Читать онлайн
"Двое. После точки"

Глава 1

Как мы летаем - для других это криминал,

И ты себя таким еще никогда не знал.

Я тебя люблю, я тебя люблю,

Это всё, или нам повезло?

Zivert, ЯТЛ©

Алая феррари притормозила около трапа частного самолёта, и Том повернул голову к окну, разглядывая авиалайнер. Казалось, он был другим, более маленьким – не кукурузник или что-то типа того, но и не огромное воздушное судно, на котором могли бы переправиться из одной точки в другую более сотни пассажиров, если бы оно не принадлежало одному человеку, любящему простор.

- Пойдём, - сказал Оскар.

Не ожидая ответа, бросил отстёгнутый ремень и, открыв дверцу, вышел из автомобиля. Том последовал его примеру и, обойдя машину, снова устремил взгляд на самолёт, на чёрном фюзеляже которого глянцево и размыто отражались огни в ночной темноте.

Шулейман несколько секунд смотрел на Тома, который не спешил сдвинуться с места и ступить на спущенный трап, неопределённо разглядывал самолёт, и осведомился:

- Чего ты так смотришь? Это наш, я не ошибся.

- Точно твой? – Том посмотрел на него.

- Наш, - поправил Оскар.

Том кивнул:

- Наш, - повторил за ним немного скомкано и вернул взгляд к самолёту. – Он же был… больше? Нет? – он снова посмотрел на Оскара.

- Всё правильно, - подтвердил Шулейман, развернувшийся уже к Тому, - тот больше. А это другой. Я же говорил, что хочу купить самолёт поменьше, вот, - он махнул рукой на авиалайнер, - наконец-то дошли руки это сделать.

Том почувствовал себя немного глупо: с одной стороны, можно похвалить себя за наблюдательность, но, с другой стороны, усомнился же в том, что всё видит, оценивает и помнит верно.

- Ты мог бы мне сказать, что купил, чтобы я сейчас не чувствовал себя глупо, - с укором высказал Том свои мысли, исподволь глядя на Шулеймана.

- Я учту твоё пожелание получать отчёт о каждой моей покупке, - ответил тот.

- Не о каждой… - поправил его Том и запнулся.

О каждой покупке отчитываться – глупо, и Оскар вовсе не должен этого делать. Тогда о каких, о крупных? Том так и не закончил высказывание и, закусив губу, опустил взгляд. Кажется, вообще зря заговорил об этом.

Шулейман секунд пять ждал продолжения, не сводя с поникшего Тома взгляда, и сказал:

- Я серьёзно – могу и отчитываться. Вопреки расхожему мнению я покупаю не настолько много, чтобы тратить на пересказ приобретений целый день.

- Не надо, - качнул головой Том и посмотрел на него. – Но если ты купишь ещё что-нибудь крупное и поразительное для простого обывателя, пожалуйста, скажи мне об этом.

- Окей.

Дважды неярко кивнув, Том окинул самолёт ещё одним взглядом и спросил:

- Почему ты выбираешь чёрные самолёты?

Это действительно интересовало его – ещё с прошлым самолётом интересовало, но всё было не до того, чтобы спросить. Конечно, он знал, что и такой расцветки самолёты бывают, но всё-таки чёрная окраска не самая распространённая.

- Мне нравится, - пожал плечами Шулейман. – По-моему, чёрный цвет смотрится более стильно.

Том только кивнул. С точкой зрения Оскара он был согласен – безусловно, чёрный самолёт смотрится эффектно. Хотя личный самолёт – это в принципе эффектно.

Посчитав обсуждение исчерпанным, Шулейман подошёл к трапу, ступил на первую ступеньку и обернулся:

- Ты идёшь? Или мне надо тебя на борт внести на руках?

Такой вариант весьма романтичен. Но Том категорически не хотел, чтобы его на глазах у работников аэропорта и охраны несли на руках, как какую-нибудь принцессу-невесту. Помотав головой, он поспешил пойти за Оскаром и вслед за ним зашёл в салон.

Салон этого самолёта был ещё шикарнее, чем в старом. Его относительно небольшая площадь была обустроена в духе лучших номеров самых дорогих и престижных отелей. Что-то королевское или президентское – у Тома возникла именно такая ассоциация. С порога он почувствовал себя неуютно и неуместно в этой роскоши – от этого ещё долго придётся избавляться, - но прошёл к двухместному дивану и сел, как это сделал Оскар.

Ощущать себя неуютно заставляла ещё и мысль, что всё это отныне – норма жизни, это всё принадлежит и ему тоже. Том не дословно, конечно, но хорошо помнил текст брачного контракта, приведший его в негодование, а про завещание Оскара лучше было вообще не вспоминать. Том не хотел становиться богатым наследником, в руках которого сосредоточены не только огромные деньги, но и внушительное влияние, никогда не хотел. И боялся самого слова «завещание», потому что оно пахнет смертью и является материальным напоминанием того, что смерть неизбежна и коварна, она может случиться в любой момент. Он даже думать не хотел о том, что Оскар может вдруг умереть, уйти навеки туда, откуда не возвращаются. Боялся этого больше всего в жизни.

Согласно брачному контракту в числе всего прочего он должен был получить и личный самолёт – новый, исключительно его собственный. Том был в корне не согласен с тем, что ему нужен личный самолёт – где же такое видано? – но его независимое мнение не учитывалось. Оскар ничего не хотел слышать и был твёрдо намерен обеспечить своего на тот момент будущего супруга, если он станет бывшим, всем, к чему Том привык за время совместной жизни, и не желал рассматривать вариант с возвращением Тома к пользованию общественными авиалиниями. То, что Тому удалось выбить изменения в одном пункте контракта, уже было огромной удачей.

В один момент до свадьбы Том представил, как после развода уходит со всем этим добром и стоит посреди улицы с очень необычным насущным вопросом в голове: «Куда мне поставить самолёт?». Это было очень смешно.

Том опустил взгляд к кольцу на своей руке – к двум кольцам, поскольку помолвочное он оставил на том же месте, на левом безымянном пальце. Сегодня он вступил в брак и начал новую страницу жизни. Официально присоединил к своей фамилии фамилию Оскара и стал кем-то новым. Том хотел взять фамилию Оскара, это желание пришло за полтора месяца до свадьбы и после обдумывания ощущалось озарением. Как будто вся неразбериха, начавшаяся в первый день его жизни, вела именно к этому моменту, к тому, чтобы обрести себя в другом человеке. Он был Каулицем, но не был им; по крови был Роттронрейверрик, но не носил эту фамилию с детства и не смог носить. Но он хотел стать Шулейманом, в тот момент это казалось самым правильным на свете. Но Оскар отговорил его от полной смены фамилии, аргументировав это тем, что для карьеры Тому лучше оставить фамилию Каулиц, под которой его знают. Тому было немного грустно от того, что Оскар не разделил и не одобрил его порыва, но он прислушался, поскольку в целом Оскар был совершенно прав, и согласился на двойной вариант – Каулиц для работы, Каулиц-Шулейман для всего остального и для всех.

Впоследствии – и сейчас тоже – Том уже не грустил и думал, что правильно поступил, послушав Оскара, который как всегда оказался умнее. Том Шулейман – это слишком резко. Отказ от себя ни к чему хорошему не приводит, Том убедился в этом на собственном опыте, когда пытался порвать с прошлым и стать частью своей семьи.

Том вздрогнул, почувствовав прикосновение к левой руке, и, вскинув глаза, столкнулся с внимательным взглядом Оскара, который смотрел на него всё это время и наверняка легко читал. Стало неловко, и Том, предупреждая вопросы, покачал головой:

- Сегодня был долгий день.

В самом деле – очень долгий и очень насыщенный.

А Шулейман и не собирался его ни о чём спрашивать и сказал в ответ:

- И он ещё не закончен.

Проинструктированная заранее стюардесса наполнила бокалы шампанским и, не получив новых поручений и не удостоившись от Шулеймана взгляда, тихо удалилась. Оскар взял один из двух бокалов и протянул Тому. Том принял бокал, пригубил и улыбнулся - и от потрясающего вкуса и пузырьков, защекотавших в носу, и от момента, и от всего-всего, что творилось внутри.

- Хочешь меня подпоить? – спросил, улыбаясь немного нервно – слишком долгий и важный день – и с хитринкой.

- Рассчитываю, - ухмыльнулся в ответ Шулейман и отпил из своего бокала.

- Не рассчитывай. Я знаю свою меру.

Противореча своему заявлению, Том в три глотка осушил бокал и поставил его на столик. На свадьбе он выпил всего один бокал и один глоток, планировал два бокала, но его отвлекли и потом он решил, что это к лучшему. Напиться на собственной свадьбе до танцев на столе или чего-то подобного – крайне плохая идея. Том слабо себе представлял, чего и сколько должен выпить, чтобы додуматься до танцев, но помнил, что в подпитии не всегда оценивает окружающую действительность адекватно, и не хотел опозориться, всё испортить и потом жалеть. К тому же этот день в самом деле выдался крайне насыщенным на переживания, в особенности до того, как Оскар его успокоил, и до «Да» у алтаря, которое подвело черту. А нервы и усталость всегда лишь усугубляют действие алкоголя на организм и приводят к неожиданным последствиям. Лучше было злоупотреблять, как и получилось.

Но уже всё позади, они только вдвоём – почти – и можно расслабиться. Тому сложно было отказать себе в удовольствии, слишком вкусным был любимый шипучий напиток, потрясающе утончённо фруктовый, и алкоголь совсем не чувствовался, что есть коварство, но для Тома это являлось несомненным плюсом. Как и всё прочее, шампанское Оскар выбирал самое лучшее, именно такое, какое Том обожал и перед которым не мог устоять.

- Куда мы летим? – Том любопытно завертел головой, когда начали готовиться к взлёту.

- Узнаешь, когда прибудем на место, - ответил Оскар и, допив шампанское, отдал бокал стюардессе.

- Сюрприз? – посмотрев на него, уточнил Том.

- Вроде того.

Том не унимался в своём внезапном желании узнать, куда они направляются, и, склонив голову набок, спросил:

- Там холодно или жарко?

- Очень холодно.

Том непонимающе нахмурился, а Оскар добавил:

- Берём курс на северный полюс. Медовый месяц среди льдов Антарктиды – разве это не лучшее свадебное путешествие, которое запомнится навсегда? Заодно попробуем пробудить твои северные гены.

Том нахмурился сильнее, подумал две секунды и, недоверчиво сощурившись, произнёс:

- Ты шутишь. Да?

- Я совершенно серьёзен. Не веришь – спроси у пилота. Только подожди, пока взлетим, не надо его сейчас отвлекать.

- Ты шутишь, - утвердительно повторил Том.

Шулейман развернулся к нему корпусом, поставив локоть на спинку дивана и подперев кулаком щёку, и сказал:

- Наверное, я ещё долго не устану радоваться тому, что ты наконец-то начал понимать, когда я шучу, а когда говорю серьёзно.

- Я ещё только учусь это понимать, - уклончиво ответил Том, потупив взгляд и спрятав глаза за ресницами, и нескромно добавил: - Но я делаю большие успехи.

- Бесспорно, - улыбнулся-усмехнулся Оскар. – Иногда это даже грустно, потому что я потерял такую шикарную возможность развлекаться в супружеской жизни.

- Не надо развлекаться за мой счёт, - Том прямо посмотрел на него исподлобья. – Я же и ответить могу.

- О да, я помню, - ответил Шулейман, припоминая, как Том мастерски прикинулся Джерри, и он усомнился в собственном психическом здоровье.

Самолёт лениво сдал хвостом назад, разворачиваясь. Неторопливо и ловко проехал по необходимому маршруту и выехал на взлётную полосу. Когда взревели турбины, предупреждая о стремительном рывке вперёд и вверх, Том напрягся и вцепился пальцами в край сиденья. Все перелёты для него проходили по-разному в эмоциональном плане. Он то не замечал разницы между этим временем и нахождением на земле; то переживал и не мог спокойно усидеть на месте из-за того, что ожидало его по прибытию; то банально тревожился и боялся из-за того, что самолёты падают, и не от него зависит, ступит ли он вновь на землю. Сейчас Тома обуяла беспричинная тревога, больше всего похожая на страх перед полётом.

Заставив себя разжать одну руку, Том огляделся в поисках стюардессы, чтобы попросить ещё шампанского, но вспомнил, что во время взлёта и набора высоты напитки не подают. Придётся подождать и потерпеть.

Сжав губы, Том сел ровно. Оскар накрыл его напряжённую руку своей ладонью и мимолётно сжал:

- Не психуй.

- Я стараюсь. Извини, - Том закрыл глаза и покачал головой.

Знал, что пройдёт, скоро пройдёт, и снова будет улыбаться и смеяться, но сейчас не мог заставить себя расслабиться.

Самолёт рывком оторвался от земли и устремился ввысь. В этот момент Том зажмурился, потом открыл один глаз, второй.

- Авиакатастрофы случаются в разы реже, чем катастрофы с летальным исходом с любым другим видом транспорта, - произнёс Оскар.

- Знаю, - ответил Том.

Помолчал и повернул голову к Оскару:

- Как ты не боишься летать, если твои бабушка с дедушкой?..

Он не договорил и прикусил язык. Беспочвенная тревога – это умеренная глупость и его личное дело. Но такой вопрос – это уже идиотизм неумеренный. До такого ещё додуматься нужно – тем более во взлетающем самолёте. То ли шампанское пошло не туда, то ли волнения прошедшего дня сказались, то ли дело в том, что никогда не научится всегда

Но Шулеймана неуместный и некорректный вопрос ни капли не тронул.

- Я уверен, что не погибну в авиакатастрофе, - ответил он спокойно, заведя руки за голову и сцепив пальцы на затылке. – А если погибну, то никак не смогу на это повлиять, так что и тревожиться нет смысла.

И через паузу в пару мгновений усмехнулся и глянул на Тома:

- К тому же со мной ты и твои запасные жизни.

- Да, - Том тоже улыбнулся. – Сколько у меня там жизней осталось в запасе, шесть? Одну отдам тебе.

Подумал, что, если бы самолёт падал, у него была бы именно такая мысль и единственное желание – отдать одну из своих якобы запасных кошачьих жизней Оскару, чтобы он тоже выжил, или чтобы погибли оба. Только бы не быть единственным выжившим в огне катастрофы.

Самолёт набрал необходимую высоту, перешёл на автопилот. Будто читая мысли, подошла стюардесса. Том попросил шампанского, и Оскар поддержал его желание выпить ещё, он тоже планировал продолжать.

Второй бокал Том пил медленно, смаковал, но он всё равно опустел быстро. Не сомневался, что мог бы с лёгкостью выпить целую бутылку и не заметить. Даже хотелось поругаться на Оскара за то, что выбрал именно этот напиток – перед которым невозможно устоять.

Отпив из третьего бокала, Том поставил его на столик и выглянул в иллюминатор, но за ним ничего не было видно, кроме покрывала облаков, над которыми они летели, выделяющихся более светлым цветом на фоне чёрного неба. Подперев голову кулаком, он некоторое время смотрел в беззвездное небо, после чего произнёс:

- Оскар, можно вопрос?

- Обычно ты не спрашиваешь разрешения, а сразу отжигаешь, так что мне уже страшно, - сказал в ответ Оскар, тоже поставив свой бокал на столик. – Задавай.

Том отвернулся от иллюминатора и озвучил внезапно озадачивший его вопрос:

- Почему из самолёта не видно звёзд? Я раньше не присматривался, но ни разу не видел.

Шулейман вопросительно и удивлённо выгнул брови и затем усмехнулся:

- Со дня нашего знакомства прошло семь лет, ты благополучно пережил объединение, а режим почемучки никуда не делся.

- Ты же хочешь ребёнка, вот и учись отвечать на подобные вопросы и не отмахиваться, дети постоянно их задают, - полушутливо ответил ему Том.

- Я не очень хочу ребёнка, но надо, - напомнил свою позицию Оскар. – А ты для ребёнка староват.

Том постарался не придираться к словам и не обижаться, но по выражению лица всё равно было понятно, что упрёк в том, что он староват, попал в болевую точку и расстроил. Прочитав всё и прекрасно поняв по его виду, Оскар усмехнулся сам себе – и с него – и сгрёб Тома в охапку, притягивая к себе под бок, чему Том не противился.

- Я думал, у тебя в тот раз была разовая истерия на тему: «Мы все стареем, и я не исключение», - проговорил Шулейман.

- У меня не было истерии, - справедливости ради поправил его Том. – Я просто немного волнуюсь по этому поводу.

- Тебя должен успокаивать тот факт, что я в любом случае постарею быстрее тебя.

Том опустил голову Оскару на плечо и выгнул шею, снизу смотря на него большими и преданными глазами.

- Не надо стареть.

- Эликсир вечной молодости пока что не изобрели. Но как только, я узнаю об этом в числе первых. Если доживу до этого момента.

Том выдержал паузу и сказал невпопад, потому что хотел сказать:

- К слову о возрасте. Между прочим, ты взял меня ещё ребёнком.

Оскар обнажил зубы в широкой ухмылке:

- Взял я тебя взрослым.

Том наморщил нос, но с лёгкой улыбкой. Оскар умел что угодно опошлить, и Том не мог сказать, что ему это однозначно не нравилось. Иногда это раздражало – когда шёл серьёзный разговор, и Том был на взводе, но сейчас скорее смутило.

- Я имею в виду, что достался тебе ребёнком, - пояснил Том. – Официально.

- Вот и изъясняйся правильно. Сколько ещё лет я буду тебя к этому приучать? – беззлобно возмутился Оскар – у него было слишком хорошее настроение для серьёзного раздражения – и встряхнул Тома за плечи.

- На момент первого раза мне было всего восемнадцать, - возразил Том. – Почти ребёнок.

- Почти – не считается, как и тот раз-недоразумение.

Том сильнее выгнул шею, снова посмотрев на Оскара, и спросил:

- Ты ответишь на вопрос? Про звёзды.

- Почему, почему, почему… - вздохнул Шулейман.

Он посмотрел в иллюминатор, раздумывая над возможными причинами отсутствия за ним звёзд, и сказал:

- Думаю, дело в плоскости и угле обзора и освещении салона.

Оглядевшись в поисках стюардессы, Оскар кликнул её и велел погасить в салоне свет.

- Попробуй так, - произнёс он, когда салон погрузился в неплотный мрак.

Том посмотрел в иллюминатор, но и сейчас не увидел звёзд и вздохнул:

- Не видно.

- По идее, должно быть видно при повороте самолёта. Но я не буду просить его лишний раз повернуть.

Том кивнул: да, просить об этом – не лучшая идея, самолёт не игрушка. Шулейман выдержал паузу и поинтересовался:

- Так хочешь увидеть звёзды?

- Это не идея фикс, - честно ответил Том.

Быстро приняв решение, Оскар потянул его за руку и поднялся на ноги:

- Пойдём.

Том послушно пошёл за ним, не понимая, куда они направляются и что Оскар задумал. Зайдя в кабину пилота, Шулейман спросил, можно ли ненадолго погасить здесь свет. Весомых причин отказывать не было, потому главный пилот ответил согласием и погасил освещение в кабине, только приборная панель продолжала светиться разными цветами.

- Смотри, - Шулейман сделал широкий жест в сторону лобового стекла.

Отсюда было видно. Том застыл с приоткрывшимся ртом и замершим дыханием, настолько открывающаяся картина была завораживающей. Чёрное небо и миллионы, миллионы звёзд, ярких и близких, как никогда. Как будто ты среди них.

- Бесконечность и дальше… - одними губами прошептал впечатлённый до предела Том, неосознанно процитировав героя одного мультфильма про живые игрушки.

Это был лучший свадебный подарок.

Оскар, молча наблюдающий за ним, улыбнулся уголком рта, довольный произведённым эффектом, в котором и не сомневался. Том сделал шаг вперёд, но испугался, что нельзя, сделает что-то не так, ведь здесь управление самолётом, здесь всё серьёзно, и обернулся к Оскару:

- Можно мне подойти ближе?

Шулейман развёл руками:

- Это не ко мне вопрос, я не специалист по самолётам.

Оба пилоты разрешили, а второй на всякий случай уточнил:

- Ничего не трогайте.

Мало ли. Они были наслышаны о былых сумасбродных поступках Шулеймана-младшего, кто знает, чего ожидать от его избранника.

Пройдя вперёд с колотящимся и замирающим сердцем, Том остановился перед панелью управления, вглядываясь в бесконечное звёздное небо с этого ещё более близкого расстояния. Потом опустил взгляд к панели, которая в своём многообразии непонятных непосвящённому человеку приборов тоже была весьма занимательна. Всё это было поистине удивительно – созерцать звёзды, находясь в небе, стоя в кабине пилота; видеть так близко, буквально под рукой, приборную панель самолёта, которую большинство людей никогда в жизни не увидят вживую. Он мог даже прикоснуться – не к приборам, но к самой панели.

- Я должен это сфотографировать, - Том развернулся к Оскару, блеском глаз источая восторг и вдохновлённость моментом.

Но через секунду вспомнил:

- Я отдал камеру в багаж… - добавил разочарованно.

- Пойдём, - махнул рукой Шулейман и открыл дверь.

Том вскинул взгляд и поспешил за ним, спросил:

- Куда?

- Туда, где ты никогда прежде не был.

Том не смог придумать, в какое необычное место можно сходить в самолёте, и не ожидал, что Оскар проведёт его в багажный отсек. Шулейман присел на свой чемодан и скрестил руки на груди, ожидая, пока Том достанет свою камеру из сумки. Взяв в руки фотоаппарат, Том едва не вприпрыжку рванул обратно, к впечатляющей до умопомрачения красоте, но почти сразу затормозил, одёрнув себя, поскольку посчитал, что по самолёту не следует бегать. Конечно, резкие передвижения одного человека, тем более с его весом, едва ли смогут вызвать перекрен воздушного судна, но всё же – лучше не надо.

Оскар не вмешивался и подождал, пока Том сделает все фотографии, которых требовала его душа, после чего они вернулись в салон. Том просмотрел первые три фотографии – фотографии неба – и отложил камеру на столик, взял бокал с шампанским и сделал глоток.

- Это был самый лучший подарок, - повернувшись к Оскару, сказал Том с благодарной и искренней улыбкой. – Спасибо.

- Всегда пожалуйста. Не думал, что тебя настолько легко сделать счастливым.

- Не так уж и легко, - возразил Том. - Для того, чтобы подарить такие впечатления, у человека как минимум должен быть личный самолёт.

- А ты не промах, - коротко посмеялся Шулейман.

Том помолчал, сделал ещё глоток и продолжительно посмотрел на Оскара поверх бокала, сомневаясь, озвучивать ли блуждающую в голове глупую прихоть. Всё же решил сказать:

- Знаешь, чего бы я ещё хотел? – произнёс Том. – Я бы хотел потрогать штурвал.

- Почему сразу не сказал? – Оскар ни капли не удивился и не посчитал его желание бессмысленной глупостью.

- Пилот же сказал ничего не трогать, - пожал плечами Том. – И я тоже думаю, что нельзя. Вдруг я там что-нибудь случайно сдвину или нажму… - он зажмурился и мотнул головой. – В общем, не надо.

- Как хочешь. Но там наверняка должны быть какие-нибудь предохранители.

Шулейман тоже взял свой бокал, залпом осушил и поставил обратно. Том устроил голову у него на плече, потом поднял и спросил:

- И всё-таки – куда мы летим?

Оскар усмехнулся уголком рта и наклонился к Тому:

- Не скажу, - ответил, прижавшись губами к его уху. – Поумерь своё любопытство.

Прикосновение вкупе с насмешливым полушёпотом пробежало по нервам раздражением. В совершенно определённом смысле раздражило. Том вздрогнул, отстраняясь, и глянул на Оскара исподлобья. Шулейман притянул его обратно к себе:

- Не нравится? – поинтересовался, вновь прижавшись губами к уху Тома, издеваясь. – Или наоборот – нравится?

- Сейчас – не нравится, - не слишком убедительно буркнул Том, выворачиваясь из его рук.

- Я бы поспорил.

- Нельзя быть таким озабоченным.

- Кто бы говорил, - фыркнул в ответ Оскар.

Можно было бы уточнить, что он имел в виду. Но что-то подсказывало Тому, что Оскар намекает на его позорный проигрыш в глупом прошлогоднем споре, когда он не выдержал уже на четвёртой неделе воздержания, а на самом деле куда раньше, и едва не тронулся умом. А судя по тому, как вёл себя – тронулся.

- Один раз ничего не доказывает, - ответил Том, талантливо делая вид, что верит в собственные слова. Он почти верил. – Тогда я был молодой и неопытный, - добавил, скрестив руки на груди. – Ты сам говорил, что в двадцать четыре года не выдержал бы.

- Я бы предложил повторить спор и проверить. Но не сейчас. Медовый месяц я планирую провести совсем не так.

С лёгкой усмешкой на губах Оскар потянулся к Тому, поцеловал в скулу. Том снова вывернулся из его рук и отсел в угол дивана – подальше от конкретного греха. Не глядя на Оскара, он расстегнул смокинг и развязал бабочку, оставив её висеть на шее. Они так и не переоделись после свадебной церемонии и торжества.

Шулейман опрокинул в себя ещё один бокал шампанского, которое для него было что газировка, и подсел к Тому. Привлёк его к себе, повернул, зарывшись пальцами в отросшие, аккуратно уложенные волосы на затылке. Вновь поцеловал в скулу, в щёку и в губы, просто прикоснулся. Слегка улыбнувшись, Том потупил взгляд, спрятавшись за ресницами. Но Оскар не позволил ему прятаться, тронул за подбородок, побуждая поднять голову, и поцеловал уже по-настоящему и взрослому. Том принял неторопливый и тягучий поцелуй и ответил, почувствовал руку Оскара у себя на спине под расстегнутым смокингом.

- Всё, хватит, - Том отстранился и облизнул губы.

Оскар не послушал, принялся целовать в висок, ухо и шею, не выпуская из рук, оглаживая и прихватывая.

- Оскар, ну! – Том встрепенулся в его руках.

Шулейман остановился и заглянул ему в глаза:

- Что?

- Сейчас не время и не место, - ответил Том, надеясь, что Оскар его поймёт и услышит.

- У нас первая брачная ночь, так что время самое подходящее. Можно сказать, что мы обязаны переспать.

- Мы это сделали до свадьбы. План выполнен.

- Это не в счёт, - отмахнулся Шулейман. – К тому же я обещал тебе что-то особенное в эту ночь. Секс на высоте десяти километров тебя устроит? – спросил лукаво.

- Нет.

- Почему?

- Потому что этого делать нельзя, - сказал Том, уверенный в своей правоте.

Оскар усмехнулся, поведя подбородком, и ответил:

- Нас никто не поругает и не внесёт в чёрный список.

Он подался к Тому, а Том отклонился назад.

- Это небезопасно. Мой папа бывший пилот и потом всю жизнь работал и работает в авиации, я не буду нарушать инструкцию по поведению на борту.

- Интересный аргумент, - кивнул Шулейман. – Но провальный. Правило на запрет секса на борту самолёта существует из-за того, что занимающиеся им люди будет мешать другим пассажирам, а им будут мешать бортпроводники. Но у нас свой самолёт, и никого постороннего в нём нет, - он развёл руками, как бы показывая и подтверждая то, что они одни и могут делать, что захотят.

Том несколько секунд смотрел на него исподлобья и сказал:

- Я всё равно против. А если случится аварийная ситуация? – ляпнул первое, что пришло в голову.

- Если случится аварийная ситуация, будет без разницы, что мы в тот момент делали – в любом случае будет плохо.

Увернувшись от рук Оскара, Том быстро встал и пересел в кресло напротив, не сводя с парня следящего взгляда. Шулейман вальяжно поднялся, подошёл и наклонился к нему, упёршись ладонями в подлокотники кресла, прямо смотря в глаза нечитаемым взглядом. После чего без слов начал неторопливо расстегивать на Томе белоснежную рубашку.

Том подскочил с кресла и попятился в сторону спиной вперёд, спросил:

- Мне придётся убегать от тебя по всему самолёту?

- Из замкнутого пространства не убежишь.

- Ты же знаешь, я чокнутый и не склонен думать, прежде чем действовать, могу и выпрыгнуть.

- Двери заблокированы, так что никуда ты от меня не денешься.

- Я буду ломиться к пилотам и просить о спасении! – с шутливым вызовом заявил Том, продолжая отступать, в то время как Оскар неспешно сокращал расстояние между ними.

Препирательство превращалось в игру, Том чувствовал это и ничего не мог с собой поделать – ему доставляло удовольствие в ней участвовать.

- Жаль, что нельзя в кабине пилота, - отвечал Шулейман, продолжая наступать и теснить Тома к противоположной стене. – Хотя – сейчас самолёт на автопилоте, можно попросить пилотов выйти. Как раз тебе понравился вид оттуда.

Том остановился и окинул его недоумевающим взглядом.

- Всегда думал, что из нас двоих – только я сумасшедший.

- Да, действительно, - согласился Оскар. – Это перебор. Конечно, я не против умереть во время секса. Но не сегодня.

Том дошёл до стены и упёрся в неё. Шулейман воспользовался этим и, упёршись рукой в стену, наклонился к Тому:

- Долго ещё собираешься от меня бегать?

- А сколько осталось до приземления? – поинтересовался в ответ Том.

Шулейман усмехнулся:

- Кончай строить из себя неприступность, святая невинность. Не верю, - сказал и впился поцелуем в губы, не оставляя места для возражений.

Том не сопротивлялся, он и сам завёлся – и от недавних действий Оскара, и от игры. Но делать это в самолёте он по-прежнему не хотел.

- Оскар, постой, - Том упёрся руками в плечи парня. – Сюда в любой момент может прийти стюардесса.

- Здесь есть спальня.

Встретив удивлённый и вопросительный взгляд Тома, Шулейман добавил:

- Пойдём, стеснительный ты мой, - усмехнулся и, взяв Тома за руку, потянул в сторону спальной комнаты.

В спальне Том не успел оглядеться, как Оскар вновь взял его в оборот, завладев ртом в поцелуе и прижимая к себе за талию. Пояс-кушак никак не желал развязываться, после нескольких безуспешных попыток и дёрганий атласной вещи, Шулейману пришлось оторваться от Тома.

- Кто пошил эту хрень? – выругался он, хмурясь и вновь дёргая пояс.

- Ваш семейный портной, - подсказал-напомнил Том.

- Надо будет написать ему жалобу, что его изделие препятствует моей счастливой и бурной личной жизни.

Том хихикнул с такой формулировки, а Оскар, устав сражаться с кушаком, просто рванул завязки, разрывая ткань. И, предупреждая возмущение открывшего рот Тома, сказал:

- Эта тряпка тебе всё равно больше не нужна, - и отбросил порванный пояс.

- Если каждый раз рвать вещь после первого использования, никаких денег не хватит, - всё же высказался Том.

- Тебе напомнить, сколько

- Любые деньги можно потратить.

На самом деле Том так не думал и не представлял, как можно потратить такое колоссальное состояние, которым располагала семья Шулейманов, частью которой он стал. Но посчитал своим долгом возразить.

- Ты правда хочешь поговорить об этом сейчас? – многозначительно поинтересовался Оскар.

- Да, - неожиданно ответил Том.

Он выдержал паузу, отошёл к кровати, сел и, склонив голову к плечу, с хитринкой продолжил:

- Откуда тебе знать, может быть, меня заводят деньги? Был бы ты бедным, я бы тебя не выбрал…

- Ага, - хмыкнул Шулейман. – Именно поэтому ты без возражений подписал контракт, по которому не получал ничего, и возмущался и спорил с пунктами настоящего контракта.

- Ты не думал, что это хитрый план? – Том склонил голову к другому плечу, заговорив ещё более хитро и лукаво сощурившись. – Дать тебе поверить, что мне ничего не надо, чтобы ты сам настаивал на том, чтобы я всё взял.

Шулейман нахмурился, на секунду задумываясь над этой гениальной в своей простоте и действенной многоходовкой. Он даже не думал о таком варианте, потому что перед ним был объединённый Том и Джерри, а не – один Джерри. Чего-то такого можно было ожидать и опасаться только от второго.

- Я думал, тебя после окончательного объединения уже не штормит, - заметил Оскар.

Том вновь склонил голову к первому, правому плечу, смотря на него снизу.

- Я же говорил, что могу вести себя и как Том, и как Джерри.

- Давай выключай Джерри, а то будет больно, - предупредил Шулейман и толкнул Тома в плечо, опрокидывая на спину.

Том вскрикнул, ни капли не испугавшись, и засмеялся, но быстро был заткнут Оскаром, оказавшимся над ним. В брюках и так уже было неудобно, а давление бёдер Оскара на пах и трение от движения только сильнее разжигало желание скорее избавиться от этого предмета одежды. Том согнул разведённые ноги, пытаясь найти более комфортное положение.

Прелюдия отчасти походила на неагрессивную борьбу, они катались по кровати. Упав на пышную подушку, Оскар потянул Тома на себя, усаживая его верхом. Поняв его намёк-пожелание, Том высказал притворный упрёк:

- Какой ты ленивый. Спишь и видишь, чтобы я всё делал сам.

- Нет, - ухмыльнулся Шулейман. – Я хочу не спать и видеть, как ты на мне прыгаешь.

Казалось бы, чего смущаться, когда сидишь верхом на своём теперь уже законном супруге и собираешься с ним в тысячный раз заняться сексом. Но некоторые высказывания Оскара по-прежнему смущали Тома. Он опустил голову, закусив на секунду губы, и признался в своих ощущениях:

- Когда ты так говоришь, у меня вся кровь приливает к лицу.

- Вижу и чувствую, что от главного органа кровь не отлила, - со значением заметил Шулейман.

- Главный орган – мозг.

- Не спорю. Но если снизу не работает, то и сверху счастья нет. Тебе ли не знать.

- Я был несчастлив не потому, что у меня не было сексуальной жизни и эрекции.

- Ага, помню, - Оскар сел и сомкнул руки в замок у Тома на пояснице. – Но если не вдаваться в подробности, то следствие может выступать в качестве причины, так как неразрывно связано с ней, - произнёс в перерывах между поцелуями ключиц и в шею.

От ласки Том оттаял и разомлел, прикрыл глаза, подставляясь под приятные поцелуи. В скором времени Шулейман избавил его от брюк и трусов – их рубашки ещё до этого отправились на пол – и усадил в прежнюю позу. Том положил ладони ему на грудь, остро чувствуя, как в промежность упирается твёрдый член, и непроизвольно покачиваясь на нём.

Зацепившись взглядом за флакончик смазки на столике у кровати, ярко и неправильно выделяющийся в общей обстановке, Том вопросительно посмотрел на Оскара. Тот в свою очередь проследил его взгляд и ответил на немой вопрос:

- Жёстко и без смазки ты потянул, но лучше не злоупотреблять.

- Ты сюда не заходил, - констатировал факт Том. – Ты сказал кому-то из персонала купить смазку и поставить её сюда?

- Да.

Том едва успел открыть рот, как Шулейман серьёзно осадил его:

- Уймись.

Том не послушал и покачал головой, прося:

- Не делай так больше. Это личное.

- А ты думаешь, что без этого никто не догадывается, что мы занимаемся сексом? – резонно вопросил Оскар. – Успокойся, все взрослые люди и всё понимают.

- Я понимаю, что все понимают всё, - кивнул Том. – Но мне не очень приятно, что посторонние люди знают подробности, косвенно принимают участие и представляют, как меня… - он облизнул губы и вздохнул, - дерут во все дырки.

- Я передумал – верни «режим Джерри», - сказал Оскар, пресекая продолжение нытья. – Ты слишком много треплешься на отвлечённые темы.

- То тебе не нравится, что я молчу, то не нравится, что говорю. Тебе не угодишь!

Вместо ответной реплики Шулейман усмехнулся и притянул Тома к себе, придерживая за затылок и целуя. Том позволил и откликнулся, поскольку его последнее возмущение было в большей степени деланным. Можно было бы покобениться для вида и собственного достоинства, но всё равно понятно, чем всё кончится. И сегодня – день их свадьбы, не время для ссор. Пусть время уже давно перевалило за полночь, сегодня продолжается, ведь они ещё не ложились.

Взяв флакончик смазки, Оскар выдавил гель на руку и, распределив его по пальцам, плавно ввёл в Тома сразу два. Том только протяжно втянул воздух, закусив губы и опустив взгляд, и Оскар свободной рукой вновь притянул его к себе, целуя. Но поцелуй довольно быстро прервался охом Тома: проходить растяжку в таком положении ему ещё не приходилось, и это были весьма интересные ощущения.

Посчитав, что Том достаточно подготовлен, Шулейман нетерпеливо нанёс смазку на себя и подтянул Тома чуть выше. Том сам приподнялся и, мимолётно обернувшись через плечо, завёл руку за спину, находя член Оскара и направляя его в себя. Он надавил и, чувствуя, что мышцы поддаются, присел. Остановился, пережидая первые мгновения, пока тело не приноровится и не раскроется.

Оскар водил ладонями по его бёдрам, не торопя, но Том истолковал это по-своему и с выдохом одним движением опустился до конца. Шулейман зашипел от того, что Том ногтями впился ему в плечо, и сказал:

- Когти втяни, котик.

- В моём псевдокошачьем организме отсутствует такая функция.

Том выпрямил спину и, упёршись руками в живот Оскара, совершил первое движение вверх и обратно вниз. Медленно, постепенно ускоряясь. Шулейман не убирал рук с его бёдер – гладил, придерживал, не больно щипал; не отводил взгляда от лица и обводил им торс; целовал крепко и вкусно, когда Том наклонялся к нему, чтобы быстро задохнуться и выпрямиться.

Но бешеные скачки никогда не были коньком Тома. И у него не было необходимого настроя: не он пожелал быть в такой позе, пусть и согласился без упрашиваний, потому силы брать было неоткуда. Возбуждение, тесно переплетённое с желанием разрядки, пульсировало в теле, пекло внутренней печкой, но Том всё же остановился, чтобы перевести дыхание и отдохнуть. Видя, что он устал, Оскар сказал:

- Приподнимись.

Том вопросительно и удивлённо взглянул на него, но привстал на коленях, не снимаясь полностью с члена. Шулейман крепко взял его за бёдра, удерживая на месте, и, упёршись пятками в постель, без предупреждения и без сдерживания начал двигаться сам. Том едва не упал – и от напора, и от ощущений, прошивших жгучей молнией, - едва успел выкинуть вперёд руку и упереться ею в постель над плечом Оскара. Это было так, что перехватило дыхание.

Том не осознавал, что так близок к оргазму, но он стремительно и беспощадно настиг через какую-то минуту, скрутил в паху, пояснице и голове. Задыхаясь в невозможности даже закричать, он склонился над Оскаром дугой, переживая эти мучительно потрясающие ощущения. Шулейман сбросил с себя дезориентированного и размякшего Тома, уронив его на постель лицом вниз, и снова набросился на него, впечатывая в матрас.

- Оскар, не надо! – вскрикнул, взмолился Том, для которого продолжение было невыносимо излишним.

Распалённый Шулейман не собирался его слушать и продолжал терзать до того момента, пока Том не забился под ним, кончая во второй раз, судорожно пульсируя изнутри, и излился следом. На исходе удовольствия Оскар не спешил отстраняться и расслабленно целовал Тома в изгиб шеи, после чего всё-таки поднялся с него, позволяя перевернуться.

Том чувствовал себя телом без костей, бесконечно измотанным, выжатым и бездумно счастливым. Он завернулся в покрывало, устроившись на боку, и сквозь ресницы смотрел на Оскара.

Глаза слипались. Том закрыл их на пару секунд – пообещал себе, что на пару, но они незаметно превратились в минуту, а после в сон. День выдался слишком долгим и насыщенным, и по привычному часовому поясу время перетекло уже за отметку в три часа ночи.

Глава 2

Мне нравится, когда ты вот так улыбаешься.

От этого улицы плавятся.

Взлетают ракеты,

И это закончится раньше, чем лето.

J:mors, Нравится©

Том проснулся от беспардонного шлепка по бедру и команды:

- Вставай, спящая красавица, приземлились.

Открыв один глаз, Том нашёл взглядом Оскара и недовольно буркнул в ответ:

- Я и дать сдачи могу.

- Ага, знаю, - отозвался Шулейман. – Но по-прежнему не боюсь.

Том потёрся щекой об подушку, не спеша оторвать от неё голову. В отличие от Оскара, который уже был одет и удивительно бодр и свеж, Том предпочёл бы вернуться ко сну и не имел никакого желания двигаться.

- Останешься в самолёте? – осведомился Оскар, видя, что Том почти спит, несмотря на открытые глаза.

Том отрицательно качнул головой:

- Нет. Сейчас встану.

Сделав над собой усилие, он сел, бессмысленно окинул комнату соловьиным взглядом и, широко зевнув, потянулся. После чего опустил руки на покрывало и остановил взгляд на Оскаре. Тот был одет в свадебный костюм, который несколькими часами ранее по частям разлетелся по комнате, но смокинг на нём был расстегнут, как и верхние пуговицы рубашки, и не было бабочки. И всё-таки костюмы чертовски ему шли, Том не мог перестать залипать на Оскара в таком непривычном облачении. А о себе Том не мог сказать того же. Конечно, костюмы и ему были к лицу – а кому они не к лицу, если с лицом и фигурой нет проблем? – но он считал, что «в образе мужчины из приличного общества» выглядит нелепо, не сочеталась такая одежда с его типажом и тем более с самоощущением.

Шулейман склонил голову набок, не пропустив то, что Том его однозначно разглядывает, и позволяя собой любоваться. Том смутился того, что Оскар всё понял – по глазам видно, что понял – поспешил опустить взгляд и завозился, перебираясь к противоположному краю кровати. Побоялся, что Оскар истолкует его взгляд как предложение, ещё один раз сейчас – это точно перебор. К тому же раз самолёт сел – пора выходить. Нечего строить из себя капризного и немощного принца. Барские замашки мог себе позволить только Оскар, но не он. Его статус взлетел до небес и официально приравнялся к статусу Шулеймана, но Том справедливо считал, что является лишь приложением к Оскару и что все люди, находящиеся у него в подчинении или вынужденные к нему прислушиваться, тоже воспринимают его так, пускай никогда не покажут об этом вида. Это только в сказках Золушка выходит замуж за принца и становится настоящей королевой. В жизни статус на бумаге и реальный статус [то, как к тебе относятся] отличаются – реальный статус нужно заслужить.

Встав с кровати, придерживая на себе одеяло, Том огляделся в поисках своей одежды. Смокинг, рубашка и брюки валялись вокруг кровати, порванный пояс-кушак можно было не подбирать, а трусов нигде не было видно. Собрав одежду и положив её на кровать, Том снова повертел головой и обратился к Оскару:

- Ты не видел мои трусы?

В конце концов трусы нашлись. Том надел их, потом брюки и рубашку и в завершении накинул пиджак, тоже оставив его расстегнутым, и, вздохнув, присел на кровать, поставив локти на разведённые колени.

- Сколько я проспал? – спросил он, обернувшись к Оскару.

- Четыре часа.

- Тогда понятно, почему я себя так чувствую.

Том вновь вздохнул и потёр лицо ладонью. Не сказать, что он чувствовал себя плохо – это было бы неправдой, но сил на активность не было никаких. Хотелось лечь и спать ещё часов пять-шесть или хотя бы просто лечь и отдыхать.

Шулейман пересел к нему, обнял одной рукой за плечи, коротко прижимая к себе боком, и потянул вверх:

- Пойдём.

Том послушно поднялся вслед за ним, и Оскар добавил для мотивации:

- Кровать близко.

На улице было ещё темно. Или уже темно. Том не знал, в каком они часовом поясе - и даже в какой части света. Но одно он хорошо видел – здесь красиво. Здесь, скорее всего, - на острове.

- Мы на острове? – уточнил Том правильность своей догадки.

- Да.

По дороге на виллу Том взбодрился, утратил желание немедленно прилечь, а яркий свет внутри неё, включившийся автоматически, окончательно развеял сонливость. Осталась только лёгкая тяжесть головы и заторможенность сознания, неизменно приходящая вместе с недостатком сна.

Том поднялся на второй этаж и остановился в шаге за порогом спальни, смотря на широкую, застеленную, пока что нетронутую кровать. Их супружеское ложе.

Оскар подошёл к нему со спины и, взяв одной рукой за плечо, пальцами второй отвёл в сторону растрёпанные его же стараниями волосы и поцеловал в шею под ухом. Том повернул голову и затем повернулся к парню полностью, ничего не сказал, но в глазах его читались и вопрос: «Снова?», и прошение: «Не надо». Шулейман и не собирался приставать – ему просто нравилось касаться. Убрав от Тома обе руки, он произнёс:

- По-моему, ты хотел спать.

Том кивнул, отвернулся обратно к кровати, прошёл вперёд, но остановился, огляделся в поисках чего-то и повернулся к Оскару:

- Где ванная комната?

Шулейман молча указал на дверь в одной из стен, и Том, снова кивнув, направился туда и скрылся из виду. Приняв душ и умывшись, Том вышел обратно в спальню в одном белье и занял правую половину кровати, лёг на бок, повернувшись спиной к пока пустующей второй половине.

Оскар освежился ещё в самолёте, потому никуда не уходил из спальни и, когда Том лёг, скинул одежду на пол и присоединился к нему. Услышав шорох ткани и затем почувствовав, как прогнулась постель, Том задержал дыхание. Почему напрягается? Том сам не мог ответить себе на этот вопрос. Просто теперь… всё по-другому. Или дело в том, что устал и жёстко перепсиховал до свадьбы.

- Ты чего уполз от меня на край кровати? – едва лёгший Оскар приподнялся на локте.

Он ухватил Тома за напряжённое плечо, переворачивая на спину и подтягивая к себе. И добавил:

- Ещё и не дышишь.

Том несколько секунд смотрел на него, поджав руки к сердцу, и, выдохнув и прикрыв глаза, покачал головой:

- Я просто устал.

Шулейман недоверчиво сощурился. Не дожидаясь, когда его начнут пытать, Том вздохнул и сознался:

- А ещё я волнуюсь.

- Сейчас-то ты чего волнуешься? – усмехнулся Оскар.

Подгрёб Тома к себе, укладывая под бок. Том придвинулся и опустил голову ему на плечо – и сразу стало спокойно. В самом деле, чего он волнуется?

- Я жду ответа, - через паузу напомнил о себе Шулейман.

А Том успел уже забыть о вопросе и понадеяться, что ответа с него не потребуют. Как будто он плохо знал Шулеймана. Тому совсем не хотелось сознаваться в том-не-знаю-чём. Как бы Оскар ни воспитывал его и как бы сам Том ни понимал, ни принимал и усваивал, что так правильно, но он по-прежнему не любил говорить о том, что тревожит и тяготит душу – вернее, не всегда хотел это делать. Раз на раз не приходилось, и сейчас он испытывал нежелание выворачивать душу и предпочёл бы молчать. Тем более что тревога его уже неактуальна, нет никакого смысла говорить.

- Уже ничего, - качнул головой Том, не поднимая её и притёршись щекой к плечу Оскара. И он был честен. – Я почувствовал твоё тепло, и меня отпустило.

Шулейман, смотря на него, расплылся в прямо-таки чеширской улыбке:

- Это самое сопливо-романтичное, что я когда-либо слышал. Но мне нравится.

Он притянул Тома к себе ещё ближе и крепче, чмокнул в лоб и велел:

- Спи давай. Помнишь, куда идти, если захочешь в туалет?

- Не надо делать из меня идиота, - Том поднял голову и серьёзно посмотрел на парня.

- На моей памяти ты как минимум дважды терялся в доме в такие моменты, так что я ничего из тебя не делаю, а предусматриваю повторение нелепой ситуации, основываясь на предыдущем опыте.

Том поджал губы – на это ему нечего было возразить, потому что были прецеденты.

- Туда идти, - сказал он, указав рукой на дверь в ванную комнату.

- Умница, - произнёс в ответ Оскар и погасил свет.

***

После позднего завтрака собрались на пляж. Но перед этим необходимо было намазаться солнцезащитным кремом. Тому не требовалась помощь, благодаря развитой гибкости он мог без проблем достать везде. Но потом Шулейман всучил ему в руки свой тюбик крема, чтобы помог – он даже не попробовал намазать спину самостоятельно, предпочтя поручить это дело ближнему.

Том присел на кровать позади Оскара, подогнув под себя одну ногу, и, выдавив крем на руку, нанёс его на плечо, размазывая по перманентно загорелой коже. Это действие стало тяжёлым испытанием, почти пыткой [сладкой пыткой] – касаться горячей кожи, чувствовать плотные мышцы под ней и твёрдость костей. Чувствовать тело, так невинно и интимно.

Соскальзывая в подобие транса, Том бережными движениями размазывал крем, следя за своей рукой и телом под ней. Что-то неподконтрольное – то ли нежность, то ли желание – зрело внутри и уплотнялось. Ощущалось душным и тёплым комком в солнечном сплетении. Поддавшись порыву-необходимости, Том опустил руку и приник губами к позвонкам вверху спины, где ещё не было крема, а после прижался к ним щекой и обнял Оскара за пояс, замирая. Не смог сдержаться, эта объективно ненужная мелочь в настоящий момент была так же необходима, как следующий вдох. Казалось, нити психики расплавятся от разочарования и переизбытка нереализованной странной энергии, если не дотронется, не ощутит вкус.

Повернув голову прямо, Том свёл глаза к переносице, к цепочке позвонков, от чего всё вокруг расплылось. Провёл кончиком носа в двух миллиметрах от кожи, вдыхая запах и чувствуя почти головокружение, и лизнул снизу-вверх быстрым и широким мазком. Едва слышно хихикнул сам себе и снова прижался к спине Оскара щекой и грудью, обвив его руками за пояс.

- Прости, - засмущавшись, сказал Том.

Какая всё это глупость.

Оскар взглянул на Тома через плечо:

- Не знаю, что ты делаешь. Но продолжай.

Том водрузил подбородок ему на плечо и, поменяв позу, обхватил ещё и ногами. Вид у него был чуточку лукавый и совершенно ребяческий, глаза сверкали, и взгляд был будто пьяный. Том чувствовал себя пьяным, хотя в нём не было ни капли алкоголя. Ладно, был алкоголь – за завтраком выпил два бокала шампанского. Но с учётом плотности завтрака они были ни о чём. Ещё пять минут назад Том чувствовал себя абсолютно трезвым, а потом вдруг повело, накрыло, в мозгу заиграли пузырьки – желание прилипнуть и не отпускать. Он и прилип, и смотрел.

Шулейман извернул шею и поцеловал в губы, доказывая совпадение желаний и своё право, в трёхтысячный раз клеймя не озвученным словом: «Мой». Когда он повернулся, изловчившись при этом не разорвать поцелуй, Том поддался, позволил немного наклонить себя назад. Но потом отпихнул Оскара от себя и подскочил с кровати, продолжая сверкать глазами и улыбаться только губами. Оскар попытался поймать его за руку, чтобы вернуть к себе, но Том увернулся и капризно заявил:

- Я хочу на пляж! Мы собирались на пляж, - добавил он нормальным тоном, намекая, что ничего сейчас не будет, и он не хочет вносить коррективы в их нехитрый план действий.

- Иди сюда, - Оскар сложил ноги по-турецки и похлопал по постели.

- Нет, - крутанув головой, Том отступил на шаг назад, к двери.

- А как же моя спина? Ты не закончил.

Том с сомнениями посмотрел на Оскара, но подошёл и взял в руки тюбик. Нанесение крема он продолжил стоя.

На пляже Том растянулся на лежаке, с наслаждением подставляя спину яркому и жаркому южному солнцу, стоящему почти в зените. Учитывая его нордическую бледность, устраивать солнечные ванны в первый же день в два часа по полудню было не лучшей идеей, но для предупреждения неприятностей в виде ожогов Том даже под плавками-шортами обмазался кремом с самой высокой степенью защиты и взял его с собой, чтобы обновить при необходимости. Встать рано и появиться на солнце в положенное время до одиннадцати сегодня Том не смог бы и даже не рассматривал такой вариант – он только в полдень разлепил глаза, и ждать вечера не хотелось совсем. Хотелось на пляж, к песку и океану. Или это море?

Том приподнялся на локтях и обернулся к воде, хмурясь и думая, что же она есть, после чего обратился к Оскару:

- Где бы находимся? В какой части света?

- В Атлантическом океане, примерно в двух тысячах километров от ближайшего материка, - ответил Шулейман, заложив руки за голову, и после короткой паузы добавил: - Кстати, это наш остров.

Том вопросительно и непонимающе посмотрел на него.

- Я его купил в июне, - пояснил Оскар, отвечая на немой вопрос. – И об этом я тебе тоже говорил – что собираюсь приобрести собственный остров для отдыха.

Сколько бы ни жил с Оскаром, сколько бы ни привыкал к образу его мышления, но некоторые его поступки – нормальные для его мира поступки

- Даже не знаю, какой ещё невероятной покупки от тебя ожидать, - покачал головой Том. – В следующий раз страну купишь?

- Это вряд ли. На хорошую страну у меня денег не хватит, а абы что покупать не хочется.

- Ого, - впечатлённо произнёс Том. – Не думал, что когда-нибудь услышу от тебя, что тебе что-нибудь не по карману.

- Как есть, - слегка кивнул Шулейман и, задумчиво сощурившись, дал продолжение своей предыдущей реплике: - Хотя… Было бы прикольно купить какую-нибудь маленькую захудалую страну, например, в Африке и провозгласить себя там королём.

- А я там буду королевой? – Том повернулся к нему и подпёр рукой голову.

- Я думал – тоже королём. Но как хочешь.

- Я не хочу.

- Тогда почему спросил? – Оскар внимательно посмотрел на Тома. – Не в первый раз, причём, ты называешь себя женской ролью. Ты точно не собираешься устроить мне сюрприз и сменить пол? – его взгляд стал пытливым. – Или, может, пока не планируешь, но ощущаешь дисгармонию?

- Не собираюсь и не ощущаю. Меня более чем устраивает мой пол, и я рад, что родился мужчиной, - Том перевернулся обратно на живот, опираясь на локти. - Но я понимаю, какое место занимаю при тебе, потому и сказал про королеву.

- Хочешь сказать, что играешь при мне женскую роль? – осведомился Шулейман.

У него был бесспорный талант цепляться к словам, Том уже даже не удивлялся этому.

- Объективно нет, - ответил Том, опустив голову и занавесившись волосами. – Но фактически – да. Ты сильный, доминирующий и так далее. Это в паре – всегда мужчина. А второй человек в паре более слабый, можно сказать, вторичный, потому что находится как бы за спиной первого и под его защитой.

- Отнюдь не всегда сильный в паре – это мужчина, - со знанием дела возразил Оскар. – Или по твоей логике сильную женщину, которая доминирует в паре, можно назвать мужчиной?

- Сильная женщина не становится мужчиной. Но исполняет мужскую роль. Да, так и есть. Так и меня ничто не сделает женщиной, но роль у меня в наших отношениях такая. Поэтому меня можно в шутку назвать королевой или ещё каким-нибудь словом женского рода.

- Хорошо, что ты сказал «в шутку», а то я думал, что у тебя снова началось нытьё на тему: «Я недомужчина».

- Я просто рассуждаю, - покачал головой Том, спокойно отреагировав на домысел Оскара.

- Я рад. К слову – я не считаю и никогда не считал твою роль в наших отношениях женской. Так что не спеши примерять платья, - Шулейман усмехнулся и глянул на Тома, ожидая реакции.

Реакция последовала незамедлительно: Том в шутку замахнулся на него ногой, лишь вскользь проехавшись ступнёй по голени. Сел, сложив ноги по-турецки и подперев кулаком склонённую набок голову, и с хитрецой сказал:

- Надо было мне быть на свадьбе в платье. В свадебном: белом, с пышной юбкой, фатой и всем остальным. Так бы я даже Миранду затмил.

Он посмеялся собственным словам и, беззвучно вздохнув, добавил без шуток:

- Жаль, что я слишком уважаю твоего папу, чтобы выкидывать что-то такое.

- А своих родителей ты, значит, не уважаешь?

- Моя семья не удивилась бы и отнеслась к такому нормально, - пояснил Том. – Но твой папа, он человек другого уровня и склада ума. Думаю, ему бы не понравилось, если бы я устроил из свадьбы шоу и позорище.

Оскар только кивнул на его слова. Ему несомненно нравилось, что Том понимает, что уместно, а что нет. В его мире

Том снова лёг, потянулся, покачал в воздухе согнутыми ногами. И через некоторое время нарушил ненапряжённое молчание:

- Оскар, ты вчера сказал одну вещь, она меня очень покоробила.

Шулейман вопросительно кивнул, показывая, что слушает. Том продолжил:

- Ты сказал: «Если снизу не работает, то и сверху счастья нет». – Он нахмурился и поморщился, серьёзно посмотрел на Оскара. – Как ты мог такое сказать? Ты ведь умный человек, а это грубая глупость.

- Почему же глупость? – поинтересовался тот в ответ.

- Потому что не всё крутится вокруг секса и правильной работы половых органов. Например, меня можно приравнять к импотенту, поскольку я занимаюсь сексом только в пассивной роли, так получаю удовольствие и совсем не пользуюсь членом, даже не притрагиваюсь к нему. И что, мне быть из-за этого несчастным, я должен быть?

- Импотент – это мужчина, у которого не наступает эрекция, или наступает недостаточно для совершения полового акта, или падает до начала или в процессе, опять же, препятствую полноценному сексуальному контакту, - начал последовательно объяснять Шулейман. – У тебя с этим всё в полном порядке, стоит прекрасно. А то, что ты занимаешься сексом и получаешь удовольствие альтернативным способом – твой личный выбор, который тебя устраивает. Ты его можешь в любой момент изменить: сказать мне, что хочешь быть в активе, или переспать в такой роли с кем-то на стороне, тут уж как тебе совесть позволит.

- Мне совесть не позволит, - вставил слово Том.

- Ага. Допустим.

- Не допустим! – прикрикнул Том.

Оскар шикнул на него и сказал:

- Я ещё не закончил.

- Скажи, что не думаешь, что я тебе изменю, - упрямо выдвинул требование Том.

- Я не думаю, что ты мне изменишь, но считаю, что у тебя есть такая возможность, как и у любого человека. Доволен?

- Да.

- Отлично. Насчёт грубой глупости. Как моя фраза про верх и низ применима к тебе я уже объяснял. А в широком – общем смысле она означает, что человек не может быть счастлив при выпадении какой-либо сферы жизни – не только сексуальной, но и её тоже. Психологическое здоровье – а оно неотъемлемая часть истинного счастья – возможно только в гармонии. Так – голодающий человек не будет счастлив; не будет счастлив тот, кто лишён контактов с другими людьми. Такая же ситуация и с сексом: если человек испытывает потребность, но не может её реализовать, он находится в состоянии дисгармонии. Если человек не испытывает потребности в сексе, чему причиной послужила травма, блокировавшая влечение и возможность его реализации, то он тоже будет пребывать в дисгармонии и речи о психическом и психологическом здоровье и полноценном счастье не будет идти. Так что грубая формулировка не означает глупость.

Том забыл про то, что две минуты назад обиделся и злился на Оскара за его допущение, что он снова (!) может пойти налево, и находился под впечатлением от объяснения. Он мог бы сам догадаться, он знал всё это, но всё же Оскару и его таланту последовательно и понятно объяснять можно было только поаплодировать.

- Тебе бы лекции читать, - высказался Том.

- Это не входит в сферу моих интересов. Мне хватает одного слушателя, которому постоянно нужно что-то объяснять.

Том глянул на него исподлобья, но без особого укора, а Оскар протянул к нему руки:

- Иди сюда.

Когда Том послушался и поднялся со своего лежака, Шулейман захватил его и повалил на себя. Том едва не обжёгся и приподнялся верхней частью тела.

- Ты такой горячий. Как печка, - произнёс с долей изумления.

Том и сам разогрелся на солнце, но его температура не шла ни в какое сравнение с температурой тела Оскара, по крайней мере, по собственным ощущениям.

- Если далее последует вопрос «почему?», - проговорил Шулейман, - то напоминаю, что на него я когда-то уже отвечал.

- Помню, - кивнул Том, - «чтобы греть меня».

- Красную шапочку, - с лёгкой ухмылкой добавил к его словам Оскар, завершая своё былое высказывание.

Не отрывая взгляда от лица Тома, которое слишком часто – и сейчас – разглядывал с таким непонятным вниманием, будто видел впервые жизни, Оскар провёл ладонью вверх по бедру Тома, забираясь под плавки.

- Не лапай меня, - сказал Том.

- Я тебя не лапаю, а трогаю. Лапают по-другому, - ответил Оскар с лукавыми чертями в глазах и такой же ухмылкой на губах и ухватил его за задницу.

Том дёрнулся, попытался подняться, показывая своё несогласие и возмущение. Но когда это у него получалось выбраться из рук Оскара, когда тот не хотел отпускать? Силы были не равны. Оскар накрепко прижимал его к себе за талию и, когда Том перестал трепыхаться и вновь спокойно вытянулся на нём, снова принялся изучать взглядом его лицо. Долгим, нечитаемым и внимательным взглядом, полным чего-то очень глубокого. И вдруг просто произнёс:

- Я люблю тебя.

Том смутился и опустил голову и взгляд, пытаясь спрятаться на виду. Он знал о чувствах Оскара и не сомневался в них – почти никогда; помнил, как Оскар признался в них. Но эти слова-не новость всё равно стукнули в сердце и в голову, пропустив по телу неощутимую дрожь, сбили с толку, заставили растеряться. Это не подходило Оскару – так просто и серьёзно, без возможности усомниться в его искренности признаться в любви – признаться в собственной слабости.

- Я не юная девушка, чтобы совращать меня словами о любви, - сказал в ответ Том, прикрываясь беззлобной язвительностью.

- Чтобы ты помнил, - немного невпопад пояснил Оскар своё признание. – А то скажешь когда-нибудь: «Ты меня не любишь, потому что не говоришь этого».

- Я и так вижу, что любишь, - без шутовства ответил Том, на последнем слове испытав дрожь в груди. – По-прежнему не понимаю, почему я, но вижу.

Ответного «люблю» Том так и не сказал. Не сообразил, что надо. А если бы сообразил, то всё равно бы не смог сказать нормально. Он чувствовал, он говорил, в запале эмоций каясь или изливая душу, но не мог сказать, когда надо. Наверняка, если бы заставил себя, то получилось бы блеянье с бульканьем в духе «я дурачок, но понимаю, что надо» или чего хуже – бесчувственность слов.

Том прыснул смехом с собственной мысли о блеянье.

- Что смешного? – поинтересовался Оскар.

Том покачал головой – ничего – и спрятал лицо у него на плече, уткнувшись носом в ключицу. А Оскару показалось, что он убегает, пусть физически прильнул ещё ближе. Оскару, прямолинейному и непробиваемому как две сплошные, такое поведение Тома было непонятно и навевало ощущение, что он что-то скрывает – снова о чём-то молчит. Том был как вода – прозрачный с виду, но хрен ухватишь и удержишь в руках, и неизвестно, что же там скрывается на дне. Что сейчас?

Соблазн замять этот момент, поддаться утягивающей бездумной неге и довольствованию отсутствием совести был велик. Но Том дал себе мысленный подзатыльник, напомнив, что искренность – превыше всего, а утаивание до добра не доводит.

- Я подумал о том, что мне сложно говорить «люблю», - сознался он, подняв голову, и через секундную паузу уточнил: - Искренне.

И тут же осёкся и мысленно застонал – ну что за идиот? Исходя из его слов, получается, что все его признания были неискренними.

- Мне сложно говорить «люблю» искренне, когда надо сказать, - немного комкано исправился Том, собрав воедино обрывки фраз.

- Когда надо? – уточнил Оскар, пока не слишком понимающий ход Томиных мыслей.

- Например, только что. Ты сказал, что любишь меня, и по правилам я должен был ответить.

Шулейман от души усмехнулся:

- По каким ещё правилам? Не вбивай себе дурь в голову, ладно? Я сказал, потому что захотел сказать, а не для того, чтобы услышать соответствующий ответ. Ты мог бы вообще никогда не говорить мне этих слов, для меня это неважно. В наших взаимоотношениях твоя главная задача – не убиться, а с остальным я сам разберусь.

- Да уж, с такими «высокими» требованиями я могу превратиться в одноклеточное.

- Не превратишься. Начнёшь деградировать – дам пинка и заставлю двигаться.

Оскар подтянул Тома чуть выше, так, чтобы их лица оказались на одном уровне – и бёдра прижались к бёдрам. И, ничего больше не говоря, наклонил к себе, положив ладонь Тому на затылок, запутавшись пальцами во вьющихся волосах, и поцеловал.

Том выпал из времени, провалился в удовольствие, даруемое поцелуями. Потом резко дёрнул головой, разрывая контакт, но Оскар не отпустил, не растерялся и тут же начал покрывал поцелуями его шею. Закрыв глаза, Том выгнул горло до последнего возможного предела, подставляясь под одуряющую ласку, которую вроде бы хотел пресечь, чувствуя, как сердце пульсирует – везде. Но взял себя в руки и, упёршись в лежак, рывком поднялся, вставая на ноги.

- Нет, - сказал он и с достоинством вернулся на свой лежак, лёг на живот.

Через пять секунд на нём оказался Шулейман, придавливая своим весом.

- Встань с меня, - потребовал Том. – Я хочу позагорать. Мою бледность нужно показывать солнцу. Помнишь? Твои слова.

- Загорай сверху, я не против, - с усмешкой на губах отозвался Оскар и наклонился, снова целуя в шею.

Том дёрнул плечом, борясь с наслаждением, сгущающим уже возникшее желание.

- Ты меня зае…

- Ещё нет, - перебил Шулейман, не дав Тому договорить неприличное крепкое словцо. – Но у меня на это есть ещё целая жизнь.

- Если ты продолжишь в том же духе, то у меня возникнут определённого рода проблемы.

- Я отлично знаю анатомию и знаю твои возможности. Не беспокойся, затыкаться тебе не придётся.

Том поморщился. Слово «затыкаться» в данном смысловом контексте звучало невероятно грубо и похабно – потому что оно наиболее точно отражало суть. Оскар же не отвлекался и продолжал сладко мучить его, искусно и бессовестно подводя всё ближе к потере головы. Том повернул голову, подставляя приоткрытые губы, безмолвно прося о поцелуе, и получил его – крепкий, глубокий, дробящий мозг на элементарные частицы.

Но в один момент Том изловчился и всё же выскользнул из-под Оскара, поднявшись на ноги и спиной вперёд отходя к океану. Жёлто-оранжевые плавки топорщились, выдавая то, что его нежелание является деланным. Том не прикрывался и не смущался, поскольку кроме них на пляже никого не было, а для Оскара его реакции и так никогда не были секретом. Оскару даже не нужно было видеть или касаться, чтобы понимать его реакцию на свои действия.

- Пойду искупаюсь, - невинно сообщил Том и, развернувшись, направился к воде.

Вот же… игривый котёнок. Или чертёнок. Шулейман пока – до сих пор – не определился. Не зря он всегда ненавидел котов. Паскудные существа – но зависимость вызывают конкретную.

Оскар сел на лежаке, опустив ноги на песок и облокотившись о бёдра, и наблюдал за Томом, который уже зашёл в воду по пояс и без спешки продвигался вперёд, забавно подогнув руки, как недоразвитые крылья, и периодически проводил рукой по глади воды, будто что-то смахивая с поверхности.

Зайдя в воду по грудь, Том развернулся к берегу и долгим, ожидающим взглядом посмотрел на Оскара – ожидал, что тот пойдёт за ним, но он не пошёл и сейчас тоже оставался на месте. Отвернувшись обратно, Том сделал ещё один шаг вперёд и поплыл.

Плавал Том недолго, делать это одному было скучно и – одиноко, и он всё-таки не очень уверенно чувствовал себя в водной стихии. Когда он вышел на берег, практически у кромки воды его уже встречал Шулейман – ждал и ненавязчиво, но твёрдо намекал взглядом и всем своим видом, что теперь Том не сбежит, не получит такой возможности.

Том почти дался в объятия, с многообещающим и покорным взглядом сам шагнул близко-близко, но в последний момент перед касанием юрко ускользнул в сторону.

- Догоняй! – крикнул задорно, хлопнув Оскара по плечу, и сорвался с места, взметнув в воздух комки влажного песка.

Отбежав метров на тридцать, Том остановился и обернулся – Оскар стоял на том же месте и вопросительно и без одобрения смотрел на него.

- Догоняй! – ещё задорнее повторил Том, не обидевшись на то, что Оскар затормозил и с ходу не разделил его внезапного веселья и ребячества.

Шулейман сложил руки на груди и вопросительно выгнул бровь. Том снова крикнул:

- Давай поиграем в догонялки!

- Чего? – наконец спросил Оскар, вконец переставший понимать происходящее.

Том быстро вернулся к нему, сверкая глазами и пылая энтузиазмом.

- Давай поиграем в догонялки, - повторил неожиданное предложение, не видя в нём ничего странного.

- Напомни мне запретить тебе пить по утрам, - хмыкнул Шулейман. - Тебя от этого несёт – как настоящего ребёнка.

- Алкоголь здесь не при чём, - мотнул головой Том, - я абсолютно трезв.

- Не похоже.

- Мне хорошо, - широко и неподдельно улыбнувшись, пояснил Том причину своего поведения. - Давай поиграем? Пожалуйста… - он повис у Оскара на плече, снизу заглядывая в глаза.

Шулейман скептически посмотрел на него, а Том продолжил упрашивать:

- Я никогда в детстве не играл с другими детьми, только сам с собой. А в такие подвижные игры в одиночестве особо не поиграешь, и Феликс запрещал мне бегать по дому и тем более по улице, боялся, что я покалечусь.

- Здесь и должен растрогаться и пустить слезу? – выгнув бровь, осведомился Оскар.

- Нет, - Том не обратил внимания на укол, чуть отступил от него и потянул за руку, канюча: - Пожалуйста… Ты ведь говорил, что тоже редко видел других детей до того, как пошёл в школу. Разве ты не хочешь поиграть?

Оскар не горел желанием ударяться в детство, его больше привлекали и вполне устраивали взрослые игры и развлечения.

В дошкольном детстве он действительно редко общался с другими детьми и почти не принимал участия в нормальных безобидных играх, поскольку они ему не были интересны. Только в школе – той самой, крутой швейцарской, откуда его выгнали с некорректной и скандальной формулировкой – он играл в «догони обидчика/жертву» или – в исключительно редких случаях, которых за всё время было меньше пяти – в «убеги от обидчиков». Даже в самых привилегированных слоях общества дети остаются детьми – довольно жестокими созданиями; сверстники не принимали чужака в лице Оскара, который вдобавок не подчинялся правилам, и пытались его сломить и поставить на место. Пальтиэль не подумал о том, каково будет сыну, когда запихнул его в закрытое сложившееся сообщество. Но «еврейский мальчик» уже в детстве был не промах, потому он ни разу не плакал от обиды, а дорогим одноклассникам плакать приходилось.

- Поиграть в догонялки? – переспросил Оскар, хотя прекрасно всё понял.

- Да. Давай… - Том снова потянул его за руку.

Ей-богу – как малое настырное дитё.

- Ты хоть правила знаешь? – снисходительно спросил в ответ Шулейман.

- Знаю. Давай играть. Ты водишь, - Том едва не подпрыгивал на месте от нетерпения.

- Ладно, - наконец соизволил согласиться Оскар.

Не успел Том и шага сделать, как Шулейман схватил его и довольно ухмыльнулся:

- Попался.

- Так нечестно! – Том вывернулся из его рук, полный решимости добиться честной, настоящей игры. – Я должен сначала отойти.

- Ладно, - нехотя согласился Шулейман. – Считаю до пяти.

Том быстренько отошёл и развернулся к нему лицом, ожидая сигнала. Оскар начал отсчёт:

- Раз, два, три…

Том напрягся, готовясь к рывку, сердце уже выпрыгивало из груди, подстёгнутое ударной дозой азартового адреналина. Услышав: «Пять», он рванул вперёд, прочь, а Оскар, не медля, за ним. Шулейман ожидал, что нелепая игра закончится быстро, но всё оказалось не так просто. Бегали они примерно с одной скоростью, и ему даже удалось сократить между ними расстояние, несмотря на фору Тома, но Том был очень вёртким, он постоянно петлял и уходил от протянутой руки, когда Оскар пытался его схватить, и припускал вперёд ещё быстрее.

Том бежал, нарушая все правила «правильного» бега, перепрыгивал куски пути без конечной цели. Вскрикивал, взвизгивал от переизбытка распирающих эмоций, и выглядел и ощущал себя совершенно счастливым, способным взлететь – нужно только ещё больше разогнаться и совершить рывок вверх.

Оскар предпринял новую попытку схватить Тома, но не получилось – Том ушёл в сторону, залился звонким смехом, не сбавляя хода, непонятно откуда беря дыхание.

На пляж выскочили Лис и Космос и, не разбираясь в происходящем, подражая хозяевам, тоже начали беситься. Сделав круг-петлю по пляжу, Лис устремился к океану, вбежал в воду, подняв водопад брызг. Удивительно ловко и быстро для домашнего пса он поймал яркую красную рыбу размером с три ладони и развернулся к берегу. Отряхнулся и побежал к хозяину, чтобы с гордостью отдать добычу.

Догнать людей для Лиса не составило труда, и после третьего тычка носом в ногу Том остановился и обратил внимание на любимца. Лис положил рыбу к его ногам и, сев, гавкнул, исходя радостью и преданностью: «Я молодец! Я принёс еду!».

- Рыба! – изумлённо воскликнул Том, большими глазами смотря на морского обитателя.

Рыба была пораненная, но вполне живая. Отойдя от шока, она затрепыхалась и начала прыгать. Том отшатнулся от неё и вцепился в руку Оскара:

- Что нам с ней делать?

Имел в виду, что рыбу нужно убрать отсюда и вернуть в океан. Первым порывом Шулеймана было – отправить рыбу ударом ноги в сторону океана, но он сдержался. Взял несчастную морскую тварь двумя пальцами за хвост, отнёс к воде и выбросил в родную стихию.

Том запрыгнул Оскару на спину, обхватив руками и ногами, и излишне радостно сообщил:

- Ты рыбий спасатель!

Шулейман покосился на него через плечо:

- Ты нашёл что-то и курнул, или с чего тебя так несёт?

- Мне хорошо, - повторил Том свой недавний ответ, который, по его мнению, всё объяснял.

Он устроил голову у Оскара на плече, глядя на него снизу, и добавил:

- И ты спас рыбу.

- Ты меня пугаешь.

- Значит, Джерри и возможная перспектива умереть от его рук тебя не пугали, а я пугаю?

- От одного Джерри я знал, чего ожидать. А от тебя – нет.

- Ничего криминального от меня ждать не нужно.

Том спустился на землю и, когда Оскар развернулся к нему, снова хлопнул его по плечу:

- Давай играть дальше!

- Детство в одном месте не успокоилось? – осведомился в ответ Шулейман, сложив руки на груди.

Том крутанул головой и прильнул к нему сбоку, обняв поперёк живота, упёрся подбородком в его плечо.

- Давай ещё поиграем? – попросил он. – Мы не закончили. Мне так весело и хорошо сейчас. Оскар, - Том немного протянул ударную «а», - я мечтал об этом в обеих своих ипостасях. Джерри тоже хотел дурачиться и ни о чём не думать, но это простое желание для него было несбыточным, он даже не сознавал, что испытывает такую потребность.

Шулейман не испытывал большого желания снова ввязываться в бессмысленную и сомнительную игру. Но Том так обнимал его, так просил, а главное – так смотрел, что отказать ему было категорически сложно. Сложно отказать и быть уверенным, что потом сам не будет дёргать его, пытаться расшевелить и развеселить, ведь, зная Тома, он так же, как загорелся, может потухнуть, загрустить, уйти в себя. Оскар не был уверен в том, что не будет – был уверен в обратном. Потому что это Том. Он – только он – как-то так на него действовал – пробуждал чуждую Оскару нежность и желание видеть улыбку на его лице и огонь жизни в глазах. Любой ценой.

- Уговорил, - кивнул Шулейман и тут же добавил условие: - Но просто так играть неинтересно.

- А на что? – оживился Том и поднял голову.

- Давай на желания.

Подумав не дольше двух мгновений, Том согласился.

- Я своё желание потом придумаю, - уточнил Оскар и ткнул в Тома пальцем: - И ты его в любом случае исполнишь.

- Хорошо. А я знаю, чего хочу, - тоже высказался Том. – Если ты проиграешь, то завтра снова поиграешь со мной.

- По рукам.

Том отошёл на десять шагов и, дождавшись сигнала, которым в этот раз послужил счёт «три», побежал. Гоняться с конкретной мотивацией было куда интереснее. Оскару. Пока он не представлял, какое желание придумать, но делать это сегодня, завтра и даже в этом месяце вовсе не обязательно. Может хоть через полгода напомнить о долге, и Том исполнит. Иметь такую возможность было весьма приятно, и Шулейман не сомневался в том, что победит.

В конце концов Том попался. Пытался вырваться, убежать, не желал сдаваться, и Оскар повалил его на песок. Даже лёжа на лопатках, придавленный сверху Шулейманом, Том продолжал попытки освободиться, крутился и смеялся, силясь выползти из-под парня и продолжить игру, слишком быстро, по его мнению, свёдшуюся к его поражению. Хотелось продолжать, он ещё не наигрался, не набесился!

Шулейман придавил сильнее и надёжнее, чтобы не вывернулся, перехватил руки Тома и прижал их над головой. Том и так уже почти выбился из сил и, оказавшись совсем распластанным и зафиксированным, выдохнул и уронил голову, упёршись затылком в песок. Принял поражение.

Почему Оскар всегда одерживает над ним верх?

- Ты победил, - с лёгкой улыбкой констатировал факт Том.

Он не обиделся, но немного расстроился из-за того, что игра закончилась. И через паузу предложил-попросил:

- Давай поиграем ещё? Просто так.

Почему-то Шулейману не захотелось отказываться. Даже просто так. Он поднялся, протянул руку Тому и, получив и сжав его ладонь, вздёрнул на ноги. Несколько тягучих, молчаливых секунд обмена взглядами на расстоянии двух шагов, и Оскар, хитро ухмыльнувшись, совершил рывок к Тому и шлёпнул его по попе. Вскрикнув от этого, подскочив на месте и всё поняв правильно, Том, вновь разгоревшись бьющим через край ребячеством, развернулся и рванул с места. Игра началась.

Наверное, они гонялись не меньше часа. Космос давно отдыхал в тени широкого зонта, флегматично взирая на всё вокруг, уже даже Лис устал беситься и тоже прилёг, а парни всё сходили с ума.

Шулейман в который раз дотронулся до Тома на бегу, изловчился схватить, тормозя, и снова повалил его на песок. Сейчас Том не сопротивлялся. У него уже сердце выпрыгивало из груди, грудная клетка ходила ходуном; он загнанно дышал ртом, и горячее, сухое от перегрева и жажды дыхание волнами обдавало губы. Даже голова немного кружилась от резкой остановки и перехода в горизонтальное положение.

Оскар мог видеть, как неистово бьётся кровь у Тома на шее. Коснулся кончиками двух пальцев пульсирующей, ярко очерченной артерии под тонкой белой кожей, от чего Том едва ощутимо вздрогнул, обвёл контур его скул.

- Теперь ты тоже горячий, - сказал Оскар и положил ладонь Тому на лоб. – Надеюсь, тепловой удар не схватишь.

Том устало и счастливо улыбнулся и чуть повернул голову:

- Я так хочу пить.

Шулейман разделял его желание утолить жажду и перекусить был также не прочь. Они вернулись на виллу и устроились на широкой террасе на первом этаже, откуда тоже прекрасно было видно океан. Вызванная Оскаром девушка из местной прислуги принесла напитки и еду. Обхватив ладонями кокосовый орех, выступающий бокалом, Том тянул через соломку коктейль из смеси фруктовых соков и смотрел на океан, лазурный и умиротворяюще спокойный, вечный, сверкающий преломлённым солнцем.

После ударной физической встряски и эмоционального выплеска мысли текли лениво, беззвучно и незаметно повернули вспять, в память. К четырнадцати годам. С тех пор минуло одиннадцать лет. Неполных одиннадцать лет, и даже если бы продолжал страдать и болеть, не мог бы этого показывать, не смог бы сказать, потому что – сколько можно? Стыдно должно быть всю жизнь держаться за боль и прикрываться ею, какой бы сильной и ужасающей когда-то она ни была.

В этом году будет одиннадцать лет с того ноября

Том и не испытывал необходимости или желания говорить об этом как о проблеме. Он выздоровел и отпустил. Но сейчас Том как-то остро и отчётливо осознал, что никогда не станет полностью нормальным, таким, как все люди. Даже не в плане психического здоровья.

Между ним и тем наивным и чистым четырнадцатилетним мальчиком, видевшим жизнь только по телевизору, были целых одиннадцать лет. И Том больше не был наивным и пуганным. Но интересно, что должно быть в головах людей, чтобы так поступить с ребёнком? С любым человеком.

Оскар заметил перемену в настроении Тома. Удовлетворённый живой и тёплый огонь в его глазах сменился мутной водой, за которой – опять, опять, опять – не понять, какие мысли бродят в его голове.

- О чём задумался?

- Что бы ты сделал, если бы встретил меня в четырнадцать? – серьёзно и немного отстранённо спросил в ответ Том и посмотрел на Оскара. – До всего.

Не солгал и не увильнул от настоящего ответа. Эта мысль – скорее, ощущение мысли – следовала за размышлениями о своей доле.

- Я бы точно не стал тебя насиловать, - ответил Шулейман, смотря Тому в глаза. – И в принципе не стал бы с тобой спать до твоих восемнадцати.

- Странно, что для тебя так важно соблюдение этого закона, - проговорил Том.

Он действительно был удивлён и не мог найти объяснения. Такая законопослушность не вязалась с Оскаром, его образом жизни и мышления.

- Дело не в законе, а в том, что у детей и подростков не хватает мозгов, - как всегда без смягчений высказался Шулейман. – Когда оба такие – это нормально. А когда один взрослый, другой нет – не катит и лучше не надо.

Том кивнул в знак того, что понял и принял его объяснение. Помолчал некоторое время, снова смотря на океан, и произнёс:

- Ты мог бы меня изнасиловать? – спросил серьёзно и без какого-либо напряжения.

Повернув к нему голову, Шулейман задал в ответ резонный вопрос:

- Сколько раз я повторял тебе, что я не насильник?

- Много.

- Сколько ещё раз я должен это повторить, чтобы ты усвоил? Я думал, что уже и тема навсегда закрыта.

- Я усвоил, - сказал Том и посмотрел на парня, - и тема закрыта. Но мне интересно. Один раз ты пытался это сделать.

- Но я остановился, - важно напомнил Оскар.

- Ты остановился только потому, что я случайно разбил тебе нос, - в свою очередь заметил Том.

Без раздумий и сомнений Шулейман спокойно выдал исчерпывающий ответ:

- Я бы всё равно остановился. Если бы я тебе вставил и увидел, что тебе плохо, больно и ты по-настоящему плачешь, я бы не стал продолжать и мучить тебя.

Сомнительное успокоение. Тому сложно было представить, что бы с ним было, если бы Оскар тогда успел что-то сделать. Завершено ли изнасилование или нет – не имеет никакого значения. Насильственное проникновение – даже одно-единственное – это боль, грязь, ощущение ужаса и беспомощности. Для Тома в то время это было бы смерти подобно, это был бы последний слом, он бы не пережил.

Но внезапно Тома прошило осознанием, как стукнуло по голове. Даже если бы Оскар сделал что-то в тот вечер, это бы ничего не изменило. Том бы всё равно остался с ним, всё равно считал особенным, всё равно любил. Это озарение было подобно шоком.

Шулейман некоторое время внимательно смотрел на Тома, который сидел с выражением яркого изумления на лице и широко раскрытыми глазами, и пощёлкал пальцами у него перед носом:

- Приём.

Том перевёл к нему взгляд, посмотрел безмолвно пару секунд и признательно сказал:

- Спасибо, что не ударил тогда в ответ. Я очень боялся побоев.

- Обычно я всегда даю сдачи, не знаю, что на меня тогда нашло, - усмехнулся в ответ Шулейман, не отводя взгляда от лица Тома.

Он действительно не знал. Вообще не знал, что на него нашло в тот далёкий вечер. Пришёл домой изрядно пьяный, посмотрел на сонного, как всегда мямлящего Тома, и что-то стукнуло в голову, замкнуло: хочу его взять, здесь и сейчас же. Оскар искренне не думал, что Том может быть против.

- Ты не хотел причинить мне боль? – мягко улыбнувшись, предположил Том возможную причину нетипичного поведения Оскара.

- Пусть так, - согласился тот.

Чёрт его знает, быть может, так оно и было. Что-то же заставило его остановиться, резко протрезветь, не ударить в ответ и не вышвырнуть Тома за дверь за несговорчивость и членовредительство.

Глава 3

Пробуждение Оскара было внезапным, спровоцированным неким непонятным ощущением, и, открыв глаза, он срезу нашёл причину. Том. Нет, Том не смотрел на него спящего, как это бывало в прошлом, но сидел на краю кровати в изножье, спрятав лицо за камерой, объектив которой был направлен в сторону окна. Комната была залита розово-лиловым утренним маревом, без единого солнечного луча и полного света, что свидетельствовало о раннем часе на границе ночи и нового дня.

Заметив движение, Том опустил камеру и просиял:

- Ты тоже проснулся! Посмотри, какой красивый рассвет, – он указал рукой в сторону окна.

- Ключевое слово здесь – рассвет, - сказал в ответ Шулейман, не впечатлённый эстетикой утра и недовольный тем, что что-то происходит в столь ранний час и ему приходится разговаривать. – Рань ранняя. Ты чего поднялся?

- Я встал в туалет и не смог пройти мимо такой красоты, - Том вновь улыбнулся и показал на окно.

- Идея приковывать тебя на ночь к кровати начинает казаться мне привлекательной, - больше сам себе проговорил Оскар.

- Не бурчи, - с ноткой обиды отозвался Том и добавил: - И ты всё равно этого не сделаешь.

- Всё зависит от тебя.

Шулейман поставил подушки, устроившись на них полулёжа, и устремил на Тома выжидающий взгляд.

- Ты собираешься ложиться?

- Потом лягу, - ответил Том. – Я ещё не всё снял.

Он снова поднял камеру, посмотрел через видеоискатель на картину: стены – как рамки, в которые заключено большое окно в пол, и пейзаж за ним. Чистая минималистичная геометрия с живой и яркой сердцевиной. Такие сюжеты нужно снимать с прямого ракурса, чтобы соблюсти и подчеркнуть лаконичную точность линий.

Том поднялся с кровати и встал так, чтобы находиться ровно по центру широкого окна, заснял кадр. Потом подошёл к окну вплотную и заснял пейзаж без дополнений. Получилось довольно банально, но красиво, это для себя.

Прекрасно понимая, что заснуть у него не получится, пока Том тут вдохновенно мельтешит, Оскар сел и тяжёлым взглядом следил за законным супругом. Сделав ещё пару снимков, Том опустил камеру и повернулся к Оскару, посмотрел на него и попросил:

- Можно я тебя сфотографирую?

- Валяй, - без намёка на разделение его интереса ответил Шулейман. – Но улыбаться я не буду.

- Не надо улыбаться, - Том качнул головой. – Ты сейчас очень хорошо смотришься. Атмосферно.

Шулейман закатил глаза, но ничего не сказал и остался сидеть в прежней позе, поставив локти на приподнятые колени сложенных по-турецки ног. Том встал за изножье кровати, навёл на него объектив, подкрутил настройки, ища идеальную глубину изображения. Сочетание розово-лиловой дымки, лёгкой мглы и недовольного и сурового выражения лица Оскара, окружённого ворохом одеяла и подушек, выглядело впечатляюще. На такие изображения хочется смотреть, чтобы понять их и разгадать секрет застывшего мгновения.

Сделав два снимка, Том медленно, не опуская камеры и взирая через неё на Оскара, подошёл к нему. Когда объектив почти упёрся ему в лицо, Шулейман, проявляя чудеса самообладания, положил на него ладонь и надавил, опуская фотоаппарат.

- Ты меня намеренно выводишь?

- Я всего лишь хочу тебя сфотографировать, - ответил Том и слегка дёрнул камеру к себе, уводя её из-под руки Оскара.

Оскар не держал и сказал:

- Не надо тыкать камерой мне в лицо.

- Ты против макросъёмки? – невинно и не придуриваясь спросил в ответ Том.

- Я против камеры в лицо, - чётко повторил Шулейман.

- Если бы ты не делал того, что делал, я бы подумал, что у тебя какие-то комплексы.

- Сейчас кто-то сильно умный получит по седалищу.

- Не только же тебе быть умным, - ответил Том, на всякий случай отступив от кровати. – Конечно, ты умнее. Но я тоже иногда могу удивить.

- Удивлять ты умеешь, это факт.

Выдержав короткую паузу, Шулейман махнул рукой и опустил ладонь на постель:

- Всё, ложись давай.

- Я ещё не закончил.

Оскар вновь закатил глаза и затем произнёс:

- Напомни, зачем ты взял с собой камеру?

- Потому что я не мог отправиться в такое важное событие в моей жизни без возможности запечатлеть моменты и свои впечатления, - ответил Том так, словно это очевидно. – Медовый месяц бывает раз в жизни.

- Мило. Но я сейчас никак не могу понять, почему я не запретил тебе её брать с собой.

- Потому что ты не можешь мне ничего запретить, - серьёзно, но без агрессии произнёс в ответ Том.

- Спорный вопрос.

- Нет, не спорный, - качнул головой Том. – Ты можешь попросить меня что-то сделать или не делать, а я решу, слушаться тебя или нет.

Шулейман повёл бровью. Самодостаточный Том, знающий свои границы и рассудительно отстаивающий их - это непривычно. Пускай это не первый эпизод того, что Том изменился, пусть он нередко ведёт себя как прежде, всё равно – непривычно.

- Мне кажется, или мы подошли к первой ссоре в семейной жизни?

- Я не хочу с тобой ссориться, - Том покачал головой. – Я лишь хочу тебя сфотографировать.

Не подумал, что правильно поступить умнее – уступить, закрыть эту ветвь разговора, чтобы в самом деле не поругаться, но так получилось само собой, потому что вопреки поведению Оскара у Тома было хорошее настроение, и ему совсем не хотелось ссориться и выяснять отношения. Ещё и потому не хотелось, что в голове сидело взятое непонятно откуда: «В медовый месяц между нами всё должно [обязано] быть хорошо».

Том посмотрел на рассвет за окном, постепенно набирающий яркость, на Оскара, снова в окно, что-то прикидывая, и сказал:

- Тебе нужно переместиться к окну.

- Я не буду вставать, - чётко озвучил свою позицию Шулейман.

- И не надо вставать, - Том совсем не обиделся на его грубоватый ответ. – Нужно передвинуть кровать к окну.

Он быстро обошёл кровать, готовый приступить к маленькой перестановке, и добавил:

- Помоги мне.

- Нет.

Том посмотрел на Шулеймана так, будто его крайне удивил отказ. Но он быстро откинул это состояние и решительно попросил:

- Оскар, пожалуйста, помоги. Я сам не сдвину её.

- Это здорово, что на третьем десятке ты научился использовать слова «пожалуйста» и «спасибо», но они не в прямом смысле волшебные.

- Оскар, пожалуйста, - повторил Том, просяще смотря на парня.

- Мой ответ – нет.

- Ты поклялся во всём меня поддерживать, - напомнил Том.

- Ага. В горе и в радости, в болезни и здравии, в богатстве и бедности, - отозвался Оскар. – Но про таскание мебели на рассвете там не было ни слова.

- Почему ты не можешь просто прислушаться ко мне и помочь? Оскар, пожалуйста. Вдвоём мы легко передвинем её.

- Я бы не был в этом так уверен. Это во-первых. Во-вторых – перестань страдать фигнёй.

Том подумал пару секунд и сказал:

- Хорошо. Я сам.

- Удачи.

Том одарил издевающегося и явно не верящего в его силы Оскара тяжёлым взглядом и попросил-потребовал:

- Хотя бы встань.

- Я же сказал – не встану. Приступай, раз так хочется.

Том снова тяжело посмотрел на парня, но в этот раз ничего не сказал в ответ. Упёр руки в бока, прикидывая, в какую часть кровати удобнее упираться, чтобы сдвинуть её с места. Впрочем, вариант был только один, и Том не представлял, как правильно двигать такую крупную мебель. Потому Том просто выдохнул для придания себе сил и уверенности и, согнувшись и упёршись руками в край кровати, надавил со всей силы, толкая её вперёд. Кровать ожидаемо не сдвинулась ни на миллиметр и даже не скрипнула.

- Не надорвись, - послышалось со стороны Шулеймана.

Том стиснул зубы и продолжил попытки, но все они были тщетны. Кровать весила около трёхсот килограмм плюс девяносто килограмм Оскара, а в Томе был всего шестьдесят один, у него попросту не хватало сил, чтобы сдвинуть такой вес хоть на полметра.

Упорства Тому всегда было не занимать, особенно в те моменты, когда его лучше не проявлять. Он понимал, что не справляется и едва ли справится, но не сдавался. Пыхтел, терпел боль в мышцах и суставах рук, пришедшую почти сразу, и продолжал упрямые попытки сдвинуть треклятую кровать. Давил всем весом, едва не упал и ударился, когда поехала нога, но подскочил и с тройным упорством кинулся на тяжёлую мебель. Развернулся спиной и ударил кровать задней стороной ног, после чего снова упёрся в её край руками.

Шулейман несколько минут наблюдал за его потугами и в конце концов не выдержал. Порывисто поднялся, подошёл к Тому и дёрнул его за руку, разгибая.

- Это уже никуда не годится, - сказал твёрдо и с раздражением, сжимая тонкое запястье. – Тебе рассказать, что бывает, когда пытаешься носить или двигать неподъёмные тяжести?

- Что, беспокоишься за мою задницу? – не без вызова спросил в ответ Том, крутя кистью в попытке освободиться, впрочем, не слишком активно.

- Не поверишь, но о ней я думал в последнюю очередь, - Оскар внезапно перешёл на спокойный тон. – А в первую очередь я беспокоюсь о твоей спине и руках.

Том тоже поостыл, посмотрел на парня, и неожиданно для Оскара его губы растянулись в милой улыбке.

- Ты всё-таки встал, - склонив голову набок, сказал Том.

Шулейман нахмурился, не сразу поняв, к чему это высказывание и о чём. А когда понял, скептически ответил:

- Только не говори, что таков был твой план.

- Не был, - подтвердил Том, не став приукрашивать. – Но какая разница, по плану всё было или нет, если я добился своего? – он лукаво глянул на Оскара, продолжая улыбаться уголками губ.

- Кровать двигать я всё равно не буду, - сказал в ответ тот, сбивая с Тома корону победителя и повелителя ситуацией.

Том не расстроился. Посмотрел в сторону окна, за которым уже наполовину встало солнце, стелясь по полу первыми длинными золотыми лучами, и сменился цвет. Вздохнул и ответил:

- Уже не надо. Солнце встало, момент упущен.

Они вернулись в постель. Лёжа на спине и держа над собой камеру, Том открыл папку с сохранёнными фотографиями, чтобы посмотреть отснятый материал.

- Положи ты уже свою камеру, - Оскар одной рукой притянул Тома к себе, а второй попытался отнять у него фотоаппарат.

Том не дал забрать у себя любимую вещь.

- Оскар, я хочу посмотреть, какие фотографии получились, - сказал, отведя камеру в сторону и уворачиваясь от рук Шулеймана, пытаясь отодвинуться, но тот не сдавался.

- Не заставляй меня ревновать к ней. Победитель очевиден – камеру можно просто разбить.

- Если ты это сделаешь, - серьёзно ответил Том, посмотрев на Оскара, - то до конца отдыха мы будем спать в разных комнатах, и я не буду с тобой разговаривать.

- Это всего лишь камера, - пренебрежительно фыркнул Оскар.

Он всё-таки смог испортить Тому настроение. Тома задело, и он не собирался это так оставлять.

- Это – моя камера

- Если бы ты это сделал, я бы устроил тебе хорошую трёпку, - согласился Шулейман и добавил: - За то, что сел за руль, заведомо зная, что не умеешь водить, и мог разбиться. А на машину мне бы было плевать, - просто пожал он плечами.

Градус момента заметно спал. Оскар умел это лучше всех – остужать Тома и открывать ему глаза. За это Том любил его – и сейчас немного ненавидел – за то, что в своей своеобразной манере, но Оскар продолжал заботиться о нём в любой, даже самой спорной ситуации. Как можно было продолжать на него злиться после такого?

- Ты специально так делаешь, чтобы я не мог на тебя злиться? – озвучил свои мысли Том.

- Только если чуть-чуть, - с ухмылкой на губах уклончиво ответил Шулейман, опираясь на локоть и сверху смотря ему в глаза.

Том ударил его в плечо, но улыбался при этом, уже не мог всерьёз сердиться. Он всё-таки быстро просмотрел сделанные фотографии, отложил камеру на прикроватную тумбочку и перевернулся на бок, устраиваясь для продолжения сна. Оскар заключил его в объятия, прижимаясь сзади с совершенно очевидными намерениями, и поцеловал в плечо. Том дёрнул плечом, закрываясь.

- Оскар, сейчас от силы четыре утра и ты хотел спать.

- Поспать мы успеем, - ответил Шулейман, переходя поцелуями к изгибу между плечом и шеей и выше. Том вновь предпринял попытку закрыться, но не слишком успешную. – Ты разбудил меня, вытащил из постели и согнал с меня сон. Я требую компенсации.

- Я тебя не будил, - ответил Том, не поддаваясь на провокацию, - ты сам проснулся. И я не вытаскивал тебя из кровати – ты встал не потому, что я тебя просил, а по собственной инициативе.

- Это всё частности, - отмахнулся и отрезал Шулейман. – А главное то, что мы оба не спим, и не похоже, что ты очень уж хочешь.

Он развернул лицо Тома к себе и попытался поцеловать в губы, но Том не дался и, выбравшись из его объятий, наконец-то отодвинулся.

- Перерыв я сделал только для того, чтобы сфотографировать рассвет. Я хочу и собираюсь дальше спать, - бескомпромиссно сообщил Том о своих намерениях.

Шулейман перестал его домогаться и, пристав на локте, сказал:

- Я что-то такое слышал, что секса в браке становится меньше, но полагал, что у нас до этого есть как минимум двадцать лет.

- Его не стало меньше. Это ты хочешь ещё больше, чем обычно. А я не…

Том не нашёл, каким словом себя назвать, не закончил высказывание и вместо этого сказал:

- Я сейчас – буду спать. Утром подумаю.

Правы были оба. Шулейман как с цепи сорвался, поэтому Том начал отказывать чаще. Как бы ни пристрастился к регулярной яркой сексуальной жизни, иногда Том предпочитал отказываться от удовольствия и отказывать в нём. Нередко у него получалось настоять на своём. Когда не ломался, балансируя на противоречивой грани между «уже хочу» и «не надо», а задавался твёрдой целью не допустить близости, Том всегда добивался её.

Зачем делал так? Наверное, доказывал своё достоинство и значимость. В их паре Оскар был ведущим и решающим, Оскар предоставлял территорию для жизни, условия и средства, но и Тому нужна была какая-нибудь власть. А единственное, чем он мог манипулировать – это секс. Ему нравилось, что хоть в этом одном-единственном плане Оскар зависим от него и за ним остаётся последнее слово, ведь в конечном итоге именно принимающая сторона решает, быть близости или нет. И иногда Тому необходимо было доказать право на неприкосновенность собственного тела, свои границы – границы свободного человека, который имеет право делать или не делать что-то в зависимости от собственного желания. Доказать (напомнить себе), что его тело принадлежит только ему.

Том победил, они легли спать, и он быстро заснул. Но подсознание неожиданно обрело чувство юмора и пошутило над ним. Тому приснился жаркий и неприличный в своей реалистичности эротический сон, в котором они с Оскаром занимались любовью в той же позе, в которой разговаривали перед сном. И после пробуждения сновидение не оборвалось…

Том бы испугался, если бы проснулся в процессе. Но Шулейман поступил тоньше. Он, приспустив с Тома трусы, лёжа у него за спиной, уверенно ласкал его напряжённый почти до боли член и двигался между его ног, вставив член между худых бёдер, периодически проводил им меж ягодиц.

- Что ты… А… - произнёс Том задыхаясь, не соображая спросонья, что только усугубляло происходящее.

Это должен был быть вопрос: «Что ты делаешь?». Но Оскар понял и так и ответил:

- Ты так стонал и двигался, что я посчитал, нужно тебе помочь, и не смог устоять перед соблазном присоединиться, - произнёс он с усмешкой, не прекращая ласкать Тома ладонью, влажной от выделяющейся смазки.

Тому стало стыдно за себя, но всего на мгновение, а затем его вновь поглотил едва не горячечный жар, центром которого выступала сладко-приятная и нестерпимая пульсация в паху. Это жестоко – такое с утра пораньше, когда только проснулся и уже нет шансов начать мыслить.

Шулейман провёл большим пальцем Тому между ягодиц и ввёл внутрь, легко протолкнув его через податливые, размягчённые, горячие мышцы. Только в этот момент Том понял странную вещь – он подготовлен и смазан.

Как можно не проснуться, когда тебе в зад засовывают пальцы?!

- Когда ты успел? – шокированно и сбито выговорил Том, пусть ответ был очевиден.

- Я посчитал, что нам не захочется тратить время на подготовку, - с хрипотцой в голосе ответил Шулейман, прижавшись губами к его щеке, задевая кожу влажным и острым краем зубов. – Кстати, это твоя собственная смазка.

- Что? – выдохнул Том.

- Твоя, - повторил Оскар, проведя пальцами вверх по его стволу, к верхушке головки, собирая вязкие капли. – Иногда ты течёшь, как настоящая сучка, - сказал и куснул Тома за мочку уха.

Тома от этой резкой пошлости перетряхнуло. Но она не обидела, не отрезвила, а скорее наоборот. Медлить не имело никакого смысла. Когда Оскар взял его за бёдра, Том согнул и приподнял верхнюю ногу, чтобы было проще войти. И через секунду застонал, когда горячая, вожделенная плоть нарушила границы его тела и заполнила, суля плавящее наслаждение и даря его с первых мгновений. Зажмурившись, Том прогнулся в спине и качнул бёдрами назад, показывая, чего и как сильно хочет. Он был более чем готов к отсутствию ненужных сейчас заботы и нежности, и пульсирующий горячечный жар требовал выхода.

Секс получился быстрым, но ярким, вскружившим голову. Не успев отойти от оргазма, Том сел, посмотрел на Оскара расфокусированным и пьяным взглядом и требовательно сказал:

- Прекрати меня развращать.

- А я разве делаю это? – невинно поинтересовался в ответ Шулейман, успевший закурить, и выдохнул в сторону дым.

- Да. Ты делаешь это постоянно и конкретно только что сделал снова.

Шулейман больше не стал отпираться и делать вид, что не понимает суть претензии, и самодовольно произнёс в ответ:

- Я открыл тебе мир большого секса, приучил к качеству и подсадил на себя. Я могу собой гордиться.

- Вот именно – подсадил, - Том едва не засмеялся, но не потому, что шутил, просто его слова вкупе с подскочившим голосом звучали смешно. – Что я буду делать, если ты меня бросишь?

- Если так случится, обещаю, что раз в неделю буду приезжать к тебе, куда бы тебя ни занесла жизнь.

- Это будет «Том, почувствуй себя убогим снова». Больше, чем когда-либо.

- Почему же? – вопросил Шулейман и притянул Тома к себе, усаживая под бок и обнимая одной рукой за плечи. – Раз я тебя выбираю, значит, не такой уж ты и убогий. Я всегда выбираю только самое лучшее. И что-то мне подсказывает, что в ходе таких «свиданий» мы сойдёмся снова, потому что разойтись навсегда у нас хронически не получается.

Что правда, то правда – не получается, никогда не получалось. И хорошо бы, чтобы навсегда – чтобы эта система никогда не дала сбой. Том с беззвучным вздохом улыбнулся только губами и, прикрыв глаза, уткнулся носом Оскару в местечко между плечом и шеей.

После близости неизменно приходило одно неудобство – было мокро и липко. Том поёрзал, пытаясь не концентрироваться на этом чувстве, и выбрался из постели.

- Мне нужно в душ, - зачем-то сообщил Том.

Подумав, он не стал надевать трусы и направился к двери. Дойдя до середины комнаты, почувствовал, что по ногам потекло тёплое. Этот момент – когда из него вытекала сперма – по-прежнему приносил Тому дискомфорт. Но после секса прошло слишком мало времени, мышцы были растянуты и ещё не очень хорошо подчинялись контролю разума.

Около двери Том остановился, обернулся к кровати и Оскару и нахмурился, зацепившись взглядом за свою камеру на прикроватной тумбочке. Что-то было не так. Камера лежала на том же месте, куда он её положил, но объектив был открыт. А Том его точно закрывал, всегда закрывает. Словно подтверждая его страшную и вопиющую догадку, которую Том не успел толком осмыслить, Шулейман потянулся к фотоаппарату, взял его в руки и что-то на нём нажал. Нажал на кнопку «стоп», останавливая запись. Том ни разу не пользовался этой функцией, но камера писала и видео тоже.

- Ты что, записал, как мы?.. – выговорил окаменевший Том, будто фоном чувствуя, как закипает и не дышит.

- Да, - взглянув на него, ответил Шулейман с очаровательной улыбкой подлеца, как будто так и надо было. – Давно хотел это сделать.

Том не сразу нашёл, что сказать. Открывал и закрывал рот, кипя и почти сгорая от негодования.

- Посмотрим вечером? – добавил Оскар.

- Ты… Удали немедленно!

- Нет, - просто отказал Шулейман. – Я что, зря старался?

Он поднял камеру и направил на Тома, делая снимок. Прикрывшись руками, Том выскочил за дверь спальни.

- Я схожу в душ с тобой. Ты как? – как ни в чём не бывало крикнул ему вслед Шулейман.

Прислушался и, не услышав ответа, поднялся на ноги, повесил камеру на шею и пошёл в ванную комнату. Том только собирался начать чистить зубы, стоя у раковины. Привалившись к стене, Оскар снова поднял камеру и нацелил её на Тома.

- Не снимай меня! – Том отскочил от раковины, вновь прикрываясь, пытаясь прикрыться и снизу, и сверху.

Оскар проигнорировал требование-просьбу и сказал:

- Оказывается, это весьма занимательное занятие, - он посмотрел на Тома через видеоискатель. – Кажется, я начинаю понимать твою страсть к фотографии.

Том сорвал с вешалки два больших полотенца, одним быстро обвязал бёдра, а второе накинул на плечи и запахнул. Нахохлился и бросал на Оскара взгляды исподлобья. Шулейман подошёл и потянул за край нижнего полотенца, развязывая его и стягивая. Том попытался удержать полотенце, вернуть на место, но Оскар оказался ловчее. Следом Том лишился и второго полотенца.

- Давно ли ты начал снова стесняться? – спросил Шулейман, отведя руку с полотенцем и не давая Тому его схватить.

- Только что, - буркнул Том, прекратив попытки вернуть себе прикрытие.

Тому было неловко до неприятного от попыток Оскара заснять его нагим, растрёпанным со сна и не только и с потёками спермы на ногах. Последнее служило особенно сильным стоп-сигналом, заставляющим не хотеть быть сфотографированным. Он снимался полностью обнажённым и даже участвовал в живом выступлении, иногда – под особый настрой - ему нравились такие вещи. Но сейчас ему хотелось избежать запечатления в таком виде, сбежать.

Когда Оскар вновь поднял камеру, Том, сознавая беспомощность и обречённость своего положения, закрыл ладонями лицо. Послышались три щелчка, оповещающие о появлении фотографий.

Шулейман фотографировал совсем не так, как Том, не для того, он не искал ракурсы, потому поза Тома ему никак не мешала. Он фотографировал потому, что захотелось сфотографировать. Просто развлекался. Но в этом желании проявлялась непонятная Тому увлечённость Оскара им, настоящее восхищённое обожание в глазах смотрящего, которое нельзя объяснить и описать словами, но не заметить невозможно. Не сразу, но Том не мог не почувствовать, не увидеть это неосязаемое, и это коробило. Тома всегда смущало и коробило, когда Оскар так

Наигравшись, Шулейман снял с себя камеру, повесил её Тому на шею и сунул в рот зубную щётку. Том повесил камеру на крючок подальше от источников воды и встал рядом с ним, тоже взял щётку и пасту. Поглядывал на Оскара, совершая привычные движения. Этот момент ощущался для Тома будто бы странным. Никогда прежде они не чистили зубы одновременно, стоя плечом к плечу. Вот она – семейная жизнь. Всё вместе.

Вопреки утрешнему праведному возмущению Тома вечером они всё же сели смотреть хоум-видео. Том был в шоке и ужасе от себя – от своего вида и - в особенности - от издаваемых звуков. Конечно, он знал, что громко ведёт себя в постели, но теперь это знание заиграло новыми гранями.

Ему приходилось сниматься в прошлом и смотреть записи с собой, но на этом видео и момент был запечатлён пикантный, и он не знал, что идёт съёмка. Если бы знал – вёл бы себя иначе.

Видео с самого начала заставило щёки алеть и гореть. Минуты, где он «выступал соло», находясь во власти влажного сна… Как можно так себя вести?! Какое форменное бесстыдство! И неважно, что во сне никто не способен себя контролировать, для Тома сейчас это не служило оправданием. Своё соло хотелось немедленно стереть из памяти.

Во время просмотра Том закрывал ладонями глаза, хотел провалиться сквозь землю и, когда видео закончилось, сказал:

- Мне нужен кляп и маска на всё лицо.

- БДСМ? – лениво осведомился Шулейман. – Я считаю всё это обилие кожаной атрибутики нелепым.

- Кожаная не кожаная, но что-то мне необходимо, чтобы закрыться и заткнуться, - отвечал Том, повернув к нему голову. – Как ты спишь со мной, если я так себя веду?

- Меня всё более чем устраивает. В особенности звуковое сопровождение. Так что не забивай себе голову – всё круто. Стал бы я снимать наш секс, если бы мне что-то не нравилось?

