ней смысл: как чудовище может думать о таком, с ним?

- Я тебя хочу, - всё так же прямо смотря на него, ответил Джерри. – Прямее быть не может. Это пример.

Дальше слушать и терпеть этот разговор Том не стал и быстро вышел, громко хлопнув дверью.

«И всё равно ты никуда от меня не денешься, - подумал Джерри, задумчиво глядя на дверь и покачивая верхней ногой. – Теперь точно никуда. Ты сделаешь выбор. Поскорее бы только…».

На протяжении дня они пересекались, но немного, Джерри Тома не трогал и не дёргал, а вечером, когда уже стемнело, зашёл к нему в спальню, где Том отсиживался большую часть времени, занимаясь непонятно чем, а правильнее сказать – ничем.

- Всё ещё думаешь? – как и в прошлый раз, с порога и без предисловий начал Джерри, прикрыл за собой дверь.

Том повернул к нему голову, наградив напряжённым взглядом, и, отвернувшись, встал с кровати и решительно направился к двери, старательно игнорируя то, что видит своё проклятие, что тот стоит почти у него на пути. Джерри был в куда более выигрышной позиции, не успел ещё отойти от двери и спиной шагнул обратно к ней, перекрывая выход, или – вынуждая оттолкнуть его с пути. На последнее Джерри не рассчитывал.

Том остановился перед ним, вновь одарив тяжёлым взглядом, и сказал:

- Дай мне выйти.

- Что, решил сменить тактику и, раз не получается выгнать меня, самому уйти?

- Дай мне выйти, - повторил Том, чувствуя, как подрагивают нервы.

- Отодвинь меня, - спокойно пожал плечами Джерри.

- Я не… - Том забормотал, теряясь в том, что хочет сказать, и том, что думает и чувствует по поводу такого предложения. – Я не стану к тебе прикасаться. Отойди!

- Ты уже взрослый мальчик, а взрослые люди гораздо большего добиваются не криками, а обсуждением.

Том глубоко и резковато вдохнул и выдохнул, прикрыв глаза, и попросил:

- Отойди, пожалуйста.

- Уже лучше. Но – нет, я не отойду. Нам нужно поговорить.

- Я не хочу с тобой разговаривать. Ты говоришь или странные, или страшные вещи и вообще… - Том не стал договаривать и отвёл взгляд, оставив при себе своё любимое «ты чудовище» и прочее.

- Но будешь.

Том вскинул к нему помимо воли удивлённый и непонимающий взгляд, потому что дёрнуло: уж очень Шулейман любил употреблять данный аргумент в ответ на отнекивания от чего-либо, ни у кого другого такого не слышал. Джерри не подал вида о том, что тоже прекрасно знает, на кого указывает данное характерное высказывание, намеренно позаимствованное им.

Несколько секунд Том стоял в замешательстве под его прямым, пронизывающим взглядом и затем так по-детски ответил, сложив руки на груди и демонстративно отвернув лицо:

- Ты можешь говорить, но я тебе отвечать не буду.

- Я рассчитывал на диалог, но пусть так, - пошёл ему навстречу Джерри, зная, что Том всё равно не останется верен своему слову, не выдержит и будет отвечать. Совсем не факт, что то, что ему хотелось бы услышать, но будет точно, сколько раз это уже было проверено.

Выдержав паузу, он продолжил:

- Том, я хочу услышать твой ответ: готов ли ты сотрудничать со мной, действовать в команде?

Том посмотрел на него и ответил:

- Нет, - и снова отвернул голову.

Джерри отступил от двери и встал прямо перед ним, очень близко.

- Тогда, может, ты готов уступить мне место? Обещаю, я справлюсь быстро.

Том шумно выдохнул, даже со стороны заметно сжав челюсти, и снова направился к двери. Джерри снова опередил его, но в этот раз прислоняться к двери не стал, а только положил ладонь на ручку. Том отдёрнул от неё свою уже потянувшуюся руку.

- Почему ты боишься ко мне прикоснуться? – спросил Джерри. – Тебе нужно всего лишь убрать мою руку. Может быть, я даже не стану сопротивляться и не пойду за тобой. Попробуй.

Поколебавшись, Том несмело, словно боясь, что чудовище может резко за неё схватить, протянул руку к всё ещё укрытой в его ладони дверной ручке. Но убрал её, так и не приблизив к цели более-менее и тем более не коснувшись. Не мог заставить себя добровольно прикоснуться к Джерри, и дело не в пресловутом страхе прикосновений, которого с ним в помине не было, дело в отторжении, которое по отношению к нему было столь сильно, что без шансов.

Пронаблюдав его жалкую попытку, Джерри изрёк:

- Том, это даже не слабость, это – тупость. И страх не всегда может быть оправданием, но твоё поведение со мной продиктовано не страхом. Это только у тебя в голове: ты сам себе придумал мой ужасный образ и не желаешь отступаться от него, несмотря на то, что такое твоё отношение ко мне тебе самому мешает, всё больше мешает.

- Я ничего не придумал. Если бы ты был другим, я бы не относился к тебе так.

- Каким «другим»? – резонно спросил Джерри.

Том молчал, не столько потому, что ему нечего было сказать, сколько потому, что не хотел отвечать, не хочет формулировать то размытое, что подразумевали его предыдущие слова.

- Давай, Том, скажи это, - подтолкнул его Джерри. – Давай, - повторил через паузу.

Том снова глубоко и слишком видно вдохнул и выдохнул и всё же дал ответ:

- Ты убийца.

Джерри, отпустивший уже дверную ручку и прислонившийся плечом к двери, пару секунд молчал, смотря на него нечитаемым для Тома взглядом, и сказал:

- Знаешь, в чём вся соль? Ты вцепился в одно моё негативное качество – весьма и весьма спорное…

- Спорное?! – воскликнул Том, перебив его. – Убийство не может быть спорно плохим поступком! Хуже этого ничего быть не может!

- Значит, по-твоему, каждый, кто убил, заслуживает такого же порицания, как я? И тот, кто убил неумышленно, или защищая себя или другого человека?

- Да. Убийство ничего не может оправдать.

- А если бы дорогой тебе человек совершил убийство, ты бы от него тоже отрёкся? – Джерри выдержал короткую паузу и продолжил: - Оскар, например? Он вполне может это сделать и не понесёт за это никакого наказания. Ты бы счёл его в одночасье монстром из-за этого, тем, кто не заслуживает зваться человеком? Отвернулся бы от него?

В эту секунду Том возненавидел Джерри ещё больше. Возненавидел за то, что тот заставлял его задуматься и увидеть в себе ответ: нет, он бы не отрёкся, не счёл чудовищем, не отвернулся бы, ему бы было… всё равно? Может, потому, что не мог жизненно, полно представить себе такую ситуацию. А может…

Том мотнул головой, не желая знать, что там после этого «может», и сказал:

- Это другое.

- Нет, Том, это то же самое. Видишь, для тебя важен не сам факт убийства, а твоё отношение к человеку. Но твоё отношение ко мне основывается на том, что я совершал это. Круг замкнулся, очевидна его несостоятельность.

- Ты не заставишь меня передумать и хорошо к тебе относиться.

- Я и не прошу твоей любви. Мне достаточно принятия и понимания.

- Нет.

Джерри несколько секунд пристально смотрел на него и заговорил:

- Том, ты же отходчивый. Ты веришь в людей и людям и всегда даёшь им шанс. Что же со мной не так? Мне ты не то, что шанса не даёшь – не желаешь допускать возможность того, что ошибаешься на мой счёт.

- Я не ошибаюсь.

- Ошибаешься. Мои характеристики не ограничиваются тем, за что ты меня так ненавидишь. В моей жизни много чего было, обо мне можно многое сказать. Но я не буду сейчас рассказывать о том, какая я личность, а скажу вот что – меня нельзя назвать однозначно хорошим человеком, но всё, что я делал в своей жизни, так или иначе было ради тебя. Я от многого отказывался, во многом наступал себе на горло, но ты ничего об этом не знаешь и, что хуже всего, не хочешь узнать.

- Это бред.

- Это правда.

- И что же, и убивал ты ради меня? – неожиданно для самого себя язвительно, ядовито выдал Том, чуть ли зубы не скаля.

- Да, - в свой черёд совершенно спокойно, не отводя от него взгляда, ответил Джерри. – Видимо, пришло время рассказать тебе, как обстояли дела на самом деле. Я рад, что этот момент настал.

- Не желаю слушать, - отрезал Том.

- Нет, послушай. Ещё в детском доме я разработал план, как мне добиться своей цели – найти и уничтожить насильников, как ты уже знаешь, это единственный выход для нас с тобой.

Том открыл рот, чтобы что-то возразить, но Джерри не дал ему такой возможности, продолжая говорить:

- Мой план включал в себя три основных этапа: выбраться из приюта, поскольку там я был связан по рукам и ногам и не мог ничего предпринимать; натренироваться, чтобы быть готовым к встрече с ними; и заработать достаточно денег, чтобы мочь позволить себе серьёзные поиски и путешествия по следу при необходимости, что представлялось возможным только по достижении мною восемнадцати лет. С первым этапом дело обстояло сложнее всего, поскольку я был уже не маленьким ребёнком, к тому же изуродован и с сомнительным прошлым. Понятное дело, никто не хотел меня забирать. Посидев так достаточно времени, я решил взять ситуацию в свои руки и начал сбегать, так как обаять кого-нибудь вне детдомовских стен гораздо проще. В один из таких раз я и познакомился с Паскалем Юнгом. Не знаю, зачем я тебе это рассказываю… Наверное, действительно устал молчать, - Джерри усмехнулся и взглянул на Тома. – Но не суть, перейду к главному. Когда Паскаль взял надо мной опеку, я выждал немного и приступил к исполнению второго этапа плана. Мне не казалось правильным терять время впустую, потому я занялся тренировками необходимого навыка и, чего греха таить, чуточку рассчитывал на то, что, может, на ночном шоссе мне повстречается кто-нибудь из тех ублюдков.

- Что значит «натренироваться»? – спросил Том, как будто до него только что дошло сказанное две минуты назад.

- Мне нужно было научиться убивать.

Тут у Тома в голове всё сложилось, хотя в это и невозможно было поверить, настолько это было жутко, расчётливо, отвратительно. Получалось, что Джерри не просто убивал, он…

- Ты тренировался? – севшим голосом задал вопрос Том. – Ты убил тех людей просто для того, чтобы… Господи… - он не смог договорить и закрыл ладонями рот.

- Не всё так плохо, как кажется на первый взгляд. Думаешь, я просто так лишал жизни? Нет, я тщательно выбирал… скажем так, жертву.

- Что значит «выбирал»?! – взмахнув руками, взорвался Том, находясь почти на грани истерики. Слишком ужасно было то, что с таким спокойным видом рассказывал ему Джерри.

- То и значит. Я не маньяк, не психопат или кто-то подобный, я тоже не могу просто взять и лишить человека жизни. Потому я выбирал тех, кто этого заслуживал.

- Всё, хватит! – вновь взмахнул руками Том и отошёл, нервно улыбаясь и чуть ли не плача. – Я действительно уже не боялся тебя, но теперь боюсь! Ты ненормальный, ты сумасшедший!.. - голос срывался. – Как ты можешь так спокойно об этом говорить? Выбирать жертву… заслуживал… Это ужасно!

- Не так уж и ужасно. Есть люди, которые заслуживают жить гораздо в меньшей степени, чем остальные. Я был нацелен на одну из категорий таких людей – тех, кто мог сделать то, что сделали с тобой те четверо. Красился поярче, выходил ночью на загородную трассу, ждал, когда кто-нибудь остановится и предложит подвезти и включал «дурочку, ищущую приключения на известное место», и притворялся девушкой, чтобы наверняка, поскольку это потом уже без разницы, а сначала гораздо больше шансов, что в потенциальном насильнике пробудит преступное желание именно девушка. И сейчас мы можем сойти за женский пол при определённой подготовке, а тогда, в пятнадцать, для маленького спектакля вообще не требовалось почти никаких усилий, потому последнее было просто и получалось убедительно. Далее дело техники – наблюдать, как ведёт себя водитель. На самом деле, я выбирался на ночные вылазки много раз, но только двое попутчиков проявили себя подходящим мне образом. Первый мог бы пойти на преступление, это было заметно, но то ли не решался, то ли ещё что… Во всяком случае, он не успел, я его опередил. Он же не знал, что у меня в рюкзаке припрятан нож, - Джерри усмехнулся себе под нос. – Признаться честно, в первый раз было страшновато. А во второй у меня уже не было выбора. Второй мой попутчик был пьян, завёз меня непонятно куда, заглушил двигатель и начал действовать. Думаю, не надо объяснять, что он хотел сделать? – внимательно посмотрел на Тома. – Бедолага, он тоже не знал ни о моей форе, ни о том, что я знаю, как с нею обращаться. Но было непросто, мне пришлось с ним побороться, и в ходе борьбы я порезал руку, что впоследствии и подвело меня. Я практически на сто процентов уверен, что, если бы не нашли следов крови, Яну бы не пришло в голову проверить меня. Но на тот момент я не догадался всё вычистить, да и не было у меня с собой ничего для этого подходящего.

Джерри коротко помолчал и обратился к Тому:

- Теперь ты понимаешь, что то, что я делал, не бессмысленные зверства? Я убирал тех, кто мог сломать чью-то жизнь так же, как те ублюдки сломали твою, нашу, потому что, если это в человеке есть, оно с большой долей вероятности рано или поздно проявится. И я учился во имя высшей цели.

- А твой опекун, Паскаль? Он тоже? – голос не дрогнул, потому что, хоть Том видел его только на фото, не мог представить, что этот мужчина способен на такое.

- Нет, Паскаль был из тех, кто ни в жизни не тронет ребёнка ни в каком смысле, тем более в насильственно-сексуальном. Но он подверг нас куда большей опасности, он поставил под угрозу мой план. Я не хотел этого, но он не оставил мне иного выбора – я во что бы то ни стало должен был сохранить свою тайну, чтобы спасти нас – чтобы тебя спасти. Паскаль догадался про диссоциативное расстройство идентичности, вернее, у него было такое предположение, и он собирался отправить меня лечиться, чтобы всё выяснить и помочь мне. Это была катастрофа, потому что лечение могло всё разрушить. Медики могли убедиться, что расстройство есть и разбудить тебя. Это был бы крах всего, поскольку, рухнул бы мой план, и тебе бы пришлось жить в тех условиях, которые я никак не мог тебе пожелать и не мог допустить, чтобы ты в них оказался. Потому я убил Паскаля, убрал угрозу нашему благополучию. Думал, вернусь в приют, найду себе нового опекуна, что вряд ли, или дождусь совершеннолетия и сам выйду на свободу. Я же не знал, что нагрянет Ян, а потом единственный, обойдя в смекалке следователей, решит проверить меня на предмет причастности к убийствам. А там и моя причастность к смерти Паскаля выяснилась…

Джерри тяжело вздохнул, словно вновь окунувшись в те события семилетней давности, в те непростые, смутные для себя времена, когда в одночасье всё рухнуло, и он из свидетеля, которого все жалели, у которого было не слишком ясное, но всё же сносное будущее, превратился в опасного преступника с соответствующими перспективами. И вспомнил взгляд Яна, когда пришло подтверждение, что на одном из кухонных ножей обнаружены следы крови Паскаля и его, Джерри, отпечатки. Ян тогда ничего не сказал, Джерри тоже, это был просто контакт глазами. Но по невыносимо тяжёлому, свинцовому взгляду Яна было понятно, что, если бы не предположение о психической болезни, выдвинутое Юнгом, он бы не посмотрел на то, что перед ним ребёнок и что они находятся в полицейском участке.

- У меня всё было схвачено, - уже словно сам с собой вновь заговорил Джерри, подняв голову и устремив взгляд в сторону, – я так думал, и, может, всё действительно получилось бы так, как я планировал, и всё бы уже давно закончилось. Но всё треснуло в один миг, а потом уже я не мог остановить обрушение своих планов. И во всём вина Паскаля, поскольку с него всё началось. Он любил меня и очень переживал, хотел помочь мне во что бы то ни стало… Но его благодетель была слишком не к месту. Жаль только, что смерть его была напрасной. Если бы я знал, что всё так получится, я бы никогда не сделал этого. Но я не знал, я думал, что это мой единственный шанс, и сделал то, что должен был сделать – спасал нас. Но, с другой стороны, я и сам виноват в том, как всё сложилось, в том, что я оказался в центре – может, в другом месте и не смогли бы разбудить тебя, не зря он считается лучшим. Не стоило, верно, браться за тренировки тогда, не имея никакой возможности серьёзно прикрыть себя. Но всё это я понимаю сейчас, а тогда я не сомневался в правильности своих действий, даже не задумывался над этим. В конце концов, мне было всего пятнадцать, я был ребёнком, что с меня взять? – усмехнулся, но как-то не очень весело и посмотрел на Тома.

Не встретив никакой ответной реакции в своих-его карих глазах напротив, Джерри снова стал серьёзным:

- Я сожалею о своих ошибках, а в особенности о том, как мне пришлось за них заплатить. И за убийства мне тоже пришлось заплатить – не думай, что я такой безнаказанный злодей. Я не злодей. И я не безнаказанный. Ты даже не представляешь, что такое два с половиной года в центре, когда тебя каждый день пытаются уничтожить и никто не скрывает своих намерений. Это очень тяжело. Но у меня был стимул держаться и бороться, и я держался – ради нас, ради той жизни, которую у нас хотели отнять, считая, что делают благо. Нет, не отнять – отсрочить, потому что, как я тебе уже говорил, вылечить раскол невозможно, но и отсрочка дорогого стоит. Полагаю, у меня получилось бы дотянуть до момента опровержения поставленного диагноза, после чего я бы покинул то место, не думаю, что оставалось долго. Но, как я ни боролся и ни держался, своими действиями они меня ослабили. А потом этот сеанс электрошоковой терапии… Ты не представляешь, как это больно, когда через тело раз за разом пропускают ток, планомерно повышая силу разряда, и, надеюсь, никогда не узнаешь…

Джерри сам не заметил, как с объяснительного разговора соскользнул куда-то в исповедь. Смотрел в сторону и говорил, говорил… Никогда у него не было ничего подобного, ни с кем. Ни с кем он не позволял себе снимать с лица идеальную маску и выворачивать душу, показывать, что в ней тоже есть боль, сожаления и прочее, прочее. Даже сам с собой не позволял. Только сейчас, только с Томом – с тем, с кем единственным мог быть по-настоящему искренним, так как у них на двоих одна тайна, одна боль, с тем, кто, если бы подвернулась возможность, первым бы отправил его на казнь. Вот в чём ирония.

- Никому не было дела до моих слёз, которые я не смог сдержать, и меня не послушали, когда я сказал, что мне плохо, и просил остановить сеанс. У меня начало болеть сердце: сильно, остро. Потом ещё один разряд – и всё, я выключился, проснулся ты.

Том наконец-то понял, почему он пришёл в себя на столе, привязанный ремнями и в непонятных штуках, от которых тянулись провода. Должно быть, это и был кабинет электрошоковой терапии, тогда он и не подумал посмотреть название на табличке.

От мысли, что через его тело пропускали ток, стало не по себе. Такой объём тяжёлой информации он был не в силах переварить, потому зацепился за крайнюю. А потом начало наползать осмысление и всего остального.

- Зачем ты мне всё это рассказал? – задал Том вопрос, нарушив повисшее молчание.

- Чтобы ты знал. Может, так, узнав меня лучше, ты меня хоть немного поймёшь.

- Я тебя не пойму, - холодно отрезал Том.

- Жаль. Но пойми хотя бы то, что я не чудовище. Эта твоя ошибочная уверенность очень вредна.

- То, что я у тебя якобы были причины убивать, ничего не меняет. И почему я должен тебе верить? Ты последний, кому стоит верить.

- Ты не должен. Но если ты позволишь себе это, то увидишь, что всё совсем не так, как ты привык и как тебе почему-то нравится считать.

- Мне это не нравится. Само по себе расстройство личности ужасно, но если бы у меня был выбор, я бы никогда не выбрал тебя.

- Жаль, - повторил Джерри со вздохом, но холодным уже, бесчувственным. – Раз так, вернёмся к тому, с чего начали. Как я уже говорил не раз, я стараюсь для нас и – я выступаю за тебя. Заметь, это проявляется даже в том выборе, который я тебе озвучил. Я бы мог не давать тебе шанса и просто оттеснить тебя, забрать ведущее место, поверь, у меня бы это получилось. Но я этого не делаю, я и так и этак пытаюсь достучаться до тебя, помочь тебе, хотя давно уже пора было плюнуть на это, поскольку ты невыносим и безнадёжен. Объясни, чего ты в таком случае бычишься, почему упрямо держишься за свои ошибочные суждения и даже ради себя не хочешь сотрудничать со мной?

- Потому что я тебе не верю. И я не собираюсь делать того, что ты мне сказал. Ни за что.

- Раз не собираешься, значит, всё-таки поверил? – подловил его на слове Джерри.

Том не ответил, сжал губы и отвернул лицо. Подождав немного, Джерри отлип от двери и подошёл к нему, говоря:

- У меня есть план. Ты не понесёшь никакого наказания, если убьёшь их, не попадёшь в тюрьму или чего ещё ты там боишься. Почему нет?

- Потому что я не смогу с этим жить! – резко повернув голову, выплюнул ему в лицо Том. – Я никогда не пойду на убийство! Я даже думать об этом не хочу и не могу!

- Почему?

- Потому что я никогда не смогу убить. И никто не заслуживает смерти.

- Ты их жалеешь? – брови Джерри уползли вверх. – Том, ты серьёзно? Ты жалеешь этих выродков и считаешь, что они не заслуживают смерти?

- Да. Что бы ни сделал человек, он не заслуживает за это смерти.

- А они тебя пожалели? Ответь на этот вопрос не мне, а себе. Ах, конечно, ты же не помнишь. Позволь, я тебе напомню. Они тебя не просто не пожалели, а сделали худшее, что только можно сделать. Тебе было всего четырнадцать, недавно исполнилось, ты был совсем ребёнком, а они заманили тебя в своё логово… - вернувшись в роль змея, Джерри, как и в прошлый раз, начал ходить вокруг Тома кругами. – Они насиловали тебя – тебя, ребёнка, рвали по живому, не обращая внимания ни на твои крики-мольбы, ни на слёзы, ни на кровь, текущую по твоим ногам. Помнишь эти ощущения, когда из рваной раны, в которую превратился твой задний проход, сочится горячая кровь и стекает по бёдрам? Помнишь, как гадко и унизительно, когда она же течёт вперемешку со спермой? Они не стесняли себя, кончая в тебя.

- Замолчи, - дрогнувшим, надломившимся голосом потребовал Том, чувствуя, как цепенеет всё внутри, как холодеют пальцы.

- Нет, Томми, слушай, кого ты жалеешь. Они выкручивали тебе суставы, били и душили, засовывали тебе горлышко бутылки во все отверстия. Помнишь, какие это были ощущения, с бутылкой? Сзади ты почти ничего не чувствовал, слишком у тебя всё было повреждено, а вот в горло ощущалось – оно у тебя было пересохшее от жажды, и ты давился и задыхался.

- Замолчи… - повторил Том глухо.

Джерри его не слушал:

- Ты пил мочу, потому что у тебя уже крыша начала съезжать от жажды, а им это показалось забавным. Помнишь? И ты не чувствовал ни вкуса, ни отвращения, жадно глотал с членом во рту, потому что сумасшедшая жажда и желание жить побеждали всё остальное. Они не гнушались тем, что ты грязный и порванный, и насиловали тебя и насиловали… У тебя уже не открывалось серьёзного кровотечения, но немного кровь всё равно сочилась; у тебя всё успевало немного зажить, но тебя каждый раз разрывали заново, у тебя всё начало воспаляться, гноиться. Но и это их не останавливало. Когда ты совсем сдал, кудрявый предложил от тебя избавиться: даже не обязательно убивать, а просто закопать где-нибудь на пустыре. Ты был не в полной отключке и слышал это. А потом, когда дружки с ним не согласились, он, не потрудившись даже растолкать тебя, тебя отымел. У него вообще была к тебе особая любовь, ему нравилось, когда тебе больно. Он тогда ещё шипел что-то такое: «Нравится тебе? Ты подо мной и подохнешь…» и вколачивал свой член всё сильнее и глубже в тебя, а голубоглазый наблюдал и смеялся.

Том закрыл глаза, не в силах это слушать, но и сказать уже ничего не мог, горло онемело. Чувствовал, как его утягивает в жуткий омут, как тонет и всё труднее дышать.

- А это помнишь? – ворвались в сознание слова персонального кошмара, больно резанув, и сзади на шею резко опустилась прохладная ладонь, впившись пальцами в кожу и плоть под ней.

Джерри схватил его за загривок, как это делали насильники, давя, как котёнка, вдавливая лицом в прогнивший матрас или голый бетонный пол, только нагибать не стал, а лишь чуть-чуть придавил. И да, Том помнил – помнил не происходившее тогда, не кадры, а своё бессилие и безысходность под гнётом чужих рук, и по телу слабыми фантомами пронеслись вспышки толчкообразной боли, той боли, которая сопутствовала моментам, когда его так давили.

Том вскинул к нему дикий, ошалевший, перепуганный, влажно блестящий от не проливающихся слёз взгляд. Не дожидаясь, когда он что-то сделает, Джерри столь же быстро и резко убрал руку с его шеи и схватил за подбородок, вздёргивая лицо вверх, давя на щёки, вместе с тем говоря:

- А это?

Том дёрнул головой и вырвался из его цепкой, но не слишком сильной хватки. Отступил спиной вперёд, не сводя с него напряжённого, загнанного, ещё более перепуганного взгляда, не моргая даже.

- Мало? – поинтересовался Джерри, делая шаг к нему. – Да, действительно, насилие это ужасно, оно всегда оставляет шрамы, но его можно пережить. Самое страшное началось потом…

- Хватит, - выдохнул Том; голос сел и не слушался.

Джерри проигнорировал его просьбу.

- Конечно, хорошо, что они оставили тебя в живых, но куда гуманнее было бы убить тебя. Но нет, они не сделали этого, они бросили тебя умирать самой страшной из смертей…

- Хватит. Замолчи…

- Они бросили тебя растерзанным, прикованным и запертым в подвале. Просто заперли дверь и больше не открыли её. Вспомни, каково это – сидеть в кромешной темноте и полной тишине, нарушаемой лишь крысиным писком. Час за часом, день за днём. Сидеть и медленно сходить с ума…

- Замолчи, прошу тебя, - Том зажмурился и потряс головой.

- …смотреть в темноту и со временем перестать понимать, закрыты твои глаза или открыты, потому что разницы нет никакой. Мучиться от голода и жажды… Они за всё время ни разу тебя не покормили, поили тоже нечасто, а потом просто ушли, и не осталось совсем ничего. Помнишь, каково это, когда все мечты сводятся к глотку воды и лучику света? Помнишь запах сырости? А боль в руке, за которую ты был прикован? А боль во всём теле от бесконечного сидения на голом, холодном бетоне? Но боль не так страшна, как страшно отчаяние, полная депривация всего. Помнишь, как ты кричал, неистово орал и рвался из оков, тратя на это последние силы, но никто тебя не услышал, а сам ты не мог выбраться, это был твой персональный склеп. Тебе повезло, что крыс там было не так много и, видимо, у них были не голодные времена, в противном случае от тебя бы остались только кости, они бы обглодали тебя заживо. Но и так они ели, откусывали по кусочкам плоть, начиная с руки, поскольку спустились сверху. Помнишь?

С последним вопросом Джерри ощутимо царапнул острыми ногтями по шрамам на левой руке Тома. Слова вкупе с сенсорным стимулом подействовали как удар током, кипятком и льдом одновременно ударили по нервам, прокатились по всему телу, оживив ощущения тех жутких мгновений-минут-часов.

Том отскочил от него и, закрыв ладонями лицо, сорвался на крик:

- Хватит! Замолчи! Заткнись! – его плечи дрожали, пальцы тряслись.

- По кусочкам, - хладнокровно повторил Джерри, немного растягивая гласные, - кожу, мясо…

- Хватит!.. – Том тоже растянул последнюю гласную в неком скрипучем, надрывном, сорвавшемся, когда иссяк воздух, крике.

- Вот именно, Том – хватит. Это они, те выродки, сотворили с тобой весь этот ад. Они насиловали тебя, истязали, издевались, а потом просто бросили умирать в том подвале, обрекши на ещё больший кошмар. И этих людей ты жалеешь? Скажи, жалеешь?

Том убрал руки от лица и наткнулся взглядом на Джерри, столкнулся своим взглядом с его прямым, ожидающим, смотрящим в душу. Джерри добавил:

- Всё ещё считаешь, что они не заслуживают смерти? Ублюдки, которые сделали с тобой такое, сделали такое с ребёнком, не заслуживают смерти?

Том не хотел отвечать. Хотел только, чтобы не было этого разговора, хотел забыть услышанное и никогда не вспоминать. Ничего. Никогда. Не вспоминать. Хотел просто никогда не видеть своих мучителей. Чтобы их просто не было. В его жизни. Никогда.

Судорожно сглотнув, он отчасти отрешённо ответил:

- Да, не заслуживают.

- Значит, продолжим.

- Нет! – ожив, Том снова отскочил от Джерри. – Не смей! Не смей всё это говорить! Не лезь! Я не изменю своего решения! Это моя боль, только моя! Не трогай её!

- Ошибаешься. Это – наша боль.

Шмыгнув носом, Том метнулся вон из комнаты. Джерри не стал его останавливать.

В эту ночь Том остался в гостиной, лёг спать на диване, почему-то решив, что туда Джерри к нему не придёт. И тот действительно не пришёл.

Глава 27

И можешь обещать, обещать что угодно,

Смелее нападай, молодой и голодный,

Это ничего, ты можешь сильней,

Да, я выдержу удар.

Тебе не надо знать, из-за чьих многоточий

Все, что ты любил будет порвано в клочья!

Убей меня! Чтоб кто-то проиграл.

Вельвет, Молодой и голодный©

В практически полной тишине квартиры, нарушаемой лишь звуками работающего телевизора, показывающего какой-то американский фильм, громко прозвучал дверной звонок. Том лишь коротко обернулся на звук и сразу пошёл открывать. Джерри, также повернувший голову в сторону двери, но куда более насторожено, не успел его остановить, а кричать вдогонку не стал. Пусть. Если это Шулейман с чего-то вдруг припёрся, от него всё равно не отделаться, банально не открыв дверь. Если же это кто-то другой, то тем более пусть, никто другой неприятностей не доставит.

Привычно не посмотрев в глазок, Том открыл дверь и удивлённо поднял брови, увидев за порогом незнакомую брюнетку с шоколадного цвета волосами, примерно его ровесницу, если не забывать, сколько самому лет.

- Привет, Джерри, - немного несмело улыбнулась Кристина. – Ты говорил, чтобы я заходила, если вдруг буду в Париже, и вот, я здесь, - она непроизвольно опустила глаза, не став сразу говорить о том, что не просто заглянула, «раз уж тут», а приехала специально ради встречи с ним.

Том только хлопал ресницами, пытаясь понять, кто она такая. В «списке близких» её не было.

- Я не отвлекаю тебя? – спросила девушка, вновь подняв взгляд к его лицу.

Том отрицательно покачал головой, смотря на неё явно неузнающим, непонимающим и отчасти настороженным взглядом. Джерри примчался и встал сбоку от Тома.

- Только не это… - выдохнул он, неверующим, в кой-то веке растерянным взглядом скользя по гостье. Затем, взяв себя в руки, обратился к Тому: - Избавься от неё как можно скорее. Скажи, что сейчас ты очень занят, тебе нужно уезжать, и ты позвонишь.

Джерри был очень неприятен такой вариант: дать Кристине надежду и обмануть её, заставить понять, что она не нужна ему. Но их с Томом взаимодействие виделось катастрофой, а никакого безобидного для всех сторон выхода сходу придумать не получалось. Он просто запаниковал, едва ли не впервые в жизни.

- Джерри, всё в порядке? – перестав улыбаться, спросила Кристина, почувствовав себя неловко в повисшей паузе и обеспокоившись его странным поведением.

- Ты кто? – хмурясь, совершенно серьёзно спросил Том в ответ, вглядываясь в её лицо.

- Ты что говоришь? – одёрнул его Джерри. – Это Кристина, моя одноклассница и моя… - он облизнул губы, но всё же решил сказать как есть. – Моя девушка. Почти девушка. В общем, у нас были отношения, - говорить приходилось быстро, чтобы пауза не затягивалась, и он надеялся, что Том хотя бы суть уловит. – Скажи, что ты пошутил.

- Ничего я не буду говорить, - неожиданно ощерился в ответ Том, не таясь, посмотрев на него.

Кристина удивлённо округлила глаза, растерявшись от такой странной картины и реплики непонятно куда и о чём.

- Чего ты не будешь говорить?

- Ничего не буду. Никому, - Том перевёл взгляд обратно к ней. – Я тебя не знаю.

- Что ты несёшь? – прошипел Джерри.

Но Тому было плевать. Эта девушка не казалась ему кем-то опасным или значимым, и он не собирался перед ней притворяться. А может, и перед кем угодно другим не стал бы. Он устал, устал от всего и не хотел больше участвовать в спектакле под названием «я Джерри». Раз уж ничего другого нет, раз кошмар его душит, он хотел хотя бы сохранить своё имя и себя и не желал больше зваться его именем. В одну секунду это стало делом принципа.

- В смысле не помнишь? – переспросила Кристина, и не понимая, и не веря.

- В самом обычном. Я не знаю, кто ты. Я вижу тебя впервые в жизни.

На протяжении прошедших месяцев разлуки Кристина часто и много читала о Джерри, компенсируя этим глупым, маниакальным немного занятием невозможность связаться с ним, и о травме головы она слышала, без подробностей, разумеется. Эту версию она и озвучила:

- Ты меня забыл? Меня зовут Кристина, мы с тобой…

- Я тебя не забывал, - перебил её Том, - я вижу тебя впервые. И я не Джерри.

- Джерри, я не понимаю…

- Я не Джерри, - повторил Том.

Кристина несколько секунд растерянно скользила взглядом по его уверенному, отрешённому лицо, а после до неё дошло. Дошло тяжёлое, больно ударившее, очевидное: она тут просто не к месту. Конечно, это тогда, в школе, между ними могло что-то быть, а в настоящем они птицы совершенно разного полёта, и Джерри она не сдалась. Так, потрахались, раз уж пересеклись, и до свидания, а она тут со своей глупой любовью, ещё более глупой верой во взаимность и визитом.

Став серьёзнее, помрачнев и подобравшись, невольно выпрямив спину, чтобы скрыть своё уязвление, от которого, хоть всё понимала, никуда было не деться, и то, что горло сдавило от горечи обиды, она произнесла:

- Поняла. Мог бы так и сказать – что не рад меня видеть, истерику я бы устраивать не стала, а не разыгрывать представление «я не я».

- Я не могу быть рад или не рад тебя видеть, - стоял на своём Том, - я тебя не знаю.

- Джерри, хватит, - покачала головой девушка.

- Я не Джерри, - снова повторил Том. – Не называй меня так. Меня зовут Том.

- Том? – переспросила Кристина, внимательно смотря на него. – Том и Джерри? Тебе смешно?

- Мне вообще не смешно. Но это правда. Ты знала Джерри, а я Том.

- Допустим, я поверила. Но ты живёшь в квартире Джерри, ты выглядишь, как он, как же ты можешь не быть им? Что-то не складывается.

Кристина сама не знала, зачем продолжает этот разговор, понимала, что правильнее попрощаться и уйти, и начинать забывать, хотя бы пытаться, а там обязательно получится, когда горечь и боль утихнут. Наверное, хотела услышать от него самого: «Ты мне не нужна», чтобы точно точка.

- Мы разные, - возразил на её доводы Том.

Джерри молчал, слушал и периодически бросал на Тома негодующие взгляды. Что тому за вожжа под хвост попала, почему так некстати?!

- Я заметила, что ты сменил имидж, - ответила Кристина. – Но причёска и цвет волос ничего не меняют.

- Я не он! Я Том!

- Почему именно Том? В чём прикол этой аллюзии на «Том и Джерри»? Или в этом и есть весь прикол?

- Это не прикол. Меня всегда так звали, - обиженно буркнул Том.

- И почему же вы одинаковые? – спросила девушка, не скрывая того, что это сарказм и что и она не верит в его бредовые объяснения.

- Потому что…

Тут Том растерялся. Хотел не быть им, отстоять себя, но не мог же сказать правду. Но ответ нашёлся неожиданно и быстро, в шутках многих из тех, кто знал Джерри, а потом получил его.

- Потому что мы близнецы, - ответил Том. – Братья-близнецы, - сложил руки на груди, всем своим видом пытаясь показывать спокойную уверенность, свойственную тем, кто говорит самую обычную, привычную для себя правду.

Джерри удивлённо посмотрел на него, такой прыткости ума он от него не ожидал. Это был как раз один из тех случаев, когда он не мог предугадать действий и слов Тома, поскольку Том ничего не планировал, а, поддаваясь секундному порыву, сочинял на ходу и соответствующим образом себя вёл.

- Братья-близнецы? – переспросила Кристина. – Том и Джерри?

- Да. Наши родители идиоты, - Тома начинало нести. – То есть не идиоты… В общем, они подумали, что это будет забавно и очень символично – ведь Том и Джерри из мультика неделимая пара.

Кристина молчала, осмысливая услышанное и всё так же беспрестанно разглядывая его, возможно, действительно другого человека, пусть и такого же до каждой чёрточки. С одной стороны, это было похоже на бред, дешёвую и довольно нелепую отмазку. Но, с другой, теперь, получив вероятный вариант происходящего, о котором сама бы ни в жизни не подумала, она явственно увидела все те различия, которые и до этого бросались в глаза, но разум и сердце от них отгораживались. Они были разные, у того, кто стоял перед ней, была другая мимика, жестикуляция, манера речи и даже тембр голоса, а главное – другие глаза, такие же карие и большие, но совсем другие. И от этого было не отмахнуться – перед ней совершенно другой человек, чужой, это очевидно, и сердцу это тоже очевидно, с самой первой минуты оно почуяло «не то!».

К тому же она на самом деле так мало знала о Джерри, он ничего не рассказывал о своей семье, кроме самого размытого, в свете чего не казалось таким уж невероятным, что у него есть брат-близнец, о котором она не знала.

Брат-близнец! Уму непостижимо!..

- Джерри никогда не рассказывал о том, что у него есть брат, - проговорила Кристина, всё так же разглядывая Тома, но уже с другим интересом, как диво дивное.

- Мы вообще никому не рассказываем друг о друге.

- Да? Это немного странно, если честно.

Том пожал плечами и ответил:

- Мы никогда не были близки, и тёплых отношений между нами никогда не было. Я считаю себя единственным, он тоже, вот так.

- Вы, наверное, росли порознь? Ты остался с мамой после развода?

- Да, - не колеблясь, подтвердил Том, даже не думая о смысле вопроса. Он уже не мог остановиться.

Происходящее казалось Джерри немного нереальным. Он не думал о том, что предпринимать в случае появления в их жизни Кристины, потому что она не была кем-то хоть сколько-нибудь угрожающим, и просто не думал, что она может прийти. Но вот сейчас они разговаривали, и Том плёл ей околесицу. И, помимо общего недовольства тем, что Том, не думая, несёт отсебятину, присутствовало ещё что-то, нечто гаденькое внутри, тоненькая грызущая червоточина, не позволяющая оставаться полностью спокойным, собранным и хладнокровным, - ревность, что ли, страх? Страх за ту единственную, кто была только для него, кого не хотел впутывать в их историю, но сейчас ничего не мог поделать.

Если бы они на самом деле были братьями, если бы был физически отдельным человеком, Джерри бы заткнул Тому рот и исправил ситуацию. И так, конечно, мог заткнуть, но в таком случае Кристина увидит то, что не должна видеть. Потому оставалось терпеть, бездействовать и только наблюдать.

Кристина покивала и сказала:

- Понятно. Но, полагаю, раз ты здесь, отношения у вас наладились? – спросила и из искреннего интереса, и ради приличия, и не ждала ответа. – Могу я увидеть Джерри?

- Нет.

- Его нет дома?

- Да, его нет.

Кристина немного замялась: Том говорил не откровенно враждебно, но довольно-таки. Но она постаралась оградиться от неловкости и весьма смешанных чувств, которые он вызывал, и сосредоточиться исключительно на том, ради чего пришла, что было главным.

- Он скоро вернётся? – спросила.

- Он не вернётся.

- Ты можешь дать мне его номер?

- Нет.

- Почему?

- Потому что не могу.

Кристина вздохнула и сказала:

- Том, я понимаю, как это выглядит: приходит какая-то непонятная девица и просит у тебя контакты Джерри, но мы правда знакомы, близко знакомы. Если ты не веришь мне, можешь позвонить ему и спросить.

- Я не могу ему позвонить.

Джерри красноречиво хлопнул себе пятерню на лицо, закрыв ею глаза. Том вёл себя как дико упрямый болван. Но затем Джерри обратился к нему:

- Согласись, скажи, что позвонишь. Потом мы ей позвоним, и ты как бы от моего лица скажешь ей то, что я скажу тебе.

Том его проигнорировал. Кристина произнесла:

- Том, я чего-то не понимаю. Джерри говорил тебе что-то по поводу меня? Если так, то скажи это мне.

- Том, я тебе прямо сейчас говорю – прекрати себя так вести, - с нажимом сказал Джерри. – Скажи, как я сказал, и попрощайся.

Том снова не обратил на его слова внимания, демонстративно не слушал.

- Он мне ничего не говорил, - ответил он девушке.

- Тогда в чём дело? Почему ты не можешь просто дать мне его номер телефона? И где он сам?

- Он умер.

- Что? – выдохнула Кристина.

- Джерри умер, - повторил Том. – Его больше нет. Поэтому связаться с ним невозможно.

