Читать онлайн
"Двое"

Глава 1

Наконец-то Том дошёл до того, чтобы обновить гардероб, и купить ту одежду, которая ему

Выбрал чёрные брюки, представляющие собой нечто среднее между классическим и спортивным стилем, которые можно было сочетать абсолютно со всем. Спортивные штаны для дома – первая необходимость, поскольку старые уже поизносились, а на постоянной основе ходить дома в джинсах Тому всё-таки не нравилось, ему нравилось, чтобы было комфортно и мягко. Чёрный свитшот – он с первого взгляда приглянулся, несмотря на то, что в полностью однотонной, простого кроя вещи нечему было обращать на себя внимание; как раз практичностью и приглянулся. Два пуловера – светло-серый, под «асфальт» и приглушённого лилового цвета. И про рубашку не забыл, взял белую. Рубашку пришлось взять женскую, поскольку на его нестандартную для взрослого мужчины тонкокостную фигуру мужские модели не садились. Тома этот момент не сильно расстроил и совсем не смутил, женская рубашка не отличалась от мужской ничем, кроме расположения пуговиц слева.

Работники бутика, кроме двух девушек-консультантов, которые занимались Томом, заинтересованно поглядывали на него, гадали – он ли, не он тот самый бой-френд Оскара Шулеймана? Очень похож… Но наглеть и проверять боялись: открыть на телефоне снимок из инстаграма Шулеймана и сравнить.

- Он, - тихо-тихо, практически одними губами шепнула одна девушка второй, заметив шрамы – отличительную черту – на руке клиента.

- Как ты поняла?

Первая девушка взглядом указала на левую руку Тома. Почувствовав, что о нём говорят и глазеют в спину, Том обернулся. Девушки синхронно улыбнулись, чувствуя себя неловко – они же ничего плохого не хотели и не думали, просто очень интересно им было. И подспудно испугались, что клиент может оказаться скандальным и предъявит им за неподобающее поведение, «дорогие» мальчики и девочки часто бывают такими.

Но Том, посмотрев на них пять секунд, ожидая, что, может, ему что-то скажут, отвернулся обратно.

Выбирал лаконичные вещи, для повседневной носки, но позволил себе и кое-что непрактичное – светлые-светлые джинсы из последней коллекции, жутко дорогие для куска ткани и дырявые до такой степени, словно по ним стреляли из дробовика. Влюбился в них! В первый раз у Тома было такое, что увидел вещь, и в голове застучало: «Хочу! Хочу! Хочу!».

Рассудив, что может позволить сделать себе такой подарок, заслужил, Том забрал классные джинсы, и прикупил к ним ремень. На кассе, открыв бумажник, Том затормозил, задумался, решая дилемму, какой картой воспользоваться. Оскар дал ему одну из своих карточек и велел пользоваться ею для всяких там расходов, поскольку «ты на постоянной основе не зарабатываешь, не трать деньги».

Том ею ещё ни разу не воспользовался. И решил не пользоваться и сейчас, достал и протянул для оплаты свою карту.

Надо бы ещё носки купить, трусы… Но Том решил заняться этим в следующий раз или позже.

На улицу Том вышел с двумя шелестящими пакетами из плотной бумаги с эмблемой. А ведь хотел прикупить всего одну-две вещи… Но, с другой стороны, гардероб и не составляется из пары вещей. Нужны как минимум две пары штанов, не считая домашние и спортивные, свитера, пуловеры, рубашки, майки… Да и приодеться иногда хочется.

От бутика Том направился домой. Развесил обновки в полупустом шкафу своей маленькой тёмной комнаты, в которой давно уже не спал, с той ночи, после которой наутро тайком отправился в Париж. Надел покорившие новые джинсы и посмотрелся в зеркало, покрутился немного. Затем сменил старенький тонкий свободный свитер, оставшийся ещё с девятнадцати лет, на белоснежную рубашку, застегнул все пуговицы, кроме самой верхней, пуговицы на манжетах и снова посмотрел в зеркало.

Красота!

Действительно, одежда способна преобразить. Теперь Том понял Оскара, когда тот говорил, что он выглядит как пугало. И понял Джерри, который всегда был одет с иголочки и ухожен.

И белый цвет, которого Том всегда избегал в одежде, был ему очень к лицу. Практически сливался с алебастровой кожей, эффектно контрастировал с тёмными волосами и глазами и подчёркивал изящность линий тела.

Том снова завертелся перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон. Встал ровно, убрал волосы за уши и тряхнул головой, густой вьющейся шевелюрой, возвращая её в прежнее состояние. Так лучше. Некогда модельная стрижка превратилась в весьма симпатичный удлинённый беспорядок, про который вполне можно было подумать, что он создан намеренно, если не знать, что максимум, что Том делает с волосами, это моет и расчёсывает, причём расчёсывает всего раз в день, утром.

Обновку хотелось немедленно выгулять – как раз погулял всего ничего, почти сразу зашёл в бутик. Но, хоть на календаре был конец марта и на Лазурном Берегу в принципе не бывает сильных холодов, для прогулок в столь дырявых джинсах ещё было недостаточно тепло. К тому же Том ещё был морально не готов к тому, чтобы щеголять с оголёнными ногами.

Том зажевал губу, думая, как выйти из положения. И придумал – нужно что-нибудь надеть под джинсы. Он открыл шкаф, посмотрел на его содержимое и закрыл. Ничего подходящего у него в гардеробе не было, оставшиеся после Джерри легинсы Том уже выбросил. Да и не лучшая это идея – поддевать легинсы под джинсы.

Нужно что-то другое…

«Колготки!», - осенило Тома.

Быстро переодевшись в одежду, в которой был, Том вновь убежал из дома. Найти подходящие колготки оказалось довольно проблематично, но главное – результат, а результатом стала победа.

Вернувшись домой с покупкой, Том вновь скрылся у себя в комнате, разделся до трусов, носки тоже снял и достал из упаковки колготки – плотные, чёрные, не капроновые. Аккуратно натянул их на ноги, от отсутствия сноровки в этом деле действуя медленно, подтянул, поясная резинка легла в точности на ось талии.

Расправив все мелкие складочки на плотном материале, облепляющем ноги, Том машинально бросил взгляд в зеркало и не отвёл его. Встал ровно, поставив ноги вместе и опустив руки вдоль тела, чуть склонил голову набок, с затаённым удивлением и интересом разглядывая своё отражение. Собственный вид приковывал взгляд, и Тому неожиданно нравилось то, что он видит в зеркале. В этом было что-то такое… нет, не красивое – эстетичное. А где эстетика – там впечатление.

Желание погулять уступило месту идее съёмки. Но для неё Тому нужно было кое-что ещё.

Том снял колготки, чтобы не попортить их, пока будет бегать туда-сюда, оделся и в третий раз убежал из дома, захлопнув за собой дверь, горя идеей и придумывая, как будет её воплощать.

В третий раз вернувшись домой, Том столкнулся с Оскаром, поджидающим его у порога, и чуть вздрогнул от неожиданности.

- Куда ты целый день бегаешь? – проговорил Шулейман, впившись в его лицо пристальным, пытливым, требовательным взглядом. - Только и слышу, как хлопает дверь, а перехватить тебя не успеваю. Что у тебя там? – он кивнул на пакет в руке Тома.

Том отвёл руку с пакетом за спину:

- Это личное.

Оскар на такое заявление выгнул брови, но не стал спрашивать или возмущаться, а спокойно потребовал:

- Покажи.

- Не покажу. Я имею право на личное пространство.

Том говори по возможности уверенно, но внутри нервничал, он не хотел, чтобы Оскар видел то, что у него в пакете. Конечно, Оскар всё равно всё увидит потом, в инстаграме, но это другое, это уже будет завершённым искусством.

- Нет, не имеешь, - всё так же спокойно ответил ему Шулейман.

- Имею.

Оскар попробовал выхватить у Тома пакет, но Том увернулся, отскочил в сторону.

- Оскар, ты мне не доверяешь? – выпалил Том, сжимая в ладони ручки пакета.

- Не доверяю.

- А я тебе доверяю, - сказал Том со всей искренней, уязвлённой недоверием чистотой, но на деле его слова были изощрённым укором, призванным пробудить совесть Оскара и заставить его отступить.

Но Шулеймана не проняло. Поняв это, Том отступил сам – и к стене, и в споре:

- Я потом тебе покажу, хорошо? Обещаю, - вкрадчиво проговорил он.

Оскар показательно закатил глаза и поднял руки, мол: пусть так, и, ничего не сказав в ответ, ушёл в сторону кухни. Том проводил его взглядом, постоял на месте ещё пару секунд и побежал к себе в комнату.

За закрытой дверью поставил пакет на кровать, снова разделся и трусы тоже снял, чтобы ничего не ломало линии тела, надел колготки. Посмотрел, не просвечивают ли они при дневном свете и при искусственном. Не просвечивали.

После этого Том вынул из пакета коробку и снял крышку, извлекая непроглядно чёрные, ослепительно глянцевые лодочки на двенадцатисантиметровой шпильке. Присел на край кровати и надел лодочку на правую ногу, на левую, встал, прислушиваясь к своим ощущениям, и осторожно сделал пару шагов.

Только очень осторожно передвигаться на шпильках и получалось, с опасением, что оступится и грохнется. А нужно было научиться, прочувствовать туфли и сродниться с ними, чтобы чувствовать себя раскованно и выглядеть органично.

Вспомнив, что слышал «нужно писать бёдрами “восьмёрку”», Том попробовал пройтись так. Не очень помогало, центр тяжести всё равно оставался в другом месте, а вихляние пятой точкой и сосредоточенность на нём ещё больше нарушали равновесие, отвлекали. Но получилось ходить «по прямой линии», ставя ноги не параллельно друг другу, как обычно, а внахлёст.

А к каблукам можно привыкнуть. Уже и дискомфорт в ногах прошёл.

Том поставил ноги широко, уперев руки в бока. Присел на корточки и посмотрел на себя в зеркало. Вот такую позу он увидел изначально, загоревшись идеей фотографии, осталось подобрать фон.

Он надел куртку, собрал фотоаппарат и штатив и выглянул в коридор, повертел головой, выглядывая, прислушиваясь, нет ли кого на пути. Было тихо. Но шпильки цокали. Том снял туфли и с ними в руках поспешил в сторону лестницы на крышу.

На крыше застегнул куртку, греясь, пока можно, окинул пространство цепким взглядом, ища фон и расстановку. Лучшим фоном показалось небо – бугристо-фактурное, серо-свинцовое.

Том расставил аппаратуру и обулся, выдохнув, готовясь к холоду, и снял куртку. Холодом обдало сразу, дул ветер – несильный, но голой коже и не надо много. Том энергично растёр плечи ладонями, твердя себе: «Мне не холодно, мне нормально», надеясь, что тело послушается этого самоубеждения и кожа не покроется мурашками.

Опустился на корточки перед расположенной низко и под углом камерой, поставил ноги не вровень: правую чуть выше, левую, дальнюю по отношению к объективу, ниже. Камера автоматически щёлкнула. Потом, не выпрямляясь, выставил правую ногу вперёд, ставя на ней акцент, локти поставил на бёдра, расслабленно-небрежно опустив кисти, и немного развернулся к камере. Щелчок.

Прохлада ощущалась на коже, но внутрь не проникала, поскольку тело было собрано, а разум всецело сосредоточен на деле. Но Том понял, что замёрз, через сорок минут, которые не заметил, как пролетели. В принципе, на улице он уже закончил, на крыше нечего больше было придумать.

Том снова растёр плечи, надел куртку, оставив её расстегнутой, забрал аппаратуру и пошёл обратно в квартиру. Спускаясь по лестнице, смотрел исключительно себе под ноги, чтобы не переломать их и шею чего доброго. Потому не заметил Оскара, и его голос застал врасплох.

- Вот это да… - произнёс Шулейман, беспардонно скользя взглядом по фигуре Тома, который на шпильках, в колготках, куртке и с голым торсом смотрелся невероятно колоритно.

Том застыл на месте и поднял голову, сталкиваясь с ним взглядом, и залился краской, чувствуя прилив жара к лицу и шее, поскольку категорически не хотел, чтобы Оскар видел его в таком виде вживую. Он спустился с последней ступени на пол, сцепил руки внизу живота и стыдливо опустил голову, вновь ощущая себя шатко на каблуках.

А Оскар добавил:

- Что угодно готов дать на отсечение, что если ты выйдешь в таком виде на улицу, то никакая охрана не спасёт.

- Я фотографировался, - сказал в своё оправдание Том.

- Я понял, - Шулейман соскользнул взглядом к фотоаппарату и штативу в его руках и вернул взор к лицу. – Но всё равно – неожиданно. Ты и в таком виде…

- Некрасиво? – спросил Том скорее для порядка, готовый защищаться и доказывать, что Оскар ничего не понимает и это – красиво.

В рамках искусства красиво, разумеется, не для жизни.

- Красиво, - кивнул Шулейман, снова и снова разглядывая Тома, словно видел его впервые в жизни. – Впечатляюще, я бы сказал.

- Всё, хватит на меня глазеть, не в музее, - беззлобно вспылил Том и хотел пройти мимо Оскара.

Но тот поймал его за руку и крутанул вокруг своей оси, отчего Том немного оступился и едва не выронил аппаратуру, которую удерживал одной рукой. Том переступил с ноги на ногу и, вернув себе равновесие, поднял к лицу парня вопросительно-недоумевающий взгляд. Но ничего не спросил, не сказал, а через несколько секунд попросил:

- Оскар, отпусти меня, пожалуйста. Я хочу продолжить. Хорошо?

Шулейман не ответил, но отпустил, отступил и, когда Том пошёл к комнатам, развернулся ему вслед, наблюдая, какая у него походка на шпильках. Ходил Том не идеально, но и не ковылял, как на ходулях. Когда Том скрылся за поворотом, Оскар пошёл следом.

Том сиротливо походил по комнатам, не зная, что именно ищет, и не обращая внимания на следовавшего за ним тенью Шулеймана, не подававшего голоса. Зашёл в одну из гостиных и остановился, изучая комнату взглядом дольше и внимательнее, чем предыдущие. Здесь была светлая, ничем не заставленная стена, которая удачно подходила в качестве фона, а ещё рояль…

Том закрыл дверь, снова не взглянув на отошедшего в сторону от порога Оскара – словно вовсе не видел его, и занялся установкой камеры напротив «фоновой» стены. Проверил кадр – масштаб тот. Задав параметры: таймер, количество снимков в серии, интервал между кадрами, Том снял куртку и зашёл в кадр, опустился перед объективом на корточки, боком к нему. Хотел повторить все кадры, которые сделал на крыше, и потом выбрать, с каким фоном смотрится лучше.

Под крышей, безусловно, сниматься было приятнее, чем на ней, потому что на высоте на открытом воздухе поддувало в самые неожиданные места.

Ноги ныли от нагрузки, особенно левая, на которую чаще переносил вес. Том аккуратно опустился на попу и вытянул ноги, позволяя себе минутку передохнуть. Затем поднялся, по очереди потряс ногами, разгоняя кровь.

- Котомыш, это точно ты? – подал голос Оскар, который на протяжении всей съёмки сидел в кресле и не произнёс ни слова.

Том повернулся к нему, удивлённо выгнул брови.

- А кто ещё?

- Ну, не знаю… - пожал плечами Шулейман и снова впился в Тома пытливым, чуть сощуренным взглядом. – Раньше ты даже приподнять майку стеснялся, а сейчас вон, полуголый и на шпильках корячишься на камеру.

«Раньше» эхом отозвалось в голове, неясным напряжением легло на сердце. Грёбанное дежа-вю превращалось в проклятье. И вроде бы Оскар перестал обращать на него внимание, слишком часто это ощущение посещало, пресытился им, но сейчас пробило.

- Так это фотографии. В жизни я бы так ни за что не ходил. Мне и от того, что ты меня в таком виде увидел, было дико неловко. – Том помолчал и добавил: - Спасибо, что не смеёшься.

- Я ещё не перестал охреневать от тебя, вот отойду от этого и начну.

- Не надо, - Том качнул головой. – Лучше не отходи.

- Хочешь, чтобы я поседел от шока и вообще умер?

- Если такова цена моего спокойствия, то – да.

Сказав, Том подумал, что его слова прозвучали как-то совсем неправильно, хладнокровно, самому от них неприятно сделалось.

- Я шучу, - уточнил он, посмотрев на Оскара. – Ты же понял?

- Нет, не понял. Стадия шока достигнута. Поздравляю, ты добился своего.

- Я этого не добивался, - ответил Том и сказал: - Теперь уйди, пожалуйста.

- С чего бы это? Я тебе мешаю?

- Да. Ты меня смущаешь, и я не смогу сосредоточиться.

Во время прошедшей серии Том только повторял то, что уже делал, потому зритель ему не мешал. А творить, импровизировать – нет, нет, нет, для этого ему нужно уединение, иначе зажмётся, будет ждать колких комментариев и ничего не выйдет.

- Нет, не уйду, - ответил Шулейман.

- Оскар, пожалуйста. Дай мне поработать.

- Не уйду, - повторил Оскар. – Работай. Я даже обещаю молчать. Может быть, - с ухмылкой уточнил он.

Том протяжно выдохнул и не стал спорить, понимал, что это бесполезно. Если Оскар оккупировал территорию, то его и танком не сдвинешь с места.

Он окинул взглядом просторную комнату, ища новое вдохновение, место для себя. Взгляд остановился на красавце-рояле, Том подошёл к нему, но мешкал, сомневался. Провёл ладонью по прохладной глянцевой крышке величавого инструмента.

- Залазь, не стесняйся, - разрешил Шулейман.

Том обернулся к нему, кивнул, прикусив изнутри губу, и ничего не ответил. Традиционно установил штатив с камерой, проверил кадр и залез на широкую крышку рояля, упираясь в неё коленями и ладонями. Аккуратно, чтобы не задеть острыми шпильками, не поцарапать полировку, перевернулся, садясь. И обратился к Оскару:

- Хотя бы отвернись. Я стесняюсь, когда ты смотришь.

- Ты меня стесняешься? – выгнув бровь, проговорил тот, интонационно прозрачно намекая на то, что людям, которые регулярно занимаются сексом, нечего стесняться друг друга.

- Это другое, - поняв его намёк, ответил Том, уверенно качнув головой.

- Всё у тебя другое, - язвительно отозвался Шулейман и откинулся на спинку кресла. – Но я не уйду. Ишь чего удумал! Я так-то твой парень и хочу быть причастен к тому, что ты делаешь, хотя бы в качестве наблюдателя.

- Ты же не посвящаешь меня в то, чем занимаешься, - для вида заметил Том, понимая уже, что и этот спор он проиграл.

- Это для твоего же блага.

Том вновь вздохнул и сказал себе:

«Ничего страшного, пусть смотрит. В самом деле – это же Оскар, его нечего стесняться, а на его комментарии можно не обращать внимания. Я справлюсь»

Он повернулся к камере спиной и лёг на спину, свесив голову с края крышки, над клавиатурой. Наскоро размял ноги и развёл их так широко, как позволяли не разогретые мышцы и отсутствие опоры, без которой было неудобно. И позвал:

- Оскар, помоги мне ноги развести до конца.

На эту просьбу Шулейман откликнулся сразу, подошёл и положил ладони Тому на внутренние стороны бёдер, разминая отвердевшие от натяжения мышцы, по чуть-чуть придавливая ноги вниз.

- Не боишься просить меня о таком? – с ухмылкой поинтересовался он, глянув Тому в глаза, и легонько шлёпнул его тыльной стороной ладони по промежности.

Том тут же поджал ноги к животу и одарил его укоризненным взглядом.

- Не надо на меня так смотреть, тоже мне, развратная невинность, - с усмешкой сказал Оскар. – Уже не канает.

- На что ты намекаешь? – Том поджал губы. Слова Оскара обидели его, задели.

- Ни на что, кроме того, что я сказал.

- Между прочим, весь мой сексуальный опыт ограничивается тобой, - проговорил Том, буравя парня взглядом. – И это ты меня развратил.

- Я тебя развратил?! Ой, насмешил! Можно подумать, тебе самому не нравится. И так-то это ты обратился ко мне с просьбой научить тебя, а потом втянулся.

- Я обратился к тебе только потому, что ты постоянно намекал, что не против со мной. Если бы я знал, что противен тебе или совсем не интересен в этом смысле, я бы этого не сделал. И – да, ты развратил, это ты меня по сто раз на дню в постель тащишь. Может быть, нам вообще лучше перестать заниматься сексом, раз из-за него ты так плохо обо мне думаешь?

- Я думал, что наши отношения проживут хотя бы месяц… - вздохнул Шулейман. – Но срок жизни им – шесть дней. Что ж – се ля ви.

- Я не говорю, что хочу прекратить отношения, - покачал головой Том. – Будем и дальше вместе, но без секса.

Оскар две секунды молчал, думал, и в глазах его загорелся хитрый огонёк. Сощурившись, он предложил:

- А давай поспорим: кто из нас дольше продержится без секса и не взвоет? – он протянул Тому руку для заключения пари.

Но Том демонстративно отвернул от него лицо и ответил:

- Не буду я с тобой спорить.

- Ты так неуверен в себе?

- Я уверен в тебе, - Том обдал Оскара взглядом.

- Считаешь меня похотливым животным?

- Нет. Но тебе точно нужно больше, чем мне. Я двадцать три года прожил без этого и ещё столько же спокойно проживу.

- Так давай поспорим, - снова сказал Шулейман и повторно протянул ему ладонь. – Можешь сам ставку выбрать, или на интерес.

- Я не буду спорить, - повторил Том и, резко обрывая тему, замахал руками: - Всё! Отойди и не мешай мне!

Но, едва Шулейман отступил от рояля, Том спохватился и потребовал обратного:

- Подожди! Оскар, помоги мне!

Оскар молча подошёл и в этот раз не нежничал с ним, а резко развёл ему ноги до упора, придавливая к крышке рояля. Том застонал от охватившего мышцы и связки болезненного жжения, зажмурив глаза и откинув голову.

- Не порвался? – поинтересовался Шулейман.

- Не знаю… - немного сдавленно ответил Том, не открывая глаз. Боль схлынула, и жжение тоже быстро стихало. – Кажется, нет. Всё в порядке.

Он открыл глаза, посмотрел на Оскара и попросил:

- Нажми кнопку на камере. Я уже всё настроил.

Шулейман выполнил просьбу и вернулся в кресло. Больше ничего не говорил, сидел, поддерживая большим пальцем подбородок, прикрывая рот кулаком, и внимательно наблюдал за Томом. Пытался разобраться в себе, в причинах своей тревоги, которая не сказать пока, что была обоснована, но пища для размышлений имелась.

Но, закончив, Том слез с рояля, снял лодочки и стал прежним Котомышом, его Томом – большим ребёнком, переминающимся с ноги на ногу, смотрящим в пол.

Том не дался Оскару в руки пообжиматься и не только – ему нужно было заниматься делом. Он ушёл в свою комнату, переоделся в нормальную, свою привычную домашнюю одежду и засел с ноутбуком на кровати, перекинул на него сделанные фотографии.

Весь остаток дня Том провёл за обработкой фотографий, на всех «затёр» шрамы. На его взгляд, они в созданный образ не вписывались, и привыкал к тому, как будет выглядеть без них, поскольку, хотя не торопился с этим, но знал, что когда-нибудь сведёт их, это было уже принятым взвешенным решением.

Создал в папке «Мои работы» папку под сегодняшнюю сессию, обозвав её лаконично «В колготках и лодочках», сбросил в неё все снимки. Потом выбрал три для публикации: из серии на крыше, на фоне стены и на рояле. Зашёл в свой аккаунт, дважды «опубликовать» - «дубликаты» на фоне неба и стены выложил одним постом.

Уведомление о первом лайке пришло в первую же секунду после публикации. Том не открывал.

Том посмотрел на количество подписчиков – 1,7 миллиона. Это число ничего для него не значило, он не думал, много ли это, мало. Первые три сотни тысяч набежали в первые сутки после регистрации, когда Шулейман, как и обещал, разместил в своём аккаунте ссылку на страницу Тома и обратил на него внимание общественности, которая с интересом-жадностью-благоговением следила за его жизнью. Его имя указала Изабелла, блондинка с собачками, имени которой не запомнил, Вива… Потом о нём узнал Карлос Монти, подписался, делал репосты, что привело к Тому людей из модной сферы. За его страницей следили и многие бывшие коллеги-модели, наблюдали за его жизнью посредством публикаций и хотели удостовериться, что выскочка-конкурент не вернётся.

На странице была стабильно высокая активность.

В первое время Том честно пытался отвечать всем комментаторам и тем, кто писал в директ. Но быстро оставил это дело. Потому что времени оно отнимало много – и чем больше отвечал, тем больше сообщений ему прилетало в ответ, а пользы и удовольствия не приносило никакого. И ему не нравилось читать, что он беспринципная дрянь, удачно и выгодно присевшая на известное место, а таких сообщений тоже приходило немало. Они не трогали, не заставляли усомниться в себе, но касаться этой грязи, необоснованных обвинений и злобы не было никакого желания.

Том не нуждался в обратной связи. Он просто делал то, что ему нравится и что у него получается, и делился этим с миром. А если захочет услышать мнение другого человека о своей работе, обратится к Оскару, семье, Марселю, Карлосу, в конце концов, который профессионально разбирается в фотографии. Но никак не к обезличенной толпе незнакомцев.

Посмотрев время на экране – начало двенадцатого, Том положил мобильник на тумбочку и пошёл к Оскару. Забрался к нему на постель и лёг под бок, положил голову на его плечо.

- Я закончил, - с усталым вздохом сообщил Том.

- Я уже оценил.

Том поднял голову и посмотрел на Оскара с улыбкой в глазах, и лёг обратно, закрыл веки.

Устал. Особенно глаза устали. Качественная обработка изображений требовала большой зрительной концентрации и, следовательно, напряжения.

- Эй, ты что, дрыхнешь уже?! – воскликнул Шулейман.

Том не ответил, лень была. А через несколько секунд незаметно соскользнул в сон.

Оскар понял. Посмотрел на Тома ещё немного и, обняв одной рукой за плечи, поцеловал в лоб.

Том бесил его, совершенно не подходил ему и съедал нервы одним фактом своего существования, а теперь ещё и происходящими в нём изменениями. Но когда он вот так приходил и доверительно устраивался под боком вне зависимости от того, что было до, внутри теплело, и на губы выплывала не ухмылка, а улыбка.

Его хотелось обнимать и беречь.

Кто бы мог подумать, что пучеглазое недоразумение способно вызвать в нём такую нежность? Кто бы мог подумать, что он в принципе способен на такую нежность?

У судьбы, безусловно, отменное чувство юмора.

И не зря любовь входит в регистр международной классификации заболеваний, в раздел «психические». Она столь же необъяснима, сильна и неподвластна разуму, поселяется в каждой клетке тела навязчивой потребностью и меняет тебя.

«F63.9 Расстройство привычек и влечений неуточнённое…».

Глава 2

Мой разум убит и теряет контроль,

Не чувствует жизни, но чувствует боль.

Я откроюсь тебе, отведешь ли ты взгляд?

Я раскаюсь во всем, ты обманешь меня?

Ai Mori, Voices (Motionless in white cover)©

Кухня была погружена в мертвенную тишину, шум улицы не долетал, его гасили закрытые окна, и со стороны квартиры тоже не доносилось ни единого звука.

Том застыл с ножом в руке. Его обуяло необъяснимое чувство, чем-то похожее на «это уже было», но другое, но оно не тревожило. Сознание было спокойным, кристально ясным, все мысли смолкли. Он смотрел на гладкое острое лезвие, которое, сверкая зеркалом, отражало льющийся с потолка ламповый свет. Рукоять идеально легла в ладонь, чувствовал её каждым миллиметром кожи и мышц под нею, будто в собранном напряжении перед… Перед чем?

Обычный кухонный нож. Но в случае необходимости он может стать смертоносным оружием, способным пробить грудную клетку. Или вспороть горло.

Словно в трансе – в осознаваемом трансе, Том поднял руку с ножом и, повернув кисть, медленно разрезал по горизонтали воздух. В точности повторил движения Джерри, когда тот перерезал Паскалю горло; стоял на таком же расстоянии от кухонных тумб совершенно другой кухни, на таком же удалении от подставки под ножи – на расстоянии не полностью вытянутой руки.

Внутри разверзлась чёрная, густая, точно смола, трясина, и со дна поднялись картины, проникли в сознание. Том увидел, как убил Паскаля. Увидел не видением, не вспышкой в голове, а обычным ясным воспоминанием. От своего лица.

Видел в своей голове, как взял из держателя нож, как замахнулся и одним точным, стремительным, подсекающим движением перерезал Юнгу горло. Как брызнула кровь, тёплыми каплями обдав одежду и лицо. Как опекун упал на пол, пытался подняться и тут же валился обратно, в шоке тянул руки то к нему, то к мобильному телефону, помнил его предсмертные хрипы и взгляд, от которого отводил глаза, и как кровь заливала пол. Невозможно много крови было. Помнил, как смотрел на безжизненное тело не чужого ему человека, замершее в огромной, лоснящейся, алой луже.

Замелькали реальности, на миллисекунды настоящее подменялось прошлым, той кухней в «семейном гнёздышке», покрашенном снаружи в нежно-голубой цвет. Залитым кровью полом, кровавыми следами собственных ног после того, как вляпался в тёмно-красное, страшное, знаменующее ещё одну – ненужную, нежеланную смерть.

Психика не могла перестроиться мгновенно, ей требовались хотя бы секунды, чтобы запретное, изолированное встроилось в основную и общую структуру, слилось с сознанием единственной личности.

Том опёрся свободной рукой на тумбочку. В расширенных зрачках отражалась ломка сознания и движение глубинных несущих стен психики, бывших проницаемыми лишь с одной стороны, надёжно отделяющих «хранилище Тома» от «хранилища Джерри».

«Джерри…»…

«Меня зовут Джерри…»…

Это было что-то далёкое, то, для чего время ещё не пришло.

Том хватанул ртом воздух и вцепился похолодевшими пальцами в ребро тумбы.

Психика справилась за шесть секунд, перестала бурлить, двигаться. Сознание вновь стало ровным и спокойным. А память осталась, она отныне принадлежала ему.

Том понимал, что это воспоминания Джерри, его деяние, но ощущал его и своим тоже, не потому что руки и всё тело его, по-другому, глубже, сложнее, абсолютнее. Мог отделить его от себя, но чувствовал за двоих.

Он раскрыл левую ладонь и посмотрел на неё. Помнил, как [Джерри] резал ладони, чтобы скрыть следы преступления и предстать тоже жертвой. Как стискивал зубы, чтобы не закричать, потому что было больно, очень больно.

Если очень присмотреться, на ладони можно было разглядеть тонкий, длинный, еле-еле заметный белый шрам, которого никогда не замечал. То же самое было на второй ладони, Том посмотрел и на неё, переложив нож в левую руку.

Чувствовал страх пятнадцатилетнего ребёнка, который загнан в угол и вынужден убить. Страх ребёнка, который, по сути, не плохой, но он защищал себя и самое дорогое, защищал слабого, которого некому больше защитить, некому помочь и дать жизнь. Которого носил в сердце, в себе, как в самой надёжной колыбели.

Том машинально коснулся маленького шрама над сердцем, скрытого под тканью футболки. Как это часто делал Джерри.

Он давно уже пересмотрел своё отношение к Джерри и не судил его. Но сейчас понял его, почувствовал. Чувствовал в себе и как своё то, что было у него в голове и на душе.

Том не знал, что Джерри способен испытывать страх, это чувство слабых и уязвимых никак не вязалось с ним. Но ему было страшно, он был в отчаянии, но не таком, какое не единожды испытывал Том – лихорадочном, отключающем разум. Его отчаяние было хладнокровным, в нём были всего две альтернативы: умри или убей.

- Ты чего завис? – спросил Оскар, который уже минуту как наблюдал за Томом со спины.

- А? – Том обернулся к нему.

- Чего завис, спрашиваю? Ещё и с ножом в руках.

- Думаю, чего бы мне перекусить. Не могу определиться, - ответил Том и, отмерев, подошёл к холодильнику, открыл его и сделал вид, что изучает ассортимент.

Это был благовидный предлог отвернуться и спрятать глаза, по которым можно было распознать ложь и утаивание.

Вроде бы – всё буднично, Том пришёл поесть, он же вечно голодный. Но отчего-то Шулейману не верилось, что всё именно так. Он сложил руки на груди и прислонился плечом к стене, продолжая следить за движениями Тома.

Том развернулся к нему:

- Оскар, может быть, поужинаем? – спросил он, уводя внимание от первоначальной темы.

- Мы уже ужинали.

- Я часто ужинаю дважды, - пожал плечами Том, уточнил: - Раньше часто так делал. И сейчас что-то проголодался и лучше поесть вдвоём. Ты как?

- Я не хочу есть.

- Жаль, - Том вздохнул и отвернулся обратно к холодильнику; нож он так и держал в руке.

- Какой-то ты… нервный. Или мне кажется? – Шулейман сощурился. – В чём дело?

Том снова обернулся, смерил его взглядом и ответил:

- Я хочу есть, но не знаю, чего именно хочу. Меня это раздражает.

Он не думал, зачем врёт, это получалось на автомате. А если задуматься – не хотел рассказывать, что в нём пробудился кусочек памяти Джерри, по крайней мере, пока не хотел, боялся признаться, сам не ведая, из-за чего.

А Оскара напрягало и раздражало то, что он чувствовал, что Том лжёт, но не мог подобрать ни единого объяснения такому его поведению. С чего бы ему врать о том, что хочет и собирается есть?! Для чего ещё он мог прийти на кухню и чем таким мог тут заниматься, что необходимо скрыть?!

- Посидишь со мной? – спросил Том, достав из хлебницы хлеб для тостов.

- Нет. Ешь и приходи ко мне, - ответил Шулейман и, развернувшись, вышел с кухни.

Решил не действовать с наскока, а выждать и потом уже, если придётся, взять запаршивевшего котёнка за шкирку и ткнуть носом в его дела.

Тому было гадко от себя, но он испытал облегчение от того, что Оскар ушёл. Потому что на самом деле хотел сейчас побыть в одиночестве, ему нужно было подумать, осмыслить то, что произошло, что оно значит, и себя с этим включением.

Он посмотрел на нарезанную буханку хлеба на тумбочке. Действительно хотел перекусить, для того и пришёл на кухню и взял нож. Но сейчас аппетита уже не было, как будто что-то переключило тумблер, отвечающий за голод, и было такое чувство, что желудок закрылся и пищу просто не примет.

Тихо вздохнув, Том убрал хлеб обратно в хлебницу и, повернув стул от стола, сел, обхватил голову руками и согнулся. Так Джерри сидел, думая, что ему делать с убийством Паскаля и как дальше жить. Том помнил, как он это делал. Он – общее.

Самое первичное, лежащее глубже всех ступеней разделения ядро у них было, всегда было единым, что и делало границы личностей условными для Джерри.

Ядро активировалось. Понемногу теплело там, где на протяжении многих лет была холодная корка, приходило в движение, расшатывая устои.

***

- Что-то долго ты, - хмыкнул Оскар, когда Том зашёл к нему, и усмехнулся: - Не ушёл, пока холодильник не опустел?

Том проигнорировал его слова, уверенно забрался на кровать и оседлал его бёдра, упёршись руками в плечи. Глаза его блестели, уголки губ были приподняты в лёгкой-лёгкой лукавой улыбке. Шулейман истолковал это чертовщинку по-своему.

- Хочешь быть сверху? Я не против, - проговорил он и положил ладони Тому на бёдра, ведя вверх, не отводя тоже загоревшегося взгляда от его лица.

Том положил ладони поверх его рук, останавливая, некрепко, но надёжно удерживая, чтобы не залез, куда не надо. Он вновь пропустил слова Оскара мимо ушей и интригующе сказал:

- Закрой глаза.

- А рот не открыть?

- Нет, только закрой глаза.

Шулеймана не слишком прельщала игра, правил которой он не знает, но он решил узнать, что Том придумал, и закрыл глаза. Том провёл пятернёй пред его лицом, проверяя, не подглядывает ли, и завёл руку за спину.

- Ну? – нетерпеливо и недовольно произнёс Оскар.

Он ожидал, что за закрытием глаз последуют какие-нибудь активные и интересные действия со стороны Тома. Но Том, как сидел, так и продолжал неподвижно сидеть, только вперёд склонился, если верить своим ощущениям, после того, как он спросил.

- Открывай глаза, - разрешил Том.

Оскар открыл и увидел у своего лица сверкающее лезвие ножа, практически касающееся носа. Он машинально скосил глаза к острию ножа и затем поднял к лицу Тома сильно вопросительный взгляд. Но Том опередил его, проговорил:

- Ты хотел узнать, чем я занимался на кухне с ножом, вот чем – освежал сноровку, чтобы рука не дрогнула. Ты счастлив?

Шулейман молчал, из взгляда его исчезли вопросы, теперь он просто смотрел пристально, напряжённо. Во всей этой вопиющей, неожиданной и неправильной до взрыва мозга ситуации, во взгляде Тома, интонации его голоса было что-то такое, отчего сдавливало под ложечкой.

Да, было не по себе, очень не по себе. Потому что, хоть как-то всегда забывал про это и относился к Тому без малейших предосторожностей, но Том – заведомо психически больной человек, психически неустойчивый и непредсказуемый. И то, что он уже пять месяцев как не страдает расстройством множественной личности, не успокаивало, а наоборот. Поскольку Оскар прекрасно понимал логику действий Джерри, худо-бедно понимал Тома, по крайней мере, точно знал, что он и мухи не обидит, если его не довести до состояния аффекта. А чего ждать от Тома с «генами Джерри» - неизвестно.

Сам чёрт поломал бы копыта в попытке разобраться в том, что происходит у него в голове!

Том плашмя коснулся лезвием кончика носа Оскара, затем щеки и опустил руку с ножом ниже, к шее, повернул его острым краем к телу.

Оскар не видел этого, но понимал, куда направленно оружие. Кадык дёрнулся под загорелой кожей вверх, вниз.

Он не предпринимал попыток отнять нож или хотя бы отвести его от своей шеи. Поскольку, хоть преимущество в силе было за ним, но у Тома было преимущество в положении и лезвие ножа находилось слишком близко от горла. Риск мог слишком дорого обойтись, даже случайно рука может соскочить в борьбе, и лезвие вспорет сонную артерию.

Шулейман неотрывно смотрел на Тома и впервые в должной степени, без шуток осознал – осознавал, насколько же тот сложный человек и как много у него внутри демонов.

И умом он понимал, что это не может быть всерьёз – в конце концов, хотел бы убить, ударил бы сразу. Но всё же, осторожность никто не отменял, сейчас она остро взыграла.

- Не смешно, - проговорил Оскар.

- А кто сказал, что должно быть?

Том красноречиво выгнул брови, глядя парню в глаза, и провёл кончиком ножа под его нижней челюстью, от косточки сбоку до середины. Аккуратно-аккуратно вёл, едва касаясь, чтобы не нанести даже микроскопическую царапинку.

- Обычным кухонным ножом тоже можно убить, - добавил он как бы между прочим. – Поверь мне. Хочешь что-нибудь сказать?

- Хочу. Кончай спектакль, это какой-то дерьмовый прикол.

Желаемого эффекта Том добился и раскрыл карты:

- Теперь ты понимаешь, что чувствую я, когда ты устраиваешь свои бесконечные несмешные для меня приколы и шутки?

- Так это месть?

- Нет, это урок.

Том убрал руку с ножом и выпрямился, и Оскар скинул его с себя на постель, сказал:

- Педагог из тебя никакой – с наклонностями маньяка-убийцы.

- Ну, извини, - развёл руками Том, - у меня не такая богатая фантазия, как у тебя. Но, согласись, эффектно получилось и действенно. Ты поверил, - он заулыбался и дружественно похлопал Оскара по плечу.

Но Шулейман его весёлости не разделял, повторил:

- Вообще не смешно. Никогда больше так не делай. Юмор – это не твоё.

- Не соглашусь с тобой. Мне было весело. Говорю же – теперь ты понимаешь, каково мне?

Оскар непроизвольно мимолётно скривил губы. Мстительность… Как же не хотелось, чтобы это качество появлялось в Томе. Или это он так играет? Чёрт побери, не понять!

И ещё он кое-что понял – Том не в первый раз шутит на тему его смерти. Раньше, даже в самые лютые моменты их взаимоотношений, ни словом в эту сторону не обмолвливался, не считая того, что хотел убить за ту ночь по принуждению, но и тогда он не говорил и ничего не сделал, а только подумал, потом ещё и плакал от счастья, что он, Оскар, живой. А теперь – слишком часто, даже не прикладывая усилий, Оскар мог вспомнить три таких шутки за последнее время, таких, что – в лоб.

Это осознание не могло быть приятным.

В придачу, привязываясь к нелёгкой теме размышлений, вспомнилось, что у Джерри были все причины его не любить. Да Том так и сказал однажды прямым текстом: «Ты не нравился Джерри». Джерри, Шулейман не сомневался в этом, с удовольствием всадил бы ему нож в спину (или не в спину), если бы не понимал, какова будет расплата и что она в любом случае найдёт его.

А Том, Том понимает это?

Оскар внимательно, изучающе посмотрел на Тома и спросил:

- Что дальше? Я однажды проснусь с дулом во рту?

- Нет. Раз ты сказал, будет неинтересно, эффекта неожиданности не получится. Хотя…

Том не договорил, в глазах его вновь вспыхнул лукавый огонь, делающий взгляд тёмных глаз нездорово блестящим. Он заговорщически улыбнулся и убежал из комнаты, и вернулся с пистолетом в руке. Направил его на Оскара, в грудь ему.

Шулейман рефлекторно поднял руки и звучно потребовал:

- Пистолет положи, полудурок.

Поведение Тома раздражало до трясучки, раздирало нервы. Потому что непонятно, чего от него ожидать! Может же и шмальнуть, не со зла – по приколу, по глупости, случайно, в конце концов. Или со зла, и с улыбкой на губах. Как идеальный психопат.

Вариант «со зла» Оскар не рассматривал. А остальные заставляли нервничать, потому что это очень в духе Тома: сделать дурость и потом плакать.

- Боишься? – с улыбкой поинтересовался в ответ Том, не опуская оружия.

- Давай я направлю на тебя ствол и посмотрим, испугаешься ли ты.

- Не испугаюсь, - без капли сомнения ответил Том. – Я знаю, что ты в меня никогда не выстрелишь.

«С-сука…», - прошипел про себя Шулейман.

Нехорошая какая-то ситуация сложилась. Том уверен в своей неприкосновенности и безопасности, что развязывает ему руки и позволяет наглеть и творить, что вздумается. А он, Оскар, ни в чём не уверен.

- Положи пистолет, - повторно потребовал Оскар и указал на прикроватную тумбочку.

- Да он не заряжен! – весело и звонко признался Том, перестав держать его на мушке, взмахнув пистолетом.

- Положи.

- Он не может выстрелить, нечем. Чего ты боишься?

- Ты меня слышишь плохо?

- А так?

Том вскинул руку и упёр дуло в висок, продолжал улыбаться широко, ярко. Он же знал, что не врёт – пуль в обойме нет, он и так это помнил, а ещё проверил.

- Опусти пистолет, недоразумение, - проговорил Оскар, буравя его взглядом.

- Он не заряжен! – воскликнул Том, не обратив внимания на такое знакомое оскорбление. – Думаешь, я идиот, играть с заряженным оружием? Да и чего тебе бояться, я же не на тебя его направляю? Чего ты такой серьёзный и нудный вдруг стал? А ещё говорил, что я скучный!

Том от души забавлялся и искренне не понимал, почему Оскар не втягивается в прикол, как это бывало обычно, и напрягается. Вернув опущенный было ствол к виску, он сказал: «Пиу!», вытянув губы трубочкой, и спустил курок, после чего ничего не произошло.

- Видишь? – обратился Том к Оскару. – Патронов нет, он безопасен как игрушечный.

- Отдай, - Шулейман решительно поднялся с кровати, шагнул к Тому и требовательно протянул руку.

- Не отдам, - Том попятился на шаг, спрятал пистолет за спину. – Он мой.

- По-хорошему отдай.

Оскар как чувствовал, хотел отнять у Тома опасную игрушку.

- Не отдам!

Шулейман быстро, быстрее, чем Том успел среагировать и драпануть, сократил расстояние между ними и схватил его за запястье, пытаясь вырвать из пальцев пистолет. Том сопротивлялся, завязалась борьба. Оба повалились на кровать, Оскар сверху, придавливая Тома. Палец Тома соскочил, вдавливая курок… И прогремел выстрел.

Оба парня замерли, затаив дыхание, большими глазами смотря друг на друга. Пороховая громкость почти оглушила, а неожиданность выстрела на мгновения ввергла в онемелый шок.

Том озарением вспомнил. Ещё во время тренировок с Джерри с этим пистолетом произошла осечка, патрон вышел из обоймы и застрял на следующей ступени механизма. Джерри тогда велел ему не лезть самому и просто не пользоваться этим пистолетом. Том и не пользовался и благополучно забыл о том, что в нём затаился патрон, потому, убедившись в пустоте обоймы, был искренне уверен, что пуль в нём нет, и он ни при каких условиях не выстрелит.

Выстрелил. Со второй попытки. А если бы с первой?

То, что был нарушен цикл выстрела, убавило боевую силу, но при выстреле в упор в голову её бы с лихвой хватило для самого страшного исхода.

У Тома невыносимо закружилась голова, так, что пришлось закрыть глаза. Он по глупости едва не убил себя.

- Эй, что с тобой?

Оскар поднялся над Томом на вытянутых руках и обеспокоенно вглядывался в лицо, пытаясь понять, что с ним. Видел, что пальнуло в сторону, в Тома попасть никак не могло. Но он лежал с закрытыми глазами, без единой кровинки в лице и как будто не дышал.

Так же внезапно и необъяснимо, как пришла нестерпимая дурнота, она и схлынула. И в ту же секунду к Тому пришла гениальная идея. Он не открыл глаза и продолжил лежать безжизненным телом.

- Эй?!

Шулейман несильно побил Тома по щекам, поднялся с него, отшвырнул пистолет с глаз долой на пол и посадил Тома, держа подмышками. Том повис в его руках безвольной куклой, голова склонилась набок, волосы упали на лицо.

- Да что с тобой такое… В тебя же не попало… - бормотал Оскар в растерянности и нарастающем холодящем страхе.

Он повернул Тома и положил его голову себе на колени. И Том взорвался хохотом, громким, заливистым. Закинул голову и схватился за живот, так его разрывало. Вся эта ситуация казалась ему дико забавной.

У Оскара вытянулось, потемнело лицо. А Том подскочил живее всех живых:

- Купился! – воскликнул он сквозь смех. – Я, оказывается, хороший актёр. Докажи!

- Очень хороший, - сквозь зубы подтвердил Шулейман. – Таких душить надо.

- Нельзя меня душить. Ты потом плакать будешь. Я всё слышал и чувствовал. Ты так смешно испугался! Надо будет повторить!

Том снова залился смехом, походя уже не на веселящегося человека – на бесноватого. Слишком громким был его смех, слишком резким, он никак не мог остановиться и покатывался и покатывался с вообще не смешной ситуации. Пошутил над чувствами другого, не побрезговав сыграть на теме своего нездоровья, и потешался, искренне не видя в своём поступке ничего плохого.

Смешно же!

- Уймись! - жёстко одёрнул Тома Оскар, ударив ему пощёчину.

Том резко смолк, замер на несколько мгновений, не поворачивая мотнувшейся вбок от удара головы. Затем с опозданием приложил ладонь к побитой щеке.

- Никогда больше не смей меня бить, - чётко выговорил Том, подняв к Шулейману взгляд.

Взгляд почерневший и ожесточившийся, непробиваемый, предупреждающий. Чужой взгляд.

Оскар не позволил этому взгляду и всему остальному себя поколебать.

- Я не бью тебя, а успокаиваю, - ровно ответил он, не отводя своего взгляда.

Внешне был совершенно спокоен. А морально и физически был готов к эскалации конфликта и тому, что ему придётся принимать меры. Не знал в настоящей секунде, что именно будет предпринимать, но не сомневался в себе и ни капли не нервничал. Всяких психических состояний Оскар не боялся и обращаться с ними умел. Взял на заметку, что пистолет валяется на полу, теперь точно пустой, а нож лежит ближе к нему, чуть что он первым успеет до него дотянуться и зашвырнуть подальше.

Но никакие меры не понадобились. Том снова две секунды сидел, замерши, несколько раз моргнул, и взгляд его смягчился, стал прежним, обычным.

- В самом деле, чего это я… - пробормотал он, отведя глаза, вяло заёрзал на кровати. – Я лягу сейчас спать, хорошо? – исподволь глянул на Оскара.

Давно уже не спрашивал согласия спать с ним, в этом не было необходимости, но сейчас почувствовал её и одновременно не нуждался в ответе. Боялся услышать отрицательный ответ, поскольку Оскар имеет право – и это очень в его стиле – погнать его за дурное поведение, отправить спать в одиночестве в холодной постели.

Не дожидаясь ответа, который Шулейман и не собирался давать, Том, не поднимаясь, разделся до трусов, кучкой бросив одежду на пол, чего обычно не делал. Сдвинул верхнее покрывало к изножью и, забравшись под одеяло, лёг на бок. Глаза не закрывал.

Тоже пропустив посещение ванной и все вечерние гигиенические процедуры, Оскар снял одежду и лёг, выключил свет. Всё в молчании.

Том хотел, чтобы Оскар обнял его, но не решался попросить или хотя бы придвинуться к нему. И Шулейман обнял, лёг рядом и обнял со спины, оплетя руками поперёк живота. Том вцепился в одну из его рук с отчаянием утопающего и истовой, но тихой сердечной благодарностью. Как в спасательный круг, единственный оплот незыблемой стабильности в его изменчивом мирке, который вдруг вновь зашатался, когда Том того совсем не ждал. Внутри двигались тектонические плиты, и твердь под ногами могла вовсе исчезнуть, или мог провалиться в один из разломов.

- Оскар, прости меня, - подал голос Том, нарушая молчание, которое сейчас давило, расстраивало и пугало. – Ты прав, у меня проблемы с чувством юмора. Я просто не понимаю, что смешно, а что нет, что можно, а что нельзя. Тормози меня, если вдруг я снова какую-то дурь творить начну.

- Проехали.

Том помолчал и снова заговорил в темноту:

- Но зато теперь я точно знаю, что важен для тебя и что, если со мной что-то случится, ты придёшь мне на помощь.

- А до этого ты сомневался? – усмехнулся у него за спиной Шулейман.

От этой усмешки в затылок у Тома отлегло от сердца. Потому что, раз Оскар вернулся к своей обычной манере речи, значит, всё налаживается, всё хорошо и не испорчено безвозвратно.

- Не сомневался, - ответил он. – Но когда на практике убеждаешься – это другое.

- Кто, по-твоему, тебе первую помощь оказывал до приезда скорой, когда ты себе нож в грудь всадил?

Том удивлённо выгнул брови и, привстав на локте, обернулся через плечо. Как будто они могли что-то видеть в темноте, к которой ещё не привыкли глаза.

- Ты? – спросил он.

- Да, я. Слышал бы ты, как я на тебя тогда ругался, и я весь перемазался в твоей крови и к приезду скорой выглядел так, словно это я тебя убить пытался и заодно расчленить. Мне потом ещё долго вспоминались и виделись эти кровавые картины, когда заходил на кухню.

Том полностью развернулся лицом к Оскару и прильнул к нему, тихо сказал:

- Спасибо.

Помолчав, Том продолжил, размышляя вслух:

- Получается, ты снова спас мне жизнь. Я бы второй раз спустил курок, если бы ты не повалил меня, потому что был уверен, что патронов нет, и эта пуля досталась бы моей голове. А ты как чувствовал, не дал мне этого сделать.

Шулейман вновь усмехнулся:

- Видимо, у меня всё-таки имеются некие экстраординарные способности, - проговорил он, снова обняв Тома, гладил его по волосам, по спине.

Том опустил голову к его груди, выводил подушечками пальцев на груди простенькие узоры, в основном линии, прямые и не очень.

- Ты правда боишься моей смерти? – спросил он через обоюдную паузу.

- Больше, чем чьей-либо, - не кривя душой, ответил Оскар.

Том поднял голову и потянулся поцеловать, но в темноте промахнулся мимо губ и попал в щёку. Шулейман тихо усмехнулся, взял его за затылок и поймал его губы, сплетаясь в поцелуе.

Том понял, что хочет. Хочет единения, разделить и приумножить преисполнившую душу нежность, а не от возбуждения, которого толком и не было. Он наполз на Оскара, оседлав бёдра, налёгши торсом на его торс, снова целуя, целуясь.

- Давай?.. – полушёпотом робко спросил Том, оторвавшись от губ Оскара.

Оскар безмолвно согласился.

Сначала Том был сверху, Шулейман направлял его за бёдра и двигался навстречу, вверх, в него. Двигались вместе, волнами, так, что каждое движение одного плавно перетекало в движение второго, чего ни один прежде не испытывал, так, что непонятно, где кончается твоё тело и начинается тело другого, слились в единый организм. Потом Оскар перевернул их, не выходя из хрупкого и пластичного, абсурдно желанного и любимого тела. Тела, в котором тело вторично по отношению к человеку.

С другими представителями своего пола – и сейчас было бы то же самое – Оскару не хватало женского тела. Но с Томом всё было иначе, ему нравилось держать в руках тонкое, плоское, тоже мужское тело, оно идеально удовлетворяло все тактильные рецепторы и взгляд, его хотелось чувствовать ещё и ещё. Ни единой мысли не возникало о сиськах и прочих мясистых частях тела. Потому что это Том. Потому что начал испытывать к нему чувства ещё до того, как получил доступ к телу, и вопреки запрету на доступ. Оскар понимал, что Тома нельзя трогать, если не хочет напугать его и потерять, и всё равно чувство зародилось и крепло, ширилось, развивалось. Он любил Тома не целомудренно и хотел иной раз до сноса крыши и пара из ушей, но проживал это в себе, на расстоянии, и не потребовал бы ничего, если бы Том сам не сделал шаг навстречу.

Эти чувства противоречили его природе, здравому смыслу и принципу: «Не верю в любовь без секса, верю только в секс без любви». Не верил, ага… И продолжает не верить, но только не с Томом.

Потому что это Том, с ним всё по-другому, с ним не работают все известные законы и правила и собственное «Я» подкидывает сюрпризы.

Том… Том… Том…

Его имя ответ на любой вопрос к себе и аргумент.

Они занимались любовью, медленно, чувственно. В темноте, в которой обострялись все чувства. Почему-то тихо, ловили губами вздохи и стоны друг друга, словно кто-то мог услышать. Смотрели в лицо, в глаза; даже Том глаза не закрывал, темнота скрывала лица, и он не смущался.

По крайней мере, Оскару казалось, что это любовь. А Том не ведал, в чём разница между занятием любовью и обычным сексом, и не думал о значениях, ему просто было хорошо.

Том хотел рассказать о том, что вспомнил кусочек памяти Джерри. Но не рассказал. Потому что всё встало на круги своя и не хотелось вносить смуту и портить вечер, который только чудом закончился не ссорой и обидами, а теплом, пониманием.

В конце концов, это не такая уж важная информация. Можно как-нибудь потом её поведать… Если посчитает нужным. Может быть.

А после секса Том благополучно заснул, устроив голову у Оскара на груди и закинув на него руку и ногу.

Шулеймана так не рубило. Он ещё какое-то время лежал, смотрел то в темноту, то на Тома и думал. Думал о том, что когда Тому было четырнадцать, ему было двадцать. То было время лошадиных возлияний, запрещенных препаратов и разнузданного, бессмысленного секса со всеми, кого находил достойными внимания. В промежутках между всем этим ещё успевал учиться и иногда доезжал до университета, редко когда трезвым. Он наслаждался «жизнью в кайф», практически не выныривая из развесёлого угара, и не подозревал, что где-то там есть мальчик по имени Том, что этот мальчик вляпался в лютое дерьмо, которое опосредованно приведёт к их знакомству.

Двадцать и четырнадцать лет… Меж такими возрастными отметками шесть лет – это колоссальная разница, целая жизнь. Что бы он подумал, увидь Тома четырнадцатилетним ребенком? Уж точно не то, что Том в определённом смысле интересный объект. На этот счёт у Оскара всегда были чёткие понятия – младше восемнадцати – не рассматривается. Не считая того времени, когда он сам ещё был несовершеннолетним.

Думал о том, что попал, и продолжает пропадать. Но Шулейман не собирался прекращать (или пытаться прекратить) это погружение в пучину-трясину, ему нравилось это свободное падение [парение в вышине], в конце которого есть риск расшибиться в лепёшку. Пусть. Если в омут – то вниз головой, и будь, что будет. А что будет потом, он и так знал и был уверен, что готов.

Тревоги, связанные с поведением Тома, забылись, стёрлись, ушли за кулисы сознания. Даже дипломированный, незаурядный специалист в соответствующей области не в силах на «раз» отследить и разоблачить хитрости собственной психики, посредством которых она бережёт «равновесие и счастье».

Механизм защиты – отрицание.

Позабытый нож остался лежать в складках скомканного в изножье покрывала.

Глава 3

Смотри, даже небо над нами сама безмятежность.

Мне кажется, или ты стал осторожней, чем я?

Вельвет, Маленький принц©

- Пап, а что, если я гей? – ошарашил Том отца вопросом посреди разговора на совершенно другие темы.

Кристиан на экране ярко выгнул брови, долгие три секунды осмысливал столь неожиданную реплику и, наконец, дал ответ:

- Ничего страшного.

«Неудачный ответ! Очень неудачный ответ», - мысленно обругал себя он.

- В смысле – это твоё дело, с кем тебе проводить время и кого любить, - исправился Кристиан и спросил: - А почему ты спрашиваешь?

Том закусил губу и опустил глаза, начал выводить пальцем спираль на покрывале, на котором сидел, подбирая слова, волнуясь.

- Потому что я начинаю допускать мысль, что могу им быть, - начал он объяснять свои размышления и путаные чувства. – Я всегда точно знал, что не гей, мне никогда и в голову не приходило в этом усомниться, поскольку я всегда обращал внимание только на девушек – насколько я вообще мог его обращать без содрогания, и до всего тоже смотрел только на девочек. Но сейчас я… с мужчиной, и мне хорошо с ним и мне даже кажется, что это может быть чем-то большим.

- Этот мужчина – Оскар?

Том кивнул. Кристиан не стал сдерживать лёгкую понимающую и немного задумчивую улыбку: вот всё и выяснилось. Конечно, и так всё указывало на то, что Том и Оскар не просто друзья, несмотря на то, что категорически сложно было в это поверить, ведь всё, что знал о сыне, противоречило возможности таких отношений. Но одно дело – предполагать, а другое – знать точно от первоисточника.

Шока не случилось. Кристиан этот не-факт-что-факт давно уже принял.

- Что ты об этом думаешь? – спросил Том, украдкой, исподлобья посмотрев на отца на экране.

Кристиан развёл руками, иллюстрируя свою полную растерянность касательно того, что он должен ответить, и произнёс:

- А что мне думать? Тут думать должен ты. Это твоя жизнь, тебе решать, как и с кем её жить. А Оскар мне нравится.

- То есть ты не расстроишься, если окажется, что мне нравятся мужчины?

- Конечно нет. Мы любой твой выбор примем и порадуемся за тебя, главное, чтобы ты был счастлив.

Том слышал отца, но продолжил свою мысль, словно не было паузы на его реплику:

- Хотя я не могу сказать, что меня привлекают мужчины… Но и однозначно утверждать, что это не так и мне нравятся только девочки, я теперь не могу. Потому что мне нравится с Оскаром и мне не хочется никого другого. Помню, в прошлом к нему приходили девушки, и бывало, я заглядывался на них, они вызывали во мне интерес, пускай и вперемешку со страхом. А сейчас я работаю с красивыми, ухоженными девушками, были раздетые съёмки, а я смотрю на них только как фотограф и не испытываю никакого не рабочего интереса. Не стоит у меня на них!

Он мысленно дал себе по губам. Надо же такое ляпнуть папе! Экспрессия взяла верх, поскольку именно это хлёстко-прямолинейное, непонятно каким образом затесавшееся в его речь «не стоит» лучше всего описывало его отношение к своим сексуальным моделям.

Отвлёкшись от смущения, Том подумал, что именно работал, а когда он занят фотографией, то ни о чём другом думать не может, а если бы обстановка была другой, если бы его вырвали из творческого потока и что-то сделали, может быть, его впечатление от дам было бы другим. Забыв на секунды про отца на экране, он представил себе это «что-то», как могло быть с Вивой, так как её снимал последней, но эта картина вызвала только отторжение. Нет, он бы не смог с ней, не захотел, если бы она предложила. А с Изабеллой может быть…

- Я хочу сказать… - начал Том после паузы, но отец освободил его от неловких объяснений:

- Я понимаю, - сказал Кристиан с мягкой улыбкой, и стал серьёзным. – Но я не совсем понимаю, что в целом ты пытаешься мне сказать. Том, тебя беспокоит твоя ориентация?

- Нет, меня устраивают отношения с Оскаром. Да, представляешь, у нас отношения! – Том заулыбался, голос поднялся. – Мы встречаемся уже…

Он задумался, но не сумел вспомнить, в какой день они вступили в статус пары. Повторил в качестве полноценного утверждения:

- Уже. Я предложил, а он согласился, чему я рад. Вот как было до этого, меня не совсем устраивало, мне казалось, что это как-то неправильно.

«А как было?» - этот вопрос, который он не мог сдержать при всём желании, отразился в глазах Кристиана.

Том увидел этот немой вопрос и, почесав висок, постарался ответить:

- До этого мы… - он закусил губы, подбирая приличные и правильно описывающие то непонятное слова.

- Были в свободных отношениях? – предложил Кристиан формулировку.

- Да, типа того, - немного комкано кивнул Том. – Я попросил его научить меня и… Нет, не надо всё это рассказывать, - он сконфуженно, широко улыбнулся, взмахнув руками, и отвёл взгляд.

- Рассказывай, я выдержу. В крайнем случае, в аптечке есть какие-то успокоительные, - с заговорщической улыбкой подбодрил его отец.

Ему тоже было неловко обсуждать эту тему – не абстрактно сексуальную, а касающуюся конкретных, разворачивающихся в настоящем времени личных отношений Тома. Но говорить важно. В конце концов, он хотел знать о том, что происходит в жизни сына, и знать, что в ней всё хорошо.

Том посмеялся в кулак, глянул на родителя на экране.

- Думаю, не надо уточнять, чему именно я попросил меня научить. Это было ещё в первой половине января, я хотел попробовать, понять, боюсь ли я до сих пор, познакомиться с собой в этом плане и научиться на будущее. Мне понравилось с первого раза. Я даже не представлял, что может быть… так.

- А до этого вы нет?..

- Нет, - помотал головой Том с непоколебимой уверенностью; что касается прошлого, у него в голове по-прежнему сидело: «Как можно такое подумать?!». – Отец Оскара с две тысячи восемнадцатого года думает, что мы вместе, но это только шутка. Я до сих пор не знаю, как назвать отношения, в которых мы были. Никак, наверное… Мы просто жили вместе, спали в одной кровати. Но Оскар никогда меня не трогал. Он был единственным, кого я не боялся, не боялся даже спать с ним, когда мы оба были раздетыми. Ни с кем другим я и представить себе такого не мог, мне становилось жутко до слёз, но в нём я был уверен.

«Он меня приручил», - чуть было не добавил Том, но промолчал, так как эти слова прозвучали бы совсем не так, как в мыслях.

- Здорово, когда есть тот, в ком ты можешь быть так уверен, - сказал Кристиан.

- Да, мне повезло, - улыбнулся Том. Подумал, посерьёзнел. – Но я не до конца понимаю себя и не знаю, что чувствую к Оскару. Я пытался поговорить с ним об этом, но разговор получился бестолковым.

- У тебя есть к нему чувства?

Том задумался, чуть склонив голову набок, и ответил:

- Я не ощущаю бабочек в животе, желания постоянно касаться и прочего, чем описывают влюблённость, любовь… Но он очень важный для меня человек. Он столько всего для меня сделал, и мы так много пережили вместе, что иначе быть не может. Мне хорошо и уютно с ним, во всех планах, и я не хочу, чтобы это заканчивалось. Я не хочу его, прости за подробности, я не испытываю никакого желания, когда смотрю на него, но когда доходит до дела, я загораюсь, у меня не возникает ни малейших сомнений по поводу правильности происходящего и оно приносит мне большое удовольствие.

У Кристиана возникли два противоположных вывода. Либо это любовь, ведь на её объект не смотришь всегда с вожделением, любовь выше того и больше, а если прикоснёшься, то остановиться уже невозможно. Либо Том просто полюбил секс, потому что о чувствах он говорил неопределённо, а о плотских утехах очень конкретно, и не раз повторил «мне нравится; я испытываю удовольствие». Жизнь с Оскаром нравится, секс с ним, а не он сам.

Не хотелось верить, что второй вариант может быть [единственной] правдой, потому что он не самый красивый, эгоистичный и в некоторой степени циничный.

- Ты ещё молод и для тебя это во всех смыслах первый опыт, - ответил Кристиан, - это нормально, что тебе многое непонятно и сложно разобраться в себе. И нормально, что ты экспериментируешь – это я о том, что ты выбрал гомосексуальные отношения.

- У тебя тоже так было? – Том подпёр голову рукой и устремил на отца взгляд.

- С мужчинами я всегда только дружил, других мыслей у меня никогда не возникало. Но до знакомства с Хенрииккой женщин у меня было достаточно. Среди знакомых я слыл ловеласом, - Кристиан сдержанно посмеялся воспоминаниям. – Я не горжусь этим и я не гнался за количеством, но я искал то самое «своё». И нашёл. Хотя с первого взгляда Хенриикка мне ни капли не понравилась, даже наоборот, она была совсем не в моём вкусе: бледная, худая, с удручающе серьёзным выражением лица. Она ещё и выговорила меня за то, что я её случайно задел на улице. Потом получилось так, что мы снова встретились, оказались в одной компании, пообщались. И… очень скоро все те горячие сеньориты, с которыми я проводил время раньше, перестали для меня существовать. Не знаю, как и когда точно я понял, что полюбил её, но я думал: «Вот эту бледную и худую и хочу видеть своей женой», - он снова посмеялся.

Столько лет прошло с тех пор, столько всего пережито, в том числе трагичного – вместе пережито, а воспоминания живы и ярки, точно это было вчера, и чувства всё такие же. Хочу видеть её своей женой до тех пор, пока могу видеть, до тех пор, пока не выдохну в последний раз.

Том улыбался папиным откровениям и тому, как у него горят глаза. Вот это точно любовь, в которой не усомниться. Но вместе с тем было немного грустно от того, что он ничем подобным похвастаться не может, ни к кому.

Или может?

- То есть нет универсальной формулы, как понять, что ты любишь человека? – спросил Том.

- Наверное, нет. Все люди разные и чувствуют тоже по-разному, несмотря на то, что любовь – одна. Для меня формула такова: ты не можешь смотреть ни на кого другого. То есть можешь, конечно, ты их видишь, но тебе это не интересно. Понимаешь?

Том сделал про себя заметку: неинтересно смотреть. У него как раз именно так и было со всеми прочими. Тот факт, что и на Оскара ему неинтересно смотреть в каком-то особом смысле, он пока отмёл как незначительный. И кивнул отцу:

- Понимаю. Ты помог мне, спасибо.

- Хорошая помощь – ударился в воспоминания, - посмеялся Кристиан.

- На примере понятнее, так что самое то, - улыбнулся ему Том.

- Рад, что смог помочь, - сказал Кристиан, уже без шуток, с улыбкой.

У него появилось новое предположение: у Тома есть чувства к Оскару, но он не понимает их, что совершенно неудивительно. Ведь ля него это не просто первый опыт отношений, он особенный в плане человеческих взаимоотношений, развивавшийся в этой неотъемлемой части жизни не так, как абсолютное большинство. Том до четырнадцати лет был изолирован от общества, да и потом тоже, а об остальном лучше не думать, чтобы не захотеть выкопать ублюдков из могил, растолочь кости в прах и спустить в унитаз. Хотя бы так, там, в нечистотах, им и место.

Кристиан был искренне рад думать, что Том любит Оскара (в ответных чувствах Шулеймана он не сомневался, достаточно видел и слышал, чтобы сделать соответствующие выводы). Оскар нравился ему и виделся подходящей парой Тому, неважно, что они оба мужчины. И дело отнюдь не в состоянии Шулеймана. О его состоянии Кристиан не думал и в своё время рассказал о нём только Хенриикке. Дело в том, что Оскар тот человек, кому можно доверить Тома со спокойным сердцем.

Том прикусил губу и обернулся к двери. Его комната была одной из немногих жилых комнат, в которой дверь запиралась, - собачья же спальня. Когда-то его это пугало, потому что боялся, что Оскар запрёт его снаружи в качестве воспитательной меры за что угодно, он бы в таком случае получил разрыв сердца. А теперь этот факт играл на руку, поскольку Том не хотел, чтобы Оскар завалился в комнату посреди его разговора с папой и – или подслушал, или наговорил чего-нибудь, отчего ему, Тому, будет неловко перед отцом. И первое, и второе было очень в манере Оскара.

- Пап, кое-что произошло… - проговорил Том, повернувшись обратно к отцу, облизнув губы.

Кристиан сразу посерьёзнел, взгляд его стал настороженным. Он сразу подумал о плохом.

- Что произошло?

Том вновь облизнул губы и сказал:

- Я вспомнил кое-что из жизни Джерри, из его памяти.

В глазах Кристиана отразилась смесь ужаса, непонимания, растерянности и некой обречённости. Он посчитал, что это означает, что не случилось никакого объединения, расстройство по-прежнему существует, и все его светлые и счастливые надежды, которые уже успели стать жизнью, обернулись прахом.

- Это…

- Оскар сказал, что такое возможно при объединении личностей, - ответил Том, не дав отцу договорить, прочитав страхи на его лице. – Это не означает, что я всё ещё болен, наоборот.

Кристиан выдохнул, Том продолжал:

- Но для меня это стало неожиданностью. Я просто пришёл на кухню, чтобы перекусить, взял нож и вдруг вспомнил, как Джерри держал в руке нож… Как он убил Паскаля, своего опекуна. Не могу сказать, что я рад или не рад этому – не убийству, разумеется, воспоминаниям. Но я не понимаю – почему только сейчас? Ведь прошло уже пять месяцев.

- Ты рассказал об этом Оскару?

- Нет.

Они поговорили ещё некоторое время, и Том, попрощавшись с отцом и закрыв крышку ноутбука, отправился искать Оскара. В спальне его не оказалось, в гостиных тоже. Заглянув в «их любимую ванную» и не обнаружив Шулеймана и там, Том направился на кухню, где и нашёл его.

- Оскар, мне кажется, я люблю тебя.

- Ты точно решил меня в могилу свести, - отозвался Шулейман и отвернулся от холодильника, который не успел открыть. – Что за колесо странных идей крутится в твоей голове? О! Я уже начал говорить, как мой папа! Доволен?

Том выслушал его речь до конца, непонимающе нахмурился и произнёс:

- Я тебе только что в любви признался. Ты слышал?

- Раз я ответил, значит, слышал.

- Странная у тебя реакция… - заметил Том, сложив руки и груди и оглядывая Шулеймана из-под чуть сведённых бровей.

- Нормальная реакция на бредовую идею.

- Бредовую идею?! – возмутился Том, всплеснув руками. – Я сказал, что люблю тебя!

- Ты сказал «кажется».

- Хорошо, - выдохнул Том, успокаиваясь. – Я люблю тебя. Без «кажется».

- Не надо делать мне одолжений. Хотя нет, надо. Сделай мне одолжение – забудь про эту идею. Ты меня не любишь, я тебе это уже говорил.

- Ты не можешь этого знать! – вновь всплеснул руками Том.

- Могу. И это я тебе тоже уже объяснял.

- Ты ошибаешься. Да, у меня не было выбора и всё такое, но разве не бывает так, что первый человек, которого ты встречаешь, оказывается твоей второй половинкой? Бывает.

- Мы не половинки. Из нас получится кривое целое, - хмыкнул Оскар, достал из холодильника сок и отпил из пакета.

- Хорошее целое получится, - страстно парировал Том. – Уже получилось, мы же пара. Оскар, мне с тобой хорошо, ты для меня очень важный человек, близкий и особенный. Мне даже сексом нравится с тобой заниматься, а это для меня ого показатель! Что это, если не любовь?

- Это называется «мальчик дорвался до секса». А по поводу того, что тебе нравится со мной – ты ни с кем другим не пробовал и не можешь утверждать, нравится ли тебе именно со мной, с кем-то ещё или в принципе, - сказал Шулейман и поставил сок на тумбочку.

- А я не хочу ни с кем другим.

- Дай себе время.

- Мне не нужно время, - мотнул головой Том, сделал шаг к Оскару, второй. – Мне с тобой хорошо.

Дойдя до парня, он обнял его со спины, ласково прильнув всем телом, потёрся носом о плечо. Шулейман дёрнул плечом, стряхивая его:

- Не пытайся подмазываться. Я своего мнения не изменю.

Том отлип от него и ударил кулаками по спине, несильно, не для причинения боли, а показательно задираясь, раз не оценил ласку.

- И бить меня тоже бесполезно, - сказал на это Оскар, не предприняв ответной меры.

- Почему ты не хочешь мне поверить? – спросил Том, отступив от него.

- Я поверю, ты потом свалишь, а мне что останется делать, страдать? Оно мне надо?

- Я не собираюсь никуда сваливать.

Шулейман подошёл к вопросу с другой стороны. Повернулся к нему и, пристально глядя в лицо, спросил:

- Ты хочешь быть со мной всю жизнь?

Том задумался, машинально отведя взгляд. Так далеко он не заглядывал, вообще не загадывал на будущее. Эта пауза была очень показательной.

Понаблюдав за ним пару секунд и не дожидаясь более ответа, Оскар кивнул:

- Что и следовало доказать.

- Просто я ещё не привык строить планы на отдалённую перспективу, - сказал в своё оправдание Том. – Трудно уметь это, прожив мою жизнь: когда никогда не можешь быть уверен, проснёшься ли ты утром следующего числа или через пару лет, в каком месте будешь и каким.

Почти не солгал. Почти, потому что верил себе, он действительно никогда не строил планов – только мечтал – и пока что не обзавёлся привычкой и умением делать это. Но на самом деле его заминка была обусловлена тем, что пытался представить целую жизнь, до самой смерти, рядом с Оскаром и не сумел.

- Принимается, - кивнул Оскар.

- Теперь ты мне веришь? – Том подошёл к нему, хотел взять за руку, но руки его были переплетены на руки, потому просто встал рядом. – Я правда думаю, что люблю тебя.

- А я, получается, должен любить тебя в ответ? – скептически поинтересовался в ответ Шулейман.

- Не обязательно. Мне достаточно того, что ты хорошо ко мне относишься, - совершенно искренне ответил Том.

- И изменять мне тебе можно?

Тут у Тома непроизвольно скрипнули зубы, но он постарался взять себя в руки.

- Если так нужно… - часто заморгав, сказал он.

Оскар ухмыльнулся и, шагнув к Тому, притянул к себе за талию.

- А может, втроём? Или вчетвером…

Том вскинул голову:

- Почему ты уходишь от темы?

- Потому что тема бредовая. Ты вбил себе в голову, что любишь или должен любить меня, но это совсем не так. Забудь об этом, нам и так хорошо, а признания и обещания всё только испортят.

- Почему ты не можешь поверить в то, что у меня это не блажь? Или ты в принципе не веришь, что тебя можно любить?

- Если я скажу, что в принципе, ты отстанешь от меня?

- Нет. Я докажу, что это не так.

- В таком случае – я не верю только в твою любовь.

- Я докажу, что она есть, - упрямо сказал Том.

- Только не надо петь серенады под окнами. Во-первых, высоко, звук не долетит. Во-вторых… Нет, без «во-вторых».

- Я и не собирался петь.

- Ты определённо не романтик.

- Ты тоже.

- Я и не претендую.

- Я тоже.

- Тебе не кажется, что разговор зашёл в тупик?

- Немного. Ты веришь мне?

Оскар со вздохом закатил глаза и сказал:

- Давай договоримся так: если через год ты всё ещё будешь со мной, я поверю в твою любовь, и поженимся.

- А жениться зачем? – сразу насторожился Том.

- Вот и ещё одно подтверждение тому, что нет у тебя никаких чувств ко мне, - усмехнулся Шулейман.

- Никакое это не подтверждение, - возразил Том. – Но я не понимаю, зачем вступать в брак, мне нормально и просто жить вместе.

- А я уже готов к самым серьёзным отношениям, коими является брак. Настоящая любовь должна быть закреплена официально. И обязательно венчание, - последнее Оскар добавил для красного словца.

Том подумал и кивнул:

- Я согласен.

- По рукам, - Шулейман протянул ему руку.

Их ладони встретились и сцепились в рукопожатии, скрепляя уговор.

- Ровно через год я буду здесь, с тобой, даже если ты будешь меня прогонять, - убирая руку, сказал последнее слово Том, подводя черту под запустившим таймер разговором-спором.

- Время покажет.

Соблазн поверить был велик, так яро Том доказывал, что любит и никто ему больше не нужен, так смотрел. Но Оскар сохранял холодность рассудка и держался.

***

Вечером Том и Оскар традиционно легли в одну постель. Устроив голову у парня на плече и сонливо прикрыв глаза, Том думал о том, займутся ли они сейчас активностью. Сегодня уже было дважды и не сказать, что Тому хотелось ещё, но он бы точно не отказался, поскольку после такой кардионагрузки невероятно сладко спится, и сам процесс тоже более чем приятен.

А Оскар не спешил ни погасить свет, ни обратить на него внимание. Сидел в телефоне, размеренно пролистывал по экрану.

- Так ты вспомнил, как Джерри убил Паскаля? – будничным тоном, как бы между прочим спросил он.

Том угукнул сквозь ещё не дрёму, но близкое к тому, совершенно расслабленное состояние, усыпившее бдительность. Запоздало поняв, о чём его спросили, он распахнул глаза, поднял голову и встретился с направленным на него выжидающим взглядом Шулеймана.

- Откуда ты знаешь? – понимая, что отпираться поздно, удивлённо спросил Том.

- Экстраординарные способности. Ты забыл?

- Мой папа тебе рассказал? – это объяснение было единственным разумным, поскольку кроме отца никто не знал о том, что он вспомнил.

- Да, - Оскар не стал отпираться. – В отличие от тебя он разумный человек. Вопрос – почему ты утаил от меня эту информацию?

- Я не утаивал.

- Когда человек молчит о чём-то важном, это называется утаиванием. Почему? – повторил вопрос Шулейман, смотрел пристально.

Том вздохнул и ответил:

- Сначала я побоялся рассказать, не знаю, почему. Потом не хотел портить вечер и решил, что это не самая важная информация. Можно подумать, важная? – он вскинул взгляд к Оскару.

- Важная, по крайней мере, я должен быть в курсе неё. Когда ты уже поймёшь, что должен рассказывать всё, что касается твоего психического состояния?! – с раздражением вопросил Шулейман. – Тебя жизнь ничему не учит?

- Ты уже давным-давно не мой доктор.

- Я останусь им навсегда. И тебе стоит уяснить то, что я тебе сказал, это облегчит жизнь нам обоим.

Том посмотрел на Оскара ещё две секунды и опустил голову, соглашаясь:

- Хорошо. Хорошо… - повторил он, тяня последний звук, придумывая, как проучить своего дока, чтобы пожалел о своих словах.

Придумал:

- Иногда мне снятся кошмары, ты понимаешь, о чём. Я не хотел тревожить тебя и забивать тебе голову своими проблемами, но, раз ты сам настаиваешь, теперь я постараюсь просыпаться и буду будить тебя и рассказывать, что мне приснилось, чтобы ты меня успокоил. Ведь это прямо касается моего психического равновесия.

- Окей. Что-нибудь ещё?

Том ожидал, что Оскар возмутиться, но то, что этого не произошло, не заставило растеряться. Фантазия набирала обороты.

- Да. Я подумал, и я хочу быть сверху – не в позе, а в роли. Пассивная роль противоречит мужской природе и негативно сказывается на моей и без того забитой и искорежённой сексуальности, - Том говорил уверенно и серьёзно, смотрел на Оскара, подпирая голову рукой, а внутри всё подрагивало от смеха, который даже глаза не выдавали. – Ты согласен? В конце концов, я тоже мужчина и я хочу им быть.

- Я уже говорил, что не против. Но не сейчас. Мне лень готовиться.

- А я хочу сейчас, - с нажимом проговорил Том, глядя в зелёные глаза напротив своими лукаво блестящими тёмными, сделав ударение на слове «сейчас», и потёрся пахом о бедро парня.

Но Шулейман его игры не оценил и посмеялся:

- Ты решил сменить амплуа на собаку и поиметь мою ногу?

- Нет, кое-что повыше, - с ещё большим лукавством ответил Том и перекатился на него, красноречиво налегая сверху.

На самом деле Том не хотел и по-прежнему не мог подумать о том, чтобы быть с Оскаром в активной роли. Но игра распаляла, азартовый адреналин гнал кровь.

Не дожидаясь ответной реплики, Том поцеловал Оскара. Оскар без промедления принял поцелуй и ответил, он тоже был отнюдь не против ещё одного раза на сон грядущий, но был настроен на секс другого порядка, в привычной для него роли. Он засунул руку Тому в трусы и сжал ягодицу, отводя её в сторону.

Том достал его руку из своих трусов и отпихнул в сторону.

- Нет, - сказал он твёрдо и поцеловал Оскара в шею, обхватил губами, посасывая, мочку уха, поиграл кончиком языка и, напрягши язык, провёл им вдоль внешнего края уха, который у виска.

У Шулеймана по телу прошла дрожь. И когда это Том научился что-то делать в постели, а не только стонать и извиваться?

Но он напомнил:

- Сейчас ничего не получится.

- Получится.

Том прижался к Оскару всем телом и задвигал бёдрами, следуя инстинктам, показывая, что сейчас – он главный, и никак иначе. Снова завладел его ртом в поцелуе.

Шулейман не слишком сопротивлялся. Оставшись без трусов, он дотянулся до тумбочки, выудил из верхнего ящика презерватив и бросил его Тому:

- Это тебе.

- Зачем он мне? – Том нахмурил брови, сев на пятки.

- За тем, что при несоблюдении правил гигиены во избежание неприятностей лучше использовать защиту.

- Я готовлюсь редко, а в первое время вообще никогда этого не делал, и ничего плохого не произошло. Я с этим не хочу, - Том поднял презерватив, держа его между указательным и средним пальцем, и послал обратно в сторону тумбочки.

Кондом проехал по крышке тумбочки и упал с края на пол.

- Ты только с малознакомыми женщинами так не делай, это чревато незапланированными детьми и алиментами, - дал совет Оскар.

- Я не собираюсь спать ни с какими женщинами, - напомнил Том, что у него любовь и никто другой ему не нужен.

Оскар воздержался от комментария, только тихо усмехнулся себе под нос.

Получив в руки бутыль с лубрикантом, Том повертел её в руках и выдавил на пальцы прозрачного геля. Обратил внимание на свои не очень короткие ногти и подумал, что нужно быть осторожным.

«Я это делаю?! Серьёзно?!», - билась в голове мысль.

«Пора остановиться!», - вопило что-то внутри.

Но игра же! И, положа руку на сердце, Тому захотелось попробовать, почувствовать, как это – быть внутри чужого тела, владеть, вести, двигаться – так, как заложено природой. Трахать, в конце концов. Грубо, но это слово лучше всего подходит, такие мысли.

Игра вышла из-под контроля. Они так и остались в прежней позе: Оскар на спине, Том на нём, и в данном случае Тома ничуть не смущало «лицом к лицу» и глаз он не закрывал, кроме тех моментов, когда держать их открытыми не получалось.

Можно поздравить себя с первым опытом в активной роли. Это было лучше, чем обычно бывает у парней в первый раз, поскольку опыта у Тома, особенно если считать весь опыт тела в целом, уже было достаточно.

Кончив, Том скатился на постель. Оскар за ним не успел. Он подождал немного и устроился позади лежащего на боку с поджатыми ногами Тома, взял его за бедро, разворачивая удобнее и намереваясь восстановить справедливость по позициям и оргазмам.

- Не трогай. Если ты сейчас меня, то эффекта не будет, - сквозь дрёму, от которой голова стала тяжёлая-тяжёлая, пробормотал Том.

Он отпихнул руку Оскара и натянул на себя одеяло, завернулся в него, как в кокон, всем своим видом показывая, что он – спать.

Шулейман лишний раз убедился в том, что в постели Том – законченный эгоист. Получив своё удовольствие, он никогда не думал о том, успел ли партнёр и что нужно посодействовать, если нет. Единственным вариантом добиться от него участия в процессе в таком случае было – не отпускать и дотрахивать до своей разрядки, пока не соображает, пока не кончит во второй раз, без чего чаще всего не обходилось.

Но сейчас этот вариант – не вариант, потому что изначально не схватил, и Том уже спит.

- А как же поговорить? – иронично спросил Оскар в тишину, глядя на бессовестного ангелочка в белом коконе.

Расталкивать Тома он не собирался. За время отношений с ним, особенно за то время, когда они ещё не дошли до постели, Оскар понял, что не все желания исполняются, и научился терпеть.

- И вот мы с тобой снова наедине, - сказал Шулейман своему по-прежнему стоящему члену. – Но ничего, завтра утром отомстим. Да? – он хлопнул Тома по попе под мягким покрывалом.

Том промычал в ответ, потёрся щекой о подушку и снова затих. Оскар выпутал его из одеяла и укрыл их обоих, обнял Тома со спины.

- А ведь я люблю тебя, - зачем-то признался он спящему «недоразумению» в затылок. – Вот ирония: никогда никого не любил, а тебя полюбил.

- Я тебя тоже люблю…

Шулейман подскочил:

- Так ты не спишь, паскуда?!

В ответ тишина.

Оскар ни черта не понял: то ли Том зачем-то притворялся и снова притворяется, что спит; то ли он разговаривает во сне, чего раньше за ним не водилось, и отвечает удивительно в тему.

Он рывком перевернул Тома на спину и начал трясти за плечо, желая понять, что это было. Растормошённый Том открыл глаза, непонимающе посмотрел на Шулеймана, осоловело посмотрел на его бросающуюся в глаза эрекцию. Рассудив, для чего тот разбудил его, Том снова лёг на бок и раскрылся до середины бедра, говоря негромко:

- Только аккуратно. Не дёргай меня сильно. Я очень хочу спать.

Получается, Том спал, потому что только что он по-настоящему проснулся, так не притворяются. Мысли о сексе пропали, хотя эрекция не спала.

- Не надо, - качнул головой Оскар и лёг рядом на спину.

- Почему не надо? – Том сел, вновь непонимающе посмотрел на него. – Я не против. Только аккуратно, - повторил он вкрадчиво. – Извини, я всегда засыпаю, ты же знаешь.

- Знаю. Вот именно, не в первой уже. Спи.

Больше всего Тому хотелось положить голову обратно на подушку и вернуться ко сну, но он, превозмогая эгоизм и леность, стянул с Оскара одеяло, склонился над его бёдрами и взял в рот. Засыпал в процессе, глаза слипались даже в закрытом состоянии, но тем не менее сосал энергично, не со страдальческим видом отбывающего повинность. Хотел доставить удовольствие.

Удовольствие от горячего влажного рта и мягких губ, плотно, но деликатно обхватывающих его член и скользящих по нему вверх-вниз, маячило для Оскара на втором плане. Первый план всеобъемлюще занял взрыв мозга, вызванный поведением Тома, донельзя несогласованными друг с другом противоречиями, которые он демонстрировал.

Том то не обращал внимания на свой внешний вид и смущался в случае оголения, то держался свободно и уверенно и придавался самолюбованию. То неискушённо вздрагивал от каждого ласкающего прикосновения, как невинный мальчик, то вёл себя развратно. То был бесхитростен и мягок, то выпускал не когти – рога и броню, с удовольствием участвовал в словесных боях и трепал нервы. Очень напоминал одну небезызвестную мстительную сучку и вновь оборачивался привычным и обычным собой, не очень умным, смотрящим пристально, как это делают дети, с вечно распахнутыми глазами.

Даже тембр голоса у него менялся; Оскар в своё время отметил, что у Джерри тембр был другой, более низкий в сравнении с Томом и плавный, грудной. Даже взгляд менялся, то в нём менялось, что не есть отражение настроения, эмоций, мыслей.

Новая модель, вашу мать! Теперь по-настоящему.

Новая модель. Суперверсия. Двое в одном и бонусом третий вариант личности, неопределённый.

Оргазм тоже не затмил по силе этот взрыв мозга, но вышиб из головы все мысли, а когда они вернулись, то были уже не так активны.

Том завалился на бок рядом с Оскаром и мгновенно заснул, не стерев с губ и подбородка слюну и следы спермы. Шулейман вытер ему лицо краем одеяла, укрыл по плечи и наконец-то погасил свет.

Глава 4

Мой океан — это ты.

Куда приводят мечты?

Маяк среди темноты;

Мой океан — это ты!

Фидель, Океан©

Том проснулся от поцелуев в шею сзади. Как же приятно было так просыпаться!

Блаженно улыбаясь, Том открыл глаза и обернулся к любовнику, и увидел – голубоглазого, в отличие от него не обнажённого, а одетого в ту одежду, которую Том на нём запомнил.

- Развлечёмся, куколка?

Том громко вскрикнул не от ужаса – от шока, который испытывает любой человек, увидевший в своей постели того, кого в ней быть не должно.

Вскрик вырвался из горла и в реальности, разбудил. Том подскочил на постели, махнул рукой, приземлив пятерню Оскару на непокрытую одеялом грудь, впился ногтями, сдирая кожу. Шулейман тоже проснулся, тоже вскрикнул от неожиданности, зашипел сквозь зубы, выругался и, откинув от себя руку Тома, метнул в него гневный взгляд.

- Ты чего орёшь и задираешься с утра пораньше?

- Мне ужасный сон приснился, - ответил Том, кривясь.

- Я думал, ты сочинил про кошмары, - хмыкнул Оскар; желание придушить Тома и скинуть с кровати его уже покинуло. – Раз нет, рассказывай. Я же вчера подписался слушать.

Том его не слушал, он и так не собирался молчать, его распирали эмоции.

- Мне приснилось, что я проснулся в одной постели с голубоглазым… Этим… Эриком… Как будто он вместо тебя, и мы любовники. Он целовал меня, мне было приятно, я обернулся и… Фу, гадость! – Том затряс руками от невозможного отвращения, в попытке стряхнуть с себя грязь.

- Интересно. Что дальше? – осведомился Шулейман.

- Всё. Я увидел его, закричал от шока и проснулся. Оскар, что означает такой сон?

- Я не специалист по снам.

- Ты психиатр.

- Психиатры не работают со сновидениями, это стезя психоаналитиков.

- Но ты точно понимаешь в этом что-то, - упрямо, просяще стоял Том на своём. - Оскар, что может значить такой сон? – повторил он. – Он же не значит, что я хочу этого? Это точно какое-то расстройство, если да!

Во сне всё было добровольно, и это было хуже всего, хуже кошмаров о пережитом аду, которые иногда посещали, но не ввергали в непреодолимый ужас, не портили реальную – после пробуждения – жизнь. Тома затопило чувство гадливости. Он ощущал себя вываленным в помоях и наглотавшимся их, и от неприятия того, что увидел во сне, его то мутило, то трясло.

Он снова потряс руками; скривлённые губы не распрямлялись.

- Успокойся, - сказал Оскар, внимательно наблюдая за Томом и его состоянием, которое ему не очень нравилось – не нравилось, что тот сильно нервничает и дёргается.

- Не могу успокоиться, - отозвался Том и нервно почесал плечо, оставив на коже исчезающие разводы от ногтей. – Как мне могло такое присниться? Фу! Так гадко.

- Перефразируя Фрейда, иногда сон – это всего лишь сон. На сны стоит обращать внимание только в том случае, если один и тот же повторяется. Тебе он в первый раз приснился?

- Да.

- Вот и расслабься. По крайней мере, пока он не станет навязчивым. А если станет, подыщу тебе психоаналитика для работы с образами подсознательного.

- И что я ему скажу?! – Том угрюмо уставился на парня из-под сведённых бровей. – «Я хочу своего насильника»? Фу, блять!

- А ты хочешь? Едва ли есть хоть один шанс, что у вас что-то получится.

- Конечно нет! Не хочу!

- Хочешь думать, что хочешь?

- Нет.

- Вот и не думай. Это всего лишь сон, не имеющий никакого веса, пока ты его ему не придашь.

Том вздохнул, никак не мог перестать кривиться, хотя гримаса и подрастеряла яркость. Понимал, что Оскар всё правильно говорит, но не мог откинуть свои чувства и мысли, вызванные отвратительным и дурным сновидением.

Если бы к нему во сне применяли насилие, пусть даже как-то по-новому, пусть к нему взрослому, такому, как есть сейчас, было бы, конечно, неприятно, но по-другому, это был бы всего лишь кошмар. А пришедший образ не кошмар в привычном понимании, в нём не было ни муки, ни страха, он просто отвратителен, противоестественен, причём не из-за того, что герой мерзости – не первый день труп.

- Мне гадко, - проговорил Том через паузу. У него не получалось отряхнуться от чувства гадливости.

- Считаешь себя извращенцем?

- Нет. Да… Не знаю… А что, если мне теперь такое будет часто сниться?

- Тогда и подумаем, что с этим делать.

- Я же буду бояться спать. Я уже. Как подумаю, что снова такое… Брр! – Тома передёрнулся.

- Так ты боишься, или тебе гадко?

- Гадко. И от этого страшно: я не хочу просыпаться и думать, что я грязный извращенец.

- Грязным извращенцем ты будешь, если выкопаешь тело и трахнешь его. Как раз прошло уже полгода, чуть меньше, разложение дошло до «сухой стадии»: мясо уже разложилось, органы разжижились, зубы выпали, остались кости, хрящи и сухая кожа. Представляешь, какое зрелище? Запах, правда, уже не такой, как на начальных стадиях разложения, но он всё равно есть, говорят, напоминает сырный.

Сглотнув подступившую к горлу тошноту и морщась ещё сильнее, но уже по другому поводу, Том спросил:

- Зачем ты мне это рассказываешь?

- Чтобы ты знал, - пожал плечами Шулейман. – И чтобы мыслил не их живыми образами, а тем, что они представляют собой сейчас. Но – если приснится, и подорвёшься блевать – не в мою сторону.

Том улыбнулся, даже тихо, практически беззвучно и коротко посмеялся и сказал:

- Ты отличный психолог.

- Есть такое. Отпустило тебя?

Том покрутил в воздухе кистью, имея в виду, что не уверен: его попустило, отвлёкся, но осадок остался, и он не мог сказать, что через минуту чувство гадливости и соответствующие мысли не вернутся.

- Пойдём, - Оскар откинул одеяло, встал и за руку вытянул Тома из кровати, решительно уводя в сторону двери.

Том запутался в болтающихся на коленях трусах, пытался подтянуть их на ходу одной рукой и сумел сделать это только в коридоре. Спросил:

- Куда мы идём?

- В душ, расслабляться. Вода отлично справляется с этой задачей и очищает голову от лишних мыслей. Или тебя надо вести сразу на пляж? – Шулейман затормозил близ ванной комнаты, посмотрел на Тома, и сам ответил на свой вопрос: - Думаю, душа будет достаточно, - он открыл дверь ванной и подтолкнул Тома внутрь, и заметил, кивнув ему вниз: - Мог и не натягивать, раздевайся.

Том снял бельё, и они вместе зашли в просторную душевую кабину прямоугольной формы с полностью прозрачными стенками. Том встал к Оскару спиной, поскольку нагота вне секса его по-прежнему смущала, как и совместное мытьё, до сих пор ни разу не согласился на попытки Оскара затащить его в ванную.

Шулейман включил воду, и на них сверху полились тёплые струи. Положил ладонь на плечо Тому, провёл по напряжённым мышцам и выпирающим костям, сжал трапециевидную мышцу.

Вода действительно расслабляла и смывала всё лишнее, проясняла голову и приводила мысли в порядок. Чувство гадливости и нервозность сменились мыслью и пониманием, что этот сон – на самом деле всего лишь сон, который окончился с пробуждением и ничего не значит в реальной жизни. Том вздохнул и прикрыл глаза, наклонил голову влево, показывая, где ему помять, погладить, потому что руки Оскара по-прежнему были у него на плечах и не лежали без дела.

- Ты помнишь, что я тебе вчера сказал? – спросил Оскар через некоторое время.

- Ты много чего говорил.

- Вечером. После секса.

- Ты накричал на меня и за что-то назвал паскудой.

- А до этого? – как бы невзначай уточнил Шулейман.

- Не знаю, - ответил Том и повернулся к нему лицом. – Ты говорил ещё что-то? Я спал, извини.

Он помолчал секунду и добавил:

- Мне за эти минуты успел присниться сон. Приснилось, что ты признаёшься мне в любви. Причём не было никакой картинки, я ничего такого не помню, я только слышал твой голос. Представляешь? – Том смущённо улыбнулся и посмотрел на Оскара. – Видимо, я так сильно хочу, чтобы ты любил меня, что вижу это во снах, - пошутил он, чтобы скрыть неловкость.

Но Оскар не смеялся, не отвесил юмора в тему от себя и смотрел так, что у Тома родилось предположение:

- Что, не приснилось? – спросил он, запнувшись, потому что не мог в такое поверить. Этого же не может быть?!

Шулейман отрицательно покачал головой:

- Не приснилось.

- Ты серьёзно?

- Да. Вчера я признался тебе в любви.

Тому стало страшно. Потому что своя любовь была для него сродни игре, ему нравилась мысль «любить Оскара», этот вариант в настоящем казался ему самым правильным, и своя любовь ни к чему не обязывает. А любовь другого человека к тебе – это ответственность, это уже серьёзно. Том не был настолько уверен в себе, совсем не был уверен…

Первой мыслью было – как можно быстрее собрать свои вещи и сбежать, съехать, чтобы не усугублять и не соприкасаться с тем серьёзным, с чем он не факт, что справится. Вторая мысль, диаметрально противоположная – здесь и сейчас поклясться себе, что никогда не уйдёт и будет рядом как достойная пара, не обманет чувств и не причинит боли. Третья – поверить, что Оскар пошутил и переспросить сотню раз, чтобы добиться подтверждения. Четвёртая – взять паузу. Пятая – ответить, что тоже любит – доказывал же это вчера! – и жить как раньше, как будто никакой новой переменной не появилось. Но разве он так сможет?

Все эти мысли пронеслись в голове за три мгновения. Не отдав предпочтение ни одной из них, Том спросил:

- Ты не шутишь?

- Нет. Но не бери в голову.

- В смысле – не брать в голову?

- Не держи эту информацию в голове и не меняй своё поведение со мной в соответствии с ней, - Оскар видел говорящий страх в глазах Тома и не хотел, чтобы его признание испортило то, что есть. - Между нами ничего не изменилось и не изменится от того, что я сказал.

- Это… - Том начал и мотнул головой. – У меня слов нет. Я могу тебя любить, а ты меня – нет! Как ты можешь чувствовать ко мне что-то романтическое? Я же недоразумение, чучело и так далее, и это всё твои слова.

- Я по-прежнему не считаю тебя идеалом. Я ещё не сошёл с ума.

Том мимолётно и неровно улыбнулся, лишь приподнял уголок губ. Даже забыл, что стоит перед Оскаром совершенно голый, и не замечал его наготы.

- И… что теперь? – спросил он.

- Ничего, - просто ответил Шулейман. – Я уже сказал, что моё признание ничего не изменит – если только ты всё не испортишь, чего бы мне очень не хотелось. Потому и говорю – не забивай себе голову.

- Что ты имеешь в виду, говоря, что я всё испорчу? – уточнил Том.

- То, что ты вобьёшь себе в голову, что должен любить меня, раз я люблю тебя, будешь стараться выстроить и поддерживать идеальные отношения, что будет тебя изматывать, и в результате сорвёшься. Что, скажешь, я неверно предугадал твою стратегию поведения? И всем этим процессом ты испортишь ту приятную для нас обоих жизнь, которая есть и могла бы продолжаться, если бы ты не взялся, «делать как правильно». Оно нам надо? Лично мне совершенно нет.

Том не знал, что сказать. Страх уже прошёл, но он всё равно чувствовал себя совершенно растерянным. Хотел найти верный выход – на верную тропинку, но его, кажется, не было. Он отвернулся к кранам и подкрутил их, настраивая воду погорячее, чтобы чем-то заполнить паузу и спрятать глаза. Под прямым, пристальным взглядом Оскара у Тома не получалось думать и он ощущал вину.

- То есть ты хочешь, чтобы я вёл себя как прежде? – Том задал вопрос, повернувшись обратно к парню, посмотрел на него. – Но почему ты не хочешь поверить в то, что я люблю тебя, если у тебя есть чувства ко мне? Это нелогично, - он тряхнул головой и сложил руки на груди, с самым серьёзным видом ожидая ответа. Как-то незаметно вопрос перешёл в атаку.

- Логично. Именно поэтому не хочу: я готов к тому, что ты уйдёшь, вероятно, скоро, и точно не буду страдать по этому поводу, потому что ничего другого не жду. Но если я поверю тебе и буду думать, что у нас всё взаимно, то в итоге может получиться нерадостное для меня чёрти что, потому что ты всё равно уйдёшь.

- Почему ты так уверен, что я уйду? – с искренним непониманием и налётом обиды спросил в ответ Том.

- Потому что. Я уже объяснял тебе, покопайся в памяти.

- Оскар, я не такой, как твоя мама и твой папа, я не брошу тебя.

- При чём здесь… - нахмурился Шулейман, но, не договорив, понял, воскликнул, всплёскивая руками: - О, Господи! Что я тебе говорил по поводу психоаналитического разбора? Не надо его мне устраивать.

- Но ведь это так: тебя бросали, и поэтому ты никого не держишь – чтобы тебя не могли бросить снова. Я тоже уходил от тебя, но я всегда возвращался, что стало для тебя чем-то особенным, и ты боишься, что я уйду навсегда, и тебе снова будет больно, если ты поверишь, что я могу остаться.

- Поразительно… - проговорил Оскар, отдавая Тому должное и окидывая его медленным взглядом. – Познания и навыки Джерри в области психологии вкупе с твоим незнанием, что уместно говорить, а что нет – гремучая и опаснейшая смесь.

- Но я ведь прав?

- Даже если да, то что?

- То, что мне будет, ради чего и в каком направлении стараться. – Том подошёл к Оскару, тот хмыкнул:

- Мне определённо не нравится, что уже второй раз, когда речь идёт о наших отношениях, ты забираешь себе роль главного.

- Кто-то же должен брать на себя ответственность за наши отношения, раз ты не делаешь этого и вообще не веришь в них, - с улыбкой ответил Том.

- Ах так!..

Зная, что означает это «ах так», Том поспешил отскочить от Оскара.

- Если собираешься спасаться бегством, сначала нацелься на дверь, иначе расшибёшь себе лоб, - посоветовал Шулейман. – Дверь левее.

Том бегло огляделся в поисках чего-нибудь, что можно схватить в руки, и, сняв с держателя лейку душа, выставил её перед собой со словами:

- Я собираюсь дать бой, - он продолжал чуть улыбаться, не мог сдержаться.

