Читать онлайн
"Одиночество"

Глава 1

Вот и время уходить, начинать всё сначала.

Вот и время выбирать порты и причалы.

Вот и время заплатить слёзами за радость.

Время уходить, время падать, время падать.

Григорий Лепс, Ани Лорак, Уходи по-английски©

Сдвинув маску для сна на лоб, Том несколько секунд смотрел в потолок и бездумно моргал, пока мозг загружался. Затем нахмурился, поскольку комната не казалась знакомой. Сев, Том огляделся, по-прежнему не признавая спальню, что по убранству проигрывала всем комнатам дома. Ещё и пижама какая-то на нём надета. Это ведь пижама? Том оттянул рубашку, отпустил, поднял голову. Точно пижама, но он их в жизни не носил. Впрочем, Джерри хотел купить красивую качественную пижаму и спать в ней, Том помнил это пожелание своей альтер.

Откинув одеяло, Том встал босыми ногами на пол. Прошёлся туда, сюда, пристально приглядываясь к деталям обстановки, словно был уверен, что знает это место, просто не узнаёт спросонья. Он так и думал. Думал, что это одна из тех комнат в бесконечной квартире, куда заходил два раза от силы, потому она кажется незнакомой. Том вышел в коридор, посмотрел вторую комнату, третью, кухню – и квартира закончилась. Упёрся во входную дверь, вернулся в спальню. Круг замкнулся. Это определённо не квартира Оскара. Но где же он тогда? У кого?

Стоя посреди сумрачной спальни, Том в растерянности водил зрачками из стороны в сторону. Подойдя к окну, он раздвинул шторы, через стекло выглянул на улицу. И увидел кричаще проплывающий по серой дороге знаменитый красный автобус. Такие автобусы курсируют в…

Он в Лондоне?

Он в Лондоне!

Память обрушилась шквалом. Том отшатнулся от окна, задохнулся, рыбой раскрыв рот. Закрыл рот ладонями, тараща невидящие глаза, перед которыми пробегал последний отрезок жизни, что привёл его сюда. Сердце влёт забилось неистово, пульсировало в основании горла, встав поперёк дыхания. Они развелись. Развелись после разыгранного Джерри спектакля, по сюжету которого он, Том, ушёл от Оскара, обвинив перед его отцом в повторяющемся насилии.

Всё, что сказал Джерри, звучало в голове. Его надрывные речи, его плачь, его подлая ложь. И дюжиной толстых булавок в сердце – последние слова Оскара, его взгляд, уход без оглядки. Нечем дышать. Почва уходит из-под ног.

- Что ты наделал?! – в сердцах крикнул Том в адрес своей альтер, своего возродившегося проклятья.

Взгляд зацепился за пятно белого цвета на столе. Взяв лист бумаги, Том прочёл лаконичное послание, каллиграфическим почерком написанное на всё пространство листа: «Включи ноутбук». Протестная натура подняла иглы противодействия: «Не буду!». Но что-то внутри – то ли интуиция, то ли голос разума – подсказало, что лучше послушаться и посмотреть, что Джерри оставил для него. Подняв крышку ноутбука, Том включил его, сел за стол. В центре рабочего стола располагался видео-файл. В развернувшемся после клика окне Том увидел себя – но не себя. То же лицо было совершенно другим из-за разницы мимики и совершенно иного взгляда.

«Поздравляю, Том, теперь ты свободен от уз брака, как и хотел

«Я не хотел…», - подумал Том, но не крикнул, слушая, что его коварная альтер скажет дальше.

«Ты счастлив? Должен быть, поскольку я исполнил все твои желания: ты в разводе, брачный контракт аннулирован, личной охраны у тебя больше нет. Больше тебя никто и ничто не сковывает. Я выбрал Лондон, чтобы ты начал жизнь с чистого листа на новом месте, но ты волен выбрать другую страну для проживания, но тебе придётся постараться, чтобы переехать. Ты всегда хотел быть самостоятельным, и я даю тебе такую возможность. Наши деньги я перевёл на другие счета, номера их ты не знаешь. У тебя есть пять тысяч наличными, на этом всё. Дальше – заработай. Работай своими силами и умом, обеспечивай себя, решай бытовые вопросы, которые теперь только на тебе. И не пытайся позвонить Оскару, ты помнишь, каким было «ваше» расставание…».

- Сука, - прошипел Том.

«Наверняка ты хочешь разбить ноутбукНо подумай ещё раз, лишних денег на новую технику у тебя нет. Учись нести ответственность за свои поступки и думать дальше, чем о сегодняшнем дне. Пора уже. Ты хотел быть взрослым и независимым – будь им. Покажи, на что способен. А я буду присматривать за тобой, но не вмешиваться. Только если ты ни с чем не справишься и дойдёшь до дна, до полного отчаяния, я включусь и спасу тебя, дам деньги, налажу жизнь. Но в таком случае ты больше никогда не сможешь говорить, что кто-то, в том числе я, мешает тебе жить так, как тебе хочется. Посмотрим, на что ты годишься, ты сам увидишь. Наслаждайся свободой, строй свою жизнь. Если тебе понадобится обратиться к какой-то части моего послания, оно для удобства продублировано в текстовой форме, - - Дальше ты сам по себе. Удачи, Котёнок. Я рядом».

План Джерри прост, гениален и изощрён – Том сам поймёт, чего он хочет. И должен будет сам этого добиться либо же сломаться и признать, что ни на что не способен без поддержки, больше никто не поднесёт ему всё готовое. Если Шулейман не нагрянет, окончательно забыв про гордость и здравый смысл. Но от этого вроде бы обязался защищать Пальтиэль.

Видео закончилось, картинка сменилась чёрным прямоугольником. Ещё минуту Том сидел перед замолкнувшим ноутбуком, глядя в одну точку экрана, осмысливая то, что услышал. Это неправда, не хотел он такой свободы, совсем другой хотел. Джерри отнял его жизнь. Но не выйдет, он не сложит смиренно лапки!

Подскочив из-за стола, опрокинув стул, Том заметался по комнате в поисках мобильного телефона, чтобы позвонить Оскару, всё объяснить, пусть он сказал забыть его. Это не ему, не ему Оскар говорил, не на него злится, не он Оскару причинил боль. Забегал по всей квартире, засовывая нос и руки в самые неожиданные уголки, куда мог завалиться мобильник. А телефона нет. Новый мобильник, который купил пару месяцев назад, Джерри выключил и выбросил перед поездкой к старшему Шулейману. Томин телефон остался там же, где и его бывший супруг – в Ницце, в квартире, что была ему домом.

Поняв, что телефона нет, Том на всякий случай ещё раз обошёл квартиру, обыскал одежду и ящики, не веря воспоминанию, что Джерри прибыл в Лондон без средства связи. Но – именно так. Остановившись, думая, Том дышал так, словно пробежал марафон. Сообразив, как ему быть, как совершить звонок в кратчайшие сроки, Том на пижаму накинул пальто, сунул босые ноги в ботинки и ринулся из квартиры.

Бегом, на улицу, где не дождь, но пронзительно холодный ветер. Завертелся вокруг своей оси, в суматохе и раздрае ища телефонную будку. Одну из знаменитых красных будок невозможно было не заметить. Пройденная уже схема: позвонить из телефона-автомата – и всё будет хорошо, Оскар непременно даст ему шанс, заберёт. Он непременно сможет всё объяснить. Оскар ведь знает о Джерри и о том, насколько Джерри чёртов гений в плане актёрского мастерства.

Но как позвонить из Англии во Францию? Нужен какой-то специальный код? Наверняка нужен. Задумавшись об этом, прежде чем дошёл до красной будки, Том повернулся к первому попавшемуся мужчине с вопросом:

- Как позвонить во Францию?

Мужчина в сером шарфе покосился на него и продолжил путь, ускорив шаг.

- Месье, извините, подскажите, пожалуйста, как позвонить во Францию, в Ниццу? Мадам, пожалуйста, остановитесь, помогите, как позвонить в Ниццу?..

Забыв, что находится в другой стране, где если и говорят на французском, то не большинство, Том торопливо говорил на родном языке, и его никто не понимал. Расстегнутый тренч развевал ветер – как плащ супергероя, потерявшего силу, трепал и ставил дыбом нечёсаные волосы. Из-за нестандартного внешнего вида, больших широко распахнутых глаз с мечущимся взглядом и чужой речи некоторые принимали его за бездомного, кто-то думал – городской сумасшедший, все обоснованно обходили его стороной.

Поняв, какую ошибку допускает, Том перешёл на английский и наскочил на прохожего:

- Это Лондон?

Тупой вопрос, но мало ли, в каком ещё месте могут ездить красные двухэтажные автобусы и стоят такие же будки.

- Да, - ответил парень лет двадцати четырёх, напряжённо посмотрев на умалишённого, и поспешил пойти дальше, пока странный незнакомец не покусал или на спину не прыгнул.

- Спасибо, - в спину ему сказал Том.

Заодно сообразив, что мадам и месье остались во Франции, а здесь мистер и мисс, Том продолжил приставать к прохожим с тем же просительным текстом на новый лад. Метался между людьми брошенным щенком. Центр города кипучее место, ни у кого нет времени, никому нет дела до чужой беды. Наконец перед Томом остановился мужчина с красивым лицом.

- Вы знаете телефонный код Франции? – с надеждой обратился к нему Том. – Или что надо, чтобы позвонить из автомата в Ниццу? – он указал на красную будку в десяти шагах от них.

- Полагаю, что нужен код, - ответил мужчина.

- Вы его знаете? – Незнакомец отрицательно покачал головой. – У вас с собой есть телефон? Можете посмотреть?

- Да, могу. Но если вам необходимо срочно совершить звонок, вы можете позвонить с моего телефона, - предложил мужчина.

Округлёнными глазами Том воззрился на него, изумлённый тем, что незнакомец предлагает помощь. Но вовремя подумал, что принять её не может – да и зачем, когда телефонная будка в шаговой доступности, и он знает, как ею пользоваться? Качнул головой:

- Спасибо, но это будет неудобно. Скорее всего, разговор будет долгим.

Приняв отказ, незнакомец погуглил, как позвонить во Францию и конкретно в Ниццу, и повернул телефон экраном к Тому. Прочитав цифры трижды, повторив их губами, Том кивнул в знак благодарности.

- Спасибо вам, месье! То есть Мистер! – крикнул Том, уже побежав к автомату.

Заскочив внутрь, не закрыв плотно дверь, позволяя промозглому холоду задувать в щель, Том схватил висящую на рычаге трубку, леденящую ладонь, чтобы как когда-то спасти себя одним звонком из автомата, вернуть им общее будущее, которое Джерри вероломно украл. Но чтобы воспользоваться телефоном-автоматом – нужно сначала оплатить звонок. Том понял это сразу, но, увы, не сразу, как ему в голову пришла спасительная мысль воспользоваться телефонной будкой.

Со звоном вернув трубку на рычаг, Том выбежал из будки, ударив собой дверь. Не запомнил, из какой квартиры убегал, соответственно, не знал, куда возвращаться за деньгами, но в голове пульсировала примета: «Дверь в мою квартиру (мою ли?) открыта». Бегом вверх по лестнице, на предпоследний седьмой этаж. Третья слева дверь открыта. Том ворвался в неосмотрительно брошенную незапертой квартиру, пронёсся по ней торнадо, переворачивая всё в поисках бумажника. Бумажника нигде не было, только стопка наличности нашлась. Сунув в карман тренча пару купюр, Том сломя голову побежал обратно, вновь забыв о существовании лифта.

Улица, холодный ветер, расстояние до красной цели, огибая тоже торопящихся, но не таких безумных прохожих. Вновь оказавшись в телефонной будке, посмотрев на телефонный аппарат, Том одновременно почувствовал себя законченным идиотом и совершенно несчастным, поскольку жизненно необходимая цель вновь отодвинулась. Автомат не принимает купюры и даже монеты – звонки оплачиваются специальными картами.

Кретин. Конечно – откуда ему знать, как оплачиваются звонки с телефона-автомата? Им он пользовался всего раз в жизни, и тогда повезло нарваться на аппарат, принимающий деньги, в противном случае сейчас не пришлось бы ничего решать. Но всё равно – кретин.

Потерев лицо, Том вышел на улицу. Идея отправиться на поиски карточки для оплаты звонков казалась менее удачной, чем добиваться звонка на месте. Том завертел головой в поисках мужчины, что предложил ему помощь, но добрый незнакомец ушёл. Больше неважно, что вести долгий разговор по чужому телефону неудобно и неприлично, что разговор наверняка будет эмоциональным, не для чужих ушей. Плевать. Есть цель, сужающая сознание до точки, держащая организм в состоянии предельной готовности, а остальное не имеет значения. Если хозяин телефона будет возмущаться и пытаться отнять аппарат, побежит. Бегает он быстро. А если всё-таки поймают, Оскар спасёт от последствий. Оскар может злиться, обижаться, но он никогда не бросит в беде. В этой святой вере Том мог убить, не то что украсть телефон. Тем более он не считал свой возможный поступок преступлением – он всего лишь одолжит телефон без разрешения, если придётся, и вернёт его потом. Главное – успеть позвонить.

Но снова никто не останавливался, чтобы помочь странному парню в пижаме и расстегнутых ботинках. Людской поток обтекал его, каждый обходил стороной. Том почти дошёл до того, чтобы выхватить у кого-нибудь мобильник из рук или из кармана. Но к нему подошли со спины.

- Добрый день, мистер. У вас всё в порядке?

Том повернулся к отдавшему честь полицейскому и его хранящему молчание напарнику совершенно непримечательной внешности.

- Да, всё в порядке, - ответил он.

- Вы уверены?

Общество полицейских напрягало Тома – не потому, что они полицейские, а потому, что отвлекают его.

- Да, - сказал он.

Стражи порядка не верили. Поскольку странный растрёпанный парень в пижаме и расстегнутом тренче, пристающий к прохожим, не производит благополучное впечатление, но вызывает вопросы и определённые подозрения.

- Мистер, вы пьяны?

- Я? – удивился Том, начиная раздражаться из-за промедления. – Разве я похож на пьяного?

- Мы не станем вас обнюхивать, - сдержанно ответил страж закона. – Почему вы находитесь на улице в таком виде?

- Что не так с моим видом? Я одет, - Том оглядел себя и развёл руками, хмуря брови.

- На вас надета пижама, мистер, и вы ведёте себя обеспокоенно. У вас какие-то проблемы? – серьёзно повторил полицейский.

Том открыл рот и закрыл. Что сказать? Правду. Ничего другого на ум не шло.

- Мне необходимо срочно позвонить своему супругу. То есть бывшему супругу. Это вопрос жизни и смерти! Я очень обидел его и добился развода. Я совершил огромную ошибку. Потому что… - Том осёкся, подумав, что полную правду говорить не стоит. – Потому что бухал! – воскликнул он, всплеснув руками. – У меня мама алкоголичка, и я весь в неё!

- Вы пьяны сейчас? – вновь повторился полицейский.

- Что? Нет! Я больше не пью, поэтому и понял, что натворил.

- Пройдёмте с нами, мистер.

- Зачем? – Том отшатнулся от мужчин в форме. – Я не пойду. Говорю же – мне жизненно необходимо позвонить.

- Мистер, не сопротивляйтесь.

- Вы что, задерживаете меня? – напрягся Том, глядя то на одного, то на другого полицейского.

- Нет. И не вынуждайте нас это делать.

Том не послушался, повторял, что ему всего лишь надо позвонить, но после второго предупреждения ему пришлось закрыть рот и сесть в патрульную машину, чтобы не сделать то же самое принудительно как нарушитель порядка, оказывающий сопротивление полиции.

В полицейском участке Том сидел на одном из ряда чёрных стульев у стены. Его проверили на алкоголь и наркотики, но никаких следов психоактивных веществ не нашли в крови, поскольку их там не могло быть, сегодня Том даже воду не употреблял. Ненавязчиво опросили, в числе прочего спросив о документах. Проверив по базе сообщённые сведения, стражи порядка убедились, что перед ними не неадекватный маргинал, а добропорядочный гражданин Франции, официально прибывший в Королевство вечером вчерашнего дня. Том просил позвонить, но ему ответили отказом, поскольку у него не было причин, при которых полиция предоставляет телефон. Извинившись за доставленные неудобства и пожелав всего доброго, Тома отпустили. И отвезли домой, чтобы не замерз, добираясь самостоятельно.

Три часа он провёл в участке, столько времени потерял. Уже половина пятого, а он так и не смог позвонить. На своём этаже Том устало прислонился к стене. Слишком долгий день, а это только половина дня, но он уже успел набегаться, замёрзнуть, испереживаться и даже впервые в жизни побывать в полицейском участке. Во рту царил неприятный вкус от жажды и голода, но Том не ощущал ни его, ни неудовлетворённых потребностей. Его мысли, всё его существо по-прежнему были заняты всё тем же – необходимостью позвонить Оскару, и пусть этот кошмар закончится.

Том посмотрел на соседскую дверь. И его осенило – соседи! У соседей точно есть телефон, телефоны есть у всех. И соседи с меньшей долей вероятности откажут, их он может пригласить к себе, показать, что нормальный, поселился по соседству, ему можно доверять. Воспрянув духом, подняв голову, Том подошёл к соседской двери и нажал на кнопку звонка.

- Здравствуйте, я ваш новый сосед из квартиры слева, меня зовут Том Каулиц, - заговорил Том, едва женщина лет тридцати трёх открыла дверь. – Вы можете пробить меня, если не доверяете, я фотограф из Франции и бывшая модель, обо мне в сети много информации. Мне необходимо срочно позвонить, а свой телефон я разбил. Пожалуйста, можете дать мне позвонить?

Не без подозрительности смерив его взглядом, соседка сказала:

- Подождите, - и закрыла перед его носом дверь.

Спустя минуту она вернулась и через порог протянула мобильный телефон в матовом чёрном чехле-бампере.

- Спасибо большое!

Получив телефон, ощущая сердцебиение от счастья и волнения, Том кликнул на иконку звонков. И замер, глядя в экран застывшим взглядом. Он не помнил номер. Помнил, как набирал его столько раз, но цифры как будто затёрли в памяти, не вспомнить, не воспроизвести. Джерри и на такое способен. Он предвидел, что Том побежит звонить Шулейману, и предусмотрел этот неугодный ему момент, который мог свести все старания к нулю. Также он позаботился о том, чтобы Том не смог приехать к Шулейману, от адреса в его голове осталось только – город Ницца.

Том поднял к соседке совершенно потерянный взгляд.

- Я не помню номер… - проговорил убитым, севшим голосом, не видя ничего и никого перед собой. – Не помню.

Не помнит – приговор, в одночасье разрушивший все надежды, отнявший надёжную соломинку, за которую истово хватался, и сбросивший с обрыва в свободное падение, знакомое забытое состояние подвешенности между небом и землёй без точки опоры. Том мог вынести всё, но не то, что никак не может связаться с Оскаром, не может объяснить и всё вернуть. То, что и адрес изъят из памяти, уже тоже открылось ему.

Том почувствовал себя по-настоящему сумасшедшим, тем несчастным обречённым существом, с кем память играет в прятки, и это чувство ужасно. Испуганная безнадёжность от того, что твой разум тебе неподвластен. Его собственная психика во главе с альтернативной личностью восстала против него. Так сходят с ума, с чувством беспросветности и оглушения от того, что невозможно принять, а отрицать никак. Либо он уже сошёл с ума, либо сойдёт, либо всего этого нет, он во власти видения на какой-нибудь больничной койке… Его разум больше не подчиняется ему.

Всё глубже погружаясь в темноту отрешённости, Том будто во сне побрёл к своей двери. Его окликнула соседка:

- А телефон?

- Извините…

Отдав телефон владелице, Том зашёл в квартиру. Закрыл дверь, прислонился к ней спиной и сполз вниз.

Не помнит. Том готов был простить Джерри многое, но не боль Оскара и невозможность объясниться. Как он мог? Как может решать за него, как ему будет лучше? Том зажал рукой рот, чтобы не взвыть в голос.

- Ненавижу тебя, ненавижу… - шептал в ладонь, глотая горькие слёзы. – Ты не имеешь права решать за меня. Верни мою память! – Том со всей силы ударил кулаком по полу.

Его эмоциональный всплеск Джерри благоразумно проигнорировал. Том вновь сжал пальцы в кулак. Трясло от переизбытка чувств, которым не было выхода, никакие слёзы и крик не освободят, когда твою жизнь спустили в унитаз и глумятся над остатками.

- Крыса…

Злость как обуяла, так и иссякла, оставив тело размякшим, утратившим всякую опору за исключением двери за спиной. Том уронил лицо в ладони. В одночасье он потерял всё. Дом, устроенность в жизни, уверенность в завтрашнем дне, любимого человека. Даже собаку. Джерри бросил его малыша! Лис же без него умрёт от тоски!

А Оскар… Что же чувствует Оскар, что думает? Его жестоко обманули, он считает, что предан, брошен. О том, как ему теперь жить, Том не думал, его жизнь остановилась, взор затопил серый цвет, тело онемело, не находя в себе сил на какое-нибудь движение. Он пережил столько плохого, ужасного, что на десять разных жизней хватило бы, но сегодняшний день был худшим.

Глава 2

Труп амбиций храню на лице в мешках;

Слишком сложно встать, чтоб развеять прах.

Наигралась в слова и теперь молчу;

Расскажу секрет только палачу.

Наша Таня, Дориан Грей©

Силы не покинули, но не было желания ни на что. Том не выходил из дома, не принимал душ и не подходил к зеркалам, не ел. За день он употреблял только один стакан воды из-под крана и шёл обратно в помятую кровать, что не застилал. Поздним вечером Том лежал на боку и в темноте бездумно смотрел какой-то сериал с преобладанием мрачных красок, свет экрана раздражал глаза, мозг же погрузился в полное отупение.

На третьи сутки прозябания в оторванном от реальности коконе квартиры захотелось есть. Не понаслышке знакомый с голодом организм требовал топлива. Том сходил до холодильника, заглянул в его абсолютно пустые недра. Джерри не позаботился о нём и не запасся продуктами хотя бы на первое время. Выбор невелик – или сходить в магазин, или голодать. Голодать Том больше не мог. Переодевшись впервые с момента пробуждения, Том взял ключи, деньги и вышел из квартиры, смотря под ноги в глубокой, поглощающей свет меланхолии, что тяжестью лежала на плечах, давя к земле.

На улице мокро, асфальт чёрный от недавно прошедшего, час назад закончившегося дождя. Магазин располагался недалеко, на противоположной стороне улицы, на углу. Том наткнулся на него скорее случайно, периферическое зрение поймало свет зазывающей вывески. Внутри традиционно светло, люди с тележками плавают между рядами, не улыбаются. Том тоже не улыбался, не поднимал головы, не испытывал привычного яркого интереса к продуктам – только голод хотел утолить, от которого страдающей душе делалось ещё хуже.

- Извините, но мы не принимаем евро, - сказала женщина на кассе.

Принудительно вернувшись из прострации в жестокую реальность, Том в отрешённом непонимании посмотрел на продавщицу в синей униформе, переспросил:

- Что?

- Мы не принимаем евро, - повторила та. – У вас есть фунты?

- Нет…

Джерри намеренно не поменял деньги заранее. Том же хотел быть самостоятельным, пусть заблаговременно думает, в какой стране находится и в какой валюте расплачиваться за покупки. Заблаговременно не получилось, Тому в голову не пришло, что в Англии не принимают евро, кроме которых он ничего в руках не держал. Когда они были в России, где тоже в ходу иная валюта, за всё платил Оскар, так же дело обстояло в Японии, куда они наведывались ради Диснейленда, у Тома практически не закрепилось в голове, что деньги надо менять. Он вообще не привык иметь дело с деньгами, за жизнь держал в руках наличные считанные разы, за всё и всегда платил Оскар, а если не Оскар, то Том расплачивался картой и ему не приходилось думать о валюте и количестве средств. Но ещё не всё потеряно с ним.

- Может быть, карта? – предложила вариант кассирша.

- У меня нет с собой карты. Только наличность.

- Извините, но в таком случае я не могу вас обслужить.

От взгляда на сочный сэндвич в прозрачной фольге, который купил, чтобы поесть по дороге домой, рот наполнялся слюной и желудок сводило. Столкнувшийся с неожиданной, новой ситуацией, Том подумал пару секунд, продолжая задерживать очередь, и попросил:

- Не убирайте мои продукты, пусть они полежат в стороне. Я сейчас поменяю деньги и вернусь.

Хоть тормозящий покупатель, видимо, забывший, где он, раздражал женщину на кассе, она ответила согласием и аккуратно отложила продукты, среди которых не было ничего замороженного, что могло бы потечь. Том быстрым шагом покинул магазин, но он не знал, что банки в Англии работают только до шести вечера, а сейчас было начало восьмого.

- Добрый вечер, подскажите, пожалуйста, где ближайший банк, - обратился Том к прохожему, но у того в ушах были неприметные затычки беспроводных наушников, и он, лишь взглянув на парня, пошёл дальше.

А те, кто слышали просящий о помощи вопрос, непонимающе косились на странного парня, что в век интернета и интерактивных карт в каждом кармане пристаёт к прохожим, чтобы найти дорогу. Наконец, женщина с выдающимися скулами, одетая в дорогой полушубок, остановилась и ответила на вопрос:

- Ближайший банк находится на параллельной улице, Риджент, 207.

- Спасибо вам.

- Мистер! – окликнула дама Тома, поспешившего к цели. – Он уже закрыт.

Том остановился, повернулся к ней:

- А какой открыт?

- Никакой. Банки работают строго до шести по полудню.

- Вы уверены?

- Совершенно уверена.

- Спасибо, - сникнув, понурив голову, тихо поблагодарил Том.

И не подозревал он, что банки могут быть недоступны в момент необходимости – не только в Англии, в принципе. Ни в чём он не разбирается, базовых взрослых познаний, над которыми обычно люди и не задумываются, у него нет. Для него город – не среда обитания, а развлекательная декорация, куда выходил из устроенного мирка, чтобы разбавить день впечатлениями. Только два с половиной года назад, после объединения, когда сбежал в Париж и дальше, у него был большой проблеск самостоятельности, у него были ресурсы и потенциал, которые помогли путешествовать без происшествий, приобрести телефон, освоить интернет и так далее, что было для него ново. Но потом он вернулся к Оскару, и необходимость в овладении жизненными навыками отпала. Зачем что-то знать, если Оскар всё сделает, если он, Том, даже не видит, как решается тот или иной вопрос? В его мире некоторые задачи решались по щелчку пальцев, хоть понимал, что на самом деле они требуют определённых действий. Но действия совершал не он, потому в его мире всё сказочно просто. Вот только в реальном мире всё не так. Но он не понимал, насколько.

Очень хотелось есть, в магазине его ждал выбранный набор продуктов, и Том свято верил, что заберёт его, нужно только немного постараться и неординарно подойти к вопросу, раз ординарный подход недоступен в связи с закрытием банка. Том снова подходил к прохожим и просил поменять ему евро на фунты стерлингов. Большинство принимали его за маргинала, в основном за наркомана, что желает нажиться за счёт доверчивых граждан. Только Том искренне не видел в своей просьбе ничего странного и не замечал холодных, а то и презрительных взглядов.

- Иди отсюда, парень, не то позову полицию, - пригрозил очередной прохожий, к которому Том обратился, парень с крашеными белыми волосами, уложенными в стиле «грязный гранж».

Стоя посреди тротуара, Том хлопал ресницами и смотрел вслед грубому незнакомцу, не понимая, чем заслужил угрозу полицией. У него же есть деньги, он не совершает ничего противоправного. Не понимал он, что в современном мире люди давно не доверяют друг другу, особенно незнакомцам, и если кто-то просит денег, его автоматически расценивают как мошенника любой масти. Ведь он вращался в мире Оскара, где всё иначе, а другого, обычного мира толком не знал.

- Я спешу, - не останавливаясь, сухо бросил очередной незнакомец, которому Том сказать-то ничего не успел.

Никто не помог. Для Тома стало озарением, что все проходят мимо и никто не откликается на просьбу о помощи, никто даже выслушать не хочет. Но к нему подошли представители закона, отдали честь, спросили, что происходит.

- Мне необходимо поменять деньги. Я не знал, что в Англии не принимают евро, а банк уже закрыт, поэтому я прошу у людей поменять евро на фунты, - как на духу ответил Том, поражая своей простотой, которая не подкупила.

- Дождитесь открытия банка. Они работают с девяти утра.

- Я не могу так долго ждать. Я очень голоден и не могу купить продукты.

- Мистер, вы бездомный? – строго спросил полицейский.

- Я? – удивился Том. – Нет, я живу в том доме, - махнул рукой в сторону здания, где располагалась его съёмная квартира.

Стражи порядка проследили его жест, и один произнёс:

- Мы можем увидеть ваши документы?

Опустив руки вдоль тела, Том удивлённо хлопал ресницами. Опять? Что он такого делает, что его принимают непонятно за кого? Даже европейская внешность не уберегает от внимания полиции.

- Мои документы дома, - немного растерянно сказал Том.

- Сходите за ними.

В компании полицейских Том прошёл к дому. Мужчины в форме остались ждать на улице, а Том поднялся в квартиру и долгие пятнадцать минут искал документы. Потом спустился, показал полиции всё, что у него было, а большего и не требовалось.

- Всё в порядке, - сказал полицейский, изучив документы Тома и протянув их обратно, и порекомендовал: - Больше не пытайтесь поменять деньги на улице, валютные операции вне банка чреваты обманом и незаконны. Всего доброго, мистер.

Проводив взглядом служителей закона, Том положил документы в карман и вернулся на место, где просил помощи в обмене денег. Не обращался больше ни к кому, но оглядывался по сторонам в растерянности и отсутствии осознания, что никто ему не поможет решить проблему. Его же ждут, он должен вернуться в магазин…

- Мистер, вы здесь не один! – женщина с коляской пожурила Тома, крутящегося посреди многолюдного тротуара. – Я чуть в вас не врезалась.

«Я месье!», - мысленно прокричал Том, обернувшись к незнакомке.

Не мистер он, не мистер! Ему всё в этой стране чуждо! Но женщина проследовала дальше, а вслух он ничего не сказал.

Как же голодно… Аппетит разыгрался в три раза сильнее от мысли, что до утра он не поест, не будет ни крошки во рту, поскольку в квартире нет ничего, кроме воды, и та из-под крана, холодильник абсолютно пуст, такого Том прежде не видел ни разу в жизни. Желудок сводило, он заунывно, жалобно урчал, по телу растекался голодный холодок. Знакомое чувство – когда хочешь есть, очень-очень хочешь, но никак не можешь удовлетворить свою потребность. Том так и видел продукты, что выбрал, как они ждут его и не дожидаются, как их раскладывают обратно по полкам… До открытия банка тринадцать часов, тринадцать часов голода – мучительная вечность. Невозможно отвлечься от сосущего чувства под ложечкой, вытягивающего последние силы, подрывающего психическое равновесие, что и так держалось на хрупких надломанных спицах.

В сторонке от самого оживлённого места Том сел на бордюр, обнял себя за плечи и расплакался от жалости к себе, от того, во что превратилась его жизнь. Что он сделал со своей жизнью? Месяц назад у него было всё, о чём только можно мечтать и о чём нельзя, неприлично, а сейчас он сидит на холодном камне и плачет от голода, ставшего последней каплей.

«Оскар, забери меня, забери», - выл внутри.

Не сбавляя шага, не удостоив сгорбленную фигуру внимательным взглядом, какая-то женщина бросила Тому мелочь, приняв его за бездомного попрошайку. Монеты звякнули об асфальт. Приподняв голову, Том хмурым взглядом исподлобья посмотрел на удаляющуюся незнакомку. Как так могло получиться?!

С Олимпа, на который попал каким-то чудом, поднявшись на сверхскоростном лифте, Том упал на дно и больно ударился. Из бывшей топ-модели, блиставшей на обложках и подиумах, фотографа, работавшего с самым высшим обществом, и супруга Оскара Шулеймана он в одночасье превратился в того, кого не узнают и принимают за бездомного, кто не может купить еду.

В поле зрения появились ноги в форменных штанах, цвет которых уже успел выучить. Том поднял глаза – перед ним стояли двое патрульных, обратились к нему со знакомым уже начальным вопросом: всё ли у него в порядке?

«Вы издеваетесь?», - измученно подумал Том, не понимая, что за несмешная шутка. Он три дня в Лондоне, и уже трижды стал объектом внимания здешней полиции. Это на три раза больше, чем за всю предшествующую жизнь.

Молча он достал из кармана документы и протянул стражам порядка, не сомневаясь, что одним из последующих вопросов они попросят их предъявить. Удостоверившись, что мистер имеет все необходимые документы и является гражданином европейского государства, полицейские не потеряли к нему интерес, но их внимание приобрело более расположенный оттенок.

- У вас какие-то неприятности? – осведомился полицейский.

- Да, - честно, без чувств ответил Том. – У меня трагедия личного плана. Но, насколько я знаю, полиция подобным не занимается.

Служитель закона тактично промолчал и через паузу произнёс:

- Не сидите на голой земле. Холодает. Ночью обещали заморозки.

- Я наполовину финн и жил в Финляндии, холодом меня не напугать, - сказал Том в ответ наполовину правду, чтобы к нему не лезли с заботой.

- И всё же, поберегите себя, - посоветовал один из полицейских.

- Обязательно. Я сел отдохнуть. Гулял по городу целый день, ноги болят.

«Снова я лгу», - подумал Том вслед за отпущенным высказыванием.

Зачем он солгал сейчас? Ведь можно было просто согласиться, но нет, ему нужно оправдаться, он постоянно так поступает. Слова обманчиво безобидной лжи сами собой слетают с губ.

- Вам нужно помочь добраться до дома?

- Я устал и несчастлив, а не сломал ноги.

Простив парню неуместное остроязычие, полицейские отдали честь с пожеланием доброй ночи и удалились. Том посидел ещё пять минут и поднялся с бордюра, поскольку и дальше сидеть не имеет смысла и действительно холодало. Отряхнул тренч сзади от мокрой уличной пыли, спрятал руки в карманы и побрёл к дому, снова глядя под ноги. Слёзы накатывали снова и снова, Том не вытирал их горькие дорожки и всхлипывал, вздрагивая опущенными, ссутуленными плечами.

Но он сам во всём виноват. У него было всё, но он не мог быть за это благодарен, такая натура – вечно рвущаяся куда-то, где трава зеленее, а небо выше и ярче. Ему вечно чего-то не хватает для счастья, и даже тогда, когда счастлив абсолютно, назавтра внутри поселяется очередной червь сомнений. Он же был счастлив в день свадьбы, думал – как ему повезло, после того, как Оскар помог избавиться от мандража. Он шёл в будущее уверенный, что не совершает ошибку, но уже через пару дней усомнился в том, что это то, чего он хочет, что ему нужно. Лежал рядом с Оскаром и думал, что ему мешает кольцо на пальце, а брачные узы тяготят, опорочил медовый месяц, это время только для них двоих, в котором Оскар стремился сделать его счастливым, уступал в выборе направления. Оскар всё делал для него. А сейчас?..

Перед глазами стояла уходящая под воду машина, пожар, лицо Оскара, когда он смотрел, во что превратилась его квартира. Тогда он знал, что ужасные выходки дело рук Джерри, но сейчас-то не знает. Оскар поверил, что это он, Том, бросил его, предал. Как он мог поверить? У Тома сердце разрывалось от боли за душевную боль Оскара и от обиды за то, что Оскар поверил в жестокий спектакль, не допустив мысли, что его обманывают, что Том не мог так с ним поступить. Том не мог. Злую шутку с Оскаром сыграл облачённый в уверенность страх, что его бросят, что его бросит именно он.

«…Тома я ещё готов отпустить, а Джерри нет, так уж у нас с ним повелось»,

И он отпустил. Отпустил… Как он мог? Том чувствовал себя и виноватым, и преданным, и просто несчастным до невозможности. Все краски разбавил унылый серый цвет, и Том не видел выхода к свету и яркости, не видел того, что может вернуть его от существования к жизни – кроме того, кто остался во Франции. А быть может, во всём вина дурацкой чопорно-серой Англии. Оскар жил здесь в детстве и учился, здесь познакомился с Эванесом… Воспоминания, мысли и факты бессистемно мелькали в голове, за стеклянным опущенным взглядом.

Зайдя в пустую, утопшую в тишине квартиру, Том включил свет и посмотрел на левую руку. От обручального и помолвочного кольца не осталось следа. Ведь под жарким тропическим солнцем в последний раз был без малого полтора года назад, а летом не выходил на улицу. Они собирались съездить в Африку на сафари, должны были полететь куда-нибудь на Новый год, отметить первую годовщину свадьбы… Должны были… Какие горькие слова, когда за ними стоят события, что не случились.

Снова потекли слёзы, пробежали градом крупные капли. Закусив губы, Том костяшками пальцев растёр солёную влагу с одной стороны, в верхней одежде прошёл в гостиную, откуда открывался вид на малоэтажные здания, потому прекрасно видно небо, тёмное и хмурое.

Заснул Том только к утру. Отапливаемая комната казалась холодной, так бывает, когда энергия в минусе. Том лёг в кофте, штанах и носках, кутался в одеяло по глаза, но холод шёл не снаружи, а изнутри, потому ничто не спасало. Проснулся он с ледяными руками и немеющими пальцами, на удивление не разбитый в плане недосыпа, хоть проспал не больше пяти часов. Пропустив этап приятия душа, к десяти Том был в банке. Растерянный стоял внутри, не зная, что ему делать, куда идти. И обратился к первому попавшемуся человеку со словами, что ему нужно поменять деньги. Работник банка объяснил, что ему делать, и сопроводил до нужной стойки.

Пять тысяч превратились в четыре тысячи сто семьдесят пять фунтов четыре пенни. Том не знал, что фунты стерлингов дороже евро, это открытие удручило. Только сейчас он осознал, что эти четыре тысячи сто семьдесят пять (пять тысяч в привычном ему эквиваленте), которые держит в руках – это всё, что у него есть. Больше нет и взять негде. А пять тысяч – ничтожная сумма. Незаметно для него самого прошло то время, когда считал пять тысяч приличными деньгами. Это мизер по сравнению с некоторыми покупками, жизнь с Оскаром отразилась на его мировосприятии.

Но на самом деле эта сумма – едва не в два раза больше средней зарплаты лондоновца за месяц. Джерри не стал совсем уж злобствовать, но и от мысли оставить Тому десять тысяч он отказался, поскольку на эти деньги Том два месяца спокойно мог бить баклуши.

Из банка Том отправился в магазин, купил продуктов, после чего с пакетом в руках зашёл в салон связи. За минувшие годы он успел стать нормальным современным человеком, которому неуютно без средства связи, даже если никто не позвонит. В прошлый раз Том выбирал телефон по внешнему виду «вот этот яркий и большой мне нравится», не обращая внимания на цену и вовсе не задумываясь о деньгах. Но сейчас пришлось подойти к вопросу вдумчиво и прикидывать, как много может потратить на покупку и сколько у него останется после. Время манящих взгляд девайсов последней модели прошло. От приглянувшегося небесно-голубого айфона пришлось отвернуться, его стоимость превышала тысячу. Том выбрал модель попроще той же фирмы, неброского чёрного цвета. Там же, на месте в салоне, подключил связь и получил новый номер, местный, начинающийся с чуждых цифр. Понимать продавцов не всегда было просто, Том не привык к британскому английскому, и это новое звучание вроде бы знакомого языка напоминало, что он совсем не там, где хотел бы быть, в чужой стране, лирично зовущейся Туманным Альбионом.

После всех покупок осталось три тысячи двести, деньги утекали сквозь пальцы. В квартире (не мог назвать её домом) Том разложил продукты, пожарил полуфабрикаты и впервые за четыре дня на чужой земле поел в тишине, один за круглым столом. Потом вручную вымыл посуду – не заметил посудомоечную машину, принял душ, надел свежую, тёмную одежду и, положив новый мобильник в карман, снова покинул квартиру. Ни там, на незнакомых улицах, ни здесь, в окружении стен, он не чувствовал себя хорошо.

Преодолевая последний лестничный пролёт, Том натянул на голову капюшон, испортив элегантный образ, который создавал купленный Джерри пепельно-бежевый тренч. Грея ладони в карманах и глядя под ноги, он шёл и шёл, то прямо, то сворачивал в произвольном направлении, пока не вышел к потрясающему и давящему неоготическими башнями мосту.

Красоту Тауэрского моста Том не оценил, не то настроение. Хотел подняться на него, чтобы с высоты посмотреть на воду, подумать, но столкнулся с тем, что это популярное туристическое место, где одному не побыть. Развернулся и пошёл дальше, вдоль Темзы и выше по течению нашёл другой мост, куда менее внушительный и впечатляющий, без башен и ярусов, потому не облепленный народом.

Табличка, на которой Том остановил понурый взгляд, гласила, что мост носит название «Лондонский». Лаконично. Пройдя немногим меньше половины его длины, Том облокотился на перила и смотрел на бьющуюся внизу свинцовую воду. Так много о чём можно подумать, так мало сил у измождённой крахом и переменой всего души. В его жизни не осталось ничего, что составляло его жизнь. Только камера да ноутбук переехали с ним, в новый мир, в котором не за что ухватиться, в новую жизнь, в которой ничего нет, нет просвета, смысла и необходимого тепла. Непонятно, на что надеяться.

Том подышал на ладони, потёр друг о друга, но они не согревались. Бесполезно пытаться отогреть тело, когда душа оцепенела от ужаса и незнания, как быть. В голове плыли исключительно безрадостные мысли, Том не знал, что ныне могло бы его порадовать и вызвать хоть тень улыбки. Вспоминал их совместную жизнь, последние года, когда уже были парой, и вперёд выбивались одни моменты – как смотрел на Оскара, как он говорил, как усмехался. И все воспоминания оканчивались последним взглядом Оскара, полным разочарования, холодного презрения и того чувства, что так хорошо знакомо Тому – бессильной злости. Разочарование – страшнейшее из чувств, Том по себе знал, помнил, как это происходит, когда внутри всё выгорает и остаётся только уйти, отвернуться от того, что так любил, в чём так нуждался. Когда-то он так же уходил от Оскара, уничтоженный его предательством, считая, что Оскар поставил его на кон в игре. В разное время они оба ушли с дырой в груди и оба стали жертвами обмана, по вине которого случилось расставание. Тома обманул подлец Эванес, Оскара – Джерри. Да, никто не застрахован от того, чтобы поверить в расчётливую ложь.

Но как Оскар мог поверить? Его последний взгляд, понимание его чувств выворачивали внутренности, пускали изморозь по коже и заставляли сжиматься от невыносимости, от того, что ничего не может изменить. Истово хотел сказать: «Это сделал не я! Джерри тебя обманул!», закричать через море. Но как докричаться через море в отсутствии связи, как найти того, чей адрес стёрт? Некуда идти, потому что куда идти, не знает.

Том смотрел на воду цвета бесстрастного свинца, ещё больше морозя руки об холодные перила. Но прыгнуть вниз не хотел, не посещала такая мысль. Видимо, он хотел жить даже в самые тёмные времена. Том снова растёр руки. Перчатки Джерри не положил в чемодан, а купить новые… А зачем? Том существовал как во сне, забывая о многом, забивая на подобные мелочи. Волновала только одна мысль/ощущение/неизбежность: «Я всё потерял». Потерял, а не у него отняли, поскольку настоящее спровоцировали его прошлые мысли. Он желал не быть в браке, в том числе посредством развода, и чувствовал себя некомфортно в оковах брачных уз. Ему мешали кольца, хотел снять их, особенно обручальное, и остановило только понимание, что для Оскара это важно. Он хотел не быть под присмотром, свободы хотел. Слишком многого хотел, чтобы не быть виноватым. Но – он не хотел расставаться с Оскаром и уходить от него, Том помнил своё желание оставаться с ним явно и ярко. Но почему-то не мог поговорить с Оскаром, не воспользовался ни одной из возможностей спасти себя и их двоих. Уходил от ответа, лгал. Лгал ли? Да, понимал ведь, откуда пошёл раскол, ближе к концу точно понимал. Но не был честным, не сказал хотя бы: «Я запутался, мне нужна помощь», что было такой правдой. Не хотел расставаться, но и спасти их не захотел. Значит ли это, что бессознательно он желал разрыва? Нет, не может быть, как можно желать расставания с тем, без кого не видишь жизни? Оскар был для него не супругом, не любимым человеком, не другом – кем-то, кто объединял в себе всё и вся, целым миром, центром его вселенной. Как без него жить? Но почему-то он молчал… Будто не понимал, что однажды Джерри перестанет быть относительно добрым помощником и возьмёт всё в свои руки, ничему его опыт не научил. Будто верил, что справится своими силами, что кошмарное заблуждение и опасная самонадеянность.

Его внутренние метания Джерри разрешил кардинальным образом. И теперь Том не знал, как собрать прах их с Оскаром жизни. Возможно ли всё вернуть? Хоть опустил руки и бездействовал, Том не мог поверить, что это конец. Просто не мог. Они связаны, Оскар нужен ему, и он обязан извиниться и рассказать правду. Только как это сделать? И как перестать гонять память по кругу, муча себя больше и больше? Страдания он заслужил, но так можно упасть замертво, не успев сказать главное.

- Извините, вы случайно не Джерри Каулиц? – прозвучал справа девичий голос.

- Том, - машинально поправил Том.

- Точно, Том. Забываю ваше настоящее имя, потому что образ Джерри был более ярким и запоминающимся.

- Кто бы сомневался, - хмыкнул Том, ни разу не взглянув на незнакомку, что была для него лишь голосом.

Конечно, альтер во всём ярче его и ослепительнее, давно не новость. Джерри даже развод организовал с такой помпой, что их расставания стало бы шоу для целого мира, если бы не Пальтиэль. Незнакомка помолчала немного и представилась:

- Я Эллис. Друзья зовут меня Лисой.

- Зачем мне знать, как тебя зовут друзья?

Эллис опустила протянутую для рукопожатия руку:

- Вы не очень-то дружелюбны, - заметила она, но без обиды.

- У меня нет причин быть дружелюбным, - ответил Том, зачем-то поддерживая ненужный ему диалог, продолжая смотреть на холодную воду.

- Вас раздражаю я или вы в принципе такой? – склонив голову набок, полюбопытствовала крашеная в зелёный цвет девушка.

- В принципе.

Тяжело поддерживать разговор с тем, кто в ответ буркает, но Эллис не отступила. Встала рядом, на расстоянии локтя, спросила:

- Можно я постою здесь?

- Стой. Тогда я пойду.

Том развернулся, умудрившись не зацепить незнакомку взглядом, и по широкой диагонали пошёл к противоположной стороне моста. Девушка пошла за ним, остановилась на середине конструкции и спросила в спину Тома:

- Вы ведь не собираетесь прыгнуть?

- Так похоже, что собираюсь?

- Немного.

Эллис подошла, оставшись немного позади, вновь по-птичьи склонила голову набок.

- Выпьем чая или кофе? – предложила она. – Понимаю, как нелепо выглядит моё предложение, в хорошее место я вас не отведу, но всё лучше, чем стоять здесь на холоде.

- Эллис, - Том со вздохом повернулся к приставучей девушке.

Наконец-то увидел её – чистое лицо без косметики, короткие зелёные волосы необычного оттенка, не изумрудные и не салатные, что-то среднее, немного жемчужное, пирсинг-септум в носу. Стройная, довольно-таки плоская, но высокая, всего на полголовы ниже Тома. Одета в висящие джинсы с потёртостями и немногочисленными дырками и расстегнутую кожаную куртку поверх светло-серой толстовки, капюшон которой неглубоко накинут на голову. Ресницы светлые, лучиками, а глаза голубые, смотрят внимательно. С виду её можно было назвать подростком, но осенью Эллиса отпраздновала двадцать второй день рождения.

- В другой ситуации я бы с радостью принял твоё предложение, провёл с тобой время, поболтал, но сейчас я несчастлив и не хочу никого видеть, - сказал Том.

- Расскажете, что у вас произошло? – вкрадчиво спросила девушка, не теряя надежды.

- Развод.

- Вы развелись с Шулейманом? – удивилась Эллис. – Надеюсь, не он вас бросил?

- Нет. Я его.

- Это тоже странно, - улыбнулась девушка. – Но Оскара я не знаю, потому его не жаль. Можно узнать, почему вы разошлись? – снова полюбопытствовала она.

Том, успевший отвернуться к перилам, повернулся обратно к ней и холодно вывалил беспощадную правду:

- У меня раздвоение личности. – На лице Эллис отразилось изумление, выгнувшее естественные брови. – Да, то самое, о котором снимают фильмы, но в реальности всё не так. Моя альтер-личность посчитала, что нам будет лучше врозь, и устроила развод с моим переездом сюда.

Круто развернувшись, Том пошёл прочь, а после, услышав шаги за спиной, побежал. Эллис остановилась у конца моста и провожала его взглядом, пока не скрылся из виду. Бегство Тома было продиктовано не только нежеланием ни с кем говорить, но и убеждением, что не может болтать с кем-то, непринуждённо проводить время и отвлекаться от страданий. Не заслуживает. Не только винить себя, но и наказывать он умел первоклассно. Очень зря убежал, поскольку Эллис могла помочь с тем, что ему необходимо. По наитию Том не выбрал самый лёгкий путь.

Остановившись в двух сотнях метров от моста, Том оглянулся, не увидев преследования, отдышался немного и упёрся взглядом в знаменитый небоскрёб «Осколок», о котором ничего не слышал. Отражая свет, заострённый великан казался синим, что завораживало, услаждало тягу до прекрасных впечатлений, и чтобы увидеть его верхушку, приходилось задирать голову. Том обошёл архитектурное произведение, угрожающее проткнуть слоистое небо, где за сизыми облаками горело солнце, но до земли не добиралось. Отошёл подальше, чтобы видеть всё здание и не сгибать шею назад под прямым углом, и достал телефон. Включил камеру, навёл на небоскрёб и сфотографировал. В мгновение фиксации изображения в сантиметре перед объективом, левее здания пролетела одинокая снежинка, случайно сорвавшаяся с облаков, и осталась в кадре, превратив снимок, каких в сети тысячи, в особенную концептуальную фотографию. Том посмотрел, что получилось; когда снимал, он не увидел снежинку и сфотографировать впечатляющее здание хотел просто для себя, но получилось искусство. Вот только не до публикаций сейчас.

Будь Оскар рядом, он бы сказал что-то типа: «Хочешь внутрь?» и провёл в заинтересовавшее здание вне зависимости от того, что там располагается. Ему всё по плечу, он любил поражать размахом своих возможностей, которые для самого обыденность. От мыслей о том, как могло бы быть, Том захотел разбить об асфальт мобильник с бесполезной фотографией небоскрёба. Замахнулся, но подумал, что новый телефон – это ещё минус шестьсот с небольшим треклятых фунтов. Прерывисто глубоко вдохнув, придержав коней, Том заблокировал экран и убрал телефон в карман, с глаз долой без вредительства.

Мимо прошла парочка подружек, громко обсуждающих некий Боро. Том обернулся и смотрел им вслед с грустным чувством, что совсем не знает Лондон, не знаком с ним. Будто не было нескольких лет жизни на чемоданах с перелётами по всем странам Европы и за океан; будто не путешествовал с Оскаром, изучая разные занимательные и прекрасные уголки мира. Он словно вернулся в то время, когда был изолирован от мира и не видел ничего дальше улицы, на которой жил. И вдруг оказался в новом месте за тысячу километров от дома, в мире слишком огромном, чтобы не съеживаться перед ним, кажущимся другим полюсом земли, зазеркальем, потому что не встречаешь ничего знакомого и тебя никто не знает. Этому городу на него плевать, потому что он больше не топ-модель с соблазнительных рекламных баннеров и не ездит с Оскаром на дорогущей феррари в сопровождении личной охраны. Он всё просрал и остался у разбитого корыта в чужой стране, которая ему совсем не нравилась.

Завлечённый яркими предвкушающими разговорами, Том пошёл за девушками-подружками и через десять минут оказался у входа на рынок Боро, старейшего и известнейшего продовольственного рынка Лондона. Прилавки изобиловали качественными свежими продуктами, как простыми, так и изысканными. Воображение завертелось каруселью, Том невольно представлял себе, что мог бы приготовить из того или иного набора продуктов (и съесть не в одиночестве), но на кулинарные изыски не было денег, потому оставалось глотать слюну, обильно выделяющуюся от вида продуктовой сказки, и проходить мимо, ненатурально изображая незаинтересованность. Тут и там продавцы предлагали попробовать товар, Том отказывался, не знал, что здесь это нормально и ни к чему не обязывает.

Вышел с рынка Том ещё более несчастным, с разгулявшимся сосущим голодом и горестной мыслью, что даже если бы потратился на привлекательные продукты, ужин для двоих ему не приготовить, а для себя внезапно перестало иметь смысл. Чтобы желудок не пел раненым китом, Том купил у уличного торговца пирог со стейком и жевал по дороге к дому, в котором проживал. А хотелось совсем другого. Он хотел купить изысканных продуктов без оглядки на деньги и приготовить ужин для двоих. Хотел в ресторан, к которым прежде был равнодушен, но всё изменилось, когда они стали недоступны. Хотел к Оскару, с Оскаром!

Поднявшись в квартиру, Том постоял перед зеркалом в ванной и снова покинул стены съёмного жилья. Наведался в магазин электроники, что располагался неподалёку, чтобы кое-что приобрести. На это не пожалел уменьшающихся средств, которых, впрочем, покупка стоила небольших, выбрал недорогой вариант – недорогой по меркам Лондона, где, как на беду, жизнь на порядок дороже, чем в Ницце. А говорят ещё, что Ницца – город богачей. Видимо, прежде Том как-то неправильно понимал эту формулировку. В Лондоне он был недолго, но уже понял – здесь дорого. Или же дело в том, что во Франции ему ни разу в жизни не приходилось заботиться о деньгах, его всегда кто-то обеспечивал: папа-Феликс, Оскар, Джерри, снова Оскар…

Бросив коробку от покупки у входной двери, Том снял верхнюю одежду и обувь и прошёл в ванную. Пригладил волосы назад, включил электробритву и одним беспрерывным движением выбрил полосу ото лба до нижней линии затылка. Бесстрастным твёрдым взглядом Том наблюдал через зеркало за собственными действиями, провожал появление голых бледных линий на месте густой шевелюры. Рассыпаясь на волоски, прядки покрашенных не им белых волос падали на плечи и дальше, цеплялись за ткань кофты. Чтобы сбрить всё сзади, приходилось стараться и выворачивать руки, но он никуда не торопился.

Закончив, Том выключил бритву и наклонился, стряхивая волосы. Касаться непривычно лысой головы жутко, лысина ему не к лицу, всегда это понимал, но ему не для кого быть красивым. Потому плевать. Он не хотел ходить с причёской Джерри, которую тот снова сделал без спроса, не хотел ждать, пока волосы отрастут, чтобы отрезать чужой платиновый цвет, и красить волосы в свой родной цвет тоже не хотел. Кардинальное решение – самое лучшее, когда вся жизнь рассыпалась. И бонусом показательное для того, кто внутри – Я не буду тобой, не буду по твоей указке.

Выпрямившись, Том посмотрел в зеркало и натянул на голову капюшон чёрной толстовки, не собираясь снимать его в ближайшее время. А может быть – никогда. Том не видел своего будущего, не знал, насколько долгим оно будет. Недавно у него была стопроцентная уверенность в завтрашнем дне на целую жизнь вперёд, предопределённость, которая пугала: Оскар, семья, дети, до конца дней. Но не осталось ничего, сейчас Том полжизни отдал бы за ту гнетущую прежде определённость.

Глава 3

Может быть, Оскар его не любил, потому так легко отпустил? На его месте Том… Ничего бы он не сделал, ушёл, смиренно опустив руки и голову. Но потом непременно бы вернулся. Он всегда возвращался, не мог иначе вне зависимости от того, что на сердце: любовь, чувство единственного дома или понимание, что идти больше некуда. Как раз Оскар проявлял интерес к Джерри, хотел его и представлял, ревновал, говорил, что Джерри не отпустит, а его, Тома, может отпустить. Почему он мог и отпустил того, кого, как утверждал, любит? Любимых же не отпускают, Оскар пообещал не отпускать, но не сдержал слово и почти не боролся. Сильнейшее чувство по большей части пустой звук?

Нет. Оскар любил его и любит. Том не мог поверить в обратное, не мог всерьёз допустить подобную мысль. Просто Джерри прицельно ударил в единственное слабое место Оскара, в его уязвимость – страх быть брошенным. Как же больно, что его страх сбылся, что он снова узнал, каково это, и пережил предательство того, кому верил!

Верил ли? Если бы верил, не поверил, что Том мог так с ним поступить. Оскар же его знает, знает лучше, чем кто-либо, и должен знать на уровне наизусть, что он не способен на предательство! Но когда задевается травма, невозможно быть объективным, Том хорошо это понимал.

Но почему он поверил, почему, почему? Как сказать, что всё гнусная ложь и отменить причинённую боль, вернув общее счастье?

Двести тридцать. Ровно столько раз Том звонил Оскару, набирая цифры наугад. Попадал то на механический голос, сообщающий, что такого номера не существует, то на незнакомых людей, которые были не рады его слышать. Бесполезно. Дозвониться до нужного человека методом случайного подбора невозможно. Поняв это, Том перестал насиловать мобильник по главному его предназначению.

Как ещё можно связаться? Номера Пальтиэля Том не знал. Джерри тоже не знал, потому не пришлось корректировать память. Жазель? Нет, её Том набирал множество раз, но номер был в памяти телефона, а не в его голове. Кто-то из охраны? Смешно. Том их и в лицо-то не знал, кроме отличившегося Вайлдлеса, не говоря уже о личных номерах. Том потёр лоб, испытывая зарождающуюся давящую головную боль от того, как напрягал мозг в поисках выхода из безысходной ситуации.

Инстаграм? Загоревшись надеждой, Том схватил телефон, но быстро потух, сникнув до ставшего родным состояния серого несчастья. Он не помнил данные для входа в свой аккаунт, а в памяти нового телефона их не было. Да и если бы помнил, что бы это дало? Директ Оскар почему-то не закрывал, но на данный момент у него девятнадцать миллионов подписчиков, каждый день ему приходят тысячи сообщений от тех, кто на что-то надеется. Какова вероятность, что среди тучи посланий он увидит сообщение от него? Нулевая. Такая вероятность из области чудес, а в чудеса Том не верил.

Инстаграм не спасёт. Что ещё есть? Фейсбук! Оскар точно зарегестрирован в фейсбуке и часто туда заходит!

Кликнув на ссылку необходимой социальной сети, Том впервые в жизни быстро создал страницу с минимальными данными. Сделал селфи в капюшоне, но сдвинув его с лица, чтобы Оскар мог его узнать, и загрузил фото. Чувствуя покалывание в пальцах от того, что счастье вновь приблизилось, блеснуло впереди, и всё зависит от его действий, без труда нашёл страницу Оскара. И… столкнулся с тем, что ему нельзя отправить ни сообщение, ни запрос на добавление в друзья. Конечно, если бы любой мог ему написать, Оскар не смог бы пользоваться забитой страницей, а ему того не надо, он и друзей-то игнорирует нередко, когда хочет просто полистать новости и ни с кем не общаться.

Том посмотрел на стену в надежде, что на ней можно что-то написать, но нет, нет, нет, никакие действия нельзя совершить, только смотреть. И он смотрел на фото профиля, на котором их на самом деле было двое, своей рукой Том его делал, но Оскар его обрезал, не захотев ставить совместную фотографию. Не после развода обрезал, нет, а ещё тогда, когда захотел сделать этот снимок заглавной фотографией профиля. Это было… Это было давно, если подумать. Только Тому казалось, что счастье было вчера, а в действительности с него минуло минимум семь месяцев, а то и больше – счастье треснуло и захворало в тот момент, когда ему хватило слабоумия сомневаться в том, чего хочет.

- Оскар, позвони мне, ты же можешь узнать мой новый номер, для тебя это несложно. Я всё объясню, - прошептал Том, большим пальцем поглаживая экран телефона, на котором развернута страница недоступного человека.

Таковым Оскар является для большей части населения Земли – недоступным. Это случайность, что для Тома он был обычным человеком, своим, тем, кому можно позвонить, когда попал в беду, и к кому можно прийти, когда ночью страшно спать. Теперь всё встало на свои места: Оскар там, на своём Олимпе, а Тому нужно заключить сделку неизвестно с какими силами, чтобы с ним связаться.

Том искусал губы и пальцы в изнуряющих раздумьях: как ему поговорить с Оскаром? Всё его существо отказывалось признавать, что этого может не случиться. Не может. Он найдёт выход, найдёт, и Оскар непременно простит и примет обратно.

А если всё-таки не любит, не ждёт обратно?.. Нет, не может быть. Оскару больно, есть причина, но Том всё исправит. Ради того, что он имел, стоит бороться; ради того, чтобы сказать правду и не жить с тем, что самый близкий человек из-за тебя страдает.

Том то вспыхивал неуёмным желанием борьбы и верой, что у него всё непременно получится, всё непременно наладится и вернётся; то затухал и стухал, опускался на самое глубокое дно меланхолии и апатии, существуя с разлагающей мыслью, что он всё потерял безвозвратно, вся его жизнь осталась там, с другой стороны Ла-Манша и по ту сторону развода. Привычные для него качели, но в этот раз причина у них была реальной, не придуманной им самим.

Пять дней в Лондоне и с развода, неделя, двенадцать дней. С того дня, как штудировал социальные сети в поисках возможности связаться с Оскаром, Том ежедневно, не зная, для чего, заходил на его страницы в фейсбуке и инстаграм. Смотрел его и их совместные фото. В дни упадка часами мог листать публикации и изучать картинки, что были его счастливой реальностью. Жаль, не может зайти в свой аккаунт, там больше фотографий как памятных, так и сделанных от балды, но не менее дорогих сердцу.

Всё потерял…

Совместные фотографии, полуфабрикаты, затворничество и нестерпимое, изжигающее желание позвонить – типичное состояние после расставания. Только пить Том не догадался. Лень была идти в магазин ради одной бутылки, а когда ходил за продуктами, забывал, что можно завернуть в алкогольный отдел. Но на тринадцатый день сошлись звёзды. Не читая этикетку, Том взял бутылку красного вина и, подумав, положил в тележку ещё и бутылку водки, дань половине своих корней, не сумев выбрать между напитками.

Сидя на полу в гостиной перед выключенным телевизором, Том пил красное из горла и стремительно хмелел, поскольку не захотел поесть перед возлиянием и не закусывал. Да и вино так себе, далеко не самое качественное и совсем не вкусное, но элитный потрясающе вкусный алкоголь остался в прошлой жизни, а сейчас пил не ради вкуса и наслаждения моментом. Пил, чтобы стало ещё хуже, по крайней мере, другого эффекта не достигал.

- Нравится, как я живу? – отсалютовав бутылкой вверх, пьяно спросил Том в пустоту.

Джерри оставался молчаливым наблюдателем сего спектакля. Ему и не должно нравиться, как Том живёт. Если он хочет пьянствовать и опускаться на дно вместо того, чтобы налаживать свою жизнь – так тому и быть. Беречь Тома от каждой кочки Джерри был не намерен, это его время, чтобы понять, на что способен.

К концу бутылки Том почувствовал дурноту, его состояние можно было охарактеризовать одним устойчивым финским словосочетанием, которое услышал от Оили и запомнил - Kӓnnisӓ kuin kӓki, что забавно, но не для упившегося человека, переводится – пьян как кукушка. Бессовестная, потерявшая ориентацию и нюх кукушка. Во власти плохого самочувствия и дурнящего мозг алкоголя, Том начал громко звать:

- Оскар! Оскар!..

Забыл, где он и на каком свете, в мозгу поселилась ложная мысль, что Оскар где-то там, за дверью, в пределах квартиры.

- Оскар! – горланил Том, жалобно призывая прийти и помочь ему. – Мне плохо! Оскар!

Раскачивался из стороны в сторону, завалился на бок, сбив бутылку с остатками вина, громыхнувшую об пол, плюнувшую красным. Поднялся, снова садясь, продолжил завывать, подхныкивая, потому что плохо-плохо-плохо, Оскар должен прийти и помочь, не ему же самому вставать и заботиться о себе, он не умеет, не знает, что делать. Но Оскар почему-то не шёл.

- Оскар!..

Коротким замыканием в голове возникло осознание, где он на самом деле и что Оскар далеко и не может услышать. Зажмурившись от сердечной боли, от разочарования, Том с нажимом потёр ладонью лицо и голову, случайно скинув капюшон. Испугался гадкого ощущения голой кожи с едва заметным колким ёжиком, отдёрнул руку, натянул капюшон на лицо, воя уже внутри.

Встал, упал, ненароком пнув бутылку. Доковылял до окна, открыл его, высунулся наружу, вдыхая холодный воздух в надежде спастись от дурноты. Практически повис на подоконнике, держась за голову. Но интуиция подсказала, что в таком состоянии не следует вывешиваться из окна, и Том выпрямился и закрыл его.

Что же ему делать? Том не знал, как спасаться от дурного самочувствия, когда он так или иначе болел, всегда приходил Оскар и делал что-то, чтобы ему полегчало. Что же делать при потере ориентации от перепоя и чувстве, что или умрёшь, или заблюёшь всё вокруг? Вырвать? Принять какую-то таблетку? Вызвать скорую помощь? Лечь спать? Том выбрал последний вариант и поплёлся в спальню, по пути запнувшись об собственную ногу. Одетый упал на кровать лицом вниз. Перевернулся на спину, поскольку на животе тошнота усиливалась. Со спины перевернулся на бок, чтобы не захлебнуться во сне рвотой. Рвотные позывы не шли, его не так уж сильно тошнило, скорее, мутило, но мало ли. Такой смерти Том себе не хотел – и вообще никакой не хотел. Видимо, мозг ещё работал. Он так много ещё должен сделать, должен связаться с Оскаром, всё объяснить и воссоединиться с ним. Нет, нет, нет, умереть он не может сейчас и в ближайшие шестьдесят лет, он будет жить и будет счастлив.

- Оскар… - заныл Том в темноту. – Оска-а-ар, - растягивая последнюю гласную.

«Как мы можем быть частями одного целого? Ты бываешь попросту жалок».

Том икнул, поперхнулся брызнувшим в горло желудочным соком, разбавленным спиртным, сплюнул на соседнюю подушку, упал обратно на свою. Ночью зазвонил телефон. Оскар нашёл его, позвонил, Том знал, что так будет, иначе быть не могло! С опозданием, но Оскар заподозрил, что имел дело не с ним. Том был неимоверно счастлив и говорил, говорил, говорил, торопливо объясняя, что ни за что не бросил бы его, как сильно скучал и что у них непременно всё будет хорошо.

Утром Том проснулся и понял, что самое желанное счастье было лишь сном. Жестокое подсознание показало ему то, чего больше всего хотел, о чём бесконечно думал. Понимая, что это был лишь сон, Том на всякий случай всё-таки проверил телефон, но ни входящих звонков, ни пропущенных не было, список вызовов девственно чист.

Положив телефон, Том убито огляделся, чувствуя отвращение от едкого, кисло-зловонного вкуса во рту. Относительно немного вчера выпил, отчего же так размазало и сейчас так гадко? Похоже, английское вино – редкостная дрянь, или повезло нарваться на палёный напиток. В любом случае – больше никакого английского алкоголя, к нему отныне предубеждение навеки. Вообще больше ни-ни. Правильно Оскар говорил, что ему нельзя пить в одиночку. Пресечь на корню возможный алкоголизм Том решил потому, что не только ужасно себя чувствовал накануне и заплевал подушку, но и обмочился. Не настолько пьян был, чтобы в несознательном состоянии ходить под себя, но когда проснулся среди ночи с давлением в мочевом пузыре, почему-то решил, что уже находится в туалете и можно расслабиться. Стыд-то какой.

Выбравшись из постели, Том раздел подушки, стянул с кровати постельное бельё и отнёс его в стирку. Хотел растирать мокрое пятно на матрасе, но в квартире не оказалось порошка. Помылся, сходил в магазин за моющим средством и заодно щёткой. Развёл порошок с водой и тёр матрас, надеясь, что он отстирается от его позора. Вроде бы отстирался, по крайней мере, запах порошка уничтожил другой специфический запах, а остальное покажет время, когда матрас высохнет и будет видно, осталось ли пятно. Как так можно? Молодец, Том, пометил территорию.

Потом Том выбросил бутылку из-под вина и запечатанную бутылку водки тоже отправил в урну. Передумал, достал водку, открыл, понюхал, скривился, фыркнув, и положил её обратно. Закрыл дверцу отделения тумбочки, где стояло мусорное ведро, с глаз долой. Не надо ему пить и иметь дома алкоголь не надо от греха подальше, потому что у него плохая переносимость спиртного, наследственная предрасположенность и личный идиотизм.

После завтрака похмелье отпустило, и измученный разум осенило. Папа! Папа знает номер Оскара. Всё-таки вещий сон был, они совсем скоро поговорят. Но, загоревшись идеей реального в этот раз выхода, обрадовавшись до огня в глазах впервые за всё время в Англии, Том не учёл одну вещь, которую пришлось учесть – номера папы он не помнит наизусть. Но то, что не может связаться с папой прямо сейчас, не расстроило и не сбило пыл – он может приехать и поговорить лично, к папе может.

Том кинулся к ноутбуку, покупать билет до Валенсии, не думая о том, что денег у него и так немного. Джерри не тот, кто может поставить последнее на зеро, но Том именно из тех людей. Билет до Валенсии оказался недорогим, даже притом, что забылся и, на автомате следуя словам Оскара: «Если не хочешь брать мой самолёт, то хотя бы летай приличным классом», взял бизнес-класс, что в четыре раза дороже. Первый выбрать не мог, его не было.

На пути к заветному счастью встало очередное небольшое препятствие – оплатить билет онлайн можно только картой, которой у Тома не было. Такой мелочи его не остановить. Захлопнув ноутбук, Том побежал на улицу, на ходу надевая тренч, поймал такси и помчался в ближайший аэропорт. Оттуда в другой аэропорт, в Хитроу, поскольку из Сити сегодня рейсов в Испанию вообще не было, попутно гугля, какой ему нужен аэропорт, чтобы снова не промахнуться. Нужен Гатвик. Сказав водителю о смене места назначения, Том откинулся на спинку сиденья и немного выдохнул. Осталось немного до цели, немного и несправедливый кошмар одиночества останется позади.

В аэропорту Том приобрёл билет и остался в оживлённом здании, где никогда не гаснет свет, поскольку вылет лишь утром, в девять тридцать пять, а ни моральных, ни физических сил не имел, чтобы уехать, отправиться спать, когда в венах кипит ожидание и предвкушение, все слова, что должен и хочет сказать. Стемнело, за огромными окнами подмигивали крыльевыми оранжевыми огнями прибывающие и отчаливающие от воздушной гавани самолёты. Скоро и он улетит, через шестнадцать часов и шесть минут. Счастливые часов не наблюдают, но те, кто в ожидании счастья, очень даже считают их – часы, минуты, секунды часы на экране телефона не отображали.

Перекусив, Том сел и коротал время в интернете, но только машинально листал новости, а сам уже разговаривал с Оскаром, был с Оскаром. После полуночи к нему подошёл сотрудник аэропорта, обративший внимание на парня, что сидит здесь уже много часов. Том показал билет, и больше его не беспокоили. С часу до семи ему удалось поспать, сидя, положив ногу на ногу. Но как же удобно спать сидя, когда делаешь это в ожидании чего-то очень хорошего. За шесть часов Том прекрасно выспался, позавтракал и выпил двойной латте.

Ничего Том с собой не взял, только деньги и телефон. Потом уже с Оскаром вернётся в Лондон и заберёт вещи. Этой святой верой Том жил, дышал ею. В своей чёрной толстовке и капюшоне, в бизнес-классе он смотрелся неуместно, но персонал не позволит себе косо посмотреть на того, кто купил билет, а пассажиры воспитанные и занятые люди, никому нет дела до того, как выглядит один из них. Покрутив головой по сторонам, убедившись, что его бомжеватый вид не собирает осуждающие взгляды, Том успокоился и перестал ёрзать. Всё-таки надо было переодеться, а то Оскар приедет, а он как с помойки. Как только договорятся, побежит в магазин и приоденется. Вот только что с волосами, вернее их отсутствием делать? Хоть парик покупай и носи круглые сутки, чтобы уродцем перед Оскаром не ходить. В задумчивости над непростым вопросом об уродстве, красоте и путях её достижения, Том под капюшоном почесал ёжик надо лбом.

