Читать онлайн
"Версия 2/1"

Глава 1

А давай с тобою снимем этот запрет,

Виноватых и безвинных среди нас нет.

Хочешь, я тебе открою главный секрет,

Или не хочешь?..

Виа Гра, Перемирие©

Том проснулся не отдохнувшим и не разбитым, как будто просто ненадолго закрывал глаза. Болел затылок, но несильно, в голове было пусто.

«Я умер?», - почему-то такой была первая мысль, когда открыл глаза и увидел окружающую обстановку.

Шикарно-светлое незнакомое помещение было не совсем похоже на то, какими обычно изображают небеса, но вполне могло сойти за рай или тот свет, при известном условии, что никто на самом деле не знает, как он выглядит.

- Проснулась, спящая красавица? Наконец-то. А то я уже думал, что ты снова в кому впал, на этот раз в настоящую.

Том повернул голову на голос и, увидев сидящего около его постели Шулеймана, удивлённо поднял брови.

- Оскар? Это ты?

- Нет, твоя галлюцинация.

У Тома дрогнули губы, потому что – поверил, не подумал даже, но поверил, что сумасшествие пошло дальше. Тихонько шмыгнув носом, он повернулся к Оскару спиной и, двумя руками прижимая одеяло к груди, подтянул колени к животу.

- Эй, ты чего отворачиваешься? – не понял Шулейман и дёрнул его за плечо, переворачивая обратно на спину. – Я это, я. А ты ожидал увидеть кого-то другого? Ты как себя чувствуешь?

Том, игнорируя вопросы, сел, напряжённо и недоверчиво глядя на него из-под сведённых бровей, и спросил:

- Ты настоящий?

Оскар удивлённо выгнул брови и сказал затем:

- Да уж. Надо будет тебе ещё раз голову проверить, здешние специалисты явно что-то опустили и ты ударился ею сильнее, чем казалось.

- Я ударился головой? Опять?

- А ты не помнишь, что было? Если так, то это многое объясняет.

- Что было? Какой сейчас год? День?

- А какой день ты помнишь последним?

- Первое ноября, до обеда где-то.

- Сегодня четвёртое ноября, год по-прежнему – две тысячи двадцать первый. Ты упал в обморок и проспал трое суток.

От слов Оскара, упоминания сна, Том вдруг почувствовал сонливость. Прикрыл глаза, но в следующую секунду распахнул их, потому что получалось, что события первого ноября, которые были в памяти с самого пробуждения и которые счёл дурным сном, - правда. Помнил всё так неподдельно и отвратительно реально, что, если не бояться признаться себе, что ты уже не тот, не такой, как думал о себе, это нельзя было принять за сновидение. Помнил их лица, фигуры и взгляды снизу, тяжесть пистолета в ладони, ощущения от нажатий на курок и кровавые дырки во лбах.

- Не может быть… - севшим, дрогнувшим голосом проговорил Том и закрыл ладонями лицо.

- Что не может быть? Слушай, меня реально напрягает твоё состояние, - с долей раздражения сказал Шулейман.

- Это правда? – Том опустил руки и вскинул голову; взгляд его метался, и в глазах читался ужас и отчаяние.

- Что?

- То, что было первого ноября… Господи, это правда... – Том склонился и снова уронил лицо в ладони.

- Тебе успокоительного вколоть?

- Оскар, почему ты со мной разговариваешь? – Том вновь опустил ладони и с болью посмотрел на парня.

- А почему не должен?

- Я убийца… Я убил их…

- Да, я был удивлён тем, что ты застрелил их сам, и рассчитываю, что мы обсудим этот момент, как и много чего ещё. Но для того всё и было затеяно, чтобы покончить с ними, чего ты сейчас страдаешь?

Том удивлённо и непонимающе смотрел на Шулеймана, хлопая ресницами. У него в голове не укладывалось, как Оскар может так спокойно об этом говорить. Не было ни мысли о том, что это безразличие к ужасному как-то нехорошо характеризует Оскара. Но все мысли были о том, как тот может не испытывать к нему отвращение и презрение после того, что он сделал.

- Ты видел, как я это сделал? – глупый вопрос, потому что логично, что Оскар видел, ведь он там присутствовал, но он вырвался.

- Видел. Жаль, ты очень быстро управился, я и дойти не успел до вас, потому что я думал тебе помочь.

- В каком смысле? – с шоком спросил в ответ Том, раскрыв глаза ещё шире.

- В том самом. Тоже пристрелить одного, а лучше двоих, чтобы по-честному. Я не снайпер, но с такого расстояния уж точно бы не промахнулся.

Том захлопал ресницами чаще, всё начало казаться нереальным. Эти слова Оскара… Он ведь не может на самом деле не винить его, да? И тем более не может его поддерживать в этом непростительном поступке?

- Ты серьёзно? – спросил Том.

- Да. Я же знаю, какой ты нерешительный тормоз, потому хотел помочь. К тому же я разделяю твою точку зрения, что они заслужили пулю в лоб, с этим и Эдвин согласен, а уж он разбирается в «виноватых и заслуживающих прощения». Но есть одно «но» - я никак не могу понять, каким образом ты пришёл к мысли об их истреблении? Это совершенно не в твоём духе. Вообще очень многое в последние месяцы было не в твоём духе и завершилось вот этой кульминацией, так что требую объяснений. И, предупреждая твоё блеянье и отнекивание, напомню – если я хочу, чтобы ты говорил, ты будешь говорить. Хоть мы уже давным-давно не доктор и пациент, но антураж подходящий, можем вспомнить былое. Мне надоело твоё молчание.

Том около полуминуты молчал, смотря в одеяло, покрывающее ноги, и, вздохнув и прикрыв глаза, заговорил, как на исповеди. Отчего-то сейчас ему не было страшно раскрывать свою тайну и рассказывать о Джерри, обо всём, что было. Скажет, и будь, что будет.

Рассказал всё, начиная с того случая, когда «вдруг разбушевавшаяся интуиция» увела его от притона, где мог сгинуть, и заканчивая последними словами Джерри «Подойди к ним», без чего ни за что бы этого не сделал и тем более не взял бы в руки оружие. Как произошло последнее, Том так и не понимал, хотя всё точно помнил, не мог усомниться, что это его рук дело. Но сейчас об этом не думал, просто говорил, без всплесков эмоций излагал всё то, что на самом деле происходило в его жизни, что влияло на него, вынуждая меняться и ломаться, вести себя «как Джерри».

Оскар не перебивал его, не задавал вопросов, в которых и не было надобности, поскольку Том в самом деле говорил, как на духу, как в последний раз, ничего не тая. Даже про то, что Джерри его целовал, и что однажды не сопротивлялся и целовал в ответ, рассказал.

Выслушав его от начала и до конца, Шулейман заключил:

- Во-первых, правильно я тебе диагноз в первую нашу встречу поставил – ты клинический идиот. Во-вторых, ты – просто идиот, потому что молчал об этом. А я голову себе всю сломал, думая, что с тобой происходит и чего ты стал ещё более неприкаянный, чем обычно!

В завершении пламенной речи он отвесил Тому ощутимый подзатыльник. Том инстинктивно втянул голову в плечи и, изломив брови, жалобно и непонимающе посмотрел на него, как всегда смотрел в самом начале знакомства, в центре, когда ещё не привык к его замашкам.

Отвечая на немой вопрос «за что?» в его глазах, Оскар пояснил за рукоприкладство:

- Это было «в-третьих», за первые два пункта. Я обещал себе тебя не трогать, пока тебя не выпишут, но ты меня вынудил своим дебилизмом. Объясни, какого чёрта ты молчал? Или тебе действительно нравится страдать в одиночестве?

Том опустил взгляд и негромко, сбивчиво ответил:

- Джерри говорил, что я должен молчать; сначала, что я должен это делать, чтобы ты не сдал меня в психушку, потом просто… Он вообще был против тебя до определённого момента, говорил, что я не должен с тобой видеться, если не хочу, чтобы с тобой что-нибудь произошло. Он угрожал. Я боялся. Как я мог тебе рассказать? – он посмотрел на Шулеймана.

- Феноменальное слабоумие, - произнёс тот, окидывая Тома взглядом, и спросил: - А тебе не приходила в голову одна вещь – каким образом Джерри может что-то со мной сделать, если он – проекция, его нет в физическом мире?

- Я его чувствовал, у него было тело… - пробормотал Том, понимая, что это никакой аргумент.

Ведь понимал, что Джерри – никто больше не видит и не чувствует, но в то же время не понимал, эти понятия словно протекали на разных, не пересекающихся уровнях. Том не мог отделаться от страха и мысли – насколько Джерри опасен, поскольку – для него Джерри был совершенно реален. Это было слишком сложно. И только сейчас начал понимать, как на самом деле всё было просто.

- Я не удивлён, что ты его чувствовал. Джерри – очень сильная альтер-личность, потому и галлюцинация из него получилась многоканальная и очень «живая».

- Галлюцинация? – переспросил Том; слово «галлюцинации» пугало, потому что они синоним того сумасшествия, когда уже не понимаешь, где явь, а где твоё безумие.

В принципе, как и было у него. Только он этого пока не сознавал.

- В широком и грубом смысле проекция альтер-личности – это галлюцинация, - объяснил Оскар. - Механизм появления тот же, природа другая.

- Почему я начал его видеть? – спросил Том, надеясь на то, что теперь, узнав всё и во всём разобравшись, сможет смотреть на Джерри иначе.

Да и как смотреть на него так, как прежде, если сравнялся с ним? Том уже не чувствовал ничего из того, что чувствовал прежде.

- Точного ответа тебе никто не даст, - ответил Шулейман. – Но у меня есть два предположения на этот счёт: или травма головы послужила толчком к смене формы протекания расстройства, или то, что тебя пытались изнасиловать, а скорее всего, и то, и другое.

- Просто смена формы? – спросил Том, чувствуя себя готовым истерически рассмеяться, потому что – идиот, какой же он идиот! Всё так просто и банально, а совсем не так, как ему казалось на протяжении пяти месяцев!

- Да. У диссоциативного расстройства идентичности есть три формы протекания. Прогугли, если интересно.

Том молчал какое-то время, оглушённый всем тем, что на него свалилось – что вроде бы знал, но не мог понять правильно и просто полностью, а сейчас осознал. По крайней мере, думал, что осознал.

- Получается, если бы я рассказал тебе, ничего бы этого не произошло? – растерянно спросил он.

- Смотря что ты имеешь в виду. Если пять месяцев схождения с ума, то да, обошлось бы без этого.

- Значит, мне всё-таки надо было лечиться, - сам себе сказал Том.

- Тебе надо было вынуть язык из задницы и сказать: «Тут такая штука – я вижу свою печально известную альтер-личность, и он требует, чтобы я замочил своих насильников», - жёстко отрезал Оскар.

- Прости, - с обречённой смирённостью произнёс Том, опустив голову и ковыряя лунки ногтей.

- Ну, хоть понял, что был не прав. Лучше поздно, чем никогда, - сказал в ответ Оскар, не обратив внимания на его интонацию.

Том снова помолчал и затем, подняв взгляд к парню, с тем же смирением, спокойным и серьёзным, произнёс:

- Когда придёт полиция? – спросил и сразу добавил: - Пожалуйста, не оставайся здесь, когда они придут.

- Если ты так горишь желанием пообщаться с полицией, это можно организовать, но не вижу особого смысла. Для полиции ты и так герой.

Том округлил глаза, с предельным шоком и непониманием смотря на Шулеймана. Он ослышался? Это шутка такая? Сарказм? Издёвка? Очередное высказывание Оскара, которое имеет не очевидный смысл, и которого он не понял?

- Какой я герой? Я преступник.

- Ладно, не герой, медали тебе никто не даст, но на словах близок к тому. Пока ты тут отсыпался, я решил всё сделать красиво, благо, есть человек, которому это по силам устроить, и он меня очень любит, несмотря на то, сколько раз к нему обращался мой папа, чтобы похлопотал за меня.

- Я не понимаю…

- Всё просто. Официальная версия такова: ты наконец-то перестал бояться и решил помочь правоохранительным органам найти педофилов, которые когда-то надругались над тобой и едва не убили, чтобы остановить их. Полиции удалось разыскать ещё одну выжившую жертву этих четверых, и она дала показания, чего было достаточно для организации операции по их задержанию, в ходе которой они были убиты.

- Какая другая жертва? – ошарашено спросил Том. – Какая операция? Это неправда! Это же сделал я! Это подстава?

- По правде говоря, потенциальная жертва, у той девушки хватило ума не садиться к ним, но она их опознала, и обстоятельства были те же самые – ночь, пустынное шоссе, к слову, она тоже шла пешком подпитая после неудачной вечеринки, с которой сбежала, рассорившись с парнем. Но она согласилась сказать другое и уже всё изложила в письменном виде. А других их жертв, я уверен, найдут, если кто-то остался в живых, этим уже занимаются, и тогда всё будет уж точно справедливо.

Том смотрел на Оскара огромными глазами, впадая всё в больший шок от каждого его нового высказывания.

- Других жертв? – растерянно повторил он за Шулейманом. – Каких ещё других жертв?

- Обычных. То, как они действовали с тобой, указывает на то, что для них такое – не случайность, а то, что они пытались заманить к себе ту девушку, это доказывает. Не думаю, что они каждый раз заморачивались и устраивали продолжительное похищение или убивали жертв, не тянули они на преступников такого уровня, скорее всего, просто насиловали глупых и доверчивых малолеток. Но и это тяжкие преступления, в совокупности своей, учитывая вред, нанесенный одному только тебе, тянущие на высшую меру.

- Малолеток? – переспросил Том.

- Да. Тебе было четырнадцать, той девушке шестнадцать – это уже не малолетка, но всё равно несовершеннолетняя, по закону – ребёнок. Один эпизод может быть случайностью, два – уже система, так что, полагаю, они специализировались именно на подростках разных возрастов.

Кажется, Том всё-таки повзрослел, поскольку себя ему не было жалко, он не считал, что за то, что те четверо сделали с ним, они заслужили смерти, и готов был добровольно сдаться на расстрел или в тюремное заключение, что страшнее. Но, думая о том, что они могли бы точно так же сломать жизни другим детям – именно детям, слабым, беззащитным – не был так уверен в том, что поступил неправильно.

- Оскар, ты не врёшь? Ты говоришь всё это не для того, чтобы успокоить меня?

- С чего бы мне тебя успокаивать? Я действительно считаю, что ты поступил правильно: в корне неправильно и глупо до, но правильно в момент X, и они заслужили смерти, это не только мои слова, кстати.

- Ты не винишь меня за это? – серьёзно, немного севшим голосом спросил Том, смотря на Оскара с лёгким неверием, надеждой и одновременно тяжёлой, смиренной уверенностью в том, что он знает ответ.

Не может Оскар просто простить ему это, не может относиться, как прежде, как будто ничего не было. Такой поступок – это рубеж, после которого всё меняется и ничего не вернуть обратно. Том и сам для себя уже был не тот, другой.

- Я что-то не понял – ты жалеешь о содеянном? – вопросил в ответ Шулейман.

- Не жалею. Но я виню себя за то, что из слабости сделал это, не выдержал нажима Джерри и как последний трус готов был на всё, только бы мне стало легче, - голос начал слезливо, истерически дрожать и подниматься. – Что бы они со мной ни сделали, они не заслужили смерти. Только не от моей руки! Кто я такой, чтобы решать, кому жить, а кому нет?!

Оскар спокойно осадил Тома:

- Руками не маши. У тебя на левой капельница и пульсометр, а порвать иглой вену плохой вариант.

Том машинально посмотрел на левую руку – всё указанное действительно было на ней, и игла осталась на своём месте, несмотря на все его телодвижения.

- Зачем всё это? – спросил он, коснувшись пальцами пластыря, которым была закреплена игла, и исподлобья взглянул на Шулеймана.

- За тем, что если человека, длительное время находящегося без сознания, просто бросить лежать без какой-либо медицинской поддержки, велик риск, что в себя он не придёт. Или тебя надо было оставить отсыпаться в обнимку с трупами, чтобы потом глупые мысли в голову не лезли?

Том побледнел, а затем стремительно посерел и позеленел, представив себе эту картину и то, что увидел бы, открыв глаза. Но, справившись с шоком от этой мысли и работы воображения и проглотив дурноту, кивнул:

- А надо было. Это было бы честно.

- Так мне запрашивать эксгумацию? Ну да, логично, лучше сейчас, их только вчера похоронили.

- Их похоронили? – изумился Том.

- Да.

- А что такое эксгумация?

- Изъятие тела из могилы.

- Зачем?

- Ты же хотел пообниматься.

Том вытаращил на Шулеймана глаза и попросил:

- Не надо…

- Я не горю желанием их трогать, пусть лежат себе и гниют. Это была твоя идея. Ты уж как-нибудь определись, чего тебе надо, чего не надо.

Том нахмурился, потеряв нить разговора, и, устало потерев основанием ладони лоб, сказал:

- Я запутался… - во всём запутался, вообще во всём.

- Я тоже.

- А ты в чём? – Том взглянул на Оскара.

- В том, что происходит у тебя в голове. Будет третья волна посыпания головы пеплом? Расшифровываю – будешь по третьему кругу говорить, что ты виноват, и убиваться из-за сделанного? Давай лучше сейчас, не желаю тратить на это несколько месяцев.

- Оскар, это не смешно, - покачал головой Том. – И это серьёзно. Я совершил страшнейшее преступление и должен за это ответить. Это неправильно, что ты покрываешь меня и пытаешься убедить меня в том, что я поступил правильно.

- Я не пытаюсь тебя ни в чём убедить – я объясняю тебе, что ты идиот. Видимо, это моя миссия в этом мире.

- Оскар, я серьёзно.

- Окей, скажу иначе. Если на себя тебе наплевать, то подумай о других. Возможно, ты спас не одну жизнь тем, что решился покончить с этой четвёркой. Или тебе больше нравится прятать голову в песок, чтобы оставаться белым и пушистым?

Тома передёрнуло от его слов. Потому что как-то Джерри сказал ему то же самое: «Ты умеешь быть злым. Но твоя проблема в том, что ты всегда трусишь, пугаешься и отступаешь, когда отходишь от образа «я хороший для всех».

«Ты умеешь быть злым…»,

«Кажется, умею…».

Том склонил голову и потёр ладонями лицо.

- Не дёргай левой рукой, - напомнил Оскар.

Том послушно положил руки на одеяло, в него же и смотря. И произнёс после некоторого молчания:

- Оскар, зачем ты мне помогаешь?

- Я тебе не помогаю, я тебе – уже помог. И не заставляй меня жалеть об этом. Уточняю – я говорю о помощи в поиске не единожды упомянутой четвёрки и организации вашей встречи.

- Ты пожалеешь.

- Ты никогда не был склонен к оптимизму, - фыркнул Шулейман, сложив руки на груди.

- Но это правда, - возразил Том и поднял к нему глаза. – Не понимаю, почему этого ещё не произошло, но ты разочаруешься во мне, и получится, что всё зря.

- Как я только не думал о тебе в разное время, хуже, чем бывало, уже точно не будет, - парировал Оскар.

- Раньше я не убивал.

- Раньше у тебя не было комплекса вины. И если он на постоянной основе присоединится к прочим твоим проблемам, то мне самому понадобится психиатр.

- У меня нет комплекса вины, - вновь, несколько восклицательно, возразил Том. – Но я не могу просто взять и забыть о том, что сделал.

- Если тебе так нужно кого-то винить, вини меня, - пожал плечами Шулейман, - я же всё организовал, можно сказать, толкнул тебя на кровавый путь.

Том ошеломлённо воззрился на него. Его слова были как удар под дых, такие же дезориентирующие, но без боли.

- Ты серьёзно? – неверующе переспросил он.

- Вполне. Но имей в виду - так и быть, я позволю тебе десять минут поистерить, поругаться, какой я плохой человек, или что ты там соберёшься делать, а потом начну выбивать из тебя дурь. Так что настоятельно не советую пробовать. Лучше прими, что никто не виноват, кроме почивших товарищей – что заслужили они, то и получили, и начинай заматывать обратно распущенные сопли.

На душе стало спокойнее, и это было и приятно, и пугающе одновременно, потому что не хотел отпускать свою вину, с ней было понятно и привычнее. А без неё Том не знал, кем себя считать и что думать, и это страшило неизведанностью, разрывом шаблона собственного «Я».

- Даже если они этого заслужили, другие не должны отвечать за то, что совершил я, - ответил он.

- Никто не отвечает и не ответит.

У Тома немного отлегло от сердца. У него не было причин не верить Оскару, хотя и пытался придираться к его словам, сам не зная, почему – потому, что не мог поверить, что за содеянное его могут не только не винить, но и помогать ему, выступать на его стороне. Не мог принять, это было слишком для его понимания, слишком разнилось с его мыслями и ожиданиями.

Том ждал, что после того, как он СДЕЛАЕТ ЭТО, придёт конец, конец ему, он чувствовал так, и ему не было страшно уйти, он слишком устал от жизни под контролем Джерри, чтобы плакать по себе. Но почему-то конец не настал: он потерял сознание, не приходил в себя несколько дней, но снова открыл глаза и чувствует себя вполне хорошо.

- Но всё это – полиция, операция… - вновь взялся возражать Том, но уже слабо.

Устал, и на самом деле душу уже не сжирала вина, только в голове были такие мысли, сам их плодил, осознанно.

– Это неправильно. Зачем ты это сделал? Не надо меня покрывать, - говорил, хмурился и качал головой, не предъявлял, а пытался донести свои мысли, спрашивал.

- Я подумал на опережение. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы рассчитывать на то, что ты просто забудешь о них, будешь спокойно жить дальше и молчать. Рано или поздно тебя бы прорвало, ты бы рассказал о содеянном кому угодно, он следующему и так далее, и мне бы пришлось разгребать все последствия, которые могли бы быть самыми нежелательными. А так – никакой тайны нет, об их смерти известно многим людям. Это было «во-первых». Во-вторых, если бы ты решил обратиться в полицию или если бы это сделал я, решив помочь тебе не так, как ты просил, а по-своему и по закону, их бы всё равно грохнули, так что я просто переставил события местами, что не меняет сути. Как видишь, твоя вина не проглядывается нигде, потому завязывай с ней.

- Оскар, ты слишком хороший… Я тебя не заслуживаю…

- Твои бы слова да моему папе в уши, - усмехнулся Шулейман.

- Я скажу, - совершенно серьёзно сказал Том.

- Забудь, - отмахнулся Оскар. – Скажи лучше вот что – сейчас ты Джерри видишь? Надеюсь, сейчас у тебя хватит ума не лгать?

Том внимательно огляделся по сторонам и отрицательно покачал головой:

- Не вижу.

- А видел сегодня?

Том снова помотал головой. Шулейман задал новый вопрос:

- Он был рядом с тобой всё время?

- Нет, но большую часть. Он приходил в любой момент и всегда был со мной, когда я просыпался.

- А когда засыпал?

- Часто тоже, - смущённо опустив глаза, честно ответил Том.

- Получается, мы спали втроём? Эх, жаль, я об этом не знал, - лукаво ухмыльнулся Оскар.

Том не задумался о смысле его слов, понял же уже – не прав, что не рассказал о Джерри. Оскар не стал развивать мысль и вернулся к предыдущей:

- Исходя из того, что ты мне рассказал, и того, что сейчас ты не видишь Джерри, можно предположить, что он сказал правду, и расщепление исчезло. Но, чтобы говорить уверенно, нужно дождаться признаков слияния.

Том шокировано распахнул глаза. Он же ждал конца! А тут – слияние?! Это же то же самое, что излечение!

[Как и говорил Джерри]

- Каких признаков? – спросил он.

- Когда или если увижу, тогда и скажу.

Шулейман выдержал паузу и поинтересовался:

- Больше не хочешь выйти в окно?

- Я и не хотел…

- Чудно. А теперь приготовься к осмотру, сейчас я позову доктора.

Том без возражений позволил осмотреть себя, ответил на все вопросы, не требующие особой вдумчивости. В целом его состояние было более чем удовлетворительным, даже спутанности сознания не наблюдалось (с самого начала, Шулейман обозначил этот момент), чего можно было ожидать после длительного нахождения в бессознательном состоянии. Но доктора насторожил один момент – зрачки Тома не реагировали на свет и оставались расширенными.

Его снова отправили на магнитно-резонансную томографию мозга – обследование не выявило никаких патологий. После этого был окулист, но и он смог только констатировать факт: «Циркулярная и радиальная мышцы расслаблены». Так же Тома направили к неврологу и взяли кровь для анализов.

Несмотря на то, что прободрствовал меньше трёх часов, в последние полчаса Том ощущал ужасную сонливость, а к тому моменту, когда вернулся в постель, глаза уже слипались. Не слушая, о чём там переговариваются между собой медики, он укрылся, лёг на бок и закрыл глаза, не противясь желанию отдохнуть.

- С тобой ещё кое-кто хочет встретиться, - сообщил Оскар, когда доктор и его ассистент покинули палату, - так что не засыпай.

Том, не открывая глаз, только тихо промычал в ответ. Обернувшись у порога и посмотрев на него, Шулейман понял, что Том уже бессовестно заснул. Потому ему ничего не оставалось, кроме как выйти к посетителю, сходящему с ума в ожидании встречи, и сказать, что придётся ещё подождать.

***

Первое ноября, вторая половина дня.

- Здравствуй, Мишель, - поздоровался Шулейман, закрыв за собой дверь.

- Привет, Оскар, - с искренней улыбкой ответил представительный мужчина пятидесяти четырёх лет, мгновенно став не таким суровым, каким его все привыкли видеть. – Сколько же я не видел тебя вживую?

- Давненько.

- Надеюсь, тебя привели ко мне не серьёзные проблемы?

- Нет, не проблемы – дело.

Мужчина понятливо кивнул и указал ладонью на кресло напротив своего, приглашая сесть. Заняв место, Оскар изложил суть своего дела – просьбы к нему.

Внимательно выслушав его, Мишель сказал:

- Я, конечно, помогу тебе, и если то, что ты рассказал мне, правда, то туда этим тварям и дорога. Но это рискованное дело. Будет задействовано большое количество людей, и если кто-то вне системы заговорит, будут большие неприятности, с которыми я не смогу помочь. Кого-то сделают виноватым, на себя я этого не возьму.

- Разумеется. Я и не прошу тебя об этом. Если всё вскроется и разразится скандал, я возьму всю вину на себя. С учётом моей репутации никто не усомнится в этом.

- Оскар, не всегда можно откупиться, и даже связи не всегда помогают.

- Знаю.

- И ты всё равно хочешь пойти на такой риск?

- Рано или поздно я вступлю в «большую игру», пора тренироваться принимать решения, от которых будет зависеть множество жизней, в том числе моя собственная.

Мишель покивал и, оставив пытаться переубедить его, с хитрой улыбкой спросил:

- Пригласишь меня на свадьбу?

- Чью?

- Твою с этим парнем. Хоть я глубоко женатый человек и не совсем понимаю такие отношения, но я никогда не порицал их.

Оскар усмехнулся, поведя подбородком, и ответил:

- Мы с ним даже не любовники. Так что извини – как-нибудь в другой раз.

Мишель удивился тому, что сделал неправильный вывод касательно их взаимоотношений, но только про себя, и сказал:

- Надеюсь, что я доживу до этого момента.

- Я тоже, - вновь усмехнулся Шулейман и поднялся из кресла, собираясь более не задерживать ни старого товарища, ни себя.

Глава 2

И никто не отменит рассветы,

И тебя не разбить — ты не бьёшься.

Счастье скоро настанет, как лето,

Ты ещё надо всем посмеёшься!

Катя Гордон, Ты справишься©

Том проспал десять часов и проснулся, когда за окнами уже была темень; в палате горел свет, но это совсем не мешало. Было идеально тихо и от этого сразу же стало тоскливо. Но, повернув голову, он обнаружил, что не один: в двух метрах от кровати в кресле сидел Кристиан.

- Папа? – удивлённо произнёс Том.

- Надеюсь, не я тебя разбудил. Я старался не смотреть на тебя прямо. По крайней мере, не постоянно, - несмотря на адскую усталость, скопившуюся за последние дни, с мягкой улыбкой сказал Кристиан.

Том отрицательно покачал головой, сел, нахмурившись от непонимания, почему отец с ним, и спросил:

- Что ты здесь делаешь? Ты же уехал?

- Да, уехал, а потом, когда узнал, что ты снова в больнице, вернулся. Я прилетел утром второго числа и был здесь все дни, ждал, когда ты придёшь в себя, и молился, чтобы всё было хорошо, потому что доктора не могли сказать, что с тобой. Я едва штаны не стёр, так елозил в нетерпении, когда Оскар сказал, что ты пришёл в себя! Но потом он сказал, что ты снова спишь, и придётся ещё подождать. Мне удалось уговорить его, что я могу посидеть с тобой, пока ты спишь.

- Почему ты уговаривал Оскара, разве он может запретить? – не понял Том.

- Я никак не могу доказать, что мы с тобой родственники, у меня нет подтверждающих это документов, потому без его содействия меня бы к тебе и близко не подпустили. И он ведёт себя как главный ответственный за тебя, его все медики слушаются.

Том легонько улыбнулся только губами: да, это похоже на Оскара, он любит командовать.

- Ты не должен просить у него разрешения, я попрошу его об этом, - сказал Том и через паузу, нахмурившись, очень серьёзно добавил, качнув головой: - Но тебе не нужно быть со мной. Ты должен быть с семьёй.

- Том, ты – тоже моя семья.

- Там девочки, они младше, ты им нужнее.

- Они в надёжных руках.

- Ты же не бросишь их? – с ужасом озвучил Том вдруг пришедшее в голову предположение.

- Конечно я их не брошу. Но я намерен многое пересмотреть в своей жизни и, возможно, им придётся привыкнуть к тому, что я не всегда буду рядом.

- Если это из-за меня, то не надо. Пожалуйста, не надо. Я привык к тому, что у меня никого нет, а они не должны узнать, как это.

Кристиан смотрел на сына одновременно с лёгким непониманием и глубокой гордостью за его моральные качества. Редкий человек может так искренне и безоглядно думать не о себе, а о других, тем более что девочки были не слишком добры к Тому и вся семья в целом принесла ему только боль.

- Том, не беспокойся об этом. Вы все мои дети, и я всех вас люблю.

- Не надо меня любить, - качнул головой Том. Это было больно, но честно.

Он не ждал какой-то конкретной реакции, но не ожидал, что папа, не спеша сразу говорить, улыбнётся и скажет:

- Не могу.

- Почему?

- Я любил тебя ещё до того, как ты родился, полюбил ещё сильнее, впервые взяв на руки, и, несмотря на то, что не видел тебя столько лет, люблю. Когда у тебя будут свои дети, ты меня поймёшь. Уверен, ты тоже не из тех людей, которые могут ничего не чувствовать.

От слов отца в сердце защемило так, что Том сильно прикусил губу, чтобы не дать волю эмоциям, слезам. И представилось, как папа держит его, только родившегося, на руках, отчего ещё больше потянуло плакать, потому что это так прекрасно, тепло, дорого, незаменимо и потому, что совсем скоро всё закончилось.

Кристиан перетянул кресло к постели и спросил:

- Можно?

Том посмотрел на него; хоть не пустил слёзы, но в его покрасневших глазах блестела влага.

Кристиан помнил про все особенности Тома и сомневался по поводу каждого своего действия. Но в прошлом он слушал Хенриикку, не приближался к Тому и тем более не трогал его, наступая себе на горло, и вон, чем всё закончилось. А теперь решил вести себя с Томом свободнее, как сердце укажет, а если уже он испугается или ещё как-то негативно отреагирует, перестать и держать дистанцию.

Потому Кристиан позволил себе попытаться – просто очень, очень, очень хотел сейчас сделать это. Протянул руку и погладил сына по щеке, желая убрать слёзы из его глаз, успокаивая, тактильно говоря «я с тобой».

Том закрыл глаза и в следующую секунду, не успев подумать, что делает, а просто поддавшись непреодолимому, нейтрализовавшему разум порыву, вцепился пальцами в руку отца, прижимая её к своему лицу, и расплакался. Всё так стремительно, безмолвно, оголённо на уровне души.

Старался не вытирать отцовской ладонью слёзы и потекший нос и, кое-как совладав с собой, сказал:

- Я плохой человек. Ты даже не представляешь, насколько. Я не тот, кого можно любить, и точно не тот, кому стоит быть частью семьи, - он отстранил от себя руку папы. – Я не хочу снова пытаться, чтобы снова разочаровать вас.

- Ты последний, про кого можно сказать «плохой человек». И ты никогда нас не разочаровывал. Это только наша с Хенрииккой вина, что мы не подготовились как следует к твоему приезду и жизни с нами, не обратились к специалисту, который помог бы тебе адаптироваться и нас научил необходимым тонкостям. Мы понимали, что просто не будет, но на самом деле не понимали ничего, это наша ошибка, за которую пришлось расплачиваться тебе. А твоей вины нет ни в чём. Разве что в том ты был не прав, что убежал, но и за это тебя нельзя винить, поскольку ты был напуган.

- Я убийца, - понизив голос, признался Том.

- Том, мне давно известно о делах Джерри. Но ты не имеешь к ним никакого отношения и не несёшь ответственности за них. Разве тебе никто не объяснил этого?

- Нет, - Том покачал головой, - на этот раз это не Джерри, а я. Я… - он замолчал, прикусил губу и продолжил: - Я убил тех, кто… кто… - не знал, как их назвать, а сказать, как есть, было очень сложно.

Кристиан пришёл ему на выручку и предположил единственно напрашивающийся вариант:

- Тех ублюдков, которые над тобой надругались и едва не убили?

- Да. Всех четверых. Застрелил.

Кристиан пару секунд молчал, обдумывая полученную информацию, которая была полной неожиданностью, поскольку от Тома никак нельзя было ожидать такого. Но он определился со своим отношением к открытию быстро и, не кривя душой, сказал:

- И правильно сделал.

Том неверующе уставился на отца. Второй человек сказал ему, что он всё сделал правильно, и это было для него полным шоком.

- Папа, я совершил убийство, как это может быть правильно? Даже если они этого заслужили.

- Это неправильно с точки зрения Церкви, поскольку лишь Бог вправе решать, кому жить, а кому нет, и вытекающих из её постулатов морали и закона. Но правильно с точки зрения справедливости и того, что такие животные – именно животные, не люди, не должны ходить по земле. Тому, что они сделали, нет оправдания и прощения. Если бы мне дали встречу с ними и оружие, я бы сам их убил и ни капли бы не сомневался в том, что поступил правильно. Я никогда не говорил тебе об этом, но я много думал о них, особенно в то время, когда ты жил с нами и когда я своими глазами видел, что они с тобой сотворили – а ведь это только последствия, и я проклинал их и желал, чтобы они заплатили за содеянное. Это не красит меня как человека, но как отец, я считаю, я прав.

И второй человек сказал, что поступил бы так же: Оскар говорил, что хотел помочь ему, а папа, что готов был сам сделать то же самое, если бы ему выдалась такая возможность. И если в словах Оскара Том мог сомневаться, поскольку между ними столько всего было, и тот не раз приходил ему на помощь и был рядом в трудную минуту, полагал, что он может говорить так только для того, чтобы подержать его (смешно – Шулейман и «поддержать»!). То папу не мог заподозрить в неискренности.

Уверенность в том, что он плохой и простить себе содеянное нельзя, сыпалась под натиском света нежданной поддержки близких.

Том опустил взгляд и, теребя пальцы, пробормотал:

- Мне казалось, я не держу на них зла… На самом деле, я не хотел этого… Наверное. Я не могу быть уверен до конца, больше не могу. Когда я подошёл к ним и смотрел в их лица, во мне словно что-то щёлкнуло. Это как будто был не я. Но я всё помню. А значит, не было переключения, это был я. Я не знаю, как это принять и что теперь думать о себе.

- Том, по-моему, ты что-то не договариваешь. Обычно, если человек делает что-то для достижения цели и достигает её, то не жалеет потом. Не думаю, что это было твоим спонтанным решением, и ты просто не успел подумать, я не знаю подробностей, но тебе нужно было как минимум найти их и раздобыть оружие, а это не дела на один час.

- Да, это не было спонтанным решением. Но я не думал, что всё будет так. По правде говоря, я вообще не думал, как это будет и не ожидал, что я проснусь.

Кристиан вопросительно выгнул брови. Вздохнув, Том поведал ему сокращенный вариант правды о жизни с Джерри под боком, его планах и кознях.

- Получается, ты теперь здоров? – с затаённой радостью и неверием спросил Кристиан.

- Я не знаю, - пожал плечами Том, отведя взгляд от отца. – Оскар сказал, что нужно дождаться каких-то там признаков, чтобы можно было об этом говорить… Но я не думаю, что это так. Это так… нереально? – он посмотрел на папу. – Не может быть, чтобы болезнь просто исчезла.

- А по-моему, всё логично: с них всё началось, с ними всё и закончилось. Я, конечно, не психиатр, но мне так думается.

- В этом смысле да, логично… - Том снова отвёл взгляд и снова посмотрел на отца. – Но что тогда получается? Плата за то, чтобы у меня всё было хорошо, четыре жизни? Как мне с этим жить?

- Просто живи, - мягко и от всего сердца сказал Кристиан, накрыв его ладонь своей. – Это лучшее, что ты можешь сделать. И то, как ты переживаешь сейчас и сожалеешь, говорит о том, что ты никак не плохой человек, ты несправедлив к себе. Но разве будет смысл в сделанном, если ты сейчас сдашься и загрызёшь себя виной?

Том с удивлением смотрел на него; то, что сказал Кристиан, было лучшим и самым правильным из того, что можно было сказать.

Кристиан добавил, разбавляя серьёзный момент:

- А если всё окажется правдой, и ты теперь здоров, я лично расцелую Джерри! Ой… - он осёкся и смутился тому, какую глупость сказал. – Ты понял.

Том рассмеялся с его слов и реакции на них впервые за долгое, долгое, долгое время и ответил:

- Когда он придёт, я передам ему твои слова.

- Надеюсь, что он не придёт, - с улыбкой произнёс Кристиан и затем, став очень серьёзным, добавил: - Том, не думай, что я так радуюсь, потому что ты мне не нужен больной и я не хочу с этим иметь дело. Твоё расстройство никак не влияло и не влияет на моё отношение к тебе. Да, я буду счастлив, если окажется, что ты теперь здоров, но если этого не случится, это не будет иметь значения. Я и Джерри приму. Если только он не будет пытаться меня убить, - он посмеялся.

- Не думаю, что он захочет это сделать, - со смущённой улыбкой проговорил Том, помимо воли откликаясь на задор отца и проникаясь его теплом, разгоняющим студящую смуту.

- В таком случае я точно справлюсь.

Время уже близилось к полуночи, и Тома снова начало клонить в сон, но он не хотел заканчивать разговор и не ложился, чтобы случайно не заснуть.

А в начале первого в палату без стука ворвался бодрый, несмотря на поздний час, Шулейман.

- Как проходит семейная встреча? – поинтересовался он и, не посчитав нужным хотя бы из вежливости спросить, не мешает ли он, прошёл к кровати и сел ближе к изножью.

Кристиан не мог не обратить внимания на этот момент: он сам боялся лишний шаг к Тому сделать, а этот парень бесцеремонно вторгся на его постель, и Том при этом не дрогнул, как будто это в порядке вещей. Это немного уязвило. Совсем, совсем, совсем чуть-чуть.

Не ожидая ответа на свой вопрос, Оскар снова заговорил:

- Поскольку ты уже снова засыпаешь, не вижу смысла приглашать доктора для осмотра. Так, посмотри-ка на меня…

Том посмотрел. Шулейман внимательно вгляделся в его глаза и заключил:

- По-прежнему расширенные. Повернись к свету.

Том повернулся, подставляя лицо свету ламп, но зрачки не отреагировали, оставаясь бездонными чёрными дырами почти на всю радужку.

- И на свет не реагируют, - проговорил Оскар. – Очень интересно…

- Это плохо? – обеспокоенно спросил Кристиан.

- Как знать. Здешние доктора не знают, что думать, не могут найти причину, поскольку её, органической, нет. Но мне удалось кое-что припомнить и у меня есть возможное объяснение этому.

- Какое объяснение? – на этот раз спросил Том.

- Секрет.

- Оскар, пожалуйста… - попросил Кристиан.

- Не скажу, - спокойно отказал старшему Шулейман. – А теперь – посетители на выход, пациент – на боковую, - поднявшись на ноги, скомандовал он и хлопнул в ладоши: - Быстро.

Кристиан послушно встал и пошёл за ним. А Том не подумал возмутиться или обидеться за то, что Оскар так разговаривает с его папой и заодно ему указывает, что делать, поскольку действительно очень устал и сам хотел поскорее лечь и, чего греха таить, привык его слушаться. Лёг и, утопив половину лица в подушке, закрыл глаза, практически сразу проваливаясь в крепкий сон.

Уже за дверью Кристиан попытался всё же выведать у Шулеймана, о каком объяснении он говорил, но тот был непреклонен – не скажу и всё, и его тоже отправил спать.

Глава 3

Кристиан неизменно был рядом с Томом, когда тот не спал – а спал он много, разговаривал с ним, спрашивал, рассказывал о себе и всякой ерунде.

- Раньше ты не говорил по-французски, - проговорил Том.

Обратил на это внимание сразу, как отец пришёл к нему, но всё не находил момента спросить об этом или забывал.

- Да, и это было плохо, - с улыбкой ответил Кристиан. – Я учил его три года, хотел говорить с тобой на одном языке, когда мы встретимся. Надеюсь, у тебя уши не вянут от моей речи?

- Нет, ты хорошо говоришь. Только некоторые слова звучат непривычно. – Том помолчал и добавил: - А почему французский? Логичнее было бы выбрать немецкий, я же тоже на нём говорю, и Оили говорит, и мама.

- Но твой основной язык французский, мне хотелось говорить именно на нём. И мне не очень нравится немецкий язык, признаться честно, меня удручает его жёсткая структурированность, никакой свободы! Французский – другое дело, он очень мил, не считая того, сколько букв нужно выкидывать из слов во многих случаях, когда говоришь, по сравнению с тем, как они пишутся, - развёрнуто признался Кристиан. – Тогда, когда я занимался его изучением, я же не знал, что ты теперь говоришь по-английски и мы в любом случае поймём друг друга, но я не жалею ни капли о потраченном времени и усилиях.

- Я не говорю по-английски. Вообще.

Очевидно было – кто говорит, и эта мысль подпортила настроение, потому что неприятно было, что и родной папа не увидел разницы между ним и Джерри, пусть они и не встречались лично.

Кристиан удивлённо поднял брови.

- Не говоришь? Но Оили говорила, что вы разговаривали на английском? И я видел видео, где ты на нём говоришь.

Том опустил взгляд и, поковыряв пальцем одеяло, сказал:

- Меня не было больше трёх лет. С февраля две тысячи восемнадцатого по апрель этого года. Это всё Джерри: он говорит на английском, он встречался с Оили и всё остальное тоже он.

Кристиан какое-то время молчал, обдумывая полученную информацию, и кивнул:

- Это многое объясняет. Особенно твою профессию. Честно говоря, я был весьма удивлён, что ты стал моделью, тем более такой… раскрепощенной. Это совсем не вязалось с тем, каким я тебя помнил, и тем, каким вижу сейчас, и вводило меня в недоумение. Хорошо, что ты сказал, а то я не знаю, сколько бы ещё не решился спросить. Но почему ты продолжал его жизнь?

- У меня не было выбора, - пожал плечами Том, всё ещё не смотря на родителя. – Я так думал. Я просто проснулся с этой странной внешностью в незнакомой квартире спустя три года… - он замолчал, нахмурившись, и качнул головой: - Не надо об этом говорить.

- Говори, Том, - поощрил его отец. – Одно дело – теория, и другое… - Кристиан запутался, как красиво и правильно закончить высказывание, и сказал проще: - Я хочу тебя понимать.

- Я сам не понимаю. Это очень сложно и страшно – пропускать года, взрослеть только физически и не помнить, что делало твоё тело всё это время, но иметь дело с последствиями. Не знаю, как это объяснить. Я чувствовал себя героем фильма про прыжки во времени, только в кино играют актёры, а мне как будто забыли дать сценарий. Но теперь я не боюсь. Надеюсь, я смогу быстро адаптироваться, если снова исчезну и включусь в будущем.

Том не лгал и не пытался выглядеть лучше или храбрее, чем он есть. После всего того, что произошло, он действительно больше не боялся нового переключения. Казалось, вообще ничего больше не боится.

Кристиану было сложно понять то, о чём говорит Том; исправляя ошибку прошлого, он подковался в теории, описывающей диссоциативное расстройство идентичности, но никакие теоретические знания никогда не позволят полностью понять человека, страдающего той или иной психической болезнью или расстройством, понять проблему «изнутри». И тяжело было понимать, что Тому пришлось с этим жить, в одиночку.

Пришлось ли? Или приходится и ещё придётся? Кристиан верил в лучшее, но был готов к тому, что однажды случится новое переключение и он увидит Джерри. Не представлял, как это может быть, но был готов.

- Не надо об этом говорить, - добавил через паузу Том. – Тебе неприятно это слышать.

- Мне неприятно другое - от мысли, что тебе пришлось справляться с этим – со всем этим в одиночестве, а мы вместо того, чтобы помочь тебе, ничего толкового не делали и чуть тебя не добили, - честно ответил Кристиан.

- Вы не сделали ничего плохого, - также честно со своей стороны возразил Том. – И я благодарен за то, что вы не отправили меня сразу же лечиться, чтобы помочь мне, для меня это стало бы ударом, потому что тогда я только вышел из больницы, где целых девять месяцев провёл, и до этого тоже был в ней, в другом месте. Мне меньше всего на свете хотелось туда возвращаться.

Кристиан с грустью вспомнил то, что Хенриикка рассказывала о том вечере, когда Том сбежал, - что она позвонила, чтобы вызвать психиатрическую бригаду, и после этого Том окончательно сорвался и бросился прочь. Он с самого начала не поверил, что всё было так, как рассказали Кими и Хенриикка, которая, по сути, ничего и не видела, застала лишь последствия ситуации и опиралась на слова старшего сына о том, что произошло. Но его сомнения не имели никакого значения, потому что в тот вечер его не было дома, а на следующее утро, когда он вернулся, сорвавшись из командировки, Тома уже и след простыл.

- Я не имел в виду стационарное лечение, - пояснил Кристиан. – А то, как повела себя Хенриикка в тот вечер, просто досадная ошибка. Хоть из нас двоих я более эмоционален, но она – женщина, а женщинам сложнее хладнокровно действовать в критических ситуациях, и я считаю, они не должны оставаться с такими ситуациями один на один. Но в этом уже моя ошибка – мне следовало меньше работать, чтобы больше времени проводить дома, и уж точно не следовало уезжать. Хенриикка была разбита исходом той ситуации; я её не выгораживаю, но я знаю, когда она говорит неискренне, так что это так.

У Тома внутри тяжестью осело чувство вины. Он не испытывал к маме тёплых чувств, но думать о том, что ей плохо – из-за него плохо было очень-очень неприятно.

- Мне было очень страшно и больно из-за того, что мама не поверила мне, - негромко признался он. – Но я ни секунды не злился и не обижался ни на кого из вас.

Вспомнилось, перехватывая дыхание и пробуждая в сердце те так и не выплаканные слёзы, как уже у Оскара дома смотрел на случайно увезённый с собой снимок УЗИ, а потом выбросил его. А потом стоял на коленях перед мусорным ведром и выискивал его, но он уже отправился на помойку, и не осталось совсем ничего.

Сглотнув колючий комок в горле, Том продолжил:

- Мне жаль, что я никак не дал вам понять, что со мной всё в порядке, и заставил вас так переживать. Я думал, что просто исчезну, а вы будете жить, как прежде, как будто меня не было. Наверное, я бы как-то связался с вами потом. Но я не успел, - он опустил глаза.

- Главное, что всё хорошо закончилось, - сказал Кристиан, мягко и ободряюще улыбнувшись. – Мы очень боялись за тебя из-за того, что, помимо прочего, на улице был мороз, а ночью температура вообще упала до минус двадцати четырёх, а ты был раздетый и в тапках.

- Да, это было ужасно, - согласно покивал Том. – Никогда не думал, что холод – это так больно. Теперь я не хочу ехать туда, где бывает так холодно.

- Я тебя понимаю. Скажу по секрету – несмотря на то, что я уже много-много лет живу в Финляндии и адаптировался во всём, я всё равно скучаю по родному тёплому климату, по солнцу и невероятно наслаждаюсь, когда удаётся вырваться на юг, а лучше в Испанию.

- Мне в Финляндии тоже не хватало солнца, - со смущённой улыбкой признался Том, - очень не хватало. И очень непривычно было носить такие тёплые свитера и перчатки в обязательном порядке.

- Ты в этом плане явно пошёл в меня. Тебе обязательно нужно побывать в Испании, не сомневаюсь, что тебе там очень понравится, и познакомишься с бабушкой и дедушкой, они будут счастливы наконец-то тебя увидеть.

- С кем? – с шоком выдохнул Том, распахнув глаза.

- С бабушкой и дедушкой. Думаю, правильнее было бы с самого начала отправить тебя к ним, там бы всё внимание уделялось только тебе, одна проблема – тебя бы затискали, - Кристиан посмеялся. – С меня мама чуть шкуру живьём дистанционно не спустила, когда постфактум узнала, что мы тебя нашли и снова потеряли.

- То есть у меня есть бабушка и дедушка? – растерянно спросил Том. – У меня их никогда не было…

Никогда. Был только он и Феликс. А потом, когда познакомился с настоящей семьёй, не задумывался, что у родителей тоже есть родители, потому что привык к тому, что их нет и о них даже никогда не говорят.

- У тебя две бабушки и два дедушки, мои родители и родители Хенриикки. А по моей линии у тебя ещё есть два дяди – мои родные братья, тётя – моя сестра, четыре кузена и три кузины.

Том сидел с открытым от изумления ртом. Для него и та семья, которую увидел в Финляндии, состоящая из пяти человек, не считая его, была очень большой. А тут оказалось, что ещё столько людей в этом мире приходятся ему прямыми родственниками. И даже если они никогда не будут общаться, они всё равно – одна кровь.

Масштабы этого открытия потрясали.

- Они про меня знают? – спросил он.

- Да.

Том пребывал в глубокой растерянности, похожей на ту, какую ощутил в больнице во время разговора с Яном, когда узнал о том, что вся его жизнь – неправда и у него есть семья. Привычный мир снова пошатнулся. И пусть сейчас не обольщался, что все те люди будут его любить, и он обретёт близких, но их наличие всё равно многое меняло. Трудно считать себя одиноким, когда ты часть такой большой семьи.

Несколько минут Том молчал, осмысливая всё услышанное и позволяя этой информации уложиться куда-то на правильное место в голове и душе. И, хоть и было боязно, и чувствовал себя неуверенно в этом желании, решил продолжить знакомство с той частью своей истории, которая не стала его жизнью, но могла бы, должна была стать.

- А какая у тебя испанская фамилия? – спросил, робко взглянув на отца.

- Веласко Саес.

- Это одно слово или двойная фамилия? – уточнил Том, потому что на слух было не совсем понятно.

- Это две фамилии.

Том чуть кивнул и медленно проговорил:

- Веласко Саес… Очень красиво звучит.

- Только не вздумай снова менять фамилию, - посоветовал Кристиан.

- Почему? – с тенью обиды спросил в ответ Том, потому что у него действительно промелькнула такая мысль: ему очень приглянулась отцовская фамилия, и он по-прежнему хотел чувствовать причастность к людям, к тем, кого сможет называть близкими.

- Потому что фамилия на самом деле ничего не значит. Вот я сменил фамилию, она у меня с семьёй уже давно не общая, и что, я перестал быть частью семьи? Совсем нет. Родители ворчали и пытались меня разубедить, когда я сообщил о том, что я собираюсь это сделать, но больше об этом никто не вспоминал. Ты прожил Каулицем всю жизнь, это твоя фамилия, зачем её менять?

- Это не моя фамилия. Ты же знаешь.

- А фамилия ребёнка, которую он унаследовал от родителей, не принадлежит ему? А фамилия человека, которая такая же, как у кого-то очень знаменитого и жившего раньше? Я хочу сказать – неважно, каким образом и от кого тебе досталась фамилия, если ты её всегда носил и чувствуешь себя хорошо. Менять её нужно только в том случае, если ты этого на самом деле хочешь, осознанно, а не по какой-либо другой причине.

Том отвёл взгляд, поскольку именно так он схватился за желание сменить фамилию на красивую испанскую – необдуманно. Но в прошлый раз смена личных данных не принесла ему счастья, он остался тем же человеком только с непроизносимой фамилией и странно, чуждо звучащим для себя именем.

- Да, наверное, ты прав. Лучше сначала подумать. – Том вздохнул и добавил ещё одну часть правды, ту, которую никогда никому не говорил, даже самому себе. – На самом деле, я привык к своему имени и фамилии и не могу представить себя кем-то другим. Но я не хочу это принимать, когда вспоминаю, что за этим стоит.

Он выдержал коротенькую паузу и добавил ещё:

- Но мне действительно очень нравится твоя фамилия. И я хочу выучить испанский язык, ты можешь меня ему научить? Ты же выучил французский. И он мне просто очень нравится, понравился ещё тогда, в прошлом, когда ты иногда говорил на нём, помнишь?

Сказав это «помнишь?», Том отчего-то смутился и покраснел и спрятал глаза.

- Мне очень приятно, что ты хочешь выучить испанский, и я с удовольствием помогу тебе в этом, - с улыбкой ответил Кристиан. – А насчёт моей фамилии – если по правилам, то она бы у тебя всё равно была не совсем такая. В Испании фамилия ребёнка составляется из первой фамилии отца и первой фамилии матери.

- Да? – удивился Том. – Я не знал о таком.

- Теперь знаешь. Подумай лишний раз, хочешь ли ты быть Веласко Роттронрейверрик.

- Нет, не хочу, - честно ответил Том, беззлобно поморщившись и качая головой. Не подумал, что это может выглядеть грубо, но и Кристиан так не подумал. – С такой фамилией мне каждый раз будет требоваться не меньше пяти минут, чтобы представиться.

«А кому мне представляться?», - с толикой грусти задумался он вскользь.

Кристиан не спешил нарушить воцарившуюся паузу, раздираемый сомнениями, задавать или нет один вопрос. С одной стороны, это было не то, что следует обсуждать, и Том вроде бы только успокоился с этой темой, более правильным казалось не напоминать ему. Но, с другой стороны, его распирал интерес, хоть он и был почти уверен в том, что знает ответ, а Том не факт, что на самом деле всё пережил. Умалчивать и делать вид, что ничего не произошло, всегда плохая идея. В детстве, юности да и до сих пор родители разговаривали с Кристианом обо всём, в том числе о том, о чём, казалось бы, лучше тактично промолчать, и всегда это играло добрую службу. На примере его и Хенриикки, которую родители воспитывали демократично-либерально, с детства уважали её личные границы и не вмешивались там, где она сама не просила помощи, и которая выросла куда менее здоровым в психологическом плане человеком, было видно, что назойливое участие лучше тактичного невмешательства, когда речь идёт о детях. Да и с любым человеком участие лучше уважительного молчания.

Склонившись к сыну, чтобы можно было говорить тише, Кристиан спросил:

- Том, это Оскар помог тебе с тем делом?

Когда Шулейман представился в первый раз, Кристиан подумал, что тот просто однофамилец Пальтиэля Шулеймана, о котором слышал-то всего раза два в жизни. Но впоследствии Оскар в свойственной себе манере просто подтвердил, что это не совпадение, а тот самый Шулейман – его отец. И, размышляя, каким образом Том всё это провернул с теми ублюдками и остался «чистым», Кристиан видел самым очевидным объяснением то, что ему помог Оскар, только человек, располагающий такими деньгами и властью, мог легко это устроить.

- Да, Оскар помог мне, - подтвердил Том, начав заламывать пальцы, потому что тема такая сложная. – Без него бы ничего не было, не думаю, что когда-нибудь смог бы найти их собственными силами.

- Похоже на то, что он хороший друг. Не каждый согласился бы помочь.

- Он много помогал мне, с самого начала. Не знаю, что бы со мной было, если бы не он. Скорее всего, меня бы уже давно не было, потому что он несколько раз спас мне жизнь. Оскар забрал меня к себе и позволил жить у себя дома после выписки из Центра принудительного лечения, потому что мне было некуда идти и у меня совсем никого не было. И он спас меня, когда я тогда сбежал: я позвонил ему и попросил помочь, потому что вот-вот замёрзну насмерть, мне было больше не к кому обратиться, и он прислал за мной самолёт и снова приютил. Наверное, вы поэтому не смогли меня найти – я уехал из страны той же ночью.

«Ах вот в чём дело!», - воскликнул про себя Кристиан.

Наконец-то стали предельно ясными загадочные обстоятельства исчезновения Тома. А ведь была зацепка, прямо под носом была, но никто не мог подумать, что она ответ на вопрос – где Том?

Тогда, вернувшись из рабочей поездки, Кристиан узнал от коллег по авиации, что накануне в хельсинский аэропорт прилетал личный самолёт французского миллиардера Пальтиэля Шулеймана, что само по себе было странно, поскольку о приезде таких людей всегда сообщается заранее. Но куда более странным было то, что самолёт сел, простоял около часа и улетел. При этом он не дозаправлялся, экипаж не запрашивал техническую помощь, и не было причин для экстренной посадки в связи с погодными условиями.

Все ещё долго обсуждали этот эпизод, гадая о его причинах. А ответ прост – личный экипаж Шулеймана залетал за Томом! Но разве кто мог себе вообразить такое?

Но за то, что никто из работников аэропорта, которые знали о пропаже его сына и видели фото, не вспомнил, что видел его, Кристиан не злился сейчас. В аэропорту слишком много людей, чтобы обратить внимание на одного, тем более что на тот момент внешности Тома ещё никто не знал, и Том не проходил никакой регистрации, потому узнать, что он там был, не было практически никаких шансов.

Может быть, оно и к лучшему, что никто не знал, что Том улетел в ту ночь с помощью Шулеймана. Точно бы страшное думалось, поскольку о развлечениях «сильных мира сего» чего только не говорят, а Том мальчик красивый и очень наивный. А что делать для спасения – непонятно.

- Я перемёрз и сильно заболел, мне было очень плохо, - продолжал Том, - а Оскар лечил меня. Он целую команду докторов домой вызывал с оборудованием, потому что я не хотел ехать в больницу. И этим летом, когда я ужасно себя чувствовал и попросил его отвезти меня в клинику… - Том прикусил губу и уточнил: - В психиатрическую клинику, он отвёз, а потом забрал меня, когда я понял, что от лечения мне только хуже, и попросился домой.

- Я рад, что в твоей жизни есть такой человек, - только и смог сказать Кристиан, но это было совершенно искренне.

Он уже понял, что первое впечатление об Оскаре было ошибочным и он точно не плохой человек, хотя и весьма своеобразный. Но то, сколько он сделал для Тома, просто потрясало. За то, как много Оскар помогал его сыну, Кристиан готов был считать его лучшим человеком и прощать всё то, что он себе позволяет.

Том помолчал и обратился к отцу:

- Пап, я всё хотел спросить, но забывал. Ты говорил, что приехал, когда узнал, что я здесь, в больнице. Как ты узнал, об этом где-то написали?

- Нет, нигде об этом нет ни слова. Мне об этом сказал Оскар.

Том изумлённо выгнул брови. Он совсем не ожидал, что Оскар разговаривал с его папой, и не мог понять, зачем ему это было делать.

- Оскар сообщил тебе? – переспросил Том. – Вы с ним разговаривали? Когда?

- Он позвонил мне вечером первого числа и сказал, что ты в больнице, и я могу приехать, чтобы побыть с тобой, за что я ему очень благодарен. Он ещё и предлагал мне помощь в перелёте, но от этого я отказался. У нас состоялся разговор в тот день, когда я приходил к тебе домой. Когда я от тебя ушёл, Оскар остановил меня, расспрашивал о том, как прошла встреча, какие у меня планы в отношении тебя и так далее, а потом сказал, чтобы я дал ему свой номер. Тогда я не мог понять, чего он хочет и кто он вообще такой, но решил не спорить, и вот, он позвонил. Думаю, он переживал за тебя и хотел как лучше.

Том совершенно растерялся из-за того, что поведал папа, и решил, что надо будет спросить у Оскара, почему он вмешался.

По этой теме больше было нечего ни спросить, ни сказать. Том долго молчал и кусал губы, не решаясь спросить о том, что очень хотелось узнать, но что, точно знал, принесёт боль. И в конце концов решился.

- Мама рассказывала мне, что вы по ошибке ждали меня девочкой и хотели назвать Пиркко, кажется. Это наверняка было её идеей, потому что имя финское, - проговорил Том, смотря вниз, и, робко посмотрев на отца, спросил: - А как ты хотел назвать меня? Было какое-нибудь имя?

Кристиан расплылся в улыбке и сказал:

- Ты не поверишь.

Том прикинул про себя варианты и озвучил тот, который мог поразить больше всего:

- Ты хотел назвать меня Джерри?

- Я хотел назвать тебя Томом, - не переставая улыбаться, ответил Кристиан. – Томасом, на самом деле, но ведь это одно и то же.

Том округлил глаза, не веря своим ушам, в такое совпадение.

- Это правда?

- Чистая правда. Я мечтал назвать первенца, если это будет мальчик, в честь брата-близнеца своего прадедушки - Томаса. Я так и обращался к тебе про себя на ранних сроках, до той ошибки. Видимо, я проницательнее УЗИ, - Кристиан посмеялся. – Правда, когда ты родился, у меня это вылетело из головы, и мы тебя никак не называли, мы были слишком удивлены тем, что ждали дочку, а у нас – сын! И я был до глубины души поражён и даже не поверил сразу, когда Ян Бакюлар сказал, что тебя зовут Том. Получилось, что, хоть тебя отняли у нас, моя мечта всё равно исполнилось. Это называется судьба.

У Тома на глаза навернулись слёзы, горькие, но счастливые. Оказывается, имя, которое не любил в детстве («потому что Том неудачник!»), которое желал поменять хоть на какое другое, узнав правду, на самом деле принадлежит ему, должно было принадлежать и, несмотря ни на что, всё равно нашло его и стало его частью.

Это было так важно, что перехватило дыхание. Том наконец-то ощутил согласие и единение с собой и с именем, без которого на самом деле не мыслил себя, но которое шло в паре с призраком мальчика Тома, что терзало непониманием, кто он есть, и мыслями, что он всего лишь неудавшаяся копия того, первого Тома. Призрак улетел.

Том небрежно обтёр ладонью глаза и, борясь с комком в горле, спросил:

- А почему ты хотел назвать меня в честь брата прадедушки, а не в честь прадедушки?

- Потому что в честь прадедушки назвали меня. Они оба были совершенно прекрасными людьми, все так считали и по-прежнему считают, вспоминая их лишь добрым словом, но прадедушка Томас всё же был более потрясающим, особенно для детей, Кристиан был более серьёзным. Помню, когда я был ребёнком, я обожал проводить время с Томасом, да что я – все дети с округи были у нас во дворе и облепляли его, как маленькие обезьянки!

Том, подперев кулаком челюсть, слушал папу с улыбкой, заочно покоряясь прапрадедушкой, и затем, перестав улыбаться, спросил:

- Его уже нет?

- Да, к сожалению, люди не живут до ста пятидесяти. Его не стало, когда мне было пятнадцать, Кристиана не стало годом раньше.

- Я бы хотел побывать у них на могилах. И с бабушкой и дедушкой хочу познакомиться… Но только после того, как выучу язык. Я не хочу, чтобы было, как в прошлый раз.

- Да, это разумно. Когда будешь готов, тогда и поедем.

Они разговаривали уже три часа. Том прилёг на бок лицом к отцу, подложив руку под голову, и спросил с невольной грустью:

- А мама не разделяет твоей точки зрения насчёт меня, не хочет, чтобы я был в её жизни?

- Почему ты так подумал? – удивился в ответ Кристиан.

- Потому что приехал и приезжал до этого только ты. Я не обижусь, если так, - Том отвёл взгляд, - это её право, и я пойму её, только скажи мне правду.

Кристиан тяжело вздохнул. Понимал, что рано или поздно придётся сказать правду о Хенриикке, но вопрос всё равно в некотором смысле застал врасплох, и говорить об этом было непросто, сложно подобрать слова, чтобы объяснить всё правильно.

- Когда я собирался к тебе в первый раз, в апреле, Хенриикка отказалась ехать со мной. Но совсем не из-за того, о чём ты подумал. Ей слишком стыдно перед тобой за своё поведение в тот последний вечер, так она сказала, она не смогла найти в себе сил, чтобы встретиться с тобой и поговорить. А в прошлый раз и сейчас она бы не смогла приехать, я предпочёл не говорить о том, что собираюсь к тебе, чтобы она не волновалась.

- Не смогла бы? – дрогнувшим голосом переспросил Том, чувствуя холодок в груди. – Что-то случилось? Она… заболела?

- Можно сказать и так, - с тяжёлым сердцем признался Кристиан.

Это была самая неприятная часть правды, и уже было видно, что Том реагирует на неё плохо. Но молчать – не выход, тем более если начал.

- Хенриикка сейчас проходит лечение от алкоголизма, - добавил Кристиан, проясняя ситуацию.

- От алкоголизма? – растерянно переспросил Том, мечась взглядом. – Мама же не пила? Я всего один раз видел, чтобы она это делала…

Он совсем потерялся в своих скачущих мыслях. Не мог поверить, что это правда, что у матери серьёзные проблемы с алкоголем, потому что не видел, когда был рядом с ней, ничего подобного, она была совсем не похожа на алкоголичку. Но, с другой стороны, прошли четыре года, за этот срок многое могло измениться, Том понимал это, но от этого становилось только хуже и страшнее.

В его понимании алкоголизм являлся абстрактной бедой каких-то маргинальных личностей и никак не мог относиться к маме. Но это было правдой, как бы ни верилось и как бы ни мог понять, как так могло произойти, папа бы не стал так шутить. И то, что мама проходит лечение, доказывало серьёзность проблемы. В клинику просто так не попадают, Том знал это по себе.

Кристиан объяснил:

- Хенриикка всегда любила это дело, столько, сколько я её знаю, и ещё до нашего знакомства. В юности и молодости ей нравилось посещать вечеринки с морем алкоголя, потом, когда мы уже стали семьёй с детьми, она периодически позволяла себе стакан вечером, чтобы расслабиться, но не более того и не часто, это её увлечение никогда не приобретало масштабы проблемы. Но в последние годы она начала пить больше: сначала просто чаще, потом чаще и больше. Мне стыдно, но я не сразу обратил на это внимание, потом пытался говорить с ней, но слишком поздно забил тревогу, Хенриикка уже не могла справиться сама и не слушала меня. Месяц назад она согласилась лечь на лечение.

Кристиан не уточнял, что постепенно спиваться Хенриикка начала после побега Тома, в особенности после того, как полиция свернула поиски, объявив им, что он, должно быть, уже мёртв. А после того, как они узнали реальную картину того вечера, и она в полной мере осознала свою ошибку, её уже официально можно было назвать алкоголичкой, поскольку не было ни дня, когда она не напивалась до беспамятства, глуша боль и разъедающее чувство вины перед сыном, которого должна была защищать при любых условиях (никого не должна была выделять!), а она его едва не погубила своей глупостью. И другую боль глушила, от того, что потеряла старшего сына.

Но Тому хватило и этого «в последние годы», чтобы сделать вывод.

- Это из-за меня? – спросил он севшим голосом.

- Нет. Я же сказал, Хенриикка всегда любила выпить, а последние годы выдались сложными, её съедало чувство вины за то, что не уберегла тебя и так с тобой поступила, потому всё так вышло.

- Любой на её месте поступил бы так же! – от чистого сердца воскликнул Том. – Я её ни в чём не виню.

- Я знаю. Но она винит себя.

- Я могу её навестить? Позвонить? Может быть, если я поговорю с ней, ей станет легче.

- Позвонить точно нельзя, - серьёзно ответил Кристиан, отрицательно качнув головой. – А насчёт визита… Не уверен, что тебе следует навещать её в этом месте.

- Я был в Центре принудительного лечения для самых опасных преступников! – запальчиво воскликнул Том. – Меня уже ничем не напугаешь!

- Я имел в виду, что тебе может быть непросто и неприятно видеть её в таких условиях, и ей будет неприятно представать перед тобой в таком виде. Она сейчас не в лучшей форме.

Слова отца остудили пыл, и Том, сникнув и опустив глаза, кивнул, соглашаясь с ним. Кристиан поразмыслил и сказал:

- Давай поступим так: когда тебя выпишут, мы ещё раз обсудим этот вопрос и подумаем, как лучше поступить.

Том снова согласно кивнул в ответ.

- Хорошо.

Очень вовремя пришёл Шулейман, поскольку ещё немного, и Том бы заснул, и доктору снова пришлось ждать неизвестно сколько, чтобы поговорить с ним и осмотреть. Оскар выпроводил Кристиана и, когда зашёл практически седой мужчина в белом халате, устроился в кресле, чтобы послушать, что он скажет.

- Том, ты ощущаешь слабость? – спросил доктор, обеспокоившись тем, что пациент выглядит усталым, хотя он прободрствовал совсем немного для взрослого человека, а до этого проспал четырнадцать часов.

- Нет, я просто хочу спать, - ответил Том и, не успев сдержаться, широко зевнул, забыв прикрыть рот рукой.

Доктор кивнул, сделал пометку у себя в записях и продолжил опрос.

Разговор с Оскаром о причинах его поведения не состоялся, поскольку после той мысли было слишком много переживаний, Том совсем забыл об этом и снова заснул, прежде чем успел вспомнить, о чём он там хотел спросить.

Глава 4

Мой Ангел’ОК

Порхает, крылья наружу, зачем-то я ему нужен.

Следит в глазок,

И в темноте светит светом, на всё приходит ответом.

А этим летом улетел амиго, и выпал снег,

Но мне казалось, он сказал: "Я мигом, I'll be back!".

Слот, Ангел’ОК©

Оскар, как и обычно, сел на постель и, едва Том открыл глаза, выдал с усмешкой:

- Похоже на то, что ты действительно превращаешься в кота. Хвост ещё не начал отрастать? Повернись-ка, - он, ухватив Тома за бедро, попробовал перевернуть его на живот.

Том ударил его по руке, натянул одеяло повыше и, надув губы, недовольно посмотрел на него из-под нахмуренных бровей.

- Какой ещё хвост? – спросил он.

- Обычный. Думаю, что пушистый.

Том мотнул головой, спросонья совсем не разумея, о чём говорит Оскар и при чём тут хвост.

- У людей не бывает хвостов.

- Между прочим, бывают, есть такой вид мутации, - заметил Шулейман. – Но это врождённое, так что не твой случай.

Том потёр ладонью лицо и качнул головой:

- Я тебя не понимаю. При чём здесь хвост?

- При том, что ты спишь по восемнадцать-двадцать часов в сутки, так только кошачьи делают. А у котов есть хвосты.

- Восемнадцать-двадцать часов? – удивлённо переспросил Том. – Ого. Я правда столько сплю?

- А смысл мне врать?

Том задумался, чуть склонив голову набок и отведя взгляд, и предположил:

- Это же смешно: коты столько спят, а я… кот.

- Идиот ты, а не кот! - от души посмеялся Оскар.

- Ты понимаешь, о чём я, - обиженно ответил ему Том.

- Я-то понимаю. Но это не отменяет того, что выразился ты крайне нелепо. Ладно, не суть. Как ты себя чувствуешь?

Том вновь задумался и ответил:

- Я хочу есть.

- Видимо, ты приходишь в норму, и это радует. А то ты за последние три дня ел всего один раз, с учётом твоей обычной неуёмной прожорливости этот момент настораживал. Не хотелось бы, чтобы тебе от Джерри досталась приверженность «кроличьей диете», потому что это такая тоска.

- Я и не заметил, что не ел… - удивлённо пробормотал Том. – Я не испытывал голода.

- Неудивительно. Во сне голод не ощущается. Так что, сказать, чтобы тебе завтрак принесли?

Том кивнул. Оскар распорядился, чтобы принесли завтрак, а заодно и для себя попросил, поскольку с утра съел только маленький горячий сэндвич и выпил кофе с коньяком, впору было нормально поесть.

Медсестра принесла завтрак, разложила вмонтированный в кровать столик, поставила на него поднос с порцией Тома и исчезла. Том посмотрел на Оскара, который поставил свою тарелку на колено, и произнёс:

- Тебе же будет неудобно так есть.

- Предлагаешь мне устроиться рядом с тобой? – вопросил в ответ Шулейман и выжидающе посмотрел на него.

Том не ответил, вместо этого, потупив взгляд, отодвинулся с середины кровати к правому краю. Оскар усмехнулся себе под нос, скинул ботинки, отодвинул столик и, не нуждаясь в вербальном приглашении, сел рядом с Томом, и вернул стол на прежнее место.

Очень близко получилось. Том невольно вздрогнул от этой близости и тепла, исходящего от тела Оскара, от того, что они плечом к плечу, будут вместе принимать пищу в больничной постели.

Том осторожно взглянул на Шулеймана, проверяя, так ли он близко, как кажется по ощущениям, – так, и, опустив взгляд обратно в тарелку, проговорил:

- Не говори, что мне надо принять душ, я сам знаю. Просто, когда я просыпался, ко мне сразу кто-нибудь приходил, а потом мне хотелось спать…

- И зубы надо почистить.

От этого замечания Том плотно закрыл рот, не успев положить туда ни кусочка еды. Но, посидев так немного, всё же приступил к завтраку. Удивительно, но не испытывал жуткого, животного голода, потому и не спешил. Только сосущую пустоту в желудке ощущал, но это не было страшно и не замыкало все мысли на непреодолимой потребности набить живот. Не страшно, если не вспоминать, во что превращается это ощущение пустоты через два, три, десять дней.

Когда он во второй раз случайно пихнул Оскара локтем в бок, тот сказал:

- Нам лучше поменяться местами. Потому что ты левша, а моя печень и так в зоне риска.

Не ожидая того от себя, Том звонко рассмеялся с его самоиронии и зажал ладонью рот, поскольку одною только волей не мог заставить себя остановиться. Виновато посмотрел на Оскара блестящими от искорок смеха глазами, а про себя, несмотря на смущение, которое испытывал, был благодарен ему за то, что он шутит.

- О, ты, оказывается, умеешь смеяться, - произнёс Шулейман, повернув голову и открыто разглядывая его. - За всё время нашего знакомства я этого у тебя ни разу не видел. То, что было при Джерри, не считается, это было искусственно.

- Мне не хотелось смеяться, - ответил Том, убрав руку от лица и потупив взгляд.

Он помолчал, закусив губу, и добавил:

- Спасибо, что рассмешил. До этого я только с папой смеялся.

- Не за что. Мне самому понравилось. Я люблю всё новое, а ты смеющийся – тот ещё отход от привычного.

Том робко, но достаточно широко улыбнулся в ответ на слова Оскара, и тот с ответной улыбкой, как всегда таящей в себе оттенок усмешки, произнёс:

- Ты ещё и улыбаться умеешь?

Том вновь уронил взгляд и закусил губы, чтобы точно задавить улыбку, поскольку почувствовал себя неловко от того, что Оскар и на этом акцентировал внимание, и решил, что его высказывание означает, что ему лучше не улыбаться.

Шулейман снова обратился к нему:

- Чего ты стесняешься? Тебе идёт улыбка. Она смотрится куда лучше твоего обычного дебильно-хмурого выражения лица. Хотя и в последнем есть некоторое очарование.

Том удивлённо посмотрел на него. Это что, Оскар сделал ему комплимент? Тому говорили немало комплиментов на работе, ярких и громких, но он ничего не слышал и не слушал. А самые простые слова Шулеймана услышал, и они поразили до глубины души.

- Чего ты так на меня смотришь? У меня за спиной кто-то

- Нет, - Том мотнул головой, переключившись со своего изумления. – Я его до сих пор ни разу не видел.

- Это хорошо. Но ты помнишь?

- Да. Если я увижу его, то не буду молчать и скажу тебе.

- И если голос в голове услышишь, тоже скажешь, неважно – Джерри или любой другой.

Том закусил губу и сдавленно кивнул, думая о том, что ничто не в силах защитить его от сумасшествия и гарантировать, что что-то такое, психическое, не случится с ним в будущем.

[Однажды заболевший прокажён навсегда]

«А болезнь ли это?», - невольно задумался Том, вспомнив слова Джерри о том, что они – один человек, две версии одного человека, и что он – был раньше.

- Не напрягайся, - Оскар встряхнул его за плечо, выдернув из тяжёлых, запутанных дум. – Нынче всё лечится.

- Не всё, - ответил Том и, поведя плечом, привычно отклонился от его руки. - Я же не лечился. То есть – диссоциативное расстройство идентичности не лечится наверняка, ты сам так говорил. Меня не могли вылечить. А этим летом, когда смирился с лечением, я едва не умер от него.

- Не факт, что не лечится, - спокойно парировал Шулейман. – Просто, если не работает официальная медицина, стоит прибегать к нетрадиционным методам лечения.

- Травам и заговорам? – невесело усмехнулся Том.

- В тебе действительно что-то меняется, - без шуток заметил Оскар, смотря на него с прищуром. – Только непонятно, результат ли это тесного общения с Джерри или чего-то другого. Я и прежде замечал в тебе эти метаморфозы. Но сейчас Джерри нет рядом, а они остались.

- Ты хочешь сказать, что…?

- Я ничего не хочу сказать. Просто озвучиваю очевидное.

Том опустил взгляд, помолчал некоторое время, кусая губу, и приглушённо спросил:

- Думаешь, это может быть правдой?

- Что именно?

- То, что у меня больше нет раздвоения личности.

Оскар подумал пару секунд и пожал плечами:

- Время покажет. На данном этапе есть признаки, на основе которых можно сделать положительный прогноз, но все они по большому счёту недостоверны, нужны неоспоримые.

- Ты говоришь об изменениях во мне?

- В точку.

Том снова помолчал, не зная, спрашивать или нет [хочет ли он это знать], и всё же задал вопрос:

- А что во мне изменилось? Я ничего такого за собой не замечал. Точнее были некоторые моменты, но всё то было из-за Джерри. А ты говоришь, что и сейчас что-то не так?

- Ты совсем перестал бояться моих прикосновений и близости. Ты начал улыбаться, смеяться, а ещё усмехаться, чего – особенно последнего, за тобой никогда не наблюдалось. У тебя изменился аппетит, он пропал; даже сейчас – ты сказал, что голоден, но так почти ничего и не съел, что крайне несвойственно для тебя. А ещё ты спокойно подпустил к себе доктора – мужчину и не напрягся, когда он попросил тебя снять рубашку, и оголился.

Последнее наблюдение Оскара произвело на Тома особенно шокирующее впечатление. Потому что без проблем вспомнил, что так и было: он ничего не чувствовал, когда доктор подходил и обращался к нему, и не думал ни о чём и не испытывал напряжения, когда снимал рубашку и сидел полуголый под внимательным профессиональным взглядом мужчины в белом халате. Но никак не мог найти этому объяснения.

- Но, как я уже сказал, все эти изменения ни о чём не говорят наверняка, потому что все их можно объяснить прозаическими причинами, - продолжил Шулейман. - Так, отсутствие у тебя страха передо мной объяснимо тем, что ты уже давно не шугался меня так, как шугался других, ты привык ко мне. А то, что ты возымел привычку спать со мной в одной постели и даже жаться ко мне, можно объяснить тем, что происходящее с тобой пугало тебя сильнее, чем я, и таким образом ты искал защиты и поддержки.

«Так и было», - ответил про себя Том.

Ведь однажды, в начале жизни с Джерри, так и думал: «Прижаться к Оскару меньшее зло, потому что там, в темноте, стоит чудовище». А потом на самом деле искал защиты и поддержки и привык к теплу Оскара под боком, дающему ощущение иллюзорного спокойствия, того, что всё хорошо, рядом другой – живой и нормальный человек, и он сам – нормальный.

- Смех и прочее объяснимо тем, что ты на протяжении долгих месяцев жил в колоссальном напряжении, а теперь оно разрядилось. Отсутствие аппетита объяснимо стрессом. А то, что ты не испугался доктора, можно объяснить тем, что работа моделью помогла тебе побороть панический страх приближения чужих людей и оголения перед ними, потому что тебе всё это пришлось терпеть множество раз и ничего, не умер.

- Да, я действительно привык терпеть то, что ко мне подходят чужие мужчины, и раздеваться перед ними… - растерянно пробормотал Том и поспешил оправдаться: - Но только потому, что я понимал, что они не причинят мне вреда, и у меня всё равно не было другого выбора.

- Ты напомнил мне одно высказывание Джерри, которым он мне как-то ответил: «Раздеваюсь перед посторонними я только на работе, мне за это платят», - усмехнулся Шулейман.

- Звучит, как слова проститутки, - вновь пробормотал Том.

- В некотором смысле он и был проституткой: и морально, и физически.

Том удивлённо воззрился на Оскара, не понимая, что бы могли значить его слова, и желая объяснений, но затем мотнул головой:

- Нет, я не хочу этого знать.

- Ничего криминального, - спокойно проговорил Шулейман, проигнорировав его слова. – Он не спал со всеми и каждым. Я так думаю. Для этого он был слишком избирательным и изворотливым. Но если ему что-то было надо, у него пропадали всякие принципы. – Оскар призадумался и добавил: - Кроме одного, пожалуй – он никогда не делал минет.

Том закрыл глаза. Эта информация была лишней, очень лишней. Но зато она отвлекла от тяжелейшего вопроса, на который не было ответа. А Оскар добавил, добивая его:

- Это мне нравится в тебе: ты сдаёшься только от безысходности, а не ради выгоды. Безусловно, это глупо, но заслуживает уважения.

Том снова изумлённо уставился на него, тронутый и покоробленный его словами, и возразил:

- Я всегда сдаюсь.

- Да, ты вечно мямлишь, уступаешь, опускаешь руки и вообще ведёшь себя как немощь. Но в действительно важные моменты собираешься и выживаешь. Не без моего содействия, но всё же.

Том искренне посмеялся с последних слов Шулеймана и посмотрел на него с благодарностью за то, что снова рассмешил и развеял тягостную серьёзность момента. Оскар вопросительно поднял брови и поинтересовался:

- Что смешного я сказал? Или тебя из крайности в крайность бросает?

Том открыл рот и закрыл, поняв, что как-то не так понял его слова, раз такая реакция на смех, и опустил глаза.

- Ты ещё не понял, что молчать – это плохой вариант? – со всей серьёзностью ковырнул его Шулейман.

Том, сдавшись, вдохнул поглубже и выдал правду:

- Ты сказал, что я справлялся со всем самым тяжёлым в своей жизни, но не без твоего участия. Мне это показалось смешным.

- Понятно. Что ж, у всех чувство юмора разное, а у тебя оно на протяжении многих лет вообще отсутствовало, так что придираться к тебе по этому поводу нет смысла, - ответил ему Оскар и тут же сменил тему: - Ты вообще не собираешься есть?

- Собираюсь. Я просто отвлёкся.

Том взял отложенную вилку и всего за минуту прикончил завтрак, успев прочувствовать, что блюдо очень вкусное, несмотря на то, что всё уже остыло, и то, что мысли его были далеки от еды. Шулейман воздержался от комментария, что тарелку у него никто не отберёт и так торопиться не обязательно.

- Оскар, почему ты помог мне с… теми четырьмя? – спросил Том. - С самого начала? Почему ты захотел участвовать в этом?

- Хоть я на тот момент и не знал, что вы с Джерри в команде работаете, но предполагал, что твоя встреча с ними повлечёт какие-то изменения, и не мог остаться в стороне от этого важнейшего события в твоей жизни. Тем более что в одиночку ты бы наверняка не справился, а я уже не раз говорил, что запрещаю тебе умирать на моей территории.

- Я бы не стал делать это у тебя дома.

- Считай, что вся Франция – это моя территория.

Том нахмурился, не совсем понимая, что Оскар имеет в виду, но решил не зацикливаться на этом, и задал новый вопрос:

- А почему ты не мог остаться в стороне и переживал, что со мной может что-нибудь случиться?

- Связь доктора и пациента нерушима, и мы в ответе за тех, кого не долечили, - с ухмылкой ответил Шулейман.

- Когда ты был моим доктором, тебе было на меня наплевать.

- Зато теперь не наплевать. Доволен?

- Да.

Том повернул голову прямо и, забыв о том, что он не один, устремил взгляд на дверь, как смотрел на неё уже не раз, ожидая, что зайдёт Джерри. И сейчас тоже не ощущал уверенности в том, что этого не произойдёт, несмотря на то, что не происходило несколько (не знал, сколько именно он здесь) дней. Скорее, чувствовал, что ни в чём не уверен, подвешен в какой-то странной вроде-бы-определённости и совсем не понимает, что будет дальше, чего ждать.

- Думаешь, это правда? – проговорил он, нарушив молчание, так и смотря в сторону двери.

- Ты повторяешься.

- Знаю. Но я хочу знать. Я не хочу впустую надеяться, только не в этот раз. Оскар, ты говорил про какие-то точные признаки, что это за признаки?

- Не скажу.

- Ты не можешь скрывать от меня это. Это моя жизнь, моё здоровье.

- Раз это твоя жизнь, сам и разбирайся в хитросплетениях своей психики путём изучения посвященной ей науки и ищи ответ на интересующий тебя вопрос.

С трудом, но Том понял красиво и развёрнуто представленный посыл: «Отвали и изучай психиатрию». Но отставать он не хотел, это было слишком важно для него, слишком мучило неизвестностью, в которой так легко поверить в лучшее и так страшно сделать это зря, потому что одной веры в таком вопросе мало, её вообще зачастую мало.

- Почему ты не хочешь сказать?

- Какой же ты надоедливый, - цокнув языком, закатил глаза Шулейман.

- Для меня это важно, - с горечью ответил Том и снова посмотрел на дверь. – Я не боюсь нового переключения, не боюсь совсем исчезнуть. Но я боюсь, что он придёт, и окажется, что всё было зря, и это навсегда. Но он почему-то не приходит…

- Ты ждёшь его, что ли?

- Я не знаю… Я привык к тому, что он всё время рядом, и от этого никуда не деться, а теперь его нет, и я не знаю, что думать.

- Надо бы радоваться, - хмыкнул Оскар. – Но это ведь про нормальных людей, да, не про тебя?

Том не обратил внимания на очередную колкость и ответил:

- Я не могу радоваться.

- Скажи ещё, что ты скучаешь по нему.

- Да. То есть…

Тому пришлось закрыть рот, поскольку его голос забил голос всплеснувшего руками Шулеймана:

- Вот что ты за человек такой?! Есть Джерри – плохо, нет – тоже плохо!

Понуро опустив голову, Том попробовал объяснить свои путаные чувства:

- Это хорошо, что его нет. Избавиться от Джерри было моим величайшим желанием. Но… Но мне так непривычно, что я не вижу его, и он ничего мне не говорит, а когда я один – я совсем один. Я не понимаю, что происходит, а Джерри нет, чтобы объяснить мне всё это.

Оскар слушал его, подперев кулаком щёку, и кивнул:

- Понимаю. Это здорово, когда есть кто-то, кто никогда не бросит, во всём понимает и помогает, даже если этот «кто-то» не совсем человек.

- Нет, ты не понимаешь, - покачал головой Том. – Мы как братья-близнецы, только намного больше.

«Чёрт, это же его слова!», - с отчаянием и злостью на себя выругался он в мыслях.

Уронил подбородок на грудь и, закрыв пятернёй глаза и прерывисто вздохнув, сказал:

- Нет, ты прав, я – конченый человек. Мне всё не так.

- Никак не могу привыкнуть к тому, что ты тоже умеешь ругаться.

- Разве «конченый» - это мат?

- Нет, но это ругательное слово. И кстати, только что был довольно значимый признак того, что можно ожидать положительного исхода твоей психической ситуации.

Том поднял голову и непонимающе воззрился на Оскара.

- Что только что было? Ничего же не было?

- Думай так и дальше, - ответил Шулейман и, поднявшись на ноги, направился к двери.

- Оскар, стой!

Том подорвался с кровати и кинулся за ним, вцепился в его рубашку.

- Что это за признак? Что ты заметил? – торопливо говорил он, мечась глазами и не отпуская ткань. – Оскар, скажи мне. Пожалуйста!

- Ты мне рубашку порвёшь.

- Скажи, и я отпущу.

- Шантажистская жилка в тебе проснулась?

Том не ответил. Неотрывно смотрел снизу лихорадочно блестящими, почти чёрными глазами. Шулейман обхватил ладонью тонкое запястье, намереваясь убрать его руку, но Том схватился за его рубашку и второй рукой, понимая, что если Оскар сейчас уйдёт, то ответа он не получит. Посмотрел ещё упрямее и одновременно с мольбой.

- Оскар, скажи.

Шулейман ещё пару секунд молча смотрел на него и, вздохнув, объяснил по факту:

- Твоё отношение к Джерри в корне изменилось. Ты больше не относишься к нему как к исчадию ада и худшему врагу, а назвал его братом, - сказал он и отцепил от себя ослабевшие руки Тома, поправил рубашку, но уходить уже не спешил.

Том стоял и хлопал ресницами, пытаясь осмыслить услышанное. Да, он так и сказал – сравнил их с Джерри взаимоотношения с самыми близкими братскими, необдуманно повторив его слова. Но собственные слова, переработанные чужим разумом и озвученные чужими устами, всегда говорят больше, вскрывают суть и истину. Вот и сейчас вскрыли, заставили увидеть, что он действительно относится к Джерри совсем не так, как всегда относился.

Но это не самое главное. Главное…

- Это значит, что произошло объединение? – спросил Том.

- Нет. Но указывает на то, что это вполне вероятно. Больше ничего не скажу, рано ещё говорить. Иди в душ, - сказал Оскар и подтолкнул Тома в сторону ванной комнаты.

Том послушно пошёл к двери и скрылся за нею.

- И переодеться не забудь! – крикнул ему Шулейман.

Через минут пять в палату зашёл Кристиан, огляделся и, не найдя сына, удивлённо посмотрел на Оскара:

- А где Том?

- В душе. Долго он никогда не плещется, так что скоро должен выйти, - ответил Шулейман и указал на кресло, приглашая сесть и подождать.

Кристиан так и сделал. А Оскар открыл окно и, закурив, облокотился на подоконник, стряхивая пепел на улицу.

- Разве в клинике можно курить? – серьёзно спросил Кристиан.

- Можно.

- Но это палата Тома?

- Я в курсе. У него нет ни лёгочных заболеваний, ни аллергии на табачный дым, так что ничего с ним не случится. Не раз проверено.