Оскар посмеялся и шагнул к нему, переходя в наступление. Окутывавшая их сфера напряжения лопнула, точно мыльный пузырь, и оба испытали облегчение. Оба улыбались, вливаясь в игру, и наслаждались дурашливым противостоянием.

Скоро Том лишился своего оружия – сам бросил его, чтобы не оторвать шланг – и угодил в объятия Оскара. Спрятал лицо у него на плече, ткнувшись в горячую, мокрую кожу, вкрадчиво положил ладони ему на грудь.

- Если я могу кого-то любить, то только тебя, - сказал Том, подняв голову и глядя в глаза Оскару. – И только тебя я хочу любить, - и снова прижался к нему.

Шулейман усмехнулся уголком рта и погладил Тома по лопаткам.

Его основанная на неверии броня треснула. В конце концов, он же тоже не железный. Да и как оставаться железным, когда на тебя смотрят таким открытым взглядом и говорят такие слова?

«Будь, что будет. Всё равно я готов к любому исходу».

- Ты крайне убедителен, - проговорил Оскар, подняв голову Тома за подбородок. – Но я ещё не поверил, - добавил он с ухмылкой и поцеловал Тома.

Том принял поцелуй, закрыв глаза и приоткрыв рот, и с секундным промедлением начал целовать в ответ.

- Так это хитрый план по уламыванию меня на секс в душе? – разорвав поцелуй, проговорил Том Оскару в губы; дыхание уже немного сбилось.

- Возможно…

- Ничего не получится.

- Спорим? – усмехнулся Шулейман и, склонив голову, припал губами к шее Тома.

- Я в туалет хочу.

- Умеешь ты обломать кайф, - сказал Оскар, нехотя отпуская его, и указал на дверцу душевой: - Иди.

Тома прижало по малой нужде, потому он не стал требовать, чтобы Оскар вышел, и сам не ушёл в другую ванную, её мог справить и при свидетеле. Но сделал это сидя, поскольку так ничего не видно. Вымыв руки, Том не вернулся в душ, а остался около умывальника и занялся чисткой зубов.

Шулейман встал на пороге душевой кабины, скрестив руки на груди и припав плечом к тонкому ребру стеклянной стенки, и вопросительно смотрел на Тома. И произнёс:

- Мне кажется, или меня только что впервые в жизни продинамили?

Том освободил рот от щётки и вернул Оскару его же уклончивый ответ:

- Возможно…

- Рано или поздно ты вернёшься в душ, - с ухмылкой ответил Шулейман. – Максимум через три минуты.

- Я могу и не мыться. Для меня это не принципиально.

- Это шантаж?

- Ага, - с широкой и неприкрыто победной улыбкой отозвался Том, отвернулся к зеркалу и сунул щётку обратно в рот.

- Меня моим же оружием…

- И мне ни капельки не стыдно, - сказал Том, не ожидая продолжения высказывания, и возобновил прерванную на секунду чистку.

Оскар шумно выдохнул и закатил глаза, тем не менее, не испытывая на самом деле никакой злости или раздражения, и, зайдя обратно в кабину, притворил за собой дверцу. Решил не тратить время и помыться, раз уж развлечение откладывается.

Том зашёл в душ после него и успел вымыть и тело, и голову быстрее, чем Шулейман побрился. На то и был расчёт – управиться быстро, чтобы не быть зажатым в душе.

***

Когда позвонили в дверь, Оскар сам пошёл открывать, чем утруждал себя крайне редко. Том провёл его взглядом, но не стал гадать о причинах нехарактерного поведения. Возникла ассоциация с тем утром, когда Оскар тоже сам открыл дверь, а за ней оказалась полиция, и во что тогда вылилось недопонимание. Но сейчас Том знал, что никаких наказуемых грехов за ним не водится, потому не придал значения этой ассоциации и не беспокоился.

- Иди сюда! - позвал Шулейман, не заходя на кухню.

Том пошёл на голос и нашёл его в ближней гостиной. На диване стояла штука, похожая на переноску, которая была у Маркиза, но в два с половиной раза больше.

- У меня для тебя подарок, - сообщил Оскар и открыл дверцу переноски.

На сиденье дивана из мрака выкатился щенок королевского пуделя удивительной расцветки – цвета шампанского с золотым отливом и блеском.

Том вытаращил глаза и забыл выдохнуть. Поражённо смотрел на любопытного кудрявого малыша.

- Подарок, мне? – спросил он, переведя ошарашенный взгляд к Оскару. – Собака?

- Да. Я давно уже думал о том, чтобы подарить тебе какое-нибудь домашнее животное, и наконец-то нашёл то самое.

- Это правда мне? – глупо и очаровательно, неверующе переспросил Том.

- Да. Я же сказал. – Шулейман взял щенка в одну руку и протянул Тому. – Он твой. Нравится? – спросил он, когда Том аккуратно забрал у него щенка.

Том покивал, прижимая малыша к груди, и произнёс:

- Я никогда даже мечтать не смел о том, что у меня будет собака…

У него глаза блестели от слёз, так расчувствовался, обрадовался и не мог поверить. Шулейман отметил про себя, что деньги, уплаченные за этого щенка, определённо лучшее его вложение средств за последние годы.

- Но почему пудель? – спросил Том, с серьёзным недоумением посмотрев на Оскара.

Он был очарован малышом, но сам никогда бы не выбрал эту породу и был удивлён тем, что такую экстравагантную и дамскую породу выбрал Шулейман, не мог увязать выбор с ним.

- Во-первых, потому что, как я уже сказал, я искал что-то особенное, - отвечал Оскар. – А когда увидел этого щенка, понял, что он то, что нужно. У него уже и история имеется: его выводили специально для одного человека из Брунея, но он отложил покупку на три месяца по каким-то своим причинам, и мне удалось выкупить его.

- Сколько же ты за него заплатил? – с неприятным шоком произнёс Том.

- Не так много, как ты можешь подумать, - посмеялся Оскар. – Это всего лишь собака.

Том кивнул и, посмотрев на щенка и подумав, спросил:

- Ты сказал, что он должен был достаться какому-то другому человеку. Этот человек не захочет его забрать?

- Если захочет – его проблемы. Просто не поедем в Бруней, а на чужой территории войну развязывать никто не станет. Как раз ни у папы, ни у меня там нет никаких интересов. И вторая причина, почему я выбрал пуделя, - Шулейман без перехода вернулся к прерванной теме, - пудель – это очень патриотично.

- При чём здесь патриотизм?

- Пудель – национальная порода Франции. И пусть ты к французам не имеешь никакого отношения, но я всецело причисляю себя к данной нации.

- Я тоже считаю себя французом, - не без обиды сказал Том.

- Вот и славно, - подытожил Оскар. – Я и себе взял.

Он сунул руку в переноску и явил на свет ещё одного щенка, полностью чёрного, точно бездна. В отличие от своего ласкового брата по отцу этот малыш имел суровое выражение мордочки, не спешил радоваться людям и любопытствовать на мир вокруг.

Так и заводчики сказали: золотистый малыш ласковый и игривый, а чёрный спокойный, серьёзный и сам себя развлекает. Они как будто созданы для таких разных Тома и Оскара.

- Можно? – спросил Том, указав на черныша.

Получив разрешающий кивок от Шулеймана, Том сцапал на руки и второго щенка, усадил по одному на сгибе локтя. Посмотрел на своего малыша, на оскаровского – черныш не отвечал ему взаимностью и выглядел недовольным.

- Спасибо тебе, это лучший подарок, - произнёс Том с искренней признательностью и любовью. – Мне с четырнадцати лет никто не делал подарков… - вспомнил он с грустью, опустил взгляд к щенку цвета шампанского и поднял обратно к парню. – Но этот точно лучший.

- Хорошо, что тебе нравится, в противном случае ему бы пришлось пережить стресс отказа и обратной дороги.

- Ты что? Я никогда от него не откажусь, - Том прижал своего малыша к сердцу, как дитя, из-за чего немного защемил и ущемил второго, о чём тот незамедлительно дал знать, гавкнув, и тихо прорычал, что смотрелось смешно в силу его размера и того, что щенки по определению умилительны. – Ой, прости.

Том отпустил черныша на пол и, подойдя к Оскару, обнял, стараясь контролировать расстояние между их телами, чтобы они не зажали щенка.

- Спасибо, - повторил он и отстранился.

- Пожалуйста. Давай обсудим условия содержания собак в доме, - Шулейман сел на диван и закурил. – Они не спят с нами в кровати…

- Совсем? – расстроился Том.

- Совсем. Собакам в кровати не место. Они могут спать на полу, но мне не очень нравится заниматься сексом при четвероногих зрителях, поэтому лучше поставить их лежанки в какой-нибудь другой комнате.

- Хорошо, - нехотя согласился Том. – Что ещё?

- Выгул. Выгуливать их будем по графику: день ты, день Жазель.

- А ты когда?

- Никогда. Я пробовал гулять с Дами и мне не понравилось.

- Так нечестно и неправильно. Ты ведь хозяин и должен заниматься своим питомцем.

- Ты меня слышал?

- Слышал. Давай выгуливать вдвоём, если ты не хочешь заниматься этим сам. Буду каждый день будить тебя на прогулку, - Том обезоруживающе улыбнулся, но Оскар остался чёрств:

- Только попробуй. Не заставляй меня жалеть о своём выборе – двух выборах.

- Не пожалеешь. Как можно пожалеть о выборе таких очаровательных созданий, как мы? – Том поднял щенка к лицу и снова улыбнулся, показывая, какие они милые. – А если будешь нас обижать, уйдём от тебя к тому мужчине из Брунея. Раз он хотел собаку, то примет и меня. Я ведь хорошее домашнее животное? – он театрально захлопал ресницами.

Для Оскара это было неприятно, примерно как удар под дых. Высказывание Тома наглядно показывало, что он уже не тот наивный и невинный мальчик, каким был.

Том перестал улыбаться и сконфуженно опустил голову, двумя руками прижимая тёплый, тоже притихший комок к груди.

- Оскар, извини. Это просто неудачная шутка. Я не хочу от тебя уходить ни в коем случае, и я никогда не позволю другому мужчине прикоснуться ко мне, для меня это невообразимо. Потому что ты – это другое, а с любым другим мужчиной – это гомосексуализм, который для меня противоестественен. Мне вообще никто другой не интересен, обоих полов.

Шулейман вопросительно выгнул бровь. Его ставило в тупик то, что и в сучьем образе, и в своём обычном Том был одинаково искренен и органичен.

- А я думал, помочь тебе собрать вещи или отправить в неблизкий путь налегке… - вздохнув, ответил он.

- Не грозись, - Том вновь растянул губы в улыбке и смотрел прямо. – Ты так просто меня не отпустишь, потому что я тебе нужен.

- Ты тычешь меня в это носом? – голос Оскара прозвучал холодно и хлёстко, его начинало злить поведение Тома, его самодовольная наглость и игры на чувствах.

Том дважды моргнул и снова опустил голову, вцепился тонкими, холодными пальцами в кудрявую шкурку безымянного малыша.

- Вот снова... Оскар, у меня что-то с головой, - Том покрутил кистью у виска. – Не в том смысле, - уточнил он, подняв голову. – Но в мыслях все эти вещи звучат забавно и безобидно, а на деле получается не так. Прости. Давай дальше обсуждать условия содержания. А то я ещё чего-нибудь наговорю и - или ты меня поколотишь, или я сам себя загрызу.

- Может быть, пришло время поработать со специалистом?

- Оскар, со мной всё в порядке. Просто я не могу вдруг стать нормальным и идеальным, я ещё только учусь этому.

- Так нормальным или идеальным? Это разные понятия.

- Для меня нормальный – это идеальный, потому что я всегда был далёк от нормальности.

Том сел в кресло, поднял щенка к лицу, смотря в блестящие глазки, и посадил его на колени, гладил. Ему стало грустно и горько, в том числе из-за того, что испорчен радостный и светлый момент.

- Ты заберёшь его у меня? – спросил он, не поднимая печального взгляда и чеша малыша за висячим ухом.

Оскар не выдержал – рассмеялся. Подошёл к Тому, опустился перед ним на корточки, положив ладони ему на колени, и произнёс:

- Как ты умудряешься сочетать в себе такие противоположности? То намекаешь, что можешь уйти от меня к другому миллиардеру, то как маленький ребёнок боишься, что у тебя отберут зверушку.

- То есть не заберёшь? – Том приподнял голову и украдкой посмотрел на парня.

- Конечно нет, - Шулейман усмехнулся и потрепал его по вихрам. – Подарки не забирают.

Том ссадил щенка на кресло, сполз коленями на пол и обнял Оскара, обвив руками за шею, прижавшись трепетно, тепло и закрыв глаза.

- С тобой я когда-нибудь точно сойду с ума, - с тихой усмешкой покачал головой Шулейман.

- Не надо, - ответил Том, крепче обнимая его и не открывая глаз, вжал подушечки пальцев в мышцы спины под тканью рубашки. – Кто-то же должен быть адекватным.

- То есть ты признаешь, что это не про тебя?

- Ну… Я ещё не достиг совершенства.

- Твоя самооценка определённо идёт вверх, - вновь усмехнулся Оскар.

Том отпустил его и, подарив мягкую улыбку, сел на пятки. Посмотрел на черныша и спросил:

- Как ты его назовёшь?

Оскар тоже взглянул на своего новоприобретённого питомца и ответил:

- Космос. Потому что он непроглядно чёрного цвета, - сразу объяснил он выбор клички.

- Если исходя из цвета, то почему не Чёрная дыра? Нет ничего чернее них.

- Чёрная дыра – странная кличка для собаки, тем более для кобеля.

Том, понявший намёк Оскара, смущённо посмеялся и добавил от себя:

- А для суки ещё и оскорбительное.

- Некоторых сук это как раз характеризует.

Том наморщил нос: какой ужас! Но всё же и это тоже было ему смешно.

- А ты как назовёшь? – в свою очередь поинтересовался Шулейман. – Или надо подумать?

Том задумался, склонив голову набок, и ответил:

- Лис.

- Лис? – в недоумении и со скепсисом переспросил Оскар. – Он же не рыжий?

- И что? – Том поймал своего щенка и снова обнял, прижав к груди. – Это как у Экзюпери. Только у него был лис – Лис, а у меня пёс – Лис. О, такой мультик тоже есть! – радостно воскликнул он. – «Лис и пёс». Хороший, но местами грустный.

- У тебя определённо не возникнет проблем с детьми, потому что ты знаешь все-все мультфильмы, - заметил Шулейман. – И я удивлён, что ты читал «Маленького принца».

- Я не читал. Но я видел много передач, в которых рассказывалось или упоминалось об этой книге. Мне казалось, что это интересная история. Надо будет как-нибудь прочесть, - размыслил Том и поцеловал щенка в мордочку.

- Эй, я ревную! – деланно возмутился Оскар.

- Не беспокойся, так, как тебя, я его целовать точно не буду.

- Я очень на то надеюсь.

- Фу, о чём ты думаешь?! – Том тоже притворно ужаснулся.

Он поднялся на ноги, снова усадил щенка – пять минут как Лиса – в кресло. И спохватился:

- Им же нужна еда! Нужно поскорее купить, они наверняка голодные! И игрушки нужны! Они уже не пьют молоко? Что вообще едят щенки?..

Том тараторил с невероятной скоростью и сыпал вопросами, ни на один не дожидаясь ответа, засуетился на месте, не зная, куда кидаться в первую очередь.

Шулейман тормознул его:

- Сбавь обороты, Мэри Поппинс для хвостатых. Здесь всё есть на первое время, - он поднял с пола огромную увесистую сумку и водрузил на столик.

Заводчики заботились о своих питомцах и после отправления к новому хозяину, прилагали к каждому всё необходимое на первое время, чтобы облегчить хозяину задачу и обезопасить щенка от промашек с питанием. В том числе и любимые игрушки отдавали, чтобы щенку было проще адаптироваться на новом месте.

Том переключился на сумку, порылся в ней и выудил банку консервов, открыл и понюхал. Лис тявкнул, сполз на пол и закрутился вокруг хозяина и вокруг себя, показывая, что хочет то, что аппетитно пахнет у него в руках, на недосягаемой высоте. Космос тоже хотел откушать, но не скакал, а перебрался поближе к Тому, сел и смотрел на него взглядом: «Холоп, подавай мой обед скорее».

- Прошу, только не пробуй, - прокомментировал Оскар интерес Тома к содержимому банки.

- А если попробую, то что? – Том поднял к нему взгляд, в котором ясно читалось: «Это вызов? Принято!».

- Ничего. Ложку принести?

Том не ответил, демонстративно достал двумя пальцами кусочек и отправил рот. Прожевал и проглотил, не поморщившись и не отводя взгляда от лица Оскара.

- Теперь иди, прополощи рот, - велел тот, указав в сторону кухни.

Том его распоряжение проигнорировал и, улыбаясь, потянул к нему руки:

- Кто-то хотел поцеловаться…

- Уйди от меня!

Шулейман отпихнул Тома от себя, но несильно, не всерьёз, со смехом, хотя нежелание целовать его сейчас было вполне подлинным. Том в недоумении развёл руками:

- Ты спокойно целуешь меня после того, как в моём рту побывал твой член, но брезгуешь из-за того, что я попробовал кусочек?

- Мой член – это моё, родное. А это – собачья еда.

- А ты, оказывается, брезгливый, - выдал Том с улыбкой до ушей, предовольный тем, что нашёл слабое место своего дока.

- Я не брезгливый, - поправил его Оскар, - это ты без тормозов. Ты тянешь в рот всё, что условно съедобно.

- Неправда. Я… - Том задумался, вспоминая, что из съестного ему не нравится настолько, что в рот он это не возьмёт.

Пауза затягивалась. Том перебрал даже сверчков и прочих насекомых, но так и не нашёл то, что не стал бы пробовать ни при каких условиях.

- Вот и я о том же, - сказал Шулейман. – Ты прожорливый как саранча.

От ответной реплики Тома отвлёк Лис, который, встав на задние лапки, начал скрести ему по штанине.

- Пойдёмте, малыши, - Том переключился на щенков и направился к двери, зазывая их за собой.

Подумал, что их лучше отнести – они же маленькие, им тяжело ходить на своих коротких лапках на такие огромные для них расстояния, тем более голодными и после переезда. Взял на руки Лиса, но так для Космоса не хватало руки, поскольку вторая была занята банкой. Том запаниковал, поскольку хотел унести всё сразу, но это не представлялось возможным, но нашёл решение. Сначала бегом отнёс еду на кухню, потом на руках отнёс туда малышей. Вернулся за мисками и снова убежал. Потом вернулся за мисками для воды, и убежал.

Так и бегал туда-сюда и по квартире, наводил лишь ему ведомый порядок, раскладывая и разнося вещи Лиса и Космоса по местам.

Оскар сидел на диване и со снисходительной улыбкой и не без удовольствия наблюдал за его мельтешением. В этом было важное отличие Тома от Джерри, которое никуда не делось, и это радовало. Джерри никогда не суетился, его движения были выверенными и лишних движений он вообще не совершал. А Тому достаточно одного стимула и всё, поскакал, попробуй останови.

Наверняка Том всегда был таким, но боялся сделать лишнее движение в силу своей забитости, страхов и банальной неумелости.

В очередной раз ворвавшись в гостиную ураганом, Том запрыгнул на диван, сев на пятки с разворотом к Оскару. Глаза сверкают, на лице озорная улыбка – красота.

- Никакой допинг тебе не нужен, - с усмешкой заметил Шулейман. – Один щенок – и ты уже бегаешь по потолку.

Том улыбнулся ещё шире, ещё озорнее. Оставив слова Оскара без ответа, он перекинул колено через его бёдра и оседлал, взял его лицо в ладони, запрокидывая ему голову, и поцеловал. Тому очень нравилось целоваться так, сверху.

- А я думал, что ты вознамерился на постоянной основе быть верхним, - с ухмылкой проговорил Оскар, разорвав поцелуй и глядя Тому в глаза, и взял его за талию.

Он испытывал необъяснимый восторг, держа в ладонях его тонкое, костлявое тело. Кровь моментально устремилась вниз, и хотелось ни за что его не отпускать. Сжимать, лапать, целовать, кусать, срывать с губ стоны, крики, хрипы. Держать. Держать.

- Мне не понравилось, - признался Том, стыдливо потупив и отведя взгляд. – То есть понравилось, но снизу я испытываю больший и более яркий спектр эмоций, - поправился, признался он, от отчаянного смущения крутя пуговицу на рубашке Оскара.

- Хорошо, что ты уточнил, а то мне почти стало обидно. И я рад, что у нас не возникнет разногласий по поводу позиций, потому что на постоянной основе уступать верхнюю я категорически не согласен, - высказался Шулейман и, захватив Тома ладонью за затылок, впился в его рот поцелуем.

Том с удовольствием ответил. Снова взял лицо Оскара в ладони и привстал на коленях, отбирая обратно позицию ведущего. Шулейман не сопротивлялся, гладил, сжимал его тело, в особенности бёдра и ягодицы.

Через минуту Шулейман подхватил Тома под бёдра и свалил с себя на диван. Стянул с него футболку и штаны вместе с бельём. Том мотнул головой, стряхивая с лица спутанные волосы, посмотрел на Оскара, тяжело дыша, потом на дверь, и обеспокоено спросил:

- А если зайдёт Жазель?

- Как зайдёт, так и выйдет, - отрезал Шулейман и ушёл за смазкой.

Том отвернулся к спинке дивана, подогнув ноги и руки к груди. В одиночестве лежать голым посреди гостиной ему было неуютно, и особенно стыдно будет, если Жазель застанет его в таком виде. В приоткрытую дверь просочился Лис, просеменил к дивану и встал на задние лапы, подрыгивая и виляя хвостом, влекомый интересом «попробовать на зуб» к хозяйской пятке, но запрыгнуть на диван у него не получалось.

Вернувшийся Оскар погнал щенка:

- Иди отсюда. Сейчас с твоим хозяином буду играть я.

Лис опротестовал решение тявком и за шкирку отправился за дверь. Выкинув его, Шулейман вернулся к Тому, который уже полулежал, опираясь на локти, и с изломом бровей наблюдал за его действиями. Том опустился на спину, вытянув руки вдоль тела, и наполовину прикрыл глаза. За оттасканного за шкирку малыша было обидно, но было и другое чувство, покрывающее собой всё. Налитой член касался живота, и хотелось уже перейти к активным действиям.

Не ожидая действий Тома, Оскар сам раскинул ему ноги: левую задрал на спинку дивана, а правую спихнул с сиденья, раскладывая его перед собой. Том облизнул губы, дышал глубоко.

Быстро избавив себя от одежды, Шулейман сел на пятки меж ног Тома и вылил на ладонь смазки, обхватил этой рукой его член, неспешно водя кулаком по длине, распределяя скользкую субстанцию. Потом деликатно сжал в кулаке мошонку, обласкивая эту особо чувствительную и нежную часть тела. Том закрыл глаза и развёл ноги ещё шире, наслаждаясь прикосновениями. Рука Оскара исчезла и затем опустилась ниже.

- Ты можешь мне туда не смотреть? – попросил Том, не сумев спокойно выдержать продолжительный взгляд Оскара, направленный ему в промежность.

- До сих пор стесняешься? – в свою очередь поинтересовался Шулейман, до этого массировавший большим пальцем его вход, и, надавив указательным на сомкнутые мышцы, плавно ввёл его внутрь до конца.

Том вновь облизнул губы, немного сбившись во вдохе от вторжения, которое удивительным образом не приносило ни крупицы боли, никогда, как и тогда, когда дело доходило до более весомого и объёмного. И ответил:

- Я бы предпочёл, чтобы ты этого не делал.

Шулейман мимолётно усмехнулся, показав зубы, сдвинулся назад и, склонившись над Томом, поцеловал в натянутое сухожилие между пахом и бедром. Том дёрнулся от этого, но не сумел ничего ответить, потому что, когда открыл рот, Оскар надавил на его простату. Вместо ответа Том, зажмурившись и выгнув шею, сдавленно простонал и повёл бёдрами.

Покончив с недолгой подготовкой, Шулейман нанёс смазку на себя и вошёл, налёг на Тома, опёршись на согнутую руку, чтобы быть максимально близко, но не придавить. А второй рукой держал его за бедро.

- Не закрывай глаза, - сказал Оскар, наращивая темп.

Том, взмахнув ресницами, открыл глаза, сталкиваясь с взглядом Оскара, с его такими близкими глазами, зелёными с жёлтыми вкраплениями, а сейчас почти чёрными и невозможно яркими из-за расширенных зрачков и блеска. Обнял его одной рукой за шею, послушно смотря в глаза и не испытывая желания закрыть их или отвести взгляд.

Это совершенно другой, новый уровень ощущений – заниматься сексом, глядя друг другу в глаза. Уровень, уносящий в запредел, на орбиту, где нет привычных земных ощущений и звуков тоже нет.

Шулейман наклонился и поцеловал Тома, по-прежнему не закрывая глаз. Том тоже не закрывал, смотрел. И это было ещё что-то совершенно новое, поражающее – целоваться, смотря в глаза, кроме которых ничего не видно, заглядывая в душу.

Несмотря на то, что не было обжигающе страстной прелюдии, после которой для взрыва достаточно одного касания, у них не было шансов продержаться долго, и оба, не сговариваясь, это предчувствовали.

Когда оба кончили, Оскар бесцеремонно разлёгся на Томе, но Том не протестовал. Ему не было слишком тяжело, но было тепло, уютно, безопасно, и Оскар прикрывал собой его наготу. Том перебирал пальцами его жгуче тёмные, почти смольные волосы, пахнущие, если принюхаться, неким укладочным средством.

- Открыть тебе тайну? – спросил Том, загадочно улыбнувшись, чего Шулейман не видел, и продолжая играться с его волосами.

Оскар поднялся на локтях, вопросительно и заинтересованно заглядывая в его лицо.

- Давай.

Том облизал губы, с которых не получалось согнать улыбку, вдохнул, выдохнул, растягивая эффектную паузу. И признался:

- Я так и не прополоскал рот.

Шулейман сперва непонимающе нахмурился, а затем, вспомнив, почему Том должен был прополоскать рот, сквозь смех выдал:

- Ах ты зараза!.. И как мне тебя наказать за отсутствие совести и направить на путь правильный?

Том сел, поскольку Оскар поднялся с него, и подначивающим тоном напомнил:

- Крыс я больше не боюсь.

- И надругательства тоже не боишься, - кивнул Шулейман, - бесполезно пугать тебя домогательствами, ты вошёл во вкус. Я определённо скучаю по старым добрым временам, когда я имел рычаги воздействия на тебя.

Том засмеялся, но смех его резко оборвался. Он посерьёзнел, напряжённо свёл брови и спросил:

- Ты правда скучаешь?

Оскар поставил локоть на спинку дивана и подпёр кулаком скулу, окинул Тома взглядом, не торопясь с ответом.

- Нет, - ответил он через паузу, за которую Том успел надумать себе самого плохого и известись, и добавил с самодовольной ухмылкой: - Я и сейчас найду на тебя управу, если понадобится.

- Не сомневаюсь.

Вечером Том купил электронную книгу «Маленький принц». Устроился на кровати с телефоном, Лисом и пиалой с солёными овощными чипсами и погрузился в чтение. Только перед сном он перебрался к Оскару.

Щенки были выдворены из спальни, а Том снова уложен на лопатки. Потом на колени. Потом на колени и ладони. Сразу лечь спать у них хронически не получалось.

Глава 5

В ревности

Тонут даже ангелы.

В колыбельной пропасти

Ей не нужно алиби.

Ai Mori, Mr. Brightside (Killers cover)©

- А кто у нас такой хороший? Кто такой хороший? – Том с улыбкой сюсюкал с Лисом, то поднимая его к лицу, держа обеими ладонями под передними лапками, то почти опуская на колени.

Они вышли на прогулку – не выгул – и сейчас устроились на скамье в некотором отдалении от проезжей части средь залитого солнечным светом раскидистого проспекта. Поводок лежал справа от Тома, с ним Лис только справлял свои нужды и выполнил щенячью норму по растрате энергии, то есть бегал или семенил рядом некоторое время. Всё остальное время Том таскал малыша на руках, оберегая от усталости, агрессивного, на его взгляд, для мягких лапок асфальта, толпы, машин, и, надо сказать, слишком усердствовал в этом направлении. Была бы его воля – и не было бы понимания, что так нельзя, вредно для собаки – он бы вовсе не выпускал Лиса из рук на улице. Дома такого не было. Дома был Оскар, фотоаппарат, еда и прочие нужные и приятные дела, которые отвлекали и которыми невозможно заниматься с собакой в руках. К тому же дома малыш в любом случае в безопасности и сам крутился рядом, у ног, если не играл с Космосом или не пропадал где-то в чертогах огромной квартиры.

- Сумасшедший беглец!

Том помнил только одного человека, который с такой радостной интонацией называл его в глаза сумасшедшим, и голос, перекричавший шум проспекта, тоже узнал. Он повернул голову на оклик и увидел, что не ошибся, в открытом заднем окне чёрной машины зубоскалил как всегда поражающий яркостью и непонятный Маэстро Миранда Чили.

- Какая встреча! – продолжал вещать через разделяющие их два с лишним десятка метров Чили. – Ты перебрался на ПМЖ в Ниццу? Да, я знаю это, - он сам же ответил на свой вопрос, который изначально непонятно зачем был задан. – Ты почему от меня сбежал?!

Как бы он ни орал, разговаривать на таком расстоянии было неудобно. Сунув поводок в карман, Том подошёл к машине, остановившись в трёх-четырёх метрах от неё.

- Почему ты назвал меня беглецом? О чём ты? – спросил Том.

- Ты сбежал от меня, - повторил Миранда уже утвердительно. – Нагло, втихую и так не вовремя! Мы договаривались о том, что ты будешь у меня ходить, а ты сбежал! Заметь – я договаривался с тобой, не с Джерри!

Том в первые мгновения ужаснулся про себя и расширил от шока глаза, думая, что Миранда медиум (или кто там видит людей насквозь?) или ещё кто. Но затем вспомнил, что ещё прошлой весной, когда они познакомились, Миранда чётко разделял его и Джерри и говорил о разных личностях, ему очень нравилась эта концепция сумасшествия, и Том был бессилен его переубедить. И Миранда был единственным, кто ещё в прошлом году, в тот период полной безнадёжности и жизни под маской, называл его Томом. Маэстро требовал с него другое имя, для новой личности, не желая слушать и принимать, что его зовут Джерри, и Том, отчаявшись, назвал своё.

- Странная у тебя карманная собачка, - заметил Миранда, посмотрев на Лиса, которого Том держал подмышкой и поддерживал второй рукой.

- Он не карманный. Это королевский пудель.

- Знаю. Поэтому и говорю – странная. Дай!

Миранда снова безумно заулыбался и вытянул в окошко руку, растопырив пальцы с овальными ногтями, покрытыми белым матовым, местами сколотым лаком.

- Не дам, - Том переместил малыша к груди и немного отвернул корпус от Миранды.

- Я люблю собак и не ем их. Дай.

Чили вновь вытянул опущенную было руку и пошевелил пальцами, делая хватательные движения.

- Он боится чужих людей, - убедительно соврал Том, свалив всё на Лиса.

- Правильно, люди злые, - согласился Миранда.

Он закинул в рот таблетку, запил её водой из пол-литровой бутылки и, засунув бутылку обратно в свою голубую сумку, позвал Тома:

- Садись в машину. Так неудобно разговаривать.

Том посмотрел в видимый за головой дизайнера салон и, вернув взгляд к его лицу, ответил:

- Нет, спасибо. Если хочешь поговорить, выходи ты ко мне.

Миранда удивился. Ему редко кто предлагал свои условия, так как все знали, что он действует только на собственных. Подумав недолго, он кивнул сам себе, открыл дверцу и явил миру всего себя. На нём были надеты прямого кроя свободные штаны с леопардовым принтом, но расцветки рябой коровы; полупрозрачная блуза навыпуск, словно снятая с человека куда крупнее него и порванная в этой схватке; и ботинки на толстом каблуке и платформе, ботинки были чёрными.

Он взял сумку и направился к скамейке, на которой до этого сидел Том. Довольно нелепо оступился, наступив на камушек, но удержал равновесие, взмахнув руками и лишь чуть присев, и как ни в чём не бывало продолжил путь, сел.

Том оставался на месте и, провожая его взглядом, задался вопросом, почему он не попрощался с дизайнером, а предложил вариант продолжения разговора, при котором закончить неожиданную и не сказать, что приятную встречу будет сложнее. Но уже поздно сокрушаться и поворачивать назад.

- Если бы он был по-настоящему плохим человеком, ты бы на него зарычал, - с улыбкой сказал Том Лису, подбадривая себя. – Так ведь?

Щенок гавкнул и, преданно смотря блестящими тёмно-карими глазками, высунул язык. Также пройдя метры до лавки, Том сел на свободный её край и усадил Лиса на колени.

- О чём ты хотел поговорить? – спросил он, повернувшись к Миранде.

- Когда ты собираешься вернуться в модельный мир? – Чили задал вопрос в ответ, также повернувшись к Тому и поставив локоть на спинку скамьи.

- Никогда, - Том качнул головой. – Я завершил карьеру и не собираюсь к ней возвращаться. Я нашёл себя в другом деле.

- Это ты о фотографии? Да, я видел, у тебя есть хорошие снимки. Но одно другому не мешает.

- Не мешает, - согласился Том. – Но я не хочу быть моделью, мне это не нравится.

- Но у меня будешь? Том, мы же договаривались! – всплеснул руками Миранда.

- Тот договор давно расторгнут. Мне сказали, что ни у кого нет ко мне претензий, и тебя не было в списке тех, кто желает продолжать со мной сотрудничество в том случае, если я вернусь в профессию.

- Я не собирался за тобой бегать, но мы случайно встретились, и теперь я от тебя не отстану. Тебя больше нет в профессии, но ты есть во всех моих шоу, я так вижу. Ты должен там быть. Я хочу тебя себе, сумасшедший мальчик.

Том открыл рот, чтобы напомнить, что он ныне не модель и не намерен вновь входить в эту реку, но Миранда не дал ему вставить слово, повторил:

- Я от тебя не отстану.

Том снова открыл рот, но повторилось то же самое:

- Не отстану, - сказал Чили, сверля его взглядом светло-голубых, безумно блестящих и бегающих глаз.

Третью попытку Тома сказать Миранда не прерывал словом, но отвлёк тем, что вдруг схватил Лиса с его колен и усадил себе на колени, разглядывая малыша и трогая его шёрстку. Через три секунды он чихнул и громко шмыгнул носом.

- Аллергия на пушную шерсть, - пояснил Чили, хотя Том не спрашивал – напряжённо следил за тем, что этот не самый адекватный человек делает с его малышом. – У меня есть лекарство.

Миранда выпил ещё одну, другую, таблетку, после чего высморкался в бумажный платок и отправил его в установленную с его стороны урну. Лис соскользнул с его колен на сиденье лавки и теперь заворожено смотрел на болтающиеся от движений кручённые тканевые висюльки на его блузе. Встав передними лапками на бедро дизайнера, щенок толкнул одну висюльку лапкой, а после, клацая зубами, попытался схватить её, что ему удалось, и начал трепать.

- Лис, фу, нельзя! – Том придвинулся к Маэстро и взял щенка, но тот был не намерен отпускать игрушку так легко.

Миранда оторвал висюльку от своей блузы, даруя её малышу, чему тот был несказанно рад, сполз с его колен и полностью сосредоточился на расправе над добычей.

Тому от всей этой ситуации стало неловко. Отведя взгляд, он почесал висок и сказал:

- Извини. Он обычно не ведёт себя так.

- Пусть играет, - махнул рукой Чили и вновь вперил в Тома взгляд бледных глаз. – Какие твои условия?

- Миранда, я…

- Я от тебя не отстану, - в который раз повторил дизайнер, не дав Тому договорить. – Хочешь, чтобы я приехал к тебе и жил с тобой до тех пор, пока ты не скажешь «да»?

- Может быть, я бы и не был против, - максимально уклончиво ответил Том, неровно пожимая плечами. – Но я живу не у себя дома.

- Знаю. Ты живёшь с Шулейманом.

По-видимому, Маэстро ничего не смущало, и он не угрожал, а предупреждал о своих намерениях, не сомневался в том, что его никто не остановит, и не думал брать в расчёт мнение третьего участника потенциальной ситуации, владельца квартиры.

- Откуда ты так много знаешь про мою жизнь? – непонимающе нахмурившись, спросил Том.

- Я иногда заглядываю в твой инстаграм.

Том покивал в знак принятия ответа. Снова заговорил Миранда:

- Ты уже передумал? Можешь не возвращаться в профессию – твоё дело, но в моих шоу ты должен быть. Ты в них уже есть! Твой образ идеально мне подходит! Он создаёт концепцию!..

Том прикусил изнутри губу, чувствуя, что уступает, ещё немного, и уступит. Трудно выдержать такую атаку, какую устроил ему Миранда, когда тебя вот так упрашивают, даже не упрашивают – требуют. К тому же в голове всплыло: «Деньги не бывают лишними», это ведь совершенно так. Но в то же время Том не хотел размениваться на одни лишь деньги, они никогда не бывают лишними, когда дело касается его дела, фотографии, но не тогда, когда речь идёт о «перепрофилировании», тут нужно ещё подумать.

И он думал, думал, стоит ли оно того.

- Миранда, я могу попросить у тебя кое-что взамен на свои услуги? – спросил Том, он придумал, в обмен на что согласен эксклюзивно погулять по подиуму.

- Разумеется, не бесплатно! – взмахнул руками Чили, как и до этого, едва не задев Тома. – Деньги портят искусство, но искусство не делается без денег. Они – не проблема. Хочешь заломить сумму?

- Нет, - Том качнул головой, выдержал паузу и попросил: - Можешь подождать, пока я сделаю звонок? Пожалуйста, - добавил он после ещё одной, секундной паузы.

Миранда выгнул тонко выщипанные, выбеленные брови. Том вновь удивил его, сильнее, чем в предыдущий раз, и в том числе удивлял сам факт удивления.

- Ты поражаешь меня, сумасшедший мальчик, - сказал он и встал. – Хорошо. Буду в машине.

Проводив его взглядом до автомобиля, Том достал из кармана мобильник и набрал Оили. Сестра сбросила, но через пару секунд от неё пришло сообщение:

«Я на паре. Чего ты хотел?».

Том напечатал в ответ:

«Оили, я знаю, что ты учишься на дизайнера. Ты хотела бы выпустить свою коллекцию?».

«Конечно хотела бы. Но для этого нужны финансы и связи, чтобы финансы зря не пропали. У меня нет ни того, ни другого».

«А если я попробую договориться, чтобы знаменитый дизайнер помог тебе? Миранда Чили. Знаешь такого?».

Лекция потеряла приоритет, такой вопрос нельзя было решать по переписке. Оили выскользнула из лекционного зала и позвонила Тому:

- Ты это серьёзно? Миранда Чили?

Она знала и следила за творчеством многих-многих дизайнеров, многих любила до восхищения, у некоторых брала что-то на вооружение, но Ми-Ми Чили стоял отдельно от всех. Он был как идол, которому невозможно подражать, можно только наблюдать и восторгаться его личностью и делами, потому что познать его и понять тоже невозможно.

- Да, - отвечал Том. – Я сейчас с ним и могу поговорить о тебе. Но не обещаю, что всё получится.

- Если получится, я!.. – эмоционально начала Оили, но оборвалась на полуслове, сощурилась на том конце связи и настороженно спросила: - Почему вдруг ты решил так помочь мне?

- Потому что это твоя мечта, и я хочу, чтобы она сбылась, и ты была счастлива.

- Ты чудо. Если ты сделаешь это, то станешь моим любимым братом, - Оили сменила гнев обратно на милость и улыбалась, что было слышно по голосу.

- Не надо, - Том тоже чуть улыбнулся. – Твой любимый брат – Кими. А я просто удачно сел на скамейку, - шутливо добавил он.

Том посмотрел в сторону чёрной машины, в окне которой виднелся разглядывающий свои ногти Миранда, и добавил:

- Миранда ждёт меня, мне пора.

- Да-да, иди. Не забудь позвонить, когда поговорите.

- Конечно.

Опустив мобильник, когда Том отключился, Оили запрыгала на месте, давя в себе рвущиеся наружу ликующие возгласы, поскольку стояла посреди тихого университетского коридора. Затем одёрнула себя: «Дура, держи себя в руках, удачу спугнёшь!». Сделав серьёзное лицо, она тряхнула головой, откидывая назад волосы, и вернулась в аудиторию.

Убрав телефон обратно в карман, Том вернул Лиса, который уже догрызал импровизированную игрушку, на поводок и повёл его к машине Миранды. Чили, заметив его приближение боковым зрением, поднял и повернул к нему голову.

- Миранда, - заговорил Том, стараясь не нервничать. В конце концов, ответом будет либо «да», либо «нет», без каких-либо иных вариантов и дурных последствий. – У меня есть сестра, Оили, она с детства мечтала стать дизайнером и сейчас учится на него. Ты можешь помочь ей? Оказать протежирование? Кажется, это так называется…

- Ты просишь меня оказать поддержку твоей сестре? – переспросил Миранда, сверля его излишне пристальным взглядом, даже моргал раза в три реже, чем люди в норме.

- Да. Я видел её эскизы, они очень красивые и талантливые.

Том приврал, рисунков сестры он не видел, но какая разница, он бы в любом случае сказал, что они красивые.

- Помоги ей начать, чтобы её заметили, и она не совершила ошибок, а за это я буду до конца года твоим. Можешь даже не платить мне за показы.

- До конца года мне не надо, - махнул рукой Чили. – Надо на шоу в мае и июне.

- Всего лишь? – удивился Том.

- Потом договоримся ещё раз, на новых условиях, если понадобится. Откуда мне знать, вдруг ты снова станешь фарфоровой куклой, а её я не хочу. Или твоя концепция перегорит.

Миранда порылся в сумке и, ничего оттуда не достав, продолжил:

- Я буду в Ницце ещё пять дней, потом вернусь в Эдинбург. Приезжайте ко мне здесь или там, посмотрю твою сестру. Позвони мне, мой номер у тебя есть.

- Ты можешь сказать его ещё раз? Твой номер у меня на старом телефоне, сейчас у меня новый и новая карта, и я не помню, где тот.

- Диктуй, - вместо того, чтобы назвать свой номер, сказал Миранда и достал мобильник.

Том продиктовал. Миранда набрал его, сбросил, когда у Тома в кармане зазвонил телефон, подписал номер и сохранил. Том сделал то же самое.

- До встречи, сумасшедший мальчик, - оскалился в улыбке Чили и махнул водителю «поехали».

Вернувшись домой, Том снял с Лиса поводок, вымыл ему лапы, положил еды и ушёл в свою комнату, чтобы позвонить Оили. Когда сообщил ей новость, сестра, позволив себе вольность, едва не оглушила его радостным визгом, Том от неожиданности даже отстранил телефон от уха.

Через некоторое время, когда они уже обсуждали детали дела, в комнату зашёл Оскар и, подойдя к Тому и сев рядом, поинтересовался:

- С кем разговариваешь?

- С Оили.

- Привет, деточка, - нарочито громко произнёс Шулейман в сторону мобильника.

- Привет, - без какой-либо дружелюбности ответила ему девушка. – Верни мне Тома.

- Я его и не забирал. Телефон по-прежнему у него в руке.

- Я рада. Будь добр, не лезь в наш семейный разговор.

- Я тоже почти часть семьи. Какие секреты?

- Частью семьи ты будешь, если вы вступите в официальный брак, а до тех пор ты просто левый человек.

- Повезёт же кому-то с тобой, - усмехнулся Оскар.

- Тебе же повезло, - в его тоне ответила Оили. – Значит, и мой добрый и хороший где-то есть.

- Так ты уже хочешь доброго и хорошего? А в прошлый раз хотела настоящего мужчину.

- По-твоему, настоящий мужчина – это исключительно альфа-самец, который берёт, не спрашивая, говорит, не заботясь о чувствах других, и тому подобное?

- Нет. Но ты думаешь именно так. Потому что это твои слова.

- Это тот тип, который я ненавижу, - отбила удар Оили. – И тот случай, когда никакие деньги этого не исправят, даже твои.

- То ты говорила про абстрактного кого-то, то перешла конкретно ко мне. Тебя прёт, девочка, и язык выдаёт с потрохами, - с усмешкой отвечал Шулейман.

- Не лечите меня, доктор, - нарочито вежливо и сладко, а по правде донельзя ядовито произнесла девушка. - Вылечите себя.

- Какие у тебя фантазии…

- Не надо проекций. Я использовала правильный термин?

- Правильный. Но не к месту.

Том чувствовал себя лишним, бессловесной подставкой под телефон в их страстной беседе, в которой ему вдруг не осталось места. Как и тогда, во время поездки домой, когда Оскар и Оили разговаривали и смотрели только друг на друга. О нём просто забыли!

Ему это не нравилось. Но не находилось ни единой фразы, которую мог бы вставить в диалог, и времени тоже не было, реплики так и сыпались, без пауз. Как пинг-понг: он, она, он, она.

Оскар забрал телефон из пальцев Тома, поскольку пикировка затягивалась, и разговаривать так стало неудобно. На Тома при этом не взглянул, не говоря уже о том, чтобы спросить разрешения.

Это стало дополнительным ударом, последней каплей. Тому хотелось не просто сказать, а сразу повысить голос, рявкнуть, чтобы прекратили. Но он молчал и только слушал их крайне заинтересованный с обеих сторон страстный диалог и наблюдал за Оскаром, который его не замечал и улыбался (усмехался на самом деле, ухмылялся) не ему и не из-за него.

Внутри клокотала густая, топкая, черная, алогичная злоба, имя которой – ревность. Затапливала собой всё иное, и светлые чувства, и разум. Том был уверен, что не умеет ревновать, это совершенно не в его характере. Так и было. Но умела его часть, обладала данной чертой характера, пусть лишь единожды Джерри испытал это чёрное, неразумное чувство.

Том на уровне до-сознания знал, что уже испытывал всё это, оно знакомо ему, знакомо телу, напрягшемуся, точно в готовности к схватке. И знал, что это – ревность. В этот раз не лгал себе и не искал объяснений и оправданий. Иррационально чувствовал и старался не сжимать кулаки.

Только причиной ревности была не любовь, а чувство собственности: на его человека посягают! И виной ей было то, что посягает родной человек, уводит, если бы внимание Оскара было направлено не на Оили, может быть, спокойно реагировал.

- …Говорю же – заведи себе парня, сразу успокоишься, отвечаю, - реплика Оскара.

Что говорила до этого сестра, Том не слышал, но услышал её ответ: «Ты хоть иногда думаешь о чём-то, кроме секса?».

- Заметь, снова не я говорю о нём.

Том встал, отошёл к стене и, привалившись к ней спиной и скрестив руки на груди, демонстративно отвернулся. Раз на него не обращают внимания, то и он не будет. Но выйти из комнаты его бы не заставили даже под дулом пистолета. Не задумываясь, надрал бы задницу тому, кто попытался. Если только это был бы не Оскар. Если Оскар, то…

Хватит!

Тому захотелось побиться головой об стенку. Гадкое, гадкое чувство, от которого зудят нервы, скрипят зубы и сводит жилы! Но оно сильнее тебя. Том перевёл взор обратно к Шулейману, жёг взглядом чёрных глаз.

Оскар повернул к нему голову, посмотрел некоторое время и произнёс для Оили:

- Прости, дорогая, вынужден откланяться. По-моему, меня сейчас будут убивать.

Он положил мобильник на тумбочку и адресовал Тому вопросительный взгляд:

- По какому поводу так убийственно смотришь?

- Тебе кажется, - чего Тому стоило сказать это спокойно.

Он стоял в той же позе, подпирая стену, перекрестив руки и ноги. Только мерно раздувающиеся ноздри выдавали то, что его спокойствие лишь ширма, за которой бушует буря.

- Так я могу перезвонить и продолжить разговор? – поинтересовался Шулейман. Ему всегда нравилось ходить по острию.

Том стиснул зубы, отчего на лице ярко двинулись желваки, взгляд стал ещё чернее, и он непроизвольно резко и шумно втянул воздух. Всё это было очень показательно, особенно последнее – выдало его с потрохами.

- Так, так, так… - с этими словами и широкой ухмылкой на губах Оскар встал и неторопливо подошёл к Тому. – А ангелам, оказывается, не чужда ревность, - он упёрся руками в стену по бокам от плеч Тома. – В прошлый раз я ещё сомневался, думал, показалось, но сейчас точно уверен, что ты ревнуешь меня к сестре. Ты просто умираешь от ревности!

Том нервно дёрнул плечом, отведя взгляд на мгновение и скривив губы, и более не стал таиться, спросил в лоб:

- Тебе нравится Оили?

- Она весьма и весьма хороша.

Злость поутихла, из-под неё пробилось другое чувство – боль. Том опустил голову и уже другим, упавшим, тоном задал вопрос:

- Ты уйдёшь к ней?

- С чего бы?

- Оили очень похожа на меня, но она девушка и она младше. Это правильный и лучший выбор для тебя, потому что девушка в любом случае лучше, чем парень.

- Я так не считаю. И я ещё не в том возрасте, когда тянет на молоденьких.

- Ты сказал, что Оили нравится тебе.

- Да, нравится, она красивая и с ней интересно разговаривать. Но куда больше мне нравится кое-кто другой.

- Кто? – вскинув голову, глупо и абсолютно серьёзно спросил Том.

- Один клинический дебил, - улыбаясь, проговорил Оскар. – Кот и мышь. Тот, кому я недавно признался в любви, - он согнул руки, практически припадая к телу Тома, смотря в глаза. – Не уверен и не обещаю, что буду любить тебя всегда. Но для меня это всё-таки кое-что значит. Я слишком долго ждал, и пока ты от меня никуда не делся, у меня нет желания связываться с другими.

Не медля более, он поцеловал Тома. Том попытался сопротивляться, хотел сказать, но быстро сдался и начал целовать в ответ, с не меньшей жаждой, обвил руками за шею. Оскар подхватил его под бёдра и кинул на кровать. Пришедшие ещё во время их разговора и не замеченные ими Лис и Космос сидели недалеко от порога и с интересом наблюдали.

Через пару минут их отвлёк друг от друга звонок мобильника Тома. Это Оили звонила, надеялась, что Шулейман уже свалил, и она сможет договорить с братом.

Шулейман схватил айфон первым и, бегло взглянув на имя вызывающего абонента, ответил:

- Не трахаешься сама – не мешай другим.

Том был вне себя от возмущения, но не сумел его выказать, потому что Оскар, отшвырнув телефон, снова набросился на него с поцелуями. А потом возмущение куда-то пропало…

Глава 6

На холодном балконе,

В доме на грани шторма.

У меня паранойя

Вдвое, втрое выше нормы.

Я посылаю сигналы тревоги

В каждом начале своих монологов.

Если ты мне не дашь свою ладонь,

Велю открыть огонь.

Lascala, Agonia©

Через неделю после встречи с Мирандой Чили Том, Оили и Оскар отправились в Эдинбург из разных точек земного шара. Сестре Том купил билет, и она самостоятельно вылетела из Хельсинки в сторону Соединённого Королевства, а они с Оскаром полетели на личном авиалайнере Шулеймана из Ниццы. О целях поездки Том всё рассказал Оскару, но попросил не ехать с ними к Миранде – об этом, в свою очередь, его попросила Оили, знающая, что Маэстро «не любит буржуев». Ей категорически не хотелось, чтобы что-то или кто-то испортил эту встречу.

Впрочем, Шулейман и не собирался ехать с ними, делать ему больше нечего, как проводить вечер в компании знаменитого шизоида. За сохранность Тома он был спокоен, так как с ним Оили. В этом он заблуждался: в одиночестве за Тома стоило бы беспокоиться меньше, нежели в компании ушлой сестрёнки с задатками великого махинатора.

Приехав по адресу, Том и Оили увидели два практически равных по размерам здания, расположенных за забором, подсвеченным встроенными лампами, дающими свет разных цветов, которые сливались и перетекали друг в друга, что не найти границы. Левое здание было непосредственно домом, а правое рабочей студией Маэстро, в которой он проводил большую часть времени, и спал в ней тоже нередко, на диване. Также на территории имелась теплица в форме полусферы около шести метров в диаметре. Что в ней растёт, разглядеть не удалось.

Миранда, облачённый в блестящие шёлковые штаны, толстый халат в пол поверх голого торса, перехваченный на талии поясом, но толком не запахнутый, и тапки с мехом на платформе, лично вышел на улицу и впустил гостей на участок. Молча поприветствовал их, разведя руки, при этом у него было такое выражение лица, словно в его мире в этот момент он произносил приветственную речь и встречал ответные слова радости от встречи. После этого он круто развернулся, шаркнув подошвами тапок по узкой мощёной дорожке, пролегающей на земле в направлении крыльца, и в том же молчании пошёл обратно к дому.

Оили не покоробила эта странность. А Тому почему-то стало стыдно за дизайнера, хотя он и не говорил сестре, что они с Мирандой друзья, а даже если бы были, он бы всё равно не нёс ответственности за его поведение. Правильно рассудив, что это и было приглашением войти, Том и Оили последовали за хозяином дома и зашли внутрь.

Внутри жилище великого и ужасного Маэстро выглядело неожиданно обычно, даже, правильнее сказать, классически. В интерьере присутствовало много тёмного и красного дерева в лаке, мебель была основательной и тяжёлой, а цвета тёплые и насыщенные, но приглушённые – никакой кислоты, горел настоящий камин. Дополняли и убивали классику кричащие и странные детали вроде манекена у фасадной стены дома. На самом деле то была статуя из фарфора и пластика, изображающая женский манекен, но не посвящённому зрителю понять это было непросто.

Оили держалась спокойно и в должной степени уверенно, несмотря на то, В ЧЕЙ ДОМ вошла, и какие глубоко внутри бушевали эмоции. Она была здесь не случайной девочкой с улицы, а будущей коллегой Маэстро – пусть окончательное решение ещё не принято – стало быть, равной и вела себя соответствующим образом. Заранее подготовила себя к этому, чтобы не завизжать, когда окажется в обществе Ми-Ми, и не робеть, как дурочка, на которых он и так насмотрелся.

- Доли, - представил Миранда мисс-манекена, которую издали разглядывал Том.

В ней, помимо самого факта нахождения манекена в доме, привлекали внимание фарфоровая лысина, яркий и красивый макияж на лице в лучших традициях глянца и то, что она была одета в настоящую одежду, в коротенькие пляжно-спортивные шорты и лиф от купальника из двух треугольников и верёвок. Маэстро переодевал её под настроение. Сейчас ему нужно было додумать идеи для летней коллекции, которая, впрочем, радикально отличалась от того, что было надето на Доли.

Том отвернулся от манекена и завертел головой, ища четвёртого человека, которого он не заметил сразу, или который только что пришёл. По имени Доли.

- Доли, - повторил Миранда, полагая, что этого достаточно для понимания. В сторону «подруги» он не указал и смотрел только на Тома.

Но задерживаться на объяснениях он не стал, помахал руками, словно разгоняя мысли предыдущей направленности, и ткнул пальцем в гостью:

- Ты Оили?

- Да. Я очень рада познакомиться с тобой, Миранда, - сказала Оили и, сделав пару шагов вперёд, протянул Маэстро ладонь.

Миранда не подал ей руку в ответ. Он никогда не пожимал руку, и Оили это знала, но почему-то совершила ошибку, которая неумолимо вела к неловкой ситуации. Но не привела. Оили, и бровью не поведя, убрала руку, как будто и не было этого эпизода.

Тому же поведение Чили показалось некрасивым и неприятным. Что сложного в том, чтобы пожать руку, тем более девушке? Ладно он, он боялся любых прикосновений, но что с Мирандой, какое у него оправдание?! Том начал задумываться, что зря обратился именно к нему.

- Твои эскизы? – также не придав значения маленькой заминке, Миранда ткнул пальцем в папку в руках гостьи. – Показывай, - он протянул руку, растопырив пальцы с уже голыми ногтями.

Получив папку в руки, он, не садясь и не произнося ни слова, ни звука, начал перелистывать рисунки, намётанным взглядом изучал линии силуэтов и цвета. Оили радовало то, что Маэстро рассматривает её работы не на «отвали».

- Это никуда не годится, - Чили ткнул пальцем в один из образов. – Скучно.

- Хорошо, я переделаю, - сказала Оили.

Маэстро вскинул к ней взгляд, взвился:

- Переделаешь?! Человек с такими мыслями никогда не создаст ничего нового! – он громко захлопнул папку. - Настоящий творец никогда не отступится от своих идей! Знаешь, сколько раз меня посылали, прежде чем я выпустил свою первую коллекцию и взорвал этот грёбанный мир?! Десятки раз, в том числе в грубой форме и с применением силы! Но я не прогнулся и поэтому я тот, кто я есть.

В первую секунду, когда Маэстро повысил голос, Оили испугалась, но, выслушав его до конца, не дрогнув, ответила:

- Поняла. Этого я и хочу – быть собой.

Миранда кивнул и снова открыл папку, возвращаясь к изучению работ, снова ткнул пальцем в тот эскиз:

- Но это всё равно скучно.

- Я так вижу, - усвоив урок, безропотно ответила девушка. – У нас разные взгляды и стили.

Чили довольно кивнул, не удостоив её взглядом, и не ответил. Том, устав стоять в стороне, сел на диван и, подперев голову кулаком, разглядывал то, что лежало на низком столике: стопку из четырёх журналов, пачку сигарет, вазу для конфет, в которой сиротливо смотрелись две оставшиеся конфеты с фундуком.

Пролистав папку до конца, Миранда закрыл её и, подняв взгляд к Оили, вынес вердикт:

- Я беру тебя. К осени у тебя должна быть законченная коллекция и концепция показа.

Он сел на диван и, отложив папку на сиденье, положил ладонь Тому на колено, при этом не взглянув на него и продолжая:

- Будешь дебютировать как независимый дизайнер в рамках моего шоу в Нью-Йорке. Этот город подходит твоему стилю.

Том покосился на его руку и попробовал убрать, но расслабленная ладонь Маэстро неожиданно крепко прилипла к его острой коленке. А отдирать её от себя силой и отпихивать было бы слишком грубо. В конце концов, у них же уговор на сотрудничество, и ничего вопиющего Миранда не делает, даже не смотрит на него – может быть, в самом деле случайно примостил на него руку. Потому Том решил потерпеть и не обращать внимания.

От новости, что ей предстоит дебют в одной из мировых модных столиц, ещё и рука об руку с Маэстро, у Оили закружилась голова и едва не подкосились ноги. Но, вернув себе твёрдость, из всех возможных вариантов ответных реплик она произнесла:

- А раньше?

- Если успеешь, то хоть в следующем месяце выступай, - ответил Чили и спросил: - Ты умеешь шить?

- Да.

- Правильно. Дизайнер, который не умеет обращаться с тканью, ничего не стоит.

- Я могла бы сшить всё сама.

Тут Оили себя переоценила. Никогда прежде она не шила одежду для носки, тем более целый модельный ряд.

- Я так и делал в первое время, - ответил Миранда. – Всё своими руками, - он поднял руки, покрутив ими, наконец-то убрав руку с ноги Тома. – И сейчас тоже люблю работать с тканью. Это такое удовольствие, не так ли? – произнёс он с такой интонацией, будто не допускает, что кто-то может думать иначе.

На радость Оили, которая как раз не разделяла мнения, что убивать спину за швейной машинкой – это великое удовольствие, Маэстро не ждал ответа.

- Уговори брата участвовать в твоём первом показе, - сказал он девушке, посмотрев на Тома.

- Я постараюсь, - ответила Оили и выразительно посмотрела на брата.

Том понял, что попал. Сестре он точно не сможет отказать, и это точно будет работа на благотворительных началах. Но это не вызывало желание сбежать или чувство загнанности, а рождало внутренний смех.

«Стоило уходить из профессии и рвать все связи, чтобы через пару месяцев вернуться», - иронично подумал он.

- Ты мне нравишься, - выдал Миранда Оили и затем глянул на Тома: - Но Том мне нравится больше.

- Том всем нравится, в нашей семье он жемчужина, - без тени сарказма ответила девушка.

Том вопросительно посмотрел на сестру, но она не ответила ему взглядом.

Потом Миранда договорился с Оили о связи и отправил её со своим водителем по адресу, где Шулейман снял для них соседние апартаменты. А Тома, собравшегося уехать вместе с сестрой, не отпустил, а пригласил в свою мастерскую, примерить наряды из коллекции, которую Тому предстояло демонстрировать в мае.

Оили с лёгким сердцем оставила их наедине и уехала, думая, что если они найдут не только рабочий общий язык, то это будет очень хорошо. Конечно, Шулейман со всех сторон был более выигрышным вариантом, нежели эксцентричный дизайнер, но он раздражал её с первого взгляда, а Миранда наоборот нравился, с ним она была отнюдь не против сродниться. О том, что Маэстро задержал Тома не просто так и может потребовать с него дополнительных услуг интимного плана за свою помощь, Оили тоже подумала, но эта мысль не вызвала тревогу, и она не стала акцентировать на ней внимание.

Изнутри студия Маэстро выглядела совершенно иначе, нежели дом. В ней царил бардак, повсюду лежала и висела одежда и отрезы и обрезки тканей, ножницы, катушки ниток, белые листы большого формата, а разномастного швейного оборудования было столько, что можно было бы открыть небольшую фабрику. И манекены, здесь они тоже были, настоящие.

- Раздевайся, - скомандовал Чили, суетясь в своём царстве и не глядя на Тома. – Трусы тоже снимай.

От греха подальше Том не раздевался до тех пор, пока ему не выдали наряд на замену, который ему категорически не понравился и вызвал массу вопросов, которые, впрочем, он не озвучил. Скрепя сердцем, Том облачился в облегающий комбинезон из белоснежного кружева с длинными рукавами и высокой горловиной. Опустив голову, разгладил ткань на бёдрах у паха. Том не сомневался, что всё просвечивает, и это заставляло снова пожалеть, что связался с Чили, ведь в этом ему на подиум выходить. Но ничего не просвечивало, в зоне бикини была подкладка из белой ткани, которая сливалась с кружевами и дробилась ими, что визуально делало тело полностью бесполым.

Поправив всё, Том подошёл к зеркалу, посмотрел на себя, покрутился. Отражение не радовало, и в голове застыл один вопрос: «Что это такое?».

- Это всё, сверху ничего не должно надеваться? – наконец спросил Том.

- Есть ещё юбка. – Миранда снял с вешалки пышную юбку в пол и продемонстрировал её Тому. – Но ты будешь без неё.

- Это что, свадебное платье? – с плохо скрываемым неприятным шоком проговорил Том.

Час от часу не лучше!

- В нём можно пойти и под венец, и в магазин за продуктами, - ответил Чили.

Он подошёл к Тому, с сосредоточенным видом снял невидимые пылинки со своего творения на его плечах. Том чувствовал себя неуютно, но помнил, что – когда ты модель, тебя постоянно кто-то трогает. Покончив с нарядом, Миранда поднял взгляд к голове Тома, собрал его волосы, нахмурился и отпустил, чтобы снова свободно распались.

- Твои волосы… Это классно! Не буду тебя ни красить, ни укладывать. Голый мужской образ в женских костюмах…

Миранда ещё некоторое время придавался своим рассуждениям, которые понимал и способен был понять лишь он, и вручил Тому вешалку со следующим костюмом. На взгляд Тома, этот наряд был куда лучше, по крайней мере, в нём были непрозрачные штаны.

Чили остановился на примерке трёх костюмов и, когда Том переодевался в своё, вернув вешалку с последним нарядом на место, сказал:

- Поехали поужинаем.

- Нет, спасибо, - ответил Том, застегнув джинсы, и надел свою толстовку.

- Ты мне должен ужин, - Миранда повернулся к нему и впился бегающим взглядом.

Том на секунду замялся, думая, что, может быть, он что-то пропустил, и качнул головой:

- Об этом мы не договаривались.

- Договаривались, - стоял на своём Чили. – Прошлой осенью после шоу я позвал тебя на ужин, ты вроде бы согласился, а потом сбежал к Шулейману. Поэтому ты мне должен совместный ужин.

«Сейчас я бы тоже хотел сбежать к нему», - подумал Том, но ответил:

- Раз должен, то хорошо, поехали. Но только ужин, - уточнил он, пристально посмотрев на Миранду.

- Да, только ужин. Одного выхода в общество на вечер более чем достаточно, и у меня ещё есть планы на сегодня. Мне надоело есть в одиночестве! – Маэстро в своей обычной манере «зашибу, если стоишь слишком близко» всплеснул руками.

После этого он развязал пояс на халате, снял его и, достав из вороха одежды вязаный свитер его любимого голубого цвета с прорехами-дырками между петлями и напылением блёсток, надел его. Том тактично отвернулся, чтобы не смотреть, как он переодевается, не удосужившись предупредить или выйти в другую комнату. Ответ Миранды не развеял зародившихся сомнений Тома о том, что тот имеет на него виды. Как-то всё это подозрительно: маниакальный интерес Маэстро к нему, рука на колене, требовательное приглашение на ужин – во второй раз, и не обиделся ведь, что в первый раз прокатил его. Да, Оскар таскал его с собой, в том числе в рестораны, задолго до того, как он, Том, стал достаточно адекватным для вывода в свет, и трогал. Но это другое. А с Мирандой они – посторонние друг другу люди.

Можно было подумать, что у него паранойя, но Том так не считал, потому что он не боялся, а сделал вывод на основе звоночков. Но не мог придумать, как тактично расставить все точки над i, и пока не был уверен, что об этом стоит говорить, поскольку допускал, что мог всё неправильно понять.

Том обернулся через плечо, проверяя, переоделся ли Маэстро. Не переоделся. Невольно подметил, что у того худые, без намёка на спортивность бледные ноги и серые трусы, и что без своих платформ и каблуков он совсем невысокого роста, и отвернулся обратно.

Миранда влез в жутко узкие кожаные штаны и обул кремово-кофейные сникерсы на каблуке с охровой шнуровкой. И Том решил, что лучше сразу, а именно – сейчас всё прояснить, поскольку такой разговор в ресторане может привести к неловкой ситуации, особенно учитывая эмоциональность и непредсказуемость дизайнера.

- Миранда, ты же знаешь, что я состою в отношениях с Оскаром? – издали начал Том и глянул на дизайнера.

- Да, - ответил Чили, не отрываясь от выбора между белым и лимонным кошельком.

- И я не собираюсь ему изменять.

- Не изменяй, - пожал плечами Миранда, искренне не понимая, к чему клонит Том.

Том тихо вздохнул, понимая, как ощущал себя Оскар, когда он не догонял, а не догонял он практически всегда, да и сейчас бывало.

- С тобой я тоже не буду этого делать, - прямее некуда высказался Том.

Миранда отложил лимонный кошелёк и повернулся к нему, сильно хмуря тонкие брови.

- И ты туда же? Мне это вообще не интересно.

Том выдохнул, но предпочёл уточнить, чтобы наверняка:

- Точно? Тогда зачем ты приглашаешь меня на ужин наедине?

- Потому что я хочу с тобой поужинать, - разведя руками, как нечто само собой разумеющееся ответил Чили, и повторил: - Мне надоело есть в одиночестве. Сегодня хочу с тобой, раз мы снова сотрудничаем, и ты здесь.

- А зачем ты меня за ногу трогал?

- Я люблю трогать людей, - вновь развёл руками Миранда.

- Понял, - сконфуженно кивнул Том.

Он почувствовал себя неловко. В самом деле – паранойя. Категорически непривычно было обнаружить себя в ситуации, когда ты подозреваешь человека, а оказывается, что зря, а не как обычно – когда доверяешь и не можешь заподозрить ни в чём дурном, а с тобой потом делают что-нибудь плохое. Неужто самооценка действительно поползла вверх и начал считать себя неотразимым настолько, чтобы никто не мог устоять и думать о чём-то другом, кроме как о том, как снять с него штаны?

– Извини, что я так подумал, я неправильно тебя понял, - продолжал Том. – Ты не интересуешься мужчинами, а если интересуешься, то я не в твоём вкусе и это очень хорошо.

- Все не в моём вкусе. Я считаю отношения и секс пустой тратой времени. Этим дрыганьям уделяется так много внимания, но они только отнимают время и энергию, которые можно потратить на творчество или другие полезные и приятные дела.

Том немало удивился. Неужели он встретил человека, который думает так же, как он думал? И пусть у него такое поведение не было выбором, но всё же.

- Ты совсем… нет? – он не удержался от вопроса.

- Я девственник, если ты об этом, - пожимая плечами, ответил Миранда, не видя ничего странного и в этой своей характеристике. Взял сумку. – Хочешь, позови с нами своего Шулеймана. Но не думаю, что он согласится.

- Да нет, не надо, - Том комкано качнул головой, поражённый откровением Маэстро. Отчего-то оно очень зацепило.

В ресторане, держа в руках меню в жёсткой кожаной бардовой обложке, Том понял, что не понимает ни слова из представленного ассортимента блюд. Потому что это был ресторан национальной Шотландской кухни, и не был указан состав блюд. Выбрав одно наименование, Том обратился к Миранде:

- Что такое Хаггис?

- Рублёные бараньи потроха с луком, толокном и салом в бараньем желудке. Очень вкусно, - ответил Чили, скользя взглядом по меню и выбирая, чего ему хочется сейчас. – Но иностранцам оно чаще всего не нравится.

Том, скривившись, с трудом подавил приступ тошноты. Вот и нашлось то, что вызывает у него отвращение и что он не желает пробовать. Хорошо, что спросил, прежде чем заказать.

- Ты можешь мне что-нибудь посоветовать? – попросил Том во избежание неудачного выбора. – Я ни одного блюда здесь не знаю…

- Кровяная колбаса?

Её Том тоже никогда не пробовал и даже не знал, что есть отдельное блюдо из крови. Но оно не вызывало такого отвращения, как предыдущее, пусть и несколько сложно было морально свыкнуться с запеченной кровью, потому решил попробовать. Интересно же, в конце концов. А ещё заказал грибной суп с овсяными хлопьями, сливочные конфеты на десерт и молочный пунш.

- Почему тебя зовут Мирандой? – спросил Том, подняв взгляд от тарелки. – Разве это не женское имя?

- Считается женским, - подтвердил Чили.

Подумав, Том задал новый вопрос:

- Тебя так назвали родители?

- Нет.

- А, это псевдоним?

- Нет.

Том мотнул головой и непонимающе нахмурился. Что-то не складывалось.

- Ты сменил имя на это?

- Нет, - ответил Миранда.

Том совсем запутался, сильнее нахмурился, непонимающе глядя на дизайнера. Но тот пояснил:

- Я ношу это имя уже много лет, но в моих документах, кроме водительского удостоверения, написано другое и другая фамилия, но только потому, что я не хочу менять их там. Все, включая родственников, зовут меня Мирандой.

- А почему ты не хочешь официально сменить имя и фамилию, если носишь по жизни эти?

- Не знаю, - пожал плечами Чили. – Пусть будут.

Том не мог его понять, для него это было дико и нелогично: по жизни быть одним человеком, ведь имя много значит, а по паспорту другим. И думая о том, какой Миранда странный, Том вспомнил, что сам-то такой же, у него в паспорте и всех сопутствующих документах по-прежнему написано «Джерри Каулиц». Всё руки не доходили сменить, потому что имя и фотографии в них больше не были остро важными.

- Как тебя зовут на самом деле? – поинтересовался Том, ему действительно было интересно.

- Миранда.

- Нет, - Том качнул головой. – По паспорту?

- Это неважно. Я – Миранда, а тот человек – не я.

«С такими разделениями стоит быть осторожным…», - подумал Том, но решил не поучать и не касаться опасной и сложной психиатрической темы.

- Тэгд, - неожиданно сказал Маэстро, - так меня назвали родители, второе имя – Стю, а фамилия Норри. Но они ничего не значат, они не мои.

Том удивлённо посмотрел на него и через короткую паузу повторил за ним:

- Тэгд… Очень интересное имя. Я такого никогда не слышал.

- Не называй меня так. Если ты будешь, то будешь обращаться не ко мне, а к вот этому пустому месту рядом, - Чили помахал рукой в воздухе слева от себя.

Том машинально посмотрел туда, и было ощущение, что там что-то есть. Ему ли не знать, что пустое место не всегда и не обязательно является таковым. Когда ты видишь что-то, чего не видят другие.

Что за мысли в голову лезут?

Отбросив их, Том произнёс:

- Не могу ответить тебе откровением на откровение. Меня всегда звали Томом, кроме пары месяцев, когда я жил в Финляндии и взял финский вариант своего имени – Туомас. Моя фамилия должна была быть Роттронрейверрик, но так получилось, что я Каулиц, и я предпочитаю им оставаться.

- Кто ты на вторую половину?

- Какую вторую половину? – не понял Том.

- Ты наполовину финн, а на вторую половину…?

- Испанец.

- Красивое сочетание, - одобрительно кивнул Миранда. – Если буду заводить ребёнка, закажу с такими параметрами.

- Но ты же шотландец? Как у тебя может быть ребёнок других национальностей?

- Я не хочу родного. Вряд ли я заведу любого, дети не для меня, но если вдруг, то будет такой. Мне нравится результат, - Чили покрутил указательным пальцем в воздухе, обводя лицо Тома. – Эффектно.

- Результат не обязательно будет таким, - сказал Том, не зная, что ещё можно ответить на такое.

Миранда пожал плечами, и спросил:

- Ты в близких отношениях со своими сёстрами и братом? Ты здорово помогаешь Оили.

- Мы в хороших отношениях, но не близких. Это не наша вина. Самые близкие отношения у меня с отцом.

- Я со своими сёстрами вообще не общаюсь. Они считают меня сумасшедшим позорищем. Но они сами безумны в своём помешательстве на стандартах. Мама такая же, но изредка звонит мне. А папа умер семь лет назад.

- Мне жаль…

- У нас с ним не было хороших и близких отношений. Он был этаким вечно отстранённым и уставшим человеком, слишком «в футляре» для меня. А я для него был слишком ненормальным и не тем ребёнком, которого он хотел. Они с мамой всё моё детство и подростковые годы только и занимались тем, что лечили меня. За это меня ненавидели сёстры, поскольку всё внимание доставалось мне. А я не хотел этого внимания, я хотел, чтобы меня оставили в покое и позволили быть таким, какой я есть.

- Лечили?.. – переспросил Том.

- По психиатрической части. Каких только диагнозов мне не ставили. Аутизм, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз, эпилепсия… Эпилепсия, представляешь?! Этот диагноз меня жутко возмутил. Да, я падал на пол и трясся, но я же делал это по собственной воле! Последний диагноз мне выставили в девятнадцать лет, «психопатия неопределённая». С тех пор я больше не был у врачей, только стоматолога посещаю.

Том снова остро, насыщенно ощутил это «мы похожи». Как будто родственные души. Он понимал, что не обязан этого делать, но отчего-то ему захотелось раскрыться именно этому безумному постороннему, который, в свою очередь, тоже был предельно откровенен.

- У меня диссоциативное расстройство идентичности. Было. Больше нет.

- Повезло, редкое расстройство. Хотя нет, не повезло. Я бы не хотел себе раздвоение личности. Вдруг моя альтер была бы унылой бездарностью и портила всё, что я делаю?

«У меня было с точностью наоборот, - невольно подумал Том, отведя взгляд. – Я портил всё, что создавала моя со всех сторон звёздная альтер-личность».

- Только не рассказывай никому, - серьёзно попросил он. – Пожалуйста.

- Не расскажу. Я знаю, как нелегко быть не таким, как большинство, в этом псевдо нормальном мире, если только у тебя не мой образ фрика, которому позволительно всё.

- Так ты специально ведёшь себя так, чтобы к тебе не возникало вопросов?

- Нет, я не притворяюсь ради эпатажа, - посмеялся Чили. – Если бы я делал это, то укусил бы тебя за руку, - он кивнул на руку Тому, лежащую на столе. – Ведь это так безумно!

Том рефлекторно убрал руку под стол. На всякий случай.

- Не укушу, - сказал Миранда. – Мне этого сейчас не хочется.

Он закурил нестандартно длинную, не толстую, но толще, чем тонкие, сигарету. Том уточнил:

- Но мог бы?

- Наверное, - пожал плечами дизайнер. – Я не знаю, чего мне захочется.

- Пожалуйста, не надо меня кусать. Если захочется, сделай это с кем-нибудь другим, - Том неопределённо указал рукой куда-то в сторону, где были люди.

- Ты такой забавный! – громко и немного скрипуче рассмеялся Миранда, не заботясь о посторонних.

- Я? Нет, я довольно скучный. Только если не творю или не говорю каких-нибудь глупостей. Но делаю я это от недостатка большого ума, так что это не очень весело.

Чили облокотился на стол и положил подбородок на сцепленные руки, некоторое время смотрел на Тома с блуждающей улыбкой на губах и произнёс:

- Ты изменился, сумасшедший мальчик.

- В каком смысле изменился?

Тому снова показалось, что дизайнер обладает некими экстраординарными способностями и видит его насквозь. И вместе с тем кольнула, сжала внутренняя тревога, поскольку он сам не видит в себе никаких изменений. Чувствует, что они есть, и не чувствует одновременно, не видит, потому что в любом случае ощущает себя собой, даже в тех случаях, когда делает то, чего никогда не делал и не сделал бы до объединения.

- Осенью ты изменился по отношению к тому, каким был весной, - ответил Миранда. – Сейчас снова стал другим по сравнению с тем, каким был осенью.

- Это из-за объединения, - сказал Том, опустив взгляд в пустую тарелку. Сейчас должны были подать десерт и пунш. – Оно произошло первого ноября. А осенью я видел Джерри – произошло смена формы протекания расстройства на проекцию – и он учил меня, как вести себя.

- Так Джерри – это твоя альтер-личность? Это объясняет то, почему он был таким неживым.

- Он был живее всех живых, - спокойно возразил Том. - Просто у него были причины быть скрытным и сдержанным.

- Вы дружили?

Том, закрыв глаза, покачал головой:

- Давай закроем эту тему.

- Как хочешь, - пожал плечами Маэстро и кивнул на высокий бокал с пуншем: - Попробуй.

Том и не заметил, когда его принесли. Сделал небольшой глоток, снимая пробу. Вкус молочного пунша был непохожим ни на что, что доводилось пробовать, но приятным. А добрая порция виски в его составе сразу потекла по телу расслабляющим и согревающим теплом.

- Вкусно, - резюмировал Том, облизнув губы и возя туда-сюда трубочку в бокале. – Он с алкоголем? – посмотрел на Миранду.

- В рецептуре виски и ликёр «Драмбуи».

Том покивал. Ещё не допил первую порцию, но как-то уже захотелось вторую…

«Максимум три», - выставил он себе условие и предел и снова обхватил губами трубочку, тяня приятный напиток.

- Миранда, сколько тебе лет? – спросил Том в скором времени.

- Двадцать семь.

- Двадцать семь?! – изумлённо воскликнул Том, распахнув глаза.

Понимал, что это невежливо, но не сумел и не захотел сдерживаться, потому что Миранда выглядел старше. Том не думал об этом направленно, но бессознательно полагал, что ему около тридцати пяти, не меньше.

- Да. Кажется, я выгляжу старше… - без тени обиды проговорил Чили. – Я бы показал паспорт, но у меня его с собой нет.

- Я верю тебе на слово. – Том взял себя в руки, мотнул головой. – Извини. Это было очень невежливо. Просто…

- Никто не знает, сколько мне лет, потому что я никому этого не говорил, - махнул рукой Миранда, не дослушав Тома, и ткнул в него пальцем: - А ты выглядишь младше своего возраста. Я бы дал тебе девятнадцать. Но тебе двадцать три.

- Старость не за горами… - пошутил над собой Том, снова гоняя трубочку в опустошённом на две трети бокале.

Помолчал немного и снова заговорил:

- Ты, оказывается, вполне нормальный. Извини. Это некрасиво звучит, но я хотел сказать, что ты всегда ведёшь себя так кричаще и странно, никого не слушаешь, но сейчас мы нормально разговариваем и проводим время.

- Я могу вести себя и совсем «обычно», но не вижу в этом смысла на постоянной основе, как принято, не хочу сдерживаться и загонять себя в рамки, - более развёрнуто и иными словами повторил Миранда то, что уже говорил. - Сейчас мне хочется так. Мне нравится с тобой разговаривать.

Он вынул из пачки сигарету и, щёлкнув зажигалкой, пустив большой огонь, прикурил.

- Можно? – спросил Том, указав на пачку.

Сказав: «Бери», Миранда придвинул сигареты к Тому. Том тоже взял одну и подкурил. Он определённо не мог назвать себя знатоком табака, но этот был необычный, в дыме явственно присутствовал медикаментозный привкус. Не скурив и половины, Том потушил сигарету.

Они провели в ресторане уже два часа, когда ближе к десяти у Тома зазвонил телефон.

- Вы решили заночевать у шизоида ряженого? – опустив любые предисловия, поинтересовался Шулейман.

- Вы? – удивлённо спросил в ответ Том. - Оили что, не вернулась?

- Не понял… Ты что, уже один там?

Том хлопнул себя по лбу. Надо же хоть немного думать, прежде чем говорить, чтобы не палиться! Хотя, с другой стороны, скрывать ему нечего, ничего предосудительного он не делает, всего лишь ужинает с другим человеком.

- Я с Мирандой в ресторане, - ответил он. – Я задолжал ему ужин. Пожалуйста, посмотри, на месте ли Оили. Она должна была вернуться.

- Раньше я был только твоей нянькой, а теперь ещё и её? – раздражённо выказал недовольство Оскар.

- Оскар, пожалуйста, посмотри…

Шулейман цокнул языком, громко вздохнул, но поднялся с дивана. Некоторое время Том слушал тишину, пока Оскар вышел в коридор, преодолел его и позвонил в квартиру напротив. Оили открыла быстро, и, привалившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, спросила:

- Чего тебе?

- Соскучился, - съязвил в ответ Шулейман и продемонстрировал ей мобильник с висящим вызовом. – Том волнуется. Слышал? – обратился он уже к Тому.

- Да, - ответил Том. – Спасибо…

Окончив короткий разговор с Томом, Оскар убрал телефон в карман и поднял взгляд к девушке:

- Побуду с тобой, пока Том не вернётся, - сказал он и шагнул вперёд, но Оили упёрлась рукой в косяк, преграждая ему путь.

- Я тебя не приглашала.

- Я плачу за жильё, так что я по определению имею право зайти.

Взвесив неравное соотношение сил и аргументы, Оили убрала руку и прошла мимо Шулеймана, демонстративно направляясь к противоположной двери.

- Решила уступить, но не сдаться? – усмехнулся Шулейман, развернувшись вслед за ней.

- Да.

- А не боишься, что ты увидишь там что-нибудь, что может тебя шокировать?

- С Томом вдвоём вы там ещё не были, так что вряд ли. Идёшь, или поменяемся квартирами, или развлечёшь себя сам?

- Иду, деточка. Тома когда-то принял у себя, приму и тебя, - ухмыльнулся Оскар.

- Очень надеюсь, что не так, как Тома.

Обдав нахала холодно-презрительным взглядом, Оили открыла незапертую дверь и зашла внутри, Оскар пошёл за ней и закрыл дверь. Оили слышала, как за спиной щёлкнул замок, но не остановилась.

Находиться наедине с взрослым мужчиной, которым был для неё Шулейман, было некомфортно, что Оили старательно скрывала, и загоняла куда подальше невольно рождающиеся мыслишки. Они зашли в гостиную, где до этого в одиночестве сидел Оскар. Оили взглянула на бутылку коньяка, стоявшую на красивом деревянном столике на высоких резных ножках, и спросила:

- Нальёшь?

- Тебе лучше не пить. Кто знает, что ты начнёшь вытворять?

Проигнорировав замечание с явно пошлым подтекстом и не удостоив Шулеймана ответом, Оили взяла ближний к бутылке пузатый бокал, наполнила его на треть и сделала глоток. Коньяк, тем более такой, она никогда прежде не пробовала, пила только пиво, плохое вино и водку.

Оскар также подошёл к столику у стены, у которого стояла девушка, налил себе и поднял бокал:

- За то, чтобы мы не поубивали друг друга.

- За то, чтобы ты не распускал руки, - озвучила свой тост Оили и, звякнув своим бокалом об бокал Оскара, выпила остаток коньяка одним махом.

***

Том не позвонил Оскару, что едет домой, его подвёз Миранда. Зайдя в квартиру, он услышал голоса, сплетающиеся в запойном диалоге: голос Оскара и женский, звонкий, принадлежащий… Оили. Сняв обувь и лёгкую чёрную куртку, вслушиваясь в чужой разговор, за которым не слышал своего дыхания, Том пошёл на него и, зайдя в гостиную, остановился в метре за порогом.

Брови сами собой съехались к переносице. Обведя растерянно-напряжённым взглядом просторную комнату с королевским интерьером, Том вперился им в сестру и Оскара, которые сидели на диване. В руках у Оили был пузатый бокал, бокал Оскара стоял на подлокотнике дивана, и на приземистом столе перед ними стояла почти приговорённая бутылка коньяка.

Напряжение взяло за горло, наливая мышцы жёсткостью, а глаза черным цветом.

- Вы что, пьёте? – этим вопросом Том обозначил своё присутствие.

Оили повернула к нему голову и спешно поднялась на ноги, отвечая:

- Я уже совершеннолетняя, имею право. И в этом плане я уже давно не невинный ребёнок.

Лучше бы молчала. Потому что Том услышал её слова так: «Я уже взрослая девочка и делаю взрослые вещи». Буквально только что делала. От этого взгляд ещё больше почернел, и Том перевёл его к Оскару.

Сделав глоток напоследок и тем самым осушив последний бокал, девушка заговорила снова:

- Всё, я свою миссию по развлечению твоего бой-френда в твоё отсутствие выполнила, передаю лично в руки. Вёл он себя как всегда паршиво.

Но, направившись на выход, Оили столкнулась взглядом с Томом, и желание шутить и язвить пропало, так он смотрел, такое выражение лица имел. Подойдя к брату, Оили тронула его за руку, чуть склонив голову набок и обеспокоенно заглядывая в глаза:

- Том, всё нормально?

Том не выглядел ни злым, ни огорчённым, но от него буквально сквозило чем-то концентрированно недобрым, что вселяло тревогу.

Том покачал головой и ответил:

- Я просто устал, поздно уже. – Том выдержал секундную паузу, прежде чем продолжить: - И мне не нравится, что ты здесь пила. Помни о маме.

Оили вспыхнула, хотела высказать всё, что думает о таких нравоучениях: что она уже взрослая и отнюдь не тупая, и что Тому не к лицу образ поучающего старшего брата, он смотрится в нём нелепо. Как минимум потому, что между ними никогда не было оправдывающих такое поведение братско-сестринских отношений, почти всю жизнь они вообще не видели друг друга, а когда жили под одной крышей, Том больше походил на младшего. Но, ещё раз посмотрев в глаза Тома, она передумала, придержала язык и сказала спокойно, без обычной для неё дерзости:

- Я нечасто пью, не беспокойся. Пойду к себе, не буду мешать. Спокойно ночи, - Оили махнула Оскару и вышла из комнаты, а затем и из квартиры.

Парни остались вдвоём. Том снова обвёл взглядом королевскую гостиную. Гостиную, в которой они были только вдвоём, без него…

Разум отказал, кровь обратилась чёрным холодным ядом, который, тем не менее, полыхнёт адом от одной искры. Взор заволокло пеленой, делающей всё жёстким и резким до болезненного ощущения в глубине мозга и во всём теле, до незнакомой прежде жажды крови и разрушения. Это бешенство. Но в тихой стадии.

- Почему вы были вдвоём? – спросил Том.

- Ты где-то пропадал с сомнительной компанией, а мне надоело сидеть в одиночестве, - пожал плечами Шулейман, не видя ни в чём своей вины. – Заодно проследил, чтобы твоя сестрёнка сидела на месте, ты же сам волновался по этому поводу. Вдруг у вас это семейное – находить неприятности на уязвимые части тела?

- И долго вы сидели?

Удивительно, но при всём том, что творилось внутри, у Тома получалось говорить спокойно. Правда, интонация у него была отнюдь не принуждённая, но Оскар не обратил на это внимания.

Оскар ответил:

- С твоего звонка.

Два часа… На протяжении двух часов они были только вдвоём… Ещё и пили. Почти бутылку коньяка вылакали, а Том помнил, как от него ведёт, и как ведёт себя Шулейман, когда его много в себя вольёт.

Каковы шансы, что всё невинно, и они всего лишь болтали? Том такого варианта не видел. Он видел, не хотел, не думал, но видел, как Оскар и Оили развлекаются – да хоть на этом диване! Воображение без подробностей, но очень живо рисовало эти картины. Руки, губы, одежда на пол… Оскар, Оили…

Том не мотнул головой, как обычно делал, чтобы сбросить неприятное или неразумное наваждение. Ничего неразумного он в своих подозрениях не видел. Наоборот – погрузился в него ещё глубже, он сам был этим наваждением.

Нужно узнать правду. Иначе сойдёт с ума. Уже сходит.

Оскар поднялся с дивана, переставил свой бокал на стол, и Том решительно подошёл к нему и без единого слова начал расстегивать пуговицы на его рубашки, следя взглядом за увеличивающимся участком голой кожи. Сам не знал, что ищет, но группа искомого была очерчена – следы. Царапины, укусы, засосы… что угодно.

Выдернув полы рубашки из джинсов, Том расправился с последней пуговицей и распахнул вещь.

- Если ты так намекаешь на секс, то я за, - весело сказал Шулейман, уже предвкушая и мимоходом думая, потащить ли Тома сразу в спальню или не заморачиваться и для начала обойтись диваном.

- Нет, - односложно ответил Том и, стянув рубашку с рук парня, обошёл его.

На спине, как и на торсе, никаких говорящих или хоть каких следов не было. Только три уже зажившие царапины под правой лопаткой, но это от его, Тома, ногтей.

«Штаны».

- А на что тогда? – поинтересовался Шулейман, вертя головой следом за перемещениями Тома вокруг него, как вокруг Солнца.

Том проигнорировал вопрос, снова обошёл его и взялся за пряжку ремня, будучи уверен, что уж под штанами он что-нибудь точно найдёт. Что – загадка.

Он не думал, что делает и как это выглядит. У него крыша отъезжала.

- Подожди… - проговорил Оскар. – Ты что, опять приревновал меня к сестре? Котомыш, ну ты даёшь! – весело воскликнул он. – Мне повторить то, что я говорил в прошлый раз?

Он улыбался и находил ситуацию и поведение Тома забавным. Том дёрнул ремень из петель с такой силой, что Оскар, не ожидавший этого, покачнулся, после чего нахмурился и недоумевающе посмотрел на Тома.

- Думаешь, я переспал с Оили? – с этим вопросом Оскар взял руку Тома, чтобы забрать свой ремень.

Том вырвал руку и, вскинув голову, впервые за вечер посмотрев Оскару в глаза, впившись в них прожигающим взглядом, поднял сжатый в кулаке, сложенный петлёй ремень к его лицу, едва не шипя:

- Если я узнаю, что ты…

Шулеймана всегда завораживал вид Тома в порыве гнева, но в эту секунду он не смог залюбоваться, потому что взгляд Тома – жгучий и одновременно стальной, тяжёлый, как чёрная дыра, его поведение, речь, всё в нём коробило. Это был даже не Джерри. Это нечто большее, большее, чем каждый из них мог быть по отдельности. И это пугало темнотой неизвестности.

- Понял, - сказал Оскар. – Если я тебе изменю, ты меня задушишь. Или выпорешь? Впрочем, меня не устраивают оба варианта, - он снова попробовал забрать у Тома ремень.

Том снова вырвал руку, отошёл. Дышал шумно, сверкал глазами, сжимал челюсти и ремень в кулаке.

- Почему она? Если бы ты выбрал кого-нибудь другого, мы могли бы втроём… Но я же не могу со своей сестрой?! – Том всплеснул руками и через две секунды, зажмурившись, простонал: - Господи, что я говорю?..

Вмиг лишившись и надрыва, и сил, Том доковылял до кресла, упал в него и, согнувшись, закрыл ладонями лицо, не выпуская ремня из правой руки. Произнёс:

- Я очень боюсь тебя потерять… Мы не сможем быть друзьями и встречаться иногда, - проговорил Том, подняв голову и посмотрев на Оскара. – Мы можем быть только теми, кто мы есть: парой людей, которые вопреки всем законам логики живут вместе, - и снова уронил лицо в ладони.

И вот – Том снова прежний, обычный. Шулейман практически слышал, как у него от всех этих качелей со скрипом съезжает крыша. Усмехнувшись самому себе, он подошёл и сел рядом с Томом.

- Я говорил, что когда-нибудь ты сведёшь меня с ума?

Том угукнул.

- Тогда мне больше нечего сказать.

Через обоюдную паузу Том отнял руки от лица и с тяжёлым вздохом сказал:

- Прости. Я не понимаю, что со мной происходит. У меня крыша едет. Я отдаю себе отчёт в своих действиях, всё сознаю, но не могу себя контролировать.

- Самое время обратиться к специалисту. Это я тебе тоже уже говорил.

- Нет, я не пойду.

- Почему? – Оскар слабо всплеснул руками; он не мог понять упрямства Тома в этом вопросе. - Ты же уже не боишься врачей?

- Не боюсь. Но я не хочу. Я слишком долго варился во всём этом: больницах, врачах, лекарствах и чувстве своей ненормальности, и думал, что конца этому не будет, конец придёт только вместе с моим концом. Мне нравится здоровая жизнь, та жизнь, которой я живу сейчас, и я не хочу вмешивать в неё психиатрию.

Шулейман подумал и кивнул:

- Ладно, подождём. Но, уж не обижайся, если я сочту, что тебе остро необходима помощь, я скручу тебя и сдам в клинику.

- А назавтра приедешь навестить, а меня там уже нет.

- Думаешь, сумеешь выработать за ночь способность проходить сквозь стены?

Том с лёгкой улыбкой на губах уклончиво пожал плечами, встал и ушёл в сторону спальни. Оскар хотел остаться, не вестись на эту провокацию – а даже, если это была не она, для него было именно так. Но не сдержался и через двадцать секунд пошёл за Томом. Вернулся, забрал ремень и снова поспешил в спальню. Ремень может пригодиться.

Глава 7

Любимый цветок — это в первую очередь отказ от всех остальных цветков.

Антуан де Сент-Экзюпери©

«Погуляем сегодня?» - такое сообщение Том отправил Марселю утром.

Марсель, который в это время уже был на рабочем месте и, как всегда бывало с этой перепиской, отвлёкся от обязанностей, удивило неожиданное предложение без «привет» и прочих предисловий, но он с радостью согласился. Как раз сегодня была суббота, и он работал всего лишь до пяти, а на вечер у него не было никаких планов, сидел бы дома.

До назначенного времени встречи Том успел дважды выгулять Лиса и Космоса, а в третий раз одного Лиса, так как его чёрный брат выказал нежелание снова покидать дом. В четыре двадцать Том завёл щенка домой и без пяти пять подошёл к магазину техники. Сунул руки в карманы джинсов и стал ждать. Решил не заходить внутрь, не хотел отвлекать, раз уж всё равно до закрытия осталась всего пара минут.

В магазине кассиры обслуживали последних трёх посетителей, а все остальные работники ожидали, когда стрелки часов покажут заветное «17:00». Диана, заметив Тома через стекло, сказала:

- Тебя уже ждут.

Марсель, до этого задумчиво наблюдавший за неторопливыми покупателями, вопросительно посмотрел на подругу. Девушка кивнула в сторону огромных окон и тоже стеклянной двери. Проследив за её жестом, Марсель увидел Тома, который стоял вполоборота и в ожидании разглядывал всё вокруг, но не заглядывал в магазин и не видел его.

- Видимо, я слепая или недалёкая, - проговорила Диана, также смотря на фигуру за стеклом. – Я считаю тебя симпатичным и очень хорошим парнем, но в выборе между тобой и Шулейманом я бы никогда не выбрала тебя. А этот Том бегает от него к тебе.

- Том тоже не бегает, - ответил Марсель, посмотрев на подругу. – Мы просто общаемся, ничего больше.

- Но ты бы хотел?

- Нет.

- Врёшь, - с хитрой и широкой улыбкой протянула Диана и кольнула парня локтем в бок.

- Я жду не дождусь, когда у тебя наладится личная жизнь. Может быть, тогда ты перестанешь лезть в мою и придумывать сказочные боевики, в которых я сначала сплю с Томом, а потом меня по распоряжению Шулеймана убивают и по частям закапывают в разных концах земного шара.

- Тебе бы тоже не помешала личная жизнь, - оскорбившись от некоторой резкости слов друга, хмыкнула девушка, скрестив руки на груди. – В последнее время ты какой-то нервный.

- Спасибо, не надо, - покачал головой Марсель. – После прошлой личной жизни мне как-то не хочется новой.

Он бросил взгляд на часы – уже было пять ноль шесть – и поспешил в служебное помещение, чтобы переодеться. Через минуту к нему присоединилась Диана, так как раздевалка была общей, и Марсель, одёрнув футболку и взяв кофту, на ходу бросил ей: «Пока» и вышел в маленький и короткий коридор, ведущий в товарный зал. Ему не хотелось нарываться на ещё один круг разговоров о нём и Томе, которые подруга очень любила, что начинало раздражать. Не тупой он, сам всё понимает, а она, такое чувство, не понимает, или не хочет понимать.

- Привет, - поздоровался Марсель, выйдя к Тому. – Извини, я задержался.

- Ничего страшного, - Том ободряюще и искренне улыбнулся ему. – Зайдём куда-нибудь поесть? У меня с завтрака ничего во рту не было, весь день собак выгуливал.

- Конечно. Я тоже голодный, - ответил Марсель; они пошли вниз по улице. – Я думал, ты возьмёшь Лиса с собой… Я правильно помню его кличку?

- Да, правильно, - Том просиял ещё больше от упоминания о любимом малыше, качнул головой: – Нет, он остался дома. Трёх прогулок с него хватит. Надеюсь, что хватит. Потому что Жазель – это домработница – сегодня уходит раньше, а Оскар точно не пойдёт их выгуливать и не будет за ними убирать.

«Странно, что у Шулеймана нет специального человека для выгула собак», - подумал Марсель, но вслух не сказал, потому что это могло прозвучать язвительно.

Вместо этого он немного помолчал и задал вопрос, важный вопрос, который давно уже можно и нужно было задать, но почему-то пришёл он только сейчас.

- Вы давно с Оскаром?

- В смысле? – Том, удивлённо изогнув брови, посмотрел на Марселя.

- Встречаетесь, - пояснил тот, мягко посмеявшись с его милого недоумения.

Том ответил не сразу, убрал ладони в карманы.

- Встречаемся мы недавно. Около полутора месяцев, не помню точно.

У Марселя в голове не сошлись даты. Они с Томом познакомились в конце декабря, и уже тогда Том был с Шулейманом, а сейчас апрель. Никак не получается полтора месяца.

- А до этого?

- До этого не встречались.

- Просто спали? – безо всякой задней мысли спросил Марсель, никак не желая обидеть Тома и полагая, что это самый вероятный вариант.

- Нет, не спали, - резковато ответил Том.

Марсель сразу стушевался, опустил голову.

- Извини... Я не хотел тебя обидеть.

Том тоже смягчился, почувствовал укол вины за свою реакцию, которой Марсель не заслужил, и, вздохнув, сказал:

- Это ты извини меня. Ты ничего плохого не сказал. Просто… Почему-то все всегда думали, что мы любовники, мне это очень не нравилось. Я не могу понять, почему, если люди живут вместе, то про них обязательно думают, что они спят? – Том посмотрел на Марселя, но сейчас на этот вопрос ему не нужен был ответ. Он снова вздохнул. – На самом деле, мы с Оскаром знакомы уже почти шесть лет, но всё это время, до этого года, между нами ничего не было.

- Вы знакомы шесть лет? – переспросил Марсель.

Его донельзя изумил столь долгий срок знакомства с Шулейманом, о котором он поневоле знал немало стараниями Дианы.

- Да, - кивнул Том. – Мы познакомились, когда… - он замялся, прикусил губу. – В общем, в клинике. Оскар там работал, он психиатр по образованию, а я лечился. Он был моим лечащим доктором.

Сразу два факта обескуражили Марселя, по очереди: то, что Шулейман – наследник многомиллиардной империи и прожигатель жизни - врач-психиатр, ещё и работал по специальности, и то, что Том лечился по психиатрическому направлению. Но спрашивать Тома о диагнозе он не собирался. Том вёл себя нормально, и этого ему было достаточно, а причина лечения – она для него не имела значения.

- Всё ещё согласен со мной гулять? – спросил Том с выжатой, невесёлой, если посмотреть в глаза, улыбкой.

- Почему нет? – Марсель искренне не понял, к чему такой вопрос, посмотрел на него.

У Тома просветлело лицо и улыбка тоже, стала настоящей. От реакции Марселя у него камень упал с сердца.

- Большинство людей не любят ненормальных, - пожал плечами Том, объясняя свой вопрос. – Не то чтобы конкретно не любят, но… стараются не связываться и относятся с предубеждением.

Он помолчал, покусывая нижнюю губу, и продолжил:

- Я уже не болен. Но всё же был. Это как клеймо, которое навсегда останется со мной, и у меня только есть выбор: рассказывать об этой части моей истории или нет.

Том не знал, зачем всё это говорит, просто начал и пошло, пошло… Но нужно было остановиться. Потому что не хотел рассказывать всю правду, а именно – озвучивать свой диагноз, за которым, Том был в этом уверен, потянется вся история и самые «шикарные» факты его биографии: «Моя альтер-личность убила трёх человек, зарезала. А я убил ещё четверых, но это не в счёт».

Ему нравилось разговаривать с Марселем каким-то особым образом, такого у него ни с кем другим не было, и мозг не фильтровал, что можно говорить, а что нет. Он говорил, как с самим собой, обо всём, что приходило в голову. Наверное, поэтому он и сделал первый, второй и так далее шаги к Марселю: с ним было удивительно, чарующе легко, и Том с самого начала чувствовал себя с ним достаточно уверенно и раскованно, чтобы не сомневаться в каждом слове и поступке, что было его бичом. Это было в новинку и так приятно.

Марсель тоже помолчал, не найдя сразу, что ответить, и сказал:

- Я знал только одного человека с психиатрическим заболеванием. Это моя прабабушка. В последние семь лет жизни у неё была болезнь Альцгеймера, она быстро прогрессировала. Но я всё равно любил её, пусть она уже не была собой.

Том благодарно улыбнулся ему. Вроде бы слова Марселя были не о нём, но они легли на душу приятным теплом.

- Ты молодец, - сказал он, тронув Марселя за руку. – Не знаю, смог бы я так же… Мне кажется, мне было бы горько и страшно, если бы близкий человек забыл меня. Или твоя прабабушка помнила тебя?

- Нет, не помнила, - Марсель покачал головой без горечи в голосе, но с тихой, светлой грустью. И добавил: - Может быть, я бы тоже испытывал такие чувства, но я был ребёнком и не мог всего понимать.

Ни в какое заведение они не пошли, а вместо этого купили с лотка у уличного торговца по крок-мадам, горячему бутерброду с сыром, ветчиной и «шляпкой» из поджаренного яйца, и устроились на лавке. Тому эта незамысловатая трапеза на улице показалась самым вкусным из того, что доводилось пробовать.

Они болтали и много смеялись взахлёб. Том, несмотря на то, что бутерброд был аккуратно упакован, испачкал все руки и, подумав, без стеснения и мысли о том, что руки грязные, облизал пальцы. Марсель посмеялся с его непосредственности и дал салфетку для ладоней.