Объявили готовность к взлёту, Том сжал пальцами подлокотники. Не боялся лететь, но как давно он не летал в одиночестве? Кажется, два года назад, ровно два года назад он летал к Виве, после того только с Оскаром. Так странно, два года – это ничто в рамках жизни, короткий срок, но как много за него изменилось: он нашёл своё призвание и преуспел в нём; переступил через страх перед близостью и полюбил секс всей душой, уже и не вспомнить, что жил иначе, с паническим ужасом перед любым прикосновением; объединился; обрёл любовь в лице того, кто давно самый близкий и просто самый-самый для него; вступил в брак. Но была и другая, тёмная сторона у этих двух лет: он изменял Оскару, всерьёз сомневаясь, что чувствует к нему что-то большее, чем привычку; его изнасиловали; он провёл два с половиной месяца в клинике после серьёзного ранения вследствие страшного покушения на Оскара; у него случился рецидив расстройства… Последнее хуже всего, если бы не рецидив, он бы если и летел куда-то сейчас, то с Оскаром, на его самолёте, и не приходилось бы думать, какие слова сказать, чтобы вернуть себе счастье и излечить боль, причинённую не-им. Не им, но по его вине. Одни в ответе за тех, кого приручили, другие за тех, кто живёт у них внутри. По закону человек не отвечает за своё сумасшествие, каким бы оно ни было, Том не спорил с данной точкой зрения, которую смог понять и принять далеко не сразу, но признавал, что на нём лежит часть вины за то, что случилось - его поведение вызвало Джерри и спровоцировало его действия. Белое пальто безвинной жертвы злодея Том, может, и хотел бы надеть, но не мог.

На протяжении подготовки к взлёту и во время него на Тома смотрел сосед справа, чего Том не замечал, и, когда самолёт набрал высоту, обратился к парню:

- Джерри Каулиц?

- Том, - взглянув на синеглазого мужчину, поправил Том.

- Простите? – не понял тот, уверенный, что не ошибся ни в имени, ни в том, кто перед ним.

- Мой настоящее имя Том, - объяснил Том.

Мужчина покивал и, пытливо глядя на Тома, спросил:

- Вы меня не помните?

Не без удивления Том обвёл соседа взглядом и отрицательно качнул головой:

- Нет.

- Зато я вас помню, - разглядывая Тома с прежней пытливостью в глазах, произнёс мужчина. – Позвольте, я освежу вашу память – меня зовут Энтони Оллфорд, я фотограф.

Том вновь посмотрел на соседа, удивлённо выгнул брови.

- Извините, но я вас не знаю.

- Немного обидно. – Энтони опустил взгляд, погладив колено в тёмных джинсах, и снова направил взор на парня. – В начале вашей звёздной карьеры мы с вами работали, и вы обвинили меня в домогательствах, что принесло мне немалые жизненные трудности.

Ничего подобного Том не помнил, но это не доказывало, что этого не было, поскольку воспоминания друг друга у него и Джерри нередко не всплывали без востребования. И то, что не вспомнил и сейчас, тоже не доказывало, что назвавшийся фотографом Энтони всё придумал. Практика показала, что если он чего-то не помнит, это вовсе не значит, что правда на его стороне.

Твою мать. Неужели Оскар был прав, говоря, что Джерри пробился не только благодаря таланту и упорному труду? Если были домогательства, то могло быть и всё остальное. Джерри совсем не шлюха, но для дела – легко. А были ли домогательства или Джерри оговорил фотографа? Что-то подсказывало, что верен второй вариант. Это весьма в духе Джерри, пускай и непонятно – для чего?

- Полагаю, вы получили по заслугам, - сказал Том, держа лицо и пытаясь сообразить, кто же всё-таки виноват, что произошло и произошло ли.

Оллфорд усмехнулся.

- Ещё тогда я понял, что вы далеко пойдёте, - сказал он, - и не ошибся. Вы достигли вершины.

- О чём вы? – нахмурившись, Том скосил к мужчине глаза. – Я завершил карьеру, не достигнув самого высокого статуса, при котором можно остаться не забытым.

- Я о вашей личной жизни, - без стеснения прямо ответил Энтони, не прекращая разглядывать парня. – Брак с Оскаром Шулейманом – это вершина успеха, о которой многие грезят, но на которую мало кто может рассчитывать. Не удивлён, что он выбрал именно вас.

Тома как водой окатили, нечистой. Выказывающие уважение слова мужчины его оскорбили.

- Не знаю, о чём вы мечтаете, но мне никогда не было дело до того, что есть у Оскара и кто он, кроме того, что он – это он, - резко ответил Том, обдав соседа холодным взглядом. – Когда мы познакомились, я даже не знал, что Шулейман это не просто фамилия. И я согласился вступить в брак, потому что люблю его, а не потому, что он может мне что-то дать. Себя я и сам могу обеспечить.

Выговорив мужчине, Том отвернулся и надел наушники, показывая, что не настроен продолжать общение. Энтони имел приятную внешность, говорил вежливо, культурно, но Тому он был неприятен. Оллфорд посмотрел на парня ещё немного и, не став назойливо требовать внимания, сел прямо и раскрыл книгу в мягкой обложке.

Приземлились в Мадриде. Рейсов до Валенсии, хоть какого-то города региона, сегодня не было, а ждать Том не мог. Добраться от столицы до Аликанте, куда при помощи Оскара перебрались его родители с Минтту, не проблема, дело двух часов, Том ещё до вылета погуглил, как доехать в кратчайшие сроки.

Доехать проще и быстрее всего на поезде. Поменяв часть денег обратно на евро, Том отправился к Estación de Atocha, вокзал, от которого каждые три часа отходили регулярные прямые поезда. Близкая сердцу солнечная речь, как письменная, так и устная, летящая от случайных прохожих, успокаивала и насыщала душу потерянным светом. Купив билет, через сорок минут Том занял своё место в составе и, подперев кулаком челюсть, смотрел в окно в ожидании лучшего.

Аликанте располагается на средиземноморском побережье, где воздух дышит привычной солью. Светло солнце, из хмурых лондоновских в среднем восьми градусов Том попал в семнадцать, здесь весна уже вовсю вступила в свои права и цвела, сверкала. Выйдя из здания вокзала на улицу, он вдохнул полной грудью и улыбнулся, чувствуя, что жизнь налаживается, всё непременно будет хорошо.

Но, шагая по Авенида-де-Саламанка, постепенно Том замедлял шаг, приходя к пониманию, что в своём идеальном плане кое-чего не учёл. Он не знал адреса родительского дома, не обратил на него внимания, когда Оскар показывал документы на жильё, шокированный фактом такого дорогого подарка и не думающий, что когда-нибудь эта информацию будет столь важной. Папа не говорил адреса, и на новом месте Том родных ни разу не навещал.

Такой конфуз мог произойти только с ним. Но растерялся и повесил нос Том не надолго, сжал кулаки. Пусть адреса он не знает, но он помнит, как выглядит дом. У него был выбор: искать дом своими силами или полететь к Оили или Кими, которые наверняка знали адрес. Умнее и логичнее спросить, но уехать, отдалиться от цели, пускай всего на день, невыносимо. Том выбрал остаться и искать, уверенный, что ничего его не остановит. Только не пришла ему в голову одна интересная мысль: если он может постараться и найти нужный дом здесь, то почему он не может сделать то же самое в Ницце, где население больше всего на двести тысяч? Стараниями Джерри не пришла, потому что нет никаких гарантий, что Шулейман не сменил место хотя бы на время, как положено после тяжёлого расставания, и не произойдёт случайная встреча, в ходе которой горе-док может в своём стиле забить на всё и забрать Тома обратно себе под бок. Том должен пройти неблизкий путь и проделать работу над собой, прежде чем вернётся. Если вернётся. Возможно, пожив своей жизнью, вдали от Шулеймана, Том поймёт, что никакая у него не любовь, а всё-таки привычка. Изжившая себя привычка.

В тренче жарко. Том снял его, свернул и сунул подмышку. Закатал рукава толстовки, но капюшон не снял, чтобы не пугать народ своей красотой. Дойдя до конца длиной улицы, он свернул на соседнюю, вертел головой по сторонам, ища тот самый дом. Но ничего похожего не видел, частные дома ему вовсе не попадались, только многоквартирные. Через два часа пришлось сделать перерыв, чтобы подкрепиться в кафе, за столиком на улице, и передохнуть, после чего продолжил путь. Пробовал поискать в сети объявление о продаже дома, где должен был быть адрес, но дом давно продан и объявление убрали. Том и не надеялся особо, потому не испытал разочарования.

Солнце наклонилось к закату, и Том начал думать, что погорячился, за один день ему не управиться. Понадобятся два дня, а может, и три. С наступлением темноты некоторое время он продолжал блуждать по улицам и свернул поисковую операцию на сегодня. Том зашёл в один из последних работающих магазинов купить воды и пошёл дальше, уже медленно, без цели.

Снимать номер в гостинице Том не захотел, рассудив, что вполне может переночевать на лавочке, что была в поле видимости. Ночью, конечно, стало прохладнее, но замёрзнуть не получится, вероятность осадков минимальная и ему ведь только до утра перекантоваться, так что не обязательно укрываться под крышей. Том попил воды, подложил свёрнутый тренч вместо подушки и лёг, поджав ноги и обняв себя, чтобы поместиться на скамье и экономить тепло.

Никто не обратил внимания на парня с претензией на бродягу. В этой части города не было ночных заведений, близ которых гуляет люд, и одиннадцать градусов, что показывал термометр, по меркам южных испанцев холодно, время для ночных прогулок ещё придёт.

Глава 4

Вероятность осадков минимальная. В Аликанте в марте количество дождливых дней всего три. Но никто не знает, когда эти дни наступят.

В пять утра Тома разбудил внезапно начавшийся шелестящий ливень. Продлился дождь не дольше десяти минут и иссяк, но Том всё равно пробудился и лишился возможности заснуть снова, поскольку промокшим спать крайне некомфортно. Что ж, зато умылся, во всём надо искать плюсы. Сев, проснувшись полностью и протерев глаза, Том ощутил потребность опустошить мочевой пузырь, которая наталкивалась на препятствие в виде того, что в такую рань всё закрыто.

Возможности своего организма Том знал и сознавал, что едва ли сумеет потерпеть несколько часов до открытия общественных мест. Пришлось воспользоваться деревом. Стыдно, никогда прежде ему и в голову не могло прийти, что справлять нужду можно не в специально оборудованном для того месте и тем более на улице, но делать больше нечего. Застегнув ширинку, Том вышел из-за дерева и направился обратно к скамейке, поскользнулся и упал, перепачкавшись в сдобренной дождём земле.

Посмотрев на чёрные от земли ладони, Том всплеснул руками в нечитаемом жесте и уронил их. Поднялся на ноги, попытался очиститься, но мокрую грязь хрен отмоешь как минимум без воды. Круто, просто круто, теперь он в действительности похож на бродягу, причём со стажем. Но ничего страшного не случилось, папа его и в таком виде будет рад видеть. В несвойственной себе манере Том мыслил позитивно, поскольку он уже в конце пути, за финишной чертой которого счастье и возвращение в мир, что так ему дорог.

Одно но – пустят ли его в таком виде в кафе или магазин? В том, что проголодается, Том не сомневался, потому всерьёз озадачился данным вопросом. Надо купить какую-нибудь одежду на смену или… В голову пришла идея лучше. Том отправился к фонтану, который проходил вчера. Наклонился к воде, зачерпнул ладонью и щедро плеснул на джинсы, сразу начиная энергично тереть пятно. Только больше растёр упрямую грязь. О том, чтобы снять штаны и прополоскать в фонтане, Том подумал, но отказался от этой затеи, поскольку она из разряда «чрезмерно дерзко и попахивает безумием». Мозг снова родил более удачную идею – подождать, пока грязь засохнет, и тогда её можно будет без проблем отряхнуть, а оставшиеся пятна едва ли будут сильно заметны, джинсы-то почти чёрные. На том и остановившись, Том решил использовать с пользой то, что его день начался столь рано, и продолжить поиски родительского дома. Раньше начнёт – раньше закончит. Потом, когда заведения откроются, зайдёт куда-нибудь позавтракать и пойдёт дальше… Или, может быть, позавтракать повезёт уже в родительском доме.

Пришлось вернуться, потому что забыл тренч на скамейке, а там в кармане телефон, да и сам тренч, хоть и не нравился ему, может пригодиться. Мало ли, похолодает или ещё что случится, не нужно разбрасываться вещами, пока не вернулся домой.

Найти дом до девяти не посчастливилось. Том позавтракал в кафе, там же умылся. Подумал, что неплохо было бы купить зубную щётку и почистить зубы, но решил, что до следующего утра ротовая полость потерпит без должного гигиенического ухода. В качестве ухода-минимум использовал ягодную жвачку и снова отправился в путь под лучистым утренним солнцем.

К вечеру ноги налились болью, поддерживать бодрый шаг не то чтобы не получалось, но не хотелось от слова совсем. Боевое настроение значительно понизилось, хотелось отдохнуть и, желательно, немедленно. Хоть хнычь, поскольку сил уже нет, но нужно идти. Вот бы кто-то обнял его, отвёл в уютное место и всё взял на себя. Даже в этой абстрактной формулировке Том мечтал об Оскаре.

В час лилового заката Том задумался, что, вероятно, и сегодня тоже не достигнет цели. А значит, ему нужно место для ночлега. Провести одну ночь на улице – нормально, но только одну, к тому же надо было признать, что, возможно, поиски его затянутся, потому следует обзавестись местом, куда возвращаться на отдых. Как ни претило признание отсрочки счастья, которое символизировало заселение в гостиницу, Том подошёл к вопросу разумно.

Достав мобильник, Том увидел, что осталось всего семнадцать процентов заряда. Плохо дело, без телефона ему оставаться нельзя. Как только подумал об этом, вскрылась ещё одна неприятность – зарядку-то он оставил в Лондоне. Поругав себя за то, что не подготовился к поездке, Том отправился на поиски магазина электроники, спросил у прохожего адрес ближайшего, чтобы не блуждать без толку. Приобретя зарядное устройство, Том зашёл в три кафе в поисках места, где можно зарядить телефон, заказал традиционный испанский омлет с картофелем с добавлением разноцветного сладкого перца и кофе борджиа и долго ел, а после пил, пока мобильник набирал заряд. Когда он вышел на улицу, уже совсем стемнело.

Том прогуглил гостиницы Аликанте. Отель – это дорого, рассудив так, он в своей обычной категоричной манере решил остановиться в месте, диаметрально противоположном хорошему отелю, в самом дешёвом – хостеле. Кто знает, на какой срок ему придётся задержаться, лучше сэкономить, да и не нужны ему какие-то удобства, он не привередливый.

Выбрав наиболее бюджетный хостел под названием Olé, Том сел на автобус и поехал по адресу. Выслушав от администратора о вариантах номеров, он решил совсем уж не жлобиться и выбрал комнату на восемь человек, а не на двенадцать. В большинстве умов при слове хостел возникает картинка убогой ночлежки для бедных студентов и современных хиппи, но Olé оказался весьма достойным местом, особенно за свои деньги. Везде убрано, чисто, стояла хорошая мебель, света достаточно и интерьер не лишён стиля. Только странно видеть целых восемь кроватей в одном помещении, никогда прежде ничего подобного не встречал. В комнате никого больше не было, но две кровати пометили личные вещи, указывая на то, что они кем-то заняты.

Подойдя к одной из свободных кроватей, Том положил свои скромные пожитки в виде тренча, что всё время балластом таскал подмышкой, бутылочки воды и телефона с зарядным устройством. Сел, положив руки на колени, и огляделся. Это место – определённо что-то новое в его жизни, и вопреки тому, что считал себя совершенно неприхотливым, Том не чувствовал себя уютно. Наверное, из-за новизны места, так он подумал, не желая признавать, что, возможно, не такой уж и непривередливый, избаловался, привыкнув к миру, в котором хостел это что-то на бедняцком.

Ждать больше нечего и усталость по-прежнему сильнейшая, ноги гудят, потому Том расстелил кровать, разулся и лёг в одежде, отвернувшись к стене. Засыпая, он слышал, как пришёл неизвестный сосед.

Проснулся Том снова один в номере. Попил воды, помылся, сходил в ближайший магазин за зубной щёткой и пастой, потому что два и больше дней ходить с нечищеными зубами это уже перебор, вонючкой он быть не хотел, всё-таки приучился, что в любых обстоятельствах надо не забывать о некоторых базовых действиях. Вернулся, почистил зубы, вспомнил, что бельё он тоже в последний раз менял в Лондоне. А сменного нет, не подумал, что, собираясь в другую стран, надо взять с собой хотя бы минимум вещей, как минимум несколько пар трусов. Потому что полагал, что в первый же день увидится с папой, поговорит с Оскаром, а дальше воссоединение и возвращение домой, где всё есть, а если вдруг Оскар от его вещей избавился в пылу обиду, можно сбегать в магазин или послать туда Жазель, она всегда быстро справлялась с поручениями, без трусов точно бы не остался. А если бы остался, это была бы забавная ситуация, сопровождённая комментариями Оскара по поводу его нечистоплотности.

Том вздохнул и потёр ладонями лицо. Как же сложно, когда самому обо всём приходится беспокоиться. Как оказалось, он совершенно не привык думать о подобных мелочах. Что ему сейчас делать? Купить трусы, вернуться, переодеть их, потеряв время, и потом отправиться на поиски родительского дома? Или походить в этих ещё один день? Нет, это уже чересчур, самому некомфортно от того, что белью третьи сутки пошли. А с одеждой что? Она тоже несвежая. Том поднял руку и понюхал кофту. Благодаря тому, что два дня много-много ходил под тёплым солнцем, не мылся вчера и антиперспирантом не пользовался, толстовка отчётливо попахивала потом. Вот чёрт, ещё же антиперспирант нужен! Что ещё? Том не мог сообразить. Повседневность состоит из стольких деталей, что все не упомнить и разом в голове не удержать.

В магазин Том всё-таки сходил, купил дезодорант и две пары трусов. Вернулся, переодел бельё, бросил ношеное в стиральную машинку. Кофту тоже очень хотелось сменить, но вместе с тем не хотелось покупать обновки, а выйти на улицу с голым торсом он, может быть, и решился бы, но полуголым ходить неприлично и на дворе не жаркое лето.

Блуждая по городу, Том случайно набрёл на пляж. Постоял, подумал, посмотрел на то, как слабые мерные волны набегают на берег. На пляже помимо него находилось некоторое количество людей, одни сидели на принесённых с собой подстилках и непринуждённо болтали, другие прогуливались вдоль берега, третьи фотографировали себя или окружающий пейзаж.

Разувшись и сняв толстовку, бросив её на песок, Том разогнался и с разбега прыгнул в море, поплыв сразу. Народ на берегу удивился – море ведь холодное, всего пятнадцать градусов, а одна сеньорита насторожилась и пристально следила за Томом, подумав: а не собирается ли этот парень свести счёты с жизнью? Но Тому всего лишь захотелось поплавать, пусть и понимал, что месяц для того не подходящий, ощутил внезапную острую потребность повиноваться духу свободе, который почувствовал вместе с шумом и дыханием моря, и поступить согласно ему.

Проплыв тридцать метров вперёд и обратно, Том вышел на берег. Вот и освежил одежду, по крайней мере, половину. Отжав на себе джинсы, он надел толстовку и сел на песок, обняв колени. Смотрел на море, и вот она, та самая свобода, о которой мечталось, окутала нежданно и неотвратимо, но тоскою омрачена она. Иногда нужно остановиться, даже если бежишь к цели, что важнее воды. Том проживал этот момент, это чувство и думал о том, что было, что предстоит сделать, что будет. Свобода, солнце светит, море дышит в лицо, звучит родная речь, он волен идти куда вздумается (если не думать, что в кармане немного), ничего не держит, целый мир в его распоряжении. Никаких оков, уз и границ, кроме границ государств. А не хочется никуда идти. В груди пустота, не хватает кусочка сердца, и эта пустота сосёт, ноет, тянется куда-то. Там, на таком же побережье Средиземного моря, стоит Ницца. Они рядом, почти рядом, на краю одной большой воды, но так далеко.

Том не заметил, что провёл на пляже почти два часа. Отчего-то совсем не хотелось торопиться и снова бежать, бежать, бежать, чем жил в последние дни, на время душа успокоилась, хоть и крутилась внутри неуёмным тоскующим зверьком. На третий день тоже не свезло. В начале одиннадцатого Том вернулся в хостел, сидя на кровати, съел бутерброд с сыром манчего, что купил по пути обратно, и лёг, как и вчера не раздевшись, укрывшись одеялом. Когда он укладывался, пришёл один из соседей, а второй уже спал, измотанный многочасовым гулянием по городу и вечерней дегустацией местных алкогольных напитков.

Сосед номер один, не спящий, почистил зубы, покопался в объёмном рюкзаке в поисках чего-то неизвестного и тоже лёг. Полежал, посмотрел и, сдавшись пришпоривающему любопытству, шёпотом позвал:

- Эй, парень! Ты случайно не Том Каулиц?

- Случайно он, - отозвался Том со своего спального места.

Удивился про себя, что кто-то его знает и при этом назвал не Джерри.

- Чума! – радостно и изумлённо шёпотом воскликнул сосед. – Реально ты?

- У меня есть документы. Но я не буду их показывать.

- Да-да, я и не прошу, сам вижу, что ты. Просто поразительно тебя встретить, тем более тут. Слушай, - сосед нахмурился, задорный голос приобрёл заговорщические нотки, - а что ты делаешь в хостеле?

- Почему я не могу здесь быть? – вопросом на вопрос ответил Том, внутри снова удивляясь интересу к своей персоне.

- Можешь, конечно. Чисто неожиданно: ты же в браке с мультимиллиардером, да и сам далеко не бедный. Тебе хостел не по статусу.

Том повернулся к соседу – улыбчивому парню двадцати четырёх лет с взъерошенными волосами.

- Мне захотелось окунуться в простую жизнь, из которой я родом. Иногда я так поступаю, - ответил он, слегка улыбнувшись, чтобы звучать убедительно и не тяжело, и потому, что собеседник действительно был приятным, хоть и навязывался и явно попирал правила приличия для чужих друг другу людей.

- Круто! – забыв, что другой сосед спит, парень перешёл на обычный тон, приподнялся на локте. – Я так и думал, что ты нормальный парень. Хотя, если честно, обращаться к тебе было страшновато, я думал: мало ли, ты заносчивая фифа, которая с простыми людьми не разговаривает.

- Нет, это не про меня. – Том помолчал и спросил о том, что волновало: - Откуда ты меня знаешь? Ты увлекаешься модой?

- Модой? – удивился сосед. – Почему ты спрашиваешь о моде? Ах, точно, ты же был моделью, - сам же ответил он на свой вопрос. – Нет, модой я не увлекаюсь. Тебя я знаю по фотографиям. Однажды я наткнулся на твой инстаграм, и мне понравились твои работы, у тебя классные фотографии. И ты же с Оскаром. Я сам не гей, би, но я очень хорошо отношусь к гомосексуалистам и если узнаю, что кто-то известный образовал однополую пару, сразу начинаю их уважать и следить за их жизнью. В общем, топлю за ЛГБТ, - посмеялся. – У меня и сестра лесбиянка. Ну, как лесбиянка, ей шестнадцать, так что пока рано говорить, что она определилась окончательно и бесповоротно, но сейчас она встречается с девушкой, и они называют другу друга любовью всей жизни, и раньше только с девочками водилась.

Не зная, как реагировать на необычный интерес соседа и его откровение о личной жизни сестры, Том только покивал.

- Слушай, а можно с тобой сфотографироваться? – спросил парень.

- Можно, - пожал плечами Том, не горя желанием фотографироваться, но и не видя причин отказать.

- Чума! – обрадовался сосед.

Откинув одеяло, он быстренько включил в номере свет и перебрался к Тому, севшему на кровати. Обняв Тома, второй рукой включая на телефоне камеру, парень заметил, как тот косится на его объятия, и пошутил:

- Если Оскар поломает мне руки, я не обижусь.

Сосед сделал фото и снял короткое видео для сторис, в котором рассказал, что в таком-то хостеле города Аликанте встретил – кого бы вы могли подумать? – того самого Тома Каулица! Том улыбался губами, молчал и следил, чтобы капюшон оставался на голове.

- Спасибо, - сказал сосед, опубликовав снимок и видео. – Я Олли, - протянул он Тому руку.

- Забавно, твоё имя созвучно с названием хостела, - подав руку в ответ, поделился наблюдением Том и неловко улыбнулся.

- Я поэтому и выбрал этот хостел, - также улыбнулся Олли, выдержал паузу, взглянул на Томину руку. - Реально нет.

- Что? – не понял Том.

- Шрамы, - Олли указал взглядом на кисть Тома, которую держал в руке. – Я думал: может, ты их затирать на фотографиях начал, раньше же были.

- А, да. В смысле нет, не начал, я их свёл.

- Как будто ничего и не было.

Олли потрогал подушечкой большого пальца тыльную сторону его ладони, и Том убрал руку.

- Наверное, я кажусь неприятным надоедливым человеком? – с улыбкой спросил Олли и рассмеялся, хлопнул Тома по плечу: - Я такой и есть!

Том потёр плечо. Прикосновения были ему приятны, ему не хватало тепла, контакта с другим человеком, но принять их не мог, оттого тело напрягалось и отталкивало. К нему может прикасаться только Оскар, он не должен позволять никому другому, пока не вернётся к нему.

- Надолго ты здесь? – оставшись сидеть на кровати Тома, поинтересовался Олли.

- Не знаю, как получится, - размыто ответил Том.

Олли понимающе покивал и снова обратился к нему с вопросом:

- К тебе приедет Оскар? Познакомиться с ним – это была бы вообще чума!

Тома коробило слово «чума», которое сосед постоянно употреблял в речи, и, увы, ответить утвердительно он не мог.

- Нет. Я вернусь к нему, когда нагуляюсь.

- Почему ты не носишь кольца? – без задней мысли полюбопытствовал новый знакомый.

Том посмотрел на левую руку, вопрос застал его врасплох, но он в секунду придумал и озвучил убедительный ответ:

- Я не беру кольца с собой в такие поездки, боюсь потерять. Они очень дороги мне.

Каждый день к вечеру Том валился от усталости после пешего марафона, и на ноющих ногах еле доползал до своей кровати, ничем не отличающейся от соседних. Вроде бы не одну ночь провёл в ней, а всё равно не мог привыкнуть к одноместной кровати, поскольку безнадёжно привык к королевской постели Оскара, которая в последние годы звалась их общей, и даже кровать в «собачьей спальне», где когда-то обитал, была полуторной. На одноместной ему довелось только в детстве спать и в психиатрических клиниках, в том числе в центре. И сейчас.

Трижды ему пришлось столкнуться с такой диковиной как – очередь в ванную. Ванная комната находилась в номере, но – всего одна, а на третий день проживания Тома в хостеле прибыло постояльцев, и номер заселили полностью. Одна ванная комната (и туалет) на восемь человек. Была ещё ванная на этажа, но когда с утра попробовал пойти туда, тоже наткнулся на закрытую дверь, за которой плескалась вода. Ещё одно что-то совершенно новое в его жизни, без чего бы запросто обошёлся. Вообще не здорово стоять и ждать, чтобы помыться. Том подумал эту мысль не раз, с трусами в руках подпирая стену.

В один из дней Том встретил в городе соседа по номеру.

- О, Том, какая встреча! – обрадовался Олли, подойдя к парню, прежде чем он попытался сбежать. – Куда направляешься?

- Я? К родителям, они живут в Аликанте.

- Да? – удивился Олли. – Круть! Можно с тобой? В смысле провести, в гости я не напрашиваюсь, понимаю, что не в тему буду, - посмеялся он.

- Нельзя. Не обижайся, я ничего против тебя не имею, но мой отец дружит с Оскаром и обязательно расскажет ему, что меня провожал какой-то парень, а я не хочу давать Оскару поводы для ревности, даже если на самом деле всё более чем невинно, - извинительно улыбнувшись в конце, солгал Том.

- Без проблем, - поднял руки сосед, но не отстал. – Пройдёмся немного вместе? Ты скажешь, когда зайдём на улицу, где живут твои родители, и я исчезну.

Том хотел отказаться, но принял предложение прогуляться вместе, поскольку отказывать два раза подряд казалось неприличным, он не хотел обижать Олли, ведь тот не делал и не желал ему ничего плохого, только хотел общаться, когда предоставлялась такая возможность. Говорил в основном Олли, как и во все предыдущие разы, когда они разговаривали, встретившись в номере. Том кивал, угукал, отвечал на поступающие вопросы, изображая интерес к диалогу, который не мог испытать на самом деле по той причине, что не до того ему и не должен он отвлекаться, развеиваться с другими, пока не вернётся к Оскару. На рандомной улице Том сказал, что они почти пришли, и сосед, как и обещал, распрощался, помахал и ушёл. Том постоял на месте, наблюдая за удаляющимся парнем, пока он не зашёл на поворот, и только после этого вздохнул и пошёл куда глаза глядят, дальше патрулировать улицы города, что на поверку оказался гораздо больше, чем думал в первый день. Как хорошо, что родители поселились здесь, а не в Мадриде, в столице с населением, превышающим три миллиона, и соответствующими размерами у него вовсе не было бы шансов найти нужный дом.

Только на девятый день Том нашёл родительский дом. Не поверил своим глазам, потому что уже почти отчаялся, столько всего видел, кроме того, что искал, сбил ноги. Осознав, что дом не видение, Том бегом преодолел дорожку до двери и вдавил кнопку звонка. Сердце заглушало звуки окружающего мира; он у цели, остался последний маленький шаг – взять у папы телефон и позвонить. Только почему-то никто не открывал.

Подумав, что звонок мог не сработать, Том позвонил ещё раз. Припал ухом к двери, слушая, льётся ли за ней звон. Постучал, громко позвал:

- Папа, мама, это я! Том!

Снова ничего. Не слышат, что ли? Протрезвонив пять минут и не дождавшись ответа, Том сошёл с символического крыльца на землю, задумался: а не перепутал ли он дом? Отойдя на дорогу, Том воззрился на строение, внимательно изучая каждую деталь и всё здание целиком. Нет, не ошибся он, зрительная память у него отличная, спасибо фотографии и работе с программами-редакторами, где без скрупулёзной внимательности никуда.

Вернувшись к дому, Том обошёл его, заглядывал в окна, прилипая к стёклам, даже смог разглядеть семейную фотографию в рамке, подтверждающую, что здесь живут его родные, но никакого движения внутри не было. Он посмотрел время на телефоне и мысленно хлопнул себя по лбу – сейчас всего лишь полдень, конечно, никого нет дома, папа с мамой на работе, а Минтту в школе. Выдохнув и обрадовавшись, что через каких-то пару часов кто-нибудь обязательно придёт, Том сел на крыльцо ждать. Ждать, ждать, ждать…

В два Том посмотрел в сети, во сколько заканчиваются занятия в испанских школах. Немного сломал мозг, высчитывая, в каком классе Минтту. Интернет гласил, что занятия в школах заканчиваются в четыре часа дня, но ныне многие учебные заведения отказываются от часового обеденного перерыва и переходят на окончание занятий в два часа. Расписание занятий устанавливалось каждой школой индивидуально. То есть Минтту или уже в пути, или освободится и вернётся домой через два часа, если не пойдёт гулять с друзьями или не займётся ещё чем-нибудь. Немного унизительно ждать малолетнюю сестру, чтобы попасть домой. Том невольно подумал об этом и заодно вспомнил некоторые неприятные эпизоды с девятнадцатилетним собой и шестилетней Минтту, что была жестоким ребёнком, по крайней мере, его била в больное с детской непосредственностью.

Время достигло четырёх часов по полудню. И пяти, и половины шестого… Сидя на крыльце, положив сложенные руки на поднятые колени, а на них подбородок, Том смотрел, как удлиняются тени, и никто не приходил. Очень хотелось пить, сегодня выдалось двадцать градусов, а он в толстовке и зимних ботинках. Том отлучился на полчаса купить бутылку воды, вернулся, позвонил пять раз и снова сел под дверью. Ждал до темноты, до полуночи. Чувствовал себя брошенной собакой, что бездарно ждёт, когда её пустят обратно в дом. Но он непременно дождётся! Где же его семья?..

Ночь Том провёл под дверью, крепко заснув к самому тёмному предрассветному часу. Проснулся солнечным утром с болью во всех мышцах, потому что и поза, и жёстко. Том потёр глаза и во всех смыслах больную голову, оглянулся к двери, безнадёжно огляделся по сторонам. Да что же это такое? Не может же ему настолько не везти! Не может же?!

Не могла же его семья переехать? Ведь не могла?! Папа сказал бы ему об этом! А если они переехали в эти три недели, что он был недоступен? А если Джерри не ответил на звонок, когда звонил папа? Аааа! Внутренний крик Тома, схватившегося за голову, мог распугать всех птиц в округе, но его никто не услышал.

Увидев подъехавших к дому напротив соседей, Том подскочил на ноги и побежал к ним.

- Сеньора, здравствуйте, - обратился он к молодой женщине, обнимающей бумажный пакет с продуктами в ожидании мужа. – Меня зовут Том Каулиц, я сын Кристиана и Хенриикки Роттронрейверрик, ваших соседей из дома напротив.

- О, здравствуйте, Том, - улыбнулась женщина с растрёпанным пучком на голове, что был ей к лицу. – Приятно познакомиться с сыном Кристиана и Хенриикки, я много слышала о вас.

Чтобы не быть грубияном, Том тоже улыбнулся ей и сказал:

- Я потерял мобильник, а номеров не помню наизусть. Приехал повидаться с семьёй и поцеловал закрытую дверь. Скажите, они никуда не уехали?

- Да, они уехали, - подтвердила соседка.

Ну просто здорово…

- Вы не знаете, куда и как давно? – спросил Том, надеясь узнать хоть что-то, что поможет понять, на каком он свете.

- Куда не знаю, они не говорили. А когда… Пако, Роттронрейверрики уехали во вторник? – обратилась женщина к мужу в машине и, получив утвердительный ответ, повернулась к Тому. – Они уехали во вторник.

- В этот?

- Да.

- Спасибо, сеньора. Всего доброго.

- Том, постой, - окликнула соседка собравшегося уйти парня. – Не хочешь зайти и позавтракать с нами?

Заманчивое предложение – позавтракать домашней едой да не одному, но Том тактично отказался:

- Нет, спасибо. Меня друг ждёт.

Ноги на автопилоте понесли к хостелу, когда ушёл с улицы, где стоял родительский дом, потому что некуда больше идти, а голова находилась в растерянности и прострации. Что ему теперь делать? Куда уехали родные? На отдых? В Хельсинки навестить Кими? В Эдинбург к Оили и первому и единственному внуку маленькому Марсу? Последний вариант непонятно как пришёл в голову, в порядке бреда и учёта всех возможностей, но если Миранда окончательно переселился в мастерскую, то Оили вполне могла пригласить родителей в гости, чего не делала ни разу с того момента, как поселилась у Маэстро, насколько Тому известно.

Папа, мама и Минтту могли поехать в разные места и на разный срок, и Тому никак не узнать, где они сейчас и когда вернутся, всё снова упирается в незнание номера. Сколько ему ждать? День, два, неделю, вдруг дольше? Он же не может каждый день приходить и проверять, не вернулись ли родные, не может уйти и вернуться через задуманный срок и жить под дверью тоже не может. Неизвестность и чувство подвешенности сводили с ума. Жизнь как будто издевалась над ним, отыгрывалась с того момента, как проснулся разведённым на чужой земле. Только он придумывал выход и приближался к цели, как что-то вставляло палки в колёса и отодвигало результат, превращая его во временно недостижимый. И так каждый раз: он хотел позвонить, но Джерри стёр номер из памяти; хотел написать, но Оскару писать нельзя; хотел позвонить папе, но не знает наизусть его телефон; приехал, чтобы спросить, но не знал адреса и был вынужден невозможно долгие девять дней слоняться по городу в поисках родительского дома; нашёл дом, но родителей там не оказалось, уехали в неизвестном направлении и на неизвестный срок. Давненько Том не вспоминал, что неудачник – это про него. Не может нормальному человеку так фатально не везти. Видимо, расплата за всё хорошее.

Нет, расплатой за всё хорошее, сказочно прекрасное, что было в его жизни, он должен был остаться без рук, без ног и головы. А у него руку и ноги на месте, голова работает и в кармане ещё есть деньги. Ещё не всё потеряно. Вообще ничего не потеряно, кроме ушедшего на напрасные, как оказалось, поиски времени. Подходя к хостелу, Том уже знал, что будет делать. Собрав свои вещи, которых стало больше за время пребывания в Аликанте, он пошёл на вокзал и купил самый простой билет до Пикасент. Поедет к бабушке с дедушкой и от них позвонит папе. Смиренно сидеть на месте и ждать он не мог.

Автобус потряхивало на неровной местами дороге, кондиционер работал еле-еле, только в качестве вентиляции – март же, холодно, под иностранцев, одетых не по погоде, местные не подстраивались. Два часа пути почти убаюкали, но автобус остановился и выплюнул Тома в провинциальный городок со всеми соответствующими прелестями и колоритом, откуда родом его отец.

Нужный дом Том нашёл без труда, открыл калитку и прошёл в сад, где и нашёл бабушку, сражающуюся с немилыми ей растениями. У стены дома дедушка латал поистрепавшуюся плетёную корзину, чтобы она продолжила свою миссию по помощи в сборе фруктов, родящихся круглый год. Заметив внука, сеньора Сарита разогнулась и развела руки:

- Том, мальчик мой! Как я рада тебя видеть!

Подойдя к бабушке, Том улыбнулся:

- Привет. Извини, что я без предупреждения.

- Ты шутишь?! Приезжай всегда! Пока мы живы, в этом доме тебя ждут. Пойдём, пойдём скорее в дом. Пио, Том приехал!

Дедушка тоже обрадовался любимому внуку, сердечно поприветствовал, и Тома снова взяла в оборот бабушка.

- Том, ты ещё больше исхудал! – причитала сеньора. – Оскар тебя совсем не кормит? Пойдём на кухню, будем ужинать.

- Спасибо, бабушка, я не голоден.

- Не спорь, садись, - распорядилась бабушка и крикнула: - Пио, бросай корзинку, завтра доделаешь, иди к столу!

Сеньор Пио пришёл без пререканий, Том также не решился снова пытаться спорить с бабушкой, понимая, что это бесполезно, и сел за стол.

- Том, как твоя жизнь? – спросил дедушка, пока жена с энергией урагана стряпала вкусный ужин.

- Всё нормально, дедушка, живём, - сдержанно улыбнулся Том.

- Оскар приедет позже или ты один в этот раз?

- Да, Том, Оскар приедет? – встряла бабушка.

Настроение испортилось, под сердцем снова заныла тоска. Том не сказал правду:

- Оскар не смог поехать со мной, он сейчас занят работой.

- Конечно, работой надо заниматься, - понимающе покивала сеньора, - особенно такому человеку, как он. Даже не представляю, что надо делать, чтобы заработать миллиарды! – она всплеснула деревянной ложкой, которой размешивала ароматный томатный соус.

- Я тоже, - мягко улыбнулся ей Том.

Поев от живота, поскольку под надзором бабушки иначе не получалось и всё было такое вкусное, свежее, Том попросил у дедушки телефон и уединился в дальней комнате первого этажа. Перенеся цифры в свой мобильник, он вызвал папу.

- Алло?

- Папа, привет, это Том. У меня новый номер.

- Английский номер? – удивился Кристиан. – Вы переехали?

- Нет, это временный номер, - мотнул головой Том, пусть отец и не мог его видеть. – Не обращай внимания. Пап, когда вы вернётесь? Я приехал в гости, но не догадался заранее позвонить, соседи сказали, что вы уехали во вторник. Сейчас я у бабушки с дедушкой.

- Мы планировали вернуться через два дня. Дождёшься? Поедем тогда не домой, а к моим родителям, как раз Минтту с ними повидается.

Два дня – это же ещё целая вечность. Сколько можно…

- Вы можете приехать раньше? – с затаённой надеждой осведомился Том.

- Что-то случилось? – в ответ серьёзно спросил Кристиан.

- Нет, всё в порядке, - поспешил заверить его Том. – Просто спрашиваю.

В комнату зашла сеньора Сарита:

- Том, ты чего здесь прячешься?

Том вздрогнул и прикрыл динамик:

- Я с папой разговариваю.

- Дай-ка мне телефон, - бабушка протянула руку.

Помявшись две секунды, поскольку чуял неладное, Том всё же отдал бабушке мобильник, сказав отцу, что та хочет с ним поговорить.

- Кристиан, вы когда приедете? – спросила сеньора, и ответ её не устроил. – Что значит «через два дня»?!

Том поделился с бабушкой и дедушкой, что изначально ехал к родителям, но наткнулся на закрытую дверь. Уперев свободную руку в бок, сеньора Сарита выговаривала сыну:

– Ты Тома и так дважды уже потерял! Ребёнок соскучился, прилетел к вам, под дверью спал!..

Том сидел, втянув голову в плечи. Ему было стыдно за то, что, по сути, нажаловался, и из-за этого бабушка заставляет папу приехать, а у него, у них, может быть, дела. Тем временем сеньора говорила:

- Берите Кими с собой. Я его давно не видела и по нему тоже соскучилась. Давать Тома обратно?

Получив положительный ответ, бабушка вернула мобильник Тому. Приложив телефон к уху, Том услышал папин смех:

- Том, ты и сам всё слышал. Завтра будем.

Сеньора Сарита погладила внука по голове, когда он договорил, и любовно улыбнулась ему. И Том поднялся и крепко обнял бабушку, теплом благодаря за помощь. Ведь она отменила мучительную двухдневную вечность. И плевать, что стыдно. Потом он обязательно исправится в глазах родных. Они обязательно должны будут встретиться все вместе, здесь, в Хельсинки или у родителей; вдруг Том ощутил желание сблизиться с Кими, он ведь его единственный брат, не кровный, но всё равно родной человек, потому что является частью его семьи. Но сначала исправит другое, более важное, то, что причиняет несправедливую боль каждой минутой промедления.

Глава 5

Нарисую мелом, напишу: «I love you»;

Два сценария одной судьбы, разный взгляд и цвет одной игры.

Напишу о том, что ты ушла, но вернулась вскоре навсегда;

Ты же рисовала на открытках двери для меня, что впредь закрыты.

Пара нормальных, Happy end©

Кими не приехал и не обиделся, что родители с Минтту уезжают раньше, всё равно завтра, в понедельник, ему на работу, где начнётся напряжённый период, и времени на полноценное времяпрепровождение с семьёй у него так и так не было бы. Бабушке с дедушкой он пообещал, что в течение следующих двух месяцев приедет в гости со своим новым парнем, с которым всё серьёзно.

- Папа, можно взять твой телефон? – попросил Том, подойдя к отцу.

- Да, конечно.

Получив мобильник, Том поднялся в комнату на втором этаже, которую ему выделяли в качестве спальни, когда бывал у бабушки с дедушкой. Сердце колотилось, потряхивало от волнения. Найдя в списке папиных контактов Оскара, Том набрал его и приложил телефон к уху, затаив дыхание, не дышалось от волнения. Сейчас он поговорит с Оскаром. Сейчас. От счастья и нервов в этот момент можно было упасть без чувств от сердечного приступа.

Пошли гудки, странные – короткие, слишком быстрые, безинтервальные. Отняв телефон от уха, Том непонимающе посмотрел на экран. Сбросил вызов и снова набрал Оскара. В этот раз вызов слетел, оборвался после первого гудка. Том не сдался, позвонил ещё раз, и ещё, и ещё. Непонятная ситуация повторилась десять раз подряд. В душу закралось тревожное, гнетущее чувство, что что-то не так.

С такой штукой при попытке дозвониться до кого-то Том никогда прежде не сталкивался. У Оскара отключен телефон? Он сменил номер? Нет, если бы был отключен, механический голос сообщил, что абонент недоступен. А смени он номер, отключил бы старый, и тогда всё тот же голос сообщил бы, что такого номера нет. Тревожное чувство усилилось. Присев на край кровати, Том переложил папин телефон в левую руку, а в правую взял свой мобильник и прогуглил, что бы могли означать беспокойные скорые гудки и автоматический обрыв вызова.

Чёрный список? Оскар добавил его отца в чёрный список?

Удар под дых и по голове. Внутри что-то как будто схлопнулось. Тревога вмиг переродилась в панику. Том набрал номер Оскара на своём телефоне и прижал его к уху, мечась взглядом и считая гудки. Нормальные гудки, дающие надежду. Оскар не сбросил, но и не ответил. Конечно, номер-то незнакомый. Правда, прежде его это не останавливало, но Тому необходимо оправдание.

Вцепившись холодеющими от ужаса пальцами в мобильник, Том набрал полное крика сообщение:

«Оскар, возьми трубку! Это Том!».

Отчаяние, в висках стучит отчаяние, мешается с паникой, отнимая у конечностей кровь, поскольку сердце работает на износ. Отправив сообщение, выждав немного, чтобы Оскар успел его увидеть и прочесть, Том вновь вызвал его. В секунду до первого гудка успел произнести целую молитву, но не к общепризнанному Богу.

- Оскар, ответь на звонок. Умоляю, ответь. Ответь, ответь, ответь…

Вызов автоматически оборвался после первого гудка. Три следующих попытки повторилось то же самое. Получив говорящее сообщение, содержащее то самое имя

Удар, просто удар без конкретики, в каждую клеточку тела. Нокаут, оглушение. Том посмотрел на экран телефона, где снова светилось меню. Оскар не желает с ним разговаривать? Оскар не желает с ним разговаривать, знак вопроса в этом предложении более не уместен. Это понимание стало для Тома шоком, разрывом всего, выбившим землю из-под ног. Передумав многое, он не допускал даже сотой доли процента вероятности, что Оскар может не захотеть его выслушать и принять обратно. Ему в голову не могла прийти такая мысль, потому что Оскар всегда отвечал, Том не думал, что может случиться иначе, что дверь, в которую всегда свободно входил, окажется закрытой.

Только теперь Том понял, что всё серьёзно. На протяжении этих трёх недель он умирал, убивался, бился о стены, но жил с непоколебимой уверенностью, что вот он поговорит с Оскаром, и всё вернётся на круги своя. Словно играл в игру, в которой необходимо совершить определённые действия, и тебе гарантирован приз. Но жизнь сложнее и жёстче, и Том оказался к этому попросту не готов. В его мире Оскар всегда, всегда отзывался. Но Оскару надоело держать свою дверь открытой и принимать его, попавшего в неприятности, провинившегося, больного, да какого угодно, неизменно проверяющего его нервы на прочность. Кредит доверия исчерпан.

Дыхание не перехватило, не остановилось сердце, и не было чувства, что останавливается. Но Том ощущал себя так, как ощущает душа внезапно умершего человека – бесконечно потерянным и бесконечно одиноким, холодным в этом мире, в котором его больше никто не слышит. Никто. Один человек, самый-самый. Тот, кто близкий настолько, что уму непостижимо, как так могло получиться, как могли люди из разных миров встретиться и притянуться, срастись, став частями общей истории. Тот, на кого не можно всегда положиться – на кого полагался по умолчанию, кому доверял больше, чем себе, кому доверял своё тело и жизнь, зная, что он их удержит в руках, не разобьёт. С кем был рядом, потому что он не бросил, и хотел быть, потому что это словами не описать, не выразить, насколько много внутри про него и к нему. Том подумать не мог, что Оскар изменит своё к нему отношение. Что всё так закончится, натолкнётся на непреодолимую стену – не препятствие, а нежелание второй стороны продолжать, что страшнее и безысходнее любой беды, которая могла встать на пути. Поскольку можно перевернуть Землю, но нельзя заставить человека захотеть тебя выслушать.

Вторая сторона… Том никогда не воспринимал Оскара как другого, отдельного человека, чьи помыслы загадка. Потому что, пусть не мог знать, о чём он думает, и иногда из-за этого страдал, носил в себе безусловную, не нуждающуюся в осмыслении уверенность в Оскаре, в том, что он – не бросит, не предаст, не сделает больно. Не отвернётся от него никогда, чёрт побери. Оскар так много прощал, так много раз принимал обратно в свою жизнь, что в подсознании Тома неубиваемыми корнями проросла уверенность в том, что он всегда может вернуться, и в нём не могла зародиться рациональная мысль, что однажды Оскар может не простить. Просто перегореть или не захотеть прощать из гордости.

У Оскара есть гордость?.. Вот это открытие – шок, неприятно, больно, непонятно. Конечно, Том знал, что у Оскара есть гордость, что он знает себе цену, но не понимал – что такое его гордость применительно к нему. Ведь Оскар всю их нелёгкую извилистую дорогу был образчиком всепрощения. Когда Том ждал от него гордости и наказания, Оскар прощал и позволял остаться. Но пора Тому понять, что шансы не даются бесконечно. Кто бы что ни говорил, но всё-таки это он отхватил уникальный шанс и сокровище в лице Оскара, а не наоборот. Быть с Оскаром Шулейманом – это не шутка, он не тот, о кого можно вытирать ноги. Том свой шанс на миллиард упустил. Дверь закрылась, мосты сожжены.

Без этой уверенности Том чувствовал себя привидением, облачённым в плоть и кровь, пустым и холодным. Ни на что уже не надеясь, он вызвал Оскара вновь. Звонок оборвался после первого гудка. Чудо не произошло. В его жизни чудес было слишком много, чтобы они в нём не разочаровались и не отвернулись. Дальше сам. Сам, без того, кто был его незыблемым островком в сумасшедшей, постоянно разваливающейся и переворачивающейся жизни. Жизнь снова развалилась не на куски – на прах, но в этот раз развалилось то, что всегда, с далёких наивных девятнадцати лет, было незыблемым.

Джерри разрушил его жизнь. Но Том не мог на него злиться и с пеной у рта обвинять во всех бедах. Пены бешенства вовсе не было, как и злости. Даже на самого себя. Только опустошение и осознание, что потерял лучшее, что было в его жизни, и «просто» не получится.

- Том, я стучал, но ты не ответил.

Том действительно не слышал стука и в своей убитой заторможенности не нашёл сил, чтобы обернуться к отцу. Действие зажглось в голове и там же погасло, не достигнув мышц.

- Том, что у тебя произошло? – Кристиан подошёл к сыну и, обеспокоенно хмуря брови, вглядывался в его бледное отрешённое лицо, вкупе с обритой головой и чёрной одеждой дающее тревожащий болезненный вид.

- Что? – Том посмотрел на отца.

- Том, что у тебя произошло? – повторил тот. – У тебя что-то случилось?

- У меня ничего не произошло, всё в порядке, - качнул головой Том и выдавил улыбку, на бледном лице выглядящую как оскал смертельно больного человека.

- Том, - Кристиан сел рядом. – На тебе лица нет, я же вижу.

- Пап, всё в порядке, правда, - заверил его Том. – Я просто задумался.

- Том, меня ты не обманешь, - произнёс Кристиан, доверительно повернувшись к сыну всем телом. – Расскажи, что тебя тревожит.

- Пап, ты ведёшь себя как Оскар. Он тоже часто вобьёт себе в голову, что у меня что-то не так, и выпытывает у меня несуществующую правду. А у меня просто такое выражение лица, - отшутился Том.

Как же больно улыбаться, когда внутри умираешь. И снова он лгал. Но у него был мотив. Во-первых, отрицание – пока никто не знает о том, что произошло, это как бы и не до конца правда. Во-вторых, если папа узнает о рецидиве расстройства и разводе, то не бросит его, не оставит одного и может помешать. Том пока не думал, что будет предпринимать и будет ли вообще, но заведомо чувствовал, что лучше ему быть на своём пути одному, без тех, кто желает ему добра, но едва ли сможет понять, как всё сложно у них с Джерри. Только Оскар мог понять, потому что он специалист, потому что он был свидетелем их с Джерри истории и потому, что он в принципе особенный человек, способный смотреть шире. Его помощь заключалась в том, что он поступал не по протоколу и выигрывал, но как минимум однажды его помощь заключалась в том, чтобы послушать Джерри, слова которого передал Том, и помочь всё устроить без лишних вопросов и рассуждений, насколько это неправильно.

Несколько секунд Кристиан внимательно смотрел на сына и сказал:

- Я беспокоюсь за тебя. Том, не лги мне, пожалуйста. Ты помнишь, что случилось в тот раз, когда ты не сказал, что тебе плохо?

Том покивал. Конечно он помнит. И ему тошно от того, что снова лжёт, вынужден это делать.

- Ты уверен, что тебе нечего мне сказать? – спросил Кристиан и тронул сына за плечо, после чего обнял одной рукой.

Том потупил взгляд и закусил губы, и сказал:

- На самом деле, есть кое-что. Пап, мне плохо. Я очень скучаю по Оскару. У него сейчас много работы, раньше он брал меня с собой в поездки, но я сам отказался, мне не нравились все эти деловые поездки и моё присутствие на встречах, где обсуждаются непонятные мне вещи. Я подумал, что если поеду к вам, будет проще переждать это время, заодно проведу его с пользой, а не буду сидеть дома сычом. И я рад вас видеть, рад быть в Испании, мне всегда по-особенному хорошо здесь. Но я всё равно скучаю.

Глаза наполнились слезами, потому что его чувства правда, а слова – такая ложь.

- Понимаю, - Кристиан улыбнулся уголками губ и погладил сына по худой, ссутуленной спине. – Тяжело быть вдали от любимого человека, но тем слаще долгожданная встреча и острее понимаешь, что любишь его и хочешь прожить с ним жизнь.

Не верится, что ему уже двадцать шесть лет. Но несмотря на паспортный возраст, на то, что в браке уже полтора года, Том такой ребёнок. Наверное, для Кристиана всегда останется им. Но с другими детьми у него такого не было. Даже в тринадцатилетней Минтту он видел относительно взрослого человека, которому всегда придёт на помощь делом, словом и выслушиванием, о котором заботится, но воспринимал её как отдельную личность. Оили и вовсе уже совсем взрослая, невозможно отдалившаяся от семьи с переездом в Шотландию. Она тот птенец, который выпорхнул из гнезда и успешно строит свою независимую жизнь. А Том для Кристиана оставался нуждающимся в поддержке и папе ребёнком, пусть на его век выпало столько, что невозможно не повзрослеть, пусть он старше Оили на пять лет. Быть может, это потому, что пропустил детство Тома и не имел возможности быть ему отцом бесконечно долгие девятнадцать лет, а затем ещё четыре года.

Слова отца – гвозди в сердце. Только потеряв, ты понимаешь, насколько тебе нужен человек.

- У вас всё хорошо? – поинтересовался Кристиан.

- На самом деле, нет, - с глухим вздохом ответил Том. – У нас некоторые сложности в отношениях. Оказалось, что семейная жизнь – это сложно, а для меня особенно, я плохо понимаю, что она такое.

- Ты всегда можешь спросить у меня, - подсказал отец.

Том кисло покивал. К сожалению, некоторые вещи можно понять только опытным путём. Может он спрашивать у отца, но ничто ему не заменит, не восполнит то, что пропустил в детстве – модель семейных отношений. Но важно ли это сейчас? Нет. У него больше нет семьи, которую можно беречь. Потому что не ценил её, узы ему мешали, мешали свободно дышать. Уз больше нет, но отчего-то свобода не в радость. От этой свободы горечь на языке и в груди пустота с плесневелым запахом склепа. Это не свобода, а ненужность, вот, чем оборачивается воля.

- Оскар тебя обижает? – обеспокоился Кристиан, услышав тревожный звоночек в словах сына о сложностях семейной жизни.

- Нет, Оскар хороший. А вот я не очень, - ответил Том сурово по отношению к себе, но честно.

- Том, тебе сложнее, чем другим людям, но это делает тебя не плохим, а особенным.

- Ты тоже считаешь меня недоразвитым? – Том взглянул на отца. – Я часто считаю. Недоразвитым, недоделанным. У меня что-то вечно не так, - добавил он и повернул голову прямо.

- Ты излишне жесток к себе. Никто из людей не идеален, и это делает нас собой.

Да, люди не идеальны, и в этом своя прелесть. Оскар тоже совсем не идеальный, но именно недостатки, фирменные не всегда положительные черты делают его тем, кто он есть, тем, кого Том полюбил и с кем рядом чувствует «Я дома». И Оскар тоже полюбил его вместе со всеми недостатками. Но в этом-то и проблема – Оскар полюбил именно его, недоразумение с претензией на попытки быть человеком, а он всё равно умудрился всё испортить. Умудрился разочаровать там, где не было ожиданий.

Том украдкой посмотрел на отца. Может быть, он не только не вынужден, но и не должен лгать? Ведь именно из-за молчания он оказался в этой кошмарной ситуации полного краха. Он должен исправляться, должен сказать папе правду, потому что близкие люди должны быть искренны друг с другом, на обратном он уже обжёгся. Но как же сложно сказать, поступить не так, как почему-то всегда поступает! Как сложно полностью самостоятельно сделать выбор, от которого зависит, по какому пути пойдёт будущее, и нет никаких гарантий; выбор, за который отвечать только тебе самому.

Внутри Том снова кричал, а снаружи взгляд в одну точку в попытке принять решение. Но как сложно его принять, когда вся ответственность на тебе, когда рядом нет того, кто подскажет, подстрахует и чуть что всё исправит. Когда есть только ты, мысли и жалкие, неумелые попытки просчитать всё и выстроить дальновидный план, по ходу которого не сядешь в лужу и не окажешься в ещё большей жопе.

Том безнадёжно запутывался и не мог сдвинуться с мёртвой точки в сторону хоть какого-то выбора. Отказ выбирать – тоже выбор, в данном случае по умолчанию означающий решение молчать. Но он должен сделать выбор осознанно, подумать: «Я выбираю…» и быть верным избранному пути, сам чувствовал потребность в ответственности за свою жизнь, зависящую от каждого принятого решения.

По логике он должен научиться на своём печальном опыте и не молчать, начать ломать это неправильное, вредоносное в себе, что разрушило его счастье. Но, с другой стороны, из благих намерений папа может помешать, если он встанет на тернистый путь построения своей жизни в надежде всё вернуть.

- Том, почему ты с осени не отвечал на звонки? – спросил Кристиан.

Повернувшись к отцу, Том не смог сдержать удивления. Не отвечал? Разве папа звонил? В те дни, когда он был включён, они не разговаривали ни разу с середины прошедшего лета, папа не звонил. Не звонил?.. Матерь Божья, звонил! Помимо воли Том расширил глаза, вспомнив, как Джерри игнорировал множество папиных звонков и сообщений, в этом расколе у него был принцип – я не общаюсь с твоей роднёй. Тому захотелось закрыть ладонью лицо, но он сдержался. Тем временем отец добавил:

- Несколько раз я звонил Оскару, он каждый раз объяснял, почему ты не можешь говорить, но что-то мне подсказывает, что он всё придумывал.

Том не знал, что ответить. Мозг вскипел и отказывался рождать оправдание.

- Пап, Оскар не придумывал. То есть… - Том зажмурился и основанием ладони потёр между бровей. – Да, не придумывал. Каждый раз, когда ты звонил, я действительно не мог разговаривать.

- Почему ты ни разу не перезвонил?

- Это уже другой вопрос, - Том выпрямил спину и поднял взгляд к потолку. – Но я не могу объяснить, почему так поступал.

- Том, мне кажется, что ты многое не договариваешь, и это меня беспокоит, - серьёзно произнёс Кристиан, не отводя взгляда от профиля сына.

«Да, да, да, я не договариваю! Я болею, снова болею! Я в разводе и не знаю, что мне теперь делать, моя жизнь пошла под откос! Оскар слышать меня не хочет, а я без него не умею жить!», - мысленно прокричал Том, какой-то частицей себя надеясь, что папа услышит, как-то поймёт, и ему придётся всё рассказать, поделиться гнетущей ношей.

Но мысли читать никто не умеет, и вслух Том сказал:

- Папа, пожалуйста, не обвиняй меня. Я и так у себя всегда и во всём виноват.

- Хорошо, - не став спорить, кивнул Кристиан. – Надеюсь, ты в силах справиться самостоятельно с тем, что происходит в твоей жизни. Но, Том, помни, что ты всегда можешь обратиться ко мне, неважно, насколько поздно и кто виноват.

- Да, я знаю. Спасибо за это.

Том попросил отца оставить его одного, сказав, что хочет немного вздремнуть, поскольку ночью спал плохо. Но оставшись в пустой комнате, той самой спальне, где они с Оскаром в пылу страсти сломали кровать, за что ему было так стыдно, Том не сдвинулся с места. Сидел на краю уже новой кровати, поставленной у другой стены, где прежде стоял стол, и держал в руке бесполезный погасший телефон, невидящим взглядом глядя вниз. Без чувств, он как будто оцепенел, замёрз и даже сердечной боли не ощущал. Полный анабиоз с отсутствием смысла, потому что его смысл, как оказалось, нужен ему одному. Потому что никто больше не ждёт. Оскар не ждёт, не хочет больше его знать. Самое страшное, что он имел полное право отказаться от него после всего, что было. Кто бы на его месте вытерпел так много? Том не мог его осудить, но и понять не мог, потому что Оскар обещал – никогда не отпускать. Оскар говорил, что для него ничего не имеет значения, и с поразительной рассудительностью и нестандартным подходом подходил к каждой неприятности на их жизненном пути. Но и у его выдержки есть предел. Он обманул, обещая до конца и несмотря ни на что, ему надоело. Сказка кончилась, Король заебался, Золушка получила свободу и пинок под зад. За всё спасибо Фее Крёстной с задатками искуснейшего Серого Кардинала.

Оскар устал его прощать. Так мало слов, так мало смысла, чтобы продолжать борьбу. Ради чего? Оскар обещал, обещал – никогда не отпускать, почему он поверил? Почему Джерри не показал, что будет, если он не одумается, прежде чем воплощать свой жестокий план в жизнь? Ему и такое под силу. Том понял бы и… Ни черта бы он не понял. Для понимания ему необходим удар в болевую точку, это обязательное условие.

Оскар не позвонит и не приедет. Только безжалостный прямоугольник заблокированного экрана чернеет в руке, убивая в душе цветы, ещё утром тянувшиеся к солнцу, бывшие полными сил.

Оставив телефон на покрывале, Том поднялся на чердак, тихо прикрыв за собой дверь с круглой ручкой, какие, кажется, ныне уже и не производят. На чердаке как всегда тихо и пахнет временем, счастливыми моментами, зацепившимися за отжившие свой век предметы, когда-то бывшие частью настоящего. В солнечном свете танцует пыль, непобедимый враг любой хозяйки и вечный верный спутник забытых мест, укрывающий собой, как тёплым одеялом, то, что отринули люди. Брошенные вещи, игрушки, одежда и всё что душе угодно. Брошенный он. Только вещи не забыты, бабушка с дедушкой бережно хранят их и помнят историю каждой, многие в свой час обретают вторую жизнь. А он не нужен.

Том сел на деревянный, местами скрипучий пол, обняв колени, и оглядывался по сторонам, закусывая губы. Помнил, словно это было вчера, как они с Оскаром разбирали здесь старые вещи, вернее он разбирал, а Оскар был рядом. Как пытался играть на гитаре. Как затеял костюмированную игру в испанца с полным погружением. Как они танцевали под дождём, а потом неистово трахались, сдирая его спину об обшивку стен. Полтора года прошли с тех пор, семь месяцев из которых он снова потерял и в итоге потерял всё.

Том коснулся губ. Помнил пьянящий вкус поцелуев и прикосновения пальцев. Прикосновения сильных, покрытых яркими «рукавами» рук и как изучал хитросплетения чернильных рисунков подушечками пальцев. Фирменную усмешку и ухмылку. Прищур зелёных глаз самого племенного кота. Перенесшись по рельсам памяти в то время, когда был не один, Том обнимал себя за плечи, забывая на сладко-пудровые обманчивые мгновения, что это его собственные руки. Но у сладости горькое послевкусие.

Так ярко всё помнил и больше всего на свете хотел вернуться в то счастливое время, когда медовый месяц, путешествия по миру без необходимости о чём-либо заботиться и Оскар рядом, смотрит на него, улыбается, и он сам улыбается, как ясное солнце в прекрасной вышине. А лучше, чтобы то время было его настоящим, чтобы проснулся и, сбиваясь от эмоций, пересказывал Оскару, какой дурной сон ему приснился, а потом бы они обнимались в тёплой после ночи постели и, наверное, не только. Том опустил руки, чтобы не тешить себя мучительной иллюзией, и ей на смену пришёл затхлый холод пустоты. Неужели ему остались только воспоминания?

У них не одна судьба на двоих, их история изначально неправильная, невозможная. Их жизни пересеклись по воле случая и сплелись множеством узелков случайных и неслучайных встреч, всем тем, что они пережили не вдвоём, но рядом, в качестве двух ничем не связанных человек, которых связало многое общее, чего у них априори не должно было быть, но случилось. Они стали друг для друга тем, чем никто другой не смог и не смог бы стать. Судьба? Перед алтарём Оскар сказал, что если бы они не познакомились в центре, они бы всё равно встретились, в любом из вариантов развития жизни. И Том, подумав, молчаливо согласился с ним, потому что между ними есть что-то такое, что нельзя отменить, убрав один элемент. Связь. Необъяснимая странная предначертанность, если позволите, при которой невозможно представить, что они не встретились или прошли друг друга мимо. Не может такого быть. Том не мог представить свою жизнь без Оскара от минуты, когда открыл в центре глаза, и до настоящего момента. Оскар для него кто-то такой же родной и привычный, как часть тела.

Но сильнее рока – сами люди, они, один человек может разрушить то, что годами строила жизнь. Два сценария одной судьбы – не про них, а про одного Тома. Жизнь с Оскаром и жизнь без него – две совершенно разные жизни. А существует ли в действительности та предначертанность, связь бо́льшая, чем большинство людей могут понять?..

Как страшно, когда самый близкий человек, который всегда отвечал и был точкой опоры в любой жизненной катастрофе, больше не хочет тебя слышать. Когда ты сам виноват, но всё решили за тебя, не дав последнего шанса. Решил Джерри, решил Оскар, а ему достался удел того, кто принимает чужие решения, поскольку сам ни на что не сподобился. Оскар… Почему? Почему ты от меня отказался? Почему поверил? Надоело ему вечно проблемное недоразумение, устроенный Джерри развод с подлым ударом в спину и сердце стал последней каплей.

Последняя капля, после которой остаётся выжженная пустошь, обесценившая всё, что было до. Выгорание – страшное слово. Неудивительно, что Оскар не простил того, кто всадил ему в сердце нож и с садизмом медленно проворачивал, пока на его месте не образовалась кровоточащая дыра. А может быть, он не хочет прощать. Снова страшное слово – надоело.

Но нет, нет! Оскар не забыл! Том же по-прежнему любит, не мог Оскар так легко освободить от него сердце. Да только какой толк от этой любви, если она никому не нужна, если её больше не принимают?

Злая ирония есть в том, что они с Джерри оба отняли друг у друга любовь. В глазах Кристины Том убил Джерри, тем самым разрушив их историю и лишив её хоть какого-то права на будущее, хоть светлой надежды, что оно может быть. А Джерри отплатил ему той же монетой на свой лад. Один-один, они квиты. Но Джерри от Кристины осталось… Том нахмурился. Что же ему осталось на память? Не покидало смутное ощущение, что есть что-то, очень значимое, но припомнить не получалось. Да плевать! Какая разница, что там осталось Джерри на память от их с Кристиной истории любви? Важнее то, что с ним происходит, что он чувствует.

Так не хватало Лиса. Хотя бы его. Как он там, без него, тоскует, скулит в плаче? Или, может быть, уже привык к его отсутствию? Почему Оскар не подумал, что Том никогда бы так не поступил, не бросил своего любимца, и не понял, что что-то здесь не так? Это же элементарно, на виду, ошибка Джерри в его безупречном плане. Хотя… Именно так Том и поступил бы, если бы ушёл от Оскара – оставил бы Лиса с ним, поскольку тот привык к квартире, там его брат и Оскар может о нём позаботиться и обеспечить надлежащие условия и уход. Как ни любит своего малыша, Том не стал бы его забирать в никуда. Ведь пёс не виноват, что у хозяина в голове и на сердце кавардак. Оскар не проглядел несоответствие, а как всегда знает его лучше, чем он сам. И Джерри знал, не было никакой ошибки.

Том спустился на первый этаж. Встал на пороге кухни, где мама готовила что-то традиционно южно-испанское, а бабушка наблюдала и из последних сил сдерживалась, чтобы не начать объяснять, что она всё делает не так. Всё их общение с мамой ограничилось приветствием утром, когда они приехали. Но Тому и не хотелось. У него сейчас другая трагедия.

Подошла Минтту, попросила сходить с ней в аптеку. Том согласился без уговоров, поскольку она ведь маленькая ещё, если просит, значит, ей нужна помощь, и она его сестра, одного близкого человека он уже потерял, не следует разбрасываться остальными. Сунул ноги в позаимствованные у дедушки стоптанные кеды для двора, огорода и сада, которые выглядели ужасно и могли развалиться в любой момент, но всё лучше, чем варить ноги в зимних ботинках. Перед зеркалом поправил капюшон бессменной чёрной толстовки и вместе с сестрой вышел во двор.

До аптеки пятнадцать минут пешком. Звякнули колокольчики на входе, внутри не было больше посетителей, только за стойкой стоял фармацевт, облачённый в застёгнутый белый халат поверх бежево-жёлтой клетчатой рубашки с коричневыми полосками, что могла ввергнуть в эстетический шок многих модников. В ожидании, когда сестра возьмет, что ей требуется, Том разглядывал товар на полках стеллажа по левую руку, высотой ему по плечо. Взяв со стеллажа два предмета, Минтту обратилась к брату:

- Какие тампоны мне взять? – спросила она и показала синюю и белую с голубым коробочки.

До Тома не сразу дошло, что сестра обращается к нему, а когда понял, в недоумении выгнул брови.

- Ты у меня спрашиваешь?

- Да, у тебя, - отвечала Минтту как ни в чём не бывало и без доли прикола. – С аппликатором более гигиеничный вариант, но я не уверена, что они будут удобны. Я сомневаюсь. Посоветуй, что мне выбрать.

Хлопнув ресницами несколько раз в замешательстве и с чувством, что это какой-то идиотский момент, Том произнёс:

- Почему ты спрашиваешь совета у меня? Логичнее было попросить сходить с тобой маму.

- Мне не нравится мамин вкус в этом вопросе. А Оили далеко, и она бы наверняка специально посоветовала мне какой-нибудь ужас, чтобы я мучилась и жила с мыслью, что это мой крест на ближайшие сорок лет. В прошлом месяце у меня начались месячные, и я хочу подойти к выбору со всей серьёзностью. Так как ты думаешь, какие лучше? – девочка снова приподняла одну и следом другую упаковку.

Зажмурившись, Том слегка мотнул головой и затем сказал:

- Минтту, я мужчина, я ничего не смыслю в этом.

- Все проходят менструацию ещё в начальной школе, - возразила Минтту, на что Том хмуро ответил:

- Я учился в школе меньше года в подростковом возрасте.

- Да? – озадаченно удивилась сестра.

- Да. Так что я ничем не могу тебе помочь. Говорю же – я мужчина, живу с мужчиной, мне незачем разбираться в средствах женской гигиены и неоткуда взять какие-то достаточно глубокие познания по данной теме.

- Как это незачем? – нахмурилась Минтту. – Каждый человек должен знать о процессах, которые протекают в телах половины человечества.

- Зачем, если они меня не касаются?

- Затем, что это нормально и правильно в современном мире. А если у тебя будет дочка? Как ты будешь объяснять ей всё, если сам не разбираешься в теме?

- У меня не будет дочки, - уверенно сказал Том. – Я вообще не планирую детей, а если они у меня будут, это будет сын Оскара.

- Откуда ты знаешь, что это будет мальчик? – не отставала Минтту. – Пол ребёнка невозможно запрограммировать, он зависит от отца.

- В роду Оскара уже не первое поколение рождается только один ребёнок, мальчик, - слабенький аргумент, но иного не имелось. Сестра заставляла Тома чувствовать себя растерянным.

- Почему ты так против дочки? Это попахивает жестокой дискриминацией по половому признаку.

- Я ничего не имею против девочек, - объясняясь, поднял руки Том, - и если получится девочка, я, конечно, приму этот факт. Но я этого не хочу.

- Почему?

- Потому что Оскару нужен сын, - ещё один глупый аргумент, - и я не представляю, как воспитывать девочку. Что с ней делать? – Том развёл кистями рук. – С мальчиком проще, я сам мужского пола и буду знать, что ему требуется.

- Поэтому ты и должен всё знать – чтобы не быть в ужасе и растерянности от мысли о дочке и если станешь её отцом. Объяснить тебе что-то? – участливо предложила Минтту.

Том почувствовал, что краснеет – как всегда без цвета, но с ощущением жара, поползшего вверх по шее и по щекам. Круто – малолетняя сестра хочет рассказать ему о девичьих особенностях. Более неловкие моменты есть, но их немного.

- Не надо, - качнул головой Том, стараясь сохранять самообладание. – Если ты о той теме, с которой мы начали, то в целом я всё знаю.

- Не о «той теме», а о месячных, надо называть вещи своими именами, - веско поправила его сестра. - Это естественный процесс, а не что-то ужасное и противное. Замалчивание ведёт к стигматизации.

«Знакомые слова», - помимо воли подумал Том. Только Оскар, понятное дело, употреблял их применительно к другим вещам.

- Хорошо, - вздохнул Том. – Главное, что я знаю, не надо меня просвещать.