Кристиану было нечего возразить. Оскар действительно знал Тома лучше, и не хотелось спорить с пеной у рта и ругаться с ним.

Глава 5

Оскара так и подмывало проверить свою гипотезу. И, поскольку с того момента, когда было покончено с насильниками и Том упал в подозрительный обморок, шёл одиннадцатый день, что достаточный срок, и Том начал спать меньше, «всего» по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, что могло говорить о том, что процессы, протекающие в нём, пошли на спад, он решил попробовать.

Подперев кулаком висок, Шулейман как ни в чём не бывало спросил:

- Как насчёт того, чтобы выпить?

- Что выпить? – совсем не понял Том и посмотрел на него.

- Думаю, шампанское будет в самый раз, - расплывшись в широкой ухмылке, ответил Оскар. – Я уже говорил, что при всей своей любви к коньяку считаю его самым праздничным напитком. Отмечать что-то лучше именно с ним.

- Сегодня какой-то праздник? – растерянно спросил Том, всё больше не понимая, о чём тот. – Ты хочешь отмечать здесь?

- Да, всё указывает на то, что сегодня праздник.

- Какой праздник? Что указывает? – Том завертел головой, ища неизвестные «указатели».

На всякий случай и в окно посмотрел: мало ли, так заспался, что не заметил, как пришла зима, и уже наступило Рождество или Новый год. Он же ни разу не спрашивал, сколько находится в клинике и какое сегодня число. Но снега или ещё каких-то признаков зимы на улице не наблюдалось.

Том вернул взгляд к Оскару и добавил третий вопрос:

- Какое сегодня число?

- Двенадцатое ноября.

- Я не знаю никакого праздника в этот день.

- А ты сам ничего необычного не замечаешь? – перестав улыбаться, поинтересовался-подтолкнул его Шулейман.

Том снова огляделся; эта игра в «угадай, что происходит» уже заставляла чувствовать себя неуютно, поскольку он ничего особенного не видел, всё в палате было так же, как и в предыдущие дни. Подумалось, что, может быть, Оскар просто разыгрывает его. Но прежде, чем Том успел озвучить это предположение, тот сказал:

- Не там ищешь. У себя ничего необычного не замечаешь? У меня?

Том вытаращил на него глаза. Слова Оскара навеяли воспоминания о том, как, приходя в себя после Джерри, ничего не понимал и какое-то время даже не замечал, что всё, в том числе он сам, безвозвратно изменилось. От этого по телу пополз холодок.

Но Шулейман выглядел так же, как в прошлый раз, когда видел его, был не старше, с той же причёской и заметной щетиной. И место было то же, где и был. А сам он, тот же?

Тому стало страшно.

Он, ничего не сказав, быстро поднялся с кровати, чтобы посмотреть в зеркало, но Оскар успел схватить его за запястье.

- Ты куда собрался?

- В ванную. Мне нужно посмотреть в зеркало, - сказал в ответ Том, слабо дёргая и крутя рукой в попытке освободиться.

- Зачем?

- Проверить.

- Ты вообще не в том направлении думаешь, - Оскар понял, что в голове у Тома. – Сядь, - он дёрнул его за руку, усаживая рядом с собой.

Том послушно сел – а у него и не было другого выбора, и положил руки на колени, немного хмуро и всё ещё непонимающе смотря на Шулеймана. Тот проговорил:

- На каком языке мы с тобой разговариваем?

- На французском, - ответил Том, ещё больше растерявшись от такого странного вопроса.

- На английском вообще-то.

- Я не говорю по-английски и совсем не понимаю его.

- Уже говоришь, ты делаешь это прямо сейчас. Я обратился к тебе на английском, ты понял, ответил и продолжаешь отвечать.

- Нет, - только и сказал Том, не найдя, как ещё можно возразить.

- Да. И не спорь. Неужели сам не слышишь, что речь другая? – спросил его Оскар, начиная всерьёз раздражаться от того, что Том тупит.

Том задумался; казалось, сейчас сломает себе мозг. Улавливал, что речь и Оскара, и собственная, звучит не так, как обычно, но не обращал на это внимания. А после того, как он прямо указал на это, уже не мог отмахнуться и силился, но не мог найти ни единого, даже самого фантастического, объяснения тому, что вдруг заговорил на неизвестном ему ранее языке.

Точно ли на английском?

Видя, что Том уже не спорит, и отражение напряжённой мыслительной работы на его лице, Шулейман поинтересовался:

- Не догадываешься, что это означает?

Ни одного объяснения Том не мог подобрать. Ни одного, кроме одного.

- Это бред такой, да? – с растерянностью и горечью спросил он.

- Это означает, что ты здоров. Не факт, что совсем, но расщепления личности и Джерри в качестве альтер-личности у тебя больше нет. Поздравляю!

Том округлил глаза и забыл сделать вдох. Смотрел на Оскара и ничего не чувствовал – оцепенел и онемел, утратил способность думать. В голове была только кристальная пустота.

Через десять секунд звенящей тишины, не дождавшись никакой реакции от Тома, Оскар хмыкнул:

- Странная у тебя радость, на приступ кататонии больше похоже, - произнёс он уже на французском.

Том несколько раз моргнул и спросил в ответ:

- Это правда?

- Уж больно ты полюбил этот вопрос. А ответ – да, правда. При успешном излечении расщепления личности у человека проявляются навыки его альтер-личности или личностей, в том числе владение иностранными языками, которыми он прежде не владел. Ты ведь не говорил по-английски? А кто говорил? Правильно – Джерри. Так что можно с уверенностью утверждать, что в качестве отдельной личности его больше нет, произошло объединение.

- Ты уверен? Уверен, что я говорил по-английски? – Том не мог поверить.

- Давай попробуем ещё раз, - кивнул Шулейман и снова перешёл на английский: - Ты меня уже реально бесишь своей тугодумностью. Даже такой момент умудрился испортить. И если ты продолжишь тупить – я умываю руки. Понял, что я сказал?

- Понял…

- Вот и здорово, - довольно ответил Оскар и похлопал Тома по плечу. – Я же говорил, что со мной ты выздоровеешь. И пусть путь к излечению занял больше пяти лет, и твоё расстройство приняло в этом активное участие, я сдержал своё слово.

- Я не верю… - растерянно пробормотал Том, мечась взглядом по его лицу.

- А надо. Привыкай к этой мысли. Что-то мне подсказывает, что у тебя имеются вопросы. Задавай, пока я добрый.

- Да, есть. Я… Что теперь, что дальше?

- Теперь только ты сам распоряжаешься своей жизнью и ответственен за неё.

- Нет, я не об этом, - мотнул головой Том. – Ты сказал, что произошло объединение. Именно объединение, не я один остался?

- Только объединение считается и по логике может называться излечением раскола личности. Альтер-личность не может просто взять и исчезнуть без следа, потому что она изначально – часть личности истинной, а у вас с Джерри этот момент вообще был очень запутан, как я понял.

- И как выглядит объединение? Я заговорил по-английски… А что дальше? – Том говорил путано, судорожно вспоминая, что умеет Джерри. Умел.

- Я не знаю, - пожал плечами Оскар. – Психиатрия неточная наука, потому что психика слишком сложная и загадочная материя, а ваш с Джерри случай вообще уникален. Одно могу сказать – скорее всего, ты заиграешь на пианино.

Он говорил правду, поскольку действительно не мог предположить точно, что будет дальше, как будет выглядеть конечное слияние – а практически не сомневался в том, что сейчас процесс ещё не завершён. С учётом уникальности случая Тома и Джерри невозможно было угадать, что будет именно так, а не иначе, и к этому приплюсовывалось то, что объединение произошло без участия специалиста, самопроизвольно.

А на вторую половину Шулейман намеренно умолчал, так как не желал, чтобы Том впал в истерику, а потом в депрессию из-за возможного «превращения» в Джерри. И, поскольку никто ни с чем подобным не сталкивался прежде, ему интересно было понаблюдать за развитием ситуации, а для чистоты эксперимента «подопытному» лучше быть в неведении.

Том посмотрел на свои руки. Пианино? Он не хотел на нём играть, ему это не было нужно. Но больше грыз разум вопрос – что ещё? Он получит все навыки и умения Джерри? Или нет? И только ли их?

И как он будет с ними жить? Жить Без Него

Том уже не помнил, как это – не бояться, что включится Джерри, а сам исчезнешь на неопределённое время и неизвестно, что в это время будет происходить в твоей[не твоей] жизни. Как это – быть нормальным и не помнить всегда о том, что у тебя опасное психическое расстройство. Как это – только самому отвечать за себя и свою жизнь.

Последнего он никогда и не знал.

- Я не хочу играть на пианино… - после долгого молчания непонятно зачем произнёс Том.

- Так не играй, в чём проблема? – пожал плечами Оскар. – Или ты думаешь, что не сможешь это контролировать и превратишься в этакого безумного гения-музыканта? Было бы забавно. Но Джерри таким не был.

Том снова долго молчал, рассеянно скользя взглядом перед собой, прежде чем спросить:

- Это точно?

- Ты уже спрашивал, а я уже отвечал – да, точно.

- Джерри не вернётся? Никогда?

- А как ты себе представляешь его триумфальное возвращение? Произошёл распад его личности. Конечно, это не гарантирует того, что в будущем, если в твоей жизни произойдёт какое-нибудь лютое дерьмо, у тебя ещё кто-нибудь не заведётся, так как у тебя явная склонность к диссоциированию и уже был раскол, но это маловероятно.

- Я не могу в это поверить. Вот так бац – и я здоров, после стольких лет?

- Не «бац», а бац, бац, бац, бац. Четыре раза. Если ты понимаешь, о чём я.

Том понял, четыре «бац» - это четыре выстрела, которые совершил, сдавшись под гнётом Джерри, и после которых всё закончилось. Как Джерри и говорил.

«Только их смерть подарит тебе нормальную жизнь»…

Джерри не обманул. Но Том не мог найти ответа, почему он так сделал – почему привёл его к исцелению, которое для него самого – смерть? Том давно понял, что Джерри тоже хочет жить и имеет виды на их общее тело, как он его называл, и их жизнь, но почему-то помог себя уничтожить.

Теперь Тому стало ясно, что же он чувствовал, что вкладывал в абстрактно-фатальное «у меня не будет будущего». Он чувствовал, что Джерри займёт его место – тот ведь говорил, что так будет лучше для них обоих, для их жизни, которую он сможет прожить гораздо благополучнее Тома. Но почему-то всё получилось совершенно иначе. Почему? Джерри не знал, что так будет? Или… он добровольно уступил место и принял конец, тем самым подарив ему, Тому, здоровую, полноценную жизнь?

Второе могло показаться бредом. Но отчего-то Том склонялся именно к этому варианту: Джерри всё знал, и Джерри осознанно пошёл на это.

Том бы не стал об этом думать и просто радовался, если бы не знал, насколько Джерри был человек – пожалуй, в некотором больше него самого. А раз так, получается, что это была жертва, Джерри пожертвовал собой ради него. Но Том был слишком ошеломлён и растерян, чтобы думать об этом всерьёз, полно, и по той же причине не мог визжать и скакать от радости избавления.

Пусть было четыре «бац», к которым был пройден колоссальный путь, но всё равно бац – и всё закончилось. Слишком резко. Том просто не ожидал, что так может быть.

- Видимо, празднование придётся отложить, - проговорил Оскар, подперев кулаком щёку и наблюдая за Томом. Тряхнул его за плечо, чтобы вынырнул из своего шока: - Ты хоть осознаешь, что произошло?

- Осознаю, - ответил Том и поправил немного стянутую им с плеча рубашку. – Но я пока не знаю, что мне думать. Это так внезапно.

- И то хорошо, что не сомневаешься, а то у тебя с этим вечно проблемы. А сейчас выдохни, а то лицо у тебя, как будто тебе только что сказали не что ты здоров, а что ты смертельно болен, - сказал Шулейман и снова потряс Тома за плечо.

- Почему ты меня постоянно трясёшь? – Том посмотрел на него и снова поправил больничную рубашку.

- Потому что проще не дать тебе впасть в отрешение, чем потом вытаскивать из него.

- Я в порядке. Я никуда не впаду, не беспокойся.

- У меня есть все причины не верить твоим словам.

Том открыл рот и закрыл, потому что обвинение было обоснованным. Но затем всё же сказал:

- Ты же знаешь, что я молчал и врал из-за Джерри. Если бы не он, я бы никогда не стал тебя обманывать.

- Да ну? Ты постоянно это делаешь: говоришь «У меня всё хорошо» и смотришь глазами побитой собаки.

И снова Оскар был прав, Том не мог этого не признать, хотя у него и были причины так себя вести.

- Ты же сам всегда говорил «не ной». Вот я и не ною, - сказал он в ответ.

- Ныть это одно, я этого действительно не терплю, и совершенно другое – говорить о реальных проблемах. Можно подумать, я тебе хоть раз отказал, когда ты просил у меня помощи?

- Нет, не отказывал, - Том опустил взгляд. – Но иногда мне просто хочется поговорить.

Подождав пару секунд и не дождавшись продолжения высказывания, Шулейман выжидающе произнёс:

- И?

- Что «и»?

- Что-то мне подсказывает, что ты не закончил своё высказывание, там ещё явно должен быть аргумент, почему ты молчишь. Выкладывай.

Том не удивился тому, что Оскар так хорошо его изучил – потому что так и было, у него были причины, а одна из них существовала только с Оскаром, а на самом деле не обратил на это внимания. Вздохнув, Том с невольной обидой, которую всегда испытывал в прошлом, сказал:

- Раньше ты всегда говорил, чтобы я закрыл рот, когда я пытался поговорить с тобой.

Шулейман сперва удивлённо поднял брови, а затем, припомнив случаи, когда действительно так осаживал его, усмехнулся:

- А ещё говорят, что коты не поддаются дрессировке. Или ты неправильный кот. Или я выдающийся дрессировщик. А вообще, лучше бы ты в других случаях ко мне прислушивался, а не молчал о Джерри.

- Оскар, я уже понял, что был не прав. Не надо мне постоянно об этом напоминать.

- Это для закрепления материала и профилактики идиотизма в будущем.

- Тогда зачем ты проводишь со мной время, если я весь неправильный?

- Я тоже часто задаю себе этот вопрос.

Разобидевшись от таких слов, Том надулся и скрестил руки на груди. Но отошёл за считанные секунды и обратился к парню:

- Оскар, серьёзно, почему ты со мной? Я скучный и проблемный. А у тебя интересная и весёлая жизнь, много друзей, но ты помогаешь мне и проводишь со мной время. Почему?

- Я уже говорил как-то – люблю тебя не могу.

Том не воспринял его слова всерьёз, поскольку и тон у Оскара был отнюдь не серьёзный, и действительно уже слышал это «признание» в прошлом, когда в первый раз жил с ним, в ответ на одно из своих многочисленных «почему?».

В палату зашёл Кристиан и нарушил воцарившуюся тишину:

- Я не помешаю?

- Нет, не помешаешь, - ответил Том.

Пусть он по-прежнему был крайне растерян из-за новости о своём выздоровлении, папу он всегда был рад видеть.

- Сообщишь радостную новость? – обратился к Тому Оскар.

- Какую новость? – спросил Кристиан, переводя взгляд с сына на парня и обратно.

Том опустил голову и закусил губы, и, собравшись, сказал:

- Папа, я теперь здоров. Джерри больше нет.

- Ну-ка, покажи, что ты теперь умеешь, - подтолкнул его Шулейман, несильно пихнув локтем в бок.

Том перешёл на английский:

- Я теперь говорю по-английски, мне это от Джерри досталось. Наверное, ещё на пианино начну играть.

Кристиан, где стоял, там и сел, и грохнулся на пол, поскольку стула за ним не было. Испугавшись, Том кинулся к нему помогать встать.

- Видимо, излишняя впечатлительность – это у вас семейное, - прокомментировал ситуацию Шулейман и тоже подошёл и подал мужчине руку.

- Спасибо, - рассеянно кивнул ему Кристиан, поднявшись на ноги, и тотчас всецело переключился на сына. – Это правда, ты здоров?

- Да, - смущённо ответил Том. – То, что я заговорил на английском, которого никогда не знал, доказывает, что расщепления больше нет. Так Оскар сказал.

Не находя слов от переизбытка чувств, от которых на глаза слёзы навернулись, Кристиан крепко обнял сына, покачиваясь вместе с ним, и в какой-то момент стиснул его ещё крепче, потянув вверх, отчего Том встал на носочки, и у него хрустнули кости.

- Полегче, - посоветовал Оскар. – Конечно, это клиника, и помощь рядом, но не хотелось бы, чтобы он переехал в травматологию.

- Извини, - виновато сказал Кристиан, разжав объятия. – Я сделал тебе больно?

- Всё в порядке, - покачал головой Том. – Они просто хрустят.

Чуть улыбнувшись ему, отец снова обнял его, в этот раз аккуратно, нежно и очень тепло, долго. Пронаблюдав эту картину ещё около минуты, Шулейман, ничего не сказав, вышел из палаты, посчитав, что дальше они справятся без него.

Наконец-то наобнимавшись через минут пять, не меньше, против чего Том не возражал, Кристиан отпустил его и со всей щемящей искренностью сказал:

- Я так рад за тебя.

Том мимолётно улыбнулся уголками губ и ответил:

- Я тоже рад. Может быть, сядем? – предложил он, обернувшись в сторону постели.

- Хорошая идея, не хотелось бы снова встретиться попой с полом, - посмеялся над собой Кристиан.

Они сели: Том на кровать, сложив ноги по-турецки, отец в кресло. Том смотрел вниз и кусал губы, чувствуя себя неуютно в молчании, и, так не подобрав слов, чтобы выразить свои мысли и чувства, что терзали и рвали в разные стороны, переполз к краю постели и перебрался к отцу на колени. Точно как в детстве делал, когда на душе был любой непокой, пусть и не с ним, а с другим папой, Феликсом. Не думал о том, что он уже отнюдь не маленький мальчик, папе наверняка тяжело, и это выглядит ненормально, потому что просто нуждался в этом сейчас. Уткнулся лицом в отцовское плечо и замер так.

Кристиан удивился такому, но не стал ничего говорить и спрашивать и, подождав немного, осторожно обнял Тома, поглаживая его по спине и волосам и думая о том же самом – как в детстве. В детстве Тома, которого он не видел и в котором Том его не знал, но какая разница, сколько ему лет, если прямо сейчас ему нужно побыть ребёнком в руках родителя?

«Мне страшно» - Том удерживал эти слова, которые тревожным красным маячком мерцали в голове.

Страшно из-за непонимания, неизвестности и ответственности. Страшно из-за того, что он отныне – один.

Видя и чувствуя, что у сына на душе неспокойно, Кристиан мягко, но серьёзно обратился к нему:

- Том, расскажи мне, что тебя тревожит.

Том, не поднимая головы, отрицательно покачал ею и, помолчав ещё несколько секунд, решил, что нужно объяснить свой «ответ».

- Я не знаю, что говорить. Я… просто не знаю, что дальше. Я так мечтал о том, чтобы быть здоровым, а теперь боюсь.

- Чего ты боишься? – Кристиан предпринял попытку понять, что страшит его.

- Я не знаю. – Том тяжело вздохнул и продолжил: - Наверное, «боюсь» это неподходящее слово, я очень много в жизни боялся, сейчас я чувствую что-то другое. Скорее, я в растерянности. Я должен радоваться и быть счастливым, что всё закончилось, а у меня почему-то не получается.

- Дай себе время. Ты не должен требовать от себя праздника, если не ощущаешь его.

Том согласно покивал: то, что сказал отец, было разумным подходом.

- Том, если хочешь, ты можешь поехать со мной, домой, - предложил Кристиан через паузу.

- Нет, - категорично и твёрже, чем следовало, ответил Том и отстранился от папы. – Я не смогу жить в Финляндии.

- Я не имел в виду переезжать насовсем, понимаю, что у тебя здесь своя жизнь и ты её вряд ли захочешь бросать. Но ты мог бы поехать со мной и пожить дома, чтобы не быть одному.

- Нет, - покачал головой Том, в голосе его слышались уверенность и горечь. – Я сейчас не готов к этому. Я хочу увидеться со всеми, хотя и боюсь, если честно, - он смущённо потупил взгляд и затем снова посмотрел на папу. - Но сначала я хочу разобраться в себе и своей жизни.

Обоих посетило ощущение дежа-вю. Том же уже говорил так, когда отец пришёл к нему домой. Но смысл за словами в двух случаях крылся разный.

- Понимаю, - кивнул Кристиан. – Тебе нужно многое обдумать и найти себя и свой путь в этой жизни.

Он замолчал на две секунды и, лучезарно улыбнувшись, добавил:

- Только обещай не грустить слишком часто, - и легко щёлкнул сына по носу.

Том не смог не улыбнуться тоже и ответил:

- Обещаю.

Глава 6

Ты, ты не веришь, ты устал,

Ты твердишь мне «перестань».

Жизнь она ведь не только игра.

Но как все меняется подчас,

Изменяя что-то в нас.

Только вспомни, какими мы были вчера...

Планета сокровищ, Жизнь моя©

В тот день, когда Тома выписали из клиники, где он пробыл две недели, Кристиан улетел в Хельсинки, потому что ему уже не один раз звонила Оили и возмущалась: «Мама лечится, папа неизвестно где, от бабушки с дедушкой никакого толка, я одна занимаюсь всем и вдобавок присматриваю за мелкой!»; родители Хенриикки, которых попросил присмотреть за девочками, не оправдали ожиданий. Да и сам понимал, что нельзя бросать других детей ради одного. С Томом они договорились поддерживать связь до новой встречи вживую.

Том не испытывал радости от того, что возвращается домой, и всю дорогу молчал, в грустной задумчивости ни о чём конкретном смотря в окно. Только рад был снова увидеть Маркиза, который в его отсутствие жил у Григория, одного из младших членов команды Эдвина. Григорий был недоволен тем, что его, пусть и временно, разжаловали в зооняньку, и не испытывал симпатии к котам, но приказ есть приказ.

Шулейман-старший так и не подозревал, что его люди делают у него за спиной, поскольку главный информатор Эдвин придерживался уговора с Оскаром и не посвящал главного босса в те дела, о которых ему знать было не обязательно.

С кошачьей переноской в руках Том стоял на тротуаре и в растерянности смотрел на свой дом, не понимая, что чувствует. Кажется, ничего. Ничего с отрицательным оттенком.

Отпустив Григория, Оскар бесшумно подошёл и встал рядом с Томом, также устремив взгляд на фасад. И через минуту спросил:

- Ты внутрь заходить не собираешься? Кстати, ключи у меня, - он достал ключи от дома и звякнул их на крышу переноски, поскольку обе руки у Тома были заняты ею.

Том, мельком взглянув на него, сдавленно кивнул и попросил:

- Пожалуйста, подожди меня здесь.

Шулейман вопросительно выгнул бровь, удивлённый такой просьбой, но решил не спрашивать и ответил:

- Ладно.

Достав из карманов сигареты и телефон, он отошёл в сторону и погрузился в чтение новостей с экрана.

Том поставил переноску на землю и, взяв ключи, медленно прошёл к крыльцу и поднялся на него. Отперев замки, обернулся к Оскару, который уже ничего вокруг не замечал, и, открыв дверь, переступил порог. Дом встречал умиротворенной [мёртвой] тишиной – а ничего иного и не приходилось ожидать, и не ожидал. Кажется.

Прикрыв за собой дверь, Том сделал пару шагов вперёд, разглядывая прихожую зону, переходящую в гостиную, гостиную, видимую отсюда часть кухни, лестницу на второй этаж, на которой было пусто, и это так бросалось в глаза. Во всём доме было пусто, никого не было.

Жизнь, которой этот дом зацепил с фотографий, куда-то исчезла, испарилась, словно марево, или просто выдохлась. Том видел перед особой обычные пустые – со всем убранством, но пустые – комнаты, более ничего. Всего четырнадцать дней прошло, а будто целая жизнь, так всё стало иначе на уровне ощущений.

Немного пройдясь по первому этажу, Том подошёл к неприметной, но так хорошо знакомой двери в подвал, и спустился в подземье. Окинул взглядом помещение и остановился им на стене, где располагалась мишень. Мишени не было и в помине. Как и думал. Не зря ещё тогда, когда зашёл сюда впервые, задумался, откуда она здесь, но тогда было не до того, чтобы задумываться об этом всерьёз и помнить. Никогда её не было в реальности, она существовала только в его голове. А на месте, где мишень висела, стена была испорчена пулями, и отскочившие снаряды валялись на полу.

Том подобрал помятый патрон и бросил обратно, и вернулся в дом, плотно закрыв за собой дверь, навсегда закрыв, потому что у него более не было причин спускаться в подвал. Задержался на пару секунд у двери и пошёл дальше. Заглянул в свою спальню, которая казалась чужой и ещё более пустой, чем все остальные комнаты. Обошёл ещё две комнаты на втором этаже и зашёл во вторую спальню. В глаза бросился сундук «с секретом».

«Есть ли в нём что-то на самом деле? Или он так же пуст, как та стена? Может быть, и тот мужчина, Криц, кажется, был всего лишь игрой моего воображения…».

Том подошёл к сундуку и открыл его. Внутри лежало всё оружие, в том числе приобретённое через Крица, что доказывало то, что он был настоящим. Всё было по-настоящему. Кроме мишени.

Опустившись перед сундуком на колени, Том достал крупнокалиберного монстра. Видимо, привык, натренировался, потому что не так уж непреодолимо он тянул руку вниз.

Том положил внушительный пистолет на пол и взял со дна другой – вот с этим чаще всего тренировался.

Полтора месяца с оружием в руках каждый день. Два месяца со знанием, что у него нет выбора, ему придётся им воспользоваться. И вот, всё закончилось. Их больше нет. Его

Джерри больше нет.

Том прижал пистолет к груди и, зажмурившись, горько расплакался, наконец-то выпуская наружу всё то, что чёрной затаившейся грозой, рвущей душу и разум, сидело внутри, позволяя всему этому выйти и, может быть, очистить его.

Десять минут пролетели, как один миг, стихли всхлипы и слёзы иссякли. Том поднял голову, утёр нос и окинул комнату болезненно блестящим от влаги взглядом.

Это не его дом, больше не его. Он не хотел здесь оставаться, не мог, здесь было слишком много памяти. Слишком много тяжёлых моментов и решений, отчаяния, крови, пусть пролита она была и не здесь. Здесь всюду были призраки Джерри – куда ни посмотри, видел Джерри, вспоминал, как видел его там: на кровати, у окна, в кресле, в коридоре, на кухне, на лестнице, в гостиной, за столом…

Том захлопнул крышку сундука, быстро поднялся на ноги и перешёл в свою спальню. Открыл шкаф, посмотрел на одежду и закрыл его. Забрал только любимые большие часы с жёлтыми камушками, надел их на руку. Взял вместительную чёрную кожаную сумку, которую когда-то точно посчитал бы женской, и бросил в неё бумажник с картами. Вернулся во вторую спальню, сунул в тёмные недра сумки крупнокалиберного монстра, тренировочный пистолет и хромированный «дамский».

В ванной умыл лицо ледяной водой, бросил полотенце на стиральную машинку. Спустился на первый этаж и положил чистые кошачьи миски туда же, в сумку. Ещё раз осмотрелся и пошёл на выход.

Услышав хлопок входной двери, Оскар, не поднимая взгляда от экрана, сообщил:

- Аристократичная морда уже нервничает. А я только что был в одной минуте от того, чтобы выйти из себя. Так что ты во время. Что ты там так долго делал? – спросил он с явным недовольством и посмотрел на Тома.

Том поправил тяжёлую сумку на плече и, спустившись с крыльца, вместо ответа спросил на одном дыхании:

- Можно я поживу у тебя?

- А что с этим домом не так? Призраков в нём больше не водится. Или что-то завелось, случилось? – Шулейман адресовал Тому выразительный и требовательный взгляд.

- Нет, ничего не случилось, с домом всё в порядке, - мотнул головой Том и обернулся к своему жилищу, после чего договорил: - Просто я не хочу здесь больше жить, здесь слишком много всего произошло и всё напоминает мне о том.

«А заниматься покупкой нового дома я пока не готов. И я не хочу оставаться один», - добавил он про себя, опустив взгляд и закусив губу, сжав в ладони ручку сумки на плече.

- Бежишь от воспоминаний? – проговорил Оскар. – Вот так и начинается диссоциация.

- Я не бегу, - вновь мотнул головой Том, говоря уверенно, насколько вообще сейчас мог быть в чём-то уверен. – Воспоминания всё равно пойдут со мной, я это понимаю и не хочу забывать, если цена забвения такова, какую я уже платил. Но я не хочу здесь оставаться.

Шулейман призадумался, как поступить, и ответил:

- Давай баш на баш – живи у меня, сколько хочешь, но в моём настоящем доме, в Ницце. Согласен?

Том подумал, отведя взгляд, и кивнул:

- Поехали.

- Отлично, я возвращаюсь домой! – Оскар хлопнул в ладоши и поднялся с низкого заборчика, на котором сидел. – Наконец-то. А то мой лимит терпения для Парижа уже исчерпан. Сам вещи соберёшь, или сказать, чтобы привезли отдельно?

Том молчал. Не хотел ничего забирать из этого дома, кроме того, что уже взял, но говорить так не казалось правильным. А сказать, чтобы его вещами занялись другие люди, не хватало наглости.

- Мне особо ничего не нужно… - ответил он, смотря в асфальт.

- Окей, разберёмся, - не стал продолжать тему Шулейман. – Готов ехать сейчас?

- Да.

- Прекрасно. Я хочу поскорее убраться отсюда. Аристократа не забудь, - Оскар кивнул на переноску с Маркизом. – Конечно, он мне не нравится, но бросать его здесь одного, ещё и в клетке, жестоко.

Том послушно поднял с земли переноску. Но отчего-то кот, оказавшись в руках хозяина, не успокоился, а стал вести себя ещё более беспокойно: начал крутиться и совсем не аристократично орать, сотрясая свою переноску.

- Может быть, он голоден? – растерянно проговорил Том, озадаченный таким странным поведением своего любимца. – Или хочет в туалет?

- Или кошку, - также высказался Оскар. – Если я прав, придётся его кастрировать, потому что он не заткнётся и пометит всё вокруг.

Проигнорировав его предположение по поводу интереса к противоположному полу, Том поставил переноску на землю и потянулся к замку, чтобы открыть дверцу. Едва дверка отворилась, Маркиз выскочил на свободу и понёсся по диагонали через дорогу.

- Берт! – донёсся до них радостный девичий крик.

На противоположной стороне улицы Том увидел девочку-подростка лет шестнадцати, которая, раскрыв руки, как для объятий, практически бежала навстречу Маркизу. И, кажется, Маркиз стремился именно к ней.

Когда они встретились, девушка подхватила кота на руки и прижала к груди, зажмурившись и говоря:

- Малыш, ты нашёлся. Я так волновалась!..

Том растерянно и непонимающе посмотрел на Оскара, и тот сказал:

- Похоже на то, что твой Маркиз и не Маркиз вовсе, а наглый изменщик.

Тем временем девушка обратила на них внимание и, не отпуская потерянного и теперь найденного любимца, перебежала дорогу и, смущаясь, обратилась к ним:

- Здравствуйте. Вы нашли Берта?

- Вроде того, - ответил Шулейман, пока Том не мог понять, что происходит, почему эта девушка держит в руках его Маркиза, и почему он так бежал к ней.

- Я даже не знаю, как вас благодарить… Спасибо вам большое.

- Это твой кот? – подал голос Том.

- Да, мой. Это Берт, - девушка подняла довольного кота выше и поцеловала в пушистую щёку. – Он постоянно убегает, его просто невозможно удержать в доме, он всегда находит лазейку, даже если всё закрыто, и невозможно заставить носить ошейник, он их снимает. Но он всегда возвращался сам в тот же день, когда уходил, максимум на следующий. А около двух недель назад он исчез, и никто его не видел…

«Конечно исчез, Григорий знает своё дело», - усмехнулся про себя Оскар.

- Вы наши новые соседи? – спросила девушка, перехватив Берта удобнее. – Надеюсь, Берт не забрался в ваш дом?

- Нет, не забрался, я сам его принёс… Я переехал сюда летом, обнаружил его около дома и забрал себе, потому что думал, что он ничей.

Девушка перестала улыбаться и обняла кота надёжнее, бессознательно укрывая от попытки забрать его.

- Этот кот тот ещё прохвост – на два дома жил! – усмехнулся Оскар.

- Это точно твой кот? Может быть, просто похожий? – с затаённой надеждой спросил Том.

Не хотел расставаться с любимцем, который был его комочком тепла и отдушиной. Не хотел признавать, что тот никогда и не принадлежал ему, просто бывал в гостях и возвращался к истинной владелице.

- Нет, это точно Берт, - уверенно ответила девочка. – Но если вы не верите, у него стоит чип, можем проверить.

- Не надо, я верю, - раздавленно произнёс Том.

Оскар взглянул на него и обратился к законной владелице усатого проходимца:

- Мы можем его у тебя купить?

- Оскар, не надо, - Том тронул его за руку ниже локтя. – Он не мой.

- Как знаешь.

Потеряв к ситуации интерес, Шулейман отошёл на пару шагов и закурил. Том вернул внимание к девушке и спросил:

- Можно я его поглажу на прощание?

- Да, конечно.

«Я действительно любил тебя, - проговорил про себя Том, поглаживая кота, не решившись разговаривать с ним вслух при свидетелях, при его настоящей хозяйке. – Жаль, что ты любишь не меня. Мне грустно с тобой расставаться…»...

Берт-Маркиз, переосмысливший своё поведение после отлучки от хозяйки и жизни с Григорием, демонстративно отвернулся от него.

Том опустил руку и не стал более навязываться. Провёл взглядом девушку, уносящую его-чужой комочек тепла. Вот и всё. Почему-то всегда так складывается в его жизни – если происходит что-то хорошее, оно обязательно заканчивается в лучшем случае ничем.

Но зато теперь точно подведена черта. Маркиз был с ним с первого дня жизни здесь и ушёл в последний. Очень символично и правильно. Только на душе от этого было не легче, душа переживала очередную потерю, пусть и не такую страшную, как бывало.

- Мы едем? – поинтересовался уставший ждать Оскар, выдернув Тома из печальных, топких мыслей.

Том обернулся к нему и немного рассеянно кивнул:

- Да.

Он поправил сумку и прижал её локтем к боку, и вслед за Оскаром пошёл к припаркованной машине. В последний раз взглянул на свой дом и занял своё кресло. Не оглянулся ни разу, когда они поехали, а после первого поворота это стало бессмысленно делать. Не испытывал сожалений, только желание уехать отсюда.

Ехали через центр города, точно как в первый раз, когда сидел в машине Оскара, проносясь по Парижу и уносясь от него прочь, навстречу неизвестному.

- Дежа-вю прям, - с усмешкой озвучил Шулейман мысли Тома.

- Да, дежа-вю.

- Надеюсь, в этот раз ты уйдёшь от меня не на носилках в реанимацию.

На это Том только покивал и опустил глаза, а после повернул голову обратно к окну и продолжил следить взглядом за удаляющейся, но всё равно ещё очень заметной, выделяющейся среди прочего городского массива башней. Той самой Эйфелевой башней, которую так мечтал увидеть, и, увидев которую впервые, точно также из окна автомобиля Оскара, перестал дышать от восторга и желания задержаться, посмотреть подольше, но не попросил притормозить.

Но сейчас вид башни не вызывал ни желания задержаться, ни каких-либо чувств – лишь укол печали в груди. Потому что город-мечта на деле оказался просто городом, и жизнь в нём не стала волшебной сказкой, а к Эйфелевой башне успел привыкнуть, пока жил с видом на неё и ходил мимо неё за продуктами.

В этот раз всё было действительно иначе, и сам был на пять лет старше.

Тому было не жаль покидать Париж. В нём он тоже так и не стал своим, не ощутил заветное «я дома, на своём месте».

Когда они пересекли городскую черту, оставляя Париж за спиной, Том только упёрся затылком в кресло с тихим вздохом и прикрыл глаза, и сам не заметил, как в течение десяти минут задремал.

Оскар полчаса терпел его беззвучное сопение рядом, с постоянной периодичностью бросая на него взгляды, и сильно пихнул в плечо, отчего Том сразу проснулся, захлопал ресницами и завертел головой, от резкого пробуждения не понимая, где он и что случилось, и, наконец, остановил вопросительно-удивлённый взгляд на парне.

- Это убаюкивает, когда рядом кто-то спит, - пояснил Шулейман свои действия. – А если засну я – мы оба трупы.

Том покивал и, тихо прочистив горло, ответил:

- Хорошо, я не буду спать.

Но, несмотря ни на данное слово, ни на громкую ритмичную музыку, заполняющую салон, через два с небольшим часа Том снова заснул, отвернув голову от Шулеймана, благодаря чему тот не сразу понял это. В этот раз Оскар не стал будить его, но Том сам проснулся через полтора часа, когда уже смеркалось.

В Ниццу они въехали затемно, потратив на дорогу меньше семи часов вместо восьми с половиной. Том сразу узнал всё то вокруг, что проносилось за стеклом, и увидел разницу между Парижем и этим городом. Несмотря на середину ноября, ощущалось, что они на юге, Том буквально чувствовал дыхание гораздо более тёплого и ласкового, пропитанного лазурью воздуха, хотя все окна были наглухо закрыты, и на самом деле он не мог его ощутить.

Шулейман припарковался у той же элитной, эффектно подсвеченной высотки в центре города и, сказав: «Приехали», вышел из машины, хлопнув дверцей. Том последовал его примеру и пошёл за ним к главным дверям.

Было странно по второй раз, после того, как столько всего произошло в твоей жизни, возвращаться сюда, в эти огромные апартаменты, именуемые квартирой. Но это уже какое-никакое постоянство.

Том остановился у порога и, перехватив руку рукой внизу живота, робко разглядывал такую знакомую обстановку. Разувшись, Оскар обернулся к нему и спросил:

- Чего застыл, как в первый раз? Разувайся и проходи. «Собачья» спальня по-прежнему свободна и в полном твоём распоряжении, - ухмыльнулся он и добавил: - Хотя ты доказал, что человек, так что можешь выбрать какую-нибудь другую комнату.

Том качнул головой, сам не зная, на что именно это его «нет», разулся и медленно пошёл вперёд по длинному коридору. Шулейман пошёл за ним и вместе с ним зашёл в его спальню.

Остановившись близ середины маленькой в сравнении с остальными комнаты, Том оглядел её – всё было так же, как и помнил. Поставив сумку на пол подле прикроватной тумбочки, он подошёл к шкафу, открыл дверцы и, увидев, что вся его одежда по-прежнему висит в нём, забыв обо всех прочих своих переживаниях, в изумлении посмотрел на Оскара.

- Почему ты не выбросил мою одежду? Ты думал, что я вернусь?

- Я не занимаюсь разбором шкафов. Так что все вопросы к Жазель, ты должен её помнить.

- Ты ждал, что я вернусь? – спросил Том, упрямо желая услышать «да».

Шулейман не стал увиливать и ответил:

- Да, ждал и даже искал тебя. Я рассказывал эту историю Джерри, могу и для тебя повторить, но позже. А конкретно сейчас я хочу поужинать. Присоединяйся, если хочешь, - с этими словами, не ожидая ответа, он покинул комнату.

Том закусил губу и перевёл взгляд обратно на содержимое шкафа, испытывая необъяснимую, а на самом деле такую простую радость от вида этих вещей. Потому что это – его одежда, он сам выбирал её, только он носил её и чувствовал себя в ней уютно, в отличие от одежды, доставшейся от Джерри, которая была для него чуждой, а многие вещи были просто неприемлемыми, и кроме которой у него ничего не было, потому что не купил ничего нового, только своего, по своему вкусу.

Сняв с вешалки мягкую тёмную кофту, Том зарылся в неё лицом, вдыхая запах. Она ничем не пахла, поскольку никаким парфюмом в жизни не пользовался, и прошли без малого четыре года с тех пор, как в последний раз надевал что-то из этого шкафа. Но в этом отсутствии запаха он чувствовал себя и находил ощущение покоя, устаревшее, но всё же понимание – кто он.

Только сейчас, получив альтернативу, Том понял, насколько ему опротивели эти стильные, идеально подобранные вещи, которые носил. Не желая больше оставаться в этих чуждых тряпках, он разделся, побросав одежду на пол.

Удивительно, но вещи, которые примерял и носил в девятнадцать, пришлись ему впору. Только футболка поджимала в плечах, но не критически, дышать и двигаться не мешала.

Взглянув на своё отражение, Том пригладил майку на животе и пошёл на кухню, где за столом сидел Оскар и пил кофе с традиционной порцией горячительного, пока Жазель хлопотала у плиты, чтобы как можно скорее подать ужин, о необходимости приготовить который ей было сообщено всего десять минут назад.

Окинув появившегося на кухне Тома взглядом, Шулейман вынес вердикт:

- Выглядишь как эталонный «сладкий».

- Что?

- Как гей, - пояснил Оскар и отхлебнул кофе.

Том открыл рот, чтобы возмутиться, но тот не дал ему такой возможности, говоря:

- Знаю я, что ты скорее антигей, если так можно сказать о человеке, который ни разу в жизни не был с женщиной. Но выглядишь именно так, несмотря на бардак на голове. С твоей внешностью тебе противопоказаны облегающие шмотки.

Том оглядел себя: не так уж и облегает, только на плечах и груди, а штаны вообще сидят свободно. Но спорить он не стал, а Оскар добавил:

- Садись, - указал он на стул напротив себя, - или особого приглашения ждёшь?

Том сел, куда было указано, и украдкой посмотрел на домработницу, чувствуя себя неловко оттого, что она всё слышала и услышит, если они будут ещё что-нибудь говорить. Но Жазель, закончив готовить, подала на стол и, как и пристало хорошей незаметной прислуге, исчезла с глаз.

Том не очень приятно удивился, увидев, что на ужин рыба, потому что точно помнил, как говорил Оскару, что не любит её и не ест. Он вопросительно посмотрел на Шулеймана, но тот его проигнорировал.

Вздохнув, Том взял вилку и приступил к еде, поскольку ничего другого не оставалось, и обнаружил, что рыба невероятно нежна и очень вкусна. И вспомнилось кое-что – если подумать, он никогда не ел рыбу.

У Тома-первого, родного сына Феликса, была непереносимость рыбы, чего Том не знал, но сейчас мог предположить что-то такое. Потому он с детства привык, что не ест рыбу, и объяснял себе это тем, что она ему не нравится. Так и Феликс говорил: «Она невкусная», чтобы дать аргумент, который может понять маленький ребёнок.

От этого осознания кусок застрял в горле. Чего ещё он о себе не знает? Кажется, жизни не хватит, чтобы открыть все тайны.

- Что с лицом? – поинтересовался Оскар. – Невкусно?

- Вкусно, - ответил Том, опустив взгляд в тарелку и водя по ней вилкой. – В этом и дело. Я вспомнил, что никогда не ел рыбу, Феликс не давал её мне и говорил, что не надо мне её есть, поэтому я всегда считал, что не люблю её.

- Значит, мой маленький эксперимент удался, - довольно хмыкнул Шулейман.

- Что? – Том непонимающе нахмурился и посмотрел на него.

- Поскольку ты ешь всё, до чего можешь дотянуться, я предполагал, что причина твоей нелюбви к рыбе кроется в детстве, а значит – Феликс явно приложил к этому руку, и решил проверить эту гипотезу. Как раз мне хотелось на ужин рыбы.

- Ты не мог бы не проводить надо мной эксперименты? – попросил Том, стараясь держать в узде своё недовольство от признания Оскара.

- Не мог бы.

Том, дрогнув уголками губ, впился в него негодующим взглядом, от раздражения сжав в кулаке вилку. Шулейман проигнорировал и это его проявление крайнего недовольства. На открытый конфликт Том не пошёл и, смирившись с таким положением дел – с тем, что для Оскара его слово ничего не значит, и он всё равно сделает по-своему, и вздохнув, вернулся к ужину.

Покончив с ужином и допив свой кофе, Оскар ушёл в свою спальню. Том, по привычке убрав посуду в машинку и включив её, прежде чем успела прийти Жазель, тоже ушёл в свою комнату.

Бесцельно походил по комнате пару минут – не думал её менять на более просторную и удобную, как предложил (разрешил) Оскар, привык к этой спальне, в ней ему было вполне комфортно – и подошёл к окну, за которым висела чёрно-синяя ночь. Открыл его и, облокотившись на подоконник, выглянул на улицу, подставляя лицо едва уловимому ветерку и вдыхая свежий воздух.

Казалось, что воздух ненавязчиво пахнет солью, неповторимым запахом моря. Но Том не мог быть уверен в том, что не ошибается, и даже не мог сказать, где здесь море, только абстрактно знал, что оно есть, он ни разу его не видел за все месяцы проживания в Ницце.

Близ десяти Том начал ощущать значительную сонливость и, понимая, что дальше будет только хуже, и решив не испытывать себя, направился к Оскару. Не постучав, зашёл в его спальню, не смотря на него, быстро подошёл к застеленной кровати, забрался на свободную половину и, свернувшись калачиком и подложив ладони под щёку, закрыл глаза.

Шулейман вопросительно выгнул брови, ожидая объяснений этой немой эскапады, но Том его взгляда не видел и ничего не хотел говорить, просто хотел быть не в одиночестве и спокойно поспать. Поняв, что так он от него ничего не дождётся, Оскар проговорил:

- Я так понимаю, своим поведением ты хочешь сказать, что будешь спать со мной?

- Да. Можно?

- Можно. Но я пока не собираюсь ложиться.

- Мне не мешает свет.

Посчитав на этом вопрос исчерпанным, Оскар вернулся к любимому гаджету, от которого Том своим появлением отвлёк его.

Без трёх минут полночь Шулейман положил мобильник на тумбочку, сходил в ванную и, вернувшись, растолкал Тома со словами:

- Раздевайся и ложись нормально.

- Раздень меня, - сквозь сон пробормотал Том.

- Уверен, что просишь меня об этом в своём уме? – усмехнулся Оскар.

Том, разлепив веки и полностью проснувшись, захлопал ресницами и непонимающе уставился на парня, понимая, что, кажется, только что сказал что-то не то.

- Что? – спросил он.

- Ты попросил, чтобы я раздел тебя. Всё ещё хочешь, чтобы я это сделал?

- Нет… - с напряжением протянул Том и, сев, потянул на себя покрывало в инстинктивном желании прикрыться и защититься.

Оскар дёрнул покрывало, вырывая его у него, и сказал:

- Не трогай. Не собираюсь я тебя раздевать, даже если бы ты всерьёз попросил, делать мне больше нечего. Сам раздевайся и ложись. В третий раз повторять не буду. И раз взялся – расстели кровать.

Он встал и, сложив руки на груди, стал выжидающе наблюдать за Томом. Том тоже встал и стянул с постели верхнее покрывало; заметил, что Оскар раздевается, и смотрел в пол, ожидая, когда тот закончит и ляжет, но случайно поднял взгляд и почувствовал себя некомфортно и неловко от его наготы, прикрытой лишь бельём.

Когда Шулейман лёг, Том тоже разделся и забрался под одеяло, и, косясь на его голый торс, на всякий случай сказал:

- Не трогай меня.

Оскар раздражённо выдохнул и, рывком перевернув его на бок, слишком сильно схватил за ягодицу. Том дёрнулся от неожиданности и вскрикнул:

- Мне больно! Что ты делаешь? – добавил обычным тоном, мечась взглядом.

- Лучше сразу реализовать страх, чем ты всю ночь будешь ждать подвоха и напрягаться. Всё, а теперь спи и мне не мешай, иначе пойдёшь к себе.

Том надулся и шумно задышал от такой несправедливости и, не подумав, что делает, вытянул ногу под одеялом и пнул Оскара пяткой куда-то в голень. И тут же, зажмурившись, закрыл руками голову и поджал колени к животу, защищаясь от ответного удара.

- Знаешь, я однажды выпорол Джерри. Когда-нибудь я сделаю это и с тобой, если будешь плохо себя вести, - сказал на это Шулейман и погасил свет.

Том ещё секунд десять лежал, не шевелясь, и, поняв, что, кажется, наказания не будет, опустил руки и настороженно посмотрел на Оскара, ничего не различая в темноте после света. И, осторожно улёгшись удобнее, закрыл глаза.

Глава 7

И черт с ним, с этими крыльями,

Я просижу до утра без сна.

Давай останемся сильными

До конца, иначе бессмысленно.

Вельвет, Домой©

Том вытирался после душа, когда случайно задел пальцами голую кожу и почувствовал под подушечками нечто странное. Вывернув руку за спину, он ощупал зону между лопатками и, убедившись, что первое ощущение не обмануло, быстро подошёл к зеркалу и, повернувшись к нему спиной, обернулся через плечо, разглядывая себя сзади.

От шока у него приоткрылся рот. Между лопаток пролегали две вертикальных полосы-рубца – точно следы от крыльев. Том, не отводя взгляда от отражения, снова завёл руку за спину, не веря одним лишь глазам.

- Что за…? – выдохнул он, чувствуя, как мощно и часто бьётся сердце.

Точно помнил, что прежде этих шрамов не было, был уверен в этом на все сто процентов, потому что такие – не пропустил бы. Но откуда они взялись, странные такие, слишком похожие на рубцы на месте крыльев?

Том столько раз проводил аналогию между своими ощущениями и крыльями: стянутыми, расправляющимися, переломанными и, наконец, выдранными с мясом. Но это была всего лишь красивая, ненарочная ассоциация, у людей не бывает крыльев.

От невозможности объяснить себе происхождение шрамов кружилась голова и в неё лезла всякая мистика.

Могут ли шрамы появиться сами по себе, без внешнего воздействия?

Кажется, могут…

Том не допускал мысли, что раны, на месте которых образовались эти рубцы, были нанесены Джерри, потому что в его понимании Джерри был тем, кому точно никто не в силах нанести ущерб. К тому же шрамы были слишком специфические, так не порежешься ни случайно, ни специально.

Быстро одевшись, Том побежал на кухню, где в это время утра традиционно можно было найти Шулеймана.

- Оскар, а шрамы могут появиться просто так, сами по себе?

Шулейман поднял взгляд от экрана телефон, вопросительно посмотрев на него, и ответил:

- Уж человек с таким количеством шрамов, как у тебя, точно должен знать о них побольше моего.

В первую секунду Том обиделся на то, что он ткнул его носом в его калечность, но в следующую решил, что сейчас обижаться не время, и снова обратился к нему:

- Сейчас я не знаю. Скажи, бывает так, что раны или шрамы появляются без внешнего воздействия? Я что-то такое слышал…

- Полагаю, ты говоришь о стигматах. Да, есть такое. А что?

- Я обнаружил у себя шрамы, которых раньше точно не было, и не понимаю, откуда они могли взяться. Они… - Том волнительно и смущённо запнулся, но договорил: - как будто следы от крыльев.

- Покажешь?

Том кивнул и, повернувшись к нему спиной, задрал футболку. Оскар подошёл к нему и, оглядев ровные рубцы шириной примерно в два сантиметра и длиной в двадцать, сказал:

- Точно. Следы от крыльев.

- Что это может быть? – взволнованно спросил Том, обернувшись к нему через плечо.

- То, что ты и предположил – стигмата. Но особая – «метка ангелов».

- Что? Что это значит?

- Ты прошёл путь мученика и избран Господом нашим, чтобы стать ангелом на земле, его посланником.

Том округлил глаза и побледнел, перестав дышать от таких слов.

- Что мне теперь делать? – спросил он севшим голосом.

- Для начала покреститься и уверовать, и повести за собой народ, - Шулейман откровенно издевался, но делал это с самым серьёзным и убедительным видом.

- Ты это серьёзно?

- Я не уверен в том, что нужно делать, тебе лучше обратиться в Ватикан или хотя бы в Церковь Святой Жанны д’Арк, она здесь, в Ницце. Никогда не думал, что стану свидетелем такого явления…

- Я не хочу…

- У тебя нет выбора. Ты – избранный.

Том закрыл ладонью рот, еле дыша от того, что в его жизни вновь происходит нечто ненормальное, необъяснимое, и он с этим ничего не может поделать.

- Господи… - проговорил он.

- Да, теперь ты можешь обращаться к Богу напрямую.

Том, вытаращив глаза, развернулся к парню. Оскар, насладившись его красочной реакцией ещё несколько секунд, не сдержался и со смехом воскликнул:

- Почему ты на всё ведёшься? Даже на такую ересь!

- Что? То есть это…

- Полная ерунда, - закончил за Тома Шулейман. – А шрамы эти появились у Джерри где-то в марте этого года.

Том после первой неудачной попытки не спешил верить сразу.

- У Джерри? Как он мог получить такие раны? – спросил серьёзно и со скептицизмом, давая понять, что теперь так легко не купится.

- Он сказал, что участвовал в фотосессии с приклеенными к спине крыльями, и эти крылья ему случайно сорвали вместе с кожей, в результате чего получились эти шрамы. Я видел эту сессию: да, действительно, там есть кадры, где запечатлён его очень натуральный крик и выражение боли на лице. Но я в эту версию не верю.

- А я не верю тебе.

- Сам посмотри.

Оскар взял мобильник, нашёл съёмку Джерри от февраля текущего года: на фотографии, где он сидел спиной, было явственно видно, что шрамов между лопатками у него нет.

- Видишь, нет шрамов. Эта фотография сделана в феврале.

После этого Шулейман перебил запрос и открыл другую фотографию, из фотосессии с краской, в которой участвовал Том.

- А это уже ты – шрамы есть, - проговорил он. – Ты сам должен знать, что шрамы вам никогда не ретушировали, следовательно – они появились в промежутке между февралём и маем, в марте, как я и сказал. И вообще, почему я должен тебе что-то доказывать?

- Хорошо, я верю тебе, - смягчившись, кивнул Том и повторил свой вопрос: - Но откуда они могли взяться?

- Повернись, - велел Оскар и подтолкнул его в плечо.

Не ожидая, когда Том сделает это сам, он задрал на нём майку, вновь открывая своему взору загадочные рубцы, которые некогда так заинтересовали. Вспомнилось, как Джерри увиливал от ответа на вопрос об их происхождении и до того при помощи всех уловок старался остаться в верхней части одежды даже во время секса.

- Они такие странные… - проговорил Том. – Как можно получить раны в таком месте? Думаю, это правда, про съёмку и оторванные крылья, никак иначе такие рубцы не могут получиться.

- Да, у Джерри как всегда было прекрасное оправдание. Но, во-первых, он бы не стал их скрывать – а он их скрывал, если бы всё было так невинно. Во-вторых, они не похожи на зажившие рваные повреждения, слишком ровные. Конечно, я не хирург, но выглядит так, как будто кожу вместе с мясом срезали.

От такого предположения Тому поплохело, и он гулко сглотнул, силясь совладать с дурнотой.

- Срезали? – переспросил он.

- Да. Похоже на то, что намерено – слишком идеально сработано.

- Намерено? Кому может понадобиться делать это? Есть какая-нибудь операция, после которой могут остаться такие шрамы?

- Я таких операций не знаю. Но есть ещё одна очень интересная деталь – в марте Джерри исчез, просто исчез без следа, а вернулся исхудавший и замученный, и вскоре после этого я увидел у него эти рубцы, до того их не было. – Оскар провёл пальцами по правому шраму и добавил: - А ещё тогда у него появился шрам на левой икре, он не так примечателен, но всё же.

Том согнул левую ногу и задрал штанину – на икре действительно был длинный рубец, явно когда-то бывший глубокой раной. На самом деле, и раньше видел его, но не придавал ему значения, но в свете новых открытий всё изменилось.

Он пытался, но не мог найти объяснения тому, что случилось с Джерри, и чувствовал себя совершенно беспомощным, поскольку правды ему уже никогда не узнать. А эти слова «исчез бесследно и вернулся исхудавший и замученный» вселяли в душу леденящий ужас.

Выбравшись победителем из плена Зверя, Джерри решил, что Том никогда не должен узнать обо всём, что там произошло, его Котёнку ни к чему было ещё и это потрясение. Следуя своему решению, он позаботился о том, чтобы не осталось рубцов на рёбрах, и никогда не упоминал про свою четвёртую жертву, как и в принципе про то, что друг Стен вновь объявлялся в их жизни. Но не успел свести остальные шрамы.

- Как ты думаешь, что тогда произошло? – спросил Том.

- У меня никаких вариантов. То, что происходило в жизни Джерри, когда ты его не видишь, тайна, покрытая мраком, потому что он был потрясающим конспиратором и простой той ещё крысой. Так что если получишь доступ к памяти Джерри и вспомнишь, как твоё тело обзавелось этими шрамами, расскажешь, мне реально интересно.

- Такое возможно? – Том, одёрнув майку, повернулся к Оскару лицом.

- Как я уже говорил, ваш случай совершенно уникальный, потому я не возьмусь делать прогнозы. Но вероятность того, что ваша память объединится, ты получишь доступ к воспоминаниям Джерри и своим «вырванным годам», имеется.

- Я не хочу этого…

- Почему?

- Я не хочу знать, как он жил, от его лица, - Том мотнул головой и нахмурился. – Это… Я не хочу иметь в своей голове две памяти.

- А по-моему, это очень круто: иметь два варианта восприятия себя, своих способностей и возможностей.

- Я уже жил с двумя вариантами. Спасибо, больше не надо.

- Что ж, в таком случае остаётся надеяться, что твоя психика тебя услышит и оставит память Джерри изолированной.

Две минуты Том молчал, думал и, оттянув сзади ворот футболки, чтобы не снимать её, попробовал снова посмотреть на странные шрамы. Естественно, ничего не получалось: и тень от ткани мешала, и шея так не выворачивалась. Понаблюдав за ним немного, Оскар шагнул к нему и снова задрал на нём майку, и совсем стянул её через голову, оставив на руках.

Том сперва напрягся, прижав футболку к груди, но затем выдохнул: это же Оскар, но руки всё равно не опустил, прикрываясь майкой. Подтверждая его мысль, что бояться нечего, Шулейман спросил:

- Сфотографировать, чтобы ты шею не сворачивал?

Том отрицательно качнул головой:

- Нет, не надо.

Оскар выдержал паузу, и, проведя пальцами по «следам от крыльев», произнёс:

- А знаешь, не хочу тебя пугать, но у меня есть одно предположение касательно их появления.

Том сглотнул, справляясь со страхом узнать после слов «не хочу тебя пугать», и спросил:

- Какое?

- Похоже на работу какого-нибудь маньяка или помешанного. Джерри же, а заодно и тебя, прозвали Изуродованным Ангелом или просто – Ангелом и образ чисто внешне у него был подходящий, действительно ангельский, не считая сексуальной составляющей. А эти шрамы больше всего похожи на «метки на месте крыльев». Возможно, с тем расчётом их и нанесли - чтобы сделать образ ангела более полным, а заодно обозначить его падение, поскольку крыльев нет, только следы от них. Но это только гипотеза, - уточнил Шулейман таким тоном, который обнуляет вес всего сказанного ранее.

Том нахмурился, потому что теория Оскара всколыхнула в голове туманную ассоциацию, что он уже слышал это – что кто-то называл его ангелом, когда-то давно. Или недавно. Или вообще приснилось.

«Ангел… Ты похож на ангела…».

Пока Том молчал, погрузившись в свою мутную ассоциацию, которая не выводила ни к чему конкретному, но и не отпускала, Оскар также в задумчивости, но иного толка разглядывал его: узкую, беззащитно белую спину с острыми лопатками и просвечивающими позвонками, линию чуть склонённой вперёд шеи. Протянув руку, он ещё раз дотронулся до правого шрама и, выдержав паузу в пару секунд, опустил руку ниже и, едва касаясь, провёл пальцами сверху вниз по позвоночнику.

Том вздрогнул и вдохнул громче обычного, потому что от этого касания по телу пробежали электрические мурашки; мысли об ассоциации на прозвище «ангел» разлетелись.

С лёгкой ухмылкой отметив про себя, что у Тома реакция на стимуляцию зоны позвоночника такая же, какая была у Джерри, Шулейман повторил действие, ощутимее, и надавил на кнопочку позвонка на пояснице.

Том повёл плечами, сведя лопатки, не понимая, что за щекочущая дрожь под кожей, и не зная, что с ней делать.

Такая близость, несопротивление и восприимчивость пьянили, растворяя мысли в ускоряющемся беге горячей крови, вгоняя почти в транс. Оскар провёл пальцами от плеча Тома по изгибу шеи и, шагнув вперёд, сомкнул руки на его животе.

Оказавшись в кольце рук, Том напрягся и в инстинктивном жесте защиты поднял плечи, сильнее вцепившись пальцами в майку, которую прижимал к груди. Но не сдвинулся с места, только покосился через плечо, настолько быстро, что и не увидел лица Оскара.

Том вздрогнул, почувствовав губы на своей шее, но затем необъяснимым для себя образом (а и не думал) расслабился и даже прикрыл глаза.

Продолжая обнимать его второй рукой поперёк живота, Шулейман взял Тома за подбородок и, повернув его голову вбок, поцеловал в губы. Том позволил и сделал ответное движение, но через пару секунд, как очнувшись, резко разорвал поцелуй и, ничего не сказав и не взглянув на Оскара, сбежал с кухни.

Завтракать Том так и не пришёл и на протяжении всего дня не попадался Оскару на глаза. К полуночи Шулейман сам зашёл к нему и остановился в дверях, мгновенно переключившись с того, что хотел сказать, на возникший более насущный и острый вопрос; Том полулежал на застеленной кровати с выражением глубокой мрачной задумчивости на лице и с крупнокалиберным монстром в руках.

Том не попытался спрятать оружие, с которым застукали, и даже взгляда не поднял, продолжая рассматривать чёрные грани тяжёлого пистолета.

- Кажется, мне придётся просить прощения и всерьёз пересмотреть своё поведение, - произнёс Оскар.

- Что? – Том наконец-то посмотрел на него.

- Откуда у тебя пистолет? Это не один из тех, что были у Джерри.

- Я купил его и другие, когда готовился… - ответил Том и опустил взгляд обратно к оружию. – Я забрал его и ещё два из дома.

- Обнаружить, что человек притащил в твой дом сумку, полную оружия, не лучший сюрприз, тебе надо было сразу сказать о нём. Но зато теперь понятно, почему ты просил меня подождать на улице.

- Я собирался сказать. И нет, я не поэтому просил тебя не ходить со мной. Мне просто нужно было зайти домой в одиночестве, кое-что посмотреть и подумать.

- Вот только ты не начинай говорить уклончиво. Что тебе нужно было посмотреть?

- Подвал.

- Боюсь спросить – а что в подвале?

- Ничего, - кисло ответил Том. – В том-то и дело.

- Я ни черта не понимаю. Ты можешь нормально объяснить? А то я начинаю всерьёз беспокоиться о твоём психическом благополучии.

- В подвале я тренировался стрелять, там была мишень, с самого начала, когда я впервые туда зашёл, была, я ещё удивился тогда «откуда она здесь?». Я хотел спуститься туда, посмотреть, что там осталось, что там на самом деле, - объяснил Том, не поднимая глаз. – А мишени там на самом деле нет, и никогда не было, и на полу валялись пули, которых я раньше не видел. Мне нужно было посмотреть и всё остальное, потому что я не был уверен в том, что ещё что-то не существовало только в моей голове. Например, оружие. Но оно настоящее. Всё настоящее, кроме мишени.

- Это логично, что мишени там не могло быть, если ты её туда не вешал, как и логично то, что ты её видел с учётом того, что Джерри тебя натаскивал по стрельбе.

- Да, логично… - так же невесело согласился Том. - Но почему-то я не думал так и верил своим глазам, а не логике.

- В этом тоже нет ничего удивительного, не парься. Но мне интересно, зачем ты забрал их, пистолеты?

- Я не знаю… - потерянно и честно ответил Том.

Действительно не знал, зачем забрал из дома оружие, от которого, по логике, должен был хотеть избавиться в первую очередь, как о главном напоминании о месяцах подготовки к «главному событию» и непосредственно о нём самом. Просто схватил пистолеты и припрятал в сумке, кроме которой ничего с собой не взял, в тот момент это казалось необходимым, без каких-либо чётких мыслей о причинах этого.

Потому и сидел уже три часа с пистолетом в руках: пытался понять себя, понять ещё и в этом направлении, но не мог понять, что им двигало. Ничего не двигало, кроме желания взять их с собой.

Несколько минут Том молчал под внимательным взглядом Шулеймана, словно забыв о его присутствии и задумчиво разглядывая чёрного монстра, и наученным, оточенным движением достал обойму.

- Как думаешь, если оставить только одну пулю и выстрелить, может именно на ней произойти осечка? – проговорил он, высыпая жменю патронов на покрывало, и, вернув один в обойму, защёлкнул её. – Кажется, это так называется? – Том невинно посмотрел на Оскара, что придало его словам большей жути.

И пистолет он держал опущенным, но дулом себе в челюсть.

- Ты что удумал? – Шулейман быстро подошёл к нему. – Пулю себе в голову выпустить вознамерился?

- Нет. Просто интересно.

- Ага, всё у тебя просто. А мне потом вызывать скорую и оказывать тебе первую помощь до её приезда.

- Я правда ничего такого не собираюсь делать, - покачал головой Том, не понимая, почему Оскар так обеспокоился и взъелся.

- Хочется верить. Потому что если из такого выстрелить себе в голову, всю голову и снесёшь, а это будет крайне неэстетично.

Том поморщился, представив себе то, что сказал Оскар, а тот добавил:

- Что ещё у тебя есть?

Том свесился с кровати, достал из-под неё сумку и вывалил её содержимое на покрывало. Шулейман оглядел набор из двух пистолетов и, переведя пытливый взгляд к лицу Тома, спросил:

- А цианистый калий у тебя нигде не припрятан? Или граната?

Том помотал головой.

- Надеюсь, так и есть, - сказал Оскар. – И вообще, не учись у своей альтер тихушничеству, это вредная привычка. Ну, ты должен был это понять на примере своего поведения.

- Я не специально умалчивал о них. И я не собирался их использовать.

- Вот мы и вернулись к вопросу о том, зачем ты их забрал. – Шулейман сел на край кровати, чуть ли не Тому на ногу. – Не надумал ответ?

- Ты меня в чём-то подозреваешь? – Том обиженно и сердито глянул на него исподлобья. – Если да, то забери их, они мне не нужны, - он сгрёб пистолеты и отодвинул от себя.

- А смысл мне их забирать? Если человек один раз смог купить оружие, он сможет сделать это и ещё раз.

Том снова впился в Оскара сердитым взглядом, но через пять секунд вздохнул, отчего опустились плечи, и, понурив голову, упавшим тоном сказал:

- Вот об этом я и говорил: никто и никогда не будет относиться ко мне так, как прежде, после того, что я сделал, и ты в том числе. Я не собираюсь из-за этого кончать с собой, но не говори больше, что это ничего не значит.

Договорив, Том отвернулся и лёг на бок, поджав ноги.

- Вот почему ты такой депрессивный, а? – от души усмехнулся Шулейман. – Я же пошутил. И к твоему сведению, я тебя и прежде опасался. Причём Джерри с оружием в руках меня не пугал вовсе, а ты – да. Потому что ты можешь быть совершенно неуравновешенным, а это куда опаснее и страшнее холодного расчёта убийцы. Всё, давай, выныривай из своего уныния, - он звучно хлопнул Тома всей пятернёй по бедру.

Том вздрогнул, потому что это было не больно, но довольно жгуче, и, не поворачивая голову, попробовал убрать его руку от себя.

- Не задирайся, - весело одёрнул его Оскар.

И, когда Том снова упёрся ладонью в его запястье, Шулейман дёрнул его за ноги, переворачивая на спину и протягивая по покрывалу, и случайно немного стянул с него штаны. Том испуганно распахнул глаза и поджал руки к сердцу.

Ничего не говоря, Оскар протянул руку и взялся за резинку его штанов, чтобы подтянуть их на место. Том вцепился в его руку, не отталкивая, но удерживая, и, не дыша, с затаённой мольбой смотрел на него во все глаза. Потому что понимал, что это значит, к чему идёт, и было страшно до замирания сердца переступить через себя, и одновременно понимал, что у него нет ни одной весомой причины отказываться.

- Оскар, ты… хочешь?.. – запнувшись, спросил Том, но взгляда не отводил.

- Я хочу поправить тебе штаны, - невозмутимо ответил Шулейман и, исполнив задуманное, убрал от него руку.

Том сел и отодвинулся, и непонимающе, и недоверчиво, и робко смотря на него. И обратился к Шулейману:

- Оскар, сегодня на кухне ты… Я ведь правильно тебя понял?

- Судя по твоей интонации сейчас – правильно. Ты поэтому от меня целый день прятался, боялся?

Том опустил взгляд и прикусил губу. Да, из-за этого утреннего инцидента избегал его, но в большей степени не из-за обычного ужаса перед близостью, а от неловкости и чувства обязанности, потому что сразу не оттолкнул.

- Зачем ты это сделал? – спросил он. – Ты же знаешь, что я не могу.

- Помутнение рассудка нашло. От долгого воздержания так бывает, а восемнадцать дней без секса – это для меня очень долго. Не бери в голову, насиловать я тебя не собираюсь, я уже устал это повторять.

«Не могу не брать».

Том помолчал, думая, и, решившись расставить все точки над i, произнёс:

- Джерри однажды сказал, что, чтобы тебя всё устраивало, я должен с тобой спать. Это правда?

- Джерри всегда был очень умным и прозорливым парнем, - усмехнулся Оскар. – Это, безусловно, было бы приятным бонусом. Но я не настаиваю. И можешь не бояться, шантажа и таблеток не будет, мы уже давно не в тех отношениях.

- Точно?

- Почему ты никогда не веришь с первого раза? – с долей раздражения вопросил в ответ Шулейман и сразу продолжил: – Точно. Если бы я хотел тупо перепихнуться с тобой, мы бы уже давно это сделали.

Несмотря на то, что всё обсудили и выяснили, Том не пошёл спать к Оскару. Ему нужно было время, чтобы восстановить в себе уверенность «он не рассматривает меня в этом смысле и не сделает со мной ничего» и переболеть чувством неудобства от того, что было утром.

До половины четвёртого утра промаялся, вроде и хотелось спать, но в голове было слишком много мыслей, понимал, что не сумеет заснуть, потому и не ложился раньше. А заснул со светом на застеленной кровати, как часто бывало в особенно смутные моменты его жизни или когда слишком сильно уставал.

Глава 8

Том не думал об этом, не искал намеренно, но не мог не замечать, что что-то в нём изменилось, и этот процесс продолжается, как вода течёт куда-то в будущее, к неведомому. Ещё в клинике отметил это, но сейчас, на четвёртый день жизни у Оскара и на восемнадцатый день жизни без Джерри, эти неосязаемые, неконкретные какие-то, но очевидные изменения не покидали мыслей, чем бы ни занимался, эти мысли-ощущения присутствовали фоном. А когда окунался в них всецело, в основном по вечерам, сидя в одиночестве у себя в комнате, можно было и не вынырнуть, настолько всё было непонятно и цепко. Том кусал пальцы и всё больше осознавал – как прежде уже не будет.

Но не получалось понять, что же в нём изменилось, и не мог понять и придумать, что с этим всем ему делать дальше. Жил, мыслил и чувствовал, как привык, но всё больше в душу закрадывалось ощущение [осознание], что это уже не работает, этого мало.

Разум, войдя в конфронтацию с душой и своим носителем, требовал расширения, а душа пребывала в смятении и тревожном страхе от непонимания и нежелания признавать перемены, которые уничтожат зону комфорта, и придётся всё начать сначала, отстроить её заново.

От всех этих перенасыщенных, водящих по лабиринтам без выхода дум Том обзавёлся головной болью, и у него испортился сон. Он подолгу не мог заснуть и, дождавшись, когда тот заснёт, смотрел на Оскара, к которому вернулся на следующую ночь после утреннего инцидента с поцелуем, потому что с ним было всяко спокойнее, чем без него. Его расслабленный вид в плену сна, мерное тихое дыхание умиротворяли, жаль, не настолько, чтобы вовсе вытеснить мысли из головы. А один раз встал посреди ночи и почти час смотрел в окно, но больше не решился так делать, боясь разбудить соседа по кровати.

Том уже перестал смотреть на двери в ожидании и привык к тому, что Джерри не придёт, и это было категорически, чертовски непривычно и странно. Странно от мысли: «Я теперь здоров, я один». Это событие – избавление, исцеление, на которое и не надеялся, требовало каких-то действий, но Том не представлял, что ему делать.

Его тяготила двойственность своего положения и ощущений. С одной стороны, у него всё было хорошо, ему было хорошо, не мог ни на что пожаловаться. А с другой, ему словно стало тесно в собственной коже, в том себе, каким был всегда, и от этого испытывал муторное, неоформленное неудобство. Первое, конечно, превалировало, потому и улыбался вполне искренне, и посмеяться мог, но и от второго было никуда не деться.

Ещё три дня прошли, миновала неделя с того дня, как он сбежал из своего пропитанного воспоминаниями дома, а заодно и из Парижа, до чего вряд ли дошёл бы сам, но что так кстати предложил Оскар. Если подумать, он всегда так поступал – убегал в самом прямом смысле этого слова, когда возникала серьёзная, остро застрагивающая его проблема, вместо того, чтобы попробовать разобраться с ней, и в итоге становилось только хуже. Потому что он никогда не имел плана, у него был только миг, мысль «я так больше не могу» и голосование ногами в пользу того, что он неразумный слабак, неспособный самостоятельно разобраться со своей жизнью.

В настоящем случае не стало хуже от очередного бегства, всё было хорошо. Но от этой мысли не было легче, хотя и не ждал подвоха ни от Оскара, ни от судьбы.

Том всё больше осознавал паршивую истину – что в этой спокойной жизни у Оскара под крылом прячется, как страус прячет голову в песке. Что трусливо и малодушно прячется на территории, где он всего лишь гость, что избавляет его от необходимости что-то решать, что-то менять, думать о том, как жить сегодня и завтра.

Но снова та же беспомощность – не знал, что ему делать дальше, чего от него требуют перемены и что они означают, в чём они, чёрт побери, заключаются!

Хоть лбом об стенку бейся, чтобы в пустую голову пришёл ответ.

Том попробовать рисовать, что в определённое время неплохо помогало отвлечься от внутренней сумятицы. Но, вынырнув из бездумного транса, в коем всегда творил свои непонятные терапевтические рисунки, обнаружил, что с листа на него смотрят – его глаза, его глаза в обрамлении вееров ресниц и лицо в обрамлении платиновых локонов.

Он нарисовал Джерри; сочетание обычного чёрнографитного карандаша и белизны листа удивительным образом передавало все краски жизни.

Том порвал портрет на мелкие клочки, чтобы Оскар его не дай Бог не увидел, и спешно оправил в урну. И больше не притрагивался к альбому. Только этого ему не хватало – забить голову ещё и мыслями о Джерри.

«Я так мечтал от тебя избавиться, но без тебя всё равно не чувствую себя полностью счастливым и хоть в чём-то уверенным. Моя жизнь стала ещё более непонятной…».

«О Господи, это сумасшествие в квадрате: я разговариваю со своей альтер-личностью, которой больше нет!».

Том закрыл глаза и уронил голову на сложенные на столе руки.

«Видимо, дело было не в расстройстве личности, а я просто ненормальный».

«Что мне делать? Что происходит?».

«Ты должен был жить, у тебя бы это действительно получилось лучше».

Мысли не поддавались контролю. Том застонал-заскулил сквозь зубы и съехал в сторону, и ещё, и свалился со стула. Боль от столкновения костей с твердью пола отвлекла и отрезвила.

«Чего я ною? Я живу, я здоров, а всё равно ною!».

«Прав был Джерри, я слабак».

Том зажмурился и с силой похлопал себя по щекам, и решительно направился к Оскару. Не представлял, что хочет ему сказать, но не собирался больше сидеть в одиночестве и наматывать сопли на кулак. По крайней мере, до конца сегодняшнего дня не собирался, а завтра, может, снова накроет.

Без стука зайдя к Оскару, Том сел на кровать, где тот лежал, как всегда смотря в экран на этот раз планшета, и устремил на него внимательный-внимательный, ожидающий взгляд. И лёг ему под бок, и затем нагло закинул на него руку и ногу. Том нуждался в присутствии, а, поскольку разговор не шёл и не начинался, и парень вообще не обращал на него внимания, решил хотя бы так, телесно получить контакт.

- Какой ты ласковый стал, - усмехнулся Шулейман, поведя подбородком, и взглянул на него. – Может, тебя ещё за ухом почесать?

Том вскинул голову, оскорблённо надув губы, и перекатился на другой бок, спиной к нему. Но меньше, чем через минуту перевернулся обратно и, удобно устроив голову у него на плече, прикрыл глаза.

- Я сегодня буду с тобой спать, хорошо? – спросил Том, ощущая сладкое расслабление.

- Я уже понял, что я у тебя вместо плюшевого мишки, и смирился с этой ролью.

Через обоюдную паузу Том произнёс:

- Если я засну, - «а я, скорее всего, засну», - не буди меня резко.

- А как мне тебя будить, нежно?

- Аккуратно.

- Почему тебе сейчас не раздеться и не лечь нормально? Тогда мне не нужно будет тебя будить.

- Я ещё не хочу спать.

- Ага, я вижу, - фыркнул Оскар и перевёл взгляд обратно в экран.

Было мало контакта и тепла, очень мало, хотелось больше. Поддавшись необдуманному ребяческому порыву, Том обхватил Шулеймана за плечи, обнимая, тормоша немного, и снова закинул на него ногу. Вскоре расцепил объятия, положил одну руку ему на грудь и, доведя ладонью до середины живота, отдёрнул её, как опалившись.

- У тебя такой твёрдый живот, - проговорил Том с лёгким недоумением, открыв глаза и приподнявшись.

- Это называется пресс.

Том чуть кивнул и, неуверенно протянув руку, осторожно и опасливо потрогал его торс на уровне солнечного сплетения, касаться ниже было страшно и казалось неправильным.

Оскар скосил к нему глаза и произнёс через пару секунд:

- Тебе не кажется нечестным, что ты меня трогаешь, а мне тебя трогать нельзя?

- Ты меня тоже трогаешь, - уверенно и без задней мысли возразил Том.

- Да ну? – деланно удивился Шулейман и, не ожидая ответа, стремительно потянулся к Тому, «чтобы восстановить справедливость».

Том рефлекторно ударил его по руке и закрылся руками, защищая уязвимую зону, от одной мысли о чужом прикосновении к которой брала леденящая оторопь.

- Что и следовало доказать, - хмыкнул Оскар.

- Ты сделал это слишком резко, я был не готов! – возмутился Том.

- Я состарюсь раньше, чем ты будешь хоть к чему-то готов.

С грудью и животом у Тома было связано особенно много страхов, он не выносил оголять эту зону более всех прочих. Выдохнув, Том, борясь с собой, медленно опустил руки и сказал:

- Я готов, трогай.

- Забудь, уже не актуально. Ложись обратно, Котик, - Оскар выделил обращение и поднял руку, приглашая себе под бок.

Том лёг и, приподняв голову, серьёзно уточнил:

- Ты же не будешь теперь меня так называть?

- А как мне тебя ещё называть? Мышь удалилась, остался только Кот, так им и будешь. - Шулейман подумал секунду и продолжил: - Хотя нет, Кот это слишком банально, а все уменьшительно-ласкательные формы этого слова слишком ванильны. Останешься Котомышом, это твоё.

- У меня есть имя. Почему ты не называешь меня по имени?

- Имя есть у всех, и в большинстве своём имена крайне неоригинальны, а вот прозвище уникально и его ещё нужно заслужить. Так что радуйся и гордись.

- Оно мне не нравится.

- Прозвище не выбирают. Так что нравится или не нравится тебе, но ты всё равно – Котомыш.

Том шумно выдохнул, выражая своё недовольство, и глубоко задумался, силясь придумать в ответ какое-нибудь говорящее прозвище для Оскара.

«Горе-док».

Отвлёкшись от первоначальной задумки, Том нахмурился, пытаясь понять, откуда выскользнуло это прозвище, оно было совсем не в его стиле. И вспомнил, что это Джерри несколько раз так называл Оскара.

Озвучивать этот вариант Том не стал – слишком резко звучит «горе-док», но решил, что если Оскар будет его доставать, то обязательно воспользуется им, желательно, с приличного расстояния.

«Доктор-пьяница».

Том снова нахмурился, сильнее прежнего. Этого прозвища в адрес Оскара он от Джерри точно не слышал, кажется, не слышал, по крайней мере, вспомнить ничего такого не мог. А плодом его собственного воображения оно не могло быть, поскольку оно не просто резкое, а очень обидное и оскорбительное, уничижительное, а даже в самом большом запале (а он сейчас не находился в нём) обидеть Оскара Том не хотел.

«Почему он так много пьёт? – вдруг пришла в голову отвлекающая и увлёкшая мысль. – А сейчас он пьяный?».

Без боя поддавшись любопытству, Том поднял голову и вытянул шею, принюхиваясь и пытаясь уловить знакомые коньячные нотки. Заметив это, Оскар скосил к нему глаза и проговорил:

- Надеюсь, следующим шагом ты не решишь пометить территорию?

- Что?

- Зачем ты меня обнюхиваешь?

Том смутился того, что, оказывается, было заметно и понятно, что он делает, и, отстранившись, сел на пятки. Но ответил:

- Я пытался понять, пил ты или нет.

- Открою тебе секрет – среди людей принято пользоваться словами, когда хочешь что-то узнать, и вообще всегда, а не вести себя как животное.

К смущению прибавились пристыженность и налёт обиды от сравнения с животным. Том опустил голову и ковырял пальцем штаны на бедре. Посмотрев на него секунд пять в ожидании ответа, Шулейман спросил:

- И что, нюхач, каково твоё заключение касательно наличия/отсутствия алкоголя в моей крови?

- Я ничего не почувствовал.

- Правильно. Я сегодня не пил. Только чуть-чуть.

Том в четвёртый раз вернулся к Оскару под бок и устроил голову у него на плече, и, подумав, спросил:

- Почему ты так много пьёшь?

- Я пью не так уж много, и у меня нет с этим проблем.

- По-моему, ты пьёшь постоянно.

- По-моему, ты хочешь на пол.

- Нет, не хочу.

- В таком случае не говори глупостей, и будем и дальше мирно и невинно делить постель, - Шулейман обнял Тома одной рукой и звучно шлёпнул ею по попе.

Том в ответ лягнул его, но не отодвинулся, худо-бедно привык уже к таким приколам от него. А Оскар усмехнулся:

- Интересный у тебя рефлекс: бьёшь по заднице, а дёргается нога. Нужно будет запомнить.

Глава 9

Ты, что ты можешь мне сказать,

Что вообще ты можешь знать,

Если сам я не знаю, кто я?

Мне самому решать, кем быть,

Самому решать, как жить.

И моя лишь жизнь моя!..

Планета сокровищ, Жизнь моя©

Наконец, на Тома снизошло озарение, нашёл то, что сможет стать его точкой отсчёта, возможно, точкой опоры, от которой он сможет оттолкнуться, чтобы с чистого листа и с чистым разумом шагнуть в новую, нормальную жизнь.

Но для того, чтобы исполнить это, Тому была необходима помощь Оскара. Снедаемый неуверенностью, ковыряясь в тарелке, он поднял вопрос за завтраком:

- Оскар, ты говорил, что их

- Да.

- А где?

- В Париже. А что?

Том опустил взгляд и закусил губы, и сказал главное:

- Мы можем туда съездить? На их могилы?

- Зачем? – Шулейман прямо посмотрел на него. – Хочешь прощения попросить?

- Нет…

- Хочешь плюнуть на надгробия?

- Нет… - медленно проговорил Том, про себя ужаснувшись такому предположению: кем бы они ни были, он бы никогда не сделал такого.

- В таком случае не вижу причин для данного визита.

- Оскар, для меня это важно, я хочу туда съездить.

- Они мертвы, ты молодец. Чего ты ещё хочешь? Всё, успокойся с этой темой.

- Я хочу туда съездить, - упрямо повторил Том.

- Я сказал – нет.

- Это твоё последнее слово?

- Окончательное.

Шумно выдохнув, Том поднялся из-за стола и направился к двери. Вспомнил, что едва притронулся к завтраку и что после такого разговора едва ли вернётся в ближайшее время, развернулся, демонстративно забрал тарелку, но, прежде чем он успел сделать три шага, Шулейман ровным тоном одёрнул его:

- Не таскай еду в спальню, это дурная привычка.

Том поджал губы и без спора вернулся на своё место напротив него, но недовольство и несогласие с ним выказал:

- Ты мне не папа, чтобы меня воспитывать.

- Твой «сумасшедший акушер» плохо тебя воспитывал.

- Не говори так, - резко сказал Том. – Что бы он ни сделал, он тоже был моим отцом, и я любил его.

- У него были серьёзные психические проблемы, и он – работал акушером. Я ничего такого не сказал, только факты.

- Факты можно сказать по-разному. Почему ты никогда не думаешь о том, чтобы не задеть меня своими словами?

- Потому что, если я буду об этом думать, мне придётся всё время молчать. Ты слишком чувствительный и обидчивый. К тому же прямота неплохо закаляет. Вон, в начале ты от каждого моего слова в ступор впадал, а сейчас отвечаешь стабильно и спорить и огрызаться пытаешься. По-моему, результат говорит сам за себя.

- Ты с самого начала проводил надо мной эксперименты? – спросил Том со смесью горечи и затаённого возмущения.

- Нет, это не было моим экспериментом, я просто вёл себя с тобой обычным для себя образом и не делал скидку на то, что ты больной и так далее. Но я достаточно наблюдателен, чтобы отследить прогресс.

- А мог бы хотя бы для разнообразия иногда жалеть меня, потому что мне действительно было очень сложно, - с обидой проговорил Том, глядя на Оскара исподлобья.

- Это не работает. Но работает мой метод. Сам же говорил, что только у меня получилось найти к тебе подход, а все те тактичные специалисты шли лесом.

- Я лгал.

- Ой, вот только сейчас не пизди! – махнув рукой, весело воскликнул Шулейман.

Том молчал и сверлил его взглядом, потому что на самом деле это было правдой, только Оскар сумел преодолеть все его барьеры (просто сносил их или заставлял его самого переползать их), но прямо сейчас признавать это не хотелось.

- Да, твой «безжалостный» подход работает, - согласился он и сразу добавил: - Но ты обращался со мной хуже, чем с собакой, а это слишком.

- Ты порядочно проигрывал Дами в сообразительности, так что в самый раз.

- Почему ты постоянно меня унижаешь?

- Я тебя не унижаю, а говорю правду в лицо. Видь разницу. Или тебе больше нравится, когда в глаза улыбаются и слова не того не говорят, а за спиной обсуждают все твои недостатки?

Только не это… Слова Оскара напомнили Тому о том, как вела себя его семья, в том числе о том конкретном случае, когда подслушал разговор мамы с сёстрами и услышал то, чего никогда не хотел бы слышать. И то, как смотрел ему в глаза Шулейман, прямо и пристально, выжидающе, указывало на то, что, видимо, он на то и намекает.

«С ним невозможно спорить…», - подумал Том, опустив глаза.

Да, как спорить с человеком, который всё про тебя знает, умён, прозорлив, никогда не лезет за словом в карман и обладает напором танка? Без шансов…

Когда пауза слишком затянулась, Шулейман обратился к Тому:

- На этом всё? Эй, не сдавайся так быстро, это прикольно – поспорить с тобой для разнообразия! – добавил он с яркой усмешкой-улыбкой.

- С тобой невозможно спорить, - угрюмо озвучил Том свои мысли. – Ты всегда раздавливаешь меня, как таракана.

- И ты говоришь мне, что я тебя унижаю? Твоя самооценка ниже плинтуса. Как раз на том уровне, где ползают тараканы.

- Тебе спасибо за это. Благодаря тебе я знаю, что я тупое немощное недоразумение.

- А ещё ты очень красивый, - уже серьёзно сказал Оскар.

Том уставился на него так, словно тот сказал, что динозавры всё ещё существуют, и доказал это, и спросил дрогнувшим голосом:

- Что?

- Ты красивый. Так много людей не могут ошибаться.

Том выдохнул, оправляясь от шока, потому что Оскар озвучил не своё мнение по поводу его внешности.

- А, ты об этом… - проговорил Том и качнул головой: - Я им не верю.

- Вот видишь – ты веришь только в плохое.

- А ты сам считаешь меня красивым? – Том с вызовом вскинул голову.

- Когда я смотрю на тебя, у меня возникает одна ассоциация – нечто совершенно бесполезное, но симпатичное. Как котёнок.

- Вот видишь, ты снова сравниваешь меня с животным. А я не животное. И никогда – никогда не называй меня котёнком.

- Ой-ой. А что, если буду? Когти выпустишь и расцарапаешь меня?

Том механически посмотрел на свои ногти, которыми вполне можно было поцарапать, пора бы их постричь, и по возможности с достоинством ответил:

- Я не животное, чтобы царапаться.

- О, поверь мне, царапаются не только животные, но и люди.

Поняв, что Шулейман явно имеет в виду что-то пошлое, Том сказал:

- Я ничего не хочу об этом знать.

- Зря. Между прочим, к тебе это тоже имеет отношение, к твоим рукам.

Том непонимающе нахмурился, а Оскар сказал:

- Подсказка: ответ начинается на букву «Д»…

Разумеется – Джерри.

- Я ничего не хочу об этом знать, - чётко повторил Том.

- Снова не желаешь слышать ни слова о Джерри?

- Не хочу знать, чем вы занимались, - Том опустил взгляд в тарелку, снова терзая вилкой её содержимое.

Вернулся ради завтрака, но так ничего больше и не съел, потому что отвлёкся на разговор. А сейчас и остыло уже всё, и аппетит пропал. Вот незадача. Как всегда.

- Ты это и так знаешь, - спокойно парировал Шулейман.

- Я не хочу знать подробностей.

- А в лицах я и так не смогу показать, у меня ноги за голову не закидываются.

Том болезненно и неприязненно скривился, не сводя взгляда с Оскара, надеясь, что он притормозит, но он продолжил:

- Чуть-чуть приукрасил – не делал он этого в постели. Но в целом умел и не такие чудеса акробатики вытворять. Кстати, - Шулейман облизал ложку, которой до этого размешивал кофе, и ткнул ею в Тома, - ты тоже должен это уметь.

Том протяжно вздохнул, прикрыв глаза, и обречённым тоном спросил:

- Оскар, ты специально изводишь меня?

- Я просто с тобой разговариваю. Сам же жаловался, что я прежде тебе рот затыкал. Наслаждайся всей полнотой общения.

- Говоришь в основном ты.

Том поднялся из-за стола и пошёл искать в холодильнике и шкафчиках что-нибудь вкусное и более аппетитное, чем холодный завтрак.