У Тома звякнул телефон, извещая о сообщении. Сообщении от Миранды.

«Та история про кражу из роддома и изнасилование – это история Джерри или было на самом деле?».

Том набрал ответ:

«Это моя история. Почему ты спрашиваешь?».

«Хочу использовать её для шоу. Показ будет в форме перформанса!».

Том буквально слышал возбуждённый голос Миранды, которым сочился текст.

«Всё, пока, у меня дела!», - практически тут же прилетело следующее сообщение от Чили. Как будто это не он сам написал Тому.

Марсель, когда Том достал мобильник, мельком заглянул в экран и увидел, кто требует его внимания. Миранда Чили. Он был бесконечно далёк от мира моды и не интересовался ею, но про этого эпатажного дизайнера слышал.

Этот момент остро напомнил, к каким разным мирам они принадлежат. Том встречается с красавцем-миллиардером, в прошлом был успешной моделью, ныне талантливый фотограф, в его окружении люди из списка «топ», ему звонят такие люди, как Миранда Чили, он общается с ними совершенно обыденно, потому что для него так и есть. А он, Марсель, самый обычный, на нижней планке обычности, потому что не может похвастаться вообще ничем. Может быть, если бы он не потерял пять лет из-за лечения, всё сложилось иначе. Но что сейчас меняет это оправдание? Ровным счётом ничего.

- Это Миранда Чили, дизайнер, - зачем-то пояснил Том, убрав телефон обратно в карман. – Знаешь такого? Я буду участвовать в его показах в мае и летом. Кажется, он придумал что-то сумасшедшее…

- Да, я слышал, что он очень эпатажен.

- Это слабо сказано, - Том коротко посмеялся, улыбнулся. – Но на самом деле он нормальный и довольно приятный человек. Просто – такой. Он не скрывает ни единого своего порыва, поэтому кажется фриком. Фрик… - повторил Том, причмокнув, задумчиво свёл брови. – Такое странное слово.

Потом, насидевшись, снова гуляли, бесцельно слонялись по городу. Ещё раз подкрепились, в этот раз сладкими крепами: с карамелизированными яблоками, а Том выбрал шоколадные с брусникой.

В половине восьмого, после того, как трижды за пятнадцать минут посмотрел время на телефоне, Марсель неловко сказал:

- Том, мне нужно зайти в магазин. А то они закроются, и я останусь без продуктов, - он развёл руками, как бы извиняясь, говоря, что в этом нет его вины.

- Да-да, пошли, - Том не увидел в его словах ничего, что бы ему не понравилось, и согласился с энтузиазмом.

В сумермаркете провели полчаса, Марселю нужно было купить продуктов на неделю, он всегда занимался этим в субботу, и как раз к субботе холодильник безнадёжно пустел. Когда они вышли на улицу, Том спросил:

- Теперь надо отнести домой?

- Было бы хорошо, - Марсель улыбнулся и переложил два пакета в одну руку. – Если ты не против.

- Конечно нет. Я ещё помню, как это бывает тяжело, - понимающе сказал Том, взглядом указывая на пакеты. – Когда-то я работал у Оскара домработником, это было очень непросто, и в мои обязанности помимо прочего входила покупка продуктов. Мне приходилось таскать тяжеленные пакеты на большие расстояния. С учётом того, что, когда я жил с папой, я вообще ничего не делал по дому, от всего этого мне хотелось плакать.

- Ты был у него домработником? – удивился Марсель и улыбнулся: - Похоже на историю Золушки…

- Почему? – не понял Том.

- Ну…

Марсель уже пожалел о сказанном и счёл свои слова глупостью. Но, раз начал, надо объяснить.

- Золушка встретила принца, будучи прислугой, и стала принцессой.

- Не надо делать такой акцент на наших отношениях, - Том покачал головой. – Они ничего не значат.

Марсель вопросительно выгнул бровь. Он понял Тома прямо, так, как понял бы любой. А Том имел в виду, что их с Оскаром отношения не похожи на отношения принца и Золушки, он сам не знал, каковы они, но точно другие. У них не было «встретила она принца, и жизнь стала сказкой», скорее наоборот. И всей той прекрасной жизнью, которая у него есть сейчас, Том не обязан Оскару. Если он кому-то обязан, то только Джерри.

Маленькая двухкомнатная квартира, которую снимал Марсель, располагалась на шестом этаже непримечательного дома. Лифт не работал, сломался вчера к ночи, и его ещё не успели починить. Марселю с порога подъезда стало неловко за это неудобство, и он извинялся. На что Том ответил, что и при наличии работающего лифта чаще всего ходит пешком. Правда, в основном пешком он только спускался, но это неважно, пятьдесят процентов правды в его словах были.

- Вот, тут я живу, - сказал Марсель, когда они зашли, обведя рукой прихожую.

Они проследовали на кухню, Марсель остался там, а Том, забыв спросить разрешения, отправился посмотреть квартиру. Квартира, которую арендовал Кими в Лохья, была меньше и выглядела хуже, но тогда Тому было не до того. Потому сейчас ему казалось, что никогда прежде он не видел таких квартир. Таких простых и маленьких. Он-то бывал только в квартире, снятой Джерри, принадлежавшей к жилью класса люкс, и в огромных апартаментах Шулеймана, для которых ещё не придумали класс.

Марсель заметил его отлучку и догадался о её целях (хотя допускал, что Тому просто понадобилось в туалет). Ему стало стыдно за своё убогое жильё. Для него самого оно было нормальным, даже хорошим, но для Тома точно убогим. Том даже смотрелся в нём неуместно – как будто вырезку из глянцевого журнала приклеили на фотографию серой повседневности.

Но Тому, несмотря на все сравнения, понравилась эта квартира. Компактные, тёмные комнаты со старой мебелью создавали ощущение обжитого, домашнего уюта. Впрочем, Том посмотрел только гостиную, а в спальню не стал вторгаться, посчитав её слишком личным местом, и вернулся на кухню.

- У тебя уютная квартира, - с улыбкой поделился Том своим впечатлением.

- Она довольно плоха. – Марсель, засуетившись, начал бестолково перекладывать продукты из пакета на стол и не смотрел на Тома. – Прости… Тут ещё и бардак. Я обычно занимаюсь уборкой по воскресеньям…

- Почему ты так нервничаешь? – Том нахмурился.

Марсель тяжело вздохнул, опустился на стул и потёр пятернёй лицо.

- Потому что ты привык к совершенно другому уровню жизни, - отвечал он. – Я всё понимаю…

- Ты шутишь? – усмехнулся Том и сел на стул напротив, облокотился на стол. Третьего стула не было. – Если бы Оскар меня дважды не приютил, я бы в лучшем случае жил под мостом. И я вообще непривередливый: если есть крыша, спальное место и холодильник, то меня всё устраивает. У тебя всё это есть.

Марсель улыбнулся, глядя на него. Какой же он всё-таки… поразительный.

- Давай помогу тебе разложить продукты? – предложил Том, видя, что друг успокоился, и, встав из-за стола, потянулся к пакету, но не вынул из него ничего. – А, нет… Наверное, у тебя есть какая-то система, и я только всё перепутаю?

- На самом деле, есть, - подтвердил Марсель.

Том кивнул и спросил:

- У тебя есть вода? Ужасно хочется пить.

- Только из-под крана.

Тома такой вариант устраивал. Отойдя к раковине, он указал на три решётчатых полки с чашками-стаканами над ней:

- Какой можно взять?

- Любой.

Налив себе полный стакан, Том выпил воду неспешно, но залпом.

Захотелось подойти к нему, обнять со спины и поцеловать. Марсель влепил себе мысленную оплеуху. Ага, счас! Том только и мечтает о том, чтобы оказаться в его объятиях. Да ему и самому не хотелось ничего такого, всего лишь секундное наваждение. Том нравился ему, но гораздо больше, чем сексуальный объект – он нравился ему как человек. И Марселю не хотелось терять их странную дружбу, а не нужно быть гением, чтобы понимать, что он всё испортит, даже если предпримет всего лишь попытку поцеловать. В первую их встречу вне магазина Том чётко обозначил свою позицию по данному вопросу.

Наконец, продукты перекочевали в холодильник, морозильный отсек и одинокий подвесной шкафчик тёмно-малахитового цвета. Закрыв дверцы шкафчика, Марсель обнял себя одной рукой, потирая плечо, и спросил:

- Пойдём дальше гулять или останемся дома?

- Давай останемся. Только следи за временем и вытолкай меня за дверь, если сильно засижусь; у меня есть особенность – я могу заснуть в любом месте и потом от меня бесполезно что-либо требовать, - шутливо, с улыбкой сказал Том.

- У меня двуспальная кровать и диван тоже ничего, не разваливается, найду, где устроить тебя на ночлег, - проговорил Марсель с ответной улыбкой, заразился озорством.

Том окинул взглядом кухню и выдвинул новое предложение:

- Можем приготовить что-нибудь, чтобы тебе завтра не пришлось тратить на это время.

- Эксплуатировать гостя на кухне – это как-то чересчур, - с улыбкой ответил Марсель, вновь поражаясь непосредственности и открытости Тома, которые совершенно не подходили к его статусу.

- Если гость сам предлагает, то не чересчур. Я люблю готовить.

Готовкой они всё-таки занялись. Но когда блюдо уже парилось в широкой сковороде, Том отлучился с кухни, сбегал за сумкой, которую оставил в прихожей. В ней лежал разобранный, чтобы не повредились выпирающие детали, фотоаппарат. Учтя ошибки прошлого, Том начал брать камеру с собой, когда шёл гулять, не каждый раз брал, но иногда. Сегодня он не сомневался, что камера пригодится, и так и вышло.

Марселя он не известил о том, что вознамерился устроить ему фотосессию, и начал снимать «тайком». Марсель заметил это и, повернув к нему голову, удивлённо спросил:

- Ты меня фотографируешь?

- Да. Можно? – Том чуть опустил камеру и посмотрел на друга поверх неё.

- Да, можно…

Марсель не видел причин отказываться, но желание Тома фотографировать его смущало, и он не мог его понять. Тем более в таком антураже, в помятой одежде у газовой плиты.

- Ты очень фотогеничный, - сказал Том через несколько минут; он отщелкал уже более десятка кадров.

- Я? – вновь удивился Марсель, посмотрел на него. – Нет, я самый обычный и я не очень хорошо получаюсь на фотографиях.

- Если человек плохо получается на фотографиях, то дело не в нём, а в фотографе, - со знанием дела сказал Том. – Любого можно сфотографировать так, что он будет красивым. А ты сам по себе красивый и интересный, тебя фотографировать вообще легко.

Том снова поднял фотоаппарат, сделал снимок и протянул задумчиво:

- Света бы… - он поднял взгляд к люстре, в которой горели только две не самые мощные лампочки.

- У меня есть ещё лампочки, могу вкрутить, - предложил Марсель. – Просто я люблю полумрак; на работе постоянно работают люминесцентные лампы, и под конец дня у меня устают глаза от яркого белого света.

- Нет, не надо, - качнул головой Том. – Я потом добавлю света. И насыщенности…

Марсель потянулся за солью, стоявшей на крышке шкафчика, отчего у него немного задралась футболка, обнажая кусочек шрама на спине. Том моментально зацепился за него взглядом, но уже не с профессиональным интересом.

- У тебя на спине… Это шрам?

Марсель спешно поправил майку и, не поднимая взгляда от сковороды, ответил:

- Да. У меня их несколько.

Том отложил камеру на стол и подошёл к нему. Сомневался, жевал губу, мялся – по себе знал, как это – но всё же попросил:

- Можешь показать?

Показалось, или Марсель чуть вздрогнул? Но он ничего не сказал и стянул красную футболку через голову, взъерошив короткие русые волосы. У него на спине, очерчивая линию позвоночника, выделялись два впечатляющих широких шрама, были и другие рубцы, менее объёмные.

Марсель напряжённо комкал в пальцах ткань майки, оставленной на руках, и не хотел оборачиваться. Том поражённо скользил взглядом по загорелой спине, исполосованной шрамами. Протянул руку и коснулся кончиками двух пальцев левого рубца у позвоночника. Тут Марсель ощутимо вздрогнул и, обернувшись через плечо, но не посмотрев на Тома, сказал:

- Они ужасны, знаю.

- Не хуже, чем мои, - ответил Том и убрал руку, отступил на шаг. – Они у тебя после операции?

- Да. Меня всего изрезали, пока ставили на ноги. Но шрамы намного лучше, чем паралич. – Марсель надел майку обратно.

Том оставил фотоаппарат лежать на столе и вернулся к плите. Готовящееся блюдо уже не требовало особых усилий, тем более двойных, но Марсель не отходил от него и периодически перемешивал, а Тому больше нравилось стоять рядом, а не где-то там. В следующий раз, когда пришло время поработать лопаткой, Том забрал её и сам перемешал.

- Ты, наверное, дома воюешь с прислугой за место у плиты, - шутливо сказал Марсель.

- Иногда. Но с Жазель можно договориться: против того, что я готовлю на себя, она вообще ничего не имеет, а когда я её отсылаю с кухни, она доверяет моему слову и не идёт спрашивать у Оскара, освобождает ли он её от этой обязанности. И хорошо, что не спрашивает, - Том посмеялся. – Потому что Оскар не очень-то доверяет моим кулинарным способностям и вообще не понимает, зачем готовить самому, если есть прислуга. Но обычно у него нет выбора, он приходит на кухню и становится перед фактом, что завтрак/обед/ужин – моих рук дело.

- Да ты домашний тиран…

- Просто мне всё это чуждо. Я сам всё могу, почему бы мне этого не делать, если мне нравится? Другой вопрос – уборка. Заниматься ею мне не в удовольствие, но при необходимости и это я тоже могу. Кажется, для меня нет ничего невозможного после того, как я в одиночку поддерживал порядок в квартире Оскара, - Том снова посмеялся и затем, почесав висок, произнёс со смущённой улыбкой: - Я так много говорю… Наверное, я тебя уже достал.

- Нет, ничуть, - честно ответил Марсель, качая головой. – Мне нравятся живые и разговорчивые люди. Я сам не слишком болтлив, особенно на первых порах знакомства, и с теми, кто в большей степени молчалив, мне сложно и неловко. А с тобой мне с самого начала было просто.

Он сказал и тут же пожалел о последнем предложении, сорвавшемся с губ личном откровении. Вроде бы ничего такого, но… Марселю не понравилось, как это прозвучало. Но он не солгал, несмотря на то, что терялся рядом с Томом, с ним с самого начала было легко, общение с ним протекало безо всякого напряжения, не возникало тяжёлого, неловкого молчания и не было мыслей о том, что уместно говорить, а что нет. Диалоги сами собой плелись, приятно и душевно, а если задумывался над тем, что говорит, то в основном постфактум – жалел об очередной сказанной глупости или неоднозначной реплике.

Том внимательно посмотрел на него и про себя отметил, что Марсель тоже ощущает эту лёгкость в их общении. Это было приятно.

***

Том вернулся домой в положенное для всех Золушек время – до полуночи, но неприлично поздно в принципе – в одиннадцать, начале двенадцатого.

- Явился, - хмыкнул Шулейман, когда Том зашёл в гостиную, где работал телевизор. – А я как раз думал: учреждать поисковую операцию сейчас или подождать до утра?

Том достал из кармана мобильник и посмотрел время. Действительно, поздно. Он не смотрел на часы и на самом деле не хотел уезжать, просто по ночи за окном понял, что пора. Потому что ещё немного, и захочет остаться на ночь, как минимум из нежелания ехать сонным через полгорода, найдётся причина остаться, и Марсель ему не откажет.

- Извини, - сказал Том, убрав телефон обратно в карман. – Наверное, я должен был позвонить и предупредить, что буду поздно, чтобы ты не волновался, - он выглядел виноватым и чувствовал себя так.

- Не обязательно, - ответил Оскар. – Будет достаточно сообщать о том, что уходишь. Мне надоело искать тебя по всей квартире и в итоге обнаруживать, что тебя в ней вообще нет! – он всплеснул руками, выражая своё недовольство сим обстоятельством.

- Обычно, когда я ухожу, ты занят. Я не хочу тебя отвлекать.

- Интересно, чем я занят?

- Не знаю. Но сегодня ты был в спальне с закрытой дверью, а когда ты там, значит, ты занят.

- В спальне я занят, когда я там с тобой, - ответил Оскар, не сводя с Тома цепкого взгляда, и развёл руками: - На основе чего ты сделал такое умозаключение?

Том задумался и понял, что сделал его на основе прошлого, когда работал на Оскара, и ему было запрещено заходить в его комнату, пока Оскар сам не скажет ему там убраться. Да и сам боялся заглядывать туда, потому что довольно быстро узнал, что за закрытой дверью может происходить то, чего он не хочет видеть.

Так глупо…

Том покусал губу и сказал:

- В прошлом ты запрещал мне заходить в твою спальню.

- Когда это было? – усмехнулся Шулейман.

Том пожал плечами. Оскар снова обратился к нему:

- То есть мне не удивляться, если обнаружу тебя драящим пол? У тебя откат в прошлое пошёл?

- Нет, - Том, до этого смотревший в пол, посмотрел на парня. – Просто я не задумывался, а в бессознательном у меня только те правила, потому что новых нет.

Шулейман покачал головой и сказал:

- Окей. Раз тебе нужен устав, вот тебе новое правило номер один. Всегда говори, когда уходишь и, желательно, куда, чтобы я знал, откуда чуть что начинать поиски.

- Оскар, почему ты всё время говоришь, что я могу потеряться или пропасть? – Том нахмурился.

- Потому что не ты один опираешься на прошлый опыт. Это свойственно всем людям.

- Я больше не потеряюсь, - Том покачал головой.

- Хотелось бы, чтобы так. Скажи лучше, где ты так долго пропадал?

- Гулял.

- Ты в пространственно-временную дыру попал? Как можно целый день гулять в одиночестве?

Том опустил взгляд, спрятав глаза за ресницами, и чуть склонил голову набок. Не знал, говорить правду или нет.

- А я не один, - неровно пожав плечами, признался он. – Я с другом.

- Надеюсь, не с воображаемым?

- Не смешно, - Том поджал губы. – Он настоящий. Его зовут Марсель.

- И когда ты с ним познакомился? Сегодня?

- В декабре.

- Вот так новость. Почему ты не сказал мне о том, что обзавёлся другом?

- Ты не спрашивал, - пожал плечами Том, снова смотря вниз.

Он по-прежнему стоял недалеко от порога и чувствовал себя виноватым. И не хотел всё объяснять и рассказывать, не хотел, потому что Оскар и Марсель – разные части его жизни.

- Чудно, - хмыкнул Шулейман. – О чём ещё я должен спросить, чтобы не быть в неведении?

- Ни о чём, - Том покачал головой. – Всё остальное тебе известно.

Он подошёл и сел рядом с Оскаром, и, обвив его руками за шею, поцеловал. В щёку поцеловал, затем в губы, ещё раз в губы… Тому хотелось ласки и близости, после стольких часов тёплой, пронизывающей, но ограниченной рамками дружбы близости с Марселем ему необходим был полный контакт, завершённость, сброс напряжения.

Поначалу поцелуи были почти невинными, всего лишь прикосновениями, прихватами, игрой разомкнутых губ. Но незаметно они стали глубже, дольше, вообще без отрыва, а тела ближе.

Оскар перевалил Тома через себя на другую сторону дивана, где было больше места и можно лечь. Сам опустился сверху и тут же вновь впился в самый желанный, сводящий с ума рот. В рот, который, чёрт побери, не становился привычным, как и всё остальное, его хотелось целовать, терзать, заполнять собой снова и снова. Так же, как тогда, когда мог только смотреть. Даже больше. С каждым днём больше.

Оторвавшись от губ Тома, Оскар заглянул в его открывшиеся глаза. В невозможные распахнутые глаза, по которым ныне хрен что поймёшь. Том так близко, ближе некуда, и одновременно бесконечно далеко. Он не принадлежит ему, и никогда не будет принадлежать. Уже сейчас он уходит всё чаще и на всё более долгое время, а когда-нибудь - Оскар полагал, что до того момента едва ли пройдёт больше года – он уйдёт с концами.

Хотелось закрыть Тому глаза. Или обхватить тонкую, доверчиво открытую шею и задушить. Чтобы перестал вытягивать душу и жилы; чтобы перестать привыкать к нему всё больше, всё больше подсаживаться, впадать в зависимость.

Том, не сводя с Оскара взгляда, по-детски изломил брови: почему ты медлишь?

Шулейман положил ладонь ему на горло, чувствуя под кожей хрящи гортани и биение пульса под пальцами с двух сторон, и с усмешкой спросил:

- Секса хочешь?

- Тебя хочу, - на выдохе ответил Том.

Это не было смущённо или пошло, но предельно откровенно. Настолько, что у Оскара на мгновение потемнело в глазах. Он зарычал и, схватив Тома за подбородок, снова начал целовать его, с такой животной страстью, словно хотел съесть. Или сделать больно.

- Пойдём в спальню, - сказал Том, оставшийся в одной водолазке.

- Нет, здесь, - отрезал Шулейман и, поднявшись с Тома, потянул его за руку.

Он усадил Тома верхом на себя и стянул с него ненужную кофту, отшвырнул её в сторону.

- Оскар, я не хочу так. Я устал… - искренне пожаловался Том. – Я сегодня весь день был на ногах.

- Побудешь ещё, - заявил Шулейман и, отведя его ягодицу в сторону, приставил член к отверстию.

Оскар забыл про смазку. Том не напомнил. Но от первого толчка, вогнавшего толстый член сразу на треть в сухое, тугое, Том зажмурился и болезненно застонал, невольно вцепившись в спинку дивана. Внутри саднило и жгло. При желании эти неприятные ощущения можно было перетерпеть и, Том не совался, скоро стало бы хорошо, но они дезориентировали неожиданностью.

Чертыхнувшись, Шулейман снял его с себя и ссадил на диван, и пошёл за смазкой.

- Можешь продолжать? – спросил он, вернувшись.

- Да, могу, - кивнул Том.

После подготовки продолжили, теперь Оскар был аккуратнее. Том всё равно снова оказался верхом, но усилий от него не требовалось: только напрягать бёдра, чтобы не садиться полностью, а держаться чуть приподнятым. Всё остальное Шулейман делал сам. Потом он уложил Тома на спину.

Том бы так и уснул на диване, изморенный сексом и опустошительным оргазмом, завершившими отличный насыщенный день. Но Оскар его, еле разлепляющего глаза, растолкал и отвёл в спальню.

Глава 8

Что ты хочешь носить этой весной?

Что, по-твоему, модная новинка?

Что ты хочешь носить в этом сезоне?

Lady Gaga, Donatella©

До показа Том встретился с Мирандой всего один раз, в его домашней мастерской, на примерку нарядов, которые ему предстояло демонстрировать. Многие вещи вызывали у Тома вопрос: «Почему это надевают на меня?» и нежелание облачаться в них, но он стоически терпел. Уговор дороже денег. Тем более что он не согласился на предложенные условия, а сам их выдвинул, сам предложил себя.

Заодно Миранда посвятил его в концепцию шоу. Показ должен был пройти не в форме стандартного прохода по подиуму. Тому предстояло выйти первым в первом костюме и больше не уходить с глаз зрителей, а всем остальным моделям была отведена роль его «обслуги»: они будут выходить по парам и переодевать его, заодно демонстрируя тот единственный образ, который им отведён, а Том в это время будет рассказывать свою историю.

У Тома вызывала оторопь перспектива переодеваться и представать обнажённым на глазах у многих зрителей. У него в портфолио были обнажённые фотосессии, и он сам себя не всегда снимал полностью одетым, но тут другое – на глазах у живых, присутствующих людей, смотрящих на тебя… Для этого нужно быть очень уверенным в себе.

Мало того, в один момент, для демонстрации того самого кружевного комбинезона, который примерял в прошлый раз, ему предстояло обнажиться полностью, снять и трусы тоже. Том договорился с Мирандой, что делать это он будет так, чтобы не светить на весь зал самыми интимными частями тела. Чили согласился с таким условием.

- Мне просто выйти и начать рассказывать про подвал? – спросил Том.

- Да. Или нет. Я задал тебе направление, дальше можешь импровизировать. И побольше подробностей! Это твоя история, кто её ещё расскажет, если не ты?! – оживлённо всплеснул руками Маэстро.

«Шоу множества сенсаций» - так окрестил этот единичный, эксклюзивный показ-перформанс сам Миранда, и общественность, зная широту его выдумки, подхватила. Те, кто приобрёл билеты, гадали, что же им предстоит увидеть. Никто не знал, что будет, ни единой подробности не сообщалось. В том числе поэтому многообещающе заявленное шоу так интриговало.

Одной из сенсаций был Том, его участие в показе после объявления завершения карьеры и последовавшего за ним полугодового перерыва. Даже другие модели не знали о нём, им не сообщили, кого им предстоит одевать, что само по себе довольно унизительно.

Никаких репетиций и прогонов. Миранда и Тому запретил репетировать свой монолог, чтобы он не потерял эмоции и честность. Том ещё несколько дней после встречи с ним периодически начинал в голове рассказ, думал, как его построить, но уже на четвёртый день забросил это дело и выкинул из головы. Нужна импровизация, пусть так и будет. Выйдет к людям и как-нибудь само получится.

Шоу было назначено на третья мая. Том проспал почти весь перелёт до Нью-Йорка, города, к которому Миранда питал особую творческую симпатию, делать это в частном самолёте с Оскаром рядом было удобно и спокойно.

Коллеги-модели, увидев Тома, который для них по-прежнему был выскочкой-Джерри и которого они уже списали со счётов, не обрадовались. Тот факт, что им предстоит кого-то обсуживать, превратился из неприятного, но терпимого в личное оскорбление, ушат грязи на чувство собственного достоинства. Потому что это – он, чёртов ангелочек, которого все почему-то так любят! Вот и Миранда туда же, его возвысил, сделал главной звездой шоу, а их… Но спорить с Маэстро – чревато. Потому дамы – а сегодня здесь были только дамы, несмотря на наличие в коллекции мужской линии – скрипели зубами, давились ядом и желчью, обдавали Тома ненавистными взглядами, но не возмущались. Одна попробовала аккуратно спросить, почему так, но ей это ничего не дало.

Высоченная, выше Тома, девушка обратилась к нему:

- Почему не здороваешься?

Том, сидевший с телефоном в руках у ярко освещённого трельяжа, поднял голову и, по направленному взгляду поняв, что спрашивают его, нейтрально ответил:

- Привет.

- Забыл уже, с кем работал? – недружелюбно продолжала девушка, Аманда, делая три шага к Тому.

Том не успел ответить, потому что на середину комнаты выскочил Миранда и заголосил, перехватывая всеобщее внимание:

- Курочки! Что за разговоры? Почему не накрашены? Где эти… эти… - он пощёлкал пальцами и ткнул пальцем в попавшегося ему на глаза молодого шуганувшегося визажиста: - Ты! Тома не трогайте. Остальных сделайте красивыми! – Миранда метнулся взглядом по команде визажистов, рассредоточившимся около зеркал и подготавливающих всё для работы.

Пока модели перемещались по комнате, занимая места перед зеркалами, Миранда подошёл к Тому и присел перед ним на корточки, нахмурился, внимательно разглядывая его лицо.

- Или что-нибудь сделать?.. – вслух размыслил он.

Провёл пальцем Тому под левым глазом, очерчивая несуществующий синяк, и ухватил за щёки, сильно, больно, растягивая кожу. Том поморщился и отстранил его руки от себя:

- Миранда, пожалуйста, не надо.

Две модели, сидевшие ближе всего к ним, навострили уши, чтобы услышать, что скажет Маэстро на это непослушание.

- Я думаю, что делать с твоим лицом! – воскликнул Миранда и снова схватил Тома, за подбородок, повертел его голову из стороны в сторону. – Чего-то не хватает… Покажи зубы.

Том вопросительно повёл бровью, но ничего не сказал и показал. Миранда довольно кивнул, поднялся и, встав сбоку от Тома, запустил пальцы ему в волосы. Взлохматил волосы, пригладил и снова взлохматил, после чего, отпустил, отошёл и велел:

- Раздевайся. Тебе нужно побыть без одежды перед началом.

- Тут не очень тепло, - Том под стать своим словам поёжился и обнял себя за плечи. – Я замёрзну.

- Раздевайся! – повторил Чили и переключился на всех остальных: - Почему здесь так холодно?! Где этот… Хотя бы пульт!

Том разделся, но, просидев пять минут в трусах и носках, взял с кресла в дальнем конце комнаты плед, накинул его на плечи. Это же не одежда, правильно?

В помещение зашёл Шулейман, с Томом они приехали вместе, но он задержался где-то в здании. Его появление и целенаправленный проход к Тому дополнительно уязвили девушек. Потому что, мало того, что им сегодня отвели роль пешек, фона вокруг Тома, ещё и показывалось, что у него есть то, чего хотела каждая без исключения.

У одной девушки, сидящей за крайним левым столиком, на глаза навернулись слёзы. Более шести лет тому назад у неё была связь с Шулейманом, и ей казалось, что у них может получиться нечто серьёзное, так как они целую неделю провели вместе.

Всё было так прекрасно, сказочно… На её взгляд. А сейчас он её даже не помнит.

Но нет, помнит.

- О, привет! - произнёс Оскар, заметив бывшую любовницу, ту самую модель, которая некогда вывалилась из его машины на ходу. – Ты…? – добавил с намёком, что она должна назвать своё имя, которого он не помнил.

- Дени, - подсказала девушка с желанием вырвать себе глаза, поскольку высушить их силой мысли не получалось.

- Да, точно.

Том вопросительно посмотрел на Оскара, но ничего не сказал. Шулейман ответил на не заданный вопрос:

- Для тебя не секрет, что у меня была бурная жизнь. Конкретно с ней за полгода до знакомства с тобой.

Дени прикрыла глаза, ей хотелось провалиться сквозь землю.

- Ты будешь на показе? – спросила она у Оскара.

- Нет. У меня нет ни малейшего желания смотреть на это, - Шулейман указал на вешалку с костюмами. – Посижу здесь.

Показ начинался ровно в восемь. Зрители уже сидели на своих местах. Погас свет, осталась лишь холодная лёгкая подсветка по периметру подиума, позволяющая различить только силуэт идущего по нему человека – идущего не модельной походкой, а обычным шагом.

В зале включился свет, но еле-еле, вспыхнул слепящим белым экран за спиной Тома.

- Мне было четырнадцать лет, месяц как исполнилось, - бесшумно выдохнув, заговорил Том, обводя взглядом лица в зале. – Больше всего на свете я мечтал завести друзей, которых у меня никогда не было…

Через две минуты на подиум вышла первая пара моделей с новым костюмом для главной звезды шоу. Том позволил раздевать себя, абстрагировался от прикосновений, скольжения ткани по коже, вынужденных движений, помогающих девушкам избавить его от одежды и надеть новую. Продолжал говорить:

- …Он порезал мне нижнюю губу, я испугался, закрыл глаза и открыл рот…

Его голос звучал мерно, без всплесков эмоций и резких срывов, когда горло перехватывает и невозможно выдавить ни слова, невозможно дышать. Наблюдал за зрителями, на лицах которых лежала тень, за постоянной сменой эмоций на их лицах. Удивление, шок, ужас, отвращение, снова удивление, шок…

- …У меня сзади всё время было мокро и липко от спермы и крови. Не знаю, как им не отвратительно было продолжать насиловать меня… Боль и жажда – это то, что я ярче всего помню. Ещё голод. Вы даже не представляете, и я тоже не представлял до того, как страшен голод – настоящий, животный, от которого тело холодеет, потому что телу нечем поддерживать температуру и противодействовать внешнему холоду. Но ты знаешь, что не поешь ни сейчас, ни через час, и дальше будет только хуже…

Молодая женщина справа всхлипнула и закрыла рот рукой в длинной атласной перчатке.

Удивительно, но, произнося вслух кровавые, жуткие, отвратительные подробности пережитого ада, Том по большей части ничего не чувствовал. Он никогда не забудет, никогда не узнает, каким мог быть, если бы не эти звери. Но он мог не вспоминать. У него больше не болело. На месте нарыва, вскрытого скальпелем слова в кабинете гипнолога, выросла новая кожа.

Он пережил.

- …Мне казалось, что у меня вывалятся внутренности и рассыплются по полу…

Пришло время последнего костюма, белого кружевного комбинезона. Том отвернулся от зала, снимая штаны, не прерывая своего монолога. Замялся на секунду, чего не было заметно со стороны, и спустил с ног трусы и вынул из них ступни. Не прикрывался и не прятался за «ассистентками». У него там

Надев комбинезон, Том повернулся к залу. Взял паузу, чтобы поправить головной микрофон.

- … Насилие – это страшно, мучительно, унизительно, оно ломает. Но страшнее него, страшнее всего – кромешная темнота, в которой ты медленно сходишь с ума…

Не было никакого объявления об окончании показа, он просто закончился. Том замолчал. И вдруг весь свет погас, зажёгся, и со стороны главного входа, находящегося за спинами зрителей, побежали десятки, целое полчище крыс. Женщины завизжали, закричали, некоторые мужчины тоже. Крысы бежали под ногами гостей, огибая преграды; гости задирали ноги, вскакивали со своих мест.

Том замер на краю подиума с приоткрытым от шока ртом. Миранда не предупреждал его об этом эффектном конце. Но, так как стоял на возвышенности, Тому удалось понять, что крысы ненастоящие. Это голограмма.

Иллюзия исчезла. И вместе с громким, пугающим звуком взорвался свет, обдав красным, кровавым стены. Теперь точно конец.

Зажёгся обычный, полный свет. На подиум вышел Маэстро, а следом за ним все остальные модели. Гости аплодировали стоя. Это был шок, во многом неприятный, чрезмерный, но после такого всплеска эмоций невозможно не восхищаться тем, кто его подарил.

Том заметил, что одна женщина в первом ряду плачет. Спрыгнув с подиума, он подошёл, опустился перед ней на корточки и тронул за колено, прикрытое элегантным чёрным платьем.

- Мадам, вы боитесь крыс?

Женщина, отняв руки от лица, посмотрела на него, со всхлипом покивала, зажмурив глаза, и снова закрыла лицо ладонями. Её плечи вздрагивали.

- Они довольно милые. Нет причин их бояться, потому что они не способны вам навредить, - успокаивающе произнёс Том, вновь тронув женщину за колено. – Если только вы не окажетесь обездвиженной где-нибудь в подвале, где они голодают. Но вы ведь не я и не попадёте в такую ситуацию? – он широко улыбнулся.

Мадам снова открыла лицо и срывающимся голосом спросила:

- Правда?

- Да, - заверил её Том. – С вами ничего подобного не случится, а в других обстоятельствах их нет смысла бояться. Вы знаете, что крысы очень умные и преданные животные? Зачем таких бояться?

Том нёс всё, что приходило в голову, чтобы отвлечь и успокоить, пусть не он виноват в том, что эта женщина напугана.

- Они… - мадам не договорила, мотнула головой.

Иррациональный, беспричинный ужас перед крысами преследовал её с самого детства.

- Если вы всё-таки так боитесь, - сказал Том, - то завидите кота. Кот – лучшая защита от крыс.

Мадам ожила, повернулась к своему спутнику:

- Дорогой, мне нужен кот!

- Конечно. Завтра же займёмся этим, - ответил мужчина и, посмотрев на Тома, одними губами сказал: «Спасибо».

Спасибо за то, что успокоил, потому что он сам, привыкший видеть любимую супругу эталоном спокойствия и рассудительности, растерялся от её истерики и не знал, что делать. Так бы и сидел пнём.

Том, улыбнувшись только губами, покачал в ответ головой: не за что. Убедившись, что мадам больше не плачет, он ушёл за сцену, в комнату для моделей, где его ждал Шулейман.

- Его уже можно купить? Я бы с удовольствием порвал на тебе эту дрянь, - проговорил Оскар, обняв Тома за талию, и многозначительно провёл ладонью по обтянутому кружевом боку.

- Оскар! – Том отшатнулся от него и вспомнил: - Трусы…

- Что «трусы»? – поинтересовался Шулейман.

- Мои трусы остались на подиуме.

Коллега молча, так, чтобы он видел, положила его бельё на трельяж.

- Спасибо, - смущённо выговорил Том.

Забрав трусы и свою одежду, он убежал переодеваться за ширму песочного цвета, которая зачем-то стояла здесь.

Глава 9

«Золушка» – это чисто про удачу. Но не до конца понятно – чью.

Валя Шопорова©

Тому нужно было принять участие всего лишь в четырёх показах Миранды, включая уже прошедшее шоу-перформанс. Последующие три показа были более стандартными, Миранда не зря назвал первое, презентовавшее новую коллекцию шоу эксклюзивным – оно не повторялось.

Между третьим и четвёртым показом Том сделал фотосессию для подруги Изабеллы: Из позвонила и очень просила его об этом. А Том и не думал отказываться, он был свободен. С этой сессией Том не стал утруждаться и придумывать идею заранее, но всё и так прошло отлично. Импровизация уже стала его коньком, потому что, даже тогда, когда всё продумывал загодя, в процессе работы первоначальный замысел всякий раз развивался, трансформировался и обрастал новыми элементами.

И Том задумался над тем, что, может быть, будет продолжать карьеру модели. Не так, как это было у Джерри, основательно и массированно, но иногда проходить по подиуму ему было совсем не сложно. Как раз после первого шоу Миранды ему поступило не одно предложение от независимых дизайнеров и Модных Домов. Том пока не ответил согласием никому, потому что не хотел участвовать в показах летних коллекций, а осень ещё не скоро, он не хотел загадывать так далеко.

Для себя Том отметил двух, к кому пошёл бы. И подумал, что продолжит сотрудничать с Мирандой после истечения оговоренного ими срока, если тот предложит.

Но ещё не окончательное решение частично возобновить модельную деятельность касалось только показов. Быть фотомоделью Том был категорически не согласен. Хоть сам себя он снимал нередко, и ему это очень нравилось, сниматься у кого-то другого, участвовать в претворении в жизнь чужой идеи и исполнять указания, ему претило. И заставлять себя Том не хотел, он не нуждался ни в средствах, ни в чём-либо другом, чтобы переступать через себя.

Оскара Том пока что не посвятил в свои планы. Он хотел сначала принять решение.

Оскар проснулся от того, что ему облизывают лицо. Улыбнулся сквозь сладкую, ленную остаточную дрёму, но, открыв глаза, вопросительно выгнул бровь, испытывая разочарование. В полусне ему подумалось, что это Том проснулся в приподнятом настроении и так своеобразно ластится, но на него смотрел Лис. Щенок приветственно гавкнул и снова лизнул его.

- Фу, уйди, - Шулейман скривился и отмахнулся от уже не совсем маленького малыша, и, сев, перевёл взгляд к Тому. – Это что такое?

Том с опозданием схватил любимца, за которым не уследил. Вернее, он намеренно не следил, ему казалось забавным и таким милым, что Лис облизывает Оскара.

- Мы уже не спим, - сказал в своё оправдание Том, прижимая щенка к груди и прикрывая его руками.

- Это неважно. Собакам в любом случае в постели не место. Можно только на застеленной кровати лежать. Но лучше вообще не привыкать.

- Оскар, почему ты такой вредный? – спросил Том, пытаясь удержать вырывающегося, желающего побеситься щенка. – Чем тебе Лис мешает?

- Тем, что животное должно знать своё место.

- Собака – друг человека, значит, их место рядом.

- Но не в постели, - подчеркнул Шулейман. – Мне не надо в кровати шерсти и прочей грязи.

- А, ты этой логикой руководствовался, когда заставлял меня раздеваться, прежде чем лечь спать?

- Нет. Я просто хотел заставить тебя раздеться.

Том вопросительно выгнул бровь. Оскар качнул головой:

- Не спрашивай, зачем. У меня нет ответа. Хотя, должен признать, соображения гигиены тоже играли роль – я не люблю, когда в мою кровать лезут в одежде, в которой неизвестно где лазили.

- И всё-таки ты брезгливый, - с улыбкой резюмировал Том.

- Ни капли.

- Тогда лизни его, - Том отнял Лиса от себя и протянул Оскару.

- Лизать собаку – это очень странное желание. У меня такового нет.

- Вот и не говори, что ты не брезгливый, - Том вернул щенка себе и отпустил на кровать.

Лис спрыгнул на пол и побежал к Космосу, который пришёл сам, но на кровать не лез.

- Я чистоплотный, - ответил Шулейман. – Так будет правильней. И это совсем не та тема, которую мне сейчас хочется обсуждать.

Он потянул Тома за руку и уложил на себя.

- А какую хочется? – спросил Том, не пытаясь подняться или скатиться.

Шулейман мимолётно улыбнулся-усмехнулся, показав зубы, и, не сводя взгляда с лица Тома, взял его руку и направил под одеяло, под которым у него не было никакой одежды. Коснувшись горячего, твёрдого члена, пальцы Тома дрогнули. Но через две секунды он осмелел, прикусил губу и обхватил ствол пальцами. Мучительно медленно, как будто неуверенно провёл кулаком вниз, верх…

Он делал это в первый раз. Когда брал в рот, что, впрочем, за всё время Том делал лишь трижды, он придерживал ствол у основания, там, докуда не мог натянуться при всём желании, хотя стремился к этому. Но никогда не ласкал рукой, ни во время оральных ласк, ни просто так, отдельно.

Щёки вспыхнули от этого нового переживания, нового ощущения – пульсирующего члена в своей ладони, и сердце застучало чаще, мощнее. Том и себя по-прежнему ни разу не стимулировал, поэтому это действие было для него чувственным открытием.

- Сейчас только так, - уткнувшись носом Оскару под челюстью, прошептал Том. – Я не хочу полностью.

- Спорим, что через минуту ты передумаешь?

Том не поспорил, но всё равно проиграл. Потому что на самом деле был отнюдь не против, просто хотел сначала принять душ, попить… И надо хотя бы иногда не даваться. Иногда Тому нравилось отказывать Оскару.

За завтраком Оскар сказал:

- Я планирую съездить к папе. Ты со мной, - он не спрашивал, не предлагал, а ставил перед фактом.

Том поднял взгляд от тарелки, прожевал и, опустив вилку, с некоторым напряжением спросил:

- С тобой? Зачем мне ехать?

- За тем, что я так хочу. А ты не хочешь?

- Я не знаю… Думаю, я буду лишним. – Том помолчал, жуя губу, и спросил: - Ты снова не хочешь оставлять меня одного дома? Если да, то я могу…

- Я просто хочу, чтобы ты поехал со мной, - ответил Шулейман, не дослушав его. – Мы встречаемся, я был у тебя дома, а ты нет.

- Я знаком с твоим отцом, - Том неуверенно выдвинул аргумент в пользу того, что эта поездка не обязательна.

- Ты не хочешь ехать? – в лоб спросил Оскар, чуть сощурился, смотрел пристально. – Есть причина?

Том опустил взгляд в тарелку и, невесомо водя по ней вилкой, ответил:

- Рядом с твоим отцом я чувствую себя неловко…

- В последнюю вашу встречу я ничего подобного не заметил. Ты держался довольно свободно, особенно в сравнении с тем, как обычно при нём робеют люди. И это ещё тогда было, раньше. С твоей теперешней степенью свободы как бы папе не пришлось робеть, - Оскар усмехнулся.

- Если я начну неадекватно себя вести или говорить что-то не то, заткни мне чем-нибудь рот… - пробормотал Том.

- Будем считать, что это означает согласие, - кивнул Шулейман. – Не волнуйся, Котомыш, всё пройдёт хорошо, - он подмигнул Тому. – Это всего лишь семейная встреча. Заодно посмотришь место, где я вырос.

Том кивнул. В вербальном выражении согласия не было необходимости, Оскар и так правильно истолковал его реакцию как капитуляцию в этом слабеньком со стороны Тома споре.

Когда Том ушёл с кухни, Оскар набрал отца:

- Привет, папа, - весело поздоровался он. – Как насчёт встречи?

- У тебя какие-то проблемы?

- Почему сразу проблемы? Просто хочу увидеться. Соскучился по тебе, по дому…

Пальтиэль помолчал пару секунд и произнёс в ответ:

- Что-то не верится. Оскар, скажи сразу, что случилось, или, что ты задумал?

- Вот как я могу исправиться, если ты убеждён в том, что я способен только на плохое, и не веришь мне? А я, между прочим, от всей души…

Шулеймана-старшего кольнуло угрызением совести. Действительно, он давно, ещё с того времени, когда Оскар был ребёнком, привык к тому, что сын – оторви и выбрось, жил с этим убеждением, всё пропускал через его призму и не ждал от него ничего нормального. Говорил, что ждёт, что хочет, чтобы он изменился, думал так, но на самом деле не ждал, не верил.

Из динамика донеслось окончание высказывания сына:

- Понятно всё. Не стоило и предлагать. Когда-нибудь в другой раз повидаемся. Может быть…

- Нет, подожди, - остановил его Пальтиэль. Вздохнул. – Извини, Оскар. Конечно я хочу с тобой встретиться. Когда ты хочешь приехать?

Оскар довольно ухмыльнулся. Ход сработал, папа почувствовал себя виноватым и пошёл на попятную. Он бы и так и так приехал, но вариант, где папа его ждёт, ему нравился больше.

- Сегодня или завтра мы приедем.

- Мы? – переспросил Пальтиэль.

- Да. Я и Том.

«Начинается… - прикрыв глаза, с протяжным выдохом подумал Шулейман-старший. – Нет, не начинается – продолжается».

- Тому обязательно ехать с тобой? – спросил он.

- Да. Мы встречаемся, у нас всё серьёзно, и я хочу показать ему дом. Между прочим, я у него дома был и даже ночевал.

- Да, я в курсе. Это было очень неосмотрительно с твоей стороны.

- У Тома обычная семья, не представляющая никакой опасности, - парировал Оскар. – Представляешь, его родители женаты уже двадцать пять лет или больше и никто ни от кого не сбежал и не сбегал! Удивительно, правда?

Пальтиэль проглотил эту поддёвку и ответил нейтрально:

- Да, удивительно. В наше время велик процент разводов.

- Видимо, всё-таки не в деньгах счастье.

- Скажи это себе, когда захочешь новую машину.

- Обязательно. Но, если я пересяду на эконом-класс, не ты ли первым начнёшь скрипеть зубами и говорить, что я тебя позорю?

Это Шулейману-старшему было нечем крыть. Он бы чувствовал себя униженным и неполноценным, если бы его единственный ребёнок, которому он может дать и всегда давал всё, всё отринул и вёл жизнь средней посредственности.

Оскар не ждал ответа, посмотрел на часы на левом запястье: стрелки показывали за полдень, и сказал:

- Лучше приедем завтра. К обеду. Или ты уже не хочешь нас принимать?

- Хочу. Но я бы предпочёл, чтобы ты приехал один.

- Но я приеду с Томом, - отрезал Оскар. - Привыкай к тому, что мы вместе, и это, вероятно, навсегда.

Пальтиэль не стал ничего говорить. Не видел в этом сейчас смысла. Всё уже не раз сказано и оговорено. Но почему-то Оскар продолжал упрямо гнуть свою линию… Точно как он сам когда-то. Но у него хотя бы были искренние чувства, чувства, которые сильнее разума, сильнее желания жить. А у Оскара… Пальтиэль никогда не мог понять, играет сын или нет. У Оскара не было грани между правдой и позёрством, вся его жизнь в некотором смысле была игрой, азартной игрой.

***

До Парижа добрались самолётом, а после пересели на машину, чтобы доехать до элитного пригорода Нёйи-сюр-Сен, где, в некотором отдалении от него, проживал Шулейман-старший и некогда Оскар.

У Тома открылся рот от одного вида особняка за огромным, царским забором. Это был настоящий дворец, Том не мог назвать его никак иначе.

Охрана, огромная территория – и это только то, что Том мог видеть от ворот - блеск, размах, монументальность. Том силой воли заставил себя закрыть рот, старался не вертеть головой по сторонам, но всё равно вертел. Хотел втянуть голову в плечи и повернуть обратно, сбежать, пока его никто не увидел. Но пошёл за Оскаром, который уже успел непринуждённо переговорить с охранником, встретившим их, и направился к крыльцу.

Первым делом при пересечении порога взгляду представал холл округлой формы, поражающий своим простором. По периметру были расставлены несколько диванов с круглыми столиками для не очень важных и особо близких гостей, которых не обязательно обхаживать, как положено, и вести дальше. В центре лежал огромный ковёр, непокрытая часть пола слепила начищенной, безукоризненной чистотой. Справа располагалась широкая лестница на второй этаж. Куда-то вели двустворчатые двери благородного тёмно-красного дерева. А потолок был столь высок, что нужно было запрокинуть голову, чтобы увидеть его. Том не запрокидывал.

По сравнению с этим дворцом бесконечно огромные апартаменты Оскара выглядели скромно, и это почти пугало, пугало мощью роскоши, которой простые смертные не должны касаться. В интерьере не было ничего вызывающе дорогого, вроде золотой лепнины, но всё в нём не кричало, но чинно говорило о том, что это жильё принадлежит людям высшего класса.

Ни личный самолёт, ни какие-либо другие атрибуты жизни самых-самых не производили на Тома впечатления и не заставляли задуматься, но сейчас он увидел, к каким разным мирам они с Оскаром принадлежат. Том во всём этом неброском роскошестве чувствовал себя незначительным, ничтожным и неуместным и боялся громко вдохнуть. А Оскар был своим в доску. Том в принципе не видел, чтобы Оскар где-либо чувствовал себя неуверенно или напряжённо, но здесь он был своим по-особенному, по праву. Он здесь вырос, это – его дом, и ко всему этому он привык с пелёнок.

К ним подошёл немолодой мужчина, дворецкий и в первую очередь обратился к Оскару:

- Добрый день, сэр.

- Добрый. А где Карлин? – спросил Шулейман про старого дворецкого, который работал здесь столько, сколько он себя помнил; того, который стоял перед ним сейчас, он прежде в глаза не видел.

- Ушёл на покой, сэр.

Том хотел спросить Оскара, почему этот мужчина обращается к нему «сэр», но передумал и закрыл рот. Это было бы невежливо и, вероятно, глупо.

- На вечный или на пенсию? – поинтересовался у дворецкого Шулейман.

- На пенсию, сэр.

- Понятно. А вы?..

- Ингрэм, - представился дворецкий. – Желаете ещё что-то узнать?

- Нет.

Дворецкий чуть кивнул и перевёл взгляд на Тома, протянул руку:

- Позвольте.

Том подумал, что мужчине нужно пройти, а он стоит у него на пути, и отошёл. Дворецкий повторил, Том снова отошёл в сторону, и ещё немного, чтобы наверняка, начиная нервничать от непонимания, чего от него хочет этот мужчина.

- Позвольте вашу сумку, сэр, - конкретизировал дворецкий, ничем не показывая, что поведение Тома хоть сколько-нибудь не вписывается в определённую привычную картину.

- Зачем? – нахмурившись, спросил Том.

- Чтобы вам не пришлось носить её в руках и думать, куда поставить. Не беспокойтесь, здесь она будет в полной безопасности, - невозмутимо сказал дворецкий, забирая сумку из рук остолбеневшего Тома.

- Англичанин? – поинтересовался у него Оскар.

- Верно. Как вы догадались?

- Британскую выправку сразу видно. Но будь повежливее, не надо тонко-хлёсткого юмора.

- Разумеется, сэр. Я лишь сказал, что уважаемый гость может не волноваться о своих вещах.

Том немного провёл взглядом дворецкого и присел, чтобы разуться.

- Не разувайся, - тихо сказал ему Оскар.

- Почему? Мы же в доме? – Том непонимающе посмотрел на него.

Он с детства привык, что, когда заходишь в дом, нужно разуваться: переобуваться в домашнюю обувь, в тапочки или оставаться босым или в носках.

- Просто вытри ноги и иди.

- Чем вытереть? – Том завертел головой.

- О коврик.

Оскар не делал на этом громкого акцента, как любил, но и не особо скрывал то, что считает, что Том откровенно тупит.

Том закусил губы и наклонился, чтобы надеть обратно снятый с пятки лофер, чувствуя себя одновременно идиотом и безнадёжным провинциалом.

Шулейман-старший, стоя в дверях обеденного зала через холл, хмуро наблюдал за ними. Он не слышал, о чём говорят Оскар и Том, но того, что он видел, было достаточно. Это позорище… Может быть, Том хороший человек, Пальтиэль был не склонен рассуждать о его человеческих качествах, но выводить его в люди – в приличное общество – нельзя.

Хотя он сам взял в жёны женщину едва ли не самого далёкого от себя круга, но Хелл была другой, она была своей. Если не знать о её происхождении и прошлом, о них никак нельзя было догадаться. Хелл не нужно было ничему учить, она мотала на ус на ходу и всегда понимала, где и как нужно себя вести.

А Том, он даже не пытается учиться и держаться достойным образом. Он годится для постели (Пальтиэлю было неприятно об этом думать), но никак не для жизни. Если только Оскар не хочет, чтобы над ним смеялись.

Хуже всего, что Оскару всегда было всё равно, что о нём думают и говорят. Он, такое чувство, не понимает, что означает слово «репутация» на их уровне.

- Чего ты так напрягаешься? – Оскар ухватил Тома, который в самом деле был сгустком нервного напряжения, за плечо и встряхнул. – Мы на семейном обеде, а не на званом приёме. А если пойдём на приём, я тебя предварительно натаскаю.

Том удивлённо и вопросительно посмотрел на него: «что ты имеешь в виду?», но Оскар уже отвернулся.

Оскар что, хочет ввести его во всю эту свою жизнь? Хочет сделать его её частью?

Теперь Том понял, о чём говорил Марсель, проводя параллель между ним и Золушкой… В принципе, так оно и есть, или будет, если Оскар пойдёт дальше. С низов и из класса простых людей во дворец и круг избранных.

Том попробовал представить, каково быть частью такой жизни, сумеет ли он так жить, сможет ли чувствовать себя комфортно и на своём месте и быть своим. И вместе с тем впервые задумался об их с Оскаром отношениях как о чём-то серьёзном, имеющем отдалённую перспективу: как это будет через пять, десять, сорок лет? Но мысль оборвалась и свернулась, образы воображения утонули. Потому что Том не представлял, что значит жить такой жизнью,

Том ещё раз украдкой окинул взглядом холл дворца, пытаясь примерить его к себе, примерить роль уважаемого человека из высшего общества. Нет, наверное, он не сможет…

Таким, чувствующим себя во всем этом как рыба в воде, можно только родиться. Он же не родился ни в такой семье, ни с соответствующими склонностями.

Оскар уверенным, быстрым шагом направился к отцу, зубоскаля и по мере приближения раскинув руки для объятий.

- Папа! Рад тебя видеть.

Но он остановился в двух метрах от родителя и опустил руки.

- Не будем нарушать традицию и обойдёмся без объятий.

Шулеймана-старшего это оскорбило и больно кольнуло. Мог бы и обнять, или не делать вид, что хочет, и не устраивать очередной маленький спектакль.

- Привет, Оскар, - он довольно холодно поприветствовал сына и перевёл взгляд на парня, подошедшего и вставшего рядом с ним. – Здравствуй, Том.

- Здравствуйте, - ответил Том.

- Вы желаете обедать сейчас или позже? – осведомился бесшумно подошедший Ингрэм.

Пальтиэль вопросительно посмотрел на сына, передавая ему право решать.

- Сейчас, - ответил Оскар. – Зачем тянуть?

Шулейман-старший кивнул дворецкому, тем самым выражая согласие и отпуская его. Дворецкий исчез в стороне кухни. Проведя его взглядом, Оскар поинтересовался:

- Где ты его нашёл? Карлин, конечно, тоже был весьма профессионален, но этот – будто из кино про английских лордов.

- Мне повезло, - сдержанно ответил отец. – И ты верно заметил про английских лордов, Ингрэм пятнадцать лет работал при дворе.

- Ты шутишь?! – выказал неверие Оскар. – Я думал, оттуда так просто никого не отпускают.

- Договор о неразглашении решает все проблемы. Но, видимо, там нужно слишком о многом молчать, раз он решил уйти.

Том переводил взгляд с одного Шулеймана на другого – они говорят о Букингемском дворце? – и благоразумно решил не лезть в разговор и прикинуться предметом мебели.

- У тебя как раз не первый год не складываются отношения с Соединенным Королевством… - многозначительно, но как бы между прочим произнёс Оскар.

Пальтиэль покачал головой, хотел сказать, что не собирается выведывать секреты Её Величества и её ближайшего окружения и как-то их использовать для налаживания связей (если только чуть-чуть, для общего сведения). Но, открыв рот, резко перевёл взгляд к Тому, про которого позабыл и которому не надо этого слышать.

- Пойдёмте за стол, - сказал он и первым зашёл в обеденный зал. Оскар и Том прошли за ним.

Вопреки ожиданиям Тома обед проходил хорошо, хотя и несколько напряжённо для него. Оскар постоянно поворачивал голову и обращался лично к нему, прерывая общий разговор. Сначала Тому от этого делалось неловко, но затем наоборот помогло почувствовать себя свободнее и увереннее, сделало общение за столом более непринуждённым и тёплым, семейным. Потому что Пальтиэль разговаривал с ним вежливо, не к чему было придраться, но официально. Но стараниями Оскара он расшатывался и поневоле втягивался в более живое взаимодействие - Оскар был мастером плетения разговора. Том в который раз поразился, насколько же у него подвешен язык: казалось, его вообще невозможно застать врасплох, и он никогда не обдумывает свои реплики, но при этом не говорит глупостей.

Том под столом положил ладонь Оскару на бедро, тем самым благодаря за поддержку и, о чём невозможно было догадаться, выказывая восхищение его языковой бойкостью. Шулейман повернулся к нему, улыбнулся и, взяв за подбородок, коротко прижался губами к губам.

Пальтиэль, не ожидая ни секунды, покашлял, намекая на то, что здесь не место для лобызаний и он не желает этого видеть.

- Мы не собираемся целоваться, - ответил Оскар на недовольство отца. – Это всего лишь чмок.

- Было бы лучше обойтись и без этого.

- Прошлого не переписать, - пожал плечами Оскар.

- Но можно будущее, - спокойно заметил Пальтиэль. – Оскар, пожалуйста, держи себя в руках.

- Я постараюсь.

Шулеймана-старшего поразил такой ответ сына – такой нормальный. Оскар что, вышел на новый уровень мастерства в манипулировании и теперь он, Пальтиэль, который и так всегда проигрывал ему, окажется попросту размазанным? Либо у него паранойя. Либо…

Он внимательно посмотрел на Оскара, пытаясь его понять, но тот уже отвёл взгляд: глянул на Тома, словно проверяя, на месте ли он, и сосредоточился на содержимом тарелки.

Пальтиэль наблюдал за ними и в один момент спросил:

- Оскар, вы собираетесь уехать сразу после обеда или задержаться?

- Не сразу.

- Уделишь мне немного времени? Мне нужно поговорить с тобой наедине. Том, ты не против? – Шулейман-старший посмотрел на Тома.

- Нет конечно… - мотнул головой Том.

- Говори сейчас, - неожиданно сказал Оскар.

- Нет, лучше позже. Это личный разговор.

- Разговор касается Тома? Если так, то я всё равно потом всё расскажу ему, так что не стесняйся. Говори, папа.

Правильнее было сказать, что разговор никак не связан с Томом, но их «отношения» уже сидели у Пальтиэля в печёнках. Он тихо постучал рукоятью ножа по столу, раздумывая, и, подняв взгляд к сыну, спросил прямо:

- Долго это ещё будет продолжаться?

- Что?

- Ваша игра в отношения. Тебе не кажется, что она затянулась?

Оскар тихо усмехнулся, прикрыв глаза, и, посмотрев на отца, ответил:

- Должен признаться, что я тебя обманывал. Мы не встречались, когда я тебе так говорил. Я как раз хотел тебе рассказать, так что хорошо, что ты завёл эту тему.

Пальтиэль понимающе покивал – он даже не злился, потому что, хоть сын разыграл очередной спектакль, изрядно подпортивший ему нервы, но сейчас он не увиливал и не смеялся над ним.

- Давно пора, - сказал он. – Ваши «отношения» уже давно смотрятся неубедительно.

Том очень боялся, что зайдёт именно этот разговор, об их отношениях, ведь на самом деле встречаться они начали совсем недавно, но для отца Оскара уже давно, нужно было или сознаться, или продолжать лгать, придерживаться легенды. И вот, страх сбылся. Том прижимался к стулу, не напоминал о себе и думал: это что, получается, теперь им придётся скрывать свои отношения, раз Оскар сказал, что они не вместе?

- Да, пора, - согласился Оскар. – Потому что теперь мы на самом деле вместе. Я доигрался, папа, - он улыбнулся отцу.

В этой последней реплике было что-то такое безысходно честное, откровенное, что у Пальтиэля внутри всё похолодело. Он откуда-то чувствовал – сейчас Оскар не лжёт, и это выбивало почву из-под ног.

Неужели Оскар на самом деле полюбил этого мальчишку?! Он что, идиот?! Он не мог!

Пальтиэль устремил на сына шокированный и очень серьёзный взгляд.

- Се-ля-ви, - пожал плечами Оскар, добивая родителя. – Но давай обойдёмся без чтения нотаций, ладно? Я уже большой мальчик.

- Я тоже считаю себя неподходящей парой для Оскара, - сказал Том.

Это было честно. И нужно было что-то сказать, а не отсиживаться и делать вид, что он тут ни при чём. При чём. В отношениях участвуют двое, а инициатором их начала вообще был он.

- Тоже? – Пальтиэль посмотрел на Тома. – Я не говорил, что считаю тебя неподходящей партией.

- Но вы ведь так думаете? Я всё понимаю. Как минимум потому, что я тоже мужчина.

Шулейман-старший подумал, что, может быть, Том не такой уж наивный дурачок. Потому что он всё понимал – правильно – и рассуждал о своём несоответствии, что должно его расстраивать или злить, спокойно и разумно.

- Стоп-стоп-стоп! – поднял руки Оскар и повернулся к Тому. – С каких это пор ты считаешь, что не подходишь мне?

- Я всегда так считал. Помнишь, я ещё до начала наших отношений сказал: «Зачем тебе я, если есть другие?». Я это и имел в виду.

- Тогда почему ты сходишь с ума от ревности всякий раз, когда я общаюсь с кем-нибудь?

Том сразу не нашёл, что ответить. Не говорить же: «Потому что не имеет значения, что я думаю, я тебя никому не уступлю! Ты не можешь уйти от меня. Только я м…». Если можно прикусить мыслям язык, то Том сделал это прямо сейчас.

- Одно другому не мешает, - ответил Том. – Может быть, я потому и ревную, что не уверен в себе и своём положении?

В принципе, похоже на правду. В принципе, может, так оно и есть: на месте Оскара, при таком выборе, Том бы не выбрал себя.

Вот теперь Пальтиэль верил, что между ними всё по-настоящему. Это читалось во взглядах, интонациях, электрическом поле. И он не знал, что с этим делать. Хотелось сию секунду просто вычеркнуть Тома, чтобы его никогда не было в их жизни. Но он не Бог, и машины времени у него тоже нет, чтобы вернуться в прошлое и помешать встрече Оскара и Тома.

После обеда Оскар взялся провести Тому экскурсию по дому. Том не видел в этом необходимости и счёл неудобным, но после первой комнаты понял, что это действительно экскурсия. Как по музею. Но здесь всё можно трогать и можно быть как дома, по крайней мере, именно так сказал ему Оскар.

В коридоре на втором этаже Том остановился напротив картины, в которой удивительным образом сочетались яркие, жизнерадостные краски и мрачный тон (настроение?). Казалось, что где-то видел её, слышал про неё, но никак не удавалось вспомнить.

- Жак Флорест, - подсказал Шулейман, встав рядом. - Папа не любит современное искусство, не понимает его, но конкретно этого художника считал достойным уважения. Это была его последняя картина, в две тысячи шестнадцатом году, после её окончания, он покончил с собой.

Том вспомнил. Две тысячи шестнадцатый год, конец октября, он тогда уже жил у Оскара и мельком видел эту картину в новостях. Там говорилось, что ушёл из жизни всемирно известный нидерландский художник французского происхождения, его тело нашли в петле в нескольких метрах от его последней картины под названием «Счастливый день».

Стало неуютно и будто бы холоднее. Не потому, что человека, который создал это произведение искусства, уже нет в живых, а потому, что он сам лишил себя жизни.

- Может быть, когда-нибудь ты тоже создашь что-то такое, - задумчиво проговорил Оскар, скользя взглядом по полотну. – Судя по тому, что я видел, у тебя имеется определённый талант.

- Чтобы закончить так же? – Том посмотрел на него и мотнул головой: - Нет, лучше я останусь фотографом. Фотографы никогда не сводят счёты с жизнью.

- Ага, фотографы всегда имеют любовника… - с недвусмысленной ухмылкой сказал Шулейман.

От щипка всеми пятью пальцами за попу Том вскрикнул, подскочив на месте, и припустил вперёд. Но через четыре метра остановился. Негоже бегать по чужому дому, тем более по такому. На шум выглянула одна из горничных, ответственная за эту часть дома. Оскар одним движением руки отослал её обратно за дверь.

Том периодически трогал стены. Эта была своеобразная привычка-ритуал – каждый раз, когда оказывался в новой квартире, доме – любом жилье, хоть как-то относящемся к нему, ему было необходимо потрогать стены, познакомиться с ними тактильно.

Оскар называл каждую комнату и что-то рассказывал о ней, рассказывал о предметах, на которые Том обращал внимание. В основном Том обращал внимание на предметы искусства – их было немного, Пальтиэля никак нельзя было назвать коллекционером, но они были очень грамотно размещены в доме. Единственной слабостью Шулеймана-старшего были ковры, поэтому крайне мало где можно было увидеть полностью непокрытый пол. Но и это скорее не слабость, а прихоть из соображений личного комфорта, которую он мог себе позволить – ему не нравилось в своём доме ходить по голому полу, о который стучат каблуки.

У Тома невольно промелькнула мысль, как сложно, должно быть, всё это мыть…

Шулейман открыл очередную дверь, пропуская Тома вперёд, и, зайдя следом, обвёл рукой помещение, отличающееся по стилистике от всех прочих:

- Это была моя комната.

Том удивлённо обернулся к нему и затем обвёл взглядом комнату. В ней ощущалось что-то знакомое, она представляла собой нечто пограничное между общим стилем дома и квартирой Оскара, но в незавершённом варианте, более юном, подростковом.

- Здесь всё осталось так же, как было при мне, - добавил Оскар, подтверждая предположение Тома о юношеском духе комнаты.

Ведь он с концами покинул отчий дом в восемнадцать лет, будучи юным парнем, вчерашним ребёнком, и с тех пор ничего в этой комнате не менялось. Она сохранила то, каким он был двенадцать лет назад.

В том, что Оскар привёл его сюда, для Тома было нечто щемящее, тёплое, пронзительно откровенное. Это говорило об особом отношении, о том, что он готов, хочет поделиться своей жизнью - не только настоящей, но и прошлым. Хочет показать больше, чем он есть сейчас, самое сокровенное – детство.

Но Том испытал не радость, не восторг или интерес, не благодарность, а неясные, но пронзительные, протянувшиеся нитью насквозь через грудь, тоску и чувство вины. Потому что ему нечего дать взамен. В доме, где он вырос, живёт другая семья, от него и Феликса там ничего не осталось. А дом в Хельсинки – это родительский дом, дом его семьи, но не его, там нет ничего, принадлежащего ему и о нём.

- Оскар, почему ты решил показать мне свой дом?

- Чтобы ты его увидел, - пожал плечами Шулейман. – И… - он замолчал.

Том и так всё понял. Понял, что верно почувствовал, угадал, что двигает Оскаром. От этого стало паршиво, и Том отвернулся, делая вид, что разглядывает обстановку. Потому что дело даже не в том, что ему нечем ответить Оскару. Он мог бы показать Оскару дом, в котором они с Феликсом жили. Неважно, что там уже другие люди, что всё сменилось, там всё равно есть его частица, осталось его детство, стены его комнаты. Едва ли бы их не пустили – его же пустили, а Оскар вообще может договориться с любым человеком. Но Том съездил туда один и на этом закрыл вопрос.

Дело не в отсутствии возможности. А в том, что Тому просто не приходило в голову сделать то, что Оскар для него делает.

Том прошёл вперёд, к застеленной кровати. Скользнул взглядом по белым подушкам, наполовину выглядывающим из-под подвёрнутого покрывала; по прикроватной тумбочке с тремя журналами, лежащими неровно внахлёст. Потом подошёл к светлому письменному столу, провёл по нему пальцами; почему-то казалось, что на столешнице должна быть пыль, но она была совершенно чистой.

Он думал, что должен дать что-то взамен, сделать ответный шаг навстречу. Но ничего не шло в голову. Разве что одно. Том тянул до последнего и, когда они собрались пойти дальше, решился, спохватился, понимая, что если промолчит сейчас, то потом рот точно не откроет.

- Оскар, подожди! – Том поймал его ладонь у порога. – Я должен кое-что тебе рассказать.

Шулейман чуть кивнул верх, показывая, что слушает.

- Я… - Том замялся, глядя ему в глаза. – Спасибо за то, что привёз меня сюда.

Совсем другое хотел сказать. Хотел рассказать, что планирует продолжить карьеру модели, что скрыл, но слова застряли в горле. Что-то внутри, сильное, директивное и подозрительное, требовало не раскрываться. Карьера была личным делом Тома, независимым от Шулеймана, такой же не касающейся их двоих частью жизни, как дружба с Марселем, и Оскару было совсем не обязательно знать о том, что происходит на той стороне жизни Тома. Так считало что-то внутри – половина души. Она словно боялась, что, если впустить Оскара всюду, пострадает независимость, он вмешается в планы, и они перестанут быть сугубо личными, приятными душе.

- Пожалуйста, - ответил Шулейман и хотел выйти в коридор, но Том снова схватил его за руку.

- Оскар, стой! Я хотел сказать другое. Точнее не только то, что сказал, - быстро проговорил Том, не давая себе возможности передумать, давя ту, независимую половину души.

Но слова снова застряли в горле. Две части души вошли в противостояние, которое ощущалось давлением изнутри во всём теле.

«Хочешь быть крысой?! – мысленно обругал себя Том. – Но у Джерри были причины для того, чтобы многое скрывать. А какие причины у тебя?!».

- Оскар, я планирую продолжить модельную карьеру, - наконец признался Том, не отпуская руки Шулеймана. – После первого показа Миранды мне поступило достаточно много предложений. Я не хотел тебе говорить, пока не решу окончательно, и я ещё не решил, но склоняюсь к тому, что сделаю это. По крайней мере, с Мирандой я бы хотел продолжать сотрудничать, если он позовёт меня.

Он выдержал короткую паузу, прикусив губу, и спросил:

- Как ты к этому относишься?

- Ты будешь по несколько месяцев подряд пропадать на показах и фотосессиях? – в свою очередь поинтересовался Оскар.

- Нет, - Том уверенно качнул головой. – Я собираюсь участвовать в паре-тройке мероприятий за сезон, только в показах.

- В таком случае хорошо отношусь, - кивнул Шулейман.

Также на втором этаже располагался кабинет Шулеймана-старшего. В нём Том не позволял себе ничего трогать и не ходил по нему, остановился в трёх шагах от порога, но разглядывал обстановку с большим любопытством. Оскар подошёл к нему сзади и поцеловал в шею под ухом, обнял, сцепив руки на животе.

Том вздрогнул и обернулся через плечо к нему, говоря:

- Оскар, что ты делаешь?

Шулейман с лёгкой ухмылкой на губах, не отводя взгляда от его глаз, толкнул дверь, и она захлопнулась.

- Всё ещё не догадываешься? – спросил он после этого.

Том вытаращил глаза.

- Это кабинет твоего отца.

- Знаю. Я всегда мечтал сделать это здесь. – Оскар шагнул к Тому и снова обнял, на этот раз лицом к лицу, сцепив замок пальцев на его пояснице. – А теперь у меня более конкретное желание – хочу сделать это здесь с тобой.

Он хотел поцеловать Тома, но Том увернулся, и Оскар мазнул губами по щеке.

- Оскар, нет. Нет…

Шулейман держал Тома, терзал губами шею, и Том не мог отрицать, что тоже заводится. Когда Оскар поймал его губы своими, придержав за подбородок, и сразу по-хозяйски вторгся в рот, Том уже не сопротивлялся. Оскар беспардонно мял его задницу, отчего их бёдра соприкасались, тёрлись.

- Оскар, сюда в любой момент могут зайти, - разорвав поцелуй, сбито произнёс Том, взывая к разуму Шулеймана.

- Никто не зайдёт.

- А если? Если твой папа зайдёт? Это же будет…

- Он достаточно тактичен, чтобы не прерывать нас. Если он заглянет, то тихо закроет дверь с обратной стороны, а потом поговорит со мной о моём поведении.

Телом, всем Том хотел. Но не хотел разумом, понимал, что нельзя. Такой вариант – заняться сексом здесь – даже рассматривать нельзя.

- Оскар, у нас нет смазки, - Том, часто дыша и облизывая губы, назвал причину, которая точно должна остановить. – Мне без неё тяжело… Больно.

Шулейман достал из кармана джинсов и продемонстрировал одноразовый пакетик лубриканта.

- Предусмотрительно, - только и смог растерянно произнести Том, и сощурился: - Ты что, планировал это?

- Я предполагал, - с ухмылкой, сверкая потемневшими, ставшими потрясающе яркими и глубокими от желания глазами, ответил Шулейман и снова привлёк Тома к себе.

- Оскар, не надо, - слабо, совершенно незначительно вырываясь, говорил Том. – Пожалуйста, одумайся. Я не хочу.

- Хочешь.

- Если твой папа зайдёт, я умру от стыда… Нет!

Том, собрав остатки воли и сил, плавящихся и утекающих по мере нарастания желания, ударил Оскара ладонями в плечи, отпихивая от себя, и сам отошёл. Шулейман поймал его, сзади, прижался, одной рукой перехватив поперёк живота, а второй под челюстью.

- Оскар, отпусти меня…

Шулейман не слушал.

- Оскар, пожалуйста… - чуть ли не проскулил Том.

Оскар с нажимом гладил его от низа живота вниз, по оттопыренной ширинке и между ног, вглубь, и обратно. Том хватал ртом воздух и бессильно поджимал немеющие, покалывающие пальцы на руках. Запрокидывал голову, выгибался и поднимался на носочки в попытке уйти от касаний. От этой неизысканной, грубой ласки вело голову и хотелось хныкать от распирающего, свербящего возбуждения, которое она распаляла всё больше и больше, до степени невыносимости.

Том чувствовал, что потёк. Никогда ещё так сильно, резко, быстро. Он никогда не думал, что можно так хотеть там.

- Ляжешь или обопрёшься? – спросил Оскар, подтолкнув Тома к столу.

Том посмотрел на него затуманенным взглядом, не соображая, что за выбор ему предложили и что он должен выбрать.

- Обопрёшься, - сам решил Шулейман и развернул Тома лицом к столу.

Том опёрся вытянутыми руками на край гладкой, прохладной столешницы. Пульс зашкаливал. В ушах шумела кровь, перекрывая слух. Голова немного кружилась.

Оскар расстегнул его штаны и спустил их вместе с бельём до колен.

Это неправильно… Но так желанно.

Том опустился на локти и прогнулся в пояснице.

- Постарайся не забрызгать документы, - сказал Оскар и надорвал пакетик за смазкой.

Он выдавил всю Тому на копчик. Размазал между ягодиц и, собрав пальцами скользящий гель, ввёл внутрь сразу два. Том застонал, зажмурившись, прогнулся глубже и уронил голову.

- Не больно? – спросил Оскар, втолкнувшись до половины; растяжка не продлилась и полуминуты и служила только для того, чтобы смазать изнутри.

- Нет. О, Господи… Оскар, пожалуйста!..

Тома лихорадило, колотило. В паху было столь велико давление, что ему было почти больно, мучительно, нестерпимо. Хотелось немедленно, до конца, чтобы задохнуться, орать, окончательно потерять голову. Нет, голову он уже потерял.

Секс был недолгим, но очень ярким. Том кончил первым, без рук, и колени подогнулись – упал бы, если бы Оскар не держал. А Оскар не остановился, продолжал размашисто, мощно двигаться, загоняя до предела в горячее, сокращающееся, обострённо-чувствительное после разрядки нутро. В преддверии своего оргазма он обхватил член Тома ладонью и яростно задвигал ею.

Второго оргазма, если не прерываться, Том всегда достигал быстро, и он всегда оказывался сильнее первого. Ноги совсем перестали держать, тело обмякло.

Шулейман подтолкнул его вперёд, и Том распластался на столе. На протяжении минуты он просто не существовал, затем сознание начало проясняться, а гул крови стихать, пропуская в голову реальность.

Упёршись ещё плохо слушающимися руками в столешницу, Том поднялся. На документы ничего не попало, но сперма вязкими дорожками стекала по ребру стола и оросила пол.

Что они наделали? Что он наделал? Пришёл в чужой дом и… пометил собой стол хозяина.

Тому было стыдно. Но он не жалел.

- Нужно всё вытереть, - сказал Том, глядя на дело своих не-рук.

Оскар не стал говорить, что это дело горничных. Он не хотел нагадить папе – по крайней мере, не сегодня, может быть, раньше – и оставлять ему такой подарочек, о котором и прислуга доложит, если обнаружит его раньше, было бы слишком.

Том взял с подоконника салфетки и тщательно вытер стол и пол. Но даже после того, как вычистил всё, будто бы остался незримый след – он знал, что здесь было и что они здесь делали.

Скомкав салфетки в мокрый комок, Том убрал его в карман, чтобы не носить в руках и потом выбросить. Ещё осталось мокрое пятно на трусах, впитавших вытекшую сразу часть спермы, и в нём она тоже была. От неё хотелось избавиться, потому что донельзя неловко будет сидеть с отцом Оскара и каждую секунду чувствовать влагу внутри себя, напоминающую о том, что он потерял и совесть, и стыд. Но не здесь же вытираться?

- Оскар, мне нужно привести себя в порядок… - неловко проговорил Том. – Где здесь туалет?

- Ближайший налево, прямо, налево.

В душ Том не полез, но по возможности вычистил из себя всё и утопил все салфетки со следами преступления в унитазе.

***

Вечером, когда Оскар и Том уехали, к Шулейману-старшему приехал Эдвин.

- Сегодня я поймал себя на том, что мы с Оскаром нормально общаемся, - рассказывал Пальтиэль, крутя в руках бокал коньяка, который в основном только нюхал, потому что по состоянию здоровья ему можно выпивать максимум два бокала, а тянуло – в стельку. – Совершенно нормально. У меня был шок – такого никогда не было. Конечно, Оскар всё равно не подарок, но он изменился, очень. Он даже был трезвым. Раньше он всегда напивался ещё больше, чем обычно, когда приезжал ко мне, а сегодня – ни капли. В последний раз я видел Оскара и говорил с ним прошлым летом, и это два разных человека. Безусловно, все произошедшие с ним изменения позитивны, но… Но я не могу понять, почему они произошли так резко? Или не резко? Мне не дают покоя причины. Ещё и этот Том…

- Ты тоже думаешь, что причина в Томе?

- Тоже? – Пальтиэль внимательно, серьёзно посмотрел на друга. – То есть ты думаешь, что дело в Томе?

Эдвин помолчал, прикидывая, что надо говорить, что нет, и надо ли вообще, и ответил:

- Да, я так думаю.

- Почему?

- Я провёл анализ поведения Оскара за последние шесть лет, его позитивные изменения явно коррелируют с присутствием Тома. Это не стопроцентно достоверный вывод, так как я всего лишь сторонний наблюдатель и в любой ситуации есть множество переменных. Но связь очевидна. Особенно заметна она с того момента, когда Оскар забрал Тома из Финляндии. Про сейчас можно ничего не говорить, ты и сам всё видел.

Пальтиэль взял со столика отставленный бокал, поводил пальцами по кромке, думая обо всей этой ситуации, и сделал глоток.

- Получается, грубо говоря, поведение Оскара зависит от Тома? Есть Том – Оскар меняется в хорошую сторону, нет… - Пальтиэль не договорил, и так было понятно, что он хотел сказать.

- Я не до конца уверен, - повторил Эдвин. – Но получается, что так.

Шулейман-старший побарабанил пальцами по жёсткому подлокотнику, хмурил брови, водил серьёзным, строгим, погружённым в себя взглядом по комнате в стороне от друга, не останавливаясь ни на чём. Снова думал. С таким сосредоточенным видом он даже рабочие вопросы не решал, разве что в молодости, когда ещё не стал мастодонтом своего дела.

И вздохнул, устало, бессильно прикрыл глаза, говоря:

- Мне кажется, у Оскара есть какие-то чувства к этому мальчику… Они разыгрывали передо мной любовь с две тысячи восемнадцатого, но сегодня я увидел… Не знаю, как это объяснить, но я просто почувствовал, что всё по-настоящему.

- Неудивительно, он ведь твой сын.

- Я всегда думал, что между нами нет никакой связи… - Пальтиэль отвернул голову в сторону, вновь побарабанил пальцами по подлокотнику. – Что нам с этим делать? – он вернулся к деловому тону и подходу, посмотрел на друга. – Если Том так благотворно влияет на Оскара, он должен быть рядом с ним. Но он – не пара Оскару, - он скривил губы.

- Почему ты считаешь Тома неподходящей партией для Оскара?

- А ты считаешь подходящей? – Пальтиэль вперил в Эдвина суровый взгляд; голос его выдал крайнее недовольство.

Эдвин ответил спокойно:

- Я знаю, что я думаю. Хочу узнать, что об этом думаешь ты.

Шулейман-старший откинулся на спинку дивана и начал перечислять:

- В первую очередь меня не устраивает то, что Том парень. Он человек не нашего круга. Он психически болен… Достаточно?

- Достаточно, - кивнул Эдвин и парировал: - В наше время гомосексуализм не проблема, у многих представителей вашего круга есть любовники.

- Любовники, а не официальные спутники, - подчеркнул Пальтиэль.

- Это неважно.

- Важно.

- Хорошо, - согласился Эдвин. – Англад сочетался браком с мужчиной ещё в одиннадцатом году.

- И где он сейчас? – также парировал Пальтиэль.

- Это случилось из-за того, что он начал принимать неверные, недальновидные и откровенно глупые решения, а не из-за однополой любви.

- Ты защищаешь Тома?

- Нет, я его не защищаю. Но я считаю, что нужно судить о нём по его личным качествам, а не по тому, что он не выбирал и не может изменить.

- Ты прав, - подумав, кивнул Шулейман-старший. И тут же добавил: - Но, может быть, Оскар просто повзрослел и дело вовсе не в Томе, а он всего лишь оказался рядом? И если Оскару подобрать кого-то другого, более подходящего и кто его устроит, будет то же самое?

- Вспомни себя с Хелл, - вместо всех долгих рассуждений сказал Эдвин.

- Ни слова об этой женщине, - чётко, едва не со звоном в голосе, произнёс Пальтиэль.

- Мне не доставляет никакого удовольствия говорить о ней, ты это знаешь. Но вспомни. Тебя бы удовлетворил другой вариант?

Пальтиэль задумался, но на самом деле думать тут было не о чем. Ответ – нет, не удовлетворил бы. В своё время он так и говорил родителям – мне не нужна другая, только она.

Как же летит время… Кажется, не так давно он был молодым, упрямым и влюблённым и доказывал родителям своё право на любовь и счастье личное, отличное от того, которое они для него задумали. И вот уже он сам не одобряет выбор своего взрослого сына и думает, как на него повлиять.

- Нет, мне не нужен был никто другой и ты это знаешь, ты ведь был со мной в то время, - ответил он.

- Вот и подумай, стоит ли оно того. Если ты не примешь выбор Оскара и будешь ему препятствовать только потому, что Том тебе не нравится, чего ты добьёшься в итоге? Допустим, Оскар по-настоящему любит Тома, а у тебя получится их развести, в таком случае он будет несчастлив. И в любом случае твоё вмешательство испортит ваши отношения. Даже у тебя с родителями они испортились, и вы так и не успели помириться. А у тебя с Оскаром…

- Сам знаю, - Пальтиэль порывисто прервал Эдвина и встал, начал ходить по комнате туда-сюда. – Но какова может быть цена такого счастья? Чем оно для меня обернулось?! – он остановился, посмотрел на друга. – Разочарованием, невозможностью быть счастливым с кем-то другим, испорченными отношениями с единственным сыном, одиночеством, больным сердцем и не проходящим чувством, что моя жизнь не удалась, несмотря на то, что у меня есть всё? Меньше всего я хочу, чтобы Оскар повторил мой путь.

Ему стало неудобно за этот всплеск эмоций и излишнюю откровенность. Но сейчас он не мог оставаться спокойным и сдержанным, его распирало. Несмотря на их непростые, да просто отвратительные отношения, Пальтиэль очень любил Оскара и боялся однажды увидеть в его глазах вместо привычной насмешки и уверенности – страдание и пустоту. Он хотел защитить его от той боли, которая самого продолжала точить, игнорируя все сроки давности.

- Я тоже не хочу этого, - сказал Эдвин, следя за Пальтиэлем.

Шулейман-старший достал из ящика антикварный портсигар, а из него сигарету. Он не мог вспомнить, когда в последний раз курил, кажется, это было в две тысячи четвёртом. Но у него в доме всегда были сигареты.

- Пальтиэль, тебе нельзя, - напомнил Эдвин.

- Сегодня можно, - ответил Шулейман-старший и, подкурив, глубоко затянулся.

Голову повело с непривычки, но это было быстротечное и приятное чувство. Он прислонился спиной к подоконнику и постукивал по его ребру безымянным пальцем правой руки, в которой держал сигарету.

- Поступим так, - заговорил он после паузы. – Пусть у этих отношений будет шанс, я не буду пока вмешиваться. Но нужно узнать, что за человек Том, как ты сказал – что за личность. В первую очередь – верный ли он? Я должен быть уверен, что Том не уйдёт, пока Оскар сам не укажет ему на дверь. Если он вообще сделает это. Пусть за Томом последят.

Эдвин улыбнулся. Так-то уже. Пальтиэль заметил это:

- Почему ты улыбаешься? Ты что-то знаешь?

- Нет, ничего.

- Эдвин, не надо со мной уходить от ответа.

- Хорошо, - Эдвин вздохнул. – Я уже несколько месяцев приглядываю за Томом. Не сам, разумеется.

- И ты молчал?!

- Это маленькое личное расследование.

Шулейман-старший снова сел на диван напротив друга, сидящего в кресле, спросил:

- И? Что ты можешь о нём сказать?

- Толком ничего – ничего интересного. Том ведёт довольно закрытую и странную для своего возраста жизнь. Он часто гуляет в одиночестве, но именно гуляет – ходит по улицам, сидит на лавке, фотографирует дома, небо, в общем, всё вокруг. Один раз встречался с другом, парнем по имени Марсель, и это тоже довольно странный момент – его друг консультант в магазине техники, это не друг детства. Ещё один раз встретился на улице – видимо, случайно – с одним дизайнером, Мирандой Чили, и дважды ездил к нему домой, но это оправдано, так как Том бывшая модель и сейчас возобновляет карьеру. В первый раз Том ездил к нему с Оскаром и сестрой.

- Удели особое внимание дружбе с консультантом. Что-то мне это уже не нравится.

Пальтиэль сделал вторую затяжку от почти истлевшей сигареты и затушил её, взял коньяк, но не отпил и сказал:

- Посмотрим, что представляет собой Том. Если он окажется достойным человеком, я приму его. Если нет…

- Он исчезнет, - закончил за него Эдвин.

- Что ты собираешься делать? – Шулейман-старший внимательно, выразительно посмотрел на друга.

- Я сам решу.

- Нет, - твёрдо сказал Пальтиэль, качая головой. – Я разберусь с Томом, если надо будет от него избавиться. Не надо крайних методов.

- Пытаться купить Тома бесполезно, это не тот случай. Чтобы он исчез, он должен исчезнуть физически. И в целом никакое другое условие не может гарантировать, что человек точно не вернётся и не заговорит.

- Я запрещаю тебе так поступать, - чётко проговорил Пальтиэль, сверля друга глазами.

- А я тебя не спрашиваю.

Шулейман-старший ударил ладонью по столу:

- Я твой босс или кто?!

- Ты мой босс, - невозмутимо ответил Эдвин. – Но я отвечаю за вашу с Оскаром безопасность и в тех случаях, когда ей что-то угрожает, не должен спрашивать разрешения или оговаривать свои действия. Поэтому, если я увижу, что Том угрожает безопасности и благополучию Оскара, я решу эту проблему самостоятельно. Красиво. Пусть лучше Оскар один раз оплачет его, чем всю жизнь будет страдать.

Пальтиэль перестал спорить, но покачал головой:

- Я не одобряю такие методы.

- Знаю. Не беспокойся, ты ничего не узнаешь – только то, что тебе расскажет Оскар. – Эдвин помолчал и добавил: - Но я надеюсь, что до этого не дойдёт.

Глава 10

Если вы не хотите, чтобы с вас стягивали штаны, не идите в модели. Идите в монахини! В монастыре для вас всегда найдется место.

Карл Лагерфельд©

- Я это не буду надевать! – твёрдо заявил Том.

Он снова приехал к Миранде, на примерку летней коллекции. В этот раз с ним поехал Оскар, против которого Чили ничего не имел вопреки своей заявленной нелюбви к буржуазному классу – он просто не обращал на Шулеймана внимания и тот отвечал ему тем же.

Причиной возмущения Тома был один купальный костюм, состоящий из – золотой цепочки. Золотая цепочка, на одном конце которой была плоская подвеска с инициалами «МЧ» с одной стороны и «ММ» с другой. И всё, ни единого самого маленького клочка ткани в этом «костюме» не было.

Том уже представал на подиуме раздетым догола, но это другое, у того шоу была концепция, и его полностью голое тело мелькнуло лишь в один момент. А разгуливать по подиуму без трусов и в одном только ремешке Том был категорически не согласен, это уже будет не демонстрация вещи, а демонстрация его самого в первозданном виде. Эта идея была Тому не по нраву, чего-чего, а склонности к эксгибиционизму он точно не имел.

- Конечно не будешь! – взмахнул руками Миранда. – Это же женский костюм!

Том снова посмотрел на цепочку, которая предположительно надевалась на талию. Каким образом цепочка может быть сугубо женским или мужским костюмом – было выше его понимания.

- Но ты надеваешь на меня другие женские наряды, - напомнил Том, что кто-кто, а Миранда точно не парится по поводу соответствия пола одежды и манекенщика, на котором она надета.

Если другие дизайнеры, облачая Джерри в женское, делали из него «девушку», что с его образом было проще простого. То Миранда просто надел на Тома платье и выпустил на подиум в его обычном повседневном виде, без причёски и грамма косметики.

- Но не этот, - покачал головой Чили, как будто было очевидно – почему так? – Он только для женщин.

Он снял цепочку с вешалки и застегнул на талии поверх молочного, тонкого-тонкого свитера, по длине и фасону больше похожего на тунику.

- Видишь? – Миранда подчеркнул обеими ладонями цепочку-ремешок на себе. – Вообще не то, не смотрится.

Том всё равно не мог понять принципиальную разницу – видимо, ему не постигнуть степень завёрнутости гениального мозга Маэстро и лучше даже не пытаться. И у него возник ещё один вопрос – кто это будет носить? Допустим, модель на показе будет, у неё нет выбора, и ей за это платят, но кто наденет такой «купальник» в обычной жизни? Куда в нём можно пойти, на нудистский пляж?

- И куда его носить? – спросил Том. – Или он только для показа?

- Любую вещь с подиума можно носить, если человек может себе это позволить. На мой взгляд, этот купальник лучше всего подойдёт для бассейна, вечеринок у бассейна, чего-то такого. Но его обладательница может решить иначе, - ответил Миранда, не смотря на Тома и пытаясь расстегнуть цепочку, но ногти постоянно соскакивали с замочка. – Расстегни, - он поднял голову и развёл руки.

Том расстегнул и, крутя цепочку в руках, произнёс:

- Но в таком костюме человек будет голым – голым с цепочкой на поясе.

- Люди любят быть голыми. Раздевайся.

- Я не люблю быть голым, - уточнил Том.

- Пора примерять. Раздевайся! – Маэстро взмахнул руками.

Оскар, сидящий в кресле в стороне, поднял взгляд от экрана мобильника. Внимательно посмотрел на них, проверяя, что происходит. Том разделся и сложил свою одежду на столе, ближайшей горизонтальной поверхности.

- Трусы тоже снимай, - распорядился Чили.

- Зачем?

- Посиди без них и подумай, - ответил Миранда и всплеснул руками: - Потому что купальные костюмы не предполагают под собой наличие белья!

- Что у тебя за привычка раздевать своих моделей? –поинтересовался Оскар, подперев указательным пальцем висок, а остальными поддерживая челюсть, пристально смотря на дизайнера.

Миранда не ответил и не взглянул его, словно вовсе не слышал, но Шулейман не обманулся и не сомневался, что это не так.

- У Маэстро проблемы со слухом? – снова обратился к нему Оскар с подспудно давящей, уничижительной интонацией.

Чили снова не ответил, изредка моргая, будто впав в транс, смотрел на Тома – вернее на его ноги, по которым скатывались трусы. В его голове как всегда крутилась тысяча и одна мысль.

Сняв трусы и отложив их, Том перемялся с ноги на ногу, прикусил губу и прикрылся руками. Это было глупо и бессмысленно, так как и Оскар, и Миранда уже видели его обнаженным, но это другое: представать голым во время переодевания или ещё чего нормально, неизбежно, Том не стеснялся в такие моменты. Но стоять голым вот так, без дела, ему было неудобно, даже не умом, а бессознательно хотелось прикрыться.

Шулейман не собирался отставать от Маэстро, ему не понравилось то, что тот его игнорирует. Это разбудило желание сломать и поставить на место. Оскар поднялся и, сложив руки на груди, неспешно подошёл к дизайнеру, близко, попирая принятые для малознакомых людей границы. Миранде пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в лицо; сегодня он был обут в обычную обувь, подошва которой добавляла всего лишь два сантиметра к росту. Рядом они смотрелись довольно комично: холёный, крепкий Шулейман со своими метр девяноста сантиметрами роста и Миранда, который не доходил ему до плеча и смотрелся на его фоне совершенно задохлым.

Оскар смотрел на Маэстро сверху и ждал, что тот скажет или сделает. Том почувствовал заполняющее комнату напряжение, ему стало в целом не по себе и неудобно за поведение Оскара – а это ещё Миранда не отреагировал. Хотелось прекратить это. Но трудно разнимать кого-то и быть убедительным и твёрдым, когда ты голый.

- Чего ты от меня хочешь? – спросил Миранда, всё так же смотря на Шулеймана снизу, но не ощущая себя маленьким и слабым.

- Услышать ответ на свой вопрос.

Чили на долю секунду свёл брови и отвернулся, чтобы взять вещи для Тома и снова не собираясь отвечать. Оскар протянул руку, чтобы схватить его и одёрнуть, но Том схватил его за локоть:

- Оскар! – Том не крикнул, но произнёс его имя с нажимом. – Почему ты так ведёшь себя? – добавил он значительно тише.

- Ревность, - вместо Оскара ответил Миранда, разведя руками. – Поэтому тоже я не вижу смысла во всех этих отношениях: люди изводят себя страхом, что их собственность уйдёт в чужие руки или её кто-то тронет без их спроса, но не понимают, что другой человек не принадлежит им.

- Думаешь, я ревную к тебе? – пренебрежительно усмехнулся Оскар; слова Маэстро его позабавили.

- Нет, не ревнуешь, - ответил Чили, скользнув по нему взглядом. – Ты не считаешь меня равным себе. Но тебе не нравится, когда кто-то желает Тома, и ты не понимаешь, что не все, как ты, смотрят на других людей с вожделением.

- Я тоже смотрю так не на всех. Ты, допустим, меня ни разу не привлекаешь.

- А меня не привлекает Том. Сам спи с ним, я хочу его только в качестве модели. Всё, не отвлекай меня, - Миранда помахал руками и отошёл к вешалкам. – Том… - протянул он, задумчиво и сосредоточенно выбирая наряд, и, взяв одну вешалку, подал её Тому: - Надень это.

Том оставил при себе, что он думает о выданном ему наряде, и надел его. Это был купальник фасона монокини изумрудного цвета с размазанным крокодильим принтом, покрывающим не всю ткань; кое-где были и жёлтые «крокодильи глаза».

Поправив держащиеся на шее лямки, Том оглядел себя и подошёл к стоящему у стены ростовому зеркалу. В принципе, ничего удивительного он не увидел – он и так полагал, что женский купальник на парне будет смотреться категорически странно и не очень. Но повезло, что низ купальника был скроен так, что не зажало всё то, чего нет у женского пола, и особо ничего не выпирало. Ещё и немного свободного места осталось. Нестандартный крой.

Миранда подошёл к Тому сзади, глядя на его попу, и, взяв край трусиков тремя пальцами, сдвинул ткань между половинок. Том вздрогнул от неожиданности и, округлив глаза, обернулся к нему.

- Что ты делаешь?

- Смотрю, подойдут ли тебе стринги, - ответил Чили, не отрываясь от своего занятия. - Нет, не подойдут, - заключил он, оценив оголенный тыл Тома, и расправил купальник.

Он отошёл на пару шагов, посмотрел на Тома и велел:

- Повернись. Пройдись, - снова распорядился Миранда, когда Том повернулся, и указал, куда идти.

Том прошёлся туда-сюда, и Миранда спросил:

- Какой у тебя размер ноги?

- Сорок второй.

- Много, - досадливо цокнул языком Чили, отвернув голову в сторону, и снова устремил взгляд на Тома. – Но, может быть, влезешь?

Он взял с полки за шторкой туфли-лодочки на высоченном каблуке.

- Миранда, я не буду ходить на показе на каблуках, - сразу уточнил Том, предполагая, к чему может быть внезапный интерес Маэстро. – На них я точно упаду и сломаю себе что-нибудь.

- Ты же умеешь ходить на каблуках? А, это Джерри…

Оскар вопросительно посмотрел на Тома. Он не понял, почему чокнутый дизайнер говорит о Джерри, как об отдельном человеке и почему Тома это вовсе не удивило. Том сделал вид, что не заметил. Предпочёл продолжать разговаривать только с Мирандой и не отвлекаться на Оскара – потому что так правильно, и во избежание нового чёрти чего. Шулейман не озвучил своего недоумения и не уличил Тома в притворстве.

Том согласился примерить туфли, сел и обулся. Тридцать девятый размер. Именно такой носил Маэстро, отличающийся на редкость миниатюрными для мужчины ступнями. Когда Том встал, и вес весь перешёл на ноги, стало очень, очень, дико неудобно и больно. И без того зажатые пальцы упёрлись в жёсткие мыски, а изогнутые под неестественным углом, тоже сжатые ступни ныли.

- Пройдись, – сказал Чили.

Сделав над собой усилие, Том перестал морщиться и проследовал до конца комнаты, не оступившись, не покачнувшись и абстрагируясь от боли, что получалось на удивление хорошо. Если не думать о неприятных ощущениях и знать, что они скоро закончатся, то терпеть можно без проблем и без страдальческого выражения лица.

- Ты так хорошо ходишь на каблуках, - высказался Миранда, когда Том вернулся и встал рядом. – Почему ты не носишь их каждый день?

- Потому что это женская обувь, - немного растерянно ответил Том, полагая, что ответ и так очевиден.

- Это всё ерунда. Я их ношу.

- А я не хочу, - иначе подошёл к изложению своей позиции Том. – Они жутко неудобные. По-моему, каблуки – это орудие пыток. Их наверняка придумал тот, кто ненавидит людей и хочет, чтобы они страдали каждый день.

- Да, каблуки очень неудобны, - согласился Миранда. – Я предпочитаю платформы и танкетки. На каблуках я всё время спотыкаюсь! – он всплеснул руками. – Однажды у меня каблук попал в решётку водостока и всё, перелом щиколотки. Пришлось презентовать новогоднюю коллекцию в гипсе.

- Вот поэтому я и не хочу выступать в них. – Том переступил с ноги на ногу и, склонив голову чуть набок, спросил: - Можно разуться? Я уже пальцев не чувствую…

- А если туфли будут по размеру?

- Я в принципе не хочу быть на каблуках, - мягко отказал Том, снимая адские лодочки.

- Они подходят к купальникам. У тебя красивые ноги, им хорошо быть ещё длиннее.

- Лучше я останусь человеком, а не циркулем.

Том спорил не рьяно и полушутливо и понимал, что так-то вообще не имеет права высказывать своё мнение. Потому что сам сказал Миранде – я твой, без оговорок, что автоматически означает полное согласие на всё, что касается показов. И он достаточно видел, как трясутся при нём другие модели и боятся сказать не то слово, и как на то, что его не устраивает, реагирует Миранда. Этого, трепета других моделей, довольно жёстких людей, как ему показалось, Том не мог понять. Для него Миранда был эксцентричным, но всё же довольно приятным и уж точно не страшным человеком.

Или ему просто повезло? Его Миранда слушал и, хотя оставался при своём мнении, обсуждал спорные моменты и шёл на уступки, когда они не ломали его идею.

***

- Оскар, ты правда меня ревнуешь? – спросил Том, когда они ехали в арендованную квартиру, где должны будут дожидаться обратного вылета в Ниццу.

Сразу после примерки улететь не получалось, потому что аэропорты, подходящие для самолёта Шулеймана, были загружены.

- Нет. Но мне не нравится, когда я не понимаю, что происходит, - ответил Оскар, не отвлекаясь от дороги. - А в случае с придурковатым Маэстро я не понимал.

- Модели всегда раздеваются, - мягко объяснил-напомнил Том. - Это нормально.

- Знаю. Но у него какая-то особая тяга к этому: он раздевает не для того, чтобы переодеть, а – для того, чтобы раздеть.

- Думаешь, это что-то значит? – Том посмотрел на Оскара.

- Здоровому человеку никогда не понять шизофреника.

- Миранда не шизофреник.

- Но косит под него, - хмыкнул Шулейман. – Хотя нет, у него скорее маниакальный психоз и бред.

- Тебе обязательно всем выставлять диагнозы? – Том поджал губы и укоризненно посмотрел на него.

- Не всем, а только тем, у кого они налицо.

- Меня как человека, знающего, что такое – жить с психиатрическим диагнозом, обижают твои резкие высказывания, - сказал Том и сложил руки на груди, устремив взгляд на проезжую часть.

- Люби меня таким, какой я есть.

- Иногда любить тебя таким очень сложно, - Том передёрнул плечами и крепче переплёл руки на груди.

- Что, прошла уже любовь? – Оскар усмехнулся и глянул на него.

- Нет. Но ты не мог бы хотя бы с чужими людьми вести себя мягче?

- Тебя так заботит, что о тебе – нет, не о тебе – обо мне подумает этот шизик? – фыркнул Шулейман и снова посмотрел на Тома.

- Меня это не заботит. Но Миранда не плохой человек, не надо его обижать.

- Я его и пальцем не тронул.

- Но хотел – в прямом смысле этого слова хотел тронуть. И ты вёл себя так… В общем, неприветливо. А мы были у него в гостях. Хотя бы из-за этого обстоятельства надо вести себя вежливо.

- Окей, больше не буду ездить с тобой, чтобы не напрягать тебя своим невежливым и некультурным поведением, - ответил Оскар, не смотря на Тома и сжимая пальцами руль. – Хотя нет, чего это я буду сидеть дома и ждать, пока ты проводишь время в частном дурдоме? – он посмотрел на Тома. - Впредь я запрещаю тебе ездить к нему.