У Джерри вытянулось лицо. Хотелось, как же хотелось думать, что он ослышался. Но нет, слова Тома, словно окатившие ледяной водой, мёртвым – ха-ха, ирония! – холодом, были сказаны на самом деле. И реальность на них не остановилась, продолжала тикать, идти вперёд.

Такого удара от Тома Джерри не ждал, и это оказалось ещё более болезненно, чем когда тот пытался убить его на самом деле, всадив себе в сердце нож с криками: «Умри!».

Но, взяв себя в руки, Джерри с холодным пренебрежением сказал ему:

- Да уж. Как же сильно ты хочешь от меня избавиться, хотя бы на словах.

Том сверкнул на него глазами, в которых явственно читалось: «Да, хочу».

И да, он хотел – хотя бы так, на словах, взять верх и похоронить свой ненавистный кошмар, потому что ничего больше не мог. Но в этом бессмысленном по сути, малодушном жесте он ощущал свою победу. И испытывал незнакомое прежде, злорадное удовольствие и удовлетворение, не думая о том, что боль этим он причиняет и другому человеку, невиновному, не замечая того, что отражается в её голубых глазах и на лице.

Вот это и было для Джерри хуже всего, так, что что-то внутри оборвалось и скукоживалось. Том своей мелочной местью причинял боль не только ему, он убил его – для неё.

- Как? – тем же севшим голосом спросила Кристина, растерянно, абсолютно потерянно и ещё не до конца веря скользя взглядом по лицу Тома. – Когда?

Джерри не желал, всем естеством не желал участвовать в этом спектакле, в собственных похоронах, но, скрепя сердце, как и всегда, выручил Тома, подсказал:

- Не раньше второй половины января.

- В марте, - ответил Том Кристине.

Она закрыла ладонями лицо и опустилась на низкую тумбу для сидения. Не плакала, не дышала и почти не чувствовала, потому что не верила. Сердце глухо, практически бесшумно и неощутимо ухало, толкая кровь. Что-то внутри оборвалось, рухнуло вниз, и мир остановился.

- Как это произошло? – спросила, отняв руки от лица и подняв голову.

- Несчастный случай. Напился и заснул в ванной, утонул.

- Мог бы и поблагороднее мне смерть придумать, - Джерри посмотрел на Тома.

«Не заслуживаешь», - в мыслях ответил Том, так и не смотря на него, вздёрнув подбородок от той пьянящей безнаказанной силы, какую сейчас ощущал.

Кто бы мог подумать, что нежный и добрый мальчик способен с такой хладнокровной жестокостью бить, упиваясь собственной властью в сложившейся ситуации. Джерри догадывался, что и у Тома внутри спят достаточно демонов, они есть у всех и у них они были общими, но он не думал, что они проявятся столь негаданно и неуместно и в столь уродливой форме.

Его самого в самых разных смыслах называли сукой. Но и Том оказался самой настоящей сукой, иного слова Джерри подобрать не мог, только оно сейчас всплывало в голове, глядя на него, на то, что он творит.

Кристина побледнела: и от ужасной нелепости смерти, и от того, что он, Том, - казалось бы, самый близкий человек, так спокойно и безучастно, даже словно с неким пренебрежением говорит о смерти родного брата. Ощущала, будто падает, несмотря на то, что сидела.

- Это произошло здесь? – спросила, непроизвольно посмотрев за спину Тому, где находились обе ванные комнаты.

- Нет, это произошло в отеле.

Кристина потёрла лицо, не заботясь о сохранности лёгкого макияжа, и зажала ладонью рот, снова опустив голову, смотря куда-то в сторону. Она не верила, не могла поверить, и в этом была ещё большая трагичность. Почему у них всё так?

Тогда в школе, когда она уже призналась себе в своих чувствах, но не успела признаться ему, всё думала, что успеется, что, может, и не надо, Джерри вдруг исчез, исчез бесследно и на долгие годы. Потом эта встреча у подножия Эйфелевой башни – точно чудо! Десять счастливых, волшебных дней, проведенных вместе, здесь, в этой квартире, скомканное расставание и надежда на то, что они больше не потеряются, что всё ещё будет – потом, когда всё будет проще и уместнее.

Все эти месяцы, целых полгода, они жила этой надеждой, этой верой, этими чувствами, обещающими счастье не сейчас, но когда-нибудь точно. А оказалось, что ничего уже и нет, всё мертво, в самом неумолимом, страшном смысле мертво. На протяжении последних месяцев его уже не было, просто не было в живых, а она не знала, любила, мечтала, ждала…

Вот так просто – был человек, и нету, а ты считаешь его живым, а ты его любишь и думаешь, что он вернётся или ты вернёшься, и всё ещё будет. А нет, не будет. Нет человека. Точка.

Почему он? Почему они? Почему так?!

За всё время они были вместе так мало, что это несерьёзно, это можно не брать в расчёт. Но отчего-то было такое чувство, что потеряла кого-то настолько важного, что целый мир опустел и всё утратило смысл. Того, кто никогда тебе и не принадлежал, но кто был впаян в мышечную сердечную ткань, и, кажется, это даже было взаимно.

Джерри смотрел на неё и – как когда она уходила тогда, зимой, впервые ощутил, что у него есть душа – впервые почувствовал, что ему может быть настолько топко, горько больно. Беспросветно. Удушливо. Хотя дыхание и не перехватывало, дышал ровно, обычно, как всегда.

Но внутри него что-то действительно словно сломалось, потерялся смысл. Это к ней Джерри хотел вернуться победившим героем, пройдя свою войну, ведь не сомневался, что чувства взаимны. Не был уверен, что любовь дождётся его и что всё получится так, как хотелось, поскольку в реальности всё куда сложнее, чем в мечтах, но в этом был его смысл – только его, независимый от Тома и от чего-либо. А теперь смысла не стало, треснул, рухнул, потух огонь. Для Кристины он мёртв, и этого уже не исправить.

Разумеется, можно будет что-то придумать, если останется он, если это будет только его жизнь. Можно наплести про умалишённого младшего братца, который ей и рассказал невесть что. А чего братца не видно и не слышно, никогда не приезжает? Так и тут легко можно отовраться, всю жизнь можно плести сказки. Но это будет ложь. Снова ложь, в которой придётся прожить всю жизнь. А Кристине Джерри не хотел лгать, он мечтал о том, что будет с ней честным и наконец-то оставит все игры и интриги в прошлом. И просто не хотел ничего менять, бороться, выкручиваться.

Что-то внутри всё-таки сломалось.

Том нашёл единственное его слабое место и всадил туда нож и с удовольствием проворачивал, чтобы наверняка. Джерри был уверен, что Том видит его эмоции, впервые их не получалось полностью скрыть. И да, Том замечал что-то такое, и это подогревало какое-то животное стремление продолжать, добить, хотя бы так, не по-настоящему, раз выдалась такая возможность, которая, скорее всего, никогда не повторится.

Джерри был сильнее, умнее и хитрее, Джерри его давил, мучил, превратил его жизнь в кошмар, но сейчас он почувствовал силу и власть, и они невероятно пьянили, срывали тормоза в исступлённом желании отомстить, нанести ответный удар за всё, за свою исковерканную жизнь.

- Вы встречались? – Том сам обратился к гостье в первый раз за всё время разговора.

Кристина подняла к нему растерянный взгляд, словно не до конца поняв вопрос.

- Да, встречались, - ответила. – То есть не совсем… Мы ещё в школе были вместе и этой зимой встретились… Джерри сказал, чтобы я заходила, если буду в Париже, и что он зайдёт, если будет в Лионе, - не знала, зачем сказала последнее, сильно прикусила губу и опустила глаза.

Эти слова «Джерри сказал» отозвались в груди горькой болью. Да, сказал. Но какое это теперь имеет значение?

Том понятливо и совсем не сочувственно помычал в ответ. Он и сам себя не узнавал сейчас, но он об этом и не думал. Ему нравилось это состояние, нравилось не думать, не чувствовать, рваться вперёд, чувствовать на себе угрюмый взгляд чудовища и его немой укор и делать наперекор.

- Теперь в этой квартире живёшь ты? – спросила девушка, немного отходя от выжигающей внутренности темы.

- Да.

- Подожди… - Кристина кое-что вспомнила. – Но откуда новые работы с участием Джерри? Я видела. Или это… - голос дрогнул, - раньше снимали?

- Это новые работы, мои работы. Когда Джерри умер, меня нашёл его агент и предложил заменить его, чтобы контракты не пропадали и тому подобное. Мы же одинаковые, какая разница? И о том, что нас двое, знали только родители и знакомые из нашего глубокого детства. Я согласился, его смерть сокрыли, и как будто ничего не случилось, я теперь вместо него. Только это нельзя никому рассказывать.

- Я понимаю, - комкано кивнула девушка.

Да, кажется, она даже не представляла себе реальные масштабы знаменитого выражения: «Мир шоу-бизнеса жесток», а модельный мир, видимо, ещё суровее. У неё в голове не укладывалось, как так можно: просто вычеркнуть человека, как будто его никогда и не было, заменить его на другого, пусть и такого же?!

Воцарилась продолжительная глухая пауза. Нарушила её Кристина:

- Где Джерри похоронен? Том, пожалуйста, скажи мне, я хочу хотя бы попрощаться с ним.

- У него нет могилы. Его это… - Том повертел руками, силясь изобразить вылетевшее из головы слово.

- Кремировали, - подсказал Джерри.

- Кремировали, - в этот раз Том послушал, так как именно это хотел сказать. – Прах развеяли, и ничего не осталось. Так что извини.

- Совсем ничего? – неверующе переспросила девушка.

Она не могла поверить, не могла понять, как так может быть – был человек, и нету, вместо него другой, а от того, настоящего, ничего не осталось в память. Совсем ничего, даже могильного камня. Ничего не осталось от того, кого она любила и любит.

- Совсем. Я бы не стал скрывать, раз тебе так надо, - ответил Том и предложил: - Если хочешь, можешь взять на память что-нибудь из его вещей.

Кристина хотела. Хотела бы взять что-нибудь его, его частицу, но вслух сказала:

- Спасибо, не надо. Это лишнее.

Снова повисло молчание. Вскоре Кристина поднялась на ноги и сказала:

- Я пойду. Извини, что потревожила.

- Ничего. Я даже рад, что ты пришла.

Кристина не поняла, о чём он, что выразилось в её удивлённо вопросительном взгляде, но спрашивать она не стала и ушла. Закрыв за нею дверь, Том бросил в Джерри победный взгляд и, круто развернувшись, не оборачиваясь, ушёл к себе в спальню.

Джерри остался стоять около входной двери. Ему нужно было время подумать и заодно остыть, чтобы не ударить своего показавшего клыки Котёнка, как сейчас чесались руки сделать. Да посильнее ударить, чтобы, дрянь, понял.

Глава 28

Почти сутки Том и Джерри не общались. Джерри понадобилось куда больше времени на раздумья и остывание, чем он планировал, каждый раз, когда смотрел на Тома, внутри поднималась волна злости и раздражения, чего ничем не показывал, но сам-то чувствовал. Он по-прежнему любил Тома, по-прежнему хотел ему помочь, но прямо сейчас не мог собраться и продолжать, как будто ничего не произошло. Потому что Том перешёл границу дозволенного, и то, что он не знал о том, как для Джерри это важно, его не оправдывало. Более того – если бы знал, он бы что похлеще вытворил! Когда дело касалось его, Джерри, у Тома не было ни жалости, ни тормозов.

Конечно, зачем жалеть чудовище, не человека? На войне, как известно, все средства хороши. И Джерри решил вести себя отныне соответствующим образом. Кончилась дружба, раз Том её не желает, кончилось трепетное отношение. Он тоже умеет бить не щадя.

Джерри зашёл к Тому вечером, и тот, не поднимая взгляда от ноутбука, буркнул:

- Уходи.

- Я к тебе с деловым предложением. Выслушай, - Джерри прикрыл за собой дверь и сложил руки на груди.

Том посмотрел на него.

- Я уже сказал – нет.

- Выслушай, - спокойно повторил Джерри. – Это другое предложение, интересное. Том, ты же считаешь, что я тебе не нужен?

- Ты мне не нужен, - эхом, но вполне осознанно ответил Том.

Джерри кивнул и продолжил:

- Ты же хочешь быть независимым от меня, считаешь, что я тебе только мешаю, отравляю жизнь?

Тут Том почувствовал некий подвох, но всё же кивнул:

- Да.

- Хочешь попробовать жизнь без меня?

- Ты уйдёшь? – Том недоверчиво нахмурился.

- Не совсем. Вот что я тебе предлагаю… - Джерри подошёл и сел рядом с Томом, Том тотчас поднялся на ноги, и Джерри, смотря на него в упор, приказал: - Сидеть.

Том открыл рот, Джерри не дал ему сказать, повторил звучнее:

- Сидеть.

Том сел, не так, как сидел до этого, а на краешек. Джерри добавил:

- Из-за стола переговоров не вскакивают раньше времени.

Том дёрнул уголками губ, но ничего не сказал, переплёл руки на груди, съёжившись. Сам не понимал, почему послушался, это было что-то инстинктивное, животное – подчиняться сильному приказному тону.

- Так вот, - снова заговорил Джерри, - я предлагаю тебе провести эксперимент: посмотреть, как ты будешь справляться без меня, раз ты так хочешь, чтобы меня не было. Я отдам тебе твоё и не буду вмешиваться в происходящее с тобой, как тебе и хочется.

- Что «моё»?

- В первую очередь – память о том, что было в подвале, этим и обойдёмся для начала. Ты же хотел, чтобы я не трогал твою боль? Вот, я готов её вернуть. Проверим, насколько ты в силах с нею жить, сам посмотришь. И заодно предлагаю тебе пари: если ты не справишься, не сможешь этого вынести, ты сдаёшься и слушаешься меня. Если же ты справишься, я отойду в сторону, - Джерри поднял руки, - живи как знаешь. Вот только жить долго и счастливо ты будешь внутри меня, поскольку ни за что не выдержишь.

- Получается, я в любом случае проиграю?

- Прости, это жизнь. По жизни ты всё время проигрываешь.

В глазах Тома отразилась обида – такая искренняя, не похожая на те эмоции, которые он показывал Джерри, кидал ему в лицо, ведя свою шаткую, обречённую и на самом деле бессмысленную войну.

- Я не проиграю тебе, - ответил он, чуть не шмыгнув носом, очень уж задело это «ты всегда проигрываешь», иносказательное «неудачник по жизни».

- Проиграешь.

- В таком случае – иди к чёрту, - сказал Том немного звенящим голосом, что выдавало ту слезливость, которая не успела отпустить, и поднялся с кровати, намереваясь уйти.

- Что же ты сразу злишься? – Джерри тоже встал. – По-моему, это отличный способ сдвинуться с мёртвой точки, где мы топчемся, и что-то изменить. В конце концов, хоть я и уверен в том, что ты не справишься, шанс на то всё же есть. Может, я не настолько хорошо тебя знаю и ошибаюсь на твой счёт.

- А меня не интересует, что ты думаешь. Это моя жизнь, не лезь в неё.

- Это не твоя жизнь, а жизнь – которую я тебе обеспечил и обеспечиваю, и я имею в виду не материальные блага.

- Я помню, что со мной произошло, - подобравшись, произнёс в ответ Том.

- Ты помнишь? – усмехнулся Джерри. – Да, произошедшее наложило отпечаток на тебя, спасибо специалистам центра за это. Но та память, которой ты владеешь, это всего лишь крупица, процентов пять от всего, не более. Можешь представить себе, как выглядят сто процентов, полная память? Рискнёшь попробовать?

Том молчал. Выдержав паузу и не сводя в ней взгляда с Тома, Джерри изрёк:

- Трус. Ты просто трус и слабак, требуешь оставить тебя и твою жизнь в покое, но хочешь оставить себе именно эту жизнь – защищённую, лишённую кошмаров и необходимости с ними справляться. Нет, Том, не получится. Этой жизнью ты обязан мне, в ней ты тесно со мной связан, и без меня её просто не было бы. Так что решай: ты со мной, или забирай свою голую жизнь, попробуй быть независимым.

Том снова молчал, растерянно, испуганно скользил взглядом по чудовищу, не понимая, что именно в его словах так напугало, вселило холод.

- Раз ты не можешь сделать выбор, я его сделаю за тебя, - проговорил Джерри. – Проведём тест-драйв, - он шагнул к Тому.

Том слишком поздно отреагировал, поздно сопоставил его слова с тем, что уже было. Джерри коснулся пальцами его виска, перехватывая взгляд, и Тома словно пронзило молнией:

Третий день ада, когда ещё надеялся на то, что всё закончится, его отпустят, и он сможет жить, когда тело ещё не привыкло к разрывающей, переходящей в тупую и хроническую боли, когда ещё открывалось сильное кровотечение – в тот день даже сильнее, чем в первый. В тот день ему «повезло» дважды: утром с тремя, вечером с четырьмя не по разу. Вечером он плакал, он выл в голос, чувствуя, будто кости в пальцах вот-вот сломаются, просто раскрошатся от того, с какой силой вцеплялся в прогнивший матрас, с какой силой сводило мышцы от невыносимой боли.

- Не плачь, куколка, в первый раз всегда больно, - голубоглазый. – Хотя для тебя это уже не первый раз, - со смехом.

- Привести его в порядок надо, в соплях весь, - скривился кудрявый.

- Вытрись, - сухо скомандовал Шейх, бросив Тому какую-то тряпку.

Поражённый этот молнией, Том с криком упал на колени, закрыв ладонями лицо. Но воспоминание продолжалось:

Когда Том дрожащими руками обтёрся, в том числе и кровь кое-как вытер, размазав её багровыми разводами по бёдрам, к нему с садисткой улыбкой на устах подошёл кудрявый.

- Открывай рот, - сказал, расстегивая штаны.

Задержав на нём на мгновение взгляд мокрых, воспалённых, одуревших от происходящего с ним глаз, Том обречённо опустил веки и послушно открыл рот. Это было меньшее из зол, это хотя бы не больно, а вот за непослушание больно били – особенно кудрявый. Когда языка коснулась чужая твёрдая плоть, по щекам протянулись нити слёз.

Том в настоящем, насколько вообще ощущал настоящее, провалившись в кошмар, почувствовал, что его сейчас вырвет. Он рефлекторно зажал ладонью рот, согнувшись сильнее. И скрутило, перехватив дыхание, раздирая, отвращением к себе за то, что делал это добровольно, не боролся. С самого начала не боролся и открывал рот.

На нём всё ещё был парик, длинные, спутавшиеся волосы налипали на мокрую от слёз и слюны кожу, лезли в нос и рот, заставляя давиться ещё больше. Эти звуки – сдавленного, режущего слух, мимолётного, повторяющегося удушья разносились по голо-каменному помещению и усиленно звучали, отражались в черепной коробке.

Не кончив, кудрявый освободил его рот и, взяв подмышки, попытался перевернуть.

- Занимай любимую позу.

Том рванулся из его рук и даже сумел вырваться, вжался лопатками в стену.

- Нет, не надо, прошу! – взмолился высоким, отчаянным криком, судорожно сводя колени, колотясь крупной дрожью.

Сама мысль о том, какую боль принесёт проникновение, причиняла нестерпимую, рвущую нервы боль. Он кричал, он умолял, давясь слезами и судорожно закрывая руками и коленями истерзанное, поруганное тело.

Ответом стал удар в лицо, от которого онемела скула и зазвенело в голове. Друзья не одобряли того, что кудрявый бьёт Тома по лицу, но никто ему ничего не сказал. Очевидно, куколка и так не сумеет сохранить товарный вид, она его уже теряет.

Сильные руки оторвали от стены и швырнули на пол. За загривок слишком сильно придавили, грозясь переломать шею, привнося в происходящее дополнительные боль и страх. Ноги грубо раздвинули в стороны коленями.

От первого проникновения Том надрывно закричал, и слёзы хлынули из глаз с новой силой. А потом сил кричать не осталось, и он только плакал. Разломил ногти до мяса, до крови, впиваясь ими в голый бетон.

Когда всё закончилось, его снова дёрнули с места, вздёрнули, как тряпичную куклу и приковали за уже исцарапанную и припухшую от постоянного контакта с металлом левую руку.

Удаляющиеся шаги по лестнице, низкий звук закрывающейся тяжёлой металлической двери. Тишина, нарушаемая лишь собственным сорванным, хрипящим дыханием.

У него даже не было возможности лечь, оковы не позволяли. Он сидел, уронив подбородок на грудь, и обнимал себя свободной рукой за низ живота, где – внутри было мокро, отвратительно и больно настолько, что эта боль глушила. Тогда ему впервые показалось, что всё у него внутри настолько изодрано, что может просто выпасть. Достаточно подняться на ноги, и всё это кровавое месиво начнёт вываливаться, стекать по ногам.

От этого было ещё более страшно, остро, невыносимо страшно. Том зажимал свободной рукой живот, впиваясь трясущимися, окровавленными пальцами в кожу, и, жмуря глаза, ронял оставшиеся слёзы.

Том пропустил тот момент, когда заплакал, но прямо сейчас он плакал – горько, неудержимо, как когда-то. Эпизод закончился, волна памяти откатилась, но не как в прошлый раз, не свернулась полностью и не покинула, осталась звенящей, замыкающей болью в пучках нейронов, смазанными, но всё равно правдивыми картинками перед глазами.

Том так и сидел на коленях, согнувшись в три погибели, почти касаясь лбом пола и закрывая ладонями лицо, сотрясался от рыданий, не имея сил, чтобы остановиться.

Это было так живо. Это – было. С ним. И он словно заново пережил тот забытый ад, окунулся в него с головой, прочувствовал всё то, что испытал в свои юные четырнадцать.

Судорожно вдохнув, Том поднял голову, натыкаясь взглядом мокрых, покрасневших глаз на Джерри.

- И как тебе? – поинтересовался Джерри. – Понравилось «без меня»?

- Не делай так больше, - хрипло и тихо попросил-потребовал Том срывающимся голосом.

Джерри в ярком, деланном удивлении выгнул брови и ответил:

- Это твоё. Если не хочешь соглашаться на мои условия и жить нормально – забирай.

Он выдержал паузу, глядя в лицо Тома, на котором подрагивали губы, и вновь заговорил:

- Может, теперь ты изменишь своё мнение и решение. Согласен, что я тебе нужен и меня нужно слушать?

Том шмыгнул носом, утёр его кулаком и, поднявшись на ноги и отступив от Джерри, ответил:

- Нет.

Его ещё потряхивало, и отказ звучал совсем не так уверенно и воинственно, как прежде, но он всё же прозвучал. Всё естество, пусть его контузило шоком, ужасом памяти, было против сотрудничества с Джерри, таков был осмысленный ответ – нет.

Джерри только пожал плечами и двинулся к нему. В этот раз Том сразу среагировал, понимая, чем грозит его приближение и прикосновение, сработал наученный всего двумя пробами, вымученный рефлекс. Одно прикосновение – и его пронзит.

Он отшатнулся от чудовища, взмахнул руками, уворачиваясь от протянутой к нему руки.

- Не трогай меня! Не трогай меня! – закричал надрывно, пронзительно, требуя, но, по сути, умоляя. Снова начал дрожать и обхватил себя руками, закрываясь, пытаясь загородиться.

Джерри вновь шагнул к нему. Том снова отшатнулся, ощутимо притёршись боком о стену.

- Не трогай меня! Не прикасайся ко мне! – замыкало, по щекам вновь хлынули слёзы. – Не смей! Не трогай меня! Не трогай… - согнулся, голос сорвался.

Том опустился на корточки, так и обнимая себя, уткнувшись лицом в колени и сотрясаясь от новой волны рыданий. Джерри стоял на расстоянии двух с половиной шагов и безучастно наблюдал. Мало кто знает, ещё меньше принимают, но в этом и проявляется высшая любовь – в способности причинить боль во благо. Любовь и немного, совсем немного мести. Но, впрочем, месть ничего не меняла и не привнесла, она лишь помогла решиться причинить эту боль.

Через несколько минут, когда всхлипы Тома стали значительно тише, и он начал успокаиваться, Джерри сказал:

- Даю тебе передышку. Но ты дашь мне ответ, - и оставил Тома одного.

За три оставшиеся до сна часа Тома отпустило, хотя и не полностью, тяжёлый, очень тяжёлый осадок остался. Джерри пришёл к нему, когда Том уже спал, привычно замотавшись в одеяло почти до горла, несмотря на лето, и подогнув ноги. Присел на край кровати, смотря на его расслабленное лицо, наполовину скрытое в подушке, на растрёпанные, всё больше теряющие модельную форму каштановые волосы. Невесомо поправил пару особенно непослушных прядок.

- Прости меня… - прошептал Джерри, кладя ладонь ему на голову.

Том не проснулся от этого прикосновения, не шелохнулся, продолжая беззвучно, мерно дышать. Но спать спокойно ему оставалось совсем недолго.

Глава 29

Тихий ужас раздирает в клочья,

Ничто не устоит перед этой ночью.

Быть честным до конца с самим собой

Так страшно, но это выбор твой.

Atakama, Выбор твой©

Незрима та грань, что отделяет мирный сон-небытиё от кошмара. Взорвалось ночное умиротворение, взорвалось сознание, раскололось, словно орех, раскрылось, принимая ударную волну и выпуская наружу всё то, что таилось в самой глуби, надёжно удерживаемо до сего момента и изолированное.

Черепную коробку затопило лавиной звуков, красок, ощущений, и из неё вырвалось первое оформленное, неумолимо правдивое до каждой детали воспоминание, затапливая собой всё, отменяя реальность по ту сторону сна.

Глухой, окутывающий сырым холодом подвал – тот самый подвал, его персональный склеп. Он сидит, привалившись спиной к стене, с задранной кверху, вывернутой немного левой рукой, не ощущая ни неудобства, ни ноюще-болезненного онемения конечности. Ждёт. Просто ждёт, отсутствующим взглядом смотря в голый каменный пол, что местами в чёрных, уже совсем не похожих на кровь пятнах его крови. Ему ничего не остаётся, кроме как ждать, когда Они придут.

Мучит жажда. Господи, как же хочется пить. Пересохло не только во рту, а, кажется, до самого желудка.

Щелчок замка, низкий гул тяжёлой двери. Пришли. В руках одного бутылочка воды, маленькая, но столь желанная и необходимая. Господи, как же хочется пить… Но воду нужно заслужить.

Том смотрит на них и молчит в ответ на все реплики, обращённые и ему, и друг другу, не понимая половины сказанного. В ушах гудит.

Чужие руки тянут наверх и переворачивают. Том, стоя на коленях, сам упирается ладонями в пол. Чужие ладони на бёдрах, крепко держат. Почти не больно… Нет, больно, очень больно!

Том до крови закусил губу и зажмурился, непроизвольно сжимаясь, насколько повреждённые мышцы вообще способны на это. Толчок, толчок, толчок… Голоса словно издалека. Сознание плывёт, утягивает в темноту. Темнота, спасительная темнота, в которой нет ничего, нет ощущений.

Но отчего-то не отключился полностью и бесповоротно, чего так хотелось – что угодно, только бы это закончилось. Кто-то с ноги бьёт в бок, кто-то, нежнее, по лицу, приводя в чувства.

Том измученно открыл глаза, видя перед собой сидящего на корточках Шейха, рядом ругается кудрявый. Его снова переворачивают, возвращают в нужную позу.

- Нет, не надо, прошу… Нет! – вместе с резким, одним движением и до упора проникновением голос сорвался в надтреснутый крик и стих.

Толчок, толчок, толчок… Один насильник, второй, третий… Откуда только берутся слёзы? Больно, как же больно!

Воду заслужил, только уже было не до неё – слишком мерзко, слишком больно. Горло сдавило истерикой удушающей, почти немой, сводящей гортань истерикой, выжимая оставшуюся влагу из организма. Том жался к холодной стене, перебирая босыми ступнями по полу, словно пытаясь – дальше, дальше от них, закрывался руками и коленями, постоянно перемещая трусящиеся руки. Снова не слышал, что ему говорят.

Удар. Успокоился.

И только когда его оставили в одиночестве, заперев снаружи, когда воцарилась темнота, Том, вцепившись пальцами в цепь, отчаянно, надрывно, скрипуче закричал, настолько громко, насколько мог. Не звал на помощь, не клял своих истязателей, просто кричал.

Дверь открылась, торопливые шаги по лестнице, достаточно широкий, дергано бегущий по полу луч фонаря во тьме – свет не зажгли.

- Заткнись! – рявкнул кудрявый и с отмаха ударил мыском ботинка ему под правые рёбра.

- Что тут у вас? – спросил голубоглазый, также зайдя в подвал и включив свет.

- Да ноет! Бесит, сука! – ответив другу, кудрявый повернулся обратно к Тому и снова ударил, в живот.

- Полегче, - голубоглазый подошёл к нему и придержал; остальные тоже спустились. – А то окочурится раньше времени.

Том сидел, скрючившись, завалившись на бок, насколько позволяли оковы, и даже дышать не мог от побоев, наслоивших новую, другую боль на и так никогда не стихающую полностью боль, разливших огонь в брюшной полости. От резкого рывка, когда упал от первого удара, металл врезался в израненное запястье, и по руке поползли капли свежей крови.

Пока товарищи спорили, Азиат задумчиво разглядывал Тома и, почесав нос, сказал:

- Я, наверное, останусь.

Голубоглазый расплылся в понимающей улыбке и потрепал Тома по волосам, после чего произнёс:

- Мы потом тоже ещё зайдём. А пока – по пиву? – окинул взглядом двух других товарищей.

Том слышал, Том всё слышал и понимал: сейчас снова будут насиловать. Когда с ним остался только Азиат и неспешно направился к нему, Том, так и сидя с закрытыми глазами, уронив голову, хотел попросить, чтобы тот его убил. Просто убил, как угодно, он больше не мог этого выносить. Но не смог вымолвить эти слова, поскольку на самом деле не хотел умирать, несмотря ни на что, непонятно как, но внутри ещё теплилось, билось желание жить – выжить. И не было смысла просить, сколько молил, но его никто не слушал.

Азиат ограничился одним заходом и после того оставил его в темноте. Том снова сидел, привалившись к стене, отсутствующим взглядом глядя во тьму, и слушал едва-едва-едва доносящиеся до него звуки чужого шумного веселья. Знал – это ещё не конец, будет ещё.

Разогревшись спиртным, мужчины вернулись. Окончательно оставили Тома только около двух ночи, всё же немного напоив перед тем.

Подвал вновь погрузился в кромешную темноту.

Том словно со стороны слышал свой истошный крик, не во сне – наяву, но он не помог проснуться. А это был всего лишь один эпизод, один день, и они сменяли друг друга, тянулись, продолжались…

В изменённом времени день ада проносился за минуты, но кошмар тянулся бесконечно, оживал и окутывал в уродливо исконном виде, в том виде, в каком был пережит, без малейшего смягчения. Звуки и полное отсутствие звуков. Вкусы – крови, спермы, желчи. Запах сырости, прогнившего матраса, гниющих ран, мочи, стухших – своей крови и чужого семени. Ощущения ломоты в мышцах и суставах, животных жажды и голода, отвратительной влажности сзади и не проходящей, разной боли.

Так невозможно ярко, живо, концентрировано.

Джерри имел в своём распоряжении две независимые памяти о тех жутких событиях длиною почти в месяц. Собственную память – переработанную, побеждённую. И память Тома – свежую, нетронутую, законсервированную в том жутко первозданном виде, в каком она существовала в его голове на тот момент, когда его сознание сдалось, угасло, и он впал в диссоциативную кому, из которой не смог выйти.

Вторую память Джерри Тому и открыл.

Том метался по кровати, но вырваться из кошмара не мог. Оживший, вырвавшийся на свободу ад обвил, утянул в чёрную пучину, утопил, разворачиваясь в голове, проникая в каждую клеточку тела и души болью, ужасом, отчаянием. Продолжался и продолжался, то сворачиваясь в спираль, пестря калейдоскопом отдельными кадрами, то вновь разворачиваясь в хронологическую неумолимую прямую, в которой единственная точка отсчёта времени – момент, когда открывается и закрывается тяжёлая подвальная дверь, пока она не закрылась насовсем.

Кровь, боль. Кровь, боль. Кровь, боль, темнота. Кровь, боль, темнота. Боль, боль, боль!... Темнота… Безысходность…

«Нет, не надо! Прошу вас, не надо!».

«Я умираю…».

«Я не хочу умирать…».

«Мне уже всё равно…».

Том проснулся слишком резко, подскочил в сидячее положение, ошалело мечась глазами, не понимая, где он, что он и каков. Сердце долбило где-то в солнечном сплетении, по вискам стекал холодный пот, и им же была пропитана одежда, в которой лёг спать, постель была сбита в хлам.

Дыхание не переводилось, холодные пальцы онемели, ступни тоже были ледяными, ощущал это и так, не проверяя. Только через несколько минут, проморгавшись не менее трёх сотен раз, Том начал осознавать реальность, сообразил, что ему уже не четырнадцать, он находится в своей квартире в Париже – квартире, доставшейся от чудовища…

С трудом выпутав плохо слушающиеся ноги из одеяла, Том встал с кровати. Ночной кошмар развеялся, не заслонял реальность, но остался с ним тем, чем он и был на самом деле - памятью, вплёлся в структуру сознания и затаился там, преломляя мир через свою призму, растёкся по телу, засел в нём слабыми, скорее неосознаваемыми фантомными ощущениями, болями. Особенно в нижней части тела засел.

Том ступал осторожно, как будто в самом деле ощущал ту боль, как будто тело только-только пережило жестокое надругательство, и, хоть понимал, что – нет, сейчас ему не больно, не мог переключиться, оправиться, отмахнуться.

От этого состояния хотелось ещё раз проснуться, но понимал, он – не спит. Не. Спит. Но что происходит? Почему так страшно, так холодно, так непонятно?

«Даю тебе передышку, - всплыли в голове слова Джерри, сказанные им перед уходом, после чего Том его больше не видел. – Но ты дашь мне ответ».

Том обернулся, ища его взглядом, но его не было видно, не пришёл.

Путь до ванной комнаты был долог, и в ней при закрытой двери вдруг стало так страшно, что, едва успев справиться у унитаза, выскочил в коридор. Казалось, что задыхается, что прямо сейчас умрёт там – в помещении без окон.

«Внутренности выпадут кровавым месивом»

Абсурдно. Но ужас сильнее разума.

«Этого нет… Это не по-настоящему. Это было давно», - Том зажмурился и заставил себя опустить руку.

На кухне никак не мог налить воду в стакан, так тряслись руки, и, когда всё же попил, разбил стакан, выронил. Стекляшка разбилась вдребезги от удара о голый пол, испугав слишком резким звоном в тишине, и один отскочивший осколок оцарапал ступню до крови, и от вида крови накрыло, прошибло удушливым, пустынным жаром, переходящим в стыло-сырой холод.

Том закрыл ладонями лицо, пытаясь бороться, и сразу же проиграв, тихо, без слёз всхлипывал, скорее, с трудом, прерывисто дышал. Отняв руки от лица, нагнулся, коснулся пораненной ноги, размазывая кончиками пальцев выступившую алую жидкость по коже. Была мысль – нужно обработать, но так же и ушла, поскольку за аптечкой нужно было идти куда-то, в ванную.

Оторвав бумажное полотенце, Том сел прямо на пол рядом с осколками и зажал ранку. К горлу подкатывал ком слёз, диафрагма подрагивала. Потому что он один, потому что ему больно, пусть боль от такого незначительного пореза совсем ничтожна.

Сжав бумажку в кулаке, Том, зажмурившись, уткнулся лбом в колено.

- Папа, за что мне это?..

Уже не приходила мысль напиться, чтобы отпустило, или позвонить кому-то, он был полностью сломлен, раздавлен. Том шарахался каждого звука, в том числе тех, которые ему только казались, и собственной тени. В ванную заходил лишь по острой естественной необходимости, оставляя дверь открытой настежь, а о душе и мысли не было. Забыл про еду – пищеварительная система словно отказала, не было ни малейшего проблеска аппетита, как бывает после продолжительного голодания, только воду пил. Чувствовал себя глубоко отравленным, отравленным кошмаром прошлого, который убил настоящее, в одночасье превратил какую-никакую, но всё-таки жизнь в существование, а существование в ад.

Всё то, что было прежде, с того момента, как очнулся в центре, показалось пустяком, спокойной и нормальной жизнью, раем.

На удивление, Джерри не испытывал к нему ни жалости, ни каких-либо подобных чувств: Том страдал, ломался и выгорал, но он сам в этом виноват, он сам выбрал это своим патологическим упрямством и твердолобостью.

К вечеру Том словил себя на том, что ищет взглядом Джерри – не смотрит, где тот, рядом ли, как это было обычно, а именно ищет. Но того не было ни видно, ни слышно, и совсем не было ощущения его присутствия.

С приходом темноты стало ещё хуже. Том, заламывая руки, смотрел, как за окнами сгущается тьма, и особенно остро, непреодолимо ощущал, что он один, совсем один, и никто не придёт. А если кто-то всё же придёт… Том не мог представить, что будет в таком случае. Потерял себя в перманентной, тихой агонии.

А потом вдруг проснулся аппетит – сначала вполне обычный, но по мере принятия пищи ставший животным, неуёмным настолько, что дело закончилось рвотой. Том осел на пол около кухонной раковины, в которую вывернуло, и долго сидел так, не утирая сначала рефлекторных, а после новых и новых слёз, которые только ещё больше выжимали измученные душу и сознание и не приносили облегчения, освобождения от затмившей всё, овладевшей им муки.

Вторая попытка поесть, предпринятая в половине одиннадцатого, увенчалась успехом – Том смог остановиться и сразу сбежал с кухни, чтобы не видеть искушения. Но ещё долго одолевали навязчивые, мучительные мысли о еде.

Одна надежда теплилась – что сон принесёт покой и забвение. Но, когда заснул, кошмар вернулся во всех своих жутко уродливых, невыносимых красках и живости. Том снова кричал во сне, метался по кровати и к утру свалился с неё, да как неудачно – лицом об пол, сильно ушиб скулу и разбил губу. Но от удара и боли проснулся, сел, прислонившись спиной к прикроватной тумбочке. Как и прошлым утром, ощущал, как загнано колотится сердце, и плохо ощущал реальность, хотя прекрасно видел спальню, всю мебель, проём открытой двери и рассветное марево за незашторенным окном.

Больно. Больно. Страшно.

«Джерри, вернись…», - сама собой, неосмысленно родилась просьба в не до конца проснувшемся, воспалённом агонией кошмара сознании.

Как по щелчку пальцев, по прошествии пары секунд на пороге появилась до оторопи знакомая белокурая фигура. Джерри сложил руки на груди и вопросительно приподнял брови, показывая: слушаю.

- Зачем ты это делаешь? – только и смог спросить Том надорванным голосом.

- Я ничего не делаю. Ты же сам хотел жить без моего вмешательства. Я же тебе не нужен. Или всё-таки нужен? – Джерри выгнул бровь, выжидающе смотря на него.

Том не ответил, лишь губы и жилы на шее дрогнули. Подождав немного, Джерри сказал:

- Что ж, думай дальше. У нас есть время, - развернулся и скрылся в коридоре.

Том уткнулся лицом в край постели и надрывно, на исходе сил и пределе души закричал, как кричал когда-то в подвале, а после горько расплакался.

Новый день ничем не отличался от предыдущего, и третья ночь стала таким же агоническим адом. В реальности не было спасения от кошмарных снов и во сне не было спасения от реальности. Тупик.

А на третий день в дверь позвонили. Открыв и увидев Шулеймана, Том даже не удивился, не было сил удивляться.

- Я передумал, - без приветствий сообщил тот. – Нельзя тебя оставлять одного, тем более в таком важном и непростом деле, как разбирательство в своей жизни.

Оскар беспрепятственно переступил порог квартиры и прикрыл за собой дверь: Том, когда он шагнул вперёд, отступил назад, ничего не говоря и не мешая. Окинув его взглядом, Шулейман снова заговорил:

- Судя по тому, что я вижу, я очень правильно решил и вовремя пришёл. Что с тобой случилось?

Он выдержал короткую паузу, задержав взгляд на лице Тома, где на скуле красовался сине-лиловый синяк и нижняя губа была разбитой, припухшей, и, нахмурившись, спросил:

- А с лицом что? Кто тебя разукрасил? Что случилось?

Том молчал, смотрел отсутствующим, потухшим взглядом и только изредка моргал. Подождав достаточно, снова вглядываясь в его лицо и озадаченно хмурясь, Шулейман пощёлкал пальцами перед его носом:

- Эй, ты меня слышишь вообще?

Том сфокусировал взгляд на его лице и с приличным опозданием ответил:

- Я упал с кровати.

- С кровати упал? Мило. А говорят ещё, что кошки всегда приземляются на лапы. В нашем случае кошки приземляются на лицо. А теперь рассказывай, что с тобой такое. Серьёзно, паршиво выглядишь, рассказывай.

Том снова молчал, снова впал в некую глухую прострацию. Ему нечего было сказать, измучившая его правда была слишком сложной и страшной, и просто не было ни сил, ни желания что-либо объяснять.

- Эй? – Оскар повторил жест с щелчками. – Не улетай. Что с тобой такое?

Он протянул руку, чтобы взять Тома и привлечь к себе, но Том отшатнулся от него, часто заморгав, вскинул к нему испуганный, затравленный взгляд.

- Ты чего шарахаешься от меня? – вопросил Шулейман. – Мы с тобой этот этап давно уже прошли. Кончай.

- Не надо… - тихо попросил Том, обняв себя накрест, закрываясь.

Не подумав, что всё так серьёзно, Шулейман всё же ухватил его за предплечье, и Том, дёрнувшись всем телом, слишком резко, слишком пронзительно закричал:

- Не трогай меня! Не надо! Не трогай!

Оскар отдёрнул руку, такой острой была его реакция, заскользил по его дрожащей фигуре растерянным взглядом. А Том всё твердил, закрыв уже лицо руками:

- Не трогай меня, прошу, не трогай… Не надо…

- Так… - протянул Оскар. – Мне всё меньше и меньше нравится происходящее. Сядь, - указал на низкую тумбу. – Сядь! – повторил зычнее, когда Том не послушался или не услышал с первого раза.