- Почему тогда ты сказал, что совсем не разбираешься?

Минтту могла задолбать вопросами и разумными речами кого угодно, в особенности это касалось неподготовленных людей, и её ничуть не смущало, что зачастую собеседников она ставит в тупик, и в ходе общения у некоторых людей от неё начинает пухнуть голова. Ещё Пальтиэль на свадьбе Оскара и Тома отметил, что Минтту крайне интересный и смышлёный ребёнок, и даже сказал фразу: «Нам нужны такие люди».

Чувство идиотизма момента и того, что сам идиот, усиливалось. Том открыл рот, закрыл и качнул головой:

- Я знаю, но не разбираюсь достаточно, чтобы давать советы.

- Тебе следует разобраться в вопросе, - посоветовала девочка. – Как ты будешь объяснять всё своему ребёнку, если не разбираешься достаточно, чтобы помочь мне выбрать лучшие тампоны? Это простая часть, всё остальное сложнее.

- Я не буду ничего рассказывать, - ответил Том не категорично, но с уверенностью, что от него подобных разговоров не требуется, они вовсе не обязательны.

- А кто будет? Оскар?

- Может быть, Оскар. Но лучше, чтобы всё объясняла Жазель, она наша домработница. Как женщина она сможет объяснить всё лучше, чем я, сколько бы я ни изучал тему.

- Девочке важно, чтобы с ней говорили члены семьи. А домработница, даже если ребёнок будет знать её с рождения, таковой не является.

- У меня не будет дочки, - беззвучно устало вздохнув, повторил Том. Ему надоел этот неловкий разговор. – А мальчику достаточно того, что расскажут в школе.

- Тебе и для себя хорошо бы знать, - заметила в ответ Минтту.

- Зачем? Мужчинам нет необходимости пользоваться этими средствами, а менять пол я не собираюсь.

- Даже сменив пол, тебе бы не пришлось пользоваться тампонами или прокладками, - с видом педагога произнесла девочка. – Менструируют только биологические женщины.

Том закрыл глаза. Это когда-нибудь закончится? У него собственных проблем по уши, ещё чуть-чуть и не сможет дышать, а Минтту решила провести ему лекцию о том, о чём ему знать не только не нужно, но и не хочется.

- Тогда зачем мне разбираться для себя? – спросил Том.

- Потому что ты занимаешься анальным сексом, который растягивает мышцы. Тампоны вполне могут тебе пригодиться.

Дважды моргнув, Том нахмурился в замешательстве и усиленной работе разума и сказал:

- Только не говори, что ты предлагаешь мне их засовывать в…

- Именно это я и предлагаю, - обрадовавшись догадливости брата, невозмутимо ответила девочка. – Гораздо приятнее вставлять в себя мягкий тампон, чем твёрдую холодную пробку.

- Минтту… - почти простонал Том, зажмурив глаза. – Умоляю, не надо обсуждать мою интимную жизнь. И вообще, откуда ты знаешь, чем я занимаюсь?

- Это логично, - пожала плечами Минтту. – Есть двое мужчин, которые живут вместе и любят друг друга со всеми вытекающими: один явный альфа, другой омега. Большинство геев не практикуют проникающий секс, но не ваша пара, я уверена.

- Омега? – переспросил Том. – Что за омега?

- Это обозначение места в иерархии по аналогии с животными сообществами. Есть альфы – самые сильные особи, стоящие у власти; беты – средний слой; омеги – самые слабые, подчиняющиеся. Омеги мужского пола могут заменять самок.

- Ну спасибо, - произнёс Том и поджал губы.

Сначала сестра совокупила ему голову разговорами о менструации, а теперь вдогонку оскорбила, назвав представителем низшего сословия, которому на веку написано исполнять роль «жены». Хоть именно так Том и жил, ему не нравилось, что со слов Минтту у него нет выбора, он может по-другому и не такая уж он тряпка.

- Не обижайся. Ты не виноват, что такой, - отвечала Минтту, которая на самом деле не хотела унизить. - И, по-моему, омеги лучше альф, они мне куда больше нравятся. Ты не обижаешься? – спросила она после короткой паузы, заглядывая в глаза.

- Нет. Но, пожалуйста, не надо больше обсуждать распределение ролей в наших с Оскаром отношениях. Это не только неудобно для меня, но и тебе рано вести подобные разговоры.

- Том, мне тринадцать, а не пять. Я давным-давно всё знаю о сексе.

- Ты ведь не практикуешь? – насторожился Том.

- Конечно нет, и как минимум до шестнадцати не собираюсь. От секса много проблем.

Теперь и Том подумал, что Минтту очень умная. В свои тринадцать он о сексе вовсе не думал, но если бы думал и мечтал, как все юноши в пубертате, то точно не рассуждал бы, как она. Тем временем Минтту отошла к стеллажу, с которого брала тампоны, поставила коробочки на место и взяла в руку мягкую упаковку:

- Может быть, лучше прокладки? – произнесла она, обернувшись к брату. – В прошлый раз я использовала их, послушав совет, что они для первого раза лучше, но мне не понравилось ощущение «маленького подгузника».

Тому остро захотелось удариться головой об стеллаж. Нет, нет, нет, он совсем не хотел быть посвящённым и вовлечённым в столь интимную сторону жизни младшей сестры! Лучшее средство отвлечения от жизненных проблем и душевных страданий – сестра-тинейджер. Вынос мозга работает безотказно.

- Подойдите, пожалуйста, - позвал Том фармацевта. – Помогите моей сестре выбрать тампоны. Или прокладки.

Передав сестру специалисту, который на работе и обязан консультировать клиентов, Том выдохнул. Минтту внимательно выслушивала мужчину и задавала уточняющие вопросы, но звякнул колокольчик, извещая о новом посетителе. В аптеку зашла сухонькая дона, чей возраст на вид варьировался от восьмидесяти до ста, облачённая в цветастое платье с длинным рукавом и с лакированной тростью в руке.

- Минтту Роттронрейверрик, Матерь Божья! – воскликнула старушка. – Я тебя еле узнала! Ты так выросла!

- Здравствуйте, дона Чики, - улыбнулась Минтту, подойдя к знакомой. – Как вы поживаете?

- Ой, не спрашивай! – махнула дона рукой с золотыми кольцами. – Поехала в путешествие по миру – прихватило спину, согнуло, как грешницу покаянную! А я же по-английски плохо, еле вылечили. Решила сделать перерыв и приехать повидать детей. Как ты? Как бабушка с дедушкой? Я их ещё не видела.

- Я четверть окончила экстерном, теперь гуляю, - поделилась Минтту. - Бабушка и дедушка в порядке, мы с родителями приехали к ним в гости, пока не знаю, на сколько дней останемся. А это мой брат, Том. Вы, кажется, не знакомы.

- Том, - дона Чики переключила внимание на парня. – Да, мы не знакомы, но я слышала о тебе. Бедные Кристиан и Хенриикка, такая трагедия – потерять ребёнка!

Поправив толстые очки, она принялась пристально разглядывать Тома, практически сунувшись ему в лицо. От такого внимательного разглядывания, почти препарирования под микроскопом Тому сделалось неловко, но он промолчал, и наконец дона вынесла вердикт:

- Несчастный мальчик.

Такому высказыванию Том удивился и сказал:

- Извините, почему вы считаете меня несчастным?

- Плохо выглядишь, - до оторопи прямо ответила старушка.

Том поджал губы, глотая обиду и оскорблённость. Просто чудесно. Сегодняшний день решил окончательно добить его и извалять в грязи?

- Дона, вы ошибаетесь, - вступилась за брата Минтту. – Том у нас в семье самый красивый, и он был востребованной моделью, большинство не может ошибаться.

- Я и не говорю, что он некрасивый, - всплеснула руками Чики. – Говорю, что он плохо выглядит. Том, - она снова повернулась к парню, сощурилась за толстыми линзами, делающими её глаза огромными. – Тебя назвали в честь двоюродного прадедушки? О, помню, как мы дружили с Томасом, прекрасный человек был.

- Нет, меня назвали в честь другого Тома. Но забавно получилось, что папа хотел дать мне имя, которое я ношу.

- Ах, прости, детка, я совсем забыла, что называли тебя не родители, – ахнула дона.

- Ничего страшного, - Том ободрительно улыбнулся ей уголками губ.

- Дона Чики, - обратилась Минтту к старушке. – Я тут не могу сделать один выбор. Может быть, вы поможете мне?

- Конечно, малышка. В чём тебе нужна помощь?

Разновозрастные дамы отошли в сторону, обсуждая животрепещущий вопрос выбора средств гигиены, а Тому осталась роль наблюдателя, что устраивало его больше, чем участие. Но как бы там ни было он не жалел о том, что согласился пойти с сестрой, и действительно отвлёкся от своих переживаний, за что был благодарен Минтту. На время он смог забыть, что Оскар не ждёт дома и вообще больше не ждёт.

- Хоть мне очень нравится Испания, но иногда некоторая, скажем так, непосредственность местных вводит меня в недоумение, - заговорил Том по пути обратно, держа руки в карманах и имея в виду дону Чики.

- Не все испанцы такие, - со знанием дела, но не умничая отвечала Минтту. – На севере страны люди совсем другие. Но южане да, громкие и часто бесцеремонные, для них это норма. Но самые невозможные андалусцы. Помню, когда мы ездили в тот регион, я такая думала: «Хватит, помолчите, оставьте меня в покое, это уже слишком!», хотя я бываю в Испании столько, сколько себя помню, - посмеялась она в конце высказывания.

- Я на севере Испании не был никогда.

- Побываешь, если захочешь. Но, как по мне, лучше всего на юго-востоке, то есть в Валенсии. Мадрид и Барселона хороши, но это можно сказать о любом крупном городе. В Севилье я разочаровалась, о ней так много восхищённых речей, но на меня она нагнала тоску. Из северных городов могу отметить разве что Доностия-Сан-Себастьян, но он больше похож на города других европейских стран, чем на Испанию, его даже называют «северным Парижем, построенным на берегу океана». И, может быть, Луго, красивый древний город, но ехать туда во второй раз не хочется.

- Ты так много знаешь, - отдав сестре должное, удивлённо восхитился Том. – Ты много путешествовала.

- На самом деле, не очень. Мы объездили большую часть Испании, Финляндию меньше, бывали в Италии. А из стран, где у нас нет родственников, я была только в Чехии и Греции.

- Это много, - улыбнулся Том, взглянув на сестру. – В твоём возрасте я вообще не бывал за пределами местности, где жил.

- Зато ты объездил полмира, когда был моделью, - заметила в ответ Минтту.

- Путешествия в рамках работы это совсем не то, - нерадостно сказал Том, переведя взгляд вперёд.

Недолгое время они молчали, и Том вновь обратился к сестре:

- Каково тебе было переезжать в другую страну? У тебя же в Хельсинки всё, к чему ты привыкла, друзья…

- Нормально, - пожала плечами девочка. – С друзьями можно поддерживать общение по сети, а таких друзей, чтобы не разлей вода и друг без друга дня не мочь, у меня никогда не было. Только иногда я скучаю по снегу, но мы съездили в Финляндию, и я утолила эту тоску, там ещё практически зима. И до сих пор не могу привыкнуть, что я осталась одна в семье из детей. Я же младшая, нас всегда было трое, с тобой четверо, а теперь у Оили своя семья, Кими остался в Хельсинки, ты всегда был далеко, а мне ещё предстоит вырасти, чтобы найти своё место.

- Родители не спрашивали тебя, согласна ли ты на переезд?

- Спрашивали. Я была не против. Мне не принципиально, в какой стране жить, а папа очень хотел вернуться в Испанию, и мама с ним согласилась. Всё равно переехать туда, куда хочу, я пока не могу.

- А куда ты хочешь?

- В Корею. Южную. Когда-нибудь я непременно исполню свою мечту.

Дома их пути разошлись. Но через полтора часа Минтту зашла к Тому. Села рядом с братом на край кровати, где Том просиживал всё время в комнате, игнорируя стул и кресло у стены.

- Том, почему ты не рассказал родителям, что вы с Оскаром развелись?

Повернувшись к сестре, Том, не ожидавший таких слов, изумлённо уставился на неё.

- С чего ты взяла, что мы развелись? – произнёс он, максимально стараясь выглядеть человеком, который ничего не слышал о своём разводе.

- Ты больше не носишь обручальное кольцо, - начала перечислять Минтту, указав взглядом на левую руку Тома, - кардинально сменил причёску, как поступают после разрыва, и ты приехал без багажа, что никак не сочетается с путешествующим супругом миллиардера, но подходит тому, кто растерян и бежит.

Том открыл рот, чтобы возразить и объяснить всё, что сказала сестра, но Минтту привела последний довод:

- Я видела статью, посвящённую вашему разводу.

Закрыв рот, Том округлёнными глазами смотрел на сестру и хлопал ресницами.

- Какую ещё статью? – спросил он, не сумев скрыть шока, а в мыслях стучало: «Никто ведь не знает, никто не знает! Никто ведь не знает?!».

Достав из кармана телефон, Минтту открыла сохранённую в избранном статью, пробежавшись взглядом по тексту и пересказывая его:

- Здесь говорится о том, что вы развелись в конце февраля. Информация пошла от статьи малоизвестной английской блогерки «Лиса по имени Эллис», её проверили, и факт развода подтвердился. «Оскар Шулейман не даёт никаких комментариев», это цитата.

Эллис Лиса? Знакомое имя, это же та девушка с моста, которой рассказал о своей беде и в сердцах вывалил неприглядную правду. Твою мать! В голове Тома десяток матов сплелись в одно длиннющее слово.

«Оскар меня убьёт», - подумал Том.

Пальтиэль же сделал всё, чтобы об их разводе ничего не было известно общественности, Оскар тоже наверняка не хотел, чтобы кто-то смаковал эту новость, а он всё рассказал первой встречной, оказавшейся той, кто выкладывает информацию всему миру на обозрение. Да что же это такое?! Молчал – плохо закончилось, заговорил – тоже плохо. Так ему говорить или молчать?! Как понять, когда молчать, а когда говорить?! Надо же быть таким косячным…

Понаблюдав игру чувств и мыслей на лице брата, Минтту задала вопрос:

- Ты думаешь, что разочаруешь родителей, поэтому не сказал?

Том уронил голову и закрыл глаза, потёр лицо, переносицу, ощущая биение пульса в висках от того, что так глупо получилось и его тайна больше не тайна.

- Нет, я так не думаю, - ответил он. – Я не сказал потому… Я не могу тебе сказать.

Минтту не стала настаивать, но спросила:

- Почему вы развелись?

Том скосил глаза к сестре:

- В статье не написано?

- Нет. Написано, что причина неизвестна.

Хоть это радует. Том же рассказал Эллис и о том, что и чем болеет и что развела их с Оскаром его альтер-личность. Какой-то сценарий для безумного фильма. Ха-ха-ха! Было бы смешно, если бы это не было его жизнью.

- Почему вы развелись? – повторила Минтту, проявляя искреннее участие.

- Этого я тоже не могу тебе сказать.

Минтту покивала и через паузу неожиданно произнесла:

- У тебя рецидив? Вы из-за Джерри развелись?

Во рту у Тома не было ничего, кроме языка, но он ощутил, будто подавился. Поперхнулся воздухом от такого пугающе правдивого предположения.

- С чего ты взяла, что у меня рецидив?

- Джерри снова был, - ответила Минтту, шокировав Тома тем, как спокойно она озвучила эти слова, и тем, что она, ребёнок, всё поняла. – Его можно отличить от тебя. Он иначе одевается, красит волосы в блонд и взгляд у него другой. Я его вживую не видела, но на фотографиях всё это видно.

- Джерри очень сложно отличить, если он хочет скрыться, он гениальный актёр, - сказал Том, потому что это правда, но всё равно был поражён наблюдательностью и смышлёностью сестры.

- Наверное. Но притворяться тобой на фотографиях он, видимо, не считал нужным. Я ещё осенью заметила, что ты какой-то не такой, но никому не говорила, думала – мало ли. Но когда я узнала о разводе, поняла, что мне не показалось, у тебя в жизни что-то происходит.

Том не знал, что сказать. Новость о том, что о разводе по его вине узнала общественность, проехалась по нему катком, а то, что сестра угадала причину, выбило из головы связные слова. Он хотел молчать, но его план разбило вдребезги, и не получалось быстро сообразить, как с этим быть.

- Вы развелись из-за Джерри, - уже не спросила, а утвердила Минтту, верно истолковав потерянное молчание брата.

- Тебя это не пугает? – наконец подал голос Том.

- Что?

- То, что у меня рецидив.

- Почему это должно меня пугать? – удивилась девочка. – Диссоциативное расстройство идентичности – это всего лишь больше личностей, чем положено в норме, человек с ним не становится неадекватным, как при каких-нибудь других психиатрических болезнях. Я довольно много читала об этом расстройстве, не нашла в нём ничего пугающего и пришла к выводу, что альтер-личности – это, скорее, помощники. Везде, где описаны случаи людей, живущих с ним, из историй следует, что альтер-личности так или иначе помогают носителю. Не могу сказать, что хотела бы себе таких помощников, потому что это всё-таки болезнь, но в этом что-то есть, - улыбнулась она.

- Минтту, ты… - произнёс Том, не находя слов.

- Да, я знаю, что не по годам умная, - снова улыбнулась сестра.

- Это не то слово.

Минтту помолчала и обратилась к брату:

- Расскажешь, что произошло, раз уж причину я знаю?

Том почесал затылок. Видимо, судьба: задумал молчать, но обстоятельства в лице младшей сестрёнки заставили развязать язык. Чего уж теперь молчать о подробностях?

- Джерри счёл, что мне будет лучше уйти от Оскара и пожить независимой жизнью, без обеспечения, он оставил мне всего пять тысяч, от которых немного осталось. И теперь Оскар не хочет меня слышать, я ему звонил, но он блокирует номера. Джерри очень некрасиво развёлся с ним, прикинувшись мной, - вкратце рассказал Том о своей печальной ситуации.

- А ты как считаешь?

Лицо Тома посерело, как будто постарело на глазах под отпечатком глубокой задумчивой грусти.

- Я хочу быть с Оскаром, - ответил он. – Мне было неудобно в браке, из-за этого Джерри вернулся и в итоге так поступил, но я никогда не хотел уйти от Оскара. Я даже не знаю, как без него жить.

- И что ты будешь делать?

- Я не знаю, - пожал плечами Том, ощущая себя сокрушённым до основания, словно был каменным и не пережил землетрясения. – Я был уверен, что поговорю с Оскаром, объясню ему, что не я от него ушёл, и всё будет по-прежнему. Но всё оказалось намного сложнее, мне никак не связаться с ним, и я не уверен, что у меня есть второй шанс, некоторые удары невозможно простить, а Джерри поступил просто ужасно, он причинил Оскару огромную боль и разочарование. Точно ли Джерри действует мне во благо? – добавил, горько усмехнувшись и взглянув на сестру.

- Думаю, в действиях Джерри есть какой-то смысл. Но то, что он сделал, жестоко, согласна, - сказала Минтту, поразительно серьёзно и рассудительно относясь к теме, которую в силу возраста вовсе не должна понимать так, как понимают взрослые, тем более те, кто с ней знаком на практике. – Попробуй поговорить с Джерри.

- Поговорить? – переспросил Том с некоторым скепсисом и без понимания, чем разговоры с «пустотой» смогут ему помочь.

- Да. Так ты сможешь понять, чего он добивается, и, возможно, он станет твоим прямым помощником. Сообща тебе будет проще наладить жизнь.

- Я его не слышу, - покачал головой Том. – Носитель слышит альтер при другой форме расстройства.

- Вдруг услышишь? Я читала пару историй, где пациент по совету доктора или самостоятельно обращался к своим личностям и начинал или начинала их слышать, разговаривать с ними, что помогло в понимании себя и терапии. А даже если поговорить вы не сможете, к тебе может прийти ответ, вы ведь связаны психикой, а значит, границы ваших сознаний взаимопроницаемы.

- Минтту, тебе точно тринадцать лет?

- Совершенно точно. В ноябре исполнилось.

- Ты умнее меня, - вновь покачал головой Том. – Но у нас с Джерри всё сложно и нетипично, - он снова понурил голову. – Поэтому я и не хотел никому рассказывать, только считанные люди могут понять нашу ситуацию и не сделать хуже в попытках помочь.

Минтту не поняла один момент:

- Чем помощь может тебе помешать?

- Тем, что если я буду бороться, родители из благих намерений могут мне помешать, и я не смогу сделать всё то и так, как мог бы в одиночестве, без надзора. И маленький совсем, но шанс есть, что меня отправят лечиться. С моим анамнезом моё согласие не обязательно, - вздохнул Том. – А я не хочу в клинику, традиционное лечение для меня пустая трата времени, оно мне не поможет. Поэтому я и говорю, что всё сложно и непонятно, а теперь ещё сложнее, потому что рядом нет Оскара, он же был моим доктором, - он грустно-грустно улыбнулся уголками губ, большими пальцами потирая тыльные стороны ладоней.

- В смысле доктором? – нахмурилась Минтту, вновь не поняв брата.

- Оскар психиатр по образованию, думаю, папа говорил.

- Да, об этом мне известно.

- По специальности он работал всего пару месяцев, папа заставил. А я в том учреждении как раз проходил лечение, и его назначили моим новым лечащим врачом, так мы и познакомились. Так у нас и повелось – Оскар доктор, а я его первый и единственный, вечный пациент. Оскар сам много раз шутил, что его жизненное предназначение – быть моим доктором.

Помимо воли губы снова тронула улыбка, потому что эти воспоминания такие милые, трогательные, дорогие сердцу, даже несмотря на то, что речь идёт о тяжёлой психиатрии и последнем среди романтических месте, в котором принудительно лечат самых опасных и сложных пациентов. Всё это неважно, когда прошли смутные дни, память имеет свойство забывать плохое. Когда всё прошло и книга той истории захлопнулась на замок. Где бы раздобыть отмычку?

- Какая интересная история, - сказала Минтту. – Я не верю в любовь, но вы действительно как будто созданы друг для друга.

«Хотелось бы верить, что в действительности так и есть», - подумал Том, вспоминая своё молчание, как Оскар на него смотрел и короткие гудки, подобные автоматной очереди, и обрывы связи, когда утром пытался дозвониться и всё сказать.

После короткого молчания он повернулся к сестре:

- Минтту, пожалуйста, пообещай мне, что никому ничего не расскажешь.

Девочка поколебалась, но согласилась:

- Ладно.

- Поклянись, - настоял Том.

- Я пока не определилась, к какой религии себя причислять и нужно ли мне это, но хорошо, клянусь.

- И пообещай, что не будешь себя винить, если что-то пойдёт не так и со мной что-то случится. Это будет не твоя вина, что ты промолчала, а моя, что я потребовал у тебя хранить секрет.

- Хорошо, я обещаю, что буду молчать и не буду себя винить, - кивнула Минтту. – Должна же я как-то компенсировать то, как вела себя в шесть лет.

- Да, ты была жестока, - признал Том.

- Эй, я была маленьким ребёнком!

- Ты же сама только что сказала? – не понял Том причину возмущения сестры.

- Мне так говорить можно, это была я, но взрослому обвинять шестилетнего ребёнка странно и неправильно.

- Ты умеешь приводить весомые доводы, - заметил Том, удивлённый тем, как виртуозно младшая сестрёнка разгромила его и заткнула одной фразой, причём ничуть не грубой.

- Да, многие говорят, что это мой талант. – Минтту подумала и, хитро блеснув глазами, посмотрела на брата, говоря полушутя: – Но одного моего раскаяния мало для молчания. Ты тоже пообещай – если вы с Оскаром снова сойдётесь, ты пригласишь меня в гости. Я давно хочу побывать во Франции, особенно в Ницце. А зачем ехать в город в качестве туристки, когда у тебя там брат шикарно живёт? – заканчивала она, широко улыбаясь, что позволило Тому понять, что ему не ставят ультиматум и не используют.

- Договорились, - улыбнулся в ответ Том и протянул руку для скрепления шуточного-не-шуточного уговора.

И всё-таки здорово иметь родных, которые выслушают, поймут, поддержат, даже когда ты этого не хочешь и думаешь, что лучше молчать, а получается, что раскрываешь тайну и становится немного легче, чуточку светлее в беспросветном промозглом мраке, потому что ты не один. Полнясь признательных эмоций, Том не постеснялся и озвучил свои мысли:

- Знаешь, это здорово – иметь родных, знать, что ты не один, даже когда минуту назад тебе казалось, что это не так. Мне есть, с чем сравнивать. Когда-то я жил с чувством и пониманием, что в целом огромном мире у меня никого нет, это тяжело и страшно, поверь мне. А потом у меня появились вы, и теперь я знаю, что, что бы ни случилось, я не одинок, у меня есть большая семья.

- Да, я понимаю тебя. Мне тоже нравится быть частью большой семьи. – Минтту подумала секунду и добавила: - Разве что Оили я бы из неё вычеркнула. После рождения Марса она как с ума сошла. Я думала – может, послеродовой психоз или депрессия, но нет, она такая сама по себе, она изменилась в ещё более худшую сторону. Может, зазналась, что теперь успешна и знаменита, живёт со своим Маэстро, не знаю.

- Не будь к ней строга. Мы никогда не знаем, что внутри у другого человека, - проявил мудрость Том, следом думая: «Уж я-то знаю об этом не понаслышке. Идиот».

- На самом деле я её всегда любила и по-прежнему люблю, она моя сестра. Но после переезда в Шотландию она как будто забыла о нас, и это обидно. Не за себя, у нас с ней всегда были сложные и своеобразные отношения, - качнула головой девочка, - за остальных. Даже с Кими её отношения охладели.

Значит, не показалось, что Оили как-то странно себя ведёт. Но об этом думать Том тоже не захотел, собственные проблемы по-прежнему первостепенны. Страдания надо страдать, не распыляясь по сторонам.

- Подожди, - Том нахмурился, посмотрел на сестру. – Сегодня в аптеке ты говорила так, словно думаешь, что мы с Оскаром вместе.

Минтту пожала плечами:

- Я посчитала аптеку не подходящим местом для подобного разговора, поэтому подыграла твоей легенде.

- Ты вправду очень смышлёная и разбираешься в тонкостях общения, - с уважением произнёс Том и затем потупил взгляд. – Я этой науке до сих пор учусь и, мягко говоря, больших успехов не делаю.

- У меня была отличная школа жизни, - улыбнулась Минтту ободряюще и задорно. – Многодетная семья, испанские родственники минимум каждый год, а ещё мамины родители. Помню, когда мама лечилась, а папа уехал к тебе, он оставил нас с ними, и в итоге вся работа по дому, готовка, покупка продуктов и так далее легли на плечи Оили, поскольку мне было только десять лет, бабушка Мартта радикально исповедует убеждение, что не надо вмешиваться в жизнь детей, они сами себя воспитают, а дедушка не лезет. Они иногда попадались нам на глаза в качестве фантомов, наблюдающих, чтобы мы были живы. О, как Оили ругалась… Я думала, она в конце концов отравит меня, - посмеялась девочка, - а скорее всех, чтобы заботиться только о себе.

- Мне жаль, что из-за меня вы остались одни и пережили сложности, - сказал Том, в действительности испытывая вину за то, что так получилось.

Он же уже тогда был взрослым, с ним был Оскар, то есть один он не остался бы, а его младшие сёстры, и так лишившиеся на довольно долгое время мамы, остались наедине с бытом и своими проблемами.

- Тебе было нужнее, - без лукавства ответила Минтту и снова заулыбалась. – Вообще, будь у тебя старший брат «а-ля старшая сестра Оили», ты бы с малых лет разбирался во всех тонкостях взаимодействия и выживания.

Тихо посмеявшись под нос, Том неловко потёр затылок:

- Может быть, мне поехать пожить к Оили, пусть погоняет меня?

- Ты ей нравишься, она не будет с тобой сильно злобствовать.

- Правда? – удивился Том.

- Да. Ещё когда мы с тобой познакомились, Оили говорила, что рада тому, что ты нашёлся и приехал к нам, просто не показывала этого. У неё в принципе проблемы с проявлением чувств, потому часто кажется, что у неё их вовсе нет.

«Они с Оскаром действительно подходят друг другу», - подумал Том, и от собственной мысли передёрнуло, и по коже пробежала волна злостных мурашек.

Как хорошо, что у Оили сын и Миранда. Том сошёл бы с ума, если бы застал её на своём месте рядом с Оскаром, и вполне мог схватиться за оружие. Убить или покалечить родную сестру – ужаснее не придумаешь, но в тот момент Том бы об этом не думал.

О том, что Оскар может сойтись с кем-нибудь другим, с женщиной или мужчиной, Том пока что не задумывался. В его внутреннем поле ревность плескалась через край, но не водилась мысль, что Оскар может завести отношения с кем-то, кто никак не связан с ним. Просто отношения, новую историю. У Тома-то она одна за целую жизнь, и другой он не представляет.

- Дай я тебя обниму, раз мы выяснили, что друг друга любим, - сказала Минтту с улыбкой. – Раньше же тебя нельзя было трогать.

Том тоже улыбнулся, от души, и с удовольствием подался навстречу сестре, обнимая её в ответ, впервые за почти месяц чувствуя себя по-настоящему хорошо. Но момент кое-что испортило, Том нахмурил брови.

- Минтту, я чувствую твою грудь.

- Я в курсе, что она у меня растёт, - отозвалась девочка.

Том разомкнул объятия, сел прямо, говоря:

- Почему ты не носишь бюстгальтер или топик?

- Потому что мне неудобно. Почему я должна их носить только потому, что так принято? Я не думаю, что они мне нужны.

- Но я не должен чувствовать или видеть твою грудь, - проговорил Том, ощущая неудобство разговора. – Это как-то неправильно, я же твой брат.

- Том, грудь – это всего лишь часть моего тела, не больше, не меньше. Если я обниму тебя с утра после пробуждения, с большой долей вероятности почувствую твою эрекцию, но не обращу внимания и буду понимать, что она никакого отношения ко мне не имеет.

Неловкость накалялась. Открыв и закрыв рот, путаясь в том, что хочет и может на это ответить, Том покачал головой:

- Минтту, я просил тебя не касаться моей интимной жизни.

- Это не интимная жизнь, а физиология, - невозмутимо возразила девочка, не видя в обсуждаемых вещах ничего постыдного.

- Да, в данном случае это физиология, но всё же – не надо, - Том поднял руки, прося сестру прекратить заставлять чувствовать себя ужасно неудобно.

- Том, что с тобой не так? – нахмурилась Минтту. Том удивлённо посмотрел на неё, и она продолжила: - Что у тебя за проблемы с женщинами?

- У меня нет никаких проблем с женщинами.

- Очень похоже, что есть. У тебя острая реакция на разговоры о месячных и неприятия темы, ты боишься женской груди.

- Я не боюсь груди, - веско возразил Том. – Она мне нравится. Я… - хотел сказать, что вид пышной женской груди его цепляет и всегда цеплял и иногда очень хочется потрогать, но вовремя подумал, что это совсем не то, что стоит рассказывать малолетней сестре, и замолк на полуслове.

- Ты же гей? – не поняла Минтту.

- Я не гей. Я люблю Оскара, а не всех мужчин вижу привлекательными.

- А, у вас пан-отношения?

- Как это понимать?

- Пан – от пансексуальность. То есть вы выбрали друг друга вопреки тому, что вам не нравятся мужчины, привлеклись тем, какой каждый из вас человек, тем, какие эмоции испытываете вместе.

- Получается, что так, - согласился Том.

Минтту помолчала немного, подумала и заявила:

- И всё-таки что-то здесь не так. Что-то странное есть в твоём отношении ко всему женскому.

- Во-первых, ты не права, - отрезал Том, не желая и дальше развивать тему и оправдываться. - Во-вторых, даже если права – всё равно. В моей жизни нет женщин, кроме родственниц, и не предвидится, мне не нужно решать свои проблемы с противоположным полом, чтобы построить отношения с девушкой.

Не злился, только если чуть-чуть, но Тому не нравилось, когда ему ставят диагнозы. Хватит с него одного, снова актуального и зовущегося красивым именем Джерри.

Глава 6

Там, где-то далеко, всё казалось легко;

Там ищем, не найдём, помним, но не вернём.

Здесь, всё не так, кто-то друг, кто-то враг;

Здесь даже сны без тебя не нужны.

Dj Smash, Птица©

Велик был соблазн остаться и плыть по течению. Остаться у бабушки с дедушкой, где ему всегда хорошо, где он вечный ребёнок, любимый ребёнок с соответствующим отношением. Здесь будет кров, забота, отсутствие стылого страшного одиночества, что может выесть, как острой ложкой, и из обязанностей только помощь по дому и то, если сам захочет. Здесь можно долго жить, кутаясь в жизнерадостное испанское тепло, как в живительный компресс от отравленной раны, довольствуясь украдкой приходящим светлым чувством, что жизнь продолжается, она идёт прямо сейчас и всё даже хорошо. Можно довольствоваться данностью и поверхностным счастьем, сплетённым из обыденной жизни, так миллионы живут. Можно жить под крылом, в родовом гнезде, откуда когда-то давно выпорхнул папа, и думать, что оно как-то всё самой наладится. А как иначе? В твоей жизни всегда всё само менялось и налаживалось, без твоих усилий. Наверное, остаться – это лучший вариант, очень-очень манящий. Но.

Но слова сестры о том, что ему нужно поговорить с Джерри и попробовать понять, чего он хочет, натолкнули Тома на мысль, что Джерри не просто так в корне изменил его жизнь. Конечно, он и до того, сам понимал, что план Джерри имеет смысл и цель, он никогда и ничего не делает просто так, но многие вещи лучше осознаются, когда их говорит кто-то другой. А значит, проблема не исчезнет и в будущем снова грянет гром, если Том ничего не будет предпринимать. Джерри не остановится, пока не добьётся своего, организованный им сокрушительный развод ещё раз это доказал.

Скрепя сердце, Том принял решение вернуться в Лондон, который Джерри по определённым критериям выбрал в качестве места, где он «начнёт жизнь с чистого листа». Воротит от английской столицы, настроение портится и на коже ощущается фантомный холод от одной мысли о сером и сыром мегаполисе, где люди всё время бегут, не улыбаются, и им ни до кого нет дела. Но раз Джерри выбрал Лондон, значит, в этом есть смысл (а смысл как минимум в том, чтобы ему не было просто) и придётся принять эту данность и существовать в навязанных декорациях города, где всё чужое.

А для родителей Том возвращался домой к Оскару. Судя по их поведению, Минтту сдержала слово и не проболталась о том, что дома у него больше нет, зато вновь есть раскол личности.

Билет Том купил простой, вольготно летать в бизнес-классе финансы больше не позволяли. После перелёта в Аликанте, десяти дней самостоятельной жизни там и переезда в Пикасент денег осталось мало, потому решил перейти в режим жесткой экономии на всём, что не является жизненно необходимым – то есть на всём, кроме еды.

Когда вся семья попрощалась с ним, Минтту отдельно подошла к брату и сунула ему в карман сложенную бумажку. Придержала руку Тома, чтобы не достал:

- Обещай, что посмотришь не раньше, чем сядешь в самолёт.

Том пообещал и благополучно забыл и о данном слове, и о загадочной бумажке. Регистрация для эконом-класса отнюдь не приятная прогулка, здесь, в городе Валенсия, центре одноимённого сообщества, всё было достаточно хаотично на его замыленный иными условиями взгляд, и пока Том терялся в разных очередях и тормозил, ему отдавили ноги. Отдохнуть тоже негде – к услугам пассажиров только жёсткие неудобные стулья, а вокруг люди, люди, люди, много людей, они шумят, разговаривают друг с другом и по телефонам, перемещаются, спят сидя, а более наглые лёжа. Найдя свободное место, обнимая сумку, которую пришлось приобрести, чтобы положить вещи, Том курсировал взглядом, как маятником, по сторонам и чувствовал себя не на своём месте.

А в салоне эконом-класса – ад. Тесно, душно, ноги деть некуда, кроме как под впереди стоящее кресло. Снова гомон, слишком много людей. Тому досталось место на втором ряду за крылом, в середине. Слева сидел тучный мужчина, с которым приходилось делить подлокотник, и Том искренне не знал, имеет ли он на него право и, поглядывая на соседа, неуютно ютился, складывая руки на коленях и прижимая локти к бокам. Справа девушка без конца играла на телефоне, щёлкала. Сзади плакал и орал двухгодовалый ребёнок, мама которого поймала дзен и никак на истерику не реагировала. Большинство других пассажиров тоже не реагировали. Тому хотелось закричать: «Выпустите меня отсюда! Меня здесь не должно быть!», это кошмар, многоканальное испытание нервной системы. А лететь два часа.

Кажется, Том понял, почему Оскар хотел обеспечить его личным самолётом в случае развода – потому что после частного авиалайнера на другой уровень комфорта не перестроиться, идёт жёсткая «акклиматизация». Больше не думал, что самолёт ему не нужен и что бы с ним делал. Ох, как бы самолёт ему сейчас пригодился, чтобы лететь куда угодно без мыслей о деньгах, вне любых очередей и с высочайшим комфортом, который дополнительно обеспечивают красивые стюардессы, не только исполняющие любое желание, но и угадывающие их. Здесь ничего подобного не было.

Том старался не обращать внимания на раздражители и неудобства и напоминал себе, что непривередливый. Но не получалось. Не в меру упитанный сосед уснул и храпел. Девушка по правую руку продолжала играть и щёлкать, щёлк-щёлк, щёлк-щёлк – прямо в мозг. Перестав реветь, ребёнок сзади отправился развлекать себя за счёт других людей, стоя на коленях бабушки, что тоже была в салоне, дотянулся через спинку кресла и дёрнул Тома за капюшон, заставив парня дёрнуться и нервно обернуться.

- Извините его, - улыбнулась женщина, выглядящая слишком молодой для бабушки, и обратилась к внуку: - Мэрино, не надо так делать. Нельзя играть с людьми, которые этого не хотят.

Ребёнок послушал и поступил от противного – снова вытянулся столбиком и хлопнул Тома пятернёй по макушке. Засопев в сдерживаемом желании взорваться и сказать пару ласковых слов, нервно заёрзав, Том натянул на лицо капюшон и согнулся знаком вопроса, чтобы маленькое чудовище не дотянулось.

Одна женщина уронила на Тома сумку, доставая её из багажника над креслами. Не специально, конечно, очень извинялась, но всё равно неприятно. Идущий в туалет парень задел его локтём и не заметил. Том зажмурил глаза, в непрекращающемся гаме считая до пяти. Почему, почему ему так ужасно? Где же хвалёная неприхотливость, в которую свято верил? Обычная жизнь, из которой родом, что-то совсем ему не нравилась. В неё хорошо ходить в гости и возвращаться в огромные апартаменты Шулеймана со всем прилагающимся, а не жить ею на постоянной основе без альтернатив и без просвета. Похоже, Том многого о себе не знал. Ему хотелось обратно в чудесный мир, из которого убегал, считая его чуждым себе. Теперь чуждым ему казался мир простых людей. Что он за человек? Ни тут, ни там не находит себе места.

Королевство условно приветливо встретило вернувшегося беглеца. Стремительно смеркалось, а звезды не зажигались на затянутом дымкой облаков небе. Щурясь от неприятного влажного ветра, Том прошёлся до остановки и поехал на автобусе, поскольку цены на такси из аэропорта кусались. Автобус… Как много раз в жизни пользовался общественным транспортом? Слишком мало, чтобы быть к нему привыкшим. Всегда передвигался или пешком, или на пассажирском с Оскаром, или на крайний случай на такси. А опыт езды в автобусе ограничивался первым трагическим разом, когда спешил на вечеринку по случаю Хэллоуина, и вторым, в Хельсинки, когда сбежал от назойливого, кажется, русского мужчины, с которым учился финскому, и имя которого затерялось во времени, и решил добраться домой самостоятельно, потому что было очень плохо. И сейчас поездка на автобусе тоже продиктована не самым радостным поводом. Наверное, никогда уже не избавится от ассоциации автобусов с личной бедой.

Остановка не напротив дома, пришлось немного пройтись, а в центре дождь, слабый, но всё же. Хорошо, что не холодно, уже уверенный плюс, конец марта как-никак. Быстро шагая по мокрому тротуару, Том нашёл маленький повод для радости – он помнит адрес съёмной квартиры, и ноги на автопилоте несут туда, как и все разы до того, когда выходил на улицу и потом безошибочно возвращался. Пешком вверх по лестнице, задумчиво глядя под ноги. Подходя к седьмому этажу, Том услышал множество голосов, сплетённых в единый белый шум, который пронзил надрывный женский выкрик:

- Нет здесь никакого Тома Каулица! Прекратите осаждать мою квартиру, не то я вызову полицию! – и хлопнула дверь.

Услышанное собственное имя заинтриговало и озадачило. Как не пойти туда, где говорят о тебе? Преодолев последний лестничный пролёт, Том завернул за угол и притормозил, увидев у двери в съёмную квартиру толпу с камерами, микрофонами и прочими предметами для фиксации событий. Вслед за первым обернувшимся, все незнакомцы устремили на него взгляды. Секунда, и журналисты стаей голодных пираний ринулись к Тому, обгоняя друг друга, наточенным взглядом признав в неприметном парне в капюшоне предмет своего интереса.

- Том, расскажите о вашем разводе!

- Том, что послужило причиной вашего развода?

- Кто эта женщина, что живёт в вашей съёмной квартире? Она как-то связана с вашим разводом?

Посыпались вопросы со всех сторон, сменяя один другой и сливаясь в беспрерывный поток слов, одновременно, перекрикивая друг друга.

- Извините, но я не буду ничего рассказывать. Позвольте мне пройти, - культурно попросил Том и попробовал обойти толпу вдоль стенки, не понимая, что кровожадная свора его не отпустит.

- Том, постойте! Всего пару вопросов!

- Оскар вам изменял?

- Вы изменяли Оскару?

Пройти Тому не дали, припёрли к стенке, окружили лающей толпой с горящими глазами.

- Оскар вёл аморальный образ жизни, с которым вы не смогли примириться?

- Оскар заставлял вас делать что-то неприемлемое?

- Оскар проявил себя как тиран в браке?

Остолбенев от такого количества раздражителей, направленных на его персону, Том большими глазами смотрел на журналистов, дезориентировано вертел головой, не успевая следить за тем, кто говорит. Тыкали в лицо вытянутыми профессиональными микрофонами, поднимали над головой диктофоны, чтобы конкуренты не закрывали путь звуку. Толкались, лезли вперёд, разве что не грызлись. С журналистами Том имел дело в прошлом, но с подобным он не сталкивался никогда. Наседающая толпа давила и пугала, не давала сосредоточиться и сказать что-то, что не относится к горячей теме.

- Том, почему вы переехали в Лондон? Вы бежите от чего-то?

- Кто был инициатором развода?

- Оставьте меня в покое, - Том прижал сумку к груди, интуитивно создавая барьер между собой и журналистами. – Это наше личное дело.

Журналисты как будто не слышали. Они взяли след и вцепились намертво в жертву. Не сразу публикация Эллис Лисы выстрелила, породив взрывную новость, и потребовалось время на то, чтобы разыскать Тома, но кто-то слил информацию, что он проживают по такому-то адресу, и журналисты ринулись в бой, поощряемые и подгоняемые своим начальством. Ведь это уникальная, крайне ценная возможность – заглянуть в частную жизнь скандально известного миллиардера, узнать всё от свидетеля и участника. Самого Шулеймана преследовать и донимать страшно и опасно, он и сам отпор может дать, и охрана всегда при нём, и можно «случайно» просто исчезнуть, попав в его немилость. У большинства кишка тонка на него гавкать. Но бывший супруг – лёгкая мишень. И журналисты были не намерены её упускать. Один из залогов успеха в данной профессии – отсутствие принципов и сострадания к жертве.

- Оскар запретил вам говорить? Запугал?

- Подробности! Больше подробностей!

- Что вы получили после развода? Брачный контракт вас не обидел?

- Вы остались в завещании Шулеймана?

- У вас кто-то есть?

- У Оскара кто-то есть?

- Как проходила ваша семейная жизнь? Было ли в ней больше хорошего или плохого?

Тому хотелось зажать уши ладонями, зажмуриться и кричать, кричать, кричать, чтобы заглушить этих людей. А его дёргали за рукава, не позволяя отвлечься, расшатывая нервы. Беспринципные люди, за сенсацию готовые на всё. По щеке пушистым боком мазнул микрофон, Том дёрнул головой, уходя от касания. Вытянутые микрофоны, оказывающиеся у лица помимо его воли, напоминали совсем другое, из далёкого прошлого.

- Отстаньте от меня! – прикрикнул Том, не выдерживая давления.

- Вас продолжают охранять, или Шулейманы бросили вас на произвол судьбы? – продолжали сыпаться вопросы.

- Вам известно что-то, что может быть интересно конкурентам Оскара?

- Вы не боитесь оставаться без присмотра? Или присмотр есть? Где ваша охрана?

- Оскар наигрался и вышвырнул вас на улицу?

- Том, расскажите!

Том начал пятиться и, сумев отойти на два метра от толпы, косяком пираний следующей за ним, развернулся и побежал. Бегом по лестнице, перепрыгивая ступени, за ним грохочет топот погони, выкрикивающей вопросы на ходу, просящей остановиться. Часть журналистов побежала следом, часть запрыгнула в лифт, обгоняя, ловя на первом этаже.

Прорвавшись через осаду загнанным зверем, Том вырвался на улицу и побежал что есть мочи. Журналисты тоже высыпали из здания, бросились следом. Прохожие отскакивали в стороны, оборачивались, удивлённо наблюдая за погоней вооружённой портативной аппаратурой толпы за перепуганным, едва не плачущим парнем, убегающим от них изо всех сил. Подобные картины можно было увидеть только в прошлом, с появлением инстаграма, куда разного толка знаменитости сами выкладывают свою жизнь, пропала необходимость гоняться за ними ради неформальной фотографии, не стало эффекта «вау» от каждой крупицы информации. Но бывший супруг Оскара Шулеймана, носитель ценной информации – особый случай.

За спиной слышались голоса преследователей, не перестающих выкрикивать разные вещи. Том уронил сумку, не остановился, чтобы её поднять, потому что всё неважно, когда за тобой погоня. Лёгкие начинали пылать, в висках пульсировало, стучало, а они всё кричали, кричали, кричали и не отставали. Том забежал во двор, огляделся суматошно и, отметив сквозной выход на перпендикулярную улицу, упал на асфальт и заполз под машину, практически прижатую задним бампером к стене жилого дома. Скукожился под автомобилем и сложил ладони на груди, в которой неистово бухало, надрывалось сердце.

Они его не найдут. А если найдут, не заставят выбраться, он будет зажимать уши, не слушать, и в конце концов от него отстанут. Больше Тому не на что было надеяться, и он всё ещё не понимал в силу отсутствия соответствующего опыта, что его могут силой вытащить из-под машины, специально провоцировать, довести до нервного срыва, только бы получить своё.

Послышался топот, ознаменовавший, что журналисты забежали во двор. Затаив дыхание, Том прислушивался и косил глаза в сторону толпы, переговаривающейся, гадающей, куда могла деться жертва. Обманный манёвр сработал – журналисты сочли, что он через проход убежал на соседнюю улицу, и поспешили туда. А Том остался лежать под машиной. Полчаса лежал, не шевелясь, напряжённо прислушиваясь к звукам двора и окружающих его улиц, не имея уверенности в том, что преследователи не вернутся.

Возвращаться в квартиру Том побоялся. Скитался по улицам и присел на скамейку, когда сил не осталось. Его снова ждала ночь на улице, но ночевать под открытым небом в Лондоне не то же самое, что в южном Аликанте, здесь мокро и температура значительно ниже. Тренч остался в потерянной сумке; Том обнимал себя изо всех сил, грея ладони подмышками, прятал нос под натянутым на лицо воротом толстовки и пытался заснуть.

Заснул в конце концов. Но около двух ночи его разбудил незнакомый бас:

- Эй, парень?

Разлепив глаза, Том удивлённо и непонимающе посмотрел на обладателя голоса. Над ним стоял высокий бородатый мужчина с тёмными вьющимися волосами, одетый в свободные джинсы и чёрную куртку, расстегнутую на груди.

- Ты не местный? – поступил вопрос от незнакомца, лицо которого в основном скрывала тень, поскольку он стоял спиной к свету далёкого фонаря.

- Нет… - напряжённо ответил Том, садясь и не понимая, чего от него хотят, но чувствовал, что это не доброжелательный разговор.

Мужчина тихо, недобро усмехнулся уголком губ, не отводя взгляда от Тома, и сказал:

- Доставай деньги, телефон, что ещё с собой есть.

- Что?

- Выворачивай карманы, не понял? Быстро.

Его хотят ограбить? Переспрашивать Тому не пришлось, чтобы это понять.

- У меня ничего нет, - попытался объяснить он. – Я потерял сумку с вещами и всеми деньгами, поэтому и ночую на улице.

В стороне Том заметил ещё двоих мужчин, которые смотрели то на них, то оглядывались по сторонам, на стрёме стояли. Дело плохо.

- Парень, ты по-английски понимаешь плохо? Быстро выворачивай карманы. И без глупостей.

Щёлчок, и у горла оказалось острое лезвие складного ножа. Том сглотнул, а во рту пересохло. У него вправду ничего нет, не солгал, в кармане только документы, которые не переложил в сумку после прилёта, что до настоящего момента спасало от полного отчаяния, поскольку сумка, скорее всего, утеряна безвозвратно, а остаться в чужой стране без денег и документов ещё хуже, чем просто без денег. Но сейчас он не отводил глаз от грабителя и мог думать только о том, как ему выйти из этой ситуации. Нож у горла снова напоминал о прошлом, о том, как его запугивали холодным оружием, заставляя повиноваться.

Двое других мужчин подошли ближе, волнуясь, что товарищ что-то долго делает дело, а в любой момент на улице может появиться какой-нибудь случайный прохожий, свидетель. Тем временем бородатый незнакомец сощурился, внимательно разглядывая Тома.

- У тебя какое-то знакомое лицо. Слышь, ты случайно не этот…? Как же его звали? – Мужчина обернулся к товарищам. - Пару лет назад на баннерах светился, модель, ещё непонятно было, пацан или тёлка.

- Это не я, - убедительно сказал Том, посчитав, что от известной модели точно не отстанут, с неё спрос будет больше.

Бородатый улыбнулся и, не убирая ножа от его горла, полез Тому в карман толстовки, извлекая из него паспорт. Глянул на имя.

- Точно, Каулиц, - произнёс мужчина и поднял взгляд к лицу Тома.

- Меня зовут Том, а то Джерри. Я всего лишь однофамилец.

- Молчи, куколка, - нехорошо улыбнулся бородатый, отчего у Тома холодок пробежал по коже. Коснулся пальцами челюсти парня, взял за подбородок, заставляя поднять и затем немного повернуть лицо. – А ты ничего. Всегда мечтал трахнуть какую-нибудь звёздочку.

Куколка… Почему его преследует это обращение с юных лет? Пахнет жареным. Так сильно пахнет, что зад подгорает, и если ничего не придумает и эти люди не отступят, скоро будет мечтать о том, чтобы попа всего лишь не буквально подгорала.

- Мечты сбываются, - хрипло посмеялся второй мужчина.

- Да ну, стрёмно как-то, мужик всё-таки, - выразил сомнения третий. – И если он типа знаменитость, у него должна быть охрана.

- Ты видишь где-нибудь охрану? – грубо осадил бородатый товарища и снова обратился к Тому: - Сейчас отдашь, что у тебя есть.

- А потом просто дашь, - вновь гадко посмеялся мужчина с хрипотцой в голосе.

Если у него в самом деле есть охрана, о которой не в курсе, сейчас ей самое время появиться. Но охраны нет. Только пустая улица, он один и трое мужчин, у одного из которых нож. Том подумал, что, убедившись, что взять с него нечего, они едва ли скажут: «Ну ладно» и уйдут, тем более что его хотели не только ограбить, и, кажется, всерьёз.

- Мой бумажник в заднем кармане джинсов. Я могу встать? – спросил Том.

- Перевернись и встань коленями на скамейку, - велел бородатый.

Чёрт, чёрт, чёрт! Это был его план спасения! Всё, думать больше некогда. Сделав вид, что повинуется, Том начал переворачиваться и резко ударил предплечьем по руке бородатого мужчины, выбивая из неё нож. Затем нанёс удар ногой в низ живота, отчего грабитель рефлекторно согнулся и отшатнулся. Промешкав несколько мгновений от изумления, что дохлая то ли куколка, то ли недоразумение дерётся, дружки бородатого кинулись на Тома.

Два удара, по одному каждому, не сбили нападающих с ног, но выиграли пару секунд. Опередив разозлённых мужчин, Том схватил валяющийся на асфальте нож, выставил перед собой, не подпуская злоумышленников близко.

- Просто дайте мне уйти, - сказал он напряжённо, твёрдо. – Не смотрите, как я выгляжу, я умею и драться, и оружием пользоваться. Не вынуждайте меня это делать.

Не отводя следящего взгляда от мужчин, не опуская ножа, Том медленно опустился на корточки и подобрал свой паспорт, оброненный бородатым. Грабители смотрели зло, жгли налитыми кровью взглядами, но не двигались с места. Выпрямившись, Том начал отходить спиной вперёд и добавил:

- И ещё, к вашему сведению, я состою в браке с мультимиллиардером Оскаром Шулейманом, и если я ему расскажу, что вы хотели со мной сделать, вас сначала из-под земли достанут, а потом под землю закопают. Понятно?

Мужчины и так не нападали, потому что никому не хотелось поймать боком лезвие ножа, а угрожающее предупреждение, озвученное крайне убедительно, окончательно перевесило чашу весом в сторону того, чтобы отпустить жертву, отказавшуюся становиться таковой. Ругаясь, неудавшиеся грабители засобирались уходить. Посмотрев им вслед ещё минуту, Том развернулся и пошёл в противоположную сторону, а после побежал и на всякий случай, чтобы скорее убраться от этого злополучного места, и потому что ужалило опасением, что они могут передумать и броситься за ним.

Убежав достаточно далеко, Том завернул за угол и прижался спиной к сырой стене здания, пытаясь восстановить дыхание и успокоиться. От разрядившегося напряжения всего колотило. Сам не знал, зачем прикрылся Оскаром, никогда не использовал отношения с ним для достижения каких-то целей, а тут вдруг. Почему не понимал, каким невероятным ресурсом обладает, и не использовал, когда он был частью настоящего? Лучше поздно, чем никогда. Но в данном случае «лучше поздно» издёвка над самим собой.

Посмотрев на нож, который продолжал держать в руке, Том сложил его и бросил. Снова прижался лопатками к стене, упёршись затылком в каменную кладку. За сегодняшний день ему пришлось убегать от толпы обезумевших журналистов, оккупировавших его квартиру и не давших возможности ночевать под крышей. Его хотели ограбить и впоследствии изнасиловать. Этого Джерри для него добивался?! Не совсем, но в целом – именно этого. Джерри хотел, чтобы он хлебнул жизни, от которой его всё время кто-нибудь оберегал.

Снова ложиться спать на улице Том не решился. Вообще плохая идея – ночевать на улице в городе, не отличающемся отличной криминогенной обстановкой, что характерно для большинства мегаполисов. До светла Том бесцельно слонялся по улицам, стараясь держаться подальше от тёмных закоулков, и к утру бессонная ночь отозвалась мучительной головной болью и желанием упасть на первую попавшуюся горизонтальную поверхность и спать и желанием плакать от невозможности сделать это немедленно.

Чувствуя, что силы на нуле, к семи Том вернулся к зданию, где располагалась съёмная квартира. Поднялся на седьмой этаж и вновь увидел толпу с микрофонами и прочим. Журналисты дежурили у его квартиры круглосуточно, сменяя друг друга, чтобы не пропустить жертву; некоторые вовсе отказывались от сна и заменяли его кофе, энергетиками и сигаретами, чтобы стать тем самым человеком, который возьмёт желанное интервью.

Его снова обступили, завалили вопросами, вспышками взрывая больную голову, выпивая остатки сил. На грани слёз Том кричал, чтобы его оставили в покое, чтобы дали пройти, но журналисты запустили в него клыки и когти и не готовы были отпустить, пока не вырвут информацию. Вспыхивали вспышки фотокамер, слепя, пронзая током убитые нервы до маленьких замыканий в голове. Его отчаянные эмоции безжалостно снимали. Среди прочих голосов выбился один вопрос:

- Развод как-то связан с вашим психическим нездоровьем?

- Что? – выдохнул Том и с шоком посмотрел на журналиста.

Парень с гладко зачесанными светлыми волосами обнажил зубы в акульей улыбке. Единственный, кто получил хоть какую-то обратную связь от Тома, он ухватился за эту ниточку и сказал:

- Вы проходили лечение по психиатрической линии как минимум трижды. В возрасте четырнадцати лет в клинике Сен-Кантен-Фаллавье; в восемнадцать лет в Ницце; в двадцать два года в Париже.

Том изумлённо смотрел на журналиста, не зная, что сказать, а внутри всё цепенело и холодело, потому что этот человек раскопал неприглядную правду о его жизни и бросил ему в лицо, и в силу профессии он может осветить её на весь мир, приправив какими угодно подробностями.

- Том, что вы можете об этом сказать? – тем временем, выдержав паузу, продолжил давить журналист. – Поэтому вы выглядите сейчас не лучшим образом? У вас случился рецидив недуга? Нервный срыв?

Остальные акулы пера притихли, прислушиваясь к информации, которой не располагали. Вот выскочка этот Стэнли! Белобрысого парня, идущего по головам и, что важно, умеющего это делать, не любили коллеги как в своём издании, так и в конкурентных.

Том стоял в растерянности, не понимая, как этот журналист узнал о том, где и когда он лечился. Хорошо, что диагноз его он узнать не может, поскольку он есть только в записях центра, а оттуда информацию стороннему человеку не достать. Нет, подождите… Его диагноз записан также в той больнице в Ницце, где провёл много месяцев, а если журналист узнал, что и когда он там был, может узнать и диагноз, ведь это одинаково конфиденциальная информация. От этих мыслей сделалось дурно. Почему всё это происходит с ним? Почему сейчас, когда Оскар за него не вступится?

- Каков ваш диагноз, Том? – Стэнли не оставлял попыток разговорить жертву. – Расскажите, как психический недуг отразился на вашей семейной жизни.

- Вы что-то путаете, - качнул головой Том, с трудом выдавливая слова и заставляя себя выглядеть более-менее спокойным. – У меня нет никакой психической болезни. А в больницах я лежал по причине нервных срывов, вызванных тяжёлыми событиями в моей жизни, а в третий раз, в Париже, всего лишь перестраховывался.

Улыбнувшись обманчиво мило, Стэнли наклонился к Тому и сказал на ухо:

- Я знаю, чем ты болеешь. Если ты расскажешь о разводе, я ничего об этом не напишу.

Бывшая модель, ушедшая из профессии четыре года назад, много лет больна раздвоением личности – разве же это новость? Другое дело – развод с Шулейманом. Стэнли умел расставлять приоритеты. Том испуганно и растерянно уставился на отстранившегося парня. Его что, шантажируют? И что ему теперь делать?

- Ты блефуешь, - тихо сказал Том.

- Три буквы, - глядя ему в глаза, улыбаясь, произнёс Стэнли, – ДРИ.

- ДРИ? Что за ДРИ? – оживились журналисты вокруг.

Оставив козырную карту при себе, Стэнли, продолжая гипнотизировать Тома неотрывным взглядом, сказал:

- Вы ночевали в отеле?*

Не сумев прорваться через осаду, Том снова обратился в бегство. День провёл на улице, голодный, на одной бутылке воды, потому что только на неё хватило вчерашней сдачи с билета на автобус, завалявшейся в кармане, а больше денег не было. Совсем. Том прогулялся дорогой, которой вчера убегал, но сумку его, разумеется, уже кто-то подобрал. Времени у него было много, и постепенно Том пришёл к мысли, что, возможно, стоит согласиться дать интервью. Это возможность привлечь к себе внимание Оскара, не напрямую поговорить с ним. И заодно заработать денег. За интервью ведь платят? Или можно запросить оплату, если журналистам так нужна информация, они вряд ли откажут.

Одно но – в интервью придётся рассказывать, чем очернит Оскара, журналисты ведь хотят сенсацию, никому не нужно: «У нас всё было хорошо, и мы разошлись как друзья». И даже чтобы рассказать всё Оскару через журналистов, ему придётся сказать уродливую со стороны правду, чтобы объясниться, и Оскар всё равно окажется оговорённым, пускай он на самом деле делал то, что Джерри использовал в качестве причины развода. Не сказать ничего нельзя, поскольку интервью потеряет смысл, нельзя донести до человека правду, не сказав ни слова правды. Но и рассказать всё как есть или придумать что-то приближенное, тоже достаточно сенсационное, чтобы материал опубликовали и он дошёл до Оскара, нельзя, потому что Оскар окажется в дурном свете, и ему это едва ли понравится. Как же ему поступить? Воспользоваться ли этой возможностью или честно молчать?

К вечеру Том вернулся к квартире и сдался, приняв решение сотрудничать с прессой.

- Я поговорю, но только с одним из вас, - сказал Том достаточно громко, чтобы его слышал каждый в не смолкающей толпе. – Если вы продолжите на меня хаотично прыгать, я не дам интервью никому.

Журналисты притихли, каждый смотрел на бывшего супруга Шулеймана в надежде, что право взять интервью достанется именно ему. Теряя от волнения терпение, вперёд вылезла мелкая девушка:

- Томас, выберите меня!

- Я Том, а не Томас, - холодно ответил ей Том.

Остановил взгляд на причесанном блондине, который особенно и не сомневался в том, что выберут его, если бывший супруг Шулеймана не дурак. Как и его бесцеремонно хватали, Том без спроса взял блондина за рукав и отвёл в сторону. Выбор понятен без слов; остальные журналисты недовольно загудели, некоторые начали протестовать.

- Вам повторить, что я не буду ни с кем разговаривать, если вы будете шуметь? – осадил их Том, непонятно откуда беря сталь в голосе и внутреннюю силу, поскольку силы были уже не на нуле, а в глубоком минусе. Видимо, второе и последнее дыхание открылось.

Толпа притихла, поняла, что выбор сделан, и им ничего не обломится. Начали расходиться.

- Поздравляю, Стэнли, - с неприязнью сказал блондину коллега. – Надеюсь, он расскажет тебе что-нибудь такое, за что Шулейман от тебя избавится.

Поток желчи и завистливые, полные ненависти взгляды Стэнли проигнорировал. Вопросительно посмотрел на Тома и, обратившись самой обходительностью, спросил:

- Где вам будет удобно провести интервью? Может быть, зайдём к вам?

- Нет. Я очень устал. Завтра. Я хочу провести интервью в офисе вашего издания.

- Как скажете. Возьмите визитку, - Стэнли протянул парню карточку. – Приходите в любое удобное для вас время, я буду вас ждать. Меня зовут Стэнли Хоуп.

Том взял у него визитку и только кивнул в ответ. Проведя удаляющегося журналиста напряжённым взглядом, он достал ключи и наконец-то попал в квартиру. Кровать, наконец-то он сможет лечь на кровать. Том упал на неё во всей одежде, лишь обувь снял и бросил на пороге спальни. Но, несмотря на смертельную усталость, проснулся он рано, несколько часов лежал и думал о том, что ему сказать на интервью, составлял план рассказа, но по итогу в голове так и остался чистый лист, окружённый смятением от того, что ему предстоит сделать важный, рискованный шаг и сделать его правильно.

К десяти Том встал, принял душ, позавтракал, удивившись тому, что продукты в холодильнике не испортились за время его отсутствия. Оставив грязную посуду в раковине, чтобы заняться ей потом, он отправился по адресу на визитке. Тома проводили до кабинета, в котором Стэнли Хоуп вместе с тремя коллегами работал над собранными материалами, но сейчас был один, так как для того имелся весомый повод. Увидев его, журналист поднялся из-за стола, поприветствовал, любезно предложил сесть.

- Том, в каком формате вы бы хотели провести интервью? – спросил Стэнли, снова зайдя за стол. – Мне задавать вопросы или вы будете сами рассказывать, а я буду вас направлять при необходимости?

- Лучше я сам, - ответил Том, чувствуя себя некомфортно, но стараясь не отдавать этому ощущению власть.

Журналист согласно кивнул и сел, положил на стол записывающее устройство:

- Диктофон. Начинайте, когда будете готовы, - добавил он и, поставив локти на стол, в ожидании сплёл пальцы на уровне подбородка.

О неприметной камере, спрятавшейся на столе среди канцелярских принадлежностей и личных вещей и направленной на гостя, Стэнли умолчал. Это маленькая сомнительно честная хитрость ради сбора большего, более полного объёма материала, и, что важно, не зная, что его снимают, Том будет вести себя естественным образом. Без уловок никуда.

Том молчал, держал сцепленные в замок руки под столом. По прошествии пяти минут, не дождавшись от гостя ни единого слова, Стэнли ненавязчиво подтолкнул его к началу рассказа:

- Ваша свадьба прошла без представителей прессы. Фотографии с торжества появились только благодаря друзьям и подругам Оскара. Провести церемонию и торжество закрытым было идеей Оскара?

- Наверное, - слегка пожал плечами Том. – Мы не обсуждали этот вопрос. Но я тоже думаю, что журналистам на свадьбе не место.

- Оскар не спрашивал вашего мнения? – как будто между прочим, даже по-дружески поинтересовался журналист.

- В этом вопросе не могло быть моего мнения. Если Оскар счёл, что прессы быть не должно, значит, так надо. Оскар представитель не того слоя, кому необходимо выставлять личную жизнь напоказ, чтобы про них помнили.

- Понимаю, - кивнул Стэнли. – Люди такого уровня всегда ведут достаточно закрытый образ жизни. Это характерно даже для Оскара, хотя из всех он является наиболее медийной личностью.

Том покивал, соглашаясь с его словами. Журналист выдержал непродолжительную паузу и задал новый вопрос:

- Как прошёл ваш медовый месяц?

- Прекрасно.

- Где вы его провели? Общественности об этом ничего неизвестно, можно было только гадать по публикациям на вашей странице в инстаграм.

Стэнли профессионально начал издалека, заговаривая жертве зубы, усыпляя бдительность, чтобы Том расслабился и легче рассказал действительно ценную информацию.

- Мы провели медовый месяц не в одном месте, - отвечал Том. – Две недели провели на острове, который Оскар купил специально к этому событию, потом отправились в путешествие по странам и перед возвращением домой провели время в Испании, у моих бабушки и дедушки.

- Говорят, вы ездили в Россию и Украину.

- Да, ездили, - подтвердил Том, не замечая, что ему в рот плывёт крючок.

- И как вам этот другой мир?

- Мы были там в качестве туристов и в туристических местах. Нельзя узнать страну и что-то о ней утверждать, если не видел её настоящей жизни, - покачал головой Том. – Могу только сказать, что в обеих этих странах непривычная, очень сытная еда и люди хмурые. Но последнее характерно и для англичан.

- Вам не нравится Англия?

- Мне больше нравятся другие страны, - уклончиво ответил Том.

- Почему вы переехали в Лондон, если вам не слишком нравится страна?

- Так получилось.

- Спонтанное решение?

- Можно сказать и так.

Стэнли плавно откинулся на спинку стула, произнёс:

- Вы сказали, что в конце медового месяца провели время у ваших старших родственников. Вы гостили в их доме?

- Да.

- Вместе с Оскаром? – в глазах журналиста блеснул огонёк удивления и интереса. Оскар Шулейман в обычном доме – это же нонсенс!

- Да. Я понимаю ваше удивление, но мы гостили у них не единожды.

- Очень интересно. И где проживают ваши бабушка и дедушка?

- Я не скажу.

- Хорошо, - кивнул Стэнли, снова посмотрел на Тома. – О ваших родственниках ничего неизвестно, кроме сестры Оили Роттронрейверрик. Почему вы никогда ничего не рассказываете о семье?

- Потому что я не хочу, чтобы им доставляли неудобства.

- У вас есть ещё сёстры, братья?

- Да, ещё одна младшая сестра и старший брат.

- У вас большая семья?

- Да.

- Ваши родители живут вместе?

- Да.

- А бабушка и дедушка? По обеим линиям.

- Все живут вместе.

- То есть в ближайших поколениях вы первый, кто развёлся?

- Получается, что так.

- У вашего развода были предпосылки?

Том молчал. Подождав, Стэнли задал другой вопрос:

- Вы поддерживаете связь с Оскаром?

Да? Нет? Как ответить лучше? Том снова молчал.

- Том? – позвал журналист через некоторое время, притворился участливым. – Тема развода для вас тяжела?

«Эта тема не может быть лёгкой», - проговорил про себя Том, но вслух не сказал, потому что это иносказательный положительный ответ, означающий, что что-то у них было не так, ему неприятно вспоминать.

- Не бойтесь говорить, - произнёс Стэнли. – Возможности Оскара огромны, но он ничего не сможет вам сделать, если весь мир будет знать правду и будет на вашей стороне.

Том только покачал головой, сам не зная, что именно пытается сказать.

- Если вам тяжело говорить, может быть, вам будет легче написать? – выждав очередную паузу, вкрадчиво предложил журналист и подвинул к Тому раскрытый блокнот с ручкой.

Том опустил взгляд к белым разлинованным страницам, просящим, заманивающим их заполнить. Действительно, написать было бы проще, поскольку, когда пишешь, есть время подумать над излагаемыми вещами и формулировками. Стэнли терпеливо ждать, гипнотизируя взглядом колеблющуюся жертву. Том почти решился взять ручку, но подумал, что если согласится писать, то негласно подтвердит, что говорить ему тяжело, что всё было плохо. Нет, он должен говорить и думать, что говорит на несколько фраз вперёд. Думать важнее.

Тихо вздохнув, Том опустил руки на бёдра и поднял взгляд к журналисту, безмолвно давая понять, что писать он не будет. Будет говорить. Будет… Том обдумывал слова, мысленно катал их на языке, обтачивая до идеала, но вместо достижения совершенной формы рассасывал без следа или ощущал дурной привкус и откидывал придуманное предложение.

- Том, что послужило причиной вашего развода? – напомнил журналист о том, ради чего они встретились.

Время шло, но Том молчал. В горле встал ком. Нет, кажется, он всё-таки не может рассказать что угодно, что выставит Оскара в дурном свете, может расстроить его и принести проблемы, даже ради достижения великой цели. Не может так поступить, язык занемел, и пришло понимание, что зря вообще ввязался в эту затею.

- Извините, но я передумал. Я не могу дать вам интервью, - сказал Том, вставая из-за стола. – Прощайте.

Стэнли подскочил следом, кинулся останавливать его:

- Том, постойте!

- Я всё сказал.

- Но мы обо всём договорились!

- Я передумал. Это моё право. Дайте мне пройти.

За порогом кабинета журналист схватил Тома за руку, удерживая от ухода. Повторял про уговор, пытался разговорить на месте, спровоцировать хоть на что-то, потому что сенсационный материал сгорал на глазах. Том просил оставить его в покое, но парень не слушался, пытался вывернуться, высвободить руку, но хватка у журналиста была крепкой. Загнанный в угол, доведённый таким обращением с применением физического насилия, Том со всего маху ударил журналиста кулаком в лицо и бросился бежать. Стэнли не побежал за ним, поскольку боль пошатнула и кровь хлестала. Улыбнулся, потому что кое-что интересное всё-таки получил, камера на столе, захватывающая и дверной проём, всё зафиксировала.

Впоследствии Стэнли не исполнил угрозу и не опубликовал Томин диагноз, раздобытый всеми неправдами. Но вместе с шокирующим видео рассказал о том, что у бывшего супруга Оскара Шулеймана есть доказанные психические проблемы, и сдобрил материал невопросительным предположением, что причиной агрессии, что хорошо видна на видео, является психическое нездоровье Тома. Начальство его похвалило, хоть Стэнли и не взял интервью, на которое они рассчитывали, и выписали отличную премию в качестве поощрения и компенсации физического ущерба, понесённого на работе. Того, что на агрессию Тома явно спровоцировали, конечно же, никто «не заметил».

Охрана пыталась его задержать, и Тому пришлось побегать по зданию, чтобы от них оторваться. Носился по этажам, не понимая, почему бежит, он ведь ничего не сделал, он жертва в этой ситуации. Почему он должен спасаться бегством? А на улице, куда всё же сумел выскочить, его поджидала толпа журналистов. Они проследили за ним от дома и желали добыть информацию во что бы то ни стало, чтобы быстрее обработать её, опубликовать раньше ненавистного Стэнли Хоупа и сорвать большой куш.

Том почувствовал себя зверем, которого травят псами и выстрелами на нечестной охоте, когда увидел журналистов и голодная, кровожадная свора кинулась к нему. У него уже не было сил, но он побежал. Именно потому побежал, что уже не мог всё это выдерживать. Бегство со всей прыти, погоня, голоса за спиной, сумасшествие, рокот пульса в висках на грани полного нервного срыва и слома чего-то важного в голове. Том споткнулся и упал, стёр кожу на ладонях и испачкал джинсы. Поднялся и снова побежал, потому что свора не отставала, нагоняла. Взор застилали слёзы, потому что он не хотел всего этого, не хотел, это отравляло его и без того нерадостную жизнь и сводило с ума, но его не спрашивали. Его мнение и душевное равновесие ничто по сравнению с ценностью информации.