- Не моя вина, что на пять моих предложений ты говоришь одно слово, - услышал он ответную реплику Оскара и ничего не сказал ему на это, сосредоточиваясь на поиске еды.

Взяв две немаленькие белые булочки, Том прихватил к ним масло, нож и чистую тарелку и, вернувшись за стол, стал сооружать нехитрые бутерброды.

Съев одну и начав вторую, Том совсем успокоился в своём раздражении, и в голову вернулась мысль, с которой всё началось. Он должен добиться согласия от Оскара!

Том исподволь взглянул на него и, опустив взгляд обратно в тарелку, попробовал ещё раз, немного иначе:

- Оскар, по поводу поездки в Париж…

- Ты думаешь, у меня такая короткая память, что я не помню того, что было полчаса назад? За это время я не изменил своего решения.

- Но почему?

- Потому что. Хочешь – езжай один.

- Как я поеду один?

- Никак. Потому забудь об этой затее.

Тому ничего не осталось, кроме как сдаться. Когда прежде он пытался переубедить Оскара в чём-то? Никогда. Каковы его шансы сделать это сейчас и одержать победу? Никаких…

Он закрыл рот и с этим вопросом, и в принципе и опустил голову. Закончив с завтраком, сделал себя чай и пил его очень горячим, избегая смотреть на Шулеймана, после чего ушёл в свою комнату.

Тому было дико обидно из-за того, что нашёл выход - увидел свет в своём тумане, на который необходимо было лететь, а Оскар подрезал ему крылья. И грустно оттого, что, раз так, значит, ничего не изменится. Ничего не изменится, если он ничего не сделает, хотя бы не попытается. А он ничего не сделает, потому что не сможет. Ясно же сказано – нет, забудь.

«Ты всегда сдаёшься»

Как и это:

«Ты слабак»

Да, он и есть – слабак, опустил руки и ничего не может сделать самостоятельно.

«Или могу?», - пришла вечером мысль, полная робкой, но пульсирующей светом надежды и затаённой силы.

Оскар отказался помогать и ехать с ним в Париж, но он может сделать это в одиночестве. Это всего лишь поездка на кладбище!

Решив так и поступить и наметав в уме план действий, Том, ничего не сказав об этом Оскару, со спокойной душой лёг спать. В свою постель.

Следующим утром Том проснулся пораньше, в шесть утра. Сразу включил ноутбук и купил билеты на поезд Ницца-Париж на ближайшее время. Оделся и в спальне надел куртку, собрал в сумку бумажник, паспорт и бутылку воды. И уже в семь утра, даже не позавтракав, чтобы не задерживаться и не быть пойманным, тихонько сбежал из квартиры, чтобы точно успеть к отправлению, ведь ещё нужно было добраться до вокзала.

В поезде Том не мог спокойно усидеть на месте и всё вертел головой по сторонам, потому что – он в первый раз сидел в поезде! И он впервые в жизни делал что-то сам, совсем сам! На самом деле, второй раз в жизни, но о первом опыте, приведшем к трагедии, Том сейчас не вспоминал.

Насмотревшись на внутреннее убранство состава, Том отвернулся к окну и, подперев кулаком челюсть, наблюдал за промелькивающими за стеклом картинами: городской пейзаж сменился живописным природным (уже рассвело, и можно было всё рассмотреть), а вот снова город, другой какой-то, через который проехали без остановок…

К обеду в желудке начало сосать от пустоты, но вода помогала частично утолить это чувство. Том был слишком поглощён мыслями о том, к чему уже почти приехал, чтобы отвлекаться на голод.

В половине третьего поезд прибыл на Лионский вокзал в столице. От количества лиц вокруг и хаотично перемещающейся толпы у Тома перехватило дух, и он встал в начале привокзальной площади, ошеломлённый насыщенностью окружающей действительности, которая затягивала в подобный калейдоскопу вихрь. Никогда в жизни он не видел столько людей разом и никогда доселе не был частью чего-то большего, чем он сам в своём маленьком мирке, частью большой, бегущей куда-то жизни.

Перейдя через площадь, Том огляделся по сторонам, думая, каким должен быть его следующий шаг, и проследил взглядом один из проезжавших мимо автомобилей.

«Нужно вызвать такси».

«А как я вызову такси, если у меня нет телефона?».

Мобильник Том оставил дома, дома у Оскара.

«А как я узнаю, куда ехать? Для этого мне тоже нужен телефон…»..

Надо купить телефон, так Том решил и, посомневавшись немного – налево или направо, пошёл направо, гадая, где ему взять необходимый гаджет, и внимательно вчитываясь в вывески магазинов.

Пришлось пройтись, но дверь в салон связи под соответствующей говорящей вывеской нашлась без особого труда. Ориентируясь на внешний вид, Том выбрал крупный «яблочный» аппарат бирюзового цвета. Здесь же подключили новый номер, и он получил на руки полностью готовый к эксплуатации гаджет.

Выйдя из салона, Том вынул телефон из коробочки, сунул её в сумку и вбил в строку поиска «кладбища Парижа». Выданные результаты озадачили и заставили растеряться: Том предполагал, что в Париже не одно кладбище, но их оказалось больше, чем он ожидал. И только сейчас он осознал, что не знает точного адреса и понятия не имеет, в которую из этих разбросанных по карте точек ему нужно ехать. Но после пары минут растерянности это не заставило опустить руки: в конце концов, он не ограничен во времени и может по очереди посетить все места скорби.

Подумав, глядя в карту города, Том решил начать с самого дальнего от центра кладбища (и угадал), и, с усилием вспомнив номер, вызвал такси.

Машина приехала через пять минут. Водитель, зная место назначения, хранил почтительное молчание и обошёлся без музыки в салоне, чему Том был и рад, ему нужно было подумать. Он снова смотрел в окно, но концентрировался уже не на вещах за стеклом, а на том, что происходило внутри него.

Том допил остатки воды и, убрав пустую бутылку в сумку, отвернулся обратно к окну. Через десять минут автомобиль остановилась, и водитель произнёс:

- Извините, мсье, но дальше проезд запрещён.

- Ничего страшного, - рассеянно мотнул головой Том, вынырнув из своих раздумий. – Я дойду.

Расплатившись, он вышел из машины и услышал, как она отъезжает, оставляя его в одиночестве на перепутье с видом на раскидистое, обнесённое кованым забором кладбище. Ветер подвывал и кидался со всех сторон, вокруг не было высоких построек и его ничего не сдерживало.

Том застегнул куртку повыше и пошёл вперёд. Ветер продолжал подвывать, и вокруг не было ни единой живой души, даже шума проезжающих автомобилей не было слышно, что давало понять, что это место не самое популярное, обособленное от ритма большого города.

Вдруг Том ощутил нечто, что расширило душу и сознание до размеров, казалось, целого мира – полную, абсолютную, незыблемую свободу. Как у того ветра, что раз за разом протекал холодком по коже и трепал порядочно отросшие волосы.

Не дойдя пятнадцати метров до своей цели, Том остановился, переживая это чувство, позволяя ему переродиться в нечто осмысленное, а не просто высокое.

Он - свободен. Том впервые ощутил себя таковым, не просто ощутил, а осознал – так оно и есть, но это не стало шоком, а было – правильно, в высшей степени правильно.

Все оковы спали и растворились без следа.

Свободен.

Он здоров, у него есть деньги и ему больше не нужно ничего бояться. Может отправиться в любую точку земного шара и там начать всё заново, может заниматься, чем заблагорассудится, тем, что душе угодно, или следовать секундной прихоти, не оглядываясь ни на что и ни на кого. Может что угодно, больше нет границ, нет обстоятельств-цепей. У него есть своя жизнь и целый мир, частью которого является и в котором может быть устроен и счастлив, для того есть все условия.

Нет гарантий, что всё будет просто, но что-то обязательно будет, и только от него зависит, каким будет это «что-то». В жизни есть миллионы направлений, миллионы возможностей, главное видеть их.

Том наконец-то понял, что имел в виду Джерри, говоря: «У тебя были все возможности для того, чтобы устроить свою жизнь приемлемым для себя образом, но ты не видишь дальше своих страхов, ты живёшь с закрытыми глазами». Джерри был абсолютно прав.

Только немного грустно было оттого, что может отправиться куда угодно, но нигде из этих сотен, тысяч мест его не ждут. Точнее папа ждёт и будет рад ему, но там, в Хельсинки, и все остальные, а с ними Том пока был не готов встречаться. И, если верить папе, бабушка с дедушкой тоже будут рады его видеть. Но, хоть постигал испанский язык, разговаривая с отцом по Скайпу, и сам тоже как-то занимался его изучением (плохо, очень плохо занимался, потому что с папой было лучше и интереснее, чем с онлайн-учебником; то лень была, то не до того), на данный момент мог сказать всего пару-тройку полных фраз по-испански, а этого категорически мало для полноценного общения. Он уже проходил это в Финляндии и ни за что не хотел повторения того несуразного, плачевного для всех опыта.

Но как бы там ни было, пусть у него нет конкретного направления, куда двигаться, нет очертания цели и понимания, что ему нужно, он – может, он свободен.

Том более не ощущал необходимости посетить Их могилы. Он уже обрёл прозрение и осознание себя, ради которых, с надеждой на которые, и затевался этот путь. Но решил закончить это дело, раз уж начал.

Пройдя вдоль ограды, Том прошёл двустворчатую калитку и по прямой направился вглубь кладбища, к самому отдаленному ряду, и оттуда начал поиск, проходя вдоль рядов могил. С опозданием пришло понимание (большее, чем просто знание), что за всеми этими плитами, статуями и крестами люди, люди, которые жили когда-то, тоже ходили по этой земле, думали, чувствовали, вели свои жизни, а сейчас их нет, от них остались только кости, имена и даты на камне и память. От этого понимания не стало жутко, но оно было очень тяжёлым; тяжело быть живым, когда видишь смерть, то, что после смерти, из которой нет возврата.

После изображения достаточно молодой женщины с чёрными глазами, почившей ещё в восемьдесят восьмом году, Том наткнулся взглядом на знакомое лицо. Голубоглазый.

Их могилы были расположены рядом, в ряд. Справа налево: голубоглазый, кудрявый, Азиат и Шейх.

Том встал перед ними и переводил взор с одного лица на другое, даже не пытаясь понять, что чувствует, просто позволяя себе чувствовать, прожить это. Как ни странно, не испытывал ни ужаса, ни отвращения, ни жалости, ни острого раскаяния. Ничего толком не чувствовал, только что-то смутное, слабое, смесь всего со всем, чему нужно было время, чтобы проясниться и найти своё место в его душе.

Не торопился, стоял и смотрел, ни о чём не думая намеренно.

Том провёл медленным взглядом по надгробиям, делая то, чего в прошлом не решился сделать, не смог заставить себя, - читая их имена:

Эрик Зильд (голубоглазый), сорок три года.

Даймон Ру де Лафар (кудрявый), тридцать шесть лет.

Ремус Дарий (Азиат), сорок два года.

Бахир Аббас Юсуф Якуб (Шейх), сорок четыре года.

Шейх не Шейх, но он действительно оказался представителем арабского мира. А кудрявый оказался самым младшим, получается, что девять лет тому назад, когда всё случилось, ему было всего двадцать семь лет. Всего на четыре года больше, чем Тому сейчас.

Стало очень больно, когда вспомнил, что этот «младший» с ним делал. И Шейх тоже со своим хладнокровием. Всё же эта рана никогда не затянется без следа. Но это уже была другая боль, без скатывания в истерику и желания кричать и рыдать в голос.

Время текло ощутимо, но необычным образом: не в секундах, а получасовыми интервалами, без понимания, сколько именно прошло, много, просто много. Том не надел любимых часов, прежде не надевал их, выходя из дома, всего один раз, первого ноября, потому что «не хотел запятнать то, что было его проблеском света», а посмотреть, который час, на новом телефоне не думал.

Стоял и смотрел на надгробия, погрузившись глубоко в себя и убрав зябнущие ладони в карманы; оделся достаточно тепло для Ниццы, но не учёл то, что в Париже холоднее, нужно было посмотреть прогноз погоды.

Смеркалось. Том простоял над их могилами без движения и в безмолвии сорок минут и всё больше чувствовал, что всё меньше чувствует, смотря на надгробные плиты своих насильников и истязателей, под которыми – лежат они, в их лица и неживые, но точно такие, какими были при жизни, глаза. Чувства, все те страшные, чёрные, мучительные чувства утекали и рассеивались по ветру.

Да, он никогда не забудет, никогда не станет полностью таким, каким мог быть, если бы не тот ад под землёй. Но сейчас их нет, они мертвы. А перед мёртвыми нет смысла испытывать какие-либо чувства, будь то страх, злость, сожаление, раскаяние.

Они ни в чём не виноваты, и он тоже не виноват. Они его не пощадили, а он… не смог пощадить.

Всё закончилось там, где и началось, не в месте, но в людях.

Том наконец-то почувствовал, что по-настоящему отпускает прошлое. И отпустил.

Более не было причин задерживаться здесь, случилось всё, что должно было случиться. Том развернулся и, не оглядываясь, направился к выходу с кладбища. Прошёл через открытую кованую калитку и, повернув налево, уверенным шагом пошёл в обратном направлении, к тому месту, где его высадил таксист.

Теперь он знал, что ему нужно, чего он хочет. На самом деле, давно уже хотел сделать это, но всё время было то невозможно, то неправильно (и не хотелось, убеждал себя в этом), то не до того из-за очередного жизненного бедствия, и ещё десяток всяких причин.

Но сейчас его ничто не удержит.

Том вызвал такси и поехал на вокзал.

Глава 10

Нам порою не понять,

Как легко всё потерять.

И когда тебя не замечают, когда ты один,

Мечта улетает, а ты ей кричишь: "Подожди!".

Планета сокровищ, Жизнь моя©

Прямого отправления в Морестель не было ни с одного из семи парижских вокзалов. Нужно было ехать в более крупный Вильфонтен, а оттуда на рейсовых автобусах добираться до Морестеля, но и туда поезд отходил только следующим утром, в одиннадцать двадцать.

Том купил билет на завтра, поел в круглосуточном кафе и всю ночь просидел без сна в здании вокзала. Лазил по просторам сети, коротая время, посмотрел порекомендованный рейтингами новый фильм, что было так непривычно делать с телефона, ждал, когда наступит утро и нужный час, и просто сидел без всякого дела, думая или смотря куда-нибудь с пустотой в мыслях.

Несмотря на то, что пошли вторые сутки без сна, спать не хотелось, и Том совсем не испытывал усталости.

Встречать рассвет не спящим, наблюдая его через окна вокзала, точки, откуда отходит множество дорог на все стороны света, поистине удивительно, чарующе. Тем более когда уже преодолел путь в без малого семьсот километров (плюс мотания по Парижу), а впереди ждёт ещё больше. Это так воодушевляло и вдохновляло, что силы брались просто из ниоткуда, из неведомого автономного источника, запрятанного внутри.

Три часа пути под мерный стук колёс пролетели быстро. Выйдя в Вильфонтене, Том прогуглил, откуда тут отходят рейсовые автобусы в нужном ему направлении, и, поймав такси, поехал к тому месту.

Поезд, поездка на автобусе с двумя пересадками и ожиданием следующего. В общей сложности путь занял почти десять часов и по факту был очень муторным. Но Том и мысли не допускал заныть самому себе, что приходится терпеть неудобства и так долго трястись в дороге, он и не замечал, не ощущал неудобств и не считал и не жалел затрачиваемого времени. Это определённо того стоит. Даже если бы пришлось вот так проехать через весь мир, стоит.

Наконец автобус остановился в Морестеле, и Том, выйдя на улицу, почувствовал, что больше не дышит, такой лавиной накатили воспоминания, выбив дух, но оставив ясными взор и голову. Том помнил эти места, они с Феликсом проезжали их, когда ездили в супермаркет в его детстве. Потом, когда он подрос, Феликс перестал брать его с собой, отправляясь за продуктами или другими покупками, и всегда занимался этим ранним утром, пока любимый сын спит. Продукты и всё остальное появлялось в доме, а отец никогда не оставлял его одного на его памяти, но Том никогда не задавал вопросов.

Том закусил губы, мечась взглядом по всему-всему вокруг.

В детстве Морестель казался таким огромным, поездки в него всегда были для Тома волнующим событием и праздником, потому что здесь есть не только аккуратные жилые дома, но и ещё куча всего, разного, невероятно завлекательного, например – детская площадка. Только играть на той площадке и подходить к ней ему было не позволено, потому Том довольствовался тем, что смотрел на неё и других детей издали, когда они проезжали или проходили мимо, и был этим счастлив.

Такой огромный в детстве… И такой маленький сейчас. Не было необходимости обходить весь город, чтобы понять это, даже стоя на одном месте и наблюдая то, что мог увидеть из этой точки, Том видел, насколько Морестель отличается от Парижа, Ниццы или Хельсинки. По сравнению с ними Морестель был просто милой потерянной деревней, в которой проживает меньше пяти тысяч человек.

Пять тысяч против миллионов… Если бы кто-нибудь сказал Тому в детстве, что он будет жить в таких действительно больших городах со всеми их возможностями, интересными и красивыми местами, он бы лишился чувств от счастья и нетерпения, как бы так поскорее вырасти, чтобы попасть туда.

Можно себя поздравить - вырос. И точно знает цену, уплаченную за жизнь в таких городах и только-только осмысленную возможность в любой момент купить билет и поехать куда угодно, увидеть мир.

Том застегнул доверху расстегнутую в транспорте куртку, вытянул из-под неё капюшон тонкой толстовки и надел на голову, чтобы голую шею не холодило; шарф тоже не догадался повязать или взять с собой.

С одной стороны, хотелось задержаться, погулять по Морестелю, посмотреть места, которые помнил, и городок в целом, подумать. С другой стороны, влекло скорее, скорее вперёд, к главной, такой значимой цели его нахождения здесь.

Впереди остался последний Рубикон, и переходить его было невероятно волнительно и отчасти даже страшно, потому что он не просто делает что-то новое, чем для него был весь проделанный за два дня путь, он – возвращается домой. Возвращается в прошлую жизнь, в которую, после смерти отца-Феликса не сомневался, навеки закрыта дверь.

Остался последний отрезок пути…

Найдя номер действующего здесь такси, Том вызвал машину. Сложил руки на груди и, подняв голову, устремил взгляд в темноту, ещё не чёрную по-ночному, но насыщенную, которой был окутан городок.

Сев в подъехавшее такси, Том назвал адрес дома, в котором вырос, и попросил остановиться не около него, а в начале улицы, и откинулся на спинку сиденья, прикрыв глаза и чувствуя, как часто, волнительно бьётся сердце.

«Домой… Я снова увижу свой дом…».

Вот тут, проговаривая это в мыслях, Том понял, что, несмотря ни на что, тот дом, где жил с Феликсом, по-прежнему считает своим домом, единственным настоящим, только с ним связано всё то, что прочнейшими ассоциациями скреплено со словами «мой дом» не только у него, но и у всех людей: тепло, уют, надёжность, защищённость, знание, что тебя безусловно, в любом случае любят, и об этом даже не надо задумываться.

«Только там уже живу не я», - напомнил себе Том, чтобы не было мучительно больно от рухнувших иллюзий, когда столкнётся с реальностью.

Когда они въехали в родной пригород, у Тома сжалось сердце, и невольно увлажнились глаза, и он впился пальцами в колени, чтобы совладать с эмоциями, которых было слишком много, самых разных, хотя и так не ударился бы в неконтролируемые слёзы, просто чувствовал это.

Оплатив поездку и поблагодарив водителя, Том вышел из машины и, не торопясь, пошёл вперёд по улице, оглядываясь по сторонам, жадно рассматривая знакомые дома, заборы, горящие светом окна, всё то, что было его прошлым, его несмотря ни на что счастливым детством.

На часах уже было почти одиннадцать, будний день, на улице никого не было.

По мере приближения к своему дому Том всё больше сбавлял шаг, пока не остановился у родного фасада, который был сейчас совсем другим, другого цвета, и входная дверь другая, и кустиков этих непонятно какого растения не было, у них по обе стороны от крыльца были высажены приземистые цветы.

«Синие, белые и тёмно-бардовые…».

Всё совершенно по-другому, и он здесь больше не живёт, он сбежал отсюда на вечеринку больше девяти лет назад, не подозревая, что не вернётся.

Том закусил губу и часто заморгал, смаргивая слёзы, но одна всё равно пролилась, и он стёр её ладонью, стараясь не всхлипнуть. Кое-как справившись с первой, особенно сильной и острой волной воспоминаний и чувств, он убрал руки в карманы и смотрел на дом, в окнах которого горит свет, но уже не для него.

Пять минут, десять, пятнадцать с тоской смотрел, не двигаясь с места.

Свет на первом этаже погас, открылась дверь, и на крыльцо вышла молодая женщина с маленькой рыжей собачкой в руках. Увидев незнакомца, явно намеренно стоящего у её дома, она опустила собаку на землю и обратилась к Тому:

- Месье, вы чего-то хотели? – спросила со скрытым напряжением, вглядываясь в его лицо, но разглядеть его мешал сумрак.

- Я жил здесь раньше с отцом, это был мой дом… - потерянно произнёс Том, в большей степени думая вслух. Но исправился, представился: - Меня зовут Том, Том Каулиц. Может быть, вы знаете меня под именем Джерри? Я модель, - голос выдавал то, что он нервничает, но говорил Том без заминок.

- Да, я о вас слышала, - подтвердила женщина, немало удивлённая тем, что непонятный незваный ночной гость оказался весьма знаменитой личностью, которая проживала в прошлом в её доме.

После того сенсационного, шокирующего, интервью, которое Джерри дал Александеру, весь пригород стоял на ушах и каждая собака обсуждала «странного мальчика из дома в конце улицы, который добился большого успеха, пережил такой кошмар и оказался выдающейся личностью с наредкость незаурядной судьбой». Также шумихе способствовали журналисты и неравнодушные, особо впечатлительные поклонники, которые оккупировали дом в желании увидеть место, где всё началось, и расспрашивали соседей, пытаясь узнать побольше фактов и подробностей из жизни таинственного Ангела.

У Марин просто не было шансов не узнать, кто такой Джерри Каулиц, бывший раньше Томом, о чём, впрочем, никто из соседей не вспомнил, и что он проживал в приобретённом ею с мужем доме.

- Но я не совсем пониманию, зачем вы здесь, - добавила Марин через недолгую паузу. – Вы… хотите купить этот дом?

- Нет, - крутанул головой Том и выложил всю правду: - Я приехал, чтобы побывать на могиле отца. Со мной случилась беда, из-за чего я не смог вернуться домой, и он этого не пережил. Я узнал о том, что его больше нет, только спустя четыре года. У меня не было возможности попрощаться с ним. Но я очень хочу сделать это, навестить его. Может быть, вы знаете, где он похоронен? – он с затаённой болью и надеждой посмотрел на женщину. – Его звали Феликс Йенс Каулиц.

- К сожалению, я ничего не знаю, мы с мужем переехали сюда только три года назад. Но вы можете завтра поговорить с соседями, наверняка кто-то из них сможет вам помочь.

Том чуть кивнул в знак того, что понял и так и поступит, и с грустью в глазах оглянулся, обводя взглядом дома на противоположной стороне улицы.

Собачка, устав стоять на месте и ждать, погавкала и начала тянуть поводок, напоминая о том, что её вывели на прогулку и ей нужно сделать все свои дела.

Прежде, чем Марин успела открыть рот, чтобы попрощаться, Том обратился к ней:

- Мадам, можно мне зайти в дом? – спросил и повторил: - Это был мой дом, я здесь вырос. Пожалуйста, можно я зайду? Я могу заплатить, - бегло проговорил Том, полагая, что нужно что-то предложить взамен. – Правда, деньги у меня только на карте… Но я могу съездить в город и снять. Пожалуйста, мадам, позвольте мне зайти…

- Нет, не нужно денег, - качнула головой женщина. – Вы можете зайти, но только если вы согласны подождать, мне необходимо выгулять собаку.

- Да, конечно, я подожду, сколько надо, - с готовностью кивнул Том.

Когда мадам прошла мимо него и стала удаляться, Том подошёл к низкому крыльцу и сел на него, обняв колени, и поднял глаза к чёрным небесам, а через несколько минут опустил взгляд под ноги.

По прошествии двадцати минут Марин вернулась. Услышав приближающиеся шаги, Том поднял голову и, увидев женщину с собачкой, поднялся на ноги. Отошёл в сторону, чтобы не мешать открывать ей дверь.

- Меня зовут Марин, - представилась женщина, нарушая тягучее молчание, и отворила дверь, щёлкнула выключателем, зажигая свет.

Том вслед за ней переступил порог и стянул с головы капюшон, с затаённым дыханием разглядывая интерьер и в одночасье забыв про хозяйку дома.

Марин и до этого не слишком сомневалась, что Том говорит правду про то, кто он, слишком легко это было проверить, чтобы так лгать. А теперь, когда посмотрела на него при свете и без капюшона, сомнений у неё не осталось вовсе. Пусть этот парень с грустным, потерянным взглядом и растрёпанными волосами разительно отличался по образу от Ангела, чьи фотографии она видела, заинтересовавшись, кто же такой этот Джерри, и который рекламировал её любимые духи, это определённо был он. Фигура, черты лица и, самое доказательное, знаменитые шрамы на руке – всё сходилось.

- Проходите, - сказала Марин. – Хотите чая, кофе?

- Нет, спасибо, - Том коротко посмотрел на неё, покачав головой, и вернулся к родным стенам, в которых теперь всё было иначе, в которых и духа его не осталось.

Забыв разуться, Том прошёл вперёд, на территорию открытой гостиной. Вот оно, место, где провёл большую часть детства, - диван перед телевизором. Здесь он смотрел мультики и фильмы; здесь намечал себе мечты и желания на основе увиденного в них и познавал жизнь с экрана; здесь сказал отцу, что отныне хочет зваться Джерри, «потому что Том неудачник, а Джерри крутой»; здесь…

Том остановился в паре шагов от дивана и закусил губы, скользя взглядом по совсем другой, асфальтово-серой обивке, по низкому столику, столешница которого сочетала в себе дерево и стекло, по толстому коврику перед диваном. Диван был совсем другой, не похожий и близко на тот, на котором он проводил часы и болтал ногами, пока ещё не доставал ими до пола; телевизор стоял там же, но тоже был не тот.

Повернувшись к выключенному, в тёмном цвете отражающему комнату и его телевизору, Том сильнее надавил зубами на закушенную губу, рискуя прокусить её до крови, но не чувствовал ни излишнего давления, ни боли.

- Месье, с вами всё в порядке? – спросила хозяйка.

- Пожалуйста, обращайтесь ко мне по имени, я Том, - сказал Том, вынырнув из своего горького, топкого транса и посмотрев на неё. – А вы… Как вас зовут? – спросил он, поняв, что прослушал, когда она представлялась.

- Марин, - повторила своё имя женщина. – Извините, если лезу не в своё дело, но вы выглядите неважно. Вы уверены, что нормально себя чувствуете?

- Да, всё в порядке, я просто устал. Пожалуйста, не беспокойтесь, Марин, я не упаду в обморок и каких-то других хлопот вам не доставлю.

Том выдержал короткую паузу, снова закусив губы, и указал в сторону кухни:

- Можно мне зайти на кухню?

- Конечно.

На кухне Том задержался взглядом на матовом холодильнике, который, разумеется, тоже был совсем не тот, что стоял здесь в его детстве. Медленно сделал круг по комнате, думая, что где-то здесь умер его отец, первый отец, который большую часть жизни был единственным, единственным родным на этом свете и единственным человеком в его мире. Не знал точно, где это произошло, но отчего-то чувствовал, что смерть пришла к Феликсу в доме, сильнее всего чувствовал здесь, на кухне, где тот на самом деле и упал, чтобы уже никогда не встать.

После кухни Том поднялся на второй этаж, подошёл, остро ощущая каждый шаг и биение сердца, к двери в свою комнату и повернул ручку. Включил свет, но озарил он совсем другую комнату. Теперь вместо спальни тут был кабинет, и ничего не говорило о том, что некогда здесь жил ребёнок, что здесь – жил он. Жил, мечтал, надеялся, страдал от несправедливостей, которые в детстве казались очень важными, дулся на отца, чтобы максимум через час пойти к нему, повиниться и обнять, учился, просто спал, в конце концов.

Его кровати больше не было. Не было стола, за которым постигал необходимые школьные навыки и знания под руководством Феликса. Не было шкафа с его одеждой и второго шкафа, небольшого и узкого, для игрушек. Он ведь ещё в игрушки играл, когда познал на себе все ужасы изнасилования, унижающего и растаптывающего, жестокого, грязного, кровавого.

Ничего больше нет, и это больше не его дом.

Вид своей изменившейся до неузнаваемости комнаты, дающий понять, что это больше не его место, что меж тем днём, когда в последний раз вышел из неё, и настоящим моментом пролегает пропасть длиною во многие года, которую никогда не перепрыгнуть в обратном направлении, даже если снова поселиться здесь (чего не хотел, и мысли об этом не было), стал слишком сильным впечатлением. Последней каплей стал и проломил платину желания держаться.

Том закрыл ладонями лицо и разрыдался. Задыхался до острого, распирающего жжения в груди и боли в горле, но не издавал ни звука. Плакал по всему тому загубленному, по своему детству, по прошлому, по тому, что ушёл отсюда вот так, сбежал без спроса на треклятую вечеринку, а вернуться смог только спустя девять с небольшим лет, взрослый и совсем другой, переживший столько всего. А здесь уже нет никого и ничего из его детства, которое закончилось насильно, страшно, а потом повторно закончилось, когда всё вспомнил, когда узнал, что папы больше нет, что ему теперь не с кем, негде и не на что жить.

Если бы Феликс был жив, был здесь и ждал его, это бы ничего не изменило, Том бы не остался, но всё же… Это всё было так сложно и тяжёло.

Марин подошла к нему и аккуратно положила ладонь на плечо.

- Пойдёмте, Том, я заварю вам мятного чая.

Шмыгнув носом, Том машинально погасил свет – выключатель был на том же месте – и послушно пошёл с женщиной к лестнице, смотря себе под ноги и находясь глубоко в своих мыслях.

Марин усадила его в гостиной и принесла чай. Обняв ладонями чашку, Том пил обжигающе горячий, ароматный успокаивающий напиток. После тройки глотков вспомнил про телефон, который обещал издохнуть, и спросил, можно ли поставить его на подзарядку. Хозяйка разрешила и указала на удобную розетку у столика подле стены.

Подключив телефон к сети, Том вернулся на диван к чаю. Зеленоватый напиток согревал внутренности и был очень приятен на вкус. Хотелось бы к нему съесть чего-нибудь, поскольку в последний раз ел ранним утром, но не собирался просить, чтобы его ещё и покормили, потом сам разберётся с этим.

С работы, где сегодня был очень напряжённый день, и потому пришлось задержаться до столь неприлично позднего часа, переходящего в завтрашний день, вернулся хозяин дома, муж Марин. Увидев незнакомого парня, сидящего в их гостиной, прежде чем успел поприветствовать супругу, мужчина вопросительно поднял брови. Марин встала ему навстречу и объяснила ситуацию.

Услышав, что незнакомец – та самая модель, из-за которой им не давали спать и которую так яро обсуждали все соседи, мужчина, Маркэль, вновь удивлённо, но уже иначе посмотрел на Тома и произнёс:

- Крайне неожиданно увидеть вас в моём доме, месье Каулиц.

Том только чуть кивнул, не зная, что ответить на это.

- Уже очень поздно, - сказала Марин. – Том, вы остановились в Морестеле?

- Ещё нет, но я сниму что-нибудь. Извините за беспокойство, я сейчас уйду, - сказал в ответ Том и поднялся с дивана.

- Вы можете остаться на ночь, у нас есть вторая спальня. Ночью бывает непросто добраться до города.

«И небезопасно», - хотела добавить женщина, но не добавила.

- Это будет неудобно, - мягко отказался Том, качнув головой.

Не слукавил, ему действительно казалось неудобным пользоваться их гостеприимством, и всё же страшновато было оставаться на ночь у незнакомых людей, и был совсем не уверен, что сумеет выдержать это – провести ночь в доме, где засыпал и просыпался на протяжении первых четырнадцати лет жизни.

Вопреки предостережению Марин Том без проблем доехал до Морестеля и снял номер в единственной в городке скромной гостинице.

Только оказавшись в комнате с кроватью, Том понял, насколько же сильно он устал. Сняв только куртку и обувь, он упал на застеленную кровать и заснул без задних ног.

Глава 11

Да, я загадка, я вопрос, я пылинка среди звезд,

Вечный странник на этом пути.

И как мне понять, зачем я здесь,

Я лишь знаю, что я есть.

И мне надо себя в этом мире огромном найти...

Планета сокровищ, Жизнь моя©

Несмотря на то, что накануне чувствовал себя дико уставшим и выжатым и лёг после часа, проснулся Том в восемь утра по будильнику и без компромиссов с самим собой сразу встал. Принял душ и покинул гостиницу, дождался девяти, когда открывалось кафе, и позавтракал в полном одиночестве, будучи единственным посетителем в заведении.

После завтрака Том вызвал такси и снова отправился в пригород, на родную улицу. Дойдя до своего дома, он огляделся по сторонам, решая, к кому из соседей лучше обратиться за сведениями о том, где похоронен Феликс.

Остановив выбор на первом доме слева, Том оглядел калитку и, не найдя на ней какого-нибудь звонка, чтобы известить хозяев о своём появлении, сам открыл её и прошёл во двор. Поднялся на крыльцо и нажал на кнопку дверного звонка. Никто не открыл. Позвонив ещё несколько раз на протяжении пяти минут, решил, что никого нет дома, или же ему просто не хотят открывать, и покинул чужой двор, закрыв за собой калитку.

Вновь оглядевшись, Том перешёл дорогу и остановился перед забором дома напротив. Здесь калитка имела более серьёзный замок, снаружи так просто его было не открыть, но и звонка тоже не было. Том колебался между тем, чтобы перелезть через забор и позвонить в дверь, извиниться за вторжение и объяснить его, тем, чтобы пойти к другому дому и там попытать удачу, и тем, чтобы подождать.

Он заметил, что нежно-голубая шторка на первом этаже отодвинулась, но не успел разглядеть лица хозяйки, только понял, что это женщина. Увидев, что кто-то стоит у её забора, хозяйка быстро задёрнула шторку обратно и, поискав ключи, вышла из дома. Задержалась на пару секунд на крыльце, щурясь и пытаясь разглядеть гостя, но минусовое зрение не позволяло этого, и подошла к забору.

- Здравствуйте, вы ко мне? – спросила поджарая пожилая женщина, снова вглядываясь в лицо, кажется, парня (в этом не была уверена), но оно по-прежнему виделось слишком размытым.

Том не знал её, но решил сразу не уходить, а попробовать поговорить.

- Здравствуйте, да, - ответил он. – Я Том Каулиц, до две тысячи двенадцатого года я жил в доме напротив со своим отцом Феликсом Йенцем Каулицем. Скажите, вы знали нас, знали его?

Мадам захлопала ресницами: фамилия «Каулиц» была ей знакома, но не в сочетании с именем Том, потому она не могла определиться, совпадение это, или что.

- Том Каулиц? – переспросила она.

- Да. Может быть, вы слышали обо мне под именем Джерри?

- Джерри Каулиц? – вновь, восклицательно от изумления, переспросила женщина, большими глазами смотря на Тома и с утроенным усилием пытаясь рассмотреть его. – Извините, я схожу за очками? – виновато произнесла она. – Это невыносимо – не видеть, с кем разговариваешь.

- Да, конечно, мадам.

Женщина скрылась в доме и вернулась через две минуты с аккуратными симпатичными очками на носу. Взглянув на Тома через них, она проговорила:

- Вы говорите, что вы – Джерри Каулиц? Тот самый, Ангел, если я не ошибаюсь?

Тома смутило то, что она назвала его ангелом с такой простотой и уверенностью, как будто это что-то само собой разумеющееся, как будто это его второе имя, имя во языцех.

[А ведь это не так?]

- Да, это я, - ответил он, стараясь не дать смущению сбить себя с толку и заставить мямлить. – На самом деле меня зовут Том. Джерри – это мой рабочий псевдоним.

- Очень оригинально – Том и Джерри, как в том мультфильме, - добродушно улыбнулась мадам.

- Да, кот и мышь, - покивал Том, ответив ей лёгкой улыбкой. – Это был мой любимый мультфильм в детстве.

Хозяйка вновь тепло улыбнулась ему, и Том подумал – какая приятная женщина, она точно не была его соседкой в детстве. Все его взрослые соседи смотрели на него волком, а дети… Дети тоже обходили его стороной или смотрели на него, как на пустое место, потому что родители велели им: «Не подходи к нему близко». Только старшие дети иногда обращали на него внимание, посмеяться могли издали.

- Ой, я случайно заболтала вас, - с новой улыбкой произнесла женщина. – Кажется, вы хотели о чём-то спросить?

- Да, - кивнул Том и стал серьёзным, нахмурился несильно, выдерживая короткую паузу, чтобы собрать мысли в кучу, прежде чем продолжить. – Я приехал, чтобы побывать на могиле отца, и ищу тех, кто знает, где он похоронен. Так сложилось, что… - в горле встал ком, сколько ещё раз ему придётся это повторить? – Что меня не было здесь, когда его не стало, и я узнал об этом только спустя четыре года и не мог приехать.

Женщине вспомнилось, что она слышала от соседей – что мальчика, который жил в доме напротив и который сейчас является знаменитой моделью, похитили, насиловали четверо ублюдков, а потом бросили умирать в подвале. И она поняла, что о том он и говорит – почему его не было здесь, когда отца не стало.

Она сострадательно посмотрела на Тома и хотела назвать его «дитя моё» и сказать какие-нибудь слова утешения. Но придержала себя, поскольку она ему чужой, незнакомый человек, и он едва ли приехал за тем, чтобы его жалели.

- Мне очень жаль, - со всей искренностью сказала она вместо этого. – Я переехала сюда в две тысячи четырнадцатом и никогда не слышала о том, где похоронен твой отец. Но многие из тех, кто жил здесь при тебе, живут и сейчас. Отвести тебя к ним?

- Буду очень благодарен вам, - с кивком также искренне ответил ей Том.

Открыв калитку, мадам повела их вперёд по улице, припоминая, кто сейчас должен быть на работе, кто не работает, но в это время обычно не бывает дома, а кого можно застать. Она свернула к дому, крыльцо которого было перестроено в веранду с колонами, и, зайдя во двор, уверенно пошла к двери; Том следовал за ней.

Хозяйка дома, Леонор, дама около пятидесяти, открыла дверь и хотела поздороваться с соседкой, но увидела стоящего чуть позади неё Тома и закрыла рот, и смотрела на него так, словно к ней явился призрак.

Поздоровавшись и сразу же откланявшись, добросердечная мадам, приведшая Тома сюда, удалилась. Совладав с шоком, Леонор обратилась к парню:

- Джерри? Это правда ты?

У Тома дрогнули губы от того, как неприятно кольнули её слова. Эта женщина жила с ним на одной улице на протяжении всего его детства, она видела его каждый день и один раз даже обратилась к нему – отогнала от своего забора, когда Том наблюдал за её сыновьями-погодками, примерно его ровесниками, которые играли и дурачились во дворе. И она не знала, как его на самом деле зовут, не помнила.

- Меня зовут Том, я на протяжении четырнадцати лет жил через шесть домов от вас, - сказал он, не скрывая того, что его задела её ошибка. – А «Джерри» - это мой рабочий псевдоним.

- Да, точно, Том. Извини, - спешно поправилась женщина, словно всегда знала верный вариант и просто случайно оговорилась.

Тому стало гадко и обидно от того, как она держится с ним сейчас, как разговаривает, как смотрит на него – совсем иначе, нежели когда он был просто ребёнком и ничем не заслуживал высокомерного презрения.

Успех меняет восприятие человека другими.

Но он задвинул свою обиду и сказал, зачем пришёл:

- Я приехал, чтобы побывать на могиле отца. Вы знаете, где он похоронен?

На первый этаж сбежал младший сын Леонор, чтобы выйти из дома, и хотел обратиться к маме, но не успел: остолбенело уставился на Тома. Ему нравились парни, и он ещё пытался с этим в себе бороться, но никогда прежде он не видел такой красоты, никогда не было такого, чтобы так коротнуло с первого взгляда.

Забыв про мать, парень протянул Тому руку, представляясь:

- Марк.

- Том. – Том смутился того, что этот парень вдруг проявил к нему внимание, но подал руку в ответ, и тот её нежно пожал.

- Марк, это Том Каулиц, - обратилась к сыну Леонор. – Он жил на нашей улице в детстве. Ты его помнишь?

- Нет, не помню, - отвечал Марк, всё так же заворожено глядя на гостя. – Странно – я помню всех, кто жил по соседству, даже тех, кто быстро переехал.

- А я тебя помню, - ответил ему Том. – Я видел, как вы с братом играете и как ходите к остановке.

Марк расплылся в улыбке и сказал:

- Жаль, что я куда-то не туда смотрел.

- Марк, ступай, - сказала ему мать. – У нас с Томом разговор.

- Может быть, я могу чем-то помочь?

- Нет, не можешь, - Леонор строго взглянула на сына, не понимая причин его неожиданной навязчивости.

- Мадам, нам не обязательно говорить наедине, - сказал Том. – Пожалуйста, скажите мне адрес.

Леонор назвала адрес кладбища, где похоронен Феликс, и объяснила, как найти его могилу. Поблагодарив её за помощь, Том попрощался, и женщина, попрощавшись в ответ, вернулась в дом.

Марк подождал немного и, убедившись, что мама не стоит за дверью, побежал за Томом.

- Том, стой!

Том остановился и обернулся к нему.

- Давай я отвезу тебя, - предложил Марк, быстро подойдя к нему. – Кладбище далековато.

- Спасибо, не надо. Я на такси.

- Не отказывайся. У меня сегодня никаких дел, и я был бы рад помочь тебе и провести время в приятной компании.

Том посомневался, но то, с каким энтузиазмом новый знакомый вызвался помочь, как искренне смотрел на него, подкупило, и он согласился. Отойдя, Марк отправил друзьям, с которыми не виделся четыре месяца из-за учёбы/работы в разных городах и с которыми договаривался встретиться сегодня, сообщение, что не сможет приехать. Отключил в телефоне звук, быстро выгнал машину и открыл Тому дверцу.

До кладбища добрались за полчаса, и, когда Марк остановил машину напротив входа, Том с вновь взыгравшей, неуёмной тоской окинул взглядом ограду и виднеющиеся за ней надгробия, и, повернувшись к парню, сказал:

- Спасибо тебе за помощь.

- Не за что. Я подожду тебя, - ответил тот, заглушив двигатель.

- Нет, не надо меня ждать, - покачал головой Том. – Я не знаю, сколько пробуду там, и не хочу считать время.

В глазах Марка промелькнула грусть, и он, несколько секунд подумав, предложил альтернативный вариант:

- Давай ты запишешь мой номер и позвонишь, когда освободишься, и я заберу тебя?

Том комкано кивнул, смущённый тем, что совершенно посторонний человек заботится о нём и проявляет такое участие, но не слишком мог сейчас об этом задумываться, все мысли уже были там – на кладбище, с папой.

Он записал номер Марка и вышел из машины. Марк ещё минуту смотрел на Тома, не спешащего сразу войти на территорию кладбища, любовался, словно чем-то самым чудесным, высшим искусством, но заставил себя отвернуться и завести двигатель. Его нужно было оставить сейчас одного.

Это кладбище отличалось от того, на котором побывал в Париже, оно было куда меньше и проще, провинциальнее. Вздохнув и собравшись с духом, Том прошёл через калитку и направился в ту часть кладбища, где со слов Леонор должна быть могила Феликса. Там она и нашлась.

На могиле Феликса была установлена самая простая плита, не было ни каких-либо украшений, ни цветов. Только имя на камне и годы жизни.

- Привет, пап, - шёпотом произнёс Том. – Я жив, я вернулся.

Он закусил губы и дальше молчал, смотря на надгробие с выбитой надписью «Феликс Йенц Каулиц» и переживая в себе не невыносимую боль утраты, но тяжкую смуту, в которой таилось, длилось от начала к концу всё то, что пережил, всё то, что было связано с отцом номер один. От своего неверия, а затем полного опустошения и страшнейшего понимания, что остался совсем один в этом мире, когда узнал о его кончине, до злости, обиды, ненависти и полного отчуждения, когда узнал, что Феликс сделал, что украл его у родителей, из той нормальной и счастливой жизни, которая должна была быть у него. И до полной потерянности и мыслей на лавочке подле Эйфелевой башни, когда обращался к нему, и признал перед собой, что не злится на него на самом деле и по-прежнему считает своим отцом, одним из, неродным по крови, но всё равно родным и очень важным.

- Папа, я всё знаю, - снова заговорил Том через пятнадцать минут. – Знаю, что я тебе не родной, что до меня был другой Том, твой сын, а меня ты украл, потому что видел во мне его, - голос начал дрожать, и глаза жгли не проливающиеся слёзы, они же жгли и сердце. – Но я не злюсь на тебя и ни в чём не виню. Как бы там ни было, у меня было счастливое детство, не знаю, любил ли ты именно меня, но я чувствовал твою любовь, я жил в ней и никогда не мог в ней усомниться. Меня никогда и никто больше не любил так, так, чтобы я знал, что я могу сделать что угодно, но от меня всё равно не откажутся.

Том не заметил, в какой момент заплакал, а сейчас уже задыхался от слёз, но продолжал говорить:

- А может, ты бы отказался от меня, разочаровался, если бы я в ту ночь или наутро вернулся? Просто напился и сделал ещё что-нибудь, что обычно делают подростки, и вернулся, и меня бы вырвало на пол в гостиной?

Ему было необходимо выговориться. Необходимо выпустить тот самый потаенный, самый глубинный страх, который во многом руководил его поведением и которого прежде не осознавал: меня никто не будет любить просто за то, что я есть, чтобы заслужить любовь, я должен стараться и не разочаровывать.

- Любил бы ты меня, если бы я сбежал и пошёл учиться на художника? – всхлипывая, надрывно говорил Том. – А если бы сменил имя? Если бы привёл домой девушку, и в мои семнадцать у нас появился ребёнок? Если бы…

Так много было «если бы», но уже никогда не узнает, как к этому отнёсся бы отец-Феликс, как повернулась бы его жизнь. Так много мог сделать уже потом, когда остался один, но не сделал ничего, боялся, забивался в угол.

- Папа, мне бесконечно жаль, что ты умер в одиночестве, что ты умер из-за меня – потому что я сбежал, ничего тебя не сказав, и не смог вернуться, - проговорил Том, когда поток надрывного излияния души иссяк. – Я ослушался тебя, не верил тебе и убедился, что и правда не все люди хорошие. Мне не повезло встретиться с плохими в первую же ночь без тебя рядом. Но есть и хорошие, я это точно знаю. И ты… тоже хороший. Я не знаю, что было у тебя в голове, но я знаю, каково быть больным и не отвечать за свои действия.

Том горько усмехнулся:

- Папа, представь себе – у меня было диссоциативное расстройство идентичности. У меня было раздвоение личности, и мою альтер-личность звали Джерри. Он был… хорошим человеком. Он был моим самым преданным другом и братом, только я слишком поздно это понял.

Рассказав ещё много чего отцу, который его уже не слышал (но верилось, что слышит), Том лёг на могилу, не заботясь о том, что испачкается, и подложил руку под голову, а вторую ладонь положил на холодную землю. Истово хотел в последний раз обнять отца, хотел почувствовать его.

- Я скучал по тебе, папа. Папа-Кристиан был в моей жизни совсем мало, но я безоговорочно принял его, так почему я должен отринуть тебя? Ты был важнейшей частью моей жизни, и это так просто не вычеркнуть, я не хочу это вычёркивать. Несмотря ни на что, я люблю тебя. Я люблю вас обоих, для меня вы оба – мои отцы.

Том надолго замолчал и убрал руку, прижавшись к земле щекой. Почувствовав, что замерзает, он проговорил:

- Папа, я скоро уйду. Не могу обещать, что я буду навещать тебя, но я тебя не забуду.

Сев, Том приложил озябшую ладонь к холодному надгробию и прошептал:

- Пока, пап. – Он закусил губы и добавил: - Прощай.

Поднявшись на ноги, Том взял свою поставленную на землю сумку, ещё раз шепнул: «Прощай» и с грустным, но освобождающим чувством, что наконец-то закрыл эту страницу, в последний раз увидел отца и попрощался с ним не как должно, но как получилось, как душа желала, пошёл к выходу с кладбища.

Уже за оградой он отряхнулся от земли и достал из сумки мобильник. С минуту смотрел в тёмный экран с отражением себя и неба, решая, как ему поступить, и набрал номер такси.

Этот парень, Марк, был очень мил с ним и ждал звонка, но Том всю жизнь отчаянно и самозабвенно цеплялся за каждого, кто протянет ему руку, и сейчас хотел поступить иначе, не пойти на поводу жажды тепла и причастности к другому человеческому существу, чувствовал в себе достаточно сил, чтобы уйти.

Эти места – его прошлое, и Марк их часть, часть прошлого, он будет задерживать его в нём. А Том хотел двигаться в будущее. Потому Том без сожалений сел в подъехавшую машину-такси и, когда они поехали, написал SMS-сообщение:

«Марк, у меня изменились планы. Я уезжаю. Извини, что так получилось. Пожалуйста, не звони мне, я никогда больше не вернусь в Морестель. Ещё раз спасибо тебе за помощь. Прощай.

Том К.».

Нажав «отправить», Том убрал телефон в карман и отвернулся к окну, закусив губы и в задумчивости рассматривая пейзаж, проплывающий за стеклом.

Прочитав сообщение, Марк сжал мобильник в ладони и, зажмурившись от пылающей в груди горечи разочарования и потери, упёрся лбом в руль. Влюбился, как мальчишка, с первого взгляда, позабыв обо всём, и поверил в то, что интерес взаимен. Но это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, Том был слишком совершенен и далёк, чтобы остаться с ним.

Марк быстро разблокировал телефон и хотел позвонить ему, но, совершив над собой усилие, положил его на приборную панель, отпуская свою прекрасную мечту. Том чётко изложил свою позицию в просьбе не звонить и словах «я никогда больше не вернусь», не нужно ему навязываться.

Просто это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, Том был слишком хорош – во всём удивителен до дрожи в коленях. Но столь прекрасные мгновения и должны заканчиваться стремительно, всегда заканчиваются.

Том выселился из гостиницы, уже определившись с тем, куда он хочет двигаться дальше, и пешком отправился к месту, откуда отходят рейсовые автобусы. Попутно искал в сети, в каком городе поблизости есть аэропорт, и из какого аэропорта совершаются рейсы в нужном ему направлении.

Купив билет, Том подождал час сорок до времени отбытия и вместе с другими пассажирами зашёл в автобус, занял место у окна в полупустом транспорте.

К четырём дня Том добрался до Лиона и сразу же взял такси до аэропорта. Завис на пару минут с открытым ртом, глядя на табло, на которых сменяли друг друга десятки и десятки рейсов в разные страны. И, вспомнив, что уже проверил и знает, что необходимый рейс здесь есть, и ему нет необходимости вчитываться во все эти направления, подошёл к стойке.

Приобрёл билет на ночной рейс до Франкфурта-на-Майне, на более ближний и ранний час не было вылетов, и сел ожидать.

В ноль часов двадцать минут пригласили на посадку. Без одной минуты час самолёт вылетел, а в два приземлился уже на германской земле.

В отличие от остальных пассажиров, которые в большей своей части клевали носами и с трудом держали глаза открытыми, Том был энергичен и взволнованно воодушевлён. Так взволновался, что чуть не прошёл по прямой через зал аэропорта, нарушив все правила зоны контроля. Но благодаря вежливому, но строгому напоминанию молодой женщины в форме опомнился и пошёл, куда следует.

Когда он вышел из здания аэропорта, время уже близилось к трём. В такой час не имело смысла отправляться на поиски. В который раз за последние дни призвав на помощь гугл-поиск, Том выбрал одну из местных служб такси и набрал её номер. По привычке заговорил по-французски, но, встретив озадаченное молчание на том конце связи, со сконфуженной улыбкой извинился – тоже на французском и перешёл на немецкий.

На машине с непривычными немецкими номерами Том доехал до центра города, во все глаза, с кричащим восторгом в душе наблюдая здания, мосты, ночные огни. Расплатился и, выходя из машины, услышал от водителя:

- Gute nacht Herr*.

Звучание знакомой с пелёнок немецкой речи из чужих уст отчего-то удивило до глубины души, как и доброе пожелание.

- Danke**, - обернувшись к водителю, ответил Том, не сдержав лёгкой растроганной улыбки, и закрыл за собой дверцу.

Убрав руки в карманы, Том прошёл пять шагов по пустынному проспекту и остановился. Прошёл ещё немного и снова остановился, и ещё несколько раз поступил таким образом. Отпустив себя, хоть и было немного стыдно, что кто-то может увидеть его глупое поведение, раскинул руки и крутанулся вокруг своей оси.

Душу переполняло необъяснимое, искрящее счастье от того, что он находится здесь, в другой стране, на своей не кровной прародине. От того, что он в этой точке мира и времени один, совершенно свободный.

Том полной грудью вдыхал ночной воздух, оглядывая всё вокруг и чувствуя себя так неповторимо прекрасно в эти мгновения, взволнованно и одновременно с тем умиротворённо. До слёз, до крика, но счастливых.

Сделал ещё один круг вокруг себя, вместе с тем перебирая ногами в сторону, взъерошил волосы и заломил руки за головой. Улыбаясь во весь рот, запрокинул голову, устремляя взгляд сверкающих от влаги и чувств глаз в чёрное, украшенное мелкими далёкими звёздами небо.

«Если ты там, спасибо тебе», - произнёс про себя Том, вглядываясь в бездонную, высокую черноту.

Обращался к тому, кто подарил ему нормальную жизнь, к тому, кто дал ему возможность жить.

К Джерри.

Прошатавшись ещё сорок минут по длинной и широкой улице, а большую часть времени стоя на месте в разных её точках, Том подумал, что пора уже обеспечить себя ночлегом. Вбил в поиск «отели в центре Франкфурта-на-Майне» и, выбрав из списка один, пошёл туда пешком, поскольку карта обещала, что он расположен неподалёку.

*Доброй ночи, Герр.

**Благодарю.

Глава 12

Никогда прежде Том не ощущал себя так удивительно и в самой прекрасной степени вольно, как во Франкфурте-на-Майне, в том городе, где по случайности родился, и это решило его дальнейшую судьбу. То ли тому причиной была эйфория от того, что путешествует сам, сам решает, то ли на подкорке оставило отпечаток то, что Феликс всегда отзывался о Германии с теплом как о Родине, называл её «родина твоей мамы», но Тому здесь было хорошо. С ним даже было ощущение, что он в правильном для себя месте, чего не испытывал никогда прежде, даже в детстве, в его тёплом, надёжном, ограниченном стенами дома и Феликсом мирке, его всегда влекло куда-то.

Сейчас ему не хотелось бежать, ему хотелось – задержаться.

Новая страна, новый город вызывали восторг. Он ведь с детства мечтал посмотреть мир, увидеть разные места, но это оставалось только мечтой, а позже – забытой мечтой. Да, немало попутешествовал по работе, «играя Джерри», но это было не то, не в счёт, тогда Том не мог наслаждаться впечатлениями и замечать новое вокруг, все его физические и моральные силы уходили на то, чтобы держаться, не сорваться. И прошедшей осенью покатался по городам и странам, но и это тоже не в счёт, мимо, потому что все мысли были заняты тяжкой и страшной неотвратимостью, а сам, сдавшись, пребывал в оглушении и безразличии ко всему.

К тому же все разы в прошлом Том путешествовал или по чужому велению, или по обстоятельствам. А теперь – сам выбрал направление, поехал и только сам решает, куда и когда ему идти! Уму непостижимо! Потому по восприятию Франкфурт-на-Майне был для него первым городом, который увидел по-настоящему, и это впечатление, эти ощущения расширения своих границ были бесценны.

И так здорово было быть в другой стране, другой языковой среде, и всё понимать без малейшего затруднения и говорить с местными на одном языке. Вот и пригодилось знание немецкого. После Финляндии Том предпочёл забыть о том, что говорит на нём – тяжёлые воспоминания, но сейчас говорил и слышал и ему нравилось. Нравились его звуки в чужих устах. Нравилось, что с такой лёгкостью (только сейчас это заметил и понял!) перестраивается с одного произношения на другое. Нравилось, что всю жизнь бесполезное владение немецким востребовано и помогает ему здесь и сейчас быть своим.

Том влюбился в город, когда первым утром, довольно ранним, после завтрака вышел прогуляться. Гулял по улицам и проспектам, заглядывал в витрины и лица прохожих и улыбался. И жутко растерялся и поспешил ретироваться, когда встреченная у перекрёстка девушка-полицейский улыбнулась ему в ответ и отдала честь.

До ночи бы мог так гулять, но, помимо того, что хотел побывать во Франкфурте-на-Майне, у него здесь была и конкретная цель. А целью его был – снова визит на могилу, на могилу того, чью «рубашку» носил всю жизнь и с кем по-прежнему был связан фамилией, которую заново полностью принял как свою, но всё же досталась она ему от него.

Странное желание, но Тому хотелось «встретиться» с тем Томом, родным сыном Феликса. Необходимость в этом испытывал не столь острую, это скорее было осознанным решением разума, а не рвением потерянной души, но всё равно ему это было нужно. Нужно посмотреть в лицо, чтобы разойтись навеки. Вероятно, так. Том не пытался разложить по полочкам причины и подоплёку, он просто хотел сделать это.

Вспомнив, зачем он во Франкфурте, Том посчитал, что сейчас как раз подходящее время, чтобы отправиться на поиски. Только слабо представлял – как и где искать? В первый раз, когда отправлялся в Париж, было проще – он просто решил, что сможет это сделать, и не думал о том, насколько это может быть сложно. Во второй раз, когда отправился в Морестель, побывать у отца на могиле, уже было больше вдумчивости, потому не стал рыскать в поисках кладбища, где он похоронен, самостоятельно, а обратился за помощью к соседям (и хотел прийти к нему как следует, зная, куда идти). А сейчас Том понимал, что понятия не имеет, где искать могилу Тома, не был уверен в том, что она вообще ещё есть и что она в этом городе. Том знал только, что родился во Франкфурте-на-Майне, и здесь в то время работал Феликс, а значит, и жил, но до этого он вполне мог жить в каком-нибудь другом городе, где и похоронил сына.

Не было ни уверенности, ни малейшего понятия, куда он может обратиться за подсказкой или же прямым ответом. Но была уверенность в том, что он может попробовать, должен – не для кого-то, для себя.

Том остановился посреди улицы и для начала прогуглил, сколько во Франкфурте кладбищ, и, занеся палец над крестиком «очистить строку», подумал – а может, попробовать спросить у всемирной паутины, как можно найти могилу конкретного человека? В конце концов, в последнее время она не раз выручала его; верно, неправ был в том, что прежде был таким «тёмным» и почти не пользовался интернетом.

От пробы хуже не станет и никто над ним за это не посмеётся. Так заключил про себя Том и вбил запрос в строку поиска, и удивлённо поднял брови, увидев, что на его вопрос есть ответы. Открыл первую ссылку, и удивление на его лица стало ярче: оказывается, есть электронная база данных, по которой можно узнать, где захоронен человек, зная лишь его имя и фамилию.

Так просто? Просто вышел в интернет и можешь узнать всё, что тебе необходимо?

«Насколько же я отстал от жизни?».

Пробежавшись глазами по написанному в шапке страницы базы данных, Том вбил в строку «Том Каулиц» и закусил губу, медля с тем, чтобы кликнуть «поиск». Всё же странно было искать себя в базе покойников, немного не по себе было от этого. Пусть и знал, понимал – это не я, его просто зовут так же и у него та же фамилия, на уровне души было не так просто разделить: я живой, он нет, и это ничего не значит.

Справившись с неуместным налётом мрака, Том отошёл в сторону, к стене здания, чтобы не мешать прохожим, и запустил поиск, и в следующую секунду увидел результат. Три совпадения. Но только один покоится во Франкфурте-на-Майне, и, согласно годам жизни, только один умер в возрасте четырнадцати лет.

Вот он, тот самый мальчик-Том.

Том ощутил растерянность от того, что дело фактически сделано, ему остаётся только вызвать такси и отправиться по указанному адресу. Всё так просто оказалось, невероятно просто. И сменилась растерянность чётким ощущением, которое сразу же принял, что не хочет ехать туда сейчас, не готов. Он готовился к поискам, у него должно было быть время, а это – слишком быстро.

В отличие от предшествующей части его трипа по местам скорби, в этот раз Тома не тянуло скорее, скорее к цели. И он не стал бороться с собой и торопиться. Заблокировав мобильник, убрал его в карман и продолжил прогулку без какой-либо фактической цели, без места назначения, но с одной большой, такой простой и приятной целью – идти и смотреть.

В три зашёл в кафе подкрепиться и за обедом тоже с интересом наблюдал, что там происходит на улице, смотрел в большое окно, около которого сидел, и следил за течением улицы, её жизнью в самых разных людей и беспрестанном движении. В итоге на еду взглянул всего один раз, когда её принесли; хорошо, что бургер можно и нужно есть руками, рукой-то мимо рта точно не промахнёшься.

К семи, нагулявшись вдоволь и подустав, Том почувствовал, что уже готов к визиту. Посмотрел ещё раз, какое кладбище ему нужно, и вызвал такси.

Благодаря пробке во все полосы до места доехали только к половине девятого. Выйдя из машины, Том окинул взглядом утопающее во тьме кладбище с виднеющимися за оградой деревьями с неподвижными ветвями, проступающими из мрака фигурами статуй, крестом на крыше над дверью чернеющего сооружения…

Том непроизвольно сглотнул. В темноте это место выглядело довольно жутким и навевало холод, или то на улице холодно? Том передёрнул плечами и застегнул молнию на куртке до предела, мысленно убеждая себя, что это всё ерунда, бояться на кладбище ночью так же нечего, как и днём.

«Призраков и вампиров не бывает».

Он не сдержал нервного смешка, вспомнив, как думал то же самое, успокаивая себя, когда по его квартире разгуливал «персональный призрак».

«И ходячих мертвецов тоже», - мысленно добавил Том, чтобы уйти от связи с теми моментами из прошлого, и направился высокой и широкой кованой калитке, которой скорее подходило название «ворота».

Калитка оказалась заперта. Подёргав ещё три раза, чтобы убедиться, что она действительно закрыта, а не заела, например, Том отступил на шаг и в растерянности поднял взгляд над ней. Как-то не подумал, что у кладбищ тоже может быть время посещения.

Совести на то, чтобы перелезть забор такого места, не хватило. Приняв, что придётся подождать до завтра, Том развернулся, чтобы уйти, и остановился, увидев приближающуюся машину. Дальний свет фар ослепил, выцепив его фигуру из темноты и отпечатав его тенью на ограде.

Судя по звуку, автомобиль остановился, свет стал не таким слепящим и резким. Проморгавшись и щурясь, Том посмотрел вперёд и оторопел, распахивая глаза. В метрах трёх перед ним стояла машина; водитель, упитанный, коротко стриженый мужчина с густой щетиной на лице, открыл свою дверцу, чтобы выйти.

Том перестал дышать и успел за секунды представить себе весь тот кошмар, который случится дальше – повторение кошмара. Стоял бледный как полотно.

- Добрый вечер, - обратился к нему мужчина; его резкий бас делал вежливое обращение грубым. – Вы не подскажете…

Не дослушав, Том замотал головой, не сводя с него напряжённого, настороженного до предела, испуганного взгляда и бросая мимолётные взгляды на его товарища на переднем пассажирском, чтобы не пропустить момент, если и он выйдет.

Мужчина ещё что-то говорил, но Том не слушал: стараясь сделать это незаметно, метнулся взглядом вправо, влево, судорожно придумывая путь отступления и спасения. Но вариантов было не столь много: мимо них не побежит, не решится, остаётся только бежать вдоль кладбища.

«Нет, вдоль ограды нельзя. Тут темно, я могу споткнуться и упасть и не успеть подняться. На кладбище? Там можно спрятаться. Нет, тоже нельзя. Я так быстро не перелезу через забор…».

«Нужно драться. Они точно сильнее и их двое, но, если они не будут того ожидать, у меня есть шанс ударить и побежать вперёд, а там дорога, люди».

Сглотнув ставшую вязкой слюну, Том сжал кулаки и непроизвольно поднял плечи и, отведя локти назад, немного согнул руки, занимая оборонительную позу готовности.

Мужчина с пугающим басом, который всего лишь хотел спросить направление, поскольку у него сломался навигатор, а телефоны разрядились – оба, бывает же так! – заметил, что с Томом что-то не так и, спросив, всё ли в порядке, на что ответом получил кивание, оставил его в покое.

- Я же говорил тебе – возьми батарею, а ты «успеем, успеем», - проворчал его спутник.

Как только мужчина вернулся в машину, Том быстро пошёл прочь, постоянно оглядываясь.

- Его лицо кажется мне откуда-то знакомым… - произнёс водитель, хмуря брови и задумчиво смотря Тому вслед.

- Только не говори, что это твой бывший любовник.

- Ты в своём уме? Он совершенно не в моём вкусе, и ему же от силы двадцать лет. Но всё же… Откуда я могу его знать? Может, просто похож на кого-то? Я же теперь не усну.

- Уснёшь.

Вернувшись в свой номер в отеле, Том переосмыслил всё в спокойном состоянии и безопасности и, поняв, что у него всего лишь хотели спросить дорогу, а он перепугался до чёртиков и чуть ли с жизнью не попрощался, надумав себе невесть чего, рассмеялся со своего поведения.

Но лучше испугаться зря, чем не бояться и попасть в беду. Впредь нужно быть осторожнее, всё, больше никаких безлюдных мест в тёмное время суток.

На следующий день Том снова поехал на кладбище, но раньше, в полдень, и беспрепятственно прошёл внутрь; при свете дня это место отнюдь не казалось жутким, только лицо статуи женщины с покрытой головой и опущенным взглядом навевало неясную грусть и тоску.

Неподалёку от входа пожилой мужчина неспешно сгребал иссохшие коричневые опавшие листья, которые словно залетали из параллельной вселенной, поскольку деревья уже недели три точно как стояли голыми.

Том задержался на месте, наблюдая за стариком, с умиротворённым выражением лица занимающимся своим делом и мычащим себе под нос некую мелодию. Заметив его, мужчина выпрямился и поздоровался:

- Добрый день, Герр.

- Добрый день.

К одному только Том никак не мог привыкнуть в Германии – к обращению «Герр», первые разы вообще не мог понять, что означает это странное слово и почему его ему постоянно говорят, пока не вспомнил, что здесь это обращение к мужчине, как во Франции «месье».

- Вам что-то подсказать? – дружелюбно спросил старик.

Том открыл было рот, чтобы ответить отрицательно, но следом подумал, что можно попросить его подсказать путь к искомой им могиле, чтобы не плутать тут. Но сначала он немного неуверенно уточнил:

- Вы здесь работаете?

- Да, я смотритель.

Чуть кивнув, Том прикусил губу и через короткую паузу попросил:

- Я ищу могилу одного человека, вы можете подсказать, где она?

- Как его звали?

- Том Каулиц.

Мужчина перевёл взгляд в сторону захоронений, задумчиво потирая подбородок и вспоминая, где именно расположена могила указанного человека; он работал на этом кладбище уже много лет и обладал прекрасной зрительной памятью, что позволяло сориентировать посетителей без обращения к архивам.

Вспомнив, где находится могила того мальчика, старик объяснил путь к ней и спросил:

- Вас провести?

- Нет, не надо, спасибо, - качнул головой Том и добавил с лёгкой смущённой улыбкой: - И спасибо вам за помощь.

- Пожалуйста. Это моя работа. – Старик кивнул в знак прощания и вернулся к уборке территории.

Посмотрев на него ещё пару секунд, Том повернулся к рядам могил и по дорожке меж ними пошёл вперёд. Хотя искал одно единственное, конкретное захоронение, обращал внимание и на другие и неосознанно вглядывался в лица, где на надгробиях были изображения усопших, и читал сроки жизни и надписи на плитах, и с удивлением разглядывал статуи, которых на его взгляд здесь было много.

Одна статуя заставила остановиться напротив неё; статуя женщины с младенцем на руках. Перед ней располагались два надгробия, и указанные на них годы жизни соответствовали молодой женщине и её малышу, прожившему всего полтора месяца. Также могилы украшали выточенные из камня цветы удивительно тонкой работы.

(Здесь покоились единственная дочь и внук одного богатого безутешного человека).

Том подошёл ближе, сбоку, и протянул руку к завораживающим естественностью линий цветам, но, не успев коснуться, отдёрнул её, немного с опозданием посчитав, что не имеет права ничего здесь трогать, и испугавшись того, что едва не сделал это.

Убрав руки в карманы, он поспешил отойти и дальше пойти своей дорогой.

Хоть совсем не разбирался в кладбищенских обозначениях, в которых смотритель изложил ему путь к нужному захоронению, но они всё равно прилично помогли и сократили время поиска, поскольку кладбище было весьма обширным.

Том остановился у могилы, где на плите было выгравировано «Том Жочим Каулиц».

«Так вот, что означало это «Д.» в базе данных».

На самом деле вторым именем сына Феликса было Джочим, но Том прочитал его на французский манер.

Том перевёл взгляд на годы жизни: «1981-1995», родился 3 октября.

«Он родился почти тогда же, когда я…».

Рядом с могилой Тома Джочима была могила женщины, в которой Том с первого взгляда узнал свою погибшую маму, по которой тосковал всё детство. Кудрявая, солнечная, с очень добрыми глазами и мягкими чертами лица, она была именно такая, какой Том знал её по фотографиям, которые ему показывал Феликс.

«Это не моя мама, - проговорил Том в мыслях и, прикрыв глаза, потёр их ладонью, чувствуя ту самую, давно забытую, но такую знакомую горечь утраты. – Моя мама жива».

Он любил эту маму на протяжении девятнадцати лет, пока не узнал о настоящей и не познакомился с ней. А вот настоящую так и не успел полюбить так, как любят мать, не научился.

Том опустил руку и снова посмотрел на плиту с именем Гречен-Бит Каулиц.

«Вы родили только одного ребёнка, но были матерью для двоих. Хорошей матерью…», - в мыслях обратился Том к изображению на надгробии, и стало легче.

Переведя взгляд обратно к надгробию Тома Джочима, Том стал внимательно рассматривать его. Они были совсем не похожи, только глаза у обоих карие и цвет волос один, но у Тома-первого волосы были немного светлее. Но Том узнал стрижку, у него была точно такая же.

«Чем ты увлекался, чем жил?».

«У тебя было много друзей? Ты выглядишь уверенным в себе и общительным».

«Каким бы ты был сейчас? Тебе бы было целых сорок лет…».

«Мы оба не вернулись в четырнадцать лет. Но я выжил, а ты нет. Мне очень жаль…».

Несмотря на старания смотрителя, поддерживающего здесь чистоту и порядок, могилы выглядели запущенными, забытыми, что и неудивительно. Кроме Феликса посещать их было некому, а он в последний раз был здесь двадцать пятого сентября девяносто восьмого года, за три дня до рождения Тома, когда обрёл новый, всё затмивший смысл жизни и бросил всё, только бы снова быть со своим сыном. Потом он не мог так рисковать и возвращаться в Германию.

Том наклонился вперёд и провёл пальцем по надгробию. На нём была пыль, как и казалось с виду. Присев на корточки, Том несколько раз провёл по плите ладонью, очищая её и возвращая ей истинный цвет. Протирать руками было не лучшей идеей, и начисто не получалось вытереть, но никакой тряпки у него с собой не было, а хотелось поухаживать за этими брошенными, потому что не осталось никого живого, кому они нужны и дороги, могилами.

Закончив, Том выпрямился и по возможности отряхнул руки, и, переводя взгляд с одного лица на камне на другое, задумался, что ещё сделать, что ещё может сделать.

Никакой видимой грязи, кроме уже устранённой пыли, и беспорядка на могилах не было, но они выглядели такими одинокими, такими забытыми…

Идея пришла быстро, и Том, развернувшись, быстрым шагом пошёл к выходу. Вызвал такси и, когда оно приехало, попросил водителя отвезти его в цветочный магазин, надеясь, что тот знает какой-нибудь неподалёку и сам сориентируется.

В магазине Том встал посреди помещения, в растерянности смотря на разнообразие цветов, которые были абсолютно везде. Это было ещё одно место, где никогда прежде не был, и ещё одно дело, которого не делал.

- Добрый день, Герр. Что вас интересует? – обратилась к нему продавщица.

- Мне нужны два букета на кладбище, - нервничая, ответил ей Том. - А… Я могу сам выбрать цветы для них?

- Конечно. Подойдите. Я могу посоветовать вам варианты?

Том выслушивал продавца, кивал, спрашивал и показывал, что ему нравится, называя все цветы «эти», поскольку из всего разнообразия представленных цветов точно знал названия от силы десяти.

Такого сочетания в одном букете, какое пожелал Том, она никогда не составляла, и оно казалось ей странным, но продавец не пыталась переубедить его. Букеты из белых лилий и белых роз с включением алых лизиантусов и голубых крокусов получились огромными; ещё Том прихватил для себя букетик лаванды, очень понравился цвет и запах.

Лаванду он засунул стеблями в карман джинсов, а всё остальное бережно понёс в охапку.

Вернувшись на кладбище, к могилам, Том обнаружил, что здесь нет ваз, о чём как-то не подумал, и не предусмотрено ничего специального, куда можно пристроить цветы. Но затем подумал, что так и лучше, и положил букет на землю могилы Тома, а после на могилу Гречен-Бит.

Вот теперь стало хорошо и светло; чувствовал, что сделал не просто то, что должен был, а ещё что-то.

В последний раз посмотрев на лица на надгробиях, Том неслышно прошептал:

- Покойтесь с миром.

«Кажется, так надо говорить?..».

Развернулся и пошёл обратно. Достал лавандовый букетик и поднёс его к самому носу, касаясь его кончиком цветков, вдыхая особенный аромат.

После кладбища Том поехал в отель, просидел в номере до вечера и, когда уже было темно, отправился гулять – только по оживлённым улицам, восторженно наслаждаясь огнями и не стихающим ритмом жизни.

Несмотря на то, что сделал то, зачем приезжал, Том задержался во Франкфурте-на-Майне ещё на четыре дня. Целыми днями гулял и даже сходил в музей. Но больше всего его заинтересовали и понравились ему местные мосты. Он отметил их на карте и по очереди посетил все. Подолгу стоял, опёршись на перила, и смотрел в небо или на воду, созерцая, как на её глади бликует солнечный свет и как она словно светится. И не испытывал ничего подобного тому желанию, какое испытал на мосту в Ницце почти четыре года тому назад.

Вечером шестого дня во Франкфурте Том вернулся в отель раньше, чем до этого приходил. Первый восторг от этого города спал, и ему на смену пришло чувство насыщения им. Можно было двигаться дальше.

Сидя в тишине, Том думал, куда ему дальше податься. В Англию, в Лондон? В Венецию? В какой-нибудь старинный итальянский город? В Австралию? Нет, Австралия слишком далеко, лучше ограничиться сейчас Европой. Может, остаться в Германии и внутри неё попутешествовать, посмотреть разные её города? Да хоть все!

Но, чем больше Том думал о возможности поехать в любую страну и возможных направлениях, тем больше понимал, что если поедет, то это будет просто от жадности до впечатлений, о которых мечтал, до свободы, которую только вкусил. А на самом деле не хотелось ему никуда ехать.

С того утра, когда тайком сбежал из квартиры Оскара и отправился в Париж, прошло уже девять дней. Девять дней, в которые столько всего видел, столько всего сделал, столько всего произошло, что они были равны целой жизни, и он уже был словно другой, изменившийся за эту маленькую, но более насыщенную, чем вся его жизнь была, жизнь.

Том начинал понимать, что сейчас хочет обратно, домой. Скучает по месту, а больше по человеку. Даже по резкой и часто обидной манере Оскара общаться скучает.

Свобода это шикарно, дороже неё ничего нет, но в ней не хватает его. Иногда все замечательные места этого необъятного мира могут проиграть одному-единственному месту.

«Иногда свобода это не возможность уйти, а желание остаться».

«Вот чёрт, это же из мультика про Барби!».

И такой мультфильм в детстве смотрел, наткнулся случайно по телевизору и не переключил, потому что понравилась песня (там было что-то про «ты как я, мы как две капли воды похожи»).

Справившись с праведным ужасом, что смотрел этот мультик, да ещё и цитирует его, Том взял с тумбочки мобильник и по памяти набрал номер.

- Оскар, можно мне вернуться? – голос подвёл, и вопрос прозвучал тихо; вся его уверенность испарилась, как только Оскар ответил, и Том пальцами обеих рук вцепился в телефон. – Это Том.

- Где ты сейчас? – через паузу спросил в ответ Шулейман обманчиво спокойным тоном.

- Во Франкфурте-на-Майне.

Шулейман цветасто выругался и спросил:

- Конкретнее?

Том назвал адрес и название отеля, и Оскар сказал:

- Никуда оттуда не уходи. Я скоро прилечу.

- Я и не собирался. Я… - Том хотел объяснить, что он планировал лечь спать, но Шулейман перебил его:

- Просто оставайся на месте, - чётко повторил он и отключился.

Глава 13

Я ноты склею по ниточке, все по одной,

Когда я встану на цыпочки перед тобой.

Ты только прислушайся, Боже ты мой!

Ты можешь просто забрать меня домой?

Вельвет, Домой©

Средь ночи Оскар стоял в номере отеля, где проживал Том, и, уперев руки в бока, смотрел, как тот спит, полностью одетый, даже в куртке, что вызывало немало вопросов и особенно удивляло, поверх сбитого верхнего покрывала, которым была застелена постель. Оставленный включённым свет ни капли не мешал ему, и его не разбудил ни хлопок двери, ни звуки голосов, когда Оскар разговаривал с сопровождающим мужчиной: велел ему остаться за дверью номера.

По прошествии нескольких минут наблюдения и ожидания в тишине, Шулейман ради интереса звучно хлопнул в ладоши, но и это не возымело никакого эффекта: Том и ухом не повёл и продолжал мирно, крепко спать.

Подойдя к постели, Оскар потряс его за плечо, отчего Том замычал, вяло отмахнувшись от нарушителя покоя, и, по-детски недовольно нахмурившись, перекатился на другой бок, сворачиваясь в клубок и снова проваливаясь в глубокий сон.

Шулейман шумно выдохнул и решил, раз так, вообще его не будить и доставить в машину самому. Встав одним коленом на кровать, он перевернул Тома на спину и попробовал поднять на руки.

Полупроснувшись от того, что его шевелят, Том почувствовал, что куда-то исчезла опора и чьи-то руки держат его. Реакция последовала молниеносно. Он взбрыкнул всем телом, вырываясь, и, не успев полностью проснуться и открыть глаза, по наитию ударил обидчика в лицо всей пятернёй.

Оскар не удержал его и уронил обратно на кровать, и схватился за щёку, на которой остались четыре длинные царапины, в считанные секунды наполнившиеся кровью.

- Да что ж у вас за манера такая царапаться?! – рявкнул он.

Том сидел на постели в раскорячку и хлопал ресницами, наконец-то увидев, кто к нему пожаловал в ночи и так нестандартно и пугающе разбудил.

- Оскар? – изумлённо и непонимающе проговорил он. – Это ты? Как ты зашёл?

- Не задавай глупых вопросов. – Шулейман потрогал пострадавшую щёку и посмотрел на кровь на пальцах.

- Я серьёзно. Дверь же была закрыта?

- Если я хочу, чтобы какая-то дверь была открыта, её для меня откроют, - веско ответил Оскар. – А тебе надо срочно постричь ногти, или будешь постоянно ходить в плотных перчатках.

- Я тебя поцарапал? – растерянно спросил Том.

- Как видишь.

- Извини, я не знал, что это ты, и испугался. Меня же тогда на руках из машины в дом несли…

- А, типа я сам виноват?

- Нет. Но больше так не делай. И почему ты так сделал?

- Потому что ты спал, как сурок, и ни на что не реагировал. Я решил не будить тебя и отнести в машину. Но впредь буду расталкивать тебя и оставаться глухим к твоему жалобному мычанию, раз ты себя контролировать не можешь. Всё, собирайся, и пойдём. Не желаю оставаться здесь ни минутой дольше, чем необходимо.

- Тебе не нравится Франкфурт-на-Майне? – простодушно спросил Том, перебравшись к краю постели, и поднялся на ноги.

- Мне не нравится вся Германия. Можешь считать это кровной нелюбовью.

Том не понял, при чём здесь кровь, но не стал спрашивать, поправил задравшуюся к нижним рёбрам куртку и подтянул чёрные джинсы, сползающие со ставших за время путешествия ещё более тощими бёдер.

Придирчиво оглядев его, лохматого, отощавшего, облачённого в помятую, явно не свежую одежду, Шулейман произнёс:

- Видимо, с утюгом ты по-прежнему не знаком. Ты что, неделю носил это, не снимая? Тебе нужно переодеться.

Том посмотрел на себя, не видя ничего такого в своём наряде, но, вернув взгляд к парню, ответил с долей вины:

- Мне не во что переодеться. Я уехал в этом от тебя, и другой одежды у меня нет.

- Шикарно, - хмыкнул Оскар. – Разрывные завтра будут заголовки: «Оскар Шулейман во время короткого визита в Германию забрал в качестве сувенира немецкого бомжа!». А потом: «Шок! Немецкий бомж оказался знаменитой французской моделью!».

- Почему бомж? – нахмурившись, с обидой спросил Том и снова бегло оглядел себя. – Это хорошая одежда.

- Любая одежда становится плохой, если её носить дольше положенного и не стирать. Ты хоть трусы менял? Ладно, пусть это останется тайной. Пошли, - Шулейман махнул рукой и быстрым шагом направился к двери.

Том поспешил за ним и, увидев высокого, с суровым выражением лица мужчину в костюме, стоявшего около номера, встал ближе к Оскару, исподлобья поглядывая на незнакомца.

- Это Арчибальд, один из людей Эдвина, - прояснил ситуацию Шулейман, вальяжно указав ладонью на телохранителя-немца.

- Здравствуйте, Герр, - поприветствовал Арчибальд Тома, и Оскар перехватил слово:

- Несмотря на то, что мы на немецкой земле, он не Герр, а месье, как и я. Припаси тоску по родине до отпуска. Идём, - он переключился на Тома, по-хозяйски обняв его одной рукой, и подтолкнул в спину в сторону выхода.

На борту частного авиалайнера, приобретённого около двух лет назад Шулейманом-младшим в личное пользование, Том, устроившийся вместе с Оскаром на двуместном диване цвета карамели, снова задремал, когда самолёт набирал высоту.

Шулейман хотел сказать, что здесь есть спальня, и отправить Тома туда, но передумал: пусть спит тут, раз может спать в любом положении. Он достал планшет и переключился на него.

Съехав в безволии сна вбок, Том нашёл опору в виде его плеча и так и остался. Только поближе подобрался, приваливаясь к Оскару боком, и удобнее пристроился щёкой у него на плече.

Оскар перевёл взгляд с экрана планшета к Тому.

Кто бы мог подумать, пять с половиной лет прошло с того времени, когда они познакомились в качестве доктора и пациента в стенах Центра принудительного лечения, а они до сих пор вместе. Их не связывают никакие имеющие название отношения; Том исчезал, уходил, но он всегда возвращается, и ему ничего не надо от него, действительно ничего. Том безразличен к деньгам, статусу и власти, у него не вызвала восторга огромная шикарная квартира, и на него не произвели никакого впечатления слова «двенадцатая строчка Форбс; сорок два миллиарда». Он отказался от больших денег, когда ему их предлагали, и никогда ничего не просил – а Оскар бы не отказал и в самом начале, ему не жалко. Он даже ни разу ничего не купил для себя, когда ходил за покупками; Оскар никогда не следил за тратами, чего не скрывал, и любой другой в положении Тома наверняка бы воспользовался этим, а Том нет.

Шулейман понимал, что такому его поведению виной более чем своеобразное воспитание, на которое наслоилась тяжёлая психическая травма, но всё равно поражался непритязательности Тома: то ли полный идиот он, то ли святой.

А ведь жизнь свела их совершенно случайно. Если бы не та ссылка на работу по специальности, их пути никогда бы не пересеклись. А если бы и пересеклись, Оскар бы прошёл/проехал мимо. Он не лгал, говоря, что Том его не интересует. Если бы по обстоятельствам им не пришлось взаимодействовать, Оскар бы ни в жизни не обратил на него внимания. И предложил работу и жизнь под одной крышей с собой он Тому безо всякого тайного умысла: лень было искать новую домработницу, и подумал – почему бы и нет?

Но что-то пошло не так.

Оскар привык к тому, что если кто-то уходит из его жизни, то это навсегда. Он жил и живёт с девизом: «Я никого не держу, дверь открыта». А Том взял и сломал систему, он вернулся, что четыре года тому назад произвело сильное впечатление, которого Оскар не осознавал, пока тот снова не исчез.

Папа был предельно близок к истине, когда назвал Тома бездомным котёнком, пускай и с частицей «не». Том и являлся им, бездомным котёнком, которого Оскар от балды забрал себе, и по всем законам логики их пути должны были давным-давно разойтись.

Но прошло так много времени, года минули, а Том до сих пор рядом, доверчиво спит у него на плече.

Погружённый в свои мысли, Шулейман смотрел сверху в лицо Тома; спал он совершенно спокойно и тихо, лишь изогнутые ресницы изредка подрагивали.

Будто услышав, что рядом все мысли о нём, Том поднял голову, посмотрел на Оскара неясным взглядом, совсем не проснувшись, и улёгся обратно, и, не отдавая себе отчёта в своих действиях, обвил его руку обеими руками, тут же вновь затихая.

Шулейман улыбнулся уголками губ такому умилительному поведению и поцеловал его в макушку.

Отчего-то вспомнился тот единственный раз, когда стребовал с него секс. Вспомнилось, как Том смотрел на него, когда озвучил ему ультиматум: «Или со мной, или…». Он же тогда блефовал, не стал бы он поступать так жестоко, если бы Том отказался, и отдавать его другим на потеху, максимум, пригласил кого-нибудь, чтобы припугнуть его.

Но Том согласился. И удивительно то, как он вёл себя пред исполнением своего величайшего страха: не кричал, не плакал, не умолял - смиренно принял свою участь, сидел тихо и только попросил выпить, и послушно принял предложенные таблетки.

Оскар не собирался отказываться от своей затеи из-за его вполне обоснованного страдальческого вида, но и не хотел, чтобы Том под ним разрыдался, это было бы слишком, потому накормил его мощным стимулятором. Тому было хорошо. Ему – так себе, поскольку секс без оргазма едва ли можно считать хорошим, а продолжать с неадекватным, ничего не умеющим телом, которое вдобавок отключилось после своего удовольствия, отстойный вариант.

Вся эта идея с сексом с ним изначально была провальной, в чём убедился, намучавшись вместо положенного удовольствия.

Зачем вообще сделал это?

Оскар не лукавил, говоря, что не воспринимает Тома как сексуальный объект. Ему вообще не нравятся мужчины, ещё во время опытов юности понял, что может спать с обоими полами, но по вкусу ему женщины. В постели с теми парнями, с которыми спал, ему не хватало женского тела, именно так выражались его предпочтения, и это весьма красноречиво.

Но почему-то перемкнуло.

Ладно потом – из принципа стребовал секс, потому что «это пучеглазое недоразумение» не только не ответило ему согласием, но и ударило. Хотя и это не характерно для него, он крайне редко руководствовался в своих действиях принципами, предпочитая им следовать своим желаниям.

Вот желание и подсказало в ту ночь, когда пришёл домой в изрядном подпитии и смотрел на Тома: «Я не прочь развлечься. Возьму его».

Вот и взял на следующий вечер, когда уже и не хотел его на самом деле, так, чисто ради интереса и галочки.

Прав был Джерри, всё-таки это было принуждением, а оно на порядок лучше изнасилования, но всё же равносильно ему.

Жалел ли Оскар о содеянном, было ли ему стыдно? Нет. Того, что уже сделано, всё равно не исправить, глупо о нём сожалеть.

А ведь Том ни разу не упрекнул его, Оскара, в том, что было. Ни разу не вспомнил ему ни то, как зажал его в коридоре, ни ту единственную ночь и то, как «уговаривал» его.

И он не сдерживал себя, чтобы не разразиться проклятиями, когда речь заходила о том разе, это было видно…

Том во сне крепче вцепился в руку Оскара, и губы того снова тронула лёгкая улыбка.

«Он действительно похож на котёнка. Или кота. Кот, который хочет вольно гулять, но ему нужно место, куда возвращаться…».

«Нужно выпить», - твёрдо подумал Шулейман, заключив, что его слишком развезло и непонятно куда понесло.

Он махнул стюардессе и, чтобы не будить Тома, в двух жестах показал, что ему принести. Не в первый раз летают вместе, поймёт и так.

Когда они зашли в квартиру Шулеймана, Том переоделся, чтобы Оскар не гонял его по этому поводу, и первым делом пошёл на кухню, где занялся приготовлением для себя чего-то среднего между очень поздним ужином и ранним завтраком, поскольку на часах было начало шестого утра.

Все девять дней своего путешествия питался раз, в лучшем случае два раза в день и постоянно ходил голодный, поскольку всё как-то не до еды было, цели и впечатления были сильнее голода. Он всё время куда-то бежал, о чём-то думал, чем-то был захвачен и взбудоражен. Но теперь, в привычной и спокойной обстановке, он расслабился и, наконец-то прочувствовав, насколько ущемлял себя, захотел вдоволь поесть.

Если бы Том не рассказал, чем занимался во время своего побега, возникли бы определённые подозрения, поскольку Оскара, когда рассмотрел его в номере отеля, посетило ощущение дежа-вю. Прошлой весной Джерри исчез и вернулся не в лучшем виде, а теперь то же самое произошло с Томом, но в отличие от Джерри он не выглядел изможденным, только в весе потерял.

Но, так как о похождениях Тома в прошедшие дни было известно, и сомневаться в правдивости его слов не приходилось, Шулейман отбросил мысли о некоторой схожести ситуаций. Привалившись плечом к стене, он, красноречиво выгнув брови, наблюдал за тем, как Том вперемешку ест разные блюда из трёх тарелок, не слишком быстро, но с очевидным аппетитом.

Несколько раз наткнувшись на его взгляд, Том попросил-буркнул:

- Не смотри на меня.

- Почему?

- Мне кажется, что ты осуждаешь меня за то, что я ем.

- Я не осуждаю, а недоумеваю: как в тебя столько влезает, и как, поглощая столько еды, ты умудряешься оставаться таким худым?