Том сел. Шулейман подошёл ближе, но сохраняя дистанцию, и обратился к нему:

- В который раз спрашиваю – что с тобой? И не говори «ничего, всё в порядке», я не слепой, по тебе сейчас психушка плачет.

Том и до этого всё слышал, но это услышал особенно чётко, ясно. Повернул голову в сторону комнат, где где-то был Джерри, и, выдохнув, смотря вниз, попросил:

- Оскар, отвези меня в больницу. Я болен, очень болен. Пожалуйста, отвези.

- Ты серьёзно сейчас?

- Да, пожалуйста, отвези, - Том поднял к нему глаза, в которых переливалась влага и читалась отчаянная мольба. – Пожалуйста…

- В какую тебе нужно больницу? – для порядка уточнил Шулейман.

Том не ответил, но всё и так было понятно – в таком ужасном состоянии Оскар его никогда не видел, хотя видел у него многое.

- Пойдём, - сказал Шулейман, сделав жест в сторону двери.

Пропустив Тома вперёд, он забрал ключи с тумбочки, чтобы потом вернуться за его вещами и, выйдя следом, запер дверь. Ничего не сказал по поводу того, что Том так и пошёл, как был, босиком, что заметил только около лифта.

Выйдя на улицу, Том шарахнулся от первого же проходящего близко прохожего, вновь обнял себя. Смотрел по сторонам диким зверьком, оказавшимся посреди оживлённой мостовой.

- Садись, - сказал Оскар, открыв пассажирскую дверцу.

Том поколебался, но подошёл и сел. Также заняв своё кресло, Шулейман скомандовал:

- Пристегнись.

В клинике, передав Тома в руки медиков, Шулейман направился прямиком к главному, чтобы лично проконтролировать всё и сообщить главное условие – что Томом должны заниматься исключительно женщины. Главврач в скорейшем порядке выбрал наиболее подходящую кандидатуру на роль лечащего врача нового пациента и вызвал её к себе в кабинет. Познакомившись с доктором Маус – приятной, юно выглядящей светловолосой женщиной тридцати трёх лет, Оскар отправился с ней в ординаторскую, чтобы изложить всю необходимую и клинически важную информацию о Томе.

Зайдя в свою палату, Том сел на край кровати и огляделся. Замкнутое пространство. Но наличие большого окна и обилие света не позволяли впасть в панику. И в целом палата выглядела превосходно и даже уютно и совсем не отдавала больницей. Только он знал, что это больница, клиника для душевнобольных.

В этом была невероятная ирония: некогда сбежал из дома и отказался от семьи, когда его хотели сдать в больницу, так пугала эта перспектива, а теперь добровольно сдался в неё. И было, хотя и горько где-то глубоко внутри, в общем-то, всё равно.

Пусть он останется здесь навсегда, пусть никто не придёт – на Оскара не рассчитывал в этом плане, помнил, как было в прошлый раз, а никого другого у него не было. Пусть. Другого выхода и избавления он просто не видел.

Его место в клинике, потому что не может он жить нормально в реальном мире и уже не хочет – сдался, сломался. Страшно так прожить всю жизнь, но куда страшнее то, как жил последние два дня. А здесь безопасно, вокруг люди, знающие, что делать, и много помогающих лекарств.

Глава 30

Переворачиваются страницы,

Сказка моя продолжается.

У боли нет границы,

Тебе уже это нравится.

Больше не плачешь, и не дрожишь,

Больше не удивляешься.

Смотришь в картинки и молчишь,

Скоро совсем в них провалишься.

Ты теперь кукла в чужих руках,

Пусты твои очи.

И уже не на что тут смотреть,

Просто спокойной ночи…

Atakama, Колыбельная©

Доктор Розали Маус, отодвинув историю болезни, облокотилась на стол и, обхватив голову руками, потёрла виски. В последние дни её мучила головная боль, и виной тому был новый, вверенный ей лично главным пациент. Проблемы с Томом начались с самого начала.

Тома не стали мучить расспросами – предоставленной привезшим его Шулейманом информации было более чем достаточно, чтобы составить картину проблемы и выстроить тактику лечения. Начать лечение было решено с купирования острого состояния, в котором Том находился, то есть с курса успокоительных и стабилизирующих препаратов.

Как казалось, ничего не предвещало беды. Том, хоть и смотрел волчонком и молчал в ответ на обращения к себе, но руку для инъекции дал без долгих уговоров. Спокойно сидел, пока вкалывали лекарство, наблюдая за тем, как раствор исчезает под кожей. А через минут пять, как раз когда должно было начаться действие препарата, Том впал в состояние подобное глубокому опьянению. Покраснел, хватался за голову и лицо, хватал ртом воздух, будто вдруг стало жутко жарко и тяжело дышать, ёрзал по кровати, словно для него она качалась, и ни на чём не фокусировал взгляд, метался им от одной точки окружающего пространства к другой. А следом за тем его вырвало на пол практически чистым желудочным соком и желчью.

Это не было похоже ни на какую известную ей аллергическую реакцию на данный препарат или же побочный эффект. К тому же доктор Маус прекрасно помнила, и у неё это же, со слов Шулеймана, было записано – аллергии на лекарственные препараты – нет. Оставалось загадкой, почему же организм Тома так странно и остро отреагировал на инъекцию, и Розали приняла за ответ то, что, вероятно, реакция обусловлена сторонним фактором/факторами. Но на всякий случай препарат ему сменили и сменили способ приёма – с парентерального на пероральный, более плавный и щадящий по действию активных веществ.

Том без вопросов принял таблетки и запил стаканом воды, всё как надо. Но совсем скоро после приёма ему вновь стало плохо: в этот раз без предшествующего «опьянения», его просто начало рвать всё теми же желчью и желудочным соком вперемешку с только что выпитой водой. Долго и мучительно рвало и не отпускало, даже когда в желудке совсем ничего не осталось, всё скручивало и скручивало.

Состояние Тома, которое изначально она оценила как тяжёлое, но вполне поправимое, всё больше настораживало, даже пугало и ставило в тупик доктора Маус. Потому как все последующие за двумя первыми неудачными попытками дать ему лекарства Тома точно так же выворачивало с такой скоростью, что препарат просто не мог успеть усвоиться. Версию с отравлением она откинула, так как было очевидно, что Тому становится плохо лишь после приёма лекарств, в остальное же время у него не наблюдалось никаких признаков дурноты.

Лекарства меняли в рамках одной группы и сходных, пытаясь найти то, что организм Тома не отторгнет, но все попытки потерпели фиаско. Мадам Маус решила вернуть парентеральную форму введения, чтобы препарат не вышел с рвотными массами, но результат оказался не просто нулевым, а пугающим, опасным и таким же необъяснимым, как и всё до того.

После инъекции Тома снова начало рвать, а вдобавок начало нешуточно колотить, и без каких-либо очевидных причин сильно-сильно обливался потом. Его словно лихорадка охватила, что продлилось с полчаса. Такое состояние, помимо прочего, было опасно обезвоживанием, поскольку Том, напуганный тем, что его столько раз мучительно выворачивало, перестал не только есть, но и пить, а и за один раз жидкости он потерял много. Сразу после приступа Тому принесли капельницу со спецраствором, но поставить её оказалось непросто: Том кричал, брыкался, не давался и вырвал иглу из руки, когда её всё же изловчились ввести. Поставить капельницу удалось лишь через три часа, когда Том, и выбившись из сил, и успокоившись, лежал, свернувшись калачиком, и только тихо всхлипывал, отчего так жалобно, неровно подрагивали худенькие плечи. Негативной реакции на спецраствор не последовало, но, когда назавтра этим же способом, через капельницу, Тому попробовали дать лекарство, реакция была другой, всё повторилось: рвота, лихорадка, потом – слёзы, истерика, поскольку ему и так было мучительно, невыносимо плохо, а тут ещё и это.

Состояние Тома и так было печальным: он не разговаривал, сидел и смотрел в одну точку или лежал, подогнув ноги и поджав руки к сердцу, а когда смотрел на неё, мадам Маус, или на других приходящих к нему медицинских работников, взгляд у него был или отрешённый, совершенно бессмысленный, до сравнения с мертвецом, или полный такой боли, что пронимало всех. Он очень много плакал, ничем не интересовался и вообще не проявлял никакой активности, кроме того, что изредка и совсем недолго ходил по палате и доходил до туалета, который вместе с ванной был здесь же, в палате, в смежной, тоже весьма устроенной комнате. А к этому добавлялась остро негативная реакция на медикаментозную терапию: её недейственность и невозможность проведения.

И Тому продолжали сниться кошмары, как и дома, он истошно кричал и метался, и попытка помочь ему медикаментозно привела к тому, что в ту ночь он больше не спал: сначала его выворачивало и терзало сопутствующее тяжёлое состояние, а после он рыдал навзрыд от всего этого вместе. Это было в первую ночь его пребывания в клинике. Во вторую ночь, пятую ночь ада для себя, Том пытался вообще не спать, но с учётом того, что и до этого нормально не поспал, и уже которых день был вымучен, всё равно отключился вопреки своему желанию. Спал прерывисто, окунался в кошмар и просыпался, и всё повторялось, и в какой-то момент, в очередной раз рывком вырвавшись в реальность, потерял границу между ею и сном, сознание спуталось, смазалось, сузилось.

Доктор Маус хотела помочь Тому и как каждому пациенту, просто как человеку, совсем ещё молодому парню, которого можно и нужно вернуть к нормальной жизни, и как особо важному пациенту, за которого и спрос будет соответствующим. В последнем сомневаться не приходилось – ведь Тома привёл не кто-нибудь, а Оскар Шулейман, за спиной которого стояла целая империя, дающая ему право требовать и наказывать за неисполнение. Так и главный прозрачно намекнул – всё должно быть в лучшем виде.

Но помочь Тому Розали не могла никак, в первую очередь потому, что не представлялось возможным давать ему необходимые препараты, а без медикаментозной терапии с его состоянием ничего нельзя было поделать. Она не могла понять, почему так происходит, но это происходило снова и снова, организм Тома словно направленно отторгал все лекарства, призванные ему помочь, и коллеги, с которыми она советовалась по поводу этого сложного случая, тоже не находили ответа.

Мадам Маус имела богатый для своих лет опыт научной работы, на котором не останавливалась, и более чем богатую практику, через её руки прошло множество пациентов, но никогда ничего подобного она не встречала ни в теории, ни на практике. Реакция Тома на медикаменты была необъяснима с точки зрения науки. До того необъяснима, что Розали, всю жизнь считавшая, что любую одержимость можно объяснить с точки зрения психиатрия, проводила параллель с одержимостью бесом, и это виделось чуть ли не единственным объяснением происходящего.

Том будто пришёл откуда-то из другого мира, где правят иные законы, и в его случае современная медицина была в самом деле бессильна. Доктор Маус понимала, что это не может быть правдой и что ей просто достался особо сложный, возможно, неизвестный прежде психиатрической науке случай, но от того мысли не исчезали. У неё опускались руки, потому что она, все они не просто не могли помочь Тому – его патологическое состояние усугублялось.

В первый день Том худо-бедно нормально взаимодействовал с нею и другими, несмотря на то, что почти не разговаривал и был сильно подавлен, и адекватно воспринимал реальность. Теперь же он всё больше и больше впадал в глухую прострацию, иной раз переходящую в оглушение, что в клиническом смысле куда опаснее, нежели приступы панического страха и прочие остро-активные состояния. Доктор Маус опасалась того, что он может впасть в диссоциативную кому – с учётом того, что в его анамнезе значилась таковая длиною в четыре месяца, прогноз в таком случае был самым негативным.

И выяснилось неприятным опытным путём, что Том боится не только мужчин, которых к нему, как и было сказано, не посылали, но и женщин: Том ударил медсестру. Та пришла, чтобы переодеть его, поскольку сам он этого не делал. На все обращения и предложения-просьбы сменить одежду самостоятельно Том никак не реагировал, как сидел до этого, отрешённо смотря в покрывало, так и продолжал сидеть. Но, когда медсестричка, расценив его молчание как согласие или, по крайней мере, несопротивление, попробовала снять с него рубашку, он слишком резко включился и шарахнулся от неё, вместе с тем защищаясь. Не специально ударил, просто отмахнулся, но хорошо, что попал по касательной в плечо, а не в лицо, поскольку и так было больно, силу он совсем не рассчитывал. Испуг тем, что его раздевают, перешёл в истерику, которую уже не пытались купировать, и доктору Маус оставалось только наблюдать, слушать и мучиться от собственного изжигающего бессилия.

Три дня – а именно столько Том находился в клинике, слишком мало, чтобы делать достоверные выводы, но пока что ситуация складывалась из рук вон плохо. Лечение ему не помогало, да и не было толком никакого лечения по всё той же необъяснимой причине.

Понятно было, что если она не просто не поможет Тому, а навредит ему, то не сносить ей головы: полетит с работы без права врачевать в будущем, и прощай дело жизни, которое любила, которым мечтала заниматься с юных лет. Это заставляло Розали бояться не только за Тома, но и Тома. Потому что свалился на её голову.

Груз ответственности давил. Непонимание того, что ей делать, вызывало бессонницу.

Отчитываться в своих неудачах, в неудачах всего рабочего состава не хотелось, но Шулейман наказал держать его в курсе состояния Тома и лично дал ей свой номер. Потому доктор Маус, скрепя сердце, позвонила и честно сказала: состояние тяжёлое, ухудшается, лечение не помогает. Изменив своему мнению, что в больничных свиданиях не видит смысла, Оскар поехал в клинику. На месте его встречала мадам Маус, чтобы рассказать обо всём подробнее перед тем, как провести к Тому.

Том сидел на кровати, сложив ноги по-турецки, и невидящим взглядом смотрел вниз. Видел в лечении и заточении в стенах клиники спасение, единственный возможный выход, пусть и такой печальный, но ожидания не оправдались, стало только хуже. Хуже, хуже…

Сколько раз в своей жизни он думал, что это предел, точка, что хуже уже быть не может, и всякий раз ошибался, жизнь всякий раз показывала, что может быть горше, больнее, страшнее, безысходнее. Вот и перед выходом из дома, сгорев в плену отчаяния, Том был уверен, что познал последний круг ада. Но это у дантевского ада девять кругов, у его же ада кругов не счесть, и сейчас, в этих стенах, разворачивался очередной новый, поистине, беспросветно непереносимый. Лечение не помогает, от него только дополнительные муки, а никакой другой надежды на избавление у него не было.

Тома окутала плотная, непроницаемая тьма, безысходная, мертвенная тьма, в которой даже нет мыслей о том, чтобы прекратить свою агонию самым кардинальным способом – вместе с жизнью, на то нет воли. И жизни тоже нет. И веры, и надежды. И спасаться уже не хочется – как когда-то в подвале, когда уже посыпалось сознание.

Не хотел жить. Не хотел умирать. Хотел только, чтобы это закончилось. И чувствовал, чувствовал… В каком бы отрешении он ни был внешне, внутри него продолжалась жизнь, и это было самым страшным, от этого было никуда не деться, не откинуть кошмар даже на минуту.

Но вдруг Том почувствовал нечто необъяснимое, удивительное, то, во что не мог поверить, но и не верить было нельзя. Буквально ощутил, как с него, словно ткань, скатывается волна темноты, унося с собой все кошмары и муки, сворачивается и укладывается… обратно в его персональный ящик Пандоры. И без раздумий, нутром Том знал ответ на вопрос: что произошло, почему выглянуло солнце и стало легко? Скользнул взглядом по комнате и остановился им на Джерри, сидящем на стуле в углу, закинув ногу за ногу.

Несколько долгих секунд длился неразрывный зрительный контакт, и Джерри произнёс:

- Согласен? – задал всего один вопрос, не сомневаясь, что Том и так поймёт, о чём он.

Том сглотнул. Знал, что не сможет с этим жить, никогда себе этого не простит, но, обречённо закрыв глаза, одними губами ответил:

- Да…

Доктор Маус пыталась остановить Оскара, объясняя, что, может быть, не следует навещать Тома, поскольку неизвестно, как он отреагирует. Но, получив в ответ равнодушное к её доводам, безапелляционное: «Я пойду», сдалась, сказала, что будет рядом, и осталась ждать снаружи.

Том перевёл взгляд к двери, когда та открылась; вот теперь он удивился, увидев Оскара. Закрыв за собой, Шулейман подошёл к кровати, внимательно вглядываясь в лицо Тома, вид у него был не лучший: исхудал, осунулся, под глазами залегли обширные тёмные тени, и синяк на скуле ещё не сошёл. Но взгляд у него был вполне осознанный и не сказать, что испуганный, разве что немного настороженный, что для него обычное явление. Собственные наблюдения совсем не вязались с тем, что ему поведала доктор Маус.

- Как ты себя чувствуешь? – спросил Оскар. – Хотя нет, начнём с другого вопроса – говорить будешь?

- Буду, - без опозданий ответил Том.

- Прекрасно. Теперь возвращаемся к первому вопросу – как ты себя чувствуешь? И не ври.

Том задумался на пару секунд, отведя глаза, и, вернув взгляд к парню, сказал:

- Хорошо.

Шулейман помолчал, всё так же разглядывая его и барабаня пальцами одной руки по локтю другой, и, указав на кровать, сказал:

- Я сяду.

Том чуть кивнул и отодвинулся ближе к изголовью, освобождая больше места. Оскар снова молчал, раздумывая над тем, что происходит и кому верить. Том тоже молчал, жевал губу, поглядывая на него исподволь, и затем спросил:

- Почему ты пришёл?

- Потому что мне сказали, что ты умираешь, - в своей обычной манере отозвался тот.

У Тома округлились глаза.

- Как умираю?

- Ну ладно, не умираешь, а в очень плохом состоянии. Вот я и приехал лично посмотреть, что с тобой такое. И то, что я вижу, вводит меня в недоумение.

- Почему?

- Потому что мне рассказали про тебя ужасы, а ты во вполне нормальном и адекватном состоянии, насколько ты вообще можешь быть в таковом. Объяснишь, как так?

Том, опустив глаза, пожал плечами и сказал:

- Мне стало лучше.

- Когда?

- Сегодня.

- Интересно получается: час назад тебе было плохо, доктор Маус свидетель, а потом тебя ни с того ни с сего, без какого-либо медицинского вмешательства, отпустило. Либо доктор Маус врёт, либо это я имею на тебя исцеляющее действие. Что скажешь?

- Думаю, дело в тебе, - Том, всё ещё держа голову опущенной, поднял к нему взгляд, совсем не краснея от того, что лжёт; нужно было что-то сказать, и он выбрал это. – Ты же ещё тогда, когда был моим доктором, нашёл со мной общий язык, а другие не могли, и ты смог добиться того, чтобы я тебя не боялся. Наверное, ты действительно мой доктор, только ты мне подходишь и только с тобой получается, - понесло, как тогда с Кристиной, только в другом настрое, слова как-то сами собой складывались, очень стройно. – Если я снова попаду в больницу, лечи меня ты.

Последнее Том сказал с задором и улыбнулся. И даже почти не натянуто получилось. Джерри с полуулыбкой наблюдал со своего места за спектаклем и артистическими успехами «ученика». Том видел его и прямо, и периферическим зрением, но не обращал внимания, сейчас его присутствие не тяготило.

Шулейман от такого потока откровений несколько опешил, но затем сказал:

- Делать мне больше нечего – лечить тебя. Одного раза мне более чем хватило. Но я по-прежнему не понимаю – как так получилось?

- Мне просто стало лучше. Без каких-либо причин, - Том опустил взгляд и начал неосознанно крутить пальцы; об этом врать было сложнее. – Просто я думал, что всё очень плохо, что мне очень плохо и необходима помощь, но мне это только показалось.

- А теперь повтори всё это, смотря мне в глаза.

Том тяжело вздохнул, но голову поднял и, глядя Оскару в глаза, повторил:

- Мне просто стало лучше, без причин. Просто я думал, что мне очень плохо, а оказалось, что мне показалось.

Он выдержал короткую паузу под пытливо сощуренным взглядом Шулеймана и добавил к своей речи:

- Забери меня отсюда, пожалуйста.

- Охренеть наглость! – воскликнул, всплеснув руками, тот. – Что-то не припомню, когда я тебе нанимался. Отвези меня… Забери меня… Какие ещё будут пожелания?

Том сник от его резкой речи и негромко проговорил:

- Я не хочу снова несколько месяцев или год провести в больнице. Пожалуйста, забери меня.

- Между прочим, тут не тюрьма, ты волен сам выписаться в любой момент, если в этот момент ты отдаёшь себе отчёт в своих действиях.

- Да?

- Да.

- Это хорошо. Но… Но я не знаю, как это всё делается…

- Ладно, так и быть, займусь этим вопросом.

Выписка не отняла много времени и сил. Доктор Маус огромными глазами смотрела на Шулеймана, сопровождающего действительно враз ставшего совершенно адекватным Тома, поскольку не знала, никто не знал, что Тому стало легче до его прихода, и получалось: она билась, билась над лечением Тома, а пришёл он и за каких-то полчаса сотворил с ним настоящее чудо.

Не пропустив её взгляды, Оскар решил всё же присвоить себе звание великого врачевателя.

- Мастерство не пропьёшь, - сказал, красиво разведя руками и ухмыляясь. - Мы с вами, мадам, кстати, коллеги. Слышали что-нибудь про парижский Центр принудительного лечения для особо опасных преступников с особо тяжёлыми и сложными формами психических расстройств? – Розали кивнула. – Там мы с Томом и познакомились: я был его лечащим врачом и возымел на этом поприще небывалый успех. Коллеги говорили, у меня большое будущее. Да только больничные стены мне тесноваты, - подмигнул вконец опешившей даме и продолжил путь к выходу.

Когда они подошли к машине, Джерри сказал Тому:

- Увидимся дома.

Том замешкался на мгновение и затем, не посмотрев на него, сел в автомобиль и захлопнул дверцу. По прошествии семи минут пути в молчании Оскар заговорил:

- Может быть, хоть сейчас объяснишь мне, что же это такое всё-таки было? Что на тебя нашло – я сам видел, в каком ты был состоянии, а потом резко отпустило?

Том смотрел в окно, словно не слыша его. А на самом деле не знал, что сказать. Правда не вариант. Хоть не было ни уговора, ни обмолвки об этом, но он чувствовал, что должен молчать. Теперь у него тоже была тайна. Как у Джерри.

В голову пришло только одно, и Том, опустив голову, ответил:

- Меня пытались изнасиловать.

- Когда? – удивился Шулейман и посмотрел на него. – Тогда? От этого у тебя синяки? А говорил ещё: «С кровати упал». Вот не зря мне это показалось неправдоподобным.

- Нет, я правда упал с кровати. А это произошло давно, около месяца назад. Помнишь, ты подобрал меня в городе? Вот тогда это и случилось, той ночью. Я поэтому шёл пешком, он меня выкинул за городом.

- В таком случае не вижу связи.

- Просто я вспомнил об этом… И обо всём остальном тоже вспомнил… И мне так страшно стало…

- Понятно… - напряжённо протянул Оскар. – Но я что-то не понял: ты же сказал, что он только пытался? Почему он тебя выкинул?

- Меня начало рвать. Сильно. Я же тогда выпил… Думаю, из-за этого. Он не объяснял, - Том совсем понурил голову.

Шулейман побарабанил пальцами по рулю и неожиданно серьёзно спросил:

- Кто это был?

- Мужчина.

- Это понятно. Конкретнее.

Тому было неприятно вспоминать о том эпизоде, но не настолько, чтобы совсем не мочь говорить.

- Я не знаю… Я был на мероприятии по работе, где были модели, дизайнеры и какие-то важные люди. Наверное, он из важных людей, на остальных он не был похож. Он говорил по-английски, кажется, по-английски, я его совсем не понимал.

- Не понимал, что тебе говорят, но всё равно пошёл с ним? Умно.

- Я думал, так надо, я же был на работе.

- Не делай так больше. Конечно, если не хочешь себе приключений на известное многострадальное место.

Том повернул к нему голову, награждая и непонимающим, и задетым взглядом. Оскар увидел это боковым зрением и сказал:

- Знаю-знаю – не хочешь. Но, по-моему, одного негативного опыта вполне достаточно для того, чтобы понять, что не следует садиться в машину к незнакомцам.

- Но с тобой же я поехал когда-то, и всё хорошо, - с долей обиды возразил Том.

«Почти», - добавил про себя, отведя взгляд, вспомнив тот день, когда пришлось согласиться на самое нежеланное и страшащее – провести с ним ночь.

- Меня ты на тот момент знал, - также, но безапелляционно возразил Шулейман.

- Мы были знакомы, но разве я мог знать, что ты не причинишь мне вреда?

- Что-то ты поразительно разговорчив сегодня.

Поняв это как призыв закрыть рот, Том так и сделал, отвернулся к окну и переплёл руки на груди.

- Что, обиделся? – поинтересовался Оскар, скосив к нему глаза. – Я тебя жизни учу, обижаться тут не на что.

- Ты сказал, что тебе не нравится, что я много разговариваю, вот я и молчу.

- Я сказал, что ты активно и связно ведёшь диалог, что для тебя несвойственно.

Том посмотрел на него, снова поняв его посыл не так, и произнёс:

- Это я, - подумал, что Оскар сомневается в том, кто перед ним.

- Вижу, что ты. В противном случае не удивлялся бы.

Подбивало спросить: «А я не могу нормально разговаривать, только Джерри?», но Том промолчал, не хотел никак касаться этой темы, касаться Его. Лучше молчать, он всегда выбирал эту тактику.

Шулейман довёз Тома до дома и поднялся с ним. Только у дверей квартиры Том заметил, что тот несёт сумку с его вещами, которые ему так и не пригодились, но не догадался поблагодарить за это, как не сказал спасибо и за всю остальную помощь, словно воспринимал её как должное. В некотором смысле так и было, Оскар так много раз проявлял о нём заботу, что Том привык к этому и воспринимал как норму. А ещё было не до мыслей об этом, голова была занята тягостной, на данный момент бессловесной, облачной мыслью о том, на что подписался.

И хотя бы для вида не попросил отдать ему поклажу. Молча смотрел, как Оскар достаёт ключи от его квартиры и открывает дверь, толкает её и поворачивает к нему голову с вопросом:

- Чего замер?

Том так же молча переступил порог, и, когда Шулейман сделал то же самое и закрыл за ними дверь, поняв, что тот собирается остаться, попросил:

- Оскар, пожалуйста, не живи со мной.

- Ей-богу, ещё одно подобное высказывание, и я тебя ударю, - ответил тот, сбросив с плеча сумку.

- За что? Я просто попросил.

- Вот именно за это.

Том склонил голову и попробовал объясниться:

- Я не хочу, чтобы ты уходил совсем, но я не хочу, чтобы мы жили вместе.

- Вообще-то, мне и самому неудобно жить с тобой. Но я собираюсь задержаться в Париже, съёмом жилья мне сейчас заниматься лень, а отели я не люблю. Так что до завтрашнего утра я точно с тобой.

- Но завтра ты переедешь?

Шулейман неспешно подошёл, так же поднял руку с раскрытой ладонью; Том не отошёл, не двигаясь, следил за его рукой, хотя и догадывался, что сейчас будет.

Две секунды ничего не происходило, и затем Оскар, загнув все пальцы, кроме указательного, и поучительно поднеся его к лицу Тома, произнёс:

- Прощаю, поскольку ты только что из клиники.

На секунду стало очень неприятно и обидно: это что же, любой может ударить его только потому, что он слабый и не может себя защитить? За этой мыслью пришла другая, подавленность от выделяющего уточнения «ты только что из клиники». А после обе свернулись и ушли без следа.

После этого разговора они разошлись. Том отнёс свои вещи в спальню и пошёл на кухню, чтобы приготовить что-нибудь поесть – сколько дней нормально не ел? Кажется, слишком много, хотя и о предшествующих днях, днях в плену агонии, память будто бы смазалась, была отстранённо-бесчувственной.

Завтрак по факту и обед по времени прошёл спокойно. Убрав посуду в машинку, Том отправился в душ, что давно уже пора было сделать, но по очевидным причинам гигиенические процедуры были последним, о чём думал.

Когда Том, уже переодетый и с мокрыми волосами, зашёл в гостиную, Шулейман, развернувшись к нему и подперев кулаком висок, проговорил:

- Сам догадался помыться? Прекрасно. А то я всё думал, как бы тебе так доходчиво намекнуть, что от тебя воняет.

Том коротко и шумно втянул воздух, сверля его взглядом, и, обидевшись, ушёл. Но очень быстро отошёл и вернулся, занял кресло, забравшись в него с ногами. Обнял колени и, положив на них голову, наблюдал за Оскаром, который расслабленно и совершенно по-хозяйски, не обращая на него внимания, занимался своими делами: делал что-то в телефоне, включал телевизор, листал каналы.

И в этом было что-то такое привычное, понятное и правильное – вот так сидеть вдвоём, пусть и в молчании. Но молчание и не продлилось весь день.

Когда пришло время ложиться спать, Том, потоптавшись у себя в спальне, пошёл к Оскару. Тот уже лежал в кровати, укрытый по пояс, и, когда Том зашёл, прикрыв за собой дверь, и посмотрел на него, не дожидаясь его реплик, спросил:

- Что? Если ты решил снова сменить место дислокации и хочешь выгнать меня отсюда, придётся тебе обломиться – на диване я спать не буду.

- Нет, - Том мотнул головой. Замялся немного, но сказал, зачем пришёл: - Я хочу поспать с тобой.

Шулейман ярко выгнул бровь, обведя его взглядом, и ответил:

- С учётом того, как в последний раз ты реагировал на мою близость, пожалуй, я откажусь.

- Тогда я был не в себе. А сейчас в себе. Я же говорил, - заверил Том, но через паузу на всякий случай уточнил: - Только не трогай меня.

Оскар закатил глаза, но затем сказал:

- Ладно, ложись.

Том быстренько подошёл к кровати, разделся, стараясь не думать о том, что раздевается, и не смотреть при этом на Оскара, и юркнул под одеяло, сразу замотавшись в него, как в кокон.

- Я выключаю свет, - известил Шулейман.

- Хорошо.

Комната погрузилась в темноту. И меньше чем через минуту кровать за спиной прогнулась, и в затылок прозвучал громкий полушёпот:

- Ты же не будешь сейчас убегать?

Том напрягся, затаив дыхание, но затем выдохнул, расслабляясь, принимая, и, не открывая глаз, отрицательно качнул головой. Какое-то время лежал так, и перебрался поближе к Оскару, лёг под бок, устроив голову у него на плече, прижавшись щекой к горячей коже.

- Заметь, не я тебя трогаю, - проговорил Шулейман.

- Я знаю…

«Я никогда себе этого не прощу…».

Глава 31

Нет, не смотри на меня, всё понятно без слов.

И мысли в моей голове разбиваются в кровь.

Наша история плачет с бездушных страниц.

И ты - не герой в этой книге, ты - маленький принц.

Вельвет, Маленький принц©

Как и обещал, с утра Оскар съехал – всё в ту же квартиру напротив, не посчитав нужным разбудить Тома и сообщить ему о том, куда ушёл. Собирался нагрянуть позже.

Открыв глаза по пробуждении, Том увидел перед собой заслоняющее всё, весьма воодушевлённое лицо Джерри.

- Купи дом, - обойдясь в этот раз без традиционного утреннего приветствия, сразу перешёл он к делу.

Том нахмурился, спросонья плохо соображая, тем более что поступило столь странное то ли предложение, то ли требование, изложенное задорным тоном. Мозг снова не нашёл ничего лучше, как посчитать, что происходящее – сон. Том отвернулся и натянул одеяло выше, к носу.

- Ещё не проснулся? – проговорил Джерри у него за спиной, привстав и опираясь на руку. – Хорошо, спи, я подожду.

Когда укладывался, казалось, что снова заснёт легко, достаточно закрыть глаза. Но, полежав, быстро понял, что это совсем не так, сладкую сонливость сняло как рукой, и мысли вились в голове, сводя вероятность заснуть к нулю, уносясь к тому, кто сидит за спиной, и натыкаясь на его первую странную фразу.

Не став притворяться, что спит, и тянуть время, Том развернулся обратно и сел, хмуро, непонимающе и вопросительно смотря на Джерри.

- Купи дом, - повторил Джерри странное предложение-требование.

Том нахмурился ярче и, оглядевшись, вновь остановил вопросительный и непонимающий взгляд на Джерри.

- Купи дом, - в третий раз повторил Джерри, совсем не уставая повторять одно и то же и не теряя изначального энтузиазма.

К Тому вернулось ощущение нереальности происходящего, потому что, во-первых, Джерри вёл себя совсем не так, как в последнее время: улыбался, не пугал, не давил, если не знать, кто он – милейший человек. Во-вторых, Тому был предельно непонятен смысл этого «Купи дом» с утра пораньше. Смысл слов понимал, конечно, но не смысл этих слов в отношении себя.

- Купи дом.

Ощущение нереальности сменилось смесью дежа-вю и заевшей на одном моменте пластинки. И подумалось вскользь, что у него в голове что-то сломалось и потому альтер-личность заклинило. Видимо, всё же ещё не до конца проснулся, поскольку от этой мысли стало не жутко, а чуточку, совсем капельку смешно.

- Купи дом.

- Зачем? – подал голос Том.

- Нам нужен дом, - ответил Джерри так, как будто это и так понятно, само собой разумеется.

Том вновь оглядел комнату и произнёс:

- У меня же есть?

- Тебе же не нравится эта квартира?

- Я уже привык к ней.

- Лучше иметь жильё, которое тебе нравится. Собственное – что важно, а эта квартира съёмная. Конечно, она мне очень нравилась, и я хотел её выкупить… - Джерри мечтательно обвёл спальню взглядом и вернулся к Тому. – Но это уже не актуально. Сейчас нам нужен новый дом, именно дом, а не квартира.

- Нет, не нужен, - не слишком уверенно возразил Том, по-прежнему слабо понимая смысл разговора.

- Нужен.

Нет, всё-таки Том переоценил свою готовность к взаимодействию с Джерри. Здесь и сейчас лимит был исчерпан, и мозг всё ещё отказывался работать в полном режиме, что только подогревало желание закончить, уйти, хотя бы паузу взять, поскольку ничего, кроме паузы, ему не предлагалось.

Том поднялся на ноги, но не ушёл. Остановился так, глядя на разобранную и смятую после сна постель, на вторую её половину, где спал Оскар. Только сейчас заметил, что она пуста, и его нет. Но помнил же – он был, они вместе ложились спать.

С новой, штормовой силой охватило ощущение ирреальности, сна, того, что он попал в какую-то другую реальность, не согласованную с его памятью и пониманием. Это же как в кино! Герой просыпается и не понимает, что всё изменилось, например, прошли года, или вокруг вовсе другой, параллельный мир, где всё так же на первый взгляд, да не так. С учётом того, что уже не один раз просыпался так, «в другой реальности», ощущения были особенно сильными и подспудно пугающими. Даже голова немного закружилась.

- Он ушёл, - пояснил Джерри.

Том, получив объяснение, выдохнул: да, конечно, Оскар был и ушёл, говорил же, что точно останется только до утра. Но затем испуганно распахнул глаза, вспомнив то, как кардинально Джерри был настроен против Оскара, и его жуткий намёк. Почему-то не вспомнил об этом вчера, совсем забыл.

Ещё раз посмотрев на пустую кровать, Том перевёл напряжённый взгляд на Джерри, чувствовал, как глухо заухало под горлом сердце в ожидании, от страха, что что-то может случиться. Хотелось что-то сделать, единственной пришедшей мыслью было уступить, согласиться на то, чего Джерри хочет – переезд, и, может быть, это подкупит, умилостивит его, и он оставит Оскара в покое. Но молчал, не сказал этого, потому что такая попытка договориться жалкая и бессмысленная.

Джерри разрывался между двумя вариантами использования такого настроя Тома и, выбрав направление, сам сделал первый шаг, сказал:

- Я уже не против твоего общения с Оскаром, но только в том случае, если ты не будешь проводить с ним всё время. Вчера ты выдвинул очень верное условие – он не должен жить с тобой.

Том, не сводя с него взгляда, комкано кивнул, обескураженный тем, что тот сделал шаг навстречу и послабил условия их сотрудничества.

- Иди, - добавил Джерри через паузу, кивком указав на дверь. – Тебе нужно принять душ и позавтракать.

Том снова только кивнул в ответ, ещё больше удивлённый его поведением, и послушно направился к двери, как и сам хотел сделать до этого. Хотел есть, а до этого нужно было помыться, потому что потом может быть лень это делать, лучше сразу разобраться с обязательными утренними процедурами.

Но на пороге он остановился и, подумав, развернулся обратно к Джерри.

- Куда он ушёл? – спросил.

- Точно не знаю. Но полагаю, что в соседнюю квартиру, он её облюбовал.

Джерри терпеливо выждал, пока Том примет душ и приготовит еду, не отвлекал его. А за завтраком продолжил атаку: приземлился на соседний стул и, подперев голову рукой, как ни в чём не бывало, так, будто они уже обо всём договорились, поинтересовался:

- Когда займёмся выбором нового жилья?

Том перестал жевать и, не без труда проглотив пищу, произнёс:

- Я не понимаю… Зачем мне переезжать?

- Это необходимо. Тебе нужен собственный дом. И эта квартира больше нам не подходит, по крайней мере, до определённых пор. Разве ты не хочешь иметь собственное жильё?

Том опустил взгляд в тарелку, ковыряясь в ней вилкой.

- Я никогда не думал о том, что когда-нибудь у меня будет своё отдельное жильё.

- Знаю. Но пришло время приобрести его.

С одной стороны, Том готов был согласиться, не видел ничего плохого в переезде, хотя и не испытывал желания менять место жительства. Но, с другой стороны, точило ощущение, что у переезда есть какой-то смысл, помимо фактического, известный только Джерри.

- Почему сейчас, так вдруг? – решился спросить Том, взглянув на Джерри.

- Потому что пришло время, - спокойно повторил Джерри.

И тут Тому в голову пришла шальная и очень страшная мысль.

- Ты что, снова?! – воскликнул, вскочив из-за стола. – Ты что-то сделал и поэтому я должен бежать?!

Не возникло мысли о том, насколько такое предположение абсурдно и нереально – ведь у Джерри нет тела, он априори не может ничего никому сделать. Том этого не понимал, поскольку для него Джерри был вполне осязаемым физическим объектом.

Подняв раскрытые ладони, Джерри ответил на это:

- Мои руки чисты. И твой дорогой Шулейман жив здоров. Наверное. Во всяком случае, если с ним что-то случилось или случится до вашей новой встречи, я не имею к этому никакого отношения.

Том недоверчиво сощурился и затем спросил:

- Тогда почему?

Джерри на секунду задумался, раскрыть ли ему истинные мотивы переезда в частный дом, и решил дать их размытую формулировку:

- Здесь нам будет неудобно.

Том окинул кухню взглядом, искренне не понимая, почему здесь может быть неудобно, квартира же вполне комфортабельная.

- Том, пожалуйста, не спорь со мной, - вновь заговорил Джерри. – Так надо, просто поверь мне. Ты же на самом деле не против переезда, почему ты упрямишься?

Том, нахмурившись, остановил на нём взгляд и через несколько секунд раздумий чуть мотнул головой:

- Хорошо. Я согласен. Но я понятия не имею, как всё это… оформлять?

- Я помогу тебе выбрать дом и подскажу всё остальное. А когда определимся с вариантом, позвонишь Бо, и она займётся всей подготовкой.

Вроде бы ничего такого – просто переезд, во многих случаях это позитивное изменение в жизни. Но на сердце у Тома было тяжело. Потому что это не его решение, не его выбор, и его выбора не будет. Он во власти Джерри, на его верёвочках.

К четырём Том собрался и был готов заниматься поиском нового жилья. Включил ноутбук и устроился с ним за столом, под руководством Джерри открыл нужный сайт и, не вдумываясь особо, поскольку не знал, в какую тут информацию вдумываться, стал читать предложения парижского рынка недвижимости. Джерри, стоя у него за спиной и опираясь на спинку стула, также читал, но сосредоточенно, выискивал и подмечал необходимые критерии.

Цены ожидаемо «кусались». Джерри лишний раз похвалил себя за предусмотрительность и порадовался, что несколько лет работал как проклятый, зарабатывая капитал. Благодаря этому покупка приличного жилья в столице не опустошала счета, а была просто крупным вложением средств.

- Этот в закладки, - сказал Джерри, указав на карточку дома, которую Том уже просмотрел и собирался пролистнуть дальше. – Не самый лучший вариант, но нам нужно составить выборку подходящих домов, чтобы уже из неё выбрать единственный.

Тому дом, который отметил Джерри, не нравился – не отталкивал, но и тёплых эмоций, чувства, что хотел бы в нём жить, не вызывал. Но он не стал спорить и, только вздохнув, послушно кликнул на звёздочку.

Через какое-то время Джерри, оставив ладонь на спинке стула, наклонился через плечо Тома вперёд, внимательно вчитываясь в предоставленные характеристики очередного варианта. Том, косясь на него, отклонился корпусом, увеличивая расстояние между ними с давяще близкого до хоть сколько-нибудь нормального.

Джерри заметил его манёвр и, не выпрямляясь, отступил назад, чтобы они оказались на одном уровне. Повернул голову, из-под чуть опущенных ресниц смотря на его профиль.

Боковым зрением Том видел, что Джерри совсем близко, что смотрит на него, и, хоть не следовало этого делать, тоже повернул к нему голову.

- Пожалуйста, отодвинься, - попросил отчего-то немного растерянно.

- Почему?

- Мне не нравится такая близость.

- Неправда.

- Если я не боюсь тебя так, как боюсь других, это не значит… - Том запутался в формулировке, которую хотел озвучить, мотнул головой.

Не обращая внимания на его слабенький, путаный аргумент, Джерри придвинулся ближе, так, что его лицо загородило Тому всё, и в глаза было почти невозможно не смотреть.