В городе, в котором проживают и постоянно перемещаются девять миллионов человек, каков шанс дважды случайно встретиться? На самом деле, не такой уж маленький, если ваши пути пересекаются. Заметив знакомую зеленоволосую фигуру, Том налетел на ничего не подозревавшую девушку:

- Что ты натворила?!

Опешивши хлопая лучиками светлых ресниц, Эллис коснулась левого наушника, выключая любимую альтернативу. Том продолжал орать:

- Кто тебя просил писать о том, что я тебе рассказал?! Ты представляешь, что натворила?!

- Извини, - произнесла Эллис в замешательстве. – Я не думала, что эта статья вызовет резонанс, меня мало кто читает.

- Не думала она! – взмахнул руками Том. – У меня из-за тебя большие проблемы и неизвестно, чем это обернется в перспективе! Да кто ты вообще такая?!

Через его плечо Эллис увидела журналистов, выбежавших из-за угла и озирающихся в поисках потерянной жертвы. Схватив Тома за кофту, она затянула его в неприметный зазор между зданиями, куда двум людям рука об руку не пройти.

- Что ты делаешь? – уже не криком спросил Том, прижатый к стене девчонкой.

- За тобой гонятся. Я подумала, что ты захочешь скрыться, - негромко ответила девушка.

- Да, логично.

Прислушавшись, выглянув из-за угла, Эллис увлекла Тома за собой во двор, а оттуда на соседнюю улицу.

- Я тут рядом живу, - не останавливаясь, сказала она. – Если хочешь, можешь переждать у меня.

Том не согласился вслух, но и не отказался. Просто не успевал подумать и взвесить варианты, всё происходило слишком быстро, и свора журналистов продолжала идти по следу. Открыв видавшую виды деревянную дверь, Эллис завела Тома в длинный, тёмный, довольно грязный коридор, идущий сквозь весь первый этаж старого вытянутого здания и когда-то давно являвшийся галереей. С виду никто бы не подумал, что в эту дверь можно войти, мимо неё каждый день ходил народ и только избранные знали, что кто-то разбил замок с десяток лет назад, а новый так и не установили.

Коридор вывел в противоположный конец здания, откуда Эллис и Том нырнули в колодец двора ломаной формы, где все дома покрашены в разные оттенки однотипно мрачного цвета и только некоторые окна настоящее искусство – стрельчатые, зарешеченные узорами из стали. На лифте, непривычно жёлтом внутри, как будто находишься внутри огромного яичного желтка, они поднялись на последний этаж и по лестнице ещё на один вверх. Зайдя в жилище Эллис, Том первым делом подумал, что она незаконно живёт на чердаке. По своей сути помещение под крышей и являлось чердаком, который больше века назад предприимчивые люди поделили и устроили здесь несколько квартир, одну из которых и арендовала Эллис, поскольку такая просторная квартира обходилась сравнительно дешевле, чем схожие и более маленькие варианты без чердачного прошлого.

- Сделать тебе чая? – предложила Эллис Тому, с ногами расположившемуся в кресле у окна, спинкой повернутом к подоконнику.

- Только если он вкусный.

- Зелёный с мёдом. Звучит достаточно вкусно? – улыбнулась Лиса, не обидевшись, что в ответ на гостеприимство и заботу парень перебирает и сидит угрюмым сычом.

- Нормально.

Заварив две порции чая и добавив в свой пару листиков мяты, Эллис передала одну прозрачную чашку Тому и села на широкий пуфик цвета клубничного пирожного. В просторной комнате с деревянными балками, подпирающими крышу, было много мест для сидения, и все они различались по форме, стилю, цвету.

- Можно ещё молока добавить.

- Зелёный чай с молоком? – поморщился Том. – Ты что, извращенка?

- На вкус это сочетание не так ужасно, как звучит. Довольно интересный вкус. Несколько моих знакомых любят такой напиток.

- Мне их определённо не понять, - дёрнув бровью, хмыкнул Том из-за чашки с горячим чаем.

Эллис не настаивала на диалоге, не тянула его через силу, размешивала горячий чай и задумчиво смотрела в окно или в жёлтую жидкость в стекле. Том тоже помешал напиток, который на удивление пришёлся ему по вкусу, хотя в принципе зелёный чай не пил.

- Я думал, что в Англии все пьют чёрный чай с молоком.

- А ты питаешься исключительно лягушачьими лапками и вином? – в ответ поинтересовалась Эллис.

- Ха-ха, - закатил глаза Том.

- Ха-ха, - повторила за ним девушка, поскольку оба примера ярчайшие стереотипы.

- Я удивлён, но это довольно вкусно, - через короткую паузу сказал Том, ложкой указав в чашку. – И ароматно.

- И всё-таки попробуй с молоком. Тебе должно понравиться.

- Как-нибудь в другой раз. Несварение – это совсем не то, чего хочется в гостях.

Том обернулся к окну, закусил губы, глядя вниз, на улицу, насколько мог видеть её, не вставая, и думая о том, что где-то там рыскают журналисты, которые, понял уже, не успокоятся после одной неудачи.

- Не понимаю, почему они не донимают тебя, - произнёс он. – От твоей же статьи пошла вся эта свистопляска, логично, что ты знакома со мной и располагаешь какой-то информацией.

- Может быть, они меня не нашли, - пожала плечами Эллис. – Или сочли недостаточно крупной пташкой для своего внимания.

- Почему мне не так повезло? За что мне это? У меня и так проблем по горло, а теперь ещё и оголтелая толпа, жаждущая урвать от меня кусочек.

- Слушай, Том, извини, - Лиса опустила глаза, искренне прося прощения. – Я действительно не предполагала, что у этой статьи могут быть какие-то последствия.

- Что мне с твоих извинений? Я не могу попасть в квартиру, потому что эти люди караулят под дверью, и вчера я убегал от них и потерял сумку с вещами и деньгами.

- Ты можешь остаться на ночь здесь.

- И останусь, - заявил Том, повернувшись к девушке. – Эту ночь я провёл на улице, и меня чуть не… Неважно.

К одиннадцати вечера вопрос о сне стал как нельзя актуальным, поскольку Том снова слишком устал за день, насыщенный отнюдь не приятными событиями и переживаниями, чтобы бодрствовать за полночь и иметь таковое желание.

- У меня только два спальных места, здесь и на диване в большой комнате, - говорила Эллис в спальне. – Поскольку ты гость, уступлю кровать тебе, - она взяла с кресла подушку в клетчатой салатно-зелёной наволочке и свою одежду для сна.

- Хорошо, что ты сама понимаешь, что на диване мне будет неудобно, - без намёка на благодарность сказал в ответ Том, уже успевший сесть на край низкой постели.

Глядя на него, Эллис едва слышно усмехнулась уголком губ. Какой странный парень. Этакий маленький принц, не имеющий ничего общего с одноимённым литературным персонажем, капризный, избалованный и как будто не знающий, что обычно за помощь благодарят хотя бы поведением, а не крутят носом.

- Я ложусь, - известил Том, поднявшись на ноги.

- Спокойной ночи. – Эллис отошла к двери и сказала на пороге: - Если проснёшься раньше меня и соберёшься уходить, разбуди меня.

- Не думаю, что проснусь рано.

Оставшись в одиночестве, Том разделся и лёг в помятую постель, застеленную постельным бельём от разных комплектов. Одеяло пахло абрикосами, настойчиво и совсем не химически. Как будто упал в кучу этих спелых фруктов. Это раздражало и отвлекало от сна пробуждающимся голодом, наполняющим рот слюной в ответ на приятный запах. Натянув на себя чёрное одеяло, Том лежал на боку и смотрел в окно, из которого светил город, пока веки сами собой не смежились.

*В английском языке аббревиатура диссоциативного расстройства идентичности звучит как DID, что созвучно с глаголом прошедшего времени did, с которого начинается вопрос.

Глава 7

Рельсы-рельсы, шпалы, шпалы,

От кого ты все время бежала?

Автостопом по Галактике,

Все мы бродяги в теории, а на практике

Хочется домой, мне это знакомо,

Но гитара за спиной, а значит, ты дома.

Что там есть в твоем репертуаре?

Давай споем что ли, пока одни в баре.

Mary Gu, Девочка из ниоткуда©

- Это финиш, - выйдя из ванной, сокрушился Том, снова излучая не позитив, а хмурость и недовольство жизнью. – У меня даже сменного белья нет.

- Я могу тебе дать что-нибудь, - предложила Эллис.

- Ходить в ношеном женском белье? – скептически произнёс Том, глянув на девушку. – Нет, спасибо.

- Иногда я ношу мужские боксеры, они удобны. У меня есть пара новых, с бирками.

Сходив к комоду, Лиса протянула парню трусы. Посомневавшись, без радости на лице, но Том забрал вещь и удалился в спальню. Раздевшись, он надел полосатые бело-синие трусы и посмотрел в зеркало, немного покрутился. Морячок, здорово. Своим видом Том был недоволен, светлое бельё он не носил с тех пор, как Оскар купил ему тёмные трусы, и он начал выбирать бельё по этому шаблону.

- Подошли по размеру?

- Выйди! – рявкнул Том на зашедшую в комнату девушку и заскочил за дверцу шкафа.

Эллис выгнула брови, но послушалась и прикрыла дверь с обратной стороны.

- Ты не очень-то дружелюбный, - заметила она, когда уже одетый парень вышел из комнаты. – Ты казался совершенно другим человеком.

- Каким же? – Том скрестил руки на груди и устремил взгляд на собеседницу.

- Иногда складывалось впечатление, что ты эталонная неприступная дива, у которой всё с иголочки, но потом ты улыбался, разговаривал с людьми, и становилось понятно, что это лишь рабочий образ. Ты выглядел открытым и приятным человеком, очень милым. Но, познакомившись с тобой лично, я прихожу к мысли, что тот улыбчивый парень был лишь образом.

- Хочешь узнать, почему так? – спросил Том и тут же дал ответ: - Ты знаешь меня по временам моделинга, но это был – не я. Это Джерри, моя альтер-личность.

Эллис удивлённо округлила глаза.

- Я думала, ты пошутил про раздвоение личности.

- Хотел бы я, чтобы это было шуткой, но это моя жизнь. Я болею с четырнадцати лет, а формироваться расстройство, как я понимаю, начало с первых лет жизни.

- Вот это да… - поражённо проговорила девушка и, подумав кое о чём, спросила: - Но ты сказал, что во время модельной карьеры был Джерри. Но ты ведь работал в моде не один день, а несколько лет.

- И всё это время вместо меня был Джерри, - кивнул Том. – Он жил вместо меня четыре года. Обычно альтер-личности включаются на короткий срок, но у меня особенный случай. Мне «повезло», моя альтер замещает меня не на дни или недели, а на годы, - он эмоционально развёл руками и затем, выразительно подняв палец перед лицом девушки, строго сказал: - Не вздумай об этом писать.

- Признаться честно, я ничего толком не знаю о раздвоении личности…

- Правильно оно называется Диссоциативное расстройство идентичности.

- О диссоциативном расстройстве чего-то там, - приняла к сведению и повторила, насколько смогла, Эллис. – Но я поражена. В смысле – как это? Ты просто не помнишь четыре года, они выпали из твоей жизни, и ты никак не можешь управлять собой в это время?

- В это время меня как бы нет. Когда активен Джерри, я сплю внутри.

- А раньше этого времени у тебя случались долгие переключения?

- Да. Тоже почти четыре года, с четырнадцати до восемнадцати без трёх месяцев.

Эллис призадумалась, подсчитывая в уме, и произнесла:

- Получается, если ты «потерял» почти восемь лет, то твоему «Я» не двадцать шесть, а восемнадцать лет?

- Нет, - ответил Том, оскорбившись, что ему снова вменяют отсталость. – Мне столько лет, сколько прошло от рождения, при слиянии память и опыт пропущенных лет перешли ко мне.

- При слиянии? – переспросила Лиса.

- Да. Это исцеление при диссоциативном расстройстве. При нём части личности обособлены в отдельные идентичности, то есть альтер-личности, и чтобы человек выздоровел, они должны объединиться, слиться с ним.

- Но ты сказал, что болен сейчас? – нахмурилась Эллис, она многого не понимала.

- Мы объединились, а прошедшим летом снова раскололись, - угрюмо ответил Том и сощурился. – Ты помнишь, что не надо об этом писать?

- Помню. Но получилась бы отличная публикация. Я бы изучила тему и осветила её на примере твоего случая, объяснив, что психические заболевания это совсем не так страшно, как думают те, кто никогда не имел с ними дело… - позволила себе пофантазировать Эллис.

- Только попробуй, - пригрозил Том, вновь сунув палец ей под нос.

- Ты ужасно вредный, - сказала в ответ Эллис, сложив руки на груди. - Но в твоём дурном характере есть определённое обаяние, привлекательность. Уверена, Оскар любил это в тебе, - улыбнулась в конце она.

Чего только Оскар в нём ни любил… И ни терпел. Разве кто-то другой смог бы так, вопреки всему? Том грустно, горестно вздохнул, но не захотел давать Эллис повод задавать вопросы, потому что не сдержится и всё-всё расскажет, что на душе болью и слякотью, вполне вероятно, ударившись в слёзы.

- Ты уже завтракала? Я хочу есть, - перевёл тему Том, тем более на самом деле испытывал голод.

- Нет, не завтракала. Пойдём.

Они прошли на кухню, ничем не огороженную от большой комнаты. Кухонные тумбы и шкафчики здесь тёмных цветов, под стать фасаду здания; вся кухонная утварь стояла на виду, и её было много, самых разных видов и размеров, как будто здесь проживали несколько профессиональных шеф-поваров, а не одна девушка. Всегда Том сам рвался готовить на себя и на всех, кто рядом, но не в этот раз. Сев за прямоугольный стол, он не шевелил и пальцем и ожидал, что его обслужат. Действительно был капризным маленьким принцем, избалованным божком, не понимающим, что если кто-то один [Оскар] о нём позаботился, не все должны так поступать. О нём всегда кто-то заботился, передавая его нежную персону из рук в руки. И хоть воспринимал в штыки слова Оскара, что он неблагодарное существо, не было в нём глубинного понимания, что помощь – это не то, что весь мир ему должен, а услуга, которую другой человек по своему желанию оказывает ему и за которую должно быть благодарным, а за отказ не обижаться. Никто никому ничего не должен, но ему должны все – должны покормить, обогреть, приютить. Так жизнь приучила. По умолчанию должны, без осознания, что живёт с этим инфантильным убеждением, а когда сознательно выбирает такое поведение, как в случае с Эллис, то вообще без вариантов. Чувствуя себя в безопасности, Том всегда начинал прощупывать границы ближнего человека, даже в отношениях с Оскаром эта черта проявилась – как только Оскар перестал жёстко ставить его на место по поводу и без, Том начал наглеть.

Эллис ещё раз отметила про себя своеобразное поведение гостя, но не возмутилась и взялась обслужить большого ребёнка. Заканчивая готовить нехитрый завтрак, она сказала:

- У меня кофе только растворимый. Делать?

Том ответил положительно. Пить растворимый кофе ему не доводилось, потому что впервые попробовал бодрящий напиток в доме Оскара, где он был исключительно высочайшего качества, а потом пил его в кафе, где кофе варят тоже не из порошка. Не сказать, что вкус ему понравился, горчит, аромат не тот, к какому привык.

- Есть молоко? – спросил Том, надеясь спасти кофе и свои вкусовые рецепторы.

Кивнув, Эллис достала из холодильника пакет, поставила перед парнем и вернулась за стол. Том бросил в чашку два кусочка сахара, сдобрил чёрный напиток молоком и размешал. Попробовал. Вкус по-прежнему оставлял желать лучшего, но пить можно. Ещё по одному поводу остро захотелось обратно, к чудесному ароматному кофе, после которого Оскар с большой долей вероятности снова начнёт приставать… Улетев в фантазии, Том едва не пролил кофе мимо рта. Вынырнул в реальность и, поставив чашку на стол, придвинул к себе тарелку с яичницей с беконом; общая тарелка с тостами стояла в центре стола, чтобы обоим было удобно брать подсушенные кусочки белого хлеба.

За завтраком Эллис в свободной руке держала телефон и листала новости. И наткнулась на их с Томом фото, сделанное вчера журналистами. Над фотографией парня и девушки жирнел провокационный заголовок: «Бывший супруг французского миллиардера Оскара Шулеймана Том Каулиц замечен с девушкой-подростком спустя всего месяц после развода! Причина развода раскрыта?..».

- Меня обозвали подростком, - возмутилась Эллис.

- Что? – Том поднял взгляд от тарелки.

- Нам приписывают связь, - девушка повернула телефон экраном к Тому.

Пробежавшись взглядом по тексту, посмотрев на фотографию, где они шли как будто за руку, поскольку Эллис вела его, Том уронил голову и закрыл лицо руками:

- Какой кошмар… Оскар увидит это и может поверить. Это же в моём в стиле.

- В твоём стиле встречаться с подростками? – осторожно уточнила Эллис.

Том опустил руки и посмотрел на неё:

- В моём стиле совершать сомнительные и глупые поступки, а связь с несовершеннолетней как раз относится к таковым.

Лиса попробовала его успокоить:

- Не беспокойся так, это всего лишь очередная утка, про которую через пару дней никто не вспомнит.

- Я беспокоюсь не из-за того, что весь мир будет обсуждать это, а потому, что Оскар может ещё больше разочароваться во мне. Подумает: вот, он даже не страдает, развлекается с кем-то, - ответил Том, заведомо испытывая искреннюю грусть и боль от того, что их может испытать Оскар.

- Можно попробовать сделать опровержение, - предложила Эллис. – Но я думаю, лучше не подливать масла в огонь, если мы никак не будем реагировать, про эту историю все быстрее забудут.

- Да, наверное, ты права, - согласился Том, вновь выпадая из здесь и сейчас.

Не мог перестать думать об Оскаре, о том, что до него дойдёт эта сплетня, не имеющая ничего общего с реальностью, и он в неё поверит. Подумает, что для него, Тома, их отношения настолько ничего не стоили, что он даже не выждал должный срок, чтобы вступать в новую связь. А что бы он сам почувствовал, если бы узнал, что Оскар уже встречается с кем-то, так легко нашёл ему замену? Умёр бы на месте. Но, к сожалению, только по ощущениям, сердце едва ли остановилось бы и избавило от муки жизни с тем, что тот, кто нужен больше всех на свете, выбрал кого-то другого и может с этим кем-то быть не менее счастливым, чем был с тобой.

Том так глубоко погрузился в мысли об Оскаре и об Оскаре и ком-то, так прочувствовал, что лицо стало несчастным-несчастным и на глаза навернулись слёзы. Эллис накрыла его руку ладонью:

- Том, не плачь.

Отдёрнув руку, Том злобным сычонком глянул на девушку исподлобья.

- Я не претендую на то, чтобы сделать эту утку правдой, - подняла руки Эллис. – Только хотела поддержать.

- Просто, - выдохнул Том, потёр лицо ладонью. – Просто я не хочу, чтобы кто-то меня трогал, пока я не вернусь к Оскару.

- А потом, значит, можно?

- Умная сильно? – мгновенно ощетинился Том, вперив в девушку взгляд.

- Мне всего лишь интересно, что ты об этом думаешь. Ты интересно выразился. Исходя из твоих слов, можно подумать, что ты маниакально хранишь верность Оскару, только когда вы не вместе. Я права или ошибаюсь?

- Не лезь не в своё дело, - довольно грубо осадил Том собеседницу.

Но слова Эллис помимо его воли сковырнули больную тему, о которой не подозревал. Так-то она права. После развода Том маниакально избегал физического контакта и лишал себя общения, когда мог его получить, считая, что не должен позволять всего этого себе и другим людям, пока не вернётся к Оскару. Но, будучи в отношениях и в браке, позволял себе изменять и когда имел связь на стороне с Марселем, даже не мучился угрызениями совести. Странная логика, но она есть. Не отдавая себе в том отчёта, почему-то считал, что хранить верность необходимо, только когда Оскар недоступен.

Чёртова Эллис! Ему и так тяжело, а она заставила задуматься над таким сложным вопросом, как собственное поведение в отношениях. Не очень-то адекватное поведение. Быстро доев и допив остывший кофе, Том резко встал из-за стола и ушёл в спальню. Наводить порядок на кухне снова пришлось одной Эллис. Сложив посуду в раковину и оставив до лучшего времени, она зашла к Тому и выразила осуждение:

- Ты мог бы быть любезнее.

- Я в разводе не по своей воле и даже не по воле моего мужа, у меня нет денег, нет собственного жилья, нет работы и на меня объявили охоту журналисты, из-за чего я не могу попасть в съёмную квартиру и вынужден ночевать, где придётся. С чего бы мне быть добрым и дружелюбным?! – ни с чего взорвался Том, всплеснув руками.

- Вообще-то я тебе помогаю, - справедливо заметила в ответ Эллис.

- Так ты и виновата в том, что мне негде жить!

- Я не обязана тебе помогать и делаю это не из чувства вины. Я не виновата в том, что ты решил мне всё рассказать и не предупредил, что это тайна.

- То есть я виноват? – воинственно спросил Том.

- Наверное, тебе было очень тяжело, поэтому ты поделился со мной своей ситуацией. Винить тебя за это было бы жестоко. Но в том, что ведёшь себя, как свинья, ты виноват.

- Давай, выгони меня! – вновь взмахнул руками Том, ничуть не боясь, что Эллис так и поступит.

Ещё одна его особенность – если всё плохо, надо сделать ещё хуже, дойти до абсолютного дна, чтобы смело и с чистой совестью страдать, что жизнь кончена и нет просвета.

- Я не буду тебя выгонять, - сказала Эллис, отпустив обиду и остужая жар ссоры, - живи, сколько нужно. Но мне жаль Оскара. Никогда не думала, что скажу это, потому что он всегда казался мне неприятным человеком, но жить с тобой – большое испытание. Ты невероятно тяжёлый человек.

Несколько секунд Том молчал, сопел и жёг девушку взглядом. Но в словах излилась отнюдь не ярость.

- Думаешь, мне всё это нравится? – с тихим надрывом произнёс он. – Я домой хочу! Мне непонятно и страшно, потому что, вероятно, я потерял всё и этого уже никогда не будет.

Глаза намокли и покраснели, а черты лица напряглись и изломились от того, что рвало душу и вдруг вырвалось наружу.

- Я не знаю, что было в твоей жизни, и надеюсь, что в ней не было ничего по-настоящему ужасного, но ты не представляешь, как мне тяжело! И самое страшное, что я сам виноват. Я молчал так долго, что Джерри всё решил за меня. И всё, - губы раскрыла дрожащая улыбка сквозь слёзы, Том развёл руками. – Оскар не хочет меня слышать, я один и не знаю, как жить эту жизнь. Я хочу обратно, - руки обвисли плетьми.

Несмотря на его слова и прошлую реакцию на прикосновение, Эллис подошла и обняла Тома, успокаивающе погладила по голове.

- Я очень хочу обратно… - тихо повторил Том, сильно обнимая девушку в ответ и закрыв глаза.

Сам нуждался в этой поддержке, хоть от кого-то, потому что, когда сыпешься на куски, не приходится выбирать, чьи руки тебя удержат, дадут крупицу тепла, чтобы выдержать эту секунду.

- Хоть я младше, но ты похож на ребёнка, - сказала Эллис через некоторое время.

- Я не ребёнок. Просто у меня такой характер.

- Довольно дурацкий, - беззлобно произнесла Лиса.

Том разомкнул объятия и развёл руками: что есть. Был не в том настроении, чтобы сокрушаться по поводу своего характера, от которого вечные проблемы. Все его сокрушения уходили в сторону Оскара, на Эллис не оставалось запала, и не имел желания быть для неё лучше, чем есть. Она всего лишь человек, с которым ненадолго свела жизнь, перед ней не нужно быть хорошим, тем более Эллис проста, а он не очень.

- Спасибо за то, что помогаешь мне, - вздохнул Том и посмотрел девушке в глаза. – Но не жди, что теперь я буду милым. Меня никогда не хватает надолго.

- То есть скотинка – это твоё обычное состояние по жизни? – улыбнулась Эллис.

- Нет. Это значит, что когда я осознаю, что что-то делаю неправильно и хочу исправиться, моего порыва надолго не хватает.

- Желание исправиться это уже лучше, чем ничего.

- На самом деле, я не хочу, - не стал лукавить Том, покачав головой. – Но я понял, что веду себя не лучшим образом.

К вечеру Том сидел на длинном подоконнике и смотрел на закат, малиновый и золотой, наполняющий душу возвышенным чувством и одновременно тоской.

- Я вижу прекрасный кадр, но камера в квартире, а телефон был в той сумке, которую я потерял, - не отводя взгляда от окна, поделился Том, когда услышал шаги Эллис.

- Хочешь сделать фотографию?

Том покивал. После столького времени в нём вновь проснулось видение прекрасного и желание творить, но реализовать его не мог, и оставалось только грустить по ушедшему времени и возможностям.

- Возьми, - Эллис достала из кармана и протянула Тому телефон. – Камера у меня такая себе, но лучше, чем ничего, если так хочешь сделать снимок.

- Спасибо.

Забрав у девушки телефон, Том спрыгнул на пол, включил камеру и облокотился на подоконник, ища кадр. Да, камера действительно не ахти. После последних айфонов и профессиональной техники от такого качества глаза болят, но недостаток разрешения не помеха хорошему фотографу. Сделав снимок, оценив результат, Том вернул телефон владелице и попросил:

- Сбрось фотографию мне на почту. Если вернусь домой, достану её.

Эллис сбросила фото на продиктованный адрес, сказала:

- Никак не могу привыкнуть к тому, что ты теперь фотограф.

- Моделью был не я, это Джерри. Я тоже могу выполнять эту работу и получать от неё удовольствие, но я бы не хотел заниматься этим по жизни.

Том отвернулся к окну, посмотрел недолгое время на угасающий закат, теряющий яркость, и обернулся к девушке:

- У тебя есть сигареты?

- Вроде бы где-то завалялись.

Поискав по комнате, Эллис отдала Тому старую пачку с пятью тонкими сигаретами. Том снова залез на подоконник, приоткрыл окно и прикурил. Смотрел на пейзаж за стеклом и вдыхал, выдыхал дым. Отчего-то захотелось принять немного яда. Счастливые люди не курят, это доказывает, что был счастлив, но не понимал этого, потому оказался в этой ситуации, в которой хочется отравить себя.

Эллис стояла поблизости и смотрела на него. Этот парень удивительно привлекателен. Не как знаменитость привлекал её Том, не как мужчина, а как человек. Несмотря на перманентно грустное и недовольное лицо и меланхолию, что источал тяжёлыми токсичными волнами, он привлекал взгляд и вызывал душевный интерес. Опустив взгляд, девушка заметила под подоконником какую-то бумажку.

- Том, у тебя что-то выпало.

Подняв бумажку, Эллис передала её Тому. На поверку бумажка оказалась самодельным конвертиком, развернув его, Том обнаружил внутри деньги и послание, написанное на внутренней стороне конверта:

«Том, я уверена, что ты не попросил помощи у родителей и не принял бы деньги, если бы я тебе их предложила, поэтому пришлось пойти на хитрость. Тебе нужны деньги, а я ещё накоплю. Ты не подумай, это не подачка и не жалость, а расчёт. Если эти деньги помогут тебе наладить жизнь, с тебя поездка на концерт моей любимой группы»,

Это та самая бумажка, которую Минтту сунула ему перед отъездом и про которую напрочь забыл. Двести девяносто три евро. Том посмотрел на деньги в руке, закусив губы, смаргивая растроганные слёзы. Как же это… Слова не находились, моргать пришлось чаще, а губы улыбались. Сестрёнка… У него есть семья, да, есть, и это дорого неимоверно. Дело даже не в деньгах, которых ему остро не хватает, которых вовсе не стало, а в поддержке, в том, что ему не обязательно просить помощи, чтобы случилось маленькое чудо.

Ну, Минтту. Что за невероятный ребёнок?

- Что здесь написано? – полюбопытствовала Эллис, заглядывая в записку, которую не могла прочесть.

Минтту прекрасно владела и английским, и французским языком, который выучила, как и хотела в детстве, но в Испании они с Томом говорили на испанском, потому и записка была написана на испанском языке, которого Эллис совсем не знала.

- Это от моей младшей сестры. Я рассказал ей о своей ситуации и поделился, что у меня осталось совсем мало средств, и она подсунула мне деньги из своих сбережений, - ответил Том, глупо улыбаясь со слезами на глазах.

Без малого триста евро – это немного. Но это намного больше, чем ничего, теперь у него есть хоть какое-то подспорье, чтобы прожить. Потом можно будет продать камеру и ноутбук, чтобы сводить концы с концами, пока не найдёт работу. От мысли, что придётся продать свои вещи, очень значимые вещи, делалось грустно, но Том понимал, что никто не придёт и не обеспечит его и что за один день работу он вряд ли найдёт, потому придётся жить по средствам и добывать эти средства любыми способами.

Том остался на вторую ночь. Но его сон нарушила Эллис, пришедшая в спальню в виде моли, кутаясь в одеяло.

- Я посплю с тобой? В большой комнате снова барахлит отопление, я замёрзла, невозможно спать.

- Только держись от меня на расстоянии, - отозвался Том, двигаясь к левому краю кровати.

- Том, я предпочитаю девушек, и у тебя слишком отвратительный характер, чтобы я не устояла, - сказала в ответ Эллис, укладываясь на правой стороне полуторной постели.

- Ты говорила, что моя вредность обаятельна, - напомнил Том, отнюдь не обидевшись, что Эллис не питает к нему симпатии, он этого и хотел.

- Не настолько, - посмеялась девушка и повернулась спиной к Тому, как и он к ней лежал.

Через довольно продолжительную паузу Том обратился к соседке по кровати:

- Ты когда-нибудь была с мужчиной?

- Почему ты спрашиваешь?

- Просто интересно. Как становятся лесбиянками?

- А как становятся геями? – вернула вопрос Эллис.

- Я не гей.

- Довольно странное заявление от человека, который был в браке с мужчиной и хочет к нему вернуться.

- Мне нравится Оскар, а не все мужчины.

- Хорошо, я отвечу, - сказала Эллис. – С мужчиной я была, один раз в семнадцать лет.

- И как?

Лиса пожала плечами:

- Это было как езда по кочкам не велосипеде, которым управляешь не ты. Не больно и не приятно, никак. Тот парень мне не нравился, я переспала с ним только потому, что все вокруг делают это, значит, и мне пора бы. Но я не жалею, благодаря этому опыту я могу с уверенностью утверждать, что мужчины не моё.

- Ты поэтому переключилась на женщин?

- Нет. Мне всегда нравился свой пол, только я этого не понимала.

- Поняла после того парня?

- В некотором смысле да. После него я задумалась, посмотрела вокруг и поняла, что меня в принципе не привлекают парни. Потом я познакомилась с одной девушкой, мы были друзьями и никогда не говорили о своей ориентации, но мы как будто чувствовали друг друга, поняли без слов и когда потянулись друг к другу, всё случилось.

- Ты до сих пор с ней?

- Нет, мы были вместе не очень долго.

- У тебя было много женщин? – поинтересовался Том. Сон ему перебило и почему бы не поболтать, ожидая, когда снова заснёшь.

- Три.

- Немного…

- А у тебя? У тебя были женщины?

- На этот вопрос мне сложно ответить. С одной стороны, у меня есть опыт с женщинами, с другой стороны, с женщинами спал только Джерри. Именно я был с женщиной только один раз, но не уверен, что это считается, потому что она была проституткой, мы были втроём, и в процессе получилось, что я её, Оскар меня… - заканчивая высказывание, Том смутился, не привык обсуждать с кем-то столь интимные темы, тем более с едва знакомым человеком.

- Звучит сексуально. Я тоже хочу попробовать втроём, но никак не могу исполнить свою желание, потому что со случайными людьми не хочу, а каждую свою девушку не могу с кем-то делить.

Эллис помолчала и спросила:

- А мужчин у тебя сколько было?

Том задумался, вспоминая, считая, и ответил:

- Если с пятью насильниками, то девять.

- В интервью ты говорил, что насильников было четверо?

- Много лет спустя меня изнасиловали ещё раз, два года назад.

- Прости… - стушевалась Эллис. – Мне очень жаль.

- Это же не ты сделала, - не очень весело усмехнулся Том. – Всё в порядке, эту травму я пережил.

- Ты молодец. Когда я смотрела интервью, в котором ты рассказывал про подвал, я была в ужасе от того, что люди способны на такой уровень жестокости, что кто-то прошёл через это, и была под глубочайшим впечатлением от того, что после этого можно полноценно жить и добиться успеха, связанного с демонстрацией тела и твоих увечий, напоминающих о случившемся.

- Это Джерри, - напомнил Том. – Я стеснялся своего тела, испытывал перед ним ужас и не мог смотреть на себя без одежды, не мог дотрагиваться, каждое принятие душа превращалось для меня в испытание. Только после объединения я справился с этим, но всё равно свёл шрамы и рад, что их больше нет.

- Том, а восемь из девяти мужчин у тебя были до Оскара? Я имею в виду тех, с которыми…

- Я понял, - сказал Том, избавив Эллис от необходимости договаривать про добровольность. – Нет, не все до, двое во время.

- Ты изменял Оскару? – изумилась девушка.

- Да.

- Да ладно! – воскликнула Эллис, аж подскочив и повернувшись к Тому. – Уважаю!

- По-моему, моё поведение заслуживает порицания, а не уважения.

- Да, конечно, изменять плохо. Но уважение и удивление у меня вызывает другое. Можно подумать, что за отношения с Оскаром любой человек должен быть благодарен и сидеть тихо, но ты не такой. Ты, похоже, не считаешь, что тебе повезло, и ты должен держаться за свой шанс всеми зубами.

- Не понимаю, почему об Оскаре говорят, как будто он не обычный человек, - хмуря брови, произнёс Том. – Да, он невероятно богатый, но в остальном он обычный человек.

- Такое мышление и делает тебя особенным, - вновь посмеялась Лиса. – Знаешь, хоть я и лесбиянка, и Шулейман мне не нравится как человек, если представить, что в какой-то параллельной сумасшедшей вселенной он предложил мне руку и сердце, я бы, наверное, согласилась, потому что это уникальный шанс и возможность ни о чём больше не беспокоиться, кроме того, как не вылететь за дверь.

- А я не хотел вступать в брак и думал, что мне в нём плохо… - тихо, мысля вслух, признался Том.

- Твоя особенность просто зашкаливает.

- Я не особенный. Я дурной, и мне от этого часто живётся несладко, как и тем, кто рядом со мной. Особенно Оскару, поскольку он рядом со мной с моих восемнадцати лет и вытерпел столько, что я много раз удивлялся, как он не вышвырнул меня.

«И он закрыл дверь».

***

Том придумал, как ему попасть в квартиру. Погуляв неподалёку от дома, он подошёл к полицейскому патрулю и попросил помощи, объяснил свою ситуацию. Особенно не надеялся, что ему придут на выручку, но иного плана не имел, потому оставалось держаться за веру, что шанс есть. Полицейские не только к нему внимание проявляли, но и просьбу его не оставили без внимания. Прошли вместе с Томом к нужному зданию, поднялись на седьмой этаж и обвели строгими взглядами журналистов, которые, как он и говорил, были тут как тут и оккупировали дверь.

Не обращая внимания на стражей порядка, журналисты ринулись к Тому, разевая рты для вопросов и успевая выкрикивать их, но полицейские ненавязчиво, не касаясь его, продемонстрировали оружие на поясе, которое имеют право применить против беснующейся толпы, и журналисты остановились и притихли, буравя взглядами мужчин в форме.

- Доброго дня. Сержант Моллиган, - поздоровался и представился полицейский, обводя взором толпу. – Поступила жалоба, что вы нарушаете право на неприкосновенность частной жизни и создаёте условия, препятствующие благополучию человека.

- Мы журналисты! – возмутилась одна представительница прессы. Всюду пролазить и вмешиваться в частную жизнь – это их работа.

- Предъявите ваши удостоверения.

Стоя рядом с крепкими мужчинами в форме, Том впервые чувствовал себя в безопасности перед кровожадными журналистами, и это ощущение защищённости дарило спокойствие. Толпа зашушукала, зашуршала, ища и доставая из сумок и карманов корочки. Полицейские не проверяли каждое удостоверение, просмотрели с расстояния, отметив тех немногих, кто ничего не предъявил по разным причинам, и один из них произнёс:

- Вы находитесь здесь незаконно. Просим покинуть здание.

- Мы свободная пресса! – вновь выкрикнул кто-то из журналистов, готовясь отстаивать право освещать любое событие и вещать, что полиция не может их затыкать.

- Вы находитесь в жилом доме, - невозмутимо сказал полицейский. – У вас есть письменное согласие каждого жильца на ваше нахождение здесь?

Журналисты снова зашептались. Никакого письменного согласия у них не было, они никого и не спрашивали, но на них никто не жаловался. Никому из жильцов пресса не мешала, поскольку в отсутствии Тома они вели себя тихо и не мусорили. Никому, кроме одной женщины, но и она в полицию так и не позвонила.

- Письменного согласия у нас нет, - взялся за всех ответить один журналист, - но мы никому не мешаем.

- Мы вынуждены вас вывести отсюда.

- Спасибо вам, - одними губами сказал Том полицейским.

Проскользнув мимо журналистов, отвлечённых на стражей порядка, он открыл дверь и юркнул в квартиру. Закрыв дверь изнутри, прижался к ней спиной и выдохнул, закрыв глаза. Получилось. Но врасплох застал незнакомый голос.

- Что вы здесь делаете?

Распахнув глаза, Том в недоумении уставился на женщину в голубом пеньюаре, что недоброжелательно смотрела на него.

- У меня к вам встречный вопрос. Что вы здесь делаете? Кто вы? – произнёс в изумлении и непонимании.

Женщина обвела его взглядом и сказала:

- Я так понимаю, вы тот самый Том Каулиц.

- Да, это я. Но – кто вы?

- Мелания Линторфф, - холодно представилась незнакомка и распорядилась: - Оставьте ключи и уходите, вы и так доставили мне немало неудобств.

- Что? – Том мотнул головой. – Вы что-то путаете. Здесь живу я, я снимаю эту квартиру.

- Нет. Эту квартиру снимаю я с двадцать шестого марта.

- Нет, - стоял на своём Том, ни секунды не сомневаясь в том, что это какой-то странный розыгрыш или же обычный казус. – Я был здесь два дня назад, ночевал, вас здесь в помине не было.

- Так вот, кто наследил… Я начала сомневаться в своём ментальном здоровье из-за беспорядка, который вы оставили.

Том хлопал ресницами, искренне не понимая, что происходит. Они что, находятся на разных параллелях реальности?

- Но вас здесь не было…

- В Лондоне я в командировке. У меня был завал на работе, и мне пришлось провести ночь на рабочем месте, - отвечала мисс Линторфф. – Я вернулась к полудню.

А Том ушёл немного раньше на встречу со Стэнли Хоупом. За остекленевшим взглядом он вспоминал некоторые детали и понимал, что в этой ситуации всё-таки не он прав. Флакончики уходовых средств и духи в ванной, свежие продукты в холодильнике, которые не покупал. Том был настолько поглощён мыслями о предстоящем интервью, что не замечал вокруг себя какие-то несоответствия. Получается, здесь на самом деле живёт эта женщина? То есть он фактически проник в чужое жильё, поспал, помылся, позавтракал чужими продуктами и ушёл, оставив на память о себе грязную посуду в раковине и следы обуви на полу? Как так могло случиться, если он снимает эту квартиру?

Мисс Линторфф взяла со столика маленькую записку, написанную на специальной плотной бумаге для небольших заметок:

- Позвоните хозяйке квартиры, миссис Бейтс. Она просила вас связаться с ней, чтобы вы договорились о ваших вещах.

Пребывая в ступоре от неправильности, сюрреализма происходящего, Том машинально принял записку. Что же происходит? Он здесь больше не живёт? А где он живёт? Как его могли выселить без его ведома?

На импровизированной визитке неровным почерком с сильным наклоном вправо печатными буквами были написаны контактные данные миссис Шерил Бейтс. Всё верно, с этой женщиной Джерри заключал сделку на аренду квартиры. Неужели он нарвался на мошенницу? А зачем мошеннице просить перезвонить?

- Можно я позвоню от вас? – подняв взгляд к Мелании, попросил Том. – Я разбил телефон, а мне срочно нужны мои вещи, я ради них и пришёл.

Мисс Линторфф дала ему телефон и встала на прежнем месте, подперев грудь скрещенными руками, давая понять, что не уйдёт и не отвернётся, а будет бдительно следить за тем, что незваный гость делает. Нервная женщина. Что она о нём думает? Смотрит как на потенциального маньяка, довольно неприятно. Проглотив неприятные ощущения от недружелюбия женщины, Том набрал номер с визитки.

- Алло?

- Здравствуйте, миссис Бейнтс. Это Том Каулиц.

- Здравствуйте, Том. Вы звоните по поводу ваших вещей? Извините, что позволила себе их собрать и забрать, но вы не оставили никаких контактных данных и исчезли, а срок вашей аренды вышел. Я не могла ждать и терять время.

- Срок моей аренды вышел? – растерянно переспросил Том.

- Да, двадцать шестого числа.

- Я… - Том завис на полуслове, не зная, что сказать и не успевая осмыслить всю эту информацию. Сжал пальцами переносицу и мотнул головой. – Извините, что не позвонил, я совсем забыл, что заключил договор только на один месяц. Напомните, пожалуйста, сколько вы просите за квартиру?

- Четыре тысячи семьсот пятьдесят пять фунтов, - любезно подсказала миссис Бейтс.

У Тома вытянулось лицо, и уголки губ опустились. Несмотря на то, что Джерри снова избрал жёсткий путь его воспитания, Том подумать не мог, что он не позаботится о нём в плане обеспечения жильём, хотя бы им, раз всё остальное отнял. Том по умолчанию был уверен, что это съёмное жильё в его распоряжении на тот срок, который ему потребуется, что Джерри всё оплатил заранее, как с той квартирой в Париже. Но обеспечение себя жильём – тоже важный момент взросления и независимой жизни, в этот раз Джерри превзошёл сам себя по уровню суровости и позаботился о жилье для своего Котёнка только на один первый месяц, намеренно не указав это в послании к нему. Сам, всё сам, Котёнок. За квартиру нужно платить и заранее думать, за сколько уплачено, чтобы внезапно не оказаться на улице? Какой сюрприз. В следующий раз ты будешь умнее, Котёнок.

Том остался без угла. Снять квартиру стоит почти пять тысяч фунтов стерлингов, а у него в кармане всего двести девяносто три евро, что в фунтах будет ещё меньше. Озвученная сумма воспринималась чем-то недостижимым, огромным по сравнению с тем, что имел. Несколько месяцев назад он мог позволить себе абсолютно любое жильё в любом уголке земного шара, а сейчас четыре тысячи семьсот – неподъёмная сумма для него. Вот он, крах. Возвращение с облаков на землю.

- Том? Вы ещё тут? – позвала миссис Бейтс замолчавшего парня.

- Да, я тут, - ответил Том, выбравшись из тумана беспросветной растерянности от последних новостей.

- Когда и где мы можем встретиться, чтобы я передала вам ваши вещи?

- Лучше сегодня. Вы можете подъехать к вашей квартире?

- Да. Я как раз собираюсь в тот район.

Договорившись с хозяйкой его теперь уже бывшей съёмной квартиры, Том отклонил вызов. Посмотрел на экран телефона. И, загоревшись идеей, поднял взгляд к мисс Линторфф:

- Я кое-что забыл спросить. Могу я позвонить ещё раз?

- Звоните. Но после этого вы уйдёте.

Согласно кивнув, Том переключил всё внимание на средство связи в руке. Набрал номер Оскара, который заново выучил. Не думал о том, что будет понятно, что говорит он вовсе не с миссис Бейтс, это неважно, потом, по факту, подумает, что делать с возмущённой женщиной. Главное – позвонить, раз сердце дёрнулось в порыве, получив такую возможность. Уже не ждал, что Оскар спасёт, ему хотя бы голос услышать, получить ниточку связи, хоть толщиной с нано-волосок.

Но после седьмого гудка Оскар отклонил вызов. Угадал, кто ему звонит с незнакомого номера. Кто ещё может знать его номер и упрямо названивать? Опустив телефон, Том удалил вызов, чтобы не оставлять номер Оскара в чужом устройстве, положил мобильник и пошёл к двери.

- Ключи, - требовательно напомнила мисс Линторфф, продолжая жечь взглядом незваного гостя.

Достав из кармана ключи, Том отдал их женщине и вышел за дверь, где никого не было, журналистов разогнали. Ушёл в никуда.

Встретившись с миссис Бейтс, Том забрал свои вещи и остался стоять посреди тротуара с чемоданом и сумкой с камерой на плече. Он, бывшая топ-модель, фотограф самого высшего общества и бывший муж мультимиллиардера, бездомный и нищий. В кармане последние деньги, которые даже не его, а помощь от малолетней сестры, и которых безнадёжно мало, чтобы найти жильё в таком дорогом городе как Лондон. Он придумал какой-никакой план, но жизнь в очередной раз ударила по лбу, сбросив ещё на один уровень ниже. Складывалось такое впечатление, будто Джерри на всём пути расставил ловушки, в которые Том безропотно заходил, ведомый надеждой и верой, что вот сейчас справится, наступал на мины.

Он официально бездомный. Настолько погано, что смешно. Сил уже нет плакать и сокрушаться, и Том смеялся, стоя под зачинающейся моросью без малейшего понимания, как ему жить дальше. Как выживать, не имея даже крыши над головой. По иронии судьбы и с подачи Джерри Том вернулся в ту точку, где находился перед тем, как принять предложение Оскара уехать из центра с ним. Тогда он тоже не имел ни дома, ни денег, ни работы, ни представлений о том, как ему выживать в большом мире. У Тома появилась возможность пройти этот путь заново, без Оскара.

Морось усиливалась. Удобнее повесив на себя сумку с камерой, Том покатил чемодан к пешеходному переходу. Возвращался к Эллис, поскольку в данном случае с места в карьер не по силам, нужно посидеть, подумать, желательно, чтобы в это время не капало на голову.

- Ты решил ко мне переехать? – пошутила Эллис, увидев Тома со всеми вещами.

- Я остался без жилья, - нерадостно и серьёзно сказал в ответ Том. – Оказалось, что Джерри снял квартиру только на один месяц, там уже живёт другой человек, и у меня недостаточно денег, чтобы снова арендовать её или что-нибудь другое.

- А сколько стоит аренда?

- Четыре тысячи семьсот пятьдесят пять.

- Я бы хотела помочь, но у меня нет столько… - проговорила девушка, заломив руки за спиной.

- Я бы не взял, - качнул головой Том, поставил чемодан к стене и, разувшись, прошёл в большую комнату.

Эллис проследовала за ним, сказала:

- Можешь оставаться у меня. Правда, в середине апреля я поеду к родителям, потом сессия, но, думаю, ты и без меня поживёшь какое-то время.

Том хмуро, со скепсисом взглянул на неё:

- Ты оставишь едва знакомого человека в своём доме без присмотра?

- Ты не похож на того, от кого можно чего-то опасаться.

- Как раз такие люди, которые внушают доверие и кажутся безобидными, оказываются самыми большими злодеями.

- Настоящий злодей никогда бы так не сказал, чтобы не породить сомнения. Теперь я уверена в тебе ещё больше, - улыбнулась Эллис.

- Ты не думаешь, что это может быть коварный план? – приподнял брови Том. – Скажи, что ты злодей, и никто не подумает, что ты на самом деле им являешься. Это легко – если хочешь скрыть правду, озвучь её.

- Как сложно… - нахмурилась девушка.

Том пожал плечами, помолчал немного и уточнил:

- Спасибо за твоё предложение, но я не останусь надолго, максимум на несколько дней.

Не став настаивать, Лиса села рядом с ним и спросила:

- Что ты теперь будешь делать?

- Думать.

Чуть позже Том попросил у Эллис телефон и, не уходя в другую комнату, набрал Оскара. В последний раз. Если он не ответит, перестанет надеяться и придумает какую-нибудь другую надежду.

Не ответил. Шулейман не стал отклонять, но выключил звук и вернулся к прерванному занятию; рядом с владельцем телефон горел экраном с очередным незнакомым номером. После ряда гудков вызов закончился сам, оставив Оскару сообщение о пропущенном звонке, а Тому глухое молчание в смолкшем динамике.

Второго раза не будет. Да, ему остаётся только думать. Думать уже не как ему жить, а как выживать, как выбраться с социального дна, на котором очутился в наказание за то, что не ценил небеса.

Глава 8

Может быть, я и не храбрый, не сильный или не умный,

Но где-то в глубине души

Я знаю, любовь найдет дорогу.

Liz Callaway, Jin Miller, Love will find a way©

Наверное, что-то похожее чувствует человек, прыгнувший с моста. Все проблемы кажутся неважными, кроме того, что ты уже летишь вниз. Том переживал примерно то же самое. Он находил десяток поводов для недовольства своей идеальной жизнью, а сейчас, когда исполнилось всё, чего хотел (свобода, независимость, отсутствие обязательного надзора), оно оказалось неважным. Только у того абстрактного человека есть шанс не умереть, а при удивительно удачливом стечении обстоятельств даже не остаться инвалидом, а Том уже разбился о свою землю. Теперь все мысли о том, что потерял. Что же ему не нравилось? Уже и не вспомнить, такая ерунда.

В галактике Тома Оскар занимал место Солнца. А что случается, когда гаснет Солнце? Правильно, всё живое вымирает. И ему тоже грозит вымирание, с той разницей, что звезду обратно не зажжёшь, а Том ещё может побороться за своё Солнце. Человек, с которым чувствуешь себя дома, стоит того, чтобы пройти босиком по дну и вернуться.

Оскар не хочет его слышать, больше не хочет знать, Том принял эту горькую истину и больше не возлагал надежды на мобильную связь, не предпринимал попыток дозвониться. Но это не означает, что всё кончено безвозвратно и шансов нет. Они всё равно могут поговорить – для этого нужна личная встреча. Да, точно, личная встреча, при которой Оскар не сможет не ответить или положить трубку, при которой будет видеть его глаза и лицо, и Том сможет следовать за ним по пятам, бежать, пока всё не объяснит.

Очень часто по жизни Том складывал и опускал лапки, но не в этот раз. И его не пугала охрана, как и сложность миссии, как и то, что Оскар может не захотеть его видеть, просто отвернуться и не простить. Пусть, главное, чтобы Оскар знал правду, чтобы знал, что Том его – не предавал. А потом он обязательно простит, даже если не сразу, в обратное Том не мог верить.

Один вопрос – как встретиться с человеком, чей адрес стёрт из памяти? На первый взгляд это невозможно и впору опустить руки на месте, но Том не остановился на первом взгляде. На самом деле, вариант есть не один.

Поехать в Ниццу и искать встречи на улице? Оскар передвигается исключительно на машине и далеко не факт, что остановится, а с его манерой водить за автомобилем Том точно не угонится. Нет, это не то. Нужно думать уже. Где Оскар бывает?

Оскар любит проводить время на отдыхе где-нибудь в океане. Это прекрасный вариант! И на острове Оскар точно никуда от него не денется, придётся выслушать. Но Оскар отдыхает в таких местах, на которые придётся очень и очень долго копить, однажды Том спросил у него, сколько стоит их отдых, озвученная сумма была пугающе впечатляющей. И как узнать, на какой именно курорт отправился Оскар и отправился ли? Их же множество. А если Оскар поедет на собственный остров? Да, наверняка Оскар поедет туда, зачем лететь на какой-то курорт, если у тебя в распоряжении личный? В таком случае выборка возможных мест сужается до одного, что отлично, но об этом острове Том знал только то, что он находится в Атлантическом океане. Не слишком конкретно. Каковы шансы найти остров в целом океане, не зная даже приблизительных координат? Стремятся к нулю. Вариант отпадает, потому что придётся как минимум угнать самолёт, чтобы с воздуха искать нужную малую землю.

В каких ещё местах Оскар бывает? Где может случиться случайная не случайная встреча? Думай, Том, думай. Где, где, где?

Как Джерри визуализировал планы, так и Том записывал, зарисовывал в процессе мозгового штурма, расходуя альбомные листы, которые утаскивал у Эллис, комкал их, отправлял в урну. Пришёл к этому без оглядки на «старшего брата».

Том щурился, грыз кончик ручки и большой палец.

Оскар и Джерри случайно встретились на модном показе, судьбоносном показе, после которого они, все трое, уже не смогли расстаться. Эврика! В прошлом, до него, Оскар любил периодически посещать модные показы, и есть вероятность, что после развода он возобновит эти выходы в свет. Оскар же с ним, Томом, перестал активно развлекаться, а до него проводил дома значительно меньше времени.

Есть решение. Том должен пробиться на модные показы, в качестве модели или фотографа – неважно. Но лучше, конечно, в качестве фотографа. Как раз это будет два в одном: он и денег заработает в процессе, и в итоге добьётся встречи с Оскаром. Насколько Том помнил, из всех мировых модных гигантов Оскар отдавал предпочтение Дольче Габбана, значит, в первую очередь он будет нацеливаться на показы именно этого модного дома. Но и другие подходят. Только не… Одежду какого Дома Оскар не любит и не носит, следовательно, и на его мероприятие не пойдёт? Кажется, Диор. Или Прада? Нет, всё-таки Диор.

Только для того, чтобы стать тем, кто достоин уровня мировых модных гигантов, возможно, придётся пройти путь, который проделал Джерри в своём восхождении на вершину. С самого начала, с самого низа, где сейчас и находится. Потому что модель Джерри Каулица не многие помнят, востребованность сейчас едва ли будет та же, что на пике карьеры, не стоит на это рассчитывать. А фотографом Том был не в сфере моды, следовательно, на своё место вернуться он не может, некуда возвращаться, может только переквалифицироваться и пополнить ряды модных фотографов.

Остаётся решить, откуда начинать путь. Денег достаточно, чтобы купить билет на самолёт, но не хватит на метания. Том должен не ошибиться. А если ошибётся, не сожалеть и не опускать руки, а продолжать бороться в тех условиях, какие будут. Сейчас, на берегу, сложности Тома не пугали, он и не думал, что ему предстоят какие-то особенные трудности, поскольку начинает не с нуля, у него есть база, нужно только верно воспользоваться ею и напомнить миру о себе, чтобы попасть в желаемую точку.

Пользоваться гостеприимством Эллис и оставаться на неопределённый срок Том не собирался. Сидеть на шеи у девушки, живущей по средствам – это низко и унизительно, он не настолько убогий, чтобы быть паразитом. В своём решении Том был твёрд. Но куда податься? Сейчас это самое важное решение.

Можно воспользоваться лайфхаком Джерри и обратиться в социальный приют, в точности повторить его путь. Но Том полагал, что журналисты не оставят его в покое так легко, а в подобном месте он будет в очень уязвимом положении. И он слабо представлял, как в социальном приюте работать, где брать впечатления, а моделей, а место для съёмок? Нет, социальный приют – на самый крайний случай, когда или голодная и холодная смерть на улице, или это печальное место. А пока что у него ещё есть возможность выбирать. И он должен выбрать. Свой путь.

Всегда Тому было сложно сделать выбор, его одолевали всевозможные сомнения. Но не в этот раз. Наверное, всё зависит от цели, а если цель – счастье, конкретное, а не абстрактное, то и сомнениям и жеванию соплей места нет. Только решимость вернуться в Эдем.

Какие у него есть варианты? Остаться – не вариант. Социальный приют – плохой вариант. Поехать к родителям и от них работать? Дом у них эстетичный и Аликанте красивый город, проблем с декорациями не будет, как и с моделями, среди испанок много ярких девушек, женщин и даже бабушек, мужчины тоже колоритные, но мужчин Том никогда не снимал, кроме Оскара, потому ориентировался на женский пол. Жизнь с родителями избавит его от необходимости беспокоиться о крыше над головой и пропитании, что в его ситуации огромное подспорье, но это снова – жизнь под крылом, лёгкий путь. Не этого Джерри хотел, и сам Том не сможет уважать себя в полной мере, зная, что прошёл тяжёлую дорогу по лёгкому варианту.

Отвлёкшись от напряжённых размышлений, Том взглянул на Эллис, что сидела на подоконнике, одетая в короткие шорты, майку зелёного цвета, оттенком немного пастельнее её волос, и вязанные белые, выцветшие гетры, спущенные, собранные гармошкой на тонких щиколотках. Отложив листы и ручку, он поднялся из кресла и спросил:

- Можно я тебя сфотографирую?

- Пожалуй, когда тебя предлагает сфотографировать профессиональный фотограф такого уровня, глупо отказываться, - улыбнулась девушка и засуетилась. – Но давай я хоть причешусь, - она потянулась к волосам, приглаживая несколько перепаленные краской прядки.

- Нет-нет, - остановил её Том. – Всё великолепно. Так как надо.

- Что мне делать? – спросила Эллис, когда парень вернулся к ней расчехлённой камерой.

- Ничего, - ответил тот, возясь с любимым фотоаппаратом, в котором каждый раз перестраивал настройки под конкретную съёмку. – Вернись в прежнюю позу. Просто сиди, смотри в окно, думай. Забудь обо мне, - с этими словами он спрятал лицо за камерой, глядя на Эллис через видеоискатель, присматриваясь к кадру.

Эллис постаралась следовать указаниям, отвернулась обратно к стеклу, но чувствовала себя немного неловко. Том сделал своё дело быстро, посмотрел результат. Получилось хорошо, Эллис весьма фотогеничная, но душа требовала большего, чего-то другого. И Том быстро смекнул – чего. У него всегда так: начинает, а в процессе фантазия разгоняется до галопа и бьёт копытом, уводя от первоначальной задумки в неведомые дали.

Подхватив со стола стакан воды, Том метнулся к Эллис, окунул пальцы в воду и занёс их над её ногой, роняя на кожу капельку, ничего не говоря, чем вводил девушку в недоумение. Так и не объяснив ничего, он снова взялся за камеру, присев, положив локоть на подоконник, и запечатлел бег капли по гладкой светлой коже и влажный, отражающий свет след, оставляемый ею. Посмотрел, что вышло. Странный кадр, не смог бы объяснить, в чём его смысловая нагрузка, но испытывал потребность его сделать и сейчас ощущал удовлетворение от результата. Как бы банально эта фотография ни выглядела и какие бы вопросы ни вызывала, в ней присутствовала та самая сила, то, что заставляет остановиться, смотреть и думать, что Том считал главным в фотографиях, по крайней мере, в своих.

Но останавливаться ему не хотелось. Том вновь присел, обронил на ногу Эллис ещё пару капель и принялся фотографировать, чтобы заиметь большую выборку кадров, с разных ракурсов, с разным количеством светящихся дорожек. Может быть, какой-то кадр окажется лучше первого.

- Мне мокро, - поделилась очевидными ощущениями Эллис. – Я сниму гетры?

- Да, конечно.

Подхватившись, Том сам стянул гетр с правой ноги девушки, с которой работал, и бросил на пол. Скрылся за камерой. Вынырнул, наклонился к голени Эллис, взял в руку её щиколотку, разглядывая кожу и изгибы формы. Лиса напряглась, всё-таки это контакт, близость, и она не понимала, что делает Том. Но напряжение сменилось удивлением и интересом с примесью затаённого восторга. За работой Том терял пол, терял связь с реальностью и для него существовал только объект творческого интереса. Это, предельная сосредоточенность его взгляда, линии сведённых бровей, выражения лица, завораживало. Для него будто перестал существовать весь остальной мир. С ювелирной точностью и воздушной невесомостью Том касался подушечками пальцев её кожи, вёл невидимые линии вверх. За колено, по бедру.

Дойдя взглядом до живота Эллис, Том поднял его выше. Выпрямился и потрогал бретельку бельевого топика на плече девушки, оттянул майку, заглянул под неё, нахмурился. Не то, этот топик будет смотреться в композиции не так, как нужно, как хочется ему.

- У тебя есть белый лифчик без поролона? – спросил Том. - Желательно и без косточек.

- Есть.

- Надень, пожалуйста.

Снова так много вопросов, так мало ответов, но Эллис послушалась, сходила в спальню, переоделась и вернулась без майки, в белом, чуточку просвечивающем бюстгальтере в форме треугольников. Встав перед Томом, она вопросительно приподняла брови.

- Садись обратно, - Том коснулся подоконника и добавил, когда Эллис исполнила указание: - Ты не против, если я оболью тебя кофе?

- Вообще-то против. Но что-то мне подсказывает, что ты всё равно это сделаешь.

- Нет, - качнул головой Том. – Если ты откажешься, я ничего не сделаю. Но, пожалуйста, согласишь.

- Похоже, у меня не остаётся выбора. Лей, - коротко посмеялась и подняла руки Лиса.

Том поставил ближе чашку с остывшим кофе, который не допила Эллис, и принялся распоряжаться:

- Сложи ноги по-турецки. Да, так. Гетры… Где второй гетр?

Подобрав с пола снятый ранее гетр, Том надел его на ногу девушки, коснулся её колен, убеждаясь, что всё как надо. И, взяв в одну руку камеру, второй вылил кофе на ямочку между ключицами Эллис. Коричневые струйки побежали по коже, промачивая тонкую белую ткань бюстгальтера, преодолевая этот барьер и стремясь к резинке шорт. Том поспешил приступить к съёмке, пока движение напитка не стихло, сделал только один целый кадр, а остальные щёлкал без лица, лишь губы захватывал.

- У меня много складок на животе? – не меняя позы, озаботилась Эллис.

- У живого человека они должны быть, - ответил Том, на секунду опустив камеру, и снова припал глазом к видеоискателю.

- На фотографиях их обычно убирают.

- Не на моих.

Но и на этом душа Тома не успокоилась. Отщёлкав достаточно кадров такого вида, он сбегал за угольным карандашом. В качестве одного из хобби Эллис увлекалась рисованием для себя, оттуда и альбомные листы, и в числе прочего в её комплекте для рисования был и рашкуль. Наклонившись к животу девушки, Том написал на испачканной кофе коже слово: «Repentance?». Обвёл каждую букву несколько раз, делая надпись достаточно яркой, с неровными очертаниями, подчёркивающими сложность эмоционального состояния вопроса. И сфотографировал.

Написанное на французском языке слово: «Раскаяние?» отлично смотрелось вкупе с кофейной «грязью», концептуально даже для тех, кто не знает языка, потому что уголь и неровность почерка. Почему со знаком вопроса? Потому что раскаяние не однозначно и не нужно давать смотрящим чистый конечный продукт, лучше дать им почву для размышлений, вопрос, что всегда требует ответа.

Проделанной работой, занявшей всего двадцать минут, Том остался доволен. У него есть целая серия снимков, разделенных на три блока. Пусть они положат начало его восхождению. Но обрабатывать их будет потом, поскольку редактура в большинстве случаев занимает больше времени, чем непосредственно съёмка, а сейчас у него в приоритете всё-таки другое дело, он ещё не определился с тем, куда ему идти.

Можно поехать к Оили и Миранде. Они оба дизайнеры, люди, непосредственно вхожие в модную индустрию и являющиеся её частями. Вроде бы это идеальный вариант – сестра или Миранда без проблем проведут его, куда надо, или продвинуться помогут. Но у Миранды непростые, непонятные отношения с прочими дизайнерами, к которым он то ходит на вечеринки, то называет их бездарностями, продающимися за красоту (что означает это выражение, Том так и не понял). И многие другие дизайнеры его тоже не любят, за глаза презрительно называя шоуменом в жанре треш, а не творцом. Миранда не станет проводить на чей-то показ, только если не сойдётся огромное количество звёзд. А о возможностях сестры Том ничего не знал, за развитием её карьеры он не следил. Но даже если они помогут, будет опять же – под крылом и лёгкий путь, который проскочит всё то важное, что Джерри для него уготовил, потому что он об этом, о свободе и прочем, мечтал и тосковал, не сознавая, что той самой взрослой независимой жизни никогда не знал и мыслил детскими понятиями о ней, во многом не имеющими ничего общего с реальностью.

Какие ещё связи есть в его жизни? Какие знакомые, кто может помочь?

Карлос. Карлос – модный фотограф и очень любит его, даже после завершение модельной карьеры Монти просил его о сотрудничестве. От Карлоса можно получить главное – помощь в трудоустройстве, а остальное Том сделает сам, ему не нужно, чтобы ему всё дали в готовом виде. И хоть номер Карлоса Том тоже не знал наизусть, он знал, где находятся два его дома, расположение одного помнил точно, второго примерно. Неважно, что дружба с Карлосом достались ему в наследство от Джерри, в конце концов, Джерри никогда не брезговал использовать любые возможности, а стопроцентно честными бывают только маленькие дети и идиоты.

Решено – он летит в Рим. Том заранее посмотрел расписание вылетов и выбрал рейс. Когда он собрался и готов был уйти, Эллис попросила:

- Оставишь мне свой номер?

- Зачем? – Том обернулся к девушке.

Не имел ничего против, но отчего-то был уверен, что общение их оборвётся, потому удивился предложению поддержать связь.

Эллис пожала плечами:

- Позвоню как-нибудь, спрошу, как у тебя дела.

Подумав пару секунд, Том сказал:

- У меня сейчас нет телефона. Лучше напиши ты свой номер.

Согласившись, Лиса написала на клочке бумаги свой номер телефона, а также адрес электронной почты и ники во всех соцсетях, где была зарегистрирована. Положив бумажку в карман, Том поблагодарил Эллис за помощь, попрощался и ушёл. Приехав в аэропорт, купил билет за восемьдесят два евро и сел ждать начала регистрации. Снова поставил всё на зеро, поскольку если ничего не получится, окажется на улице с двумя сотнями и одиннадцатью евро в кармане. Ну, хоть ноутбук и камера есть, первый можно продать, чтобы не голодать, а вторую использовать по назначению и крутиться, как может. Ещё и чемодан с фирменной одеждой есть. В общем, не пропадёт, если очередной план накроется глухим медным тазом, как неподъёмной могильной плитой. Очень хотелось верить, что не пропадёт.

В современном мире царит переизбыток информации, каждый день появляются тысячи инфо-поводов, и никакая новость не живёт долго. Но и так немалый интерес к разводу младшего Шулеймана и конкретно к его бывшему супругу подогревали ещё и искусственно. Конкуренты Шулеймана были отнюдь не прочь разжиться внутренней информацией через чужие руки и остаться как бы ни при чём. Журналисты это тупой расходный материал, который сам с охотой идёт в топку.

Том заметил журналистов, что как всегда передвигались группой. Зайдя в зал, они озирались в поисках объекта интереса. Мышцы напряглись, нет, сколько можно, когда его оставят в покое? Но в этот раз он не побежит, у него рейс. Поднявшись со стула, не сводя взгляда с журналистов, пока что не заметивших его, Том поспешил в противоположную сторону. Подошёл к работнику службы безопасности аэропорта и тихо попросил:

- Пожалуйста, помогите. Меня преследуют.

- Кто вас преследует? – в ответ спросил мужчина, крайне серьёзно отнёсшись к поступившему обращению.

- Эти люди, - Том кивком указал в сторону журналистов, что в свою очередь нашли его взглядами.

- Подождите здесь, - сказал охранник и позвал коллегу, чтобы побыл с парнем, попавшим в сложную ситуацию.

Журналисты устремились к цели, но работник аэропорта остановил их, провёл беседу с целью выяснить, кто они и с какими намерениями находятся здесь. Прессу из аэропорта выдворили, поскольку они создавали угрозу безопасности, нарушали спокойствие пассажиров и не имели направлений от издательств, которые могли бы перекрыть первые два пункта до реального столкновения. Никто ведь не знал, что жертва поедет именно в аэропорт.

Том поблагодарил охранников и на всякий случай оставался поближе к ним. Попробовал погладить шикарную служебную собаку, за что получил её повышенное внимание, что расценили неправильно, но обошлось без тщательного досмотра, который нанёс бы новую психологическую травму. После этой неловкой ситуации Том наконец-то перестал липнуть к охране и вернулся в зону ожидания, а там и регистрацию объявили. Стоя в очереди, он то и дело оглядывался, проверяя, не вернулся ли кто их журналистов. Ему очень не хотелось, чтобы пресса узнала, куда он направляется, или вовсе чтобы какие-то журналисты полетели с ним и превратили полёт в допрос с психологическими пытками.

Очереди, очереди… В аэропортах Лондона колоссальное количество людей, можно уснуть стоя, пока продвигаешься к очередной стойке. И проголодался вдобавок, с завтрака прошли уже пять часов. Пройдя последнюю препону регистрации на рейс, Том занял один из свободных стульев и, закинув ногу на ногу, полез в сумку с камерой, куда запихнул ещё и перекус, прихваченный на память о гостеприимстве Эллис, чтобы не тратить деньги на покупку еды в аэропорту. Достал самодельный сэндвич и сок, перелитый в маленькую пластиковую бутылочку, откусил. Вкусно. Вкусно и грустно, потому что это совсем другая жизнь.

В эконом-классе снова ад. Хоть здесь люди в целом более тихие, чем на рейсе из Испании, где большинство пассажиров были местными, их слишком много, настолько много, что лица стираются, голоса превращаются в общий гул, и ты сам влипаешь в эту безликую массу, становишься её частью, теряешь себя в огромном «Я» трёхсот пассажиров, что Тому не нравилось. Неприятно чувствовать себя всего лишь одним из множества таких же людей. Людей, которые могут в одночасье все вместе погибнуть, и никто в новостях не будет перечислять их имён, что не сделает хуже трагедию смерти, но от чего становится ещё более тоскливо.

Всего лишь один из. А благодаря Оскару был особенным, исключительным, одним из обитателей Олимпа.

Не имеет значения, каким ты классом летишь, только когда падает самолёт. В остальных случаях он очень и очень важен. То же самое с кучей других вещей: качество еды, которой питаешься, квартира, в которой живёшь, транспорт, которым передвигаешься, всё это важно, оно определяет уровень жизни. Дорогого стоит, когда ты покупаешь то, что тебе необходимо или чего просто захотелось, и не думаешь о деньгах. Когда не нужно беспокоиться о завтрашнем дне и о том, что будет через десять лет. Когда не убиваешься на работе, чтобы не оказаться на улице, а можешь позволить себе поспать, отдохнуть, ничего не делать и творить в своё удовольствие. Когда ты видишь мир не когда заработаешь на путешествие, а когда захочешь. Когда ты не белка в колесе, а свободный человек. Вот что есть настоящая свобода – отсутствие нервных слёз из-за страха за своё будущее.

Наконец-то Том понял, что Оскар не навязывал ему свой образ жизни, не ущемлял, подгоняя под себя, а хотел дать ему всё самое лучшее. Почему не мог осознать этого в правильное время? Том даже по смокингам скучал, с удовольствием бы надел его и отправился с Оскаром на приём. Но двери подобных мероприятий закрыты для него, как и для остальных простых смертных, никак не связанных с элитой. На самом деле этот дивный, немного пугающий мир – и есть его реальность, поскольку с восемнадцати лет привыкал к ней рядом с Оскаром, а с обычной жизнью толком и не знаком.

Но в этот раз плохие условия переживались проще, поскольку у него была цель. Он летит не в хмурый Лондон, где неизвестно, куда идти, а в город, где начнёт свой путь к необходимой, самой желанной встрече. Что угодно можно вынести, если тебе есть, ради чего выстоять, ради чего бороться. Том может не быть счастливым, но не может позволить Оскару жить с мыслью, что он его предал. Неважно, сколько морей придётся преодолеть и по какому каменистому дну пройти, чтобы увидеть его и сказать, что не предавал.

Пока вышли из самолёта, пока прошёл регистрацию по прилёту, пока нашёл свой чемодан, в Вечном городе заалел закат. В магазинчике неподалёку от аэропорта Том потратился на складной нож с четырнадцатисантиметровым лезвием. На всякий случай приобрёл оружие, поскольку есть пятьдесят процентов вероятности, что снова придётся ночевать на улице, а Рим тоже большой город, где люди не только едят пиццу. Лондонский опыт научил, что нужно держать ухо востро. Лучше сразу быть с оружием, чем плакать из-за того, что его у тебя не оказалось. Конечно, лучше всего был бы пистолет, он убедительнейший аргумент в неприятном разговоре, но его так запросто не купишь, и стоит огнестрельное оружие куда дороже.

Выйдя из магазина, Том убрал новоприобретение в карман и покатил чемодан к автобусной остановке, что, если верить указателю, располагалась где-то впереди. Решил сначала направиться во второй дом Карлоса, адрес которого, спасибо Джерри и их дню рождения, что отпраздновал там, был в памяти. В первом же доме тоже бывал Джерри, но приезжал туда вместе с Монти, потому не имел необходимости узнавать и запоминать точный адрес. Том знал только район.