- Запрещаешь? – переспросил Том, растерянно и с напряжением посмотрев на Оскара. – Ты не можешь мне запретить.

- Могу. Ты же настаиваешь, чтобы я вёл себя не так, как привык, а так, как тебе угодно. Это называется – идти друг другу навстречу. Обычное дело, когда люди в отношениях.

Тому стало неудобно за себя, за то, что снова ничего не хочет давать взамен, но требует. Но именно так и было: он хотел получать в отношениях то, что устраивает его, но не хотел поступаться своим комфортом и гнуться и меняться.

И гадкий привкус оставила промелькнувшая помимо воли мысль: «Зачем мне вообще нужны такие отношения?».

Снова та, другая часть души пробудилась. Том несильно ударил себя кулаком по груди, чтобы её заткнуть. Оскар заметил это движение и скосил к нему глаза:

- Что ты делаешь?

- Ничего. – Том вздохнул и сказал: - Прости. Всё, что я сказал, это глупость. Молодец, что показал мне, как звучат мои слова, - он улыбнулся и посмотрел на Оскара. - Ты же знаешь, что у меня нет никакого опыта отношений, даже простых нормальных человеческих взаимоотношений. Меня нужно учить. Хорошо, что первый опыт я получаю именно с тобой, потому что ты для меня лучший учитель, никто другой не умеет так.

Первый опыт. На эти слова, вероятно, означающие, что происходящее между ними сейчас всего лишь этап, тренировка, не обратил внимания ни Оскар, ни сам Том. Они затерялись в общем смысле красивого, искреннего высказывания.

Оскар, чуть, уголками губ лишь улыбнувшись, положил правую руку на бедро и перевернул внутренней стороной вверх. Том понял и принял приглашение, положил свою ладонь поверх его и переплёл их пальцы, с извиняющейся и одновременно благодарной, пронзительно открытой, идущей от сердца счастливой улыбкой смотря на Оскара.

Машина продолжала ехать.

- Прости, - повторил Том.

Шулейман не успел ответить, боковым зрением заметил преграду на пути, совсем близко. Он ударил по тормозам, и только качество всех систем суперкара спасло от столкновения, от которого отделяли всего восемь метров. Чёрная красавица, взвизгнув шинами и оставляя следы на асфальте, затормозила в сорока сантиметрах от зада впереди стоящего автомобиля.

От резкого торможения натянулись ремни безопасности. Тому выбило воздух из лёгких и больно ударило по рёбрам. Он хрипло и коротко выругался и взялся за сердце.

- Ты в порядке? – спросил Оскар, повернувшись к нему.

- Да. Но лучше не буду больше тебя отвлекать, - сказал Том, подняв левую руку. - Поговорим дома, - он отодвинулся к дверце и прислонился к ней плечом.

Остаток пути прошёл в молчании, ехать оставалось всего семь минут.

- Почему из всех дизайнеров ты выбрал самого придурочного? – спросил Оскар, когда они зашли в квартиру, и он закрыл дверь.

- Мне нравится Миранда, - ответил Том, снимая обувь.

- У тебя определённо проблемы с выбором людей.

- Но тебя же я выбрал, - Том разогнулся и посмотрел на Шулеймана.

- Ты меня не выбирал.

- Изначально нет, ты достался мне волею судьбы и вышестоящих докторов, которые уже не знали, что со мной делать, - Том отошёл к стене и прислонился к ней спиной, перекрестив руки на груди. – Но потом я мог не соглашаться на твоё предложение работать у тебя и жить с тобой. Да, альтернативы у меня были неясные и печальные, но они были. Я сделал выбор – поехать с тобой. И потом тоже, когда я уже знал, каково жить с тобой и как ты ко мне относишься, я выбрал не вернуться домой, не обратиться в полицию, не попросить помощи у первого встречного или замёрзнуть. Я выбрал – позвонить тебе. Про Франкфурт-на-Майне я уже как-то говорил. Так что, может быть, у меня и не было выбора в виде другого человека, других людей, но в целом он у меня был, и я его делал – я выбирал тебя.

С такой точки зрения Шулейман никогда не смотрел на их непонятные, запутанные, до недавнего времени не вписывающиеся ни в какие принятые рамки отношения. Это заставило остановиться и задуматься.

Так и есть, если подумать, если посмотреть глубже очевидного, - они оба делали выбор, множество выборов, которые привели их в ту точку и к той форме, в которой они есть сейчас. У Тома не было выбора, но на самом деле был, он его делал. Если бы он сказал нет в тот момент, когда Оскар предложил ему работу и кров, ничего бы больше не было, их пути разошлись и уже никогда бы не сплелись так прочно, корнями друг в друга, как произошло в той реальности, которую они прожили и продолжают проживать.

Оскар тоже делал выбор. Самый главный выбор, ему так казалось, он сделал в тот момент, когда Том позвонил из Хельсинки и умолял помочь. Те несколько секунд, в которые Оскар молчал и решал, как ему поступить, были судьбоносными. Скажи он тогда «нет» или просто повесь трубку, Том – Оскар в этом отчего-то не сомневался – всё равно выжил бы, справился с этой очередной бедой, но они бы никогда не стали близкими, теми, кто они есть – кем-то непонятными и особенными друг для друга.

Оскар никогда не верил в судьбу и если говорил о ней, то только в шутку или пренебрежительно. Но тот момент, тот короткий телефонный разговор виделся ему судьбоносным. Именно тогда, в декабре две тысячи семнадцатого, он посмотрел на Тома как-то иначе. Потому что Том вернулся к нему.

Может быть, он уже тогда почувствовал что-то к Тому. Оскар не знал. Но скорее всего нет. Чувства пришли значительно позже, взялись ниоткуда, изнутри, из глубины. [Как будто они всегда были, а в один момент пробудились и пробились на свет].

Может быть… Что-то же толкало его на все те поступки, которые ему не свойственны и которые ничем не объяснить.

После того переломного момента, после двух месяцев, вновь проведенных вместе, уже было понятно, что они никогда не станут друг другу чужими, не расстанутся навсегда – жизнь снова столкнёт их. И если – когда – встретятся, то снова всё не будет просто и нормально. Оскар не думал в то время обо всём этом, не искал Тома так, как позволяют возможности – если бы искал, то нашёл. Но, увидев Джерри на том январском показе, не отпустил. Не захотел. Не смог. Замкнуло клеммы. Потому что иначе быть не могло, всё уже было предопределено.

Да, Оскар определённо не верил в судьбу. И судьба за это показала ему себя во всей красе, заставив полюбить того, кто был на последнем месте в списке возможных и на минус сотом в списке подходящих и правильных вариантов. Заставив его испытать то чувство, в которое Оскар не верил. Он всегда считал, что любовь – это приукрашенная ерунда, и думал, что, если полюбит, то это чувство будет совершенно другим, подконтрольным.

Хрен тебе. Любовь самое иррациональное, что есть в мире. Весь его контроль сводился к тому, чтобы не сделать с Томом того, чего самому так хотелось, и чего Том не мог вынести.

- Твоя логика претерпела невероятный скачок, - сказал Оскар.

- Объединение пошло мне на пользу?

- В основном да. Но иногда мне кажется, что я говорю не с тобой.

- Но это я. Другого

- Вот опять, - усмехнулся тот, поведя подбородком. – С Джерри я посмотрел спектакль «произошло объединение», а теперь это происходит по-настоящему.

- Как хорошо, что, Джерри подготовил тебя. Спасибо ему, - Том улыбнулся.

- Не скажи, что хорошо. Во-первых, ты премного превзошёл игру Джерри по количеству сюрпризов. Во-вторых, от такого количества дежа-вю, какое испытываю я, может поехать крыша.

Оскар подошёл к Тому и упёрся кулаками в стену по бокам от его шеи. Том не шелохнулся, продолжал смотреть прямо, с огоньком в глазах – тем, который чёрта с два разгадаешь – и едва заметно улыбался.

Снова – дежа-вю. Но оно пролетело через голову навылет, не вызвав достаточно значимого для осознания ощущения.

Том расплёл руки и коснулся кончиками пальцев вытянутой руки Оскара, голой, густо, без пробелов разукрашенной кожи и кожи под закатанным рукавом рубашки, напряженных от упора мышц под ней. Почти невесомое прикосновение. Наблюдал за своими пальцами, прочерчивающими путь по его руке, и снова посмотрел Оскару в глаза.

- У нас есть ещё два часа, - сказал Оскар, согнув одну руку, а вторую положил Тому на поясницу и привлёк его к себе.

Такой тонкий, хрупкий, лёгкий… Это будило что-то животное, желание обладать, подмять под себя, стискивать до синяков и хруста костей и одновременно нежность, не позволяющую быть грубым и причинить настоящую боль.

Том понял намёк и улыбнулся. Шулейман потянул его за руку в сторону спальни. Том упал спиной на кровать, закинув руки за голову. Это было так здорово – то, что можно лежать и не шевелиться и точно знать, что о твоём наслаждении позаботятся.

Оскар задрал на Томе тёмную клетчатую рубашку с полосами галечно-серого и болотного цветов, целовал грудь, живот, задевая кожу острым краем зубов. Сжал и оттянул зубами кожу под левым нижним ребром – остался красный след. Лизнул впадинку пупка. Том прикрыл глаза и слабо, сладко выгнулся навстречу, улыбаясь уголками губ. Ему было хорошо, просто хорошо.

Шулейман положил ладонь ему на ширинку, сжимал мял, зацеловывая, облизывая живот. Большим пальцем надавливал на промежность, на ту тонкую, особо чувствительную полоску. Том сам раздвинул ноги шире. Жёсткие джинсы уже определённо мешали.

Лёжа с широко разведёнными, задранными к ушам коленями и беспрестанно двигающимся членом внутри, Том испытывал только удовольствие. Он уже принял, что ему это нравится, и больше не изводил себя мыслями, что это как-то неправильно. Правильно. По крайней мере – нормально. Это чистая физиология: любому мужчине будет приятно проникновение, если отключить голову.

То, что он получает удовольствие в пассивной роли и никакую другую роль не практикует, кроме того единственного раза, не говорит о его ориентации. Потому что его по-прежнему не привлекают мужчины. Это всего лишь удовольствие, взрывное, гарантированное, невероятное, такое, какое полгода назад он себе и вообразить не мог. И уж точно не мог себе представить, что будет отдаваться, но не чувствовать себя униженным и использованным, кричать, и всё это будет нормально, привычно, каждодневно.

С Оскаром не считается. Это по-прежнему аксиома.

В голову пришла неожиданная мысль: как это могло бы быть с кем-то другим? Том закрыл глаза и попробовал себе это представить, не кого-то конкретного, даже не собирательный образ – в голове была только темнота с печатью «другой человек». Другой мужчина, потому что вообразить себе женщину в происходящем не получалось.

Том застонал и схватил Оскара за задницу, вжимая глубже в себя. А после впился в его спину ногтями и провёл снизу вверх, оставляя на коже болезненные кровавые борозды. Шулейман шикнул, перехватил его руку и опустил рядом с головой, мягко прижав к постели.

- Тебе следует чаще ходить на маникюр и просить, чтобы ногти делали максимально короткими, - произнёс он, остановившись. – Конечно, царапины – это признак страсти, но это неприятно.

Том дёрнулся под ним, всхлипнул – остановка ощущалась невыносимой, мучительной. Он сжал мышцы, подстёгивая к продолжению. Оскар вновь шикнул от резкого, одурительного сжатия и, наклонившись к лицу Тома, сказал с усмешкой:

- Провокация не сработала.

Том снова сжал мышцы, несколько раз, уже не в качестве провокации, а для того, чтобы ощущать какое-то движение и чтобы член внутри задевал нужное место. Оскар подался бёдрами назад и, выйдя из него, снова опустился сверху. Том открыл глаза и, нахмурив брови и надув губы, посмотрел на него с обидой. Внезапная пустота в распаленном, жаждущем дойти до пика удовольствия теле была очень неприятна.

- У нас достаточно времени. Не торопись, - сказал Шулейман. – Секс это тоже искусство.

Он покрывал деликатными поцелуями скулы Тома, лицо. Взял его за подбородок, словно желая поцеловать, но в последний момент увеличил расстояние между ними. Когда он снова приблизился, Том потянулся за поцелуем, но не получил его. Так и играли, изводили себя, но вместе с тем удивительным образом успокаивалось необузданное желание, оно оставалось таким же жгучим, острым, даже более концентрированным, но стало подконтрольным. Обменивались теплом и дыханием, едва-едва, невесомо – так, что било током – касались губами и наконец дошли до поцелуев, но поверхностных, бесконечно недостаточных.

В конце концов Оскар поцеловал Тома по-настоящему, но через четыре секунды отстранился и перевернул его на живот. Неторопливо провёл ладонями вверх от коленных впадин и развёл Тому ягодицы. Обвёл подушечкой пальца влажный, закрытый вход и ввёл внутрь всего на одну фалангу – издевательски мало! Том подался бёдрами назад, но опоздал, Оскар уже убрал руку.

Шулейман развёл Тому ноги шире и сел выше, несколько раз провёл головкой ему от места, где ягодицы размыкаются, до мошонки и вошёл, налёг сверху, накрывая, придавливая собой. Но это была приятная тяжесть. Не спеша начать движение, Оскар повернул лицо Тома к себе и поцеловал, и наконец-то начал, продолжил.

Снова эта мысль: как могло бы быть с другим?

Воображение рисовало всё живо, так живо, что оно подменяло реальность. Том понимал, не забывал, где он и с кем, но в голове у него было другое. То, что рисовал себе и проживал не вызывало ни отвращения, ни отторжения, не заставляло сжаться.

Том не ужасался себе и не стыдился, даже не думал и не чувствовал, что должен. Не считал, что это сродни измене и в некотором смысле даже хуже. Он продолжал получать удовольствие. Думая о другом. А перед оргазмом и тем более во время сознание вынесло, и всё это перестало иметь значение.

Оскар позволил Тому перевернуться на спину и снова опустился сверху. Долго разглядывал его лицо и, взяв его в ладони, запутавшись кончиками пальцев в растрёпанных волосах, сказал:

- Знаешь, что странно? Я не могу представить свою жизнь без тебя.

Тому от его неожиданного, задумчивого откровения стало страшно, и что-то в груди сжалось. Шулейман продолжал:

- Не конкретно сейчас. Я пытаюсь представить свою жизнь в те периоды, когда ты был со мной, если бы тебя не было, и ничего не приходит в голову – только ничего не значащие, автоматические действия.

- Я тоже не могу, - сказал в свою очередь Том. – Но мне и нет смысла представлять. Меня бы не было, если бы ты меня не спасал.

- Был бы, - уверенно возразил Оскар.

- С чего ты взял?

- Просто знаю.

- Я бы не выжил, - покачал головой Том.

- Выжил, - стоял на своём Шулейман. – Знаешь, почему? – он наклонился к лицу Тома, на губах играла усмешка. – Потому что коты невероятно живучие твари, похлеще крыс. А ещё у тебя на подхвате был Джерри, а уж этот точно нигде не пропал бы.

- Ага, - в его духе ответил Том. – А ещё у меня девять жизней и даже моего скудоумия не хватило бы для того, чтобы их все израсходовать.

- Это тоже.

Том обхватил бёдра Оскара ногами и перевернул их, усаживаясь сверху. Прижал его руку около головы, переплетя их пальцы, и, с вызовом глядя в глаза, сказал:

- Знаешь что? А я не хочу представлять, какой могла быть моя жизнь без тебя. Потому что сейчас я счастлив. У меня нет никакого желания знать, что было бы «если». Мне слишком нравится то, что есть. Никогда в жизни я не был абсолютно счастливым, таким, как теперь. Мне даже не мечтается ни о чём. А если что-то есть, то это не мечты, а – планы.

Глава 11

Ты целуешь, а потом царапаешь плечи;

Ты смеешься, говоря жестокие вещи.

Ты уходишь навсегда, но в этот же вечер

Просишь заехать за тобой.

Ты флиртуешь в магазинах и на заправках,

Для меня же - миллион запретов и правил.

Так не будет: или рамки, или на равных.

Дима Билан, Монстры в твоей голове©

На одном из летних, проходящих в июне, показов Том всё-таки прошёл на каблуках. На одном, потому что сглазил: во время разворота умудрился оступиться и подвернул лодыжку. Медицинская помощь не потребовалась и боль уже через день прошла. Но Маэстро счёл травму достаточно весомой причиной для того, чтобы позволить Тому ходить в обуви на плоской подошве или босым в зависимости от демонстрируемого наряда.

«Если бы я не подвернул её на самом деле, это стоило бы сыграть», - подумал тогда Том.

У Тома по-прежнему не вызывало приязни то, что надо было на себя надевать – ему категорически не нравилось надевать женские купальники. Даже с платьями он примирился, а с купальниками – не мог. Джерри тоже считал женские купальники на себе перебором. Но молчал. Том тоже молчал.

На одном из показов проходя по подиуму, Том вдруг осознал кое-что удивительное, шокирующее, но в приятном смысле, взрывающее устои его суждений о себе. Ему это нравится – нравится показывать себя, нравится, что все глаза в зале устремлены на него, что все эти люди смотрят внимательно, с интересом, восхищением. В конце подиума он – как надо – покрутился, поулыбался всем и никому и, не переставая улыбаться, но уже себе, ушёл за сцену с восхитительным чувством дыхания полной грудью и полёта. С чувством, что лопнул и отвалился ещё один слой сковывающей его кроваво-грязевой корки. Чувством гусеницы, наконец-то ставшей бабочкой.

В повседневной жизни Том по-прежнему был обычным милым парнем, не уделял своему внешнему виду много внимания, не выряжался и не считал себя самым красивым. Но он мог быть и совершенно другим. Мог быть уверенным, сиять, приковывая к себе взгляды, идеально улыбаться без претензии на фальшь и стрелять глазами на поражение, на самом деле ни в кого не целясь, но давая иллюзию того. Для Тома это было сродни захватывающей игре, и он наслаждался ею. Наслаждался новым уровнем себя, о существовании которого не подозревал.

Шулейман соизволил присутствовать в зале лишь на одном показе. И немало удивился, увидев, как ведёт себя его стеснительный мальчик. Потом, так же легко, как делал это в другую сторону, перекинувшись в свою обычную личину, Том ответил на его вопросы, что это просто работа, которую он должен сделать. Никому не нужна зажатая, смотрящая в пол модель. И если не накручивать себя, то это может быть интересно и весело.

Из всего увиденного и услышанного Оскар сделал пока не окончательный вывод, что в Томе начинают проявляться черты демонстративного типа личности. Типа, который был ярко выражен у Джерри, любителя спектаклей везде и всюду.

Жаль, подумал тогда Оскар, что он так и не узнал, каков Джерри на самом деле и уже нет никакой возможности это узнать. Едва ли есть хоть одна тысячная процента вероятности, что тот вёл личный дневник – если только у себя в голове. Было бы не лишним знать, каким он был под всеми слоями грима и масок – чтобы знать, к чему готовиться.

После третьего показа с таким поведением Тома Миранда устроил ему выговор и разнос. Все слова Маэстро можно было свести к следующему: «Меньше секса! Ты ведёшь себя так, будто готов запрыгнуть на кого-то из первого ряда!».

Том опешил. Слова Миранды отрезвили и заставили впредь придержать себя.

Секс? Демонстрация своей сексуальности и педалирование ею это не про него, Том даже не думал о ней и не подозревал, что смотрится – так.

А на следующем показе, перед ним, случилось невиданное – Маэстро извинился перед Томом за то, что наорал на него, и сказал: «Я сам виноват. Я не говорил, чего хочу от тебя, и ты был волен вести себя так, как тебе захочется. Продолжай. Можешь запрыгнуть на кого-то, если захочешь». Том в свою очередь тоже извинился – за то, что не видит границ, и ответил, что ни на кого прыгать он не собирается ни при каком условии. Для этого у него есть Оскар. Последнее Том не сказал, но подумал.

После предпоследнего шоу Миранда устроил after-party. Их он проводил крайне редко, почти никогда, что само по себе делало мероприятие интересным, и крайне редко, максимум двенадцать раз в год посещал разнообразные вечера и тусовки. Его можно было назвать затворником, он и был таким, но иногда хотелось оказаться в гуще людей, показать себя, напитаться взаимодействием, чтобы потом снова закрыться в своём доме и мастерской.

Разумеется, Том был приглашён и отказаться не мог, но он и не хотел отказываться: вечер у Миранды виделся безопасным и расслабленным, не чета тому единственному, на котором присутствовал прошлой весной. Вместе с ним на вечер пришёл Оскар, Том позвал его, попросил сходить с ним. С собой они взяли Лиса и Космоса – Маэстро разрешил и даже сам настаивал на том, чтобы с ними были собаки. Тома радовала идея и возможность вывести подросших малышей в свет и общество, только он немного беспокоился о том, что их может испугать большое количество незнакомых людей, звуки, запахи – что угодно, но в основном всё-таки люди. Шулейман к идее такого «выгула» отнёсся холодно и хотел оставить Космоса дома. Тому пришлось взять дело в свои руки, чтобы черныш не остался дома в одиночестве, - и поводок Космоса тоже.

В отличие от того мероприятия, в котором Том принимал участие в прошлом, на этом не требовалось на протяжении всего вечера ходить в отведённом тебе наряде из последней коллекции. Том был благодарен за это Миранде, потому что хорошо помнил неудобство от корсета со сбруей и трущих туфель и в целом ощущение дискомфорта от того, что целый вечер нужно ходить, сидеть, разговаривать с людьми одетым в то, что не надел бы по своей воле.

Том обернулся и наблюдал за Мирандой, который требовал, чтобы водку ему налили в бокал для шампанского.

Народа было много, пространства – ещё больше. Было много интересных стилистических решений, которые выполнили специально для этого вечера. Среди присутствующих большую часть представляли завсегдатаи подобных мероприятий, в разных смыслах интересующиеся модой и выходами в свет, а не те, кого Маэстро пригласил лично.

Был среди гостей и один знакомый Тома. Он наткнулся взглядом на своего неудавшегося насильника, и приличное расстояние между ними не помешало увидеть, что тот смотрит на него. Не вскользь коснулся взглядом, а конкретно, пристально смотрит, не отводя глаз ни на мгновение. Его не смутило то, что Том увидел его и его внимание.

Том сглотнул и непроизвольно сжал пальцами точёную ножку фужера с шампанским. Ему не стало страшно, но было неприятно оказаться в одном помещении с этим мужчиной, видеть его. Том понимал, что сейчас он ему ничего не сделает, но без пяти минут насильник был здесь и сверлил его взглядом, наверняка вспоминая или воображая что-то новенькое с ним, Томом, с его телом. У Тома встали перед глазами те минуты на заднем сиденье автомобиля, собственные слабость, страх, чувство обречённости, боль от нетерпеливых движений чужих рук, сдирающих с него одежду.

Словно потянуло сквозняком из прошлого. Том отвернулся, опустив голову, и встал ближе к Оскару. Ему не хотелось видеть этого мужчину, неприятно было ощущать ту призрачную слабость и беспомощность, которыми было пропитано это воспоминание, да и всё его прошлое.

- Что случилось? – осведомился Шулейман.

- Ничего, - Том качнул головой. – Просто думаю, сколько бокалов шампанского могу выпить, чтобы не начать вести себя нелепо.

- Кого ты увидел?

Том поднял голову и удивлённо посмотрел на Оскара. Тот сказал:

- Чтобы не тратить время на вопросы-ответы, объясню всё разом. Как я понял? Элементарно: ты смотрел в ту сторону, а там люди, и после этого напрягся. Поэтому спрошу ещё раз – кого ты увидел?

Том беззвучно вздохнул и снова опустил голову, крутя в руках фужер. Ничего от него не скроется – потрясающая наблюдательность.

- Помнишь, я рассказывал тебе, что в прошлом году меня пытались изнасиловать? – заговорил Том. – Он здесь.

- Кто?

- Какая разница? – Том снова посмотрел на Оскара.

- Большая. Кто?

Том закрыл рот на замок. Сощурившись, Оскар полоснул по противоположной части зала внимательным, ищущим взглядом и без проблем вычленил из толпы мужчину, который излишне внимательно смотрел в их сторону. Оскару он тоже был знаком, задолго до Тома, его звали Эшли Райдер.

Райдер был состоятельным и важным, влиятельным человеком, но по сравнению с Шулейманами – мелкой сошкой.

Одной рукой Оскар прижал Тома к себе, спрятав его лицо у себя на плече, а вторую вытянул и поманил Райдера. Мужчина подошёл и сказал:

- Оскар, это было невежливо. Я намного…

- Невежливо трогать чужое и трогать тех, кто не хочет, чтобы их трогали, - перебил его и осадил Шулейман. – Что, опять началось? Видимо, зря мы тебя в прошлый раз пожалели.

В прошлом, девять лет назад Райдер заинтересовался тогдашней спутницей Шулеймана-старшего, с которой у Пальтиэля были серьёзные отношения. Таких преступных действий, как с Томом, Эшли не совершал, но и повышенного внимания и его бесстрашных знаков было достаточно.

- Прости? – произнёс Райдер.

- Прощу. Может быть.

- Оскар, я тебя не понимаю…

- А так? – Оскар повернул Тома. – Знакомое лицо? Или не только лицо?

Райдер посмотрел на Тома, задержал взгляд на его лице и вернул к Оскару.

- Да, мы знакомы. Вскользь. Встречались на похожем мероприятии около года назад.

- И ты пытался его изнасиловать, - кивнул Оскар, разбивая надежду Райдера на то, что он ничего не знает.

Он снова прижал Тома к себе, укрывая и отделяя от текущего разговора. Тому не нужно было в нём участвовать и не нужно смотреть на стареющего любителя красивых девушек и парней и острых ощущений.

- Я… - открыл рот Эшли, но Оскар не дал ему сказать.

- Мне всё равно, что ты там думал. Ты пытался его изнасиловать. Ты. Пытался. Изнасиловать. Моего. Парня, - чётко выговаривая и разделяя слова с холодной, давящей, угрожающей интонацией, Оскар смотрел мужчине в глаза.

Райдер начал оправдываться:

- Я не пытался. Он сам поехал со мной…

- Закрой рот, - вновь, жёстко прервал его Шулейман. – Ты хотел и пытался, и время назад не отмотать. Что мне с тобой сделать за это, а? Пустить по миру? Нет, это слишком… - он деланно задумался, цокнул языком, - банально. Глаз должен быть за глаз. У тебя ведь есть дети? Мальчику двенадцать. А девочке сколько? Шестнадцать, если я не ошибаюсь. Отличный возраст, в нём фигура уже есть, а мозгов ещё нет и тянет к взрослым мужчинам. Что скажешь, если я буду у неё первым? Или не первым?

У Райдера вытянулось лицо и потеряло всю кровь, побледнело, посерело. А глаза расширились, взгляд застыл в немом шоке и подспудном холодящем страхе.

- Оскар…

- Я ещё не договорил, - в который раз одёрнул оппонента Шулейман. – Я предупреждаю единожды. Если я ещё раз увижу тебя рядом с Томом или с любым человеком, связанным с моей семьёй, то… - он намеренно не договорил, выдержал паузу, так было эффектнее. – Сам знаешь. Понял?

- До свидания, - нарочито вежливо и холодно сказал Эшли и, развернувшись, пошёл прочь.

По всему было понятно, что он понял и принял к сведению. Он вовсе ушёл с мероприятия.

Когда Эшли покинул их, Том поднял голову и немного отстранился от Оскара, посмотрел на него огромными от шока глазами и тихо спросил:

- Оскар, ты всё это серьёзно говорил? Про его дочку?

- Пять с половиной лет ты боялся, что я изнасилую тебя. Теперь боишься за других. Мне всю жизнь придётся повторять, что я – не насильник? Мне это вообще не интересно. Но некоторым знать об этом не обязательно, - на последнем предложении Оскар пожал плечами, мол: ничего личного, всего лишь стратегия.

У Тома отлегло от сердца, он слабо улыбнулся.

- Зачем ты устроил этот разговор? – Том больше не ужасался, он не мог понять.

- За тем, что я не одобряю такого поведения, оно должно быть наказано. И чтобы ты расслабился по его поводу.

Том расплылся в широкой, немного дурацкой от наплыва чувств улыбке. Благодарно, по-детски прильнул к Оскару сбоку, обвив руками за пояс и устроив подбородок у него на плече.

- Мне с тобой невероятно повезло. Ты меня от всего можешь защитить. Ты одними словами можешь разнести любого.

- Слова это лучшее оружие, - ответил Шулейман.

Он поднял голову Тома и потянулся поцеловать, но Том не дался, отвернул и опустил лицо, легко, смущённо улыбаясь и зарумянившись.

Не дался, поскольку у них никогда не получалось просто поцеловаться. Такие странные и неромантичные отношения у них были: никаких поцелуев и прочих нежностей без привязки к сексу, к прелюдии к нему. Потому что, коснувшись, они уже не могли остановиться. Или не хотели. Или не хотел один Оскар – потому что хотел.

В середине вечера Миранда поднялся на небольшую сцену, стилизованную под подиум, и через некоторое время вызвал к себе Тома. Для Тома это стало неожиданностью, но в этот раз то, что Маэстро не имел привычки оговаривать заранее всё, что он собирается делать, не заставило растеряться. Том отдал свой бокал – второй по счёту, ополовиненный – Оскару, попросив поставить его, продел поводки под ремень, закрепив их петлёй, и проследовал на сцену.

Софиты ослепили, и в первые секунды все люди в зале утонули в темноте. Щенки тоже щурились от яркого света, но быстро адаптировались. Быстро осмелев, Лис устремился к стойке микрофона, обнюхал её, докуда дотянулся, и, посчитав её достойной заменой дереву, задрал лапу. Том потянул его к себе, но опоздал и сделал только хуже; ему стало стыдно за любимца, но уже через пару мгновений он рассмеялся, потому что это скорее забавный, а не смертельный казус.

- Полтора года назад я говорил, что описаюсь на подиуме, если ты не отпустишь меня в туалет, - сказал Том Маэстро, - и это всё-таки случилось, пусть и не совсем со мной.

Миранду наделанная лужа ничуть не покоробила, он сделал паузу в своём выступлении, вызвал уборщика, чтобы вытер всё, и вернулся к речи. Том стоял рядом и не совсем понимал, зачем он здесь. Предполагал, что тоже должен будет что-то сказать, но – что?

Том скосил глаза к Миранде, который, казалось, забыл про него, или же передумал передавать ему слово, что было вполне возможно, в его духе. В голову пришла – ударила идея.

Наконец, Маэстро повернулся к Тому, подводя к тому, чтобы отдать ему микрофон. Не дожидаясь этого момента, Том шагнул к нему и, взяв лицо Миранды в ладони, поцеловал, оборвав его на полуслове. Публика обмерла и разом замолчала, но самое сильное впечатление это действо произвело на Шулеймана.

Миранда так и держал микрофон в согнутой, поднятой руке. Не отвечал на поцелуй, но и не отталкивал, просто замер. Том и не нуждался в ответе, он неплохо справлялся за двоих. Перестав целовать его, Том начал неспешно, не отводя взгляда от его глаз, расстегивать пуговицы на длинном, неопределённого грязно-белого цвета кардигане Маэстро, надетым на голое тело.

Это была игра, маленькое шоу – и чуточку мести, мести за то, что Маэстро раздевал его на подиуме. Но раздевать его догола Том не собирался. Том стянул рукав с одной его руки, со второй и отбросил кардиган на пол.

Миранда по-прежнему не шевелился, не произносил ни слова, ни звука и только смотрел на Тома с глубочайшим недоумением. Великого и ужасного Маэстро, короля эпатажа удалось изумить до ступора.

Том опустил руку, проведя кончиками пальцев по животу Чили, подцепил ногтем пуговицу на его «космических» серебристых штанах и, забрав у него микрофон, повернулся к залу:

- Спасибо за внимание.

Кто-то один неуверенно начал аплодировать, за ним другой, третий… И вот уже весь зал взорвался аплодисментами. Оскар тоже мерно хлопал, не сводя с Тома взгляда и не утруждая себя сделать выражение лица, не говорящее, что у него на это маленькое эпатажное шоу свой взгляд.

Вернув микрофон Миранде, Том спустился в зал и, на ходу отвязывая поводки, пошёл обратно к Оскару.

- Это было нечто! – эта фраза и подобные звучали со всех сторон.

Том улыбался, кивал и не останавливался. Перехватил с подноса у официанта стопку водки и, не поморщившись, замахнул её.

- Всё, рот я продезинфицировал. Могу ещё прополоскать, - с ослепительной улыбкой сказал он, подойдя к Оскару.

Шулейман его приподнятого настроя не разделял, держал руки скрещенными на груди и поинтересовался:

- Ты для этого просил меня пойти с тобой, чтобы я посмотрел на это?

- Нет, - непринуждённо пожал плечами Том. – Я придумал это, когда стоял на сцене. Шутка, маленький перформанс… Миранда же постоянно устраивает что-то такое. Я подумал, что будет здорово сделать что-то в этом духе и удивить его – чтобы он почувствовал, как это. По-моему, у меня получилось. Круто получилось, правда? – он вскинул к Оскару взгляд, улыбался, возбуждённый и довольный собой.

Оскар по-прежнему смотрел на него без намёка на смех, сурово. Улыбка на губах Тома начала слабеть и погасла вовсе. Он опустил голову и сказал:

- Не круто.

Он сел за столик, наклонившись вперёд и подперев лоб основанием ладони. Поводил пальцем по ножке и боку фужера и сделал три глотка.

- Что с тобой происходит? – спросил Шулейман.

Том посмотрел на него, несильно хмурясь, и, отвернувшись обратно, ответил:

- Я не знаю. Почему ты не можешь просто порадоваться за меня, за то, что я научился на что-то решаться? – он вновь, с горечью и обидой коротко взглянул на Оскара. – Я думал, ты посмеёшься вместе со мной.

- Я не люблю, когда меня выставляют идиотом, - Оскар тоже сел.

- Идиотом? – удивился Том, покачал головой. – Я ничего такого не пытался сделать.

- Но ситуация именно такая: мой бой-френд целуется на глазах у всех с другим. Кем получаюсь я? Если бы я знал заранее – другой разговор. Но я не знал.

- Это всего лишь шутка, - Том снова покачал головой, повернулся к нему. – Как я мог сказать тебе заранее, если сам не знал, что сделаю это?

- Может быть, пора начинать сначала думать, а потом делать?

Замечание Оскара было хлёстким, унизительным. Сначала Том хотел просто встать и уйти, но передумал и произнёс:

- А что бы было, если бы я знал и рассказал? Ты бы лишний раз назвал меня дебилом и запретил мне это делать, и всё.

- Назвал бы – скорее всего, запретил – нет, - ответил Шулейман, возвращаясь к своему обычному наплевательству.

Том ждал претензию, накаливания конфликта и от спокойного ответа Оскара немного растерялся.

- А ещё мне не понравилось, что ты мне не дал тебя поцеловать, но поцеловал – вот это, - добавил Оскар, неопределённо махнув в сторону сцены. – Это так, к слову.

Он откинулся на спинку стула, вновь сложил руки на груди и устремил на Тома выжидающий взгляд. «Твой ход» - говорили его глаза. Выяснение отношений теперь превратилось в игру. В такую игру, в какую без конца играли Оскар и Джерри.

Том понимал, видел, что должен ответить, но медлил. Тоже откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, повторяя позу Оскара, и, не сводя с него прямого взгляда, произнёс:

- Не знаю, чего я сейчас хочу больше: ударить тебя или поцеловать. Но благоразумнее не делать ничего. Потому что, если ударю, ты приложишь меня лицом об стол, а если поцелую… то скорее всего тоже получу.

- А ты рискни, - в глазах Шулеймана блеснул огонёк, а губы изогнула ухмылка. – Ты же научился решаться.

- И что мне сделать? – Том вопросительно выгнул бровь.

- Выбери сам. Обещаю лицом об стол не бить. Если ударю в ответ, то сделаю это более изящным способом.

Том подался к Оскару, практически нос к носу, заглянул в глаза. Хотел поцеловать, но не смог – внутри был барьер. Ему казалось неправильным целовать его после того, как менее получаса назад поцеловал другого. Неизвестно почему.

Вместо поцелуя, дав Оскару поверить, что он случится, Том ударил его ладонью по плечу и вернулся на своё место. И, не сдержавшись, рассмеялся, потому что разрядилось напряжение и всё это так нелепо, но весело.

К ним без спроса вторгся Миранда и сразу восклицательно заговорил:

- Это было круто! Сумасшедший мальчик, тебе удалось ввергнуть меня в шок! Мне было страшно! – он размахивал руками и прикладывал ладонь к сердцу. - Я стоял и думал: зачем ты это делаешь, что ты замыслил?

Он облокотился на стол и вытянулся к Тому, напрочь игнорируя Шулеймана:

- Почему ты решил это сделать?

- Потому что заняться на сцене сексом – это перебор, - отшутился Том.

Оскар вопросительно посмотрел на него, но ничего не сказал.

***

Оскар взял Тома на ежегодную встречу с друзьями – тусовкой. На самом деле, ежегодной она лишь называлась, а проводилась не в конкретную дату и не обязательно раз в год по принципу: кто-то кидал клич, и если большая часть компании могла приехать/прийти, то случалась сходка. Встреча традиционно проводилась в Ницце.

Сегодня собралось относительно немного народа, пятнадцать человек, включая Оскара и Тома. Дайон, Даниэль, Кристоф, Люсиан, Люсьен, Чадвиг, Эмори, Билл – он же Биф; Изабелла, Бесс, Данилла, Мэрилин, Элла – запомнить все эти имена и кому они принадлежат было непросто. Том решил запомнить хотя бы девушек, так как их было меньше, тем более с Изабеллой он уже был знаком.

В компании Том был самым младшим. Следующей шла Элла, болтливая и звонкая точёная брюнетка. Ей было двадцать четыре – малолетка по меркам тусовки, вошедшая в круг по стечению обстоятельств и удачно вписавшаяся в него. Всем остальным было двадцать восемь-двадцать девять лет; один, Люсьен, уже перешагнул тридцатилетний рубеж.

Все хотели позвать ещё и Эванеса – все, кроме Изабеллы, которая его всегда недолюбливала. Но не сделали этого, потому что не могли не пригласить Оскара и не хотели не приглашать, без него было бы не то. Никто так и не знал, что произошло между ними, почему закадычные друзья вдруг оборвали всякое общение. Но никому не хотелось сталкивать их лбами и проверять, что будет.

- А почему нет Адама? – поинтересовался Оскар у друзей.

- У него какие-то проблемы, - ответил ему Даниэль. – Обещал приехать в августе, если мы снова соберёмся, потому что осенью и него начнётся новая жопа.

- Жаль. Я его больше двух лет не видел, никак не пересечёмся. Может быть, слетать к нему?

Том хотел спросить: «Куда слетать?», даже повернулся к Оскару, но промолчал, решив не лезть в разговор.

- Возьми нас с собой, - посмеялся Даниэль. – Устроим отрыв на новой территории! Только как бы в тюрьме не закончить встречу, у них с этим строго.

- Для таких вопросов у нас есть уважаемый Аббис-старший, - ухмыльнулся Оскар.

- Его папа первым отправит нас за решётку, по крайней мере – Адама точно, чтобы не позорил семью. У них же принято смывать позор кровью, - Даниэль снова посмеялся.

- Это где принято смывать позор кровью? – всё же спросил Том.

- ОАЭ, - ответил ему Шулейман. – Но Даниэль утрирует, это цивилизованная страна.

Через некоторое время все собрались играть в покер – традиционное развлечение, без которого обходилась редкая встреча. Том подпёр кулаком щёку и приготовился молчать и скучать, пока все будут заняты делом.

- Том, не хочешь сыграть с нами? – предложил Люсиан.

- Я не умею, - ответил Том, тем не менее, оживившись и загоревшись надеждой. – Но если вы мне объясните правила, я бы с радостью сыграл.

Он посмотрел на Оскара, ожидая его вердикта.

- Почему бы и нет? – ответил Шулейман и повернулся к нему. – Слушай…

В его объяснения встревали все мужчины, добавляя то, это и ещё вот это. Оскар отмахивался от них и говорил, что это не нужно, Тому достаточно основы.

Урок занял полчаса, и приготовились начинать.

- Ставки? – спросил Кристоф, окинув друзей предвкушающим, азартным, хитрым взглядом.

- Предлагаю начать с пяти, так как за столом новичок, - ответил Люсиан.

- С пяти чего? – не понял и уточнил Том.

- Тысяч.

«Немало», - подумал Том.

Но он понимал, что за столом он единственный, кто знает, что на такие – и меньшие – деньги можно жить целый месяц. Потому не стал ничего говорить и согласился на эту сумму.

Из девушек играли только Изабелла и Бесс. Остальные тоже остались за столом, разговаривали между собой и не обращали внимания на карты.

Раздали карты. Том взял свои и посмотрел в них. В первый раз держать карты в руках было так… азартно.

После вскрытия, случившегося в конце третьего круга, победителем неожиданно оказался – Том. Удача.

На второй раздаче Том смекнул, что нужно повышать ставки и как это делать. Было рискованно заламывать суммы за столом с такими людьми, но он понял принцип. По крайней мере, ему казалось, что понял. Несмотря на богатство, была у всех одна особенность – они тоже не хотели так легко расставаться с деньгами и сбрасывали карты, когда нажим был излишне велик. Эта особенность ярко проявилась, когда ставки достигли тридцати тысяч, что произошло быстро.

Вторая раздача тоже осталась за Томом. И третья…

Семь побед подряд. Уму непостижимо! Такое бывало на их памяти, чтобы кому-то одному так фартило, но не в такой ситуации! Все они были маститыми игроками, играли с младых лет, а Том впервые взял карты в руки. Если не солгал, конечно.

Биф облокотился на стол и обхватил голову руками, выпустив из пальцев свои уже вскрытые карты. У него в голове не укладывалось – как так-то?

- Где ты его нашёл? – всплеснул руками Дайон, обращаясь к Оскару. – Мы думали: «Ну, пусть сыграет», а он всех нас уделал! Как ты это делаешь? – обратился он к Тому. – У тебя на лице всё время были эмоции, но хрен поймёшь, к чему они. Я так и не нашёл никакой связи!

Он восклицал, но скорее с удивлением и восхищением, нежели со злостью за то, что его, их всех обыграл мальчик Шулеймана.

- Такого блефа я никогда не видел. Как? – повторил Дайон и откинулся на спинку стула.

Том пожал плечами.

- Не знаю. Я старался компенсировать отсутствие навыков и опыта, - скромно ответил он. – Например, в один момент я забыл, что значит одна комбинация и является ли вообще этот набор комбинацией, и мне оставалось только делать вид, что всё как надо. Делать покер фейс. Кажется, это так называется?

- Покер фейс – это полное отсутствие эмоций на лице, - поправил его Дайон. – У нас этим лучше всех владеет Оскар.

- Хладнокровный ублюдок, - кашлянул в кулак Чадвиг, и также по-дружески получил от Шулеймана кулаком в плечо.

Дайон, сидевший с противоположной стороны стола, глянул на них и вернулся к Тому:

- У тебя что-то другое. Надо ввести новый вид блефа «у меня на лице много эмоций, но они всех только запутают». Как бы его назвать?

- По имени автора, - вбросил предложение Люсьен.

- Надо посчитать, сколько точно мы тебе должны, - вступил Даниэль. – Столько налички у нас с собой нет, так что скажешь номер счёта.

- Не надо, - покачал головой Том.

- Что значит – не надо? – возмутился Дайон. – Карточный долг – это святое. Если он всего лишь условность, то пропадает смысл игры.

- Но больше мы с тобой на деньги играть не будем, - усмехнулся Чадвиг.

- На желания будет ещё хуже, - поддержав тему, посмеялся Даниэль.

Всё это было чертовски приятно. Том сознавал, что не свой им, что лишь приложение к Оскару и его одного бы никогда не приняли. Но он ощущал себя своим, причастным к этому кругу, к компании друзей, знающих друг друга много лет.

- А давай один на один? – предложил до этого молчавший Оскар, повернув голову к Тому.

- О!.. У!.. – загудели мужчины; дамы смотрели на них снисходительно и укоризненно, как на малых детей или идиотов.

«Кто победит?» равно «кто главный, кто сверху?». Когда дело касается пары, то именно так. Оттого все так оживились.

Том согласился. Но слил игру, позволив Оскару замечать его истинные эмоции и подлавливать. Том не знал, был ли у него шанс победить. Для него эта игра не была игрой, он не хотел выигрывать у Оскара, не мог. Если бы они были наедине, без свидетелей, Том бы с радостью принял вызов и азартно боролся за победу, за ещё одно доказательство, что он всё-таки кое-чего стоит. Но не так.

Все остались довольны исходом партии. Биф высказал общее – мужское – мнение:

- Сразу видно, кто у вас в паре главный.

Том пожал плечами и чуть склонил голову, смиренно признавая своё место.

Когда Том отлучился в туалет, Оскар пошёл за ним.

- Зачем ты мне поддался? – спросил привалившийся к стене Шулейман, когда Том вышел из кабинки.

- Я не поддавался, - не очень убедительно соврал Том и подошёл к ряду умывальников.

- Зачем? – проигнорировав его высказывание, повторил Оскар.

Том вздохнул и сознался:

- Я не мог обыграть тебя при твоих друзьях. Это неправильно, потому что ты для них авторитет, а я так, - Том махнул мокрой рукой, – всего лишь твой любовник, который при тебе должен быть на второй роли. Как бы это выглядело, если бы ты мне проиграл?

Он коротко взглянул на Оскара и, отвернувшись обратно, пожал плечами:

– А так всё легко объяснимо и правильно: дуракам и новичкам везёт, а на тебе моя удача закончилась.

- Ты определённо умнее, чем кажешься, - заметил Шулейман, отдавая Тому должное и оглядывая его с ног до головы, с головы до ног.

- Это удобно, - ответил Том, медленно намыливая руки. – Было неудобно, когда наоборот.

- Не делай так больше.

- Не тупить? – Том оглянулся к Оскару.

- Не поддавайся. Мне нужна честная победа. И я умею проигрывать.

- Ты хоть раз проигрывал? – Том выключил воду и вновь обернулся к Шулейману.

- В покер – да. Например, однажды я проиграл яхту за… Не помню, за сколько, да и не важно, сейчас эта цена всё равно не актуальна.

- У тебя была яхта? – удивился Том.

- Ага. В более юные годы мне нравилось не только ездить и летать, но и плавать.

Том обдумал слова Оскара и качнул головой:

- Вещь можно купить новую, даже яхту, а репутация – восстановлению не подлежит.

- Ты говоришь как мой папа, - фыркнул Шулейман. – Репутация, конечно, важная штука, но не в этом случае, не загоняйся так, - он оттолкнулся от стены и подошёл к Тому. – Сыграем ещё раз. Честно, - подчеркнул Оскар, направив на Тома указательный палец.

Том открыл рот, чтобы возразить, но Оскар не дал ему этого сделать:

- Сыграем, - повторил он. – У меня всё в порядке с самооценкой, она не пострадает от проигрыша. Это всего лишь игра.

Том согласился. Они собирались вернуться к остальным, но Том окликнул Шулеймана:

- Оскар?

Тот остановился в дверях туалета, повернулся и кивнул, показывая, что слушает.

- Я не хочу забирать деньги, которые выиграл, - сказал Том.

- Почему?

Том помолчал, закусив губу, и ответил:

- Я не знаю. Просто я чувствую, что… - он облизнул губы, - что мне не надо этого делать.

- Если не хочешь оставлять себе, можешь перевести куда-нибудь, - пожал плечами Оскар, на удивление спокойно восприняв его алогичную причину. – Там около четырёхсот пятидесяти тысяч – нормальное такое пожертвование.

Том кивнул: хорошая идея.

Они вернулись к компании. Во втором раунде один на один Том тоже проиграл, честно. Потому что волновался – потому что всё равно не мог переступить через барьер в себе. Оскара игра удовлетворила и на этом с покером закончили, но все остались сидеть за столом.

- У тебя такие красивые губы, - произнесла Элла, глядя на Тома. – С тобой наверняка потрясающе целоваться.

- Тебе хватит, - сказала Изабелла и переставила подальше бутылку текилы, которую Элла распивала в одно лицо; все остальные пили коньяк или виски.

- Что я такого сказала?! – искренне не поняла Элла, округлив красивые светло-карие, и забрала бутылку обратно, обняла одной рукой. – Я же не сказала, что хочу попробовать. Но я бы не отказалась, - она улыбнулась и прямо посмотрела Тому в глаза.

Том от такого поворота растерялся и не знал, куда деть свои глаза и должен ли он что-то сказать. Посмотрел на Оскара.

- Но я понимаю, что ты занят, – смиренно закончила Элла.

- Почему самые лучшие мужчины всегда встречаются друг с другом? – перехватила слово Бесс. – Том, аккуратнее, ты теперь наш враг номер один, потому что увёл у нас Оскара, - посмеялась она.

- Можно подумать, кто-то из вас имел на меня виды? – скептически высказался Шулейман.

- Уверена, что каждая за этим столом была в тебя влюблена, - проведя перед собой рукой, сказала Бесс.

Она обвела подруг взглядом и развела руками:

- Что, скажите, я вру и я такая одна?

- Я была, - подняла руку Изабелла.

Оскар удивлённо посмотрел на неё.

- Это было ещё в старшей школе, - с мягкой улыбкой на губах качнула головой Из. – Собственно, поэтому я решилась с тобой встречаться.

- Вы встречались? – изумился Том.

- Да. Две недели почти девять лет тому назад.

- Расстались мы по обоюдному желанию, потому что эти отношения изначально были глупой идеей и необдуманным шагом. Дружить у нас получается куда лучше, - добавил к словам подруги Шулейман.

- Да, тогда я поняла, что лучше дружить с тобой и любить как друга.

- Я тоже была в тебя влюблена, - тоже призналась Элла. – Это случилось в нашу первую встречу. Помню, ты заходишь, и я такая – вау, вот это мужчина! Голову мне конкретно повело.

- Кто ещё? – Оскар обвёл взглядом друзей и обратился к Чадвигу: - Может быть, ты?

- Раз ты теперь не только по женщинам, можно признаться… - начал Чадвиг, но не выдержал, не доиграл и засмеялся. – Нет, я никогда, даже мысли такой не было.

- Я бы не отказался, если бы ты предложил, - задумчиво высказался Биф, перекатывая виски в бокале.

- Пойдёшь к нам третьим?

Том метнул в Оскара убийственный взгляд.

- Какой ты очаровательный, - произнесла Элла, вновь беззастенчиво разглядывая, любуясь Томом, и махнула рукой: - Правильно, накажешь его, когда вернётесь домой. А если захочешь отомстить, то…

- Элла, тормози, - вновь призвала её к благоразумию Изабелла.

- Я же шучу! Я не самоубийца, чтобы всерьёз покушаться на партнёра Оскара. Мне не хочется проверять на себе, на что способна его ревность. Я ещё жить хочу, желательно – счастливо.

- Я вообще не ревнивый, - покачал головой Шулейман, снисходительно глядя на девушку.

- Да, ты можешь поделиться своей случайной девкой хоть со всеми вокруг, - вступила в обсуждение Мэрилин. – Но когда дело касается того, что для тебя важно, что ты принципиально считаешь своим, ты превращаешься в жуткого собственника. В этом ключе мне особенно запомнился тот случай, когда ты нас, своих друзей, выговорил и едва не выставил за дверь из-за какого-то мальчишки-уборщика.

Том прикусил губу и опустил взгляд. Сейчас, когда она сказала, он узнал Мэрилин. До этого не узнавал, потому что в прошлом она была платиновой блондинкой, а ныне носила шоколадный цвет и «сдула» увеличенные губы.

Шулейман усмехнулся уголком губ, но пока молчал.

- Почему ты на меня так смотришь? – спросила у него Мэрилин.

- Посмотри внимательно на Тома, - ответил ей Оскар.

Мэрилин посмотрела, нахмурилась, не понимая, что она должна увидеть.

- Тем мальчишкой был я, - пояснил Том, подняв голову.

Мэрилин ещё раз, неверующе уставилась в его лицо – и узнала.

- Как же неудобно… - произнесла она. – Теперь я понимаю, почему ты не хочешь меня снимать. Я бы тоже отказалась. Я вела себя как конченая стерва.

- Я не отказывался тебя снимать, - покачал головой Том. – С теми, кому я не ответил, я пока просто не готов поработать. Но если ты хочешь, я могу сделать тебе сессию. На этой… Нет, на следующей неделе.

- Было бы здорово, - улыбнулась Мэрилин, и недоверчиво нахмурилась, сощурилась. – Ты действительно не обижаешься?

- Нет. Всё было честно: я прислуга, вы гости моего хозяина. Разве что бросать в меня бутылками было лишним, - Том сдержанно улыбнулся.

Мэрилин закрыла ладонями лицо, так ей было стыдно за своё поведение. Если бы Том по-прежнему был всего лишь прислугой или каким-нибудь простым человеком, она бы и не подумала считать себя виноватой и взглянула бы на него разве что с презрением. Но Том, во-первых, был фотографом, которого обожали в их круге – это было трендом; во-вторых, он – партнёр Оскара.

- Извини… Я была бухая как свинья и не понимала, что делаю.

- Это в прошлом, - покачал головой Том и ободряюще улыбнулся ей: - Ты только больше так не делай, хорошо?

- Ты такой хороший… Можно я тебя обниму? – растрогавшись, Мэрилин протянула руки над столом и затем совсем другим тоном обратилась к Оскару: - Или у тебя нужно разрешения спрашивать?

- Думаю, Том в состоянии сам решить, хочет он, чтобы ты его касалась, или нет.

Том взглянул на Оскара, немного неуверенно поднялся, подошёл к Мэрилин и, когда она встала, раскрыл объятия. Когда Мэрилин вернулась за стол, Том развернулся, чтобы пойти на своё место, и едва не натолкнулся на оказавшуюся у него за спиной Эллу.

- Я тоже хочу! – заявила она.

- Ты меня в прошлом не обижала, не обязательно меня обнимать, - уклончиво улыбнулся ей Том.

- Я могу обидеть, если это обязательное условие.

- Сдаюсь! – Том посмеялся, подняв руки.

Он обнял Эллу, после чего поспешил обратно к Оскару под бок – пока ещё кто-нибудь чего-нибудь не захотел.

Домой вернулись почти утром, в три ночи. Том сразу завалился спать, подложив согнутую руку под голову. Шулейман его традиционно растолкал и заставил раздеться и лечь нормально – под одеяло, а не на верхнее покрывало.

Глава 12

Эта life в кайф, когда не хочется назад.

И только этот миг лишь бы повторять подряд.

Забить на палево, если так понравилось.

Чем-то большим стать, ведь наша жизнь — это фристайл.

Zivert, Life©

- Ты когда-нибудь любил по-настоящему? – спросил Том у Марселя.

Они сидели у Марселя дома, потому что, когда встретились и немного погуляли, испортилась погода. Дождь ещё так и не пошёл, только небо продолжало угрожающе темнеть и клубиться, но они не могли этого знать на тот момент, и это было отличным поводом переместиться под крышу – отличным поводом для Тома. После того, как один раз побыл у Марселя в гостях, Тому хотелось повторить. Ему понравилось проводить время вдвоём в его квартирке, нравилось сидеть в тёмной уютной гостиной, где мебель дышала прошедшими десятилетиями.

Марсель задумался над его вопросом, постукивая пальцами по стакану с водой, который держал в руках.

- Нет, не любил, - ответил он. – Всё, что я когда-либо испытывал, было… неполным. Пожалуй, это самое подходящее слово. У меня никогда не было такого, как в книгах и кино.

- А обязательно должно быть как в кино? – Том повернулся к нему и подпёр кулаком висок, поставив локоть на спинку дивана.

- Нет, не должно, - сказал Марсель, чувствуя себя глупо из-за своих суждений тринадцатилетней девочки. – Но мне хочется верить, что что-то такое всё-таки есть. Может быть, просто не всем дано испытать такие чувства, или их нужно дождаться.

Он помолчал и спросил:

- Ты любишь Оскара именно так?

Пришёл черед Тома задуматься. Достаточно было односложного, дежурного ответа «да». Марсель и не ждал ничего другого и задал вопрос просто ради – ради чего-то. Ради того, чтобы спросить, поддержать тему и разговор. Но Том ответил развёрнуто, решился сказать то, в чём самому себе боялся признаться. Решился сейчас, потому что то, что он скажет, никогда – никогда не дойдёт до Оскара.

- Я его не люблю. То есть - Оскар очень важный человек для меня, самый близкий, особенный. Но я не могу сказать, что я его именно люблю, так, как показывают в кино.

Том облизнул губы и не очень весело, скорее неловко и коротко посмеялся с себя, говоря:

- Двойные стандарты в действии: я обратил твоё внимание на то, что в жизни не должно быть, как в кино, а сам думаю точно так же. Но даже если отбросить кино, то всё равно не получается то самое. Я спрашивал папу и самого Оскара: что значит любить, как понять, что любишь? У меня нет ничего подобного, - Том покачал головой. – С Оскаром мне комфортно, удобно и хорошо, но – любовь ли это?

Марсель откликнулся на прямой вопрос и немой, читающийся в глазах, просящий дать ответ.

- Если человек задумывается, любит ли он, то он не любит.

- Уверен?

В вопросе Тома, в интонации, во взгляде между строк скользили страх, надежда и призыв: скажи «нет». Пусть сам сказал «не люблю», он не хотел признавать это окончательным, безальтернативным вариантом; снова пытался убедить себя в обратном – хотел, чтобы его убедили.

Марсель не стал настаивать на том, что если человек чувствует, то он просто чувствует: счастье, боль, любовь, что угодно, и ему не нужно задумываться: есть или нет?

- Нет, - ответил он. – Все люди разные, у тебя может быть по-другому. Может быть, в этом моя проблема – в том, что я жду идеального, не требующего обдумывания чувства?

Том положил согнутую руку на спинку дивана, а на неё голову и подогнул под себя ноги, полностью развернувшись к другу.

- Мне бы тоже хотелось такой определённости, чтобы не нужно было ни о чём задумываться, а просто знать – оно есть. Так бывает, я знаю.

Говоря последние слова, Том имел в виду счастье. Он был счастлив именно так – без необходимости обдумывания, он просто ощущал себя таким. Но если задуматься, то приходил к тому же – я счастлив, нечего ни добавить, ни убавить. Только не мог разобрать своё счастье на составные элементы, потому что оно было цельной совокупностью всего, что было в его жизни.

- Ты уже любил так? – спросил Марсель, участливо и серьёзно посмотрев на Тома.

- Нет, - Том качнул головой. – Я о счастье. Может, это прозвучит как-то не очень, хвастливо, но я счастлив так, что мне не нужно думать: счастлив ли я? Я просто ощущаю это каждую минуту – остро или фоном.

- В таком случае тебе точно не стоит сомневаться по поводу Оскара, - улыбнулся Марсель, - ведь он часть твоего счастья.

- Да, ты прав, - Том тоже улыбнулся, немного сконфужено, прикрыв глаза ресницами; на душе стало легче.

Вроде бы и сам думал о том, что сказал Марсель, но чужие слова всегда доходят лучше, проникают глубже. Потому что собственные мысли ты в любом случае контролируешь, так как – они твои, часть твоей личности, твоей психики, которая определяет тебя. А другого человека контролировать невозможно, его слова – как стрела могут пробить все защиты и ударить точно в цель.

- Да, - повторил Том, покивав. – Если моё счастье абсолютно, значит, в том числе я счастлив с Оскаром. В принципе, я это и так знал, но твои слова всё равно помогли мне. Не помню, кто сказал, что в разговоре рождается истина, но он определённо был прав. Спасибо.

Он широко, благодарно улыбнулся, и неведомая, непреодолимая сила толкнула вперёд. Том подался к Марселю и обнял его, стиснув за плечи. Марселя это действие удивило и заставило округлить глаза, но только в первое мгновение. В нос проник запах шампуня, исходящий от волос Тома, и… Марсель не знал, как назвать, как описать второй аромат, наверное, это индивидуальный запах кожи. Они окутали ненавязчивым облаком, подменили воздушную атмосферу, закружили голову.

- Мы никогда не обнимались, - полушёпотом произнёс Том с закрытыми глазами. – Я подумал, что это нужно исправить. Ты не против? – он спросил, но не отпустил, не отстранился, чтобы выслушать ответ.

- Не против. Ты… так приятно пахнешь.

«Какая глупость! – в мыслях обругал себя Марсель. – Давай, заигрывай с ним! Удачнее ничего не мог придумать?».

Том чувствовал, как по телу прокатывается волна жара, достигает чувствительным теплом кончиков пальцев, делает ритм сердца чётче. Неожиданно. Остро. Определённо. Так определённо, как ничего в его жизни не было. Он отстранился, но только для того, чтобы поцеловать друга.

Марсель мотнул головой, разрывая поцелуй в первую же секунду, не давая ему случиться, и испуганно спросил:

- Что ты делаешь?

- Позволь мне это, - прошептал Том, оставаясь очень близко, взял Марселя за подбородок, но не держал, а лишь плотно касался. – Мне нужно кое-что понять…

Не ожидая ответа, он снова поцеловал друга. Марсель позволил, ответил, закрыл глаза. Думал, что должен о чём-то думать, но мысли заглохли и не желали заводиться.

Жар нарастал, накаливался, но не обжигал, а – грел. Можно было остановиться, отказать ему в реализации, но сделать перед собой вид, что его нет – невозможно. Том не хотел делать вид и не хотел отказываться. Всё было правильно, нужно.

Чувствуя, как мучительно, сладко тесны становятся джинсы, Марсель разорвал поцелуй и, облизывая губы, срывающимся голосом произнёс:

- Пожалуйста, давай остановимся. Я… У меня давно никого не было, - он опустил взгляд, ему было неловко, стыдно, щёки пылали. – Нам лучше остановиться.

- Я не хочу останавливаться, - ответил Том и провёл ладонью по щеке друга.

Марсель зажмурился и едва не застонал от того, как ужасны и одновременно желанны были его слова, они полоснули лезвием по нервам, по чувству, что он может что-то – и самого себя – контролировать.

Том снова поцеловал, оседлал его, обвил руками за шею. А потом уложил Марселя на спину. Было неудобно. Подлокотник дивана пришёлся под лопатки, давил, а всё, что выше, оказалось без опоры. Но это неудобство было последним по значимости ощущением, последним, о чём Марсель думал. Бедро Тома давило ему на пах, и от малейшего движения под закрытыми веками искрили звёзды и в горле рождался и там же застревал то ли стон, то ли скулёж. В свою очередь Марсель чувствовал, что Том тоже возбуждён. Хотелось прижать его крепче к себе, вжать и требовать, заставить, умолять Тома двигаться и самому тоже двигаться, чтобы скорее достичь разрядки. Но он не смел, боролся с собой и лишь изредка, бесконтрольно, едва заметно поводил бёдрами.

- Ты понимаешь, что делаешь? – спросил Марсель с подспудным страхом в глазах, в голосе.

- Понимаю.

Том действительно понимал. Несмотря на странное желание, родившееся не в паху, не в животе, а в голове, сознание у него было ясным. Он отдавал себе отчёт в своих действиях и шёл на этот шаг осознанно. Потому что хотел пойти.

Марсель не мог его понять. Том сказал: «Я счастлив с ним», а через две минуты поцеловал его и не хотел ограничиваться поцелуями. Разум вопил: «Это измена! Измена! Не участвуй в этом! Останови его!». Но тело было согласно и счастливо пересечь этот предел моральных принципов и здравого смысла.

Они перешли в спальню. Том был в этой комнате в первый раз, но освоился с порога. Марсель ощущал смятение от того, что не спросил и не знал, как спросить о ролях. Для него это не было принципиальным и исключающим другой вариант, но со всеми своими партнёрами он выступал в пассивной роли, и из-за ограничений на физическую нагрузку, продиктованных травмой позвоночника, был риск, что в активной роли его скрутит болью. А Том, Марсель так полагал, тоже пассив. Может быть очень смешно [дико неловко], если два нижних будут сидеть и смотреть друг на друга с вопросом «кто кого?».

Но все вопросы и сомнения постепенно отпали сами собой. Марсель уже был без футболки; Том расстегнул ему ширинку и мягко подтолкнул к кровати. Они легли, снова целовались, сцепившись в объятиях, сминая покрывало на постели. Марсель потянул с Тома майку, Том помог её снять, на секунду задержал взгляд на его члене, топорщащемся в трусах между краями расстегнутой ширинки, и потянул с него джинсы.

- Мне нужно в душ, - смущённо сказал Марсель, тормозя Тома.

Том кивнул и поднялся с него, сел на край кровати. Марсель вернулся в одном полотенце на бёдрах и с влажным блеском на естественно загорелой коже, остановился в паре шагов от порога и смущённо перемялся с ноги на ногу. Несмотря на то, что они оба хотели, он всё равно робел – от своей наготы, от того, что до предела осталось полшага, и они его пройдут.

Том поднялся на ноги и снял джинсы, и поманил Марселя к себе. Марсель подошёл и, чувствуя сердцебиение и прилив крови к лицу, развязал полотенце и отпустил его на пол. Том провёл рукой по его животу снизу-вверх, по груди и, взяв его лицо в ладони, поцеловал, развернул спиной к кровати.

Они в чём-то были похожи, очень похожи… Оба в шрамах, понятные друг другу.

- Как мы будем? – спросил Марсель, когда они уже снова лежали.

- Давай сзади.

- Там… в тумбочке всё, - сказал Марсель, переворачиваясь на живот.

Он встал на четвереньки и опустился на локти. Том выдвинул верхний ящик старенькой тумбочки, где нашёлся прозрачный флакон с остатками такой же прозрачной смазки. Щёлкнув крышкой, он выдавил гель на пальцы.

Потратив на растяжку пять минут, Том нетерпеливо сдёрнул трусы, бросил их на пол и встал позади Марселя на колени. Обхватив его за бёдра, надавил, проталкиваясь внутрь. Дыхание перехватило от удовольствия, от жара, тесноты, упругости, от обладания и самого близкого контакта.

После секса оба лежали на спине, переместившись на подушки, отдыхали.

- У тебя есть сигареты? – спросил Том.

- Я не курю.

- Жаль, - ответил Том и отвернулся к окну.

Он иногда воровал затяжки у Оскара, но это всегда было баловством. А сейчас ему впервые по-настоящему хотелось курить. Без ломки и сопутствующего раздражения, не непреодолимо, но сигареты были необходимостью, завершающим дополнением к моменту.

За окном светило солнце, пробиваясь длинными и чёткими золотыми потоками через прорехи свинцовых туч. Видимо, дождя так и не будет. Небо обмануло.

***

Том вернулся домой в половине девятого. По дороге в такси он думал о том, что было между ним и Марселем. Без сожаления и чувства вины, без ужаса и мыслей «что я наделал?». Просто думал, как о случившемся событии.

Зайдя в квартиру, Том первым делом, проигнорировав его высказывание и не слушая его, поцеловал Оскара. Поцеловал, чтобы понять, чтобы сравнить.

Осознание пришло со странным бесчувственным разочарованием. Поцелуи с Оскаром ничем для него не отличаются от поцелуев с Марселем, даже от шуточного и безответного поцелуя с Мирандой. Он ничего особенного не чувствует. Особенное, различия лишь в том, что целоваться с Оскаром Тому знакомо, привычно: он знает наизусть его манеру, изгиб губ, вкус, ощущение колкой щетины, когда она есть, на своей коже, запах его одеколона – всех ароматов, которыми он пользуется, и запах кожи.

Том узнал бы Оскара с завязанными глазами и скованными за спиной руками. Но это не любовь. Это – привычка. Такое прозаичное, унылое слово – привычка.

А с Марселем было кое-что особенное… Не во время поцелуев – во время объятий. Когда вдруг стало кристально ясно на всех уровнях, что ему хочется большего.

С Оскаром Том хотел секса. С Марселем – секса с Марселем.

- Вау, - произнёс Оскар, когда Том отпустил его губы. – Извиняешься за долгое отсутствие?

- Я скучал по тебе.

Том солгал. Но солгал автоматически, без мысли, что лжёт, и без единого движения души. Это была настолько бесхитростная и одновременно убедительная ложь, что не считалась ложью.

Шулейман улыбнулся и привлёк Тома к себе. Обнял, но не прижал, смотря в глаза и сцепив руки в замок на его пояснице.

- Давай съездим на отдых, - сказал Оскар после десяти секунд немого разглядывания.

- Куда? – удивился Том, изломив брови.

- Пока не знаю. Туда, где море или океан, солнце и пляж. На какой-нибудь остров.

- На пляж можно сходить и здесь, в Ницце же тоже есть море.

- В Ницце я живу, а отдыхаю я в других местах, - объяснил принципиальную разницу Шулейман. – Я с прошлой зимы никуда не летал. Беспредел.

Глава 13

Эта life в кайф, когда ты сделал выбор сам,

И по пустякам не ищешь повода в глазах.

Когда в ожогах толк, ведь для тебя это урок.

Куда-то унесло, и вот — ты вновь сыграл в любовь.

Zivert, Life©

Несмело ступая по мягкому, белому, тёплому песку, в который проваливались ступни, Том подошёл к воде. Босые ноги омыло тихим, ласковым прибоем.

Когда в прошлый раз отдыхал с Оскаром, Том был на пляже всего один раз и ни разу не подходил близко к воде, не купался. Потому что боялся и стыдился раздеваться; потому что не умел плавать; потому что не до того было. И сейчас он впервые ощущал на коже касание большой, живой воды, и вид всего этого бесконечного простора, лазурной махины, пронизанной солнцем, завораживал. Душа безмолвно ликовала, ширилась от ощущения нового глотка свободы, взрыва в груди.

Они были на острове Ватоа, также известном как Черепаший остров, что находится в Тихом океане и является частью государства Фиджи. Сегодня первый день, первое утро в райском месте, по которым Шулейман по праву мог считаться специалистом. На всём курорте, рассчитанном на четырнадцать человек, они были и будут только вдвоём (не считая обслуживающего персонала).

Вода была тёплая, приятная, манила. Бриз дышал солью – совершенно особенной, неповторимой солью.

- Как ты думаешь, я всё ещё не умею плавать? – Том обернулся к Оскару.

Тот пожал плечами:

- Проверь.

В отличие от Тома, который, выйдя на пляж, сразу разделся до плавок, Оскар был одет в шорты и расстегнутую рубашку с коротким рукавом.

Том кивнул, сделал шаг вперёд и остановился, снова обернулся к нему:

- А если не умею?

- Ты это поймёшь сразу и вернёшься туда, где достаёшь до дна.

Том снова кивнул и тут же снова занервничал:

- А если не вернусь, не смогу?

- Я тебя вытащу. Я хорошо плаваю.

- Точно?

- Да.

- Сразу вытащишь? Не будешь стоять и ждать, чтобы я справился сам, как ты любишь делать?

- Сразу. А если что-то пойдёт не так, и ты нахлебаешься воды и потеряешь сознание, я смогу тебя реанимировать.

- Ты хоть раз это делал?

- Нет. Но я достаточно хорошо знаю теорию.

Том вновь открыл рот, чтобы выдать очередную реплику, и Оскар, которому его мандраж и тысяча и один вопрос надоели, пихнул его в спину:

- Да иди ты уже!

Том по инерции прошёл три шага вперёд, оглянулся к Оскару, наморщившись в знак возмущения пинком, но ничего не сказал и медленно пошёл дальше. Вода достигла колен, середины бедра… Том остановился. Оскар быстро разделся, бросил шорты и рубашку на песок и пошёл за ним.

- Не толкай меня в воду, хорошо? – попросил Том, когда Шулейман поравнялся с ним.

Ему хотелось поплавать, хотя бы попробовать, но одновременно с тем было страшно и тревожно.

- Если ты продолжишь бояться, я возьму тебя на руки, отнесу поглубже и брошу, - дал мотивацию Шулейман. - Рефлексы даже у новорожденных срабатывают – сразу поплывёшь.

- Не надо, - Том подался от него в сторону, напряжённо смотря исподлобья.

Потому что он знал – Оскар на такое способен. Оскар ухмыльнулся и сделал шаг к нему, подтверждая, что Том всё правильно о нём думает.

- Оскар, не надо! Пожалуйста! – зажмурившись и вскинув, прижав к груди руки в защитном жесте, взмолился Том.

- Ладно, не буду. Пока, - смилостивился Шулейман, но всё равно подошёл, несильно встряхнул Тома за плечо. – Не бойся и не напрягайся. Я не дам тебе утонуть. А если это всё же произойдёт – это судьба.

Он посмеялся, и Том в отместку пихнул его. Когда вода достигла Тому груди, Оскар остановился:

- Плыви, - сказал он и, оттолкнувшись, поплыл, показывая пример.

Том сглотнул и, чувствуя редкую дрожь в мышцах от смеси напряжения и предвкушения, тоже оттолкнулся вперёд и рассек воду руками.

За три с лишним года Джерри успел научиться плавать, но слабенько, просто для того, чтобы не было пробела в навыках и суметь выплыть, если произойдёт непредвиденное обстоятельство.

Плавание было сродни полёту, потому что вес тела ощущался совершенно иначе, невесомо, и держали не ноги, а вода, движение. При каждом рывке вперёд прозрачные, лазурные воды обтекали тело, обласкивая кожу.

- У меня получается! – с детским восторгом воскликнул Том. – Получается! Оскар! – он остановился, приняв вертикальное положение, и во весь рот улыбнулся тоже зависшему на месте Шулейману.

Том немного запутался в том, как поддерживать себя на плаву на одном месте, поневоле до глаз окунулся, хлебнул невкусной солёной воды и отплевался. Но это не испортило радости и ликования. Он подплыл к Оскару и обнял, обвив руками за шею.

- Это так классно! Спасибо!

Шулейман обнял его одной рукой в ответ, похлопал по лопаткам. Он снова не мог понять, кто же всё-таки Том: большой ребёнок, который только знакомится с огромным миром, или прожженная сука, которая может приставить – и уже приставляла – нож к его горлу? Кто он теперь?

Перестав прижиматься к Оскару, Том на всё той же волне эмоций поцеловал его, обхватив ладонями лицо и практически перестав работать ногами. Шулейман поддерживал его за талию, чтобы не ушёл под воду.

- Сколько же в тебе экспрессии, - сказал он, когда Том отлепился.

Том снова улыбнулся ему, взглянул вниз и вскрикнул, дёрнулся и едва не запрыгнул на Оскара. Потому что на дне было что-то большое, чёрное и живое. Шулейман тоже глянул туда и посмеялся:

- Это черепаха.

Недоверчиво косясь на морскую тварь, которая не обращала на них никакого внимания, Том отпустил Оскара, в которого успел вцепиться.

- Здесь есть акулы? – с опаской спросил он, вспомнив про этих опасных созданий, в чьей стихии они находятся.

- Дальше, - Оскар махнул рукой в сторону горизонта, - есть. А здесь только в меню.

- В меню? – переспросил Том. – Акул едят?

- Да. Попробуй. Лично мне акулье мясо не по вкусу, но многие находят его интересным.

- По-моему, это как-то странно – есть акулу, - Том нахмурился и мотнул головой.

- Привычнее – когда акула ест человека? – усмехнулся Шулейман. – Считай это местью. Причём местью незаслуженной – потому что вопреки расхожему мнению акулы нападают на людей крайне редко и если перепутают с морским котиком или ещё кем. Так что не бойся, мы с тобой на вершине пищевой цепочки.

Том, успокоившись, кивнул и сказал:

- Пожалуй, попробую.

Он снова посмотрел вниз, но черепахи уже не было, уплыла. Со стороны берега раздался громкий всплеск – это Лис, до этого носившийся по берегу, забежал в воду и плыл к ним.

- Лис, нельзя! – Том замахал на него руками. – Возвращайся на берег! Быстро!

Лис остановился, прижал уши и проскулил: почему гонишь, хозяин? А затем продолжил плыть и, добравшись до Тома, зацепился передними лапами за его плечи и, радостно тявкая, начал лизать в лицо. Космос тоже зашёл в воду и устремился к ним.

- Лис! – возмутился Том, но с улыбкой, пытаясь увернуться от любимца. – Ты нас обоих потопишь! – он смеялся и уже сам схватил щенка, гребя ногами под водой. – Почему ты такой непослушный? Но такой хороший! Кто хороший мальчик?

Том поцеловал Лиса в нос; Космос доплыл до них и, не останавливаясь, поплыл дальше.

- Эй, туда нельзя, - Оскар догнал Космоса и вернул к ним.

Через двадцать минут щенков отправили на берег – они не протестовали, с непривычки устали плавать. А Оскар и Том вернулись в воду, но не продолжили плавать, а остались там, где глубина была по грудь. Наблюдали, как Лис и Космос бесятся, бегают, играют, валяются в песке, рычат друг на друга и снова гоняются.

Шулейман поцеловал Тома. Сейчас, когда эмоции не шкалили, Том распробовал вкус соли на его губах. Это было так странно и ново: соль, вода на его, Оскара, лице, кажущаяся прохладной по сравнению с горячей кожей, и запах кожи с остатками нот одеколона, пробивающийся даже через бриз, через дыхание океана.

Поцелуй со вкусом океана.

Увидел бы он когда-нибудь что-то подобное, если бы не Оскар?

Том обвил Оскара руками за шею, прижался, целуя глубже, теснее, с пропущенными вдохами и выдохами. Шулейман подхватил его под бёдра – и Том понятливо и согласно обхватил его ногами, запустил руку ему в плавки, сжимая ягодицу. Сердце билось так сильно горячо, что могло бы согреть океан.

Оскар, насколько позволяла поза, приспустил плавки Тома и обхватил голые ягодицы двумя ладонями, сжимая, чуть разводя.

- Оскар! – Том вскрикнул и выразительно посмотрел на него: «что, здесь?».

Шулейман хотел бы здесь. Но подумал, что морская вода – не лучшая вещь для кишечника, а полностью исключить её попадание внутрь едва ли получится. Он крепче подхватил Тома и понёс на берег. Потеряв водную поддержку, Том по-настоящему вцепился в Оскара, опасаясь соскользнуть. Оскар опустил его на песок в паре шагов от воды.

- Оскар, мы здесь не одни, - сказал Том, привстав на локтях и внимательно смотря на парня.

- Если ты о персонале, то выкинь это из головы. У персонала в таких местах есть чудесная особенность – они слепнут и глохнут, когда должны чего-то не видеть или не слышать.

Оскар стянул с Тома плавки. Тому было немного страшно и стыдно от идеи заняться сексом под открытым небом, от того, что она вот-вот может воплотиться в жизнь. Но эти стыд и страх не останавливали бескомпромиссно и не задавили желание, а волновали и в некоторой степени подстёгивали. Искушающим, соблазнительным шёпотом в голове подталкивали закрыть глаза на то, что это не дозволено – самому себе и общественными нормами не дозволено, и попробовать.

Шулейман надавил Тому на плечо, укладывая навзничь, провёл кончиками пальцев вниз по его бедру. Том сглотнул и медленно развёл и согнул ноги в коленях. Лицо полыхало, сердце волновалось, заходилось стуком. Солнце уверенно ползло к зениту.

Том лежал на спине и смотрел в небо. Слышал шорох ветра, шелест океана, пение невидимых птиц где-то в зелёных зарослях; чувствовал запах соли, экзотических цветов и фруктов; видел небо – высокое, прекрасное, пронзительно-голубое, какое бывает только на картинках; ощущал кожей прогретый, чистейший песок и воду, которая касалась их с каждой мягкой, наползающей на берег волной.

Физические ощущения от толчков в своём теле, от контакта звучали на заднем плане и были неважными, незначительными по сравнению с душой, с тем, что она безмолвно говорила, что в ней происходило.

Это всё как будто не с ним. Том ощущал, словно у него две параллельных жизни: эта фантастическая жизнь с Оскаром со всеми её составляющими и жизнь совсем другая, сугубо личная, потаённая, ещё только формирующаяся и неясная. Его самого словно было двое, одновременно двое, и в каждый момент времени один брал верх и вёл жизнь в своём направлении. Но это было совсем не так, как с расстройством личности, оба «Я» были – им. От этого Том иногда не мог понять себя.

Это как будто не с ним, несмотря на предельную реальность. Не он занимается сексом с мужчиной в прибое Тихого океана, омывающего райский остров. Не он… Не может быть он… Не потому что не хочет/не может поверить, а потому что так не бывает.

Как мальчик Том из пригорода Морестеля мог оказаться здесь?..

- Ты здесь? – Оскар остановился и пощёлкал пальцами Тому перед носом.

Том перевёл взгляд с неба и сфокусировал на его лице.

- Да.

- О чём с таким выражением лица думаешь?

- Ты хочешь сейчас поговорить? – с недоверчивым недоумением спросил Том.

Ситуация действительно была неподходящей для разговора – для любого.

- Почему нет? – Шулейман пожал плечами, насколько позволял упор на руки. – Рассказывай.

Он возобновил движения. Том сладко выгнулся, закрыв глаза: Оскар сменил угол и теперь при каждом толчке бил, проезжался по его простате. Стало не до мыслей и тем более не до разговоров.

- Рассказывай, - напомнил Оскар.

В таком состоянии Том не мог отказать – и не видел смысла отказывать.

- Я думал о том, что… Ах! – Тома вновь выгнуло.

Как только открыл рот, контролировать себя стало ещё сложнее. Мозг вскипал вместе с кровью, и то, что они пытались вести диалог, добавляло ещё градуса.

- О том, как мог мальчик Том из Морестеля оказаться здесь, на райском острове, занимающимся с тобой сексом на пляже. Не мог. Это же… Ау… Это нереально. С мальчиком Томом не… могло такого произойти.

- Мальчику Тому повезло, - ухмыльнулся в ответ Шулейман.

Не дав себе времени на роздых после оргазма, Том надел плавки, которые – спасибо ему – Оскар не зашвырнул в океан, и снова упал на спину. Закрыл глаза и раскинул руки, лениво водя ими вверх, вниз, пропуская греющий песок через пальцы. Так бы и уснул. Так бы и лежал всю жизнь. Хорошо-то как… В теле полное расслабление, в голове такая же кайфовая пустота.

- Если ты будешь так валяться, придётся пойти на второй заход, - с усмешкой сказал Шулейман, проведя пальцами наискосок по животу Тома.

Том перевернулся на живот и от него, подогнув под себя руки. Оскар подсел ближе и начал пересчитывать его позвонки, неспешно обводя каждый. Дойдя до копчика, через влажную ткань надавил на костяную кнопочку.

- Ты хоть когда-нибудь устаёшь? – спросил Том.

- В целом или в сексуальном плане? – осведомился в ответ Шулейман и запустил пальцы под резинку его плавок.

- В целом устаёшь, знаю, - кивнул Том. – А по поводу сексуального плана у меня большие сомнения… Наверное, если бы ты не заботился о моём здоровье, я бы уже разучился ходить.

- Ты меня возбуждаешь.

Дежа-вю… В этот раз оно возникло у Тома. Хотя он определённо не мог вспомнить, чтобы Оскар когда-нибудь говорил, что он его возбуждает. Или мог?

Том отбросил это ощущение, которому всё равно не мог найти объяснения. Как раз вовремя – потому что Оскар стянул с него плавки.

- Верни на место, - ленно потребовал Том.

Он завёл руку назад и вернул плавки на попу. Вытянув вперёд руки и сцепив их, сладко потянулся, до приятного натяжения и растяжения мышц, до тихого хруста пары-тройки суставов.

Оскар снова сдёрнул с него плавки.

- Пусть тоже загорает, - сказал он.

Том попробовал надеть плавки обратно, и Оскар в качестве ответной меры сдёрнул их с него полностью и отбросил в сторону.

- Оскар!

- Теперь тебе ничего не мешает, - ухмыльнулся Шулейман и похлопал его по левой ягодице, а после шлёпнул по правой.

Том не пошёл за своими плавками, не пополз и не потребовал у Оскара вернуть их – что заведомо проигрышный вариант. То ли дело в расслабленности после секса, то ли так действует чудесная природа и полное уединение от цивилизации…

Кто бы мог подумать, что он, Том Каулиц – человек, который всего на свете боится и стесняется! – будет спокойно нежиться на пляже нагишом. Он подложил руки под голову и снова закрыл глаза.

Через некоторое время ему на поясницу плюхнулось что-то мокрое, прохладное, жирное. Вынырнув из полудрёмы, Том непонимающе поднял голову и обернулся – у него на спине была белая клякса.

- Пора обновить, - сказал Оскар, продемонстрировав солнцезащитный крем, который держал в руке. – А то если твоя нордическая бледность обгорит и начнёт облазить, это, во-первых, будет некрасиво; во-вторых, тебя нельзя будет трогать. Сам намажешься?

Том отрицательно качнул головой и, когда Оскар начал размазывать по нему крем, блаженно улыбнулся, снова вытянув руки, и опустил на них голову. Плюс одно негаданное удовольствие.

Как же всё-таки хорошо…

***

Парни сидели в большой комнате на первом этаже. Свет был приглушён до плотного полумрака, за окнами висела чернота позднего вечера. Горел камин. Казалось, что камин на тропическом острове неуместен и излишен, но живой огонь, запертый в рамках белого камня и стали (исключительно минималистичный и стильный дизайн) создавал особенную, тёплую, простую и в то же время изысканную атмосферу и красоту.

Отсветы огня играли на лице Оскара, правой руке, небрежно расстегнутой до солнечного сплетения рубашке, сплетаясь с тенью, то побеждая её, то отступая. Красиво. Том, устроившийся в стороне в кресле, наблюдал за игрой оранжевого света на загорелой коже, и просто наблюдал за Оскаром, разглядывал, пользуясь тем, что тот занят просмотром чего-то с телефона, не обращает на него внимания и, кажется, не чувствует взгляда.

Постепенно от простого созерцания Том начал скатываться в мысли.

Они молчали. Так часто молчали, находясь вместе, это было обычным делом, привычным, на которое Том давно уже перестал обращать внимание, а сейчас обратил. Да, люди, находящиеся вместе двадцать четыре часа в сутки не могут всё время поддерживать беседу, но… Но о чём им разговаривать, если подумать? Какие у них общие темы? Что у них в принципе общего? Они живут под одной крышей, делят постель, считаются парой и воспитывают собак, но на этом заканчиваются точки пересечения. Они люди из разных миров, и пусть Том живёт в мире Оскара, внутри у него по-прежнему свой – совершенно другой мир, свой образ мышления, над которым Оскар нередко смеётся или относится со снисходительным пренебрежением, а ему в свою очередь так часто чужды суждения и привычки Оскара. Оскар не спустится с Олимпа до его уровня, а Том не хотел меняться под стать ему, и не мог измениться по-настоящему, естеством, он просто иначе скроен.

Но в этом молчании – Том снова пришёл к этой мысли, видел, чувствовал – есть нечто спокойное, родное, упраздняющее необходимость всё время говорить, чтобы не чувствовать неловкости и напряжения. Со многими ли можно вот так молчать? Со многими ли он, Том, может? Больше ни с кем. Потому что это молчание не только отсутствие слов и тем, это тот уровень отношений, на котором слова не так уж необходимы.

Том немного сменил позу: поставил локоть на подлокотник и подпёр рукой склонённую набок голову, продолжая смотреть на Шулеймана.

Оскар для него особенный, бесспорно, неоспоримо, исключительно. Любовь или не любовь, но это факт. Факт, который не объяснить, единственный способ объяснить – это пересказать всю их историю. От первого знакомства и слов «Я - Оскар Шулейман, твой новый лечащий врач» и до того момента, когда Том предложил ему встречаться. Дальше началась другая история. И что бы ни было, пусть пройдёт хоть полвека, но Оскар всегда будет для него особенным.

Ему Том доверился и доверял, когда боялся всех. Ему звонил, замерзая и плача от этой боли. К нему бежал, когда в своей постели было страшно. С ним решился познать интимную близость – не потому, что он был единственным вариантом, а потому, что – он единственный, кому Том мог настолько доверять. О нём думал, когда считал, что они больше никогда не увидятся – в то время как обо всех остальных ушедших просто забывал. Даже о родной семье, когда обрёл её и потерял, Том не вспоминал, а об Оскаре – помнил.

Но… Дело ли в самом Оскаре? Или всё-таки в том, что они пережили и что он для него, Тома, сделал, какую роль сыграл в жизни?

Том попробовал представить, что бы было, будь на месте Оскара кто-то другой. С начала и до настоящего момента, до этой комнаты и игры отсветов огня на лице. Всё то же самое, но с другим человеком. Представил друга Оскара – Даниэля.

Даниэль был не так красив, как Шулейман, в нём не было той породистости и шика – и дело вовсе не в бриллиантах и стоимости наручных часов. Но внешность Оскара для Тома никогда и не имела значения, он на неё не смотрел и даже сейчас, когда они пара, не смотрит.

Том мысленно облачил Даниэля в белый халат… Подменил его образом Оскара в самых значимых воспоминаниях, а затем в более обыденных. Напрягал воображение до предела возможностей, чтобы увидеть, ощутить картины максимально реально. Так, как будто нет, и никогда не было никакого Оскара Шулеймана – есть только Даниэль. С Даниэлем он жил и на него работал, ему звонил из Хельсинки… С ним у него сейчас отношения.

Был бы Даниэль для него таким же особенным человеком, каким является Оскар? Тому был неприятен ответ, к которому он пришёл.

Случись так, что на месте Оскара оказался бы кто угодно другой – сейчас на его месте был бы другой. Он особенный для Тома не сам по себе, как человек, неповторимая личность, а как человек, с которым Том прошёл весь этот путь.

- Связь ни к чёрту, - высказался Шулейман и впервые за полтора часа заблокировал экран мобильника и поднял от него взгляд.

- Работаешь?

- Пытаюсь.

Оскар бросил телефон на столик, закурил и, затянувшись и выдохнув дым в сторону, сощурившись, спросил:

- А ты чего в углу отсиживаешься?

- Просто думаю, - качнул головой Том.

- Что-то ты много сегодня думаешь, - усмехнулся Шулейман, поведя подбородком. – Опять что-нибудь пространно-завёрнутое?

- Вроде того.

Можно было обойтись этим ответом – кажется, сейчас Оскар был не настроен расспрашивать и выпытывать всё. Можно добавить что-то невинное и ни к чему не обязывающее или солгать. Но Том отчего-то захотел сказать правду.

- Я думал о том, что бы было, будь вместо тебя кто-то другой, с самого начала. Был бы он для меня таким же особенным, как ты? - Том говорил спокойно и не прятал глаза, смотрел прямо на Оскара. – Я представил твоего друга, чтобы все переменные были такими же.

- Какого друга? – осведомился Шулейман.

- Даниэля.

- О нет, - Оскар пренебрежительно махнул рукой и откинулся на спинку кресла. – Ты бы не смог быть с ним. Даниэль хороший человек, но в отношениях он жуткий зануда и жутко требовательный. Причём сам до конца не знает, чего ему надо. Даже деньги не удерживают женщин рядом с ним.

- Ты тоже не подарок, - заметил Том. – И твой характер для меня скорее ужасен, а не привлекателен, а каков Даниэль я не знаю, я видел его раз в жизни. Но суть не в этом, - он тоже откинулся на спинку кресла. – Суть в том, что я представил и пришёл к выводу, что было бы то же самое.

Том выдержал короткую паузу и добавил:

- Но его нет. Есть только ты – и ты для меня самый особенный человек и это твоё место никогда не займёт никто другой.

Как, оказывается, по-разному можно преподнести одну мысль: можно честно, а можно красиво. Но красивая версия – тоже правда, потому что так и есть – Оскар для него особенный и другого никогда не будет, нет смысла думать «что было бы если?». Потому что реальность одна, та, которая случилась. Возможна она или невозможна, но случилась.

Том внимательно, осторожно посмотрел на Шулеймана. Казалось, его вовсе не озаботило признание.

- Ты ничего не скажешь? – спросил Том. – Тебя не задел мой рассказ?

- Меня бы задело, если бы ты представлял кого-то вместо меня во время секса. Но и это просто послужило бы вызовом и стимулом сделать так, чтобы ты вообще думать не мог.

Том улыбнулся, совершенно искренне. И так же искренне забыл и о том, что представлял другого, и о том, что переспал с другим.

- Ты сам говорил, чтобы я сначала думал, а потом делал, - ответил Оскару Том.

- А, так ты планируешь измену? Не забудь представить мне кандидата, я должен его одобрить.

- Тебе не кажется, что это будет как минимум странно?

Высказывание Оскара в самом деле было таким странным, что Том сходу втянулся в тему.

- Не кажется. Жопу легче предотвратить, чем разбираться с её последствиями, я тебе это уже говорил, - веско ответил Шулейман. – Поскольку в случае чего спасать тебя и реабилитировать придётся мне, я хочу быть уверен, что тебя не убьют, не изнасилуют и не покалечат.

- Каким образом меня изнасилует тот, к кому я пойду добровольно?

- Очень просто: ты передумаешь, а он нет.

- Почему ты уверен, что я буду нижним? Я буду в активной роли.

- Окей. Пусть так: ты будешь думать, что ты актив, а он с этим не согласится.

- Есть вариант, при котором меня не убивают, не насилуют и не калечат?

- Вспомни свою жизнь, подумай, сам ответь на свой вопрос и скажи: «Да, Оскар, ты прав, я бедовый, поэтому мне нельзя ничего скрывать».

Том зло стиснул челюсти и впился в Шулеймана взглядом.

- Я изменился.

- Изменился, - Оскар согласно кивнул. – Но даже Джерри – а ты, между прочим, не он – однажды попал в опасную передрягу. Кто-то же вырезал крылышки у тебя на спине. Поскольку мы не знаем, что произошло, возьмём за основу, что его хотели покалечить, изнасиловать и убить. Покалечить получилось, изнасиловать, вероятно, тоже.

Тома передёрнуло от этой мысли. Но в следующую секунду стылый ужас беспомощности «никто на свете не защищён от всего» откатился, и он покачал головой:

- Ты ужасен. Удивительно, как ты с такой логикой вообще выпускаешь меня из дома одного.

- Я не параноик. Но если ты целенаправленно пойдёшь искать приключения, я хочу знать, что ты их не найдёшь.

Казалось, слова Оскара смешны, шуточны, но Том знал – просто знал, - что в них истинная забота. Том снова улыбнулся, открыто, безоружно, подошёл к Оскару и втиснулся, подогнув ноги, наполовину на подлокотник, наполовину на его бедро. Обнял за шею, прижавшись грудью к плечу, и поцеловал в щёку:

- Я люблю тебя.

«Тебе не стыдно? – сказал внутренний голос. – Лживый, лживый… Ты такой лживый, что сам веришь в свою невинность».

«Если я чего-то не говорю, это не значит, что я его обманываю, - ответил ему Том. – Если бы Оскар прямо спросил, изменяю ли я ему… я бы солгал».

Не получилась мысль. Том крепче прижался к Шулейману и, закрыв глаза, уткнулся носом ему в висок.

«Я не собираюсь его бросать»…

Глава 14

В один из дней отдыха Том решил, что то, что было между ним и Марселем, было ошибкой и больше никогда не повторится. Что они вернутся к прежним отношениям: редким-редким встречам и не обременённому большим смыслом, но приятному общению в мессенджерах. Ведь так было хорошо – отлично было, так правильно, а один раз ничего не меняет, не должен менять, он постарается, чтобы не изменил.

А в другой день Том почувствовал, что скучает… Хочет увидеть его, услышать, коснуться – просто коснуться руки, посмотреть в глаза… Чёрт, глаза. В Оскаре не было ничего такого, что Том мог выделить для себя как особенное – как то особенное, что зацепило с первого взгляда и магнитит именно к нему, вызывает желание видеть снова и снова. Ни в ком такого не было, ни с кем. А у Марселя и с ним было. Глаза, ореховые глаза, которые Том выделил в первую встречу. Глаза, которые, удивив необычностью, запали в душу. Глаза, которые захотел запечатлеть и к обладателю которых захотел возвращаться. Хотел говорить с ним, узнать его. Без мысли «мы можем стать друзьями» и каких-либо других мыслей. Просто хотел – потому что хотел, и это было очень искренним, чистым, ничем не отягощённым устремлением.

Том лишь один раз произнёс про себя слово «измена», но оно не было осмысленным. То, что было между ним и Марселем, ничего для него не значило – не значило в их с Оскаром отношениях, потому что это его обособленная, личная, другая жизнь, и один раз не считается. Но теперь Том думал, что изменяет. Сидит с Оскаром и переписывается с другим, мыслями находится с другим. Том чувствовал, что делает что-то тайное, запретное. Он периодически поднимал взгляд от экрана и на протяжении нескольких секунд внимательно смотрел на Оскара, тоже занятого каким-нибудь своим делом. В эти моменты сердце начинало стучать мощно, мышцы напрягались. Это был адреналин, риск, заигрывание с удачей и опасностью. Том понимал, что не надо привлекать внимание, не надо провоцировать, но ничего не мог с собой поделать – его тянуло смотреть, и ему не хотелось уходить в другую комнату, чтобы пообщаться с Марселем.

Шулейман ни разу не обратил внимания на его взгляды. Том пару раз задумывался: а что было бы, если бы обратил? Что было бы, если бы Оскар отнял у него телефон и залез в переписку? В ней не было ничего предосудительного. Кроме, пожалуй, фразы: «Я скучаю».

Том прикусил губу и опустил взгляд. Он ведь то же самое говорил Оскару «я скучаю». И он действительно скучал, если уезжал далеко и не видел его больше недели, и хотел обратно, к нему. Но единственный раз, когда сказал вслух, что скучает, Том солгал, не чувствовал этого на самом деле в тот момент, в тот день. А сейчас скучал по другому человеку.

Том испытывал сильную, сосущую вину за эту простенькую фразу «я скучаю». За то, что одному солгал, сказав её, а второму сказал (написал) искренне.

Он мог остановиться, но не хотел. Поскольку остановиться означало отказаться от того, что ему тоже было нужно. Необъяснимо, беспричинно нужно.

На второй день после возвращения домой Том встретился с Марселем, и они снова оказались в постели. Снова по инициативе Тома. В этот раз Том подготовился заранее: по пути к месту встречи зашёл в магазин и купил сигареты и зажигалку, которых у него по очевидным причинам отродясь не водилось. Тонкие с ментолом, но достаточно крепкие.

Сигареты пригодились. Том смотрел в потолок и курил, выпуская дым вверх и без особого интереса наблюдая, как он рассеивается в воздухе, как в нём преломляется, как будто захватывается солнечный свет, бьющий в окно, на котором не было штор. Последнее было красивым и в некоторой степени завораживало.

Марсель не сказал, что в комнатах нельзя курить. Думал, что всё выветрится. Он не хотел выгонять Тома на балкон. Он лежал рядом на боку, подложив согнутую руку под голову, и смотрел на Тома. Смотрел и ощущал себя хорошо, спокойно, счастливо. На некоторое время после секса рассеивались мысли о том, что секс между ними неправилен.

После секса Том испытал опустошение с оттенком тупого, не плохого и не хорошего разочарования. Оно жило в нервах, мышцах, клетках, теле и оттуда пробиралось в голову. То же самое было в прошлый и первый раз. С Марселем Том переживал в лучшем случае половину того, что ощущал с Оскаром. Этому было простое, логичное и верное объяснение: в пассиве ощущения сильнее, обширнее, насыщеннее. Он сам, попробовав, сказал об этом Оскару и не солгал, так и было. Но Том хотел быть активом, он ощущал себя в этой роли больше, естественно, это проявлялось и в том, какое удовольствие и удовлетворение он испытывал, когда брал верх, пусть потом оказывался под и понимал, что окажется. Это было не доказательством чего-то, а бессознательной необходимостью.

Но Том не мог быть с Оскаром сверху, не хотел. После того всплеска, когда из игры получился первый раз наоборот, не было ни одного. Это в голове, и даже в роли нижнего Оскар оставался активом, это улавливалось на каком-то животном уровне. Стая всегда знает, кто в ней альфа-самец. Том понимал это и принимал, он любил и ценил в Оскаре то, что он именно такой – вожак, с которым рядом всегда безопасно, который решит все вопросы и так далее. Но, с другой стороны, Тому не нужен был вожак. Больше не нужен. Вероятно, в том числе поэтому его тянуло к Марселю – с ним он был

Дома Оскар обнял Тома и унюхал, узнал запах сигарет, которые курил Джерри. Этот сладко-ментоловый, резкий аромат, практически лишённый стандартного табачного запаха, был запечатлён в памяти, на уровне обонятельных рецепторов.

- Ты курил?

- Папочка собирается меня ругать за это? – огрызнулся Том.

- Воу. Аккуратнее с такими выражениями. Или на то и расчёт?

- На что расчёт? – уточнил Том.

- Поиграть хочешь?

Том сложил руки на груди и уклончиво пожал плечами, типа всё понимает, но не собирается сходу сдаваться. На самом деле он не понимал от слова «совсем». Но слово «игра» заинтересовало, внутри зародился и готовился разгораться азарт.

Шулейман пару секунд внимательно смотрел в его лицо и спросил:

- Ты не понимаешь, что я имею в виду?

Том вновь лишь пожал плечами. Он делал это с видом Джерри. Оскар хорошо помнил этот жест: на секунду закрытые глаза, поднятые брови, лёгкий наклон головы к правому плечу в момент пожимания плечами. Замаскированный крайне самодовольный жест «я с тобой играю, и я в любом случае останусь победителем, потому что тебе не узнать, что у меня в голове».

- Фу! – резко, звучно сказал Оскар и хлопнул Тома по лбу.

В первую секунду Том не понял, что это было, опешил, а затем произнёс:

- Какого чёрта?

- Никакого, - пожав плечами, ухмыльнулся Шулейман.

Эффект неожиданности работает всегда.

- Что я сделал? – не отставал от него Том. – Ты всегда меня бьёшь, когда я делаю что-то не то.

- Я всего лишь кое-что проверял. А ты так и не ответил на мой вопрос.

Том тяжело вздохнул и сознался:

- Я не уверен, что правильно понял, что ты имел в виду.

Оскар достал из кармана мобильник, в пару кликов нашёл подходящее видео и передал его Тому. Том просмотрел десять секунд и поднял к нему взгляд:

- Это порно.

- Просвещайся, - кивнул Оскар.

Ещё через пару секунд просмотра видео у Тома в голове всё сошлось, и он возмутился:

- С каких пор слово «папа» имеет такое значение?!

- «Папа» не имеет. А «папочка» только это и значит, если говорит не маленький ребёнок. Это я и имел в виду – не говори слов, значения которых не знаешь.

- Я знаю только одно значение слова «папочка» и другого не признаю, - Том снова сложил руки на груди и упрямо посмотрел на Оскара.

- Знаешь, - кивнул Шулейман и ухмыльнулся. – Но теперь, если обратишься так к папе, вспомнишь другое значение.

Том на секунду представил себе эту ситуацию, и его передёрнуло:

- Ты отвратителен!

- Но я ведь прав? – Оскар и не сомневался в своей правоте.

- Иди ты…

- Куда? – недвусмысленно уточнил Оскар и сделал шаг к Тому.

- Не туда, - чётко, напряжённо ответил Том и, обойдя его, пошёл в свою комнату, чтобы переодеться.

Раздеваясь, Том наткнулся взглядом на зеркало, на своё отражение в нём. Вспомнилось, встало перед глазами, что каких-то два часа назад он был с Марселем. Вспомнились прикосновения его рук, соприкосновения голой, разгорячённой кожей. Том бросил снятую майку на кровать и подошёл к зеркалу, покрутился, заглядывая себе за спину, ища, не осталось ли следов. Никаких следов не было, кроме собственного знания.