Эта близость была вопиющей, неправильной, нежеланной, но снова сковал тот необъяснимый, алогичный паралич, окутывающий при контакте с Джерри и позволяющий ему всё. Не сказав ни слова, не разрывая зрительного контакта до последнего, Джерри подался вперёд и поцеловал Тома мягко, тягуче, несерьёзно, просто смял губами губы, прихватил нижнюю.

Полная тишина и спокойствие в мыслях, как будто это естественно, как дыхание, никаких мыслей не было вовсе. Том не ответил, но сопротивление не родилось ни в единой клеточке тела, прикрыл глаза. Первая реакция всегда бессознательна, а оно безоговорочно принимало Джерри как часть себя. Но через секунду, максимум полторы включился разум и, ударив разом и по сердцу, запустив его вскачь, и по всем нервам, истошно завопил, что происходит нечто, чего не просто не должно – чего не может происходить!

Том дёрнулся прочь, вскакивая со стула и едва не снеся при этом подлокотник.

- Ты что делаешь?!

- Не бойся меня, - ответил ему Джерри. – Я последний, кого тебе стоит бояться.

- Я не боюсь тебя! Но…

- Вот видишь. Всё хорошо.

Том открыл рот и закрыл, отведя взгляд, заметался им, свалившись в полный раздрай мыслей и чувств. Что он только что сказал, сам сказал? Что не боится его?! И теперь, произнеся это вслух, в полной мере понял неумолимое, противоречащее всем его установкам касательно Джерри – он на самом деле не боится его ни капли. Это всё в голове, он сам себе выработал такое отношение – тотальное отторжение, но, когда не было времени подумать, когда происходило нечто нестандартное, не вписывающееся в концепцию «Джерри чудовище, и точка!», реакция была другой.

Джерри виртуозно развёл его на признание в первую очередь самому себе.

И Том не знал, как относиться к этому открытию и что из него вытекает. Зажмурился, приказывая разуму заткнуться, не развивать эту нить размышлений.

- Давай продолжим, - будничным тоном, как будто ничего только что не произошло, сказал Джерри, указав ладонью на ноутбук.

Том остался стоять на месте, напряжённо глядя на него из-под сведённых бровей. Подождав, также смотря на него, Джерри произнёс:

- Хорошо, стой ты, - и занял кресло.

Сглотнув, Том несмело подошёл и встал у него за спиной на некотором расстоянии, заглядывая в экран и пытаясь хоть как-то сосредоточиться на информации на нём, что было непросто. Но вскоре напряжение схлынуло, и стало просто неудобно читать из такого положения.

Джерри молча поднялся, уступая кресло, и, когда Том сел, занял прежнее место у него за правым плечом.

- Почему ты молчишь? – спросил Джерри через какое-то время, нарушая тягучую тишину; Том за всё время, что они просматривали предложения рынка недвижимости, и правда не сказал ни слова. – Тоже высказывай свои пожелания. Какой дом нравится тебе? – мягко подтолкнул его к действиям.

Том прошёлся взглядом по экрану и указал пальцем на фото одного из домов.

- Мне нравится этот.

Непонятно, чем приглянулся именно этот дом, но он показался милым и приятным, хоть на заглавной фотографии и был представлен только вид снаружи. Джерри, бегло проглядев основные, указанные в шапке характеристики, сказал:

- Открой. Посмотрим подробнее.

Том открыл страницу предложения, по-прежнему не представляя, что из всех этих слов важно «квадратные метры, количество спален, ремонт в классическом стиле, звукоизоляция…», потому просто читал всё подряд, не особо вдумываясь в смысл. Больше его внимание привлекли фотографии дома изнутри. И правда, очень приятный дом, в комнатах как будто чувствовалась жизнь, несмотря на то, что на фотографиях не было ни одной живой души, а нет, была – на другом фото фасада в кадр попала отдыхающая на травке чёрная кошка, прячущаяся от внимания в нижнем левом углу картинки. Том невольно, совсем мимолётно улыбнулся этой маленькой детали, почему-то показавшейся невероятно милой.

- Он нам подходит, - вынес вердикт Джерри, изучив всё необходимое и оставшись довольным. – Отметь.

Через без малого четыре часа было отобрано девять вариантов, на чём Джерри решил остановиться, поскольку и достаточно, и Том уже устал от бессмысленной для себя деятельности, внимание у него было совсем никакое.

Когда заявился Шулейман, увлёкшийся своими делами и потому припозднившийся с визитом, Том сидел всё там же, перед уже закрытым ноутбуком, и смотрел в стену над столом.

- Интересные мультики показывают? – поинтересовался Оскар, подойдя и встав сбоку и немного позади него.

Том повернулся к нему, в непонимании изогнув брови.

- Чего в стену смотришь? – Шулейман изложил свой вопрос иначе.

- Задумался, - Том чуть тряхнул головой и потёр ладонью лицо.

Помолчал и, нахмурившись, поднял взгляд обратно к парню.

- Оскар, а как ты зашёл?

- Я твои ключи взял. Не хотел ждать, когда ты мне откроешь.

- Потрясающий наглец, - высказался Джерри, присев на край стола и сложив руки на груди. – Ничего его не волнует, кроме собственных прихотей, в том числе то, что тебе могло куда-то понадобиться.

- А если бы мне понадобилось куда-то выйти? – продублировал Том часть его высказывания, поскольку этот вопрос действительно заинтересовал и задел.

- Куда тебе могло понадобиться? – вопросил в ответ Оскар с таким видом, как будто у Тома априори нет и не может быть никаких дел за пределами квартиры. – И поэтому тоже я предпочёл взять ключи – чтобы ты не сбежал, что с тебя станется. Хотел найти тебя там, где оставил.

Том приоткрыл рот от такой обидной речи, замешкавшись немного, и возразил в ответ:

- Изнутри дверь открывается без ключа. Если бы я хотел, я бы и так мог уйти, только вернуться не смог бы.

- Вот на это я и рассчитывал – что у тебя хватит ума не уходить, поскольку нет возможности вернуться. И вообще, если бы тебе куда-то так понадобилось, мог позвонить мне, понятно же, что ключи забрал я.

- Нет, не понятно, - мотнул головой Том. – Откуда мне было знать, что это ты их забрал?

Он уже развернулся в кресле к Оскару и упрямо смотрел на него снизу, всё больше окунаясь в неожиданное возмущение и обиду, вызванные поступком того и поведением сейчас.

- А есть ещё варианты, кто это мог сделать? – поинтересовался в ответ Шулейман.

- Я бы подумал, что они где-то потерялись.

- Не понимаю, почему мы всё ещё обсуждаем это, - сказал Оскар, тоном, показывающим, что ему надоело и продолжать он не намерен. – Успокойся. Я же тебя не запер.

Протянул руку, чтобы потрепать Тома по волосам, но тот не дался, крутанул кресло вбок и встал, отходя на пару шагов.

- Ты не должен так делать. Я уже не твоя собственность, чтобы ты мог распоряжаться моей жизнью.

- Пока меня ещё не окончательно задолбали твои психи, напомни-ка, когда это ты был моей собственностью? Что-то я такого не припомню.

- Когда я жил у тебя в первый раз и работал и не имел вообще никаких прав.

- Прав у тебя не было, согласен, - кивнул Оскар. – Но собственностью моей ты не был. Поскольку собственность от всего прочего в первую отличает то, что она не может уйти. Тебя же я не держал ни силой, ни словом.

- Но я не мог уйти. Куда мне было идти?

- Это уже твои проблемы, что тебе было некуда идти, и твой выбор, что ты предпочёл оставаться со мной. В целом же ты был волен уйти от меня на все четыре стороны, и останавливать тебя я бы не стал.

Том сосредоточенно и задумчиво нахмурился: в словах Оскара был смысл, что ему совсем не нравилось признавать, не хотелось понимать, что просто сам выбирал кров, сытость и безопасность, хотя и знал всегда, что так и было на самом деле. Но следом за этим пришла другая, вытекшая из речей Шулеймана мысль, и Том её озвучил:

- То есть теперь я твоя собственность, что не могу выйти из дома без твоего на то желания?

Оскар поднял брови: такой вопрос-умозаключение его удивил и на пару мгновений даже поставил в тупик.

- Куда ты хотел сходить? – спросил он, переводя тему и ставя точку в предыдущем разговоре.

- Мне нужно в магазин, продукты почти закончились, - до этого Том не собирался за покупками, но запасы продовольствия действительно пора уже было пополнить, отметил это ещё утром.

- Я рассчитывал на другое времяпрепровождение, но окей, давай съездим.

- Я сам схожу, - возразил Том уже исключительно из чистого упрямства.

Сказав, подумал, что сам, если есть выбор, не хотел бы идти в магазин в одиночестве, в одиночестве выбирать всё, а потом ещё тащить тяжёлые пакеты. Но что сказано, то сказано.

Шулейман пропустил его слова мимо ушей и урегулировал конфликт мнений по-своему.

- Закажешь на дом, - сказал он и, достав телефон и в пару кликов открыв нужную страницу, протянул его Тому.

Том машинально взял его, посмотрел в экран и поднял взгляд обратно к парню. Видя его промедление, Оскар поинтересовался:

- Не знаешь, как это делается?

У Тома на челюстях дрогнули желваки, и он произнёс:

- Я никогда раньше этого не делал, но я не такой тупой, как ты думаешь.

- Это точно. Ты постоянно доказываешь, что ещё тупее.

От этого заявления Том окончательно разобиделся. Решительно положил телефон на стол и, прислонившись к его ребру и переплетя руки на груди, упрямо не смотря на Оскара, сказал:

- Обойдусь без твоей помощи. Отдай ключи, и я сам сделаю всё, что мне надо.

Шулейман звякнул на стол ключи и забрал свой мобильник, убрав его обратно в карман.

- Можешь попросить кого-нибудь тебя подвезти, - проговорил он. – У тебя отлично получается находить хороших попутчиков.

Эта реплика была переборовой, задела сильно-сильно, вызвав волну уже не обиды, а болезненной горечи, что ясно отразилось в вскинутых Томом глазах. В ту же секунду Том с силой пихнул Шулеймана в грудь.

Оскар не потерял равновесие, но от неожиданности не устоял на месте и отступил по инерции на несколько шагов. Оба смотрели друг на друга, но с разным выражением, не произнося ни слова. Том, лишь постфактум поняв, что сделал, ожидал в ответ только одного – пощёчины, жгучей, унизительной, напоминающей, кто он и что ему лучше рот вообще не открывать, не то что характер показывать, который непонятно откуда брался и периодически проявлялся плевками лавы.

К тому моменту, когда Оскар нарушил молчание – что на самом деле случилось быстро, Том уже окончательно остыл и только готовился к боли.

- Вчера ты был просто неожиданно разговорчив. Сегодня также разговорчив, но ещё и борзый с претензией на неадекватность. Интересно, что дальше? Не очень хочется узнавать. И у меня пропало желание проводить с тобой время.

Сказав это, Шулейман развернулся и направился к двери.

- Стой! - окликнул его Том с каким-то затаённым отчаянием.

Совсем запутался в себе, в своих желаниях, в их отношениях, потому что то одно, то другое брало верх, но точно знал одно – он не хочет, чтобы Оскар уходил, боится потерять его насовсем.

Шулейман обернулся в дверях и неприкрыто недовольно спросил:

- Что?

- Куда ты? – глупый вопрос, но почему-то только он и получился.

- К себе.

- А где ты теперь живёшь?

- Всё там же, в квартире напротив.

Оскар выдержал паузу и добавил:

- Ещё что-нибудь?

Том отрицательно качнул головой. Шулейман ушёл к себе.

Ни в какой магазин Том не пошёл, доставку тоже не оформил, о втором варианте пополнения холодильника вообще забыл. На завтрак еды должно было хватить - и хорошо, а уже завтра утром займётся покупками. Сейчас идти никуда не хотелось.

Они разошлись довольно поздно, около девяти. А в первой четверти двенадцатого, окончательно отойдя, перестав и злиться-обижаться за помыкательство собой и ту очень болезненную реплику, и бояться того, что совсем не понимает себя с Оскаром, что вводило в ступор, Том набрал его.

Потянулись длинные гудки и оборвались, сменившись ответом:

- Слушаю.

- Это Том, - посчитал нужным представиться.

- Я в курсе.

Повисла пауза, Том прикусил губу, прикусил кончик пальца и робко спросил:

- Ты не придёшь сегодня?

- Не собирался.

Том глубоко и протяжно и на собственную радость совсем беззвучно вдохнул ртом и выдал новую реплику:

- А можно я приду к тебе на ночь? Если ты один, - второе было непросто сказать, но помнил, как залез в его постель, когда там уже была дама, потому лучше было уточнить.

- Напрашиваешься ко мне на ночь? – в голосе Шулеймана послышалась усмешка, довольная.

- Да.

- Приходи.

Отложив телефон, Том поспешил в гости, но остановился в дверях спальни, обернулся, ища взглядом Джерри. Но того не было видно, стало быть – не против. Так Том рассудил, очень, очень, очень надеясь, что не ошибается.

- Заходи, - сказал Оскар, открыв ему дверь, и отошёл в сторону. – Но я ещё не собираюсь спать.

- Я тоже ещё не хочу.

Разместились в гостиной. Том занял кресло и покосился на початую бутылку коньяка и бокал на столике перед диваном; а сюда Джерри пришёл, устроился в свободном втором кресле, положив ладони на подлокотники. Шулейман плеснул немного в бокал, выпил одним заходом и повернулся к Тому.

- Что-то ты в последнее время повадился спать со мной в одной постели. С чего такие изменения?

Том опустил голову и только пожал плечами. И сам не в полной мере понимал свои мотивы, не смог бы объяснить и не хотел объяснять, что ему безумно тоскливо в пустой квартире и спать в ней, зная, что совсем один в её пределах, не то чтобы очень, но всё же страшно и неуютно (а спать с Джерри совсем не то!). И было ещё кое-что, неосознаваемое, но имеющее вес желание быть рядом, настолько крепко, насколько это возможно, пока всё не изменится и такой возможности уже не будет.

- Может, решил бороться со своими страхами? – снова обратился к нему Оскар.

- Может, - негромко согласился Том, так и смотря вниз.

- Иди сюда, - Шулейман похлопал по сиденью дивана рядом с собой.

Никогда Том не задумывался о том, что этот жест, который Шулейман постоянно использовал с ним, довольно унизителен – как животное подзывает, и сейчас тоже не подумал, что это так. Подошёл и сел, куда было предложено.

Оскар, развернувшись к нему корпусом и устроив одну руку на спинке дивана, пару секунд молча разглядывал его. И затем коснулся пальцами его подбородка. Том повёл головой, отворачивая лицо и уходя от этого прикосновения, но взгляд сразу вернул к нему. Но, несмотря на этот нелюбимый, бьющий по нервам жест и такую близость, в глазах Тома не было страха, или напряжения, или недоверчивости. Он смотрел спокойно, с лёгоньким налётом дрожащей настороженности, держа при этом голову чуть опущенной, глядя исподлобья, из-за чего так походил на волчонка, вышедшего к людям, несмело дающегося в руки.

Расценив это как согласие и подтверждение своего весьма интересного предположения, Шулейман переместил ладонь ему на затылок, плавно, но уверенно привлекая к себе, и поцеловал. Тут Том среагировал с первого мгновения, как только их губы соприкоснулись, распахнул глаза, резко вывернулся из его рук и вскочил на ноги.

- Что ты делаешь?!

- Пытался тебя поцеловать, - спокойно ответил Оскар, подперев кулаком висок; казалось, такая реакция Тома его совсем не расстроила.

- Зачем?! – вновь громко и высоко воскликнул Том, а затем голос сел: - Оскар, ты что…? – для него это было законченным высказыванием.

Отступил назад, не сводя с Шулеймана теперь уже перепуганного и непонимающего взгляда. Тот произнёс в свою очередь:

- Не понимаю, чего ты возмущаешься. Сам же хотел бороться со своими страхами, я очень даже не против помочь тебе в этом.

- Что? – выдохнул Том. – Ты подумал, что я… Нет! – мотнул головой, боясь даже подумать о том, о чём подумал Оскар. – Никогда! Мне ничего такого не надо. Я никогда не буду ничем таким заниматься. Как ты мог такое подумать? Ты же знаешь, что я… Ты же знаешь.

- А что мне было думать? Ты не в первый раз напрашиваешься в мою постель, согласился, что хочешь бороться со своими страхами, а направленность их мне известна. И не так уж давно ты сам меня поцеловал – по-детски, конечно, но всё же. Это я к слову о том, что тебе совсем-совсем ничего такого не надо и всё такое отвратительно.

Том нахмурился, не понимая, про какой поцелуй тот говорит, а, вспомнив, ответил:

- Я думал, что мы снова играем для твоего папы пару.

- То есть в этом дело?

- Да. Я бы никогда не сделал это по-настоящему. Это… фу, - Том скривился и мимолётно закрыл ладонями лицо.

- Фу, значит?

- Том, осторожнее, - предостерёг Джерри, узнав этот не предвещающий ничего хорошего тон Шулеймана.

Том резко отнял руки от лица, вскинув к Оскару изумлённый взгляд и не понимая, что имел в виду Джерри. Шулейман смотрел на него слишком прямо, буквально пригвождая взглядом к полу. Том судорожно сглотнул и дрогнувшим голосом проговорил:

- Оскар, мне, наверное, лучше уйти. К себе.

- Расслабься, я всё ещё не насильник, - Оскар смягчил тон, но недовольства своего не скрывал. – И твоя тушка не настолько умопомрачительна, чтобы сойти с ума.

- Всё равно, - качнул головой Том. – Я… - замялся, не зная, как правильнее объяснить. Зацепился взглядом за коньяк. – Ты выпил. Мне лучше уйти.

- Я не пьян. Но – как хочешь. Иди. – Шулейман встал и подхватил со столика бутылку и бокал. – Захлопнешь дверь, - добавил равнодушно, направляясь к выходу из гостиной.

- Хорошо, - машинально ответил Том.

Ещё какое-то время он стоял посреди опустевшей комнаты и затем отправился на выход. Открыл входную дверь, но не полностью и замер так, держась за дверную ручку и смотря вниз, думая о том, что навалилось тяжестью и сосущей под ложечкой тоской. Он не хотел уходить – вот причина, не хотел возвращаться в свою квартиру и ложиться там спать в холодную постель, зная, что, скорее всего, засыпать будет и проснётся не в одиночестве.

«Интересно, что будет завтра?», - промелькнула в голове мысль и утонула в потоке тоски и обречённости.

Том закрыл дверь и, развернувшись, прислонился к ней спиной. Не хотел уходить, но и оставаться вроде как неуместно. Том медленным шагом вернулся в гостиную и сел в кресло, положив сцепленные в замок руки на сведённые колени, решив просто посидеть и подождать неизвестно чего.

Время перевалило за полночь, начало клонить в сон, а Том всё сидел в тишине. Возвращаться к себе по-прежнему не хотелось, хотя понимал, что надо бы, как раз велики шансы, что быстро заснёт. Просто не хотел и всё, баста, этой ночью домой он не пойдёт. И не думал, что Оскар разозлится, если он останется и переночует у него. Но не хотелось спать в одиночестве в гостевой спальне, от этой перспективы охватывала ещё большая тоска, а на то, чтобы пойти и лечь к Оскару, который наверняка уже спит, не хватало духа, потому что разошлись они не очень хорошо.

Ещё можно было лечь на диване или прямо в кресле поспать. Так Том и решил поступить. Потом. Может быть. А пока пошёл к Шулейману, скользнул в тёмную спальню и прикрыл за собой дверь, стараясь не издавать совсем никакого шума. В комнате стояла тишина, проникающего через небольшой просвет между шторами света хватало лишь для того, чтобы различать очертания мебели и угадать фигуру на кровати и то только потому, что знал, что она там есть.

«Пора уходить», - сказал себе Том и благополучно остался стоять на месте, вглядываясь в сторону постели.

Очень быстро понял, что уйти сейчас просто не в состоянии, не хочет до того, что не может – вот только где взять смелости, чтобы лечь рядом? Договорившись с собой о не самом верном решении, Том взял от стола стул и, поставив его почти на середину комнаты, ближе к кровати, сел, надеясь, что не заснёт случайно, а если заснёт, то не свалится на пол.

В этот раз Шулейман проснулся от направленного на него взгляда далеко не сразу, но это случилось. Не понимая, что его разбудило, он заворочался и сел и, выхватив взглядом жутковатую во тьме картину кого-то, сидящего на стуле посреди комнаты и смотрящего на него, взорвался:

- Да твою ж мать! Ты реально не понимаешь, что тебе говорят?!

Том захлопал ресницами, инстинктивно вжавшись в спинку стула, не понимая, чего тот кричит. А через пару мгновений вспомнил – Оскар же уже дважды запрещал ему так делать, видимо, на третий раз терпение у него иссякло.

Том не придумал ничего лучше, как сбежать с места преступления, но Шулейман оказался проворнее: подорвался с кровати и успел накрепко схватить его за запястье.

Коктейль из темноты, причиняющей боль хватки и понимания, что Оскар зол и вдобавок пьян, вселил холодящий страх. Том не пытался вырваться, оцепенев, смотрел на него огромными глазами, различая во тьме яростный блеск глаз и слыша шумное дыхание.

- Оскар, не надо… - дрожащим полушёпотом попросил Том, и сам толком не понимая, о чём просит и чего боится.

Стальной захват на мгновение ослаб, но затем Шулейман резко сжал ладонь с новой силой, отчего под ней хрустнули косточки. Том тихо проскулил от этого, зажмурившись и склонив голову, но всё равно не дёргался.

- Что ты здесь делаешь? – уже не криком, чётко спросил Оскар.

- Оскар, пожалуйста, отпусти. Мне больно…

Оскар проигнорировал его и спросил через короткую паузу:

- Поспать со мной хотел?

- Да. Но…

Шулейман не дал ему договорить и снова вспыхнул:

- Так ложись! – рявкнул так, чтобы Тома почти оглушило, и дёрнул его за руку в сторону постели.

Споткнувшись о кровать, Том сел, смотря на него испуганно, прибито, боясь даже дышать.

- Чего расселся? Ложись, - велел Оскар тише, но не менее раздражённо и гневно.

Взяв с тумбочки бутылку с остатками коньяка, он выпил из горла и сел на другую сторону кровати. Том медленно лёг поближе к краю, вытянувшись в струнку на боку и не тронув одеяло. Когда и Шулейман лёг, воцарилось относительное, очень шаткое по ощущениям спокойствие.

Том уговаривал себя держать рот закрытым, пока снова не нарвался, и поскорее заснуть, но нервы скакали и сердце трепыхалось от того страха, что был с ним всегда и который задело, расшевелило. Хотя внутри и был уверен, что Оскар с ним ничего не сделает, но уже не так сильно, как прежде, и необходимо было получить подтверждение. Не удержался, тихо, молящим тоном проговорил:

- Оскар, прошу, не трогай меня. Ты понимаешь, о чём. Я этого не переживу.

Шулейман шумно выдохнул и ответил:

- Обещаю.

Том чуть кивнул, понемногу успокаиваясь. Но остался ещё один вопрос, который не давал покоя, и через какое-то время задал его:

- Мне нужно раздеться?

- Ты издеваешься?

- Ты же говорил, что в твою постель нельзя в одежде. Но можно я не буду раздеваться сегодня?

- Нельзя. Ты и тело-то своё в чистоте не можешь содержать, не говоря уже об одежде. А мне тут антисанитария не нужна.

Оголяться сейчас Том хотел меньше всего, он и так чувствовал себя жутко незащищённым, но спорить не стал: натянул на себя край одеяла, неловко избавился под ним от одежды и затих.

А ещё через какое-то время, когда, как он думал, Оскар уже заснул, Том аккуратно переполз к нему под бок. Согнул руку, чтобы она была барьером и не касаться его голой грудью, а ниже для этой цели прибил между ними одеяло. И наконец-то закрыл глаза.

Открыв глаза, Шулейман скосил их к завозившемуся рядом и затем затихшему Тому, но ничего не сказал и никак не показал, как бурлит кровь.

Глава 32

Так легко жить мечтами и одной мечтой жизнь испортить.

Лишь один взгляд между нами - ведь ты сидишь в окне напротив.

Надеюсь, ты меня простишь,

Так различаются мой и твой Париж.

Evil not alone, Париж©

В дверь пронзительно позвонили. Не медля, Том пошёл открывать, и, когда сделал это, на него набросилась Кристина, впиваясь отчаянным поцелуем в губы, обхватив его лицо ладонями. От неё сильно пахло спиртным, этот же вкус ощущался во рту, поскольку свой рот Том открыл от изумления и не успел закрыть, губы у неё были горячими.

Опешив донельзя от этого, Том распахнул глаза, а через секунду оттолкнул её от себя:

- Что ты делаешь?!

Дежа-вю, какое же дежа-вю, в третий раз за последние два дня его полезли целовать, и то, что это была девушка, не отменяло вопиющести и нежеланности этого момента. Потому Том, в сердцах всплеснув руками, воскликнул, выказывая своё возмущение:

- Да что вы все лезете меня целовать?!

- Извини, извини… - путано произнесла Кристина, прикрыв ладонями рот и нос, словно боясь говорить, но слова рвались, а глаза заволокли слёзы. – Я должна была проверить, просто проверить… Извини меня!

- Что ты должна была проверить? – спросил Том уже спокойно, действительно не понимая и напрягаясь из-за её состояния, и боковым зрением заметил, что к ним подошёл Джерри.

Кристина всхлипнула, зажмурившись, отчего из-под ресниц брызнули первые слезинки, которые она тотчас утёрла кулаком, и, вскинув к нему глаза, всё так же сбивчиво заговорила:

- То, что ты мне сказал про Джерри, я… я не могла поверить в это. Я ушла, я честно пыталась, но я не могла! Ты не солгал мне, но не могу! А вы ведь близнецы, ты такой же, и я подумала, что, может, я смогу видеть в тебе его… Бред, какой же бред… Но я не могла не проверить себя! – она была прилично пьяна и, не думая, изливала всю ту боль и безумие, что раздирали душу в клочья. – Прошу, прости! И, назови меня сумасшедшей, но я не верила! Думала, что ты можешь быть им, и я пойму это, если… И я всё понимаю, но… И теперь… - под конец её речь стала совсем путаной, теряющей звук и стихла, утонув во всхлипах.

Кристина закрыла ладонями лицо и съехала по стене на корточки. Сложившись в комочек, плакала, не заботясь о сохранности растекающегося макияжа, том, что непривлекательно течёт нос, и неуместности этой сцены перед чужим, бывшим в прошлый раз равнодушным человеком. Ни о чём не думала, выгорала изнутри.

Том растерянно и отчасти испуганно смотрел на неё во все глаза. Всегда было так, что это он рыдал, а его успокаивали (или нет), не представлял, что нужно делать в обратной ситуации, а то, что это была девушка, усугубляло, доводя до абсолюта, чувство непонимания. Он начинал жалеть о своих словах в прошлую их встречу, поскольку было похоже, что этим причинил ей сильную боль, такую боль, с какой не справится, что самому было так знакомо.

- Принеси салфетки, они на кухне, и воды, - сказал Джерри каким-то не своим, ровным, но упавшим голосом, выводя Тома из оцепенения.

Том повернул к нему голову, и его прошибло. Джерри не сводил глаз с Кристины, и в его глазах отражалось нечто такое, от чего у Тома внутри всё дрогнуло и сжалось в комок. Любовь, боль, горечь, принятие… Том не знал, как выглядят эти слова, особенно первое, но он чувствовал. В эту секунду он почувствовал, что Джерри – чувствует, так же чувствует, как он сам, как любой живой человек. Живой…

Прошли считанные секунды, но для Тома они показались безвременной вечностью. Джерри, посмотрев на него, твёрже повторил:

- Том, пожалуйста, принеси салфетки и воды.

Том сдавленно кивнул и поспешил на кухню, и, вернувшись, не зная, как правильно себя вести, негромко, неуверенно обратился к девушке:

- Кристина, пожалуйста, не плачь. Вот, возьми салфетки и попей.

Кристина подняла голову – лицо её было мокрым, красным и в разводах чёрной туши.

- Спасибо, - выдавила из себя и взяла из его рук салфетки, но не утёрла слёзы, а сжала их в кулаке.

У неё дрожали губы, исступлённый взгляд плавал, метался, не останавливаясь на Томе, а по щекам плыла новая и новая вода. Джерри опустился рядом с ней на корточки, глядя на её заплаканное лицо, растрёпанные волосы, что отдельными волосками прилипли к коже, на сгорбленную фигуру и опущенные плечи.

В этот раз было хуже, чем в прошлый. В прошлый раз Джерри был больше поглощён своими чувствами и мог рассчитывать на то, что Кристина не испытывает того же, но сейчас он видел, что она сломлена, и это было больнее всего. Он выдержал и выдержит всё, а она, пусть всем сердцем надеялся, что это скоро или не совсем скоро пройдёт, не смогла. Она у него на глазах распадалась на куски, а он ничего не мог с этим поделать, не мог помочь и утешить, стереть слёзы, за последнее многое бы отдал – чтобы смочь.

Видеть и быть бессильным, вот что поистине больно и горько, и сердце разрывается.

Джерри коснулся тыльной стороны её ладони, накрыл своей: тёплая, подрагивает и совсем его не чувствует, что не удивило. Это нереально – чтобы Кристина ощутила его прикосновение, ведь он даже не призрак.

- Я не могу поверить… - вновь заговорила Кристина, отвернув голову в сторону и не представляя, что прямо перед ней сидит Джерри. – Как так может быть? – мельком посмотрела на Тома. - Мы же, кажется, совсем недавно были вместе, договорились снова увидеться, а теперь его нет, просто нет. Я не должна тебе всё это говорить, тебе вообще всё равно. Прости…

- Мне не всё равно, - возразил Том. – Ты можешь поговорить со мной, если тебе от этого станет легче, - он также присел на корточки с другой стороны от Кристины.

- Ты слишком похож на него и в то же время совсем другой. Ты… Я просто не понимаю – как? Почему? Почему он умер?

«А я остался жить», - невольно продолжил Том про себя её высказывание.

Слушал её сбивчивую исповедь вперемешку с всхлипами и всё новыми и новыми слезами, которых сама Кристина уже не замечала, лишь изредка растирала по щекам влагу, добивая свой внешний вид, на который ей было плевать. Первое время соскальзывал взглядом к Джерри, а потом боялся это сделать, посмотреть на него. И в её лицо не хотел смотреть – хорошо, что Кристина была ниже, на него не смотрела и не требовала никакой реакции на свои слова, просто говорила, изливая свои чувства.

Плотный запах алкоголя упрямо доносился до обоняния, окутывал, доводя почти до дурноты, но это было меньшее из зол, и Том не мог позволить себе сейчас отойти, не отошёл бы, даже если бы её на него сейчас вырвало.

Том чувствовал себя отвратительно: ему было непонятно, страшно и стыдно. Безумно стыдно за то, что – он виной тому, что происходит сейчас: что эта девушка рыдает, потеряв дорогого сердцу человека, и что Джерри тоже больно и плохо, что ощущал флюидами по воздуху, как ни пытался не смотреть в его сторону.

В прошлый раз ни на секунду не сомневался, что всё делает правильно, был ослеплён желанием отомстить, отыграться, ударить побольнее. Но сегодня ничего этого не было, как и всегда, Том вспыхнул и остыл, не вспоминал вовсе о визите Кристины и своих словах, что сказал ей. Но остались последствия этих слов, его поступка. Теперь он видел их полный размах и жуть, от двух сторон, и от этого было не откреститься.

Хотел нанести хотя бы один ответный удар, раз выпала такая возможность, и чего добился? Хотел сейчас провалиться сквозь землю, желательно, насмерть, поскольку по ту сторону не будет чувства вины.

Всегда ему причиняли боль, он знал, как это страшно и несправедливо. Но что сделал сам? Тоже причинил её. Попал в двух людей, хотя целился в одного, потому что не думал. Потому что Джерри считал бесчувственной тварью, которая только этого и заслуживает, а Кристина для него была «подумаешь, какая-то девушка, которую больше никогда не увижу».

Но теперь понимал, увидел то, во что так долго упрямо отказывался верить – Джерри такой же живой человек, как он сам, так же чувствует, ему тоже может быть больно. И какой бы он ни был, он не заслуживает того, что увидел в его глазах. А Кристина… За её слёзы, за то, что и как она говорила, хотелось откусить себе язык, пусть это и бессмысленно, ведь фатальные слова давно уже сказаны. И немного хотелось проснуться, поскольку не хотел верить, что всё это взаправду, что оказался меж двух людей, которые так важны друг другу. Встал меж ними и разрушил всё просто тем, что он в принципе есть, и тем, что воинственно пошёл против Джерри, забыв обо всём на свете, о чём сейчас так жалел.

- Что бы ты хотела ему сказать, если бы он был здесь? – произнёс Том, когда Кристина замолчала.

Она взглянула на него и отвела глаза, задумавшись, смотря в себе, после чего ответила надорванным и чуть хрипящим от эмоций и пролитых слёз голосом:

- Я бы сказала, что люблю его. Не думаю, что для него это стало бы новостью, я не пыталась скрывать свои чувства. Но мне очень жаль, что я не успела сказать это вслух.

«Я тоже», - этот сердечный шёпот застрял в горле и остался в груди.

Джерри не сказал. Потому что, хоть и чувствовал, что сейчас Том настроен совершенно иначе, не хотел давать ему такую личную информацию, которую тот сможет исковеркать и использовать против него.

Том прикусил губу и сказал Кристине:

- А знаешь, мне кажется, что он слышит, - хотел хоть что-то сделать, чтобы ей стало легче, и эти слова показались самыми правильными. И очень правдивые они, пусть она того и не знает.

- Веришь в загробную жизнь? – девушка посмотрела на него.

- Не знаю. Но сейчас мне кажется, что что-то такое есть.

- Наверное, мне тоже стоит поверить.

Том забрал из её руки смятые салфетки и неловко стал вытирать с её лица слёзы и краску, последняя не отиралась, а прилагать усилия понимал, что не стоит.

Почему-то этот момент причинил Джерри новую, краткую, точно вспышка, но режущую боль. Потому что не мог сделать этого сам. И потому, что внутри вновь кольнуло то гаденькое, что ощутил в прошлый раз – не мог себе этого объяснить, но почему-то именно к Тому он ревновал Кристину, одного полувзгляда хватало для того, чтобы начал точить этот иррациональный червячок.

Закрыл глаза. Хотел уйти сейчас, у него уже не хватало сил для всего этого. Но должен был остаться до конца.

- Ты бы правда смогла видеть во мне его? – спросил Том.

Не представлял, что будет делать, если Кристина ответит «да», не думал об этом, о том, что у слов снова будут последствия, с которыми придётся разбираться и которых не пожелает, ведь не захочет быть с ней, не сможет, даже если продержится какое-то время. Просто очень-очень хотел помочь.

Кристина серьёзно посмотрела на него пару секунд и качнула головой:

- Нет, не смогла бы.

Она помолчала и сказала:

- В прошлый раз мне показалось, что ты довольно неприятный человек. Но это не так. Ты тоже хороший, просто другой. Спасибо, что не выставил меня за порог и вытерпел.

Кристина потёрла лоб основанием кулака и поднялась на ноги, придержалась за стену, поскольку и ноги затекли от долгого сидения на корточках, и алкоголь делал своё дело.

- Похоже, что она уходит, - сказал Джерри. – Вызови такси, ей не следует добираться одной в таком состоянии.

- Ты уже уходишь? – тоже встав, обратился Том к девушке.

- Да. Мне и так завтра будет слишком стыдно за своё поведение. – Кристина, склонив голову, снова потёрла лоб. Сознание немного прояснилось, и ей было физически дурно. - Ты же не виноват в том, что… Ты не виноват, - добавила. – Ты никак не относишься к нашей истории.

- Ты меня не обидела. А где ты живёшь?

- Нигде.

- Как? – искренне изумился Том. – Тогда…

- Нет, - твёрдо прервала его Кристина. – Я не останусь, не предлагай.

- Почему? Если тебе некуда идти, ты можешь остаться. Не на улицу же идти?

- Не беспокойся. Я нигде не останавливалась в Париже, так что просто поеду домой в Лион.

- Тебе плохо, останься хотя бы на пару часов, пока не станет лучше. Поспишь… или ещё что-нибудь. Если честно, я не знаю, что нужно делать, когда пьяный. Но идти куда-то точно не стоит. Я как-то пошёл, и упал, и проспал до утра на обочине дороги.

Джерри стоял рядом и молча смотрел. Действительно не знал, не мог определиться, какой исход ему кажется худшим: что Кристина останется и, может быть, задержится, или, что она сейчас, в таком состоянии, уйдёт, и это будет последний раз, когда он её видел? Нет, всё же, первый вариант хуже, поскольку в своих благородных намерениях Том может быть невероятно упорен, но ни разу ещё это не заканчивалось хорошо, у него просто никогда не хватало сил и выдержки, и ситуация с Кристиной едва ли станет исключением. И они уже вошли в ту фазу плана, в которой Кристине попросту опасно быть рядом с ними.

Ему не пришлось ничего говорить, Кристина отказалась от предложения Тома, а Том продолжал неподдельно недоумевать, почему так:

- Почему? Я живу один, ты мне не помешаешь, правда.

- Я жила здесь прошедшей зимой и оставаться здесь сейчас… - Кристина окинула горьким взглядом пространство вокруг, - будет слишком. Я не хочу этого. Спасибо за заботу, для меня это неожиданно, но не нужно этого. Я не попаду в беду. А если попаду…

Она пожала плечами сама себе и, так и не договорив, вышла за порог.

- Подожди! – воскликнул ей вслед Том, выскочив на порог. – Давай я хотя бы такси вызову? Или проведу тебя?

Кристина не остановилась, не обернулась, и через пару секунд быстро подъехавший лифт скрыл её за съехавшимися дверями. Том не побежал за ней, ещё минуты две стоял на пороге, растерянно мечась взглядом по пустому общему коридору, и вернулся в квартиру, закрыл дверь, которая на протяжении всего времени их непростой встречи оставалась открытой.

Не отпуская дверной ручки, Том смотрел в пол, не видел Джерри, но ощущал – он всё ещё здесь.

- Ты её любишь? – спросил и поднял голову, но посмотреть прямо на Джерри заставил себя лишь мимолётно.

- Да, - коротко и честно ответил Джерри и направился вглубь квартиры, где и скрылся с глаз.

Том пошёл в гостиную и сидел там в одиночестве и тишине, терзаемый тем, что увидел и услышал, и размазывающим чувством вины перед ними, но, почему-то, больше перед Джерри. И слабенькая попытка оправдать себя тем, что между ними была нечестная война и Джерри тоже причинил ему сильную боль, ничего не изменила, и Том отбросил эту ненужную мыслишку.

Он не мог так, не мог поверить и принять, что на войне все средства хороши, и сам факт её ведения оправдывает любой ужасный поступок. Тем более что войны больше не было, Джерри пошёл ему навстречу, пусть и дёргал за ниточки. Да, Джерри пошёл навстречу… У него, Тома, была возможность быть рядом с тем, кто дорог. А у Джерри её не было. Потому что на двоих у них всего одно тело и одна жизнь, в которой двоим не быть счастливыми, поскольку счастье у них разное.

«А в чём моё счастье?».

Все эти тяжкие размышления подвели к выводу о том, что, вероятно, Джерри был прав и не пытался его задеть, говоря, что заслуживает жить не меньше.

У Джерри были друзья, работа, с которой он прекрасно справлялся, интересная и насыщенная, полноценная жизнь. И, что важнее всего, у него была любовь, чего у Тома никогда не будет, поскольку любят нормальных, был и есть человек, которому он невероятно нужен и который так дорог и важен ему. Том никогда не задумывался о любви, но считал, что, раз ей все уделяют так много внимания, значит, она важна. У Джерри было всё и даже больше, он связан с миром, он нужен ему.

А что есть у него? Только Оскар, что слабенький аргумент, поскольку у них совершенно непонятные отношения. И этот пункт вообще не в счёт, ведь Том, хоть и не держал их в голове, но не забывал совсем о тех словах Оскара: «Мне всё равно, кто из вас передо мной». А других пунктов не было, у него в жизни не было связей, интересов и планов, нет тех, кто будет по нему скучать – именно по нему, и вряд ли когда-нибудь будут, потому что он неправильный.

Джерри гораздо больше заслуживает жить.

Эта мысль, к которой пришёл, была очень горькой, но в то же время её было неожиданно просто принять, она казалась правильной и объективно справедливой.

Том почти пришёл к тому, чтобы добровольно попрощаться с собой. Почти… Украдкой ждал, что придёт Джерри, чтобы заключить эту сделку, ведь он же предлагал это одним из вариантов выхода из сложившейся ситуации – чтобы Том уступил своё место, жизнь. Но Джерри не пришёл – ни в тот момент, когда Том принял решение уступить, ни через час, ни через два, ни через три.

Том немного отошёл от полного упадка, в котором был готов сдаться и исчезнуть, но никуда не девалось мучительное, отвратительное - поскольку исход его глупости был ужасен, чувство вины. Он отправился искать Джерри. Заглянул в открытую дверь спальни – Джерри стоял у окна спиной к нему и не обернулся.

Дальше порога Том не пошёл. Так много хотел сказать, но стоял и молча скользил беспокойным взглядом по фигуре на фоне окна, за которым расплёскивался закат. Все слова куда-то исчезли, зацепились где-то глубоко внутри и застряли, и просто не мог заставить себя открыть рот.

«Прости меня», - и эти слова тоже не смог произнести вслух.

Потому что нужно было обратиться по имени, а даже в мыслях этого не мог, язык сводило судорогой от одной мысли. Просто не мог сделать этот шаг – первый шаг к нему как к человеку, шаг навстречу, не мог преодолеть внутренний барьер, который по-прежнему был очень силён.

Джерри заговорил сам:

- Я не злюсь на тебя, - произнёс, всё так же смотря на улицу внизу. – Конечно, я бы не поступил с тобой так, но с тем, кого ненавижу, наверное, поступил.