- Я не всегда столько ем, - с оскорблённым видом ответил Том. – Во время путешествия я ел немного и один или два раза в день, и когда жил один тоже не постоянно ел много.

- А, понятно: ты не в принципе прожорливый, а тебе нравится опустошать именно мой холодильник.

Расценив слова Оскара как упрёк, Том сказал:

- Я могу ходить за продуктами. Раньше я же занимался этим.

- Сейчас этим занимается Жазель.

- Она покупает продукты? – с жалостью изумился Том. – Они же тяжёлые?

- Она ездит на такси, так что доносить пакеты ей нужно только до машины, а потом до лифта. И она ходит в магазин регулярно, а не только тогда, когда я напомню, что холодильник опустел, потому сильно много ей нет необходимости тащить.

Подумав какое-то время, Том произнёс:

- Всё равно мне лучше тоже покупать продукты. Это неправильно, что я питаюсь за твой счёт.

- Я в состоянии тебя прокормить. Несмотря на твой аппетит, дыру в моём бюджете ты точно не проешь.

Том посомневался: действительно пришёл к мысли, что не должен сидеть у Оскара на шее, но на самом деле ему не хотелось в одиночестве ходить в магазин и разделять: это моё, это нет. И, не придя к однозначному решению, оставил эту тему размышлений, ничего не ответив Шулейману.

Поскольку поспал и в отеле во Франкфурте, и в самолёте, и в машине по дороге домой, Том чувствовал себя достаточно бодрым, но решил поспать ещё часа четыре, до десяти, или полежать отдохнуть, подремать. Потому что не знал, чем себя занять в столь ранний час, и что потом делать весь день, если он начнётся так рано.

Зайдя к Оскару, Том без слов забрался на застеленную постель, на которой тот тоже не спал и что-то просматривал с экрана телефона, и улёгся к нему под бок, устроив голову у него на плече.

Шулейман даже не взглянул на него, привык уже к таким вторжениям в свою постель, означающим «я хочу спать или скоро захочу и буду делать это с тобой», или «мне одиноко, но я не знаю, о чём говорить, и с большей долей вероятности в результате всё равно усну».

Несколько минут Том лежал безмолвно, спрятав глаза за опущенными ресницами и думая о своём, и произнёс:

- С тобой я чувствую себя дома.

- Это самое трогательное, что я когда-либо слышал, - усмехнулся Оскар и посмотрел на него.

- Это правда. А ты? – серьёзно спросил Том и поднял голову, внимательно смотря на парня. – Я тебе не мешаю?

- Мешаешь. Но мне нравится. Я привык жить с тобой и, когда тебя нет, как-то не то всё, пусто, что ли.

Не совсем на такой ответ рассчитывал Том, но он более чем удовлетворил. Разулыбавшись, он лёг обратно и придвинулся к Оскару, касаясь его уже не только щекой, но и всем телом, и сразу ощущая проникающее через одежду тепло.

Снова воцарилось ненапряжённое молчание, в котором каждый занимался своим делом: Оскар телефоном, а Том размышлял. В скором времени Том начал теребить зубами нижнюю губу, поскольку пришёл к мысли, которая теперь не отпускала и раздирала нерешительностью и любопытством.

В конце концов Том подал голос:

- Оскар, а если я тебя о чём-нибудь попрошу, ты не откажешься? – спросил аккуратно и пространно.

- Смотря о чём попросишь. Озвучь просьбу, и я подумаю.

Том хотел ответить: «Это не сейчас, потом как-нибудь», но не ответил. Закусил губы и опустил глаза.

«А может, сейчас попробовать?», - подумал, чувствуя, как ускоряется от волнения и неопределённости сердцебиение, а ответить вслух не мог ничего. Не мог выбрать.

- Судя по твоему выражению лица, просьба интимного характера, - проговорил Шулейман, повергнув Тома в шок. – Тем интереснее. Выкладывай.

Тома сильно смутило то, что Оскар так легко разгадал его, и то, как это звучит «просьба интимного характера». Но теперь уже отступать вроде как поздно; собравшись и сглотнув, он произнёс:

- Ты можешь поцеловать меня?

- Это твоя просьба?

- Да. Я хочу проверить, что буду чувствовать, - Том заставил себя поднять голову и посмотреть на Оскара.

Тот подумал пару секунд и сказал:

- Окей. Целуй.

- Я?

- Да. Вперёд.

- Может, лучше ты? – робко предложил Том.

Не хотел начинать первым, не мог, не знал как, и вообще все разы Оскар целовал его.

- Нет, - ровно отрезал Шулейман, сложил руки на груди и выжидающе смотрел на него.

Приняв то, что или так, или никак, Том выдохнул и, поднявшись на локте, приблизился к его лицу, но остановился, не поцеловав. Глаза не закрывались, взгляд хаотично и растерянно блуждал по лицу Оскара; Шулейман, в свою очередь, тоже разглядывал его со столь непривычного, излишне близкого расстояния.

Том потянулся и почти прикоснулся к его губам, даже задел мимолётно своими, но – никак. Умом знал, что нужно делать, но не мог заставить себя преодолеть оставшиеся миллиметры и перейти эту грань.

Устав ждать, Оскар шумно вздохнул, выражая своё отношение к его нулевой предприимчивости, и сам поцеловал Тома. Том ответил, наконец-то прикрыв глаза, следовал задаваемой технике и ритму, ни о чём не думая, и приоткрыл рот, позволяя углубить поцелуй и осторожно, пробуя, касаясь языком в ответ.

Через минуту Шулейман разорвал поцелуй и поинтересовался:

- Ну, как ощущения?

- Мне не страшно… - с шоком и растерянностью проговорил Том, отведя взгляд в сторону.

- Значит, можно продолжить, - с ухмылкой, просто и не без довольства заключил Оскар и хотел привлечь Тома обратно к себе, но он подался назад.

- Зачем? – спросил Том, серьёзно и настороженно смотря на него.

- Нужно закрепить результат.

Настороженность в глазах Тома стала не столь выраженной, но не исчезла совсем.

- Оставляю за тобой право сказать «стоп» в любой момент, - добавил Шулейман аргумент.

Дав Тому немного времени на обдумывание и принятие и не увидев у него очевидного протеста, Оскар притянул его к себе и поцеловал, в этот раз сразу углубляя поцелуй.

Том принял поцелуй и немного скованно вернул. Не зная, куда деть руки, положил их Оскару на плечи. Но постепенно втягивался и расслаблялся. Не было ожидания чего-то или зарождающегося возбуждения, но и страшно не было. Происходящее воспринималось телом и разумом спокойно, безопасно и несерьёзно.

Поцелуй растягивался на долгие минуты, все мысли затянуло в чёрную воронку, оставив в сознании лишь отображение движений и ощущения: губ, языка, влаги, жаркого тепла.

С одного момента пыл начал стремительно нарастать, поцелуи стали быстрее, резче, ещё глубже и теснее, голодными. Том уже не поспевал за рвением Оскара, и ему не хватало воздуха. Он цеплялся за рубашку на плечах Шулеймана и скользил по ткани пальцами, тем самым безмолвно и не очень осознанно прося сбавить обороты, но не отталкивал и пытался не отставать. Вытягивал шею и отвечал, чувствуя пульсацию сердца в основании горла, и что становится жарко от тесного контакта с горячей кожей, от объятий.

Распалившись, Оскар прижал Тома к себе, жарко и крепко держа за поясницу, и пробрался ему под футболку, опаляя касанием ладоней голую, чувствительную кожу.

Всё вышло из-под контроля и стало серьёзным.

- Оскар, стой! Не надо! – Том отпрянул и упёрся ладонями в плечи парня; в его расширенных глазах читался прежний испуг.

- На этом всё? Сдулся уже? – небрежно спросил Шулейман, скрывая за этим тоном то, как совладает с желанием заткнуть ему рот, завалить, и будь, что будет.

- Да, хватит, - с напряжением, от которого голос звучал тише и глуше, ответил Том. – Пожалуйста, отпусти меня.

Освободившись от объятий Оскара, Том отсел к краю кровати, помолчал, не смотря на него, и произнёс:

- Я лучше пойду к себе спать.

Прежде, чем он успел встать, Шулейман схватил его за запястье.

- Я хоть раз приставал к тебе, когда мы вместе спали? – в ответ на вопрос Том отрицательно покачал головой. – Вот и сейчас не собираюсь. Я умею держать себя в руках, - убедительно сказал Оскар и отпустил руку Тома.

«Пришлось научиться держать. Я могу получить в свою постель любую и любого, но именно с ним так получилось…».

Да… Когда-то единомоментно перемкнуло. А впоследствии перемкнуло и заклинило так, что хоть на стену лезь.

Всё Джерри виноват. Он показал, насколько сексуальным может быть это тело, и откатиться к прежнему взгляду не представлялось возможным и не получалось. Но с Джерри, даже когда не знал, что это он, Оскар не сомневался, что это лишь вопрос времени, когда они окажутся в постели по обоюдному желанию, и оказался прав. А с Томом всё было иначе. Том не мялся, не ломался из принципов, не играл, с ним просто ничего невозможно.

Единственный вариант – снова накормить Тома стимулятором, чтобы расслабился и отдался, работают те таблетки безотказно. Но Оскар не собирался этого делать. Он хотел большего, чем один раз под кайфом.

- Раздевайся и ложись, - как ни в чём не бывало добавил Шулейман и поднялся с кровати, расстегивая пуговицы на рубашке.

Том помялся немного, не уверенный в том, что они на самом деле просто лягут спать и поспят и что это будет удобно. Но затем тоже снял с себя майку и штаны и юркнул под одеяло, но лёг на расстоянии от Оскара, а не ему под бок, как полюбил делать.

- Раньше двух меня не будить. Скажешь Жазель, чтобы к этому времени готовила завтрак, - сказал Шулейман и погасил свет; за окнами зачинался рассвет.

- Я могу приготовить завтрак, - предложил Том, перевернувшись на бок лицом к нему и всё же придвинувшись немного ближе.

- Что, скучаешь по старым добрым временам? – усмехнулся Оскар.

В противовес ему Том ответил серьёзно:

- Нет. Работать на тебя было очень тяжело.

- Я старался.

Том обиженно и сердито уставился на Оскара, а тот, проигнорировав его гневное сопение, сказал:

- Ладно, готовь. Спросишь у Жазель, что там я хотел на завтрак.

Он взбил подушку, которую они изрядно примяли и нагрели, и лёг, более ничего не говоря. Том не нашёл сразу, что ответить, а вскоре и растерял желание огрызаться, тоже удобно устроил голову на подушке и, подтянув колени к животу, закрыл глаза.

Глава 14

Потягиваясь, Шулейман зашёл на кухню и удивлённо выгнул брови, обнаружив, что Жазель, которую ожидал здесь увидеть, нет, а около плиты стоит Том и что-то готовит. Но он вспомнил про разговор перед сном и, садясь за стол, спросил:

- Ты для меня готовишь, или мне в ближайшее время не светит завтрак?

Том вздрогнул, застигнутый врасплох его голосом, поскольку не знал о его появлении, и обернулся к Оскару:

- Для тебя, - ответил он. – Доброе утро, - добавил и быстро отвернулся обратно к плите, контролируя готовящееся блюдо.

- А кофе? – поинтересовался Шулейман, подперев кулаком щёку и пристально наблюдая за не видящим того Томом.

Том без вопросов перешёл к кофемашине, заправил её и запустил. Оскар неярко ухмыльнулся, позабавленный его поведением: сколько лет прошло и сколько всего изменилось с тех пор, когда Том при нём был прислугой, а исполнительные рефлексы у него до сих пор срабатывают. Но решил не говорить ему о том, что он не обязан выполнять его распоряжения, потому что, во-первых, это было прикольно, во-вторых – полезно.

Поставив на стол перед Оскаром чашку с чёрным напитком, Том поколебался, не зная, надо или не надо, и, остановившись на том, что надо, вышел из кухни под вопросительным взглядом того. Вернулся он с бутылкой коньяка, откупорил её и также поставил на стол. Тут Шулейман не сдержался и рассмеялся, и сказал:

- Не отбирай у Жазель работу. И имей в виду, я тебя на прежнее место не возьму.

Том немного удивлённо и непонимающе посмотрел на него исподлобья и, поняв его слова по-своему, забрал бутылку.

- Оставь, - остановил его Оскар. – Пока ты будешь бегать туда-сюда, завтрак сгорит. А я по-прежнему предпочитаю качественно приготовленную пищу углям.

Том вернулся к плите, а Шулейман сделал глоток из бутылки и заткнул её пробкой.

- Дай пепельницу, - просто хотел проверить, насколько всё запущенно (и покурить тоже хотел).

Том взял с тумбочки пустую пепельницу и поставил перед Оскаром, и запоздало подумал, что зря, потому что он сейчас будет курить, и дым будет вонять. Нахмурившись, он так и застыл перед столом и через пару секунд выпалил просьбу, больше похожую на требование:

- Не кури сейчас.

- Тебе не кажется нелогичной последовательность действий: сначала дать пепельницу, а потом сказать «не кури»?

- Я сразу не подумал, что ты будешь курить сейчас. Мне не нравится этот запах, ты же знаешь, - проговорил Том и потянулся, чтобы забрать пепельницу, но Оскар перехватил её первым.

- В следующий раз соображай быстрее.

Том открыл рот, чтобы возмутиться, но Шулейман забрал у него слово:

- Завтрак, - напомнил он, указав в сторону плиты, и Том, спохватившись, убежал обратно к ней.

Услышав за спиной щелчок зажигалки, Том недовольно оглянулся к Оскару, но ничего не сказал. И, снова сосредоточившись на доходящем блюде, с удивлением отметил, что доносящийся до него характерный запах табака не так уж отвратителен, не кажется таковым. Но следом подумал, что ничего слишком удивительного в этом нет, в принципе, давно уже привык к тому, что Оскар при нём курит, и вместе с тем не имел шансов не свыкнуться с запахом его любимого Тизера.

- Через пару минут будет готово, - сообщил Том, накрывая глубокую сковороду крышкой.

- Отлично. А ты завтракать не собираешься?

- Я уже позавтракал. Может, сейчас начну готовить обед…

Подав завтрак на стол, Том сел напротив Оскара и, подперев голову обеими ладонями, тоскливо смотрел на него. Минуты три Шулейман ел молча, периодически бросая на него взгляды и стараясь не замечать его глубоко несчастного вида побитого котёнка, и произнёс:

- От такого взгляда может пропасть не только аппетит, но и желание жить. Что случилось на этот раз? Лучше сразу выкладывай, потому что я не хочу одним утром снова обнаружить, что ты исчез в неизвестном направлении, или снова стать свидетелем того, как ты пытаешься свести счёты с жизнью, и не хочу знать, что ещё может прийти тебе в голову.

Том удивлённо выгнул брови: не заметил, с каким видом сидит, задумался.

- Всё в порядке. Я просто думаю, - ответил он.

Оскар вопросительно поднял брови, пристально смотря на него и ожидая продолжения.

- Ты хочешь, чтобы я рассказал, о чём думаю? – немного неуверенно уточнил Том.

- Бинго.

Том тихо вздохнул и проговорил:

- Я думаю о своей работе. Быть моделью оказалось не так ужасно и невыносимо, как мне показалось вначале, оказалось, я даже могу с этим нормально справляться, но я всё равно не хочу этим заниматься, это не моё.

- Согласен, не твоё. И что, хочешь совсем завязать с модельной карьерой?

- Да, совсем, - серьёзно кивнул Том. – Но есть кое-что – у меня остались контракты на зиму. Я понимаю, что могу отработать их и после этого перестать работать, но мне не хочется ещё раз окунаться в это, я хочу покончить с этим сейчас. Оскар, скажи, как-то можно разорвать контракты?

- В любом случае можно. Вопрос в том – сколько ты потеряешь от этого? Но я могу одолжить тебе свою команду юристов, они и не такие дела проворачивали с успехом. Как раз давненько я им ничего не подкидывал, пусть поработают.

- Да? – оживился Том; в глазах его отражалось удивление, надежда и признательность. – Спасибо тебе большое.

- Пока ещё не за что. Позже позвоню им, завтра начнут. Сроки же ещё терпят, тебе не завтра выходить надо?

- Нет, не завтра, - качнул головой Том и сосредоточенно нахмурился, припоминая прописанные в контрактах сроки. – Пятого декабря первая фотосессия или показ, не помню, или чуть позже, но точно не раньше.

- Отлично, - кивнул Шулейман и откинулся на спинку стула. – Конечно, с твоей стороны свинство кидать людей за неделю до мероприятия. Но, раз ты уходишь с концами, почему бы не сделать это эффектно и со скандалом? – он ухмыльнулся и подмигнул Тому.

- Я не хочу никакого скандала.

- Ладно. Скажу юристам, чтобы обставили всё красиво и цивилизованно.

Слова Оскара заставили Тома задуматься, ему было неприятно подводить людей, которые на него рассчитывают и ничего плохого ему не сделали. Но он убедил себя не думать об этом и из сердобольности не откладывать исполнение своего искреннего желания. Ему найдут замену, эти люди точно справятся, чувство вины здесь неуместно.

- Что, жалко тех, кого кинешь, и уже сомневаешься в правильности своего решения?

Вопрос Шулеймана вырвал из раздумий, хлестанув своей точностью. Том поднял голову и произнёс в ответ:

- У меня всё настолько написано на лице?

- Есть такое. А ты не ответил.

- Да, я думаю об этом, мне неприятно подводить людей. Но я всё равно хочу уйти сейчас. Думаешь, я неправ?

- Нет, - просто пожал плечами Оскар и отпил кофе, после чего добавил: - Но тебе стоит подумать о том, чем ты хочешь заниматься дальше. Конечно, я не против снова содержать тебя, но я не желаю, чтобы ты целыми днями сидел без дела, впадал в уныние и деградировал.

- Я не деградирую! – обиженно возмутился Том.

- Ну, хоть с унынием не споришь. А по поводу деградации – если человек не развивается, он деградирует, это прописная истина, с которой ничего не поделать.

- Но ты сам не работаешь.

- Если научишься распоряжаться жизнью абсолютно свободного от всего человека так же, как я, - пожалуйста. А пока этого не произошло, думай, к чему у тебя лежит душа и чего тебе хочется по жизни.

Речь Оскара произвела впечатление и возымела эффект – да, ему действительно лучше не сидеть без дела, поскольку он так всю жизнь просидел, и снова будет чувствовать себя бесполезным и ничтожным, оторванным от мира и настоящей, полной жизни.

- Я должен определиться сейчас? – спросил Том, забыв, что двумя минутами ранее был оскорблён и возмущён очередным унижением и несправедливым отношением.

- Попробуй, - сложив руки на груди, пожал плечами Шулейман.

Том глубоко призадумался, ища в себе и в памяти то, что ему интересно, что ему нужно. Взял бутылку коньяка и вынул пробку, собираясь выпить немного, чтобы лучше думалось. Но Оскар забрал бутылку у него из рук:

- Я запрещаю тебе пить крепкое спиртное, - чётко сказал он и поставил коньяк около себя.

- Ты не можешь мне запретить! Я совершеннолетний.

- Поскольку иметь дело с последствиями придётся мне – могу.

- Оскар, дай мне выпить, - изменив тон на просящий, обратился к нему Том. – Может, алкоголь больше не вызывает у меня отвращения и отторжения? Я хочу проверить.

- Тем более нет. У тебя явные предпосылки к алкоголизму, и если тебя перестанет воротить от алкоголя – сушите вёсла. А я крайне не горю желанием двадцать четыре часа в сутки контролировать тебя и следить за тем, чтобы ты не добрался до бутылки.

- Какой ещё алкоголизм? – непонимающе воскликнул Том. – Я вообще не пью.

- Для того, кто вообще не пьёт, ты пьёшь частенько. А алкоголизм самый обычный: когда ты оказываешься в сложных жизненных ситуациях, ты просишь выпить, на моей памяти был не один такой случай, причём ты давился, плевался, а всё равно пил. А с учётом того, что от проблем по жизни никто не застрахован, и того, что у тебя крайне тревожный и неустойчивый тип личности, у тебя есть все шансы очень быстро спиться.

- Ты сам всё время пьёшь, и ничего, а мне чуть-чуть нельзя?

- Нельзя.

- Тогда и ты не пей, - непонятно зачем брякнул Том.

- Мы с тобой не в тех отношениях, чтобы ты мог меня об этом просить. Подожди хотя бы до свадьбы, - с ухмылкой ответил Оскар.

- Чьей свадьбы?

- Нашей с тобой.

Том вытаращил на Оскара глаза, но затем подумал о его шокирующих словах с другой стороны и спросил:

- А, это шутка такая?

- В точку. Я не могу связывать жизнь с тем, с кем мы будем максимум держаться за руки.

Поскольку разговор коснулся его «нелюбимой темы», пусть и не был уверен в том, Том замолчал. А через паузу вернулся к предыдущей теме и, жалобно посмотрев на Оскара, попросил:

- Можно я попробую? – указал он на коньяк. – Я только один глоток.

Уже забыл о том, что изначально потянуло выпить, чтобы думалось лучше, и взыграл интерес, как вчера, а вернее сегодняшним ранним утром, с поцелуем.

Переменив тактику, Шулейман молча поставил перед ним бутылку. Взяв её, Том понюхал бьющий в нос крепостью напиток и аккуратно, вдумчиво отпил из горла. И, проглотив, скривился:

- По-прежнему невкусно. Как ты пьёшь такую горечь? – Том заткнул бутылку и отставил её.

- Мне нравится, и я нахожу в его вкусе не только горечь.

Оскар налил немного коньяка в свой наполовину приговорённый кофе и, закупорив и поставив бутыль в сторону, сделал глоток. Так гораздо лучше, только кофе уже остыл, из-за чего вкус не получился совершенным.

- А с кофе вкусно? – спросил Том, с интересом наблюдая за ним.

Шулейман молча придвинул к нему чашку. Том удивился тому, что ему предложено попробовать из его чашки, вопросительно посмотрел на Оскара, чтобы убедиться, что всё правильно понял, и встал из-за стола, чтобы взять себе чашку. Когда Том отлил в неё немного кофе, Оскар проговорил:

- Забавно – ты без какой-либо брезгливости целуешься со мной, а чашку себе взял новую, из моей не пьёшь.

«Прям дежа-вю», - подумал он, вспоминая стычку и спор с Джерри по этому поводу и с этими же самыми словами.

Том растерянно посмотрел на чашку в своей руке и ответил:

- Чашка – это другое. Я думал, тебе будет неприятно, если я буду пить из твоей.

- Как мило, - протянул Шулейман с широкой ухмылкой и резко вернулся к обычному тону: - Но мне плевать.

Том покивал, приняв то, что зря озаботился, и попробовал чёрный напиток из своей чашки.

«Какая гадость», - подумал он с сильным желанием выплюнуть кофе. Смесь крепкого чёрного кофе с коньяком на вкус была ещё горше и хуже, чем просто коньяк.

Вопреки желанию кофе Том проглотил. Хотел вылить остальной, но подумал, что его можно попробовать улучшить, и занялся претворением этой идеи в жизнь: сдобрил плещущийся на донышке кофе жирными сливками, добавил сахара, размешал и снял пробу – так было гораздо лучше, вкусненько, сладко.

Пронаблюдав за тем, как Том похабит его любимый утренний напиток, Оскар сказал:

- Добавь туда ещё яйцо и хорошо взбей, и получится что-то типа ликёра. Тебе должно понравиться: сладенько, жирненько, сытненько.

Том последовал ироничному совету. Загоревшись кулинарным энтузиазмом, он сварил новую порцию кофе, добавил туда коньяк – всего три ложки, сливки, сахар и яйцо. Поискал по ящикам и шкафчикам миксер, перемешал смесь до состояния плотного и вязкого напитка цвета насыщенного крем-брюле с жёлтым оттенком и попробовал.

- Вот так вкусно, очень вкусно, - довольно поделился впечатлением Том.

- После такой энергетической бомбы ты по стенам бегать начнёшь, - проговорил Шулейман, скептически отнёсшийся к тому, что намешал и теперь с удовольствием пьёт Том.

- Зато унывать не буду, - с широкой улыбкой шутливо возразил ему Том.

- Уже вштырило, - заключил Оскар, но тоже с лёгкой-лёгкой улыбкой.

Вид улыбающегося и счастливого Тома по-прежнему был непривычной редкостью, и им невозможно было не залюбоваться и не проникнуться. И умиляло то, что он искренне радуется от такой мелочи, как вкусный кофейный напиток.

Вопреки прогнозу Шулеймана Том вёл себя нормально, не доставал его и не увязался за ним хвостиком, когда Оскар после своего завтрака оставил его одного. Том убрал на кухне, прежде чем Жазель успела прийти и убедить его не делать её работу, и ушёл к себе в комнату. Два с небольшим часа позанимался испанским, а после позвонил по видеосвязи папе. Но Кристиан мог сейчас поговорить совсем недолго – нужно было Минтту свозить к врачу, приболела она.

- Папа, ты скоро? Мы едем? – услышал Том голос Минтту, вторгшейся в родительскую, наполовину пустующую уже не первую неделю спальню.

Удивительно, но и после столь долгого перерыва и с учётом уровня знания финского языка, на котором остановился, Том понял, что она сказала, и растерялся и жутко занервничал из-за её неожиданного появления.

- Да, едем, - ответил дочери Кристиан, опустив телефон. – Одевайся, я спущусь через минуту.

- С кем ты разговариваешь? – снова обратилась Минтту к отцу и подошла ближе, любопытно глазея на мобильник в его руке.

Кристиан подумал две секунды и поступил правильно, не стал лгать:

- Я разговариваю с Томом. Помнишь его? – с тёплой улыбкой проговорил он и поднял телефон, показывая дочке экран.

«Нет! Нет! Нет!», - завопил про себя Том, безумно перепугавшись от того, что отец признался, что разговаривает с ним, и перестал дышать и моргать, когда папа повернул телефон, и он увидел на экране сестрёнку, подросшую, повзрослевшую и заметно поправившуюся.

Девочка несколько секунд внимательно приглядывалась к нему и воскликнула:

- Да, помню! Привет, Том, - она широко улыбнулась и помахала в камеру.

- Привет, - негромко поприветствовал её Том, смущённо улыбаясь, и помахал в ответ.

- На каком языке с тобой лучше разговаривать?

- А на каком ты можешь?

- На испанском, английском и немецком – я решила учить немецкий, как Оили. Ещё учу корейский, - поделилась Минтту.

- Корейский? – изумлённо переспросил Том. – Вау…

На него произвело шокирующее впечатление то, что его десятилетняя сестрёнка уже говорит на четырёх языках, не считая финского. И невольно вспомнил свои десять лет, которые для него были не так уж и давно, и то, какими успехами и способностями мог похвастаться в том возрасте, - никакими, смотрел в окно и мечтал. Да и сейчас, в двадцать три, проигрывал десятилетней девочке.

- Я пока не могу свободно говорить на нём, - отвечала Минтту, - но я стараюсь. Мне нравится корейская музыка, корейская культура и я хочу идеально освоить этот язык.

- Ты большая молодец, - искренне похвалил её Том.

«А я не знаю, что мне нравится…».

Вспомнив, что не ответил на вопрос о предпочтительном языке, Том сказал:

- Давай на немецком или английском, - хотел бы попробовать на испанском, попрактиковаться не только с папой, но, опасаясь опозориться, решил отложить это.

- Давай, - по-английски ответила Минтту. – Как у тебя дела? Я тебя так давно не видела. Где ты сейчас живёшь?

- У меня всё в порядке. Живу я в Ницце. А как ты? Папа сказал, что ты болеешь?

- Да, у меня температура, но не очень высока, и ухо заложило, - пожаловалась девочка, несмотря на указанные недомогания выглядящая вполне бодрой.

- Минтту, нам пора выходить, - напомнил Кристиан.

- Доктор подождёт, а с Томом я в последний раз разговаривала, когда мне было шесть, это же было сто лет назад! – веско возразила отцу Минтту. – Почему ты тогда ушёл и больше не приезжаешь? – обратилась она к Тому.

- Так получилось… - ответил Том, опустив глаза. – Но я как-нибудь приеду к вам.

- Лучше подожди, когда мама вернётся домой, она тоже будет рада тебя видеть.

Они не были настоящей семьёй в эталоном понимании этого слова, когда всё проживалось и проживается вместе, все друг за друга, одна команда. Том не знал, что должен испытывать человек к своим братьям и сёстрам, неоткуда ему это было узнать (и этому не научишься вдруг), и не чувствовал той самой связи с семьёй. Но сейчас он смотрел на младшую сестрёнку, с которой с удовольствием проводил время, играл, когда она была совсем малышкой, пусть и в том столь нежном и невинном возрасте она ранила его словами, и чувствовал, что у него щемит сердце. Чувствовал, что любит её – как умеет, как-то, но любит, и что всё же нужен ей. И ощутил нечто совершенно новое для себя – что ответственен за неё как старший.

- Пап, давай я приеду, помогу тебе присматривать за Минтту? – перейдя на французский, обратился Том к отцу. – По дому помогу, пока мамы нет? Тебе, наверное, сложно одному.

Кристиана поразило и очень тронуло его предложение, но он ответил:

- Не нужно, я справляюсь. Мне помогают и Оили, и Минтту. Оили приходит с учёбы почти в одно время с Минтту, а когда уходит на вечерние занятия, домой уже возвращаюсь я. И Минтту уже достаточно взрослая, чтобы побыть какое-то время дома в одиночестве. Приезжай когда захочешь, мы будем тебе очень рады, но лучше просто так приезжай.

- Хорошо, - согласился Том.

Кристиан с Томом договорились созвониться вечером и попрощались, потому что доктор всё-таки ждать не будет. Посидев немного с погасшим телефоном в руке, Том положил его на тумбочку и, поднявшись с кровати, направился к Оскару. Жаждая поделиться эмоциями, забрался на его кровать, подогнув под себя ноги, и сказал:

- Я с сестрой разговаривал.

- Поздравляю, - сухо ответил Шулейман, не поднимая взгляда от экрана телефона, на котором быстро набирал текст. - С которой?

- С младшей-младшей, Минтту. Ей сейчас десять. По-моему, десять… - Том нахмурился, припоминая и считая про себя. – Точно десять. Она меня помнит, и мы хорошо поговорили. Я предложил папе, что могу приехать, помочь ему с Минтту и в целом, пока мамы нет, но он сказал, что не надо.

- И правильно сказал. Ты в роли няньки – это крайне плохой вариант.

- Я бы справился!

- Не льсти себе, - хмыкнул Оскар.

- Я не льщу, - насупившись, буркнул Том и, сложив руки на груди, отвернулся от него.

Пришёл поделиться радостью, а в ответ как всегда – ирония и издёвки.

Через пару секунд Том, бросив на Оскара хмурый взгляд через плечо, развернулся обратно, в отместку пнул его ступнёй в щиколотку и хотел сбежать. Но из неудачного положения пытался подскочить и, зацепившись ногой, свалился на пол.

Шулейман в свою очередь не сдвинулся с места и, переведя к нему взгляд, сказал:

- Ты точно своей смертью не умрёшь.

Он помог Тому подняться – затащил обратно на кровать и спросил:

- Успокоился?

Том кивнул, потирая ушибленное колено.

- Отлично. Переходим к наказанию.

Прежде чем Том успел сообразить, чем ему грозят слова Оскара, тот плашмя повалил его на кровать, лицом в покрывало, и, придавив за спину, хлестанул ладонью по попе.

- Что ты делаешь?! – взвизгнул Том и следом за первым получил второй шлепок.

- Я тебе говорил, что когда-нибудь ты нарвёшься и получишь.

- Прекрати! Отпусти!

- Ещё спасибо скажи, что мне лень доставать ремень, - игнорируя крики и брыкания Тома, спокойно отвечал ему Шулейман, методично опуская ладонь на его ягодицы, звучно, хлёстко.

- Оскар!

- Неправильный ответ.

- Оскар! – громче и выше прежнего взвизгнул Том.

Его в жизни не шлёпали, только Оскар, но прежде он ограничивался одним-двумя ударами, а сейчас устроил настоящую порку.

Том пытался вывернуться, но Шулейман надёжно зафиксировал его, сев ему на ноги и продолжая одной рукой прижимать к матрасу. Пытался увернуться, крутя бёдрами, но безрезультатно.

По прошествии двух минут Оскар отпустил. Том перевернулся и сел, поёрзав и морщась от жжения.

- Ты сделал мне больно, - хмуро и обиженно сказал он, глядя на обидчика исподлобья.

- Я бы сказал, что готов исправить ситуацию, но с тобой это не сработает и сделает только хуже.

Том нахмурился, не понимая высказывания Оскара, но бросил думать об этом и произнёс:

- Так нечестно: ты намного сильнее, у меня нет против тебя шансов.

- Жизнь вообще несправедлива.

Шулейман улёгся обратно на подушку и, словно игрушку, уложил Тома рядом, себе под бок.

- На чём мы там остановились перед тем как ты начал распускать ноги? – как ни в чём не бывало проговорил он. – Ладно, не важно. Посмотрим что-нибудь?

Том поднял голову и, серьёзно посмотрев на него, сказал:

- Ты меня только что побил.

- Не побил, а отшлёпал, и теперь между нами снова мир, - ответил Оскар и ласково и успокаивающе, по-хозяйски погладил Тома по попе.

- Оскар, не трогай меня там, - напрягшись, серьёзно попросил Том.

Шулейман руку не убрал, но переместил её выше, под лопатки. Прикосновение в этом месте Тому не мешало, но он из принципа, поскольку ещё не простил ему порку, сказал:

- Убери руку.

- Ниже не нравится, выше не нравится, где ж тебя можно трогать? Здесь? – с ухмылкой произнёс Оскар и скользнул ладонью Тому вперёд, на живот, слишком ощутимо проводя сверху вниз.

Том свернулся в тугой клубок, закрываясь ногами и руками, и зажмурился. Точно зверёк. Тихо усмехнувшись с такой презабавной реакции, Шулейман протянул руку и почесал его за ухом и под ним.

Том открыл глаза и поднял голову, вперив в него взгляд:

- Перестань так делать.

- Почему?

- Потому что я не кот.

- Можно подумать, тебе неприятно?

- Неприятно, - соврал Том.

Оскар под руки подтянул его повыше, на прежнее место, и, обняв одной рукой за плечи, запустил пальцы ему в волосы, массируя кожу головы:

- А так?

- Неприятно, - снова ответил неправду Том.

Шулейман не остановился, и в скором времени Том сдался, прикрыл глаза и перестал бороться с собой, отдаваясь ощущениям от расслабляющего, нежащего массажа. Оскар перемещал руку, чтобы захватывать все места, задевал пальцами голую кожу сзади на шее, под волосами, а после уже основательно стал спускаться на шею, проводил по боковой стороне.

Скользнул ладонью Тому под челюсть, и Том, следуя за его рукой, откинул голову назад, неосознанно подставляя губы. Приоткрыл глаза и столкнулся с непривычно серьёзным, без ироничных смешинок и чертей, взглядом зелёных глаз Оскара.

«Потренируемся?»

Том опустил взгляд к губам Шулеймана, задумываясь над «предложенной» идеей. Но мотнул головой и отвернулся, лёг к нему спиной.

Глава 15

Я

отсвет неона, отблеск хрома,

Карточный джокер, забытый дома.

Белая капелька, тень стекла,

Минута, которая истекла,

Старые ходики, тарантас,

Весьма неожиданный первый раз,

Часть пергамента на стене,

Сон, являющийся во сне,

Многозначительная фигня.

Все перечисленное — не я.

Боже, какая фигня.

Арчет©

На четвёртый день после того, как Том изъявил желание завершить модельную карьеру, юристы закончили свою работу. Молодая мадам, Сабина Леранж, коллегиально избранная гонцом и пушечным мясом, поскольку неизвестно, в каком настроении будет Шулейман, и общение с ним в любом настроении ведёт к нервному тику, приехала, чтобы передать все документы и в случае необходимости изложить и объяснить все моменты, касающиеся проделанной работы.

Оскар не пустил мадам Леранж на порог, выслушал вводную, интересующую его часть её рассказа и, забрав документы, отослал.

- Ты где? – громко крикнул он вглубь квартиры.

- Я здесь! У себя в комнате! – отозвался Том, оторвавшись от учебника на экране ноутбука. – Что такое? – спросил он, выглянув из комнаты.

- У меня для тебя новость, - сказал Шулейман, придя к нему, и указал папкой на кровать.

Когда Том сел и устремил на него внимательный, вопросительный взгляд, Оскар продолжил:

- Поздравляю, теперь ты официально безработный, - проговорил он и бросил папку с документами рядом с Томом. – Все контракты разорваны, и все, с кем ты работал, извещены о том, что ты завершил модельную деятельность. Претензий к тебе никто не имеет. Все люди, работавшие на тебя, уведомлены и уволены с хорошим выходным пособием. Некоторые изъявили желание продолжить работать с тобой в том случае, если ты возобновишь карьеру. - Оскар сел и, пролистнув документы, ткнул в один лист: - Вот, тут список, ознакомься. И безумный итальянец в частном порядке просил, чтобы ты позвонил ему.

- Кто?

- Карлос Монти. Он не мог до тебя дозвониться и жаждет с тобой связаться.

Том изумлённо изломил брови: его до глубины души удивило то, что есть люди, которые хотят продолжать с ним работать. Он взял лист со списком – приличным таким списком – имён и начал читать. Разумеется, в списке присутствовал Карлос, в нём были Алексис и Адриен, фотографы, с которыми Том провёл первую в своей жизни фотосессию, и многие другие. Большая часть имён Тому ни о чём не говорила – не мог вспомнить, кому то или иное имя с фамилией принадлежат, но это всё равно были все реальные люди, точно знал это, работал с ними, и это впечатляло.

- Похоже, Джерри проделал поистине колоссальную работу, и тебя на самом деле любят, - произнёс Шулейман. – Потому что обычно, когда людей кидают, они как минимум крайне недовольны тем, кто это сделал, а тебя с радостью готовы принять обратно.

- Я же бездарность? – Том поднял глаза от документов к нему.

- Может, ты не такая уж и бездарность, раз тебя не послали даже после провального весеннего сезона, - пожал плечами Оскар. – Не знаю, профессионалам виднее. Или просто Джерри наработал такую репутацию, которая прикрыла все твои косяки.

До последнего сказанного им предложения настроение у Тома было растерянно взволнованное, он подумал даже, что, может, зря поторопился с уходом, а после него упало на дно и разбилось вдребезги.

- Я чувствую себя всего лишь бледной тенью Джерри, - подперев кулаком щёку и опустив взгляд, серьёзным, упавшим тоном проговорил Том. – О чём бы ни шла речь, Джерри делал это и делал лучше, чем я когда-либо смогу. Ты тоже так считаешь, да, что он лучше меня? – он посмотрел на Оскара. – Только скажи правду.

- Я уже как-то говорил это – да, объективно он во всём лучше тебя, но в конечном итоге вы просто кардинально разные, и мне больше нравишься ты.

- Правда?

- Не будь это правдой, я бы не стал заморачиваться с тем, чтобы отправить Джерри в «отставку» и вернуть тебя, а продолжал бы наслаждаться весёлой жизнью с ним.

На Тома вновь тяжёлой волной накатило понимание того, что всем, что у него есть, он обязан Джерри, а исключительно собственного у него нет ничего. Те же деньги, которые обеспечивают комфорт и свободу, возможность путешествовать и уйти без страха, что окажется на улице, если вдруг Оскар обидит или выгонит, деньги – от Джерри, что делает всё, купленное на них, тоже не до конца собственным, личным. Сам же Том в жизни ничего не заработал – гонорары за прошедшие весну и осень не учитывал, поскольку те деньги заплатили тоже не ему, а Джерри, которого он заменял. А за единственную работу, которую исполнял всецело сам, работу на Шулеймана, не получал ничего, бесплатно работал – за кров и еду.

Вся эта устроенная жизнь – от Джерри. Джерри призраком витает всюду, в каждой вещи его след, и за этой своей тенью никогда не угнаться, слишком задрана планка. И даже если вернётся к работе моделью, сменив рабочее имя на своё и открестившись полностью от созданного Джерри образа Ангела, всё равно все будут видеть не его, а Джерри. Джерри – номер один, а когда речь идёт об одном человеке, номер два вообще не предусмотрен. Диссоциативное расстройство идентичности слишком редкий диагноз, чтобы был предусмотрен.

- Спасибо тебе, что помог, - сказал Том, аккуратно складывая и подравнивая листы, и закрыл папку. – Пожалуйста, уйди, мне нужно побыть одному.

В отличие от всех предыдущих раз, когда Том в самых разных обстоятельствах просил оставить его, Шулейман послушал его и закрыл дверь с обратной стороны.

Том положил папку с документами на тумбочку, снова погружаясь в мысли о том же: нет ничего своего…

Нет его независимой, какой-то особенной [пусть даже самой банальной по факту] жизни. Нет его следа в жизни. Нет укоренения в ней, нет ничего, что доказывает – я есть, это я. Несмотря на всё, что имеет, он всё так же подвешен в невесомости, как в то время, когда в семнадцать оказался вброшен в новую, разделённую на двоих, пугающе отличную от привычной беззаботной детской жизнь. Потому что не особо-то продвинулся вперёд с того момента, так и не начал строить свою жизнь.

Что он сделал в своей жизни и для неё? Какими заслугами может похвастаться? Единственный его успех в жизни – то, что он выжил. И то и этим обязан Джерри, если верить тому, а Том не видел причин не верить, постфактум их общения Том посмотрел на всё, что Джерри говорил ему и о нём, иначе и понял, что тот во всём был прав.

И ещё один успех можно приписать себе, причём колоссальный, если подумать, успех – то, что он остался единственным, единственным хозяином своего тела и своей жизни. Не Джерри остался, а он, слабое звено! Это что-то должно значить и чего-то должно стоить.

Но что он делает в этой, можно сказать, выигранной жизни? Да ничего толком, продолжает жить, как привык, только теперь без страха из-за своего нездоровья и с бо́льшим удовольствием. Но просто жить мало, в жизни нужно что-то делать. Потому что так надо, и потому, что иначе жизнь не может быть полноценной, иначе нельзя себя уважать.

Слишком долго был пустым местом. Сейчас, когда отказался от карьеры Джерри и не стеснён в возможностях, самое время всё изменить и найти и начать свою дорогу.

Том отодвинулся от края кровати и, сложив ноги по-турецки и закрыв вкладку с учебником, склонился над ноутбуком с твёрдым, заслонившим всё намерением найти дело, которым захочет и будет заниматься.

Не осмысливая, что хочет и может найти среди хранящихся на компьютере файлов, перерыл всё, просматривал, читал. Искал то самое «что-то», какую-то зацепку, вариант, озарение. Нашёл папку с тремя книгами – читать Джерри предпочитал с телефона или в бумаге, и папку с музыкой для медитации, которых не видел прежде, потому что ничего не искал. Последняя удивила, но Том не стал ничего слушать и оставил папку там, где она была.

Просмотрел электронные копии уже аннулированных контрактов и удалил их. Удалил папку с рисунками. Потом, через десять секунд, подумав, восстановил.

«Мне нужен новый ноутбук», - пробилась в сознание сторонняя мысль, но Том задавил её: никаких отвлечений.

Потом вышел в интернет, сидел и смотрел в белую стартовую страницу, не вводя никакого запроса, потому что на связи с «бесконечной базой всего» лучше думалось, создавалось ощущение витающих в воздухе мириад самых разных вариантов, которые только возможны, нужно лишь увидеть и выцепить нужный, близкий ему.

Думал, думал, думай, искал в себе себя. Но ничего не приходило в голову, ни единого варианта, кроме того, который отверг. Ходил по комнате не в силах усидеть на месте, кусая пальцы, и возвращался на кровать. Весь день не выходил из спальни, не обедал и не ужинал. Искал…

После десяти к нему заглянул Оскар и увидел, что Том лежит поперёк кровати, свесив голову с края, и ничего не выражающим взглядом смотрит в потолок.

- О чём рефлексируешь? – поинтересовался Шулейман.

- О собственной бесполезности, бездарности и скудоумии, - совершенно ровным тоном, немного растягивая звуки, ответил Том, не поворачивая головы.

- Ого. Самокритично. – Оскар закрыл дверь и подошёл к кровати. - А подробнее?

- Я не знаю, что мне делать дальше.

- Сегодня или в принципе?

- В принципе. Я хочу что-то делать, хочу работать, - в голосе Тома появились эмоции, и он начал жестикулировать, - но я думал целый день и не нашёл ничего, чем могу заняться, что я хотел бы делать. У меня нет ни увлечений, ни интересов, ни амбиций…

- Так не бывает, чтобы совсем ничего не было.

- Видимо, я особенный. Не в ту сторону.

- Ты, конечно, особенный, но всё же не настолько.

- Ты знаешь меня давно, и ты хоть раз видел у меня интерес к чему-то?

- Тебя всё вокруг завлекает. Как ребёнка.

- Я имею в виду что-то серьёзное, то, что может стать моим делом, или хотя бы хобби.

- Хочешь найти серьёзное – отталкивайся от простого.

Том перевернулся, садясь, и внимательно посмотрел на Оскара, зацепленный и озадаченный его словами.

- От простого? – переспросил он, немного успокоившись с беспросветной бессмысленностью своего бытия, поскольку появилась надежда, что он просто неправильно искал то, что ему нужно.

- Да. Правильнее всего отталкиваться от своих обыденных, постоянных интересов. Чем тебе нравится заниматься каждый день или часто?

«Здорово. Сначала я его лечил, а теперь профориентирую на благотворительных началах», - подумал Шулейман.

Том глубоко задумался, отведя взгляд, и сказал:

- Я люблю готовить.

- Ты любишь есть.

- И готовить тоже, - возразил Том. – Мне нравится заниматься подготовкой продуктов и непосредственно приготовлением, стоять у плиты. Для меня это как медитация. Кажется, так говорят.

- Уже что-то. Ты не безнадёжен. Но прежде чем ты сорвёшься учиться на повара, подумай ещё. О чём ты мечтал в детстве?

Том снова глубоко и надолго задумался и озвучил:

- Я мечтал завести друзей.

- Не совсем это я имел в виду. Кем хотел стать, когда вырастешь?

- Не знаю… Я никогда не думал об этом в детстве, ни разу. Феликс никогда не говорил, что когда я вырасту, моя жизнь как-то изменится, и мне нужно будет работать, выбрать себе призвание. И он никогда не рассказывал о своей работе, я даже не знаю, чем именно он занимался, мы никогда не говорили об этом – может, только когда я совсем маленьким был, я спрашивал его, не помню, и не говорили о моём будущем.

- Неужели совсем ничего? Даже супергероем не хотел стать?

Том отрицательно покачал головой:

- Совсем. Я мечтал только о друзьях. Но друзей у меня тоже нет, - с горечью добавил он и вновь лёг, закинул голову, свешивая её с края. – А ещё я мечтал посмотреть мир, разные места, - сказал после паузы, смотря в потолок. – Да, я погорячился, какие-то интересы у меня всё-таки есть, но нет ничего, что я могу делать. Я отказался от работы моделью, потому что это не моё, но что моё? Я не знаю. Я не представляю, чем мне заниматься.

- Люди ищут своё призвание годами. Так что выдохни и не впадай не к месту в отчаяние.

- У меня нет многих лет на раздумья.

- Ты решил умереть молодым? Даже в таком случае у тебя есть ещё двадцать один год в запасе согласно всемирно принятой классификации возрастов.

- Нет, не решил, - Том снова сел. – Но мне двадцать три года, и всё это время я просидел на месте, я ничего не сделал в своей жизни и для неё. Ладно, не двадцать три, а шестнадцать лет, семь лет меня не было, и как раз в эти семь лет у моего тела была весьма бурная жизнь!

- Мало кто может похвастаться успехами, прожив всего шестнадцать лет, - спокойно сказал Шулейман, кроя разыгравшийся пыл Тома.

- Но на самом-то деле мне двадцать три, - упёршись в свою мысль, парировал Том, - и неважно, что я потерял много лет, этого уже нет. А я есть. Знаешь, я счастлив, что я остался, что я живу, но я не совсем понимаю, почему и для чего. У Джерри была полная, насыщенная жизнь. У него могла быть семья, дети. А у меня ничего этого нет, и никогда не будет.

- А ты хочешь семью и детей? Кто вообще думает об этом в двадцать три года? – фыркнул Оскар.

- Нет, не хочу. Но у всех нормальных людей всё это рано или поздно появляется, а у меня этого не будет.

- Не зарекайся.

- Я не зарекаюсь. Но я неправильный, я всегда был таким, и нет шансов, что я вдруг стану среднестатистическим. Таких чудес не бывает. И я не совсем понимаю, что значит быть таким, как все, во взрослом возрасте, и не уверен, что хочу этого. Но я хочу что-то делать, хочу, чтобы в моей жизни был смысл, наполненность, польза, в конце концов. Но – нет ничего, чем я бы мог и хотел заниматься, и это наталкивает на мысль – а может, причина моей жизненной несостоятельности не в расстройстве и обстоятельствах, а в том, что я просто никакой? Никто? Пустое место. И я так и проживу впустую свою ничего не значащую жизнь, и после смерти обо мне никто не вспомнит. Вжух! – Том развёл руками, растопырив пальцы, иллюстрируя свои слова.

Поднялся на ноги и стал мерить комнату быстрыми, широкими шагами, продолжая рассуждать вслух:

- Нет, я не хочу вписать своё имя в историю, но я не хочу и дальше впустую.

- Кризис самоопределения налицо, - заключил Шулейман, воспользовавшись паузой. - Конечно, я говорил тебе, чтобы ты думал в этом направлении, но тебя как всегда переклинило. С чего тебе вообще стукнуло в голову, что ты непременно должен определиться со своим призванием прямо сейчас?

Том остановился и развернулся к нему:

- С того, что у меня нет ничего своего, только то, чем меня обеспечил Джерри. Я отказался от устроенной карьеры и должен заниматься чем-то вместо этого. И мне нужно зарабатывать деньги, а просто так их не дают. Да, они у меня есть, но они ведь могут закончиться? Да даже и не в деньгах дело, мне их много не надо, но я не заработал за свою жизнь вообще ничего, а значит, я не знаю им цену. А что я знаю? Я научился тратить и открыл для себя, что это может приносить удовольствие, но какое право я имею тратить, если ничего не заработал?

- Понесло тебя, однако…

- Меня не понесло. Просто я осознал и переосмысливаю свою ущербность и несостоятельность.

- Тебе стоит поработать с психотерапевтом, - без издёвки порекомендовал Оскар.

- Зачем?

- За тем, чтобы согнать тараканов в твоей голове в кучу. Хотя бы.

Том задумался и сказал:

- Я работал с психотерапевтом в центре, мне не понравилось.

- Принудительная психотерапия и терапия «на воле» - это две большие разницы. Специалист поможет тебе разобраться в себе, что тебе явно необходимо, и самоопределиться.

Том снова задумался, на дольше, почти придя к тому, чтобы согласиться. Но в один миг передумал и воинственно ответил:

- Когда заработаю на психотерапевта, тогда и пойду к нему. Вот, будет мне стимул.

- Хреновый какой-то стимул с учётом того, что лечиться ты не хочешь.

- Лучше такой, чем никакой, - отрезал Том и стремительно вернулся на кровать.

Сел, закинув ногу на ногу и подёргивая верхней, открыл папку с документами и начал бегло и сосредоточено просматривать страницы.

- Я забыл позвонить Карлосу… - прошептал он с растерянностью и досадой, наткнувшись взглядом на имя фотографа с пометкой «просил позвонить ему».

Расстроенный тем, что не сделал единственное, о чём его просили, Том захлопнул папку, поискал в вещах старый, купленный Джерри телефон и зарядное устройство. Когда аппарат, не первый день валявшийся разряженным, подал признаки жизни, он включил его, намереваясь исправить свою оплошность.

- Сейчас уже поздно звонить, - проговорил Шулейман, без труда разгадав его намерения. – Вы не в столь близких отношениях, чтобы это было прилично.

- Я всё равно позвоню, - ответил Том, подняв к нему взгляд, - чтобы он не думал, что мне плевать. Если он спит или занят, извинюсь и перезвоню завтра.

- Как знаешь, - пожал плечами Оскар и вышел из комнаты.

Оставшись наедине с собой и телефоном, Том немного поколебался и, найдя номер Монти, набрал его.

- Здравствуй, Карлос… - произнёс он и был перебит.

- О, Джерри, радость моя! Рад тебя слышать!

- Меня зовут Том.

Прежде чем Карлос успел переварить услышанное и начать недоумевать, Том пояснил:

- Моё настоящее имя – Том. Имя Джерри я взял, когда начал работать, это долгая история и это уже в прошлом.

- Вот так новость! Чего ещё я о тебе не знаю?

- Слишком многого.

«Зачем я это сказал?».

- Не зря ты носишь звание самого загадочного человека из всех, кого я знаю, - посмеялся Монти. – Эталонный ангел – создание, которое не постичь простым смертным.

- Я не ангел.

- А ты по-прежнему верен себе. Не буду с тобой спорить, поскольку за ангельской внешностью нередко скрывается демоническая суть, и ты это уже не раз доказал. Скажи лучше, это правда, что ты уходишь из модельного бизнеса? Неужели совсем уходишь?

- Да, совсем. Я занимался этим, потому что мне нужны были деньги, мне предложили сняться, и закрутилось, но теперь я могу позволить себе заняться чем-то другим.

- Какими бы ни были твои причины у тебя безусловный, редкий талант. Я ещё долго буду плакать. Радость моя, как же я без тебя?

- В мире ещё много талантливых моделей, - неуверенно попробовал успокоить собеседника Том.

- Ты знаешь, что я думаю по этому поводу: моделей много, а ты такой один.

- Я, конечно, особенный, но не в ту сторону.

«Почему бы тебе не прикусить язык?», - сам себе сказал Том, поскольку язык во второй раз сработал быстрее мозга и выдал что-то не то.

Монти снова посмеялся и ответил ему:

- Как я обожаю эти твои фразочки. Только ты умеешь рассказывать, какой ты самый обыкновенный, с видом дивы.

- Я хотел сказать, что не надо расстраиваться из-за меня. И я уже не дива.

- Да, я помню, что ты кардинально сменил образ. Но дива – это не снаружи, а внутри, это или есть, или этого нет.

- У меня нет. Я просто хорошо притворялся.

- Твоё кокетство очаровательно, - со слышимой улыбкой сказал Карлос.

Том удивлённо выгнул брови: кокетство? По просмотренным видео и личному общению Том знал, что Джерри мастерски владел всеми этими ужимками. Но он? Вот и наглядное подтверждение того, что те, кто знал Джерри, не видят за его образом его, Тома.

- Чем ты теперь собираешься заниматься? – спросил Монти. – С Джерри разговариваю, - отвлёкся он на подошедшего супруга, - точнее с Томом. Представляешь, его на самом деле зовут Том! Почему разыгрываю? Точно! Том и Джерри! А я и не подумал! У тебя всё в порядке с юмором, - вернулся он к телефонному разговору.

- Просто я очень любил этот мультфильм в детстве, - заученно ответил Том.

- Дино, дай мне поговорить. Или сиди тихо, или, если не можешь, выйди, - Том снова стал невольным свидетелем семейного спора.

Подождав, пока благоверный с оскорблённым видом удалится, Карлос обратился к Тому:

- Радость моя, так чем ты собираешься заниматься?

- Я пока не определился.

- А какие варианты?

Том молчал, перебирая в голове варианты: «пока я бы не хотел говорить», «секрет» или правду «никаких». И думал, что пауза затягивается, и он вообще вряд ли что-то ответит.

- Джерри? – позвал Карлос. – Ой, Том! Ты ещё здесь? Матерь Божья, как мне привыкнуть обращаться к тебе по-новому? Но, должен признать, тебе подходит, как-то сразу приклеивается – Том. Ты гораздо больше похож на котёнка, нежели на крыску. Крысы, они фотогеничные, но неприятные создания.

- Они могут быть довольно приятными. Но только не голодные.

Монти прыснул смехом и произнёс:

- Прости… Тебе можно над этим смеяться, но не мне. На чём мы остановились? Какие у тебя варианты? Или ты бы хотел сохранить это в тайне, пока не определишься?

- Да, я бы хотел.

- Хорошо, не буду тебя пытать. Том, Том… - Карлос повторил его имя, словно смакуя, привыкая, и Том почувствовал себя от этого неловко. – Вот что меня интересуют в свете последнего открытия - а фамилия у тебя настоящая?

- Да, я всю жизнь Каулиц.

- Это хорошо, потому что она мне очень нравится и было бы грустно, окажись и она неправдой.

- Почему нравится? – удивился Том.

- Не знаю. Она красиво звучит, несмотря на то, что большинство немецких фамилий звучат как скрежет, и она редкая.

- А я думал, обычная. Редкая у меня финская фамилия – Ротт-рон-рей-ве-ррик, - по слогам проговорил Том и повторил целиком: - Роттронрейверрик.

- Как? – изумлённо воскликнул Карлос. - Рот… Чего?

- Роттронрейверрик.

- Вот это да! Тебе следовало прославляться под ней! Тогда бы тебя называли не Ангелом, а «тот, чьё имя нельзя называть, потому что его фамилию невозможно выговорить»! – по-доброму смеялся Монти.

- Я тоже не могу выговаривать её целиком с первого раза, - со смущённой улыбкой поделился Том.

- Ты мне устроил день потрясений и вечер позитива. Но вот что ещё меня волнует: мы же продолжим общение, несмотря на окончание деловых отношений?

- Да, продолжим… - невнятно пробормотал Том, не решаясь сказать ни уверенное «нет», ни «да».

- Это хорошо, потому что потерять всё контакты с тобой было бы двойным ударом. А так, может, как-нибудь уговорю тебя поучаствовать в съёмке по-дружески, - лукаво улыбнулся мужчина. – Нужно встретиться, как ты считаешь? Мы не виделись с октября и то – только на съёмках. Я слышал, ты сейчас в Ницце. Там шикарная ночная жизнь! Я с удовольствием приеду, и погуляем от души. Согласен? Только не будь букой!

- Да, можно встретиться… Но только не сейчас.

- Никаких вылазок, пока не определишься с новым делом жизни?

- Вроде того.

- Понимаю. Но имей в виду – я буду звонить и доставать тебя вопросами «когда же, когда?», - посмеялся Карлос. – Шучу. Только ты не пропадай больше со связи, хорошо?

- Хорошо. Но я больше не пользуюсь этим телефоном и забываю про него. У меня новый телефон и номер.

- Вот оно что. Диктуй.

Том посмотрел на своём

- Записал, - сказал Карлос. – Значит, звонить только на него?

- Да.

- Договорились. Ой, чуть не забыл - поздравляю тебя!

- С чем? Мой день рождения был давно, и ты меня поздравлял, а до Рождества ещё больше трёх недель.

- С устроением личной жизни поздравляю! И не пытайся скрытничать, я всё знаю. Ты молодец, такой лакомый кусочек отхватил.

- Прости?

- Оскар Шулейман и без своего состояния – огонь! Он же вполне обосновано один из самых завидных холостяков мира, несмотря на свою скандальную репутацию, а может, и благодаря ней. Но будь осторожен, он в своё время, ещё до твоего прихода в профессию, перепробовал толпы моделей, и многие из них потом рыдали и лечили нервные срывы, я лично видел, я с парочкой работал после него.

- Мы просто живём вместе.

- Уже живёте вместе? – поражённо переспросил Монти. – Ого! В таком случае, вероятно, ты тот самый, кто сумел украсть его сердце, и это полностью оправдано. Отомстишь за своих коллег, - сказал он заговорщически и лукаво. - Конечно, большинство из них те ещё сучки, но и он тот ещё кобель.

У Тома сложилось впечатление, что они говорят о разных людях и разных вещах, потому он решил не спорить.

Через пять минут разговора Карлос прервал текущую тему и сказал:

- Дино хочет в кровать, если я сейчас не приду в спальню, мне придётся спать на диване. Рад был с тобой поговорить, радость моя. Не забудь перенести мой номер в новый телефон.

Попрощавшись, Том взял новый мобильник и записал номер Карлоса – первый номер в списке контактов на его первом личном, купленном самостоятельно телефоне. О том, чтобы внести туда номер Оскара, Том не задумывался, потому что мог продиктовать его наизусть, даже если его разбудить посреди ночи.

Глава 16

Запреты, сомнения, сквозные ранения,

В сердце навылет стреляла не я.

Мои настроения – сквозные ранения,

Я всё прощаю! Целься в меня.

Винтаж, Целься©

Проснувшись, Том, не разлепляя глаз, потянулся, чтобы поправить доставляющие дискомфорт трусы, и, нечаянно задев эрегированный член, охнул от неожиданности и от слишком яркого ощущения и отдёрнул руку. Глаза тут же открылись.

Том заглянул под одеяло и, удостоверившись, что всё правильно понял, опустил его обратно, запаниковав от непривычности и неловкости ситуации, в которой оказался. Не сталкивался с таким по утрам с… четырнадцати лет, и что тогда, что сейчас нежданное возбуждение приносило неудобство и слишком своеобразные ощущения от напряжения.

И непонятно, как ему быть.

Конечно, знал один логически напрашивающийся способ, как можно исправить положение. Но, во-первых, рядом спал Оскар, во-вторых – просто не собирался заниматься этим. От одной мысли о мастурбации становилось дико стыдно и начинали пылать щёки.

А мысли такие в голове были…

Том покосился на Шулеймана и отвернулся обратно. Шумно выдохнул и, зажмурившись, упал на спину. Перекатился на живот, уткнувшись лицом в подушку. Зря перевернулся.

- Ты чего скачешь? – вместе с вопросом, заданным хрипловатым со сна голосом, Тому на голую спину опустилась ладонь Оскара.

Том подскочил как ужаленный и в мгновение ока выпрыгнул из постели, и только когда Оскар сел и посмотрел на него, понял, что одеяло осталось на кровати и всё видно. Том спешно повернулся к нему спиной, чувствуя, как кровь бросилась к лицу, отчего щёки опалило жаром.

- Это ты так намекаешь? – поинтересовался Шулейман.

Том промолчал, не до того было, чтобы думать, что Оскар имеет в виду и задавать вопросы. Огляделся в поисках своей одежды и сказал:

- Отвернись.

- Поздно. Поздравляю тебя с возвращением потенции. А то сколько я тебя знаю, а у тебя даже утренней эрекции никогда не было.

Пересиливая себя, Том развернулся и, вперившись взглядом в пол, начал одеваться, всеми силами стараясь не посмотреть случайно на Оскара и не думать о том, что он может смотреть.

- Мог бы и в кровати остаться, придумали бы, как тебе помочь, - проговорил Оскар с ухмылкой и подошёл к Тому, который был занят надеванием штанов.

Заметив, что тот уже стоит рядом, Том поднял голову, а Шулейман обнял его одной рукой за талию, привлекая к себе. Не успев подумать, запаниковав, Том сделал первое, что подсказал рефлекс – отпихнул его и убежал из спальни.

- Если будешь спускать пар в комнате общего пользования, не забудь вытереть за собой! – донеслось громкое, весёлое наставление в спину, и Тому окончательно захотелось провалиться сквозь землю.

Заскочив в ванную комнату, Том закрыл дверь и прислонился к ней спиной, прикрывая глаза. Чувствовал, как ускоренно и мощно бьётся сердце, отдавая в горло, от, пусть короткого, но всё же бега, смущения, стыда и не только. И если всё остальное успокаивалось по мере дыхания, то последний пункт не отпускал и выбивался на первый план.

Ни разговор, ни остужающие, призванные переключить эмоции вопреки логике не сбили нежеланного возбуждения, и вопреки воле внутреннее внимание утекало вниз и мысли снова концентрировались вокруг этой проблемы, которую невозможно было не ощущать. Необходимость поправить, оттянуть давящее бельё клевала мозг, и в голову закрадывались мысли о… чём-то. О чём-то не вполне конкретном в плане оформления в слова, но конкретном в плане желания.

«Да что со мной такое?».

Том запрокинул голову, несильно ударившись затылком об твердь двери.

Не раз в жизни ощущал себя раздвоенным, раздираемым в разные стороны, но сейчас это было иначе. По-прежнему были живы в голове все определяющие его установки, приобретённые в детстве и усилившиеся впоследствии, закостеневшие и обросшие шипами, остро пресекающими любую возможность делать и думать по-другому. Но под этим панцирем пробудилось что-то иное, словно новое сознание.

Это была не война, но мирное противостояния внутри собственного «Я», процесс перехода на новый уровень, задавливаемый ригидным сознанием.

Пришла мысль принять холодный душ – из кино слышал о таком способе снятия напряжения, но откинул её, потому что точно не выдержит ледяного купания и не хотел мучить себя. Том опустил крышку унитаза, сел на него и, обхватив голову руками, просто уставился в пол.

Время и бездумье сделали своё дело и исправили проблему. Том, раз всё равно проснулся и находится в ванной, решил принять душ. После душа почистил зубы и, прополоскав рот и выпрямившись, посмотрел на своё отражение. Задержал взгляд на нём, разглядывая себя. Тронул прядь у лица и запустил пятерню в волосы, пропуская их через пальцы. Так сильно отросли. При желании можно было собрать в пучок, что Том и сделал. Собрал волосы и стянул, открывая лицо, посмотрел, как так смотрится, и отпустил, позволяя кудрям хаотично распасться.

«Нужно постричься, - подумал Том. – Или лучше так?».

Он повертел головой, снова убрал кудри и отпустил, не без удивления отмечая, что, оказывается, волосы у него очень приятные на ощупь, мягкие, шелковистые.

Изучал взглядом свои черты. Выгнутые тёмные брови, придающие лицу оттенок очаровательного детского изумления в любом состоянии. Тонкий, заострённый нос и аккуратный пухлый рот. Большие карие глаза и белая кожа, на фоне которой глаза выглядели ещё более ярким акцентом и которую оттеняли, входя с нею в палитровое противоречие, тёмные, каштановые волосы.

И ведь это всё он. Впервые Том не ощущал никакой дисгармонии между тем, что он чувствует и думает о себе, и тем, что видит в зеркале. Это его внешность, такая, как должна быть.

И не только лицо его, но и тело.

Том провёл кончиками пальцев по правой ключице, дотронулся до длинного шрама на груди, следя за своими действиями в зеркале и слушая тактильные ощущения.

Отошёл ко второму, большому ростовому зеркалу. Пульс ускорился от волнения, но влекло, испытывал незнакомую прежде потребность сделать это. Медленно развязав повязанное на бёдрах полотенце, Том отпустил его на пол, оставшись перед зеркалом совершенно обнажённым. И – катастрофы не произошло, не захотелось зажмуриться, прикрыться, немедленно отскочить, чтобы не видеть себя.

Никогда в жизни, даже до пережитого кошмара, Тому не приходило в голову смотреться в зеркало голым. Но сейчас он с затаённым удивлением и интересом разглядывал себя и не мог сказать, что то, что он видит, ужасно или плохо.

Том повернулся к зеркалу спиной и оглянулся через плечо, пытаясь посмотреть на себя и сзади. А со спины его тонкая, изящная фигура выглядела особенно хорошо, и шрамов сзади было куда меньше.

С Оскаром они встретились за завтраком. Том избегал смотреть на него и смотрел в тарелку, что было не очень удобно делать всё время.

После пяти минут в молчании, пропитанном односторонней неловкостью, Шулейман сказал:

- Тут нечего стесняться. Хотеть это нормально, ненормально – не хотеть.

- Знаю, что нормально, - ответил Том, не поднимая взгляда и гоняя по тарелке отрезанный кусочек крепа. – Но это… неудобно.

- Согласен. Очень неудобно, когда хочется и не можется.

- А если вдруг я захочу попробовать, ты согласишься?

Оскар отпивал кофе в тот момент, когда Том задал вопрос, и выплюнул его обратно в чашку. Такого прямого вопроса, пусть и не прозвучало слово «переспать», он никак не ожидал, тем более что задан он был спокойно, и Том не прятал глаза, а посмотрел на него, спросив, и продолжал смотреть.

Вернув себе лицо, Шулейман сказал:

- А давай сейчас.

- Нет, - выше обычного ответил Том, инстинктивно подавшись назад.

- Почему?

Том никак не мог аргументировать свой отказ, кроме как чувствами «я не хочу» и «я готов убежать от такого предложения», потому ответил самое очевидное:

- Мы едим.

- Не настолько буквально сейчас, не здесь и сейчас, - усмехнулся Оскар. – Я понимаю, что ты ещё явно морально не готов к сексу на кухонном столе.

Том поморщился и качнул головой:

- Давай не будем говорить об этом.

- Разговоры о сексе портят тебе аппетит? Так, по-моему, тебе его ничего не в силах испортить.

- Прекрати прикалываться над моим аппетитом. Я не так уж много ем, у нас с тобой одинаковые порции.

- И ты на этом остановишься?

Том собирался съесть ещё что-нибудь сладкое, вероятно, большое. Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, насупившись и буравя Шулеймана взглядом.

- Значит, я угадал, - проговорил тот. – И не надо на меня так смотреть, на меня это не действует.

- А что мне делать, чтобы ты перестал обсуждать и осуждать мой аппетит?

- Как вариант можем вернуться к теме секса на столе. Она мне куда интереснее.

- Нет.

- Окей. В кровати?

- Оскар, не надо об этом. Я не хочу об этом говорить и слышать.

- Выбирай: говорить или заниматься?

У Тома вытянулось лицо, и он во все глаза посмотрел на Шулеймана, и тот усмехнулся, говоря:

- Расслабься. Я просто хотел посмотреть на твоё выражение лица. Или рано признался? Вот дерьмо, что-то слажал, глядишь, и выбрал бы ты что-нибудь. А в данном случае любой вариант выигрышный: тебе полезно поговорить о сексе, а заниматься сексом полезно всем без исключения.

Том вернулся к завтраку и, не глядя на Оскара, пробормотал:

- Я бы выбрал заняться.

- Вау. Удивил. То есть твоё «нет» изменилось на «да»?

- Нет.

- Тогда я чего-то не понимаю.

- Я выбрал этот вариант, потому что ты бы ничего не сделал со мной против моей воли, а говорить пришлось бы, - объяснил Том.

- Никогда не думал, что скажу это всерьёз, но – твоя логика шикарна, - с усмешкой сказал Шулейман. – И ведь не поспоришь.

После завтрака они, как это чаще всего бывало, разошлись. Поскольку не хотел сейчас заниматься ничем полезным и вообще ничем конкретным, Том отправился гулять по квартире. Зашёл в одну из гостиных и остановился у порога, смотря на привлёкший внимание внушительный глянцевый рояль.

Прежде, когда жил здесь, избегал обращать внимание на рояль, поскольку тут же в голове всплывали крайне неприятные слова Оскара: «На нём классно трахаться». И когда жил в парижской квартире, делал вид, что рояля там нет, и не смотрел в его сторону, поскольку он напоминал о Джерри. Но сейчас смотрел на инструмент с интересом и любопытством, и как-то не вспоминалось о том, что он «осквернённый».

Том выглянул в коридор, проверяя, не идёт ли Оскар, закрыл дверь и подошёл к роялю. Неуверенно открыл крышку и, подумав, надавил на клавишу с левого края. Инструмент ответил низким протяжным звуком.

В любопытной задумчивости, чуть склонив голову набок, Том нажал ещё одну клавишу, правее, и ещё, перебрал несколько, получив уже не отдельные звуки, а подобие мелодии. Заинтересовавшись этим делом, рождением под пальцами звука, Том перешёл к правой части клавиатуры, попробовал звучание там – оно было высокое и звонкое, не столь продолженное, как в басовой части.

«А смогу ли я сыграть что-нибудь?», - подумал Том, произведя ещё пару импровизированных переборов.

В первую очередь подумалось о чём-нибудь классическом, но ничего такого не знал: конечно, слышал отдельные вечные произведения, но ни одного не мог назвать. Но вспомнилась одна песня – «Я жива» исполнения Селин Дион, саундтрек ко второй части мультипликационного фильма «Стюарт Литтл».

Данная композиция мало подходила для фортепианного исполнения, но ничего другого в голову не пришло, и она была приятна Тому, воодушевляла. Она дарила веру в возможность полёта и его ощущение, когда слышал её в детстве, тем более и картинка, с которой она играла, была соответствующей – вольная птица летит в высокое синее небо.

Припомнив, что песня начиналась с мелодичного мычания, как охарактеризовал бы его, Том занёс кисть над клавишами и начал играть. Понятия не имел о нотном написании музыки, но, если абстрагироваться от синтетического бита, звучащего в композиции, на слух получалось очень похоже.

«Когда ты зовешь меня, когда я слышу твое дыхание, у меня появляются крылья, чтобы летать. Я чувствую, что я жива»,

Том остановился на середине и огляделся в поисках банкетки, чтобы сесть, но её и в помине не было, поскольку инструмент никогда не использовался по прямому назначению. Оставшись стоять, Том продолжил играть, но уже не имеющие названия, приходящие на ум недолгие мелодии, более минорные в сравнении с «Я жива».

Не услышал, как открылась дверь. Шулейман привалился плечом к дверному косяку, скрестив руки на груди, и, не обнаруживая себя, наблюдал за ним и слушал. Эта картина не вызывала шока, но престранно было видеть, как Том играет, как в полной сосредоточенности перебирает пальцами по клавишам, перемещая кисть над клавиатурой.

Том сильно сомневался в том, что получится, но попробовал подключить и вторую руку – левую руку, совсем не заметил, что с самого начала играет правой. Получилось, играть одновременно двумя руками оказалось ничуть не сложнее, чем одной.

«Откуда я это умею?».

«Откуда Джерри умел это, если он не учился играть?».

«А откуда мне знать, что он не учился?».

«Он умел это с самого начала, значит, не учился».

Том ускорял движения рук, начал ударять по клавишам с силой, буквально вышибая из инструмента острые, пронзительные звуки единого мотива. Играл на повышение, с непознанной им страстью, с сидящим глубоко внутри надрывом, сейчас выбирающимся наружу через музыку.

«Что ещё я смогу?..».

Ритм сердца сбился, не думал уже, не чувствовал наружного, не видел ничего, кроме чёрного и белого и мелькания пальцев. В кульминации ударил по клавишам всеми десятью пальцами и, громко хватанув ртом воздух, развернувшись, резко сел на пол – почти упал. Закрыв глаза, откинул голову, упёршись затылком в рояль и слушая собственный буйный пульс, и услышал сквозь сердцебиение одиночные аплодисменты. Том открыл глаза, и Оскар сказал:

- Браво. Теперь я воочию убедился, что «творческий экстаз» не просто красивый оборот, а вполне реальное состояние. Не у меня, но у тебя он явно случился.

- Ты слушал? – Том смутился того, что за ним наблюдали, и глаза у него забегали.

Он поспешно поднялся на ноги и отвернулся, чтобы не смотреть на Оскара, опустил клавиатурную крышку.

- Да, слушал, - отвечал Шулейман и подошёл к нему. – Весьма неплохо. Особенно в конце. Тебе к лицу страсть.

Том поморщился от такого комментария о себе, мимолётно взглянул на него и снова опустил взгляд к закрытой клавиатуре. Провёл по гладкому дереву пальцем и спросил:

- Я потревожил тебя этим?

- Нет. Я случайно услышал и не мог не посмотреть, что тут происходит.

- А почему не ушёл? – Том исподволь взглянул на Шулеймана. – И почему не дал понять, что ты здесь?

- Я с самого знакомства с твоим досье в центре знал, что Джерри играет на пианино, но ни разу не видел этого вживую. Было интересно посмотреть, как эти руки управляются с инструментом. Из этого вытекает ответ и на второй твой вопрос – если бы я обозначил себя, ты бы перестал играть. Я ведь прав?

- Да, прав, - комкано подтвердил Том. – Но не надо так делать. Мне неловко, когда за мной наблюдают, когда я об этом не знаю.

- Как может быть неловко от того, о чём не знаешь? – резонно заметил Оскар. – Ты держался вполне свободно.

- Потом неловко, - поправился Том. – Вот сейчас мне неловко, потому что ты наблюдал.

- Почему?

Том задумался и обнаружил, что ему нечего сказать, у него снова были только чувства. Не дожидаясь его ответа, Оскар поднял клап и указал на клавиатуру:

- Сыграй. Давай, учись расслабляться, - добавил он с яркой улыбкой-усмешкой и развернул Тома лицом к инструменту, подталкивая к действиям, а сам встал у него за спиной.

Когда Том, поддаваясь, разместил кисти на клавишах, Шулейман накрыл его руки своими, пресекая желание отступить, и тем самым встал совсем близко, вплотную, касаясь спины Тома грудью.

- Может, и я чему-нибудь научусь, - добавил Оскар ему в затылок.

Том закусил губы и послушно сыграл одну ноту, и ещё одну, наигрывая медленную безымянную мелодию с паузами. Хотел скинуть ладони Оскара, но не мог придумать, как тактично убедить его убрать руки, потому принял «игру в четыре руки».

Шулейман придерживал Тома большим пальцем и мизинцем за запястья, комментировал, говоря то ему в затылок, то на ухо, невольно касался волос губами. Чувствовал пальцами его пульс.

Полутранс от игры, вибрации музыки и близость, случайные прикосновения, которые чувствовал все-все. Том снова начал ощущать то утреннее, простое и непонятное «хочу… чего-то», пугающее своей непривычностью и непознанностью. Но сейчас то ощущение было более оформленным, насыщенным и густым, оно делало мысли и чувства вязкими.

- Что-то сердце у тебя начало частить. Волнуешься? Или возбуждаешься? – с беззвучной усмешкой, понизив голос, спросил Оскар, надавив пальцами на артерию на левом запястье Тома.

Том дёрнулся, хотел по привычке отскочить назад, отчего врезался в парня, и юркнул вбок, отходя на расстояние.

- Тебя приучить к рукам сложнее, чем дикую кошку, - с недовольством заметил Шулейман.

А Том резко перевёл тему:

- Оскар, давай сходим в кино?

- А, типа сначала свидание?

- Что?

- Ничего. Зачем тебе в кино?

- Я там никогда не был, - отвечал Том, переключившись и забыв о том, что минутой ранее нервы подёргивало и кровь грелась в венах. – В детстве я часто думал о том, что, должно быть, здорово посмотреть новинку на большом экране. Сходим?

- Если ты вдруг не знаешь, у меня есть домашний кинотеатр, это куда удобнее.

- Это не то, я хочу в настоящий кинотеатр, с другими людьми и всем остальным.

Видя, что Шулейман явно не горит энтузиазмом от его идеи, Том, несколько сникнув, добавил:

- Но я могу и сам сходить.

- Попроси ещё раз, и я соглашусь.

- Сходи со мной. Вдвоём будет веселее.

Оскар кивнул и достал мобильник:

- Так, что у нас нынче показывают?..

Том подошёл к нему и, стараясь не становиться слишком близко, аккуратно заглянул в экран, рассчитывая на то, что тоже может поучаствовать в выборе.

- Выбирай, - неожиданно сказал Шулейман и протянул ему телефон.

- Я? – удивился Том.

- Твоя же идея. Только не выбирай мультик, потому что на него я отказываюсь идти.

- Я не собираюсь идти на мультик, - оскорблённо отозвался Том и взял у него мобильник.

Полистав афиши, он сделал выбор, отталкиваясь от того, что ему запрещено было смотреть в детстве:

- Мне нравится этот, триллер и ужасы.

- А это будет не слишком сильное потрясение для твоей нежной психики? – усмехнулся Оскар.

- Выдержу.

Вечером они отправились на семичасовой сеанс. Пока не начался показ, Шулейман решил почитать аннотацию фильма и, прочтя, усмехнулся и повернулся к Тому:

- Ты специально выбрал кино про диссоциативное расстройство личности?

- Что? Он про это?

- Из указанного в аннотации следует, что да. Или он про демонов. Но я склоняюсь к первому варианту.

Оскар оказался прав, главный герой фильма имел диагноз раздвоения личности, что большую часть времени маскировалось под мистику, и было сдобрено фантазиями сценариста на тему.

В один момент, когда зрителям показывалось переключение личностей, Том не сдержался и громко прошептал:

- Это вообще не так происходит!

- Надо бы нам тормознуть сеанс и рассказать всем этим бедолагам, что им втюхивают ерунду, - со смешком отвечал Оскар. – Ладно я, но ты-то эксперт.

Том в ответ пихнул его в бок. Сидящий рядом парень, потревоженный их переговорами и вознёй, повернул голову, недоумевающе сощурился, узнав Тома, затем узнал и Шулеймана и решил, что лучше отвернуться и смотреть на экран.

Фильмом Том остался недоволен, но более чем удовлетворён самим вечером, атмосферой кинозала и тем, что поставил ещё одну галочку в длиннющем списке «я хотел, но не мог…».

Когда они вышли из кинотеатра, Том, воодушевлённый эмоциями и новыми впечатлениями, огляделся по сторонам, выхватывая огни, людей, движение автомобилей по дороге, чувствуя, как дышит душа в унисон с вечером, и обратился к Оскару:

- Давай погуляем?

- Погуляем? – со скепсисом переспросил тот.

- Да. Вечер такой красивый, и не холодно. Зачем сразу ехать домой? Я хочу погулять.

- Я предпочитаю передвигаться на машине.

- Но не всё время же?

- Всё время. Не вижу смысла ходить пешком, а тем более бесцельно гулять.

- Хорошо, - пожал плечами Том, - тогда ты езжай домой, а я один погуляю.

Он развернулся и мимо припаркованной машины Шулеймана пошёл вперёд по улице.

- Ты далеко собрался? – спросил его Оскар.

- Не знаю. Я часа два погуляю и вернусь.

Первым порывом Шулеймана было сесть в автомобиль и демонстративно уехать, но на смену ему пришла и задавила его другая мысль. Оскар вздохнул и, приняв решение, поспешил догнать Тома, который не останавливался и не оглядывался, поскольку и не думал проверять, пойдёт ли Шулейман за ним.

К одиннадцати догуляли до пустынного причала, у которого покачивались на воде маленькие, не слишком востребованные в зиму яхты. Том облокотился на каменные перила и вглядывался в чёрную воду, которая сливалась с темнотой, но её было слышно, и чувствовался запах моря. Потом вытянулся вперёд, силясь разглядеть что-нибудь в воде, впереди, везде. С интересом следил за огнями, обозначающими силуэты одиноких, уж больно припозднившихся с возвращением к берегу лодок.

Ничего не сказав, Шулейман оторвал его от земли и подсадил на перила, отчего Том изумлённо распахнул глаза, но затем безмолвно согласился с тем, что так удобнее, и перевернулся на перилах лицом к морю.

- Аккуратно, не упади, - сказал Оскар. – Тут глубоко и вода холодная, я не полезу тебя доставать.

Том обернулся к нему, подумав, крепко ухватил за руку для страховки и отвернулся обратно, смотря в небо.

Из-за туч вышла почти полная луна.

Глава 17

«Мне нравятся новые впечатления, - рассуждал Том, подпирая кулаком подбородок, наблюдая из окна ослепительную игру света в многочисленных стёклах соседней высотки. – Они сохраняются в памяти, но что если запечатлеть их фотографически, так, чтобы они никогда не смазались и не стёрлись? Разве это не здорово?».

Здорово, в этом есть нечто прекрасное – в том, чтобы не только наблюдать жизнь, но и сохранять её кадры, не только пассивно созерцать, но и искать, а может, даже самому создавать моменты.

«Может, это и есть то самое, моё дело?», - с трепетом в груди подумал Том.

Ему ведь понравилось держать в руках фотоаппарат во время первой в жизни съёмки в качестве модели и смотреть на мир через объектив, о чём не вспоминал, но легко вспомнил сейчас. И пускай «нравилось держать и смотреть» - ещё не аргумент в пользу дела, а снимать он в жизни не пробовал, но это то, что даже в тот тяжёлый момент отвлекло его, увлекло и было ему приятно, и то, что согласовывается с его голодной до впечатлений, восторженной натурой.

Том взял мобильник и открыл окно нараспашку, впуская уличный воздух, тотчас овеявший зябкой прохладой, поскольку был бос и в футболке. Но не стал отвлекаться на то, чтобы надеть тёплую кофту, и, включив камеру – впервые в жизни воспользовался камерой на мобильном телефоне, поднял телефон.

Как назло, солнце скрылось за облаком, унося с собой ослепительность момента, но за двухминутное ожидание в готовности воздалось, и оно вышло снова. Щелчок, и первый снимок готов. Том посмотрел фотографию, чуть поморщился, оставшись недовольным своей работой, и смахнул её, возвращаясь к камере. Не то. Это просто красиво, просто реальность, отображённая в точности, как она есть, а хотелось чего-то большего.

Том понятия не имел о композиции и расстановке акцентов, но интуитивно видел, что главный акцент – полные солнца стёкла в верхней части здания нужно обыграть. Например, поместить его не посередине, потому что в таком случае по бокам получается пустота, а пустота в равных долях не очень хорошо смотрится.

Он увеличил масштаб и сделал снимок здания крупным планом, чтобы только сверху осталась полоска неба шириной примерно в четвёртную часть кадра, и смахнул его. Залез на подоконник, сложив ноги по-турецки, и стал искать ракурсы.

Удовлетворил и усладил чувство прекрасного снимок сбоку, для которого пришлось прижаться к стене и немного высунуться наружу. На фотографии главным акцентом выступало здание напротив с его яркостью света, расположенное с левого края кадра, и его дополняли ещё три здания, убывающие по размеру согласно удалённости от него.

В голову пришла идея, как сделать прекрасный, на его взгляд, снимок, но её претворение в жизнь в одиночку равнялось самоубийству, поскольку почти стопроцентным был шанс выпасть из окна. А звать Оскара в помощь Том не хотел, не хотел раньше времени рассказывать, чем решил заняться, потому что, если расскажет и ничего не получится, бросит, будет чувствовать себя ещё большим неудачником.

Таких жертв как жизнь искусство определённо не стоит, а выжить или не остаться глубоким инвалидом на всю оставшуюся жизнь при падении с высоты двадцать первого этажа шансов нет. Потому Том решил продолжать, как есть, а гениальную идею отложить на будущее.

Налёг животом на подоконник и вытянул руки с телефоном, чтобы при его горизонтальном положении стена дома не попадала в кадр.

«Главное не уронить его», - подумал Том, поскольку руки были не очень твёрдыми из-за положения и высоты, в которую смотрел.

«И самому не упасть», - добавил к месту, поскольку голова и плечи были снаружи, и для верности твёрже упёрся ногами в пол, расставив их, и прижался к ребру подоконника бёдрами, перенося на них центр тяжести и сцепления.

Мобильник не упал, его хозяин тоже, снимок получился нормальным. С третьего раза удалось сделать то, чем загорелся после первого кадра: дождался ярко-алой машины в отсутствии других ярких, и она запечатлелась размазанной и продолженной в быстром рывке после светофора.

Серый цвет асфальта и алый цвет. Чёткость и смазанность. Красиво.

Закрыв через полтора часа окно, Том энергично растёр голые руки, потому что совсем замёрз. Надел свитер и куртку, обулся в коридоре и побежал на крышу, где в последний раз был в восемнадцать лет, когда должен был и там тоже убираться.

Первым впечатлением от крыши было то, что Жазель справляется со своими обязанностями намного лучше, чем он в своё время: нигде не было видно ни пыли, ни любых других признаков беспорядка. На самом деле, давно миновали времена сумасшедших тусовок на крыше, переходящих в кромешный разврат, потому поддерживать здесь порядок не составляло особого труда; Оскар и сам в последний раз поднимался сюда год назад.

Том прошёлся по крыше, внимательно разглядывая всё и ища что-нибудь интересное, привлекательное. Красивым было всё, но все респектабельные предметы проигрывали игре солнечного света. В итоге, не найдя и не придумав идею, Том лёг на пол на спину и смотрел в небо. Так высоко, так просторно – никаких границ вокруг, нет стен, что можно было почувствовать себя птицей. Том медленно развёл руками по полу, как крыльями, и поднял правую, наблюдая, как смотрится на фоне неба его ладонь, пальцы, вся кисть. Вертел кистью, шевелил пальцами, затем поднял левую, но шрамы уродовали картину, не подходили к ней, потому опустил её быстро.

Перевернулся набок и, полежав так немного, поймал идею. Достав из кармана телефон, Том попытался поставить его на грань, но, естественно, тот сразу упал. Оглядевшись в поисках чего-нибудь, с помощью чего можно закрепить аппарат в нужном положении, Том взял из шкафчика в барной стойке устойчивый бокал для виски, поставил его на пол, приставил к нему мобильник, включил камеру и лёг перед ней на бок. Вытянул одну руку и положил на неё голову.

Значок переключения на фронтальную камеру нашёлся сразу, а таймер пришлось поискать – а что он нужен, стало понятно после первого кадра в таком положении, в который некрасиво попала рука, которой нажимал на кнопку.

Выставив таймер, Том вернулся в прежнее положение, прямо смотря в камеру, и через десять секунд мобильник сделал снимок. Том любопытно схватил телефон, посмотрел фото и удивился про себя:

«У меня такие глаза?».

Вернулся в камеру и внимательно вгляделся в экран, как в зеркало.

«Нет, не такие».

Поднявшись на ноги, Том вновь прошёлся по крыше и остановил взгляд на её краю. Подошёл к бортику и аккуратно выглянул за край. Высота без границ[стен] ощущалась не так, как она же из окна, хотя и там, и тут перехватывало дух.

«Жаль, что тут бортик», - подумал Том и, задрав ногу, упёрся ступнёй в ребро ограждения, доходящего до середины бедра.

«А если залезть на него? – загорелся идей, но следом включился здравый смысл: - Нет, я могу упасть».

Жаль, что установлены бортики, потому что, если бы их не было, можно было лечь, свесить голову с края, в пугающую и завораживающую высоту, и получилась бы классная фотография.

Окончательно продрогнув, Том вернулся в квартиру, заварил себе чай и, устроившись на стуле с ногами, пил его, грел об чашку руки и с интересом просматривал отснятый материал. Из шестидесяти пяти сделанных кадров двенадцать, на его взгляд, были стоящими: красивыми, яркими, живыми, что-то говорили.

Оставив чашку с остатками чая на дне и заваркой на столе, Том ушёл к себе в комнату, включил ноутбук и с головой погрузился в изучение искусства фотографии, начав с интересующего вопроса «как сделать, чтобы объект на фотографии был размытым?».

Все эти профессиональные термины и объяснения простыми словами, картинки-схемы и фотографии-примеры захватили так, что время перестало существовать. Том так и просидел до глубокого вечера перед ноутбуком, только клавишами щёлкал и периодически брал в руки телефон, чтобы попробовать то, о чём прочитал, - то малое, что можно попробовать с мобильником.