- Это неплохой способ ткнуть меня носом в мои ошибки, - высказал Том предположение, не выдерживающее никакой критики.

- Ты ведь так не думаешь? – снисходительно спросил в ответ Оскар, взглянув на него.

- Нет, - честно подтвердил Том. – Но зачем ты это сделал?

- Просто так, - пожал плечами Шулейман. – Хотелось.

- Ты мог бы спросить моего согласия, - в голосе Тома звучал лёгкий упрёк.

- Если бы я сказал, ты бы отказался. И сегодня я подумал, что это отличная идея – снять нас, чтобы ты не знал об этом и вёл себя естественно.

Шулейман отмотал видео назад и подсел к Тому, подсовывая ему экран.

- Мы отлично смотримся, не находишь? – произнёс с усмешкой, взглянув на Тома, задев кончиком носа его волосы. – Посмотри.

Том не хотел, но опустил взгляд к экрану. В самом деле, если не смотреть только на себя и не ужасаться, смотрелись они весьма неплохо, и видео имело даже возбуждающий эффект. Видимо, Оскар был того же мнения и этого и добивался – чтобы Том прозрел и проникся, поскольку он повернул лицо Тома к себе и припал к его рту поцелуем, после чего мягко опрокинул на спину.

Видео продолжало идти. Звуки с него служили фоном и смешивались со звучанием реальности.

Глава 4

Том лежал прямо на песке, белом и так приятно прогревающем косточки сухим жаром. Задумчиво смотрел на кольца на левой руке, держа её второй рукой, потирал большим пальцем тыльную сторону ладони. До сих пор изредка было непривычно видеть и ощущать, что кожа здесь гладкая и не изуродованная, такая же цветом, как и на всей руке.

Так много лет он боялся и избегал смотреть на свою левую кисть, а теперь она по сотне раз на дню приковывала взгляд блеском драгоценных камней и тяжестью благородного метала. Он сменил шрамы на бриллианты.

Кольца ощущались тяжестью, тянули, не давали о себе забыть. Наверное, с непривычки. Или потому, что их было два. До помолвки Том никогда не носил кольца – ни в своём виде, ни в виде Джерри не носил – и порой, на какие-то секунды, возникало желание снять с себя эту тяжесть, освободить руку.

Наверное, стоило носить только обручальное кольцо. Но они с Оскаром не обсуждали этот вопрос, а сам Том считал правильным носить оба. Ведь помолвочное кольцо тоже многое значит, оно не просто безделушка.

Но на самом деле, если быть честным с собой, тяжестью ощущалось только обручальное кольцо, практически с первой секунды, как Оскар надел его ему на палец пред лицом святого отца и всех гостей свадебной церемонии, их родных. Том понимал это. Обручальное кольцо – есть оковы, символ ограничивающей принадлежности. Птиц тоже окольцовывают. Он не мог избавиться от ощущения, что кольцо тяготит его.

Не говорил об этом Оскару и не собирался, думал, что просто пока не привык. Обязательно привыкнет, нужно лишь время. А пока Том постоянно бросал взгляды на своё обручальное кольцо, крутил его на пальце, когда Оскар не видел. Но не позволял себе его снять. Ни разу. Не хотел, чтобы Оскар увидел и решил, что он чувствует недостаточно сильно.

Том был готов прожить с Оскаром всю жизнь, не сомневался в этом ни на секунду, не лгал. Хотел этого. Но он предпочёл бы оставить всё так, как было до предложения. Просто жить вместе, быть вместе. Бракосочетание для него было лишним шагом.

Но он уже согласился – дважды, дал согласие, когда Оскар сделал ему предложение руки и сердца, и сказал «Да» у алтаря, нечего теперь думать. Согласился потому, что убедил себя в правильной мысли – что факт брака сам по себе ничего не меняет.

Но сделать эту мысль убеждением, постоянной частью себя не получалось от слова «совсем». Вся эта предсвадебная суматоха – брачный контракт, завещание, обсуждение церемонии и последующего торжества… Потом клятва быть вместе навеки перед лицом Бога, в которого Том не мог сказать, что верит, но это не делало её менее значимой; кольцо на пальце, статус супругов, официальной ячейки общества; свадебное путешествие…

Теперь всё было по-другому. Теперь, теперь, теперь… Мысль начиналась с этого слова и им и ограничивалась. Том не мог внятно объяснить, что же именно изменилось, но и не думать так, перестать чувствовать не мог.

Том ничего не знал о браке. В детстве у него не было такового перед глазами, не было и во взрослости. Его родители были женаты много лет, но вживую наблюдал их брак, жил в соприкосновении с ним Том всего лишь два месяца. Этого времени не могло хватить для усвоения паттернов, и тогда, когда жил с семьёй, у него были иные цели и проблемы.

Все знания Тома о браке сводились к заезженной фразе, которую и священник повторил: «Делить жизнь на двоих». Том понимал эти слова как: «Быть вместе всегда и во всём» и следовал усвоенному правилу. На ходу разбирался, что оно значит на практике.

Так и получалось – вместе во всём, двадцать четыре часа в сутки. И даже когда они не разговаривали и ничем не занимались, Оскар не утыкался в экран телефона/планшета/ноутбука, как делал всегда, нередко не удостаивая Тома взгляда. Том вообще не видел телефон и какую-либо другую технику в руках Оскара с того момента, как они взошли на борт самолёта, что было полнейшим нонсенсом. Оскар всё время был рядом, здесь во всех смыслах. Эта непривычная деталь его поведения только сильнее навевала на Тома ощущение, что теперь всё по-другому.

Шёл пятый день брака, пятый день на острове, и Том пока ничего не понял наверняка.

Оскар лежал рядом, но на лежаке и праздно созерцал океан и едва заметное движение лазурных вод. Том повернул голову и обратился к нему:

- Мы пробудем здесь весь месяц?

- Я планировал недели две, потом поехать по Европе: пару дней тут, пару там. В первую очередь отправимся в Испанию, там есть одно место, куда я давно хочу тебя свозить.

Тома заинтересовала и перспектива путешествия по разным интересным местам, и в частности обещание Испании.

- Какое место? – любопытно спросил он.

- Коста-дель-Соль. Там располагается самый дорогой в мире курорт, весьма заслуживающий внимания.

Том повернулся к нему, подперев голову рукой, улыбнулся и снова спросил:

- Тебе принципиально выбирать всё самое дорогое? – не мог не задать этот вопрос.

- А тебе принципиально считать деньги и думать, что то или иное слишком дорого? – вернул ему вопрос Шулейман и развёл кистями рук. – И кто из нас двоих принадлежит к народу, славящемуся особо трепетными отношениями с деньгами?

- Судя по моим отношениям с деньгами, я точно не принадлежу к твоему народу, - проговорил Том, потянувшись, вытянувшись на песке. – Даже проверять не надо.

Самокритично намекнул на то, что не очень-то умеет зарабатывать. Это было не совсем [совсем не] правдой, так как с того времени, когда Джерри работал в поте лица, у него не было необходимости регулярно работать для заработка, но всё же. Раз он мог позволить себе жить расслабленно и в основном творить для себя, значит, не принадлежал к тем людям, которые сколачивают миллиардные капиталы просто потому, что им это нравится и иначе они не умеют.

Том вернулся в прежнюю позу, повернувшись к Оскару и подперев голову рукой, и продолжил любопытствовать:

- Куда ещё поедем?

- Думаю, в Париж…

- Хочешь съездить в место, где мы познакомились? – перебив, поинтересовался Том с улыбкой, мягкой и более чем душевной.

- Боюсь, в центр даже меня не пустят просто так, - Шулейман со звуком дёрнул щекой. – Разве что можно сказать: «Я доктор Оскар Шулейман, был у вас такой, привёз вам вашего и своего бывшего пациента». Но в таком случае придётся оставить тебя там.

Том посмеялся с его слов. Обсуждение мест, куда Шулейман запланировал отправиться, продолжалось. Тома все варианты более чем устраивали и очень радовали – пусть он давно понял, что не в поездках по миру счастье, но ему всё равно очень нравилось делать это и видеть новые места. Всего получилось десять стран, Том подсчитал, что они едва ли успеют объехать все за оставшиеся две недели медового месяца, проводя в каждой по три дня, но его это совсем не волновало. Его не расстроит, если свадебное путешествие затянется дольше положенного по названию срока.

- Знаешь, где ещё я хочу побывать? – произнёс Том, когда они закончили. – В Африке.

- Где конкретно в Африке? – уточнил Оскар. - Она очень разная.

Том пожал плечами:

- Не знаю. В какой-нибудь настоящей Африке, где дикая природа, саванны, животные…

- На сафари хочешь, - заключил Шулейман.

- Вроде того. Ты участвовал когда-нибудь? – Том внимательно посмотрел на парня. – Был в Африке?

- В Африке был. На обычное сафари не ездил. Но однажды я принимал участие в охоте на «большую пятёрку» - в девятнадцать лет, если не ошибаюсь. Я тогда сделал всего один выстрел: первым нам встретился лев, я выстрелил в воздух, посмотрел на него и понял, что не вижу никакого развлечения и интереса в том, чтобы убить его. Такой пас вроде считается трусостью и слабостью, но мне было плевать.

Том облегчённо выдохнул. Он не причислял себя к зоозащитникам и не смог бы отказаться от животных продуктов, но ему было бы неприятно узнать, что Оскар забавы ради убил ни в чём не повинное дикое животное. Вся эта «большая охота» - насколько правильно представлял её себе – вообще не нравилась Тому, поскольку у животного не остаётся шансов и убивают его просто так, не ради пропитания или защиты. Это жестоко.

- Ты согласен съездить на сафари? – спросил Том. – Или просто в Африку.

- Без проблем. Только давай не в это путешествия. После него мне надо будет на недельку вернуться домой, решить некоторые вопросы, а потом можем поехать куда угодно.

Том был согласен на такой вариант. Когда все вопросы были обсуждены, разговор постепенно свернулся, сошёл на нет. Том не настаивал на его продолжении – невозможно же всё время говорить. Вновь пригрелся на песке, положив голову на сложенные руки. Так можно и заснуть, растёкшись в жаркой неге, но Том не слишком сопротивлялся вероломно подступающей дремоте.

Через некоторое время Оскар обратил на него внимание, свесил руку с лежака и запустил пальцы Тому в волосы. Странно, он никогда не питал какого-нибудь особенного интереса к чужим волосам, ни с одной из многочисленных любовниц у него не возникало желания гладить их, пропускать через пальцы, намотать на кулак. Но к Томиным волосам он был явно неравнодушен, ему нравилось пропускать густые, вечно путающиеся шёлковые кудри через пальцы, массировать кожу головы, от чего Том расслаблялся и едва не засыпал. Нравилось хватать за них и держать – о, наконец-то Шулейман мог реализовывать своё давнее желание, поскольку Том избавился от всех своих страхов и только шипел или вскрикивал и выказывал недовольство, если Оскар перебарщивал с силой. Причём Оскару было всё равно, длинные ли у Тома волосы или короткая стрижка, необъяснимая тяга оставалась прежней и желания не менялись – разве что за короткие было не очень удобно держать. Но, что примечательно, так тянуло взаимодействовать Оскара только тогда, когда волосы у Тома были натурального цвета, с блондом он вёл себя значительно холоднее. В принципе, он всегда предпочитал блондинкам шатенок и брюнеток.

Не выныривая из лёгкой дрёмы, Том приподнялся на локтях, чтобы Оскару было удобнее и чтобы самому получить побольше ласки. Повесил голову, выгнув шею, занавесив лицо волосами. Улыбался под надёжной тенью волос, поскольку это так приятно.

Поняв безмолвный намёк-не намёк, Шулейман опустил руку к шее Тома, помассировал, прихватывая, надавливая на мышцы. После чего вернулся к голове, массировал кожу у корней волос, охватывая всё большую площадь, доходя до висков, ушей и чувствительных местечек за ним.

У Тома глаза сами собой закрывались, но не от сонливости, а потому, что это кайф. Он передёрнул плечами и втянул голову в плечи, когда Оскар провёл пальцами у него за ухом, посылая в мозг укол щекотки и по телу мурашки. Шулейману понравилась реакция. Дождавшись, когда Том расслабится и выпрямится, он повторил действие со вторым ухом. Том то ли коротко взвизгнул, то ли хихикнул, снова втянул голову в плечи и наклонил её, сжался, закрываясь от «истязаний». Но потом вновь отдался в умелые руки бывшего доктора, позволяя нежить себя.

Том не подумал, что это может быть хитрый план. Изначально действия Оскара и не были планом. Но, прикоснувшись, так сложно остановиться…

Оскар последовательно надавил на каждую кнопочку позвоночника, продвигаясь сверху вниз, до линии плавок. Повторил путь в обратную сторону, воздействуя немного сильнее. Поднялся с лежака и сел на бёдра Тома, ниже попы. Том настолько расслабился, что, когда на смену рукам пришли губы, не заметил особой разницы и подвоха – наоборот, такие касания были ещё более приятными и потому бессознательно желанными.

Поднявшись к плечу Тома, Шулейман покрыл его поцелуями и добрался до шеи. Не открывая глаз, Том шумно и протяжно втянул носом воздух, чувствуя, что становится жарче. Оскар накрыл его собой, продолжая целовать в шею и жёсткую, тонкую линию плеча, и Том ощутил, что в ягодицы упирается твёрдое. Чужое возбуждение заразно – когда понимаешь, что это тебя хотят

Том склонил голову, подставляя шею под ласки, и после принял поцелуй в губы, впустил, касаясь языком в ответ. Когда Оскар оттянул его плавки вниз, оголяя ягодицы, Тому было уже всё равно, что они на пляже. Ему и в прошлый – и единственный – раз понравилось. Он хотел.

Безропотно принял и то, что Оскар полностью проигнорировал подготовку, отвёл его ягодицу в сторону и приставил головку к входу. Том сам уже прогибался в пояснице, бесстыдно, развратно приподнимая бёдра в ожидании, подставлялся, точно сука в течке. Но, когда Оскар толкнулся в него, Том не сдержал протяжного стона, не лишённого болезненности. Меньше половины длины, но без смазки и хоть какой-нибудь растяжки и это было слишком ощутимо. Мышцы в ответ рефлекторно сжались, усугубляя неприятные ощущения и препятствуя продолжению вторжения.

Поняв, что так сходу не получится, если он не хочет помучить Тома, Шулейман освободил его от себя и потянулся к своим шортам – благо, забросил их недалеко. Выудил из кармана пакетик с лубрикантом. Том посмотрел на него и спросил:

- Ты везде носишь с собой смазку?

После раздвинувшего насилу проникновения он чувствовал себя растянутым, раскрытым и уязвимым. Но эта уязвимость не воспринималась слабостью и причиной для страха.

- Везде, где она может пригодиться, - ответил Шулейман и, зубами надорвав пакетик, вернулся к Тому.

Вылил гель на пальцы, размазал его Тому между ягодиц и ввёл один палец, так, что сразу попал по простате. Том содрогнулся и уронил голову, упёршись лбом в песок. Проговорил хрипло:

- Не надо. Достаточно смазки…

Том не знал, как пережить растяжку, как выдержать отсрочку главного, ожидание, переплетённое со стимуляцией там, где всё горело и ныло от желания. Пальцев было катастрофически недостаточно – даже трёх, - но они выступали тем кусочком пищи, который способен голодающего свести с ума. Том прикусил кулак, чтобы не закричать: «Давай уже!» и не выть беспрерывно в голос. То непроизвольно, то осознанно прогибался в спине, насаживаясь на пальцы, извивался змеёй. И ему было абсолютно наплевать, как выглядит в этот момент и что такое поведение говорит о нём. Хорошо выглядит, и не говорит ничего, чего бы он не знал о себе.

Прекратив издеваться вынужденным промедлением, Шулейман растёр по себе остатки смазки. Том хотел снять плавки, приподнял бёдра, но Оскар надавил ему ладонью на спину:

- Не советую снимать.

- Почему? – не понял Том и обернулся к нему.

- Потому что попадание песка в уретру чревато воспалением и последующим лечением и просто трение нежной кожей по песку не относится к приятным ощущениям.

Не прислушаться к такому аргументированному и исчерпывающему ответу было сложно. Том только просунул под себя руку и направил член вниз, чтобы было удобнее и избежать случайного обнажения и озвученных неприятных последствий этого.

Оскар снова налёг на Тома, заключая его в полностью пассивное, подчинённое положение, и наконец-то вошел. Но Тому нравилось это подчинение, нравились укусы в загривок. В этом было что-то животное - то, от чего плавится и течёт крыша. То продиктованное природой, что толкает сдаваться, подчиняться и наслаждаться этим. То, чего никак не могло быть в природе Тома, но, кажется, было.

Ему нравилось настолько, что он мог бы об этом кричать. Нравилось, когда им владел этот человек

Том схватился за руку Оскара и не отпускал её до конца. С громким стоном кончил в плавки. Шулейман не сильно от него отстал.

Шулейман надел свои плавки, вернулся на лежак и закурил. Том тоже подтянул плавки, перевернулся и сел, обхватив руками колени. Всё было здорово, кроме одного – кроме спермы в плавках. Совсем не круто, когда мокро с обеих сторон.

- Мне нужно в душ, - едва не страдальческим тоном произнёс Том. Ему совсем не хотелось никуда идти, но надо. – И плавки сменить.

- В твоём распоряжении целый океан, - Оскар сделал широкий жест в сторону воды. – Зачем далеко ходить?

- Это как-то не очень…

- Боишься, что через пару лет все будут говорить о неведомом чудовище из Атлантики, которое ты породил?

Том понял не сразу, а когда понял, подавился смешком вперемешку с попыткой поморщиться. Потому что это такая отвратительная и смешная нелепица.

- Ты можешь не пошлить? – задал он, скорее, риторический вопрос.

Но Оскар ответил по делу:

- Конкретно сейчас я не пошлил. Тебя же смущает именно мысль смыть в океане сперму.

Если подумать, то так оно и было. Тома смущала именно мысль смыть живое в живом. Но он сказал:

- Я этого не говорил.

- Тебе совсем не обязательно говорить, чтобы я знал, о чём ты думаешь. Иногда у тебя всё написано на лице, к тому же я хорошо тебя знаю.

То, что Оскар не так уж редко может читать его, как открытую книгу – вовсе не новость, это давно известный, подтверждённый опытом факт. Но Том всё же дёрнул уголком губ и произнёс:

- Не знаю – мило это или страшно.

- А что страшного? – уточнил Шулейман, подавшись к Тому и подперев рукой челюсть.

- То, что другой человек знает, о чём я думаю. От такой мысли мне становится немного не по себе.

- Страшно или нет – зависит от того, скрываешь ли ты что-то от этого другого человека – или от всего человечества.

В словах Оскара была явная доля шутки, но его внимательный взгляд заставил Тома напрячься.

Скользкая тема. Это очень скользкая тема. Том сейчас ничего не скрывал – почти. Но лучше было её свернуть. Можно было спросить – хотел спросить – «Разве ты нет? Не думаешь так?». Но Том боялся услышать «нет», что заставит его почувствовать себя плохим и виноватым за то, каков он есть. И ему ли не знать, насколько мастерски Оскар умеет цепляться к словам и вести диалог так, что в итоге ты совершенно неожиданно для себя оказываешься припёрт к стенке. Правильнее было не говорить ничего, не провоцировать продолжение разговора, в котором совсем не факт, что сумеешь выстоять.

Том не пошёл ни на виллу, ни в океан. Вместо этого снова лёг, перевернувшись на живот. Шулейман посмотрел на него раз, второй и после третьего взгляда затушил окурок и спросил:

- Почему замолчал?

Том прикусил изнутри губу и затем произнёс:

- Теперь ты думаешь, что я что-то скрываю?

Его высказывание имело форму вопроса, но по сути являлось утверждением, это было слышно.

- Пока нет. А есть повод? – резонно поинтересовался в ответ Оскар и вновь внимательно посмотрел на Тома.

В свою очередь Том на него не смотрел. Покачивал в воздухе согнутыми ногами и потирал большими пальцами тыльные стороны сцепленных ладоней, на них и смотрел.

- Нет. Но на основе моих слов можно сделать такой вывод. Вернее – сложно его не сделать, - он говорил и не оборачивался, пытался объясниться. – Я действительно так думаю и чувствую – мне не очень приятна мысль, что кто-то может знать все мои мысли. Это не значит, что у меня есть какие-то тайны. Для меня это что-то личное, о личных границах, которые необходимы каждому, в противном случае, мне кажется, человек не может быть полноценным человеком и становится кем-то без полного права на себя. И ведь есть такие мысли, которые ничего не значат, не повлияют на жизнь, но они могут навредить, если каждый будет знать абсолютно всё, что происходит у другого в голове.

Том не придумывал. Так для него и было: мысли о том, что ему некомфортно с обручальным кольцом на пальце, не имели никакого значения. Они не означали, что он хочет развестись и уйти, вовсе нет. Потому такие мысли не должны выходить за пределы головы – чтобы не ранить впустую; чтобы не породить сомнения, страх, что угодно.

Это как думать в порыве ярости на какого-нибудь человека: «Я убью его!». Это ведь не значит, что ты пойдёшь и убьёшь? Конечно нет. Просто мысли, просто работа сознания, помогающая справиться с ситуацией.

- Уверен, у тебя тоже есть такие мысли, - продолжал Том. – Например, ты наверняка хотя бы раз думал, что я тебя достал и ты хочешь от меня избавиться.

- Было дело, - сознался Шулейман.

- Вот видишь, - Том наконец-то взглянул на него, но настолько мельком, что не успел толком увидеть. – Если бы я умел читать мысли и в прошлом узнал о том, что ты так думаешь, мне бы было больно, и я бы, скорее всего, ушёл, чтобы не напрягать тебя своим присутствием. Но я не умею, и это хорошо, поскольку то, что ты так подумал, ничего не значит, ведь в реальности ты ни разу не обидел меня – серьёзно нет; ты оберегал меня, помогал, всегда был рядом, и то, в каких мы сейчас отношениях, говорит о том, что помимо раздражения ты точно испытываешь ко мне и другие эмоции, более сильные.

- И к чему была эта проникновенная речь? – осведомился Оскар, когда Том замолчал.

- К тому, чтобы ты понял, что я хотел сказал.

- Я понял. Если обобщить, ты считаешь умение читать мысли самой хреновой суперспособностью и готов ревностно отстаивать право на неприкосновенность собственных мыслей.

- Не дословно. Но в целом по смыслу верно.

- Окей, - сказал Шулейман, не ожидая, чтобы Том ещё что-нибудь добавил. – У меня только один вопрос: зачем ты оправдываешься, если я ничего тебе не предъявлял?

- Я не оправдываюсь, а объясняю.

- Это одно и то же.

- Не одно, - крутанув головой, уверенно возразил Том. – Оправдываются, когда хотят скрыть или сгладить свою вину. А объясняются, чтобы избежать недопонимания.

- Что-то новенькое. На тему семантики мы ещё не спорили. Ладно, - Оскар кивнул сам себе и повернулся к Тому. – Определения у этих слов разные, но цель одна – избежать неприятностей.

Том открыл рот, но задумался, прежде чем успел сказать. Если так посмотреть, Оскар был прав: Том объяснялся именно для того, чтобы избежать возможных неприятностей, что, если не кривить душой, мало чем отличалось от попытки оправдаться. Но он не оправдывался, а объяснял!

- Ты прав, - признал Том, - про одинаковую цель.

- Теперь осталось выяснить, каких неприятностей ты хотел избежать.

Показалось ли, или довольный тон Оскара указывал на то, что к этому вопросу и велось дело? Но Тому было, что ответить – правду – и при этом не обнулить свои усилия. Он вздохнул и дал ответ:

- Я не хотел, чтобы ты решил, что я что-то от тебя скрываю, раз меня коробит мысль о том, что ты можешь читать мои мысли.

- Каким способом и местом я дал тебе понять, что так решил? – задал резонный вопрос Шулейман. - Точно не словами через рот.

- Ты так подумал, - как есть ответил Том.

Он не успел ничего больше сказать, потому что Оскар от души рассмеялся:

- Ты сам себя слышишь? – произнёс парень сквозь смех. – Ты же ратуешь за запрет на чтение мыслей, а сам, оказывается, умеешь их читать. Ай-яй-яй.

Том насупился от его реакции, но сказал:

- Мне не нужно читать мысли. Я хорошо тебя знаю, - привёл главный – и единственный - аргумент в пользу своей правоты.

- Видимо, недостаточно, - ответил на это Шулейман. – Я тебе – вернее, не тебе, а тебе-не-тебе не раз говорил – не надо додумывать за меня мои мысли.

Том подпёр кулаком щёку, смотря на него, подумав пару секунд, и спросил:

- Хочешь сказать, что я сам себе это придумал?

- Да, - подтвердил Оскар. – С тобой это случается. Ты слишком много думаешь не в том направлении, чему виной повышенная тревожность, которую, увы, как показывает практика, ничего не способно искоренить.

Том ничего не сказал, думал, водя взглядом по белому песку. Оскар его не переубедил. Он знал, что прав. Был уверен в том, что Оскар не пропустил его спорные слова мимо ушей и, если бы он промолчал и потом просто начал говорить на отвлечённую тему, не упустил бы и этот момент и верно его истолковал. Верно – как нежелание говорить, которое автоматически указывает на то, что что-то не так.

Знал. Но…

Через несколько минут, проведённых в тишине, Том поднялся и пошёл купаться, чтобы освежиться и переключиться, уйти от продолжения разговора-спора, который мог тянуться бесконечно. Ему совсем не хотелось спорить – только не из тупого упрямства.

Том то и дело смотрел на Оскара, проверял – смотрит ли он? Смотрит. Наблюдает? Не поверил его словам? Издали было сложно утверждать, но Тому казалось, что Оскар наблюдает за ним излишне серьёзно для простого взгляда.

«Я загоняюсь, - сам себе сказал Том. – Надо прекратить».

Не поверил? Заподозрил?

Назойливые опасения не сдавались.

Набрав в лёгкие воздуха, Том нырнул под воду, стремясь охладить голову.

Не поверил? Думает, что он, Том, сомневается в решении быть вместе навеки и своих чувствах?

«Не придумывай. Это бред…».

Воздух закончился. Том задержался под водой ещё на несколько секунд и вынырнул, отирая с лица щиплющую глаза солёную воду. Солёная вода помогла не видеть, и напряжение чудесным образом отпустило – может быть, из-за того, что организм, лишившись возможности дышать, решил, что умирает, и отмёл всё не столь важное?

Недолго поплавав туда-сюда, Том вышел на берег и подошёл к шезлонгу, на котором лежал Шулейман.

- Оскар, пусти меня на лежак, - попросил. – Если я лягу мокрый, то весь буду в песке и потом придётся снова идти в воду.

- Ложись. Только плавки сними.

- Зачем? – Том насторожился и нахмурился.

- За тем, что они мокрые, а я хочу, чтобы мой шезлонг остался сухим.

- Всё быстро высохнет, - тряхнул головой Том.

Он потянулся к лежаку, но Оскар не пустил его, выставив вперёд ногу:

- Э, нет! Не надо мочить моё место.

Шумно выдохнув, Том выпрямился и посмотрел в сторону своего шезлонга, который сразу как пришёл на пляж оттащил подальше, чтобы не мешал валяться на песке. Тащить тяжёлый лежак обратно не хотелось – и лежать в стороне не хотелось тоже.

Том сдался, поскольку альтернатив без неудобств у него не было, и протянул руку:

- Дай мне полотенце.

Оскар без слов взял сложенное полотенце и показательно положил его себе под голову. Том поджал губы, но не выказал недовольства его поведением. Снял плавки и – бросил их Шулейману в лицо.

Зря. Очень, очень, очень зря. Том понял это уже после того, как сделал. Как будто вернулся на семь лет назад, когда, выведенный из себя, додумался швырнуть Оскару, своему на тот момент работодателю и господину, в лицо мокрой и грязной половой тряпкой.

Едва Оскар снял с лица мокрую вещь, явив взору явно недовольный потемневший взгляд, Том выставил перед собой руки:

- Не надо! – пискнул испуганно и жалобно, полагая, что расплата последует незамедлительно. – Я не могу убегать голышом, - добавил ещё более жалобно, сцепив руки внизу живота и пытаясь прикрыться.

Шулейман неожиданно сладко улыбнулся и, положив плавки, позвал:

- Иди сюда.

Том чувствовал подвох, но подошёл и прилёг на шезлонг, умастился рядом с Оскаром на боку у края, поскольку на двоих места не было, тем более что Оскар подвинулся лишь чуть-чуть. Не ожидая долго, Шулейман взял мокрые плавки и хлестанул ими Тома по бедру и заднице. Том вскрикнул, дёрнулся, но Оскар удержал его рядом с собой.

- Меня нельзя бить, - обиженно и капризно высказался Том. – Я маленький и слабый.

- Ты бессовестно используешь в собственных целях образ маленького и слабого, так что бить тебя можно и даже нужно, - ухмыльнулся Оскару и занёс руку для нового удара.

Том вновь пискнул, но не попытался отскочить, удрать от побоев, а наоборот алогично прижался к Оскару и спрятал лицо у него на плече. Это было так умилительно, что бить второй раз совершенно расхотелось. Шулейман бросил плавки и обнял Тома, делая их соприкосновение ещё чуть более близким и полным.

Приподняв голову через некоторое время, Том настороженно взглянул на Оскара, и тот ответил на немой вопрос в его глазах:

- Лежи уже. Одного раза с тебя хватит.

Тепло улыбнувшись, Том поцеловал его в шею под челюстью и негромко сказал:

- Я тебя люблю.

Само вырвалось. Потому что чувствует.

Глава 5

Дай мне утонуть с тобой в звуках кастаньеты.

Позабыть про все дела и про все запреты

Мы танцуем под дождём, mi amigo corazón.

Baila, Baila, Bailamos с моим королем.

Ханна, Te amo©

Курорт на Коста-дель-Соль действительно оказался шикарным местом и производил соответствующее самое лучшее впечатление даже после тех мест, где Том с Оскаром бывали в прошлом. Впрочем, Тома было несложно впечатлить и для этого вовсе не обязательно тратить энную сумму денег – достаточно показать небо или что-нибудь подобное, бесценное и совершенно бесплатное. Но здесь природные красоты самым выгодным образом сочетались с комфортом и инфраструктурой класса «люкс плюс».

В первый день пребывания на курорте Том смотрел на окружающие пейзажи и не мог поверить, что такое бывает в жизни. Такие насыщенные и яркие цвета бывают только на отредактированных фотографиях. Том даже подумал было, что переусердствовал со своей любовью к фотографии и теперь всё видит «профессиональным взглядом», через призму встроенного редактора, но от этой мысли пришлось отказаться и поверить и просто принять, что природа умеет создавать без каких-либо инструментов такое бьющее красками великолепие.

По мнению Тома, можно было вовсе не выходить с виллы – сидеть на террасе и с высоты холма, на котором располагался дом, созерцать открывающиеся живописные донельзя виды, глубокое голубое небо, кричащую зелень с изумительными цветочными вставками и омывающее берега море с пенящимися барашками волн. Созерцать и пить что-нибудь вкусненькое. Том опробовал местное красное вино и нашёл его не менее вкусным, чем его любимое шампанское. Правда, напиться ему Оскар не позволил: отобрал ополовиненную бутылку и напомнил, что запрещает пить по утрам.

- Я взрослый и имею право выпить, - попытался восстановить справедливость Том, потянувшись обеими руками за вином.

Шулейман отвёл руку с бутылкой в сторону и ответил:

- У тебя тормоза отсутствуют как функция, так что тебя необходим контроль извне. «Тормоза» говорят – нельзя.

- Ты хоть раз видел, чтобы я напивался? – резонно вопросил Том.

Рассчитывал использовать этот вопрос и отрицательный ответ на него в качестве убедительного аргумента в пользу того, что умеет себя контролировать и может позволить себе выпить. Но ответ Оскара пошёл вразрез с его ожиданиями.

- Видел, - сказал парень.

Том растерялся всего на секунду и качнул головой:

- Я напивался не из-за большого количества спиртного, а по той причине, что мне немного было надо.

- Вот именно – надо тебе немного, - кивнул Шулейман и поднял вино, - а ты вылакал уже полбутылки.

Том предпринял новую попытку вернуть себе вино и, когда ему это не удалось, сказал:

- В нём всего семь градусов, мне и от всей бутылки ничего не будет.

- Напомнить тебе, как в наш первый совместный отдых ты хлебал шампанское и допился до отключки? – проговорил Оскар. – Причём тогда ты не переносил алкоголь, но почему-то тебя это не остановило. Или как ты напился, облевал чужую машину и заночевал на обочине дороги? Или как два года назад, когда ты видел Джерри, ты бегал ко мне и просил коньяка? Он тебе не шёл, тебе быстро становилось плохо, но ты всё равно упрямо желал напиться.

Пристыженно потупив взгляд, Том пробормотал в своё оправдание:

- Это было всего раза три.

Не думать о том, что если послушать Оскара, то получается, будто у него в самом деле какие-то нездоровые отношения с алкоголем. Нормальные у него отношения. Он пьёт в среднем раз в полгода.

- Только потому, что когда ты пришёл ко мне в условный четвёртый раз, - отвечал Шулейман, - я сказал, что не дам тебе коньяка.

Том в последний раз потянулся к вину и, не получив его, сдался. Совесть ему не позволила демонстративно позвать кого-нибудь из прислуги и распорядиться принести новую бутылку. Он в принципе не любил отдавать приказы и не видел необходимости перекладывать на чужие плечи то, что может сделать сам. Эту бутылку Том тоже раздобыл самостоятельно.

Оскар сел за круглый столик, за которым сидел Том, и отпил вино из горла. Бокал Том не брал и до этого тоже пил прямо из бутылки. Повернувшись к Оскару, Том подпёр голову рукой и участливо поинтересовался:

- Вкусно?

- Я не любитель вина, - ответил Шулейман. – А это слишком сладкое.

- Так это и делает его по-особенному вкусным.

- У нас с тобой разные вкусы, - произнёс Оскар, сделал ещё один маленький глоток и поставил бутылку на столик.

Даже странно, как они, разные до невозможности, умудряются быть вместе. Оскар никогда об этом не думал, не считал нужным и имеющим какой-либо смысл. Но иногда задумывался Том, в том числе сейчас, после его слов, задумался с лёгким оттенком грусти. Поскольку – они разные, начиная с того, в каких ролях они познакомились; по всем законам мироустройства они никогда не должны были встретиться и тем более не должны были сойтись, обрести друг в друге особенного для себя человека. Но могут ли столь разные люди без общих интересов и взглядов быть навсегда? Насколько хватит их необъяснимой связи?

Том хотел было потянуться к бутылке, но передумал и сначала спросил разрешения:

- Можно я тоже выпью? Один глоток.

Шулейман молча взял бутылку и поставил перед ним. Том честно сделал только один, достаточно небольшой глоток и отставил от себя бутылку. Оскар тоже отпил вина и вновь подсунул бутылку Тому со словами:

- Да ладно, пей.

По глазам видел, что Том хочет, но смиренно послушался, что подкупало.

- Ты передумал? – спросил Том, взяв бутылку, и поднёс её к губам.

- Нет. Но со мной можно. В одиночестве пить – нельзя.

Том не стал спорить и неторопливо сделал три небольших глотка. Он вдруг задумался над одним вопросом и озвучил его:

- Почему везде, где мы отдыхали, и здесь тоже, обслуживающий персонал состоит из девушек, молодых женщин?

- Потому что условия нацелены на угождение основным клиентам, то есть мужчинам, так как состоятельных мужчин, которые могут позволить себе такой отдых, больше, чем женщин. А мужчинам нравится смотреть на молодых и симпатичных девушек. Всё просто.

- А тебе нравится? – осторожно спросил Том.

- У меня никогда не имелось склонности глазеть на прислугу. Для меня она сродни предмету интерьера – должна хорошо исполнять свою функцию, не мозолить мне глаза и не путаться под ногами. Чем меньше я её вижу, тем лучше.

- Но ты спал с прислугой, - Том сказал это не совсем утвердительно, но и не с вопросительной интонацией, поскольку что-то такое припоминал.

- Было дело, - кивнул Оскар. – У меня постоянно возникала эта проблема с домработницами: рано или поздно каждая попадалась мне под руку под настроение, после чего её приходилось увольнять и искать новую.

- А зачем обязательно увольнять? – уточнил Том.

Навскидку такой подход – попользовал и дал пинка под зад – казался ему жестоким и циничным, но он хотел услышать, что Оскар думает на этот счёт.

- Женщины по природе своей склонны хотеть себе состоятельного и статусного мужчину, - начал объяснять Шулейман. – Каждая мадам за исключением моих подруг, подходящая более или менее близко ко мне, мечтала стать моей единственной. А разовый секс воспринимается якобы поводом думать, что у неё есть шанс. Потому приходилось расставаться: мне не улыбалось наблюдать, как прислуга раскатывает губу.

- В этом есть логика, - согласился Том. – Но логичнее было бы не спать с домработницами.

- Так получалось, - пожал плечами Оскар и в поисках сигарет и зажигалки сунул руку в карман. - Поэтому я был рад и спокоен, когда взял на работу тебя – я был уверен, что не захочу затащить тебя в постель.

Том медленно растянул губы в светлой улыбке.

- Но ты не только переспал со мной, а заключил со мной брак. Твой план определённо провалился.

- Должен же был хоть один мой план провалиться, - посмеялся Шулейман и щёлкнул зажигалкой, подкуривая. – Лично я не жалею о полном разгроме моих холостяцких взглядов и убеждений. Я нагулялся и теперь мне по душе другое.

Том вновь улыбнулся. Наверное, здорово нагуляться, перебеситься и осознанно прийти к следующему этапу в жизни – к кому-то одному-единственному, с кем хочешь провести всю оставшуюся жизнь. Потому что готов. Потому что перебирал, видел и пробовал многое и многих и сделал выбор. Про Тома определённо нельзя было сказать, что он нагулялся в этом смысле – и в любом другом тоже. Куда более активный и прожженный по жизни Джерри также был почти монахом, он не мог позволить себе гулять и просто наслаждаться жизнью. И Том не мог сказать, что хочет попробовать с другими, не мог представить, с кем бы мог пожелать разделить постель. Но внутри поселилось чувство, что он что-то в жизни упустил. Это, конечно, не критично, некоторые люди вовсе имеют за всю жизнь всего одного партнёра, одного любимого человека и ничего, счастливы и не считают, что в чём-то себя ущемили. Том тоже не считал, но сейчас кольнуло парадоксальной светлой тоской по тому, чего никогда не было и уже никогда не будет.

Оскар стряхнул пепел и свободной левой рукой потянулся к Тому, обнимая его за талию и немного наклонив к себе, провёл ладонью вверх по боку, прикрытому лёгкой и тонкой тканью свободной майки, пальцами по рёбрам. Том вздрогнул от прикосновения к столь насыщенному нервами месту и улыбнулся только губами, потупив взгляд и спрятав глаза за ресницами.

Том сделал глоток, передал вино Оскару, когда тот протянул раскрытую ладонь и, когда бутылка вернулась к нему, сказал:

- Кто бы мог подумать, что мы будем вот так сидеть и пить из горла, передавая друг другу бутылку.

- Да, действительно, - согласился Шулейман.

Он нередко пил из горла, но даже в кругу друзей у него всегда была своя бутылка, которую он не делил ни с кем.

Некоторое время молчали и неторопливо пили небольшими глотками, пока Том не наткнулся на внимательный, направленный на него взгляд Оскара.

- Не смотри на меня так, - потребовал Том. Он не сделал глотка, боясь поперхнуться, но и бутылку не опустил.

- А ты не засовывай в рот горлышко, - сказал в ответ Шулейман.

- Я всегда так пью.

В самом деле, Том почти всегда пил так, когда делал это из горла - не прикладывался к горлышку, а полностью обхватывал его губами. Но пил из бутылок Том редко, потому Оскар только сейчас обратил внимание на эту особенность и не смог не провести определённую параллель.

Том вновь поднял бутылку и, коснувшись горлышком губ, шутливо потребовал:

- Отвернись! Или ты хочешь, чтобы я подавился?

Он не злился, но смущался, поскольку прекрасно понимал, какие ассоциации бродят в голове Оскара.

- Не давись, - просто ответил Шулейман.

Решив больше не спорить, Том отпил вина, слизнул красную каплю с горлышка, посмотрев в этот момент на парня. Оскар вопреки требованиям по-прежнему смотрел на него и выглядел заинтересованным. Загоревшись внезапным порывом, Том улыбнулся раскрытым ртом и вновь провёл языком по горлышку бутылки снизу-вверх, неотрывно смотря Оскару в глаза, и ещё раз. Его действия уже совсем не походили на невинное собирание капелек напитка. Проложив влажную дорожку к кромке горлышка, Том скользнул кончиком языка в отверстие бутылки и затем свернул язык вверх, пошло коснувшись его кончиком ямочки над верхней губой.

Обхватил верхушку горлышка губами, продолжая прямо смотреть Оскару в глаза. Приподнял бутылку и медленно погрузил горлышко в рот целиком, двинулся назад, скользя губами по увлажнённому стеклу, и снова наделся до конца. Выпустил горлышко изо рта со звучным влажным звуком, поддел кончиком языка его утолщённую кромку и продолжил свою неприличную, увлёкшую игру.

Шулейман не двигался и ничего не говорил – и Тому не нужно было смотреть ему вниз, - но его расширенные, очернившие глаза зрачки показывали, что шоу произвело на него эффект. На Тома тоже произвело: он хотел переиграть, но заигрался.

Плавно соскользнув со стула, Том встал на колени между столом и Оскаром, меж его разведённых колен. Посмотрел снизу в глаза, не произнося ни слова и ни звука, поставил бутылку на стул между бёдер парня и поцеловал горлышко, снова неглубоко взял его в рот. Это выглядело слишком развратно, с небольшим оттенком извращения.

Убрав бутылку на стол, Том провёл ладонями по бёдрам Оскара к паху, где красноречиво топорщилась ткань шортов, и начал расстегивать кнопки ширинки, после чего потянул язычок молнии вниз. Обнажив напряжённый член, Том наклонил его к себе и, всё так же не разрывая зрительного контакта, провёл языком по головке. Шулейман стиснул зубы, этот волевой жест сдерживания слабости был заметен по движению желвак.

Подув на головку, Том ещё раз лизнул её, обхватил ствол ладонью и медленно наделся на него до тех пор, пока верхушка не упёрлась в заднюю стенку горла. Достал изо рта, провёл по головке губами, задев щёку, оставив на коже влажный след. Он был уверен в своём желании и действиях, но действовал будто бы неуверенно и каждое мгновение бросал взгляды на лицо Оскара. Это добавляло ещё больше огня. Парадоксальная и противоречивая смесь неискушённой невинности и порока – самое возбуждающее сочетание.

Шулейман не выдержал долго, вскоре зашипел сквозь зубы и за плечо оттянул Тома от себя.

- Пойдём, - отрывисто, сгустившимся от возбуждения голосом сказал он, поднявшись на ноги, и потянул Тома за собой в дом.

Комната за террасой была как раз спальней. Оскар дёрнул Тома за руку, подводя к широкой кровати, и пихнул на неё, уронив лицом в покрывало. Когда Том попробовал подняться, он надавил ему между лопаток:

- Лежи.

Да, Тому определённо нравилось такое подчинение. Он улыбнулся блаженно, в предвкушении и только приподнял бёдра, намекая, что пора избавить его от одежды и помогая это сделать. Одежда улетела на пол в считанные секунды. Оскар коленями распихал ноги Тома в стороны, одновременно выдавливая смазку на руку и отшвыривая флакончик на кровать, и навалился на него, вставив два пальца. Из-за единого движения всем телом это проникновение ощущалось полноценным, и Том несдержанно и нетерпеливо гулко застонал и затем уткнулся лицом в покрывало.

Едва начав, Шулейман дёрнул бёдра Тома вверх, ставя его на четвереньки и сразу беря немилосердный темп. Упираясь коленями и ладонями в матрас, Том судорожно вцепился пальцами в покрывало, чтобы не распластаться звездой под напором. Повернув голову, он посмотрел на синеющее за окном небо, которое дёргалось и переворачивалось в такт мощным движениям.

Потом вернулись на террасу, там же пообедали. Том полагал, что уйдёт отсюда только спать и то только потому, что на террасе спать будет неудобно. Но с приходом темноты кое-что вытянуло его с полюбившегося насиженного места и из дома. В вечернем воздухе разливалась живая музыка, задорно стучали кастаньеты.

Том пошёл на музыку и звуки веселья и узрел настоящий праздник жизни.

Они ведь находились в Андалусии, на земле испанских цыган. Здесь не могло обойтись без песен и танцев у костра. Конечно, танцевали не случайно зашедшие на территорию курорта люди, а профессиональные танцоры, приглашённые в качестве колоритного развлечения отдыхающих. Но в некоторых артистах текла та самая горячая и самая свободная кровь.

Чарующее пение гитары и страстные движения завораживали и пленяли. В особенности внимание Тома приковывала одна девушка. Её красная юбка билась, будто живая кровь, и в разрезе подола ритмично мелькали крепкие смуглые ноги. В каждом её движении заключалось целое страстное и драматичное мгновение под названием «жизнь», а каждый взгляд тёмных глаз – на поражение – наполнял сердце теплом этого огня. Том смотрел на неё – на них всех - завороженным и влюблённым взглядом, забывая моргать. Но влюблённый восторг в его глазах был не грехом и предательством, его покорило искусство, которое демонстрировали танцоры, кричащая, бьющая через край страсть жизни и свобода, облачённые в танец.

Когда музыка стихла, Том подошёл к той танцовщице и обратился к ней по-испански:

- Вы великолепно танцуете. Спасибо, - произнёс с улыбкой и искренним восхищением.

Стоящая перед ним девушка в красной юбке ответила такой же душевной улыбкой и словами:

- Спасибо, что оценили и не остались в стороне.

Обычно зрители в местах такого уровня были сдержанны на эмоции и похвалу и ограничивались аплодисментами в конце. Её тронул поступок Тома и его неподдельные эмоции.

Через минуту вновь заиграла музыка, шоу продолжалось. Видя, что Том другой и проникся танцем, танцовщица позволила себе вольность: с улыбкой протянула Тому раскрытую ладонь, приглашая его за собой. Том удивлённо выгнул брови, но подал руку и позволил девушке увести себя на площадку.

- Я совсем не умею танцевать, - шепнул девушке.

Но, несмотря на неумение и незнание, что делать, Тому не хотелось отказаться от этой затеи или убежать.

- В этом нет ничего сложного, - ободряюще ответила танцовщица. – Повторяйте за мной.

Смотря на девушку, Том тоже поднял и сложил руки и вслед за ней хлопнул в ладоши. Далее следовали двойные хлопки, не меньше десяти, и, наконец, пошёл танец. Движение бёдрами – получилось; разворот с отведением вперёд левой ноги – худо-бедно справился, не запутался в ногах и ни в кого не врезался.

Оскар устроился за столиком, курил и со стороны наблюдал за танцующим и веселящимся Томом, который выглядел увлечённым и счастливым. Чем бы дитя ни тешилось…

Том лучезарно улыбался и постоянно бросал взгляды на Оскара. Как будто ждал, что тот присоединится к нему, приглашал разделить с ним этот радостный и немного сумасшедший момент. На самом деле Том не ждал, понимал, что Оскар едва ли сделает это, но не смотреть едва не каждую секунду не мог.

Но Шулейман удивил: докурил, встал и подошёл к танцевальной площадке. Он не шагнул на неё, не присоединился к танцу, но, задержав на Томе продолжительный взгляд, неспешно поднял руки и начал звучно хлопать в такт музыке. Том просиял ещё больше, заулыбался шире. Теперь, когда у него появился [самый главный и важный] персональный зритель, Том начал танцевать только для него – и по-прежнему для себя. А на других свидетелей своего отжига Том не обращал внимания, не видел их. Пусть смеются, если хотят.

Обувь у Тома была неподходящая, без каблуков, которыми в текущем танце отбивают ритм, но он всё равно самозабвенно старался и едва не чечётку отбивал.

- Куда деньги засовывать? – с ухмылкой осведомился Шулейман, смотря исключительно на Тома.

Том на секунду остановился, смешно надулся, после чего показал Оскару язык, отвернулся, демонстративно и шутливо крутанув попой, и ускакал в центр площадки продолжать танцы.

Шоу – не такое громкое – продолжалось заполночь, но Том и Оскар ушли немного раньше. Ушли на малый, пустынный сейчас пляж, где тоже был собран и разведён костёр, за которым, казалось, никто не смотрел, но это было большой иллюзией. Сели прямо на песок. Том смотрел на огонь, склонив голову Оскару на плечо, и здесь и сейчас до последней фибры души ощущал себя на правильном месте и с правильным человеком. Так и должно быть: Испания, тепло тела, о которое греется…

До пляжа доносились звуки исполняемой на испанском цыганской песни. Том тихо напел её:

- Моя песня всегда о любви…

- О чём песня? – поинтересовался Шулейман.

- О любви и свободе, - ответил Том, беззвучно вздохнув и прикрыв глаза.

Он подумал немного и, повернув голову и водрузив подбородок Оскару на плечо, спросил:

- Как думаешь, во мне может быть цыганская кровь?

- Это бы многое объяснило, - усмехнулся тот.

- О чём ты? – не понял и насторожился Том.

Шулейман повернул голову, приблизив лицо к его лицу, и издевательски ответил:

- Не скажу.

Помолчав, он добавил:

- А вообще, аховая парочка получается: еврей и цыган. Надеюсь, что в тебе течёт только чистая испанская кровь, а не вот эта.

- Что ты имеешь против цыган? – Том скосил к парню глаза.

- Ничего, - пожал плечами Оскар. – Если они где-то далеко.

- Так если я решу причислить себя к этому народу, мне придётся уйти куда-то далеко?

- Если ты так решишь и поступишь, я найду твой табор, верну тебя домой, - отвечал Шулейман, сверху смотря на Тома. – И запрещу держать в квартире коня.

Том рассмеялся, представив и себя в таборе, и коня в квартире, и уткнулся носом Оскару в плечо. Потом поднял голову и смешливо спросил:

- А конь-то тебе чем не угодил?

- Он будет нарушать эстетику и гигиену дома.

- И ты запретишь мне его облизывать… - деланно грустно вздохнул Том и вновь опустил голову Оскару на плечо.

- Твои слова наводят на уж очень пошлые мысли…

Том вопросительно выгнул бровь, но через две секунды разгадал посыл Оскара.

- Молчи! – воскликнул, зажав ему рот ладонью, когда Шулейман хотел сказать. – Я не хочу этого слышать.

- То есть я должен страдать в одиночестве? – осведомился тот, когда Том отпустил его.

- У кого разум не в меру пошлый, тот и страдает. Всё честно.

Том снова устроился у Оскара под боком, устроил голову на его плече и добавил:

- Больше ни слова о конях.

Глава 6

Том заново влюбился в Испанию – и в жизнь. Отдых проходил восхитительно и волшебно расслабленно, пока на третий день пребывания на Коста-дель-Соль Оскар не изрёк безо всякого предупреждения:

- Нужно будет купить здесь дом.

В этих словах Том видел, что Оскар вьёт семейное гнёздышко, и это очень напрягло. Том не был готов к такому, не хотел, чтобы всё менялось так быстро; не хотел появления нового, ещё одного напоминания, которое будет бить по мозгам: «Теперь всё по-другому, потому что вы в браке, вы семья».

Глупо в квадрате. Ведь у них уже есть место, где они живут вместе – если семейным гнёздышком можно считать холостяцкое жилище Оскара, куда Том подселился и остался. И Оскар не раз давал понять, что не согласен ни на что менять Францию, в частности Ниццу и свою любимую квартиру в этом солнечно-лазурном городе. Значит, дом в Испании не станет их новым постоянным жильём, а будет всего лишь домом для отдыха. Переживать не о чем. Но всё же…

Вдруг Оскар передумал? Вдруг решил переехать в Испанию – в качестве подарка ему, Тому, или по собственному желанию – и в своей обычной манере скажет о своём решении в самый последний момент, а то и вовсе в дороге или на месте? Том не хотел никуда переезжать – в первую очередь не хотел в Испанию, поскольку перспектива переезда именно сюда угрожающе нависла над головой. Не хотел ничего менять и быть должным радоваться переменам.

Брошенная Оскаром фраза вогнала в лёгкую панику.

Хотелось поставить жизнь на паузу и выйти из кадра покурить. Подумать. Морально подготовиться и примириться с происходящим. Хотелось закрыть глаза, уши и сказать: «Я в домике! Я так не играю!». Но для второго он слишком взрослый – и никто ведь не заставлял его говорить «да», а первое невозможно.

Том не посмел сказать: «А может, не надо?» или спросить: «Зачем?». Остаток дня он гонял в голове мысли о «семейном гнёздышке», загонялся. Снова думал о том, что здорово Оскару, он точно знает, чего хочет, и готов к этой новой жизни. А он, Том, сам – он тоже знает, но… как-то не так.

А назавтра утром вылетели в следующий пункт назначения, и новые впечатления переключили и вновь наполнили душу покоем и искрящим счастьем.

К концу первого дня в Бельгии Том, объевшийся шоколадных конфет с сушёной клюквой и прочими интересными и вкусненькими добавками, вспомнил о своих вчерашних переживаниях и подумал – какая глупость! Подумаешь, даже если переезд в другое место и страну. Он ведь сам говорил, что его дом – квартира Оскара или любое место рядом с ним. Говорил и чувствовал именно так.

Шулейман некоторое время наблюдал за Томом, который сидя устроился на кровати и увлечённо опустошал полукилограммовый пакет с конфетами, любовно выбирая сначала самые вкусные.

- Пожалуй, мне придётся подкорректировать наш маршрут и исключить из него все страны, славящиеся сладостями. – Оскар поднялся из своего кресла, потянулся и забрал у Тома пакет. - А то к концу путешествия ты заработаешь себе проблемы с поджелудочной железой.

- Доктор, хватит меня лечить.

Забрав конфеты обратно, Том снова устроил их в углублении сложенных по-турецки ног.

- На, съешь конфетку, - добавил он.

На коленях подполз к краю кровати, к Оскару, и поднёс к его губам гладкую шоколадную сладость идеальной сферической формы. Скептически смотря Тома, который сейчас так напоминал ребёнка, Шулейман не сразу, но всё-таки открыл рот. Положив шоколад ему на язык, Том вновь опустился на попу и отправил ещё одну конфету себе в рот.

- Вкусно? – осведомился Том.

- Нормально. Но тебе хватит, - с этими словами Оскар выхватил у него пакет.

Быстро среагировав, Том вцепился в пакет и пронзительно обиженно и протестующе замычал. Сложился в клубок, зажав конфеты между животом и коленями, упираясь лбом в постель.

- И зачем мне ребёнок, если у меня есть ты? – проговорил Шулейман риторический вопрос и, не став бороться за конфеты, шлёпнул Тома по ягодице.

Том приподнял голову, сверкнув глазами в лёгком полумраке, и сказал в ответ:

- Со мной ты делаешь то, чего нельзя делать с детьми.

Развернувшись в нормальное положение, Том отодвинулся ближе к изголовью кровати.

- Действительно, мне уже достаточно, - произнёс он, положив пакет с конфетами на тумбочку, и перевёл взгляд к Оскару. – Просто они такие вкусные, что тяжело удержаться…

Не поленившись, Шулейман взял конфеты и унёс их из комнаты, дабы избавить Тома от искушения.

- Спасибо, - улыбнулся Том, устраиваясь полулёжа, опираясь на локоть, когда Оскар вернулся.

Оскар тоже прилёг на кровать, заложив руки под голову, и Том перебрался ему под бок и опустил голову на плечо. В комнате не работала никакая техника, звуки улицы не проникали через закрытую балконную дверь и окна, и Том слышал – но больше чувствовал – как у Оскара бьётся сердце. Около двух минут он прислушивался к этому пульсирующему глухому звуку, считая мерные удары, и, выгнув шею, заглядывая парню в лицо, любопытно поинтересовался:

- Куда мы отправимся после Бельгии?

- В Италию.

- Здорово, - Том довольно и расслабленно улыбнулся. – Я слышал, что там делают самое вкусное в мире мороженное.

Шулейман скосил к нему глаза:

- Ты в каждой стране собираешься посвящать себя исключительно пище?

- Нет. Но вкусная местная еда только прибавит положительных впечатлений от путешествия и точно не повредит.

- Как хорошо, что ты тоже мужчина, - отвечал Оскар, повернув к Тому голову. – Не то, судя по твоему неуёмному аппетиту и вдруг обострившейся страсти к еде, я бы подумал, что у нас будет незапланированное пополнение в семействе.

- То есть ты бы не обрадовался?

- Я бы очень удивился

- А если бы я был девушкой и забеременел? – не унимался с вопросами Том.

- Мне кажется, или ты собираешься обидеться на меня за то, что я не рад несуществующему ребёнку, которого у нас с тобой по всем законам природы быть не может?

Да, Том мог бы. Но не успел. Он подобрался и отвёл взгляд, тем самым давая понять, что Оскар попал в точку. Недолгое время лежали молча, затем Том позвал:

- Оскар?

- Что?

- Давай ещё съездим в Россию?

- Зачем? – удивился Шулейман и взглянул на Тома. – Мы там уже были.

- Да. Но та наша поездка мне так понравилась. И в тот раз в день отъезда я посмотрел карту – оказывается, Россия такая огромная!

- Боюсь спросить – а до того ты этого не знал?

- Теперь знаю, - ответил Том и сел, сложив ноги. – А раньше… Я говорил, что Феликс не учил меня географии. И Россия – это как будто другой мир, я даже в мыслях не уходил так далеко.

- В этом я с тобой согласен: Россия – другой мир. Как и Азия.

- Съездим? – повторил Том вопрос, подкупающе смотря на Оскара. – В тот раз мы были всего в двух городах, самых больших, если я не ошибаюсь, и только смотрели достопримечательности и гуляли. А ведь на периферии тоже много интересного, там места и люди более самобытные, чем в столице. И в этот раз я очень хочу попробовать их национальные блюда. Уверен, в такой огромной стране должна быть интересная и очень разнообразная кухня!

- И вот мы снова о еде, - кивнул Шулейман. – Ладно. И куда ты хочешь?

- Когда я смотрел карту, мне в глаза бросился один город, - горя воодушевлённым взглядом, ответил Том. – Са… Са… Сейчас.

Он убежал в соседнюю комнату за своим мобильником. Вернувшись, снова забрался на кровать и полез в интернет. Найдя название зацепившего города, Том озвучил его:

- Самара. Ещё Краснодар, Владивосток… Во Владивосток я не хочу, - уточнил Том, взглянув на Оскара, - просто поражает воображение, что этот город находится на другом конце материка от самого западного города страны. Вообще, уму непостижимо, что одна страна простирается через целый континент, самый большой континент!..

Шулейман подпёр кулаком щёку, выслушивая восторженные и увлечённые размышления Тома. Его никогда не влекла широкая и загадочная русская душа и не радовала идея отправиться в трип по российским провинциям. Но его нежелание ехать туда было не столь принципиальным, чтобы отказываться.

Тем временем Том продолжал рассуждения вслух и поиски интересных ему мест в необъятной Российской Федерации, перескакивая со списка городов на карту страны и обратно.

- Сузда́ль, - произнёс Том, не с первого раза сумев правильно прочитать (и всё равно неверно поставил ударение на последний слог, от чего имя города звучало только красивее), и вскинул взгляд к Оскару. – Какое красивое название!..

- И чем тебе Европа не нравится? – задумчиво спросил Шулейман через некоторое время.

- Она мне нравится, - ответил Том и посмотрел на него. – Я хочу жить только здесь. Но на свете есть много других интересных мест, отличных от привычного для нас мира, и в этом их прелесть.

Оскар предпринял не слишком активную попытку переубедить:

- Может быть, всё-таки в Азию, раз тебя на экзотику потянуло?

- В Азию в следующее путешествие, - кивнул Том, согласившись на его вариант, но оставшись при своём мнении.

- Надеюсь, ты не хотел сказать: «В следующее свадебное путешествие с кем-нибудь другим»?

Том посмотрел на Оскара удивлённым, и не верящим, и растроганным взглядом. И через паузу в три секунды, потребовавшуюся на осмысление и переживание противоречивых чувств, произнёс с мягкой улыбкой:

- Поразительно, что из нас двоих ты боишься, что я могу уйти.

- Помня твои прошлые выходки, это не поразительно, а вполне закономерно.

Том понадеялся, что Оскар упрекнул его в побеге в Париж и далее, а не в измене как поводе думать, что он может уйти к другому.

- Но я не боюсь, - разбили тень размышлений добавленные Шулейманом слова.

Почему-то Том ему не поверил, услышал в его голосе, увидел в лице и в глазах что-то такое, что не позволило поверить. И сердце дрогнуло и поджалось в груди. Нередко – и особенно часто в последние месяцы – Тома настигала мысль, что Оскар любит его сильнее, чем он его, и от неё делалось паршиво и непонятно. Том видел и – главное – чувствовал подтверждения этому всюду и в иные моменты не мог отделаться от чувства различия не в свою пользу. Он умел выражать любовь лишь тремя способами: словами и близостью, других способов Том не мог найти в себе, как ни пытался. А отношение Оскара показывало множество поступков

Постаравшись отбросить тянущие душу мысли, спрятаться от них, Том перебрался к Оскару, свернулся калачиком под боком, ткнувшись лицом ему в плечо. Затем поднял голову и, заглядывая в глаза, сказал:

- Я не сбегу. Теперь только с тобой, - добавил Том, засмеявшись, и игриво, совсем слабо пихнул Оскара в бок.

В отместку Шулейман ущипнул его за рёбра и тут же прижал к себе одной рукой, предупреждая попытку отодвинуться. Несколько минут Том лежал тихо, думал о чём-то, прижимаясь ухом к груди Оскара и приложив к губам кулак, и вернулся к теме захватившего его разум путешествия по России.

- А ведь есть ещё и другие страны типа России, но маленькие, те, которые рядом с ней, - увлечённо говорил Том. – Страны бывшего СНГ…

- Нынешнего, - поправил его Оскар. – Бывший – СССР.

- Точно, - кивнул Том. – Я знаю. Это я и хотел сказать. Можно и туда съездить.

Он покрутился в поисках телефона и, найдя его, сел и погрузился в изучение стран «типа России».

- Давай съездим на Украину? – бегло выдал Том, насмотревшись на покорившие его яркие пейзажи указанной страны.

- Ладно, - согласился Шулейман, думая, что путешествие будет долгим…

- И…

Прикусив губу, Том открыл список стран СНГ и, зацепившись взглядом за три страны, стоящие у истоков содружества, сказал:

- …В Беларусь.

- Туда мы не поедем, - отрезал Оскар.

- Почему? – Том непонимающе посмотрел на него.

- Потому что нам туда ехать не надо. Просто поверь мне на слово и не заставляй объяснять.

Не став спорить, Том пожал плечами и вернулся к просторам интернета. Больше ни одна страна не заинтересовала его настолько, чтобы включить её в список «хочу побывать там в этот раз», и он остановил свой выбор на России и пяти её городах и Украине.

Несмотря на внезапный пылкий интерес к странам восточной Европы, запланированный Шулейманом маршрут не отменили и не корректировали. Том и не думал отказываться от его идеи, потому договорились сперва завершить поездку по Европе, а в Россию и далее отправиться после этого.

Италия отметилась в памяти вкуснейшим мороженным, архитектурой, в частности Базиликом Святого Петра, который внутри был настолько впечатляющ, что дыхание замирало от величавой красоты, созданной руками истинных мастеров, пронизанной чем-то неосмыслимо высоким, большим, чем есть каждый человек. Париж отметился воспоминаниями: о том, как познакомились и как ещё ребёнком проходил лечение здесь, в клинике-тюрьме строгого режима за чертой города. О том, как жил здесь и как в последние, самые смутные и тёмные месяцы перед днём, подарившим объединение, Оскар был перманентно рядом. После такого они не могли расстаться, просто не могли… О том вспоминалось, как без малого два года назад уехал с Оскаром в Ниццу, потому что Париж больше не был для него городом-мечтой; уехал, не подозревая, что попросится к Оскару в постель не для сна и что они поженятся.

Помимо воспоминаний, связанных с ним, Париж отметился – «новым Парижем». Город влюблённых открылся Тому с новой стороны, поскольку увидел его без призмы сковывающих ограничений и искажающих реальность страхов; увидел глазами обычного человека, приехавшего в город, счастливого молодожёна, у которого в жизни всё, безусловно, хорошо…

В Швеции Том добрался до местного деликатеса – квашеной селёдки. Выйдя из магазина, он сел есть консервы прямо на улице. Оскар присел на скамейку рядом:

- Я слышал, что эта дрянь жутко во…

Договорить Оскар не успел, так как Том открыл банку, и в нос ударил резкий, концентрированный запах тухлятины, свойственный данному продукту. Шулейман скривился и прикрыл ладонью рот, а Том как ни в чём не бывало взял двумя пальцами расползающийся кусок рыбы и отправил в рот и даже не поморщился, что заставило Оскара скривиться ещё сильнее.

- Фу, ну и вонь, – высказался Шулейман, махая перед лицом рукой. – Как ты это ешь? Выбрось.

Том не дал отнять у себя банку, и Оскар сбежал от него на соседнюю скамейку, спасаясь от убийственных ароматов деликатеса и участи жертвы газовой атаки.

- Да, пахнет не очень приятно, но она вкусная, - поделился впечатлениями Том, вполне с аппетитом поглощая сюрстрёмминг, и чистым сердцем повернулся к Оскару, протягивая банку: - Попробуй.

Шулейман предупредительно выставил перед собой руку с поднятым указательным пальцем:

- Не подходи ко мне с этой штукой!

Посмеявшись с его реакции, Том облизнул пальцы, отправил в рот ещё один кусок и, прожевав, сказал:

- Сейчас я доем и… очень захочу тебя поцеловать.

- Не надейся, - ответил Оскар и откинулся на спинку лавки. – И в отель ты поедешь молча.

- Почему молча?

- Чтобы не распространять эти сногсшибательные ароматы.

- Я не страдаю отрыжкой, - немного оскорбившись, ответил серьёзно Том.

- И без неё во рту остаётся вкус и запах съеденной пищи, если только не почистить зубы. У тебя такой возможности сейчас нет, - Шулейман развёл руками.

Том выдержал паузу, неторопливо, смотря перед собой, съел ещё кусок селёдки и сказал:

- Я тебя всё равно поцелую.

В этом противостоянии Том победил. После насильственного поцелуя Шулейман показательно плевался и отирал губы тыльной стороной запястья, но на самом деле всё было отнюдь не так плохо.

Их визит в Российскую Федерацию и перемещения по стране с однодневной задержкой в каждом городе породили слух, что Шулейман намерен расширяться на север и присматривает производства для приобретения. Тамошние олигархи напряглись и приготовились вспоминать молодость и защищать свою собственность. Ничем не подкреплённый, кроме людских языков, слух приобрёл такие объёмы, что Пальтиэль даже позвонил сыну и спросил, что происходит. «А что происходит? – отвечал отцу Оскар. – Спроси у тех, кто придумал эту дурь. Я в свадебном путешествии и ничего не собираюсь здесь покупать, никаких производств точно».

На Украине, как и во всех странах до неё, Том пожелал приобщиться к местной кухне. Вид щедрого шматка сала напугал его, но, испробовав через опасения, Том нашёл вкус этого деликатеса весьма нежным. Только без чеснока – с чесноком слишком резко. И без хлеба: Тому, любителю белой выпечки, чёрный хлеб казался кислым и неприятно влажным. Вареники он обозвал «маленькими мокрыми пирожками». Борщ не понял, только пампушки Тому понравились, но опять же – в них чеснок. Очень оценил Том мазурики (и долго пытался выговорить это слово и смеялся со своих попыток), не считая того, что после них приходила убойная сытость, от которой не хотелось двигаться и клонило в сон. И – снова чеснок, в мазуриках его тоже было немало. Он тут что, везде?

Также Том воспылал энтузиазмом попробовать горилку. Но первая же стопка прошибла мозг едва не навылет и перехватила дыхание.

- Мама дорогая… - выговорил Том, хлопая широко распахнутыми заслезившимися глазами и открывая и закрывая рот, точно выброшенная на берег рыба.

Та водка, которую ему доводилось пробовать, не шла ни в какое сравнение с этим ядрёным эликсиром. Мало прочего, им подали не обычную горилку, а на хрену. Воспитанный на совершенно других продуктах и вкусах Том был попросту не готов к такому.

- Есть такое выражение: «Что русскому хорошо, то французу смерть», - проговорил Шулейман в ответ на его бурную реакцию на горилку. – Может быть, теперь ты перестанешь тянуть в рот всё подряд.

- Так мы же не в России? – немного сдавленно проговорил Том из-за кулака, который прижимал к губам.

- Разница не столь велика.

Отодвинув кулак ото рта Том выдохнул в сторону и налил себе вторую стопку мутного напитка.

- Тебя первый опыт ничему не научил? – поинтересовался Оскар.

- В первый раз всегда сложно, - с достоинством ответил Том и, выдохнув, испил горилку.

Не поморщился, только передёрнул плечами, поставив стопку на стол.

- Наверное, - сказал Том, - эту штуку хорошо пить при болезни – любую хворь изгонит.

- Так… - протянул Шулейман. – Видимо, русский дух заразен, у тебя началось обрусение. Предупреждаю, если процесс продолжится, я отвезу тебя в тайгу и там оставлю. Будешь жить с медведем.

- Нет, - сверкнув глазами, крутанул головой захмелевший Том. – Мы втроём будем жить: я, ты и медведь. В берлоге.

Оскар посмеялся с его слов и придвинул к себе бутылку:

- Тебе хватит.

- Ещё одну, - тут же сторговался Том и потянул бутылку обратно.

Тремя стопками дело не ограничилось. К ночи Том с непривычки разжился сильной болью в животе от обилия жирной пищи и крепкого жгучего спиртного.

- А я тебе говорил – умерь аппетиты, - проговорил Оскар, присев на край кровати, где Том страдал.- Видимо, этой ночью ты будешь использовать задницу исключительно по назначению.

Том через плечо бросил на него тяжёлый взгляд из-под бровей:

- Не издевайся, - сказал и скрючился ещё больше. – Дай мне какую-нибудь таблетку.

Шулейман не мог определить на глаз, с которой частью пищеварительной системы у Тома проблемы, потому вызвал доктора – и очень жалел, что не взял с собой проверенного медика, так как местным не доверял. Но выбора не было.

Зря Оскар сомневался в профессионализме местных врачей и качестве их услуг: от выданной доктором таблетки Тома отпустило через полчаса и он снова начал радоваться жизни.

Том хотел отпраздновать день рождения в этом году, чего у него не было уже много лет, устроить праздник в кругу семьи. Только не знал, что делать с Карлосом, которому ещё два года назад обещал, что двадцатипятилетие отметит с размахом и непременно его позовёт. И что делать с Мирандой, тоже не знал, поскольку он вроде бы часть семьи, но он не всем нравится. Миранду не жаловали: мама, Пальтиэль, которого Том тоже очень хотел пригласить, и – главное – Оскар. Оскар мог просто запретить приглашать Маэстро, что он и сделал, из-за чего едва не дошло до серьёзной ссоры ещё во время их пребывания на острове.

Но все вопросы разрешились сами собой: день рождения пришёлся на время затянувшегося путешествия, о чём Том ничуть не жалел.

Глава 7

Под мелодию гитар, в ритме самбы в свете фар.

Te quiero! Te quiero - потушипожар.

Твой акцент испанский я не забуду никогда.

Повторяю вновь и вновь, эти пару слов:

Te Amo, от заката до рассвета.

Te Amo, ты волнуешь мою кровь!

Ханна, Te amo©

По завершению масштабного трипа внепланово снова отправились в Испанию, навестить Томиных бабушку и дедушку, которые из-за нездоровья дедушки не смогли приехать на свадьбу. Но сейчас сеньор Пио вновь был на ногах и счастлив видеть внука.

В прошлом году Том уже был у бабушки и дедушки, с папой приезжал знакомиться и был затискан, залюблен и торжественно представлен всем многочисленным родственникам и их семьям. Сперва громкость и неуёмная энергия бабушки и дедушки – особенно бабушки – ставили Тома в тупик и заставляли теряться, но потом он приноровился к ним и стал поистине наслаждаться всем этим буйством эмоций.

Тогда Том безоговорочно полюбил Испанию и уклад жизни небольшого городка, откуда родом был его отец, и чувствовал себя дома, пусть приехал впервые в жизни; даже думал о том, чтобы остаться здесь. Понял, что его ему этого так не хватало: семьи, их любви, внимания, заботы. Шума, смеха, простой и понятной жизни в месте, где много солнца.

Том почти решил отпустить Оскара, Ниццу и Францию, всё, что было добез него

В тот раз Оскар снял дом, потому что идея совместного проживания не пойми где его всё-таки не устраивала, но на вторую ночь остался и больше не уезжал. Его приняли как родного. И, верно, бабушка Тома – сеньора Сарита, которая и до груди Шулейману не доставала и смотрела на него, задрав голову, была единственным человеком, кто мог заставить его придержать язык и прислушаться. Ей было глубоко всё равно, кто такой Шулейман – для неё он в первую очередь являлся другом и возлюбленным Тома (вина Оскара, что бабушка с дедушкой едва не с первых минут узнали об их отношениях).

Из-за того, что был тогда с Оскаром, сейчас Тому было немного стыдно приезжать к бабушке с дедушкой. Потому что вопреки всем доводам Оскар сумел его совратить, и в самом разгаре страсти под ними сломалась кровать. На шум прибежала бабушка и, ни капли ни смутившись, стоя на пороге, крикнула супругу, что говорила же, что давно пора поменять эту кровать; на её голос прибежал дедушка, а затем и папа.

Том лежал под Оскаром с задранными коленями и членом в заднице, слушал родных и как никогда сильно желал провалиться сквозь землю. Спасибо Кристиану, что увёл своих родителей, тактично ничего не сказал и не обернулся в комнату, прежде чем закрыть дверь с обратной стороны.

Шулеймана же эта ситуация смутила куда меньше, пусть он, в отличие от Тома, ничем не был прикрыт и светил голым задом прямо в дверь, тем самым прикрывая Тома собой, как он после объяснил в ответ на вопрос: «Почему ты с меня не встал?». Мало того – он добился продолжения прерванного секса, и в ходе него Том свалился с края стола, на который был усажен, и отбил себе копчик. Было больно. Никто ничего не сказал и не спросил, но родные обратили внимание на неуверенную и скованную походку Тома и то, что он старался не садиться, а когда присаживался, делал это крайне осторожно. Сгорая от стыда по второму кругу, потому что было понятно, какой причиной родные объяснили про себя происходящее с ним, Том сказал, что упал и ударился, но, кажется, ему не поверили.

Потом Том задавался двумя вопросами. Первый – почему он согласился? Второй – как он не убился? В его сексуальном опыте было немало трагедии, но комедия положений приключилась впервые.

Потому Том ещё в самолёте во время перелёта в Валенсию сказал, что секс у них будет – если будет! – только на полу, чтобы точно ничего не сломать и ниоткуда не упасть. Но сразу без истерик уточнил, что лучше не надо, несколько дней можно и потерпеть. На удивление, Оскар легко согласился с ним.

Едва ступив во двор дома бабушки и дедушки, Том вновь ощутил то самое «спокойна и понятная жизнь», она накрыла с головой и со всех сторон, обволокла, как будто бесшумная и умиротворяющая волна, пропитанная чистым солнцем. Это был прекрасный контрастный отдых от личного самолёта, лучших отелей и прочих роскошных атрибутов жизни с Шулейманом, но главная прелесть заключалась в том, что Оскар был рядом, с ним в этих совершенно не подходящих его персоне простецких условиях.

Том с удовольствием помогал бабушке по дому и дедушке с садом. Сказал, что сам займётся пирогом к ланчу и отправил бабулю отдыхать.

- Спасибо, Том, - благодарно и любовно улыбнулась внуку сеньора Сарита. – У меня что-то так голова болит, верно, надо прилечь.

- Так время же, - пожал плечами Том; по часам сейчас было время сиесты. – Иди-иди, я всё сделаю.

Отправив бабушку с кухни, Том на всякий случай заручился поддержкой гугла и выставил-выложил на стол всё необходимое для приготовления пирога, готовый приступать. Через несколько минут пришёл Шулейман, сел за стол, подперев кулаком челюсть, наблюдая за Томом в образе хозяюшки, подсыпающим муки на раскатываемое тесто. Поднявшись из-за стола, Оскар обошёл его и встал рядом с Томом:

- Давай помогу.

Том поднял голову и взглянул на Оскара, крайне удивлённый его предложением.

- Ты серьёзно? – спросил без тени смеха.

- Почему нет? – также без шуток произнёс в ответ Шулейман, пожимая плечами. – Мне всё равно нечем заняться.

Приняв его ответ, Том кивнул и сказал:

- Помоги.

Закатав повыше рукава рубашки, Оскар встал позади Тома и положил свои ладони поверх его рук, держащих ручки скалки, сжал и вместе с ним покатил скалку вперёд, разравнивая неподатливое тесто. Потом обратно, тоже сообща, словно единый организм, но силу в основном прилагал Оскар, а Том больше направлял их движения.

Туда-сюда. Мерно и так… Том прикусил губу. Возвратно-поступательные непреодолимо напоминали другие

Том сильнее вдавил зубы в прикушенную нижнюю губу и на секунду зажмурил глаза. Что за наваждение?.. Как назло, они молчали, и Том не был уверен, что сможет связно вытолкнуть из себя слово и тем более целое предложение. Пытался считать и петь про себя, но это мало помогало отвлечься. Сердце колотилось частой, толкучей дробью – Тому казалось, что его стук слышен в воздухе; кровь неумолимо, не слушая кричащий «Нет!» разум, приливала к паху, и там ныло и постепенно сладко немело. Хотелось расставить ноги, но Том держал их вместе, как стоял изначально, и всё сильнее сжимал деревянные ручки скалки.

Вперёд-назад… Дыхание… Жар почти прижимающегося к нему тела, обволакивающий и проникающий под кожу, захватывающий в подобный наркотическому плен…

Туда-сюда… Том готов был застонать от того, насколько эта пытка без пытки невыносима. Готов отложить скалку и отойти по ту сторону стола, если бы не упрямство.

Дыхание Оскара за спиной тоже было учащённым и глубоким, отрывистым, и когда его губы будто случайно (?) коснулись шеи, прочертив на алчущей коже горячую линию, у Тома в голове взорвался искристый фейерверк. Мгновенно лишившись воли, откликнувшись, Том закрыл глаза и откинул голову. Бросив скалку, Шулейман обнял его, обвив руками за пояс, и принялся покрывать оголённую, доверчиво открытую шею влажными поцелуями.

- Оскар… - не сопротивляясь, проговорил Том, предпринимая жалкую попытку остановить несущийся на всех порах локомотив.

-Ты ведь хочешь, - прозвучала слева дразнящая, искушающая усмешка, и губы заделы ушную раковину, пустив ещё одну волну дрожи по нервам вниз.

Том снова прикусил губу. Да, хочет, но…

Не ожидая ответа, в котором не нуждался, когда всё и так налицо, Шулейман развернул Тома лицом к себе и завладел его ртом в пылком поцелуе. Том ответил без секундного промедления, то слабо отталкивал, упираясь ладонями в грудь Оскара, то сам тянулся к нему, прижимался, обхватывал руками за шею и за лицо.

- Оскар, сюда в любой момент могут зайти, - найдя в себе силы разорвать поцелуй и соприкосновение тел, сбито выговорил Том.

- Твоя бабушка дремлет перед телевизором, его и здесь слышно, - тотчас крыл его слова и волнения Шулейман. – А дедушка ушёл к соседу.

Прикусив в смятении губу, Том смотрел в его лицо и думал. Решал.

Почему так тянуло поддаться желанию и согласиться? Почему не думал, что сможет отказать?..

Не проронив ни слова, Том кивнул, тем самым дав свой ответ на не заданный вопрос. Поняв безмолвный ответ, дающий полное согласие на всё, Шулейман за руку притянул Тома к себе и, обхватив его лицо ладонями, вновь завладел губами в сминающем поцелуе. Прижимался бёдрами к бёдрам и тягуче-плавно толкался навстречу.

«Почему я это делаю? – вместе с биением крови пульсирующими толчками звучало в голове Тома. – Почему соглашаюсь?».

И он чувствовал, что уже не остановиться. Не потому, что не может отказать, а потому, что не хочет. Хочет.

- Только не на столе. Это уже слишком, здесь всё-таки едят мои бабушка и дедушка.

Как и Том ранее, Оскар кивком выразил согласие с его словами и, взяв за руку, потянул к кухонным тумбам.

- Здесь окна… - вымолвил Том, полагая, что его сейчас нагнут над одной из тумб (и он не сумеет сказать «нет»).

Но у Шулеймана была и иная идея. Ухмыльнувшись уголками губ, он опустился на пол, утягивая Тома за собой.

- Давай так, - Том выбрался из-под Оскара и оседлал его бёдра. – Я костлявый, мне будет больно на полу.

Следом за словами с губ сорвался поражённый смешок: Том совсем забыл о собственных словах «если, то только на полу». Так и получилось. Шулейман не спорил:

- Как скажешь, - чуть кивнул он, вместе с тем моргнув.

Том сам выпутался из штанов и спустил трусы, оставив обе вещи болтаться на одной щиколотке, а футболку вовсе не стал снимать. Оскар притянул его ближе, обхватив за поясницу, после чего, собрав во рту как можно больше слюны, плюнул на руку и завёл пальцы Тому между ягодиц. Том помогал, облизывал пальцы и то и дело заводил руку себе за спину. Смазка была, но она лежала в вещах на втором этаже: Оскар серьёзно согласился обойтись в эти дни без секса и не планировал хитрить, потому не подготовился и не имел в кармане заветного спасительного разового пакетика лубриканта.

Почему не пойти в комнату, где есть кровать и всё необходимое и нет риска быть застуканными за пикантным делом – или риск как минимум в разы ниже? Тому в голову не пришла такая мысль. Наверное, потому, что ему тоже неправильно хотелось остаться здесь, на кухне с открытыми окнами и дверью, где на столе лежат брошенные составляющие будущего пирога, которым он должен был заниматься…

У них было мало времени, никто не знал – сколько именно. Том не хотел тратить драгоценные минуты на основательную подготовку, пусть она для его блага. По одной слюне было сложно, туго и больно. Но Том не обращал внимания на тянущую боль в неразработанных мышцах и, закинув голову и зажмурив глаза от смеси дискомфорта и сладкого, желанного удовольствия, принимал Оскара.

Шулейман сел, обхватил его, прижал ближе, хрипло, с придыханием говоря:

- Ты такой тугой сейчас… Расслабься.

Он гладил бока и бёдра Тома, сминая пальцами. Забрался рукой под футболку, обдавая жаром кожи и лаской торс, задел напряжённый сосок, от чего Том вздрогнул. Размеренно двигался в нём, набирая темп, и принимал ответные движения Тома навстречу. Целовал и обводил языком хрупкие ключицы, частично открытые вырезом футболки.

Том сидел в немыслимой позе лягушки: на корточках с коленями у ушей; раскрытой промежностью при каждом сближающем движении касался паха Оскара. Сжимал зубы, всё равно роняя с губ рванные, судорожные вздохи, и чувствовал, как неумолимо накатывает жаркая, душная, чёрная волна, что расцветёт ослепительными цветами.

Семя горячими толчками забрызгало светлую рубашку Шулеймана, и Том, мыча сквозь стиснутые зубы и губы, продолжал механически покачиваться на нём. Когда он вставал, несколько белёсых капель упали на пол.

Устранив все следы их «преступления», Том окинул кухню ещё одним внимательным взглядом и вернулся к столу и ожидающему тесту, взглянул на Оскара, который также привёл себя в порядок.

- У тебя… - проговорил Том, показывая на себе, обведя пальцем живот. – Тебе нужно сменить рубашку.

Без лишних слов Шулейман расстегнул рубашку, скинул её и тоже подошёл к столу. Том посмотрел на него исподлобья и почему-то не мог перестать смотреть, обводил взглядом загорелое тело, с которым только что был близок, но это отчего-то не остудило, а, кажется, наоборот. Широкие плечи, грудь с мультяшной татуировкой, руки в ярких «рукавах», рельефный живот – твёрдый и горячий на ощупь, выглядывающая из-под ремня резинка трусов, под которыми…

Том сглотнул и довольно требовательно попросил:

- Оденься.

Шулейман вопросительно выгнул брови и опёрся одной рукой на стол.

- Понятно, почему раньше тебя смущала и пугала моя нагота, но сейчас-то в чём дело?

- В том, что… - Том замолчал, не зная, говорить ли и как сказать. Что с ним такое? Как подросток! – Мне нужно закончить с пирогом, а твой обнажённый торс меня отвлекает, - как есть выпалил он и неопределённо указал в сторону тумб. - Я не хочу снова…

На лице Оскара расцвела предовольная ухмылка, он медленно подошёл к Тому вплотную – и Том еле сдержался, чтобы не отшатнуться от него, как от огня или от демона. Эта реакция, прослеживающаяся во взгляде и непроизвольном мимолётном движении всего тела назад, тоже премного позабавила Шулеймана.

- Как же охренительно приятно, что от моей близости у тебя гормоны сходят с ума, - проговорил Оскар, не отводя взгляда от напряжённого и мрачнеющего от его слов лица Тома. – Ни от кого это не льстило так сильно.

Пугая, он наклонился к Тому и поймал кожей прерывистый вздох, раздражённый и не только.

- Ладно, оденусь, - соизволил согласиться Шулейман, разведя руками и отступив от Тома, и удалился с кухни.

Вернулся он быстро, на ходу застёгивая рубашку, и вновь встал рядом с Томом, уже взявшимся за скалку.

- Будешь продолжать помогать мне? – спросил Том, взглянув на парня. – Или уже всё? – добавил, улыбнувшись.

Полагал, что теперь – после того, как добился своего - у Оскара нет никакого резона помогать ему с пирогом, но не обижался на него.

- Не поверишь, но моя помощь была не хитрым планом, как нагнуть тебя, - отвечал Шулейман. – Так что буду. Только сначала покурю.

Он отошёл от стола, сунул в рот сигарету и щёлкнул зажигалкой.

- Не кури здесь.

Изображая строго блюстителя порядка в доме, Том подошёл к Оскару и забрал сигарету из его пальцев. Но вместо того, чтобы потушить её и выбросить, отошёл к открытому окну, из которого веяло лёгким тёплым ветром и ароматами сада, и затянулся.

- Так бы и сказал – курить в окно, - Оскар подошёл, вернул себе сигарету и в свою очередь тоже затянулся.

- В окно тоже нельзя, - ответил Том, бегло повернув к нему голову. – Я так думаю. Я не говорил с дедушкой и бабушкой по этому поводу.

Том прикусил губу, думая пару секунд, и с оттенком вины спросил:

- Тебе очень неудобно выходить курить на улицу?

Делая новую затяжку, Шулейман пожал плечами:

- Иногда, стоя на крыльце, я думаю: «Я? Выхожу на улицу? Чтобы покурить?», - произнёс, выдыхая дым. – Но в целом прикольный опыт.

Немного недокуренная сигарета, разделенная на двоих, рукой Тома отправилась под воду из крана, а затем в мусорное ведро. Когда они возвратились к столу, чтобы продолжить готовку, Том взглянул на тесто и скалку, вспоминая, как это было, и сказал:

- Пожалуй, лучше я сам закончу с тестом, а ты пока нарежь персики.

Для Шулеймана не осталось загадкой, почему Том не хочет [опасается] продолжать раскатывать тесто вместе. Ухмыльнувшись и ответив: «Окей», он отошёл на другую сторону стола, где стояла миска с фруктами.

- Знаешь, как надо нарезать? – без задней мысли уточнил Том.

- Я похож на умственно отсталого? – вопросил в ответ Шулейман.

- Нет. Но я не думаю, что ты делал это когда-либо прежде.

Замечание Тома было резонным. По понятным причинам Оскару действительно никогда не приходилось печь пироги или подготавливать для них ингредиенты – и мысль заняться этим никогда не приходила в его голову.

- Кусочками резать, - сказал Шулейман, показывая, что он не бытовой инвалид и с таким плёвым делом легко справится.

- Слайсами шириной в полсантиметра, - мягко поправил его Том.

Оскар кивнул, показывая, что принял инструкцию к сведению, и, видя, что Том собирается что-то добавить, предупредил:

- Если ты спросишь, знаю ли я, как это – слайсами, я тебя ударю.

Том сделал вид, что ничего такого не хотел спросить, на что Оскар удовлетворённо хмыкнул и взял нож и первый персик.

В другой день, услышав в разговоре бабушки и дедушки, что давно нужно разобрать чердак, но они всё никак не соберутся это сделать, Том вызвался добровольцем. Поднявшись на чердак, он ощутил восторг ребёнка, в распоряжении которого оказался целый магазин игрушек. Здесь было столько истории!

Заставляя свои руки быть бережными, Том перекладывал с места на место вещи, очаровательно пахнущие пылью и временем, понимая, что ни на шаг не продвигается в деле уборки. Но не мог отказать себе в удовольствии помедлить и посмотреть всё здесь, потрогать, вдохнуть запах и гадать, воображать, какая история могла быть у того или иного предмета. Эту рубашку, например, наверняка носил дедушка в молодости, она даже хранила едва уловимый аромат одеколона с шипровой нотой – что-то в духе шестидесятых. Том понятия не имел, какие ароматы были в моде в те годы, но ассоциация у него возникла именно такая. Или эта не потерявшая яркость игрушечная машинка – вероятно, с ней играл Кристиан, будучи мальчишкой, таскал за собой по двору на верёвочке, сохранившейся до сих пор.

Поставив машинку на пол, Том прокатил её вокруг себя полукругом вперёд, затем назад, с упоением слушая звук, издаваемый тракторными колёсами при перекатывании по деревянному полу. В детстве он почти не играл в машинки, предпочитая другие виды игрушек (сам так хотел или Феликс за него решил – не помнил), но этот момент всё равно погрузил в светлую ностальгию по детству. Детству, которое не ушло незаметно, затерявшись в годах взросления, а кончилось в конкретную дату: в ночь на первое ноября две тысячи двенадцатого года.

Шулейман, чьё появление осталось незамеченным, стоял в дверном проёме, привалившись плечом к косяку и скрестив руки на груди, и смотрел на Тома. Более умилительную картину сложно было придумать. Оскар не горел желанием заводить детей и не сочинял никаких грёз на этот счёт, но мысль, что когда-нибудь Том будет так же сидеть на полу и играть с их малышами, наполнила грудь теплом, а сознание светлым покоем.

Увлёкшись, чувствую потребность ещё немного побыть ребёнком и поиграть, Том начал ползать на четвереньках, то толкая машинку перед собой, то ведя её одной рукой. В конце концов Шулейман обозначил себя комментарием:

- Я тебя ищу по всему дому, а ты тут в игрушки играешь.

Том вздрогнул от неожиданности и обернулся, смущённый и зардевшийся от того, что за ним наблюдали в такой личный и глупый момент.

- Я не играю, - он сел и развернулся к Оскару. – Дедушка с бабушкой давно хотели разобрать чердак, я вызвался помочь. И вот… - Том указал рукой на машинку и снова посмотрел на Шулеймана. – Здесь так много интересного.

Никудышное получилось заверение, что он тут не впадал в детство, Том понимал это, как и то, что Оскар всё видел и всё понимает.

- Может быть, тебе настоящую машину купить? – предложил Шулейман. – Выучишься водить и будешь развлекаться по-взрослому.

Том призадумался на пару секунд, представляя себя за рулём и полотно дороги впереди, и отрицательно качнул головой:

- Я не хочу водить. Мне нравится ездить с тобой, когда ты за рулём.

- Понял, - кивнул Оскар. – Подарить тебе радиоуправляемый самолёт? Он круче машинки.

Хоть Том того не хотел, но в его глазах помимо воли отразилась живая заинтересованность озвученным предложением.

- Только не за несколько тысяч евро, - сказал он своё слово.

- Поручу выбирать Эдвину. У него внуки, так что он точно должен разбираться в игрушках.

- Не надо Эдвину, - попросил Том. – Я ему и так не очень нравлюсь.

За дело, непосредственно ради которого поднялся на чердак, Том взялся только через сорок минут. Оскар не помогал ему, но и не ушёл и не мешал, сидел и наблюдал за тем, как Том, снуя туда-сюда, разгребает старьё. Как такового бардака на чердаке не было, как и удушливого слоя пыли – сеньора Сарита и сеньор Пио были хорошими хозяевами, любили свой дом и содержали его в порядке. Необходимо было только отделить от прочих вещей ненужные и наконец-то вынести их на помойку.

Найдя в узком шкафу в углу гитару, Том испытал неподдельный восторг и вытащил её на свет. Проверив настройку инструмента, Том сел на пол, скрестив ноги по-турецки, и начал наигрывать неведомую мелодию, которую сочинял на ходу. На фортепиано он играл прекрасно, но играть на гитаре у него не получалось от слова «совсем», чего Том не замечал, упоённый тем, что держит в руках музыкальный инструмент, без которого немыслим настоящий испанец.

Шулейман несколько минут слушал раздражающее мурлыканье гитары и, потеряв терпение, отобрал её у Тома:

- Не мучай инструмент, - сказал он и, сев рядом, взял в руки гитару и перебрал струны, извлекая из инструмента настоящую неспешную музыку.

Том изумлённо уставился на него:

- Ты умеешь играть на гитаре?!

- Я ни разу не профи, - ответил Оскар, не переставая наигрывать мелодию, – но что-то могу.

- Чего ещё я о тебе не знаю?

Шулейман усмехнулся и взглянул на Тома:

- Не бойся. У меня нет страшных секретов.

Том кивнул, помолчал немного, думая, и спросил:

- У тебя есть внебрачные дети?

Пальцы Оскара соскочили со струн, отчего те заплакали гулким низким звуком, и он удивлённо посмотрел Тома, продолжающего говорить.

- То есть я знаю, что до меня ты не был в браке, а значит, любой ребёнок будет называться внебрачным. У тебя есть дети в принципе?

- Как думаешь, если бы у меня был ребёнок, ты бы мог об этом не знать? – задал Шулейман резонный вопрос в ответ.

Том ответил без раздумий и без сомнений:

- Если ты, как говорят, нагулял ребёнка, не участвуешь в его жизни и только оплачиваешь содержание, то я с лёгкостью мог о нём не знать.

Оскар не знал, что его удивляло больше: сам неожиданный вопрос о детях или то, с какой спокойной лёгкостью Том рассуждал о возможности существования «брошенного» ребёнка, что для него категорически несвойственно.

- У меня нет детей, - заверил Шулейман. – Я всегда следил за тем, чтобы они у меня не появились.

- Ты уверен? Средства контрацепции не всегда помогают.

- Мне везло. Видимо, несмотря на всё здоровье в остальном, я унаследовал плодовитость Шулейманов, а с плодовитостью у нас беда. Так что детей у меня точно нет, - ещё раз заверил Тома Оскар и усмехнулся: - И, возможно, придётся использовать твой материал, когда мне понадобится ребёнок, если у меня всё окажется плохо, поскольку, судя по твоей семье, а в особенности по её испанской стороне, с плодовитостью у вас полный порядок.

В конце своего высказывания он обнял Тома одной рукой, притянув к себе, и через короткую паузу задал вопрос:

- Почему вдруг ты решил спросить об этом?

Том пожал плечами:

- Я же не знал, что ты умеешь играть на гитаре. Вот и подумал: чего ещё я могу не знать?

- И в первую очередь ты подумал ни о чём угодно, а о тайных детях?

- Помня твой образ жизни в прошлом, эта мысль закономерна, - констатировал факт Том.

Шулейман повернул к нему голову, задавая вопрос:

- Какой была бы твоя реакция, если бы я сказал, что у меня есть ребёнок?

Том подумал некоторое время и ответил:

- Наверное, я бы постарался убедить тебя принять его.

- Забрать его у мамы?

- Нет, - твёрдо качнул головой Том.

- Поселить его с нами вместе с его матерью? – продолжал Оскар пытать вопросами и внимательным, изучающим взглядом.

- Нет, - Том вновь крутанул головой.

- Мне начать жить с ними?

- Нет… - голос Тома совсем потерял уверенность.

Он запутался, зажмурился и мотнул головой:

- Твои вопросы ставят меня в тупик, ты не даёшь мне собраться с мыслями.

- Почему же? – проговорил в ответ Шулейман. – Мне твоя позиция предельно понятна: ты бы хотел проявить заботу об этом гипотетическом ребёнке, но так, чтобы факт его существования не изменил твою жизнь.

«Ты хочешь быть для всех хорошим»,

Том шумно втянул носом воздух. Неприятно, когда правдой бьют в лоб. И хоть Оскар всегда так поступает, пора бы привыкнуть, но Том не всегда мог не реагировать.

- Нет, - твёрдо и серьёзно ответил Том. – Мне бы было неудобно, если бы к нам вселился семилетний ребёнок, а скорее всего ему или ей было бы примерно столько лет, поскольку пик твоего блядства пришёлся до двадцати пяти лет, - он говорил немного резко и отрывисто. – Но я бы предпочёл ущемиться.

Оставив спорную тему, Шулейман улыбнулся:

- Никак не могу привыкнуть к тебе ругающемуся.

Том бросил на него взгляд исподлобья, поднялся и вернулся к разбору вещей. Как это всегда бывало, он быстро остыл и забыл об остром моменте между ними. Перетащив всё ненужное к порогу, Том обернулся к Оскару:

- Помоги мне всё это спустить на первый этаж.

- Я не носильщик, - ответил Шулейман, не поднимая взгляда от экрана телефона, который достал из кармана десятью минутами ранее.

- Но ты сильный.

- Я в курсе.

Том шумно вздохнул, буравя его взглядом и уперев руки в бока, и через паузу, в которую Шулейман бессовестно не передумал, топнул ногой:

- Ну и ладно, - он взял в руки коробку и, развернувшись к двери, бросил через плечо: - Вот надорвусь, ты будешь виноват.

- Не бери за раз много и не надорвёшься, - дал совет Оскар.

Ничего на самом деле неподъёмно тяжёлого среди вещей на вынос не было, Том просто захотел припахать Оскара, что тот видел и потому был спокоен за его здоровье. Но, словно в плохой комедии, через считанные секунды со стороны лестницы раздался грохот.

- Ты там что, упал? – опустив телефон, громко спросил Шулейман.

В ответ тишина. Чертыхнувшись, он поднялся с пола и выглянул с чердака. Том сидел на лестнице в окружении рассыпавшихся вещей, вытянув одну ногу и потирая её бёдро. Вид у него был несколько растерянный, но в своём невыигрышном положении он всё равно держался достойно, будто так и надо – принял такую мину, услышав за спиной шаги Оскара.

Шулейман привалился плечом к дверному косяку, скрестив руки на груди, и спросил:

- А под ноги смотреть не судьба?

- Коробка загораживала мне обзор, - ответил Том, не предпринимая попытки подняться и не оборачиваясь. Если играть, то до последнего.

Спустившись к нему, Оскар вздёрнул Тома на ноги.

- Нужно всё собрать, - проговорил Том.

Опустившись на корточки, Шулейман собрал разбросанные вещи, покидал их обратно в коробку и отнёс её обратно на чердак, поставил у порога.

- Оскар, это всё ещё нужно отнести вниз, - куда более мягко попробовал возразить Том против его действий.

Вместо ответа Шулейман набрал номер одного из «теней» - несчастных охранников, которым приходилось жить в машине у дома, пока Оскар с Томом в нём гостили. Их жизнь не превратилась в беспросветных ад лишь стараниями сеньоры Сариты: она кормила «мальчиков» и приглашала в дом. Все вместе покинуть пост телохранители не могли, но по одному с удовольствием бегали в дом к гостеприимной и заботливой хозяйке, которая ухаживала за ними, будто за родными. Шулейман этого не поощрял, но и не запрещал.

- Зайди в дом, на чердак, - коротко распорядился Оскар.

Когда телохранитель ступил на чердак, он отдал указание:

- Эти коробки нужно перенести вниз, к входной двери. Спросишь у сеньоры или сеньора, что с ними делать дальше.

Мужчина удивился такому заданию, но взял коробку и понёс её вниз. Том сидел на полу чуть в стороне от двери, поставив локти на широко расставленные поднятые колени, молча наблюдая за происходящим, и, когда охранник ушёл вниз со второй коробкой, посмотрел на Оскара:

- Я мог бы сам их перенести.

- Сам ты мог бы свернуть себе шею, - без лишних нежностей отрезал Шулейман и добавил: - Ты же хотел, чтобы я помог тебе – я помог.

- Я хотел, чтобы ты сам помог мне их спустить вниз, - без претензии проговорил Том.

Шулейман на это развёл руками:

- У меня в подчинении достаточно людей, которым можно поручить это и любое другое дело. Это ещё один плюс жизни со мной.

В дом они не спустились. Когда коробки закончились и охранник перестал ходить туда-сюда, Том поднялся на ноги и прошёлся по чердаку, заново разглядывая вещи, трогал их, брал в руки. Дойдя до найденной ранее чёрной шляпы с прямыми полями средней ширины, которую некогда носил сеньор Пил, Том покрутил её в руках и надел на голову. Отойдя к заляпанному по краям прямоугольному зеркалу в плетёной оправе, Том поглядел на себя, поправил шляпу, примеряя её с разными наклонами, покрутился немного и, загоревшись одной идеей, убежал с чердака, прежде чем сидящий в кресле-качалке Оскар успел поднять взгляд от экрана телефона и увидеть его.

Переодевшись в чёрную рубашку, которую расстегнул на груди, Том поднялся обратно на чердак и встал перед Оскаром так, чтобы не иметь шансов оказаться вне поля его зрения.

- ¡Hola!¹

Благодаря загару, приобретённому за время свадебного путешествия, который подчёркивала нарочито расстегнутая рубашка, Том наконец-то стал похож на испанца, а не на крайне удачную, но бледную комбинацию генов, которая не делала его похожим на представителя ни одной из родин. Подобранная одежда и шляпа лишь подчёркивали это сходство и горячую кровь. Выглядел он колоритно: этакая смесь свободного бродяги с большой дороги и благородного разбойника Зорро.

Шулейман не успел ещё переварить его внешний вид, а тут ещё и испанский.

- Почему по-испански? – спросил он.

Том одарил его ещё одной улыбкой и с тенью сожаления покачал головой:

- No le entiendo, señor extranjero. No hablo ninguna de las lenguas extranjeras.²

Оскар недоумевал, не понимая, что Тому стукнуло в голову и что у него на уме сейчас.

- ¿Tampoco me entiende?³

- Ты поиграть хочешь? – предположил Шулейман. – Можешь говорить на французском? Я тебя не понимаю.

Получив ответ на свой непонятый вопрос, Том загадочно и довольно улыбнулся и проговорил:

- ¿Entonces, es francés? Había nunca conocido francéses antes.⁴

- Говори по-французски, - уже не просьбой повторил Оскар.

Том вновь с сожалением покачал головой и развёл кистями рук, раскрыв ладони к небу.

- No le entiendo. Tampoco me entiende. Pero solo las lenguas verbales difieren, y el lenguaje corporal es el mismo y comprensible para todos.⁵

Неспешно подойдя к Оскару, остановившись в двух шагах перед ним, Том продолжал:

- ¿Compartirá el baile conmigo? Si lo hace, tal vez luego compartiré la noche con usted. Y entonces… La vida lo dirá. Quién sabe, tal vez nuestro encuentro está dictado por el destino, o nos separaremos para siempre, permaneciendo por un momentoen la memoria del otro.⁶

На испанском Том говорил бегло и чисто, скромных познаний Шулеймана этого языка не хватало, чтобы поспеть за ним и понять его. Можно было подумать, что Том кривляется, намеренно демонстрирует ужимки интонационными взлётами, мимикой, жестикуляцией, но Оскар не раз был свидетелем того, как Том говорит по-испански, и видел, что в такие моменты его и без того яркая экспрессия речи возрастает в разы. Будто внутри высвобождается что-то.

Тем временем Том отошёл, взял в руки гитару, провёл пальцами по струнам и вскинул взгляд к Оскару:

- ¿Sabe tocar la guitarra? – спросил и сразу продолжил. - No sé, soy el español anómalo.⁷

Подарив Шулейману ещё одну лучистую улыбку, что выглядела только ярче из-за тени, отбрасываемой на лицо шляпой, Том поставил гитару к стене и подошёл к парню.

- ¿Bailará conmigo?⁸

Шулейман не понимал, чего именно Том от него хочет, но подал ему руку и поднялся из кресла. Отведя его к центру чердака, Том отпустил руку Оскара.

- Solo estamos aquí los dos, así que no habrá música en vivo. Pero puedo ofrecer un reemplazo.⁹

Выудив из кармана мобильник, Том быстро нашёл и включил зажигательную страстную композицию без слов и положил его на старый комод.

- Танцы? – усмехнулся Шулейман, наконец-то поняв, что к чему.

Том улыбался и не отвечал, идеально отыгрывая роль.

- И кто из нас будет вести? – с новой усмешкой добавил Оскар.

- Todavía no le entiendo. Pero francés – es francés, de verdad? – me gusta mucho. Digame, mi corazón está temblando.¹⁰

В конце высказывания Том коснулся пальцами сердца и снова протянул Оскару руку, улыбаясь только губами – и глазами, сверкающими лукавым и игривым блеском. Но в последний момент он не коснулся протянутой в ответ ладони Оскара, а поднял обе руки к левому уху, сложив их вместе, и, выждав двухсекундную паузу, метнув взгляд на поражение, хлопнул в ладоши в такт стихшей до этого и возобновившейся музыке.

Том исполнял невообразимую жгучую и сумасшедшую смесь фламенко (того, что знал о нём), безымянных для него танцев, виданных у артистов на Коста-дель-Соль, и импровизировал от души, двигаясь под стать бьющему в кровь ритму. За руку втянул Оскара в танец, вертел его, забрав себе ведущую роль, поскольку только он якобы знал, что делать, и он был инициатором, и сам крутился вокруг него.

Схватив Оскара за руку, Том потянул его к двери.

- ¡Vamos!¹¹

Сбежав по лестницам, Том вытащил Оскара на улицу, за пределы огороженного слабым забором двора. Они остановились посреди так называемой проезжей части, где на самом деле автомобили проезжали крайне редко. Здесь обычно резвились дети, но и их сейчас не было. Здесь и продолжили танец, посреди пыльной дороги.

Шулейман практически без перерыва смеялся с нелепости происходящего, но тоже находил непонятный кайф в том, чтобы танцевать посреди пустынной улицы, забыв про весь остальной мир, про то, кто он есть и как обычно себя ведёт.

- Tenemos un rey diferente, - сверкнув глазами, произнёс Том, вжившись в роль, всё больше распыляясь и распаляясь. - Pero tal vez serás mi Rey…¹²

Он сбавил темп речи, и Оскар наконец-то смог кое-что выхватить и понять.

- Королём? – переспросил Шулейман. – При чём здесь король?

Том приблизился к нему и понизил голос.

- ¿Serás mi rey?¹³в биении сердца, взгляде, тембре голоса

- Раньше я и не замечал, что испанский настолько сексуальный язык, - произнёс Шулейман, когда поцелуй закончился, не отпуская Тома. – Что мне теперь делать с испанскими партнёрами? Я же не смогу сосредоточиться…

Том хлопал ресницами, гениально отыгрывая, будто ни слова не понимает. На небе не было ни облачка, но грянул ливень, пронзая воздух длинными каплями-стрелами в стремлении к сухой земле. Сентябрь в этом году выдался засушливым.

- Пойдём в дом? – требовательно спросил Оскар, сверху прикрывая лицо ладонью, чтобы вода не заливала глаза.

- ¿Vamos adentro?¹⁴

Взяв Оскара за руку, он потянул его к калитке.

- Esta es la casa de otra persona. Pero serás mi invitado en él...¹⁵

Но, зайдя во двор, Том быстро повёл Оскара не к крыльцу, а за дом, к запасной двери. Натурально оглядывался, будто в самом деле проник на чужую частную территорию и намерен временно обрести там кров вместе со своим гостем.

- Шпионские игры? – усмехнулся Шулейман и, решив подыграть в том, что они незнакомцы, представился: - Оскар.

- ¿Oscar? – Том посмотрел на него, удивлённо изломив брови, и затем приложил палец к его губам. - Sin nombres, por favor.¹⁶

Но, выглянув из-за угла и вернувшись к Оскару, противореча себе, он тоже назвал своё имя:

- Tom.

- Том, - с его именем на губах улыбнулся Шулейман. Эта игра заводила. Определённо.

Том вновь прижал палец к его губам:

- Silencio.¹⁷

Пробравшись в дом будто вор, он позвал Оскара за собой и повёл наверх, закрыл за ними дверь чердака. Оба были мокрые, не насквозь, но верхнюю часть тела ливень изрядно подмочил; у Шулеймана на лице и шее поблёскивала не высохшая вода, которую он не успел стереть, от чего Тома спасла шляпа. Прежде чем Оскар успел задать напрашивающийся вопрос: «Что дальше?», Том в два шага сократил расстояние между ними и вновь припал к его губам жаждущим, глубоким поцелуем, трепетно обхватив его лицо ладонями и пальцами растирая влагу по горячим, колючим щекам.

Оскар обхватил Тома так сильно, что что-то хрустнуло, на мгновение оторвал от пола, потянув к себе в свёртывающем мозг желании прижать ближе, захватить, вплавить в кожу. Том не ойкнул, лишь вздохнул чуть громче от щелчка в пояснице, всем отсутствием сопротивления давал понять, что испытывает то же желание. Тоже жался к Оскару – грудью, животом, бёдрами.

Вдруг разорвав поцелуй с мучительным влажным звуком, Том вывернулся из рук Шулеймана и спиной вперёд начал отступать. Остановившись подле противоположной стены, он улыбнулся уголком губ и взялся за первую застёгнутую пуговицу на рубашке, медленно продевая её в петлю, затем расстегнул вторую, не отводя от лица Оскара взгляда тёмных, пожирающих глубиной, сверкающих масляным огнём глаз.