«Я тебя не ненавижу», - и это тоже не сказал.

Том молчал. Джерри не ждал ответа.

Так ничего и не сказав, Том ушёл, а Джерри остался задумчиво созерцать жизнь внизу, перевёл взгляд вперёд. Перед глазами был один Париж, но на самом деле – два, слитых, но совершенно разных. Два параллельных мира, как явь и зазеркалье, в одном из которых были все, а во втором только он, и Том стоял на границе меж ними.

Джерри опёрся ладонями на подоконник и поднял взгляд выше, в небо, щурясь от ещё яркого солнца и думая о том, что если звёзды гаснут, значит, это для чего-то нужно. Сейчас ему больно и тошно, но это не навсегда. И, может, эта боль сыграет добрую службу, вон, Том уже признал его человеком.

«Надеюсь, ты меня простишь и забудешь…», - мысленно обратился к Кристине.

В этот день Том так и не пошёл к Оскару и не звонил ему, а сам Шулейман не приходил и о себе тоже не напоминал. Это было своего рода наказанием самому себе – сидеть в одиночестве и думать о своём поведении и том, что не нужен в этой жизни. Спать Том также лёг в одиночестве в свою постель.

Глава 33

Я решила сейчас,

Что после нас хоть потоп,

Давай смотри на меня,

Я покажу тебе – стоп!

Прошу, ничего пока

Не говори,

Я про себя нажимаю

«Сохранить черновик».

Вельвет, Птицы-канарейки©

Самонаказание Тома продлилось только до утра, так как утром нового дня нагрянул Шулейман и, предварительно отправив его в душ, потащил толком не успевшего проснуться Тома с собой завтракать в новый ресторан с видом на Сену, который порекомендовала ему одна из множества подруг.

Том открыл для себя, что кофе утром это действительно здорово, особенно если такое чувство, что мозг остался на подушке, – вкусный кофе, а не горькая чёрная гадость. И после бодрящего напитка заметил, какой вид за окном – загляденье! И, подперев голову рукой, глазел на эту простую, но завораживающую, умиротворяющую благодаря воде красоту. Жаль только, что мысли нельзя было выключить, чтобы быть только здесь и сейчас, смотреть, наслаждаться пейзажем и едой, разговаривать и не думать о том, что было и что будет потом.

Когда они вернулись домой, Том, хоть Шулейман и не приглашал его, но и не препятствовал этому, зашёл вместе с ним в его квартиру и оставался с ним до тех пор, пока не пришёл Джерри и не сообщил, что им пора возвращаться к вопросу переезда. Повторять дважды не пришлось, Том послушно ушёл к себе и сел за ноутбук.

Тому было донельзя странно убегать от Оскара – повадился проводить время с ним в его квартире, поскольку попросту не знал и не представлял, как выставлять его из своей. Но делал это, поскольку должен, поскольку помнил уговор «я не против, но не весь день проводи с ним», пожалуй, даже чаще сбегал, чем это было нужно. И ни разу не придумал благовидного предлога своего ухода, а просто замолкал за какое-то время до и потихоньку сматывался с опущенной головой, бормоча о том, что ему нужно к себе и чтобы Оскар не приходил, он сам потом придёт. Первые два раза Шулейман пробовал его остановить и добиться от него внятных объяснений, но Том только упрямо твердил о каких-то своих абстрактных делах и ничего больше и всё-таки сбегал. С третьего раза он не тормозил Тома и лишь провожал непонимающим и напряжённым, плохо читаемым взглядом, которого, впрочем, тот не видел, поскольку не оглядывался.

«Должен» - это слово прочно засело в голове, не просто загоняя в рамки, а сковывая стальным корсетом во весь рост, в котором иной раз было не продохнуть. Должен. Том понимал это, другого выхода нет, к тому же Джерри не требовал ничего запредельного или слишком плохого – всего лишь хотел, чтобы он не проводил с Оскаром сутки напролёт и занимался жилищным вопросом. Потому не протестовал, не спорил, вообще рта не открывал, когда Джерри подходил с напоминанием: «Пора», и исполнял указание.

Должен исполнять, поскольку между ними аж двойной уговор, который Том боялся нарушить, особенно ту часть боялся нарушить, которая касалась Оскара.

И тяжёло было быть рядом с Оскаром из-за того соглашения, из-за своей несвободы, которую ощущал всё более тотальной, потому тоже убегал и отгораживался от него – чтобы не быть рядом, а не рядом на самом деле. И, пусть не так мучительно и постоянно, но продолжал испытывать чувство вины перед Джерри, что тоже накладывало свой отпечаток на поведение и толкало много молчать и убегать от привязанности в свой одинокий угол. И вместе с тем в глубине себя Том всё равно не принимал то, что Джерри ему якобы помогает, и злился на него за свою несвободу.

Всё было слишком сложно, многогранно. Том всё больше запутывался в себе, в происходящем и замыкался не по дням, а по часам. Это раздражало Шулеймана, но на его вопросы Том упорно отнекивался: «У меня всё в порядке». Один раз Шулеймана так выбесило меланхоличное партизанство Тома, что он его просто выставил за порог. Сначала Том даже обрадовался этому, потом почувствовал себя дико обиженным, а потом была новая встреча, и их общение продолжалось, как прежде, как будто ничего не было. Оскар никогда не извинялся за свою грубость и не собирался меняться, а Том не ждал извинений и никогда не держал обиду долго.

Девять вариантов потенциального нового жилья увеличились до двенадцати, а после Джерри сократил их до трёх основных, среди которых был и понравившийся Тому дом, и из которых предстояло выбрать единственный. Том в процессе выбора принимал самое малое участие и подавал голос только тогда, когда Джерри, пытаясь его расшевелить, прямо спрашивал, что ему нравится, что не нравится? Но и на эти вопросы Том отвечал не слишком вдумчиво, поскольку сам не испытывал желания переезжать, не горел необходимым интересом и просто не понимал, что во всём этом важно и насколько важен вопрос правильного выбора жилья, элементарно не дорос до этого.

Далее три отобранных варианта передали Бо. Джерри не думал, что заставлять Тома встречаться с риелтором и смотреть дом это хорошая идея, но и покупать кота в мешке было бы опрометчиво. Потому Бо было велено съездить во все три дома, поговорить с риелтором, с бывшими хозяевами, если они были/согласны присутствовать на встрече, и воспользоваться при этом видеосвязью, чтобы они всё узнали и увидели в режиме онлайн.

Тому было очень неудобно звонить Бо и нагружать её всеми этими делами, которые излагал под диктовку Джерри; Бо, как всегда, с удовольствием и энтузиазмом взялась исполнять поручение. И, когда от неё днём позже поступил видео-звонок, на который и ответить-то не сразу разобрался, как, Том не понимал, как ему держаться, чувствовал себя неловко и старался просто слушать, или делать вид, что слушает, с умным выражением лица. И озвучивал вопросы Джерри, когда они у него возникали. И так трижды.

Лидером стал «приятный дом», выбранный Томом, его и решено было приобрести. Он устраивал Джерри по всем параметрам, кроме классической обстановки, которая ему казалась тяжеловесной и гнетущей для повседневной жизни, но это совсем не было важным; Джерри посчитал, что будет лучше, если Том переедет в жильё, которое приходится ему по душе. Правда, особой радости у Тома он не увидел, когда сказал: «Покупаем этот дом», Том только согласно кивнул в ответ.

Бо уладила все необходимые вопросы в считанные дни, и Тому даже не пришлось никуда ехать, чтобы заключить сделку купли-продажи: Бо, договорившись о таком варианте, привезла ему домой на подпись все необходимые документы и потом отвезла их обратно, и снова появилась на пороге уже с ключами и документами на собственность.

Оставалось последнее – непосредственно переезд, который включал в себя звонок в специализированную транспортную компанию, чем тоже занялась Бо, сбор вещей и дорога в один конец к новому месту жительства.

- Моих вещей тут немного, - сказал Джерри, - вся одежда и обувь, ноутбук, сундук, - указал на сундук у стены, в который Том ни разу не заглянул за всё время, - и, разумеется, все косметические средства из ванной. Всё остальное – собственность фирмы-арендодателя.

Собирая вещи, Том осознал, насколько же эта квартира на самом деле не его, в ней и нет почти ничего, что было бы его собственностью – не говоря уже о том, что в ней не было вообще ни одной вещи, приобретённой лично им самим. Джерри всё время был рядом и контролировал, чтобы он ничего не забыл и чтобы складывал пожитки аккуратно.

- Том, ноутбук нельзя класть вниз, - поправил его Джерри, - так он может не пережить транспортировку. Конечно, купить новый не проблема, но на этом хранится важная информация.

Том раздражённо выдохнул, но ничего не сказал и послушно вынул ноутбук, а положил обратно в багаж уже потом, чтобы он оказался в середине. Когда пришло время разбора шкафа, Том, вынув всё остальное, долго стоял и смотрел на платье, висящее с края и смотрящееся так сиротливо в отсутствии всей прочей одежды. Оно ему было не нужно и даже отвратительно, не хотел его забирать, но и оставлять его здесь в качестве сюрприза новым жильцам не казалось уместным.

В итоге решил забрать – пусть валяется, не мешает же, и достал вешалку с ним из шкафа. Но снова застопорился, смотрел на струящуюся ткань подола, растёкшуюся по полу у ног, поскольку держал вешалку на уровне груди, а платье длинное.

- Не хочешь примерить? – буднично-невинным тоном предложил Джерри.

- Это платье, - Том посмотрел на него серьёзно и недоумевающе.

- И что?

- Платья носят женщины.

- Все мальчики примеряют в детстве женскую одежду и нередко делают прочие «женские штучки», это часть самоидентификации. А у тебя не было такой возможности, поскольку в твоём окружении не было ни одной женщины. Тебе же интересно, примерь, в этом нет ничего такого.

Слова Джерри заставили задуматься и немного уступить: да, видимо, он действительно испытывал некоторый интерес. Отойдя к зеркалу, Том поднял вешалку, прикладывая платье к себе, с осторожным любопытством смотря, как это смотрится, и мотнул головой. Нет, всё-таки, для него это было совершенно-совершенно неправильно.

Не сняв платье с вешалки, Том бросил его в чемодан; в этот раз Джерри не стал говорить, что нужно сложить аккуратно.

Когда Том, стоя на полу на коленях, застёгивал последний чемодан, который не желал так просто застёгиваться, в комнату без стука и предупреждения зашёл Шулейман. Он ещё в тот день, когда забрал ключи Тома, обзавёлся дубликатом всё по той же причине – чтобы не ждать, когда тот откроет, чего ему не всегда, но иногда не хотелось делать.

- Не понял? – произнёс Оскар, увидев чемоданы. – Ты куда собрался? Неужто решил поработать сверхурочно?

Том не отвечал и не поднимал головы, продолжал попытки справиться с молнией, которая теперь уже заклинила по его неосторожности. Шулейман продолжал:

- Что-то мне не верится в такой вариант. И количество багажа намекает на другое. Ты что, переезжаешь? Чего молчишь?

- Да, я переезжаю, - тихо ответил Том, так и не смотря на него.

- Круто, - не слишком довольно хмыкнул парень. – И когда ты собирался мне об этом сказать?

- Сейчас, - соврал Том. – Собирался закончить с чемоданами и пойти к тебе.

- Если не умеешь врать – не берись, - отрезал Оскар и встал перед ним. – Что ещё скажешь?

Он выдержал паузу, в упор смотря на Тома, который всё ещё не поднимал взгляда – не хотел смотреть ему в глаза, и добавил с звучными раздражёнными нотками:

- У меня складывается такое ощущение, что ты тупо хотел сбежать от меня втихую. Это так, чучело?

Том прикусил изнутри губу, наконец-то перестав пытаться сдвинуть в нужном направлении язычок несчастной молнии. Он не говорил Оскару о переезде до последнего и на самом деле не собирался этого делать, потому что в некотором смысле так и было – он хотел сбежать. Потому что усиливалось, всё больше не давало покоя ничем не подкреплённое по сути, но редко отпускающее чувство, что в его жизни скоро случится что-то очень плохое, и он хотел вытолкнуть Оскара с этого тонущего корабля, пока не поздно.

Но сейчас молчать и отпираться уже не имело смысла.

- Я забыл сказать тебе о том, что собираюсь переехать, - заговорил Том. – Переезд – это так сложно, столько всего нужно было сделать, в чём я совершенно не разбираюсь, хорошо ещё, что Бо мне во всём помогала, но всё равно – голова от всего этого кругом. Да, я соврал, что хотел пойти к тебе сейчас и сказать о том, что уезжаю в новый дом. Но у меня это правда вылетело из головы. Я думал, что уже сказал тебе о переезде.

Том поднял взгляд и едва не вздрогнул от того, что Оскар неожиданно оказался уже не стоящим перед ним, а сидящим также на полу – совсем не заметил, как тот сел, разделял их только чемодан. Шулейман выслушал его внимательно, и по его взгляду невозможно было понять, поверил он или нет.

- И с чего вдруг ты решил переехать? – спросил Оскар.

- Мне не нравится эта квартира, - ответил Том и через паузу добавил для убедительности: - Это квартира Джерри.

- Логично, - Шулейман вернулся к привычному небрежному тону, из глаз его исчезла угрожающая серьёзность. – Хотя и очень неожиданно, что ты взялся за это довольно непростое и муторное дело и самостоятельно справился с ним.

- Самостоятельно я бы не справился, - мягко возразил Том. – Мне помогала Бо, я же сказал, я только выбрал в интернете дом, а она занималась всем остальным.

- Золотая девушка, - хмыкнул Оскар. – А почему ты не попросил у меня помощи с переездом?

- А ты бы помог? – спросил в ответ Том и следом мотнул головой: - Неважно. Я не хотел тебя утруждать и хотел сделать это сам.

- Что я слышу? Ты не хотел меня утруждать?

- Да, - не слишком уверенно ответил Том, не совсем понимая странную интонацию Оскара, но далее исправился: - Ты же сам говорил, что, чтобы стать человеком, нужно постараться, делать что-то.

- Очень хитро – вернуть мне мои же слова.

- Почему хитро? – не понял Том. – Ты же действительно так говорил?

- Говорил. Но раньше ты на это обижался, а теперь вдруг решил вспомнить мои слова и последовать им.

- Наверное, взрослею, - пожал плечами Том и вернулся к молнии на чемодане, которую всё-таки нужно было застегнуть.

Шулейман сощурился и вновь смотрел на него серьёзным, изучающим взглядом.

- Иногда у меня складывается такое впечатление, что у тебя мерцание личностей.

- Что это значит? – Том, на самом деле не поняв, поднял к нему взгляд.

- Проявление то одной, то другой личности без полного переключения. Иногда ты говоришь в точности как Джерри, в другие моменты изъясняешься и ведёшь себя обычным для себя образом.

- Может быть, произошло объединение? – попробовал пошутить Том.

Оскар сощурился ярче и произнёс:

- Вот снова.

- Оскар, я тебя не понимаю, - Том снова бросил чемодан. – Чего ты от меня хочешь? Я никак не могу доказать, что это я.

- Я знаю, что передо мной ты, потому и не понимаю – что с тобой происходит? В последнее время ты ведёшь себя очень странно.

Том вздохнул и опустил голову, и ответил:

- Я не знаю, что тебе сказать. У меня сейчас непростой период, наверное, в этом дело.

- И в чём же заключаются твои сложности?

Внутри Том всё больше нервничал, поскольку затронул правду, признался, что ему очень сложно, и совсем не был уверен, что сможет выдержать этот разговор, но держать рот закрытым было поздно.

- Ни в чём, - ответил он, качнув головой и стараясь не смотреть вниз. – У меня так бывает, что я просто не чувствую себя хорошо и спокойно.

- Не могу не согласиться – у тебя в голове происходит чёрти что. Но у этого, обычно, всё же есть причина. Озвучишь её?

- Прекрати меня допрашивать, - неожиданно перейдя в атаку, раздражённо и повышенным тоном произнёс Том. – Мне этого в больницах хватило.

- Если будешь так себя вести, раздобуду белый халат, чтобы тебе было привычнее, и к кровати привяжу тебя, чтобы усмирился.

На секунду Тома остудила угроза привязи, обдав холодком подчиняющего страха, но затем пыл снова взял верх.

- Только попробуй. Тогда я действительно от тебя сбегу, - отозвался он и дёрнул треклятую молнию, рискуя добить её и уже почти смирившись с тем, что чемодан останется закрытым не полностью.

Пронаблюдав его очередную потугу, сопровождающуюся гневным и усердным пыхтением, Шулейман молча развернул чемодан к себе, потянул язычок молнии в одну сторону, затем в другую и застегнул её до конца.

Том глянул на него исподлобья и недовольно буркнул:

- Не надо мне помогать.

- Это твоё «спасибо»?

- Я не просил твоей помощи, я бы и сам застегнул её.

- Сам ты безрезультатно убивался с ней на протяжении последнего получаса.

- Я уже не маленький, не надо за меня всё делать.

Том решительно поднялся на ноги и, взявшись за ручку, рывком поднял нагружённый чемодан. В локте что-то ощутимо хрустнуло, и он, ойкнув, выронил чемодан, который приземлился на днище и упал задней стенкой ему на ногу.

- Ну-ну, не маленький, - проговорил Оскар.

Том шумно втянул воздух, чувствуя себя уже не рассерженным, а обиженным и почти чувствуя подступающие слёзы, потому что нога болит и выставил себя идиотом.

- Да, я слабый, - ответил он. - Но это не значит, что я совсем ни на что не гожусь.

- Это всего лишь значит, что ты не годишься для силовой работы, но оно и к лучшему. – Шулейман тоже встал на ноги и, подойдя к Тому, чуть встряхнул его за плечо: - Расслабься. Чего ты такой нервный?

Том посмотрел на него исподлобья, но уже не сердито и, прикрыв глаза и вздохнув, сказал:

- Я не знаю. Просто не приставай ко мне, пожалуйста.

Оскар, закатив глаза, отпустил его и спросил:

- В какой момент на этот раз тебе показалось, что я тебя домогаюсь?

- Не в этом смысле, - мотнул головой Том. – Ты расспрашиваешь меня и заставляешь чувствовать себя виноватым непонятно в чём.

- Какие мы нежные.

Шулейман привлёк Тома к себе и попробовал обнять, но Том вывернулся и отошёл на прежнее расстояние, обнял себя.

- Оскар, не надо.

Оскар вновь красноречиво закатил глаза со вздохом и сказал:

- Ладно. Говори свой новый адрес. Благодаря твоей забывчивости мне теперь нужно в срочном порядке подыскать что-нибудь поблизости.

- Зачем?

- За тем, что мне будет неудобно по несколько раз в день мотаться туда-сюда. Конечно, я люблю проводить время за рулём, но не так.

- Зачем тебе ездить туда-сюда? Мы можем просто договариваться и встречаться, ты будешь приезжать ко мне или я к тебе.

- Это не обсуждается. Эта квартирка, в которой я сейчас живу, всё равно маловата для меня, хотя я и успел к ней привыкнуть.

- Ты не должен переезжать из-за того, что это делаю я, - озадаченно мотнул головой Том. – Оскар, не нужно этого делать.

- Я делаю это не из-за тебя, а для себя. Ещё что-нибудь хочешь сказать?

Том, сникнув и сдавшись, отрицательно покачал головой.

- Вот и отлично. Адрес, - сказал Шулейман.

Том хотел ответить, но растерянно распахнул глаза, поскольку сказать ему было нечего – он ещё не брался запомнить новый адрес.

Джерри пришёл на помощь и продиктовал длинный адрес. Том продублировал его. Оскар кивнул:

- Окей. Встретимся на месте. Надеюсь, ты дал мне правильный адрес.

Вскоре после его ухода, в час дня, как и было оговорено, приехала машина транспортной службы. На протяжении пути к новому месту жительства Том смотрел в окно, покусывая губу, и думал, что будет теперь и что будет дальше. На месте он, стараясь держаться подальше от не внушающих ему доверия людей в униформе, слушая Джерри, указывал работникам, куда и что нести, чувствуя себя при этом роботом. В последнее время это стало привычным – говорить под диктовку то, что сам не стал бы говорить и вряд ли бы сформулировал, и обращаться к тем людям, к которым сам в жизни бы не обратился.

Когда с багажом было покончено, и рабочие удалились, Том коротко прошёлся по гостиной и вышел на улицу, чтобы нормально посмотреть на дом, в котором предстоит жить, чего не сделал, когда подъехал, и посмотреть улицу. Улица (не одна она, на самом деле) представляла собой эталонное сборище обеспеченных серьёзных семейных людей, которые никогда не создавали шума и грязи. Днями она казалась вымершей, так как дети были заняты в школе или кружках, а родители на работе. Так было и сейчас – тихо и совсем никого не видно, только одна машина проехала вперёд по улице и свернула на правую параллельную.

Отвернувшись от улицы, Том ещё раз окинул взглядом фасад дома, который при такой близости воспринимался давяще большим – слишком большим для него одного, способным раздавить. Но это, конечно, ерунда и обман перспективы, снаружи дом был приятным и внутри таким же уютным, как на фото. Том думал, что обязательно оценит всё это в полной мере, когда вернётся внутрь и сможет осмотреться без присутствия пугающих посторонних и начать осваиваться. Может быть, даже хозяином себя почувствует.

Опустив взгляд и обведя им аккуратные насыщённо изумрудные лужайки, расположенные с двух сторон от дорожки к крыльцу и прилагающиеся к дому, Том увидел ту самую «милую деталь» - на траве, в том же самом месте, что на снимке, расположилась гладкошёрстная чёрная кошка и лениво вылизывалась. Том подошёл к ней и опустился на корточки.

- Привет.

Животное прервало своё занятие, наградило его заинтересованным взглядом больших янтарных глаз и вернулось к умыванию. Аккуратно протянув руку, Том погладил её по голове; кошка не противилась ласке и несколько раз лизнула его ладонь и пальцы, видимо, от широты души решив привести в порядок и «этого подвернувшегося человеческого котёнка».

Просидев около неё какое-то время, Том выпрямился, огляделся, ища взглядом хозяина или кого-нибудь, походящего на него, и, никого не увидев, взял кошку в руки и уверенно понёс в дом. Джерри встречал его на пороге, не считая нужным скрывать своё недовольство его идеей притащить в дом животное с улицы.

- Том, это плохая идея – брать домой животное с улицы, - озвучил Джерри свою позицию, когда Том закрыл дверь и отпустил кошку на пол.

- Почему?

- Она может быть чья-то.

- На ней нет ошейника.

- Если она бездомная, то вполне может быть чем-то больна.

- Она выглядит здоровой.

Том вслед за кошкой перешёл в гостиную, Джерри последовал за ним, сложил руки на груди, наблюдая, как Том, точно малый ребёнок, возится с питомцем и выглядит при этом совершенно счастливым.

- Маркиза, - нарёк Том кошку и через какое-то время посмотрел на Джерри. – Интересно, это мальчик или девочка?

- Посмотри под хвостом.

Бесцеремонно подняв кошке хвост, Том озвучил наблюдение:

- Мальчик. Значит – Маркиз. А что едят кошки? – он снова повернул голову к Джерри, чеша новоиспечённому Маркизу довольно подставляемую им шею.

- Кошачий корм или человеческую пищу. Но лучше специальная еда.

Том кивнул и вернул взгляд к коту, говоря:

- Нужно будет сходить в магазин и купить ему чего-нибудь.

- Том, мы не можем его оставить.

- Почему? – с детским недоумением спросил Том, повернувшись к Джерри.

- Потому что за животным нужно ухаживать.

- Я справлюсь с этим.

- Извини, но я так не думаю.

- Я справлюсь, - обиженно и решительно повторил Том и поднял Маркиза на руки, показывая «не отдам».

- Хорошо, раз ты так настаиваешь, пусть остаётся, - решил уступить Джерри. – Но ты обязательно должен показать его ветеринару.

- Хорошо.

- И, если он останется, нужно как можно скорее организовать ему туалет – нужно купить лоток и приучить его к нему, чтобы он не справлял нужду по всему дому.

- Если он так сделает, я уберу, ничего страшного.

Через два с половиной часа после того, как Том въехал, в дверь позвонили. Шулейман сообщил с порога:

- И вот мы снова соседи. Мой дом в конце улицы, ближе не нашлось.

- Ты просто взял и купил дом? – удивлённо спросил Том, пропуская его внутрь.

- Да, - просто ответил Оскар, пожав плечами, и направился в гостиную, где заметил деловито умывающегося Маркиза. – Опа. И когда это ты успел обзавестись домашним животным?

- Сегодня. Я подобрал его на улице около дома.

- Ты не думал, что он чей-то?

- На нём не было ошейника, - с долей раздражения ответил Том, поскольку второй раз одно и то же. – Разве у домашних животных их не должно быть?

- Хоть что-то ты знаешь, - хмыкнул Шулейман. – И ты теперь собираешься присваивать всё бесхозное?

Том не совсем понял, что он имеет в виду, потому ничего не ответил. Оскар, выдерживая паузу, опустил взгляд к Маркизу и, скривив губы, произнёс:

- Ненавижу кошек. Почему ты не мог завести более приятное животное?

- Мне тоже всегда больше нравились собаки, но я не выбирал. Я увидел его и забрал, потому что он ничей и ему нужен дом. А почему ты так не любишь кошек?

- Потому что они бесполезные сволочные создания, которые любят только себя и считают, что все вокруг их слуги.

- В точности себя описал, - посмеялся Джерри.

Том бросил на него непонимающий взгляд, а Оскар тем временем продолжал:

- Помню, во времена моего детства была у моего отца одна пассия, что жила с нами почти год, и у неё был кот. Эта хвостатая тварь ненавидела меня ещё больше, чем я её!

- Не все кошки плохие. Я так думаю. Я никогда раньше не имел с ними дела.

- Вот и послушай того, кто имел, и верни его или её туда, где взял. Кстати, какого оно пола?

- Это он. Маркиз.

- Маркиз?

- Да, я его так назвал.

- А почему не король или император? – усмехнулся Оскар.

- Потому что мне нравится «маркиз».

- Могу познакомить тебя с одним.

Том непонимающе нахмурился, но не стал переспрашивать, что тот имеет в виду. Взяв Маркиза, он сел вместе с ним на диван на расстоянии от Шулеймана. После некоторого молчания Том спросил:

- Ты сказал, что твой дом в конце улицы, с какой стороны?

- Там, - Оскар махнул рукой, указывая направление. – Честно говоря, дом ужасен, но это единственный ближний вариант. Там правит прованский стиль, и это просто отвратительно, все эти цветочки меня убьют. Нужно срочно запастись коньяком и шлюхами, чтобы сохранить мужское начало, - он посмеялся.

- Не надо мне об этом говорить, - угрюмо проговорил Том.

- Ревнуешь? – с усмешкой поинтересовался Шулейман и за руку потянул его к себе.

- Как я могу тебя ревновать? - Том удивлённо и непонимающе посмотрел на него, но почти сразу переключился на другое и вывернулся из его рук, отсел. – Оскар, не надо меня сейчас трогать.

- А что сейчас? Что-то я не понял, что очередной раз ударило тебе в голову.

- Ты пьян.

- Вот так нюх у тебя. – Шулейман действительно выпил, но совсем немного для себя. – И что? Ты боишься, что ли? – усмехнулся он.

- Я не хочу, чтобы что-то случилось.

Оскар пару секунд молча смотрел на него и затем кивнул:

- Окей. Обещаю, что если решу тебя поиметь, сделаю это трезвым.

Том поднял к нему округлившиеся от шока глаза. Шулейман добавил:

- Расслабься. Пора бы тебе уже научиться различать, когда я шучу, а когда говорю серьёзно. Подсказка – сейчас была шутка. Наверное.

Словив испуганный взгляд Тома, он сказал:

- Ладно-ладно, точно шутка.

Том подумал и уточнил:

- То есть ты никогда меня не тронешь?

- Трогать я тебя буду. А вот склонять или принуждать к сексу не собираюсь.

Том кивнул, смотря на Маркиза и чеша ему большими пальцами шею, отчего тот беспрерывно урчал, щуря глаза и всё больше откидываясь назад. Вскоре он, вспомнив про еду для питомца и всё остальное необходимое, что ещё не купил, ссадил кота на пол и встал, сказал:

- Оскар, мне сейчас нужно уйти.

- Куда?

- Маркизу нужно купить еду и лоток, и ещё что-нибудь… А что ещё нужно коту?

- Игрушки какие-нибудь, - пожал плечами Шулейман. – Кошки тоже мастаки поиграть.

Том кивнул и задал новый вопрос:

- А где всё это купить?

- В зоомагазине. – Оскар достал из кармана ключи от машины, подбросил их и поймал, и встал с дивана. – Пошли. Отвезу.

- Спасибо, - Том поспешил сунуть ноги в обувь. – Я не представляю, где искать этот зоомагазин.

- Это предсказуемо.

Том не обратил внимания на обидное замечание, открыл дверь и взял подошедшего Маркиза на руки.

- А это куда тащишь? – спросил Шулейман, указав на кота.

- Я не могу оставить его дома одного без еды и туалета.

- Можешь. Я не потерплю кота в своей машине.

- Тогда останься ты с ним.

Оскар выгнул бровь и поинтересовался в ответ:

- А кто тебя в таком случае повезёт?

Том открыл рот, поняв, что сказал глупость, и отведя взгляд.

- А, точно… - произнёс растерянно и снова посмотрел на парня: - Но что тогда делать? Оскар, пожалуйста… Почему ты против? Он ничего не сделает, обещаю.

- Ты и себя-то не всегда контролируешь, как ты можешь ручаться за кого-то другого? Но ладно, шанса заслуживает каждый, так что я согласен на поездку втроём.

- Спасибо.

- Не спеши радоваться. Предупреждаю сразу – если он прыгнет мне на голову или начнёт с воём бегать по салону, я выкину его на ходу в окно. Будешь возмущаться – последуешь за ним.

- Ты жестокий.

- Лучше возьми свои слова обратно.

- Хорошо, ты не жестокий, - Том покорно склонил голову.

- Так-то лучше. Идите давайте, семейство кошачьих, - сказал Шулейман и подтолкнул Тома в спину.

Роскошный спорткар, оставленный им на улице с наездом на тротуар, смотрелся кричаще среди местных автомобилей, несмотря на свой лаконичный чёрный цвет. И спокойную тишину пронзил визг шин, когда Оскар резко сдал назад, выруливая на дорогу, а затем рванул вперёд. Благопристойные семьи ждало непростое соседство.

В машине Маркиз вёл себя прекрасно и совершенно спокойно, свернулся в клубочек под ногами Тома и там лежал и не делал ничего из того, что предрёк Оскар: не выл, не обезумел и не разодрал их в кровь, не прыгнул ему на голову, из-за чего должна была случиться авария.

Попав в специализированный магазин и оглядевшись там, Том разгорелся энтузиазмом и впервые тратил деньги, не думая, и скупил кучу всего не жизненно необходимого вроде еды и подобных повседневных вещей, кроме чего ничего не покупал ни прежде, ни проснувшись в «новой жизни с приличным банковским счётом». Оскар, впервые видя его таким, не без интереса и с лёгкой усмешкой наблюдал за мельтешением Тома и хватанием им чуть ли ни всего подряд, и тормознул его в какой-то момент, напомнив, что машина у него совсем не грузовая и весь ассортимент магазина туда точно не влезет.

Том выглядел невероятно очаровательно в это время: глаза горели, он, забавно приоткрыв рот, с любопытством разглядывал всё и вдумчиво читал этикетки, улыбался сам себе и даже к продавцу обращался, но с приличного расстояния.

К самому разному корму, игрушкам, лежанке и куче всего прочего Том приобрёл ещё и переноску, так как таково было условие Шулеймана – обратно Маркиз должен ехать в ней.

К ветеринару тоже успели. Он подтвердил, что Маркиз совершенно здоров, дал рекомендации по содержанию и заодно сообщил его возраст – примерно год и три месяца, совсем ещё юный.

Когда они вернулись и пошли к крыльцу, Том, удерживая Маркиза, которого уже достал из переноски, одной рукой, потянул Шулеймана за закатанный рукав рубашки.

- Спасибо, - сказал он, смущённо, но искренне улыбаясь.

- Не беспокойся, я ничего не делаю просто так.

Том тотчас перестал улыбаться и убрал руку, и лицо у него вытянулось.

- Не буду говорить, пошутил я сейчас или нет. Сиди теперь и мучайся, - добавил Оскар с ухмылкой и продолжил путь к дому.

- Я в тебя сейчас Маркизом кину!

- А ты его уже разлюбил? – Шулейман обернулся, выгнув бровь и окинув Тома взглядом, и, не ожидая ответа, пошёл дальше.

Умом Том понимал, что не нужно этого делать, и это было совсем не в его характере, но такой беззлобный на самом деле азарт взыграл, что он поспешил догнать Оскара, пихнул в спину и отскочил назад, но всего на два шага успел отступить.

Оскар стремительно повернулся и, схватив его за руку, легко и круто крутанул вокруг своей оси, подтянув в конце к себе. Маркиз, до этого спокойно сносивший всё, издал пронзительное «мяу» и впился Тому в грудь когтями, стараясь удержаться. Том распахнул глаза, изумлённо и испуганно смотря на парня, и крепче вцепился пальцами в кота, не обращая внимания на боль, причиняемую маленькими лезвиями.

- Что ты делаешь?

- Пока не определился, - ответил Шулейман и снова крутанул Тома, после чего отпустил. – Ладно, пошли в дом, а то дворянская морда сейчас проклянёт меня. С учётом того, что чёрные коты и так не к добру, лучше не буду рисковать.

Разложив все новые вещи Маркиза, насыпав ему корма и налив воды, Том почувствовал, что уже очень голоден, но обнаружил, что есть нечего, что неудивительно – ведь ещё не купил продукты. Пришлось снова ехать в магазин. На этот раз Том с чистой совестью оставил нового питомца дома.

На автомате, по старой, выработавшейся ещё когда работал у Оскара и вдруг сработавшей привычке, Том приготовил ужин на двоих. И зашёл в гостиную, где сидел тот.

- Оскар, ты будешь со мной ужинать? – предложил робко.

- А я выживу? – Шулейман отвлёкся от телефона и посмотрел на него. – Ладно, рискну. По идее, у меня должен был выработаться иммунитет к твоей стряпне.

Когда они уже заканчивали ужинать, на кухню зашёл Джерри и обратился к Тому:

- Том, нужно напомнить Оскару, что, раз у него есть свой дом, он должен жить там, и что он не должен врываться к тебе в любое время дня и ночи.

У Тома мгновенно испортилось настроение, и вновь навалилась тяжесть несвободы, о которой не вспоминал на протяжении большей части этого насыщенного, неожиданно светлого дня.

Он опустил взгляд в опустевшую тарелку, прикусил губу и произнёс:

- Оскар, а ты собираешься сегодня к себе домой?

- А ты меня прогоняешь?

- Нет, просто спрашиваю.

- Собираюсь.

Том покивал, не поднимая головы, и, помолчав какое-то время, снова обратился к Шулейману:

- Оскар, раз мы снова соседи, нам нужно обсудить некоторые… правила? – сказал вопросительно, поскольку слово «правила» казалось грубым, но более подходящее не смог подобрать. – Я рад тебя видеть, но мне нужно личное время. Давай договоримся так, чтобы оно у меня было. Пожалуйста, не врывайся ко мне в любое время дня и ночи. Давай, например, встречаться вечером в шесть или восемь и проводить вместе время до ночи или до утра, а в остальное время каждый будет заниматься своими делами. И ты не должен делать себе ключи от моего дома, как ты сделал это с квартирой.

- Ты предлагаешь установить график встреч? Может, мне ещё заранее звонить, чтобы договориться о встрече?

- Нет, не надо звонить. Если я и так буду знать, когда тебя ждать, это лишнее.

- Не охренел ли ты? Что за частная тайная жизнь Каулица такая нарисовалась?

Том поднял к нему взгляд, ответил:

- Я просто не хочу, чтобы ты врывался в мою жизнь в любой миг, мне тоже нужно личное время и личное пространство.

- Мальчик растёт и решил установить границы? Что ж, круто. Такими темпами, может, когда-нибудь и выйдешь из своего размазанного во времени пубертата.

- Оскар, это серьёзно, это очень важно для меня. Пожалуйста, послушай меня.

- Будем считать, что я тебя услышал, - не пытаясь придать своим словам участия, сказал Оскар.

- Оскар, это важно! – Том в сердцах хлопнул ладонью по столу.

- Давненько я этого не говорил – пей успокоительное. Я бы порекомендовал другой способ стабилизации нервной системы, но не в твоём случае, - в противовес ему спокойно проговорил Шулейман и поднялся из-за стола. – И я передумал – я останусь у тебя.

- Оскар! – Том тоже подскочил из-за стола.

- Я давно понял, что тебе очень нравится моё имя. Можешь уже не повторять его так часто, - отозвался тот, не остановившись и не обернувшись.

- Оскар! – Том кинулся за ним в гостиную.

Устав от его неожиданной настойчивости и криков, Шулейман резко развернулся и прижал Тома к себе, крепко, почти больно обхватив за талию. Том закрыл рот и распахнул глаза, упёрся ладонями ему в плечи, но оттолкнуть не пытался, не решался.

Оскар опустил руки ниже и ухватил его за попу, слишком тесно прижимая к себе бёдрами.

- Что ты делаешь?! – взвизгнул Том, начав вырываться, но вырваться не мог.

- У меня к тебе предложение, - проговорил Шулейман, не обращая внимания на его трепыхания и грубо сминая его ягодицы. – Ты получишь своё личное время, а я взамен сейчас получу личную жизнь с тобой.

- Отпусти меня!

Игнорируя его крики, Оскар сказал:

- Вероятно, ты не расслышал с первого раза. Повторю. Предлагаю тебе обмен: твоё личное время за мою личную, то есть сексуальную жизнь.

Том ещё какое-то время дёргался, пытаясь вывернуться из его рук, и затих, опустил руки вдоль тела.

- Хорошо, - произнёс глухо, закрыв глаза.

Внутри что-то оборвалось, и прямо сейчас казалось, что это не так уж страшно, что сможет это сделать ради того, что Оскар согласился держаться на расстоянии.

Это была воспитательная шутка, и Шулейман никак не ожидал, что Том вдруг согласится.

- Согласен? – переспросил он.

- Да, согласен. Давай, - ответил Том, так и не открывая глаз.

Шутка не удалась. Но очень уж было интересно, во что всё это выльется. Оскар повёл бровью и, склонившись к Тому и приподняв его голову за подбородок, аккуратно коснулся губами лица. Том стоял статуей, казалось, не дыша совсем, но не вздрагивал и напряжён не был.

Почувствовав губы на своих губах, Том послушно приоткрыл рот и, превозмогая себя, хотел ответить на поцелуй. Но из глаз горячими дорожками пролились слёзы. Не смог.

- Подожди, - Том отстранился и наконец-то открыл глаза. – Я сейчас… - торопливо размазывал слёзы по лицу и затем, наклонившись, задрал футболку и вытер лицо её низом.

Опустив майку, он снова подошёл к Оскару и, прикрыв глаза, несмело, почти дрожа от напряжения и от страха, которые вызывал этот шаг, сам потянулся к его губам. Но, едва прикоснулся, снова не сдержал слёз.

- Подожди, подожди… Я сейчас… Я не могу… - в этот раз не смог остановиться, по-настоящему расплакался и закрыл ладонями лицо. – Подожди…

Шулейман не выдержал и поднял руки:

- Всё, я сдаюсь! Это была шутка. Успокойся, ничего не будет. Я не такая бесчувственная скотина, чтобы трахать человека, который из-за этого рыдает.

- Правда? – Том поднял к нему заплаканные глаза. – Но ты же сказал…

- Я пошутил. И вообще, ты сам не заметил, что условия озвученной мной сделки совершенно дурацкие? Подставлять зад за право побыть одному – это точно перебор.

- Я не понял…

- Понял я уже, что ты не понял. – Оскар посадил Тома на диван и, словив Маркиза, усадил его ему на колени. – Говорят, кошек нужно прикладывать к больным местам. Жаль, водружать его тебе на голову плохая идея. Всё, давай, успокаивайся, - он сел рядом и обнял Тома одной рукой, прижав к себе.

Том дёрнулся в первую секунду от него, и Шулейман сказал:

- Успокойся. Ничего не будет. Никогда. Повторяю в который раз – насиловать я тебя не собираюсь, принуждать тоже. Так, а вот сморкаться в мою одежду я тебе по-прежнему запрещаю, - он скосил глаза вниз, когда Том уткнулся лицом ему в грудь.

- Я не сморкаюсь… - уже более-менее спокойно ответил Том.

- Надеюсь.

Какое-то время сидели в молчании, пока Том совсем не перестал всхлипывать и не задышал ровно у него под боком, и Оскар произнёс:

- Но то, что я говорил тебе до этого, чистая правда. Я сегодня остаюсь у тебя.

- Оставайся. Но утром…

- А что будет утром – посмотрим утром, - отрезал Шулейман, не дав Тому договорить.

- Оскар, мне правда очень нужно личное время, - с тяжёлым сердцем вернулся Том к всё той же теме, но всё равно оставался у него под боком и не поднимал головы с его груди.

- Я тебя услышал. А вот послушаю ли я тебя – это совершенно другой вопрос. И имей в виду – ты меня обидел всем этим.

- Извини. Я совсем не умею договариваться…

- Это точно.

Спали в эту ночь втроём, с ними Джерри, на что Том уже почти не обращал внимания и не сбегал подальше от него Оскару под бок. И уснул далеко не сразу, хотя морально дико устал, долго лежал и смотрел в темноте на Оскара. Джерри ничего не говорил.

Глава 34

Я предлагаю простое решение -

К стенке лицом и лежать без движения,

Ну и подумаешь, достижение…

Жми на курок, целься на поражение!