В комнату зашёл Шулейман и, окинув взглядом Тома, сидящего на кровати спиной к двери, высказался:

- Когда тебя слишком долго не видно, и ты сидишь тихо, невольно закрадывается мысль – а жив ли ты?

- Я был занят, не заметил, как время пролетело, - ответил Том, сворачивая окно браузера, и предусмотрительно опустил крышку ноутбука.

- Не в первый раз в последнее время с тобой это случается.

Том развернулся к Оскару и пошёл в атаку:

- Я что, должен приходить к тебе всякий раз, когда собираюсь чем-то заняться, и отчитываться в своих намерениях?

- Даже не знаю, что сказать. Оба варианта так себе: и полная неизвестность, и навязчивое хождение за мной, - отвечал Шулейман, не поведясь на его выпад. – И чем же таким интересным ты занимался?

- Ничем.

- Ничего не прячут, и оно не увлекает на целый день. Колись. Всё равно же в итоге расскажешь.

- Не скажу. Зачем тебе знать, чем я занимаюсь?

- Интересно. И чем больше ты увиливаешь от ответа, тем интереснее.

- Оскар, пожалуйста, не лезь и не выпытывай у меня ответ. Я пока не хочу говорить.

- Градус интереса стремится к точке максимума, - дал комментарий Оскар и вопросил: - Да что там у тебя такое?

Том поднялся с кровати, подошёл к нему и обнял, уткнувшись носом в плечо, всецело обезоруживая столь неожиданным и неуместным ласковым жестом. Через две секунды отстранился, настороженно проверил, в безопасном ли для него, Тома, положении руки Оскара – в безопасном, опущены вдоль тела. И снова приник к нему.

Шулейман удивлённо и вопросительно выгнул брови, неподвижно стоя в его нежданных объятиях, и проговорил:

- Думаешь, я настолько примитивный, что переключусь от этого и забуду о своём вопросе? Не забыл. Отвечай.

- Оскар, оставь в покое этот вопрос, - потребовал-попросил Том, отстранившись от него и смотря ему в лицо. – Я не хочу на него отвечать. Это моё право.

- Нет у тебя такого права.

- Есть.

- Окей, сам посмотрю.

- Оскар, это личное, не трогай.

- Если ты думаешь, что этим ты меня переубедишь, то сильно ошибаешься.

- Оскар!

Том ринулся за направившимся к ноутбуку парнем и, не зная, как ещё докричаться до него, запрыгнул ему на спину, обвив руками и ногами. Постфактум подумал, что это довольно идиотский поступок, но отступать было поздно, и Оскар остановился, а это результат.

- Думаешь, я с тобой не дойду? – спросил Шулейман, повернув к нему голову. – Снова ошибаешься.

Том спрыгнул на пол, когда он сделал шаг вперёд, и схватил его за рубашку, тормозя. Шулейман не остановился, не обращая внимания на помеху, Том рванул ткань, и вещь не выдержала, пуговицы отлетели, четыре из семи.

- Ой, - только и вымолвил Том, поняв, что перестарался и не подумал.

Шулейман оглядел испорченную рубашку, развернулся к Тому и вместо всех слов учинил глаз за глаз: ухватив его за край футболки, рывком разодрал её по шву до подмышки.

На этом бой закончился.

Том, не моргая, несколько секунд смотрел на него пристальным, совершенно нечитаемым взглядом широко раскрытых глаз, после чего, ничего не сказав, отошёл к шкафу, переодел майку и, не обернувшись, в молчании вышел из комнаты.

Стоя близ кровати с желанной добычей и глядя на закрытую дверь, Оскар впервые в жизни испытал досадливое чувство вины. Чего он только не делал, в том числе Тому и с ним, а почувствовал себя виноватым из-за такой мелочи, которой даже определения дать не мог! За то, что разрушил момент, за то, как Том посмотрел на него!

Очень гадливое чувство.

«Гони его, пока не поздно», - подсказывал внутренний голос.

Но кто слушает голос разума?

Глава 18

- Оскар, можно я тебя сфотографирую? – такой вопрос задал Том в конце завтрака, когда они пили кофе, и робко посмотрел на Шулеймана исподлобья.

Тот с некоторым удивлением взглянул на него и пожал плечами:

- Фотографируй.

Том достал из кармана телефон – ему пришлось перейти на джинсы для домашней носки, поскольку ни в одних любимых спортивных штанах не было карманов, а хотел всегда иметь мобильник при себе, чтобы не бежать за ним, когда увидит что-то стоящее запечатления. Шёл пятый день с того дня, когда Том загорелся идеей фотографирования, и его интерес к этому делу не стихал, и на компьютере завелась папка с лучшими из отснятых кадров.

Включив камеру, Том открыл рот, чтобы попросить Оскара принять какую-нибудь позу, но, посмотрев на него через объектив, подумал, что он и так хорошо смотрится, и что это всего лишь первая проба фотографирования другого человека, потому не надо ничего придумывать. Ему просто интересно было проверить, как это – фотографировать кого-то, другого человека, увидит ли он и в этом направлении что-то для себя, получится ли?

Щелчок, готово. Посмотрев сделанную фотографию, Том убрал телефон обратно в карман, и Шулейман, внимательно наблюдающий за его действиями, поинтересовался:

- И зачем тебе понадобилась моя фотография? Что, решил съехать, и хочешь иметь фото на память?

- А ты хочешь, чтобы я съехал?

- Не надо отвечать вопросом на вопрос.

- Я не отвечаю, а спрашиваю.

- Ты спросил в ответ на заданный мною вопрос, это и есть – отвечать вопросом на вопрос.

- Я…

Оскар не дал Тому высказать свою точку зрения касательно данного спорного момента:

- Такими темпами мы можем очень далеко уйти от темы, а мне всё ещё интересен ответ. Если бы я тебя не знал, я бы мог объяснить, зачем тебе моя фотография, но поскольку я тебя знаю – у меня никаких идей, кроме той, которую я уже озвучил. Так что жду твой вариант.

- Я сфотографировал тебя, чтобы посмотреть, как это – фотографировать другого человека, - признался Том.

- Что-то мне подсказывает, что у этой идеи должна быть предыстория. Поведаешь?

Том подпёр кулаком щёку, беззвучно вздохнул и раскрыл правду:

- Мне нравится фотографировать, я занимаюсь этим в последние дни. Но я снимал только неживые объекты и пару раз себя, вот, захотел попробовать снять тебя, потому что снимать другого это другое направление и другой уровень, более сложный. Мне так кажется.

- Интересный поворот. Так что, ты решил сделаться фотографом? Кстати – хорошая идея, потому что в этой сфере у тебя уже есть имя и есть связи, тебе даже не понадобится моя помощь, чтобы пробиться.

- Я пока не думал об этом. Чтобы быть фотографом, нужно учиться, практиковаться, мне ещё далеко до этого.

- Но тебе нравится заниматься этим?

- Очень. Мне нравится искать впечатления, что-то особенное в обыденном и ловить момент, - с горящими глазами и невольной улыбкой разоткровенничался в ответ Том, подкрепляя свои слова образными жестами. – Нравится наблюдать мир через камеру: он в преломлении объектива совсем другой – такой же, как в глазах, но другой, и это здорово. Мне даже нравится читать об искусстве фотографирования и пытаться вникнуть, хотя обычно я не люблю что-то учить больше одного раза, мне становится скучно, трудно, и я продолжаю только потому, что так надо. До этого мне нравилось учить на постоянной основе только испанский язык.

«А до этого я учился только финскому, - заметил он про себя. – Коротковат список, чтобы делать выводы».

- И я хочу купить фотоаппарат, - уже спокойно добавил Том в завершении своей эмоциональной речи.

- Зачем тебе фотоаппарат? Камеры в новых моделях айфонов не уступают в качестве съёмки профессиональным.

- Но в телефоне нет никаких специальных функций и к нему нет таковых приспособлений, - возразил Том. – На нём нельзя сменить линзы, у камеры телефона по определению короткий объектив, а от его длины зависит глубина изображения…

- И всё же размер имеет значение, - с усмешкой дал комментарий Оскар. – Ладно, не буду с тобой спорить, хотя я и не согласен с тобой.

- Просто тебе это неинтересно, поэтому для тебя нет разницы. Но телефон, даже самый крутой – это телефон, он не разработан для фотографирования.

- Глупым ты мне нравился больше, - фыркнул Шулейман.

- Я и сейчас не особо умный.

Оскар рассмеялся с его бесхитростного ответа, и Том, запоздало поняв, что сказал, что они оба сказали, присоединился к нему. Отсмеявшись, Том потёр ладонью лицо и объяснил:

- Я хочу сказать, что то, что я что-то выучил, не делает меня умным. По мне, умный – это по жизни, а в этом я не силён.

- Тот, кто осознаёт собственную глупость, уже не беспросветно глуп. Так что ты движешься в правильном направлении. Но у этого прогресса есть и обратная сторона – глупцы счастливее умных людей и им везёт.

- Что-то я не заметил, чтобы мне везло, - не согласился Том. – И по поводу счастья у меня тоже большие сомнения.

- Обзавёлся увлечением, учишь новое, начал критически мыслить… Я наблюдаю рождение нового человека!

- Не надо так говорить. Неприятно чувствовать себя героем шоу «До и после», - поморщился Том.

- Но так и есть – ты меняешься. В принципе, это естественный процесс для всего живого, но у тебя он после долгого простоя пошёл форсированными темпами.

Том не стал комментировать слова Оскара, поскольку и нечего было ответить и нечего добавить к столь правильному размышлению: всё меняется, и это нормально и правильно. Он опустил взгляд и отпил своего слабенького кофе.

- Сегодня поедем за фотоаппаратом? – спросил Шулейман, и Том с удивлением посмотрел на него.

- Поедем?

- Разве ты не собирался попросить меня отвезти тебя?

- Я думал сам сходить или съездить. Я пока не смотрел, где находится нужный магазин.

- Какой ты стал самостоятельный.

- Это плохо?

- Это непривычно. Но – как хочешь, только не потеряйся и постарайся не попасть в беду.

- Когда я действительно мог потеряться, тебя это почему-то не волновало, - обиженно ответил Том, но сразу следом сменил и направление мысли, и тон, говоря: - Если ты не против, давай съездим вдвоём. Только не критикуй мой выбор.

После завтрака Том прогуглил точки продажи техники, и они отправились по адресу. В первом магазине профессиональных камер не оказалось, по поводу чего Оскар выразил Тому недовольство, сказав: «Запрос нужно уточнять, чтобы не попадать впросак».

Со вторым магазином – найденном при помощи уточнённого запроса, повезло больше, в нём была представлена вся техника, в том числе специальная, какую только может пожелать душа покупателя. Но возникла другая проблема – у Тома не было чёткого представления, что ему нужно, глаза разбегались, а обращаться за помощью в выборе он не хотел.

Консультанты, молодые девушка и парень, узнали Шулеймана и поспешили оказаться рядом с видом исполнительных ангелов и сияющими улыбками на лицах. Оскар одним жестом остановил открывшую рот девушку в униформе и показал на Тома:

- Вот ваш клиент.

- Месье, я могу вам что-нибудь подсказать? – обратился к Тому парень-консультант, который стоял ближе к нему.

- Мне нужна профессиональная камера, фотоаппарат.

- Вас интересует конкретный производитель?

- Нет.

- Пройдёмте, я вас сориентирую.

Шулейман остался стоять рядом с девушкой-консультантом, которой сейчас не нужно было заниматься другими клиентами и которая, чего греха таить, не могла заставить себя просто взять и отойти, несмотря на то, что Оскар наблюдал за тем, как Том отходит с её коллегой, а на неё даже не взглянул.

Том не задавал вопросов, но внимательно слушал, что ему рассказывает консультант, и рассматривал ассортимент камер. Избавившись от напряжения новой для себя ситуации, неловкости от контакта с незнакомым человеком, Том начал смотреть не только на фотоаппараты, но и на парня поглядывал. Этот вроде бы совершенно обычный парень с именем «Марсель» на бейджике казался интересным и приятным: он говорил не механически, а с эмоциями, в которых угадывалась жизнерадостность, и ею же лучились глаза. Ореховые глаза, очень красивые в тандеме с загорелой кожей.

Том почти определился с выбором, о чём ещё не сказал, и обратился к консультанту:

- Марсель, можно я тебя сфотографирую? Я никогда не видел такого цвета глаз.

Парень совсем не профессионально изумленно уставился на него и, сильно смущаясь и из-за такой просьбы, и из-за своей реакции, ответил:

- Да, можно, месье.

- Меня зовут Том. Пожалуйста, встань сюда.

Том снял с объектива понравившейся камеры крышку, включил её и поднял, заглядывая в визир. Увеличил масштаб до портрета и сделал снимок. И, попросив консультанта повернуть голову, сделал ещё одну фотографию.

Шулейман этого не видел, поскольку, подумав, что Том может выбирать долго, занялся своим телефоном.

- Спасибо, - поблагодарил Том выступившего моделью консультанта. – Я возьму этот фотоаппарат.

Пока покупку упаковывали, Том разглядывал прочую технику и, наткнувшись взглядом на ноутбуки, снова подумал, что ему нужен новый компьютер, что он хочет новый – исключительно собственный. Но сомневался в том, что может его себе позволить, потому что нашёл себе увлечение, но это было всего лишь увлечение, чего достаточно в пятнадцать лет, но мало во взрослом возрасте.

Решив, что пока не должен покупать новый ноутбук – не заслужил, Том расплатился, забрал пакет с упакованным в коробку фотоаппаратом и подошёл к сидящему на стуле Оскару:

- Я купил. Пойдём?

Шулейман кивнул и, встав, направился к выходу. Когда они вышли на улицу, Том, сделав пару шагов вперёд, остановился и обернулся к Оскару, говоря:

- Ты езжай, а я пойду пешком.

- Чем тебе вдруг стали так не милы поездки на машине?

- Ничем. Мне нравится твоя машина. Но ходить пешком мне нравится больше, так можно много чего увидеть. Сейчас я лучше пройдусь, всё равно идти недалеко.

Оскар снял автомобиль с сигнализации и велел:

- Поставь пакет, я пойду с тобой.

Обрадовавшись компании, Том быстро поставил покупку на своё кресло и вернулся к Оскару, и тот сказал:

- Но нам придётся вернуться за машиной.

- Да, я понимаю.

«Идиотизм какой-то, - подумал Шулейман, - мы идём домой пешком, чтобы потом вернуться и поехать туда на машине».

Но домой они не пошли, движение в его сторону незаметно преобразовалось в неспешную прогулку.

- Оскар, меня давно интересует один вопрос… - проговорил Том, смотря себе под ноги.

- Задавай.

- Почему ты взял меня к себе с самого начала, из центра? Я же был для тебя совершенно чужим человеком и был серьёзно, опасно болен.

- Я уже говорил, что никогда не боялся Джерри, и, как показал опыт, правильно делал. А кроме него в твоём расстройстве не было ничего опасного. И мне нужна была домработница, я подумал – почему бы и нет?

- А потом почему принял меня? Во второй раз?

- А мне надо было сказать «не знаю никакого Тома» и оставить тебя умирать? Ты попросил о помощи – я помог, мне несложно.

- Ты действительно намного лучше, чем кажешься. Если честно, вначале я был в шоке и ужасе от тебя и в некоторые моменты думал, что ты бессердечный ублюдок.

- Интересно, в какие это моменты? – с ухмылкой спросил в ответ Оскар, крутанув Тома за руку, развернув к себе лицом.

- Разные бывали, - уклончиво ответил Том, под его напором отходя спиной вперёд.

- Например?

- Например… - Том оборвался на полуслове, упёршись спиной в стену.

Повернул голову, настороженно проверяя, насколько велик тупик, и снова посмотрел на Шулеймана, стоявшего перед ним и перекрывающего отход. Оскар упёрся руками в стену по бокам от его плеч и с усмешкой на губах, смотря в глаза, проговорил:

- Например, в тот раз, когда я с тобой переспал?

- Нет, после того раза я думал хуже. Мне страшно об этом вспоминать, но я хотел тебя убить.

- Ого. Ангелочек-то не такой уж и ангелочек, и мне лучше быть осторожней?

- Это была всего лишь мысль от шока. – Том упёрся ладонью в грудь парня, пытаясь сохранить хоть чуть-чуть пространства.

Оскар просто небрежно спихнул его руку в сторону. Том, воспользовавшись тем, что он убрал одну руку, скользнул вдоль стены влево и быстренько отошёл от него: отходил спиной вперёд, следя за Оскаром, что было так похоже на провокацию.

- Сейчас тот самый момент, когда хочется прижать тебя к стене и хорошенько отодрать, - произнёс Шулейман, и у Тома вытянулось лицо и расширились глаза. – Чего ты так на меня смотришь? Я же не сказал, что обязательно сделаю это. А желания, увы, даже у меня сбываются не все. Пошли за машиной, - махнул он рукой, - я хочу где-нибудь пообедать.

***

Том зашёл в открытую дверь ванной, где Шулейман брился. Постоял у порога, внимательно наблюдая за ним и, убедившись, что тот не заметил его появления, подошёл ближе, заглянул в зеркало через его плечо, после чего встал сбоку, с удвоенным любопытством разглядывая Оскара. На нём была надета небрежно, но аккуратно расстегнутая рубашка, закатанные рукава открывали яркие рисунки на руках; он с сосредоточенным взглядом неторопливо, выверенными движениями водил машинкой по коже.

В руках у Тома был фотоаппарат, и он не упустил возможности им воспользоваться. Подкрутил настройки, посмотрел на Оскара через визир и щёлкнул.

- Забавно, Джерри постоянно мстил за тебя, а ты как будто мстишь за него, - проговорил Шулейман, взглянув на него.

- О чём ты?

- Я как-то сфотографировал его без разрешения, чем он был крайне недоволен, и ты сейчас сделал то же самое. Дай посмотреть, - Оскар забрал камеру из рук Тома. – Неплохо, - сказал он, посмотрев только что сделанный снимок. – Скинешь мне, опубликую его. О, вот тебе и дело по интересу – будешь снабжать мой инстаграм материалом. Завидная, кстати, работа.

- Я не хочу на тебя работать. За работу получают деньги, а я ничего не получал, когда работал на тебя, только по шее.

- Ты заметно поумнел, - хмыкнул Шулейман. – Но кто виноват в том, что ты ничего не получал? Только ты. Надо было сказать, что тебе нужна зарплата, я бы платил, мне не жалко. Несмотря на то, что обязанности свои ты исполнял дерьмово, я считаю, что любая работа должна оплачиваться, тем более если она единственный вариант выжить. Так что можешь назначить цену за свои услуги.

- Я не буду брать у тебя деньги.

- Ты сам себе противоречишь.

- В прошлом я бы брал, но не сейчас, - пояснил свою позицию Том. – Я буду тебя фотографировать, если ты хочешь, но просто так, для своего удовольствия.

Оскар пожал плечами и вернулся к бритью. Том остался рядом и продолжал наблюдать за его действиями. Это несколько раздражало, но не настолько, чтобы одёрнуть его и выпнуть из комнаты.

- Почему у меня не растёт борода? – выдал Том и, озадаченно хмурясь, повернулся к зеркалу, трогая идеально гладкое лицо и шею. – Мне же уже двадцать три года, она должна расти. Разве нет? – он снова посмотрел на Шулеймана.

- Тебе стоило спросить об этом Джерри. Своей гладкостью ты обязан ему.

- Что он сделал? – недоумевающе спросил Том.

- Эпиляцию всего, чего только возможно. И с лицом он точно правильно поступил. Бриться каждый день – тот ещё геморрой, ты бы стопроцентно ленился делать это, а щетина, а тем более борода была бы тебе не к лицу.

- Но так нечестно, - сдвинув брови, с досадой произнёс Том. – Он выбрал, как я буду выглядеть, а может, я бы хотел по-другому? Я никогда в жизни не брился и что, получается, и не узнаю, как это?

- Если тебе так хочется попробовать, побрей голову. Но лучше не надо.

Закончив с бритьём, Шулейман снял рубашку и расстегнул ремень на джинсах, и Том поспешил выйти и закрыть дверь с обратной стороны.

Позже Оскар получил себе на телефон своё фото и опубликовал его с подписью «фотограф Том Каулиц». Как и всегда, внимание подписчиков к новому посту последовало незамедлительно.

Глава 19

Конечно, все дело в удаче. 

Анри Картье-Брессон©

С утра Шулейману позвонила одна из многочисленных подруг, Изабелла, и вывалила на него обвинение:

- Оскар, я из-за тебя всю ночь не спала!

- И тебе привет, Из. Но ты что-то перепутала, я не был с тобой это ночью.

- Ах, если бы я из-за чего-то приятного не спала, - вздохнула девушка на том конце связи. – Но нет. Вчера я увидела твой новый пост авторства некого Тома Каулица, и он мне дико понравился – невероятно точно передан твой характер. Я полезла узнавать, кто этот Каулиц, чтобы заказать у него съёмку, и всю ночь провела перед экраном, но ничего не нашла. Ни единого упоминания о нём нет, ни единой ссылки, даже на соцсети! Как так может быть?! Он что, засекречен? Я уже даже думала подключать разведку, но решила сначала позвонить тебе. Оскар, ты должен дать мне его контакты.

- Ты правильно сделала, что сначала позвонила мне, - отвечал Оскар, не выдавая того, как позабавил его рассказ подруги. – Но контакты его я тебе не дам, и разведка тебе не поможет, он работает с очень узким избранным кругом.

- Тогда договорись сам, - находчиво предложила Изабелла, ещё больше разгоревшись энтузиазмом от эксклюзивности и недоступности желаемого. – Я же знаю, что тебе это по силам. Разве есть такой человек, с которым ты не можешь договориться о маленькой услуге? Оскар, пожалуйста, сделай это для меня.

- Как же ты хочешь этого, что так распинаешься? – ухмыльнулся Шулейман.

- Очень хочу, - искренне заверила его подруга. – И я не смогу спокойно жить, если не узнаю, кто такой фотограф Том Каулиц и не поработаю с ним. Оскар, прошу, поговори с ним. Ты же не хочешь, чтобы на твоей совести был мой нервный срыв?

- Не надо вешать на мою совесть то, что ей не полагается. Я-то тут при чём?

- Ты не хочешь посодействовать мне, хотя можешь. Оскар, почему ты такой вредный? Я чуть ли не на коленях прошу тебя помочь, а ты?

- На коленях не интересно, было.

- Пошляк, - фыркнула девушка, на самом деле совсем не оскорбившись.

- Нет, я просто вспоминаю. Ладно, уговорила, я возьмусь за это дело. Приезжай завтра ко мне, и будет тебе счастье.

- К тебе – это плата за услугу?

- Это здесь будет проходить съёмка.

- Неожиданно. Хорошо, утром буду.

- Не надо утром. В полдень будет нормально.

- Договорились. А что по оплате? Сколько? Счёт, наличка?

Правильным было бы спросить Тома, сколько он возьмёт за свою работу. Но, поскольку в вопросах финансов Том полный бездарь, Шулейман оставил решение этого важного момента за собой.

- Тридцать тысяч, - ответил он, - наличкой.

- Немало…

- Ты когда-нибудь видела, чтобы я выбирал дешёвые варианты? Эксклюзив дорого стоит.

- Аргумент.

Договорив с подругой, Оскар зашёл к Тому и объявил:

- Поздравляю, твоими услугами заинтересовались и хотят воспользоваться.

- Какими услугами? – непонятливо спросил Том, подняв взгляд от ноутбука, с которым сидел на кровати.

- Хотел бы я пошутить, но лучше сразу перейду к правде. Одна моя подруга, Изабелла, увидела мою фотографию, сделанную тобой, она ей очень понравилась, и она хочет, чтобы ты её сфотографировал. Завтра в полдень она приедет сюда для съёмки. За свою работу ты получишь тридцать тысяч.

Том несколько секунд хлопал ресницами, не зная, как относиться к полученной информации, и спросил:

- Тридцать тысяч чего?

- Китайских юаней.

- Почему юаней?

- Не тупи, а? Тридцать тысяч евро – чего ещё?

- Тридцать тысяч евро?! – с шоком воскликнул Том. – Я не могу взять такие деньги за фотографию!

- Не за фотографию, а за съёмку.

- Всё равно! Я же ничего не умею, я просто фотографирую, потому что мне это нравится. Но как я могу брать за это деньги?

- Монетизирование своего увлечения – есть верный путь к успеху.

- Нет-нет-нет, - Том встал с кровати, отрицательно маша руками. – Если ты пообещал, я сфотографирую её, но бесплатно.

- Забудь про слово «бесплатно». Конечно, есть искусство, высокое и всё такое, но всё же любая работа в первую очередь исчисляется в деньгах – в деньгах, которые за неё платят. Если за то, что ты делаешь, готовы платить, отказываться как минимум глупо.

- Но я не профессионал, - уже не так рьяно пытался убедить Оскара Том. – Может быть, я могу взять плату за свою работу, но не такую. Это обман – продавать за большие деньги то, что ничего не стоит, так неправильно.

- Ты стоишь столько, сколько за тебя готовы заплатить. Подумай над этим и направь свою низкую самооценку в какое-нибудь другое русло.

Том вздохнул, примиряясь с тем, что сказал Шулейман, и спросил:

- Почему она хочет заплатить так много?

- Эту цену назначил я.

- Оскар…

- Ничего не хочу слышать. Ты говорил, что хочешь работать и зарабатывать деньги – пожалуйста, зарабатывай. А если боишься – откажись, но потом не ной.

- Да, наверное, ты прав, - согласился Том, опустив голову, - я просто боюсь. Но ты мог бы и поменьше сумму назначить, - он с упрёком посмотрел на Оскара.

- Я не привык иметь дело с малыми суммами, - веско и естественно ответил тот. – И вообще, что тут обсуждать? Это уже решённый вопрос.

- Да, ты прав, - Том сел на край кровати, поставив локти на бёдра и сцепив руки в замок. – Лучше подумаю о том, как мне это сделать. Мне нужно потренироваться… - рассуждал он вслух и посмотрел на Шулеймана. – А что, если она мне не понравится?

- Вот этот подход мне больше по душе, - посмеялся Оскар. – Из серии: «Я художник, я так вижу, а тебя я не вижу достойной моего внимания».

- Я имею в виду, что до этого я снимал только то, что меня увлекало в конкретный момент, что я находил интересным и красивым. А тут мне нужно будет отработать сет с одним впечатлением, которое выбрал не я.

- Даже я никогда не называл женщин «впечатлениями». Молодец, далеко пойдёшь.

- Я не хотел сказать ничего плохого. Для меня то, что я снимаю – это впечатления, поэтому я так выразился.

- Ага. Во всяком случае, выражаясь твоим языком, Изабелла - очень

- Она хороший человек? – наивно спросил Том.

- И это. Но я имел в виду внешность. Впрочем, завтра сам всё увидишь. Не сомневаюсь, что тебя, человека неискушённого, она стопроцентно впечатлит.

Том сощурился, заподозрив, что Оскар намекает на свою любимую и его, Тома, нелюбимую тему, но, подумав, решил ничего не говорить и, повернув голову к окну, тут же погрузился в мысли о грядущем волнующем событии. Посмотрев, что Том уже «не здесь», Шулейман оставил его одного.

Но через двадцать минут Том прибежал к Шулейману с вопросом:

- Оскар, чего хочет твоя подруга?

- Фотосет от тебя, - ответил парень, подняв взгляд от экрана планшета.

- Это понятно, - мотнул головой Том. – Но у сессии должна быть идея, концепция, оформления. Она не говорила, чего конкретно хочет?

- Да, работа моделью не прошла для тебя впустую, - усмехнулся сам себе Оскар и сказал: - С её слов, ей очень понравилось, как чётко ты передал мой характер на фотографии. Полагаю, для себя она хочет того же самого.

- Но я же её совсем не знаю?

- Импровизируй, - пожал плечами Шулейман. – А чуть что всегда можно сослаться на «я художник, я так вижу».

На следующий день Изабелла пришла в двенадцать часов десять минут по полудню – как приличная дама, не могла позволить себе хотя бы чуть-чуть не опоздать.

- Привет, Из, - поприветствовал подругу Шулейман, пропуская её в квартиру.

- Привет.

Девушка развязала пояс на пальто и, расстегнув пуговицы, повернулась к Оскару спиной, рассчитывая на то, что он поможет ей его снять и повесит, но Шулейман как стоял, так и продолжил стоять, игнорируя её намёк. Когда подруга обернулась к нему, награждая пристальным вопросительным взглядом, он сказал:

- Вот вешалка.

- А ты всё так же галантен, - заметила в ответ Изабелла, снимая пальто и вешая его.

- Я уважаю идею равноправия и не считаю, что женщины настолько немощны, что вам нужна помощь в столь простых вещах. Или я ошибаюсь?

- Ты редкостный хам. Но я по тебе всё равно скучала. Дай я тебя обниму.

С лёгкой улыбкой-ухмылкой на губах Шулейман шагнул к подруге, позволяя себя обнять, и обнял её в ответ.

- Честно говоря, я удивлена местом проведения съёмки, - произнесла Изабелла, разомкнув объятия. – Почему у тебя?

- Потому что так удобнее. Ты ещё хочешь познакомиться с фотографом?

- Конечно, - с вновь разгоревшимся огнём энтузиазма проговорила девушка. – Куда мне пройти?

- Иди в ближнюю гостиную, я позову его.

Изабелла направилась в указанную комнату, а Оскар, пройдя ближе к спальне Тома, крикнул его. Том надел поверх майки кофту – при Оскаре уже давно спокойно ходил с голыми руками, но при посторонних предпочитал прикрыть их, чтобы не выставлять шрамы на обозрение – и следом за Шулейманом пошёл в гостиную. Дико волновался и старался держаться так, чтобы этого не было заметно.

- Том? – на всякий случай уточнила Изабелла, зная любовь друга к смешным только ему приколам.

- Да.

- Приятно познакомиться. Меня зовут Изабелла, - девушка встала навстречу и изящно протянула Тому миниатюрную ухоженную ладонь.

- Можно просто Из, - вставил слово Шулейман.

Изабелла одарила его уничтожающим взглядом, поскольку это сокращение своего имени, привязавшееся к ней в кругу общих друзей по его милости, она не любила и не хотела, чтобы новый человек тоже его запомнил. Но Том пропустил комментарий Оскара мимо ушей, пожимая руку девушки.

Шулейман не обманул, говоря о внешних данных Изабеллы. Она, среднего роста шатенка, обладала правильными, приятными чертами лица и шикарными формами, причём всем её одарила природа. Разница в тридцать шесть сантиметров в объёме тонкой талии и крутых бёдер поражала воображение; высокая полноразмерная грудь не нуждалась в декольте, чтобы на неё обратили внимание, а аристократически тонкие щиколотки не голословно намекали на благородное происхождение и просто очаровательно смотрелись. Всё это соблазнительное, сочное великолепие подчёркивало простого покроя платье цвета беж длиной на ладонь ниже колена.

- Я могу выбрать комнату для съёмки? – спросила Изабелла.

Том растерянно и вопросительно посмотрел на Оскара и, не увидев, как ему казалось, у него возражений, ответил:

- Да, можешь.

Изабелла уверенно направилась вглубь знакомой квартиры, парни направились за ней.

- Только не в моей спальне, - чётко проговорил Шулейман, когда подруга подошла к двери его покоев.

- Почему? Мне нравится её интерьер, он мне подходит.

- В остальном в выборе я тебя не ограничиваю, но о моей спальне забудь.

- Давно ли ты начал так ревностно следить за тем, кто в неё входит? – выгнула бровь девушка и сказала: - Оскар, не вредничай. Я всё равно была там.

- Но сниматься ты там не будешь.

- Мы можем пойти в мою комнату, - предложил Том. – Получится интересный контраст.

- Пойдём, - согласилась Изабелла и проследовала за ним к другой двери.

В комнате она присела на кровать и огляделась, провела ладонью по верхнему покрывалу. Она знала, что это «собачья спальня», что вызывало некоторые вопросы, но ей понравилась выдвинутая Томом идея сыграть на контрасте между её холёным, дорогим обликом и антуражем непросторной, тёмной комнаты.

- Я хочу ню, - заявила Изабелла и поднялась с кровати.

Том покивал и занялся фотоаппаратом. Как-то не подумал о том, что означает «съёмка в стиле ню», а когда поднял глаза, обомлел, увидев перед собой практически обнажённую девушку. Сняв последнюю деталь одежды – телесные трусики с тремя верёвочками на бёдрах, Изабелла откинула назад волосы – единственное хоть частичное прикрытие груди, и легла на постель на живот.

Том гулко сглотнул и посмотрел вниз, чтобы убедиться, что фотоаппарат всё ещё у него в руках, поскольку совсем не чувствовал пальцев.

«Это всего лишь голое тело, - подумал он, силой вытягивая себя из оцепенения. – Я сам снимался голым, смогу и снять».

- Изабелла, ты готова начать? – спросил, подражая профессионалам, с которыми работал.

- Да.

Из приподняла таз, чтобы фигура смотрелась ещё привлекательнее, и услышала:

- Не надо оттопыривать попу. Это смотрится вульгарно.

- Вульгарно? – переспросила девушка, обернувшись к Тому.

Прежде никто не просил её не выпячивать сексуальность и не говорил, что это как-то не так смотрится, даже фотографы-точно-геи. Всем нравилось, все были в восторге.

- Да. Ты больше, чем просто твоё тело, - уверенно отвечал Том. – А когда ты так делаешь, ничего другого не видно.

Изабелла перевернулась, садясь и растерянно хлопая пышными ресницами. Слова Тома произвели на неё сильное впечатление, стали своего рода открытием.

Ободрившись тем, что к нему, кажется, прислушались, Том снова заговорил:

- Если ты хочешь сниматься без одежды, лучше прикрыться и занимать нейтральные позы. Обнажённая, подчёркнутая сексуальность – это слишком прямолинейно, - «Я смог это сказать». – Она не говорит ничего, кроме того, что она говорит.

Том понимал, что говорит, Изабелла не до конца, но ей его рассуждения казались убедительными. Это что-то новое, то, с чем она прежде не сталкивалась.

- Как мне сесть? Лечь? – спросила Из.

- Для начала ты не могла бы надеть трусы?

Изабелла послушно надела нижнюю часть белья и вернулась на кровать; Том смотрел ей исключительно в лицо, и только это спасало от запинания и путаницы в мыслях.

Том задёрнул шторы, включил свет, в том числе и лампу на тумбочке, чтобы давала боковое освещение, и наконец-то приступили к съёмке. Сейчас ругал себя за то, что у него нет специальных осветительных приборов, не позаботился о них, потому что обычный свет имеет не тот тон, желтоватый, и яркость, и нет отражателей. Откуда всё это знает и видит-понимает? Видимо, действительно не зря отработал два сезона в шкуре модели, и изучал нюансы съёмочного процесса не зря.

Теперь пришлось смотреть не только на лицо, внимательно смотреть, но спасал объектив, психологически воспринимающийся как заслон между ним и обнажённым телом, которое не могло оставить равнодушным и тем самым пугало.

По мере работы приходили идеи, но большинство из них невозможно было воплотить в жизнь, поскольку заключались они в фоне, обстановке. А обстановкой сейчас была его комната, в широком варианте – вся квартире, но во всей огромной квартире не было такой комнаты, какая нарисовалась у Тома в голове.

Оставалось довольствоваться тем, что есть, и крутиться, чтобы что-то получилось и получилось хорошо.

- Я могу делать с тобой что захочу? – опустив камеру, спросил Том, когда в голову пришла новая, исполнимая, идея.

- Смотря чего ты хочешь, - посмеялась девушка.

- Хочу тебя одеть. Надень мою куртку, - сказал Том и, забыв подождать ответа, направился к шкафу.

Чёрная кожаная куртка с множеством нашивок разных цветов и продумано торчащими из них нитками «от какого-то там модного дизайнера» досталась Джерри в дар, сам бы он такое не купил. Она была одной из немногих его вещей, которая нравилась Тому и которую он оставил себе – не представлял, как и когда будет её носить, но находил её интересной.

- Это же из позапрошлогодней коллекции? – недоумевающе проговорила Изабелла, приняв у Тома куртку.

- Какая разница?

- Действительно, - согласилась Из и надела куртку, откинула волосы на спину.

Контраст усилился и заиграл новыми красками. Шик и простота, женственность и грубое бунтарство.

- Сядь на пятки, - скомандовал Том.

«Нет, всё же не зря я мучился перед камерой, - подумал он. – Благодаря этому я знаю, как нужно разговаривать в условиях съёмки».

Изабелла послушно исполняла команды, что помогло Тому полностью избавиться от первого напряжения и неуверенности в том, что он должен делать, и почувствовать себя главным, ведущим происходящего процесса, а это раскрепощало и позволяло откинуть мысли и просто творить. И сама она тоже старалась.

- Как ты любила сидеть в детстве? – задал Том неожиданный для Изабеллы вопрос.

- В детстве?

- Да. Я, например, не любил сидеть спокойно и постоянно болтал ногами, но сейчас я не могу так делать, потому что ноги достают до пола, и я буду ударяться пятками.

Из улыбнулась его милому рассказу – не форматной улыбкой, а искренней, менее ослепительной, но преображающей лицо особенным прекрасным образом, вместе с губами улыбались и глаза. Том успел запечатлеть этот момент, чем вызвал ещё одну улыбку у девушки, и она задумалась над заданным вопросом, отведя взгляд и склонив голову набок. Том щёлкнул её и в этом задумчивом образе.

Изабелла прикусила нижнюю губу, сомневаясь насчёт того, стоит ли принимать отнюдь не красивую позу, которую так любила, будучи маленькой девочкой. Но подумала «а пусть!» и с озорным огнём в глазах раскорячилась жабкой, уперев пятки в постель и широко разведя колени. За любовь сидеть так, что совсем не подходит леди, её журила мама и от этого её отучивали няньки и воспитательницы.

Отучили. Но как же здорово было наплевать на запреты и приличия, на то, что привыкла быть идеальной, и снова сделать это!

- Я любила сидеть так, - сказала Из, сияя невольной и отчасти смущённой улыбкой, поскольку так не просто выйти из привычного образа, сросшегося с кожей, и быть свободной, как ребёнок. – У меня трусики не просвечивают? Не хотелось бы представать на фото в гинекологических подробностях, - посмеялась она.

Том непроизвольно и вынужденно посмотрел ей между ног и качнул головой:

- Не просвечивают, всё в порядке. Очень необычная поза, - дружелюбно сказал он, поднимая фотоаппарат.

- Наверное, ужасно смотрится? – снова посмеялась Изабелла.

- Ничуть, - не кривя душой, ответил Том. – У тебя с собой телефон? Возьми его, как будто что-то читаешь или смотришь.

Работа шла всё активнее, идея, завязанная на апплицированной куртке, развивалась, обрастала новыми и новыми дополнениями. Душа требовала сломать шикарный, утончённый образ Изабеллы и показать её по-другому, и Том следовал своему видению. Пойдя дальше, снял с вешалок и побросал на кровать свою одежду, разводя беспорядок и хаос.

- Встань на кровати, поставь ноги широко.

Изабелла встала, расставила ноги. Потом упёрла руки в бока, повернулась одним боком, другим, с разными выражениями лица. И, дав себе волю, поддавшись желанию, запрыгала на кровати, ловя полы куртки, а после бросила это дело, поднимала руки.

- Я могу поправить тебе причёску? – спросил Том, когда Из села, подогнув под себя ноги.

- Я всецело в твоих руках, - с улыбкой ответила девушка, подняв руки.

Том взлохматил её уложенные гладкими волнами волосы, снял серёжку с левого уха, отложив её на тумбочку и заправил волосы за уши. Поправляя «новую причёску», запустил пальцы ей в волосы от лица и замешкался с тем, чтобы убрать руку. Увидел в этом новый кадр: в сочетании её лица и руки из-за кадра, его руки.

Стянув рукав с правой руки, Том снова запустил пальцы в локоны Из, и она, как и в первый раз, прикрыла глаза. Фотографировать одной левой было очень тяжело, но смог это сделать.

«Веселись и сходи с ума, будь собой, будь другой» - такова была не озвученная, выработанная в процессе работы идея фотосессии, и Изабелле она пришлась по душе до радостного внутреннего визга.

Войдя в раж, она порвала подушку, и к беспорядку на развороченной кровати прибавился белый синтетический пух.

Отсняли серию кадров на спине в солнцезащитных очках, которые Изабелла выудила из сумочки. Уже ничего не стесняясь, Том встал на кровати над ней и снимал сверху. Из ещё хотела сигарету, но Том сказал, что не курит, а от его предложения сбегать за сигаретой к Оскару она отказалась.

- Даже если не получилась ни одна фотография, это всё равно была лучшая фотосессия в моей жизни, - сказала Изабелла, когда они закончили.

- Посмотришь, что получилось? – спросил в ответ Том, садясь на край кровати.

Изабелла подсела к нему и опустила взгляд к небольшому экрану на камере.

- Это лучше, чем я могла ожидать. У тебя действительно незаурядный талант, - проговорила Из, просмотрев десятки отснятых кадров, и положила ладонь Тому на руку, благодарно улыбаясь. – Спасибо тебе, особенно за съёмочный процесс, - добавила она и поцеловала Тома в щёку. - Давно мне не было так весело и хорошо.

- Не за что, - смутившись, ответил Том, потирая поцелованную щёку. – Это…

Хотел сказать «это моя работа», но пока так сказать не мог. Но мог быть честен:

- Мне тоже понравилось работать с тобой и было весело. Я обработаю фотографии и пришлю их тебе.

Упоминание обработки заставило Тома внутренне устыдиться, поскольку в осваивании этого искусства находился на зачаточной стадии. Но редкое «сырое» фото получается идеальным, должен был сказать про обработку и должен уметь её делать.

- Только добавь цвета, больше ничего не надо менять, - ответила Из. – Мне нравится, как естественно ты меня передал.

- Хорошо.

Изабелла оделась в своё, отдала оплату и, попрощавшись с Томом, пошла искать Оскара, чтобы переговорить с ним перед уходом.

- Где ты его нашёл? – проговорила она, подойдя к Шулейману.

- Ты осталась недовольна?

- Я в восторге. С кем я только не работала, и с мэтрами, и с начинающими звёздами фотографии, но никогда прежде я не встречала ничего подобного. Том увидел во мне, про что я сама давно забыла, и помог вытащить это наружу.

- Да, в вытаскивании забытого наружу у него есть определённый опыт, - покивал Оскар. – Что ж, я рад, что тебе всё понравилось. Что у тебя в волосах? – нахмурился он.

Изабелла провела рукой по волосам и сняла с них белый клочок.

- Это пух из подушки, я её порвала. Надеюсь, ты простишь мне этот ущерб?

- Страстная, однако, у вас получилась фотосессия.

К ним вышел Том, чтобы отдать Изабелле забытые на кровати очки.

- Спасибо, - с улыбкой поблагодарила его девушка и убрала очки в сумочку. – Мне совсем голову снесло.

- А вы точно фотографировались? – сощурился Оскар.

- Что ещё мы могли делать? – произнёс в ответ Том.

- Ты безнадёжен, - посмеялся Шулейман.

Поняв, о чём он, Том наградил его долгим недовольным взглядом, но решил не ругаться в присутствии Изабеллы.

Попрощавшись с подругой и закрыв за ней дверь, Оскар развернулся к Тому и сказал:

- Ты понравился Из, так что готовься к прорыву. После её рассказов и рекомендаций ты будешь иметь все шансы стать самым популярным и желанным фотографом среди тех, у кого есть как минимум полмиллиарда. Кстати, тебе надо завести аккаунт в инстаграме, будешь публиковать там свои снимки. Я дам на тебя ссылку и это сразу приведёт к тебе народ.

Том не стал спорить, погрузился в обдумывание, переосмысление проделанной работы и мысли о полученных за неё деньгах. Он сроду таких денег в руках не держал. Конечно, на счету у него было значительно больше, но когда они материальные, когда держишь в руках две пухлые пачки – это совсем другое, нежели абстрактное знание о счетах, а главное – они его. Всю эту внушительную сумму ему заплатили за то, что он сделал, за то, что он два часа попрыгал с фотоаппаратом, импровизированно выдавая идеи, за то, что ему самому понравилось и принесло удовольствие.

Непросто было уложить в свою голову принятие, что заслужил эти деньги. Но, с другой стороны, раз ему их заплатили, значит, заслужил, достоин.

Теперь может позволить себе купить новый ноутбук, заработал. Так Том рассудил и, прибравшись у себя в комнате, пошёл к Оскару попросить отвезти его в магазин.

В магазин поехали ближе к вечеру, в тот же, где Том приобрёл камеру. Оглядевшись, Том целенаправленно пошёл к консультанту-Марселю, поздоровался с приветливой улыбкой и сказал, что ему нужно выбрать ноутбук.

В этот раз Шулейман не пропустил их общение и слушал, о чём они говорят. Говорили они исключительно о технике, до тех пор, пока Том не сказал:

- Я пробую стать фотографом. Если я буду публиковать фотографии, могу я опубликовать твою?

Марсель снова растерялся и смутился. Внимание Тома, его открытая, душевная приветливость выбивали из колеи.

- Да, конечно, - через паузу-заминку ответил он, - публикуй…те.

- Можно на «ты», - сказал Том и указал на один из ноутбуков: - Что скажешь об этом?

- Не советую. У него сравнительно слабый видеопроцессор…

В результате Том остановил выбор на MacBook Pro белого цвета. Когда они с Оскаром удалились, к Марселю подошла коллега, с которой они всегда работали в паре:

- Марсель, либо тебя ждут большие неприятности, либо большая удача.

- О чём ты?

- Об этом парне…

- Его зовут Том, - сказал парень, перебив напарницу.

- Он представился тебе? – округлила глаза Диана. – Всё ещё хуже, чем я думала.

- Да, представился, когда приходил в первый раз. А я тебя всё ещё не понимаю. Что ты хочешь мне сказать?

- Я хочу сказать то, что этот Том во второй раз приходит к тебе, улыбается, мило разговаривает, сфотографировал тебя, и он с Шулейманом.

- Ты думаешь, что они в этом смысле?..

- А какие ещё варианты? – эмоционально развела руками Диана и огляделась, не слышит ли их кто. Встала ближе, чтобы говорить тише. – Очень-очень богатый парень и очень красивый парень – очевидно, что они вместе, к тому же я видела, как Шулейман за ним следит. А он тебе внимание оказывает.

- Ты не думала о том, что просто не все люди злые и высокомерные, даже при деньгах?

- Марсель, не будь идиотом. Или они хотят взять тебя к себе третьим, или этот Том настолько глуп, что знакомится у Шулеймана под носом, и тебя закопают.

- Диана, по-моему, ты пересмотрела сериалов, - скептически ответил подруге Марсель.

- Ничего я не пересмотрела. А ты подумай над моими словами.

- И что ты мне предлагаешь? Спрятаться за стеллаж, если Том придёт ещё что-нибудь купить? Диана, ты зря нервничаешь, я уверен, что больше никогда его не увижу, а если и увижу, то на свидание он меня точно не позовёт. Он просто покупает здесь технику.

- Спрятаться – хорошая идея, но начальство не одобрит. Просто не делай глупостей, если он снова придёт. Ты мне нравишься, и я не хочу себе нового напарника по причине «случайной смерти» старого.

Марсель, закатив глаза, покачал головой и незаметно кивнул в сторону входа, у которого озирался явно обеспеченный мужчина:

- Встречай клиента.

Глава 20

Мысли ласкают живот, порождая мечты.

И фон горящих окон, себя открыла мне ты.

Нежно-яркий цветок, нетронутый, как дитя.

Наивная на любовь, солнечная вся.

Multilass, Малиновый закат (Макс Корж cover)©

Как и предполагал Оскар, Изабелла поведала своему широкому кругу друзей, который у них по большей части был общий, об уникальном мастере, с которым ей довелось поработать, новом имени в сфере искусства фотографии – Томе Каулице, и Тому начали поступать рабочие предложения от избалованных жизнью любителей всего эксклюзивного. Кто-то звонил Шулейману с просьбой свести их с Томом, поскольку личных контактов Тома по-прежнему нигде не было. Кто-то писал Тому на почту, которую Изабелла взяла на себя смелость давать без разрешения заинтересовавшимся его талантом. Первым вариантом Оскар очень быстро стал недоволен и выразил это Тому, велев ему нанять секретаря для связи с потенциальными клиентами, поскольку он ему не нанимался, отказывается выполнять эту работу и он в роли его личного секретаря – это нонсенс.

Том поработал ещё с двумя: общей подругой Оскара и Изабеллы и подругой Изабеллы по работе, которая хотела съёмку для своей любимой собачки и её щенков. К обеим он выезжал, ко второй без Оскара.

От собачек, пушистых комочков радости и умиления, Том был в восторге, и было непросто держать себя под контролем и заставить себя снимать их, а не играться с ними, как желала душа, и собаки, судя по всему, желали того же самого. Если молодая мать с подозрением отнеслась к «чужому двуногому» на своей территории, то щенки высыпали из своей лежанки к ногам Тома, возбуждённо тявкали, тянули за штанины, просились на руки, облизать и поиграть.

А вот хозяйка собачьего семейства, анорексичного вида крашеная блондинка, Тому не понравилась. Она всё время стояла рядом, говорила, спрашивала, волновалась, чем порядочно мешала и действовала на нервы. Тому хотелось забрать собак и уйти в другую комнату, но понимал, насколько это будет грубо. И попросить её замолчать и отойти не мог, нехорошо обижать хозяйку дома.

Пришлось терпеть имеющиеся рабочие условия и стараться абстрагироваться от них. А потом, после съёмки, ещё пришлось отужинать с хозяйкой, поскольку не знал, как вежливо отказать, ведь не имел причин отказывать, кроме личной несимпатии, и снова пришлось её слушать.

Своей работой Том остался недоволен, в отличие от Блисс, владелицы собак. И понял, что снимать животных куда сложнее, чем людей, им не объяснишь, чего ты от них хочешь, и показывать тоже бесполезно.

Всем остальным, кто желал получить фотографии его авторства, Том ответил отказом. Возникший вокруг него ажиотаж утомлял, Том не чувствовал себя в нём комфортно и на своём месте, был морально не готов на постоянной основе заниматься фотографией в качестве работы, не по порыву, а по договорённости и за вознаграждение.

Но отказал Том не просто, а послушал Оскара и использовал порекомендованную им формулировку: «В настоящее время я нахожусь в творческом поиске и не работаю на постоянной основе. Когда я закончу с ним или если увижу тебя в качестве модели для экспериментальной съёмки, я с тобой свяжусь».

Удивительно, но богатые и избалованные не возмутились отказом и готовы были ждать, кроме одной мадам, выказавшей фи, что её желание не хотят удовлетворить немедленно. Вот, что значит грамотный маркетинг: продвижение Тома посредством упоминания его имени в инстаграме Шулеймана, что автоматически говорит о том, что он особенный из особенных; восторженные рассказы и рекомендации Изабеллы – главной законодательницы модных трендов в их круге, среди женской его части; неожиданный отказ, сделавший желаемое недоступным, а посему ещё более ценным.

Шли рождественские праздники.

Не изменяя своей нелюбви к празднованию Нового Года дома, Шулейман традиционно намерился куда-нибудь поехать. В этот раз предпочёл океану и пляжу горы и снег. Тома он взял с собой, поскольку у того не было никаких личных планов на праздничные дни. Двадцать седьмого декабря вылетели в Швейцарию, а из аэропорта отправились на горнолыжный курорт.

Поначалу Тома напрягло обилие снега вокруг – плохие воспоминания. Но, во-первых, это была другая страна, не Финляндия. Во-вторых, залитый солнцем горный пейзаж за окнами был поистине прекрасен, и эта первозданная чистая красота разгоняла горестные ассоциации.

Прежде чем выйти из машины, Том надел тёплые перчатки и натянул шарф до глаз. Хорошо усвоил, как больно может быть от холода, и не хотел снова ощутить, как дерёт кожу мороз.

- Мы не за полярным кругом. Чего ты так замотался? – посмеялся Шулейман с его укутанности и сдёрнул с лица шарф.

- Я не хочу замёрзнуть, - ответил Том, поправляя шарф.

- На улице всего минус пять, и мы сейчас пойдём в коттедж, - сказал Оскар и вышел из автомобиля, хлопнув дверцей.

Том вышел следом за ним, обернулся вокруг себя, оглядывая невероятный простор. От видов перехватывало дух и замирало сердце. А воздух какой! У него как будто был вкус.

Процесс душевного восторгания, которому без раздумий мог бы посвятить несколько часов, забыв обо всём, прервал прилетевший в спину снежок.

- Не зависай, - сказал Шулейман, отряхивая руки от снега, когда Том обернулся к нему. – Или попал в родную стихию и решил остаться на улице, дитя севера? Идём.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и продолжил путь к их коттеджу. Том пошёл за ним, остановился, быстро скатал неровный снежок и в отместку бросил Оскару в спину. Шулейман повернулся к нему, вопросительно выгнув бровь.

- Это вызов?

- Это месть, - довольный собой, ответил Том, вздёрнув подбородок. – Я не дитя севера, мне вообще не нравится холод.

- Значит, тебе не понравится и то, что сейчас произойдёт, - проговорил Оскар и наклонился за новым снарядом.

- Не надо…

- Поздно. Не будет у нас ничьей.

Том от снежка увернулся и сорвался с места, спасаясь бегством. Забыв про то, что собирался в домик, Шулейман побежал за ним. Чистый инстинкт – догнать, когда от тебя убегают, догнать убегающую обнаглевшую жертву.

Увидев погоню, Том взвизгнул от взыгравшего адреналина и, меняя траекторию, побежал по дуге. Развернулся на ходу, немного забуксовав на снегу, взметнув его в воздух и притормаживая, схватил новый комок снега и послал в Оскара. Снаряд попал по касательной в плечо, и лицо озарила предовольная победная улыбка, но в следующую секунду пришлось опомниться и снова побежать, чтобы не получить в ответ.

Шулейман в свою очередь промахнулся, чего-чего, а вёрткости у Тома было не отнять, и бегал он шустро и вдобавок петлял.

- Стоять!

- Нет! – крикнул в ответ Том.

Другие постояльцы коттеджного комплекса с молчаливым удивлением наблюдали за их беготнёй, приправленной обоюдными криками и руганью со стороны Шулеймана.

Только шестой его снаряд попал в цель, в грудь Тому. А от ответного снежка Оскар увернулся. Беготня закончилась, начался прямой бой.

Шулейман подбежал к Тому и свалил с ног на землю, получил коленом по рёбрам – случайность, но не отпустил, а накрепко придавил за плечи к устланной снежным покрывалом земле.

- Кто сверху, тот и победил, - с самодовольной ухмылкой сказал он, нависая над Томом. – Так что ты проиграл.

Том перестал вертеться, смирно затих под ним, хлопая ресницами и смотря в глаза парня. Сдаваться не хотелось и, хоть такая поза, то, что был разложен на спине и придавлен, подавляло и на уровне подсознания пугало, сообразил, как, вероятно, можно переломить ситуацию и перевернуть их, и попробовал воплотить это в жизнь.

- Даже не мечтай, - чётко проговорил Оскар, перехватив руку Тома, которой он уцепился за его плечо, и прижал её у него над головой.

Снова посетило дежа-вю. Шулеймана раздражали эти непрошенные наплывы воспоминаний, накладывающие прошлое на настоящее. Потому что тогда и сейчас разительно отличается, пусть перед ним был и есть один и тот же человек.

«Один человек, две личности».

- Вставай, - сказал он, поднявшись с Тома и хлопнув его по бедру.

Не будучи уверен в том, что Оскар действительно отпустил и подвоха не последует, Том сел, внимательно, настороженно следя за ним.

- Ждёшь, когда я подам тебе руку? – в свойственной ему манере вопросил Шулейман.

Том отрицательно покачал головой и поднялся на ноги. Наконец, они зашли в коттедж и поднялись на второй этаж, где располагались спальни. Не думая о том, что может и должен занять другую комнату, Том вслед за Оскаром зашёл в выбранную им спальню и открыл чемодан, чтобы взять одежду взамен подмокшей от снега. Переодеваться ушёл в ванную, а заодно принял горячий душ, поскольку всё же подмёрз на улице.

Шулейман видел свои новогодние каникулы праздными, его больше интересовало созерцание видов, развитая инфраструктура с развлечениями на любой вкус и лучший в Европе, по его мнению, глинтвейн, а не активность на склонах, ради которой люди обычно и приезжают в такие места. А Том жаждал покататься на лыжах и пристал к нему по этому поводу:

- Оскар, почему ты не хочешь покататься? Давай хоть раз сделаем это. Ты меня научишь. Ты ведь умеешь?

- Личный водитель, личный секретарь, личный тренер… Что дальше? – Шулейман посмотрел на Тома. – Учить я тебя не буду.

- Почему?

- Потому что учить тебя - это неблагодарная работа.

- Но у тебя получается.

- Не надо льстить, тебе не дано.

- Я не льщу. Так и есть: у тебя получается учить меня, как ни у кого другого, – Том подобрался к Оскару и лёг рядом на живот, потягиваясь, вытянул руку, положив на неё голову. – И мне с тобой привычно и весело, - добавил, смотря на парня.

Смотрелся он невероятно очаровательно в смеси невинности и наивности и хитринки, которой, может, и не было на самом деле, но в глаза она бросалась.

- Давно ты научился так сладко говорить? – усмехнулся Шулейман. – Оттачивай искусство манипулирования на ком-нибудь другом, со мной это не работает.

- Вот видишь, какой ты умный…

- Кончай, - отрезал Оскар.

- Но ты покатаешься со мной? – сменил тактику Том, всё так же смотря на него большими чистыми глазами и хлопая ресницами. – Я не хочу в первый раз быть один.

- Хорошо, прокатимся. Всё равно я хотел разок заглянуть на склон. Но учиться ты будешь с тренером и не пренебрегай этим, иначе свернёшь себе шею. Тут не лучшие трассы для новичков.

Двадцать восьмого декабря Том с утра до полудня занимался с тренером, женщиной тридцати с небольшим лет по имени Кирстон, и перед обедом был готов попробовать провести первый настоящий спуск.

Сердце волнительно, предвкушающе и немного со страхом колотилось от вида снежного склона, на вершине которого стоял. Рядом, по левую руку, стоял Шулейман также во всей экипировке, но с куда более спокойным и уверенным видом.

- Уже передумал? – поинтересовался Оскар и переместил очки с головы на лицо.

- Нет, просто волнуюсь немного. Спуск такой длинный…

- Это короткий, - со знанием дела сказал Шулейман и указал в сторону: - Длинные там.

- А мы можем и туда сходить?

- Ты камикадзе? Можешь не отвечать, я и так знаю ответ. Для начала попробуй не убиться тут, а там посмотрим, - ответил Оскар и, оттолкнувшись, унёсся вниз.

Том глубоко вдохнул и последовал его примеру. Забыл надеть очки на глаза, потому, развив скорость, ехал практически вслепую, щурясь и видя всё размытым из-за слёз, вызванных напором холодного воздуха. Но первый спуск, тем не менее, завершился благополучно.

- С почином, - сказал ему Оскар, куривший внизу, опёршись на одну лыжную палку. – Глаза не вытекли?

- Нет, - ответил Том, растирая всё ещё слезящиеся глаза.

Двадцать девятого декабря Шулейман вновь составил компанию Тому, и после разминки они отправились на «взрослый» спуск. В этот раз Том уже не волновался, и коленки не дрожали, когда подкатил к стартовой линии и посмотрел вниз. Минут пять с интересом понаблюдал за другими – опытными людьми, умеющими ехать не только по прямой, и, надев очки, оттолкнулся вперёд Оскара.

Здесь ощущения были на порядок острее, ярче – кричащими. Непросто было не закричать под стать душе от восторга от стремительного полёта, чувства пронизанного солнцем воздуха, который рассекаешь лицом. Но ближе к середине протяжённого спуска произошло страшное: по случайности, а скорее по неосторожности от неопытности Том зацепил палкой ботинок, запнувшись, направил ноги друг на друга и упал.

Кувырком скатился вниз и от шока сразу вскочил ноги, вытряхивая правую ногу из единственной уцелевшей лыжи. И согнулся пополам, схватившись за поясницу, жмурясь и застонав от боли.

- Вот что бывает, когда слушаешь идиотов! Какого хрена я тебя послушал?! – в сердцах ругался Шулейман, подъезжая, и круто развернулся, тормозя рядом с Томом. – Чего ты скулишь? Где болит? Говори нормально.

- Здесь… - Том обвёл ладонью размытую зону сзади от талии до колена по правой стороне тела.

- Тебе нужно к врачу. Можешь разогнуться и идти, или сюда помощь вызывать?

- Не надо. Я не хочу в больницу, - сказал Том и осторожно разогнулся, продолжая держаться за поясницу.

- О больнице пока речи не идёт, здесь есть свои квалифицированные доктора. Тебе ещё повезло, - сказал Оскар, увидев, что куртка на животе Тома распорота, видимо, обломком лыжи. А ведь могла в тело вонзиться.

Он снял с Тома лыжи и помог ему доковылять до медицинского центра, расположенного на территории. Том спокойно шёл с ним, но в кабинете, когда был усажен на кушетку, неожиданно запротестовал, отказался раздеваться и не давался в руки доктору, пышнотелой брюнетке средних лет.

«Шок», - про себя сделала заключение о его состоянии доктор, но помогать насильно ей не позволяла профессиональная этика, в том числе насильно успокаивать, а выпить что-нибудь Том также рьяно отказывался.

- Ты головой ударился? – резко одёрнул его Шулейман, в том числе и физически – тряхнул за плечо.

- Нет…

- А ведёшь себя так, как будто да, и тебя отбросило назад в развитии, в то время, когда ты в      ёл себя неадекватно с поводом и без и боялся всех.

- Нет, я не боюсь, всё нормально. Просто я… Я… - Том зажмурился и мотнул головой не в силах объяснить, почему он не хочет принимать медицинскую помощь.

- Согласен на осмотр и обследование? – спросил Оскар.

- Нет, я не хочу, не надо этого. Я в порядке. Всё пройдёт само, уже меньше болит.

- Сидеть, - не повышая голоса, но звучно приказал Шулейман хотевшему встать Тому. – Не хочешь лечиться добровольно – будет принудительно. Всё в порядке, мадам, - обратился он к доктору, которая смотрела на него большими глазами, шокированная его обращением с больным. – Он немного полоумный, я за него отвечаю.

Том открыл рот, чтобы возразить и оправдаться, но Оскар осадил его:

- Молчать. А теперь успокойся, не дёргайся и не мешай доктору делать её работу.

Том подчинился. На поверку всё оказалось не так плохо – всего лишь защемление нерва и растяжение. Первое устранили на месте, в одном из соседних кабинетов, где Том снова пытался отказаться раздеваться, но уже совсем вяло, и Оскар в прежней не терпящей возражений манере убедил его делать, что сказано.

Том злился и обижался на Оскара за такое обращение, за то, что он им как собакой командует. Но ничего не мог с собой поделать, когда Шулейман вот так разговаривал с ним, помимо воли подчинялся, срабатывал выработанный рефлекс. Сука, выдрессировал!

После всех процедур Том хотел высказать Оскару всё, что о нём думает, но передумал. В самом деле, психанул что-то, а Оскар усмирил его действенным способом, и благодаря этому принял помощь и сейчас чувствует себя лучше. Но всё равно сказал:

- Оскар, спасибо тебе за заботу. Но не надо разговаривать со мной, как с собакой. И почему ты назвал меня полоумным?

- Потому что ты так вёл себя, и надо было как-то объяснить, почему с тобой не работает разговаривать как с нормальным человеком, - отвечал Шулейман, повернув к нему голову. – Сейчас ты снова ведёшь себя нормально – относительно, и до следующего претендента я тебя так называть не буду. Пойдём отдыхать, - сказал он, легко поставив точку в предыдущей теме. – И ты же понимаешь, что больше кататься ты не будешь?

- Понимаю, - ответил Том, тоже забыв про намерение поругаться. - Я это падение не скоро забуду, и у меня ещё болит нога.

***

По возвращению домой Том, помня неудачный опыт катания на лыжах, решил заняться спортом, чтобы привести тело в форму и в будущем избежать проблем из-за неловкости и мышечной слабости. Для начала, не придумав, куда бы однозначно хотел податься, остановил выбор на том, с чем его тело уже хорошо знакомо – йоге. И с удивлением обнаружил, что после разминки может свернуться чуть ли не в бараний рог – тело всё помнило, и не мыслями, но как-то по-другому понимал, что и как нужно делать. И открыл, что йога – это здорово, особенно если отключить голову, а не сразу, но со второго раза получилось вообще ни о чём не думать, просто быть. После занятий такое умиротворение ощущал и прилив сил – совершенно особой энергии, мощной, светлой, но тихой и очень равномерной.

И испанский язык продолжал изучать, отводя этому делу не менее двух часов в день. И продолжал заниматься теорией и практикой фотографирования и обработки изображений.

Впервые в жизни у Тома весь день был загружен. А по вечерам он приходил к Оскару, иногда с ноутбуком, и сидел с ним до тех пор, пока не приходило время лечь рядом спать.

Том начал задумываться о поездке в Испанию, к родственникам. Его испанский словарный запас был ещё далёк от идеального, но уже мог вполне бегло говорить и хорошо понимал, что говорят ему. Испанский давался ему легко, если не лениться, а особенно хорошо всё усваивал в разговоре – буквально на лету схватывал значения слов, которые говорит отец, и их произношение, и многое интуитивно угадывал. Как будто внутри себя знает всё это и всю жизнь ждал того момента, когда вспомнит и заговорит на родном языке.

Он определённо пошёл в папину сторону и по крови был испанцем, но никак не финном. Финский язык у него вызывал отторжение и не давался ему, как и многое другое было ему чуждо и немило, что норма для той ледяной страны.

«Может быть, я знаю ещё не всю шокирующую правду о себе, и мама мне не родная?», - однажды весело подумал Том и тут же прикусил себе язык, потому что так нельзя думать. Ни в коем случае.

Мама – это мама, она одна. Неважно какая.

Да, чем больше Том думал о матери, тем больше понимал и признавался себе, что ничего к ней не чувствует. Он хотел, чтобы с ней всё было хорошо, и боялся обратного, убил бы за неё, как сделал бы это за любого близкого человека – а мама по определению близкий человек, это не обсуждается. Но всё это без каких-либо глубоких чувств. Том не хотел увидеть её, не хотел обнять, не испытывал необходимости в том, чтобы она присутствовала в его жизни.

Как и в детстве, «мама» оставалась для Тома чем-то абстрактным, призраком.

Но Том решил повременить с визитом на вторую родину. Считал Испанию чем-то солнечным и хотел узнать её именно такой – солнечной и тёплой, а не в разгар зимы. И ещё поучить язык не будет лишним, чтобы избежать казусов в общении с семьёй. Например, как когда встретил фразу: «Te dan la mano y agarras la pata», перевёл её дословно, получив «Они дают тебе руку, а ты хватаешь за лапу» и долго думал, то ли у испанцев такое своеобразное чувство юмора, то ли он идиот. А потом отец объяснил, что там не «за лапу», а «за ногу», это крылатое выражение и означает оно: «Когда кто-то хочет тебе помочь, ты хочешь, чтобы для тебя сделали всё». И ещё одна крылатая фраза поставила его в тупик: «¿’Tas trompuda o quieres beso?», что переводится как «Ты губки надул или хочешь поцеловаться?». А когда узнал её применение: «Когда кто-то не в духе, расстроен, он надувает губы, и чтобы заставить его улыбнуться ты можешь сказать эту фразу», от души смеялся, поскольку сам так часто дует губы, и подумал, что, жаль, Оскар не знает этой пословицы. И через пару секунд, подумав над тем, что подумал, добавил: «Нет, не жаль».

Во второй декаде января Том надумал, что ему нужен штатив под камеру. Хотелось прогуляться пешком, а объяснять ничего не хотелось, потому ничего не сказал Оскару, а уже с улицы написал ему SMS: «Я пошёл в магазин за штативом для камеры». В этом бесспорный плюс такой большой квартиры – легко можно не пересекаться, когда того не хочется, и сбежать незамеченным.

Том отправился в тот же магазин, что и в прошлые разы – штативы там тоже продавались, помнил, что видел их, и радостно заулыбавшись и помахав, подошёл к полюбившемуся консультанту, который тоже узнал его, едва он зашёл, и улыбнулся в ответ. Тому действительно нужен был штатив, а заодно это был повод, чтобы снова прийти сюда и пообщаться. Чем-то этот парень, Марсель, очень нравился ему: глаза его нравились, улыбка, добродушие, то, что с ним было легко разговаривать, и не чувствовал стеснения и непонятливости, несмотря на то, что в жизни не знакомился и не делал первого шага.

Изучая представленный ассортимент необходимой ему вещи, Том невпопад сказал, что недавно отдыхал на горнолыжном курорте и упал при спуске. А Марсель поделился в ответ, что в четырнадцать лет, отдыхая во Французских Альпах с родителями и младшей сестрой, тоже упал, но ему повезло меньше. Сломал бедренную кость и получил тяжёлую травму позвоночника, от которой оправился только к девятнадцати годам, но при нагрузке она до сих пор давала о себе знать болью в спине, иррадиирущей лучами в ноги и плечи. Тут к месту было спросить о том, сколько ему сейчас лет – оказалось, одногодки. Так и завязался разговор, периодически возвращающийся в колею «покупатель-продавец» и снова уходящий в личное общение.

Выбранный штатив был отставлен в сторону, где дожидался момента отправки на кассу. Только через час Том вспомнил, что они находятся в разных условиях: Марсель на работе, а он его отвлекает. Том взял свой штатив и, прежде чем пойти на кассу, предложил Марселю встретиться сегодня вне его работы. Марсель согласился.

Когда Том ушёл, к Марселю подошла Диана, слышавшая, что они договорились о встрече сегодня вечером, и сказала:

- Я буду навещать твою могилу.

Парень покрутил пальцем у виска, адресуя этот жест подруге, и поспешил подойти к покупателю, чтобы избежать разговора с ней.

Домой Том не пошёл дожидаться вечера, гулял, пообедал в попавшемся на пути ресторане и к семи часам вернулся к магазину техники, откуда через минуту вышел Марсель, застёгивая на ходу куртку. Непривычно было видеть его без форменного поло и бейджа на груди, но в остальном он был тот же самый, что и в стенах магазина.

Они зашли в точку общепита поужинать, а после отправились гулять по темноте.

- Том, я наверняка всё испорчу своим вопросом, но я должен спросить, - проговорил Марсель, собравшись с духом, и посмотрел на Тома. – У нас свидание?

- Нет, - ответил Том с искренним недоумением, как можно было так подумать.

Марсель покивал, чувствуя себя неловко, и хотел оставить эту тему, но Том обратился к нему:

- Почему ты так подумал?

- Не знаю. Малознакомые взрослые люди редко просто так проводят время вместе.

«А как же друзья?», - вопросил про себя Том, но спросил другое:

- Я тебе нравлюсь? – решил сразу выяснить этот щекотливый момент во избежание недопонимания и неожиданного неприятного открытия.

- Да, нравишься, - кивнул Марсель и спешно поправился: - В смысле – не в этом смысле. То есть… Ох… - он тяжело вздохнул и, закрыв глаза, потёр лицо ладонью в перчатке. – Я что-то не то говорю. Со мной всегда так – я вечно всё порчу. Права Диана – я идиот.

- Мне тоже постоянно говорили и говорят, что я идиот, но я не верю, - серьёзно, ободряюще сказал Том.

Марсель улыбнулся, посмотрев на него, и произнёс:

- Ты очень милый.

- Ты гей? – вскоре спросил Том. Собственный вопрос не казался ему излишне прямым и неуместным, он хотел знать.

Марсель с некоторым удивлением взглянул на него и ответил:

- Это прозвучит странно, но я не уверен. Мне нравятся мужчины, я встречаюсь с ними, но я не уверен в том, что мне совсем не нравятся женщины и что мне не будет лучше связать жизнь с женщиной.

- А я нет, - сказал за себя Том. – Мне это совсем не нравится.

Марсель снова удивлённо посмотрел на него, хотел спросить: как же Том встречается с Шулейманом, если он не гей и не би, но решил промолчать, поскольку не хотел выставлять себя ещё большим идиотом.

Домой Том вернулся в начале одиннадцатого. Оскар открыл ему и не спросил, где он шлялся целый день, если купить штатив – дело максимум двух часов. А Том не стал рассказывать.

Переодевшись, Том взял камеру, штатив и пришёл к Оскару, чтобы опробовать новую вещь в действии. Не поворачивая головы, Шулейман вытянул руку с оттопыренным средним пальцем, направляя красноречивый жест Тому в объектив. Том сфотографировал – кадр получился ярким. Оставшись довольным снимком и не восприняв жест Оскара на свой счёт, он попросил:

- А теперь можешь перевернуть руку тыльной стороной вверх и согнуть запястье, чтобы часы было видно?

- Ты уже успел заключить рекламный контракт с Lange & Sohne и хочешь использовать меня в качестве благотворительной модели?

- Нет, я хочу тебя сфотографировать так, чтобы часы были на первом плане. Они красиво сочетаются с твоим цветом кожи, татуировками, рубашкой, изголовьем кровати…

- Я-то думал, что просто часы купил, а оказывается – идеальное дополнение к себе и интерьеру, - саркастично произнёс Шулейман. – Ладно, фотографируй, - он повернул руку так, как просил Том.

Сделав три кадра с разных ракурсов, Том сел на край кровати, посмотрел снимки, выбрав лучший и думая, как его обработать, и повернулся к Оскару, спрашивая:

- Я опубликую, хорошо?

- Хорошо. Я сделаю себе репост. Публикуй фак и часы одним постом.

Все эти новомодные термины: «репост», «пост» и прочие по-прежнему были непривычны для Тома, но он старался привыкнуть, поскольку в современном мире они – часть обыденной жизни, и тем более она важна, если делаешь то, что можно опубликовать в сети.

Вечером следующего дня Том традиционно сидел перед сном с Оскаром в его спальне. Долго молчал и, не смотря на парня, сказал:

- Оскар, давай попробуем.

- Что попробуем? – не понял Шулейман и посмотрел на него.

- Это… Ну… Я хочу попробовать, - Том замолчал и прикусил губу.

Показать было проще, чем сказать. Он подполз к Оскару и, повторяя то, что проделывал с ним Джерри, оседлал его бёдра. Склонился к лицу и поцеловал.

- Я хочу попробовать, - повторил. Зачем-то объяснял, прерывая поцелуи и снова целуя, чтобы не передумать: - С тобой. Ни с кем другим я никогда не решусь. Я хочу познать, как это…

Шулейман запустил пальцы ему в волосы на затылке и притянул ближе, чтобы не отстранялся и заткнулся. Перехватил главенство в поцелуях, что было не сложно. Том не протестовал, поскольку этого он и добивался. Только страшно очень было. Но это был не тот страх, какой испытывал прежде, не панический ужас. Сейчас сердце и нервы дрожали от волнения и страха перед неизведанным, непознанным, перед тем, что было знакомо, но неправильным образом.

Оскар обхватил Тома за талию и аккуратно свалил с себя, укладывая рядом, так, что они оба оказались на боку. Целовал в губы, лицо, шею, не отпускал от себя хрупкое тело.

Том вслепую, неумело и невпопад подставлял губы и вздрагивал от поцелуев в шею, порываясь втянуть голову в плечи. Цеплялся за его плечи, снова не разумея, куда деть руки, и не решаясь ещё хоть где-нибудь прикоснуться, и чувствовал касания ухватистых ладоней на своём теле через ткань. Мысленно был благодарен Оскару за то, что тот не раздевает его и не лезет под одежду, он не был готов так быстро и резко.

Шулейман закинул ногу Тома себе на бедро и несколько раз качнул тазом, и Том перестал дышать. И сделал вдох только с новым поцелуем, хватанув ртом воздуха, и был заткнут чужим ртом, языком. Без промедления откликнулся, касался, скользил языком в ответ.

Оказалось, целоваться по собственной воле и желанию очень приятно. А в глубоких поцелуях было что-то особенное, от этих горячих, мокрых ощущений кружилась голова.

Оскар поддел пальцами резинку домашних штанов Тома и запустил руку ему в трусы, обхватывая ладонью стоящий член, сделал движение вверх-вниз, сдвигая нежную, горящую кожу. Том резко и шумно втянул носом воздух от неожиданности прикосновения в таком месте и вцепился пальцами в запястье Шулеймана, пытаясь убрать его руку.

- Оскар, не надо, пожалуйста… - попросил срывающимся полушёпотом.

- Успокойся.

Поцелуй под ухом отвлёк. Следующее движение по члену заставило запрокинуть голову и зажмуриться от непознанного удовольствия, прошивающего до хребта. А совсем скоро вовсе потерял волю к тому, чтобы противиться стыдным прикосновениям, пытался и вновь терялся в ощущениях, в жаре, в том, как задыхается.

Том кончил со всхлипом, накрепко зажмурившись и дёрнувшись, до судорог в пальцах вцепился одной рукой в плечо Оскара, а второй в ласкающую руку.

- Для первого раза с тебя хватит, - сказал Шулейман, отодвигая его от себя, и потянулся к тумбочке за салфетками.

Том не мог понять, что это было, всё произошло слишком быстро, слишком не так, как ожидал. Открыв глаза, он привстал на локте, прерывисто дыша ртом и растерянно смотря на Оскара.

- Но ведь это был не секс?

- Меня пугает неуверенность в твоём голосе, - сказал в ответ Шулейман, вытирая ладонь, и бросил использованную салфетку на пол.

- Это точно был не он, - поправился Том, но всё равно не до конца уверенно.

Не мог быть твёрдо уверен в том, что это не считается видом секса с каким-нибудь хитроумным названием вроде того ужаса, фистинга, который увидел по незнанию.

- А ты хочешь сейчас продолжить? – спросил у него Оскар.

Том отрицательно покачал головой, прежде чем успел задуматься над ответом. Сейчас он ничего не хотел, ему было хорошо, хоть и не понимал пока, как с этим «хорошо» обращаться и как его чувствовать.

- Вот и ложись спать, - заключил Шулейман.

Том кивнул и, поднявшись с кровати, начал раздеваться, закусив губы от неловкости перед тем, что только что было. Не подумал хотя бы из вежливости подумать о том, что Оскару тоже нужно что-то делать со своим возбуждением. На самом деле, вовсе не подумал о том, что он тоже возбудился от их действий.

Лёг на бок спиной к Оскару, натянув одеяло до ушей, и сразу задремал.

Глава 21

Белым-белым по рукам снегом

Тает лёд. На платье кровь с тела.

Мой король, бери любовь смело,

Зажигай Лолиту, делай, делай... 

Белым-белым по глазам светом,

Разрешаю целовать в сердце.

Закрываю красотой солнце,

Открываю тела оконце.

МакSим, Лолита©

- Всё ещё хочешь заняться сексом?

Такой вопрос сразу после пробуждения заставил напрячься и очень быстро скинуть сонную негу. Том сел на постели под выжидающим взглядом Оскара, инстинктивно прикрываясь одеялом, и, сглотнув, ответил:

- Да. Но я в туалет хочу, и пить, и есть…

Выглядело так, как будто придумывает причины отложить момент, и отчасти так и было, несмотря на то, что на самом деле испытывал надобность во всём перечисленном. Не был готов прямо сейчас сделать это.

- И заниматься анальным сексом по утрам вообще не лучшая идея, - добавил к его словам Шулейман, подытоживая разговор, и, откинув одеяло, поднялся с постели.

Том удивлённо и вопросительно посмотрел на него, но предпочёл не спрашивать, почему так. Оскар надел вчерашние джинсы, оставив рубашку валяться на кресле, но вопреки ожиданиям Тома не ушёл. Скрестив руки на груди, стоял и внимательно смотрел на него. Смотрел нечитаемым взглядом, но Тому казалось, что он снова глядит выжидающе, отчего становилось неловко. Тому вспомнился вчерашний вечер на границе ночи, прикосновения, поцелуи, жар и запретная ласка, приведшая к…

Щёки вспыхнули от этих картинок, и память о касаниях, точно издеваясь, подливая масла в огонь смятения, ожила ощущениями на коже. Том закусил губы и опустил глаза, нервно потирая ладони.

Шулейман подошёл к кровати и сел перед Томом, молча заглядывая в лицо. И без слов надавил Тому на плечи, опрокидывая его на спину и нависая сверху.

«А может, сейчас?», - подумал Том, спросил себя, широко раскрытыми глазами смотря на Оскара и не шевелясь.

Сердце застучало чаще, но отнюдь не от предвкушения и зарождающегося желания, и грудь вздымалась выше, встревоженно.

Оскар провёл кончиками пальцем Тому от впадины у основания горла вниз, к линии одеяла, закрывающего тело до середины груди. Том схватился за его руку, не давая сдвинуть одеяло вниз.

- Оскар, мне правда надо. Давай позже? Я подойду к тебе.

Том ещё не понял этого мыслями, но чувствовал, что единственный для него вариант – начинать самому, быть ведущим, чтобы точно знать – я сам этого хочу. Только так он может чувствовать себя полностью в безопасности. От инициативы Оскара Том сразу зажался и оцепенел.

- Никакой романтики с тобой, - фыркнул Шулейман и, поднявшись с него, сел рядом. Указал на дверь: - Иди.

Том быстро оделся спиной к Оскару и вышел из спальни в направлении ванной комнаты. Шулейман провёл его взглядом и потянулся за сигаретами. Такого поведения он понять не мог. Но что-то ему подсказывало, что лучше и безопаснее для своей нервной системы просто подождать.

За завтраком и обедом, где встречались за столом, Оскар не поднимал тему интима и того, что он мог бы означать в системе их непонятных отношений, чему Том был рад, но вместе с тем и переживал немного – вдруг он забыл, отмахнулся от него? Но после обеда, когда Том встал из-за стола и отошёл поставить свою тарелку в посудомоечную машинку, Шулейман подошёл к нему со спины и, когда Том повернулся, попробовал его поцеловать. Том отвернул лицо и опустил голову, тем самым не дав поцелуй, и, выскользнув из-под его рук, не поднимая взгляда, быстро вышел с кухни. Всё по той же причине – ему надо было самому выступать инициатором, надо знать, что всё происходит по договорённости.

Том не хотел именно Оскара, не испытывал к нему никакого влечения. Но он хотел попробовать. А Оскар безопасный, он остановится, если он, Том, поймёт, что не может, и не придётся продолжать из убивающего чувства долга. Оскар всё про него знает, знает все его особенности, и с ним не надо беспокоиться и стесняться, что совсем ничего не умеет и не понимает даже собственное тело. Он не посмеётся над ним, а если посмеётся – то это привычно и потому не ранит. Ни с кем другим Том, как и сказал, никогда не решится попробовать, даже если будет искренне хотеть. Ему необходимо было узнать – как это, прежде чем он по-настоящему захочет с кем-то близости и пойдёт на неё.

К четырём часам дня Том подумал, что пора, собрался и, выдохнув напоследок, зашёл в гостиную, подошёл к дивану, на котором сидел Оскар, и сообщил:

- Я готов.

- Если я правильно тебя понял, то это было ни разу не сексуально, - фыркнул Оскар и пытливо сощурился, спрашивая: - Правильно понял?

- Да, правильно, - кивнул Том.

- Садись, - Шулейман похлопал по кожаному сиденью рядом с собой.

Том послушно подошёл и сел, зажав ладони между бёдрами. Снова чувствовал, как ускоряется, долбит от волнения сердце – вот-вот всё случится.

- Ждать ночи не обязательно? – на всякий случай уточнил он.

- Нет, не обязательно. Но давай для начала поговорим, - сказал Шулейман, развернувшись к нему и поставив локоть на спинку дивана. – Вчера ты что-то объяснял, но делал ты это так, что тебя ни хрена не хотелось слушать. Что ты пытался до меня донести?

- Я сказал, что хочу попробовать с тобой.

- Это я слышал, - кивнул Оскар. – И с чего вдруг ты решил изменить обету пожизненного воздержания и воспылал ко мне страстью?

- Я хочу понять, боюсь ли я до сих пор. Мне кажется, что нет, не так сильно. И я подумал, что вдруг я захочу когда-нибудь чего-то такого, а я же совсем ничего не умею, не знаю, не понимаю, как надо реагировать на свои ощущения – они заставляют меня теряться и пугают. Поэтому мне надо попробовать и научиться – чтобы знать, как это, понимать себя и не бояться неизведанного, - как есть объяснил Том. - Может, мне вообще не понравится?

- Очень интересно. Но почему ты решил познавать прелести секса со мной? Тебя же вообще не привлекают однополые отношения, или что-то изменилось?

- Нет, мне вообще не нравятся мужчины. Но ты – это другое. Я не воспринимаю тебя так, как всех остальных мужчин.

- Если ты собираешься в будущем заниматься сексом с женщинами, то и учиться лучше с женщиной. Советую обратиться к проститутке. Многие мальчики именно с профессионалками учатся быть мужчинами, конечно, в более раннем возрасте, но всё же.

- Я не буду обращаться к проститутке, - мотнул головой Том.

- Почему? Это идеальный вариант. Я посоветую тебе лучших. Приедет и научит так, что потом не встанешь.

- Я не хочу пробовать с проституткой, - немного иначе повторил Том. – Это не то, низко и обезличено.

- В таком случае, почему бы тебе не подождать, когда встретишь «ту самую», и с ней уже и пробовать, и учиться, и так далее?

- Нет, - твёрдо и восклицательно ответил Том, вновь мотнув головой, и подсел вплотную к Оскару. – Я никогда не решусь попробовать, если не буду уверен в том, что понимаю, что делаю. Мне надо научиться. А кроме как к тебе, мне не к кому обратиться. Ты прекрасно меня знаешь, я тебе доверяю, и перед тобой мне не будет стыдно из-за своей неумелости, потому что и это обо мне ты тоже знаешь и не будешь ничего от меня ждать, а покажешь, как надо. Или с тобой – или ни с кем, потому что ни с кем другим я не смогу чувствовать себя спокойно.

- А вот это уже похоже на ультиматум. То есть ты просишь меня быть твоим секс-учителем?

- Да, - кивнул Том, стараясь, чтобы голос не дрогнул, и самому не засомневаться.

- Конечно, это очевидно, но лучше уточню – ты понимаешь, что мы оба мужчины?

- Понимаю.

- И ты понимаешь, каким образом между нами всё будет происходить?

- Понимаю.

- Что ты понимаешь? – резонно спросил Шулейман.

- Я знаю, как это происходит между мужчинами, - с некоторым напряжением ответил Том.

- Ты понимаешь, что будешь снизу? – задал очередной вопрос Оскар. – Потому что я тебе свой зад для экспериментов не доверю.

- Понимаю.

- Отлично. Прежде ты никогда так много за раз не понимал.

- Я готовился, - язвительно ответил Том, обидевшись на то, что иносказательно, но Оскар снова назвал его идиотом.

- Да ну? Читал просветительную литературу для детей или по-взрослому смотрел порно? – вернув удар, легко осадил его Шулейман.

- Ни то, ни другое. Я морально готовился, думал, поэтому понимаю, чего хочу и на что иду. Оскар, ты поможешь мне?

Шулейман несколько секунд подумал и кивнул:

- Окей, я готов удовлетворить твою просьбу. Сейчас начнём?

- Давай сейчас, - кивнул Том, опять чувствуя сердцебиение. – А у тебя есть те таблетки? – спросил он через паузу.

- Зачем они тебе?

- Чтобы расслабиться. В прошлый раз они мне помогли.

- Даже если бы были, я бы тебе их не дал, - доходчиво ответил Оскар.

Том покивал, безропотно приняв отказ, и, подняв взгляд к парню, задал другой вопрос:

- Можно мне выпить? У меня нет ничего своего. Я возьму что-нибудь в баре?

- Нельзя – ни взять, ни выпить.

- Почему?

- Потому что ты должен быть в трезвом уме и сознавать, что делаешь, во избежание последующей истерики, депрессии и иже с ними. В общем, чтобы не было как в прошлый раз.

- В прошлый раз мне понравилось.

- Да? – деланно удивился Шулейман. – А я помню, что ты жёстко истерил наутро, а недавно ты мне поведал, что после той ночи хотел меня убить.

- Я так реагировал из-за своих страхов, а не из-за того, что мне не понравилось. На самом деле, я не помню ту ночь. Но если бы мне было больно и плохо, я бы запомнил, а значит, мне было хорошо.

- Логика странная, но, надо признать, верная. Я действительно старался сделать так, чтобы и тебе было приятно. Непонятно только – зачем? Но не суть. Пить ты не будешь.

- Но почему? – с искренним недоумением всплеснул руками Том. – Тебе же лучше, если я расслаблюсь, я буду сговорчивее.

- Не надо выражаться как малолетняя шлюха, дающая за коктейль. Я буду спать с тобой только трезвым. Если тебя это не устраивает, найди кого-нибудь, кто согласен тебя тупо трахнуть, неважно в каком состоянии.

Том поморщился от его слов и, утратив пыл, сказал:

- Не надо так говорить, это грубо.

- Это правдиво. Так что, согласен на мои условия – между прочим, ты должен меня слушаться, раз я твой учитель, или сворачиваем просветительскую кампанию?

- Согласен, - вздохнув, сдался Том.

- Отлично. И в свете твоего желания расслабиться при помощи «допинга» - подумай ещё раз, действительно ли ты хочешь этого. Я не хочу, чтобы после секса, а то в процессе ты разрыдался.

- Да, я хочу попробовать. Просто я очень волнуюсь и боюсь, что это всё испортит.

- Не волнуйся. Ты в надёжных руках. Итак, урок первый: прикосновения и ощущения, - проговорил Оскар, откинувшись на спинку дивана. – Прежде всего, надо знать, что тебе самому нравится, не нравится, что особенно приятно. Что ты знаешь о себе в этом ключе?

Том несколько секунд хлопал ресницами, а после нахмурился, давая понять, что не понимает, чего от него хотят, и сказать ему нечего.

Шулейман вздохнул, закатив глаза, и перефразировал вопрос доходчивее:

- Как ты ласкаешь себя, когда мастурбируешь? Или ты совершаешь ту же ошибку, что и многие, и уделяешь внимание только члену?

От такого откровенного набора слова, обращённого к нему, Том часто захлопал ресницами и, пристыженно опустив взгляд, ответил:

- Я никогда не делал этого…

- Ты прикалываешься?! – со смехом воскликнул Оскар. – Ладно, потом тебе отбило охоту до всего, связанного с сексом, но на момент изнасилования тебе было четырнадцать, а двенадцать-четырнадцать лет это самый возраст, когда рука не достаётся из трусов! И что, ты ни разу не удовлетворял себя, не хотел?

- Я не думал об этом

- У тебя вставал, - подсказал Шулейман.