Колёсики стучали по разбитой временем брусчатке, застревали в зазорах, и приходилось через каждые пять шагов оборачиваться и дёргать чемодан на себя, вызволяя колесо из плена. Тому эта нервирующая мука надоела, и он взял чемодан в руки, но быстро понял, что переоценил свои силы. Тащить подмышкой двадцатикилограммовый чемодан не просто тяжело, а не по силам, перекашивает в его сторону, и жёсткая грань больно упирается в бок, ударяет при каждом шаге. И в руках перед собой тоже особо не потащишь, Том и пробовать не стал.

Но наконец-то брусчатка сменилась сносным тротуаром, уже совсем стемнело. На улицы вывалила вторая волна народа, чтобы погулять, потусоваться, блуждали вездесущие туристы, фотографируя красоты города и себя на фоне всего, чего можно и чего нельзя. Добравшись до дома Карлоса, Том не увидел света ни в одном из окон. Значит, никого нет. Куда-то уехал и вернётся сегодня или находится в другом городе, другой стране? Карлос же по роду деятельности постоянно в разъездах, Том подумал об этом заранее, но надеялся, что повезёт.

На всякий случай нажав на кнопку звонка на заборе, Том не получил никакого ответа и убедился, что принять его попросту некому. Поставил чемодан к забору и сам сел под ним. Что ж, будет ждать. Смысла отправляться сейчас на поиски второго дома Том не видел, по темноте сложнее ориентироваться. Переночует здесь, чтобы не пропустить Карлоса, если вдруг он приедет, подождёт до полудня следующего дня, а потом… Потом в хостел, чтобы было где оставить чемодан и где спать, если не встретится с Карлосом. Как-нибудь выкрутится, выдюжит, начнёт устраивать жизнь вне зависимости от того, с помощью или без неё. Главное – он больше не побежит. Пора уже прекращать метаться и начинать действовать. Что бы ни случилось, он останется в Риме и будет что-то думать, крутиться здесь.

Прислонившись спиной к забору, Том поднял колени и убрал руки в карманы, в правом нащупывая пальцами рукоять ножа, согретую теплом тела. Он обязательно справится. Обязательно… Потому что, если не сумеет, если окажется слабаком и нытиком, Джерри победит. И в этот раз в случае проигрыша он потеряет нечто большее, чем жизнь – самоуважение и право думать о себе и о жизни так, как думает. У него просто нет иного выбора, кроме как преодолеть всё и выстроить себя заново. На кону так много, что не может быть альтернатив, только «сделай» или «сделай».

Если Джерри хочет, чтобы он показал, на что способен, если это единственный путь к Оскару, Том примет этот вызов, уже принял, и будет бороться до конца, чтобы вернуть себе то, что имел и по глупости потерял. Оскар узнает правду, Том сделает для этого всё. Может быть, он не самый умный, не самый сильный, не самый хитрый и далее по списку, но он не полное ничтожество и исправит свою ошибку.

В раздумьях от нечего делать Том игрался с ножом. Щёлк – разложил, щёлк – сложил. И монотонный звук, простые повторяемые действия подтолкнули к воспоминаниям о моментах, когда держал нож в руках в качестве оружия. Щёлк – первая жертва, мужчина средних лет. Щёлк – второй мужчина, заслуживший свою участь, потому что тот, кто покушается изнасиловать ребёнка, достоин смерти на месте. Щёлк – крик: «Умри!» и лезвие ножа в собственной груди, дотянувшееся до сердца. Щёлк, щёлк, щёлк…

Щёлк – следующий раз, уже не с ножом, а с пистолетом, вырос, повысил уровень. И всё-таки, кем же он был, собой или Джерри, в тот момент, когда взял пистолет и четырежды спустил курок, не дрогнув ни единым мускулом? Этот вопрос оставался без ответа. В ту минуту их невозможно было разделить, не было той грань, что отличала их друг от друга даже в полном объединении. Джерри сделал решающий шаг навстречу и проник в него, влился, вплёлся в цепочку ДНК, соединив своё мышление с Томиным сознанием, чтобы свершить дело, необходимое обоим. Неделимы. Не два в одном – единое существо с двумя лицами и идентичными чертами, точь-в-точь накладывающимися друг на друга.

Хотел ли Том смерти своих насильников? Наверное, хотел. Но это желание жило в Джерри. Потому что Том – добрый, он никому не может желать смерти.

Щёлк. Если он смог убить, разве же не сможет достичь встречи? А лезвие острое, холоднее рукояти, осторожно попробовал его подушечкой большого пальца.

Щёлк. Сложил нож и убрал обратно в карман. Руки тоже спрятал в карманы и поднял взгляд к тёмному небу, где звёзды прятались от искусственного света города.

Глава 9

Здесь всё не так,

Каждый шаг – новый страх.

Но помню я,

Что есть ты у меня.

DjSmash, Птица©

- Кто это? – нахмурив брови, произнёс Карлос, обращаясь к супругу, который встретил его в аэропорту и с которым они возвращались домой.

- Сейчас узнаем, - сказал в ответ Дино и решительно направился к тёмной скрюченной фигуре под их забором. – Парень? – позвал он, подойдя к непонятному человеку. – Тебе нужна помощь?

Разбуженный его голосом, Том разлепил глаза и поднял голову, являя своё лицо.

- Радость моя! – охнул Карлос, узнав в подзаборном элементе любимчика. – Что ты здесь делаешь? Что с тобой произошло? – за сердце схватился, потому что любимая модель, которая для него никогда не станет бывшей, выглядела отнюдь не стильно и эстетично.

Один ёжик волос чего стоил, напоминающий принудительные стрижки буйных пациентов психиатрических больниц, или отчаяние человека, упавшего в депрессию и обрившегося под ноль. А дополняло его бледное, помятое после неудобного сна лицо с тенями усталости.

- Привет, Карлос, Дино, - поздоровался с земли Том и, поднявшись на ноги, оставив вопросы без ответа, спросил: - Я могу зайти?

- Конечно-конечно!

Монти коснулся спины парня, направляя его к двери в заборе, за которым дорожка к крыльцу. Не замолкал, сыпал вопросами, обнимал одной рукой, когда не размахивал обеими в жестикуляции.

- Том, почему ты сидел под забором? Сколько часов ты там провёл? – Карлос открыл входную дверь и первым пропустил гостя в дом. - Я слышал о вашем разводе. Радость моя, мне так жаль…

- Вы с Оскаром развелись? – переспросил Дино, настроение у него мгновенно испортилось и по мышцам поползло напряжение.

О разводе Карлос узнал на работе и ещё не успел обсудить новость с любимым супругом, потому для того она стала сюрпризом, крайне неприятным сюрпризом. Дино начал спокойно относиться к Тому только после того, как увидел, что у него серьёзные отношения с Шулейманом, а после их свадьбы окончательно перестал воспринимать парня как угрозу, поскольку полагал, что никто не будет смотреть налево в паре с таким партнёром, как Оскар. Но если они больше не вместе, то молоденькая смазливая бывшая модель, от которой любимый в полном восторге, снова – потенциальный соперник.

- Да, мы развелись, - повернувшись к Дино, подтвердил Том и вновь переключил внимание на друга, попросил: - Карлос, мы можем поговорить наедине?

- Да, конечно, - Монти коснулся ладонью его спины. Обратился к мужу: - Дино, приготовь пока что-нибудь. Том, ты ведь останешься и поешь с нами?

Дино молча стоял и сверлил взглядом мужа и мальчишку рядом с ним. Они собираются поговорить наедине, а его отправляют на кухню? Тучи сгущаются всё больше. В ответ на вопрос друга Том неопределённо пожал плечами. Не захотел проситься погостить не с глазу на глаз. Они поднялись в комнату на втором этаже, где Карлос бросил чемодан и подошёл к парню.

- Том, прости, но я не могу не спросить – кто тебя так оболванил? – произнёс Монти, проведя рукой в воздухе около головы Тома.

- Я сам.

- Сам? Радость моя… - жалостливо проговорил мужчина. – Тебе было так плохо? Сейчас как? – он взял руку Тома в ладони.

Правильно поняв, что Карлос связал его не лучший вид с тяжёлым переживанием развода, Том ответил:

- Нет, всё в порядке. Просто я снова красился в блонд, потом захотел вернуться к своему цвету и решил, что проще сбрить всё. Не люблю перекрашиваться из цвета в цвет.

- Ты точно в норме? – уточнил Карлос, заглядывая в глаза.

- Понимаю, что выгляжу не лучшим образом, но кто угодно не будет выглядеть как с обложки, проведя ночь на улице.

- Ты ночевал на улице?! – распахнув глаза, ужаснулся Монти. – Почему?

- Это уже мои личные заскоки, - покрутив кистью у виска, загадочно улыбнулся Том.

Помолчав, он сцепил руки и сказал:

- Карлос, я приехал не просто так. Некрасиво переходить сразу к делу, но я не хочу ходить вокруг да около, потому что это нечестно. Я хочу вернуться в работу, и в этом мне необходима твоя помощь. В моей жизни больше не осталось людей из мира моды, только ты. Помоги мне, пожалуйста.

- Ты хочешь вернуться к модельной карьере? – с удивлением переспросил Карлос.

- Я бы предпочёл войти в моду в качестве фотографа, но и на модель согласен. Мне нужна работа.

- Хорошо, - кивнул мужчина, - я поговорю со всеми.

- Спасибо большое, - Том слегка улыбнулся ему. – И ещё кое-что. Карлос, можно я поживу у тебя? У вас.

- Без проблем, живи. Ты же знаешь, я только рад видеть тебя в гостях, - лучезарно улыбнулся Карлос и обнял его за плечи. – Пойдём. Ты голоден? У меня уже под ложечкой сосёт, не успел с утра позавтракать.

После завтрака все трое поехали во второй дом, основной, поскольку в этот заехали только за тем, чтобы Карлос взял кое-что для работы. Спросив разрешения, Том принял душ, переоделся и в выделенной ему спальне сел на край кровати в ожидании неизвестно чего. Развлекать себя здесь особо нечем, по дому бесцельно не погуляешь в поисках места, которое займёт. Карлос не был бы против, но Том так не мог, у них не те отношения, чтобы наглеть и вести себя свободно, как с самим собой. К тому же здесь живёт не только Карлос, но и Дино, с которым они друг другу совершенно чужие люди.

Вспомнив про фотографии Эллис, Том включил ноутбук и перебросил на него снимки. Отобрал лучшие кадры, которые пойдут в дальнейшую работу, и сел за обработку. Давненько не проводил время за редактурой, так давненько, что спина заныла, мышцы отвыкли от нагрузки специфического положения. Но сам виноват, не надо пытаться работать в ссутуленной позе, сидя на кровати. Поскольку письменного стола в комнате не было, Том пересел на пол, упёрся спиной в стену и поставил ноутбук на ноги. Тоже не слишком удобная поза, но хотя бы спина не напрягается.

Неспешная обработка фотографий (а куда спешить, коротая время за нужным занятием?) заняла больше двух часов, после чего Том выключил и закрыл ноутбук, отложив его на тумбочку. Встал, посмотрел в окно, за которым солнечно и красиво, зазывает погода. Хотелось погулять, но останавливала возможность столкнуться с журналистами. Вдруг они узнали, куда он полетел, и рыщут по улицам? Кажется, у него развивается паранойя, но паранойя оправданная.

Вздохнув, Том отошёл от окна, перекрутился по комнате, игнорируя телевизор на стене, в котором сейчас не видел для себя досуга. Сел на пол в центре комнаты. Подумав, Том решил позаниматься йогой, заброшенной, как и многое другое, в сладкой счастливой жизни, в которой умудрялся тосковать и быть несчастливым. Для начала встал в позу кошки, потом воина, переходя к более сложным асанам.

- Дорогой, позвать для тебя экзорциста? – посмеялся Карлос, заглянувший в комнату и увидевший парня в необычной для человека позе, отдалённо напоминающей «мостик».

«Позвать психиатра. Одного конкретного», - подумал Том.

Плавно выпрямил шею, отняв макушку от стоп, открыл глаза и посмотрел на друга, в его глазах стоящего вверх ногами. Тот продолжил:

- Всегда удивлялся, как ты складываешься в такие узлы. Как-то я пробовал заниматься йогой, начитавшись, как это полезно, но у меня ничего не получалось.

- Могу потренировать тебя, если останусь надолго, - улыбнулся ему Том.

- Не надо. Дино не оценит, если меня скрючит, - вновь посмеялся Карлос и затем взялся за дверную ручку. – Раз ты занят, пойду я, не буду отвлекать.

- Карлос? – позвал Том и перевернулся, садясь. – Ты можешь побыть со мной?

- Конечно.

Монти зашёл обратно в комнату, притворив за собой дверь, и сел на кровать. Том же продолжил заниматься в полной тишине, поскольку не посчитал необходимым включать какую-нибудь подходящую музыку. Несколько минут Карлос в ожидании наблюдал за парнем и обратился к нему:

- Том, о чём ты хотел со мной поговорить?

- Ни о чём, - Том снова перевернулся и сел, качнув головой. – Просто мне хочется побыть не в одиночестве.

И такая тихая грусть звучала в его словах, что у Карлоса сжалось сердце.

- О, радость моя… - Карлос подошёл и упал на колени рядом с парнем, сгрёб его в охапку, заключая в объятия. – Это после развода, да? Ты чувствуешь себя совсем одним? Мне так жаль… Такие замечательные люди не должны страдать. Но кто был инициатором расставания? Том, расскажи мне, обещаю, что никому не скажу, даже Дино, если попросишь. Нет, Дино скажу, молчать с ним это слишком жестоко, но он вращается в совершенно других кругах, ему нет смысла с кем-либо обсуждать тебя.

- Давай я расскажу про развод как-нибудь в другой раз? – сказал Том, немного придушенный энтузиазмом мужчины. – А сейчас… может быть, ты отпустишь меня? Если Дино нас увидит, боюсь, мне не придётся ждать ничего хорошего.

- Брось, Дино уже давно не ревнует к тебе, - Карлос ослабил объятия, позволив Тому поднять голову.

- Да, он перестал ревновать, я замечал, но, по-моему, опять начал. Наверное, из-за того, что я снова без пары.

- Я поговорю с ним, - серьёзно пообещал Монти.

Том качнул головой:

- Не надо. Я могу его понять, сам такой. Меня Дино не трогает, и не думаю, что тронет, это было всего один раз, а то, что я ему не нравлюсь, мне не повредит.

Как и обещал, Карлос обзвонил весь обширнейший список своих личных и деловых знакомств. И на следующий день пришёл к Тому с результатами.

- Я поговорил со всеми, как ты просил, - сказал Монти, присаживаясь на край кровати в гостевой спальне. – У меня плохие новости. Никто не хочет нанимать тебя в качестве модели, потому что шрамы ты свёл, ушло время и тебе в этом году двадцать семь, сам знаешь, век модели недолог, если не достичь определённого уровня.

Том понурил голову. Пускай не рвался быть моделью, но всё равно неприятно и грустно услышать, что тебя, за кем бегали, кого жаждали, теперь и даром не хотят. Время ушло – какое печальное словосочетание, и ничего не поделаешь.

- Я так не думаю, - поспешил добавить Карлос, видя, как сник парень. – Для меня ты по-прежнему самый лучший, но они так сказали.

- Да, я понимаю, - сказал Том и с надеждой поднял глаза к другу. – А что с фотографией?

Карлос отвёл взгляд:

- Тут мне тоже нечем тебя обрадовать. Как бы так сказать. С тобой не хотят связываться, так как считают, что твой успех заслуга Оскара.

- Но у меня есть талант! – возразил Том.

- Не спорю, радость моя! – всплеснул руками Монти. - Я видел твои работы, у тебя есть и талант, и своё интересное видение. Но ты прославился как фотограф в отношениях с Оскаром, про любого бы на твоём месте подумали, что признанием он обязан деньгам, а не своим способностям. К тому же ты не работал в моде, а делал только частные съёмки.

- Понятно, - повторился Том, закусил губы.

От таких известий впору опустить руки. Том не ожидал, что будет легко, но не мог подумать, что всё окажется настолько беспросветно, обидно. Никому он не нужен ныне, никто его не хочет. Одни не хотят, потому что теперь обычный, без уродства и недостаточно молодой; вторые – потому, что не верят в его способности. Как паршиво узнать, что никому ты больше не нужен. Но сдаться он не имеет права. Не получилось начать красиво – начнёт, как получится. Альтернатив нет.

- Карлос, возьми меня к себе, - твёрдо попросил Том, посмотрев на мужчину. – Моделью не надо, если меня никто не хочет, это будет тебе в ущерб. Позволь с тобой поработать вторым фотографом, так делают, я знаю.

- Прости, малыш, но нет, - улыбнулся Монти и обнял его за плечи. – На моей площадке работает только один фотограф, и это я. Почему ты так рвёшься вернуться в моду? Ты же теперь работаешь в другом направлении. Я уверен, с твоей базой со временем ты легко войдёшь в моду, если захочешь. Но зачем тебе это?

- Затем, что мне нужно вернуться к работе. Частные съёмки я проводил с подругами Оскара и теперь остался не у дел. Мне нужна работа. Возьми меня хоть кем-нибудь, хоть ассистентом аппаратуру и кофе носить, - говорил Том убедительно, на внутреннем надрыве, поскольку действительно готов был и на такую работу. Не в его ситуации перебирать.

- Радость моя, побойся Бога. Ты и ассистент? Это не твоего уровня работа, - помахал руками и покачал головой Монти, не понимая, насколько серьёзен парень.

- Мне нужны деньги, - сказал Том, глядя ему в глаза. – Поэтому мне нужна работа. Когда-то я был домработником, я не боюсь непрестижных обязанностей.

- Том, я чего-то не понимаю, - вновь покачал головой Карлос, также став серьёзным, посмотрел из-под сведённых в недоумении бровей. – Тебе нужны деньги? Но у тебя же есть деньги? Моделью ты хорошо зарабатывал, фотографом тоже имел немалые гонорары и, наконец, не думаю, что после развода ты остался ни с чем, по контракту ты должен был получить хоть какие-то отступные, Оскара я знаю плохо, но на жмота он не похож.

- После развода я не получил ничего, - отвечал Том, отведя взгляд, - я сам настоял на том, чтобы контракт составили таким образом. А остальные деньги… - замолчал, закусил губы, облизал и тихо вздохнул. – Нет у меня ничего, не осталось.

- Как это? – изумился Монти. – Ты истратил все деньги, которые заработал?

Том снова вздохнул и сказал:

- Я не буду объяснять, как так получилось. Прости. У меня в кармане последние двести евро, и это действительно последние мои деньги. Не расспрашивай меня, а помоги. А если не можешь помочь… - он не договорил, потому что и так понятно, что хотел сказать.

Пару секунд Карлос подумал и серьёзно спросил:

- Сколько тебе нужно?

- Карлос, я не… - начал отказываться Том, но мужчина перебил его.

- В долг, - сказал Карлос, чтобы гордый парень принял помощь и не чувствовал себя унизительно.

Том согласился – разве у него был выбор? – но без «но» не обошлось.

- Я не знаю, сколько мне нужно, - сказал он. Прикрыл глаза, потому что непросто говорить, тяжело сформулировать, и, открыв их вновь, признался: - Я плохо разбираюсь, сколько стоит жизнь.

- Ты какой-то странный. Не такой, - проговорил Карлос без шуток, но и без претензии, разглядывая Тома. – Ты говоришь так, будто не строил карьеру с нуля, не жил сам все те годы до Оскара.

- Этого я тоже не могу тебе объяснить, - покачал головой Том, опасаясь, что друг обоснованно обидится, но иначе поступить не мог.

Не мог рассказать правду, не ему, не сейчас. Да и как рассказать историю длиною в жизнь в паре предложений, перевести тяжёлую психиатрию на простой человеческий язык?

- Том, извини, но у меня от тебя сейчас немного мороз по коже, - сказал Карлос, потрясся пальцами в воздухе. – Как в каком-то триллере. Я смотрю на тебя и вижу того же самого человека, которого знал, но за внешностью ты как будто совершенно другой человек. Скажи честно, вас двое? – пошутил и улыбнулся Карлос, слегка ткнув парня локтем в бок.

Том подыграл:

- А ты думал, это ничего не значит, что у меня два сменных имени? Мы братья-близнецы, Том и Джерри. Ты нас раскусил.

Монти посмеялся, притянул его к себе и чмокнул в щёку.

- Вот теперь я тебя узнаю. Твой юмор на грани неповторим, я скучал по нему.

Отпустив Тома, мужчина сел прямо и продолжил говорить по другой, более серьёзной теме:

- Так, насчёт денег. Раз ты не знаешь, сколько тебе требуется, я сам прикину необходимые статьи расходов, посчитаю и переведу тебе деньги. У тебя нет карты? Как это? Я начинаю очень плохо думать об Оскаре. Он здесь не при чём? – отвечал Монти на слова парня, тонущие в его быстрой, громкой речи. – Никто не скажет плохо о любимом человеке, даже бывшем, но для меня Оскар превращается в злодея. Если карты нет, то остаётся только наличность. Прежде всего тебе нужно снять квартиру. Радость моя, ты всегда желанный гость, но я постоянно в разъездах, тебе самому будет удобнее жить отдельно. Понятное дело, нужны средства на еду, одежду, все повседневные вещи. Плюс деньги на оборудование… У тебя есть камера? Хорошо, что есть, камера – это часть тела, понимаю. Но ещё нужна прочая аппаратура… Ты ведь хочешь работать? Хочешь. Нужна студия, реквизит…

Том пытался подсчитывать в уме, во сколько приблизительно всё это обойдётся, но сбился ещё на оборудовании и бросил это дело. Всё равно ведь не представляет, сколько стоит в Риме аренда квартиры, каковы цены на продукты и прочее, а значит, в любом случае не смог бы вычислить близкую к правде сумму. Понятно только одно – средств на жизнь надо немало, даже если не шиковать, а если не ограничивать себя во всём, то вообще ах и ох для того, кто искусственно полный банкрот.

Как стыдно занимать деньги. Но если Карлос настаивает, искренне хочет помочь, наверное, глупо отказываться. А долг он обязательно, обязательно вернёт. Пока Том не знал, как будет зарабатывать, но у него появилась ещё одна цель – заработать столько, чтобы как можно быстрее отдать долг другу, который спасает его сейчас.

И ведь у него есть деньги, большие деньги, за одну только фотографию из серии «Двое» выручил сумму с шестью нулями, а не тратил почти ничего. Но денег как бы нет. Он самый богатый нищий. Аплодисменты и приз за самую несуразную жизненную роль в студию.

Оставшись в одиночестве после разговора с Монти, Том размышлял о том, какое же он конченое недоразумение. Он всё просрал. Свернул и похерил звёздную модельную карьеру; будучи с Оскаром, не пользовался возможностями и не создавал бренд своего имени, а работал только с его подругами и в итоге остался ни с чем. Никому не нужный. Слишком банальный и старый для моделинга, слишком бездарный для модного фотографа. Никто. Никто у разбитого корыта, проебавший все возможности, что складывались к его ногам. Как грустно и обидно, когда одним ты не нужен, а другие в тебя ещё и не верят. Мир от него отвернулся. Конечно, кто он без фамилии Шулейман, чтобы к нему питали интерес и ждали, когда соблаговолит вернуться? Бывшая модель, ушедшая на пике карьеры, что для любого здравомыслящего человека несусветная глупость, и не погибшая при каких-нибудь загадочных или холодящих кровь обстоятельствах, чтобы запомниться? Фотограф, работавший исключительно в будуарах?

Но мир непостоянен, его можно повернуть обратно к себе. Для пущей решительности сжав кулаки, Том включил ноутбук и засел с ним на кровать. Пробовал подобрать пароль к своей странице в инстаграм, но ничего не вышло. Как угадать пароль, который не сам придумал, а тебе выдала система? А свой номер, к которому привязан аккаунт, не помнил, и телефона того не имел на руках.

Бросив атаковать социальную сеть, Том создал новую страницу. Перетащил с ноутбука фотографии, которые заполняли предыдущий аккаунт. Просидел за этим делом до ночи, поскольку к каждому посту нужны ещё и тэги, к некоторым подписи и нужно вспомнить, что и где писал, чтобы перенести на новый адрес своё «лицо». В конце опубликовал новые работы, три фотографии Эллис: ноги с каплей воды, тела с потёками кофе и тела с вопросом: «Раскаяние?» на животе.

Раскаивается ли он? Да, очень. Вывернется наизнанку, но исправит всё и вернёт. В шапке аккаунта Том написал, что является фотографом, указал, что это новая официальная страница и разместил ссылку на старую. И с чувством удовлетворения лёг спать. На сегодня он сделал всё, что мог.

Но назавтра ему пришли комментарии наподобие: «Да это же фейк! Фейк, ты дрочишь на Тома?», что ввело Тома в некоторое замешательство. Никто не верил, что эта страница на самом деле принадлежит ему. Никогда Том не отвечал никому, кроме Оскара и его подруг, но то было в прошлой жизни. Том отвечал скептически настроенным комментаторам, объяснял, что это его аккаунт, это вправду он пишет, но и словам его не верили. С чего бы? Полдня убив на борьбу с ветряными мельницами, то есть на споры в комментариях, Том записал видео, в котором всё объяснил, а также уточнил, что новая странница – не желание начать новую жизнь после развода, в чём некоторые его заподозрили. Даже показал себя без капюшона и опубликовал ролик.

После видео-обращения скептиков стало меньше, но отдельные личности продолжали гнуть свою линию. Но это перестало заботить Тома, его внимание переключилось на число подписчиков, которых ничтожно мало по сравнению с тем, сколько было, сколько требуется, чтобы твоя страница что-то значила. Почему люди не приходят к нему? Том действительно не понимал, пока не пришлось признать, что основная масса подписчиков пришла к нему благодаря Оскару и его подругам, тоже делавшим ему рекламу. Да… он не только никому не нужен, но и ни на что не годится без Оскара. Неужели совсем ни на что? Всё складывалось так, что Том задумался: а не бездарен ли он? Может быть, нет у него никакого таланта, а признанием обязан исключительно протекции Оскара. Любую бездарность можно раскрутить, пиар творит чудеса.

Том пересматривал свои работы, все, что хранились на ноутбуке. У него есть талант? Или нет? Неужели единственное, что делал хорошо, было самообманом, всеобщим обманом, держащимся на том, какой человек стоял за его спиной, какие люди? Карлос называет его талантливым, но он ему друг и в восторге от него, Карлос не скажет ничего плохого. Где же правда?

А правда в том, что любому таланту нужна поддержка, потому что талантливых людей много. Без неё выстреливают и стремительно поднимаются единицы, которым повезло. Зря Том думал, что может о себе позаботиться, что у него есть дело, с которого запросто себя обеспечит – дело-то есть, но без вклада Оскара развить его во что-то прибыльное, значимое, очень и очень непросто. Может быть, он бы и смог достичь своего уровня без поддержки, но на это потребовались бы годы упорного труда при отсутствии каких-либо гарантий. Потому что везёт не всем, даже тем, кто трудится не покладая рук. Пришлось признать, что один не так уж много стоит, по крайней мере, доказать свою ценность без опоры несравнимо сложнее, и что имел поверхностные представления о том, как происходит успех. Былой его успех был не проплачен, нет, в этом все те люди заблуждаются, но форсирован, а теперь… Теперь может полагаться только на себя, собственные силы и стараться не сомневаться в своих способностях, поскольку в противном случае не останется ничего, за что держаться и карабкаться вверх.

В памяти камеры Том нашёл неопубликованную личную фотографию, на которой они с Оскаром вместе в непонятных декорациях, по которым не угадать, где и когда был сделан снимок. И сам не сразу вспомнил, где сфотографировал их. Долго Том смотрел на фото, переброшенное на ноутбук, сомневался и нажал «опубликовать», поставив на Шулеймана отметку, ссылку на его страницу. Оскар ему не поможет, никто не поможет, но он может использовать все методы, которые ему доступны.

«Вы снова вместе?????! Когда успели????!», «Вы остались друзьями?», «Развод липа?!». Подписчиков у него немного, но в комментариях отмечались и мимо проходящие люди. В ответ на все отклики к публикации Том отмалчивался, позволяя интересующимся самостоятельно выдвигать предположения и обсуждать их, накручивая активность на странице. Ничего никому не писал, как и к фотографии не сделал подпись, создав интригу, и это работало. Подписчиков прибыло, но их всё равно оставалось мало, слишком мало для того, чтобы аккаунт был визитной карточкой и работал.

«Да это старая фотография! Сейчас у него другая стрижка!», «Ха-ха-ха, а мы повелись!», «Ничего больше не происходит в жизни, что остаётся только постить старые фото?». Догадались, это должно было произойти.

«Да, это старая фотография. Я нигде не указывал, что она новая», - написал Том в ответ одному комментатору и больше никому не отвечал. Сами прочитают и разберутся. Прикрыв крышку включенного ноутбука, Том постучал по ней пальцами.

Ждать у моря погоды нельзя, можно очень и очень долго прождать. С ним не хотят работать, поскольку не работал фотографом в модной сфере, значит – получит соответствующий опыт. Мода – это больше про торговлю, чем про искусство, а торговля – это реклама. Единичный, но опыт в рекламе у него есть, с этого и начнёт. Если сидеть сложа руки, ничего не случится, нужно двигаться, крутиться как-то. Том был преисполнен решимости. Написал в компанию, которая два года назад выкупила у него фотографии для рекламы своей продукции. И ещё в два места отправил предложение о сотрудничестве. Теперь непременно всё получится, начнёт налаживаться, Том в этом не сомневался, а работать он будет, хорошо и упорно.

Представители косметических фирм не отказали, ему попросту не ответили. Действительно, зачем размениваться на переписку с тем, кто больше не является ходячей рекламой? У Тома опускались руки, запал и уверенность в себе неустойчиво дрожали под гнётом испытаний. Что же это такое? Почему он каждый раз находит лаз и упирается в стену, ударяясь лбом? Каждый раз, каждый раз… Как глупый хомячок в аквариуме бегает.

Где же его удача, которая всегда улыбается в самые тяжелые времена? Похоже, она приходит только вместе с дыханием смерти, а сейчас ситуация не настолько критическая, побарахтается ещё.

Том мог понять, почему потенциальные работодатели не хотят его. Рекламировать могут только звёздные, раскрученные аккаунты. В прошлый раз его сами нашли, сами предложили сотрудничество и выгодные условия. Потому что он был – на коне. Никому не нужны те, кто за ними бегает и пресмыкается. Хотят тех, у кого и без их предложения всё отлично. Отсюда вывод – Том должен сделать так, чтобы его захотели.

Долго Том думал, как ему добиться внимания и интереса к своей персоне. И придумал. Нужно или создать иллюзию красивой жизни, или устроить провокацию. Создание иллюзии требует больших затрат в плане финансов, сил и времени, а ему нужно быстро и по возможности дёшево. Том остановил свой выбор на провокации и практически сразу придумал, что будет делать.

Предупредив Карлоса, что отъедет на день, Том купил билет до Эдинбурга. Полетел эконом-классом, к которому потихоньку привыкал. На его удачу, Миранда был дома, чего и ожидал, поскольку сейчас не модный сезон, а страстью к путешествиям тот не отличается. Идею Тома Маэстро поддержал, согласился нарядиться и накраситься, как Том придумал, но добавил от себя, превратив яркость во взрыв с ярко-красной жидкой помадой на губах. Их страстный поцелуй для камеры получился не менее ярким. Щёлк. Отличный кадр, от него мозг медленно и верно вскипает.

- Ты делал что-то странное во время поцелуя! – помахал руками Маэстро.

- Прости, но ты совсем не умеешь целоваться, - с мягкой улыбкой сказал в ответ Том и снял камеру с держателя.

- Зачем мне уметь?! – упёр руки в бока Миранда, одетый в жёлтое платье с разрезами до неприличия по бокам и ассиметричным верхом, надетое поверх голубых джинсов-бананов. – Это глупость!

Приехала Оили. Как удачно – два из двух. Осталось только уговорить.

- Том, ты с головой дружишь? – спросила Оили, шокированная и возмущённая нестандартным предложением.

- Это же не просто так, а для фотографии. Оили, пожалуйста, - упрашивал Том, ходя за сестрой.

- Нет, нет и ещё раз нет. Мне об этом даже думать противно.

- Почему?

- Почему? – Оили вздёрнула брови и развернулась к Тому. – Мы брат и сестра, единокровные.

- Нам нельзя заводить детей, по этой же причине нельзя заниматься сексом, - парировал Том, - но это всего лишь поцелуй не всерьёз. Друзья могут целоваться и это ничего не значит.

- Том, понимаю, что говорить тебе такое жестоко, но всё же – ты больной?

Том не обиделся, ответил:

- Я нормальный. Но я очень хочу сделать эту фотографию, она нужна мне.

- В мире полно девушек, выбирай любую и целуй на здоровье. Ко мне-то ты чего пристал?

- Потому что любая девушка – это просто девушка. А ты моя сестра.

- О том и речь. Я – твоя сестра. Я понимаю, развод, одиночество, но найди себе кого-нибудь, если так неймётся, а если не поможет – сходи к врачу и проверь голову.

- Миранда согласился поцеловаться со мной, мы уже снялись, - Том попробовал воздействовать на сестру примером.

- Почему я не удивлена? – хмыкнула та и сложила руки на груди.

- Ты не злишься? – спросил Том.

Хоть поцелуй и постановочный, но, наверное, должен был спросить разрешения на него у сестры. Миранда же ей… Кто он ей? Не муж, не любимый вроде бы. Но в любом случае – они живут вместе, у них общий ребёнок, Оили имеет больше прав на Миранду, чем кто-либо.

- С чего бы? – произнесла в ответ Оили. – Вы не родственники, можете делать всё, что угодно.

- Но вы…

- Мы не будем это обсуждать, - не грубо, но безапелляционно отрезала Оили.

- Хорошо, - согласился Том и вернулся к своей теме. – Ты не передумала? Оили, пожалуйста, согласись. Всего один поцелуй.

- По-моему, ты не слышишь себя. Это даже звучит нездорово.

- Оили, это - не по-настоящему! - повторил Том. - Меня тоже коробит от мысли поцеловаться с тобой, но для искусства – это другое, это не извращение.

- Не могу понять: на тебя Шулейман плохо повлиял или я просто плохо тебя знаю? – огрызнулась сестра.

- Я тебе помог исполнить мечту, - напомнил Том.

- Ты попрекаешь меня этим? – выгнула бровь Оили и обдала его таким взглядом, что Тому стало не по себе, совестно за то, чего не делал. – А я наивная думала, что ты от чистого сердца помог мне.

- Я и помог от чистого сердца, - не кривя душой, ответил Том. - Но так сложилось, что сейчас мне нужна твоя помощь.

- Придумай что-нибудь другое, и я тебе обязательно помогу, - сказала Оили и, развернувшись, ушла на кухню. Том за ней.

На кухне ползал Марс, самовольно скатившийся с дивана, куда был усажен мамой перед уходом четыре часа назад.

- Оили, пожалуйста! Мне нужна фотография с тобой! Марс, скажи маме, чтобы согласилась, - обратился Том к маленькому племяннику, севшему на пол и стукающему по нему бутылочкой из-под йогурта.

- Он не разговаривает, - сказала Оили.

- Разве уже не пора? – нахмурился Том.

- Ему всего год и восемь. Успеет, - махнула рукой Оили и забрала у сына импровизированную игрушку, вернув её в мусорное ведро.

Том пожал плечами и не стал спорить, поскольку его познания о нормах развития детей весьма скудны. Оили мама, ей виднее. Полчаса Том ходил за сестрой и уговаривал, уговаривал.

- Хорошо, я согласна, - в конце концов сдалась Оили, но не с побеждённым видом. – Но при одном условии – взамен ты расскажешь о вашем разводе со всеми подробностями. Это какая-то мутная история.

- Я согласен, - подумав, в свою очередь сказал Том и важно добавил: - Но обещай, что никому не расскажешь. Никому – родителям тоже.

Оили кивнула, безмолвно подписавшись на обещание. Том вздохнул – и рассказал всю правду. Не только по причине важности для него провокационной фотографии, которой добивался, но и потому, что тайна, которую знает кто-то, помимо тебя самого, уже не такая уж страшная, замкнутая тайна. Оили выслушивала его без слов, серьёзно сводила брови.

- Вот это да. Я всякое предполагала, но не такое, - произнесла Оили по завершении рассказа брата. – Рецидив, развод по воле альтер-личности… То есть Джерри может появиться в любой момент? Передавай ему «привет», - она скрестила руки на груди, вздёрнула подбородок. – Если мы снова встретимся, у меня к нему будет немало претензий за нашу предыдущую встречу.

- Надеюсь, вы не встретитесь.

- Не бойся за меня. В этот раз я буду готова и смогу за себя постоять.

- И всё же я останусь при своём мнении, - осторожно сказал Том. – И… В общем, неважно, - передумал он объяснять, что в ближайшее время Джерри не включится. Посмотрел на сестру. – Мы будем фотографироваться? Оили, ты обещала.

- Свои обещания я держу. Но у меня ещё одно условие – ты объяснишь всё родителям, если они увидят это непотребство.

- Хорошо, - без промедлений согласился Том.

- И Кими.

- Я всем всё объясню.

- Ладно, пойдём, - закатила глаза Оили и вышла в гостиную.

Том улыбнулся, довольный, что добился своего, и поскакал за ней. Носясь метеором во взбудораженности вдохновения, установил камеру заново, поймал и унёс в другую комнату Марса, сказав, что поиграют они как-нибудь в другой раз, а сейчас он занят. Оставшись незамеченным, малыш вернулся и наблюдал за съёмкой, пытаясь понять, что это такое мама с дядей делают.

- Спасибо большое, - сказал Том, когда фотография неправильного поцелуя была сделана.

- Пожалуйста. А теперь я не хочу тебя видеть.

Довольно грубо, но Том мог понять сестру. При других обстоятельствах он бы тоже стыдился смотреть ей в глаза и предпочёл не видеть хотя бы какое-то время, а так неважно, во время поцелуя он не почувствовал ничего неприятного. Приятного тоже, в противном случае подумал бы о себе очень плохо. Это всего лишь постановка.

Но за сестрой Тому пришлось пойти, чтобы спросить у неё разрешения на продолжение съёмки.

- Оили, можно мне сфотографироваться с Марсом?

- Если так, как со мной и Мирандой, то я возьму сковороду и использую её не по назначению.

- Человеку с моим опытом очень неприятно получать обвинение в подобном, - сказал Том с осуждением.

- Чёрт тебя знает, что у тебя в голове. Был милый наивный мальчик, а стал фотограф-извращенец.

Том открыл рот для ответа, но передумал спорить, вздохнул тихо и спросил:

- Так ты не возражаешь, чтобы я сфотографировал Марса и опубликовал снимок?

- Фотографируй. Но я тебя предупредила.

- Это не смешно, - выразительно сказал Том, прежде чем покинуть комнату.

Найдя племянника, который был занят облизыванием плинтуса, и пожурив его за это, Том отнёс его в гостиную, посадил на диван, а сам тем временем переставил штатив с камерой, переправил настройки, настроил таймер и число кадров. И, заняв место на середине дивана, усадил Марса на колени и широко улыбнулся в объектив. Разыграл весёлое и радостное взаимодействие.

Здесь же, на диване в гостиной дома Маэстро, Том перекинул свежие фото на ноутбук, обработал, доведя до совершенства качества. Подошёл к Миранде, которого пришлось искать в мастерской, куда тот убежал в тапочках, поймав волну.

- Миранда, опубликуй, пожалуйста, эту фотографию у себя и укажи меня, - попросил Том у дизайнера, сгорбившегося над швейной машинкой и строчащего какую-то пока что бесформенную розовую вещь.

- Сам делай, я не разбираюсь, - отвлёкшись на секунду от машинки, Маэстро сунул свой телефон Тому в руки и вернулся к делу.

Что ж, сам так сам. Не уходя далеко на случай, если для разблокировки понадобится отпечаток пальца или код, Том сел на софу, засыпанную отрезами ткани и одеждой, как и всё в мастерской. В аккаунте Миранды, имеющем, несмотря на полное отсутствие контента, шесть миллионов подписчиков, Том разместил первую и единственную публикацию. Отметил себя на совместной фотографии, указал себя как фотографа и поставил следующие тэги: #мирандачили, #томкаулиц, #семья, #мода, #искусство. Опубликовать.

- Иди сюда! – выкрик Миранды заставил вздрогнуть и поднять взгляд от экрана телефона.

- Зачем? – удивился Том.

- Иди сюда, иди, быстрее! – замахал руками Маэстро, подлетел к поднявшемуся на ноги парню и принялся обнюхивать, водя носом у шеи.

- Что ты делаешь? – рефлекторно немного отклонившись от него, спросил Том, кося глаза к дизайнеру.

- Нюхаю тебя, - со свойственной ему прямотой, оставляющей у всех вопросы, ответил Миранда и взмахнул руками. – Почему ты не пользуешься духами?! Мне нужен запах!

Оставив недоумевающего Тома, он пронёсся к деревянному столу у стены, схватил мятный флакончик духов, брызнул в воздух, понюхал и вернулся за машинку. Том вопросительно выгнул брови. Интересно, более нормальные люди видят его примерно таким? И почему Оили считает его ненормальным, но как будто не замечает всех странностей Миранды?

- Тебе нужен запах, - через несколько минут сказал Маэстро под треск машинки. – Гуччи. Я его не люблю, но тебе подойдёт. Возьми там, - не оборачиваясь, он вытянул руку назад, указывая направление.

Том взял в руки указанный флакончик, сочетающий в себе золотой и фиолетовый цвета, понюхал и, хоть аромат показался ему приятным, поставил на место. Обведя взглядом разнообразные флакончики, расставленные по горизонтальным поверхностям, он зачем-то спросил:

- Ты пользуешься только женским парфюмом?

- Духами я почти не пользуюсь, я их нюхаю, - отвечал Маэстро, всё так же не отрываясь от дела. – Но только женские, да. Мужские духи жёсткие, как и одежда. Мужская одежда чаще всего бездарная, в ней нет радуги.

- Мужская одежда тоже бывает ярких цветов, - заметил Том.

- Радуга – это совсем не о цвете.

В скором времени Том распрощался с Мирандой и сестрой и двинулся в обратный путь. На своей странице новые фотографии он опубликовал уже по возвращении в Рим, в своей комнате в доме Карлоса, с которым договорились, что он будет гостевать у них с Дино до следующего долгого отъезда Монти. Том потягивал кофе через трубочку, поскольку от взбудораженности всё равно не заснёт в ближайшие часы, и ждал реакции на свежую публикацию.

Запланированный взрыв произошёл. Единственная публикация в аккаунте Великого и Ужасного Маэстро – сама по себе сенсация. Фото его поцелуя с кем-то – сенсация в десятой степени, поскольку его личная жизнь загадка из загадок, что-то невероятное, а с Оили на публике они даже не обнимались ни разу. Снимок поцелуя родных брата и сестры – без комментариев, на подобное нельзя отреагировать ровно. И, наконец, как вишенка на торте – качественная фотография маленького Марса, которого Оили с рождения скрывала от глаз общественности, и которого Миранда хоть и таскал с собой на работу, но за сцену, потому у мира не было ни одной его более-менее нормальной фотографии.

Кто-то впал в полный восторг, кто-то брызгал слюной, выражая осуждение, а третьи просто бились в истерике от такого контента. Количество подписчиков стремительно поползло вверх.

Получается, всё-таки не может Том привлечь внимание без поддержки, ведь и сейчас выехал за счёт других людей, в особенности за благодаря Миранде, которого не пришлось уговаривать на размещение фотографии в его популярном аккаунте. Но все участники провокационной серии снимков – его связи. С Мирандой познакомился не он, но именно с ним, а не с Джерри тот хотел продолжить работу и не прочь поддерживать отношения личные. Оили сестра ему. Марс племянник. А идея и исполнение – исключительно его труд. Разве зазорно пользоваться возможностями, которыми располагаешь? Отнюдь нет. Джерри одобряет такой подход. Джерри не запрещал ему идти на уловки – Джерри хочет, чтобы он пользовался мозгом и боролся, что Том и сделал.

«ТЫ? ЦЕЛОВАЛСЯ? С МАЭСТРО? У меня судороги от переизбытка эмоций! АААА!».

«С сестрой? С сестрой?! Извращенец!».

«А мне зашла фотография! Вот это я понимаю искусство!».

«Это склеенная фотография! Не верю!».

«Это твой племянник? Сын Миранды Чили и Оили?».

«Как его зовут?».

«Ты сумасшедший!».

«У тебя с Маэстро что-то есть?».

«А как же Оскар?».

«Неужели это ты от Оскара ушёл?»…

Прежде Том не испытывал радости от комментариев и не придавал значения их количеству, только расстраивался, когда писали что-то неприятное, пока не понял, что лучше вообще не читать незнакомых людей, поскольку кто-то обязательно напишет что-нибудь плохое. Но ныне он ощущал удовлетворение от мелькания сообщений и чувствовал, как его питает энергия отклика всех этих людей.

Но, хоть добился ажиотажа вокруг своей страницы, Том не расслабился и продолжил путь со дна вверх. Купив в магазине два твёрдых холста и мольберты в качестве подставок под них, дома он сделал два рукотворных баннера и, повесив на себя сумку с камерой, отправился на главную площадь. Выбрав место, Том расставил мольберты и высвободил камеру из темноты сумки.

«Фотография от фотографа Тома Каулица всего за 5 евро

Стыдно и немного обидно за бесценок продаваться на улице, когда относительно недавно представители элиты упрашивали тебя о фотосессии, оплачивая услугу десятками тысяч; когда ты вообще не делец. Но ему необходимо подняться со дна, и одного направления мало, он должен крутиться, чтобы увеличить шансы на успех.

Рим – одна из модных столиц. Конечно, лучше был бы Милан, но и Рим подходит, здесь большое количество людей, в разной мере связанных с модой, рекламой, и есть возможность попасться кому-нибудь из них на глаза и удостоиться интереса. Чтобы тебя заметили, нужно быть на виду не только в интернете. Заодно заработает хоть немного, чтобы не чувствовать себя ничтожеством, живущим за чей угодно счёт, только не за свои деньги, потому что их нет. Постыдной работы нет, если твои действия никому не приносят вреда, стыдно сидеть на попе и не шевелиться, когда всё плохо.

Глава 10

Это не финал, держи прицел,

Если вера есть, то есть и цель.

Этот квест пройти, с названием «жизнь»

И помни, только ты пишешь

Правила своей игры!

Блондинка Ксю, Нужно что-то менять©

- Том, спустись, к тебе папа пришёл.

- Хорошо, сейчас, - машинально ответил парень, не отрываясь от ноутбука, и, запоздало осознав смысл слов Карлоса, встрепенулся. – Что?

Но Монти уже ушёл. К нему пришёл папа? Его папа? Может быть, неверно понял Карлоса? Оставив компьютер, Том в озадаченности вышел из комнаты и спустился на первый этаж, где увидел отца и обомлел от недоумения.

- Папа, что ты здесь делаешь? – спросил Том, совершенно не понимая, как отец мог оказаться в доме Карлоса и Дино.

- К тебе приехал. Твой телефон всё время отключен, а Оили сказала, что ты живёшь здесь. Адрес я узнал в интернете, - ответил Кристиан.

- Но зачем ты приехал? – продолжал недоумевать Том.

Нет, он был рад видеть отца, в теории рад, но не в доме Карлоса, где спасается от участи бездомного и где папа никак не должен был появиться. Прежде чем ответить сыну, Кристиан обратился к Карлосу, с которым успел познакомиться:

- Извини, могу я поговорить с Томом наедине?

- Конечно! – Монти поднял руки, улыбкой извиняясь за то, что не исчез раньше, а с интересом наблюдал за отцом и сыном и слушал их разговор. – Я пойду на второй этаж. Располагайтесь, где вам будет удобно. Том, позаботься о папе, - подходя к лестнице, дал он указание парню и оставил их одних.

Проводив его взглядом, Том посмотрел на отца.

- Папа, я рад тебя видеть. Но я не понимаю…

- Я тоже многого не понимаю, - сказал Кристиан и сложил руки на груди. – Том, Оили мне всё рассказала, и я не понимаю - почему ты ничего мне не сказал?

- Что? – вид у Тома был поистине шокированный.

Оили рассказала? Вот с… сучка. Но, просидев с новой информацией день, промаявшись, Оили рассудила, что должна рассказать родителям правду о Томе. Потому что лучше быть предательницей, не сдержавшей слово, чем той, кто могла что-то сделать и предупредить беду и ничего не сделала. Быть виноватой она не хотела.

- Оили мне всё рассказала, - серьёзно повторил Кристиан, тяжёлым взглядом глядя на сына. – Том, ты мог не рассказывать мне подробности развода, это твоё личное дело, твоя личная жизнь, хотя мне и хотелось бы быть тем человеком, которому ты можешь всё рассказать. Но про рецидив болезни – ты обязан был сказать. Почему ты солгал? Почему ты всё время врёшь?!

Кристиана практически невозможно вывести из себя, слишком он миролюбивый и позитивный человек, но любимому сыну это удалось. Никакие личностные качества не сберегли от злости на него за безрассудное поведение. Впервые Том видел отца таким и растерялся и почувствовал себя плохо от его последних слов, обвиняющих в постоянной лжи. Где-то он уже это слышал, и так паршиво стало. Том потупил взгляд. Да, он такой, лживый до костного мозга, лгущий самым близким. Но в этот раз у него действительно был повод скрывать правду.

- Том, почему? – обратился к нему Кристиан, сделав шаг вперёд. – Ты знаешь, к чему приводит подобное поведение, но продолжаешь упрямо молчать и придумывать что-то. Я тебя не понимаю. Думаешь, мы не поймём тебя, не поддержим? Так зачем ты простил и позволил нам стать частью твоей жизни, если не доверяешь нам?

Том смотрел в пол. Папины слова делали больно. Но всё равно верил, что правда на его стороне.

- Я доверяю вам, - сказал Том и поднял глаза к отцу. – Я люблю вас и очень рад, что вы есть в моей жизни. Но дело в том, что в некоторых вопросах вы просто не можете меня понять, для этого мало почитать учебники и разобраться в теории, поскольку у меня особенный случай. Поэтому я и не сказал ничего, я не хотел, чтобы вы зря переживали, и боялся, что из благих намерений вы мне помешаете.

- В чём мы можем тебе помешать? У тебя нет жилья и денег, ты снова болен и совершенно один.

- Именно в этом, - произнёс Том, ощущая напряжение до внутренней дрожи, потому что это такой непростой разговор на грани, и он может сделать больно неосторожным словом, чего совсем не хочет, но при этом должен донести до папы свою мысль. – Всё так, как ты сказал, но не совсем. То, что я оказался в такой ситуации, не означает, что я нуждаюсь в помощи.

- Хочешь сказать, что у тебя всё под контролем? – спросил Кристиан не с верой в оное.

- Да. Или нет. Я не знаю, приведёт ли меня нынешний путь к успеху, но если нет, я начну ещё раз заново, по-другому и всё равно непременно справлюсь.

- Том, ты болеешь. Это ли не повод бояться за тебя?

- Нет, не повод. Именно моё расстройство всегда спасало меня и позволило выжить, - слова дались тяжело, поскольку был зол и обижен на Джерри, но это не повод снова называть его проклятьем и забывать о том, что понял и признал; о том, что Джерри важная его часть, а не чужеродная сущность, заразой поселившаяся в голове. – Я буду в порядке. Я и сейчас в порядке, просто меня снова двое. Это всего лишь рецидив, я уже жил с расстройством личности, я знаю, как это и что делать, ничего нового страшного не произошло. Не переживай, пожалуйста. И не вини меня сильно за то, что я ничего не сказал.

Том горько усмехнулся чему-то своему, отведя взгляд в сторону солнечного окна, пропустил через пальцы ёжик волос и добавил очень честно:

- Я всё время чего-то боюсь, из-за чего молчу и лгу. Поэтому у меня и произошёл рецидив.

Несколько секунд Кристиан сурово смотрел на сына и сказал:

- Собирайся.

- Куда? – не понял и насторожился Том.

- Поедем домой. Поживёшь у нас.

- Нет.

- Том, это не обсуждается. Собирай вещи. Я не оставлю тебя без присмотра в такой ситуации, - твёрдо сказал Кристиан.

- Папа, нет, - не менее твёрдо ответил Том, отступив от приблизившегося отца.

- Том.

- Нет, - повторил Том. – Папа, я никуда не поеду. Ты не можешь заставить меня.

- Я очень надеюсь, что мне не придётся тебя заставлять.

- Ты не заставишь, - покачал головой Том, голосом давая понять, что и добровольно он никуда не пойдёт. – Я понимаю твоё беспокойство, но…

- Нет, ты не понимаешь, - перебил отец.

- Понимаю, - настоял Том. – Ты хочешь помочь мне, уберечь и боишься того, чего не понимаешь, это свойственно всем людям. Но этого я и опасался. Папа, услышь меня, пойми – я не нуждаюсь в помощи, мне не нужен круглосуточный присмотр только по факту наличия диагноза. Я не недееспособный и не такой психически больной, который может причинить вред себе и другим. Мне тяжело сейчас, но это мой путь, и я должен его пройти. Сам. Понимаешь?

- Том, ты говоришь какую-то…

- Ерунду? – угадал, что хотел сказать отец. Усмехнулся тихо, отведя взгляд. И снова посмотрел на родителя. – Ты говорил, что примешь Джерри, если я опять заболею. Ты поддержал меня в больнице и не осудил за преступление. Где же твоя поддержка и понимание?

Кристиан покачал головой:

- Не делай меня виноватым в том, что я боюсь за тебя.

- А ты не бойся. Даже если у меня ничего не получится, если я попаду в какую-то ужасную ситуацию, я не пропаду. Придёт Джерри и всё наладит.

- Придёт Джерри и всё наладит? – скептически переспросил Кристиан.

- Да. Но я сделаю всё, чтобы справиться самостоятельно. Я хочу вернуться к Оскару, сейчас это цель моей жизни. А я сильный, я гораздо сильнее, чем все думают. Я не пропаду, обещаю, папа. И у меня есть друзья, есть вы, если у меня не останется выбора, я обязательно к вам обращусь. Но сейчас я с тобой не поеду.

И в этом показательная разница между чувствами Тома к Оскару и между любовью Джерри к Кристине, ставящая последнюю под вопрос. Столкнувшись с низким поступком Тома, Джерри принял убийство их с Кристиной истории и больше не боролся за право на жизнь. А Том не сдавался, он может пройти через миллион неудач, но всё равно пройдёт по каменистому дну океана и поднимется к своему счастью, чтобы всё сказать. Три тысячи раз он может опускать руки, но в моменты, когда на кону самое главное, ему нет равных в способности выстоять.

- Я не говорил, что если Джерри вернётся, я буду жить, как будто ничего не произошло, - сказал Кристиан без прежнего напора. – Том, я не хочу быть для тебя злодеем, но я боюсь тебе верить. Что если Джерри вернётся, и мы тебя не найдём?

Пару секунд Том подумал и произнёс:

- Если Джерри включится, он приедет к вам, чтобы ты видел, что всё нормально, что я не исчезну. Так тебе будет спокойнее?

- Джерри приедет? Как ты это сделаешь?

- Если я оставлю ему сообщение, что он должен так поступить, он без радости, но сделает, как нужно. Вы познакомитесь с ним, увидите, что он совершенно нормальный, бояться его нет причин, беспокоиться не о чем. Только не пытайтесь сдать его в клинику, Джерри этого не любит.

В Кристиане боролись два человека: родитель, который уже дважды терял своего ребёнка, который не был рядом, когда его мальчик попал в ад; и родитель, который хотел понять и поддержать сына, даже если для того надо наступить себе на горло.

- Хорошо, оставайся и живи, как считаешь нужным, - сказал он, скрепя сердце, но вместе с тем чувствуя, что поступает правильно.

- Спасибо, пап. В этот раз я не подведу, обещаю, - признательно и серьёзно произнёс в ответ Том, внутри подписываясь в очередной раз под данным себе обещанием справиться во что бы то ни стало.

Придя к одной мысли, он обратился к отцу:

- Пап, дай мне свою электронную почту. Я пишу мемуары, в художественной форме и пока немного написал, но текст полностью отражает реальность. Может быть, если ты таким способом заглянешь в мою голову, в голову Джерри, ты лучше поймёшь нас.

Том сбегал на второй этаж за ноутбуком, перебросил файл и открыл его, показал папе текст. Оказывается, не страшно, когда близкие узнают правду. И не больно делать шаги навстречу, чтобы быть понятым. Небеса на землю не рухнули.

- Я обязательно прочту, - сказал Кристиан. – Но, Том, хоть забирать тебя я не буду, я останусь здесь хотя бы ненадолго.

- Папа, я живу в гостях. Мне негде тебя принять, - Том развёл кистями рук.

- Я и не напрашиваюсь. Поживу в гостинице, будешь приходить ко мне.

- Я работаю.

- Придумаем что-нибудь, - кивнул Кристиан, давая понять, что в решении остаться его не переубедить.

- Прошу прощения, - послышался с лестницы голос Карлоса. – У меня вот-вот в духовке сгорит обед.

Пробежав мимо отца и сына, Монти исчез на кухне. Выключив духовку и достав противень с начавшим подгорать блюдом, он вернулся в гостиную и сказал:

- Ещё раз прошу прощения, но я случайно вас подслушал. Кристиан, ты можешь пожить здесь, у нас есть вторая комната для гостей.

- А как же Дино? – напомнил Том.

- Дино всё равно в командировке, - ответил Карлос и обратился к его отцу. – Кристиан, ты останешься?

- Это было бы лучшим решением для нас с Томом. Если я не буду тебя стеснять.

- Конечно нет! - воскликнул Монти, подошёл, по-свойски обнял нового гостя за спину. – Пойдём, Кристиан, покажу комнату.

Том проводил отца и друга взглядом. Что это только что было? Карлос пригласил его папу погостить, и папа согласился? А его не забыли спросить? Забыли, и спрашивать уже, судя по всему, никто не собирался. До него донеслись слова Карлоса:

- Кристиан, можно я тебя сфотографирую? Для себя, публиковать не буду, если ты против. Вы с Томом – просто одно лицо в разном воплощении! Феноменально!..

Бедный Дино. Сначала он, Том, тут поселился, а теперь по возвращении домой Дино ожидает ещё один сюрприз. А ведь папа и Карлос практически ровесники, всего два года разницы… Мысль о возможности чего-то между ними посетила Тома и заставляла нервничать.

Позже Кристиан подошёл к сыну для личного разговора.

- Том, я не хочу, чтобы ты расстраивался, но также я не хочу, чтобы ты оказался к чему-то не готов, - сказал он, сев рядом с сыном, посмотрел доверительно, участливо. – Ты уверен, что Оскар тебя простит и примет обратно?

На пару мгновений Том задумался, заглядывая в себя, и серьёзно ответил:

- Нет, я не уверен. Но я знаю, что, может, и не сразу, но Оскар простит. У нас всегда так происходит.

Улыбнувшись уголками губ, Кристиан подсел ближе и обнял его за плечи. Если Том верит, что всё будет хорошо, он тоже будет верить.

Вернувшись из рабочей поездки, Дино не обрадовался новому гостю. Сначала смазливый мальчишка нервировал его своим существованием в окружении Карлоса, а теперь оно ещё и увеличивается в количестве, подтягивая родственников. Кристиан тоже весьма красивый мужчина, примерно их ровесник, и Карлос с ним активно общается, а Кристиан от этого явно не страдает, потому дома настроение у Дино было дурное и напряжённое. А после отъезда нежеланного гостя состоялся серьёзный разговор с любимым супругом. Они разговаривали так громко и эмоционально, в особенности Дино, что Том вышел на улицу, чтобы не быть невольным слушателем, и остался во дворе на несколько часов, посчитав, что после ссоры они будут мириться, что ему тоже неловко слышать. Да, ему определённо надо задумываться об отдельном жилье. Потому что с кем-то, возможно, и нормально жить, но не с парой темпераментных итальянцев.

Невольно Том вспомнил с тоской, как в далёкие восемнадцать и девятнадцать лет в доме Оскара сталкивался с той же самой проблемой – с тем, что не глухой. Как закрывал голову подушкой – и не только, когда послушанное произвело эффект, за что тогда было стыдно, а сейчас смешно, он был таким ребёнком. Как однажды попробовал поговорить с Оскаром о том, что всё слышал, и оказался прижат к стене. Вот бы сейчас так, с Оскаром, чтобы он был рядом и мог прикоснуться; чтобы между ними не было километров расстояния, лживого предательства и его, Тома, ошибки.

Слабый тёплый ветерок волновался на коже. Сложив руки на поднятых коленях, Том смотрел в умиротворённую темноту и вспоминал их долгую-долгую историю, которая не должна была и не могла случиться по всем мирским законам. Вспоминал первый поцелуй – все первые, размазанные по годам, привязанные к разным обстоятельствам. Всё-всё вспоминал. Странный путь от доктора и пациента в месте, которым можно пугать детей, через домработника и человека, давшего ему кров, и «мы друг другу никто, но почему-то живём вместе» к пониманию, что они друг для друга больше, чем кто-либо в этом мире.

«Я вернусь, обещаю», - про себя произнёс Том, глядя на первую загоревшуюся звезду.

Пока он делает только первые шаги по дну, но тяжёлый путь покажется смешным, когда всё будет позади. Том не имел сомнений, что сможет.

***

Дела с фотографированием на улице в первые дни шли скверно. Люди не спешили подходить к нему, смотрели недоверчиво. А Том улыбался всем прохожим, не показывая, что стыдно здесь быть, что грустно от отсутствия спроса и, соответственно, прибыли, что жарко под апрельским солнцем, напекающим в голову, что ноги гудят после многих часов на ногах. Каждый вечер Том собирал импровизированные баннеры, взваливал на себя и шёл домой, чтобы утром, не позже десяти, вернуться на то же место и снова улыбаться.

Ситуация сдвинулась с мёртвой точки с девушки, подошедшей с вопросом:

- Ты вправду Том Каулиц?

- Да, это я, - Том улыбнулся синьорине. – Мог бы показать документы, но с собой их нет.

- Я и сама вижу, что ты, - также, чуть смущённо, улыбнулась девушка. – Просто поразительно, что ты здесь…

Взяв паузу, она вбила в телефоне запрос и, посмотрев на фотографию Тома на экране, взглядом украдкой сравнив её с оригиналом перед ней, с впечатлением повторила:

- Поразительно. Почему ты здесь? – полюбопытствовала, хлопая натуральными чёрными ресницами, весьма пышными, и с большим интересом смотря на парня. – В смысле – фотограф такого уровня работает на улице. Как?

«Ого, про мой уровень кто-то помнит», - подумал Том.

А интернет про него помнил и по-прежнему много знал, выдавая в ответ на его имя и фамилию множество информации, но в последнее время на первое место среди ссылок вышли не профессиональные успехи Тома, а развод и скандальная съёмка с сестрой и Мирандой Чили.

- Вдохновение требует смены обстановки, - отвечал Том незнакомке. – Я и подумал: почему бы не сделать того, чего никогда не делал, не поработать в совершенно новых условиях? Так я оказался здесь.

- Здорово, - вновь одарила его искренней улыбкой девушка и стеснительно указала на холст с объявлением. – Можно?

- Конечно, - сказал Том и снял с объектива крышку. – Я думаю, тебе подойдёт портрет по пояс. Знаешь, как хочешь сфотографироваться, или мне командовать?

- Командуй. Обычно я получаюсь на фотографиях как слабоумный медвежонок без шеи, потому что не понимаю, как мне встать, повернуться.

Том кивнул и указал:

- Встань сюда. Вполоборота спиной ко мне, обернись, - говорил он, закрыв лицо камерой, ощущая привычный рабочий подъём. - У тебя шикарные ресницы, их нужно показать.

- Правда? – улыбнулась девушка, удивлённо подняв брови. – Мне часто не верят, что они натуральные.

- Гордись тем, что природа одарила тебя настолько, что люди не верят, что так бывает.

Светлую, красивую улыбку незнакомки, порождённую комплиментом, Том и запечатлел. С ней глаза сияли, за спиной золотилось солнце, контрастируя с более тёмным цветом загорелой кожи и подсвечивая чёрные стрелы ресниц.

- Готово.

Том показал девушке результат, и та изумилась:

- Это вправду я? – она посмотрела на Тома округлёнными глазами, улыбнулась. – Потрясающе.

- После обработки будет ещё лучше.

- Можно не обрабатывать? – попросила синьорина. – Мне так очень нравится.

- Редактировать тебя я не буду, только подправлю некоторые шероховатости, которые есть на любой фотографии, - объяснил Том. – Я пришлю оба варианта. Дай свою электронную почту.

Сообщив электронный адрес, девушка достала деньги и замялась.

- Мне неловко платить тебе за работу такие маленькие деньги, - проговорила она, сжимая в руке купюру, но протянула её парню.

- Это же не ты так оценила мою работу, а я сам, - сказал Том и забрал деньги, убрал в карман. – Работать бесплатно всё-таки не очень, да и люди не доверяют тому, что ничего не стоит, но пять евро может заплатить каждый, поэтому я выбрал такую плату.

- Что здесь происходит? – полюбопытствовала полная молодая женщина, наблюдавшая конец съёмки и их последующее взаимодействие.

- Знаешь, кто такой Том Каулиц? Если нет – погугли прямо сейчас, - воодушевлённо сказала девушка, не представившаяся Тому.

Заинтригованная женщина так и поступила и, прочтя несколько слов о Томе и посмотрев на его фотографии, изумлённо посмотрела на парня. Том мило улыбнулся ей и пожал плечами, разведя кистями опущенных рук, мол: да, это я, привет.

- Ты фотографируешь? – спросила женщина и бросила взгляд на холст с объявлением и ценой.

- Да. Могу сфотографировать вас, если хотите, - незамедлительно ответил Том.

И хотелось, и кололось. С одной стороны, когда ещё появится возможность получить фотографию от профессионального фотографа за символическую плату? С другой стороны, как поверить, что это правда и подвоха нет? Ответ на второй вопрос прост – нужно поверить своим глазам. Незнакомка номер два согласилась, сразу отдала деньги. Том отвёл её в сторону, где фон лучше и не будет повторять фотографию предыдущей клиентки, окинул цепким взглядом и, придумав вид, спросил:

- Извините, могу я расстегнуть вашу жилетку?

Женщина несколько удивилась, но ответила положительно. Том расстегнул пуговицы на её лазурно-синей, расшитой в этническом стиле жилетке, поправил, чтобы вещь лежала красивее. Присмотрелся, прищурился, прикинул. Потянулся заправить однотонную футболку в спортивную юбку, но опомнился, где он, отдёрнул руки, поднял их:

- Я привык трогать моделей, поправлять что-то сам, фотографы всегда так делают. Скажите, если вам это неприятно.

- Вроде бы всё нормально. А что ты хотел сделать?

- Заправить вашу футболку в юбку. Наверное, сделайте это сами, а я поправлю.

Женщина заправила, Том немного вытянул футболку, сделав напуск на широкий пояс-резинку.

- Так лучше? – безымянная синьорина оглядела себя.

- И до этого было хорошо, но так более стильно. – Том отбежал, присел немного, чтобы не снимать сверху, поднёс камеру к глазу. – Я буду снимать вас в полный рост. Поставьте руку на бок, - командовал он и щёлкнул кадр. – Вы отлично выглядите, у вас прекрасная фигура.

Лицо женщины озарила искренняя улыбка, которая всегда чудеснее любой другой. В каждой, в каждом Том видел красоту, и ему было совсем не сложно сказать об этом, чтобы человек засиял. Верно почувствовал, что стоит говорить, поскольку это профессиональные модели и подруги Оскара уверены в своей внешности, а простым женщинам с улицы будет приятно лишний раз услышать комплимент, а иногда и нужно.

В среднем Том имел десять клиентов в день, с которых выручал пятьдесят евро. До смеха грустная сумма для того, кто за два часа работы в своё удовольствие получал тридцать тысяч. Но любые деньги лучше, чем совсем ничего, это начало, он уже доказал, доказывает себе, что что-то может. Том старался покупать что-то в дом, еду – но только для себя и недорогую, чтобы не объедать хозяев и не тратить деньги.

С темнотой приходя домой, Том подкреплялся чем-то, что можно быстро бросить в желудок без приготовления, обрабатывал фотографии и честно рассылал их по электронным почтовым адресам и только после этого нормально ужинал. И старался каждый день фотографировать и публиковать хоть что-то, поскольку после привлечения внимания к странице важно поддерживать на ней активность, регулярно поставлять новый контент, пока не укоренишься в позиции достаточно популярного человека, чтобы тебя ждали и не расходились. Потом падал спать. А утром всё сначала: подъём, как бы ни хотелось спать, душ, ранний завтрак, мольберты, холсты, сумка с камерой и вперёд, на площадь, улыбаться, разговаривать и искать подходящие ракурсы для каждого человека, пожелавшего фотографию его авторства. Но Том не уставал, усталость не имела права существовать, на неё не было времени.

Том не заметил журналиста, который, в отличие от предшественников, пришёл в одиночку и набирал материал издалека, не приближаясь к объекту интереса и не пытаясь вступить в контакт. Уже на следующий день вышла публикация с громким заголовком: «Жизнь после Шулеймана: почему бывший супруг французского мультимиллиардера вынужден работать на улице?». Безусловно, придумывать привлекающий внимание текст этот парень умел, но новость прошла мимо Тома и мимо Карлоса. Но не прошла мимо человека, от которого ничто не ускользает.

- Почему ты работаешь на улице?

Часто Том слышал этот недоумевающий вопрос, но сегодня решил ответить иначе, поскольку он здесь, на одном месте, слишком долго для того, кто хочет просто сменить обстановку, и уходить в ближайшее время не собирается. Потому…

- Я собираю деньги на благотворительность, - сказал Том.

- На благотворительность? Какую? – заинтересованно оживилась незнакомка.

Хороший вопрос – на что конкретно он собирает средства? За секунду Том перебрал в голове все возможные варианты. Собирает деньги для помощи животным? В Европе у животных всё в порядке, нет острой проблемы бездомных кошек и собак, и не все люди любят животных, некоторые к ним равнодушны. Помощь какому-то дикому, вымирающему по вине людей зверью, например, амазонским попугаям? Смешно, почему-то этот вариант казался нелепым, и это далеко и слишком узко. Туда же дельфины, какие-то там тигры, точное название которых сходу не вспомнил, и прочая фауна. Спасение экологии, в частности борьба с пресловутым глобальным потеплением и загрязнением мирового океана? Нет, очень размыто, сам бы на это денег не дал, не проникся.

- Помощь женщинам Афганистана в выезде из страны для получения образования, профессии, работы и возможности жить нормальной безопасной жизнью, - выдал ответ Том.

На лице незнакомки пронесся отпечаток удивления, пущего интереса и уважения.

- Помощь афганским женщинам? – переспросила она.

- Да, - подтвердил Том. – Я мог бы пожертвовать только свои деньги и сидеть спокойно, думая, что помог, но – это был бы только я. Мне хотелось сделать что-то большее, поэтому я вышел сюда и работаю за идею.

- Ты же говорил, что пришёл сюда для смены обстановки? – влезла Лея, его первая клиентка, которая почти каждый день ходила этой дорогой и подходила поболтать.

- Я не хотел говорить правду, - без заминки ответил, скромно и смущённо опустив глаза. – Не хотел использовать своё имя для привлечения средств и превращать работу в показную акцию.

- Ты такой милый, что я сейчас расплачусь, - улыбнулась Лея. – Но я пропустила – кому ты хочешь помощь? – нахмурилась она любопытно.

- Женщинам Афганистана, - ответила синьора, с которой Том изначально разговаривал.

Рядом с ней стояла другая женщина, подошедшая, заинтересовавшись тем, что тут происходит. Том подхватил и развил мысль:

- Мне грустно и горько от того, что есть люди, которым недоступны такие привычные базовые вещи, как образование. Девять лет – и всё, двери закрыты. А девять лет это дети, дети, которых уже могут сватать и даже выдавать замуж. Их жизнь буквально изменилась в один день, когда сменилась власть. Это ужасно. Никого из них не спросили, как они хотят жить, и теперь не спросят, - вдохновенно вещал Том. – Они не могут бороться, потому что за непослушание убивают, за любое нарушение правил и норм калечат и убивают. Они боятся, и их нельзя не понять. Но полностью понять может их лишь тот, кто одна из них. В моей жизни был ад, но он длился три недели, было время бесправия, но и оно закончилось, не перемолов меня в порошок, а у них такова жизнь, целая жизнь без надежды, преподносящаяся как норма. Большинство из нас не могут представить, каково жить с выбором: жизнь в кошмаре или жестокая смерть. Каждый день. Это страшный, несправедливый выбор, перед которым не должны вставать ни в чём не повинные люди.

Народ подходил, собирался вокруг Тома, в основном женщины, привлечённые половой солидарностью и жалостью к сёстрам, но среди них затесался и мужчина. Том толкал и толкал речь:

- Мир заботится о правах и свободах одних, но закрывает глаза на других, - говорил и жестикулировал у груди, смотрел на разных людей, не успевая удивляться тому, что в нём внезапно пробудилось мастерство оратора.