Вельвет, На поражение©

Когда Том проснулся, Оскара уже не было. От него на прикроватной тумбочке осталась шутливая записка: «Раньше пяти не жди;)». Том, обнаружив и прочитав короткое послание, ещё минут пять держал записку в руках: разглядывал, перечитывал. Сперва не мог понять, зачем Оскар её написал, затем окунулся в странную радость от этой незначительной, глупой, но удивительно приятной мелочи, а после вернулся к непониманию, к чему это.

Джерри промолчал о том, на что поведение Шулеймана всё больше становится похоже, и надеялся, что у того хватит ума не переходить к решительным действиям по завоеванию объекта интереса. Поскольку, хоть Том едва ли сразу поймёт, что происходит, но в конце концов прозреет, и это негативно отразится на их отношениях, что сейчас и в обозримом будущем было крайне нежелательно.

Вместе с Оскаром куда-то исчез и Маркиз, Том не смог найти его ни в одной из комнат и ни в одном из укромных уголков, куда тот мог бы запрятаться. Но к полудню кот объявился из ниоткуда и как ни в чём не бывало приступил к обеду, за чем Том его и обнаружил; на самом деле Маркиз уходил из дома и только вернулся через кухонное окно, чего никто не видел.

Съев свой поздний завтрак, Том опустился на корточки рядом с Маркизом, который остался с ним на кухне и лежал около своих мисок, и гладил его, пока не пришёл Джерри.

- Пойдём со мной, Том, - сказал тот.

- Куда? – не переставая гладить и почёсывать кота, Том посмотрел на Джерри.

- Наверх. У нас есть одно дело. И я хочу тебе кое-что показать. Пойдём.

Вздохнув, Том поднялся и пошёл за Джерри. Они поднялись на второй этаж и зашли во вторую спальню, не ту, где сегодня спали. Джерри кивком указал на сундук, который вчера рабочим было велено отнести сюда, и на этом о нём забыли.

- Открой его.

Том пару секунд непонимающе и недоверчиво посмотрел на него, но ничего не сказал и, подойдя к сундуку, отпёр не требующий ключа замок, открыл крышку. И округлил глаза, и сердце забилось чаще – на дне лежали два пистолета: стандартный чёрный и миниатюрный «дамский», хромированный.

Мыслей не было. Том был в полном шоке от находки. Достал более крупный чёрный пистолет, смотря на него непонимающе и неверующе, и повернулся к Джерри.

- Это же оружие?

- Да, - кивнул Джерри, - огнестрельное оружие.

- Откуда оно у тебя?

- Купил.

Том перевёл взгляд обратно к страшному, увесистому оружию, прохладная рукоять которого удивительно ладно легла в ладонь. И было в этом что-то такое – чёрт подери! – завораживающее: в этой стальной тяжести, в понимании, что за серьёзный предмет держишь в руке.

- Нравится? – спросил Джерри.

- Я не понимаю… - растерянно проговорил Том, всё так же разглядывая пистолет и немного вертя его то в одну, то в другую сторону. – Зачем тебе такое оружие? И зачем ты показал его мне?

- Я показал тебе его потому, что отныне оно принадлежит тебе. И тебе необходимо научиться с ним обращаться.

- Что? – выдохнул Том и изумлённо уставился на Джерри. – Зачем мне этому учиться? Я никогда в жизни не воспользуюсь им, я даже не могу представить ситуацию, в которой такое возможно!

- Никогда не говори «никогда». Владение огнестрельным оружием это очень полезный навык. Его освоением мы и займёмся. Пойдём, - сказал Джерри и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

- Подожди! – Том побежал за ним. Пистолет не бросил. – Я не понимаю, что всё это значит! Зачем мне этому учиться?

- Чтобы уметь.

Джерри решил идти от простого: сначала дать Тому необходимые навыки, а потом уже сказать, для чего они.

Том, как и Джерри, остановился посреди гостиной, в пяти шагах от него. Посмотрел на оружие, снова на Джерри и спросил:

- Это обязательно?

- Обязательно. Ты должен научиться не бояться оружия и метко стрелять.

Том вновь опустил взгляд к пистолету, повернул его боком. Он по-прежнему совершенно не понимал происходящего, но за непониманием, не уступая ему в силе и даже превышая её, присутствовал и потаённый, скрываемый и от самого себя, но мощный азартный интерес, который родился в тот же миг, когда увидел пистолеты. Ведь все мальчишки любят оружие, а у него не было возможности поиграть в войнушку, как и во все прочие игры с другими детьми.

Это притупляло разум, подозрительность и страх и склоняло согласиться попробовать, ещё подержать в руке эту штуку.

Облизнув губы, он поднял взгляд к Джерри и произнёс:

- А как я буду учиться этому?

- Ты можешь выбрать: заниматься со мной или с тренером. У меня есть отличный тренер, я сам с ним занимался.

- Ты занимался?

- Да. Мне тоже есть, куда расти, и я хотел это делать, без самосовершенствования никуда. Огнестрельное и холодное оружие, рукопашный бой… Всем этим я занимался и владею в достаточно хорошей степени.

- Ты ещё опасней, чем я думал… - Том и не заметил, что сказал это вслух.

- Я не опасен. Я – могу себя защитить. Ты тоже этому научишься, я об этом позабочусь.

Том молчал какое-то время, переваривая полученную информацию, свои мысли и чувства по поводу вдруг возникшей ситуации, и сказал:

- И что, мы сейчас пойдём на улицу, и я буду… стрелять?

- О нет, на улицу мы не пойдём. Заниматься этим мы будем исключительно в доме. Никто не должен знать об этом.

- Но разве выстрелы не будут слышны? Я думал, они громкие.

- Здесь хорошая звукоизоляция. Если, конечно, риелтор не соврал, на что я очень надеюсь.

Вдруг Том прозрел, вспомнил одну вещь, что связывала все дома, которые отобрал Джерри, и сложил два плюс два, понял, что всё действительно было неспроста.

- Ты поэтому выбирал дома со звукоизоляцией? – не без шока спросил он. – Чтобы никто не услышал?

- Да. Не хотелось бы беспокоить соседей, тем более что у меня нет ни лицензии, ни разрешения на эти пистолеты.

На лице Тома отразился ещё больший шок; он совсем не разбирался в этом вопросе, но понимал, что хранение оружия в таком случае – противозаконно.

- Не беспокойся, - проговорил Джерри, - никаких проблем у тебя из-за него не будет.

- Что ещё у меня есть, о чём я не знаю? – серьёзно, пониженным голосом спросил Том.

- Ничего. Из того, о чём ты не знаешь, только была квартира в Генте, но я уже давно продал её.

От всего этого голова шла кругом: оружие, недвижимость, о которой он не подозревал, пусть она уже и не принадлежит ему… Тому стало очень-очень не по себе от всех этих тайн, с которыми жил, не ведая о них. И всё ещё было неизвестно, что будет дальше. Том вновь очень остро ощутил, что Джерри плетёт сети интриг, и он слишком плотно окутан этой паутиной, чтобы вырваться, и не сможет вырваться, потому что он него он уж точно не сбежит.

И пришла мысль, от которой всё внутри опустилось и стало не страшно, а пусто и жутко в той степени, когда понимаешь, что всё равно не в силах ничего изменить. Свой частный дом – изолированная крепость, за стенами которой никому не узнать, что происходит. Серьёзное оружие, которым ему необходимо научиться пользоваться. И те слова ужасные Джерри, о которых не вспоминал, но вспомнил сейчас, связав их со всем остальным, - ты должен убить ИХ

Но это предположение казалось абсолютно фантастическим, поскольку Том не мог представить, что эти люди придут в его дом (как такое может произойти?), и он никогда, ни при каких обстоятельствах не сможет убить – ни физически, ни морально не сможет сделать это. Потому эта мысль ушла, но не совсем, оставила осадок в душе и зацепилась там, хоронясь до востребования.

Джерри решил не комментировать его правильный вывод, ему не хотелось взрывов со стороны Тома.

- Почему ты мне о них раньше? – тем же глухим, серьёзным тоном спросил Том, подняв пистолет.

- Потому что ты был не готов.

- А что сейчас? Готов? – в голосе Тома послышалось истовое недоумение.

- Да, готов.

- К чему?

- К тому, чтобы начать учиться. Пора начинать, Котёнок.

- Почему ты называешь меня котёнком? – и до этого замечал, что Джерри периодически так к нему обращается, но, когда это случалось особенно часто, в начале, было не до того, а теперь вдруг резануло.

- Потому что ты мой котёнок, - Джерри подошёл к нему, обнял одной рукой за плечи и убрал непослушные прядки с его лба. – Дикий, но ласковый, нежный, хрупкий, но с арсеналом острых когтей и клыков, которыми ты пока ещё не умеешь пользоваться правильно.

Том дёрнул головой, уходя от его руки, нахмурился и скосил к нему глаза. Джерри хотел расшифровать свои слова, напомнить про «Тома и Джерри», но, подумав, не стал этого делать. Встав перед Томом, он скользнул взглядом по его лицу, ещё раз поправил ему волосы и отошёл, говоря:

- Если Шулейман не обманул и вернётся в пять, у нас осталось не так много времени. Пойдём.

- Куда?

- В «тренировочную».

- Здесь есть тренировочная комната? – продолжал недоумевать Том.

- Здесь есть подходящее помещение. Закрой на кухне окна, и пойдём.

Том закрыл на кухне окна и, вернувшись к Джерри в гостиную, последовал за ним. Джерри остановился около неприметной двери в стене и указал ладонью на выключатель:

- Включи свет и заходи.

У Тома колотилось сердце от волнения, которое непременно сопровождает всё новое, неизведанное. Протянув руку, он переключил выключатель вверх, несмело повернул ручку и открыл дверь. И у него полезли глаза на лоб, когда увидел уходящую вниз лестницу. Это был подвал.

Такова была ещё одна особо важная характеристика, объединявшая все «подходящие» дома – наличие достаточно просторного подвала. Но Том не обратил на неё внимания ни тогда, когда они выбирали жильё, ни сейчас; стоял и огромными глазами смотрел в дверной проём, где был его оживший кошмар.

Пройдя мимо него, Джерри стал спускаться и обернулся ближе к концу лестницы:

- Том, заходи.

- Ты про это место говорил? – подрагивающим от напряжения голосом спросил Том.

- Да, спускайся.

- Это подвал.

- Подвал – это наиболее подходящее место для тренировок по стрельбе, здесь нет ничего лишнего, и его стены дают дополнительную звукоизоляцию. Смелее, заходи.

- Я не пойду в подвал.

- Я понимаю твои опасения, но тебе нечего бояться. Это совершенно другое место, это подвал – в твоём доме. И ты не один, с тобой я.

Том колебался. Он не испытывал животного ужаса, когда без шансов и хочется одного – сбежать как можно дальше, но всем существом не хотел переступать порог подземелья.

- Том, не бойся, - снова обратился к нему Джерри мягким, но уверенным, тонко-повелительным тоном.

- Я не хочу…

- Ты должен спуститься. Ты в состоянии это сделать. Том, не упрямься, ты всё равно это сделаешь, ты сможешь.

- Может быть, я и могу, но я не хочу, - мотнул головой Том.

- Почему? Ты зайдёшь сюда своими ногами и выйдешь тоже ими.

Том продолжал колебаться, не отпускал дверную ручку. Джерри добавил:

- Возьми с собой мобильный телефон, чтобы тебе было спокойнее. Если вдруг дверь мистическим образом заклинит, позвонишь Шулейману, и он спасёт тебя из заточения.

Это уже было похоже на параноидальную идею – то, как сильно Том не хотел впутывать Оскара в происходящее, как чётко разграничивал «моя жизнь с ним» и «моя жизнь, когда он не рядом». Вот и сейчас он решил справляться своими силами, как бы ни скакали нервы, и сделать это, попробовать.

Сглотнув, Том отпустил дверную ручку и несмело, испытывая капитальное напряжение, переступи порог. И сразу же сказал:

- Дверь я закрывать не буду. Пусть она остаётся открытой.

Джерри кивнул в знак согласия, ожидая его внизу. Медленно, но без остановок Том спустился и, отойдя на пару шагов от лестницы, с опаской огляделся. Помещение было пустым и чистым, под потолком располагалась работающая вентиляция и на стенах, тоже высоко, горели вытянутые лампы. Сыростью не пахло, холодом не веяло. И Том наткнулся взглядом на мишень на одной из стен – не разбирался и в этом, но она была точно как в кино, но не монохромная, а трехцветная: чёрная, белая и красная. Это переключило, потому что – неожиданно, откуда здесь мишень, но всего на мгновение.

Том обернулся к двери, проверяя, открыта ли она – открыта. Снова скользнул по комнате взглядом и неожиданно захотел потрогать, холодный ли пол, но не решился.

- В конце концов, от призраков прошлого пистолет тоже неплохо помогает, - ободряюще пошутил Джерри.

«И от тебя поможет?», - Том не произнёс этого, только подумал, и хмуро глянул на него.

- Можешь попробовать, - спокойно ответил Джерри на его не озвученный мятежный вопрос. – Но давай не сегодня.

Том нахмурился сильнее и отвёл взгляд, вскользь представив, что стреляет в него, и тут же поняв, что не сможет это сделать.

- Готов начать? – поинтересовался Джерри через паузу.

Том чуть кивнул, на самом деле не думая, готов он, нет? И сейчас не помнил даже, для чего они сюда пришли. Но Джерри напомнил, возвращая в странную реальность:

- Сегодня проведём пробную сессию, чтобы ты привык к ощущению пистолета в руке и не пугался выстрелов. Да, Том, это очень громко. Встань сюда.

Когда Том перешёл туда, куда он указал, Джерри продолжил:

- Сними его с предохранителя. Он над рукоятью, маленький рычажок.

Рассмотрев оружие, Том нашёл нужную деталь и не без усилия – тугой – повернул флажок предохранителя. Не ожидая указаний – знает же, что от него требуется, поднял пистолет, как ему казалось, прицеливаясь в мишень.

- Его нужно взять двумя руками, - подсказал Джерри, поскольку Том держал пистолет в одной вытянутой руке.

Том послушался, снова попробовал сфокусироваться на центре мишени; ствол «плавал», так как в руках не было должной твёрдости.

- Расслабься, Том, для точной стрельбы нужно не напряжение, а собранность. Поставь ноги шире, твоя поза должна быть устойчивой и уверенной.

«Перед кем мне тут рисоваться?», - изумился про себя Том.

Джерри ответил на это:

- Это не для эффекта, а для удобства.

- Ты что, читаешь мои мысли? – Том, нахмурившись, уставился на него.

- Нет. Но я очень хорошо тебя чувствую. Как себя. Этого достаточно для того, чтобы понимать твои мысли.

- Ты не мог бы не копаться в моей голове? Я ни о чём плохом не думаю.

- Том, мы – из одной головы, я не могу просто взять и откреститься от тебя. И не хочу этого.

- Непросто тебе, - неожиданно для себя съязвил Том.

- Я не жалуюсь, - спокойно и честно ответил ему Джерри, пропустив яд мимо ушей, и кивнул в сторону мишени: - Давай, не отвлекайся.

Том вздохнул, поставил ноги шире, как было сказано, и снова поднял оружие.

- Чуть-чуть согни локти, - продолжил мягко наставлять Джерри, - идеально прямые руки часто дрожат. Положи палец на курок. Закрой один глаз, лучше левый. Сконцентрируйся на мишени. Сделай вдох. Задержи дыхание… Стреляй.

Не дыша, чувствуя, как заходится сердце в груди от адреналина, Том вдавил курок. Прогремел выстрел, словно разделив всё на до и после: до того, как взял в руки такую серьёзную, опасную вещь и почувствовал силу пороха, и после этой черты – первой пробы мощи оружия и того чувства, что оно даёт. Отдача была слабой, но с непривычки очень ощутимой, ударила в ладонь и докатилась до сердца. Пуля попала в стену на пару сантиметров правее мишени.

Оценив результат, Джерри кивнул:

- Неплохо. Как ощущения?

Том не мог сказать, каковы его ощущения. Ему понравился этот сконцентрированный драйв от ощущения ствола в руке и знания, что это настоящее оружие, это разливало в венах такой классный огненный, затягивающий адреналин. И он боялся этих своих чувств. Второе перевесило, так утверждал разум: оружие – это плохо, опасно и страшно, оно не для него, и тем более страшно от того, что это идея Джерри – взять его в руки и учиться им владеть.

Ответа Джерри так и не дождался, но он на нём и не настаивал и сказал:

- Продолжай.

Том, чувствуя себя совершенно растерянным и немного не здесь, снова поднял оружие и спустил курок. Отдача вновь показалась сильной, а выстрел очень громким, но уже не оглушил раскатом грома до секундного шока от непроизвольного испуга, ведь уже знал, чего ждать.

После третьего выстрела Том задумался, почему он продолжает это делать, если решил, что это точно не для него, и остановился; в этот раз ему удалось попасть в край мишени на уровне таза, если перевести её в человека. Он опустил пистолет, задумчиво и растерянно хмурясь от того, что пошёл на поводу и даже не заметил этого.

Оглядев мишень, Джерри сказал:

- Непосредственно перед выстрелом ты опускаешь пистолет, полагаю, это происходит неосознанно, поскольку он загораживает тебе обзор. Думаю, тебе будет лучше концентрироваться не на мишени, а на мушке, а мишень пусть будет фоном.

Том несколько секунд молчал и попробовал высказаться:

- Я не хочу этого…

Джерри не дал ему подумать и продолжить, ласково серьёзным тоном произнёс:

- Том, ты же не будешь упрямиться?

Конечно не будет. Том всё прекрасно понимал: все его слова не имеют никакого смысла, потому что в конечном итоге он всё равно послушается. Потому что не может ослушаться.

Том побеждено опустил голову и задержал дыхание от кома режущей горечи, впившегося в горло. И затем без напоминаний, не смотря на Джерри, вернулся на прежнее место, встал в прежнюю стойку, расставив ноги несколько шире, чем необходимо, и поднял оружие, держа его двумя руками.

- Сначала сконцентрируйся на мишени, не торопись, а потом переключи фокус зрения на мушку.

Том тихо вздохнул и, выдохнув весь воздух из лёгких и закрыв один глаз в самый последний момент, выстрелил. В мишень попал, но куда попало; пули летели правее центра и всё равно ниже.

Пронаблюдав ещё пару его попыток, Джерри подошёл к нему.

- Давай я тебе помогу, - произнёс, вставая позади Тома, вплотную, и накрыл его руки своими. – Так… - закрыл один глаз, прицеливаясь, и спустил курок.

И из-за спины Тома, что не самое удобное положение, смог прицелиться так, чтобы попасть точно в «десятку». На Тома это произвело двойственное впечатление. С одной стороны – круто. С другой – жутко как-то, когда человек сходу (а для него это было сходу) может попасть точно в цель. И муторно было, и непонятно, и странно… Том ничего не сказал ни по поводу меткого выстрела, ни по поводу того, что Джерри, не дождавшись его согласия, был так близко и правил его руками.

Остальные попытки Джерри позволил Тому сделать самостоятельно, только подсказывал периодически, но не слишком усердно, поскольку это было всего лишь пробное, вводное занятие. Когда обойма опустила, он сказал:

- У нас есть два набора запасных патронов, их мы используем завтра. И когда Оскар в следующий раз уйдёт, позвонишь одному человеку, нам нужно приобрести некоторые вещи.

Том даже не стал спрашивать, что это за человек, которому нужно будет позвонить. Разглядывая пистолет в своей руке, слушал Джерри вполуха, и спросил о другом:

- А тот, второй пистолет, тоже заряжен? – посмотрел на Джерри.

- Да, но не полностью. Я приобрёл его не в специализированной месте, а в антикварной лавке с девятью патронами в обойме и новых не докупал.

Том покивал в ответ и невольно задумался, что, раз обойма была не полной, значит, кто-то использовал остальные пули, возможно, для лишения жизни другого человека… Он погнал эту страшную мысль прочь, только таких мыслей – о том, что ему досталось запятнанное кровью оружие, ему не хватало.

- Думаю, тебе будет лучше заниматься со мной, - донеслись до него слова Джерри. – Но, если ты хочешь пойти к тренеру, можем обдумать такой вариант и попробовать.

Том отрицательно покачал головой.

- Хорошо, - сказал Джерри. – Значит, отныне я – твой учитель. Потом ещё нужно будет подучить тебя рукопашному бою и технике самообороны.

- Как ты можешь меня этому учить? – Том непонимающе посмотрел на Джерри.

Джерри не ответил. Вместо этого с полуразворота ударом ноги выбил у Тома пистолет, который тот держал в согнутой руке на уровне плеча. Причём умудрился Тома не задеть, а ударить только по рукояти снизу вверх.

Том, округлив глаза, инстинктивно поднял руки.

- У меня были хорошие учителя, - с лёгкой улыбкой произнёс Джерри, оставшись доволен произведённым впечатлением.

- Ты занимался всем этим в моём теле? – всё ещё шокировано спросил Том.

- Наше тело много чего умеет.

Джерри выдержал паузу и добавил:

- Уже почти пять, пора закругляться.

Они поднялись в дом, и Том, снова задержав взгляд на пистолете, спросил:

- Куда его положить?

- Главное, не под подушку. Лучше всего положи его обратно в сундук.

Пространство пронзил дверной звонок. Том вздрогнул от неожиданности, бросил непроизвольный взгляд в сторону двери, за которой несложно догадаться, кто был, и, мгновенно впав в дикую панику, заметался по гостиной, не зная, что делать, и ломанулся к лестнице, чтобы поскорее спрятать с глаз страшную вещь.

- Том, Оскар знает об этом оружии, - сказал Джерри, успокаивая его.

Том остановился и через секунду услышал за спиной голос Оскара:

- Мог бы и закрыть дверь. Оказывается, я её не до конца захлопнул утром.

У Тома мороз пошёл по коже. Несмотря на слова Джерри, он дико растерялся от того, что Шулейман застал его с пистолетом в руке.

- Смотри, что я нашёл! – воскликнул Том, повернувшись к нему и подняв оружие, и глупо заулыбался. Ничего лучше в голову не пришло, вообще не успел подумать.

Оскар быстро подошёл к нему, говоря:

- Давай я спрячу, - и выхватил пистолет из его руки.

- Эй, это моё!

- Оружие детям не игрушка.

- Я не ребёнок.

- Правильно, - кивнул Шулейман. – Ты – неуравновешенный идиот, в анамнезе которого уже есть одна попытка суицида. А ещё ты периодически порываешься избавиться от меня, и я не хочу знать, как ты можешь использовать его для этой цели.

- Ты с ума сошёл?! – воскликнул Том, шокированный его предположением. – Я никогда бы так не поступил! Отдай!

Он попробовал выхватить у Оскара оружие, но тот легко убрал руку с ним и ответил:

- Повторяю – я не хочу проверять. Так что лучше перестраховаться. Кстати, странно, что Джерри этого не сделал и не спрятал его получше, не думаю, что он не догадывался, что произойдёт переключение, даже больше – я уверен, что это не так.

- Как он мог знать? – Том нахмурился, отвлёкшись от первоначальной темы. – С чего ты это взял?

- Мне тоже интересно, - высказался Джерри и подошёл ближе к ним.

Шулейман объяснил:

- Джерри очень щепетилен в вопросах здоровья, но он выписался из больницы в тот же день, когда пришёл в себя. При этом чувствовал себя он плохо, и ему было лучше оставаться там как минимум для перестраховки. А значит, у него была весомая причина, чтобы сбежать. Я могу предположить только одну такую причину – ты. Он знал, чувствовал, не знаю, как у него это происходит, что скоро включишься ты, и потому поспешил покинуть клинику, поскольку, если бы ты пришёл в себя в ней, сразу много человек увидели бы, что «он не в себе», и ты бы перекочевал в психиатрическое отделение, чего он не хотел.

Том вскользь бросил взгляд на Джерри, и тот кивнул:

- У него неплохо с аналитическими способностями.

Тома удивило и озадачило почти всё в речи Оскара, и он хотел спросить, почему Джерри был в больнице и что значит «пришёл в себя», но решил этого не делать. Не захотел развивать тему Джерри, в том числе потому, что её главный герой стоит рядом и всё-всё слушает. Вместо этого вернулся к вопросу возвращения себе пистолета.

- Оскар, отдай мне его, пожалуйста, - попросил и потянулся к оружию, но Шулейман снова отвёл руку с ним.

- Ещё чего.

Оскар выдержал паузу, глядя на пистолет, и усмехнулся:

- Помню, очень забавный момент с ним получился. Поиграл я немного с Джерри. И вот что я тебе скажу – он такой трус! Конечно, его нельзя винить в этом, он же Защитник и не может рисковать жизнью и здоровьем вашего тела. Но это всё равно было дико смешно.

В этот раз Джерри воздержался от комментария. Да, это не самый приятный для вспоминания эпизод…

- А где ты его нашёл? – поинтересовался Шулейман.

- В сундуке, - ответил Том и посчитал, что надо как-то объяснить, почему именно сегодня, а до этого не обнаружил, что в нём оружие. – Я его не открывал раньше и внимания на него не обращал, он же стоял не в моей спальне. А сегодня я… - заминка получилась уместной, как будто ему стыдно, - споткнулся об него, опрокинул, и они выпали.

- Значит, второй тоже на месте? Очень странно. И как Джерри не предусмотрел этот момент? – проговорил Оскар и, покрутив пистолет, вынул обойму. – А, понятно. Он вынул патроны. Или это ты разрядил обойму, стреляя по соседям, и мне предстоит отмазывать тебя от полиции? – глянул на Тома.

- Ты нормальный? – с оскорблённым недоумением спросил в ответ Том. – Какие соседи?

- Я-то нормальный. А вот по поводу тебя у меня есть небезосновательные сомнения. Потому и спрашиваю – по какой из озвученных мной причин обойма пустая?

- Откуда я знаю? Я его только в руки взял. И вообще, отдай. Патронов нет, застрелиться я не смогу, отдай, - почти скороговоркой проговорил Том и в очередной раз попытался забрать оружие, снова безуспешно.

- А зачем он тебе?

Этот простой вопрос поставил в тупик. Том открыл рот, не зная, что ответить, и пожал плечами:

- Не знаю… Я никогда раньше не видел пистолета вживую. Он прикольный. Может, пойду заниматься стрельбой, чтобы знать, что могу себя защитить, - добавил шуточным тоном и улыбнулся.

Оскар несколько секунд внимательно смотрел на него из-за последней части высказывания и затем ответил:

- Ладно. Поскольку он не представляет опасности, забирай, - взял руку Тома и плюхнул на ладонь пистолет. – Надеюсь, я не пожалею о своём решении.

- Как ты можешь о нём пожалеть?

- Когда получу пулю куда-нибудь. Сомневаюсь, что ты сможешь попасть в голову, но и в любое другое место это будет неприятно.

- Оскар, хватит, это совсем не смешно, - Том нахмурился и мотнул головой.

- Хорошо, что ты это тоже понимаешь.

К ним подбежал Маркиз, притёрся боком к Тому, перебежал к Оскару и обнял его хвостом за ногу, а после встал на задние лапы и, прогнувшись, вознамерился поточить когти об его джинсы.

- Эй?! – возмутился Шулейман и тряхнул ногой, отгоняя Маркиза. – У вас это семейное, что ли, портить мою собственность?

- Я никогда не портил ничего твоего, - возразил Том. Про разбитый им телевизор он благополучно забыл.

- Ты портил и продолжаешь портить мне нервы, а они – моя самая главная собственность.

- Если я тебе так не нравлюсь, зачем ты проводишь со мной время?

- Я не говорил, что ты мне не нравишься. Я сказал, что ты портишь мне нервы.

- Разве может нравиться человек, который раздражает? – продолжал не понимать Том.

- Вот прямо сейчас ты меня раздражаешь. А в целом – не всегда.

Такой ответ Тому не всё объяснил, но устроил, потому он кивнул и дальше расспрашивать не стал. Посмотрел на Джерри, думая, когда он оставит их. Оскар заметил это и непонимающе спросил:

- Куда ты смотришь?

- Маркиза ищу, - соврал Том первое попавшееся, кажущееся наиболее подходящим.

- Он здесь, - Шулейман указал на кота, который всё ещё сидел близ них.

- Да? А мне показалось, кто-то мяукал… Может, к нему друг пришёл? – Том снова посмотрел в ту сторону.

- К коту пришёл друг? Мило, - хмыкнул Шулейман. – И не обидно тебе будет, что даже у кота есть друг, а у тебя нет?

- У меня есть ты.

- Мы с тобой не друзья.

- Но ты же есть?

- Странная логика, но железная. Ладно, разговоры могут продолжаться бесконечно, а я есть хочу, поехали куда-нибудь поедим.

Том согласился на предложение, сунул пистолет с глаз долой обратно в темноту сундука, быстро переоделся и вернулся к Оскару. Окинув его оценивающим и не слишком довольным взглядом, Шулейман произнёс:

- Про утюг ты, видимо, не слышал?

Том тоже оглядел себя и сказал:

- Я могу переодеться.

- Лучше вряд ли будет. Пойдём.

Оскар поднялся с дивана и направился к двери, Том, хотя и обиделся немного, без пререканий последовал за ним.

Глава 35

…остается не знать, не смотреть и не слушать; плакать.

Знать: кошмары тебя все равно и везде найдут.

А спасают тебя только краски и лист бумаги.

Свет включен по квартире с вечера до утра.

Ты пыталась бороться - тебе не дано отваги.

Ты пыталась лечиться, а доктор сказал - хандра.

Рысья©

Тому пришлось позвонить Крицу и снова говорить под диктовку слова, части которых он не понимал. Несмотря на то, что Джерри просто исчез и не удосужился даже позвонить, чтобы сказать, что больше не будет тренироваться с ним, Криц согласился помочь и ничего не сказал по поводу такого вопиюще безалаберного поведения, которое считал неприемлемым.

И очень скоро снова пришлось во всём внимать Джерри, чтобы разобраться, как это делается, и снять необходимую сумму наличностью.

Криц сказал, что ему потребуется два дня на то, чтобы подготовить всё необходимое, и не обманул. Через два дня после первого звонка было назначено время встречи. Воспользоваться помощью Шулеймана для этой поездки Том не мог, и отправился к назначенному месту на такси, жутко нервничая от того, что вот она, ещё одна тайна, которую должен хранить ото всех, а точнее от Оскара. Поскольку он не должен был знать о тренировках по стрельбе, а Криц был прямо с ними связан, потому встреча с ним тоже должна была остаться тайной.

Встречу Криц назначил у себя и вышел во двор, когда подъехало такси. Увидев этого пугающего мужчину-скалу, Том испытал одно желание – развернуться и убежать, и непременно бы убежал, если бы рядом не было Джерри. Пришлось дышать глубже и подойти, хорошо хоть, что здороваться и заговаривать самому не пришлось, Криц сразу перешёл к делу.

В дом Тома Криц приглашать не стал, прямо во дворе забрал деньги и отдал ему чемоданчик, оказавшийся таким увесистым, что Том, приняв его, от неожиданности склонился, чуть не поставив его на землю.

- Не спрашивай, что в нём, - остановил Джерри Тома от глупого вопроса, когда тот выпрямился и в недоумении посмотрел на чемоданчик.

Том не спросил, молчал; внешне выглядел достаточно спокойным – старался, но внутри ощущал себя так, что умрёт от остановки сердца, если этот жуткий огромный мужчина сделает движение в его сторону.

- Я был рад тебя видеть, - неожиданно сказал совершенно не склонный к сантиментам Криц и спросил: – Дело близится к завершению?

Джерри правильно подозревал, что тренер догадывается, что он не просто так, для общего развития, а для конкретной цели учится у него «искусству наёмника». Он был не первым таким у Крица, и Криц никогда не брался судить своих учеников, которые хотели восстановить справедливость своими силами и обращались к нему за помощью в подготовке к этому.

- Ты изменился, - произнёс мужчина через паузу, окинув Тома взглядом. – Правильно сделал, что срезал волосы, так куда меньше шансов, что тебе свернут шею.

Распрощавшись с ним, Том вышел в калитку и поплёлся со своим грузом вперёд по улице. Не хотел ждать такси около дома Крица. Когда они сели в машину и поехали, Джерри, зная любопытную натуру Тома и его склонность не думать, что можно, а что нельзя, на всякий случай уточнил:

- Не открывай чемодан до дома.

Том, глядя вниз, чуть кивнул в ответ.

Дома Том поднялся в спальню и, поставив чемоданчик на колени, наконец-то открыл его. В нём оказались три пистолета: для ближнего боя с удлинённым благодаря глушителю дулом, для дальней стрельбы, стреляющий винтовочного типа пулями, и крупнокалиберный монстр, внушающий ужас одним своим видом. Также внутри лежали коробочки с патронами и документы на всё оружие – шли в комплекте.

Минуту Том молча смотрел на всё это и поднял к Джерри непонимающий взгляд.

- Я пока не знаю, что нам подойдёт, - не слишком понятно ответил Джерри на него немой вопрос.

- Я что, киллер? Зачем мне столько оружия? – Том спихнул чемоданчик на кровать и поднялся на ноги.

Джерри подошёл и встал прямо перед ним, почти вплотную.

- Конечно ты не киллер, - ответил, убирая Тому со лба волосы.

Том дёрнул головой и спросил:

- Тогда зачем?

- Я не знаю, как всё будет, поэтому нам нужно разное оружие.

- Что будет? – не сдаваясь, серьёзно спросил Том. – Для чего всё это?

Джерри молчал, спокойно, как всегда идеально контролируя то, что выражает его лицо и взгляд, смотря в глаза Тому. Потому что на самом деле Том не хотел слышать ответ – ту правду, о которой сам догадался на днях, и сейчас и слишком рано об этом заговаривать, и момент не тот. Том и так взведён, пусть и не кричит, и если дать ему ответ, они просто потеряют время, возможно, не один день, пока он не успокоится и не смирится.

Том не выдержал этой борьбы взглядами и не стал далее требовать ответов. Молчание Джерри дало крепкое ощущение, что ответ слишком страшен, и он не хотел этого слышать. Джерри был прав.

Том сел обратно на кровать, не смотря на Джерри, чувствуя себя побеждённым, хотя не было боя, и раздавленным, потерянным, хотя ничего не было сказано. Не зная, куда себя деть, он взял из чемоданчика крупнокалиберный пистолет. Да, это настоящий монстр, таким можно убить, просто несильно ударив им по голове. Такие размышления-картины возникли в голове.

И на долю мгновения захотелось приставить дуло к челюсти и пустить пулю, чтобы все мучения закончились, из такого монстра – это ведь будет наверняка. Но этот отчаянный порыв закованной в клетку и силки души разум даже не успел осознать, и он ушёл, словно испугавшись быть замеченным персональным надзирателем, который всё видит, всё чувствует.

Джерри молчал и не сводил с него глаз всё с тем же нечитаемым выражением лица. В подтверждении того, что эта мятежная мысль ничего не значит, и он ничего не сделает, Том бросил пистолет обратно в чемоданчик. И, склонившись, уронил лицо в ладони, не зная, как дышать и быть, ломаясь изнутри какими-то острыми краями-сталактитами в мясо от отчаянного бессилия, он собственной слабости и загнанности. Он на самом деле всё понимал, понимал, к чему всё идёт, как бы ни не мог себе этого представить, как бы ни отрицал и не верил.

Джерри сел рядом и обнял его, мягко прижав к себе, устроив его голову у себя на плече и гладя по волосам. Чуть раскачивался вместе с ним, укачивая, успокаивая, и не произносил ни слова.

Том не сопротивлялся, спрятал лицо у него на плече и ненавидел себя за это, за то, что позволяет обнимать себя тому, кто его убивает, и не испытывает отвращения и желания немедленно вырваться. Напротив, ему было уютно в объятиях персонального проклятия, и сердце успокаивалось в оплетении его рук и от прикосновений.

Ненавидел своё тело за то, что оно принимает его близость и тепло как нечто благоговейно правильное – ведь это так естественно – быть в тёплых и надёжных объятиях и чувствовать себя в них лучше, когда тебе плохо и распадаешься на куски. Все заслоны сопротивления окончательно пали после того, как он в больнице сказал своё «да»; то, что у него в голове и ещё силится противиться Джерри, больше ничего не значило.

- Ты справишься с этим. Ты со всем справишься, - негромко произнёс Джерри, не отпуская своего Котёнка и не переставая гладить.

Том ещё несколько минут неподвижно сидел в его объятиях и отстранился. Хмуро посмотрел на Джерри и, ничего не сказав, вышел из комнаты. Вскоре пришёл Оскар, и к приходу темноты Том наконец-то отошёл от событий утра и дня и смог нормально общаться с ним и смотреть на него, а не куда угодно ещё, находясь не здесь, а там, в спальне, где спрятан чемоданчик со страшным, преступным содержимым и в который раз сдался.

Продолжались тренировки. Том не знал, послушал ли его Оскар или у него какие-то свои дела, не спрашивал об этом, но тот не проводил с ним весь день. Сложился своеобразный распорядок дня: Шулейман приходил в отрезке с пяти до восьми и или оставался до утра, или уходил часов в десять. Каждый день до его прихода Том и Джерри спускались в подвал, и Том постигал искусство владения огнестрельным оружием.

С пистолетом для дальней стрельбы не тренировались, в подвале это не имело смысла, так как пространство слишком ограниченное, а вывозить Тома на стрельбища в полевых условиях Джерри не считал сейчас хорошей идеей. К тому же найти подходящее для этого место совсем не просто, и Джерри вообще не думал, что это оружие им пригодится, так, на всякий случай решил приобрести.

А проба крупнокалиберного монстра ещё два дня напоминала Тому о себе болью в запястье, такая у этого чудовища была отдача. Но Джерри отметил, что Том переносит эти последствия в разы лучше, чем он сам, притом ему никто не помогал справляться с ними, сам сносил и, не хныча и не жалуясь на боль, продолжал нежеланные занятия. В эти моменты Джерри молча гордился им и думал, что он недооценивал Тома, и, какой же Том всё-таки парадоксальный: он невероятно боится боли, чуть только - сразу лапки кверху поднимает, но при этом умеет сносить боль и жить с ней лучше многих.

Каждый день был разделён надвое, жизнь окончательно разделилась надвое: «я с Оскаром» и «я, когда его нет рядом». Вечерами Том был собой и вёл свою обычную жизнь – нормальную жизнь, если не заглядывать себе в голову, а первой половине дня, когда Шулейман был у себя или ещё где-то, слушался Джерри и постигал страшное и опасное искусство, что было его тайной, ещё одной.

Сбывалось то, что сказал как-то Оскар, показавшееся нелепым: «Частная тайная жизнь Каулица». Да, так и было, он вёл двойную жизнь и держал это в тайне от того единственного, кто у него есть и кто почему-то оставался рядом, и старался держать его подальше от второй части своей жизни, в которой правил Джерри.

От постоянного, перманентно нарастающего напряжения, в котором жил, Тома начали мучить кошмары, не запоминал их и не мог сказать, что в них было что-то на самом деле страшное, но они ещё больше изматывали, изводили. Том подскакивал посреди ночи и жался к Оскару, не обращая внимания на соприкосновение его и своей голой кожи и стараясь не плакать – хотя бы вслух и не разбудить его. А в те ночи, когда ночевал в одиночестве, вставал и не меньше часа бездумно ходил по дому, включив везде свет, или, если удавалось его найти, сидел с Маркизом на коленях, один раз так в кресле и заснул и проспал до утра.

Том чувствовал так, будто Джерри высасывает из него душу, то, что он считал своей душой, собой. Он чувствовал, что теряет себя; Джерри превращает его – в себя, и Том старался урвать побольше от жизни, пока это ещё его жизнь, и бороться с ним. Но первое получалось паршиво, Том не мог открыто и как ни в чём не бывало общаться с Оскаром, а время с ним было его максимумом «отрыва и счастья». А второе просто было бессмысленно, потому что он сдался Ему уже во всём, в чём мог, и очень сложно было верить в свои силы и то, что произойдёт некое чудо и избавит их друг от друга.

Пару раз Том задерживался в ванной около зеркала, смотрел в него и видел, что его глаза становятся пустыми.

Ровно через две недели от начала тренировок, на четырнадцатом занятии Том сам попал точно в цель. Но не было радости от своего достижения – не потому, что вообще не желал этим заниматься, наверняка смог бы забыть на секунды об этом и по-детски порадоваться, что смог, если бы всё было иначе. Но в этот момент ощутил, что пройден ещё один рубикон, что он на шаг приблизился к тому самому «случится что-то плохое…».

Том молча смотрел на поражённую мишень и затем хмуро взглянул на Джерри. Джерри кивнул в знак одобрения: молодец. Слова в эту минуту были лишними.

Лето близилось к завершению. Ещё одно лето, которое он пропустил, пусть и присутствовал в нём.

Том открыл входную дверь и захлопнул её не до конца, чтобы Оскар мог зайти самостоятельно; совсем не был уверен в том, что хочет его видеть, сегодня Том чувствовал себя особенно скованным и мёртвым. Бесцельно прошёлся по гостиной и поднялся на второй этаж, зашёл в спальню. На автомате, не думая, что делает и хочет сделать, брал в руки то одну, то другую вещь, поправил криво лежащий ноутбук на столе. Открыл верхний ящик стола, второй – не запомнил этого, поскольку это не было важным, но в него сгрузил альбом и часть красок, остальные рисовальные принадлежности, которые выгреб из шкафчика в квартире, когда съезжал, хранились ниже.

На автомате достал тюбики и альбом с листами из плотной бумаги, переставил стул к подоконнику и устроился там со всем этим. Не тронул яркие цвета, которые всегда привлекали, а стал бездумно марать бумагу оттенками синего и немного чёрным, просто чтобы что-то делать и скоротать время.

Смеркалось, но свет не включил, довольствуясь светом из окна. Не заметил просто, что уже не так хорошо видно. Методично выводил линии и спирали, заполняя пространство листа. Получалось что-то похожее на волнующееся море в барашках волн.

Том не обратил внимания, когда открылась дверь за спиной. Зайдя, Шулейман поинтересовался:

- Ты чего в темноте сидишь?