Шулейман смотрел на него как завороженный, не в силах ни отвести взгляд, ни пошевелиться. Такие глаза – это противозаконно. Такие глаза вкупе с таким взглядом

Подумалось об испанской инквизиции. Тома с его неправильной и неприличной для мужчины красотой точно отправили бы на костёр, не понимая, как такое создание может существовать без вмешательства дьявола. А Джерри с лёгкостью бы сошёл за ведьму; соблазнил бы верховного судью и в последний момент улизнул, избежав и постели, и казни.

Полностью расстегнув рубашку, Том вытащил её из штанов и сбросил на пол. Продолжая хранить молчание, спустил и стянул штаны, под которыми не было белья. Обнажившись, Том оставил только шляпу и, отступив к стене, опёрся на неё лопатками, бросил на Оскара долгий взгляд.

Поняв приглашение без слов, Шулейман направился к нему, на ходу расстёгивая ремень. Подхватил Тома под бёдра, резко прижимая к себе, и Том обвил его ногами и руками придержался за шею.

После случая на кухне Оскар решил перестраховаться и на всякий случай иметь при себе смазку. Как в воду глядел, что Том не сумеет остаться верным собственным словам. Прижимая Тома к стене и одной рукой поддерживая под попу, второй рукой Шулейман нашарил в кармане пакетик лубриканта и зубами надорвал его.

- Держись, - сказал Оскар, и Том обхватил его крепче.

Через пару мгновений Том ощутил мокрое, прохладное от не успевшего согреться геля прикосновение между ягодиц и выгнулся и зажмурил глаза в сладком нетерпении, когда в него вторглись пальцы. Оскар размазывал смазку снаружи и старался собрать и запихнуть внутрь как можно больше геля, продолжая удерживать Тома одной рукой. Отшвырнув выжатый и измятый пакетик, он расстегнул джинсы, приспустив их вместе с трусами, и, приподняв Тома, опустил его на себя.

На медленный, плавно набирающий силу секс не было ни времени, ни выдержки. Том подлетал от каждого толчка, ударялся затылком и позвоночником, обдирал спину о деревянную обшивку стены. Хватался за Оскара и хватал ртом воздух, стремительно выгорающий вокруг них. Выгнувшись, упёршись плечами в стену, поднял руку над головой, пытаясь нащупать что-нибудь и зацепиться, чтобы обрести точку опоры и мочь двигаться навстречу. Но стена была голой.

Том царапал Оскару шею и плечи сквозь рубашку, рвал ногтями ткань. Выдыхал ругательства иссохшим голосом-шёпотом. Отрывисто целовал, кусал не закрывающимся в перманентном стоне, крике ртом его губы, щёки, подбородок. Скалил стиснутые зубы, точно зверь.

Стянув с себя сползающую шляпу, Том надел её на Оскара и две минуты кончил, дважды долбанувшись затылком о стену.

- Потерпи, - жаркий, хриплый шёпот опалил ухо.

Шулейман просунул ладонь Тому под затылок, чтобы больше не бился, и собой притиснул его к стене до угрозы задушить и раздавить, продолжая трахать. Вскоре Том, медленно возвращающийся в реальность, почувствовал, как Оскар горячо изливается в нём, уткнувшись носом в его взмокший висок и выдыхая что-то совершенно неразборчивое.

- Какой ты… - выдохнул Оскар, никак не придя в себя.

- Какой? – спросил Том с усталой и слабой улыбкой.

- Охуенный, - обнажив зубы в беззвучной усмешке, ответил Шулейман и запечатал его губы своими в поцелуе.

- Мальчики, спускайтесь! – раздался из-за двери громкий голос хозяйки дома. – Вы здесь?

- Бабушка, не заходи! – крикнул Том, распахнув глаза и вцепившись в Оскара.

- В чём дело?

- Мы… - Том запнулся и, густо покраснев, сказал как есть, - не одеты.

Сеньора Сарита на лестнице понимающе улыбнулась. Её, приверженицу традиционных ценностей, не смущало то, что внук «не той расцветки» - главное, чтобы Тому было хорошо. И её не оскорбляло и не смущало то, что не могут сдержаться и неприлично ведут себя у них с Пио под носом – дело-то молодое. Хотя в своё время она гоняла из комнаты Кристиана его многочисленных визави, о чём потом пожалела. Быть может, если бы не вмешивалась, выбрал бы он себе ещё в старшей школе нормальную испанку, не женился на тощей треске и не уехал. Но что уж теперь думать и гадать. «Треска» родила ей трёх прекрасных внуков – и четвёртого, выбранного ею Кими, Сарита тоже любила как родного, потому у неё не было шансов не любить Хенриикку.

- Спускайтесь на кухню, как закончите, - ответила сеньора. – Я приготовила орчато.

Когда удаляющиеся шаги на лестнице стихли, Шулейман уткнулся носом Тому в изгиб шеи.

- Сеньора Сарита шикарна, - произнёс он сквозь смех. – И у неё определённо чуйка на то, что мы занимаемся сексом.

Тому тоже было смешно, но он продолжал краснеть и вместо смеха дуть щёки. Встав на ноги, когда Оскар его отпустил, Том начал сползать по стене. Оскар его придержал, не давая упасть, но Том качнул головой – «не держи» - и осел на пол. Прямо сейчас у него попросту не было сил, чтобы одеться и ещё как-то двигаться. Подтянув трусы и оставив джинсы расстегнутыми, Шулейман извлёк из пачки сигарету и присел рядом с ним.

- У меня с самого начала сексуальной жизни никогда не было необходимости прятаться и вести себя тихо, чтобы не услышали, - усмехнувшись и посмотрев на Тома, заговорил Оскар через некоторое время. – Но благодаря тебе я узнал, каково это. Прикольно.

- Обращайся, - ответил ему Том с новой усталой улыбкой. – У меня ещё много родственников, к которым можно заглянуть в гости.

Тихо усмехнувшись себе под нос, Шулейман притянул его к себе и поцеловал в висок. Потом отстранился, заглядывая в лицо, и спросил:

- Голова не кружится?

- Я не так сильно бился ею, чтобы получить сотрясение, - Том потёр затылок. Затылок побаливал, но совершенно не критически.

Когда они собрались спускаться, Том прихватил с собой шляпу и подошёл к дедушке, который отдыхал в гостиной перед телевизором.

- Дедушка, можно я заберу эту шляпу?

- О, она не потерялась? – изумился Пио и затем улыбнулся: - Конечно забирай, мне она службу уже сослужила.

На четвёртый день в гостях Том вновь вызвался помочь дедушке в саду – собрать вместо него фрукты, которые изобильно наливались на ветвях день за днём, только поспевай снимать. Шулейман ходил за ним и в один момент взялся помогать: в своей манере он не предложил помощь, а просто взял и начал тоже снимать плоды с ветвей и отправлять в широкую корзину.

Том секунд десять ничего не говорил, исподволь поглядывая на него и удерживая тронутую улыбку, от которой, желающей расцвести, ломило щёки. Потом всё же сказал:

- Не верится, что ты помогаешь мне в таком «не царском деле».

- Я тоже умею удивлять, - ответил Шулейман и, сорвав с ветки персик, подбросил его, поймал и отправил в корзину.

Пускай он сказал так, будто делает одолжение, но сам факт того, что он это делал – дорогого стоил. Его помощь [читай - участие] трогала Тома до глубины души. Том не думал об этом, но он приручил неукротимого сильного и благородного зверя – настоящего льва. Приручил одними лишь взмахами ресниц.

- Лучше возьми корзину, если хочешь помочь, - мягко и благодарно проговорил Том. – Она будет тяжёлой.

Оскар забрал плетёную корзину, прижал её к себе одной рукой, а второй помогать собирать фрукты. «Тени», наблюдавшие эту картину, не верили своим глазам: Шулейман-младший собственноручно и добровольно собирает в саду фрукты и таскает корзину под них! Потом Эдвин тоже удивится, когда ему отчитаются в невиданном происходящем. А Пальтиэль, получив фотографии и рассказ, возведёт глаза к небу и поблагодарит Бога за Тома. Потому что именно Том сделал из его сына достойного человека с большой буквы.

Остановившись перед мощным деревом, Том задрал голову, окидывая взглядом раскидистую крону. И обернулся к Оскару, сверкнув зубами в игривой улыбке:

- Я всегда мечтал полазить по деревьям.

Подойдя ближе к дереву, Том ухватился за ближайший толстый сук и подтянулся, карабкаясь наверх. Устроившись на том самом толстом суку, придерживаясь рукой за ствол, он весело махнул второй рукой:

- Давай ко мне!

Шулейман также окинул дерево оценивающим взглядом, прикидывая, как на него залазить и свои шансы сделать это. Потом плюнул на размышления, поставил корзину на землю и повторил путь Тома, но с другой стороны дерева, где ближайший к земле сук располагался несколько выше. Тоже сел на суку, немного напрягаясь и прислушиваясь, чтобы не раздался треск.

- Оскар? – позвал Том и, когда тот вопросительно посмотрел на него, продолжил. – Помнишь, ты рассказывал, что мечтал съесть фрукт, сидя на дереве? Ты исполнил это желание?

- Нет, - качнул головой Шулейман. – Не пришлось. А что?

Изогнув губы в улыбке, Том быстро отвернулся, сорвал плод и бросил его Оскару:

- Лови!

Шулейман не обратил внимания, на какое дерево они залезли, машинально поймал фрукт и, раскрыв ладони, с удивлением обнаружил у себя в руках грушу. Том помнил.

В отличие от Тома, Оскар не испытывал бьющего через край щенячьего восторга от исполнения детских желаний и мечтаний, он вовсе не видел смысла исполнять нечто из далёкого прошлого, ныне не актуальное, если находилось такое, что он не сумел совершить в срок. Но этот момент сам по себе наполнил чем-то особенным и приятным.

Никогда прежде Шулейману не приходилось есть фрукты с дерева, ему и мысль такая не приходила в голову. Но он не стал фыркать и, обтерев грушу об закатанный рукав рубашки, откусил сочный, большой кусок.

- Поздравляю с исполнением мечты, - проговорил Том, лучась глазами, будто солнцами.

«Моя главная мечта – это ты», - мелькнула в голове Оскара мысль.

И это было чистой правдой. Потому что Том был единственным, что он не мог купить, даже за все свои деньги. И даже кольцо на пальце не давало никаких гарантий.

Оскар не обманывал себя иллюзиями и ясно сознавал, кто в их паре любит больше. Его такой расклад устраивал. Только если однажды Том не сорвётся в свободный полёт и не сбежит. Как мама когда-то. Ведь даже её, страстно любящую красивую жизнь, не удержало всё то, что отец мог ей дать и давал, и она выбрала волю и независимость.

- Спасибо, - искренне произнёс Шулейман, и Том забавно вскинул к нему взгляд и изломил брови в выражении удивления.

Том впервые услышал от него слова благодарности. Кажется, Оскар за всю жизнь никому и никогда не говорил «спасибо», привычный к тому, что все оказываемые ему услуги щедро оплачиваются, а за такое не благодарят. Но с Томом он всё больше открывал в себе что-то новое, человеческое…

Здравствуй!

Я вас не понимаю, сеньор чужестранец. Я не говорю ни на одном из иностранных языков.

Вы тоже меня не понимаете?

Так вы француз? Я никогда прежде не встречал французов.

Я вас не понимаю. Вы тоже меня не понимаете. Но только вербальные языки различаются, а язык тела одинаков для всех и понятен.

Разделите со мной танец? Если вы сделаете это, возможно, потом я разделю с вами ночь. А дальше... Жизнь покажет. Кто знает, быть может, наша встреча продиктована судьбой, или же мы расстанемся навеки, оставшись в памяти друг друга мгновением.

Вы умеете играть на гитаре? Я не умею, неправильный я испанец.

Потанцуете со мной?

Мы здесь только вдвоём, поэтому живой музыки не будет. Но я могу предложить замену.

Я по-прежнему не понимаю. Но французская речь - это ведь французская? - очень нравится мне. Говорите, моё сердце трепещет.

Пойдём!

У нас другой король. Но, быть может, ты станешь моим Королём…

Будешь моим Королём?

Пойдём в дом?

Это чужой дом. Но ты будешь в нём моим гостем...

Оскар? Не надо имён.

Тише.

Глава 8

Лунопарк уезжает, и я хочу вместе с ним;

Меня так раздражают те, кто учит, и дым…

Мика Ньютон, Лунопарк©

Ницца встретила дождями. На второй день дома зарядили ливни и не прекращались. В такую бы погоду творить, тем более за время неприлично долгого свадебного путешествия Том сделал от силы пять не банальных туристических фотографий, даже нечего было опубликовать, чтобы напомнить миру, что он фотограф, и чтобы самому не забыть, что таковым является. Но ему не работалось, вдохновение не приходило и не ловилось за красочный хвост, когда предпринимал не слишком усердные попытки заняться делом.

Том добрую половину дня просиживал у окна или на подоконнике, меланхолично наблюдая узоры из дождевых капель, пребывающих в бесконечном движении и преобразовании в новые, столь же недолговечные формы, и за серой стеной ливня за стеклом, через которую передвигающиеся внизу машины и люди виделись размытыми.

После полного новых впечатлений и движения путешествия, завершившегося шестью днями в гостях у бабушки и дедушки, где тоже не сидел без дела и физически работал, помогая родным, возврат к обычной будничной рутине оглушил пустотой. Раньше Том ничего подобного не замечал, не скучал в четырёх стенах квартиры Шулеймана и всегда находил себе занятие, за которым проходило время. После полутора месяцев яркой и пульсирующей жизни вне дома у Тома не получалось вновь войти в привычную колею жизни, в которой у него нет совсем никаких обязанностей.

У него не было никаких обязанностей по дому, кроме разве что приготовления еды по собственному желанию. Не было строгого рабочего графика, надобности работать каждый день и вообще теперь не имелось необходимости работать, так как в браке или в разводе, но он будет обеспечен до конца жизни, деньги и все материальные аспекты, требующие их вложения, больше не вопрос. Ему даже не нужно было выгуливать Лиса, что в такую непогоду сошло бы за встряску и какое-никакое приключение, над которым можно посмеяться и после которого, вернувшись в дом, так приятно сушиться и греться. Жазель услужливо взяла на себя выгул обеих собак, и Том, забыв про голос совести и ответственности за любимца, с облегчением переложил эту обязанность на хрупкие плечи домработницы, поскольку ему совсем не хотелось шляться по улицам под проливным дождём и вообще куда-то выходить. Том выходил с Лисом разве что раз в день, до обеда, гулял недалеко от дома часа пол и поворачивал обратно.

Тому было попросту нечего делать, и оттого его обуревала та тоска, что зовётся сметным грехом. Уныние.

Ещё и Оскар, его единственное развлечения, больше не посвящал ему каждую минуту и не сидел рядом дни напролёт, немало часов он проводил в другой комнате, решая деловые вопросы. Том не обижался и не требовал внимания, помнил, как Оскар говорил, что по возвращении домой ему нужно будет поработать, и относился к этому с пониманием. У них остались совместные приёмы пищи, вечера и ночи вместе и секс, этого должно быть достаточно. Всё вернулось на круги своя, ведь, в конце концов, раньше, до медового месяца, они никогда не проводили вместе целые сутки, и Тома это вполне устраивало: в свободное от Оскара время он занимался своими делами и был счастлив этим. Это и есть полноценная жизнь, полноценные взаимоотношения: когда у каждого есть что-то своё, но в остальное время вам нравится быть вместе.

Всё правильно, так, как и было. Но что-то пошло не так. Что-то сломалось и не могло встать на место для плодотворного ритма. Том опирался на аксиому: «Вместе во всём и всегда» и за затянувшийся медовый месяц привык к тому, что так и должно быть, так и будет отныне, пускай изначально его напрягало такое слияние. Реальная жизнь стала для него ударом и серостью.

Над головой сгущалась тяжёлая туча слов: «Рутина семейной жизни». Рутина, в которой Оскар решает вопросы, живёт полной, достойной жизнью. А Тому отводится роль болонки на содержании, от которой требуется немного: быть целой, здоровой и хорошо выглядеть. Хоть сейчас начинай апгрейдить себя как эталонная жёнушка богача, чтобы заполнить пустоту и отсутствие смысла своего существования.

Том сознавал, что всё это бред. Оскар не относится к нему так. Почти. Если вспомнить некоторые слова Оскара и в целом судить по его позиции в их отношениях, то получается именно это: от Тома ничего не требуется, только быть в поле его досягаемости и не делать глупостей. А у самого Тома сбились внутренние жизненные ориентиры.

Он вновь ощущал себя подвешенным, не знающим, куда ему идти и для чего. Подвешенным, но твёрдо стоящим на земле. Парадоксальное состояние.

Уныние. Отсутствие смысла. И снова непонимание, что же такое есть эта загадочная семейная жизнь.

Шулейман пересмотрел деловую политику отца под себя и перенёс все контакты в онлайн-формат, что вопреки расхожему мнению являлось более безопасным во всех отношениях вариантом. Но откреститься от всех живых встреч всё-таки было невозможно без ущерба, на некоторых требовалось его личное присутствие.

Оскар предупредил заблаговременно, что уедет на три дня, потому для Тома его отъезд не стал сюрпризом. Но когда Оскар собирался, Том ощущал себя щенком, хозяин которого уходит на работу, а он вынужден сидеть под дверью, верно ждать и скулить, не в силах ничего изменить. Никто его не вынуждал, но он так чувствовал, даже глаза самую чуточку наполнились влажным блеском.

Хозяин и его болонка, которой престало сидеть и ждать, пока любимый и единственный человек, центр мира, решает вопросы и верит большие дела. Так и есть.

Том молчал о своих чувствах, о том, как грустно ему оставаться одному. Сидел, опустив голову и плечи, когда Оскар готовился к выходу.

«Рутина семейной жизни…».

- Всё, я пошёл, - забрав звякнувшие ключи, Шулейман подошёл к Тому и чмокнул в висок.

На пороге комнаты он обернулся: Том так и сидел спиной к двери, ссутуленный и исходящий волнами несчастья. Недолго подумав, Оскар заявил:

- Я передумал. Собирайся.

- Что? – Том непонимающе обернулся к нему.

- Собирайся, говорю. Поедешь со мной.

Том хотел ещё что-то сказать, обескураженный резкой сменой планов, но Шулейман повторил:

- Вещи собирай. Быстро! – приказал, звучно хлопнув в ладоши.

Поднявшись с дивана, Том послушно убежал в спальню, где стал суетливо собирать вещи, в основном как попало складывая одежду в чемодан. Как бы ни изменился он сам и его отношения с Оскаром, но рефлекс «слушаться Оскара» был слишком глубоко вбит в подкорку и по-прежнему срабатывал, когда Шулейман начинал вот так говорить.

Через семь минут Том стоял у входной двери с чемоданом в руках и поспешил вслед за Оскаром, не разменивающимся на ожидание, когда тот вышел из квартиры и быстрым шагом направился к лифту. Уже в машине, когда они остановились на первом красном светофоре, Том опустил взгляд к своим ступням.

- Тебя не смущает, что я в тапках?

- Меня смущает то, что ты не догадался переобуться, - хмыкнул в ответ Шулейман, не взглянув на него.

- Даже не проверишь, не вру ли я? – спросил Том, немного обидевшись на то, что Оскар не удостоил его взглядом.

- А зачем? – тот быстро посмотрел на него и отвернулся обратно к лобовому стеклу. – Когда-то ты приехал ко мне из Финляндии в одном тапочке. В тапках ты вышел из дома, когда попросил отвезти тебя в клинику. У тебя с ними любовь.

Том насупился, сложил руки на груди и отвернулся к окну. Буркнул:

- Ты так меня торопил, что удивительно, как я штаны не забыл надеть.

- Ты уже был в штанах, - возразил, напомнил Оскар.

- На мне сейчас другие, я переоделся, - в свою очередь тоже заметил Том.

Шулейман оставил его слова без комментария и через несколько секунд, перестроившись на другую полосу, спросил:

- Ты взял с собой обувь?

Том почувствовал себя идиотом, но ответил честно:

- Нет.

- Как я и думал. Сейчас времени нет, на месте купим тебе что-нибудь.

Том выпустил иголки и огрызнулся:

- У тебя все проблемы решаются словом «купить»?

- А ты предпочитаешь остаться в тапочках? – спокойно осведомился в ответ Шулейман, глянув на него. – Я же говорил – любовь.

Том резко развернулся и занёс руку, чтобы стукнуть его в отместку за издевательское ковыряние темы любви к тапочкам, но вовремя тормознул себя, подумав, что толкать человека, держащего руль, крайне неосмотрительно. А с учётом скоростей, на которых гонял Оскар, такая выходка является самоубийством, убийством и актом терроризма, поскольку неизвестно, сколько человек может пострадать, если машина лишится управления и вылетит в сторону.

- Ты хочешь погладить меня, ударить или помочь вести? – всё так же издевательски флегматично поинтересовался Шулейман, не отрываясь от дороги.

Воздержавшись от ответа, Том снова сел ровно, снова переплетя руки на груди, и отвернулся к окну, за которым быстро проносился город.

- Ты почему не пристёгнут? – через паузу вновь заговорил Оскар. – Забыл правило?

- Не забыл, - ответил Том, продолжая смотреть в окно и не предпринимая никаких действий.

Про правило о необходимости пристёгиваться он помнил всегда, а вот сделать это забыл всё из-за той же спешки, спутавшей всё в голове.

- Пристегнись, - напомнил Шулейман, видя, что Том не шевелится.

Взыграло бессмысленное упрямство, толкая Тома ответить:

- Не хочу.

- По боли соскучился? – Оскар бросил на него взгляд и вернулся к дороге. – Так напомни вечером, отшлёпаю тебя. А сейчас - пристегнись.

- Почему всё всегда должно быть по твоим правилам?

Том уже сам не понимал, почему продолжает упрямиться и спорить, и пытался, но не мог вспомнить причину своего раздражённого недовольства.

- Потому что «мои правила» оберегут тебя от синяков и спасут жизнь в случае аварийной ситуации.

Том поджал губы. Сколько раз за последние десять минут он почувствовал себя идиотом?.. Когда Оскар потянулся к нему и лично защёлкнул его ремень, Том не стал противиться и только негромко сказал:

- Спасибо.

- Пожалуйста. Ты мне живой нужен. А ты это всё никак не усвоишь.

Это тронуло. Как и всегда конкретная и непробиваемая, не спрашивающая разрешения забота Оскара тронула и вызвала смущённую улыбку и прилив тепла к сердцу и щекам. Но то, что Том отступил и растаял, не означало, что он сложил оружие.

Когда они встали в стихийной пробке перед перекрёстком, Том крутанул головой, оценивая обстановку, отстегнул ремень безопасности и нырнул под руль.

- Что ты делаешь? – спросил Шулейман, скосив глаза вниз.

Неприличный ответ так и напрашивался и никакой другой в голову не шёл. Но это же Том, потому лучше было уточнить.

- Трачу время с пользой, - подтвердил догадку Оскара Том, на секунду подняв лицо и лукаво улыбнувшись, и вновь опустился к его ширинке.

В кой-то Оскару было не до секса: они задерживались, самолёт уже ждал, а впереди его ждали первые «живые» переговоры в качестве единственного главного Шулеймана. Но отказаться не поворачивался ни язык, ни рука, чтобы оттащить Тома от своих штанов. Оставалось только расслабиться и принять, что будет жарко – уже становится. Сжав губы и негромко, глубоко вздохнув, Оскар поставил локоть на выступ закрытого окна и шире развёл ноги.

Вытянув рубашку из-под ремня, Том влажно целовал его живот, а рукой то настойчиво, одурительно приятно гладил увеличивающийся член через плотные, шершавые джинсы, то понемногу мерно сжимал. Расстегнув ширинку, Том сдвинулся чуть назад и опустился ещё ниже, провёл носом по ткани трусов, через которые обдавало плотным жаром, потёрся щекой. Шулейман провёл зубами по нижней губе, мимолётно прикусывая её, смотрел исключительно на дорогу, на впереди стоящий автомобиль. Ощущения были ещё острее от того, что не смотрел, что там Том делает, а только чувствовал и знал

Том прикусил ткань трусов, оттянул зубами и затем нырнул в них рукой, и Шулейман вынужденно вновь вздохнул и на миг прикрыл глаза. Сколько раз ему делали минет в машине, в том числе на внушительной скорости? Оскар при всём желании не смог бы вспомнить всех дам, чьи головы бывали у него ниже пояса. Но сейчас ощущения от ещё не начавшихся основательно ласк были особенными, такими, что ему впервые было не очень просто удерживать внимание на дороге. Потом, когда поедут, обязательно включится: он в любом состоянии первоклассно водит, проверено сотни раз, но сейчас… Сейчас хотелось, чтобы пробка не рассасывалась, или вывернуть руль и съехать к какой-нибудь уединённой обочине, где им ничто не помешает.

Том провёл по ткани белья языком, держа в ладони ствол, поцеловал в уздечку. Почувствовав напряжение мышц ноги, нажимающей педаль газа, и движение автомобиля вперёд, он так же быстро, как юркнул под руль, вынырнул из-под него, вновь бегло оглядевшись.

- Всё, - известил Том, поправив на Оскаре трусы, и вернулся в нормальное положение на своём кресле, пристегнул ремень безопасности.

- Не понял? – произнёс Шулейман, непонимающе и явно недовольно глянув на него.

- Я думал, успеем, - с невиннейшим ангельским видом ответил Том. – На ходу я продолжать не буду, не хочу тебя отвлекать, это опасно.

- Растравленное и неудовлетворённое возбуждение отвлекает меня куда больше.

Том лишь пожал плечами всё с тем же видом ангелочка и лёгкой гаденькой улыбкой на губах. Внутренне он ликовал – сладкая месть удалась, причём совершенно безвредная, что дополнительно приятно.

- Дай тапочку, - протянул руку Оскар, второй держа руль.

- Зачем?

- Дай, - Шулейман требовательно пошевелил пальцами.

Чувствуя, что ничем хорошим для него просьба Оскара не обернётся, закрыл разговор своим молчанием и деланием вида, что увлечённо смотрит в окно и ничего не замечает и не слышит. Но не тут-то было. Не поленившись, Шулейман резко свернул к обочине, тормознул и, сняв с ноги туфлю, и приложил Тома, неосмотрительно повернувшегося к нему спиной, подошвой по лопатке.

Том подскочил на месте, расширив глаза, и обернулся:

- Я тебе что, животное?! – воскликнул удивлённо и негодующе.

- Ага, очень шкодливое, - отозвался Оскар, бросил туфлю на пол и сунул в неё ногу.

- Скажи спасибо, что я понимаю, что тебя не следует толкать и бить, когда ты ведёшь.

Шулейман ухмыльнулся и убрал обе руки с руля, подняв их.

- Бей.

- Оскар! – испуганно и требовательно крикнул Том, ещё шире распахнув глаза.

Тот коротко посмеялся и спокойно вернул руки на руль. Том укоризненно покачал головой и сказал:

- Не делай так больше.

- Я для тебя стараюсь, а ты не ценишь, - притворно фыркнул Шулейман.

- Сложно ценить то, что пугает до замирания сердца.

- Боишься скорости? – осведомился Оскар.

- Боюсь находиться в неуправляемой машине на большой скорости.

- Забавно наблюдать за изменчивостью твоей многогранной личности: то одной стороной повернёшься ко мне, то другой… Сейчас в тебе говорит крысиная сущность.

- «Крысиная сущность» поступила бы умнее: промолчала и потом красиво отомстила, - довольно едко ответил Том.

- А ты разве не это только что сделал? – Шулейман указал взглядом себе вниз.

Именно это. Поступил согласно поведению себя-Джерри и испытал от этой маленькой пакости такое же удовольствие, какое он испытывал, делая что-то, доказывающее, что он круче.

- Именно это, - подтвердил Том, вновь приняв довольный вид, и глянул на Оскара. – И удар ботинком я тебе тоже припомню.

- Это было заслуженное наказание.

- Я тебе не кот, чтобы наказывать меня такими методами.

- А кто ты? Зверушка моя, кусачая, царапающаяся и вредная… - протянув руку, Оскар потрепал Тома по волосам, облапал за лицо.

Том дёрнул головой, уворачиваясь, и сомкнул зубы на ребре его ладони. Шулейман отдёрнул руку, но даже легко и в шутку не пихнул и не ударил в ответ.

- Говорю же – кусачий, - без намёка на злость проговорил он и усмехнулся, махнув рукой. – Иди сюда, чудовище ты моё.

Том посмотрел на него, на дорогу и снова на него, решая, как поступить. Шулейман похлопал себя по плечу, обозначая место, куда Том должен пристроиться. Подумав-подумав, Том всё-таки послушался, пускай не было удобно сидеть в таком положении, наклонился через пространство между креслами и опустил голову Оскару на плечо. Но напоследок показал характер:

- Купи машину с задним сиденьем, чтобы мне было, куда уходить, когда ты так себя ведёшь.

Оскар тихо усмехнулся себе под нос, не отрывая взгляда от дороги, и вместо любого ответа нашёл окольцованную руку Тома и сжал, отчего камни впились ему в ладонь.

Том забыл спросить, куда они направляются, и только в городе, по многочисленным указателям и вывескам на местном языке, кажущимся странным, понял, что они прибыли в Чехию. Как Оскар и обещал, заехали в магазин, куда Тому было немного неловко заходить в тапочках, но внутри никто даже полувзглядом не показал, что что-то не так. Статус решает всё. Под руку с Оскаром Том мог бы явиться хоть без штанов, и все бы делали вид, что так и надо.

Сразу из магазина поехали к месту деловой встречи, уходящему в небо зданию из стали и зеркалящего стекла. Вместе с двумя телохранителями Шулеймана поднялись на предпоследний этаж, где их встретила обаятельная брюнетка в телесной юбке-карандаш и приталенном чёрном пиджаке – то ли секретарша, то ли чья-то личная ассистентка.

Том не задумывался, что же он будет делать и где находиться, пока Оскар будет на своей встрече. Но то, что тот потянет его с собой, стало для Тома полной неожиданностью, которую он не успел как следует осмыслить, не успел понять, как к ней относится, и подумать, как себя вести, поскольку Оскар не спрашивал и не ждал. Кивком остановив охрану от дальнейшего сопровождения, Шулейман взял Тома под руку и быстрым, уверенным шагом пошёл к двустворчатым дверям.

- Том Каулиц, - первым делом после приветствия представил Оскар Тома, - мой партнёр.

- Guten Tag, Herr Kaulitz*, - на чистом, приятно рокочущем немецком поздоровался ближний мужчина.

Том даже немного заслушался, машинально пожимая протянутую руку, и произнёс ответное вежливое приветствие. После всех приветствий расселились за столом. Том также был усажен за большой круглый стол, по левую руку от Оскара. Всего мужчин по ту сторону стола было пятеро. Двое были черноволосыми и бледными, довольно похожими между собой, если не присматриваться к чертам лица. Третий был также черноволосым, но смуглым, и причёска его цвета вороного крыла была густа, буйна и удлинённа. Четвёртый – тот, кто первым поздоровался с Томом – светловолосый, с трехдневной щетиной и мягкой, магнетической харизмой. Пятым был переводчик для смуглого мужчины, который явно не являлся немцем – скорее всего, итальянец, Том сделал такой вывод. Он прекрасно, пусть и с некоторым акцентом, изъяснялся на немецком, но, видимо, не очень хорошо понимал язык на слух.

Все мужчины, как один, были облачены в костюмы: три чёрных, синий на блондине и цвета молочного шоколада на переводчике. Одетый во всё тёмное Том не бросался в глаза, а Шулейман в своём излюбленном стиле кэжуал и с вызывающим блеском бриллиантов на циферблате часов ярко выделялся в этом помещении. По понятиям Оскара, это была не та встреча, на которую обязательно одеваться официально.

Том не понимал, для чего он здесь – в качестве аксессуара? Так и Оскар сказал в ответ на осторожный уточняющий вопрос одного из мужчин: «В каком качестве здесь Том?» - просто сопровождает, никакой функции он не выполняет.

Все разговоры велись на немецком, потому Том понимал каждое слово. Но предпочёл бы не понимать. Он не понимал, что здесь делает, и не хотел слышать ничего, что обсуждается тут за закрытыми дверями. Спасало только то, что Том очень абстрактно представлял, чем же занимается Оскар (что собой представляет вся империя Шулейманов) и в теме был не в зуб ногой. В основном речи всех присутствующих были для него набором сложных слов, в которых он потом мог бы разобраться, заручившись соответствующей литературой, но сейчас даже не пытался этого делать и старался ничего не запоминать. Отгородился внутренней ширмой, чтобы все слова звучали белым шумом, коим, по сути, и являлись для него.

Не надо ему в этом разбираться и слушать тоже не надо. Меньше знаешь – крепче спишь и дольше живёшь. И Том просто не хотел знать, в чём же заключается работа Оскара, это не его дело и сунуть нос в него не нужно. Он прислушался к некогда сказанному Оскаром: «Не лезь» и никогда не заглядывал в экран телефона или ноутбука и не подслушивал телефонные разговоры. Но сейчас у него не было выбора – вот оно, разворачивается вживую вокруг него, не отвернуться и не уйти…

На протяжении всей долгой встречи Том не произнёс ни слова – а к нему никто и не обращался, будто он в самом деле был аксессуаром или безмолвной и безмозглой декоративной зверушкой. Смотрел то в стол, в полуматовой поверхности которого при большом желании можно было разглядеть своё тёмное отражение, то куда угодно. Изучил каждую деталь в этом большом и светлом аскетичном кабинете, оформленном в популярном лаконичном стиле.

Для него так и осталось загадкой, почему же встреча с немцами (или то швейцарцы из немецкоговорящей части страны?) и итальянцем происходит в Чехии.

- Зачем это было? – спросил Том, когда они сели в машину. На улице уже стемнело.

Положивший руки на руль Оскар повернул к нему голову с уточнением:

- Что?

Правая рука завела двигатель, и автомобиль тронулся с места.

- Моё присутствие на этой встрече, - пояснил Том.

- У тебя был такой несчастный вид, когда я собирался уходить, что я не смог оставить тебя одного, - как нечто само собой разумеющееся объяснил свой поступок Шулейман.

- С чего ты взял, что у меня был несчастный вид? – серьёзно защитился в ответ Том.

- С того, что твоё счастливое или нейтральное настроение выглядит по-другому.

Шулейман выдержал паузу и подкинул провокацию:

- Давай, спроси: с чего я взял, что ты был несчастен из-за меня?

Том не взвился в ответ. Сложил руки на груди, подобрался и, смотря на свои колени, подтвердил:

- Да, мне было грустно оставаться одному, потому что я привык, что ты всегда рядом. Но я так и не понял, зачем ты потащил меня с собой на эти… переговоры, - он взглянул на Оскара. – Я там был не в тему и чувствовал себя глупо.

- Привыкнешь. Походишь со мной, разберёшься во всём, а там сделаю тебя своим ассистентом, и тебя будет ждать большое будущее. Особенно большое, если меня не станет, поскольку сможешь не только получать прибыль, но и управлять.

Тому показалось, будто у него над ухом прогремел гром: низкий, пробравший ударом. Он медленно повернулся к Оскару, посмотрел широко раскрытыми глазами, напряжённым взглядом.

- А меня ты не забыл спросить, хочу ли я этого? – спросил шокированным тоном, готовый отбиваться от навязываемого «счастья».

- Какой идиот откажется от такого шанса? – фыркнул Шулейман и глянул на Тома. – Ты ведь не идиот?

Том хотел ответить – сказать, что ни черта не согласен и прямо сейчас убежит, если Оскар будет его насиловать. Но Шулейман заговорил первым:

- Успокойся, - осадил он готовую разразиться бурю, наполнившую воздух электрическим напряжением. – Шучу я. Я в курсе, что ты человек творческий, и меня это всецело устраивает. Даже если бы ты попросил, я бы не пристроил тебя к себе. Потому что не надо тебе в это ввязываться. А без меня тебя просто сожрут.

- Не сожрут, - ответил Том, уязвлённый тем, что Оскар по-прежнему думает о нём так – как о ни на что не способном размазне. – Но я сам

- Удачно, что наши взгляды по этому вопросу совпадает.

У Тома сложилось впечатление, что Оскар остался при своём – невысоком – мнении о нём. Этот разговор получался тяжёлым и выматывал душевные силы. Шулейман вёл машину, Том молчал, думал. Недолго.

- Оскар, ты говорил, что для моей же безопасности мне не надо знать про твои дела, - проговорил Том, развернувшись к парню корпусом и коленями. – И сейчас тоже сказал, что не хочешь меня вмешивать в них. Тогда зачем ты взял меня с собой, чтобы я всё слышал? – он искренне не понимал.

- Тебе не нужно знать ту информацию, которая хранится только у меня в голове или на ноутбуке, - спокойно объяснил Шулейман. – А в том, что обсуждалось на сегодняшней встрече, нет никакой тайны: со дня на день наши решения будут официально обнародованы.

Том кивнул, принимая ответ, опустив в задумчивости голову, и снова обратился к Оскару:

- И всё же, почему ты в последний момент изменил своё решение и не оставил меня дома? Только не повторяй, что пожалел меня. Не верится, что дело исключительно в этом.

- О да, я же безжалостная скотина, - фыркнул Шулейман и, посмотрев на Тома, добавил предельно откровенно: - Я хотел, чтобы ты был рядом. Твоё состояние только обострило моё желание не оставлять тебя, потому я решил поступить не как намечено, а как хочется.

Это всё очень мило, приятно сердцу. Но есть парочка «но». «Я хотел, моё желание, я решил…». Том прикусил губу. Не уловив из-за того, что смотрел на дорогу, а не на Тома, незримую шаткость его настроя и неуловимый сдвиг, Оскар припечатал:

- К тому же все эти переговоры утомляют, так что удобно, чтобы ты был под боком для снятия стресса.

Его слова послужили ведром бензина на тлеющую, дрожащую, неуверенную искру, сидящую глубоко в груди, из которой чёрно-алыми щупальцами поднялось пламя до небес. Выпрямив спину на долгом застывшем вдохе, Том повернулся к Оскару:

- Почему для этих целей по старой памяти не воспользуешься услугами проституток? – он не кричал, но голос вибрировал и сочился ядом.

- Потому что твоя задница мне милее, - играючи отбил нападение Шулейман. – Да и умирать как-то не хочется: если ты от беспричинной ревности демоном обращаешься, представляю, что ты со мной сделаешь в случае реальной измены.

Шутка-не шутка не сбила градус бушующего пламени. Том не оценил. Не слушал. Сказал, взводясь всё больше:

- Я не карманная собачка, чтобы везде таскать меня с собой только потому, что тебе так вздумается.

- А ты хотел остаться дома? – Оскар снова отвлёкся от дороги, взглянув на Тома, и отвернулся обратно. – Мы уже выяснили, что нет.

- Ты мог бы хотя бы ради приличия спросить моё мнение, - не унимался и не отступал взбеленившийся Том.

Его задели по старому, больному – по отсутствию выбора. Шулейман тоже перестал шутить, произнёс:

- Я не понял, что за истерика?

- Я не истерю, а пытаюсь донести до тебя, что у меня тоже есть своё мнение, и ты должен с ним считаться.

- Повторяю вопрос – ты хотел остаться дома? – непробиваемо отбивал запал Тома Оскар.

- Не знаю, - Том развёл кистями рук. – Ты так налетел на меня и закошмарил, что я не успел задуматься, хочу я ехать с тобой или нет.

- Для начала определись, а потом уже обвиняй меня в том, что я к тебе не прислушиваюсь.

- Дело не в том, что ты не прислушиваешься, а в том, что ты и не спрашиваешь, - с горечью парировал Том. – Ты всегда так поступаешь: мы всегда делаем то, что говоришь ты, ты просто ставишь меня перед фактом.

- Хочешь вернуться домой?

- Что? – от резкой смены темы Том растерялся.

- Хочешь вернуться домой? – спокойно повторил свой вопрос Шулейман.

Неожиданный вопрос, требующий обдумывания, заставил Тома споткнуться и остановиться в своём недовольстве. Залитое пламя с шипением затухло. Несколько секунд он хлопал ресницами в смятении и без намёка на былой напор спросил в ответ:

- Ты хочешь, чтобы я уехал?

Оскар не сдержал усмешки. Остановил машину посреди дороги, наплевав на все правила – оно того стоило, вытянул из кармана мобильник и развернулся к Тому.

- Повтори, - сказал, направив на Тома камеру.

- Зачем? – не понял тот.

- Повтори.

Том вздохнул и повторил: «Ты хочешь, чтобы я уехал?». Остановив запись, Шулейман весело произнёс:

- Теперь в случае твоего недовольства буду показывать тебе это видео. Это просто шикарно: ты вынес мне мозг тем, что я не считаюсь с твоим мнением, я спросил, хочешь ли ты поехать домой, а ты в ответ спрашиваешь, чего хочу я.

Том дважды моргнул и задохнулся от красочно преподнесённой Шулейманом собственной глупости. Такое специально не придумаешь! И, главное, он спрашивал совершенно искренне, потому что его волновало мнение Оскара; его сердце сжалось и заныло в предчувствии горя, взволнованное тем, что Оскар мог хотеть отослать его прочь.

Максимально удовлетворённый его реакцией, ясно считывающейся с лица, Шулейман выдержал паузу, дабы позволить Тому в полной мере прочувствовать свои эмоции, и заговорил:

- И всё-таки, я серьёзно – хочешь вернуться домой?

- Как я вернусь? – произнёс в ответ Том. – Самолёт нужен тебе, а на общественном ты меня наверняка не отпустишь.

- Это тот самый случай, когда крайне удобно, что у нас в семье два самолёта, - напомнил о втором авиалайнере Оскар. – Я подожду, пока за тобой прилетят, пассажу на борт и дальше поеду по делам. Решай.

Том задумался, зажевал губу. Ему не хотелось возвращаться в пустую без Оскара квартиру. Но отказаться означало признать, что припадочный идиот, которому только бы поругаться – что неправда! Том сделал выбор не по принципу, а по сердцу и разуму.

- Я поеду с тобой.

- В оба оставшихся места? – уточнил Оскар.

- Да.

Шулейман снова достал телефон и нацелил на Тома. Том опустил его:

- Оскар, я и так запомню, что сказал. Не надо этого цирка.

- Это не цирк, а доказательства моей невиновности, - отрезал Оскар и вновь поднял мобильник. – Говори.

Том измученно вздохнул, но ему ничего не оставалось, кроме как послушаться.

Три дня, три страны, два континента. Вторым пунктом назначения значилась Норвегия: Шулейман решил наращивать влияние в скандинавских странах, которые отец всегда обделял вниманием, - несложно догадаться, что (кто) его на это вдохновило. Но в Финляндии Оскар не нашёл ничего для себя подходящего, а Норвегия была привлекательна по многим аспектам. После неё отправились в Америку, США.

От такого бешеного графика у Тома на третий день голова пошла кругом. А Оскар, как и в бесконечный день их свадьбы, перетёкший в начало медового месяца, был свеж, бодр и готов к подвигам, чем поражал. Перед встречей с американцами Тому пришлось нахлебаться кофе, чтобы собрать в кучу расползающиеся мозги и не клюнуть носом стол.

По возвращении домой Том озвучил своё осознанное решение:

- Я больше не буду ездить с тобой.

- Хорошо, - не стал спорить Оскар, провёл ладонью снизу-вверх по волосам на затылке. – Благо, живые встречи – это исключительно редкие мероприятия. На ближайшие полгода я отстрелялся.

Он помолчал, посмотрел на Тома и поинтересовался:

- Пойдёшь ко мне? – положил ладонь на место рядом с собой. – Или ещё обижаешься?

Том не исполнил свою «главную функцию» во время поездок, близости в эти три дня между ними не было. Оскар сам не лез к нему. Однозначно истолковав его призыв, Том вместо ответа снял футболку.

Шулейман расплылся в широкой ухмылке:

- Как быстро растут дети. Вот и настал тот момент, когда я хотел всего лишь посидеть рядом и пообниматься, а ты сразу стремишься выскочить из трусов.

Том открыл рот, закрыл, задохнулся незлым возмущением вперемешку со смущением от самого себя. Схватил снятую футболку и запустил ею Оскару в лицо. Шулейман только посмеялся, отбросил ненужную тряпку и протянул к нему руки:

- Иди сюда.

- Нет, - вздёрнул подбородок Том. – Теперь я обиделся.

- Поздно, - хищно ухмыльнулся Шулейман, медленно подаваясь вперёд. – Я уже настроился.

Сцапал Тома за руки, дёрнул и подмял под себя.

*Добрый день, Герр Каулиц.

Глава 9

Примеры и правила;

От мысли до выстрела…

Вельвет, Стой©

- Как семейная жизнь? – лучезарно поинтересовался Марсель с добродушной улыбкой.

Небо над Ниццей наконец-то прояснилось и перестало заливать город дождями, и Том решил встретиться с другом и погулять.

- Хорошо, - ответил Том также с улыбкой, но менее светлой и отчасти натянутой. – Понемногу привыкаю к новому статусу.

- Недавно вернулись?

- Да, десять дней назад. Но вчера снова вернулись, ездили по делам Оскара.

- Я так и думал, что медовый месяц затянулся, - без задней мысли и без тени упрёка проговорил Марсель, - потому ты пропал.

- Да, путешествие затянулось, - ответил Том с новой слабой улыбкой, на миг погрузившись в яркие воспоминания, - Оскар планировал две недели на острове и путешествие по странам Европы, но я захотел ещё в Россию и Украину, и в конце повторно отправились в Испанию, погостили шесть дней у моих дедушки и бабушки.

Он сказал и невольно задумался над тем, что здорово, когда можно свободно путешествовать сколько угодно долго, не думая о средствах и даже о транспорте. С Феликсом они не путешествовали не из-за отсутствия денег, но сейчас, будучи взрослым, Том понимал, что, если бы делали это, едва ли бы смогли позволить себе дополнительную неделю отдыха в другой стране. Ему не довелось жить по средствам, как миллионы обычных людей. Его взрослая жизнь, начавшаяся задолго до совершеннолетия, протекала в крайностях: или на полном государственном обеспечении в месте, откуда он не имел права уйти; или без гроша в кармане, когда поесть бы и найти крышу над головой; или под крылом Оскара; или в статусе успешной модели. Кроме как в небольшой промежуток времени, когда правил Джерри, сбежал из Ниццы и скитался по добрым людям и социальным приютам, ему не приходилось беспокоиться о том, как заработать на жизнь. И сейчас – почти два года как – он вернулся под крыло Оскара, в удобную и устроенную жизнь, в которой ему обеспечено всё необходимое и намного, намного больше. Безусловно, в этом смысле Шулейман – подарок; с ним жизнь всегда будет лёгкой и не до конца взрослой, поскольку взрослые люди сами решают свои проблемы, а у Тома не было необходимости ничего решать – достаточно сказать «хочу» или рассказать, что его волнует.

Несмотря на то, что толком не вкусил обычной жизни взрослого самостоятельного человека, Том понимал, что так, как он живёт, живут далеко, далеко, далеко не все. У него изначально что-то пошло не так, ведь, даже будучи нищим и условно бездомным, поскольку собственной крыши над головой не имел, он жил в роскошной огромной квартире в центре города, питался лучшими продуктами (если не портил их во время приготовления) и летал на острова, куда простым обывателям путь заказан.

- И как там, в России? – искренне полюбопытствовал Марсель.

- Даже не знаю, как объяснить, - Том отвёл глаза в сторону, задумываясь и силясь подобрать слова. – Она очень разная, - снова посмотрел на друга. – Про Москву и Санкт-Петербург я тебе уже рассказывал, а в этот раз мы были в более маленьких городах. Мне понравилось в Самаре, там невероятная бесконечная набережная на Волге́. Я привык к морю, но эта река оставила у меня приятное впечатление, вообще, город красивый, солнечный, чистый. А в Краснодаре потрясающие помидоры! Я их не очень люблю, только если вяленые в салате, но эти такие вкусные, сладкие-сладкие. Суздаль меня и впечатлила, и разочаровала. Это такой городок-деревня в традиционном стиле, но деревня не совсем не такая, как у нас. Там есть деревянные дома, и в них живут люди, представляешь? Как там было написано? Город-заповедник. Калининград больше похож на европейские города и совсем не похож на те российские, которые я видел, не могу выделить что-то особенное и удивительное, кроме его оторванного от страны расположения. В Красноярске много заводов и всяких вредных производств, мне это не понравилось. Но мы ездили к местной ГЭС – эта штука зрелищнее водопада! А название пятого города я не выговорю.

Том достал из сумки мобильник, открыл браузер и показал другу Переславль-Залесский.

- И там очень вкусные раки, они вроде как считаются национальной закуской. Раньше мне доводилось пробовать их только в супе, если правильно помню, но в России их едят отдельно: выносят вот такое, - Том показал руками размер, - блюдо с горой этих членистоногих и руками едят с пивом. Надо с пивом, но я предпочёл без. Это тоже впечатление из Краснодара.

- Ты так рассказываешь, что у меня аж аппетит разыгрался, - посмеялся Марсель.

- Кстати об аппетите, - Том развернулся к другу, оживился ещё больше. – Я тоже не прочь перекусить. Зайдём куда-нибудь?

Марсель согласился. Поднялись со скамейки, пошли к кафе. Том продолжал увлёкший его рассказ о путешествиях:

- Ещё я хотел в Мурманск, но Оскар отнёсся к этой идее скептически и отговорил меня. И во время поездки по России и Украине я нашёл одно место, где непременно хочу когда-нибудь побывать.

Снова взяв в руки мобильник, Том на всякий случай прогуглил название манящего места, чтобы не ошибиться.

- Припя́ть, - сказал и нахмурился. – А, нет – При́пять.

- Это город в России? – уточнил Марсель, не совсем понимая его энтузиазм.

- На Украине, - подсказал Том, поднял взгляд от экрана. – Чернобыль, ядерная катастрофа, слышал что-нибудь об этом?

- А, да, - поняв, о чём он, кивнул Марсель, - слышал. Но что там интересного, куда там можно поехать? – снова начал он недоумевать.

- В Припять, - тут же ответил Том.

- Разве там не должна быть закрытая зона? – недоверчиво уточнил Марсель.

- Не знаю, должна ли, но туда может поехать любой желающий, всё официально. По-моему, это очень интересно, хотя и страшновато: мёртвый город, в котором никто не живёт с восемьдесят шестого года и где всё с тех пор осталось нетронутым, так, как и было.

То, как рассказывал Том, увлекло, заинтересовало, но Марсель всё равно относился к его желанию побывать в мёртвом городе скептически, поскольку в его понимании – как и в понимании любого человека – радиация была тем, чего нужно бояться, а не к чему в объятия стремиться.

- Но я почти уверен, что Оскар не согласится на эту поездку, - вздохнул, немного сник Том, но снова зажёгся, обратился к другу: - Съездишь со мной, если он откажется?

- Я? – удивился Марсель, не ожидавший такого предложения.

- Да, - подтвердил Том и участливо спросил: - Или ты боишься?

- Не знаю…

Марсель растерялся. Он не мог сказать, что откровенно боится отправиться в такое место – скорее, немного опасается.

- В принципе, можно попробовать, - через паузу дал ответ. – Но я могу только во время отпуска.

- Я подстроюсь под тебя, если понадобится, - кивнул Том.

Зашли в кафе, заняли крайний столик у окна. Сделав заказ и вернув официантке меню, Том поинтересовался у друга:

- Куда ты в последний раз ездил?

В последний раз Марсель куда-то ездил ещё до травмы, в тот злополучный раз, когда получил её. Потом у семьи уходило слишком много денег на его лечение, да и не слишком большое удовольствие путешествовать в инвалидной коляске, пребывая в перманентном пограничном состоянии на тонкой грани перед клинической депрессией от того, что твоя юная жизнь сломалась вместе с позвоночником и ты стал обузой для родных. Постоянные боли тоже не добавляли желания жить полной, насыщенной жизнью или хотя бы пытаться.

- В четырнадцать, - ответил он, потупив взгляд.

Том изумлённо выгнул брови.

- Ты одиннадцать лет не был в отпуске? Почему?

- До девятнадцати я не работал, так что отпуск мне был не положен, - отшутился Марсель.

- А сейчас? Ты ведь работаешь.

Притянутое за уши беззаботное веселье растаяло. Марсель опустил взгляд, закусил губы. Сложно объяснить человеку, который привык жить совершенно иначе, что он далеко не всё может себе позволить.

- Мой бюджет ограничен, - коротко и исчерпывающе ответил Марсель.

- А, понятно, - теперь уже Том потупился.

Мысленно обругал себя за глупые, настойчивые вопросы. Знал же, что друг не бедствует, но и совсем не шикует. Сам же некогда высказывал Оскару, как несправедлив мир и распределение в нём денежной награды за труд, поскольку он за то, что пару часов скачет с фотоаппаратом, получает тридцать тысяч, а Марсель за месяц каждодневной девятичасовой работы всего две.

Марсель не винил его и не злился. Не завидовал – разве что самым светлым чувством, больше похожим на радость за другого человека – тому, что у Тома в жизни всё иначе, легко, роскошно и блистательно. Он сознавал, что не всем быть на вершине – место большинства у подножия горы. Его место как раз ближе к земле, там, где не происходит ничего экстраординарного. Такая жизнь не плохая – она обычная; обычная жизнь для обычного человека.

Потянувшись за стаканом с водой, Марсель зашипел, не успев сдержаться, взялся за спину, болезненно сведя брови.

- Что такое? – озаботился Том, вперив в друга внимательный, сочувственный взгляд.

Марсель качнул головой:

- Вчера на работе пришлось таскать тяжести. Теперь спина болит.

Не первый раз и точно не последний. По-хорошему, такая работа – целый день на ногах с нередкой необходимостью носить вещи разной степени тяжести – была ему противопоказана. Марсель понимал это, но другую, более щадящую работу с нормальной заработной платой с его так себе школьным образованием не найти. Если уйдёт – будет ещё меньше денег, пойдёт вниз уровень его не шикарной, но вполне устроенной жизни, придётся отказаться от аренды уютной двухкомнатной квартиры, которая стала его домом в чужом городе. Марсель не хотел изменений к худшему и неуверенности в завтрашнем дне, потому предпочитал терпеть.

- А… С этим можно что-то сделать? – спросил Том.

- Можно сделать операцию. Но…

Марсель запнулся. Не хотел снова заговаривать о деньгах, в которые упирался вопрос его здоровья. Операция, обещающая избавить от боли и ограничений, стоила не запредельную сумму, но для него вот так сходу неподъёмную.

- Но когда-нибудь потом, - договорил он.

Том понял истинную причину, сверлил друга взглядом.

- Сколько стоит операция?

- Неважно, - покачал головой Марсель.

- Марсель…

- Том, не надо, - непривычно серьёзно и твёрдо остановил друга Марсель. – Даже не предлагай, я не возьму.

Между ними уже был подобный разговор в прошлом году, когда Марсель поделился, что хотел бы пойти учиться, получить высшее образование, но не имеет такой возможности, прежде всего финансовой. Том сразу и от чистого сердца предложил ему свою помощь; предложил поработать на него, чтобы друг получил деньги не просто так, а за дело, раз просто так не хочет – Марсель ответил категорическим отказом на оба варианта. Гордым он не был, но не считал такие вещи правильными между друзьями.

- Почему? – вопросил в ответ Том, не желающий понимать отказ друга и отступать. – Ладно учёба, без неё можно прожить, но это твоё здоровье.

- Я не буду брать у тебя деньги, потому что они – твои. Что-то делать за чужой счёт неправильно.

- Я так живу, - всплеснул руками Том, - и ощущаю себя совершенно нормально.

Сказал и через мгновение понял, как это звучит и в каком свете его выставляет. Ужасно…

Марсель и без этой фразы знал, как Том живёт, и не судил. Ответил:

- Вы с Оскаром в других отношениях.

- Дело в отношениях? Мы с тобой были любовниками, - не растерялся Том. – Так что…

Прежде чем он успел договорить, Марсель спросил в ответ:

- Хочешь предложить мне деньги за прошлый секс? – посмотрел внимательно. – Спасибо, но мне совсем не хочется чувствовать себя проституткой.

- Я не хотел тебя обидеть, - покачал головой Том, - ничего такого я не имел в виду. Но я хочу помочь. Ты же сказал, что…

Марсель вновь перебил, покачал головой:

- Том, пожалуйста, давай сменим тему. Я не передумаю и не хочу спорить.

Том не спешил с ответом, смотрел с тяжёлой смесью истового желания помочь и жалости. До того серьёзный Марсель улыбнулся и добавил:

- А если хочешь помочь, угости меня десерт. Хочется чего-нибудь сладкого, а я карту дома забыл, наличных не хватит.

Том не сумел удержаться от ответной улыбки, медленно растянувшей губы и осветившей лицо. Огляделся в поисках официантки и махнул рукой, привлекая внимание. Сделал заказ для друга, не забыв спросить, чего он хочет, и себе заодно тоже заказал десерт.

- Том, у меня есть к тебе один вопрос… - проговорил Марсель, мешая тирамису. – Но он личный.

- Спрашивай, - без раздумий подтолкнул Том друга.

- У вас с Оскаром после свадьбы стало больше секса?

Увидев удивление на лица Тома, Марсель добавил:

- В детстве, лет с двенадцати, как осознал свою ориентацию, я мечтал, что когда-нибудь выйду замуж, и думал, что медовый месяц это сплошная романтика и бесконечные занятия любовью. Мне интересно, так ли это.

Вопрос действительно был личным. Хоть они и имели связь в прошлом, но свою интимную жизнь с Оскаром Том с другом никогда не обсуждал. Почесав висок, Том заправил волосы за ухо и заговорил:

- Оскар в принципе очень активный в этом плане… Но да, в медовый месяц он совсем как с цепи сорвался. Мне пришлось чаще ему отказывать.

- А зачем отказывать? – на лице Марселя отразилось искреннее недоумение.

Том пожал плечами:

- Для профилактики.

Марсель рассмеялся, заразив смехом и Тома. В самом деле, звучало это «для профилактики» смешно. Но потом настроение поползло вниз, улыбка растворилась на губах, сменившись мрачной плёнкой задумчивости в глазах. Том трижды тихо постучал ложкой по блюдцу и произнёс:

- Ты спрашивал, как семейная жизнь… Я немного соврал, - он поднял взгляд к другу. – Мне не очень нравится быть в браке. Я не хочу никуда уходить от Оскара, но теперь у меня не осталось путей для отступления. Эти кольца, - Том поднял левую руку, - мои путы.

Положил руку на стол, прокрутил вокруг пальца обручальное кольцо и снял оба.

- Они связывают нас, связывает официальный брак, и мне уже никуда не деться, даже если захочу. Меня это немного напрягает. Я бы предпочёл, чтобы мы и дальше просто жили вместе и были любовниками, без всего этого.

- Ты не хотел вступать в брак? – задал вопрос также посерьёзневший, удивлённый откровениями друга Марсель.

Том отрицательно покачал головой, в том числе окончательно признаваясь в этом самому себе. Не хотел. И по-прежнему не хочет, только обратного пути уже нет.

- Тогда зачем ты согласился? – спросил Марсель.

Том пожал плечами, отведя взгляд и наклонив голову к плечу.

- Потому что этого хотел Оскар. Я не хотел его обижать и убедил себя, что с заключением брака ничего не изменится. Между нами действительно ничего по факту не изменилось, но… Мне сложно, сложно на этой невидимой привязи.

Он выдержал паузу, закусив губы, снова постучал по краю блюдца – пальцем, потому беззвучно.

- Я слишком молод для брака, мне так кажется, только это оправдание я могу себе найти. Оскар старше, он готов к браку и семейной жизни, он планирует детей. А я… Я не готов. Я хочу быть с ним до конца, но меня пугает слово «навсегда». Такая вот глупость…

- Наверное, бессмысленно говорить это сейчас, но тебе стоило поговорить с Оскаром до свадьбы.

Не поднимая голову, Том взглянул на друга. Да, стоило, и в момент предложения он дал понять, что не горит желанием вступать в брак, но Оскар объяснил, успокоил, и он сам

- Или поговори с ним сейчас, - добавил Марсель. – Объясни всё.

- Нет-нет, - Том помотал головой, поднял руки. – Оскар всё равно скажет, что я себя накручиваю, и успокоит меня, но моего равновесия надолго не хватит. Так было, когда он мне сделал предложение – поэтому я его принял, и непосредственно перед свадьбой я тоже жутко психовал. Да и что я ему скажу? – вскинул взгляд, впился им в друга. – «Мне нужна свобода и пути для отступления»? Такое нельзя правильно понять, потому что это в принципе неправильно, это плохо. Мне раньше надо было думать, но я дважды сказал «да» по доброй воле. Мог бы перед алтарём засомневаться и отказаться – это было бы ужасно, но я мог. А сейчас уже поздно. Тем более я не хочу разводиться и уж точно не хочу, чтобы Оскар так подумал. Я бы хотел, чтобы бы не были женаты, но время назад не повернуть и Оскара не изменить.

Том выдохнул, прикрыв глаза, чувствуя, как от эмоций долбится в груди сердце. Кажется, он выпалил всю эту речь на одном дыхании.

- Я зажрался? – спросил, слабо улыбнувшись, взглянув на друга.

- Немного, - вернул ему такую же сдержанную улыбку Марсель.

- Да ладно, говори как есть.

- Я не могу так сказать, поскольку не знаю, что происходит между вами с Оскаром, - Марсель стал серьёзным. - Может, у тебя есть причина не хотеть быть с ним в браке.

Том снова опустил взгляд к своей чашке с кофе:

- В том-то и дело, что у меня нет причин. Оскар хорошо ко мне относится и если меняется, то только в лучшую сторону. Он любит меня, заботится обо мне, иногда даже чересчур, я всё время это чувствую. Мне не на что пожаловаться. – Том развёл руками. – У меня есть всё, но мне этого мало, потому что много. Потому и говорю – зажрался.

- Только если совсем чуть-чуть, - ответил вновь заулыбавшийся Марсель, склонив голову набок и подперев кулаком скулу.

- Хороший ты друг, - Том тоже просветлел; с души поднялся гнетущий камень. – Никогда слова плохого не скажешь. Только помощь мою принимать отказываешься, - глянул на друга якобы зло, предупреждающе. – Ты смотри, если станет хуже, я к тебе жить перееду, чтобы всё по правилам и ты принял помощь. Оскару так и скажу: надо друга спасать, а он без сожительства не согласен брать деньги. Он поймёт.

Марсель искренне посмеялся с его слов – и всё-таки Том феноменален, им невозможно не проникнуться. Сказал:

- Мне не очень хочется снова встречаться с Эдвином или ещё кем-то из людей Оскара, так что, если прижмёт, просто так приму помощь. В долг.

Том кивнул. В долг так в долг. В конце концов, долг можно отдавать сколько угодно лет или вовсе про него забыть.

После кафе погуляли ещё с час и пошли к Марселю домой. Том завалился на диван в гостиной, свесив голову с сиденья и задрав ноги на спинку. Здесь он давно уже освоился и чувствовал себя своим, потому вёл себя расслабленно и свободно, как дома, а не как престало в гостях прилично.

И всё-таки Тому иногда нужно было вырываться из своей красивой жизни с Оскаром в жизнь обычную, такую, из которой был родом, чтобы переключиться, отдохнуть и потом с удовольствием вернуться домой.

Марсель заварил ароматный красный чай. Принёс две дышащие паром прозрачные стеклянные чашки. Одну поставил на стол напротив перевёрнутой головы Тома, а со второй сел в кресло, дуя на напиток и поглядывая на друга.

- У тебя нет соломки, чтобы я мог не переворачиваться? – наглея, поинтересовался Том.

- Могу поискать какую-нибудь, - ответил Марсель, обнимая ладонями чашку. - Но такой длиной и гибкой у меня точно никогда не было, и подавишься ведь.

- А если не подавлюсь? – изрёк Том задумчиво.

Протянул руки, коснулся кончиками пальцев нагретого кипятком стекла.

- Надеюсь, ты не будешь пытаться влить кипяток в рот в таком положении? – настороженно спросил Марсель.

- Я думаю над этим. Но подожду, пока остынет.

Том вытянул ноги вертикально вверх, развёл едва не на шпагат, потом переплёл на спинке дивана. Ему была лень вставать, но и совсем без движения не лежалось.

- Можно я как-нибудь останусь у тебя на ночь? – спросил после недолгого молчания. – Может, даже сегодня.

Марсель поперхнулся горячим чаем. Том в своём вопросе не видел ничего предосудительного и, неправильно истолковав реакцию друга, уточнил:

- Или ты каждую ночь проводишь с… Извини, забыл, как его зовут.

- Родион, - подсказал Марсель. – Мы расстались.

Том перевернулся, сел, забегав глазами и исходя участием.

- Почему?

Помнил, что у друга всё было прекрасно с этим мужчиной, и он буквально светился от счастья. Марсель пожал плечами:

- Он был единственным достойным человеком в моём списке и нашёл вариант получше.

- Ну и идиот. – Том поднялся с дивана и сел на подлокотник кресла, в котором сидел Марсель, обнял его за плечи, прижав к себе. – Ты замечательный вариант. Если бы в моей жизни не было Оскара, я бы без раздумий был с тобой. Фотографировал бы, ждал тебя с работы и готовил к твоему приходу ужин, чтобы ты с порога чувствовал, что не один, - улыбнулся сердечно и ободряюще, сверху заглянув в лицо друга.

- Звучит потрясающе, - Марсель ответил ему благодарной улыбкой. – Но мне не везёт в личной жизни.

- Обязательно повезёт.

Том обнял друга двумя руками и поцеловал в лоб у кромки волос, прижал к себе, уткнув лицом в грудь. Закачал, будто ребёнка укачивая. Повторил:

- Обязательно.

Обхватил лицо Марселя ладонями, поднял, заглядывая в ореховые глаза, наклонился и коснулся губами губ. Глаза Марселя неестественно расширились, и с губ сорвался напряжённый вопрос:

- Что ты делаешь?

- Так нельзя? – осведомился в ответ Том и, судя выражению лица, сам понял, что ответ отрицательный.

Отпустил, выпрямился, сложил руки.

- Извини, я иногда заигрываюсь. Ничего такого я не имел в виду.

Том ушёл на диван, испробовал чай, так же, как и Марсель ранее, обхватив ладонями греющую чашку. Промычал довольно и поделился впечатлением:

- Вкусно.

- От Родиона на память остался. Он сам в основном пил кофе, но и в чае прекрасно разбирался.

- Я тоже предпочитаю кофе, чая в детстве перепил.

- Извини, сказал бы, - Марсель почувствовал себя виноватым за то, что они давно дружат, не в первый раз проводят время у него дома, а он не знает, какой напиток больше любит Том и всегда заваривает чай. – Могу сделать кофе.

- Не надо. Мне правда нравится, - успокоил его Том. – Кофе я пью дома и в заведениях. А такой чай никогда не пробовал, - он сделал ещё один глоток, подтверждая, что всё в порядке.

Вдумчиво пил, наслаждаясь вкусом, ароматом и тем, как напиток прогревает внутренности, а за ними всё тело, и обратился к другу:

- Так можно мне остаться у тебя сегодня? Ты ведь не работаешь завтра?

- Нет, не работаю, - подтвердил Марсель. – Хорошо, оставайся.

Том взял мобильник, чтобы позвонить Оскару и предупредить, что вернётся среди ночи или вообще утром, но не успел отправить вызов, как взгляд зацепился за левую руку, в которой держал телефон. Не сообразив сразу, что не так, он перевёл взгляд к правой руке и обратно к левой.

Подорвался, ужаленный осознанием, и убежал в ванную, где, думал, оставил кольца, когда мыл руки. Потом бросился в прихожую, где хранилась разная мелочёвка. Будто в кино, перед глазами встал флэш-бек, как он, рассказывая, что ему не нравится быть в браке, снимает кольца, кладёт на стол и… забывает.

Вот почему ощущал себя так свободно и распушил крылья…

- Чёрт, чёрт, чёрт!..

Том заметался, суетливо сунул ноги в обувь, которая как назло не надевалась так просто, с нахрапа. В прихожую выглянул Марсель:

- Что случилось?

- Мне нужно обратно в кафе, - едва не криком ответил Том от того, как в голову шарахнул адреналин. – Я там кольца забыл!

Разобравшись с обувью, он выскочил за дверь, прежде чем друг успел что-либо ответить и предпринять. Марсель быстро надел куртку, забрал забытую Томом и побежал следом.

- Том, стой!

Том не ответил, не остановился, снизу громыхал стремительно удаляющийся топот. Не успев задуматься, Марсель тоже побежал лестницей, молясь, чтобы не запнуться и не скатиться по бетонным ступеням.

От кафе до дома Марселя ходу было сорок минут, Том добрался обратно куда быстрее. В голове стучало, погоняя: «Забыл, забыл!». Влетел внутрь, едва не вышибив собой стёкла на двери, звякнувшей колокольчиком по скачущим нервам, заозирался.

За крайним столиком у окна сидели мужчина и женщина тридцати с чем-то лет. Подойдя к ним, Том обшарил столик быстрым, цепким взглядом и, не найдя искомого, без стеснения полез под стол.

- Простите? – первым не выдержал мужчина.

Голова Тома вынырнула из-под стола:

- Я сидел за этим столиком и забыл здесь кольца, вы не видели?

Мужчина и женщина переглянулись и покачали головами. Убедившись, что колец здесь нет, Том подошёл к администратору.

- Здравствуйте. Я с другом был в вашем кафе и забыл на столике обручальное и помолвочное кольцо. Такие… - Том нахмурился, не зная, как описать, - с бриллиантами. Кто-нибудь их находил?

Администратор ответила, что никто ничего не находил и не приносил.

- Где девушка, которая обслуживала наш столик? – не отступал Том. – Она должна была убирать после нас и найти кольца.

Администратор вызвала указанную официантку, но та не без испуга, что ей вменяют кражу драгоценности, заверила, что никаких колец не видела и не находила. Не лгала. Том для точности показал ей фотографию, где крупным планом были видны кольца, но девушка повторила, что не видела их.

Потом созвали весь персонал, так как пропала не безделушка, но все повторяли один и тот же текст – не видели, не находили. Если кто-то и прибрал к рукам дорогие кольца, то это были не они, а кто-то из посетителей, кто давно уже ушёл в неизвестном направлении. Марсель стоял в сторонке и не подавал голоса.

Потеряв уже надежду, Том ещё раз обыскал пол под столиком и вокруг него. К нему подошла администратор и вкрадчиво предложила:

- Оставьте свой номер, если кольца найдутся или их кто-то принесёт, я вам позвоню, - ей не нужны были проблемы.

Том кивнул, записал на листочке номер и протянул его молодой женщине в брючном костюме. Выйдя на улицу будто в тумане, присел на выступ стены здания. Марсель вышел следом и накинул ему на плечи куртку, которую всё время так и держал в руках. Том перехватил полы куртки, стянул на груди.

Мысли и тем более слова материальны. Сетовал, что мешают ему кольца – получите, распишитесь: колец больше нет.

Согнулся пополам, уткнувшись лицом в колени, и оттуда проговорил:

- Я кретин…

Они даже полугода не женаты – едва два месяца прошло со свадьбы, а он уже успел крупно облажаться. Потерять обручальное кольцо и в довесок помолвочное – это полный провал.

Полбеды, что кольца наверняка были баснословно дорогими. Можно купить новые, для Оскара это не деньги. Но обручальные кольца – это символ. Том не придавал им особого значения, но и ему бы болью по сердцу прорезало, если бы Оскар потерял своё. А Оскар – придавал. Он не говорил об этом, но Том знал, что ему не всё равно. Значит, ему будет больнее.

Потеря обручального кольца говорит, что ты не дорожишь им, не дорожишь своим супругом и вашим браком. Том меньше всего хотел, чтобы Оскар так думал; меньше всего хотел причинить ему боль. Но что теперь делать?.. Кольца сделаны на заказ – обручальные точно, насчёт помолвочных Том не был уверен – вторые такие он никак не достанет за пару часов. Да и гнусно это – тайком подменять пустышкой, пусть даже с благими намерениями. Тут ещё вопрос, кого защищаешь: его или всё-таки себя?

Ни о какой ночёвке теперь не могло идти и речи, как бы ни хотелось спрятаться у друга и оттянуть момент встречи с Оскаром и покаяния. Тихо притворив за собой дверь квартиры, Том хотел тенью прошмыгнуть в «собачью спальню», которую по-прежнему считал своей личной комнатой и использовал в случаях, когда ему необходимо было уединиться – или, как сейчас, спрятаться. Но заставил себя зайти в гостиную, где при включенном телевизоре, в который не смотрел, сидел Оскар.

- Привет, - проговорил Том, сложив руки внизу живота, интуитивно прикрыв правой ладонью левую.

- Привет, - отозвался Шулейман и, отвлёкшись от мобильника, обернулся к нему. – Как погулял?

- Отлично.

Голос Тома звучал отнюдь не непринуждённо. То ли совести не хватало, чтобы гениально играть, будто говорит правду; то ли актёрские способности вдруг отказали.

- Для «отлично» ты что-то рано вернулся, - заметил в ответ Оскар.

Том одёрнул себя, принял более уверенный вид.

- Я хотел остаться у Марселя на ночь, но решил, что такие вещи надо оговаривать заранее, а не ставить перед фактом. Как-нибудь в другой раз.

На большее Тома не хватило, и он всё-таки сбежал в укрытие тёмной спальни. Не видел, каким долгим взглядом провёл его Оскар.

На протяжении дня Том был непривычно тих, как в воду опущен; будто откатился в то время, когда лишний раз боялся поднять при Оскаре взгляд. Пытался вести себя как ни в чём не бывало, но снова и снова опускал глаза в пол. Или наоборот говорил слишком живо, с обилием ужимок, что выдавало нервозность. Ловил на себе внимательные взгляды Оскара, жалящие угрызения совести, которые и без того грызли горло и стояли в нём комом; жалящие страх перед неотвратимым, от которого не мог ни на что отвлечься.

Левую руку постоянно тянуло прятать за спину – а лучше отрезать и закопать на каком-нибудь далёком от цивилизации пустыре, чтобы точно никто [Оскар] не нашёл. На минуту Том даже всерьёз подумал о том, чтобы пожертвовать безымянным пальцем, дабы оправдать пропажу колец и избежать признания, что рассеянный олух, у которого сбываются потаённые желания, а ему теперь хоть на стену лезь от чувства вины. Пострадавшего ведь никто не будет обвинять?

Но сейчас уже поздно решаться на отчаянный шаг, легенда не сложится. Оно и к лучшему. Потому что, оказываясь загнанным в угол, Том начинал мыслить в опасной кровавой плоскости. Попавший в капкан зверь ради освобождения может отгрызть искалеченную лапу. А он… может не меньше.

Надо было всё сказать, отрезать. В любом случае их совместная жизнь не завершится после этого недоразумения. Но Том малодушно тянул время, надеясь на неизвестное чудо – или на Армагеддон.

Дотянув до глубокого вечера, Том пораньше отправился спать. Закопался в складки одеяла, повернувшись к Оскару спиной. Они ещё не погасили свет, но Том уже сейчас чувствовал, что быстро уснуть в эту ночь у него не получится. Вина и страх перед болью, которую причинит, и её последствиями сплелись в мутированное отравляющее чувство, не позволяющее ни сказать, ни забыть, ни дышать без стеснения в груди. Нечаянный стресс разросся настолько, что можно было почувствовать, как отмирают поражённые нервные клетки.

- Ты сегодня сам не свой, - прозвучало за спиной; матрас передал движение: Шулейман приподнялся, опёрся на руку. – Что случилось?

В голосе сквозили серьёзность и участие, взгляд жёг кожу ищущим ответ непониманием. Не в первый раз за сегодня Оскар задавал подобные вопросы, и от его заботы, от не обвиняющего доверия, которое пыталось выяснить причину и понять, делалось только хуже. Том сжался, стиснул пальцами одеяло.

- Всё в порядке, - ответил, - тебе кажется.

- Опыт показывает, что мне никогда не кажется, когда дело касается тебя. В чём дело?

Взгляд припёк ещё сильнее и следом прикосновение к плечу ударило током. Крепкая ладонь захватила, развернула, потянула к себе. Том взвился:

- Оскар, нет! Не надо, - добавил уже спокойно и серьёзно. – Я сегодня не хочу. У меня болит голова, живот, меня тошнит… - от психического перенапряжения язык молотил слишком быстро. – Наверное, я заболел.

Упрятанная под одеяло левая кисть взмокла, едва не начала отмирать от того, как сильно бьющееся в голове сознание хотело её скрыть.

Шулейман протянул руку, приложил ладонь к его лбу, ниже которого загнанным огнём горели карие глаза. Констатировал:

- Температуры нет.

- Но чувствую я себя плохо, - вздохнул в ответ Том.

- Вызвать доктора?

- Не нужно, - Том качнул головой. – Я посплю, и всё пройдёт.

- Уверен?

- Да.

Снова устроившись на боку, Том утопил голову в подушке.

- Подожди спать, - окликнул его Оскар. – У меня для тебя кое-что есть. Уверен, тебе от этого полегчает.

Том перевернулся и сел, думая: «Давай, подари мне ещё что-нибудь чертовски дорогое, чтобы я это потерял».

- Закрой глаза, - с заговорщической полуулыбкой дал команду Шулейман.

Том послушно погрузился в темноту, услышал, как выдвигается ящик тумбочки.

- Открывай.

Открыв глаза, Том обнаружил перед собой раскрытую ладонь Оскара, а на ладони – потерянные кольца.

- Полегчало? – с ухмылкой поинтересовался Шулейман.

Том перевёл непонимающий взгляд к его лицу:

- Откуда они у тебя?

- Птичка принесла, сказала, один блудливый кот посеял.

- Почему это я блудливый? – оскорбился, ощетинился в ответ Том. – Я всё время был с Марселем и ничего зазорного не делал.

- Успокойся. Это выражение такое.

- Говорят «блудный кот», а не «блудливый».

- Это синонимы, - легко парировал Шулейман. – Мне больше нравится второй вариант. А ты чего так напрягся? – поинтересовался, посмотрев прямо, пытливо.

- Я не напрягся, - ответил Том. – Просто мне не нравятся такие подковырки.

- Будешь забирать? – через паузу спросил Оскар, слегка подкинув на ладони кольца, звякнувшие друг об друга.

Том забрал их, надел на безымянный палец – помолвочное первым, наверх обручальное. Посмотрел на поблёскивающие в искусственном свете кольца.

Всё вернулось на свои места: распушённые вольные крылья никто не стягивал, но на лапке привязь, чтобы не упорхнул далеко. Даже если не хочешь той свободы, не ощущать путы невозможно...

Он поднял голову и посмотрел на Оскара:

- Они всё это время были у тебя?

- Да.

- Почему ты не отдал их мне?

- Хотел, чтобы ты сам сказал мне, что потерял их, - до отвратительного просто ответил Шулейман. – Тогда бы я обрадовал тебя и сразу вернул пропажу.

Том вспыхнул мгновенно. Сдетонировало скопившееся за день напряжение, которым изъел себя.

- Я чуть не поседел за сегодняшний день, думал отрезать палец, только бы ты не подумал плохого. А ты хотел, чтобы я сказал? Очередную проверку мне устроил?!

Том едва не рычал. Напрягся весь, походя на готовящегося к атаке чёрного кота, разве что волосы дыбом не встали.

- Сегодня мы спим порознь!

- Пойдёшь спать в другую комнату? – спокойно осведомился в ответ Оскар.

- Нет, - крутанул головой Том. – Ты!

Шустро развернулся и пихнул Шулеймана ногами, выпихивая с кровати. Тот не свалился на пол, но был вынужден подняться на ноги, обернулся к озверевшему и обнаглевшему супругу, удивлённый таким поворотом. Том переместился на середину широкой кровати, всем видом показывая, что теперь это – его территория, и на неё он никого не пустит.

- Не охренел ли ты? – резонно вопросил Оскар. – Никуда я не пойду.

Он хотел лечь обратно, но Том выставил вперёд ногу, не пуская его.

- У меня есть оружие, и я могу им воспользоваться, - предупредительно произнёс Том, следя чёрным взглядом, прожигая дыру. – Иди в «собачью спальню». Там у нас место отверженных.

- Не включай Джерри. У меня и с ним разговор был короткий.

Оскар хотел перехватить ногу Тома, отвести в сторону и опустить. Но Том ловко перекувырнулся к краю постели, совершил рывок к шкафу и выхватил из нижнего ящика закопанный в белье ствол. Вскинул руки с увесистым пистолетом и с щелчком взвёл курок. Ноги шире плеч, грудная клетка учащённо вздымается, взгляд чёрный, непробиваемый. Прекрасная картина. И пугающая.

Лицо Шулеймана вытянулось, помрачнело. Он знал, что Том не выстрелит. Знал. Но в его уверенности имело место быть малюсенькое допущение… Оскар поднял руки, подчиняясь инстинкту самосохранения, но через ничем не заполненную паузу не удержался от угрюмого замечания:

- Психбольной.

Том не обиделся:

- Ты изначально знал, что я такой. Все претензии только к себе самому.

- Видимо, я где-то очень нагрешил, что из всех связал свою жизнь именно с тобой.

- Нагрешил, - поддакнул Том. – В том числе в отношении меня. Так что я твоё наказание и искупление за все прегрешения. Навсегда.

- Псих, - повторил Оскар.

- Твой. Навечно, - нараспев произнёс Том, продемонстрировав кольца на левом безымянном.

Положил палец на курок, огладил изгиб. И нажал. Глаза Оскара расширились, прежде чем он успел что-либо понять.

Ничего не произошло.

- Успокойся, - усмехнулся Том, опустив оружие. – Он даже не заряжен, - и бросил пистолет на постель.

Том знал, какой ствол берёт, и что патрона в нём нет ни одного, но на всякий случай в последний момент отвёл его чуть в сторону от Оскара, чего тот со своего ракурса не заметил.

Шулейман опустил руки, но остался стоять на том же месте, буравя взглядом любимого котёнка [с рогами, копытцами и повадками серийного убийцы]. Ему совсем не нравились игры Тома с оружием. То, что в их спальне хранилось огнестрельное оружие, пускай и незаряженное, тоже не способствовало ощущения покоя и безопасности.

- Откуда в моём шкафу пистолет? – угрюмо спросил Оскар.

- Я положил. – Том сел на кровать, подогнув под себя ногу. Он отыгрался за попорченные нервы и снова был миролюбив. – В прошлый раз случайно спрятанный мной пистолет спас нам жизни.

- Так он же незаряженный? – в недоумении всплеснул руками Шулейман.

- Патроны здесь, только в другом месте.

- Охренеть. У меня в спальне спрятано оружие, а я не в курсе. Где остальные? – требовательно спросил Шулейман.

- В других комнатах.

- Где?

- Зачем тебе знать? – хлопнул ресницами Том.

- Чтобы забрать их и спрятать от тебя.

Том покачал головой:

- В таком случае я не скажу.

Оскар упёр руки в бока, несколько секунд посверлил его взглядом и сказал:

- Я усилил охрану. Так что твои способности больше не понадобятся, можешь не готовиться.

- В прошлый раз тебя тоже охраняли, - выдвинул Том железобетонный аргумент. – Одной внешней защиты может оказаться мало. Тем более никто не подумает, что я могу защищаться и представлять опасность. Пусть лежат. Чем они тебе мешают?

- Того, что ты только что в меня целился, мало? Что это вообще было?! – Оскар вновь всплеснул руками.

Том невинно пожал плечами:

- Я уравнял у нас количество седых волос.

Это – это всё – было настолько вопиюще, что раздражение Шулеймана в мгновение достигло пика и схлопнулось, испаряясь. Он покачал головой:

- С тобой я сам стану пациентом психбольницы…

- Не надо, - Том мило улыбнулся. – Твоё место по другую сторону, в белом халате.

Оскар тихо усмехнулся себе под нос и снова покачал головой. Хотел лечь на кровать, но, невзирая на этот момент казалось бы примирения, Том вновь вскинул ногу, упираясь ему в торс:

- Эй! Ты всё ещё спишь в другой комнате!

Шулейману надоело с ним возиться, и он просто сгрёб Тома в охапку и не нежно бросил на пол, а сам лёг на освободившееся место.

- Мне же больно! – обиженно воскликнул Том с пола.

- А мне было страшно. И что?

- Не ври, - Том ни капли не поверил в искренность Оскара. – Ты знал, что я не выстрелю.

- Я-то это знаю. А ты – не факт.

Устроившись удобней, Шулейман похлопал рукой по постели:

- Ладно, разрешаю тебе поспать со мной, несмотря на твоё поведение.

Том юркнул в кровать, лёг под бок. Нащупал пальцами ноги пистолет, подтянул его вверх и, перехватив под одеялом рукой, положил Оскару на грудь. Шулейман скосил глаза к оружию, потом перевёл взгляд к умиротворённому лицу Тома с закрытыми глазами и игривой улыбкой в уголках губ.

- Меня игры с оружием не возбуждают.

- А так? – Том ловко оседлал парня и направил ему в лицо пистолет.

- Не старайся. Теперь я знаю, что он не заряжен.

Том наклонился к уху Оскара и жарко прошептал:

- Закрой на минуту глаза… Я отлучусь за патронами.

- Ну всё…

Шулейман выхватил пистолет, с грохотом отшвырнул в сторону и скинул Тома на постель. Вдавил в матрас, перехватив тонкие запястья и блокируя собой возможность освободиться.

- Доигрался, котик.

Том дёрнул зажатыми в тиски руками, рванулся в одну сторону, в другую, но по факту не сдвинулся с места.

- Я буду кричать, - предупредил, полагая, что наказание может быть жёстким.

- Будешь. Я тебя знаю.

Глава 10

Дыши прямо на меня своей влюбленностью,

Смотри прямо на меня с умалишенностью.

Дыши прямо на меня своей влюбленностью,

Смотри прямо на меня с умалишенностью.

Анет Сай, AMCHI, Дыши©

- Детство вспоминаешь?

Том отвернулся от окна к подошедшему Оскару, непонимающе и вопросительно выгнув брови.

- Как не пройду мимо, ты или на подоконнике, или около него, в окно смотришь, - добавил Шулейман, проясняя суть своего вопроса.

Прояснившаяся на день, когда гулял с Марселем, погода продолжила не радовать серостью и влажностью, и Том, продержавшись три дня после возвращения из деловой поездки, снова соскользнул в хандру.

Том обнял себя одной рукой, потёр плечо.

- Мне плохо без солнца, - поделился печально и жалобно. – У меня всегда так. Вернее, сейчас я понял, что всегда: в Финляндии было то же самое.

Он снова обнял себя, посмотрел в окно, прищурившись от раздражающего белого света, покрывающего всё зримое невесомой блеклой вуалью серых тонов.

- В тебе определённо победила южная кровь, - усмехнулся Шулейман. – В Африке солнца в избытке, я же обещал тебе сафари. Можем хоть завтра полететь, - как всегда легко нашёл он решение проблемы и, подумав секунду, исправился: - Нет, для поездки туда необходимы некоторые приготовления – послезавтра можем лететь.

Том отрицательно качнул головой, взглянул на него:

- Давай в другой раз слетаем на сафари. Мы и так много где были, а если сейчас все интересные места объездить, на потом ничего не останется.

- Как знаешь, - пожал плечами Оскар.

Спустившись с подоконника, Том шагнул к нему, ткнулся лицом в плечо, ища тепла, поддержки и какой-то устойчивости.

- Кажется, у меня творческий кризис, - доверительно пожаловался, не поднимая головы. – Ничего не могу делать, вообще ничего дельного.

- Тебе никто не ставит сроков, так что расслабься. С учётом того, что я наблюдаю с тех пор, как ты взял в руки камеру, не думаю, что у тебя есть шанс долго просидеть без вдохновения.

Оскар обнял Тома, укрыв в своих руках. Погладил по острым лопаткам, за выступы которых цеплялась ладонь. Какой же он всё-таки тонкий и тощий. Двадцать пять лет, а всё как мальчик, и уже вряд ли изменится в сторону стандартного мужского телосложения. Шулейман не думал, что, будь Том равным ему по телосложению, это бы что-то изменило при соблюдении всех прочих условий. Не внешность в нём зацепила, отнюдь нет (до сих пор тайна – что же?). Но его неправильная изящность приходилась Оскару по душе, она будила бессознательное желание взять над ними покровительство, защищать. Верно, с самого начала внутри что-то щёлкнуло, сложилось, когда Том был юношей-ещё-ребёнком и обузой, от которой Оскар хотел скорее избавиться, но в итоге забрал с собой.

- Боюсь, что мог перегореть, - сказал Том. – Я не знаю, чем мне заниматься, если не фотографией.

- Правильно ты себе диагноз поставил, - хмыкнул Шулейман, - творческий кризис налицо.

Не заботясь о том, что его действия совсем не сочетаются с текущим разговором, он опустил ладони Тому на ягодицы, сжал половинки.

- Этим заниматься? – проговорил Том, подняв взгляд. – Да, правильно. Этим я уже обеспечил себя до конца жизни, даже в случае нашего расставания.

Оскар слышал по тону и по глазам видел, что его высказывание является не претензией, а лёгкой самоиронией, потому подыграл.

- Я бы предпочёл, чтобы ты не работал и всегда был свободен. Желательно, в кровати, голый и готовый, - ухмыльнулся Шулейман и потеснил Тома к подоконнику.

- Смазанный и с пробкой внутри? – Том также влился в игру, позволяя загонять себя в угол. – Ничего, если у меня не всё время будет эрекция? Не думаю, что смогу поддерживать её целый день.

- Ничего. Её поддержание – моя забота.

Шулейман усадил Тома на подоконник, вклинившись между его бёдер, и лизнул по щеке. Том наморщил нос, заулыбался от щекотки и приятности и передёрнул плечами.

- Старший кот решил облизать младшего котёнка? – спросил Том, игриво сверкая глазами. – Всё по природному канону.

Ухмыльнувшись вместо ответа, Оскар запрокинул его голову за подбородок и широко провёл языком по шее снизу-вверх. У Тома глаза сами собой закрылись, поплыл в темноту. Прижав язык в самом верху горла, Шулейман упругими движениями помассировал беззащитную впадинку, в которой особенно отчётливо бился пульс. По телу пробежала крупная дрожь, Том снова передёрнулся. О, для него не было секретом, что Оскар потрясающе владеет языком, но то, что он сейчас вытворял, поражало техникой и удовольствием.

Оскар прикусил тонкую кожу под нижней челюстью, чуть оттянул. Лизнул мочку уха, обхватил губами, втянув в рот, посасывая. Обвёл кончиком языка изгибы ушной раковины, заставляя Тома вновь и вновь чувственно дрожать.

- Могу и всего облизать, - выдохнул.

Том снова дрогнул, зарделся, глянул исподлобья. Это было слишком откровенно, интимно и горячо. А глаза шалые, блестящие, с растёкшимися зрачками.

Подливая масла в огонь, Шулейман добавил:

- Мой язык уже бывал в твоих самых интимных местах.

Забрался Тому сзади под пояс домашних штанов и резинку трусов, погладил ложбинку, завёл между ягодиц палец на полфаланги. Том сглотнул. Пытался вспомнить, о чём они говорили – о чём-то важном и совсем не возбуждающем, но слова увязали в мозгах и не поддавались вспоминанию.

Оскар не торопился, убрал руку из штанов Тома. Взял его кисть, повернул запястье внутренней стороной вверх и поцеловал в синие вены, провёл языком по коже. Посмотрел в глаза, не прекращая своих действий. Том, оцепенев, сглотнул ставшую невозможно вязкой слюну. В этой невинной ласке, которую запомнил с их первого раза, было что-то особенное, магическое.

Том смотрел на Оскара, не в силах отвести взгляд. Смотрел на сильного, властного, умного, самоуверенного человека, который готов был целовать его от макушки до пят. И целовал. И смотрел так, словно он самое ценное и прекрасное в этом мире. Знал каждый сантиметр его тела лучше самого Тома и знал, как сделать так приятно, чтобы в ушах шумела кровь и кружилась голова; чтобы от наслаждения искры из глаз, а то и слёзы и рвало криками горло.

Проведя губами по ладони, Шулейман скользнул языком между пальцами, и Том непроизвольно дёрнул рукой: он знал, что кожа между пальцами чувствительна – там, где тонко и нежно, всегда так, - но не догадывался, что нервы настолько остро отзовутся на горячее и влажное прикосновение. Касания языком это что-то особое, волшебное; только он может быть упругим и мягким, сильным и одновременно нежным.

Обласкав каждый нежный участок кожи, Оскар поцеловал подушечки сведённых вместе пальцев. Наполовину погрузил в рот указательный, обвёл языком, пососал, продолжая смотреть в глаза. Том уже не был уверен, что правая рука принадлежит ему: он её чувствовал, но она не подчинялась воле.

Оскар опустился перед Томом на колени, невысоко задрав на нём майку, целовал, облизывал живот. Том закусил губы. Это неправильно – Оскар перед ним на коленях. Неправильно… Но не в первый раз. Том запустил пальцы в густые, почти чёрные волосы, сжимал и разжимал, но не давил ни на толику, не направлял.

Обделённые вниманием губы тосковали без поцелуев. Шулейман поднялся, параллельно задирая на Томе майку к подмышкам, и снял его. Приблизился к лицу, к раскрывшимся навстречу губам, но, проигнорировав просящее движение Тома, наклонился к шее, провёл языком, втянул кожу, оставляя яркий розовый след. Том глубоко вздохнул и прикрыл глаза, положил руку Оскару на плечо, перебирая пальцами по ткани.

Наконец, Оскар поцеловал в губы, что для Тома стало долгожданной наградой. Придерживал сзади за шею под волосами, запутавшись пальцами в непослушных кудрях. Издеваясь, изводя, гладил, массировал бёдра, пробирая по внутренней стороны почти до промежности, но не касался. Как же хотелось взять его руку и положить чуть выше, где всё уже дыбилось в плену двух слоёв ткани… Но Том сдержался, только двинул бёдрами вперёд.

Шулейман провёл ладонями по груди Тома, вниз по животу до кромки штанов. Наклонился и начал неспешно покрывать поцелуями грудь, водил по коже языком. Обхватил губами левый сосок, смочил слюной, поиграл кончиком языка, отчего Том, сжимающий ребро подоконника, выгнулся навстречу. Слышал, как часто Том дышит, видел и чувствовал, что ему уже достаточно ласки, но не торопился.

Обласкав и правый сосок, Оскар опустился ниже, провёл языком по рёбрам вертикально, затем очертил промежуток между дугами костей. Накрыл ладонью пах Тома, несильно сжал. Том вздрогнул, подался бёдрами вперёд, усиливая контакт, притираясь. Но Оскар больше не двигал рукой и через пять секунд вовсе убрал её, вырвав из груди Тома разочарованный вздох.

- Оскар, давай пригласим в гости твоих подруг? – произнёс Том, когда тот целовал его плечи.

Шулейман взял снятую с Тома майку, надавил ему на щёки и заткнул рот импровизированным кляпом. Том тут же выдернул ткань изо рта, отплевался и хмуро глянул на Оскара:

- Зачем ты это сделал?

- Настоящий кляп я так и не купил, а ты совсем не в тему говоришь.

Том не успел основательно обидеться. Оскар снял его с подоконника, развернул спиной и нагнул, спустил с него штаны вместе с бельём. Горячими ладонями по спине, губами по позвоночнику. Том облокотился на подоконник и упёрся лбом в кулак, обдавая собственную руку сбитым, влажным дыханием, хрипящим на выдохах. Шулейман позади него снова опустился на колени, разводя ладонями ягодицы…

Только после секса, для которого унёс Тома на себе в спальню, Оскар поинтересовался:

- Что ты там говорил про моих подруг?

- Давай пригласим их в гости? – ответил Том, повернувшись к нему. – Вместе веселее. И, может, я вдохновлюсь, я же не одну из них снимал.

- Только подруг или друзей тоже? – уточнил Шулейман.

- Девушек точно. А насчёт парней реши сам, как ты хочешь.

Недолго подумав над предложением-просьбой Тома, Оскар нашарил на тумбочке мобильник и кинул друзьям-подругам клич. От приглашения приехать в гости к Шулейману можно было отказаться только по самой весомой причине, друзья давно так решили для себя, потому уже к семи начали подтягиваться гости.

- Привет! – протянула Бесс, раскрыв объятия, и обняла Оскара, расцеловала щекой к щеке, чтобы не смазать жидкую помаду. – Рада тебя видеть, когда мы в последний раз у тебя зависали?

Оттеснив подругу, с хозяином квартиры полезла здороваться другая девушка, Мэрилин.

- Я после вашей свадьбы неделю приходила в себя! – вклинилась Бесс. – До сих пор не могу поверить, что ты из нас первым остепенился. Ты?! Серьёзно?!

- Ты уже? – Шулейман щёлкнул себя по горлу.

- Чуть-чуть, - хитро улыбнулась подруга, показав пальцами размер шота.

- Оно и видно. Так и прёт тебя.

- Виновна, - проговорила Бесс и выудила из сумочки початую бутылку самбуки. – На…

Не договорила «накажи меня», вспомнив о законном супруге Оскара, стоявшем здесь же, и переключилась на него.

- Привет, Том! – заулыбалась, подошла к парню. - Чего в стороне стоишь, молчишь?

- Не хочу мешать вам с Оскаром, - мягко улыбнулся Том.

Ему тоже достались объятия и поцелуй в щёку, оставивший жирный след.

- Ну вот, смазала, - досадно произнесла Бесс.

Она отошла к зеркалу, достала помаду и парой отточенных движений навела прежний марафет. Взбила копну волос, с недавних пор окрашенную в рыжий цвет, что делало её совсем бестией, и повернулась к Шулейману.

- Можешь не стараться, - ухмыльнулся тот. – Какую причёску ни сделай, годы тебе не к лицу.

- Конечно, куда мне до Тома, - остротой на остроту ответила Бесс.

Едва Том успел оттереться от помады, как к нему подошла Мэрилин и тоже оставила на щеке свой след. Не став ничего говорить по этому поводу, он вздохнул и подошёл к зеркалу. Поднял руку, чтобы вытереться, но помедлил, поймал укол вдохновения: можно сделать съёмку с поцелуями и их отпечатками. Но потом, сейчас все ещё только съезжаются.

Буквально через пять минут подъехала Изабелла. Отдала Жазель своё молочного цвета пальто, оставшись в нежно-розовом платье простого кроя длиной до колена, и также поприветствовала парней.

Мужчины приехали чуть позже. Приехал и Адам, отсутствовавший на последней сходке друзей и с трудом вырвавшийся на свадьбу. Так получилось, что на свадьбе Том не перекинулся с ним и словом – и был слишком занят собой и моментом, чтобы разглядывать гостей, потому сейчас смотрел на Адама так, словно видел впервые в жизни. Адам был самую чуточку упитанным крепким темнокожим парнем с глазами доброго щенка и умилительно растерянным взглядом, который совершенно не подходил его положению и делал похожим на потерянного шоколадного мишку. Он единственный приехал в костюме.

- Привет, - забыв, где он и с кем, по-английски поздоровался Адам, пожав Оскару руку. Опомнился, перешёл на французский: - В какой я стране?

- Во Франции, в Ницце. Я Оскар Шулейман, приятно познакомиться, - с усмешкой проговорил Шулейман, встряхнув в ответ руку друга, и похлопал его по плечу. – Снова завал?

- Ты даже не представляешь – какой, - покачал головой Адам. – Я сегодня был на трёх встречах в трёх разных странах. Мой день начался в четыре утра, и я уже не помню, по какому времени. Я сегодня напьюсь, - заявил он и выразительно обернулся к остальным друзьям и подругам. – Только…

Все покивали: конечно – не выдадут. Многозначительное «только» означало – не выдавать его папе, которого Адам в свои тридцать по-прежнему боялся и под которым ходил. Его отец не был фанатично религиозным человеком, но к возлияниям относился категорически отрицательно. Он позволял себе максимум рюмку чего-то крепкого или бокал вина, когда того требовали обстоятельства, а всё сверх этой меры считал блажью и запретом. Того же он требовал от своих детей – от сыновей, двум дочерям было запрещено даже смотреть в сторону спиртного.

- …Выдаём Лейлу замуж, - донёсся до Тома отрывок рассказа Адама. – Она плачет, папа разговаривает с ней, объясняет, а мама пьёт свой чай и молчит. Если так продолжится, я попрошусь в петлю.

- Ты не думал фиктивно жениться, чтобы получить свободу? – спросил Оскар.

В семье Адама существовало выдвинутое отцом правило: дети покидали родительский дворец, только вступив в брак. Исключением служила лишь учёба, по окончании которой возвращались домой. Никто из пяти отпрысков не решался нарушить это правило.

- Не всё так просто, друг мой, не всё так просто… - покачал головой Адам.

- А тебе можно европейку взять в жёны, или только вашу? – уточнил Шулейман.

- Можно любой национальности, - пожал плечами Адам.

- В таком случае всё проще простого. Вон, даже кого-то из наших возьми, - Оскар кивнул в сторону подруг. – Что, не помогут тебе?

- Нет, кого-то из наших отец точно не позволит взять. Без обид, - Адам обернулся к девушкам, подняв руки.

- Да я тоже не горю желанием облачаться в паранджу, - отозвалась Мэрилин.

- Мой отец строгий, но не помешанный. Никто бы не заставил тебя покрывать голову и закрывать лицо, - обиженно поправил её Адам.

Все устроились в гостиной, общались, выпивали, но не с таким размахом, как в старые добрые времена, когда общими усилиями в стенах квартиры Шулеймана настоящая вакханалия. Подпившая Данилла подсела к Тому, обхватила рукой за плечи:

- Давай сделаем селфи! – громко сказала в ухо и расплылась в улыбке. - Не могу упустить такую возможность и не похвастаться фото с тобой.

- Среди вас я точно не тот, знакомством с кем можно хвастаться, - мягко и скромно возразил Том.

- Нас знают и уважают за счёт родителей и фамилий, а ты всего сам добился, - не согласилась с ним Данилла, снова обняла за плечи. – Среди нас ты человек, которого ценят как профессионала и с которым многие хотят познакомиться лично.

- Всё сам, - пожал плечами Том, - сам удачно пристроился.

- Твоя самокритичность очаровательна! – рассмеялась Данилла и добавила: - Бесспорно, Шулейман – это мощнейший пиар, с его подачи и полная бездарность стала бы суперзвездой и востребованным профессионалом. Но, не будь ты талантлив, мы бы не стремились сниматься у тебя. Так что не скромничай и улыбнись.

Прижав Тома к себе плечом, она включила фронтальную камеру и, подняв мобильный над ними, белозубо заулыбалась.

- Может быть, лучше я сделаю нормальную фотографию? – предложил Том.

Все эти одинаковые безликие селфи Том видел бессмысленными, это кощунство над фотографией, являющейся искусством.

- Обязательно, - ответила Данилла. – Но сначала – селфи!

Она вновь подняла телефон и нажала на кнопку. Том вынужденно заулыбался, вспоминая, как красиво и неподдельно улыбаться, когда надо. На одном фото Данилла не успокоилась.

- Нашла себе игрушку, - фыркнул Шулейман в сторону подруги, тискавшей Тома.

Только через десять минут Данилла немного успокоилась, и Том сбежал от неё и её цепких ручек поближе к Оскару.

- Что, чуть не изнасиловали тебя? – спросил Шулейман.

Том, уместившийся на краю подлокотника кресла, в котором сидел Оскар, не ответил, потупился, но улыбнулся уголками губ. Конечно, Данилла вела себя несерьёзно, но её действия вполне походили на домогательства. Она облапала его едва не полностью – спасибо, что между ног не трогала и не пыталась. Обнимала обеими руками, закидывала на него ноги, прижимала голову Тома к груди и даже уткнула лицом себе в грудь. Последнее получилось в большей мере не нарочно, но особенно напрягло Тома: ему совсем не нравилось лежать носом аккурат в ложбинке пышного бюста.

- Давно не было? – обратился Оскар к подруге.

Данилла предпочла не отвечать, что в последний раз сексом она занималась долгие три месяца назад, уклончиво отвернулась, вздёрнув подбородок, показывая, что не хочет об этом говорить. Поняв всё по её реакции, Шулейман, не особо нуждающийся в словесном ответе, добавил:

- Держи себя в руках и руки на Тома не распускай.

- Собственник, - фыркнула Данилла и, проигнорировав свой бокал, отхлебнула из горла бутылки. – Если бы я хотела сегодня переспать с кем-то из вас, то не стала бы предлагать Тому, потому что понимаю, что ничего не получится, он как девушка.

- Почему это я как девушка? – вскинул голову Том, удивлённый и возмущённый её изречением.

- Ну… - Данилла немного растерялась от того, что ей надо объяснять своё умозаключение. – У тебя внешность такая. И не надо спрашивать, чтобы знать, кто в вашей паре снизу. Тебе наверняка неинтересен секс с женщинами.

Тома её рассуждения оскорбляли, задевали за живое, и, главное, ему и возразить толком было нечего. Если говорить о полноценном половом акте, то у него была связь всего с одной женщиной за всю жизнь и то «не совсем в своём уме». Но он подобрал оптимальный ответ:

- Мне неинтересен секс ни с кем, кроме Оскара…

Со стороны Бесс и Мэрилин послышалось умилённое «ооуу». Изабелла воздержалась от эмоциональной реакции, но и её слова Тома очень тронули.

- Но я не понимаю, - продолжал Том, - как можно судить о предпочтениях и качествах человека по внешности. Это довольно глупо.

- Я так думаю не столько из-за твоей внешности, сколько из-за того, что я хорошо знаю Оскара.

- Я тоже бывал снизу и, скорее всего, буду снова, - просто вставил слово Шулейман, мгновенно переключив всё внимание друзей на себя.

Повисло гробовое молчание – хоть ножом режь. Друзья и подруги с шоком смотрели на Оскара. Первым обрёл дар речи Даниэль:

- Ты серьёзно? – спросил он.

- Абсолютно, - спокойно пожал плечами Оскар и развёл кистями рук. – А что, вы думаете, я не могу лечь под Тома? Могу запросто.

Данилла залпом допила содержимое своего бокала. Все переваривали разрывающее шаблон откровение главного альфы их компании.

- Теперь я уважаю тебя ещё больше, - кивая, сказал Дайон.

- Тоже хочешь попробовать и не решаешься? – осведомился в ответ Шулейман.

- Нет, не хочу, - мотнул головой друг. – Но… Не знаю. – Дайон потёр лоб. – В общем, круто, что ты без предрассудков и даёшь Тому тоже почувствовать себя мужчиной.

- Мне не нужно давать Тому почувствовать себя кем-то, он и так мужчина.

Том благодарно взглянул на Оскара. Пока Дайон говорил, он почувствовал себя так, как когда-то с Оскаром – и обидно, и по делу вроде бы. Безусловно, друзья у Шулеймана были ему под стать, тактом они не отличались. И если в первую общую сходку, на которой присутствовал Том, его особо никто не трогал, то теперь его более-менее на равных приняли в тусовку, что было чревато вот такими разговорами, которые по неподготовленному человеку могут проехаться катком.

- Вы все удивляетесь, что Оскар вступил в брак, - позже говорила Изабелла, - но это закономерно. Уже в первый раз, когда я увидела их вместе, было понятно, что эта история особенная и не будет скоротечной.

- Когда ты впервые увидела Тома, мы ещё не были вместе, - ответил подруге Шулейман.

- Но я видела, как ты на Тома смотрел, - улыбнулась ему Изабелла, - и видела, что Тому хорошо рядом с тобой, он чувствовал себя дома, это многое значит.

Том смутился от её слов: неужели всё было так заметно? И ведь в точности его чувства описала – ему хорошо рядом, он дома. Оскар посмеялся:

- Если бы ты тогда поговорила о своих наблюдениях с Томом, моя жизнь была бы проще.

- Не поняла? – проговорила Изабелла.

- Наверное, я вас снова шокирую, но не Том был больше заинтересован во мне. Я не добивался его в привычном понимании этого слова, но хотел, чтобы он был рядом, был моим, и считаю почти чудом то, что он не ушёл.

У Мэрилин отвисла челюсть, и она пролила рюмку мимо рта в декольте. Бесс повернулась к Тому:

- Ты мой кумир. Не знаю, как ты это делаешь, но тебе надо давать мастер-классы. Я к тебе запишусь в числе первых.

- Мне нечего рассказывать, я ничего не делал, - сказал Том, которому нечего больше было ответить на фактически хвалебное высказывание девушки. – И я до сих пор не понимаю, почему Оскар думает и боится, что я могу уйти. Это я должен бояться. Я ревную его ко всем, к кому можно и к кому нельзя, особенно к своей сестре ревновал и едва не рассорился с ней из-за этого.

- Это та, которая?.. – полюбопытствовал Даниэль, но не смог вспомнить имя.

- Оили, - подсказал Том и смущённо добавил. – Да, к ней. Мне очень стыдно, но до недавних пор мне буквально голову сносило, когда они с Оскаром общались.

- Полагаю, за ангельской внешностью скрывается буйный темперамент, раз ты такой ревнивый, - подмигнула Тому Бесс, неприкрыто намекая на его страстное поведение в постели.

Том засмущался от того, что уже другая подруга Оскара попала в точку, отвернулся, посмотрел на Шулеймана.

- Я понимаю Оскара, - с неприличной полуулыбкой добавила Бесс.

- Старушка, не смущай ребёнка, - ухмыльнулся Шулейман и стащил Тома с подлокотника себе на колени.

Том дёрнулся, поскольку мало разговоров, теперь ещё и поза довольно интимная. Обернулся к Оскару.

- Думаю, после того, что ты с ним делал, я при всём желании не смогу его смутить, - не оставшись в долгу, с ехидцей ответила Бесс.

- Может быть, мы не будем это обсуждать? – с надеждой попросил Том.

- Каждый из нас в своё время спал с Оскаром…

- Не каждый, - важно поправил подругу Люсьен.

- Хорошо, не каждый, а каждая, - Бесс посмотрела на него и снова на Тома. – Так что стесняться нечего, мы все свои.

- На твоём месте я бы не напоминала об этом, - хихикнула Мэрилин. – Том же сказал, что ужасно ревнив.

Блонди - вопреки имени натуральная шатенка, - которую Том также видел только на свадьбе, потому совсем не знал, наклонилась вперёд, подперев голову рукой, и спросила:

- Можете поцеловаться?