- Да. Такое было и это было очень некомфортно, но мне не казалось правильным трогать себя. Поэтому я просто ждал, когда само пройдёт, оставался в постели или шёл в душ. И однажды, когда я в прошлом жил с тобой, мне смутно захотелось. Ты был с женщиной… и я вас слышал, это было в тот день, когда ты учил меня целоваться. Точнее не ты, а она. Я почти решился, но всё стихло, и мне стало совсем стыдно.

- Поразительно. Ты не просто девственник, а девственник в квадрате, поскольку и сам себя ни разу не касался. Даже страшно портить такую невинность.

- Я не девственник, - скорбно поправил Оскара Том.

- А кто ты с твоим нулевым чувственным опытом? Насильно не считается, тот наш с тобой раз тоже.

Том удивлённо посмотрел на Шулеймана, и он продолжил говорить:

- Ладно, раз ты ничего о себе не знаешь, буду сам знакомить тебя с твоим телом. Положи сюда ноги, - сказал Оскар и указал на место, где Том сейчас сидел.

Том не был уверен в том, что правильно его понял, но отодвинулся и, повернувшись к нему лицом, поставил полусогнутые в коленях ноги ступнями на сиденье. Шулейман развернулся к нему и коснулся пальцами голой правой ступни под выпирающей косточкой. Провёл по тонкой коже с внешней стороны, с внутренней, вызвав мурашки. Том непроизвольно чуть дёрнул ногой.

- Тебе надо привыкнуть к прикосновениям и познакомиться со своим телом, своими ощущениями. Принять их, - произнёс Оскар, проводя выше, по щиколотке, и плавно переместил руку из-под штанины на ткань.

Рука проделала путь вверх, к подколенной впадине, и прикосновение там послало по телу новую порцию мурашек. Том сглотнул, снова хотелось дёрнуться от приятной, непривычной щекотки, пробегающей по нервам от точки соприкосновения.

Медленно, легко касаясь. Оскар вёл пальцами по телу Тома, пристально смотря в его лицо, в глаза, комментировал свои действия. И Том в свою очередь тоже не отводил взгляда от его глаз, не шевелился.

Барьер из ткани между его, Тома, кожей и пальцами Оскара не притуплял ощущения от касаний, но подчёркивал их, делал более многогранными из-за неконкретности, дразнящими.

Шулейман следил за реакцией Тома, подмечая проявляющиеся детали: углубившееся, ставшее более частым дыхание, беззвучное, но заметное по движению груди и плеч; расширившиеся зрачки; блеск внимательно направленных на него глаз.

Выше. Пальцами по задней поверхности бедра, переходя на внутреннюю.

- Внутренняя сторона бедра отличается особой чувствительностью…

Когда рука Оскара поднялась пугающе близко к паху, Том сжал ноги и, изломив брови, умоляюще посмотрел на него.

- Оскар, не надо меня там трогать.

- Я сейчас и не собирался. Но почему у тебя такая реакция? Вчера тебе понравилось, и ничего у тебя не отвалилось.

- Да, это приятно, - признаться в удовольствии было сложно, но не признаться Том не мог. – Но это неправильно.

- Неправильно – если ты заставляешь кого-то трогать тебя, а если ты делаешь это сам или кто-то делает это с тобой добровольно – это нормально, - авторитетно ответил Шулейман. – Более того – любовники всегда трогают друг друга за гениталии.

- Да? – удивился Том.

- Да.

Том подумал две секунды и качнул головой:

- Всё равно. Не надо. Мне неловко от этого.

Шулейман предпочёл не развивать бессмысленный спор и вернулся к своему делу: как и собирался, обошёл по бедру пах Тома и перешёл на живот. Том ожидаемо не стал настаивать на продолжении диалога, снова гулко сглотнул, забегал глазами, ощущая прикосновение на животе. Держался, чтобы инстинктивно не втянуть его, чтобы уйти от касания.

С живота Оскар перешёл на бок, продолжая продвигаться снизу вверх, что рождало лёгкое ощущение обычной щекотки и той, другой, разбегающейся по нервам и ускоряющей пульс. А с бока на грудь.

Том вздрогнул, когда Оскар намеренно задел его левый сосок, и ещё отчётливее почувствовал мощное сердцебиение.

Далее – ключицы, шея, до уха, до чувствительной впадинки за ним. После этого Шулейман направил внимание на руки.

- …Особенно приятными могут быть прикосновения и к самым неожиданным и «невинным» местам, - проговорил он, беря правую руку Тома и переворачивая её внутренней стороной вверх. – Там, где кожа тонкая и сосуды расположены близко поверхности, - Оскар провёл кончиками пальцев по его выгнутому запястью.

И Том почувствовал то, о чём он говорит. Такое простое место – рука, всего лишь запястье, но так приятно – снова бегут мурашки. А когда Шулейман провёл ногтями по его ладони, Том рефлекторно сжал её в кулак, непроизвольно отдёрнул руку и передёрнул плечами, опустив взгляд и рассеянно, смущённо улыбаясь только губами. Это было слишком щекотно, слишком раздражило нервы, обострившиеся тактильные рецепторы.

Но Том вернул руку обратно и, взглянув на Оскара, увидел, что он глядит на него пронзительно прямо, с лёгкой ухмылкой на губах и настоящим огнём в глазах.

- Мне щекотно, - пояснил Том свою реакцию.

- А так?

Оскар снова взял его запястье в ладонь и прикоснулся к нему губами. Провёл языком по тонкой, горячей коже, под которой ярко проступали аккуратным узором синие вены, неотрывно наблюдая за Томом смеющимся взглядом, и у Тома споткнулось сердце. Кажется, он даже вздрогнул, не был в том уверен, все телесные ощущения сейчас сконцентрировались на маленьком участке кожи на внутренней стороне запястья.

Шулейман повторил весь проделанный путь по телу Тома всей пятернёй. Уже основательно растёр маленькие, твёрдые соски через ткань футболки, заставив Тома прерывисто вздохнуть, задрожать. Дойдя до шеи, обласкав спереди и по бокам, скользнул ладонью назад, гладя, щекоча, массируя до этого обделённую вниманием область. Том прикрыл глаза и приласкался щекой к его запястью.

Проверяя, Оскар положил руку ему на самый верх бедра, где оно переходит в пах, вжимая ладонь в кожу, касаясь пальцами лобка и промежности. Том сжал ноги, отчего контакт стал только плотнее, и, зажмурившись, запрокинул голову.

- Не сжимай ноги, - сказал Оскар.

Том медленно развёл бёдра, но Шулейман к нему не притронулся, вместо этого вернулся к его плечам и неспешно продвигался по рукам к ладоням. Том закрывал глаза и открывал, прерывисто дыша ртом. По-прежнему не двигался и смотрел помутнённым взглядом. Немного кружилась голова, ощущал себя как после пары бокалов шампанского.

Каждый последующий круг приучения к прикосновениям и ощущениям и расслабления был интенсивнее предыдущего, и мучительно медленная, планомерная ласка возымела невероятно распаляющий эффект. На третьем круге пришло время переходить к ласкам по голой коже.

В этот раз Оскар не стал спускаться к ногам Тома, потянул его майку вверх. Том поднял руки, позволяя себя раздеть, и, лишившись прикрытия ткани, обнял себя, прикрываясь, ссутулившись. Шулейман отвёл его руки от груди и опустил. Целовал его в шею, плечи, хрупкие, выпирающие ключицы, грудь.

Том обвил его руками за шею, теряясь в желании оттолкнуть и притянуть ближе. Непроизвольно выгибал спину. Всякий раз, когда Оскар поднимал голову, подставляя приоткрытые, подрагивающие губы, но не получал поцелуя, что дразнило и томило ещё больше.

- Иди сюда.

Оскар отстранился и потянул Тома за руку, усадил на свои бёдра лицом к себе. Недолго изучал взглядом его лицо, гладя бока, и, держа за талию, поцеловал в подбородок. Том податливо откинул голову, подставляя выгнутое горло. И вскоре наконец-то получил поцелуй в губы. Как же Том, оказывается, его ждал, сам не ведая, насколько сильно жаждет. Это слияние губ и языков было обжигающе, до внутреннего восторга приятно и подстёгивало головокружение.

Том прижался к Оскару, вновь обвивая руками за шею, но, почувствовав его эрекцию, упёршуюся в собственный пах, отпрянул. Посмотрел вниз и, поняв, что у самого то же самое – что штаны, такое чувство, порвутся, загорелся смущением, закусывая губы.

Шулейман притянул его обратно, целуя, и обхватил ладонями за бёдра, двинул на себя, прижимая, создавая трение. Разорвав поцелуй, Том рвано хватанул ртом воздух, издав тихий неясный звук подобный всхлипу, и уткнулся лбом в плечо парня. Оскар хорошо чувствовал, как он дрожит, что говорило о том, что он близок к тому, чтобы кончить просто их ласк.

Бесспорно, Том был готов – хоть здесь бери. И здесь и прямо сейчас и хотелось бы – подмять под себя и наконец-то овладеть. Но всё необходимое было в спальне.

- Пойдём в спальню, - сказал Оскар, ссаживая Тома с себя, и, встав, подал ему руку, уводя за собой.

Ходить в состоянии такого возбуждения было неудобно, штаны давили и терлись. В спальне Шулейман указал на постель, и Тома на секунду захлестнул холодящий страх перед тем, что должно случиться, но он утонул в решительности и желании.

Том послушно подошёл и сел на край кровати. Оскар сел рядом, повернувшись к нему. Ничего не предпринимал, давая Тому время немного остыть и продолжая следовать своей стратегии томления. И затем потянулся к Тому, деликатно взял сзади за шею. Том чуть повернул голову к нему, прикрыв глаза и приоткрыв рот, прося поцелуя, но получил поцелуй в щёку около уголка рта.

- Я для тебя что, как проститутка, поэтому ты не целуешь меня в губы? – саркастично спросил Том, но в голосе его превалировала обида.

Ему не нравилось, что все его попытки получить поцелуй игнорируются.

- Мне нравится тебя целовать, - как всегда прямо ответил Шулейман, посмотрев ему в глаза. – Но есть много и других интересных мест.

Он, снова придержав Тома за загривок, поцеловал его под ухом, поддел кончиком языка мочку и прихватил её губами, посасывая, вызвав новую волну дрожи. Второй рукой поглаживал его по спине, обвёл пальцами позвонки снизу до середины груди.

- Ты не хочешь тоже что-нибудь сделать? – спросил Шулейман, отстранившись и заняв выжидающую позу.

- Что?

- Сними с меня рубашку, - пожал плечами Оскар.

Том кивнул и, подсев ближе к нему, взялся за верхнюю из застёгнутых пуговицу, следя взглядом за своими пальцами. Медленно всё делал, после третьей поднял внимательный взгляд к лицу парня, проверяя, всё ли делает правильно, его реакцию. Но Оскар не давал никакой конкретной реакции, как и Том до этого, неподвижно сидел и наблюдал за ним.

Справившись с пуговицами, Том начал неуверенно снимать с Оскара рубашку. Сняв, откинул её на противоположную сторону кровати и посмотрел на него без неё. Вид голого тела вызывал ужас и желание убежать, но вместе с тем рождал любопытство.

- Ты тоже можешь меня потрогать, - подсказал Шулейман.

Том опустил ладони ему на грудь, поглаживая в меру развитые мышцы, фоном в который раз удивляясь про себя, какая у него горячая кожа, провёл вниз. Умирал от страха и нерешительности, но сделал то, что тянуло сделать, подался вперёд и поцеловал Оскара в скулу, в висок. Спустился ниже, на шею, сначала просто касался губами, затем, разомкнув губы, осторожно засосал кожу, коснулся языком, стараясь повторить то, что Оскар проделывал с ним, прислушивался к своим ощущениям. А ощущения говорили, что дарить ласку не менее волнительно, чем принимать её.

- А штаны? – напомнил Шулейман.

Плохо слушающимися, подрагивающими пальцами Том расстегнул ремень на его джинсах, стараясь случайно не задеть выпирающую бугром ширинку. Расстегнул пуговицу и положил ладони на свои колени. На этом всё.

Оскар подтолкнул его в грудь дальше на кровать, побуждая лечь – Том послушно подвинулся и опустился на спину, стянул с него штаны. Когда Оскар взялся за резинку его трусов, Том приподнял бёдра, помогая избавить себя от этой вещи. Стыдливо прикрылся ладонями, но прикрывать эрекцию было проблематично, касался себя. Том прикрылся сверху, обхватив себя ладонями за плечи.

- Обязательной к прикрытию считается только женская грудь, у тебя её нет. Что ты там прикрываешь? – проговорил Шулейман. – Убери руки.

Превозмогая себя, Том послушно опустил руки на покрывало, оставаясь полностью обнажённым, открытым. Оскар быстро избавился от джинсов, достал из тумбочки смазку и презервативы и обратился к Тому:

- Давай договоримся – ты должен говорить о своих ощущениях.

- Обо всех? – удивился Том, не успев задуматься и смутиться.

- Все я и так вижу. Говорить надо о неприятных – не молчи, если тебе будет больно.

Том кивнул, и Оскар сказал ему:

- Раздвинь ноги и согни их в коленях.

Том исполнил, но через две секунды свёл ноги, не мог спокойно находиться в столь открытой, бесстыдной позе. Шулейман шлёпнул его по коленке:

- Ноги раздвинь.

Сгорая от смущения, Том послушался. А когда он хотел снова сжать бёдра, Оскар сам расположил его ноги как надо и сел на пятки меж его колен, мешая снова свести их. Выдавил на пальцы смазку.

- Мне будет больно? – вдруг спросил Том.

Вопреки мысли, что всё может быть иначе, нежели научил его страшный опыт изнасилования, внутри себя не сомневался – больно будет.

- Во многом это зависит от тебя самого, от того, сможешь ли ты расслабиться, - отвечал Оскар. – Со своей стороны я гарантирую качество.

Он склонился над Томом и, целуя, опустил руку ему между ног и ниже. Том сносил прикосновения между ягодиц, хотя и недоумевал, зачем Оскар его там гладит, массирует сфинктер, то надавливает, то отпускает. Но, почувствовав в себе скользкий палец, воскликнул:

- Что ты делаешь?!

- Растягиваю тебя, - ответил Шулейман, не собираясь убирать руку.

- А без этого нельзя?

- Нельзя. Без подготовки тебе будет точно больно, мне - возможно больно, и велика вероятность, что я тебя порву. Лично мне оно не надо, я предпочитаю секс без крови.

Том поморщился, отведя взгляд. Он хорошо знал, как это – когда рвётся плоть, когда очень больно, мокро и по ногам течёт кровь.

- А как-то по-другому можно подготовиться? – спросил он. – Мне неловко, что ты мне туда пальцы засовываешь.

- Альтернативный вариант – пробка, но её у меня нет. Или ты можешь самостоятельно подготовить себя. Сам займёшься этим?

- Нет! – воскликнул Том, ужаснувшись самой мысли засунуть в себя пальцы.

- В таком случае не возмущайся, - сказал Оскар и ввёл глубже в него указательный палец. – Не зажимайся. И ноги не сдвигай. Подними ноги, вот так, - он поднял согнутые ноги Тома к животу.

Если совладать со стеснением, то процесс растяжки не доставлял неудобств, болезненных ощущений Том не испытывал. И два пальца не принесли боли, но вместе со вторым пришло ощущение давления на раздвигаемые мышцы.

- Что это?! – изумлённо и отчасти испуганно вскрикнул Том, распахнув глаза, когда Оскар провёл пальцами по чувствительнейшему бугорку у него внутри.

- Простата. Слышал о такой части мужского организма?

- Да, слышал… Не делай так больше.

- Почему? – ухмыльнулся Шулейман и, повернув кисть, согнул пальцы, давя костяшками в чувствительную точку.

Том вновь вскрикнул, выгнув спину и упёршись затылком в постель от слишком острого ощущения, попытался отодвинуться и соскочить с его пальцев. Но Оскар удержал его за бедро и притянул обратно, и сказал:

- Ладно, хорошего понемногу. А то кончишь раньше времени.

На трёх пальцах Оскар посчитал, что достаточно растяжки. Надел презерватив, размазал лубрикант по стволу. Ещё раз смазал Тома, провёл скользкой ладонью по его члену и подтянул его за бёдра ближе, удобнее раскладывая перед собой. Но в последний момент Том закрыл ладонями лицо:

- Оскар, я не могу так!

- А раньше ты не мог сказать? – с явным недовольством отозвался Шулейман.

- Нет, не в этом смысле, - Том опустил руки и посмотрел на него. – Я не могу вот так, лицом к лицу. Мне неловко. Как ещё можно?

- Можно сзади. Но в твоём случае это неудачный вариант.

- Почему?

- А сам не догадываешься?

Том не догадался, перевернулся и встал на четвереньки, упираясь коленями и ладонями в постель.

- Обопрись на локти, - посоветовал Оскар. – Прямые руки быстро устанут и начнут дрожать.

Том сделал, как он сказал, опустил голову. Эта поза была ему знакома, слишком, жутко знакома. Накатила память о том, как ему приказывали: «В коленно-локтевую», удерживали в ней, давя сверху своим весом, что испытывал в ней – невыносимую боль, ужас, отвращение, унижение. Возбуждение схлынуло, стремительно задавливаемое напряжением.

Том закрыл глаза, стараясь не думать об этом, говоря себе «сейчас всё по-другому, я не там, а со мной Оскар». Но, когда Шулейман взял его за бедро, и входа коснулась головка, Том выкинул руку назад, упираясь в его живот:

- Нет, стой, - проговорил сбито.

- Я же говорил, что это плохая идея, - сказал Оскар. – Переворачивайся.

Том перевернулся и сел, растерянно хлопая ресницами. Это что, получается, ничего не получится? Но он не хотел сдаваться и отказываться от своей затеи, тем более что они зашли уже так далеко.

- Как ещё можно? – спросил он.

- По-всякому можно. Будешь сверху. Конечно, это не самый удачный вариант для первого раза. Но это лучший вариант для тебя, так ты сам сможешь всё контролировать, - ответил ему Шулейман и лёг, удобно устраиваясь на подушке. Похлопал себя по бёдрам: - Залазь.

Том подполз к нему, перекинул ногу через бёдра, садясь сверху, и растерянно спросил:

- Что я должен делать?

- Возьми мой член и сядь на него.

Чуть кивнув, Том обернулся через плечо, но мешкал – нелегко было решиться взять в руку.

- Привстань, - сказал Оскар и, когда Том исполнил, взял свой член и приставил куда надо. – Теперь медленно садись.

Было страшно, но не думать и решиться помогало ещё блуждающее в теле и голове желание не чего-то конкретного, но отчётливое «хочу!».

Давление на мышцы усиливалось, и Том почувствовал, как чужая плоть раздвигает его, проникая внутрь. Распахнул глаза от этого ощущения и открыл рот, а следом закрыл глаза.

Сердце грохотало. Но больно не было, ни секунды не было. Ощущал только сильное-сильное противоестественное распирание, но не мог сказать, что оно однозначно неприятно, в этом было что-то непонятно, смутно приятное – в заполненности, в давлении на стенки.

Медленно, упираясь дрожащей рукой в живот Оскара, Том садился, пока не коснулся его бёдер.

- Так много… - выдохнул он, выражая свои ощущения от размера.

- Есть такое. Теперь подожди. Двигаться начинай, когда привыкнешь ко мне у себя внутри.

- Как мне двигаться?

- Поднимайся и опускайся.

Том не стал более ждать, поскольку не испытывал такого дискомфорта, какой мог бы непреодолимо мешать. Осторожно, не совсем понимая, как это делается, приподнялся и снова сел, от ощущений шумно втянув носом воздух, и ещё раз, и ещё, неумело, очень медленно вначале.

Склонился к Оскару и поцеловал его, перестав двигаться, поскольку не знал, как двигаться в таком положении. Целуя в ответ, обхватив его за бёдра, Шулейман начал двигаться сам, быстрее, но плавно входя в тело Тома.

Том выпрямился, возвращая себе ведущую роль, но двигались оба, навстречу друг другу. Подстёгиваемый вновь охватившим желанием, стремлением к «чему-то», двигался смелее, быстрее, выгибая спину, запрокидывая голову, то закрывал глаза, то смотрел совершенно мутным взглядом на Оскара. Был близок к черте.

Но остановился, боясь переступить черту, за которой не сумеет себя контролировать. Сидел, опустив руки, зажмурившись, сбито дышал ртом, дрожал.

Шулейман обхватил его за плечи и перевернул их, поднимая Тома под себя, и сразу начал двигаться, не давая Тому возможности возмутиться. Не в силах выносить эти слишком острые ощущения на грани, Том пытался отпихнуть его, но тщетно, и меньше, чем через минуту перед глазами полыхнул фейерверк, пронзая тело вспышкой нестерпимого удовольствия.

Том кончил со вскриком, впившись ногтями в руки Шулеймана. Оскар не остановился и спустил тормоза, вдалбливаясь в его тело, догоняясь. Его член при каждом мощном толчке проезжался по увеличенной, обострённо чувствительной после первого оргазма простате. Тому этого хватило, чтобы кончить во второй раз: с криком, с судорогами, сжав изнутри, и снаружи, руками-ногами.

Переводя дыхание после своего оргазма, Оскар посмотрел в лицо распластанного под ним, ещё вздрагивающего Тома. Ещё твёрдый член находился в нём, и Шулейман, решив его добить, снова начал двигаться, тоже заново возбуждаясь от этого.

- Оскар, отпусти меня! Прекрати!

Том извивался под ним, кричал, вновь пытался оттолкнуть, вырваться от чрезмерного удовольствия, которое уже было на грани боли. Но не вырвался и почувствовал, будто взрывается Вселенная. Третий, переборовый, оргазм ослепил и оглушил, ноги пронзило судорогой.

Отстранившись от него, Оскар стянул презерватив и, помогая себе рукой, кончил Тому на живот, смешивая их сперму.

Том ещё несколько минут лежал с закрытыми глазами, задыхаясь и выдыхая на повторе отборный мат. После чего, немного придя в себя, ни о чём не думая, повернулся к Оскару спиной и заснул.

- А про меня ещё говорят, что я не романтик и законченный циник, - проговорил Шулейман, наблюдая эту картину, и шлепнул Тома по бедру, но он не отреагировал.

Проснулся Том через семь минут – этого времени психике хватило, чтобы восстановиться, и, ведомый запахом табачного дыма, повернулся и сел, ещё не до конца осмысленным взглядом смотря на Оскара.

- Думаю, вопрос о том, понравилось ли тебе, неуместен, - заметил тот.

- Я не думал, что это так

- Обращайся.

- То есть мы можем продолжить делать это? – аккуратно уточнил Том.

- Без проблем. Только перестань называть секс «этим». Бесишь. Раз уж решил заниматься им, будь добр называть вещи своими именами.

- Я попробую.

- Отлично. - Шулейман достал из тумбочки упаковку салфеток и бросил её Тому: - Вытрись.

Том вопросительно изломил брови, и Оскар пояснил:

- Сперму с живота вытри.

Том опустил взгляд и снова смутился – того, что весь перемазан в этом

Потом оделись и пошли ужинать. Было странно снова вместе делать обыденные дела после того, что было. Но к удивлению Тома яркого смущения он не испытывал, просто их отношения стали шире.

Глава 22

Что-то не творилось, потому Том ограничился чтением теории, частично обработал сделанную на днях фотографию и, выключив ноутбук, пошёл на кухню попить сока, посмотрел, что можно приготовить на ужин – обед на двоих должна была готовить Жазель, а ужин Том планировал отвоевать у неё, хотя бы для себя. Изучив содержимое холодильника, подумал, что надо сходить в магазин за вином – вчера вычитал один рецепт, который хотел попробовать и для которого оно требовалось.

На тумбочке лежала открытая пачка сигарет. Том взял её в руку, покрутил, поднёс к лицу и понюхал – в незажженном виде они пахли даже приятно, сладковато, с древесными нотами. Том вытащил одну, тоже понюхал, рассмотрел и засунул обратно в пачку, и пачку положил на место.

Хотелось себя чем-то занять, а чем – непонятно. Вроде и энергия была, но в русло какой-то определённой деятельности она не шла; в голове была смутная идея фотографии, но её не получалось схватить за хвост и развернуть перед внутренним взором, а значит, ей нужно время вызреть.

Такое муторное состояние – силы есть, а ничего не хочется. Точнее хочется, но неясно чего. Том снова заглянул в холодильник, думая, не перекусить ли ему – обычно еда всегда помогала скрасить время. Но голода не было от слова «совсем» и ничего не возбуждало аппетит.

На кухню зашла Жазель, вернувшаяся из магазина, куда ходила за бытовой химией.

- Добрый день, Том, - поздоровалась она с мягкой улыбкой, поскольку ещё не видела его сегодня.

- Привет, - ответил Том и через недолгую паузу сказал: - Жазель, я сегодня сам буду готовить ужин, Оскар согласен.

Приврал, Оскара он о своём намерении не уведомил и уведомлять не собирался, для него это должно было стать сюрпризом, но был уверен, что тот не разозлится от его своевольного вмешательства в устоявшийся порядок.

Слов «Оскар согласен» для Жазель было достаточно, чтобы послушаться, пойти и спросить у него ей в голову не пришло, не сомневалась в том, что Том знает, что говорит.

- Хорошо, - ответила она. – Что-нибудь нужно к ужину?

- Ты не могла бы купить вина?

- Какого?

- Сейчас…

Том помнил, что нужен какой-то особенный сорт, но не помнил названия. Сбегал за телефоном, нашёл рецепт и, увеличив текст, повернул экран к Жазель.

- Этого.

Жазель быстро переписала название в заметки на телефоне, и Том обратился к ней:

- Можешь ещё одну бутылку вина купить? Я не разбираюсь в нём, выбери сама какое-нибудь, красное. Тебе будет не тяжело нести две? – спросил обеспокоенно.

Девушка удивилась такой необоснованной заботе и ответила:

- Нет, не будет. Две бутылки – это всего лишь полтора килограмма. Что-нибудь ещё?

Том подумал и спросил:

- У нас есть говядина?

- Есть.

Всё остальное по рецепту Том помнил, что дома есть, потому уточнять не имело смысла.

- Тогда всё, - сказал он. – Только вино. И ты можешь уйти сегодня раньше, я сам потом уберу на кухне.

- Хорошо. Спасибо.

Жазель снова не подумала перепроверить слова Тома, который никак не был её нанимателем и, соответственно, начальником, спросив Шулеймана – разрешает ли он ей уйти раньше. Хоть никогда ничего такого не видела между ними, и Оскар не давал никаких распоряжений насчёт положения Тома в его доме, полагала, что они состоят в неких особых отношениях (а как иначе объяснить то, что второй раз на её памяти Том живёт здесь?), потому считала, что должна прислушиваться и к Тому тоже.

- Ты будешь на кухне? – спросила она. – Я хотела помыть здесь полы.

- Нет, я просто зашёл попить. Не буду тебе мешать, - ответил Том и отошёл к двери, чтобы не топтаться под ногами, но не ушёл.

Хотел предложить помочь с уборкой, но, подумав, не предложил. Потому что готовить любил, не имел ничего против мытья посуды, а заниматься основательной уборкой ему не нравилось, на неё уходит слишком много сил и потом что-нибудь обязательно болит.

Том прислонился к дверному косяку и, закусив губы, наблюдал за домработницей. Хотел поболтать, но с Жазель это было проблематично, она отличалась исключительной немногословностью, когда дело не касалось рабочих вопросов, которые ей нужно было решить. Таков был главный критерий Шулеймана для хорошей прислуги «чтобы я тебя не видел и был доволен».

Жазель, нагнувшись, расставляла кухонную бытовую химию в шкафчике справа от мойки. Через минуту Том словил себя на том, что завис и смотрит на её аккуратную попу, обтянутую блеклыми джинсами.

Как неловко. Но, с другой стороны, он же не потрогал без спроса, а всего лишь посмотрел, безо всяких мыслей.

Но Том всё же предпочёл уйти, всё равно было понятно, что разговор не получится. Пройдясь по квартире, он завернул в спальню Оскара, как всегда без объяснений забрался к нему в постель и устроился под боком. Заглянул в экран ноутбука, стоявшего у Шулеймана на животе, но там был открыт какой-то текстовый документ, ничего интересного. Не прочитав ни одного слова, Том отвёл глаза от экрана и устроился щекой на плече парня, ожидая, когда он уделит ему внимание – а этого ждать можно было долго. Очень часто они подолгу просто молчали, находясь рядом. Но это обоюдное молчание не напрягало, Том чувствовал себя в нём спокойно и комфортно, как будто оно тоже является разновидностью взаимодействия.

Чувствовал аромат парфюма, жаркое тепло тела рядом и упругую мягкость кровати, и помимо воли в голову пришла мысль, от которой охватило внутреннее смятение и волнение. Удивительным образом после всего одного раза кровать Оскара начала прочно ассоциироваться с сексом, в хорошем и приятном, волнующем смысле.

И понял, чего же такого ему хочется – того, чего ещё нет в списке привычных занятий, потому не мог догадаться без «подсказок».

Но как сказать о своём желании? Намекнуть? Точно ли именно этого хочет?

Том посмотрел на серьёзное лицо Оскара, который сосредоточенно читал важный документ. Затем обернулся через плечо, огладывая свободную часть постели, невольно вспоминая, что здесь происходило два дня тому назад. От яркого воспоминания о том, как двигался сверху, да просто скакал ближе к концу, где-то потеряв всякий стыд, щёки опалило стыдливым жаром, но оно и подстегнуло желание, породило волнительную дрожь предвкушения.

Повернувшись обратно, поёрзал, ненамеренно притираясь боком, и намеренно прижимаясь ближе. Снова устроил голову на плече Шулеймана и выгнул шею, внимательно смотря на него снизу. Ждал внимания к себе, безмолвно требовал его и не думал, как будет начинать, надеялся, что всё как-то само собой получится.

Через несколько минут Оскар наконец-то обратил на Тома внимание, взглянул на него и спросил:

- Чего ты на меня так томно смотришь?

Том прикусил нижнюю губу и облизал губы, взгляда не отвёл, но глаза забегали. Не ответил.

Шулейман пожал плечами и вернулся к тексту на экране. Вздохнув от того, что снова остался без внимания, Том прижался к нему ещё ощутимее, теснее, всем телом, обнял одной рукой поперёк живота выше ноутбука, положил на его ногу свою полусогнутую и уткнулся носом в изгиб шеи. Не ожидал от себя такого, но так хотелось ласки.

Оскар решил поиздеваться и сказал:

- Я буду не понимать тебя до тех пор, пока не скажешь словами, чего ты от меня хочешь.

Том поднял голову и с недоумением посмотрел на него. Сказать было страшно, и внутренние барьеры перехватывали горло, не позволяя даже думать об этом. Но в то же время в этом было что-то такое – революционное для себя, и этот прыжок выше своей головы привлекал азартом, его хотелось совершить вопреки страху и смущению, а скорее благодаря им, подстёгивающим сердцебиение.

Как прыжок с высоты в бурлящую воду. Том решился повернуться спиной к своим запретам и поступить «не как Том»:

- Займёшься со мной сексом? – спросил он, не дрогнув голосом, смотря в глаза.

- Вот это другой разговор, - с широкой улыбкой-усмешкой ответил Оскар, захлопывая ноутбук.

Небрежно отбросив компьютер в изножье, он впился в рот Тома поцелуем, обхватив его лицо ладонями и подминая его под себя. Том ответил с радостным энтузиазмом и не меньшим пылом, послушно укладываясь на спину под его напором.

В этот раз в долгой прелюдии не было необходимости. Возбуждение охватило мгновенно, пульс подскочил до состояния вибрации в груди и гула в ушах. Том обвивал Оскара руками за шею и хаотично хватался за плечи, скользил ладонями по лопаткам, не лежал неподвижно – елозил, тянулся навстречу, задевал его губы зубами, но не до крови.

Оскар содрал с Тома майку и отшвырнул её на пол, туда же отправил свою рубашку, вытряхнул его из штанов. Том задыхался, в прямом смысле этого слова – задыхался, дышал часто и без помех, но воздуха не хватало, голова кружилась, и взгляд сделался пьяным.

Шулейман на мгновение задержал взгляд на глядящих на него глазах Тома. Бесспорно, тёмные глаза – самые чарующие, отметил он, потому что во время возбуждения они становятся совсем чёрными, и эта непроглядная глубина завораживает.

Оскар сразу избавил себя и от джинсов, и от белья и, не желая тянуть время, потянул трусы с Тома, но тот вдруг упёрся ладонью ему в грудь и испуганно проговорил:

- Оскар, подожди. Так быстро мне будет больно.

Его умозаключение на первый взгляд казалось странным, но в целом было не лишено смысла. Шулейман как раз собирался пренебречь основательной подготовкой, поскольку Том сам открыто хотел и не должен был зажиматься. Но – не тут-то было. С ним никогда нельзя быть уверенным в том, что не придётся остановиться.

- Извини, - со вздохом произнёс Том, откинув голову на постель, и закрыл глаза.

- За что? – поинтересовался в ответ Оскар.

- За то, что со мной так сложно. Я сам попросил, а всё равно не могу по-нормальному.

- Быстрый секс не синоним нормального, а его разновидность. Это тебе к сведению, - отвечал Оскар, сев справа от ног Тома. – А двум мужчинам вообще сложно по-быстрому в силу физиологии, если загодя не готовится.

Том приподнялся на локтях, внимательным, непонятным взглядом смотря на него, осмысливая его слова, особенно про заблаговременную подготовку.

- Я хочу продолжить, - сказал он через паузу и в доказательство своих слов сам снял трусы, отложил их в сторону. – Но будь аккуратен, хорошо? – попросил серьёзно, отодвигаясь обратно к подушкам, от которых Оскар оттащил его, когда раздевал.

- Быть с тобой нежным? – ухмыльнулся Шулейман.

Тому не понравилась его интонация: не то чтобы его высказывание задело, но подспудно смутило. Решив не отвечать, он опустился на подушку, держась, чтобы не начать прикрываться. Грудь высоко вздымалась и опускалась, давление ещё больше подскочило от того, что лежит полностью обнажённый и ждёт под внимательным взглядом Оскара, который не двигается с места. В свою очередь Том тоже смотрел на него.

- Если ты сейчас ещё и ноги сам раздвинешь, я брошу пить, - с усмешкой на губах прокомментировал Оскар наблюдаемую нереально возбуждающую картину, скользя взглядом по телу Тома.

Том раздвинул – не для чего-то, а потому что всё равно надо будет это сделать. Снова держался, на этот раз, чтобы не свести ноги, что было проще, нежели заставлять себя не прикрываться, потому что не задрал колени к груди, а только немного согнул ноги, такая поза не была слишком раскрытой.

Наконец, Оскар достал из верхнего ящика тумбочки упаковку презервативов и смазку. Том слышит щелчок крышки, видит прозрачный флакон в его руке с таким же прозрачным содержимым, которое он выдавливает на вторую ладонь. От вида смазки становится муторно и холодно глубоко внутри, почему-то не чужой член, не мысль, что он совсем скоро окажется у него внутри, а именно этот флакончик в любом его оформлении всегда действует так.

Том гулко сглатывает и прикрывает глаза, и несильно выгибается, упёршись затылком в подушку, когда чувствует проникающий в него скользкий палец.

- Ты чего зажался? – спрашивает Шулейман, не вводя палец дальше второй фаланги и положив ладонь ему на правую тазовую косточку, острую и очень заметную. – Сам же говорил «хочу».

- Да, хочу, - ответил Том, открыв глаза и посмотрев на него, и мотнул головой: - Просто мне не нравится смазка.

- Без неё нельзя.

- Понимаю. Наверное, это из-за того, что…

- Тихо, - Шулейман закрыл Тому рот ладонью – той рукой, которой только что начинал его растягивать, оставляя на коже густые влажные следы, и Том, забыв про всё, что тяготило, впился в него истово негодующим взглядом. – Потом я не против тебя выслушать, но сейчас я настроился на секс и не хочу, чтобы вместо него ты рыдал у меня на плече.

Том отпихнул его руку и сел, частично растёр смазку по лицу и, морщась, посмотрел на свои растопыренные, влажно поблёскивающие пальцы, не зная, что с этим делать.

- Придурок, - с тем же негодованием буркнул он, прошив Оскара гневным взглядом исподлобья.

- Так-то лучше, - весело отозвался тот и дёрнул Тома за щиколотки, опрокидывая обратно на спину.

Стремительно оказался рядом и обхватил скользкой ладонью его член, сдвигая вверх и вниз, отчего Том воскликнул:

- Что ты делаешь?!

- Хочу, чтобы ты мог думать только о том, что хочешь кончить, - ответил Шулейман, в беззвучной усмешке обнажив клыки, и поцеловал его в шею, продолжая свои манипуляции.

Том вздрогнул от его слов, от их неприкрытой прямоты, и, зажмурив глаза, вжался затылком в подушку от ощущений. Вопреки тому, что отвлёкся на стороннее, тяжкое, возбуждение не спало, затаилось просто, и сейчас снова стремительно захлестывало тем состоянием, в котором не хватает воздуха и не думает мозг.

Особенно сводили с ума круговые прикосновения по верхушке, от них из горла рвались низкие стоны и бёдра самовольно, следуя инстинкту, подавались навстречу ласке.

Такая ласка вкупе с поцелуями эффективно отвлекла и расслабила, Том даже пропустил тот момент, когда Оскар возобновил растяжку, почувствовал только, когда в нём был уже весь палец, и разочарованно застонал, когда Оскар перестал его стимулировать рукой. И прикусил губу, спрятав глаза за ресницами, устыдившись своей реакции.

Шулейман гладил свободной рукой его бёдра, живот – всё в одуряющей близости от паха, но теперь избегал касаться эпицентра возбуждения. Готовил его уже двумя пальцами. Позабыв себя, Том схватился за его руку, когда он проводил пальцами близко-близко к члену, не давая её убрать.

- Вижу, ты уже изменил своё отношение к стимуляции рукой, - усмехнулся ему в губы Оскар.

Том открыл глаза, посмотрев на него мутным взглядом.

- Нет, - ответил он хрипло, твёрдо и отпихнул руку Шулеймана.

Когда Оскар достал из него пальцы и потянулся за презервативом, Том снова замялся, снова начал думать. Сел, опираясь на широко расставленные руки, не зная, как ему устроиться. В каждой позе для него было что-то не то.

Шулейман взял дело в свои руки. Целуя в губы, уложил Тома на спину и удобнее развёл ему ноги. Отвлекал. А дальше – дело техники.

Том то ли ойкнул, то ли всхлипнул от неожиданности, когда в него, расширяя плоть, проникла головка. И застонал, запрокинув голову, выгнув горло, приняв в себя уже половину длины. Это не было больно, нет, это было противоестественно, очень остро приятно. Перевозбуждённому телу было без разницы, каким образом получать удовольствие.

Новый гулкий, протяжный стон сорвался с губ, когда Оскар вошёл до конца. С одной стороны, Том смущался своей несдержанности, тем более что он не знал, нормально ли это, а с другой - было плевать.

От ускоряющихся, достающих куда-то в самую глубину толчков Том впился в плечи Оскара ногтями, сдирая кожу.

- Эй, полегче, мартовский котёнок, - остановившись, с усмешкой сказал тот, убирая его руки от себя.

Том ударил его по щеке. Как-то совсем не подумал, что делает…

Крайне опрометчиво бить того, кто много тебя сильнее, тем более когда лежишь под ним и насажен на его член.

- Готовься просить пощады, - сказал Шулейман и поднялся, садясь на пятки меж бёдер Тома и укладывая его ягодицами себе на колени.

Том вскрикнул от резкой смены положения тела, когда таз оказался выше головы, а затем от мощного толчка вглубь себя, напугавшего немного своей напористостью и пробравшего удовольствием. Изогнувшись, попытался отпихнуть Оскара, но толчок ладонью в грудь подействовал на него так же, как подействовал бы на стену – никак.

Сдавшись наслаждению, от которого не мог сбежать, Том откинулся на постель и вытянул руки над головой, зажмурившись и сладко, протяжно застонав, выгибался.

Такая поза обеспечивала удачный угол и беспрерывную стимуляцию, что доводило стремительно, неумолимо. Том метался по постели, насколько позволял крепкий захват на бёдрах, сжимал в кулаках покрывало, комкая его, стягивая, скользил ладонями по гладкой ткани. Чувствовал точечные искрящие взрывы в теле, набирающие силы, уже безостановочно стонал, громко, не думая о том, как бесстыдно себя ведёт, в какой позе находится. Кусал себя за руки, встал чуть ли не на мостик, упираясь плечами и затылком в кровать.

Оскар поднялся на колени, поднимая и Тома, окончательно переворачивая его вниз головой.

Том открыл глаза, хватая ртом воздух, который, казалось, сгорает ещё в горле, и снова зажмурился, выгнул шею.

Ещё до оргазма суставы выламывает и лёгкие, бронхи, что-то в груди, ответственное за дыхание, сжимается, что не вдохнуть. А когда он наступает, внутри срывается, взрывается, по телу идут волны кипятка – одна, две, десять, и между ног пульсирует. Сознание вылетает, как пробки, не фиксируя ничего, кроме собственного крика, звучащего словно издали – сквозь гул крови в ушах.

Слишком долго, мучительно хорошо. Семя не выстреливает – спокойно вытекает, очень обильно, стекает к плечам и шее. На исходе экстаза Том уже не стонет, не кричит – хнычет и не успокаивается, когда Оскар опускает его на постель, всё никак не отпускает ломающее удовольствие.

Чуть переведя дыхание, Шулейман лёг рядом с Томом. Через сорок секунд Том приоткрыл глаза и скосил их к нему, и голову повернул. Оскар похлопал его по руке, говоря:

- Кажется, я знаю, как ты умрёшь – от оргазма.

- Это не худшая смерть, - с расслабленной улыбкой ответил Том, ещё не имея ни способности, ни желания думать.

- Лучшая, я бы сказал. Я начинаю пересматривать своё отношение к целомудрию, в нём что-то есть. Вот ты воздерживался столько лет, пусть и не по своему решению, зато теперь голодный и кайфуешь так, что от одного твоего вида и издаваемых тобой звуков можно кончить. Я даже немного завидую тебе – это что надо чувствовать, чтобы так орать?

Вот тут Том смутился. Сел, закрывшись коленями и обняв их.

- То есть так не должно быть? – спросил он, посмотрев на Оскара, и, отвернув голову обратно, сам ответил на свой вопрос, развивая мысль: - Да, я тоже думаю, что это не нормально. Надо как-то научиться себя контролировать.

- Не надо. В постели не место контролю эмоций. Конечно, кого-то могут шокировать столь яркие эмоциональные проявления – в особенности женщины не привычны к такому от мужчин, но если партнёру категорически не нравится что-то в тебе, значит, это просто не твой человек.

Том со вздохом вытянул ноги и, увидев отпечатавшиеся на коленях вязкие белёсые разводы, попросил:

- Можешь дать салфетки?

Шулейман достал упаковку и бросил ему. Вытершись, Том завернулся в верхнее покрывало – непосредственно перед сексом или во время него не испытывал дискомфорта от своей наготы, мозг не работал, но после, когда кровь остывала, хотелось прикрыться.

Оскар закурил и через некоторое время, несколько раз заметив, как пристально и любопытно Том смотрит на него, молча протянул ему сигарету. Том взял её правой рукой, на пару мгновений задержал взгляд на фильтре и затянулся – не задумываясь, как делает это и как нужно делать, умело, научено, по памяти, которой не владеет. Выдохнул, не моргнув глазом, не кашлянув, и снова посмотрел на дымящую сигарету.

В какой момент сигаретный дым не просто перестал вызывать отвращение, а приобрёл смутно привлекательный запах?

- Теперь будешь курить? – поинтересовался Шулейман.

- Нет, это невкусно, - качнул головой Том, чуть поморщившись, и вернул ему сигарету.

- И правильно.

Том перебрался к краю, чтобы одеться, но, потянувшись за упавшими на пол трусами, отвлёкся от своего намерения. Метнулся взглядом по полу, обернулся, оглядывая комнату, и обратился к Оскару:

- А где Ананас? Я её ни разу не видел с того момента, как мы приехали из Парижа.

- Она отошла в крысиный рай.

- Умерла?

- Да, в июне прошлого года. Жаль, что тогда, потому что плохо, когда домашнее животное умирает вдали от хозяина.

- Да, жаль… - покивал Том и спросил: - Почему ты не привёз её с собой в Париж?

- Я привозил весной, и она, кстати, укусила Джерри – не признала в нём сородича.

- Да, он рассказывал. Он говорил, что у твоих домашних животных на него особый нюх.

Том не подумал о том, как странно и безумно это звучит «он говорил», он – альтер-личность. Для него Джерри был отдельным полноценным человеком, для Оскара тоже. Они идеально понимали друг друга по этой теме, и не нужно было думать о том, что можно говорить, а что не следует, Оскар и так всё знает про его сумасшествие.

- Это мои слова, - сказал Шулейман. – Кстати, хорошо, что ты поднял эту тему, надо будет завести кого-нибудь, а то всё никак руки не доходят.

- Думаешь, что я у тебя надолго не задержусь? – беззлобно оскалился Том.

Припомнил Оскару его же слова, сказанные когда-то: «Я люблю, когда дома есть животное, я же не знал, что ты вернёшься». Но тот удар не принял, а отбил:

- А ты собираешься остаться со мной навсегда?

- Я первый спросил.

- В данном случае это не работает.

- Это всегда работает.

- Ладно, - согласился Шулейман. - Я не думал об этом, вот мой ответ. Можешь оставаться, ты мне не мешаешь, а захочешь уйти – твоё право, ты свободный человек. Твоя очередь.

- Я тоже не думал, - пожал плечами Том. – Но я не хочу уезжать. Пока я не могу представить, что у меня будет свой собственный дом, в котором я буду совсем один, и мне придётся каждый раз идти куда-то, чтобы встретиться с кем-то. Точнее чтобы встретиться с тобой, потому что все остальные мои близкие живут в других странах и к ним надо лететь.

- Значит, продолжаем сожительствовать, а что там дальше – время покажет.

Постепенно разговор сошёл на нет, переродился в ненапряжённое молчание, в котором они так часто проводили время, будучи рядом, иногда часами. Том так и не оделся.

Том сидел не вровень с ним, немного ниже, и Оскар изучал его неторопливым взглядом. Узкую белую спину без единой родинки, куцые крылья острых лопаток, худые плечи. Подумать только, когда они познакомились, Тому было семнадцать лет – без двух месяцев восемнадцать, но всё же, по факту он был ребёнком, подростком, да и потом, после наступления совершеннолетия, тоже. Тогда, в двадцать четыре, семнадцать-восемнадцать лет не казались больно юным возрастом, но сейчас, в без полугода тридцать, всё воспринималось иначе. Том попал к нему в руки практически ребёнком.

И Том с тех пор почти не изменился, такой же по-юношески худой остался и не по-мужски хрупкий и изящный, даже в плечах толком не раздался. Только продольные шрамы меж лопатками выбивались из картины ярким изменением.

Шулейман протянул руку и коснулся правого рубца. Том обернулся к нему через плечо, и тот произнёс:

- Не хочешь свести их?

Том вывернул шею, пытаясь увидеть шрамы, и спросил в ответ:

- А можно?

- Да, шрамы без проблем сводят.

Том подумал пару секунд и сказал:

- Я бы хотел свести все.

- Можно и это устроить, напомни только.

Том кивнул и отвернулся обратно.

Действительно, интересно – что же будет дальше? Но Оскар никогда не загадывал наперёд.

Он подобрался к Тому, сев позади него на пятки, и поцеловал в плечо. Том чуть вздрогнул, оглянулся к нему, но не выказал никакого протеста, когда поцелуи продолжились: по плечам, по спине почти до поясницы, в шею. Это было приятно, щекотало и дразнило и одновременно расслабляло.

Оскар развернул лицо Тома к себе и поцеловал в губы, поцеловал сзади в шею и уложил на бок спиной к себе. Том всё понимал, но молчал. Обернулся через плечо, смотря на него из-под прикрытых ресниц. Тому нужна была эта связь с реальностью, нужно видеть его, чтобы понимать, что это Оскар, а не злой призрак из прошлого.

Смазка ещё не высохла и мышцы не стянулись, можно было не отвлекаться на подготовку и вот так, по живому, как будто это естественно.

Том завёл руку за спину, когда Оскар немного развернул его таз для удобства, и взял за поясницу. Это тоже якорь в реальности – не страшной, а приятной, другой.

В этот раз до определённого момента всё было медленно. Это было не простое занятие сексом, а какое-то другое слово, имя которому Шулейман знал.

После второго раза Том всё же заснул на полчаса. Потом украл у Оскара ещё одну затяжку – захотелось чего-то, ради прикола, наконец-то оделся и отдохнувший и воодушевлённый убежал искать что-нибудь, что вдохновит.

Бродя по квартире в поисках чего-нибудь интересного, Том заглядывал в разные комнаты, шкафы и комоды. Залез в шкаф, где со времён вечеринок хранилась всякая забытая атрибутика. Среди прочего нашлись даже свечи – новые, но без упаковки. Внимание привлекла гирлянда. Достав её, Том воткнул штепсель в ближайшую розетку, проверяя, как она выглядит зажжённой. Горела она не разными огнями, а бело-жёлтым ровным цветом, достаточно ярким, но не режущим глаза.

Вещи сложились в голове и породили захватившую идею. После того, как начал заниматься фотографией, Том раскрыл в себе влечение показывать больше, чем привычно видеть, делать лучше, чем могло бы быть, и оно вновь сработало.

Он собрал свечи и гирлянду в коробку и побежал на кухню, где затолкнул её в один из нижних шкафчиков до востребования, чтобы никто не нашёл.

В пять Том вернулся на кухню и занялся ужином; рецепт обещал, что на приготовление требуется полтора часа, потому не стоило затягивать с началом. Выложив весь необходимый набор продуктов на тумбочку, он откупорил вино, едва не уронив бутылку, и сделал маленький глоток из горла, снимая пробу. После чего протёр горлышко и поставил бутылку на соседнюю тумбочку.

Шулейман пришёл на кухню в половине восьмого, когда за окнами давно уже была темень, и застыл на пороге, ошарашено смотря на представшее взору зрелище. Свет был выключен, горела красиво разложенная на тумбочках гирлянда, превращающая темноту в приятный сумрак, на столе стояли зажженные свечи, бутылка вина и два бокала, а вместо Жазель у плиты, чуть ли не пританцовывая, хлопотал Том.

Оскар на всякий случай моргнул и сам себе проговорил:

- Ущипните меня…

Том обернулся и, улыбаясь ему, сказал:

- Ты как раз вовремя, у меня всё готово. Ты не против вина? – спросил он, взяв в руку бутылку для распития.

- Ущипните меня, - повторил Шулейман.

На этот раз Том его услышал и, непонимающе нахмурившись, спросил:

- Зачем тебя щипать?

- Чтобы я проснулся. То ли у меня белая горячка, то ли я попал в параллельный мир. Но я всё же надеюсь, что это всего лишь сон. Ты что, романтический ужин решил мне устроить?

- Почему романтический? – искренне удивился Том.

- Свечи, вино, ужин, приготовленный своими руками – всё по классике. Гирлянды там нет, но смотрится атмосферно.

- Я люблю готовить, я говорил это, и мне захотелось сегодня приготовить ужин самому, я думал, ты не будешь против. А это всё я нашёл в одном из шкафов и решил использовать. По-моему, получилось красиво, - к концу своей речи Том снова заулыбался, с теплом глядя на творение своих рук. – Садись, - снова захлопотал он, указав на стол.

Оскар сел, молча наблюдая за ним. Том накрыл на стол, откупорил вино – в этот раз ловко, и, разлив красное по бокалам, сел напротив. Хоть и получил вполне прозаичное объяснение такому вечеру, Шулейман продолжал охреневать про себя от происходящего. Он на автомате поднял бокал, когда Том взял в руку свой.

- Я не разбираюсь в вине, это выбрала Жазель, надеюсь, оно хорошее, - проговорил Том.

- Фуф, - Оскар откинулся на спинку стула и поставил бокал на стол. – Если бы ты ещё сказал, что сам выбрал хорошее вино, я бы завтра утром поехал сдаваться лечить голову.

- Безумие не заразно.

- Ты ошибаешься.

- В таком случае ты давно уже должен был заразиться, - ответил Том, водя пальцем по кромке бокала, который тоже поставил.

- Видимо, у меня иммунитет. Но всякий иммунитет может дать сбой. Давай выпьем за психическое здоровье, - произнёс Шулейман и поднял свой бокал, чтобы чокнуться.

- Давай, - поддержал Том и протянул бокал навстречу.

Звякнуло стекло, и они сделали по глотку. За весь вечер Том выпил всего два бокала, не хотел, чтобы стало плохо.

Глава 23

Весь мир будто замер в огнях фотокамер,

Он сам усадил нас на Бентли и Хаммер.

С рождения в Голливудские фильмы

Нам выписан пропуск.

Со всех по крупице — на губы, ресницы;

На гладкие ноги и гладкие лица;

На сердце не единой морщины —

Видимо ботокс…

Винтаж, ДНК©

В начале февраля Том решил, что пора начать зарабатывать деньги. Просмотрел присланные ранее имейлы желающих сняться у него (примерно к половине писем были прикреплены фотографии отправительниц), выбрал крашеную блондинку по имени Вива, быстро поймал и сформировал идею фотосессии и отправил ей письмо с предложением поучаствовать в съёмке. И изложил концепцию сессии – аллюзия на Рождество (и неважно, что оно уже прошло, он так видел) в эротически-комичной стилистике.

Отчего-то совсем не переживал ни когда печатал текст, ни когда кликнул «отправить». Откажется – ничего страшного.

Вива ответила достаточно быстро, в течение получаса, согласилась. Её сразу захватила идея предстать в образе безумного духа Рождества, на котором из одежды лишь трусики, а на лице борода. Такого ни у кого из её знакомых нет, потому что все хотят быть на снимках красивыми, ещё лучше, чем в жизни, а она будет другой! Сумасшедшая съёмка от «самого трендового фотографа» - ей непременно хотелось в этом поучаствовать.

Нужно было обсудить детали, и Вива спросила, может ли позвонить ему, потому что по телефону обсуждать удобнее. Том согласился, отправил ей свой номер и через десять секунд принял звонок.

Договорились, что проводить съёмку будут у Вивы. Тому хорошо работалось дома, но и выезжать он был не против, даже если нужно ехать в другую страну – Вива проводила зиму в маленьком городке на севере Швеции, где отдыхала от большого города и настраивалась на создание ювелирной коллекции, созерцая искрящиеся снега, покрывающие склоны Сарекчокко и округу.

- Мне что-нибудь нужно подготовить? – спросила Вива.

- Нет, я всё привезу с собой. Ты позаботься только о белье, нужны красные трусы.

- Какого фасона? – с готовностью уточнила девушка.

- Обычного.

- Стринги подойдут?

- Подожди минутку…

Том предпочёл перепроверить свои скудные познания о названиях нижнего белья, прогуглил «стринги» и посмотрел на фотографию женской пятой точки в вышеуказанных трусиках.

- Нет, стринги не подходят, - ответил он собеседнице. – Нужны обычные.

- Может быть, ретро?

- Не надо ретро, нужны обычные. Какие считаются самыми обычными? – иначе подошёл к вопросу Том, чтобы Вива сама ответила на вопрос и ему не пришлось продолжать мучиться, пытаясь объяснить то, что он объяснить не может.

- Слипы?

Том быстро пробил «слипы» - это было как раз то, что он видел в голове – и сказал:

- Да, они.

- Хорошо, я подберу подходящие. Мне приглашать визажиста?

- Только если для макияжа. И не делай красивую укладку, я всё равно испорчу тебе причёску.

Провести съёмку договорились через неделю – Том не сказал этого, но ему нужно было время, чтобы подготовить всё необходимое, и он не был уверен, сколько точно. Неделя казалась оптимальным, достаточным сроком. Виву это устроило. После разговора с Томом она хотела растрезвонить всем подругам, что у неё будет съёмка с ним да ещё какая! Но решила сдержаться и помалкивать, а потом удивить, представив миру фотографии.

Найти в продаже подходящую бороду не удалось, потому что Том искал под цвет волос Вивы. Пришлось мастерить самому из лент накладных волос: сшивать, начёсывать, стричь и объяснять Оскару, чем он занимается, когда тот застал его с кучей волос на коленях и оправдано не понял, что он такое делает.

Купил ещё красные с белой окаёмкой варежки – их не было в первоначальной задумке, но как это обычно бывало, идея развивалась по мере того, как он претворял её в жизнь. Тому нужно было только начать, а дальше как-то само собой шло, ширилось, фонтанировало.

Ещё ему нужен был белый кролик. Покупать – не вариант, потому что потом придётся оставить его себе, а, во-первых, Том не хотел домашнего кролика, во-вторых, никак не мог быть уверен в том, что Оскар обрадуется такому питомцу, всё-таки это его дом. Том позвонил Карлосу Монти, чтобы узнать, где можно взять животное напрокат для съёмки. Монти излил ему целую тираду о том, какой он нехороший, не сказал, что профессионально занялся фотографией и они теперь коллеги, но помог - подсказал, где взять кролика.

Было волнительно, поскольку это первая съёмка, которую сам предложил другому человеку, не импровизация, а заблаговременно продуманная сессия.

Шулейман не полетел с Томом, а Том его и не звал с собой, поскольку ехал работать, сообщил только, что уезжает снимать Виву (Оскар её хорошо знал) и вернётся ночью.

Перелёт в Швецию прошёл быстро и легко, а дальше путь продолжился наземным транспортом, что было куда дольше. С объёмной сумкой, куда упаковал всё необходимое, в том числе и фотоаппарат, и клеткой с кроликом наперевес, Том вертел головой, разглядывая в окна пейзажи, которые по мере продвижения дальше на север становились всё более снежным, и температура понижалась, чего внутри не было заметно. Вдали показались пики Сарекчокко.

Выйдя на улицу, Том обнял клетку, чтобы зверёк не замёрз, и по хрусткому снегу пошёл к одиноко стоящему особняку в стиле ар-деко. Старался втянуть голову в плечи, чтобы шарф прикрывал хоть подбородок от холода, руки были заняты, и натянуть его нормально не мог. Одежда, рассчитанная на тёплые зимы Ниццы, никак не подходила для этих мест, и хоть знал, что едет на север, и утеплился, как мог, этого всё равно было мало. Холод проникал не только под слои одежды, но и под кожу, и это ещё ветра не было.

- Тебе хорошо, ты пушистый и пухлый, - сказал Том кролику и, теснее прижав клетку к груди, ускорил шаг.

Вива открыла после первого звонка – ждала, радостно поприветствовала Тома и провела в просторнейшую гостиную, условно поделённую на разные зоны и занимающую две трети первого этажа.

- Это твой домашний кролик, и он сопровождает тебя на съёмки? – спросила Вива, присев на корточки перед клеткой, которую Том поставил на миниатюрную тахту.

- Он не мой, я привёз его для твоей фотосессии. Надеюсь, у тебя нет аллергии?

- Нет. У меня в детстве был кролик – они жили на территории вокруг дома в тёплое время года, а одного я забрала в дом и после долгих уговоров папы он стал моим домашним любимцем, - рассказала Вива и обратилась к зверушке: - Кто у нас такой милый? – она достала кролика из клетки и, аккуратно держа двумя ладонями, прислонила к груди.

- А у меня никогда не было домашнего животного, - пожав плечами, поделился Том, чтобы что-то ответить. – Только кот у меня три месяца жил, но оказалось, что он принадлежит соседской девочке, просто постоянно убегает.

- Какой хитрый кот, - с улыбкой произнесла Вива и, вернув кролика в клетку, выпрямилась. – Том, ты, должно быть, замёрз? Выпьешь чего-нибудь горячего? Мариаль, моя домработница, готовит чудесное какао.

- Было бы неплохо.

Вива велела домработнице приготовить порцию какао «по всем правилам» для Тома и облегчённый по калориям вариант для неё. Напиток действительно оказался великолепным: жирным, насыщенным, достаточно сладким, но ни на толику не приторным. Кролика тоже подкормили – в клетке была только вода, и Том посчитал, что за часы в дороге он должен был проголодаться.

Подкрепившись, приступили к подготовке. Макияж Вивы Тома устраивал, а её причёской он занялся сам, как и говорил – попросил её принести укладочные средства и приступил к созданию «безумного» начёса.

Вива с подспудным удивлением и интересом наблюдала за его сосредоточенными действиями через зеркало. Никогда она не встречала такого и не слышала о таком, чтобы статусные фотографы занимались чем-то, помимо своей непосредственной работы. То, что Том занимался подготовкой к сессии самостоятельно, делало его ещё более оригинальным и эксклюзивным.

- Ты всегда всё, связанное со съёмкой, делаешь сам? – спросила Вива.

- У меня нет команды помощников, - отвечал Том, не отвлекаясь от её волос. - Мне проще сделать всё самому, чем объяснять другим, чего я хочу. Я не очень хорошо умею излагать свои мысли.

- У меня та же проблема бывает. Слов много, а объяснить, что у меня в голове, никак не получается, как будто на разных языках говорим.

Когда закончили подготовку, и у Вивы на голове вместо привычных гладких прядей было колюче-клочковатое облако волос, Том спросил:

- Тебе нужно переодеться?

- Я уже в них, - с искристой улыбкой ответила девушка и, быстро скинув с себя одежду, осталась в одних красных трусиках.

Она надела бороду и села диван на резных ножках, стоявший у большого окна, за которым простирался снежно-горный пейзаж, погружённый в почти ночной мрак. Уверенная [силиконовая] тройка, выделяющаяся на гладком худом теле, выглядывала из-под бороды.

- У тебя грудь торчит, - сказал Том, возясь с камерой. – Прикрой бородой, её не должно быть видно.

- Так? – спросила Вива, поправив облако волос под носом.

Том открыл рот, чтобы сказать, что всё равно видно, но передумал, подошёл и, присев перед ней на корточки, сам поправил бороду – расправил её так, чтобы она всё прикрывала. Даже не взглянул на привлекательные округлости, которые были прямо под руками, никак иначе, кроме как на участок тела, который нужно прикрыть для задуманного образа. Ничего внутри не ёкнуло.

- Теперь всё хорошо, - сказал он, поднявшись.

Выпустив кролика на пол, Том взял фотоаппарат и, велев Виве сесть на пятки боком к нему и повернуть голову вполоборота, поднял камеру. Повезло, зверёк попался спокойный, сидел, где посадили, без конца шевеля носом, а если прыгал, то недалеко. Через пятнадцать кадров Том дал Виве одну варежку и сказал надеть на правую руку.

Съёмка проходила энергично и складно. Вива не спорила с тем, что Том ей говорит, выполняла и предлагала варианты – тоже в духе «безумия», которым так прониклась.

Кролик «попозировал» и на полу, и на диване, и на его спинке, откуда начал очень забавно съезжать, и в руках Вивы, и у неё на груди, в бороде. Вива обняла его ладонями и откинулась на спину, поднимая ушастого над собой. Том щёлкнул, но – банально, и лицо «потерялось» из-за того, что слились волосы и борода и виден только профиль, нет точки фокуса – разве что кролик на вытянутых руках, но на фоне более мощных деталей, находящихся в кадре, такая точка не может быть центром, не вытягивает.

Том обошёл диван сбоку, становясь у подлокотника со стороны согнутых в коленях, плотно сведённых ног Вивы. Посмотрел в визир с этого ракурса и сказал:

- Немного раздвинь ноги.

Вива послушно развела колени, открывая взору промежность, покрытую лишь тонкой красной тканью. И там стало чуточку жарко, помимо воли, от самой ситуации: от того, что он распоряжается, а она исполняет; от того, что она лежит почти обнажённая, уязвимая, раскрытая, а он смотрит. Это что-то не стоящее обдумывания, глубинное.

- Немного! – повторил Том. – Это сильно широко. Вот на столько, - он показал на пальцах, какое расстояние между её бёдрами хочет видеть.

Девушка подняла голову, чтобы видеть свои ноги и точно отмерить нужное расстояние, и опустила её обратно, подняла кролика.

Том отснял несколько кадров в таком положении с разных ракурсов. Хорошие кадры получились, но не ах. Можно лучше. Том сам не знал, откуда в нём взялся этот неправильный перфекционизм, жаждущий не идеального, а – сверх, но сейчас он снова взбурлил внутри, требуя большего, подталкивая, заставляя голову работать быстрее, в каком-то особом режиме креативности.

Пришла идея:

- Натяни бороду на голову и сделай вид, что хочешь съесть его, - сказал Том.

- Съесть живого кролика? – удивлённо захлопала ресницами Вива.

- Я на одной фотосессии вообще крысу облизывал. Ты же его не по-настоящему есть будешь.

Вива посмеялась с «облизывал крысу», стянула бороду на голову и, снова опустившись на спину, приблизила кролика к лицу и широко раскрыла рот, обнажая белые зубы.

Том быстро схватился за фотоаппарат.

Лохматое чёрти что на голове и красивая голая грудь, сексуальность и зверское выражение лица, и умилительный белый зверёк на фоне сурового, завораживающего севера за окном. Сумасшедшая композиция, сочетание не то что несочетаемого – того, что никому не придёт в голову сочетать, потому что такие контрасты расшатывают устои в сознании и на такие картинки нужно долго смотреть, чтобы всё увидеть, подметить и что-то понять. В том-то и ценность таких кадров: их не пролистывают быстро, в отличие от просто красивых изображений, им нужно уделить время.

После столь удачного кадра Том отклонился от изначального курса и, развивая идею, запустил сессию в сессии под лозунгом «охота на кролика». Образ одичавшей Алисы, которую написал Кэрролл, пришёлся Виве и к лицу, и по душе, хотя он и был далёк от её натуры, она была ближе к просто Алисе.

По окончанию съёмки, выразив первый восторг от проделанной совместно работы, Вива надела короткий халатик и села рядом с Томом, чтобы, как он предложил, посмотреть отснятый материал. Снимки её не разочаровали – на её взгляд, это был тот самый взрыв, скандал, который она себе представляла, ожидая съёмки. Фотографии оправдали всё её ожидания и превзошли их в той части, где пошла «охота на кролика».

- Ты такой классный, - улыбаясь, проговорила девушка, повернувшись к Тому. – Никогда не встречала того, кто работал бы так, как ты. У тебя уникальное видение. Бывают же такие талантливые и неординарные люди.

Том хотел сказать, что ещё только учится, но решил не говорить, не сбивать себе цену. Вместо этого он слегка пожал плечами, уклоняясь от какого-либо ответа.

- Хотела бы я, чтобы ты жил со мной, - снова заговорила Вива. – Чёртов Шулейман как всегда везунчик! – беззлобно воскликнула она, посмеиваясь.

- Если бы ты знала меня тогда, когда узнал Оскар, ты бы точно не захотела видеть меня в своём доме.

- Вы давно знаете друг друга? – с интересом спросила девушка, подперев голову ладонью и смотря на Тома.

- Летом будет шесть лет как.

- Тебе было тринадцать, когда вы познакомились? – отчасти с шоком изумилась Вива.

- Почему тринадцать? – Том посмотрел на неё тоже с удивлением и непониманием. – Мне сейчас двадцать три. А когда мы познакомились, мне было семнадцать, почти восемнадцать.

- Как вы познакомились?

Том молчал секунд пять, вновь не смотря на собеседницу, и ответил:

- Если хочешь, спроси у Оскара.

- Знакомство при неприличных обстоятельствах? – с пониманием предположила Вива.

- При более чем приличных. Но я не буду рассказывать. Извини.

- И не намекнёшь?

- Почему тебе это так интересно?

- Потому что у Шулеймана впервые с кем-то серьёзные отношения, вы даже живёте вместе. Тем более ты тоже мужчина, что делает ситуацию вдвойне поразительной и интересной.

Том даже не удивился тому, что Вива назвала их с Оскаром парой, это фоновыми путями мышления проассоциировалось с тем, когда они изображали любовь, и получило метку «игра затянулась», но он не знал, что ответить – без растерянности, просто не знал. Не мог как раньше заверить, что они всего лишь живут вместе и между ними ничего нет, потому что есть. И не мог подтвердить, что отношения между ними есть – мог сказать, что это так, сейчас для него это уже не было принципиальным, но он не мог говорить за двоих, не имел права.

- Спроси у Оскара, - вместо всех ответов повторил Том.

- Ты такой скрытный…

- Я не скрытный, - возразил Том. – Просто мне не нравится обсуждать такие вещи, а Оскар это любит, пусть он и рассказывает, если посчитает нужным.

- Ему определённо повезло с тобой…

Том предпочёл никак не комментировать слова Вивы и вновь прибегнул к уклончивому пожиманию плечами. Но Виве не требовались ответные реплики, чтобы продолжать диалог:

- Ты ещё и скромный, - с улыбкой произнесла она, изучая взглядом профиль Тома. – Это так мило.

- Пожалуйста, не надо меня хвалить, - Том повернулся к ней. – Потому что нечестно, что это делаешь только ты, а я совсем не умею делать комплименты.

- Я постараюсь, - ответила Вива, про себя ещё больше умилившись, покорившись тем, что и как он говорит. И перевела тему, спрашивая: - Поужинаем?

Том согласился, поскольку ел сегодня всего раз, завтракал рано утром перед отъездом в аэропорт, и в целом Вива была приятным собеседником, он не испытывал желания поскорее сбежать от неё. К ужину в аккуратном обеденном зале со столом на восемь персон приобщили и кролика: Вива распорядилась, чтобы Мариаль почистила и нарезала ему свежих овощей, и поставила блюдце с ними на пол около своего стула.

- Я бы взяла его себе, - проговорила Вива, глядя на трапезничающего зверька. – Жаль, что он принадлежит организации.

Том предложил в ответ:

- Если он тебе так нравится, ты можешь оставить его себе, я заплачу за него компенсацию.

- Правда? – девушка подняла к нему удивлённые глаза.

- Почему нет? Пусть лучше у него будет один любящий хозяин.

Вива улыбнулась особенно, по-детски, забыв про то, что она взрослая успешная женщина, которой в апреле исполнится тридцать. Снова стала той девочкой, которая проводила часы напролёт с кроликами во дворе и считала их лучшими, самыми верными друзьями.

Взяв себя в руки, она сказала:

- Спасибо. Пришлёшь мне счёт за него. Не забудь.

И, взяв кролика в руки, снова заулыбалась, говоря:

- Ты остаёшься со мной, малыш. – Посадив зверька на колени, Вива обратилась к Тому: - У него есть имя?

На самом деле имя у кролика было, но Том его не спросил.

- Нет, - качнул он головой. – Можешь назвать его, как хочешь.

- Как же мне тебя назвать? – Вива задумчиво посмотрела на кролика. – Может быть, в честь того, благодаря кому ты мне достался?

- Лучше не надо.

- Почему?

- Том – не самое подходящее имя для кролика.

- Да, действительно, - подумав, согласилась девушка. – Тогда… Джерри. Как раз кролики тоже грызуны.

Она перевернула зверька и добавила:

- О, оказывается, он – это она. Будет у меня девочка-Джерри.

Тому пришлось прикрыть ладонью рот, чтобы скрыть, как дёргаются губы от сдерживаемого[немного истерического]смеха. Потому что он помнил, как папа-Феликс объяснял ему, что Джерри из мультика - девочка, и как поверил и расстроился из-за этого.

Кажется, это сочетание имён будет преследовать его всю жизнь. Не просто преследовать – напоминать обо всём, что было под звездой этого сочетания, начиная от самого невинного и несерьёзного [на первый взгляд], утопленного в далёком детстве.

После ужина вернулись в гостиную. Уже было семь часов и следовало выехать прямо сейчас, чтобы с учётом дороги до аэропорта успеть на свой одиннадцатичасовой рейс. Но Том не смотрел на часы.

- Как насчёт вина? – предлагает вскоре Вива.

- Я не пью.

- Оно слабое, - заверила девушка.

- Неважно. Я вообще не пью. Спасибо.

Отказался Том не из-за вновь взыгравшего страха и отвращения – пьёт же уже, не боится и не кривится, если не совсем крепкое и горькое. Соврал из предосторожности «не умеешь пить – не пей», в людном месте согласился бы, а вот так, наедине с малознакомой девушкой, тем более что потом ещё домой добираться, не хотел неожиданностей и рисковать своей адекватностью. В конце концов, алкоголь его уже дважды подвёл. Под ним сел в машину к четырём извергам (и неважно, что его глупая доверчивость была обусловлена не спиртным, оно в нём всё равно было) и пьяным поехал с тем мужчиной, который его едва не изнасиловал и выкинул на обочину, где с ним тоже что угодно могло случиться. Не хотелось в третий раз сотворить какую-нибудь дурь – хоть опасную, хоть постыдную.

- А я выпью немного, если ты не против, - сказала Вива.

Она принесла бутылку Ornellaia, сама откупорила и наполнила белым напитком бокал. Рассказала о том, что хочет запустить линию ювелирных украшений, самой весь дизайн разработать, но пока ничего не получается, не придумывается. Вроде бы и идеи какие-то есть, смутные-смутные, но…

- Можешь надиктовать мне, как ты это видишь, а я попробую нарисовать, - предложил Том.

- Хуже всё равно не станет, - улыбнулась девушка и передала Тому тетрадного типа блокнот в твёрдой обложке и ручку, которые лежали на столике под рукой.

Выслушивая её довольно пространные размышления о том, как должно выглядеть колье, Том быстрыми штрихами изобразил украшение и протянул ей блокнот со словами:

- Что-то такое получилось.

Вива взяла блокнот без особой надежды на то, что увидит то, что её наконец-то удовлетворит, но после первого взгляда изменила своё мнение. Сосредоточенно нахмурилась, все детали рисунка, и сказала:

- Это то, чего я хотела, но не могла сформулировать, только в дополненном и законченном виде. Ты ещё и художник? – спросила она, подняв глаза к Тому.

- Нет-нет. Я только чуть-чуть умею рисовать.

- Может быть, раз ты уловил мою волну, разработаешь дизайн для всей коллекции?

- Я бесплатно не работаю, - пошутил Том.

Но Вива, несмотря на тон, смешок и улыбку, восприняла его слова серьёзно:

- Разумеется. Двадцать процентов с выручки твои. Больше предложить не могу, поскольку твой только дизайн, а все расходы на мне.

Том перестал улыбаться: он же это в шутку, а Вива всерьёз предложила сотрудничество с долей в проекте. Но, с другой стороны, если получится, то долю свою он честно заработает, а денег много не бывает, пусть даже они будут малые – из малых постепенно много собирается. А если не получится, то никто ему и не заплатит.

- Я могу сейчас попробовать что-нибудь придумать и нарисовать, чтобы ты посмотрела, нравится тебе или нет, - сказал он в ответ. – У тебя есть цветные карандаши, ручки, краски?

- Где-то должны быть восковые карандаши. У меня есть образцы материалов, принести тебе для наглядности?

- Давай, - пожал плечами Том.

Вива принесла карандаши, отыскавшиеся в спальне, и обтянутую чёрным бархатом коробочку, в которой лежали драгоценные камни разных цветов и наименований, а также маленький, с палец, слиток белого золота.

Посмотрев камушки, Том перевернул лист и, устроив блокнот на колене, приступил к рисованию, периодически бросая взгляды на драгоценности. Рисовать воском не получалось, ему было очень неудобно, после первого наброска бросил карандаши и рисовал ручкой, подписывая стрелочками цвета.

За час Том сделал десять набросков: три браслета, два ожерелья, кольцо (придумать вид кольца было сложнее всего), подвеска, серёжки, обруч и головное украшение, названия которому не знал.

Вива посмотрела рисунки и особо выделила головное украшение, которое привело её в восторг:

- Нормально ли будет, если я сама у себя куплю украшение? – со смешком проговорила она и спросила: - Это на восточный мотив?

- Да, фасон восточный, если можно так сказать про украшение, но в современном европейском стиле.

- Это здорово, правда, здорово, - произнесла девушка, раскладывая перед собой рисунки. – То, что нужно. Сможешь придумать ещё?

- Думаю, что да. Я могу дома додумать остальное и прислать тебе фотографии эскизов.

- Так и поступим. За остаток этой и следующую неделю успеешь набросать ещё сорок позиций?

- Должен успеть.

- Хорошо. Тогда с тебя эскизы, потом заключим контракт, чтобы всё официально.

Тома внутренне перекривило от слова «контракт», потому что он означает хомут обязательств, то, что должен сделать прописанное в нём вне зависимости от того, какое у него настроение, есть ли вдохновение, чего хочется в ещё не наступивший абстрактный момент, через время после подписания документа, и так далее.

Но промолчал об этом и не отказался. Поздно уже отступать и по-хорошему дела должны делаться именно так, официально. Наверное.

Ночевать Том остался у Вивы, она предложила ему остаться, попросила почти. До полуночи сидели и болтали, потом Том поднялся в показанную ему гостевую спальню, окна которой тоже выходили на горы.

Том полюбовался какое-то время пейзажем и, выключив свет, чтобы стекло не бликовало, сфотографировал его на телефон и отправил Марселю с подписью: «Это пики Сарекчокко в Швеции». После той вечерней прогулки они встречались вживую всего один раз, когда Том просто так забежал к Марселю на работу, но переписывались и пару раз созванивались.

Они пообщались до часа, перекидываясь сообщениями, цепляющимися одно за другое, и Том отправился спать.

Глава 24

А может, к чёрту любовь?

Всё понимаю, но я опять влюбляюсь в тебя!

А может, к чёрту любовь?

Всё хорошо, ты держись.

Раздевайся, ложись, раз пришёл!

Loboda, К чёрту любовь©

В чужой, пустой постели Тому спалось плохо. Несмотря на то, что чувствовал себя очень уставшим, и глаза слипались, когда ложился, долго не мог заснуть – куда-то подевалась вся сонливость. Потом просыпался много раз на протяжении ночи, крутился, смотрел в сильно разбавленную отсветом белых снегов за окнами темноту. Сон получался поверхностным, каким-то издевательски изматывающим, без сновидений, а не глубоким и сладким, как привык спать. Почему-то, когда просыпался вдруг, казалось, что кто-то сейчас зайдёт к нему, Вива зайдёт, даже шорохи шагов как будто слышал. Один раз Том сел на постели и несколько минут смотрел на дверь, с полусонным отупением ожидая, что сейчас она откроется и Вива наконец-то скажет, чего она бродит в ночи мимо его двери, пока не понял, что это лишь игра его воображения, а если послушать – в доме тишина. Лёгши обратно, Том посмотрел время на мобильнике – четыре утра двадцать пять минут, сунул телефон под подушку и, обняв её, закрыл глаза, ещё надеясь на то, что удастся нормально поспать, и требуя того от своего организма.

Утром плохой, прерывистый сон вылился в чувство разбитости и головную боль вместо бодрости. Вкусный завтрак и ароматный кофе, щедро разбавленный молоком, временно исправили ситуацию, но через два часа головная боль вернулась, тупая, ноющая, сидящая в висках.

Обратный путь получился сложнее дороги туда, несмотря на то, что Вива отвезла Тома в город на своей машине. Тому хотелось помолчать и подремать, пока они едут, а не поддерживать беседу. Потом пришлось пять часов ждать вылета: поскольку не привык ещё к статусной жизни, билет купил самый обычный, а в соответствующем классу зале ожидания особо комфортно было не устроиться. Том подумал, что в будущем надо будет слушать Оскара – тот не предложил ему свой самолёт, но объяснил, что совершать перелёты надо в приличных условиях и что выбирать, чтобы было так, и отправил в Швецию с соответствующим удобством.

В самолёте Тому всё же удалось поспать, но не настолько качественно, как хотелось бы, просто не хватило времени.

В Ницце Том поехал в частный питомник, чтобы решить вопрос с кроликом. Мобилизовал силы для разговора и, подняв голову, нажал кнопку звонка на воротах. Владелец питомника остался крайне недоволен его поступком – даже не в деньгах дело, а во времени и усилиях, затрачиваемых на то, чтобы приучить животных к работе с камерой. Но Том только развёл руками с видом святой невинности: «Кролика у меня всё равно нет, могу только деньгами отдать».

Домой Том вернулся только к десяти, почти к ночи, как и обещал, только не того дня. Шулейман с порога предъявил ему претензию:

- Ты во временную петлю, что ли, попал? – проговорил он, пропуская Тома в квартиру. – Ты же должен был вчера вернуться?

- Я остался на ночь у Вивы, - ответил Том, снимая с плеча ремень объёмной сумки, и поставил её.

Оскар многозначительно промычал и, сложив руки на груди, поинтересовался:

- Так тебя можно поздравить?

- Да, сессия прошла успешно, Вива осталась довольна, я тоже.

- Я не об этом. Она затащила тебя в постель?

- Она меня уложила в постель, в гостевой спальне, - чётко произнёс Том, прямо посмотрев на Шулеймана.

Оскар и не подумал отводить взгляд и продолжил выпытывать информацию:

- И что, даже не пыталась?

- А должна была? Вива вообще считает, что мы с тобой встречаемся и у нас всё серьёзно. Кстати, почему так? Ты сказал кому-то, что мы вместе?

- Я сказал Из, что мы живём вместе, а она, видимо, сделала из этого свои выводы и рассказала другим, - ответил Шулейман на вопросы и вернулся к теме: - Получается, ты был не против, просто возможности не представилось?

- Почему ты спрашиваешь?

Тома напрягало то, что Оскар выспрашивает его. Сам не мог понять чем, но чем-то напрягало, и тянуло защищаться, отбивать выпады.

- Интересно, - пожал плечами Шулейман. – Так что скажешь?

- Я не знаю. Вива позировала мне в одних трусах, потом сидела со мной в одном халатике, но я не обращал внимания на её тело. Она красивая… Но я ни о чём таком не думал, совсем.

Удовлетворившись ответом, Оскар кивнул и сказал:

- Понимаю тебя. На внешность она хороша, но в ней нет той самой природной сексуальности, от которой ведёт голову, и этого ничем не исправить.

Том ничего на это не ответил, снял куртку и, разуваясь, начал рассказывать, чтобы нарушить образовавшуюся паузу, точно отойти от предыдущей темы и чтобы поделиться:

- Я подарил Виве кролика, которого арендовал для фотосессии, она хотела назвать его в честь меня, но я сказал, что это плохая идея, и она назвала его Джерри. Так что теперь я могу передавать приветы Джерри, крольчихе-Джерри.

Шулейман прыснул смехом, и Том хорошо понимал его эмоцию, самому было смешно. Но никак не отреагировал на его смех и, разогнувшись, продолжил:

- И я буду разрабатывать дизайн для линии ювелирных украшений Вивы. Я уже нарисовал десять набросков, они ей понравились, и она хочет заключить со мной контракт, когда пришлю остальное, чтобы официально всё.

- Ого, продуктивно ты съездил, - проговорил Оскар и сделал шаг к Тому.

Том вздохнул, прикрыв глаза, и, подойдя к нему, упёрся лбом в плечо и привалился всем весом, используя как опору, чтобы не держать себя только на своих двоих. Весь день держался и загонял усталость вглубь, но теперь он дома и можно расслабиться, точно как тогда, когда вернулся из своего трипа по кладбищам.

- Я устал… - доверительно пожаловался Том. – Вчера пришлось проснуться рано, потом перелёт, дорога, фотосессия и всё остальное. Сегодня я ужасно спал и снова дорога…

- Предлагаю отдохнуть… - с ухмылкой произнёс в ответ Шулейман, многозначительно проводя ладонями по спине Тома вниз.

Том поднял голову, устремив на него удивлённый взгляд как всегда распахнутых глаз.

- Я же устал, - сказал он. – И у меня голова болит.

Прозвучало не как однозначный отказ из твёрдого нежелания, а скорее капризно.

- Секс отлично снимает головную боль.

- Ты мне это как доктор говоришь?

- Ага, личный.

Не ожидая ответа, Оскар дёрнул Тома за руку, утягивая в сторону спальни, пихнул на кровать и забрался сверху. Том, зажмурив глаза, завертел головой, уворачиваясь от поцелуев, и выпалил:

- Оскар, я даже зубы не чистил, вчера утром в последний раз. У меня не было с собой щётки, я же не планировал, что задержусь.

Не пытался отвертеться от близости, но считал, что должен сообщить об этом не самом приятном моменте.

- А всё остальное чистое? – спросил в ответ Оскар.

- Да, я принимал душ сегодня утром. Могу ещё раз сходить, - зачем-то предложил Том.

В прошлые разы не приходило в голову воспользоваться подмеченным из фильмов знанием, что перед сексом обычно ходят в душ, но сейчас почему-то вырвалось.

Шулейман несколько секунд молчал и смотрел на него, держась на руках, и, сев рядом, сказал:

- Иди.

Том принял душ – горячий, почти обжигающий, чтобы смыть с себя следы северного холода, почистил зубы и вернулся в спальню в одном полотенце, повязанном на бёдрах. Чего стесняться, если всё равно раздеваться? Но всё же немного неуютно стало от того, что он стоит почти голый посреди комнаты, а Оскар полностью одет и неприкрыто смотрит на него.

Практически незаметно улыбаясь-ухмыляясь уголками губ, Шулейман махнул рукой:

- Иди сюда.

Том подошёл, и Оскар, одним движением сдёрнув с него полотенце, повалил его спиной поперёк кровати. Гладкая ткань и прикосновения воздуха пробрали холодком распаренное тело.

- Мне холодно, - капризно пожаловался Том.

- Сейчас согреешься.

***

После секса Том удовлетворённо, сладко заснул и крепко проспал всю ночь. Проснулся поутру он с двумя ощущениями: поцелуев на плече и кое-чего, недвусмысленно упирающегося сзади.

- Оскар, я сплю, - снова тем капризным тоном проговорил Том.

- Так ты во сне разговариваешь? – усмехнулся у него над ухом Шулейман.

- Нет. Сейчас договорю и буду дальше спать.

- У меня другое видение того, чем мы будем сейчас заниматься, и оно определённо лучше.

Прежде, чем Том успел сообразить, что ему ответить, возразить, Оскар поцеловал его в изгиб шеи и положил руку на живот, теснее прижимая к себе. Провёл головкой по расщелине между ягодиц снизу вверх, сверху вниз. Том прикусил губу едва не до крови, чтобы подавить шумный вдох. И снова поцелуи…

Том не испытывал острого, отключающего мозг желания, от которого колотит, но ему было так хорошо и приятно, что не хотелось, чтобы это заканчивалось. Он послушно согнул ногу в колене и отвёл вперёд, когда Оскар без слов тронул его за бедро, и почувствовал уже ставшие привычными прикосновения там, сзади.

Особой растяжки не требовалось, тело и так было расслабленно после сна, и Том не зажимался, не боялся. Только снова прикусил губу, когда Оскар плавно ввёл в него сразу два пальца.

Том полагал, что они останутся на боку, но Оскар перевернул его на живот, уткнув лицом в подушку. Шулейман уже давно хотел его в этой позе, позе полного подчинения и слияния, когда кожа к коже, и тот, кто снизу, всецело отдаёт тебе власть. Ещё с Джерри ему нравилась именно эта поза, которую тот не любил, но с Джерри было другое, с ним был бесконечный бой, и эта поза служила доказательством победы, тем, что подмял противника под себя во всех смыслах. А в случае с Томом это была поза не только подчинения, но и полной принадлежности, говорящая «моё». И Оскар иррационально хотел его в ней до зубного скрежета.

Но было одно «но».

Шулейман несколько секунд ничего не предпринимал и на всякий случай уточнил:

- Так нормально?

- Да, - ответил Том, просунул одну руку под подушку и повернул голову вбок.

Оскар быстро нанёс ещё смазки на него и на себя и толкнулся внутрь. Налёг на Тома всем телом, кожа к коже, отчего Тому стало горячо и тяжело, но не удушливо. Том несколько раз оглядывался через плечо и обвил пальцами его запястье, чувствуя, как он проникает в глубину единым плавным движением.

Шулейман сразу начал двигаться, также плавно, пока ещё с незначительной амплитудой. Изогнувшись, Том слепо потянулся за поцелуем, подставляя приоткрытые губы, и получил его, случайно укусил в ответ на более резкий, особенно отчётливо почувствовавшийся в глубине тела толчок, и уронил голову обратно лицом в подушку.

Том не двигался навстречу, но принимал каждое движение. На периферии билась мысль, что в такой позе испачкает простынь. Хотел сказать об этом, но всё никак не говорил, погружался в жаркое, топкое, то, где не до мыслей и тем более не до слов.

«Надо лечь по-другому. Надо лечь по-другому. Надо лечь…».

Простынь испачкал, но к тому моменту, когда отошёл от оргазма, Том уже забыл про то, что его это смущало.

Удивительным образом после утреннего секса не клонило в сон, а ощущался прилив свежей бодрости, и голова стала очень ясной. Том думал, что надо пойти в душ, но всё никак не шёл, сидел рядом с Оскаром, завернувшись в одеяло, и почему-то не хотел уходить сейчас.

- Оскар, тебе не противно со мной? – не смотря на парня, задал вопрос Том после довольно долгого обоюдного молчания.

- А почему должно быть? – взглянув на него, спросил в ответ Шулейман.

- Потому что ты знаешь, что со мной было, что со мной делали… Это гадко.

- Я так не считаю. Нет, конечно, изнасилование, а тем более изнасилование детей – это плохо. Но жертва-то в чём виновата?

- Я виноват в том, что сел к ним в машину, - пожал плечами Том.

- Это, конечно, большой идиотизм с твоей стороны, но ничто не могло дать им право изнасиловать тебя. В любой ситуации насилия виноват насильник, а не жертва.

- Это да, но… Меня всё равно ничто не отмоет от того, что было. Я не считаю себя грязным, но что ты об этом думаешь?

Оскар развернулся к Тому корпусом, окидывая его взглядом, и произнёс:

- Может быть, если бы я видел тебя сразу после освобождения из подвала, мне бы было противно, потому что, как я понял, зрелище ты собой представлял жуткое. Но я не видел этого и никогда не увижу. А что было – то было.

- И тебе не противно, что меня четверо мужчин много раз… а теперь ты с этим же телом спишь?

- Есть такой распространённый феномен – сексуальное отвращение к жертве изнасилование, она воспринимается грязной, пользованной. Но я так не думаю, мне без разницы, что с тобой делали.

Том покивал – его вдруг заинтересовал этот вопрос, и объяснения Оскара прояснили ситуацию и успокоили.

Шулейман поднялся с кровати, не удосужившись что-нибудь на себя надеть, и сказал:

- Я в душ. А поскольку любимая ванная у нас одна, выбирай: ты со мной или идёшь в другую.

- Я подожду, пока ты помоешься.

- Может, всё-таки со мной? – ухмыльнулся Оскар, а Том поморщился:

- Я не буду принимать с тобой душ, это личное.

- Ну да, конечно: подставлять зад – это так, мелочь, а мытьё – это личное.

У Тома вытянулось лицо, и во взгляде отразилась смесь обиды и осуждения. Шулейман развёл руками:

- Неужели ты до сих пор принимаешь близко к сердцу мой юмор?