Хорошее мастерство, судя по тому, что ему внимают, к нему подходят случайные прохожие, увеличивая группу слушателей, и сам себе верит. Том умел вживаться во что-то настолько, что сам верил своим словам, потому звучал неподдельно, надрывно, сильно.

- Я видел фотографию, на которой женщина с, как я думаю, своей дочкой, которой не больше двенадцати лет, и она держит в руках табличку с надписью: «Она продаётся». Эта девочка, которую не на что содержать, которая обуза для семьи, и которую не ждёт ничего хорошего. Второй моей младшей сестре тринадцать, и мне страшно об этом подумать. – Так вжился в речь, что глаза увлажнились, облизнул губы. – После этой фотографии день я был разбит. Мой мозг отказывался верить, что подобное происходит.

Подошёл ещё один представитель мужского пола, высокий молоденький парень с крашеными в яркий цвет вьющимися волосами.

- Я посещал школу меньше года, поэтому немножко понимаю, что в этом плане чувствуют те девочки, и понимаю её важность. Школа это не только знания, их можно получить и дома, вот только их не учат, поскольку не нужно быть учёными для отведённой им роли. Школа – это социализация, важная ступень понимания жизни. Без образования можно жить и даже успешно, я тому пример, но они лишены не только возможности получать образование, но и зачастую медицинской помощи, права работать, думать иначе, любить, хотеть, чувствовать дуновения ветра на коже, - Том провёл рукой по предплечью. – Они должны повиноваться и молчать, даже когда бьют. Конечно, правильнее поменять систему. Но я не политик и не революционер. И пока система будет меняться, сколько их сгинет? Они хотят жить уже сейчас. Всем не помочь. Но даже одна спасенная жизнь стоит любых усилий.

Том удивился, услышав хлопок. Женщина позади начала аплодировать, без капли иронии. Другая беззвучно всхлипывала, вздрагивала и аккуратно вытирала указательным пальцем слёзы.

- Я глубоко впечатлена. Ты мужчина, но тебе настолько не всё равно…

- Я хочу фотографию! – вперёд пробилась шатенка в чёрном, держа над головой деньги.

- Конечно, - улыбнулся, ответил ей Том и вынужденно переключил внимание на другую даму.

- Я спешу и не могу остаться на съёмки, но я хочу сделать пожертвование, - сказала та и, оглядевшись в поисках ящика для взносов, отдала деньги Тому, пятнадцать евро вместо пяти.

Том поблагодарил её и принял ответные слова благодарности и прощание, после чего синьорина удалилась. Перешёл от выступления к работе, по очереди снимал желающих приобщиться к искусству фотографии и благому делу, которых набралось одиннадцать. Последним остался молоденький парень с синими волосами, светлеющими у корней до разбавленного голубого цвета.

- Ты напоминаешь мне одну хорошую девушку, которая очень помогла мне, - поделился Том из-за камеры, чем вызвал у парня улыбку. – У неё тоже волосы крашены в яркий цвет, только зелёный.

Помявшись, постеснявшись, не поднимая глаз, после того, как фотография была сделана, яркий парнишка всё-таки сказал:

- Если бы не все, я бы не решился подойти. Ты мне очень нравился и нравишься, подростком я даже был в тебя влюблён.

Двойственные чувства вызвало его признание. С одной стороны, мило и приятно. С другой, эта подчёркнутая разница в возрасте – что этому парнишке было лет четырнадцать в то время, когда он, Том, уже был взрослым человеком и признанной моделью, заставила лишний раз подумать о том, о чём неприятно думать. О том, что он намного старше, что и так видит и понимает, и что ему уже никогда не будет восемнадцать, сейчас восемнадцатилетние другие люди. Тому по-прежнему тяжело давалось принятие своего взросления и того, что скоро он больше не сможет зваться молодым парнем, перейдёт в другую категорию, а его место займут другие, уже занимают.

- Можно взять тебя за руку? – смущаясь, спросил парень.

- Можно даже обнять, - улыбнувшись, сказал в ответ Том.

И не лукавил. Несмотря на то, что находил его юность по отношению к себе неприятной, счёл его просьбу трогательной и не видел причин отказывать и не дать больше.

- Лучше не надо, - окончательно смутившись, опустив глаза, проговорил парень.

- Почему? – не понял Том.

- Я не знаю, как отреагирую, - честно пробормотал парень.

Поняв, что он хочет сказать, Том обвёл его взглядом, на мгновение машинально задержавшись ниже пояса, и произнёс:

- Оу. Да, в таком случае не надо, - и с улыбкой протянул парню руку.

Тот с удовольствием и ответной, признательной улыбкой пожал его руку и затем произнёс:

- Вот чёрт, теперь я жалею, что отказался, и чувствую себя идиотом, - посмеялся коротко и нервно и почесал затылок, исподволь поглядывая на Тома.

Великодушно решив избавить его от страданий, Том шагнул к парню и обнял его. Но напрягся, ощутив излишнюю чувственность ответных объятий и охват рук на пояснице.

- Прости, не знаю, как тебя зовут…

- Мерфи, - представился парень Тому в шею.

- Мерфи, держи руки под контролем.

Мерфи переместил руки выше и через несколько секунд вовсе разомкнул объятия, отпуская Тома, в смятении закусил губы.

- Извини. Я ни на что такое не намекал. Просто… - парень вздохнул, улыбнулся неровно, взволнованно. – Ты такой невероятный, - указал он на Тома. – Не верится, что ты настоящий, ты передо мной и до тебя можно дотронуться.

- Я тоже из плоти и крови и хожу по тем же улицам, что и все остальные люди. Сюрприз, - произнёс Том, не зная, что ещё можно сказать в ответ на такие слова.

За два часа Том отбил больше средней дневной выручки, но остался и позволил себе уйти только немного раньше, с закатом, а не с темнотой. В своей комнате пересчитал деньги, выпрямил помявшиеся купюры. И на следующий день в десять вновь был на рабочем месте.

Теперь всем недоумевающим и интересующимся, почему он работает на улице, Том рассказывал о благотворительной помощи афганкам. Доход рос, люди с радостью прикладывали руку к доброму, нужному делу, зачастую давали сверх указанной суммы в два, три, а то и больше раз. Некоторые и не фотографировались, но вносили взнос, поскольку спешили или по каким-то иным причинам отказывались от снимка, но желали поучаствовать в помощи тем, кто нуждается в поддержке. Возрастало количество фотографий, которые должен обработать и выслать клиентам. Времени на нормальный ужин не осталось. Том набирал большую тарелку того, что можно есть без столовых приборов, и утаскивал её в комнату. Одной рукой ел, другой редактировал фотографии, смотрел исключительно в экран ноутбука и несколько раз кусал себя за пальцы, не замечая, что еда в них уже кончилась. Одно фото, второе, третье, двадцатое… Алгоритм действий дошёл до автоматизма: настройка яркости, контрастности, цвета, резкости, минимальная ретушь модели, где это действительно необходимо, где есть временные недостатки, например, синяки под глазами или некстати выскочивший одинокий прыщик на подбородке.

- Можно с тобой сфотографироваться? – спросила синьорина после того, как Том её снял.

Получив согласие, она встала рядом с Томом, включила фронтальную камеру и сделала совместное селфи. Опубликовала его сразу же с хэштегом #у_меня_есть_образование_я_верю_что_оно_будет_и_у_тебя.

Заработало сарафанное радио. Каждый день через главную площадь проходило огромное количество народа, услышав от знакомых про Тома и его акцию, люди специально шли к нему, чтобы внести свою лепту в благое дело. Одним вечером Том насчитал, что за день заработал пятьсот евро. Пятьсот. Больше не сравнивал нынешний заработок с прошлым, то было в прошлой жизни, а сейчас эти пятьсот евро значительная сумма, достойный заработок, которого добился всего за день. Он смог, может. Держа в руках охапку купюр разного номинала, Том радовался как ребёнок, взвизгивал от счастья, прыгал по комнате. Понял Джерри в том моменте, когда в своей комнате в доме Паскаля он шёпотом кричал: «Да!» и прыгнул на кровать. Это окрыляющее чувство сродни наркотической эйфории, что у тебя получилось добиться желаемого, получается. Открылось второе, третье дыхание, пробудился пьянящий азарт, толкающий людей добиваться большего, зарабатывать больше.

Через два дня выручил уже семьсот пятьдесят евро. Прислушавшись к одной женщине, сказавшей, что взнос в размере пяти евро слишком маленький, надо больше, пририсовал к пятёрке на объявлении ноль. Увеличение суммы повлияло на количество желающих отдать деньги в незначительной степени. Том понимал, что это по сути афера, он обманывает людей и деньги, которые они жертвуют, кладёт в свой карман. Но поворачивать назад поздно и остановиться пока не может. Том старался не думать о том, насколько плохо то, что он делает. А когда всё-таки думал, говорил себе, что потом, когда вернётся к Оскару и к деньгам, обязательно пожертвует сумму, которую сейчас приберёт к рукам, или большую и, может быть, попробует уговорить Оскара тоже поучаствовать в благотворительности. Пока же ему самому нужны эти средства.

Та девушка, что опубликовала с ним селфи с хэштегом об образовании, запустила тренд. Не все фотографировались с Томом лично, но каждая и каждый, получив от него фотографию, публиковали её с тем же самым тэгом – тэгом-надеждой на светлое будущее и безопасное настоящее. Выйдя в сеть, акция приобрела новые масштабы. Пресса не пожелала оставаться в стороне и снова прибыла по душу Тома. Но в этот раз Том реагировал на журналистов спокойно.

- Я не буду ничего рассказывать, - сказал Том в ответ на все попытки развести его на интервью. – Если вам нужно кого-то расспросить, поговорите со всеми этими чудесными людьми, которые не остаются равнодушными к чужой беде, они настоящие герои этой истории. А я не хочу, чтобы про меня говорили.

Но внутри он напрягался и боялся, потому что план выходил из-под контроля. Легко обмануть случайных, ничем не связанных друг с другом людей, но его так называемая акция вышла в массы, что увеличивает шансы на раскрытие и то, что с него спросят за массовый обман с финансовой махинацией. А Оскара нет, чтобы решить все проблемы. Страшно, нервно. Но останавливаться по-прежнему поздно и не может остановиться. Том улыбался, выглядел вдохновенно, разговаривал и делал свою работу, откладывая страх на завтра. А завтра снова на завтра и так каждый день.

Прибывший в итальянскую столицу инкогнито, ничего не сказав обоим Шулейманам, Эдвин издали наблюдал за Томом. Приехал, чтобы лично посмотреть и разобраться, что же такое происходит с бывшим возлюбленным Оскара, что был ему занозой в заднице. Интерес его был обусловлен тем, что, хоть Том и бывший, он много чего знает, не может не знать, и нельзя откидывать вероятность того, что они с Оскаром вновь сойдутся. А с Томом происходит нечто странное, подозрительное, сказал бы Эдвин. С этим парнем что-то не так. Но никак не мог понять – что же? Эта загадка не отпускала разум Эдвина.

Словно почувствовав, что за ним следят, Том обернулся, и на мгновение показалось, что увидел знакомое лицо. Но прошёл человек, и видение рассеялось. Том выгнул брови и отвернулся обратно, возвращаясь к клиентке. Причудится же такое. Из всех людей Эдвин последний, кто мог к нему приехать. Но на всякий случай, прежде чем приступить к съёмке, Том обернулся ещё раз – и никого знакомого не увидел. Эдвин не дурак и предусмотрел этот ход.

«Что ты скрываешь, Том?».

Этот простой парень настоящая головоломка.

Заказов больше и больше. Поняв, что с такими нагрузками ему остаётся только отказываться от половины времени сна, чтобы всё успевать в срок, Том [почти] без зазрений совести сократил редактуру фотографий до минимума, а некоторые вовсе отсылал не обработанными. Потому что непрофессионал не заметит разницы без сравнения, и его считают мастером своего дела и уверены, что итоговый снимок будет лучше оригинала, эффект этой веры не даст увидеть, что ничего не изменилось. А у него впереди долгий путь, надо себя беречь, чтобы пройти его до конца. Времени настолько не хватало ни на что, кроме необходимого, что Том перестал заходить в инстаграм и, заглянув наконец на свою страницу, обнаружил, что число подписчиков выросло до восьмисот тысяч. Неплохо. Если так пойдёт и дальше, через три-четыре месяца выйдет на свой прежний уровень. Своими силами.

Засиживаясь по ночам, иногда Том хотел курить. И курил, открыв окно нараспашку, не любимые Джерри тонкие, а толстые, крепко пахнущие. Только по полуночной темноте, днями не испытывал никакого желания взять сигарету.

- Добрый день, вы Том Каулиц? – спросил подошедший мужчина, что до этого наблюдал со стороны за тем, как Том работает.

- Да, это я, - с улыбкой ответил Том на привычный вопрос.

Мужчина, которому на вид лет тридцать пять-сорок, ухоженный и со вкусом одетый, едва заметно кивнул и без лишних эмоций, с достоинством произнёс:

- Я слышал о том, что вы здесь. Но, признаться честно, всё равно удивлён увидеть вас работающим на улице.

Том развёл кистями рук, снова улыбнулся ему.

- Не вижу причин не делать этого. Тысячи талантливых людей работают на улицах, чем я лучше, чтобы это было не моим уровнем? Я хочу помочь афганским женщинам вырваться из капкана, в котором они оказались, и собираю на это деньги, по-моему, честнее всего это делать так.

- Ваше начинание похвально и заслуживает уважения, - вновь слегка кивнул мужчина. – Многие занимаются благотворительностью, но мало кто готов выйти на улицу и работать целыми днями за идею.

Незнакомец выдержал паузу и сказал:

- Том, на самом деле, я подошёл к вам не просто так. Меня зовут Себастьян де Грооте. Я знаком с вашими работами и хотел бы предложить вам снять рекламную кампанию новой линии косметических средств фирмы Эстелла С., представителем которой я являюсь.

Эстелла С. Том что-то слышал про данную фирму, но никогда не сталкивался с ней. Это нишевая марка всевозможных косметических средств, позиционирующая себя как «продукт для одного места», то есть для Италии, где выпускается, но спрос на неё есть также в соседних Испании, Франции, Германии, Швейцарии, а также более далёкой Швеции и далее.

- Что за линия, можно узнать? – поинтересовался Том.

- Органическая косметика для ухода за лицом, телом и волосами.

Органика, значит. Да плевать, хоть косметика с ураном, будь она ныне в фаворе! Ему предложили контракт на съёмку рекламы! Ему! Предложили! Контракт!

- Подумайте над моим предложением, я не прошу вас ответить немедленно, - сказал Себастьян и протянул Тому визитку.

- Я подумаю.

Внутри Том ликовал и хлопал в ладоши, но не показывал того и говорил сдержанно. Потому что – хотят тех, у кого и без них всё хорошо. Не нужно демонстрировать большой интерес.

Себастьян посмотрел на холст с объявлением и произнёс:

- Том, скажите номер счёта, куда можно перевести деньги. Я бы хотел сделать пожертвование, но не имею при себе достаточно наличности.

Сходу придумав отговорку, Том убедительно объяснил:

- У меня нет счёта. Переводя средства куда-то, люди не могут контролировать, не могут быть уверены, что деньги уйдут именно туда, куда заявлено, но они знают меня, видят меня вживую и понимают, что всё честно, я считаю, так правильнее.

- Ваши рассуждения очень интересны, - признал мужчина. Помолчал. – Значит, я приду завтра, если вы будете здесь.

Себастьян выжидающе взглянул на парня и, получив подтверждение, что он завтра будет здесь, продолжил:

- Может быть, к тому моменту вы будете готовы дать ответ, - добавил он со значением.

- Я постараюсь дать вам ответ завтра, чтобы вы не ждали зря, - сдержанно пообещал Том.

Мужчина кивнул и подал ему руку для прощального рукопожатия.

- Рад был познакомиться с вами лично. И буду очень рад, если между нами завяжется продуктивное сотрудничество.

В ответ Том лишь мило, обезоруживающе улыбнулся. Выждав немного, обернулся вслед удаляющемуся мужчине. Выдохнул, вытянув губы трубочкой, чтобы не закричать и не запрыгать от распирающей, окрылившей радости. Он смог, достиг первой поставленной цели! Он будет снимать рекламу небезызвестной фирмы! Он покинул дно и поднялся на следующий уровень. Но надо унять дрожь и скачки мыслей от ликования и продолжать работать. Выдохнув ещё раз, Том взял себя в руки и занялся следующей клиенткой.

Разумеется, Себастьяну Том ответил согласием. Это означало, что пора сворачивать деятельность на улице. Вернувшись вечером в свою комнату, Том выгреб все заработанные деньги, которые, как когда-то плату за фотосессии, складировал в ящик. Посчитал. За недели на улице он заработал тридцать две тысячи. Вместе с пожертвованием Себастьяна тридцать семь тысяч. Плюс будущий гонорар от контракта с Эстеллой С. От радости перехватило дыхание. Он уже может вернуть Карлосу одолженные двадцать тысяч, к которым не притронулся. Но пока делать этого не будет, поскольку пятьдесят семь тысяч лучше, чем тридцать семь.

Освободив сумку от камеры, Том сложил в неё деньги, потратив несколько часов на то, чтобы аккуратно сложить купюры. Отправился в банк, чтобы поменять мелкие купюры на крупные. Потом в другой банк, международный, где открыл счёт и положил на него все деньги.

Всё, его афера закрыта. Теперь надо бы убраться из города, а лучше из страны, подальше от глаз тех, кто, не зная того, вложился в его стартовый капитал. На что способно толкнуть желание достичь цели? Том стал аферистом, махинатором, сыгравшим на людской жалости, и ему не стыдно. Человек способен на всё, если ему нечего терять и если в этом состоянии он имеет цель.

Глава 11

Так и получилось, что уехал из Рима. Том согласился на предложение Себастьяна де Грооте провести встречу по подписанию рабочего контракта в головном офисе Эстелла С., который, как это ни странно, располагался вовсе не в Италии, а в бельгийском городе Намюр. Карлос провожал его со слезами на глазах, но по лицу видел, что радость его в порядке и готова заново покорить мир. Кто сомневается в том, что у него получится? Только не Монти. Этот удивительный парень начал свой звёздный путь в приюте для бездомных и сейчас его тоже ничто не остановит.

Том хотел подписать не глядя, но заставил себя вдумчиво читать контракт. Все условия выглядели хорошо, его всё устраивало, в особенности сумма гонорара в размере ста тысяч, огромная по его нынешним меркам, от которой внутри всё радостно пищало и можно было подавиться воздухом. С этим гонораром у него будет сто пятьдесят семь тысяч, сто тридцать семь, если без денег Карлоса. С такими деньгами можно начинать строить жизнь на новом месте.

- Том, вас устраивает сумма гонорара? – осведомился Себастьян, заметив, что парень дошёл до пункта об оплате.

- Вполне, - сдержанно ответил Том, продолжая изображать, будто заинтересован в сотрудничестве средне и не готов от радости прыгать до потолка.

Ему вполне удавалось показывать высочайший статус, не имея на самом деле за душой ничего, кроме чужих денег и камеры с ноутбуком.

- Пожалуйста, обратите внимание на временные рамки и условия сотрудничества, - произнёс Себастьян, взял на себя ответственность объяснить некоторые важные нюансы. – Контракт заключается на срок четыре месяца, указанная оплата за всё это время.

Том вопросительно выгнул брови, посмотрев на мужчину. Сто тысяч за четыре месяца работы – уже отнюдь не такая впечатляющая сумма. Если за эти деньги ему придётся каждый день выкладываться так, как это делают профессиональные фэшн-фотографы, работа с Эстеллой С. будет больше похожа не на большую удачу, а на рабство.

- Четыре месяца? – переспросил Том максимально без эмоциональных всплесков. – Я должен буду заниматься рекламой на протяжении всех четырёх месяцев?

- Нет. Ваша задача состоит в создании одного пакета рекламных фотографий. В остальное время вы должны будете только проводить корректуру имеющегося материала, если возникнет такая необходимость, и, возможно, доснимать дополнительный, не чаще одного раза в месяц. Здесь всё оговорено, - Себастьян подошёл к столу, за которым сидел Том, и, встав так, чтобы не быть слишком близко, не вторгаться в личное пространство, указал на соответствующий пункт в договоре. – В случае если продукт приживётся на рынке и при наличии вашего желания, по истечению срока действия этого контракта мы заключим новый, - продолжил он через паузу, в которую Том прочёл, о чём говорится в тексте. - Будет запущена новая рекламная кампания, проведён ребрендинг по времени… Если вам интересно, я расскажу о планах отдельно. Сейчас не целесообразно тратить на это время, так как продукт ещё не вышел на рынок.

Долгосрочное сотрудничество? Отлично звучит. Том уже не загадывал, когда вернётся к Оскару, только знал, что это непременно случится, потому иметь как минимум один контракт было заманчиво. Пока как минимум один. Раз смог заполучить его, сможет и нарастить рабочие обороты, главное начать.

Дочитав текст договора до конца, пересмотрев повторно ключевые для него пункты, Том взял ручку и поставил подпись. Теперь они связаны рабочими отношениями и взаимными обязанностями. Отложив ручку и положив руки на колени, Том поднял взгляд к Себастьяну.

- Я очень рад, что нам удалось вас заполучить, - улыбнулся мужчина. – Надеюсь, наше сотрудничество будет взаимно приятным.

- Я тоже рад, - в свою очередь сказал Том, ответив сдержанной, деловой улыбкой. - Работа с вашей маркой видится мне интересной.

Они говорили на французском, который, как оказалось, и для Себастьяна родной язык. С ним Том понял, как соскучился по родной речи, привычное звучание слов было почти в диковинку, что удивляло, и трогало смесью грусти и радости то, что хотя бы с этим человеком может ощутить частицу атмосферы дома. Том не тосковал по Франции, никогда не скучал по ней, когда уезжал далеко, но скучал по конкретному месту, которым для него стала Ницца. Солнце, нотки морской соли в воздухе, мест с такими характеристиками в мире много. Но есть то, что делает Ниццу особенной, незаменимой: блестящий флёр роскоши и La vie est douce*, элитная высотка в центре города, где жил в статусе прислуги, непонятно кого, партнёра и, наконец, супруга.

Том остался в Бельгии. Снял квартиру-студию, которой больше подходило определение комната, так она мала. Но не знал, на какой срок задержится в городе, потому решил выбирать квартиру не ту, в которой комфортнее и приятнее будет жить, а максимально недорогую. Ему бы место, где спать, принимать пищу и поддерживать себя в чистоте. И хостел сошёл бы, нормально жил в нём в Испании. Но от провокации Том плавно и в большей степени случайно перешёл к иллюзии красивой жизни, то есть того, что после развода его жизнь не изменилась, он по-прежнему при деньгах и востребованный профессионал, потому хостел с его многими соседями в одном помещении ему не подходил. Не надо, чтобы видели, что он проживает в месте для тех, кто не располагает средствами. А гостиница классом выше в более-менее долгосрочной перспективе обойдётся дороже аренды квартиры. И всё-таки жить в отеле неопределённый срок не хотелось, лучше какая-никакая квартира.

Подойдя к окну без занавесок и жалюзи, Том опёрся руками на узкий подоконник. Намюр хороший город, но очень, очень спокойный, серый, что ли, будто во всём средний. Том хотел сфотографировать что-нибудь, но, гуляя по городу, так и не сумел найти впечатление, притом что Бельгия славится красотой населённых пунктов. Но то ли Намюр исключение, то ли Том чего-то не понимал. Том склонялся ко второму варианту. Бешеный ритм Лондона его оглушал, но здесь, в городе с населением в сотню тысяч человек, ему не хватало звука и движения.

В назначенный срок Тому прислали моделей на согласование. Пролистав фотографии четырёх девушек несколько раз, Том написал в ответ, что ему нужно посмотреть моделей вживую. Думал, что не стоит включать звезду и диктовать свои условия, но эта мысль всё-таки не остановила. Что поделать, он так работает, ему нужно вживую видеть человека, чтобы вдохновиться им. Исключением служили только пара случаев, когда соглашался на съёмку, имея лишь фотографию.

Себастьян не расценил его пожелание как нечто неприемлемое и в следующем электроном письме ответил согласием. Встречу с моделями назначили на завтра. Не одну минуту Том безмолвно ходил вокруг моделей, перед ними, позади, разглядывал со всех сторон. И обратился к Себастьяну:

- Вы задумали сделать рекламу для всех женщин, разных, но хотите показать только женщин трёх рас и мулатку. Нужна ещё как минимум женщина восточной внешности. И кого у вас олицетворяет она? – Том указал на единственную блондинку в ряду моделей.

- Восточная Европа. Славянка, - ответил Себастьян.

- Славянка, - кивнул Том. – Я так и думал. Но почему славянскую женщину у вас играет скандинавка? Вы ведь из одной из скандинавских стран, я не ошибся? – он обратился к той, о ком говорил.

- Я норвежка, - ответила модель по имени Джерд, не очень понимая, что происходит.

- Вот, - со значением сказал Том и повернулся обратно к Себастьяну. – Может быть, кто-то этого не видит, но эталонный скандинавский тип внешности легко отличить, как и очевидна разница между скандинавским и славянским фенотипом. Нет, простите, я не знаю, в чём отличительные особенности славянок, с ними я едва знаком, но я точно знаю, как выглядят скандинавы. Это как насмешка над теми, кого вы хотите показать, типа никто не заметит разницы, те и те светленькие. Понимаю, что в современном виде все со всеми давно смешались, чистой крови того или иного народа практически не найти, потому и внешность не говорит о принадлежности к кому-либо. Но если есть цель показать стереотипно свойственную внешность, то стоит делать это правильно, без подмены.

Стоя рядом, Себастьян внимательно слушал и всё больше проникался интересом к Тому, который оказался не только незаурядным профессионалом, но и человеком, что страстно горит своим делом.

- А где внешнее разнообразие? – тем временем продолжал Том, поскольку его никто не останавливал. - Невысокая девушка, с большой грудью, крупного телосложения. Вы все красивы, к вам нет вопросов, - он обернулся к моделям, положив руку на сердце. – Но у вас всех эталонная модельная внешность. Если говорить о «косметике для каждой», то и надо показать – каждую. Тех, среди кого каждая найдёт ту, с кем может себя ассоциировать, хотя бы в общих чертах.

Потрясающе, думал Себастьян. Давно он не встречал такого рабочего пыла не у тех, кто молодой, безвестный и нищий. Притом что Том не возмущался, а – предлагал, объяснял. И хотя его мнение разнилось с тем, что было задумано, оно заслуживало внимания. А Бэйль, специалист по подбору моделей, конкретно ошибся, взяв скандинавку на роль девушки из восточной Европы. Прежде Себастьян не обратил на это внимания, но как минимум это несоответствие нужно будет исправить.

- Вы хотите заменить моделей? – спросил Себастьян.

- Я? – Том ткнул себя пальцем в грудь, качнул головой. – Я всего лишь фотограф. Если команда Эстеллы выбрала этих моделей, значит, я буду работать с ними. Но я советую вам хотя бы взять восточную девушку и заменить скандинавскую модель девушкой славянской внешности.

Джерд скрестила руки на груди и отрывисто выдохнула носом, не скрывая своего недовольства и глядя на фотографа, в одночасье ставшего ей неприятным, из-под сведённых бровей. Она очень обрадовалась, получив рабочее предложение от Эстеллы С., и что получается, её выгонят ещё до начала съёмок? Чёртов как его там. С Томом в качестве фотографа она не была знакома, а про Джерри слышала, но видела немного раз, потому не узнала лицо в обрамлении совершенно другого образа.

- Знаете, Том, давайте вы займётесь подбором моделей, - сказал Себастьян.

- Я? – удивился Том, предложение застало его врасплох. – Но я не специалист в этом деле. И всё уже спланировано, разработана концепция рекламы.

- Вы фотограф и имеете представление, кто будет лучше смотреться в рекламе, - ненавязчиво парировал Себастьян. – Почему бы не пойти на эксперимент?

- Думаю, прежде чем что-либо менять, надо обсудить это с командой, работающей над рекламной кампанией, или с самой Эстеллой. Я правильно понимаю, что владелицу марки зовут Эстелла?

- Я уверен, ни команда, ни Эстелла не будут против. Обсуждение с ними я возьму на себя.

Таким образом на плечи Тома легла обязанность отобрать моделей, которых видит подходящими для данной рекламы. Из четырёх девушек, нанятым неким Бейлем, Том оставил только одну, азиатку, и, выбрав из огромного каталога ещё восемь девушек самых разных внешних данных, написал Себастьяну, чтобы тот делегировал задачу дальше. Эта проволочка никак не отразилась на сроках сдачи проекта, так как каждый этап делался не в последнюю минуту, а с приличным запасом времени до того часа, когда мир должен увидеть новый продукт и, соответственно, рекламу.

На роль славянки Том выбрал чешку, рыженькую, с редким оттенком пышных, подвивающихся волос, в который можно влюбиться. Случайно дал шанс на карьеру шатенке из Дании, которая ни по каким параметрам не походила на модель и разместила свой бук** с пятью фотографиями просто так, ни на что ни надеясь. А большую грудь и крупное телосложение нашёл в одной девушке, в лице австрийской модели. Также была миниатюрная француженка с голосом певчей птички, больше похожая на кокеток прошлого, чем на современную девушку, белокурая немка, жгучая итальянка и, конечно, восточная девушка, с которой всё началось.

Получилось девять моделей вместо четырёх. Увидев всех девушек вживую, Себастьян был впечатлён, вместе они создавали такое разнообразие, что глаза разбегались, и одним взглядом не охватить всё, не вычленить каждую из хоровода разнообразия, которым наделяет природа. Во время следующей встречи Тому предоставили нарисованное в программе превью рекламы, где все модели были изображены в одинаковых белых костюмах, которые костюмами можно было назвать с натяжкой: в топах без бретелей, имитирующих обвязку на груди, и закрытых трусах ретро силуэта.

Том долго смотрел на картинку, пытаясь с ней согласиться, но не смог и всё-таки высказал своё мнение:

- Эти одинаковые наряды и позы обезличивают. Концепт рекламы – естественность. Но белый цвет – не равен естественности. Белый цвет у всех ассоциируется с чистотой, но в таком прочтении чистота – это ничего, пустой лист, уравнивание всех. Где здесь индивидуальность? – Том тряхнул распечатанный для него рисунок. – Хотя бы чья-то? Вы согласились взять для рекламы разных девушек, чтобы каждая потенциальная покупательница нашла ту, в ком видит себя, но такая реализация убьёт всю разницу между ними. И к чему сексуализация? – он взглянул на картинку и снова на Себастьяна. – Я думал, уже прошло то время, когда для продажи чего-то нужно было непременно показать обнажённое тело. Зачем? Разве без этого нельзя? В данном конкретном случае точно можно.

- В следующий раз я включу диктофон. Ваши рассуждения стоят того, чтобы их записывать.

Том немного опешил от столь льстивых слов, лишенных лести, и затем качнул головой:

- Не стоит за мной записывать. Я не специалист в плане теории, только практик.

- Практика ценнее теории, - кивнул Себастьян, держа руки сложенными под грудью. – Вы знаете, что делаете, и это достойно уважения.

- Я лишь высказал своё мнение.

- Оно выглядит интересным, - сказал в ответ Себастьян и спросил: - Том, что вы предлагаете? Какой вы видите фотографию?

Том задумался. Обошёл моделей, посмотрел на каждую в отдельности, подмечая особенные черты, на всех вместе и, получив картинку в голове, сказал:

- Я бы сделал «живую» фотографию. В одежде, которую каждая модель предпочитает, в общении. Это и есть естественность – жизнь, то, какой личностью каждая из них является, как они выглядят не на двухмерном изображении, а во всём многообразии характеристик, из которых складывается образ человека в жизни. Джинсы, майки, из одежды что-то такое, повседневное. Это лучше, чем одинаковое белое бельё, похожее на то, что их обмотали белыми лентами, зажали в них. И такое бельё не всем подойдёт, не на всех оно будет смотреться одинаково, - заметил Том, отвернувшись от моделей. – Это будет картинка из серии популяризированного бодипозитива, а не реклама «того, что подойдёт каждой».

- Вы что-то имеете против полных людей? – скрестив руки на груди, спросила Шанталь, модель из Австрии.

- Разве ты полная? – Том повернулся к ней с искренним убеждением, что это не так.

Шанталь высокая, метр восемьдесят, крупная по кости, но никак не толстая, в её теле нет лишнего жира, она прекрасно вписывается в рамки медицинской нормы. На девушек и женщин такого телосложения только в модном бизнесе лепят ярлык «размер плюс».

- Нет, я ничего не имею против полных людей, - ответил Том на заданный ему вопрос. – Всё люди разные, и это прекрасно. Каждая из вас красива по-своему, и именно в этом истинная красота – в разнообразии. Если все будут одинаковые, разве это будет интересно? Простите, я отвлёкся. Я хочу сказать, что показал бы естественность в обыденном её прочтении – то, как они выглядят в повседневности. Понятное дело, будет профессиональный мэйк-ап, будет план съёмок, но центральная мысль изображения – жизнь, остановленный момент, в котором сделан выбор в пользу косметики Эстеллы С.

Том выдержал короткую паузу, метнулся взглядом по моделям и остановил взор на представительнице арабского мира.

- Например, ты, - сказал он, подойдя к модели из Омана. – Что ты любишь носить в повседневной жизни?

- Джоггеры, - ответила девушка по имени Разия.

- Спасибо, - кивнул Том и перевёл взгляд к Шанталь. – Что ты предпочитаешь?

- Джинсы-скини, в основном более тёмных синих оттенков, и чёрные топы. Это моя любимая одежда.

- Том, вы можете изобразить то, о чём говорите? – осведомился Себастьян.

- Я могу попробовать.

Расспросив каждую модель о предпочтениях в одежде, Том сел за низкий белый столик. Согнувшись в три погибели над белым листом, обложившись разноцветными ручками, что нашли для него, он с головой погрузился в перенесение на бумагу картинки из своей головы. Завершив макет, Том нанёс завершающие цветные чёрточки, уточняющие облачённые в одежду силуэты, и поднял голову:

- Я закончил.

Не торопясь с каким-либо вердиктом, Себастьян изучал рисунок, отслеживал взглядом линии, цветную и чёрную штриховку, характерную для всех художников на этапе эскиза.

- Давайте так и сделаем, - сказал он в итоге и посмотрел на Тома. – Реализуем ваш вариант.

Том удивлённо и вопросительно поднял брови и затем ответил:

- Простите, Себастьян, но, мне кажется, вы не можете принимать такие решения единолично.

- Не беспокойтесь об этом, Том.

- Над созданием рекламы работает целая команда, а уже во второй раз прихожу я, и всё меняется в один миг, - возражал Том. – Нужно обсудить изменения с ними. Или с самой Эстеллой. Лучше с Эстеллой. Будь я владельцем какого-то производства, я бы хотел принимать участие в создании каждого его направления.

- Вы всё верно говорите, но уверяю вас, Эстелла согласится с новой концепцией рекламы, - тактично заверил его Себастьян.

Том не отступал:

- Но я настаиваю, - непреклонно качнул он головой. – Могу я встретиться с Эстеллой? Понимаю, что она наверняка занятой человек, но, думаю, полчаса времени для меня она сможет найти. Я подожду, сколько потребуется.

- К сожалению, это невозможно. Но Эстелла доверяет моим решениям. Если вы так настаиваете, я подробно обсужу с ней новый концепт рекламы и передам вам её слова.

- Да, пожалуйста. Хотя бы так, - ответил Том, немного разочарованный тем, что не поговорит непосредственно с создательницей бренда.

В этом, в невозможности личной встречи, заключалась главная тайна загадочной Эстеллы С. За её именем скрывался – Себастьян де Грооте, основавший бренд косметики в двадцать два года и назвавший его в честь своей ныне покойной бабушки Эстеллы Сальтаформаджо, коренной итальянки, что была в его жизни особенным человеком и самой любимой женщиной, к месту которой в сердце не смогла приблизиться ни одна.

Арт-директор проекта рекламной кампании новой линии продукции ругался матом, поскольку ему во второй раз пришлось всё переделывать. Джерд, норвежская модель, исключённая Томом из работы над рекламой, кляла его и пила крепкое. Она отказала другому бренду ради работы с Эстеллой и в итоге осталась ни с чем. Но Том об этом ничего не знал.

Создав новый макет рекламы, арт-директор отправил его на согласование Тому. При участии Тома новый проект утвердили, и пришло время следующего этапа работы – непосредственно создания фотографий. В первый из двух свободных дней перед началом съёмок Том отправился в Антверпен, куда из Намюра час пути наземным транспортом.

В Антверпене они с Оскаром были во время медового месяца. А сейчас он здесь один. Гуляя по улицам красивейшего, богатого на самые возможные примечательные места города, Том то и дело думал эту мысль. Видел знакомые места, где гуляли призраки пары полуторагодичной давности, невидимые никому, кроме него. Том остановился у поворота и позволил дымке видения пройти сквозь него, растворяясь без следа в майском воздухе, закрыл глаза. Лицо обласкал ветерок, помогая фантому памяти улететь, оставив место лишь настоящему. Но оживающая без спроса память, все эти места, солнце, светящее ярко и счастливо вопреки его одиночеству, приносили не боль, а светлую тоску с чувством, что всё ещё будет.

Май. Прекрасный месяц буйства жизни. Год назад они поехали в Швейцарию и попали под обстрел, что, вероятно, стало последней каплей для его психики, он пропустил конец весны и половину лета и вышел из клиники в новый раскол. Подумать только – целый год прошёл, как быстро летит время и дело даже не в том, что большую часть этого времени он пропустил. Год без нормальной жизни с Оскаром.

Скоро закончится весна, а развелись они в конце зимы. Целая пора года врозь. Том купил пакет ассорти шоколадных конфет, которыми объедался в прошлый визит в Бельгию. Сел на спинку скамейки, поставив ноги на сиденье, и, закидывая в рот шоколадные сферы, смотрел в ясное небо, по которому ползли редкие фигурные облака.

Всё ещё будет. Когда-нибудь.

***

К вечеру накануне съёмок Том начал нервничать. Да, он талантливый профессионал, но он никогда прежде не работал над заказом, только делал индивидуальные съёмки подруг Оскара, которые были довольны любыми его причудами, и продавал уже готовые фотографии. А если его в процессе работы понесёт куда-то? Отходить от идеи нельзя, ведь эта съёмка не для личного пользования, это реклама, проект, который и так уже несколько раз меняли полностью. Но он так работает, его первоначальная задумка никогда не остаётся неизменной. Допустим, себя победить он сможет. Но что если у него не будет вдохновения, если он не сможет справиться с возложенной на него задачей и облажается? Том не мог гарантировать, что всё пройдёт так, как надо. Творческий процесс – капризный предмет, тем более что для него это первый опыт работы в таком формате.

Том нервно ходил по маленькой квартире. Скоро вылет в город, где пройдут съёмки. Производства не совсем итальянского бренда Эстелла С. на самом деле располагались в Италии и рекламу тоже всегда снимали там. В этот раз выбор пал на живописный город Бергамо, что на северо-востоке страны.

«От того, что я буду психовать, ничего не изменится, - остановил себя Том. – В конце концов, Себастьян доверяет мне, он это показал. Если я не скажу, что завалил съёмку, никто и не заметит».

Легко сказать – сложно сделать. Том всегда придирчиво относился к своему творчеству и не успокаивался, пока не создавал тот самый идеал, что существовал только в его понимании. Но люди разные, по-разному видят, то, что для него провальная или средненькая работа, в глазах других может сойти за шедевр. Он же Том Каулиц, тот, к кому элита выстраивалась в очередь, тот, чьи фотографии раскупались на престижном аукционе, тот, у кого уже готовые работы выкупали, чтобы сделать своей рекламой, тот, кто знает о моде и рекламе всё и умеет выдавать класс по обе стороны камеры.

В любой непонятной ситуации делай вид, что всё идёт по плану. Тому ближе обратный вариант – все его планы, когда имел их, что случалось не так часто, выливались в кошмарные ситуации. Но альтернатив у него немного, он не может позволить себе свалиться со ступени, на которую забрался. Том сделает всё возможное, зависящее от него, а если этого окажется мало для удачных рекламных фотографий, притворится, что так и задумывал. Взялся играть, изображать, что по-прежнему на коне – играй до конца. Да простит его Себастьян.

Решив делать вид, что так и надо, как бы ни обосрался, Том застегнул чемодан, вещи из которого и не раскладывал, и покинул квартиру. Надо будет дополнить гардероб, на носу лето, а Джерри не положил в чемодан ничего подходящего на тёплое время года.

Съёмки запланировали натуральные, то есть в естественных декорациях. Утром следующего дня собрались в назначенном месте, модели расположились на овальном бортике фонтана и около него, ассистенты вместе с арт-директором расставляли экземпляры продукции. Прежде чем заняться своим делом, Том взял баночку средства для тела, открутил крышку и понюхал содержимое. Запах едва уловимый и необычный, не отсылает ни к одной известной ему отдушке. Вернув баночку на складной столик, Том приступил к установке камеры на штатив, настройке, проверке кадра.

Пока закончили все приготовления, солнце приблизилось к зениту, что дало «неудачный свет». Подняв голову к светилу, щурясь, Том прикрывал глаза рукой и перемещался вокруг фонтана, ища точку, в которой свет будет литься правильно. Такой точки не было, поскольку солнце строго над головами, но спасли отражатели. Торопясь, Том перетаскивал их и устанавливал вместе с ассистентами, после чего велел моделям перейти на противоположную сторону и быстренько перенёс штатив с камерой.

Началась съёмка. Том командовал, снимал кадр за кадром, но оставался недоволен. Модели зажатые и картинка получается какая-то не такая, не такая, чтобы не предлагать себя глазам смотрящего, а бить в них, не оставляя возможности не смотреть. Арт-директор, что всегда присутствовал на съёмках для корректуры работы фотографа и моделей и непонятно, что делал здесь сегодня, поскольку идея рекламы принадлежала не ему, стоял в стороне и много курил, надеясь, что приглашенный мальчишка-фотограф не придумает очередной вираж. На Тома он смотрел не слишком дружелюбно, несмотря на то, что ему доверял Себастьян, а он доверял Себастьяну.

- Шанталь, сними лифчик, - сказал Том.

Модель вопросительно выгнула брови:

- Что? Зачем?

- Не знаю, что за бельё на тебе сейчас, но для фотографии оно подобрано неудачно. Бюстгальтер портит твой силуэт, - выглянув из-за камеры, ответил Том, и повторил: - Снимай.

- Ты хочешь снять меня топлес? – спросила Шанталь, несколько напрягшись и рефлекторно прикрыв руками внушительный бюст четвёртого размера.

Нет, она могла бы обнажиться на камеру, но сделать это без подготовки на улице была морально не готова. Том закатил глаза и сказал ей:

- Сними бюстгальтер, а майку оставь.

- Но она будет просвечивать.

- Не беспокойся, всё, что будет выглядеть неприлично, я исправлю при редактуре, - совершенно искренне заверил Том.

Расстегнув крючки на спине, Шанталь сняла с плеч шлейки, вытянула лифчик из-под майки и отдала подоспевшему ассистенту. Том заглянул в видеоискатель, сделал кадр и подошёл к Шанталь. Наклонившись, поправил её чёрный топик, смотрел в декольте, где от его движений колыхались полные груди, но не видел в них сексуального объекта, будучи всецело сосредоточен на рабочем процессе. Затем вернулся за камеру.

Обеденное солнце припекало, притягивалось чёрной водолазкой без горла, разогревая подставленную небу спину. Ища способ охладиться, Том закатал рукава и в скором времени подвязал водолазку, продев нижнюю часть через вырез, превратив непримечательный элемент одежды в вещь с претензией на пародийную сексуальность.

Модели заулыбались, силясь скрыть неуместный подъём настроения, но француженка, Лунет, не сдержалась и звонко засмеялась.

- Прости, - подняла она ладонь, не переставая улыбаться. – Ты так смешно выглядишь.

- Смешно? Разве это смешно? Мне не идёт?

Развивая свой маленький экспромтный цирк, Том начал пританцовывать, крутя бёдрами, доводя до абсурда то, что могло выглядеть привлекательно. Отведя ногу и руку в сторону, щёлкнул пальцами, исполняя один из немногих запомненных элементов самого знаменитого испанского танца. Подпрыгнув, резко повернулся спиной и потряс попой, переходя от фламенко к ламбаде. Сзади раздался многоголосый смех.

Арт-директор хлопнул пятерню на лицо и отвернулся. Он отказывался на это смотреть. У них тут бизнес или цирк? Может быть, этот парень и талантлив невероятно, но что он творит? Себастьян был иного мнения. Не вмешиваясь ни во что, он с изгибом улыбки на губах наблюдал за тем, как Том отжигает. Добившись искреннего смеха, Том метнулся обратно к камере и принялся щёлкать, запечатлевая живые эмоции на лицах моделей. Так-то лучше. Бесспорно, все модели (все, кроме одной) профессиональны и заинтересованы в хорошем результате, но Том хотел от них невозможного – предельной естественности в тех условиях, где она невозможна. Они не подруги, чтобы живо общаться, а не изображать это, до недавнего времени они вовсе не были знакомы. Потому им нужно помочь расслабиться и раскрыться, Тому было не сложно ради этого побыть клоуном. Он успевал ещё и для себя кадры делать, например, Шанталь крупным планом, она очень обаятельна в смехе.

В продолжении работы Том пошёл дальше во имя достижения цели.

- Вы какие-то напряжённые, – говорил Том, стягивая водолазку. - Вы будете чувствовать себя более комфортно, если я разденусь?

Бросив водолазку на складной столик, не замолкая, он расстегнул пуговицу и молнию, спустил штаны. Разулся, снял джинсы и носки, оставшись в одних трусах, тех самых бело-синих полосатых, которыми его выручила Эллис. Модели оживились, взорвались звуками удивления и одобрения и новым приступом смеха, позабыв про прочих представителей Эстеллы С., что тоже их оценивали. Они больше не были чужими друг другу женщинами, которые должны выглядеть идеально перед придирчивым глазом камеры.

- А трусы? – выкрикнула немка, Анна.

- Будь мы наедине, я, может быть, снял бы их, - изобразив сожаление, развёл руками Том. – Но мы на улице, а в трусах у меня нет ничего, чем можно похвастаться.

Чувствовал, как горят под кожей щёки, поскольку и хвастать в действительности нечем, природа его не наградила выдающимся размером, и не привык о подобном говорить. Но слова его возымели эффект, значит, оно того стоило. Арт-директор отлучался и, вернувшись, увидев раздетого Тома, захотел развернуться и уйти с концами. Это какой-то балаган и неуправляемый фотограф, которому почему-то всё можно. Почему Себастьян это одобряет? Он посмотрел на Себастьяна.

Себастьян улыбался губами и восхищался тем, насколько Том неординарный, как фотограф и как человек. И отметил, что Том не только фотогеничен, но и в жизни имеет красивое тело, редкую для парня и тем более для мужчины фигуру, а ведь он уже не юноша. Причём его худоба не отталкивающе суха и костлява, как бывает у некоторых представителей мужского пола, а изящна, тонка. И кожа белая, совершенная, без единой родинки, с эстетичными изгибами позвонков и дуг рёбер под ней.

- У вас не найдётся морской фуражки мне в комплект к трусам? – обратился Том к моделям.

Лунет смеялась так, что едва не свалилась в фонтан. А Том был рад, что добился задуманного, заставил моделей выглядеть очень, очень живыми, общаться между собой. И пускай, что светит голым телом на улице, где вокруг не только работники Эстеллы С., но и прохожие ходят мимо. Одним махом он убил двух зайцев: расшевелил моделей и разделся с благовидным поводом, чтобы не страдать в жаркой одежде. Стыдно будет потом, может быть.

Для Тома стало сюрпризом, что рекламная съёмка делается не за один день. Этот момент никак не оговаривали, так как предполагается, что профессиональный фотограф сам всё знает. Но Тому хватило ума не показать своего удивления и не сказать ничего, что бы выставило его человеком, незнакомым с такими заурядными рабочими моментами. Неделя так неделя. И неделя – это не обязательно, могут управиться и за три дня.

Съёмка проводилась в двух форматах – натуральная и в студии. Второй вариант Тому понравился больше, всё же удобнее работать, не завися от солнца. Иногда Том забывал, что на работе, что исполняет заказ, общался с моделями как с подругами, чему поспособствовала его клоунада первого дня, разрядившая обычное рабочее напряжение и сблизившая всех. В одной модели, в немке Анне, Том с её подачи узнал коллегу Джерри, с которой тот не раз сталкивался, и которая с тех пор наконец-то перестала бороться со своей природой, перешла в разряд размера плюс и стала добрее. С ней был забавный эпизод, когда Том сказал про грудь Шанталь, что была её самым заметным местом, а Анна, рослая, ещё и на каблуках, обняла его, положив руку на плечи, и поинтересовалась, что он думает по поводу её груди. Машинально посмотрев в её декольте, Том ответил честно: его внимание привлекает большая грудь. У Анны же она обычная, двойка.

- Как был гадёнышем, так и остался, - шутливо сказала Анна и звучно хлопнула его по заднице, отчего Том вздрогнул, а Себастьян, наблюдавший за ними со стороны, вопросительно приподнял брови.

Видя, что все модели ведут себя расслабленно с Томом, Анна позволяла себе больше всех на правах той, кто с ним уже работала и не раз.

- Не делай так, - сказал Том ей.

- Ты ныне свободен. Почему нет?

- Тебе бы понравилось, если бы я хлопнул тебя по попе? – в ответ задал вопрос Том.

- Если бы ты меня хлопнул, это было бы домогательство на рабочем месте, - сообщила Анна с милой улыбкой отпетой стервы.

- То есть если речь идёт о женщине, то сразу домогательство, а мужчину домогаться не могут? – Тома возмутила эта несправедливость.

- Никто не поверит, что мужчину домогалась женщина, вы всегда за, - ответила Анна с той же улыбкой, более широкой и удалилась на съёмочную площадку, напоследок ущипнув Тома за пятую точку.

Почему всех притягивает его попа? Оскар туда же, наиболее неравнодушен он был именно к этой части его тела. Если вспомнить все разы, когда хватал за неё с поводом и без, не хватит памяти.

- Все по местам, - скомандовал Том, отложив воспоминания, в которых мог утонуть.

Шёл пятый день съёмочного процесса. Том не переставал поучать моделей, когда те, на его взгляд, не работали идеально.

- Я вам не верю, - говорил Том, выйдя из-за камеры. – Снова не верю, что вы подруги. Как вы общаетесь, как улыбаетесь?

Подойдя к девушкам, Том потеснил их, сев в середину.

- Смотрите, как надо, - рассказывал и показывал он, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. – Двигайтесь, дышите, не стремитесь быть идеальными картинками. В жизни нет статики. Вы ведь не сидите неподвижно со своими подругами, парнями, кем угодно.

По другую сторону камеры к Тому пришла одна идея и мгновенно захватила. Зачем рассказывать и показывать, если можно…?

- У меня есть одна идея. Вы подождёте меня час, не больше? – обратился Том к девушкам.

У моделей и выбора особо не было: пока фотограф не скажет, что работа на сегодня окончена, они должны оставаться на съёмочной площадке. Себастьян его тоже отпустил, и Том побежал собирать всё необходимое, охваченный внутренней дрожью разгулявшегося творческого порыва. Ходить далеко не пришлось, на столиках визажистов валом всевозможной косметики. С одеждой немного сложнее, так как модели приходили в своём, придерживаясь выдвинутой Томом концепции полной естественности, но некоторые вещи нашлись. Под взглядами всех Том собственноручно, быстро сделал макияж, влез в узкие джинсы, что чуток коротки ему, надел майку на бретельках. Упс – обувь, обуви на его размер нет и вообще нет никакой запасной, но не беда.

Том скомандовал моделям разуться, установил на камере таймер и количество автоматических кадров, присоединился к девушкам, снова заняв центральное место. Камера сделала первый снимок. Джерри умел занимать перед объективом такие позы, так изгибаться, искажая линии силуэта, что тело принимало женские очертания, чем многие восхищались, и Том тоже умел, помнил, как это делается. Волосы уже отросли в уверенную короткую стрижку, какие всё реже встречаются у мужчин, но популярны среди женщин. Миловидное лицо с макияжем – ни одной мужской черты. Фигура, у которой вдруг появился характерный изгиб талия-бёдра, и лишь абсолютная плоскость в области груди выбивалась из очаровательного женского образа, но, как говорил Карлос, не у всех женщин есть грудь. Подкладывать себе бюст Том отказался на последней съёмке у Монти и сейчас тоже не захотел, даже не рассматривал такой вариант, такие ухищрения ниже его достоинства, он и без них может перевоплотиться в девушку, вот, в чём талант.

Том поворачивался так, чтобы скрыть, что плечи у него всё-таки шире талии и бёдер, как и положено парню. Улыбался открыто настолько, насколько может быть искренней искусственная улыбка, болтал с моделями, живо и красиво жестикулировал. Обнял двух девушек, что сидели по бокам от него, спрятав за их спинами плечевые суставы, сведя лопатки, что даже в рискованной позе полного анфаса позволило скрыть истинное телосложение. Только неухоженные ногти подводили прекрасный образ, ведь в последний раз на маникюре был Джерри в середине февраля, но это Том исправит в редакторе, нарисует должную красоту. Да, всё-таки больше всего ему нравится ставить съёмки, когда сам же выступает в качестве модели, это особый подъём.

Отсняв две серии кадров с собой, Том вывел фотографии на экран ноутбука и показал Себастьяну.

- Это я для себя снимал, - уточнил Том, не имеющий плана пустить эти кадры в работу. Улыбнулся. – Их можно было бы пустить в рекламу с привлекающей внимание надписью: «Ты видишь здесь подвох?» или слоганом: «На этой фотографии есть подвох, но его нет в наших составах».

- Мне нравится, - кивнув, неожиданно серьёзно сказал Себастьян. – Возьмём их в работу, будут альтернативной рекламой.

- Простите, но эти кадры не для рекламы, - культурно возразил Том и потянул ноутбук к себе, но Себастьян не отдал.

- Том, авторские права на фотографии остаются за вами, но, согласно контракту, все фотографии, сделанные вами в рамках работы с Эстеллой С., принадлежат нам, - сказал в ответ мужчина, сдержанной улыбкой смягчив слова, которыми хотел не поставить на место, а только дать понять, что Том этот спор проиграл.

Том несколько раз хлопнул ресницами, сведя брови и надув губы, непроизвольно приняв любимое ранее выражение лица, которое Оскар звал слабоумным.

- Том, - обратился к нему Себастьян, - не обижайтесь. Фотографии получились стоящими, поэтому я не хочу их терять. Раньше вы ведь были моделью, если я не ошибаюсь? Почему не воспользоваться этим?

- Да, поработаю и как фотограф, и как модель, а получу только за фотографа, - в шутку сказал Том, отпустив ситуацию.

В принципе, он был не против публикации этих фотографий, они ему нравились, просто посчитал, что снимки с подобными трюками не подходят Эстеле С. В противовес Тому Себастьян задумался и ответил серьёзно:

- Вы правы. Нужно будет составить договор на оказание вами модельных услуг и оплатить их. Наша компания никогда не эксплуатировала работников и не будет.

Том удивлённо и вопросительно выгнул брови. Это что получается, он повеселился, получил удовольствие, а ему за это ещё и заплатят? Круто. Так, Том, сделай нормальное лицо, никто не должен понять, что ты радуешься любым деньгам.

В последний съёмочный день, после окончания сессии, когда модели собирались и расходились, Том подошёл к Себастьяну с вопросом:

- Мне публиковать у себя на странице фотографии, которые будут утверждены?

- Я не мог вас об этом просить, но мы будем признательны, если вы это сделаете.

Если? Если?! Публикация на странице своих заказных работ – важный и мощный элемент продвижения. Конечно он это сделает! Мысленно сплясав танец дикой радости, Том улыбнулся и сдержанно ответил:

- Да, я сделаю это. Я всегда публикую заказные фотографии, если это не противоречит условиям другой стороны.

Во время съёмок и после их завершения, когда продолжалась работа по выбору кадров, согласованию редактуры и так далее, Себастьян начал подвозить Тома домой. Машина у него была новая, но обычная, никак не указывающая на то, что её хозяин является владельцем успешного бизнеса. Тридцатисемилетний Себастьян жил без размаха, во многом как представитель среднего класса, его не интересовали признаки статуса, которые мог себе позволить. Исключением служила только одежда, на которую не жалел денег, в частности любимые всей душой мягкие шарфы всевозможных цветов и фактур, но выбирал не бренд, а именно качество, а также хорошие часы и ноутбуки, в первую очередь необходимые для работы.

Получив предложение подвезти его в первый раз, Том колебался, будучи не уверен, что Себастьяну стоит видеть, что он живет в посредственном месте, а не в статусном отеле, но в итоге согласился. Но Себастьян ничего не сказал, не задал ни одного вопроса и никак не показал, что ожидал увидеть что-то другое, и все последующие разы Том садился в машину заказчика без сомнений. Вообще, Себастьян Тому нравился, он вежливый, интересный, внимательный человек с располагающей к себе аурой, но при этом держит дистанцию, что избавляло от опасений, что он Томом интересуется не только как профессионалом.

После окончания съёмок Том и Себастьян проводили много времени вместе, выбирали, обсуждали, сидели рядом. Какой Том представлял Эстеллу, таким и был Себастьян: он всегда принимал активное участие в создании каждого нового проекта. Эстелла С. была любимым делом его жизни, и Себастьян никогда не рассматривал вариант, что может только руководить, не вникая в процесс. И тем более он не мог остаться в стороне, когда над рекламой работает фотограф, который вызывал у него большой интерес.

В один из дней Себастьян предложил Тому прогуляться. Том согласился – день красивый, дела на сегодня сделаны, ему тоже хотелось погулять. Разговаривать с Себастьяном легко и спокойно, находились темы, не касающиеся личного. Прогуливаясь с ним неторопливым шагом, Том отдыхал. В качестве лакомого подкрепления купил себе знаменитого итальянского мороженого в хрустящем рожке.

- Присядем? – предложил Себастьян, указав на скамейку.

- Да.

Сев, Том вытянул ноги и поднял глаза к небу, начинающему окрашиваться в тёплые краски заката. Красиво. И вкусно. Дохрустев рожком, Том выбросил салфетки в урну.

- Том, открыть вам тайну? – произнёс Себастьян, взглянув на парня. – Но обещайте, что никому не расскажете.

- Не уверен, что хочу знать то, что нужно хранить в секрете, - честно сказал в ответ Том. – У меня плохой опыт с утаиванием правды.

Себастьян кивнул, будто бы приняв его ответ, но, помолчав, сказал:

- Том, вы хотели познакомиться с Эстеллой. Вы с ней знакомы.

Том удивлённо посмотрел на него. Себастьян раскрыл интригу:

- Эстелла – это я.

Удивление на лице Тома стало ярче, он в недоумении поднял брови.

- Вы? – проговорил он и обвёл мужчину взглядом, ища, в каком же месте он может быть Эстеллой.

Себастьян тихо усмехнулся:

- Вы не в том направлении думаете. Я основатель и владелец бренда. Эстелла Сальтаформаджо – моя бабушка, ныне покойная, я назвал марку в честь неё. О том, что за именем Эстеллы скрываюсь я, знает ограниченное количество людей.

- И никто из этих людей не раскрывает правду? – вопросил Том, не зная пока, как относится к этой новости. Он был удивлён.

- Наверное, я могу им доверять.

- Наверное? – переспросил Том. – Вы не уверены?

- Я не могу утверждать, - пояснил Себастьян. – Я не жду того, что другие будут оправдывать мои ожидания, они не должны этого делать. Каждый день я готов к тому, что мой секрет раскроется, но Эстелле С. уже пятнадцать лет, а пресса до сих пор не постучалась в мою дверь.

- Повезло вам. Мой развод в прессе полоскали все, кому не лень…

Они много говорили, о разном, плавно переплывая от одной темы к другой. Том слушал Себастьяна и смотрел на него, слегка кивая его рассказу. Опустил взгляд к движущимся губам мужчины; по-прежнему прекрасно слышал его, но мозг перестал переводить звуки в информацию, отвлёкся, сосредоточился на одной точке. Себастьян очень приятный человек, привлекательный внешне, взрослый не только в плане возраста, но и в том, что сложнее описать, что дано не каждому вне зависимости от количества прожитых лет. Они проводят время вместе и находят общий язык. Себастьян…

Но явь подмигнула и исказилась, наложив поверх чужих губ фирменную ухмылку, которую узнал бы из миллиона. Отрезвило мгновенно, ткнуло безболезненным шипом в центр мозга и диафрагму, что всё не то, все не те, никто и никогда не заменит того, чьи черты знает наизусть всеми органами чувств. Может закрыть глаза и прочертить линию ухмылки, усмешки, губ, говорящих что-то меткое, и это видение будет роднее любого другого живого человека. И заныло под сердцем от того, что уже три месяца не видел самых родных черт, что знает наизусть. Можно быть с другим, можно любить другого, но никто не будет Оскаром. Том поднял взгляд к глазам Себастьяна.

Может быть, у происходящего всё-таки есть подоплёка? Себастьян позволял ему много, проявляет интерес, по своей инициативе проводит с ним время вне работы…

Том решил разузнать обстановку:

- Себастьян, у вас кто-нибудь есть? – ненавязчиво поинтересовался он.

- Нет, я не состою в отношениях.

Изображая участие, Том задал следующий вопрос:

- Вы были когда-нибудь женаты?

- Никогда.

- Вас не привлекают женщины?

Себастьян улыбнулся уголками губ и сказал в ответ:

- Не знал, что брак является маркером влечения к женщинам. Если вам это интересно, я не выбираю партнёров по полу, меня привлекает человек, а не женщина или мужчина.

И что это означает? Пока что это означает только то, что он, Том, теоретически может привлекать Себастьяна. Как узнать точнее? Том беззвучно вздохнул, прикрыл на секунду глаза. И спросил в лоб:

- Вы хотите со мной переспать?

Себастьяна вопрос удивил, но он ответил тактично и без утаиваний:

- Том, вы очень привлекательный молодой человек. Вы нравитесь мне как профессионал и как человек, но никаких личных планов на ваш счёт я не строил и не строю.

- Как человек? – переспросил Том, проведя параллель между этим высказыванием Себастьяна и предыдущим.

Себастьян вновь улыбнулся уголками губ и также спросил прямо:

- Том, чего вы хотите?

- Хочу знать.

Он всё портит? Вероятно. Но почему-то у Тома возникла острая необходимость выяснить всё прямо сейчас.

Хочет знать. Но про него или про себя? Так подумал Себастьян и медленно, оставляя Тому возможность отвернуться, приблизился к нему и прикоснулся губами к губам. В первое мгновение Том натянулся тетивой, затаил дыхание. Но осторожно ответил, будто пробуя что-то опасное, готовясь в любой момент отпрянуть. Прикрыл глаза.

Губы у него мягкие, горячие, сладкие из-за недавно съеденного мороженого. Или сами по себе сладкие? Вкусный парень, нежный. Себастьян провёл языком по губам Тома, просясь внутрь. Том принял более глубокий поцелуй, ответил, поделился вкусом клубники с языка, испытывая приязнь от происходящего между ними действия. Себастьян хорошо целуется, не так, как Оскар, по-другому, но Тому нравилось, не мог откреститься от этого и запретить себе чувствовать.

Сердце зачастило, дыхание сбилось. Внезапно тело вспомнило о том, чего лишено уже четыре месяца, пробудилось, вспыхнуло, и кровь побежала быстро-быстро, накачивая мучительное, сладко-требовательное томление в паху. Жарко, в коже становится жарко. Том прерывисто вздохнул и не прервал поцелуй.

«Очень интересно, - подумал Эдвин, последовавший за своей головоломкой и в Бельгию, и обратно в Италию. – Давай, Том, пора уже идти дальше и вступить в новые отношения».

- Очевидно, ваш ответ «да». Но каков Ваш ответ? – спросил Себастьян не о реакции тела, что на виду, а о сознательном выборе.

Учащённое дыхание, поплывшие зрачки, превратившие очаровательные большие шоколадные глаза в дьявольское произведение искусства, которому и святой не воспротивится. Какой чуткий парень, отзывчивый. Настоящее сокровище. Такие бывают? Такой есть. Кукольное, ангельское лицо, толкающее на грех. Но Себастьян не мог сделать следующий шаг, которого вправду не планировал ещё десять минут назад, не узнав, что Том понимает, что делает. Рассудок он не потерял.

- Нет, - сказал Том, пойдя против сиюминутного желания, туманящего разум.

- Почему? Вы не подумайте, я ничего от вас не требую, но мне интересно.

- Я люблю другого человека, - серьёзно ответил Том. – Не всегда я поступал с ним честно, но сейчас я хочу быть честным хотя бы перед собой.

- Этому человеку очень повезло, - уважительно произнёс Себастьян.

- Вы ошибаетесь.

Том опасался, что поцелуй породит напряжение, испортит отношения, но Себастьян ни разу не напомнил ни о нём, ни о разговоре на скамейке и в последние три дня совместной работы без притворства вёл себя так, как и до того. В первый день Том чувствовал себя не совсем комфортно, стало сложнее смотреть в глаза, но потом перенял поведение Себастьяна и тоже делал вид, что ничего не произошло. Этот маленький инцидент не имел права отразиться на рабочем процессе, Том не имел права этого допустить, в противном случае себе же сделал бы хуже.

* La vie est douce – Жизнь сладка (с фр.).

**Бук – портфолио модели.

Глава 12

Посмотри, весь мир у ног –

I'm still I'm still Jenny from the block.

Миллион дорог - выбирай свою,

Пока дают постоять на краю.

Слот, Real time©

Завершив активный этап работы с Эстеллой С., Том вернулся в Лондон. В нём играла мотивация от противного: «Мне не нравится этот город, эта страна, но я их покорю». Арендовал трёхкомнатную квартиру в отдалённом районе, что в месяц обходилась дёшево по меркам столицы Королевства по причине отдалённости от всех интересных мест и отсутствия нового дизайнерского ремонта. Квартира тёмная, света в окна проникает мало из-за неудачного расположения, обустроена в мрачных тонах, но в целом удовлетворительная. Только стиральная машинка Тому доверия не внушала, а кровать наоборот пришлась по нраву – мягкая, широкая, двуспальная, на такой идеально спать вдвоём.

Обустроившись на новом месте, Том написал Эллис привет, что у него всё хорошо, жизнь налаживается, и спросил, как у неё дела. Пускай знал её недолго, в мыслях Тома тянуло назвать Эллис подругой. Ведь она так помогла ему, неизвестно, как всё повернулось бы, если бы в тот момент полной безнадёжности Эллис его не приютила. Она дала ему кров, кормила, терпела, разговаривала с ним, слушала, что само по себе дорогого стоит. По сути, Эллис сделала всё то же самое, что когда-то для него сделал Оскар. Только без разговоров, Оскар его никогда не слушал.

Эллис тоже рассказала, как у неё обстоят дела: про незакрытый на сессии экзамен; про поездку к семье и то, что время с родными прошло не так приятно, как она рассчитывала; про то, что с приходом тепла нашла новое место для рисования – на крыше, где нельзя наступать на один участок примерно полтора на полтора метра, можно провалиться. И куда смотрят коммунальщики? Совсем позабыли про дом, в котором предприимчивые люди прошлого переделали чердак под жилые квартиры.

Пришло сообщение от Эллис:

«Приедешь?».

И через несколько секунд ещё одно:

«Наверное, я мазохистка: хочу снова видеть у себя дома того, кто вёл себя отвратительно».

«Снова жить у тебя я не буду. Я победил банкротство и вновь являюсь счастливым обладателем съёмной крыши над головой», - написал в ответ Том.

«Всё так хорошо?».

«На моём счету сейчас сто восемьдесят тысяч, так что жизнь определённо налаживается».

«Сто восемьдесят тысяч за два месяца?! Поделись секретом: как столько заработать? Душу дьяволу продать? Или какие условия успеха?».

«Нужно обмануть сердобольных граждан, присвоив себе их деньги в качестве стартового капитала, и хорошо притворяться, - напечатал Том правду, понимая, что не отправит её. Стёр и написал тоже правду: - Условие одно: нужно быть Томом Каулицем. Но плата за успех чересчур высока».

«Точно. Пожалуй, я выберу безденежье. Без обид».

«Я же сам это написал».

«Приедешь в гости?», - продублировала вопрос Эллис.

«Хорошо, в гости приеду, - почему бы нет? На сегодняшний день у Тома не было запланировано никаких дел, можно дать себе передышку в погоне за целью и расслабиться. – Адрес помню».

Отослав сообщение, Том опустил крышку ноутбука и подошёл к шкафу, выбирая, во что переодеться для выхода на улицу. Какая там погода? Том выглянул в окно. Похоже, что ясно и солнечно, но Лондону не стоит доверять, Том не доверял после того, сколько раз попадал здесь под дождь разной степени силы. Но интернет сообщает, что за окном плюс двадцать градусов, значит, и утепляться не нужно.

Переодевшись, Том взял бумажник и телефон, что купил в Бельгии, зашнуровал на ногах матерчатые кеды и закрыл дверь в квартиру с обратной стороны, положив ключи в карман. До района, где проживала Эллис, добирался на метро. Ввиду того, что поселился на окраине, ему предстояло очень близко познакомиться с лондонской подземкой, поскольку добираться до центра на такси дорого и долго. Ещё один новый опыт – прежде Том пользовался метро всего один раз, ради интереса прокатился несколько станций во Франкфурте-на-Майне, во время одиночного путешествия, когда сбежал от Оскара в Париж. Том отметил, что в хитросплетении одиннадцати веток и множества станций лондонского метрополитена без подготовки можно сломать мозг и приехать совсем не туда, куда тебе надо.

Сидя в едущем поезде, Том изучал открытую на телефоне карту метро. Увеличивал, чтобы прочесть, уменьшал обратно, чтобы видеть всю картину, и запутывался, теряя точку, где сейчас находится. Разобравшись, где он и в какую сторону движется, Том просчитал, что ему нужно будет сделать две пересадки, чтобы выйти максимально близко к дому Эллис, или же добраться до центра по той ветке, где он сейчас, и продолжить путь пешком. Второй вариант показался более привлекательным.

К своему удивлению, Том не заблудился и нужный дом нашёл без подсказок. На лифте поднялся на последний этаж и пешком ещё на один вверх, позвонил в дверь. Эллис открыла в трусах и растянутой, похоже, несвежей футболке блеклого белого цвета с чёрными надписями. Проследовав за девушкой в спальню, Том с порога заговорил:

- Спасибо тебе за трусы, которыми ты меня выручила, - произнёс он с широчайшей задорной улыбкой, вытянув из-под джинсов резинку указанного полосатого белья. – Они засветились в итальянском Бергамо и покорили восемь небезызвестных моделей.

Эллис, севшая на кровать, подогнув под себя одну ногу, вопросительно выгнула брови:

- У тебя была оргия с восемью девушками?

- Нет, у меня была съёмка.

- Ты снимался в моих трусах? – продолжила недоумевать девушка.

- Я в них снимал.

Несколько секунд Эллис сидела с выражением удивления на лице и отмерла.

- Ты фотографировал на улице в одних трусах? Ты чокнутый, знаешь? – воскликнула и рассмеялась она. – Ты очень странный парень.

- Знаю, - без обиды заявил в ответ Том. – У меня и справка есть, что я ненормальный. На руках нет её, но в целом есть.

Сменив позу, сложив ноги по-турецки, Лиса сказала:

- Я читала про диссоциативное расстройство идентичности. Не уверена, что всё правильно поняла и моё мнение тянет на экспертное, но, похоже, это расстройство не делает человека сумасшедшем в том плане, что он теряет рассудок. Так что дело не в болезни, ты сам по себе чокнутый, - с улыбкой заключила она.

- Я иногда делаю странные и неправильные поступки, но я адекватный, - возразил Том. – По-настоящему чокнутый – Миранда Чили, по сравнению с ним я обычная заурядная серость.

- Тут я с тобой соглашусь. По сравнению с Мирандой кто угодно обычный и банальный. Его образ одновременно восхищает – типа как у него хватает на всё это фантазии? – и пугает.

- Это не образ. В обычной жизни он точно такой же, как и на своих шоу.

- Вправду? – спросила Эллис с недоверчивым удивлением.

- Да. Я не раз бывал у него дома, и дома Миранда такой же эксцентричный и выглядит эпатажно и непонятно.

- Вы знакомы? – сильнее прежнего изумилась Лиса, поправилась. – В смысле, я знаю, что знакомы, вы работали вместе, когда ты был моделью. Но – вы общаетесь вне работы?

- Да, - подтвердил Том, который в знакомстве с Великим и Ужасным Маэстро не видел ничего особенного, как и в знакомстве с Оскаром. Для него все, вне зависимости от известности и положения – просто люди. – Мы не друзья, но близки к тому, если я позвоню, Миранда всегда ответит, примет меня, если я приеду. И Миранда отец моего племянника, так что у нас нет возможности быть чужими друг другу людьми, - улыбнувшись, закончил он.