Переодевшись, Том нашёл Оскара. Обнял его сбоку и, извиняясь за свою резкость, сказал:

- Я просто сейчас не хочу…

Захотел. У Оскара был талант делать так, чтобы он захотел.

Том невольно сравнивал, не Оскара с Марселем – Марселя с Оскаром. Для чистоты эксперимента во время следующей встречи Том предложил:

- Давай теперь ты меня.

Марсель, снимавший штаны, остановился, посмотрел на Тома. Несмотря на привычную для себя роль, он хотел попробовать Тома, взять его. Потому что его невозможно было не хотеть. Он словно создан для того, чтобы его любили. Он, хрупкий, изящный, слишком красивый для парня, с длинными растрепанными волосами и трогательно тонкими кистями и щиколотками. А множественные шрамы, входя в контраст с его фарфоровой красотой, оттеняли её, подчёркивали, делали более резкой, неправильной, пробирающей.

Марсель не считал, что Том может и должен выступать только в пассивной роли – и Том это уже доказал, но она ему всё-таки подходила. И сейчас, когда Том полулежал почти раздетый, опираясь на локти, и вопросительно смотрел на него, Марсель не мог найти в себе силы, чтобы отказаться. В первый раз Марсель боялся, что Том захочет быть снизу, он бы не смог этого сделать, просто не смог. Но теперь они уже знали друг друга на уровне тел, и Марсель хотел попробовать.

Он выпутался из штанов. Том, приподняв бёдра, снял трусы и, когда Марсель присоединился к нему на кровати, замялся в неожиданном ступоре. В какую позу ему лечь, встать? С Оскаром такой проблемы никогда не возникало, он решал сам и вертел его и укладывал, как надо. С ним можно было просто упасть на спину, раскинув руки, и всё равно получалось складно и круто. Том не привык думать и поэтому растерялся.

Лицом к лицу было как-то… как-то слишком лично, интимно. Том подумал о коленно-локтевой позе, но, сев, чтобы встать в неё, остановился. Том не доверял Марселю настолько, чтобы повернуться к нему спиной, чтобы встать в эту позу, в которой так легко вспомнить. И он совсем не был уверен, что, оборачиваясь для проверки и видя его, будет спокоен и здесь

«Ты передумаешь, а он нет» - вспомнились слова Оскара.

Том определённо не подозревал Марселя ни в чём дурном, не считал хоть сколько-нибудь опасным в принципе и для себя. Он доверял Марселю, но безусловного, бессознательного доверия к нему не было.

На боку тоже не вариант. Это вариант для ленивого утреннего секса или второго раза вскоре после первого, когда он, Том, лежит без желания двигаться и в расслабленной полудрёме. Это вариант для секса с Оскаром, в сознании Тома эта поза была крепко-накрепко привязана к нему.

«Почему, собираясь заняться сексом с другим, я думаю об Оскаре? Не надо думать».

Том лёг на спину. Утром у них с Оскаром было, сейчас с другим и вечером снова будет с Оскаром… Том постарался выдворить эту мысль из головы – не Оскара, то, что он за один день с двумя.

«Это я?», - промелькнула неверующая мысль.

Том дал пинка и ей и притянул Марселя к себе, впиваясь поцелуем в губы.

Секс в пассивной роли тоже не стал взрывом. Уже потом Том лежал и думал. Не хотел сравнивать, но не мог этого не делать. То, что сейчас было, - тоже было не так.

С Оскаром всё было иначе. С ним Том кричал, стонал, скулил и царапался, забывал, что такое стыд, страх, предубеждения и вообще всё на свете. Оскар держал его силой, когда Том начинал вырываться от нестерпимости удовольствия, и Том переживал ядерный взрыв и улетал далеко-далеко и высоко, забывал своё имя. С ним бился в судорогах. С ним из глаз брызгали слёзы, и пару раз разбирало бесконтрольным смехом. С ним испытывал какие-то особенные спазмы в паху и глубине живота, от которых начинал хныкать, настолько концентрированы, излишни были ощущения. Оскар доводил его до полуобморока. Доводил до отключки после оргазма, такая происходила перегрузка психики.

С Марселем Тому было хорошо, очень хорошо. Но не более. Он впервые помогал себе рукой, потому что чувствовал, что иначе не получится.

С Оскаром Том не нуждался в дополнительной стимуляции. А если тот давал её, то Том просто кончал быстрее и ещё сильнее.

Все сравнения были не в пользу Марселя, и они заполняли голову мыслями об Оскаре.

«Неужели секс настолько важен?».

Да, важен. Том не хотел в это верить, не признавал, поскольку в памяти ещё была жива «жизнь без интима», прежние взгляды, убеждения, отсутствие потребности. Том сам не заметил, как крепко подсел. Если утром не было, к ночи он превращался в натянутую струну, нацеленную, ищущую одного – разряжения. Он почти никогда не начинал первым, но приходил к Шулейману, не отходил от него и смотрел тем самым особенным излишне внимательным, не отвлекающимся взглядом, который означает «я от тебя чего-то хочу».

«А что нас связывает, кроме секса?».

Много, много, много чего. Чтобы перечислить всё нужно, опять же, пересказать всю их историю.

Том смотрел на Марселя – и ему нравилось то, что он видел, ему было приятно находиться здесь, - думал об Оскаре и всё больше запутывался…

Вернувшись домой, Том сказал Оскару, что пришёл, и, забрав в спальне ноутбук, скрылся в кабинете, который облюбовал и захватывал для работы, когда нужно было долго сидеть за компьютером. Он засел за обработку сделанных ранее фотографий. Это был единственный способ наверняка избежать близости. А Том хотел её избежать. Потому что переспать с двумя разными людьми за один день ему казалось нормальным, такой расклад не вызывал в нём никаких эмоций – по крайней мере, до этого момента не вызывал. Но лечь под одного, под другого и через час снова под первого – это как-то слишком. Том не хотел об этом думать, но предполагал, как это «слишком» называется.

«Зачем я это делаю?».

У Тома не было ответа на собственный вопрос. Нужно. Зачем-то нужно. Он делал всё это, потому что так хотел. Думал, понимал, что может отказаться от сексуальной связи с Марселем – что от неё нужно отказаться. Ведь близость с ним не имела никакого смысла, Тому вполне хватало одного Оскара. Но… Но Том не хотел отказываться. Не сейчас. Не хотел – раз, и запретить себе даже думать об этом, не мочь коснуться. Может быть, позже, когда пройдёт это необъяснимое влечение…

Том не понимал, почему его тянет именно к этому человеку, почему он так зацепил с самого начала. Но точно помнил, как смотрел на него и впервые в жизни сделал первый шаг и следующие, следующие шаги. Друзей не выбирают. Человека, к которому испытываешь чувства, тоже не…

Том оборвал мысль. Какие чувства? У него нет к Марселю никаких чувств. Точнее есть чувства, но не те самые.

Он перебросил на ноутбук самые свежие фотографии, в том числе сделанные сегодня. Открыл фото Марселя в постели.

Он никогда не сможет её опубликовать. На ней не было ничего порнографического, даже хоть сколько-нибудь эротического: горизонтально ориентированное фото портретной зоны, грудь прикрыта одеялом почти до подмышек. Но – Оскар увидит её, точно увидит, и у него возникнут вопросы. Вопросов лучше избежать, чем потом выкручиваться.

Том прикусил губу, думая, в какой коррекции нуждается фотография. Но наметанному глазу не к чему было придраться – игра солнечного света и цветов была идеальной. Разве что контрастность можно было немного подкрутить…

Хорошее фото, очень хорошее. Жаль, что нельзя показать его миру.

- Похоже, ты определился с кандидатом для измены.

Том подскочил от неожиданности, услышав за спиной голос Оскара, ударился бедром о ребро стола. Но боль лишь на секунду отвлекла и отошла на второй план. Том повернулся к Шулейману:

- Что ты здесь делаешь?

- Это моя квартира.

- Что ты здесь

- Кабинет находится в моей квартире, - невозмутимо ответил Оскар.

Том почувствовал, что у него подгорает… всё подгорает. Он стоит на волосок от краха. А возможно, волосок уже прогорел.

- Не делай так, - Том покачал головой, ничем не выдавая того, как внутри напряглось, как нервно подрагивает. – Ты меня напугал. Ты давно стоишь у меня за спиной?

- Не больше минуты. Вижу, я удачно зашёл, - Оскар указал взглядом на ноутбук, на экране которого по-прежнему горело компрометирующее фото. – От тебя же не дождёшься, чтобы сам рассказал, остаётся случайно подлавливать. Так что скажешь?

Он скрестил руки на груди и устремил на Тома выжидающий взгляд.

- Оскар, я тебе не изменяю.

- А фото такое откуда? – Шулейман вновь указал взглядом на экран. – Хорошее, кстати.

Заминка продлилась всего секунду, но Том прочувствовал её всем своим существом. Существом, которое вопило: «Время! правду не придумывают. Нельзя тянуть с ответом».

- Я попросил Марселя так лечь. Да, я был у него дома, но это не значит, что я тебе изменяю.

Том вздохнул и, делая вид, что признаётся, резко развёл руками:

- Да, мне нравится делать фотографии с элементами эротики! Здесь нет ничего такого, - он тоже указал глазами на экран, - но оголённое тело в кровати априори перекликается в головах людей с эротикой. Между прочим, он там, под одеялом, в штанах. В следующий раз надо будет ещё и «закадровую» съёмку сделать, где видно всю картину, раз ты думаешь, что я встречаюсь с другом потрахаться. Может быть, ты думаешь, что я с каждым, кого снимаю, сплю? У меня многие раздеваются.

- Для безвинного ты уж больно нервничаешь.

- Я не нервничаю, - Том сложил руки на груди, смотрел на Оскара. – Я объясняю, чтобы ты не думал, что я… такой. Оскар, я что, похож на того, кто может изменить?

- Вполне.

Том напряжённо выпрямился, гениально изображая глубокое уязвление и связанную с ним боль.

- Меня очень обижают твои слова.

«Почему бы тебе не закрыть рот?», - сам себе сказал Том.

Но он атаковал из самозащиты. Нападал, переводил стрелки, пытался выставить Оскара плохим, виноватым, чтобы его самого не загнали в угол и не раскрыли.

- Я не виноват в том, что у меня богатый опыт. Я не хотел этого, и я не отвечаю за то, что делал Джерри. Ты сам говорил, что я не виноват. Или что, уже передумал?

- При чём здесь это? – не понял Шулейман.

- При том. На основе чего-то ты же сделал такой вывод. Конечно! Я же… - Том сжал губы, сглотнул, с трудом проталкивая слюну в горло, и всё-таки выдавил это слово, - пользованный, мне уже без разницы, я могу к кому угодно в постель прыгнуть. Ты сам хоть понимаешь, в чём ты меня обвиняешь? Я?! Могу?! Да я только пару месяцев как перестал тебя стесняться! Чтобы дойти до этого с кем-то другим, мне понадобятся годы – если я захочу на это пойти. А я не захочу, - Том резко перестал прикрикивать и говорить надрывно эмоционально, смотрел Оскару в глаза.

Шулейман дрогнул, Том видел это по глазам. Слишком много эмоций, обвинений боли, слишком много слов, разнонаправленной информации – Том позаимствовал эту дезориентирующую собеседника фишку у самого Оскара.

Слишком. Но Том знал, как с такими речами справляться – отвечать на последнее предложение, а потом постепенно на всё остальное, если потребуется. А Оскар разом обрабатывал всю информацию и в одном своём ответном высказывании последовательно отвечал на всё. Но разом обработать такую речь, какую выдал Том, практически невозможно. Нужно хотя бы немного времени на обдумывание.

Том не дал ему этого времени. Добавил, закрепляя эффект:

- Ты с самого начала говоришь, что я изменю тебе. Говоришь, говоришь, говоришь… И вот, теперь сказал, что я это уже сделал. Ты так боишься этого? Или, может быть, хочешь?

- Я не говорил, что ты мне изменишь, - Оскар подловил Тома на слове. – Я говорил, что ты уйдёшь?

- Разве это не то же самое? – непонимающе, наивно спросил Том.

- Нет. Когда человек уходит, он не изменяет, потому что отношения закончились.

- Как много мне ещё нужно понять, - покачал головой Том.

Он был рад тому, что диалог сменил направленность, пусть остался на той же теме. Ему было неприятно ругаться.

- Но для меня это всё равно синонимы, - продолжил Том. – Потому что уходят к кому-то, пусть даже навстречу образу, который существует лишь в голове. Решение об уходе принимается – наверняка его не быстро принимают – в отношениях, а значит, это измена. Если даже не физическая, то душевная измена точно.

- По-моему, ты переводишь тему.

- Мы по-прежнему говорим про измену.

- Но ты пустился в философские размышления.

Том молча достал из кармана мобильник, положил на стол к ноутбуку и фотоаппарату и обвёл всю технику ладонью:

- Можешь проверить.

Он сел на стул и подпёр кулаком челюсть, смотря в сторону. За действиями Оскара совсем не следил. Том знал, что нет никакого компромата, беспокоиться не о чем. Они с Марселем не скрывались намеренно, но так получилось, что никогда не обсуждали в переписке того, что между ними происходило.

Оскар взял его телефон, подумал секунду и достал свой мобильник, протянул его Тому:

- Так будет честно.

- Не надо, - качнул головой Том, переведя к нему взгляд. – Я тебе доверяю. И у тебя там работа. Мне лучше не лезть, - он снова качнул головой.

Шулейман вновь задумался на нескольку секунд, решая внутреннюю дилемму. Взвесил телефон Тома в ладони и положил обратно на стол:

- Не надо.

Том слабо, устало улыбнулся Оскару. Буря миновала.

- Я бы хотел ещё поработать, - сказал он, переведя взгляд к ноутбуку, и вернул его к Шулейману. – Можешь посидеть со мной. Только не толкай меня, не хватай резко… В общем, не отвлекай, хорошо?

Оскар кивнул и устроился на двуместном диване около стены. Том развернулся к ноутбуку, настроившись на работу. Но, так ни разу и не кликнув мышкой, он забрал ноутбук и сел рядом с Оскаром, поставив компьютер на колени. Так было лучше. Не для чего-то. Просто лучше.

Том свернул фото Марселя и без сожаления кликнул «удалить». Он сделал это не показательно для Оскара, который сейчас не мог не видеть его действий. Он и так, и так собирался её удалить – собрался во время разговора с Оскаром.

- Заглаживаешь вину? – усмехнулся Шулейман.

Его левая рука лежала на спинке дивана, и Том кожей на загривке ощущал её тепло. Отодвигаться не хотелось.

- Нет, - ответил Том. – Она мне не нужна. Я делаю много фотографий, которые потом отправляются в корзину.

Том перевёл стрелку на экране к кнопке «да» в окне подтверждения удаления, и Оскар неожиданно для него сказал:

- Оставь.

Том удивлённо посмотрел на него.

- Хорошая фотография, - ответил Шулейман на немой вопрос в его глазах. – Как ты там говоришь? В общем, я не разбираюсь во всей этой бурде, но сочетание солнечного света и прочего на ней приятно для глаза.

- Я всё равно не буду её публиковать.

- Почему?

- Не хочу бросать тень на твою репутацию. Все знают, что мы с тобой вместе, а тут какой-то левый парень в постели.

Оскар фыркнул и сказал:

- Фотографам позволено выставлять моделей в любом виде. Никто же не знает, что он на самом деле никакая не модель, а консультант в магазине.

- Люди всё знают, - с забавно мудрым видом произнёс Том.

Шулейман усмехнулся и потрепал его по волосам, и сказал:

- Ты так печёшься о моей репутации, что я могу быть спокоен.

- Совсем спокоен не можешь, - честно поправил его Том. – Но когда мне не ударяет дурь в голову, я стараюсь. Нет, не так – я не хочу и не могу делать то, что может тебе навредить.

- Мне крайне сложно навредить, - покачал головой Оскар. – Можно сказать, что невозможно.

- Одним ударом невозможно. Но если действовать по маленьким шажкам… - Том не договорил, покачал головой. – Я не хочу проверять, прав я или нет.

- С одной стороны, приятно, хотя и неожиданно, что ты заботишься обо мне. С другой, меня немного пугает, что ты так верно понимаешь, что меня нельзя подкосить одним ударом, но вполне реально сделать это постепенно. Ты как самый приближенный ко мне человек имеешь на это все шансы.

- Зачем ты это сказал? – Том серьёзно посмотрел на Оскара. – Даже если это так, я не должен об этом знать.

- Но ты ведь и так знаешь?

Оскар внимательно, пристально посмотрел Тому в глаза – в душу.

- Знаю, - ответил Том, отведя взгляд. – Но я думал немного иначе: я ходячее позорище, логично, что именно я бросаю тень на твою безупречную жизнь.

Шулейман открыл рот, но Том зажал его ладонью, не давая сказать.

- Хватит. Дай мне поработать. У меня и так накопилась куча материала. Если накопится ещё такая же куча, мне придётся провести за обработкой неделю.

Оскар отцепил его руку от себя и пробормотал сам себе, но достаточно громко, чтобы Том слышал:

- Мне больше нравилось, когда ты не работал.

Том метнул в него недобрый взгляд. Шулейман поднял руки:

- Мысли вслух.

- Я так и знал, что тебе тот вариант больше нравился. Но я не собираюсь сидеть у тебя на шее. Я не хочу каждый раз, когда захочу что-то купить, вспоминать, что трачу твои деньги.

- Другой бы не вспоминал и был счастлив. Но я уважаю твоё стремление к самостоятельности. Раз уж мне ничего другого не остаётся.

- Вот поэтому я и предпочитаю работать в одиночестве за закрытой дверью, - Том скрестил руки, нахохлился. – Мы можем часами сидеть рядом и не разговаривать, но не делать этого специально не получается никак.

- Ты меня выгоняешь?

Оскар взял Тома за подбородок и повернул к себе, немного задрав ему голову и придвинувшись ближе, оказываясь выше, чем обычно, потому что Том сидел, немного съехав.

Том был уверен, что Оскар его сейчас поцелует. И всё внутри замирало от желания получить этот поцелуй и одновременно от сидящего глубоко-глубоко внутри чувства неправильности, поскольку он недавно целовал чужие губы, ещё помнил его вкус.

Он прикрыл глаза ресницами и негромко сказал:

- Если ты меня сейчас поцелуешь, мы не остановимся. Дай мне поработать, - добавил Том обычным тоном и, убрав руку Оскара, вернулся к ноутбуку.

Инцидент забылся. Том так думал. Но ошибся. Через некоторое время, в которое честно молчал и не мешал Тому, Шулейман поинтересовался:

- Почему ты психанул?

- Потому что я припадочный, - ответил Том, не отвлекаясь от обработки.

Оскар снова повернул голову Тома к себе за подбородок, приподнял брови. Его взгляд не были директивно требовательным, но был таким, какому Тому было сложнее всего противостоять.

У Тома и так уже не было сил на новый виток противостояния и желания не было. Он замучено вздохнул, прикрыв глаза ресницами, и сказал:

- Мне неприятно, что ты меня подозреваешь. Неприятно, что ты с самого начала не веришь в меня. Думаешь, что я играю. Да, всё началось как тренировка и в какой-то момент было для меня игрой, но сейчас всё серьёзно. Оскар, я не играю, - Том поднял взгляд и посмотрел на Шулеймана.

Сейчас Том был честен. Он нуждался в Оскаре, нуждался в жизни с ним. Но точно так же он нуждался и в другой своей жизни, частью которой был Марсель. Тому нравилось встречаться с ним и гулять, проводить время в его квартире. Слово «отдушина» не подходило, Тому не нужна была отдушина от жизни с Оскаром, но именно оно приходило на ум, когда думал о том, почему его так тянет к Марселю и в особенности домой к нему.

Тому нравилось выходить из жизни с Оскаром и спускаться на уровень, с которого сам был родом, частью которого по-прежнему оставался внутри. Но – потом обязательно возвращаться к нему.

Он понял одну вещь: он не только от Оскара скрывает ту, другую свою жизнь, но и Марселя ограждает от своей жизни с Оскаром. Тому и в голову бы не пришло пригласить Марселя к ним домой. Даже если представить, что Оскар дал согласие, Том не захотел бы это делать. Потому что – это их с Оскаром жизнь, Марселю в ней не место. Он напрягался и мог стать резким, когда Марсель заговаривал об Оскаре. Всё по той же причине – не надо смешивать. Для Тома они были разными сторонами его жизни.

Том провёл ладонью по щеке Оскара, посмотрел в глаза. А ведь у него глаза тоже особенные. Зелёные с жёлтым. Том где-то читал, что такой цвет зовут демоническим, но ему больше нравился другой вариант – как у кота. Точно, как у кота, особенно вкупе с фирменным прищуром. Оскар в принципе похож на кота, на наглого племенного кота.

Кот и котёнок. Племенной кот и беспородный котёнок, которому вопреки всему невезению повезло попасть под крыло кота. И пусть Том уже не котёнок, но с Оскаром он всегда будет им – всегда будет младшим, маленьким, глупым, слабым в сравнении с ним. Может быть, поэтому тянуло иногда убегать – для того, чтобы почувствовать себя взрослым, самодостаточным, способным быть главным.

Кот и котёнок. Бывает же так. Как будто они друг другу предопределены.

Том улыбнулся собственной мысли.

- Чего лыбишься? – спросил Шулейман, но тоже с улыбкой, как всегда с примесью усмешки.

- У тебя кошачьи глаза.

- У меня не кошачий разрез глаз.

- Наверное. Не помню, какой разрез называется кошачьим. Но у тебя сами глаза кошачьи. Цвет…

Том аккуратно, чтобы не задеть ногтем, провёл Оскару по краю нижнего века, прижимая ресницы. При этом внимательно смотрел в тот глаз, изучая каждую чёрточку цвета.

- У тебя глаза, как у кота, - подытожил Том.

- Кот и котёнок, - усмехнулся Оскар. – Видимо, мы созданы друг для друга.

Том снова, широко улыбнулся, потому что Оскар продублировал его мысль. Он отвернулся, чтобы поставить ноутбук на пол – ему всё равно не очень работалось, и подсел Оскару под бок.

***

Марсель обвёл подушечкой указательного пальца засос на плече Тома. Не он его поставил, он понимал, что нужно быть аккуратным и не оставлять никаких следов на теле. Это метка Шулеймана, немое, яркое напоминание, что Том принадлежит ему. Марсель не ревновал и уже не думал, что всё это неправильно. Он принял как данность, что они встречаются, занимаются сексом и Том уходит обратно к тому, с кем у него настоящие отношения. К тому, от кого никто бы по своей воле не ушёл.

- Что? – беззлобно посмеялся Том с его задумчиво-внимательного вида.

- Почему ты выбрал меня? – спросил в ответ Марсель, подняв взгляд к его глазам.

Том не удивился вопросу и ответил честно и просто:

- Ты мне нравишься.

- А Оскар уже не нравится?

Улыбка исчезла с лица Тома.

- Он мне никогда не нравился.

Том резко сел, мотнул головой; голос его стал серьёзным, без следа прежней расслабленности.

- У меня к нему совсем другое. И я не хочу это обсуждать, - Том ещё раз покачал головой.

Марсель не успокоился, ему не давал покоя вопрос – почему? Он намекнул – потому что для него это было логичным, - что Тому выгодно быть с Шулейманом. Том психанул, закрылся, окончательно охладел и, встав с кровати, начал быстро одеваться. Марсель, едва не упав, запутавшись в штанах, которые пытался натянуть за секунду, побежал за ним и долго извинялся.

В результате Том оттаял, пробыл с ним ещё полтора часа и всё-таки собрался домой. Марсель провёл его до низа и, выйдя с ним на улицу, придержал подъездную дверь. Том, уже забывший, что в один момент так разозлился на друга, улыбался и поцеловал Марселя на прощание. После чего ещё раз попрощался словами, коснувшись его плеча, и наконец ушёл. Марсель несколько секунд посмотрел ему вслед и зашёл обратно в подъезд.

- Прекрасно… - произнёс Эдвин, когда ему прислали снимки их поцелуя.

Он был даже рад тому, что его подозрения подтвердились. Овечка оказалась паршивой. Осталось выбрать, по какому плану действовать.

Глава 15

Выстрел царапает в кровь воздух.

Вспомни завет про любовь, ой, поздно!

Доля секунды понять

Есть у тебя.

Слот, Пуля©

Марсель несколько удивился, когда в дверь позвонили. Он никого не ждал. Первым делом он подумал, что, может быть, это Том решил устроить сюрприз, но потом посчитал, что это наверняка соседка-старушка из квартиры сверху. Но, открыв дверь, он увидел немолодого незнакомого мужчину, и сердце рухнуло вниз.

Прошедшей весной Марсель поинтересовался Шулейманами. На многих фотографиях рядом с Пальтиэлем Шулейманом был запечатлён неприметный, но подспудно пугающий мужчина, который, как Марсель догадался, наверняка особо приближен к нему и связан с охраной. Этот мужчина сейчас стоял перед ним, и разделяли их только порог и бесполезная возможность захлопнуть дверь.

- Здравствуй, Марсель, - произнёс Эдвин и, не спрашивая разрешения, беспрепятственно зашёл в квартиру.

Марсель попятился к стене, не сводя взгляда с незваного гостя. Сердце гулко ухало, пальцы холодели, всё холодело и цепенело. Он понимал, что визит человека Шулейманов не может быть случайным или ничего не значащим. Он означает, что – пришли по его душу. Полёт окончен, пришло время расплаты.

Он ведь с самого начала знал… Но в какой-то момент забыл о том, что обязан бояться.

- Вы… - начал Марсель, сам не зная, что хочет сказать.

Не потребует же: «Уходите из моего дома»? В итоге он ничего не сказал.

- Хочешь спросить, кто я? – предположил Эдвин, скрестив руки на груди и сделав один шаг к парню.

Марселю захотелось отступить дальше, вжаться в стену, протиснуться через неё атомами и оказаться где-нибудь далеко, не в клетке, которой обернулась его съёмная квартирка. Квартирка, которая будто сжалась вокруг них, и из неё утекал воздух.

Но он не отошёл и неуверенно ответил:

- Вы работаете на Пальтиэля Шулеймана.

Эдвин кивнул, принимая ответ, и добавил к нему:

- И на Оскара Шулеймана. Полагаю, ты знаешь, кто это?

В Марселе ещё жила надежда на то, что его страх напрасен, а визит этого человека обусловлен совсем другой причиной. Что он пришёл, чтобы провести какую-то беседу, потому что он, Марсель, через одно рукопожатие приближен к такой семье, он теоретически может что-то узнать от Тома. Но Марсель чувствовал, что это не так. Чувствовал, что его жизнь подошла к той тончайшей точке, в которой легко может оборваться. Оборвётся, если будет отдан соответствующий приказ.

Вероятно, приказ уже отдан. Ведь для таких

Марсель не верил в то, что такое возможно – что человека могут просто убрать по чьему-то велению. Но он знал – возможно.

- Да, знаю, - комкано, едва не заикаясь, кивнул Марсель. – Оскар Шулейман сын Пальтиэля Шулеймана.

- Это всё, что ты знаешь? Знаешь, с кем он состоит в отношениях?

Затравленный взгляд Марселя выдавал вину с потрохами. Не ожидая ответа на свои вопросы, Эдвин сказал:

- Я здесь для того, чтобы поговорить о твоих близких

- Да, мы с Томом друзья, - ответил Марсель, опустив взгляд и дёрнув плечом.

Нервное движение. Лжец из него был никакой.

- Давно ли друзья спят друг с другом? Это какое-то новомодное явление?

Эдвин говорил спокойно, смотрел пристально, словно держа под прицелом, и у Марселя от этого по хребту тёк холодок.

- Я всё знаю, Марсель, - добавил Эдвин. – Не пытайся выкрутиться. Не советую.

У Марселя сдавали нервы и в эту секунду сдали. Он закусил губу и мотнул головой:

- Это всё я. Том ни в чём не виноват. Я расстался с девушкой, и мне было плохо и хотелось забыться, отвлечься, хотелось простой человеческой близости во всем смыслах… А Том… Том ведь добрый, он не отказал мне, потому что я нуждался в нём. Но для него это ничего не значит, - Марсель вскинул голову, - он вообще был пьян, мы с ним вместе пили. Он любит Оскара.

Марсель не думал, что он делает. Надо было спасать свою шкуру, но на себе он уже поставил крест и хотел спасти Тома, хотя бы его. Не потому, что он любил Тома – он максимум был влюблён, но это сейчас и в принципе не имело никакого значения. Он просто хотел спасти, пользуясь призрачной возможностью, которая, как ему казалось, существовала.

Эдвин не перебивал его и выслушивал с нечитаемым видом, и спросил, когда Марсель закончил:

- Как ты расстался с девушкой, если ты гей?

«Почему я сказал «с девушкой?! Почему?!».

- Да, я гей. Но мне не везёт с мужчинами, поэтому я попробовал встречаться с девушкой. И…

Эдвин не дал Марселю договорить:

- Марсель, я занятой человек. Если ты продолжишь тянуть, мне придётся… поторопить тебя.

У Марселя в животе всё сжалось в напряжённый, тугой, колючий комок. Нужно было быть полным идиотом, чтобы не понять, что на самом деле означает это «поторопить». Марсель понимал, и понимал, что спасения у него нет.

Эдвин по лицу понял, что Марсель всё понимает, и указал рукой в сторону гостиной, часть которой была видна в дверном проёме:

- Пройдём в комнату. Там будет удобнее разговаривать.

Он сам не сдвинулся с места, ждал, чтобы Марсель пошёл вперёд. Марсель повиновался, шёл, ни жив, ни мёртв, не чувствуя ног. Он не слышал шагов Эдвина, но, видимо, тот шёл прямо у него за спиной, потому что, когда Марсель сел на диван, через секунду мужчина встал перед ним и снова сложил руки на груди.

- Марсель, я знаю, что происходит между тобой и Томом. Лгать бесполезно – если только ты не хочешь отяготить свою совесть.

Эдвин блефовал. Он не знал всего, и только из разговора с Марселем узнал, что сексуальная связь уже свершилась – он допускал, что она ещё только планируется. В этом и был смысл встречи – узнать всё от первоисточника, участника измены.

- Я хочу услышать версию от твоего лица, - добавил Эдвин. – Рассказывай, Марсель.

Марсель молчал и смотрел в пол, нервно сцепив, сжимая руки на коленях. И произнёс:

- Я сказал правду.

Тупое благородство. Очень тупое и опасное благородство… Но он не мог рассказать, как всё было на самом деле и тем самым подставить Тома, обречь его на то страшное, ледяное, неумолимое, что сейчас витало рядом с ним самим. Потому что по правде Том виноват, он будет выглядеть очень виноватым и заслуживающим наказания.

- Ты утверждаешь, что воспользовался состоянием Тома и что он все разы был пьян?

«Все разы» - это резануло, дало понять, что Эдвину на самом деле всё известно. Марсель не понимал, что Эдвин ведёт с ним игру, он вообще не мог думать, съёжился.

И было очень страшно от того, как Эдвин перевернул его слова – в каком свете он представал. Он представал почти насильником.

- Том понимал, что делает, - не отказываясь от своих слов, попытался оправдаться Марсель. – Но алкоголь всегда помогает решиться сделать то, чего в трезвом состоянии человек не сделал бы.

- Считаешь, что Том хотел, но не мог решиться, а алкоголь помог?

- Нет, - Марсель мотнул головой. – Нет. Том ещё в первый раз, когда мы гуляли, сказал, что я ему не нравлюсь. Ему вообще не нравятся мужчины – только Оскар.

Эдвин покивал, выдержал паузу и спросил:

- Не хочешь признаваться? Хорошо. Твоё благородство похвально.

- Я не…

- Помолчи, Марсель, - холодно одёрнул парня Эдвин. – Или ты готов говорить правду?

Марсель закрыл рот, не ответил, то напряжённо, настороженно следил за Эдвином исподлобья, то опускал взгляд в пол. Эдвин прошёлся туда, сюда и, словно рассуждая вслух, сказал:

- Я слышал, что у тебя была тяжёлая травма позвоночника. Ужасное обстоятельство. И никаких гарантий доктора не дают, говорят, что любая травма, даже просто сильный удар может вновь усадить тебя в инвалидное кресло. Ты наверняка очень боишься этого? - он остановился и посмотрел на Марселя.

Марсель сжался, вжался в диван, смотрел испуганно, умоляюще. Он снова всё понял, понял, что это была угроза – предупреждение, что будет, если он продолжит играть в дурачка.

Эдвин неспешно отошёл к окнам, посмотрел на стоявшую на подоконнике фотографию Марселя с родителями и младшей сестрой.

- У тебя хорошая семья. Наверное, они очень расстроятся, если с тобой приключится такая беда, - произнёс Эдвин и посмотрел на парня. – И ты расстроишься, если с ними что-нибудь случится…

У Марселя в горле застрял всхлип, крик. Ему хотелось закрыть ладонями лицо и позорно расплакаться, так ему было страшно. Страшно за себя. За родных. За то, что он бессилен что-либо сделать. Он вляпался.

Зачем, зачем они встретились?!..

Видя, что «клиент готов», Эдвин спросил:

- Как давно?

Вопреки желанию разрыдаться, скулить от беспомощности, спрятаться и исчезнуть, сдавливающему тисками грудь, Марсель только на секунду закрыл руками лицо, потёр его и, судорожно вдохнув, раскололся:

- Почти полтора месяца, - негромко ответил Марсель. – После первого раза Том уехал с Оскаром на отдых, мы не виделись две недели. Потом… Потом виделись.

- Как часто виделись?

- Раньше очень редко, мы в основном общались по переписке. А в последнее время… - Марсель прикусил губу, не решаясь поднять взгляд, чувствуя, что предаёт. – После возвращения Тома два-четыре раза в неделю.

- И каждый раз вы спали?

Марсель сдавленно кивнул. Сжимал холодные от страха, немеющие пальцы.

- Кто был инициатором перевода вашей дружбы в сексуальную связь? – задал новый вопрос Эдвин.

- Том, - глухо ответил Марсель.

«Кто бы сомневался», - подумал Эдвин и отвернулся к окну, думая о том, какая же Том дрянь и чего он за это заслуживает.

Марсель был не тем, кого нельзя терять из виду. Он даже с места не сдвинется, Эдвин в этом не сомневался – не тот тип личности, который будет бороться до конца. А Том – Том получит по заслугам.

Эдвин вернул взгляд к парню, который, как он и полагал, сидел на том же месте и нервно заламывал руки, и спросил:

- Кто кого?

- И так, и так было.

- В основном?

- В основном я был в пассиве.

- Когда вы должны встретиться в следующий раз?

- Я не знаю, - Марсель с тихим отчаянием покачал головой. – Мы никогда не договаривались заранее. Том писал мне утром, изредка вечером накануне и предлагал встретиться.

- Только он предлагал? Ты никогда?

- Нет.

- Вы всегда встречались здесь?

- Да.

- Том объяснял, почему он, состоя в отношениях, спит с тобой?

- Нет.

- Том рассказывал что-нибудь об Оскаре, об их жизни?

- Нет.

- Почему ты согласился на связь с ним, зная, что он несвободен?

У Марселя не было ответа на этот вопрос. Он согласился, потому что безвольный слабак. Потому что Том ему глубоко симпатичен – внешне и внутренне. Потому что у него банально давно не было секса и было сложно противостоять желанию, когда Том так обворожительно, почти прося, подталкивал его к краю.

- Или ты не знал? – предположил Эдвин.

- Знал, - голос Марселя вновь прозвучал глухо, незнакомо для него самого.

- Так почему ты пошёл на это?

- Я не знаю…

- Том тебя соблазнил?

Марсель снова закусил губу, сильно, больно, не сознавая, что выдаёт этим себя и Тома, выдаёт Тома в худшем свете, чем было на самом деле.

- Нет, Том меня не соблазнял, - всё же ответил он.

- Том собирается уйти от Оскара?

- Нет.

Эдвин покивал, снова посмотрел в окно и через паузу сказал:

- Молодец, Марсель. Видишь, можешь, когда хочешь.

- Что теперь будет с Томом? – Марсель наконец-то решился поднять взгляд.

- Тебя это не должно волновать. Беспокойся о себе, а о нём есть, кому побеспокоиться.

- Вы…

- Тише, Марсель, - остановил парня Эдвин. – Ты ведь не хочешь сказать какую-нибудь глупость, которая испортит моё впечатление о тебе?

Он говорил спокойно, ровно, и от этого обманчиво вежливого тона становилось жутко. Марсель ощущал себя кроликом пред удавом и точно так же цепенел, холодел. Чувствовал себя маленьким и беспомощным – жалким существом, чья жизнь в чужих руках и так же хрупка, как и кости.

- Не хочешь, - утвердительно произнёс Эдвин. – Потому что на этом мы с тобой расстаёмся. Закрой дверь, - велел он и вышел в коридор.

Марсель не запомнил, как поднялся на ноги, но послушно последовал за незваным гостем, чтобы закрыть дверь своей квартирки, которая не справилась с ролью безопасной крепости.

- Ещё кое-что, - Эдвин обернулся на пороге. – Не говори Тому о нашем с тобой разговоре. Если расскажешь – я тебя найду.

Не ожидая ответа и не оглядываясь, он направился к лестнице и скрылся из виду. Марсель закрыл дверь и прислонился спиной к стене, потому что ноги не держали, ноги стали ватными, мягкими, безвольными, отсылая к тому, как было когда-то и как может быть вновь.

Он съехал вниз по стене. Хотелось кричать, плакать, бить кулаками в пол. Но Марсель только зажал себе ладонями рот и бесцельно, не находя точки опоры и спасения, метался воспалённо-беспокойным взглядом.

Почему, почему это происходит?! Почему он оказался в такой ситуации?!

Ответ прост: потому что с самого начала было известно, что всё может так закончиться; потому что он коснулся мира людей, для которых всё это – норма. В мире миллиардных состояний другие моральные принципы и другие правила. Диана была права, а он, дурачок, не хотел верить. Сказки случаются в реальности, но в жизни у них другой сценарий.

Марсель хотел позвонить Тому, рассказать всё, предупредить. Но он не мог. Он прекрасно понимал, что предупреждение Эдвина не было пустой угрозой, и если он ослушается – его никто и ничто не защитит. У Тома есть шанс, в конце концов, Оскар может его простить. А у него – у него шансов нет, в случае попадания в немилость за него некому вступиться.

И он малодушно боялся, слишком сильно боялся, чтобы сдвинуться с места. Потому что Эдвин пригрозил тем, что было для него страшнее, хуже смерти. Если бы был такой выбор, Марсель жизнь бы отдал за то, чтобы не возвращаться в инвалидное кресло. И Эдвин намекнул, что его семья тоже под прицелом.

Ужас и полная беспомощность – это самое жуткое, парализующее, убивающее сочетание.

Марсель вдавливал пальцы в щёки и чуть раскачивался туда-сюда.

Ему так хотелось с кем-нибудь поговорить, хотя бы с кем-нибудь, потому что всего этого слишком много для него одного. Невозможно, невыносимо справляться с этим в одиночку. Но он сознавал, что если скажет кому-то хоть слово, то просто поставит этого человека под удар – и себе подпишет приговор.

«Лучше бы мы никогда не встречались. Почему в тот день, когда Том впервые пришёл в магазин, я не был занят с другим покупателем? Лучше бы я никогда не знал его…».

Помимо прочего Марселю было гадко от того, что по факту он предал Тома, рассказал всё. То, что у него не было выбора, оправдывало его в своих глазах лишь отчасти. И страшно, безумно страшно было из-за того, что если с Томом вдруг что-то случится, он будет знать, что это из-за его слов. Эта вина навсегда останется с ним.

Марсель всхлипнул и уткнулся лицом в колени.

«Лучше бы мы не знали друг друга. Почему? Почем? Почему?..».

- Прости меня…

Эдвин не собирался ничего делать Марселю – при условии, что он будет вести себя благоразумно. Он придерживался мнения, что виноват не тот, с кем изменяют, а только тот, кто изменяет. Виноват только Том, а этот мальчишка-консультант – на его месте мог оказаться кто угодно.

Эдвин планировал закрыть этот вопрос в самые сжатые сроки. Но ситуацию осложняло то, что он мог задержаться в Ницце лишь на пять дней, максимум на пять с половиной, а следующее «окно» у него будет в августе. Ему нужно было успеть, потому что он не мог доверить это дело кому-то другому, не из соображений безопасности, а потому, что это было делом принципа – лично разобраться с паршивой овечкой. И нужно было действовать быстро, потому что он не хотел, чтобы «овечка» продолжала ошиваться рядом с Оскаром даже на день дольше, чем необходимо.

Пальтиэлю Эдвин пока ничего не сообщил. Сообщит, когда всё будет кончено.

Сев в машину, Эдвин просмотрел на телефоне расписание Тома, которое составил на основе донесений подчинённых. Никакой системы в жизни Тома не было, но определённые закономерности всё же прослеживались.

Он вышел обратно в меню и набрал Корнеила Лагоста, куратора по Тому:

- Продолжать наблюдение за объектом. С завтрашнего дня: незамедлительно сообщите мне, когда он выйдет из дома один и без собаки, и сядьте на «хвост», пока я не прибуду. Степень осторожности максимальная.

Отдав все распоряжения, Эдвин отключился и, не спеша ехать, отвернулся к окну, сжимая телефон в ладони.

Близится день рождения Оскара. Хороший получится подарок.

Глава 16

Понять и простить твой фирменный стиль;

Сигналы тревожны, но все еще можно себя спасти!

Понять и простить твой фирменный стиль;

Я тоже люблю, но ты все-таки должен меня отпустить.

Отпустить…

Lascala, Фирменный стиль©

Закрытая дверь хорошая защита, но недостаточная, Том боялся того, что Оскар через неё подслушает то, что ему слышать нельзя. Ведь он умеет появляться в неожиданный момент и оставаться незамеченным. Поэтому Том, оставив Лиса дома, пошёл гулять, что и так, и так хотел сделать, и, найдя удобную скамейку, позвонил отцу с улицы.

- Как у вас солнечно! Повезло, - с лучезарной улыбкой говорил Кристиан. – А у нас третий день дождь и холодно.

- Да, повезло. Поэтому я ни за что не поменяю Ниццу на Хельсинки.

Том тоже улыбнулся отцу, но его улыбка погасла стремительно и без следа. Он прикусил губу и опустил глаза, и сказал:

- Пап, мне нужно кое о чём поговорить с тобой. Ты можешь сейчас говорить?

- Могу. У меня обеденный перерыв. У тебя что-то случилось? – Кристиан стал серьёзным и внимательно смотрел на сына на экране телефона.

Том снова прикусил губу.

- Пап, изменять – это плохо? – он поднял глаза и тоже посмотрел на отца.

Кристиан стал ещё серьёзнее и спросил:

- Оскар тебе изменил?

Том не ответил ни словом, ни жестом, но по его виноватому виду, по вновь опущенному взгляду всё было понятно. Кристиан был удивлён, для него эта новость стала в некоторой степени ударом. Он понимал, что Том и так слишком долго был светлым, наивным, невинным ребёнком, рано или поздно он должен был повзрослеть. Но он повзрослел как-то слишком резко. Кристиан не ожидал, что Том способен на измену.

- Да, Том, изменять плохо, - сказал Кристиан. – Это произошло случайно? Или?..

- Не случайно, - качнул головой Том. – И не единожды.

- У вас тайные отношения?

- Нет, у нас нет отношений. Это мой друг, Марсель. Мы общаемся с декабря, а потом так получилось, что… - Том облизнул губы и не стал называться вещи своими именами. – В общем, полтора месяца уже получается.

Кристиан помолчал, обдумывая ситуацию и то, как ему поступить, и сказал:

- Том, я не буду читать тебе нотаций. Скажу только – не пожалей. Утраченное доверие очень сложно вернуть, а иногда и вовсе невозможно.

- Как мне быть? – спросил Том, грустно, растерянно посмотрев на отца. – Мне нравится моя двойная жизнь, но мне неприятно, что я так поступаю с Оскаром. Я хочу всё ему рассказать. Но я боюсь. И я не уверен, что хочу… Я запутался. Как ты думаешь, я должен рассказать?

- Ты хочешь быть с Оскаром?

- Да.

- А с тем парнем, твоим другом?

Том задумался и ответил:

- Я не хочу, чтобы он исчезал из моей жизни. Он тоже нужен мне.

Кристиан сложил руки на столе, за которым разговаривал.

- Том, в первую очередь ты должен определиться, чего ты хочешь. Если ты хочешь остаться с Оскаром, если ты видишь свою жизнь рядом с ним, то порви с Марселем – вам не обязательно расставаться с концами, вы можете остаться друзьями. В этом случае я не советую тебе ничего рассказывать Оскару, потому что измена, даже если она в прошлом, причиняет боль и подрывает отношения.

- Но это будет нечестно?

Вместо того, чтобы объяснять, Кристиан решил показать на примере:

- Представь, что Оскар на твоём месте. Он тебе изменял, но порвал те отношения и остался с тобой, потому что он тебя любит. Хотел бы ты знать о том, что он был с кем-то другим?

Том задумался. Он хотел бы сказать «да», ведь он только что выступал за честность. Но он не мог так сказать, потому что думал и чувствовал иначе.

- Нет, не хотел бы, - покачал головой Том.

- И я не хотел бы, - кивнул Кристиан. – Многие думают, что в таком случае лучше горькая правда, но на деле не могут справиться с ней. Я сам не первый год живу и у меня много друзей и подруг, в чью личную жизнь я посвящён, я много чего видел. Но молчание уместно только в том случае, если ты хочешь остаться с человеком. Я хотел это сказать, но мы немного ушли в сторону.

Том напрягся, предчувствуя, что сейчас последует что-то, чего он не хочет слышать.

- Если же тебе нужен Марсель, - говорил Кристиан, - ты должен всё рассказать Оскару и уйти от него. Никто не заслуживает, чтобы его обманывали. Я не знаю, как вы с Оскаром живёте, но мне кажется, что он этого тоже не заслуживает. Будь честен, Том. Сначала перед собой, потом перед другими, даже если страшно.

Как в воду глядел. Том опустил глаза и закусил губу.

- А если я не могу выбрать? – негромко проговорил он.

- Если не можешь сделать выбор, возможно, тебе никто из них не нужен по-настоящему.

Они на некоторое время замолчали: Том думал, осмысливал слова отца и себя, а Кристиан не мешал ему и наблюдал течение мыслей на его лице. Но затем Кристиан заговорил:

- Тебе плохо с Оскаром?

- Нет, мне хорошо, очень хорошо. Но…

- Но тебе чего-то не хватает? – предположил Кристиан.

- Вроде того, - Том невесело, неопределённо улыбнулся, лишь приподнял уголок губ и тут же опустил. – Мне хорошо с Оскаром, я бы даже сказал идеально, но… Но мне захотелось чего-то ещё, другого, нового – я не знаю, как ещё объяснить это, и меня потянуло к Марселю. Разве у тебя никогда такого не было за всю жизнь с мамой? – он посмотрел на отца.

- Никогда, - качнул головой Кристиан.

В его голосе не было ни тени сомнений или лукавства.

- Что, вообще ни разу?! – неверующе воскликнул Том, всплеснув свободной рукой. – Даже когда мама болела? Неужели тебе не хотелось, ну… отдушины? Не хотелось хотя бы на час вырваться из тяжёлой реальности в другую жизнь?

- Не хотелось. Когда Хенриикка болела, мне хотелось только того, чтобы она вернулась к нормальной жизни, и я думал только о том, как помочь ей, как уберечь нас всех – тех, кто остался, в этой тяжёлой ситуации. В нашей жизни было немало непростых и откровенно ужасных моментов. Самым тяжёлым был момент, когда мы потеряли тебя после рождения. Я не буду сейчас рассказывать, что тогда происходило, но это было страшное время. Я мог уйти от Хенриикки, вернуться домой и завести новую семью, чтобы меньше напоминало мне о боли. Я знал, что могу это сделать, но я ни разу не думал об этом.

Тому стало очень, почти болезненно стыдно, и он снова опустил глаза. Он никогда не думал о том, как повёл бы себя, если бы их с Оскаром безоблачная жизнь дала трещину. Но то, что он сказал, говорило о многом… Наверное, окажись они с Оскаром в сложных жизненных обстоятельствах, он бы сбежал, не захотел быть сильным, ответственным, прижатым этим гнётом.

Том попробовал представить себе такую ситуацию, что-то столь же сложное, как то, через что прошли его родители, обстоятельства, в которых партнёрам необходима поддержка друг друга, особенно одному из них. Думать об этом было страшно – страшно понять, что ты действительно малодушный трус, который чуть что сбежит, как крыса с тонущего корабля. И у Тома всё равно не получалось вообразить себе такую ситуацию, не получалось вообразить Оскара слабым и нуждающимся в его поддержке.

- Прости меня… - проговорил Том, не поднимая взгляда.

- За что? – удивился Кристиан.

- За то, что я не такой, как ты, - Том всё же посмотрел на него, посмотрел с искренним сожалением в глазах.

- Ты и не должен быть таким, как я.

- Ты остался верным в очень сложных обстоятельствах. А у меня всё хорошо, но я всё равно куда-то бегу, чего-то ещё хочу. Такое чувство, что я с жиру бешусь.

Том вздохнул, потёр лицо и подпёр ладонью челюсть.

- Когда всё хорошо, всегда хочется большего, - сказал в ответ Кристиан. - И только когда плохо, именно тогда человек понимает, что ему на самом деле нужно.

Том удивлённо посмотрел на отца. Он не в первый раз столкнулся с тем, что Кристиан умеет говорить поразительно мудрые вещи простым языком.

- Том, я не пытаюсь повлиять на твоё решение. Но я хочу поделиться с тобой своими наблюдениями. Насмотревшись на родственников, друзей, знакомых и коллег, я пришёл к выводу, что настоящая любовь – та, которая способна прожить до смерти, случается уже в зрелом возрасте, когда за спиной многое, в том числе первый или первые браки. И я считал, что мне повезло, потому что я обрёл её в молодости. Со стороны не виднее, когда дело касается отношений, но я считаю, что тебе тоже повезло.

- Да, мне повезло, - Том улыбнулся их словам, своим мыслям, чувствам, памяти. – И дело не в огромной шикарной квартире, не в личном самолёте, на котором я могу летать, и не во всём остальном. Я только недавно, благодаря тому, что мне об этом говорили, задумался о том, что я вроде как вытянул счастливый билет. Оскар непростой человек, но мне с ним удивительно просто.

Отчего-то всплыло в памяти, как Оскар впервые взял его с собой на отдых. Пускай тогда Тому было плохо, сейчас эти воспоминания воспринималась светлыми и вызывали улыбку. И другие моменты вспомнились – целая прошлая жизнь, продолжающаяся в настоящем. Как Оскар грел его собой, когда он перемёрз и заболел; как Оскар кормил его с ложечки (невероятно!), пусть его и не хватило надолго; как устроил ему клинику на дому. Как Оскар взял его с собой в клуб и велел говорить всем, что они вместе, чтобы ни у кого не возникало вопросов и его, Тома, никто не тронул; как они в первый раз изображали пару перед отцом Оскара и целовались по договорённости, и Тому не было особо противно и страшно. Как Оскар успокоил его, когда Том впал в истерику прошлым летом; как Оскар позволял ему каждую ночь спать с ним в его кровати. Как в самый острый момент Оскар вступился за него перед своими друзьями и поставил их на место. Как Оскар лечил его в центре: шпынял, унижал, хватал, но тем самым вытянул из трясины, из которой Том не выбрался бы сам, и заставил хоть как-то двигаться; как Оскар заставлял его делать разминку в палате всё в том же центре (сейчас смешно вспоминать); как Оскар плевать на него хотел, но не оставил одного и от насильника, и не просто охрану позвал, а без промедления вмешался сам и врезал злодею, которого Том по глупости считал другом.

С ним Том разделил самое важное и самое страшное – убийство своих насильников…

И пусть обратиться к нему было приказом Джерри, Том чувствовал, что дело в том, что это был именно Оскар.

Он зажрался, ослеплённый всеобъемлющим счастьем, и захотел чего-то, кого-то ещё. Он забыл о том, кто ему был нужен, когда было плохо. Забыл, что ему нужен был только Оскар – не как единственный человек в его жизни, а как единственный и неповторимый. По иронии судьбы Оскар был единственным, про кого Том не думал с дебильным блеском в глазах «мы можем стать друзьями», он не замахивался так высоко. Но Оскар стал самым близким, важным – как вторая половина, неотъемлемая часть жизни, с которой твоя жизнь накрепко переплетена. Они так и не стали друзьями, но стали чем-то куда большим.

Оскар не привлекает Тома как мужчина и как женщина, потому что на женщину он не похож ни под каким углом. Не привлекает, не нравится как человек. Но Оскар нужен ему – как Оскар. Оскар нравится ему – как Оскар.

Он – потому что он. Он! Он! Он!..

Его имя для Тома – это что-то нарицательное. «Это Оскар» – и нет никаких вопросов.

Том улыбнулся собственным мыслям.

Его вдруг осенило. В тот раз, когда воображал на месте Оскара в его жизни кого-то другого, Том представлял Даниэля – с характером Оскара, с его повадками. Иначе бы просто не сложилось, начиная с того, что другой человек не расшевелил его в центре. Получается, под любую внешность положи личность Оскара, и этот человек будет для него особенным. А внешность Оскара никогда и не имела значения для Тома.

Том только сейчас это понял. Понял, что думал об Оскаре с другим лицом. И понял, что, поставь он кого угодно на место Оскара, это всё равно будет Оскар, потому что никто другой не может быть. С кем-то другим могло тоже сложиться удачно, но ни с кем другим не получилось бы того, что получилось у них.

Оскар особенный не потому, что он сделал всё то, что сделал. А потому, что он сделал это, будучи Оскаром.

По его рассеянной, широкой улыбке, как будто он был где-то не здесь, по свету в глазах, Кристиан понимал, что Том думает о чём-то хорошем – и чувствовал, что всё будет хорошо, - и снова не мешал ему думать.

- Я бы хотел, чтобы ты был сейчас со мной, - вернувшись в реальности, облизнув губы, сказал Том.

На лице его продолжала блуждать тень улыбки, но омрачённая тихой грустью. Он хотел бы обнять отца, просто вцепиться, как маленький ребёнок, как сделал это в клинике в ноябре, чтобы этот момент подвёл черту и придал сил. Чтобы сомнения и смута точно больше не нашли.

- Я как-нибудь приеду, - ответил Кристиан с мягкой, тронутой улыбкой.

Он и так знал, что сын любит его, что рад видеть, но Том сказал так, что проняло.

- Можешь пожить у нас, места точно хватит, - сказал Том. – Нужно будет спросить у Оскара, но не думаю, что он будет против, ты ему нравишься.

Том поймал себя на том, что впервые говорит и думает «мы», «нас». Прежде он всегда говорил только «я» и «у Оскара» и все вариации этой фразы, если речь шла о чём-то, что принадлежит Шулейману. Раньше это получалось случайно – и в какой-то момент Том начал замечать, что Оскар постоянно говорит «мы», и ему становилось неловко от отсутствия таких же чувств со своей стороны. И сейчас тоже – случайно.

- Он мне тоже нравится, - не кривя душой, сказал Кристиан. – Но лучше я поживу в отеле, не хочу стеснять и смущать вас.

Он отвлёкся на подошедшего к его столу коллегу. Говорили по-фински, поэтому Том понял только отдельные слова.

- Тебе пора? – спросил Том, когда отец вернулся к нему.

- Есть ещё десять минут. Через десять минут заканчивается обед, начальник просил сразу зайти к нему.

Том покивал, и спохватился:

- Ой, ты же пообедать не успел. Я у тебя всё время забрал…

Кристиан улыбнулся и показал в камеру пустую посуду. Том так много отвлекался, думал о своём и вообще был сосредоточен только на своих переживаниях и их разговоре, что не заметил, что он ест.

- Премию за внимательность мне определённо не выиграть, - пробормотал Том, сконфуженно улыбнувшись и опустив глаза.

После разговора с отцом Том ещё пять минут посидел на скамейке и отправился без цели гулять по красивым улицам, как он любил делать. Он думал о том, что прекратит связь с Марселем. Но вопреки совету отца он хотел рассказать всё Оскару. Когда-нибудь рассказать, через полгода или позже, тогда эта информация будет иметь другой вес.

Том хотел прямо сейчас позвонить Марселю, но решил, что лучше дождаться личной встречи. Или можно будет отправить сообщение…

На самом деле, Тому не хотелось этого разговора. Но малодушно сбежать, ничего не сказав, он не мог, потому что хотел сохранить Марселя как друга. Поэтому нужно было найти в себе смелость и правильные слова и поговорить.

В сексуальной связи с Марселем не было необходимости и особого смысла тоже не было. Поначалу Том испытывал к нему сильное влечение, которое и толкнуло перейти ту черту, которую он, каким он был раньше, никогда бы не перешёл. Но тот пыл прошёл, и всё превратилось во что-то типа механики – мы встречаемся в квартире, мы идём в постель. Это не было полностью лишённой чувств и эмоций привычкой, Тому нужна была близость с Марселем. Но нужна примерно так же, как джинсы за пять тысяч – это прихоть, в которой нет никакой жизненной необходимости.

Том не испытывал в постели с ним того, что испытывал с Оскаром. И секс портил их отношения: они начали меньше разговаривать, перестали гулять, а Тому именно это так нравилось в дружбе с Марселем.

Нужно остановиться. Том чувствовал, что принял верное решение.

«Интересно, мне только с Марселем так себе? – мысли ползли сами собой. – Или мне только с Оскаром ТАК нравится?».

«Давай, проверь со всеми мужчинами в городе!».

«Почему только с мужчинами?»…

- Том?

Том обернулся, ища, кто его окликнул, и нашёл взглядом Эдвина в заднем окне прижавшегося к тротуару чёрного автомобиля. Он знал Эдвина, помнил как человека, который ему помог, пусть и в таком ужасном деле, поэтому без малейших опасений подошёл к машине и добродушно улыбнулся:

- Здравствуйте.

К концу улыбка стала неуверенной, поскольку она была вовсе неуместна с человеком, с которым в последний раз виделся на месте казни.

- Привет, Том. Ты можешь уделить мне немного времени? Мне нужно с тобой поговорить.

Том непонятно для чего оглянулся на улицу и затем кивнул:

- Да, могу.

- Садись.

Эдвин подвинулся на сиденье. Едва за Томом закрылась дверца, тяжёлый автомобиль плавно и бесшумно тронулся с места. Том снова не понял, что добровольно зашёл в капкан. Интуиция молчала, он доверял Эдвину.

Не было слышно шума двигателя, не играла музыка, звуки с улицы не проникали в салон, в нём царила полная тишина. Непрозрачная перегородка отделяла их от водителя, и во всей этой тишине и уединении в строго замкнутом пространстве становилось немного неуютно. Эдвин не спешил заговаривать и не смотрел на Тома. Том сам обратился к нему:

- О чём вы хотели со мной поговорить?

Эдвин не торопился с ответом, чем заставил Тома слегка занервничать, подумать, что возникли какие-то проблемы. Какая может быть проблема, связанная с ним, Том не успел подумать – и не смог бы такую придумать. Разве что это связанно с Оскаром…

Проигнорировав вопрос, Эдвин спросил в ответ:

- Том, ты считаешь себя умным человеком? – он наконец-то посмотрел на парня, развернувшись к нему вполоборота.

Тома вопрос удивил. Он задумался, отведя взгляд и чуть наклонив голову набок, и сказал:

- Нет, не считаю. То есть – я не считаю себя тупым, но я и не умный. Я средний.

Эдвин кивнул, принимая ответ, и задал новый вопрос:

- Как думаешь, что отличает умного человека от глупого?

- Коэффициент интеллекта? – предположил Том.

Он сам понимал, что это глупый вариант. Но он не хотел пускаться в размышления вслух в попытке объяснить, что он думает на этот счёт.

Эдвин усмехнулся с его слов и сказал:

- Умного человека от глупого отличает то, что умный думает о последствиях своих действий.

- В таком случае я очень умный, - Том широко улыбнулся. – Я много думаю, это моя проблема.

- Важно сначала думать, а потом делать.

Слова Эдвина покоробили Тома, потому что не так уж давно Оскар ему говорил то же самое «надо сначала думать, а потом делать». И взгляд у Эдвина при этом был какой-то – хлёсткий, холодный, направленный точно в глаза.

Том потупил взгляд и пожал плечами:

- Значит, я не умный.

Он выдержал паузу и посмотрел на мужчину:

- Вы об этом хотели со мной поговорить, о разнице между глупыми и умными людьми? – спросил Том и качнул головой: - Я не очень хороший… - он задумался, нахмурился. – Как называют человека, который участвует в дискуссиях? Дискусс? Дискуссатор?

Эдвину стало противно от Тома, и он, не слишком это скрывая, скривил губы. Сидит тут, дурачка изображает и ресницами хлопает с видом святой невинности. Но Эдвин и лично видел другое лицо Тома, там, в здании заброшенной фабрики в ноябре. И он знал, что Том с гнильцой, раз способен на измену – на регулярную связь на стороне, и он достаточно умён и изворотлив, раз, живя с Оскаром, сумел на протяжении полутора месяцев скрывать свои похождения.

Том заметил выражение лица Эдвина и – может быть, показалось? – тень презрения в его серых глазах. Он снова потупил взгляд, перехватил руку рукой, потирая большим пальцем правой тыльную сторону левой ладони, и произнёс:

- Извините.

Он вновь открыл рот, но отвлёкся на окно и то за ним, что они проезжали. Благодаря регулярным прогулкам Том изучил не весь город, но в части его ориентировался прекрасно.

- Ой, мы не в ту сторону едем, - сказал Том. – Мне надо домой, а мы едем в противоположную от центра сторону.

- Тебе не надо домой.

- Почему? – Том удивился ответу Эдвина, непонимающе нахмурился. – Надо. Или…

Том запутался в том, что хочет сказать, мотнул головой.

- Эдвин, я не совсем понимаю, чего вы от меня хотите. Куда мы едем?

- Далеко, Том.

- Далеко – это куда? – Том завертел головой, повернулся на сиденье, оглядываясь в заднее стекло.

Эдвин снова проигнорировал его вопрос и спросил:

- Ничего не хочешь мне рассказать?

- Нет, не хочу. Но если вы спросите о чём-то, то расскажу.

- Хорошо, - кивнул Эдвин. – Как тебе было трахаться с Марселем, понравилось?

Том замер, медленно повернулся обратно и сел ровно. Он понимал, что должен что-то сказать – в конце концов, опровергнуть обвинение. Но способность говорить будто выключилась, в голове вместо всех возможных мыслей звучала глухая пустота. Том думал, что ослышался, хотя и понимал, что всё услышал правильно, он отказывался верить в то, что все слова, которые он услышал, на самом деле были сказаны, и значили именно то, что значили. Потому что… Потому что это шок. Том даже не думал о том, чем ему грозит то, что Эдвин – человек Оскара, знает о его связи с Марселем, чем грозит то, что хоть кто-то знает о ней, кроме них двоих.

- Понравилось? – повторил Эдвин, пристально глядя Тому в глаза.

- Это шутка? – наконец отозвался Том. – Что вы такое говорите?

Голос его звучал неуверенно, дрогнул. Лицо приобрело напряжённое выражение, взгляд бегал, но был направлен на собеседника и не терял его ни на мгновение.

- Можешь не ломать комедию. Я всё знаю, Том. Знаю, что ты изменяешь Оскару.

Том замотал головой. Не верил! Не верил! Не верил! Мысли предательски молчали, он не мог придумать, что такого убедительного сказать, чтобы замять эту тему.

- Вы ошибаетесь, - сказал он. – Почему вы так говорите? Я ничего не сделал. Я поцеловал одного человека, но это было на глазах Оскара, и мы потом всё обсудили. Это была шутка, часть шоу.

- Я говорю про Марселя, а не про Миранду.

- С Марселем мы друзья.

- Друзья, которые спят друг с другом. Ты хорошо устроился, Том. Но этому пришёл конец.

- Я не…

Тома оборвала пощёчина, сильная, болезненная, пугающая неожиданностью и самим фактом того, что его ударили. Эдвина раздражала до отвращения, до тошноты маска невинной овечки, которую Том и сейчас, получив обвинения в лицо, не снимал, выкручивался, изображая правильного, непонимающего. Эту маску хотелось сбить с лица – разбить силой, выдрать с кожей. Когда-то он хотел сделать это с другой дрянью, зовущейся матерью Оскара, которая этого заслуживала. И сейчас сделал с дрянью похожей, с той лишь разницей, что другого пола.

Зажав ладонью побитую щёку, Том непонимающе, неверующе, испуганно уставился на Эдвина. Он успел забыть, что такое страх перед насилием, что такое приходящие за ударом растерянность и чувство беспомощности, которые парализуют, и всё, что ты можешь, это только хлопать глазами.

Эдвина ни капли не тронул переполненный выражением взгляд огромных, как у ребёнка, глаз. Напротив – он укреплял в уверенности, что Том – лживая, двуличная дрянь и актёр отличный. Видимо, актёрский талант – это отличительная черта всех людей подобного типа.

Чужая машина – простая, знакомая каждому повседневная конструкция для передвижения и одновременно с тем – стальная коробка, закрытая, изолированная от всего мира. Путь неизвестно куда. Удар. Он, Том, в меньшинстве и слабейший. Всё это так знакомо…

Эти мысли промелькнули не в сознании, а около него, проскользнули хладными призраками.

- За… За что вы меня ударили? – спросил Том, так и держась за щёку, и опустил руку. – Отвезите меня домой. Скажите, пусть остановят машину, я сам дойду, - он завертелся на сиденье, смотря то в одно наглухо тонированное окно, то в другое.

- Нет, Том.

- Почему? Я хочу домой.

Том говорил почти слезливо. Ему было невозможно обидно, потому что человек, которого он считал не другом, конечно, но хорошим человеком, надёжным, защитником, так как Эдвин помогал ему, ударил его. И страшно тоже было, поскольку Том не понимал, что происходит.

Эдвин усмехнулся. Какая игра, какая двуличность и беспринципность! Пусть ещё заплачет.

- Раньше надо было думать, - ответил Эдвин. – Теперь поздно. Домой ты не вернёшься.

- Что значит «не вернусь»?

Эдвин не ответил. Том несколько секунд смотрел на него исподлобья и спросил:

- Чего вы от меня хотите?

- Хочу, чтобы ты не испортил Оскару жизнь.

- Я не!.. – порывисто, эмоционально начал Том.

Но он смолк, сник, опустил глаза, сцепив руки на бёдрах, и сознался:

- Я собираюсь рассказать всё Оскару, но позже. Я не хочу, чтобы ему было больно. Я ошибся, знаю, много раз ошибся, не считая это ошибкой, но сегодня я понял, что хочу быть только с Оскаром. Не говорите ему, пожалуйста, я сам всё расскажу.

- Не расскажу, - кивнул Эдвин. – И ты тоже не расскажешь.

Том недоверчиво, с внутренним напряжением посмотрел на него:

- Вы хотите, чтобы я скрывал это?

- У тебя не будет возможности рассказать. Вы с Оскаром больше никогда не увидитесь.

У Тома появилось жуткое, невозможное, нереальное предположение, от которого проняло холодом до кончиков пальцев.

- Куда мы едем? – повторил он.

- Далеко. Можешь не беспокоиться о том, как будешь возвращаться.

Том не мог поверить в то, что хотел сказать, и от нереальности и одновременно кристальной реальности этого ужаса закружилась голова.

- Вы собираетесь меня убить?

- Не собираюсь, - спокойно ответил Эдвин и взглянул на Тома. – Я убью.

Том дёрнулся к дверце. Эдвин схватил его за плечо, вдавливая пальцы под ключицу, отчего от плеча Тома вниз потекла парализующая, пронзительная боль. Том сумел только проскулить под его рукой и замер. Эдвин дёрнул его за плечо, возвращая на место.

- Без глупостей, Том. Мне незачем тебя беречь. Ты ведь не хочешь продолжать путь с пулей в боку?

Том, зажмурившись, замотал головой. Диафрагму сводило от рыданий, которые не прорывались наружу. Это нереально, нереально, нереально! Ему было до безумного страшно, но при этом сознание оставалось поразительно ясным. Страшно, потому что он снова добровольно сел в машину к тому, кто не желает ему добра. Потому что Эдвин, свой человек, обернулся хладнокровным палачом. Потому что он не представлял, что ему делать.

Это был не тот страх, что в машине неудавшегося насильника. Том понимал, что его никто не будет истязать. Но знать, что умрёшь без мучений, не менее страшно, чем мучиться, зная, что рано или поздно твои страдания окончатся смертью. Когда страданий слишком много, смерть видится избавлением, Том помнил, как это было в подвале. А сейчас – так хочется жить! Всегда хотелось глубоко-глубоко внутри, иначе бы он не выживал там, где невозможно выжить. И сейчас хотелось особенно сильно. Том не мог ни смириться, ни поверить, ни представить, что умрёт сегодня. Не умрёт, нет. Но у Эдвина на этот счёт были другие соображения, а его желание жить – не в счёт.

- Вы же помогали мне? Вы работаете на Оскара, как вы можете так поступить со мной? – срывающимся голосом проговорил Том.

- Вот именно – я работаю на Оскара и Пальтиэля. Оскар мне как сын и я не допущу, чтобы кто-то ему навредил. Не думай, что я твой друг, потому что я помог тебе. Я помог, потому что меня попросил об этом Оскар.

Эдвин выдержал паузу и посмотрел на Тома:

- Раз уж мы затронули эту тему – кем на самом деле были те мужчины?

Том округлил глаза в истовом неприятном недоумении.

- В смысле? Они же… Вы же знаете…

- Понятно, - прервал его Эдвин. – Не хочешь сознаваться, не надо. Это уже неважно.

Воцарилось глухое, мёртвое – как страшно от этого сравнения – молчание. Том исподволь поглядывал по сторонам, ища пути отступления и спасения. Но выход из машины один – через дверь или окно наружу. На светофоре можно было бы выскочить, не будут же по нему стрелять на глазах у прохожих или скручивать и заталкивать обратно? Но есть одно «но» - двери заблокированы…

- Без глупостей, - сухо повторил Эдвин, непонятно как увидев, что делает Том, не смотря на него. – Если будешь совершать лишние движения, я тебя оглушу.

- Как я могу сидеть спокойно, если вы везёте меня убивать? Или это такая шутка?

- Это не шутка. Не беспокойся, больно не будет, ты ничего не почувствуешь.

Эдвин планировал выстрелить в затылок, и у него уже был готов план, куда деть тело, чтобы его никто никогда не нашёл. Можно было всё устроить красивее, но у него было времени на то, чтобы такое организовать. Поэтому Том просто исчезнет. А если тело когда-нибудь найдут, то не смогут провести ниточку к нему, Эдвину. Он специально для этого случая взял пистолет марки и типа, которым не пользовался никто у Шулейманов по причине неудобства в целях, преследуемых службой безопасности. Но зато таких оружием пользовались многие, многие, многие другие, начиная от городских бандитов-непрофессионалов и заканчивая структурами некоторых людей, которые как раз не являлись друзьями Пальтиэля и вместе с ним Оскара и вполне могли, как это часто делается, нанести удар по слабому месту – по любовнику.

Концов не найти, только если его же люди не заговорят. Но они не заговорят. А Том не восстанет из мёртвых, чтобы рассказать, кто его убил.

Эдвин не был одним из тех людей, которые получают удовольствие, лишая жизни. Но, думая о смерти Тома, он испытывал именно удовольствие, удовлетворение. Это застарелый гештальт наконец-то закрывался.

Том посмотрел в окно за Эдвином: они были на окраине города, минут через пять доедут до его черты. Это конец.

Том сглотнул, покосился на Эдвина, который не следил за ним, понимая, что ему некуда деться из запертой машины на ходу, и, казалось, не проявлял к нему вообще никакого интереса. Как Том понял, у Эдвина есть при себе пистолет. Теоретически, у него может получиться его отнять. Но что дальше? Том понимал, что не выстрелит, просто знал это. А даже если выстрелит, то что дальше? Есть ещё водитель, а может, двое людей там, за перегородкой. Том, когда подходил к машине, не посмотрит, сидит ли кто-то на переднем пассажирском месте, да и стёкла были настолько глухо темны, что он бы всё равно ничего не увидел.

Время уходило. Он вообще не знал, сколько у него его, этого времени, в запасе. Пять минут? Час? Том снова посмотрел в окно: вот-вот они покинут город и, набрав скорость, устремятся в неизвестное ему «туда», где он сгинет.

Выхода из стальной клетки на колёсах нет. А там, на месте, у него уже не будет шанса. Нужно придумать что-то до.

Том прикусил кончик большого пальца на левой руке. Он нашёл только один способ спасения. Его правая рука была закрыта от Эдвина туловищем. В правом кармане лежал телефон. Максимально осторожно, чтобы не было заметно со стороны шевеления, двигая только кистью, Том выковырял телефон из кармана. Мобильник лёг на сиденье.

Позвонить вслепую и не ошибиться ни в одном движении почти невозможно, но другого шанса у него не было. И возможности посмотреть на экран хотя бы на секунду тоже не было, иначе выдаст себя. Эдвин уже дал понять, что он всё видит. Но он не может увидеть того, что происходит за преградой.

Том не двигался, смотрел в пол и жевал палец, и орудовал пальцами. Разблокировать. Держать в голове расстановку иконок на экране, точно высчитывать каждое движение, чтобы не нажать лишнего, поскольку он не сможет увидеть ошибку и вернуться назад. От напряжённой собранности пульс стучал в висках, и виски взмокали, и он ещё прислушивался к Эдвину и, не скашивая глаз, следил за ним боковым зрением.

Как же тянуло посмотреть на экран…

Кнопка «вызов». Том не знал, пошёл ли вызов, но взял за единственную версию, что пошёл, а не он сидит и ждёт впустую. Потому что это была его единственная надежда – звонок Оскару. Том и мысли не допускал, что Оскар может быть в курсе происходящего.

- Да? – ответил Шулейман.

Том не слышал, зажимал пальцем динамик, чтобы звук не донёсся до Эдвина. Он верил, верил, что не ошибся. Нужно было что-то сказать, чтобы Оскар понял, что происходит. Оскар спасёт его.

Том убрал палец с динамика и повернул голову к Эдвину:

- Вы ведь на самом деле не выстрелите в меня сейчас? – спросил он неуверенным голосом. – Мы же в машине?

- Машине ничего не будет.

Помолчав, Том задал ещё один вопрос:

- Куда мы едем? Долго ехать?

Эдвин посмотрел в окно, затем на часы на левой руке и ответил:

- У тебя есть ещё два часа.

Голоса доносились до Оскара приглушённо, но он всё равно узнал Эдвина. Он отклонил вызов.

Через пару секунд у Эдвина зазвонил телефон. Он ответил, но не успел даже поздороваться и услышал:

- Вези Тома домой, - спокойно приказал Оскар. – Ко мне. И сам зайди.

Не ожидая ответа, он отключился. Он не сомневался – Эдвин не рискнёт ослушаться.

Опустив телефон, Эдвин непонимающе, неверующе, с ненавистью уставился на Тома. Звонок Оскара не мог быть случайностью. Теперь он ничего не может сделать, потому что Оскар знает, что Том с ним.

Эдвин резко схватил Тома за скрытую от него, правую руку, вытягивая её к себе, и увидел – лежащий на сиденье мобильник. Не нужно было проверять, чтобы понять, что Том сделал.

- Ты опаснее, чем я думал, - проговорил Эдвин, пристально, жёстко глядя Тому в глаза. – Что ж, ты выиграл время.

Он отпустил руку Тома и, нажав кнопку на панели, сказал водителю:

- Разворачивай. Домой к Оскару.

Том только сейчас выдохнул. И только сейчас почувствовал, как безумно частит у него сердце. Он справился, он снова выжил. Но смотреть на Эдвина всё равно было страшно и иррационально стыдно.

Дорога обратно прошла в полном молчании. Эдвин был поражён, но поразила его не столько изворотливость Тома, сколько степень его наглости. Он заранее прикинул, какими способами Том может попытаться спасти свою шкуру, чтобы пресечь любую возможность выкрутиться, но такого поступка он не предвидел. При всём желании подумать обо всех вариантах, ему такое не пришло в голову.

Будучи уличённым в измене, обратиться за помощью к тому, кому изменил. Это какую наглость надо иметь, чтобы так поступить?

Но это не конец. Том выиграл раунд, но не игру. Недолго ему осталось праздновать победу. Эдвин, раз не получилось избавиться от овечки, был твёрдо намерен раскрыть Оскару глаза на то, кого он пригрел. Оскар такого не потерпит. А дальше всё будет зависеть от овечки: если у Тома хватит ума не пытаться вернуть Оскара, то будет жить, если не хватит, придётся помочь ему исчезнуть.

- Не пытайся убежать, - сказал Эдвин, когда они вышли на улицу.

Том развернулся к нему с искренним непониманием:

- Я здесь живу. Зачем мне убегать?

- Мало ли. Иди.

Как Эдвину надоел этот вид невинной овечки… Интересно, на что Том рассчитывает, продолжая играть? Думает, Оскар простит ему всё за красивые глаза? Одного трахает, другому, кому выгодно, подставляет зад. Редкостная дрянь. Ещё и невинность и неразумность корчит до конца.

До лифта шли молча, в нём ехали тоже; Том смотрел в пол. Дверь Оскар открыл заранее. С каждым шагом Том шёл всё медленнее, врастал в пол, едва не начал упираться, но всё без единого звука. Ему было страшно представать перед Оскаром. Страшно до постепенно замирающего дыхания и болезненно чётких, гулких ударов сердца.

- Заходи, - Эдвин втолкнул Тома в гостиную.

Том и так не собирался сопротивляться, не решился бы и по инерции прошёл вперёд. Он увидел Оскара лишь мельком, прежде чем снова опустил голову и вперил взгляд в пол, но и этого взгляда длиною в секунду хватило для того, чтобы захотеть умереть.

Преступление и наказание и обличение. Момент X, в котором сошлись все линии, настал.

Том не рассчитывал и не надеялся на то, что Эдвин не расскажет про него. Расскажет, он дал это понять всем своим поведением. И Оскар поверит. Поверит, потому что это правда.

Можно начинать обратный отсчёт до конца. Сейчас Эдвин скажет: «Том тебе изменяет, он полтора месяца спал с Марселем за твоей спиной», и всё пойдёт прахом. Закончится их с Оскаром счастливая жизнь. Хочет он того или нет, но перевернётся страница его истории, и в новой главе Оскара уже не будет.

Счастливая жизнь… Тому стало так больно от понимания, что через считанные минуты он всё потеряет, что хоть плачь. Потеряет дом – единственное место в мире, которое он без сомнения называет своим домом, потому что так чувствует. Потеряет человека, который, он понял сегодня, всё-таки особенный, который нужен ему. Понял и хотел всё исправить. Он ведь хотел…

Но слишком поздно. Он изменял и лгал, и хуже самой физической неверности то, что он говорил, как вёл себя. Он обманывал, смотрел в глаза и обманывал, играл…

Всё это были не мысли, а чувства. А чувствам достаточно одного мига, чтобы развернуться внутри и прожить целую жизнь.

- Отчего так грубо? – поинтересовался у Эдвина Шулейман, вальяжно восседающий в центре дивана.

- Сам расскажешь? – Эдвин дёрнул Тома за локоть.

Том молчал, смотрел в пол, втянул голову в плечи. Уходят последние секунды.

Том закрыл глаза. Просто моргнул чуть дольше обычного, как ни хотелось не поднимать веки. Он не мог позволить себе разводить драму – доигрался уже. Он должен принять реальность без слёз и ужимок, даже если ужимки идут от сердца.

Оскар никак не отреагировал на грубость Эдвина, выглядел как образчик завидного пофигистического спокойствия и лишь неторопливо перевёл взгляд с Эдвина на Тома и обратно.

- Том тебе изменяет, - сказал Эдвин, внутри испытывая радость и удовлетворение от того, что настал момент обличения гадины. – Уже полтора месяца.

Отсчёт окончен. Время вышло. Том буквально чувствовал, как через всё настоящее пролегает трещина глубиной с бездну, разделяющая жизнь на «до» и «после», и его окутывает безвоздушный вакуум, в котором каждый вдох причиняет боль. В груди глухой стук, перед глазами пол и собственные ступни.

Том хотел поднять голову, чтобы принять последствия своих действий с достоинством, которого ему не хватало, когда он эти действия совершал. Но он не мог заставить себя это сделать, не находил сил. Ему было слишком стыдно, слишком страшно, слишком больно.

О чём он думал, когда решил позвонить Оскару? Позвонить с сигналом S.O.S человеку, которого предал, обманывал, понимая, что всё вскроется. Ответ прост – ни о чём, Том хотел выжить. Когда жизнь под угрозой, сознание сужается до точки – выжить. Любым способом. В такие моменты нет мыслей, ничего не имеет значения, кроме этой конечной цели. То же самое Том пережил на улицах Хельсинки, когда понял, что ещё немного, и он просто упадёт без сил и вскоре замёрзнет насмерть. Тогда он позвонил Оскару, и Оскар его спас. Сегодня он снова увидел в звонке Оскару единственный способ уйти от смерти. Оскар снова спас.

В машине Том не думал. Но теперь мысли были…

Сейчас Оскар ответит и…

- С Марселем? – с прежним расслабленным спокойствием поинтересовался Оскар.

Эдвина немного покоробил его тон, но он не подал об этом вида и ответил:

- Да.

- Я в курсе.

Эдвин открыл рот и завис, потому что до него с опозданием дошло сказанное Оскаром. Том вскинул голову и изумлённо уставился на Оскара. Эдвин, стоявший рядом с ним, этого не заметил, потому что был не менее поражён и дезориентирован.

- Ты знаешь? – переспросил Эдвин.

- Да. Как я могу быть не в курсе, если это была моя идея? – Шулейман развёл руками и откинулся на спинку дивана. – Все эти зажатые отношения с кучей правил, написанных непонятно кем, не по мне. Отношения с определённой степенью свободы куда здоровее и долговечнее. К тому же мне нравится мысль, что Том трахается с кем-то там и возвращается ко мне. В конце концов, ему тоже иногда нужно быть мужчиной, а со мной, сам понимаешь, это не получается. Я одобрил Марселя. Он нормальный парень, безопасный. Думаю как-нибудь позвать его к нам третьим. Вот только не уверен, что он выдержит двоих, потому что с ним и я, и Том будем в активной роли.

Эдвин почувствовал, что ему нужно сесть, настолько его выбили из колеи слова Оскара, они перевернули его видение ситуации с ног на голову, разбили вдребезги, спутали всё в голове. Но он не сел.

До этого Том думал, что Оскар – или он сам – бредит, настолько сумасшедшим образом не сочеталось то, что он говорит, с тем, как он должен был себя вести в настоящей ситуации. Но сейчас Том понял, что – Оскар покрывает его перед Эдвином.

Тому захотелось провалиться сквозь землю. Желательно сразу в ад. Потому что в аду ему и место. Он изменял. Он обманывал. Он, когда уже был неверен, истерику развёл, доказывая, что не изменяет. Бил себя в грудь «я никогда!» и Оскара выставлял виноватым. Переводя стрелки, обвинял Оскара в том, что он о нём плохо думает, раз считает, что он, Том, на такое способен. Он лгал, лгал, лгал… Спал с другим и лгал, играл – вёл себя как последняя дрянь.

И сейчас, когда всё вскрылось, Оскар, и бровью не поведя, помогает ему. Том не питал надежд по поводу «потом», не обманывался. Это всего лишь спектакль для Эдвина, а потом они поговорят по-настоящему, или не поговорят. Но то, что Оскар это делал, всё равно говорило о многом и стоило очень дорого.

Хотелось крикнуть: «Хватит! Не прикрывай меня! Я виноват! Я заслуживаю наказания!». Но Том не смел и рта раскрыть. Оскар всегда знает, что делает, не хватало ему ещё и это испортить.

Эдвин был растерян и почти разбит. Но, пусть с некоторым опозданием, но в нём сработала внимательность, и он произнёс:

- Если так, то почему Том не сказал мне об этом? И почему сейчас молчит и глаз не поднимает? – Эдвин посмотрел на Тома и снова на Оскара.

- Том, на минуточку, глубоко травмированный человек с тяжёлым психическим расстройством в прошлом, находящийся в процессе реабилитации. Он сейчас живёт как здоровый, нормальный человек, но, стоит применить к нему хоть какое-то насилие, его отбрасывает назад. Ты и здесь, в моей квартире, толкнул его. Уверен, в машине ты тоже не был с ним ласков и дружелюбен. И чего ты ожидал? – Шулейман в упор посмотрел на Эдвина.

А Эдвин снова посмотрел на Тома. Если отойти от уверенности, что Том виновен, и не пропускать всё через эту призму, то он действительно выглядел… испуганным.

- Однажды во время секса я схватил Тома за волосы и придавил к постели, - продолжил увещевать Шулейман, - и знаешь, что у меня было вместо оргазма? Вместо него у меня было успокаивание истерики и воздержание, пока Том не отошёл.

Он порядочно приукрасил реальный случай. На самом деле Том действительно сильно напрягся и запротестовал, но, когда Оскар отпустил, никакой истерики у него не случилось, и они благополучно продолжили и закончили.

- Так что имей в виду, если из-за тебя Том снова станет неприкасаемым, я очень разозлюсь, - закончил мысль Оскар.

Эдвин молчал. Кажется, впервые в жизни не знал, что сказать, и – точно впервые в жизни – чувствовал себя идиотом. Всё оказалось совсем не так, как ему виделось. Всё смотрелось так стройно, но только потому, что он смотрел на каждый факт только под одним углом. Потому что, положа руку на сердце, хотел, чтобы Том был виноват.

У Эдвина не было причин не верить Оскару, потому приходить признать – он ошибся. И не просто ошибся, а сел в лужу.

А Шулейман не останавливался: он добивал и в своей обычной щедрой манере отвешивал сверх меры:

- А если бы Том не догадался набрать меня? – от объяснений Оскар перешёл к прямым претензиям. – Ты представляешь, что было бы? Ты как раз представляешь, - он ткнул в Эдвина пальцем. - Поэтому в следующий раз, прежде чем что-то предпринимать, посоветуйся со мной во избежание вот таких недоразумений. Понятно?

- Понятно, - ответил Эдвин.

- Свободен.

Человек, которого он нянчил в глубоком детстве, сухо отсылает его… Это резануло. Оскар по праву положения имел право разговаривать с ним, Эдвином, как босс, но он никогда так не делал. То, что Оскар заговорил так сейчас, доказывало, что он крайне недоволен.

- Захлопни дверь! – крикнул вслед Эдвину Шулейман.

Вот и всё. Они остались вдвоём. Настало «потом».

Тому было страшно. Его жизни теперь ничего не угрожало: Оскар не убьёт его, не покалечит, максимум один раз ударит. Но страшно было так, что стыла кровь. Невыносимо было. Это не животный страх, а человеческий, такой, какого Том никогда прежде не испытывал – и лучше бы не испытывал вообще никогда. Страх не за свою жизнь, а страх – я буду с этим жить. Он собственными руками всё разрушил.

Изменял, обманывал и оказался настолько наглым, чтобы просить спасения, пусть и не словами, у того, кого предал.

«Не пожалей»

Том жалел. Как же он жалел…

Казалось, между настоящим моментом и разговором с папой прошла как минимум неделя, он как будто был в другой жизни. Но на деле прошли от силы три часа. Три часа назад он понял, что хочет быть только с Оскаром, он думал, как расстанется с Марселем, как вернётся домой, к Оскару, с чувством облегчения, потому что принял правильное решение, и наконец-то будет честен в своих чувствах, мыслях и поступках. Будет сидеть рядом с ним и будет счастлив – потому что счастлив.

Три часа назад он думал о будущем и, пускай не загадывал, видел его исключительно светлым. А сейчас будущего уже не было – не было общего будущего.

Он сам всё разрушил.

«Не пожалей»…

«Жалею… Я бы всё отдал за то, чтобы отмотать время назад…».

Хотелось обратно в машину к Эдвину. Том даже был готов вернуться в подвал. Что угодно, только не это. Только не понимание, что находится в этой квартире в последний раз. Только не необходимость рано или поздно посмотреть в глаза.

Лучше бы он получил пулю в голову.

Шли минуты. Том ждал приговора – приговора, который он уже и так знает. Но Оскар молчал и – Том не видел этого, но чувствовал – смотрел на него. Лучше бы Оскар накричал на него, назвал последними словами; лучше бы ударил, да хоть избил. Что угодно, только не молчание. Это как последние минуты перед казнью, когда ты знаешь, что умрёшь, а продление жизни становится лишь дополнительной мукой.

Страшно было до спазма межрёберных мышц и мелкой, противной, бесконтрольной дрожи мышц челюстных. Наверное, этого не было заметно со стороны, но Том чувствовал эту гадкую, ноющую, раздражающую мозг дрожь.

- Ну, может быть, ты что-нибудь уже скажешь?

Молчание нарушено. Приговор…

Том сглотнул, чувствуя болезненный спазм ещё и в горле, и тихо спросил в ответ:

- Мне уйти?

- А ты хочешь уйти? – также ответил вопросом на вопрос Шулейман, пристально, выжидающе смотря на Тома.

Том отрицательно покачал головой – и его прорвало. Он зажмурился, зарыдал и упал на колени. Подполз к Оскару и обхватил его за ноги, утыкаясь лицом в колени.

- Прости меня, прости… Ты совершенно верно поставил мне диагноз при первой встрече, я клинический идиот!.. Я…

- Я по-прежнему запрещаю тебе сморкаться в мою одежду, - Шулейман попытался стряхнуть Тома.

Том вскинул голову, разомкнул руки, резко втянул воздух и подавился содержимым носа, потёкшим в горло.

- Не давись, - сказал Оскар. – Я не хочу тебе сопливому делать искусственное дыхание.

Том прокашлялся, постучав себя кулаком по груди, и непонимающе посмотрел на Шулеймана исподлобья. Он не мог понять, почему Оскар так спокоен, говорит в своей обычной манере. Или ему кажется?

Он даже плакать перестал от неожиданности и растерянности, только нос продолжал подтекать.

- Оскар, я…

- Ты клинический идиот, - кивнул Шулейман. – Это я понял. Что ещё?

- Я…

- Ты мне изменил, - снова сказал за Тома и кивнул Оскар.

Том потупил взгляд и тихо сказал:

- Это правда.

- Я знаю.

Том поднял взгляд. Он определённо не понимал, что происходит – что происходит у Оскара в голове? Он подумал, что, может быть, потерял сознание от перенапряжения и этот разговор лишь его галлюцинация.

- Почему ты так спокоен? – неуверенно, но не опуская глаз спросил Том.

- Потому что для меня это не шок-новость. Всё идёт по плану, - пожал плечами Шулейман.

- В смысле по плану? – Том округлил глаза и забыл дышать.

У Оскара не было шока, зато был у него.

- В том смысле, что я знал, что ты загуляешь, - отвечал Оскар. – Правда, я думал, что всё будет немного иначе: ты найдёшь того, кто тебе понравится по-настоящему, и уйдёшь от меня. Но настоящий вариант мне нравится больше.

- Ты не злишься? – неверяще спросил Том.

- Как видишь, - пожал плечами Шулейман. – Я знал, что ты спишь с Марселем. Не на сто процентов я бы уверен, но я не удивился.

- В смысле знал? – выдохнул Том; глаза у него расширялись всё больше, хотя казалось, больше некуда.

- В том самом. Помнишь наш разговор, когда я увидел его фотографию в постели? Ты очень виртуозно играл, я даже тебе поверил и почти почувствовал себя виноватым за то, что незаслуженно оскорбил тебя. А потом я подумал… Ты кое в чём прокололся. Знаешь в чём?

Оскар пристально, с хитрой чертинкой во взгляд посмотрел в глаза Тому, выдержал паузу и сказал:

- Хотя с чего это я буду облегчать тебе жизнь, а себе усложнять? Сам думай, в чём твоя ошибка.

- Почему ты не сказал, если знал?

- Потому что ты бы всё равно всё отрицал и желаемого результата я бы не добился. Иногда лучше выждать время и просто понаблюдать. Так я и поступил. Я решил дождаться «фазы Тома» и тогда прижать тебя и вывести на чистую воду?

- Фазы Тома? – непонимающе переспросил Том.

- Да. Заметил ты или нет, но тебя швыряет из стороны в сторону. Ты ведёшь себя то как Том, то как Джерри. Вот сейчас у тебя «фаза Тома».

- Я не понимаю… - Том покачал головой.

У него мозг жижился и отказывался перерабатывать информацию.

- Точно «фаза Тома», - сказал Оскар.

- Оскар, неужели тебе всё равно? – спросил Том и снизу посмотрел на парня. – Я же… - он нервно качнул головой. – Я изменял тебе, я обманывал тебя…

- Я понял с первого раза, можешь не пересказывать, - остановил его потуги Шулейман.

- Тебе всё равно? – повторил Том.

- Нет, мне не всё равно. Но у меня есть только два пути: принять твоё поведение или страдать – самому или бонусом заставить страдать и тебя. Заставить тебя страдать?

Том отрицательно помотал головой, изломил брови, отчего взгляд стал совсем непонимающим, беззащитным, испуганным.

- Вот и я не хочу страдать, - сказал Шулейман. – Так что живём дальше.

- Но так не бывает: нельзя захотеть не чувствовать и не чувствовать, - Том зажмурился на мгновение, мотнул головой. - Это невозможно.

- Я такой человек, - Оскар развёл руками. – И я знал, на что иду, связываясь с тобой. Это не самые приятные обстоятельства, но они для меня ничего не значат.

Том наклонил голову и начал выводить отрывистые узоры на его джинсах, и сбивчиво заговорил:

- Оскар, я… Я собираюсь порвать с Марселем. У нас и не было отношений, я имею в виду – больше не… Ты понял. После всего этого ты не должен мне верить, но я сегодня говорил с папой и понял, что хочу быть только с тобой. Я шёл домой и думал о том, как поговорю с Марселем и больше не буду путаться. А потом Эдвин… Ты не поверишь мне, ты не должен. Но я клянусь, что было так. Я больше никогда не буду. Мне нужен ты. Я боюсь тебя потерять… Я боюсь потерять тебя так же сильно, как смерти. Я понял это сегодня, только сегодня, потому что до меня туго доходит. Клятвы неверующего человека ничего не стоят, но я не знаю, как ещё сказать. Я клянусь, что не лгу сейчас.

- Я тебе верю.

Том почувствовал такое облегчение с привкусом лёгкой, несмелой, головокружительной эйфории, какое чувствует приговоренный к смерти и оправданный в последний момент. Он уткнулся лицом в колени Оскара, трепетно схватился обеими руками за его ноги.

- Я тебя не заслуживаю… - прошептал Том.

- Знаю. Ты это уже говорил.

- Надеюсь, я этого больше никогда не скажу… В смысле – надеюсь, что я больше никогда не сделаю такого, после чего смогу так сказать.

- Я бы на это особо не рассчитывал.

Оскар запустил пальцы Тому в волосы на затылке, слегка массируя кожу у корней. Том, преисполненный распирающим счастливым и благодарным чувством, резко поймал его руку, прижался губами к пальцам и, не отпуская, снова уткнулся лицом в колени.

- Оскар, зачем ты наврал Эдвину? – спросил Том через пару минут, подняв голову.

- Чтобы он отвязался от тебя. Пусть думает, что думает. Но мне не улыбается его самодеятельность.

Том вновь спрятал лицо у Оскара на коленях.

- Ещё раз – я тебя не заслуживаю. Надеюсь, это точно последний.

Глава 17

- Том, ты в порядке? – не поздоровавшись, спросил Марсель, набравший Тома.

Его голос звучал взволновано, лжецом он был всё-таки никудышным. Но он не мог не позвонить, не мог больше отсиживаться в невыносимо давящем незнании и думать, что, вероятно, с Томом уже случилось самое страшное – расплата за измену человеку, которому нельзя изменять.

От этого звонка ничего не будет, так рассудил Марсель, он же не будет рассказывать Тому того, что ему запретили рассказывать, а всего лишь узнает, как он.

- Да, в порядке, - Том не обратил внимания на интонацию друга, улыбнулся. – Тут такое было… Ты не представляешь! Оскар узнал о нас с тобой, ему Эдвин рассказал – это глава службы безопасности. И Эдвин хотел меня убить.

Он не подумал о том, что не стоит рассказывать постороннему человеку, что люди, работающие на его парня, занимаются такими делами. У Тома бурлили эмоции и после всей этой ситуации и разговора с Оскаром, произошедшим пару часов назад, жизнь снова играла всеми красками, потому он взахлёб делился с другом.

- Оскар спас меня. Я дважды успел попрощаться с жизнью – с жизнью в принципе и с жизнью с Оскаром, но всё закончилось хорошо. Я…

Том замолчал на полуслове, прикусил губу, на секунду куснул себя за кончик пальца – эта привычка уже давно оставила его, а сегодня вдруг вернулась, и сказал:

- Лучше я при встрече всё расскажу. Марсель, давай встретимся? – попросил он. – Мне нужно поговорить с тобой.

На том конце связи Марсель тоже прикусил губу и опустил голову и, скрепя сердце, ответил:

- Нет, не встретимся.

- Ты занят? – простодушно спросил Том и взглянул в окно. – Да, уже довольно поздно. Давай завтра.

- Том, ты меня не понял, - Марселю очень тяжело давались эти слова. – Я не занят сегодня, но я не хочу с тобой видеться. Ни сегодня, ни завтра, никогда.

Он сказал. Он знал, что поступает правильно, и никак иначе поступить не хотел. Но в груди кололо и тянуло. Такого друга, как Том, у Марселя никогда не было, и, наверное, никогда не будет. Но его и не должно было быть, изначально не должно было. Это какая-то ошибка в системе мироздания, что они сошлись.

Марсель не мог сказать, что в Томе такого особенного – он просто удивительный, и терять его, отказываться от него было больно. Но если не отказаться, может быть ещё больнее.

Том, услышав его, замолчал в тяжёлом, нежданном, неприятном недоумении. От улыбки в глазах не осталось и следа, она сменилась напряжением и растерянностью.

- Ты не хочешь меня видеть? – переспросил Том.

- Хочу, - Марсель не удержался от того, чтобы сказать правду; он был серьёзен, напряжён. – Но мы больше не должны встречаться. Это было ошибкой.

- Если ты говоришь о нашей связи, то я тоже так думаю, - мотнув головой, спешно проговорил Том. – Об этом я и хотел с тобой поговорить. Вот чёрт… Я не хотел решать это по телефону, но нам лучше снова быть только друзьями.

Он выдержал паузу и осторожно добавил:

- Ты согласен?

Марсель устало вздохнул и свободной рукой потёр лицо. После позавчерашнего визита Эдвина он и так не мог спокойно ни спать, ни жить, а этот разговор выжимал остатки сил, душу выматывал. Хотелось скорее закончить, поставить точку и забыть.

- Не согласен, - ответил он. – Мы больше не будем общаться. Пожалуйста, не звони мне, не пиши и не приходи. И на работу ко мне тоже не приходи.

Он думал, что, наверное, надо будет сменить место работы. Как раз его работа была не той, за которую стоит держаться. Правда, уходить ему было некуда.

- Марсель, что случилось? Почему ты так говоришь? Я не понимаю.

- Ничего не случилось.

- Тогда почему? Я тебя чем-то обидел? Или… Я не знаю. Ты можешь объяснить?

Марсель вновь вздохнул и потёр лицо, и сказал:

- Ко мне приходил Эдвин.

Он подумал, что, раз ситуация уже разрешилась, он может об этом рассказать.

- Так вы знакомы? – глупо спросил в ответ Том.

- К сожалению, да.

Наивное непонимание и взбудораженность схлынули. Том внутренне напрягся, переложил телефон в другую руку и спросил:

- Он ведь ничего с тобой не сделал?

- Нет. Но обещал сделать.

- Не сделает! – с непоколебимой уверенностью воскликнул Том.

Он мотнул головой и улыбнулся, потому что ему наконец-то стало ясно, почему Марсель так себя ведёт, и его причины были уже решённым вопросом.

- Оскар поговорил с Эдвином, он ничего тебе не сделает. Ты зря переживаешь. И… Извини за то, что втянул тебя в такую ситуацию.

- Ты не виноват. Но это ничего не меняет.

- Почему не меняет? – Том всплеснул рукой. – Марсель, ты слышал меня? Никто ничего не сделает. Да и за что делать, если мы будем просто друзьями?

- Теперь никто не поверит, что мы просто друзья.

Марсель слышал, как Том открыл рот, хватанув воздуха для ответной тирады, и, пресекая её, добавил:

- Можешь считать меня трусом, но я боюсь. Я не хочу бояться и не хочу, чтобы произошло что-то плохое. Поэтому нам лучше прекратить общение.

- Марсель…

- Том, пожалуйста, - Марсель покачал головой, перебив Тома. – Я не переменю своего решения. Прощай.

Он отключился. Том посмотрел на экран телефона, на котором горела заставка и часы, и опустился на край кровати, положив руки на колени.

Краски померкли. Тому было грустно, тоскливо и обидно, но он не мог ни в чём обвинить Марселя и не хотел названивать или ещё что-то делать, чтобы переломить ситуацию и сохранить его – он слишком хорошо знал, что такое страх. Марсель имел полное право не хотеть водиться с ним, с тем, кто несёт угрозу. Том принял его выбор, но от этого принять потерю было не легче.

Том не хотел терять Марселя. Это было не то острое, пробивающее насквозь и парализующее чувство, какое он испытывал, думая, что потеряет Оскара. Но сейчас он тоже ощущал сквозняк в груди, знакомый сквозняк, который приходит, когда теряешь кого-то, кто занимал свою нишу в сердце, когда жизнь вырывает из тебя этот кусок, и на его месте неминуемо образуется пустота. От пустоты всегда веет холодом и чёрно-серым безрадостным цветом.

Эта пустота быстро стянется – он и не такое переживал, это точно переживёт. Но сейчас тоска и обида – просто обида, не на кого-то конкретного - подступали к горлу и сжимали его.

Том больше не сомневался в своём отношении к Оскару, он нужнее самых нужных, самый важный, самый близкий, самый, самый, самый. Но Марсель тоже был ему нужен, иначе, не так кардинально, и без него мир не рухнет, но тоже нужен. Оскар – это основа, центр, Солнце. Но Тому нужны были ещё какие-то планеты в своей галактике, чтобы она была настоящей, полноценной.

Он бы не страдал, если бы они с Марселем со временем потеряли друг к другу интерес и естественным образом прекратили общение. Но то, как получилось, было слишком резко, несправедливо. В их отношения вмешались снаружи. С этим тяжело было смириться – с тем, что раз, и всё, и это причиняло боль.

Через полчаса к Тому зашёл Оскар. Том слышал, как открывается дверь, и понимал, кто пришёл – точно не Жазель, а кроме неё оставался только один вариант, но не успел и не захотел делать вид, что всё в порядке. Он по-прежнему, ссутулившись, сидел на краю кровати с телефоном в руках, экран которого давно погас.

- По какому поводу страдаешь? – поинтересовался Шулейман, подойдя к нему и сложив руки на груди.

У Тома промелькнула мысль, что, может, не стоит обсуждать с Оскаром Марселя и свои чувства, связанные с ним – после того, как всё вскрылось, точно не стоит. Но он не захотел таиться.

- У меня снова ноль друзей, - с грустной улыбкой сказал Том, крутя в руках мобильник.

- А подробнее?