- На свадьбе не насмотрелась? – осведомился в ответ Шулейман.

- Там был всего один раз и то короткий. Назовите меня ненормальной, но мне нравится на это смотреть, - произнесла Блонди.

Том был категорически против, поскольку от поцелуев быстро возбуждался, и ему совсем не хотелось потом краснеть помидором и стыдливо прикрываться. Почему-то, ожидая гостей, он не подумал переодеться из любимой удобной домашней одежды в более презентабельную, которая могла бы скрыть неудобную ситуацию.

- Поддерживаю! – подала голос Бесс. – Видеть, что ты целуешься с парнем, то ещё диковинное зрелище.

Пока Том думал, как бы отнекаться, Шулейман всё решил, развернул его к себе, захватив рукой за шею, и поцеловал. Послышалось разноголосое, мужское и женское, одобрительное и поддерживающее улюлюканье.

Второй рукой Оскар держал Тома поперёк живота, и это касание как назло жгло, текло в низ живота. Том заёрзал, но поцелуй не разрывал, изгибался, поскольку сидел к Оскару спиной.

- Это всё, что вам надо знать о чувственности Тома, - проговорил Шулейман, отпусти его губы. – Один поцелуй, и он уже поплыл.

Положил ладонь Тому на пах, пользуясь тем, что он неосмотрительно раздвинул ноги. Том отреагировал остро: двинул локтем по рёбрам и сбежал на диван. Закинул ногу на ногу и сверху прикрылся сложенными руками, ожидая, когда проблема спадёт. Взгляды всех дам с нескромным вниманием прилипли к нему.

- Почему вы на меня так смотрите? – спросил Том.

- Женщины любят, когда у мужчины стоит, - беспардонно выдала Бесс.

- А меня интересует размер, - ещё больше отожгла Блонди.

Хорошо, что Том ничего не пил, но слюной он всё равно поперхнулся от такого откровения.

- Я смотрела твои фотографии времён модельной карьеры, но на них ты везде в таких позах, что ничего не видно, как будто ничего и нет, - объяснила свой интерес Блонди в ответ на большие глаза Тома. – Мне стало интересно, сколько.

Среди всей компании она отличалась необычными, а порой и откровенно странными изменчивыми интересами. То захочет поучаствовать в ралли, едва научившись водить; то пересечь пустыню; то отринуть деньги и уйти жить в трущобы, чтобы познать другую жизнь. А в последнее время её увлекли геи и андрогины, что отнюдь не одно и то же, но она пока не определилась, кто же привлекает её больше.

Том похлопал широко раскрытыми глазами, дезориентированный интересом Блонди и тем простодушием, с которым она о нём говорила. Затем зажмурился и мотнул головой:

- Я не знаю… Я не мерил никогда.

- Так мы и поверили! – влезла вездесущая Бесс. – Все мужчины хотя бы раз в жизни делают это.

- Я правда никогда, - растерянно произнёс Том. Ему и мысль-то такая никогда в голову не приходила.

- Можешь встать и убрать руки? – произнесла Блонди, заранее любопытно вытянувшись вперёд.

- Может, мне трусы снять? – обретя твёрдость, спросил в ответ Том.

- Давай! – ещё больше оживившись, девушка хлопнула в ладоши.

- Блонди, где твои приличия? – пожурила подругу Изабелла.

- Давно потерялись вместе с девственностью, - заразительно посмеялась в ответ Блонди и вновь устремила взгляд на Тома.

- По-моему, просить Тома снять трусы, это слишком, - обратилась к ней Мэрилин. – Нет?

- Как сказала Бесс: мы все свои, каждая из нас спала с Оскаром, исходя из этого, мы имеем право увидеть то, что видел он, - поделилась своим логическим умозаключением Блонди.

- А мы для вас шутка? – встрял Дайон, выступая за всех мужчин. – Может, мы не хотим этого видеть.

- А вы смотрите на попу, - отмахнулась Блонди. – Она тоже весьма хороша.

Тома определённо поражала её непосредственность, но он никак не мог решить, нравится ли она ему или напрягает и пугает.

- Пожалуйста, хватит разбирать меня по частям тела и обсуждать их, - вставил он слово.

От столь обострённого интереса к своей персоне, а в особенности к отдельным её частям, он чувствовал себя неловко. Не знал, как себя вести в этой ситуации, ведь это друзья Оскара, не ответишь им резко, но и идти на поводу он не собирался.

- Давай выйдем, если ты стесняешься здесь, - не унималась Блонди, искренне не видя в своём интересе ничего зазорного или странного.

- Ты бы хотя бы подождала, пока я в туалет выйду, прежде чем тащить Тома куда-то и лезть ему в трусы, - включился в разговор Шулейман.

- Я обещаю не трогать, - подняла руки Блонди.

Даниэль всё ждал, когда подруги угомоняться, чтобы вернуться к затронутой теме, интересовавшей его, но, поняв, что ждать можно ещё долго, решил их прервать. Смущённо потерев подбородок, он заговорил:

- Том, можно мне познакомиться поближе с твоей сестрой? С Оили.

Несмотря на вседозволенность, к которой они привыкли, между друзьями существовало правило – не спать с сёстрами друг друга. Даже Шулейман его соблюдал. Почти всегда.

Том похлопал глазами и, почесав висок, ответил:

- Я не могу тебе запретить. Но лучше не пытайся. У неё с Мирандой ребёнок.

- Что?! – в унисон воскликнули девушки.

- Они не женаты, но у них общий ребёнок, этим летом родился.

О том, что самый знаменитый девственник современности всё-таки сдался и впоследствии обзавёлся ребёнком, было известно в модных кругах, но до всех сенсация пока не дошла.

- Это пиздец, - выразилась Бесс, хлопнув себя по бедру. – Ты укротил неукротимого Оскара, твоя сестра затащила в постель Миранду и родила от него. Интересно, чего ожидать от второй твоей сестры, когда она подрастёт?

- У меня ещё брат есть.

- Он же вроде не родной, нет?

- Не родной.

- Тогда не считается, - махнула рукой Бесс. - Полагаю, дело в вашей крови.

- Кими тоже заслуживает всего хорошего в этой жизни, - вступился Том за брата. – Не надо списывать его со счетов.

- Я бы поспорил, чего он заслуживает, - будто между прочим высказался Оскар.

Том выразительно и вопросительно посмотрел на него. Шулейман не был ни мстительным, ни злопамятным, но он мог бесконечно припоминать человеку его ошибку.

- В чём дело? – не поняла и заинтересовалась Мэрилин.

- В прошлом Кими вёл себя отвратительно в отношении Тома, - ответил Оскар, и Том успел похолодеть, прежде чем он добавил: - Но не будем об этом.

Том выдохнул. Мэрилин не пыталась спасти его и перевести тему, но случайно сделала это:

- Том, а сколько лет твоей маленькой сестре?

- Двенадцать.

- Она такая забавная, - Мэрилин расплылась в улыбке. – Но совсем не похожа на тебя с Оили и ваших родителей.

- Минтту похожа лицом и на папу, и на маму, - возразил Том. - Просто она коренастая и полная, а мы с Оили высокие и худые, мама с папой тоже, поэтому кажется, что она не похожа.

- Забавная девочка, - повторилась Мэрилин. – Я за ней наблюдала всё торжество – она так мило общалась с Пальтиэлем. А когда она забралась к нему на колени, это было максимально умилительно.

- Давно ли тебя начали умилять дети? – скептически спросил Даниэль.

Мэрилин вздохнула:

- Вы не поверите, но в последнее время я поняла, что очень хочу ребёнка. Дочку. Но я совсем не хочу замуж и семью. Что мне делать? – она подпёрла рукой челюсть и покрутила головой, глядя на всех.

- Донорская сперма и ЭКО тебе в помощь, - пожал плечами Шулейман.

- Это не то, - Мэрилин досадно нахмурилась. – Я хочу знать, как примерно будет выглядеть мой ребёнок. Мне нужно быть знакомой с отцом. Будешь моим донором? – она повернулась к Оскару.

- Спроси у остальных. Уверен, кто-нибудь поделиться с тобой своим добром. Скорее всего, даже напрямую.

- Остальные не подходят, - вновь нахмурившись, капризно ответила Мэрилин. – Ты лучший по всем параметрам. Я бы попросила Адама, он после тебя нравится мне больше всех, но он точно не согласится.

- Расходимся, - обратился Дайон к друзьям. – Нас списали со счетов.

Мэрилин услышала и спросила у парней:

- Если предположить без шуток, кто-нибудь из вас стал бы для меня донором? – она обвела друзей взглядом.

Парни пересмотрелись. Заговорил Люсьен:

- Наверное, я бы мог.

- Я тоже, - также высказался Чадвиг, затем задумался, нахмурился. – Хотя нет, это будет сложно и странно: этот ребёнок не будет моим, потому что я не буду участвовать в его жизни в качестве отца, но он будет мелькать в моей жизни, поскольку ты моя подруга.

Убедившись в том, что никто из друзей не готов поделиться с ней семенем, Мэрилин повернулась к Тому:

- Том?

- Извини, не знаю, в шутку ты спрашиваешь или нет, но я бы ни за что не согласился на это, - серьёзно ответил Том, покачав головой.

- Я готов тебе помочь, - подал голос Биф. – Но только напрямую и в рот.

- Спасибо, но я не хочу, чтобы мой ребёнок был дебилом, - не осталась в долгу Мэрилин.

Даниэль страдал из-за того, что очередные его отношения погибли, не успев начаться. Его не смущало наличие у Оили ребёнка. Подумаешь – денег у него предостаточно, прокормить точно сможет, каких-то принципов насчёт чужих детей не имеется. А может, оно и к лучшему, что у неё уже есть ребёнок: значит, готова к детям, и натренируется на этом, потом лучше будет воспитывать общих. Из всей компании Даниэль был единственным, кто уже лет с двадцати задумывался о семье и даже хотел завести её почти с каждой избранницей, с которой складывались серьёзные отношения. Но его проблема была в том, что выстраивать нормальные человеческие взаимоотношения с женщинами, которых хотел бы называть своими, он не умел от слова совсем. Сначала всё было хорошо, а потом без предупреждения и подготовки раскрывалась его нудная и придирчивая сторона личности и начинала планомерно колупать очередную любимую, что неизменно приводило к тому, что избранницы рано или поздно сбегали от него.

Ребёнок его не остановил бы. Но останавливало наличие в жизни Оили другого мужчины, отца этого ребёнка. Потому Даниэль смирился с тем, что о приглянувшейся девушке с очаровательно недовольным лицом придётся забыть, и заливал сердечное горе алкоголем.

Некоторое время после того, как его и части его тела наконец-то оставили в покое, Том сидел тихо, дабы не привлекать внимание. Потом выпил немного и, окинув взглядом женскую часть компании, обратился ко всем девушкам:

- Вы можете меня поцеловать?

Взгляды всех девушек удивлённо обратились к нему. Том поспешил объясниться:

- То, как вы меня встречали, подало мне идею. Я хочу сделать несколько кадров с поцелуями в щёку и следами помады.

Дамы сочли предложение интересным само по себе и возможностью повеселиться. Полезли в сумочки за помадами, чтобы подкрасить губы, которые кто салфеткой смазал, кто об бокал.

- Можете все накраситься яркой помадой? – спросил Том. Он уже принёс камеру и сейчас устанавливал и настраивал её. – Как у Мэрилин.

- Я не хочу быть в таком же цвете, - капризно наморщила нос Бесс. – И мне не идёт такой оттенок.

Она порылась в сумочке и достала одну из трёх запасных помад:

- Такая подойдёт?

Том взял тюбик, открутил крышку и, посмотрев цвет, кивнул:

- Подойдёт.

Нанеся боевую раскраску, первые две девушки, Мэрилин и Бесс, сели перед камерой по обе стороны от Тома. Камеру Том настроил на многокадровую автоматическую съёмку и, запустив пятисекундный таймер, дал команду:

- Начинаем.

Две девушки сразу припали яркими губами к его щекам, а Том изобразил театральное удивление сим моментом. В той же эмоции открыл рот и красиво прикрыл его ладонью. Рассмеялся, повернувшись к Мэрилин. Повернулся к Бесс, повинуясь её руке, разворачивающей его к себе, и получил ещё один красочный поцелуй, повыше первого. Не дожидаясь своей очереди, в кадр влезла Блонди, делая его ещё веселее. Встала за диваном позади Тома и, наклонившись, запечатлела свой поцелуй на его лбу. Тому уже не надо было притворяться, что он не готовился к происходящему; девушки отлично импровизировали и от души наслаждались съёмкой, и он тоже веселился и показывал класс в лучших традициях былых фотосессий, на которых был главной звездой, даже в толпе.

Раззадорившись, Том попросил у девушек помаду и, не выходя из кадра, позволяя камере запечатлеть и эти моменты, накрасил губы маково-алым. Выпятил губы и открыл рот буквой «о», нанося жидкий цвет, отчего ещё ярче прочертились скулы и что выглядело весьма эротично.

- У меня нет того органа, но, смотря, как ты это делаешь, я не могу не думать, что дала бы тебе в рот, - с чертями в глазах высказалась Бесс.

Том глянул на неё, но, не позволив себе смутиться, вместо ответа повернулся к ней, прикрыл глаза и вытянул напомаженные губы в обещании поцелуя. Камера поймала прекрасный кадр. К съёмке присоединилась Элла, пускай уже некуда было приткнуться – подлезла снизу. Последней подошла Изабелла. В отличие от подруг, она не стала краситься яркой помадой, нежно взяла Тома за подбородок, избегая вляпаться в отпечатки чужих губ, и, прикрыв глаза, поцеловала в переносицу, разбавляя разнузданность выдержанной неторопливостью. Её матовая постельная помада не оставила следа.

- Не боишься, что устроят групповушку, а тебя не позовут? – пихнув локтем, подкольнул Оскара Чадвиг. – Вон, как раззадорились.

- Без меня не устроят, - самодовольно ухмыльнулся в ответ Шулейман.

- Нужен ты им! Смирись – теперь у наших подруг Том главный фаворит. Мэрилин без мужика, голодная, сам понимаешь… А Бесс темпераментная…

- Да только Том сбежит при первом же посягательстве, - с усмешкой крыл Оскар шуточную попытку друга нагнести атмосферу.

Мэрилин снова развернула Тома к себе и прикоснулась губами к его губам, прихватила верхнюю. Импровизационная игра захватила, бурлила в венах. Поддавшись неосмысленному порыву, Том по-настоящему поцеловал Мэрилин. Камера беспощадно запечатлела их поцелуй.

Отстранившись через пару секунд, поняв, что сделал, Том растерянно захлопал ресницами. Посмотрел на Оскара, напарываясь на его обращённый к ним взгляд. Губы помимо воли шевельнулись в безмолвной попытке объясниться, сказать, что не хотел, не подумал, что это совсем не то, что можно подумать. После того, как один раз оступился, Том очень боялся не оправдать доверия Оскара и дать ему хотя бы повод думать, что он прав в том, что от него, Тома, не ждёт верности. Всё внутри сжалось и похолодело.

Все притихли. Чадвиг потупил взгляд. Это он ткнул засевшего в телефоне Шулеймана, чтобы посмотрел, что творит его законный супруг.

Быстро сориентировавшись, как разрядить эту напряжённую ситуацию, Мэрилин кликнула:

- Оскар, иди сюда!

Шулейман подошёл. Мэрилин потянула его на диван, усаживая рядом, и, прежде чем он успел её остановить, присосалась к губам в быстром поцелуе. У Тома глаза полезли на лоб. Что происходит? Он что, перепил и поймал бред? Да вроде бы почти не пил…

- Один-один, - улыбаясь во все тридцать два, лукаво сообщила Мэрилин, отпустив Оскара.

Таков был её план: восстановить справедливость, чтобы друг не думал о Томе плохо, и заодно показать, что всё происходящее в корне несерьёзно.

Шулейман повернулся к Тому:

- Иди сюда, - потянул его к себе. – От этой дамочки дурное послевкусие.

- Эй? – возмутилась Мэрилин, ударив его ладонью по плечу.

Оскар не обратил на неё внимания. Том не успел опомниться, как оказался вовлечён в глубокий поцелуй уже с Оскаром. По окончании поцелуя он совсем перестал понимать, что происходит. Что за лобызания всех со всеми? Камера щёлкала последние заданные кадры, сохраняя в себе всю эту вышедшую из-под контроля ситуацию.

- А меня? – подсуетился к ним Биф, обращаясь к Мэрилин.

- Поцеловать тебя? – перехватил слово Шулейман. – Извини, ты не в моём вкусе. И Том будет ревновать.

- Поздно, никуда ты от меня не уйдёшь, - оскалился Биф и потянулся к другу, угрожая засосать.

Том Оскара к парням не ревновал (почти), потому спокойно наблюдал и смеялся вместе со всеми. Поцелуй не случился, поскольку Биф проигрывал Шулейману в физических данных и только в шутку стремился поцеловать.

- А поехали в стрип? – громко предложил Дайон, когда время подползло вплотную к отметке в одиннадцать часов.

Повисло молчание, полное размышлений и обменов взглядами. С одной стороны, все были не прочь продолжить вечер где-нибудь, но, с другой, не были уверены, что Оскара в его новом статусе семейного человека уместно тащить в стриптиз-клуб, пусть даже Том будет вместе с ними.

Тома выдвинутая Дайоном идея заинтересовала, поскольку он ни разу не был в стриптиз-клубе, не довелось. После того, как Шулейман напомнил друзьям, что он женатый, а не умирающий, единогласно было решено поехать. Том сбегал в спальню переодеться, спешно придумывая, какой бы образ собрать, и вместе со всеми вышел из квартиры. Друзья-подруги поехали на такси, а Шулейман не изменил себе и как всегда сел за руль, естественно, Том поехал с ним.

Лучший стриптиз-клуб города ещё помнил их и радушно распахнул двери перед своими дорогими во всех смыслах этого слова посетителями. Девушки такой досуг одобряли, находя раздетых танцующих девиц разновидностью эстетического удовольствия, потому разнополые друзья не раз бывали и в этом заведении, и в других подобных в разных городах мира.

В зале царил царственный пурпурный полумрак. Цвет похоти. Том пил виски, поскольку коньяк ему не шёл, но ему хотелось быть наравне с остальными мужчинами. На танцовщиц толком не смотрел, отвлекался от них, а когда смотрел, то ничего нигде не ёкало. Не получалось у него увидеть в этих извивающихся девушках ничего возбуждающего: он смотрел на движения, а не на тела.

Одна из танцовщиц спустилась со сцены, прошествовала к их компании и, забравшись на вытянутый стеклянный стол, красиво разъехалась на продольный шпагат, коснувшись промежностью прохладного стекла. В её золотое бельё сунули поощрение в виде наличных.

Потанцевав перед всеми, девушка в золоте остановилась перед Шулейманом, собираясь исполнить танец у него на коленях. Оскар остановил её, поймав за талию.

- Сюда, - перенаправил танцовщицу к Тому.

Том изумлённо уставился на него. Шулейман усмехнулся:

- Разрешаю. Негоже, что ты в свои двадцать пять ещё ни разу.

Получив в качестве стимула быть старательной пару крупных купюр, танцовщица пошла отрабатывать. Оседлала Тома и начала развратный танец.

- Ну ты мазохист, - сказал Эмори, наклонившись к Оскару. – Все стараются оградить своих партнёрш/партнёров от соблазнов, а ты наоборот подталкиваешь.

Шулейман только тихо пренебрежительно усмехнулся, взглянув на друга, и повернулся обратно к Тому. Том не реагировал на действия стриптизёрши должным образом, сидел с большими глазами и без тени расслабленности на лице.

- Удвою, если ему понравится! – весело сказал Оскар и в подтверждение своих слов хлопнул на стол деньги.

Танцовщица расстаралась так, что равнодушным мог остаться разве что труп. Когда она наконец с него встала, ошеломлённый её выкрутасами Том сдул с лица волосы.

- Молодец, - сказал Шулейман и подал танцовщице обещанные деньги. – А теперь позови вон ту свою подружку, - он указал в противоположный конец зала, где на дальней танцевальной площадке выступала белокожая красно-рыжая девушка, - и посади её сюда, - он перевёл руку к Даниэлю.

- Ты всех сегодня угощаешь или только избранных? – хохотнул Биф, вытягиваясь к нему.

Уговорив три порции виски, Том вслух вспомнил о своих финских корнях и заказал водки. Учил всех её пить – вернее, учил Изабеллу, которая всегда предпочитала вино, а из крепкого коньяк или виски, а сейчас захотела попробовать, заразившись энтузиазмом, с которым Том говорил и пил беленькую.

- Чем её закусывают? – стараясь сохранить лицо, немного сдавленно спросила Из, испив первую рюмку горького напитка.

- Ничем, - пожал плечами Том, - такова традиция. Обычно в Финляндии пьют водку с разными добавками, её можно и не закусывать, но в моей семье предпочитают обычную, - объяснил он свой выбор напитка.

Выпив вторую рюмку, Том махнул официанту, который практически не отходил от их компании:

- Принесите, пожалуйста, водку… - он покрутил кистью в воздухе и ткнул пальцем в небо, - с клюквой. И с манго. Тебе должна понравиться с манго, - сказал Изабелле.

После этого была водка с мандарином, лаймом, кокосом, грейпфрутом… На пару испробовали едва не весь вкусовой ряд. Только водки со вкусом дёгтя, своеобразной финской придумки, в баре клуба не нашлось. Ещё в начале водочного марафона Том ушёл к Изабелле, которая сидела на краю, потому Шулейману не бросалось в глаза, как самозабвенно Том пьёт, а специально Оскар, отвлечённый на общение с друзьями, за ним не следил.

Потом Том спросил у официанта, есть ли у них граппа. Граппа была, принесли сразу бутылку.

- А она вкусная? – вытянулась к Тому Мэрилин.

- Да. На мой взгляд, гораздо вкуснее других крепких алкогольных напитков и идёт намного мягче.

- Тогда делись!

Мэрилин протянула свой пустой бокал, но затем покрутила головой и кликнула:

- Официант! Ещё одну рюмку для граппы.

Официант быстро исполнил требование. Том разлил граппу по рюмкам для Мэрилин и Изабеллы и поднял свою.

- Том, - Изабелла положила ладонь ему на руку, - можешь сделать мне фотосессию?

- Сейчас? – удивился Том.

- Нет. Договоримся, когда будет удобно. Я хочу съёмку с машиной. Или с мотоциклом, - понизив голос до заговорщического шёпота и наклонившись к уху Тома, добавила Изабелла.

- Почему шёпотом? – также тихо спросил в ответ Том.

- Потом расскажу.

Бесс поднялась на сцену и потеснила танцовщицу от шеста:

- Погуляй.

Мужская часть компании одобрительно загудела и поддержала подругу хлопками в ладоши. Том несколько минут смотрел на извивающуюся на сцене Бесс и, залпом допив виски, к которому вернулся после граппы, тоже поднялся на сцену. Подошёл ко второму шесту, возле которого сейчас никто не танцевал.

Том взялся за стальную конструкцию, провёл по ней ладонью и, схватившись за шест обеими руками, прокрутился вокруг него, в движении поворачиваясь к нему спиной и прижимаясь. Теперь заголосили девушки.

Но танцевать на пилоне престало на каблуках, Том вспомнил об этом. Огляделся и остановил взгляд на танцовщице с отнюдь не миниатюрными ступнями, подошёл к ней и попросил туфли. Девушка не рискнула отказывать человеку, отошедшему от компании Шулеймана, и отдала обувь.

Туфли были сорок первого размера, малы, но Тому и в более жмущей обуви приходилось выступать, ничем не выдавая своего неудобства. Он влез в вызывающие лодочки на восемнадцатисантиметровом каблуке, по бокам украшенные камнями, и вернулся к шесту. Ухватился за него и провернулся по кругу, прогибаясь вперёд, вниз. Прижался спиной и сполз на корточки. Взялся выше и крепче и рывком оторвался от пола, захватив шест согнутой ногой и прокручиваясь вокруг него, съезжая.

Сила, которой у мужчины в любом случае будет больше, чем у среднестатистической женщины, и потрясающая гибкость вкупе с небольшим весом и умением контролировать каждую мышцу тела давали Тому преимущество в танце. Мужская часть компании тоже не осталась равнодушной, загудела.

- Сучка! – беззлобно наехала на него Бесс. – Не отбирай у меня минуту славы!

Том адресовал ей очаровательную улыбку и продолжил выступление. Он не вытворял акробатических номеров с переворачиванием вниз головой, даже в опьянении понимая, что это опасно. Но показывал красивую и местами сложную слаженную технику и удивительно удачно приземлялся и вставал на чудовищные каблуки. Как будто всю жизнь ходил и танцевал в такой обуви.

Съехал на корточки, развёл бёдра на сто восемьдесят градусов и резко захлопнул. Было слышно, как стукнули друг о друга колени, что производило эффект. Поднялся, резко нагнулся, взмахнув волосами, расставив ноги циркулем, и выпрямился. Крутя бёдрами, медленно ведя ладонью вверх по торсу, поднял на себе кофту, лишь чуть-чуть оголив грудь, и отпустил.

- Если бы он не был твоим, я бы не посмотрел, что парень, - выдал разгорячённый алкоголем и шоу Биф. – Настоящая куколка!

Шулейман доверительно наклонился к нему и пугающе дружелюбно произнёс:

- Чтобы я этого больше не слышал.

Улыбка стекла с лица Бифа, он сел ровно и перестал пялиться на Тома горящими глазами, опустив взгляд в свой бокал. Поняв, что на неё никто не обращает внимания, а все взгляды прикованы к Тому, Бесс вернулась на своё место на длинном диване. К шоу на сцене присоединились Дайон, Чадвиг и Эмори, а за ними поднялись Даниэль, Кристоф и Люсиан, теснясь на узкой для такой толпы площадке. Они окружили Тома, кто-то пританцовывал, кто-то нет, дотрагивались до него распалённым многоруким существом.

Сначала Том старался не обращать внимания, но ему стремительно становилось не по себе. Слишком много чужих рук тянутся к нему и касаются, слишком… Пускай в действиях парней не было ничего интимного, они касались только его спины и рук. Это вступило в реакцию с прошлым, с теми моментами, когда его тоже трогали без спроса чужие руки, две, четыре, шесть, восемь рук, и он был беспомощен что-либо изменить.

Том остановился, непроизвольно напрягшись, растеряв всю удаль и огонь в глазах. Растерянно посмотрел на Оскара, прося помощи и ответа, что ему делать. Не будь здесь Шулеймана, он бы отстоял перед наглецами свои границы, но при Оскаре Том всегда был немного слабее и оглядывался на него.

Поймав его взгляд, Шулейман поднялся со своего места, взобрался на сцену и без единого слова закинул Тома на плечо.

- Если зарядишь мне куда-нибудь каблуком, - негромко предупредил Оскар, - брошу и не посмотрю, что головой вниз.

Том понятливо обвис на нём, только руками придержался. Сгрузив свою ношу на диван, Шулейман сел рядом и обнял Тома одной рукой, прижал к себе боком, показывая всем – моё, а Тому, что он под защитой. Том и так не боялся, но благодарно ткнулся носом Оскару в плечо, затем поднял голову и поцеловал в шею, просто прикоснулся губами.

- Том, извини, - за всех, но в первую очередь за себя извинился Даниэль. – Кажется, мы что-то не то сделали.

- Оскар, ты же понимаешь, что мы ничего такого не имели в виду? – подняв руки, обратился Дайон к Шулейману.

- Понимаю, - кивнул тот. – Но больше не трогайте Тома. Ему это не нравится. Мне тоже.

- Вы в самом деле перегнули палку, - взяла слово Мэрилин, обращаясь к мужчинам. – Мне бы тоже не понравилось, если бы моего парня облапали.

- А меня, свободную, никто не удостоил вниманием, - залпом допив коньяк, посетовала Бесс.

- Я уже говорил, в чём твоя проблема.

- Шулейман, я же и ударить могу.

- Я тоже.

Том посмеялся с перепалки закадычных друзей, слушал их разговоры и снова чувствовал себя прекрасно и уютно. Но через полчаса случилось то, что разбило непринуждённую обстановку надвое, и общее веселье двумя потоками потекло мимо него, не касаясь. Том обвёл просторное помещение взглядом и замер, наткнувшись на одну точку, зацепившую крюками под кожу и приковавшую к себе. Сжал в руке бокал, из которого было уже не отпить. У входа в зал стоял – Эванес. Он оглядел зал и, увидев их компанию, уверенно направился к ним.

Слишком поздно. Его ещё кто-то заметил, Том даже не понял – кто. Рука взметнулась в воздух, женский голос поприветствовал по имени. Теперь все увидели отбившегося от компании члена их тусовки, которого по-прежнему считали другом. Его были рады видеть, а Том мгновенно протрезвел.

- Эванес! Сколько лет!

- Привет, Бесс. Я тоже скучал.

- Привет!

- Привет, привет, привет…

Поздоровавшись со всеми друзьями-подругами, Эванес, не дожидаясь приглашения, сам себя пригласил присоединиться к ним. Занял свободное кресло цвета спелой черешни, как и вся мягкая мебель в этой части клуба. Почти напротив Тома с Оскаром.

Том сглотнул. На него нахлынули, обжигая, воспоминания о том, что с ним делал крашенный ублюдок: как бил по лицу, говорил отвратительные вещи, насиловал, душил…

Эванес остановил взгляд на Томе и Оскаре и, как будто ничего не было, как будто они не стали заклятыми врагами, со сладкой улыбкой протянул руку:

- Привет, Оскар. Давно не виделись.

Шулейман помедлил всего мгновение и ответил на рукопожатие, но не стал изображать большую радость от встречи.

- Да, давненько. Не ожидал тебя встретить.

- Эванес, откуда ты здесь? – в недоумении всплеснула руками Блонди.

- Случайно зашёл. Проезжал мимо и решил заглянуть, навестить это место – и очень удачно, - улыбнулся Эванес подруге и всем остальным.

Оскар ни на секунду не поверил, что бывший друг оказался здесь случайно. Том тоже не поверил. Договорив с подругой, Эванес перевёл к нему взгляд:

- Том. - Своё имя в его оскаленных в улыбке устах причинило боль. - Тебя я тоже рад видеть. Здравствуй, - непринуждённо и дружелюбно произнёс блондин и через паузу, в которую вгрызался зрачками в зрачки, протянул через стол руку.

Не ответив и не шевелясь, Том посмотрел на его ладонь, словно на готовящуюся к прыжку кобру.

- Помню, - добавил блондин, - у тебя были проблемы с прикосновениями, ты боялся любого контакта. Но сейчас-то можешь пожать мне руку?

Издевается, ублюдок. Сделав над собой усилие, Том протянул руку в ответ, сцепляя ладони в рукопожатии, не позволив никому увидеть, в какой тугой узел сплелось всё у него внутри. Блондин подал ему правую руку, с ней Том был знаком слишком близко: слишком глубоко, больно, унизительно.

- Привет, - произнёс Том ответное приветствие. – Я тоже рад тебя видеть.

Эванес улыбнулся-ухмыльнулся, не обнажая зубов, на секунду сжал ладонь Тома крепче, почти больно, смотря в глаза и давая понять, что он тоже помнит, чего не мог понять больше никто. Отпустив руку Тома, Эванес скользнул взглядом по его ногам, до сих пор обутых в вызывающие телесные лодочки, и весело произнёс:

- О, будет шоу?

- Нет, ты всё пропустил, - ответила вместо Тома Бесс, не представляя, какая игра на самом деле ведётся.

- Жаль, - с улыбкой проговорил блондин, неотрывно смотря в глаза. – Я бы посмотрел. Ты просто создан для таких танцев, - он скользнул взглядом от лица Тома до стоп.

Том не видел ничего зазорного ни в обуви на каблуке, ни в своём танце у шеста, но от его вроде бы безобидных комментариев, от его взгляда по телу чувствовал себя гадко, грязно. Только шлюхи танцуют у пилона, есть такой стереотип.

«Шлюха»…

«Сучка»…

«Куколка»…

Воспоминания с голосом Эванеса, насмешливым и ядовитым. Том позволил себе закрыть глаза, отгораживаясь веками от памяти, но всего на секунду. Открыв глаза, отвернувшись от крашеного ублюдка, он позвал танцовщицу, у которой позаимствовал туфли. Вернул девушке телесные лодочки и забрал любезно принесённые ею свои ботинки.

- Эванес, - прикурив и выпустив дым в сторону, обратилась к другу Бесс, - меня – и, думаю, не одну меня – очень интересует один вопрос. Что у тебя случилось, почему ты вдруг решил полностью свернуться?

- Да, - подхватила Мэрилин, - расскажи. У меня был полный шок, когда я услышала эту новость, я даже подавилась и с тех пор гадаю, как ты до этого додумался.

Оскар был уверен, что бывший друг не захочет раскрывать правду, поскольку она выставит его в истинном неприглядном свете, и оказался прав. Эванес улыбнулся, ничем не выдавая того, что ушёл с арены недобровольно, виновник чего сейчас сидит среди них.

- Это совершенно неинтересная история, - покачал он головой, всем показывая, что речь идёт о чём-то скучном, не заслуживающим обсуждения. – Давайте не будем тратить время и портить вечер скукотой?

Хороший актёр, никто не уличил его в притворстве. Но Мэрилин настояла:

- Расскажи. Скажи хотя бы, у тебя что-то случилось, поэтому ты ушёл?

Эванес коротко посмеялся и сказал в ответ:

- Мэри, дорогая, что такого могло случиться, чтобы сбить меня? Я сам решил завязать с делами, вот и вся история.

Друзья-подруги покивали, поверили. Только Изабелла не спешила верить, что всё так просто, но и не сказала ничего.

Оскару тоже было не до смеха, и он в кой-то веки не мог чувствовать себя расслабленно. Не только из-за Тома, из-за того, что ему приходится сидеть лицом к лицу со своим насильником. Эванес вполне мог явиться сюда с целью – отомстить. Он всегда был трусом, и совершать нападение в общественном месте рискованно и глупо. Но человек, у которого отняли самое дорогое, которого загнали в угол, способен на всё.

У Эванеса были больные глаза… И речь не о гриппе. Такие бывают у психически нестабильных или людей под сильным кайфом.

Шулейман не знал, что ему делать. Он был безоружен и беззащитен. Его охрана на улице, они не смогут защитить, а на охрану клуба тоже не приходится рассчитывать, они попросту не успеют добежать, если бывший друг вдруг начнёт действовать. Оскар не боялся, но пребывал в близком к страху состоянии – состоянии напряжённой подвешенности, когда не контролируешь ситуацию и обоснованно ждёшь чего-то плохого.

Том думал примерно о том же самом. Не смотрел на Оскара, но по воздуху уловил его настроение. Перебрался к нему на колени. Игриво ластился, а на самом деле – прикрывал Оскара собой, чтобы Эванесу было сложнее попасть, если в его больной голове есть такой план. И из такого положения есть шанс отбить атаку: выбить из рук пистолет, если ублюдок его выхватит. Ноги у него длинные, махать ими умеет прицельно.

Том взял свой бокал, но не сделал и глотка и поставил его на колено. Виски можно будет плеснуть в глаза, чтобы ослепить и дезориентировать. Том скользнул взглядом по столу, отметил про себя бутылку с остатками граппы, что стояла в пределах его досягаемости. Бутылкой можно воспользоваться после виски, чтобы оглушить.

В голове Тома не включался инстинкт самосохранения вопреки тому, что согласно всем планам фактически лез на линию предполагаемого огня. Плевать, у него девять жизнь, с ним всё будет в порядке, за себя побоится как-нибудь в другой раз. Главное – не позволить крашеному ублюдку добраться до Оскара.

- Раз и ты, и Оскар здесь, может, наконец-то откроете секрет, что произошло? – обратилась к парням Мэрилин. – Почему вы резко перестали общаться? Мы сколько лет ломаем голову над этим вопросом! Но спрашивать у одного из вас неудобно, а поймать двоих одновременно было невозможно.

Шулейман взглянул на бывшего друга, прежде чем ответить:

- Наши пути разошлись, так бывает, - пожал он плечами. – Пять лет назад Эванес уже вплотную готовился к тому, чтобы занять папино место, стал весь из себя такой деловой, а я в то время ещё вовсю веселился и ничего другого не хотел. Вот и получилось, что дружба закончилась, лишившись основы в виде общих интересов.

- Тома не поделили? – хитро улыбнулась Элла, не к месту вбросив предположение.

- Ты нас раскусила, - посмеявшись, ответил Эванес.

- Подождите! – вклинился в разговор осенённый Эмори. – Я что-то такое помню: незадолго до того, как вы прекратили общение, мы играли в клубе в покер, и ты, Эванес, говорил, что хочешь Тома. Только не знаю, чем у вас закончился разговор, я ушёл из-за стола раньше.

- Да, хотел, - неожиданно для Оскара подтвердил Эванес слова друга. – Но я оказался недостаточно хорош для Тома. Я не мог предложить ему ничего, кроме перепиха, а он не такой.

Каждое его сочащееся патокой слово было для Тома порцией помоев, выливающихся на голову. Но он абстрагировался от того, что говорит Эванес, и следил за его движениями, чтобы не пропустить момент.

Через два часа, решив, что если Эванес до сих пор ничего не сделал, то и не сделает, Том позволил себе отлучиться в туалет. Выйдя из кабинки, увидел его. Блондин что-то сказал, но Том не разобрал, потому что влетевшие в уши слова выбил из головы оглушительный удар. Том свалился на пол, инстинктивно зажмурившись, зажав ладонью онемевшую, пульсирующую болью щёку и разбитый уголок рта.

Второй раз Эванес ударить не успел: распахнулась дверь. Шулейман налетел всей массой, зверем, вцепившись бывшему другу в грудки и притискивая его к стене. Челюсти плотно сжаты, взгляд тяжёлый, давящий, в упор из-под напряжённых бровей, крылья носа раздуваются.

- Что, будешь как настоящий рыцарь бить мне морду за свою шлюшку? – усмехнулся, оскалился Эванес, сверкая шалыми глазами.

Правильно Шулейман поставил бывшему другу диагноз. От него совсем не пахло спиртным, но и в трезвом уме он не был.

«Шлюшка, шлюшка…» - отозвались слова ублюдка в сознании Тома, но он заставил эхо в голове заткнуться, не позволяя себе раскиснуть здесь и сейчас.

Оскар не повёлся на провокацию и произнёс:

- Предупреждаю в последний раз: чтобы я больше никогда не видел тебя рядом с Томом.

- Не боишься мне угрожать? – уголком рта криво усмехнулся Эванес, также смотря в глаза.

- Предупреждаю в последний раз, - проигнорировав и этот выпад, чётко, сухо повторил Шулейман.

Оставшийся сидеть на полу Том завертел головой, хаотично ища взглядом, что можно использовать в качестве оружия, если начнётся драка. Но драка не случилась.

- Сейчас ты выйдешь отсюда и уйдёшь через чёрный ход, если не хочешь ещё и друзей лишиться, - произнёс Оскар всё тем же ровным, раздавливающим тоном.

В конце концов Эванес дрогнул, первым опустил взгляд, сдавая схватку. Оскар отпустил его и отошёл в сторону, открывая дорогу к двери, но не сводил с бывшего друга взгляда. Даже царю зверей нельзя поворачиваться спиной к гиенам.

Обернувшись на пороге, блондин вышел за дверь. Вечер, давно перетёкший в ночь, был окончен.

Шулейман написал охране, чтобы подъехали к главному входу, они с Томом поедут с ними. Он не мог быть уверен, что всё произошедшее не является частью плана Эванеса, потому предпочёл перестраховаться. Видимо, паранойя передаётся по наследству в комплекте с местом главного.

В машине Том почувствовал себя нехорошо. На половине пути, ощущая неприятные, предвещающие спазмы в животе, он попросил:

- Остановите, пожалуйста, мне надо выйти.

Оскар внимательно взглянул на него и подтвердил команду:

- Останови.

Выйдя из автомобиля, Том отошёл на пару метров. Дышал ртом, тщетно пытаясь унять тошноту. Шулейман тоже покинул машину и подошёл к нему сзади.

- Оскар, пожалуйста, иди в машину. Я не хочу, чтобы ты это видел…

Оскар проигнорировал просьбу и положил ладонь ему на плечо:

- Нагнись. Так будет легче.

Том сглотнул, уже ощущая во рту горько-кислый привкус подступающей к горлу рвоты, всей душой не желая представать пред Оскаром в таком отвратительном виде, но послушался. Через две секунды по пищеводу ударил сильный спазм, и его с характерными звуками вырвало.

Шулейман не проявлял ни брезгливости, ни жалости, собрал ему волосы, чтобы не завесили лицо, и поддерживал под живот, чтобы не упал. И чувствовал что-то странное на своей правой ладони, запутанной в кудрях.

Когда Том разогнулся, оттирая разбитые губы от слюны и содержимого желудка, Оскар посмотрел на свою перепачканную в крови ладонь. Падая, Том ударился головой об острый край умывальников, вмонтированных в монолитный каменный блок, но совсем не чувствовал боли. Затылок будто онемел.

- Сейчас поедем в больницу, - сказал Шулейман.

Том поднял к нему взгляд, ответил сипло:

- Я не настолько хилый, чтобы от одного удара получить сотрясение. Я просто перепил и намешал.

- У тебя голова разбита, - Шулейман повернул к нему испачканную ладонь.

Том тронул затылок и заторможенно посмотрел на пальцы, лоснящиеся свежей, тёплой кровью.

В клинике Тома зашили, обследовали, но посоветовали повторить обследование назавтра, так как состояние алкогольного опьянения смазывает диагностически важные симптомы. Варианта было два: поехать домой и вернуться утром, которое уже практически наступило, так как время шло к четырём утра; или остаться на ночь в клинике. Оскар за двоих выбрал второй вариант.

В палате Шулейман окинул взглядом кровать, на которую сел Том, просторную, но все же некомфортную для двоих, и сказал:

- Принесите вторую кровать.

- Месье Шулейман, у нас есть прекрасные апартаменты для проживания родственников пациентов, - вкрадчиво попыталась отговорить его молодая доктор.

Оскар смерил её взглядом и, не удостоив ответом, обратился к своей охране:

- Принесите кровать.

Кровать принесли, поставили к первой. К семи утра, когда за окнами едва брезжил рассвет, заливая палату бледным маревом, не убивающим темноту, Тому снова стало плохо. Он успел проснуться, но не встать, и его вывернуло прямо в постель и на лежащего рядом Оскара. Шулейман тоже подскочил:

- Твою ж!..

Оскар не закончил ругательство, вместо этого включил свет и вызвал медсестру и доктора. Тома пересадили в кресло, обступили медики; оперативно сменили постельное бельё, всё вылизали, даже запаха рвоты не осталось. Том сонливо старался прикрыться, поскольку докторов интересовала его голова, а не тело, нечего его демонстрировать, а на нём были надеты одни лишь трусы. Оскар же наблюдал со стороны и не мог не думать о том, что однажды удар по голове спровоцировал переключение личности. Может ли новая травма спровоцировать повторный раскол?

В кровать Шулейман больше не вернулся, расхотелось спать. В половине восьмого он мерил шагами пустую курилку, думая всё о том же: только бы обошлось – в противном случае он превратит жизнь бывшего друга в ад.

Глава 11

Логика злобно прислушаться просит к совету

Доверить тебя сумасшедшему чёрному ветру.

Бросай эту дуру!

Есть шанс спасти шкуру свою, у неё же их нет.

Но я никогда тебя не отпущу.

ЛСП, Никогда©

Седеющий доктор занял стул у кровати и обратился к пациенту, который был слишком важен, чтобы доверять его молодому специалисту, потому его передали ему.

- Как вы себя чувствуете, месье Каулиц?

У Тома диагностировали сотрясение мозга лёгкой степени. При такой травме не полагалась обязательная госпитализация, но с одобрения Оскара его оставили в клинике. Самого Тома не спрашивали, чего он хочет, а он и не рвался решать. Больница так больница, она ему как второй дом, нелюбимый, но хорошо знакомый.

- Тошнит. Не могу ничего есть, - немногословно ответил Том.

Доктор сделал пометку. Третий день одно и то же. Состояние Тома можно было назвать удовлетворительным, травма не беспокоила его, даже голова не болела. Но он не мог принимать пищу: всё съеденное не удерживалось в желудке и выходило обратно максимум через пять минут, что не могло не отразиться на его внешнем виде. Том похудел и осунулся, под глазами залегли тени; через не успевший полностью вымыться загар проступила привычная бледность с нездоровым оттенком. На фоне бескровной кожи особенно ярко выделялся длинный чернеющий кровоподтёк, протянувшийся от левого уголка рта до скулы, прочертивший траекторию удара.

- Вас тошнит сейчас? – задал новый вопрос эскулап, надеясь получить хоть какую-нибудь информацию, от которой можно будет оттолкнуться.

Том отрицательно покачал головой. Доктор незадачливо и задумчиво постучал колпачком ручки по раскрытому блокноту. Тошнота и рвота обычное явление при сотрясении мозга, в том числе лёгкой степени тяжести, но – они никак не связаны с приёмами пищи и обычно проходят на вторые сутки после получения травмы. Проявляющийся у Тома симптом не вписывался в клиническую картину его травмы, что сбивало с толку. Доктор очень хотел разобраться, что с ним – не только потому, что он супруг самого Оскара Шулеймана, а по той причине, что является профессионалом, приверженным своему делу всем сердцем, от которого ещё никто не уходил недолеченным. Но с прояснением ситуации возникали проблемы, поскольку у него на руках был только нетипичный симптом и ничего больше.

- Вы испытываете головокружение? – не теряя надежды, продолжил задавать уточняющие вопросы доктор.

Том вновь отрицательно покачал головой, но и словами ответил:

- Нет. Я в целом хорошо себя чувствую. Только от еды тошнит.

Шулейман присутствовал на каждом опросе и осмотре и сейчас тоже находился в палате. Не вмешивался, слушал, наблюдал и также пытался выстроить у себя в голове картину проблемы. Ему было проще это сделать, так как, в отличие от доктора Колло, ему был известен весь анамнез Тома. Кое с чем в истории болезни Тома нынешняя необъяснимая рвота как раз пересекалась: примерно два с половиной года назад, во время недолгого добровольного нахождения в клинике, Тому тоже было плохо без объяснимой причины, в том числе его рвало. Только в прошлом Тома рвало не от еды, а от лекарств, и, как он объяснил, тому виной был Джерри, то есть психика воздействовала на тело. Оскар не находил очевидной связи между этими двумя эпизодами, но не сбрасывал со счетов возможность её существования и не забывал тот опыт.

Доктор проверил рефлексы, реакцию. Том был немного заторможен, но после травмы головы такое состояние совершенно нормально.

- Проверьте зрачки, - вдруг сказал Оскар, вспомнив об одном важном диагностическом моменте.

- Зрачковый рефлекс? – обернувшись к нему, уточнил доктор.

- Размер зрачков. Рефлекс тоже.

Шулейман подошёл и встал за спиной доктора, вглядывающегося в глаза Тома. Том перевёл взгляд от мужчины к лицу Оскара. Понял, о чём тот думает, и качнул головой: «это не оно». Не может быть. Доктор Колло заметил их немой разговор и, нахмурившись, обернулся к Оскару:

- Месье Шулейман, вам что-то известно?

- Я знаю его более семи лет, четыре из которых мы живём вместе, разумеется, мне известно намного больше вашего, - веско ответил Оскар.

После осмотра Шулейман вышел вслед за доктором и, сложив руки на груди, поинтересовался:

- Какие у вас есть предположения касательно состояния Тома?

Доктор мельком заглянул в свои записи, которые ровным счётом ничего не давали, и ответил:

- Желудок. Или психосоматика.

Он хотел объяснить свои гипотезы, но Оскар его остановил:

- Я тоже доктор, я вас понял.

В первую очередь медики исключили органическое поражение мозга – при первой КТ и при повторной. Теперь же доктор Колло решил искать причину тошноты в других местах, прежде всего непосредственно в желудке, и отправил Тома на гастроскопию. Тома не обрадовала перспектива глотать зонд, когда его и так тошнит от всего, что попадает в желудок, но он не стал спорить и торговаться с врачом и послушно пошёл на неприятную процедуру.

Исследование показало, что желудок у Тома здоровый, даже гастрита нет, что в современном мире большая редкость. Минус одна гипотеза, которая выглядела самой правдоподобной. После гастроскопии провели УЗИ брюшной полости, так как та же желчекаменная болезнь может провоцировать рвоту. Аппаратуру привезли в палату, чтобы не нарушать постельный режим пациента. Том смотрел на приходящих к нему медиков, без разговоров ложился так, как ему говорили, и после каждой попытки поесть склонялся над унитазом.

Нормальный постельный режим у Тома не получался. Оскар отругал его и велел санитарам принести какую-нибудь ёмкость для рвоты, чтобы Тому не нужно было подрываться с кровати, но он машинально продолжал бежать в туалет.

Шулейман наклонился к Тому и перебрал его спутанные волосы:

- Плохо?

Положив руки на сиденье, Том поднял голову от унитаза:

- У меня уже горло болит, - поделился смиренным, осипшим голосом и повернулся к Оскару.

Присев рядом, Шулейман положил ладонь на его шею, прощупывая горло. Том ойкнул и покривился:

- Больно.

- Ничего удивительного, горло воспаленно, - заключил Оскар. – Рот открой.

Том смутился, вспыхнув глазами, прикрыл рот ладонью и из-за неё сказал:

- Меня только что вырвало. Дай я хоть зубы почищу.

- Тебя уже вырвало на меня, мне ничего не страшно, - непоколебимо отвечал Шулейман. – Открывай.

- Что ты там хочешь увидеть? – Том продолжал говорить из-за руки. – Ты организовал мне лучших врачей, не обязательно ещё и самому меня осматривать.

- Ты снова со мной споришь, у тебя что, в больницах такой рефлекс?

Том не ответил и не открыл рот, ускользнул в сторону раковины, намереваясь почистить зубы или хотя бы прополоскать рот, а потом всё-таки исполнить требование. Но, поднявшись на ноги, он ощутил головокружение. Опёрся на раковину, склонив голову и закрыв глаза, пережидая дурноту.

Шулейман всё понял и, тоже поднявшись, безапелляционно скомандовал:

- В кровать. Быстро.

- Я просто резко встал, уже прошло, - заверил его Том и потянулся за зубной щёткой.

- Какая часть словосочетания «постельный режим» тебе непонятна? – Шулейман подошёл к нему и сложил руки на груди.

- Всё понятно. Но он не означает, что я могу не чистить зубы и не мыться.

- Это как раз тот самый случай, когда ты можешь с чистой совестью этого не делать.

Подумав, Том всё же ограничился полосканием и под чутким руководством своего личного доктора вернулся в постель.

- Оскар, где моя расчёска?

- Поумерь активность.

- У меня на голове гнездо.

- У тебя на голове швы, - отрезал Оскар. – Не надо тебе пока расчёсываться, заденешь.

Том проглотил желание привести себя в порядок и не попросил причесать его, посчитав это излишней наглостью. В животе голодно заурчало, свело от сосущей пустоты. Он хотел есть. Очень хотел, но не мог. От того и голова кружилась – от голода. Мимолётно поморщившись от этого неприятного чувства, Том взялся за живот.

Шулейман слышал урчание, внимательно проследил его движение и выражающую страдание мимику и сказал:

- Надо будет попробовать что-то совсем жидкое. Например, сок или молоко.

Том кивнул, соглашаясь с его идеей, и попросил:

- Можешь принести воды? Хочу пить.

Вода была единственным, что не отторгал организм Тома, только ею он и спасался, перебивая голод. Оскар перенаправил просьбу медсестре, которая через три минуты вошла в палату с бутылкой.

Исключив все возможные физиологические причины загадочного состояния пациента, доктор Колло обратился к другой области, но в этом ему была необходима помощь. Он обратился за информацией к Оскару:

- Месье Шулейман, вы можете рассказать мне о Томе?

Оскар вопросительно кивнул:

- Что вас интересует?

- Его анамнез. Скажите, Том когда-либо страдал от расстройств пищевого поведения?

- У него всегда был прекрасный аппетит, за троих ест, бывало, даже до рвоты.

Заметив интерес в глазах доктора, Шулейман покачал головой:

- Булимия здесь не при чём. Причина переедания была в другом.

- Вы говорите в прошедшем времени. Я так понял, причина устранена?

- Да, - подтвердил Оскар.

Доктор Колло задал следующий вопрос:

- У Тома есть какие-нибудь психические расстройства? Может быть, были?

Оскар понимал, почему мужчина спрашивает, потому не отнёсся к его вопросу предвзято. Психические расстройства являются фактором риска при травмах головы.

- Были, - ответил он. – У него было диссоциативное расстройство идентичности.

Доктор Колло не показал того, но его немало удивил озвученный диагноз. Он мог предположить у Тома невроз, дисморфофобию или даже маниакально-депрессивный психоз, то, что часто встречается у творческих людей, богемы, и что не помешало бы Тому войти в самое высшее общество, но никак не столь тяжёлое и неоднозначное расстройство, как расщепление личности.

- Но сейчас расстройства нет, - закончил Шулейман.

- Вы уверены? Диссоциативное расстройство идентичности весьма коварно.

«Мне ли не знать», - усмехнулся про себя Оскар и сказал в ответ:

- Нельзя быть уверенным на сто процентов, когда речь идёт о психике. Но на девяносто девять процентов я уверен, что Том здоров и расстройство не вернётся.

Он почесал нос и спросил:

- Вы думаете, дело в психике? - сам так думал.

- Все физиологические причины исключены, - как есть ответил доктор. – Остаётся только область психики. Также, полагаю, проблема может заключаться в психологической области.

- В психологической? – переспросил Шулейман и повторил: – У Тома никогда не было проблем с едой, скорее, наоборот. Были проблемы с принятием себя, что в теории могло бы вызвать рвоту, но они уже искоренены.

- Пройдёмте в мой кабинет, - сказал доктор Колло, указав рукой вперёд по коридору, не спеша сразу раскрывать свои идеи.

Они прошли в кабинет, что располагался в конце этажа. Доктор Колло повесил свой халат на спинку стула и, сев за стол, жестом пригласил Шулеймана в кресло напротив. Когда Оскар сел, мужчина заговорил:

- Я заметил на лице Тома следы побоев – поправьте меня, если я ошибаюсь.

- Всё верно, - подтвердил Шулейман.

Доктор кивнул и спросил:

- Они как-то связаны с травмой головы?

- Да. Его ударили по лицу, из-за чего он упал и ударился головой.

Оскар пока не понимал, к чему ведёт доктор, какую ниточку пытается распутать, но отвечал честно.

- Тот человек, который бил, он знаком Тому? – задал вопрос мужчина.

- Да.

- В каких они состоят отношениях?

- В очень плохих, если вообще уместно говорить о каких-либо отношениях между ними.

- Вы расскажете мне подробнее?

Шулейман выдержал паузу, постучал пальцем по столу и перевёл взгляд к лицу эскулапа:

- Надеюсь, вы помните о принципе конфиденциальности?

- Если я открою рот, то в любом случае пожалею, - усмехнулся доктор, выдерживая взгляд Шулеймана. Это был самый лучший ответ.

Удовлетворённо кивнув, Оскар рассказал:

- Этот человек – мой бывший лучший друг. Том знаком с ним с две тысячи шестнадцатого года, но они встречались всего несколько раз. В феврале текущего года он похитил Тома и неоднократно изнасиловал.

- Том оправился после этого эпизода?

- Да. В том числе он проходил реабилитацию со специалистом-психотерапевтом.

- После этого Том не встречался с тем человеком?

- Нет.

- А в день получения травмы они встретились, и он набросился на Тома?

- К чему вы клоните? – спросил в ответ Оскар. Его начинал раздражать этот опрос из пустого в порожнее.

- Ответьте, пожалуйста. Позже я всё вам объясню.

Шулейман шумно вздохнул и проговорил:

- Да, в день получения травмы они встретились, и тот человек набросился на Тома. По факту был только один удар, который и сбил Тома с ног, потом вмешался я.

Доктор улыбнулся уголком рта и сказал:

- Полагаю, у нас есть возможная причина.

Оскар вопросительно выгнул бровь, мужчина пояснил:

- Каждая жертва изнасилования винит себя за слабость, за то, что не смогла дать отпор, у мужчин это особенно выражено. Том справился с последствиями травмы, нанесённой сексуальным насилием, но тут они встретились, и этот человек снова применил силу и снова оказался сильнее. Жертве, преодолевшей статус жертвы, психологически сложно такое принять, оно наносит удар по внутренней картине реальности, в которой она не слаба, а значит, не должна бояться. Вероятно, тот факт, что агрессор снова применил насилие, а сам

Шулейман выглядел поражённым. Чего он только ни передумал, но смотрел в сторону психиатрии, основываясь на предыдущем опыте, а о том, что предложил доктор, даже не подумал. Подобное предположение и вскользь не приходило ему в голову.

Но было одно «но». Оскар углядел его, оправившись от первого шока, вызванного тем, что кто-то разбирается в мозгах Тома лучше, чем он.

- Рвота связана с приёмами пищи. По-моему, такая картина несвойственна для отторжения, порождённого выдвинутой вами причиной.

- Согласен с вами, - доктор склонил голову в кивке и вновь посмотрел на парня. – Причину этого мне ещё предстоит выяснить. Месье Шулейман, не могли бы вы рассказать о течении расстройства идентичности, которым страдал Том, и том, какое событие его спровоцировало?

- Течение болезни ничем вам не поможет, - ответил Оскар тоном, дающим понять, что он не станет рассказывать того, что не считает нужным. – О травме расскажу. В четырнадцать лет…

Шулейман со всеми необходимыми подробностями поведал историю про подвал. Провёл в кабинете доктора Колло полтора часа, отвечая на его вопросы и задавая свои, выслушивая его предположения.

После разговора с доктором и захода в курилку, Оскар вернулся в палату Тома, сел на край кровати и без лишних предисловий спросил:

- Ты согласен поработать с психологом?

Том посмотрел на него внимательно, с некоторой настороженностью, и спросил в ответ:

- А если нет, то что?

- То психологу будет сложнее.

- То есть ты меня только ради приличия спросил?

- Нет. Я хотел, чтобы ты согласился на встречу с психологом добровольно, - раздражающе прямо и просто ответил Шулейман.

Но Том предпочёл не распаляться понапрасну. Он с первой реплики Оскара понял, что за суть кроется за его вопросом.

- Оскар, причина не в этом.

- Я тоже на это рассчитываю, - кивнул Шулейман. – Но проверить не будет лишним.

- Я не рассчитываю, а знаю, - не отступал Том, уверенный в своей правоте.

- Откуда? – посмотрев в глаза, задал Оскар резонный вопрос.

Том развёл руками:

- Просто знаю. Это моя голова, я понимаю, что с ней и в ней происходит.

- Твоя голова всего год как собралась воедино, так что у меня нет оснований доверять твоему слову как первостепенной истине. Тем более ты любишь недоговаривать.

- Я не люблю так делать, ты сам меня от этого отучил. Или ты сейчас расписался в том, что не справился?

- Не надейся, у тебя не получится меня спровоцировать и увести от темы разговора.

Оскар выдержал паузу, не сводя с Тома взгляда, постучал пальцами по покрывалу и, пытливо сощурившись, сказал:

- Окей. Не хочешь психолога – не надо. Тогда ответь мне на вопрос: почему тебя тошнит от еды?

Том не мог ответить на этот вопрос, у него не было ответа. Он потупил взгляд. Шулейман подождал, давая ему возможность что-то сказать, и резюмировал:

- Не можешь ответить. Значит, заручимся помощью специалиста.

- Оскар, мне не нужна помощь специалиста, - вновь воззвал к нему Том. – Меня тошнит – всего лишь тошнит. Никаких психических и психологических проблем у меня нет.

- А в чём причина тошноты? – безжалостно напомнил о сути проблемы Шулейман. – Физически ты здоров.

Том вздохнул и вновь опустил голову, покачал ею:

- Я не знаю, в чём причина.

- Почему ты не хочешь поговорить с психологом? – зашёл с другой стороны Оскар.

- Потому что мне не очень нравятся все эти психотерапевты, психологи и так далее, - Том поднял голову и, не таясь, посмотрел на него. – Когда действительно надо, как весной, я готов переступить через себя, но сейчас в психологе или ком-то подобном нет необходимости.

Теперь он выдержал паузу, закусив губы, и добавил вопрос:

- Почему ты хочешь, чтобы я поработал с психологом? У тебя ведь есть какое-то предположение.

- Стыдно признаться, но предположение принадлежит не мне, а доктору Колло.

- Удивительно, - без сарказма улыбнулся Том. Затем заговорил серьёзно. – Давай поступим так – озвучь его предположение. По моей реакции ты поймёшь, имеет это место быть или нет. Обещаю, если во мне отзовётся, я соглашусь на психолога.

Оскар склонил голову набок. С одной стороны, его радовало, что Том не разводит истерику, не отвечает необоснованным категорическим отказом, а предлагает рациональный вариант выхода из спорной ситуации. Но, с другой… Нет, без другой, Шулейман решил не притягивать очевидную для него обратную сторону медали и изложил суть гипотезы доктора Колло:

- Ты не можешь принять то, что снова оказался слабее Эванеса и он смог причинить тебе боль.

Том, как Оскар минутой ранее, склонил голову к плечу, глубоко призадумался, прислушиваясь к себе, чтобы точно услышать свои чувства, и качнул головой:

- Нет. Я никогда не думал, что не слаб по сравнению с ним. Но я думал, что ты защитишь меня, что ты и сделал.

Шулейман и хотел бы заподозрить его во лжи, но не мог, поскольку Том говорил искренне настолько, насколько это вообще возможно. От чистого сердца.

- Минус единственная гипотеза, - развёл руками Оскар. – И что нам с тобой делать?

Том пожал плечами, улыбнувшись уголками губ, и прилёг, подложив согнутую руку под висок. Он всё-таки поговорил со специалистом, доктор Колло уговорил попробовать, но по итогам беседы психолог подтвердила, что у Тома нет отторжения случившегося и психологической травмы тоже нет. Другой гипотезы пока не было.

***

После обеда четвёртого дня пребывания Тома в клинике в палату пожаловал неожиданный гость. Информация о том, что Том в больнице, дошла до Пальтиэля с опозданием, но он не пожелал оставаться в стороне.

- Что произошло? – напряжённо спросил Шулейман-старший после обоюдных приветствий.

- Мы с Оскаром и его друзьями были в клубе, я немного перебрал с алкоголем, поскользнулся в туалете и ударился головой об раковины, - солгал Том, изображая, будто смущается, так натурально, что сам себе верил.

Пальтиэль тоже мог бы поверить. Но от него не укрылись синяки на лице Тома, а идиотом или наивным человеком он не был никогда. Шулейман-старший перевёл вопросительный взгляд к сыну, и Оскар поднял руки:

- Я здесь не при чём.

Том посмотрел большими глазами на Оскара, на его отца и спешно, эмоционально произнёс:

- Вы что, думаете, Оскар меня ударил? Он ни разу не поднял на меня руку.

Снова приврал. Но не объяснять же, что Оскар никогда не избивал его, а силу применял только за дело или для дела. Пальтиэль задержал на Томе внимательный взгляд и обернулся к сыну:

- Оскар, мы можем поговорить наедине?

Выйдя в коридор, Оскар не стал ждать от папы первого слова, скрестил руки на груди и произнёс:

- Ты действительно думаешь, что я избил Тома?

Отец кивнул:

- Это первое, что приходит на ум.

- Хорошего ты обо мне мнения, - фыркнул Оскар и подпёр лопатками стену.

- Хорошего, - не согласился с ним отец. – Я надеюсь и верю, что правда окажется другой. Что произошло? – повторил он свой вопрос.

Оскар выдержал паузу, сверля родителя взглядом, и односложно ответил:

- Эванес.

В глазах Пальтиэля отразилось удивление вперемешку с напряжением.

- Он напал на Тома?

- Да. Насчёт клуба Том сказал правду, мы были там с моими друзьями, в стриптиз-клубе, если быть точнее. Эванес подловил Тома в туалете и ударил. Том упал и ударился головой об раковины.

- Что этот… - воспитание не позволило Шулейману-старшему как-то обозвать человека, о котором они говорили. – Что он там делал?

- Сказал, что заехал случайно, не ожидал нас всех там встретить.

- Абсурд.

- Я тоже ему не поверил, - согласился с родителем Оскар.

- Я не понимаю, он пришёл к вам в компанию, и ты позволил это?

- Во всей этой истории с Эванесом я изначально предпочёл не выносить наши с ним взаимоотношения на всеобщее обозрение…

- Это правильно. Но ты понимаешь, как опасно находиться рядом с ним?..

- Ты меня перебил, - также не дал договорить отцу Оскар. – Я всё прекрасно понимаю, поверь мне, я не сидел и не думал, что мы можем снова стать друзьями. В этот раз я был скован по рукам и ногам выбранной мною тактикой поведения и не ожидал, что он бросится на Тома. Я думал, что если Эванес что-то сделает, то его действия будут направлены против меня. Но впредь я не допущу такой ошибки, - он покачал головой, - не подпущу его близко к себе и Тому.

Пальтиэль некоторое время молчал, смотря на сына со всей серьёзностью обеспокоенного родителя, и произнёс:

- Оскар, будь осторожен.

- Я осторожен, не беспокойся, - также без шуток ответил Оскар. – Я не расслабляюсь и усилил охрану.

- Этого может быть недостаточно, - с затаённой горечью покачал головой отец. – Ты не знаешь, что это за семья.

Оскар усмехнулся и сказал:

- Уж я-то знаю врага в лицо. С Эванесом я знаком много лет и представляю себе ход его мыслей.

- Нет, ты не представляешь, - вновь покачал головой Пальтиэль. – Ты дружил с Эванесом, но это не то. Я же на протяжении многих лет наблюдал, на что способен его отец. Эванес не лучше его, а может, и хуже. Это люди без малейших принципов и сострадания.

- То, что у Эванеса нет принципов, я уже понял, - проговорил Оскар, отвернув голову к длинному коридору. – Человек с ними не изнасиловал бы Тома и не снял это на видео специально для меня. И не кидался бы на него, если зол на меня, - он повернулся обратно к папе. – Хотя это как раз логично – бить по более слабому.

- Дело не только в слабости. В глазах Эванеса Том – причина его бед и вместе с тем твоя болевая точка. Закономерно, что в первую очередь он будет бить по нему. А потом возьмётся за себя.

Оскар уверенно качнул головой:

- Мне Эванес ничего не сможет сделать.

- Он ничего не может тебе сделать в делах, но он может ударить непосредственно по тебе. У него остались большие деньги и связи, этого более чем достаточно.

- Не нагнетай, ладно? Он всего лишь обдолбался и ударил Тома, а не пытался нас обоих убить.

- Это не «всего лишь», а сигнал, - продолжал Пальтиэль попытки донести до сына всю серьёзность ситуации. – Он показал, что по-прежнему зол и хочет поквитаться с тобой.

- Я и без этого знал, что Эванес вне себя от негодования, - хмыкнул Оскар.

- Но ты не думал, что он появится в том месте и нападёт на Тома, - не спросил, а утвердил Шулейман-старший.

- Да, не думал, - без большого желания признал Оскар своё упущение. – Но я уже сказал, что больше не подпущу Эванеса близко.

- Не обязательно подходить близко, чтобы что-то сделать.

- И что ты мне предлагаешь? – Оскар оттолкнулся от стены, отошёл от дверей палаты. – Окопаться в крепости типа нашего дома с целым штатом охраны и никуда не выходить, чтобы обиженный Эванес до меня точно не добрался?

- Я хочу, чтобы ты понял, что моя паранойя, как ты её называешь, всегда была осторожностью, которую теперь должен перенять ты. Оскар, - Пальтиэль вздохнул, подошёл к сыну. Ему нелегко давались все эти слова. – Ты выиграл войну, но цена победы в том, что проигравший никогда не забудет и не простит тебе своего проигрыша. Поверь мне, я знаю, о чём говорю. Мои победы заключались в другом, но благодаря ним у меня много врагов, я так жил почти всю жизнь. Сделав то, что ты сделал, ты нажил себе первого личного врага в лице Эванеса, и твоя жизнь никогда больше не будет прежней. Ты должен был подумать об этом, прежде чем развязывать войну.

- Хочешь сказать, что оно того не стоило? – Оскар вновь скрестил руки на груди, всем показывая, что не жалеет о своих решениях и не пожалеет.

- Как бы там ни было, я уважаю тебя за то, что ты отомстил за любимого человека, такое нельзя прощать, - немного уклончиво ответил отец.

- Но ты считаешь, что я погорячился, - кивнув, утвердил Оскар. – Впрочем, это неважно. Дело сделано, и ничего возвращать назад я не собираюсь.

- Оскар, я боюсь, что ты можешь пожалеть об этом, - серьёзно сказал Пальтиэль. – И Том тоже. Я боюсь за тебя, - в его глазах отразилась тревога.

- За меня бояться не надо, - усмехнулся Оскар. – На меня Эванес не замахнётся, не рискнёт, потому что прекрасно понимает, что ответит за это.

Он говорил с бескомпромиссной уверенностью, но Пальтиэль помрачнел ещё больше.

- Оскар, я не хочу говорить тебе этого, не хочу пугать, но я должен. Ты привык, что одно моё имя способно защитить тебя от всего, но ситуация изменилась. Теперь ты главный, а на меня твои недоброжелатели не будут оглядываться. Я немолод и болен, если с тобой что-то случится, скорее всего, я не переживу этого; я не афиширую эту информацию, но те, кому надо, её знают. За тебя некому отомстить и некому вступиться, потому никто не будет бояться на тебя напасть, только если они не будут бояться тебя

Его слова беспощадно освещали жестокую правду жизни, которая совсем не «жизнь в кайф»; снимали иллюзии слой за слоем, то костей.

- Невероятно сложно и страшно быть одному, без кого-то за спиной, со всей той властью, которая есть у нас, - продолжал Шулейман-старший. – От тебя одного зависит, выстоишь ли ты в новой войне, если Эванес её развяжет. И, помимо самого себя, ты несёшь ответственность за всех тех людей, которые зависят от твоих решений. Ты ответственен за Тома, потому что отдельно от тебя он никому не нужен; ты подверг его опасности, сделав своим. Ты за него в ответе.

- Я тебя понял, - кивнул Оскар.

Не озвучил отцу того, что остался при своём мнении. Полагает, что у него ещё есть время, пока все разберутся, что к чему и захотят оскалить на него зубы, и что едва ли кто-то захочет это сделать, поскольку его уже боятся. Он иначе, нежели папа, скроен, и в этом его преимущество: он не склонен бояться и тревожиться.

Вернувшись в палату, Шулейман опасался обнаружить Тома подслушивающим под дверью. Потому что не нужно Тому этого слышать, не нужно знать, что всё сложно, это его, Оскара, заботы. Но Том смирно сидел на кровати, где его и оставили, и нюхал принесённый Пальтиэлем охапистый букет, в котором солировали нежно-лиловые, сладко пахнущие пионы.

- Как-то не сообразил принести тебе цветы, - по-доброму усмехнулся Оскар, сев на край кровати.

Том поднял лицо от букета и посмотрел на него:

- Я же не девушка, чтобы дарить мне цветы.

- Тебе они нравятся, - пожал плечами Шулейман. – И больным принято приносить цветы.

Том вновь зарылся носом в ароматный букет, сверкнул над ним глазами:

- Надо было тебе в центре приносить мне цветы. Для поднятия настроения пациента, что позитивно сказывается на общем состоянии.

Оскар усмехнулся и ответил:

- Там не разрешили бы цветы. Вдруг запихнёшь себе в горло бутон и подавишься насмерть? Или воткнёшь стебель кому-нибудь в глаз. Но меня радует, что ты шутишь, значит, идёшь на поправку.

- Я действительно чувствую себя отлично, - подтвердил Том правильность его наблюдения. – Не считая голода. Но и он уже ощущается не так сильно.

- Надо найти способ тебя покормить, - Шулейман повернулся к нему и подпёр рукой голову.

Том опустил руки с букетом и пожал плечами:

- Рано или поздно получится. У меня не настолько сильная травма, чтобы в мозгу вышел из строя центр, ответственный за приём пищи. Если такой отдельный центр вообще есть.

- Есть. Но при его повреждении другие симптомы.

- Где этот центр? – через паузу поинтересовался Том.

- В гипоталамусе. В него входят вентромедиальные, паравентрикулярные, дорсомедиальные и аркуатные ядра. Например, повреждение паравентрикулярных приводит к чрезвычайной прожорливости.

- Так у меня, оказывается, по жизни хроническое повреждение паравентрикулярных ядер, - посмеялся Том.

Сложив букет на постель, он протянул Оскару руку и увлёк его за собой. Шулейман лёг на бок, как и Том, лицом к лицу, на почти пионерском тридцатисантиметровом расстоянии, а не вплотную. Не трогал, не касался, не смотрел похотливо. Заметив его внимательный взгляд, задержавшийся на левой щеке, Том повернул лицо другой стороной, спрятав в подушке побитую, изуродованную синяком половину.

Оскар взял Тома за подбородок и повернул его голову обратно прямо, легко, чтобы не сделать больно, провёл большим пальцем по вытянутому кровоподтёку.

- Это некрасиво, - приглушённо произнёс Том, спрятавшись за ресницами.

- Это всего лишь синяк, - сказал в ответ Шулейман.

Подтянул Тома к себе, взяв за затылок, и прикоснулся губами к скуле, окрашенной излившейся под кожу кровью, а после поцеловал между бровей. Том задрал лицо, подставляя губы, но получил поцелуй в щёку.

Через семь дней после поступления Том всё ещё находился в клинике. Он уже забыл о сотрясении мозга, так как травма никаким образом не напоминала о себе, и врачи констатировали, что восстановление его ушибленного мозга идёт прекрасно, можно сказать, уже завершилось, здоров, разве что рана ещё не зажила до конца. Можно было спокойно отпустить его домой с некоторыми рекомендованными ограничениями, но оставался незакрытым вопрос с его необъяснимой, внезапно появившейся неспособностью питаться, которая не устранялась и привела уже к тому, что Тому начали капать питательный раствор.

С пятого дня Том перестал испытывать голод, что благотворно сказалось на его самочувствии и внешнем виде: ушли слабость и подавленность, до того периодически оплетавшая своим коконом, ушли круги под глазами, голова, как ни удивительно, тоже перестала кружиться. Том свёл свои попытки принять пищу до одной в сутки и просил готовить маленькие порции. Ему было жаль переводить хорошие продукты, которые, оставшись на его тарелки, отправлялись в помойку. То, что рвать его стало максимум раз в день, тоже позитивно отразилось на Томе: ушла боль в раздражённом желудочной кислотой горле, покраснение глаз и припухлость лица.

- Ты ездишь домой? – спросил Том, когда Оскар зашёл в палату.

- Да. За полночь туда, в семь утра подъём и обратно. А что?

- Ничего, - Том качнул головой, - просто спрашиваю. Как там Лис?

- Скулит, но от еды не отказывается.

- Ты можешь его привезти? – попросил Том. – Он тоскует.

- В принципе, можно, - дал согласие Шулейман и сразу выставил условие: - Но только если ты не будешь с ним беситься, тебе ещё нельзя.

Том тут же совершенно искренне дал слово:

- Обещаю, - даже руки поднял. – Я просто посижу с ним, поглажу, поговорю.

- Завтра привезу, - также пообещал Оскар. – Или хочешь сегодня?

- Завтра. Не надо тебе мотаться туда-сюда.

Повисла пауза. Том закусил губы, во рту водил по ним языком, исподволь и неотрывно смотря на Оскара, и участливо, как-то вкрадчиво спросил:

- А ты как?

Шулейман пожал плечами:

- Никогда ещё не просыпался в такую рань на регулярной основе, - усмехнулся он.

- И…

Том не нашёл, как продолжить разговор, чтобы плавно подвести его к главному, и как сказать сразу тоже. Многозначительно перевёл взгляд к ширинке Оскара. Шулейман нахмурился и тоже посмотрел себе вниз, затем вопросительно посмотрел на Тома.

Решив не говорить, а действовать, Том встал на кровати на колени и потянулся к Оскару. Тот отступил от него:

- Что ты делаешь?

- Хочу заняться сексом, - с поразительной невинной прямотой сказал в ответ Том.

- С чего вдруг? – скептически вопросил Шулейман.

В самом деле – ничего не располагало к интиму. Оскар больше не отходил от Тома, но следил, чтобы он не вернулся к активным действиям.

- Тебе это надо, - ответил Том, перебираясь ближе к Оскару. – Мне тоже. Я отлично себя чувствую и могу заняться сексом.

- У тебя совсем не в этом смысле постельный режим.

- Так давай сделаем в этом, - сказал Том, на глазах перерождаясь в демона-искусителя.

- Тебе противопоказаны физические нагрузки. Тряска тоже не пойдёт твоей голове на пользу.

- Тогда давай сделаю тебе минет.

- Убери свои шаловливые ручки от моей ширинки, - Шулейман перехватил кисти Тома, взявшиеся за его ремень. – Да что тебе в голову стукнуло?

- Ничего не стукнуло. Я хочу заняться сексом или хотя бы доставить тебе удовольствие, - упрямо продолжал пугать своим внезапным напором Том. – В чём проблема? Ты же всегда хочешь.

- Проблема в том, как ты себя ведёшь, - Оскар вновь перехватил его ушлые руки, сжал понадёжнее и повторил: - Что тебе стукнуло в голову?

Том прекратил свои попытки расстегнуть ремень Оскара, осел на пятки, и его прорвало:

- Мне надоело, что от меня одни проблемы! Мы максимум полгода живём нормально, а потом со мной случается какая-нибудь очередная беда, из-за которой я не могу вести полноценную жизнь, и ты вынужден терпеть ограничения. Ты не должен из-за меня страдать.

- Во-первых, виноват не ты, а Эванес. В прошлый раз, кстати, тоже. Во-вторых, я не страдаю.

Том вздохнул, успокаиваясь, и серьёзно сказал:

- Оскар, я разрешаю тебе изменить мне.

- Господи, ты сам себя слышишь? – едва не простонал Шулейман.

- Слышу. И осознаю, что говорю. Я не хочу, чтобы ты терпел ограничения из-за того, что я бедовый. Вызови проститутку, я не против.

- Я никого не буду вызывать.

- Тогда давай сейчас, - вновь поднялся Том.

Шулейман перехватил его руки, усадил.

- Поправляйся. А потом мы вместе наверстаем упущенное. Не сомневайся, я с тебя спрошу, - ухмыльнулся он.

Том вроде бы успокоился, но в глазах его ещё осталось недоверие. Оскар сел рядом, обнял его одной рукой и поцеловал в висок:

- Поправляйся.

Том повернул к нему голову, прошептал на выдохе просьбу:

- Поцелуй меня.

- Хрен тебе, - закончил романтику Шулейман. – Я не хочу стать жертвой изнасилования. А я уже не уверен, что ты на это неспособен.

Глава 12

Извелась в ожидании рук.

Десять пальцев, как мой инструмент.

Раздевал, как небрежный хирург,

Зашивал ей под сердце секрет.

Торопись захлебнуться весной.

Подойди, я тебя утоплю,

Напугаю смешной глубиной,

Отменю, но прикончу к утру.

DomiNo, Захлебнуться весной©

На десятый день Том смог поесть. Всего пару ложек, так как и аппетита не было, и после длительного голодания вредно наедаться, но это было огромной подвижкой. Не ухищрения докторов помогли победить ему необъяснимое отторжение пищи, а само собой прошло: Том привычно, медленно съел немного, ни на что не надеясь, но через несколько минут понял, что его совсем не тошнит. Доктор Колло был счастлив, особенно, когда успех повторился и в следующий приём пищи и Том не побежал к унитазу ни через пять минут, ни через час.

За время недобровольного голода Том изрядно исхудал, это бросалось в глаза. Питательные растворы, которыми ему пытались восполнить энергию и питательные элементы, не помогали, а, казалось, ещё больше разгоняли быстрый метаболизм, который не глушило даже голодание. На правильной больничной еде тоже было особо не отъесться, тем более Том питался небольшими порциями, потому за оставшиеся дни в клинике он ещё потерял в весе.

Его выписали после двух недель стационара. К этому моменту Том потерял более десяти килограмм, что не могло выглядеть нормально. Сорок девять килограмм при росте метр восемьдесят. Когда пришло время переодеваться, с Тома упали джинсы. Пояс спортивных штанов тоже безбожно сползал, едва удерживаясь на острых тазовых костях.

Оскар неодобрительно смотрел на переодевающегося Тома, на его тонкие, бледные ноги. У него всегда были ровные ноги, но сейчас увеличился зазор между бёдрами и стал заметным наклон бедренных костей, что сделало прямые линии изломанными и опасно хрупкими. Том заправил свитер в спортивки, чтобы восполнить ушедший объём, прикрыл это безобразие курткой и пошёл на выход.

Квартира встретила доносящимися с кухни ароматами. По указу Шулеймана Жазель наготовила всякого вкусного и сытного, чтобы Том сразу начал отъедаться. Зайдя на кухню, узрев всё это ароматное великолепие с размахом как на десять персон, которое и выглядело не менее аппетитно, Том расплылся в улыбке и, обняв дверной косяк, обратился к домработнице:

- Привет, Жазель. Ты с ночи готовишь?

- Привет, - также улыбнулась в ответ девушка. – Всего лишь три часа.

Она быстро сервировала стол и удалилась, оставляя хозяев одних на кухне.

- Я не знал, чего тебе захочется, поэтому сказал Жазель приготовить разные блюда, - сказал Оскар. – Мой руки и за стол, пора тебе наедать жир.

- Спасибо, - Том и ему благодарно улыбнулся, затем виновато изломил брови. – Извини, но я не хочу есть.

Шулейман упёр руки в бока, посмотрел вопросительно, требуя объяснений.

- Я не хочу чего-то такого сытного, - пояснил Том, указав на стол. – Я бы съел какой-нибудь салат.

- Тебе поправляться надо, а салат этому никак не способствует.

- Извини, - повторил Том, виновато потупив глаза. – Неудобно перед Жазель, она так старалась. Но я правда хочу только салат. Что-нибудь из этого я съем позже.

Помыв руки и переодевшись, Том вернулся на кухню. Сделал себе салат, в основном состоящий из салатных листьев, которые почти одна вода, а также вяленых помидоров и нескольких ломтиков маринованной запечённой говядины. Шулейман молчал, но смотрел хмуро, не скрывая того, что не рад тому, что Том отказался от нормальной еды и вместо неё намешал себе какую-то ерунду, которой разве голодающим моделям питаться.

Когда Том со своим салатом сел за стол, Оскар подкинул ему в тарелку ещё один ломтик говядины. Том достал его, посмотрел на Оскара и, примирительно улыбнувшись только губами, не убрал кусочек мяса, а положил в рот. Прожевал потрясающе вкусную, сочную говядину и попросил:

- Больше не подкидывай. Я взял столько, сколько хочу.

- Ещё один, - сторговался в ответ Шулейман.

Не предприняв попытки отбрыкаться от навязываемой еды, Том открыл рот. Оскар взял с блюда ломтик мяса и скормил ему.

- Будешь кормить меня с рук? – поинтересовался Том, прожевав кусок.

- Если понадобится, буду, - без колебаний ответил Оскар. – Меня всегда раздражала «кроличья диета» Джерри.

- Я помню. Но его ты никогда не пытался накормить с рук, - заметил Том и наколол на вилку салатный лист и помидор.

- За эту заразу не нужно было переживать.

- Во мне пятьдесят процентов этой заразы, - напомнил Том, улыбнувшись уголками губ и подперев кулаком висок.

- Максимум сорок, - не согласился Шулейман. – И я ещё Джерри говорил, что ты мне мил, а он нет, - прибавил он аргумент, на который невозможно было ничего возразить.

Том потупил взгляд, тронутый тем, что Оскар в очередной раз так открыто говорит о своих чувствах, не боится и не стесняется; умилённый тем, что Оскар спокойно говорит о том, что выбирал его задолго до того, как он сам что-то понял.

Помолчав, поковыряв салат, Том взглянул на Оскара и признался:

- С рук действительно вкуснее. Дашь ещё?

- Иди сюда, - с улыбкой-ухмылкой позвал Шулейман.

Том пересел на стул рядом с ним и, положив под столом руки на колени, как птенец открыл рот в ожидании пищи. Оскар усмехнулся с его птичьих замашек, взял ломтик мяса, свернул и положил ему на язык. Том сомкнул челюсти, прихватив губами его пальцы, прожевал, проглотил и снова раззявил рот.

Отсчитав пять ломтиков, проглотив последний, Том сказал:

- Достаточно. Теперь придётся придумывать другое блюдо на ужин, - он посмотрел на стол. – Я думал съесть мясо.

- Съешь ещё мяса, - пожал плечами Шулейман, не видя проблемы в повторении блюда. – Это хороший продукт. А лучше всего для тебя сейчас было бы сало, такое, какое ты на Украине оценил. Не знаю, продаётся ли оно у нас, надо послать Жазель на поиски.

- Сала всё равно много не съешь, - покачал головой Том.

- Почему это? С хлебом съешь.

- С хлебом невкусно.

- С багетом, - уточнил Оскар. – Или с какой-нибудь сладкой булкой, на твой выбор.

Том поморщился, представив себе вкусовое сочетание сала и сладкой булки.

- Тебе же всегда не нравилось, что я много ем, - сказал он. – Ты должен радоваться, а не стремиться откормить меня до состояния кабанчика.

- Беру свои слова обратно. Мне нравится твой неуёмный аппетит. Твоя страсть к еде выглядит довольно мило.

Том посмотрел на него с лёгкой укоризной и таким же изгибом улыбки на губах. Правду говорит или специально? Ещё ведь во время свадебного путешествия говорил: «Сколько можно?».

- В любом случае мне сейчас не хочется сытных блюд и больших порций, - произнёс Том и, забрав миску с салатом, вернулся на свой стул напротив Оскара. – Сейчас это, в пять часов сделаю себе молочный коктейль или смузи, а на ужин… - нахмурился, задумавшись. – На ужин мясо с салатом.

Озвученный Томом план питания напоминал Оскару диету Джерри, которую он успел хорошо изучить за время совместного проживания. Особенно характерно было мясо на ужин.

- Решил перестроиться на диету Джерри? – поинтересовался он.

Не выдал того, что его это несколько напрягает, поскольку и во время процесса объединения, в моменты, когда его ломало и швыряло из крайности в крайность [от идентичности к идентичности], Том не изменял своей безусловной любви к еде. То, что поменял свои пищевые привычки, может говорить о том, что в нём усилились структуры личности, принадлежавшие Джерри. А усиление [совсем не точно, но доля вероятности есть] может говорить об обособлении идентичностей. У Тома же была травма головы.

Том поднял взгляд от тарелки. До вопроса Оскара он не задумывался, что ест как Джерри, но узнал совпадения без усилия вспоминания.

- Просто пока мне хочется питаться так, - ответил Том. – Я не собираюсь придерживаться этого плана долго. Скорее всего, уже сегодня ночью у меня будет зажор, - он улыбнулся, - потому что мне жаль, что Жазель готовила, прилагала усилия, а продукты могут пропасть.

- Странно, что ты не обиделся и не разозлился, - проговорил Шулейман и, убрав локоть со стола, откинулся на спинку стула.

Том снова удивил рассудительностью:

- Я понимаю твои опасения, они обоснованы. Но, пожалуйста, не говори что-то такое слишком часто. Мне неприятны твои подозрения. Я не пациент и не больной и не хочу снова чувствовать себя таковым.

- То, как и что ты говоришь, только подогревает мои подозрения, - хмыкнул Оскар.

- Оскар, я уже говорил, что могу быть и таким, и таким, - Том добавил в голос твёрдости, а на следующих словах в него просочился оттенок горечи. – Ты всю жизнь будешь опасаться, что я снова сойду с ума?

- Я не опасаюсь, но предпочёл бы сразу узнать об этом.

- Чтобы отправить меня в нокаут? – припомнил Том удар со спины.

- Не тебя, а Джерри, - поправил его Оскар, - чтобы получить обратно тебя и подумать, что делать с этой ситуацией.

Потеряв интерес к салату, Том также откинулся на спинку стула:

- Странно, что ты не хочешь нового расщепления. Тебе ведь был по нраву «отдельный Том». Объединённый я вредный.

- Лучше будь здоровым, а не удобным.

Эта простая и честная фраза крыла все возможные доводы и пресекла на корню желание спорить, не оставив шансов на оборону.

- Так нечестно! – нашёл в себе силы воскликнуть Том, но голос предательски подскочил. – Второй раз за разговор ты меня уделываешь тем, что говоришь что-то такое.

- Какое? – поинтересовался Шулейман.

- Чертовски милое. Ты же знаешь, что я не могу спокойно реагировать, когда ты говоришь мне что-то хорошее. Например, о любви или что я тебе нужен.

- Странно, что ты до сих пор так реагируешь на это. Надо мне каждый день признаваться тебе в любви и напоминать, что ты мне нужен, чтобы ты наконец-то привык. – Оскар наклонился через стол и накрыл руку Тома своей ладонью. - С Джерри нужен или без. Но лучше всё-таки без. Ладно? А если ты увлечёшься кроличьей диетой, - указал взглядом на салат раздора, - я буду кормить тебя насильно. Понял?

- Понял, - улыбнулся уголками губ Том и покорно склонил голову, перевернул накрытую руку и сжал ладонь Оскара. – Но лучше не приучай меня, а то вдруг я обнаглею? – он глянул на Оскара с игривыми чёртиками в глазах.

- На этот случай у меня есть ремень. Ты познакомился с ним близко в обеих своих ипостасях и вряд ли захочешь повторения.

- К этому можно привыкнуть, - вздохнул Том, показывая, что его так просто не напугаешь.

- Мой арсенал воспитательных методов богат.

- Мне ли не знать, - улыбнулся Том и затем сощурился. – А если я захочу убежать?

Шулейман поднялся и наклонился через стол, упёршись в столешницу с Томиного края, нависнув над ним.

- Посажу на цепь, - сказал, понизив голос.

Он не побоялся сделать отсылку к прошлому и сомкнул пальцы на левом запястье Тома, где остался бледный опоясывающий шрам, напоминая об оковах, в которых ему пришлось побывать. А Том не дрогнул.

- Разве не знаешь, что кошки и крысы могут пролезть куда угодно? – также приглушив голос, со сладкой хитрецой проговорил Том.

Провёл пальцами свободной руки по холодной рукояти столового ножа, сжал её и воткнул лезвие в стол, испортив дорогое дерево, так резко и сильно, что вздрогнула вся посуда.

- И что это было? – осведомился Шулейман, опустив взгляд к ножу, рукоять которого Том продолжал сжимать в кулаке.

- Намёк, что зря ты не опасаешься, - ответил Том, выразительно сделав бровями.

Высвободил левую руку, встал из-за стола и отошёл к тумбам.

- Кстати, ты не думал, что теперь у тебя нет никаких шансов обличить Джерри, если вдруг я снова разделюсь, - произнёс как бы между прочим и обернулся к Оскару. – Ведущая рука, курение, мимика и прочее больше не показатель.

Оскар об этом действительно не думал. До настоящего момента.

- И зачем ты мне всё это говоришь? – спросил он.

- Всё за тем же – чтобы нагнать страха. Ууу, - Том переключился на ребячество, под вой поднял руки и скрючил пальцы, изображая когтистые лапы.

И обратно перекинулся в змею, подошёл к Оскару, опёрся одной рукой на стол и склонился к нему.

- Быть может, Джерри никуда и не уходил…

- Для того, кто только что из больницы, ты уж больно активный и вдохновлённый, - не поведясь на путающую игру, сказал в ответ Шулейман.

И снова Том сменил образ. Хихикнул, оседлал Оскара и обнял, прильнув, прилипнув, уткнулся лицом в плечо.

- С тобой мне точно обеспечен инфаркт, - произнёс Шулейман. – Причём не в девяносто, а будет большой удачей, если я дотяну без него до сорока пяти.

- Не надо, - по-детски протянул Том, подняв голову, и уткнулся носом уже в висок. – Ты мне здоровый нужен.

- Всё. Ты победил, ты вынес мне мозг до основания. Оборотень недоделанный.

Том улыбнулся, показав зубы, но уже не ядовито, а ласково, и полез целоваться. Оскар сдался ему, ответил, положил ладонь на затылок, запутываясь пальцами в непослушных волосах, избегая давить на свежий рубец, скрывающийся под ними; подтянул ближе на своих бёдрах.

Неровно вздохнув, Том отстранился, провёл пальцами вдоль ряда пуговиц на рубашке вниз и вверх. Встал и взял Оскара за руку, предлагая последовать за ним, и, когда Оскар тоже поднялся со стула, увёл его с кухни.

- Снова пытаешься затащить меня в постель? – вопросил Шулейман, когда они зашли в спальню.

Том на секунду опустил глаза и неровно пожал плечами – то ли кокетничая, то ли смущаясь от своей прямоты.

- Да. Мне уже можно.

- Ты ещё не до конца поправился, - сложив руки на груди, возразил Оскар, впрочем, не слишком твёрдо.

Подумав несколько мгновений, убедившись в том, что знает, чего хочет, Том отошёл к кровати и сел на ней ближе к середине. Позвал:

- Иди ко мне.

Шулейман подошёл, но остался стоять и снова скрестил руки. Помедлив, не сводя с него взгляда, Том стянул водолазку и отложил её на постель, а затем снял штаны. Оскар окинул взглядом его тело, на котором не было места, где бы не торчали, натягивая кожу, кости, и бестактно, с чувством произнёс:

- Какой ужас.

Не ожидавший такого Том дважды моргнул. Оскар не издевался и не шутил, был серьёзен, и это ударило.

- Почему ты не хочешь? – растерянно спросил Том.

- Я вижу твои лучевые кости, - продолжая резать по живому, ответил Шулейман. – И все остальные тоже.

Том посмотрел на свою руку – тоненькую, с прозрачной белой кожей, утратившей за время заточения в клинике весь загар, под которой ярко проступали утолщения суставов и прятались оттенком синевы побледневшие вены. Рука как рука, на его взгляд, намного хуже не стало.

- А раньше не видел? – он посмотрел на Оскара.

- Если бы видел, я бы трижды подумал, прежде чем с тобой спать.

- Почему это?

- Потому что некоторые травмы более-менее уместны в постели, но никак не переломы.

- Худоба никак не влияет на хрупкость костей, - парировал Том.

- Ты не прав. Жир и мускулатура служат защитной подушкой. И при худобе вызванной голоданием, как у тебя сейчас, кости становятся менее плотными, что повышает риск переломов.

- Ты боишься поломать мне что-нибудь? – переспросил Том, не веря в происходящее, отказываясь верить в такую глупость, за которой крылось нечто большее и серьёзное.

- Как вариант.

Том резко перестал бороться, затух глазами. Поднял колени к груди и обнял их, прикрывая свою наготу, закрываясь, но голову не опустил. Мозаика сложилась, как Том ни противился осознанию. Оскар отказывался от него в клинике, сейчас тоже... Когда это он отказывался от секса? Никогда такого не было. Но Оскар его больше не хочет, он больше не привлекателен для него, недостаточно хорош.

Ничего более не сказав, Том встал с кровати и прошёл к зеркалу. Посмотрел на своё отощавшее, измождённое отражение. Тут кости, там кости, везде выпирают кости, даже трусы на нём висели, но не падали благодаря эластичности ткани. Действительно, отталкивающее зрелище, способное возбудить разве что какого-нибудь извращенца с фетишом на анорексию. Теперь Том это видел, видел, что его тело и лицо изменились за прошедшие две недели не в лучшую сторону.

Оскар считал, что Том практически не изменился внешне с того времени, когда они познакомились, но сегодня – и особенно сейчас – смотрел на него и понимал, что ошибался. Несмотря на свою хрупкость, повзрослев, Том стал шире в плечах и в целом крепче по сравнению с семнадцатью-восемнадцатью годами; у него наросла и усилиями Джерри развилась мускулатура, что создавало не рельеф, но объём. Сейчас же Том был таким, как когда-то: не изящный и стройный в сторону уточнённой худобы, а тощий с торчащими повсюду костями; нескладный как подросток; с руками-ниточками и тоненькими ногами, утратившими красивую эталонную форму. Лишь шрамов не хватало, мозг искал их, чтобы завершить картину.

Наконец-то Шулейман увидел разницу между взрослым Томом и Томом-юношей. Только в восемнадцать лет худоба Тома была естественной, здоровой. А сейчас казалось, что он может развалиться по косточкам от неосторожного движения, потому так страшно было к нему прикасаться. Но вопреки своему больному виду Том был бодр и активен. До последних минут.

Том провёл кончиками пальцев по рёбрам, грудине, под ключицами. Смотря на себя, он как когда-то не видел ничего привлекательного, зато взгляд цеплялся за недостатки. С момента объединения Том обзавёлся устойчивой самооценкой и находил себя красивым, но, как бы там ни было, он зависел от мнения Оскара, хотел быть привлекательным для него

Нет.

Нельзя позволять этой неприятной ситуации отбросить его в неуверенность и разлад с собой. Это его тело, и другого у него не будет. То, как он сейчас выглядит, данность, которую можно изменить, но не по щелчку пальцев, и с ней надо жить.

Том отвернулся от зеркала и решительно направился в свою бывшую комнату, где хранилась аппаратура. Вернулся с камерой и установил её на штатив. Каждое его движение было точным и уверенным, отлаженным, Оскар отметил это. Закончив подготовку, Том проверил кадр, подкрутил настройки изображения и выставил минутный таймер. Забрался на кровать, на середину, стянул трусы, бросив их на пол за пределы кадра, и принял позу. Вновь обнял колени, но более расслабленно, не сгибая руки полностью, и перекрестил лодыжки, прикрывая ими всё, что необходимо прикрыть.

- Хочешь вернуть моду на нездоровую худобу? – поинтересовался Шулейман.

- Хочу попробовать как-то обыграть её, раз так получилось, - ответил Том.

Какой взгляд сделать? Сильный не подходит, сочетание силы и слабости, которую олицетворяет незащищённость наготы, банально. Слабый, потерянный? Тоже нет, фотография с одной лишь линией скучна и плоска. Искусство требует контраста, противоречия, какой-то детали, которая заставит смотрящего остановиться и испытать интерес.

Осенило.

Но сформировавшаяся идея требовала небольших дополнений.

Не дав камере отбой, Том убежал в ванную комнату. Рискуя перепалить волосы, спешно выпрямил их на максимальных температурах. Пригладил по всей длине мокрыми ладонями для более тёмного цвета и восковой гладкости.

- Ты, бегающий по квартире в чём мать родила, это картина маслом, - прокомментировал Оскар появление Тома в спальне.

- Не беспокойся, позже я оденусь, - сдержанно произнёс в ответ Том, не смотря на него, снова занявшись камерой. – Сделаю фотографии и оденусь.

- Я и не беспокоюсь. Но наблюдать интересно.

Предпочтя не говорить никакую ответную реплику, не взглянув, Том принял прежнюю позу, ещё раз пригладил волосы и направил в камеру взгляд пустой куклы, для которой не нашлось души, лишь сознание. Запрограммированная камера известила о начале съёмки коротким сигналом. Есть кадр. После этого предельно закинул голову и выгнулся дикими острыми углами: подбородок, кадык, рёбра, напряжённые руки.

Отработав десять кадров – для небольшой спонтанной съёмки для себя достаточно, - Том выключил камеру и оделся.

- Пока не поправлюсь, буду спать в одежде, чтобы не смущать тебя своими костями, - сказал, одёрнув футболку, на которую сменил водолазку. И пусть, что руки-ниточки лучше бы прикрыть. – И, наверное, в другой комнате, - добавил, взяв свою технику, и вышел из спальни.

- Обиделся? – спросил Оскар, зайдя вслед за ним в маленькую тёмную спальню.

- Нет. На правду не обижаются, - закрыв объектив камеры крышкой, ответил Том, не поворачиваясь к Оскару лицом.

Он продолжал говорить отвратительно сдержанным, ровным тоном, но именно это выдавало то, что не всё в порядке. Несмотря на прилив вдохновения и его успешное воплощение в жизнь, несмотря на свой верный настрой не поддаваться ситуации и любить себя любым, независимо ни от чего, Том чувствовал себя несчастным. Свежие фотографии наверняка оценит его интернет-публика, Том был уверен в этом загодя. Но какое значение имеет то, что кто угодно и даже он сам о себе думает, если Оскару противно на него смотреть?

Шулейман подошёл к нему, встал рядом, пытливо и вопросительно заглядывая в лицо, всем показывая, что не поверил и ждёт объяснений. Но с Томом такие фишки редко срабатывали, если уж он упирался рогом и решал молчать. Пришлось подкрепить невербальный посыл словами:

- И поэтому ты так себя ведёшь? – задал вопрос Оскар. – В чём дело, можешь сказать?

«Я уже и веду себя не так…».

В памяти Тома смазалось, что Оскар часто говорит что-то подобное. Для него осталось только здесь и сейчас, упрекающие слова, перекликающиеся с неосторожно брошенной репликой: «Какой ужас».

- Ни в чём. Всё в порядке, - продолжал гнуть свою линию Том, смотря в окно, около которого они стояли.

Шулейман взял его за локоть и развернул к себе, чтобы лицом к лицу, сложнее было упрямиться и лгать. Том позволил ему это, но повёл рукой, освобождаясь от его цепких пальцев, и не произнёс ни слова.

- Повторю – в чём дело? – чётко проговорил Оскар.

Том не ответил. Шулейман не отступал:

- Мы уже давно выяснили, что мутизмом ты не страдаешь, не надо его изображать.

- Прости, - потупив взгляд, пожал плечами Том.

- За что?

- За то, что я не такой, как тебе хочется. Но я не изменюсь.

Том хотел отойти, но Оскар не пустил: удержал за тонкие, острые плечи, поставил к подоконнику и встал перед ним, преграждая путь.

- Сейчас расскажешь, почему как в воду опущенный, или мне оставить тебе одного и подождать, пока тебя не заест совесть или ещё что-то там и ты сам придёшь ко мне?

Хороший ход. Иллюзия выбора. Том не разозлился на то, что его лишают свободы выбора, поскольку итог обоих вариантов предполагал, что Оскар получит своё. Он уже устал отмалчиваться и рассудил, что правильнее поговорить сейчас, так как рано или поздно этот разговор всё равно состоится.

- Ты больше не хочешь меня. Всё пошло прахом, - озвучил Том причину своего нерадостного состояния.

Шулейман вопросительно выгнул брови.

- Почему прахом? – спросил он.

- Потому что единственный толк, который ты от меня имеешь, это секс, - Том вскинул голову, но не начинал истерику и не обвинял, просто был уверен в своих словах. – Если я тебя больше не привлекаю, моя ценность в твоей жизни приравнивается к нулю.

Наконец-то поняв, что на этот раз стукнуло Тому в голову, Оскар усмехнулся:

- Надо быть полным идиотом, чтобы иметь с тобой отношения только ради секса, если вспомнить, как долго мы к нему шли.

На Тома его аргумент не произвёл впечатления.

- Но, согласись, я больше ничего не привношу в наши отношения, кроме того, что ты со мной спишь.

- Не соглашусь, - отвечал Шулейман. – С чего ты взял, что не привлекаешь меня? – в недоумении развёл он руками.

- С твоего поведения и твоих слов. Ты сказал, что я ужасно выгляжу, это может означать только одно.

- Ничего это не означает, - парировал Оскар. – Для меня твоя внешность никогда не имела большого значения. Я называл тебя чучелом – это слово тоже имеет только одно значение, - но захотел тебя так, что замыкало мозг. Когда-то я назвал твои шрамы уродством, но тот раз был первым и последним, когда я обратил на них внимание. Меня вообще никогда не привлекали мужчины, но тем не менее я женат на тебе. Меня в тебе привлекает кое-что большее, чем тело.

- Тогда почему ты меня не хочешь? – спросил Том с непониманием и затаённой болью.

- Я тебя всегда хочу, - прямо и честно ответил Шулейман, глядя ему в глаза. Озвучить вторую часть было чуточку сложно, но он справился. – Но я боюсь сделать тебе больно.

Том удивлённо и вопросительно выгнул брови и затем произнёс:

- С задним проходом у меня нет никаких проблем. Руки, ноги, рёбра целы. Голова тоже уже зажила. Каким образом ты можешь причинить мне боль? – он искренне не понимал.

- Не знаю, - пожав плечами, снова честно признался Оскар и приглушённо усмехнулся. – Видимо, тревожность заразна. По аналогии с вампирами надо вылечить тебя как источник заразы, чтобы она не захватила меня полностью.

Обнял Тома и зарылся носом в волосы, высохшие и начавшие пушиться, кое-где завившиеся вопреки выпрямлению; поцеловал в висок. А потом нашёл его губы и поцеловал. Том с первых секунд испытал удовольствие и восторг, сравнимые с оргазмом, так он нуждался в этом, так ему не хватало ласки и контакта, которых был лишён длинные две недели. Не хватало самых вкусных поцелуев, которые вызывали зависимость как от сахара – и не запрещено, и слезть с этой иглы почти невозможно, и в мозгу что-то неотвратимо меняется в лучшую сторону от этого допинга.

- Если ты делаешь это специально, чтобы я успокоился, не надо, - сказал Том, цепляясь за рациональность. – Секс из жалости унизителен.

- А кто тебе сказал, что я буду заниматься с тобой сексом? – усмехнулся Шулейман, обжигая дыханием и звуком.

Всё-таки смог вывести Тома из себя, пошатнуть его смиренно-выдержанное равновесие. Том извернулся, высвобождаясь из оплетения его рук, и попытался отойти в сторону, выбраться из капкана, в который Оскар загнал его, зажав собой у подоконника. Шулейман снова не отпустил его, схватил, прижал и впился в губы другим поцелуем, голодным и властным.

Ребро подоконника больно давило под ягодицы. Но Том не замечал этих ощущений, по интенсивности они не шли ни в какое сравнение с тем, что переживали его рот и язык. Он целовал судорожно и сжимал пальцами ткань рубашки на плечах Оскара, будто всё ещё хотел его оттолкнуть.

Оставив алчущие, покрасневшие губы, Шулейман переключился на скулу, покрывал поцелуями лицо, повторяя между жаркими касаниями губ к коже:

- Хочу, хочу, хочу… - доказывал, что не солгал.

Эрекция упиралась в эрекцию, не оставляя Тому шансов подумать, что Оскар на самом деле не желает его. Шулейман прижимал его к себе за поясницу, целовал нежную, натянутую из-за запрокинутого положения головы кожу под нижней челюстью, отчего у Тома кружилась голова, и он хватался за Оскара уже с целью не упасть, не развалится от того, сколь силён жар. Опустился к чудесному чувствительному местечку на два пальца ниже уха, где губами можно поймать биение пульса.

У Тома закатывались глаза. Теряя рассудок, он сам уже вжимался в бёдра Оскара, толкался твёрдостью в твёрдость, задыхаясь, захлёбываясь в собственном сердцебиении, ставшем мощнее цунами.

- Пожалуйста…

Заглянув в глаза, Шулейман внял умоляющему шёпоту, взял за руку и увёл в спальню, усадил на кровать. Несмотря на все убедительные заверения, Тому въелось в голову, что Оскару не нравится его теперешнее телосложение, потому он не захотел оголяться. Перевернулся спиной и, встав на четвереньки, приспустил штаны с трусами, приглашая к действиям. Шулейман сел позади него, провёл ладонью по костлявой спине, поднимая майку к подмышкам. Ощущал рукой не только цепочку позвонков, но и все рёбра, и видел каждую тонкую кость. Какой же он всё-таки… сердце сжимается. Точно может развалиться, задохнуться, если надавить.

- Ляг на живот.

Том исполнил просьбу. Шулейман снял с него штаны с трусами, а затем майку. Понимал, что Том не разделся из-за него – для него,

Том развёл ноги чуть шире и, почувствовав прикосновение к пока ещё сжатому, пульсирующему от желания входу, с протяжным выдохом уронил голову.

- Не надо растяжки, - попросил, ощущая, что внутри уже всё ноет от нетерпения быть заполненным. – Достаточно смазки.

- После двух недель воздержания это плохая идея.

- И после трёх всё прошло нормально, - не согласился Том, желая любым способом ускорить процесс.

Ничего ему не будет от отсутствия должной подготовки, его тело и не такое переживало, и ничего – жив, здоров. Но Оскар не прислушался. Его влажные пальцы снаружи разминали мышцы, не торопясь нарушить границы тела, что было мучительно. Том шумно дышал и непроизвольно прогибался в пояснице, но больше не просил и не требовал. Добавив ещё смазки, Шулейман надавил и ввёл в него средний палец, вырвав у Тома ещё один протяжный выдох. Отодвинулся ниже и наклонился, целуя поясницу и ягодицы, пока разрабатывал его. Прибавил второй палец и, повернув кисть, надавил большим на промежность. Том вздрогнул всем телом от острого, точно электрический разряд, краткого удовольствия. Комкал пальцами покрывало.

Сняв рубашку, Оскар отбросил её на пол, спустил джинсы с трусами до колен и попросил Тома развести ноги шире. Опустился сверху и, придерживая за бедро, целуя в плечо, направил в него член. Мышцы пропустили головку и дальше, но Том будто и внутри стал меньше, ссохся, Шулейман чувствовал собой его горячую тесноту. Когда Оскар вошёл в него полностью, Том не сдержался и гулко застонал, зажмурив глаза.

- Больно? – остановившись, обеспокоился Шулейман.

Том отрицательно мотнул головой, завёл руку за спину и положил её Оскару на бедро, вжимая в себя, прося не отстраняться и двигаться максимально глубоко в нём, там, где особенно хорошо. В толстом кишечнике нет никаких чувствительных зон, но у Тома в глубине была своя собственная эрогенная точка, стимуляция которой приносила ни с чем не сравнимое удовольствие. Шулейман давно знал это, но всё равно поражался тому, что Том, такой хрупкий и тонкий, способен принять его так глубоко, что ему это нравится. Достаточно долгое первое время в такие моменты он боялся причинить Тому боль, повредить ему что-нибудь и внимательно следил за каждой его реакцией, вербальной и мимической, говорящим напряжением тела. Ведь длина прямой кишки в среднем составляет всего пятнадцать сантиметров, а дальше загиб на сигмовидный отдел, который необходимо или осторожно пройти, или довольствоваться этой глубиной и не рисковать. Оскару всегда удавалось удачно и без проблем преодолевать это препятствие, но иногда он думал о том, что насильники точно не были осторожны с Томом, и, если хотя бы одного из них природа одарила большим размером, Тому наверняка прорвали стенку кишечника ещё в самый первый раз. Это внутреннее кровотечение, нагноение, заражение крови… Каким чудом он выжил после всего, что с ним сделали?..