- Нет, - поджав губы, ответил Том. – Но это не значит, что он мне приятен.

- Должно же что-то быть неприятным во взаимодействии со мной, - вновь развёл руками Оскар.

- Он мне не всегда неприятен, но иногда мне хочется тебя ударить.

- Я подумаю над этим, - с ухмылкой ответил Шулейман и вышел за дверь.

Глава 25

Непривычный, загадочно странный,

Неподсудный мирской суете,

То ли монстр, то ли сказочный ангел,

Что по глупости к нам залетел.

Олелия Лис©

Тому понадобились не десять дней, на которые они договаривались с Вивой, а ровно две недели, чтобы придумать ещё сорок позиций её коллекции и перерисовать первые десять набросков в виде приличных цветных эскизов. Всё рисовалось достаточно легко, головных украшений мог придумать ещё штук пятьдесят, у него особенно хорошо работала фантазия на обручи и некоторыми из них действительно гордился. Но застопорили процесс кольца: первые три ещё куда ни шло придумались, а дальше – полный творческий тупик без единой идеи. Том в прямом смысле этого слова бился головой об стол в кабинете, куда перебрался рисовать, потому что от сидения в согнутой позе на кровати уже нереально болела спина. Когда в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое февраля далеко за полночь Том, наконец, закончил последний эскиз, у него было такое чувство, будто он его родил, так выстрадал вид этого кольца.

Контракт заключили удалённо. Том прочитал документ от и до и поставил электронную подпись. Как и условились, двадцать процентов с выручки за всё время реализации коллекции полагались Тому и уходили на указанный счёт. Счёт он не без помощи Оскара открыл новый; по возвращению из Швеции положил плату за сессию к предыдущей выручке и посчитал, что складировать пачки денег в комнате как-то не очень, и хотел личный счёт, отдельный от того, что досталось от Джерри, чтобы видеть, сколько сам заработал.

После того, как выполнил свои обязанности по созданию эскизов, Том решил, что больше не будет связывать себя обязательствами по работе не по своему профилю. Сначала ему было интересно и относительно легко, но потом творческий процесс превратился в рутину и питался не вдохновением, а его подгоняло понимание «должен». За прошедшие дни он настрадался, очень устал, и у него не оставалось ни времени, ни сил на занятие любимой фотографией.

Конечно, себя надо пробовать в разных направлениях, мало ли, что ещё может увлечь и получиться, но всё же первенство он отдавал фотографированию, в нём не перегорал интерес к этому делу, как и в первый раз, когда включил камеру на мобильном телефоне, Тому страстно нравилось и фиксировать впечатления, и создавать их.

Ещё в первой половине января из клиники вышла мама, но Том так и не поговорил с ней – не мог как-то, не знал, что ей сказать. Только передал через отца, что рад, что она поправилась, и надеется, что такого больше никогда не повториться. Это было правдой.

Один раз Том поговорил с Оили, не по своей воле. Сестрёнка зашла в родительскую спальню, когда Кристиан разговаривал с Томом, заглянула в экран, очень быстро отжала у отца ноутбук и выставила его за дверь. Тому Оили устроила разнос за их прошлую встречу, и ей было абсолютно без разницы, что тогда был не он, а Джерри, о чём ей рассказал Кристиан и что, защищаясь, подтвердил Том. Но сказала, что, раз то был Джерри, бить его при встрече не будет, а хотела, собиралась – врезать разок, чтобы запомнил, понял, как лапать её и гадости говорить.

Тому пришлось переспросить: «Что он сделал?», и Оили в красках поведала о том, как прошла та встреча. Он помнил, как Джерри говорил, что ему пришлось постараться, чтобы отвадить Оили от себя, но такого он никак не ожидал. Том уже забыл, как это, но в те минуты пребывал в ужасе от поведения Джерри, и неловко стало, потому что это всё-таки его руки.

Вечером первого марта Том разговаривал с отцом. Ещё в клинике в начале ноября Том заметил один странный момент – папа много рассказывал о себе и обо всех, но ни единого слова не говорил о Кими, за всё время их общения он ни разу не упомянул его имени, как будто его не существует вовсе и никогда не существовало. Тогда, в ноябре, Том не спросил, почему папа молчит о нём, не нашёл, как спросить, и слишком много всего в голове было, что было весомее этого вопроса, и темы постоянно перескакивали.

Том предполагал, что отец молчит о Кими, чтобы не напоминать о болезненном, ведь стараниями Джерри вскрылось, как тот поступал. Отчасти Том понимал папу, но не испытывал злости на брата и хотел спросить про него. И сегодня решился.

- Пап, а как там Кими? – спросил Том. – Ты ничего не рассказываешь о нём.

Кристиан опустил взгляд, закусил на секунду губы и ответил:

- Я не знаю, как он.

- Как это? – искренне удивился, не понял Том.

- Я давно его не видел, никто из семьи не видел, и мы не поддерживаем никакой связи.

У Тома в груди похолодело и сжалось от жуткого допущения, допущения, которое ударит и по нему, потому что он не сможет смотреть на семью, а в первую очередь на отца прежними глазами, если оно окажется правдой.

- Вы выгнали его из-за меня, из-за того, что было? – озвучил Том вопрос, чувствуя, как перехватывает в горле от того, что это может быть правдой.

Может быть, что семья его подобна стае, из которой изгоняют неправильных, неугодных. Когда-то он сам был таким, а теперь…

- Нет, его никто не выгонял, - ответил Кристиан. – Он сам ушёл в тот вечер, когда рассказал всё.

- И вы его не остановили?

- Нам не до того было, чтобы его останавливать, мы были шокированы тем, что он сделал. И, честно говоря, в тот момент мне не хотелось с ним разговаривать. А потом… Кими не отвечал на звонки и переехал из своей съёмной квартиры неизвестно куда. С того вечера, это было Рождество, мы его больше не видели и никаких вестей от него не получали. Но ты в этом не виноват, - уточнил Кристиан.

Он уже успел понять, что у Тома остро развита совесть, и он склонен винить себя во всём плохом, что может хоть как-то привязать к себе. Но Том не считал себя виноватым, он думал о том, как так могло получиться, что Кими ушёл и не вернулся, оборвал все связи с семьёй, которая была ему родной, невзирая на отсутствие общей крови, которую он любил и в которой любили его. До того случая точно любили. Не могли же от него отвернуться из-за того, что он оступился?

- Почему он ушёл? – спросил Том.

- Я не знаю. Вывалив на нас всё, он несколько минут стоял и молча смотрел на нас, потом взял куртку и вышел за дверь.

У Тома было два объяснения столь странному поведению брата, но, хоть одно, первичное, и позволило родиться второму, прямо противоположному, оно задавило его с первой секунды, размазало, подгоняя сердце и толкая на действия.

- Вы искали его? – обратился Том к отцу.

- Пытались. Поводов обращаться в полицию у нас нет, он совершеннолетний, ушёл сам и уже не жил с нами долгое время, нам бы не стали помогать, а своими силами найти человека в большом городе практически невозможно, только если не столкнуться случайно.

Кристиан говорил и окунался в память о тех неделях, когда он сначала сам пытался связаться с Кими, хотел, чтобы тот ему всё объяснил, хотел услышать от него, какие мотивы толкнули его на столь гнусные, отвратительные поступки по отношению к Тому. Потом, когда в их головах и сердцах улёгся шок, тоже искал его, пытался найти, потому что того хотела Хенриикка, для которой он всё равно оставался любимым сыном, и она боялась потерять ещё и его. Потому что девочки тосковали без него, особенно Оили, пусть она не говорила того вслух и старалась не показывать им, родителям.

В то смутное время охватило чувство, что всё рушится, что распадается их счастливая семья и больше ничего не будет хорошо, будет иллюзия да и только. Сначала Том, потом Кими, проблемы с алкоголем у Хенриикки…

- Вы хотите, чтобы он вернулся? – задал Том новый вопрос, вновь чувствуя, как сжимается в груди, от страха услышать отрицательный ответ.

Кристиан вздохнул, прикрыв на мгновение глаза, потому что не знал, как ответить. Отчасти боялся сказать «да, хотим» и этим задеть Тома. И не мог однозначно сказать за себя, что хочет возвращения Кими. Кристиан любил его ради Хенриикки, любил по-своему, он никогда не ущемлял его, давал всё то, что должен давать отец, не только в материальном плане, но тех чувств, какие испытывал к Тому, Оили и Минтту никогда не ощущал. Дело ли в том, что он не родной ему, или в том, что он появился в их жизни уже достаточно большим ребёнком, или ещё в чём угодно, он не знал, это просто было так. С самого начала было, когда он согласился на усыновление, поскольку после страшного опыта Хенриикка боялась рожать, и когда принял выбор жены, которая с первого взгляда покорилась Кими, хотя сам хотел взять младенца.

Но он и не мог сказать, что твёрдо не хочет больше никогда видеть Кими. Это было не так. Всё же нет такого поступка, который может в одночасье всё перечеркнуть и отвернуть от того, кто, пусть не так, как другие, но тоже родной.

- Хенриикка и Оили очень хотят, - наконец, ответил Кристиан, - Минтту тоже. А я… Я тоже хотел бы, чтобы он нашёлся.

Это было самым честным ответом. Кристиан не хотел, чтобы Кими вернулся и жизнь пошла как прежде, как будто ничего не было, пока он был не готов забыть всё. Но он точно не хотел, чтобы всё оставалось так, как есть, чтобы они больше никогда и ничего не услышали о нём. Кими может не возвращаться, это его право, но он должен, во-первых, объясниться, во-вторых, давать знать, что с ним всё в порядке.

И Кристиана поражало то, что Том расспрашивает о брате, как он это делает - с искренним участием и – соболезнующей жалостью. Однажды он сказал Тому: «То, что сделал Феликс, ужасно, и я никогда не прощу его за это, но я ему благодарен за то, что он вырастил тебя таким чудесным человеком, каким я не смог бы воспитать», и сейчас вновь убеждался в этом. Кими превратил жизнь Тома в семье в кошмар, а в конце сделал то, что и тот, кто не переживал того, что пережил Том, никогда бы не простил. А Том простил. Конечно, заглянуть ему в голову Кристиан не мог, но глаза не умеют лгать, а в глазах Тома отражалось сострадание и волнение – душевное волнение за того, кто причинил ему боль. На такое способны только самые чистые, лучшие люди.

Так любила говорить его мама, переняв это у своей мамы: «Если человек сердцем простил причинённую ему обиду, держись его, потому что он ангел на земле». У этого высказывания была и вторая часть, которую озвучивали куда реже: «Но никогда не обижай его повторно, потому что ангелы лучше всех прочих умеют карать».

Том хотел сказать: «Я найду его!», но решил промолчать, не разбрасываться громкими заявлениями загодя, а сначала сделать. Они ещё немного поговорили с отцом, и, попрощавшись с ним, Том побежал к Оскару. Шулейман сидел в тёмной гостиной, как её ещё во время первого сожительства окрестил Том, перед ним на столике стоял открытый ноутбук, слева лежал включённый планшет, и он периодически заглядывал в его экран.

- Оскар, мне нужна твоя помощь, - сообщил Том, приземлившись рядом с ним и не взглянув в сторону экранов техники, на которых снова были открыты документы, на этот раз с таблицами с множеством цифр.

- Что на этот раз? – поинтересовался в ответ Оскар, прикрыв крышку ноутбука и незамеченным Томом движением заблокировав планшет. – Снова надо кого-то найти?

- Как ты угадал? – нахмурился Том.

А Шулейман вопросительно выгнул брови, смотря на него, и через коротенькую паузу произнёс:

- Очень интересно. Что, вошёл во вкус и хочешь ещё кого-то прикончить? Предупреждаю, я в бессмысленные убийства не впрягусь.

- Вообще не смешно. Мне нужно найти брата, он больше года назад оборвал всю связь с семьёй и неизвестно, где он и что с ним.

- Того брата, который тебя из дома выживал и изнасиловать пытался?

- Другого у меня нет.

- В таком случае моя первоначальная версия смотрится весьма правдоподобно, - хмыкнул Оскар и спросил: - Зачем тебе его искать? Ушёл и ушёл, самостоятельный парень: сам накосячил, сам себя в изгнание отправил.

- Мне нужно его найти, - повторил Том. – Потому что родители не могут обратиться в полицию, нет оснований, сами они его найти не смогли, а ты можешь, для тебя это просто, ты же нашёл тех. А найти Кими должно быть куда проще, известно его имя, фамилия и место, где искать.

Шулейман смотрел на него со скепсисом и молчал. Том добавил:

- Я хочу поговорить с ним, узнать, почему он так поступил.

- Почему он тебя с ума свести пытался? – уточнил Оскар.

- Это тоже. Может быть. Но главное я хочу узнать, почему он ушёл и не выходит на связь. Оскар, ты поможешь мне?

Оскар подумал секунду, развернулся к Тому, поставив локоть на спинку дивана и закинув ступню на колено второй ноги, и, почесав большим пальцем нос, с усмешкой спросил:

- А ты мне что взамен?

Том два раза хлопнул ресницами, в растерянности глядя на него, затем несколько раз очень быстро моргнул и произнёс:

- Мне нечего тебе предложить. Тем, что я мог бы, мы уже и так занимаемся.

Шулейман от души посмеялся с его слов и сказал:

- Даже не знаю, радоваться тому, что ты так раскрепостился, или бояться того, что ты становишься тем человеком, который расплачивается сексом.

- Я бы никогда не стал расплачиваться сексом, но тебе мне больше нечего предложить. Ты сам раньше всегда чуть что про него говорил: я провинился – секс, я о чём-то прошу – секс! – Том не кричал, но интонационно выделил последнюю часть, вместе с тем разведя-всплеснув руками.

- Я так прикалывался, потому что ты очень забавно пугался. Сдался ты мне тогда, припадочный.

- Это было очень жестоко с твоей стороны, - выпрямив спину, с глубоко обиженным видом ответил Том и, помолчав две секунды, добавил куда живее: - Но если ты поможешь мне, я тебя прощу.

- Какой ты предприимчивый. Вот только обмен не имеет ценности и смысла, поскольку ты и так не держишь на меня обиды.

- Я ещё не забыл, как ты заставил меня с тобой переспать, запугивая тем, что отдашь меня своим друзьям-извращенцам.

- А недавно ты говорил, что тебе понравилось. У тебя плавающая точка зрения?

- То, что ты позаботился о том, чтобы мне не было больно и плохо, не отменяет того, что это было принуждением.

Резануло, сразу, как Том упомянул про тот раз, резануло, потому что он никогда прежде не напоминал про ту ночь. А сейчас напомнил и сделал это как-то так… Оскар не мог сформулировать, что именно ему не понравилось, но что-то подспудно, гаденько коробило. И вызывало диссонанс то, что пять минут назад Том был привычным собой, ангелочком-дурачком, который всё прощает и хочет помочь, и вдруг незаметно для глаз перевоплотился в того, кто куда больше напоминает змею по имени Джерри…

Том отвёл до этого направленный в лицо парня взгляд и, вздохнув, сказал:

- Я не злюсь на тебя и не виню за тот раз. Но это не значит, что я могу простить всё. Пожалуйста, не испытывай меня больше на прочность. Я не хочу однажды понять, что ошибался в тебе.

Ложная тревога. Или нет? Оскара в который раз посетило дежа-вю, на те разы, когда ещё не был уверен, что перед ним Джерри, и говорил ему: «Раньше у тебя было раздвоение личности, а теперь как будто две в одной». Сейчас то же самое происходило с Томом: он то был стопроцентно прежним, то демонстрировал изменения, которые иногда обескураживали, но были позитивными, то…

Новая модель. Версия 2.0.

И Шулейман предполагал, что в Томе может проявиться что-то от Джерри, но почему-то этот момент всё равно напряг.

От раздумий отвлёк Том, который встал с дивана и собрался уйти. Оскар ухватил его за пояс штанов, останавливая, и произнёс:

- Ты куда? Разве мы уже договорили?

- Ты дал понять, что не хочешь помогать, - ответил Том, чуть прикрыв глаза ресницами и пожав плечами. Безо всякой обиды, но с толикой грусти констатировал факт.

- Сядь, - сказал Оскар и потянул его, но не за штаны, а за руку, усаживая обратно.

Том послушно сел, посмотрел на него ожидающе, слегка выгнув брови в немом нетребовательном вопросе.

- Помогу, куда ж я денусь? – сразу продолжил Шулейман. – Но ты мне всё-таки что-нибудь должен за это. Как насчёт минета?

В первую секунду Том, округлив глаза, воззрился на него со смесью негодования и шока, затем густо покраснел, опустил глаза и закусил губы, и, перейдя в третье состояние, ответил:

- Я согласен. Я… Я сам хотел предложить тебе, хочу попробовать сделать это. Но я сам скажу, когда буду готов, хорошо? – не поднимая головы, он исподлобья посмотрел на Оскара.

Шулейман всего лишь вспомнил былое, любимое и пошутил, но решил не говорить об этом и просто не напоминать о «долге», когда Том про него забудет, а если напоминать, то тоже потехи ради.

- В этой жизни ты вряд ли дозреешь, надеюсь, что мы встретимся в следующей, расплатишься, - сказал он и закрыл тему.

Оскар достал из кармана мобильник, второй рукой поднял крышку ноутбука, открыл текстовый редактор и велел Тому:

- Пиши имя, фамилию и все известные сведения.

Том покивал и быстро напечатал всё, что знал о Кими, трижды перечитал фамилию, чтобы удостовериться, что все согласные стоят на правильном месте. Когда Оскар приложил телефон к уху, Том одними губами шепнул ему: «Спасибо».

- Пока ещё не за что, - ответил ему Шулейман и заговорил с ответившим после четвёртого гудка абонентом: - Привет, Эдвин, у меня для тебя дело, надо найти одного человека… А какая разница?.. Для себя, мне мало одного горячего финского парня, хочу ещё одного, чистокровного… Да, шучу, этот парень мне заочно не нравится. Достаточно вступлений, или ты сделался любителем телефонных бесед?.. Вот и славно, записывай данные: Кими Роттронрейверрик, одна тысяча девятьсот девяносто шестого года рождения…

Продиктовав всё, что написал Том, Оскар сказал, что требуется только установить его местоположение – адрес проживания. Том снова шепнул одними губами: «Номер», Шулейман расслышал, бросил на него взгляд и добавил для Эдвина, что ещё нужно раздобыть телефонный номер. Том благодарно и радостно заулыбался, когда услышал, что Оскар его услышал и послушал.

Закончив разговор, Эдвин сжал телефон в руке и, склонившись вперёд, потёр лоб костяшкой большого пальца. Вся эта ситуация с неясными («неясными ли?») отношениями Оскара с Томом нравилась ему всё меньше.

В отличие от Шулеймана-старшего, Эдвина не смущало ни то, что Том тоже мужчина, ни то, что он психически болен и проходил лечение в месте, пациентов которого благоразумнее обходить стороной. Его волновало то, что Оскар может повторить путь отца, его ошибку. Он всегда считал, что с Оскаром ничего подобного не может случиться, потому что он благоразумнее Пальтиэля, а правильнее сказать – непробиваемый. Но сейчас Эдвин уже не был уверен в благоразумии Оскара, но был почти уверен в обратном – то, что происходит между Оскаром и Томом, больше, чем увлечение, больше чем то, что можно вписать в рамки здоровых отношений двух людей, а потому потенциально небезопасное.

Эдвин был свидетелем истории Пальтиэля и Хелл от начала и до конца и не хотел увидеть её повторение. Повторение слепой любви, помешательства, которое неизбежно приведёт к страданиям. Оскар был ему как сын, и Эдвин хотел его защитить, остановить, пока не поздно.

Но что он может сделать? Поговорить с Пальтиэлем, чтобы тот принял меры? Бесполезно, Оскар никогда не слушает отца, и если лет пять назад его ещё можно было шантажировать деньгами и таким образом направлять, то теперь этот ход не работает, он повзрослел и изменился. Оскар скорее оставит всё, что у него есть и может быть, чем отступится от того, что для него принципиально. Он уже не раз доказал это и показал, что от Тома его ничего не удержит. К нему он в прошлом году сбежал через океан. Когда Пальтиэль пытался убедить его отказаться от отношений с Томом, Оскар сказал: «Можешь оставить меня без денег, мне всё равно, нам и без них будет хорошо».

И тем более бесполезно пытаться шантажировать Оскара сейчас, когда он почти готов перенять управление делами, о чём Пальтиэль не догадывается – Оскар решил однажды сделать родителю такой сюрприз, а пока, заручившись его, Эдвина, помощью, понемногу практикуется, вливается в процесс.

А может, Оскар и за ум взялся, решил работать из-за Тома, ради него? В своё время у Пальтиэля было именно так. Разгильдяем и бездельником Шулейман-старший не был никогда, но не только благодаря своей амбициозности он добился всего, чего добился – он делал это для того, чтобы быть лучше в глазах любимой, чтобы быть достойным для неё и дать ей не просто всё, а абсолютно всё, чего только может пожелать человек. За одиннадцать лет отношений с Хелл он заработал основную часть своего состояния, увеличил его со ста миллионов начального капитала, выделенных ему родителями, до тридцати миллиардов. Хелл любила роскошную жизнь и все её красивые атрибуты, которые стоят больших денег, а Пальтиэль любил её и ради неё был готов на всё.

Только ничего не помогло, не удержали Хелл ни деньги, ни статус, который ей так нравился. Она даже не забрала свои вещи, когда уходила, только один чемодан взяла, хотя побрякушки, шубы и прочее стоило целое состояние.

Есть меркантильные суки, на них можно найти управу, а Хелл – откровенная дрянь. Эдвина до сих пор внутренне перетряхивало от мыслей о ней, от воспоминаний. Особенно от того, как она едва не убила Оскара. Он бы тогда своей рукой пустил ей пулю между глаз, и сука наверняка это понимала по его взгляду, но сохранила лицо и как всегда переиграла ситуацию. Пальтиэль и этот случай спустил ей с рук и простил, поверил.

Идиот. Глубоко разумный человек, но такой идиот, когда дело касалось этой дряни, которую язык не поворачивался назвать женщиной. Правильно Перрайн, покойная мать Пальтиэля, окрестила её беспородной сукой и испытывала к ней глубокое отвращение. Но у собаки и той больше чувств и благородства.

Мысли путались, вернулись к настоящему, к Оскару и Тому.

Может, вообще все происходящие и произошедшие с Оскаром изменения связаны с Томом? Что-то начало меняться в нём шесть лет назад, после возвращения из Парижа, где он работал в Центре принудительного лечения и где как раз познакомился с Томом. Он начал вести более спокойную жизнь, не устраивал эпатажных выходок. Правда, потом вернулся к привычному разгульному образу жизни, но через год вновь успокоился – через год в его жизнь и квартиру вернулся Том. В то время Оскар даже дома не устроил ни одной вечеринки, всего один раз выбрался в клуб и один на отдых – вместе с Томом и начал меньше пить.

Можно было бы заключить, что это совпадение, что Оскар просто повзрослел. Но Эдвин не мог так думать после того, как Оскар устроил для Тома казнь его обидчиков и сказал, что сам сделает всё, если он, Эдвин, откажется помочь.

А сколько ещё примеров в пользу того, что Том исключителен для него?

Оскар поселил его у себя дома (в настоящее время в третий раз). Послал за ним самолёт после года молчания. Брал его с собой на отдых – а Оскар даже с лучшими друзьями никогда не делил свой отпуск, потому что всегда предпочитал отдыхать в одиночестве. Ездил за ним и с ним по всей Европе прошлой зимой, весной и осенью. Переехал в ненавидимый Париж и снимал маленькую по его меркам квартиру – напротив квартиры Тома. Купил дом в Париже, на той же улице, где купил дом Том.

«Интересно, почему Оскар оборвал отношения с Эванесом? – вдруг вспомнил Эдвин о нежелательной дружбе Оскара с сыном конкурента Пальтиэля и просто плохого человека. Они были лучшими друзьями, но дружба, длившаяся годами, кончилась в один момент без скандалов и видимых причин. - Может, Том и к этому причастен?».

Впечатляющий список. Конечно, если взять за истину, что всё не совпадения, то Том влияет но Оскара исключительно благотворно. Но какова будет цена? Можно сказать, что Хелл тоже была музой для Пальтиэля, придавала ему сил, давала стимул. Но платой за её услуги стало разбитое сердце, подорванное здоровье и невозможность быть счастливым. А на сдачу она испортила жизнь Оскару, потому что у Пальтиэля не хватало сил, чтобы справиться со своими чувствами после её ухода и понять, что сын не виноват в том, что похож на мать.

Если бы он знал, что Том хороший человек, благородный, верный и так далее – достойный компаньон, а главное, что у них с Оскаром всё взаимно и равносильно, он бы ничего не имел против. Но пока он видел только до боли знакомое одностороннее движение…

Эдвин хотел понять, что в Томе такого особенного? Да, он красив, но одной красоты мало для того, чтобы удержать, и тем более её мало для того, чтобы крепко зацепить такого человека, как Оскар.

Должно быть что-то ещё…

Вот это «ещё» и не давало покоя и настораживало.

У Тома типаж невинной бедной овечки. Но это может быть всего лишь образ – очень ходовой и выгодный, и неизвестно, что за ним скрывается. Жаль, нельзя снять с овечки шкуру и посмотреть, что под ней…

Эдвин не мог сказать, какие эмоции у него вызывает Том – именно он сам, как человек. В первую встречу вживую, когда Том приехал к нему в прошедшем сентябре, Эдвин ощущал смутную подозрительность на уровне чутья. Том был подобен скромному, немного пугливому, чистому ребёнку, а так не бывает. И в то же время складывалось ощущение, что Том лишь наполовину здесь, он бросал куда-то взгляды – которые Эдвин не должен был видеть, и как будто слушал кого-то – третьего участника разговора, которого не было. И хоть второе вполне объясняется тем, что Том болен, но всё же было в этом что-то не то.

От второй встречи, на поле казни, тоже остались весьма неоднозначные впечатления. В памяти намертво отпечатался вдруг изменившийся до неузнаваемости взгляд Тома, и лицо будто бы стало другим, оставаясь тем же. Это был взгляд не человека, обезумевшего от причинённых страданий и желающего отомстить, а хладнокровного убийцы, который точно знает, что делает.

А вдруг те четверо вообще не те, кем их назвал Том? Во что он может втянуть Оскара, что может сделать с его возможностями? Оскар умный парень, но насквозь шальной, осмотрительность ему чужда.

Содрать бы с овечки шкуру… Но Эдвин не мог себе этого позволить, пока Тома было не в чем обосновано обвинить.

«Если он представит угрозу, я сам от него избавлюсь. Люди каждый день исчезают».

Эдвин снова потёр лоб и напомнил себе про поручение Шулеймана-младшего. Принёс в гостиную рабочий, защищённый, ноутбук и набрал одного из замов, чтобы дать задание.

Глава 26

И всё так же как прежде, словами играя,

Я свет и надежду на мир проливаю.

А между строк, повинуясь рефлексам,

Смеха глоток и две капельки секса.

Слот, Аве Мария©

Найти человека, имея достаточно его данных – плёвое дело. Но с Финляндией Пальтиэль имел дела лишь вскользь и соответственно там не были налажены свои каналы, потому поиски Кими заняли не пару часов, а три дня. Эдвин получил информацию поздно вечером четвёртого марта, но решил подождать с её передачей до утра.

Получив телефон и адрес, Том сначала хотел позвонить Кими и поговорить. Потом передумал, думал сообщить данные отцу или Оили, и пусть они сами разбираются, они же хотят, чтобы он вернулся (если папа не солгал). А после дня раздумий, промедления и бездействия, ближе к ночи, решил, что сам поедет к брату, встретится с ним и поговорит, а дальше – дальше как будет. Должен поговорить с ним наедине, первым, хотел этого, потому что ситуация, из-за которой впоследствии Кими ушёл, разворачивалась между ними двумя, между собой им и следует её обсудить, прежде чем двигаться дальше.

Том зашёл к Оскару, чтобы сообщить:

- Я поеду в Финляндию, чтобы встретиться с Кими.

- Окей, завтра полетим, - не отрывая взгляда от экрана планшета, ответил Шулейман. – Сегодня я не настроен срываться.

- Ты поедешь со мной? – с удивлением спросил Том и подошёл ближе к кровати, на которой тот лежал.

- Дай-ка подумать… - проговорил Оскар и посмотрел на него. – Ты собираешься встретиться с человеком, который тебя ненавидит и уже доказал, насколько сильно…

- Он меня не ненавидит, - прервал его Том.

- Ага. А выжить тебя из дома любой ценой он пытался от большой любви. А сейчас он наверняка ненавидит тебя ещё больше, потому что ему пришлось признаться и ответить за свои поступки, а такие вот трусливые гадёныши этого очень не любят. Я еду с тобой, и точка. И не пытайся спорить со мной.

Том стоял в растерянности чувств, молчал. Он сразу был отнюдь не против компании Оскара и рад ей, но ему не понравилось, что тот помыкает им и разговаривает с ним, как с маленьким и глупым.

- Охранять меня будешь? – несколько угрюмо спросил Том.

- Ага. От твоего и его идиотизма.

- Я могу за себя постоять.

- В таком случае мне тем более лучше тебя сопровождать. Не хочу потом помогать тебе избавляться от тела.

- Тебе самому ещё не надоело?

- У тебя есть оружие, и я знаю, что ты знаешь, как им пользоваться. А ещё я знаю, что ты весьма отчаянный человек. Так что нет, не надоело.

- А за себя не боишься, если я потенциальный убийца?

- Побаиваюсь. Но я тоже отчаянный, - ответил Шулейман, не сводя с Тома ответного прямого, чуть сощуренного взгляда, и похлопал по постели: - Иди сюда.

Том сконфузился, выпав из боевого настроя, и смущённо проговорил:

- Оскар, я сейчас не хочу…

- Спать ложись, - снисходительно сказал Оскар, всё так же сверля его взглядом. – Я тоже сейчас буду ложиться. Завтра надо проснуться не очень поздно.

Том кивнул, избавился от одежды и забрался в постель. Потом вспомнил, что не почистил зубы, как был, в трусах сбегал до ванной, вернулся и снова юркнул под одеяло, завернулся в него, как в кокон. Оскар тоже сходил в ванную и в скором времени присоединился к нему.

Назавтра с личным экипажем вылетели в Хельсинки. Багаж отправился в снятые Оскаром апартаменты – отели он принципиально не терпел, а парни на машине, которая прилетела с ними в грузовом отсеке, отправились в город Лохья, что в шестидесяти километрах от столицы. Стремительный итальянский спорткар выделялся на улицах северной страны, устланных по обочинам ещё не растаявшим снегом, несмотря на то, что в Финляндии, а тем более в Хельсинки, такие автомобили не были диковинкой, и то, что Шулейман не убирал крышу, что сделало бы их вид уж точно гротескным. В особенности выделялся он скоростью, поскольку финны вели себя на дороге осмотрительно, а Оскар, хотя и не гнал так, как привык дома, но всё равно порядочно отличался по стилю вождения от остальных водителей и не вписывался в скучный скоростной режим.

Термометр показывал минус три градуса за окном. Прогноз обещал минус двенадцать в ночь. Календарная зима по факту оставалась зимой.

Остановившись у шестиэтажного здания на четыре подъезда, Оскар, перебирая пальцами правой руки по рулю, посмотрел на окна четвёртого этажа, где по сообщению Эдвина ныне проживает Кими.

- Ты пойдёшь со мной? – спросил Том, потянувшись к защёлке своего ремня безопасности, но помедлил, не отстегнулся.

- Я так вчера и сказал, - ответил Оскар, отстегнув ремень, и потянулся к дверце, но прежде чем он успел её открыть, Том попросил:

- Может, не надо? Оскар, это личный разговор, семейный. Обещаю, что со мной всё будет в порядке.

Передумав прямо сейчас выходить, Шулейман вернул руки на руль и развернулся корпусом к Тому.

- Прикажешь мне сидеть и ждать? – спросил он, прямо смотря в глаза.

- Ты можешь куда-нибудь съездить, а я потом позвоню, - предложил Том, заробев от его излишне пристального взгляда и тона.

- Куда мне идти в этой глуши? – презрительно произнёс Оскар, разведя руками.

- Это не глушь, в Лохья проживает почти пятьдесят тысяч человек, - в свою очередь вступился за город Том.

- Периферийные города – это всегда глушь, и этот не исключение.

- Ты ужасно несправедливый человек. Не все живут так, как ты, - проговорил Том и скрестил руки на груди.

Его расстраивали и обижали категоричные суждения Оскара. А Шулейман со свойственным ему наплевательским спокойствием пожал в ответ плечами:

- Кто ж спорит, что не все. Так мы идём, или едем обратно? – спросил он.

Том открыл рот и закрыл. Не хотел, чтобы Оскар шёл с ним, потому что будет стесняться говорить при нём, потому что это в принципе будет как-то не очень, что они придут вдвоём.

Ответа Шулейман не дождался. Из второго подъезда вышел Кими, одетый в спортивные штаны цвета латуни и похожего, более светлого оттенка тёплую парку, в руке он держал переполненный мусорный пакет. Выглядел он заметно повзрослевшим, а скорее – потрепанным, на лице выделялась десятидневная щетина.

Прежде чем Оскар успел что-то предпринять, Том молниеносно отстегнул ремень и выскочил из машины наперерез брату. Кими остановился и, узнав того, кто к нему кинулся, оторопел. В первые секунды он смотрел на Тома так, словно видит перед собой призрака, а затем его взгляд посмурнел, потух и лицо приобрело напряжённое выражение.

- Привет, Кими, - поздоровался Том по-французски и, тут же опомнившись, продублировал приветствие на английском.

- Привет, - безо всякой радости, но и без злости ответил Кими. – Пропусти меня, - добавил он после паузы и хотел обойти Тома.

Но Том шагнул в сторону, вновь преграждая ему путь, говоря:

- Подожди, Кими, я хочу с тобой поговорить.

- Том, пропусти меня, - безэмоциональным напряжённым тоном повторил тот.

- Предпочитаешь проехаться в багажнике, а потом уже разговаривать? – как ни в чём не бывало поинтересовался Шулейман, вклинившись в их разговор. Он тоже вышел из машины и наблюдал и слушал их, облокотившись на крышу.

Своими руками Оскар не стал бы трогать Кими, но дальше по улице стояла машина «теней», охраны, которая всегда держалась на расстоянии и по задумке должна была оставаться незаметной, но он о них прекрасно знал. Обоснованная паранойя Шулеймана-старшего не знала границ, и Эдвин поддерживал его и тщательно следил за обеспечением безопасности Оскара.

И пусть вот так сразу приказывать затолкать Кими в багажник это перебор, но охрана, которая прибежит по первому знаку, всяко припугнёт знатно. А большего для слизняка и не требуется.

Том обернулся к Оскару, посмотрев на него и с удивлением, и со злостью за то, что он такое сказал. Кими не думал, что в городе средь бела дня человека можно затолкнуть в багажник и увезти в неизвестном направлении, но слова Шулеймана всё равно произвели на него определённое впечатление – неприятное, поскольку это угроза, ещё и изъявлённая с таким высокомерным видом.

- Он шутит, - поспешил сказать Том брату. – Это Оскар, мой… друг.

- Поздравляю, - сухо ответил Кими. – А теперь дай мне пройти. Нам не о чем говорить.

Он снова хотел обойти Тома, но Том вновь шустро переместился, не давая ему пройти, решительно намереваясь добиться от него расположения.

- Кими, не уходи. Нам нужно поговорить.

- Нам не о чем говорить.

- Есть о чём. Кими, я приехал не для того, чтобы ругаться или издеваться над тобой. Я только хочу поговорить. Поднимемся в квартиру? Или поговорим здесь? Я бы предложил пойти в машину, но там Оскар и только два места…

Кими подумал некоторое время, посмотрел на пакет в своей руке и, вздохнув, сказал:

- Мне нужно выкинуть мусор.

Правильно поняв, что Кими сдался, Том покивал и последовал за ним к бакам – на всякий случай, чтобы не сбежал. Стоял рядом и с затаенным недоумением наблюдал, как брат сортирует мусор: извлекает из большого пакета пакеты поменьше разных цветов, выгружает их содержимое в правильные баки, выкидывает грязные пакеты в соответствующий контейнер, а пакет для переноски складывает и убирает в карман.

Том задумчиво и растерянно почесал висок. Он сам никогда не сортировал отходы, не задумывался о надобности этого и не обращал внимания на рекламные призывы к осознанности и надписи-рисунки на баках. А Кими и в том невесёлом состоянии, в котором пребывал сейчас, так заморачивался.

Они вернулись к подъезду, и Кими показал на дверь:

- Проходи.

Перед порогом Том обернулся к Оскару и, сложив руки в молебном жесте, одними губами прошептал невнятную просьбу не ходить с ними. Шулейман не пошёл и вернулся в машину.

Отперев дверь квартиры, Кими зашёл первым и отошёл в сторону, пропуская внутрь и Тома. В двух шагах от порога Том споткнулся о бутылку тёмного стекла из-под пива, поднял её и поставил к стене. Кими не оглянулся на звон и ничего не сказал. Глубоко внутри Том опасался того, что Кими захочет сделать ему что-нибудь отнюдь не доброе – не забыл опыт. Не боялся, а был настороже.

Пройдя вслед за братом в гостиную и по совместительству спальню с раскладным, сейчас собранным диваном в центре, единственную комнату квартирки-студии, Том оглядел скромное пространство. Тут тоже было немало пустых бутылок из-под пива, водки и вина – от них Кими собирался избавиться позже.

Взгляд Тома упал на нож около на столе тарелки, не убранной после вчерашнего ужина. Конечно, он не собирался делать того, в чём его очень неприятно обвинил накануне Шулейман, но чуть что лучше добраться до ножа первым.

- Кими, ты пьёшь? – обратился Том к брату, нарушая царившее молчание.

- Выпиваю.

- Как мама?

Кими повернулся к Тому, наконец-то посмотрел на него и произнёс:

- Так ты возобновил связь с семьёй? А Оили говорила, что ты нас знать не хочешь.

- Я не встречался с Оили, это был Джерри.

На лице Кими отразилось муторно-напряжённое удивление, и он спросил:

- Джерри? Но он же…

- Он не такой плохой, как можно подумать, - сказал Том, не дожидаясь предугадываемого окончания фразы брата. – Если захочешь, я тебе потом о нём расскажу и объясню.

- Я верю тебе на слово, твоя же альтер-личность, - равнодушно ответил Кими и, подвинув в сторону постельное бельё, сел на диван.

Тому сесть было некуда. На единственном кресле было навалено, и оно стояло далеко. Том помедлил, снова ничего не говоря, и, собравшись и облизнув губы, подошёл и сел рядом с Кими. Кими скосил к нему глаза, скользнул по нему взглядом.

- Я больше не боюсь, - пояснил Том.

«Но если ты меня тронешь, я не буду терпеть».

- Рад за тебя, - сказал в ответ Кими. Голос его звучал всё так же ровно, но в нём послышалась толика тепла, искренность.

- Спасибо.

Снова повисло молчание, ненадолго, его прервал Том, спросил о главном:

- Кими, почему ты оборвал все контакты с семьёй?

Кими нервно дёрнул плечом и ответил:

- Потому что мне в ней больше нет места, - слова жгли в груди и горло, жгли болью, одиночеством, тоской, бессильной злостью.

- Почему? Папа сказал, что тебя никто не прогонял.

- Меня бы никто и не прогнал, но как бы я смотрел им в глаза после этого, как бы они смотрели на меня? Тихо ненавидели? – Кими резко развернулся к Тому. – Я не хотел видеть это, не хотел, чтобы они меня терпели, и дожидаться, когда мне прямо скажут, как я им отвратителен. Думаешь, я сам не понимаю, как ужасно я поступил с тобой? Понимаю.

Теперь в его голосе появились эмоции, он не кричал, но говорил с нарастающим надрывом, дурея от того, что не мог ни с кем обсудить, что отравляло и превратило жизнь в существование.

- Но я не мог поступить иначе. Никого не интересуют мои причины, они мне не оправдание, но они у меня были. Я жалею о том, что делал, мне было трудно с этим жить, особенно трудно тогда, когда все думали, что ты где-то там замёрз насмерть или ещё как-то умер. А больше всего я жалею о том, что ничего не могу исправить. Но кому это сейчас важно, да? – Кими порывисто поднялся на ноги, резко развёл руками. – Давай, злорадствуй! Потому что ты на коне, у тебя всё хорошо, а я получил по заслугам.

- Я не собираюсь злорадствовать.

- А зачем ты тогда приехал? По душам поговорить?

- Позвать тебя домой.

Кими опешил, молчал несколько секунд, хлопая ресницами и в недоумении смотря на Тома, и переспросил:

- Что?

- Я приехал, чтобы позвать тебя домой, если ты того хочешь. Я вижу, что хочешь, тебе плохо одному, вдали от семьи, и это понятно, потому что они тебе родные, они твоя семья гораздо больше, чем моя.

Кими снова только хлопал глазами, смотрел на Тома, как на инопланетянина.

- Ты хочешь позвать меня домой? – вновь переспросил Кими.

Ни умом, ни душою он не мог поверить, что так может быть, что Том, его брат, которого он изводил, избил и едва не изнасиловал (и сделал бы это, ослеплённый злостью, если бы Том не ранил его), хочет вернуть его в семью, помочь ему.

- Да, - ответил Том и тоже встал, чтобы быть вровень с ним, ближе. – По тебе все скучают. Мама без тебя совсем спилась, и ей пришлось лечиться, она только в январе вышла, пока держится молодцом. Оили очень скучает по тебе и Минтту тоже. И папа тоже хочет, чтобы ты вернулся. Никто на тебя не злиться и никто не отвернулся.

- О Господи… - Кими закрыл ладонью лицо, потёр вдруг беспощадно заслезившиеся глаза.

Он сел – и стыдился своих слёз, и не пытался с ними бороться – и, отняв руку от лица, с искренним непониманием спросил:

- Но тебе-то это зачем? Почему пришёл ты?

- Потому что никто не знает, что я здесь, и что ты здесь живёшь, - Том тоже сел. - Я нашёл тебя… - он запнулся и решил, что лучше не говорить про помощь Оскара. – Нашёл тебя сам и пока никому ничего не сказал, поскольку хотел сначала поговорить с тобой, чтобы всё выяснить и знать, почему ты ушёл и хочешь ли вернуться.

Кими всё так же пялился на него, ещё больше не зная, что думать. Поступок Тома был для него даже не благородством, а чем-то за гранью. Это кем надо быть, чтобы простить и протянуть руку, после того, что сделал он?

Прочистив горло, выбивая себе дополнительные секунды перед ответом и пытаясь разобраться в том, что чувствует, Кими взял со стола открытую, ополовиненную ещё вчера бутылку и глотнул пива, и скривился. Напиток за столько часов выдохся и приобрёл кисло-прогорклый привкус.

Он поставил бутылку обратно и мельком взглянул на Тома – Том смотрел на него внимательно, ожидающе и терпеливо. Слишком внимательно и открыто, от этого взгляда Кими почувствовал себя ещё большим дерьмом.

- Почему ты это делаешь? – спросил Кими. – После того, что сделал я?

Том взял паузу, опустив глаза и закусив губы, заправил за ухо прядь и произнёс:

- Потому что я не злюсь на тебя и не держу обиды, и я считаю, что то, что из-за меня ты лишился семьи, несправедливо. Раскаянье – это хорошо, но не надо наказывать себя, если тебя не наказывают другие, у меня не очень получается так жить, но так правильно. Знаешь, я только недавно это понял, но в глобальном смысле ты ничего не изменил, не навредил мне. Я бы всё равно не жил в семье нормально, тогда я не был к этому готов. Рано или поздно я бы или сбежал, или попал в больницу, или произошло бы переключение, потому что я жил в постоянном напряжении и страхе. Но благодаря тому, что сделал ты, всё произошло так, как произошло, и я пришёл к тому, что сейчас представляет собой моя жизнь – она наконец-то стала жизнью, а не всей той несуразицей, которой была раньше. Поэтому – спасибо. Мне было тяжело и больно, но испытания того стоят, если приводят к чему-то хорошему. А я не хочу знать, какой могла бы быть моя жизнь, если бы она повернулась иначе.

У Кими отвисла челюсть. На секунду он подумал, что, должно быть, спит, а это всё игра воображения после вчерашних возлияний. В другую секунду посчитал, что Том бредит. Но в третий миг снова заработал разум, побеждая страх поверить; всё было реальным, а взгляд Тома был совершенно осознанным.

- Ты… Прости меня, - изменившимся голосом сказал Кими.

- Ты вернёшься домой? – вместо ответа спросил Том.

Ответ был лишним, он уже и так сказал, что не держит зла, а «прощаю» звучало бы слишком театрально.

Кими снова прочистил горло, но не потянулся к бутылке, закусил губы, в глазах его снова засверкала влага.

- Они точно не злятся на меня? – спросил он с неверием, со страхом поверить в счастье и надеждой в глазах, сделавшей его похожим на маленького мальчика, мальчика, которого однажды бросили.

Том не был уверен только насчёт отца, обратил внимание на то, что о своём отношении к Кими Кристиан говорил иначе, нежели обо всех остальных. А Кими тоже больше всего беспокоился насчёт папы.

Но Том заверил брата:

- Точно. Тебе придётся объясниться, но они скучают по тебе и переживают за тебя. И… Кими, ты сказал, что у тебя были причины вести себя со мной так, ты расскажешь их мне?

Кими вздохнул и рассказал, как всё было – как всё было от его лица. С самого начала он ничего не имел против Тома, заочно хорошо к нему отнёсся, несмотря на то, что родители о нём сообщили, и радовался, что брат нашёлся живым и вернётся домой – впервые войдёт в него. Но в первый же день всё пошло не так, его ужасно резануло то, что мама выдворила его из его комнаты, пусть он и не жил там на постоянной основе, отдала её Тому и предупредила, чтобы не подходил к нему близко. Тогда Кими почувствовал то, что пробудило зарубцевавшуюся детскую рану и закостенелые страхи – то, что Том его заменит, а ему не останется места в семье, уже заменил, потому что это место принадлежит ему по праву, а он, Кими, усыновили лишь по той причине, что потеряли Тома. Страх и эта уверенность пропускали всё через свою призму и поработили разум, он начал сначала неосознанно, понемногу задевать Тома. Потом, когда родители прямым текстом сказали ему уйти, чтобы не тревожить Тома, он взялся за изведение брата целенаправленно. Потому что слова родителей для него звучали так: «Теперь, когда есть Том, ты, замена, нам больше не нужен, уходи».

Кими пытался провоцировать Тома, чтобы родители увидели, насколько он ненормальный, разочаровались, поняли, что он не лучший сын и ему место в больнице. Это виделось верным способом избавиться от Тома, от угрозы своему положению и той угрозы, которую сам Том нёс – опасному психу в доме не место, Кими опасался за родных. А потом, после того, как Том пришёл ночью к Оили, чем напугал её поутру, желание Кими выжить Тома из дома приобрело иной, твёрдо-агрессивный характер. Он защищал не только себя, он защищал самых родных людей, в первую очередь сестёр, у которых точно не было шансов против Тома, если он вознамерится сделать что-то ужасное.

Страх, злость и чувство ответственности за близких толкнуло пойти на насилие, чтобы у Тома наверняка съехала крыша, и он покинул их. И пьянило звериное желание причинить боль тому, кто внёс смуту в их счастливую семью, тому, кто причинил боль ему. Бил и заламывал руки, придавливая к крышке стола, он не только по причине необходимости, а от души, пылающей чёрной, застилающей глаза ненавистью. В том, что Том не расскажет, что он с ним сделал (если бы успел завершить начатое), Кими не сомневался, а если откроет рот – кто же поверит психу?

Только через время Кими понял, насколько Том был напуган в тот вечер, и сквозь рассеявшуюся в голове пелену разглядел, как он на него смотрел – не с ответной злостью, не с презрением и даже не с затравленностью, а неверующе. Том до последнего не верил, что брат может причинить ему зло, даже после пары ударов не верил. От этого прозрения на душе сделалось паршиво, а поговорить он ни с кем не мог, не мог покаяться, потому что незамедлительно последует расплата. Кими добился желаемого, но не потянул бремя героя, для которого цена и средства не важны, важна только цель.

А потом в полиции сказали, что Тома можно считать мёртвым, и стало совсем тошно, страшно от мысли, что, по факту, убил его, каким бы он ни был. Впоследствии отпустило, время лечит, как известно, смазывает даже самое невыносимое, но на самом деле чувства и думы просто затаились, залегли на дно, а в тот момент, когда о содеянном с ним заговорила Оили, прорвало, вырвалось наружу всё то, что затянуло ненадёжной плёнкой времени…

Закончив свой рассказ, Кими сцепил руки в замок меж расставленных коленей, на Тома не смотрел.

- Не могу сказать, что я на твоём месте поступил бы так же, - произнёс в ответ Том, - но я тебя очень хорошо понимаю, я прекрасно знаю, что такое страх, который парализует мозг. Для тебя я был никем – я для вас всех был чужаком, я понимал это, а ты защищал самых близких, и это правильно. Я считаю, Оили и Минтту повезло, что у них есть такой брат, и ты им действительно нужен.

У Кими защипало глаза, он часто заморгал и в полном раздрае чувств спросил:

- Да откуда ж ты такой взялся?

- Да где я только не был, - шутливо, посмеявшись, ответил Том, тем самым подводя черту под сверхсерьёзной, душещипательной частью их встречи.

Кими улыбнулся в ответ, впервые за… долгое время.

- Поедем сейчас? – спросил Том.

Кими согласился, сразу чувствуя, как затрепыхалось сердце. Он был благодарен Тому за то, что тот сопроводит его, поскольку появляться перед родными в одиночестве всё же было боязно и неловко, не знал, как прийти, что сказать.

- Кими, может быть, побреешься? – аккуратно предложил-посоветовал Том. – Так прям похоже, что ты пьёшь. Или так надо? – уточнил он. – Я не разбираюсь…

Кими тронул прилично заросшее лицо. Так не надо было, но в унынии и отчаянии руки нечасто доходили до бритья, тем более что работы у него сейчас не было, с месяц как потерял, а в магазин в любом виде пускают.

Он не стал спорить и скрылся за дверью ванной, потом там же переоделся в более приличные джинсы и свитер с высоким горлом, и они покинули квартиру. Машина Шулеймана стояла на прежнем месте, а он сам держал в руках телефон и смотрел в экран, не глядя потянулся за сигаретами и заметил вышедших из подъезда Тома и Кими.

- Я схожу за машиной, - сказал Кими Тому и направился в сторону парковки, находящейся на приличном отдалении от дома.

Когда он вернулся, Том замялся, поскольку встал перед дилеммой: с кем ехать? В итоге решил, что правильнее будет остаться с Оскаром и обратился к брату:

- Я поеду с Оскаром, а ты тогда езжай за нами… Ой, ты же и так знаешь, куда ехать, - Том сконфузился и смущённо заулыбался своей глупости.

- Побратались? – поинтересовался Оскар, когда Том занял соседнее сиденье.

- Мы всё выяснили, - кивнул Том и попросил: - Поедем ко мне домой?

Шулейман не утрудил себя ответом, открыл свою дверцу, высунулся наружу и крикнул Кими, который не успел сесть за руль:

- Жаль, что твой агрегат не способен составить мне конкуренцию, можно было бы погоняться, чтобы дорога прошла веселее. Сзади пристраивайся и постарайся не сильно отставать.

Первое, довольно неприятное принижающее замечание Кими пропустил мимо ушей, а Оскар и не ждал ответа, вернулся за руль, быстрым, оточенным движением пристегнулся и, заведя двигатель, выехал от обочины на дорогу. Кими последовал за чёрной феррари.

Через час остановились у дома и направились к крыльцу, втроём. Том позвонил в дверь, Кими внутренне собрался и невольно задержал дыхание от волнения. Дверь открыла Хенриикка в фартуке и замерла на месте, забыв, что надо дышать, не чувствуя слёз, набегающих на глаза, смотрела с болью и радостью на сыновей, в особенности на старшего. Поскольку она знала, что с Томом всё в порядке, Кристиан регулярно передавал новости о нём, а про Кими она ничего не слышала долгие пятнадцать месяцев и уже думала, что никогда больше не увидит его.

Обоих сыновей потеряла, а сейчас оба пришли, стоят перед ней плечом к плечу.

- Кими, Том…

Обычно сдержанная Хенриикка расчувствовалась, растёрла пролившиеся слёзы и шмыгнула носом.

- Можно зайти? – неуверенно спросил Кими дрогнувшим голосом.

- Конечно, заходите, - мама поспешила пропустить всех в дом, не обращая внимания на то, что парней трое, и третьего она не знает.

Шулейман, не нуждаясь в приглашении, зашёл последним и захлопнул дверь, так как хозяйка вновь всецело отвлеклась на сыновей. Оглядел дом – обычный небольшой дом людей, которые живут на зарплату, в каких он никогда раньше не бывал, все его знакомые жили на порядок иначе.

Кими попросил у матери прощения за то, что такой идиот – вдвойне идиот, потому что так отвратительно поступил, и потому что ушёл и не захотел даже поговорить. Хенриикка сказала, что на него никто не держит зла, за первое она простила его уже давно, а за второе в ту же секунду, когда увидела на пороге. Когда мама посмотрела на него, Том сказал, что тоже ничуть не держит обиды на Кими, и поведал историю, которую рассказал ему брат, чтобы родительница точно поняла, что нет причин отворачиваться от Кими, он не подлец, а просто был растерян, напуган и пытался их защитить. А Кими сказал, что Том приехал к нему и убедил вернуться, благодарно поглядывая при этом на Тома, поскольку уже было понятно, что мама точно не прогонит и рада ему.

На голоса вышла Оили, которая помогала маме на кухне и осталась присматривать за ужином на плите. Она открыла рот, но не успела ничего вымолвить, остановилась, оторопело глядя на Кими, затем перевела взгляд на Тома, и снова воззрилась на старшего из братьев так, словно он мог быть видением.

Отбросив полотенце, которым вытирала руки, Оили подошла к Кими, встав прямо перед ним, близко, и разглядывала с нечитаемым выражением лица. А после бросилась к нему на шею с объятиями и криком: «Кими!», отпрянула через пару секунд и, сменив вид на грозный, ударила его по плечу со словами: «Придурок! Где ты был?!». Так и чередовала: то обнимала, то колотила.

- Мы так не договаривались! Ты бросил меня одну с мелкой! – вывалила она на брата, обняв после очередных побоев.

Кими не пытался защищаться – он был счастлив! Том с искренней полуулыбкой наблюдал за ними и радовался за них, понимал, что всё сделал правильно, и от этого на душе было хорошо, светло, тепло. Не испытывал ни капли зависти, поскольку эта семья действительно принадлежит Кими гораздо больше, чем ему, тут не на что обижаться и нечего делить. Как-нибудь поделят. Его вполне устраивало и то, что есть сейчас – общение с папой удалённо и знание, что у него есть родные, и Оскар рядом, чтобы не быть одиноким. Может быть, когда-нибудь они все смогут стать по-настоящему близкими, но загадывать Том не хотел.

От пары глотков пива, выпитых Кими, запах не может быть сильным, но Оили унюхала, в который раз припав к брату; к пиву прибавлялся не бьющий в нос, но различимый со столь близкого расстояния узнаваемый запах продуктов распада этилового спирта. Оили отстранилась и с напряжённой внимательностью заглянула в его лицо, наметанным благодаря проблемам матери глазом ища специфические признаки злоупотребления.

- Ты что, пьёшь? – спросила девушка, со стальной серьёзностью, суровостью глядя в глаза Кими.

- Я выпиваю. Выпивал… - невнятно объяснился Кими.

Оили не дослушала, угрожающе подняла палец перед его лицом, говоря:

- Только попробуй. Слышишь? Только попробуй! Хватит нам одного алкоголика в семье.

Заверив сестру, что спиваться он не собирается, Кими подошёл к матери спросить её о здоровье, которое как раз было упомянуто, да просто поговорить, побыть рядом, чего ему так не хватало. Целых пятнадцать месяцев он жил в холоде отчуждённого одиночества и думал, что конца ему не будет.

Тем временем Оили повернулась к Тому, смерила его излишне пристальным взглядом, медля с тем, чтобы что-то сказать или сделать. Не знала, обнять ли и его, хочет ли обнять. В итоге решила повременить с нежностями, которые в принципы не любила, чужды они ей были, и произнесла на английском:

- Умеешь ты удивлять. Что будет в следующий раз, когда ты появишься на пороге этого дома?

Том растерялся, не находя, что можно ответить на такой вопрос, и через паузу ответил сестре в духе её обращения:

- Надеюсь, что больше никто не сбежит, и я сам не потеряюсь, и в следующий раз я просто так приеду в гости.

- Было бы хорошо. А то ещё пару таких раз и получишь прозвище киндер-сюрприз.

- Почему? – не понял Том.

Оили начала перечислять, загибая пальцы:

- Ты родился в Германии – отсюда киндер, ты несёшь сюрпризы, и у тебя, как у той сладости, внутри что-то есть.

Том разрывался между неловкостью от того, что Оили упомянула его расстройство (понял её иносказательность), и подпёршим к горлу смехом от того, как она завернула свою фразу. А Оскар, тоже всё слышавший, не сдерживался – засмеялся, подошёл и обнял Тома за плечи, говоря:

- Хоть у кого-то есть чувство юмора. Но, деточка, прозвище у него уже есть, - обратился он к девушке.

- Я не деточка, - чётко произнесла Оили, сложив руки на груди и наградив фамильяра холодным, уничтожающим взглядом.

- А я твоего имени не знаю. Меня никто никому не представил, - Шулейман посмотрел на Тома, которому предназначался упрёк.

- Оили, - сама представилась девушка, не утрудив себя принять дружелюбный вид.

- Неплохо. Но «деточка» тебе больше подходит. Сколько тебе, семнадцать?

- Восемнадцать.

- Отлично. Буду знать.

Оили вопросительно выгнула бровь. В словах Оскара она углядела пошлый намёк, что ей очень не понравилось. Но Шулейман проигнорировал её взгляд и обратился к Тому:

- Представишь меня остальным? Или мне самому идти знакомиться? – он устал от отсутствия внимания и решил взять дело в свои руки.

Том не обращал внимания на то, что тот до сих пор обнимает его – без намёка на романтизм, но цепко, по-свойски. Он вместе с Оскаром повернулся к беседующим Хенриикке и Кими и позвал:

- Мама? Мама, я забыл представить вас – это Оскар, мой друг. Оскар – моя мама, Хенриикка. Кими, мой брат, - Том не был уверен, как поступить с Кими, поскольку с Оскаром они уже виделись и даже чуть-чуть общались, но решил, что правильнее представить и его.

- Нормально Хенри? – поинтересовался Шулейман у хозяйки дома.

- Лучше Хенриикка.

- Я буду называть вас Хенри, - остался при своём Оскар. – У вас очень длинное имя.

Хенриикку предпочла не спорить и согласиться с таким сокращением своего имени, и произнесла:

- Оскар, Кристиан много рассказывал о тебе. Я рада с тобой познакомиться.

- Взаимно. И я тоже наслышан о вас.

Хенриикка смутилась, убоявшись того, что Оскар имеет в виду, что наслышан о них и в частности о ней от Тома, а Том мог рассказать только плохое, правду, к сожалению.

Ещё немного и запахло бы палёным, поскольку брошенный на плите и всеми забытый ужин продолжал вариться. Но Хенриикка вовремя вспомнила про него и, не желая уходить от сыновей и гостя, сказала дочери:

- Оили, иди, догляди ужин.

Оили маму услышала, но тоже не хотела уходить из гущи событий к ненавистной плите и крикнула на весь дом:

- Минтту!

- О таком оре предупреждать надо, чтобы окружающие не оглохли, - прокомментировал Шулейман её голос и поступок.

- Может быть, дорогой гость желает помочь на кухне? – огрызнулась девушка, пользуясь тем, что мама отвлечена и стоит в отдалении.

- Может быть нет, - ответил ей Оскар. Не оскорбился, а отметил про себя, что девочка-то спесивая, с клыками.

Со второго этажа показалась Минтту, чтобы спросить, чего от неё хочет сестра, но не успела задать вопрос – увидела братьев, с топотом слетела по лестнице и с визгом: «Кими!» бросилась обнимать старшего-старшего брата. Подробностей того, почему Кими ушёл, она не знала, в противном случае, вероятно, так не радовалась бы.

После Кими Минтту напала с объятиями на Тома. Том чуть не упал, поскольку так же, как брат, наклонился к сестре, чтобы обняться, а девочка, не пушинка, повисла у него на шее. Отпустив Тома, Минтту заметила Шулеймана и проговорила:

- Здравствуй.

- Привет.

Девочка всецело переключила внимание на Оскара, подошла к нему.

- Меня зовут Минтту, - произнесла она и с деловито-серьёзным видом протянула ему ладонь, вызвав у Шулеймана усмешку.

Но он ответил тем же:

- Оскар, - представился и пожал разрисованную девочкину руку.

- Тот самый Оскар? Друг Тома? – загорелась любопытством Минтту.

- Он самый.

Спустился на первый этаж и Кристиан, но он в первую очередь подошёл не к Кими и даже не к Тому, а, как и младшая дочь, направил всё внимание на Оскара, поприветствовал с искренней радостью от встречи и пожал руку – хотел ещё обнять приветственно, но придержал себя. Затем он обнял Тома и наконец дошёл до Кими, но уже с другими эмоциями, серьёзным стал.

Кристиан долгие несколько секунд только смотрел на старшего сына и молчал, чем пытал, но пошёл на контакт первым:

- Привет, Кими.

- Привет, пап. Я с Томом приехал…

Кристиан изумлённо выгнул брови, обернулся к Тому. Том подошёл к ним, и на пару с Кими – он периодически вставлял фразы – снова пересказали сегодняшнюю встречу. По мере рассказа Кристиан окончательно уверился в том, что Феликс сотворил чудо, а к его концу решил, что тоже должен оставить прошлое в прошлом и простить Кими, почувствовал, что прощает, нет больше напряжения первых секунд, потому что – если простил Том, почему он должен держать зло? Нужно ровняться на свет, сверкающий рядом.

Минтту до кухни так и не дошла, Оили благополучно не вспоминала о надобности туда пойти, пока не напомнят, но Хенриикка успела спасти ужин. Вскоре она позвала всех к столу и спросила Оскара, поужинает ли он с ними. Недолго подумав, Шулейман согласился.

На кухне выяснилось, что на него не хватает стула – невиданное прежде Оскаром обстоятельство. Из положения вышла Минтту: свой кухонный стул уступила гостю, а себе притащила стул из своей комнаты.

Курить Оскару Хенриикка разрешила в доме, хотя в нём отродясь не курили, и не хотелось, чтобы начинали. Посчитала, что негоже выгонять гостя на улицу, в темноту и холод, тем более что этот гость так много сделал для одного их сына и с ним вместе пришёл второй. Только попросила курить в вытяжку.

После ужина все вернулись в гостиную и на этот раз расселись – кто куда. Стараниями Кристиана, которого хватала и на детей, и на жену, и на гостя, вниманием Оскара больше не обделяли, что его устраивало.

В начале одиннадцатого Шулейман встал и на родном французском, которого больше никто, кроме Кристиана, не понимал, обратился к Тому:

- Ты на ночь здесь останешься или поедешь со мной?

- А ты хочешь уйти? – растерянно спросил в ответ Том. Он не думал о том, что будет здесь спать, но уходить не хотел.

- Собираюсь. Так что, остаёшься? Я завтра вернусь домой, имей в виду, если хочешь лететь со мной.

Том тоже поднялся на ноги и за руку отвёл Оскара в сторону, произнёс:

- Оскар, я хочу остаться, они моя семья, но… Но ты тоже очень важный для меня человек. Останься со мной.

- А спать я где буду? – задал Шулейман резонный вопрос. – Насколько я помню, тут и для тебя места не нашлось. А я не согласен спать не на кровати.

Об этом Том не подумал, закусил губу. Все притихли, наблюдая за ними, и Кристиан спросил:

- Что такое?

Том изложил проблему. Все стали переглядываться, поскольку решения ей действительно не было, не было у них ни гостевой спальни, ни даже достаточно спальных мест, чтобы разместить всех своих детей.

Быстрее всех сообразила Минтту и озвучила решение:

- Я могу поспать с Оили в нашей бывшей общей спальне, Том и Оскар лягут в моей теперешней комнате, бывшей комнате Кими…

- А я лягу на диване, - с готовностью внёс свою лепту в план Кими.

Из всех такой расклад не устраивал только Оили, но она промолчала.

- В таком случае я остаюсь, - подвёл черту Шулейман.

Почему бы и нет? Такого в его жизни никогда ещё не было.

Оставалось одно – с собой у него, как и у Тома, не было никаких необходимых вещей. Накинув куртку, Оскар вышел из дома и направился к машине охраны, махнул, чтобы они опустили стекло.

- Съездите в квартиру и привезите мне зубную щётку, пасту – все гигиенические принадлежности, трусы и джинсы и свитер.

Мужчины пересмотрелись и тот, который сидел за рулём, ближе к Оскару, аккуратно проговорил:

- Мы не можем покинуть пост…

Шулейман не стал дослушивать, поднял руку, призывая этим жестом замолчать, и сказал:

- Знаю – вы подчиняетесь Эдвину. Но не забывайте о том, что он слушает меня. Надо ли мне тратить время на звонок ему, или вы выключите режим глухих роботов и сделаете то, что я сказал? Советую второй вариант.

Охранники, скрепя сердце, согласились.

- Подождите, - сказал им Оскар, вспомнив про Тома. Набрал его. – Тебе нужны какие-нибудь вещи из чемодана?

- Точно, у меня же нет ни щётки, ни белья…

- Чётко отвечай: надо, нет?

- Надо.

- Что?

- Щётку, пасту, трусы… - Том подумал и добавил: - И спортивные штаны и футболку, они там должны быть, в чемодане. А ты поедешь за вещами? – спросил он, запоздало сообразив, что сами собой вещи не придут. – Давай я с тобой съезжу.

- Я никуда не еду, всё привезут.

Нажав отбой, Шулейман перечислил, что надо привезти для Тома, велел им не задерживаться и позвонить в дверь, когда приедут, и направился к дому.

Поручение охранники исполнили настолько быстро, насколько смогли, и, передав все вещи, снова заняли свою позицию.

Уже без двадцати полночь погас свет в последнем окне дома. Том и Оскар тоже легли. Спать хотелось, но не морило, не тянуло немедленно закрыть глаза и уплыть. Том чувствовал за спиной тепло тела Шулеймана и смотрел в кромешную темноту. Думал о том, насколько всё изменилось с того времени, когда он в прошлый раз был в этом доме – отчем доме, который никогда не был таковым и никогда не станет, потому что они могут стать настоящей семьёй, но жить здесь он никогда не будет. Прошло то время, когда мог бы жить, а сейчас у него своя жизнь, есть определённость, какое место ему милее – это точно не Финляндия, и нет ни необходимости, ни желания жить с семьёй под этой крышей.

Так много всего поменялось. А главное – изменился он сам.

Тогда, четыре года тому назад, Том надеялся и не жил – существовал, барахтался в болоте себя. А теперь живёт и не надеется. Вероятно, потому что всё и так хорошо, а может, потому что что-то в нём действительно изменилось безвозвратно.

Изживал себя наивный романтизм со склонностью к прокрастинации, который был всей сутью, и на его месте развивался, креп прагматизм, пусть с погрешностями пока функционировал, с осечками. Том усвоил, пожалуй, главное из учений Джерри – только от тебя зависит то, как ты будешь жить, и оно незаметно, в неясный миг превратилось из чужой мысли в часть собственной натуры, которую уже не отделить от себя. Он не видел изменений в себе, но чувствовал их, чувствовал себя другим, обновлённым[освобождённым] и одновременно собой, как никогда.

Раздумья прервал вопрос Шулеймана:

- Ты же ещё не спишь?

- Нет, не сплю.

- Прекрасно. А то разбудить тебя – это непростое дело…

Оскар обнял Тома со спины и поцеловал в изгиб шеи. Том вздрогнул в его руках, обернулся через плечо, всё равно ничего не видя в поразительно густой тьме, и шёпотом спросил:

- Оскар, что ты делаешь?

- А так непонятно? Хочу как следует устать, чтобы лучше спалось.

Шулейман показательно прижался бёдрами к попе Тома и продолжил терзать губами шею. Том вновь вздрогнул, кожа мгновенно покрылась мурашками.

- Оскар, не надо… Только не здесь. Я не могу и не буду заниматься этим в доме родителей.

- Вчера ты не хотел, а сегодня я ничего не желаю слышать.

- Оскар, прекрати!.. – всё так же шёпотом потребовал Том, елозя в его объятиях.

Но требование прозвучало не твёрдо, а скорее ужимисто, поскольку, что бы ни было в голове, ему было приятно, очень приятно, и внизу живота помимо воли теплело от притока крови.

- Оскар, перестань. Не надо. Я не хочу… - уже взмолился Том, силясь достучаться до него, пока окончательно не потерял контроль над собой.

А контроль над телом ускользал с каждой секундой, оно предательски откликалось, поддавалось и извивалось, и разумное мышление вязло, сознание затягивало пеленой возбуждения, под которой всегда трудно дышать. Дыхание сбилось, сердце скоро скакало в груди.

- Хочешь, - с довольной усмешкой на губах протянул Оскар.

- Да, хочу, - сдался, признался Том, повернул к нему голову. – Но так нельзя.

- Можно.

- Через коридор спят мои родители и сёстры, одной из которых десять лет, - проговорил Том, вновь и вновь чуть вздрагивая от волн дрожи, посылаемых по телу возобновившимися ласками, горячими, умелыми губами по голой коже, ладонями на животе.

- Не беспокойся за ту, которой десять, уверен, она знает о сексе побольше твоего.

Шулейман положил ладонь на член Тома, сжал его через мягкие спортивные штаны, издевательски медленно сдвигая вниз, вверх, всего один раз. Том зажмурил глаза и стиснул зубы, задержал дыхание. Оскар опустил руку ниже, захватывая мошонку и промежность. Том проглотил стон и откинул голову ему на плечо.

- А если услышат? – проговорил Том сбито.

- Постарайся контролировать себя.

Оскар не стал раздевать Тома, а только приспустил с него спальные штаны и бельё. Смазки и презервативов не было, о чём Шулейман вспомнил только сейчас, но это его не остановило – должно и так получиться нормально, не в первый раз уже, и он хорошо знает, что и как делать. Но он честно предупредил:

- Смазки и резинок у меня нет.

Том ничего не ответил и не стал возражать против секса на сухую и без защиты, только покивал, чего в темноте не было видно, но Оскар почувствовал его движение. С самого первого раза использование смазки не казалось Тому принципиально важным, даже наоборот из-за прошлого, а наличие/отсутствие презерватива перекликалось только с разницей: будет/не будет из меня течь?

Шулейман сплюнул на пальцы и растёр слюну Тому между ягодиц, концентрируясь на колечке мышц. Том прикусил нижнюю губу, вдавливая зубы в плоть, когда Оскар не резко, но и не медленно ввёл в него средний палец, повернул кисть вправо, влево.

Покончив с быстрой подготовкой, Оскар, всё же немного переживая, что Тому будет больно, приставил головку к его входу и подался бёдрами вперёд, внутрь. Том извернулся, потянувшись к его губам, слепо ткнулся носом и губами в щёку парня и получил поцелуй, полностью принял его в себя.

Без обилия скользящей смазки проникновение ощущалось особенно тесным, плотным, и всё внутри Тома казалось таким тонким, уязвимым. Оскар неосознанно двигался осторожнее, чем обычно, чтобы не повредить мягкие, хрупкие внутренности.

Это сумасшествие, бесстыдное сумасшествие – заниматься сексом в доме родителей, под покровом ночи, когда все мирно спят через какие-то метры. Эта мысль не уходила у Тома из головы и фоном подспудно жил страх, что их застукают. Но во всей этой ситуации: в кромешной темноте, в сексе в одежде и под одеялом, в необходимости сдерживаться, вести себя максимально тихо было нечто невероятно возбуждающее, будоражащее запретностью, неправильностью, непривычностью.

Ещё недавно был в ужасе и без меры стеснялся любого упоминания секса, а сейчас…

Том подавался навстречу Оскару. Дышал только носом, чтобы точно не издать ни звука, не выпустить из горла шумно-хриплые судорожные вдохи, отчего не хватало кислорода, и голова кружилась одуряюще, как у пьяного в стельку, почти до дурноты.

Когда Оскар, ускорившись, обхватил ладонью его член, Том почувствовал, как по коже и под ней льётся кипяток, льётся и льётся, варя заживо, сжигая крупицы дефицитного кислорода. Том по-прежнему никогда не помогал себе рукой, не прикасался к себе и часто не нуждался в дополнительной стимуляции, но больше не противился тому, его стимулировал Оскар, это было безусловно приятно.

Том задыхался, задыхался, но рта открыть не мог, изредка всё же хватал воздух и тут же затыкал себе рот ртом Оскара, целовал его с остервенением, с мольбой удержать, сталкиваясь зубами, задевая ими, не замечая потёкшей по подбородку слюны.

В момент оргазма Том вовсе перестал дышать на долгие секунды, отчего давление подскочило ещё выше, до максимальной отметки, за которой голову попросту разорвёт.

Шулейман упал на подушку, переводя напрочь сбитое дыхание, удовлетворённый и счастливый. Такого секса – в таких условиях у него не было никогда и быть не могло, если бы так не сложились обстоятельства. Секс в общественном месте с кем-то там это не то.

Он выкурил сигарету, стряхивая пепел в окно. Выбросил её, не докурив, поскольку не оделся и замёрз, и вернулся под одеяло к тёплому, не подтянувшему штаны с трусами, сладко спящему в той же позе на боку Тому.

Эдвин был в ужасе от выходки Оскара – остаться на ночь в непроверенном, небезопасном доме, ещё и машину, как маяк-указатель, оставил на улице!

«Теням» пришлось дежурить у дома всю ночь. В три ночи к ним прилетела смена, поскольку ситуация требовала постоянной бдительности, а без отдыха её уровень всяко снижается, тем более без кофе.

Глава 27

Может я ку-ку, в Мерседесике без крыши,

Еду к мужику, а вас чё это колышет?

Еду и рулю, в Питере температура

Близится к нулю, но я протестная натура!

Ленинград, Кабриолет©

Поутру Шулейман обратил внимание Тома на красноречивые пятна на постельном белье. Послушав его совет, Том скомкал извазганую простынь и, прижимая её к животу, понёс в стирку, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, чтобы никто его с ношей не остановил и не спросил, почему вдруг её нужно постирать. Он сунул простынь в машинку и, подумав, сразу запустил её, от греха подальше.

Всё, можно выдохнуть, вода смоет следы преступления. И принять душ нужно, смыть засохшую сперму, от которой неприятно липла и стягивалась кожа на ягодицах и между ног.

Удивительно, но когда все вместе собрались за завтраком, Том не обмер от смущения за то, что было ночью. Вместо этого он был спокоен и испытывал не поддающуюся объяснению эйфорию. В голову лезли кадры прошедшей ночи, и Том кусал губы, чтобы скрыть лезшую на лицо загадочную полуулыбку, которую не удавалось согнать. Он не жалел и думал об одной вещи – теперь, если вновь приедет в этот дом и останется на ночь в той спальне, будет вспоминать не то, как мучился в ней, как было тяжёло и непонятно, а жаркий секс на этой кровати, то, как извивался, подставлялся и едва не задохнулся, чтобы не выдать своего пронзительного удовольствия. Просто чувствовал, что будет так, так уже есть. Одна ночь перебила все тяжёлые и тёмные ассоциации прошлого.

Но казалось, что родные догадываются о том, чем они занимались, и от этого Том активнее кусал губы, и взгляд воровато бегал, украдкой искал в лицах признаки того, что об их тайной шалости известно. Догадался только Кими, он в то время поднялся в туалет и расслышал характерные звуки, доносящиеся из его бывшей комнаты. Но он благоразумно не подавал вида о том, что в курсе – не за семейным столом поднимать такие темы, да и вообще не стоит это обсуждать. И Оскар, и Том – взрослые люди, имеют право заниматься чем хотят, а ориентация у него и самого такая. Думал только, что не удержится и потом обсудит это с Оили.

Ещё перед сном Минтту заметила чёрную машину, стоявшую напротив их дома, утром обратила внимание на то, что она всё ещё там, а после завтрака, посмотрев, что и сейчас она никуда не делась, надела пуховик, высокие ботинки и вышла на улицу. Постучав в наглухо тонированное водительское стекло, девочка, соблюдая осторожность, отошла на расстояние и, когда стекло опустилось, спросила на международном английском:

- У вас всё в порядке? Вы стоите здесь со вчерашнего вечера, я подумала, может быть, вам стало плохо.

Мужчины пересмотрелись. Чего только их работа не предполагала, но отбиваться от любопытно-назойливых детей им раньше не приходилось и как вести себя в этой ситуации они не знали – ребёнок всё-таки, причём сестра Тома, а Том не чужой человек Оскару, а Оскар не промолчит, если ему что-то в их поведении не понравится… А Минтту тем временем не собиралась уходить, ждала ответа и пытливо разглядывала незнакомцев.

- С нами всё в порядке. Ступай, девочка, - максимально нейтрально и по возможности дружелюбно, чтобы не обидеть ребёнка, ответил водитель.

- У вас сломалась машина? – выдвинула новое предположение Минтту.

- Нет.

- Вы приехали к кому-то из соседей, а их нет дома?

«Какой приставучий ребёнок…».

От необходимости что-то отвечать охранника спас вышедший из дома Шулейман.

- Это мои люди, - сказал он.

- Как люди могут быть чьи-то? – удивилась девочка, обернулась к нему.

- Так бывает, когда у тебя много денег. Это моя охрана.

- А много – это сколько? – задала очередной новый вопрос Минтту, переключившись на новую, тоже заинтересовавшую её тему, и, подумав, предположила: - Миллион?

- В сорок две тысячи раз больше.

Минтту быстро умножила в уме и не без шока озвучила полученную сумму:

- Сорок два миллиарда?

- Скоро будет сорок три, - буднично сказал Оскар и жестом показал охране закрыть стекло и отвалить в сторонку, не подслушивать и не мозолить тут глаза. Они послушались и сдали назад.

В отличие от Тома в своё время Минтту мыслила столь большими числами, и новость о состоянии Шулеймана произвела на неё впечатление. Но она посчитала, что говорить о деньгах некорректно и не стала ничего спрашивать в этой теме, перевела взгляд к припаркованному у обочины суперкару и указала на него:

- Можно посмотреть твою машину?

Оскар снял сигнализацию:

- Смотри.

Минтту подошла к автомобилю, открыла водительскую дверцу и по возможности осторожно забралась в удобнейшее, покоряющее с первой секунды кресло. Оглядела салон и с трепетом провела ладонями по рулю.

- Это Ferrari Roma? – спросила она, повернув голову к владельцу шикарного транспортного средства.

- А ты разбираешься, - с усмешкой отозвался Шулейман, подошёл ближе.

- Немного, - кивнула девочка. – Мне нравятся машины. Я жду не дождусь, когда смогу получить права и водить машину. Не такую, конечно…

Оили увидела их из окна и тоже вышла на улицу в расстегнутой куртке, сложила руки под грудью и обратилась к сестре:

- Что, пиявка мелкая, к новому телу присосалась?

- Сама ты пиявка, только не сосёшь, - не оставшись в долгу, отозвалась Минтту и вылезла из машины, аккуратно притворила за собой дверцу.

- Какие ты слова знаешь. А может, уже практикуешь, переросток?

- Оили, мне десять, - произнесла Минтту с таким видом и интонацией, что дурой осталась старшая.

- Какое счастье иметь младшую сестру, да? – посмеялся Оскар, обращаясь к Оили, и подошёл ближе к ней.

- Необъяснимое, - язвительно ответила девушка и другим тоном спросила: - Не хочешь тоже попробовать?

- Ты мне её предлагаешь или себя? По отношению ко мне вы обе младшие.

- Её. Себя я предпочитаю оставить себе.

- В таком случае я откажусь. Я не знаю, чем развлекать детей, а с тобой такой проблемы не возникло бы.

Снова намёк, толстый, конкретный вкупе с наглым взглядом слегка сощуренных зелёных глаз.

- Тебе не стыдно? – спросила в ответ Оили, ровно смотря на Шулеймана холодным, презрительным взглядом.

- А почему должно быть?

- Потому что ты спишь с моим братом и при этом делаешь мне грязные намёки.

- Деточка, у тебя мания величия, - усмехнулся Оскар. – Ты, конечно, хороша собой, но это не значит, что каждый встречный не может устоять. Я и краше выдел. К тому же у меня принцип – не связываться с девственницами.

Оили хотела возмутиться, спросить, исходя из чего он сделал такой (правильный) вывод о её невинности, но, подумав, ответила иначе:

- В таком случае я, пожалуй, сохраню себя до смерти. На всякий случай.

- Здорово, что ты не споришь. А то я думал, сейчас начнётся.

- Зачем мне спорить, если в моих интересах согласиться?

Шулейман беззвучно усмехнулся, обнажив зубы, беззастенчиво изучая взглядом девушку перед собой. Оили была очень похожа лицом с Томом (тоже в папу пошла), но обрамляли его прямые светлые волосы длиной до поясницы; высокая была, такая же тонко-изящная по телосложению, но не тощая, а взгляд тоже больших карих глаз – сталь, вызов. Эта женская, радикально другая по характеру версия Тома не могла не заинтересовать.

- Знаешь, на кого ты похожа? – вновь с усмешкой на губах, глядя в глаза девушке, проговорил Оскар. – На Джерри. У тебя в точности его стиль поведения, по крайней мере в общении со мной. Но ему перепалки удовольствие доставляли, самолюбие в них тешил, а в чём твои мотивы, защищаешься?

- А ты психолог?

- Психиатр.

- Смешно.

- Серьёзно. По образованию я психиатр и по специальности недолго, но работал. Так мы с Томом и познакомились.

- Раз ты специалист, скажи, как называется расстройство, при котором человек зациклен на сексе и не может контролировать своё либидо?

- В официальном списке психических расстройств такого расстройства нет. Обломался красивый выпад?

Оили проигнорировала насмешливый вопрос и спросила:

- А как же сексомания?

- Сексомания – это когда занимаешься сексом во сне, разновидность сомнамбулизма.

«Сука», - подумала Оили.

Да, красивый выпад обломался. Ещё и наглец умным получился, а она ошиблась и загнала себя в тупик. Зря замахнулась на использование психиатрической темы в бою с психиатром.

Но она нашла выход:

- То есть вылечить тебя невозможно, раз такого расстройства наука не признаёт?

Оскар усмехнулся, подошёл к ней близко, попирая личные границы, сверху смотря в лицо, которое девушке пришлось задрать, и произнёс:

- Заметь, из нас двоих ты гораздо больше говоришь о сексе, никак не успокоишься. Соответственно, ты о нём и думаешь. Что, так сильно хочется, да колется?

Оили задохнулась от такого нахальства, не находя сразу, что ответить, схлестнулась своим негодующим, потемневшим взглядом со спокойным, насмешливым взглядом Шулеймана, который так и стоял близко-близко, смотрел сверху.

Из дома вышел Том, с любопытным недоумением посмотрел на сестру и Оскара. Оили заметила его первой и поспешила взять в оборот, затягивая на свою сторону:

- Том, твой бой-френд ко мне подкатывает. Оставь-ка его на месяц-другой без секса, чтобы и другие развлечения в жизни нашёл.

- Оили, ты же взрослый человек, должна знать, что сексом шантажировать и наказывать нельзя, - неожиданно вмешалась в накаляющийся разговор Минтту, про которую все взрослые забыли, но она никуда не ушла, всё слышала и видела.

- Минтту, лизни капот, - обманчиво невинно сказала сестре Оили.

Но младшая не купилась на елейный тон, спросила в ответ:

- Зачем?

- Лизни-лизни, потом кое-что расскажу.

Минтту посмотрела на автомобиль, снова на сестру и сказала:

- Она грязная.

- Она чистая, - вставил слово Оскар.

- Визуально да, - согласилась девочка, - но на ней есть невидимые глазу микроскопические частицы пыли и бактерии, она не стерильна.

Шулейман тихо и коротко посмеялся себе под нос и обратился к Тому:

- Учись у сестры, как нужно уделывать в споре.

- Если я научусь, ты выгонишь меня из дома, - буркнул в ответ Том.

- А вы правда живёте вместе? – оживилась Минтту.

- Да, - подтвердил Оскар.

Девочка подумала какое-то время, глядя в сторону и вверх, и выдала гениальную мысль:

- Надо будет стать лесбиянкой, когда вырасту. Кажется, это у нас семейное – гомосексуализм, два брата у меня – и оба геи.

- Эта роль уже занята, поищи себе другую, - ответила ей Оили.

- Так ты лесбиянка? – осведомился у неё Шулейман.

- Пока нет. Но чем больше я общаюсь с мужчинами, тем больше склоняюсь к тому, что этой лучший вариант.

- Видимо, в твоей жизни не было нормальных мужчин.

- Видимо, их в принципе нет, закончились на поколении родителей.

- Судя по твоим рассуждениям, тебе стоит обратить внимание на мужчин постарше.

- Некоторые мужчины постарше ещё хуже моих ровесников, - проговорила Оили, снова схлестнувшись взглядом с Шулейманом, в этот раз таким же спокойным и непробиваемым, как у него, смотрела прямо в глаза.

Том переводил взгляд с сестры на Оскара, между которыми, чёрт побери, искрило! Он улавливал это неким органом чувств, которого нет ни на одном анатомическом атласе. Хотелось крикнуть: «Хватит!», но не крикнул, ни словом не вмешивался в их диалог и только наблюдал.

В конце концов вся молодая разновозрастная компания вернулась в дом – когда из него выглянули Кристиан и Хенриикка и поинтересовались, чего они стоят на улице. Том и Оскар поднялись в комнату, которая на ночь стала их спальней; Оскар зашёл вторым и закрыл за ними дверь, выжидающе смотрел на Тома.

Том стоял к нему спиной и молчал, рассматривал стол, на котором был спартанский порядок и почти ничего не находилось – не тот стол, за которым учил финский, а новый, более подходящий для Минтту. Как будто на нём было что-то такое интересное.

Наконец, Том развернулся к Оскару и обратился к нему:

- Оскар, ты правда флиртовал с Оили, она тебе понравилась?

- А ты что, ревнуешь? – Шулейман шагнул к нему и привлёк за руку к себе, но Том вывернулся из его объятий и отошёл на прежнее расстояние.

Тома как волной окатило от его вопроса – жаркой, удушливой, а внутри – похолодело. Он никогда не задумывался о том, как ощущается ревность, но то, что испытывал, наблюдая за их обменом репликами, и что сейчас, от слов Оскара, испытал снова, подходило под характеристику этого термина. Том не испытывал к Оскару никаких романтических чувств, не думал даже о нём в этом ключе, но испытал укол жгучей ревности, когда увидел, что тот уделяет всё внимание другому человеку – его родной сестре, и это может вылиться в нечто большее. Представил, как они влюбятся друг в друга и начнут встречаться, и ему не останется места в доме и в жизни Шулеймана. А Том не хотел лишаться той устроенной, счастливой жизни, которая у него есть, от одной мысли об этом начало сосать под ложечкой и накатило топкое, холодящее уныние и отчаяние. И потому там, на улице, хотел рвать и метать, отбить своё.

Но ответил Том совсем другое:

- С чего мне тебя ревновать? – убедительно удивился он. – Мы не пара.

Убедительно врал – и почти верил себе, что это правда. Но не настолько убедительно, чтобы Шулейман не заметил нервозной тени сомнения.

- Мало ли… - проговорил Оскар, подперев спиной стену, сложил руки на груди. Он ещё на улице заметил проявление ревности у Тома [если не показалось] и желал развести его на большее откровение. – Так значит, мне можно с ней?

Выражение лица Тома осталось ровным, сохранил его, но глаза вспыхнули чёрным, смертоносным штормом, что разбушевался внутри.

- Нельзя, - односложно ответил он.

- Всё-таки ревнуешь…

- Нет.

- Тогда почему мне с ней нельзя? Мы с тобой свободные люди, так ведь? Ничего друг другу не должны. Она тоже свободна.

- Она ещё маленькая.

Том нагло врал, прикрываясь заботой о сестре, и не краснел. Нет, конечно, о её благополучии он тоже пёкся, но не конкретно сейчас.

- Забавно: за жизнь ты почти не общался с ней, а старший брат в тебе всё равно говорит, - подметил Шулейман. – Но ей восемнадцать, она взрослая, и тебе придётся смириться с тем, что равно или поздно в её жизни появится секс.

- Я знаю, и я ничего не имею против. Но не с тобой.

- А чем я плох?

- Ты… - Том помедлил, обвёл Оскара взглядом, - гулящий. У тебя никогда не было серьёзных отношений, мне это рассказала Вива, и я сам видел, как ты меняешь женщин и как относишься к ним. Я не хочу, чтобы ты переспал с Оили и бросил её, а она потом страдала.

- Почему сразу брошу? Она мне понравилась, и я уже морально дозрел до чего-то серьёзного.

У Тома на лице дрогнули желваки, чёрный, немигающий взгляд впился в оппонента.

Вид злящегося Тома доставлял Оскару большое эстетическое наслаждение. Обнаружил это ещё в прошлом июне, когда пришёл к нему, а Том встретил его объятиями и радостным визгом, а потом прогонял, кричал, клял, швырялся вещами и даже полез драться. Он тогда залюбовался им. Это была чистая экспрессия, фонтанирующая жизнь после идеально-воскового Джерри, непривычная ярость – чистая, истовая, преобразившая лицо. Тихий, мягкий, забитый мальчик, каким он узнал Тома и к какому привык, может быть весьма темпераментным, это и постель показала.

И пусть сейчас Том не взрывался, и руки не были сжаты в кулаки, но десяток неуловимых невербальных признаков выдавали запертую внутри бурю, в том числе глаза. Таким взглядом можно пробить насквозь, навылет в голову, такие глаза могут покорить.

Но не только глаза будоражат.

Шулейман опустил взгляд от лица Тома к напряжённой линии плеч, плоской груди под вчерашним тёмным свитером, опущенным вдоль тела рукам, худым бёдрам.

Том молчал, достаточно долго, чтобы понять, что ответную реплику он не скажет. Снова заговорил Оскар:

- Так что, назовёшь причину, почему я должен держаться от твоей сестры подальше, помимо моего «недостойного поведения»? – он оттолкнулся от стены и неспешно двинулся к Тому. – Может быть, ты не хочешь этого?

Из-за двери раздался вкрадчивый голос Хенриикки:

- Том?