Том тяжело вздохнул, прикрыв глаза, и пересказал разговор с Марселем: поведал про визит к нему Эдвина, про то, что Марсель боится, и поэтому их дружбе пришёл конец.

Оскар выслушал его и фыркнул:

- И нужен тебе такой трус? – он сел рядом и посмотрел на Тома.

- Бояться не зазорно, - ответил Том, не защищая Марселя, но объясняя, как он думает. – Мне тоже было страшно, когда за меня взялся Эдвин. Но у меня есть ты, а у Марселя тебя нет, его некому защитить.

- И кто в этом виноват?

- Никто. Я просто говорю, что понимаю его чувства.

- Тогда почему страдаешь?

Том пожал плечами и, не поднимая головы, ответил:

- Потому что он мой единственный друг… Был, - Том начал нервно крутить, заламывать пальцы. - Я переживу это, и наверняка у меня будут другие друзья, но мне бы не хотелось его терять.

Он повернулся к Оскару, подсел ближе и обнял, уткнувшись носом в основание шеи.

- Странно говорить об этом с тобой… И я боюсь, что зря это делаю, что ты подумаешь, что я снова играю – или что у меня нет совести. Пожалуйста, не думай так, я не хочу тебя задеть и не хочу показать, что кто-то мне нужен, а ты нет. Это совсем не так.

- Поразительный ты человек, - усмехнулся Шулейман, обнявший его в ответ одной рукой. – То творишь то, за что должно быть стыдно, и тебе ни капли ни стыдно. То боишься лишнее слово сказать, чтобы не обидеть. Хоть я и знаю, почему так происходит, не удивляться всё равно не получается.

- Мне было стыдно, - Том поднял голову и немного ослабил объятия, но не убрал руки. – Стыдно и очень страшно, когда я стоял перед тобой в гостиной и думал, что это конец, в котором только я сам виноват.

Он, тихо, протяжно вздохнув, отпустил Оскара и отсел на прежнее место.

- И сейчас мне тоже стыдно, - добавил Том, не смотря на Оскара. – Стыдно за то, что я говорю тебе это всё.

- Думаешь, правильнее делать вид, что ничего не было, Марселя не существует, и ты ничего не чувствуешь? – Шулейман подпёр кулаком голову и пытливо смотрел на Тома.

- Наверное, - неуверенно ответил Том, пожав плечами. – По первым двум пунктам точно лучше молчать. А о чувствах… - он задумался. – О чувствах тоже лучше не говорить, потому что они прямо связаны с первыми двумя пунктами.

- Пункты, пункты… - передразнил его Оскар. – Называй вещи своими именами. Вот скажи, чего ты сейчас хочешь? Не увиливай и не бойся. Говори.

- Я хочу, чтобы Марсель остался моим другом, - вздохнув, сказал Том и, посмотрев на Оскара, уточнил, подчеркнул: - Именно другом.

Ему было неловко, но Оскар сказал говорить прямо, поэтому он пересилил себя и произнёс:

- У нас хорошо получалось дружить, мне не с чем сравнивать, но мне так кажется, и со своей стороны я так чувствую. Марсель говорил, что ему тоже со мной легко и хорошо. А вот всё остальное у нас получалось так себе, - Том почувствовал, как кровь приливает к лицу, но не остановился. – С ним в постели мне было не так, как с тобой, совсем не так.

- А, так ты выбрал меня, потому что я в постели лучше? – издеваясь, спросил Шулейман.

Том не понял его интонацию и воскликнул почти испуганно:

- Нет! Для меня это вообще не имеет значения, - он мотнул головой.

Он поймал выразительный снисходительный взгляд Оскара и нехотя признал:

- Ладно, имеет значение. Именно после секса я впервые задумался, что делаю что-то не то и что он – не ты.

Том выдержал короткую паузу и, внимательно, с осторожностью посмотрев на Оскара, спросил:

- Мне замолчать?

- Пока что мне нравится то, что ты говоришь. Продолжай.

- О чём я говорил?

- О том, что после неудачного секса ты задумался.

- Он не был неудачным, - качнул головой Том. – Он был не таким. Ещё я хотел сказать, что с тобой не в сексе дело. Мы начали заниматься им относительно недавно, а до этого я даже думать о нём боялся, но моё отношение к тебе было таким же – я выбирал тебя. И если мы перестанем им заниматься, я останусь с тобой, и моё отношение к тебе не изменится.

Том помолчал, закусив губы, и спросил:

- Ты ведь и не сомневался в том, что лучше в этом плане?

Шулейман уклончиво пожал плечами, тем не менее, не пытаясь сделать не такое самодовольное выражение лица.

- Ты знал! – воскликнул Том и ударил его ладонью по плечу. – По глазам вижу!

Он улыбался и уже забыл о том, с чего вообще начался разговор. У Оскара был бесспорный талант отвлекать его – он сумел выдернуть его из полной безжизненной апатии, в которой Том пребывал в центре после всех известий и открытия памяти о подвале; ему под силу совладать с любым его состоянием, а тут всего лишь умеренная хандра.

- Мало ли, - вновь пожал плечами Оскар. – Кто знает, какие у него таланты – должны же быть хоть какие-то.

- У тебя уникальная способность принижать людей, - покачал головой Том.

- Я говорю правду. Он не может похвастаться ничем хоть сколько-нибудь выдающимся.

- Когда-то я тебе уже говорил – не всем повезло родиться так, как ты.

- Ну да, некоторым повезло примазаться к тем, кто родился так, как я, - Шулейман ухмыльнулся и, подсев к Тому, обнял его за талию.

- Я к тебе не примазывался, - важно поправил его Том. – Ты сам позвал меня.

- Почему-то мне вспоминаются фильмы ужасов, где в дом добровольно приглашают какую-то неведомую хрень, а потом не могут от неё избавиться…

- Хочешь от меня избавиться? – Том выгнул бровь и повернул к Оскару голову. – Не дождёшься. Неведомая хрень с тобой навеки.

Шулейман усмехнулся и, крепко взяв Тома за шею сзади, потянув к себе, на секунду прижался лбом к его лбу. Его от души позабавило, что Том поддержал тему, и глубоко внутри было приятно, потому что Том сказал: «Я с тобой навеки».

А Тому понравился этот его жест. Какой-то части него – не этой и не той – нравилось, что Оскар может вот так по-хозяйски, по беспрекословному праву сильного сгрести его, и не делает вид, что они равны. Странная эта часть, алогичная, потому что ему нравится быть сильным, но, кажется, и слабым тоже.

- Вечно я вряд ли буду жить, - сказал Оскар. – Но лет девяносто планирую. Так что, если ты не передумаешь, мучиться мне ещё долго.

Том резко свалил его на спину и упёрся руками в плечи, нависая сверху.

- Как я могу от тебя уйти?! – эмоционально произнёс он. – Никто не умеет обходиться со мной так, как умеешь ты. Я же без тебя впаду в депрессию, не найду из неё выхода и сопьюсь. Или впаду, не найду, пойду гулять ночью, чтобы проветрить голову, и меня убьют, изнасилуют и покалечат.

- Ага, именно в этом порядке.

Том лёг на Оскара и, погрустнев и водя пальцем по его плечу, сказал:

- Но я бы всё равно хотел, чтобы у меня был друг.

- А он боится, - кивнул Шулейман.

Он подумал и добавил:

- Окей, завтра съездим к нему.

- Зачем? – удивился, не понял Том и поднялся с него.

- Поговорю с ним, чтобы он не боялся.

Назавтра Оскар и Том поехали в магазин, где работал Марсель. От вида зашедшего Шулеймана у Марселя возникло одно-единственное непреодолимое, животное желание бежать, спасаться бегством немедленно, охватившее все мышцы жгущей, каменной судорогой напряжённой готовности. Он нервно засуетился на месте, думая одновременно о том, что сказать клиенту, с которым как раз разговаривал, потому что просто так сбежать он всё-таки не мог, и о том, куда ему бежать, где прятаться.

Шулейман окинул просторный торговый зал цепким взглядом и, найдя того, кто ему был нужен, направился к нему. Заметив его решительное приближение, Марсель почти решился бросить коробку, которую держал в руках, и просто побежать, так быстро, как только может. Но страх – и перед Оскаром, и глупый, сейчас точно не имеющий значения страх за то, что о нём подумают, если он так поступит, сковал, и он не успел. То, что рядом с Шулейманом был Том, ни капли не успокаивало, Марсель вовсе не смотрел на него. У него сердце билось так быстро и отчаянно, словно в последний раз.

- Нужно поговорить, - без приветствий и предисловий сказал Оскар, подойдя к Марселю. – На улицу выйдем, или у вас тут есть какое-нибудь уединённое место?

Том стоял рядом и молчал, не совсем понимая, что Оскар задумал, и только переводил взгляд с одного парня на другого.

Поздно бежать, надо было не тормозить. Марсель замер под выжидающим взглядом Шулеймана, до боли сжимая пальцами бока коробки, и ответил:

- Да, есть. Извините, вас обслужит другой консультант, - сказал он покупателю и поставил коробку. – Диана, ты можешь?..

- Да, - ответила девушка и подошла к ним. – Иди.

Прежде, чем все трое отошли, она с тревогой посмотрела на Шулеймана. Она не знала о недружеских отношениях Марселя с Томом, но приход Шулеймана и то, что он хотел лично переговорить о чём-то с Марселем, всё равно вызывало напряжение и подспудный страх за друга.

Марсель провёл их в служебную комнату-раздевалку и притворил за ними дверь. Разум говорил, что здесь, в магазине, где всюду свидетели и камеры, его точно никто не тронет, но расслабиться он всё равно не мог.

Оскар оглядел небольшое помещение со шкафчиками и двумя лавками, когда-то бывшее подсобкой, и выдал вердикт:

- Довольно убого. Лучше бы на улице поговорили.

- Мне нельзя выходить на улицу, я на работе, - тихо сказал Марсель, не понимая, зачем он это говорит - какое Шулейману дело до его объяснений?

Он глубоко, как перед прыжком с высоты, вдохнул и, решившись, спросил:

- О чём ты хотел поговорить?

Хотелось сказать «Вы», очень хотелось, но Марсель подумал, что сейчас официальность уже неуместна.

- Хочу сказать, чтобы ты не боялся, - как есть ответил Оскар.

Марсель удивлённо округлил глаза, Шулейман продолжал:

- Произошло недоразумение. Я не посылал к тебе Эдвина и не собираюсь посылать в будущем. А он не угрожал тебе, а всего лишь пугал, чтобы ты говорил и вёл себя примерно. Не знаю, что ты о нас думаешь, но ни я, ни мой папа – не бандиты, с ними не знаемся и такие методы не используем. Так что не бойся, никто тебя не тронет. Если, конечно, ты действительно из-за этого решил положить конец общению с Томом, а не использовал страх за жизнь как предлог.

Марсель открыл рот и закрыл. Мозг превратился в кашу от единственного пришедшего в голову предположения, вытекающего из слов Шулеймана.

- Спрашивай, - подтолкнул его Оскар.

- Я…

- И да – я знаю про тебя и Тома, - расставил точки над i Оскар, перебив Марселя. – Но я не имею ничего против того, чтобы вы продолжали общаться. Дружить, - уточнил он, но не слишком требовательно.

Марсель мотнул головой:

- Да, конечно, только дружить! Я…

- Ты в шоке? – предположил Шулейман, и так зная, что не ошибся.

- Да, - ломано кивнул Марсель.

- Я не удивлён. Так что, мы всё выяснили?

- Да. Но я…

Шулейман остановил Марселя:

- Потом будешь отходить от шока. У меня нет желания выслушивать твой лепет. Скажи, ты понял главное?

- Да, - вновь кивнул Марсель.

Казалось, что его заклинило, потому что в который раз подряд он повторял только «да».

- Что ты понял? – поинтересовался Шулейман, не сводя с него цепкого взгляда.

- Ты не собираешься меня убивать, - неуверенно произнёс Марсель.

Собственные слова показались ему нелепыми и невозможными, хотя они были именно тем, что он должен был сказать. Если не ошибся, конечно. Но никакого другого вариант он не видел.

- Правильно, - кивнул Оскар. – Побольше уверенности и было бы вообще здорово.

Он сощурился, выдерживая паузу, и похлопал Марселя по плечу, усмехнулся:

- Да выдохни уже. А то в обморок грохнешься, у вас тут и так вентиляция ни к чёрту.

Оскар не прилагал силу, но у Марселя всё равно подогнулись колени. Хорошо, что не упал, а только покачнулся. Он не ожидал, что Шулейман будет с ним так говорить – нормально, по-свойски, и тем более не ожидал, что тот до него дотронется.

Шулейман с его реакции вновь усмехнулся, громче, ярче, и вновь похлопал его по плечу. Том поймал себя на том, что сверлит Оскара напряжённым взглядом, потому что – он касается Марселя. Он большим волевым усилием заставил себя отвернуться, поскольку это уже никуда не годится: приревновать Оскара к Марселю, с которым сам изменял ему. Это уже паранойя, мания, что-то нездоровое, а ещё глупое и насквозь бессовестное.

«Так-то теперь Оскар имеет полное право мне изменить», - сам себе сказал Том и через секунду мысленно взвыл.

Хоть разумом он так считал, но всё остальное считало иначе и вспыхивало опасным огнём от одной мысли о том, что Оскар будет с кем-то другим. У него даже от простого близкого общения Оскара с кем-то крыша ехала, что же будет, если он изменит?! Том точно знал одно – это не станет концом, не отвернёт его от Оскара, но вот что будет непосредственно в тот момент, Том не мог представить. Думая об этом, он видел только ядерный взрыв.

«Мне надо лечиться, - заключил Том. – И избавиться от оружия, а то мало ли…».

Он перевёл взгляд к Марселю, напоминая себе, что они здесь ради разговора с ним, и Оскар ему помогает. Надо быть благодарным – и Том был! – но что-то пошло не так. Всякий раз, когда он видел у Оскара хотя бы намёк интереса к кому-то, привычное сознание выключалось, и в нём просыпался кто-то незнакомый, жёсткий, способный на всё, и не в мыслях, но в крови пульсировало, застилая глаза чёрно-алым: «Моё! Ты не смей! Ты не трожь!».

- Кстати, - произнёс Шулейман, - дружить с Томом – это не требование, за отказ тоже ничего не будет. Дальше разбирайтесь сами. Буду в машине, - сказал он Тому и покинул раздевалку.

Том и Марсель смотрели друг на друга и молчали, обоим было неловко.

- Теперь я понимаю, почему ты с Оскаром, - с немного нервной улыбкой произнёс Марсель. – Он… поразительный человек. Я не могу представить, кто ещё в таких обстоятельствах повёл бы себя так, как он.

- Да, он уникальный человек, - улыбнулся Том, а следом насторожился, прицепившись к словам друга. – Ты тоже так думаешь?

Он влепил себе мысленную оплеуху, сгоняя злостное помешательство, протяжно вздохнул и потёр руками лицо.

- Марсель, мне стыдно, но лучше я признаюсь сразу. Во время вашего разговора я приревновал Оскара к тебе и сейчас это продолжает меня тревожить.

- Ты с ума сошёл?! – округлив глаза, воскликнул Марсель. – Извини… Я хочу сказать…

- Ты всё правильно сказал, - кивнул Том, прервав друга. – Я сошёл с ума, каждый раз схожу, когда что-то такое происходит. Ты бы видел, что со мной творится, когда Оскар разговаривает с моей сестрой. – Том покачал головой и посмеялся с себя: - Хорошо, что она моя сестра, а то я мог бы сделать какую-нибудь глупость.

- Так я, оказывается, не того боялся?

- Да, - уверенно, глубоко кивнул Том. – Из нас двоих я опаснее. У меня вид и амплуа невинной овечки, поэтому про меня невозможно так подумать, но внешность обманчива и под белой шкуркой может скрываться что угодно, не безобидная овечка. Есть такой фильм ужасов – «Паршивая овца» называется, по-моему. Там по сюжету… Что я несу?

Он сконфуженно посмеялся с себя, потерев кулаком лоб, и взглянул на Марселя.

- Я скучал по тебе, - произнёс тот с искренней улыбкой.

Марсель скучал и по Тому в целом, и в частности по этой его манере говорить много и обо всём на свете. Уже сейчас скучал, потому что час назад думал, что больше никогда не увидит и не услышит его.

- Я тоже, - ответил Том с такой же улыбкой. – Когда ты сказал, что мы больше не должны общаться, я принял твой выбор, но мне всё равно было очень грустно. А… Получается, мы по-прежнему друзья?

- Я с удовольствием останусь – или, правильнее сказать, – снова буду твоим другом.

- Спасибо.

Том снова улыбался, ему было хорошо, хотя и волнительно, поскольку никогда прежде он не оказывался в такой ситуации, и улыбка сама лезла на лицо.

- И прости меня. Нет, не так, - Том стал серьёзным, мотнул головой, нахмурился. – Я прошу твоего прощения за то, что было. Между нами всё было добровольно, но я всё равно не должен был так поступать. По факту я обманывал только Оскара, а по сути вас обоих. Я делал, что вздумается, заботясь только о своих желаниях, потребностях и прочей ерунде, и не думал о том, что у тебя тоже есть чувства, мне в голову не приходило о них подумать. Я не говорю, что ты меня любишь или что-то такое, но связь всегда что-то значит, если она между не чужими друг другу людьми. А только я знал, что она значит, и это нечестно, несправедливо, подло с моей стороны. Хотя, честно говоря, я тоже не сразу начал понимать, что она значит… - он отвёл взгляд и почесал висок.

- И что она для тебя значит? – осторожно, но уверенно спросил Марсель, пытливо глядя на Тома.

Тома захотелось снова отвести глаза, но он не отвёл и качнул головой:

- Ничего.

- И для меня ничего, - Марсель легко, примирительно улыбнулся.

- Правда?

- Да. Можно сказать, что я был в тебя влюблён, а может, и сейчас тоже, но это чувства к тебе как к человеку. Я понимал, что то, что мы занимаемся сексом, ничего не значит и ни во что не выльется: ты не уйдёшь от Оскара ко мне, а если уйдёшь, это будет ошибкой. Я не хотел этого и не хочу. Ты дорог мне как друг, и я воспринимал нашу связь как секс по дружбе, только гораздо более запутанный, потому что мы ничего не обсуждали и ты несвободен. Поэтому я не в обиде и даже рад тому, что ты решил вернуться к варианту дружбы «без бонусов». Так и правда лучше.

Марсель смущённо улыбнулся, так же, как Том пару минут назад, почесал висок и добавил:

- И, пожалуй, мне лучше найти себе парня, чтобы вдруг не захотеть обратиться к тебе за помощью по старой памяти.

- Может, поискать тебе парня среди друзей Оскара? У него их много, должен быть хоть один гей.

- Нет, нет! – со смехом помахал руками Марсель. – Это слишком. Я в этот мир не впишусь.

- Я тоже не вписываюсь, - Том пожал плечами и развёл руками. – Но ты как хочешь. В принципе, подбирать кому-то пару действительно странно, - признал он то, о чём до этого не подумал.

Они поговорили ещё немного, буквально по паре-тройке фраз сказали, и Том вспомнил про время:

- Тебе, наверное, пора, ты же на работе?

- Да, пора закругляться. И так есть шанс, что меня уволят за отсутствие на рабочем месте, - без тени укоризны сказал Марсель.

Том преодолел разделявшие их шаги и обнял Марселя на прощание. Он не испытывал желания ни продлять этот контакт дольше и дольше, ни поцеловать – как в тот первый раз, когда небо обмануло и загнало их в квартиру. Ему просто захотелось обнять. С некоторых пор Том открыл в себе любовь к объятиям и потребность в них, но с важной оговоркой: ему нравилось обниматься только тогда, когда он сам того хотел, а когда кто-то обнимал его, он испытывал неловкость. Пока что этой почести удостоились лишь трое: Оскар, папа и Марсель.

Сейчас Том не думал об этом, но и тут Оскар оказался на первом месте. Том обнимал его, жался к нему, когда любого другого человека боялся и пальцем коснуться, потому что чужая кожа обжигала. И Оскар тоже обжигал, но и грел, с ним Том всегда ощущал себя в безопасности.

- Встретимся в субботу? – спросил Том, отпустив Марселя и заглянув ему в глаза.

- Давай. Я до пяти.

- Я помню.

Договорившись, они вышли в торговый зал и дальше разошлись. Том вышел из магазина. Оскар ждал не в машине, как сказал, а стоял рядом с ней, прислонившись к дверце и перекрестив ноги и руки. Увидев Тома, он оттолкнулся от авто и пошёл навстречу; они встретились ровно посреди широкого тротуара.

- Помирились? – поинтересовался Шулейман.

- Да, - Том открыто улыбнулся ему.

- И в горизонтальной плоскости помирились? – Оскар склонил голову набок, смотрел пристально, хитро, с прищуром. – Хотя нет, там в горизонтальной негде. В вертикальной?

Вместо ответа Том шагнул к нему и, привстав на носочки и взяв его за затылок, поцеловал.

- Пытаешься переключить меня и уйти от ответа? – усмехнулся Шулейман, разорвав поцелуй, но держа Тома в объятиях, сцепив руки у него на пояснице.

- Закрываю тебе рот, чтобы ты не портил светлый и радостный момент моей благодарности тебе, - хлёстко-прямолинейно ответил Том, смотря ему в глаза и также обнимая – за шею.

Он говорил это с затаённым игривым лукавством, доставшимся от «старшего брата», но стал серьёзным, добавил:

- Правда, спасибо. Ты не только не дал мне пинка под зад за моё поведение, но и помог исправить то, в чём ты даже не виноват. Я не могу поверить в то, что так бывает, но я знаю тебя, поэтому верю.

- Скажи ещё раз, - Оскар снова наклонил голову набок, смотрел в глаза, на губах блуждала ухмылка.

- Спасибо, - безропотно произнёс Том, улыбаясь и губами и глазами. – Спасибо, - повторил он шёпотом, потянувшись за новым поцелуем.

Его на самом деле распирало от благодарности и ощущения щемящего счастья до головокружения. Эти чувства требовали телесного подтверждения и выплеска. Поэтому он хотел касаться, целовать. Хотел, хотел, хотел.

Но Том не успел поцеловать. Оскар его опередил: схватил крепко, директивно, почти больно и первым впился в губы.

Для Тома сейчас не существовало ни шумной улицы, ни текущего мимо них потока прохожих, ни даже солнца – того, которое ярко светит в небе и льёт тепло. Он оглох и ослеп для всего остального мира.

Оскар, не прерывая поцелуй, отпустил Тома и, опустив руки ниже, схватил его обеими ладонями за ягодицы, крепко, беспардонно, ни капли не таясь и не стесняясь того, что они посреди оживлённой улицы. От этого нехитрого, прямолинейного, как удар в лоб, и одновременно ничего не требующего, просто существующего здесь и сейчас действия у Тома по позвоночнику прокатилась раскалённая волна.

Кровь мгновенно ударила в пах. Дыхание сбилось и сердце зачастило. Мысли исчезли. Ноги ослабли, и казалось, что земля под ногами покачивается. Зрачки расплылись и в глазах поплыло. Последнее стало и ощутимо, и заметно, когда Оскар отстранился, и Том открыл глаза. Том по глазам – по потемневшему, яркому, по-особенному блестящему, поплывшему взгляду видел и понимал, что Оскар сейчас чувствует то же самое, что и он.

- Жаль, что у меня в машине нет заднего сиденья, - задумчиво произнёс Шулейман.

- Но мы ведь можем пойти в машину?

Шулейман вопросительно выгнул бровь. Он не понимал, что у Тома на уме, но ему это уже нравилось.

- Пойдём.

Оказавшись в автомобиле, Том десять секунд сидел неподвижно и смотрел на Оскара. Затем подался к нему, поцеловал – отрывисто – в губы, в щёку, в косточку на нижней челюсти. Поцеловал – уже основательнее – в шею. Том медленно спускался, касаясь, прихватывая губами горячую кожу, насколько позволяла застёгнутая рубашка, и одной рукой начал расстегивать ремень Оскара.

Кончики пальцев покалывало. Том не думал, что делает – он делал то, чего хотел. Шулейман не мешал и молчал, с интересом наблюдал за его действиями. Это было тоже своего рода удовольствие, какое-то особенное удовольствие – видеть, что Том делает. Видеть и всё равно не понимать до конца, что будет или не будет дальше, поскольку с ним сложно быть в чём-то уверенным.

Расправившись с ремнём и ширинкой и с помощью Оскара приспустив на нём джинсы и трусы, Том обхватил ладонью ствол у основания и наклонился над его пахом. Закрыв глаза, он взял в рот совсем немного, сжал губы, втянув щёки, обсосал, обводя языком, и двинулся дальше, чувствуя, как горячая, твёрдая плоть прокатывается по языку.

Знание «нужно брать как можно глубже» уже не первый месяц как превратилось для Тома в идею фикс «взять в горло». Он, оправдываясь перед собой, что просто ради интереса читает, изучал теорию горлового минета и пришёл к выводу, что это несложно. Нужно только решиться.

Он решился.

Том не спешил, но действовал направленно. Головка проскользнула по корню языка и коснулась горла. Момент икс. Том сглотнул, пока у него ещё была такая возможность, глубоко вдохнул и плавно опустился ниже, пропуская член в горло. Оскар невольно распахнул глаза и схватил его за плечо. Он уже по первым действиям Тома в машине понял, что дело, должно быть, идёт к минету, но горлового он никак не ожидал. Том снова его удивил.

- Это не обязательно, - с хрипотцой произнёс Оскар, перебирая пряди волос Тома. – Мне и так приятно.

Том, не снимаясь с члена, медленно, осторожно крутанул головой: «всё в порядке, я знаю, что делаю». Возражений не последовало, и Том разом опустился до конца, так, что губы его теперь смыкались у самого основания.

- Твою мать!.. – Шулейман дёрнулся и выругался сквозь зубы от такого манёвра.

В первые три секунды Тому показалось, что это на удивление легко и не вызывает вообще никаких непривычных ощущений. Но затем горло сжалось, и в мозгу вспыхнул инстинктивный страх, что он задохнётся. Всё-таки природу не обманешь. Но нужно было обмануть. Вспоминая всё, что изучил, Том постарался дышать мерно, глубоко и носом и расслабить горло, погасить инстинкт, потому что это – не инородное тело, оно не случайно и не насильно в горло попало.

Получалось. А по прошествии двух минут он вовсе приноровился и голова отключилась, потому что необходимость в мыслительном процессе отпала.

Том чередовал глубокие и обычные движения, подключал руку и убирал, менял ритм, периодически останавливаясь на мучительно медленном и работая языком по кругу и по-всякому, и силу сжатия. В один крышесносно ощутимый глубокий момент, пришедший на смену дразнящей поверхностной ласке, Оскар, забывшись, схватил Тома за затылок, сжал в кулаке волосы. Но через секунду он разжал пальцы и убрал руку. Он на зубок знал свод правил, продиктованных прошлым Тома, и, когда не забывался, относился к ним с пониманием и не нарушал. В конце концов, «запретный список» никак его не ущемлял.

- Делай, как хочешь, - освободив рот и подняв к Оскару глаза, сказал Том. – Я тоже этого хочу.

Шулеймана прошибло нисходящей лавиной мурашек. У него был до неприличия богатый сексуальный опыт, но он со стопроцентной уверенностью чувствовал, что такого с ним не случалось никогда. В этих двух простых предложениях, сказанных Томом, было больше секса, чем в любой внешности, искусной речи, жесте, действиях. Это был секс какого-то иного порядка, высокого, берущий не за яйца, а за душу. Слова Тома прозвучали не вульгарно и не невинно, не решительно и не смущённо, но они были – естественны, правдивы, откровенны. Это была голая, ничем не прикрытая и не разбавленная откровенность без капли пошлости, несмотря на смысл, от которой охватывало оцепенение.

Том снова наклонился и вобрал в себя член и сам положил руку Оскара себе на затылок, говоря этим: я готов, я уверен, я твой. Шулейман откинул голову назад, на подголовник, вплетя пальцы в вечно путающиеся, пушащиеся шелковистые волосы Тома и закрыв глаза.

Том понял ещё кое-что. Ему и в голову не приходило сделать минет Марселю, а если бы он намекнул/попросил, Том не захотел бы этого делать. Потому что ему это действие не принесёт никакого удовольствия.

А с Оскаром приносило. Делая ему минет, Том испытывал странное, неправильное, медитативное удовольствие. Не случайное, не мимолётное удовольствие. Оно, то сильнее, то слабее, было каждый раз. Сейчас – такое сильное, что он мог бы так, неудобно согнувшись, просидеть три часа, пока челюсти не онемеют и не откажут. И он испытывал от собственных действий, от этого контакта, от ощущений такое же странное и конкретное, неестественное, нерефлекторное возбуждение. Возбуждение какого-то иного порядка, наслаивающееся и усиливающее желание обычное, вспыхнувшее посреди тротуара от одного наглого касания.

Это было сумасшествием! Тонировка на окнах надёжно скрывала их от чужих глаз, от того же магазина техники, напротив которого была припаркована машина. Но лобовое стекло было прозрачным и любой желающий мог заглянуть и увидеть, что происходит в низком суперкаре. Но Том не думал об этом, он по-прежнему был слеп и глух, и мира со всеми остальными людьми по-прежнему не существовало.

Глотать толком не пришлось, потому что сперма сразу выстрелила в горло. Том продолжал ещё с полминуты и выпрямился. Потянулась и опала на губы и подбородок нить слюны; на нижней губе остался белёсый след семени.

Оскар схватил Тома за затылок и, притянув к себе, поцеловал, вылизывая из его рта вкус чистого секса, собственный вкус с лёгким оттенком кофе, разбавленного молоком чуть ли не на две трети, который Том пил буквально перед выходом. Кажется, они ещё никогда не целовались так глубоко, с таким самозабвенным упоением. Расстегнув ширинку Тома, Шулейман оттянул резинку трусов и уверенно обхватил ладонью член.

Том, раз от раза не сдерживаясь, стонал Оскару в рот и хватал воздух тоже из его рта, с губ. Несмотря на то, что воздуха не хватало, он ни на секунду не отстранялся, чтобы как следует вдохнуть. Эти жадные, голодные, умопомрачительные поцелуи сейчас нужны были Тому не меньше, чем ласкающая его рука. Он слушал трансовую, уводящую в глубокий, тёмный анреал музыку собственного тела, которую играла бушующая кровь, пульсирующая в голове.

Оргазм был резким и сильным. Таким острым, что на несколько мгновений Том ослеп по-настоящему: мутная темнота, разбавленная светом, проникающим сквозь закрытые веки, стала абсолютной, такой чёрной, какой не бывает при жизни, всосав в себя каждый лучик. Том перестал дышать.

Лишившись сил на откате экстаза, Том уронил голову Оскару на плечо.

- У тебя есть салфетки? – спросил Том после. – Я… - он смущённо посмотрел на вязкие капли на обивке сиденья и своей и Оскара одежде. – Нужно вытереть.

- Посмотри в бардачке.

Салфетки нашлись. Оскар наблюдал, как Том вытирает за собой, и, когда он закончил и скомкал последнюю салфетку, усмехнулся:

- Видимо, я прирождённый педагог, всё-таки приучил тебя к чистоплотности.

- Скорее дрессировщик, - хмыкнул Том, но беззлобно.

Огрызаться всерьёз он сейчас был не способен.

- Как насчёт пообедать где-нибудь? – спросил Шулейман и сунул в рот сигарету. – Сомневаюсь, что ты наелся.

Том на секунду покраснел и, посмотрев на часы на приборной панели, улыбнулся:

- Четыре часа. Поздновато для обеда.

- Так мы и завтракали не в восемь.

Шулейман ловко натянул обратно трусы и джинсы, застегнул и включил зажигание. Том поспешил последовать его примеру и пристегнуться, пока его не приложило обо что-нибудь от первого же рывка мощной чёрной красавицы.

Глава 18

Том был на кухне и думал, что бы приготовить на близящийся по времени обед, когда правый бок, где рёбра, пронзило болью. Резкой, пронизывающей болью, которая не расплылась мучащим или ноющим пятном на месте повреждения, как это всегда случается, а стремительно распространилась дальше, протекла, ограниченная лишь контурами тела, к противоположному боку и по диагонали к ключице. Как будто током ударило. Задохнувшись и с невольным хрипом хватанув ртом воздуха, он согнулся, опёршись одной рукой на тумбочку, а второй держась за бок.

Несмотря на интенсивность боли в момент вспышки, она быстро утихла, словно рассеялась, сменившись неприятными, но довольно лёгкими ощущениями в боку, которые можно было не замечать, если не думать о них. Том обернулся и непонимающе обратился к Оскару, которого до того здесь не было:

- Что это было?

Шулейман поднял руку, в которой держал незнакомую Тому небольшую вещицу, которую Том только сейчас заметил.

- Электрошокер, - сказал он и нажал на кнопку, послышался треск. – Я решил, что хватит просто наблюдать. Качества Джерри никуда из тебя не денутся, так что пора начинать работать с этим. Буду отучать тебя от крысятничества и лжи: каждый раз, когда ты будешь врать, будешь получать удар током. А я всегда понимаю, когда ты врёшь. А если не понимаю сразу, то понимаю позже, так что своё ты всё равно получишь. Быстро отучишься.

- А сейчас-то за что?! – всплеснул руками Том.

Среди всех вопросов, которые родились от шока и недоумения, этот, не самый важный, пробился вперёд.

- Не за что, - ответил Оскар. – Просто для того, чтобы ты познакомился со стимулом. Как ощущения?

- Очень неприятные, - сказал в ответ Том, буравя его взглядом исподлобья. – Это было очень больно.

Шулейман настроил мощность шокера так, чтобы удар не сбивал с ног и не вызывал судороги, но при этом разряд оставался остро-болезненным.

- На то и расчёт. Аверсивная терапия, одна из самых действенных, между прочим.

Том сложил руки на груди, некоторое время молчал, не сводя с Оскара взгляда, и произнёс:

- Ты ведь это несерьёзно?

- Про аверсивную терапию? Она действительно весьма эффективна. Почитай на досуге, если не веришь.

- Я не об этом.

- А о чём?

Шулейман, делая вид, что не понимает Тома, облокотился о стену и устремил на него пытливый, хитро поблёскивающий взгляд.

- Я об этой штуковине, - Том указал взглядом на шокер в его руке. – Ты ведь не собираешься бить меня током?

- Где в моих словах ты услышал, что я не собираюсь этого делать? Всё с точностью наоборот.

- Ты этого не сделаешь, - Том качнул головой упрямо, уверенно, но напряжённо.

- Я бы сказал «давай поспорим?», но это неуместно. Я сделаю, и буду делать до тех пор, пока не увижу результат. А я его увижу. Моя ставка – плюс-минус через месяц.

- Очередной эксперимент? Оскар, нет, ты не будешь бить меня током, - Том вновь твёрдо качнул головой.

Внутри он отнюдь не был так уверен, но он и не мог поверить, что всё это всерьёз. Он знал, что Оскар на такое способен, но успел слишком привыкнуть к Оскару другому – не доктору-психиатру, для которого профессиональная этика – пустой звук, и который добивается своего любыми способами.

- Это не эксперимент, а терапия. Терапия, направленная на коррекцию нежелательного поведения, если быть точнее.

- Может быть, уже хватит играть в доктора и пациента?

- Это не игра, мой дорогой, это жизнь, - издевательски-елейно ответил Шулейман.

- Я не хочу жить с доктором, - проговорил Том, вновь сверля Оскара взглядом, продавливая.

Но не тут-то было.

- Не хочешь жить с доктором – не живи с доктором, - пожал плечами Оскар. – Тебе известна эта схема. Но пока ты живёшь со мной, я за тебя в ответе и я буду делать то, что посчитаю нужным.

- Оскар, это смешно! – Том повысил голос и резко всплеснул руками.

На самом деле ему было как угодно, но не смешно. Смешной эта ситуация могла быть только со стороны.

- Так смейся, - просто ответил Шулейман, вновь пожав плечами.

Том шумно выдохнул и гневно засопел. Сменив тактику, он попробовал выхватить у Оскара шокер, но тот увёл руку в сторону и нажал на кнопку, шкварнув в воздух. Том от этого трескучего, сулящего боль звука шарахнулся назад. Ему одного раза хватило для того, чтобы начать опасаться.

Шулейман ухмыльнулся, довольный реакцией Тома, и сказал:

- Знаешь, почему ещё этот метод действенен? Джерри боялся ударов током – негативный опыт.

- Думаешь, мне передались его страхи? – скептически спросил в ответ Том.

- А ты думаешь, что только способности и отдельные качества?

- Ты у нас доктор, ты и скажи.

- О, вот ты и признал, что я до сих пор доктор.

Том открыл рот и закрыл, отвернул голову к окну, поджав губы. Ещё один бесспорный талант Оскара – ловить на слове. Том и про это как-то подзабыл.

- Я не доверю тебе своё перевоспитание, потому что ты плохой доктор, - через паузу ответил Том, вернув взгляд к Шулейману. – Я помню, как ты лечил меня в центре.

- Начинается «фаза Джерри», так что я пойду. У меня сейчас нет настроения для страстного спора.

- Нет у меня никакой «фазы Джерри»!

- Есть. Том говорит, что я хороший доктор и единственный специалист, который ему подходит. А Джерри говорил, что я плохой доктор и припоминал, как я лечил тебя в центре.

- Я не считаю тебя плохим доктором, я просто так сказал, - мотнул головой Том, начиная путаться в собственных словах и мыслях.

- Значит, ты не должен сомневаться в моих решениях, - заключил Оскар. – Всё, хватит об этом, я от своего решения не отступлюсь.

- Ты не можешь так со мной поступить.

- Могу.

- Это… Это негуманно! – отчаянно, не зная уже, чем крыть и что сказать, воскликнул Том.

- Я вообще не сторонник гуманных методов. Ты должен знать это как никто другой, - с ухмылкой ответил Шулейман и, не видя смысла в продолжении этого разговора, вышел с кухни.

Том быстро вышел за ним и, переменив тактику, сложив руки на груди, с намёком произнёс:

- Ты помнишь, что у меня есть оружие, которым я умею пользоваться?

- Помню, - Оскар остановился и обернулся. – Я его перепрятал.

- Что? – опешил Том.

- Я предусмотрительный, - разведя руками, пожал плечами Оскар, и пошёл дальше.

Том пару секунд стоял на месте с приоткрытым от растерянности ртом, потому что его разбили по всем фронтам и шанса не оставили. Конечно, он не собирался пользоваться оружием для того, чтобы отнять у Оскара шокер – только если не всерьёз, для вида, но факт того, что оружие – его оружие – от него спрятали, ему категорически не понравился, в эту секунду прям задел. Он кинулся за Оскаром, требуя:

- Отдай мои пистолеты!

- Оружие детям не игрушка, - Шулейман вновь остановился и обернулся. - И тем более оно не игрушка вредным, неуравновешенным детям, которые злы от того, что их пытаются перевоспитать.

Он откровенно потешался и не пытался того скрыть, говорил со смехом. Тома переполнило диаметрально противоположными эмоциями: негодованием на треклятого доктора, который никак не перестанет его лечить – а он не имеет права лечить сейчас! – и издевается, и неправильной, иррациональной восторженной радостью. Второго было больше, оно вдруг разрослось и поглотило первое, оставив лишь лёгкое злостное трепыхание в груди, которое подчёркивало, заостряло позитивные эмоции.

Как бы там ни было, как бы он ни злился и не страдал, в такие моменты Том восхищался Оскаром. Восхищался его непоколебимой, но удивительной лёгкой и естественной твёрдостью, уверенностью, живостью ума, манерой речи и даже чувством юмора, которое так часто задевало.

От этого восхищения в груди что-то переворачивалось, замирало, и на лицо просилась улыбка. А ещё восхищённо замирало от звуков голоса, фирменного прищура зелёных глаз и ухмылки, вальяжных, но точных движений…

Движимый этими эмоциями, Том побежал за Оскаром и запрыгнул ему на спину, обвив руками и ногами. Не подумал, что, хоть он весит намного меньше Оскара, объективно его шестьдесят килограмм немаленький вес, который может свалить с ног. Но Шулейман устоял и, кажется, даже не покачнулся, только остановился. Том устроил подбородок у него на плече и спросил:

- Так значит, я ребёнок? В таком случае у тебя нездоровые наклонности.

- Ещё какие… - покивал Оскар. – Я же в первый раз тебя захотел, когда тебе было восемнадцать, по психическому развитию четырнадцать, а по мышлению максимум семь лет.

- Ты должен был не согласиться, - обиженно и капризно, что звучало мило и смешно, сказал Том, подняв голову.

- С чего бы мне не соглашаться? – Шулейман повернул голову и взглянул на него. – Ты совершеннолетний, не умственно-отсталый – теперь нет, и каждый раз сам хочешь секса со мной. Мне незачем оправдываться. К тому же я и сам считаю ненормальным и неправильным то, что именно ты меня так зацепил. Ты же худший вариант.

- Ты для меня тоже худший вариант, - не растерявшись, ответил Том. – Мне в тебе ничего не нравится и многое бесит.

Так и было. Но необъяснимым образом каждая его черта, в том числе – и в особенности – те, которые категорически не нравятся, были дороги сердцу Тома и любимы им. Ненавижу, но иррационально люблю и нуждаюсь. Это было как-то так, и Том не мог сказать, когда это началось, когда Оскар стал для него самым особенным человеком, единственным незаменимым.

- Здорово, когда чувства взаимны, - усмехнулся Оскар.

Том не ответил, ответ не нужен был. Он немного помолчал, продолжая висеть на Оскаре, и спросил:

- Ты теперь эту штуку, шокер, будешь постоянно носить при себе?

- Придётся.

- А если я в постели солгу, ты меня и там ударишь током?

- Интересно, о чём это ты лгать собрался в постели?

- Не знаю. Но вдруг?

- Ударю.

- Может быть, всё-таки не надо? – аккуратно произнёс Том. – Я с первого раза всё понял, да и без этого знаю, что лгать нехорошо.

Он осторожно опустил одну руку к правому карману Оскара, в который тот положил шокер. Шулейман разгадал его намерение и сказал:

- Если будешь наглеть, я могу сделать вот так.

Оскар подхватил Тома под колени, чтобы он не спрыгнул, и быстро и резко развернулся спиной к стене, грозясь ударить Тома об неё, но остановившись в последний момент. Том взвизгнул и цепче вцепился в него, чем вызвал у Шулеймана смех.

Перед сном они оказались в постели не для сна, распалено целовались. Том, лежавший под Оскаром на спине, вспомнил про шокер, который по-прежнему был при нём. Эта ненавистная штуковина не давала ему покоя и даже сейчас мысли о ней пробились сквозь густеющее возбуждение.

Не прерывая поцелуя и не открывая глаз, Том потянулся к правому карману Оскара, чтобы тихонько изъять шокер, пусть сейчас это действие и было бессмысленным, ведь Оскар в любом случае снимет штаны и шокер вместе с ними отправится на пол.

Или не снимет? Том не думал ни о какой из вероятностей, ему просто нестерпимо хотелось отнять эту штуку и держать её у себя, чтобы обезопасить себя от неожиданного удара током.

- Даже не думай об этом, - отчеканил Шулейман Тому в губы. – А будешь плохо себя вести, получишь разряд в промежность. Эти ощущения ты запомнишь навсегда, - он усмехнулся.

Том округлил глаза. Из-за позы он не мог свести ноги, что инстинктивно хотелось сделать, но на всякий случай прикрыл пах руками. Вроде бы он никогда не придавал этой области своего тела особой значимости, но получить удар в неё было страшнее, чем в любую другую.

- Ты меня покалечить хочешь?

- Единственный ущерб, помимо болевых ощущений, который способен нанести такой удар – это сбить эрекцию. Но это легко и быстро поправимый момент, у тебя с возбудимостью проблем нет.

- Я боюсь, что появятся. Я не хочу получить удар… туда.

- О, ты начал беспокоиться за свою потенцию? Поздравляю, ты стал настоящим мужчиной.

- Я не беспокоюсь.

Тому действительно никогда не приходило в голову задумываться, а тем более беспокоиться об этом физиологическом моменте: долгое время он жил с тем, что у него ничего не работает, и для него это было нормальным, а ныне нормальным было то, что работает.

- Но я боюсь, что ты меня ударишь током – куда угодно, - сказал он и наконец-то убрал руки от паха. – Это очень больно.

- Не хочешь боли – не лги. Всё очень просто, - Оскар поднялся с Тома и, сев на пятки меж его ног, развёл руками. – Но у тебя не получается себя контролировать – именно поэтому необходима терапия.

- Но сейчас ты пригрозился ударить меня не за ложь, а за «плохое поведение». То есть ты можешь ударить меня током за любой поступок или слово, которое тебе не понравится.

- Точно, забыл – в разряд нежелательного и потому наказуемого поведения входит не только ложь, но и чрезмерная хитрость. Как раз хитрость ты и собирался проявить, когда я тебя остановил. Так что не за что угодно я могу тебя ударить, а за дело.

- Ты хочешь сделать из меня бесхитростное, не умеющее лгать создание, каким я был раньше? Оскар, так нельзя.

- Ты и раньше не был лишён умения лгать и имел вредную склонность делать это в тех случаях, когда как раз таки нужно и важно сказать правду. Не прибедняйся. Конечно, потом, сильно позже ты всё рассказывал, но я предпочитаю узнавать правду, когда она актуальна, а не постфактум. И я не собираюсь убивать в тебе способность лгать, более того – я не смогу это сделать, но я приучу тебя не делать этого – со мной. Со всеми остальными веди себя, как хочешь.

Том помолчал немного, потому что ему нечего было ответить, так как всё, что сказал Оскар, было правдой и по существу. Конечно, он мог возразить, поспорить, выказать своё несогласие, но сейчас у него не было такого желания и не было нужного для того пыла.

- Ты не хочешь его хотя бы сейчас убрать? – спросил он, указав взглядом на правый карман Шулеймана.

- Не хочу. Ты же сам сказал – вдруг соврёшь?

Том перекинул ногу через голову Оскара, наконец собрав ноги вместе, и сел.

- Пожалуй, нам лучше повременить с сексом.

- Если ты задумал шантажировать меня сексом, то оставь эту затею, она не сработает, - ответил Шулейман.

- То есть ты лучше откажешься от секса со мной, чем от идеи перевоспитать меня таким способом? – Том внимательно взглянул на него.

- Если понадобится – откажусь, - спокойно, ни капли не сомневаясь в себе, сказал Оскар. – Докторам нередко приходится жертвовать своими интересами ради блага пациента.

- Ха, - фыркнул Том.

- Что «ха»?

Том открыл рот, чтобы ответить, объяснить, почему он считает слова Оскара смешными, но передумал и сказал другое:

- А давай поспорим? – предложил он. – Помнишь, ты предлагал поспорить, кто из нас дольше продержится без секса? Давай устроим такой спор: если ты сдашься первым, то ты откажешься от идеи перевоспитывать меня при помощи шокера – и от любой идеи перевоспитания, где мне должно или может быть больно. А если я не выдержу, то я больше слова тебе не скажу, лечи меня так, как считаешь нужным.

Про себя Том говорил так, что было понятно, в себе он уверен – и в Оскаре тоже уверен, уверен в том, что ему намного нужнее, и он не продержится долго. Победитель очевиден.

Шулейман подумал всего секунду и хлопнул ладонью по ладони Тома, захватывая её, скрепляя договор:

- По рукам. Но пока будет длиться спор, я продолжу тебя воспитывать, - добавил он и отпустил руку Тома.

- Эй?! – возмутился Том. – Так нечестно!

- Честно. Ты предложил спор – ты должен был уточнять детали, а раз ты этого не сделал – деталей нет. После заключения сделки коррективы не вносятся, - ухмыльнулся Шулейман

- И всё равно это нечестно, - пробурчал Том, сплетя руки на груди и насупившись. – Мы с тобой не на деловом совещании.

- Ты можешь отказаться, если тебя что-то не устраивает, - пожал плечами Оскар

- Я не откажусь.

- Отлично.

Том помолчал, глядя на Оскара, и уточнил:

- Мы уже начали?

- Да. А что, ты рассчитывал на разок напоследок? – усмехнулся Шулейман, хитро взглянув на Тома.

Том не мог сказать, что рассчитывал, но он определённо не отказался бы. Потому что, хоть он никогда не бросал курить, это как с сигаретами – нужна последняя, осознанно последняя, а если отказаться от них резко, то останется чувство незавершённости и получится чёрти что. Тем более до уговора у них дело шло к сексу, что накладывало свой отпечаток: мысли Тома были заняты другим, но физическое возбуждение, хотя и поубавилось, никуда не делось.

Но если попросит – это будет слабостью, этим он сразу покажет Оскару, что слабее него в этом вопросе, безвольнее. Потому Том отрицательно качнул головой:

- Нет. Просто спрашиваю. Надо же всё уточнить. А то, мало ли, я настроюсь, что с этого момента мы не спим, а ты полезешь ко мне; я буду думать, что ты сдался, а окажется, что мы ещё не начали.

- Слишком много слов для того, кто «просто спросил». Но ладно, не буду тебя мучить, я и так вижу, что ты хочешь, и понимаю, что тебе будет очень сложно.

- Не проецируй. Если кому-то из нас двоих будет сложно, то только тебе. Это у тебя то ли гиперактивность, то ли помешательство.

- Мы только начали, а у тебя уже так характер испортился… Представляю, какой злой и нервный ты будешь перед тем, как сдаться.

- Не представляй, я не сдамся, - ответил Том и встал с кровати. – Я лучше пойду спать к себе, раз мы не… Лучше там пока посплю.

Оскар развернулся на постели, чтобы сидеть к нему лицом, и поставил локти на широко разведённые колени, сцепив между ними руки.

- Даже не знаю, обижаться мне на то, что ты не хочешь спать со мной, если нет возможности заняться сексом, или пожалеть тебя за то, что ты так неуверен в себе, что боишься лечь со мной в одну постель.

Том не думал, почему решил спать отдельно, так просто казалось правильно, и задумываться о причинах не хотел. Он был уверен в себе, он знал себя, этого было достаточно. Он не успел ответить

Шулейман быстро подался к нему и потянул за руку; на его лице и в глазах снова играла усмешка, казалось, его эта ситуация забавляет.

- Ложись, не бойся, - сказал он. – Ты же не боишься снова, что я буду тебя домогаться? А если я это сделаю, значит, ты победил.

Том безмолвно согласился остаться с ним. До этого они не успели раздеться. Оскар начал расстегивать рубашку, Том снял футболку, штаны и залез под лёгкое летнее одеяло. Когда Оскар присоединился к нему, Том опустился на подушку, после чего перевернулся на бок, спиной к парню.

- Ты чего так далеко лёг? – поинтересовался Шулейман, взбивая свою примявшуюся подушку.

- Держу дистанцию, чтобы ты не сорвался в первый же вечер, - ответил Том, не поворачивая головы и неосознанно комкая в пальцах одеяло, которым был укрыт по грудь.

Отчего-то он был напряжён и мягкая, удобная, привычная постель не помогала расслабиться. Возможно, причина в напряжении ниже пояса, или в том, что он отвык засыпать с Оскаром без предшествующей отходу в мир снов физической нагрузки с ним же. Сколько раз в прошлом так засыпал, а за прошедшие месяцы забыл, как это, и сейчас не знал, что ему делать, как вести себя. Ответ прост – спать, но… Но, но, но!

- Иди сюда.

Том, погружённый в свои мысли, не услышал Оскара, но почувствовал, как кровать прогибается ближе и как он обнимает со спины. Он вздрогнул и обернулся через плечо.

- Что ты делаешь? – спросил Том напряжённо, но сменил тон: - Уже сдаёшься?

- Нам только сексом заниматься нельзя, а всё остальное можно.

Оскар крепче обнял Тома, оплетя руками поперёк живота, и поцеловал в плечо. Том вновь вздрогнул, напрягся ещё сильнее, обратившись натянутой струной, но затем расслабился, выдохнул, прислушался и пригрелся к надёжному, успокаивающему жаркому теплу рук Оскара и его тела.

Шулейман снова поцеловал его, в изгиб шеи. Том в ответ на это касание повёл плечом, мимолётно наморщил нос и улыбнулся. Улыбнулся, поскольку это было так тепло, и дело не только в физическом тепле, которым Оскар его окутывал, которое Том от него впитывал.

- Мне кажется, лучше избегать соблазнов, - произнёс Том.

- Так неинтересно, - ответил Шулейман и поцеловал его в шею выше, почти под ухом.

После этого он повернул лицо Тома к себе и поцеловал в губы. Сначала Том вновь напрягся, ему было страшно, поскольку у них никогда не получалось просто поцеловаться. Он боялся, что захочет большего, что ему станет сложно себя контролировать, а большего – нельзя.

Но потом он расслабился, отдался приятным ощущениям, которыми для него всегда были переполнены поцелуи, растворился в них. Это было как-то по-особенному приятно: получать это удовольствие, зная, что большее заведомо под запретом; что дальше этих невинных поцелуев и ласк в любом случае не зайдёт. Как когда-то.

Том будто окунулся в это «когда-то», прошлое, которое казалось бесконечно далёким, поскольку он так сильно изменился с тех пор. В прошлое, когда иначе, чем происходило сейчас, не бывало и быть не могло. Бред, конечно. Когда в прошлом Том спал с Оскаром в одной постели, они никогда не целовались. А когда целовались, это было спектаклем для отца Оскара, игрой. Том не допускал мысли о возможности большего и не получал никакого сексуального удовольствия во время тех поцелуев; только поэтому он и согласился и не затрясся и не заплакал в процессе – потому, что знал, что большего не будет. Он был уверен в этом так сильно, что эта вера была сильнее ужаса. Он знал, что Оскар его не тронет – не потому, что так сильно доверял слову Оскара, а просто знал. Знал и был уверен, вопреки тому, что тот его однажды уже тронул.

Откуда взялась эта даже не мысленная, а душевная, телесная ассоциация – как когда-то? Этого «когда-то» не существовало. Или, может быть, что-то всё-таки было, были искорки удовольствия, неосознаваемые и подавленные?

Зато сейчас всё было конкретно, конкретно приятно даже без продолжения.

На следующий день ближе к пяти Том собрался на запланированную встречу с Марселем. Оскар нашёл его у двери, когда Том обувался, и поинтересовался:

- Куда собрался?

- На прогулку, - ответил Том и выпрямился, откинув волосы назад.

- В одиночестве?

- Да.

Шулейман достал из кармана шокер и предупредительно пустил разряд вверх, в воздух. Раздался резкий, пугающий треск и ток вспыхнул синим. Том испуганно дёрнулся и на одном дыхании отчеканил, признался:

- Я иду на встречу с Марселем, мы погуляем на улице, вернусь в девять.

- Работает метод, - сказал Оскар и сложил руки на груди, скрыв шокер от глаз Тома. – И зачем ты сейчас солгал?

- Я… Я не знаю, - Том растерялся, почти запаниковал, распахнул глаза.

Он на самом деле не знал, почему солгал и не заметил бы, что сделал это, если бы Оскар его не подловил

- Оно как-то само получилось.

- Вот видишь, - кивнул Шулейман. – Как я могу не принимать меры, если ты себя не контролируешь, и оно само получается? «Кровь Джерри» надо приручить.

Том помолчал пару секунд и спросил-попросил:

- Давай ты только так будешь меня перевоспитывать, без ударов? Ты сам видел, я и так боюсь, - он изломил брови и умильно, невинно, но в этом раз неподдельно смотрел на Оскара большими глазами.

- Неа, - качнул головой Оскар. – Это была такая, - он пренебрежительно покрутил кистью в воздухе, - простенькая ложь, для неё достаточно и припугнуть. А ложь бо́льшая и более сложная требует воздействия.

Том обиженно выпрямил спину, поджал губы, засопел, и довольно едко спросил:

- Почему же ты Джерри не воспитывал, если тебе так не нравится его поведение?

В его вопросе между слов звучало: «Понимал, что не справишься с ним, а более слабого мучишь?».

Оскар ответил на его выпад:

- Мне не было смысла его перевоспитывать, потому что он был лишь временным вариантом, я не планировал его оставлять. Но если бы он был единственным, то есть настоящим, я бы поработал над его поведением. Собственно, что я сейчас и делаю. И кстати, точечно я его неугодные мне вредные замашки удачно гасил. Он бы не признал этого, даже если бы мог, но поверь мне на слово. Так что не думай, что только тебе повезло.

- Бедный Джерри, - покачал головой Том. – Всю жизнь был победителем, а потом нарвался на тебя.

- На каждого сильного всегда находится тот, кто ещё сильнее.

- Боюсь представить, кто тот монстр, кто сильнее тебя.

- Осмелюсь предположить, что я – вершина эволюции.

- Вершина самоуверенности так точно, - заметил Том, но без капли иронии и с лёгкой улыбкой.

- Я бы назвал это адекватной самооценкой, так правильнее. Ты идёшь? – спросил Шулейман, резко, как часто это делал, сменив тему.

- Да, иду, - кивнул Том и повернулся к двери, чтобы открыть её.

- Пойдём.

- Что? – не понял Том, оставив замок, и обернулся к Оскару.

- Я иду с тобой. Телефон, - Оскар требовательно протянул ладонь.

- Зачем тебе мой телефон?

- Чтобы ты втихую не написал Марселю, чтобы он приехал и сделал вид, что вы должны были встретиться, если это не так.

- Но мы на самом деле встречаемся.

- Я не могу быть в этом уверен, пока не проверю, - развёл руками Шулейман. – Я должен убедиться, что метод работает. Телефон, - он снова протянул руку.

- Оскар, не надо идти со мной, - Том мотнул головой. – Мы просто погуляем, я не буду делать ничего такого, что я не должен делать.

- Я не запрещаю тебе делать то, что ты не должен делать. Я хочу убедиться, что ты сказал правду. Телефон.

Том вздохнул, сдаваясь, и отдал свой мобильник. Оскар убрал его в карман, взял ключи от квартиры и машины и обулся. Том на протяжении этих секунд стоял рядом, перехватив руку рукой, и больше не возражал.

Шулейман припарковал машину на некотором отдалении от магазина техники, чтобы Марселю не было их видно изнутри. В пять ноль две Марсель вышел из магазина и завертел головой в поисках Тома.

- Убедился? – спросил Том.

Оскар кивнул и газанул, остановился напротив Марселя и опустил стекло:

- Гулять идёте? – без приветствий спросил он.

Марсель, не ожидавший его увидеть, растерялся и занервничал от того, что он снова с ним заговорил.

- Да… - Марсель взглянул на Тома. - Но если у вас какие-то планы на вечер, ничего страшного, встретимся в другой раз.

- Нет, гуляйте, - ответил Шулейман, ещё больше сбивая его с толку.

Когда Том вышел из машины и подошёл к Марселю, Оскар махнул ему на прощание, надел солнцезащитные очки и вдавил газ, срываясь с места. Марсель провёл чёрную феррари удивлённым взглядом и с тем же выражением посмотрел на Тома. Он не требовал объяснений, но недоумение так и плясало в глазах.

Том, извиняясь, развёл руками и сказал:

- Оскар просто кое-что проверял. Он… В общем, у нас есть одно личное дело. Не бери в голову. Идём?

Он подошёл ближе к Марселю, вставая не напротив, а рядом с ним.

- Да, идём, - кивнул Марсель, постепенно оправляясь от шока и расслабляясь. – Перекусим где-нибудь?

- С удовольствием, - Том одарил его широкой, искренней улыбкой. – Я соскучился по уличной еде. А одному мне неинтересно, я максимум мороженое покупаю.

Глава 19

Люби меня так, как можешь любить только ты,

Люби меня так, как можешь любить только ты,

И касайся так, как можешь только ты,

Чего же ты ждёшь?

Ellie Goulding, Love me like you do©

Первый день воздержания прошёл нормально и ничем не отличался от предыдущих, в которых была близость. Том не чувствовал, что чего-то не хватает, и даже не заметил, что день проходит без одного элемента. Разве что поутру, только проснувшись и пребывая в сонном забытьи, он ожидал, что сейчас произойдёт то, что за редкими исключениями всегда происходило после пробуждения. Но потом он вспомнил, что ничего не будет, и спокойно пошёл в душ, а после него на кухню, завтракать, где к нему присоединился Оскар.

Первые три дня тоже прошли сносно. Том держал в голове «мы не занимаемся сексом» и это помогало не думать об интиме. Не думать: сейчас, утром, могло бы быть раз или два; перед сном мы всегда занимались сексом, после него мне потрясающе засыпалось; на этом диване тоже было, мне понравилось…

На вторые сутки всё-таки начала ощущаться нехватка. Но она не была мучительной и выражалась в основном в незнакомом прежде чувстве тяжести между ног, несильное, но то ли тянущее, то ли ноющее, муторное какое-то. Странно, столько лет не кончал ни во сне, ни наяву, но ничего подобного не было, а тут за два с половиной дня переполнился.

Том на свои ощущения только несерьёзно фыркал – он-то без этого сколько угодно долго может обходиться – и решил использовать освободившееся время и силы с пользой. А именно решил больше работать, читать книги, вернуться к вопросу «каким спортом я хочу заниматься?», про который он благополучно забыл, решив для начала попробовать йогу и остановившись на ней, поскольку заниматься ею ему понравилось. И йогой больше заниматься, да – не раз-два в неделю, а пять раз. Это полезно.

Планы у Тома были грандиозные, и, главное, все они были легко выполнимы. Вечером того же дня, когда решил использовать время с пользой, Том устроился на диване с книгой, бесцеремонно закинув ноги на Оскара и не обращая на него никакого внимания.

Шулейман скосил к Тому глаза, затем повернул к нему голову, окинув долгим, внимательным взглядом, и сказал:

- Если бы ты ещё шорты надел, я бы поверил в существование временных коридоров и то, что попал в один из них.

Том вопросительно посмотрел на него поверх книги. Оскар пояснил:

- Однажды мы с Джерри точно так же сидели. Книга, ноги на мне – дежа-вю, только шортов не хватает.

- Я не ношу шорты, - ответил Том и вернул взгляд к странице.

Оскар некоторое время молчал в бездействии, не сводя с него взгляда, и начал методично, нагло закатывать ему правую штанину. Все домашние штаны у Тома были свободными, потому закатать их можно было до самого верха.

Закатав правую штанину на длину коротких шорт, Шулейман взялся за левую. Том игнорировал его действия, случайные касания пальцев к коже чувствующей и грубым, мёртвым рубцам. Он запустил пальцы под штанину, медленно проводя по бедру Тома. Том и на это не отреагировал и раздвинул согнутые в коленях ноги для удобства его манипуляций: мне всё равно, делай, что хочешь.

Оскар просунул пальцы Тому под трусы, провёл подушечками по самому верху бедра, по линии между ним и тазом к паху. Не сводил с Тома лукавого, хитро поблёскивающего, испытывающего взгляда. Том игнорировал его, продолжал упрямо смотреть в книгу, но читать уже не получалось: мозг воспринимал слова, которые видят глаза, но смысл их ускользал. Он раз за разом перечитывал три предложения в первом абзаце на новой странице.

Том прикусил изнутри щёку, чтобы удержать маску равнодушия, и вскоре пошёл на ответное действие: опустил босую ступню Оскару на ширинку. Было страшновато, потому что силу ноги легко не рассчитать, нога вообще не рассчитана для столь тонких манипуляций. Но он, слыша, как всё сильнее частит сердце от зародившегося и разрастающегося возбуждения, напряжения, сосредоточенности, отдаваясь вибрацией в грудину, всё равно чуть надавил, начал мять. И продолжал смотреть в книгу.

Это походило то ли на детскую, то ли на извращённую, изводящую игру. Оскар не дрогнул от проделок Тома и продолжил свои. Они сами себя загнали в тупик. Теперь – кто кого? Кто дрогнет? Кто сдастся первым: не выдержит происходящего и соскочит, или сдастся в споре?

Том наконец-то поднял взгляд от книги и посмотрел на Оскара. Его и без того тёмные глаза потемнели ещё больше и так же, как и у Шулеймана, поблёскивали.

- Не провоцируй, - произнёс Том. – Моя пятка в опасной позиции по отношению к твоему телу.

- Моя рука тоже.

- Рукой так не ударишь.

- Я и не бить собираюсь.

Шулейман всё так же неспешно достал ладонь из-под штанов Тома и потянулся к паху. Том ударил его корешком книги по руке. Оскар за это хотел хлопнуть его по лицу, но Том увернулся и снова ударил книгой. Шулейман выхватил у него книгу и отшвырнул в сторону, она прошелестела в полёте страницами и грохнулась на пол.

- Ты не дашь мне спокойно почитать? – спросил Том.

- Сам виноват, не надо было задираться.

- Ты первый начал.

- Я тебя всего лишь чуть-чуть потрогал. А ты начал драться.

- То, что ты делал, это не «чуть-чуть потрогал». Если хочешь, так и скажи, я с удовольствием приму твою капитуляцию.

- Ты хотел сказать «с удовольствием отдамся»? – поинтересовался в ответ Шулейман.

- Не хотел. Ты так себя ведёшь, что я ещё подумаю…

- Давать или не давать? – договорил за Тома Оскар.

Том открыл рот, чтобы ответить на такую формулировку, которая вроде бы отражала суть, но покоробила и задела. Но Оскар не дал ему сказать, протянул руку и погладил его по волосам, по щеке:

- Ты ведь не обижаешься на то, что я называю вещи своими именами?

Том взглянул на него исподлобья, но не зло, а обиженно, немного настороженно, сомневаясь, стоит ли сказать правду или продолжать играть.

- Обижаюсь, - ответил он. – Это… Это звучит так, словно ты считаешь меня шлюхой.

- Опять началось?

Оскар прочертил подушечкой большого пальца дугу левой брови Тома, после чего провёл ею между бровей, разглаживая хмурую складочку.

- Иногда ты ведёшь себя как сучка, - добавил он, - и мне хочется тебя так назвать, но никогда шлюхой.

- А Джерри? – Том внимательно посмотрел на него.

- Он был эталонной сучкой, редкая стерва женского пола могла с ним потягаться, но шлюхой он не был ни разу.

Оскар несколько секунд пристально посмотрел на Тома, который не похоже, что успокоился, и усмехнулся:

- Чего ты такой замороченный, а?

Он притянул Тома к себе и усадил под бок, обняв одной рукой.

- По-моему, я стал лучше в этом вопросе, - ответил Том, опустив глаза.

Том ещё некоторое время посидел, после чего поднялся, забрал откинутую на пол книгу и вернулся на диван. Он снова сел вдоль сиденья, но не закинул ноги на Оскара, а согнул их сильнее и поставил ступни рядом с ним, так, что кончики пальцев касались его бедра.

Оскар больше не отвлекал, но сосредоточиться на чтении, погрузиться в него у Тома не получалось. Он то и дело отвлекался на свои оголённые ноги. Том больше не боялся своего тела, не считал отвратительным и постыдным. Но сейчас он видел, что объективно ничего красивого в этом нет: ноги тощие, коленки острые и много, очень много не бледнеющих со временем шрамов, отметивших места, где была снята кожа и выедена плоть. А Оскар почему-то открыл ему ноги и про шорты сказал.

- Ты находишь это красивым? – спросил Том и робко, исподлобья посмотрел на Оскара. – Мои ноги.

Шулейман взглянул на его ноги, на него и ответил:

- Нет. Ты мне целиком не нравишься. Но и нравишься тоже целиком.

- Звучит как каламбур, - Том непроизвольно, неуверенно, смущённо улыбнулся.

- Согласен, абсурдная ситуация. Даже если представить, что я остановился бы на мужчине, я бы выбрал другой типаж. Но необъяснимым образом именно ты стал для меня особенным. Я думал, что моё помешательство пройдёт, когда мы начали заниматься сексом – ведь я получил то, чего хотел, а я очень тебя хотел, и тем более мои чувства должны были пойти на спад, когда мы начали встречаться. Но они не только не ослабли, но и продолжали и продолжают крепнуть. И есть десятки деталей, в которые я влюбляюсь снова и ещё сильнее.

- В какие, например?

- В улыбку. В первый раз я увидел, как ты улыбаешься – по-настоящему, широко, без опаски и совершенно счастливо прошлым летом в зоомагазине. Тогда я ещё не знал, что что-то чувствую к тебе, не признал этого, но я стоял и любовался.

Тома всегда поражали до ступора откровения Оскара, то, с какой спокойной лёгкостью он рассказывал о самом личном, сокровенном. Он просто брал и рассказывал, и это у него получалось так же просто и естественно, как и всё, что он делал, и это было честно, невозможно было усомниться в честности его слов. И Тома удивляло, вводило в недоумение и одновременно восхищало то, что Оскар не боится говорить о своей любви тому, кто, как он думает, не испытывает ответных чувств. Он не боится быть уязвимым и в этом колоссальная сила и уверенность.

Но сейчас Тому не было стыдно за то, что ему нечем ответить Оскару. Потому что он тоже чувствует. Что-то, но чувствует. Его чувства, его отношение к Оскару тоже не появились в один момент в том виде, в котором они есть сейчас. Они развивались, зрели, ширились днями, месяцами, годами и продолжают расти: сегодня Том любит его сильнее, чем месяц назад. Вероятно, они никогда не достигнут максимума. Потому что у жизни есть предел, а у чувств, у души предела нет.

- Но мне нравится только то, как ты улыбаешься, - уточнил Оскар. - А идеальная, уверенная и насквозь фальшивая «улыбка Джерри» мне не нравится. Она красива, но твоя мне больше по душе.

Том убрал книгу и подсел к нему, накрыл его руку, лежащую на бедре, своей рукой, трепетно сжал пальцами. А после поднял кисть Оскара к лицу и поцеловал расслабленно согнутые пальцы.

Такой странный жест, уместный разве что с женщинами и то где-нибудь в девятнадцатом веке (Том в кино видел): целовать руку. Но Тому он не казался таковым, когда он так делал – не казался. В прошлый раз, когда Том стоял перед Оскаром на коленях и схватил его руку и порывисто прижался к ней губами, это был жест благодарности. И сейчас это тоже был благодарный жест. Но эта благодарность не имела ничего общего с «спасибо за то, что дал мне дом, спас и бла-бла-бла». Это благодарность: спасибо за то, что ты есть.

- Я боюсь представить, что будет, если однажды ты скажешь: «Я теперь с ней/с ним» и выгонишь меня, - сказал Том.

- А зачем мне тебя выгонять? – Шулейман выгнул брови, взглянул на него. – Даже если мы перестанем быть парой, я не планирую тебя выгонять. Оставайся, живи, сколько хочешь.

Том изумлённо и неверующе округлил глаза:

- Ты серьёзно? Сомневаюсь, что твоей девушке понравится, что я буду жить с вами.

- Понравится или нет – мне без разницы. Это мой дом, в нём мои правила. А мне ты не мешаешь. В конце концов, у нас немалый опыт совместного проживания без какой-либо связи. К тому же такой вариант удобен – мне не придётся тебя искать, если вдруг я передумаю. А что-то мне подсказывает, что я передумаю. Потому что никто из тех, кто лучше тебя, не может тебя заменить.

- Можно уподобиться лучшему, но невозможно повторить худшего, - сказал Том отчасти неуверенно, но с улыбкой.

- Мне определённо нравится твоя самоирония, - усмехнулся Шулейман и снова притянул Тома к себе под бок, обнял за плечи. – Да, всё именно так: у меня в жизни всегда было всё самое лучшее, а такого, как ты, не было никогда и никогда не будет.

Он говорил шутливо, но не пытался за юмором скрыть то, что говорит правду или обесценить её.

Изогнув шею, Том потянулся, чтобы поцеловать, но в паре сантиметров от лица Оскара остановился. Не надо искушать. Себя.

Шулейман вновь усмехнулся:

- Повторяю: у нас только секс под запретом. Иди сюда.

Не ожидая ответа, он ухватил Тома за затылок, впутав пальцы в волосы, и, притянув к себе, поцеловал. Том послушно, с готовностью открыл рот и с удовольствием ответил. Они целовались долго, неторопливо, со вкусом, играли, скользили языками.

Пьяняще приятно. Главное – не забыться. Об этом думал Том. А то можно распалиться и потянуть руку Оскара к…

О чём он думает?! Нет, до такого не дойдёт, это не про него.

***

Уже через неделю Том понял, как сильно переоценил свою выдержку и насколько ошибался в своём уверенном суждении «мне не надо».

Том начал много работать. Он знал открытый в начале прошлого века доктором Фрейдом закон: нерастраченная сексуальная энергия преобразуется в другие виды активности и способствует творческим успехам. Он рассчитывал на сублимацию и готовился к взрыву вдохновения и работоспособности.

Но, то ли Фрейд написал какую-то бездоказательную ерунду, то ли конкретно с ним сублимация почему-то не работает.

Том садился обрабатывать уже сделанные, сохранённые в отдельной папке на ноутбуке фотографии и зависал. Один раз полчаса просидел, тупо пялясь в одну точку яркого экрана и не видя на нём открытого изображения, пока не опомнился и не понял, что он должен делом заниматься, а он сидит и не занимается ничем, не начал даже.

С фотографированием тоже не ладилось. Том или не мог поймать вдохновение и бесцельно и бездарно бродил/сидел/стоял с камерой в руках. Или находил вдохновляющее впечатление, которое хотелось запечатлеть, и он знал, как сделать это красиво – чтобы было ещё красивее, чем в жизни. Но сделать так, как хотел, как видел, не получалось, отчего Том злился на себя, на руки свои кривые, на любимый фотоаппарат и неразрешённое напряжение только усиливалось.

Том начал каждый день под два часа заниматься йогой. Это ведь тоже спорт, ещё и с релаксацией. Два в одном – то, что надо. Но в какой-то момент древняя практика начала подводить. Многие позы так или иначе напоминали позы в сексе; Том никогда прежде этого не замечал, но теперь не мог отделаться от ассоциаций. Что ни асана, то, твою мать, камасутра! Том её никогда не открывал, но слышал, о чём этот учебник.

Он всеми силами старался абстрагироваться от этих параллелей, не думать ни о чём, расслабиться, но ни ассоциации, ни порождаемые ими мысли, настырно текущие в одной плоскости, не выключались. В итоге занятия, призванные и обещающие подарить умиротворение, оканчивались возбуждением.

Том выругался и откинулся на спину, упёршись затылком в пол. Через пару секунд он закрыл глаза. Неуместная, доставшая уже эрекция натягивала тонкую ткань спортивных штанов.

- Это поза не целиком мёртвого трупа?

Открыв глаза, Том скосил их к двери, где, прислонившись плечом к косяку, стоял Оскар и ухмылялся.

- Я слышал, что спортивная злость схожа с возбуждением, потому может его вызвать, но никогда не слышал ничего подобного про йогу, - продолжил издеваться Шулейман. – Какая-то особая практика?

Том скрипнул зубами, буравя его недовольным взглядом.

- На тебя немота напала? – не унимался Оскар. – Или кровь так сильно отлила от мозга, что не можешь составить ответ? Так прими какую-нибудь позу головой вниз, чтобы баланс крови восстановился.

- Так и поступлю, - сев, ответил Том ласково, но на деле весьма едко. – Спасибо за совет.

Он развернулся к Оскару спиной, встал на колени, широко расставив их, и наклонился вперёд, к полу, вытянув руки и максимально, крутой дугой прогнувшись в спине. Том уже выполнял эту позу в начале, и по правилам так прогибаться не нужно было, но он делал это для Оскара – в качестве мести. Ему ведь тоже должно быть непросто, пусть смотрит. Пусть перестанет издеваться и смеяться.

Том жалел, что не расположился напротив зеркала, но подходящего зеркала в этой гостиной и не было, чтобы видеть Оскара, видеть его выражение лица, которое обязано – обязано! – было измениться. Но хватало и того, что он не слышал, чтобы Оскар уходил, а значит, он всё ещё здесь и смотрит.

Шулейман действительно смотрел. Он по-прежнему стоял в дверях, привалившись к косяку и держа руки скрещенными на груди, и больше не усмехался, не ухмылялся и смотрел внимательным, задумчивым взглядом точно вниз.

Том, не поднимая, выпрямил спину, после чего вновь прогнулся, ещё глубже, несколько раз подался тазом назад, вперёд, а вслед за ним и всем телом. Несмотря на то, что это был уже конец занятия, то есть он был разогрет, спина начала ныть от предельного натяжения мышц и выгиба позвоночника. Но был и хороший результат: Том так увлёкся изведением Оскара, что эрекция спала, по крайней мере, он не испытывал больше того ввинчивающегося в мозг возбуждения.

Упёршись ступнями и ладонями в пол, Том плавно выпрямил ноги, подняв таз. Любимая Шулейманом «собака мордой вниз».

Через некоторое время Том снова опустился на широко расставленные колени и на выдохе наклонился.

- Отлила кровь? – невинно поинтересовался он, зная, что Оскару всё прекрасно видно.

- А сам не чувствуешь?

- У меня слишком сильно прилила кровь к голове, только это и чувствую.

Оскар не ответил, но Тома это несильно расстроило. Он закрыл глаза и опустился грудью до пола, концентрируясь на наконец-то наступившей тишине в голове. Через пару минут к нему подошёл Оскар, Том слышал его. Оценив Тома сзади, Шулейман примостил ладонь ему на ягодицу, несильно сжал, гладящим движением провёл к ложбинке.

Том распахнул глаза и замер. Он и до этого не двигался, но тут почувствовал, как разом, в одном положении застывают все мышцы. Вроде бы чего-то такого от Оскара и следовало ожидать, но Том не ожидал ни умом, ни тем более физически. Его прикосновение, неспешное, негрубое, но всё равно наглое, свойское, заставило сердце снова забиться чаще, долбясь в основание горла.

Максимум пять секунд прошли, а Тому казалось, что больше. Он не успел придумать, как адекватно – адекватно, а не как есть – отреагировать на действия Оскара, и выйти из оцепенения тоже не успел. Оскар вдруг опустил руку ему между ног, бесцеремонно положив ладонь на член, отчего у Тома глаза расширились с новой, утроенной силой. Он ошибался про отпустившее возбуждение, от этого касания ему позвоночник прострелило и в паху скрутило.

Том резко выпрямился и плюхнулся на попу, вскинув к Оскару взгляд:

- Ты что делаешь?

- Ты хотел получить ответ, - ухмыляясь и вновь сложив руки на груди, произнёс Шулейман. – Отвечаю – не отлила.

Том открыл рот и закрыл. В этот момент он очень хорошо понял, что Джерри чувствовал с Оскаром: играешь, стараешься, веришь, что это твоя игра и ты в ней ведущий и победитель, а он в последний момент всё обламывает.

Не дождавшись ответной реплики и не нуждаясь в ней, Шулейман распорядился:

- Теперь ложись на спину. Ноги вверх и врозь.

- Я не собираюсь устраивать тебе шоу.

- Можно подумать, это было не оно? – снисходительно фыркнул Оскар.

- Это была йога. А сейчас мне надо в душ, я уже позанимался, - ответил Том и поднялся на ноги.

Шулейман молча достал из кармана шокер и выразительно изогнул брови: а теперь правду говори. Том отступил от него на полшага и, приняв решение всего за мгновение, выскочил из гостиной. Не будет он ничего рассказывать. Но и получить разряд куда-нибудь тоже не хотелось.

Захлопнув за собой дверь ванной, Том выдохнул и, дав себе пару секунд на то, чтобы выровнять сорвавшееся от резкого бега сердцебиение и дыхание, и тихо радуясь про себя, что пронесло, пошёл к душевой кабине. За спиной что-то щёлкнуло. Том обернулся и, увидев вошедшего Оскара, проклял себя за отсутствие привычки запирать дверь. Привычка не запираться в ванной была у него настолько доведена до автоматизма, что даже сейчас, прячась, он не сообразил, что нужно защёлкнуть замок.

Идиот. Сам виноват. В будущем надо быть осмотрительнее.

Том, не сводя с Оскара напряжённого, следящего взгляда, попятился от него.

- Не смей.

Оскар, разумеется, не послушался и, не торопясь, нагнетая, шагнул к нему. Том попятился ещё и, резко рванув в сторону, прямо в одежде заскочил в душ и включил воду на полную мощность.

- Всё, я мокрый, - почти воскликнул Том. – А вода и электричество плохо сочетаются.

- А если я рискну? – спросил в ответ Шулейман, подходя ближе к незакрытой душевой кабинке.

- Ты меня откачивать потом хочешь?

- Разом больше, разом меньше – подумаешь.

Бежать Тому было некуда, потому что выход из кабины был всего один, тот, у которого стоял Оскар. Он снова начал отступать. Шулейман перекрыл воду и шагнул в кабинку. Том пятился до тех пор, пока не упёрся в стеклянную стенку. А Оскар продолжал наступать. От одной этой растянутой, неумолимо приближающейся угрозы можно было запаниковать. А выхода нет. Кабинка вытянутая, но недостаточно широкая, чтобы можно было проскочить мимо него хотя бы на расстоянии метра и не быть пойманным.

- Хорошо, - Том поднял руки, прижимаясь к стенке. – Это было шоу. Я хотел, чтобы ты тоже почувствовал себя плохо и перестал надо мной издеваться.

Шулейман кивнул и сказал:

- Говорю же – работает метод.

Поскольку йога не приносила должного результата, а наоборот распаляла и без того редко стихающее мучительное, не реализующееся желание, Том временно отказался от занятий ею и решил посвятить себя каким-нибудь другим тренировкам, более активным, злым и изматывающим. Сначала, в первый день, Том занимался дома, просто делал что попало, только бы делать и умотать себя: махал руками, ногами, бегал, приседал, повторял приёмы с прыжками и разворотами. Но, хоть выплеснул часть энергии и взмок, это всё равно было не то. Потому Том принял решение начать заниматься направленно и под контролем специалиста: он записался на курс индивидуальных тренировок по смешанному бою.

Первое занятие было на следующий день. Том приехал в фитнес-клуб, располагающийся в центре города, и познакомился с тренером. Было страшновато, поскольку он в жизни не дрался и был бесконечно далёк от этого, но Том был твёрдо намерен заняться этим – и не заскулить и не сбежать. На самом деле, он ещё в начале прошедшей зимы подумывал о том, чтобы начать ходить на какие-нибудь такие тренировки, чтобы укрепить и развить то, чему его научил Джерри, и для своего спокойствия мочь себя защитить. Но ни зимой, ни потом он так и не сподобился даже посмотреть, какие тренировки предлагаются в Ницце, а сейчас – сошлись звёзды.

Том, сказавшийся неопытным новичком и думающий о себе именно так, практически на раз-два уложил тренера, мужчину куда крупнее него, на лопатки. Потому что тело прекрасно помнило, чему ценой пота, боли и иногда крови научилось у бравого солдата Дилана и монстра Крица, и тело зверело.

Тренер премного удивился такому повороту и переспросил, точно ли Том никогда прежде не занимался. Тому пришлось сказать, что занимался, в далёком прошлом, и думал, что сейчас это не имеет никакого значения и его навыки снова равны нулю. По итогу тренировки тренер порекомендовал Тому перевестись на продвинутый курс, поскольку тренировки в рамках начального ничего не могут ему дать и продолжать их нецелесообразно. Том сказал, что подумает, поблагодарил и попрощался.

В душ Том не пошёл, хоть необходимость в этом была, решив отложить мытьё до дома, переодеваться не стал и пошёл домой пешком. Когда Том разувался, к нему вышел Оскар и, привалившись плечом к стене, поинтересовался:

- Гулял?

- На тренировку ходил. Смешанный бой, - ответил Том, разгибаясь, и, словно винясь, отвёл взгляд. – Я тренера победил

- Что ж там за тренер такой? – усмехнулся Шулейман.

Том зло глянул на него.

- Нормальный тренер. Я сам не знаю, как так получилось. Он потом сказал, что я всё умею, я и сам там это понял.

- Получается, проснулись в тебе боевые навыки?

- Получается, что да, - кивнул Том. – У меня в голове ничего нет, но тело знает, что делать.

- О, это самый опасный вариант.

- Да, бойся меня, - язвительно сказал Том. – И не зли.

- Психов в принципе опасно злить. Но мне нравится смотреть на котёнка в гневе.

Том метнулся по Оскару взглядом и с разворота ногой выбил телефон из его опущенной вдоль тела руки, при этом не ударив по бедру. Высший пилотаж. Правда, сделать совсем красиво и поймать мобильник в воздухе не получилось, поскольку и быстроты реакции не хватало, и он улетел вперёд и вбок, а не вверх.

- Понравилось? – невинно, победно поинтересовался он.

Не ожидая ответа, Том прошествовал мимо Оскара, направляясь в комнату, чтобы положить сумку с одеждой, а потом пойти в душ. Шулейман схватил его, прежде чем он успел отойти, и швырнул о стену. Том вскрикнул от неожиданности, шикнул от боли, но не успел даже повернуться и хоть словом возмутиться – Оскар прижал его за загривок, вдавливая в стену.

- Мне понравилось – эффектно, - ответил он на заданный Томом ранее вопрос. – А тебе?

- Пусти!

Том пытался лягнуть, но Шулейман стоял так, что ни ударить с достаточной силой, ни поддеть не было возможно. Ударить локтем он тоже не мог – Оскар стоял слишком далеко. Он потянул руку назад, но не успел ничего сделать: Шулейман перехватил его руку и заломил, вжимая запястье в поясницу, отчего что-то хрустнуло и там, и там. Из горла Тома вырвался болезненный стон.

Вскоре Том перестал пытаться вырваться и дёргаться, затих, опустил плечи и закрыл глаза, показывая, что сдаётся. Шулейман ещё немного держал его и, лишь чуть ослабив хватку, склонившись к его уху, с усмешкой произнёс:

- Не забывай, что я несколько месяцев жил с Джерри. Я знаю все эти уловки.

Он выдержал паузу, прижавшись бёдрами к бёдрам Тома, и добавил:

- Жаль, что нам сейчас нельзя.

- Тебя это заводит? – Том повернул голову сильнее и скосил глаза, чтобы увидеть Оскара. – А говорил, что тебя не привлекает насилие.

Вопреки боли, унижению и страху насилия, который по-прежнему жил глубоко внутри, и у самого Тома появилось странное, больное желание. Желание заняться сексом здесь, на том самом месте, где пять с половиной лет назад Оскар зажал его и едва не изнасиловал.

- Сейчас – заводит, - ответил Шулейман и через семь секунд отпустил.

Том развернулся и несколько секунд смотрел на него, буквально чувствуя, как в горле то ли слова, то ли дело пухнут и подпирают ватным комом. Ничего не сказав, он ушёл сразу в ванную. Ушёл от греха подальше. Потому что чувствовал, что подошёл к той опасной грани, за которой не сможет остановиться. Сбежать было наиболее разумным вариантом.

Он начал понимать, почему Джерри был таким: взведённой пружиной, про себя раздражающейся по мелочам. И почему Джерри работал и тренировался на износ: при здоровой потребности у него не было регулярной сексуальной жизни, долго, долго, долго, долго не было. Том не думал, откуда он это знает. Он просто знал. Так было и с разными ситуативными фактами из жизни Джерри: их не было у Тома в памяти, но они всплывали, когда вписывались в разговор, и Том рассказывал их, как своё.

Скинув одежду, Том встал под ледяной душ – так ведь делают, чтобы остудиться, но продержался всего полминуты и переключил на нормальную, любимую горячую воду. Сначала контраст температур обжёг, но затем мышцы, натруженные на тренировке, налившиеся напряжением от азарта, схватки с Оскаром и желания, наконец-то начали расслабляться.

Том наконец-то выдохнул и опустил голову. Долго стоял, просто стоял под мощным горячим потоком. Взгляд упал на шланг анального душа, об установлении которого Оскар позаботился ещё весной, когда стало понятно, что их отношения, в том числе сексуальные, не закончатся быстро. Том не любил эту штуку, поскольку ему не нравилась процедура, которая с её помощью проводилась. Сколько времени ни проходило, но он каждый раз ощущал себя так, словно делает что-то странное, противоестественное и немного унизительное.

Но сейчас эта конструкция не вызывала отторжения и желания не смотреть на неё. Том взял шланг в руку, покрутил, задумчиво провёл пальцами до кончика наконечника. Наконечник был очень тонким, Том практически не чувствовал его, когда вводил внутрь.

А если просто так ввести, почувствует?

Том мотнул головой. Он не успел ничего подумать, но догадывался, какой будет мысль. Он вернул шланг на место, отвернулся от него, взял шампунь и начал энергично, чуть ли не остервенело намыливать голову.

Дожился – готов возбудиться от этой гадкой штуковины. А это только восьмой день. Тому уже было страшно, что будет дальше. Но он не сдастся, нет, не сдастся.

Том мыл голову так, что сбил волосы в кубло, так и высушил и не стал расчёсывать. До завтра походил с гнездом на голове. По дороге в спальню он встретился с Оскаром.

- Решил вернуться к образу блаженного бездомного? – прокомментировал Шулейман его причёску.

Не останавливаясь и не поворачивая к нему головы, Том выставил руку с поднятым средним пальцем.

- Ты даже не представляешь, как вы с Джерри похожи, - не обратив внимания на его жест, продолжил свою издевательскую, насмешливую шарманку Шулейман. – Он тоже от воздержания становился вредным. А когда я начал трахать его на постоянной основе, превратился из злостного грызуна в почти милого зверька.

Том остановился и повернулся к нему. Ему не нужно было задумываться, чтобы понять, что так и было. Когда у них с Оскаром завязалось что-то типа отношений, Джерри стал на порядок мягче и спокойнее во внутреннем плане. Том не собирался этого признавать вслух, но себе врать он не видел смысла.

- И зачем ты мне это говоришь? – спросил Том.

- Просто так, - пожал плечами Оскар и сделал к нему пару шагов. – Подумай, может быть, стоит сдаться?

- Не дождёшься.

- Ладно, - будто бы вовсе не расстроившись, сказал Оскар. – Но не рассчитывай, что твоя нервозность отравляет мне жизнь. Страдаешь от неё только ты сам.

- Я не страдаю, не беспокойся.

Том развернулся и пошёл дальше в свою комнату.

Глава 20

Я люблю, ненавижу - у меня срывает крышу,

Это всё потому что в моей голове психушка!

Я люблю, ненавижу - у меня срывает крышу!

Это всё потому что, потому что, потому что…

Nansi, Sidorov, Психушка (Karna.val vs. Тату, Я сошла с ума cover)©

Одним вечером Том написал Миранде – человеку, который знал о плодотворном воздержании всё, и которому можно было вот так вдруг написать и задать странный вопрос и не думать о том, что он о тебе подумает. Потом Том всё-таки подумал, что, может, не стоило спрашивать о столь интимном, но сообщение уже было отправлено.

«Миранда, как ты обходишься без секса и живёшь полной жизнью, творишь? У тебя есть какой-то секрет?».

Рядом с сообщением загорелись две галочки – прочитано, и под именем контакта «Миранда Чили» появилась надпись «печатает».

Пришёл ответ:

«У меня нет секрета. Мне не хочется. А если случается так, что сильно хочется, и я не могу отвлечься, то я мастурбирую, но это происходит редко, максимум два-три раза в год».

Том кивнул самому себе. Он не ошибся, посчитав, что Миранде можно задать такой вопрос – его ответ порядком переплюнул вопрос по откровенности. Но ответ Тому ничего не дал. Самоудовлетворением он не занимается – он больше не сгорал от стыда от одной мысли о мастурбации, но всё равно считал, что это как-то… Как-то не то, он не будет этого делать.

«Вы с Оскаром расстались?» - практически сразу прилетело ещё одно сообщение от Миранды.

«Нет. Но… - Том остановился, но, подумав, написал, как есть. - В общем, мы поспорили, кто из нас дольше продержится без секса. Приз важен для меня – спор был моей идеей – и победа в целом принципиальна, поэтому я не могу сдаться».

«Как люди любят всё усложнять!».

Через пару секунд от Миранды пришло ещё одно сообщение:

«Я болею за тебя».

Том улыбнулся и написал в ответ:

«Спасибо. Хоть кто-то в меня верит».

Вместо ответа Миранда позвонил по видео. Увидев его на экране, Том едва сдержался, чтобы не засмеяться, и прикусил губу, опустив взгляд. Потому что Маэстро, судя по голым плечам и фону за спиной, сидел в ванне, его выжженные краской, ныне пшеничные с переходом в белый цвет волосы были собраны в небрежный пучок и всё равно выбивались и торчали во все стороны, а на лице у него была косметическая маска, отливающая голубым.

- По-моему, ты хочешь поговорить, - сказал Миранда.

Том не мог разжать зубы, втиснутые в нижнюю губу до боли, поскольку смех по-прежнему рвался, клокотал в горле. Он был благодарен Миранде за это – за то, что, глядя на него сейчас, он не мог думать о сексе.

- Да, - наконец совладав с собой, ответил Том. – Секунду…

Он встал, закрыл дверь на замок и вернулся на кровать, подогнув под себя одну ногу.

- Всё, могу говорить.

- Дверь запирал? – Миранда любопытно повысовывался, будто мог увидеть, что происходит у Тома за границами охватываемой камерой зоны.

- Да. Не хотелось бы, чтобы Оскар услышал, как я жалуюсь.

- Тебе так плохо? – спросил Миранда, свободной рукой подперев челюсть.

Том отвёл взгляд, пожав плечами, дёрнув уголками рта, но нехотя признался, потому что больше пожаловаться было некому – не папе же рассказывать, как ему плохо без секса.

- Очень. Я постоянно думаю об этом. Меня даже занятия йогой и анальный душ возбуждают.

Том сказал и прикусил язык, зажмурившись на секунду, потому что это уже было стыдно.

- Ты продолжаешь каждый день чиститься? – спросил Чили, прежде чем Том успел что-либо добавить.

- Нет. Но он в ванной и… Зря я это рассказываю, это перебор-подробности. Забудь.

- Рассказывай, - махнул рукой Миранда. – Слушай, как раз хотел у тебя спросить – а это приятно?

- Что? – не понял Том.

- Анальный секс. Я подумываю попробовать такую стимуляцию, говорят, от неё какие-то особые ощущения. Это правда?

Том почесал затылок, медля с ответом, потому что рассказывать, что ты чувствуешь, когда тебя имеют в попу, это как-то неловко.

- Отвечай! – воскликнул Миранда, как всегда не отличаясь терпением. – Том, я на тебя рассчитываю!

- Может, ты со мной попробовать хочешь? – спросил Том, уходя в сторону.

- Ты же с Оскаром?

- То есть тебя только это останавливает?

Маэстро подумал и пожал плечами:

- Я не планировал с человеком спать, но, может, с тобой и попробовал бы. Ты мне приятен. Том, отвечай!

Он постучал ладонью по бортику ванной. Том не видел этого, но слышал шлепки.

Том не возгордился тем, что человек, который двадцать семь лет прожил девственником по собственному выбору, сказал, что с ним бы попробовал, и ответил:

- Да, это приятно. Очень. Приятнее, чем обычный секс, - у него к щекам прилила кровь, но он продолжал: - По крайней мере, с Оскаром для меня так, но с другим такого не было, мне пришлось помогать себе рукой.

- Ты с Оскаром кончаешь без рук? – округлив глаза, изумился Миранда. – Я тоже так хочу!

- Не думаю, что он согласится, извини, - Том улыбнулся.

И хоть к Миранде он не ревновал, не мог ревновать, но всё равно внутри шевельнулся чёрный, плотоядный, точащий червь – а вдруг?

Следующим своим восклицанием Чили успокоил его:

- Я сам на него никогда не посмотрю в этом смысле! Он не то чтобы противен мне, но не интересен. Мне никто не интересен.

- Но я же интересен?

- Ты сумасшедший мальчик, - кивнул Маэстро. – Ты мне нравишься. Но ты меня не возбуждаешь.

- Хорошо, что так, - Том улыбнулся немного натянуто.

Вскоре Миранда уронил телефон в воду, но мобильнику ничего не стало.

- Со мной это постоянно случается, - сказал он, отряхивая телефон, и поднялся на ноги.

Том закрыл ладонью глаза, потому что в камеру попало намного больше тела.

- Миранда, подними телефон.

Чили приспособил телефон на держатель на стене немного выше головы, но под лёгким наклоном и, взяв лейку душа, спросил:

- Это больно? Сзади.

- Если хорошо подготовиться и не делать всё резко, то нет. Мне ни разу не было по-настоящему больно.

Маэстро было видно почти по пояс. Том с любопытством разглядывал его, пока тот говорил, водя руками по телу, смывая пену. Они с Мирандой были похожи по телосложению, разве что Миранда был шире в плечах и в целом не такой тонкокостный, но он был такой же плоский и неразвитый физически. Но у Тома имеющийся, естественный мышечный каркас был подтянутым, а Миранда со спортом был не на «Вы», а вовсе не знаком, он даже в школе занятия по физкультуре не посещал.

Том не испытывал вожделения, глядя на него, но испытывал интерес, который практически помимо воли притягивал взгляд к телу на экране. Бледная, будто никогда не знавшая загара кожа, острые ключицы, маленькие розовые соски…

Тем более любопытным был этот момент потому, что всё происходило онлайн. Самому Тому никогда бы не пришло в голову звонить кому-то из душа. Но ему было интересно наблюдать за тем, как другой, знакомый ему человек занимается таким обыденным, интимным делом. Это было как-то… Том не мог подобрать определения, но ему нравилось, ему хотелось смотреть на чужое обнажённое тело, чего он прежде боялся.

- Чего ты меня так рассматриваешь? – спросил Миранда.

- Просто так, - качнул головой Том. – Для меня голые люди сродни экзотике. Я раньше до паралича боялся смотреть на оголённых людей.

- Мне опустить камеру?

- Не надо, - Том вновь, с улыбкой качнул головой.

На тренировки по борьбе Том больше не ходил, но пошёл в спортзал в огромном фитнес-центре, располагающемся в удобной шаговой доступности от дома. Там он два часа бегал, прерываясь изредка и лишь на минуту, чтобы перевести дыхание, дать хоть чуточку уняться боли в правом боку и утереть пот, заливающий глаза. Эффект был впечатляющим: никаких мыслей о сексе и соответствующих желаний не наблюдалось, и уже в десять вечера, через два часа после возвращения из зала, Том упал на кровать и уснул без задних ног. На кровать в своей комнате упал и там же проспал всю ночь.

Эффект был. Но если так уматываться до изнеможения каждый день, можно не дожить до окончания спора. Тем более что у спора не было даты окончания – он закончится, когда кто-то из них сдастся. Когда Оскар сдастся, потому что Том не намерен был этого делать. Тома тянуло зажмурить глаза и заскулить, когда он думал о том, что он не знает, сколько это будет продолжаться.

Том снова пошёл в зал, но занимался не с маниакальным энтузиазмом первого раза. Тренировка в обычном режиме тоже отняла сил, но желаемого результата не давала. А заниматься на износ он не хотел, не мог. Надо было ненавидеть себя, чтобы так истязать.

Он начал спать отдельно, в своей бывшей, «собачьей» спальне. Но спалось ему там отвратительно. Он по два часа крутился в мутной темноте, разбавленной светом города, проникающим в не зашторенное окно, а когда засыпал, то просыпался и снова крутился. Утром он просыпался на простынях, скрученных чуть ли не жгутами. Такой дурной, не дающий отдыха и разгрузки сон только усугублял раздражённость.

В ночь с одиннадцатого на двенадцатый день спора, в четвёртом часу утра, Том, устав мучиться и крутиться, матерясь, дёргано откинул опостылевшее одеяло и, зачем-то забрав с собой свою подушку, пошёл к Оскару.

- Ненавижу тебя, - бурчал себе под нос Том, укладываясь рядом с Шулейманом. – Я не могу без тебя спать.

Он думал, что Оскар спит, но услышал смех. Оскар не обиделся и, развернувшись к нему, схватил. Оказавшись в почти душащих объятиях, в кольце крепких, не оставляющих шанса вырваться рук, Том возмущённо задёргался, ругаясь, но всё так же шёпотом, цедя, шипя сквозь зубы.

Теперь обижался Том. Он старался не контактировать, чтобы не мучить себя, но Шулейман не разделял его мнения, что искушений лучше избегать, и плевать хотел на его попытки держать разумную (и не очень) дистанцию. Он лапал, целовал Тома ещё чаще, чем раньше. Вероятно, так только казалось, потому что до спора любой такой контакт приводил к сексу, а теперь только ими и приходилось довольствоваться.

Том не хотел довольствоваться. Он уже начал шарахаться от Оскара и смотрел исподлобья зверем, когда видел, что тот собирается подойти слишком близко. Оскара такое поведение забавляло, и он тянул Тома к себе с удвоенным рвением.

- Успокойся, - усмехнулся Шулейман на гневное шипение Тома, не отпуская его, и погладил по спине.

Том от этого ласкового, до одури приятного касания едва не задрожал, так напрягся.

- Отпусти меня, - уже не зло, но твёрдо потребовал Том. - Я к тебе спать пришёл, а не для этого.

- Я тебе ничего и не предлагаю. Спи. Насколько я помню, ты любишь засыпать именно так – прильнув ко мне.

- Но не настолько же!

- Почему нет? Может, кончишь от одного этого, и тебе станет немного легче.

Том и удивлённо, и вопросительно посмотрел Оскару в глаза, он мог различить их в темноте, видел блеск и чертей. Он хотел что-то ответить, но язык прилип к нёбу.

Когда Оскар отпустил, Том отодвинулся от него, отвернулся и замотался в одеяло, как в кокон, хотя вовсе не было холодно.

- Не трогай меня за попу, - на всякий случай предупредил он, зная, как Оскар любит делать – и просто любит, и изводить обожает.

- Я её, конечно, люблю, - усмехнулся Шулейман, сев на постели и опираясь на руку, - но не настолько, чтобы с ней в руках засыпать.

Противореча своим словам, он придвинулся к Тому, выпутал его из кокона одеяла, укрыв их обоих нормально, и погладил по ягодицам.

- Я спать хочу, - нарочито равнодушно и недовольно сказал Том и отбросил от себя его руку.

- Спи, - Шулейман вернул руку на прежде место.

- Ты мне мешаешь.

- Я решил проверить, вдруг так в самом деле будет слаще спаться.

Том шумно выдохнул и, ничего не ответив, попробовал игнорировать действия Оскара. Пусть трогает, в конце концов, не в первый раз. Его бездействие не лишило Шулеймана интереса. Он запустил руку Тому в трусы, поочерёдно смял половинки. После этого он, насколько смог одним движением, стянул с Тома трусы, снова, обеими ладонями сжал ягодицы, погладил и развёл, почти невесомо провёл меж ними пальцем.

Этого Том не выдержал и подскочил, сев.

- Перестань надо мной издеваться!

- Я не издеваюсь. Я не виноват в том, что ты такой нервный.

Том хотел ответить: «Виноват», но вовремя подумал, что это будет равносильно признанию, а, хоть всё и так было понятно, он не хотел прямо признавать, как страдает. Он покачал головой:

- Оскар, пожалуйста, хватит, не делай так. Я правда хочу спать.

Он лёг, подтянул трусы и укрылся. Оскар откинул одеяло, спустил с Тома трусы, откинув их на пол, лёг сзади него и обнял. Том запоздало дёрнул плечом:

- Верни мои трусы.

- Сегодня поспишь голым.

- Я не хочу спать голым. У меня крепкий сон, вдруг ты воспользуешься этим и нарушишь спор?

- Ты реально думаешь, что можешь не проснуться, если я его нарушу?

Том не ответил, но через паузу сказал:

- Ты постоянно меня изводишь. Мне это не нравится.

- И что, я должен пообещать не прикасаться к тебе, раз тебе собственной выдержки не хватает? – Оскар отпустил Тома и приподнялся на одном локте, выжидающе смотря на него.

Том, только начавший успокаиваться, вновь дёрнул плечом.