Тем удивительнее ввиду всего этого, что Тому нравится, когда его берут предельно глубоко, без остатка и без ограничений.

Оскар мазнул губами по скуле, поцеловал в висок, тягуче, без амплитуды двигаясь, толкаясь ещё глубже. Том и хотел бы повернуть голову и подставить губы, сам поцеловать, но не мог, мозг вскипал и плавился и был не в состоянии отдавать команды телу. Вдавил ногти в бедро Оскара, прося большего, не жалеть его и не мучить, и ахнул, получив своё через секунду. Прикусил губу и упёрся лбом в покрывало.

Разведя колени Тома своими, Шулейман сместился немного ниже, меняя угол, и у Тома в животе разлилась и скрутилась сладкая судорога от двойной стимуляции: простаты и загадочной точки в глубине тела. Оскар повернул его лицо к себе и начал отрывисто целовать, не прекращая мощных, с оттягом, движений.

Член Тома, зажатый между животом и постелью, тёрся о гладкую ткань покрывала при каждом движении, пачкая его выделяющейся от возбуждения и наслаждения влагой. От всей этой гаммы ощущений можно было улететь в космос, в темноту, и Том улетал, теряя притяжение земли.

- Я… Я… Я… - пытался сказать Том, но кислород выгорал в лёгких и на губах, а все слова разлетелись на отдельные звуки.

- Знаю, - хрипло, бархатно перебил Шулейман, прижавшись щекой к виску. – Кончай.

Приподняв Тома, просунул руку ему под живот, дабы помочь исполнить разрешающую команду, и, едва его ладонь сжала член, Тома пронзил оргазм. Переждав, пока Том расслабленно затихнет под ним, Оскар сжал его бедро, размазывая по коже его же сперму, и толкнулся в горячую глубину. Не отошедший ещё от разрядки Том заскулил от новой стимуляции, от растерзывающего движения живой твёрдости в его отёкшем от удовольствия нутре.

- Пожалуйста… Пожалуйста…

Том сам не знал, о чём просит – пощадить его и остановится или не останавливаться и дать ещё раз взорваться и унестись в открытый космос. Шулейман потянул его вверх, ставя на колени; Том верхней частью тела упал на постель, открыто встречал каждое движение, не прогибался, забыл о красоте. Оскар снова обхватил ладонью его член, помогая успеть вместе с ним. Это было лишнее ощущение, запредельное. Том схватился за его руку, пытался отцепить её от себя, но не успел. Новый оргазм прокатился по нервам жарким током, взорвал что-то в голове и, если верить своим ощущениям, с грохотом вынес барабанные перепонки. Том выгнул спину напряжённой круглой дугой, ощетинившись пиками позвонков, между вырывающимися из горла звуками хватал ртом воздух, не разбирая уже, где толчки Оскара в его теле, а где его собственные, плевками выталкивающие семя.

Том перевернулся, сев, посмотрел шало блестящим, ещё плохо фокусирующимся взглядом. Оскар протянул руку к его лицу, но не дотронулся, заметив, что пальцы испачканы в сперме. Том аккуратно взял его кисть, приблизил к себе и обхватил губами указательный палец, собирая собственное семя. Слизал всё со следующего пальца, смотря в лицо Оскара – без намёка на провокацию или что-то подобное, какой-то хитрый умысел. Вообще без умысла и без мыслей. Просто с Оскаром можно сделать что угодно, не думая, что, зачем и как это выглядит.

Замерев камнем, Шулейман наблюдал за ним с полуулыбкой на губах, как всегда с примесью усмешки. Он мог смеяться надо всем, такова натура. Но он готов был не шевелиться и не дышать, чтобы не мешать. Вычистив всё, Том поцеловал его ладонь, прижал к щеке и потёрся об неё ласковым котёнком, не отводя полного нежности взгляда. Потом отпустил, провёл пальцами по внутренней стороне своего бедра, собирая вытекшую сперму, и поднял руку ко рту, но вспомнил, что семя побывало у него внутри, что остановило, потому что тянуть её в рот как-то не очень.

Не размениваясь на сомнения и размышления «надо или не надо», Оскар притянул его руку к своему лицу и облизал с кожи вязкое, белое, не дрогнув при этом ни единым мускулом, лишь слегка ухмыльнувшись глазами. Том прикусил губу, смутившись этого ответного жеста, и через несколько секунд потупил взгляд, ковыряя им складки перемятого, испачканного покрывала.

- Бедная Жазель. Ей каждый день приходится менять постельное бельё?

- Наверное, - пожал плечами Шулейман, выуживая из пачки сигарету. – Раз оно оказывается чистым, значит, меняет.

- Надо мне начинать надевать презерватив, чтобы не пачкать каждый раз постель, - вздохнув, проговорил Том и добавил жалобно, изломив брови. – Но они мне так не нравятся…

- Забей. Пользуйся прелестью однополых моногамных отношений и наслаждайся свободой от латекса.

Том помолчал немного и поинтересовался:

- Оскар, ты ведь всегда пользовался презервативами, тебе они совсем не мешают? – в его голосе слышалось недоверчивое удивление «неужели так может быть?».

Шулейман вновь пожал плечами:

- Не мешают. Для меня нет разницы с или без. И с моей стороны было бы крайне глупо вести активную сексуальную жизнь с беспорядочными половыми связями и не предохраняться.

- Повезло, - вздохнул Том. – Наверное, это что-то в голове: я понимаю, что надо, но каждый раз забываю, так они мне не нравятся.

- Главное, что понимаешь. С Марселем же ты предохранялся, как тебе это ни претило.

- На самом деле, - проговорил Том, отведя взгляд и почесав висок, спрятавшись за рукой, - не каждый раз.

- А вот за это можно получить по жопе, - Оскар сменил тон, не скрывая своего раздражения внезапным признанием. – То есть ты спал с ним, а потом без зазрения совести ложился в постель со мной, зная, что мог подцепить какую угодно заразу?!

- Я знал, что мне не о чем беспокоиться, - не защитился, а честно, как думал, ответил Том. – Марсель совершенно здоров.

- Ты его лично за руку на анализы водил? – продолжил наезжать Шулейман.

- Нет. Но по человеку всегда видно, благополучный он или нет.

Оскар усмехнулся наивности Тома и сказал:

- Тот же Эванес более чем благополучный, но за всю жизнь от чего он только не лечился.

Том поджал губы, обрастя холодной стеной.

- С Эванесом я бы никогда не переспал по доброй воле.

- Я не это имел в виду, - покачал головой Оскар, временно прекратив давить.

- Я тоже, - Том также не стал обороняться и нападать. – Я имел в виду, что чувствую, кому можно доверять, а кому нет.

Шулейман вновь снисходительно усмехнулся. Тому ли со всем его печальным опытом делать такие громкие заявления?

- Ты не разбираешься в людях.

- Разбираюсь, - упёрся Том. – То, где я сейчас, это доказывает. Я выбрал тебя: я доверял тебе как никому вопреки всем поводам не делать этого, которые ты мне давал, и оказался прав. Из всех хороших людей, которые когда-либо встречались мне, ты – не хороший – оказался самым лучшим человеком для меня.

Отличный аргумент, даже и возразить нечего. Но Оскару было, что ему противопоставить.

- Ты меня не выбирал, у тебя не было выбора.

- В отсутствии выбора тоже есть выбор, - мудро ответил Том. – Он называется «выбрать ничего».

Оскар некоторое время молчал, не сводя с Тома внимательного, сверлящего взгляда, и сказал:

- Не делай так больше. Если у тебя случится с кем-то незащищённый секс, не утаивай от меня этот факт.

- Оскар, я не изменю тебе.

- Пообещай, что впредь будешь ответственнее, - не прислушался Шулейман. – Если тебе на своё здоровье плевать, но хотя бы о моём подумай. Я не хочу однажды обнаружить у себя какие-нибудь неприятные симптомы и потом лечиться из-за того, что ты не удосужился предупредить меня.

- Ты просто помешан на сексуальном здоровье, это ненормально! – начав заводиться, всплеснул руками Том.

- Какое наиболее активно эксплуатирую, о том и забочусь больше всего, - отвечал Оскар также немного повышенным тоном, неласково. – А вообще, я всё проверяю каждый год. Только венеролога не посещаю с тех пор, как с тобой.

Он выдержал секундную паузу, сжал губы, окидывая Тома взглядом, и добавил:

- Видимо, зря. Надо снова начать. Мало ли.

Не подумал, что оскорбляет и обижает Тома своими словами. Том, задетый его неприятной речью, взорвался:

- Я всего раз оступился, ты будешь всю жизнь припоминать мне это?!

- Я тебе это не припоминаю.

- Припоминаешь! Ты часто вспоминаешь Марселя, ты говоришь о том, что я тебе изменю, как о чём-то неизбежном!

- Сейчас мы говорим о здоровье, - попытался притормозить его Оскар.

- Нет, мы говорим о том, что я с кем-то пересплю, что-то подцеплю и принесу это тебе!

- Потому что однажды ты подверг нас обоих такому риску, а я узнал об этом только сегодня, спустя полтора года. Я не хочу, чтобы это повторилось.

- Это не повторится! – с отчаянием достучаться выпалил Том. – Я умею думать головой, а не гениталиями!

- Я и прошу тебя – думай головой, когда твои гениталии и всё остальное тело вступают в незащищённый контакт с кем-то другим и уведомляй об этом меня. Впрочем, я требую признания и в безопасной измене.

- Оскар, ты слышишь себя?! – воскликнул Том. – Какая измена?!

- Гипотетически возможная и чреватая неприятными последствиями в том случае, если ты будешь совершать необдуманные поступки.

Шулейман до того не замечал, что Тому неприятны его слова, что он раз за разом давит тупой, толстой иглой в болевую точку, раздирая нервы, что добил Тома до ручки.

- Конечно, я же шваль, от которой только и жди какой-нибудь заразы!

- Не ругайся, - в противовес ему спокойно сказал Шулейман.

- Швали престало ругаться! – рявкнул Том так, что у Оскара зазвенело в ушах.

- Никак не привыкну, что у тебя может быть такой

- С тобой невозможно разговаривать, - перестав кричать, с сожалением покачал головой Том. – Ты меня не слышишь.

- Я тебя как раз таки слышу. А ты в ответ на мои слова взрываешься, - выдвинул Оскар ответную претензию.

- Ты не думал, что дело в том, что

- Я говорю правду.

- Раз твоя правда обо мне такова, может, нам лучше развестись?

Вымолвив эти острые, режущие всё живое и прекрасное слова, Том поднялся с кровати, подобрал свои трусы и штаны, начиная одеваться, чтобы уйти из комнаты. Но остановился, подумав, что после такой ссоры, если она завершится на этой ноте, ему придётся сегодня спать в одиночестве в пустой и холодной постели, как это было во время лечения. В клинике Том не замечал разницы, поскольку Оскар уезжал после того, как он засыпал, дожидался, а приезжал обратно к его пробуждению или в первые полчаса. Но заснуть без него было почти невозможно.

А, возможно, всё окончится разводом, как он и сказал, разрывом всего лучшего и светлого, что есть в его жизни. От одной этой мысли свело диафрагму, так, что не вдохнуть, не выдохнуть и не жить. Отпустив пояс спадающих домашних штанов, Том опустился на кровать, подогнув под себя ногу. Опустил голову, ссутулился, руки безвольно повисли, будто из него разом утекли все силы, размягчились все кости.

Том боялся поднять взгляд и увидеть в глазах Оскара суровое согласие: «Да, я тоже думаю о разрыве». Но взял себя за горло и заставил заговорить, потому что он виноват в том, что не умеет вести конструктивный диалог. Рано или поздно энтузиазм Оскара и его безграничное терпение, на которых держатся их отношения, могут иссякнуть. Даже самая сильная любовь не выдержит, если её бесконечно травить и рубить, и Том получит то, чего заслуживает – раздражённое безразличие и указание на дверь, в жизнь по ту сторону стен квартиры, ставшей ему единственным домом; в жизнь без человека, являющегося Солнцем в его галактике, центром, удерживающим всё на своих местах. Жизнь серую и холодную, лишь её половину, поскольку от него самого без этого человека

- Прости, - с дрожью вымолвил Том, будто выпустил последний вздох. – Я так не думаю. Просто…

Крутил ослабевшие, похолодевшие пальцы, не мог решиться поднять взгляд. Как же сложно говорить… Кричать и нападать намного проще.

- Оскар, из-за того, что один раз ошибся, я болезненно реагирую на тему измены, мне неприятны такие разговоры. – Том часто заморгал, прогоняя предательски застелившую глаза жгущую влагу. – Я очень хочу, чтобы ты верил мне, верил в меня…

Голос совсем уж дрогнул, изломом выдав подобие всхлипа, от которого в груди и горле стало больно, сдавило.

- Но, наверное, своим поведением я не заслуживаю этого…

Невозможно дышать, чтобы не выдать концентрирующегося над сердцем, подавляемого плача. Лёгкие пылали и пульсировали, сдавленные корсетом спазмированной мускулатуры; губы дрожали и деревенели мышцы лица. Страшно посмотреть в лицо, в глаза и увидеть, что Оскар устал бороться.

Шулейман, всё это время внимательно наблюдавший за Томом, подался к нему, притянул к себе, укладывая под бок, обнял за тонкие, напряжённые плечи.

- Я верю, - сказал, развеивая страхи и боль.

Том не сдержал всхлипа в голос, шмыгнул носом и спрятал лицо у него на плече, вжался, стирая о горячую кожу потёкшую по щекам соль. Оскар обнял его крепче, издавал успокаивающие звуки, цыкал в лохматую макушку «тише, тише».

- Но ты поступил по-свински, - произнёс не привыкший щадить Шулейман, когда Том притих в его объятиях. – Согласись.

- Ты прав, - согласился Том.

Действительно, он был не прав в том, что подверг Оскара риску, пускай даже был уверен в чистоте Марселя и соответственно собственной после связи с ним. Наверное, если бы заразил Оскара чем-то, сделал бы себе полную кастрацию. Потому что слабоумие должно наказываться.

Причём Том не мог сказать, что нелюбовь к презервативам исключительно его беда. В свой первый раз с Кристиной Джерри не предохранялся, даже не подумал об этом, потом тоже несколько раз имел с ней незащищённый секс – что взять с пятнадцатилетнего ребёнка, каким бы умным и продуманным он не был? Если бы не был вынужден жить с оглядкой на Тома, Джерри бы и во взрослой жизни позволял себе забыть о защите. С той же Кристиной точно.

Оскар провёл по выпирающим рёбрам на его голом боку и жёстким мышцам, надавил в попытке расслабить, и Том дёрнулся, жалобно пискнул:

- Мне больно!

- Ты не только меня, но и себя до инфаркта доведёшь, - отчеканил Шулейман, не убирая руки от его рёбер. – Это как надо накрутить себя, чтобы все мышцы свело? Теперь терпи, тебе нужно расслабиться.

Том взвизгивал и хныкал, пытался скрутиться в клубок, закрываясь от терзающих сильных рук, но не убегал, извивался на месте. Надавливания на перенасыщенные нервными окончаниями точки били разрядами в позвоночник и головной мозг, заставляя конечности и всё тело непроизвольно дёргаться.

В очередной раз заскулив от пальцев Оскара, массирующих ему рёбра у позвоночника, Том с изумлением и ужасом понял, что эта смесь боли и направленной стимуляции нервных окончаний его возбуждает. Широко открыв до того зажмуренные глаза, он перестал дёргаться и издавать звуки, не зная, что делать с открытием. Пальцы вновь надавили, по нервам к мозгу пронеслась боль, и сладко отозвалось в паху. То ли дело в том, что Оскар добрался до позвоночника, его одной из самых сильных эрогенных зон; то ли в нём есть что-то от мазохиста.

- Пожалуйста, хватит, - зажмурившись, прогнувшись, взмолился Том.

- Я куда-то не туда надавил, и у тебя отнялась нога? – осведомился в ответ Шулейман.

- У меня третья нога растёт, - отрывисто выпалил Том и сам рассмеялся со своей неприличной формулировки.

Вопросительно выгнув бровь, Оскар обвёл его взглядом и, поняв всё по выпуклости на штанах, просто спросил:

- Ещё раз? Или по-быстрому помочь тебе?

Том закусил губы и качнул головой «никак не надо». Истолковав безмолвный ответ по-своему, Шулейман беззастенчиво запустил руку ему в штаны и обхватил ладонью ещё не полностью эрегированный, стремительно твердеющий от его манипуляций член. С промедлением в полминуты он сунул вторую руку Тому сзади в трусы и вставил два пальца в мокрое после недавнего секса, податливое тело. Со сдавленным стоном Том уткнулся носом ему в плечо, впился зубами, широко открытым ртом.

- Не пускай на меня слюни, - напомнил о запрете Оскар, тем не менее, не отстраняя Тома от себя и не прекращая его стимулировать с двух сторон.

Кончил Том быстро, стиснув сведённые судорогой удовольствия челюсти, содрогался всем телом, в особенности сильно, чётко и рвано двигая бёдрами, потерявшись между желаниями толкаться в сжимающий его кулак и насадиться на пальцы. Забрызгал ладонь Оскара и его бёдра.

Выжав его до капли, Шулейман как ни в чём не бывало натянул обратно на Тома приспущенные штаны с трусами. Разомлевший Том закрыл глаза и пригрелся щекой на его плече.

- Ты что, спать собрался? – поинтересовался Оскар, держа на весу кисть, по которой стекала сперма.

- Немножко, - ответил Том и обнял его, закинул на бёдра ногу, прижимаясь, оплетая и не думая дать Оскару не быть с ним рядом.

- Типичный кот, - фыркнул Шулейман и опустил испачканную руку на смятое покрывало.

Том не слышал, уже задремал, лишь подтверждая свою принадлежность к кошкам. Оскар мог бы отодвинуть его и заняться каким-нибудь своим делом, но остался бесцельно лежать рядом. Слушал беззвучное, щекочущее кожу сопение; наблюдал умиротворённую расслабленность черт лица и лёгкий изгиб улыбки на губах; кожей и мышцами слышал сердцебиение.

Повздорили, потрахались, поссорились едва не до развода, ещё один раз кончил и преспокойно заснул сном младенца. Том в своём репертуаре, только он так может.

Глава 13

Я забуду всех, а тебя не забуду;

Посмотри наверх, мы пришли ниоткуда.

Между нами дождь и огонь между нами;

Если ты уйдешь, то случится цунами.

Анастасия Спиридонова, Цунами©

К вечеру Том обработал сделанные фотографии и впервые за две недели зарядил и взял в руки телефон, чтобы опубликовать парочку работ. Оскар не привёл ему зарядное устройство в клинику, а, когда в первый раз поехал домой, увёз и сам телефон, поскольку Кристиан при необходимости мог позвонить напрямую ему, а остальные контакты Тома Шулеймана не волновали, большую их часть он не жаловал.

Включив айфон, Том обнаружил множество пропущенных вызовов, что необычно – почти все они были от Миранды и Оили. Странно, ведь сестра звонила ему крайне редко, а тут за короткий промежуток времени от неё поступили десятки звонков. Обеспокоившись, что что-то произошло, потому Оили названивала ему, Том перезвонил сестре.

- Алло, Оили? – не поздоровавшись, тревожно заговорил Том. – У вас что-то случилось? Что-то с Марсом?

От одного предположения, что с маленьким племянником могло произойти нечто страшное или даже непоправимое, ему незримой холодной рукой сдавило сердце. Неважно, что Том видел малыша всего один раз и ни разу не держал на руках, он – его кровь, родной человек, недавно появившийся на свет и совершенно беззащитный.

- Да, случилось, - недружелюбно ответила Оили. – Ты нас крупно кинул.

- Что? – Том мотнул головой, не понимая, о чём она говорит.

- Что?! – с наездом перекривляла его сестра. – Том, у тебя совести нет? Или, может, мозгов? Объясни, зачем было соглашаться участвовать в показе, чтобы не явиться на него? Мог бы хотя бы предупредить заранее, я понимаю, всякое бывает. Но нет! Мы узнали о том, что тебя нет на месте и не будет непосредственно перед началом. Мало этого – ты даже не удосужился ответить ни на один из звонков, когда мы обрывали тебе телефон!

Оили рвала и метала, и, с её точки зрения, имела на это полное право. Том уронил голову и закрыл пятернёй глаза. Показ Миранды… Во время свадебного путешествия Том раздумывал, соглашаться ему на предложение-просьбу принять участие в шоу Маэстро или нет, и к его концу дал положительный ответ. Показ выпал как раз на две недели, которые Том провёл в клинике с сотрясением, теряя тело, и он совсем забыл об этом мероприятии, на котором обещал выступить в качестве модели…

- Замену искать было уже поздно! – прибивая словами и интонациями, продолжала излагать свой гнев Оили. – Миранда психанул, потому что у него без тебя картинка не складывалась, и отказался проводить шоу! Хорошо, что там была я, у нас сдвоенный показ был. Я провела оба, бегая между своими и его моделями, а они те ещё бестолочи с самомнением, за ними глаз да глаз нужен. У меня от стресса молоко пропало.

Последнее Оили выдумала для красного словца. Сына она изначально не кормила грудью, но это был рабочий способ дополнительно пристыдить бестолкового брата, подложившего ей с Маэстро такую большую свинью.

- Том, так нельзя, ты это понимаешь? Ты поступил по-свински и конкретно нас подставил.

Да что же это такое? Второй раз за день его упрекают в отсутствии совести и свинском поведении.

- Оили, прости, - тихо проговорил Том. – Я был в больнице.

Сбитая с толку его словами Оили вышла из образа мегеры и несколько раз моргнула.

- В больнице? – переспросила. - У тебя что, снова?..

- Нет, нет, - мотнул головой Том, спешно успокаивая сестру. – С психикой у меня всё в порядке. У меня было сотрясение мозга. В общем, - он потёр затылок, взъерошивая волосы, - несчастный случай. Я две недели лежал в клинике и совсем забыл, что у вас в это время шоу. Извини.

Оили смягчилась. Как бы там ни было, совсем бессердечной стервой и сукой она не была и Тома любила. То, что он в очередной раз попал в больницу, было для неё более чем весомым поводом перестать на него злиться и наоборот пожалеть, побеспокоиться.

- Да ладно, - сказала она в ответ. – Всё прошло хорошо, я справилась. А Миранда не злопамятный – максимум укусит тебя при встрече и забудет об обиде. Ты как сейчас?

- Я в полном порядке, - заверил Том сестру. – Извинись за меня перед Мирандой, мне действительно неудобно. Или мне лучше самому позвонить ему?

- Как хочешь. Но я передам, что у тебя была уважительная причина не прийти и ты просишь прощения за то, что не предупредил.

- Да, передай, пожалуйста. И скажи, что я готов в качестве извинения принять участие в его следующем шоу, в новогоднем, если он того хочет и если собирается делать такой показ в этом году. Даже если показ будет тридцать первого декабря – готов! – Том махнул рукой, на самом деле желая сделать что угодно полезное, чтобы искупить свою вину перед Маэстро и сестрой.

- Миранда собирается, - подсказала Оили. – Думаю, ему понравится твоё предложение, у тебя как раз «зимний» типаж.

- Хорошо. Тогда поговори с ним, и на рождественских каникулах я поработаю, - с улыбкой проговорил Том.

- Не понял? – нарочито звучно подал голос бесшумно подошедший Шулейман.

Том, не ожидавший его появления за спиной, удивлённо обернулся. Оскар добавил:

- Когда это ты собрался работать в новый год?

- Только что, - ответил Том, не понимая, почему Оскар недоволен. – Из-за сотрясения я пропустил показ, на котором обещал выступить, поэтому приму участие в следующем.

- Забудь, - веско хмыкнул Шулейман, сложив руки на груди.

Том на две секунды завис, неприятно обескураженный его безаппеляционностью, и, развернувшись к Оскару, спросил:

- Что значит – забудь?

- То значит, что ты не будешь принимать участие в этом показе. Я и так против твоего сотрудничества и любого общения с этим недолеченным шизоидом и я уж точно не собираюсь из-за него отказываться от традиционной поездки куда-нибудь на рождественские каникулы.

- Оскар, ты ведёшь себя как ребёнок. Не всё в этой жизни определяется твоим «хочу» и существуют не только твои планы.

- Том… - попыталась дозваться до брата Оили, ставшая невольной свидетельницей их разногласия.

Хотела сказать, что не надо ссориться из-за показа, на котором ещё не факт, что Маэстро пожелает видеть Тома, пусть лучше откажется от этой идеи, если Оскар так категорически против. Как бы она ни недолюбливала Шулеймана, Оили понимала, что Том его любит, Тому с ним хорошо и в случае расставания более удачный вариант Том не найдёт. Да и самой ей однажды может пригодиться родство с Шулейманом.

Но Том сестру не слышал и вовсе забыл о ней, всецело переключившись на любимого доктора с замашками диктатора-самодура.

- Я бы считался с твоими планами, если бы ты меня в них посвящал, - с безжалостной прямотой, непоколебимо отвечал Оскар. – Но я узнаю о них или в последний момент, или постфактум, или случайно, как сейчас.

- Я сам только что узнал, когда я должен был тебе сказать? – в недоумении развёл руками Том.

- А ты собирался сказать, если бы я не зашёл? – вопросил в ответ Шулейман, пытая прямым взглядом.

Том потупился, невольно обводя свою вину перед ним тремя жирными красными линиями. Да, он бы сказал, обязательно сказал, но… не факт, что непосредственно после разговора с Оили или вообще сегодня.

- Что и следовало доказать, - хмыкнул Шулейман. – Но в данной ситуации это неважно. С обсуждением или без – я против. Ты не участвуешь в показе и точка.

- Оскар, это моя работа, её часть.

- Так не работай. Я только за.

У Тома дрогнули губы – Оскар просто невыносим. Том знал о себе, что упрям, но успел забыть о том, каким безапелляционным, не слышащим ничего и никого, кроме себя и своих желаний, может быть Оскар.

- Оскар, то, что мой заработок ничто по сравнению с твоим капиталом, не даёт тебе права плевать на мою работу. Да даже если я ничего не получаю за ту или иную работу, это моё дело, моя самостоятельность, ты должен это уважаться и считаться с этим. Я не собака, чтобы беспрекословно слушаться твоих команд, и не приложение к тебе. Я отдельный человек со своим мнением, своей жизнью.

- Том! – очень вовремя крикнул телефон голосом Оили, выбив в нехорошем разговоре паузу.

Отвлёкшись от Тома, Шулейман подобрал с кровати отложенный и забытый им телефон.

- Привет и пока, - сказал и отключился, прежде чем Оили, в очередной раз поражённая его наглостью, успела что-то возразить.

Жаль, послушала бы весь разговор, но не перезванивать же, чтобы побыть третьей парой ушей и проконтролировать ход ссоры? Оили сидела с зажатым в руке замолчавшим телефоном, не зная, на кого больше злится. На Тома, который семью создал, а функционировать в паре не научился и пытается усидеть на двух стульях: и прелестями близких отношений наслаждается, и жаждет оставаться независимой единицей, которая никому ничего не должна и не обязана обсуждать свои планы, и, похоже, не собирается меняться. Для неё самой независимость была превыше всего, она не согласна была идти ни на какие компромиссы, но она, понимая это, и не претендовала на любовь. Или больше бесит Шулейман, который ведёт себя как большой избалованный ребёнок, привыкший, что ему все дуют в попу и внемлют каждому слову, а мнение других людей не берущий в расчёт.

В соседней комнате заорал собственное дитё, возвращая к своей семье и вопросам насущным.

- Миранда, возьми Марса! – крикнула Оили, перекрывая ор младенца, и взяла из пачки тонкую сигарету и зажигалку. – Потом зайди ко мне, есть разговор!

Щёлкнула зажигалкой и затянулась, слушая, как успокаивается их сын стараниями Маэстро. Буквально через минуту Миранда, держа на руках малыша, зашёл в спальню, которую Оили переоборудовала под рабочий кабинет.

- Как называется этот оттенок? – указал он на свежее пятно на своём плече. – Никак не могу вспомнить.

Оили поморщилась:

- Он на тебя срыгнул, а ты показываешь это мне?

- Он не срыгивал, это я пролил, когда открывал баночку, - махнул Маэстро кистью руки, на которой сидел ребёнок.

Голодный малыш нацелил взгляд на баночку яркого овощного пюре в другой папиной руке, потянулся к ней раз, два и, не сумев схватить, залился плачем. Миранда прижал пальцами его губы и устремил на не-жену требовательный взгляд. Посмотрев ещё раз на оранжевое пятно, Оили развела руками:

- Тёмный мандарин?..

- Оскар, это моя сестра, - сказал Том, снизу смотря на бесцеремонного мужа. – Ты не можешь вот так отбирать трубку и заканчивать за меня разговор.

- Ты уже минут пять как не разговариваешь с ней, - резонно отбил его претензию Оскар, - а в нашем разговоре её уши лишние.

- Всё равно, - упёрто мотнул головой Том, - ты мог попросить меня попрощаться с ней, а не делать так.

- Чтобы ты упёрся и ещё и по этому поводу начал со мной спорить? – вопросил в ответ Шулейман, но ответа не ждал. – Проще всё сделать самому.

Том открыл рот, глотнул воздуха, желая высказать то, что уже говорил – что Оскар вечно всё решает сам, забывая хотя бы для вида спросить его мнения, и его это не устраивает. Но что-то кольнуло, дёрнуло, отрезвляя. Сварливые слова, продиктованные задетым независимым духом, встали на подступах к горлу душным комком, толкнули вверх мысль: «А нужно ли их говорить?». Нет, не нужно, если остановиться и досчитать до пяти.

Сегодня они один раз уже поссорились до страшных слов о разводе. Двух таких ссор слишком много для одного дня; вторая может не окончиться миром, может дать ту самую разлагающую трещину, с которой начинается конец. Как бы там ни было, как бы высоко ни ценил свободу и в частности – и особенности – свободу выбора, Оскара он любил больше и дорожил им больше, чем правом уйти.

Выдохнув, выпуская вместе с перегоревшим кислородом невысказанные слова недовольства, Том покачал головой:

- Оскар, я не хочу ссориться.

- Это радует. А то я думал, что снова о разводе заговоришь.

Отпущенные слова подступились вновь, кольнули, предлагая вывести непримиримую полемику на новый круг и уровень. Но Том проигнорировал их, полностью успокоившись от того, что Оскар озвучил то же слово, которое заставило остановиться его.

- Оскар, давай поговорим, хорошо? – предложил, попросил Том. – Выслушай меня, пожалуйста.

Шулейман закатил глаза, но ничего не сказал – значит, готов выслушать. Том протянул ему руку, взял ладонь, потянул, усаживая рядом. Сев на кровать, Оскар вопросительно кивнул:

- Говори.

Его тон явно говорил, что он не настроен на конструктивный диалог и собирается всё крыть словами: «Я сказал». Том старался не обращать на это внимания. Если двое столкнулись лбами, чтобы не доводить до скандала и обид, кто-то должен отступить. Оскар никогда не отступит, Том знал, это не в его характере: он с прямолинейности танка прёт вперёд до последнего, раздавливая оппонента, подминая под своё я. Значит, он, Том, должен дать слабину, сдать назад.

- Оскар, для меня это важно, - заговорил Том. – Я подставил Миранду и хочу восполнить ему это неудобство. Если бы это был кто-то другой, чужой человек, я бы договорился с совестью. Но Миранда мне почти друг, и, нравится тебе это или нет, он часть моей семьи. Я не хочу поступать с ним по-скотски или чтобы он думал, что я позволяю себе так с ним поступать.

- То есть по-скотски ты поступаешь исключительно со мной?

Том подался вперёд и зажал Оскару рот ладонью, чтобы не говорил резких слов, не лил бензин в потушенный огонь.

- Пожалуйста… - произнёс с мольбой, смотря в глаза с искренней проникновенностью во взгляде. Том не хотел ругаться.

Он не умел выстраивать отношения и вести себя в них – даже Джерри этого не умел, честно, а не в очередной игре и роли, Тому было неоткуда взять эти знания и навыки. Но прямо сейчас он пытался, хотел поговорить и договориться и был готов сколько угодно зажимать Оскару рот, только бы он не портил всё, не стрелял словами, которые в конечном итоге причинят боль им обоим.

Том отодвинул ладонь на несколько миллиметров от лица Оскара, опасливо оставляя её рядом, и Шулейман произнёс:

- Если я должен что-то ответить, то как я могу сделать это с закрытым ртом?

Том совсем убрал руку, положил ладонь на колено и начал говорить:

- Оскар, давай договоримся. Выслушай меня. Я уважаю твою традицию ездить куда-то на Новый год, мне самому она нравится, но и принять участие в показе Миранды тоже важно для меня. Я намерен сделать это. Но тебе не о чем беспокоиться: рождественские и новогодние показы обычно проходят до двадцать пятого декабря, максимум двадцать восьмого. Я отхожу шоу, и поедем, куда ты скажешь, хорошо? – он примирительно улыбнулся.

Было странно видеть, что Том, даже в здоровом и цельном виде в чём-то остающийся диким волчонком, выросшим вне общества, ищет компромисс, идёт на него, пытается договориться. Оскару даже стало чуточку стыдно за себя: за то, что не он, взрослый и не одичалый, опытный, а Том, которому так важно быть сильным, потому что он сознаёт свою слабость, поступил мудрее и отступил.

- Хорошо, участвуй, - тоже пошёл навстречу Шулейман, но не смог обойтись без условия. – Но обещай, что если ряженый псих выдумает нечто этакое опасное, ты не будешь в этом участвовать. Я не хочу тебя потом по кусочкам собирать. Мало ли, он решит сделать темой шоу камикадзе.

- Обещаю, что если буду уверен, что пострадаю, откажусь и перенесу участие на следующий сезон, - кивнул Том. – И если Миранда решит устроить шоу тридцать первого, тоже объясню ему, что я обещал это время тебе, и договорюсь на другой раз.

- Тогда ладно, - также кивнув, согласился Оскар. – Потом выберем, куда полететь. Меня интересует твоё мнение

Том улыбнулся – мягко и честно.

- Я не разбираюсь в лакшери-курортах. Лучше ты выбери место, уверен, оно мне понравится.

- Просто скажешь свои пожелания по направлению: север, юг? Раньше я предпочитал исключительно пляжный отдых, но в последнее время изменил отношение и к другим его видам.

Том перезвонил Оили, переговорил с Мирандой насчёт своего участия в новогоднем показе, который в этом году должен был пройти в два этапа – двадцать седьмого и двадцать восьмого декабря. Вкрадчиво сказал, что ему будет удобнее принять участие только в первом дне шоу, на чём и договорились. После этого наконец-то опубликовал свежие фотографии, и ему почти мгновенно прилетел фонтанирующий восторженной экспрессией комментарий от Карлоса: «Твой образ должен наводить ужас, но ты в нём прекрасен! Какая жалость, что я не смогу тебя снять таким!..» и так далее.

А через полминуты зазвонил телефон, вызывал тот же Карлос.

- Том, ты не заболел? – обеспокоено, быстро и как всегда эмоционально проговорил в трубку Монти.

- Немного…

Том не успел ничего больше сказать, потому Карлос взорвался сокрушениями:

- Какой кошмар! Радость моя, прости! Я написал, а только потом подумал, что твоя худоба может быть вызвана болезнью, она не выглядит здоровой…

- Всё в порядке, Карлос, - поспешил остановить его Том. – У меня было сотрясение мозга, из-за чего меня тошнило, поэтому я так похудел. Но я уже полностью здоров и чувствую себя прекрасно.

Выдержав паузу, он добавил:

- Ты писал про съёмки… Если хочешь, можешь меня снять.

- Ты серьёзно? – громко изумился Монти.

- Да. Если тебя так заинтересовала моя внешность сейчас, почему бы не сделать тебе подарок? – Том улыбнулся – губами и голосом. – Только пока я не готов куда-то ехать.

- Без проблем! Скажи где, и я там буду.

- В Ницце.

- Договорились. У меня там один друг держит прекрасную студию, там и поработаем. О, радость моя, ты сделал меня счастливым!

Шулейман снова подкрался бесшумно, сел позади Тома и, когда Том обернулся, вопросительно кивнул: с кем разговариваешь?

- Это был Карлос Монти, - завершив недолгий разговор, ответил Том на немой вопрос. – Договаривались о фотосессии.

Оскар сперва вопросительно выгнул брови, а затем спросил:

- Ты назло мне это делаешь?

- Ты эгоцентрист, ты в курсе? – вопросом ответил Том.

- Не соглашусь. Но об этом мы поговорим в другой раз. А ты не ответил на вопрос.

- Я ответил, - не согласился Том. – Мы уже выяснили, что ты меня и таким хочешь, с чего бы мне назло тебе идти сниматься, чтобы доказать, что я кому-то нравлюсь?

- Ты же был категорически против того, чтобы сниматься у других фотографов?

- Я бы и не согласился сняться у кого угодно. Но Карлос мой друг и действительно талантливейший профессионал.

- Он тебе не друг, - сухо поправил Оскар.

- Оскар, ты снова хочешь поссориться? – напрягся Том.

- Я хочу, чтобы ты не называл друзьями тех, кто тебе ими не являются.

- Извини, что у меня не так много друзей, как у тебя, - развёл руками Том, буравя Оскара взглядом, - а настоящий всего один, Марсель.

- Лучше бы ни одного, - фыркнул Шулейман, никогда не скрывавший, что считает «какого-то там консультанта» недостойным.

- Семья моя тебе не нравится, друзья тоже. Хочешь, чтобы я сидел в одиночестве, и мой мир крутился вокруг тебя и замыкался тобой? Он и так крутится. Но мне нужны и другие люди в моей жизни.

- Мне нравится Кристиан, - высказался Оскар. – Хенри, Оили и Минтту тоже ничего. С Кими я мирюсь.

- Хенриикка, - поправил Том. – Мою маму зовут Хенриикка.

- Хенри, - остался при своём видении Шулейман.

Он хотел сказать ещё что-то – наверняка неприятное, колкое, взрывоопасное для лабильной психики Тома, продолжающее спор. Но Том не дал ему такой возможности – резко подался вперёд и поцеловал, затыкая самым надёжным способом, который ещё Джерри вывел.

Не поддавшись на провокацию так сразу, Шулейман разорвал поцелуй и поинтересовался:

- Хочешь меня переключить?

- Заткнись и целуй, - жёстко осадил Том.

- Ого, - усмехнулся Оскар, приятно поражённый его поведением, обещающим нечто интересное.

- А ты что думал? Не забывай про сорок процентов заразы во мне, - Том мимолётно показал клыки, говорил в губы, дразня, лаская дыханием. – Да и «отдельный Том» был не таким сахарным, как ты думаешь.

- Это точно, - вновь, под нос, усмехнулся Шулейман. – Сахарный бы не зарядил мне половой тряпкой по лицу, и не разбил бы нос, и далее по списку.

- Так будешь целовать? – провокационно спросил Том, склонив голову набок, оставаясь близко-близко.

Дважды предлагать было не нужно. Но Том очень быстро отвлёкся на звуки из-за двери и поднялся с кровати:

- Пойду погуляю с Лисом.

- Разбежался!

Шулейман дёрнул его обратно и завалил на лопатки. К тому моменту, как они закончили, ни о какой прогулке, которая по большей части выступала поводом подразнить, не шло и речи. Поздно и сил и энтузиазма не осталось.

***

- Ты вообще есть собираешься? – осведомился Оскар у Тома, когда он закрыл холодильник, ничего из него не взяв.

В холодильник Том заглянул чисто механически, чтобы занять себя, пока по глотку пил воду. Развернувшись к Оскару, он сделал ещё один небольшой глоток из стакана и ответил:

- Через три дня.

- В смысле? – сощурился, нахмурился Шулейман.

- Через три дня съёмка у Карлоса. Для неё мне надо сохранить такую худобу, поэтому пока не буду есть, чтобы не поправиться, - простодушно объяснил Том.

- Ты сдурел?! – Оскар отвесил ему подзатыльник. – Ждёшь, когда органы начнут отказывать от истощения?

Получив крепкий шлепок ладонью, которого не ожидал, Том машинально втянул голову в плечи, глянул на Оскара исподлобья.

- Никакого истощения не будет и ничего у меня не откажет. Это всего три дня.

- Повторяю вопрос – ты сдурел? – чётко проговорил Шулейман. – У тебя уже дефицит массы тела.

Прежде чем ответить, Том на всякий случай отошёл во избежание повторения рукоприкладства.

- Дефицит массы и истощение это не одно и то же. У меня всю жизнь вес ниже нормы, ты сам не раз говорил, что я тощий, но я прекрасно себя чувствовал и чувствую сейчас.

- А хочешь, чтобы не прекрасно? – Оскар сложил руки на груди и начал наступать, пристально вглядываясь в лицо.

Том инстинктивно отступил, но через два шага остановился, одёрнув себя, чтобы не проявлять так сразу слабость. Шулейман подошёл почти вплотную, ожидая ответа на вопрос, и Том, выдерживая его прямой, сгибающий взгляд, сказал:

- Со мной всё будет в порядке. За три дня голода ещё никто не умер. Я в подвале три недели не ел и ничего.

- Ага, тебя всего лишь еле откачали.

- Меня еле откачали не из-за голодания. Вернее, не только из-за него. Сейчас же у меня есть неограниченный доступ к воде, меня никто не бьёт, не насилует, и меня не едят крысы. Нет никаких предпосылок для того, чтобы я оказался в больнице.

- Ты бы там не оказался, если бы решил поголодать пару дней в обычном своём состоянии, - непримиримо парировал Шулейман. – Но ты голодал две недели и уже потерял десять килограммов веса.

- В последние пять дней я ел, - мягко не согласился с ним Том. – Да, немного, и я ещё не набрал вес, но я чувствую себя прекрасно и совершенно здоровым. Правда. Не беспокойся по этому поводу, - он поднял руку и примирительно коснулся плеча Оскара.

Можно было поставить вопрос ребром: «Моё тело моё дело, буду делать так, как считаю нужным, разговор окончен». Но Том по-прежнему не хотел ссориться и придерживался избранной вчера тактики – желания научиться разговаривать как взрослый, умный человек, тоже ответственный за их отношения; обсуждать, вместе

Шулейман не торопился отступать и признавать за Томом право на безопасный, по его словам, эксперимент над собой. Смотрел сурово, не меняя угрожающей позы, возвышался над Томом, давя габаритами. Том погладил его по плечу.

- Обещаю, если почувствую себя нехорошо, сразу прекращу диету и поем. Хорошо? Пожалуйста, не заставляй меня есть и не злись. Я знаю, что делаю, и дорожу своим здоровьем, я не буду истязать себя и рисковать.

Оскар недоверчиво сощурился. С каких это пор Том ведёт себя как взрослый, рассудительный человек, а не топает ногой и дуется? Но было похоже, что Том не умыслил что-то, а говорит искренне, держит ситуацию под контролем. В конце концов, он на самом деле крайне не любил больницы и болеть, у него были все основания, чтобы ценить своё здоровье и заботиться о его сохранности. Потому Шулейман решил в качестве исключения не наседать и доверить ему контроль над собственным телом и самочувствием.

- Ладно, - нехотя согласился Оскар и подчеркнул: - Но ты обещал…

- Если что-то пойдёт не так, - кивнул Том, договаривая за него, - я незамедлительно сообщу об этом тебе и отправлюсь к холодильнику.

Посчитав разговор оконченным, Шулейман взял из холодильника сок и отпил из пакета, окинул Тома долгим, внимательным, цепким взглядом. Казалось ли, или у Тома даже черёз тёмную, как и все домашние, футболку выпирали кости? Нет, не казалось: если обратить внимание, можно было увидеть длинные выступы ключиц. Рёбра свободная вещь скрывала, но Оскар точно знал, как хорошо они видны там, под одеждой, и как ощущаются собственной плотью – как стиральная доска. Если бы Оскар знал, что это за такое, у него бы возникла именно такая ассоциация.

- Не надо на меня так смотреть, - сказал Том, завинчивая крышку на бутылке, из которой ранее наливал воду. – Я не умираю от голода и не мучаюсь.

Ничего не говоря, Шулейман подошёл к нему, неторопливо, вдумчиво потянул футболку вверх и снял через голову. Снова, без преграды ткани, оглядел тощую, жёсткую бледность и повторил путь взгляда ладонью, от пояса спортивных штанов до шеи. Том замер с бутылкой в руках, невольно затаил дыхание, чтобы не шумело, перестал моргать, глядя в глаза, но взгляд Оскара был направлен ниже, на его тело.

Крепкая, горячая ладонь прошлась по плечу, огладила шею, забралась под волосы сзади, и Том едва удержался, чтобы не приласкаться к ней, это был бессознательный, порождённый нутром и сердцем порыв. Он прикрыл глаза и чуть склонил голову.

Рука вновь отправилась в изучающий путь по телу, пальцы очерчивали выступы и изгибы костей. Том инстинктивно втянул живот, когда Оскар коснулся его под нижними рёбрами, уязвимой плоти.

- Не втягивай, - произнёс Шулейман. – И так сплошной скелет.

Вынырнув из размягчившего, разнежащего марева, Том хотел сказать: «Не нравится – не смотри». Но Оскар вдруг взял его лицо в ладони и коротко и веско поцеловал в губы, запечатывая за ними словами. Том выдохнул носом, вновь прикрыл глаза «сдаюсь, не буду ругаться». Шулейман наклонился к его шее, начал влажно целовать. Чувствуя, как вмиг участилось дыхание и сердцебиение, не успев подумать, как должен реагировать и что делает, Том повернул голову и ткнулся носом в горло, пахнущее одеколоном, гелем для бритья и жаром кожи, поцеловал в ответ в бьющуюся артерию. Ощутил сильные, ухватистые ладони на своей спине, уверенно прижимающие к жаркому телу, прогибался под ними, навстречу.

Оскар отпустил, отстранился, чем вызвал на лице Тома вопрошающее недоумение. Провёл ладонями по бокам Тома вниз и разом спустил с него штаны с трусами до колен, дальше одежда съехала сама. Не будучи уверен в том, что должен делать, Том освободил щиколотки от опутавшей одежды, переступил её и остался стоять обнажённый под пристальным, нечитаемым взглядом Оскара, от которого становилось неуютно, потому что не совсем понятно.

Том перехватил руку рукой внизу живота, прикусил губу. Насмотревшись, изучив взглядом каждый изгиб отощавшего тела, Шулейман вновь шагнул к нему, взял за руку и повернул спиной. Провёл ладонью вниз по пояснице Тома, огладил попу, будто оценивая, всё ли так, устраивает ли его. Видимо, оставшись довольным, Оскар шлёпнул Тома по ягодице и, развернув, резко и сильно дёрнул за руку к столу.

Не удержав равновесие, Том навалился на стол, ударился локтями и недовольно скосился:

- Не делай так.

Не беря в расчёт его неудобство и недовольство, Шулейман развернул Тома обратно лицом вниз, нагнул над столом, придавливая за загривок. Тому не всегда нравилась такая грубость. Сейчас – нет. От такого обращения он неприятно чувствовал себя кем-то третьего сорта, с кем можно вот так, бесцеремонно, не спрашивая. Но он не стал выказывать возмущение, а послушно пригнулся и расставил ноги, выдыхая и заранее стараясь расслабиться. Знал, что таким поведением Оскар не пытается унизить его и опустить. Просто он такой, прямой, жёсткий и грубый по своему характеру.

Том не думал, что голодание дастся ему настолько легко: никакого мучительного сосущего чувства в животе, мыслей о еде и изменений самочувствия в худшую сторону. Ещё в клинике, когда перестал мучиться от чувства голода, Том понял, что и без еды можно чувствовать себя прекрасно: он ощущал себя так, как и всегда, если не лучше. Более того – с отсутствием еды в любом отделе пищеварительной системы приходила особенная лёгкость, какой он прежде не знал, почти эйфория. Это чувство парения пришло и в этот раз, наутро второго дня голодания, не пришлось ждать пять дней, чтобы выйти на новый уровень сознания. Бонусом к приятной лёгкости Том поймал прилив вдохновения. Из фотографий заката и рассвета, сделанных с одного ракурса, Том в редакторе сочинил потрясающей красоты пейзаж с флёром сюрреалистического мистицизма, направил на тот самый аукцион, где год назад с молотка ушла его серия «Двое», и успешно продал.

Жизнь била ключом. Том творил, несколько раз в день выгуливал Лиса, с удовольствием возмещая ему время своего отсутствия, один раз встретился и погулял с Марселем и, конечно, проводил время с Оскаром – в молчании, разговорах, постели. Перестав тратить энергию на переваривание пищи, организм перенаправил её в другие русла, и Том обнаружил, что если не тратить время на еду, то день кажется дольше и за него можно больше успеть.

Только грустно было от того, что исключились совместные приёмы пищи. Один раз, за обедом в первый день диеты, Том сел за стол вместе с Оскаром, но потом перестал, понял, что не следует дразнить Оскара своим голоданием, тыкать ему этим в лицо, а не обратить внимание невозможно, когда один ест, а второй без дела сидит за столом со стаканом воды. Слишком большое отклонение от обычного, напоминание о том, что Оскар и так не одобрял, пусть и принял.

По той же причине, чтобы не напоминать лишний раз, Том старался пить свою воду и другие напитки, заменившие пищу, не на глазах у Оскара. Помимо воды он позволял себе свежевыжатые фруктовые и овощные соки, разбавленные один к одному для уменьшения агрессивного воздействия на пустой желудок, а в морковный даже добавлял немного сливок. Диета получалась довольно вкусная и яркая.

В день, на который была назначена фотосессия с Карлосом, Том с самого пробуждения почувствовал себя не очень хорошо. У него ничего не болело, не сосало под ложечкой, не тошнило, не кружилась голова. Но состояние было такое, будто из тела вытекли все силы, тело хотело остаться лежать в постели и не шевелиться, беречь себя, а нужно было вставать и переставлять ноги, принять душ, собраться для выезда в студию. Руки и ноги гнулись только через усилие, приходилось думать о движении, чтобы совершить его, а не остаться сидеть на месте размякшей безвольной субстанцией с бесполезными, не держащими костями.

Как ни хотелось, Том не позволил себе полежать после пробуждения или посидеть на краю постели и покинул кровать. Вопреки обещанию он ничего не сказал Оскару о своём самочувствии. Потому что глупо сходить с дистанции сейчас, когда до финишной черты остались считанные часы. Справится, не развалится. Во время рабочих марафонов ему и не такие нагрузки переживать приходилось, и ничего, ни разу в обморок не упал, притом, что питался скудно и вдобавок недосыпал.

Карлос встретил его с распростёртыми объятиями, по своему обыкновению расцеловал в обе щеки, расспросил, заговорил, закружил, потом вспомнил, для чего они здесь, и отправил переодеваться для съёмки. Тому предстояло сниматься без верха, в чёрных лосинах, прорезиненных для полного облегания линий тела, наружной стороной имитирующих обычную ткань. Скорее, это была совершенно непрактичная для повседневной жизни, но эффектная для фотографий смесь лосин и колготок, поскольку они оканчивались носками.

Натянув обтягивающую вещь, Том оглядел себя спереди и сзади. Потом его усадил к себе за столик визажист. Широко – а-ля панда – обвёл Тому глаза пурпурными тенями с малиновым тоном, обойдясь без подводки и карандаша, а ресницы лишь тронул чёрным гелем для фиксации, не тушью. Прорисовал и без того идеальные брови, припудрил губы прозрачной рассыпчатой для эффекта сухости. Том безразлично – не ему сейчас решать, как будет выглядеть – наблюдал через зеркало за манипуляциями парня. После макияжа губ почувствовал дурноту и попросил у визажиста, молодого крашеного блондина с удлинённой художественно ощипанной причёской:

- Можно мне воды?

Визажист кликнул одну из ассистенток и сказал принести бутылку воды. Открутив крышку, Том хотел попить, но парень не дал ему сделать глоток:

- Губы смажешь. И вдруг капля протечёт? Весь тон испортит.

Согласно кивнув, Том дождался, когда та же ассистентка раздобудет соломку, и аккуратно потянул через трубочку воду. С макияжем визажист управился шустро, профессионально, несмотря на молодость, которая равна отсутствию большого опыта, и некоторую торопливость движений. Но он не знал, что делать с причёской: завить вьющиеся волосы в упругие кудри или наоборот выпрямить? С этими двумя причёсками получались совершенно разные образы. А последнее слово сказать было некому, так как сам Карлос не знал, какими хочет видеть волосы Тома – потому что его радости всё к лицу.

Помучившись дилеммой, погрызя холодную плойку, визажист решил пойти ва-банк, на эксперимент: разделив волосы на прямой пробор, одну завил симпатичным барашком, а вторую выпрямил. Тома дёрнуло от этой двойственности в отражении. Ещё бы накрасить только одну половину лица, а вторую оставить чистой, и можно вспоминать былое…

Карлос остался недоволен экспериментом:

- Для нужного образа это не подходит! – активно жестикулируя, возмущался он. – Отвлекает от тела! Завей всю голову и убери макияж.

- Но ты же сам сказал… - попытался возразить визажист, но Монти его перебил.

- Я знаю, что сказал! Я передумал, убирай всё быстро, - он помахал рукой, будто поторапливая время. – У Тома и без макияжа яркая внешность.

Уязвлённый визажист обиженно поджал губы, сверля отвернувшееся вздорное начальство взглядом. Он старался, творил, а ему – смывай. И убрать макияж, чтобы всё осталось чистенько, аккуратно и красиво, тоже не так-то легко.

- Я могу сам смыть макияж, - предложил Том, пожалев парня, впустую потратившего усилия. – И накраситься заново тоже могу, я умею.

Визажист вновь уязвился, но уже по другой причине: он профессионал, это его дело, а Том говорит, что сам может, ещё и снисходительно так, жалеет. Скрестив руки на груди, парень вздёрнул подбородок и затем повернулся к Карлосу:

- Том умоется сам. Я пока выйду покурить.

- Иди, - разрешил Монти, ковыряясь в любимой камере. – Но только на пять минут.

Шулейман со стороны наблюдал за всем этим балаганом. Изнанка мира моды ему определённо не приходилась по вкусу. Том проводил визажиста взглядом и взял пропитанную очищающим средством салфетку. Стерев краску, он протёр глаза ватными дисками, смоченными в простой воде, чтобы убрать остатки косметических средств, которые могли раздражить глаза и привести к красноте. Отправив весь мусор в корзину под ярко освещённым столиком, Том протёр руки и подошёл к фотографу.

- Карлос, мне кажется, или между тобой и этим парнем что-то не так?

- О чём ты? – Карлос отвлёкся от камеры и посмотрел на него внимательно и добродушно.

- Вы общаетесь не совсем как начальник и подчинённый; не так, как ты вёл себя со всеми, кто на тебя работал, - Том осторожно подбирал слова, чтобы не обвинять в лицо, но был достаточно твёрд в своих подозрениях. – Между вами что-то есть?

- Ничего от тебя не укроется, радость моя, - Монти расплылся в улыбке и потрепал его по волосам, не боясь испортить укладку.

- А как же Дино? – выдохнул Том, поражённый тем, что всё оказалось именно так, как ему показалось, и Карлос это так просто подтвердил. – Вы… расстались?

- Нет-нет, у нас всё прекрасно, - помахал рукой мужчина. – Он ждёт меня дома.

Тома ударило то, что Дино – любящий, частично сумасшедший по причине силы своих чувств человек верно ждёт дома и ни о чём не догадывается, а Карлос так спокойно говорит о том, что он ждёт, и также спокойно позволяет себе крутить интрижку.

- Карлос, так нельзя, - с искренней горечью за другого человека, как будто это была его боль, проговорил Том. – Нельзя изменять любимым.

«Кто бы говорил», - хмыкнул вредный внутренний голос, чёртов честный судья.

Но Том не устыдился и не подумал, что не вправе судить. Именно потому, что он тоже так делал, вправе. Но у него было молодо-зелено, ноль опыта и бешенство перестраивающейся психики, это не оправдание, но вполне может им служить. А Карлос – взрослый, умный человек со здоровой головой и большим опытом за плечами. А ещё – Том бесконечно жалел о своей ошибке, о своём предательстве.

- Я не изменяю Дино, - посмеялся Монти.

- Тогда что это? – упрямо спросил Том, указав на дверь, в которую вышел визажист и до сих пор не вернулся. – Ты сам сказал, что между вами что-то есть.

- Всего лишь флирт, - развёл руками Карлос, действительно не видя в своём поведении ничего предосудительного. – Линн молодой, талантливый и хочет зацепиться, и я ему симпатичен. А для меня это как глоток свежего воздуха. Ничего серьёзного. Не думаю, что мы когда-нибудь окажемся в постели, а если даже окажемся, это ничего не будет значить.

- Для Дино будет.

- Он не узнает об этом, - Монти вновь развёл, всплеснул руками.

- Узнает, - уверенно утвердил Том. – Даже самая талантливая ложь рано или поздно раскрывается, поверь мне. А ты не похож на того, кто умеет профессионально лгать.

- Радость моя, успокойся, - мужчина примирительно улыбнулся, погладил его по голому плечу. – Не надо так переживать за нас и злиться.

Том сбросил его руку с себя.

- Я не могу спокойно реагировать на то, что ты делаешь, потому что знаю, каково на месте Дино. Я сам ревнив до помешательства, а Дино ещё больший ревнивец, чем я. Он не простит тебе измену.

- А ты бы простил? – вдруг серьёзно спросил Карлос.

Задумавшись, Том отвёл взгляд.

- Простил бы, - ответил через семь секунд. – Но забыть не смог. Карлос, - обратился он к другу, - я не понимаю, неужели эта интрижка стоит всего того, что между вами было, что есть? Вы ведь давно вместе. Или для тебя, для вас такое в порядке вещей?

- В том и дело, что мы давно вместе, - покачал головой Карлос. – Когда ты достигнешь моего возраста, и вы с Оскаром проживёте вместе много лет, ты меня поймёшь. Я люблю Дино, ни на кого его не променяю, потому что он мой человек, и если мы расстанемся навсегда, не думаю, что когда-нибудь вновь полюблю. Но я не хочу отказываться от других эмоций.

- Всё понятно. – Том сложил руки на груди, поджал губы. – На молоденьких потянуло? А говорил, что не можешь рассматривать в качестве партнёров тех, кто настолько младше тебя. Он же не старше меня, если не младше.

- Линну двадцать три, - подсказал Карлос.

- Может, и насчёт меня передумал? – наседал Том.

- Не передумал.

- Я уже староват? – с язвительными нотками спросил Том.

- Ты слишком хорош, и это никогда не изменится, - Монти усмехнулся и погладил его по волосам. – Нельзя спать с ангелами, на них даже смотреть в таком смысле нельзя.

Том крутанул головой, избавляясь от его ладони – у них был не тот разговор, при котором им бы нормально воспринялось, что его трогают. Карлос понятливо опустил руку, погрустнел.

- У тебя было такое раньше? – поинтересовался Том.

- Никогда, - уверенно и без лукавства ответил Карлос. – Ты знаешь мой стиль общения, в том числе на работе – даже с тобой я веду себя так, особенно раньше вёл, что можно подумать, будто я имею какой-то сексуальный интерес, но это не так.

- Что в этом Линне такого особенного? – задал Том новый вопрос.

Монти пожал плечами:

- Не знаю. Он прикольный. Такая задиристая колючка с острым язычком, но знает своё дело. На тебя чем-то похож, - он улыбнулся Тому и затем коротко посмеялся: - Но ему до тебя далеко.

Том склонил голову набок.

- Ты бы оставил его у себя работать, если бы он не давал тебе, как ты выразился, эмоции?

- Ничего другого он мне не давал, не надо грязи, - покачав пальцем, посмеялся Карлос.

- И всё же? Ответь, пожалуйста.

Монти подумал, нахмурив брови, и ответил:

- Нет. Он хороший профессионал, но в своей постоянной команде я предпочитаю иметь людей другого склада.

Том кивнул, принимая его ответ, помолчал несколько секунд, думая, и попросил:

- Обещай, что дальше флирта дело не зайдёт, что ты не прикоснёшься к нему.

Карлос изумлённо выгнул брови:

- Почему ты меня об этом просишь?

- Потому что я не хочу, чтобы мой друг оказался подлым человеком, способным предать любимого.

Лицо Карлоса озарила растянувшая губы растроганная улыбка, но затем она приобрела налёт лукавства.

- Обещаю, - сказал он, - что если ты подаришь мне ещё одну съёмку, я с хорошими рекомендациями передам Линна кому-нибудь, и мы больше никогда не будем работать вместе.

- Договорились! – просияв, незамедлительно согласился Том.

Гаденько не в первый раз продавать себя, чтобы чего-то добиться? Ничуть. Это самый простой, взаимовыгодный способ – пользоваться тем, что тебя хотят. Хотят видеть у себя. В конце концов, он же не для секса тело продаёт, а для искусства, и не для себя, а за других хлопочет – то за сестру, чтобы исполнилась её мечта; то за Дино, какие мы между ними не были недопонимания в прошлом, чтобы за его спиной Карлос не совершил горькую ошибку. Этакая проститутка милосердия от моды.

- Я знал! – забыв и о Линне, и обо всём на свете, воскликнул Карлос, схватив Тома за щёки и смачно поцеловав в лоб. – Я как чувствовал, что мы ещё поработаем! Я так и видел тебя лицом одного проекта, у меня в голове уже есть образ! Ты будешь великолепен…

- Часовая болтовня и поцелуи входят в обязательную программу подготовки к фотосессии? – недовольно осведомился подошедший к ним Шулейман.

- Нет, - с улыбкой ответил Карлос, отпустив Тома и повернувшись к Оскару. – Но Том просто очарователен, от него невозможно оторваться. Ты не против, что я украду его у тебя ещё на одну съёмку? – он тронул парня за плечо.

Шулейман вопросительно выгнул брови и посмотрел на Тома, требуя объяснений.

- Ты не против? – Том шагнул к нему, повис на плече, подкупающе и умилительно заглядывая снизу в глаза.

Просил понять и отпустить на работу без обид и тактильно извинялся за то, что его трогал кто-то другой, напоминал «я твой!». Потом отлип, отшатнулся, рассудив, что не следует начинать ластиться – не та на нём одежда, чтобы не было неловко. От резких движений закружилась голова, и на долю мгновения взор заволокло чёрной дымкой. Том на секунду зажмурился, возвращая себе ясность сознания, развернулся и громко обратился к вернувшемуся, разговаривающему в отдалении с девушкой-ассистенткой визажисту:

- Линн! Мне нужно завить вторую половину головы.

Визажист подошёл, сведя брови, окинул Тома удивлённым взглядом.

- Я думал, ты сам закончишь с причёской.

- Сам я смыл макияж. Про причёску я ничего не говорил.

- Пойдём, - сказал Линн, взглянул на Оскара, которого до этого не заметил, и вместе с Томом пошёл к своему рабочему месту.

Выйдя на съёмочную площадку, Том ощутил странное сердцебиение. Сердце не колотилось, не пропускало удары, но… билось как-то неправильно. Неправильно, что он так отчётливо чувствовал и слышал биение своего сердца в груди и у основания горла, это ощущение рождало тревогу на уровне тела. Том отмахнулся от себя – не болит же, значит, всё в норме – и устремил взгляд на Карлоса, ожидая его указаний.

- Готовься показывать чудеса гибкости! – громко и задорно произнёс Монти. – Надеюсь, ты по-прежнему в отличной форме, - он взялся за камеру, извещая о начале сессии.

Камера щёлкала, Карлос отдавал направляющие команды и, как всегда, воодушевлённо и восторженно восклицал. Том исполнял то, что он говорил, где-то импровизировал, действуя скорее на автомате, нежели включившись в творческий процесс. Это была его работа, пусть и бывшая, и он умел её делать: правильно двигаться и замирать в той или иной позе, правильно смотреть.

Периодически на площадку на полусогнутых выходили световики, перемещали аппаратуру, по велению фотографа меняя угол падения света, и ретировались в тень. Карлос тоже подходил к Тому, объясняя не только словами, но и прикосновениями, что хочет увидеть, трогал Тома и ворочал, проводил ладонью по голой спине и торсу, не уставая вслух поражаться тем, какой он.

Шулейман, снова устроившийся в стороне, хмуро наблюдал за ними. Ему совсем не нравилось, что этот безумный итальянец трогает его

Да, Оскар не был ревнивцем, но был – собственником. Правильно некогда подметила подруга. Если его собственность добровольно уходила к кому-то, он воспринимал это спокойно; если же кто-то позволял себе посягнуть на его собственность, он готов был ломать распущенные руки и идти войной.

Том прогнулся назад под острым углом, уперев руки в поясницу и встав на носочки для сохранения равновесия.

- Потрясающе! – воскликнул Монти из-за фотоаппарата. – Где твой позвоночник? Он что, резиновый?

- Снимай, - сказал в ответ Том. – Я так долго не простою.

Карлос быстро щёлкнул три кадра и развернулся куда-то назад, ко всем помощникам:

- Мне нужны ножницы! Быстро принесите ножницы!

Ножницы нашли. Схватив их, Монти подлетел к Тому, встал перед ним на одно колено и, взяв его правую ногу, оттянул и намеренно неровно отрезал носок лосин, так, чтобы голой оказалась половина ступни. То же самое проделал со вторым носком и, поднявшись, скомандовал:

- Повтори предыдущую позу.

Том встряхнул ногами, ноющими от непривычной нагрузки на пальцы, выдохнул и вновь поднялся на носочки и прогнулся, поддерживая самого себя. Щёлк. Есть кадр.

- Гениально! Ты само совершенство!

Оскар презрительно скривил губы. Карлосу не за горами полтинник, а всё ведёт себя как восторженный щенок. Впрочем, если бы экзальтированное восхищение фотографа не было направленно на Тома, Шулеймана бы его поведение просто раздражало. Ему, привыкшему быть центром вселенной в любой ситуации и центром внимания в любой компании, всегда не нравились излишне громкие и взбалмошные люди, пытающиеся перетянуть одеяло на себя. Такие шумливые шуты вызывали в нём недовольство и чувство брезгливой снисходительности.

- Я тебя люблю!

Шулейман стукнул пальцами по локтю. Почему Том выбирает таких людей? Есть же нормальные фотографы, которые молча делают свою работу и говорят только по делу; сам Том при всей своей эмоциональности не ведёт себя так, когда снимает кого-то. Но из всех фотографов мира он выбрал именно этого перевозбуждённого по жизни итальянца в качестве друга и единственного фотографа, с которым готов изредка продолжать работать. И из всех мировых дизайнеров он выбрал в тех же качествах самого двинутого, ещё и породнился с ним стараниями сестрицы. Кажется, Тома бессознательно влекло к тем, кто собой заполоняет всё пространство вокруг, Оскар и сам был тому подтверждением. Исключением служил лишь Марсель, но он, по мнению Шулеймана, вообще по всем параметрам был Тому не в тему, и исключение лишь подтверждает правило.

- Потрясающе! – громко прокомментировал Монти очередную позу, которую выдал Том.

Съёмка шла уже сорок минут, примерно половина пути пройдена. Поставив обе ноги на пол, Том хотел занять новую позу, но повело, в глаза затёк чёрный туман, заслоняя окружающую обстановку. Покачнувшись, заплетясь ногами, Том сделал шаг в сторону, протянул руку к высокому напольному осветителю. Но пальцы не успели схватиться, соскользнули, и он, в последнюю секунду увидев лишь темноту, рухнул на пол поломанной куклой.

Щёлк. Плюс ещё один кадр.

- Том? – выглянув из-за камеры, позвал Карлос.

Он помнил, какие нестандартные импровизации выдавал Том [Джерри] в прошлом, потому не ударился в панику сразу же. В отличие от фотографа Шулейман не обманулся, что всё идёт по плану, выскочил на съёмочную площадку и склонился над Томом, вглядываясь в его лицо.

Том был бледный, даже от губ оттёк цвет, лежал без единого движения, без чувств; не до конца закрытые веки приоткрывали взору подкатанные, слепые глаза, что смотрелось жутковато. Обморок. Шулейман позвал его, похлопал по белым щекам, пощупал пульс и выругался от эмоций: медленный пульс еле прощупывался. Всё-таки не выдержал организм издевательства голоданием, сломался, получив нагрузку.

У Оскара в груди сжалось, похолодело. До онемения пальцев пробрал страх от мысли, что сердце Тома, выдержав так много всего, может остановиться столь нелепо. Не позволяя себе поддаться этому студящему страху, Шулейман поднял Тома на руки и понёс к выходу. За ними поспешил растерянный, испуганный Монти:

- Я могу чем-то помочь?

- Беги вниз и открой машину. Ключ в кармане, - ответил ему Оскар и повернулся левым бедром, где в кармане джинсов лежали ключи.

Быстро покивав, Карлос достал ключи и буквально побежал исполнять указание. Шулейман повернулся к стоящему неподалёку, непонимающе и напряжённо наблюдающему за происходящим визажисту:

- Возьми наши куртки, - приказал коротко, и, когда Линн открыл рот, чтобы сказать, что он ему не прислуга, жёстко добавил: - Только попробуй не сделать.

Линн действительно не решился показать характер и ослушаться, хоть и не знал, кто такой Шулейман. Сняв с вешалки куртки, он тоже пошёл за остальными. Том пришёл в себя по пути на улицу, дёрнулся, не поняв с отключки, где он и кто его куда-то тащит. Шулейман лишь крепче прижал его к себе:

- Не дёргайся, - осадил и объяснил по существу: - Ты потерял сознание, мы идём к машине, поедем в клинику.

Том хотел сказать, что ему не требуется медицинская помощь, но сил на это не было, и он, послушно не сопротивляясь, склонил голову к плечу Оскара. Карлос ждал около машины с открытыми дверями, нервно дёргая ногой. Усадив Тома на переднее пассажирское кресло, Шулейман завернул его в свою куртку, которая была на порядок больше и потому больше подходила для такой цели, бросил его куртку назад и, захлопнув свою дверцу, завёл двигатель, срывая автомобиль с места.

Обследование показало, что угрозы для жизни нет. Вопреки предложениям врачей Оскар не оставил Тома в клинике, не захотел доверять его другим специалистам, раз уж они всё равно не могут сделать ничего, чего бы не мог он. Лучше сам за ним присмотрит и вправит ему мозги.

- Я сам могу дойти, мне не плохо, - мягко сказал Том, когда они остановились около дома, и Оскар снова хотел взять его на руки.

- Хочешь помочь – держись, - отрезал Шулейман, давая понять, что ни спора, ни диалога не будет.

Том виновато потупился, не стал спорить и протянул руки, обхватил Оскара за шею, когда тот поднял его на руки и ногой захлопнул дверцу машины, прижался к груди. Голова немного подкруживалась.

Шулейман поставил Тома на пол только около двери в квартиру, чтобы открыть её, поскольку Жазель не было дома. Потом занёс его в спальню и уложил на кровать, отложив в сторону свою куртку. Взяв из шкафа домашние штаны и футболку, Оскар положил их на кровать рядом с Томом и спросил:

- Сам переоденешься? – своего недовольства от всей этой ситуации он не скрывал и не попытался сделать добрый тон.

Том кивнул. Переодеться ему точно под силу, он даже вставать не будет.

- Пойду, приготовлю тебе что-нибудь поесть, - сообщил Шулейман. – Не вздумай вставать. Если станет плохо – кричи. Или позвони, - он сунул Тому в руки его телефон и удалился из комнаты, оставив дверь открытой.

К его возвращению Том был уже переодет, полулежал на поставленных одна на другую высоких подушках. Когда Оскар сел на кровать, Том покосился глубокую миску в его руках, наполненную неаппетитной густой жижей непонятного, ближе к бурому цвета.

- Закрой глаза и ешь, - безапелляционно отчеканил Шулейман и зачерпнул жижу ложкой.

Том послушно, смиренно закрыл глаза и открыл рот и получил первую ложку обеда. На вкус непонятное нечто было лучше, чем на вид, но его вкус не походил ни на одно конкретное известное Тому блюдо. Что бы Оскар ни намешал в одной тарелке, Том не мог с уверенностью разделить вкус на составные продукты и быстро бросил попытки это сделать, открывал рот, закрывал, глотал, что в него положили.

Проглотив последнюю ложку щедрой порции, Том открыл глаза и снова взглянул на опустевшую миску.

- Что это было?

- Проще сказать, чего там не было, - сказал Оскар и убрал тарелку на тумбочку.

Увидев недоверчивый, сомневающийся взгляд Тома, он добавил:

- Не бойся, там были исключительно съедобные, сочетаемые между собой продукты. Я всё блендером измельчил, чтобы облегчить твоему желудку задачу. И предупреждаю – если затошнит, зажму тебе рот, и будешь глотать по второму кругу. Тебя не вырвет.

Как бы ни были отвратительны его слова, Том смирно кивнул, соглашаясь с ним. Понимал – сам виноват. Говорил, что всё с ним в порядке есть и будет, всё под контролем, но лишился чувств; обещал сказать, если почувствует себя нехорошо, но умолчал об этом. Его идиотизм снова вышел им обоим боком. Потому Оскар имел полное право злиться и воспитывать его, как несмышленого котёнка. Заслужил, не надо было покупаться на обманчивую эйфорию лёгкости и пытаться прыгнуть выше головы. Мало лжи и причинённых волнений, мог ведь неудачно упасть и удариться головой, вторая травма за столь короткий промежуток времени могла не пройти бесследно для его мозга и психики.

Шулейман некоторое время молчал, пристально, пытливо и сурово разглядывая Тома, и произнёс:

- Почему ты не сказал, что тебе плохо? И не говори, что до последнего чувствовал себя прекрасно. В обморок ни с того ни с сего не падают.

Том потупил взгляд, прикусил губу. Стыдно. Сейчас ему было стыдно за то, что обманул Оскара и в очередной раз доставил ему неприятности, заставил волноваться.

- Мне с самого утра сегодня было нехорошо.

- Почему не сказал? – твёрдо, не оставляя возможности увильнуть, спросил Шулейман. – Обещал же.

Том и не собирался увиливать. Не сейчас. Намолчался уже.

- Я думал, что ничего страшного от лёгкого недомогания не произойдёт, что я справлюсь. До фотосессии ведь оставались считанные часы, я не хотел сходить с дистанции перед самым финишем. Ты бы заставил меня поесть или вообще не пустил на съёмку, если бы я сказал, - Том говорил виновато, не поднимая глаз.

- Ты понимаешь, что теперь я не поверю ни единому твоему обещанию?

Том ещё ниже опустил повинную голову, сжался весь.

- Понимаю.

Оскар принёс из ванной весы, купленные Жазель по его указу к выписке Тома из клиники, и поставил на них Тома. Электронное табло показало жуткую цифру – сорок шесть килограмм шестьсот граммов. И это после еды. У Тома сдавило под ложечкой. Это действительно ненормально - заигрался, довёл себя, а Оскар снова с ним носится, пусть и не скрывает своего дурного расположения духа, на руках носит и кормит с рук.

- Прописываю тебе постельный режим, пока не поправишься – во всех смыслах, - сказал Шулейман, вернув Тома на кровать. – Надеюсь, не будешь спорить? – посмотрел строго.

- А…

- Никакого секса, - отрезал Оскар, угадав, о какой детали своего постельного режима хотел уточнить Том.

Том закусил губы и кивнул. Потом осторожно спросил:

- Можно мне в туалет и душ ходить?

- В туалет можно. В душ я буду тебя сопровождать, вдруг упадёшь.

Такой присмотр показался Тому лишним, но он промолчал. Шулейман тоже лёг и обнял его одной рукой, позволяя устроиться под боком. Поняв, что Оскар, несмотря на своё настроение, не отлучает его от себя, Том незамедлительно подлез к нему, пригрелся, положил голову на грудь.

- Спи давай, - сказал Шулейман через пару минут, маскируя нежность и заботу за пренебрежительным тоном. – Вижу же, что хочешь. Я с тобой полежу.

Том закрыл глаза и как по команде уже через полминуты спал. С ним всегда так – когда что-то не так, он начинает много, много, много спать. Будто животное, которое таким образом лечится. Кот.

Оскар некоторое время смотрел на Тома, спящего у него на плече, и поцеловал в лоб. Том поднял голову, посмотрел соловьиными глазами, видно, не проснувшись, вернул поцелуй, коснувшись губами колкой щеки, и снова лёг и погрузился в сон.

Сердце защемило от побежавшей по венам нежности. Оскар улыбнулся уголками губ. Он не сказал Тому, как испугался за него, как испугался, что его потеряет,

Сколько пределов пройдено, а Шулейман продолжал подсаживаться на него всё больше, глубже увязать в любви, давно ставшей составным элементом толкаемой сердцем крови. Сильнее любить невозможно, но сколько раз он так думал в прошлом? Больше не думал, смирился, что, вполне возможно, однажды наступит момент, когда не сможет без Тома дышать.

Сегодня – и сейчас, обнимая его, чувствуя его тепло – Оскар на ещё один уровень выше понял, насколько Том для него важен. Без него никак. Оскар уже не мог представить свою жизнь без него, так глубоко Том проник под кожу, став одной из витальных потребностей.

Глава 14

Меня бесит, что ты милый, бесит вся твоя забота,

И поэтому насильно запираю тебя дома.

На тебе эксперименты, чтоб запомнил все моменты;

И не может быть уж дружбы, превратилось всё в психушку!

Nansi, Sidorov, Психушка (Karna.val cover)©

- Оскар, так нечестно! – жалобно воззвал Том к своему любимому доктору и по совместительству мучителю, когда тот пресёк его своевольную попытку встать и вернул на кровать.

Со злополучной фотосессии у Карлоса, прервавшейся потерей чувств, прошли три дня. Том окреп, чувствовал себя отлично, и ему опостылело целыми днями соблюдать постельный режим, тем более что в кровати ему предлагалось лишь спать, лежать без какой-либо цели, читать или смотреть фильмы или какие-нибудь видео в интернете, немалую часть времени в одиночестве.

- Честно, - невозмутимо ответил Шулейман. – Я тебя сразу предупредил, что у тебя строгий постельный режим, пока не поправишься. Ты не поправился.

- Но я прекрасно себя чувствую, - разведя руками, тем же детско-желобным тоном возразил Том.

- Я это уже слышал. А потом ты «совершенно случайно» довёл себя до брадикардии и критического падения давления и упал в обморок от истощения.

- Сейчас я не лгу.

- Мне без разницы, - отмахнулся непоколебимый Оскар. – Твоему честному слову я больше не верю. Будешь соблюдать такой режим так долго, как потребуется.

- Уже не требуется, - вкрадчиво зашёл Том с другой стороны. – Я не буду выходить из дома или подвергать себя большим нагрузкам, но я больше не могу целыми днями лежать.

- Ты. Останешься. В. Постели.

На пятый день стало совсем невмоготу, и Том снова заныл:

- Оскар, я больше так не могу, у меня уже болят все мышцы от бесконечного лежания, особенно попа.

Не врал, от гиподинамии ныло всё, а выделенная группа седалищных мышц страдала больше всего, поскольку большую часть времени он или лежал на спине, или полулежал, или сидел.

- Сам виноват, - безжалостно отвечал Шулейман. – В следующий раз будешь думать головой, а не седалищем, и не будешь проводить над собой эксперименты.

- Я всего лишь хочу немного позаниматься йогой, размять мышцы и кости, а не пробежать марафон. Почему нельзя?

- Потому что. Тебе надо экономить энергию, а не тратить её.

- Да какая там трата?

- Тебе с твоим бешеным метаболизмом хватит.

Том вдохнул и выдохнул, сверля Оскара взглядом, и привёл весомый довод:

- Совсем не двигаться вредно. Мне нужно восстанавливать мышечную массу, ведь именно её в первую очередь съедает организм при голодании, а не накапливать жир. С моим телосложением я буду ужасно выглядеть, если потолстею жиром, тем более неравномерно, а равномерно вряд ли получится.

- С учётом твоей конституции я вообще не уверен, что твой организм умеет завязывать жир, - спокойно парировал Шулейман.

- Умеет, - возразил Том. – Я уже поправился, ты сам видел, - он указал рукой на весы около кровати, на которые Оскар водружал его каждый день. – Едва ли это мышцы, им неоткуда взяться.

- Ты ведь понимаешь, что не переубедишь меня? – вопросил Шулейман, чтобы не растягивать спор на час.

- Я надеюсь, что ты меня услышишь. Я пойду, позанимаюсь, хорошо?

Том тоже решил не затягивать спор, поймав волну Оскара, и встал, чтобы пойти в гостиную, где обычно проводил тренировки по йоге. Не успев отойти далеко, он угодил в крепкие руки своего непреклонного доктора и был возвращён на кровать.

- Нет, не пойдёшь.

- Оскар, так нельзя! – в бессилии воскликнул Том.

- Можно. Будешь пытаться самовольно сбежать – буду ловить и возвращать.

- Оскар, мне надо хоть чуть-чуть двигаться, - повторил Том аргумент, который ранее Шулейман проигнорировал.

- Ты столько пьёшь и бегаешь в туалет, что минимум движения получаешь. К тому же ты не лежишь неподвижно, а ворочаешься, садишься, ложишься, так что здоровью твоему ничего не угрожает.

- У меня мышцы болят, - вновь повторился Том жалобно. – Помнишь, когда-то в центре я пожаловался тебе на это, и ты заставил меня встать и делать разминку?

- Тогда была другая ситуация.

- Я уже страдаю от постельного режима и не нуждаюсь в нём, - продолжал Том попытки убедить. – Значит, он мне больше не нужен.

- Это мне решать. Ты согласился с таким режимом и обещал не спорить. Что, иссякло уже послушание, продиктованное чувством вины, и хочется поскандалить? – Оскар пытливо посмотрел на него.

- Я не хочу скандалить. Но я хочу немного подвигаться, у меня такими темпами скоро крыша поедет.

- Вот только не надо угрожать своим сумасшествием, - хмыкнул Шулейман. – Когда поправишься до пятидесяти пяти, будешь свободен и сможешь начать возвращаться к обычной жизни. До тех пор – постельный режим.

- Но до этого ещё целых пять килограмм! – всплеснул руками Том. – Мне понадобятся минимум пять дней, чтобы набрать столько. Что, я должен буду всё это время лежать?

- Всё верно.

- Оскар…

Шулейман перебил Тома:

- Тебя никто не просил доводить себя до глубокого истощения, так что теперь не жалуйся. И вообще, с каких пор ты разлюбил праздно валяться?

- Я уже давно не люблю валяться без дела, только если немного, - с ноткой обиды от того, что Оскар считает его таким ленивым бездельником, ответил Том и развёл руками. – У меня полно энергии, а тратить её не на что. Это пытка.

- Тебе и не надо её тратить, в этом весь смысл.

- Я могу хотя бы по комнате походить? – вздохнув, спросил Том.

- Нет. Уже достаточно наскакался.

Том сложил руки на груди, надулся, всем своим видом выражая недовольство, несогласие и обиду, но на Шулеймана его детские гримасы никогда не производили эффекта. Поняв, что разжалобить Оскара не получится, и смирившись с текущим, не изменившимся положением дел, Том выдохнул и опустил плечи.

- Ложись и отдыхай, - сказал Оскар и надавил ему на плечо, укладывая.

- А ты? – внимательно, с надеждой вскинул к нему взгляд Том, послушно опустившись на спину.

- Я сейчас не могу с тобой полежать, мне надо позвонить и изучить несколько документов.

Том сник, повесил голову: снова ему лежать в одиночестве, в компании ноутбука. Но грусть его продлилась недолго. Посмотрев вслед направившемуся к двери Оскару, Том подскочил с кровати и побежал за ним. Налетел со спины, вцепился объятиями, вжался, вплавился.

- А можно кое-что другое? – спросил игриво и повёл ладонями вниз по животу Оскара, к ремню.

- Нет, - не дрогнув от его провокационных действий, ответил Шулейман.

- Обещаю, что буду лежать бревном, - проговорил раззадорившийся с пол-оборота Том.

Нерастраченная энергия била через край, и сейчас, от близости и соприкосновения, запаха и жара тела, она ударила в одно русло. Нехватка трансформировалась в отчётливое желание, искрами щекочущее позвоночник.

- Я, конечно, рад, что у тебя тестостерон бьёт копытом, - сказал в ответ Оскар, прижав руки Тома к своему живота, не пуская ниже. – Но странная какая-то ситуация получается не в первый раз, тебе не кажется: ты меня домогаешься, а я от тебя отбиваюсь? – он взглянул на Тома через плечо.

- А ты не отбивайся, - произнёс Том искушающим полушёпотом, обнажив в улыбке влажные зубы, и потянулся, поцеловал в шею.

Шулейман сильно передёрнул плечами, стряхивая его с себя и, не вступая в дебаты, оторвал от пола, донёс до кровати и швырнул на неё. Подпрыгнув на пружинящей кровати, Том вцепился пальцами в покрывало и устремил на Оскара немного растерянный, вопросительный, ожидающий взгляд. Но Шулейман не собирался раздеваться и присоединяться к нему, он совсем не для того, чего Том добивался, вернул его в постель.

Выждав немного после ухода Оскара и не выдержав долго, Том бодро поскакал за ним. Нагнал в коридоре и снова запрыгнул на спину, обвил и руками, и ногами.

- Что ты за пакость такая мелкая?! – возмутился Шулейман.

- Я устал лежать и согласен делать это только с тобой, - игриво стреляя глазами, невинно ответил Том и упёрся подбородком ему в плечо.

- Мне надо поработать.

- Видишь, ты тоже не можешь целыми днями лежать. А меня заставляешь.

- У меня нет для того показаний.

Придержав Тома под колени, чтобы не свалился, Оскар развернулся со своей обнаглевшей ношей обратно к спальне. Скинул Тома на кровать и, наказав лежать и не бесить его, снова удалился. Едва за ним закрылась дверь, Том нарушил предписание и вновь побежал следом. Это превратилось в игру, и Тому было весело в неё играть.

В этот раз Шулейман не стал церемониться, взвалил Тома на плечо и потащил в спальню. В руке звякнули наручники. Прежде чем Том успел сообразить и что-либо предпринять, на правом запястье защёлкнулся стальной браслет, приковывая к спинке кровати. От удивления и возмущения у него открылся рот.

- Ты с ума сошёл?! – Том был в шоке от того, что Оскар перешёл к таким действиям, и дёргал скованной рукой.

- Ты показал, что это единственный способ заставить тебя оставаться на месте, слов ты не понимаешь.

- Сними! – потребовал Том и следом начал просить: - Пожалуйста, сними. Я больше не буду. Мне не нравится быть скованным, ты же знаешь.

- Я специально приковал тебя за правую руку, чтобы тебе не напоминало о травматическом опыте, - спокойно ответил Шулейман, не собираясь жалеть.

Сведя брови, Том посмотрел на наручники, с силой дёрнул, проверяя ненадёжную на вид конструкцию на прочность, надеясь, что она окажется таковой и на деле. Но Оскар некачественные вещи никогда не покупал.

- Не дёргай, - сказал Оскар. – Видишь же, что они не отороченные.

Том бросил на него взгляд исподлобья:

- У тебя что, их целая коллекция?

- Эти я недавно купил. Как чувствовал, что пригодятся. Всё, лежи, отдыхай. Можешь заодно подумать о своём поведении, - Шулейман поднялся с края кровати и направился к двери.

- Ты что, так меня оставишь?

- Да. У меня работы на пару часов. Потом вернусь и освобожу.

- Это жестоко, - Том снова надулся.

- Что поделать, - только развёл руками Оскар.

- А если мне понадобится в туалет? – никак не отпускал его Том.

- На полу около кровати лежит твоя пустая бутылка из-под воды. Ты сможешь до неё дотянуться. Пользуйся.

- Ты издеваешься?

- Ты задал мне вопрос, я дал тебе ответ, - отвратительно просто ответил Шулейман и на пороге добавил: – Отдыхай.

- Сволочь! – в сердцах крикнул ему вдогонку Том.

- Ага, я тоже тебя люблю, - не оборачиваясь, отозвался Оскар и скрылся из виду.

Несколько минут Том не двигался и буравил взглядом закрытую дверь. Но, как ни отказывался верить в то, что Оскар [до сих пор!] может так с ним поступить, пришлось смириться с суровой действительностью и своим положением. Вздохнув, Том повесил голову, но через минуту поднял её, ещё раз осмотрел стальной браслет, покрутив в нём запястьем.

Принять действительность, не обманываясь светлыми иллюзиями, не значит покориться и смиренно ждать милости, разве нет? Уже два года как нет. Да и до этого не покорялся судьбе до бесконечности.

Стандартные наручники сидели достаточно свободно на его всё ещё излишне тонком и худом запястье. Покрутив кистью, Том сложил ладонь, как учил Криц, и потянул, пробуя выбраться. «Если не больно, значит, ничего не получится» - прозвучали в голове слова тренера. Кажется, у этого человека всё было через боль, впрочем, совсем не кажется, если вспомнить, какими методами он обучал, одно таскание за волосы чего стоит.

Пятерня застряла на самом широком месте, пройдя в браслет почти наполовину. Том закусил губы, раздумывая пару мгновений, и, взяв паузу, дотянулся до верхнего ящика тумбочки и выудил оттуда флакончик смазки. Распределив прозрачный гель по руке, он снова сложил ладонь и выскользнул из оков, даже терпеть значимую боль не пришлось.

Внутренне ликуя, чуточку злорадствуя и гордясь собой, Том оставил наручники висеть на спинке кровати, поднялся и покинул спальню. Тихо ходил по квартире и прислушивался, ища, в какой же комнате Оскар, чтобы удивить его своим явлением. Вот сюрприз будет! Оскар же уверен, что победил, и Том смирно сидит и ждёт, не в силах ничего изменить.

От азарта и предвкушения покалывало кончики пальцев и улыбкой тянуло губы. Оскар нашёлся в кабинете, сидел за тем столом, что около глубокого, массивного кресла. Том остановился у порога, наблюдая со спины за ним, погружённым с головой в чтение присланных документов и не замечающим ничего вокруг. Потом начал подкрадываться, пригнулся за кресло, обогнул его и юркнул под тяжёлый деревянный стол. Сел на пятки, пригибаясь, поскольку столешница располагалась недостаточно высоко.

Переставал улыбаться лишь для того, чтобы облизать сохнущие от взбудораженности губы, едва не дрожал от азартного, игривого возбуждения. Том не собирался делать ничего такого, что делают на уровне паха, но появление из-под стола показалось ему самым эффектным. Он легко положил ладони Оскару на бёдра и повёл вверх.

Не поняв, что за ощущение, Шулейман опустил взгляд, никак не ожидая увидеть между своих колен под столом голову Тома. Подскочил от неожиданности, ударившись об ребро стола, зашипел и сел обратно в кресло. Крепко выругавшись, Оскар взялся за сердце и покачал головой:

- Ты точно меня доведёшь. Откуда ты взялся?

- К тебе пришёл, - Том широко улыбнулся, невинно хлопая ресницами.

- Как ты снял наручники?

- Секрет, - Том одарил его новой улыбкой и вылез из-под стола.

Забрался на колени Оскару, обнял обеими руками за шею, прижался, прилип клещом. Шулейман обратил внимание на блестящие влажные разводы на правой руке Тома, которые он не смыл.

- Ты смазал руку лубрикантом?

- Да. По нему не только входит, но и выходит как по маслу, - ответил Том, на секунду подняв голову, и снова прилип.

- В нашей паре всё ещё я пошлый? – осведомился Шулейман, косясь на своего не в меру ласкового и изворотливо котёнка, но пока не пытался его скинуть с себя.

- Ты, - без сомнений сказал Том, елозя и пытаясь прижаться ещё сильнее и ближе. – Я редко и в основном случайно что-то такое говорю, а у тебя это неотъемлемая часть стиля общения.

- Я так понимаю, мне придётся смириться с тем, что ты не будешь лежать в постели и ждать, когда я приду?

- Придётся, - выдохнул Том и хитро заглянул Оскару в глаза. – Помнишь, недавно я говорил, что крысы и кошки могут пролезть куда угодно? Запомни эту истину.

- У меня есть и другие наручники, поуже, - многозначительно напомнил Шулейман.

- Они меня не удержат, - без сомнения качнул головой Том. - Кости поломаю, но выберусь.

- К сожалению, я знаю, что ты реально можешь до такого додуматься, - покачал головой Оскар.

- Почему к сожалению? – Том посмотрел на него.

- Потому что быть таким отчаянным вредно для здоровья.

- Мне плохо одному, - вздохнув, вдруг честно сказал Том и уткнулся Оскару в изгиб шеи.

Как после такого его можно прогнать? Никак. Да и нет особой разницы, где Том будет сидеть – на кровати в спальне или здесь с ним.

- Ты нормально себя чувствуешь? – на всякий случай уточнил Шулейман, прежде чем окончательно принять, что Том останется.

Том угукнул. В оставленную открытой дверь просочился Лис, а за ним Космос. Лис как более ласковый пёс положил морду на подлокотник кресла, приобщаясь к моменту единения и ожидая, что и его погладят. Космос лёг в ногах.

Не торопясь немедленно вернуться к работе, Шулейман смотрел на всё это и думал, такой ли жизни он хотел. Да, именно такой. Верная семейная жизнь с Томом, две собаки. Потом ребёнок, и ещё один… Но пока ему бы управиться с одним великовозрастным своевольным дитём.

Оскар скосил глаза к Тому, который то ли задремал у него на груди, крепко, по-детски пронзительно обнимая за шею, то ли решил совсем не шевелиться, чтобы не мешать. Потом посмотрел на Лиса, погладил его по бархатистой морде. Лис лизнул его пальцы, за ним подлез Космос и так же отблагодарил за подаренную ласку, на которую хозяин обычно был скуп.

Шулейман едва слышно усмехнулся сам себе, одной рукой обняв Тома, а второй чеша то одного, то другого пса. Всегда он был независимым одиночкой, но уже два года как добровольно отказался от свободы, потому что обрёл кое-что большее, более важное и дорогое и приятное сердцу. То, не ради чего, а – благодаря чему сделал то, чего от него никто не ожидал, остепенился и был счастлив в серьёзной, ответственной жизни.

Они так и остались сидеть в кабинете, Оскар в кресле, Том у него на коленях. Сначала Шулейман работал, потом на том же ноутбуке смотрели фильмы, прерываясь только на еду. Том отпускал Оскара лишь в те моменты, когда без этого было не обойтись, а после снова лип, лип, обнимал и прижимался, и Оскар совершенно точно не мог сказать, что ему это не нравится. Его совсем не тяготили воспалившаяся ласковость Тома и его вес на коленях часы подряд. Хотелось поцеловать его – глубоко, сильно, прижать к себе по-другому, так, чтобы хрустнули кости и невозможно вдохнуть. Но Оскар был не уверен, что остановиться будет просто, ведь хотел не один Том, потому предпочитал не растравливать и без того имеющееся, чутко дремлющее желание. Достаточно того, что Том жался к нему и периодически елозил на бёдрах.

В постели перед сном Том вновь прильнул к Оскару, прижался всем резко погорячевшим телом к его боку, огладил по животу, провокационно двигаясь вниз.

- Даже не думай, - проговорил Шулейман, скосив к нему глаза.

- Я и не думаю. Я делаю, - ответил Том и прижался ещё жарче, бёдрами к бедру, согнул верхнюю ногу для более тесного, однозначного контакта.

Вместо попытки охладить и вразумить его словами, Оскар просто развернул Тома на другой бок, спиной к себе, пресекая попытки соблазнить, и напоследок довольно больно шлёпнул по попе в качестве профилактики. Том в ответ прогнулся, толкнулся ягодицами назад.

- Тебя сейчас всё возбуждает, или издеваешься? – осведомился Шулейман.

- Всё возбуждает. Я хочу секса, - слишком честно и прямо ответил Том и перевернулся обратно, чтобы видеть лицо Оскара.

- Позволю себе повториться: с каких это пор мы поменялись местами?

- Действительно, поменялись, - лукаво и шало сверкнув глазами, показав зубы в быстрой, дёрнувшей губы улыбке, Том перекатился и оседлал Оскара, упёрся ладонями ему в плечи. – Мы как Том и Джерри. Только теперь Том – ты. Я тебя достаю, а ты терпишь.

Он склонился вперёд, но Шулейман упёрся рукой ему в грудь, отстраняя, и спокойно, с намёком сказал:

- Только я тот кот, который может прихлопнуть слишком разбушевавшуюся крысу.

С изгибом улыбки на губах Том крутанул головой:

- Это ошибка всех котов-Томов – думать, что они что-то могут против Джерри.

- Что-то мне не нравится эта игра в твои личности, - высказался Шулейман.

- Мне тоже. Странная игра.

Том всё-таки наклонился, начал покрывать поцелуями линию нижней челюсти Оскара и шею.

- Я реально скоро начну тебя бояться, похотливый демон, - проговорил Шулейман, всеми силами стараясь оставаться безразличным к действиям Тома.

Но если всё тело он мог контролировать, то одна его часть наотрез отказывалась повиноваться голосу разума и лежать смирно. Оскар отцепил Тома от себя, отодвинул.

- Я же был демоном ревности? – удивился в ответ Том.

- Ты снова един в двух лицах.

Том тягуче двинул бёдрами вперёд и назад, прокатываясь по увеличившемуся члену, прекрасно чувствуя реакцию на свои действия. Шулейман положил обе руки ему на бёдра, удерживая на месте. Но как же хотелось сжать кожу до синяков, вдавить в себя, заставить двигаться, а потом сорвать к чёрту ненужные тряпки, разделяющие тела…

Том снова наклонился к Оскару. Его лихорадило, рвало крышу. Две недели в клинике, потом три дня нормальной, полноценной жизни и снова целых пять дней без единого поцелуя, не говоря уже о чём-то большем. Это слишком много, слишком, чтобы сохранить рассудок. Шулеймана тоже не радовало очередное вынужденное воздержание, но он уже вышел из того возраста, когда голова отключается, стоит включиться члену.

- Давай же… - говорил Том, перемежая словами влажные поцелуи в шею, ключицы. – Это всего лишь секс. Я не развалюсь.

Может, у Оскара и были железные нервы, но сам он нет. Не выдержал, сдался, поддался бессовестному соблазну. Сложно не поддаться тому, чего сам хочешь двадцать четыре на семь. Шулейман осторожно свалил Тома на постель, уложив на бок спиной к себе, согнул ему ноги в коленях.

- Ты обещал не двигаться, - произнёс глубоким, жарким тоном и коснулся губами шеи.

Том коротко согласно кивнул, замирая, даже дыхание затаив, и приязненно, сладко зажмурился от одной мысли, что всё будет. В паху потянуло от предвкушения. Оскар стянул с него трусы и отбросил куда-то в изножье, растёр по кругу сфинктер и целиком ввёл внутрь смазанный большой палец, пробуя трепещущие мышцы, разминая. От этого дразнящего, невозможно недостаточного проникновения Том забылся и, нарушив данное слово, выгнулся.

Шулейман сжал его плечо:

- Ты обещал.

Том вновь покивал, будто забыв человеческую речь, почему-то решив, что лучше воздерживаться и от слов тоже. Он был готов безо всякой подготовки, разгорячённый жаждой на грани безумия, и жажда его была продиктована не простой потребностью в сексе как разрядке. Том хотел секса с Оскаром, проникновения, соединения; желал отдаться ему.

Недолго размяв мышцы, смазав, Шулейман лёг позади Тома и, целуя в выступы позвонков на загривке, проник в него. Замер на пару секунд, двинулся назад и снова вглубь, глубже. На каждое движение, поступательное и возвратное, Том чутко отвечал приглушённым, грудным стоном, слетающим с всяким выдохом. Это пробирало, затмевало собственные ощущения, утягивало в подобие транса, и Оскару уже хотелось стараться только для его удовольствия, только бы продолжать слышать, как ему хорошо, видеть это и чувствовать.

Шулейман высказывался о чувственности Тома шутливо, мог высмеять, но каждый раз у него в груди что-то восторженно расправлялось в ответ. Как будто он выиграл самый ценный и уникальный приз; получил в подарок то, что превосходило самые смелые мечты. Ни одна любовница или любовник Оскара не лежали бревном, он не знал, что такое секс без единого звука, но такого, как Том, без преувеличения, у него не было никогда. Многое поменялось с тех пор, как между ними начались сексуальные отношения: Том больше не вздрагивал от каждого прикосновения, боясь своих ощущений, на которые не знал, как реагировать; не стеснялся; ныне он свободно говорил о своих желаниях, без стыда демонстрировал их действиями, лез первым, не скрывая того, что ему надо, он хочет. Но кое-что осталось неизменным – то, как чутко Том реагировал на прикосновения, запросто распалялся и плыл от одного поцелуя; как открыто принимал ласку и каждое движение и показывал своё удовольствие; как доверительно, самозабвенно отдавался – без остатка, без оглядки на что угодно. От его запредельной, удивительной чувственности, будто держал в руках пучок оголённых нервов, Оскара крыло и подсаживало на Тома ещё больше. На другое он уже был не согласен, другого ему не было нужно.

В этом, на вкус Оскара, заключалось ещё одно преимущество Тома перед Джерри. Джерри даже в постели не мог полностью расслабиться и потерять контроль, в то время Шулеймана устраивала такая ситуация, это было даже забавно, когда он уже знал правду о том, с кем спит. А Том после объединения мог быть Джерри, но не переродился в него всецело, потеряв свои уникальные, воспитанные неправильным жизненным путём черты.

В том, чтобы лежать неподвижно, контролировать это, как когда-то в родительском доме под покровом ночи, было нечто пикантное, будоражащее ещё больше. Но как же Оскар мучил тем, что щадил и медлил. Том бы с удовольствием согласился, чтобы его жёстко выдрали, пусть даже позже пожалеет об этом.

- Быстрее…

Очень скоро звучащие выдохи Тома сменились громкими стонами в голос, рвущими тишину огромной ночной квартиры, срывающимися на вскрики. Шулейман повернул его лицо к себе и поцеловал в разомкнутые горячие губы, исполняя своё дневное желание, сильно ударяя сзади. Том гнулся в пояснице, выворачивал себе шею в этом поцелуе, от которого был не в силах отказаться, и ощущал, как в голове бегут вверх пузырьки кипения. Так хорошо, что хоть плачь, но вместо слёз эмоции выражали крики, что распирали грудь и горло, отдаваясь вибрацией Оскару в рот, и прорвались наружу протяжным воем, стоило Оскару отпустить его губы.

Шулейман по всем признакам понимал, что Тому осталось немного, как и он сам едва ли продержится долго, и потянулся к его члену, чтобы помочь.

- Не надо… - задыхаясь, сбито попросил Том. – Я так… - последние звуки перетекли в гулкий стон.

Потом Оскар вытер испачканную Томом простыню, бросил салфетку на пол и укрыл их обоих отброшенным одеялом. Посмотрел на Тома, ленящегося открыть глаза, разморенного и довольного, и подумал, что, как ни парадоксально и ни смешно, но в их паре действительно есть что-то от Тома и Джерри. На самом деле, вероятно, всегда было. Потому что Том, мелкий, более слабый и уязвимый по всем аспектам, доводил его самыми разными способами, начиная от нытья и тысячи глупых вопросов, и позволял себе показывать отнюдь не белый и пушистый характер и задираться, а Оскар его наказывал, но почему-то терпел рядом и прощал. Потому что Тому сходило с рук то, за что любой другой человек вылетел бы вон. Разве не подобные отношения были у мультипликационных кота и крысы?..

А сейчас Оскар и вовсе был бессилен что-либо сделать, поскольку слишком дорожил Томом, слишком увяз в нём. Он мог сколько угодно скалить зубы и грозиться расправой, но только это и мог, а Том то ли осознанно просёк фишку, то ли чувствовал и не боялся. Если бы Том расчётливо пользовался своим положением, Оскар бы пропал, встал на колени. Потому что тот, на чьих плечах больший груз чувств, всегда слаб перед их объектом. Но, вероятно, Шулейман именно потому любил всё больше и всё больше пропадал, что Том никогда не пользовался своим преимуществом, только в шутку мог сказать нечто вроде «ты меня не бросишь, потому что любишь». Том ничего не просил, до сих пор. А Оскар до сих пор, спустя год отношений и полгода брака, не мог насмотреться на Тома, когда он лежал рядом.

Какая ирония: он справился с полноценным Джерри, а перед Томом, в котором максимум пятьдесят процентов той заразы, оказался бессилен и превращался из хищника в ручного зверя.

Шулейман закурил, и Том, не открывая глаз и не поднимая головы, попросил:

- Дай мне.

- Что ещё тебе дать, зараза бессовестная? – отозвался Оскар и стряхнул пепел в пепельницу на тумбочке.

- Затяжку.

- Обойдёшься.

Том ударил его кулаком в бок, костяшками по рёбрам. Шулейман шикнул и потёр ушибленное место.

- Твои кости надо внести в список колющих предметов.

- А я с колющим и режущим умею обращаться, так что лучше не рискуй и дай.

Оскар сунул сигарету Тому в рот. Том раз затянулся и вернул её, потёрся щекой об плечо Оскара и обвил его руку обеими руками, намереваясь спать. Немного не докурив, Шулейман потушил сигарету и тряхнул прилипшего к нему Тома:

- Пусти в туалет.

- На полу около кровати бутылка. Ты дотянешься. Пользуйся, - с немалым удовольствием вернул ему его слова Том.

- О, мстительная сучка, привет! – весело усмехнулся Шулейман. – Давно не виделись.

- Да, давно. И аккуратно поворачивайся ко мне спиной, не расслабляйся, я тебе ещё за тот нокаут не отомстил.

Не услышав никакой ответной реплики или реакции, Том поднял голову и настороженно спросил:

- Ты ведь понимаешь, что я несерьёзно? Это я, Том. Отдельного Джерри нет.

Оскар смотрел на него серьёзно и внимательно, сведя брови, потому что не забывал о ничтожном проценте того, что не всё кончено. Потом пофигистически махнул рукой:

- Чёрт тебя знает. Живу как в дурдоме.

Встал и пошёл в ванную. Том выждал совсем чуть-чуть и для справедливости крикнул:

- Ты изначально знал, кого выбрал!

- Когда я забирал тебя из центра, я не знал, что день до знакомства с тобой, был последним днём моей жизни без тебя! – также громко отозвался Шулейман откуда-то из коридора.

- Неправда! – возразил Том.

Оскар не ответил. Том влез в трусы и быстро пошёл за ним, встал в дверях незапертой ванной.

- Ты год жил без меня, а потом ещё три.

- То, что тебя не было рядом, не означает, что тебя не было в моей жизни.

- Так ты всё-таки вспоминал обо мне? – выгнул бровь Том и помимо воли улыбнулся.

Шулейман только пожал плечами, нажал на слив и отошёл мыть руки. Он правда не знал и не мог объяснить. Но что-то такое было - жизнь без Тома не становилась прежней, а когда он снова оказывался рядом, было такое ощущение, будто и не расставались, и всё вставало на свои места.

- Быстро в кровать, - велел Оскар, повернувшись к Тому. – Твой постельный режим всё ещё в силе, а ты тут бегаешь.

- А может, я тоже в туалет хочу? – Том вызывающе вздёрнул подбородок и сложил руки на груди.

Оскар широким жестом указал на унитаз:

- Вперёд.

Том посмотрел туда, опустил одну руку, обнял себя второй и уже безо всякого вызова признался:

- Я не хочу.

- Отлично. Повторять нужно?

Отрицательно качнув головой, Том послушно отправился обратно в спальню. Оскар пошёл следом, рассматривал его, прикрытого лишь бельём, в движении со спины. Он бы отнюдь не отказался от ещё одного раза. Но не следует, пусть Том отдыхает.

Глава 15

- Что это? – спросил Том, когда Оскар подошёл к нему с неким непрозрачным контейнером в руках.

- Сам не знаю, - пожал плечами Шулейман. – Но служба безопасности пропустила, значит, не бомба.

Том вопросительно посмотрел на него. Бомба, серьёзно? Такое возможно? Оскар покрутил короб в руках и, найдя обозначение на задней стенке, произнёс:

- А, всё, понял, что это. Это тебе, - он протянул контейнер Тому.

- Я ничего не заказывал, - ответил Том, не спеша принять загадочную посылку.

- Я заказывал. Это подарок тебе.

Предчувствие неладного, порождённое тем, что подарки Оскара всегда его шокировали, смешалось с любопытством узнать, что же там внутри, за непроницаемыми стенками. Том всё же взял контейнер, оказавшийся неожиданно увесистым, поставил на сиденье дивана рядом с собой и вскрыл, и лицо его вытянулось. В контейнере лежала – корона. Том медленно поднял взгляд к Оскару:

- Корона? – проговорил, не зная, что и думать, не то что, как реагировать. – Ты купил мне корону?

- Как видишь.

- Зачем?

- Этим летом ты как-то сказал, что хочешь сделать фотосессию в короне. Я ещё тогда заказал, но долго делали, и я о ней уже забыл, - просто объяснил Шулейман, не видя в своём поступке ничего эксцентричного.

- Специально для меня сделали корону? – переспросил Том, у которого шестерёнки в мозгу встали, столкнувшись с тем, что категорически сложно было осмыслить.

- Да, - с той же непробиваемой простотой подтвердил Шулейман. – Наслаждайся.

- Только не говори, что она…

- Не скажу, - не дослушав, пожал плечами Оскар.

Том хотел уточнить, настоящая ли корона. Но ответ и не требовался. Хоть он мало разбирался в драгоценностях, но видел, что золото самое настоящее, как и чистейшие бриллианты, ловящие лучи света, прозрачные и голубые, похожие на заледеневшие кусочки кристального озера. И он понимал, что такая вещь должна стоить целое состояние.

- Оскар, она же наверняка стоит целое состояние, - озвучил Том свои мысли. – Нельзя делать такие

- А кому мне их делать? – резонно вопросил Шулейман. – Кончай париться из-за стоимости. Я тебе уже говорил – я могу себе это позволить.

- Ладно дом моим родителям, часы… Это практичные вещи. Но что мне делать с короной?