- А? – Том обернулся к нему. – Я не заметил. Включи, пожалуйста, свет, - он вернулся к рисованию, хотя свободного места уже не осталось, обводил уже имеющиеся завитки.

Оскар щёлкнул выключателем и подошёл, заглядывая ему через плечо в рисунок, который Том держал на коленях.

- И давно ты рисуешь?

- Я не рисую, - не отрываясь от своего занятия, которое снова затянуло в некий транс, ответил Том.

- А со стороны выглядит именно так. Неплохо, кстати, - Шулейман снова взглянул на рисунок. – Напоминает «Звёздную ночь» Ван Гога, у него тоже небо вихрится. Видел?

Том отрицательно качнул головой и сказал:

- Это не небо.

- А что?

- Просто какая-то ерунда.

На некоторое время воцарилось молчание. Шулейман, прислонившись к ребру подоконника и скрестив руки на груди, с интересом смотрел то в рисунок, то на лицо Тома, выражение которого было отсутствующим, особенно это касалось глаз, но при этом сосредоточенным. Было категорически странно застать Тома за рисованием, потому что он никогда не делал этого и не проявлял к этому никакого интереса, и это было одной из прерогатив Джерри. Но при этом у него не было причин усомниться в том, что перед ним именно Том, и, насколько он знал, Джерри рисовал совершенно другое и по-другому. Странно, очень странно…

Том зачем-то произнёс:

- Это всё вещи Джерри, я забрал их с той квартиры. Почему-то я не могу выбросить ничего его…

- И ты решил порисовать?

- Я не рисую, - отрешённо повторил Том.

- Ты делаешь это прямо сейчас. И это весьма неожиданно с учётом того, что ты никогда не проявлял интереса к занятиям искусством, да и ни к чему другому тоже. Почему вдруг взялся за это?

Том только пожал плечами. Долго молчал, прежде чем сказать:

- Я в детстве хотел рисовать, а папа не разрешал…

- О как. В таком случае странно, что ты не занялся этим раньше. Обычно, когда человек лишён возможности делать что-то, чего хочет, когда он получает её, сразу бросается исполнять желаемое.

- Я недавно вспомнил об этом.

- Очень интересно. Получается, ты хотел рисовать и не мог? А играть на пианино ты случайно не хотел?

Том остановил движения кисти и на этот раз солгал:

- Нет, не хотел.

Бросив альбом на подоконник, он встал и быстрым шагом направился к двери.

- Ты куда? – спросил Оскар.

Том остановился и развернулся к нему:

- Я есть хочу, нужно приготовить ужин. Ты будешь ужинать со мной?

- Я уже поел. Так что ограничусь кофе и коньяком.

- Ограничивайся коньяком без меня, - непривычно холодно буркнул Том и вышел из комнаты.

Шулейман не побежал за ним, спокойно спустился и зашёл на кухню, где Том уже раскладывал на тумбочке продукты.

- Кажется, мне тут не рады? – проговорил он тоже не слишком дружелюбным тоном.

Том склонил голову и тихо сказал:

- Извини… - сам не знал, что на него нашло до этого.

Оскар ничего не ответил на его извинения и занял место за столом. Перебирая пальцами по столешнице, наблюдал за Томом, который так и стоял, застыв в той же позе с опущенной головой. Только через несколько минут Том вернулся к продуктам. Всё время приготовления ужина и трапеза прошли в молчании, что ужасно гнело Тома, но он не пытался заговорить, поскольку не знал, о чём говорить, и боялся снова ненароком «укусить». Несмотря на голод, еда не лезла в горло.

Когда они перебрались в гостиную, Том всё-таки обратился к Шулейману:

- Оскар, есть какие-нибудь таблетки, чтобы хорошо спать? Точнее я знаю, что есть. Можешь что-нибудь порекомендовать?

- Удобно иметь личного психиатра, да? – усмехнулся тот, посмотрев на него. – Но ничем не могу помочь, пока не услышу картину бессонницы.

- У меня не бессонница. Я просто сплю хуже, чем раньше.

- И давно?

- Нет.

- Есть предполагаемая причина таких изменений?

Том несколько секунд подумал и качнул головой:

- Я не знаю. Я просыпаюсь по ночам, потом не могу уснуть и из-за этого чувствую себя уставшим.

- Понятно. Как видишь, волшебного чемоданчика с лекарствами у меня с собой нет, - развёл руками Оскар, - так что можем завтра съездить в аптеку, подберём тебе что-нибудь. Но лучше выпивай перед сном немного коньяка. Нет, серьёзно, мой папа делает так уже много лет.

- Хорошо, - смиренно кивнул Том и потянулся к его бутылке, но Шулейман успел перехватить её.

- Ты уже собираешься спать?

- Нет.

- Вот перед сном и выпьешь. А то будет, как в прошлый раз.

Перед сном Том действительно выпил полбокала, прежде чем лечь в постель, где уже устроился Оскар. Но это не помогло забыться спокойным сном, он не мог заснуть и крутился уже от гадкой горечи во рту и жгучего жара внутри.

Глава 36

Эти прелюдии без продолжения,

Просто смотри - я твое отражение…

Вельвет, На поражение©

Том разделся и хотел зайти в душ, когда в ванную зашёл Джерри. Он тотчас схватил полотенце, прикрываясь им спереди, и крикнул:

- Выйди!

Наверное, это было глупо. Но для него Джерри был другим человеком, перед которым представать обнаженным было так же неприятно, как и перед любым другим, если не больше.

Джерри проигнорировал его требование и подошёл ближе.

- Пожалуйста, выйди, - уже попросил Том, неосознанно переминаясь с ноги на ногу от напряжения и неловкости, которые всегда испытывал, когда был не полностью одет, и прижимая полотенце к животу, оно, увы, не могло прикрыть всё тело. – Зачем ты пришёл? – он исподлобья, но не зло взглянул на Джерри.

- Том, почему ты так стесняешься своего тела? – в свою очередь спросил Джерри.

Том открыл рот, чтобы ответить, что ему неприятно быть обнажённым, тем более перед кем-то, но передумал, поскольку это не имело смысла, Джерри и так наверняка знает всё. Он нахмурился и, отвернув голову к стене, повторил:

- Пожалуйста, уйди. Я хочу принять душ.

Джерри оставался глух к его словам.

- Том, почему?

- Я не хочу, чтобы ты на меня смотрел. Я тебе вообще не доверяю, - о том, что сказал второе, Том пожалел, это было лишнее.

- Ты думаешь, что я могу тебя обидеть? Нет, ты так не думаешь.

- Это неважно, я… - Том нахмурился и, передумав договаривать свою мысль, мотнул головой. – Просто уйди. Или мне не мыться?

- Том, ты стесняешься себя? – немного иначе повторил Джерри свой первый вопрос.

Том снова отвёл от него взгляд. Выдержав паузу, Джерри продолжил:

- Ты не виноват в том, что с тобой произошло, это не делает тебя ни грязным, ни испорченным, ни недостойным.

Тома внутренне передёрнуло и взгляд забегал. Не хотел об этом говорить, не хотел, чтобы ему лезли в душу. От одной полумысли о том, что он о себе думает, как чувствует, становилось гадко и тошно.

- Том, ты слышишь меня? Ты не виноват. То, что твоим тело воспользовались против твоего желания, не делает тебя плохим. И твои шрамы не делают тебя уродливым. Том, очень многие люди считают тебя красивым и отнюдь не в том смысле, который тебя так страшит. Большинство твоя внешность восхищает, и если они называют тебя «сексуальным», это не означает, что с тобой всего лишь хотят переспать. Сексуальность – это такая же характеристика и как обаяние, причём очень полезная, не каждому достаётся такой дар.

- Я не красивый… - только и смог пробормотал Том, хмуря брови и качнув головой.

- Ты красивый, - мягко и уверенно утвердил Джерри.

Том с помесью недоумения и недоверия посмотрел на него, и тот сказал:

- Правильно, посмотри на меня. Да, у меня другая причёска и цвет волос, но я – это ты, мы гораздо больше, чем близнецы, а и они одинаковы. Скажи, ты считаешь меня красивым?

Объективно – да, Джерри был красив. Но Том не мог признать этого вслух по двум причинам. Во-первых, потому, что это – Джерри, его проклятие, его враг номер один, с которым приходится мириться. Во-вторых, он понимал, к чему Джерри клонит.

- Можешь не отвечать, - проговорил Джерри. – Просто посмотри и пойми – ты выглядишь так, - он обвёл себя руками, - а не так, как ты думаешь.

Если бы это сказал кто угодно другой, Том, вероятно, не услышал бы. Но Джерри всегда умел говорить так, чтобы проникнуть в самую глубину и заставить задуматься. И сейчас, неуверенно и настороженно глядя на него, Том позволил себе увидеть то, что совершенно очевидно, но что отказывался признавать, это – его внешность, он в точности такой же, не считая причёски и ресниц (что удивительно, на Джерри это не казалось ужасным и не вызывало отторжения).

Джерри, не сводя с него взгляда, неспешно расстегнул пуговицы на блузе и, сняв её, отпустил на пол, после чего взялся за пуговицу на штанах. Том затормозил, ошарашено смотря на то, как он раздевается, и, отмерев, вскинул руки к лицу, пряча его в полотенце. Прижал одной рукой ожидаемо подскочившее вслед за руками и предательски оголившее ноги до верха бёдер полотенце к паху.

- Том, не прячься, посмотри на меня, - попросил Джерри, тронув его за руку, которой он прижимал полотенце к лицу.

Том отрицательно покачал головой.

- Посмотри, не бойся.

Том повторил свой жест, но через некоторое время, проведённое в молчании, осторожно опустил полотенце к носу и взглянул на Джерри – Джерри стоял в паре шагов перед ним уже полностью обнажённый. Том молчал, смотрел на него круглыми от шока и непонимания глазами.

- Разве то, что ты видишь, так плохо, некрасиво? – произнёс Джерри.

Том продолжал молчать. Джерри снова мягко обратился к нему:

- Дай мне руку, - попросил, протянув свою ладонь.

Том колебался, не заметил, что опустил полотенце обратно к животу, но всё же подал ему руку. Настороженно метался взглядом от их рук к его лицу и обратно.

Джерри, не делая резких движений, обхватил его ладонь с тыльной стороны и потянул к себе, приложил её к своему плечу, давая почувствовать пальцами мелкие рубцы, которых в этой зоне было немного.

- Чувствуешь? – спросил он, осторожно направляя пальцы Тома.

Том сдавленно кивнул; слюна во рту стала вязкой. Джерри, миновав длинный и почти незаметный шрам на груди, поскольку они были о другом, так же плавно повёл его руку вниз, на живот, повторяя процедуру с ощупыванием шрамов под рёбрами. После этого Джерри Джерри перешёл к руке, развернул левую внутренней стороной вверх, открывая уязвимое тонкое запястье, и, подведя к нему руку Тома, предложил:

- Потрогай.

Том прикоснулся сам, осторожно, словно что-то прежде незнакомое, ощупывал кончиками пальцев грубый рубец – отражение собственного увечья. Когда он перестал ощупывать, но не убрал руки, Джерри спросил:

- Они ведь не такие ужасные, как тебе казалось?

Том кивнул, это было неосознанно, но честно. Шрамы на теле Джерри действительно не показались на вид и на ощупь такими жуткими и отвратительными, как свои, когда в прошлом прикасался к ним (давно уже научился жить так, чтобы не видеть их и не дотрагиваться, а когда этого было не избежать, не смотрел и полностью игнорировал тактильные ощущения).

- Позволь, я дотронусь до тебя?

Том кивнул в ответ на прошение. Джерри прикоснулся к его плечу, потом к животу под рёбрами, всё медленно, повторяя путь, пройденный на своём теле. Пришёл и черёд руки, а после Джерри взял вторую его руку и сказал:

- Теперь ты. Дотронься.

Том послушно, словно заговорённый, прикоснулся кончиками пальцев к рубцу на своём запястье. Ровно три прикосновения, и он, зажмурившись, мотнул головой:

- Мне это неприятно.

- Они ничем не отличаются от моих.

- Я знаю, но… Но я не хочу прикасаться к себе.

Мгновение подумав, Джерри кивнул:

- Хорошо. Ты хотел принять душ, заходи, - закрыл он тему и указал на душевую кабинку, около которой они стояли.

Том покосился на него исподлобья, но ничего не сказал, отвернулся, вернул полотенце на вешалку и переступил порог кабины. Включив воду, обернулся через плечо и увидел, что Джерри тоже находится в кабинке. Но и на это ничего не сказал, просто отвернул голову обратно и не поворачивался к нему передом. Мылся Том всегда быстро, потому слишком больших неудобств присутствие Джерри не доставило.

После душа была недолгая, продлившаяся всего два часа тренировка. А вечером как всегда в гости, как к себе домой, пожаловал Шулейман. Том провёл с ним около полутора часов и ушёл в свою спальню, оставив его в гостиной одного. Иногда они так делали – не проводили вместе всё время, находясь на одной территории, как когда жили вместе, но, в отличие от того, как было раньше, инициатором этого всё чаще становился Том.

Не снимая верхнего покрывала, Том лёг на кровать, поджав ноги и подложив ладони под щёку, и довольно быстро задремал. К моменту его пробуждения комната, в которой не зажёг сразу свет, наполнилась плотным сумраком, окрашивающим всё в более тёмный цвет, но в котором ещё можно было всё разглядеть.

Проснулся Том отдохнувшим, но не сам, от какого-то странного ощущения. Открыв глаза и повернувшись, понял, в чём дело – на краю постели сидел с Джерри и с едва заметной улыбкой на губах смотрел на него.

- Сколько сейчас время? – почему-то из всего, что можно было сказать, задал именно этот вопрос, это действительно было интересно.

И ещё интересно – ушёл ли Оскар, но до этого вопроса сонный мозг ещё не дошёл.

- Почти девять, - ответил Джерри и, переползя к Тому на четвереньках, нежно поцеловал его в щёку, почти в уголок губ.

Том недоумевающе посмотрел на него. Посмотрев в его лицо пару секунд, Джерри склонился к нему и прикоснулся губами к губам.

- Что ты делаешь? – в этот раз Том дернулся.

- Шшш.

Джерри приложил палец к его губам и затем успокаивающе погладил по щеке.

- Не бойся, Котёнок.

Джерри вновь приблизился к нему и поцеловал, мягко прихватил губами верхнюю губу. Том, зажмурившись, резко отвернул лицо, разрывая поцелуй. Джерри повернул его голову обратно и сел на его бедра, чтобы не сбежал.

Том распахнул глаза, непонимающе и испуганно уставившись на него.

- Что ты делаешь? – спросил шёпотом. – Слезь с меня.

- Если ты поцелуешь меня сам, слезу.

У Тома от такого заявления глаза полезли на лоб. Не дожидаясь, когда он разразится возмущением, Джерри в третий раз поцеловал его, обхватив ладонями лицо, чтобы не отвернулся. Том крутился, протестующе мычал.

- Тебе нужно научиться не страшиться этого, - прошептал Джерри, оторвавшись от него, и снова заткнул рот поцелуем.

В конце концов Том сдался, перестал сопротивляться и, с обречённым вздохом закрыв глаза, расслабился, позволяя себя целовать и даже углубить поцелуй. И – «этого я себе тоже никогда не прощу» - сдался окончательно и, забывшись, несмело, деревянно, но ответил.

Только через пять минут сознание включилось и прояснилось, и Том, поняв, что происходит, что он делает и позволяет делать, не стал сдерживать слёз отчаяния и бессилия, пробежавших из-под закрытых век горячими дорожками к вискам. Но всё равно не дёргался, только почти перестал отвечать, но от этого поцелуй не прекратился, Джерри прекрасно справлялся за двоих и туманил разум. Его ёрзанья на бёдрах не оставляли тело равнодушным и оно реагировало должным образом.

Когда из глаз Тома снова скатились слёзы, Джерри отстранился, коротко чмокнул его в губы напоследок и поднялся и с него, и с кровати. Том сразу сел, спрятав лицо на согнутых коленях и закрыв голову руками. Было трудно дышать и в то же время не плакалось – хоть просто скули от безнадёги. А когда понял, что эти вопиющие, сумасшедшие действия его возбудили, и вовсе захотелось взвыть в голос и попроситься обратно в клинику, потому что это – полная клиника.

Через пару минут зашёл Оскар – потому Джерри и ушёл, услышал, что тот звал Тома снизу, чего не расслышал Том. Едва переступив порог, Шулейман произнёс:

- Опять в темноте сидишь? О нет, только не говори, что ты снова плачешь, - закатив глаза, добавил он, разглядев сгорбленную фигуру Тома, который так и сидел, уткнувшись лицом в колени.

Том не ответил, встал, подошёл к нему и доверчиво уткнулся лицом в грудь, ища защиты от того, что произошло, но о чём тоже должен молчать.

- Оскар, пожалуйста, останься со мной сегодня, - тихо попросил Том.

- Вообще-то у меня другие планы. Я для того и пришёл – сказать, что скоро ухожу.

- Оскар, пожалуйста… - Том чуть отстранился и поднял к нему умоляющий взгляд.

- Ночи с тобой отнюдь не самые занимательные в моей жизни, - не дрогнув сердцем, в своей обычной манере ответил Шулейман.

Том отпрянул от него и заговорил уже другим, серьёзным и твёрдым, отчасти шокированным тоном:

- Так это правда, что, чтобы ты не уходил, с тобой нужно спать?

- Странно ты изложил свою мысль. Обычно, когда так формулируют, подразумевается, что услышали об этом от кого-то другого. Но ты не с кем не общаешься. Кто тебе такое сказал? – на вопросе Оскар пренебрежительно фыркнул.

- Никто. Я сам догадался.

- И ты хочешь, чтобы я в это поверил? – усмехнулся Шулейман.

Том молчал. На мгновение захотелось крикнуть: «А давай!» и начать раздеваться. Но только на мгновение. Не из-за страха, а потому, что нет смысла идти на такую жертву ради того, чтобы удержать рядом человека, которому до тебя нет дела.

- Хорошо, уходи, - ответил Том и вернулся на кровать.

Не посчитав нужным что-то говорить на прощание, Оскар ушёл, Том не обернулся ему вслед.

В десять, так и не расстелив постель, Том лёг спать, подложил ладонь под щёку. Темнота не пугала. Кровать рядом привычно прогнулась, и Джерри обнял его со спины, чего прежде не делал, идеально повторяя каждый изгиб его тела своим, точно единое существо, трагическим случаем разделённое на две неровные и неравные половины.

Том никак не отреагировал, только глаза открыл и смотрел на прикроватную лампу и минут через сорок соскользнул в сон.

Но в два часа ночи его разбудил рингтон телефона. Том машинально потянулся к мобильнику, но, посмотрев имя вызывающего абонента, бросил его обратно на тумбочку и упал обратно на подушку. Звонил Шулейман, вызов остался пропущенным, и экран погас.

Сон не шёл, сердце заходилось от обиды, негодования и подспудно от всего остального, что терзали и с чем был один на один. Потом первые эмоции, непосредственно вызванные Оскаром, стихли, и уже просто не мог заснуть и не пытался, снова смотрел в темноту.

В три ночи Том сел на постели и, нащупав на тумбочке телефон, позвонил Оскару.

- Оскар, у тебя всё в порядке? – произнёс вкрадчиво, как только тот принял вызов.

- Ты идиот? – последовал ёмкий ответ недовольно-сонным тоном. – Я тебе звоню сказать, что уже освободился, если ещё надо, ты игнорируешь, а через час, когда я уже сплю, перезваниваешь и задаёшь тупые вопросы.

Его тон и слова – как подачка – задели, и Том нажал «отбой». Но через пару минут сам перезвонил.

- Ещё одна такая выходка с твоей стороны, - не дожидаясь его слов, хлёстко заговорил Шулейман, - и я окончательно пожалею о нашем с тобой знакомстве, помашу тебе на прощание и наконец-то вернусь домой.

- Давай лучше я к тебе приду?

Несколько секунд на том конце связи было тихо, затем послышалась усмешка.

- Ну давай, - ответил Оскар уже своим обычным весёлым тоном, сменил гнев на милость. – Только дом не перепутай. Не желаю искать тебя по крикам и вытаскивать из чужой постели.

- У тебя такие плохие соседи? – ужаснулся Том.

- Соседи у меня нормальные. Но ты обладаешь поразительной способностью будить в людях извращенцев. Всё, шевелись, жду, - сказал Шулейман и отключился.

Том сбежал вниз по лестнице, взял ключи, сунул ноги в кроссовки и вышел из дома. На улице в такой час было страшно, потому что совсем-совсем один и кажется, что вообще никого живого в округе нет, настолько тихо, но у него была цель, и добираться до неё было недалеко.

Непроизвольно пригнув голову и озираясь по сторонам, Том быстро пошёл вперёд по улице, перебежал по диагонали на противоположную сторону и остановился у крайнего дома, в котором ещё не был. В трёх окнах на втором этаже горел свет, что позволяло думать, что точно не ошибся, поскольку во всех остальных домах на улице он был отключен.

- Лезь в окно, - сказал Оскар, высунувшись в окно спальни, - мне лень спускаться и открывать тебе.

Том чуть кивнул и, приняв его слова за чистую монету, сошёл с крыльца и пошёл вдоль дома, чтобы найти открытое окно на первом этаже. Шулейман на это цокнул языком и вздохнул, закатывая глаза, и окликнул его:

- Эй, ты далеко собрался, неправильный лунатик?

Том остановился, задрал голову, вновь смотря на него, и, истолковав его слова по-своему, ответил не без обиды и возмущения:

- Я в окно второго этажа не полезу. Я туда не залезу.

Шулейман выгнул брови на такие слова и поднял руку, показывая ключи:

- Ключи лови и в дверь заходи. Недоразумение…

Ключи Том не словил, но без труда нашёл их под ногами, отпёр дверь и зашёл в дом. Оскар вышел встречать его на лестницу, утрудив себя надеть джинсы, но не более, в руке он держал бокал с коньяком.

- Будешь? – предложил он, приподняв бокал.

Том пару секунд молчал, решая, и ответил:

- Да.

Решительно подошёл к Шулейману, под его недоумевающим взглядом забрал у него бокал, выдохнул, задержал дыхание. Но в последний момент передумал и сунул бокал обратно ему в руку.

- Нет, не буду. Мне только хуже от этого, - сказал Том, хмурясь и несильно морщась.

- Это радует, - поджал губы Оскар. – Ты первый, кому пришло в голову забрать мой бокал и осушить его. Что-то ты слишком во многом у меня первый. Пойдём, - он развернулся и стал подниматься по лестнице, обернулся: - Надеюсь, ты сразу спать? Лично я так и собираюсь поступить.

Том покивал в знак того, что тоже сразу ляжет, поднялся вместе с ним в спальню, но около помятой кровати замешкался, поскольку догадывался, что здесь совсем недавно происходило.

- Оскар, а мы можем пойти в другую спальню? – попросил он робко.

- Не беспокойся, все женщины, чьими услугами я пользуюсь, чистые, обратного они не могут себе позволить.

Том не понял, что в данном случае означает «чистые», но принял это как аргумент, чтобы успокоиться, иного ему всё равно не предлагалось. Подошёл и лёг на свободную сторону кровати.

- Сейчас пойдёшь на пол, - тонко намекнул Шулейман на то, что Том забыл раздеться, хотя сам остался в джинсах.

- За что?

- Ты забыл раздеться.

- Но ты сам в штанах?

- У меня под ними ничего нет, так что я берегу твоё душевное равновесие.

- Правда?

- Разумеется, - хмыкнул Оскар. – Или ты хочешь помочь мне их снять? Буду не против такой помощи.

- Я не буду этого делать.

- В таком случае всё остаётся, как есть. Но ты разденься.

Тем временем Джерри в одиночестве сидел в темноте на краю постели и думал о своём, глядя в окно. Не злился на Тома за то, что тот проводит время с Оскаром, и не завидовал тому, что у него есть такая возможность. Он принял такой расклад.

Глава 37

Ты пишешь мою роль, но тебе все мало.

Не трогай мою боль, ведь она моя по праву.

Мой разум - твой контроль, но тебе все мало!

Не трогай мою боль, не трогай мою боль!..

Lascala, Контроль©

Во время очередной тренировки Джерри оценил результаты Тома, которые были весьма неплохи – в «десятку» он попадал не всегда, но семь-восемь из десяти выбивал стабильно, и сказал:

- Ты способный ученик, в чём я и не сомневался. Пришло время перейти к следующему этапу, он будет короток.

Том не удивился, не вёл в голове размышления об этом, но понял уже, что всё, что делает Джерри, является тем или иным этапом единого пути, который переходит в новый, когда предыдущий выполнен. Так и Оскар говорил – Джерри невероятно умён, хитёр, и он выдающийся стратег, и на опыте Том убедился в том же – Джерри во всём сумел сломить его и вынудить идти за собой при помощи этих своих качеств. Причём в подавляющем большинстве случаев Том уже постфактум понимал, к чему было то или иное действие Джерри.

Хмуро глядя на него, Том спросил:

- Что это за этап? Мне нужно научиться обращаться с ножом в качестве оружия?

- Если хочешь, могу научить и этому. Но я имел в виду другое – тебе нужно научиться стрелять в живую мишень.

- Что? – Том округлил глаза. – Как это? – вслед за удивлением пришёл ужас, и он воскликнул: - Это что, по животным стрелять?!

- Я похож на живодёра? – выгнул бровь Джерри.

- Я ничему не удивлюсь, когда дело касается тебя.

Джерри покивал: ничего нового, как бы они ни общались и как бы Том ни слушался, всё равно потаённо он относился к нему так, как и прежде, и иногда это давало о себе знать. Джерри уже не стремился изменить это, как и сказал в самом начале, он не требовал тёплого отношения и любви, какие сам испытывал к нему, от Тома, хотя это и было бы очень приятно. Ему было достаточно послушания и содействия, тем более сейчас, когда он выбрал путь и во что бы то ни стало намеревался добиться цели. Средства, цена и томины и собственные чувства на этом пути не имели значения.

- Зря, - ответил ему Джерри. – Я нейтрально отношусь к животным и никогда не проявлял к ним жестокости. Может быть, любил бы их, если бы они не реагировали на меня не слишком хорошо.

- О чём ты? – не понял Том, нахмурившись. – Подожди… - кое-что вспомнилось и сошлось. – Тебя не любят животные? Они агрессивно ведут себя с тобой? Поэтому я тогда проснулся с укусом, Дами на тебя кинулась?

- Да, кинулась. Это был не самый приятный эпизод с учётом того, что это была за собака. Впоследствии меня ещё и крыса Оскара укусила. У его домашних животных ко мне удивительная нелюбовь – если прочие не во всех случаях ведут себя агрессивно или настороженно по отношению ко мне, то его питомцы всегда.

Сначала Тому стало не по себе, поскольку это навевало довольно жуткие ассоциации – что животные кидались на Джерри, ведь подобное всегда описывается, когда речь идёт о чём-то потустороннем и ужасном. Но упоминание близкого контакта с крысой прервало эту линию мысли и переключило, Том передёрнул плечами.

- Почему бы тебе не купить крысу и не убить её, чтобы победить свой страх? – проговорил Джерри с лёгкой улыбкой, что в данном случае смотрелось жутковато.

- Ты что? – ужаснулся Том, округлив глаза, и следом нервно воскликнул: - Ты же сказал, что никакие животные не пострадают?! Я не буду этого делать! Ты больной!

Под конец чуть не расплакался от мысли, что придётся лишить жизни какое-то невинное маленькое живое существо, даже о такой ужасной твари как крыса было невыносимо думать в этом ключе.

- Успокойся, Том. Я просто неудачно пошутил. На самом деле, такой способ действительно помогает победить панический страх – уничтожить его источник. Но и тебе тоже не следует записываться в живодёры, так что выдохни и забудь.

- Точно? – недоверчиво уточнил Том. – У меня нет причин, чтобы верить тебе.

- Да, я не самый честный человек в этом мире, - согласился Джерри. – Но я никогда не обманывал лично тебя. Та нелепица про то, что я призрак, не в счёт, это была не ложь, а всего лишь небольшая уловка для твоего спокойствия и блага, которая мне самому не слишком нравилась. Можешь вспомнить другой пример?

- Ты постоянно говоришь про то, что всё делаешь ради моего блага… - пробормотал Том, качая головой.

- Ты не ответил на мой вопрос. Я тебя обманывал?

Том задумался, отведя взгляд, и, снова посмотрев на Джерри, ответил:

- То, что я не могу ничего такого вспомнить, не означает, что этого нет. Я же глупый, - он развёл руками, в голосе слышалась горькая едкость.

- Ты гораздо умнее, чем ты думаешь, когда-нибудь ты это поймёшь. – Джерри выдержал паузу и добавил: - Но вернёмся к насущному, к новому этапу твоих тренировок.

- Да, я всё ещё не понимаю, что ты имел в виду. И не хочу этого знать, но тебя же это не интересует?

Том сам не понимал, зачем делает это, не контролировал это и редко, но всё равно продолжал с остервенелым отчаянием бросать вызов, щетинился зверьком. Джерри ответил ему:

- Я имел в виду то, что и сказал – тебе необходимо научиться стрелять по живой мишени. Дело в том, что у любого человека есть внутренний барьер, не позволяющий причинить тяжёлый вред другому живому существу, в том числе себе подобным, то есть – другому человеку, если речь не идёт о критических ситуациях.

Теперь Том понял, но не понимал, как это толковать, как применить к себе, к жизни, потому не перебивал и только смотрел на него огромными глазами. Джерри продолжал:

- Этот барьер тебе и необходимо преодолеть. Для этого нужно хотя бы раз выстрелить в другого.

Том смотрел на него с шоком и ужасом и еле слышно спросил-выдохнул:

- В кого выстрелить?

- Я бы предпочёл, чтобы этим кем-то был Шулейман, но по многим причинам это очень плохая идея. Так что подопытным кроликом буду я.

- Ты хочешь сказать…?

- Да, Том. Давай, исполни свою мечту, попробуй убить меня.

Том сглотнул, было видно, как у него на шее дёрнулись жилы и кадык.

- Неужели ты не можешь этого сделать? – поинтересовался Джерри, не дождавшись от него ни ответа, ни действий.

- Не могу, - всё так же тихо ответил Том.

- Трусишь, Томми? – глумливо обратился к нему Джерри.

- Не называй меня так, - вновь сглотнув ставшую вязкой слюну, попросил Том.

- Почему? – захлопал ресницами Джерри. - Плохие воспоминания? Или наоборот – слишком хорошие?

И то, и то верно. Том ненавидел эту ласковую форму своего имени, и впоследствии, когда уже знал правду, когда к нему так обращались, словно испытывал удар током, это было очень неприятно, больно душе.

Том, зажмурившись на мгновение, качнул головой и повторил:

- Не называй меня так.

- Так заставь меня замолчать, - пожал плечами Джерри. – А пока ты не дорос до официального варианта своего имени, маленький мальчик Томми, который не смог вырасти. Другие в этом виноваты, да?

- Замолчи.

- Конечно другие виноваты, - словно не слыша его, продолжал ковырять его Джерри. – Другой человек украл тебя, чем подменил и сломал твою жизнь, другие обломали тебе крылышки… Но каждый раз, когда тебе выпадает шанс всё изменить – а их в твоей жизни было предостаточно, ты ничего не делаешь или делаешь совсем не то. Вот и сейчас – твоя жизнь в твоих руках, ты можешь всё изменить, но ты снова вцепился в роль праведной жертвы и страдаешь, потому что тебе так комфортнее. Нравится быть святым?

- Я не святой. Но лучше быть святым, чем… - Том вновь зажмурился и мотнул головой. – Я вообще не понимаю, о чём ты…

- О том, что ты трус и слабак. Томми, ты умеешь быть злым, но твоя проблема в том, что ты всегда трусишь, пугаешься и отступаешь, когда отходишь от образа «я хороший для всех». Поэтому у тебя нет семьи, нет друзей, а единственный, кто есть в твоей жизни, вместо того, чтобы уважать тебя, тебя пинает, а ты вновь и вновь с радостью лижешь руку, которой он это делает.

Том закрыл глаза и глубоко вдохнул, пытаясь унять клокотание то ли слёз, то ли злости в груди, сам не знал, что именно чувствует и чего внутри больше.

- Прекрати так говорить, - произнёс он сдавленно.

- Почему, Томми? Правда глаза режет? Ты считаешь себя ничтожеством, и ты действительно являешься им. Но только потому, что сам выбираешь это.

- Когда это я мог выбирать?! – не выдержал Том. – Ты специально меня злишь? Или хочешь задеть? Или что?!

- Я тебя злю? – изобразил яркое удивление Джерри. – Зачем бы мне это? Я не виноват в том, что ты такой неуравновешенный и ригидный. Посмотришь потом значение слова «ригидность», Томми.

- Я уже сказал – не называй меня так, - уже процедил Том.

- Неубедительно, Томми.

- Прекрати!

- Нет, Томми. Томми, Томми…

«Томми, Томми, Томми» - сладким тоном. Эхом, заевшей пластинкой это, как пули, било по и так пошатнувшейся психике, доводя до исступления, и оно, миновав стадию рыданий, вылилось в атаку.

- Заткнись! – рявкнул Том проскрежетавшим от напряжения связок голосом и вскинул пистолет, вжимая курок.

Прогремел выстрел, который самому совсем не показался таким уж оглушающим.

Джерри осознанно решил быть живой мишенью, но он не ожидал, что его ощущения будут настолько настоящими. Открыв рот в немом вскрике-стоне и потеряв возможность сделать вдох, он прижал ладонь к груди над сердцем, куда пришлась пуля.

Том, тоже открыв рот и не дыша, огромными глазами смотрел на дело своих рук; пропитывая светлую ткань, на груди Джерри расплывалось кровавое пятно.

Пистолет выпал из руки, и Том закрыл ладонями лицо, задохнувшись от леденящего ужаса, от того, что – он сделал это.

- Прекрасный выстрел. Очень точный, а ты даже не прицеливался. Если бы меня можно было убить, ты бы это сделал.

Том резко отнял руки от лица и повернул голову на голос: Джерри уже стоял рядом с ним по левое плечо, живой, целый и без единой капли крови на майке.

- Ты… - с шоком начал Том и не договорил.

- Я в порядке, - кивнул Джерри. – И мне приятно, что ты переживал.

В эту секунду у Тома внутри всё опустилось, и ощущения были такими, будто тоже получил свою пулю. Потому что пройден ещё один рубеж, он сделал это – выстрелил в него, уподобился чудовищу.

Джерри снова добился своего. И ведь понимал, чего он хочет, но всё равно повёлся, снова позволил ему добиться желаемого. И так было и будет всегда, потому что у него попросту нет шансов против Джерри, Джерри слишком умён и хитёр и слишком хорошо знает все его слабые точки, в том числе те, о которых он сам не ведает. Пытаться сопротивляться ему вообще бесполезно, потому что исход предопределён, только что было очередное и едва ли последнее тому подтверждение.

Бесполезно. Бессмысленно. Джерри кукловод, паук и прочее, а он, Том, соответственно – марионетка, муха в сетях и прочие жалкие создания.

- На сегодня закончим, - сказал Джерри, вырывая Тома из его тяжёлых, убивающих дум. – Иди перекуси, а потом позвони Оскару, чтобы встретиться раньше.

- Я не хочу его видеть, - глухо ответил Том, разворачиваясь к лестнице.

- Зря. Тебе нужно расслабиться. Съездите куда-нибудь, развеешься. Я оставляю тебя до завтра.

Том не обернулся, ничего не ответил и, выйдя в дом, закрыл дверь в подвал. Жаль, что Джерри нельзя было там запереть.

Не послушался и не стал звонить Шулейману, но, когда он пришёл, последовал другим словам Джерри и предложил куда-нибудь съездить. Оскар идею поддержал, и они сразу отправились претворять её в жизнь. Домой вернулись затемно.

Глава 38

Бесконечно несет волна

Испытаний, что не пройти.

С днем рождения, моя вина,

Мы теперь на одном пути.

Lascala, Контроль©

Лето закончилось. Том всё больше думал о том, что в этом месяце у него день рождения. День рождения, которого снова не будет. Конечно, мог бы самостоятельно устроить себе праздник, но разве в этом есть смысл? Это ещё печальнее, чем вовсе забыть про этот день и провести его как все остальные.

И понимал, как же глупо, живя в кошмаре, режиссируемом не им, грустить о том, что у него не будет праздника. Никогда уже, видимо, не будет. Потому что последний прошёл в четырнадцать, это был четырнадцатый день рождения. До Рождества не дотянул. А жаль. Том не понимал истинного духа Рождества, но в детстве любил этот праздник, пожалуй, больше собственных дней рождения из-за его атмосферы и особого тепла.

- Том, нам нужно поговорить.

Том обернулся к вошедшему в комнату Джерри. Начало не предвещало ничего хорошего. Но отпираться было бессмысленно, потому Том не ответил, но сел, тем самым давая понять, что послушает.

Джерри подошёл ближе и спросил:

- Том, ты помнишь, что я тебе рассказывал касательно того, что мы должны сделать?

- Ты говорил, что я должен научиться стрелять.

- Да, говорил, и ты с этим прекрасно справляешься, или можно уже сказать в прошедшем времени – справился. Потому пришло время перейти к тому, ради чего ты учился.

- Я не ради чего не учился. Это была твоя идея.

Джерри выдержал паузу, глядя на него, и произнёс:

- Том, выбирай: мы можем ещё походить вокруг да около, или я сразу скажу, что хотел?

Том секунд десять молчал, опустив взгляд, но всё же ответил:

- Сразу.

- Пора найти Их и уничтожить. Ты готов к этому.

Том до побеления пальцев вцепился в край постели, с ужасом смотря на Джерри.

- Что? – выдохнул.

- Не думаю, что ты не расслышал. Том, ты же сам догадывался, к чему я тебя готовлю. Сейчас мы займёмся их поисками.

- Нет! – Том подскочил на ноги. – Никогда! Я не сделаю этого!

- Снова жалеешь их? Видимо, тебе нужно напомнить, кто они и что сделали.

Джерри шагнул к нему, и Том отшатнулся прочь.

- Не трогай меня! – крикнул истерично, слезливо, помня, чем оборачивались такие его прикосновения. – Не трогай, прошу…

- Тогда скажи: «Да, я согласен».

Дежа-вю. В точности, как тогда – когда существование обернулось мучительнейшим адом. Джерри вернул покой, Джерри может снова его забрать. Том больше всего боялся повторения того кошмара, но и согласиться не мог. Перестав дышать, зажал ладонью рот и, зажмурившись, отрицательно покачал головой: не могу, не могу…

Под гнётом отчаяния и ужаса сел на кровать, склонившись вперёд и вдавливая пальцы в щёку. Джерри сел рядом и хотел обнять его, но Том от протянутой к нему руки затрясся весь, сжался и испуганно уставился на него.

- Тише-тише, не бойся, у меня это не происходит непроизвольно, - проговорил Джерри, всё же прикоснувшись к нему и сгребши одной рукой к себе. – Я не намерен мучить тебя, мне это неприятно.

- Ты постоянно делаешь это…

Джерри вновь успокаивающе шикнул, пресекая попытку своего Котёнка завести старую, не имеющую смысла песню. Том послушно закрыл рот, не пытался убрать от себя его руку или отодвинуться, сидел тихо и смирно, оцепенело. Джерри несколько минут молчал, смотря в сторону и поглаживая его по плечу, и произнёс:

- Том, ты же понимаешь, что в итоге всё равно согласишься со мной? Зачем тянуть время и рвать себе душу?

Том крепко зажмурился, задержав дыхание, и уронил лицо в ладони, давя их основаниями под глазами и покачиваясь вправо-влево.

- Том, повторяю – не терзайся. Просто послушай меня, я знаю, как нам будет лучше, как будет лучше – тебе.

- Нет!

- Да.

- Даже если представить, что я соглашусь, - вскинулся Том, - как я их найду?! Я даже лиц их не помню!

- Об этом я уже подумал.

Том несколько секунд сверлил Джерри непонятным взглядом и затем встал и спешно вышел из комнаты. Понимал – Джерри не отступится, и у него едва ли есть шанс против него, но не хотел в это верить и хотел тянуть время так долго, как это возможно.

На следующий день страшный разговор повторился. Сбежав от Джерри, Том ворвался во вторую спальню, рухнул на колени перед сундуком, в котором хранилось всё оружие, и рванул крышку вверх, истово настроенный на крайнюю меру, только бы не сдаться – Ему.

Но сундук оказался пуст. Не веря своим глазам, Том опустил в него руку и пошарил по дну; в голове металась сквозящая пустота непонимания, сердце громко и ощутимо выстукивало скорый ритм. Он обернулся к двери и столкнулся взглядом со стоящим на пороге Джерри - тот лишь пожал плечами.

День за днём одно и то же. Том намеревался во что бы то ни стало выстоять, пытался не слушать Джерри, не слышать, но его слова всё равно змеями проникали в голову, и от его повторяемых речей крошилась крыша и грозился появиться нервный тик.

На восьмой день Джерри решил, что с Тома достаточно, и вернулся к тактике «сначала простое», мягким тоном обратился к нему:

- Том, давай поступим так – найдём их, а там посмотрим. Может быть, их и так уже нет в живых?

- Хорошо, - глухо согласился Том и, склонив голову, закрыл пятернёй глаза. Он бесконечно устал от прессинга Джерри.

Посидев так немного, Том поднял к нему взгляд и спросил:

- Но как это возможно? Я не представляю, как можно найти их, как искать. И я…

- Шшш, - Джерри приложил палец к его губам, предупреждая неуместное продолжение мысли «…не хочу этого». – Ты хочешь, ты уже согласился.

- Этого хочешь ты, а не я, - ответил Том, мотнув головой, чтобы убрать его руку от себя.

- Да, - предпочёл согласиться Джерри. – И это – найти четырёх людей в целом мире действительно очень сложно. Но более чем возможно.

- У тебя есть план, так ведь? – горько усмехнулся Том. Разумеется – у него всегда есть план!