- Было бы неплохо. Тебе не кажется, что это было бы честнее? Не допускать никакого контакта, - Том обернулся к Оскару, серьёзно посмотрел на него.

- Ты можешь сколько угодно придумывать «умные» и «честные» формулировки для прикрытия своей слабости, но это ничего не изменит.

- С тобой невозможно нормально разговаривать.

Не скрывая своего раздражения, Том сел, перевернул подушку и лёг на спину.

- И это тоже я где-то уже слышал, - спокойно высказался Шулейман, продолжая не обращать внимания на колючесть Тома.

- Так может сказать любой человек, кто хотя бы раз достаточно долго пообщался с тобой.

- Нет. Так говорил только один человек. Если его можно назвать человеком.

Том скосил к Оскару глаза, но промолчал и через пару секунд закрыл глаза. Он на самом деле пришёл сюда, чтобы нормально поспать, а если так пойдёт и дальше, то спать они не лягут до утра. За окнами и так уже брезжил, ширился рассвет, проникая светлым маревом даже через сдвинутые шторы.

- Спокойно ночи, - поняв его намерение и не имея ничего против, сказал Оскар и чмокнул в щёку около уголка рта, после чего сразу лёг.

Том открыл глаза и скосил их к нему и, не увидев намёка на подвох, ответил:

- И тебе спокойной.

Сразу заснуть не получалось. Том хотел забрать и надеть свои трусы, но для этого надо было или встать и обойти кровать, или лезть через Оскара. Вставать была лень, а лезть через Оскара… Лучше не надо.

Посчитав, что и обнажённым может поспать, сколько раз засыпал так, Том перевернулся на бок, спиной к Оскару, но остался рядом, практически касаясь, ощущая тепло, и вновь закрыл глаза. Сон пришёл через семь минут.

***

Тому начали сниться эротические сны, назойливые, регулярные, насыщенные, яркие, живые и всегда с одним и тем же героем. Иной раз снилось такое, что не должно было возбуждать, но эффект был однозначным. Один раз приснилось, как он, стоя на коленях на полу, самозабвенно делает минет Оскару, сидящему перед ним на стуле. Стула такого в квартире не было, да и комната была незнакомой, с двумя теряющимися в бесконечности стенами. Но какая разница?! Это взвело так, что Том проснулся с текущей по лицу слюной и спешно-спешно вытирал её, пока Оскар не проснулся и не увидел.

Но и эти аморальные сны не давали желанной разрядки. Организм точно издевался: Том всякий раз просыпался за десять-двадцать секунд до того, как должен был испытать оргазм. День начинался не с кофе, а с мучительной эрекции, с которой ничего было не сделать. Это состояние и в четырнадцать доставляло неудобства, а сейчас… Том начинал скучать по тому времени, когда желание ему было чуждо.

Эрекция вообще стала слишком частым спутником и приносила боль. Пухнущее с каждым днём, концентрирующееся, не находящее выхода желание давило, распирало, раздирало изнутри.

За всё время Том дважды гулял с Марселем. Во время второй встречи Марселю понадобилось зайти домой, Том сказал, что подождёт его на улице, и, несмотря на быстро темнеющие сумерки, которые в этом месте ощущались совсем не так уютно и красиво, как в вечно светящемся огнями центре города, остался ждать. От греха подальше.

Том не хотел изменять Оскару и в принципе, и не хотел этого делать конкретно с Марселем, друг не вызывал у него опасных порывов. Но он предпочёл перестраховаться и не ставить себя в обстоятельства, в которых теоретически может сорваться и совершить ошибку. В конце концов, воздержание не лучшим образом влияет на самообладание.

Пусть он не хотел, всё равно оставалась вероятность – а вдруг? У Тома завелась противоречащая его безрассудной порывистости осторожность. Он начал часто думать «а вдруг?» и «от греха подальше», в особенности второе.

От греха подальше… Это словосочетание часто произносил про себя Джерри. Том чувствовал это и чувствовал, что делает что-то его

Тому больше не хотелось встречаться с Марселем. Пока. Потому что он становился всё более нервным, раздражительным, недовольным и не хотел случайно обидеть друга, который не заслуживает этого ничем и не виноват в том, что ему отнюдь не так легко даётся спор, как он самоуверенно полагал.

Пятнадцатый день.

Том не мог заниматься любимым делом, камера валялась без дела, он больше не брал её в руки, не открывал программу-редактор на ноутбуке – в последний раз открывал на одиннадцатый день, но закрыл, так ничего толкового и не сделав. Не мог больше заниматься спортом – не хотел. Он лежал ничком на постели в своей комнате и не шевелился. Тупое ничего неделание, пустое прожигание времени в ожидании неизвестно чего. Отвратительно. Но только так он чувствовал себя хоть сколько-нибудь нормально и пролёживал часы напролёт, не следя за часами.

Каждое начинание, каждое действие бесило. То, что всё бесит, тоже бесило. Круг замыкался.

Ему хотелось выть – без разницы на луну или на солнце. Яркое августовское солнце, заливающее комнату и делающее красивый вид из окна ещё более красивым, бесило.

Пару раз Том думал, что было бы неплохо встретиться с Мирандой. Потому что его не страшно обидеть - кажется, это невозможно сделать; с ним не надо сдерживаться, а это именно то, что надо. Но сейчас не стало и этого стремления. Том лежал, свернувшись на постели калачиком, и страдал из-за собственных глупости – ведь сам предложил поспорить – и упрямства. Но он не мог сдаться. Не мог! Не мог! Не мог! Но и так дальше он тоже уже не мог.

У него ломило кости, а внизу живота будто постоянно был спазм. Даже отвлечённые мысли вызывали тягучее, тяжёлое, мучительное возбуждение, которое не всегда спадало быстро. И от каждого нового прилива крови становилось всё тяжелее, больнее.

Сейчас тоже – между ног наливалось, тяжелело, становилось горячее. Том закусил губы, невольно затаив дыхание, медленно поддел пальцами резинку домашних штанов и запустил в них ладонь, мягко, будто с опаской, на пробу обхватил член через ткань трусов. От одного этого прикосновения стало так приятно, что Том зажмурился и стиснул зубы, чтобы не застонать.

Рука словно зашлась каменной судорогой, приклеилась – не выпрямить и не убрать. Он бы даже под дулом пистолета не убрал, не сообразил бы, чего от него требуют и чем грозят.

Ещё пять минут назад он не собирался этого делать. Но сейчас…

Том отогнул резинку трусов и коснулся себя кожа к коже. Сдвинул кожу вверх, вниз, всё так же медленно, несмело, не решаясь дышать и задыхаясь не только от дефицита кислорода, но и от бешеного, вибрирующего сердцебиения. От перевозбуждения очень быстро начала сочиться смазка.

От первого уверенного, плотно обхватывающего движения по всей длине Том застонал и уткнулся лицом в подушку. Было стыдно. Но… Ох, чёрт, так хорошо!

Он приспустил штаны вместе с бельём и, снова сомкнув ладонь на члене, снова, осознанно спрятал пылающее лицо на подушке, чтобы она глушила стоны, всхлипы, хрипы, которые, как он ни старался контролировать себя и стискивать зубы, всё равно вырывались.

Шум крови в ушах и голове, удары пульса оглушали, вызывали ощущение головокружения. Том сжал пальцы крепче, задвигал рукой быстрее. Приятно было до одури, но по мере того, как всё сильнее захлёстывало удовольствие, появилось и крепло ощущение незавершённости, несоответствия, нехватки. Как будто чего-то не хватало, чтобы кончить; чтобы получить полное удовольствие.

Ему не хватало стимуляции там

Том вернул руку вперёд, набрав во рту слюны, сплюнул на пальцы, попав немного на подушку, наскоро размазал её по входу и вновь ввёл в себя палец, на всю длину, а затем, не привыкая, сразу загнал второй. Давление на мышцы и мягкие, уязвимые стенки было почти болезненным, но куда более оно было приятным и нужным.

Он развернул таз, чтобы было удобнее. Судорожно стянул с себя штаны с бельём, оставив их болтаться на одной щиколотке, на которой они запутались, застряли и не желали полностью сниматься. Плевать. Том лёг в прежнюю позу, полубоком, почти на живот, и снова загнал в себя пальцы, всхлипнув от ощущений и вцепившись в подушку и пальцами другой руки, и зубами.

Если бы кто-то сказал ему год назад, что он будет заниматься самоудовлетворением, трахая себя пальцами в задницу, он бы, не посмеялся, конечно – тогда он, кажется, вообще не умел смеяться, но посмотрел бы на того человека как на сумасшедшего. А сейчас он испытывал не совершенный двухсотпроцентный, но кайф.

Нутро сжималось, словно втягивало и ныло от недостатка наполненности. Длины пальцев не хватало, чтобы достать так глубоко, как ему нравилось, на предельную глубину, в середину живота, как ему иногда казалось по своим ощущениям от ударов в себе. Если бы у него была какая-нибудь игрушка, он бы ею воспользовался.

Том хотел не просто секса, сейчас он это осознал. Он хотел в себе член. Один конкретный член

Он гнул кисть и так и этак и беспрестанно двигал ею, позабыв про член, захлёбываясь воздухом и рвущимися наружу стонами. Потом вспомнил и опустил руку между ног. Синхронизировать движения рук не получалось, ритм получался рваным, хаотичным, задавала его левая рука, та, которая сзади.

Промелькнула мысль, что у него здесь нет салфеток. Придётся или бежать за ними, или так размазывать всё по покрывалу. Размажет. Плевать.

Дверь открылась тихо – слишком тихо, чтобы этот звук пробился сквозь гул крови и стремящийся к точке кипения белый шум горячечного помутнения сознания. Том почувствовал, как прогнулась постель позади него, но не остановился, не открыл зажмуренных глаз. Они словно существовали в параллельных реальностях: он сам и это ощущение, говорящее о том, что он теперь не один.

- Помочь? – раздался над ухом приглушённо-бархатный, насмешливый голос.

Оскар придержал Тома за левое запястье, чтобы он не отдёрнул руку и не поцарапал себя внутри, что не смертельно, но неприятно. Том открыл глаза и обернулся к нему через плечо. Буквы в голове двигались и складывались в слова так медленно, что он бы только через минуту смог хоть что-то вымолвить.

- Помочь? – лукаво, смотря в глаза, повторил Шулейман.

Он немного сместил кисть Тома и резко дёрнул её вперёд, вглубь, под другим углом. Том зажмурился и застонал, выгнув горло. Этого было достаточно. Шулейман рывком перевернул Тома на живот, прижал, уткнув лицом в подушку, и убрал его руку. От внезапной пустоты внутри Том вновь застонал и завертел бёдрами. Потом, когда Оскар налёг на него, выгнул спину, приподняв зад, бесстыдно, похотливо подставился, прижался к его паху.

Тому вовсе не было стыдно за то, что он так себя ведёт; за то, что хочет, чтобы ему вставили, и неприкрыто показывает, что хочет этого. Оскар держал его за волосы и прижимал, как животное. Но Тому и это нравилось, это возбуждало обещанием, что вот сейчас… Вот-вот… Наконец-то!

Шулейман сильно, до боли вжался бёдрами в его маленькую задницу, раздражая разгорячённую, воспалённую желанием кожу прикосновением грубой джинсовой ткани. Он несколько раз также сильно двинул бёдрами, отчего Том то оказывался прижатым к матрасу и распластанным, то снова гнул спину, поднимая таз навстречу.

- Сдаёшься? – спросил Оскар, повернув лицо Тома к себе.

У Тома в голове немного прояснилось.

- Нет, - ответил он.

Оскар поднялся с него и сел рядом. Том перевернулся на спину и привстал на локтях, смотря на него. Он немного не понял – не думал, что Оскар теперь остановится.

- Передумал и хочешь дать другой ответ? – поинтересовался Шулейман.

- Нет. А ты…

- Я не сдаюсь, - не дослушав Тома, покачал головой Оскар. – Я очень и очень не против, но… - он намеренно растянул последнее слово и сделал паузу, скользнув по Тому взглядом. – Но, раз никто из нас не сдаётся, продолжаем воздерживаться.

Он поднялся с кровати и добавил:

- Кстати, дрочить тоже нельзя. С мастурбацией легче держаться, соревнование теряет остроту. Так что больше не жульничай.

Когда Оскар вышел из комнаты, Том снова упал на постель и свернулся калачиком, не надев ни трусов, ни штанов. Стало ещё хуже. Он почти дошёл до оргазма, а теперь… В паху тяжело пульсировало, тянуло, крутило.

Том чувствовал, что у него едет крыша. Он мог бы изменить – в конце концов, не отказал Марсель столько раз, не откажет и ещё разок. Мог провернуть всё так, чтобы Оскар ничего не узнал, и совесть бы не мучила. Но – он не мог. Потому что не хотел с Марселем, не хотел ни с кем, кто не Оскарегос ним

Только егос ним

Том то злился на себя за это – за невозможность схитрить, то радовался; то ненавидел Оскара, то любил его так, что пульс сбивался на ровном месте, просто от того, что смотрел на него.

На семнадцатый день он перешёл к активным действиям: соблазнению Оскара. Том постоянно наклонялся при нём, сначала неосознанно, а затем целенаправленно прогибаясь, выставляя попу.

Один раз он отослал Жазель и взялся мыть пол на кухне – не удобной шваброй, которой та пользовалась, а обычной тряпкой, поскольку помнил, как однажды Оскар отреагировал на его ползанье на карачках. Конечно, надевать форму горничной, которая фигурировала тогда в словах Оскара, он не стал, но старался двигаться красиво. Но единственное, чего добился Том, это смеха Шулеймана и комментария: «По прошлому заскучал? Я тебя на работу снова не возьму». Тому захотелось отхлестать его за это мокрой тряпкой, да хотя бы раз ударить так, чтобы, сука, перестал смеяться! А потом, когда злостный прилив сошёл, захотелось ударить этой тряпкой себя по лицу, потому что совсем помешался, с ума сходит, додумался до такой глупости.

Том призвал на помощь еду. Оскар не раз отпускал пошлые комментарии по поводу того, как он ест, особенно ярок был случай с арбузом: Том тогда задумался и засунул в рот кусок до самой кожуры, при этом не кашлянув и вовсе не почувствовав никакого неудобства – ему так было удобно. Этим знанием грех было не воспользоваться.

В ход пошло всё, что можно было есть сексуально. В первую очередь Том взялся за бананы, но довольно быстро перешёл на мороженое. Потому что мороженое в отличие от бананов он любил, и его было куда удобнее засовывать в рот и доставать – с бананами такие действия смотрелись странно и бананы становились неприятно склизкими. Ему даже играть особо не приходилось, поскольку он по правде любил поглощать мороженое именно так – обсасывать.

Том изображал заинтересованность кино и боковым зрением видел, как Оскар смотрит на него, как следит за движениями руки, губ, головы. Достав мороженое изо рта, Том облизнул его и снова погрузил в рот, скользнув губами по продолговатому, холодному, влажному. Нежно-сладкий пломбир без глазури с насыщенной, сочной, вкусной вишнёвой сердцевиной. Он видел, что Оскар подсаживается ближе, и внутренне возрадовался, но изобразил удивление, когда тот коснулся его руки, в которой он держал сладость.

Шулейман обхватил Тома пальцами за запястье, перенёс его руку к своему лицу и попробовал мороженое, также двусмысленно погрузив его в рот, смотря при этом в глаза. Том гулко сглотнул. Обсосав мороженое, Оскар вернул его Тому, коснулся кончиком его губ. Том послушно, завороженно открыл рот и принял мороженое. Действие повторилось: мороженное перекочевало изо рта в рот, и Оскар как ни в чём не бывало сказал:

- Вкусно. Давно я не ел мороженого.

Тому захотелось его ударить, но он сдержался и, стараясь не показать вида, как разочарован, предложил:

- В морозилке ещё есть. Принести тебе?

- Принеси. Кстати, а чего вдруг ты так на мороженое подсел? – спросил Оскар, когда Том поднялся с дивана.

- Хочется.

- Это я знаю. А мороженое почему поглощаешь в таких количествах?

- Мороженого хочется, - ледяным тоном пояснил Том. – Я его люблю.

Не отказываясь от предыдущих, Том придумывал всё новые хитрые планы. Он даже шорты коротенькие купил, чтобы носить дома. Надев их и повертевшись перед зеркалом, придирчиво, скептически разглядывая себя, Том заключил, что от такого зрелища возбудиться нереально. Но Оскар что-то находил в его наготе, значит – стоит попробовать. Воздух холодил непривычно голые ноги. Том не чувствовал себя комфортно в таком виде, но держался уверенно и непринуждённо, как будто так и надо, а шорты он просто так надел, для себя, потому что ему так захотелось.

Том сам не заметил, каким лощёным стал, ухоженным, стремясь быть привлекательнее обычного; как прямо начал держать спину и плавно двигаться, когда не психовал и не дёргался. Один раз он выпрямил волосы – не для Оскара, самому захотелось посмотреть на себя с такими. Выпрямленные, приглаженные волосы получились ниже плеч, струились, ниспадая по острым плечам, блестящим, гладким потоком.

Прямиком из ванной Том пришёл в гостиную к Оскару, сел в углу дивана и достал мобильник. Шулейман отвлёкся от телевизора и посмотрел на него.

- Вау, - с чистым удивлённым восторгом произнёс он и запустил пальцы Тому в волосы, играя и наблюдая, как падает шёлк, пропускал их через пальцы. – Тебя не узнать.

Оскар ещё задумчиво поиграл, на секунду сжал в кулаке и, отпустив, сказал:

- Надо будет, чтобы ты сделал так как-нибудь, когда закончится спор.

- Может быть, мне парик надеть для твоего разнообразия? – огрызнулся Том.

- Может быть, когда-нибудь… Но пока достаточно просто выпрямить.

Том подумал и, сменив тактику поведения, развернулся к Оскару, подался к нему, упёршись одной рукой в сиденье.

- Не хочешь сдаться? Уже всё готово, - не прерывая зрительного контакта, Том убрал волосы за ухо. – А в следующий раз у меня может не получиться так…

Оскар молча, неторопливо положил ладонь ему на шею сзади и потянул к себе. Том поддался, прикрыл глаза и приоткрыл рот.

- Напомни купить тебе утюжок, - сказал Шулейман в его разомкнутые в готовности и ожидании поцелуя губы.

Поняв, что это очередной облом, Том ответил:

- Нравится тебе это или нет, но я не буду выпрямлять волосы на постойной основе.

- На постоянной не надо. Мне это нравится в качестве эксперимента.

В другой день Том пришёл к Оскару, сел к нему спиной и жалобно сказал:

- У меня плечо болит, потянул во время занятия. Помоги.

- Массаж тебе сделать?

Том кивнул, тихо, невинно, по-детски угукнув. Шулейман развернулся к нему и положил ладони на плечи. Массаж был приятен. Том твердил себе: «Это он должен завестись, а ты не смей», но легко сказать, а сделать… У него же спина – эрогенная зона. А Оскар, как назло, не только мял «больное» плечо, но и разминал всю спину, гладил, проводил кончиками пальцев по позвоночнику, что посылало по телу мурашки, от которых едва не передёргивало, так приятно было, становилось тепло и холодно одновременно.

Не убирая рук с плеч Тома, Оскар наклонился к его уху и сказал:

- Если бы мне не было так забавно наблюдать за тем, как ты пытаешься меня соблазнить, ты бы уже получил разряд за неуёмную хитрожопость.

Том обернулся к нему, округлив глаза, воскликнул:

- Я? Пытаюсь тебя соблазнить? Оскар…

- Даже не пытайся отовраться, - покачал головой Шулейман.

Том закрыл рот, но через секунду находчиво ответил:

- А в уговоре ничего не было о том, что нам нельзя друг друга соблазнять. Ты же меня изводишь. Это мой тебе ответ.

- Продолжай, мне нравится, - с ухмылкой на губах кивнул Оскар. – И мне интересно, до чего ещё ты додумаешься.

- Не хочешь – не надо.

Том хотел подняться с дивана, но Шулейман схватил его за подбородок и притянул к себе, так, что они почти касались носами.

- Уверен? – лукаво спросил он и, немного повернув лицо Тома в сторону, поцеловал его под ухом.

Том резко втянул воздух и зажмурился, обмяк. Оскар поцеловал его в шею чуть ниже, засосал кожу. Том задрожал и упёрся ладонями в его плечи:

- Оскар, не надо…

- Не сдаёшься? – Шулейман провёл по чувствительной коже кончиком языка, прикусил мочку.

- Оскар! – Том отпихнул его.

Оскар усмехнулся:

- Это честная нечестная игра. Сам же сказал.

Том то шарахался от любого прикосновения и щетинился, выворачивался из рук и убегал, не садился рядом. То сам льнул, ластился к Оскару. В такие моменты он походил уже не на котёнка, а на полноценную, одуревшую от весны кошку. Мог сесть к Оскару под бок и начать тереться о его плечо ухом, виском, щекой, по кругу. Или начинал гладить его руку, а потом перетягивал её на себя, безмолвно прося, требуя: «Погладь меня!». Или обнимал со спины, пританцовывая на месте от переизбытка энергии, не умещающейся в теле. У него тело требовало уже не только секса, но и простой близости, в которую входит всё-всё. Кожа тосковала без ласки, обращалась неуютным скафандром, пылала алчущим огнём.

На третий раз, когда Том так прилип с объятиями, Оскар высказался:

- Мне определённо начинают нравиться коты. Может быть, когда-нибудь заведём одного…

Том отпрянул от него. Хотел ударить за то, что снова смеётся над его мучениями и потугами. А после снова прижаться. Прижаться! Прижаться!.. Том сделал и то, и то: приложил рукой по спине, так, что у самого ладонь зашлась жжением, а затем наскочил с объятиями, вцепился, прижался.

***

Они сидели в гостиной. Как Том ни шипел, ни вырывался, Оскар не переставал его трогать – его такое поведение только веселило. Он поцеловал Тома, крепко обхватив ладонями лицо, чтобы не мог мотнуть головой или отодвинуться, впился в губы, в рот. Том протестующе замычал, пытался отпихнуть, но вскоре перестал сопротивляться и ответил. Этого так хотелось… Хотя бы этого.

Мозг плавился и стремительно утекал вниз вместе с кровотоком. Даже голову повело, так резко и сильно отхлынула от неё кровь. Если бы открыл глаза, наверное, комната бы плыла и заворачивалась вверх тормашками.

Том одурел, опьянел, сошёл с ума. Он сам набросился на Оскара, обвив руками за шею, вгрызаясь поцелуями. Оседлал его ногу и начал об неё тереться.

К чёрту! К чёрту всё! Ему не было стыдно – ему тупо хотелось кончить. Все тысячелетия эволюции сложнейшего человеческого сознания сузились до простого, примитивного желания разрядиться. Мозг уже не просто плавился, он вскипел и испарялся клубами вязкого пара.

- Какой ты ушлый!

Шулейман дёрнул Тома за талию, усаживая на себя верхом, и придержал за бёдра, чтобы не мог двигаться. Том дышал сбито, шумно и, всего секунду просидев неподвижно, начал срывать с Оскара рубашку.

- Давай сделаем перерыв? Сделаем перерыв… - Том едва зубами не стучал, так его лихорадило.

Взгляд у него был ошалелый, дикий. Оскар перехватил его запястья:

- Сдаёшься?

Том не ответил, снова взялся за его рубашку, запустил под неё ладони, огладив горячую кожу, дурея от этого ещё больше. Оскар схватил его и поцеловал, прижал к себе, но потом разорвал поцелуй и вновь спросил:

- Сдаёшься?

Том мотнул головой:

- Перерыв… Давай сделаем перерыв. На день, на полдня, на сейчас… - он снова потянулся поцеловать.

Оскар не сопротивлялся, но через полминуты вновь остановил их:

- Сдаёшься?

Ответа он не добился, и снова поцелуи. Отпустив губы Тома, Оскар спустился к его шее, поцеловал, прикусил, провёл языком и снова поцеловал.

- Сдаёшься?

- Не надо никому сдаваться, - прерывисто ответил Том, цепляясь немеющими пальцами за его плечи. - Мы можем просто…

- Кто-то должен сдаться.

- Зачем? Это всего лишь спор, мы сами придумываем правила. Давай так…

- Нет. – Шулейман подался вперёд и прошептал Тому на ухо: - Скажи «сдаюсь».

Том зажмурился и стиснул зубы. Оскар снова спустился к его шее, теперь целовал и спереди, прикусил тонкую кожу над кадыком, провёл от него вверх языком, прихватил губами. Прижимал Тома к себе – снизу, гладил ему спину и бёдра, периодически оглаживая, сминая ягодицы.

- Сдаёшься?

- Сдаюсь… - чуть ли не проскулил Том. – Сдаюсь!

Он, кажется, слышал, как затрещала ткань, так Оскар рванул с него футболку. Том опомниться не успел, как оказался полностью голым, лежащим на животе. Шулейман так же быстро, как раздел Тома, избавил от одежды себя, накрыл его собой и в два толчка ворвался внутрь, до конца. Не было ни смазки, ни заменяющей её слюны, ни хоть какой-то растяжки.

Это была реализация старого, запретного, забытого желания – зажать Тома и отодрать. Оскар никогда не позволял себе не думать о Томе, быть с ним полностью грубым – это само собой получалось, он не мог причинить ему боль. Но сейчас он бы не остановился, даже если бы Том начал плакать и кричать… Нет, остановился бы. Но Тому нравилось, это подтверждал гулкий, протяжный стон.

Тому было больно. Но это была желанная боль, подчёркивающая удовольствие, делающая его более насыщенным, реальным. Он прогибался в спине и подавался бёдрами навстречу, насколько мог двигаться, прижатый весом Оскара и почти парализованный, разбитый, размазанный запредельным возбуждением.

Казалось, всё длилось даже не минуты, а секунды, настолько всё было быстро, отчаянно, по-животному. Оргазм пришёл с оглушительным грохотом в голове, скручивающим, выкручивающим, выворачивающим наизнанку спазмом в паху, судорогами рук и ног, криком в голос, который звучал в ушах отдалённым и чужом. Он не стихал, тянулся, выжимал до капли, взвёл давление до такой точки, что того и гляди треснет череп. За один оргазм Том выплеснулся трижды и, пока Оскар дотрахивал его, успел кончить ещё раз.

Реальность схлопнулась и исчезла. Том ощущал себя где-то в параллельном, лучшем, прекрасном мире, где воздух – это смесь кислорода с чем-то пьяным и сладким, мысли текут умиротворённо и без слов, а тело расслабленно и счастливо.

Том перевернулся на спину, когда Оскар поднялся с него, и, посмотрев по-прежнему пьяным взглядом, вздохнул:

- Почему ты меня не остановил?

- Мне было крайне невыгодно это делать.

Том покачал головой и сказал:

- Не понимаю, как ты так легко держался. Я чуть умом не двинулся, а ты был весел и расслаблен, как будто тебе вообще без разницы.

- В двадцать три-двадцать четыре года я бы тоже не выдержал, - пожал плечами Шулейман. – Но сейчас у меня достаточно опыта и благодаря тебе есть опыт самоконтроля. Я же тебя ещё с лета прошлого хотел так, что иной раз зубы сводило, а трогать тебя было нельзя. Приходилось терпеть. Так я и научился терпеть и контролировать себя, чтобы не изнасиловать тебя и при этом качество жизни не портилось.

- Но ты спал в это время с другими, - заметил Том.

- Спал, - согласился Оскар. – Но с первого ноября, даже немного раньше – нет. С того времени до настоящего момента у меня не было секса ни с кем, кроме тебя.

Том изумлённо округлил глаза. Он ещё в прошедшем декабре заметил, что к Оскару не приходят женщины, что в прошлом происходило регулярно, и даже хотел спросить, почему – интересно было, но так и не спросил. Но, хоть и заметил это тогда, вот так услышать от самого Оскара, что у него никого не было, он не ожидал.

- Не было? – растерянно, неверующе переспросил Том.

- Да. Сначала, пока ты несколько дней лежал без сознания, я практически жил в клинике, мне не до секса было. А потом не хотелось. Не знаю, как правильно сказать… - Оскар задумчиво нахмурился, почесал нос. – Мне не казалось правильным спать с кем-то другим. Я не рассчитывал, что получу тебя, но не хотел размениваться на других, мне и так было нормально.

Том сел, по-прежнему неверующе, в шоке глядя на него.

- Получается, у тебя не было почти четыре месяца?

- Да, - кивнул Шулейман. – Поэтому я и говорю – ты научил меня самообладанию и показал, что человек может быть дорог и без секса, секс - это безусловно приятное и важное дополнение, но не главное.

Тома его слова тронули до глубины души. Он подсел ближе, провёл ладонью по щеке Оскара.

- Я в шоке… - произнёс он. – И ты ещё отговаривал меня, когда я попросил тебя меня научить, не придушил, когда я дёргался и ныл, и сделал всё так аккуратно.

- Мне хотелось, чтобы тебе тоже было хорошо, - улыбнулся Шулейман, - и чтобы ты, раз уж допустил такую мысль и решился, понял, что секс это действительно приятно.

Том снова погладил его по щеке, признательно смотря в глаза, а после опустил голову и усмехнулся:

- Зато я не продержался и месяца.

- Неполные двадцать три дня – тоже неплохо. Я думал, ты продержишься куда меньше.

- Я и продержался меньше. После первой недели я сходил с ума.

- Я заметил, - беззлобно усмехнулся Оскар. – А когда я застал тебя с пальцами в заднице… - он покачал головой. – Мне было очень тяжело сдержаться.

- И зачем сдерживался? Я был бы счастлив, если бы ты не себя держал в руках, а меня взял.

- Никогда не думал, что ты можешь быть таким похотливым. – Шулейман протянул руку и провёл тыльной стороной согнутых пальцев по щеке Тома вверх, обвёл большим пальцем дугу брови. – Мне это нравится. Нравится, что ты только со мной такой.

В его глазах плескались довольство, восторг и вновь поднимающаяся похоть.

Том взглянул на него исподлобья, из-под чуть опущенных ресниц и, подняв голову, сказал:

- Это всё ты виноват. Ты не только развратил меня, но и подсадил на себя так, что я хочу только так и только с тобой.

Он помолчал, прикусив губу, и добавил:

- Я не вижу ничего плохого в том, что мне приносит удовольствие быть снизу. Но меня немного волнует, что я уже хочу только так, мне так надо. В тот момент, про который ты сказал, я ведь сначала по-обычному… Ты понимаешь. Но потом я понял, что мне этого мало, мне хочется… сзади.

- Людям свойственно стремиться к большему удовольствию. А ты большее удовольствие испытываешь в пассиве, так что нет ничего удивительного в том, что тебе хочется быть в этой роли и что ты прибег к такой стимуляции, - просто ответил Оскар на его сомнения. – И кстати, многие мужчины, стопроцентные гетеро тоже практикуют анальную стимуляцию и проникновение – самостоятельно или со своими партнёршами.

- Ты меня успокаиваешь?

- Я никогда не успокаиваю. Я объясняю тебе, тёмному.

Том помолчал, думая, и, хитро, лукаво блеснув глазами, произнёс:

- Не хочешь брать на себя ответственность? Придётся. Потому что ты заразил меня озабоченностью. Видимо, она передаётся воздушно-капельным путём.

- Половым, - с такой же лукавой ухмылкой поправил его Оскар и, потянув на себя, усадил верхом.

Он несколько секунд молчал, внимательно, серьёзно разглядывая Тома, водя ладонями по его бокам, и сказал:

- Пойдём в спальню?

Том кивнул. Ему тоже было мало.

После третьего раза в спальне и n-ого оргазма Том лежал на спине с закрытыми глазами, мокрый от пота, с залитым спермой и смазкой животом, частично забрызганными бёдрами и грудью. Он был настолько растянут, пресыщен ощущением распирающей наполненности, что чувствовал, будто у него внутри по-прежнему что-то есть, какая-то насыщенная кровью полость.

Тому казалось, что он умер. Как будто то, что сейчас мыслит и чувствует, это отлетевшая душа, невесомая, свободная. Он наполовину открыл глаза и, еле поднимая руку, провёл по животу сбоку, цепляя липко-вязкую субстанцию, размазывая её по коже.

- Мне нужно в душ. Но у меня нет сил.

Он вздохнул и опустил непослушную, слабую руку на постель. Оскар поднялся на ноги, подтянул его к краю и, поставив одно колено на кровать, поднял на руки. Том распахнул глаза, но не дёрнулся и не возмутился, только спросил:

- Ты же знаешь, что я не девушка?

- Я вижу, - ответил Оскар и понёс его к двери.

Он бы никогда не стал носить на руках никакую женщину. Но Тома, начиная с Джерри, почему-то носил, сам каждый раз выступал инициатором этого. Потому что… Без объяснимой причины. Потому что.

В ванной Шулейман не отпустил Тома, а аккуратно сгрузил на пол душевой кабинки и взял лейку душа. Тому было стыдно за то, что его, взрослого парня, носят на руках и моют, и одновременно он ощущал такое счастье, что тянуло заплакать. Это было не счастье на разрыв, от которого кричат, смеются, плачут и танцуют, а тихое, плавно ширящееся, распирающее счастье. Счастье такое большое, что грудь не выдерживает его напора, трескается, и из трещин прорастают цветы и тёплый свет.

- Сзади я сам помоюсь, - сказал Том, поднявшись на колени, и потянулся за лейкой в руках Оскара.

Шулейман отвёл руку и скомандовал:

- Спиной ко мне повернись и ноги расставь.

Без энтузиазма и с напряжением, но Том послушался и вздрогнул, когда точечные струйки душа ударили между ягодиц. Это было очень… чувствительно. Оскар бросил быстрый, но цепкий взгляд ему вниз, проверяя, всё ли там в порядке. Как-никак он сегодня не сдерживался, а в первый раз всё вообще было откровенно грубо. Но всё было в порядке.

Потом Оскар тоже принял душ, и они вернулись в постель, которая тоже нуждалась в стирке, но это позже. Молчали. Том начинал дремать, хотя ещё и восьми не было.

- Хочешь ещё один факт о Джерри? – вдруг произнёс Оскар.

- Давай, - Том открыл глаза и, приподнявшись на локте, подпёр голову рукой, повторяя его позу.

- Джерри чувствовал себя органично в обеих ролях. Но если у него была возможность ничего не делать и получать удовольствие – и это не было ему невыгодно, он ею пользовался. Ему нравилось быть в пассиве.

Том вопросительно выгнул брови. Оскар пояснил:

- Я понял это по тому, как он вёл себя со мной. Первые три раза он воинственно присваивал себе активную роль и категорически не давался мне. Но потом, когда он доказал, что тоже мужчина и не промах, и отомстил за тебя, он успокоился, расслабился и, хотя практически до последнего показательно выказывал мне своё фи, был отнюдь не против того, чтобы быть снизу, как и было всё остальное время. Ему нравилось лениться и при этом, чтобы ему доставляли удовольствие, и это не стало для него открытием, когда он был со мной.

- Хочешь сказать, что дело не во мне, а во всём виновата «дурная кровь»?

Шулейман лишь пожал плечами и легко, уклончиво, хитро улыбнулся: я дал тебе информацию для размышлений, а дальше сам решай, что с ней делать. Том тоже ничего не сказал, придвинулся под бок, одну руку подогнул к груди, а вторую положил на Оскара и прикрыл глаза. На губах едва заметным изгибом блуждала умиротворённая, счастливая улыбка.

Глава 21

Бей меня, мой нежный убийца!

Нажимай delete, ниже не упасть.

Если нам суждено исцелиться,

Пере-перестань со мной умирать.

Анна Плетнёва, Огромное сердце©

- Что за манера постоянно пропадать?! – сам себе ругался Шулейман, проходя по коридору. – Даже в квартире умудряется это делать!

Он обходил квартиру в поисках Тома, который не попадался ему на глаза с завтрака, а сейчас уже был седьмой час вечера. Обычно в таких случаях Оскар звонил и спрашивал, где Том есть, чтобы не искать, но сейчас Том оставил телефон в своей комнате, в которую он заглянул первым делом. Вся обувь Тома, которой у него было немного, стояла на месте, что говорило о том, что он дома. Можно было не дёргаться и подождать, пока сам явится, но Оскар вознамерился его увидеть. Пришлось встать и пойти на обход – всей квартиры, поскольку ни в одной из комнат, где они регулярно проводили время, Тома не было.

Оскар подошёл к двери очередной комнаты, «женской гостевой», как он её называл. Именно в этой спальне любили останавливаться его подруги, когда оставались на ночь или на пару дней и спали не с ним. Причина любви к этой комнате была в антикварном трюмо с тремя зеркалами, за которым было удобно делать макияж, красиво, царственно восседать, и оно просто являлось эстетически привлекательной вещью с флёром светскости минувших лет, что нравилось дамам. Сам Оскар к нему не испытывал никаких эмоций – он купил трюмо от балды и по пьяни, онлайн с какого-то аукциона незадолго до въезда в эту квартиру, которую на тот момент уже заканчивали обустраивать под его предпочтения. В итоге они въехали втроём: Оскар, трюмо и Дами. На самом деле, вчетвером – ещё была бутылка коньяка, к которой он бодро прикладывался.

Открыв дверь, Шулейман увидел, что за трюмо сидит… человек. Первым ощущением было – чужой в доме. Вторым – знакомый. Третьим – не

Платиновые локоны. Веера ресниц, которые было хорошо видно в профиль. Квадратные ногти с классическим френчем, поблёскивающие прозрачным глянцевым топом в свете ламп. Одежда – белоснежный атласный комплект из жакета без рукавов на голое тело и шортов на два сантиметра выше колен; сомнительный, сложный для носки наряд, который ему шёл. Открытая пачка тонких ментоловых сигарет. Всё это было предельно знакомо и неправильно, нереально в настоящем. Оскар так и замер у порога с дверной ручкой в руке.

Белокурая чудь повернула голову и растянула губы в знакомой идеальной улыбке-оскале:

- Скучал по мне?

Оскару захотелось себя ущипнуть. Это какой-то сбой в матрице. Для разума было очевидно, что это Том, не может быть никто

- Неужели нет? – чудь состроила расстроенное лицо и поднялась со стула.

Он сложил руки на груди и сделал пару неспешных шагов к Шулейману.

- Ах точно. Тебе же Том милее. Мне придётся тебя расстроить…

Знакомый наклон головы – кажется, он, Оскар, точно знал его в градусах и заметил бы несоответствие, будь он хоть на один градус не таким. До дурноты знакомый взгляд – прямой, сильный, самоуверенный. Но самоуверенный не в таком ключе, как у него, а приглушённо, скрытно, как будто за тёмным стеклом, чтобы никто не понял, каков он на деле, на что способен и что у него на уме.

- Мне теперь незачем скрываться. Неплохо я тебя, разыграл, не так ли? И кто из нас в итоге победил?

Оскар вглядывался в это лицо и не находил в нём ничего от Тома, ни единой чёрточки при полном соответствии черт, ни единого проблеска в глазах. Стопроцентный Джерри.

- Раньше ты был разговорчивее, - фыркнул тот. – Том тебя расхолодил. Или дело в отсутствии в тебе коньяка? – он пытливо взглянул на Шулеймана. – Ты иди, заправься, я подожду.

И вдруг он шагнул к Оскару и, тронув его за руку чуть выше локтя, участливо, искренне, немного испуганно спросил:

- Ты не обижаешься на коньяк?

Оскар и почувствовал, и услышал, как у него буксует мозг, с адским скрежетом, с искрами. Возможно, ломается.

- Ты бы видел своё лицо! – воскликнул Том, заливаясь беззлобным, по-детски звонким смехом.

Именно Том.его

У Шулеймана не было цензурных слов, а всего обширного нецензурного словарного запаса тоже не хватало для того, чтобы выразить свои эмоции и мысли от этой ситуации – от Тома.

Он признавал, что Джерри выдающийся актёр, талантливейший игрок. Но то, что показал Том… Это не игра, это какое-то другое слово. Том не играл, он – был Джерри. А потом без малейшего усилия и перехода, по внутреннему щелчку пальцев перекинулся обратно в себя-себя. Он жил в обоих лицах, без намёка на игру.

- Ты реально поверил мне? Ты поверил! – Том запрягал на месте и захлопал в ладоши от радости и восторга. – Видел бы ты своё лицо! – он снова зашёлся смехом, согнулся пополам.

Оскар его не одёргивал, постукивал пальцами правой руки по локтю левой и выжидающе наблюдал. Пережив этот прилив хохота, Том разогнулся и, увидев, что Оскар не разделяет его настроя и как смотрит, перестал улыбаться и спросил:

- Почему ты такой хмурый?

- Думаю, каким способом убивать в тебе актёра, чтобы наверняка.

- Не надо во мне никого убивать, - качнул головой Том и на всякий случай отошёл на два шага.

- Он прям напрашивается.

Том отступил ещё на два шага – обычный и совсем маленький, не сводя с Оскара следящего, настороженного взгляда. Видно – готов броситься наутёк, только дёрнись в его сторону.

Взрывной диссонанс. Внешность Джерри, будто сошедшая с модных фотографий, на которых ещё он блистал. И поведение Тома, такое же исключительно его, с большими глазами и прочим.

- Ты всё это ради розыгрыша намутил? – спросил Оскар, обведя лицо Тома пальцем. – Не много ли усилий ради пары минут?

- Это, - Том взял прядь волос, - для фотосессии. Я не планировал ничего такого устраивать, - он указал ладонью на трюмо, имея в виду, что не планировал разыгрывать. – Но у тебя было такое лицо, когда ты зашел и увидел меня – я в зеркале видел, что я не удержался.

- Для фотосессии? – переспросил Шулейман. – Ты решил взять себе образ Джерри? Или что, решил всё-таки вернуться к работе фотомодели в этом образе?

- Нет, нет, - Том дважды мотнул головой. – Это для моих съёмок. Я хочу сделать серию снимков, где будут двое, я и Джерри. Понятное дело, я буду и за себя, и за Джерри. Думаю, у меня получится достоверно изобразить его. Отдельно снимусь в его образе, отдельно в своём, потом… В общем, это сложно объяснить. Я покажу тебе, когда будет готова хоть одна фотография. Потом, когда сниму «Джерри», перекрашусь обратно в свой цвет и постригусь. Как раз мне уже мешают волосы, их слишком много, - Том снова взял прядь и бросил.

Он говорил и увлечённо, как всегда, когда речь шла о его любимом искусстве фотографии, и серьезно, и без капли утаивания.

Оскар несколько секунд разглядывал его и непонимающе задал вопрос:

- Когда ты успел? Ты же утром ещё был нормальный.

- Я после завтрака поехал в салон, в начале шестого вернулся. Ещё я зашёл в пару магазинов – мне же и одежда нужна подходящая, у меня ничего из гардероба Джерри не осталось. Мне было немного неловко ходить по городу так… - Том смущённо улыбнулся. – Может быть, с непривычки… Но это не моё. Особенно ресницы – это кошмар какой-то! Мне от них векам тяжело и они мешают глазам.

Он отошёл к трюмо и, сев на стул и наклонившись вперёд, потёр левый глаз.

- Я, конечно, не специалист, - сказал Оскар, - но, по-моему, их нельзя тереть.

- Вот чёрт! – выругался Том, вспомнив, что да, нельзя, тем более в первое время после наращивания.

Он вскинул голову, часто заморгал, широко-широко раскрывая глаза, и спросил:

- Отвалились?

- Нет. Но помялись.

- Надо будет расчесать.

Том повернул голову к зеркалу и, облокотившись одной рукой на трюмо, прикусил костяшку пальца. Хотелось прикусить указательный палец, но он сразу начал приучать себя к мысли не тянуть пальцы в рот, пока не отснимет часть Джерри, поскольку гелевые ногти велик соблазн сгрызть, как леденец. Лучше не пробовать.

Это тоже был жест Джерри. Оскар ни разу его не видел, поскольку Джерри так делал, только когда сидел перед ноутбуком и сосредоточено думал над своей миссией и планом её исполнения, которого не было. Но он отчего-то был уверен – Джерри так делал.

Том сейчас снова был – вылитый Джерри. Оскар смотрел на него, на его позу, на всё и не мог найти ни одного различия. И при этом он оставался Томом.

Какой-то сюр. Нет, не сюр – всего лишь психиатрия, мать её, самая запутанная и загадочная медицинская наука.

- Оказывается, быть фотографом так дорого, – снова заговорил Том и повернулся к Оскару. – На реквизит уходит куча денег, и это только одежда! Для меня это не новость – что всякое покупать надо, чтобы воплотить идею, но таких масштабных съёмок у меня ещё не было… Хорошо хоть, что кроме одежды и мелочёвки ничего не надо в кадр, у тебя в квартире красивая обстановка. Но надо будет передвинуть некоторую мебель…

Обычно Том никогда не грузил Оскара своими творческими идеями и рабочими моментами и только показывал ему результат, что, в принципе, было не обязательным, так как он всегда видел его в инстаграме. Точно так же он не рассказывал Оскару о том, что интересного видел во время прогулки, или как прошла встреча с Марселем. Он не рассказывал ни о чём, что происходило в его жизни отдельно от Оскара, за редкими исключениями. Но сейчас прорвало, понесло, и он говорил, говорил, говорил – делился. Сейчас он не думал о том, что Оскару, как и любому человеку, который не в теме в какой-либо области, о которой идёт речь, не интересно его слушать.

- О, я не первый день хочу спросить, но забываю. У тебя есть ненужная комната?

- Ты называешь её своей, - ответил Шулейман.

- Нет, - качнул головой Том, - другая. Ещё одна. Есть?

- А тебе зачем?

- Мне нужна студия. Снимать дорого и неудобно, мне нравится работать дома и не хочется для этого куда-то ехать или идти. Я хочу какую-нибудь комнату переделать под студию, - выложил Том свои планы. – Я бы использовал для этого свою, но она маленькая, там не развернёшься, а ещё она тёмная. Есть какая-нибудь комната, которая тебе не нужна? – повторил он. – Большая.

Оскар подумал две секунды и качнул головой:

- Выбирай любую. Кроме спальни и двух гостиных – дальнюю можешь забирать. Но, - важно выделил он, подняв палец, - никакого капительного ремонта. Если я услышу, что бурят стены, ты переселишься в студию.

- Ты выгонишь меня туда спать? – уточнил Том, не совсем поняв, что тот имеет в виду.

- Ты снимешь студию и переедешь туда думать о своём поведении, - ответил Шулейман.

Том обдал его оскорблённым взглядом. Потому что их отношения уже совсем другие, но снова как когда-то – за неугодное поведение Оскар грозится вышвырнуть его за дверь, как паршивого котёнка. Но, с другой стороны, это было справедливо и обижаться тут не на что. По-хорошему он вообще не имел права строить планы по оборудованию студии здесь. Это квартира Оскара, а он в ней всего лишь живёт с ним, на птичьих правах. Он не участвовал в её покупке, в обустройстве, не участвует в её оплате – и не представляет, какая там сумма, и только недавно прозрел, что за не арендованное жильё тоже надо платить. Ничего в дом он тоже не покупает – он говорит Жазель, что ему надо, а та совершает все покупки на деньги Шулеймана. Он как приживалец при Оскаре (или без «как»). Единственное, что он покупает на свои деньги, это инвентарь для работы и одежду.

Ещё и требовать отдать ему комнату под студию – верх наглости. Но у Тома до этого и мысли такой не было, он считал, что его просьба вполне нормальна и его желание должно исполниться.

Но Том не собирался показывать, что осознал и принимает свою неправоту. Сложив руки на груди, он вздёрнул подбородок и спросил:

- А почему не на коврик?

- Из коврика ты уже вырос, - ответил Оскар с лёгкой, хитрой улыбкой, гася его пробивающуюся враждебность.

Том помолчал и с вызывающей самоуверенностью произнёс:

- Ты ведь на самом деле не выгонишь меня?

Это был вопрос по факту, но по сути утверждение. Утверждение, требующее подтверждения второй стороны и одновременно не нуждающееся в нём.

Шулейман усмехнулся, прикрыв глаза, ничего не ответил и перевёл тему. Потому что продолжать текущую тему не имело смысла. Все ответы и так известны.

Да – он не выгонит, что бы Том ни сделал. Разве что в студию действительно мог бы выгнать, но снял бы её сам, чтобы Том не шлялся непонятно где, и крайний срок на второй день приехал бы к нему и сидел с ним. Нет – Том не уверен в своём положении так, как показывает сейчас, достаточно надавить – уже не раз это было проверено – и он дрогнет, даст слабину, глаза растерянно (или испуганно) забегают. Потому что как бы Том ни менялся, где-то глубоко внутри него по-прежнему был котёнок, сознающий, что его подобрали с улицы и могут выбросить обратно, поскольку он не имеет никакой ценности. Этот зверёк априори не мог быть уверен в своём положении и никогда не будет.

А может, причина не в отсутствии смысла, а в бессознательном страхе, что Том может согласиться и уйти, прямо сейчас. Хотя нет, Тому – и это Оскар знал точно – не нужен от него повод, чтобы уйти. Если он уйдёт, то сделает это по своему собственному, не поддающемуся внешней логике устремлению. Каждое утро просыпаясь, Оскар не мог быть уверен в том, что Том всё ещё рядом, в квартире, в городе, в стране. Поскольку у него в самом деле феноменальная способность пропадать. Том пропал из больницы, из которой по всем закона логики должен был вернуться к нему, Оскару, что Оскара на тот момент не радовало, но он был не против, так как знал, что Тому больше некуда идти, - Том умудрился обрести свою настоящую семью и уехать в Финляндию. Он пропал, выйдя из клуба в сопровождении Эванеса, а наутро выйдя из больницы. Пропал в прошлом ноябре, когда ему стукнуло в голову поехать навестить своих насильников на парижском кладбище, а дальше его понесло. В этом был весь Том, его покладистое спокойствие и домашнесть были настоящими, а не иллюзорными вещами, но они ничего не гарантировали. А теперь, когда его медленно, но верно ломало на глазах, когда перестраивалась его психика, вообще неизвестно было, чего ждать.

- Надолго это? – спросил Шулейман, кивнув на голову Тома.

- На неделю точно. Быстрее я не успею, у меня ещё нет чёткого плана серии, и чаще волосы лучше не красить.

- Привет ещё одному знанию Джерри? – ухмыльнулся Оскар, не сводя с него чуть прищуренных глаз.

Том хотел возмутиться в ответ, но затем подумал, что он, верно, прав. Он ничего такого – про тонкости окрашивания волос – никогда не знал, значит, эта информация пришла из «сейфа Джерри», всплыла из непознанной, тёмной, закрытой глубины каким-то другим путём, не тем, когда сознание выбирает из памяти факты, как это происходило уже не раз.

- Да, - немного запоздало кивнул он.

- А чего-то ещё из жизни Джерри не вспоминал? – задал новый вопрос Шулейман.

- Нет, - качнул головой Том. – После того случая ничего не было.

Он сказал правду: после того, как вдруг вспомнил день убийства Паскаля, не было ни одного полного воспоминания, только отдельные незначительные факты вроде того, что на одной из фотосессий Джерри лизнул крысу.

Помолчав, Том произнёс:

- Ты так спросил… Тебе не нравится этот образ?

- Нет. Но видеть тебя таким непривычно и довольно странно, и в целом образ сомнительный.

- То есть спать ты со мной не будешь, пока я не приведу себя в порядок?

- Тебя только это волнует? – со смехом спросил в ответ Оскар.

- Нет, - Том оскорблённо выпрямился, подобрался. – Но на все остальные стороны жизни моя внешность никак не влияет. Хотя о чём я? Ты же спал с Джерри, причём весьма активно, судя по твоим рассказам.

- Аккуратней. Если ты продолжишь так говорить, я решу, что ты ещё и к нему ревнуешь.

- К Джерри? Нет, я не настолько сумасшедший. По этому поводу я чувствовал только злость – потому что ты спал с моим телом без моего ведома. Знал, как я к этому отношусь, и всё равно спал.

- Таковы издержки жизни с диссоциативным расстройством личности, - без тени сочувствия или сожаления за своё поведение пожал плечами Шулейман. – Твоё тело много чего делает без твоего ведома. Я бы спросил твоего разрешения, но ответ и так был известен. Я решил пользоваться моментом, пока есть такая возможность, и брать, что дают, - всё так же без сожаления, самодовольно добавил он.

Том открыл рот, закрыл и покачал головой:

- Ты ужасен.

- Придумай уже что-нибудь своё, хватит повторять за Джерри, - фыркнул Оскар.

- Я не виноват в том, что мы оба так думаем.

- Он так не думал, а всего лишь говорил, и ты тоже не думаешь.

- Ты так уверен в себе, или мысли читаешь? – Том выгнул бровь.

- И то, и другое.

Тому было, что ответить, но этот спор вёл в никуда и мог продолжаться бесконечно, и ему не хотелось спорить, поэтому он промолчал. Оскар тоже не настаивал на продолжении. Он подошёл к трюмо, поднял с пола на столик один из двух стоявших слева от него бумажных пакетов и заглянул внутрь:

- Я так понимаю, это тоже для съёмки?

- Да, - подтвердил Том; в пакетах была одежда. – Я три наряда сразу взял, чтобы не затягивать с началом, потом ещё надо будет купить. Правда, - он почесал висок, - я не знаю, что именно мне надо, поэтому придётся покупать больше, с запасом образов. Не представляю, что потом делать с этой одеждой, я её точно не буду носить…

- Отдашь нуждающимся. Будут очень стильные нуждающиеся.

Оскар снова заглянул в пакет, не доставая из него ничего, и сказал:

- Интересный момент: Джерри был тёмной стороной в вашем дуэте и любил светлую одежду; ты – светлая сторона, а носишь тёмное. Сейчас уже в твоём гардеробе появились и яркие цвета, а раньше, помню, ты всю одежду выбирал чёрного цвета, тёмно-синего и так далее.

- У меня Джерри ассоциируется с белым цветом… - задумчиво проговорил Том, повернув голову в сторону. – У него было много светлых вещей, ты правильно сказал, но я вижу именно чистый белый цвет…

- Видишь? – уточнил Шулейман, не дав ему продолжить высказывание.

- У меня ассоциируется, я представляю… - разводя рукой в воздухе, перечислил Том варианты, не намекающие на галлюцинации, и резко топнул ногой: - Не цепляйся к словам!

- Не ори на доктора.

Том открыл рот, но не успел ничего сказать и рассмеялся. Оскар тоже посмеялся, а после протянул руку и с улыбкой-усмешкой, по-хозяйски подозвал:

- Иди сюда.

Том подошёл, ближе, чем на расстояние вытянутой руки, и тут же оказался сдёрнут с места ещё ближе, но не прижат. Притянув к себе, Шулейман не отпустил локтя Тома и разглядывал его лицо – не волосы и ресницы, знакомый-чужой образ, а само лицо, которое под всеми этими деталями оставалось тем же самым. Тому даже стало неловко от того, что его так рассматривают – от того, что это делает именно Оскар. Как будто он что-то удивительное. Он опустил глаза и повёл локтем, чтобы освободить руку.

Вместо того, чтобы отпустить, Оскар снова дёрнул его к себе, стиснул в объятиях, а после сжал ещё сильнее, так, что у Тома вырвался невольный придушенный хрип, оторвал от пола и крутанул. Поддался детскому, или животному, или сумасшедшему порыву. Вдруг захотелось сделать эту глупость.

Получив свободу, Том отступил от него, немного наклонился вперёд и взялся за грудь.

- Мне теперь рёбра нужно вправлять на место, - сказал он, с укором глянув на Оскара исподлобья.

Шулейман шагнул к нему, одной рукой быстро и незаметно для Тома, восхитительно небрежно расстегнул пуговицы на его жакете и провёл ладонью по голому боку.

- Твои рёбра в полном порядке.

Он запустил руку дальше, на спину и потянул к себе:

- Физические нагрузки только приветствуются.

От одного этого прикосновения, от близости, окутывающей теплом, от тона голоса, слов, взгляда в глаза Том ощутил, как знакомо затрепетало сердце. Но он нашёл в себе силы сказать:

- Помнишь, ты говорил, что тебе нравятся выпрямленные волосы? Как эксперимент. Может быть, раз я в образе Джерри, как-то это использовать. Есть что-нибудь, что бы ты хотел с ним сделать?

Оскар отдёрнул от него руку и воскликнул:

- Верните мне прежнего Тома! Этот – чистый бес, - на второй части высказывания он уже откровенно смеялся.

Том обиженно надул губы. Шулейман добавил:

- Было у меня одно желание, на которое Джерри не согласился. Но ты его уже исполнил.

- Что за желание?

- Минет в машине.

Том отчего-то смутился, улыбнулся и сказал:

- Можем повторить.

- Повторим, - кивнул Шулейман. – На этот раз на ходу.

- Не надо на ходу, - качнул головой Том.

- Не ссы. У меня так было уйму раз. Я в любом состоянии хорошо вожу.

Тому снова кольнуло это, колоссальная разница между ними: то, сколько опыта у Оскара, и его нулевой до Оскара и текущего года опыт. Оскар помолчал, думая, и сказал:

- Если представить, что мне сейчас Джерри попался бы в руки, я бы хотел завязать ему глаза. Но для этого требуется ещё кое-что, что тебе точно не понравится.

- Что? – спросил Том осторожно, но с явным интересом.

- Обездвижить. У меня есть наручники.

Оскар сказал как есть прямо, без смягчения и внимательно смотрел на Тома, ожидая реакции, изучая её. Том не торопился сказать что-то, задумался, посмотрел на своё левое запястье, опоясанное вечным следом от оков. Он поднял взгляд к Оскару и ответил:

- Давай.

- Уверен?

- Да. Я сам уже думал об этом. Я попробовал и преодолел почти все страхи, остался этот.

Шулейман не стал его отговаривать:

- Останемся здесь, в нашей спальне за спинку не зацепишь. Ложись, - он кивнул в сторону кровати.

Когда он вернулся с наручниками, Том уже лежал поверх верхнего покрывала с опущенными вдоль тела руками и сведёнными вместе, выпрямленными ногами. Едва Оскар зашёл в комнату, Том приклеился к нему взглядом и неотрывно следил, пока он подходил к кровати. В его глазах не было страха или явного напряжения, но он всё равно был какой-то муторный, излишне внимательный.

Наручники поблёскивали в руке Шулеймана. Он сел на край постели, и Том протянул руку:

- Можно?

Оскар вложил наручники в его ладонь. Том сел, разглядывая их, перебирал пальцами стальные звенья цепи. Ощущения были знакомыми: тяжёлая прохлада металла, гладкость. Том провёл подушечкой пальца по изгибу звена. Наручники были другими, не такими, какими его приковывали в подвале; у этих браслеты были широкими, что делало их похожими на кандалы, обтянутые плотной кожей. Но всё равно это тоже были наручники, средство для ограничения подвижности. Он испытывал что-то вроде странной ностальгии – не страх, не холодок по коже, не нежелание соприкасаться с этой вещью в действии, а безэмоциональное понимание – это было, я был скован такой же вещью.

Том поднёс наручники к лицу и понюхал – обтяжка пахла кожей, тонко, дорого, и металл тоже имел запах. Раньше он не замечал, что у металла есть запах – конечно, в подвале не до того было, чтобы обнюхивать свои оковы, и другие запахи там забивали его.

- Откуда они у тебя? – спросил он, посмотрев на Оскара, и положил наручники на покрывало.

- У меня была бурная молодость, не забыл? – Шулейман пристально посмотрел на Тома, но продолжил, не ожидая ответа: - Но эти, по-моему, в использовании ни разу не были. Я вообще не помню, откуда они у меня... А, точно – это подарок.

Том покивал, помолчал и спросил:

- Что дальше?

- Если не передумал – снимай жакет. Потом его будет не снять.

Том снял и опустился обратно на подушку и, помедлив пару секунд, завёл руки за голову. Оскар пересел выше, поднял наручники и сказал:

- Дай руку.

Том дал. Оскар защёлкнул браслет на его запястье, продел цепь через перекладину в спинке кровати и застегнул наручники на второй руке. Том запрокинул голову, глядя на свои руки – теперь их не опустить, не развести шире длины короткой цепи; теперь не отойти, не встать. Теперь ощущения были новыми – из-за того, что запястий касалась не голая сталь, и всё равно в них было что-то знакомое – понимание, что ты прикован, привязан к этому месту и не сдвинешься с него, пока тебя не освободят. Если бы не прошлое, не опыт, понимание было бы абстрактным, таким, что вроде и понимаешь всё, а вроде и нет, не осознаёшь, а Том – знал, просто знал - потому что пережил - как это бывает и как есть.

Он покрутил кистями, затем отстранил руки от изголовья кровати, насколько позволяла натянувшаяся цепь, неотрывно, с задранной головой наблюдая за скованными между собой, зафиксированными запястьями. Скованный. Было странно осознавать себя таким. Именно странно. Том не мог понять, что он чувствует. Ничего. Но ничего с оттенком.

Шулейман положил ключ на столик трюмо и – вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Том заметил его отлучку, но был так занят своими мыслями, проживанием своих ощущений, что сначала не обратил на это внимания. Но через минуту нахождения в одиночестве Том задумался: «Почему Оскар ушёл?», и стало не по себе. Он перевёл взгляд к закрытой двери и ещё через двадцать секунд позвал:

- Оскар?

В ответ тишина. Том и не рассчитывал, что Оскар ответит – для этого он должен был стоять за дверью, но… Но внутри, под ложечкой сжалось. Он был скован и один, и пришла мысль, что, возможно, в таком положении и останется надолго. Том подумал, что Оскар оставит его так до утра, прикованным к кровати. Он – может. Как раз есть за что.

- Оскар?!

Прошибло паникой, но другой, не иррациональным, не поддающимся контролю ужасом, идущим из тёмно-кровавого прошлого. Ему было страшно не потому, что над ним нависла перспектива провести ночь скованным и в одиночестве, в темноте, которая не вокруг него, но за окнами скоро вызреет и сгуститься. Страшно было потому… Потому что!

- Оскар?!

Том тяжело дышал и метался взглядом, но не рвался из оков и не крутился. Он только звал: криком, с повышающейся громкостью и пронзительностью, то требовательно, то жалобно.

- Оскар?! Оскар, ты где?! Вернись! Оскар?!..

Он не понаслышке знал, чем грозит долгое время, проведённое со скованными руками. Руки онемеют и начнут болеть, и эта боль не будет стихать ни на секунду; будет чувство, что в пальцах нет крови, и чувство холода в кистях. Пусть сейчас руки у него были расположены не сильно высоко, но и этого хватит. Он не сможет встать и нормально сесть тоже не сможет. В туалет тоже не сможет сходить, а ему наверняка захочется. Снова ощущать и терпеть эти неудобства, эту боль не хотелось.

А ещё Том не мог быть уверен в том, что если сейчас у него нет той тёмной, разлагающей разум и грозящейся остановить сердце паники, какая наступала в прошлом, то она не придёт позже. Он знал, что нет, не накроет, но вероятность всё равно оставалось. О вероятности стоило подумать.

А вдруг? Это заставляло нервничать; Том боялся этого бесконтрольного страха, в котором отказывает разум, боялся потерять над собой контроль и сделать что-то… В таком состоянии что угодно можно сделать, он и это знал по опыту. Можно сорвать голос, разодрать руки до костей, выломать себе суставы и разбить голову. В подвале Том головой об стену не бился (даже странно, почему), но кто знает, что может быть.

- Оскар!

Том по-прежнему лежал спокойно, не бился, не пытался выбраться из наручников – ещё успеет. Он набирал полные лёгкие воздуха и кричал. Делал долгие паузы, прислушивался и снова кричал, кричал.

- Оскар! Оскар!..

Том уже орал так, что у самого звенело в ушах, и голосовые связки тоже начинали звенеть, от перенапряжения.

- Ты чего орёшь? – спросил Шулейман и, закрыв дверь, подошёл к кровати.

Было похоже, что он ничего такого, о чём подумал Том, не задумал.

- Я…

Том осёкся на полуслове и придержал язык: не надо подкидывать ему идеи.

- Думал, что оставлю тебя так до утра? – поинтересовался Оскар.

- Да, - кивнул Том.

- Чтобы ты умом двинулся? Хватит того, что ты и так ёбнутый на всю голову.

Том не обиделся, комментарий про голову был справедливым.

- Почему ты ушёл? – спросил он.

- За повязкой ходил, - Оскар показал чёрную повязку на глаза и сел на край кровати. – Найти не мог.

Он провёл рукой вверх по бедру Тома и добавил:

- Подними голову и закрой глаза.

В том, что Оскар отдавал распоряжения, а Том и не знал, что делать, и не мог уйти, даже если бы захотел, потому что прикован, было что-то странное, незнакомое и волнующее. Том исполнил указания, и лица коснулась мягкая изнанка повязки, перекрывая доступ света. Повязка была плотная, скроенная с выемками, так, что в ней можно было открыть глаза. Том открыл, но увидел только кромешную темноту. Абсолютная темнота и наручники на руках – два кошмара из прошлого разом.

И сейчас тоже Том не испытал страха. Но он всё равно волновался от того, на что пошёл, что уже началось. Грудная клетка высоко поднималась от глубокого, немного учащённого дыхания. Том несколько раз сжал-разжал холодные пальцы.

Ему уже с мая не требовалось видеть Оскара, чтобы оставаться в настоящем, чтобы знать, что это точно он. Но сейчас он не мог видеть, не мог коснуться. От этого Том тоже занервничал, но быстро придумал, что ему делать, и успокоил себя: есть ещё слух – голос Оскара он не спутает ни с чьим другим, и есть обоняние – есть сплетение всех ароматов, которые образуют индивидуальный, неповторимый запах.

Том по движению, которое передавал ему матрас, понял, что Оскар придвинулся к нему, и без прикосновения ощутил тепло на лице, даже не дыхание, а тепло кожи, каким-то образом достигающее его кожи. Поняв, что Оскар хочет его поцеловать, Том немного повернул голову, ориентируясь на всё то же тепло, на дыхание, которое теперь слышал.

Шулейман склонился к губам Тома, обдав их горячим дыханием, но в последний момент ушёл в сторону и поцеловал в уголок рта, в щёку, в скулу, в косточку на нижней челюсти. Том непонятливо, взволнованно перебрал ступнями по покрывалу, поёрзал и затем расслабился, затих, решил ждать и не дёргаться, принимать ту ласку, которую дают, раз всё равно не может ничего изменить. К тому же ласка была приятная, очень приятная, нежащая. На лицо вылезла улыбка.

Оскар целовал ему шею, вылизывал, покусывал. Том дышал всё более шумно и поводил бёдрами; без возможности видеть и свободно двигаться было проще расслабиться и не стесняться. Шулейман накрыл ладонью его ширинку и начал мять твердеющий член, целуя уже грудь, спускаясь. Обводил кончиком языка межребёрные промежутки – богатейшие на нервные окончания места, отчего у Тома по телу расходилась слабая, невыносимо приятная щекотка, и он снова елозил ногами, растопыривая на них пальцы, сбивая покрывало.

Расстегнув пуговицы, Оскар запустил ладонь Тому в шорты, к своему удивлению обнаружив, что белья под ними нет. Беззащитно голая, гладкая кожа была горячей, чуть влажной, её хотелось трогать, ласкать, целовать. Шулейман поднял член Тома и провёл языком по лобку над основанием, отчего Тома пробила дрожь и спина выгнулась.

Оскар стянул с Тома шорты, провёл ладонями по бёдрам до самого верха и резким рывком перевернул его на живот, дёрнул вверх, ставя на колени. Провёл губами по его спине, потёрся шершавой, щекотно колкой от щетины щекой. Том уже хотел, уже ждал. Но почему-то больше ничего не происходило, Оскар больше не касался его.

Шулейман расстегнул рубашку, вытянул ремень – сегодня тонкий – из петель, сложил его вдвое и отвёл руку для замаха.

- Что ты делаешь?! – взвизгнул Том, когда Оскар ударил его по ягодицам.

- Ты же не думал, что я не накажу тебя за твою шутку? – усмехнулся в ответ тот после второго удара.

- Думал!

- Ты ошибся.

- Мне больно!

Том дёргал руками, но наручники не пускали. Он пытался увернуться, перевернуться, но Шулейман вздёрнул его в прежнее положение и, сев сбоку, просунул руку под живот, фиксируя Тома.

Оскар бил не со всей дури, но всё равно сильно, хлёстко. Том вскрикивал и подвывал, скрежетал зубами. На коже, там, где в неё врезались края ремня, остались яркие, едва не кровавые тонкие полосы, и воспалённая кожа розовела, припухала.

- У тебя наклонности садиста! – выкрикнул Том.

- У меня задатки педагога прошлых лет, когда в учебных заведениях в качестве наказания активно практиковалась порка, - спокойно ответил Оскар, не прерывая порки.

- Но не ремнём же!

- Окей. Для следующего раза приготовлю розги. Думаю, на заказ их можно достать.

У Тома уже вся задница горела. Когда Шулейман дважды попал по одному и тому же месту, он зло, мучительно крикнул:

- Оскар, твою мать!..

- Не надо мою мать.

- Извини…

Том стушевался и опустил голову. Но потом Оскар перестал бить и провёл ладонью по разалевшейся коже, что тоже причиняло боль, раздражало, и Том прошипел сквозь зубы: «Сука…».

- Ты всё ещё о моей маменьке? – поинтересовался Шулейман и снова поднял ремень.

- О тебе! – запальчиво ответил Том и застонал от нового, очередного удара.

Порка продолжалась почти пять минут. Даже когда удары перестали сыпаться и Оскар отпустил, Том продолжил стоять в той же позе.

- Я думал, мы будем не этим заниматься, - произнёс он.

- Мы и будем, - ответил Шулейман.

- Я уже не хочу.

- Хочешь.

- Оскар, не…

Том не успел договорить, потому что Шулейман поймал его бёдра, развёл ягодицы, отчего Том зашипел от вспыхнувшей боли, и прикоснулся меж ними губами, а после провёл сморщенному колечку мышц языком. Том забыл про боль и распахнул глаза под повязкой, забыв и дышать тоже.

Боль по-прежнему жглась, но удовольствие ослабляло её, затмевало, превращало из страдания в острую приправу. Том уронил голову и уткнулся лбом в вытянутые руки.

В прошлом Оскар уже пробовал так сделать, но Том был не готов к такой откровенной, интимной, бесстыдной, неправильной ласке, тогда он так и не смог расслабиться и принять её. Сейчас он тоже не был готов, но в своём положении ничего не мог сделать, не мог вырваться. Да зачем себе лгать?! Тому была до одури приятна эта запретная ласка. А мысль, что у него нет выбора, кроме как принимать её, служила всего лишь успокоением и помогала переступить через внутренний барьер.

Том застонал в голос, когда Оскар начал чередовать язык и пальцы. Тело словно превратилось в расплавленное желе, Том чувствовал только колени и локти, которыми касался постели.

Шулейман выпрямился, расстегнул джинсы и приспустил их вместе с трусами и встал на колени позади Тома, подтянул его к себе. Он приставил головку к тщательно вылизанному, расслабленному, блестящему и скользкому от слюны входу и одним медленным, плавным движением вошёл. Том задохнулся и поперхнулся воздухом, дёрнул руками и застонал, сжимая пальцы в кулаки, впиваясь ногтями в ладони и прогибаясь в спине.

Внутри он был мягкий, податливый, гладкий, восхитительно горячий. Ощущалось, что ждал, хотел, был готов принять. Тонкое тело обхватывало с той идеальной степенью давления, что можно было сказать «как влитой».

Плоть к плоти. В возбуждённой, горячечной пустоте в голове Оскара неуместно появилась мысль, что до Тома он никогда не занимался незащищённым сексом. С самого первого раза и на протяжении всех последующих разнузданных похождений всегда только в презервативе, это был его принципиальный выбор, продиктованный безопасностью, которому он не изменял в любом состоянии. Ещё одно, в чём Том стал для него первым.

Оскар быстро снял с себя одежду, перевернул Тома на спину и снова погрузился в него, снова начал двигаться, быстрее, резче. Слышал, как он постанывает, видел, не видя глаз, что они зажмурены, видел, как он в забытьи дёргает скованными руками, отчего цепь лязгала.

- Не дёргай руками, - Шулейман остановился и перехватил запястья Тома.

- Не могу, - выдохнул тот.

- Возьмись за спинку. Вот так. – Оскар помог Тому взяться как надо. – Держись и не отпускай.

Они кончили практически одновременно, Том как всегда первый. Полежав немного, Оскар расстегнул наручники и снял с него повязку. В первые мгновения взгляд и выражение лица Тома не выражали ничего, как будто он не понимает, где он, но его это не заботит.

- Ты как? – спросил Шулейман, проведя кончиками пальцев по щеке Тома.

- Хорошо, - Том устало, удовлетворённо вздохнул и затем вперил взгляд в лицо Оскара. – Но если я пристращусь к такому – к боли, в следующий раз прикованным к кровати окажешься.

- Даже не знаю, чего я боюсь больше, - задумчиво и совершенно не испуганно, с лёгкой улыбкой-улыбкой, ответил Шулейман. – Того, что в тот момент «будет фаза Джерри», поскольку он очень изворотлив на выдумку. Или того, что это будешь чисто ты, с фантазией у тебя беда, но если что-то придумаешь, то мне не поздоровится.

Он посмотрел на руки Тома. Поранить руки обтянутыми кожей браслетами было невозможно, но Том так дёргал ими, что умудрился натереть. Оскар взял его запястья в ладони:

- Говорил же – не дёргай.

- Я не мог себя контролировать. – Том тоже посмотрел на свои запястья и пожал плечами: - Бывало и хуже.

Он забрал у Оскара свои руки и перекатился на живот, подогнув руки под грудь. В кой-то веки не укрылся. Шулейман сходил в ванную и, вернувшись и снова сев на кровать, открутил крышечку тюбика.

Почувствовав на своей попе прикосновение, размазывающее что-то плотно-вязкое и прохладное, Том непонимающе обернулся:

- Что это?

- Заживляющая мазь. Мне для татуировок прописывали, но, думаю, подойдёт.

- Сколько ей лет?

За три года, что они не виделись, у Оскара появилась новая татуировка, на икре, но и её нельзя было назвать свежей. А все остальные рисунки были сделаны ещё до их знакомства.

- Неделю назад купил, - ответил Шулейман. – Хочу набить новую, заранее подготовился.

Намазав Тома, Оскар подобрал с пола свои джинсы, вытянул из кармана сигареты и зажигалку и лёг рядом с ним. Дождавшись, когда мазь впитается, Том перевернулся на спину. Лежал и смотрел в потолок.

- Знаешь, - заговорил Том после долгого обоюдного молчания, - в последнее время я думаю о том, что со мной произошло, и… мне всё равно. Нет, это ужасно, я не хочу и боюсь повторения этого, но для меня это больше не имеет значения. Я всегда думал, что это было недавно, для меня было так. А сейчас я оглядываюсь назад и понимаю, как давно это было и сколько между настоящим моментом и теми днями всего. Это случилось почти десять лет назад. Я помню всё, я вижу свои шрамы и внутри у меня, в голове тоже остались следы, но для меня это больше не важно, это не влияет на моё настоящее и на будущее, не определяет мою жизнь. Именно так думал Джерри: это было, но она меня не убило и не сломало.

Шулейман подпёр голову кулаком и удивлённо посмотрел на него:

- Джерри это считал своим?

- У него не было собственных воспоминаний до разделения, только мои. Он принимал подвал на свой счёт, в его памяти всё, испытанное мной, было пережито и им. Но одновременно для него это было тем, что произошло только со мной. Он мог мыслить в двух параллелях.

- Я не думал, что у вас всё настолько сложно.

- Да, сложно, - кивнул Том, продолжая смотреть в потолок. – Знаешь, я всегда думал, что мы разделены чётко, как две противоположные друг другу половины. Но чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что это не так. Я уже не понимаю, где кончаюсь я, и начинается Джерри. В том числе поэтому я хочу сделать эту фотосессию. Я хочу наглядно разделить нас, чтобы понять себя и примирить нас, и хочу показать эти фотографии миру. Я не расскажу про расстройство, но я хочу, чтобы его увидели, чтобы увидели нас обоих.

Том помолчал, кусая нижнюю губу, и усмехнулся:

- Главное, когда спросонья пойду в туалет, не испугаться своего отражения в зеркале, не подумать, что мне прошедшие семнадцать месяцев приснились, я в квартире Джерри в Париже и всё только начинается.

- Обещаю найти тебя по крикам и объяснить, что ты идиот, - улыбнулся Оскар. – Только как бы и мне с утра не испугаться.

- Тогда и я обещаю, что объясню, - Том перевернулся на бок, также подперев голову рукой, и тоже, мягко улыбнулся.

Шулейман усмехнулся, притянул Тома к себе, заключив в кольцо рук, и поцеловал в лоб:

- На тебя надеяться – гиблое дело.

- Почему это? – Том непонимающе и обиженно посмотрел на него.

- Потому что ты можешь не удержаться, и что-то мне подсказывает, что не удержишься.

На это Тому было нечего ответить. Безусловно – соблазн поиграть-приколоться будет велик. Он виновато опустил глаза, не споря с тем, что рассчитывать на него действительно не стоит. А после лёг Оскару под бок, пониже и устроил щёку у него на плече.

- Странная вещь, - произнёс Шулейман через некоторое время, разглядывая Тома, - ты мне больше нравишься в мужском образе.

- Почему это странно? – Том поднял голову и посмотрел на него.

- Потому что мне всегда нравились женщины. Логично, что меня должен привлекать женственный образ. Но в прошлом году всё это, весь Джерри, которого я сначала считал тобой, казался мне дико сексуальным, а сейчас уже нет. Меня устраивает и такой образ, мне без разницы, как ты выглядишь. Но больше всего мне нравишься ты настоящий.

Том не нашёлся, что ответить. Потому что это было ещё одно просто рассказанное откровение, от которого тепло сжималось в груди. Он потянулся и поцеловал Оскара в щёку, потом поцеловал в губы – сперва целомудренно, затем по-настоящему, быстро забывая, что хотел всего лишь поцеловать. Поднявшись, он оседлал Шулеймана, целуя уже с совершенно определёнными намерениями и намёком. У него так себе получалось говорить, но он хотел делать, хотел быть с ним

Глава 22

Ко сну Том и Оскар перебрались в свою спальню, но спать, как всегда, не легли. Удивительно, но после трёх за вечер взрывных по ощущениям и финалу активностей не сморило сразу же. Том потянулся к тумбочке, взял свой мобильник и обернулся к Оскару:

- Я сделаю фотографию?

- Это ещё одни издержки жизни – жизни с фотографом, - философски ответил Шулейман, выдохнув в сторону дым своего любимого Тизера.

Правильно расценив его ответ как согласие, Том лёг в прежнюю позу, по-девичьи укрытый до подмышек, с подогнутой к груди правой рукой полулежащим Оскаром за спиной. Он сделал селфи и без обработки, в которой снимок не нуждался, опубликовал его с подписью: «Первый день в новом-старом образе. Уже успел помяться».

На глаза попался комментарий от Бесс, подруги Шулеймана, которая была подписана на Тома, как и почти все остальные девушки из его круга:

«Вид у тебя затраханный».

Том немного оторопел от грубого по прямолинейности комментария, но затем ответил столь же прямо:

«Именно так я помялся. Ты угадала)».

Он вернулся в приложение камеры и снова вытянул перед собой руку. Иногда ему очень нравилось рассматривать себя через камеру, сейчас был как раз такой случай.

- Занимаешься самолюбованием? – спросил Оскар, затушив сигарету и заглядывая Тому через плечо. – Дай сюда.

Оскар выхватил у Тома телефон, переключил камеру в режим видео и, перевернув Тома на спину и не забыв нажать на кнопку, впился в его губы поцелуем. Целовал так голодно, улыбаясь-ухмыляясь сквозь поцелуй, словно в первый раз, потом с не меньшим вкусом спустился к шее. Том выгнул горло, подставляясь под поцелуи, от которых снова, стремительно по телу разбегалась такая приятная щекотка, что он блаженно улыбался и не мог перестать.

Запоздало сообразив, что всё происходящее снимается, Том отпихнул Шулеймана:

- Оскар!

Он смотрел исподлобья, что говорило о недовольстве, выглядел смущённым и игриво довольным и продолжал помимо воли улыбаться. Шулейман, даже не посмотрев, что получилось, выложил это короткое видео в аккаунте Тома и как историю, и как ещё одну публикацию.

Посыпались комментарии. «Это любовь!» и много-много смайликов с сердечками вместо глаз.

Шулейман увлёкся и не остановился на достигнутом. Он взял свой телефон, стянул с Тома одеяло до низа живота, сел на его бёдра, чтобы не сбежал и направил на него камеру, пишущую видео.

- Я сплю с произведением искусства, - произнёс Оскар, проводя рукой по торсу Тома сверху вниз и ведя вслед за ней камерой, отсылая к тому, что говорили о Джерри, о сочетании кукольной внешности и уродства, которым были страшные шрамы.

Тому отчего-то не хотелось вырываться и возмущаться. Его тело и так уже засветилось на весь мир и на старых фотографиях, и на новых. Он молчал и лежал смирно, как и престало модели в руках мастера – в руках главного, и только смотрел на Оскара.

Оскар сжал край одеяла в кулаке, запустив под него пальцы, касаясь голой кожи, сдвинул вниз лобка, до последнего приличного предела. Том задержал дыхание, не зная, броситься отбирать у него телефон и удалять видео, если он уберёт одеяло, или позволить ему опубликовать и показать его миру в полностью первозданном виде.

- Пожалуй, не надо устраивать порнографию. Пусть это останется прикрытым.

Шулейман отпустил одеяло и положил ладонь поверх него на член Тома, слегка сжал. Том резко втянул воздух и, округлив глаза, выразительно посмотрел на него.

- Что-то хочешь сказать? – Оскар направил камеру на лицо Тома.

Том открыл рот, но так ничего и не сказал и закрыл лицо ладонями. Его снова заполнило противоречивой смесью смущения и необъяснимого, распирающего счастья, отчего под руками снова горела глупая, неконтролируемая улыбка.

- Повернёшься спиной? – спросил Шулейман, поднявшись с Тома и не убирая камеру.

- Мою «спину» ты уже выкладывал, - Том перестал улыбаться и открыл лицо.

- Но не видео, - заметил Оскар. – Давай! – весело воскликнул он и перевернул Тома на живот.

Он сдёрнул с Тома одеяло и шлёпнул по попе, на которой ещё оставались следы порки. Том зашипел от боли.

- Пришлось наказать котёнка, - сказал Шулейман и несильно ухватил Тома за левую ягодицу, потрепал.

Том отмахнулся от него и уткнулся лицом в подушку. Оскар остановил съёмку и, зайдя в инстаграм, опубликовал видео. Одна его подруга, с которой Том не был знаком, написала комментарий:

«Кому продать душу, чтобы стать частью такой пары, как вы?».

- Нас считают идеальной парой, - с усмешкой сказал Оскар, вернувшись на подушку, и притянул Тома себе под бок, обняв одной рукой.

- Если бы они знали меня лучше, то жалели бы тебя, - ответил Том, лениво не поднимая головы, пригревшись.

На третий день в образе Джерри Том так задолбался с наращенными ресницами, которые постоянно мешали, требовали расчёсывания и бережного обращения, что почти решил пойти в салон и снять их, а для съёмок приклеивать накладные. Но не пошёл. Посчитал, что надо отмучиться, раз уж сделал, выдержать, поскольку именно это был образ Джерри – с платиновыми волосами и ресницами. Накладные ресницы будут фальшью, а он хотел показать правду – он хотел быть правдой. Только так можно было сделать то, что он задумал. Пусть никто не заметит эту маленькую фальшивку в образе, он-то будет знать о ней.

Раньше Том никогда не собирал волосы, даже когда в последнее время они начали лезть в лицо. Но теперь начал это делать, собирал волосы в пучок и ходил дома так, а потом и на улицу тоже. В своей обычной домашней одежде, спортивных штанах и футболке, с собранными в пучок белыми волосами Том выглядел невероятно мило и уютно. Он походил на ангела, только ресницы ломали этот светлый, невинный, мягкий образ, добавляя ему гламура и развратности.

Шулейман сидел за столом и наблюдал за Томом, который заканчивал с завтраком. Смотрел на неторопливые движения его рук, линии длиной, наклонённой вперёд шеи, сейчас не спрятанной за волосами, открытой. У него было чувство, что он никогда не видел ничего прекраснее, и он, как завороженный, не отводил от Тома глаз. Том ему действительно не нравился, по-прежнему не нравился, но нравился так, что иногда перехватывало дыхание и взгляд заволакивало пеленой, как под жёстким кайфом. И это состояние первой влюблённости и страсти, похожее на помешательство, всё не проходило, время шло, а оно оставалось.

Ему был известен лишь один способ выражения симпатии и желания – секс. Но с Томом всё было иначе. Со многими оговорками, но он заботился о Томе, даже когда пришли чувства – заботился, оберегал его от себя. Поэтому его любовь к Тому была такой, огромной, многогранной, иррациональной и ни на что не похожей, растущей, достигающей максимума, когда дальше, больше уже некуда, невозможно, перешагивающей его и снова растущей вширь, ввысь, вглубь.

Ему всегда было мало. Если он касался Тома, то уже не мог остановиться. А если не касался, то тянуло прикоснуться.

Оскар не был похож на отца, он всегда это знал, как и Пальтиэль, но он оказался таким же однолюбом. Может быть, если они с Томом расстанутся, когда-нибудь он полюбит вновь, но так – уже никогда.

Поднявшись из-за стола, Оскар подошёл к Тому со спины и коснулся губами шеи под линией роста волос. Том дёрнул плечом, потому что от этого прикосновения по телу во все стороны, а в особенности вниз по позвоночнику побежала приятная, острая, как безболезненные уколы иголочками, щекотка. Он улыбнулся и, прикрыв глаза, повернул голову, подставляя разомкнутые губы.

На секунду подумалось, что он живёт в сказке, и стало страшно. Потому что сказок не бывает, а если она случаются, то не может продолжаться вечно. Шулейман заметил перемену его настроения, отражающуюся на лице и в напряжении мышц, и вопросительно посмотрел в глаза.

- Мне страшно, - сказал Том, отвечая на немой вопрос.

Вопрос в глазах Оскара стал ярче, серьёзнее. Том качнул головой:

- Не поэтому. Мне страшно, потому что мне так невероятно хорошо – не первый день и даже не первый месяц. С тобой хорошо, - Том посмотрел Оскару в глаза и затем отвёл свои. – Я боюсь, что всё закончится.

- Боишься, что я выгоню тебя?

- Ты меня не выгонишь, - качнул головой Том.

- Вот это самоуверенность, - Шулейман сложил руки на груди и ждал дальнейших объяснений.

Том снова покачал головой, с ровной уверенностью и смиренностью говоря:

- Ты можешь меня разлюбить, но ты меня не выгонишь. Ты и сам говорил и ты не такой человек, чтобы так поступить. Про тебя нельзя сказать, что ты хороший человек, но со мной ты удивительно хороший.

Он помолчал, жуя губы, смотря в сторону, и продолжил:

- Я не знаю… За всю свою жизнь я не был так счастлив, как в последние месяцы. Я боюсь того, что это не может продолжаться долго – так ведь не бывает? – Том посмотрел на Оскара и снова отвёл взгляд в сторону. – Я боюсь, что случится что-то плохое, что-то, не зависящее ни от меня, ни от тебя.

Оскар шагнул к нему и положил ладонь Тому на щёку, чуть приподняв его голову, заставив посмотреть на него, и выгнул брови, смотря в глаза очень говорящим снисходительным взглядом.

- Да, я замороченный, - вздохнул Том и опустил глаза, прикрыв их ресницами.

- Я бы сказал, нереально замороченный. Иди сюда.

Шулейман обнял Тома, спрятав его лицо у себя на плече, и погладил по голове.

- За всё время, что ты жил со мной, хоть что-нибудь плохое произошло? Кроме твоей попытки сделать себе харакири.

Том, не поднимая головы, отрицательно покачал ею. Тепло успокаивало, успокаивали объятия, надёжные, укрывающие, и разумные слова. Он просто психует, ничего нового.

Успокоившись, Том отстранился от Оскара и кивнул на плиту:

- Давай завтракать. Сейчас ещё кофе сделаю.

- А может, повременим с завтраком? – спросил Шулейман, наклонив голову набок и хитро сощурившись.

Том непонимающе посмотрел на него, но затем понял, о чём он. Подтверждая его догадку, Оскар подтолкнул его к столу.

- Сейчас? – удивлённо спросил Том.

- Да.

Оскар подхватил его и усадил на стол, встав между его колен.

- Ты не пересмотрел своё мнение по поводу секса на столе? – произнёс он, гладя Тома по бёдрам.

- А завтрак?

Том смотрел на Оскара большими, округлёнными глазами, отчего лицо приобретало глуповатое и очаровательно детское выражение. Смотрел так, как всегда смотрел в прошлом, без капли игры.

- Подождёт, - ответил Шулейман, который, видно, всё уже решил.

- А Жазель? – продолжал сыпать глупыми вопросами Том. Как будто в первый раз.

- Я тебе уже много раз говорил – Жазель идеальная домработница. Она всегда знает, когда нужно появиться, а когда заходить нельзя.

***

Отец огорошил Тома новостью, что они переезжают в Испанию. Это было тем самым, о чём Кристиан говорил Тому, когда он лежал в клинике, - что он многое переосмыслил и хочет изменить свою жизнь. За годы жизни в Финляндии он привык к ней, но так и не сумел приноровиться и скучал по родной Испании. Он хотел вернуться домой – не к родителям, конечно, в страну, которую бесконечно любил, но оставил ради другой любви.

После долгих обсуждений они с Хенрииккой наконец договорились. Минтту они забирали с собой, а Оили на правах совершеннолетней решила остаться в Хельсинки и жить в родительском доме вместе с Кими, что более чем устраивало и радовало обоих – они же команда. Дело оставалось за малым – решить вопрос с новым жильём.

Поговорив с папой, Том загорелся идеей сделать родителям сюрприз и подарок – купить им дом. Пылающий энтузиазмом, он сразу полез в интернет смотреть предложения в регионе Валенсия, откуда был родом Кристиан и куда планировался переезд. Но его возбуждённый желанием помочь, радостный энтузиазм довольно быстро погас, столкнувшись с реалиями суровой реальности.

На поверку оказалось, что цены на жильё в Испании кусаются ещё сильнее, чем в Париже. Средняя цена за приличный дом – не шикарный, а приличный! – варьировалась в районе восьмисот тысяч евро. Столько у Тома не было. Сейчас он очень жалел о том, что не оставил себе те четыреста пятьдесят тысяч, которые выиграл в покер, они бы пришлись очень кстати и покрыли часть суммы.

Достаточно денег было на счету Джерри, он бы не опустел от такой крупной покупки. Но Том ещё тогда, когда сам, за своё дело заработал первые деньги, решил, что не будет трогать те деньги. Тот счёт для него был неприкасаемым, вроде финансовой подушки на чёрный день. Менять решение он не собирался – те деньги он не тронет.

Как вариант можно было взять с того счёта только недостающие двести пятьдесят тысяч, но в таком случае он израсходует все свои сбережения, а это неразумный поступок.

Деньги обеспечивают независимость и свободу.

Вариант «быстро заработать» недостающую сумму был провальным по той же самой причине. А ещё в таком случае ему нужно будет рассказать о своей затее папе и попросить их подождать, а он хотел сделать сюрприз. И надо будет разом найти девять человек, которые захотят сняться у него. И надо где-то взять вдохновения для девяти разных съёмок, чтобы сделать всё качественно. Вдохновение не приходило к нему по заказу, тем более сейчас, когда все его мысли были заняты фотосессией под кодовым названием «Двое».

Том очень расстроился из-за того, что исполнить то, чем так загорелся – и что было действительно нужным и полезным, не получалось ни при каком раскладе. Он продолжал механически прокручивать бегунок вниз, просматривая заглавные карточки предложений рынка недвижимости в заданном регионе.

- По какому поводу твоя хандра на этот раз? – поинтересовался Шулейман, сев позади Тома.

- Мои родители с Минтту переезжают в Испанию.

- Грустишь, потому что теперь они будут жить ближе?

Том посмотрел на Оскара, но не возмутился и не огрызнулся – в печали не было огня для ругани и пикировок. Он вернулся взгляд к экрану и, бесцельно разглядывая висящие там три дома, ответил:

- Я хотел купить им дом, сделать сюрприз. Но я не могу позволить себе такую покупку.

Оскар помолчал, что-то обдумывая, и, сощурившись, пробежавшись быстрым, цепким взглядом по экрану ноутбука, спросил:

- А в какой город планируется переезд?

- С городом пока не определились, папа говорит, что это не принципиально, будут смотреть по жилью и прочему – где лучше. Но точно в Валенсию – не в город, а в автономное сообщество, кажется, это так называется, мой папа оттуда.

На второй день после этого разговора Шулейман зашёл к Тому, который сидел на кровати с ноутбуком, просматривал сделанные фотографии, и плюхнул рядом с ним какую-то папку с прозрачной обложкой. На заглавной странице была фотография дома.

Том отвлёкся от своего занятия и поднял к Оскару удивлённый и вопросительный взгляд, а после опустил его к папке:

- Что это?

- Дом твоих родителей.

- Ты подобрал им дом? – удивился Том и снова посмотрел на Шулеймана.

- Я его купил.

- Купил? – переспросил Том.

- Да. Он записан на твоих родителей, всё официально. Валенсия, город Аликанте, побережье, приличный район, рядом хорошая школа, - просто перечислил Оскар. - На близость к работе ориентироваться не могли, потому что ты не сообщил таких сведений, так что с этим как получится.

Том как открыл рот, так и замер, и дышать забыл.

- Ты это серьёзно? – с напряжённым неверием спросил он. – Зачем?

- Ты же хотел сделать маме с папой такой подарок, - пожал плечами Оскар. - Я решил сделать его за тебя, раз ты не можешь позволить себе такую трату.

- Но я не просил тебя, - Том говорил растерянно. – Я… Я не могу принять такой подарок. Извини, - он отодвинул от себя папку. – Я понимаю, можно делать дорогие подарки, но нельзя дарить дом. Это слишком.

- Ещё как можно, - авторитетно парировал Шулейман. – И это не тебе подарок, а твоей семье, ты к этому дому не имеешь никакого отношения.

- Но… - начал Том, но Оскар прервал его.

- В любом случае эта недвижимость принадлежит Кристиану и Хенриикке Роттронрейверрик, даже не мне. Себе я её не оставлю – она мне не нужна, и продажей тоже не буду заниматься.

Взгляд Тома смягчился, просветлел принятием и затаённой благодарностью. Затаённой, потому что умом он всё равно не мог принять такой красивый и щедрый поступок Оскара – да, кому-то могут дарить дома-квартиры, но не ему. Неважно, что это для его родителей, это же – его родители. Это больше, чем если бы Оскар зачем-то купил дом ему.

- Сколько он стоит? – спросил Том, вновь опустив взгляд к папке и бережно перевернув первые страницы.

- Миллион двести, - не стал таить Шулейман.

- Сколько?! – воскликнул Том, вскинув к нему взгляд. – Оскар, это… Не надо было тратить такие деньги.

- Для меня это ерунда.

Том дёрнул уголком рта и отвёл взгляд. Он и сам понимал, что для Оскара миллион – ерунда, но для него это не было ерундой.

- Ты специально выбрал подороже? – спросил он.

- Этот дом далеко не самый дорогой и не самый большой, в нём всего две спальни. Он дороже тех, что смотрел ты, из-за района. Кстати, можете не беспокоиться по поводу его оплаты, все счета будут приходить мне.

- Оскар… - почти простонал Том, снизу глядя на Шулеймана, который продолжал стоять перед ним.

- Что? Было бы не очень подарить дом, который дорого содержать, и обречь твоих родителей каждый месяц выкладывать за него деньги или продать его.

Оскар и помолчал и, так как Том ничего не сказал, спросил:

- Тебе хоть нравится?

- Он прекрасен, - честно ответил Том, разглядывая фотографию, и с трепетом провёл по ней кончиками пальцев поверх прозрачной обложки. – Но это…

- Это подарок, - покачал головой Шулейман, пресекая попытку Тома вновь заныть. – От чистого сердца. Мне нравится Кристиан. Твоя мама, может быть, тоже понравилась бы мне, если бы мы больше пообщались.

Том снова посмотрел на него снизу, признательно, смущённо, с лёгкой улыбкой на губах. А затем вздохнул и, опустив голову, покачал ею:

- Я даже не знаю, что сказать…

- Просто скажи спасибо и не парься.

- По-моему, спасибо в данном случае неуместно, - пробормотал Том.

Ему казалось, что словесная благодарность за такой подарок будет выглядеть попросту ничтожной.

- Если ты хочешь отблагодарить меня каким-то особым образом, то я за, - с ухмылкой сказал в ответ Оскар.

Том выгнул бровь и серьёзно спросил:

- Я должен расплатиться с тобой натурой?

- Ты не должен. Это подарок, а за них не платят. Но если это твоя личная инициатива, то я с удовольствием приму благодарность.

Том вновь улыбнулся, неуверенно, благодарно, не обнажая зубов, поднялся с кровати и, постояв секунд пять напротив Оскара в раздумьях, что делать, обнял его.

- Пока так, - сказал он ещё через пару секунд, не размыкая объятий.

Шулейман тихо усмехнулся и обнял его в ответ, слегка похлопав по лопаткам.

- В прошлом и это от тебя было огромным подвигом, так что нормально.

Том улыбнулся и уткнулся носом ему в основание шеи. В голове появилась мысль – как же ему, Тому-неудачнику, могло так повезти? Причём он поначалу принял свою удачу за невезение и наказание. Хотя нет, не принял, сначала, в центре, он был настолько шокирован поведением своего нового доктора Оскара Шулеймана, что ни о чём не думал.

Отстранившись, он озадаченно и растерянно посмотрел Оскару в глаза:

- А что мне сказать папе? Ему будет неудобно принимать такой подарок…

- Скажи, что ты купил, - пожал плечами Шулейман. – Твои же не знают, сколько у тебя денег.

Точно повезло.

Том поступил так, как посоветовал Оскар, но потом, продолжая разговаривать с отцом, подумал, что это неправильно, и признался, кто на самом деле купил дом. Рассказал, как есть, что это подарок Оскара, о котором он его не просил, и путано объяснил, как было дело.

Кристиан от такой правды опешил так, что какое-то время не мог подобрать ни одного слова для ответной реплики. Он с самого начала как узнал об их близких отношениях, не рассчитывал, что связь Тома с Шулейманом-младшим поможет всей семье зажить лучше. Он вовсе не думал об этом, поэтому то, что Оскар купил им дом – отличный дом, Том показал документы – повергло в лёгкий шок. Но в отличие от Тома он не причитал, как так, и не пытался отказаться от подарка, а просто сказал, что это очень неожиданно, и попросил передать Оскару его – их всех - благодарность.

Позже Кристиан позвонил Оскару, чтобы поблагодарить лично. В отличие от Тома он не считал, что простое «спасибо» в такой ситуации звучит ничтожно и неуместно – он всё равно не мог сделать ничего другого, кроме как сказать, что благодарен.

На этой же неделе Шулейман, кажется, впервые с ноября, когда они с Томом вернулись из Парижа, куда-то ушёл в одиночестве. Том обнаружил, что его нет дома, только когда услышал, как в замке поворачивается ключ, пошёл на звук и встретил Оскара у порога квартиры.

- Где ты был? – удивлённо спросил Том.

- В тату-салон ездил, - ответил Шулейман, разувшись нога об ногу, и бросил ключи на столик.

- А почему меня с собой не взял?

- Ты хотел поехать со мной? – Оскар пристально, вопросительно взглянул на Тома.

- Не знаю… - Том пожал плечами, задумался, нахмурившись, и качнул головой. – Я никогда не был в тату-салоне и не очень представляю, как делаются татуировки.

- Это не очень занимательный и долгий процесс.

Том покивал, закусив губы, и задал новые вопросы:

- Ты уже сделал? А где?

Оскар молча указал на грудь слева.

- Можно посмотреть?

Том подошёл к Оскару, буравя любопытным взглядом его грудь, где под голубой рубашкой в тонкую белую полоску, практически невидимую на светлом-светлом пастельном цвете, скрывался загадочный и манящий новый рисунок.

- Потом посмотришь, когда буду менять перевязку, - ответил Шулейман.

- Перевязку? – переспросил Том, непонимающе сведя брови.

- Да. Свежая татуировка подтекает сукровицей и излишками чернил, - объяснил Оскар, - и для гигиены нужно изолировать её от контактов с одеждой и всем остальным, кожа-то повреждённая.

- Это что, как рана? – ещё больше не понял Том, округлив глаза.

- Я так понимаю, ты совсем не представляешь, как делаются татуировки?

Том отрицательно покачал головой.

- Татуировки делаются специальной тату-машинкой, которая со скоростью семь с половиной тысяч ударов в минуту вбивает иглой чернила под кожу.

Том округлил глаза ещё шире. Он знал, что в процессе создания татуировки фигурирует игла, но его уж больно впечатлили семь с половиной тысяч уколов в минуту.

- Это под наркозом делается?

- Не знаю про все салоны, но в моём наркоз можно попросить. Я никогда не пользовался.

Весь день Том ходил за Оскаром хвостиком, чтобы не пропустить момент смены перевязки, так его разбирало любопытство. Наконец, этот момент настал. Шулейман, сняв рубашку, стоял у зеркала в ванной, а Том едва не подпрыгивал от нетерпения и вытягивал вперёд шею.

Сняв грязную перевязку, Оскар отложил её и повернулся к Тому:

- Смотри.

Только эпичной музыки не хватало. Первые секунды Том тупо пялился на рисунок и моргал, без единой мысли и без внятного выражения на лице. На груди у Шулеймана красовались весёлые и дружные… мультяшные Том и Джерри. Свежий рисунок на воспалённой коже выглядел преувеличенно насыщенно, ярко, ярче, чем он будет потом.

Том перевёл взгляд к лицу Оскара:

- Это шутка?

- Это татуировка. Мне захотелось увековечить эту судьбоносную парочку. На груди смотрится пафосно, но на другие места не подходит.

- Ты издеваешься? - Том говорил серьёзно и строго смотрел исподлобья.

- Я же сказал – захотел увековечить.

- Это же мультик! Зачем ты это сделал?

- Это не просто мультик, - очень серьёзным тоном, но с ухмылкой ответил Шулейман. – А на вопрос «зачем?» я ответил уже дважды.

- Это… - у Тома уже не получалось подобрать слова, и он всё смотрел и смотрел на задорных кота и крысу.

Он не испытывал ничего похожего на то непринятие на грани истерики, в котором когда-то разбил телевизор, когда Оскар отказывался выключать «Тома и Джерри». Такие знакомые, знаковые мультипликационные образы не задевали, но и спокойно смотреть на них Том не мог. Каждый раз, когда Оскар будет раздеваться, он будет видеть эти мордочки на его груди – это не смешно и очень, очень, очень смешно.

- Теперь я отказываюсь с тобой спать, - сказал Том, сложив руки на груди и упрямо глядя на Оскара. – Я не смогу расслабиться, видя это.

- Окей. Пока не смиришься, будем практиковать все варианты сзади, - не растерявшись и не расстроившись, ответил Шулейман.

- Не уверен, что я и так захочу.

- Хочешь снова проверить, кто первым взвоет?

- Дебильный спор, - буркнул Том себе под нос, отвернувшись в сторону.

Если бы не тот спор, он бы и дальше спекулировал на том, что ему не надо, и искренне в это верил. А так сплошное расстройство – и настрадался, и проиграл, и лишился аргумента и оружия.