- Да ладно! – глаза девушки окончательно округлились. – То есть у тебя есть сестра, и она…

- Именно так.

- Кто твоя сестра? Как её зовут? - сыпала вопросами Эллис.

- Ты не знаешь? – удивился в ответ Том. – Её зовут Оили, Оили Роттронрейверрик.

- Оили Роттронрейверрик твоя сестра?! – воскликнула Эллис. – Вот это да. Ты был замужем за Оскаром Шулейманом, Миранда Чили твой… Не знаю, как это называется. Отец твоего племянника. А Оили Роттронрейверрик твоя сестра.

- Не обязательно говорить фамилии, я их всех знаю, - сказал Том и также присел на край кровати, ближе к изножью.

- Это для тебя они просто люди, с которыми ты близко знаком. Поразительно, сколько знаменитых, значительных людей собраны вокруг тебя. Признавайся, кто остальные члены твоей семьи? – заговорщически проговорила Лиса. – Может быть, твой папа король Испании?

- Нет, мой папа не король и с королём я не знаком, - Том коротко посмеялся. – Остальные члены моей семьи обычные люди. Хотя второй моей младшей сестре всего тринадцать, кто знает, кем она станет.

- У тебя есть ещё одна сестра?

Том кивнул:

- Её зовут Минтту. И есть старший брат, Кими, но он не родной, его усыновили в пятилетнем возрасте.

- Круто, - изрекла Эллис. – Всё-таки круто жить такой жизнью, как у тебя, со знакомствами с выдающимися людьми, с любимым делом, которое приносит большие деньги.

- По-настоящему круто быть мужем Оскара, - с улыбкой озвучил Том то, что подумал, то, что понял слишком поздно.

- С тобой сложно не согласиться.

Эллис помолчала, подумала и, немного смущаясь, спросила:

- Я видела фотографии у тебя на странице. Ты вправду целовался с Мирандой или это монтаж?

- Вправду. И, в отличие от Оили, он согласился сразу.

Лиса сделала лицо «вот это да», прокрутив глазами, и сказала:

- Может быть, мне тебя поцеловать? Может, мне передастся крупица таланта на грани безумия?

- Извини, но я не согласен.

- Так значит? – в шутку возмутилась Эллис. – С родной сестрой поцеловался, а со мной не согласен?

- С Оили было для дела, - важно заметил Том. - Если докажут, что успех передаётся со слюной, обещаю, что поцелую тебя.

Через некоторое время Эллис достала из ящика небольшую деревянную шкатулку, купленную на барахолке, как и многие её вещи в квартире, и облезлую от времени. Внутри лежал пакетик с чем-то непонятным Тому.

- Покуришь со мной? – предложила Эллис, вынув пакетик. – У меня осталось немного хорошей травы.

- Трава – это та, которая наркотик? – немного напрягшись, уточнил Том.

- Нет, это трава, которую я скосила прошлым летом и сохранила на память, - огрызнулась Лиса. – Конечно та трава, каннабис. И не надо на меня так смотреть. У меня разногласия с девушкой и мой друг оказался козлом, достаточно весомый повод, чтобы захотеть расслабиться?

- Да, наверное…

- Будешь? – повторила Эллис, взглянув на парня и раскручивая бумагу для самокруток.

Том колебался, ведь трава это лёгкий, но всё-таки наркотик, но вспомнил, как кайфовал Джерри, и, поразмыслив, что от одного раза ничего не будет, можно расслабиться, согласился составить подруге компанию.

Скрутив две самокрутки, Эллис отдала одну Тому.

- Умеешь раскуривать? – спросила она, прикуривая.

- С самодельными я раньше не сталкивался. Но, думаю, наука нехитрая, - ответил Том и взял из рук Эллис зажигалку.

Запах был другой, не сладкий, а больше травянистый, но приятный, а вкус дыма похож на чёрный чай. И дурманит так плавно-плавно, что не уследить за своим состоянием.

- Что у вас с девушкой произошло? – спросил Том после третьей затяжки, думая, что ему не снесёт голову, поскольку пока не ощущал ничего необычного, кроме лёгкого, приятного расслабления.

Лёжа на спине поперёк кровати, опустив ноги на пол, Лиса выпустила дым в потолок и ответила:

- Выяснилось, что мы с Джипси по-разному смотрим на наше ближайшее будущее. Она хочет жить вместе и узаконить отношения, планирует, в каком районе будет наша общая квартира, и как мы её обустроим. А мне двадцать два и я не готова к этому. Я студентка, часто бедная, я не уверена, что смогу найти нормальную работу после учёбы, и люблю свою квартиру. Пока я не хочу ничего менять.

- Понимаю, - Том поднял указательный палец руки, в которой держал косяк. – Я тоже был не готов к браку в двадцать четыре года, согласился только ради Оскара, потому что он этого хотел, и ты уже знаешь, чем всё закончилось в итоге.

- Но ты ведь хочешь к нему вернуться? – произнесла Эллис, не совсем поняв, какую мысль Том хотел выразить.

- Хочу. Мне больше не двадцать четыре года.

- Сколько тебе сейчас? Забыла.

- Двадцать шесть. В сентябре двадцать семь.

- Ого, ты старик.

- Я тебя сейчас ударю, - неласково отозвался Том.

- Ты не слышал, что людей в принципе бить нельзя, тем более тех, кто слабее?

- Меня этому не учили.

- Затягивайся глубже. Может быть, подобреешь, - сказала Эллис и расхохоталась.

Резко смолкла, погрустнела глазами, снова направленными в потолок, сложила руки на солнечном сплетении, не боясь подпалить одежду.

- Что мне делать? – печально протянула она.

- Ты её любишь? – спросил в ответ Том.

- Наверное.

- Значит, не любишь.

- Думаешь, в чувствах не может быть сомнений?

- Нет. – Том лёг рядом с Эллис, тоже устремил взгляд в потолок. – Я тоже долго сомневался, не мог определиться: люблю, не люблю, что чувствую…

- А когда определился?

- Когда понял, что могу его потерять. Я изменял Оскару со своим другом, первым и единственным настоящим, а Эдвин – это глава охраны Шулейманов, бывший, узнал об этом, - рассказывал Том так, будто его слышали лишь стены. – Я думал, что Оскар вышвырнет меня, не захочет впредь знать и что его больше никогда не будет в моей жизни. В тот момент мне стало по-настоящему страшно, страшно настолько, что всё остальное стало неважным. Я готов был упасть на колени, рыдать и умолять простить меня, не выгонять. А Оскар простил просто так и прикрыл меня перед Эдвином. Больше я не сомневался.

Том помолчал и повернул голову к Эллис:

- Ты любила когда-нибудь раньше?

- Наверное, нет. К каждой своей девушке я испытывала чувства, но потом мы расставались, и наша история просто заканчивалась, оставив сердце на месте. Это совсем не то, что показывают в фильмах.

- Как в фильмах вообще не бывает, - умудрено произнёс Том. - Вера им не единожды меня подводила, потому что на протяжении многих лет кино было моим единственным окном в мир и источником опыта.

Лиса тоже повернула к нему голову:

- Хочешь поучить меня жизни?

- Нет. Ты сказала, я тоже сказал.

- И что? Как бы ты поступил на моём месте? – спросила Эллис и вспомнила. – Ой, ты уже сделал свой выбор.

- Нет, я отвечу, - сказал Том, снова глядя в потолок. – Если не хочешь, не готова – не заставляй себя, потому что в итоге выйдет только хуже. Будь у меня возможность вернуться в день, когда Оскар сделал мне предложение, я бы поступил иначе. Объяснил бы всё и попросил подождать. Как минимум вам нужно поговорить, и если для вас обоих собственная позиция принципиально важна, лучше будет расстаться.

- Обычно от травы расслабляются, а ты наоборот загрузился, речи умные толкаешь, - посмеялась Эллис и захватила губами смятый кончик косяка.

- У меня вечно всё не как у людей…

То ли действию наркотика спасибо, то ли смирился с собой, но признание вслух собственной неоднозначной особенности не вызвало у Тома никаких эмоций. Это его путь, извилистый, заковыристый, иногда тупиковый, но его, и другого у него не будет, только если заменить своё «Я» кем-то другим, более правильным, без углов и перекосов. Но без себя жизни не будет – это именно та мысль, которую хотел донести до Эллис всем, что сказал ей.

Эллис взяла телефон, лежавший около подушки, пощёлкала по экрану и показала Тому фотографию:

- Это Джипси. Как она тебе?

Посмотрев на фотографию привлекательной, прямо-таки эталонной в плане внешности блондинки с локонами, Том высказал своё мнение:

- Она не похожа на лесбиянку.

- Как, по-твоему, выглядят лесбиянки? – нахмурилась Лиса.

- Не знаю. Но они должны чем-то отличаться от гетеро-девушек. Или нет? – Том также нахмурил брови. – Я запутался, - он залился смехом, подняв колено к животу.

- А я похожа на лесбиянку? – сев, поинтересовалась Эллис, когда парень прекратил хохотать.

- Отстань. Ты перегружаешь мой мозг.

Том отполз от подруги, перекатившись на живот, и свесился с края кровати, почти достав макушкой до пола. Затянулся, задержал дым в лёгких на несколько секунд, выдохнул.

Эллис легла обратно и тоже начала рассуждать, будто наедине с собой:

- Не думаю, что без Джипси моя жизнь закончится. Но мне надоело расставаться, - горестно вздохнула она. - Мне так хочется, чтобы та, что со мной сейчас, была рядом и в тридцать лет.

Том перевернулся и лёг на бок, подперев голову рукой:

- Ты боишься быть одна?

- Нет. Но мне хочется, чтобы кто-то был…

- Кто-то – плохой вариант. Человек должен быть твой.

- Как же её найти? – вопросила Эллис у потолка и следом заключила: - А к чёрту! Может быть, завести кошку?

- Лучше собаку, - не промолчал Том.

- Я люблю и тех, и других, но меня тяготит необходимость в обязательном порядке каждый день выходить куда-то.

- Собаку не обязательно выгуливать каждый день несколько раз. Если ты этого не сделаешь, она просто справит нужду на пол.

- Действительно, - согласилась девушка. – Можно и собаку. Небольшую и пушистую. Пекинеса, например. Они такие милые пуфики на ножках.

- Мне больше нравятся другие собаки, - отвечал Том, также улёгшись на спину, не глядя на собеседницу. – Я думаю: может быть, завести кошку? Мне понравилось быть хозяином кота. Но сначала я должен вернуться к своему Лису. Как он там? Мне страшно подумать, как он скучает. Как думаешь, собаки могут скучать так же сильно, как люди?

- Я думаю, они могут тосковать ещё сильнее. Человек помучается, подумает и будет жить дальше. А собаки верные…

- Значит, я кот с верностью собаки, - изрёк Том гениальную мысль.

- Что? – приподнявшись, прыснула смешком Эллис.

- Я – кот. Ну, Том и Джерри. Том – кот, Джерри – крыса, - на полном серьёзе взялся объяснить Том. – Оскар меня называл Котомышом, потому что два в одном, а потом, после объединения, просто Котом не единожды звал. И Джерри тоже зовёт меня Котёнком. Но я очень верный – как собака. Правда, изменяю… - он потупил взгляд и тут же поднял. – Но это не в счёт, главное, что я всегда возвращаюсь.

- Я бы тебя убила, будь ты моей девушкой. Не понимаю, как можно простить измену. Для меня это конец. Изменивший обливает партнёра грязью и как будто говорит: «Ты для меня ничто».

Том задумался, спросил:

- Ты так думаешь?

- Да. Но, может, у мужчин иначе.

- Я разделяю твоё отношение к изменам. Я схожу с ума от одной мысли, что Оскар может заинтересоваться кем-то другим. Но я бы простил ему измену, а ту или того убил.

- Как хорошо, что я никогда не познакомлюсь с Оскаром, а если познакомлюсь, он на меня не взглянет. Я ещё жить хочу, - посмеялась Эллис.

- Ты говорила, что у тебя и с другом какие-то проблемы, - вспомнил Том. – Что случилось?

Благодаря кайфу Эллис ответила без тех неприятных эмоций, что испытывала после той ситуации:

- Он ко мне приставал, пытался склонить к сексу «по дружбе». Причем он знает о моей ориентации и всегда меня поддерживал. Гадостей наговорил. Скажи, все мужчины думают гениталиями? – она посмотрела на Тома. – Вам вообще всё равно, с кем? Я встречала девушек, которые спали со всеми: со знакомыми, незнакомыми, любой внешности, но никогда не встречала ту, которая бы пыталась уломать натуралку.

- Мне не всё равно, - сказал Том. – А твой друг козёл. Так ему и передай: Том Каулиц сказал, что ты козёл. Если я с ним встречусь, то отомщу за тебя.

Эллис беззлобно рассмеялась:

- Мне, конечно, льстят твои слова, но Закари больше тебя.

- Ты меня недооцениваешь, - важно, интригующе ответил Том. – И у меня есть нож.

Достав из кармана нож, что с момента покупки везде таскал с собой, Том щелчком разложил его.

- Именитый фотограф с ножом в кармане, - проговорила Лиса и снова сорвалась в смех. – Можно снимать сериал в жанре триллер.

- Насчёт сериала не знаю, но мемуары я пишу. Писал, не закончил ещё.

- Я бы почитала.

Поднявшись, Лиса перекинула колено через Тома, и тот, вскинувшись, возмутился:

- Что ты делаешь?! Ты же лесбиянка!

- Дурак, - Эллис засмеялась и плюхнулась попой на кровать. – Я пить хочу.

Она открутила крышечку с пол-литровой бутылки, но не сняла её и серьёзно нахмурила брови.

- Молока хочу. А молоко в холодильнике прокисшее. В магазин идти не хочу.

- Я бы сходил, но не пойду, - отозвался Том, растёкшийся по кровати довольной, счастливой ленивой субстанцией.

- Что делать? – всерьёз озаботилась Эллис проблемой отсутствия молока. – Печенье есть, а молока нет. Поедим чего-нибудь? – перескочила она с темы на тему и встала с кровати. – Я со вчерашнего дня ничего не ела, аппетита не было, а сейчас захотелось.

- А я наоборот не хочу, - поделился Том. – Странно, я всегда голодный, а когда не голодный, всё равно могу съесть что-нибудь вкусненькое.

- Действительно странно. От травы у всех аппетит пробуждается.

- Пойдём, - Том тоже подскочил с кровати, поспешил в сторону кухни. – Я приготовлю что-нибудь. О, я приготовлю мясо! – воодушевился он, обнаружив в холодильнике охлаждённый стейк в вакуумной упаковке, захлопнул дверцу.

Том пожарил мясо со специями-травками, которые нашёл в кухонном шкафчике в пакетиках без опознавательных знаков и на нюх определил как приятные. Цыкал на Эллис, что пыталась наесться засохшего печенья и перебить аппетит, и во время приготовления, дыша ароматом жарящегося мяса, нагулял неслабый голод.

Сели за стол. Поняв, что ему всё-таки неслабо дало в голову, Том собрал уцелевшие в дурмане крупицы серьёзности и обратился к девушке:

- Эллис, если я засну у тебя, присмотрись ко мне утром. У меня может случиться переключение.

- Что? – удивилась, не поняла та.

- Это маловероятно, Джерри не должен вернуться, но мало ли. Психоактивные вещества выступают провокаторами переключения.

- Эм, хорошо, - согласилась Эллис. – Как мне понять, что ты переключился?

- Не знаю, - честно ответил Том, не зная, как объяснить то, над чем светила французской психиатрии в своё время сломали головы. – Джерри гениальнейший актёр. Просто будь внимательна.

- И… чего мне ожидать от Джерри?

- Ничего. Он или притворится мной, или не будет притворяться, поскольку ты знаешь и не будешь ему мешать, и тогда ты познакомишься ещё и с Джерри Каулицем.

Эллис наклонилась к тарелке и откусила от стейка, взяв его двумя пальцами. Ела мясо вперемешку с печеньем – солёными лукавыми крекерами и сладким овсяным печением. Потом нашла в шкафчике завалящую упаковку чипсов, тоже с луковым вкусом. Том ограничился мясом и жменей чипсов.

- Ещё бы чего-нибудь сладкого, - озвучила желание Эллис. – Там должна быть шоколадка.

- Давай я приготовлю какой-нибудь десерт? – Том вновь блеснул желанием готовить.

- Да долго.

- Я быстро.

С имеющимся запасом ингредиентов особо не разгуляешься. Из того, что было, Том приготовил крем. Не придумал, на что его намазать или куда засунуть, и поставил большую миску на стол. Эллис зачерпнула пальцем светлую, с лёгким оранжевым оттенком массу и попробовала.

- Вкусно! – воскликнула она. – Что это?

- Французский крем, модифицированный муслин. Поскольку у тебя нет молока, я добавил пополам воды и апельсинового сока.

- Это реально вкусно! И не так жирно, как обычные крема, которые я пробовала. Ты повар.

- Немного, - улыбнулся Том. – Я люблю готовить. Но только когда есть, для кого. Для одного себя мне не нравится долго стоять у плиты.

- Обидно, что у вас с Оскаром готовит прислуга? – поинтересовалась Эллис, что уже взяла ложку и подъедала десерт.

- В основном готовлю я. Я говорю Жазель – это наша домработница, - что сам займусь завтраком, или обедом, или ужином, и она оставляет это дело мне. Она уже привыкла, что я постоянно забираю её обязанность, и практически не готовит, на ней только покупка продуктов.

- Прикольно, - улыбнулась Лиса. – Оскару это наверняка в диковинку: ты можешь себе позволить палец о палец не ударять, но всё время сам встаёшь к плите, чтобы его приятно удивить.

- С учётом того, в каких ресторанах Оскар привык питаться, удивить его у меня не получится. Но я стараюсь.

На двоих они большими ложками съели целую миску крема. После еды Эллис сгрузила грязную посуду в раковину и, озарившись идеей, повернулась к Тому:

- Пойдём на крышу! Покажу тебе то, о чём писала.

Она зашлась таким энтузиазмом, что Том не смог отказать, поднялся вслед за ней по узкой старой лестнице. Эллис села на край крыши, свесив голые, босые ноги в высоту. Том рядом, взглянул на неё, проведя взором от лица до щиколоток.

- У тебя ноги голые. Замёрзнешь.

- Тепло, - ответила Лиса, глядя в небо и болтая ногами в воздухе. – Если почувствую, что замёрзла, вернёмся.

Горел закат, смягчённый пухлыми, объёмными облаками. Том тоже слегка болтал ногами в воздухе, не боясь ни высоты, ни упасть с неё, не замечая, что они замолчали, что вовсе не тяготило. Зачем отвлекаться на разговоры, когда такой пейзаж, полёт и у ваших ног огромный город? Нельзя оттолкнуться и взлететь, физические крылья не вырастут, но душа парит и танцует над крышами, растворяясь в розовом цвете исхода дня.

- Знаешь, - заговорил Том, не отводя взгляда от неба, - я могу делать с Оскаром всё, вообще всё. Но не могу делать с ним таких простых вещей: мы не можем посидеть на крыше, как бездомные голуби; не можем бесцельно погулять и перекусить уличной едой. Для этих дел я нахожу других людей.

- Для тебя это важно? – посмотрев на него, спросила Эллис.

Подумав секунду-другую, Том ответил:

- Нет. Просто подумал. Я могу войти в мир личных самолётов и миллиардных состояний, могу привыкнуть к нему, я уже привык, как выяснилось. А Оскар не может спуститься на уровень обычной жизни, он не хочет. В том-то и дело. Мы всё-таки очень разные.

***

Новая линейка косметических средств Эстеллы С. поступила в продажу. В одну из прогулок, сопряжённых с походом за продуктами, Том увидел её рекламу на возвышающимся над прохожими билборде – свою фотографию с собой в главной, центральной роли. А Себастьян говорил, что не пустит их в основную рекламу. Вот гад!

Себастьян действительно планировал оставить фотографии с Томом для рекламы в интернете, но передумал, посчитав кадры достаточно интересными, чтобы они красовались в реальном, а не только виртуальном мире. Но гадом Себастьяна Том окрестил с улыбкой и внутренним довольством, поскольку всё-таки здорово это – видеть свою работу на улице одного из крупнейших мегаполисов Европы, а видеть свою работу со своим лицом – здорово вдвойне. Больше он не просто Том Каулиц – бывшая модель и бывший муж Оскара Шулеймана; он человек, который снова смог подняться от нуля до своей работы на билборде, до подписи «фотограф Том Каулиц» под рекламой косметического бренда и этих же фотографий на своей странице, опубликованных с той же гордой подписью. Да, он гордился собой. Да, он молодец.

- Прошу прощения, мистер, - услышал Том девичий голос и повернул голову, увидев девушку лет восемнадцати, не старше. – На этой фотографии в центре случайно не ваша сестра? Вы очень похожи.

- Открою секрет – на фотографии в центре нет девушки, - улыбнувшись, не поскупился на ответ Том. – Это я.

Юная незнакомка хлопнула ресницами, посмотрела на билборд, снова на Тома.

- Вы? Но… Вы не похожи на девушку.

- Спасибо, мне чаще говорят обратное. Но при желании я могу легко перевоплотиться в девушку.

Посмотрев ещё несколько раз на рекламный щит и на Тома, девушка удивлённо переспросила:

- Вправду вы?

- Вправду. Ты что-нибудь слышала о модели Джерри Каулице? Это я. Теперь я фотограф, но люблю и сам сниматься на собственную камеру, что и сделал, ставя съёмку для Эстеллы С, - Том указал ладонью на огромную фотографию.

Присмотревшись к лицу Тома, девушка узнала черты знаменитой модели-андрогина, который отказывался зваться таковым, и наконец-то поверила, что перед ней он – тот, кто на рекламной фотографии над их головами. Распахнула глаза и во всплеске эмоций вскинула ладони к щекам:

- Вау! Это вправду вы! Можно с вами сфотографироваться?

- Да, без проблем, - согласился Том.

Обнял подскочившую к нему девушку и улыбнулся в камеру. Та сделала селфи, хотела сфотографировать их так, чтобы на заднем плане был виден рекламный щит, но длины руки никак не хватало. Пришлось согласиться с самой собой на отдельный снимок билборда. Дома Джордан побежала в свою комнату и опубликовала одним постом две фотографии, селфи с Томом и снимок рекламного щита. С подписью:

«Лондон – город возможностей! Я шла в ресторан быстрого питания, а встретила знаменитость под рекламным щитом с его фотографией.

Найдите десять отличий между снимками. Нашли? А их нет! Очаровательный парень с первой фотографии и не менее привлекательная девушка со второй – один человек! Если вдруг кто-то не знает – это фотограф Том Каулиц и модель Джерри Каулиц в одном лице. Он оказался таким приветливым, доброжелательным человеком. Восторг! Том, теперь я твоя поклонница».

Том увидел публикацию благодаря уведомлению об отметке. Заулыбался во весь рот, расправил плечи. Как приятно. Кто бы мог подумать, что это так приятно – когда к тебе проявляют внимание, пишут восторженные тексты, и интересом людей к себе ты никому не обязан, сам добился. Да, да, да, он большой-большой молодец. А подписчиков уже девятьсот пятьдесят тысяч. Надо бы подкинуть виртуальной публике какую-нибудь новую работу, интересную. Том выглянул в окно, цепким взглядом ища впечатление в течении солнечного света (вы когда-нибудь замечали, что можно увидеть потоки света, сверху вниз под углом тянущиеся к земле?), аппликации пухлых облаков, силуэты и линии соседних домов. Почему так много зданий в Лондоне выполнены в тёмных цветах? Это достойно стать впечатлением.

Том взял камеру, припал глазом к видеоискателю, но передумал, придумал кое-что интереснее, чем просто дом по соседству. Пришлось прокараулить не один час, чтобы поймать идеальный момент: все окна темны, а в одном горит свет и в него выглядывает женщина. Том сделал отличный кадр. В редакторе убрал номер дома и все предметы, по которым можно вычислить адрес. Размыл лицо случайной модели, не подозревавшей о том, что её снимают, что придало снимку жуткий, холодящий кровь налёт, но только если увеличить фотографию.

Опубликовать. Кликнув соответствующую кнопку, Том откинулся на спинку стула и прикусил кончик большого пальца. Реакция подписчиков не заставила себя долго ждать.

«Где этот дом? В Ницце?».

«О, Мой Бог! Я увеличила фотографию – у этой женщины нет лица! Понимаю, что монтаж, но у меня холодные мурашки от этого снимка».

«Том, почему ты так редко делаешь подписи к постам? Что ты хотел сказать этой фотографией?»…

«Мы носим лица людей», - вбросил Том сообщение в ленту комментариев и вышел из инстаграма.

На улице уже стемнело. В тишине, в которую погружена квартира, Том посмотрел в окно, где темнилось небо и объекты под ним, в оконных стёклах мерцали отражения фонарей, и ощутил отзвук того высасывающего покой неуютного чувства, о котором написала одна из комментаторок, впечатлённая безликой дамой с фотографии. Неуютно, некомфортно, помимо воли в теле рождается напряжение. Давно он не испытывал страха от прихода ночи и сейчас не боялся, сердце не заходилось и не затихало от ужаса, но ощущал что-то отдалённо похожее, родственное, лежащее в основе страха – тревогу. Генетически заложенную тревогу далёких диких предков, что в темноте таится опасность и находиться в ней в одиночестве нельзя.

Какая опасность? Скорее уж призрак. Кто-то материальный не достанет за закрытой дверью, не заберётся в высокое окно. Том по-прежнему не верил в привидений и прочую мистику, но обнял себя, потёр ладонями плечи, этим жестом бессознательно создавая иллюзию чьего-то присутствия и успокаивающего прикосновения. Снова посмотрел в окно. Чем страшна темнота? Да ничем, если ты не в подвале и темнота для тебя не бесконечна. Но отмахнуться и почувствовать ускользнувший уют не получалось.

Том хотел пойти к Оскару. Не один месяц не видел его, но их вместе было таким долгим, привычка так сильна, вплавлена в подкорку, что никак не мог привыкнуть к тому, что его нет. Стоило расслабиться, выпустить из головы мысль об окружающих реалиях, и в реальность другой страны, жилья, в котором его не могло быть, просачивался фантом Оскара, садился на диван, откинувшись на спинку и закинув ступню одной ноги на колено другой.

Встав со стула, Том зашёл во вторую комнату, спальню, где никого нет, кровать застелена и не смята, как оставил её утром. И в третьей комнате тоже пусто. Том и не рассчитывал, что кого-то [кого-то конкретного] найдёт в одной из комнат, понимал, что один в квартире, но зачем-то обошёл все комнаты, в каждой задерживаясь на пороге с дверной ручкой в ладони, обводя взглядом пространства, в которых живёт один. Тихо. Поблизости нет крупных дорог и популярных ночных заведений, потому нередки моменты, особенно с приходом темноты, когда приходится прислушиваться, чтобы услышать звуки так-то мегаполиса и почувствовать, что ты не один в этом мире бетонных коробок, вокруг миллионы людей, которых не знаешь ты, и которые не знают тебя.

Плохо, когда тишина, которую можно перебить лишь телевизором, музыкой, роликами из сети. Плохо, когда ты один и не с кем поговорить, не к кому подойти за теплом. Не это ли обратная сторона свободы и независимости? Одиночество. Попробовав абсолютную волю, Том понял, что ему милее другой расклад – дом, в котором живёт не один, жизнь на двоих с присутствием утром, днём и ночью, с тем, что ты не бываешь одиноким, даже когда в эту конкретную минуту рядом никого нет.

Чтобы развеяться, Том отправился на прогулку. А по возвращении домой набрал Эллис и разговаривал с ней обо всём, что обоим приходило в головы, пока веки не начали закрываться.

- Я такая скучная, что от меня клонит в сон? – посмеялась в трубку Эллис.

Не заставляя себя открыть глаза, Том улыбнулся:

- Извини, но я вероломно использовал тебя в качестве успокоительного и снотворного.

- Скорее возвращайся к Оскару, пусть он тебя убаюкивает.

Том вновь, сонно и мечтательно улыбнулся:

- Он может. Но чаще Оскар не давал мне спать.

Ни до этого вечера, ни после Том не ощущал столь сильный дискомфорт от своего одиночества. Ведь оно временно, он делает всё для достижения цели, и у него, что очень важно, получается. Но иногда, когда гулял или выходил в магазин, Тому казалось, что за ним следят. Такое обволакивающее, непонятное, давящее на затылок чувство, что на тебя смотрят. Подумал бы, что у него паранойя, как и решил сначала, чтобы избавиться от наваждения. Но Джерри тоже казалось, что за ним следят, а потом оказалось, что интуиция его не обманывала, это был Стен, планомерно выслеживавший желанную жертву, чтобы узнать больше, понять и предстать в том свете, что вызовет доверие. Стен мёртв. Но мало ли маньяков в мире? В одном только центре были десятки жестоких, опасных сумасшедших, Том ходил мимо них, делил с ними двор во время прогулок. Кто-то мог тоже обратить на него внимание, но остаться в тени.

- Как твой отпуск, получилось расслабиться и отдыхать? – по-дружески спросил Пальтиэль по видеосвязи.

- Пока не очень, - отвечал Эдвин. – Видимо, навык утерян.

- Не уверен, что он у тебя когда-то был. Сколько лет ты не был в отпуске? Гораздо больше, чем я.

- Не помню, когда в последний раз ездил куда-нибудь отдыхать, но я не был в отпуске не гораздо больше тебя, - справедливо парировал Эдвин. – Не хочешь последовать моему примеру и тоже отправиться в отпуск?

- Куда мне сейчас отпуск? - тяжело вздохнул Шулейман-старший. – Эдвин, я всю жизнь боролся, работал, пытался сделать как лучше, а в итоге остался ни с чем. У меня чувство, что я всё просрал.

Крайне редко Пальтиэль позволял себе ругаться. Это означало, что тема по-настоящему серьёзная, что эмоций слишком много, чтобы уместить их в нормативную, культурную лексику, и так плохо, что уже плевать на свой образ.

- Я всё испортил. На исходе жизни что у меня есть? Ничего.

- Пальтиэль, не спеши себя хоронить, - сказал в ответ Эдвин.

- Я объективно смотрю на вещи. Сколько ещё выдержит моё сердце? Не больше пяти лет, это прогнозы врачей, ты сам знаешь, - говорил Шулейман-старший без пошлого надрыва. - В пересадке смысла нет, поскольку со всеми сопутствующими проблемами новый орган скорее всего не приживётся, и я просто заберу с собой ещё одну жизнь, которую могло спасти это сердце. Поэтому я и говорю, что почти вся жизнь за плечами, а ухватиться не за что. Раньше меня держала семья Оскара и мысль, что когда-нибудь я увижу внуков, но его семья тоже развалилась. Теперь он такой же, как я.

Тяжело слушать, как он страдает, но Эдвин не мог отказать в разговоре лучшему и единственному настоящему другу, с которым рука об руку прошли десятки лет, пускай тот и набрал его в крайне неподходящий момент.

- С Оскаром я тоже всё испортил, - продолжал изливать душу Пальтиэль. – Всё чаще я думаю, что должен был занять его сторону или остаться нейтральным, так было бы несправедливо, но правильно с позиции родителя. Но я влез и форсировал их расставание. Эдвин, я так сильно переживаю за Оскара, что начал задумываться о возвращении Тома. Но разве я могу так поступить с этим хорошим парнем? Фактически посадить в клетку? Но и спокойно думать о том, что происходит с Оскаром, я не могу…

- Пальтиэль, прости, но включи голову, - воззвал Эдвин к рассудку другу. – Тебе было бы легче, если бы Хелл насильно вернули к тебе?

Шулейман-старший молчал. Не хотел отвечать. Насильно мил не будешь, но в глубине отравленной больной любовью души он верил, что Хелл всё-таки любила его, и если бы что-то заставило её вернуться, она бы осталась, и всё у них было бы хорошо. Но умом он понимал, что это не так.

Верно истолковав его молчание, Эдвин сказал:

- Понятно. Подумай вот о чём – зачем Оскару тот, кто ему надоел? Ты считаешь, что нынешнее поведение Оскара связано с разводом, это наиболее напрашивающийся вариант, но никакой связи может и не быть. Оскар попробовал семейную жизнь, ему не понравилось, и он вернулся к своему прошлому образу жизни, что не очень хорошо, но и не является трагедией. Ты не знаешь, страдает ли он. Как я уже сказал – какие у него причины для страданий? И не забывай, что Оскар не похож на тебя, даже если ему тяжело сейчас, у него гораздо больше шансов пережить это и двигаться дальше, где он будет счастлив.

- Ты вроде бы всё верно говоришь, но… Не знаю, - вновь вздохнул Пальтиэль, покачал головой. – Я переживаю за то, что мог изменить, за то, что не могу изменить, и всё время виню себя.

Том резко обернулся. Нет, ему не кажется. А даже если кажется, всё равно лучше проверить. Опыт Джерри показал, что бывает, когда не слушаешь чутьё. Может быть, в другой ситуации Том бы отмахнулся от себя, от своих чувств, которых всегда излишне много, в том числе тревожных. Но сейчас его некому защитить, некому вытащить из беды, если она случится, он сам за себя. Потому должен предусматривать и обходить ситуации, что могут поставить на нём крест. Смерть не оправдание, чтобы не донести до Оскара правду. И поскольку в привидений Том не верил, не мог рассчитывать на то, что даже после смерти сможет прийти к Оскару и всё сказать. Оскар нужен ему, пока он жив.

Стен мёртв. Эта мысль успокаивала, поскольку Том ни в коем случае не хотел сталкиваться с этим изощрённым психопатом с учётом того, что пришлось пережить Джерри. Но… Что, если Стен жив? Джерри не проверял, точно ли он мёртв, и это могло бы объяснить, почему не было расследования по поводу его явно насильственной смерти; почему к нему, Тому, не пришла полиция, ведь Джерри оставил немало отпечатков, следов крови. Том сглотнул, почувствовав холодок на спине.

Если Стен жив, это тем более лучше узнать сейчас, а не давать ему возможность застать врасплох. И про любого другого человека, вряд ли доброжелателя, тоже лучше знать. Том развернулся и пошёл в том направлении, откуда чувствовал слежку. Страшно. Но страшнее каждый день бояться выходить из дома, не зная, кто за тобой ходит и чего он хочет.

Днём, на улице, где вокруг полно свидетелей, его никто не тронет. Но – не факт. Его могут запихнуть в «совершенно случайно» оказавшуюся поблизости машину – и поминай, как звали. Опустив руку в карман, Том сжал рукоять ножа. Аккуратно разложил его, чтобы не терять драгоценные секунды в случае необходимости защищаться. Пользоваться оружием Том не хотел, надеялся, что не придётся, но благоразумнее подготовиться и настроиться на всё, в первую очередь на худшее, поскольку куда лучше ударить ножом, чем получить такой удар.

- Оскар не выходит на связь? – спросил Эдвин.

- Нет, - со вздохом ответил Пальтиэль.

Его Эдвин видел на экране и видел, как ещё больше помрачнело несчастное, будто осунувшееся лицо друга.

- Оскар сменил охрану, - продолжал говорить Шулейман-старший, - они мне не подчиняются. Оскар не идёт на контакт со мной, и теперь я ничего не могу о нём узнать от охраны. Это какой-то кошмар, никогда я не чувствовал себя таким беспомощным. Я знаю только, что Оскар жив и вернулся к работе.

В марте Оскар полностью забил на работу. Контракты висели; текущие и потенциальные партнёры, приезжавшие на запланированные встречи, часами сидели в кабинетах, поскольку их никто не утруждался извещать, что господин Шулейман-младший ушёл в запой и послал всё и всех нахуй; в разветвлённой империи воцарялся хаос. Пальтиэль был в ужасе от происходящего, но и вернуть всё под своё руководство не мог.

К середине весны Оскар начал понемногу возвращаться к работе, затормозил зародившийся процесс разрушения изнутри всего, что построил его отец. А потом Пальтиэль потерял возможность получать информацию о сыне из проверенных, приближенных к нему источников. Постепенно, с того дня, когда состоялся развод, Оскар увольнял тех, кто был верен не только ему, и в итоге одним махом разогнал всех оставшихся, оставшись в одиночестве, ничуть его не страшившим. На смену тем людям, проверенным временем и Эдвином, пришли новые, о которых Пальтиэль ничего не знал, которых в глаза не видел. Они верны одному человеку, тому, кто их нанял, и даже старший Шулейман не был им не указом.

Вот и всё. Оскар завязал с Томом серьёзные отношения, а после вступил в брак и наконец-то стал тем сыном, о котором Пальтиэль мечтал, в котором видел продолжение себя. Оскар развёлся и все те переживания, что когда-либо испытывал по поводу него, обратились детским лепетом. Как Пальтиэль скучал, как сильно скучал по Тому, по чудесному простому парню, благодаря которому его многолетний ад наполнился светом.

- Видишь, - сказал Эдвин. – Всё не так плохо, раз Оскар вернулся к работе.

- Я тоже работал, - заметил Пальтиэль. – С головой ушёл в работу.

В свою очередь Эдвин напомнил, как было на самом деле:

- Ты пил и психовал. Ушёл в работу ты потом.

Шулейман-старший поджал губы. Не очень хорошо он помнил тот период – психика склонна стирать плохие воспоминания, - а предпочёл бы не помнить вовсе. Нет, не стыдно за то, как вёл себя, но по-прежнему больно глубоко-глубоко в груди.

- То, как Оскар работает, меня тоже не радует, - добавил Пальтиэль к теме работы сына. – У меня такое чувство, что он хочет всё изменить.

- Всё изменить? – переспросил Эдвин.

- Да. Он хочет полностью откреститься от меня? – вопросил Пальтиэль, но не ждал ответа. – Именно так мне кажется. Оскар ни разу не ответил, когда я звонил, не открыл, когда я приезжал, я даже не знаю, был ли он дома. Он сменил охрану, доставшуюся ему от меня.

- Ты знаешь Оскара. Какие бы вопросы ни возникали к его поведению, он всегда знает, что делает.

- Знает ли он или нет, мне не легче, - покачал головой Шулейман-старший. - Я волнуюсь за бизнес, но в меньшей степени. Страшнее всего то, что у меня никого, кроме него, нет, а у Оскара нет никого, кроме меня. Но Оскар отказался от меня.

- Оскар отходчивый человек, совершенно не склонный затаивать обиду.

- Он не идёт на контакт уже четыре с половиной месяца. Где ты видишь отходчивость?

- Пальтиэль, вспомни, бывало, что вы не общались и девять месяцев, и больше. Четыре с половиной месяца – совсем не показатель.

- Да, мы могли подолгу не общаться, не видеться, - согласился Пальтиэль и тут же возразил словам друга: - Но если я ему звонил, он отвечал. Не всегда сразу, но в конце концов он обязательно отвечал или перезванивал. И если я приезжал без предупреждения, Оскар всегда принимал меня, как бы ни был мой визит не вовремя. Но сейчас дело не в его обычном бунтарстве, он обижен на меня.

- Откуда ты знаешь, что Оскар обижен, если вы ни разу не общались с момента развода? – задал Эдвин логичный вопрос.

- Какие ещё могут быть причины у его поведения? – Шулейман-старший всплеснул руками, свободными от телефона, что стоял на столе.

- Например, причиной может быть то, что ему хочется побыть в одиночестве, разобраться в себе. А ты, прости уж, никогда его не поддерживал, будь ты рядом, ты бы клевал ему мозг. Неудивительно, что Оскар временно оградился от тебя. Тем более во время бракоразводного процесса ты ясно дал понять, что считаешь его плохим. Дай ему время, и я не сомневаюсь, что Оскар вернётся к тебе прежним и никогда не вспомнит о том, что ты был не на его стороне.

- Я не хочу, чтобы Оскар становился прежним, я волнуюсь за него! Я не знаю, перестал ли он пить. А если он снова подсел на наркотики? – Пальтиэль не прекращал вываливать свои переживания, накручивался всё сильнее.

Эдвин затормозил его важным замечанием:

- Оскар никогда не сидел на наркотиках.

- Он принимал.

- Принимать и сидеть – разные вещи.

- Хорошо, пусть будет, что Оскар никогда не сидел. Но он же может начать?

- Не удивительно, что у тебя больное сердце. Ты очень тревожный человек, - в конце концов высказался Эдвин без осуждения, но очень метко.

Пальтиэль не остался в долгу:

- А ты не в меру хладнокровный. Ты совсем не переживаешь?

- Я знаю, что мои переживания ничем не помогут.

Шулейман-старший покачал головой, вздохнул измученно. И сказал:

- Завидую тебе. Когда дело касается Оскара, я никогда не мог оставаться спокойным. Эдвин, скажи, как ты установил такие хорошие отношения с детьми? Ты же проводил с ними ещё меньше времени, чем я.

Эдвину было, что ответить, но он промолчал, чтобы не тыкать друга носом в глобальную ошибку, которую тот и сам понимал, но продолжал совершать. После перерыва снова совершил, когда к нему пришёл Том с просьбой помочь в разводе. Том, Том, Том… Ушёл вроде бы, а всё равно проблемы от него.

- Может быть, ты купишь новый телефон и не будешь отключать камеру? – обратился Пальтиэль к другу.

- Ты знаешь мою позицию по этому вопросу.

- Знаю, но ты на пенсии, как и я, через тебя больше не проходит всё. Разговаривать с чёрным экраном вместо тебя не очень приятно и заставляет ощущать себя немного ненормальным, потому что голос есть, а собеседника нет.

- Как же ты по телефону разговариваешь?

- Сейчас не время для шуток.

Шулейман-старший выдержал паузу, подумал и спросил:

- Ты узнавал что-нибудь о Томе? Как он?

- В порядке. Строит карьеру модного фотографа.

Пальтиэль покивал. Хорошо, что у Тома жизнь налаживается, он за него переживал. Но грустно, что у него всё хорошо вдалеке от их семьи.

- Эдвин? – произнёс Том.

Из всех людей мира увидеть Эдвина он ожидал в последнюю очередь и совершенно растерялся, не зная, что и думать. Эдвин резко скосил глаза в сторону парня, вышедшего из-за угла, из-за которого сам следил за ним, пока не позвонил Пальтиэль. Казус, попадаться Тому на глаза никак не входило в его планы, за десятки лет рабочего опыта ни разу он не был раскрыт и тут такая до смешного нелепая [только ему не смешно] ситуация. Снова Том. Всего дважды Эдвин проваливал операцию, и оба раза виной тому этот парень.

- Я перезвоню, - сказал Эдвин в трубку и отклонил вызов, прежде чем Пальтиэль успел что-либо сказать.

- Эдвин, что вы здесь делаете? – Том сделал шаг к мужчине, смотря на него во все глаза, будто на невозможное видение.

Что делать? Эдвин смотрел на Тома и молчал. Вступать с ним в контакт не нужно, Эдвин этого не планировал.

- Эдвин, что вы здесь делаете? – повторил Том, осторожно, словно с опаской, подходя ближе. – Вас послал Оскар?

Как уйти от него? Эдвин думал и попутно разглядывал Тома, подмечая все детали.

- Вас послал Оскар? – вспыхнув надеждой, Том подскочил к мужчине, заглядывая в глаза беспокойным взглядом.

- Меня никто не посылал, - сухо ответил Эдвин.

Больше ничего не скажет. Эдвин развернулся и пошёл прочь.

- Эдвин, постойте! Оскар говорил что-нибудь обо мне? Оскар послал вас за мной? – Том побежал за ним, едва за руки не хватал, но Эдвин не останавливался и полностью игнорировал его. – Эдвин!

Том планировал пройти свой путь и вернуться к Оскару победившим героем. Но к чёрту этот план, если есть возможность вернуться сейчас! Том и с Оскаром может доказать, чего стоит, он непременно сделает это, не опустит руки, не сядет снова на попу ровно. Но рядом с ним. В своих фантазиях Том уже летел домой. Но они вышли к запрятанной в переулке машине, на которой, несложно догадаться, Эдвин приехал и сейчас собирался уехать.

- Эдвин, пожалуйста, послушайте меня! Передайте Оскару…

Эдвин не слушал, а машина всё ближе и ближе. Поняв, что Эдвин не поможет ему, Том остановился, ощущая, как заходится сердце от того, что чудесный шанс ускользает сквозь пальцы, исчезает на глазах. Том принял решение молниеносно, не успев перевести мысль-импульс, ударившую в мышцы током, в мысль-слова. Выхватил у Эдвина мобильник и бросился в бегство.

Эдвин остановился и опешивши смотрел вслед парню, уже скрывшемуся из виду. Что это только что было? За воришкой Эдвин не побежал, понимая, что, несмотря на отличную физическую форму для своих лет, шустрого молодого парня ему не догнать, тем более что Том сразу выиграл значительную фору. Что не так с этим парнем? Похоже, что с ним не так ещё больше, чем думал. Такой экстраординарной выходки со стороны Тома Эдвин ожидать не мог.

Спрятавшись в самый неприметный закуток, Том сел на корточки, прислонившись спиной к каменной стене, и дрожащими пальцами нашёл в списке контактов имя Оскара. Набрал, прижал телефон к уху, то и дело оглядываясь по сторонам: не идёт ли Эдвин? Оскар не ответил.

Открыв смс-сообщения, Том недолго подумал и напечатал: «Оскар, ответь. Это касается твоего отца». Отправил. Потом, когда будут обсуждать этот случай с Оскаром, будет очень стыдно. Но это будет потом. А пока никаких принципов, никакой совести, только цель.

Получив сообщение, Шулейман подумал о том, о чём любой подумал бы на его месте – о плохом. Подумал, что у папы очередной сердечный приступ, и это в лучшем случае. Хотя Эдвин тоже был в его немилости, Оскар временно забыл об этом и перезвонил.

- Что случилось? – спросил Оскар, скрывая переживания за отца за равнодушным тоном.

Услышав родной голос, Том перестал дышать, сердце в груди притихло. Сжимая пальцами телефон, он улыбался болезненно счастливой улыбкой.

- Эдвин? – позвал Шулейман в тишину в динамике.

- Оскар… - выдохнул Том, забыв все слова, все мысли.

В его голове уже воцарилось, светом затмевая солнце, долгожданное, выстраданное «долго и счастливо» и ощущение счастья сейчас, настолько острое, что может пронзить стрелой насквозь, но эта погибель в радость. На том конце связи у Шулеймана вытянулось лицо. Он не мог поверить своим ушам, не верил своему мозгу, что как-то неверно переработал поступившие звуки.

- Ты? – переспросил Оскар почти с шипением.

- Я. Оскар, Господи… - у Тома на глаза наворачивались слёзы от того, что они наконец-то разговаривают. – Оскар, послушай…

- Я тебе всё уже сказал, - перебив, отрезал Шулейман. – Иди куда хочешь. Желательно – к чёрту.

- Оскар, я… - попытался объяснить, сказать самую главную правду Том, но вызов завершился с подачи Оскара.

Задыхаясь от сердцебиения, Том набирал его повторно, но после четвёртой пробы номер Эдвина тоже улетел в блок. Том опустил руку с телефоном и закусил губы. Почему не сказал всё сразу, на одном дыхании? Почему поплыл и мямлил что-то смертельно счастливым идиотом?

Том поднялся на ноги и пошёл обратно. Вернувшись на место, с которого убежал, протянул мобильник Эдвину:

- Извините. Мне нужно было позвонить Оскару, - потупив взгляд, добавил он, когда мужчина забрал телефон.

Эдвин обвёл его нечитаемым взглядом и задал очень важный, назревший после его слов вопрос:

- Ты хочешь вернуться к Оскару?

- Да.

- Почему? Ты сам хотел уйти.

- Потому что Оскар не всё правильно понял.

Эдвин кивнул и сел в автомобиль, завершая нежданную встречу. В этот раз Том не побежал за ним, не пытался остановить. Поскольку насильно всё равно не заставить Эдвина отвезти его к Оскару, а если рассказать правду – разве же Эдвин её передаст? Эдвин питал к нему нелюбовь и хотел избавиться ещё до всей этой ситуации.

Никогда Оскар не сомневался в своём психическом здоровье, но его упорно посещала мысль, что с ним приключилась галлюцинация. Галлюцинация с голосом Тома. Потому что ничем иным не объяснить его звонок, кроме как тем, что он причудился. Как Том мог позвонить ему с телефона Эдвина? Эдвин сейчас в отпуске. Каковы шансы, что они могли встретиться? Вероятность есть всегда, потому, допустим, они столкнулись где-то. Но как Том получил в руки его мобильник? Свой телефон Эдвин мог дать только двум людям на земле: ему, Оскару, и его отцу. Что же, они где-то случайно встретились, и Том украл у Эдвина телефон? Да нет, бред какой-то. Вариант с галлюцинацией выглядит куда правдоподобнее.

Продолжать слежку за Томом нельзя. Но Эдвин не мог просто уехать и забыть про свою головоломку, тем более теперь, когда Том изъявил желание вернуться к Оскару. Он должен понять, что с этим парнем не так, что за мутная ситуация с их разводом, прежде чем принять решение: подпускать или не подпускать Тома обратно к младшему Шулейману. Можно было спросить прямо, у самого Тома, но Эдвин отмёл этот вариант практически сразу. Потому что этот простой парень слишком хитёр, чтобы ему доверять.

Что-то во всей этой ситуации не так, что-то не складывается, как будто не хватает одной важной детали, чтобы картинка стала ясной. Том, приехавший к Пальтиэлю с просьбой о помощи, и Том после развода – словно два разных человека.

Попытки разгадать загадку Тома Эдвин продолжил иначе. Вернувшись во Францию, он поднял все материалы, что у него когда-либо были на Тома. До четырнадцати лет о Томе ни слова, даже его люди не смогли найти о нём ни одного упоминания. Загадочный парень, парень ни ниоткуда. Часами Эдвин сидел над архивом информации и скрупулёзно изучал каждый факт, ища то самое, что могло бы дать ответ. Больница в Сан-Кантен-Фаллавье, разномастные приюты, Джерри, убийства, центр принудительного лечения и досье Джерри-Тома оттуда, которое даже службе безопасности Шулейманов было нелегко достать.

Как будто два разных человека… Эдвин вернулся к досье Тома.

«Имя – Джерри Муссон, - написано на одной из страниц. – Истинная личность неизвестна».

Эдвин щурился, перечитывая строки, написанные более десяти лет назад. Как будто два разных… Том выздоровел, так утверждал Оскар, но мог ли у него случиться рецидив? И как отличить Джерри от Тома, если не знаком с ним? Что в принципе представляет собой альтер-личность и на что она способна, насколько сложная личность Джерри?

Нужен кто-то, кто сможет ответить на эти вопросы. И Эдвин нашёл такого человека, человека, который лично знал Джерри не в стенах клиники.

- Здравствуйте, Ян, - деловым тоном поздоровался Эдвин с рыже-седым мужчиной, открывшим ему дверь. – У меня есть к вам пара вопросов.

- Каких вопросов? – сведя брови, спросил в ответ Бакюлар, не понимая, кто этот человек, что пожаловал к нему домой. Он никого не ждал.

- По поводу Джерри Муссона. Этого достаточно, чтобы вы уделили мне немного времени?

Достаточно ли? Более чем. Хоть Ян не мог понять, почему не представившийся гость пришёл именно к нему и почему интересуется Джерри спустя столько лет, но он отошёл в сторону, пропуская незнакомца в квартиру. Эдвин самостоятельно притворил за собой дверь.

Глава 13

Улыбнись, давай быстрей,

Всё ОК, приятель, всё ОК.

Скоро спонсоры придут,

Денег дадут,

Теперь ты крут.

Все тебя зовут, любить хотят,

Ловят взгляд, о тебе говорят.

Слот, Real time©

Жёсткий разговор с Оскаром, который его буквально послал, должен был разбить и заставить сникнуть, утратить силы на борьбу и смысл, но Том лишь больше окреп в пылкой уверенности, что дойдёт до конца. Раз Оскар так отреагировал на его звонок, его голос, он обязан добиться встречи и разговора, от которого тот не сбежит. Том добьётся того, чего хочет, чего должен добиться. Хочет Оскар того или нет. Захочет, поймёт, когда узнает правду, и всё у них будет хорошо.

Затравка работой с Эстеллой С. принесла свои плоды. Тому предложил сотрудничество другой бренд, массовый, что сулило больший охват аудитории. Поскольку с Эстеллой С. его связывал не эксклюзивный контракт, то есть был не обязан в обозначенные сроки работать только с ними, Том принял поступившее рабочее предложение, естественно с видом: «У меня и без вас всё круто, но работа над вашим проектом видится мне интересной, потому я великодушно соглашаюсь сделать из вашей рекламы конфетку». Этот вид уже сросся с кожей и проявлялся на лице прозрачной маской-обманкой, как только перед ним возникал потенциальный работодатель. Незаметно для себя, в краткие сроки Том стал прекрасным лжецом. Лжецом и аферистом, ведь только играл фотографа, которого хотят, который не испытывает нужды в предложениях, а на деле имел за плечами лишь одну работу.

Работа шла не так душевно и по-дружески весело, как с Эстеллой С., но фотографии получились отличные. Заказчик остался доволен, Том тоже – ему и деньги, и плюс к статусу. Как только окончилась работа с брендом М., на Тома вышел другой бренд, тоже массовый, в том числе продающийся за океаном. А за ним, прямо во время работы над текущим заказом, бренд одежды заказал рекламную студийную съёмку для новой коллекции. Не люксовая марка, позиционирующая себя как демократичная, но, во-первых, любая работа нужна, любая работа важна, если она в рамках выбранного направления; во-вторых – переход от косметики к одежде ещё на один маленький шаг приближает к цели, ведь на подиумах показывают наряды. Потому Том был рад и без внутренних колебаний согласился поработать с ними.

Середина лета, скоро у Оскара день рождения (опять забыл точную дату, что же с собой делать?), увы, наверное, уже не успеет стать подарком. Рабочие предложения поступали, наслаивались друг на друга, Том не отказывал никому. Мотался по странам и городам, неизменно возвращаясь в Лондон, где его временный дом, город, который должен победить.

Взяв пример с Эстеллы С., отдельные бренды использовали Тома в качестве и фотографа, и модели. И куда они раньше смотрели? Каулиц по-прежнему хорош и по-прежнему талантлив и трудолюбив. Не испортило его время и брак со скандальным Шулейманом, зря воротили от него нос. И это гениальный и выгодный ход – кто лучше сможет передать внутренний посыл модели, что очень важно для сильного, продающего снимка, чем тот, кто одновременно находится перед камерой и за ней? Никаких вам разногласий, разных взглядов модели и фотографа на то, как должна выглядеть фотография. Идеально. Почему на высоком профессиональном уровне до этого никто больше не додумался?

Некоторые работодатели поступали не очень честно и экономили на варианте «два в одном», значительно не доплачивая Тому за работу модели. Том не возмущался. Денег на счету у него уже достаточно, чтобы не только этот месяц прожить, но и год минимум, полностью забыв про работу. За миллионным состоянием он не гнался, у него иная цель.

Но приоритет показать Тома в качестве модели был лишь у тех, кто первыми его наняли. Поскольку если во многих рекламах будет одно и то же лицо, это негативно скажется на продажах: бренды будут смазываться, люди будут запоминать знакомого человека, а не то, что он представляет, и в их головах не будет откладываться: «Я хочу этот товар». Простая модель, тело и лицо для демонстрации, может рекламировать что и сколько угодно. Но знаменитость не может быть лицом многих проектов одновременно, её для того и привлекают, чтобы придать продукту эксклюзивности. Тома отнесли ко второй категории, чему он удивился, случайно услышав чужой разговор. О нём вспомнили? Так быстро? Здорово!

Том прыгал от радости и хлопал в ладоши, когда один знаменитый бренд модной одежды прислал ему предложение о сотрудничестве. Гуччи. Он дорос до Гуччи! Это, конечно, не Дольче Габбана, но тоже мировой модный гигант. Меньше чем за полгода он пробился в высшую лигу. Это называется от нуля и до ста? Да, да, да! Сделав несколько кругов безумных танцев по комнате, Том выдохнул, сел за стол и в деловой манере ответил, что готов обсудить возможное сотрудничество.

Договорились на съёмку осенней коллекции, на сентябрь. Это его первый заблаговременный контракт, гарантирующий работу в будущем. На радостях Том подумывал напиться. Но вспомнил неудачный опыт распития вина в первые дни в Лондоне и решил воздержаться. Как лучше всего отпраздновать рабочий успех? Правильно – ещё большей работой. Так Том и поступил. А отпразднует с алкоголем потом, когда достигнет конечной цели: рядом с Оскаром насладится любимым, одурительно вкусным шампанским и утроит удовольствие кое-чем другим, в горизонтальной плоскости. От таких мыслей Том рассеянно улыбался и кусал губы, выпадая из реальности в сладкие фантазии, имя которым – план действий.

Параллельно с договорной работой Том в инстаграме запустил серию снимков. Случайно. В гостях у Карлоса во время нового визита в Рим к нему пришла мысль сфотографировать то, что видит, то, что видел много лет подряд в другом городе и другой стране. Том сделал самый обычный снимок окна и опубликовал с подписью: «Мир глазами ребёнка, которому нельзя выходить из дома»

В Лондоне и других городах, где бывал, Том арендовал дома на час и фотографировал. Конечно, в детстве за его окном всегда был один пейзаж, но ему хотелось показать разные виды, заточённые в рамки оконного проёма. Разное время суток: от раннего утра, когда дети идут в школу, что в его детстве было важной частью дня, до густеющих сумерек, окрашивающих всё чернильной дымкой. Жаль, пока не мог показать разное время года, летом снег найдёшь разве что на южном полюсе. Но потом, когда в Европу придёт осень, а за ней зима, обязательно дополнит серию фотографиями, на которых видно, как меняется улица, когда желтеют листья, когда деревья стоят голые, впавшие в летаргию, когда землю укрывает снег.

Том даже думал съездить в Морестель, чтобы сделать аутентичный снимок того, что он действительно видел в детстве. Но отказался от этой идеи, потому что там слишком много воспоминаний, ехать туда в одиночестве Том больше не хотел. Может быть, с Оскаром съездит в Морестель, если к тому моменту серия не изживёт себя. Сделает фотографию окна, у которого каждый день мог просиживать не один час, представляя, что он часть той жизни, что протекает на улице, что когда-нибудь, скоро, он ею непременно станет. И опубликует с дополнением к стандартной подписи о мире ребёнка, которому нельзя выходить из дома: «Мир, который я видел до четырнадцати лет». Несмотря на свою однотипность (или благодаря ей?), фотографии заходили народу. Тому тоже нравилось их создавать, делиться тем, о чём знает не понаслышке, что сам пережил. Потому не было причин останавливать конвейер.

В один день Том решил пойти дальше, добавить на фотографию ребёнка, глазами которого по задумке зрители видят мир за окном. Нашёл на стоке фотографию тянущейся куда-то детской руки, купил. Сменил цвет кожи, изменил форму ногтевых лунок, дорисовал родинку в основании большого пальца, чтобы нельзя было узнать безликую руку из интернета. Вырезал руку и вклеил её на новую фотографию так, как будто она тянется к стеклу – или к миру за ним. Больше трёх часов потратил на то, чтобы довести картинку до идеального, натурального вида, в котором не найти признаков монтажа. Оточил умение во время работы над серией «Двое», но это всё равно непростое и небыстрое дело. Зараза Джерри, что не забрал его графический планшет, на нём гораздо удобнее кроить и перерисовывать изображения. Теперь Том мог позволить себе купить новый планшет, но раньше не сделал этого, поскольку его заказные и личные работы не нуждались в столь глубокой и кропотливой обработке, а сейчас не бежать же в магазин посреди работы. Уже так закончит, а потом, если задумает новые фото, требующие монтажа, купит.

В круговерти работы иногда Том забывался, забывал, что признание не самоцель, а лишь средство достижения цели. Успех пьянит. Особенно когда ты больше и больше убеждаешься, что не дополнение, не чья-то всегда второстепенная тень, а – заслуживаешь внимания как человек и профессионал, добился своими силами, своим умом. Ему написал представитель аукциона, на который Том пытался пробиться весной, в безденежье и отчаянии, но не смог. Их заинтересовала серия «Мир глазами ребёнка…», конкретно самая первая фотография. Предлагали сделать её лотом грядущего аукциона. Все вопросы по изыманию расползшихся по сети копий они брали на себя, от Тома требовалось только согласие на предоставление фотографии для торгов и удалить со своей страницы оригинал.

Тома одолевали сомнения сразу по нескольким причинам. Во-первых, фотография ничуть не уникальная и в рамках серии его авторства, и в принципе, таких не то что профессионал, любой ребёнок может наделать сто штук. Во-вторых, фотография в сети в свободном доступе, копий большое количество, кто захочет купить то, что можно получить бесплатно, что есть не у тебя одного. Но учредители аукциона заинтересовались его работой и обещали все вопросы взять на себя, а значит, ему сомневаться не стоит, от него ничего не требуют, кроме того, что он уже сделал и удаления публикации. Эта фотография Тому ничего не стоила, потому продавать её ничуть не жалко. Но ничего особенного в своей фотографии не видел только сам Том. У людей, не первый день занимающихся организацией продаж авторских работ на высоком уровне, набитый глаз. Фотография «Мир глазами…» - выстрелила, и у неё было кое-что очень важное – за ней лежала история, реальная история Тома, поведанная миру Джерри.

Договорившись о передаче фотографии, Том удалил её со своей страницы и разместил пост, что заглавный снимок серии «Мир глазами ребёнка…» будет участвовать в торгах на таком-то аукционе, средства с которого, к слову, пойдут на благое дело – на помощь детям, больным онкологией. Благотворительность Тома всё-таки нашла, и так поучаствовать в ней Том был совсем не против, от него-то никаких лишних действий не требуется, а плюс в карму и к чувству, что сделал что-то хорошее, будет. Подписчики поддержали его начинание, самые честные, которых оказалось большинство, сами удаляли скопированную публикацию и заменяли её постом об участии фотографии в аукционе.

Аукцион продлится три дня с девятнадцатого по двадцать второе сентября. Получается, в сентябре у него будут сразу два значимых события. После аукциона и работы с Гуччи он достигнет той высшей ступени, на которой ему откроются двери модных показов мировых модных брендов. Том на это рассчитывал и, улыбаясь, грыз кончик большого пальца. Радовался и гордился тем, какой он молодец, какой чёртов везунчик. Всё-таки удача на его стороне, потому что он прилагает тонну усилий для достижения цели, но одних усилий бывает мало, ведь сколько в мире талантливых, трудолюбивых людей, а везёт далеко не каждому. Конечно, в отличие от Джерри в своё время, Тому не пришлось начинать с нуля, у него всё-таки было и имя, и былые заслуги, но это ничуть не обесценивало достижения в его глазах. Он больше чем молодец, он – собственный повод для гордости. Человек, сделавший себя сам вопреки всем препонам. Делающий прямо сейчас. Том написал Эллис, похвалился успехами. Общались они нерегулярно, но эта девушка стала частью его жизни, той, с кем можно просто поговорить.

Ещё бы для Миранды рекламу сделать, чтобы окончательно зарекомендовать себя как совершенно разнопланового профессионала, который может найти подход к кому угодно. Но Миранда рекламу своей одежды не заказывает и не позволяет её ставить другим, как в подавляющем большинстве случаев запрещает и съёмку на своих показах. Маэстро выдающийся, уникальный творец и шоумен, но никакой бизнесмен. Его бренд держится исключительно на его личности, он – сам себе реклама, ни в каком другом продвижении его коллекции не нуждаются.

Наверное, Миранда согласился бы на съёмку, если бы Том позвонил ему и попросил, но делать этого Том не будет. Не хотел он добавлять себе заслуг при помощи личных отношений, когда можно обойтись без них. И без Миранды он уже на коне, не создаёт видимость, как было в начале, а на самом деле. Нужно только поддерживать текущий уровень и добиваться больших высот.

Правда, Том не подумал об одном моменте – фэшн-фотограф совсем не то же самое, что фотограф, работающий на показах. Модные фотографы, в число которых вошёл и стремился закрепиться, ставят фотосессии, а на показах с камерой работают совершенно другие профессионалы. Незадача. Том двигался вперёд уверенно, но, как выяснилось, немного не в ту сторону. Но ничего, поразмышляв над проблемой, Том пришёл к выводу, что это не трагедия. Даже если не сможет попасть на заветный закрытый показ в качестве фотографа, попадёт туда в качестве гостя, для получения места в зале достаточно быть знаменитой частью модного мира.

Попутно с работой над серией «Мир глазами ребёнка…» Тома пригласили снять рекламу новой коллекции одежды одного именитого модного бренда, в Монте-Карло на фоне гонки. В мире есть не так много фотографов, которые работают с «экстремальным движением», и для тех, кто находится в непосредственной близости от трассы, всегда присутствует риск не дожить до конца мероприятия. Но сарафанное радио между своими распространило информацию о том, что Том сам заставляет моделей находиться в движении, и Том ещё не отказался ни от одного заказа. Потому, задумав рискованную фотосессию, столкнувшись с тем, что не каждый готов за неё взяться, подумали о молодом фотографе Томе Каулице, который в последнее время замечен во многих удачных проектах.

Задачу перед ним поставили непростую, требующую особого подхода. При съёмке быстрого движения есть две основные сложности, что могут всё испортить. Первая – сфотографированный в движении объект зафиксируется размытым, растянутым пятном цвета и света. Но это зависит от возможностей камеры, а камера у Тома отличная. Вторая сложность – при высочайшем качестве аппаратуры, которая может запечатлеть движущийся объект в цельном виде, получается картинка «статичного движения», объекта, который по логике движется, но этого никак не видно, что тоже в минус для фотографии.

Готовясь к съёмке, Том подкидывал и фотографировал небольшой мяч, специально купленный для этой цели. Менял настройки, выверял идеальную формулу для работы с быстрым движением, искал вид, при котором главный объект изображения и изображение в целом будут смотреться наиболее выигрышно. Подкидывал, снимал, подкидывал, снимал, не обращая никакого внимания на то, как мячик каждый раз ударяет по полу.

На второй день Том нашёл наиболее удачный вариант. Но не мог не подумать о том, что это ничего не гарантирует. Гоночные болиды ездят на скорости триста километров в час, таких скоростей в обычной жизни попросту не найти, чтобы потренироваться. Остаётся надеяться на своё мастерство. И на удачу, конечно же. Но на улицу Том всё равно сходил: выехал за город, где позволены большие скорости, и фотографировал проезжающие автомобили.

Монако. Прежде Том не бывал в этом княжестве. Там от аэропорта всё дышало дороговизной. Это был большой контраст со съёмной квартирой на окраине и метро, на котором ездил. Оглядевшись по сторонам, Том удобнее взял ручку чемодана, поправил сумку с камерой на плече и пошёл к стоянке такси. Съёмка будет завтра, а сегодня генеральный прогон с полными образами, чтобы всё прошло как надо. Второго шанса не будет. Никто не будет продлять гонку ради того, чтобы они всё сделали в лучшем виде; и бренду и так пришлось просить разрешения провести съёмку во время гонки у самого князя.

Прогон сессии прошёл без нареканий, но Том не расслаблялся, поскольку работали они совсем не в тех условиях, в которых будут завтра. Хотя сегодня была гонка, проходила квалификация, разрешение на проход к трассе им дали только на один день, главный и последний гоночный день, когда определяется чемпион. И по времени строгое ограничение – два часа, поскольку именно столько, не больше, длятся гонки. Два часа максимум, а всё может закончиться раньше. Поводы для беспокойства имелись. Но нервничать Том себе запретил, потому что не выспавшийся фотограф с трясущимися руками точно не снимет шедевр. Сделав всё, что должен был сделать, Том поставил будильник и лёг спать пораньше.

Рёв моторов оглушал. Том догадывался, что гоночные болиды в движении производят много шума, но не предполагал, что настолько. Ещё и комментатор орал, так надрывался, будто вот-вот родит. Съёмочная группа находилась у самого ограждения, ближе зрительских трибун, с которых на них периодически поглядывали, не понимая, кто они такие и что тут делают, но в основном были сосредоточены на ходе заезда. Беруши или какие-нибудь защитные наушники пришлись бы очень кстати, но об обеспечении ими группы никто не позаботился. Переговариваться в таких условиях практически невозможно, потому на генеральном прогоне отрепетировали условные жесты, которыми Том должен направлять моделей. И при таких сложных рабочих условиях они были жёстко ограничены во времени. Никогда съёмки не делались за один день и за два часа.

Но фотографии получались достойные. Наверное, времени не было проверять каждый кадр, Том смотрел на экране камеры лишь некоторые и продолжал в ударном темпе снимать. А оплата при всех неудобствах стандартная, не космическая. А где доплата за вредность, за риск пострадать или погибнуть на рабочем месте? Оказавшись на импровизированной съёмочной площадке, нюхнув выхлопных газов, Том всё осознал и негодовал, но работал: раз взялся, нужно довести дело до конца и сделать всё в лучшем виде. Фотография была одним из немногого, в чём Том никогда не отступал, пока не дойдёт до задуманной цели.

- Ты чего дёргаешься? – крикнул Том модели, что шарахнулась от заграждения и испортила кадр.

- Он проехал очень близко!

- И что? Мы все здесь в одинаковых условиях. Вставай обратно и прими прежнюю позу!

- Я боюсь больших скоростей! – захныкала девушка, которой тяжело давалась эта съёмка.

- Зачем согласилась на съёмку, если боишься?! Ты или работаешь, или уходи! – рявкнул Том, голос его еле пробился через рёв пронесшегося мимо болида.

Вся эта ситуация тоже накаляла ему нервы, и спрос с него в случае провала будет больший, поскольку модели лишь исполнители, а фотограф руководит.

– Искусство требует жертв! Встала обратно и не ной!

Поджав дрогнувшие губы, модель вернулась на свою позицию. Кричать на тех, кто в твоём подчинении, плохо, особенно если человек находится в нестабильном психическом состоянии, но выбора у Тома не было: или он будет жёстким, или они ничего не сделают.

Том утёр со лба испарину, вроде бы во время съёмок модели должны двигаться, но он скакал больше. До них донесся пугающий грохот, то болид вылетел с трассы, что случалось не часто, но и не являлось исключительным случаем. Том даже не повернул голову на звук, запечатлел сильные, искренние эмоции на напряжённом лице модели, что посмотрела в ту сторону, где в воздух вздымался чёрный дым. Пилот выжил, но пострадал.

Гонка продлилась час пятьдесят минут. Том уложился в это время. Выдохнул и облокотился на штатив. Вот это горячая работа. Но, несмотря на все сложности, сейчас, когда всё закончилось и напряжение начало отпускать, Том испытал удовольствие и удовлетворение от проделанной работы. Можно гордиться собой ещё больше, поскольку далеко, далеко не каждый способен провести такую съёмку.

- Вы молодцы, мы отлично поработали, - похвалил Том моделей и отдельно обратился к той, что боялась скорости. – Извини, что накричал. Просто тебе нужно было собраться, а лучший способ мобилизовать человека – воздействовать на него жёстко, по себе знаю.

- Понимаю, - слегка улыбнулась девушка. – Может быть, благодаря этому опыту я смогу преодолеть свой страх. Однажды я расплакалась в машине своего парня, потому что он ехал слишком быстро.

- Все чего-то боятся. В своё время у меня были страхи, из-за которых я и рыдал, и в панику впадал, и один раз потерял сознание.

Собирая свою аппаратуру, Том не видел мужчину, что приближался к нему со спины.

- Здравствуйте, Том.

- Хай? – обернувшись, удивлённо вымолвил Том. – Здравствуйте. Не ожидал вас здесь встретить.

- Взаимно. Я не в первый раз на гонках в Монте-Карло, но никогда вас здесь не видел.

- В Монте-Карло и на гонках я впервые, проводил съёмку.

- Я видел, как вы работали. Позвольте выразить вам уважение – вы смелый человек.

- Вы так вежливо завуалировали «безрассудный»? – улыбнулся Том.

- Вы меня раскрыли, - также улыбнулся мужчина и затем спросил: - Как ваши дела? Я слышал, что вы с Оскаром развелись.

- Да, к сожалению, это правда.

- К сожалению? Не обессудьте, если я интересуюсь непозволительно личным, но Оскар бросил вас? – спросил Хай, внимательно заглядывая Тому в лицо.

- Извините, но я бы не хотел отвечать на этот вопрос.

- Как скажете, - Хай незамедлительно отступил и закрыл тему, словно её и не было. – Том, вы что-нибудь слышали о «Вечере моря»?

- «Вечер моря»? – Том выгнул брови. – Впервые слышу. Что это?

- Мероприятие, которое проводится в Монако дважды в год: в начале и конце лета. Закрывающий вечер считается более значимым. Он состоится сегодня.

Том кивнул, не понимая пока что, к чему Хай говорит об этом. Хай предложил:

- Том, окажете честь пойти на этот Вечер со мной?

Том ответил уклончиво, с милой, извиняющейся улыбкой, которую легко можно было счесть кокетством.

- Не думаю, что это возможно, даже если бы я захотел. У меня нет подходящего костюма.

- Уверен, что вы легко найдёте что-то подходящее, - мягко настоял мужчина.