Том воспользовался благовидным предлогом уйти от неудобного разговора и поспешил к позвавшей его матери. Шулейман остался стоять на месте, так и не расплетя сложенных на груди рук, обернулся ему вслед, когда тихо притворилась дверь.

После обеда и долгих прощаний Оскар и Том всё-таки уехали в снятые апартаменты. К прерванному разговору больше не возвращались, словно его – важного, острого - и не было вовсе. Вдвоём вышли на просторный открытый балкон-полукруг, выступающий вперёд, над городом, точно нос корабля. С него открывался шикарный обзор.

- Почему бы нам не заскочить к соседям, раз уж мы здесь? – предложил Оскар.

- Ты здесь кого-то знаешь? – Том удивлённо посмотрел на него.

- К соседям в смысле – в соседнюю страну, - пояснил Шулейман, - а конкретнее в Санкт-Петербург. Я там был в детстве, красивый город, - он перевёл взгляд вдаль, облокачиваясь на перила, как и Том.

- Раз красивый, то можно, - согласно кивнул, также не смотря на него – смотря вниз.

Было принято решение – единолично Шулейманом – добираться к соседям не самолётом, а морем, на пароме. Тома поразили его размеры – вблизи паром выглядел такой громадиной, что по сравнению с ним меркли все ранее виденные крупные объекты! И очень волнительно делалось от того, что предстоят целых тринадцать с половиной часов пути по водам Балтики. Сюит также поразил, роскошью. А вид из окон завораживал и волновал – подумать только, за окнами море, не через десять метров, не через два, а прямо за ними. И где-то там под ногами тоже море, холодное, цвета свинца.

Четверо охранников разместились в соседней каюте.

Когда отплыли, парни поднялись на верхнюю палубу, укутанную в набирающие силу сумерки. Небо, море, береговая линия, всё слилось единым серым цветом и играло всеми его оттенками, только огни удаляющейся земли разбивали монохром яркостью. Перистая, слоистая высь переходила в спокойную, темно-непроглядную воду.

Том задыхался от эмоций, бегал вдоль перил, словно слева море и небо не такие же, как справа, взахлёб выражал свой восторг, вызванный всей этой ширью, этим путешествием. Оскар со снисходительной полуулыбкой наблюдал за его мельтешением и ходил следом, благо, Том бегал не по всей палубе, а облюбовал самый нос судна.

- Почему я не взял с собой камеру?! – с досадой воскликнул Том, всплеснув руками, бегая взглядом по простору вокруг с такой жадностью и скоростью, что ещё чуть-чуть, и закружится голова. – И почему здесь так холодно?! – он обнял себя руками, подняв плечи, нахохлившись.

Над водой вольно гуляли, подвывали все ветра и пронизывали любую одежду, кусали за кости.

- Пойдём, погреемся, - с многозначительной ухмылкой сказал Шулейман и за руку потянул его в сторону шестой палубы, где располагалась их каюта.

- Опять? – удивился Том, правильно поняв, каким способом предлагается греться, но послушно шёл за парнем.

- Снова.

После секса Том чувствовал себя не уставшим, а во всех смыслах затраханным. Но не заснул, не остался лежать, а оделся и подошёл к окну, сел около него, смотря на море, кроме которого ничего не было видно – кроме него и неба, и не будет видно до следующего утра, когда они причалят к неизведанной русской земле.

Он взял мобильник и отправил сообщение Марселю: «Ты когда-нибудь плавал по Балтийскому морю?». С ним Том часто начинал не с приветствия, а мог в любую написать о том, что видит/думает/делает, и завязывался диалог, продолжительный или совсем короткий в зависимости от обстоятельств.

Ответ пришёл быстро:

«Нет. А ты сейчас там?».

«Да, на пароме из Хельсинки в Санкт-Петербург. Давай как-нибудь вместе сплаваем?».

Марсель не знал, что ответить на такое неожиданное предложение. Нет – грубо и неправда. Да – нельзя, потому что стеснён в финансах и не может себе позволить вдруг сорваться в путешествие. А написать правду не мог, боялся, что Том увидит в этом намёк на то, что за него нужно заплатить.

Выбрав самый нейтральный и ни к чему не обязывающий ответ, Марсель напечатал:

«Как-нибудь можно».

- Ты кому там строчишь? – поинтересовался Оскар, подойдя к Тому.

- Папе. Пишу, что мы решили отправиться в Санкт-Петербург, путешествие проходит хорошо и с корабля открывается очень красивый вид, - ответил Том, отключился от вайфая, заблокировал телефон и убрал его в карман.

В этот раз Шулейман не уличил его во лжи, не заподозрил. Не было ни намёка на неискренность.

Новое утро началось рано, в восемь тридцать, с прибытием парома. В России Оскар изменил своему принципу и не стал снимать жильё, а остановил выбор на апартаментах в отеле, естественно, королевских и в самом лучшим месте.

Санкт-Петербург также привёл Тома в восторг, несмотря на дурную, сырую и промозглую погоду. Архитектура города, его атмосферная серость услаждали чувство прекрасного, а ещё Том с большим интересом слушал диковинный русский говор и заглядывал в лица прохожим.

Наведались в обязательные для посещения места: разумеется, Эрмитаж, Петергофский дворец, Дворцовую площадь, Кунсткамеру… Из Кунсткамеры Тому хотелось поскорее уйти, поскольку оказался морально не готов к некоторым из увиденных там экспонатов, к тому, что некогда было живыми существами, но было обречено на смерть из-за врождённых уродств.

Погоняли по набережным на кабриолете, в который лёгким движением руки превратилась чёрная красавица, приехавшая с ними и сюда - эффектно получилось, на улице-то всего плюс два; свидетели поворачивали вслед головы и пытались снимать. И просто гуляли, начав прогулку без конечной цели от Невского проспекта.

К концу дня охранники, как и престало следовавшие за ними тенями на некотором отдалении, уже тихо ненавидели Тома, поскольку со стороны казалось, что именно он инициатор всего. Он бегал без устали и горел энтузиазмом и любопытством ко всему вокруг, фотографировал, периодически вспоминал про оставшийся дома фотоаппарат и вновь и вновь сетовал на то, что не подумал взять его с собой в Хельсинки. На предложение Шулеймана купить новый фотоаппарат Том ответил категорическим отказом и объяснил, что ему нужен только один, а один у него уже есть, дома.

Успех насыщенного дня закрепили сексом напротив панорамного окна с видом на золотые купола Исаакиевского собора. После у Тома хватило сил только на то, чтобы упасть и тут же уснуть.

Утром второго дня в северной столице Российской Федерации состоялся следующий разговор:

- Хочешь посмотреть столицу? Москву? – как ни в чём не бывало спросил Оскар, подперев голову рукой. – У них там есть одна особенная достопримечательность – труп на главной городской площади.

- В каком смысле труп? – Том удивлённо посмотрел на него.

- А в каком ещё смысле он может быть? В самом обычном – тело некогда живого человека.

- Лежит на площади?

- Да.

- Ты прикалываешься?

- Нет. На Красной площади – так называется главная московская площадь – уже почти век как лежит труп, это был очень важный для русских человек, поэтому его не хоронят, - Шулейман говорил серьёзно, убедительно и ничем не показывал, как его распирает от смеха.

Том несколько завис, задумался, осмысливая услышанное и пытаясь найти ему объяснение, и произнёс:

- То есть человек упал, умер, и его просто оставили там лежать? А как его собаки не растащили, за век же от него должны были остаться одни кости? Или его охраняют?

Воображение живо нарисовало Оскару то, как вождя социалистической революции треплют и растаскивают по кусочкам собаки – спасибо, что не медведи – и сдерживать смех стало в разы сложнее.

- Да, его охраняют, - ответил он. – И от него не остались одни кости, его мумифицировали.

- Но мумии же там… - Том махнул рукой в условном направлении, подразумевающем юг, - в Египте?

- Говорю же – это был очень важный для русских человек, ради его сохранения они научились мумифицировать. Тебе о чём-нибудь говорит фамилия Ленин?

- Это фамилия того человека?

- Да. Владимир Ильич Ленин – вождь социалистической революции в России и важная историческая личность. И это полный аут, что ты о нём ни разу в жизни не слышал. Иногда я удивляюсь, что ты вообще умеешь читать.

- Зачем мне знать русскую историю, если я француз? – вопросил Том с искренним недоумением и некоторым раздражением от того, что Оскар выставляет его недалёким.

- Для общего развития.

Том не ответил, Оскар продолжил:

- А французскую историю знаешь? Давай самое простое – когда произошла Великая Французская Революция?

Том молчал.

- Как звали третью жену Наполеона? – задал Шулейман новый вопрос.

- Откуда мне знать, как её звали?! – всплеснул руками Том.

- Никак. У него было всего две жены.

Том насупился, сверля парня взглядом исподлобья, обиженно засопел, а затем выдохнул и признал:

- Да, я не знаю историю. Феликс меня ей не учил. Только про Германию рассказывал.

- Например?

- Например, про Бранденбургские ворота, - произнёс Том, опустив взгляд и подперев кулаком щёку. – Их построили в тысяча семьсот девяносто первом году, архитектор Карл… Карл Готтгард Лангганс. Или про Рейхстаг… Точно! – воскликнул он, вспомнил, вскинул взгляд к Оскару. – В детстве я мечтал увидеть здание Рейхстага!

- Так себе мечта, - скептически ответил Шулейман. - Но ладно, съездим.

После обеда, дождавшись вернувшегося из Хельсинки в Ниццу самолёта, улетели из северной столицы в официальную. На месте вскрылась «тайна трупа на площади». Том потащил Оскара в Мавзолей – в отместку за очередной прикол (и действительно было интересно посмотреть, что там).

Насколько вдохновил Тома Петербург, настолько же не впечатлила его Москва – шумно, грязно, как-то непонятно и люди злые. Не понравилось пребывание в российской столице и Шулейману, поскольку они на три часа застряли в одной из знаменитых московских пробок. За это время у Тома чуть не лопнул мочевой пузырь, и он наслушался от Оскара шуток про то, что здесь в таких случаях используют бутылку. Как раз бутылка имелась, из-под воды, которая Тома и подвела.

Во время вечерней прогулки по Красной Площади Шулейман притянул Тома к себе за руку и поцеловал, ничуть не стесняясь толпы вокруг – а скорее из-за того, что вокруг полно народа. Сбоку послышался недружелюбный смех и улюлюканье: компания парней не могла спокойно реагировать на пидоров.

Охрана тут же оказалась рядом с Томом и Оскаром, в упор смотря на агрессоров и всем своим видом показывая, что один шаг – и они в лучшем случае уедут в больницу. Некультурная компания благоразумно позакрывала рты, сделала вид, что они вообще смотрят в другую сторону, и ретировалась.

- Что случилось? – спросил Том, растерянно повертев головой, и посмотрел на Оскара.

- Полагаю, им не понравилось, что двое мужчин целуются. У русских проблемы с толерантностью и гомофобия вроде национального развлечения.

Впечатлённый объяснением, Том отступил от Оскара, не желая провоцировать агрессивных местных. Но тот притянул его обратно с усмешкой и словами:

- Вот в таких случаях как раз хороша охрана. Пойдём.

Том не догадался посмотреть карту, поразиться тому, какая Россия огромная и загореться идеей поехать в какую-нибудь её отдалённую точку, потому, проведя день в Москве, они покинули Россию и отправились в Германию, в Берлин, посмотреть здание Рейхстага.

К концу дня гуляния по улицам Берлина охранникам хотелось уронить Тома в первый попавшийся водоём и помочь ему утонуть, но вместе с тем они смирились с мыслью, что, вероятно, так теперь будет всегда.

А Эдвин, которому подчинённые обо всём рапортовали, окончательно уверился в том, что Оскар попал. Или пропал. Хотя одно не исключает другого. Потому что Оскар добровольно поехал в Россию, которую не любил с детства, и провёл там несколько дней. Он, ненавидящий передвигаться пешком, гулял с Томом. Он посещал культурные места, а не ночные увеселительные заведения…

Оставалось только гадать, что же будет дальше, и надеяться, что под шкурой овечки скрывается – овечка.

На Берлине Том и Оскар завершили незапланированное путешествие и вернулись в Ниццу.

Глава 28

Кто-то против - и хорошо.

Crazy, crazy - можно ещё!

Это норма, когда любя:

Ты меня, потом я тебя!

Винтаж, Религия©

Том пришёл в гостиную, где Шулейман сидел с ноутбуком и планшетом, сел на диван, подогнув под себя ноги, положил согнутую руку на спинку и опустил на неё голову, с пытливым интересом в широко открытых глазах наблюдая за парнем. Оскар не повернул к нему головы и в этот раз не закрыл ноутбук, не погасил экран планшета – боковым зрением видел, что Том смотрит только на него, а до гаджетов ему нет дела.

Просидев так несколько минут и не получив ни крупицы внимания, Том поднял голову и повернул её к экрану ноутбука, но прочесть ничего не успел. Всё так же не смотря на него, Оскар отвернул его голову обратно с сухим повелением:

- Не лезь.

Том отпихнул его руку и недовольно наморщил нос, но не возмутился, а спросил:

- Почему не лезть?

- Потому что любопытство кого только не сгубило.

- Раньше ты от меня ничего не скрывал, - обиженно надув губы и сложив руки на груди, проговорил Том.

- Извини, дорогая, - иронично отозвался Шулейман, наконец-то взглянув на него, - но я уже не тот, что раньше.

- Какая я тебе дорогая? – оскорбился Том.

- Как ведёшь себя, так я тебя и называю. А ведёшь ты себя сейчас, как жёнушка, которая приревновала мужа к работе, потому что ей скучно и не хватает внимания.

- Так у тебя там работа? – Том бегло взглянул в сторону компьютера и снова посмотрел на Оскара. – Но ты же не работаешь?

- Просто не лезь, ладно?

- Почему? – Том выдержал паузу, подумал и выдвинул неприятное, страшное предположение: - У тебя там что-то незаконное?

- Ты меня раскрыл. Понимаешь, почему я говорил тебе не лезть? Теперь ты свидетель, и мы с тобой повязаны. Ты же понимаешь, что должен молчать, если хочешь жить? – Шулейман выразительно посмотрел на Тома.

Том догадался, что это прикол (наверное, потому что не хотел верить, что это может быть правдой), и с самым серьёзным видом спросил:

- Возьмёшь меня в дело?

- Без проблем. Будешь отвечать за устранение конкурентов и неугодных: при помощи невинной внешности будешь втираться в доверие, а потом… - Оскар провёл большим пальцем по горлу.

- Нет, резать я не буду, буду стрелять.

Сложно было не засмеяться со своей нарочитой серьёзности и абсурдности слов, и где-то далёким фоном сидел ужас от того, что говорит. Но Том держался и сохранял лицо «новоявленного киллера».

Оскар беззвучно усмехнулся, не сводя с него взгляда, с улыбкой в глазах и потрепал по волосам. И сказал:

- Всё, теперь отвали и дай мне закончить.

- А я думал, мы партнёры… - артистично отыгрывая разочарование, проговорил Том. – Может быть, мне стоит работать одному, а тебя убрать?

Оскар проигнорировал его. Том отбросил игру и снова обратился к нему:

- Оскар, серьёзно, что у тебя там такое?

- Серьёзно – тебе не надо этого знать.

Том вроде бы успокоился, снова уселся удобно и положил голову на руку. Но не сиделось: он уже выполнил весь план по своим делам до обеда, и ему было скучно, хотелось внимания и играть. Что подразумевалось под «играть», Том сам не знал, просто зудело где-то в солнечном сплетении, толкая лезть, как малое дитё, провоцировать, выбивать внимание.

Но получить внимание от Оскара, когда тот не намерен его давать, проблематично, да и нарываться не хотел. Том вновь переключился на ноутбук, стоящий на столике, скосил к нему глаза, но так ничего прочитать не удавалось. Не так уж его и интересовало, что там у Оскара за тайны, забыл бы уже, если бы было, на что отвлечься, но отвлечься было не на что.

Он поднял голову, достал из кармана мобильник, включил камеру и направил её на экран. Шулейман выхватил телефон из его рук и положил на подлокотник со своей стороны. А Том в отместку схватил ноутбук, не закрывая его, и подорвался с дивана, отбегая на расстояние.

Игривое настроение победило разум.

Оскар тоже подскочил с дивана, но, сделав пару быстрых шагов в сторону Тома, остановился, не пытался отнять у него компьютер, только крайне внимательно следил за его действиями.

Том настороженно глянул на него и, поняв, что прямо сейчас его убивать за дурное поведение не будут, опустил взгляд в экран компьютера, который удерживал перед собой. В открытом документе речь шла о какой-то компании, общего смысла текста не понял, бегло, перескакивая слова, прочитал-проглядел только три абзаца и поднял вопросительный взгляд к Шулейману.

- Не урони только, - сказал тот.

Том заговорщически улыбнулся, не обнажая зубов, не сводя взгляда с парня. Аккуратно закрыл крышку ноутбука и невысоко подбросил его, поймал. Оскар молча наблюдал за ним, не двигаясь с места. Игривый настрой требовал спровоцировать его, добиться реакции. Том снова послал компьютер в воздух, выше, и едва не уронил. С трудом схватил, удержал и прижал к груди.

- Придурок, - заключил Оскар и вернулся на диван.

Том и сам понимал, что перегнул палку – мог же и разбить, за своё поведение стало стыдно, тем более что Шулейман не накричал на него, а только спокойным тоном озвучил факт. Он подошёл и положил ноутбук на стол перед ним, и сел рядом, положив сцепленные в замок руки на колени.

Шулейман не предпринимал попыток вернуться к работе и не открывал компьютер, обвёл Тома неторопливым, нечитаемым взглядом и задал риторический вопрос:

- Вот что мне с тобой делать?

Том не ответил, хотя его ответная реплика предполагалась, это чувствовалось, несмотря на то, что вопрос был риторическим. Он, избегая смотреть на Оскара, лёг на бок, положив голову ему на колени, подогнул ноги, чтобы уместиться на свободной части сиденья, свернулся почти в клубок. Ласковостью подмазывался, отвлекал.

Успел уже смекнуть, что когда он ведёт себя вот так, ему могут простить всё, пусть и пользовался этой уловкой пока не до конца осознанно.

Шулейман некоторое время смотрел на него, винящегося котёнка, на которого злиться было просто невозможно, и, тихо усмехнувшись, спросил:

- Ты не дашь мне закончить?

Том молчал в ответ и с беззвучным вздохом прикрыл глаза. Оскар вновь усмехнулся себе под нос и убрал волосы с его лица, говоря:

- Я начинаю понимать, почему не тороплюсь с покупкой нового домашнего питомца. Зачем мне кто-то, если у меня есть такой кот? – он запустил пальцы Тому в волосы, слегка массируя кожу у корней.

Том не возмутился, как обычно, ни на приравнивание к животному, ни на то, что тот назвал его котом. Изогнул шею, поворачивая голову, подставляясь под приятную ласку. Как настоящий кот, разве что не мурчал.

Шулейман то массажировал ему голову, то чесал, перебирал спутывающиеся, всё время подающие на лицо пряди, наблюдал за его податливыми движениями навстречу и выражением лица. Молчал. Том тоже молчал, приязненно жмурил глаза и понемногу вертел головой, всякий раз притираясь к его бедру.

- Ты решил отращивать волосы? – спросил Оскар, перебирая тёмные кудри, доросшие уже до середины шеи.

- Нет, - с тихим вздохом ответил Том, поскольку ласка почти прекратилась. – Но я не знаю, какую стрижку хочу. Потом как-нибудь… Они мне не мешают.

Оскар кивнул, хотя Том того и не мог видеть, он так и не открыл глаз, ещё раз запустил пальцы ему в волосы, провёл подушечками пальцев по щеке к губам, провёл большим по нижней, надавил в середину, размыкая уста, ощущая кожей жар рта. Том коснулся кончиком языка кончика его пальца, ещё раз провёл языком, основательнее, а затем обхватил на треть губами.

Однажды Оскар сделал так во время особенно страстного секса, засунул ему в рот два пальца. Том в запале принял их, да так глубоко, с таким вкусом обсасывал, грыз, что, казалось, заглотил бы, если бы хватило длины. От его самоотдачи, самозабвения в тот момент у Оскара рвало крышу. До того момента, пока Том, кончая, с силой не сомкнул зубы. Но сейчас об этой болезненной неприятности не вспоминалось. Взгляд сконцентрировался на пухлых губах, обхватывающих его палец, на красивом, белом лице с закрытыми глазами и чуть подрагивающими длинными ресницами. Все иные мысли отключились за ненадобностью.

Хотелось бы попробовать этот рот… Но Шулейман принял то, что этого не случится, и не зацикливался, ему и обычного секса хватало.

Он гулко сглотнул.

Том открыл глаза, сталкиваясь с Оскаром взглядом, подумал, как смотрится с пальцем во рту, и прикусил его боковыми зубами, разбавляя двусмысленность момента игрой. А после спрятал вспыхнувшее смущением лицо у него на бёдрах, потёрся щекой о джинсовую ткань и запоздало понял, что утыкается лицом Оскару в ширинку, в ширинку, под которой ощущалась твердеющая плоть.

На секунду щёки совсем опалило стыдом, но в следующий миг прошло. И пришла мысль – скорее осознание, что вот сейчас можно попробовать, пришло время, хочет сделать это.

Том приподнялся, опираясь на одну руку, посмотрел в глаза Оскару, безмолвно спрашивая разрешения, и опустил взгляд к его ширинке, конкретизируя, о чём просит. Не увидев в его глазах несогласия, Том перевернулся, садясь на пятки, провёл ладонями по его бёдрам и подрагивающими пальцами взялся за ремень.

Расстегнув ремень, пуговицу и молнию ширинки, Том поднял взгляд к лицу Оскара и, сомневаясь, всё же уточнил словами:

- Я попробую?

- Я уже понял.

Шулейман поднял бёдра и помог приспустить с себя джинсы, трусы не трогал, оставил это Тому. Трикотаж прорисовывал эрекцию. Сглотнув, Том взялся за резинку его белья и оттянул его, выпуская наружу налитый кровью член. Никогда ещё он не видел его так близко, да вообще старался не смотреть, потому что каламбурно боялся испугаться, подумать, как это в него войдёт, каким образом поместится, и испугаться, хотя по опыту знал, что умещается прекрасно и доставляет удовольствие. От этого алогичного страха никак не мог избавиться.

И никогда прежде не дотрагивался.

Том аккуратно, кончиками пальцев коснулся ствола, бархатной, обжигающе горячей кожи. Не страшно, только волнительно до одурения, сердце трепыхается. А взгляд такой сосредоточенный, серьёзный, словно не минет собирается сделать, а готовится совершить научное открытие.

Оскар прикусил губу, чтобы не засмеяться с его выражения лица, не прокомментировать. Том несмело обхватил ствол ладонью ближе к основанию, наклонился и коснулся губами верхушки, и сразу разомкнул губы, обхватил головку, погрузив её в рот до половины. Горячо, терпко, немного солоно, но ничего неприятного или мерзкого. Вот в подвале было мерзко: и вкус, и запах, и сам факт, и удары в заднюю стенку горла.

Шулейман стиснул зубы, чтобы не зашипеть от ощущений. Пальцы правой руки дёрнулись, желая зарыться в волосы, надавить на затылок, но он сдержал порыв, оставил руки опущенными.

Том погнал мысли-воспоминания прочь, двинулся обратно, скользя губами по головке, выпустил её изо рта. Не представлял, что и как надо делать, весь его опыт ограничивался подвалом, но следовал интуиции. Не торопясь облизал член со всех сторон и снова обхватил у основания, чтобы взять в рот.

- Аккуратнее с зубами, - наставил Шулейман.

- Я знаю.

Оскар мысленно обругал себя за совет. Конечно Том знает, наверняка ему грозились зубы повыбивать, если заденет.

- Не отвлекай меня, - добавил Том.

Шулейман не удержался от смешка:

- Может быть, мне вообще выйти, чтобы не мешать?

Том посмотрел на него со всей серьёзностью, не разделяя веселья, и произнёс:

- А как я буду продолжать, если ты выйдешь?

- Куплю тебе фаллоимитатор и соси на здоровье без лишних глаз, раз разжился таким желанием.

- Знаешь что… - проговорил Том, подняв к нему потемневшие глаза, в которых читалось явное недовольство его поведением.

У Оскара сработал инстинкт самосохранения: не следует злить человека, который держит в руке столь уязвимую часть твоего тела, тем более если этот человек столь не предсказуем как Том.

- Молчу, - сказал он, подняв руки, и откинул голову на спинку дивана, закрыл глаза. – Продолжай.

Раздражение Тома схлынуло, как и не было его. Он снова наклонился, но на полпути остановился и проговорил:

- Я не знаю, как это делать. Скажешь, если будет совсем неприятно, хорошо?

- Договорились.

Том снова наклонился и, разомкнув губы, взял в рот сразу до половины, а затем скользнул дальше, ниже. Абсолютно не знал, как это делать правильно – чтобы приятно, но в подвале кое-что всё же усвоил – надо брать как можно глубже, и стремился воплотить это единственное знание об оральном сексе. Взять в горло, конечно, не получалось, но до него, до упора – без проблем, не давился и не возникало рвотных позывов. Он никогда не думал об этом, но и тогда, когда его таким образом насиловали, грубо насаживая головой, его не тянуло вырвать, не считая того, что ему было гадко, физически не тянуло. У него был крайне не выражен рвотный рефлекс, что спасло от ещё большей муки в прошлом, а сейчас помогало.

Но нахватался воздуха, и он вырвался обратно. Том закрыл ладонью рот, чувствуя себя ужасно неловко от того, что случайно рыгнул.

- Извини…

- Так бывает, если берёшь глубоко, - Шулейман отреагировал на этот неприятный момент совершенно спокойно и адекватно. – Тут сноровка нужна.

- Я думал, что чем глубже, тем лучше, - проговорил Том и стёр с губ слюну.

- Это, конечно, да. Но не надо стремиться в первый раз взять в горло.

- Мне не трудно, - Том чуть качнул головой.

Он помедлил пару секунд, посмотрел на Оскара, спрашивая взглядом: «Я продолжу?», и вновь склонился над его бёдрами.

С самого начала, как подумал о том, что как-нибудь хочет попробовать сделать минет, проверить, сумеет ли переступить этот свой особенно сильный страх, Том знал, что на коленях точно не сможет. Не сможет, и всё. Но так, как сейчас, было неудобно.

Том выпустил член изо рта и, не глядя на парня, сполз на пол, вставая на колени меж его ног. Обхватил ствол пальцами у основания, намереваясь немедленно продолжить, и, чувствуя сердцебиение от волнения, поднял глаза к лицу Оскара и уточнил:

- Если понадобится направить меня, можешь делать это за плечо, но только не хватай меня за волосы и за затылок. Хорошо?

Шулейман согласно кивнул. И сам понимал, не дурак, что надо держать себя в руках и рукам воли не давать. Сейчас, в первый раз, так точно нельзя, а дальше время покажет.

Том тоже едва заметно кивнул, закрыл глаза и, опуская голову, открыл рот. Старался контролировать свои мысли, не сравнивать тогда и сейчас, не вспоминать о том, каково тогда, когда его насиловали, ему было, какие ощущения испытывал. Но ассоциации особо и не лезли в голову, их вполне получалось держать в узде и не давать им ведущее место в сознании.

Том с удивлением отмечал, что это не гадко, совсем нет, ни капли, и униженным или грязным он себя не чувствует от того, что делает. Может быть, было бы мерзко, если бы это был кто-то другой. Но Оскару Том доверял так же, как себе. Физически ничего приятного в данном действии не было, но и неприятного тоже. А приятное всё-таки было: эти повторяющиеся действия вводили в подобие транса, и хотелось стараться ещё, все мысли уплыли.

Оскар заложил руки за голову и сцепил на затылке, чтобы не забыться и не схватить Тома за голову, не сжать в кулаке тёмные кудри, задавая ритм, двигаясь навстречу. Том как издевался (не намеренно, конечно), делал всё неспешно, но в конце концов ускорился, сконцентрировался на ритмичных качаниях головой вверх-вниз. Вот теперь точно – транс.

Чувствуя, что вот-вот кончит, Шулейман попытался отстранить Тома от себя, посчитав, что в первый раз этот момент для него точно лишний. Но Том упёр ладони в его бёдра, тем самым требуя не мешать. Не понял, по какой причине Оскар его останавливает, но упёрся, желая довести начатое до конца. Через минуту причина раскрылась сама собой, с первым толчком вязкой жидкости.

Том ещё трижды, медленно, опустился-поднялся и отстранился. Секунд пять держал тёплое семя во рту и сглотнул, не поморщившись, вытер согнутым большим пальцем мокрые, припухшие, раскрасневшиеся губы. После чего поднялся с колен и сел на диван, смущённый от того, что сделал, и растерянный от непонимания, как вести себя сейчас, и того, что у самого наступила эрекция, упирается в изнанку ширинки и оттопыривает её.

За один этот вид в него можно было влюбиться. Ещё больше.

Оскар взял его ладонью за затылок и притянул к себе, чтобы поцеловать. Но Том отвернул лицо и испуганно запротестовал:

- Оскар, я же только что тебе…

- И что? Если бы я тебе минет сделал, ты бы меня целовать побрезговал?

Тому жаром окатило щёки. Он даже подумать не мог о том, что ему кто-то подарит такую ласку, и тем более не мог подумать об этом от Оскара. Он зажмурился и замотал головой.

Шулейман принял решение за долю секунды. Дёрнул Тома за ноги, опрокидывая на спину, и вытряхнул его из штанов и трусов.

- Что ты делаешь?! – задохнувшись и распахнув глаза, подскочив, изумлённо и испуганно воскликнул Том, почувствовав жар и влагу рта у себя там

- То, чего никогда раньше не делал, - с фирменной ухмылкой отозвался Шулейман. – Так что не обессудь за качество, - и он, не ожидая ответа, снова взял в рот.

- Я… А…

Том так и не смог вымолвить ничего связного и, зажмурив глаза, откинул голову на жёстко-упругий подлокотник, сдаваясь. Вцепился тонкими пальцами в плечо Оскара.

Ни Шулейман, ни Том не заметили этого, но, когда ещё Том стоял на коленях, в комнату по незнанию заглянула Жазель, чтобы и в этой гостиной пропылесосить. Наконец-то стало понятно наверняка, какие между ними отношения. После этого домработница отправилась убирать в других комнатах и предусмотрительно вдела в уши наушники и включила музыку.

Как это часто у него бывало, в преддверии оргазма Том начал вырываться, это происходило неосознанно, не мог вынести слишком интенсивные ощущения и пытался сбежать от них. Но сейчас краем сознания понимал, почему нужно остановиться.

- Оскар, я сейчас… Я… - Том упёрся дрожащей рукой в плечо парня.

Оскар на предупреждение не отреагировал и руку его отпихнул, крепче обхватил за бёдра, удерживая, чтобы не вырвался, задвигал головой усерднее, плотнее сжав губы. И Том почувствовал взрыв, прошедший волной жара по телу. Он кончил с беззвучным криком и впервые с открытыми глазами.

Шулейман тоже проглотил, не сочтя это чем-то недостойным для себя. Сел и наконец-то подтянул и застегнул штаны, похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Закурил.

Придя в себя, Том поднял голову, глядя на Оскара замутнённым после разрядки взглядом.

- Зачем ты это сделал? Мне теперь будет стыдно смотреть тебе в глаза…

- А что в этом такого? – произнёс в ответ Шулейман, пожав плечами и разведя рукой с сигаретой. – Ты мне, я тебе. Хотя я давно хотел сделать, да всё никак руки не доходили. Если можно так сказать.

- Ты же мужчина.

- Ты тоже.

- Я – это другое.

- Ты не поверишь, но я и снизу быть согласен. Не на постоянной основе, разумеется. Но в качестве экспериментов – почему бы и нет?

Том округлил глаза, с предельным изумлением смотря на Оскара. Он не мог представить себя в активной роли, именно не мог представить. Когда-то вскользь фантазировал, как это могло бы быть с женщиной, но это было так давно, что не в счёт. А в настоящем ни одной подобной мысли не проскальзывало, не было той, о которой захотелось бы помечтать. О сексе с другим мужчиной не думал. А Оскар для него был воплощением исключительно активной роли, и Том никогда даже подумать не мог о нём в роли другой, не смог бы нарисовать себе это в воображении, как ни старайся.

- Кстати, - добавил Шулейман, ткнув в Тома сигаретой, - странно, что ты ни разу не попросил меня поменяться ролями. Если захочешь – говори, обсудим.

Том только заторможено кивнул в ответ. Слишком много на него свалилось за короткое время: собственных действий, ощущений, информации. Вот и поиграл…

***

- Оскар, расскажи мне о себе, - попросил Том, придвинувшись на постели ближе к Шулейману.

Тот оторвал взгляд от экрана мобильника и посмотрел на него:

- Зачем?

Том пожал плечами, но объяснил:

- Ты обо мне знаешь всё, а я о тебе почти ничего не знаю. Расскажи, пожалуйста.

- И что тебе рассказать? – спросил в ответ Оскар, не скрывая того, что не горит интересом к данному разговору.

- Расскажи о своём детстве. Наверное, оно у тебя было очень интересным? – проговорил Том и подобрался ещё ближе к парню.

- Да нет, не особо.

- У меня не было нормального детства, для меня всё интересно.

- У меня тоже не было нормального в среднестатистическом понимании этого слова.

- Расскажи.

- Какой ты приставучий… - цокнув языком, закатил глаза Шулейман. .

- Расскажи, - повторил Том.

Он положил голову Оскару на грудь, перевернулся лицом вверх, поёрзал немного, укладываясь удобнее, ненамеренно притираясь плечами к его рёбрам. Шулейман усмехнулся и запустил пальцы ему в волосы, говоря:

- Надо будет тебе хвост купить, котёнок. И кляп, - добавил он жёстче, на мгновение, не больно, но ощутимо сжав волосы Тома у корней. – А то раньше из тебя слова было не вытянуть, а теперь иногда невозможно заткнуть.

- Какой ещё хвост? – Том скосил к нему глаза.

- Это сюрприз.

- Я не люблю сюрпризы, - сказал неправду Том, каким-то шестым чувством чувствуя, что сюрприз ему не понравится.

Оскар поискал в интернете, открыл изображение и повернул мобильник экраном к Тому:

- Вот такой хвост.

Том взял телефон, разглядывая накладной чёрный хвост с какой-то странной каплевидной металлической штукой на одном из концов.

- Это крепление? – спросил он, имея в виду непонятную штуку.

- Да.

- А как оно крепится?

- В задний проход вставляется.

Том с вытянувшимся лицом посмотрел на Оскара, пытаясь понять, шутит тот или нет, перевёл взгляд обратно к экрану и прочитал подпись внизу «анальная пробка “хвост”».

- Фу! Какая гадость! – воскликнул он, подскакивая. Повернулся к парню и выставил перед его лицом палец, предупреждая: - Только попробуй это со мной сделать.

Шулейман посмеялся с него и обхватил за палец, отводя его руку от своего лица.

- Я и не собирался. Мне нет никакого интереса занимать твой зад не своим членом.

Том на секунду смутился от такой откровенной-дальше-некуда прямоты, ещё немного посмотрел в лицо Оскара и, убедившись, что он сейчас сказал правду, лёг обратно ему на грудь, поперёк кровати, снова поднял мобильник и взглянул на изображение. Посетила мысль, что такой хвост можно было бы использовать для съёмки, но столкнулась с ещё дееспособными внутренними запретами и погасла. Попросить кого-нибудь вставить в себя эту штуку язык не повернётся, а засовывать её в себя ради искусства пока был морально не готов.

- Ты специально заговорил про хвост, чтобы я отвлёкся и отстал? – спросил Том, заблокировав мобильник и положив его на кровать, подальше от Оскара.

- И как ты догадался? – оскалился в ответ Шулейман, и добавил обычным тоном: - Нет. Просто к слову пришлось.

- Странные вещи у тебя к слову приходятся…

- О, поверь мне, это ещё не странная…

- Неважно, - мотнул головой Том. – Я не хочу знать о секс-игрушках. Хочу знать о тебе, - он перевернулся, садясь на пятки сбоку от бёдер Оскара, проникновенно посмотрел на него.

- Ладно, - нехотя согласился Шулейман. – Я родился двадцать четвёртого июля девяносто второго года, и это была моя первая удача: я родился в срок и здоровым, несмотря на всё, что творила моя мама во время беременности. Вторая удача в том, что я, как говорят, родился с золотой ложкой во рту, поскольку не столько, сколько сейчас, но миллиардами моя семья уже располагала.

Том отметил про себя, что наконец-то узнал, когда у Оскара день рождения, и что надо будет запомнить эту дату.

- До школы других детей я видел только во время поездок в город и другие города-страны или на всевозможных приёмах, где было уместно появляться с детьми, в основном такие проводились у нас дома, папа не любил вывозить меня куда-то без необходимости, боялся, он тот ещё параноик, впрочем, небезосновательно. Зато постоянно видел всю прислугу и конкретно мою, нянек, которых – всех - я на дух не переносил. Маму тоже видел часто, но толку от этого было мало. Но больше неё я видел своих учителей, которые занимались мной лет с трёх, обучали письму, арифметике, языкам… Ещё у меня был учитель по игре на флейте, с которым я каждый день проводил по три часа. Можешь смеяться, не ударю. Это идиотская традиция нашей семьи – все мужчины в роду играют на флейте, не знаю точно, откуда она берёт начало, но в конце девятнадцатого века уже точно существовала.

Но Том и не думал смеяться, спросил удивлённо, с искренним интересом:

- Так ты умеешь играть на флейте? – он сел, опёршись на заведённые за спину руки, смотря на Оскара.

- Вряд ли я смогу что-то сыграть, даже если захочу. Я всевозможными способами бойкотировал занятия, а в десять лет добился того, чтобы от меня отвалили с ними.

- Жаль, я бы послушал, – Том вздохнул и подпёр подбородок кулаком. – Помню, был такой мультфильм «Волшебная флейта», я его любил, там музыка красивая.

- И к чему эта информация?

- Просто так.

Шулейман тихо усмехнулся, не сводя с Тома взгляда, и затем покачал головой. Вот проблемный Том, вредный, но такой забавный и милый. Без него определённо не то, без него было бы скучно, несмотря на то, что жизнь без него объективно веселее и насыщеннее внешними событиями. Кто ещё может быть таким, как он? Никто. Потому что, чтобы быть таким, как Том, нужно быть Томом, или на худой конец Джерри, гениальным актёром.

Том в очередной раз переместился, лёг на живот рядом с Оскаром, левую руку вытянул над головой, а правую согнул и упёрся в неё подбородком. И сказал:

- Продолжай. Я слушаю.

- Ты вообще не можешь сидеть спокойно? – вместо возобновления рассказа спросил Оскар, скользнув по Тому взглядом.

- Я ищу удобную позу, - ответил Том, подняв голову, и опустил её обратно на руку, щекой.

Шулейман вытянул из пачки на тумбочке сигарету и возобновил повествование о своём детстве:

- Папа постоянно работал и никогда не играл со мной, или, может, играл, когда я был совсем маленьким, и я этого не помню. Он только разговаривал со мной, но наше общение было полным отстоем – он говорил со мной не как с ребёнком, а как с наследником, преемником – на темы типа котировок и «подводной» стратегии поглощения. Готовил меня. Или он тупо не знал, как общаться с детьми. Иногда папа рассказывал всё это в юмористической форме или в форме сказки, и тогда было прикольно. Но мне всё равно было интереснее другое. Например, грушевое дерево в саду. Я хотел залезть на него и сидя на ветке съесть плод. – Оскар помолчал секунду и продолжил: - Когда я рассказал об этом папе, он приказал спилить то дерево, а впоследствии распорядился убрать вообще все деревья, на которые я в теории смог бы залезть, чтобы я не сделал этого и не свернул себе шею, и заменить их на те, на которые я забраться не смогу никак. Но я всё равно лазил и ничего себе не свернул, - заметил он, бросив на Тома взгляд, - только один раз упал.

Том улыбнулся откровению о грушевом дереве, а после, когда услышал, как отец Оскара поступил с его детским желанием, стало грустно. Ведь прекрасно знал, как это, когда твои порывы задавливают и крылья стягивают. Но Оскар молодец, своего всё равно добился. Он тоже однажды не отступился – когда сбежал на хэллоуинскую вечеринку, о чём тысячи раз пожалел. Хотя уже не жалел.

- Няньки никогда не могли за мной уследить. Как сказала одна папе – чтобы удержать меня, меня нужно держать силой, - Шулейман усмехнулся, вспоминая всю ту вереницу [несчастных] женщин, которые в разное время отвечали за него. - Но этого, разумеется, им никто не разрешал. Потому я развлекался, как мог.

- А с бабушками и дедушками ты часто виделся? – спросил Том, приподнявшись, опёршись на локти и подперев челюсть ладонью.

- Да. Папины родители, дедушка Антоин и бабушка Перрайн, довольно часто приезжали в гости, несмотря на то, как ненавидели мою маму, и на то, что так и не простили папе женитьбу на ней, не помирились до конца. Удивительно, что они вообще меня приняли, но меня они любили. Они погибли, когда мне было шесть, через неделю после моего шестого дня рождения.

- Прости… - сокрушённо проговорил Том, опустив взгляд.

- Расслабься, - небрежно отмахнулся Оскар. – С тех пор прошли почти двадцать четыре года. Я не плакал тогда и уж тем более не стану этого делать сейчас.

Том посмотрел на него с непониманием, удивлённый его интонацией, его лёгким, если не пренебрежительным отношением к смерти родных людей. Вопрос напросился сам собой:

- Ты не любил их?

- Любил, - так же спокойно, как говорил до этого, ответил Шулейман. – Но почему-то не плакал, ни когда мне сообщили, ни на похоронах, ни после и не помню, чтобы я особо страдал по поводу их кончины. Да и смысл страдать и слёзы лить? – он взглянул на Тома, пожал плечами. – Мёртвых это всё равно не воскресит, они останутся мёртвыми, а живые должны и будут жить дальше.

Том не мог определиться с отношением к словам Оскара. С одной стороны, его позиция была ему глубоко непонятна и претила, он сам единственную смерть близкого человека на своём веку переживал так тяжело, что для описания его состояния в то время больше подходит несуществующее слово – переумирал, душа умирала, и казалось, что умерла вслед за отцом-Феликсом. С другой стороны, в его словах был глубокий философский смысл, и его позиция, если подумать, отражала то, как и происходит в жизни – какое бы горе ни случилась, какая бы беда, но, если ты

- А бабушка и дедушка по маме, они… живы? – аккуратно спросил Том.

- Наверное, - пожал плечами Оскар.

- В каком смысле «наверное»? – вновь занедоумевал Том

- В том смысле, что я понятия не имею, живы они или нет.

- Ты… Ты перестал с ними общаться после ухода мамы? – предположил Том.

- Я и не начинал. Я их ни разу в жизни не видел и даже не знаю, как их зовут, как и дядь-тёть. Мама не поддерживала никакой связи со своей семьёй, а они и не стремились. Или стремились, но прорваться к нам было не так-то просто.

- Почему ты не нашёл их, когда вырос?

- А на хрен надо? Я не испытываю надобности в каких-то сомнительных родственниках, которых никогда не было в моей жизни. За родню я их не считаю.

- Я не видел свою семью девятнадцать лет и вообще не знал о них, но я был очень рад, когда они появились в моей жизни.

- Мы с тобой разные люди. Ты заметил?

Том не стал спорить. Шулейман продолжил рассказ с того момента, на котором ушёл в сторону:

- Бабушка с дедушкой разбились первого августа, а через три месяца ушла мама – вроде в конце октября, не помню точно. Эту историю ты уже знаешь, потому не буду останавливаться на ней. После её ухода началась «весёлая» жизнь. Папа не мог спокойно находиться в доме, где мы жили втроём, и мы уехали в Швейцарию. Там в школу я не ходил, занимался с частными учителями, что меня не радовало, поскольку дома я успел пойти в одиннадцатый класс* и проучиться полгода и мне нравился мой класс, там можно было повеселиться. Папу я видел редко, раз в недели три, мельком. За девять месяцев, что мы там жили, мы сказали друг другу от силы по двадцать фраз. Через девять месяцев папа вернулся во Францию, а меня оставил в Швейцарии, жить с нанятым воспитателем, который был жутко скучным, говорил только по делу, не человек – робот! Осенью меня запихнули в одну из лучших частных школ. И знаешь, что я скажу тебе? Нет больших снобов, чем швейцарская элита. И дети у них такие же. В общем, в коллектив я не вписывался, но не сдавался и старался расшевелить это болото. В итоге все родители объединились и с формулировкой: «Этот еврейский мальчик разлагает коллектив» потребовали моего отчисления. На тот момент мне было девять.

- Ты еврей? – неподдельно удивился Том.

- Вообще, нет, поскольку еврей – это только по маме, а мама у меня датчанка. Испортила чистейшую кровь Шулейманов, - Оскар коротко посмеялся.

- Датчанка? – вновь удивился Том.

- Да. Прикинь, мы с тобой в чём-то похожи – в нас обоих по половине скандинавской крови. Так вот, о чём я? Повезло им, что папе в то время было совершенно не до меня, поскольку за такую формулировку их можно было обвинить в антисемитизме, и это был бы грандиозный скандал. В общем, из той школы меня выгнали, сильно я их там достал. Перешёл в другую, потом ещё в одну, и ещё… Всего за время проживания в Цюрихе я сменил четыре школы, но из четвёртой меня не выгнали - и, кажется, даже не успели захотеть выгнать – меня забрали.

- Папа часто приезжал к тебе?

- Два раза за четыре года. Воспитатель – как его звали? Эдуард – говорил, что папа приезжал ещё, стабильно в пару месяцев. Когда меня не было дома. Разговаривал с ним обо мне, спрашивал, что надо, и уезжал обратно

- Твой отец специально приезжал, когда тебя не было? – севшим от шока голосом проговорил Том.

- Да. И не надо так глаза таращить. Папа для того и оставил меня там, чтобы не видеть. Я похож на маму, и он не мог меня спокойно воспринимать после того, как она сбежала. Папа никогда не говорил этого прямым текстом, но по другим его словам легко было всё понять, и я прекрасно видел, как он меняется в лице, когда смотрит на меня.

У Тома вытянулось лицо, и стало и больно за Оскара, и злость взяла. Да как так можно?! Бросить ребёнка, которому тоже тяжело, ребёнка, которого хотел, из-за своей слабости. Как собаку, о которой мечтал, а потом она что-то разонравилась.

Тем временем Шулейман, которого собственный рассказ не трогал, пошёл дальше:

- В десять лет, ближе к одиннадцати, меня перекинули в Англию, в Лондон. В Лондоне мне нравилось значительно больше. Там я познакомился с Изабеллой – она училась на два класса младше, но была нормальной девчонкой, какой, собственно, и осталась. С Эванесом – ты должен его помнить – я тоже познакомился в Лондоне, но не в школе, и ещё с парой людей, которые до сих пор в списке моих друзей. А в двенадцать папа решил, что уже готов меня терпеть рядом, и вернул меня домой. Возвращению во Францию я был рад, а вот ему не очень, у меня уже были совершенно другие интересы, что папу очень раздражало. У нас было своеобразное развлечение – когда я делал что-то, что особенно выводило его из себя, он шёл делать генетическую экспертизу по установлению нашего родства – не верил, что я могу быть его сыном, хотя я точно знаю, что на самом деле он в этом ни разу не сомневался. Как раз через три месяца после возвращения домой я его достал, и он показательно потащил меня на экспертизу – до этого он делал их без моего участия – и потом так же показательно усадил рядом с собой в кабинете во время оглашения результатов. Всего он сделал их семь, если я не ошибаюсь, в разных клиниках и странах: первую – когда мне было семь, последнюю – когда мне было пятнадцать. Но в целом, несмотря на такие вот «наказания», папа давал мне полную свободу, искупал вину и старался наладить отношения, но это у него не получалось, поскольку от общения со мной он постоянно срывался – как и сейчас. Дальше – друзья, вечеринки, клубы – весёлая жизнь. В пятнадцать я начал водить – угонял машины у охраны, тогда же решил, что у меня всё это уже в печёнках сидит и мне надо валить из дома. В шестнадцать я получил права и стребовал личную машину. А в семнадцать свалил из дома, сюда, в Ниццу. Папа меня возвращал домой, а я снова уезжал. Когда мне исполнилось восемнадцать, я съехал окончательно, и он наконец-то от меня отстал. Детство закончилось, конец рассказа.

Оскар взял сигарету и щёлкнул зажигалкой. Том осмысливал всё услышанное и сказал через некоторое время:

- Теперь я понимаю, почему ты такой…

- Какой такой?

Том посмотрел на парня и качнул головой:

- Я не знаю, как тебя назвать, чтобы не оскорбить, а оскорблять тебя я не хочу. Я хочу сказать совсем другое, - он вновь качнул головой.

- Мило, - заключил Шулейман, мазнув по нему взглядом. – И правильно, не надо мне устраивать психоаналитический разбор. Потому что я всегда был такой, как есть. Дело не в том, что меня бросила мама и «отказался» папа.

Том снова не стал спорить, хотя был не согласен с Оскаром – не может такое не отразиться, просто не может. И думал о том, что ему, оказывается, повезло. Да, Феликс, отец, который был у него в детстве, был ненормальным, совершил преступление. Но – Феликс его всегда любил, он бы никогда его не оставил, он умер из-за того, что его, Тома, не было рядом. Папа-Кристиан тоже не бросил бы его, о нём Том не мог судить с таким размахом, поскольку не так давно они были семьёй, отцом и сыном, но Том видел, как отец обходится с остальными, теми, кто всегда были его детьми, и это о многом говорило. Он может быть строгим и даже жёстким, но только когда того требует ситуация, но главное – он справедливый и в любом случае на стороне самых родных. Мама, конечно, проигрывала отцу, но и она хорошая.

А Оскару не повезло (какая ирония!). У него с рождения есть всё, но не было самого главного. Мама не обращала на него внимания и бросила, а папа зашвырнул подальше, с глаз долой, на годы, а потом ещё чего-то хотел и продолжает хотеть, и ещё называет разочарованием.

Том подумал, что, будь в его жизни так, спился бы. Потом вспомнил про то, как Оскар пьёт, посмотрел на него внимательно исподволь. Правильнее сказать – пил. Потому что в последнее время Том всё реже видел его с бутылкой или бокалом и помаленьку начал отвыкать от запаха коньяка. Даже в утренний кофе Оскар перестал добавлять любимый напиток на постоянной основе и пил его чистую безалкогольную версию, которая по его словам почти шестилетней давности не имеет никакого смысла.

Царило молчание. Шулейман докурил, затушил окурок и, помолчав ещё немного, заговорил, глядя перед собой:

- Был один случай. Мне тогда было четыре, мы с мамой отправились на очередной отдых на каком-то острове, не помню, что это было за место. Папа был занят и не мог позволить себе кататься по курортам так часто, как хотела она, а она это дело очень любила. Потому мы с ней ездили вдвоём, это была папина «великая идея», от которой он упрямо не отступался: он надеялся, что совместное времяпрепровождение пробудит в маме материнские чувства ко мне, потому отправлял её на отдых только со мной в придачу. Глупая идея…

Том молчал и внимательно, с немым вопросом в глазах слушал. Не понимал, почему вдруг Оскар начал рассказывать ему это – он же уже договорил, сам сказал – и к чему он ведёт.

- Мне было скучно и я как всегда доставал маму, как она это называла. В конце концов она выдала своё любимое: «У меня от тебя мигрень» и сказала мне пойти поплавать, а она пока отдохнёт. Был шторм, - Оскар говорил ровно, глядя в себя. Выдержал паузу.

У Тома внутри всё похолодело от страшного предположения, о чём эта история.

- Несильный шторм. Но много ли надо четырёхлетнему ребёнку? – Шулейман взглянул на Тома и, отвернувшись обратно, продолжил: - Мама не знать об этом не могла, поскольку сидела прямо около окна, за которым был океан. А я обрадовался и побежал купаться, потому что в четыре года мало не только сил, но и мозгов. Какое-то время я успел поплескаться, а потом, понятное дело, волны меня притопили, и меня начало утягивать от берега. Не помню, чтобы я конкретно тонул, я уже тогда хорошо плавал, но под воду уходил и нахлебался вдоволь. Мне повезло, что нас всегда сопровождала охрана, они увидели меня и вытащили. Мама тоже вышла, стояла на пороге и наблюдала, как мне помогают отплеваться и так далее. Равнодушно наблюдала и, по-моему, немножко с разочарованием, а потом, ничего не сказав, ушла обратно в дом.

Холод, которой Том ощутил в груди, перерос в истовый ужас. А Оскар подвёл свой рассказ к концу:

- Сомневаюсь, что мама осознанно хотела, чтобы я утонул, но, думаю, она бы не плакала, если бы это произошло.

- Твоя мама – монстр! – в сердцах воскликнул Том, поражённый его словами до глубины души. – Она…

Он запнулся, не зная, можно ли говорить то, что хотел сказать, потому что, как бы там ни было, речь идёт о матери Оскара. Но озвучил:

- Сука она, - сказал Том уже обычным тоном, внутри испытывая глубокое презрение к этой женщине.

- У тебя есть все шансы подружиться с Эдвином, - усмехнувшись, проговорил Шулейман, посмотрел на Тома. – Он тоже называет мою маму исключительно сукой. Конечно, в разговоре со мной он себе этого никогда не позволял, но я слышал, как он это делает с другими.

- А твой отец, как он отреагировал на этот случай?

- Сначала он был в гневе. Но потом мама ему всё объяснила, и он простил ей её неосмотрительность. А вот Эдвин хотел пристрелить её на месте и ни единому её слову не поверил.

Том покачал головой, не зная уже, что сказать. Не мог понять, как так может быть, что за семья такая у Оскара – конченая; а ведь Пальтиэль казался хорошим и разумным человеком, Том помнил, как трепетал в его присутствии, боясь сделать что-нибудь не то. И не мог понять Оскара, который говорил обо всём этом спокойно, со свойственным ему наплевательством, а местами смеялся.

Том взял Оскара за руку и сжал его ладонь в своей. Не мог подобрать правильные слова, да и не нужно слов, тактильно, этим нехитрым жестом причастности и поддержки говорил: «Я с тобой». Шулейман, вопросительно выгнув брови, повернул к нему голову и произнёс:

- И жалеть меня тоже не надо. Неуместно.

- Я тебя не жалею.

- А что ты делаешь?

- Утешаю.

- Это то же самое, - фыркнул Оскар.

- Нет, это другое.

- Я тебе уже говорил когда-то: хочешь утешить – нужно что-то весомее.

Том помнил, что в качестве утешения устраивало Оскара, и, хотя когда-то это и было очередной смешной только ему шуткой, кивнул:

- Я не против сделать. Но потом.

- Договорились. И будешь сверху – верхом.

Шулейман стряхнул руку Тома со своей и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся с полным бокалом коньяка, сел на кровать.

Том взял бокал из его руки и в один присест, по глотку, не поморщившись, осушил его. Оскар молча наблюдал сиё действо, вопросительно выгнул брови к концу и, получив обратно пустой бокал, сказал:

- Если ты хочешь добиться того, чтобы я не выпил, напомню: бар у меня большой, а организм у тебя слабый. А алкогольная кома – тяжёлое состояние, нередко приводящее к непоправимым последствиям.

- Я ничего не добиваюсь, - ответил Том, качнув головой, чуть нахмурился.

Он сам не понял, почему забрал у Оскара бокал. Просто очень захотелось выпить – не алкоголя, жидкости, а под руку попался только принесённый им коньяк. Том и вкуса-то не почувствовал, от которого обычно воротило.

- В таком случае – неси новый бокал, - рассудил Шулейман. – Ты же помнишь правило: кто нагадил, тот и исправляет? – добавил он, сощурившись, ухмыльнувшись.

Том хотел бы заупрямиться, возмутиться, но не стал, потому что это честно – он выпил то, что Оскар принёс для себя, он должен возместить. Поднялся с кровати и пошёл за коньяком.

Второй бокал Шулейману тоже не удалось выпить самостоятельно, Том отпивал у него по глотку и вылакал половину. Во второй заход к бару Том поступил умнее и принёс в спальню сразу бутылку. А второй бокал не подумал взять, он так и остался один на двоих.

*Отсчёт классов в школах Франции идёт наоборот, то есть первоклассник идёт в одиннадцатый класс, а выпускник оканчивает первый.

Глава 29

Влюблённые не наблюдают часов,

Пружины молят о пощаде в спальне.

Тебя красиво разведут вновь и вновь,

Но это не любовь, не любовь.

Lascala, Cuba Libre©

Утренний секс постепенно превращался в каждодневную традицию. Поначалу Том по привычке шугался, изумлялся: «Снова? Сейчас?», распахивал глаза, отчего сон моментально проходил. Но со временем перестал, привык и обленился, и из неги сонной не выныривал, наслаждаясь ею, и получал удовольствие. Иной раз вообще глаза не открывал, лежал тряпичной куклой и позволял делать с собой что угодно, зная – будет очень хорошо. В такие моменты обычно на губах помимо воли играла лёгкая улыбка, потому что приятно, так приятно и хорошо, когда день ещё не начался, а тебя целуют, ласкают, нежат.

Но сегодня Оскар не дал ему полениться и только получать удовольствие, перевернул на спину и власть поиздевался, так, что лежать без движения просто не получалось.

Дыхание не восстанавливалось. Том сел, прикрываясь одеялом, прижимая его к животу, совершенно растрёпанный, со спутанными и после сна, и от активности на подушке волосами, с ещё плавающим взглядом без большой осмысленности. Но по истечению нескольких минут организм оправился от маленькой смерти, и мозг заработал в нормальном режиме, поползли мысли…

- Оскар, а то, что мы делаем, это нормально? – спросил Том, нарушая молчание.

- Мне казалось, ты уже успокоился по поводу секса, - сказал в ответ Шулейман, мазнув по нему взглядом.

- Нет, я не об этом. Точнее об этом, но не в том смысле. – Том развернулся к Оскару, сложил ноги по-турецки. – Мы с тобой не встречаемся. Мы оба парни. Я не гей, ты тоже. Но мы спим друг с другом. Постоянно. Разве это не ненормально?

- Почему ненормально? Меня всё устраивает и мне всё нравится. Тебе, судя по тому, что я каждый раз наблюдаю, и видел буквально десять минут назад, тоже нравится. Или тебя что-то не устраивает?

- Устраивает. Но…

Том запнулся. В голове было чёткое понимание того, что его озаботило, породив вопросы, но перевести эту мысль в слова было непросто. Не подбирались конкретные слова, потому что и мысль была смазанной и только понимание – чётким.

Он облизнул губы и продолжил, силясь объяснить:

- Ты не думаешь, что то, что мы делаем, неправильно? Я так не думаю, но сейчас задумался и – вдруг? Мы с тобой как друзья, которые не только дружат. А разве секс не портит дружбу?

- Мы с тобой не друзья, - вернул Шулейман Тома с небес на землю. – Так что можешь быть спокоен, секс никак не испортит наши отношения. Мы с тобой просто получаем удовольствие, в этом нет, и не может быть ничего плохого. Расслабься и продолжай его получать. Тебе хорошо, мне хорошо, чего ещё надо?

Том видел, что слова Оскара логичны и всё объясняют, но отбросить свою озабоченность не мог. Не умел он следовать жизненному стилю Шулеймана «жить в кайф», ему было мало этого «мне и тебе хорошо». Но не знал, чего ему надо, чтобы стало достаточно. Наверное – прекратить сексуальную связь, это единственный вариант, при котором их отношения прояснятся, вернутся к понятному «мы друг другу никто». Но прекращать Том не хотел, ни единой фиброй души не солгал, сказав, что его всё устраивает, ему нравилась его жизнь с Оскаром, никогда ещё ему не нравилась собственная жизнь и не удовлетворяла по всем позициям так, как сейчас.

Запутывался.

Том подпёр кулаком подбородок. Почесал безымянным пальцем между бровей и снова подпёр челюсть. Думал.

Оскар понаблюдал за ним некоторое время и сказал:

- Говори давай, вижу же, что беспокоит тебя что-то.

- Я не знаю… - со вздохом проговорил Том, потёр лоб. – Меня всё устраивает, мне всё нравится, но… Но я думал, что мы так, пару раз, я попробую, и прекратим, а мы постоянно, и я не хочу от этого отказываться. Но, может быть, надо прекратить? – он посмотрел на Шулеймана с растерянностью и надеждой на то, что тот даст все ответы, с потаённой надеждой на то, что он скажет: «Не надо прекращать». – Сейчас всё хорошо, но что будет потом, когда всё закончится? Как мы будем продолжать общаться после всего того, что делали?

- А ты уже хочешь всё закончить?

- Нет. Но я же рано или поздно тебе надоем, так не может продолжаться вечно. Если ты будешь, как раньше, просто видеться с кем-то для секса, я не против, но если ты начнёшь с кем-то встречаться, я так не смогу. Да и зачем тебе я, если у тебя будет пара?

- Не вечно, но всю жизнь я бы попробовал продолжать, - ответил Оскар. Оказывается, признаваться так легко.

- Зачем я тебе нужен на всю жизнь? – спросил Том с искренним недоумением, уставился на него.

- А может, нужен, - в этот раз уклончиво ответил Шулейман, пожав плечами, беспрерывно наблюдая за реакцией Тома.

Том совсем запутался. Смотрел на Оскара, бегая серьёзным, растерянным взглядом.

- Зачем нужен?

Понимал, насколько тупо выглядит, но не спросить Том не мог, этот вопрос, останься он не озвученным, висел бы давящей змеёй на шее и жалил в голову.

- Чтобы жить, - просто ответил Оскар.

Том буквально чувствовал, как у него буксует мозг.

- Ты бы хотел со мной встречаться? – спросил он, ни на секунду не веря в то, что ответ может быть положительным – это же смешно! Смешно и страшно.

- А ты?

- Я первый спросил.

- Кончай использовать этот детский аргумент.

- Но он ведь работает? – возразил Том.

- А ты попробуй отойти от него.

Том скользнул по Оскару внимательным взглядом, пытаясь понять себя, представить, а скорее прочувствовать, как бы это могло быть – они вместе, как пара. И ответил:

- Может быть…

- Может быть… - повторил за ним Шулейман, кивнул. – Но лучше не надо, - он откинул одеяло и встал, но Том схватил его за руку, не дав и на шаг отойти от кровати:

- Подожди! – воскликнул Том с таким отчаянием, как будто тот хотел бросить его посреди бушующего моря. – Не уходи, - попросил-потребовал он уже нормальным тоном, тем не менее, не отпуская руки парня и не сводя с его лица растревоженного взгляда. – Мы не договорили.

- Не до конца обсудили наши отношения? – довольно хлёстко спросил в ответ Оскар, смотря на него сверху.

Его тон отрезвил, пристыдил. Том отпустил его ладонь и опустил голову, занавешивая лицо спутанными кудрями.

- Ты прав, нечего нам обсуждать. Иди, - проговорил он, не поднимая взгляда, и лёг на бок спиной к парню, вытянулся в струнку.

Такой несчастный, понимающий и принимающий то, что он для него, Оскара, никто, и говорить тут не о чем. Именно так выглядел.

Шулейман шумно, раздражённо выдохнул. В голове вспыхнуло и погасло: «Сука!». Потому что не мог спокойно уйти, когда Том вот такой расстроенный, снова закрывшийся, а если уйдёт, знал, что вернётся максимум через десять минут. Это было сродни непреодолимому влечению – растолкать его, потискать в процессе. Чтобы зашевелился, улыбнулся, может быть, возмутился, но – ожил, вынырнул из своей грусти. Чтобы из глаз ушло обречённое, тоскливое и глупое «не нужен».

Оскар обратно забрался на кровать, под одеяло, чтобы кожа к коже, лёг позади Тома, обвил одной рукой поперёк живота, притянув к себе, говоря:

- Ну, чего ты?

Том юрко перевернулся в его руках, лицом к лицу. Вцепился пальцами в руку и широко распахнутыми глазами воззрился в глаза Шулеймана. А затем опустил взгляд, скрывая очи за ресницами, коснулся подушечками пальцев обеих рук груди Оскара, как будто нажимая невидимые кнопки. Не знал точно, что хочет сказать или сделать. И не признавался себе в том, что его «несчастный вид» был манипуляцией. Хотя в своё оправдание мог сказать, что на самом деле расстроился, просто, демонстрируя свои чувства, приукрасил градус их драматичности.

Слишком скорый переход от безжизненного валяния к прыткой активности выдал Тома, стало понятно, что все его «страдания» игра, провокация. Но Шулейман не разозлился, только усмехнулся:

- И что мне с тобой сделать, провокатор мелкий? Придушить за хитрость? Или что-нибудь поинтереснее? – проговорил он и провёл по голому бедру Тома под одеялом.

Том схватил его за запястье, останавливая. Но вторая рука Оскара, которую Том упустил из вида, сжала волосы на его затылке и потянула, запрокидывая голову назад.

В глазах Тома вспышкой мелькнул испуг, но также быстро и потух, сменился пониманием и смирением. Он наполовину прикрыл глаза, ожидая расплаты за свою выходку.

От этого принятия и смиренного ожидания наказания Оскару кровь ударила в голову, до застрявшего в горле рыка. Захотелось действительно сделать что-нибудь, наказать, пусть никогда не замечал за собой садистских и доминантских замашек, разве что в шутку вёл себя так или когда человек сам нарывался – тот же Том. Но сейчас было что-то другое.

Шулейман беззвучно усмехнулся, показывая клыки и, не отпуская волос Тома, склонился к его шее, прикоснулся губами, там, где под тонкой кожей бьётся пульс. Широким мазком провёл языком снизу вверх, чувствуя дрожь тела в своих руках. Том упёрся ладонями в его плечи, но не отпихивал.

Во впадинках ключиц у основания шеи пульсировала кровь, каждый её толчок был виден. Да и выше тоже. Под бледной, натянувшейся кожей прекрасно проглядывались синевой, проступали сонные артерии.

Оскар поцеловал его в шею ещё раз, в точности в то место, куда и в первый раз. Разомкнув губы, намеренно задел зубами. Том вновь задрожал, но сейчас от страха, зажмурился и даже руки с его плеч убрал. Это инстинктивный, животный страх – что тебе перегрызут горло.

Запрокинув его голову глубже, до предела выгнув перед собой беззащитно открытое горло, Оскар потёрся носом Тому под челюстью, вдыхая запах кожи, тела – казалось, что и крови тоже. Снова, дразня, изводя, провёл губами, едва ощутимо зубами по боковой поверхности шеи. И укусил, точно в артерию.

Том то ли вскрикнул, то ли пискнул, но тут же замолк, задрожал ещё сильнее, не разжмуривая глаза. Оскар аккуратно, чтобы не повредить крупный, очень важный сосуд под ней, сжал передними зубами кожу и оттянул. Скоро на этом месте проявится кровоподтёк-метка.

У Тома намокли ресницы. Понимал, что Оскар ничего ему не сделает, горло уж точно не прокусит, но первобытный страх алогичен и сильнее разума. Хотелось залиться слезами, забиться, умолять отпустить, перестать, но Том только подрагивал и тихо-тихо похныкивал.

Шулейман снова провёл языком по шее Тома снизу вверх, широко, мокро. Не ласкал, как люди ласкаются - по-животному облизывал.

Кровь ударила не только в голову.

Оскар рывком перевернул Тома и потянул за бёдра вверх, ставя на четвереньки. Том от резкой смены положения тела в пространстве вцепился пальцами в простынь и распахнул глаза, даже испугаться не успел. А Шулейман вцепился в его острые тазобедренные косточки, как в рукоятки. Как же он любил, когда тело подготовлено с предыдущего раза и можно не тратить время на подготовку, а переходить сразу к главному.

Спросить у Тома согласия на такую позу и согласия в принципе Оскар забыл, не собирался спрашивать. Вошёл одним не щадящим движением. Том от первого толчка едва не влетел лбом в изголовье кровати, влетел бы, если бы Оскар не держал его. Стало больно, не прям чтобы больно, но саднило, тянуло – нельзя так резко. Том зажмурился от этих ощущений, но не издал ни звука, только руку назад выкинул и упёрся в торс парня.

Шулейман всё понял – что перестарался, забылся. Остановился и успокаивающе гладил Тома по пояснице, по спине, пока не почувствовал, что он расслабился. А возобновил движения плавно, с малой амплитудой.

Том обернулся через плечо, с благодарностью смотря на Оскара. Вот это было ярчайшее подтверждение того, что тогда – не сейчас и ничего общего с ним не имеет, - то, что Оскар остановился, без слов услышал и понял. И теперь снова было хорошо, как и должно быть.

Оскар скользнул ладонями ему под грудь и поднял в вертикальное положение, прижимая лопатками к своей груди, бёдрами к бёдрам. Двигался медленно, с оттягом, только в глубине – так, как Тому особенно нравилось.

Том упёрся рукой в спинку кровати, чтобы держать равновесие, но рука не держала, дрожала, соскальзывала. Он цеплялся за верх изголовья пальцами, прогибался в спине до предела, до боли в поясничном отделе позвоночника. Едва не скулил, такой волшебный угол получился.

А Оскар хотел, чтобы скулил. Он повернул лицо Тома к себе и надавил на щёки, чтобы разжал зубы и не сдерживался.

- Укушу, - пригрозил-предупредил Том.

Неправильно понял намерения Оскара, подумал – снова пальцы в рот, а он за себя сейчас поручиться не мог и был практически уверен, что сожмёт зубы.

- Не боюсь, - с усмешкой на губах и хрипотцой в голосе на сбитом дыхании ответил Шулейман, обхватил Тома ладонью под челюстью и поцеловал.

Два раза за одно утро, не вылезая из постели. Такого у них ещё не было.

Когда они закончили, Том сел и с той же искренней благодарностью, с какой смотрел на него, обратился к Оскару:

- Спасибо, что остановился.

- Я не хочу по глупости лишиться того, что мне очень нравится, - отозвался Шулейман с усмешкой, но доброй какой-то.

- А я думал, ты не хотел причинить мне боль, - деланно разочарованно вздохнул Том.

- И это тоже.

У Тома в голове что-то неосязаемо щёлкнуло.

- А я бы хотел. Иногда мне очень хочется сделать тебе больно, - неожиданно проговорил Том и, потянувшись к Оскару, куснул его за шею.

Не намекал на ещё одно продолжение, физически не потянул бы третий раз. Но хотел поиграть, поприкалываться.

- Отомстить тебе за то, как ты издевался надо мной первые два года нашего знакомства, - продолжал Том елейным голосом, с оскалом на губах и шальным блеском в глазах. – Сладкая, сладкая месть…

- Ах ты, змеюка! – так же деланно, как Том минуту назад, воскликнул Шулейман, не сдерживая смеха. – Я всегда знал, что пожалею о том, что пригрел тебя.

- Да, я не такой уж одуванчик, каким кажусь. Ты уже должен был это понять. Я долго-долго сижу тихо, а потом – бах и нет обидчиков, и я снова хороший, лет на десять.

- В таком случае у меня в запасе есть ещё четыре года в безопасности.

- Для тебя я сделаю исключение.

- Пожалуй, я откажусь от исключительного статуса. Позволь мне хоть раз в жизни почувствовать себя обычным человеком безо всяких привилегий.

Том посмеялся и подпёр кулаком щёку.

- Что, сдулся, горе-киллер? – с усмешкой спросил Оскар. – А как хорошо начал…

- Я ещё только учусь, - вновь деланно вздохнул Том. – Но после тебя я овладею высшим уровнем мастерства. Потому что даже Джерри на тебя не замахивался. А я – не боюсь.

- В этом главное отличие между тобой и Джерри: он всегда думал наперёд, а ты думаешь тогда, когда «наперёд» уже наступило и дело сделано.

Том хотел пихнуть Оскара за такие слова, но передумал и ответил в духе игры:

- Недалёкость – лучшее алиби. Кто подумает на такого, как я? – он состроил невиннейшее лицо и захлопал ресницами.

- Хочу тебя разочаровать – на тебя первого подумают.

- Да? Тогда ладно, живи.

Они перекинулись ещё парой фраз, и тема сошла на нет. Никто не спешил покидать постель и спальню, хотя время уже подбиралось к полудню. Шулейман позвонил Жазель, которая бродила где-то в чертогах необъятной квартиры и занималась своими делами, и велел ей принести завтрак для него и Тома в спальню.

Том натянул одеяло до подбородка, когда домработница зашла, но всё равно дико смущался, поскольку и так было понятно, чем они тут занимались. Но, когда она ушла, стыд потерялся, всё внимание перетянул на себя аппетитный завтрак на подносе. После ночи и двойной порции приятной активности аппетит разгулялся зверский!

- Куда руки тянешь? – Шулейман ударил Тома по руке, которую тот, не прикончив ещё свою порцию, без зазрения совести потянул к его тарелке.

- Я тебе своё тело отдаю, а тебе что, еды жалко?! – возмутился в ответ Том невероятно театрально, но при этом совершенно искренне.

- Такой аргумент мне нечем крыть, - посмеялся Оскар, подняв руки, и придвинул свою тарелку к нему.

- Мне только чуть-чуть надо, - прокомментировал Том, утащив себе из его тарелки немного, и отодвинул её на прежнее место.

- Радует, что ты, хоть и саранча, но благородная.

Том в ответ показал Оскару язык, облепленный крошками свежайшей и очень вкусной выпечки, а на слова размениваться не стал и снова сосредоточился на поглощении завтрака, запивая его то водой из высокого стакана, то кофе.

Когда с завтраком было покончено, вновь зашла Жазель, чтобы забрать посуду, и вновь идеально держалась так, будто ничего необычного не видит. В этот раз Том не прятался под одеялом, а только смущённо опустил голову.

- Оскар, а как понять, что ты любишь человека? – спросил Том, когда они снова остались одни и некоторое время просидели в молчании.

- А тебе зачем?

- Хочу знать, - просто и честно ответил Том, тем не менее, утаивая истинный мотив своего интереса.

Шулейман задумался на несколько секунд и произнёс:

- Любить – это хотеть касаться. Это не мои слова, но лучше я не скажу.

Том тоже задумался после его слов, опустил взгляд к его рукам, украшенным яркими «рукавами», и указал на правую, ближнюю, робко признаваясь:

- Я всегда хотел потрогать твои татуировки. Ещё тогда, когда боялся прикосновений, с самого начала.

Несмотря на то, что они теперь регулярно бывали близки, это желание Том так и не исполнил, оно вообще забылось и всплыло только сейчас, когда искал в себе то самое «хочу касаться».

Оскар тихо усмехнулся, посмотрел на него и сказал:

- Татуированная кожа осязательно ничем не отличается от не татуированной.

- Можно? – оставшись глухим к его объяснению, спросил разрешения Том, вновь указав на его руку.

- Пожалуйста, - пожал плечами Шулейман.

Том осторожно коснулся пальцами его руки, вдумчиво проживая свои ощущения. Затем положил ладонь на тыльную сторону запястья и провёл к локтю, и к плечу. Это продолжительное соприкосновение было тёплым, и в нём было что-то невероятно интимное, даже больше, чем в сексе. Густо забитая рисунками разных цветов кожа действительно была на ощупь точно такой же, как кожа без татуировок.

Вот и исполнил ещё одно желание, о котором уже забыл, и исполнил, не преодолевая страх.

Но Том с грустью отметил, что на этом всё, он хотел только потрогать татуировки, у него не возникало желания прикасаться ещё ни сейчас, ни в прошлом, на протяжении всей истории их знакомства. В девяноста пяти процентах случаев инициатива тактильного контакта исходила от Оскара. А о том, что бы это могло значить, Том не думал.

Заметив тень задумчивой грусти в его глазах и на лице, Шулейман сказал:

- Можешь даже не думать и не париться, ты меня не любишь.

- С чего ты взял? – Том вскинул к нему взгляд, удивлённый даже не тем, что Оскар раскусил его, а его выводами.

- Просто знаю.

- Откуда ты можешь это знать?

- Сделал вывод со слов одного не очень хорошего, но очень умного человека. В своей прощальной речи Джерри сказал мне: «Ты для меня был единственным, а я для тебя единственный среди всех». А ведь так оно и есть. Ты для меня – выбор, а я для тебя – безысходность. Я долгое время был единственным человеком в твоей жизни, потому ты цеплялся за меня – от отсутствия альтернатив. Но рано или поздно в твоей жизни появятся другие люди, они уже появляются, ты выберешь из них своё ближнее окружение, друзей и не только, и тогда ты забудешь обо мне.

Оскар говорил легко и просто, так, словно такой расклад его совсем не трогает, но он не притворялся, не скрывал свои чувства за равнодушием. В этом практически проявлялся его принцип: «Я никого не держу». Он понимал, что Том уйдёт, принимал это и относился к этому с философским спокойствием.

- Как же я тебя забуду?! – изумлённо возмутился Том.

- Забыть-то ты меня, конечно, не забудешь, - посмеялся Шулейман. – Но я перестану быть для тебя близким и важным человеком.

Том молчал и думал, и заговорил:

- Видимо, Джерри не настолько умный и не настолько хорошо меня знает, как мне казалось, - сказал он очень серьёзно. – Потому что у меня был выбор - тогда, во Франкфурте, но я вернулся к тебе.

- Какой у тебя был выбор? – пренебрежительно усмехнулся Оскар. – К кому тебе было ехать, кроме меня?

Его слова больно ударили, правда всегда режет глаза. Том не был уверен в том, что, будь у него на тот момент ещё кто-то близкий – друг, подруга, он бы поехал к Оскару. Нет, конечно, к нему бы он всё равно вернулся, но, вероятно, в первую очередь направился бы отнюдь не к нему…

- Что, скажешь, я не прав? – вновь усмехнулся Шулейман. – Прав. Так что выкинь эту ерунду из головы и давай дальше наслаждаться жизнью.

- Для тебя чувства – это ерунда?

- Чувства, которых нет – да, ерунда.

Том две секунды молчал и бездействовал, только смотрел на парня. А затем повернулся, садясь на пятки, и, обхватив лицо Оскара ладонями, поцеловал.

Шулейман разорвал поцелуй через семь секунд и с усмешкой проговорил в его губы:

- Пытаешься убедить меня в наличии у тебя чувств? Что тебе в голову стукнуло?

- Я просто люблю тебя целовать, - без капли игры и смеха ответил Том, глядя ему в глаза, и снова поцеловал.

У Оскара ёкнуло сердце, совсем чуть-чуть, но проняло. Потому что Том так серьёзно смотрел и говорил. Потому что прозвучало «люблю». Потому что поцелуи – это тоже касания.

А Том внутренне возликовал. Вот оно, ему безумно нравится целоваться с Оскаром, он нуждается в этом! Сам всегда требует и просит поцелуев, подставляет губы.

Только Том не знал, дело ли в Оскаре или ему в принципе нравится целоваться…

Том получался выше и вёл, что было крайне непривычно. Но Тому нравилось, он ощущал себя неожиданно органично и уверенно в роли главенствующего. А Шулейман не противился тому, что у него нагло отжали позицию вожака.

- Оскар, можно я сфотографирую, как мы целуемся? – спросил Том разрешения воплотить в жизнь идею, которая около двух месяцев маячила в голове.

- Фотографируй.

Том, воспылав энтузиазмом и энергией, как и всегда, когда дело касалось его любимого дела, отскочил от Оскара и с кровати, натянул вчерашние трусы и штаны, а футболку оставил валяться где-то на полу, посчитав, что и так сойдёт сбегать до своей комнаты за фотоаппаратом и обратно.

Шулейман задержал взгляд на его узкой, белой спине с полосами «крыльев», пока она вместе со всем остальным не скрылась за дверью. Так непривычно было видеть Тома полуодетым, позволяющим себе ходить без верха – как все мальчики-парни-мужчины, у кого в анамнезе нет зверского изнасилования со всеми вытекающими. Эта незначительная деталь реяла гордым символом свободы, освобождения, и за него было приятно. Но у этой свободы была и обратная сторона…

Вернувшись с фотоаппаратом и штативом, Том приступил к установке аппаратуры, настройке, сосредоточено хмурился.

- Не проще снять на телефон? – скучающе спросил Оскар, наблюдая за его действиями.

- С телефоном ощущения не те, - ответил Том, не отвлекаясь от своего занятия, и посмотрел на парня, махнул левой рукой влево, указывая направление: - Развернись немного корпусом и поверни голову, мне нужно проверить кадр.

- Ну ты и заморочился, - проворчал Шулейман, но выполнил указание.

Том включил фотоаппарат, посмотрел на маленький экран, на который проецировалось изображение. Ракурс получился идеальный, разве что чуточку приблизить можно было. Том не удержался от того, чтобы снять не подозревающего о его намерении Оскара, передвинул треног штатива на постели ближе к изголовью, ещё раз придирчиво посмотрел на экран, заглянул в визир и, выставив таймер и задав количество снимков в серии, обошёл кровать. Снял штаны, подумав, и трусы тоже – чтобы как было - и забрался в постель и под одеяло до пояса, придвинулся ближе к Оскару и облизнул губы.

- До этого у меня была идея снять хоум-видео, но больше нет, - проговорил Шулейман. – Потому что, если ты так заморачиваешься ради одной фотографии, представляю, что ты устроишь для «кино».

- Я бы и так не согласился сниматься в таком «кино».

- А, точно, можно же не ставить тебя в известность, - с ухмылкой произнёс Оскар, скользя взглядом по лицу Тома.

- Мы целоваться будем?

Камера уже начала щёлкать, с интервалом в три секунды запечатлевая их лёгкую перебранку с взглядами глаза в глаза с близкого расстояния.

- Иди сюда, - ответил Оскар и за затылок притянул Тома к себе, накрывая его губы своими.

Отсняли три сессии по десять кадров. Один снимок их поцелуя на взгляд Тома получился совершенно идеальным.

- Будешь публиковать? – поинтересовался Шулейман, также заглянув в маленький экран, и поднял взгляд к лицу Тома.

- Да. Можно? – Том тоже повернул к нему голову.

- А не боишься, что все увидят это и подумают, что ты пробился благодаря мне и через мою постель?

- Чем эта фотография говорит о нашей связи больше, чем любая другая совместная? Да и какая разница? Пусть думают.

- Ты определённо не похож на Джерри. Он в своё время очень не хотел, чтобы так подумали, и просил не публиковать его откровенный снимок. Но я опубликовал.

- Уверен, что он просто вредничал, а на самом деле ему было всё равно, - с мягкой улыбкой сказал Том.

Сказал с неосознаваемым, необъяснимым ощущением, что он говорит не о Джерри – другом человеке для него, а о себе, просто из другого времени, из прошлого. Или из будущего.

- Вероятно, - согласился Шулейман. – Он был вредный. В этом вы как раз похожи – оба вредные. Но ты похуже будешь.

- Да, я более вредный, - тоже согласился Том с новой улыбкой.

Помолчали, и Оскар, бросив взгляд на камеру, известил:

- У меня тоже есть идея! Ну-ка, ложись на живот, - он похлопал по постели.

Том вопросительно посмотрел на него, но лёг. Шулейман стянул с него одеяло и спихнул его в изножье, но решил воспользоваться не камерой, а своим телефоном. Достал из-под кровати, где было её законное место хранения, селфи-палку, закрепил её так, чтобы в кадр попадала вся постель сверху, выставил таймер и лёг рядом с Томом в ту же позу.

- Ты опубликуешь эту фотографию? С нами голыми? – спросил Том, повернув к Оскару голову.

- Да, - Шулейман тоже повернул к нему голову. – И можешь не беспокоиться по поводу того, что твой голый зад увидит мир, он в моём инстаграме уже есть, в блонд версии.

- Скучаешь по Джерри? – Том подпёр голову рукой.

- Нет, - ответил Оскар с хитрой и очень соблазнительной улыбкой. – Его я снял и опубликовал, чтобы позлить. А фотографией с тобой хочу поделиться с миром.

Он сгрёб Тома в охапку и поцеловал, переворачивая на спину и подминая под себя. Том разорвал поцелуй, дёрнув головой, и упёрся в его плечи.

- Оскар, не надо, я не смогу сейчас в третий раз. У меня там уже всё… В общем, не могу, - проговорил он быстро, краснея и надеясь на то, что не придётся объяснять, что именно его останавливает.

Сам не мог сформулировать, что не так, но чувствовал, что если ещё раз нагрузит одну конкретную часть тела, то потом пожалеет.

- Ладно, торможу, - соизволил пожалеть его Шулейман и, перевернув обратно на живот, звонко, но не больно шлёпнул по ягодице.

Том вскинул голову и замахнулся ногой, не пытаясь попасть, лягая воздух.

Сделанную Оскаром фотографию в стиле ню Том смотреть не стал, сел, снова укрывшись до пояса, окинул взглядом спальню, ища, какой бы ещё кадр придумать.

- Примеришь? – словно прочитав его мысли, спросил Шулейман, подобрав с пола свою рубашку.

Том надел вещь и застегнул, убрал одеяло – рубашка была сильно велика ему и за счёт этого прикрывала всё, что необходимо было прикрыть.

- Очень сексуально, - прокомментировал Оскар.

Том посмотрел на него удивлённо и зарделся, сложил руки на бёдрах, чуть склонив голову – воплощение невинности; тонкие кисти терялись в рукавах. Шулейман снял мобильник с палки и сфотографировал его. Том, засмущавшись ещё больше, закрыл ладонями лицо, и Оскар сделал ещё одну фотографию.

- Всё, хватит! – буркнул Том, тем не менее, улыбаясь во весь рот.

Он встал с кровати и подошёл к зеркалу, чтобы посмотреть на себя в таком новом для него элементе одежды как рубашка. Повертелся, разглядывая себя так и этак. Всегда считал рубашки чем-то деловым, для серьёзных взрослых людей, но отметил, что она ему неожиданно идёт, несмотря на отсутствие штанов и неподходящий размер, и по ощущениям приятна.

Кожу на внутренней стороне бедра что-то защекотало, отвлекая от любования собой и мыслей о том, что надо будет и себе рубашку какую-нибудь купить. Недоумевающе нахмурившись, Том извернулся и мазнул пальцами по бедру, посмотрел на них – пальцы влажно поблёскивали с характерным белёсым оттенком.

Из него потекло, почему-то только сейчас.

- Твою ж мать!.. – выругался Том и услышал за спиной щелчок телефонной камеры. – Не снимай меня с этим! – крикнул он, тут же поворачиваясь к Оскару передом и прикрываясь руками, оттягивая подол рубашки вниз.

- Как я могу упустить такой кадр? Будем считать, что я тебя пометил, - оскалился в ответ Шулейман.

После импровизированной фотосессии они наконец-то дошли до душа, а там и время обеда подошло. Потом разбрелись по своим делам. Том ушёл в свою комнату, сел с телефоном на кровать и зашёл в инстаграм, в котором создал аккаунт по рекомендации Оскара после съёмки с Изабеллой. Новостная лента выдала свежий пост Шулеймана – совместную фотографию, где они на пару светят голыми пятыми точками. Странно было это признавать, но смотрелись они эстетично – и каждый в отдельности, и вместе, особенно вместе.

Том прикусил губу и быстро напечатал вопрос в комментариях:

«А где «помеченная» фотка?».

Опубликовал.

Ответ пришёл неожиданно быстро, словно Оскар только и ждал его и ему не приходили уведомления о тысячах других комментариев:

«Она для личного архива» и подмигивающий смайлик.

Том повёл бровями: для личного, значит. Не нашёл, что ещё можно написать в этой теме и перешёл на другую, напечатал игривое:

«Нужно будет купить постельное бельё другого цвета, я с белым сливаюсь».

«На чёрном фоне ты будешь смотреться трупом. У меня будет создаваться неправильный настрой. Оно нам надо?», - ответил Шулейман.

«Может быть, красное?».

«Фу, как банально!».

«Зелёное?».

«Белое лучше всего. На нём и пятна все видны».

«Некоторые пятна на нём как раз таки видны плохо», - отправил Том и зажал себе рот ладонью.

«Неужели я это написал? Всему миру на обозрение?».

Но стыдно не было, было волнительно и весело. Устроили целую личную переписку в комментариях на радость подписчикам. Словно не находились в одной квартире, практически в соседних комнатах.

Том отправил очередной ответ, и к нему пришло решение – как озарение. Он хотел спросить тут же, в комментариях, но подумал, что не стоит, про них и так все думают, что они встречаются, и лучше лично.

Сжав телефон в ладони, Том направился к Оскару, открыл дверь и с порога обратился к нему:

- Оскар, давай встречаться?

Шулейман, лежащий на кровати, мгновенно потерял интерес к происходящему на экране мобильника и поднял к Тому внимательный, нечитаемый взгляд.

- Ты сегодня сказал, что, может быть, встречался бы со мной. – Том подрастерял в уверенности, поскольку Оскар молчал и только сканировал его пристальным взглядом. Опустил взгляд. - Вот, я подумал, и я предлагаю тебе встречаться, по-настоящему. Я хочу попробовать.

- Попробовать, значит, хочешь? – переспросил Оскар и почесал большим пальцем нос.

- Да, с тобой, - уверенно кивнул Том, чтобы не возникло сомнений, что он не просто потренироваться хочет, как это было с просьбой переспать в обучающих целях.

А в мыслях:

«Хоть попробую, как это…».

- Ты согласен? – добавил он через паузу.

В первую секунду внутри у Шулеймана поднялось возмущение – у него согласия спрашивают, как у грёбанной красной девицы, так-то он должен был этот вопрос задавать. Но в следующий миг недовольство от несоответствия погасло и улетучилось без следа.

Он не торопился с ответом. Шестое чувство и разум, объединившись, твердили, что не надо ввязываться в эту авантюру, поскольку она заведомо обречена на провал. А азартная натура и «жить в кайф» требовали забить на всё, наслаждаться, пока есть возможность, а потом будь, что будет.

- Согласен, - ответил Оскар.

«В конце концов, ничего между нами от «статуса пары» не изменится, и я не начну относиться к Тому иначе. Ещё иначе».

Том кивнул и хотел уйти, поскольку услышал ответ, но в дверях развернулся и спросил:

- А что надо делать, когда встречаешься? Есть какие-то правила?

- Мы и так уже делаем всё, что означает «быть в серьёзных отношениях»: живём вместе, вместе путешествуем, занимаемся сексом, разговариваем…

- Ещё нельзя изменять, - добавил от себя Том единственное правило, которое пришло на ум.

Хвала кинематографу, благодаря которому получил хоть какие-то знания о жизни!

- Для себя выбор в пользу верности я уже сделал, - сказал в ответ Оскар. – А от тебя того же не требую.

Том не стал спрашивать, почему от него Оскар не требует верности. Про себя он и так был уверен – уж он-то изменять точно не будет. С кем, в конце концов?!

Конец.

16.08.2020 – 03.11.2020 года.

Валя Шопорова©

Благодарю тебя, читатель, за то, что дошёл до этой строчки! И благодарю всех тех, кто был со мной в процессе написания!