Джерри покрутил кистью, показывая «примерно», не спешил выкладывать, что давно уже всё спланировал и по этой причине терпел одну пренеприятную для себя личность и в последнее время сам подталкивал Тома к нему.

- У меня есть идея, - ответил он. – Видишь ли, есть люди, чьи возможности значительно больше, чем у «простых смертных»…

Том смотрел на Джерри и хлопал ресницами, его слова лишь вызвали ассоциацию с супергероями. Выдержав недолгую паузу, Джерри намекнул тоньше:

- Я говорю про очень богатых и влиятельных людей, «сильных мира сего», как их называют.

- Зачем ты про них говоришь?

- За тем, что они могут если не всё, то многое. Например, у них есть люди или связи с людьми, способными найти кого-то в любой точке земного шара. Неплохо иметь в друзьях такого человека, не правда ли? А ещё удобнее водить дружбу с сыном такого человека, имеющим свободный доступ ко всем ресурсам отца.

- Да, наверное, неплохо, - неуверенно согласился Том, по-прежнему не понимая, о чём, а вернее – о ком говорит Джерри.

Для него фамилия «Шулейман» была всего лишь фамилией Оскара, а не тем, чем являлась для всех остальных, кто про неё слышал. Том не забыл про слова Оскара о том, что его семья более чем богата, и своими глазами видел атрибуты роскошной жизни «избранных», но никогда не думал об этом, для него эта информация не имела никакой ценности.

- И у тебя есть такой человек, - произнёс Джерри. – Вот он нам и поможет.

- Ты о ком? Подожди… Ты говоришь про Оскара?

- Бинго, как сказал бы он. Извини, плохая идея цитировать его сейчас. Да, я говорю про него.

- Ты хочешь, чтобы я попросил у него помощи? – неверующе и непонимающе проговорил Том.

- Да, именно этого я и хочу. И именно это ты сделаешь. Других вариантов, как найти их, увы, нет.

- Как я могу просить его об этом?

- Обычно, словами. Он тебе не откажет. В конце концов, пора уже что-то взять с него.

- Оскар сделал для меня больше, чем кто-либо, - возразил Том, защищая Шулеймана.

- Всё, что он делал «для тебя», он делал для себя и по своему желанию. Ты никогда ни о чём его не просил, причём очень зря, поскольку мог много чего поиметь с него, что решило бы многие твои проблемы. Но сейчас речь не об этом, потому не буду указывать тебе на твои ошибки.

- Оскар не будет помогать мне.

- Он поможет. А если сомневаешься – проверь.

- Я не хочу обращаться к нему с этим. Я не хочу…

- Просто сделай это и не беспокойся за Оскара, своей маленькой услугой он не поставит себя ни под какой удар.

Том закрыл глаза и покачал головой, не веря, что это правда – что ему придётся обращаться к Оскару с такой просьбой, впутать в происходящее безумие и кошмар.

- Том, мы могли бы пойти другим путём, гораздо более сложным для тебя, но я не хочу усложнять тебе жизнь и проводить через те испытания, которых можно избежать, заручившись его поддержкой, - безукоризненно правдоподобно сблефовал Джерри.

У него не было столь же идеального запасного плана – только ненавистный Шулейман. На секунду подумалось о том, как же забавно, что, испытывая к нему те же самые чувства и рассматривая лишь в качестве инструмента достижения цели, ложился с ним в постель и получал удовольствие, и в губы целовал, и не противился неназванным отношениям, сложившимся между ними в конце с подачи Шулеймана. Да, кажется, можно считать себя законченным циником и совершенно беспринципным человеком.

- Зачем нам это? – добавил Джерри. – Просто поговори с ним. Попроси помочь. Оскару нравится тебе помогать.

Том, обняв себя и ссутулившись, съёжился от сомнений и отвратительной, мучительной мысли, что его метания сейчас, в принципе, не имеют смысла.

- Что я ему скажу? – негромко спросил, не смотря на Джерри, не разумом, но душой сдавшись.

- Что тебе нужно найти одного человека, только по внешности. Фотографий у меня нет, но есть фотографически точные портреты, они на ноутбуке. Понятное дело, правду ему рассказывать не надо. Можешь заняться сегодня, когда он придёт, или завтра, чтобы морально подготовиться. Я буду рядом и подскажу, что говорить, если вдруг ты растеряешься.

- Не надо мне подсказывать, - севшим тоном сказал Том.

Раз уж идёт на это, хотел сделать это сам, своими силами, мозгами и словами, а не говорить под диктовку.

- Хорошо, - согласно кивнул Джерри, - я буду молчать. Но я всё равно буду рядом.

Вот и договорились. Оказывается, принимать поражение без боя легче. Только чувствовал себя Том не человеком, а безвольной пустышкой и полным дерьмом, в отдельности и особенности от того, что должен будет уже не умалчивать правду, что и так было тяжко, а солгать Оскару в лицо.

Завтрашнего дня Том ждать не стал и, когда Шулейман пришёл, и они расположились в гостиной, подождав немного и собираясь в это время с силами и мыслями, пересел из кресла к нему на диван.

- Оскар, а твой отец правда очень богатый? – неуверенно начал Том издали, от напряжения и волнения заламывая пальцы.

- Смотря что вкладывать в понятие «очень богатый», - отозвался Оскар, не отвлекаясь от экрана телефона, и следом усмехнулся, повернулся к Тому: - А что, решил изменить себе и хочешь узнать, что получишь после развода?

- Какого развода? – не понял Том, нахмурился.

- Понятно, ложная тревога. Или ты от Джерри научился изображать дурачка и невинность, когда это выгодно?

- Я лучше умру, чем буду учиться у него, - насупился Том, сел прямо и переплёл руки под грудью.

Очень натурально вышло, хотя лгал. Наверное, потому, что и не лгал в то же время, действительно до оторопи не желал становиться таким, как Он, но при этом вынужден повторять за ним и учиться у него.

Шулейман не утрудил себя ответной репликой. Посидев так немного, Том повернулся обратно к нему и снова заговорил:

- Оскар, ответь, пожалуйста, - это правда, про твоего отца?

- Чего ты вдруг заинтересовался этим вопросом?

- Просто интересно.

- Сорок два миллиарда, - буднично ответил Оскар.

Тома сумма не впечатлила, он просто не мыслил в таких. Да и дело было не в деньгах, вопрос о них всего лишь затравка. Покивав, он задал новый вопрос:

- А это правда, что богатые люди обладают большой властью и у них больше возможностей, чем у остальных?

Шулейман повернулся к нему, сложив руки на груди и окидывая сощуренным взглядом, и сказал:

- Выкладывай сразу, к чему ты клонишь. Вижу же, что чего-то ты хочешь. И не отпирайся сейчас, в противном случае мой ответ сразу – нет.

Том запаниковал от того, что нужно вот так сходу сказать, но постарался взять себя в руки и произнёс в ответ:

- Я хотел попросить тебя о помощи. Мне очень нужна твоя помощь.

Паршиво получилось выглядеть непринуждённо: взгляд упал к собственным коленям, голос тоже упал, и в конце начал кусать губу.

- Нужна помощь? – проговорил Шулейман, вновь окинув его взглядом, на этот раз оценивающим. – Интересно. И какая же?

Том ещё не начал говорить, но уже чувствовал, как звук застревает в горле. Сглотнул, скрепя сердце, и ответил:

- Мне очень нужно найти одного человека. У меня есть только его внешность. Ты можешь мне помочь с этим? – Том взглянул на Оскара. – Ты знаешь таких людей, которые могут найти по одной только внешности? Только, прошу, не спрашивай, кто это.

- Всё интереснее и интереснее. Ладно, посмотрю сейчас, что можно для тебя сделать.

Оскар поискал в мобильнике нужный контакт и набрал его.

- На связи ваш любимый Шулейман-младший. Да, и тебе привет. Обо мне давно ничего не слышно? Так радуйся. Нет, ничего грандиозного я не готовлю, мне больше по душе импровизация. Так, об этом я расскажу в другой раз, я по делу звоню. Возможно найти человека по одной только внешности? Чудно. Значит, завтра к тебе подъедет один человечек, и с ним будете разбираться. Не удивляйся. И папе сообщать об этом не надо. Нет, я не толкаю тебя на должностное преступление и не подвожу под монастырь. И вообще, не забывай, что твоим начальником в любой момент могу стать я. Да, правильно, начинай пить успокоительное и разучивать молитвы.

Договорив, он обратился к Тому:

- Твоим вопросом обещали заняться. Я с тобой не поеду, и не забудь фотографию, или что там у тебя. И не шугайся тех, с кем будешь разговаривать, не хочу объяснять им потом, что с тобой не так.

Том кивнул, и соглашаясь вести себя прилично, и в знак благодарности, большего выжать из себя не смог.

На следующий день Том отправился по названному Оскаром адресу на назначенную встречу. Отдал мужчине, назвавшемуся Эдвином, флешку с рисунками, которые скидывал утром, не смотря и умирая внутри от того, что делает. Уже на месте Джерри также сообщил адрес дома, в котором всё произошло, полагая, что эта информация может как-то помочь, и Том механически передал его слова собеседнику.

Выслушав его, Эдвин сел за стол и открыл на ноутбуке предоставленные Томом файлы; Том тотчас отвернулся и думал, что будет делать (ведь не заставит себя сделать это спокойно), если он попросит посмотреть на портреты. Эдвин не попросил, задал ещё вопросы, собирая максимально полную скудную информацию, и отпустил его.

Том не запомнил, как возвращался домой, знал только, что точно сделал это на такси, и едва не забыл расплатиться, так был погружён в себя.

Маркиз, подняв хвост трубой, бодро выбежал встречать его к порогу. Взяв его на руки, Том поднялся в спальню и, сев на край кровати, устремил перед собой невидящий взгляд.

Он сделал это. Их ищут. Теперь остаётся только ждать.

Джерри подошёл и присел рядом, желая унять его муку души и разума, произнёс:

- Том, ничего страшного не произошло и не произойдёт.

Том резко развернулся к нему и пихнул в грудь, и поднялся на ноги, отчего Маркиз свалился на пол.

- Я тебя ненавижу, - не таясь, выцедил со всем тем, что чувствует, и стремительно покинул комнату, хлопнув дверью.

Через пять секунд приоткрыл дверь, позвал Маркиза и, когда он выбежал к нему, снова закрыл её. Посмотрев ещё немного на дверное полотно, Джерри отвернул голову, устремляя взгляд туда же, куда прежде смотрел Том.

«Ничего нового. Ничего нового…», - проговорил про себя.

Как бы там ни было, как бы ни считал, что ему не обязательна любовь Тома, и ни любил его, несмотря ни на что, такое отношение было неприятно. Потому что знал, что может быть иначе, могло бы.

Глава 39

…Взгляд бесцветен и, кажется, пуст.

Чувство страха засело внутри и отчаянно гложет.

Я тебя утомил? Потерпи, нам осталось чуть-чуть.

Посмотри-ка в окно - ночь сменяет унылый вечер.

Безразличие глушит все страхи. Бросаешь кисть.

Ты устала так жить. Ты готова к последней встрече.

Рысья©

Остаётся только ждать…

Через неделю после того памятного дня, когда встречался с Эдвином, Тому позвонила Бо напомнить, что скоро начинается рабочий сезон и где и когда состоится первое мероприятие (фотосессия). Том, опустив голову, молча выслушал её, угукнул в конце и, пробормотав «спасибо» отклонил вызов.

Вечером Джерри вызвал его на очередной разговор, на этот раз касательно работы и имеющихся обязательств по ней. Велел Тому включить ноутбук, продиктовал путь к нужной папке и сказал посмотреть документы, которые в ней хранятся. Документами были электронные копии контрактов на осень текущего года и несколько на первую половину зимы, до наступления нового года.

- Это – рабочие контракты, - сказал Джерри, когда Том дочитывал первый. – Я помню, что ты не желаешь продолжать начатую мною карьеру модели, но ты обязан отработать всё то, что здесь прописано. Надеюсь, ты понимаешь, что это серьёзно и не обсуждается, и не будешь спорить и ругаться со мной. Это не моя прихоть, а обязательства. Прочитай всё, чтобы знать, что тебя ждёт. Этот сезон не будет слишком насыщенным, но тебе всё равно нужно морально и физически подготовиться.

Том и ему ничего не ответил и не посмотрел на него. Подперев кулаком щёку, с глубокой, на грани слёз, печалью в глазах прочитал все документы. Не хотел сейчас спорить, элементарно не было сил, чтобы ввязываться в новый раунд противостояния, по итогу которого, пусть даже это займёт не один день, всё равно окажется разбит в пух и прах и согласится на то, чего хочет Ненавистный Командир, подчинивший своему контролю всю его жизнь.

Грядущий сезон никак нельзя было назвать «марафоном», так как Том не принимал новых предложений по работе, нужно было отработать лишь те контракты, которые заключил ещё Джерри. Да и не делали ему предложений, не считая Карлоса Монти (их сотрудничество даже не обсуждалось) и Миранды Чили, который, увидев его на одном мероприятии, завопил, что сражён наповал и что забирает его себе, потому что «это невероятно! Какой вид, какой взгляд!», и напугал Тома своим как всегда экстравагантным видом и таким же поведением до полуобморока. Так как не добился положительного ответа, а очень загорелся идеей заполучить себе «сумасшедшего мальчика», как беззлобно и совершенно бестактно в глаза окрестил его, не забыв высказать, что «раньше я считал тебя скучной пустышкой, а теперь другое дело!», впоследствии Миранда ещё трижды набрасывался на Тома, и в итоге Том дал ему согласие. По этому поводу Джерри планировал провести отдельный разговор, поскольку работа с этим ненормальным требовала особой подготовки и внимательности, и Джерри не радовало то, что из всех, Том умудрился связаться именно с ним.

Предстояло всего лишь восемнадцать фотосессий, четыре показа – все под началом Миранды и участие в Неделе Моды в Париже, всё это растягивалось почти на полтора месяца, так что у Тома ещё и свободные дни оставались. По сравнению с тем, сколько за сезон отрабатывал Джерри, это было мало и расслабленно.

Сезон для него открывался восемнадцатого сентября. Том предупредил Оскара о том, что у него начинается работа, собрал чемодан и, усадив Маркиза в переноску, в назначенный день отправился вместе с Бо в аэропорт, чтобы отбыть в Берлин, где его ждала первая съёмка у Герра Отто Маркса. Бо сразу вызвалась присматривать за котиком, чтобы он не сидел в одиночестве, пока Том будет работать.

По поводу работы, которую возненавидел всей душой и хотел во что бы то ни стало никогда больше ею не заниматься, Том не испытывал никаких эмоций. По сравнению с тем, что произошло с тех пор, как страдал на ней, и продолжало происходить, работа «выставочным мясом» была незначительной ерундой и наименьшим злом. Правду говорят – всё познаётся в сравнении. Сейчас Том многое бы отдал за то, чтобы вернуться в апрель-май и просто работать, и думал, что повёл бы себя совершенно иначе, если бы представился второй шанс. Может быть, если бы он не ныл и не думал, что это конец, что не может так жить, а изменил «не свою жизнь» в приемлемую для себя сторону, используя все имеющиеся возможности, как говорил Джерри, всё повернулось бы иначе и кошмар не наступил, не пришёл бы Джерри и не взял его жизнь под свой контроль.

Тому было всё равно, куда лететь/ехать/идти и что там делать. Всё равно, что на него наносят макияж, иной раз одевают в неприемлемое и просят раздеться. Даже на яркую помаду на губах никак не отреагировал. Смотрел перед собой отсутствующим взглядом, пока его готовили, был куклой, позволяя делать с собой всё, что необходимо.

Джерри не слишком нравилась его апатия. Но он как никто знал, что у Тома есть только две грани поведения в неприятных ему обстоятельствах – или апатия с полным смирением, или бездумный бунт. В случае с работой первый вариант был куда более предпочтителен. Да и в остальном, как бы ни было за него больно, тоже, поскольку сломавшийся Том куда сговорчивее и потому продуктивнее пытающегося отстоять себя.

Шулейман с Томом не поехал. Но приехал через три дня и, не став ничего объяснять, как будто так и надо, остался.

На фотосессиях Джерри становился перед Томом и показывал позы, которые нужно принять. Повторял Том хорошо, только с взглядом ничего не мог поделать – он всегда был глубоко печален и пуст – врать глазами это слишком сложное искусство для него. Потому Джерри старался подбирать такие позы, где не нужно смотреть прямо в камеру.

А перед Неделей Джерри дрессировал Тома – учил ходить, смотреть, держать руки и так далее правильно. В номере отеля проводить такие занятия было не слишком удобно, и Том был никудышным учеником в плане выработки красивой походки – чего только стоило отучить его опускать голову и сутулиться, но и на поприще наставника Джерри не потерпел поражение. Подумал даже, что если бы была такая возможность, в будущем можно было бы сделать это своей профессией или одной из – учить начинающих моделей, поскольку у него к этому явным талант.

Выдрессировал его Джерри так хорошо, что Том и в повседневной жизни начал держать спину прямо.

Только к показам у Миранды Джерри Тома не готовил, поскольку тому психу не нужны были просто красота и мастерство профессионала. Джерри так и не понял, что ему надо, но точно не обычное, потому, раз он так покорился Томом, пусть получает. Главное – быть рядом и контролировать, чтобы «маниакальный шизофреник» не втянул Тома во что-нибудь дурное, а то и опасное, что весьма в его безумном стиле.

В один из одиноких вечеров, когда Шулейман был то ли у себя в номере, то ли ещё где-то, Том снова сел рисовать (карандашом и ручкой и в блокноте, которые нашлись в номере, поскольку никаких рисовальных принадлежностей с собой и не подумал взять). И больше не переставал, занимался этим почти каждый вечер. Не изображал что-то конкретное, просто садился и выводил всякое на листе, что складывалось в единый абстрактный рисунок. Для него это было расслаблением, своего рода медитацией и терапией - тем же, чем рисование было для Джерри, о чём Джерри молчал. И вообще не вмешивался, когда Том рисовал.

Несколько раз Том брался за карандаш и в присутствии Оскара, когда, как нередко бывало, они были вдвоём, но не общались. Шулейман удостоил вниманием и словом его занятие только в первый раз, сказав: «Что ты там делаешь, опять рисуешь? И правильно, рисуй. Во-первых, это полезно в терапевтическом плане, во-вторых, может быть, получится из тебя художник, они все не от мира сего».

Как-то, десять раз переведя взгляд от Оскара в пустой лист и обратно, Том робко спросил:

- Оскар, можно я тебя нарисую?

- Просишь, чтобы я неподвижно посидел пару часов, позируя тебе? – Шулейман взглянул на него.

- Нет, - сконфузившись, Том качнул головой. – Просто спрашиваю твоего разрешения. Я же не могу рисовать тебя, если ты против. Наверное…

- В таком случае – окей, рисуй. Потом покажешь, что получилось, - ответил Оскар и снова уткнулся в телефон.

Том закусил губы, внимательно присмотрелся к нему и нанёс на лист первый штрих. Так и смотрел – то на парня, то в блокнот, старался уловить и запомнить все-все детали его позы.

Портрет получился в стиле эскизов модельеров – из отрывистых линий, выходящих за пределы контуров тела, лицо вышло неузнаваемым, но прекрасно была передана поза и характер, отражающийся в ней.

Том счёл рисунок никудышным и, поскольку Шулейман уже забыл про свою просьбу-требование показать ему результат, забросил его. Пересел к нему под бок, положил голову ему на плечо и закрыл глаза. Оскар, удивлённый не первым с его стороны, но всё равно неожиданным порывом нежности, скосил к нему глаза и через несколько секунд обнял его одной рукой.

Том сразу отстранился. Не испугался, не подумал, что Оскар замыслил что-то дурное, но не был готов принять ласку, считал, что не заслуживает её. Шулейман по этому поводу ничего не сказал и тянуть его обратно к себе не стал.

К ночи Том попросил его уйти к себе и не ночевать с ним. А на следующее утро снова был перелёт в новую страну, вдвоём [втроём]. На протяжении почти всего полёта Том молчал и смотрел в иллюминатор. Оскар сидел не с ним, в некотором отдалении позади и по диагонали; закончив со всеми своими занятиями, он переключил внимание на Тома, около двух минут сверлил взглядом его затылок и, не увидев реакции, вырвал страницу из журнала, скомкал и точно бросил ему в голову.

Том обернулся к нему, удивлённо приподняв брови.

- У тебя и так с речью проблемы, а если не будешь тренироваться, вообще говорить разучишься, - проговорил Шулейман. – Чего ты рот на замок закрыл?

- Ты хочешь поговорить? – растерянно спросил в ответ Том.

- Не откажусь.

Том послушно перешёл к нему и сел рядом, но на этом действия закончились. Не зная, что сказать, с минуту сидел, сцепив руки в замок и смотря вперёд, и произнёс:

- А я спать хочу.

- Очаровательно, - саркастически высказался Оскар. – Так спи, лететь ещё почти час. Только обратно иди, нечего мне над ухом сопеть.

Том ушёл на прежнее место, поёрзал немножко в кресле, устраиваясь удобнее, и закрыл глаза. Поспать не получилось, но подремал, после чего почувствовал себя ещё более сонным. Спас кофе.

Про свой день рождения Том забыл и вспомнил о нём только вечером благодаря Карлосу, который, как и в прошлом году с Джерри, взялся за него и пытался убедить отметить, как надо. Том отказался, сославшись на то, что приболел и плохо себя чувствует. С учётом его подавленного состояния Карлос поверил и оставил его в покое, но потребовал с него клятвенное обещание, что «если не следующий день рождения, поскольку двадцать четыре это не так круто, то твои двадцать пять отметим так, чтобы все это ещё долго вспоминали, а мы не могли вспомнить». Том дал обещание, подспудно думая, что к тому времени его уже всё равно не будет здесь. Здесь – в жизни. Не планировал ничего делать с собой, но появившееся ещё в середине лета ощущение, что у него не будет будущего, достигло максимума.

Непонятно на каких основаниях – видимо, тем людям было очень скучно – кто-то распустил слух о том, что связанного узами брака фотографа Карлоса Монти и молодую модель Джерри Каулица связывают отнюдь не только деловые отношения. Эта информация дошла и до Дино, и он ворвался на первую из трёх их совместных съёмок, страстно желая, если не придушить Тома, то испортить ему бесстыдное смазливое личико, а потом разобраться с неверным благоверным.

Услышав его пламенную речь, начинающуюся со слов: «Наглый изменщик!», Карлос бросился к нему.

- Он ребёнок! – в который раз совершенно искренне восклицательно повторил Монти. – Да, Джерри красивый и сексуальный, я это вижу, и он меня вдохновляет, но совсем не в том смысле! Я и подумать не могу о сексе с ним!..

Выслушав его, Дино успокоился, что было очень хорошо, поскольку также на съёмке присутствовал Шулейман, и это всё вполне могло плохо закончиться.

Но, несмотря на то, что поверил любимому, Дино решил лично присутствовать на следующей фотосессии, о чём предупредил Карлоса. Во время съёмки ничего особенного не происходило, если знать, как Монти работает, упрекнуть его было не в чем.

Насмотревшись достаточно со стороны, Дино встал со своего кресла и подошёл к Тому, желая посмотреть на него поближе и внимательнее – интересно было, отчего же Карлос настолько без ума от него.

Не поднимая взгляда от экрана мобильника и непонятно как заметив его приближение к Тому, Оскар сказал:

- Лучевые кости срастаются в течение месяца, челюсть в среднем полтора, нос три.

- Ты мне угрожаешь? – с сердитым удивлением спросил в ответ Дино.

- Я информирую.

- Позвольте мне вмешаться! – опустив фотоаппарат, встрял Карлос. – Джерри, вы с Оскаром вместе?

- Какое это имеет отношение к делу? – Шулейман ответил вместо Тома и прямо посмотрел на Монти. – Делай свою работу. И присматривай за своим Отелло. И настоятельно рекомендую показать его специалисту, так как патологическая ревнивость является одним из видов психопатий.

Никто не нашёл сразу, что ответить на это, а Оскар как ни в чём не бывало вернулся к любимому девайсу.

На третьей съёмке у Монти тоже присутствовали четверо, не считая вспомогательных работников. Но никто ни с кем не ругался и не разговаривал, только Карлос обращался к Тому.

Результаты работы вдвоём были налицо – потуги Тома весной были несравнимы с тем, что он выдавал сейчас, под умелым руководством Джерри. Все выдохнули и радовались – Ангел вернулся! Модельеры, не захотевшие рисковать и иметь с ним дело после весенних показов, снова обратили на него своё внимание и предлагали сотрудничество.

И некоторые фотографы очень оценили «вселенскую грусть» в глазах Тома, как назвал её Карлос. Другой, много чего повидавший в силу возраста и опыта в профессии фотограф сказал по этому поводу: «Такие эмоции в таких глазах дорогого стоят. Радость изобразить легко, мы все делаем это каждый день, а показать не вульгарную печаль, не испытывая её, почти невозможно».

Двадцать шестого октября Том вернулся домой. Вечером этого же дня ему позвонили с незнакомого номера.

- Здравствуй, Том, - произнёс мужской голос, - это Эдвин.

- Здравствуйте.

- Я сделал то, о чём ты просил. Как тебе лучше передать информацию: в руки или прислать на электронную почту?

- На почту, - сказал Джерри.

- Лучше на почту, - повторил за ним Том, опустив взгляд.

- Жди.

К тому моменту, когда включил ноутбук, в электронном ящике уже было плюс одно новое сообщение. Сглотнув, Том открыл его, а после присланный архив. Джерри, стоя за его спиной, чувствовал сердцебиение, потому что – сейчас, вот сейчас они всё узнают, и останется только финальный шаг.

Эдвин со своими людьми постарались на славу. Имена, фотографии, личная информация и, конечно, текущее местоположение – всё это было собрано и представлено в документе.

Том не помнил их лиц, но, увидев фото, мгновенно узнал, и они заняли своё место в голове. Ему стало дурно.

Эрик Зильд – настоящие имя и фамилия голубоглазого. Том мазнул по этой строке взглядом и отвернулся, не в силах заставить себя читать, ему было страшно знакомиться с ними столь близко, невыносимо узнавать их имена.

Но главная информация была другой – они живы, они всё ещё живут, здравствуют и дружат. На прошлой неделе трое прибыли во Францию и ныне проживают на юге страны; Шейх задержался в Австрии.

Том закрыл крышку ноутбука и, облокотившись на стол и уронив подбородок на грудь, обхватил голову руками, в исступлении глядя в деревянную столешницу.

Уже не сопротивлялся, понимал, что будет дальше – что он должен будет сделать.

«Только их смерть положит конец всему…».

- Я рад, что ты наконец-то понял это, - произнёс Джерри, положив ладонь ему на плечо. – Потерпи, нам осталось чуть-чуть.

Том закрыл глаза и закрыл их ладонями.

«Только их смерть…».

Глава 40

И если станет плохо, то мой номер на столе,

В этом нет подвоха, просто так удобней мне.

Сядем на дорожку, снова убегаю прочь;

Папа, если можешь, то прости…

Lascala, Прочь©

Джерри решил отложить разговор о том, что они будут делать дальше, на следующий день после того, как они получили досье на ублюдков, или дольше, поскольку сначала ему нужно было самому додумать план действий, чтобы он был идеален и достаточно прост в исполнении. Но судьба внесла свои коррективы в размеренный и запланированный ход событий, напомнив, что всё предусмотреть невозможно, каким бы хорошим стратегом ты ни был, в чём Джерри уже убеждался на собственном опыте. Поскольку ты пишешь сценарий не для всего мира, а лишь для собственной жизни, и в неё в любой момент может вмешаться случай в лице другого человека, у которого есть собственное видение и планы.

Джерри почуял неладное сразу, как услышал звонок в дверь – Шулейман звонил по-другому. А незваные гости им были ни к чему, как показывала практика прошлого, обычно от них бывают одни неприятности.

Но Том не заметил разницы в характере звонка и пошёл открывать. Маркиз побежал за ним и обнял хвостом за ногу, пока он отпирал замки.

- Папа? – изумлённо выпалил Том, вытаращив на него глаза и вцепившись пальцами в дверную ручку.

Перед ним стоял отец – настоящий, Кристиан, а не воскресший Феликс. Но Том бы меньше удивился и растерялся, если бы Феликс к нему пришёл. Пользуясь тем, что на него не обращают внимания, Маркиз юркнул на улицу и куда-то бодро посеменил.

Джерри сверлил гостя ледяным напряжённым взглядом. Правильно думал – незваные гости не к добру. Только этой семейки Тому сейчас не хватало для счастья. И хотя лично к Кристиану у Джерри не было никаких претензий, он проявил себя как самый разумный и приятный человек, дела это не меняло. Сейчас ему тут не рады. Джерри надеялся на то, что Том не сорвётся из-за появления родителя и поведёт себя благоразумно.

- Привет, Том, - смущённо улыбнувшись, по-французски поздоровался Кристиан. – Наверное, ты не ожидал меня увидеть.

Не сводя с него шокированного взгляда, Том сдавленно кивнул и затем, опомнившись, ответил:

- Привет, - пробормотал. – Да, не ожидал… Я думал, что… Я…

Том не договорил и нахмурился. А что он думал? Ничего не думал, просто принял как должное, что у него нет семьи, потому что он, бракованный, им не нужен.

- Я очень рад тебя видеть, - нарушил тягучую паузу Кристиан, искренне, но вновь неуверенно улыбнувшись.

Том не знал, что сказать в ответ, не мог ничего сказать. Хотел закрыть дверь перед носом родителя, чтобы закончить этот момент, но не мог этого сделать. Потому что он так нуждался в отце! В любом! И сейчас он нуждался в нём как никогда.

Горло сдавило от вновь пробудившихся после летаргии последнего времени чувств, забившихся в груди маленькими птицами.

- Представишь меня своему гостю?

Услышав голос Шулеймана, Том выглянул из-за отца. Кристиан обернулся к бестактно вмешавшемуся парню, и тот сказал:

- Вопрос снят. Вы, должно быть, отец Тома? Кристиан, если я не ошибаюсь?

- Да, всё верно.

- Оскар Шулейман, - в свою очередь представился Оскар. – Какими судьбами во Франции и конкретно здесь? С учётом вашего расставания и прошедших с тех пор почти четырёх лет этот вопрос так и напрашивается.

- Извини, но я хотел бы обсудить это только с Томом.

- Я вам мешаю? – изумился Шулейман. - О, простите мне мою бестактность. Кажется, я тут третий лишний. Мне уйти? – обратился он к обоим и остановил взгляд на Томе.

Кристиан тоже посмотрел на Тома, так как ответ был за ним.

- Да, - комкано кивнул Том, - Оскар, дай нам поговорить, пожалуйста.

- Окей, - без проблем согласился тот. – Зайду позже.

Немного проведя Оскара взглядом, Кристиан повернулся к Тому и спросил:

- Кто этот парень?

- Это Оскар, - чуть пожав плечами, повторил Том имя, не зная, как ещё его обозначить.

Такой ответ совсем не удовлетворил любопытство, но Кристиан не стал спрашивать снова. Понимал, что Том имеет полное право не хотеть рассказывать ему о своей жизни и, возможно, не захочет этого никогда.

- Можно я зайду? – после паузы спросил Кристиан.

- А, да, конечно.

Том отошёл в сторону, пропуская родителя в дом, и, закрыв дверь, огляделся в поисках Маркиза, но, не увидев его, подумал, что он скрылся от глаз где-то в комнатах.

Они прошли в гостиную, но не сели, стояли на расстоянии и смотрели друг на друга. Кристиан нарушил в чём-то нужное и в то же время мучительное молчание:

- Я по привычке назвал тебя Томом, но знаю, что теперь тебя зовут Джерри. Как к тебе лучше обращаться?

Первой реакцией было взорваться, объяснить, что не желает слышать это имя в свой адрес, потому что он – не он и никогда им не будет. Но – а смысл? Они и так уже сплетены гораздо большим, чем имя.

- Мне всё равно, - качнул головой Том, чувствуя лютую горечь в груди, - я откликаюсь на оба имени.

Он помолчал, закусив губы, и негромко добавил:

- Но лучше Том.

- Да, Том лучше, - кивнул Кристиан. – Если честно, я был очень удивлён тем, что теперь ты зовёшься Джерри… - он смолк и сказал: - Извини, я что-то не то говорю. Должен признаться, я готовился к нашей встречи, целые речи в голове репетировал, но сейчас я не знаю, что говорить. Всё вылетело из головы и уже не кажется таким правильным. Потому просто постараюсь сказать главное: я не отказывался от тебя и не откажусь, что бы ты не думал. Мы искали тебя, и я не поверил, когда через полгода после твоего побега и исчезновения в полиции сказали, что тебя можно считать мёртвым, и свернули поиски. Может быть, я настолько не хотел верить, но я был точно уверен, что ты жив, просто сбежал, потому что так вышло.

- А остальные поверили? – тихо-тихо спросил Том, не смотря на него.

- Хенриикка, к сожалению, поверила. Для неё это был страшный удар. Оили тоже, я так думаю, она ничего не говорила об этом. Минтту поверила, но она была совсем мала, детьми такие новости воспринимаются по-другому.

- Разве во второй раз хоронить не проще?

Том покосился на Джерри, сказавшего эти слова. Не стал повторять предложенный вариант ответа, это было больно и отвратительно.

- Мне жаль… - проговорил Том, потупив взгляд в пол. – Надеюсь, они про меня уже забыли, почти четыре года с тех пор прошло.

- Не буду говорить за всех, это неправильно, пусть сами скажут, если захотят и представится такая возможность, но я тебя не забыл и не забывал.

- Как ты меня нашёл?

- Нашёл в сети информацию о том, что ты переехал в этот дом, кто-то её слил. Тайна частной жизни знаменитостей лишь пустой звук для других, тебе ли не знать об этой напасти? – шутливо произнёс Кристиан, стараясь скрыть свою неловкость и ослабить напряжение момента.

- Я не знал.

Попытка не удалась. Отбросив деланную весёлость, Кристиан сказал:

- На самом деле, я узнал о тебе ещё в прошлом октябре. Сначала я никому не говорил об этом, хотел сам решить, что делать дальше, и изучал твою новую жизнь, чтобы понять тебя. В конце прошлого ноября я решил, что должен встретиться с тобой, а потом уже рассказывать остальным о тебе, только не знал, как это сделать правильно. Тогда не был известен твой точный адрес, а пытаться прорваться к тебе на работу не казалось мне хорошей идеей, нам нужно было встретиться без посторонних, и я боялся, что ты неправильно поймёшь моё появление спустя три года, ведь теперь ты звезда. В итоге я рассказал обо всём Хенриикке, но она мне не поверила, даже когда увидела твои фотографии, не верила. Наверное, это было защитной реакцией с её стороны или чем-то вроде того, к сожалению, я не силён в психологии, или из какой это области? – Кристиан выдержал паузу, смотря на сына, тяжело и тихо вздохнул и продолжил: - Но, как оказалось, Оили, юная интриганка, меня опередила. К Рождеству она призналась в том, что уже встречалась с тобой, и ты не хочешь никого из нас видеть.

Том удивлённо изломил брови. Что это значит – встречался с Оили, не хочу вас видеть? Забыв о том, что отсутствовал на протяжении трёх лет, он открыл рот, чтобы сказать, что это неправда, он не встречался с сестрой.

Опережая это, Джерри объяснил:

- С Оили встречался я. Она пришла ко мне на работу и потребовала разговора. Мне пришлось быть не очень дружелюбным, чтобы отвадить её от себя, но ничего криминального. Она ни о чём не догадалась.

На секунду Тому стало очень неприятно и обидно. Джерри всю его жизнь отнял и присвоил себе, ещё и с сестрой его виделся, в то время как он считал себя сиротой при живых родственниках [странно, что всю семью не взял в оборот!]. Но это быстро прошло. У Тома уже действительно не осталось сил на злость и борьбу.

- Я не совсем это имел в виду… - тихо проговорил Том, вновь опустив глаза. – Я не хотел обидеть её и никого из вас тоже.

Он помолчал и, подняв взгляд к отцу, спросил:

- Но почему ты всё равно приехал, если Оили сказала, что я не хочу вас знать?

- Потому что для меня это неважно. После того, что было, неудивительно, что ты не горишь желанием поддерживать с нами отношения. Но это не значит, что я не могу попытаться всё изменить.

- Это нельзя изменить, - с затаённой горечью произнёс Том, не поняв, о чём говорит папа. – Я по-прежнему болен, и лучше не будет.

- Том, я не об этом, - очень серьёзно ответил Кристиан. – Ты же рассказал Оили правду о том, что произошло в тот вечер, когда ты сбежал, и мы её тоже узнали, Кими во всём признался после одного разговора с ней.

Том с шоком округлил глаза. Не хотел об этом вспоминать, но больше – не ожидал это услышать.

- Мне жаль, Том, - серьёзно и искренне сказал Кристиан, глядя в его лицо. – Больше всего я сожалею о том, что в тот вечер меня не было дома, чтобы не дать тебе уйти и во всём разобраться. После того, как всё вскрылось, я ещё твёрже решил, что во что бы то ни стало должен встретиться с тобой и поговорить, но стало ещё сложнее решиться на это. Несколько месяцев я следил за новостями о твоей жизни в сети и искал момент для встречи. Когда в этом апреле я узнал, что ты попал в больницу, я приехал, чтобы увидеть тебя, подумал, что это самый подходящий момент. Но меня к тебе не пустили, даже к палате не подпустили. Не знаю, что за люди охраняли твой покой, там были не только врачи, но они не желали ничего слушать. Так что уехал я ни с чем…

Он выдержал паузу, вспоминая те непростые дни в Париже, и спросил:

- Том, что с тобой тогда случилось? Я так понял, что что-то серьёзное?

- Нет, не очень, - комкано мотнул головой Том. – Травма головы, просто сотрясение мозга.

Кристиан покивал и вновь заговорил:

- После этой неудачной попытки я не оставил свою идею, снова начал ждать и искать возможность и повод для встречи. Но это было глупо и ужасно – ждать какой-то новой беды, чтобы моё появление было «хорошим» и «нужным». И две недели назад я решил, что – хватит, ты можешь послать меня, но это лучше, чем ничего. Но ты не послал, и я надеюсь, что это добрый знак. Во всяком случае – я очень хочу, чтобы ты был в моей жизни и быть частью твоей, и я понимаю, что это не будет просто, но мне всё равно, я готов бороться, если ты дашь мне этот шанс.

У Тома в горле встал ком, и в груди щемило так, что впору расплакаться, но не надо, нельзя. Преодолевая это раздирающее чувство внутри, он произнёс:

- Я тоже очень хотел бы, чтобы ты был в моей жизни, попробовать ещё раз. Но сейчас не время. Извини… - больно, как же больно было говорить, и горло сдавливало от лжи и правды, которая стояла за словами. – Потом я буду рад тебя видеть, но не сейчас.

- Я понимаю, - кивнул Кристиан. – Я останусь во Франции и буду ждать. Если ты не против, я буду тебя навещать.

- Нет, - категорично ответил Том, качнув головой. – Пожалуйста, не жди, я не знаю, сколько это продлится, поэтому не надо, не оставайся. Возвращайся в Финляндию, а я потом сам приеду. Или позвоню. Лучше позвоню.

Горько, как горько. Сдерживаемые слёзы худший яд.

- Том, у тебя какие-то проблемы? – серьёзно спросил Кристиан, обеспокоено смотря на него.

- Никаких проблем, - Том выдавил из себя широкую улыбку. – Просто сейчас не время. Так бывает. У меня сейчас такой период в жизни, когда мне нужно быть одному, нужно разобраться с некоторыми вопросами.

- Конечно, - сказал Кристиан, держа при себе все слова, которые хотел бы сказать. – Не буду тебя больше отвлекать.

Он машинально протянул руку для прощания, хотя их и разделяли метры. Том медленно подошёл, хотел пожать ему руку, но вместо этого, потянув свою ладонь и не успев коснуться пальцев, крепко обнял отца, зажмурив глаза. Позволил себе это.

В первый и последний раз. Не дыша, чтобы не дать пролиться слезам. Потому что всё ложь, не будет этого светлого «потом». Потому что он собирается сделать нечто ужасное, и вся его жизнь кошмар.

И не подумал, что четыре года назад боялся близости отца, как и всех прочих мужчин, хотя и помыслить не мог, что тот сделает что-то плохое, а сейчас добровольно обнимал его и тепло чужого тела совсем не жгло.

Кристиан осторожно обнял его в ответ, чувствуя себя и неимоверно счастливым, и готовым заплакать от того, что спустя двадцать три года наконец-то смог обнять сына, прошлый раз был в роддоме.

Отстранившись, Том сказал:

- Пока.

- До встречи. Я был безмерно рад тебя видеть.

Том только улыбнулся уголками губ и покивал в ответ. Закрыв за отцом дверь, он прислонился к ней спиной. Душа и тело словно разделились надвое: душа сползла на пол и, сжавшись в комочек, выла, а тело стояло и смотрело перед собой невидящим взглядом.

К нему подошёл Джерри.

- Котёнок, ты всё очень правильно сказал. Но у тебя будет «потом», не сомневайся.

Он мягко потянул Тома за плечо, отлепляя от двери, и обнял. Том позволил, уткнулся носом ему в плечо. Кажется, сейчас он готов был сдаться в чьи угодно объятия, настолько ему было плохо.

Джерри с минуту молчал, поглаживая его по волосам, и произнёс:

- Всё будет хорошо. Ты только верь мне, слушай меня и ни в чём не сомневайся. Слышишь?

Том лишь закрыл глаза. Это означало «да».

Глава 41

Ты слышишь зов, в ее словах звучит заученный бред,

Она под властью прокроена, какой к черту рассвет?!

Твою любовь нужно спасать от этих райских афер;

Не оставайся как трус, и возвращай револьвер!

Ravanna, Ai Mori, Кома©

Оскар пришёл через пятнадцать минут после ухода Кристиана. Не поздоровался, и Том тоже ничего не сказал, пустил его в дом и пошёл следом в гостиную.