Вечером в постели Том косился на квадрат перевязки, но молчал, и постепенно пришёл к мысли, что это, в принципе, не плохо, даже мило. Но всё же – не смешно и очень смешно.

Глава 23

Заблудилась,

Я стучусь в пряничный домик.

Что случилось?

Почему теперь нас двое?

Ai Mori, Пластилин©

На второй неделе сентября Тому пришлось отвлечься от своей фотосессии, сделать перерыв и вместе с Оскаром отправиться в Нью-Йорк, где дебютировала Оили, в показе которой он участвовал. За несколько дней до этого он закончил сниматься в образе Джерри и отправился в салон, где перекрасился в свой натуральный цвет и снял наращенные ресницы. Стричься Том пока не стал, потому что Оили собиралась использовать его для показа и мужских, и женских вещей, что в её представлении требовало длинных волос, с которыми можно «помудрить».

Вместо стрижки Том выпрямил волосы, решив для разнообразия походить так. Потом подумал, что раз взялся за эксперимент, его нужно сделать круче, и сделал там же в салоне макияж. И понесло. После салона Том отправился в бутик и купил вечернее платье в пол типа того, в котором некогда снимался Джерри, но чёрного цвета и из плотной жёсткой ткани, украшенное разноразмерными, в том числе крупными камнями разных оттенков бронзы, рубинового и чёрного цветов. В нём же и отправился домой, чтобы не переодеваться за дверью.

Идти в таком виде по городу без смеха и стыда было сложно, но Том высоко поднимал голову и шёл, как будто он ничем не отличается от прохожих и так и надо. Казалось, ему вслед оборачивались даже фонарные столбы и с ним попробовали познакомиться трое мужчин. Если бы была ночь или тёмный вечер, Тому бы стало страшно от такого внимания. Но светило солнце, на улице было полно народа, и он для своих безопасности и спокойствия шёл вдоль зданий, подальше от проезжей части. Поэтому Том в первый раз растерянно, а в последующие уже на автомате объяснял желающим познакомиться, что он вообще-то парень и идёт на вечеринку-маскарад, поэтому так выглядит. Услышав, что прекрасная мадам вовсе не мадам, мужчины впадали в ступор, и Том благополучно сбегал.

Жазель ушла за продуктами, поэтому Оскару пришлось встать и пойти открывать дверь самому. Когда он её открыл, раздался треск и звон – разбилась об пол выпавшая из руки чашка, обдав ноги недопитым кофе. Том стоял, прислонившись к дверному косяку, изогнувшись. В вечернем платье и вечернем же макияже с тёмно-томным смоки-айс, он безмолвствовал и смотрел своими одурительно глубокими карими, кажущимися сейчас почти чёрными глазами так, что отшибало дар речи. Чистый демон. Искуситель.

- Так вот она какая – белая горячка, - задумчиво проговорил Оскар, разглядывая Тома. – Обидно, что она пришла ко мне, когда я уже не пью.

- Тебе не нравится?

Том вышел из образа, отлепился от косяка и встал прямо.

- Я охуеваю, - ёмко ответил Шулейман, снова рассматривая его, и сложил руки на груди. – В каком образе ты явишься ко мне в следующий раз, а, демон?

Том забрал отставленный за стену пакет со своей одеждой, переступил порог и закрыл за собой дверь.

- Я выпрямил в салоне волосы, тебе же понравилось в прошлый раз, - Том сделал выпрямление не ради Оскара, но всё остальное для него, ради вау-эффекта. – И решил продолжить эксперимент.

- Ты так по городу шёл?

- Да.

- Удивительно, что дошёл, - хмыкнул Шулейман.

- Со мной трижды пытались познакомиться, мужчины, - признался Том, дёрнув плечом и отведя взгляд в сторону. – Пришлось объяснять, что я парень и иду на маскарад.

Оскар от души посмеялся и сказал:

- Бедные мужики: и знакомство обломалось, и сомнения в своей ориентации появились.

- Не знаю, что у них появилось, я быстро уходил, пока они стояли в шоке.

Шулейман вновь усмехнулся и затем серьёзно сказал:

- Не делай так больше.

- Не уходить? – не понял Том.

- Не гуляй в «экспериментальных образах». Я не хочу познакомиться с ещё одной твоей альтер-личностью и ещё неизвестно сколько лет ждать твоего выздоровления.

- Оскар, это уже не смешно, - тоже серьёзно ответил Том, качая головой. – Я ни за что больше не сяду в машину к незнакомцу.

- Садиться не обязательно.

Том несколько секунд молчал, неотрывно смотря на Оскара, и снова покачал головой:

- Даже не знаю, мне приятно, что ты обо мне переживаешь, или меня это уже бесит.

- Два в одном. Это твоё амплуа – два в одном, - вернувшись к своему обычному состоянию и тону, ухмыльнулся Шулейман.

Он подошёл к Тому, медленно, глядя в глаза, собрал подол платья и заглянул под него:

- А почему бельё обычное?

- А какое должно быть?

- Женское, что-нибудь кружевное. Ты же в платье и в образе, - Оскар отпустил подол и сложил руки на груди.

- Я так и не понял – тебе нравится или нет? Или ты сейчас прикалываешься?

- Я сам пока не определился. Это очень неожиданно. Давно ли у тебя склонность к кроссдресингу появилась?

- К чему? – не понял Том.

- К переодеванию в одежду противоположного пола, в твоём случае в женскую.

- У меня нет такой склонности, - Том тоже оглядел себя. – Просто я подумал, что это интересный эксперимент.

- Видимо, я ошибся в своей теории того, почему Джерри так любил всё женское, - произнёс Оскар, будто не слыша его - или не слушая. – Я обозначил эту его склонность как изъян на фоне твоего заблуждения, или компенсацию твоих комплексов. Но качества такого рода не должны тебе передаваться.

Том опустил взгляд к подолу платья и, трогая его, сказал:

- Я забыл об этом, но до подвала я нормально относился к таким вещам. На ту хэллоунскую вечеринку я накрасился и надел парик, выглядел больше как девочка и не видел в этом ничего плохого. Я не стану ходить так в повседневной жизни, не пойду в каком-то таком виде гулять, потому что мне этого не хочется, но если для дела, то я могу. Это всего лишь одежда и косметика, даже если кто-то примет меня за девушку, я-то знаю, кто я и для чего это делаю.

Он никогда не думал об этом, но сейчас задумался и пришёл к выводу, что если бы не случилось этого всего, если бы его жизнь в принципе складывалась иначе – как у всех, в подростковом возрасте он вполне мог бы экспериментировать с макияжем. Например, подводить глаза.

Такой серьёзный момент. Что-то очень серьёзное, важное было в нём – откровение, ещё один кусочек мозаики, вставший на место и сделавший общую сложнейшую картину более цельной и понятной.

- Это многое объясняет, - покивал Шулейман. – Получается, не так уж отличаются Том и Джерри, как кажется.

- Получается, что так. Но у Джерри это «отношусь нормально» было в гипертрофированной форме. Хотя… - Том замолчал и отвёл взгляд, вдруг поняв одну вещь. – Он тоже не ходил по улице в платьях, а у меня в гардеробе тоже есть две женские вещи. Три, если с платьем для фотосессии, - добавил он со смущённой улыбкой и, посмотрев на себя, ещё добавил: - Теперь четыре.

Том вновь посмотрел на обновку на себе и, невесело усмехнувшись, покачал головой:

- Зря я старался. Хотел сделать интересный и приятный сюрприз, а в итоге всё свелось к обсуждению «загадки Тома и Джерри».

- Сюрприз удался, - заметил Оскар.

- То-то я вижу, как ты счастлив, - хмыкнул в ответ Том.

- Я уверен, что всё правильно понял, но лучше всё-таки уточню – ты это в качестве сексуального эксперимента задумал?

Том взглянул на Оскара и, снова опустив глаза, кивнул. Он сам не знал, как ему это пришло в голову, но пришло и казалось удачной и будоражащей идеей. До того, как пришёл домой, казалось.

- Я уже понял, что эксперимент неудачный, - сказал он.

- Я тебе уже говорил, но скажу ещё раз – ты мне нравишься в своём обычном виде. В таком тоже, но не надо из кожи вон лезть, чтобы меня удивить. Если я захочу чего-нибудь необычного, я скажу об этом, не сомневайся.

Шулейман выдержал паузу, подошёл вплотную к Тому и провёл подушечкой указательного пальца по краю его ресниц:

- Накладные, или наращённые оставил?

- Накладные.

- Иди сними их и умойся. А платье я сниму с тебя сам.

Том вопросительно выгнул брови. Оскар развёл руками:

- Что? Ты же ради секса всё это затеял.

Подумав немного, Том отступил от него:

- Я помню, что ты сделал за мой прошлый маскарад. Пожалуй, лучше сегодня я буду держаться от тебя подальше.

- Это разные ситуации: тогда была жестокая шутка, а сейчас инициатива, которая не наказывается. По крайней мере, в этот раз.

- Точно? – недоверчиво уточнил Том.

- Точно.

- Оставь ремень здесь, - Том указал на столик у стены.

Оскар закатил глаза, но расстегнул ремень, вытащил его из петель и бросил на столик.

- У меня их в шкафу ещё много, - напомнил он.

- Если ты встанешь и пойдёшь к шкафу, я всё пойму и убегу.

Том всё-таки умылся и избавился от ресниц и пришёл в спальню, где его ждал Оскар, сидя на кровати. Сейчас, без всего прочего антуража Том чувствовал себя в платье нелепо и не совсем уютно. И в ванной, пока смывал грим, он думал о том, что идиот, потому что купил платье за пятнадцать (!) тысяч, которое ему по факту даже на раз не пригодилось. Он даже не посмотрел на цену, а когда увидел её на кассе, то ничего внутри не ёкнуло. Что у него за перекосы такие?! То считает, что ему не нужны дорогие вещи, и думает «на эти деньги можно месяц жить» и так далее; то видит блестяшку за баснословные деньги и хватает её. Зла на себя не хватало. Это точно не от Джерри. У Джерри на самом деле было немного одежды, и он никогда (кроме одного случая) не покупал ненужные, непрактичные вещи. Хотя…

Шулейман встал ему навстречу и, когда Том подошёл, остановившись в трёх шагах напротив, шагнул к нему и провёл пальцами по его ключице, по плечу, после чего завёл руку ему за спину и тронул плотную ткань около молнии, идущей вдоль позвоночника.

- Повернись спиной.

Том повернулся и зачем-то убрал волосы на одну сторону, обнажив другое плечо и изгиб шеи. Оскар отвлёкся от своего изначального намерения и поцеловал его во впадинку над ключицей, потом в шею сзади, отметив, что Том вздрогнул – незаметно, но ощутимо, так трепетно, так – неискушённо. Он расстегнул молнию, которая тянулась до копчика – если бы на Томе не было трусов, получилась бы очень сексуальная картина, и, отогнув край платья, посмотрел на вшивной ярлык:

- Valentino, - прочитал Оскар. – Надеюсь, хоть его ты купил с моей карты?

- Я ей не пользуюсь. Она лежит у меня в шкафу.

- Почему?

- Потому что я и так должен тебе миллион двести плюс всё, что наел. Не хватало ещё свои хотелки за твой счёт покупать.

- Ты же не собираешься отдавать мне эти деньги? – фыркнул Шулейман.

- Не собираюсь, - без раздумий, серьёзно ответил Том. – Но я всё помню и не хочу сидеть у тебя на шее – не хочу больше, чем есть.

Шулейман не стал спорить и продолжать тему. Он провёл ладонями по бокам Тома под верхней частью платья, раскрывшейся как бутон.

- Жаль, что платье не короткое и лёгкое, так можно было бы просто задрать подол. Вот это сексуально, - сказал Оскар и развернул Тома лицом к себе.

- В следующий раз куплю коктейльное.

Том подался толчку в плечо и послушно опустился спиной на постель, закрыл глаза и принял поцелуй, когда Оскар опустился сверху. Но всё получалось как-то механически, у него не получалось отключить голову, которая была занята совершенно другим. Через полминуты Том отвернул лицо:

- Я не хочу. Извини.

Оскар сложил руки у него на груди – в самом верху, почти на линии плеч, чтобы не мешать дышать, и упёрся в них подбородком:

- Мне нужно было ловить момент и соглашаться, пока ты предлагал? – спросил он на удивление без претензии и раздражения, даже с юмором.

- Наверное. У меня не получается сосредоточиться и расслабиться. Я думаю о том, что, несмотря на объединение, в некоторых аспектах я остаюсь дураком. Или… - Том не договорил и, закрыв глаза, мотнул головой. – Это очень сложно.

- Попробуй объяснить.

- Я не могу объяснить то, чего сам не понимаю, - Том покачал головой. – Извини. Давай сейчас просто ляжем спать?

Шулейман удивлённо поднял брови и взглянул на часы на левом запястье:

- Сейчас полчетвёртого.

- Да? – без капли наигранности удивился Том, что выглядело довольно странно. – Тогда я просто полежу, а ты… Не знаю. Ты делай, что хочешь.

Он выбрался из-под Оскара и, не сняв платья и не застегнув его, лёг на бок, подогнув колени к животу, укрывшись краем верхнего покрывала. Но, не пролежав так и двух минут, Том сел и попросил у Оскара, который никуда не ушёл:

- Можешь дать сигарету? Хочу покурить. Или не хочу…

Том, нахмурившись, даже скривившись непонятно от чего, нервно потёр костяшками пальцев грудь, затем ногтями почесал плечо.

- Всё нормально? – спросил Оскар, настороженный его поведением.

- Да, нормально. Не доставай шокер, я говорю правду.

- Не похоже, что нормально.

- Нормально, - повторил Том. – Просто… - он снова нахмурился и покрутил кистью у виска. – У меня в голове тяжело, прямо в мозгу. Я не знаю, как ещё объяснить то, что чувствую. Не надо сигарету.

Том лёг на спину и закрыл глаза, но не пролежал спокойно долго. Зажмурившись и стиснув зубы, он выгнулся на лопатках, затем перекатился на бок, дёргая ногами по покрывалу, как собака, которой снится, что она за кем-то гонится. И резко подскочил, обвил Оскара руками за шею:

- Я передумал. Давай. Только свяжи меня.

- Я реально начинаю подумывать об экзорцисте, - сказал в ответ Шулейман, не убирая от себя его рук, но и не подаваясь ближе.

- Мне так будет проще, - объяснил Том своё неожиданное желание, теребя воротник рубашки Оскара. – Если у меня не будет выбора, я в любом случае расслаблюсь и получу удовольствие. Я перезагружусь. Психика всегда перезагружается от…

Состояние Тома ставило Шулеймана в тупик и даже пугало, потому что – слишком резко, непонятно, а главное – непонятно, что с этим делать. Между делом Оскар подумал, что если окажется, что Том снова его разыграл, то он его придушит – на самом деле придушит. Не на смерть, конечно, но так, чтобы на всю жизнь запомнил.

Но было кое-что, что говорило о неподдельности состояния Тома – глаза. Изобразить можно что угодно, но только не работу автономной нервной системы: в комнате было светло, а зрачки у Тома были такие расширенные, каких не бывает даже от экстази.

Его глаза походили на кадр из фильма ужасов, или триллера, или ещё какое-то невиданное и необъяснимое чёрти что.

- Не верится, что я это говорю, но – нет, - ответил Оскар. – Давай я тебе лекарство дам?

Том отпустил его и снова опустился на постель, снова начал крутиться, корчиться, кататься по кровати и выгибаться на ней, жмуря глаза и стискивая зубы, кривя рот, будто в страдании. Ему не было больно ни физически, ни психически, ни душевно, но было больно. Боль не рвала, но гудела в нейронах мозга, откуда растекалась более тихим низким гулом по всем нервным окончаниям, до кончиков пальцев. Боль не ощущалась болью, потому что не может болеть то, что проводит боль, но она была фактом своего существования, неосязаемым никаким органом чувств и всё равно настоящим процессом движения.

Сжимая до белизны ставшие ледяными ладони в кулаки, Том, выгнув горло, упёршись затылком в постель, застонал сквозь зубы, захныкал, вскрикнул. Резко распахнув глаза, он снова подскочил, пристально уставившись на Оскара, и заговорил:

- Я могу себя контролировать, могу ничего этого не делать и сидеть спокойно… Но я не хочу. Не хочу, потому что с тобой я могу позволить себе не держаться. Ты всё уже видел. Я прав?

- Да, прав. Продолжай, - дал одобрение Шулейман, про себя думая, что будет дальше и чем закончится.

Если не знаешь, что делать, или не можешь ничего сделать, наблюдай и жди.

Том кивнул, побарабанил пальцами по простыне, с полминуты посмотрел в окно, после чего перевёл взгляд к потолку. Шулейман сидел на том же месте, на краю кровати и молча наблюдал за тем, как Том наблюдает за потолком – ей богу, как будто видит там что-то, причём что-то занимательное, а там даже зеркала нет.

Минуту, две, три, четыре Том не двигался и ничего не говорил, сидел и смотрел в потолок, то в одну точку – но не отсутствующим взглядом, а подозрительно осмысленным, заинтересованным; то водил взглядом по его высокому полотну.

- А вдруг всё это мне только кажется? – вновь заговорил Том, отведя взгляд от потолка и посмотрев на Оскара. – Вдруг на самом деле я по-прежнему там, в клинике в Сан-Кантен-Фаллавье. Ведь у людей в коме бывают очень реалистичные видения, галлюцинации… А у меня была диссоциативная кома. Вдруг всё это неправда?

Он выдержал паузу, посмотрев в потолок, и продолжил:

- По законам кино сейчас я должен прийти в себя. Хотя нет… Это слишком просто. – Том задумчиво, растерянно нахмурился и снова посмотрел на Оскара: - Как понять, что реальность реальна? Во сне не чувствуешь боли, а в галлюцинациях чувствуешь? – спросил он и сам ответил на свой вопрос: - Да. Когда Джерри меня ударил, я чувствовал боль. Тогда как понять? Нет, я не сомневаюсь, что живу в реальности, ты настоящий, а не плод моего воспалённого воображения, и так далее, но…

Том не договорил, ещё раз посмотрел в потолок [будто в небо] и – рассмеялся, звонко, заливисто. Жутко. Потому что ни с того ни с сего разобрало, и казалось, он не может остановиться, захлёбывается – смеётся и улыбается, улыбается и смеётся, и глаза тоже улыбались, но как-то не так, как рот.

Оскару не сделалось страшно от этого неадекватного проявления, но объективно впору было как минимум отойти от Тома подальше.

- Я схожу с ума? – спросил Том всё с той же улыбкой, выглядящей в этот момент как будто приклеенной, ломающей лицо.

У него глаза были мокрыми от навернувшихся слёз и по-прежнему непроглядно чёрными, нечеловечески глубокими от ширины зрачков.

- Скорее ты движешься в обратном направлении, - спокойно ответил Шулейман. – Но это не точно.

Перестав улыбаться, Том кивнул и через трёхсекундную паузу вновь зашёлся хохотом, согнулся, ткнувшись лбом себе под колено.

- Я не понимаю, что меня смешит… - с трудом, весело проговорил он сквозь смех.

- Принести тебе лекарство? – повторил предложение Оскар.

Том удержал смех, который всё-таки поддавался контролю, но только на одном из двух уровней. Резко втянув воздух, он выпрямился, подумал пару мгновений и ответил:

- Принеси.

Шулейман обернулся на пороге – Том снова лежал, свернувшись изломанным, болезненным клубком.

- Никуда не уходи.

- Не пойду, - ответил Том.

Оскар не вышел в коридор, а подошёл к окну, закрыл его и выдернул ручку. Давно пора было вызвать мастера, но всё руки не доходили, потому что это никак не мешало – ручка не оставалась в руке каждый раз, а вырвать её можно было только под особым углом, дёрнув с определённой силой.

- Я не собираюсь прыгать из окна! – приподнявшись на локтях, обиженно прикрикнул Том.

- Ты один раз уже проштрафился в этом направлении, - ответил ему Оскар, убрав ручку в карман, и пошёл за аптечкой.

Вернувшись, он сел на кровать и протянул на ладони Тому крупную круглую таблетку:

- Сразу глотай.

Том послушно положил таблетку в рот и взял у Оскара стакан с водой. Лекарство подействовало быстро: Том сидел спокойно, и не было похоже, что для этого он совершает над собой усилие. Через пять минут Шулейман спросил:

- Отпустило?

Том кивнул – его действительно отпустило. Как рукой сняло, как будто ничего и не было, только усталость осталась.

- Хорошие таблетки, - сказал он и взглянул на Оскара. – Как они называются?

- Название тебе всё равно ничего не скажет.

Том согласно покивал и затем спросил:

- У тебя есть ещё? Вдруг меня снова перемкнёт.

- Целая упаковка, - успокоил его Шулейман. – И ещё куплю, если надо будет.

Снова покивав, опустив голову, Том помолчал и усмехнулся:

- Другой на твоём месте сдал бы меня в дурку, а ты…

- А я тебя с дурки сдёрнул и расплачиваюсь за это, - закончил за него Оскар.

- Ты бы всё равно не смог меня вылечить, - Том слабо улыбнулся и покачал головой. – Никто бы не смог.

- Можешь не объяснять. Я не сожалею о том своём поступке и не испытываю чувства вины, - пофигистически отозвался Шулейман.

- А жаль.

- Будешь так говорить – в следующий раз не дам таблетку.

- Дашь. Ты же сам предложил мне лекарство. Ты всегда приводишь меня в чувства, когда я начинаю сходить с ума.

Том помолчал пару секунд и, не имея ни желания, ни сил продолжать наметившуюся перепалку, устало вздохнул и сказал:

- Теперь я действительно хочу спать.

Он отодвинулся к подушкам и прилёг. Знакомое состояние, отметил Оскар: в клинике после первого ноября Том постоянно спал и даже потом, уже здесь, продолжал проводить во сне больше обычного. Видимо, процесс слияния вышел на новый виток (сколько их ещё и когда он закончится?), или произошёл скачок этого процесса. Оскар склонялся ко второму варианту.

Шулейман прилёг рядом с Томом, обняв его одной рукой, и Том с готовностью прильнул к его боку и устроил голову у него на плече.

- Я посплю часа два. Разбуди меня в шесть, хорошо? – попросил Том. - Мне ещё поработать надо.

- Вряд ли я вспомню. Не хочешь снять платье?

Том, борясь с нежеланием двигаться, привстал и начал снимать платье, в котором спать действительно было неудобно. Но сонливая лень победила, он оставил платье на уровне колен и снова лёг, закрыв глаза. Шулейман одним движением сдёрнул с него шмотку и бросил на пол.

- Останься со мной, - не открывая глаз, попросил Том.

- Ты спать собираешься. А я что делать буду?

- Тоже поспи.

- Я не хочу спать.

- Тогда просто полежи. Останься, пожалуйста. Побудь со мной.

Том обвил Оскара руками за руку, прижавшись теснее, теплее, и для верности закинул на него ногу. Наглеющий, нередко подбешивающий, но такой трогательный, жмущийся к нему, Оскару, цепляющийся за него так, словно без него пропадёт реальность, пропадёт опора в ней, и он провалится куда-то сквозь кровать. Шулейман помнил, как Том делал так в постели, пока не привык, не раскрылся и полностью не освободился от страхов: оборачивался через плечо в позе сзади; цеплялся за его руки, бёдра, бока; цеплялся за плечи, когда они были лицом к лицу. Сейчас Том хватался за него не так, больше похоже на то, как несмело и одновременно доверчиво прижимался к нему в прошлом году, но всё же вспомнилось.

Оскар тихо усмехнулся себе под нос, глядя на Тома, обвившего его, беззвучно посапывающего у него на плече. Ему не хотелось уходить, даже из принципа не хотелось. А из принципа Шулейман и так никогда ничего не делал – только исходя из своего желания/нежелания. Сейчас желания не было, пусть и следовало бы сбросить Тома с себя и уйти, чтобы не думал, что может командовать и использовать в качестве (не)мягкой игрушки.

- Оскар? – почти засыпая, не открывая глаз, позвал Том. – А ты умеешь петь?

- Тебя опять накрыло?

- Нет. Просто интересно. Вдруг умеешь?

- Колыбельную хочешь?

По лёгкой, блаженной улыбке, озарившей лицо Тома, можно было понять, что он бы не отказался. Шулейман, взял с тумбочки мобильник, выудил из верхнего ящика беспроводные наушники и лично, без церемоний засунул их Тому в уши, приподняв его голову и опустив обратно.

- Слушай, - сказал он, включив первую попавшуюся подборку с классической музыкой, которую интернет выдал по запросу «музыка для сна».

- Мне не нравится, - почти сразу сказал Том.

Оскар переключил на другую композицию, тоже классическую.

- Эта тоже, - высказался Том.

- Какой ты привередливый, - с долей раздражения фыркнул Шулейман, но поискал и включил другую подборку, звуки природы.

В наушниках очень правдоподобно зашелестел дождь. Том нахмурился, спать под грозу ему было не по душе. Он лениво, вслепую нашёл руку Оскара с телефоном и постучал указательным пальцем по тыльной стороне его ладони:

- Переключи.

- Почему бы тебе самому не выбрать, раз тебе всё не нравится? – довольно жёстко ответил Шулейман. – Я тебе не нянька.

Том не слышал его – наушники глушили весь внешний шум, но почувствовал вибрацию слов. Он передвинул ладонь выше и положил её Оскару на грудь, где сердце:

- Я чувствую, как ты говоришь.

Вот сучонок! Такая мысль была у Шулеймана. Всего одну простую фразу сказал Том, а пробрало до почек и до мурашек.

- Если продолжишь вредничать, почувствуешь, как я скидываю тебя на пол.

Зачем он говорит, если Том его не слышит? Оскар сам не знал. Наверное, потому, что он не привык молчать. Отчего-то вспомнилось, как он точно так же, думая, что Том спит и не слышит его, признался ему в любви, а Том взял и ответил, умудрился услышать во сне. Что бы было, если бы он тогда не сказал, если бы не напомнил назавтра? До сих пор не признался бы? Наверное. К тому моменту он уже давно привык держать свои чувства при себе и абсолютно не верил в то, что происходящее между ними надолго, у него не было причин признаваться.

Шулейман выбрал третью подборку музыки для сна, в этот раз он не стал заморачиваться и включил детские колыбельные.

- Мне нравится, - произнёс Том, прослушав тридцать секунд.

- Кто бы сомневался, - фыркнул Оскар.

Когда включилась вторая композиция, Том, послушав её немного, улыбнулся, всё так же не открывая глаз, и сказал:

- Я знаю эту мелодию. Феликс придумал на неё слова и пел мне её в детстве. Просто так тоже включал, но просто так мне не очень нравилось, без слов музыка казалась мне одинокой.

Дорожка переключилась.

- Эту тоже знаю, - прокомментировал Том с той же лёгкой, тёплой улыбкой на губах. – Как она называется?

Оскар нажал на паузу, чтобы Том его услышал, и спросил в ответ:

- Ты же спать хотел? Чего болтаешь?

- Я почти сплю. – Том выдержал паузу и повторил вопрос: - Как называется эта песня?

Оскар посмотрел на название:

- Schlaf ein*.

- Засыпай, - вздохнув, перевёл Том и тихо напел: - Schlaf ein, schlaf ein, schlaf ein. Du gähnst schon, komm' kuschel' dich ein…** Я в порядке, - на всякий случай уточнил он.

Теперь смехом разобрало Шулеймана:

- Это по тексту? Или импровизация?

Том открыл глаза и, посмотрев на него, ответил:

- Это уточнение. Для тебя.

- Хорошо, что ты уточнил, что оно для меня, - с иронией ответил ему Оскар.

Том понял подколку и обиженно выпятил нижнюю губу.

- Кстати, - добавил Оскар уже о другом, - теперь я знаю, кто будет укладывать детей спать и петь им колыбельные. У тебя неплохо получается. Но только не на немецком.

Том вопросительно посмотрел на него, но ни о чём не спросил. Он всё-таки дослушал «Засыпай», после чего вынул наушники и снова улёгся. Шулейман тем временем, пока Том, кажется, наконец-то заснул, проверил соцсети и начал искать, что бы посмотреть.

- Оскар? – через двадцать минут молчания позвал Том.

- Что? – отозвался тот, не отвлекаясь от экрана и выбирая между двумя новыми фильмами.

- Спасибо.

- Пожалуйста. Я же говорил – я твой доктор навеки, - ответил Шулейман, без уточнений угадав, за что благодарит Том.

Том улыбнулся, на какое-то время замолчал, но затем снова позвал:

- Оскар?

- Ты вообще собираешься спать или нет?

- Я тебе мешаю?

- Ты себе мешаешь. Мне тоже, но не так сильно.

- Я хотел спросить.

- Ладно, спрашивай, - разрешил Оскар.

Том со своими вопросами уже достал его. Но уходить почему-то до сих пор не хотелось.

- Ты говоришь, что я не нравлюсь тебе в женском образе, - озвучил Том, - но сказал, что тебе бы понравилось, если бы я был одет в короткое платье. Я не совсем понимаю тебя.

- Мне не нравится целиком женский образ у тебя. А отдельно против платьев я ничего не имею, - объяснил Шулейман, усмехнувшись в конце, и чуть встряхнул Тома.

Том улыбнулся с закрытыми глазами, поджал ноги – без одеяла всё-таки было холодновато, даже прижатым к горячему Оскару - и сказал:

- Найди примеры платьев, которые тебе нравятся, чтобы я снова не ошибся.

- И всё-таки тебя мальца перемкнуло на женские шмотки, - подметил Шулейман.

- Нет. Но ты же сказал. Мне теперь интересно попробовать.

- У меня есть другое желание, - лукаво сказал Оскар и, дёрнув Тома, легко перекатил его на себя.

Том упёрся коленями в постель по бокам от его бёдер, а всем остальным телом плашмя лежал на нём.

- Я хочу, чтобы ты был сверху, - продолжил Шулейман, гладя бока Тома, - верхом, до конца. Хочу посмотреть, как ты будешь двигаться перед оргазмом и непосредственно во время него.

Он говорил обычным тоном, неотрывно смотря Тому в глаза, и то, что отражалось в его собственных глазах, было развратным, восторженным вожделением. Том смутился от такого – и от слов, и от взгляда, опустил глаза и сел на его бёдрах. У него была такая проблема: он в принципе очень редко, под особое желание бывал верхом, но никогда до конца. Потому что удовольствие становилось настолько сильным, что внутри что-то перемыкало, Том не мог заставить тело продолжать двигаться так, чтобы дойти до пика, и Оскару приходилось брать дело в свои руки.

- Я подумаю, - смущённо ответил Том.

- Это тот самый исключительный случай, когда надо не думать, а делать, - сказал Шулейман, держа Тома за бёдра и ненавязчиво, но ощутимо сдвигая их туда-сюда.

- Если я не подумаю, морально не подготовлюсь, то получится так, как в прошлые разы.

- Ты прав, - подумав, признал Оскар. – Даже не верится.

- Я не такой уж и идиот, - Том улыбнулся и снова налёг на него, блаженно прикрыв глаза. Так было не очень удобно, но тепло.

Том всё-таки поспал один час, не на Оскаре, перелёг обратно к нему под бок. Шулейман держал при себе маленький секрет и не собирался его раскрывать: ещё один эксперимент удался.

Можно было бы позвонить в клинику и вызвать врача с лекарством, как Оскар сделал прошлым летом, когда у Тома случилась истерика. Но никакого специального препарата для сегодняшнего состояния Тома он не знал, таких не было, а успокоительное могло нарушить протекающие в психике процессы, которые, как Шулейман полагал и надеялся, были позитивными. Волшебной таблеткой, которую Оскар дал Тому, был обычный аспирин. Эффект плацебо никто не отменял.

Во время перелёта в Нью-Йорк Том переживал, хотя и не в первый раз пересекал океан. Его заботило то, что на протяжении многих часов под ними будет только большая вода, и он думал, что, если самолёт упадёт в океан, их никто не найдёт. В итоге Оскар велел ему выпить бокал коньяка для успокоения и отправил спать.

Несмотря на юный возраст и статус новичка, Оили держала своих моделей в ежовых рукавицах, а с Томом на правах родственницы и вовсе злобствовала. Терпя её манипуляции, Том не раз пожалел о том, что с ней связался, и зарёкся впредь работать с ней. Но он не обманывался и знал, что это лишь пустые мысли, он не откажет сестре, если она попросит.

Моделям не нравилось, что эта непонятно откуда вылезшая малолетка командует ими, в разной степени известными профессионалами, ещё и делает это с таким видом, как будто так и надо. Они – женщины, мужчины были лояльнее – пытались поставить Оили на место. Оили и сама неплохо держала удар, но беспредел закончился, когда в помещение ворвался Маэстро Миранда Чили, который за время подготовки коллекции успел проникнуться уважением и симпатией к своей протеже. А когда явился Шулейман, моделям ничего не осталось, кроме как закрыть рты и принять поражение.

У малолетки за спиной стояла слишком мощная гвардия. Миранда Чили, взрывной Маэстро, ссориться с которым чревато. Оскар Шулейман – тут комментарии излишни, остаётся только скрипеть зубами. Том, которого большинство по-прежнему называли между собой Джерри; Том молчал – не ему заступаться за сестру, скорее может быть наоборот, но он всё равно был, и коллеги знали, каким он может быть острым на язык.

Девушки модели – и некоторые мужчины тоже – начали ненавидеть ТомаДжерри ещё больше, потому что с ним пришёл Оскар Шулейман, он с ним спал, он с ним жил.

Почему он?!

С приходом Оскара Том забыл о переживаниях за сестру и полностью переключился на одно желание и стремление - не подпустить Оскара к Оили, а её к нему. Это было сродни маниакальной, выжигающей паранойи: Том мог приревновать Оскара к кому угодно, но то, что он чувствовал, когда в поле зрения Шулеймана или даже на связи по телефону была Оили, было высшим уровнем ревности и подозрительности. Потому что Оскару было с ней интересно, а помимо этого у Оили были и другие преимущества перед ним, Томом, главным из которых всё-таки являлся женский пол. Том не мог ни подумать, что его ревность глупа, ни устыдиться того, что смотрит на сестру как на конкурентку.

Не получилось не подпустить. Шулейман бросил Оили одну фразу, она, конечно же, ответила, и они сцепились языками, как это бывало и в прошлые разы, само собой, поскольку каждый не отступал. Как складно у них получался затягивающий, острый словесный пинг-понг. У Тома с Оскаром так получалось редко, а в точности так – никогда.

Том стоял в паре шагов от Оскара, забытый им, чернел, стискивал зубы и жёг обоих взглядом. Его глаза вновь заволокло той смолистой, опасной темнотой. Он решил действовать. Поймал за руку пробегавшего мимо Миранду и шепнул ему:

- Врежься с меня.

- Зачем? – Чили непонимающе свёл брови.

- Неважно. Врежься, пожалуйста. Сильно. Сзади, - сказал Том и, отпустив руку Маэстро, отвернулся от него.

Их разговор не должен был выглядеть подозрительно – они же дизайнер и модель, к тому же поддерживающие кое-какое общение и вне работы, а Оскар и Оили и вовсе не заметили, что они переговариваются.

Миранда подошёл к выполнению странного задания ответственно – отошёл в другой конец комнаты и, порывисто проходя в обратном направлении, налево и направо эмоционально раздавая указания, налетел на Тома со спины. Том смог бы устоять на ногах, но, конечно, не стал этого делать – по инерции пролетел вперёд и грохнулся на колени перед Оскаром.

- Ты чего на ногах не стоишь? – спросил Шулейман, наконец-то отвлёкшись от Оили.

- Я не заметил его! – натурально воскликнул Маэстро, всплеснув руками.

Том протянул Оскару руку, безмолвно прося, чтобы помог подняться. Шулейман помог, и Том, встав на ноги, жалобно изломил брови и подогнул левую ногу – он же ударился.

- Всё нормально? – обеспокоилась Оили.

- Да, - кивнул Том. – Пройти смогу, не волнуйся.

Он отвернулся от сестры, обнял Оскара, а после поцеловал. Это был верный способ надёжно переключить его и заодно продемонстрировать свои права на него. Прочие модели почернели с новой силой, наблюдая эту картину и думая: «Повезло же ангелочку».

- Всё никак не успокоишься? – с усмешкой, почти не отодвигаясь от лица Тома, спросил Шулейман.

Он без труда догадался, чем обусловлено то, что Том внезапно переменил своё отношение к проявлению чувств на людях, тем более на глазах у родной сестры.

- Мне одно интересно: тебе такая ревнивость от Джерри досталась, или ты всегда такой был? – добавил Оскар.

Том не стал увиливать от ответа:

- Думаю, что от Джерри. Но я не уверен.

Они снова поцеловались, Шулейман поцеловал Тома. Оили стояла в стороне, около предпоследнего столика и вопросительно и недовольно наблюдала за их лобызаниями. Не прерывая поцелуя, Том открыл глаза и увидел, что у Оскара глаза тоже открыты и скошены куда-то вбок – он смотрит на Оили!

Том укусил Оскара за язык. Шулейман отпрянул от него, на секунду вынул на треть язык, который ныл от укуса, облизнув губы, и, заглянув Тому в глаза, усмехнулся:

- Иногда я забываю, что у тебя есть не только когти, но и клыки.

Он совершенно не обиделся и не разозлился из-за болезненного укуса. Напротив – ему льстило и нравилось до безобразия, что Том так отчаянно, безотчётно, зло ревнует его. Только поэтому он и решил немного поиграть и посмотреть на томову сестрицу, из-за которой Том сходит с ума, - чтобы подстегнуть, побесить, разозлить.

- Не забывай, - ответил Том, прожигая его тёмным, тяжёлым взглядом в упор.

Они смотрели только друг на друга, находились близко-близко, буквально нос к носу – и губы к губам - и говорили тихо, так, что в шуме никто не мог их услышать.

Оскар снова притянул Тома к себе и поцеловал в губы, глубоко, мокро, развязно. Том был отнюдь не против, он забыл про всех остальных людей и про то, что здесь в принципе неподходящее место и время.

- Если ты продолжишь сходить с ума, - с усмешкой на губах сказал Шулейман, - мне придётся доказать тебе, кого я хочу.

Он за поясницу прижал Тома бёдрами к своим бёдрам и бесцеремонно, беззастенчиво засунул ладонь ему под пояс мягких чёрных штанов, сжал ягодицу.

- Прямо здесь, - добавил Шулейман. – Как ты к этому относишься?

Том ощущал его желание во взгляде, голосе, тактильно и чувствовал, что ему тоже будет достаточно одного маленького толчка, чтобы злость переродилась в такое же злое, требовательное, неконтролируемое возбуждение. В животе уже собирался тугой, тяжёлый, но пока не вызревший комок.

- Сколько до начала? – поинтересовался Оскар у Оили.

- Только попробуй, - по слогам проговорила девушка. – Потом делай с Томом, что хочешь, но показ ты мне не сорвёшь.

- Так вот, как ты любишь брата. Мало ли, чего я захочу.

- Судя по тому, что Том почему-то тебя терпит, ему нравится, - огрызнулась Оили.

- Не завидуй.

- Было бы чему. Мне его искренне жаль. И вынь руку у него из штанов, не мни.

- Моя рука там на законном месте, - с ухмылкой ответил Шулейман и запустил ладонь ещё глубже.

Когда с подачи Оскара они с Томом вновь поцеловались, Оили, устав смотреть на этот беспредел, вклинилась между ними:

- Всё, хватит! – требовательно и возмущённо сказала она, растолкав парней в разные стороны, и повернулась к брату. – Том, хотя бы ты головой думай. У тебя же макияж. Он испортился. Быстро иди поправлять.

Она взяла Тома за руку, как малого ребёнка, увела к дальнему столику и усадила за него. Позвав одного из визажистов и поручив ему Тома, Оили повернулась к Шулейману:

- Не подходи к нему до конца показа, рассадник похоти.

- Так я тебя и послушал.

Оскар направился к Тому, но Оили загородила его собой:

- Не смей.

От их сближения, от того, что он снова оказался в стороне, Том не мог сидеть спокойно, повернул голову, чтобы видеть их, и визажист, не ожидавший движения, промахнулся и попал кисточкой ему в глаз.

- Ай!.. – протянул Том, зажмурившись, и хотел потереть глаз, но визажист не дал этого сделать и испортить макияж.

Посмотрев, что случилось, и начиная всерьёз злиться из-за того, что с приходом бесячего Шулеймана воцарился бардак, Оили повернулась к нему:

- Отойди, - потребовала она, но следом сменила тон: - Пожалуйста, отойди, не мешай.

- Оскар, иди сюда, - тоже попросил Том, помахав рукой, чтобы точно привлечь внимание. – Посиди со мной.

- Вы как-нибудь между собой договоритесь, - фыркнул Шулейман, но подошёл к Тому и встал перед ним, прислонившись к ребру столика.

Том, глядя вверх, потому что ему подкрашивали ресницы, и больше не дёргаясь, указал на соседний столик:

- Возьми стул.

- Я ещё насижусь, пока буду ждать конца показа, - ответил Оскар и достал мобильник.

Он сфотографировал Тома сверху, потом сфотографировал себе в зеркале, так, чтобы и Том, и визажист, и некоторые модели на заднем плане тоже попадали в кадр, и опубликовал оба снимка в одном посте. После этого Оскар заснял не видевшую того Оили и тоже опубликовал фото, приписав: «Моя семья насчитывает всего двоих человек, зато у Тома семья многодетная. Это одна из, его сестра, Оили Роттронрейверрик, сегодня дебютирующая в Нью-Йорке в качестве дизайнера».

Народ сразу заинтересовался, что за Оили Роттронрейверрик? Все считали, что личность, которую отметил Шулейман и которая приходится ближайшей родственницей Тому, заслуживает внимания.

Не вчитываясь, Шулейман просмотрел увеличивающуюся ленту комментариев и растущее число лайков и убрал телефон в карман.

Показ прошёл прекрасно и снискал искренних аплодисментов зрителей. Том ходил по подиуму на автомате, ему уже не нужно было думать и контролировать каждое движение, чтобы делать это качественно. Только в конце он отошёл от механики, послал публике воздушный поцелуй, а после, когда на подиум вышла Оили, обнял её.

Том долго думал, стоит ли ему поговорить с Оили о своих переживаниях или лучше не делать этого, и в итоге склонился к откровенному разговору. После шоу он, дождавшись момента, когда сестра будет одна, подошёл к ней:

- Оили, как ты относишься к Оскару?

- Он меня бесит, - ответила девушка, продолжая что-то искать. – Но поскольку с ним спишь ты, а не я, я готова мириться с его существованием.

- А ты бы хотела спать? – аккуратно по тону и в лоб по факту уточнил Том.

Оили прервала поиски и повернулась к нему:

- Ты с ума сошёл?

- Нет, я уже выздоровел. Но мне кажется, что Оскар тебе нравится.

- Это прикол? Я же сказала – он меня бесит, с первого взгляда. Где в этом ты услышал, что он мне нравится?

- С первого взгляда? – переспросил Том с непонятной, уточняющей интонацией.

- Вернее с первой фразы. До того, как открыл рот, он мне тоже не понравился, но было терпимо, - пояснила Оили.

Так и было – она косилась на не представленного ей гостя без особой симпатии, потом пару раз увидела, что он разглядывает её, отчего недовольство его присутствием окрепло, а когда Шулейман заговорил, то неприязнь к нему достигла максимума и переплелась с раздражением, как и оставалось по сей день.

- Никто никого не раздражает просто так, - рассудительно, серьёзно произнёс Том. – Этому должна быть причина.

- Этому есть причина. Он – причина.

- Причина всегда в том, кто испытывает такие чувства без объективных причин. Оили, если Оскар тебе так не нравится, то почему ты всегда ему отвечаешь, разговариваешь с ним? По-моему, это о чём-то говорит.

У Тома сидело не в голове, но на подкорке то, как Джерри очень похожим образом вёл себя с Оскаром, а на самом деле был очень даже не против сближения. Это не давало покоя и заставляло подозревать.

- Это говорит о том, что я не привыкла отмалчиваться, - ответила Оили.

- И всё-таки мне кажется, что…

- Вот именно – тебе кажется, - всплеснув руками, перебила Оили брата. – Том, я не понимаю, ты что, ревнуешь Оскара ко мне?

Том отвёл взгляд и на секунду поджал губы, но сознался в том, что, в принципе, и так было понятно:

- Да. Вы так общаетесь, что… - он не нашёл верного слова и сказал иначе: - Может быть, ты этого не замечаешь, но между вами искрит, напряжение в воздухе чувствуется.

Оили вопросительно выгнула брови. Том говорил так убеждённо, что на малую долю, но она усомнилась в себе. Но, отбросив это нелепое допущение – а вдруг нравится? – она ответила:

- А по-моему, искрит между вами. Это довольно отвратная картина, потому что из всех людей в мире ты выбрал самого бесящего, но я со своей стороны вижу именно так. Особенно сегодня – я уже думала, что вы мне там прямо на столике устроите… - Оили поморщилась и подобрала корректное слово: - разврат. И вообще, если ты ревнуешь, почему бы тебе не поговорить об этом с Оскаром, а не со мной? Или, по-твоему, я виновата, соблазняю его?

Не наехать у неё всё-таки не получилось. Оили сложила руки на груди и вперила в брата требовательный взгляд.

- Нет, я так не думаю, - ответил Том, немного покоробленный её тоном. – Но если ты на самом деле что-то чувствуешь, то…

- То что? – воинственно перебила его сестра. – Уступишь его мне? Спасибо, не надо мне такое сокровище.

- Он на самом деле сокровище, - без вызова заметил Том.

- Я так не думаю. Он меня раздражает, и я бы ни за какие деньги не согласилась с ним.

- За деньги понятно, что нет, - кивнул Том. – А бесплатно? – он исподволь, внимательно посмотрел на сестру.

Теперь у него в голове крутились слова Оскара: «За деньги ты не согласен, только бесплатно», как и было на самом деле.

- Бесплатно тем более, - фыркнула Оили и присела на край столика. – Том, выкинь эту бредовую идею из головы – если Оскар тебе изменит, то точно не со мной.

Она помолчала и, внимательно посмотрев на Тома, серьёзно спросила:

- А вообще, почему ты так беспокоишься? Оскар что, изменяет тебе?

- Нет, он верен мне, но… Но я понимаю, что, мягко говоря, я так себе вариант для него. К тому же Оскару всегда нравились женщины, а я, - Том развёл руками, - не женщина.

- Ты его так любишь? – и удивлённо, и без капли пренебрежения спросила Оили.

Том на два мгновения задумался и ответил так, как чувствовал, как было:

- Я очень боюсь его потерять. Когда я думал, что это произойдёт, для меня жизнь закончилась.

В глазах Оили появилась жалость, и она же изломила брови.

- Чего же тебе так не везёт по жизни?

Она подошла к Тому и легко потрепала его по волосам.

- Мне повезло, - Том покачал головой с лёгкой, спокойно уверенной улыбкой на губах. – С Оскаром повезло. На самом деле, не только с ним. Но мы сейчас говорим о нём.

Оили опустила руку и похлопала его по груди:

- Вот и наслаждайся и не подозревай меня в подобном бреде. Оскар мне не нравится, нет ни единой причины, почему мог бы, кроме разве что его состояния, но оно не покрывает всего прочего.

- Если тебе нравится его состояние, может быть, познакомить тебя с кем-нибудь из его друзей? – предложил Том, но сразу добавил: - Но, на самом деле, это не лучшая идея, они все старше тебя.

И всё-таки дело было не только в Оскаре и желании не допустить их с Оили связи. Непонятно откуда в Томе был старший брат, который переживал за сестру, в том числе за то, что она свяжется с неподходящим мужчиной, и вообще считал, что она ещё маленькая для всего этого. Ей только месяц назад девятнадцать исполнилось.

- Если хочешь посодействовать, лучше познакомь меня с какими-нибудь его подругами, - Оили отошла обратно к столику с зеркалом и присела на его край.

- С подругами? – удивлённо переспросил Том.

- Да. Раз есть такая возможность, надо налаживать связи в высшем светском обществе. Как раз в таком случае я не упаду в обморок от отвращения, если меня начнут домогаться.

- Тебе нравятся девушки?! – Том в шоке округлил глаза.

- Вообще-то нет. Но связь с женщиной я могу себе представить и не испытываю по этому поводу отвращения, в отличие от того же самого с мужчиной.

Том несколько секунд, хмуря брови, смотрел на сестру, пытаясь понять – и её, и свои мысли и чувства, порождённые её откровениями, и произнёс:

- Понятно, почему я испытывал отвращение к интиму. Но… почему у тебя тоже самое?

- Травма после того, как ты залез ко мне в постель и притёрся, когда мне было четырнадцать, - ответила Оили, глядя ему в глаза.

У Тома глаза совсем полезли на лоб.

- Шучу, - добавила девушка. - На самом деле я не испытываю отвращения. Просто мне всё это не интересно. Завести отношения и начать заниматься сексом я ещё успею, а пока лучше буду учиться и работать.

Том вновь нахмурился: где-то он это уже слышал. Не слово в слово, но весьма похоже.

- Одно другому не мешает, - ответил он.

- Мешает.

Точно слышал.

- И, не в обиду тебе, - продолжала Оили, - но я считаю мужчин слабым на голову полом, а это не способствует желанию завести отношения. Я не встречала тех, кого можно назвать хотя бы нормальными, не считая родственников и ещё пары человек из профессуры, которые годятся мне если не в дедушки, то в очень старые отцы.

- То есть я нормальный?

- Ты самый ненормальный из этого круга, - без смягчений ответила Оили. – Но ты гораздо лучше тех приматов, которые ко мне подкатывают.

- Лучше быть худшим среди лучших, чем лучшим среди худших, - Том улыбнулся.

- Пожалуй, ты не самый худший, - ответила Оили, улыбнувшись в ответ. – Но если снова предъявишь мне, что я чего-то такого хочу от Шулеймана, попадёшь в чёрный список, и меня не остановит ни родство, ни то, что ты мне помог, - строго и предупреждающе добавила она.

- Хорошо, я постараюсь контролировать свою паранойю, - полушутливо ответил Том и следом заговорил серьёзно. – Но, раз мы всё выяснили, могу я тебя кое о чём попросить?

- Хочешь попросить, чтобы я не общалась с Оскаром? – Оили вскинула бровь и пристально смотрела на него.

Тому стало неловко от того, что она так просто его раскусила.

- Да, - кивнул он.

- И как ты себе это представляешь? Он будет что-то говорить, я а буду изображать глухоту?

«Нормальный вариант», - подумал Том, вспомнив, как он молчал, а Оскар приписывал ему глухоту. Ещё немоту, дебилизм…

Ответить он ничего не успел, потому что сестра добавила:

- Если тебе так не нравится то, что мы общаемся, поговори с Оскаром и попроси его со мной не разговаривать. Я буду тебе очень благодарна, если он тебя послушает.

- Он меня не послушает. Оскар смеётся с того, что я ревную, он скорее сделает наоборот, если я попрошу его об этом.

- В таком случае найди себе нормального, взрослого парня, который не будет так себя вести, - хлёстко ответила Оили, но предложила и другой вариант: - Или не бери его с собой туда, где буду я. Мы с тобой крайне редко встречаемся, так что это будет несложно. А лучше всего – воспитывай его.

- Вряд ли у меня получится. Это он меня воспитывает. Не буду говорить, как, потому что ты можешь неправильно понять…

- Кажется, я ничего не хочу об этом знать.

- Нет, ты не о том подумала. Хотя так тоже было…

- Я ничего не хочу об этом знать! – подняв руки, повторила Оили.

- Да, извини, чего это я, - Том сконфуженно тряхнул головой.

От их разговора по душам у Тома отлегло от сердца, улеглось и успокоилось то, что так тревожило всякий раз, щетинилось изнутри. По крайней мере, он узнал, что Оскар не интересует Оили, он поверил ей. Вскоре к ним заглянул виновник торжества.

- А, вот ты где. Я тебя везде ищу, - сказал Шулейман, глядя на Тома, и, зайдя в комнату, сложил руки на груди. – Что, семейный совет?

- Просто разговариваем, - качнул головой Том. – У Оили сегодня был важный день.

- Спасибо, - находчиво подыграла ему сестра. – Иди, если надо. Я тоже скоро поеду в отель.

Том подошёл к Оскару, взял под руку и вопросительно изломил брови:

- Пойдём?

Когда они вышли в коридор и отошли от комнаты, где осталась Оили, Том признался, о чём он на самом деле говорил с сестрой. Ему хотелось быть с Оскаром честным, по крайней мере, пока не потянет в обратную сторону. Было стыдно, Том смотрел себе под ноги и не поднимал на Оскара взгляда, но повинился – и во лжи, и в берущей за горло ревности, и в том, насколько это для него важно.

До выхода они не дошли. Шулейман зажал Тома в тёмном ответвлении коридора и, не размениваясь на долгую прелюдию, развернул его лицом к стене. В кармане как раз лежал предусмотрительно припасенный разовый пакетик смазки. После того раза в папином кабинете Оскар начал брать с собой такие, если они отправлялись туда, где могло захотеться попробовать, поскольку, хотя они уже пробовали полностью по сухому, и для Тома всё прошло нормально, лучше было не пренебрегать подготовкой.

Том сначала опешил, попытался вразумить Оскара, что не надо, но быстро сдался под горячим напором, потому что был не очень-то против. То не вызревшее желание, что пришло перед показом, не исчезло, а просто притаилось, заснуло, а сейчас пробудилось и за секунды дозрело, уже не злое, но всё такое же жёсткое, жадное, пьяное и пьянящее.

В коридоре было безлюдно. Но в какой-то момент в этот закоулок зашла Оили – перепутала, куда сворачивать, чтобы выйти к запасному выходу. От толстых стен отразился громкий, крепкий финский мат, и Оили, закрыв ладонью глаза, бросилась обратно.

Увидев сестру, которая – какой кошмар! – тоже их видела, Том попытался вывернуться из рук Оскара, но тот схватил его за волосы и только сильнее вжал в стену. Том, до этого сдерживающийся, застонал в голос, и его гулкий, протяжный стон перешёл в крик, так его накрыло.

Видимо, в нём было что-то мазохистическое. Ему нравилось такое применение силы, когда его держат, когда практически насильно причиняют удовольствие, от которого в финале вывернет наизнанку. Но с оговоркой – сила должна быть умеренной и сопряжена с его желанием. А Оскаром по-другому и не могло быть. Том знал, что если он начнёт сопротивляться по-настоящему, если закричит, Оскар, в каком бы состоянии он ни был, отпустит его.

Когда всё закончилось, Том развернулся и, всё ещё тяжело дыша ртом, с укором спросил:

- Зачем ты это сделал?

- По-моему, тебе понравилось, - самодовольно ответил Шулейман, застёгивая джинсы.

- Почему ты не остановился? – конкретизировал Том. – Это моя сестра.

- А что бы ты сделал? Побежал за ней, подтягивая штаны, успокаивать и объяснять, что она всё неправильно поняла? Она взрослая девочка, всё понимает.

- Я понимаю, что понимает. Но она моя сестра, она не должна видеть, как я… Тем более так, - Том указал на запятнанную стену, к которой до этого был прижат.

- Окей, устроим всё красиво и романтично и позовём её посмотреть, чтобы реабилитировать тебя.

- Надеюсь, ты шутишь.

- Шучу. Она будет мешать и вряд ли сможет молчать. А я, если уж разговаривать в процессе, предпочитаю делать это с тем, кого трахаю.

Оили стояла на крыльце и смотрела на бесконечно бегущий поток машин, огни витрин, огромных вывесок и небоскрёбов, поскольку она должна была поехать в отель с Мирандой, но Маэстро её не дождался, а такси она пока не пробовала поймать. Сегодня был один из счастливейших дней её жизни, важнейший. День, с которого начинается – если всё сложится - успешное будущее, в котором вынашиваемая с детства мечта и цель является реальностью. Ей захотелось остановиться и подумать, посмотреть на этот никогда не спящий город, одну из мировых модных столиц, который прежде она видела лишь на фотографиях и видео.

Когда Том и Оскар вышли на крыльцо, Оили покосилась в их сторону, но промолчала и снова устремила взгляд вперёд. Как бы там ни было, но она услышала Тома и по возможности не хотела его задевать.

- Едкого комментария не будет? – поинтересовался у неё Шулейман, обняв Тома одной рукой.

Оили сжала губы и подняла голову выше. Том, убрав от себя руку Оскара, шагнул к сестре:

- Оили, с тобой всё в порядке?

- Да. Я просто смотрю - красивый город. Скоро поеду в отель, - ответила девушка и повернулась к Тому: - Вы не знаете, тут можно как-то вызвать такси или нужно исключительно ловить?

- Давай мы тебя завезём, - предложил Том.

Ему не хотелось, чтобы Оили в одиночестве добиралась в незнакомом городе, незнакомой стране, на незнакомом континенте.

- Она к тебе на колени сядет? Или ко мне? – поинтересовался Оскар, напоминая, что места в машине всего два. – Хотя вы худые, можете и вдвоём на одном кресле поместиться.

Оили всё-таки согласилась поехать с ними, деля с Томом одно кресло и один ремень. Но на середине пути она, как ни была не мила ей эта идея, перебралась к Тому на колени, потому что ехать рядом было ужасно неудобно.

- Только попробуй что-нибудь сказать, - предупредила Оили, выставив в сторону Шулеймана палец.

- Я и не думал. Инцест не входит в сферу моих интересов.

***

Вернувшись домой, Том вновь посетил салон и, долго сомневаясь с выбором причёски, всё-таки постригся. Получилось похоже на то, как он выглядел более года тому назад – милый, юный образ, именно то, что ему было нужно для второй части съёмок. На фоне платиновых волос и ресниц с новой стрижкой он будто скинул минимум три года. Том смотрел на себя в зеркало и думал, что сам себе не дал бы больше двадцати одного года, а на самом деле в этом месяце ему исполнится уже двадцать четыре. Кажется, это его судьба – быть вечным мальчиком. Но, вероятно, в этом есть свои плюсы.

Увидев его на кухне, Шулейман подошёл к Тому и целую минуту перебирал его волосы, пропускал короткие прядки через пальцы. Он отвык от Тома с короткими волосами. Сейчас Том был особенно похож на того семнадцатилетнего юношу, каким он его когда-то узнал – слишком красивого и миловидного для парня, слишком двинутого для кого и чего угодно.

- Непривычно видеть тебя с короткими волосами, - произнёс Оскар.

- Теперь не получится схватить, - улыбнулся Том, обернувшись через плечо, позволяя ему продолжать теребить свои волосы, хотя вообще-то пришёл перекусить.

Шулейман вместо ответа сжал волосы на его затылке и дёрнул, запрокидывая Тому голову и доказывая, что он ошибается. Том зашипел сквозь зубы, но не рванулся от него.

Этой ночью, почти засыпая, подложив ладонь под щёку, Том сказал:

- Помнишь, ты говорил, что мои шрамы можно свести? Я хочу сделать это, когда закончу с фотосессией.

- Без проблем. Договорюсь.

В общей сложности на фотосессию у Тома ушли без малого полтора месяца. Немалую часть этого времени заняла обработка, сведение пар кадров в один. Берясь за неё, Том купил специальный планшет для работы с графикой, потому что обработка требовалась кропотливейшая, и проводил с ним в руках иной раз по восемь часов кряду, не прерываясь ни на еду, ни на что, скрупулёзно сводя, правя, выводя мельчайшие линии.

Том не показал Оскару первую готовую фотографию, как обещал, а тот не напомнил. Но закончив всю серию, состоящую из двадцати пяти снимков, демонстрирующих как выдуманные им кадры, так и сцены из его жизни под одной крышей с Джерри, Том пошёл к нему:

- Вот, я закончил. Посмотри, - сказал он, робко протянув Оскару планшет.

Шулейман некоторое время молча, внимательно разглядывал и листал фотографии и на третьей произнёс:

- Это потрясающе. Если бы я не знал ситуацию, я бы подумал, что это два реально существующих человека, братья-близнецы.

Он увеличил фотографию, но не мог найти ни единого следа, говорящего о том, что изображение правили. Всё выглядело до того идеально и достоверно, что мозг, даже зная правду, продолжал попытки верить, что на фото два человека, а не один умелый фотограф-модель.

- Потрясающе, - повторил Оскар, действительно поражённый, и вернул изображению стандартный размер. – Ты реально профессионал.

- Я ещё только учусь, и учиться мне предстоит всю жизнь, - не кокетничая, но говоря, как есть, как он думает, ответил Том. – Но, кажется, у меня получается.

Он смущённо улыбнулся и опустил глаза, а на душе стало легче, светлее, теплее, потому что он переживал, что Оскар забракует его работу или найдёт технические изъяны, которых он сам не видит.

- Не публикуй их, а продай, - сказал Шулейман, постучав пальцем по экрану и посмотрев на Тома.

- Кто их купит? Их для рекламы не используешь, нет никакого продукта крупным планом и слишком много элементов в кадре.

Ещё весной с ним связался представитель одной косметической марки и предложил купить для использования в качестве рекламы фото Тома, где он был одет в классический деловой костюм с бабочкой, с убранными волосами и перед зеркалом красил губы жидкой алой помадой как раз производства. Том тогда согласился. Других способов заработать на готовой фотографии, если не делать её на заказ, он не знал.

- Я подсказу тебе места, - пообещал Оскар.

Том скептически посмотрел на него, и Шулейман сказал:

- Ты разбираешься в фотографии, а я в том, как делать деньги. Доверься мне. Их купят, причём за дорого.

Том послушал его и, официально присвоив серии краткое, ёмкое и загадочное название «Двое», направил десять снимков туда, куда сказал Оскар.

Заглавная фотография серии, самая простая и вместе с тем самая мощная, ушла первой за сумму с шестью нулями, что автоматически внесло её в список самых дорогих фотографий современности. На ней Джерри, одетый в тот самый белый атласный комплект, сидел в роскошном кресле, откинувшись на спинку, вытянув одну ногу и подпирая указательным пальцем висок; Том стоял в противоположной части кадра, перехватив руку рукой внизу живота, и напряжённо и непонимающе косился большими глазами на расслабленную белокурую диву.

Увидев, сколько кто-то (не один человек, а издание) заплатил за его фотографию, Том подавился воздухом. Это было выше его понимания – как?! Радость и гордость собой пришли потом.

Другую фотографию, с ножами, приобрёл один опальный и очень удачливый делец, чтобы в большом, на всю стену, масштабе повесить её в собственном, своём любимом ресторане в Роттердаме.

Все выставленные фотографии разошлись быстро, как горячие пирожки. Карлос Монти тоже хотел приобрести одну, но не успел и позвонил Тому посетовать на это. Том по старой дружбе подарил ему фото. Монти не соглашался, утверждал, что такие вещи нельзя отдавать бесплатно, и только после того, как Том в шутку сказал: «Это компенсация за то, что я больше у тебя не снимаюсь», посмеялся и принял дар, заверив, что подберёт ей достойное место.

Вслед за этой партией Том выставил на продажу и остальные фотографии. Успех заглавного фото не повторило ни одно, за все остальные Том получил в разы, разы меньше, но и они были оценены неприлично прилично для всего лишь цифровых изображений.

* Schlaf ein – немецкая колыбельная исполнителя Uli Steier.

** Засыпай, засыпай, засыпай. Ты зеваешь, пойдём, я тебя обниму.

Глава 24

Диктатура баллистики не кино.

Пуля - дура, ей в принципе всё равно.

Всё свелось к одному быстрому вчера,

Бледным небом болит в голове дыра.

Слот, Пуля©

Оскар открыл входную дверь, но успел увидеть лишь силуэт нежданного гостя, потому что в лицо стремительно, сильно ударило чем-то твёрдым, стальным. Он по инерции отступил на пару шагов назад. Боль на мгновения оглушила, пронзительно гудя в голове, ослепила до черноты в глазах, а когда взор прояснился, он увидел направленное ему в лицо дуло пистолета. На фоне уже закрытой двери стоял незнакомый мужчина, державший его на мушке чуть не в упор, а рядом с ним стоял второй, тоже вооружённый, но с опущенным пистолетом.

Потянувшийся было к разбитому, истекающему горячей кровью носу, Шулейман опустил руки и перевёл взгляд от чёрного глазка дула к тому, кто его направлял, посмотрел на второго. Выросший в той среде, в которой вырос, он не мог не понимать, что такое покушение, и знал, что в таких ситуациях лучше не дёргаться.

- Без глупостей, - сказал первый мужчина, не отпуская его с прицела.

Второй подошёл к Оскару, вытащил из его кармана мобильник и бросил на столик, после чего достал из второго кармана сигареты и зажигалку и отправил туда же. Шулейман не сопротивлялся, молчал и спокойно, без капли страха, но и без насмешки смотрел на мужчину, целящегося ему в голову. Тот был высок, почти как сам Оскар, светловолос и коротко стрижен, имел жёсткие, резкие, но объективно по-мужски привлекательные черты лица. Цвет глаз разглядеть не получалось – то ли голубой, то ли серый, то ли синий, то ли вообще светло-карий. Хамелеон какой-то. По одной фразе трудно судить, но что-то – не акцент, не излом слов – было в его выговоре едва уловимое не французское.

Пропитывающаяся кровью рубашка липла к груди.

Второй мужчина упёр ствол в затылок Шулеймана, страхую товарища, и первый указал:

- Иди.

Шулеймана завели на кухню, усадили на стул, отставленный от стола, и сковали руки за спиной, продев цепь наручников через спинку стула. Первый мужчина подошёл к окну и осторожно, из-за стены выглянул на улицу, проверяя обстановку; кухня как место дислокации была выбрана не случайно.

- Дома ещё кто-нибудь есть? – спросил он, отвернувшись от окна.

- Только я, - не моргнув глазом, солгал Оскар. Или не солгал.

Жазель недавно ушла, забрав с собой на длинную прогулку Космоса, который отказался гулять рано утром. Она должна была вернуться не раньше, чем через два-три часа. А Том… С Томом никогда нельзя было быть уверенным, находится ли он в пределах квартиры или куда-то сошёл. Шулейман очень надеялся, что Тома нет дома, потому что только его сейчас не хватало.

- Проверь, - велел первый мужчина, видимо, главный, второму.

«Если ты дома, надеюсь, у тебя хватит ума спрятаться…», - подумал Шулейман, удерживая себя от того, чтобы обернуться и провести взглядом выходящего с кухни второго, дабы не выдать себя.

Квартира ведь огромная, в ней затеряться и затаиться где-нибудь нечего делать.

Том в своей комнате лежал на кровати на животе, периодически плавно болтая ногами в воздухе, слушал в наушниках музыку и параллельно с этим повторял испанскую грамматику. Он уже достиг прекрасного разговорного уровня владения испанским языком, но стремился к совершенству.

В конце концов Тому пришлось отвлечься на Лиса, вымахавшего из умилительного малыша в крепкого, почти взрослого кобеля, который рычал, гавкал и бросался на закрытую дверь. До этого он спокойно лежал рядом с Томом, положив морду на лапы, и расслабленно, поверхностно дремал, периодически открывая глаза и поглядывая на хозяина.

- Лис, что с тобой такое? – спросил Том, не слыша себя из-за музыки в ушах.

Лис остановился, обернулся к нему, затем снова, тихо зарычал на дверь, прыгнул на неё, встав на задние лапы, скребя когтями по дереву. Опустившись на четыре лапы, он прислушался, подбежал к Тому и обратно к двери.

- Ты выйти хочешь? – Том поставил песню на паузу и встал с кровати.

Он открыл дверь, но Лис настороженно, напряжённо вытянув вперёд нос, не сдвинулся ни шаг.

- Иди, - Том махнул рукой.

Лис сел у его ног и смотрел на него. Том закрыл дверь и, опустившись перед псом на одно колено, обхватил его морду ладонями, трепля пушистые, висячие уши:

- Чего ты от меня хочешь? Есть? Гулять? В туалет? Девочку?..

Пёс тихо проскулил, посмотрел на дверь, настороженно навострив уши, и снова ощерился с утробным рыком.

Странно. При всей своей повышенной активности Лис никогда не проявлял агрессии ни к людям, ни к другим животным. Он мог только на Космоса рычать, но у них это взаимно, они так играли, или мог зарычать по команде, чему его непонятно кто научил. Том выяснил это случайно, когда в ответ на какую-то фразу Оскара, которая ему не понравилась, в шутку сказал Лису: «Фас на него», и Лис, тогда ещё пушной малыш, мгновенно оскалился.

Том вновь открыл дверь и, оставив её приоткрытой, чтобы Лис мог выйти сам, когда захочет, вернулся на кровать. Лис совсем обезумел, начал бегать по комнате, по кровати, по Тому. Когда он наступил на ноутбук, Том схватил его за ошейник:

- Фу, Лис! Нельзя. Что с тобой такое?

Лис извернулся и – укусил. Том отдёрнул руку и несильно ударил его ладонью по морде, повыше носа, чтобы понял, что сделал что-то неприемлемое:

- Нельзя!

Пёс на секунду жалобно прижал уши, но затем вновь начал скакать по спальне, раз за разом подбегая к хозяину. Он выскочил в коридор, но тут же вернулся, запрыгнул на кровать.

- Всё, ты меня достал, - Том снова крепко взял питомца за ошейник.

Достав из ящика тумбочки запасной поводок, Том надел его на беспокойного Лиса и повёл его к двери. Лис сначала сопротивлялся, но в коридоре снова прислушался, выпрямившись в стойку, и потянул Тома в сторону.

- Лис, извини, но здесь я решаю, куда нам идти, - произнёс Том, но следовал за псом, потому что этим путём тоже можно было дойти туда, куда им было надо.

На полпути Лис остановился, послушал что-то, что слышал только он, и начал остервенело рваться, прыгать в обратную сторону, едва не выдёргивая Тому руку из сустава. Том дёргался от его усилий, но не сдавался, пытался утянуть любимца в нужную сторону. Хорошо, что Оскар не купил им каких-нибудь тяжеловесов, с таким Том точно бы не устоял и потащился по полу за питомцем.

Так же резко, как начал рваться обратно, Лис передумал, перебежал вперёд Тома и потянул его дальше, в ту сторону, куда они и шли. Они поднялись на крышу. С того времени, как щенки подросли, вступили в период полового созревания, и их активность заметно возросла, Том иногда отправлял их крышу, чтобы не бесились в квартире и под ногами. Там было много свободного места, свежий воздух, небо над головой и иногда пролетали птицы, которые обоих, а в особенности Лиса, очень интересовали. Обычно часа хватало, чтобы они выплеснули лишнюю энергию и побежали есть, а после отдыхать.

С боем, но Том всё-таки смог оставить Лиса на крыше и закрыл дверь с обратной стороны. Неужели это то, о чём говорил Оскар? Что когда у щенков начнётся половое созревание, начнётся «веселье», поэтому их нужно кастрировать. Пока процедура не была проведена, так как ветеринар порекомендовал подождать до годовалого возраста. Но если так пойдёт и дальше, то придётся ослушаться его и отвести их на операцию раньше, по крайней мере Лиса, потому что то, что творится с ним сегодня, это ненормально.

Поняв, что его не собираются убивать прямо сейчас, Шулейман завёл разговор:

- Вам лучше объяснить, что происходит, и чего вы от меня хотите.

- Восстановить справедливость, - жёстко, уголком рта усмехнулся светловолосый мужчина.

- Не припомню, чтобы я кому-то переходил дорогу.

- Твой папа переходил. Хотим сделать ему подарочек.

- Слабоват подарочек. Не туда метите.

- У вас получилось ввести всех в заблуждение, но есть умные люди, которые не обманулись. Твой отец, - на этих словах мужчина скривил губы, - любит тебя.

- Все родители любят своих детей, - спокойно ответил Оскар. – Но за меня вы ничего от него не получите.

- Нам ничего не нужно. Он похоронит тебя, и это будет нам наградой.

До этого Шулейман допускал, что у происходящего могут быть другие мотивы – выкуп, шантаж. Но теперь сомнений не осталось.

Том вернулся в свою «собачью» комнату, вновь завалился на кровать, включил музыку и придвинул к себе ноутбук. Он заметил чужое присутствие только тогда, когда крышка ноутбука вдруг захлопнулась, едва не прищемив ему пальцы. Том вскинул взгляд и увидел непонятно откуда взявшегося незнакомца, и невольно задержал дыхание, онемев в ступоре от непонимания, когда мужчина поднял руку и направил ему в лицо.

Губы незнакомца зашевелились, но Том его не слышал, у него в ушах по-прежнему звучала музыка. Том медленно, не отводя от него взгляда, вынул один наушник, потом второй. Мужчина схватил его за шкирку и грубо сдёрнул с кровати, так, что Том зацепился ногой за покрывало, запнулся, но встал на ноги.

- На выход.

С Томом не церемонились, толкали, потому что он не представлял ни ценности, ни угрозы. Впихнув его на кухню, мужчина, приведший Тома, констатировал факт:

- Солгал.

«Твою мать…», - подумал Шулейман, глядя на Тома, пока ещё не понимающего, что происходит.

Почему Том не пошёл гулять? Почему попался в руки? Поздно уже и нет смысла задавать эти вопросы, тем более самому себе. Остаётся… Остаётся разбираться с этой ситуацией.

- Что?..

Том хотел спросить, что происходит, но наткнулся взглядом на Оскара, и все мысли, все слова возмущения испарились. У него в непонимании и шоке расширились глаза. У Шулеймана кровь носом уже не текла, лишь чуть сочилась, но её вытекло так много, она залила нижнюю часть лица, шею, грудь, пропитала светлую рубашку, что создавалось впечатление, будто он серьёзно ранен.

Мужчина номер два сдёрнул Тома с места, тоже усадил на стул и сковал ему руки за спиной. Том не сопротивлялся и только во все глаза, напряжённо, сделавшись ещё бледнее обычного, смотрел на Оскара.

- Что происходит? – спросил он дрожащим шёпотом.

Шулейман посмотрел на Тома ещё секунду и, оставив его вопрос, обратился к незваным гостям:

- Он вам зачем?

- За компанию, - ответил мужчина номер два.

- Может быть, мы сохраним ему жизнь. Мы подумаем.

У Тома в голове пульсировали жгущие, требующие ответов вопросы, но что-то заставляло молчать. Губы оставались сомкнутыми и только глаза наблюдали, следили, метались, ища хоть каких-то ответов, зацепок.

- Настоящая куколка, - проговорил мужчина номер один, разглядывая Тома со своего места у окна.

«Куколка».

Том не дрогнул от этого гадко знакомого, унижающего и сального по определению слова, но что-то внутри отозвалось тихим, низким эхом, предчувствием дурного.

- Только ободранный какой-то, - высказался второй, бросив взгляд на левое запястье Тома.

- Что происходит? Кто вы? – наконец обратился к мужчинам Том, непонимающе, испуганно смотря то на одного, то на другого.

- Нам представиться? – спросил в ответ номер один и сразу добавил: - Это лишнее.

- Чего вы хотите? Что происходит? – повторил Том.

Никто из мужчин не ответил ему, но номер один повернулся к Шулейману:

- Болтливый.

- И, видимо, недалёкий, - добавил к его словам второй. – Почему богачи всегда выбирают тупиц?

- Я не тупица. Я просто не понимаю. Зачем вы ударили Оскара? Зачем сковали нас? Зачем вам оружие? – сыпал вопросами Том.

- Рот ему, что ли, заткнуть чем-нибудь? – произнёс номер один.

- Лучше сразу пристрелить, - ответил второй.

Том снова открыл рот, но Оскар не дал ему сказать:

- Помолчи.

- Оскар, что происходит?!

- Закрой рот, - номер два упёр ствол Тому висок. – Так доходчивее? Я не шучу.

Том покосился в сторону его руки с пистолетом и втянул голову в плечи. Замолчал.

- Вы же понимаете, что вас всё равно найдут, быстро найдут? – заговорил Шулейман, рассудительно взывая к разуму и инстинкту самосохранения захватчиков. – Нам лучше договориться. Если мы сделаем это, я прощу вам это недоразумение и замолвлю за вас словечко, чтобы вас пощадили.

- Мы не боимся смерти, - ответил номер один, посмотрев на него. – Главное, что ты умрёшь вперёд нас.

У Тома сердце глухо, сухо, коротко стукнуло в грудину. До этого у происходящего могли быть и другие объяснения, какие-то могли, но теперь цель озвучена. Эти люди пришли, чтобы убить Оскара.

- Вы типа смертники? – произнёс в ответ Шулейман. - Правду говорят, что европейская цивилизация вымирает.

- Пошути давай. У тебя ещё осталось немного времени.

- Это не шутка, а печальная правда.

Оскар выдержал паузу и вновь обратился к номеру один, главному:

- Вы ведь работаете по чьему-то распоряжению? Не обидно умирать за кого-то?

- Не пытайся нас заболтать.

- Я не пытаюсь. Я хочу, чтобы никто не умер, но, видимо, вам слишком сильно промыли мозг.

- Для того чтобы вас ненавидеть, не нужно промывать мозги.

- Всё-таки личные мотивы?

Том молчал и слушал, сидел тихо, как мышонок. Он закусил губы и поскрёб ногтем тыльную сторону левой руки, забыв про шрамы и вдруг ощутив их под пальцем. Завтра они должны были лететь в Швейцарию, в клинику, где, по словам Оскара, работает лучший специалист по восстановлению кожи. Должны были, Оскар договорился, как и обещал, но всё пошло не по плану. Вмешалось непредвиденное.

Он вспомнил, как здесь же, на кухне, говорил Оскару, что боится того, что случится что-то плохое. Что-то внешнее, не зависящее ни от кого из них. Случилось. Плохое в лицах незнакомцев пришло в их дом, в патронниках их пистолетов таилось самое худшее, что только может быть, - смерть.

Было страшно. Но почему-то за себя страшно почти не было, не было чёткой мысли, осознания: «Скоро моя жизнь оборвётся», которые включают панику и самый древний из инстинктов, инстинкт самосохранения, заставляя бороться за жизнь по-животному, любыми способами, только бы сердце не остановилось. Тому было страшно за Оскара. Потому что наступило то самое «что-то плохое», подобралось близко-близко, дышит на них. И это плохое, если оно свершится, не исправить никак. Том не думал, не представлял, что почувствует, если Оскара убьют у него на глазах. Наверное, почувствует, будто и ему тоже прострелили голову, прочувствует отзвук телом и кровью выстрела.

Оставят ли его в живых после того, как сделают то, зачем пришли? Вряд ли. Зачем им живой, ненужный свидетель.

На самом деле Шулейману тоже было страшно. Но его страх был подконтролен разуму. Он думал о том, что, пусть служба безопасности, всегда приглядывающая за ним, пропустила недоброжелателей, они точно должны были о них узнать и примут меры. Только тут мысль, что всё под контролем и их спасут, натыкалась на заминку.

Как спасут?

Если эти двое в самом деле не боятся умереть, то, когда начнётся захват, они воспользуются временной форой и убьют его, или их обоих. Без шума зайти в квартиру можно, но только в том случае, если снаружи никого нет. Оптимальный вариант – заходить не через дверь, чтобы не тратить время на путь до кухни, а через окно. Но вертолёт – слишком громко и понятно. Снайпер…

Оскар посмотрел в сторону окна. Не получится. Оба захватчика стояли так, что попасть в них через окно не было возможно, знают всё.

А если служба безопасности и вместе с ней папа вовсе не знают, что здесь происходит? В такой расклад сложно было поверить, но, если подумать, он был вполне реален. За его перемещениями следили на улице, проверяли, куда едет, когда возвращается, нет ли никого подозрительного. В квартире не было ни камер, ни прослушки – если бы были, папа уже давно выдал бы этот факт, начав выказывать своё недовольство по поводу чего-нибудь, что он, Оскар, делает.

Его образ жизни, характер и отношения с отцом, которые не афишировались, но всё равно были всем известны, убедили всех, что Оскара можно не брать в расчёт и не относиться к нему серьёзно. Даже друзья, насколько Пальтиэль мог назвать настоящим другом кого-нибудь, кроме Эдвина, никогда не спрашивали его: «Как там Оскар, готовится?» или что-то в этом духе, что говорило о многом. За все годы, что он жил сам по себе, вдалеке от отцовского дома, его ни разу не тронули ни делом, ни словом, ни намёком. Поэтому Оскара – изначально не без его борьбы за это – охраняли минимально, совсем не так, как должно охранять единственного наследника и единственного живого родственника Пальтиэля Шулеймана.

Оскар прекрасно знал, что о нём думают, поддерживал не придуманный образ и пользовался массовым заблуждением, чтобы жить свободно, так, как хочется ему, до тех пор, пока он не перестанет быть всего лишь наследником.

Такой расклад всегда был ему только на руку. Но сейчас…

Получается, есть вероятность, что никто не знает о том, что по его душу пришли, и никто не спасёт.

Что будет с папой, если его убьют? Он этого не переживёт. У Пальтиэля по правде было слабое, подорванное, больное сердце. Доктора и без мертвящих стрессов давали ему ещё всего пятнадцать лет жизни при нынешнем состоянии органа. А даже если он переживёт, то дополнительно подорванное здоровье не позволит больше заправлять всем. Обезглавленную империю разорвут на куски и растащат. Конечно, есть доверенные лица и прочие, но это как с курицей. Курица без головы может какое-то время бегать, довольно долго может, но в итоге неминуемо упадёт замертво. Им, Оскару и отцу, будет уже всё равно, а все те, кого в своё время обошёл Пальтиэль, и те, кто позади него, получат то, чего желают.

Если никто не знает и не спасёт…

Шулейман сглотнул. В нём не было запала остервенелой борьбы хищника, угодившего в капкан. Как минимум потому, что это не поможет. Он не Рембо, чтобы со скованными за спиной руками и стулом в довесок, этим самым стулом всех победить. Встанет – получит пулю в ногу, если его собираются убить, то и беречь не будут. Он мог только словесно пытаться воздействовать на захватчиков, но они не спешили поддаваться, и с этим методом тоже нужно было быть осторожным.

С момента, когда эти двое вошли в дом, прошло уже более получаса. Конечно, Оскар радовался, что они не выстрелили в упор ещё у порога, но его так и подмывало спросить: «Чего вы ждёте?». В этом точно был какой-то смысл, и смысл важный, поскольку речь идёт о его жизни.

Но задавать такой вопрос было неоправданно рискованно, поскольку он может спровоцировать нападающих начать действовать. Шулейман озвучил переформулированный вопрос:

- Вы чего-то ждёте?

Никто не ответил. Оскар продолжил:

- Кто-то ещё должен прийти, чтобы посмотреть? Или ждёте нужного часа?

Мужчина номер один посмотрел на часы и не совсем на вопросы, но всё-таки ответил:

- У тебя осталось сорок минут.

Том посмотрел на часы. Получается, что ровно в три. Осталось сорок минут, на самом деле, уже тридцать восемь. Он осторожно покрутил кистями: наручники сидели не плотно на его тонких запястьях. Том мог бы попробовать освободиться (Криц учил Джерри и этому, нужно только время и вытерпеть боль), но толку? Что он сможет сделать один, безоружный против двух вооружённых мужчин? Только побежать, но даже если он не получит пулю в спину и сумеет выбежать с кухни, они тем временем убьют Оскара, а потом найдут и его.

Так вот, почему Лис так странно себя вёл: услышал-унюхал-почувствовал чужих, враждебно настроенных людей в доме и пытался предупредить и увести от угрозы. А он, Том, не понял его, не услышал – вместо этого отругал и запер на крыше.

Хорошо, что запер, потому что если бы он прибежал сюда и начал кидаться…

Оскар тоже посмотрел на часы и затем спросил:

- Могу я узнать, почему именно три часа?

Ему не ответили. На Тома волнами накатывало отчаяние, как прибой, тихо, мягко, но неумолимо, подтачивая, но не песок, а время. Уже тридцать шесть с половиной минут.

Тридцать шесть… Это так мало…

Том кусал губу, водя по ней центральными резцами, и полупроизвольно потирал друг о друга коленями. Ситуацию усугубляло то, что они с Оскаром не могли переговариваться. Тому было необходимо сказать ему хотя бы одну фразу и услышать ответ. Но сделать это можно было только шифром, которого у них не было, или на языке, которого не понимают эти мужчины.

Английский язык Том даже не рассматривал, его все знают. Несмотря на свою нелюбовь к Германии, Оскар прекрасно говорил по-немецки, Том узнал это только на шестом году знакомства, когда по его просьбе Шулейман рассказывал о себе. Но немецкий язык не подходил, поскольку он, скорее всего, был родным языком светловолосого мужчины, Том не мог быть уверен на сто процентов в том, что не ошибся, но он опознал акцент. Такой же был у Феликса, лишённый ошибок, неуловимый, который можно заметить только в том случае, если сравнивать с урождённым носителем французского языка. Финский тоже мимо, Том на слух частично понимал его, выхватывая знакомые слова, но мог составить на нём не так много предложений, а Оскар и вовсе точно не поймёт ни слова. Оставался испанский, как раз это не самый распространённый язык, если речь не идёт о странах Латинской Америки, а на выходцев оттуда оба мужчины не походили ни капли.

Осталось тридцать пять минут и двадцать секунд.

Том повернул голову к Оскару и произнёс:

- ¿Crees que entienden lo que digo?

¿Tu me entiendes?*

В прошлом, когда Том начал изучать испанский и начал быстро делать большие успехи, он иногда перескакивал на него в разговоре с Оскаром, когда не знал, что ответить, а ответить хотелось и хотелось сделать это красиво. Компенсировал, чтобы Оскар не чувствовал себя безраздельно самым умным. Повторять, что сказал, чтобы Оскар мог воспользоваться переводчиком, Том отказывался. Шулеймана раздражало то, что он не понимает, что говорит Том, потому он тоже взялся учить испанский, чтобы лишить его этого преимущества. Скорее всего, Оскар не продвинулся далеко и забросил это дело, поскольку Том недолго использовал с ним испанский. Но шанс был, что он поймёт.

Оскар в непонимании нахмурился.

- ¿Tu…

Том хотел повторить второй вопрос, но его одёрнул мужчина номер один:

- Что ты сказал?

- Я в туалет хочу, - неуверенно, дрожащим голосом ответил Том, посмотрев на светловолосого мужчину большими глазами из-под изломанных бровей. – Можно мне в туалет?

- Потерпишь, - отрезал тот.

- Я уже не могу терпеть… Пожалуйста, можете отвести меня в туалет? – Том говорил жалобно и беспокойно сжимал колени.

- Ты слышишь плохо? Никуда ты не пойдёшь.

- Моча в голову ударила, - презрительно хмыкнул номер два.

Том не обратил на него внимания, смотрел на главного и снова взмолился:

- Пожалуйста, дайте мне сходить в туалет. Мне очень-очень надо. Ещё немного и я не стерплю. Со мной так уже было… - он чуть не хныкал и в конце от стыда опустил глаза.

- Тебе немного осталось. Полчаса выдержишь, а потом терпеть уже не придётся.

Шулейман смотрел на Тома и не понимал, что ему стукнуло в голову: то ли спектакль с неопределяемой целью устроил, то ли в самом деле ему так сильно нужно в туалет, что по этой причине, ещё и под давлением стресса мозг отказал и его заклинило на одной этой потребности. Второй вариант выглядел вполне правдоподобным, жизненным, поскольку Том всегда пил много воды.

Он вставил слово в ответ на высказывание мужчины номер один:

- Сразу после наступления смерти гладкая мускулатура расслабляется. Если мочевой пузырь переполнен, то посмертно он опорожниться.

- Умный сильно?! – мужчина номер один зло посмотрел на него.

Вместо Оскара, перехватывая внимание на себя, снова заговорил Том, взвыл:

- Пожалуйста, пустите меня в туалет! Я не хочу умереть в мокрых штанах!

Он всхлипывал, что было и слышно, и видно, вздрагивал. В скулящем голосе звучали слёзы и они блеснули на ресницах, когда Том зажмурил глаза. Он был близок к настоящей истерике, кричал и молил и замолчал, только получив пистолетом по шее от мужчины номер два – повезло, что не сильно, только больно. Склонив голову, ссутулившись, Том продолжал плакать, пока почти без слёз, шмыгая носом.

- Я всегда знал, что мой конец будет позорным. Всегда знал… - причитал он себе под нос тонким голосом. – У меня не могло быть по-другому…

Том вскинул голову и устремил на светловолосого мужчину умоляющий взгляд огромных, мокрых глаз:

- У меня ведь должно быть последнее желание? Прошу вас, отведите меня в туалет. Я не хочу умереть описавшимся. Только не это. Не хочу снова…

Подумав, мужчина номер один сказал:

- Ладно. Своди его, - поручил он своему коллеге по делу. – А то в самом деле испортит такой эпический момент.

- Подмочит, - хмыкнул номер два и подошёл к Тому.

В отличие от Оскара Тома не приковали к стулу, а только сковали, поэтому мужчина просто вздёрнул его на ноги и пихнул к двери:

- Пойдём.

Том послушно прошёл метры до двери и, удержавшись от того, чтобы обернуться и хоть вскользь посмотреть на Оскара, вышел в коридор в сопровождении конвоирующего его вооружённого мужчины. А Оскар обернулся и проводил его напряжённым взглядом. Том пошёл ко второй ванной, которой ни он, ни Оскар не пользовались.

- А можно мне руки освободить? – боязливо, тонким голоском спросил Том, обернувшись к мужчине, когда они остановились около нужной двери. – Мне руки нужны.

- Только дёрнись – мозги вышибу, - грубо предупредил тот, доставая из кармана ключ. – Ты нам не нужен.

- Только в живот не бейте, - пропищал Том, втянув голову в плечи и более не шевелясь. – Я не сдержусь…

Мужчина брезгливо скривил губы, вставил ключ в замок и снял с Тома наручники. Том вызывал у него пренебрежение и едва не отвращение: тощий, писклявый, обделённый умом, едва не обмочившийся с перепуга. Такого можно не опасаться, он ничего не сделает, не способен.

Он открыл дверь и толкнул Тома вперёд:

- Иди.

Том по инерции прошёл пару шагов, снова, ещё сильнее втянув голову в плечи, и обернулся на пороге:

- Я могу закрыть дверь?

- Закрывай.

Том ожидал, что мужчина скажет что-то типа: «У тебя две минуты», но он ничего такого не сказал. Запираться на замок Том не стал. Оказавшись в одиночестве за закрытой дверью, он не позволил себе выдохнуть и подошёл к унитазу. Он не знал, слышно ли снаружи, но поднял крышку и стульчак, намеренно стукнув ими по бачку, после чего, бросив взгляд на дверь, быстро перешёл к ближнему, левому от раковины подвесному шкафчику.

Сердце колотилось быстро и мощно, разгоняя с кровью адреналин.

Том открыл дверцу и вынул из недр шкафчика увесистый чёрный пистолет.

Ещё до того, как Оскар забрал и спрятал всё его оружие, которое так и не вернул, о чём Том его и не просил, Том взял один пистолет и гулял с ним по квартире, размышляя, может, какую-нибудь фотографию или даже целую съёмку с ним сделать. Он тогда зашёл в эту ванную, чтобы с «реквизитом» посмотреться в зеркало, прикинуть кадр, а Оскар позвал его. Том машинально сунул пистолет в шкафчик и побежал к нему и об оружии забыл напрочь. Вспомнил о нём он только сегодня, буквально десять минут назад, и не мог быть уверен, что Оскар не обнаружил его и тоже не забрал, но повезло. Шулейман об этом пистолете не подозревал, так как изначально не пересчитывал их количество и не заметил, что в сумке, где они хранились, одного не хватает.

Том возблагодарил небеса за то, что так легко отвлекается. Благодаря этому у них есть шанс, он может побороться за их с Оскаром жизни.

Он, держа пистолет обеими руками, прижал его к груди. Но времени нет: будет долго сидеть в туалете – вызовет подозрения. Том сунул пистолет сзади за пояс штанов. Лучше бы он был одет в джинсы, потому что мягкая резинка домашних штанов плохо держала тяжёлое оружие, а если оно провалится полностью внутрь, ему понадобятся лишние секунды, чтобы его достать. Том достал пистолет и снова засунул за пояс, за резинку трусов тоже, для двойной поддержки, и прикрыл его футболкой.

Том включил воду и, досчитав до десяти, выключил. Около двери он позволил себе остановиться. Вдох, выдох. Всё, он готов дальше бояться и смиренно ждать конца. Он открыл дверь и вышел в коридор.

- Руки, - грозно скомандовал мужчина.

Испуганно округлив глаза и не пикнув, Том поднял руки. Мужчина начал его обыскивать и, наткнувшись рукой на что-то твёрдое у него за спиной, произнёс:

- Что за?..

Пора. Том резко, со всей силы ударил локтем ему в лицо, потом ногой в пах – низкий приём, но сейчас не до благородного и красивого боя, и, когда мужчина рухнул на колени, выхватил из-за пояса пистолет.

Светловолосый мужчина выматерился, когда в тишине квартиры прогремел выстрел, а после усмехнулся и посмотрел на Шулеймана:

- Похоже, твоя куколка решила поиграть в героя и нарвалась. Но не беспокойся, вы совсем скоро воссоединитесь.

Оскар не ответил, он его не слушал и напряжённо смотрел в сторону двери.

Том мёртв, его убили.

Как так могло получиться?! Как?! Пережив столько всего, он не мог погибнуть так глупо и банально, от выстрела в голову, просто потому, что оказался рядом с ним, Оскаром.

Внутри закипала злость, и с толчками крови пульсировало отрицание.

Том не мог умереть, не имел права! У него же ещё шесть жизней в запасе! Пусть Шулейман понимал, что всё это про девять кошачьих жизней бред, но что-то такое было, Том не мог вот так умереть.

Оскар был уверен, что Тома оставят в живых. Судя по тому, что захватчики действовали так нагло и неторопливо, средь бела дня, они не стремились всё сделать тайно, а наоборот хотели что-то показать. Его, Оскара, смерть – это показательное убийство, им и их нанимателю всё равно на свидетелей и жертвы в нагрузку им не нужны. Они должны были оставить Тома, может, приковать к его телу для пущей эффектности.

Должны были. Но получилось по-другому.

Зачем, зачем этот идиот додумался что-то сделать?!

Шулейман пытался найти какое-нибудь другое объяснение прозвучавшему выстрелу, оставляющее Тома в живых, но не мог. Если бы завязалась борьба, и у Тома был шанс, стоял бы шум, грохотали новые выстрелы, но ничего подобного не было. Один выстрел, а за ним глухая, страшная, мертвенная тишина.

На одно дыхание в квартире стало меньше. Том опустил руку с пистолетом, смотря на лежащего у его ног мужчину с дырой во лбу. Пуля прошла навылет, пол забрызгало кровью, частицами мозга и костей. Том не испытывал ни ужаса, ни отвращения от этой картины, от того, что жизнь этого человека оборвалась его стараниями. Адреналиновый выплеск схлынул. Первый шаг сделан, теперь уже не остановиться. Нельзя останавливаться и нельзя ждать, потому что там, на кухне, остался ещё один мужчина, а с ним Оскар.

Осталось от силы десять минут до трёх.

Том проверил обойму – правильно помнил, что в ней было девять патронов, осталось восемь – и, обойдя труп, пошёл в обратном направлении к кухне. Он остановился в пяти шагах от двери, так, чтобы его нельзя было увидеть с кухни. Нужно было продумать, как действовать, и сделать это быстро. Если он промахнётся с первым выстрелом или не сумеет выстрелить первым, то шансы его будут минимальны, Том сознавал это. Он неплохо стреляет, но попасть в движущуюся цель, при этом тоже находясь в движении, чтобы его не подстрелили, он не сумеет. Так могут только герои кино, которые, не целясь, без проблем стреляют с двух рук и укладывают врагов штабелями, а он совсем не герой и даже не профессионал. К тому же, если брать за точку начала дверь, а иначе никак, Оскар сидел очень близко к линии огня, если откроется обоюдная стрельба, велик шанс попасть в него. А мужчина может и специально выстрелить в него, с большой долей вероятности может.

Стрельбу завязывать нельзя ни в коем случае, это слишком большой, смертельный риск для них обоих.

Всё время, что Том сидел на кухне, светловолосый мужчина стоял лицом к двери, но не прямо, а немного по диагонали, и направленно на неё не смотрел. По законам зрения он должен заметить его не мгновенно, что даст Тому фору в пару секунд. Плюс он держит оружие опущенным, чтобы его поднять, ему понадобится ещё секунда, а он, Том, может вскинуть пистолет сразу. Три-четыре секунды – ничтожно малое, незначительное время в условиях повседневной жизни, но в условиях боя – это весомое преимущество.

Главное его преимущество – эффект неожиданности, который с одним уже сработал. У Тома было два пути. Первый - зайти и сходу начать стрелять, метя в грудь и живот, поскольку без должного прицела попасть в голову он не сможет, а затем уже сделать контрольный выстрел. Но у этого плана был риск, так как, даже будучи серьёзно раненым, мужчина мог начать стрелять в ответ – или, опять же, выстрелить в Оскара, который был их целью. Второй путь – потратить время на то, чтобы прицелиться, и сразу стрелять в голову. В этом плане тоже присутствовал риск, но Тому он всё же казался предпочтительным.

Восемь минут.

Шулейман взглянул на часы: до трёх осталось меньше восьми минут. Он не разменивался на брань, но с ненавистью смотрел на захватчика. А мужчину это радовало, радовало то, что наследничка-самодура удалось выбить из гадкого спокойствия. Стоило его мальчишку сразу пристрелить, если бы он знал, что Шулейман так отреагирует на его смерть, он бы непременно так и поступил, ещё и помучил бы, прежде чем пустить пулю в голову. Жаль, он думал, что наследничку наплевать на всё и всех, кроме себя.

- Семь минут погоды не сделают, - с усмешкой сказал мужчина и шагнул к Шулейману. – Не буду заставлять тебя ждать.

Он поднял пистолет, направляя его Оскару в лицо, между глаз. Оскар смотрел на него поверх дула всё с той же ненавистью, спокойно и без капли страха. Но за всеми эмоциями и твёрдостью духа страх всё же присутствовал, не жёг, не раздирал, а просто был. Умирать страшно, страшно сознавать, что сейчас умрёшь, и смотреть в глаза своей смерти.

Том слышал слова светловолосого мужчины. Он вышел из укрытия, встав на пороге, и поднял руку с пистолетом. Закрыл один глаз, прицеливаясь, выдохнул и задержал дыхание, чтобы рука не сдвинулась ни на миллиметр. Ему не было страшно ни просто, ни от того, что он делает. Он защищал своё. Способ неважен, если другого способа нет.

Прогрохотал выстрел. Оскар перестал дышать от этого оглушительного звука, но почему-то свет в глазах не померк. Вместо него на пол рухнул целившийся в него мужчина. В его голове, левее середины лба, была тёмная дыра от пули, из которой вытекала кровь. Впервые в жизни у Шулеймана натурально отвисла челюсть. Потому что он приготовился, что сейчас умрёт, а произошло то, что не укладывалось в голове, и чему не было объяснения. В ушах звенело то ли от выстрела, то ли от шока, но скорее всего от всего вместе.

Опустив оружие, Том зашёл на кухню и вошёл в поле зрения Оскара. Тот, увидев его, держащего в руке пистолет, в крайней степени изумлённо воскликнул, выругался:

- Что за херня тут происходит?!

Том стушевался от наезда, опустил глаза и прикусил губу. Но затем поднял взгляд и произнёс:

- Надеюсь, это был не прикол. Потому что это, - Том указал на тело на полу, - не прикол.

- Это не прикол.

Шулейман больше не ругался, но с шоком смотрел на Тома. Он его похоронил, а Том не только пришёл живым, но и всех победил.

- Как? – спросил он. – Это ты стрелял там? – Оскар кивком указал в сторону двери.

- Да. Второго… Его тоже нет.

Оскар покачал головой и произнёс:

- Вот так живёшь и не знаешь, что спишь с Рембо.

Он быстро оправился от шока и, вернувшись к своему обычному расположению духа, сказал:

- Ладно, поговорить мы ещё успеем. Давай ищи ключи от наручников.

Том кивнул и опустился перед телом светловолосого мужчины на корточки. Обыскивать труп было неприятно, но Том честно обшарил все его карманы и, не найдя ключа, сбегал к ванной, поскольку у второго мужчины ключ точно был.

Получив свободу, Оскар покрутил кистями, потёр запястья и поднялся со стула. Он сходил к входной двери за своим телефоном и, вернувшись на кухню, набрал папу.

- Оскар?! – чуть не крикнул Пальтиэль в трубку, но затем взял себя в руки. – Оскар, какие у них требования? – уже спокойно, серьёзно спросил он.

Шулейман покосился на труп и ответил:

- Два гроба.

- Что? – выдохнул отец.

- Не для нас. Для наёмников. Они мертвы.

- Мы рядом с тобой, мы сейчас приедем, - спешно сказал Пальтиэль, не понимая, что происходит.

- Давай. И побыстрее. Мне этот декор из трупов в моей квартире не нравится, а что-то мне подсказывает, что не следует никуда звонить, чтобы их забрали.

Отклонив вызов, Оскар достал из морозилки пакет с замороженными овощами и, приложив его к носу, посмотрел на Тома, который – только он так умеет - смирно, с виноватым видом стоял рядом с ним, перехватив руку рукой.

- Получается, ты спас мне жизнь.

- Получается, что да, - Том неуверенно улыбнулся. – Осталось ещё два раза, и мы будем в расчёте.

- Я предпочту, чтобы ты никогда не возвращал мне этот долг – чтобы не случалось таких обстоятельств, в которых ты сможешь мне его вернуть, - отрезал Оскар, махнув рукой.

- Да, наверное, ты прав.

Точно – только Том так умеет. Обошёл и перестрелял наёмников, а теперь снова стоит с видом невинного котёночка – и ведь не прикидывается! Вот только этот котёночек любому тигру фору даст. Как минимум потому, что от тигра ожидаешь борьбы и силы, а от него – нет.

- Поразительный ты зверь, - улыбкой-ухмылкой на губах покачал головой Шулейман.

- Зверь?

- Да. Котомыш – неведома зверушка. Всё меняется, но только не это.

Том помолчал несколько секунд и вдруг воскликнул:

- Я вспомнил!

- Что ты вспомнил? – настороженно спросил Шулейман. Мало ли.

- Котопса. Есть такой мультик – «Котопёс». Интересный, но… Как это говорят? Наркоманский немного. Это же то же самое – Котопёс, Котомыш. – Том выдержал паузу, закусив губы, и добавил: - Но из кота и мыши нельзя сделать одно животное, потому что они разных размеров. Получится какой-то мутант-чудовище.

Зажмурившись, Оскар согнулся в беззвучном приступе хохота, лишившись возможности дышать от того, как распирало от размышлений вслух Тома.

- Прошу, прекрати, - попросил он. – Мне смеяться больно. Ты переплюнул всех маньяков по степени изощрённости: сначала убить пару человек, а потом говорить о мультиках!

Том в первые мгновения обиделся, но затем, осмыслив его слова, тоже посмеялся. Он подошёл к Оскару и участливо положил руку ему на плечо:

- Сильно болит?

- С учётом того, что я мог получить пулю в лоб, разбитый нос – это мелочь.

Оскар подошёл к Тому и обнял его свободной рукой. Том склонил голову ему на плечо.

Безумнее картину сложно придумать: стоят и расслабленно, с улыбками обнимаются на фоне свежего трупа.

- Ты не думаешь, что я поступил плохо? – спросил Том, не поднимая головы.

- Ты этим спас мне жизнь. Как думаешь, я могу порицать твой поступок?

Странно это: перед своей совестью Том был спокоен за свои действия, но боялся, что его осудит Оскар.

- Только как ты всё это провернул? – добавил Шулейман, посмотрев на Тома. – Ты у того пистолет отнял?