- Носи, - ответил Оскар, взял корону из контейнера и водрузил её Тому на голову. – И прими наконец мысль, что если я делаю тебе такие подарки, значит, ты их стоишь.

Не зная, чем крыть обезоруживающее, разгромное высказывание Оскара, Том сидел и хлопал ресницами, смотря на него снизу. Корона ощущалась тяжёлой, давила с непривычки. Том поправил её, съехавшую немного набок, и снова опустил руки на бёдра, всё ещё не зная, что сказать и как реагировать на всю эту ситуацию и буднично преподнесённый страннейший, невозможно излишний презент.

- Нравится? – поинтересовался Шулейман.

Том дважды моргнул, выходя из своего бездумно задумчивого оглушения.

- Что? – спросил, потому что прослушал, не уловил смысл.

- Корона нравится? – повторил Оскар, кивнув на указанный предмет.

- Я в шоке, - честно ответил Том, снял корону, поставив её на колени, и покрутил, поражаясь тому, что в его руках такая

Корона! Это вообще нормально?

- Не могу поверить, - вновь заговорил Том, - что я между делом сказал, что хочу сделать съёмку в короне, и имел в виду муляж, не драгоценность, а ты взял и купил для меня настоящую.

- Увы, не получилось её преподнести, когда была нужна. Но ты вроде так и не сделал эту фотосессию, так что, может, пригодится.

Том усмехнулся: Оскар в своём репертуаре. Шулейман поднял корону и снова бережно надел Тому на голову, отвёл пряди волос от его лица, коснувшись пальцами щеки.

- Тебе идёт. Похож на незаконнорожденного принца Испании.

Том улыбнулся, растроганный комментарием Оскара, так и не понимая, как относиться к сложившейся реальности. После встал и пошёл к зеркалу, посмотрел на себя в этом возмутительно шикарном украшении. Бывают же в жизни такие перегибы: семь лет назад у него не было ничего, ни собственного дома (хотя бы угла), ни гроша в кармане, ни малейшей возможности состояться; он мыл полы и с горем пополам готовил, делая всю нелёгкую домашнюю работу за еду и кров. А сейчас у него на голове настоящая корона стоимостью в миллионы, достойная венчать голову монарха. Но венчает она его голову, его собственностью является.

Том не сдержался и хихикнул от мысли об этом вопиющем контрасте между было и есть. Примирившись с мыслью, что стал счастливым обладателем уникальной короны, он вернулся на диван, сделал селфи и запостил его с ироничной подписью: «Теперь я могу поехать в Испанию и посоревноваться с королём, у кого корона круче. Кто-нибудь знает, как реагировать на такие подарки? Я понятия не имею, как».

Посыпались комментарии, в том числе от подруг Шулеймана:

«Вот это подарок! Оскар в своём репертуаре!».

«Удачный кусок ты отхватил!».

«Я его не отхватывал», - написал Том в ответ Бесс.

Когда кто-то говорил нечто подобное, он всегда старался справедливо заметить, что никогда не засматривался на состояние Оскара и не раскатывал на него губу. И вообще, в таком смысле он за Оскаром не бегал и в постель с ним лёг не с мечтами о свадьбе и всём, что брак с Шулейманом может ему гарантировать. Не пристраивался он удачно, хотя сам мог сказать что-то подобное в шутку, просто так получилось.

«Да ладно тебе, не обижайся, - отвечала Бесс. – Знаю я, что ты ангелок и всё материальное тебе чуждо».

Том не ответил на её слова и в следующем сообщении спросил:

«Что мне делать с короной?».

«Гордо носить. Что ещё?» и улыбающиеся в пол-лица смайлики.

«Не представляю, куда её можно надеть».

«Надень, когда пойдёшь куда-нибудь, хоть на прогулку. Будет очень эффектно».

«Представляю себе эту картину: встреча с другом, сидим на лавочке, едим горячий перекус с ближайшего лотка, а на голове у меня корона», - в письменной форме фыркнул Том.

Но, отправив текст, он ненадолго завис, задумался и понял, что это действительно стоящая идея, если перевести её в искусство. Можно сделать такую фотосессию на скамейке. Тут и противоречие, и вызов – всё, как он любит!

На следующий день Том вызвал Марселя на встречу и взял с собой камеру, штатив и корону, упакованную в непроницаемый короб, в котором её доставили. Немного неуютно было выходить из дома с таким вызывающе ценным грузом в руках, но он не захотел просить Оскара предоставить ему в сопровождение кого-то из охраны, поскольку это было бы ещё неудобнее. В конце концов, никто не знает, что в контейнере.

Весело болтая, друзья дошли до полюбившегося места посиделок, что располагалось в десяти минутах ходьбы от работы Марселя.

- У тебя с собой столько вещей, как будто ты переезжать собрался, - посмеялся Марсель, когда Том сложил на скамейку сумку с камерой, штатив в чехле, контейнер с короной и свою порцию еды на пластиковой тарелке, которую они купили у уличного торговца. – Поссорился с Оскаром и хочешь попроситься пожить ко мне?

- А если бы да, ты бы пустил? – взглянув на друга, улыбнулся в ответ Том.

- Конечно. Но я не хочу, чтобы вы ссорились, - простодушно ответил Марсель.

- Это хорошо. Если мы поссоримся, я побегу именно к тебе, потому что мне нужна не только крыша над головой, но и кто-то рядом.

- Что это? – полюбопытствовал Марсель, указав на привлекающий внимание непонятный контейнер.

- Это для съёмки. Хочу сделать одну фотосессию. Садись, - Том коснулся ладонью сиденья скамьи. – Сейчас я установлю камеру, и можно есть. Снимать будет в процессе.

Быстро установив камеру на штатив и проверив кадр, Том задал количество автоматических снимков, поставил таймер и вернулся к другу на лавку. Достал корону из контейнера. У Марселя в этот момент вытянулось лицо, и округлились глаза. Он не смыслил в ювелирных украшениях ничего и вблизи видел настоящие драгоценности только у Тома на руках, но сразу подумал, что корона подлинная. Вид такого без преувеличения королевского украшения, сверкающего и поражающего воображение бриллиантами, шокировал его, обычного парня.

- Это корона? – глупый вопрос. Но Марсель не смог сделать вид, что его ничего не удивляет, не успел подумать о такой необходимости.

- Красивая? – Том повертел корону в руках, посмотрел на друга. – Мне её Оскар подарил. Забавная история: летом я обмолвился, что хочу сделать фотосессию с короной, а Оскар взял и заказал её для меня, ничего мне не сказав. Оскар сам забыл о ней, потому что её долго делали, вчера только привезли.

- Оскар не перестаёт меня удивлять, - произнёс Марсель, с интересом и бессознательной опаской простого человека перед предметом роскоши разглядывая корону.

- Меня тоже, - вздохнул Том, затем надел корону на голову и улыбнулся. – Как?

- Очень странно в антураже скамейки и фастфуда, - также улыбнулся Марсель.

- На то и расчёт, - Том закинул ногу на ногу и взял свою тарелку. – Не обращай внимания на камеру, хорошо? Веди себя как обычно.

Марсель кивнул и через некоторое время на самом деле забыл о том, что идёт съёмка. Они болтали, смеялись, прерываясь лишь на секунды, чтобы взять в рот ещё кусочек и прожевать или не прожевать, потому что пёрло сказать быстрее. Марсель едва не уронил на себя еду; Том поймал корону, когда забылся и запрокинул голову, и водрузил её на место. Потом зарядил камеру ещё на четыре десятка кадров, вернулся на скамейку и, посмотрев на друга, снял корону с себя и надел ему на голову. Марсель удивлённо поднял брови.

- Пусть теперь на тебе будет, - сказал Том в ответ на вопрос в глазах друга.

- Лучше не надо, - мягко отказался Марсель, но не решился своими руками снять драгоценность.

- Надо, - настоял Том. – Тебе она идёт больше, чем мне. Правда.

Марсель посмотрел на него с сомнением, не поверил, но не стал спорить. Постарался расслабиться и не думать каждую секунду о том, что у него на голове, не бояться неосторожно вдохнуть, чтобы драгоценность не упала. Через некоторое время, когда фотоаппарат завершил заданную серию, Том оставил друга на лавке одного и встал за камеру, продолжая съёмку самостоятельно, периодически отдавая лёгкие направляющие указания и говоря приятные поддерживающие слова.

Удовлетворив своё желание сделать много-много кадров разных вариантов в единой теме, чтобы потом выбрать лучшие, Том с камерой в руках вернулся на скамейку, посмотрел отснятые фотографии, показывая их и другу, комментируя почти каждую. Марсель аккуратно снял корону и поставил её на скамью между ними, заглядывал в небольшой экран камеры, слушал вдохновенные высказывания Тома, раз от раза поднимая взгляд к его лицу, подсвеченному энтузиазмом и любовью к своему делу, к искусству, которое творил.

- Мне больше нравятся кадры, где корона на тебе, - говорил Том. – Они более полные и органичные.

- Я органично смотрюсь в короне? Насмешил, - беззлобно усмехнулся Марсель.

- Сам посмотри, - Том переставил корону за себя и подсел вплотную к другу, подсунул ему экран камеры. – Я вижу, что это определённо так. А у меня развито видение прекрасного, - он вскинул взгляд к лицу друга, - так что не спорь.

- Сдаюсь, - посмеялся Марсель, подняв руки, и снова заглянул в экран. – Фотографии и правда получились красивые.

- Ты не против, что я опубликую фотографии с тобой?

- Не против, можешь и не спрашивать, - тепло улыбнулся Марсель и шутливо добавил: - Надо будет наконец-то завести инстаграм, хотя бы ради того, чтобы написать под фотографией у тебя на странице: «О, это я!».

Повернувшись к нему корпусом, Том положил согнутую руку на спинку скамьи, упёршись в нёе подбородком, и также мягко улыбнулся:

- А я бы пропиарил тебя в качестве первоклассной модели.

- Из меня модель, как… Не знаю даже, с чем сравнить. Никакая.

- Ты очень фотогеничный, - повторив то, что уже говорил, не согласился Том. – Тебя бы ждал успех в модельном бизнесе, тем более что я с лёгкостью могу тебе в этом помочь.

- Том… - став серьёзным, вздохнул Марсель. – Мы уже обсуждали это. Я не буду брать у тебя деньги даже за работу, а если ко мне «случайно» подойдёт на улице какой-нибудь известный фотограф и предложит сняться у него, я буду точно знать, что это твой друг, которого ты попросил обо мне.

- Почему ты такой упрямый?

- Потому что я не хочу пользоваться твоим положением.

Том вздохнул, но оставил эту тему, не захотел развязывать очередной спор, который ничего не изменит, только подпортит настроение.

- Можно посмотреть? – через некоторое время решился спросить Марсель.

- Конечно, - Том передал ему корону.

Марсель невероятно бережно покрутил в руках королевское украшение, разглядывая оформление, фигурные пики, игру света на гладкой золотой основе и его ослепляющий блеск в ловушке камней. Том наблюдал за ним, и вдруг его кольнуло внезапной идеей, желанием, пониманием.

- Это тебе, - сказал Том.

Марсель непонимающе, вопросительно посмотрел на него. Том добавил:

- Корона теперь твоя.

У Марселя глаза полезли на лоб.

- Ты шутишь?

- Нет, - ответил Том, совершенно уверенный в том, что поступает правильно. – Ты не хочешь брать деньгами, так возьми короной. Её стоимости более чем хватит, чтобы оплатить всё, что тебе нужно.

Взяв корону из рук опешившего, побледневшего друга, Том положил её в контейнер и поставил его Марселю на колени.

- Том, ты с ума сошёл? – обрёл дар речи Марсель, переставил контейнер с колен на скамейку. – Я не возьму. Это…

- Это не обсуждается, - не дослушав, негрубо, но безапелляционно ответил Том. Встал и повесил на плечо сумку с камерой. – Если ты её не возьмёшь себе, то я просто оставлю её здесь.

Взяв штатив, он развернулся и пошёл прочь. Оставить корону на лавке Марсель не мог, быстро закрыв контейнер, он подхватил увесистый короб и поспешил за другом. Марсель проводил Тома до самого дома и на протяжении всего пути пытался уговорить его забрать корону, но Том был непреклонен в своём намерении причинить помощь.

- Марсель, до тебя у меня никогда не было друга, - серьёзно, искренне сказал Том, когда они остановились около парадной двери, - и я очень хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Эта вещь поможет тебе: сделать операцию, получить образование… Тем более тебе придётся сначала потрудиться и продать её, всё, как ты любишь, - улыбнулся. - Не думаю, что это будет совсем просто; не представляю, кому в современном мире может быть нужна корона. Ну, кроме монархов, но у них есть свои.

По глазам Марселя стало видно, что он сдаётся, смирился с навязанной помощью, как бы ни хотел от неё отказаться, потому что Том не оставлял ему шансов.

- Я посоветуюсь с подругами Оскара, где можно её продать, и напишу тебе, - снова заговорил Том, подводя разговор и вместе с ним встречу к итогу. – Документы на неё занесу вечером или передам их с кем-нибудь из охраны.

От мысли, что документы на (мать её!) корону ему завезёт кто-то из охраны Шулеймана, Марселю сделалось совсем нехорошо. Когда они попрощались, и Том скрылся в здании, Марселю не осталось ничего, кроме как пойти со своей сверхценной ношей к остановке. Спускаться в подземку с целым состоянием в руках он побоялся, но и так было страшно, страшно от того, что держит в руках нечто, что стоит больше, чем всё, что есть у его семьи. От напряжения белели и подрагивали пальцы, которыми Марсель сжимал контейнер. Ему иррационально казалось, что все-все понимают, что в контейнере, и в каждом прохожем виделась угроза.

Вопреки своим опасениям Марсель добрался до дома без происшествий. Закрыл за собой дверь и, разувшись, прямиком прошёл в гостиную. Достал корону из контейнера и поставил на невысокий столик у дивана, давно вышедший из моды. Опустился перед ним на пол, сложил на столешнице руки и упёрся в них подбородком, смотря на украшение, поражающее воображение простого обывателя.

Невероятный, неправильный контраст. Съёмная квартира, в которой из нового была только его одежда да простенькая кофеварка, которой и не пользовался толком. Он сам, ничем не выдающийся парень, простой консультант в магазине технике без надежд на что-то большее. И сделанная на заказ царская корона, наполняющая комнату светом отборного светлого золота и чистейших бриллиантов.

Что Том за человек такой удивительный, неправильный, как эльф-подкидыш? Он так упорно хотел помочь материально и всё-таки нашёл способ сделать это, бескорыстно подарив то, что ему самому подарили. Оставалась только надежда, что Оскар не одобрит его широкого жеста и заберёт корону. Марселю было проще и дальше жить с болью и несбыточными желаниями, которые не может себе позволить, чем принять такой дар и на его стоимость изменить свою жизнь. Не продать корону и оставить её храниться у себя, чтобы не выручать деньги, он не мог, потому что в таком случае всё время на работе будет трястись от страха за неё и в конце концов свалится с неврозом или невралгией, что ещё хуже.

- А где корона? – поинтересовался Оскар, встретив Тома у дверей. – Надеюсь, не силой тебя раскороновали?

- Я подарил её Марселю, - ответил Том и снял обувь.

Шулейман вопросительно выгнул бровь. Неожиданный поворот.

- Я знаю, что это подарок, - продолжил Том, подошёл к Оскару, - но она очень поможет Марселю, а мне она ни к чему. Корона была нужна мне для одной фотосессии, и я её уже сделал, а дальше она бы просто лежала где-то без дела и пылилась. Ты же не продал бы её.

- Вообще-то, я обычно продаю ненужные вещи.

Том округлил глаза, изумлённо посмотрел на Оскара. Такое экономное поведение шло в разрез с его образом человека, крайне легко относящегося к деньгам, потому что родился в мире роскоши и иначе никогда не жил.

- Правда?

- Да, - ответил Шулейман. – С аксессуарами я всегда поступаю так, у меня есть специальный человек, которому я примерно раз в год сдаю то, чем больше не собираюсь пользоваться, и он устраивает их дальнейшую судьбу. Не вижу смысла выбрасывать хорошие, не портящиеся от носки вещи, а если бы я всё оставлял у себя, одних часов у меня была бы уже тысяча, и они бы тупо лежали годами и занимали место.

Том потупил взгляд, закусил губы, почувствовав себя неловко и очень виноватым. Его совесть спокойно пропустила то, что он передарил подарок, что само по себе некрасиво (сну совести способствовало то, что это был не значимый подарок, а блажь). Но она оскалила жадные зубы и вцепилась в горло от того, что, получается, он профукал большие деньги, которые могли вернуться в семью и транжирство Оскаром которых на него он всегда не одобрял. Тут и то, что без спроса и, главное, без зазрения совести отдал подарок, увиделось в другом свете и тоже легло на сердце тёмным грузом вины.

Стыдно. Стыдно, но ничего не поделаешь. Том не мог попросить Марселя вернуть подарок, лучше сам отработает, неизвестно каким способом заработает сумму, которую стоила корона, и возместит ущерб.

- Извини… - проговорил Том, не поднимая головы. – Я не знал, что ты мог её продать, даже не думал, что ты так поступаешь.

- Что, совесть проснулась? – осведомился Шулейман, пытливо смотря на Тома. – Или жадность?

- Совесть, - ответил Том, потёр лицо и посмотрел на него. – Глупо получилось, очень в моём стиле: я ругаю тебя за то, что ты слишком много тратишь, покупая что-то мне, но в итоге я сам прос… отдал эти деньги. Но я не буду просить Марселя вернуть корону, - добавил твёрдо, с опаской в глазах, готовый говорить, что заработает и вернёт стоимость королевского украшения.

- Забей, - махнул рукой Оскар и, обняв его за плечи, чмокнул в висок. – Корона принадлежит тебе, ты волен делать с ней всё, что захочешь.

Том затих в его тёплых объятиях, убеждающих, что на него не злятся, не винят, успокоился. Обнимая Оскара за пояс, поднял лицо от его лица и спросил:

- Машины ты тоже продаёшь?

Никогда он не задавался вопросом, куда отправляется очередная машина, после того как покупается новая, но сейчас задумался, стало интересно.

- Да, - ответил Шулейман. – Не под пресс же отдавать моих красавиц.

- Теперь я убедился, что ты принадлежишь к своему народу, и мама «не испортила кровь», - улыбнулся Том.

- Ага, главный стереотип: еврей сидит на горе золота и бережёт каждую копейку, - посмеялся Оскар и добавил: – Я не стремлюсь вернуть потраченные деньги, но если можно это сделать, то я не прочь. В мире немало людей, желающих приобрести вещи, которыми я пользовался.

***

Покупатель короны нашёлся на удивление быстро. Её пожелала приобрести молодая жена одного русского олигарха. Ирина рассчитывала, что сможет получить украшение лично из рук Тома, у которого на странице и увидела корону ещё до того, как наткнулась на объявление о продаже, и расстроилась, что вышло не так. Она, беря пример с европейских представительниц самого высшего света, отслеживала страницу Тома, восхищалась его особым видением и стилем работы и мечтала у него сняться. Но муж почему-то запретил ей заказывать съёмку у молодого французского фотографа, а мужа ей приходилось слушаться.

После завершения сделки и получения вырученных денег, Марсель позвонил Тому.

- Том, двенадцать это слишком много, пожалуйста, забери хотя бы одиннадцать, - говорил он вполголоса, боясь по телефону называть вещи своими именами.

- Марсель, это твои деньги, вся сумма. Почему ты опять хочешь отказаться?

- Я не отказываясь от всего, но это огромная сумма. Если я оставлю себе всё, то буду всю жизнь чувствовать себя неудобно из-за этих денег…

Сумма в двенадцать миллионов евро действительно была нереально огромной, пугающей для того, кто в жизни не видел таких денег и в одночасье их получил.

- И от таких денег может сорвать крышу, если получить их вдруг, без умения с ними обращаться, - продолжал Марсель. – Я очень благодарен тебе за желание помочь, но это слишком. Пожалуйста, забери большую часть.

Том вздохнул и спросил:

- Марсель, ты сейчас честно говоришь или тебе просто стыдно брать эти деньги?

- Честно, - незамедлительно ответил друг. – Меня пугают эти деньги. Столько мне не нужно. Я оставлю себе триста, этого мне хватит и на лечение, и на учёбу, и ещё останется.

- Хорошо, я заберу часть, - сдался Том и выдвинул условие: - Но тебе останется пятьсот.

- Зачем мне лишние двести тысяч? – в недоумении выговорил Марсель.

- Купишь квартиру, - развёл свободной рукой Том и затем нахмурился. – Квартиру можно купить за такую сумму?

- Можно.

После разговора с другом, когда опустил руку с телефоном, Тому стало немного грустно от того, что корона теперь принадлежит какому-то другому, совершенно постороннему человека. Через годы будет считаться его собственностью безо всяких оговорок и без отпечатка прошлого, потому что ему, Тому, она принадлежала лишь одни сутки.

Шулейман, сидевший рядом на протяжении всего телефонного разговора, поинтересовался:

- Жалеешь?

- Немного, - улыбнувшись с налётом грусти, честно ответил Том. – Она на самом деле была очень красивая, и прикольно иметь собственную корону. Но лучше помочь хорошему человеку, чем быть счастливым обладателем короны, - сказал безо всякого сомнения.

Ближе к вечеру Том зашёл к Марселю в гости забрать документы, подтверждающие сделку купли-продажи, Марсель посчитал, что они должны храниться у него. Перед уходом Тома, выйдя в коридор его провожать, Марсель помялся и от всего сердца произнёс:

- Большое спасибо тебе.

Том взглянул на него и улыбнулся, тронутый степенью искренности и благодарности, звучащей в голосе друга, подошёл и обнял.

- Пожалуйста, - также душевно ответил, не торопясь отпустить из кольца своего тепла. – Только не переезжай из Ниццы, хорошо?

- Не перееду, - улыбнулся Марсель. – Мне нравится здесь, этот город стал для меня вторым домом.

Уличив момент, когда Тома не было дома, Оскар связался с мужем той самой Ирины. Разговаривать непосредственно с новой владелицей короны, которую окрестил «крашеной курицей», посмотрев её фото, он не пожелал, это было излишним.

- Здравствуйте, Фёдор, это Оскар Шулейман.

- Здравствуйте, - на английском ответил мужчина, отвлёкшись от своих дел. – Чему обязан вашим звонком?

- Ваша жена Ирина приобрела одну мою вещь, корону, я хочу её вернуть. Не бесплатно, разумеется. Мы можем это устроить?

- Разумеется, - ответил Фёдор. – Оскар, раз у нас есть общее дело, скажите, мы можем встретиться?..

Следующим днём после обеда Том зашёл в спальню и замер на пороге, увидев – ту самую подаренную-передаренную-проданную корону на своей подушке. Несколько раз моргнул, не выпуская из ладони дверную ручку, не понимая, почему он видит то, чего здесь никак не может быть.

С некоторой настороженностью Том подошёл к кровати и ткнул корону пальцем. Не чудится она, настоящая. Но, если вспомнить, как это было с Джерри, которого он видел и не только, то тактильность не выступает достоверным подтверждением того, что что-то не является галлюцинацией.

«Это не галлюцинация», - сказал себе Том, напряжённо, с непониманием разглядывая непонятно откуда взявшееся украшение.

Но если не галлюцинация, то что? Откуда она взялась? Эта ситуация попахивали легендами о заговорённых [проклятых] вещах, от которых невозможно избавиться. На секунду стало не по себе, но Том отбросил эти глупые мысли: это психиатрические отклонения реальны, а призракам, вампирам и прочему всегда есть объяснение.

Или всё-таки чудится?.. Том ещё раз ткнул корону, вызывающе, насмешливо сверкающую всеми своими драгоценностями. Потом, решив не загоняться и искать объяснение, если не может его найти, взял корону и пошёл к Оскару. Заодно выяснит, есть ли повод беспокоиться: если Оскар тоже видит корону, то всё в порядке; если нет, то… Нет, «нет» не будет. Для галлюцинаций нужен повод, провоцирующий фактор, а его не было.

- Оскар, откуда она здесь? – Том поднял корону. – Ты что, купил новую такую же?

Нежизнеспособное предположение, поскольку корону делали около полугода, но оно было единственным логичным и простым, без мистики и связи с тем, что у него снова что-то в голове сдвинулось не в ту сторону.

Сидящий на диване Шулейман поднял взгляд от экрана телефона и ответил:

- Нет, это та же.

Том дважды хлопнул ресницами и не очень уверенно спросил:

- Ты что, выкупил её?

- Вроде того.

- Зачем? – недоумевал Том, у которого «волшебное путешествие» короны не желало укладываться в голове.

- Потому что мне не понравилась покупательница. Не хочу, чтобы абы кто носил мою корону.

Шулейман забрал украшение из рук Тома, вернулся на диван и надел на себя корону. Поднял подбородок и устремил на Тома взгляд «будут ещё вопросы?». А ему шла корона. В его роскошном, холёном образе только её не хватало; особенно красив был контраст светлого золота и таких же камней с насыщенными пигментом тёмными волосами и загорелой кожей.

- Тебе идёт, - улыбнулся Том. – Не снимай. Не зря я в Испании назвал тебя королём…

Подошёл к Оскару и опустился у его ног на колени.

- Ваше высочество, - сказал и склонил голову.

Шулейман улыбнулся. Из всех людей именно от Тома неожиданно было слышать такое обращение. Но приятно. Том наклонился вперёд и потёрся щекой об его колено, взглянул снизу, из-под ресниц. Потёрся об другое колено, носом тоже, проводя ладонью вниз по щиколотке, покрытой грубой джинсовой тканью. Потом выпрямился и провёл обеими руками вверх по ногам Оскара, от ступней к коленям, от колен к бёдрам. Вытянулся и поцеловал в живот, пытаясь попасть в прорехи между пуговицами, коснуться голой кожи, что у него не получалось. Захватив пуговицу губами, Том хотел её расстегнуть, но перестарался, подключив зубы, и кругляш оторвался и остался у него во рту.

Растерявшись лишь на секунду, Том сел на пятки, продемонстрировал пуговицу на кончике языка и, спрятав её во рту, повернув голову вбок, выплюнул далеко.

- Эффектно, - усмехнулся Оскар. – Сможешь все расстегнуть?

- Ртом? – уточнил Том, и получил утвердительный кивок. – Как прикажете.

Поднялся на коленях и занялся первой сверху застёгнутой пуговицей. Расправившись с двумя, решил ускорить процесс, захватил зубами воротник пуговицы и потянул, чтобы пуговицы отлетели, раз уж Оскару не жалко рубашку. Но пуговицы не поддались. Том потянул ещё раз, рванул, крутанул, завертел головой – ещё бы зарычал.

- Не зря я тебя в начале животным называл, - не удержавшись от комментария, посмеялся Шулейман.

Том пихнул его в плечо, откинув на спинку дивана. Оскар ухватил его за плечи и потянул вверх:

- Иди сюда.

Том поднялся, сел на его бёдра лицом к лицу, молчал, разглядывал наизусть знакомые черты, но в основном смотрел в глаза. Смотрел, а у самого взгляд будто неуверенный и растерянный, ждущий, вопрошающий. Шулейман тоже смотрел, тоже молчал, с нажимом при движении вниз водя ладонями по его бокам, оставлял следы пальцев на коже под тканью футболки.

- Всё ещё нужно расстегивать? – негромко спросил Том, положив ладонь Оскару на грудь, коснулся кончиками пальцев бока пуговицы.

- Расстегивай.

Расстегнув все пуговицы, Том развёл полы рубашки, провёл ладонями по груди и животу, чувствую, как напрягается от его прикосновений крепкий пресс. Обвёл пальцами линии грудных мышц, смотря то за движениями своей руки, то в лицо Оскара. Шулейман притянул его к себе за затылок, но обманул, не поцеловал и припал губами к шее, к бьющейся артерии. Том прерывисто вздохнул и прикрыл глаза. Одной рукой продолжал хаотично, легко оглаживать торс Оскара, а в пальцах второй комкал край его рубашки.

- Ваше высочество желает… меня? – произнёс Том. Без запинки не получилось.

- Желает, - ответил Оскар с лёгким изгибом ухмылки на губах и блеском в глазах.

Задрал на Томе майку и поцеловал грудь, там, где сердце, держа его обеими руками под лопатки, чтобы не упал, вынужденно откинувшись назад. Поднялся к ключице, обвёл губами изящную костяную линию, прихватил тонкую кожу во впадинке у шеи. Том вздрогнул и закусил губы, потом наклонился вперед и поцеловал. Не моглось ему без этого, без глубоких, искусных, отчаянных, вкусных поцелуев, достающих не то что до глотки – в самые укромные уголки мозга. Никак иначе не объяснить их воздействие.

- Пойдём, - Шулейман поднялся и потянул Тома за собой.

В спальне повалил на кровать, сорвал с Тома ненужную футболку и отшвырнул прочь, накинулся голодным зверем. Когда Том остался без трусов, надел ему на голову корону.

- Упадёт, - сказал Том.

- Не упадёт.

Шулейман потянул Тома на себя и усадил верхом. Тоже сел, двигался сам, держа Тома за бёдра. Том одной рукой держал корону, второй, отведённой за спину, упирался в постель, толкался навстречу, хватая ртом выгорающий кислород, роняя с губ то громкие, хриплые выдохи, то стоны, то маты. Запыхался, задыхался, взмок, но не остановился до тех пор, пока позвоночник не скрутило ломающим оргазмом.

Том упал на смятое покрывало, дыша так, словно пробежал марафон. Немного придя в себя, посмотрел на сверкающую корону.

- И всё-таки она классная, я рад, что она вернулась. Можно сделать её семейной реликвией, типа талисмана, у неё уже есть интересная история.

- Хорошая идея, - усмехнулся Оскар, перевернувшись на бок и поднявшись на локте. – Когда-нибудь передам её сыну со словами: «Они ходила из рук в руки и всё равно вернулась, так и ты никогда не отказывайся от своего».

Том улыбнулся, повернув к нему голову, потом выдохнул. Выровнять дыхание и ударный набат пульса никак не получалось.

- Я весь мокрый, - сказал Том и попросил: - Придай мне ускорения в сторону ванной.

Шулейман поднялся на ноги и за руку выдернул Тома из постели, завёл в ванную, в душевую кабину. Включив воду, взял лейку душа и направил Тому на спину, смывая с бледной кожи прозрачную плёнку пота. Позже спустился ниже и провёл пальцами между ягодиц.

Том дёрнул плечом:

- Не надо меня там

Проигнорировав его слова, не убрав руки, Оскар спокойно сказал:

- Потужься.

- Что?! – округлив глаза, Том обернулся к нему через плечо.

- Надо, чтобы сперма вытекла. А то потом как обычно будешь жаловаться, что у тебя подтекает.

Том открыл рот, закрыл, в негодовании не находя, что ответить, и выпалил:

- Не буду я этого делать! И жаловаться не буду, не всегда течёт.

Услышав несогласие Тома выполнять указание, Шулейман поступил по-своему: ввёл в него два пальца и раздвинул податливые, растянутые мышцы. По кисти потекло, смешиваясь с водой и исчезая в сливе. Том поморщился, но не сопротивлялся, буркнул:

- Меня напрягают твои отношения с моей пятой точкой: и облизать можешь, и вытереть изнутри, и помыть, и сейчас…

- Почему я не могу за ней поухаживать, если регулярно вступаю с ней в близкий контакт? – с ухмылкой на губах ответил Оскар.

Он присел и укусил Тома за ягодицу, и повернул в нём пальцы, вероломно надавливая на простату. Том втянул носом воздух и схватился за стенку кабинки рукой, скрюченными пальцами, будто это может помочь, если колени подогнуться от причиняемого удовольствия.

Два года Том не соглашался на секс в душе – уже сам не помнил, почему так против, - но Шулейман всё-таки добился своего. Всегда добивался.

Глава 16

Спрячемся от холода под шёлком,

Я буду Красной Шапочкой, ты – волком…

НеАнгелы, Красная шапочка©

Зайдя в спальню, Оскар застыл на пороге, удивлённо глядя на Тома, и тут действительно было, чему изумиться. Том изящно сидел на краешке подоконника, вытянув одну ногу и красиво согнув другую, и был облачён в сексуализированный костюм красной шапочки. Платье с корсетной шнуровкой, открытыми белым верхом плечами и короткой юбкой; кроваво красная накидка с лёгким капюшоном; будто детские туфли с ремешком; и в довершении образа – белые носочки с (полный взрыв мозга) оборкой-рюшем. Том не был накрашен, но края век точечно украшали пучки накладных ресниц для создания эффекта ещё более распахнутого, детского взгляда. По левую руку от него стояла плетёная корзинка.

- Кажется, я случайно открыл дверь в волшебный лес, - проговорил Шулейман, окидывая Тома взглядом с головы до ног, и вернул взгляд к его лицу. – По какому поводу маскарад?

- В начале медового месяца ты напомнил, как однажды назвал меня Красной шапочкой, - поделился Том. – Я ещё тогда решил, что обязательно оденусь так, когда вернёмся домой, но немного затянул. Я и пирожки испёк, - сообщил радостно и достал из корзины пирожок, показывая его Оскару, и положил обратно.

Шулейман старался не ржать, чтобы посмотреть, что будет дальше, но подпирающий смех, от которого тянуло скулы, оказался сильнее, прорвался, его добило высказывание о пирожках. Том не обиделся на такую реакцию, дождался, пока он отсмеётся.

- Кем ты вырядишься в следующий раз? – поинтересовался Оскар. – Спящей красавицей?

- Нет, это попахивает некрофилией, - ответил Том, вспомнив слова Оскара, не по поводу Спящей красавицы, но всё же. – И Спящая красавица у нас и так бывает почти каждое утро. Можно в Золушку, ты когда-то меня ею называл, но с моим размером ноги получится не очень аутентично.

- Ты, главное, если решишь поиграть в Золушку, не додумайся на самом деле хрустальные туфельки надеть, а то вместо постели отправимся в больницу доставать тебе из ног осколки.

Том сделал себе мысленную пометку так не делать. Хорошо, что Оскар сказал, потому что, реши Том воплотить образ Золушки, он бы мог раздобыть хрустальные туфли, не подумать и встать в них на ноги.

- А кто-нибудь не из Диснеевских принцесс есть? – добавил Оскар.

- Красная шапочка не является Диснеевской принцессой, - поправил его Том.

- Она из той же оперы, - отмахнулся Шулейман, - девочка из некогда жестокой сказки, которую переписали на добрый лад.

- Но к Диснею она не имеет никакого отношения, - настоял на правильной классификации Том.

- Извини, - Оскар развёл руками, - я в мультипликационных принцессах не очень разбираюсь.

- Зато я разбираюсь, - улыбнулся Том, показывая, что не намерен продолжать спор и не празднует победу. – Должно же быть хоть что-то, в чём я смыслю больше тебя.

- Действительно. Твоё знание всех-всех на свете мультиков поражает.

Том выдержал паузу, одарив ещё одной улыбкой, и повернулся к корзинке:

- Попробуй. Эти с вишней, эти с яблоком, а эти с телятиной.

- Ты реально всё это сам испёк? – уточнил Шулейман, заглядывая в полную корзинку.

- Да.

- Не проще было купить?

Том на секунду задумался и уверенно качнул головой:

- Так неинтересно. Попробуй, - взял пирожок и поднёс Оскару ко рту.

Шулейман взял пирожок и попробовал. Тем временем Том тоже взял из корзинки один и надкусил, работая челюстями, улыбался губами и смотрел на Оскара, наблюдал его реакцию.

- Вкусно?

- Да, - признал Шулейман, которому достался пирожок с мясом. – Игра два в одном получается: и в Красную шапочку, и с едой.

- Нет, - не согласился Том, слабо представляя, как красиво совместить пирожки и секс, - только Красная шапочка, пирожки для антуража.

- Кстати, надо будет как-нибудь попробовать с едой, тебе должно понравиться, - высказался Оскар и откусил ещё кусок.

- А ты так пробовал? – полюбопытствовал Том.

- Был такой опыт, - кивнул Шулейман.

- И как?

Оскар пожал плечами:

- Ничего особенного. Но в качестве разнообразия может быть прикольно.

Он опустил взгляд к ногам Тома и потрогал юбку. Ткань на ощупь была очень качественная, приятная, и весь наряд в целом выглядел не как вещь из секс-шопа, подобного качества не найти даже в самом хорошем заведении. Тем более платье идеально сидело на Томе, фабричная вещь, рассчитанная на женскую фигуру, никогда так не сядет на парня.

- Где ты взял этот наряд?

- У твоего портного заказал, - ответил Том.

Ему пришлось подумать, чтобы воплотить идею в жизнь. Вариант обратиться к Миранде Том отмёл почти сразу, поскольку Маэстро наверняка бы переосмыслил костюм Красной шапочки и придал ему своего уникального видения, и это был бы уже не эротический наряд. Обращаться к сестре, тоже дизайнеру, с просьбой сшить ему наряд для ролевой игры было неловко. В итоге Том нарисовал эскиз, каким он видит будущий костюм, и вместе со своими мерками отправил портному Шулейманов. Ферруссио очень смеялся, но исполнил заказ в лучшем виде.

- Представляю себе лицо Ферруссио, - от души усмехнулся, коротко посмеялся Шулейман, покачал головой. – У меня один вопрос – почему тебя так тянет перевоплощаться в женские образы?

- Безымянный испанец был мужского пола, - не согласившись, важно заметил Том. – А Красная шапочка согласно сказке девочка.

- Мог бы изобразить её в мужском варианте, - предложил вариант Оскар.

- А кто тебе сказал, что я девочка? – выгнув бровь, Том хитро глянул на него.

- А, девочка с сюрпризом, - понимающе усмехнулся Шулейман.

- Да. Платье ничего не значит, - многозначительно высказал Том и склонил голову набок. – Так мы будем играть?

- Ладно. И где мой костюм Серого волка? Я так понимаю, мне отведена эта роль?

- Тебе не нужен костюм, - Том крутанул головой. – У нас хуманизированная версия истории. Ты будешь маньяком.

- Что?! – Шулейман не сдержался и рассмеялся. – Тот самый момент, когда твоя фантазия вышла из-под контроля.

Не видя в своей идее ничего (слишком) странного и смешного, Том развёл руками:

- Логично, что ты маньяк. Надо же как-то оправдать то, что ты будешь меня домогаться.

Оскар снова бессовестно засмеялся:

- Так ты уже всё распланировал?

В конце концов не выдержав, обидевшись на поведение Оскара, Том сложил руки на груди и свёл брови. Сказал:

- Я пытаюсь внести какой-то разнообразие, а ты…

- Меня и так устраивает наш секс, - ответил Шулейман и пытливо сощурился, вперившись взглядом в лицо Тома. – А тебя нет?

- Устраивает, - сказал Том с секундой заминкой – не потому, что лгал или недоговаривал, а потому что растерялся от вопроса.

- Тогда к чему эти игры?

Том не хотел об этом думать, сейчас точно – не хотел. Оскар решил не пытать его сейчас и сделал шаг навстречу, подыграл:

- Красная шапочка, что же ты делаешь одна в лесу в такой час?

Том поднял голову, посмотрел на него, удивлённо моргнув, и, изломив брови, жалобно произнёс:

- Я потерялся. Шёл к бабушке и заплутал. Вы можете мне помочь?

- С удовольствием помогу.

- Выведете меня из леса? – с надеждой уставившись на «спасителя», Том захлопал ресницами, исключительно талантливо изображая наивность.

- Пущу переночевать, а утром выведу.

Прищурившись в смешном недоверии, Том спросил:

- А вы не маньяк?

- Конечно нет, - усмехнулся Шулейман. – Где ты видел маньяков ночью в лесу?

Том призадумался, умилительно держа перед собой корзинку на вытянутых руках, и ответил:

- Ни разу не видел.

- Видишь, - сказал Оскар. – Это всё сказки, которыми пугают детей. Но кто тебя отпустил одного? В лесу есть и реальные опасности, серые волки, например.

Том тяжко вздохнул:

- Я знаю о них и каждый раз боюсь. Но мама всегда занята, у неё нет времени сходить к бабушке. Да и как я отпущу её одну? За неё буду бояться. А бабушка старая, ей помощь нужна, она совсем не может готовить, а вкусно покушать любит. – Помолчал секунду и добавил: - У меня есть пирожки, если вдруг встречу волка, отдам их, и пока он будет есть, убегу.

Шулейман закусил губы, чтобы не испортить момент новым приступом смеха: Том был гениален в своей игре в наивного ребёнка неопределённого возраста. Том же влился в игру и не отвлекался на посторонние эмоции, его не тянуло смеяться со своих глупейших слов.

- Идёшь со мной? – поторопил Оскар. – Я не могу тут с тобой всю ночь стоять.

Том посмотрел в чёрную, пугающую, недружелюбную чащу – в стену левее двери – и дал ответ:

- Иду.

Доверительно протянул руку, позволяя Оскару взять её и повести за собой к его дому – к двери, по кругу по комнате и, наконец, за дверь, чтобы потом войти в неё.

- Проходи, - сказал Шулейман, отерев дверь перед «гостем».

Том переступил порог, сжимая в ладонях ручку плетёной корзины, любопытно и несмело огляделся, будто видел спальню в первый раз. Забавно, что когда он на самом деле впервые попал в эту квартиру, он вовсе не вертел головой по сторонам и не обращал внимания на окружающую обстановку, не до того было.

- У вас красивый дом, - проговорил Том и обернулся к своему «доброму ночному спасителю». – Вы один здесь живёте?

- Да.

- Вам не грустно жить одному?

- Всегда найдётся кто-то, кто скрасит моё одиночество?

- Друзья? – захлопав ресницами, наивно вопросил Том.

Шулейман усмехнулся, смотря в глаза, воздержался от ответа и вместо него спросил:

- Сколько тебе лет?

Том потянул всего секунду, раздумывая, какое число назвать – этот момент он не обдумал заранее, поскольку не думал, что Оскар станет спрашивать, и озвучил ответ:

- Восемнадцать.

Ещё в голову пришло сказать «четырнадцать». Но это очень и очень плохая идея. Во-первых, потому что отдаёт педофилией; во-вторых – понятно почему, не следует ему вспоминать свои четырнадцать в такой игре.

Оскар окинул его удивлённым, оценивающим взглядом и произнёс:

- Так и не скажешь.

- Меня все считают ребёнком, - досадно сказал Том и посмотрел Оскару в лицо с разделяющих их шагов. – Но я не ребёнок. Давно уже.

Он отошёл к кровати, помялся неловко и проговорил:

- Я бы хотел лечь спать. У вас только одна кровать?

- Да. Тебе придётся разделить её со мной, если не хочешь спать на полу.

Том кивнул, закусил губы, помялся в смятении и присел на край постели, где изножье. Помедлил несколько секунд и снял с головы алый капюшон.

- Вы так добры ко мне… Но мне совсем нечем вас отблагодарить. У меня есть только пирожки и… я сам.

Шулейман подошёл к нему:

- Это как раз та валюта, которую я принимаю, - сказал и толкнул Тома в плечо, опрокидывая спиной на упругую постель.

Оказавшись на лопатках, Том поджал руки к груди.

- Вы помогаете мне лечь?

- Да. Чтобы ты не тянул.

Забравшись на кровать, Оскар провёл пальцами по ноге Тома от щиколотки, подчёркнутой оборкой белых носочков, к бедру, немного ниже, чем кончалась юбка. Том ошарашенно, испуганно округлил глаза.

- Что вы делаете?

- Не знаешь, чем взрослые люди занимаются в постели? – с беззвучно усмешкой на губах произнёс Шулейман и пробрался ладонью под юбку, сдвигая ткань выше.

- Пожалуйста, не надо… - Том свёл колени, заелозил пятками по покрывалу и схватился за руку Оскара, второй рукой оправляя короткую юбку.

Шулейман перехватил его руки и придавил к матрасу по обе стороны от головы, нависнув над Томом. Том смотрел огромными, распахнутыми глазами, но не сопротивлялся, оцепенел как испуганный кролик. Ему даже не приходилось играть – он просто показывал то, каким был когда-то, и это оставляло странный, затягивающий привкус. С одной стороны – странно вновь видеть Тома таким спустя годы, в ходе сексуальной игры; с другой… С другой, в этом что-то было - откатиться назад; восемнадцать лет, этот взгляд и даже голос – более тонкий и неровный, принадлежащий ещё не мужчине. Что-то приятное, заманчивое, интересное.

Отпустив одну руку, Оскар провёл пальцами по бедру Тома, двигаясь к внутренней стороне. Том сжал бёдра, но толщины ног не хватала для создания непреодолимой преграды, и он не стремился остановить Оскара.

- Прошу, не надо… - негромко, молящим тоном вымолвил Том.

- Расслабься. Тебе понравится.

Огладив бёдра Тома, Шулейман поднялся вверх по бокам, прижимая ладони к разнофактурной ткани, взялся за края корсета и с силой дёрнул, разрывая и его, и белый хлопковый верх платья. Том дёрнулся, заелозил лопатками по покрывалу, прикрываясь, пытаясь оттянуть задранную прикосновениями, задравшуюся от его движений почти до неприличия юбку.

- Я никогда раньше… - дрожащим голосом сказал Том.

Но перестал крутиться, видно, смирился с тем, что лишится невинности. Оскар ответил:

- Всё когда-нибудь бывает в первый раз.

Сдвинувшись ниже, Шулейман начал целовать напряжённые ноги Тома, начиная от колен, неспешно двигался вверх. Задрал лёгкую юбку, открывая взору то, что под ней. Том запомнил, что в прошлый раз, когда он облачился в платье, Оскар сказал, что и бельё в таком случае должно быть женским, и в этот раз всё предусмотрел. Под платьем скрывались милые дамские трусики-шортики белого цвета, тоже с миниатюрными рядами рюш. А ещё отчётливо наметившаяся эрекция. Не пропустив этот момент, которого по понятиям мужское-женское никак не должно быть под платьем, Шулейман ухмыльнулся уголком губ и накрыл пах Тома ладонью, погладил, заставив того дёрнуться. Затем поддел трусы у него между ног, просунул палец в тесную расщелину между ягодиц и внутрь на полторы фаланги.

- Ты уже мокрый… - внутренне удивившись, проговорил Оскар хрипло.

Том подготовился. Изначально он планировал другой сценарий игры, который не предполагал трату времени на подготовку со стороны Оскара, и во избежание проволочек и неудобств позаботился об этом заранее. Но уже в процессе передумал, посчитав, что может не выдержать игру в изнасилование или принуждение, и начал импровизировать.

Вздохнув, Том прикрыл глаза:

- Должен признаться, я вас обманул. Нет никакой бабушки. То есть бабушка есть, но я с ней живу, мне не нужно её навещать, она вполне здорова и бодра. Я слышал рассказы о… Большом Сером волке и ходил ночью в лес специально, чтобы встретить вас, - вымолвил и открыл повинно опущенные веки, посмотрел в глаза светлым взором, полнящимся надеждой. – Я мечтаю, чтобы вы стали моим первым мужчиной.

Бесспорно, если бы это было кино, Том бы получил все «Оскары». Но главного он всё-таки выиграл.

- Почему тогда пугаешься, сразу не сказал? – поинтересовался Оскар, выводя на коже Тома размытые спирали, от которых тепло растекалось под кожей.

- Я боялся, что вы подумаете обо мне плохо или рассмеётесь в лицо, - сказал Том и вновь виновато и смущённо потупил взгляд, прячась за ресницами. – Мне правда страшно. Но я хочу этого, - закончил твёрдо, пусть и с лёгкой дрожью в голосе, выдающей волнение.

Шулейман поднялся, навис над ним, огладил скулы, изучая взглядом лицо, зацепившись за пушистые ресницы, трепетно дрогнувшие, опустившиеся и снова вспорхнувшие.

- Ты когда-нибудь целовался?

- Нет, - ответил Том тихо-тихо.

Оскар надавил на его щёки, чтобы расслабил челюсти, перестал сжимать губы в напряжённую линию, и поцеловал податливо приоткрывшиеся уста. Следуя задумке «я никогда, ничего не умею», нужно было ничего не делать и только принимать поцелуй, но Том не отказал себе в искушении и удовольствии ответить, лишь выждал немного, прежде чем вступить, будто повторяет.

Как же приятно. Как будто это на самом деле их первый поцелуй, его самый первый поцелуй, которому посчастливилось быть таким сладким, с тем, кто точно знает, что делать. Том едва не замычал от приязненных ощущений.

Вот бы его первый поцелуй на самом деле был таким… Стоп. Именно таким он и был – с Оскаром, если исключить Джерри и его ранний опыт. Его первый поцелуй был таким, только в менее романтичных обстоятельствах, в ходе донельзя ироничной пророческой игры для отца Оскара, в которой они изображали пару.

- Не сжимай так.

Шулейман надавил Тому на бедро, заставляя развести согнутые, сжатые колени. Заглянув в глаза, потянул с него трусы, медленно скатал с длинных стройных ног, что некогда были расписаны множеством шрамов. Том перебрал ступнями, сбивая покрывало, закусил губы, но не остановил, не свёл ноги.

- Хочешь? – посмотрев в лицо, задал Оскар ненужный, но правильный вопрос.

- Хочу, - на грани слышимости.

Проведя ладонями по ногам Тома к паху, Оскар взял его член, неторопливо провёл кольцом пальцев от основания к головке и обратно, наблюдая за лицом Тома и движениями тела. Пальцами второй руки погладил колечко мышц, ввёл один и сразу второй в податливый смазанный проход. Его запястье касалось яичек, несильно давило, и эта случайная стимуляция была очень приятна. Убрав руку с члена, Оскар опустил руку ниже, уже целенаправленно лаская поджавшиеся от возбуждения яички, мягко сжимал, перекатывал. Том закусил губы и упёрся затылком в матрас, комкая пальцами покрывало. Как-то так получилось, что все обходили вниманием эту часть тела, Том и сам так поступал и с собой, и с Оскаром, но такая ласка дарила на редкость сильное удовольствие. Том непроизвольно, не очень заметно выгнул спину и растопырил пальцы на ногах. Увидев последнее, Шулейман усмехнулся уголком губ. У всех людей от удовольствия пальцы на ногах поджимаются, а у них (у Джерри ещё приметил эту интересную фишку) растопыриваются. Этот маленький маркер желания и удовольствия сослужил хорошую службу, когда Том наконец-то дозрел до интима.

Вынув из него пальцы, Оскар вернулся к члену Тома, размазал гель, оставшийся на руке, смешивая её с естественной выделяющейся смазкой. Не торопился, мучил, хотел довести Тома, чтобы просил, но сжалился и остановился немного раньше. Слова не были столь необходимы, тело уже всё сказало; Том дрожал и елозил, облизывал губы. Оскар наклонился и подул на влажную головку, издевательски как бы охлаждая и успокаивая, но на самом деле прекрасно понимал, что это действие окажет прямо противоположный эффект; Том дёрнулся, будто от удара током, и схватился за его плечо.

Отпустив Тома, Шулейман в самом деле дал ему немного остыть, сел на пятки между бёдер. Провёл ладонями вверх и вниз по торсу, раздвигая шире края порванного одеяния, цепляя твёрдые соски, сжимая между пальцами напряжённые комочки, пощипывая. Снял с рук Тома лёгкие рукава-фонарики и спустил платье к поясу, задрал юбку. Том перебирал ногами и кусал губы. Оскар снял рубашку и расстегнул джинсы, налёг на Тома, держась на локтях, чтобы не придавить.

На мгновения Оскар выпадал из реальности, погружаясь до последней частицы мировосприятия в сотканную игру, забывал, в каком времени находится. Как будто они в самом деле в далёком две тысячи шестнадцатом, недавно познакомились, Тому восемнадцать, а он со своим теперешним сознанием. Проживал не случившийся, несбыточный вариант развития их отношений, если бы жизнь пошла по другому сценарию. Параллельную реальность. Если бы Том дался ему добровольно. Если бы не был под мощным дурманом. Если бы не пережил до знакомства с ним то, что делало невозможными первые два «если бы». Если бы Оскар на самом деле был первым, кто к нему прикасается.

- Ты первый, у кого я буду первым, - личным полушёпотом.

От этого откровения у Тома дрогнули пальцы. Потому что он тоже чувствовал, проживал то самое «как могло быть, если бы…».

- Мне будет больно? – изломив брови, спросил Том.

- Будет очень приятно.

- Я тебе верю. Говорят, ты опытный. Если уже сейчас так хорошо, что будет дальше? – хлопая ресницами, Том продолжал красиво изображать невинную наивность.

- Дальше звёзды.

Шулейман мысленно фыркнул с собственных слов – что за ванильная хрень для дебилов, откуда у него в голове такое? Целуя Тома в шею, отвлекал, подводя к главному. Приставил головку к входу и надавил, преодолевая первое сопротивление мышц. Том распахнул глаза и открыл рот в беззвучном возгласе, и зажмурился, выгнул горло, когда Оскар толкнулся, погрузился глубже. До конца. Осторожно опустился на Тома, соединяясь кожей, и поцеловал, двигаясь пока что без размаха. Подняв согнутую ногу Тома выше, поддерживал под коленом, и Том сам поджимал разведённые колени к груди, раскрываясь под ним, позволяя больше.

Прерывая сплетённые в один бесконечный поцелуи, Том хватал ртом толику воздуха и снова припадал к горячим губам. Уже позволил себе обнимать за шею и принимал, встречал ускоряющиеся, мощные движения вжимающихся в него бёдер. Всхлипывал и шептал: «Господи», «как хорошо»…

Поднявшись с него, Оскар в секунду избавился от спущенных джинсов и трусов, отбросив их на пол, и перевернул Тома, поставив на четвереньки.

- Держись, - велел сбито, положив руки Тома на спинку кровати.

Том ухватился за спинку. Не медля, Шулейман снова вошёл в него, сразу начал трахать, иначе не сказать, крепко держа за бедра. Провёл ладонью по спине Тома и надавил на поясницу, заставляя прогнуться, раскрыться ещё больше. Том зажмурился и замычал сквозь зубы, такой удачный угол получился, так приятно въехал и теперь раз за разом ударял куда-то глубоко-глубоко. Цеплялся пальцами за деревянное изголовье, еле удерживаясь на широко расставленных разъезжающихся коленях, сотрясаясь под сминающими толчками.

Отброшенный набок красный плащ щекотал плечо и шею. Юбка колыхалась от рывков, наполовину прикрывая ягодицы. С такого ракурса, если ещё и сдвинуть Тому ноги, можно было представить, что перед ним – под ним девушка. Но Оскару совсем не нужно было этого представлять. Он сжимал бёдра Тома и драл его, показывая, каким сногсшибательным может быть первый раз.

Руки слабели, не выдерживали возложенной на них задачи удерживать тело. Том отпустил одну, потом и вторая сорвалась, упал на локти, хрипла дыша и сотрясаясь от напора сзади. Оскар поднял его, поставил в прежнюю позу, поддерживая под грудь, чтобы не свалился снова, не распластался под ним. Том прогнулся до предела, граничащим с болью в хребте, жмурил глаза и чувствовал, что вот-вот, уже скоро. Между ног зрел, уплотнялся жар, готовый подняться, разойтись во все стороны и выжечь внутренности и нервы.

Руки свело судорогой, ударило током по позвоночнику. Не помня себя, Том сжимал изголовье кровати с такой силой, что могли бы посыпаться кости кистей, и надрывно, протяжно стонал, обильно извергаясь. Шулейман обхватил его поперёк туловища, налёг на спину и поцеловал в шею, прижался щекой. Догонялся, слушая, как Том продолжает постанывать, скулить от не стихающего удовольствия. Потом освободил Тома от себя и потянул вбок, укладывая на кровать.

- Буду думать, что таким и был мой первый раз, - счастливо улыбаясь, произнёс Том, когда оба немного отдышались. Покрутил кистью у виска. – Перезапишусь.

- Аккуратнее с этим.

Том вздохнул, признавая правоту Оскара, и опустил взгляд к лохмотьям разорванного платья у себя на поясе.

- У тебя какой-то фетиш – рвать то, что сшил Ферруссио? – поинтересовался, посмотрев на Оскара.

- Может быть, - посмеялся тот.

Действительно: он порвал два из трёх костюмов, сшитых для Тома итальянским портным, первый частично, а второй полностью.

- Что тебе бедный старичок сделал? – деланно жалостно проговорил Том. – Он же шьёт отличные вещи, а ты…

- А мне они мешают скорее добраться до тела, - оскалившись в широкой ухмылке, ответил Шулейман.

Том наигранно наморщил нос – «фу, нельзя быть таким озабоченным и пошлым» - и снял через ноги платье, оставшись в одном красном плаще. Сел, согнув одну ногу и обняв её. Шулейман перевернулся на бок, подперев голову рукой, и спросил:

- Теперь поведаешь, почему тебя так привлекают ролевые игры?

Мгновенно вынырнув из блаженной расслабленности, Том сказал в ответ:

- Мы играли всего-то пару раз.

- Игра это не обязательно костюмы и очевидные роли, - отвечал Оскар, не сводя с него внимательного взгляда. – Ты очень часто играешь. Я воспринимал это как неотъемлемую часть твоего поведения и не заострял внимание, но сегодня стало интересно, почему так. Нравится прятаться под маской?

- Я ни разу не надевал маску, - возразил Том, которому этот разговор совсем не нравился.

- Ты меня слышал, не придуривайся. Ну?

- Что? Я не понимаю, в чём суть твоей претензии.

- Это не претензия, а любопытство. – Шулейман выдержал паузу и в другой вариации повторил свой недавний вопрос-предположение: - В маске проще?

Тому захотелось сбежать – из комнаты, от Оскара, от этого разговора. Сбежать, переждать и вернуться тогда, когда Оскар расхочет лезть ему в душу. В ней не было тайн, но… были неприглядные, сложные местечки, куда сам Том предпочитал не заглядывать и не разбираться в содержимом прикрытых от глаз уголков, которое сейчас Оскар вытащил на поверхность, расковыривал… Своим последним высказыванием Шулейман попал в точку на сотню процентов. В маске проще, проще играть роль, чем быть собой. Игра помогает разгрузиться, создаёт иллюзию отсутствия ответственности за свои действия и слова (ведь это не ты!), в ней можно позволить себе больше.

- Рассказывай, - произнёс Шулейман. – Судя по твоему виду, я угадал.

Том дёрнул плечом и повернул к нему голову, говоря:

- Джерри постоянно играл, и тебя это не смущало.

- Он был вынужден это делать, - спокойно отбил его аргумент Оскар.

- Открою тебе секрет – это не так. Если представить, что Джерри остался единственной личностью и был освобождён от необходимости жить с оглядкой на меня, он бы всё равно играл, даже в самых личных отношениях. Потому что у него не было ничего своего, как это ни странно прозвучит, но Джерри не знал, кто он, без привязки ко мне. Чтобы понять, кто ты и что тебе нужно в жизни, нужно время, играть роли проще, особенно если привык так жить. Соблазн упростить своё существование слишком велик.

- Окей, - кивнул Шулейман, - мы выяснили, что твоя всезнающая альтер-личность была не такой уж всезнающей и идеальной, - и снова устремил на Тома пытливый взгляд. – Но в чём твоя причина такого поведения? Мне казалось, ты уже разобрался с тем, кто ты и чего хочешь.

- Да, разобрался, - подтвердил Том.

Червячок сомнения – маленький, незначительный, едва ли в миллиметр длиной в пересчёте на материальную метрику – шевельнулся и куснул глубоко-глубоко в груди, но Том его проигнорировал.

- Тогда в чём причина: почему ты прячешься за игрой?

- Оскар, зачем мы сейчас об этом говорим? – Том поджал губы, серьёзно и непримиримо взглянул на Шулеймана. – Я уже признал, что проблема есть – да, я так делаю. Не надо пытать меня расспросами и пытаться докопаться до причины. Нет никакой причины, просто я такой. Тебе придётся смириться с этим или…

Хотел сказать: «Или мне придётся уйти», но произнёс другие слова:

-...мне придётся измениться.

- Если ты «просто такой», ответь мне на один простой вопрос: какую цель ты преследуешь своими играми? Зачем? – не отступал, продолжал методично капать на мозг Оскар.

- Ты задал два вопроса, - слабо, полушутливо попытался отбиться от ответа Том.

- Можешь ответить на любой на выбор.

Как же хотелось сбежать… Уйти… Но нельзя сбежать из дома, рано или поздно придётся вернуться, если не хочешь потерять его навсегда. И точно так же нельзя сбежать от человека, к которому в любом случае захочешь вернуться и вернёшься с виновато опущенной головой, боясь смотреть в глаза – или наоборот, делая вид, что всё в порядке, что просто гулял.

Серьёзный разговор как пуля – обязательно выстрелит, вопрос лишь во времени. Наверное, правильнее быть умнее и смелее и не бежать от пули, если она всё равно тебя настигнет, не в лоб, так в затылок.

- Я не знаю, зачем делаю это, - прикрыв глаза, вздохнул Том. Сдался. – Я не специально, оно само собой получается. Я ничего такого не планирую и вдруг – щёлкает что-то, я ловлю идею, вдохновение, не знаю, как правильно назвать, и следую этому порыву, потому что в тот момент он захватывает и кажется удачной идеей.

Говорил правду, из всех самых разных игр – костюмированных и ситуативных, заранее он планировал только одну, сегодняшнюю. Выслушав его до конца, Шулейман высказался:

- Примечательно, что твои игры всегда так или иначе привязаны к сексу и непременно заканчиваются им, даже если изначально мы не планировали. Полагаю, это что-то значит.

- Что значит? – Том непонимающе, глуповато посмотрел на него.

- Это я и пытаюсь понять. Будем работать по старой схеме: я задаю вопрос, ты отвечаешь.

Том открыл рот, что возразить своё любимое – они уже давно не доктор и пациент, но Оскар не дал ему сказать, осадил:

- Я ещё ничего не спросил, молчи. Возражения не принимаются.

- Вообще-то, мы не в клинике, - независимо заметил Том, - я могу встать и уйти.

- Вперёд, - спокойно разрешил Шулейман и выжидающе смотрел на него.

На самом деле, он бы не отпустил Тома за пределы комнаты, поймал бы и вернул к себе. Но Том повёлся на эту предоставленную свободу, давящую тем, что она отсылала к тому, что Оскар говорил когда-то, много-много раз говорил: «Я тебя не держу, ты волен уйти в любой момент». И эта свобода перекладывала на него всю ответственность: если он сейчас уйдёт, то будет плохим, покажет, что всё равно не готов вести диалог и открыться. Это совсем не так. Разве что чуточку, ведь каждый имеет право держать что-то при себе.

Том остался сидеть на месте, принял правила. Лучше так, чем потом пожалеть, что ушёл.

- Отлично, - проговорил Оскар, подождав достаточно, чтобы убедиться, что Том выбрал остаться и не спорить. Сощурился пытливо. – Тебе хочется разнообразия? В сексуальном плане.

И безо всяких игр он полагал, что нечто такое есть, Тому хочется разнообразия, сознаёт он это или нет, элементарно потому, что не нагулялся. Шулейман знал, что есть случаи, когда партнёра выбирают ещё в школе и никого другого никогда не пробуют, и допускал, что им на самом деле не хочется других, но Том был другого поля ягодой. Он не выбирал отсутствие опыта, и если исходить из его свободолюбивой, падкой на разные впечатления личности, его должно тянуть погулять, сколько бы Том не убеждал его, Оскара, в обратном. В этом смысле и ролевые игры весьма логичны – совесть не позволяет поменять партнёра, так меняет себя на другого человека, и уже всё иначе.

И без привязки к подавляемому желанию восполнить огромные пробелы в личном опыте такие игры кое на что указывают. Тому хочется разнообразия в постели конкретно с ним, поскольку только он и есть. Это и компенсация всё того же желания различного опыта, и тоже логично, ведь Том легко доходит до скуки. Можно было бы обидеться на то, что Тома уже не удовлетворяет просто секс с ним, но Оскар отнёсся к этой мысли спокойно и готов был искать решения и идти на компромиссы, если она подтвердится.

Объяснений поведения Тома могло быть множество, это только те, что первыми приходили в голову.

- Для меня в принципе регулярный секс до сих пор диковинка, - произнёс в ответ Том и развёл руками. – О каком разнообразии может идти речь?

- То есть нет?

- Нет, - без сомнений подтвердил Том. – Мне нравится, когда мы пробуем что-то новое, но я не стремлюсь к этому.

- Тебя всё устраивает? – перевернул предыдущий вопрос Шулейман. Психологическая уловка.

Том не заметил и эту уловку, хотя знал о таком простом и действенном способе проверки, лжёт ли собеседник.

- Да, - ответил Том и непонимающе нахмурился. – Почему ты спрашиваешь? По мне каждый раз не видно, что я более чем доволен?

- Видно. Но кто знает, может, тебе хочется большего.

- Чего? Каждый раз терять сознание от удовольствия? Я так долго не протяну.

- Мало ли, - развёл руками Оскар. - Итак, ты не испытываешь потребности в разнообразии, значит… - допустил паузу, прищурился. – Делаешь это для меня? Хочешь меня удивить?

- Не думаю, что у меня есть хоть один шанс удивить тебя в постели, если сравнить твой опыт и мой. Единственное необычное, что я делал в этом плане не с тобой, это разве что участие в Вечерах.

- Что за вечера? – не понял Шулейман.

Том прикусил язык и отвёл взгляд. Конечно, в знаменитых в узких кругах закрытых Вечерах Гарри Симона участвовал отдельный Джерри, это не про него, но тело-то его. Тому не хотелось рассказывать неприглядную правду о своём участии в этих мероприятиях, потому что они идеально подходят под определения «грязь» и «непотребство».

- Ладно, разговор не об этом, - к радости Тома добавил Оскар. Помолчал, подумал, постукав друг о друга подушечками указательных пальцев. – Значит, не для меня ты играешь и выдумываешь всякое?

На самом деле Шулейман снова сказал всё верно, попал чётко в десятку, стреляя в молоко. Готовя или на ходу сочиняя очередную игру, Том думал о его реакции, предвкушал её, и это заставляло душу шириться и гореть, а сердце дрожать в ожидании. Потому невозможно остановиться, поймав игривую волну, сказать себе «нет» - это как наркотик, допинг, который производит само тело.

Том запоздало признал:

- По правде, мне нравится удивлять тебя в постели. Или до неё… Нравится придумывать разное и менять своё поведение…

- Чтобы сделать мне приятно? – выдвинул предположение Шулейман.

Не смотря на него, Том пожал плечами. Не мог сказать, что играет исключительно для Оскара, ради его удовольствия. Вообще ничего не мог сказать на этот счёт. В голове сгустилась пустота, под плотным, тёмным слоем которой, глубоко-глубоко как всегда лежит неудобная правда, о которой не знает сознание, выбирает не знать. Не видеть. Не думать. Рефлексия это всегда адски сложно и чаще всего больно. Рефлексия ломает – в основном нарисованные на картоне декорации счастливой жизни. Рефлексия даёт возможность быть счастливым, а не притворяться перед собой таковым, но это другая история.

Том не притворялся. Том растерялся, не мог найти истину в пустотной тишине мыслей. Ещё один вариант механизма защиты «сопротивление» в действии.

Не дождавшись никакого ответа, Шулейман тронул Тома за плечо, и когда тот посмотрел на него, вопросительно поднял брови:

- Ты про меня не забыл?

- Нет, - немного комкано ответил Том, потому что внутри ворочалось, создавая неудобство, то растревоженное, что он ещё не видел, но уже ощущал. – А ответ на твой вопрос – да и нет.

- Очаровательно, - хмыкнул Оскар. – Ты играешь не для себя, не для меня. Подкинь какой-нибудь вариант объяснения, у меня идеи кончились. А я пока не согласен принимать в качестве единственной правды, что это наследие Джерри и ты просто такой. Не думай и говори.

Том отвернул от него голову и послушался.

- Я не понимаю, почему ты со мной…. – само соскользнуло с языка.

Темнота клубилась, шипела, но сдавалась запущенному в неё лучу света осознания и отдавала ему истину.

Если не пропускать речь через фильтр разума, то среди сказанного обязательно окажется потаённая правда. На этом и известный психоаналитический метод свободных ассоциаций основан.

Шулейман всплеснул руками:

- Я вступил с тобой в брак и вписал тебя в завещание в качестве ключевой фигуры, какие ещё подтверждения серьёзности моих намерений тебе нужны?

Он ожидал чего угодно, но не того, что Том играет от неуверенности в своём положении.

- Понимаю, что это глупо, - сказал в ответ Том. – Я не сомневаюсь в твоём ко мне отношении. Но я не понимаю, почему. Как так получилось: ты, я...? У нас же ничего общего.

- Противоположности притягиваются, - заметил Оскар.

- Противоположности да, - согласился Том. – Но мы как… - запнулся, придумывая наиболее подходящую аналогию. – Мы как люди из параллельных миров. У нас разные интересны, жизненные взгляды. Я не могу делать с тобой ничего, к чему ты привык, потому что мне это чуждо, и ничего не могу тебе дать. Поэтому вопрос – почему? Я тебе верю, но понять не могу.

- Ты поэтому играешь, - уточнил Шулейман, - потому что не уверен, что на самом деле нужен мне сейчас и будешь нужен лет через десять?

- Возможно… - Том опустил взгляд, вывел петлю на сбитом покрывале. – Я достаточно высоко себя оцениваю, я хороший вариант, но – не для тебя. Я не твой уровень во всём, не твоего круга и, главное, я не стремлюсь до него подняться. В конце концов, тебе всегда нравились женщины, откуда вдруг я взялся?

Правда в том, что требуется смелость, чтобы быть собой, играть чью-то роль куда проще. Но требуется большая и крепкая уверенность в себе, чтобы играть ради своего развлечения или достижения любой другой цели. Между этими играми тонкая различительная грань. У Тома некоторая неуверенность накладывалась на незнание, как вести себя в личных отношениях. Том ещё только учился, каждый день учился, а ему нужно было уже знать. Невосполнимый пробел в социальном развитии, нанесённый ему Феликсом, продолжал оказывать влияние на его жизнь.

- Семь с половиной лет назад папа в качестве наказания сослал меня работать по специальности в Парижский Центр Принудительного лечения для особо опасных преступников с особо сложными формами психических расстройств, где на тот момент удачно находился на лечении юноша по имени Том Каулиц, которого недавно наконец-то смогли разбудить и вытащить наружу после без малого четырёх лет правления его нехорошей альтер-личности, - методично рассказывал Шулейман. - Мне нужна была домработница, ему дом, и я забрал его с собой. И вот – абракадабра, спустя семь лет, четыре трупа, одно исцеление диссоциативного расстройства идентичности и бесчисленное число моих испорченных нервных клеток мы счастливы в браке.

Том не оценил его речь:

- Не смешно.

- А что я должен был ещё сказать? Ты задал риторический вопрос, а я знаю на него ответ.

- Ты ничего не должен говорить, - покачал головой Том, снова отвернулся, начал ковырять пальцы. – Это всё мои тараканы.

- В болезни и здравии, - многозначительно напомнил Оскар, - в том числе душевном. - Выдержал секундную паузу, окинув Тома взглядом, и добавил: - Видимо, душевное здравие у нас будет когда-нибудь потом.

Том не выдержал и засмеялся, прикрикнул:

- Оскар, прекрати!

- О, ты уже смеёшься, - с довольной ухмылкой проговорил Шулейман, подсел к нему и обнял за плечи. – Или это истерика?

- Прекрати, - забавно насупившись, повторился Том.

- Ладно, давай серьёзно, - сказал Оскар, отпустив его, но не отодвинулся, повернулся к нему корпусом. – Меня заинтересовали твои слова по поводу моих женщин. Поэтому ты сходишь с ума, когда рядом со мной оказывается привлекательная женщина, а на мужчин не реагируешь, боишься, что я захочу вернуться к прошлому?

- Да, - опустив голову, признался Том и ему, и себе.

Да, да, да, да! До одури и нервного зуда боится этого. Потому что сознаёт (каждый раз думает об этом), что женщинам, на которых Оскар обращает внимание, он не конкурент – как минимум потому, что он не женщина.

- Я идиот, знаю, - добавил Том сакральную фразу.

- Повторяй это почаще.

- Знаю, ты выбрал меня, - произнёс Том и повернулся к Оскару. - Но будет ли тебя устраивать твой выбор всю жизнь или через десять лет? Ты сам говорил, что тебе не понравилось с мужчинами, тактильные ощущения не те. Твоя природа другая, с этим ничего не поделать, когда-нибудь она возьмёт верх.

- Ты так-то тоже изначально по девочкам, - заметил Шулейман.

- Не факт, - не согласился с ним Том. – Я имел связь всего с одной женщиной за всю жизнь, и то не совсем я, а отдельный Джерри. Я же когда-то ещё до подвала смотрел на девочек моего возраста, но даже не думал ни о чём такой, это не считается. Так что неуместно нас сравнивать.

- Но тебя привлекали девочки, - оставшись при своём мнении, многозначительно повторил Оскар.

- Да, - признал Том, - они вызывали у меня интерес, а на мальчиков я не смотрел ни в каком подобном смысле. Но то было больше десяти лет назад. В моей взрослости женщины меня не привлекают. Я даже как-то разговаривал об этом с папой: о том, что шикарные полуголые девушки, которых я фотографирую, меня совсем не возбуждают, а с тобой мне хорошо.

- И чем твоя ситуация отличается от моей? – резонно вопросил Шулейман. – Да, у меня была тьма женщин, да, мне с ними нравилось больше, чем с мужчинами, но выбрал я тебя и продолжаю выбирать, когда рядом оказывается кто-то, кто заслуживает моего внимания. Все мои любовницы и те несколько любовников удостаивались не большим, чем парочка встреч, самые долгие «отношения» у меня длились две недели. Никого из них я не хотел видеть рядом дольше, никто мне не был нужен, и я бы никому из данного списка не позволил пожить у себя даже три дня, потому что они мне нахрен не сдались. А ты ещё до того, как мы стали парой, долгое время жил со мной, и я не хотел тебя выгнать; мы состоим в отношениях больше полутора лет, полгода женаты, и я не вижу и не хочу этому конца.

Том недоверчиво смотрел на него исподлобья. Всё то, что сказал Оскар, не было для него новостью, он всё это понимал, но… Но оно не умаляло непонимания его выбора и основанного на нём, не поддающегося разумному контролю страха, что однажды Оскар наиграется и выберет кого-нибудь другого. Про себя Том тоже ни в чём не мог быть уверен, но кое в чём уверен был: если он увлечётся кем-то, то этот кто-то не заменит ему Оскара, никто не заменит.

Вновь обняв Тома за плечи, Шулейман встряхнул его и добавил с усмешкой:

- А если меня непреодолимо потянет к женскому телу, мы просто устроим тройничок.

- Нет, - слишком быстро и резко ответил Том.

Секс втроём является логичным выходом, если один партнёр хочет разнообразия в виде нового любовника или какого-то конкретного человека. Это легализованная честная измена, в которой всё на виду. Том мог согласиться на такой эксперимент, но не смог бы относиться к происходящему спокойно. Спокойно смотреть и реагировать на то, что какая-то девица прикасается к Оскару, а он к ней. И неважно, что он тоже был бы с той женщиной и мог делать с ней всё, что угодно. Том хотел бы убить эту тварь бессовестную, распускающую руки! Скрипел бы зубами и думал только о том, как сдержаться, не сделать твари больно и не вышвырнуть её вон. Грубо и совсем не по-джентельменски.

Том стушевался от своей излишне эмоциональной реакции, от непримиримой неготовности делить Оскара ни с кем и нежелания идти на компромиссы в этом вопросе. Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и потянул его к себе:

- Ты мой ревнивый демон.

- Я не…

Шулейман не дал Тому договорить: взял за подбородок и поцеловал, но довольно быстро прервал поцелуй, чтобы сказать:

- Зачем мне кто-то, если у меня есть такой непредсказуемый псих? Ты не оставляешь мне возможности заскучать. Кстати, ты утверждаешь, что у нас нет никаких общих интересов, но ты ошибаешься. У нас есть минимум одна тема для разговоров – твои проблемы с головой. Судя по тому, что я наблюдаю на протяжении всего нашего знакомства, её нам хватит до конца жизни.

Том поджал губы. Обидненько. Но по делу.

- В том числе по этой причине я задаюсь вопросом, почему ты выбрал меня и терпишь, - сказал он в ответ.

- Поверь мне, раньше я им тоже постоянно задавался.

- А теперь?

- Смирился, - просто и честно ответил Оскар. – Сердцу не прикажешь. К слову, это объясняет и то, почему я любил женщин, а в итоге полюбил тебя, и почему тебе не стоит беспокоиться, что я засмотрюсь налево. Не люблю всякие философские высказывания, но с некоторых пор одно я считаю правдивым. Любишь не внешность, не пол, а человека. Так уж случилось, что мой человек оказался одного со мной пола. Меня это устраивает, я не скучаю по сиськам и прочим частям тела, которых нет у тебя, мне нравится твоё тело.

- Я никогда тебя не пойму… - вздохнув, покачал головой Том.

- Ты, главное, сам себе проблемы не выдумывай. Интересно, сколько должно пройти времени, прежде чем ты перестанешь сомневаться?

- Бесконечность, - без долгих раздумий ответил Том.

- Столько мы не проживём. Хотя будет забавно, если душа всё-таки существует и живёт множество раз, мы будем встречаться в каждой следующей жизни, и каждый раз я буду пытаться убедить тебя в серьёзности своих намерений. А однажды я просветлюсь, оглянусь назад и пойму, что крупно нагрешил где-то до самой первой встречи с тобой и расплачиваюсь за это, но не пойму, в чём, - Шулейман закончил с усмешкой, смешком над самим собой. – У меня к тебе ещё один вопрос, - произнёс затем, - твои перевоплощения в женские образы как-то связаны с твоим убеждением, что меня привлекают женщины? Пытаешься хотя бы иногда быть для меня женщиной, чтобы усладить «мою природу»?

- Глупо мне пытаться быть женщиной, - разумно ответил Том, - я ею никогда не стану, что ни надену на себя.

- Но связь есть. Я прав.

Оскар больше не спрашивал. Потому что до этого спросил лишь ради приличия и допущения, что может ошибаться. С Томом с его излишне сложно устроенной психикой никогда нельзя быть уверенным, что не ошибся в выстраивании логической цепочки и следующим из неё выводе.

Один раз, когда в прошлом году облачился в платье в пол, Том точно перевоплотился в нарочито женский образ для Оскара: ради его положительного удивления, одобрения и – удовольствия. Хотел сделать приятно, поскольку не мог отрицать, что Оскару нравятся женские образы. Том и сам был тому подтверждением – у него не очень-то мужественная внешность. И ещё более ярким подтверждением тому был Джерри – то, что именно с ним Оскар начал ярко проявлять желание, ведь Джерри внешне с лёгкостью мог сойти за девушку благодаря природным данным и всем дополнениям, которыми усовершенствовал свою внешность для работы.

Том помедлил с ответом, но его опущенный взгляд и укрытие за длинными пушистыми ресницами говорили красноречивее любых слов.

- Я хочу быть привлекательным для тебя, - сказал он негромко.

- Ты меня в любом виде привлекаешь. Со шрамами и без; в суперухоженном виде Джерри и твоём ранее обычном состоянии, когда ты расчёсываться ленился, даже немытый привлекаешь. В луке от кутюр и твоих асексуальных домашних шмотках; активный и развратный и не делающий вообще ничего, - перечислил Оскар и прямо спросил: - Что я должен сделать, чтобы ты перестал сомневаться?

- Я не сомневаюсь, - качнув головой, повторил Том то, что уже говорил в самом начале разговора. – Но у меня не получается не сомневаться всегда и полностью.

Шулейман только покачал головой. Есть несколько неразрешимых загадок человечества: происхождение Вселенной и жизни на Земле; существование загробной жизни и – когда Том перестанет грузиться? Последний вопрос наиболее сложный.

- Оскар, - подумав немного, снова заговорил Том, подняв взгляд к лицу парня, - если тебе так не нравятся мои игры, скажи, пожалуйста, я постараюсь больше так не делать.

- Почему не нравятся? – показав зубы, Шулейман улыбнулся-ухмыльнулся. – Прикольно. Особенно костюмированные или с использованием каких-то создающих атмосферу предметов. Только давай сразу договоримся – не надо больше переодеваться в Диснеевских принцесс. Только если в одну.

- Какую? – заранее уточнил Том.

Оскар призадумался, нахмурился, вспоминая героинь мультфильмов Диснея и прикидывая, каково с ними заниматься сексом. Не упомнил всех и не определился, потому что навскидку каждый вариант казался так себе.

- Пусть будет на твой выбор, - ответил он.

- Русалочка, - сразу сделал выбор Том.

- Всегда мечтал оказаться в постели с полурыбой… - скептически высказался Шулейман, но не стал продолжать тему своего «фи». – Ладно, сойдёт. Думаю, мне понравится.

Он потянул Тома назад, укладывая на спину, сам лёг рядом, поставив подбородок на сложенные руки, и сказал:

- Красная шапочка, пожалуй, я оставлю тебя себе насовсем.

Том ответил улыбкой.

Глава 17

Мода — это бегающий по комнате контуженый псих. Догнать его невозможно, но если спокойно стоять на месте, то рано или поздно он сам на тебя налетит.

Дмитрий Емец©

Незаметно подошло время новогоднего показа Маэстро. За неделю до этого мероприятия Тому позвонила Блонди.

- Том, ты можешь поговорить с Мирандой Чили, чтобы я прошла за сцену на его новогоднем шоу? – попросила девушка.

- И я! И я! – послышался голос Мэрилин, которая была вместе с подругой.

- А вы сами не можете это устроить? – немного растерянно спросил в ответ Том. Ему казалось, что люди мира Оскара могут всё, попасть куда-то для них точно не проблема.

- Нет, - досадливо вздохнула Блонди. – С Маэстро не помогают ни деньги, ни связи. Я и подумала, может, ты сможешь договориться с ним, вы же вроде как семья.

- Почему вы так хотите за сцену?

Том понимал смотреть сам показ – это красиво, интересно и так далее. Но то, что происходит без глаз зрителей, процесс подготовки – это суматошный дурдом, никакой эстетики в нём нет. В этом вопросе он разбирался, через сколько таких организованных хаосов прошёл.

- Говорят, у Маэстро там происходит нечто невероятное, стоящее внимания не меньше, чем его шоу, а его шоу это отвал всего, - отвечала Блонди. – И я очень хочу посмотреть на него в процессе работы, как он разговаривает с моделями и тому подобное.

Да, поведение Маэстро за кулисами показов действительно было интересным, если наблюдать со стороны, а не быть в шкуре модели, на которую обрушивается его эксцентричный энтузиазм.

- Хорошо, я попробую и перезвоню.

Договорив с Блонди, Том набрал номер Маэстро.

- Привет, Миранда. У меня к тебе одна просьба, ты можешь сейчас говорить?

- Какая просьба? – спросил в ответ Маэстро.

- Я могу привести с собой за сцену двух девушек, подруг Оскара?

- Эти девушки как Шулейман?

Том сперва непонимающе нахмурился, но быстро сообразил, что имел в виду Миранда, и сказал:

- Да.

- Хорошо, приводи, - разрешил Маэстро.

Том удивился, после его предыдущего вопроса он ожидал отказа, ведь Миранда, как он выражается, не терпит буржуев.

- Только скажи им, чтобы не трогали меня, - с подчёркивающей интонацией добавил Миранда.

- Скажу.

- И предупреди, что свободных мест в зале нет, если они захотят посмотреть показ, то пусть сами позаботятся о стульях для себя или будут стоять или сидеть на полу.

- Предупрежу. Спасибо, Миранда.

Радости девушек не было предела, когда Том перезвонил Блонди и сообщил, что договорился с Маэстро. Двадцать седьмого декабря Том вылетел в Эдинбург, где должна была пройти первая часть новогоднего шоу. Около арендованной под данное мероприятие арены встретился с Блонди и Мэрилин.

Ряды кресел пустовали, так как до начала оставалось немало времени; без людей, шума голосов и яркого света, который зажгут позже, старая каменная арена постройки восемнадцатого века навевала ощущение призраков. Навстречу прибывшим вышел Маэстро с сыном на руках.

- Том, ты приехал, это хорошо, - заговорил Миранда, игнорируя девушек. – Я уже собирался звонить тебе, узнать, не сломал ли ты снова голову.

- Я голову не ломал, а разбил, - поправил его Том и представил ему спутниц. – Миранда, это Блонди и Мэрилин.

Маэстро обвёл девушек взглядом, покривился на дублёнку Мэрилин и сказал им только:

- Не трогайте меня.

- Совсем не трогать или чуть-чуть можно? – лукаво уточнила Блонди.

Миранда посмотрел на неё ещё раз и сказал Тому:

- Она мне не нравится.

Блонди не обиделась, а наоборот широко и довольно улыбнулась, предвкушая веселье. Она пробивалась сюда совсем не для того, чтобы её облизывали и были с ней милы, а ради треша.

- Ужасная вещь, - всё-таки высказался Маэстро в адрес дублёнки Мэрилин, режущей ему глаз, после чего забыл о существовании девушек и всецело переключился на Тома, сунул ему в руки малыша. – Подержи, мне некуда его деть, - и убежал обратно в комнату приготовлений.

Том не успел ни попытаться отказаться, ни задать напрашивающийся вопрос – зачем брать с собой на показ такого маленького ребёнка? А Миранда начал брать сына с собой с двухмесячного возраста, и маленький Марс моментально стал всеобщим центром внимания. Модели, поголовно мечтающие об одобрении Маэстро, увидели в ребёнке отличную возможность выслужиться перед его отцом. Потому на папиных шоу малыш был окружён вниманием и заботой десятков красивых нянек, которые позволяли ему всё.

С младенцем на руках Том чувствовал себя не очень комфортно, неуверенно. За всю жизнь он держал ребёнка на руках лишь один раз во время первого визита в Испанию и знакомства с семьёй. Та двухгодовалая малышка, которой вызвался заняться, пока взрослые были заняты разговором, приходилась ему непонятно кем, но точно родственницей.

Блонди ушла вслед за Мирадой, а Мэрилин, которая изначально смотрела не на дизайнера, а на ребёнка у него на руках, осталась. Том удобнее взял малыша, опустил к нему взгляд. Хотел же повидать племянника, но всё никак не доходило до действий, а тут удачно сложилось, что даже не пришлось специально никуда ехать для встречи. Но сейчас Том не знал, что делать с малышом. Он не ощущал с племянником родства, поскольку маленький Марс не был похож на него и Оили, только глаза у мальчика были в их породу большие, распахнутые (или это у всех маленьких детей так?), но светло-голубым цветом глаз пошёл в папу.

- Можно? – непривычно вкрадчивым голосом спросила Мэрилин, протянув руки.

- Да, - ответил Том и уточнил: - Ты умеешь держать?

- Если я его уроню, разрешаю тебе сильно меня ударить, - сказала девушка и осторожно взяла переданного ей младенца.

Прижала малыша к груди, посмотрела в маленькое личико с неяркими веснушками на носу и около. Улыбалась совершенно счастливо и умилённо, слегка качая ребёнка.

- Будь у меня такой рыжий малыш, - проговорила Мэрилин, - в моём инстаграме больше не было бы ни одной моей фотографии, только его или мои с ним.

- А что такого в рыжем цвете волос? – не поняв её, спросил Том.

- Он редкий, - ответила девушка и подняла к нему взгляд, после чего снова посмотрела на младенца. – И он просто очарователен с этим морковным пушком. Интересно, в кого он рыжий? Среди твоих родственников, которые были на свадьбе, я не видела никого с таким цветом.

Том тоже задавался этим вопросом (и Оили, и вся их семья). Было ожидаемо, что ребёнок будет брюнетом, так как тёмный цвет доминантный, и что он будет похож на маму, которая в свою очередь похожа на своего папу, поскольку у них в семье все дети больше похожи на Кристиана, видимо, у него очень сильные гены. Но маленький Марс, едва родившись, разрушил все представления родных о том, как он может выглядеть, и наука генетика не была ему указом.

- Может, в Миранду, - пожал плечами Том. – Неизвестно, какой у него натуральный цвет волос, а его родственников никто не видел.

- Малыш, твой папа рыжий? – проворковала Мэрилин, приподняв ребёнка перед собой, и снова прижала к груди, обратилась к Тому: - Как его зовут?

- Марс. Марсиал.

- Очень красивое имя. Никогда такого не слышала.

- Оно испанское. На самом деле, это третье имя, но первые два… - Том выдержал паузу, почесал затылок, подбирая корректные слова, - не совсем имена.

Мэрилин удивлённо подняла брови:

- Не имена?

- Для него имена. Но по факту это просто русские слова, если я правильно помню, незадолго до его рождения Миранда с показами был в России, услышал их в чьем-то разговоре и настолько они ему понравились, что он решил так назвать сына. А третье имя дала Оили. Наверное, Оили и Миранда называют его одним из первых имён, но я всегда зову Марсом.

- Марс, - девушка улыбнулась малышу, - а меня зовут Мэрилин. Рада с тобой познакомиться, ты очень милый.

Достаточно насмотревшись на лицо очередной новой тёти, схапавшей его на руки, Марс почувствовал себя хозяином положения и схватил за грудь. Он всегда так делал, всех моделей уже перетрогал. Хоть мама никогда не давала ему грудь, но Марс упрямо продолжал следовать заложенному природой инстинкту и пытаться получить пропитание таким способом, и просто потрогать эти мягкие штучки было занимательно.

- Ай! – воскликнула Мэрилин и засмеялась. – Сразу видно – мужчина!

- Марс, не надо так делать.

Том хотел забрать племянника, но Мэрилин сказала:

- Ничего страшного, пусть трогает. Он, наверное, голодный, - добавила жалостно, опустив взгляд к малышу.

- У Миранды должна быть с собой какая-нибудь еда для него.

«Надеюсь», - мысленно добавил Том. Он хорошо относился к Миранде, но вполне обоснованно никак не мог считать его ответственным родителем, который всё делает правильно.

В комнате подготовки было многолюдно и шумно. Кто-то постоянно перемещался, кого-то красили, кому-то делали причёску, почти все модели были раздеты до белья; звучали голоса – разговоры и указания, - в воздухе витали запахи укладочных средств, разогретых феном, утюжком, плойкой, кто-то курил. Совсем неподходящее место для ребёнка.

- Миранда, кажется, Марс хочет есть, - произнёс Том, перекрикивая общий гомон.

Не обернувшись, Маэстро вытянул руку, указывая на большую сумку на столике у стены. Порывшись в сумке, Том нашёл бутылочку с разведённой смесью и вернулся к Мэрилин и племяннику.

- Можно я его покормлю? – попросила девушка.

Не видя причин отказывать, Том отдал ей бутылочку и некоторое время наблюдал, как Мэрилин, приговаривая что-то доброе и нежное, кормит малыша, вцепившегося обеими ручками в бутылку. Он помнил, какой впервые увидел Мэрилин: пьющей из горла в лошадиных количествах и орущей матом, относящейся к нему как грязи, ведущей себя как отъявленная дрянь и прожженная стерва. И так странно было видеть, как эта «дрянь и стерва», привыкшая, что ей всё можно, просит дрожащим голосом доверить ей ребёнка и кормит его, не заботясь о своей дорогой одежде, качает и воркует с ним, как самая любящая... Напрашивалось слово «мама», но Марсу она не мать. Как самая любящая женщина.

Быстро высосав половину смеси, наевшись, Марс издал звонкий звук и благодарно улыбнулся кормилице голыми розовыми дёснами. Мэрилин от этого окончательно растаяла, даже слёзы на глаза навернулись. Обняла малыша, закачала.

- Том, следи за мной, я могу его украсть.

- Я знаю, где тебя искать, - улыбнулся в ответ Том, понимая, что это шутка.

- С этим сокровищем я убегу так далеко, что Оскар тебе не поможет. Никакой Эдвин не найдёт, - хитро ответила Мэрилин.

- Ты чего здесь стоишь без дела?! – налетел на Тома Маэстро, разрушая трогательный момент, и обеими руками пихнул в спину в нужную сторону. – Быстро на причёску!

Том обернулся через плечо, но не стал спорить и пошёл к свободному трюмо. Проводив его взглядом, Миранда упёр руки в бока, посмотрел на Мэрилин и, рассудив, что, несмотря на дурной вкус в одежде, она сможет позаботиться о его сыне, унёсся дальше кошмарить моделей. Почти сразу передумал, на полпути круто развернулся на своих внушительных танкетках и снова подлетел к Мэрилин, ткнул пальцем ей едва не в нос:

- Не давай ему есть мех, - имел в виду пушистую меховую оторочку на её дублёнке, которая приводила его в ужас и бешенство, потому что была вызывающе натуральной.

Мэрилин растерянно кивнула, не зная, как реагировать на такую странную «просьбу». Она не имела соответствующего опыта и не знала, что маленькие дети тянут в рот всё, что видят. Решив всё же снять верхнюю одежду, которую до этого успела только расстегнуть, пока не взяла на руки рыжее сокровище, Мэрилин посадила Марса на столик, быстро сняла дублёнку, бросила на свободный стул, не заботясь о сохранности вещи, и вновь подняла малыша на руки, обняла. Теперь Марсу было удобнее добраться до груди.

К ним подлетела Блонди, сделала «историческое фото с сыном Великого и Ужасного Маэстро» и сразу опубликовала. Так в сеть попало первое фото Марса. Мэрилин не стала ругать подругу, за то, что та так нагло, без спроса родных фотографирует чужого маленького ребёнка и выкладывает его фотографию, она бы своего ребёнка фотографировала с первых минут жизни и делилась бы снимками с миром, потому не видела в этом ничего зазорного. Оили бы не согласилась с ней, она не афишировала сына и следила за тем, чтобы и Маэстро этого не делал, но её здесь не было. А Миранда и Том не видели, что творит Блонди.

Сидя за столиком, наблюдая через зеркало за парнем, занимающимся его волосами, Том отметил интересную вещь: второй визажист за последнее время оказывается очень молодым и привлекательным. Но если Линн, от которого отваживал Карлоса, отталкивал своим поведением, то этот молчаливый брюнет был очень мил. Такой сосредоточенный, загадочный. Визажист будто – или на самом деле – не замечал направленного на него взгляда и планомерно делал свою работу. Запустил пальцы в волосы на затылке. Том вздрогнул: Оскар слишком приучил его к таким прикосновениям, они действовали возбуждающе. Точно, дело в Оскаре.

- Я сделал тебе больно? – убрав руку, спросил визажист.

Том покачал головой:

- Нет. Можно обойтись без массажа?

- Мне нужно взбить волосы у корней.

- А нельзя начесать?

- Начёс даёт совсем другой эффект, - объяснил визажист и пообещал ободряюще: - Я быстро.

Ничего не оставалось, кроме как смириться и стерпеть массаж; Том сжал губы и устремил взгляд в зеркало. Теперь, когда был готов и держал в голове, что не должен никак реагировать, массаж не вызывал таких сильных неправильных ощущений. Но всё же руки у этого парня были классные: тёплые, осторожные, с красиво прочерченными под светлой кожей лучами сухожилий; пальцы длинные, с голыми ногтями идеальной овальной формы.

- Я сейчас засну, - пожаловался Том.

Решил, что лучше начать капризничать и сразу испортить о себе впечатление, чтобы не задуматься о чём-то не том.

- Уже всё, - сказал визажист, не отреагировав на его неприятный тон.

Модели смотрели на Тома с ещё большей неприязнью, чем прежде. Не понимали, что он здесь делает, он же давно завязал с модельной карьерой, сорвал высший куш в виде брака с Шулейманом и занимается фотографией. Жизнь удалась. Так нет, ему ещё и в шоу Маэстро нужно поучаствовать. Он что, все призы решил собрать?! Им ещё и визажист занимался дольше, чем любой из них, что тоже виделось несправедливым.

Макияж делал тот же визажист, оказавшийся Джастином. Сегодня у всех моделей мейк-ап был одинаковым за парой исключений: только обводка глаз грифельно-серыми тенями с мелким глиттером и больше ничего, никакого тона, чтобы были видны естественные несовершенства кожи лица и неровности цвета. У одной модели глаза дополняли кроваво-алые губы, накрашенные с выходом за естественный контур; другой девушке достались толстые гуталиновые брови.

Блонди ушла в зал, когда приблизилось время начала, и зрители уже занимали свои места. Она хотела посмотреть и сам показ. А Мэрилин предпочла остаться за сценой с маленьким Марсом, которого не отпускала с рук ни на минуту.

Первый проход по подиуму оказался удивительно – обычным. Нормальным. Ничего не взрывалось, никто не кричал и не вёл себя гротескно. Том до последнего ожидал чего-то этакого, о чём Маэстро его (или никого) не предупредил, но дошёл до конца раздвоенного на полукружья подиума и ушёл с него, а ничего не произошло. Только одно привлекло внимание, когда шёл обратно – прикрытое чёрной тканью что-то, закреплённое с двух сторон от подиума почти на всей его немалой ветвистой протяжённости. Только первые семь метров были свободны от неопределимых предметов. Но Том не стал долго думать о них, поскольку никак не мог угадать, что скрывается под тканью и какому предназначению служит.

На втором проходе Том должен был демонстрировать пижамный костюм из белой полупрозрачной ткани. Никак иначе как пижамой не получалось назвать этот наряд из свободной рубашки без воротника с яркой ручной вышивкой на спине и таких же лёгких не облегающих штанов.

- Это что такое?! – подлетел Миранда. – Ты куда трусы надел?! Просвечивает!

- Пусть лучше трусы просвечивают, - тактично ответил ему Том, намекая, что хорошо, что бельё на нём есть.

- Снимай! Немедленно снимай! – замахал руками Маэстро, рискуя кого-нибудь ненароком прибить.

- Я не хочу на подиуме светить… Не хочу выступать в прозрачных штанах без трусов, - твёрдо сказал Том, выдерживая горящий, безумный, вечно бегающий взгляд дизайнера.

- Ты уже выступал голым, какая тебе разница?! – всплеснул руками Маэстро.

Спорить бесполезно, пришлось послушаться. Поджав губы, Том снял штаны, хотел отвернуться, чтобы не светить интимными частями тела, но отворачиваться было некуда, со всех сторон стояли, ходили люди. Вздохнув, он стянул трусы и быстро надел штаны обратно. Посмотрел в зеркало и остался недоволен увиденным. Ткань просвечивала не абсолютно, но достаточно [не] прилично, а пробивающий белый свет софитов сделает её совсем прозрачной.

Что у Миранды за мания делать из него эксгибициониста? И не только из него. Маэстро постоянно заставляет моделей снимать трусы: то фасон не тот, то ткань, то ему просто так захотелось.

Не успел Том далеко отойти, как к нему снова подскочил Миранда, оглядел, покрутил, потрогал и свёл выбеленные брови в придирчивом недовольстве.

- Чего-то не хватает, - высказал и завертел головой в поисках недостающей детали.

Том стоял на месте, наблюдал за ним, ожидая дальнейших действий, и не успел ничего сделать, когда Маэстро схватил бутылочку с концентрированным клюквенным соком, который пил Джастин, и выплеснул на него напиток. Том застыл с приоткрытым от неожиданности ртом; пара капель попали на лицо и стекали, щекоча кожу, всё остальное расплылось красным пятном на груди и животе.

- Так лучше, - удовлетворённо сказал Миранда, закрутил крышку и поставил бутылочку с остатками сока на столик.

Оглядев себя, Том спросил:

- Тебе не кажется, что люди могут подумать, что это часть костюма и ввестись в заблуждение?

- Очевидно, что пятно не нарисовано! – всплеснул руками Маэстро.

Том не стал спрашивать, в чём смысл мокрого красного пятна, и через несколько минут пошёл на свой второй выход. Музыка по-прежнему играла слишком тихо, трансово, так, что можно было услышать стук каблуков тех моделей, которые были в обуви – сам Том сейчас проходил босиком, - и голоса негромко переговаривающих, обсуждающих показ зрителей. Том не понял, что за низкий звук донёсся до его ушей откуда-то сверху, а следующий за ним шум вовсе вылетел из головы, едва проникнув в неё, потому что через секунду сверху водопадом обрушились сотни литров ледяной воды, ударив, мгновенно промочив до нитки. На него, на остальных моделей, забрызгало зрителей, волной покатилась по полу.

Никто не смотрел вверх, в уходящий высоко-высоко потолок, и не обратил внимания на приготовленные и ждущие своего часа огромные резервуары с водой. Опасная конструкция, что-то могло упасть, и такое количество воды могло оглушить. Но кого это волновало? Всем моделям повезло.

Красное пятно расплылось, потекло окрашенными струйками и каплями, напоминая разбавленную водой кровь. Том сдул капли с кончика носа, чувствуя, как сердце застучало сильнее от внезапного охлаждения, и вместе с шагом вперёд услышал гул. Включившись, взвыли те самые непонятные предметы, накрытые чёрной тканью, взметнули свои накидки в воздух, сорвали. Отрезы ткани будто живые полетели через подиум, опадая на пол, накрывая зрителей. Одна впечатлительная дама завизжала от восторга.

У Тома перехватило дух, когда его обдало потоками студящего ветра. Мощные вентиляторы оказались промышленными охладителями, настроенными на минус десять градусов по Цельсию. Музыка заиграла громко-громко, сменила ритм на ударный, рваный, скрежетала и смешивалась с шумом техники и голосами публики в фантасмогорический глушащий коктейль.

Но нужно было идти дальше. И Том шёл, как и все остальные модели, старающиеся не клацать зубами и сохранять непристрастное выражение лица. Что-то загораживало кусочек обзора, мешало; что-то белое и сверкающее. Лишь несколько раз моргнув в попытке прояснить взор, Том понял, что это иней. Мокрые ресницы заиндевели.

Не так давно Оили ездила в Финляндию навестить Кими, и Миранда поехал с ней, но не остался в Хельсинки, а отправился дальше, в Саариселкя, посмотреть расположившийся среди сопок населённый пункт за полярным кругом, где на тот момент уже скрипели снежные морозы. Вдохновился северными красотами и захотел сделать новогоднее шоу в таком стиле, сделать из моделей Снежных Королев и Снегурочек. Сначала думал об открытой арене, где сама природа сделала бы своё дело, но в Эдинбурге для того были слишком мягкие зимы, а переносить показ в другой город он не хотел. Он был предан своей родной Шотландии и любил проводить премьерные показы дома, в Эдинбурге, наплевав на то, что город не считается одной из модных столиц. Потому пришлось запастись соответствующей аппаратурой, чтобы воплотить в жизнь убийственную зимнюю сказку. Шоу стоило колоссальных денег.

Повезло, что температура и время пребывания в ней были не такими, чтобы одежда успела мгновенно промерзнуть, иначе бы её пришлось отдирать вместе с кожей. Но, оказавшись за сценой, Том всё равно раздевался так быстро, как никогда. Его уже совершенно не смущала и не волновала собственная нагота, главное – согреться. Том растёр мокрые, отвердевшие сосульками волосы, растёр замёрзшие ладони об бёдра. Больно. По поводу очередной эпатажной выходки Маэстро в голову лезли одни маты.

Том был счастлив выданному ему платью – оно сухое и тёплое к телу. Но ближе к своему третьему выходу он понял, что экзекуция морозом не закончилась. Моделей снова обливали водой, промачивая новые наряды, теперь это делал человек, который перед выходом на подиум обдавал каждую бедняжку. В зале продолжали шуметь охладители. Больше всего Тому хотелось послать Маэстро куда подальше и сбежать, и он не знал, что его остановило: то ли хорошее отношение к Миранде, то ли понимание, что дизайнер не специально их мучает.

Мучение водой и морозом повторялось на каждом проходе. Температура в зале быстро упала до нуля, изо ртов веселящихся, тоже пытающихся согреться зрителей вырывались клубочки пара. Одежда не по погоде и невыносимый мороз, проникающий под кожу, которому [пока ещё] отчаянно сопротивляется пульсирующий жар в груди; онемение и колющая боль в пальцах, от которых кровь отливает в первую очередь; излишняя кристальность реальности в глазах… Всё это так напоминало Тому то, что ему довелось пережить когда-то на улицах Финляндии… Сейчас он тоже не был уверен, что сумеет дойти до конца, не упадёт. Но должен был дойти.

Общий финальный выход стал самой большой пыткой, кульминацией. Модели должны были занять свои места на подиуме и не двигаться, пока зрителям явится Маэстро, примет их овации. Мокрые, под воющими потоками студящего ветра, что за время показа стал ещё холоднее. Ледяные скульптуры с двигающимися глазами на белых лицах и живой кровью в венах.

Репортёрам на показ вход был воспрещён, Миранда хотел, чтобы шоу, которое не будет повторено, даже завтра будет уже совершенно другой показ, осталось только в памяти тех, кто увидел его вживую. Но у зрителей никто не отобрал телефоны, и они, не спрашивая разрешения, активно фотографировали захватывающее зрелище, не думая о том, что на подиуме стоят живые люди, которые страдают физически, не жалели. «Хлеба и зрелищ» в действии. Зрелищ и крови. Том остановил взгляд на лице Блонди, которая тоже жадно щёлкала кадры, не испытывая ни капли сострадания или хотя бы осознания, каково тем, кто стоит на подиуме им на потеху. Кажется, разочаровался в ней. Потом решит. Пока бы не окоченеть и уйти наконец с этого грёбанного подиума.

В огромной гримёрной комнате пол был залит водой, с оттаивающих моделей тоже текло. Не было подготовлено ни одного пледа, никаких горячих напитков, Маэстро не подумал позаботиться о том, как его «ледяные скульптуры» будут греться после шоу. Еле стоя на трясущихся от не уходящего холода ногах, Том быстро переоделся в свою одежду, которой было катастрофически мало для того, чтобы отогреться. Куртка его была холодной, рассчитанной на тёплые зимы Ниццы, и лежала неизвестно где, он сейчас был не способен на поиски. Брать что-нибудь у других моделей, которые, прекрасно знал, в своём большинстве питают к нему неприязнь, Том не решился. Схватил брошенную дублёнку Мэрилин, еле натянул её на себя и забрался с ногами в округлое кресло с низкой спинкой, клацая зубами и дрожа осиновым листом.

К Тому подошла Мэрилин, до сих пор таскающая на руках Марса, который приноровился к ней и уже благополучно спал.

- Ты в порядке? – спросила осторожно и обеспокоенно.

- Да, - ответил Том и шмыгнул носом, что потёк от того, что наконец-то оказался в тепле.

- Я не всё шоу видела, но несколько раз выглядывала… Сегодня Маэстро превзошёл сам себя.

Мэрилин также считала, что Миранда перегнул палку, ей было жаль Тома, у него губы посинели. Том покивал в знак согласия с её словами, снова шмыгнул носом, едва не утерев его рукавом чужой вещи, и спросил:

- Ничего, что я взял твою дублёнку? Не знаю, где моя куртка.

Ради приличия спросил, потому что ничто бы не заставило его сейчас вылезти из греющей одёжки. Мэрилин качнула головой:

- Пользуйся.

Натянув пушистый меховой воротник до глаз, Том сидел злобным сычом и буравил взглядом Маэстро, который вовсе не раскаивался за свою ненормальную, садистскую придумку. Почему самые эпатажные шоу Миранды обязательно включают в себя риск для жизни?! Шоу с психотропным отваром; шоу с взрывом и голографическими крысами – кто-то ведь мог получить сердечный приступ, даже не имея панического страха перед этими грызунами; теперь испытание холодом – не просто холодом, а лютым морозом на мокрое тело в мокрой одежде! Причём Миранда не пытается намеренно никого эпатировать, он просто делает то, что приходит ему в голову. Как он такое придумывает?! Неужели у него настолько отсутствует понимание, что можно делать, а что нельзя?!

В пылу гнева и страдания Том был вынужден согласиться с Оскаром – нельзя вступать в половые отношения с представителем внеземного разума с целым букетом разнообразных психических расстройств! И тем более нельзя от таких рожать детей! Бедный Марс! Удивительно, что Миранда до сих пор не провёл над сыном никакой эксперимент. Хотя – кто знает. Миранда с Оили вели закрытый образ жизни, все родные, которые могли бы их контролировать, далеко, а он, Том, единственный, кто в любой момент может сесть на частный самолёт и прилететь в гости, тянул с визитом полгода и так и не сподобился, пока обстоятельства сами не сложились. И то подержал племянника на руках минуту, а потом отдал Мэрилин и больше не взаимодействовал с ним, большую часть времени и не видел.

Всё, это была последняя капля, решил для себя Том. Он больше не вынужден терпеть все выходки и заскоки Миранды ради сохранения места под солнцем, и не будет терпеть. Точка. Баста. С него хватит. Миранда останется ему другом, отцом его племянника и тем самым членом семьи, но – участвовать в его показах Том больше не будет. Только если Миранда очень сильно попросит его и заранее

Хорошо, что Оскар не поехал с ним и не видел всего этого. Потому что он бы не промолчал и не спустил Маэстро с рук учинённое опасное безобразие. Хоть Том и был в шоке с того, как далеко может зайти воспалённая фантазия Миранды, но не хотел ему проблем. А проблемы бы у него были. Том попросил Мэрилин не рассказывать Оскару, что было на показе, и о том же попросить Блонди.

В самолёте домой Том в полной мере ощутил, какой стресс пришлось пережить его организму. Ломило все кости, будто он не показ отходил, а ставил рекорды в спортзале. Незаметно для себя Том заснул, убаюканный усталостью и теменью за иллюминатором. Его осторожно разбудила стюардесса:

- Месье Каулиц, самолёт приземлился.

- А? – открыв глаза, Том захлопал ресницами, не соображая спросонья. – А… - потёр лицо и снова посмотрел на девушку в униформе. – Спасибо.

Посмотрел в иллюминатор, за которым горело ночными огнями здание аэропорта. Они уже остановились, а Том даже не почувствовал, как самолёт коснулся земли. Оскар не приехал его встречать, но встречала машина. Наученный горьким опытом, Том недоверчиво смотрел на чёрный автомобиль с непроглядной тонировкой на окнах, пока не узнал в водителе одного из охранников. После чего скрылся в приятном полумраке салона, расположившись на заднем сиденье.

Открыв своим ключом, Том зашёл в квартиру, поставил сумку и сразу пошёл в спальню. Разделся в темноте и юркнул к Оскару под одеяло, обнял со спины, прижимаясь щекой к основанию шеи. Наконец-то дома. Шулейман, который и не спал, ловко развернулся в его руках и заключил в свои крепкие красноречивые объятия. Том увернулся от поцелуя и втянул голову в плечи.

- Оскар, я очень устал. Не надо.

- А ты чего хотел? Оставил меня на целый день одного, а теперь ещё и устал! – не слишком серьёзно возмутился Оскар.

- Я работал, - устало ответил Том. – Тебе не понять, но выступать на показах довольно тяжёлая работа.

- А кто тебя просил выступать? – резонно фыркнул Шулейман.

- Миранда.

- Нет. Псих ряженный просил тебя в прошлый раз, а в этот ты сам вызвался.

- Потому что в тот раз я не выступил и подставил и его, и Оили. Оскар, - Том вздохнул. – Давай не будем спорить. Я устал и хочу спать.

- Ладно, спи, - не скрывая разочарования, соизволил согласиться Шулейман и отодвинулся от него.

Том жалобно замычал «мне не нравится, когда ты меня не обнимаешь». Хоть уже не дрожал и отогрелся, но ему было жизненно необходимо тепло тела.

- Что? – осведомился Шулейман.

- Обними меня.

- Обойдёшься. Я достаточно обнимался с тобой в прошлом, зная, что больше ничего не будет.

Том повторил мычание громче. После третьего раза Шулейман с ворчанием сдался и обнял его – исключительно ради того, чтобы заткнулся. Улыбнувшись уголками рта, Том издал удовлетворённый мычаще-мурлычащий звук.

- Ты чего такой горячий? – нахмурившись, спросил Оскар.

- Чтобы тебя греть, - ответил Том, отдаваясь сонливости, с которой боролся в машине. – Всё должно быть взаимно.

Глава 18

Том проснулся от собственного бухающего кашля. Сев, согнулся, прижал кулаки к груди, где разгорелась и вспыхивала с каждым выбросом воздуха боль. Разбуженный производимым им шумом Шулейман тоже сел, спросонья и хмурясь, и щурясь.

- Ты чего кашляешь?

- Подавился, - сдавленно и сипло ответил Том, глянув на него мокрыми от навернувшихся рефлекторных слёз глазами.

- Чем, языком? – грубовато сказал Оскар.

- Слюной.

Лживые слова слетали с языка сами собой, в то время как мозг ещё не успел полностью проснуться и выделить причину лжи. Не успев подумать, Том солгал на автомате. Совладав с кашлем, шмыгнул носом и без надобности утёр его тыльной стороной ладони. В груди догорала остаточная боль, но её хотя бы перестало разрывать.

- Ты не заболел часом? – спросил Оскар.

- С чего бы? – Том посмотрел на него. – Я чувствую себя хорошо. Оскар, я всего лишь покашлял.

Выбравшись из постели под внимательным взглядом Оскара, он надел спортивные штаны, а домашнюю футболку просто взял в руки, не определившись, положить её в стирку или надеть после душа. Решит позже.

- Я в душ, - сообщил Том. – Пойдёшь со мной?

Себе тоже лгал – что чувствует себя хорошо, что не чувствует недомогания. Шулейман заключил:

- Ты точно заболел: впервые добровольно позвал меня с собой в душ.

Том в ответ уклончиво и кокетливо пожал плечами:

- Я попробовал и мне понравилось.

Как бы ни изображал сурового доктора, отказываться от такого предложения было глупо и совсем не в его стиле. Также покинув постель, Оскар подошёл к Тому и ухмыльнулся:

- В таком случае ты зря оделся.

- Мне неудобно ходить голышом.

- Перед кем неудобно? – пренебрежительно фыркнул Шулейман.

- Перед собой. Мне неудобно, когда… - Том провёл ладонью на уровне паха, - всё болтается в свободном полёте.

- Чертовски оригинальная метафора, - посмеялся Оскар и без предупреждения резко сдёрнул с Тома штаны с трусами, с пошлой ухмылкой на губах потянулся рукой. – Могу подержать.

Том уклонился, отшатнулся от него, запутался в спущенных, опутавших ноги штанах и белье. Устоял, хотел натянуть одежду обратно, но получил шлепок по руке, а затем, когда подчинился и выпрямился, шлепок по попе.

- Пойдём. Только одежду оставь здесь.

В душе Том потянулся поцеловать, осторожно, сохраняя расстояние между телами, по которым стекала тёплая вода, как будто неизвестно, что в итоге они будут трахаться до потери дыхания. Но совершенно не к месту непреодолимо защекотало в носу, и Том, не успев предпринять попытки сдержаться, громко чихнул, приложившись лицом об плечо Оскара. В следующую секунду, не поднимая голову, зажал нос руками, испугавшись, что что-то могло вылететь. Повезло, чих получился сухим. Но удар не прошёл бесследно – из носа пошла кровь, просачиваясь из-под ладоней.

Ёмко выразив крепким матом свои мысли по поводу этой достаточно комичной ситуации, поворотливости Тома, Шулейман сказал:

- Тебя никто не может убить, но сам себя ты калечишь запросто. – Он взял с крючка небольшое полотенце и протянул Тому. – Зажми.

- Зачем? – спросил Том, опустив руки от лица. – Мы в душе, вода и так всё смоет.

- Зажми, я сказал.

Взяв полотенце, Том зажал им разбитый нос, взглянул на Оскара. Кажется, секса после этого казуса не будет. Взгляд Оскара выражал что угодно, но только не возбуждение и желание продолжать то, что они не успели начать.

- Тебя это остановит? – спросил Том.

- А сам как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Шулейман тоном, не оставляющим сомнений в том, что сложившаяся ситуация его не заводит.

Всё верно, приятное времяпрепровождение в душе накрылось медным тазом. Вернее – окровавленным полотенцем. Вздохнув, Том опустился на корточки, прислонившись спиной к стеклянной стенке кабинки. И зашёлся новым приступом кашля.

Кровь попала в горло, в рот, вперемешку со слюной потекла по подбородку, делая картину достойной фильма ужасов, пока Том кашлял, схватившись за основание горла, второй рукой сжимая опущенное испачканное полотенце. Откашлявшись, Том отвернулся и сплюнул кровь, потом исподлобья глянул на Оскара, присевшего рядом с ним.

- Всё ещё утверждаешь, что не заболел? – поинтересовался Шулейман.

- Не заболел, - ответил Том.

Хотел встать, но, не успев осознать стремительно вызревшее желание, чихнул. Из носа вылетел сгусток крови и приземлился на пол кабины, отвратительно расползаясь и окрашивая воду в розовый цвет. Мало этого, ещё и разъехался жабкой.

- Да что это такое?! – воскликнул Том, с досадой ударив кулаками по бёдрам.

Вишенка, блять, на торте его казуса. Том закрыл ладонью лицо, горя стыдом, прячась от страшащей мысли, что увиденного не стереть из памяти. Он ненавидел, ненавидел, когда Оскар видел у него что-то такое, неприглядное, неприятное, жизненное. Не выдержав, Шулейман негромко, гортанно засмеялся, упёршись лбом в основание кулака.

- Обычно, это с женщинами можно столкнуться с неожиданным кровотечением. Меня миновало, но ты восполнил этот пробел.

С одной стороны, попустило от того, что Оскар отреагировал с юмором на эту неприятную ситуацию; с другой – он ещё и издевается! Подняв голову, Том надулся, но по-прежнему не смотрел на Оскара. Потрогал лицо, проверяя, нет ли ещё чего-то некрасивого. Откинувшись лопатками на стенку кабины, Шулейман повернул голову к Тому и спросил:

- С каким больным ты успел пообщаться, или где перемёрз?

- Ни с кем. Нигде, - ответил Том, шмыгнув носом.

- Ага. Болезни к тебе пристают не по причине, а просто потому, что ты им очень нравишься. Вчера утром ты уезжал здоровым, а вернулся больным, вывод напрашивается сам собой. Вопрос повторить?

Том вздохнул и сознался:

- Вчера после показа я пошёл гулять, захотел посмотреть предновогодний Эдинбург, из окна машины он выглядел очень красивым. А у меня куртка холодная, пошёл дождь со снегом, и я не сразу понял, что на улице холоднее, чем казалось. Холод же не сразу ощущается… Но мне очень хотелось погулять, - озвучил такую версию, которая убережёт головы Миранды от отсечения, поскольку он в этой истории вовсе не фигурировал. Только сам виноват.

- Тебя история с Финляндией ничему не научила? – подперев кулаком щёку, неодобрительно спросил Шулейман.

- В Финляндии я был без верхней одежды и в тапочках, - уверовав в свою неправдивую правду, возразил Том, - а вчера всего лишь одет немного не по погоде. И температура в Хельсинки в тот вечер и вчера несравнима.

- Без разницы. Знаешь же, что плохо переносишь холод, так какого хрена сам себе вредишь? – выговорил его Оскар, как глупого ребёнка.

- Я не подумал, - Том опустил глаза, предпочтя соответствовать амплуа неразумного ребёнка и повиниться.

- В следующий раз думай. Пойдём, - Шулейман поднялся и протянул Тому руку. – Тебе надо измерить температуру.

- Ничего мне не надо мерить, - Том не дал руку и отстранился от него. – У меня нет температуры, я не болею. Просто чуть-чуть простудился. И я ещё не помылся.

- Ты в курсе, что чем больше ты увиливаешь, тем больше я убеждаюсь, что мне не кажется, и проблема имеется?

Том сконфуженно прикусил изнутри губу. Действительно, он всегда так делает, когда хочет что-то скрыть или преуменьшить. Оскар заметил за ним то, чего он сам ранее не замечал.

- Давай поступим так, - сказал Том, ища компромисс – и способ всё-таки увильнуть, - если я почувствую себя плохо, то скажу тебе и соглашусь, что заболел.

Шулейман сложил руки на груди, сощурился:

- Где-то я это уже слышал. Напомнить – где и чем закончилось твоё честное слово? Кстати, после того раза я сказал, что больше не буду верить твоим обещаниям.

- В этот раз я не солгу, - твёрдо качнул головой Том и снова снизу посмотрел на Оскара. – Зачем мне себе вредить?

- На вопрос «зачем?» ты мне должен ответить, потому что факты говорят сами за себя – ты это делаешь.

- Это было всего раз, - развёл руками Том.

- А тот эпический случай, когда ты решил поиграть в самурая и сделать себе харакири, после чего мою кухню отмывали от крови? А когда ты умолчал о том, что видишь Джерри?..

Желая закончить спор, в котором он был без минуты разгромлен в пух и прах, Том поднялся на ноги и, откатившись к своему предложению, протянул Оскару руку:

- Договорились?

- А так можно было? Сделать вид, что о том, что неудобно тебе, не шло речи.

- Оскар… - Том склонил голову набок, смотря на парня и продолжая держать руку протянутой в ожидании скрепляющего уговор рукопожатия.

- Ладно, - нехотя согласился Шулейман и пожал ему руку, встряхнув тонкую кисть. – Но если ты…

- Если я обману, ты меня накажешь, - перебив его, с готовностью сказал Том.

Пришла головная боль, но лёгкая, точечно взрывающаяся в височных областях, её можно было игнорировать. Не отпуская руки Тома, Оскар сощурился:

- Мне кажется, или на то и расчёт?

- Кажется, - ответил Том и высвободил ладонь. – Не факт, что мне понравится, как ты будешь меня наказывать. Что-то мне подсказывает, что нет.

Помолчал, закусив, жуя губы, и обратился к Оскару:

- Мы будем что-нибудь делать?

- Я с тобой чахоточным ничего делать не буду, - отрезал Шулейман и отвернулся, чтобы переключить душ на лейку и приступить непосредственно к мытью.

Но Том шагнул к нему, развернул к себе и поцеловал, нежно обхватив лицо ладонями.

- Ты меня не переубедишь, - сказал Оскар, отстранив его от себя.

Том не сдался, пошёл на второй заход, целуя увереннее, обхватив за шею. Во-первых, на самом деле чувствовал себя не так плохо, чтобы лежать и ничего не хотеть. Во-вторых, настроился. В-третьих, должен был доказать, что он в порядке.

- Почему твоё «нет» означает «нет», а моё «нет» не значит ничего? – поинтересовался Шулейман, вновь прервав поцелуй, но более не пытался оттолкнуть Тома.

- Потому что я говорю «нет», когда на самом деле никак не могу. А ты отказываешься, когда думаешь, что лучше меня поберечь. И к кому мне ещё приставать?

- Так-то мне тоже не к кому. И ты отказываешь не только тогда, когда никак, но и когда хочешь поиграть и помучить меня.

- В таких случаях ты не слушаешь моё «нет» и добиваешься своего – или сразу, или через некоторое время, - Том поднялся на носочки и обхватил губами мочку уха, лизнул, потом поцеловал в висок, в скулу, прижимаясь к торсу Оскара.

- У меня начинает складываться ощущение, что меня нагло эксплуатируют, - показав в усмешке зубы, сказал Шулейман.

Сам не совсем понял, как его ладони оказались у Тома на пояснице и сползли на задницу, наминали половинки.

- Разве ты против?

Чуть отстранившись, Том скользнул пальцами по животу Оскара вниз. Не достигнув цели, кашлянул в себя, дёрнувшись, и поднял правую руку:

- Я в порядке.

Шулейман смотрел ему в глаза, решая непростую дилемму. С одной стороны, хотелось (и правильно было) остаться твёрдым, оттолкнуть Тома и продолжить стоять на своём и вправлять ему мозги. С другой стороны, хотелось поддаться и получить удовольствие. Прислушавшись к себе, убедившись, что сейчас внезапно не чихнёт, Том подался к Оскару, проведя ладонями по широким загорелым плечам, и снова поцеловал, склоняя чашу весов в его голове в сторону второго варианта. Шулейман ответил, сам прижал его к себе, рассудив, что может позволить себе поддаться бессовестному провокатору и эксплуататору. Состояние Тома в самом деле не было настолько плохим или настораживающим, чтобы отказывать ему - и себе, укладывать его в постель и начинать немедленно лечить.

Развернув Тома лицом к стене, Оскар опустился на колени и развёл ему ягодицы, припал губами к колечку мышц, провёл языком, расслабляя. Том сложил руки на стене и упёрся в них лбом, прогибаясь в пояснице. Он уже признал перед собой и принял, что такая неприлично интимная ласка очень, очень нравится ему, и научился принимать её без стыдливого ужаса. Когда Оскар начал выводить кончиком языка лучи по складкам сфинктера, по телу Тома прошла особенно приязненная дрожь; он сжал кулаки, готовый уже просить, чтобы Оскар в него скорее вошёл.

Головная боль, отступившая на время оргазма, после него вернулась более сильной, растеклась не только в висках, но и во лбу пульсирующей тяжестью. Есть не хотелось. Том поковырял завтрак и съел меньше половины для вида и ради того, чтобы что-то упало в желудок. То же самое повторилось в обед с той лишь разницей, что Жазель приготовила потрясающе ароматное и аппетитное блюдо, от которого слюнки текли. Слюна выделялась, но когда отрезал кусочек баранины с запеченными овощами и клал его в рот, желудок не проявлял к пище никакого интереса и не желал её принимать. Том хотел сам приготовить обед – именно это блюдо, которое впоследствии поручил Жазель, - но понял, что у него недостаточно сил для долгого стояния у плиты и активной возни с продуктами.

К вечеру Том стал совсем плох. С приходом сумерек хотел пойти поснимать площадь, украшенную к уже прошедшему Рождеству, но уже два часа лежал на застеленной кровати в своей бывшей комнате. Одевшись, прилёг на минуту отдохнуть и не нашёл в себе сил встать. Приступы кашля учащались.

Зайдя в мрачную комнату, где горела лишь треть освещения, Шулейман обнаружил одетое тело, валяющееся на кровати поверх покрывала. Сев на край кровати, он произнёс:

- Что-то мне не нравится, как ты выглядишь.

- А говорил, что я тебя привлекаю в любом виде, - слабо улыбнувшись, попытался отшутиться Том.

Оскар протянул руку и приложил ладонь к его горячему лбу, после чего молча удалился куда-то. Вернувшись с термометром, он измерил Тому температуру. Тридцать восемь и четыре. Не критично, но и ничего хорошего в этом нет.

- Вызову доктора, - опустив термометр, заключил Шулейман.

- Не надо доктора, - сказал Том, поднявшись на локтях. – Просто дай мне какое-нибудь жаропонижающее.

- Такую температуру не надо сбивать, если она не затягивается, - поправил его Оскар.

Том кивнул, уяснив для себя кое-что новое. Он всегда полагал, что если не здоровится, то нужно просто выпить лекарство. Так ещё Феликс научил, который, когда Том в детстве болел, никогда не показывал его врачам, сам прописывал лечение и скармливал ему жмени таблеток и много-много микстур и, конечно, кутал его, отпаивал и не отходил ни на минуту. Это всегда помогало.

- Значит, подожду, пока сама спадёт, - произнёс Том, не зная, что ещё сказать.

Третьего варианта не было. Вернее, мог быть, но он не хотел обращаться за медицинской помощью и подписываться под тем, что ему достаточно плохо, чтобы не мог справиться сам. У них планы, завтра вылет на Гавайские острова, где они встретят Новый Год и проведут традиционные каникулы; Оскар, как и обещал, предоставил ему право выбора, и Том, вспомнив, какими красивыми и необыкновенными показывают Гавайи в кино и мультфильмах, выбрал это направление. Не время, совсем не время болеть.

- Надеюсь, ты не собираешься идти гулять в таком состоянии? – произнёс Шулейман, кивнув на одежду Тома.

- Собирался. Но не пойду, - качнул головой Том.

Потянулся, не поднимая рук, натягивая ноющие, налитые тяжестью мышцы. Непроизвольно мимолётно поморщился от этой ломоты во всём теле, особенно в верхней части, которую напрягал из-за позы. Оскар включил полное освещение, чтобы лучше его видеть. Том зажмурился от яркого света, режущего воспалённые глаза, провоцирующего усиление головной боли. Потом открыл глаза, сильно щурясь. Глаза у него были покрасневшие, слезящиеся, нездоровые. Шулейман всё это видел и спросил:

- Приглушить?

Том кивнул, лёг на бок, подтянув колени к животу. Хотел пить, но мысль о необходимости встать и дойти до кухни казалась невыносимой. Клонило в сон, но заснуть не моглось из-за головной боли и непонятного дискомфортного ощущения в груди, как будто пытался, пытался и никак не мог вдохнуть достаточно воздуха.

Шулейман нахмурился, прислушиваясь, и сказал:

- Мне не нравится, как ты дышишь.

Дыхание у Тома было учащённым, тяжёлым. Он снова отшутился:

- К чему ты только ни придирался, но сказать, что тебе не нравится, как я дышу, это край.

- Клоунаду не устраивай.

Оскар перевернул Тома на спину, и Том закашлялся, закрыл одной рукой рот, чтобы не разбрызгать капельки слюны, а вторую прижал к груди.

- Пойдём, нечего здесь валяться, - сказал Оскар и потянул Тома за руку, усаживая.

Оскар хотел поднять его на руки, чтобы перенести в спальню, но Том остановил его:

- Не надо, я могу сам дойти. Только поддержи меня, - попросил, перестав скрывать свою невозможную болезненную слабость.

Шулейман раздражённо выдохнул, но послушался, довёл опирающегося на него Тома до кровати и помог лечь. Не спросив, надо ли, раздел его до белья, отмечая, что кожа у Тома горячая и сухая. Накинув на Тома одеяло, Оскар достал из кармана мобильник, чтобы позвонить в клинику. Собрав все силы в кулак, Том подскочил и схватил Оскара за руку, в которой он держал телефон.

- Оскар, не надо. Я не нуждаюсь в медицинской помощи.

- Ты хочешь дождаться, когда начнёшь умирать, чтобы не осталось сомнений в необходимости лечения? – грубо ответил Шулейман, прямо посмотрев Тому в глаза, и стряхнул с себя его руку.

- Я не…

Вместо окончания высказывания Том согнулся, упёршись лбом в постель, зайдясь болезненным, выворачивающим лёгкие кашлем. Оскар насилу разогнул его и уложил обратно.

- Ляг. Не на спину, лучше на бок.

Доктора Шулейман вызвал. Сидел в кресле, пока женщина проводила осмотр, слушал и бдительно следил, чтобы Том не противился её манипуляциям. Том и не противился, только глаза с трудом держал открытыми, но на вопросы отвечал. Вердикт врача гласил – подозрения на острый бронхит. Но для окончательной постановки диагноза необходимо провести анализы и рентгенографию.

- Оскар, можно поговорить с тобой? – спросил Том, когда доктор всё это озвучила.

- Мадам, подождите за дверью, - попросил Шулейман и, когда врач закрыла за собой дверь, вопросительно кивнул Тому.

- Оскар, давай все эти обследования я пройду завтра.

- Ты опять? – строго одёрнул его Шулейман.

Том качнул головой:

- Я согласен на анализы и что там ещё надо, но сейчас я очень хочу спать. Пожалуйста, давай завтра.

Оскар подумал над жалобной просьбой, не сводя с Тома сурового взгляда, и, сказав: «Сейчас вернусь, подожди», вышел к доктору. Посоветовался, можно ли подождать до завтра, позволяет ли это состояние Тома. Доктор сказала, что до утра можно повременить, поскольку состояние Тома не было тяжёлым, и выдала рекомендации по облегчению симптомов болезни. Никаких сильных профильных препаратов до уверенной постановки диагноза она прописывать не стала.

Проводив доктора, Шулейман подогрел молока, добавил туда мёда и отнёс Тому.

- Спасибо, - немного смущённо проговорил Том, обнимая ладонями греющую чашку, и сделал маленький глоток, облизнул сладкие губы. – Вкусненько.

- Пожалуйста. Народные средства тоже иногда помогают.

Выпив половину, Том лёг на левый бок, лицом к тумбочке, куда поставил кружку с ароматным сладким молоком, и Оскару, сидящему на краю кровати. Взял чашку, но не сделал глотка, понимая, что в таком положении прольёт всё на подушку. Свёл брови, пытаясь придумать, как продолжить пить, не вставая.

- Есть идеи? – осведомился Шулейман, догадавшись, по какому поводу Том хмурится в натужной задумчивости.

Том перевёл к нему вопросительный взгляд, и Оскар дал ему ответ задачи:

- Сейчас принесу трубочку.

Вернувшись с кухни с тремя гибкими соломками, вставленными друг в друга, Шулейман забрал чашку с молоком, бросил в неё конструкцию и присел на корточки, подав Тому конец получившейся длиной трубочки и держа кружку так, чтобы он мог пить, лёжа на боку и не поднимая головы. Обхватив губами трубочку, потянув молоко, Том улыбнулся, так этот заботливый жест Оскара был мил. Мил, мил, бесконечно мил. Заслуживает ли он этого? Хотелось верить, что да.

- Куплю тебе детскую бутылочку, чтобы мог пить в любом положении, - сказал Оскар.

Не успев проглотить молоко, Том прыснул смехом, и всё потекло по лицу на подушку. Прикрыл ладонью нижнюю половину лица.

- Что ты за человек? – выказал возмущение Шулейман. – Я всё предусмотрел, а ты всё равно умудрился обсвинячиться.

Но, тем не менее, вытащил из упаковки салфетку и вытер Тому лицо и руку.

- Прости… - проговорил Том смущённо и виновато и завозился. – Лучше я сяду.

- Лежи уже, - Оскар надавил ему на плечо, не давая подняться. – Допьёшь так, потом уберём эту подушку.

Когда молоко было допито, Шулейман поставил кружку на тумбочку, выкинул на пол испачканную подушку, разложил остальные, подсунув чистую Тому под голову, разделся и лёг рядом. Спать ещё не хотел совсем, на часах было детское время, но не мог оставить больного Тома одного, а сидеть на кровати и смотреть на него так себе идея и веселье. Да и живая грелка Тому не помешает, его пока не знобило, но тепло в таких ситуациях не бывает лишним.

Том несмело прижался к Оскару, опасаясь того, что виноват перед ним – в том, что свинья, что заболел, что соврал, и вообще по жизни виноват. Но Оскар не высказал ему ничего, принял, обнял, и Том почувствовал, что теперь может спать. Проведя носом по виску Тома, Шулейман сказал:

- Ты сладко пахнешь.

- Молоко на волосы попало, - улыбнувшись, ответил Том.

Поднял голову, столкнувшись взглядом с взглядом Оскара. Несколько секунд молчали, смотря друг другу в глаза, и осталось непонятным, кто первым потянулся к губам другого, кажется, оба. Целуя без отчётливой животной страсти, глубоко, вдумчиво и тягуче, Шулейман перевернул Тома на спину. Том согнул ноги в коленях, предвкушая неспешный, плавящий секс… и зашёлся дерущим кашлем.

Избавившись от помутнения, Шулейман поднялся с него.

- Всё, спи. На бок ляг.

Том послушался без нареканий, снова устроился у Оскара под боком, поджав руки к груди и продолжая тихонько, в себя покашливать.

В пять утра, в самый тёмный и сонный предрассветный час Шулейман проснулся от кашля Тома. Том всё ещё, до последнего пытался задушить в себе кашель, но в итоге задушил только себя. Он завалился на правый бок, спиной к Оскару, свернувшись в позу зародыша, сотрясался, дрожал, сбив одеяло к коленям, снова и снова заходясь лающим, давящим кашлем. Температура подскочила до сорока.

Включив прикроватную лампу, Оскар схватил Тома, колотящегося и мелкой ознобной, и крупной, судорожной дрожью, покрытого мокрой плёнкой пота, кажущегося холодным на охваченном жаром теле. Перевернул его к себе, силясь дозваться, потом попытался посадить, но Том был подобен жёсткой кукле и только мешал, будто не понимая, с кем он и чего от него хотят. Лицо у него было красное, тоже мокрое от пота и от рефлекторных слёз, что продолжали катиться из воспалённых глаз. Слёз от кашля и от боли, полыхающей в груди и обжигающей. Теперь его дыхание не просто хрипело, а отчётливо свистело, когда Тому удавалось схватить воздуха.

Том судорожно хватался за грудь и за горло, не пытался утереть потёкший нос. Ему было всерьёз страшно от того, что не может нормально дышать, не успевает, не может унять раздирающий кашель даже на полминуты. От недостатка кислорода охватывала паника, от натуги подскочило давление, грозясь порвать сосуды. Он стремился завалиться обратно на бок, и Оскар позволил ему это, придержал за плечо, чтобы не уткнулся лицом в подушку, и, матерясь от всей этой острой ситуации, схватил с тумбочки мобильник.

Шулейман вызвал неотложную помощь, описав им ситуацию, обругал несчастных, ни в чём не повинных медиков, чтобы поторапливались. После этого позвонил Жазель, сказал, чтобы приехала как можно скорее, пообещав ей за этот выход на работу тройную оплату и выходной в любой день на её выбор.

Диафрагма подскакивала от каждого кашля, по ней начала расползаться спазматическая боль; внутренности сотрясались, смещались. В конце концов Тома вырвало, совсем чуть-чуть, слюной с желудочным соком и желчью, но от этого стало ещё ужаснее, сложилось ощущение, что вовсе потерял контроль над своим телом.

Шулейман снова усадил Тома, привалив спиной к спинке кровати. Не знал, как ему помочь. Разжимать челюсти, чтобы вдохнул, или делать искусственное дыхание бесполезно, а ничего другого не шло в голову. Запоздало подумав, что изголовье кровати прохладное, что нехорошо при кашле, может вызвать дополнительный спазм бронхов, Оскар чертыхнулся и влез между Томом и спинкой. Прислонил Тома к себе, по возможности расправив ему плечи. Мелко, создавая вибрацию, постукивал его ладонью по груди, мерным тоном говоря над ухом:

- Успокойся. Кашель это не смертельно и не страшно. От кашля помогают лекарства, доктора с ними уже едут. Успокойся. Слышишь меня? Успокойся. Дыши…

То ли родной, успокаивающий голос помог, то ли массаж, но Том успокоился, перестал кашлять, задышал часто-часто, постепенно выравнивая ритм свистящего, одышливого дыхания. Оскар так и сидел с ним до приезда врачей, удерживал, когда Том захлёбывался новыми приступами кашля.

Не посчитав нужным надеть штаны, Шулейман наблюдал за тем, как Тому проводили первый осмотр, оказывали первую помощь и после неё снова проводили осмотр, более полный. Услышав от медиков заключение, что прямо сейчас Том не умрёт, естественно, сформулированное другими словами, Оскар потребовал, чтобы к ним на дом доставили всё необходимое для полной диагностики. Как в прошлый раз, шесть лет назад. Как и в прошлый раз, ему не смогли отказать. Среди бригады медиков была доктор, которая приезжала обследовать Тома в прошлый раз, она специально поехала, услышав, кто вызывает, побоялась доверять такой вызов более молодым и неопытным коллегам, которые прежде с Шулейманом не сталкивались.

Диагноз подтвердился – острый бронхит с угрозой перехода в пневмонию. У Тома никогда не было проблем с органами дыхания, но почему-то именно они давали сбой, если он переживал переохлаждение.

От медикаментов, которые ему вкололи и дали выпить, Том почувствовал себя лучше, перестал так удушливо заходиться кашлем, быстро заснул и проспал почти до обеда. Напившись воды из принесённой Оскаром бутылки и выпив первую из дневного списка таблетку, которую нужно было принимать натощак, Том закрутил крышку, помолчал немного и спросил:

- Когда у нас вылет?

- Мы никуда не летим.

- Почему? – удивился Том, но ответ был очевиден. – Оскар, если это из-за меня, то не надо… Мне от лекарств намного легче, просто возьмём всё это с собой, не надо отменять каникулы из-за того, что я заболел.

- Лучше закрой рот, - жёстко ответил ему Шулейман. – Я не хочу хоронить тебя в первых числах января. А слетать на отдых мы всегда успеем.

- Но это уже будет не Новый год.

- Никто не мешает мне думать, что он не прошёл, а ещё только должен наступить, тогда, когда мы поедем. Мы так уже пробовали. Ты только в этот раз не тупи.

- Постараюсь, - Том слабо, только губами улыбнулся.

Несмотря на то, Оскар его не винил, Том чувствовал себя очень, очень, очень виноватым. Надо же так – хотел сделать как лучше, договорился с Мирандой, что поучаствует только в первом дне показа, а получилось то, что получилось. Сидит насквозь больной, традиционные новогодние каникулы накрылись, а вместо них Оскар вынужден сидеть с ним дома и лечить. Из-за реакции Оскара, из-за того, что тот отменил свои планы – не просто планы, а традицию, что намного больше! – ради него, Том чувствовал себя ещё более виноватым. Виноватым за то, что бедовый и на него нельзя положиться.

Через час Шулейман отлучился куда-то и пришёл с подносом, известил:

- Обед.

- Спасибо, но я не голоден, - слабо, извинительно улыбнулся ему Том.

- В каком месте ты услышал, чтобы я тебя спрашивал? Я ставлю тебя перед фактом. Открывай рот, - Оскар сел на край кровати и зачерпнул ложку сырного супа. – Во-первых, я не собираюсь снова лечить тебя от истощения. Во-вторых, тебе показана высококалорийная диета, я узнавал.

- Я могу сам поесть, если это обязательно, - попытался Том отказаться от кормёжки с ложечки, но Шулейман только повторил:

- Открывай рот.

Том открыл. Так и пошло дальше, Оскар кормил его с ложечки в каждый приём пищи. Утром и вечером натирал Тому грудь и спину между лопаток прописанной мазью. Сам делал ему массаж этих областей, хотя можно было поручить это дело медсестре, медики и так приходили каждый день для контроля состояния больного. Следил за тем, чтобы Том не отлынивал от использования ингалятора, который не нравился Тому, поскольку надевался прозрачным намордником на рот и нос и напоминал что-то серьёзное больничное.

Кашель продолжал мучить Тома, но таких жутких удушающих приступов больше не было, лечение помогало. Днями температура держалась в районе более-менее безболезненных и комфортных тридцати восьми градусов, но к ночи подскакивала до сорока, и тогда его начинало жёстко знобить и лихорадить. В ночь на тридцать первое декабря, когда они ещё лежали при включенном свете и Оскар не разделся, Тома накрыло. В голове мелькали в усиленной, переполненной резким белым светом яркости картинки прошедшего показа. Мэрилин, Марс, модели, Миранда… Племянник, лицо племянника… Мэрилин, Мэрилин, Мэрилин… Оили… Откуда Оили? Её там не было. Оили виновата…

- Оскар, ты обращал внимание, что Марс рыжий? – заговорил Том.

- Я его не видел ни разу.

- Он рыжий, - утвердил Том.

- Хорошо, он рыжий. И?

- А Оили не рыжая, - качнул головой Том. – И Миранда. У нас в семье нет никого с рыжим цветом волос, - снова крутанул головой. - У Миранды, я уверен, тоже нет.

В голове пульсировали слова Мэрилин: «Интересно, в кого он рыжий?». Кажется, Том нашёл ответ на этот вопрос.

- Но Кими рыжий, - продолжал он. – То есть не совсем рыжий, но у него волосы с таким оттенком. Ты не думал, что?..

- Что Оили могла забеременеть от вашего родного-неродного брата, а отцовство спихнуть на психа-дизайнера, потому что это более выгодный, хотя и более чем сомнительный вариант? – Шулейман взглянул на Тома. – Она могла.

- Вот и я думаю… - отведя взгляд, проговорил Том с таким видом, будто разгадал страшный мировой заговор, и снова посмотрел на Оскара. – Надо поговорить с ней об этом, я ей позвоню.

- Только не сейчас, ладно?

Том согласно кивнул и удовлетворённый улёгся, устроившись у Оскара на плече, закрыл глаза. Но через полчаса, когда Оскар хотел встать, Том подскочил:

- Ты куда? – спросил, распахнув глаза.

- В туалет.

- Не ходи.

- Мне надо.

- Не ходи туда, - попросил, буквально взмолился Том, схватив Оскара за руку.

- Почему?

Шулейман понимал, что это издержки жара, и старался разговаривать с Томом, как с адекватным человеком, в адекватном диалоге. Другого всё равно не предлагалось. Том посмотрел на закрытую дверь и, вернув взгляд к Оскару, ответил:

- Там темно.

- Я включу свет.

Том покачал головой:

- Нет.

- Да, включу.

- Нет. Там… - Том как-то болезненно нахмурился, вновь покачал головой, так и не сформулировав, что там, за дверью. – Не ходи.

- Не беспокойся, я справлюсь со всеми чудовищами и маньяками, я большой и сильный мальчик.

- Я пойду с тобой.

- Сиди здесь. Я вернусь через пять минут.

- Я пойду с тобой, - полный решимости, повторил Том и, выпутавшись из одеяла, поднялся с кровати.

Бодрая прогулка до ванной комнаты оставила Тома без сил. Опустив крышку, он сел на унитаз.

- Я посижу тут, хорошо?

- Вообще-то унитаз мне нужен, - сказал в ответ Оскар, надеясь на остатки здравого смысла в голове Тома.

Но Том смотрел на него соловьиными глазами и хлопал ресницами, видно, слабо осознавая происходящее. Ругнувшись себе под нос, Шулейман отошёл к раковине, чтобы использовать её в качестве писсуара. Пока он справлял нужду, Том закрыл глаза и упал с унитаза. Заснул. У жаропонижающего, которое ему прописали на случай критически высокой температуры, был выраженный седативный побочный эффект.

Не ушибся, проснулся от удара об пол, удивлённо посмотрев на склонившегося над ним Оскара, и благополучно вернулся в постель.

Оскар сидел с Томом целыми днями, лежал с ним, грея своим теплом. Кутал, переодевал, проветривал комнату. Сначала носил в душ, потом водил, помогал помыться. Делал всё, что только можно. Том смотрел на всё это и поражался, не мог поверить, как ни понимал, что происходящее реально и буднично. Как раз то, что Оскар не через силу и с недовольством, а более чем обыденно заботился о нём, поражало больше всего, до глубины души.

Заслужил ли он это? Чем же он это заслужил?..

- Удивительно, что ты так заботишься обо мне, ухаживаешь, - произнёс Том, сидя в коконе одеяла с чашкой тёплого чая. – До сих пор не могу поверить, что ты можешь быть таким.

- Самое удивительное, что мне это, кажется, нравится, - сказал в ответ Оскар.

- Если нравится, то ты нашёл в моём лице идеальный вариант, - улыбнулся Том.

Шулейман усмехнулся и сказал:

- Видимо, папе нужно было не слушать психолога и покупать мне собаку, чтобы научить меня ответственности, а найти тебя и подсуетить мне. Не факт, что твоя жизнь в таком случае была бы проще, но зато ты бы не пережил изнасилование и научился взаимодействовать с людьми раньше двадцати трёх лет.

За несколько минут до Нового года Оскар принёс два бокала шампанского, отдал Тому тёплый напиток. Где-то на улице взрывались салюты, веселились и праздновали люди, а они сидели здесь вдвоём, прикованные к дому его, Тома, болезнью. Это было одновременно грустно и так трогательно, что щемило сердце.

- Кажется, у тебя появляется новая новогодняя традиция, - несмело улыбнувшись, произнёс Том, - ты сидишь со мной больным.

- Действительно, - согласился Шулейман.

Не в первый раз уже. Шесть лет назад, в их второй совместный Новый Год, Оскар впервые никуда не уехал на этот праздник, потому что у него на руках был больной, лихорадящий Том, умоляющий не сдавать его в больницу. В позапрошлом году в Швейцарии Новый год прошёл в пенсионерском стиле в арендованном домике, потому что Том повредил ногу при спуске с горы и не мог активно праздновать. В прошлом году, тоже в Швейцарии, Новый год пришёлся на время, когда Тому выводили шрамы, и он снова был сильно ограничен в возможностях веселиться.

- Не могу сказать, что она мне нравится, - добавил Шулейман. – Я волнуюсь, когда ты болеешь.

Можно ли отчётливо чувствовать сердце, если оно не болит? Сейчас Том бы ответил, что можно. Честность Оскара была тем, что вспарывало грудь и оставляло сердце совершенно безоружным.

Через неделю побеждённый бронхит переродился в мерзкую простуду с ужасным насморком. Изводя пачками салфетки, Том чувствовал себя неловко от того, что Оскар всё это наблюдает. Видит его таким: растрёпанным как чучело, с опухшим красным носом и бесконечными соплями; слышит звуки трубящего слона, когда он высмаркивается.

- Не смотри, - гнусаво попросил Том, взяв очередную салфетку. – Я не хочу, чтобы ты видел меня в таком виде.

- В каком только виде я тебя ни видел, - по-своему успокоил его Шулейман. – Этот не самый худший. Не придумывай ерунду, я никуда не уйду.

Как с ним спорить? Невозможно с ним спорить. Смирившись, глянув на Оскара исподлобья, Том зажал салфеткой нос и громко высморкался.

Четвёртого января Том собрался с духом, подстёгиваемый угрызениями совести, и сознался в том, как на самом деле перемёрз в Эдинбурге.

- Пиздец, - ёмко выразился Шулейман.

Его несколько следующих фраз также были нецензурными – исключительно чистая эмоциональная экспрессия, выражающая его отношение к ряженому психу, самопровозглашённому Маэстро, и к отсутствию ума у Тома, который подписался следовать его шизофрении.

- Значит так, - сказал Шулейман, выставив указательный палец, - больше ты с этим недоразумением не сотрудничаешь. А если решишь ослушаться, я ему организую конец карьеры. Понял?

Том хотел было воспротестовать, сказать, что Оскар не может за него решать и не должен угрожать, но чувство вины и благодарность за самую лучшую заботу не позволили начать спорить. Покорно и повинно опустив глаза, он ответил:

- Понял.

Глава 19

Я тебе не открою,

Что мне с тобою страшно, словно

Целую автомат.

И включенные фары,

Как будто удары, можешь больше,

Я буду с тобой в такт.

Серебро, Угар©

Двадцать первого января Том отправился к Карлосу на обещанную фотосессию. Оскар поехал с ним, чтобы и проконтролировать, и составить компанию.

- Радость моя, твои волосы прекрасны, но сегодня ты мне нужен блондинкой, - сказал Карлос, подойдя к столику визажиста, где сидел Том.

- Блондинкой? – переспросил Том, обернувшись к нему.

- Да. Коллекция женская, - ответил Монти и надел принесённый длинноволосый парик на держатель-голову.

Том вздохнул и отвернулся обратно к зеркалу, в котором отражалось его не до конца накрашенное лицо и голый торс. Завершив полный журнальный макияж в бронзовых тонах, сделавший из Тома неправильное существо неопределённого пола, визажист собрал его волосы под плотную обтягивающую сеточку и надел сверху парик. Поправил блестящие золотом светлые локоны, ласково причесал красоту, будто дорогую куклу Барби готовил к выставке. Из Тома и сделали куклу Барби, изысканную кареглазую версию не для детей.

Снимали рекламу женской коллекции «от кутюр», что означает одежду, не предназначенную для повседневной носки, одного мирового Модного дома. Тема фотосессии – золото, не металл, хотя и он должен был присутствовать, а цвет, оттенки, свечение.

Первое платье, лёгкое и текущее, держалось на плечах на одном честном слове, состояло сверху из двух собранных полос ткани, сходящихся спереди едва не на уровне паха и чуть выше сзади, оставляло открытыми бока и имело неприличный вырез на груди, достаточно широким, сходящимся книзу клином оголяющий живот, и на спине. В противовес откровенному верху, который назвать прикрывающей тело одеждой можно было с большой натяжкой, низ у платья был целомудренный, длиной до щиколотки. Юбка производила впечатление прозрачности, но не была таковой благодаря подкладке, которую можно было обнаружить, только если засунуть под платье руку и потрогать.

Надев при помощи костюмера платье, обождав, пока его поправят, Том подошёл к зеркалу и удручённо скривил губы вбок. Он бы и сам никогда не подумал, что человек, отражающийся в зеркале, принадлежит к мужскому полу. Конечно, здорово, что он может безо всякого фотошопа перевоплотиться в красивую девушку, и никто на фотографии не заметит подвоха – никто, кто не обратит внимания на то, что за модель запечатлена на фото. Но немного портило настроение то, что в свои двадцать пять он всё ещё может с лёгкостью сойти за женщину. Даже отсутствие груди, подчёркнутое фасоном платья, не ломало образ и не кричало о том, что здесь что-то не так.

Только кадык и говорил о том, что под всем этим лоском всё-таки мужчина. Том коснулся горла, дёрнул бровями, отбрасывая все размышления о своей внешности, и развернулся к Карлосу.

- Если бы все женщины выглядели так, как ты сейчас, я бы пересмотрел свою ориентацию, - широко улыбаясь, разглядывая Тома, сказал мужчина.

- Ты так говоришь, потому что знаешь, что у меня под платьем, - ответил ему Том.

- Возможно, - посмеялся Монти и похлопал его по бедру.

Том заглянул себе под платье, посмотрел на абсолютно плоскую грудную клетку и, опустив ткань обратно, произнёс:

- Разве такое платье не предполагает наличие хоть какой-то груди?

- Предполагает. Сейчас мы её тебе сделаем, - со знанием дела ответил Карлос и развернулся к столику визажиста.

- Что? – не понял Том.

Хотя на самом деле понял, догадывался, что задумал Карлос. Мужчина повернулся обратно к нему, держа в руках телесные силиконовые накладки, лепящиеся к коже.

- Нет-нет, - Том выставил перед собой руку с поднятым указательным пальцем. – На это я не подписывался, не надо делать из меня трансвестита.

- Радость моя, не упрямься и не злись. Ты же знаешь – хорошая картинка требует ухищрений.

Том покивал из стороны в сторону – «да, да, я всё это знаю» - и пробормотал, добавил к словам фотографа:

- И «мода – сплошная ложь»…

Не помнил, от кого слышал эту фразу во времена работы моделью. Кажется, все опытные в данной сфере люди так или иначе её говорили, когда рядом не было посторонних, тех, кто восхищается красивым и манящим миром моды. Так и есть. Мода – это притворство, это воспевание картинки, на которой никогда не написано, что в жизни так не бывает. Мода – это не искусство; мода – это реклама, деньги. Быть моделью – значит быть тем, кто может продавать, не говоря ни слова.

- О, узнаю едкий язычок, с возвращением, - улыбнулся Карлос.

- Это не мои слова.

- Что не отменяет того факта, что ты умеешь быть той ещё обаятельной колючкой, - любовно заметил Монти и сказал: - Приспусти платье.

Том не попытался сделать вид, что идея обзавестись искусственной грудью начала ему нравиться, но послушался. Карлос собственноручно прикрепил ему накладки, надел платье обратно на плечи, поправил, потрогал за накладной бюст, проверяя, хорошо ли держится, правильно ли сидит. Тому это совсем не нравилось, что выдавал недовольно поджатыми губами и сопением, но стоически терпел.

- Неестественно смотрится, - высказал экспертное мнение Шулейман и подошёл к ним. – Сбоку видно, что «грудь» только на уровне сосков и ничего не заполняет, так не бывает.

Том повернул к нему голову:

- Было бы странно, если бы я естественно смотрелся с грудью.

- Я тоже так думаю, - ответил Карлос на слова Оскара, нахмурился. – А если…

Он повернул Тома к себе, расправил полосы платья пошире, набросил на накладки так, чтобы ткань создавала объём, после чего повернул его боком.

- Всё равно видно, - качнул головой Шулейман. – Ты с женщинами имеешь дело только на работе, но послушай меня. Внутренняя линия груди начинается здесь, - он показал на груди Тома точку, которую не закрывало платье.

- Но грудь бывает разной формы, - возразил Монти, тем не менее, прислушавшись к словам Оскар.

- Любая форма имеет широкое основание…

Подкидывая дров в огонь поучительного диалога, Карлос недоумевал, всплёскивал руками, задавал вопросы и тыкал в Тома, пытаясь вывести пропорцию идеальной груди, которую можно сделать. Шулейман объяснял, делясь своим широчайшим опытом, показывал на Томе, как на анатомическом манекене.

–…Приличный размер не может иметь такую форму. Не видна может быть только единица и меньше, но грудь первого размера не имеет смысла лепить, потому что в платье такого фасона она всё равно не будет видна…

Том слушал всё это непотребство и, выйдя из себя, ударил Оскара по руке, когда тот в очередной раз дотронулся до его груди. Засопел гневно, выжигал взглядом исподлобья, из-под напряжённо сведённых бровей. Не выдержал спокойно слушать, как Оскар говорит про чьи-то груди, которых у него никогда не было и не будет, по полу не положено; вспоминает, ещё и показывает на нём, как на бессловесной кукле.

- Святая Мария, неужели ты ревнуешь? – расплылся в улыбке Карлос. – Это так мило… - протянул к Тому руки и захватил в качающие объятия.

- Не ревную, - Том высвободился из его объятий, держа достойное лицо, и скрестил руки, прикрывая подобие груди. – Просто мне надоело, что вы обсуждаете, что со мной делать, как будто меня здесь нет.

Обернувшись через плечо к Оскару, Том напоролся на гаденькую самодовольную ухмылку, от которой захотелось передёрнуть плечами, закрыться и заявить, что он всё неправильно понял, быть убедительным. Опережая желание Тома выглядеть независимым и хладнокровным, Шулейман с той же бесящей, лишённой всяких сомнений в себе и своей правоте ухмылочкой сказал:

- Я бы тебя поцеловал, но у тебя помада.

- Боишься испортить мне макияж? – выгнув бровь, поинтересовался в ответ Том.

- Терпеть не могу вкус косметики, в особенности помады и блесков для губ.

- Это хорошо, - встрял Карлос, обнял Тома за плечи. – Не надо портить мне модель. Давай снимем эти штуки, - обратился он к Тому. – Будешь без груди, в конце концов, она не у всех женщин есть.

- Хоть какая-то есть у всех, - вставил слово Шулейман.

- Тут я с тобой не соглашусь, - подняв палец, произнёс Монти. – Я работал с моделями, у которых грудь меньше, чем у тебя. Вообще ничего нет, - показал на себе абсолютную плоскость, - только соски да ареолы.

- Какой кошмар, - выразил своё мнение Оскар, представив себе подобную плоскодонку. – Видимо, мы имели дело с разными моделями.

Том снова бросил на Оскара убийственный взгляд. «Какой кошмар»?! То есть ему всё-таки нравится полная женская грудь, сейчас тоже, и он этого не скрывает. Сняв накладки и бросив их на столик, Том снова переплёл руки на груди, напоследок глянул на Оскара и отвернулся к Карлосу.

- Ты же чёртова Снежная Королева, - понимающе улыбаясь, Карлос погладил Тома по плечу. – Кто бы мог подумать, что ты как мой Дино.

- Я не как он, - ответил Том.

- У Снежной Королевы буйный испанский темперамент, - также дал комментарий Шулейман и адресовал вопрос Тому. – Только я не понял – сейчас-то что?

- Ничего, - ровно ответил ему Том и переключился на фотографа: - Карлос, мы будем работать, или как? Мне жарко в парике.

Образ недовольной дивы сработал, Карлос оставил лишнюю болтовню и всецело переключился на то, ради чего они здесь собрались. Надев красивые, но неудобные босоножки на шпильке, больно изламывающие стопу, Том прошёл на съёмочную площадку, сел и устремил на фотографа ожидающий взгляд.

- Откинься назад, обопрись на руки, - начал отдавать команды Монти. – Расправь плечи, грудь вперёд. Слишком сильно. Идеально!..

Подавив желание моргнуть, Том замер, смотря левее камеры, и услышал первый щелчок.

- Посмотри на меня, в камеру. Давай свой фирменный взгляд!

«Который?», - подумал Том, но не стал уточнить и выдал прямой и сильный, глубокий взгляд слегка из-под чёрных крыльев ресниц.

Взгляд-вопрос. Взгляд-ответ. Взгляд-предложение. Взгляд обещание… Всё в одном, в одном мгновении, которое по умолчанию длится взгляд. Если память не подводила, такие фишки у него Карлос любил особенно сильно.

Не подвела память, Карлос был в восторге.

- Прекрасно! Теперь повернись боком! Аккуратно, чтобы не было видно, что у тебя под платьем ничего нет!..

Отработав заданный кадр, Том сел вполоборота и засунул руку под платье, словно прижимает левую грудь, широко растопырив пальцы, выступающие из-под полосы ткани. Отвёл локоть острым углом.

- Это чистый секс!

Переодевался в следующий наряд Том на съёмочной площадке: в геометрическое ослепительно-белое платье прямого кроя, украшенное крупными золотыми пуговицами, которые не несли никакой практической роли. Обувь сменили на золотые, будто взаправду отлитые из металла, лодочки на небольшом каблуке.

- Сюда бы подошли красные туфли, - высказал Том своё видение, которого у него никто не спрашивал.

- Радость моя, не учи меня работать, - улыбнулся ему Монти.

- Я не учу. Но смотрелось бы эффектно.

Карлос выглянул из-за камеры, оглядел Тома, задумчиво хмуря брови, и сказал:

- Согласен. Но концепт другой.

- Почему бы не сломать концепт? – заговорщически улыбнувшись, предложил Том.

- Лапочка, не толкай меня не преступление.

Пожав плечами, Том не стал спорить. Попросил у ассистента серёжку с крупной подвеской из реквизита, положил её рядом с собой. Собрал волосы и положил на правое плечо, открыв голое левое ухо – как будто только что снял серёжку. Немного наклонился вперёд, протянув руку вниз, и снял лодочку с пятки. Вот уже у кадра есть история, он «говорит». Фотографии с историей, заставляющие работать мозги, додумывать и чувствовать чужую жизнь, подсмотренную посредством снимка, всегда лучше просто красивых фото.

Несмотря на то, что согласился с Карлосом, Тому катастрофически не хватало красного цвета, чтобы сделать кадр более полным, многогранным. Сейчас представлялся кроваво-алый отпечаток ладони на белоснежной ткани. Ради этого пустил бы себе кровь. Но это была не его фотосессия. Модели могут импровизировать и вносить предложения, но главным на съёмочной площадке всегда остаётся фотограф.

Том вздохнул и попытался не думать о том, как сделал бы он. Это съёмка Карлоса, будущая реклама. А для рекламы, направленной на широкие массы – очень иронично, так как такая одежда не для широких масс, - кровь является слишком провокационной деталью.

Потом встал, снял лодочки и художественно раскидал их. Сложив руки за головой, на носочках медленно пошёл к окну, изображая возвратившуюся с бала элегантную Золушку. Изогнулся так умело, что фигура приобрела женские изгибы. Карлос последовал за своей любимой моделью.

Сев на подоконник, Том поразмыслил пару секунд и, поймав хорошую идею, обратился к одному из ассистентов:

- Принеси мне конфету. Шоколадную.

- Зачем тебе конфета? – удивился Карлос.

- Нужна. Принеси.

Получив конфету, которую помощникам пришлось поискать, Том сорвал фантик и сунул его в руки ассистенту, велев выкинуть. Покатал сладость подушечками пальцев, чтобы шоколад подтаял, и поднёс конфету к губам, готовый дать кадр. Но успел придумать ещё кое-что, протянул руку, снова зовя ассистента:

- Дай мне золотую краску. Там где-то была, я видел. Нанеси мне на пальцы, - добавил, когда к нему подошли ассистент и визажист с флакончиком краски для тела, и протянул второму руку, в которой держал конфету.

Пальцы покрыли золотым, мерцающим напылением, по наставлению Тома нанесли на конфету три маленьких-маленьких капли-точки, и Том снова поднёс конфету к лицу. Оценив предложенный ему кадр, Карлос восторженно выдохнул:

- Ты гениален! – и схватился за камеру.

- Будь конфета более красивой, получилась бы вообще конфетка, - сказал Том, когда было сделано достаточно кадров, посмеялся с игры слов и довольный отправил конфету в рот.

Оскар наблюдал за тем, как Том отрабатывает съёмку, как меняет наряды и совсем на него не смотрит. Странно, но, кажется, он действительно был в своей стихии. Вернее, Джерри был. «Чистый Том» перед объективом камеры стеснялся и мило растерянно улыбался. Размышления о том, где кончается Том и начинается Джерри, как они (один он?) сплетены, могли сломать мозг. Верно, только сам Том понимал это. Оскар так и не сумел постичь эту поразительную сложность, даже после всех объяснений Тома.

Прислонившись к стене, Том, облачённый в обтягивающее атласное платье с открытыми плечами, на полтора мгновения задержал взгляд на Оскаре и отвернулся.

- Верни как было! – скомандовал Монти. – Замри!

Том послушно замер немой куклой, смотря на Оскара, с которым его разделяли десятки шагов. Сглотнул, потому что… это уже что-то личное. Этот взгляд, то, что отражается в его глазах - не для камеры. Все те люди, что увидят фотографии и захотят себе такое платье, никогда не узнают, что он не играл, а там, за кадром, стоял человек, который заставляет его чувствовать. Его любовь, боль, счастье, сомнения, неуверенность, страх… Миллионы слов в одном: «Я с ним, и я боюсь». Без него не могу, а с ним страшно.

Не сказав ни слова, ничем не выдав того, зачем он это делает, Шулейман неспешно преодолел разделяющее их расстояние и встал перед Томом, почти вплотную, загородив для него фотографа и весь вспомогательный персонал. Том всё так же смотрел на него – не снизу, потому что на каблуках, а всё равно казалось, будто снизу – и тоже не произносил ни слова и ни звука. Благодаря платью, парику и макияжу от всего Тома остались только глаза да взгляд – какой-то настороженный, ждущий. Знакомых шоколадных глаз и этого взгляда, сажающего на титановые нити, хватало с лихвой, чтобы прикипеть и не захотеть отдаляться; чтобы захотеть прикоснуться, войти в телесный контакт.

Том хотел облизать губы, но вспомнил о помаде. Прикусил изнутри нижнюю губу, не сводя взгляда с лица Оскара, думая о нём: «Зачем он это делает?». Шулейман упёрся рукой в стену, согнул её, нависнув над Томом, зажал его, пусть не касался ни единым сантиметром тела. У Тома дрогнули, разомкнувшись, губы, но он ничего не сказал, забыл, что умеет воспроизводить звуки и складывать их в речь. Чувствовал, как замирает и подпрыгивает в груди сердце, потому что… Потому что близко; потому что непонятно, чего ждать, но понятно, что он этого чего-то уже ждёт, как ни понимает, ни думает, что не надо; потому что взгляд в глаза – такой, каким только Оскар умеет смотреть, - а он по-прежнему и хочет, и боится.

- Удивительно, но ты неплохо смотришься, - произнёс Оскар.

Том вновь дрогнул раскрытыми губами и вновь ничего не сказал. Начинал злиться на себя за то, что стоит оцепеневший, как кролик перед чёртовым удавом, не в силах ни отбить себе пространство, ни пискнуть. Шулейман опустил взгляд к его соблазнительно, призывно разомкнутым губам, будто просящим о поцелуе, и, вернув взгляд к глазам Тома, задал вопрос:

- Хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

- Нет, - ответил Том излишне отрывисто, чтобы звучать убедительно.

- Хочешь, - протянул Оскар, тяня и звуки, и губы в неприличной, наглой усмешке.

- Оскар, идёт съёмка. Я на работе.

- Меня это не волнует, - отвратительно честно отмахнулся Шулейман.

- Не веди себя так, - попытался приструнить, пристыдить его (на что рассчитывал?) Том.

Хотел упереться руками Оскару в грудь, отодвинуть его, но побоялся прикоснуться – вдруг коротнёт? Поднятые раскрытые ладони замерли в скудном промежутке между их телами. Взяв руку Тома, Шулейман поцеловал основание ладони, смотря в глаза. От неприлично приятного разряда тока, пробежавшего по нервам, Том дёрнулся слишком сильно, чтобы не проклясть себя за несдержанность. Прошипел:

- Прекрати.

- Я услышал «продолжай». Правильно? – также понизив голос, дразнящим полушёпотом произнёс Оскар, склонившись к уху Тома

Случайно услышав, как заполошно дышит, Том возненавидел себя ещё и за это – за то, что задыхается от одних этих простых действий. Шулейман повернул голову, но не коснулся губами виска, отстранился, упёршись и второй рукой в стену около плеча Тома. Поймал в ловушку. Том всё же облизал губы, не сдержал этот непроизвольный жест – стойкой помаде ничего не сделалось, лишь дополнительный влажный блеск она приобрела. Оскар огладил кончиками пальцев его лицо, с нажимом провёл по скуле, не боясь испортить профессиональный макияж. Наоборот – был не прочь подпортить идеальную картинку. Да, назло. Том не сообразил, что надо пресечь его действия, если не хочет снова отправиться за столик визажиста.

Держа лицо Тома одной рукой, обнимая ладонью щёку, Оскар медленно подался к нему, к манящим, покрытым нюдовым золотом губам, обещая поцелуй. Но обманул, отстранился. Не только Том умел искусно играть в «близко-далеко». Том запоздало поймал себя на том, что подался вперёд, выгнул горло и прикрыл глаза, подставляя призывно раскрытые губы и без остатков гордости выпрашивая этот поцелуй; и на том, что в глазах отразилось непонятливое разочарование, когда открыл их и понял, что Оскар его провёл. Разозлился – на себя, на Оскара – и тихим, твёрдым голосом потребовал:

- Отойди.

Томный, сдающийся морок в его глазах сменился ожесточением, готовностью отстаивать то, что ещё есть шанс отстоять – свою неприкосновенность, пока в голове остались остатки разума.

- Я работаю, - добавил сразу же и сжал губы в упрямую линию.

Карлос некоторое время наблюдал за ними, тоже попав во власть магнитящего, таящего в себе огненные искры напряжения, и тихо, чтобы не обратить на себя внимания, вернулся к камере и начал без разрешения снимать. Пусть эти фотографии придётся удалить, но удержаться и не сделать парочку было невозможно. По его мнению, Том сам по себе всегда и в любом образе выглядел прекрасно и восхитительно, но вместе с Оскаром они смотрелись шедеврально, так мощно, что пробирало до печёнок.

- Оскар, жаль, ты отказываешься выступать в качестве модели, - сказал Монти, не удержавшись и мнением своим поделиться. - Вы потрясающе смотритесь вместе.

Шулейман подумал две секунды, решая кое-что, и бросил фотографу через плечо:

- А чёрт с тобой, снимай. Пускать фотографии со мной в рекламу я запрещаю, но можешь их опубликовать где-нибудь у себя.

Карлос опешил на несколько секунд, не веря своей удаче, и снова схватился за камеру. Он сам никогда не пробовал связаться с Шулейманом, но знал, что едва не каждый маститый фотограф и многие-многие модные бренды-гиганты в своё время пытались уговорить на сотрудничество молодого скандально известного красавца, наследника многомиллиардной империи, за жизнью которого следили миллионы просто потому, что – это он. Оскар скучающе и пренебрежительно отказывал каждому, кто смел обратиться к нему с предложением о работе, он принципиально не опускался до рекламы и участвовать в создании искусства тоже не желал. До настоящего момента только одному фотографу удавалось снять его лично – Тому, но у них другие отношения, Тома неуместно сравнивать с прочими фотографами.

Встав так, чтобы было видно лицо Тома и профиль Оскара, Монти упоённо ловил, щёлкал кадры, задерживая от энтузиазма дыхание. Том понял, что его припёрли к стенке, теперь ему нечего сказать, раз съёмка не стопорится из-за Оскара, а вышла на новый виток и продолжается. Он тоже знал о том, как много фотографов мечтали поработать с Оскаром, и не считал правильным отбирать у Карлоса эту возможность. Шулейман переставил предплечье, которым опирался о стену, ближе к голове Тома, сужая оставленное ему пространство. Провёл пальцами второй руки по бедру Тома вверх, по боку, по плечу и, остановившись на линии нижней челюсти, приблизившись к его лицу едва не нос к носу, произнёс с ухмылкой:

- Жаль, что тебе в напарницы не поставили ещё одну модель, настоящую девушку. Смотрелось бы эффектно, - опустил ладонь обратно Тому на бедро, сжал. – И мне было бы веселее.

Каждый хотя бы раз в жизни видел, как на глазах темнеет грозой небо. Но Оскар увидел, как на глазах темнеют (какой каламбур!) глаза Тома, заволакиваются безжалостной и опасной чернотой. Не нужно было обладать выдающимися умственными способностями и проницательностью, чтобы понять, что Оскар говорит это специально, провоцирует, но в подобные моменты рациональность отказывала Тому, оставляя лишь голые инстинкты, оголтелое, злое собственичество. «Моё, сука!».

На лице Тома, на напряжённо сжатых челюстях дрогнули желваки. Чёрные глаза, подчёркнутые искусным благородным бронзовым макияжем, неотрывно следили за лицом законного супруга и бессовестного ловеласа. Шулейман продолжал:

- Одной бы рукой тебя держал. Другой… - намеренно выдержав паузу, провёл ладонью по боку Тома, - её. Потрогал бы, - переместил ладонь Тому на грудь, вызывающе намекая на то, за что бы он трогал девушку-модель. – Чем больше в фотографии секса, тем лучше, особенно если речь идёт о рекламе.

Том понимал, что Оскар это не серьёзно, что, скотина, издевается, но ничего не мог с собой поделать, вёлся, неумолимо дурел и зверел, сходил с ума. Дыхание участилось, углубилось, неся больше кислорода к напрягшимся мышцам. Кровь вскипала и сворачивалась чёрной мертвящей ртутью. Хотел ударить – по груди, по сердцу, чтобы, сука такая, сволочь, одумался, прикусил язык и перестал так нагло смотреть, так самодовольно ухмыляться, изводя и вытягивая жилы, и говорить то, что говорит. Но только сжал ладонь в кулак, с такой силой, что кожа на костяшках пальцев побелела и натянулась, будто сейчас порвётся, и ногти впились в ладонь, оставляя глубокие лунки.

Оскар без преувеличения ловил настоящий, ни на что не похожий кайф от ревностной злости Тома. Его завораживала и будоражила непроглядная, жгучая темнота глаз, выражение лица, ритм дыхания – такой же, как при сильном возбуждении. Злость и есть возбуждение, и она возбуждает.

- Ты такой сексуальный в бешенстве, - проговорил Шулейман, заметив и за собой изменение ритма и глубины дыхания, но он и не собирался скрывать, что ему это нравится.

- Теперь понятно, почему ты так активно хотел Джерри, - ядовито выплюнул в ответ Том. – Он хотел прикончить тебя почти постоянно.

- Ты круче, - без утаиваний сказал Оскар, показывая зубы в перманентной тягучей усмешке. – Он сдерживался и всё-таки не умел испытывать такую ничем не прикрытую ярость. А у тебя все эмоции на лице и в глазах, огненные, чистые.

- Ты эмоциональный вампир.

- Ты не первый, кто мне это говорит, - сказал Шулейман с той же простой, самоуверенной, потому что далеко не каждый может себе её позволить, откровенностью; с той же ухмылкой, которая оттолкнула бы у кого угодно, но на его лице была визитной карточкой, обаятельной и притягательной, врезающейся в память.

Том думал фыркнуть, выказать своё фи в отношении поведения Оскара, но не сумел заставить себя отвести взгляд от его лица и отвернуть голову, чего требовало эффектное вздёргивание подбородка. Затормозил, завяз в моменте, в бесконечно длящемся взгляде глаза в глаза, полагая, что у него ещё есть секунды, чтобы сделать ход.

Оскар знал, чувствовал, видел, что Том тоже испытывал такое же возбуждение, которое может переродиться или в атаку с кровопролитием, или в жёсткий, страстный секс не на жизнь, а на смерть.

- Если тебя не смущает фотограф и прочие, то меня это тем более не остановит, - произнёс Шулейман и вызывающе прижался бёдрами к бёдрам Тома.

От этого голоса, от предельно неприличного смысла слов, от контакта Том почувствовал, как в промежности напрягаются мышцы и в паху сладко тянет. Оскар поцеловал его во внешний край брови, в висок, немного отстранил от себя, позволил отстраниться и снова притянул к себе, вжал, столкнув их бёдрами. Том приложил все силы, чтобы не зажмуриться от краткой вспышки удовольствия, от неправильного желания, в которое переродилась злость, и которое предшествовало ей, что означало бы выбросить белый флаг.

- Извините, но это дико возбуждает, - сказал Карлос, выйдя из-за камеры и подняв руки.

Шулейман проигнорировал его, провёл ладонью по бедру Тома: вверх – сжал, вниз – подцепил пальцами подол платья, заканчивающийся на два пальца ниже колен.

- Узкое, не задерёшь, - прокомментировал.

- Оскар, его нельзя рвать, - просящим шёпотом проговорил Том, забегав глазами.

Сдался. Злость рассосалась и переродилась в страх – страх того, что может не хватить самообладания остановить Оскара, если он решит воплотить сумасбродную идею в жизнь и сделать это здесь, на глазах у всех; страх того, что может не захотеть его останавливать. Одна мысль об этом вызывала головокружение от стыдливого ужаса и от… возбуждения.

Карлос не мог слышать их диалога, потому что парни говорили тихо, только друг для друга, но он по движениям угадал, что пришло на ум Шулейману, и, махнув руками, громко разрешил:

- Можешь порвать, если хочешь!

Экземпляры коллекций, которые выдавали для рекламных съёмок, редко нужно было беречь, чаще всего их можно было вовсе не возвращать, можно было порезать, облить чем-то и далее-далее по списку, на что хватит фантазии у фотографа.

Том смотрел на Оскара напряжённо, со страхом и с затаённым ожиданием, потому глубоко внутри понимал, что если Оскар решит порвать на нём не принадлежащую ему одежду, то он не сможет его остановить. В горле застряли и звучали в голове в меру правдивые слова: «Не надо».

Платье осталось целым, но Шулейман, вдоволь попугав Тома, что сделает то, чего он просил не делать, опустился перед ним на корточки и запустил руки под подол – такой узкий, не тянущийся, что пришлось прижимать ладони к телу, чтобы просунуть их выше. Взялся за трусы Тома и одним движением спустил их с него. Том, не успевший ничего возразить, замер с приоткрытым ртом, не зная, как реагировать на такую выходку Оскара, в то время как Оскар приподнял одну его ногу, снимая с неё бельё, затем другую, и выпрямился.

- Класс! – к ним подоспел Карлос. – Но возьми вот эти, - он забрал у Оскара Томины трусы, которые в руке выглядели не слишком сексуально и выбивались из общей картины, и вместо них дал красивые женские трусики.

Посмотрев на трусики в своей руке, Шулейман спросил:

- Это чьи?

- Ничьи. Они из реквизита, не беспокойтесь, - Монти обратился к обоим парням, - их никто никогда не надевал.

Прежде чем фотограф убежал обратно к камере, Оскар забрал у него снятые с Тома трусы, скомкал и засунул в карман, повернулся к Тому.

- Зачем ты снял с меня трусы? – тихо спросил Том.

Без белья он чувствовал себя не совсем комфортно. Пусть подол платья всё надёжно прикрывал, но было непривычно ощущать прикосновения воздуха к самым интимным частям тела, не будучи обнажённым.

- Захотелось, - ответил Шулейман, вновь поймав Тома в ловушку, упёршись руками в стену по бокам от него. – Мне нравится мысль, что у тебя под платьем ничего нет.

Его слова обожгли, опалили жаром щёки. Оскар провёл ладонью по бедру Тома, сжал обтянутую прохладным атласом ягодицу.

- Тебе тоже нравится, - добавил с искушающей усмешкой на губах и переместил ладонь на пах Тома, чуть погладил.

Этого Том не выдержал, дёрнулся в сторону, вырываясь из ловушки. И этот человек что-то имеет против его сотрудничества и в принципе общения с Мирандой! Конечно, Миранда переходит всякие границы разумного [и безопасного для здоровья и жизни], но его эпатаж другой, вычурно яркий и кричащий, противопоставляемый всему нормальному. А Оскар по-своему тоже король эпатажа, о его эксцентричном поведении можно слагать легенды, его выходки способны поставить в тупик даже самых-самых подготовленных и устойчивых. Причём оба всего-навсего делают то, что им хочется. Миранда чего только не хочет, а Оскар – просто хочет.

И снова – почему все стремятся снять с него трусы? Том был совсем не против, чтобы Оскар раздевал его и трогал, но не на глазах у посторонних! Точно не на глазах Карлоса, его друга. Том совершенно не желал потом терпеть стыд и стеснение от того, что возбудился, и это стало заметно – и придётся подождать, пережить пару напряжённых минут, пока перестанет заметным быть. И не желал разрываться между сжигающим стыдом и желанием просить Оскара, чтобы не останавливался.

Шулейман поймал его за руку, и Том резко обернулся к нему, взмахнув не своими золотыми волосами.

- Замрите! Умоляю, замрите! – крикнул Карлос.

Удивительно, но Оскар послушался, застыл, протянутой вслед рукой держа руку Тома. Том в свою очередь смотрел на него, замерев в движении прочь, стоя на широко – насколько позволяло платье – поставленных ногах, на тонких шпильках.

- Отдай мои трусы, - требовательно прошептал Том.

- Можешь надеть эти, - Шулейман поднял и растянул на указательных пальцах кружевные трусики. – Но их я с тебя тоже сниму.

Том шумно выдохнул и отвернулся, скрестив руки на груди. Оскар убрал его волосы и поцеловал в плечо, посылая по телу приязненные мурашки, мешающие злиться и обижаться. Слишком резко перейдя от томящей нежности к грубости, схватил Тома за подбородок и повернул его лицо к себе, но снова не поцеловал в губы, выдержал паузу и поцеловал в щёку близ уголка рта.

Вскоре к ним снова подошёл Карлос, не стесняющийся того, что его тоже их действия распалили – это естественно.

- Радость моя, тебе нужно переодеться.

Шулейман не вернул Тому его бельё, но прикрыл собой на время переодевания от посторонних глаз. Бронзового цвета юбка-миди длиной, как и предыдущее платье, немного ниже колен не являлась частью комплекта; представительница Модного дома, договаривавшаяся с Карлосом о рекламной фотосессии, рекомендовала сочетать юбку с парой вещей из коллекции на выбор, но Карлос решил поступить иначе. Он надел на Тома только юбку и позвал визажиста прямо на съёмочную площадку, чтобы сменил модели помаду с телесной золотой на жидкую красную, глянцевую и влажную. После обновления макияжа Карлос прикрыл отсутствие груди у Тома золотыми локонами и отправил его обратно к стене.

Упираясь лопатками в стену, Том прогнул спину, когда Оскар за талию притянул его к себе. Шулейман смотрел в глаза и покачивал его вперёд-назад, каждый раз не доводя до того, чтобы нижние части их тел соприкоснулись. Ожидание контакта накачивало напряжение и заводило. Том тоже смотрел в упор и держал в голове мысль, что нельзя возбуждаться, нельзя, потому что в такой не обтягивающей лёгкой юбке и без белья это будет слишком ярко. Потом Оскар гладил его, целовал в висок, косточку на нижней челюсти. Притягивал, отталкивал и снова тянул к себе, игнорируя попытки Тома сохранить или увеличить дистанцию.

- Если бы у тебя было, за что подержаться, можно было бы представить, что я с настоящей женщиной, - произнёс Шулейман.

Получив желаемую реакцию, увидев, как вспыхнули жгучим огнём глаза Тома, Оскар откатал и натянул на ладонь рукав рубашки, одним движением стёр помаду с губ Тома, размазав её жирным разводом по щеке, и впился в его рот поцелуем. Вжал в стену, прижимая и к себе, держа за талию и за затылок. Том отвечал заполошно, с налётом остервенелой злости и с неприкрытой, физически ощутимой отчаянной нуждой в этом поцелуе. Шулейман задрал его ногу себе на бедро, толкнулся, вжался бёдрами в его пах, выбив искры под закрытыми веками. Том кусал губы Оскара, оставляя на его лице часть размазанной помады, впивался ногтями в кожу через ткань рубашки, бился между желанием оттолкнуть и целовать, целовать, целовать, пока не онемеют губы.

Оскар избавил Тома от нелёгкого выбора, который он никак не мог сделать, прервал поцелуй и вновь заглянул в глаза, держа его лицо обеими ладонями. Приблизился к лицу Тома и тронул языком его губы. Том прикрыл глаза и тоже высунул язык, касаясь в ответ, едва трогая, щекоча, играя, скользя, возвращал всё то, что проделывал с ним Оскар. Ох, зря… Эта игривая ласка слишком волновала, растекалась по телу покалывающим теплом, концентрируясь напряжённой истомой внизу живота. Оскар обхватил губами его язык, посасывая, и Том понял, что ещё немного и задрожит от желания, от того, как ему приятно.

Том отвернул голову. Шулейман дал ему немного остыть, перевести дыхание и продолжал изводящую, желанную пытку, которая не имела права перейти в следующую фазу. У Тома подогнулись колени, когда Оскар начал влажно целовать его в шею, и ему стоило немалых усилий лишь чуть-чуть присесть, а не сползти по стене на пол.

Потом вновь только смотрели, касались лишь рук и плеч, никакого интима. Вернее, один Оскар касался, а Том стоял, опустив руки вдоль тела. Том глубоко, тяжело дышал, ощущал, будто стоит посреди закатанного в асфальт города, разогретого сорокоградусной жарой, когда над раскалённой землёй колышется душное, знойное марево, искажающее всё в глазах, кроме самых близких объектов. Для него был только один такой объект, на остальных он не смотрел.

Весь персонал, сопровождающий фотосессию, тоже наблюдал за ними, прикованный магнетическим эротизмом пары на съёмочной площадке, текущим между ними, вокруг них напряжением, расходящимся волнами до дальних стен. После изматывающей съёмки с Оскаром Тому пришлось вернуться к основной работе и завершить рекламную сессию.

- Отдай мои трусы, - потребовал Том по завершению работы, полагая, что теперь у Оскара нет причин ему отказывать.

Но Оскар отказал:

- Нет. Поедешь домой без них.

Том предпринял попытку вытащить своё бельё из кармана Шулеймана, но она не увенчалась успехом. Шумно выдохнув, он прожёг Оскара тяжёлым взглядом и, потянувшись за своими штанами, услышал совет, за который захотелось ударить или на худой конец показать «фак»:

- Осторожнее с молнией.

Натянув под юбкой джинсы, Том всё-таки показал Оскару средний палец, после чего застегнул ширинку и снял юбку через голову.

Покидая студию, Том чувствовал себя так, словно попал под каток – и ему понравилось. Возбуждение, не раз разгорающееся, отступающее и снова поднимающееся, измотало, выжало физические и психические силы и осталось в теле тяжёлым осадком.

Проехав всего ничего, Шулейман резко вывернул руль и заехал на первую попавшуюся подземную парковку, где заглушил двигатель, отстегнул, отбросил ремень безопасности и повернулся к Тому.

- Иди сюда, - позвал чуть насмешливо, срывающимся от желания голосом, разрушив свою маску спокойствия, и потянул Тома за руку. – Сними штаны сразу!..

Мгновенно разгоревшись от его пылкого, неприкрытого желания, Том выпутался из джинсов и перебрался к Оскару, упёрся коленями в кресло по бокам от его бёдер. Откинув спинку кресла, чтобы было больше места, Шулейман обхватил бёдра Тома, сильно разводя ему ягодицы, и уверенно растёр вход. С их последнего секса прошло не так много часов, мышцы были мягкие, помнили «нужное» состояние.

Шулейман смазывал Тома слюной и наскоро растягивал двумя, тремя пальцами, пылко целуя в шею, губы, лицо. Том не успел опомниться, как оказался насаженным на член, а Оскар вколачивался в него, заставляя стонать, кричать и царапать кожаное кресло от выжигающей, душащей страсти и удовольствия на грани страха лишиться чувств.

Машина охраны последовала за ними в укромное укрытие парковки. Мужчины были вынуждены остаться и подсматривать жаркое совокупление.

Кончив, Том уже сам некоторое время покачивался на члене, ловя последние сладкие мгновения оргазма, и упал Оскару на грудь.

- Теперь я понимаю, почему ты не дал мне надеть трусы, - не отдышавшись, проговорил он. – Ты всё спланировал?

- Нет, - ответил Шулейман и усмехнулся: - Это был экспромт.

Том бы так и остался сидеть на Оскаре, надетым на его член, но они находились в машине на незнакомой парковке, а в аэропорту их ждал самолёт. Он поднялся, ощутив, что немного вытекло, и вернулся на своё кресло, откинул голову на подголовник. Нужно было надеть штаны, чтобы не сидеть в кресле голым задом и не пачкать обивку, но можно чуть позже, пока слишком хорошо и слишком лениво.

- Чего ты боишься? – вдруг спросил Оскар, словно они только что не трахались на износ.

- Что? – Том посмотрел на него.

Действительно не понял. Сразу после крышесносного секса не то состояние, в котором хорошо и быстро работает мозг.

- Чего ты боишься? – повторил Шулейман. – Я уже объяснил, что из всех женщин, что у меня были, я выбрал тебя.

- Но я не женщина, - также вынырнув из неги, заметил Том.

- Вот именно. Мне не нужна женщина, ты не должен волноваться по этому поводу.

- Мне казалось, тебе нравится, когда я ревную и бешусь, - улыбнулся Том. – Иначе зачем ты меня провоцируешь?

Улыбался, но внутренне напрягся, подобрался. Потому что никак не мог привыкнуть, что в отношениях нужно говорить не только тогда, когда есть желание излить душу, а даже тогда, когда всей душой не хочешь что-то обсуждать.

- Нравится, - подтвердил Шулейман. – Но это одно. Я не хочу, чтобы однажды ты начал всерьёз опасаться моей неверности, переживать это внутри себя и молчать. Потому что ничем хорошим это не закончится: ты замучаешь себя выдуманной проблемой и, скорее всего, решишь самоустраниться из моей жизни, пока я не попросил тебя на выход.

Том вздохнул и произнёс:

- Оскар, ты правда думаешь, что сейчас, после секса, когда я сижу без штанов, а ты в расстегнутых, подходящее время для подобных разговоров?

- Самое подходящее, - спокойно и без сомнений ответил Оскар, окинул Тома взглядом и проговорил: - Забавно: всю жизнь за мной бегали, а теперь я должен доказывать тебе, что мне никто другой не нужен.

- Ты не должен.

- Мне же будет хуже, если я оставлю тебе место для сомнений, - слишком честно сказал в ответ Шулейман.

Вновь вздохнув, Том потёр рукой лицо и посмотрел на него:

- Оскар, ты ничего не должен, - повторил. – Дело не в тебе. Дело во мне. Я никогда не буду достаточно хорош для тебя.

- Я сделал окончательный выбор в тот момент, когда решил, что хочу создать с тобой семью. Шулейманы любят и женятся один раз.

- Это значит, что ты не дашь мне развод, если я захочу уйти? – улыбнувшись, спросил в ответ Том.

Неудачная попытка отшутиться. Он не подумал об этом.

- Нет. Это значит, что если мы разойдёмся, я больше никогда не женюсь, - со спокойной, ровной уверенностью отвечал Шулейман. – Всю жизнь я думал, что не похож на своих предков, но ты показал мне, что это не так. С тобой у нас долгая, особенная и странная история. Даже просто жить вместе с кем-то другим я не смогу.

Его откровенность резала по живому, пронимала и заставляла раскрываться, расправляться душу в ответ. Оскар не пытался убедить ни Тома, ни себя; не манипулировал сладкими речами о любви и лебединой верности, он просто знал, что такой, что будет так. Ни у кого другого Том не встречал такой спокойной уверенности в чём-либо.

Растроганно улыбнувшись только губами, Том взял руку Оскара и поцеловал костяшки пальцев, потёрся об них щекой. Стало стыдно за свою шутку про развод, которая могла причинить Оскару боль. Стыдно за то, что в своих чувствах не может быть таким же спокойным и уверенным, как Оскар. Стыдно за то, что ему до сих пор необходимо знание о том, что у него есть возможность уйти, открытая дверь в поле видимости. Стыдно, что Оскар всё это понимает.

«Ревнует тот, кто не уверен в собственной верности, в собственном выборе».

Том хотел бы не знать эти слова, но они наоборот вспомнились.

Надев штаны и сброшенную обувь, Том сел прямо и, пока Оскар был занят управлением машины, выезжая с парковки, взглянул на свой левый безымянный палец. На нём было только одно кольцо – помолвочное, которое сразу понравилось и значило не так много. В клинике осенью, когда истощал, Тому пришлось снять кольца, так как они начали спадать. Потом он вернул на руку только одно, воспользовавшись благовидным предлогом не надевать обручальное кольцо, тяготившее и сковывающее, как цепь. Как бы забыл. Мог же забыть? Том даже сам начал думать, что так и было. Оскар не попросил его надеть кольцо, не напомнил, вообще ничего не сказал по этому поводу.

Ревнует тот, кто…

Том потёр кольцо и накрыл его ладонью. Твёрдо решил, что наденет обручальное кольцо, когда они вернутся домой. Посмотрев на Оскара, Том протянул ладонь и на секунду сжал его руку, которой Шулейман держал руль. С тёплой, теряющейся нежностью в глазах улыбнулся уголками губ, когда Оскар бросил на него взгляд.

***

На кухне Оскар обнаружил занимательную картину, а именно Тома, облачённого в короткое коктейльное платье на бретельках, скроенное совершенно просто, но из интересной и эффектной ткани, сочетающей в себе несколько фактур и цветов, в числе которых был витиеватый чёрный и благородно искрящий золотой. Голову его украшал длинноволосый светлый парик, похожий на тот, в котором работал на недавней фотосессии у Карлоса, но прямой. Глаза его были накрашены, кукольно длинными, пышными и изогнутыми выглядели свои ресницы, над которыми долго старался, а губы были оставлены девственно-чистыми, нетронутыми макияжем. Только босые ступни выбивались из продуманного рокового образа и смотрелись очаровательным несовершенством, разбавляли невинностью порок.

Оглядев Тома с головы до ног, оценив всё представленное ему – предоставленное ему в пользование? наверняка – заманчивое великолепие, Шулейман красноречиво присвистнул. Том улыбнулся, оставаясь стоять около кухонных тумб, и склонил голову набок:

- Мне показалось, тебе понравился мой образ с последней фотосессии.

- Предлагаешь мне закрыть гештальт и завершить то, что не было сделано на съёмочной площадке? – с ухмылкой поинтересовался Оскар, подходя ближе к Тому.

- Предлагаю, - ответил Том будто бы уклончиво, кокетливо, но в следующую секунду вновь улыбнулся и посмотрел на парня.

В глазах его блуждала облачённая в вопрос крупица неуверенности: «Примешь подарок? Тебе нравится?».

- От такого предложения откажется только слепой импотент идиот, - сказал Оскар, остановившись перед Томом.

Том хихикнул, так забавно он выразился. Достаточно было бы сказать что-то одно, но «слепой импотент идиот» звучало весьма оригинально. Шулейман провёл ладонями по бокам Тома и вдруг сдёрнул с него парик.

Том немного замялся, оставшись без важной детали образа, обнажённым по ощущениям. На нём не было дурацкой шапочки, которую надевают под парики профессионалы, потому что в парике и так жарко, а ещё и в шапочке под ним вовсе можно свариться, волосы промокают от пота и голова чешется под всем этим. Но он не готовил свои волосы к игре, они были нетронутыми укладкой, растрёпанными и примятыми. Том подумал, что выглядит не ахти, не как роскошная соблазнительная красотка, а скорее как запутавшийся парень, который не может определиться со своей половой принадлежностью и ориентацией и напялил платье.

Оскар был иного мнения.

- Так лучше, - сказал он, отбросив парик в сторону. – Не люблю парики.

Запустил пальцы Тому в волосы, расчёсывая завитки, и притянул к себе, сжимая за поясницу. Настроившись на определённую игру, впился в губы Тома грубым поцелуем, сразу вторгаясь в его рот языком. Развернув Тома к себе спиной, нагнул его на тумбочку и задрал платье, обнаружив под ним трусики, также сплетённые из чёрного и золотого цвета, частично совсем прозрачные, лишь затёмнённым оттенком тончайшей ткани-паутины отличающиеся от кожи под ними.

Оставшись приятно удивлённым и довольным увиденным, Шулейман с нажимом, по-хозяйски огладил ягодицы Тома, шлёпнул по правой и по центру разорвал на нём трусы до промежности, открывая себе доступ к той части тела, которая на данный момент интересовала его более всего. Давно хотел так сделать, но обычное мужское бельё, которое Том носил в повседневной жизни, мало подходило для такой затеи. Том вздрогнул, услышав треск ткани, задышал чаще.

- В этот раз ты тоже подготовился? – с усмешкой, густым голосом спросил Оскар, снова схватив Тома за задницу и наклонившись к его уху.

Том не ответил, кусал губы, лёжа грудью и животом на твёрдой, прохладной поверхности тумбочки. Нет, не подготовился.

Оскар взял с полки смазку – он не только таскал в карманах одноразовые пакетики, но и расставил запасные флакончики лубриканта во всех комнатах наиболее частого пользования, чтобы не нужно было бежать в спальню. Том услышал, как за спиной звякнула пряжка ремня, вжухнула молния.

Щедро смазав член, Шулейман приставил головку к входу и, не медля, надавил. Часто хотел вот так, без подготовки, и посчитал, что может себе это позволить. Преодолев первое сопротивление упругих мышц, насилу раздвинув их, он въехал в Тома до конца.

Том всхлипнул и зажмурил глаза. Не от боли, её не испытывал. Но быстрое, до отказа заполнение крупным членом было слишком чувствительным, казалось, слишком много для его тела. А Оскар не дал ему и к этому ощущению привыкнуть, сжал узкие бёдра, подался назад и снова загнал до конца, выбив из горла Тома первый хрипящий полустон, что-то среднее между просьбой притормозить и проявлением сильнейшего удовольствия. Оскар не притормозил, ебал его как животное. Более благозвучного определения Том подобрать не мог. Скрёб ногтями по поверхности тумбочки, сотрясаясь под сминающими ударами, дёргаясь вперёд и назад в такт движениям Оскара. Наткнулся рукой на подставку для ножей, сбил её. Ножи просыпались с острым металлическим лязганьем.

Шулейман отпихнул и ножи, и подставку в сторону, перехватил, прижал руку Тома.

- Нет уж, так легко ты от меня не отделаешься.

Том засмеялся, поняв намёк, и в следующую секунду подавился скулящим стоном, потому что Оскар не переставал двигаться в нём.

- Надо будет купить тебе трусы с открытой задницей, - сказал Шулейман, немного замедлившись, оглаживая и пощипывая ягодицы Тома. – Хочу как-нибудь нагнуть тебя, не снимая белья.

Том захныкал от того, как развратно это звучало, и от того, что после последнего слова Оскар вошёл в него особенно глубоко. Шулейман налёг ему на спину, обхватив под животом, и укусил за хрящик ушной раковины. Целовал в шею, смыкал зубы, водил языком по коже, зализывая болезненные метки, что скоро расцветут оттенками лилового. Выпрямившись, Оскар сжал волосы на затылке Тома, потянул, запрокидывая ему голову, заставляя приподняться и прогнуться, натянуться. Это было больно, грязно, и именно поэтому у Тома закатывались глаза, и всё сильнее пульсировало в висках. Что-то ему подсказывало, что даже если он закричит, что ему больно, потребует быть нежнее, Оскар не остановится, и он совершенно точно был уверен, что не попросит.

Когда всё закончилось, Том без сил сполз на пол. Шулейман сел рядом и через некоторое недолгое время сказал:

- Имей в виду, я не оценю, если ты решишь сделать себе сиськи.

- Я и не собирался. Почему ты заговорил об этом? – в недоумении проговорил в ответ Том и посмотрел на него.

- В последнее время ты всё чаще наряжаешься в женское, «потому что мне это нравится».

- Я не собираюсь делать грудь, - качнув головой, уверенно повторил Том. – Одежда ничего не значит, пока я осознаю себя мужчиной, и меня это устраивает. Я это осознаю, и меня это всецело устраивает.

- Это радует. Меня устраивает твоё тощенькое тело, но у меня нет желания спать с трансом.

- Ты ни разу не пробовал? – полюбопытствовал Том, повернувшись к Оскару и подперев голову рукой.

- Как-то я пробовал с леди-боем, - ответил Шулейман и нахмурился, припоминая те далёкие времена. – А, нет, это Эванес выбрал с грудью и членом, мы тогда вместе отдыхали, а я взял полностью переделанного.

В очередной раз оказавшись под впечатлением от его широчайшего сексуального опыта, Том произнёс:

- Есть хоть что-то, что ты не пробовал?

- Есть, - усмехнулся Оскар. – Например, копро. Никогда не возникало желания что-то такое попробовать.

- Что это? – нахмурился Том.

- Сексуальная практика, заключающаяся в манипуляциях с фекалиями партнёра: наблюдение за дефекацией, вылизывание после этого ануса, испражнение на тело партнёра или поедание кала.

Том скривился:

- Фу… Это отвратительно.

- Согласен, приятного мало. Но любители есть.

Том помолчал немного и, подумав одну мысль, дрогнул губами в сдерживаемой улыбке, а через несколько секунд не выдержал и рассмеялся. Согнулся, уткнувшись лицом в колени, и заливисто хихикал.

- Что смешного? – спросил Оскар, не поняв столь резкую смену его настроения.

- Ничего, - давясь смехом, сдавленно ответил Том.

- Говори давай.

- Нет, я так… - махнул рукой Том. На глазах от смеха выступили слёзы, но широко улыбался, не мог перестать.

- Говори, - повторил Шулейман и встряхнул его.

Том поднял голову, обняв колени и немного смущённо и со смешинками в глазах улыбаясь от уха до уха, и раскрыл секрет:

- Ты ведь делаешь мне римминг. Я подумал, что если бы я не готовился, то могла бы получиться как раз эта практика.

- Именно поэтому я подождал с этим до тех пор, пока ты не обзавёлся ответственностью в плане гигиены.

Том не отвернулся и так и продолжал улыбаться, широко, открыто, совершенно по-детски. Оскар подумал, что если бы Том так улыбнулся ему раньше, в самом начале их знакомства, он бы влюбился в него ещё тогда. От его улыбки что-то внутри шевелилось и смещалось, что в первый раз, когда увидел, в зоомагазине два с половиной года назад, что сейчас.

Потянувшись к Тому, Шулейман поцеловал его. Том позволил уложить себя на спину и спросил с улыбкой:

- Ещё раз?

- Может быть. Не знаю, хочу ли… - наигранно без интереса ответил Оскар.

А сам снял с Тома порванные трусы, устроился между ног и снова вошёл в него, мокрого и растянутого с прошлого раза. Том схватил ртом воздух и проговорил:

- По-моему, ты очень… настаиваешь.

- Скажи, если не хочешь. Не очень-то надо, - продолжая игру, сказал в ответ Шулейман, тягуче двигаясь в нём.

- Я…

Слитый с выдохом звук растянулся, стёк в паузу, в которой буксовал мозг. Не дав возможности договорить, Оскар заткнул Тома поцелуем.

- Так что, не будем? – прерывисто спросил Шулейман над ухом Тома, вжимая его в пол и немного сдвигая при каждом поступательном движении.

- Нет, нет, нет. Не будем…

Глава 20

«… Паскаль искал слова для этого такого важного разговора и не мог их найти, не знал, как сделать всё правильно, и не рано ли на самом деле говорить об этом. Только сердце настойчиво выстукивало – нет, не рано, ты сможешь с этим справиться.

Но реальность настойчиво ставила палки в колёса. Как назло на протяжении трёх дней Паскаль не мог вырваться к Джерри, не позволяла работа. Перед глазами мелькал бесконечный калейдоскоп лиц и обязательных дел, затягивал водоворотом, заставляя задыхаться от тревоги. В сутках было слишком мало часов, чтобы успеть справиться со всем и как обычно приходилось жертвовать собой.

И с каждым потерянным днём множились небеспочвенные волнения и чувство вины. Это ведь он понимал, что просто не может вырваться, потому что долг зовёт, потому что иногда так просто бывает, а Джерри этого не знал. Для него картина была совершенно иной, печальной. Паскаль ведь вёл себя отчуждённо по дороге в приют, а причин его состояния Джерри не знал, а потом не вернулся. Ограничился до боли дежурным прощанием: «До встречи», совсем не обещающим новую встречу, и исчез. А Джерри остался там, в изолированном мирке, который он не выбирал, и, должно быть, ждал его и всё больше убеждался в том, что привязываться действительно не стоит, потому что твои надежды с лёгкостью могут обмануть. Так и зарабатываются те самые раны, которые не позволяют никому доверять и довериться, - когда тебя бросают, как ненужную вещь, а прежде говорили такие тёплые и красивые слова.

От понимания этого сердце обливалось кровью. Паскаль меньше всего на свете хотел причинить Джерри боль. И он так боялся приехать и увидеть в его глазах холодное разочарование, потому что с по-настоящему нужными людьми так не поступают, к ним не приходят от случая к случаю, когда нечем занять свободное время.

Представлялось, как Джерри сидит около окна и вглядывается в каждый подъезжающий к детскому дому автомобиль, надеясь увидеть знакомый. Но он никак не появляется, и постепенно вера в то, что он вернётся, слабеет, замерзает внутри, сменяясь скулящей тоской, а после смиренным принятием. Паскаль ведь ничего не обещал ему, ему вообще никто ничего не обязан.

А также в голову просачивались мысли другие, тоже невесёлые. Думалось, что, может быть, Джерри и не ждёт его вовсе – попрощался и забыл. Он ведь умный мальчик и отдаёт себе отчёт в том, что привязываться не нужно. И в таком случае получалось, что красивая сказка существовала лишь в воображении Паскаля…».

Том добрался уже до тринадцатой главы своих своеобразных, завёрнутых в обёртку художественного повествования мемуаров, которые начал писать ещё осенью. Недавно начал дробить цельный текст на главы, а прежде перечитал то, что успел напечатать, и без сожалений вырезал лишнее, излишне пространные и личные размышления. Том хотел писать без «я», быть невидимым сторонним рассказчиком; изначально такая форма изложения получилась у него случайно, но потом он начал к ней стремиться. Себя сложно оценить, но, когда быстро бил по клавишам, заполняя текстом белый электронный лист, поймав порыв, и когда перечитывал текст, казалось, что у него получается. Сложно было угадать в повествовании от третьего лица рассказ того, с кем всё это произошло. Этого Том и хотел, хотел рассказать, а не поделиться и посетовать на непростую, местами страшную, как сама преисподняя, судьбу.

Иногда мог написать несколько абзацев за неделю, иногда целую главу, а бывало, что целую неделю и даже больше не открывал файл «Новый документ», которому пока не присвоил оригинальное название и не думал, что это обязательно нужно будет сделать в ближайшем будущем. Том никуда не торопился, у него не было сроков ни перед собой, ни перед кем-либо. Он писал для себя. Потому что ощущал потребность написать, хотел изложить свою историю, выстроить её по порядку, посмотреть со стороны.

Рассказывал свою жизнь, свою прошлую, отжитую жизнь, смотря на неё из настоящего, в котором она существовала лишь в виде памяти, не имеющей ныне никакого веса и влияния, но которую, тем не менее, не забыть и не отринуть, какой бы далёкой, нереальной и неприятной она ни казалась. Это его история, история двух «Я», в электронном документе берущая начало с пятнадцати лет и фундаментальной, сакральной фразы: «Меня зовут Джерри». А на самом деле она началась намного раньше, в тот момент, когда лучший акушер-гинеколог одной больницы во Франкфурте-на-Майне увидел кареглазого мальчика, которому помог появиться на свет, и в ту же тревожную сентябрьскую ночь, под покровом темноты вслух назвал его Томом.

Том не знал, как было на самом деле, и какая погода стояла в ту ночь, когда его жизнь перевели на совершенно другие рельсы. Не мог этого помнить. Но он представлял, как это могло быть, и как будто видел и себя новорожденного, беспомощного, не способного осознать, что происходит, и Феликса, склонённого над ним, свёртком, лежащим на переднем пассажирском сиденье автомобиля, и любовно шепчущего: «Томми».

Феликс обещал сыну, что не отпустит, что они ещё встретятся, и исполнил данное слово. Конечно, Том не мог знать того, что происходило задолго до его рождения, но он полагал, что что-то подобное вполне могло иметь место быть. Это была его версия истории, и он писал её так, как считал нужным, как чувствовал, документальная точность вовсе не обязательна там, где только и остаётся, что слушать воображение и сердце.

Феликс. Человек, совершивший преступление, которое нельзя ни понять, ни простить, но которое можно и понять, и простить, если знать историю изнутри. Написав начало своей истории, Том окончательно убедился в том, что не держит на Феликса зла, вовсе ничего не чувствует. Как бы там ни было, Феликс был и останется его отцом, тоже отцом, и Том был ему благодарен за своё неправильное, но всё-таки счастливое детство, благодарен за безграничную безусловную любовь, которой был окружён, чем бы она ни была продиктована и какой бы больной ни являлась. Если ты был счастлив, неважно, насколько твоё счастье неправильно. Том считал, что его детство, несмотря ни на что, было счастливым. У него было то главное, что не каждому дано ощутить – уверенность, что тебя любят безгранично и ни за что, настолько сильная и глубинная, что о ней не приходится задумываться, даже не приходит в голову мысль задуматься и усомниться.

Феликс причинил ему немало зла, не позволил развиваться как нормальному ребёнку, нормальной личности, но Том его не винил. Вероятно, думал бы и чувствовал иначе, если бы остался в том состоянии, в котором оставил его Феликс, был потерянным, расколотым надвое ребёнком вне зависимости от возраста, не знающим, кто он и как ему жить в огромном мире, в котором он чужой. Но он далеко, бесконечно далеко ушёл от того мальчика. Того мальчика больше не существовало, он прошёл долгий и тернистый путь, чтобы быть там, где он есть.

Сейчас Том оглядывался назад и видел, какая пропасть между ним, открывшим глаза в центре более семи с половиной лет назад, и тем, кто он есть на данный момент. Небо и земля. Тот мальчик казался кем-то из другой жизни, как и вся та жизнь казалась жизнью прошлой, которую помнит душа. Он сгорел как феникс, чтобы восстать из пепла в новом качестве. Сгорел полностью. Но не совсем.

Особенное, калечащее, если говорить без прикрас, воспитание Феликса по-прежнему аукалось в том смысле, что в настоящем, будучи взрослым, состоявшимся человеком с фантастически устроенной жизнью, о которой большинство могут лишь мечтать, Том оставался социальным инвалидом, он по-прежнему лишь учился выстраивать отношения, разные личные отношения с другими людьми. И неизвестно, сколько ещё лет должно пройти, чтобы этот пробел заполнился, чтобы он перестал понимать, что всё-таки не такой, как люди в толпе, альтернативной дорогой шло его развитие. Вполне может быть, что этого не будет никогда. Ведь для всего самого важного, основополагающего в жизни человека и любого живого существа есть сензитивный период развития, когда определённое умение развивается легко и правильно, а если не научишься в срок, велик риск никогда не наверстать упущенное и остаться неполноценным. Умение ходить, разговаривать, взаимодействовать с социумом от малого к большому – для каждого умения отведено своё время. Сензитивным периодом выработки и развития социальных навыков является детство и подростковый возраст. Том пропустил оба.

Даже со всех сторон идеальный и прожженный Джерри был не таким уж идеальным в этом плане. Джерри был гениальным манипулятором и мог добиться своего от кого угодно, но в плане личных, искренних отношений он был таким же неопытным ребёнком. Он преследовал другие цели. В нём действительно было что-то от психопата, правильно Ян Бакюлар с первого взгляда поставил ему диагноз. А значит, и в нём, Томе, эта нездоровая и опасная сторона тоже есть.

Но и за это Том не винил Феликса. Он мог ослушаться и взбунтовать, как происходит у всех подростков, и сделал это. Никто не виноват в том, что тот единственный раз закончился трагедией. Нельзя перекладывать на родителей ответственность за все свои проблемы.

Феликс был больным, несчастным человеком – и самым лучшим отцом для мальчика Тома, который не знал, что может быть иначе.

Незадолго до свадьбы Том снова ездил в Морестель, на кладбище, где похоронен Феликс, и пригласил Оскара поехать с ним. Захотел разделить с ним этот личный момент, что не пришло на ум в первую поездку домой, дозрел. Оскар не подходил слишком близко к могиле, стоял, сунув руки в карманы, а Том стоял на могиле на коленях, протёр простенькое надгробие, прибрался на всеми забытом участке, потом сидел на голой земле и разговаривал с нагретым солнцем могильным камнем. Странно выглядели не слёзы на могиле, не скорбь и даже не воспоминания, а разговор как с живым и слова благодарности за настоящее, которого не было бы без прошлого.

Тогда ему позвонил Кристиан, и Тому стало очень неудобно, впервые думал не отвечать, потому что не хотел говорить, где он, но и лгать тоже не хотел. Кристиан был прекрасным отцом, Тому было стыдно за то, что он был не единственным; за то стыдно, что вопреки всему Феликс оставался важной его частью, оставался его отцом. Никогда он не говорил с Кристианом о своём отношении к Феликсу и не собирался говорить. Если бы его ребёнок (не мог себя представить в роли родителя, но всё же) сказал, что ещё кого-то, тем более умершего человека, с которым невозможно соперничать, считает отцом, Тому бы было неприятно, обидно, больно. Он не хотел, чтобы папа-Кристиан испытал нечто подобное.

В повествовании не было ни одного «я», данное местоимение встречалось исключительно в прямой речи. Том писал себя [Джерри] со стороны, таким образом, чтобы оставалось только гадать, что у него на уме. Фантазировал о мыслях Паскаля и о том, какими могли быть их с Яном разговоры, которых он не слышал.

Интересно было вновь видеть себя ребёнком, пусть сам всё это сочинял и излагал. Интересно и необычно было видеть Паскаля живым, оживлять его силой мысли на страницах книги. Том удивлялся тому, что не испытывал ужасающего, неисчерпаемого чувства вины за то, что своими руками лишил жизни Паскаля, этого хорошего, добрейшей души человека, и смерть его была напрасной, потому что ничего не изменила, не спасла. Возможно, когда дойдёт до того момента повествования, придёт и вина, и бесполезное сожаление, но сейчас Том писал как автор, бесстрастный, всезнающий человек, который находится над ситуацией, видит её будто бы сверху и не спешит раскрывать все карты, а не как тот, кто был главным героем описываемой фатальной истории.

Том сидел поперёк сиденья дивана, поставив перед собой ноутбук, и печатал, не замечая неудобства ссутуленной позы, которая казалась комфортной, и ничего вокруг. Телевизор не работал, ему лучше работалось в тишине, чтобы ничего не отвлекало.

«- Как ты относишься к тому, чтобы и эти выходные провести вместе?

- От таких предложений не отказываются, - юноша звонко посмеялся и тут же добавил: - Шучу. Конечно, я согласен, прошлые выходные мне очень понравились.

- Я рад, что ты согласился…

- Ещё бы чувством юмора мне не блистать, когда не нужно… - как бы сам себе сказал Джерри, не дав Юнгу договорить и переведя взгляд в окно. Хихикнул. – Ну вот опять!

А Паскалю это показалось таким до невозможности милым, что вновь охватило труднопреодолимое желание обнять его, прижать к груди – потому что лучик света! Но он удержал себя в руках и, только сдержанно, но искренне улыбнувшись, ответил:

- А мне нравится твой юмор, очень разряжает обстановку. Нельзя же всё время быть серьёзным? А сдерживать эмоции вредно, это я тебе как психолог говорю.

Джерри откликнулся улыбкой, подсел чуточку, всего на полтора сантиметра ближе, но и это было очень показательно…».

Найдя Тома в гостиной, Оскар сел позади него и заглянул через плечо в экран ноутбука:

- Что пишешь?

- Ничего, - Том мельком обернулся к нему и поспешил прикрыть крышку ноутбука.

- Ты что-то писал.

Том хотел повторить, что ничего не писал, но это было бы глупо, Оскар своими глазами всё видел.

- Это личное, - ответил он, вновь, нормально, обернувшись к Оскару.

- Личное? Очень интересно. Покажи, - сказал Шулейман и, опередив реакцию Тома, забрал ноутбук и поставил его себе на колени.

- Оскар! Отдай! Это моё! – вскрикнул Том и попытался отнять свой компьютер.

- Тем интереснее, - ответил Оскар, не дав ему забрать ноутбук, и пытливо сощурился. – Что там такое, что ты так нервничаешь?

- Это личное, - повторил Том, сев на пятки и положив ладони на колени. – Мой дневник.

Кажется, глупость сказал. Но не придумал ничего другого личного, что можно писать и не хотеть, чтобы это прочли. Был шанс, что уважение к настолько личному пространству остановит Оскара. Его бы остановило, как бы ни было любопытно. Наверное.

- Дневник? – переспросил Шулейман. – С каких пор ты ведёшь дневник?

- Незадолго до свадьбы начал, - слегка качнув головой, без заминки, совершенно естественно солгал Том. – Я хотел лучше разобраться в себе, чтобы у нас всё было в порядке, и привык писать. Ведение дневника хорошо помогает упорядочить мысли.

Упс, кажется, переборщил, нужно было остановиться после первого предложения. Но поворачивать назад поздно. На секунду закусив в смятении губы, Том потянулся к ноутбуку и уже мягко попросил:

- Отдай, пожалуйста. Там нет ничего интересного, только мои мысли и констатация повседневных фактов.

- Не думаю, что там есть что-то, чего я не знаю, - сказал в ответ Оскар, но тем не менее вновь не отдал ноутбук, отвёл его в сторону от Тома.

- Вот видишь. Отдай, - продолжая милую тактику, вкрадчиво проговорил Том и снова потянулся к ноутбуку.

Но Шулейман снова отодвинул от него компьютер:

- Я всё-таки почитаю, - сказал и поднял крышку ноутбука.

- Оскар, нет! – Том вцепился в парня, обхватив обеими руками за плечи, поперёк груди. – Там не только описание настоящего, но и будущее, мои планы в отношении тебя.

- В таком случае я тем более хочу это прочесть.

- Нет, не хочешь. Там мои планы определённого толка, - заговорщическим тоном, многообещающе произнёс Том и куснул за мочку уха. – Ты испортишь себе сюрприз.

- Не люблю сюрпризы, - стойко отмахнулся Оскар и хотел начать читать, но Том схватился за ноутбук.

- Пожалуйста, не читай.

- Ты в курсе, что не переубеждаешь меня, а только больше разжигаешь интерес? – взглянув на Тома, поинтересовался Шулейман.

- В курсе. Но я прошу тебя. В конце концов – это мой ноутбук, не трогай его.

- Ага, - только и сказал Оскар и перевёл взгляд к экрану.

Просмотрев первые попавшиеся строки, он нахмурился, потому что написанное мало походило на дневник, по крайней мере, дневник, в котором описывается настоящее время.

- Я не понял, ты пишешь от имени Джерри? – произнёс Шулейман и посмотрел на Тома.

- Да, пишу, - поняв, что его припёрли к стенке, ответил Том и, увидев, что Оскар вопросительно поднял брови, вздохнул и сознался: - Это не мой дневник. Я пишу свою историю, историю моего расстройства.

Шулейман ещё раз посмотрел в экран и, повернувшись обратно к Тому, произнёс:

- У меня один вопрос: на кой чёрт ты пиздишь?

Резануло, немного покоробило. Вспомнилось, как в ответ на какую-то его речь, когда Том ещё был нежным и ранимым, Оскар сказал одно ёмкое слово «пиздишь».

Том неровно пожал плечами и повинно опустил глаза. У него не было ответа. Оно само получалось. Слишком привык лгать, привык к необходимости что-то утаивать. Не удовлетворившись таким ответом, Шулейман поднял лицо Тома за подбородок, заставляя посмотреть в глаза.

- Не надо меня пытать, - сказал Том и отодвинул от себя руку Оскара. – Мне нечего сказать. Но я признаю свою неправоту и я стараюсь.

- В чём ты не прав? – для закрепления результата спросил Оскар.

- В том, что солгал, - вздохнув, ответил Том. – С тобой я должен быть честным. Но я всё равно не хочу, чтобы ты читал, - добавил и потянулся забрать ноутбук.

- Шутишь? – усмехнулся Шулейман. – Я не могу упустить возможность от первого лица узнать, что было в голове у Джерри.

Предприняв ещё одну не увенчавшуюся успехом попытку вернуть себе ноутбук, Том шустро влез меду спинкой дивана и Оскаром, обвил парня руками и ногами.

- Оскар!

- Ты проиграл, смирись. Я всё равно прочитаю, можешь не напрягаться, - фыркнул Шулейман и прокрутил бегунок к первой странице текстового файла.

- Не читай! Художники не показывают незаконченные работы! – выпалил Том.

- Ты не художник, а это не картина, - резонно отбил его слова Оскар.

- Я фотограф, почти художник. А это книга – тоже творчество.

- Это мемуары, - оглянувшись к Тому, заметил Шулейман и повернулся обратно к экрану ноутбука.

- Оскар!.. - протянул Том и не придумал ничего лучше, чем укусить за лопатку.

- Ай! – Оскар дёрнул плечом и вновь обернулся к нему. – Зараза кусачая, вот что мне с тобой делать?

- Не доводить, - совсем не раздражённо ответил Том.

- Это ты меня доводишь, причём весьма активно.

Оскар повернулся корпусом, хотел показательно, как котёнка, вытащить Тома за шкирку, но тот вцепился клещом, и ничего не получилось – и не очень-то активно Оскар старался. Плюнув на это дело, он вернулся к ноутбуку и, прежде чем продолжить чтение, сказал:

- Подвинь-ка ногу, твоя ступня находится в опасной близости от моих гениталий.

- Сюда? – изобразив непонимание, лукаво спросил в ответ Том, подвинув ногу выше, аккуратно упёр пятку Оскару между ног.

- Хочешь устроить мне стимуляцию ногами? – посмеялся Шулейман. – Из такого положения у тебя вряд ли что-то получится, йог недоделанный.

- Почему недоделанный? Я очень гибкий, - возразил Том.

- Я в курсе.

- Тогда почему сказал?

- Потому что я так думаю.

На пойманной игривой волне Том захотел продемонстрировать свои способности, поставил босые ступни Оскару на колени и медленно, протягивая по джинсам, повёл в направлении паха. Но неподготовленные мышцы подвели: свело судорогой правое бедро. Чтобы не вскрикнуть, Том инстинктивно заткнул себе рот – снова впился зубами Оскару в лопатку.

- Да ты издеваешься?! – дёрнувшись, возмутился Оскар.

Том разжал зубы и уткнулся лицом ему в правую лопатку, замычал сквозь зубы, потому что боль не отпускала сведённые мышцы, а он не видел причин сдерживать эмоции.

- Ты решил не только доставить удовольствие, но и получать его? – поинтересовался Шулейман, обернувшись к нему. – Чего стонешь?

- Ногу свело, - сдавленно пожаловался Том.

- Где?

- Правое бедро.

Вывернув руку, Оскар вдавил пальцы в бедро Тома, массируя отвердевшие от спазма мышцы. Том вскрикнул, потому что в первые мгновения воздействия боль усилилась.

- Ай! Ой!..

Но после боль начала стремительно отступать, и восклицания Тома сменились приязненными стонами. Он прижался щекой к спине Оскара и наслаждался.

- И почему я не уложил тебя в постель раньше? – как бы сам себе произнёс Шулейман. – Твоя экспрессия вне всяких похвал.

Оскорбившись данным справедливым замечанием, Том поднял голову и ударил Оскара ладонью по многострадальной лопатке.

- Ты знаешь, почему не сделал этого, - сказал он.

- Уверен, у меня получилось бы тебя приручить и приучить, если бы постарался, - обернувшись к Тому, проговорил Шулейман с беззвучной, обнажающей клыки усмешкой на губах. - Но я был глупый, не замечал, что под боком такое сокровище.

Том запутался, что он чувствует больше и что должен чувствовать: злость от того, что Оскар так самоуверенно, без оглядки на известные обстоятельства утверждает, что сумел бы его тогда приручить; или растроганность тем, что Оскар так прямо и открыто назвал его сокровищем. Поморщился через улыбку. Было ещё третье чувство: неприятное грязноватое ощущение собственной дешевизны и сопутствующая ему обида за то, что Оскар привязывает его ценность к его поведению в постели. Но об этом Том подумал после, когда эмоции сошли.

- У тебя бы не получилось, - качнув головой, сказал в ответ Том. – Или тебе пришлось бы постоянно кормить меня теми таблетками или насиловать.

- Будь у меня машина времени, я бы доказал тебе, что прав, но её ещё не изобрели, - без капли сомнения ответил ему Шулейман.

- Ты излишне самоуверен, - подметил Том очевидное.

- Моя самоуверенность называется адекватной самооценкой, - Оскар вновь обернулся к нему, приблизился своё лицо к его лицу и добавил с соблазнительной, безупречно самонадеянной ухмылкой наглеца: - Сомневаешься?

- Я уверен, - также без сомнений, спокойно ответил Том. – У меня были глубинные проблемы с психикой. Ты помнишь, как последним летом перед объединением я расплакался от простого поцелуя?

- Я и не говорю, что это было бы просто – это было бы очень сложно и долго. Но я бы смог.

Том только покачал головой: с Оскаром невозможно спорить, это давно уже аксиома.

- Вот и не спорь, - истолковав верно его реакцию, сказал Шулейман, - и вообще закрой рот, не мешай читать.

Не простив помыкательства, Том снова ударил Оскара по спине.

- Имей в виду, рано или поздно я могу ударить в ответ, - предупредил Шулейман.

- Не ударишь, - Том вновь обнял его, прижался щекой к лопатке, потом поставил подбородок на плечо. – Меня нельзя бить.

- Тебя раньше

Том предпочёл не отвечать, не развязывать новый спор и потянулся к ноутбуку, от которого Оскар благополучно отвлёкся. Том так думал. Но Шулейман хлопнул его по руке:

- Куда руки тянешь?

- Оскар, зачем тебе это читать? – снова, с оттенком отчаяния спросил Том.

- Потому что хочу. И мы оба знаем, что я прочту.

Том мог бы вскочить, схватить ноутбук и убежать, спрятать его где-нибудь – бегает он быстро, каждый закуток квартиры знает, - но не из того положения, в котором сидел. Резко не получится, а сила не на его стороне, в лучшем случае они разобьют компьютер, а этого Тому не хотелось. За техническими новинками он не следил, не видел смысла обновлять девайсы по мере того, как выходят новые модели, и любил этот свой ноутбук – первое, что купил на деньги, которые заработал сам, в качестве фотографа.

Прочтя три страницы, Шулейман утомился художественным текстом, в котором не нашёл ничего увлекательного для себя, и прокрутил бегунок к последней странице. Просмотрел текст от конца к началу, ища кое-что конкретное. Не найдя так интересующий его момент, Оскар вбил своё имя в поиск по тексту и, увидев, что совпадений нет, нахмурился и произнёс:

- Не понял, а я где? Или ты меня как-то не по имени обозвал? – он обернулся к Тому.

Том улыбнулся:

- До тебя ещё далеко. Здесь описываются мои пятнадцать лет и немного более раннего прошлого.

- Твои? – не поняв, переспросил Оскар.

- Джерри, - конкретизировал Том, вспомнив, что Оскар путается, когда он говорит «я», рассказывая о том, что было с отдельным Джерри.

- Так и говори, - раздражённо фыркнул Шулейман, ещё раз посмотрел в экран ноутбука и переставил компьютер на стол. – Ладно, потом почитаю. Скажешь, когда дойдёшь до нашего с тобой знакомства. Я хочу узнать, каким ты видел меня, что думал.

- Зачем? Я тебе о тебе и так могу рассказать. Я был от тебя в ужасе, - сказал Том и, улыбнувшись, добавил: - Но не в таком сильном, как от всех остальных.

- Не в таком? А вот это обидно, - усмехнулся Оскар.

- Может, и в более сильном, - ответил Том, снова, только губами улыбнувшись, и подпёр кулаком щёку. – Я до сих пор не определился. Наверное, я не успевал испугаться, потому что с первых минут находился в состоянии шока, ты постоянно вводил меня в ступор своими словами и поведением. Ты подходил близко, вторгался на мою территорию – садился на мою кровать, хватал. У меня не было возможности не привыкнуть к тебе быстро, в противном случае у меня бы от ужаса остановилось сердце. Ты вёл себя кошмарно и совершенно непрофессионально, но, пожалуй, именно благодаря этому я смог подпустить тебя к себе, ты не оставил мне выбора.

- Я никогда и не сомневался, что мои методы работают, - коротко посмеялся повернувшийся к нему Шулейман и также подпёр щёку кулаком.

Том пожал плечами, прикрыл глаза ресницами, погружаясь в то далёкое странное время, изменившее его жизнь. Продолжил рассказывать:

- Я доверял тебе и не боялся. Не совсем верно сказано. Но я мог сидеть с тобой на одной кровати и не быть в панике и не плакать. Знаешь, - Том смущённо улыбнулся самому себе, своей памяти и заправил волосы за ухо, - я часто украдкой разглядывал тебя, когда ты сидел в телефоне и не видел. Твои татуировки, телефон, рваные джинсы. Всё это казалось мне интересным и ярким, как картинка. Мне очень хотелось потрогать, но я бы никогда не решился это сделать.

- А ты спорил со мной! – весело и довольно воскликнул Оскар. – Ты и так доверял мне и готов был пойти на контакт, так что, задайся я такой целью, у меня бы стопроцентно получилось научить тебя не бояться секса. По крайней мере со мной.

Том хотел возразить, открыл рот, но вспомнил кое-что, что не позволило быть уверенным. Вспомнил, что чувствовал и как вёл себя, когда Оскар принудил его к сексу. Ему было страшно и не хотелось настолько, что тряслись поджилки, но он даже не заплакал, не молил не трогать его, когда Оскар пришёл за «долгом». Той же зимой в ситуации с Эванесом, когда Оскар сделал вид, что собирается отдать его, Тома, ему на поругание, Том просто лишился от ужаса чувств.

Возможно, Оскар действительно смог бы его приручить задолго до объединения. Потому что в его отношениях с Оскаром было кое-что до невозможности важное, чего в таком виде больше не было ни с кем – доверие, непонятная, подчас абсурдная уверенность, что он не причинит вреда; даже в машине с родным папой Том однажды запаниковал, а в машине Оскара жался к дверце и втягивал голову в плечи, но в целом сидел спокойно, поехал с ним, по сути, едва знакомым человеком, далеко, к нему домой, просто доверил ему свою жизнь. Это очень показательно.

Может быть, в таком случае его выздоровление случилось бы раньше, не потребовалось бы пройти тот сложный и кровавый путь, который прошёл. Посмотрев на Оскара, Том попытался представить, как это могло бы быть. Как Оскар неделями, месяцами приучал бы его к прикосновениям, постепенно увеличивая их интимность; как впервые целовал бы в губы, шею, плечо; как спустя год раздел бы в первый раз…

Сейчас было сложно достоверно представить, как бы реагировал, потому что в его голове слишком многое изменилось с тех пор. Но в одном печальном моменте Том был уверен: даже если бы смог отдаться Оскару по доброй воле, смог получать удовольствие, не было бы никаких гарантий, что в любой энный раз его не перемкнёт и не придётся остановиться.

- Возможно, ты прав, - почесав лоб, признал Том. – Я смог целоваться с тобой, мог спать в одной постели, ни с кем другим я и подумать о подобном не мог без истерики. Если бы кто-то другой заставил меня переспать, я бы, наверное, что-нибудь с собой сделал, а с тобой я чётко сознавал, что выдержу, что смогу это пережить. Но у тебя бы не хватило терпения возиться со мной, - заключил без претензии. – Зачем бы тебе тратить на меня столько времени и сил, если ты по щелчку пальцев мог получить любую и любого?

- Скорее всего, - не стал приукрашивать себя Шулейман. – Я никогда не стремился выбирать заведомо сложные пути. – Он выдержал выразительную секундную паузу и добавил: - Пока не влюбился в тебя.

Том дёрнул губами в новой смущённой, растроганной улыбке.

- Что ещё поведаешь? – поинтересовался Оскар, не дав ему полностью прожить свои ощущения от его слов и что-то сказать.

Том пожал плечами:

- Я могу долго-долго рассказывать. Но ты и так всё знаешь, по мне всё было видно.

- Я не знал, что ты на меня поглядывал, - не согласился Шулейман.

- Не поглядывал, а разглядывал, - важно поправил его Том.

- Признай уже, что я всегда вызывал у тебя интерес, и закроем вопрос, - ухмыльнулся Оскар, не сомневаясь в себе и своей правоте, как и всегда.

Склонив голову набок, Том спросил в ответ:

- Откажешься от желания почитать?

- Нет, - разбил Шулейман его надежду. – Уверен, из твоих мемуаров я узнаю много чего интересного. В первую очередь меня интересует та часть, где уже есть я, но потом, наверно, и всё остальное прочитаю.

Том вздохнул, прикрыв глаза, и попросил:

- Пожалуйста, не читай, не требуй у меня дать тебе прочесть и не лезь сам.

- Почему ты так против? Ты там планируешь записать какие-то секреты, которые мне ни в коем случае нельзя знать?

Том провёл зубами по нижней губе. Потому не хочет, что пишет для себя, так, как он видит, а нацеленный на читателя текст в любом случае будет другим, будешь задумываться: «А как он отреагирует на этот момент, а на этот?». Неважно, что Оскар и так всё знает, что не осудит – а вот некорректно прокомментировать или посмеяться может. Том всё равно будет излагать свои воспоминания с оглядкой на то, что Оскар их прочтёт, неосознанно будет стараться написать красивее. Вдобавок в его истории были моменты, до которых ещё очень и очень далеко, но которые рано или поздно будут описаны, если не бросит это дело, что вряд ли. Оскару лучше не знать, что он к нему ничего не чувствовал долгое первое время их отношений, и любил саму мысль «любить Оскара», по крайней мере, считал так; что подставлял на место Оскара других и приходил к заключению, что ничего не изменилось бы.

Вздохнув, Том потёр ладонью глаза и сказал как есть:

- Я не хочу, чтобы ты читал, потому что, зная, что ты увидишь этот текст, я буду стараться писать лучше, не разочаровать и произвести на тебя хорошее впечатление.

- Не парься. Я многого от тебя не жду, так что ты меня никак не разочаруешь.

Том вопросительно вздёрнул бровь. Не определился, как реагировать на заявление Оскара: то ли успокоил он, то ли принизил.

- Я не понял: ты меня успокаиваешь или оскорбляешь? – спросил он.

- Успокаиваю, - кивнул Шулейман. – Успокоился?

- Думаешь, это так работает?

- Шанс есть всегда, - Оскар пожал плечами и добавил: - Думаю, что буду успокаивать тебя ровно столько, сколько буду жить.

- Думаешь, мы будем вместе так долго? – не подумав, спросил в ответ Том и в прямом смысле этого слова прикусил язык – прикусил кончик языка.

Зажмурившись, он мотнул головой:

- Я не это хотел сказать.

Оскар, до этого несколько секунд внимательно смотревший на него, махнул рукой:

- Да ладно, в этом смысле я тоже не жду от тебя многого.

- Оскар, я не это хотел сказать, - качая головой, повторил Том. – Я… - затянул звук и паузу после него, потому что нечего было сказать, не знал, как объясниться. Кивнул. – Хорошо, читай. Но предупреждаю – там будут моменты, которые могут тебе не понравиться. Не принимай близко к сердцу, всё то, что я напишу, уже в прошлом.

Признался во второй причине, почему не хочет, чтобы Оскар читал его мемуары. Почему-то так постоянно происходило: получалось быть откровенным только после того, как провиниться, в качестве искупления.

- Во-первых, я не обидчивый, - сказал Шулейман. – Во-вторых, я и не собирался оценивать твои мемуары. В-третьих, ты меня заинтриговал.

Он выдержал паузу, перебрал пальцами по колену и спросил:

- Ты для себя пишешь или собираешься издаваться?

Том пожал плечами:

- Я не знаю. Пока только для себя. Не знаю, зачем делаю это, но я испытываю потребность написать.

Помолчав немного, он поднялся с дивана. Оскар остановил его:

- Ты куда?

- Сейчас вернусь.

Том не только писал, но и сделал несколько зарисовок отдельных моментов своей истории, всего на данный момент около десяти, точно не считал. Его любимым был рисунок, где он (Джерри) сидит на подоконнике в приютском коридоре и смотрит в окно в ожидании Паскаля, которого выбрал в качестве избавителя от оков муниципальных стен. Было в нём что-то такое подспудно сильное, глубокое.

Собрав сложенные в его бывшей спальне рисунки, сделанные простым карандашом и чёрной ручкой, Том вернулся к Оскару.

- Я сделал несколько зарисовок. Хочешь посмотреть? – предложил не очень уверенно и протянул худую неровную стопку листов.

- Давай.

Шулейман забрал рисунки, разложил перед собой на журнальном столике. Просмотрев семь из десяти, он поднял взгляд к Тому и впечатлённо произнёс:

- Это здорово. У тебя реально талант рисовать людей. Ты меня знаешь, я хвалю редко.

Том только пожал плечами. Не скромничал, но не считал, что у него есть какой-то особенный художественный талант. Он умел рисовать и людей изображал действительно лучше всего, но так многие могут, это не исключительная способность.

- Собираешься включить их в книгу, если опубликуешь её? – поинтересовался Шулейман.

- Вряд ли, - Том сел рядом с ним. – Не хочу, чтобы было понятно, что я рассказываю про себя.

- А так, думаешь, никто тебя не узнает?

- Я могу заменить имена на другие, - вновь пожал плечами Том. – Для меня это не имеет большого значения.

- Если ты назовёшь себя и Джерри как-то иначе, то потеряется ключевой момент истории твоего расстройства, - резонно заметил Оскар.

- Ты прав, - согласился Том. Подумал и сказал: - Но и с оригинальными именами могут не узнать. Про меня знаменитую модель через пару лет все забудут. В качестве фотографа я известен в довольно узких кругах, а со мной твоим мужем едва ли кто-то свяжет такую историю.

- В твоих словах есть логика, - в свою очередь также согласился Шулейман.

Пока Оскар досматривал и пересматривал рисунки, а потом забыл про своё слово и вернулся к чтению, Том придвинулся к нему ближе, поставил подбородок на плечо и тоже заглянул в экран.

- Ути боже мой! – со смехом воскликнул Шулейман, найдя главу, где Том описывал себя пятилетним мальчиком. – Какая милота! Не люблю детей, но на этого мальчика я бы посмотрел, - добавил он с улыбкой-усмешкой и повернул к Тому голову, почти касаясь носом его виска.

- Надеюсь, не в том смысле, в котором на меня посмотрели спустя девять лет после описываемых здесь событий?

- Нет, - с ухмылкой ответил Оскар и, обняв Тома рукой за талию, притянул к себе, прижал. – Я бы дождался твоих восемнадцати лет. Или хотя бы шестнадцати.

- Шестнадцати? – Том вопросительно выгнул бровь. – У тебя же принцип: с несовершеннолетними не спать?

- Если бы мы были знакомы с детства, не факт, что я выдержал бы до твоего совершеннолетия. Я помню, как жёстко хотел тебя, когда ещё не мог получить.

Том подложил под подбородок ладонь и склонил голову набок, зажмурил один глаз.

- Напился бы и начал злостно приставать ко мне маленькому, как это было в реальности?

- Пришёл бы к тебе с дымящимися штанами, завалил на кровать, и ты бы не сказал мне «нет», - ответил Оскар с той же блуждающей, наглой и искушающей ухмылкой. – Более того, ты бы сам меня просил тебя взять, потому что, если бы ты рос рядом со мной, сексуальная сфера не была бы для тебя тёмным и страшным лесом.

- Тебе нужно вести тренинги по непробиваемой самоуверенности, - сказал Том, не став доказывать, что скорее бы шугался Оскара, расти они вместе, потому что это сейчас он терпим, а в более юные годы был совершенно невыносим, и сам Оскар прямо заявлял, что жизнь Тома рядом с ним не была бы сказкой. Равными они бы не были ни в какой вселенной.

- Правильно делаешь, что не споришь.

- А мне есть смысл что-то говорить? – подняв голову, скорее риторически спросил Том и посмотрел на Оскара.

- И снова правильно.

- Ого, ты похвалил меня целых три раза.

- Ты определённо плохо на меня влияешь, - усмехнулся Шулейман и затем кивнул на текст на экране. – Есть ещё что-нибудь про твоё детство?

Том качнул головой:

- Пока ничего. Есть только эпизод из младенчества, но тебе вряд ли будет интересно, потому что это исключительно моя фантазия о том, как могло происходить в реальности.

Через некоторое время он снова поставил подбородок на плечо Оскара, прильнул к нему и, чуть улыбнувшись, поделился мыслями:

- Жаль, что если когда-нибудь по моей истории снимут фильм, я буду не в том возрасте, чтобы сыграть самого себя, я уже не могу играть себя в детском возрасте. Это было бы интересно.

- Скажи, что хочешь, и его начнут снимать уже в этом году.

- Есть что-нибудь, что я скажу: «Хочу», а ты не исполнишь? – с улыбкой спросил Том.

- Есть. Я не пущу тебя участвовать в экспедиции на Марс. Могу только выкупить место, побудешь в списке, но никуда не полетишь. Хотя тебя бы и так не взяли по состоянию здоровья.

- Я здоров, - напомнил Том, понимая, на что намекает Оскар.

- У тебя был диагноз, этого достаточно, я подниму соответствующие документы.

- А если ты полетишь со мной? – с мягкой улыбкой предложил Том.

- Мне и на Земле хорошо.

- А я думаю, на Марсе классно. Должно быть удивительно находиться за пределами нашей планеты, в открытом космосе… - мечтательно произнёс Том.

- Ты помнишь – никаких полётов, - повторил Шулейман. - А будешь вредничать и своевольничать, оформлю тебе недееспособность, и без моего разрешения не сможешь ты вообще никуда выехать.

«Если я захочу уйти, ты всё равно меня не удержишь», - хотел сказать в ответ Том.

Но не сказал. Понимал – не всегда, - где проходит та грань, за которую переходить нельзя, за которой боль и обида, что ни в коем случае не хотел причинять. Ни за что на свете не хотел уйти, не хотел бросить вызов, просто справедливо заметил про себя, что если, то ничего его не остановит, ни запреты, ни реальные стены. Вместо неприятных слов он потёрся щекой об плечо Оскара и вдруг оживился:

- Нужно купить телескоп!

- Зачем? – весьма скептически вопросил Шулейман.

- Чтобы смотреть на звёзды и другие небесные тела, - Том указал вверх и посмотрел в потолок, будто мог увидеть через него небо.

Поднялся с дивана, но Оскар поймал его за запястье и усадил обратно. Том мгновенно разгорелся для игры. Подскочил и перемахнул через спинку дивана, удачно приземлившись на ноги. Отбежал немного и развернулся к Оскару, смотрел на него ожидающе горящим взглядом.

- Хочешь поиграть в догонялки? – поинтересовался Шулейман, вальяжно повернувшись к Тому и не спеша двигаться с места.

- Не откажусь, - игриво ответил Том. - Мне понравилось в прошлый раз.

- А мне не очень.

- Ну и ладно, - вздёрнув подбородок, деланно гордо сказал в ответ Том, круто развернулся, взмахнув волосами, и пошёл к дверям. Обернулся на пороге и подмигнул. – Пойду, погуглю, как записаться на полёт на Луну, раз на Марс нельзя. Он улетел, но обещал вернуться.

Процитировав знаменитую детскую книгу, Том театрально поклонился и выскользнул за дверь. Но быстро вернулся, потому что сейчас ему не хотелось сидеть одному, да и ноутбук остался у Оскара. Сев на диван, Том зажал ладони между бёдрами и внимательно, в ожидании посмотрел на Оскара – то ли ждал его комментария, то ли просто ждал его слов, его действий.

- Быстро ты вернулся, - заметил Шулейман.

Том не ответил. Вместо этого лёг, подогнув ноги, и положил голову Оскару на колени. Шулейман не уследил за собой, его рука совершенно автоматично оказалась на голове Тома, пальцы зарылись в волосы, начали перебирать пряди. А Том тихо дышал и в который раз чувствовал и сознавал, что у него нет никого ближе и роднее Оскара. Эта привычка и необходимость сильнее всего в нём, сильнее разума, логики, страха, изменчивых порывов и даже желания воли.

Глава 21

Слёзы на глазах, чувства на замок,

Вечно юн и вечно одинок,

Самый лучший друг взрослых и детей

Маленький мышонок в темноте.

Винтаж, Микки©

- Оскар, а ты умеешь играть в видеоигры?

- Раньше играл, - ответил Шулейман и, поставив локоть на спинку стула, повернулся к пришедшему к нему Тому. – А что?

- Поиграешь со мной? – вытащив из-за спины беспроводной игривой джойстик, робко попросил Том, что выглядело невероятно мило. – Я приставку нашёл.

Не сводя с него взгляда, Шулейман тихо усмехнулся – и просьбе Тома, и тому, с каким видом он её излагал, и спросил:

- Где ты её откопал?

- В кладовке. Я иногда заглядываю туда, когда просто прохожу мимо, или в поисках чего-нибудь интересного.

В кладовках, которых в квартире Оскара была не одна штука, действительно можно было найти много интересного. Туда сгружались вещи редкого пользования вроде праздничных украшений и всё, что не попадало в разряд «больше не нужно», но перестало быть востребованным. В разряд «больше не пользуюсь» попали и игровые приставки, которые некогда составляли часть досуга Оскара, в том числе последняя купленная.

- Я её лет пять не видел, - произнёс Оскар, который вообще забыл, что у него где-то есть игровые консоли, поскольку видеоигры давно вышли из круга его интересов.

- Поиграем? – вкрадчиво повторил вопрос Том.

- У тебя всё никак детство в известном месте не успокоится? В детстве не наигрался?

- Я никогда не играл в видеоигры, - просто поделился Том.

Не видел ничего слишком необычного в отсутствии геймерского опыта в своей жизни (в сравнении со всем остальным). Но Оскара его признание удивило:

- Ты серьёзно? – не поверил он, ему сложно было представить такое. – Все дети играют, а в нашем детстве консоли были на пике популярности.

Том чуть пожал плечами:

- У меня не было приставки. Я хотел, но Феликс не купил её. Они были слишком дорогими для нас, или тот Том, его сын, не играл, поэтому он не хотел, чтобы это делал я. На самом деле, я не знаю причины. Своего компьютера у меня тоже не было, только у Феликса был ноутбук, но он не давал его мне, а я и не просил, я не знал, что посредством него можно как-то развлечься.

- Полный мрак, - выразительно заключил Шулейман.

- Из всего тебя поражает именно это? – усмехнулся Том и взглянул на него.

- Меня поражает то, что твоё печальное детство ещё способно меня удивить. Не могу поверить, что ты в жизни не играл ни в какие электронные игрушки. Мобильного телефона, я так понимаю, у тебя тоже не было?

- Не было, - вновь пожал плечами Том. – Он не был мне нужен, я же никуда не выходил без Феликса, только по нашей улице мог гулять и обратно. А насчёт игрушек… Я любил смотреть фильмы, в которых были моменты, показывающие, как друзья играют в приставку перед телевизором, соревнуются и веселятся. Это заменяло мне приставку, когда я понял, что её у меня не будет. Да и друзей у меня не было, с которыми я мог поиграть, не думаю, что это было бы так весело.

- Чем ты вообще занимался целыми днями? – в недоумении спросил Шулейман.

Том рассказывал ему отдельные моменты своей жизни с Феликсом и в целом Оскар представлял, в какой форме проходило его детство. Но никогда не задумывался над деталями, над тем, что это была целая жизнь, проходившая с рождения до четырнадцати лет в особенных условиях, в которых не было многого, что является нормой для всех.

- Смотрел телевизор, играл сам с собой или с Феликсом, - буднично начал перечислять Том. – По мере взросления я всё больше выбирал первый вариант. Бегать мне было нельзя, но когда я был совсем маленьким, то играл в прятки…

- С папой-психом? – перебив его, уточнил Оскар.

Том не обиделся на оскорбительное, но всё же справедливое высказывание и ответил:

- Нет, сам с собой. – Том прикусил губу и, чуть улыбнувшись, добавил: - С Джерри. Он был моим воображаемым другом.

Шулейман красноречиво закатил глаза, покачал головой и подтолкнул Тома к продолжению рассказа:

- Ещё как развлекался?

- Смотрел в окно, это было одним из моих любимых занятий. Я наблюдал за другими детьми на улице, за соседями. Наш дом стоял в конце улицы, за ним располагалась автобусная остановка, и все, кто не ездил на машине, должны были проходить мимо нас, чтобы, например, поехать в школу. Я наблюдал, как школьники возвращаются и расходятся по домам, знал всех с нашей улицы и с соседних, только не знал, по каким адресам живут дети с соседних улиц, потому что не мог видеть, куда они заходят, когда скрываются за поворотом. Часто я специально просыпался пораньше, чтобы проводить их в школу. А летом можно было открыть окно и слушать, о чём говорят прохожие, это было моим любимым временем, - Том улыбнулся своим воспоминаниям, пропитанным лёгким тёплым ветерком, запахами цветущих растений и счастливым чувством от того, что почти причастен ко всем тем людям на улице.

Понимал, что всё это ненормально, неправильно, но не так ясно и остро, как другие. Потому что иначе не жил, для него это была единственная прожитая норма. Человек может привыкнуть и считать нормой что угодно, если не знает альтернатив и не может сравнить.

- Да ты реально почти Маугли, - высказался Оскар, - с той лишь разницей, что умел ходить на двух ногах, разговаривать и есть за столом при помощи вилки и ножа. Хотя последнее не точно, ты всё время стремился утащить еду в какую-нибудь нору. Неудивительно, что ты царапаешься и кусаешься.

- Я царапаюсь и кусаюсь только в одной ситуации, - поправил его Том, выразительно намекая на секс.

- Не надо тут заливать! – весело и пренебрежительно воскликнул Шулейман. – Ты впервые укусил меня, когда трёх слов внятно связать не мог, не то что заняться сексом.

Том не совсем понял, о каком случае он говорит, но уверенно ответил:

- Ты меня спровоцировал.

- Ты мог отмахнуться от меня, ударить, но нет, почему-то ты впился в мою руку ногтями, а потом зубами, - парировал Шулейман.

Вспомнил. Оскар говорил о том случае, когда пришёл в его спальню злой, потому что Том ослушался, схватил за волосы, ударил по лицу за укус и всё-таки вытащил из комнаты, в гостиную к Эванесу. Неприятное воспоминание, тёмное, безысходное и болезненное. Сейчас сложно было поверить, что тот жёсткий, местами жестокий несдержанный человек, и тот, с кем сейчас Том живёт, кого любит, с кем делит постель, это один и тот же человек. Как будто два разных. Том не связывал причинённую боль с настоящим Оскаром, потому что давно простил. Но он помнил – сейчас вспомнил – и понимал, что все те некрасивые поступки принадлежат Оскару, человеку, с которым связал жизнь, с которым жизнь связала необъяснимым образом, а не кому-то другому, ныне не существующему.

Том свёл брови и сказал в ответ:

- Мне было страшно и больно, и я боялся ударить.

Оскар уловил перемену его настроения и похлопал себя по бёдрам:

- Иди сюда.

Несколько секунд Том колебался между желанием [надобностью] показать характер и готовностью послушаться и, выбрав второе, подошёл, сел Оскару на колени и обхватил его одной рукой за шею.

- Не скажешь, что я виноват и не должен был так поступать? – поинтересовался Шулейман через паузу, в которую Том ничего не сказал.

- Не в этот раз, - качнул головой Том и лукаво улыбнулся губами. – Я хочу поиграть с тобой.

- Иди ты! – преувеличенно возмутился Оскар и спихнул его с колен, но не слишком резко и сильно, так, чтобы Том не упал, а смог встать на ноги.

Том встал, прошёл пару шагов по инерции и обернулся к нему.

- Ладно, давай поиграем, - сказал Шулейман, хлопнув себя по коленям, и поднялся со стула. Поинтересовался: - Ты готов проигрывать, или мне поддаваться?

- Не надо поддаваться. Я хочу честно поиграть, посмотреть, как это.

- Окей.

Они прошли в гостиную, куда Том уже перенёс все части приставки, и Шулейман спросил:

- Во что хочешь поиграть?

- Не знаю. Я не разбираюсь в играх, выбери ты.

Выбор игр у Оскара был не слишком велик, так как он не понимал прелести большинства жанров, в самые распространённые стрелялки и бродилки не играл, они ему не были интересны, а любил порубиться исключительно в гонки и иногда выбирал квесты. Включив одну из гонок, Шулейман забрал второй джойстик и пошёл к дивану, в то время как Том сел перед телевизором, скрестив ноги по-турецки.

- Джойстик до дивана добивает, - подсказал Шулейман.

- В фильмах, которые я смотрел, показывали, как дети и подростки играли, сидя на полу, - обернувшись к нему, произнёс в ответ Том. – Я хочу так же.

Оскар вновь закатил глаза, но, пробурчав: «Чёрт с тобой, один раунд можно провести так», пересел с дивана на пол. С очаровательной сияющей улыбкой предвкушения Том подлез поближе к нему.

- Объяснишь мне правила?

Шулейман объяснил необходимый минимум правил, показал, куда нажимать, чтобы выполнить то или иное действие, и запустил игру. Том затормозил сразу на старте, не понял, что машина не поедет сама. Неудивительно, что он не смог догнать Оскара, который виртуозно гонял как в жизни, так и в игре, зад его машины, дразня, маячил где-то далеко впереди.

Впрочем, второй раунд Том тоже проиграл и далее проигрывал. Игра требует определённой мелкой моторики, которая тоже легко развивается в детстве, механических движений, а он впервые держал джойстик в руках и учился на ходу. Но Том не расстраивался, ему была важна не столько победа, сколько сам процесс игры, соревновательный момент, полный весёлого адреналина.

Они так и остались на полу. Оскар, которого в жизни не посещала, просто не посещала мысль сидеть на полу, поскольку не привык он к такому по уровню воспитания, отметил, что играть так тоже удобно. Войдя в раж, Том отклонялся из стороны в сторону, вторя поворотам автомобиля на экране, взвизгивал, вскрикивал от эмоций, как настоящий ребёнок, которому впервые дали поиграть в качественную захватывающую игрушку.

Спустя час игры, пролетевший незаметно, Шулейман всё-таки поддался так, чтобы это не было заметно. Сдал перед самым финишем, и Том, с которым они шли практически вровень, первым пересёк черту и увидел на экране надпись: «Победитель!».

- Я победил! – ещё не совсем веря, воскликнул Том. – Победил!

Подскочил на ноги и, победно вскинув руки вверх, начал попрыгивать на месте, повторяя: «Я победил! Победил! Победил!». Оскар смотрел на него, улыбаясь набок, и думал, что иногда проигрыш того стоит, особенно для тебя он не принципиален. Том и до этого был счастлив, а сейчас, вкусив сладкий вкус победы, светился радостью настолько, что от него можно было зажигать лампочки.

Сев обратно на пол, Том снова вскинул руки над головой и завалился на спину:

- Я победил!

Отодвинувшись назад, Оскар прислонился спиной к дивану и, поставив локоть на сиденье, подпёр кулаком щёку, с полуулыбкой наблюдая за ним. Просто произведение искусства! И правда, как мало нужно, чтобы сделать Тома счастливым. Ирония в том, что он, Оскар, может сделать для него всё, всё, что можно каким-либо образом купить, но этого не требуется, Том в равной степени радуется как впечатлениям от дорогостоящего люксового отдыха, так и совершенно бесплатным вещам вроде игры в приставку или прогулки по городу. Удобно, на самом деле, можно не тратиться и не напрягаться. Но Оскару был понятнее материальный мир, в котором всё продаётся и покупается, а бесплатная романтика являлась для него тёмным лесом, в который не возникало желания сунуться. Он с рождения жил в прагматичном мире, где не поют серенад.

- Как же легко тебя порадовать, - высказал свои мысли Шулейман. – Что же с тобой будет, если тебя отвести в парк аттракционов, вообще в обморок упадёшь?

Том перестал восклицать и смеяться и приподнялся на локтях, по внимательному и любопытному взгляду было видно, что услышанное его заинтересовало.

- Или ты был в парке? – добавил Оскар.

- В начале модельной карьеры у меня была съёмка в заброшенном парке аттракционов. Но это, наверное, не считается.

- Не считается, - подтвердил Шулейман.

- Значит, не был, - качнул головой Том и грустно улыбнулся. – Для меня детские площадки были несбыточной мечтой, Феликс запрещал мне на них играть и даже близко подходить. Помню, в Хельсинки, когда в первый раз поехал к семье, я вызвался выгулять собаку и набрёл на самые обычные качели. Я сел на них, начал раскачиваться всё выше и чувствовал себя настолько счастливым, что готов был расплакаться; чувствовал, будто сейчас взлечу.

- Жесть, - заключил Шулейман. – Не удивлюсь, если у тебя проявится ещё какое-нибудь расстройство, твоё детство идеальная почва для психопатий.

Том выгнул бровь:

- Тебе недостаточно одного расстройства в моём анамнезе?

- Более чем достаточно. Но я готов ко всему.

Том закатил глаза и покачал головой – сколько можно ездить по этой теме? – и снова посмотрел на Оскара.

- Так поедем в парк аттракционов? – вернувшись к первоначальному вопросу, поинтересовался тот и сразу добавил: - А лучше в Диснейленд. Насколько я знаю, все дети мечтают там побывать.

- Ты вправду отвезёшь меня в Диснейленд? – округлив глаза, выдохнул Том. Это было донельзя мило.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и ответил:

- Отвезу, если хочешь. Хочешь? – сощурился пытливо.

Том задумался, отведя взгляд в сторону и немного наклонив голову набок. Про сейчас не сомневался, но ему казалось необходимым вспомнить, что думал и чувствовал по этому поводу в детстве, когда самый сказочный парк развлечений в мире был ему недоступен, как и всё прочее, что происходит за пределами дома. Конечно, он хотел посетить Диснейленд, все дети об этом мечтают, правильно заметил Оскар. Но Феликс сказал «нет», и Том с первого раза понял и больше не просил.

- Однажды я увидел по телевизору рекламу Диснейленда, и мне показалось, что это самое чудесное место в мире. Я просил Феликса, чтобы мы туда съездили, но он ответил отказом и объяснил, почему мы не можем поехать. Больше я не просил и не говорил об этом и со временем забыл, что мечтал туда попасть. Даже когда был в Париже, не вспомнил, что там есть такое место.

Он и вправду забыл, на долгие годы забыл про ещё одну свою детскую мечту, которой запретили сбываться.

- Съездим, - утвердил Шулейман и спросил: - В который ты хочешь?

Том не знал, в каких городах находятся все Диснейленды, что есть в мире. В детстве у него не было возможности поинтересоваться, а потом забыл об их существовании. Подумав немного, он ответил:

- Наверное, в Парижский, он ближе всего.

Вытащив из кармана мобильник, Оскар погуглил и сказал:

- Поедем в Токийский. Пишут, что он самый красивый и «взрослый» из всех, то есть взрослым там тоже должно быть интересно.

У Тома глаза снова распахнулись шире и загорелись по-детски неверующим и радостным огнём.

- Правда?

- Да, - усмехнувшись, вновь подтвердил серьёзность своего предложения Шулейман.

- Ты поедешь туда со мной? – никак не мог поверить Том. – Тебе же не будет интересно в детском развлекательном парке.

- Думаю, поездка в Диснейленд это то, что я смогу вытерпеть. В крайнем случае буду пить.

Завизжав от радости, Том бросился Оскару на шею и свалил его на пол. Лёг на нём, облокотившись на грудь.

- У тебя очень острые локти, - выказал недовольство Шулейман и перевернул их.

Том не издал ни звука несогласия, лежал под ним с согнутыми и разведёнными коленями – эта открытая, принимающая поза уже вошла в привычку, и ничуть не тянуло закрыться. Несколько секунд смотрел в лицо, а потом прикрыл веки, пряча глаза за ресницами, и немного отвернул голову. Оскара снова дёрнуло неприятным ощущением, что Том убегает от него. Он терпеть не мог такие моменты, когда Том весел и говорлив, а потом вдруг замолкает, и проще расшибиться в лепёшку, чем понять, что происходит у него в голове.

Шулейман запустил пальцы Тому в волосы, сжал и потянул, поворачивая его голову обратно прямо, к себе. Том поддался, но глаза не открыл полностью, по-прежнему молчал и смотрел на него из-под опущенных ресниц, что Оскар различал по проблескам глаз. Дурацкий момент. Почему он замолчал и о чём молчит? О чём думает? Что чувствует? Даже самый опытный физиогномист не сумел бы дать ответы на эти вопросы, потому что по выражению лица Тома в подобные моменты нельзя было понять ничего, кроме того, что за ним кроется целый океан.

- Почему ты так неравнодушен к моим волосам? – первым заговорил Том.

- Понятия не имею, - пожав плечами, честно ответил Оскар и начал накручивать на пальцы непослушные завитки. – Пора постричься, - заметил он чуть позже. – Или ты решил отращивать гриву до пояса?

- Нет. Я и сам вижу, что пора, просто никак руки не доходят. Нелюбовь у меня с парикмахерскими, - сказал в ответ Том и улыбнулся, потому что это и так очевидно.

В последний раз стригся он полтора года назад, когда работал над своей серией фотографий «Двое» и готов был приступать к части с образом Тома. На данный момент волосы уже отрасли до плеч.

Приставка осталась включенной, горела яркой заставкой на широком экране телевизора, а парни перебрались на диван. Некоторое время молчали, Том сидел, смотрел на Оскара и наконец озвучил одну из блуждающих в голове мыслей:

- Знаешь, я пришёл к мысли, что, когда или если у меня начнут везде отрастать волосы, я, наверное, снова удалю всё. Я уже привык, что ничего нет. Что ты об этом думаешь, как лучше?

- Я думаю, что тебе в обязательном порядке необходимо удалить волосы на лице, потому что борода это точно не твоё. С остальным делай что хочешь.

- То есть если у меня будет борода, я перестану тебе нравиться? – улыбнувшись легко и лукаво, задал вопрос Том.

- Если у тебя будет борода, ты однажды проснёшься без неё.

Том хотел возмутиться тем, что Оскар за него решает, поспорить и дать понять, что он не может так делать, но передумал. Подпёр голову рукой, поставив локоть на спинку дивана, и спросил:

- А во всех остальных местах тебя не смущают волосы? Мне всегда казалось, что ты привык к ухоженным партнёрам.

- Когда мы с тобой впервые оказались в постели, у тебя всё было а-ля натюрель, как ты помнишь, меня это не оттолкнуло и не остановило, - ответил Шулейман и усмехнулся: - А, точно, ты же не помнишь.

- Я немного помню начало. Чуть-чуть, - возразил Том.

Снова хотел огрызнуться, потому что Оскар вспомнил тот неприятный случай в своей обычной неуважительной манере, но передумал. Помолчал немного, подумал и вместо этого улыбнулся и сказал:

- Здорово, что теперь мы оба можем посмеяться над тем эпизодом.

- Согласен, это гораздо лучше, чем когда ты при любом самом отдалённом упоминании секса кричал: «Я не хочу ничего об этом слышать!», - сказал в ответ Шулейман, перекривлял прошлые реакции Тома.

- Я не кричал, а просил тебя не говорить об этом, потому что мне неприятно, - поправил его Том, но не с обидой, а с лёгкой улыбкой.

- Вначале да, - согласился Оскар, - но потом, когда я тебя не слушал, начинал кричать.

- И кто в этом виноват?

- Ты, - без заминки и сомнения бессовестно ответил Шулейман.

Том ударил его ладонью по плечу, а Шулейман схватил его за запястье, дёрнул, уложив животом себе на колени, и умело, жгуче шлёпнул по попе. Том издал возглас от удивления и боли, а через пятёрку секунд замер, потому что Оскар не нанёс второй удар, что было ожидаемо, а начал весьма недвусмысленно мять его ягодицы. Или недвусмысленным это казалось только самому Тому, который не мог не реагировать на такие прикосновения. Он прислушивался к себе и к Оскару, но тот совсем ничего не говорил, с чувством жамкал его пятую точку, забрался рукой под футболку, раздражающе провёл по голой спине вверх, поднимая майку к подмышкам.

Том взбрыкнул, поднялся, одёрнул футболку и снова сел рядом с Оскаром на пятки. Подпёр голову рукой и устремил на него взгляд, не скрывая, что в целом не против, но не сейчас. Сейчас ему хотелось поговорить, хотя и не знал, о чём именно, в голове крутилось множество вопросов, привязанных к реальности и абстрактных, над которыми можно рассуждать часами. Хотел взаимодействия вне сексуальной физической близости.

- Оскар, а каково жить, зная, что у тебя больше денег, чем ты когда-либо сможешь потратить, и тебе никогда не надо о них беспокоиться? – озвучил Том один из вопросов, неважный, но ответ на него тоже было интересно узнать.

- Ты тоже можешь ответить на этот вопрос, - сказал в ответ Оскар.

Том улыбнулся губами с лёгким незлым укором и склонил голову набок.

- Оскар, что бы ты ни говорил, твоя деньги никогда не станут моими. И мне интересно – каково так жить с рождения? Я этого в любом случае никогда не узнаю.

- По поводу «каково так жить с рождения» мне нечего сказать, я по-другому не жил. Единственное, что могу сказать – это круто, лично мне всегда нравились мои неограниченные возможности. Можешь спросить у наших детей, когда они вырастут, может, они ответят более полно. У них же будешь ты, хотя бы по рассказам они будут знать, каково жить за чертой бедности.

Том на секунду замешкался, потому что хотел сказать сразу две вещи. Первое - что не жил за чертой бедности. Второе - что его пугают, напрягают размышления Оскара об их общих детях, тем более во множественном числе; напрягает столь отдалённая перспектива в его словах, что дети будут уже взрослыми, а они всё ещё будут вместе, без вариантов. В этом был его парадокс: хотел быть с Оскаром до конца, но боялся слова «навсегда» и всего, что за ним скрывается: безысходности отсутствия альтернативы, ответственности.

Решил озвучить только первую мысль, безобидную.

- Я не жил за чертой бедности.

- Для меня жил, - просто ответил Оскар.

- Мы уже женаты, а ты продолжаешь меня оскорблять, ты когда-нибудь перестанешь? – выразил Том свою обиду, в этот раз его задело, потому что Оскар был неправ, и было неприятно, что его детство называют нищим и убогим.

- Я тебя не оскорбляю.

- Ты думаешь, что нет, но на самом деле да.

- Окей, корректность не моя фишка, но ты всегда это знал. В чём претензия?

- В том, что ты можешь говорить что угодно по существу, про меня, но ты не можешь говорить плохо о том, чего не знаешь.

- Я не понял – ты защищаешь Феликса? – довольно пренебрежительно спросил Шулейман.

- Я защищаю своё детство и образ себя, - серьёзно ответил Том. – Я не хочу, чтобы ты думал, что моё детство было нищим, и убеждал в этом меня, потому что это не так. У меня было на бесконечность меньше денег, чем у твоей семьи, но я уже говорил тебе и повторю ещё раз – это не делает меня хуже тебя.

Оскар повернулся к нему корпусом, тоже поставил локоть на спинку дивана и подпёр кулаком висок.

- Если ты думаешь, что я извинюсь, то не дождёшься, - сказал он. – С точки зрения моего жизненного опыта твоё детство выглядит бедным, с твоей нет. Так что всё это полемика, продиктованная разницей нашего социального происхождения, а не повод для обиды.

Том две секунды смотрел на него и вдруг безо всякого наезда и вызова спросил:

- Почему ты так боишься извиниться?

- Что? – не поверив своим ушам, ярко усмехнулся Шулейман.

- Когда ты понимаешь, что поступил неправильно или плохо, то исправляешь ситуацию поведением, не делаешь так больше, но никогда не просишь прощения. Почему?

- Ты решил в качестве мести устроить мне сеанс мозгокопательства?

- Нет, просто интересно, почему тебе так трудно произнести эти слова.

- Мне не трудно и я не боюсь.

- Тогда почему не говоришь? Никогда.

Цокнув языком, Оскар выразительно вздохнул и ответил:

- Если я скажу, почему не извинялся перед тобой раньше, ты реально на меня обидишься.

- Обещаю, что не обижусь, - честно дал слово Том. – За прошлое не обижаются.

- Ладно, - кивнул Шулейман. – Я никогда не извинялся перед тобой, потому что считал, что ты не тот, перед кем стоит извиняться.

- А потом, когда ты влюбился в меня и бегал за мной, ты тоже считал меня недостойным? – высказал Том крайне умную мысль. - У тебя был когнитивный диссонанс, что я абы кто, а ты меня так сильно хочешь?

- Ты взрываешь мне мозг, - не поддавшись на провокацию, сказал Оскар.

Том тоже не отступил:

- Причина твоего поведения не в том, что ты сказал. Я догадываюсь, в чём.

- Оставь эту информацию при себе. Ладно? Мне в детстве хватило общения с психотерапевтом, это лютая фигня.

- Хорошо, - смягчившись, согласился Том.

Перевернулся, лёг спиной Оскару на колени, выгнулся, сладко разминая мышцы, и поднял руки, неторопливо и бессмысленно двигая кистями и перебирая пальцами в воздухе. Потом посмотрел на Оскара:

- Ты можешь рассказать мне всё, я никому не скажу, что ты умеешь чувствовать.

С его убийственного высказывания Шулейман рассмеялся так сильно, что Тома подкидывало, и после сказал:

- Я так-то и не скрываю, что чувства мне не чужды.

- Но ты весь такой крутой, тебе не по статусу испытывать «чувства слабых», быть неправым, виноватым и просить прощения.

- «Чувства слабых»? – вздёрнув бровь, повторил за Томом Оскар. – Твои высказывания бывают гениальны.

Том открыл рот, чтобы ещё что-то сказать, но Шулейману надоело его слушать и вести этот разговор. Он наклонился к Тому, что было неудобно в таком положении, и заткнул ему рот поцелуем. Ещё Джерри доказал на практике, что этот способ прекратить неудобный разговор или действия работает, а затем к данному хитрому трюку начал прибегать и объединённый Том.

Отстранившись, Шулейман заглянул в лицо Тома, и тот сказал:

- Так нечестно, не пытайся меня отвлечь.

С первого раза не всегда срабатывает, но при достаточном количестве повторений метод работает безотказно, Оскар не по своей воле не раз проверял это на себе. Он снова поцеловал Тома, держа его за подбородок, потом также сам прервал поцелуй. Подействовало. Взгляд у Тома стал расфокусированным, и глаза забегали, было похоже, что он не очень-то помнит, о чём шла речь.

- Стыдно это признавать, но у Джерри было чему поучиться, - с хитрой ухмылкой сказал Шулейман.

- Так нечестно, - повторился Том, - это моя фишка.

- Почему это?

- Потому, что Джерри – моё второе я, а ты не имеешь к нам никакого отношения, - вызывающе ответил Том.

Но Оскара так просто не пробить, что он и доказал своим контраргументом:

- Очень даже имею. Я имел вас обоих и продолжаю иметь, если вспомнить об объединении.

У Тома глаза вспыхнули от такой бесстыдной наглости, он открыл рот, втягивая в лёгкие побольше воздуха для ответа, но Шулейман не стал слушать – вновь завалил его, едва приподнявшегося, и впился в его рот поцелуем. Том сопротивлялся, бил ладонями по плечам, показывая своё недовольство его поведением, но недолго. Через пять секунд, не более, сам обнял за шею, растворяясь в приятнейшем поцелуе. Но ударил Оскара по руке, когда тот полез ему в штаны:

- Я спросил ещё не всё, что хотел!

- То есть затыкаться ты не собираешься?

- Ты сам когда-то хотел, чтобы я говорил. Наслаждайся. Или страдай. Тебе решать, - сказал Том, пожав плечами, и поднялся и с Оскара, и с дивана.

Но самоуверенность его и стервозность закончились тут же. Обернувшись к Оскару, Том серьёзно, с внутренним напряжением спросил:

- Тебе не нравится, когда я болтаю?

- Да нравится, нравится, - на «отвали», как умел, успокоил его Шулейман и дёрнул за руку обратно на диван. – О чём ты там хотел поговорить?

Том вновь поставил локоть на спинку дивана, на некоторое время задумался, глядя на Оскара, и, став серьёзным, спросил:

- Оскар, что ты будешь делать, если я решу больше не заниматься сексом?

- А что, тебе уже надоело? – осведомился в ответ Шулейман.

Том качнул головой:

- Нет. Но это вполне возможно, поскольку такой секс для меня неестественен.

Подумав пару секунд, Оскар пожал плечами:

- Ничего не буду делать. Как я тебе однажды уже говорил, остаётся ещё оральный секс и стимуляция руками, опять же, я могу иногда выступать в принимающей роли, чтобы был полный контакт. А если станет совсем невмоготу без полноценного секса, буду брать кого-нибудь, чтобы тупо трахнуть.

- Ты изменишь мне? – выдохнул Том, чувствуя, что дыхание замирает в груди и сердце сжимается.

- Это не измена, я просто поимею чьё-то тело, имени которого не буду спрашивать. Что мне ещё остаётся, терпеть и страдать, пока не слечу с катушек и не изнасилую тебя или кого-то? Да и для здоровья это вредно. Ты сможешь сам выбрать, с кем я буду снимать напряжение, если тебе так будет проще.

Опережая топкую и тёмную печаль разочарования, заволакивающую глаза Тома, Шулейман добавил:

- Но этого не потребуется. Знаешь, почему?

Наклонившись к лицу Тома, он с ухмылкой произнёс:

- Потому что ты не откажешься от секса со мной. На моём члене ты испытываешь самый большой кайф. Ты тащишься от этого.

Яркая, с открытым буквой «о» ртом мимическая реакция Тома выражала возмущение самодовольным похабством Оскара, но это не делало его умозаключение менее справедливым. Трудно отказаться от того, что приносит столь сильное удовольствие, сколь бы противоестественным оно ни было.

***

Лорет, которого Оскар назначил главой своей личной службы безопасности и перевёл поближе к себе в Ниццу, благоразумно и великодушно решив оставить Эдвина папе, мягко говоря, был не в восторге от посещения Шулейманом-младшим вместе со своим супругом Диснейленда, поскольку там толчея, много людей в костюмах и масках, под которыми может скрываться кто угодно, и сложно контролировать ситуацию. Он пытался отговорить Оскара от поездки, но переубедить его не удавалось ещё никому и никогда. Пришлось смириться с посещением парка развлечений и со своей стороны делать всё для соблюдения безопасности в том рискованном месте.

В тихом ужасе, граничащем с паникой, были и телохранители, которым предстояло сопровождать Оскара и Тома в этой поездке. Потому что мало того, что они должны были обеспечивать безопасность Шулеймана, в том числе вести полный контроль окружения, чтобы никто не проверенный и подозрительный не дай Бог не подошёл слишком близко к нему, так им ещё и поступил наказ от самого главного начальства в лице Оскара – присматривать за Томом, чтобы не потерялся, не попал в беду и далее по списку. Хоть разорвись.

Между собой мужчины решили, что двое из тех, кто должен непосредственно сопровождать чету в парке, будут сосредоточены на Шулеймане, а третий берёт на себя присмотр за Томом. Тот, кому достался Том, был несчастлив. В службе безопасности не очень-то любили Тома, когда дело касалось его личной охраны или сопровождения Оскара вместе с ним. Потому что он порывистый, лазит где попало, не имеет ни малейшего понимания принципов поведения под охраной и в качестве важного объекта и может долго, долго, бесконечно долго гулять и Оскара подбивает на это.

Охранять Шулеймана-младшего, это, конечно, более серьёзная и важная задача, требующая большего напряжения. Но он знает, как вести себя в случае невыдуманной опасности, а гораздо проще спасать того, кто хотя бы не мешает, чем того, от кого вообще непонятно, чего ожидать, и кто вполне может повести себя как курица без головы. А отвечать-то им, если не досмотрят и допустят трагедию любой степени непоправимости.

Ответственный за Тома мужчина бурчал, что решение вынесли нечестно, голосования не было, и товарищи по команде всё решили между собой. На что товарищи посмеялись, похлопали его по плечу и в качестве успокоительного аргумента выдали «ценный совет»: «Зато, если всё будет совсем плохо, Тома можно просто взять в охапку и перенести в правильное место». И прозвали нянечкой. Гады.

Том впал в восторг ещё на подлёте к Токио, от открывающихся в иллюминаторы видов, а в Диснейленде вёл себя, как котёнок на оживлённой трассе. Кидался туда, сюда, вперёд, в стороны, подбегал обратно к Оскару и брал его под руку, боясь отойти на шаг и потеряться, и всё повторялось сначала. Был оглушён и дезориентирован обилием звуков, красок, людей и волшебства. Только через два часа Том отошёл от первого шока и начал перемещаться по парку более-менее вдумчиво и организованно, а до того носился и трепыхался, как та самая курица без головы.

Увидев замок Золушки, Том встал как вкопанный и задохнулся, зажатый в тиски восторга. Открыв рот, смотрел на впечатляющее сооружение, точно сошедшее с экрана телевизора, даже ещё более сказочное.

Выйдя из ступора и вспомнив о необходимости дышать, Том кинулся к Оскару, схватил его за руку:

- Оскар, он по размеру как настоящий замок! Это невероятно!

- В него ещё и зайти можно, - поделился знанием Шулейман, полагая, что за этим последует взрыв. На то и рассчитывал.

Его забавляло то, как Том от счастья сходит с ума, как носится, будто заведённый – но молодец, всегда остаётся где-то поблизости, в поле зрения. Доставляло удовольствие наблюдать за тем, что Том в своём поведении откатился в пятилетний возраст.

- Пойдём! – разгоревшись ещё больше, распахнув глаза, воодушевлённо воскликнул Том и потянул Оскара за руку к замку.

После «Страны фантазий», вход в которую открывал замок Золушки и где располагались аттракционы, посвящённые диснеевским мультфильмам, вернулись обратно на «Мировой базар», поскольку Том как-то пропустил эту зону, хотя она была первой от входа в парк. Затем отправились в «Мультаун», где всем желающим предоставлялась возможность прокатиться на безумной машине легендарного кролика из одноимённого анимационного фильма «Кто подставил кролика Роджера?» и вообще всё было посвящено данному шедевру кино. Более всего, на взгляд Тома, завораживала Джессика Рэббит, чей образ был воплощён как одной прекрасной молодой женщиной, так и в оформлении обстановки. Но после первого восхищения шикарной мультяшкой, пришлось быть начеку и следить за тем, чтобы Оскар на неё не засматривался. Но беспокоиться ему было не о чем, Шулейман равнодушно отнёсся к вызывающе сексуальной Джессике, кроме того, что машинально оценил очень, очень, очень впечатляющий бюст (всё по канону), который удивительным образом не выглядел комично вкупе с тоненькой талией.

Пока вдоволь насладились всем, что предлагали данные три зоны, подошло время закрытия парка. Поселившись в апартаментах неподалёку, парни вернулись на следующий день и на следующий… Обойти все-все аттракционы и интересные места парка, что занимал площадь в сорок семь гектаров, за один день не получится, об этом предупреждали и путеводители, и отзывы посетителей.

Когда Том наконец отвёл душу и в Диснейленде не осталось ни единого места, которым он не насладился, Оскар решил его добить и предложил, раз уж они здесь, съездить на остров Одайба, где стояло знаменитое колесо обозрения, которое до двухтысячного года считалось самым высоким в мире, а по сей день оставалось самым большим в Азии. От такого предложения Том не мог отказаться. Разумеется, на колесе обозрения он тоже в жизни не катался и не видел его вживую, кроме того раза с небольшим неэксплуатируемым аттракционом где-то на северо-востоке Румынии.

Колесо высотой в сто пятнадцать метров поражало грандиозным размахом. Во время движения Том поднялся со своего места и прошёл по стеклянному полу к дверцам кабины, посмотрел по сторонам, вверх и вниз, и так переполнило чувствами, что горло сдавило и не описать. Всё это: Диснейленд со всеми его сказочными и восхитительными вещами, огромное колесо обозрения, вид на Токийский залив, новые впечатления, эмоции через край, радость, радость, детская радость. Всего этого Том был лишён в детстве, у него в детстве не было никаких аттракционов и весёлых парков, кроме собственных мечтаний, не было даже банальных игр на детской площадке или во дворе.

Том растёр ладонью потёкшие по щекам слёзы и прерывисто вдохнул. Это так грустно и так тоскливо, что чувствами разрывает. У него в детстве не было ничего, и этого уже никогда не исправить. Он никогда не вернётся в свои семь лет или любой другой детский возраст и не пойдёт за руку с папой в развлекательный парк; не поедет на море или на экскурсию в удивительный другой город или страну. Никогда. Он взрослый. И он может восполнить все пробелы, но уже никогда не узнает, каково это могло быть в детстве.

Не сдерживаясь и будучи не в силах сдержаться, Том всхлипнул и закрыл ладонью лицо, расплакался, вздрагивая плечами.

- Ты от счастья плачешь, или я что-то не понимаю? – осведомился Шулейман, совсем не поняв его реакцию.

- От счастья, - надтреснутым голосом ответил Том. Всхлипнул задушено, вздрогнул, растёр соль по лицу. – Я… Я только сейчас понял, что у меня ничего этого не было в детстве. Совсем ничего. Я не то что не катался на аттракционах, даже не видел их вживую…

Оскар встал и усадил Тома обратно на сиденье.

- Тише… - успокаивающе шикнул, укрыв Тома в объятиях, поцеловал в висок. – Можешь составить список, посетим все места, которые тебя интересуют.

Том всхлипнул у него на плече, оттянул как всегда расстегнутую на верхние пуговицы рубашку и вытер ею слёзы.

- Ой, - осёкся Том, перестав плакать.

- Да ладно, - усмехнувшись, махнул рукой Шулейман. – Этот запрет уже не актуален.

- Я не буду сморкаться, - пообещал Том, комкая в пальцах влажную ткань.

- Хорошо бы. Потому что слёзы высохнут, а вот рубашка в соплях это не круто.

Шмыгнув носом ещё раз, постаравшись втянуть всё потёкшее как можно глубже, Том безоружно улыбнулся. Оскар снова сумел найти к нему верный подход, успокоить и даже развеселить на раз плюнуть.

За все невероятные впечатления, радости и исполнение детской мечты Том отблагодарил Оскара прямо в самолёте, как умел и как додумался. Огляделся по сторонам – стюардессы бегали и заканчивали последние приготовления к взлёту – и наклонился к паху Оскара, расстегнул ширинку. Обцеловал и взял в рот член, стремительно увеличивающийся и твердеющий на языке. Воспользовался наблюдением, что Оскар был не против при свидетелях. Пусть будет такой подарок.

Шулейман сглотнул и закусил губы, удивляясь нежданному действу, дарующему одурительные ощущения. Тоже метнулся взглядом по салону, цепляясь за двух опешивших стюардесс. Бедные девушки не знали, что им делать: оставаться не казалось правильным, но и всё бросить и уйти они не могли.

- Вы нам не мешаете, - махнул он рукой.

До этого Том не был уверен, что стюардессы всё ещё здесь, в своём положении не имел возможности крутить головой, но подозрение, что они не одни, подтвердилось, и щёки с тройной силой запылали от смущения. И не только. Как бы ни было странно и стыдно себе в этом признаваться, но то, что их видят, на них смотрят – и что его это не останавливает, имело возбуждающий, будоражащий эффект. От вызывающей непристойности происходящего, собственного поведения сердце колотилось, и по венам гулял пульсирующий адреналин, будто прыгнул с обрыва без парашюта, но точно знаешь, что не разобьёшься.

Озарившись внутренним наблюдением, что всегда делает минет тихо, Том решил пойти против собственной системы и начал причмокивать, обсасывая и облизывая ствол и головку, активно показывал, что ему это тоже нравится. Оскар запустил пальцы ему в волосы, отвёл назад занавешивающие лицо пряди и откинул голову на спинку кресла, не мешая Тому стараться.

Приняв в рот сперму, Том ещё немного продолжал ласки, потом отпустил член и, не сглотнув, выпрямился. Взял со столика подготовленный стюардессой пустой бокал, сплюнул в него сперму, наполнил шампанским и сделал глоток, глядя на Оскара. Шулейман сидел в замешательстве, не мог определиться: мерзко это или вау.

- Меня сложно удивить в сексуальном плане, но тебе это таки удалось, - наконец прокомментировал он действия Тома.

- Я не стремился к этому, но всё равно приятно, что получилось, - улыбнулся в ответ Том и, не поморщившись, залпом допил свой «коктейль».

Это уже слишком. Шулейман притянул Тома к себе и поцеловал, забирая часть своего вкуса вперемешку с лёгкой фруктовой сладостью шампанского.

- Кто бы мог подумать, что я полюблю «снежки», - с беззвучной усмешкой на губах сказал Оскара, рассматривая лицо Тома с расстояния в пару сантиметров.

Том свёл брови. Где-то слышал этот термин, но не мог сформулировать определение.

- Грубо говоря, «снежки» - это поцелуи после минета с окончанием, - пояснил Шулейман.

Издав понятливый звук: «А», Том кивнул. Помолчал немного и осторожно спросил:

- Оскар, ты можешь меня отшлёпать?

Шулейман вопросительно выгнул брови, и Том поспешил объясниться:

- Недавно ты несколько раз шлёпнул меня во время секса, и я случайно понял, что это приятно. Но только тогда, когда я уже возбуждён и мне уже хорошо, - важно уточнил и, робея, повторил: - Мы можем попробовать?

- Давай сейчас, - с готовностью отозвался Шулейман и, не ожидая ответа, за руку потащил Тома в спальню.

В считанные секунды избавив Тома от одежды, Оскар повалил его на кровать и перевернул на живот, подсунув ему под живот и бёдра пухлую подушку. Напал на него, целуя в загривок и плечи, покусывая, спускался по позвоночнику, заставляя Тома прогибаться и оттопыривать попу. Порывисто выдавил на руку смазку и, размяв отверстие Тома снаружи, ввёл в него палец и второй, лаская изнутри, оглаживал трепещущие гладкие стенки и, дразня, лишь вскользь надавливал на чувствительный бугорок простаты. А потом резко выдернул из него пальцы и наотмашь хлёстко ударил по ягодице. Том укусил вторую подушку и зажмурил глаза. Если бы можно было сгореть от стыда и удовольствия его преодоления, он бы уже пылал факелом.

Шулейман повторял комбинацию из плавящих ласк и шлепков, всякий раз меняя последовательность действий, не позволяя Тому привыкнуть и подготовиться. Сбросив свою одежду на кровать и на пол, Оскар потянул бёдра Тома вверх и вошёл в его горячее, скользкое от смазки нутро. Том выкинул вперёд руку и упёрся ладонью в изголовье кровати, чтобы как-то удержать равновесие в неустойчивой изломанной позе, и в следующее мгновение застонал, сладко зажмурившись и выгнув горло, потому что Оскар сразу же начал в нём двигаться.

Наслушавшись его первых тягучих стонов, Шулейман оттолкнул Тома, снимая его с себя, и звучно шлёпнул раз, второй, отметив проступившую на бледной коже красноту. Теперь эта комбинация повторялась: дикий секс и обжигающие болью удары, к ней прибавились паузы с ласками и поцелуями. Том окончательно запутался и потерялся в реальности и в своих ощущениях; боль оттеняла наслаждение, точно острая приправа, и делала его ещё более сильным.

Том кончил просто так, безо всякой стимуляции спереди или сзади, в тот момент, когда Оскар в очередной раз вышел из него и шлёпал. Сверзившись с пика удовольствия, он хватал ртом воздух, тщетно пытаясь отдышаться, и диву давался, что его тело способно ещё и на такое.

- Я ещё не закончил, - заговорщически сказал Шулейман, взяв размякшего Тома за плечо.

Том не успел ничего возразить, оставалось только ещё раз получить удовольствие. В какой-то момент показалось, что самолёт качается и падает, а не только он, так его крыло.

Прекрасное завершение прекрасной поездки. Правда, неувязка вышла с совсем не детским итогом исполнения детских мечтаний.

Глава 22

По приезде домой Том отправился в салон и уже на месте выбрал, что хочет видеть на своей голове в этот раз. Это всегда был сложный выбор, наверное, потому так редко ходил стричься. Увидев его по возвращении из салона, Оскар первым делом подошёл и провёл ладонью по волосам, вновь ставшим непривычно короткими, пропустил уложенные прядки через пальцы; против роста взъерошил волосы на затылке, кажущиеся жёсткими и колкими из-за малой длины. В этот раз Том постригся коротко как никогда, решил немного поэкспериментировать. На макушке и спереди волосы остались более длинными, а на затылке острижены до четырёх миллиметров на манеру тех мужских стрижек, что не выходят из моды уже который сезон, но в более щадящем варианте; благодаря искусным рукам мастера переход длины был плавным до незаметности.

Том передёрнул плечами от щекотного ощущения, пославшего по телу мурашки, и через плечо скосился к Оскару.

- Нравится?

- Непривычно, - ответил Шулейман и ещё раз провёл ладонью по остриженным волосам Тома. – Большую часть времени, что я тебя знаю, ты ходил обросший, как бездомное пугало.

Том вопросительно выгнул бровь и затем произнёс:

- Комплименты это не твоё.

- Если ты думаешь, что это оскорбление, то это камень и в мой огород тоже. Я же увлёкся этим бездомным чучелом, - с хитрой и чертовски обаятельной ухмылкой сказал Оскар и обнял Тома одной рукой за талию, привлекая к себе.

Стараясь противостоять волнительному чувству от соблазнительного голоса, изгиба губ и близости, Том закатил глаза и покачал головой.

- Нравится? – повторил вопрос, на который ему необходимо было знать ответ. Хотелось знать, что нравится, что привлекателен в глазах Оскара.

- В целом мне без разницы, что у тебя на голове, - отвечал Шулейман, - брюнет, блондин, с короткими волосами, с длинными… Главное, в рыжий не красься, не люблю рыжих.

- Почему? – удивился Том.

- Не знаю, - пожал плечами Оскар. – Я никогда не выбирал рыжих, не привлекают они меня. Даже с лысой у меня как-то было, а с рыжей ни разу.

Вновь удивившись, Том выгнул брови. Ничего не имел против женщин, которые выбирают для себя не традиционные длинные волосы, в частности против лысых по своей воле или нет, но ему сложно было представить Оскара в постели с такой неординарной дамой. Потом вспомнил кое-что и мотнул головой:

- Подожди, Бесс же рыжая?

- Это она сейчас рыжая, - поправил его Шулейман, - а раньше была шатенкой, а в самый первый наш раз блондинкой. К слову, блонд ей совершенно не шёл.

- Зачем ты с ней спал, если она тебе не нравилась? – спросил Том, совсем отойдя от темы разговора.

Шулейман вновь пожал плечами и просто ответил:

- Я спал со всеми подругами.

- Я так понимаю, те твои подруги, которых знаю я, это далеко не все? – зачем спрашивает?

Том сам не знал, зачем ему эта информация. Но, услышав про конкретные былые похождения Оскара, не мог не зацепиться и не захотеть узнать больше. Это смесь мазохизма, истины «сила в знании» и простого любопытства.

- Да, - подтвердил Шулейман. – Например, ты не знаешь легендарную Адель, но оно и к лучшему. Я и сам её не видел с девятнадцатого года, она тогда на волне очередного передоза окончательно поехала крышей и прописалась в психиатрической клинике.

- И ты её ни разу не навещал? – спросил Том с другим изумлением, неприятным.

Он-то как никто хорошо знал, каково это, когда к тебе никто не приходит, никому нет до тебя дела, а ты лежишь в клинике, разменивая поры года, и смотришь в окно.

- А зачем? – произнёс в ответ Оскар. – Она в нашей тусовке была отрывной девкой для общего пользования, которая сама кайфовала от такого расклада и образа жизни.

- Оскар, нельзя так говорить о подруге. Это низко.

Том были неприятны резкие, унижающие слова Оскара. Уже забыл это ощущение.

- Дай-ка я объясню, - Шулейман снова обнял его за талию. – У меня есть подруги-подруги, те, кому я тоже могу сказать что угодно, но с кем нас связывают годы дружбы, и кого я как-то уважаю. С большинством из них ты как раз знаком. А есть подруги-знакомые, девушки из тусовки вроде Адель, с которыми можно разделить отрыв в компании, но которые не входят в мой личный круг.

Том понял его, но не до конца отпустило.

- Всё равно я думаю, что так нельзя. Неправильно цинично делить людей на «первый» и «второй сорт».

- У кого-то нимб прорезается? Ангелок, уймись, а?

Том расценил его слова как намёк на то, что не ему что-то говорить, потому что он сам не святой – совсем не святой. И если все плохие черты и поступки Оскара выставлены на показ, он их никогда не скрывал и не скрывает, то его собственное зло от глаз скрыто и потому является худшим вариантом. Он закрыл тему и с обидой вернулся к вопросу, на который так и не получил ответа:

- Так нравится или нет?

Шулейман резко развернул его лицом к стене и придавил за затылок, прижимая щекой к твёрдой поверхности.

- Так понятно? – проведя по щеке Тома разомкнутыми губами, царапнув зубами, спросил над ухом.

- По-моему, тебя всё-таки возбуждает насилие, - заметил в ответ Том, но сам прогнулся, теснее прижимаясь задом к бёдрам Оскара.

- Меня возбуждает то, что я могу брать тебя, когда и как захочу, - с откровенной усмешкой на губах произнёс Шулейман. - Думаю, лет на двадцать этого запала хватит.

- А потом? – Том скосил к нему глаза.

- Потом мне будет за пятьдесят и мои сексуальные потребности в любом случае снизятся.

Вечером Том додумался до одной интересной идеи и утром, ничего не сказав Оскару, воплотил её в жизнь. Пошёл и перекрасился в рыжий, в насыщенный и глубокий медный цвет с переливами. Удивительным образом новый цвет волос изменил цвет глаз, оттенил шоколад так, что он обратился осенью, наполнился золотыми искрами.

Оскар встал на пороге, разглядывая Тома, в одних низко сидящих штанах восседающего на краю стола и покачивающего ногой в воздухе. Теперь один в один – демон. Или лиса. Точно – демон с воплощением в образе лисы.

- Теперь ты точно демон, - подойдя к Тому, озвучил Шулейман свои мысли, и провёл ладонями вверх по его голым бокам.

Том приластился к его руке, оказавшейся у лица, прихватил зубами оголённое запястье, бросив взгляд из-под ресниц.

- И зачем ты в лису перекрасился? – вопросил Оскар, не получив никакой словесной реакции на свою предыдущую реплику.

Том поймал его руку, которую Оскар хотел убрать, снова коснулся губами запястья и глянул из-под ресниц томно и непонятно. Ему на редкость хорошо удавался лисий образ, и он был в этом образе хорош. Шулейман не мог не отметить этого про себя.

- Нет, - с опозданием, просто и невинно ответил Том, отпустив руку Оскара.

- Вчера я сказал, что мне не нравятся рыжие, а сегодня ты перекрасился. Совпадение?

- Твои слова натолкнули меня на мысль попробовать такой цвет, - пожал плечами Том, продолжая придерживаться невинного тона и вида. Немного лукавил.

- Я пытаюсь и не могу понять твою логику: то ты из кожи вон лезешь, чтобы нравиться мне, то нарочито делаешь то, что меня не привлекает, - проговорил Шулейман.

На самом деле он и не пытался понять, потому что уже давно принял за аксиому, что – это Том, понять, что происходит у него в голове, подчас невозможно.

- Я не преследовал цель разозлить тебя, - сказал в ответ Том.

Правду сказал, не стремился позлить, а хотел проверить реакцию на своё вызывающее преображение. И ещё чего-то хотел… Не сформулировал.

- Разозлить? – усмехнулся Оскар. – Ты думаешь, я на рыжеволосых реагирую как средневековая инквизиция? Они меня всего лишь не привлекают.

Том тоже посмеялся, представив себе такую карикатурно яркую реакцию Оскара, и сказал:

- Главное, чтобы сжечь на костре меня не захотел.

- Когда-то у меня была такая мысль, - отвечал Шулейман, задумчиво выводя прямые линии у Тома на груди и смотря туда же. – Но я почему-то от неё отказался, а сейчас, видимо, уже поздно что-то менять.

Том остановил его руку и отстранил от себя.

- Значит, наволочка на голову?

- Интересные у тебя фантазии, - Оскар показал клыки в усмешке и, взяв Тома за затылок, притянул к себе и поцеловал.

Очень быстро они оказались на ближайшей кровати и не разменивались на долгую прелюдию. Том двигался верхом на Оскаре, упираясь руками в его живот.

- Кажется, мне всё-таки нравятся рыжие, - произнёс Шулейман, держа Тома за бёдра и встречая его движения.

- Тебе нравлюсь я, - небывало смело отрезал Том.

- Да, - отрывисто признал его правоту Оскар, неотрывно смотря тем пылким восхищённым взглядом, от которого обычно Тому становилось неловко.

Но не сейчас. Сейчас Тому было приятно, что Оскар так

Через две недели, когда стали заметны отрастающие тёмные корни, Том вновь пошёл в салон и перекрасился в родной цвет. Но перед этим успел сделать и опубликовать несколько фотографий в рыжем цвете, чем вызвал шквал отклика подписчиков и восторженный писк подруг Шулеймана.

***

С приходом календарной весны Оскар «обрадовал» Тома новостью, что восьмого числа, всего через неделю, они идут на официальный приём.

- Оскар, зачем мне идти туда? – надеясь отвертеться, задал Том вопрос, который задавал перед прошлым и единственным своим выходом в высший свет.

- Потому что ты мой муж, и твоя обязанность сопровождать меня на подобных мероприятиях.

- Без этого никак?

- Никак, - отрезал Шулейман. – Это единственное твоё обязательство в нашем браке, к слову, не самое сложное. Будь добр исполнять и не ныть.

Том не огрызнулся, что прежде Оскар говорил, что его единственное обязательство быть живым и в порядке, потому что мысли были заняты другим. Он обнял себя одной рукой, потёр плечо и сказал:

- Оскар, мне не очень хочется идти туда, я чувствую себя неуютно от этой необходимости. В прошлый раз моё присутствие на приёме закончилось плохо.

Ведь именно на приёме произошла та стычка, которая стала последней точкой разрыва между бывшими друзьями и побудила Эванеса совершить низкий показательный поступок. Не будь там его, Тома, Эванес бы не начал к нему цепляться и унижать, Оскар не вступился за него и не было бы повода для обиды. Вероятно, Эванес бы и не подошёл к Оскару, будь он один, и между ними продолжилось длившееся годами непонятное другим молчание.

У Тома не болело, он не боялся панически. Но, как бы там ни было, изнасилование стало для него травмой и оставило внутри след, иначе быть не может. С тех пор прошло чуть больше года, и он всё прекрасно помнил. Помнил гадкие слова Эванеса непосредственно на приёме и потом, наедине; помнил боль, унижение, отвратительный момент, когда проснулся, а его уже имеют; и самое главное и страшное - душащее, разъедающее нервы чувство собственной беспомощности.

Нежелание возвращаться в предшествовавшие травме обстоятельства иррационально, поскольку виновато не место, не ситуация, а человек. Но иррациональность потому и иррациональна, что с ней сложно и порой невозможно бороться разумом.

Поняв, что Том не капризничает, а обосновано боится повторять выход в свет, Шулейман сказал:

- Не бойся, Эванеса там не будет. А если вдруг появится, его к нам не подпустят, охрана предупреждена.

- Я не боюсь встретить его или того, что он мне что-то сделает, - ответил Том. – Едва ли он настолько сошёл с ума, чтобы кидаться на меня при стольких уважаемых высокопоставленных свидетелях. В прошлый же раз он тоже ничего не сделал непосредственно на приёме. А после него я не ожидал подвоха. – Вздохнул, потёр лицо и посмотрел на Оскара. – Я не хочу потом ходить и бояться и оглядываться. Лучше меня не светить, чтобы не провоцировать людей.

Шулейман сел рядом с ним, широко расставив колени, и обнял за плечи.

- Во-первых, все, кто может желать мне, а соответственно и тебе зла, и так знают про тебя. Во-вторых, ситуация с Эванесом не повторится, потому что теперь ты всегда находишься под охраной.

- В смысле? – не понял Том.

- Я очень стараюсь придумать второй смысл выражения «находиться под охраной», но не могу, - сказал в ответ Шулейман. – В прямом смысле.

Позабыв о том, что его тревожило минуту назад, Том повернулся к Оскару.

- Как это? – спросил с расширившимися глазами. – Я никогда никого не замечал.

- То, что ты никого не замечаешь, означает не отсутствие охраны, а её качественную работу, - усмехнувшись, чётко объяснил Оскар.

- То есть за мной следят, когда я встречаюсь с Марселем или просто гуляю? – уточнил Том, у которого в голове переворачивалась картина мира.

- Да.

- И докладывают все тебе?

- Когда происходит что-то, о чём мне лучше знать, вроде того случая с твоим потерянным кольцом, да. В остальном нет, я не давал такого распоряжения.

Том не сознавал, что его лицо перекосило, будто откусил лимона. Его неприятно поразила, да просто шокировала открывшаяся информация о том, что за ним, оказывается, следят. Только-только он начал смиряться и сживаться с оковами, символ которым обручальное кольцо, а тут ещё и это. Не жизнь, а карцер без права на любую свободу.

Как ни пытался, он не мог вспомнить ни машину, следовавшую за ним, ни людей, и от этого делалось окончательно не по себе. Он хуже преступника. Потому что преступник в тюрьме знает, куда ему можно идти, куда нельзя и свою зону безопасности, а он куда ни пойдёт, везде будет под наблюдением. Так получается?

- И давно у меня есть охрана? – напряжённо спросил Том.

- Со свадьбы.

Том не мог поверить, не мог осмыслить то, что на него вдруг свалилось, что шло вразрез с тем, что он думал о себе, какой видел свою жизнь. Восемь месяцев, целых восемь месяцев он жил как обычно и не подозревал, что за каждым его шагом вне дома наблюдают.

- Отмени её, - сказал Том.

- Нет. Перед свадьбой я тебя честно предупреждал, что наша и в частности твоя жизнь претерпит некоторые изменения, ты сказал, что всё понимаешь, и тебя всё устраивает.

- Ты не говорил, что меня везде будет сопровождать охрана, - крутанув головой, возразил Том.

Дыхание сбивалось от переживаний. Для него это был действительно важный и острый момент – его свобода передвижения, его право на инкогнито, всё то, чего его лишили.

- Потому что это очевидно, - развёл руками Шулейман, для которого данный момент и был таковым.

Перед свадьбой у них был не один разговор по поводу того, что необходимо сделать до неё и что будет после. В одном из них как раз упоминалось про охрану, разве что прямо не было сказано: «К тебе будет приставлена личная охрана». Да и до этого, ещё в то время, когда Оскар только готовился официально занять место отца, он провёл с Томом серьёзный разговор по поводу точных и возможных изменений в связи с его новым статусом, в котором также говорилось про усиление охраны. Том его слушал и слышал, но, как выяснилось, не понимал.

- Для меня не очевидно, - вновь крутанул головой Том. – Ты вообще собирался мне об этом сказать?

- Если бы ты спросил, я бы сказал в тот же момент, - просто ответил Оскар.

Всё у него просто. Но Том так не думал.

- Не надо делать меня виноватым, - сказал Том и поджал губы.

- И не пытаюсь. Я вообще не понимаю, в чём смысл данного разговора.

- Смысл в том, что я не хочу, чтобы кто-то следил за каждым моим шагом. Зачем мне охрана?

- За тем, что я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло. Личный враг у меня только один, но, по словам папы, все его враги теперь мои. Конечно, я не собираюсь впадать в такую паранойю, как папа, но тоже считаю, что лучше перестраховаться. Ты моё слабое место, я тебе это уже объяснял, поэтому тебя должны охранять едва не больше, чем меня. Если кто-то захочет чего-то от меня добиться или проучить меня, то будут бить именно по тебе. Да и без моих недоброжелателей предостаточно неприятностей, которые могут с тобой произойти.

Том не находил слов для ответной реплики. Чувствовал, будто его душат, душат, душат, а ему отчаянно необходим кислород! Разомкнутые губы дрожали в немом крике, толкающемся в груди: «Я не хочу! Отпусти мои крылья!».

- Может быть, мне логичнее никуда без тебя не выходить? – произнёс он.

Неосознанная провокация. Попытка добиться от Оскара заявления, которое даст моральное право на взрыв и яростное сопротивление.

- Так было бы проще, - кивнул Шулейман. – Но из того, что ты будешь привязан к дому и ко мне, ничего хорошего не выйдет, потому я изначально отказался от такого варианта.

Провокация не удалась. Оно и к лучшему, потому что скандал и истерика – это дорога в никуда. Том хотел не поддаваться эмоциями и вести разговор конструктивно, но он просто не понимал, как обсуждать острый для него вопрос, не ударяясь в крик и бегство. Хотел кричать и убежать. Как всегда хотел убежать, чтобы всё неприятное прошло без него, ситуация изменилась, и потом вернуться. Но Том уже усвоил, что нельзя каждый раз сбегать, и старался бороться с собой, с криками на эмоциях дело обстояло сложнее, они неуёмно вертелись в груди и подкатывали к горлу, как приступы рвоты.

Том сглотнул и сказал:

- Я не вижу большой разницы между невозможностью куда-то выйти в одиночестве и тем, что за каждым моим шагом следят, и будут следить.

Реакцией на последние произнесённые слова внутри всё поднялось в диком бессильном протесте, раздулось подобно воздушному шарику, грозящемуся оглушительно взорваться.

- Следят не за тобой, а за твоей безопасностью, - прояснил ситуацию Оскар и пристально посмотрел на Тома. – Чувствуешь разницу?

- Нет, - ответил Том, не уходя от его взгляда.

Он считал себя правым и имеющим право на те негативные чувства, которые испытывал.

- Как я и предполагал: проблема не в обстоятельствах, а в твоей голове.

- Нет, проблема не в моей голове, - яро возразил Том. – У меня тоже есть личная жизнь, и я хочу, чтобы она у меня осталась, а у меня отняли на неё право.

- Так-то твоя личная жизнь это я, - напомнил Шулейман. – Или я чего-то не знаю?

- Ты это понятно, - наискось кивнул, махнул головой Том. – Но у меня есть и другие стороны жизни, за пределами наших отношений. У меня есть…

Запнулся. Хотел сказать «друзья», но это было бы неправдой, потому что настоящий друг у него всего лишь один.

-…друг, - договорил Том через заминку. – Встречи с Марселем – это моё личное время, моё личное пространство, я не смогу чувствовать себя уютно, зная, что за нами ежесекундно наблюдают. В конце концов, я люблю бесцельно гулять в одиночестве, и не хочу, чтобы кто-то следил за мной в это время и оценивал! – голос всё-таки подскочил, выдавая то, какая буря чувств происходит у него внутри, и каких усилий ему стоит оставаться на месте.

- Никто тебя не оценивает. Что за вздор? – фыркнул Шулейман.

- Конечно оценивают. Все всех так или иначе оценивают, тем более что следить за мной – это их работа. Они будут сидеть и думать, какие глупые у меня развлечения и когда же я пойду домой, чтобы они могли отдохнуть.

- Даже если так, разве тебе есть дело до этого дело? Ты в любом случае никогда не узнаешь, о чём они думают и о чём говорят между собой, уж извини, думать я им не могу запретить, - Оскар развёл руками, искренне не видя проблемы в том, о чём говорит Том.

- Мне есть дело. Даже если я никогда не узнаю, мне достаточно того, что я об этом думаю.

- И вот мы снова упёрлись в то, что проблема таки в твоей голове.

- Нет, не в моей! – Том всё же повысил голос, но крик его звучал не агрессивно, а потерянно и отчаянно. – У меня больше нет свободы, вот, что самое главное! У тебя она есть, ты можешь поехать куда угодно без моего ведома; можешь отправиться без меня на одну из этих деловых встреч, и я никогда не узнаю, что там происходило; да даже взять твой ноутбук, твой телефон – это запретная для меня территория, я и предположить не могу, что у тебя там за тайны. А у меня ничего этого нет. Это как минимум несправедливо.

- Я тоже не лажу по твоим гаджетам, - для справедливости заметил Шулейман.

Том качнул головой и с горечью сказал в ответ:

- Ты не трогаешь их, пока они не представляют для тебя интереса. В противном случае ты берёшь и смотришь, и ничего тебя не останавливает, - припомнил недавний случай со своими мемуарами, которые не смог убедить не читать ни мольбами, ни хитростью.

А ещё был случай, когда Оскар без спроса и без ведома хозяина залез в ноутбук Джерри и увидел портеры. Раньше Том не задумывался над этим, но это действительно несправедливо: Оскар выстраивал границы для него, но сам не признавал никаких границ.

- Я бы сказал: «Окей, бери, смотри», но я не просто так тебя от этого ограждаю, - произнёс Шулейман.

- Знаю. Ты сказал: «Нельзя», и я всё понимаю и не претендую, я не тупее собаки, - поубавив эмоций, ответил Том. – Я говорю о том, что у нас с тобой разное положение. Снова. У тебя есть свобода, личное пространство, свои секреты. А я не могу никуда пойти и ничего сделать, чтобы ты об этом не узнал. Это ставит меня на низший уровень по отношению к тебе, на уровень домашнего животного, которому обеспечивают все блага, но взамен полностью контролируют.

- Твои возможности делать что-то втайне от меня не стали меньше, - парируя, объяснял Оскар. – Повторю – мне не докладывают о том, что ты делаешь и где бываешь. Я сразу сказал охране – мне не нужны отчёты. Потому что меня не волнует, чем ты занимаешься без меня, для меня главное, чтобы ты вернулся.

- Но тебе доложили о том, что я оставил в кафе кольца, - возразил Том. – Значит, доложат, и если я сделаю что-то другое важное, что могу захотеть от тебя скрыть.

- Если ты сделаешь что-то, что будешь хотеть от меня скрыть, я надеюсь, что ты сам мне об этом расскажешь, - выразительно проговорил Оскар.

- Расскажу, - уверенно ответил Том. – Но я хочу сам так решить, а не понимать, что ты уже всё знаешь, и бояться идти домой.

- Ты меня слышишь? – вопросил Шулейман. Их диалог действительно походил на разговор тупого с глухим, потому что Оскар не понимал чувства, которые пытался выразить Том, а Том его не слышал. – Окей, давай покажу на примере. После нашей свадьбы ты бывал у Марселя дома?

- Да, бывал, - ответил Том, немного напрягшись, потому что не понимал, к чему этот вопрос.

Оскар дал ответ:

- А я не знал об этом. Поэтому если ты захочешь снова загулять не по-дружески с Марселем или с кем-то другим – а это первое, что приходит на ум при мысли, что ты можешь делать вне дома и хотеть от меня скрыть – я об этом не узнаю от охраны. Как минимум потому, что они наблюдают за тобой только на улице, не умеют видеть сквозь стены, и у них нет цели следить за тобой – только за твоей безопасностью. А даже если бы у них был такой приказ, уверен, тебе бы удалось их провести, раз уж ты смог держать в неведении меня.

Немного помолчав, обдумав всё сказанное Оскаром и свои чувства, Том вздохнул и покачал головой:

- Оскар, дело даже не в том, что, что мне неприятно, что у меня нет приватности и возможности иметь какие-то секреты. Меня коробит сам факт, что за мной наблюдают, следят. Это как в детстве «сюда не ходи», «будь в зоне видимости». Я не хочу снова так жить, - голос сочился горечью, фундаментальной болью травмы маленького запертого человека.

- Это две совершенно разные вещи. Никто не ограничивает твою свободу, - Оскар видел, что лёд тронулся, и говорил серьёзно. – В охране нет ничего плохого, она никоим образом не стесняет. Я так живу всю жизнь.

- Вот именно – ты живёшь так всю жизнь. А я нет. Для твоего мира такие вещи нормальны и привычны, но я из другого мира, я парень из пригорода коммуны на пять тысяч человек, который за всё время ходил в школу не больше года. Для меня подобное чуждо и дико, я никогда к этому не привыкну и не хочу привыкать. Правильно ты сказал недавно: у нас просто разное социальное происхождение. Мне моё не исправить.

- Но ты же привык к другим аспектам моего мира: к моей квартире, личным самолётам, лучшему отдыху, отсутствию необходимости работать ради денег? Охрана – это необходимость.

Оскар выдержал паузу, внимательно смотря на Тома, проверяя, понял ли, и накрыл ладонью его руку, накрыл пальцами трепещущее пульсом тонкое запястье.

- Послушай, - добавил он. – Ты до сегодняшнего дня хоть раз замечал сопровождение?

- Нет.

- И впредь не будешь.

- Но теперь я о них знаю, - возразил Том.

- А ты забудь и не накручивай себя. К сопровождению привыкаешь гораздо быстрее, чем может показаться.

Том смотрел на него напряжённо, недоверчиво. Видно – прислушался, хочет услышать и сделать шаг навстречу, но готов сорваться в любой миг, возможно, прочь, на волю, как птица в открытое окно.

Шулейман обнял его, встряхнул за плечи и привёл самый убедительный аргумент:

- Вспомни ситуацию с Эванесом прошлой зимой. Будь у тебя тогда личная охрана, ты бы отделался испугом. Разве не лучше быть в безопасности?

Том потупил взгляд, потирал большим пальцем правой руки тыльную сторону левой ладони. Конечно, он бы предпочёл избежать тех событий, той боли и унижения изнасилования, которые ему пришлось пережить повторно. Но то был единичный случай, так сложились звёзды, что Эванес точил на него зуб и выбрал его для показательного отмщения за своё публичное унижение. Том не понимал, кому ещё он может быть нужен. Сколько бы Оскар ему ни рассказывал и ни объяснял, Том не мог его понять, всё упиралось в ту самую банальную разницу социального происхождения, из которого проистекает мировоззрение. В его мире никого не похищают потому, что он или она приходится близким человеком кому-то богатому и влиятельному, это что-то из области фантастики, из кино. Том никак не мог усвоить, что живёт в этом кино. Три эпизода похищения в его жизненном опыте не научили этому, поскольку каждый из них имел некий другой смысл.

- Лучше быть в безопасности, - признал Том, ощущая, что перегорел, не осталось в нём сил и запала для продолжения спора и переживаний на разрыв. – Но…

- Лучше без «но», - перебил его Шулейман, но Том всё равно сказал.

- Я и сам могу себя защитить.

- Можешь, не спорю, - согласился Оскар. – Но есть ситуации, в которых тебе необходима помощь. На случай возникновения таких обстоятельств к тебе и приставлена охрана.

Том не стал спорить. Да, он может за себя постоять в столкновении с уличной шпаной, смог выбраться из клетки маньяка-психопата. Но Стен истерзал его, прежде чем он смог одержать над ним победу. И он ничего не сумел сделать, когда его по поручению Эванеса схватили и затолкали в машину, а уже в едущей машине остаётся только умом пользоваться, но на изворотливость не слишком приходится надеяться, когда тебя за каждое слово каменными кулаками бьют по рёбрам.

- Как меня сопровождают, пешком или на машине? – повернув голову к Оскару, спросил Том, тем самым давая понять, что смирился, по крайней мере, пытается.

- На машине.

Несколько секунд Шулейман внимательно смотрел на Тома и, лукаво блеснув глазами, широко ухмыльнулся:

- В том, что ты именно сейчас узнал об охране, есть плюс – ты больше не паришься и не ноешь по поводу предстоящего мероприятия.

- Я не могу переживать одновременно по двум поводам, - угрюмо ответил Том.

- Странно, я всегда думал, что ты многозадачный в этом плане.

Метнув в Оскара убийственный взгляд исподлобья, оскорбившийся Том порывисто поднялся на ноги, но Шулейман, громогласно скомандовав: «Сидеть!», дёрнул его за руку, возвращая на место. Оригинально отсылая к своим словам, что не желает быть в роли домашнего животного, в частности собаки, Том весьма натурально гавкнул, звучно клацнув зубами.

- То ли кот, то ли хрен знает кто, и вот ты снова – неведома зверушка, - задумчиво изрёк Шулейман.

- Я могу и обидеться, - серьёзно заметил в ответ Том.

- Не обидишься.

- Я обидчивый.

- Но отходчивый, - с фирменной самоуверенной ухмылкой сказал Оскар, подавшись ближе к Тому.

Поставил точку. Невозможно с ним спорить.

- Ты невыносим, - только и сказал Том.

Шулейман взял его за плечи, завалил на спину и навис сверху.

- По-моему, у тебя стресс, - произнёс, однозначно намекая на то, что стресс необходимо снять, чему он с радостью посодействует.

- Вот именно, у меня стресс, - не поддавшись, сказал в ответ Том и выбрался из-под Оскара. – Мне нужно подумать.

Как это обычно бывало, переживания накатывали на Тома волнами. То отпускало знание о новой навязанной части его жизни, уходило на второй план, и казалось, что всё в порядке, это ничего не значит и не изменит, он сможет с этим жить. То вновь обуревали чёрные эмоции вплоть до жгучего отчаяния, и в груди снова и снова клокотал беспомощный, душащий, немой крик: «У меня отняли волю!». Три дня Том не выходил из дома, скованный собственными мыслями, но на четвёртый день решил прекратить добровольное заточение и пойти гулять. Хотел кое-что проверить.

Солнцезащитные очки Том не носил со времён модельной карьеры, со времён Джерри, но сегодня перед выходом из квартиры надел, позаимствовав без спроса одни, широкие и непроглядно чёрные, из коллекции Оскара. Выйдя на крыльцо, он, не ворочая головой, из-под прикрытия тёмных очков метнулся внимательным, ищущим взглядом по улице и почти сразу нашёл машину охраны.

И как раньше её не замечал? Конечно, по центру Ниццы ездило немало представительных автомобилей, но чёрные, наглухо тонированные Мерседесы или Порше высокого класса, являющиеся служебными автомобилями у Шулейманов, всё ж бросались в глаза. Сейчас Том заметил последний, их становилось всё больше. Заняв место главного, Оскар заявил, что не будут его люди ездить на Мерседесах и начал пересаживать всех на Порше. В ответ на просьбы папы и Эдвина не пороть горячку и их главный аргумент, что у Порше нет бронированных автомобилей, необходимых на случаи, когда перевозить будут лично его или Пальтиэля, он распорядился закупить несколько Кадиллаков с высокой степенью защиты и продолжил гнуть свою линию.

Никто не знал, почему Оскар питает неприязнь к самой известной немецкой марке автомобилей. Никакой конкретной причины и не существовало, он просто не любил Мерседесы и не желал иметь с ними дело. В осознанном взрослом возрасте он всего один раз сел в Мерседес, когда вместе с Томом поехали к месту казни его насильников.

Задержав взгляд на чёрной машине, Том развернулся и пошёл вверх по улице. Через пять минут на ходу достал из сумки складное карманное зеркальце и сделал вид, что проверяет свой внешний вид, а сам направил его немного вбок, проверяя, что происходит за спиной. Машина сопровождения следовала за ним, подтверждая то, что он не ошибся. Со щелчком захлопнув зеркальце, Том убрал его в сумку и продолжил путь.

Миновав магазин с длинной, всегда начищенной до блеска витриной и следующее за ним кафе с плетёной мебелью, Том свернул в узкий проход между двумя зданиями, куда никакой машине было не проехать. Пройдя меньше половины сквозного тенистого закутка, он прижался к стене и обернулся, наблюдая, как мимо проезжает машина охраны, чтобы обогнуть здания и найти его с противоположной стороны.

Выждав немного, Том вернулся на улицу тем путём, которым зашёл. Ему удалось провести охрану, но праздновать победу рано, потому что они наверняка быстро поймут, что он не ушёл на следующую улицу, а вернулся. Рассчитав, что охране будет проще не разворачиваться, а объехать здания, и что им потребуется на это секунд тридцать без учёта остановки на светофоре, Том бегом бросился в противоположную сторону. По диагонали пересёк пешеходный переход, где светофор так удачно горел зелёным цветом, свернул на параллельную улицу и снова нырнул в укромный закуток, чтобы окончательно потеряться для своих секьюрити. Как раз в этот момент машина сопровождения свернула на улицу, где всё началось, но Том уже не мог их увидеть, а они издалека не успели заметить его. Том так много гулял, что прекрасно знал как минимум центр Ниццы, и у него было преимущество перед охраной на машине – он мог пролезть в самый узкий проход.

По прошествии десяти минут путающих перебежек Том был уверен, что ему удалось оторваться. Но знакомая чёрная машина появилась из-за угла, спутав победные планы спокойно и гордо погулять в одиночестве и надежду, что у него есть возможность уйти от охраны, которую ему очень хотелось иметь.

Том затормозил, когда перед ним остановился нежданно выскочивший из-за поворота автомобиль. Передняя пассажирская дверца открылась, и из машины вышел один из охранников.

- Том, зачем Вы пытались убежать от нас? – приятным голосом вежливо спросил молодой мужчина.

- С чего вы взяли, что я пытался? – вопросом на вопрос ответил Том.

- Потому что именно это Вы и делали. Пожалуйста, сядьте в машину.

Том удивлённо вздёрнул брови:

- Что? Зачем?

- Я должен доставить Вас домой.

- Никуда я не буду садиться.

- Прошу, сядьте в машину, - повторил мужчина, тактично указав обеими кистями в открытую дверцу.

Том проследил его жест и, замявшись на секунду, вызывающе заявил:

- Откуда мне знать, что в эту машину мне безопасно садиться? Я в этом не уверен.

- Мне позвонить Оскару, чтобы Вы убедились?

- Телефонный разговор ничего не докажет, - вздёрнув подбородок, ответил Том, и скрестил руки на груди, показывая, что намерен стоять на своём.

Но и охранник, с которым он разговаривал, не собирался отступать. Том сам толком не понял, как после довольно долгих пререканий со своей стороны оказался в машине. Причём его не сажали в неё силой. Почти. Охраннику пришлось взять его за локоть, чтобы приблизить к автомобилю, а дальше – дело тонкой техники.

- Если ещё раз притронешься ко мне, пожалеешь! – злым котом прошипел Том, когда машина двинулась с места.

Неприкрыто угрожал, что будет жаловаться Оскару, и им не поздоровится. Никогда прежде не пользовался данным весомым аргументом, даже в голову не приходило воспользоваться, и не вёл себя так. Но рассудил, что раз с ним обходятся как с кем-то неполноценным, кто не может за себя отвечать и решать, то и вести себя будет соответствующим образом – как надменная психованная сучка на понтах.

Намеренно сильно и громко хлопнув дверцей, Том вышел на улицу перед домом и, скрестив руки на груди, вопросительно и недружелюбно посмотрел на вышедшего вслед за ним охранника, который уже успел порядком выбесить самим фактом своего существования и конкретно неуместной вежливостью, которая была ответом на всё.

- Пойдёмте, - произнёс мужчина, вновь красиво указав кистью направление. Ему бы не охранником работать, а быть представителем более утончённой профессии.

- Я ещё не хочу домой, - бескомпромиссно сказал в ответ Том.

- В таком случае я постою с Вами, пока не захотите.

- С чего вы взяли, что я хочу стоять перед домом? Я хочу гулять. А вы мне не даёте! – всплеснув руками, наехал на охранника Том.

- Предлагаю Вам прогуляться до квартиры.

- Нет. Я не пойду сейчас домой.

Снова сплетя руки на груди, Том с самым своим непоколебимым выражением лица смотрел охраннику в глаза.

- Подумайте ещё раз, - сказал тот.

- Это вы подумайте – передумайте и отвалите от меня. Я всё сказал.

Мужчина помолчал несколько секунд и произнёс:

- Прошу меня простить.

Том открыл рот, чтобы спросить: «За что?», но не успел, потому что охранник вопиющим образом просто закинул его на плечо и понёс к парадному входу под смех более опытных товарищей по команде, которого не мог слышать.

- Может быть, остановить его, пока не поздно? – предложил один из оставшихся в машине мужчин второму.

- Думаешь, есть смысл? Мы ему говорили с самого начала – не лезь, излишняя инициативность далеко не всегда поощряется. А он что?

- Действительно, - согласился первый мужчина, провожая взглядом молодого товарища с его важной недовольной ношей.

Ничего хорошего от такой выходки ожидать не приходилось, потому что для них не было секретом, как ревностно Оскар относится к своему большеглазому сокровищу, потому оставалось только надеяться, что пронесёт – или хотя бы их не заденет, - и держать за товарища кулаки.

- Жаль. Он мне нравился, - произнёс всё тот же первый мужчина, полагая, что новенькому не простят его слепое следование собственной трактовке должностных обязанностей.

Том впал в полнейшее негодование от такого панибратства, но больше был изумлён.

- Отпусти меня! Немедленно! – отойдя от первого шока, заголосил он.

Этот охранник был не столь внушительных размеров, как некоторые другие, которых видел Том, но обладал потрясающей силой, и вес Тома и его брыкания ничем ему не мешали. Только в лифте, когда съехались двери, он отпустил Тома на пол.

- Что вы себе позволяете?! – зашипел Том, шарахнувшись от мужчины. – Оскару это точно не понравится!

- Извините, но я должен доставить Вас домой и обсудить с Оскаром произошедший инцидент.

- Ябедничать плохо! – запальчиво и капризно заявил в ответ Том.

- Но Вы тоже собираетесь на меня жаловаться, - сдержанно заметил мужчина.

Подловил. Скрестив руки на груди, Том шумно и протяжно выдохнул, сверля мужчину взглядом. Не сумев испепелить непробиваемого охранника взором и вовсе не добившись никакой реакции на свой оправданный праведный гнев, он дёрнулся к панели управления, желая остановить лифт. Но мужчина, который на него даже не смотрел, опередил его, вытянув руку перед рукой Тома.

- Не нужно этого делать, - произнёс охранник и взглянул на Тома. – Или Вы хотите застрять со мной в лифте?

- Горю желанием, - ощетинившись ещё больше, огрызнулся Том.

Да, он горел желанием, но совсем не тем. Хотел скорее покинуть замкнутое пространство лифта, в котором был заперт с этим выводящим из себя охранником, и навсегда избавиться от его мешающего присутствия в своей жизни.

– И что за намёки? – всплеснув руками, добавил Том.

- Какие намёки? – невозмутимо спросил мужчина.

- Вы предположили, что я хочу застрять с вами в лифте. Это трактуется только одним образом.

На самом деле Том вовсе не оскорбился и притянул данную мысль за уши, но его охватило настоящее бешенство, хотелось нападать на охранника, поставить его на место, отомстить ему за своё испорченное настроение и испорченный день - испортить ему настроение и нервы.

- Кажется, я совершенно правильно поступил, решив немедленно доставить Вас домой, раз Вам чудятся такие

Не уделал, а размазал, ещё и идиотом выставил, озабоченным идиотом. Немного замешкавшись с ответной репликой в шокированном возмущении, вставшем поперёк горла, Том с вызовом сказал:

- Не много ли вы себе позволяете?

- Я всего лишь делаю свою работу.

Не найдя, что сказать в ответ, но очень желая что-то сделать и оставить последний ход за собой – и очень, очень, очень желая вывести из себя, Том окинул охранника взглядом и дёрнул за хвост, в который были аккуратно собраны длинные тёмно-русые волосы мужчины. И запоздало подумал, что если охранник выйдет из себя и даст сдачи, то ему не поздоровится. Но мужчина только сдержанно улыбнулся и сказал:

- Оскару повезло, что он будет растить детей с Вами, у Вас с детьми много общего.

Он был единственным из охраны, кого не передёргивало при сочетании слов «охранять Тома». Наоборот, он испытывал к Тому приязнь, несмотря на его сегодняшнее поведение, и все выпады Тома его забавляли. Три месяца назад в личную охрану Тома его лично порекомендовал Эдвин, сказав: «Вайлдлес верный как собака и такой же самоотверженный», хотя обычно сопровождение не доверяли новичкам, а этот мужчина пришёл в службу безопасности Шулейманов только летом прошедшего года.

Шулейман удивился, увидев за дверью Тома в сопровождении одного из охранников. Вопросительно выгнув брови, он посмотрел на одного, на второго.

- Здравствуйте, Оскар, - прежде всего поздоровался Вайлдлес и озвучил причину своего нахождения здесь. – Том пытался от нас убежать.

Оскар вновь вопросительно выгнул брови и кивнул себе за спину:

- Проходите.

- Он меня трогал! – переводя стрелки, эмоционально пожаловался Том, едва они сели в гостиной.

Всё интересней и интересней. Шулейман перевёл взгляд к охраннику.

- Отнёс на плече до лифта, - не испугавшись, честно и спокойно подтвердил Вайлдлес.

В свою очередь Вайлдлес ничего не сказал о том, как заносчиво и задиристо вёл себя Том, только поведал недолгую, но занимательную историю, как он намеренно пытался уйти от сопровождения. Том его перебивал, вставлял свои комментарии, перетягивая одеяло на себя, пытался выставить охранника виноватым.

Шулейман выслушивал Вайлдлеса молча и на выкрики Тома не реагировал, только переводил взгляд с охранника на Тома и обратно в зависимости от того, кто и что говорил. Все напрягались, когда Шулейман-старший слушал и молчал, смотря внимательным взглядом, а когда так делал младший, обычно громкий и никогда не пропускающий свою реплику, все и вовсе дёргались, не понимали, чего им ждать, и ожидали худшего. Но Вайлдлеса не коробило молчание Оскара, он поступил так, как считал правильным поступить, и готов был получить за это похвалу, наказание или ничего.

Не дав действиям охранника никакой оценки, Шулейман отпустил его и, когда Вайлдлес покинул квартиру, внимательно, ожидающе посмотрел на Тома. Растеряв с уходом охранника всю спесь, Том съежился под взглядом Оскара, повинно опустил голову и проговорил:

- Извини. Я понимаю, что поступил неправильно.

- Отлично, расходимся, - хлопнув в ладоши, неожиданно легко сказал Шулейман и встал с дивана.

Том уставился на него удивлённо и непонимающе.

- Что?

- Ты признал, что поступил неправильно, и, надеюсь, осознал. Это именно то, что я хотел от тебя услышать, - разведя кистями рук, пояснил Оскар.

- Ты даже не поругаешь меня? – Том развернулся к нему; как будто был разочарован.

- А смысл? Если я буду распаляться и ругать тебя всякий раз, когда ты даёшь для того повод, я точно повторю папину судьбу. А я не горю желанием в молодом возрасте становиться завсегдатаем кардиолога.

Том выглядел растерянным и чувствовал себя так же. Шулейман выдержал паузу и осведомился:

- Расстроился, что не удалось довести меня?

Помимо воли Том задумался: а не это ли было глубинным мотивом его поступка, не хотел ли он вывести Оскара из себя?

Нет, не в этот раз. Он хотел дать себе уверенность, что у него всё равно есть возможность быть свободным; что, если очень захочет, может уйти из-под сковывающего присмотра охраны.

- Нет, - без лукавства ответил Том. – Мне не нравится, когда ты меня ругаешь.

Глава 23