Том колебался. На одной чаше весов лежало нежелание принимать предложение, включающее в себя пару причин. На другой чаше лежала возможность встретить на этом мероприятии для избранных Оскара, который, Том помнил, когда-то любил гонки и в Монако бывал не раз, или кого-то из его подруг, или друзей. Вторая чаша несравнимо перевешивала.

- Хорошо, я подумаю над вашим предложением, - сказал Том.

Хай кивнул и, прежде чем распрощаться и уйти, подсказал:

- Все гости вечера должны быть одеты в цвета моря, синий или белый цвет.

Провожая мужчину взглядом, Том закусывал губы и раздумывал над тем, на что подписался. Какой крутой поворот. То он проводит фотосессию в нечеловеческих условиях, то идёт на мероприятие для избранных. В числе прочего Том скучал по званым вечерам для высшего круга, даже по ним, но не мог предположить, что попадёт на подобное мероприятие без Оскара, не с ним.

Начало в восемь. У него осталось не так уж много времени, а помимо поисков подходящего костюма нужно ещё заехать в отель, чтобы как минимум освежиться. Закинув на спину вытянутый жёсткий чехол, в который сложил штатив, Том пошёл к дороге. Вызвал такси и уткнулся в телефон, гугля адреса бутиков незнакомого ему города.

Глава 14

Зачем мне солнце Монако?

Для чего, скажи мне, луна в Сен-Тропе?

Когда твой взгляд светит ярко,

В этом смысла ноль, если тебя рядом нет.

Люся Чеботина, Солнце Монако©

Том нашёл потрясающий белоснежный костюм, в котором выглядел, как божество. Но купил не его.

«Вечер моря» проходил в Фонвьей, городе-районе, что в километре от Монте-Карло. Своя ирония была в том, что праздник моря проводился в месте, также известном как «отвоеванное» у моря, искусственно созданная суша. В этом была и издёвка над морем, которое люди победили и оттеснили, и дань уважения стихии, что в любой момент может их уничтожить.

На место Том прибыл с двадцатиминутным опозданием, единственный, кто приехал на обычном такси, что привлекло внимание ещё до того, как вышел из машины. Том не дал Хаю обещания, что посетит мероприятие, но тот ждал его у входа, верил, что он придёт. Хай удивлённо обвёл взглядом парня, вразрез с правилами одетого в костюм насыщенного жёлтого цвета с легчайшим отблеском и шёлковую рубашку тон в тон ему, расстегнутую на верхнюю пуговицу.

- Том, вам следовало надеть синий или белый костюм, - напомнил Хай.

- Жёлтый – тоже морской цвет, - возразил Том. – Это цвет песка, солнца.

Хай повёл бровью, отдавая должное рассуждениям Тома и отсутствию у него капли неуверенности в своей позиции. Не став более говорить о неуместности его костюма, он пригласил Тома пройти внутрь. На входе их остановил швейцар:

- Месье, извините, но я не могу вас пропустить, - обратился он к Тому. – Ваш костюм не соответствует установленному дресс-коду.

- Жёлтый – это тоже морской цвет, цвет песка, без которого море немыслимо, - повторил ему Хай то, что ранее услышал от Тома.

Швейцар перевёл взгляд к нему, сведя брови, обдумывая полученную информацию. В уставе мероприятия действительно нигде не оговаривалось, что жёлтый цвет под запретом. Но чётко прописывалось, в какие цвета престало облачаться гостям вечера.

- Но правила… - возразил швейцар.

Обычно Хай не позволял себе вторгаться в личное пространство других людей, но в этот раз пошёл против воспитания и положил руку на плечо мужчины и сказал:

- Нам всем стоит не осуждать месье Каулица за оригинальный выбор, а стыдиться того, что никто из нас до этого не додумался.

В этом обманчиво дружеском жесте было завуалировано послание, что месье Каулиц – с ним, важным гостем, и не пропустить его означает обидеть Хая. Швейцар дураком не был и намёк понял.

- Прошу прощения за задержку, месье Каулиц, - учтиво, как, впрочем, и до этого, обратился швейцар к Тому и отступил в сторону. – Проходите. Приятного вам вечера.

- Спасибо, - кивнул ему Том.

Они переступили порог условного зала, что на самом деле состоял из множества небольших залов, разных зон, как закрытых, так и открытых. У Тома сердце забилось чаще от замерших в высшей точке ожиданий. Как он объяснит Оскару, что пришёл с другим мужчиной? Том не думал об этом заранее, но знал, что как-нибудь обязательно объяснит. Потому что правда на его стороне, между ним и Хаем ничего нет. И Том прекрасно понимал, что Хай едва ли пригласил его безо всякой задней мысли, поскольку в прошлом уже проявлял к нему интерес, потому ничего и не допустит.

В Тома никто не тыкал пальцем, не шептались за спиной, не тот уровень культуры у публики, но смотрели на него все. Потому что он, хоть и знаменитый фотограф на новой волне популярности, но не дотягивал до уровня прочих гостей; на «Вечере моря» бывали селебрити, но только самого высшего ранга, те, кто вносит вклад в мир не только своими фильмами, музыкой, фотографиями, а значимой общественной деятельностью. И его костюм – на фоне гостей мероприятия Том был ярким, вызывающим пятном. Такую выходку можно было счесть провокацией и неуважением, ведь даже сам Князь, что тоже был здесь, неуклонно следовал установленному дресс-коду и традиционно выбирал синий костюм, а этот парень плюнул всем в лицо жёлтым цветом. Кто он вообще такой? Об этом некоторые думали, но никто не говорил.

Том видел оценивающие его взгляды и чувствовал себя белой вороной, но не ощущал неудобства. Выбрав жёлтый костюм, он сознавал, что идёт против правил, но в некоторой степени хотел этого – быть не как все, выделиться.

- Хай, вы часто бываете в Монако? – завёл Том светскую беседу.

- Нередко. Это единственная европейская страна, где я не чувствую себя чужим.

- Странно, что Франция не пришлась вам по нраву. Монако – это практически Франция, - сказал Том и добавил, чтобы не звучать резко. – Мне так кажется.

- Вы правы, - кивнул Хай. – Большая часть населения Монако – французы, монегаски составляют меньший процент.

- Моне… Кто? – Том выгнул брови и непроизвольно приоткрыл рот, отчего лицо приобрело глупое, но очаровательное выражение.

- Монегаски – это исконные жители княжества, - пояснил мужчина.

- Впервые слышу это слово, - Том неловко улыбнулся и потупил взгляд, устыдившись своей необразованности. – Извините.

- Всё в порядке, - Хай слегка улыбнулся. – Я не монегаск. Но на всякий случай выучите это слово, местные жители могут обидеться, если вы снова удивитесь названию народности.

- Теперь я точно запомню это название.

Том беспрестанно оглядывался по сторонам, стараясь делать это незаметно. Выискивал знакомые лица, но вокруг были сплошь незнакомцы. Как неудобно деление на множество залов, нужно ещё повод придумать, чтобы пройти с Хаем по всем, и можно банально разминуться, даже если кто-то знакомый здесь есть. Сказав, что отойдёт в туалет, Том вышел на улицу и пошёл по периметру. Заглядывал в окна и шатры, не стесняясь того, что о его странном поведении подумают. Не смотря, куда идёт, Том врезался в кого-то.

- Извините, - сказал Том, не взглянув на пострадавшего, и продолжил обход.

Парень, в которого Том врезался, удивлённо обернулся ему вслед и провожал заинтересованным взглядом до поворота. На территории княжества впервые кто-то налетел на него и спокойно пошёл вперёд, даже извинившись неискренне.

Оскара здесь нет и никого знакомого тоже. Пришлось это признать, и настроение сразу поползло вниз. Том вернулся к Хаю, они вместе вышли на веранду, которая заканчивалась на линии, где начиналось море. Море чёрное в темноте, спокойное, едва слышно шепчущее что-то перекатыванием воды. Этот шёпот умиротворял, но и навевал тоску. Облокотившись на перила, Том смотрел вдаль.

Сколько ещё ему предстоит пройти, прежде чем достигнет цели? В целом Том держался не просто хорошо, а отлично, но случались моменты, когда становилось неимоверно грустно, потому что время идёт. Они теряют время, которое могли бы провести счастливо, не виделись уже полгода, а всё хорошо у них не было больше года, больше года они не были вдвоём. Том хотел быть с Оскаром сейчас, пока они молодые, пока главные их проблемы – это его расстройство и его придурь. Плохо Том знал географию, потому не знал, что от Фонвьей до Ниццы расстояние двадцать три километра, двадцать три минуты пути на машине. За последние полгода он впервые был так близок к дому.

- Том, о чём вы думаете? – спросил Хай, повернувшись к парню, взгляд которого уходил куда-то далеко-далеко.

- О доме. Я хочу вернуться домой.

- Где вы живёте? – осведомился Хай.

- Неважно, где я живу сейчас, - сказал Том, продолжая смотреть на линию горизонта. – Мой дом в Ницце.

- Что-то препятствует вашему проживанию в Ницце?

Том покачал головой:

- Я могу жить в Ницце. Но я не могу вернуться к Оскару без его согласия.

- Вы хотите вернуться к Оскару? – Хай не совсем понимал Тома.

- Очень хочу, - честно ответил Том, забыв на время про игры и то, что Хай ему не друг.

Настроение испортилось у Хая тоже. Том правильно думал, Хай действительно имел на него планы, которым теперь, когда желанный удивительно красивый парень в разводе, ничего не мешало.

- Часто из возвращения к бывшим не получается ничего хорошего, - скрывая истинные эмоции, Хай сделал вид, что даёт совет. – Вам сейчас одиноко, но вам стоит присмотреться к другим людям.

Том повернулся к нему, посмотрел долгим взглядом, и Хай на минуту поверил, что тот прислушался и рассматривает его в качестве того самого другого варианта. Но Том смотрел на него совсем не поэтому.

- Сердцу не прикажешь, - сказал Том и отвернулся обратно к морю.

- Сердце не самый умный орган, - Хай улыбнулся уголками губ, - оно многого не понимает.

- Сердце вообще ничего не понимает. Оно только качает кровь.

Хай несколько удивился ответу Тома, тому, что этот милый, по-детски открытый парень перестал быть милым.

- Значит, и слушать сердце не стоит, - сказал в ответ Хай.

Да, не стоит слушать сердце. Когда слушаешь лишь его, получается какая-то жопа. Но Том хотел вернуться к Оскару не только сердцем, вернее, сердцем в меньшей степени. Он хотел вернуться головой.

- Том, - Хай положил ладонь рядом с ладонью парня на перилах. – Встретимся завтра?

Том вздохнул и снова повернулся к мужчине.

- Извините, Хай, но нет.

- Почему вы отказываетесь? – Хай заглядывал ему в глаза, искал слабину.

- Потому что вы приглашаете меня явно не по-дружески, но этого не будет. Я не хочу давать вам ложную надежду.

- Том, почему вы решили, что я приглашаю вас с неким недружеским умыслом? Это всего лишь ужин.

Хай прекрасно блефовал и готов был ждать, выдержать осаду, чтобы получить то, чего желает. Том тихо усмехнулся и сказал:

- Какой я вам друг? Вам со мной не о чем дружить.

- Том, вы ошибаетесь. Мне интересно с вами говорить. Я хочу провести ещё один приятный вечер в вашей компании безо всякой задней мысли. Вы подумаете над моим предложением?

- Не подумаю, - Том покачал головой.

- Почему вы относитесь ко мне с таким предубеждением? – Хай сделал шаг к парню.

- Я не имею предубеждений на ваш счёт, - не дрогнув, отвечал Том, - но я не идиот и не хочу проблем. Спасибо вам за вечер, но на этом нам лучше закончить.

Том откланялся и ушёл с веранды, теряясь среди прочих гостей. Хай не остановил его, смотрел вслед тяжелеющим взглядом. Не привык Хай быть отвергнутым, а этот парень сделал это уже во второй раз. И если в прошлую их встречу Том был в браке, что и для Хая служило стоп-сигналом, то сейчас он свободен, а всё равно взбрыкнул. Какой необычный, притягательный парень: хрупкий, слабый, с проскальзывающими чертами ребёнка, но недоступный. Играющий в недоступность.

Больше ему здесь нечего делать. Том вернулся в центральный зал, намереваясь уйти с мероприятия, но, подумав, решил остаться на какое-то время. Без Хая он может спокойно ходить по залам, не придумывая оправданий, и преследовать свою цель – вдруг кто-то из знакомых всё же есть среди гостей? Но прежде чем приступить к обходу помещений и прилегающей территории, Том захотел немного выпить. Взял со стола бокал игристого вина, опробовал.

- Привет.

- Привет, - ответил Том, удостоив подошедшего к нему парня лишь коротким равнодушным взглядом.

- Ты Том Каулиц. Я правильно помню?

- Я тебе не представлялся, - Том по-прежнему не утруждался изобразить интерес от разговора и дружелюбность.

- Я немного слышал о тебе.

- Значит, у тебя хорошая память. Я Том Каулиц, - сказал Том и отвернулся обратно к столу с напитками, припал губами к кромке своего бокала.

Незнакомец встал сбоку, чтобы Том видел его и чтобы видеть его лицо.

- Я видел тебя на сегодняшней гонке. По твоей вине я отвлекался от заезда и пропустил момент, когда чемпион пересёк финишную черту, - поведал парень, улыбаясь губами и сверкая озорными огоньками в глазах, внимательно изучающих Тома.

Том повернул к нему голову, наградил скучающим взглядом:

- Это комплимент или претензия?

- Комплимент, - ответил парень, наклонив голову набок, попирая личное пространство тем, что встал ближе положенного для незнакомых друг другу людей. – Гонки – моя страсть. Но на сегодняшнем заезде был кое-кто интереснее команды Мерседеса.

Незнакомец выдержал паузу и протянул Тому руку, представляясь:

- Меня зовут Жиль.

Том посмотрел на его протянутую ладонь и поднял взгляд к лицу парня.

- Моё имя ты знаешь, - сказал он, не ответив на рукопожатие.

Всё интереснее и интереснее. Жиль дёрнул бровью и опустил руку.

- А ты с характером. Не каждый день принцу отказывают в рукопожатии.

- Принцу я бы не отказал.

- Дубль два, - Жиль улыбнулся шире и повторно подал Тому руку.

- Ты принц? Ха-ха, - произнёс Том, снова игнорируя протянутую ладонь.

- Серьёзно. Мне за короной съездить, чтобы доказать?

- У меня тоже есть корона, но она не делает меня принцем, - ответил Том, ни на секунду не веря навязчивому новому знакомому, и вновь отвернулся от него, показывая, насколько не заинтересован в продолжении разговора.

Не ведал Том, что перед ним в самом деле двадцатидвухлетний урождённый принц монакский, младший сын ныне правящего князя. Как в сказках далёких славянских народов, было у князя три сына. Старший – надежда его и продолжение; средний – выдающийся умник, каких поискать; и младший – отцовское разочарование, любитель роскошной жизни, гонок, тотализатора и беспорядочных связей не только с женщинами, что тщательно скрывалось, так как негоже монаршей особе поддаваться новомодным веяниям и совершать камминг-аут. Князь видел, что младший сын проявляет интерес к Тому, и был не рад.

- Поедем в более уединённое место? – предложил Жиль непринуждённо, будто общение у них складывалось и шло к тому.

- Например? – Том выгнул брови, взгляд его сделался холоднее.

Жиль не испугался, не отступил. Подступая всё ближе, кружа вокруг Тома, он предложил идеальный, по его мнению, вариант:

- Ко мне?

- Какие ещё варианты есть?

- К тебе? В каком отеле ты остановился?

- За кого ты меня принимаешь? – спросил в ответ Том и поджал губы, не скрывая неприязни к собеседнику.

- Я тороплю события? Хорошо, если ты так не согласен, я готов соблюсти все ритуалы и правила приличия.

- Не будь мы в приличном обществе на глазах стольких людей, я бы тебя ударил.

Поставив на стол бокал с недопитым напитком, Том развернулся и пошёл к выходу. Никого знакомого здесь нет, и ему тоже пора, вечер окончен. Зато есть те, кто хочет уложить его в постель. И если Жиль просто раздражал и даже вызывал жалость своими попытками добиться сближения, то Хая Том опасался. Понимал, что не все сильные мира сего такие, как Оскар.

Не успел Том переступить порог, как принц снова оказался рядом, пристроился по правую руку. Вслед за ними вышел князь, окликнул:

- Сын, подойди ко мне. У меня есть к тебе важный разговор.

- Не уходи, - попросил Жиль Тома и пошёл к отцу.

Том, конечно же, не послушался. Отец и сын отошли в сторону, где их не подслушают, и князь сказал:

- Оставь в покое этого парня.

- Отец, я знаю, что тебе это не нравится, но рано или поздно тебе придётся смириться.

- Жиль, дело не в том, что мне это не нравится. Ты знаешь, кто он?

- Знаю – Том Каулиц, фотограф.

- Том состоял в браке с Оскаром Шулейманом.

- Так Том в браке? – удивился Жиль и присвистнул. – Это немного осложняет задачу.

- Они в разводе с февраля этого года. Но я не хочу, чтобы нашей семьи коснулась эта скандальная ситуация. Прошу, не связывайся с Томом.

У Жиля с отцом были хорошие отношения, потому чаще всего он слушался, когда тот просил о чём-то, а отец в свою очередь не зверствовал и не пытался сделать из сына кардинально другого человека, закрывая глаза на многое и позволяя ему быть таким, какой он есть. Потому и в этот раз Жиль уважил отцовскую просьбу. Но не выбросил Тома из головы. Такого – непокорного, обдающего равнодушием и холодным презрением, у него не было никогда. Тому было плевать, с кем он разговаривает, похоже, он и не знал, кто перед ним, и это запало в сердце. Вслед ему Жиль смотрел горящими глазами.

Сев в такси, Том несколько минут не отвечал на вопрос, куда они поедут, думал. В отель не хотелось, на удивление не хотелось спать, хотя час уже поздний. Наконец Том сказал: «В Ниццу». Из обрывка случайно услышанного разговора трёх женщин он узнал, что Ницца совсем близко. Конкретного адреса не назвал, только – в центр города.

Доехали быстро. Том без остановки гулял по улицам, параллельным, перпендикулярным, надеясь на случайную встречу. Всю ночь напролёт. Но эту ночь Оскар как добропорядочный человек проводил дома. Несовпадение…

Том опустил взгляд к асфальту, глубже и глубже погружаясь в мысли, в чувства. Оказывается, дом был так близко. Но Ницца ему больше не дом. Пока что, временно? Ночь обостряет чувства, обнажает душу, и Том на какое-то время ощутил страх и отчаяние, что будущего, такого, как было в прошлом, не будет. Что Оскар и их счастье останется лишь воспоминанием. Что они уже никогда не поговорят, не ощутит прикосновение сильных рук, расписанных яркими «рукавами», которые можно долго-долго разглядывать.

Обходя город, Том понимал, как мало мест знает, пусть прожил здесь много лет, ходил по улицам нескончаемое количество раз с целью и без. Никакой Ницца ему не дом, если он не может вернуться домой. Зачем ему Ницца? Зачем Монако? Лазурный берег одно из лучших мест для жизни, но зачем он ему без Оскара?

На Тома обращали внимание. Не каждый день вдоль ночных дорог бродит кто-то в кричащем костюме за несколько тысяч. А Том не обращал внимания на чужие взгляды. К пяти сел на скамейку и поднял глаза к небу. И поехал обратно, когда рассвет уже практически полностью перекрасил небеса в свет нового дня. Поспал до полудня, собрался и отправился в аэропорт. В это время Оскар в Ницце пил кофе и просматривал новости с экрана телефона.

***

Том остановился и изменился в лице, увидев себя на обложке журнала в витрине. Зайдя в магазин, он схватил экземпляр периодического издания, ещё больше исказившись в чертах, и поспешил к кассе.

- Ой, это вы, - удивилась и улыбнулась кассирша, узнав в покупателе лицо с обложки. – Можно автограф?

- Только не на этом журнале.

Впервые Том не обрадовался вниманию и не улыбнулся в ответ, ему было совершенно не до этого. Чиркнув автограф на том, что подсунула ему продавщица, Том забрал покупку и покинул магазин. Сел на скамейку поблизости, двумя руками держа журнал, не желая верить глазам. Обложку украшала качественная фотография его и Хая, сделанная на «Вечере моря». Но совместный снимок полбеды, Тома привёл в ужас заголовок: «Том Каулиц сменил одного богача на другого».

- Нет, нет, нет! Не может быть! – в эмоциях Том заговорил вслух. – Оскар же увидит это!

Оскар увидит. И поверит, потому что это не какая-то жёлтая газетёнка. И… пиздец.

- Это неправда! Что мне делать? – Том повернулся к старику, к которому подсел.

Седовласый мужчина приложил палец к губам, шикнул: шумный парень мешал ему слушать аудиокнигу в наушниках. Помимо обложки и громкого заголовка в журнале была ещё и целая статья, посвящённая совместному выходу в свет брунейского миллиардера и знаменитого молодого фотографа, с момента развода которого не прошло и года. В статье на целый разворот расписывалась, смаковалась идея их связи, которую преподносили так, словно в её наличии нет никаких сомнений. Не сумев добыть никакой информации о разводе Тома с младшим Шулейманом, работники пера с удовольствием играли на этой пока что не остывшей теме и пытались хайпануть на новых, придуманных ими отношениях Тома. Нигде не упоминая этих слов, Тома фактически окрестили расчётливой шлюхой в штанах, владеющей редким талантом очаровывать самых богатых и влиятельных мужчин.

В это же самое время в сети более наглые люди эксплуатировали другие фото с элитного мероприятия – фотографии с монакским принцем, который смотрел на Тома с явным личным интересом. «От миллиардера к кровному принцу. Том, поделись секретом, как ты это делаешь?»

Просмотрев статью в журнале, Том воскликнул:

- Нет! Что вы такое пишите? – будто его могли услышать, извиниться и отозвать тираж. – Они написали, что у меня отношения с Хаем, но это совсем не так! Оскар же увидит это и может поверить, подумать, что я нашёл ему замену! А я никак не могу донести до него правду!

- Мистер, вы мне мешаете, - пристыдил его старик, но Том не унимался.

- Что мне делать? Посмотрите, это я, - Том показал мужчине обложку, ткнул в себя на ней. – С человеком, который рядом со мной, меня ничего не связывает, но журналисты написали иначе!

Старик вздохнул и поставил аудиокнигу на паузу.

- Молодой человек, чего вы от меня хотите? – спросил он.

- Поговорить. Поговорите со мной, пожалуйста, - живо отозвался Том, подсел ближе. – У меня есть любимый человек, я очень хочу к нему вернуться, потому что наш развод был огромной ошибкой, я не хотел его и он тоже. Но моему возвращению мешают некоторые обстоятельства, в первую очередь то, что мой муж думает, что я ушёл от него, предал, а это не так! А сейчас журналисты написали, что я уже с другим мужчиной. Оскар может поверить в это и что тогда будет?

- Муж? Мне этого не понять.

- Не нужно осуждать меня за выбор. Я люблю его. Какая разница, какого пола человек? Я не гей, но люблю мужчину и хочу прожить с ним жизнь, потому что он для меня особенный человек.

- В моё время такого не было, - покачал головой старик. – Конечно, «не такие» мужчины и женщины были всегда, но никто этого не афишировал и не считал общепринятой нормой.

Том открыл рот и закрыл, решив не спорить о нормальности отношений между двумя мужчинами. Его распирало по другой теме, и он продолжил:

- Я не могу позвонить Оскару, чтобы сказать, что верен ему, не могу написать и сказать лично. Пока не могу сказать лично. А что он надумает за то время, что я буду добиваться встречи? Если он разочаруется во мне ещё больше? Я изменял Оскару во время наших отношений и брака, он не злился и не обижался, но это другое. Сейчас мы не вместе, и он подумает, что я просто нашёл ему замену, что ужасно.

- Вы изменяли? Уверены ли вы, что вам нужно возвращаться?

- Почему вы спрашиваете? – нахмурился Том.

- Потому что любимым не изменяют.

- Вы ошибаетесь, - смело возразил Том. – Ситуации бывают разные, как и люди.

- Обстоятельства вынудили вас изменить?

Том подумал пару секунд и кивнул:

- Можно сказать и так.

Можно считать обстоятельством непреодолимой силы шторм перестраиваемой психики во время объединения? Том рассудил, что можно. Надо же чем-то оправдать себя, чтобы быть правым. А одноразовую связь с Маркисом можно опустить, потому что то была глупость.

- Я расскажу вам одну историю, - сказал старик. – Был у меня друг, на двадцать три года меня старше, умер уже давно. Они с будущей женой познакомились в школе и сразу поняли, что видят жизнь только друг с другом, поженились, как только обоим исполнилось восемнадцать, а через год у них родилась прелестная дочка, плод их любви. А потом началась война. Они тогда жили в Польше. Дальтон, друг мой, ушёл на фронт, а Лили с их трёхлетней дочкой попали в концлагерь, потому как Лили еврейкой была.

О кровавой и жестокой Второй Мировой Войне Том знал поверхностно, потому не осознавал всего ужаса этой страницы истории, для него то время было бесконечно далёким, никак не касающимся его. Но он ощутил налёт необъяснимого чувства вины, вины за то, что какие-то люди уничтожали других по расовому признаку. Из-за Оскара «еврей» было для Тома не просто словом. Плохо быть немцем в такой ситуации, а по причине Феликса на один процент, но Том ощущал принадлежность к немецкой нации.

- Лили всегда привлекала мужчин, было в ней некое сильнейшее очарование, что никого не оставляло равнодушным. Работники лагеря тоже обратили на неё внимание, несмотря на то, кем она была. И Лили спала с каждым, кто её хотел: за человеческие условия, за еду, лекарства, за то, чтобы не били и не сгнаивали на самых тяжёлых работах. Благодаря этому они выжили и вернулись домой.* Лили рассказала всё Дальтону и хотела уйти, потому что не могла простить себе той грязи, хотя и не могла поступить иначе. А Дальтон ни на секунду её не винил, он встал перед Лили на колени и сказал, что она спасла самое главное в его жизни – себя и их дочку и ему бесконечно жаль, что ей пришлось пройти через это, но для него это ни на миг не делает её плохой, а если кто-то узнает и попробует осудить её, он разобьёт тому человеку голову. Они прожили вместе ещё сорок лет, пока Лили не стало. Только это – спасение собственной жизни и жизни вашего ребёнка оправдывает измену, а всё остальное блажь. В этом проблема современности: люди разучились ценить то, что имеют, потому что в любой момент могут приобрести замену, купить новую кровать вместо той, что разонравилась, найти нового «любимого человека». Понятие любви подменили желанием и вместе с тем его обесценили, потому что стало слишком легко добиться физической близости, не обязательно даже спрашивать имя. Изменяя, человек показывает, что не ценит своего партнёра, что то же самое может получить от кого-то другого.

- Я впечатлён историей вашего друга и его жены, но вы не можете обесценивать мой случай. Вы ничего не знаете о моих жизненных обстоятельствах, - отвлёкшись от главной своей проблемы на данный момент, серьёзно сказал Том. – Оскар разрешает мне изменять, значит, его это устраивает.

- А есть ли у него выбор? – задал старик очень умный вопрос. – Если запретить изменять, то потеряешь человека. Поскольку тот, кто хочет свободы, не может существовать в неволе. Прощают измену в двух случаях: когда не любят и когда любят так сильно, что готовы делить любимого человека с другими, только бы он остался.

- Но Оскар знает, что я не уйду, - эмоционально не согласился Том.

- Он может быть в этом уверен? – ещё один хороший вопрос, на который Том хотел ответить, но не смог. – Как тебе зовут? – спросил старик через короткую паузу.

- Том.

- Том. Поставь себя на место Оскара. Скажи, что бы ты почувствовал и как поступил, если бы он тебе изменил?

Том задумался и ответил честно:

- Я бы сошёл с ума от ужаса, но простил.

- Почему ты бы простил?

- Потому что я не хочу потерять Оскара, даже если он переспит с кем-то ещё.

Старик улыбнулся уголками губ и сказал:

- Об этом я и говорил. Теперь подумай: есть ли разница между тобой и Оскаром?

- Есть, - без сомнений заявил Том. – Мы очень разные.

- Все люди разные, но разница эта не так велика, как кажется, - мудро объяснил старик. – Никто не хочет делить с кем-то любимого человека, это в человеческой природе: мы бережём от других то, что нам особо дорого. Если же человек принимает измены, под его согласием обязательно что-то лежит.

Том сидел оглушённый, прибитый словами собеседника, что вызвали в нём неприятные чувства. Заставили задуматься о своём поведении, о подоплёке поведения Оскара, о которой никогда не думал. Оскар сам, прямым текстом однажды сказал: «У меня есть выбор: позволить тебе гулять или потерять тебя». То же донёс до него старик, но пока он не озвучил эту мысль, Том не задумывался о её глубине, о том, что лежит за словами «в противном случае я тебя потеряю».

Не попрощавшись, старик поднялся и направился прочь. Запоздало очнувшись, Том подскочил и побежал следом:

- Постойте! Мы не выяснили, что мне делать!

Глупо просить совета, требовать ответа у случайного человека. Но в проблемных ситуациях Том всегда присасывался к кому-то пиявкой. Ему это нужно было, чтобы переждать время, разрядить негативную энергию, подумать на две головы и набраться ресурса за чужой счёт; жизнь сама подкидывала ему людей, которые в разное время становились опорой. Когда-то и Оскар стал для Тома таким человеком. И не был таковым, потому что в человеческом понимании Оскар его не поддерживал.

- Если Оскар по-прежнему любит тебя больше чем себя, то простит, - старик остановился и повернулся к Тому. – Но, прежде чем вернуться, подумай: ты любишь его или свою жизнь с ним?

- Что вы имеете в виду?

Том не понял. Этот человек ведь не знает, какую жизнь ему обеспечивал Оскар, почему он о ней говорит? Сердце сдавило неприятным предчувствием от ощущения знакомости, поскольку в прошлом сам сотни раз думал: «Мне удобно с Оскаром».

- Можно любить человека за качества, способности или то, что у него есть. Можно быть влюблённым в собственные чувства, которые испытываешь с этим человеком, - пояснил старик. – Всё это не имеет ничего общего с любовью. Ответь на вопрос: тебе хорошо с ним или плохо без него?

Вопрос он задал не для того, чтобы услышать ответ. Том смотрел вслед старику, сжимая в руке журнал, о котором позабыл. Вернулся на скамейку и посмотрел на обложку глянца, поставив локти на бёдра.

Если любит, простит. Простит ли, любит ли по-прежнему? Измена вне отношений не то же самое, что в них. Том не мог этого объяснить, но чувствовал так. Изменяя с Марселем, Том не испытывал угрызений совести, а журналистская утка об измене, высосанная из пальца, повергала его в ужас и заставляла дёргаться от желания немедленно всё исправить, объяснить. Парадокс.

Том включил фронтальную камеру. Сейчас запишет видео-опровержение, в котором всё объяснит, в котором будет прежде всего обращаться к Оскару, и плевать уже, кто что подумает и узнает. Но, запустив видео, Том ничего не сказал. Оскар всё равно не увидит, а общественность во главе с хищными журналистами наверняка последуют логике «оправдывается – виновен» и укрепятся в вере в его вымышленную связь с Хаем. Заблокировав экран, Том опустил руку с телефоном.

Слова мудрого старика эхом звучали в голове, побуждали активную мыслительную деятельность, анализ, переосмысление и поиск объяснений себе.

Любимым не изменяют. Ситуации ведь бывают разные. И люди разные, да? Том был не согласен со стариком, что все изменяют потому, что не видят разницы. Наоборот, он изменял с Марселем для того, чтобы попробовать с другим, по-другому. А зачем переспал Маркисом, Том так и не мог ответить. Просто с ним случается беспросветная глупость. Это достаточно весомое оправдание? Хреновое это оправдание, но иного не дано. Но он больше так никогда-никогда не будет, потому что многое осознал.

Прощающий измену либо не любит, либо любит слишком сильно и боится потерять. Неужели Оскар прощал и позволял ему всё из страха, что он уйдёт? Оскар так и говорил. Почему же Том не задумывался о том, что это значит? Что Оскар чувствует, деля его с другими? Вместо этого имел наглость и недалёкость обижаться и недоумевать, почему он не ревнует. Тому было стыдно, стыдно и жалко Оскара, который ради него поступился гордостью и естественным желанием быть единственным. Возможно, Оскар испытывал к кому-то влечение, а если нет, то обязательно испытает, Том считал, что взгляды на кого-то ещё нормальны, от них никуда не деться. Но Оскар ничего себе не позволял и не позволит. Почему же Том не может немного сдержать себя? Он обязательно научится, больше он не будет изменять.

Но… если захочет кого-то другого? Понятное дело, что можно отказать себе в исполнении желания, но ничего хорошего не выходит из ущемления себя и сокрытия чувств, Том понял это опытным путём. А если прямо говорить о желаниях и исполнять их втроём, с согласия Оскара и с его участием? А как узнает, что Оскар искренне согласен, а не делает это ради него?

А-а-а-а! Крик во вскипающих мыслях, Том сдавил виски кулаками и упёрся взглядом в одну точку на асфальте. Ещё не вернулся, а уже запутывался, как выстраивать отношения с Оскаром.

«Оскар, я тупой, прости. Я могу добиться высот, но в отношениях плаваю и всё время совершаю ошибки».

Тебе хорошо с ним или плохо без него?

Какой вариант управляет им? Том боялся первого, но пришёл к выводу, что для него справедлив второй. Поскольку он уже доказал, что достойно справляется со своей жизнью, он не страдает каждую минуту, а напоминает себе, ради чего все свершения, но хочет вернуться к Оскару, потому что с ним хорошо.

Взгляд вновь упал на глянцевую обложку, которая даже выглядела дорого, элитарно, и на которой они с Хаем в самом деле выглядели как пара, достойная того, чтобы за ними следили миллионы глаз. Что ж, сейчас он не может ничего исправить. Но может воспользоваться ситуацией себе на пользу. Как Джерри учил – провоцируй, коли в глаза, больше всего интересуются не теми, кто вызывает положительные эмоции, а теми, от кого подгорает зад.

Том сфотографировал обложку и опубликовал с подписью: «Похоже, кто-то завидует», подразумевая под «кем-то» тех, кто написали, что он прыгает от богача к богачу. Если подставляться, то по-крупному. Потом придётся объяснить Оскару на один момент больше.

«Том, ты чего? Ты же милый и добрый парень, что ты такое пишешь?», - отреагировала одна верная подписчица на колкую подпись к фото.

«Том милый? Ха-ха-ха, насмешила! Ты вспомни, каким он был во время модельной карьеры – от него за километр разило сукой и стервой».

«Это был образ».

«Скорее, то, какой он сейчас, это образ. Можно притвориться хорошим, но натурально изобразить стерву невозможно, это либо дано, либо нет».

«А мне без разницы, хороший он или плохой, Том очарователен. И где делают таких красивых парней? При взгляде на него у меня появляются влажные фантазии».

«Дорогая, тебе не светит, он любит члены».

«Я и не претендую. Так, мечтаю…».

Дома Том открыл директ, чего не делал давным-давно, и обнаружил радостное сообщение от недавнего нового знакомого, который упорно не хотел понимать, что раздражает.

«Я нашёл тебя!».

В ответ Том в грубой и вульгарной форме послал его в эротическом направлении. Обычно он так не делал, но этот парень бесил.

Жиль не разозлился и не обиделся. Опешил, но обольстился Томом ещё больше. Не каждый может послать принца из ныне правящего рода, на его памяти не было ни одного до Тома. Жиль написал второе сообщение, но оно не отправилось. Во избежание траты времени и нервов Том сразу поместил его в чёрный список и отложил телефон, отправившись заниматься другими делами.

Какой парень! Принц был впечатлён.

Вечером того же дня Том написал пост по теме: почему всех так интересует его грязное бельё? Разве личная жизнь как-то относится к его творчеству? И написал, что между ним и Хаем ничего нет, они просто вместе посетили мероприятие. День хайпанул и достаточно, продолжать Том не хотел, потому что чувствовал себя плохо от грязи, которой ощущал то, что взял на себя. Пусть ему не поверят, но перед собой он будет честным и перед Оскаром тоже, если до него дойдёт эта информация.

*История Лили основана на реальных событиях.

Глава 15

Я тебя нарисую, чтобы потом повесить

Близко, почти вплотную, чтобы мы были вместе.

Ненавижу города, в которых я никогда,

В которых ты никогда, в которых мы никогда.

Mary Gu, Ненавижу города©

Состоялась фотосъёмка для Гуччи и аукцион, на котором фотография авторства Тома ушла с молотка за двести тысяч, став вторым по прибыльности лотом среди представленных экземпляров фотоискусства. Обошла его безвестная семнадцатилетняя девушка из Республики Малави, слепая и ВИЧ положительная, с такими характеристиками с ней никто не мог тягаться. Том немного расстроился, узнав, кто стала негласным номером один. Получается, оценивали не фотографию, а трагизм истории фотографа? Том счёл так, и так и было в некотором смысле. Если человек чем-то отличается, с трагедией за плечами или на настоящий момент находится в тяжёлой ситуации, его оценивают выше, ему отдают все призы. Дело не в жалости, а в том, чтобы показать, что они не безразличны, они не смотрят на то, что человек бедный/больной/какой угодно, и не ударят битого жизнью.

Неужели его история слабее ситуации той девушки? Надо сделать фотосессию на тему подвала, этот ад точно никто не переплюнет. Том и не ожидал от себя, что его заденет проигрыш, которого не было, поскольку это не соревнование, он никогда не стремился быть номером один. Но он привык, что его фотографии лучшие, что их восхваляют, а тут какая-то безвестная девчонка подвинула его с пьедестала. Опять молодёжь наступает на пятки? Не бывать этому! О ней забудут, а он останется.

Но с реализацией в фотографии темы подвала Том решил повременить, поскольку не завершил серию «Мир глазами ребёнка…». Смешение наполненных смыслом серий сместит, рассеет фокус внимания зрителей, лучше планомерно переходить от темы к теме, ужесточая их градус.

Покупатель фотографии «Мир глазами ребёнка…», тёзка Тома, в отличие от него называющийся полной формой имени, после аукциона написал пост на своём странице:

«Хочу поблагодарить Тома Каулица за фотографию «Мир глазами ребёнка, которому нельзя выходить из дома».

Приятно. И фото-картина отлично смотрелась на стене в его доме, что Томас тоже показал на своей странице.

Опираясь на успешную работу с одним модным гигантом, Том расправил крылья шире и пошёл в наступление, сам связался с другим Домом. Написал в Карл Лагерфельд и предложил свою кандидатуру в качестве фотографа на показе. На Дольче Габбана пока не замахивался, хотел набрать достаточно очков репутации, чтобы ему точно не ответили отказом.

Представитель бренда Карл Лагерфельд удивился предложению Тома, ведь тот был фотографом другого формата, но, посовещавшись с коллегами, согласился на этот эксперимент. Потому что месье Каулиц зарекомендовал себя как разноплановый профессионал, в том числе умеющий работать с движением. А Карлос передал Тому предложение от Шанель и приглашение от них на ближайший показ бренда – извинение за то, что они в него не верили. Ко всему прочему, как и договаривались, Том подписал новый, долгосрочный контракт на сотрудничество с Эстеллой С.

Пришлось обзавестись органайзером, куда записывал, куда и когда должен прибыть, у кого какой запрос. Писал на ноутбуке идеи, оформляя их в таблицы, от руки рисовал наброски грядущих сессий. Одному креативному директору бренда Том показал зарисовки, и тот остался в восторге от его подхода к делу. От того, что заранее можно увидеть, как примерно будут выглядеть фотографии не от арт-директора, который придумывает съёмку, но не ставит её, а от того, кто непосредственно работает с камерой и воплощает идею в жизнь.

На показе Шанель Том обращал внимание на подиум только ради приличия и без конца оглядывался по сторонам, крутил головой, ища в зале взглядом Оскара. Даже на after-party остался – ведь Оскар любил тусовки и пьянки. Но случайная неслучайная встреча не случилась. Впрочем, больших надежд на этот вечер Том не возлагал, поскольку Оскар никогда не питал любви к Шанель, а пришёл просто потому, что его пригласили. Но кое-что с этого вечера Том вынес – на последующих показах нужно будет занимать место на заднем ряду, чтобы не оборачиваться и видеть зал. Сам был моделью и думал, что тем, кто на подиуме, неприятно видеть, что кто-то на них, на их работу, их труд не смотрит, а крутит головой по сторонам.

А в конце модной вечеринки Том оглядывался по другой причине, смотрел, не проявляет ли кто-то из мужчин к нему повышенное внимание и нет ли где Хая. Том не думал об этом постоянно, но опасался, что, не добившись взаимности, Хай может не отступить и начать его преследовать или вовсе решить получить желаемое иным, нечестным способом. Печальный опыт близкого знакомства с Эванесом научил, что те, кто обладают большими возможностями и властью, могут ни перед чем не остановиться.

Но Хая тоже не было ни на показе, ни на вечеринке, ни на улице после неё. То ли Том интересовал его не так сильно, чтобы ради обладания им идти на преступление, то ли он выжидал время. Том надеялся, что правдив первый вариант, потому что сейчас защитить его от Хая некому. Если Хай хочет его, Тому нужно успеть вернуться к Оскару, прежде чем он перейдёт к активным действиям.

После Шанель Том связался с Валентино и Баленсиага, также заключил договоренность на работу на показах их следующих коллекций. А Барберри и Версаче пожелали его заполучить в качестве модели, для Барберри должен будет сняться, а у Версаче пройти по подиуму. Показ последнего может стать тем самым местом долгожданной встречи. Ведь после долгой разлуки Оскар и Джерри встретились именно в таких условиях, Джерри был на подиуме, Оскар в зале. Но в отличие от Джерри Том плюнет на рабочие обязательства, спрыгнет с подиума, побежит к Оскару и уже никогда-никогда от него не отстанет. Не отпустит. Будет ходить по пятам столько, сколько потребуется, чтобы снова стать частью его жизни.

Прошёл его день рождения. К Тому приехал папа, поскольку этот праздник он проводил в одиночестве. Хенриикка осталась дома не потому, что не захотела приехать. Они с Кристианом посовещались и решили, что ей будет лучше не ехать, поскольку отношения Хенриикки и Тома по-прежнему оставались никакими, так и не успели их наладить. Том в присутствии мамы мог чувствовать себя неловко, чего родители не хотели ему на день рождения, у него и так достаточно дней рождения не стали радостными праздниками.

Но объявился ещё один гость. Том получил сообщение от Эллис: «По какому адресу ты сейчас живёшь?». Написал ответ. И через сорок минут в дверь позвонили.

- С Днём Рождения! – на пороге радостно поздравила Тома Эллис, что держала в руках какую-то коробку. – По этому случаю я сама испекла торт. Правда, повар из меня плохой, но должно быть съедобно. Можешь не бояться отравиться, я всё пробовала, когда готовила.

- Спасибо, - Том искреннее заулыбался, тронутый и тем, что Эллис его поздравила, не забыла, и самодельным тортом.

В последний раз ел домашний торт маленьким мальчиком, до его десяти лет Феликс всегда пёк праздничные сладости сам, потом частично перешёл на магазинные варианты, у которых скрупулёзно проверял состав, чтобы не кормить ребёнка химией. Почему-то Том забыл, какая это особенная радость – самодельные праздничные сладости, никакие произведения кулинарного искусства от лучших поваров не сравнятся с тем, что сделано с душой.

На голоса вышел Кристиан. Увидев его, Эллис ойкнула, смутилась, закрылась.

- Кажется, я не вовремя… Извини, я не знала, что ты не один. Не буду мешать, я пойду.

- Ты вовсе не помешаешь, - остановил её Том. – Эллис – это мой папа, Кристиан. Папа – это Эллис, моя подруга. Проходи.

Том закрыл дверь, помог девушке раздеться и повесил куртку. Разувшись, Эллис подняла взгляд к Кристиану:

- Здравствуйте. Рада познакомиться с вами, мистер… - она запнулась, не зная, какую фамилию назвать.

Том – Каулиц, Оили – Роттронрейверрик, какую фамилию носят родители?..

- Роттронрейверрик, - подсказал Кристиан и доброжелательно улыбнулся уголками губ. – Можно просто Кристиан. Я тоже рад с тобой познакомиться.

И он ничуть не кривил душой. Иногда у Кристиана складывалось впечатление, что у Тома нет никого, кроме Оскара, что его беспокоило. А сейчас, когда Том остался один, особенно важно, чтобы у него были друзья. Потому Кристиан был рад увидеть своими глазами, что у сына есть подруга, и хотел узнать её, посмотреть, как они общаются.

Втроём они на кухне выпили кофе с тортом Эллис, который выглядел отнюдь не как произведение кондитерского искусства, но Том оценил его вкус высоко, о чём не поскупился сказать, хотя сам готовил куда лучше, в том числе сладости. До ночи засиделись, разговаривали, отмечали без алкоголя. В этот день Том смог забыть о том, как мог бы провести двадцать седьмой день рождения. Папа и Эллис, которая по стечению обстоятельств тоже стала близким человеком, защитили нежное сердце от тени.

Но праздник закончился. Через два дня стартовал октябрь. Шла осень, а осенью часто бывает грустно без причины, не говоря уже о тех случаях, когда причина есть. День сокращается, меньше солнца, приходят дожди. Том всё чаще смотрел в окно, за которым день за днём заряжали дожди, и тосковал по уходящему времени. Сколько ещё пройдёт впустую, месяц, три, полгода? Осенью уже едва ли сумеет добиться встречи, поскольку основные показы прошли в сентябре. Новогодние показы регулярно устраивает только Миранда Чили, но Оскар к нему ни в жизни не пойдёт. Зимние показы есть, будут в январе, Том уже заключил контракты на участие в нескольких. Но январь – это новый год, целая новая жизнь, что начинается за чертой, разделяющей тридцать первое и первое число, отделяющей прошлое от нового настоящего, которое начинается с чистого листа, оставляя хорошее и плохое на перевёрнутой странице.

Том не хотел встречать Новый Год без Оскара, не хотел начинать новый год без него. Может быть, как Оскар однажды сделал, представить, что праздника ещё не было, что идёт тридцать седьмое… шестьдесят пятое декабря? Вот только Том так не умел, знал, что не сможет. Все модные события отгремели, наступил период затишья до нового сезона. Оставалось надеяться на случайную встречу, по-настоящему случайную, а не одну из тех, что тщательно планировал. Но Том всё меньше и меньше верил в такую встречу. Потому что она не случалась. Они расстались в конце февраля, а сейчас что? Сейчас октябрь, уже половина месяца прошла. Дальше будут холода.

В детстве Том не писал писем Санта Клаусу, так воспитал Феликс, потому что его родной Том никогда не верил в сказочного старика, что приносит подарки и исполняет желания. Но начал задумываться о том, чтобы написать, уже сейчас, в середине осени, чтобы письмо непременно дошло и самый желанный, единственный желанный подарок случился в срок, не позднее полуночи тридцать первого декабря. Людям необходимо надеяться и верить хоть во что-то, когда собственных возможностей не хватает. Том делал всё возможное и невозможное, но что, если этого мало? Ему очень, очень, очень, очень хотелось чуда.

И Том написал письмо, думал над предложениями, которых получилось не одно, четыре абзаца, хотя в одном предложении можно было уместить весь смысл, чувствовал каждое слово. Закончил словами:

«Много лет мне никто не дарил подарков, я не просил их, не хотел. Но в этот год я прошу подарить мне то, чего я желаю больше всего на свете, что мне нужнее света нового дня. Встречу с Оскаром. Не обязательно на Новый год, можно в любой день до него».

Много лет не получал он подарков. Последний подарок на Новый год Том получил в тринадцать лет. Четырнадцатый новый год встретил в диссоциативной коме. Потом, в годы юности, небытиё и Джерри в центре, где заключённым-пациентам праздники не полагались. Восемнадцатый Новый год провёл у Оскара, не заметив, что был праздник. Ни о каких подарках не могло идти и речи. Девятнадцатый Новый год тоже у Оскара, тоже пропустил, находясь в горячке болезни. И так далее, так далее… Даже в отношениях Оскар не делал подарков на Новый год, у них никогда не было ёлки на праздник, если её не ставили в том месте, где они проводили праздник, как несколько лет назад в Швейцарии. Их Новый год заключался в том, чтобы уехать. Наверное, Оскар никогда не дарит подарки на Новый год. Наверное? Том вдруг понял, что не знает. Никогда не обращал внимания на отношение Оскара к праздникам и подаркам, никогда не спрашивал, как Оскар проводил Новый год в детстве. Просто не задумывался, не интересовался. Как можно быть таким безразличным? Плохо это, стыдно это. Оскар знает о нём всё, а он знает об Оскаре мало-мало.

Том положил письмо в конверт и оставил на краю стола. А через несколько дней бросил его в урну, потому что бред же. Не верил в Санта Клауса в детстве, нечего и начинать на третьем десятке. Сидя за столом, Том поднял взгляд к окну. Интересно, чем сейчас занимается Оскар? Работает? Пьёт коньяк? Вспоминает ли о нём? А Оскар в эту минуту был с тем, кого привёл домой в последние майские дни.

Грань между сном и реальностью оказалась столь тонка, что Том не ощутил, как переступил её. Блаженно улыбался с закрытыми глазами, ожидая, что сейчас, с минуты на минуту, Оскар начнёт приставать, поцелует в щёку и в плечо, прижмётся сзади, крепко обхватит поперёк живота. Едва не мурчал от одного только предвосхищения прикосновений и щемящего удовольствия, уже потёкшего по нервам, и полнился светом всеобъемлющего, абсолютного тёплого счастья, которое, кажется, может осветить весь мир.

Сейчас, вот-вот… Тепло, хорошо, он счастливый человек. Прогнулась кровать, разморенное, полуспящее сознание придумало движение, ему поверили нервные рецепторы. Том улыбнулся шире, выгнулся, извернул шею, подставляя лицо и губы под поцелуй, показывая, что не спит, что готов, что хочет. Но мираж не может длиться вечно, а реальность жестока. Прикосновение не пришло, кровать начала терять тепло двух тел. Том открыл глаза, повернулся, посмотрел на пустую половину кровати. Провёл ладонью по холодной простыне, скучая в эти секунды так сильно, что сердце разрывалось и истекало кровью. Сколько ещё раз ему придётся проснуться в одиночестве, в сладком обмане и рухнуть с небес на дно пропасти?

Том свернулся клубочком на боку, поджав колени к животу, смотрел на пустую сторону кровати, ненамеренно истязая тоскующую душу, не имея сил быстро отпустить, отвернуться, вступить в новый день, в котором он снова один. Но видение развеялось вовсе, оставив в реальности, в постели, в которой Оскара никогда не было и как ни принюхивайся, не уловить нотки его парфюма и неповторимый запах кожи.

Садясь, Том поморщился. Сон наяву вызвал стойкое возбуждение, но в отличие от недель воздержания на спор, он не сходил с ума и не хотел немедленно сунуть руку в трусы, даже мысль такая не пришла в голову. Как делал в подростковые годы, до того, как страшное насилие перекорёжило его и в ноль выключило сексуальность, Том просто покинул постель и отправился в душ, ступая по холодному полу, что убивал остатки тепла. Долго стоял под тёплыми струями, смотря вверх, в одну точку двери душевой кабины. Когда-то давно тоже не смотрел на себя, направлял взгляд куда угодно вверх, воспоминания тянулись безвкусной патокой. Казалось, это было в прошлой жизни, так много лет назад, что уже неправда, хотя на самом деле не прошло и пяти лет с тех мрачных, полных страхов пор.

Без Оскара ему и секс не нужен. Что осталось от того помешанного парня, который вдруг столкнулся с тем, что то, чего полжизни боялся, необходимо ему настолько, что сводит жилы? Немного осталось. Ничего. Во время спора через неделю начал сходить с ума, а сейчас тело уже девять месяцев лишено близости, но нет никакого желания, кроме чисто механического, приходящего по утрам и не требующего никаких действий. Похоже, дело не в нём, дело в Оскаре. А без него тело возвращается в спячку, из которой Оскар шаг за шагом вывел. Тело не хочет других, когда нет его, а душа и подавно.

Когда они в последний раз просыпались вдвоём, так, как привиделось? Кажется, это было прошлой осенью. Точно, это было в октябре, двадцать четвёртого октября, когда проснулся второе утро подряд. Год назад. Целый год… Как страшно понимать, что прошло так много времени, ведь за год жизнь может кардинально измениться, стерев всё, что было до, и она изменилась. И Том очень, очень, очень хотел вернуть ту, что была.

Без Оскара Том мог быть счастливым, возможно, мог быть ещё счастливее. Но так, как с ним, без него жить не мог, и дело вовсе не в личном самолёте как символе роскошной жизни. Дело в человеке, с которым так, как с другими, быть просто не может. Том понял это ещё острее.

А время продолжало идти вперёд, переворачивая дни календаря.

Ноябрь. В столице Соединённого Королевства ноябрь – унылое зрелище. Том не брался судить за всех, но для него это было испытание. Подумывал даже на зиму перебраться в Испанию, чтобы не взвыть от серости за окном, что грозила затяжной меланхолией и истощением сил. Но в итоге принял решение всё-таки остаться и пройти испытание Лондоном до конца.

Том зашёл на страницу Оскара в инстаграм, чего не делал давно, с весны, закрутившись в водовороте дел, работы, успеха. Обомлел, увидев публикацию от четырнадцатого октября, где Оскар обнимал некую девицу, а та стеснительно(?) отворачивала лицо от камеры.

- Сука, - воздух вышел из лёгких со свистом, будто вмиг соскользнул в астматический приступ, а пульс сорвался в галоп.

Кто она? Кто?! Она?! С девушкой по вызову Оскар не стал бы фотографироваться, а его подруга не стала бы прятать лицо. Кто она? Впервые с момента пробуждения в Лондоне Том подумал о том, что Оскар может быть с кем-то во время их разлуки, и эта мысль выбила почву из-под ног. Проституток Том мог простить, это всего лишь секс, это ничего не значит, к проституткам в данной ситуации он не ревновал. Но другое дело – что-то большее, настоящее, отношения, а не связь за деньги. Впервые Том всерьёз столкнулся с неизбежностью мысли, что Оскар может вовсе не вспоминать его, не скучать, Оскар мог найти кого-то и быть вполне счастливым, а желание всё вернуть испытывает лишь он один, их неповторимое счастье существует лишь в его голове. Представляя это, Том физически ощущал боль в груди.

Больно неимоверно быть тем, кого заменили, тем, кто любит, когда его уже нет. И если интерес Оскара к другому мужчине причинит бо́льшую боль, то интерес к женщине – хуже, потому что с женщиной Том не может соперничать по причине пола. Если Оскару всё-таки нужно женское тело со всеми его прелестями, то ничего не поделаешь, останется только смириться и отойти в сторону.

А эта девица хороша, заманчивое декольте, гладкая загорелая кожа, волосы – всё при ней. Тварь. Том не знал её, но ненавидел просто за то, что Оскар к ней прикасается и выглядит довольным. Кто она такая? К Оскару у Тома вопросов не было, только к девице в его объятиях. С Оскаром потом, при встрече, поговорит и даст в морду за то, что посмел хотеть ещё кого-то. А пока надо выяснить, кто эта девица и в каких они состоят отношениях.

Том готов был попросить Хая об услуге, наплевав на свои опасения и то, чего он может пожелать в ответ. Потом как-нибудь разберётся. Но номера Хая у него нет и никаких других контактов тоже. Готов был обратиться к Эванесу, будь тот жив, забыв о причинённой боли и унижении. Неважно, что было в прошлом, когда на кону будущее. Том всегда умел прощать. Но Эванеса полтора года как нет. Больше Том не знал никого, кто обладал достаточными возможностями. Тупик.

Том засмотрел фото до дыр, изучив каждый пиксель на предмет зацепки: где они? Прочёл все комментарии под публикацией, все ветки обсуждений. Потратил три дня, убив глаза в красный цвет, но узнал только имя сисястой твари. Тиана. С буквой «Т». Странное имя. И что оно ему даёт? Попробовал пробить некую Тиану в сети, но это ничего не дало. Тогда Том подошёл к вопросу с другой стороны – пробил запрос «Оскар Шулейман и Тиана». Как и всегда, гугл знал всё.

Тиана Дейкстра – двадцатичетырёхлетняя модель и начинающая актриса нидерландского происхождения, наиболее известна по работе у Victoria’s Secret, откуда ушла после скандала, в подробности которого Том не счёл нужным вникать. Модель, значит. Отлично…

На правах не последнего в модном мире фотографа Том связался с агентом Тианы, контакты которого нашёл у неё на странице, и предложил участие в фотосессии. Но агент к его удивлению ответил отказом, сославшись на то, что Тиана сейчас не работает.

- Не спешите отказываться, - Том лил мёд в уши так сладко, как только мог. – Я знаю о скандале, но для меня это ничего не значит. Наоборот, для меня это в плюс.

- Извините, но Тиана сейчас вообще не работает, - с сожалением повторил агент.

Попрощавшись, Том опустил руку с телефоном. Тиана сейчас не работает, её агент отказывается от предложений. Почему? Потому что она с Оскаром и может позволить себе не работать. Том получил подтверждение, и враз лишился огня, краски померкли. У Оскара новые отношения. Отношения… Оказывается, вот какое самое страшное слово, слово, которого Том не успел толком бояться, чтобы как-то подготовиться, поскольку не мог помыслить, что Оскар вступит в новые отношения. Самое ужасное чувство – быть замененным, когда у тебя нет и не может быть замены того человека, когда ты три сотни раз прыгнул выше головы, чтобы вернуться к нему, чтобы сказать, что не предавал, и готов прыгнуть в два раза больше, был бы смысл. В чём теперь смысл? Том готов был бороться с чем угодно, но не с выбором Оскара.

Одновременно Том ощущал полное опустошение и вибрирующий в груди, громоздким комом поднимающийся по трахее крик. За долю секунды прыгал из первого состояния во второе и обратно по бесконечному кругу, взрываясь на миллионы молекул внутреннего хаоса и боли, в котором то ли крушить всё вокруг, разбивая ноги, руки, голову в кровь, то ли лечь ничком под подоконник и перестать дышать. Том встал, сделал несколько кривых, дёрганых кругов по комнате, чувствуя, как внутреннее сверхсильное напряжение разрывает цепочки нервов, отчего пальцы-руки-ноги дрожат, тянет разрушать, выплеснуть эту энергию и мозг воспринимает комнату плоской рисованной картиной, а не трёхмерной реальностью. Натянутые мышцы шеи наполнялись ноющей болью, не имея сил держать тяжёлую голову, в которой все проблемы: нет сознания – нет проблем.

Том со всей дури ударил ногой по тумбочке, жалобно затрещавшей в ответ, сдвинувшейся с места, и боль пришла с большим опозданием, медленной, неотвратимой волной покатилась к мозгу. Развернувшись, Том упал попой на кровать, поджимая гудящую болью ногу. Сломал что-то, пальцы, стопу? Да плевать. Том второй ногой, намного слабее, пнул несчастную тумбочку. Упал на спину, перекатился по кровати, скатился на пол, терзаемый чувствами, в которых невозможно не двигаться, разорвёт, раскидает розовыми и красными кусочками по стенам. Так много чувств он мог в себе уместить, всегда мог, чувствовал на разрыв, и это играло злую шутку, попеременно возвышая до облаков и швыряя на острые чёрные камни, которыми устлано дно пропасти. Том свернулся калачиком на холодном полу – топят плохо, - прижав кулаки к груди.

А может, к чёрту всё? Переехать в Испанию, поселиться у моря, где тоже пахнет солью, начать жизнь с чистого листа, по-другому, по-своему, как никогда не жил? Дом как у родителей ему пока не по карману, но если поднапрячься, то уже скоро – вполне. Это будет хорошая, солнечная жизнь. Только как он будет без Оскара, который центр его Галактики? Что будет с Солнечной системой без Солнца? Планеты разлетятся по бескрайнему космосу. Вот и он разлетался. Том закрыл глаза и задержал дыхание, углекислым газом как морфием травя и успокаивая страдающую, бьющуюся в клетке тела душу.

- Эллис, ты в городе? – Том набрал подругу.

- Да.

- Приезжай ко мне. У меня по-вашему trouble*, по-нашему bordel de merde**.

- Bordel… что? – не поняла Эллис.

- Bordel de merde.

- Что это значит?

- Это по-французски. Я не могу перевести на английский, у вас бедный язык.

- Спасибо, друг. Ты умеешь говорить приятные слова, - беззлобно саркастично отозвалась Лиса.

- Я умею впадать в дерьмовое настроение и портить его всем вокруг, - не менее колко высказался в ответ Том. – Ты приедешь? Я тут в одиночестве выйду в окно или пойду убивать людей. А я могу! Особенно одного конкретного человека.

- Я не могу допустить на своей совести кровь ни в чём не повинных людей и одного сомнительно невинного. Выезжаю, - сказала Эллис и отклонила вызов.

Она приехала так быстро, как смогла. Открыв подруге дверь, Том вернулся в спальню и завалился на кровать. Эллис села на край:

- Рассказывай. Что у тебя случилось?

- У Оскара девушка, - немногословно ответил Том, вперившийся погасшим взглядом в потолок.

- Девушка? – удивилась Эллис.

- Да.

- Но он же…

- Оскар никогда не был геем, как и я. Его всегда привлекали девушки, а я был своего рода ошибкой, сбоем в системе, и, похоже, Оскар вернулся к своим предпочтениям. Эллис… - до этого убитый, бесцветный голос Тома окрасился эмоциями, тонкой дрожью. – Я так мечтал вернуться, что не видел ничего вокруг, не думал, что ему это может быть уже не нужно. Я так боюсь, что моя самая светлая мечта не сбудется, разобьётся. Я знаю, каково это, когда розовые замки рушатся на тебя, - глаза наполнились слезами, блестящие дорожки пробежали к вискам.

- Ты что, плачешь? – вновь с удивлением произнесла Эллис.

- Нет, с потолка капает, - огрызнулся Том, растирая слёзы по горячему лицу.

От переизбытка чувств, проломивших шаткий контроль, задыхался, издыхал. В висках пульсировало. Эллис повернулась, протянула руки:

- Иди сюда.

Легла рядом, обняла, прижав к груди. Том не воспротивился, второй раз уже подруга его успокаивала объятиями, это действие воспринималось как подходящее, внутренне одобряемое.

- Ты уверен, что у Оскара кто-то есть? С чего ты это взял? – через некоторое время спросила Лиса.

- Оскар опубликовал совместное фото у себя на странице в инстаграм. И эта девушка, Тиана, отказывается от работы. Всё сходится.

- Ты не допускаешь мысль, что мог всё неправильно понять? Фотография ничего не доказывает. А работа…. Что ты имел в виду под словами, что она отказывается от работы?

- Расшифровываю, - Том, немного восстановивший душевное равновесие, высвободился из объятий подруги и снова лёг на спину. – Тиана – модель. Я позвонил её агенту и предложил съёмку, но тот отказался, сказав, что она сейчас не работает. А почему она не работает? Потому что она может себе это позволить – потому что она с Оскаром.

- Извини, что отхожу от темы, но что ты планировал делать на фотосессии?

- Не знаю, - честно ответил Том, изучая взглядом потолок. – Как минимум поговорил бы, выведал всё. Как максимум…

Как максимум – суку никто бы не нашёл. Нет, конечно, Том не убийца, и в мыслях не было. Но на что способен человек во власти жгучей ненависти и любви? Том этого не сказал, оставив высказывание незавершённым.

- Думаю, этому может быть и другое объяснение, - сказала Эллис. – Не работать она может по личной причине.

- Она и не работает по личной причине – по причине личной связи с Оскаром Шулейманом.

- Разве ты никогда не позволял себе отдохнуть от работы?

Том подумал и ответил:

- Позволял. Но я был с Оскаром, что подтверждает верность моего вывода, - важно добавил он, посмотрев на девушку.

- Одна фотография, и она уже не работает, потому что Оскар её содержит? – парировала Лиса. - Тебе не кажется это неправдоподобным?

Вновь Том задумался, сказал:

- Допустим, её рабочий перерыв ничего не значит. Но фотография значит точно. Оскар никогда не выкладывал фото со случайными любовницами.

- Ты уверен, что он этого никогда не делал?

- Уверен.

Кажется, это крест Эллис – быть рядом с Томом, когда ему плохо, поддерживать, чтобы он смог идти дальше, что неблагодарное дело. Но она помогала не из чувства обязанности, которое сидит в некоторых людях и отравляет жизнь, а потому, что просто была рядом и поддерживала, чем могла, без какой-либо личной причины и без цели, которой хотела добиться своим поведением.

Лиса достала из кармана телефон и нашла страницу Шулеймана. Пролистала далеко вниз и, найдя то, в существовании чего не была уверена, но что искала, показала Тому фотографию Оскара с некой крашеной блондинкой модельной внешности:

- Смотри.

Том посмотрел, удивился, выгнул брови. Эллис продолжила листать и показывать фотографии Шулеймана с разными дамами или же фото отдельно дам:

- И вот, и вот, и вот, и вот.

Том не знал о существовании этих публикаций, никогда не листал дальше времён «отношений» Оскара с Джерри. Потому был искренне уверен, что его (и Джерри) фотографии на странице Оскара исключительны и что факт публикации совместной фотографии доказывает отношения. Но в более молодые годы инстаграм Шулеймана пестрил фотографиями любовниц. Была даже фотография обнажённой девушки, очень похожая на то, как он без спроса сфотографировал Джерри, но в другой позе.

- Я думал, я единственный! – Том выразил эмоции, разглядывая белую задницу обнажённой девушки.

Ревность и чувство умирания сменились растерянной обидой из-за утраты собственной исключительности. Образ Тианы растворился в множестве других девушек, что в разное время грели постель Оскара.

- Мне жаль, что ты не единственный на его странице. Но видишь, это может быть всего лишь одноразовая связь, которая ничего не значит, - с улыбкой произнесла Эллис.

- Только секс – это тоже плохо, - сведя брови, высказался Том. Когда страх быть заменённым полностью, а не единомоментно ослаб до минимума, его точка зрения кардинально изменилась.

- Ты хочешь, чтобы Оскар хранил тебе верность в разводе и воздерживался от секса? – уточнила Эллис, удивлённая заявлением парня.

- Да, - ответил Том без сомнений и без зазрений совести.

- А сам-то воздерживаешься? – посмеялась Лиса.

- Да, - снова подтвердил Том.

И вновь Эллис удивилась, спросила:

- У тебя ничего не было с развода? Девять месяцев?

- Десять, - поправил её Том. – Я не считаю правильным спать с кем-то другим. Я и не хочу.

- Не хочешь? Может быть, тебе к врачу сходить? Это не очень нормально, если ты хотел, а потом резко перестал.

- Я хочу с Оскаром. Очень хочу, - объяснил Том. – Поэтому к врачу мне не надо.

- Интересное у тебя сексуальное желание, избирательное.

- Да, кажется, моя ориентация не гетеро, гомо или бисексуальная, моя ориентация – Оскар, - задумчиво согласился Том, снова разглядывая потолок.

Эллис легла рядом, тоже направила взгляд в потолок.

- Наверное, я тоже скоро буду одинокой, - сказала она. – Джипси предложила съехаться и поставила вопрос ребром, а я не согласилась. Мы взяли недельную паузу в отношениях, чтобы подумать. Но я не изменю своего решения и она тоже.

- Ты так спокойно об этом говоришь, - обратил внимание Том.

- Я привыкаю к мысли, что это конец.

Несколько минут Том молчал и произнёс:

- Давай, если мы оба останемся одни, будем вместе.

- В таком случае тебе придётся научиться мануальным и оральным ласкам по-женски. А мне… Не знаю, научиться чувствовать страпон как часть тела? Нам обоим не понравится, - с улыбкой ответила Эллис.

Том угукнул. Не всерьёз предложил, просто, когда одиночество подходит к тебе вплотную, заключает в хладные объятия, хочется обезопасить себя от него в будущем, любым способом. Из всех женщин с Эллис он смог бы жить. Снова он выбрал первую попавшуюся. Оскар ведь тоже первый, кто возник на его пути. Впрочем, в этом плане и Джерри не идеальный, такой же – полюбил первую свою девушку, одноклассницу и подругу.

- Я принесла овсяного печенья, хочешь? – предложила Эллис.

- Фу, овсяное, - Том неблагодарно скривился и отвернул от неё голову.

Лиса рассмеялась:

- Какой ты вредный! Оскар точно должен принять тебя обратно, потому что другую такую занозу в задницу он в своём положении не найдёт.

- Думаешь, Оскару нравится иметь занозу? – Том посмотрел на подругу, потому что его одолели сомнения, что Оскар может найти кого-то нормального и понять, что больше не хочет в то болото.

- Вы были знакомы не один день, жили вместе, но он всё равно пожелал вступить с тобой в брак и не хотел разводиться. Думаю, ему нравится, даже если он этого никогда не признает. Скажу по себе – в твоём дурном характере есть что-то невообразимо притягательное.

- Ты говорила. Но ты – не Оскар.

- Ты не узнаешь наверняка, хочет ли он продолжать, пока вы не поговорите, - высказала Эллис разумную мысль. – Но я думаю, что вы воссоединитесь.

Том кивнул, сказал спасибо, потому что Эллис очень помогла ему, поддержала. Да, он не может ничего знать наверняка, пока они не встретятся, но он верит. Снова верит.

*Беда (перевод с английского языка).

**Полный пиздец (смысловой перевод с французского языка).

Глава 16

На землю... Спустись на землю,

Пока не поздно, протри глаза...

Вокруг тебя одни враги,

И дела не с той ноги. Или бей, или беги.

Пока ты живой, но это так - случайность,

За всё придётся платить.

Реальность!..

Слот, Real time©

Том удивился, узнав, что Ив Сен Лоран принадлежит другому модному дому, а именно Гуччи. Ведущий дизайнер Сен Лорана, который также участвовал в создании коллекций Гуччи, пожелал лично познакомиться с тем, кто будет представлять новую линию одежды лицом и мастерством фотографа, с тем, о ком только слышал осенью, но не видел. Его терзали сомнения, что Том справится, он слишком молод. Но после личного знакомства дизайнер изменил своё мнение. Том показался ему очень интересным молодым человеком с большими перспективами. Очень большими перспективами, о которых хотелось узнать больше.

Ведущим дизайнером Сен Лорана был мужчина с необычным именем Риттер, немец по национальности, во внешности которого явно угадывалась примесь азиатской крови, он обладал натуральными иссиня-чёрными волосами и тёмными глазами, в одежде также отдавал предпочтение исключительно тёмным оттенкам, что никак не сказывалось на разнообразии создаваемых им коллекций. Сперва у Тома от него был холодок по коже, но постепенно привык, напоминал себе о Миранде и том, что многие творческие люди немного странные. Риттер вёл себя обычно, выглядел тоже, разве что более с иголочки, чем простые люди, но отчего-то рядом с ним Том чувствовал себя неуютно. Но запрещал себе это ощущение, потому что раз дизайнер пожелал общаться, надо общаться, у них впереди серьёзная работа. И ведущий дизайнер Сен Лорана – значимый человек в модном мире, они все друг друга знают, это знакомство может быть полезным, потому соглашался на общение.

Риттер крепко за него взялся, назначал встречи, хотя до назначенных дат работы оставалось два месяца. Том принимал его условия, проявлял участие и заинтересованность, даже тогда, когда хотел домой и не говорить о работе. Они гуляли по вечернему декабрьскому Лондону, Риттер рассказывал что-то, а Том отвлёкся, задумался, что почему-то несправедливо забыл об Армани. Надо исправить эту оплошность, потому что Оскар любит Армани тоже.

- Том, мне помолчать? – осведомился Риттер, заметив, что собеседник не с ним.

- Нет, продолжайте. Извините, я задумался.

- О чём? – поинтересовался мужчина.

- О том, где и как провести Новый год, - солгал Том о наиболее насущном варианте.

- У вас до сих пор нет планов на праздник?

До нового года оставалось всего две недели, все нормальные люди давно знали, как его встретят. Потому изумление и непонимание Риттером Тома было вполне обосновано, в его мире всё подлежало заблаговременному планированию и строгому учёту, сказывалась немецкая педантичность, давно ставшая стереотипом, но справедливая для многих.

- Нет, - отвечал Том, не прилагая никаких усилий для сочинения лжи, так как это незначительная ложь, лёгкая, ничего не значащая в перспективе. – Я не люблю заранее строить планы на праздники, многое может измениться, например, настроение.

- Так можно остаться вовсе без праздника.

- Не беспокойтесь, Риттер, я не останусь, - с лёгкой улыбкой на губах сказал Том. - А если и случится так, я могу провести праздник в одиночестве и не буду от этого страдать.

- Вы тоже не любите шумные вечеринки?

- Вы тоже? – удивился в ответ Том, взглянув на собеседника.

- Не могу сказать, что я категорично не люблю вечеринки, но иногда на праздники мне хочется побыть в одиночестве, - объяснил свою позицию Риттер.

- У меня в чём-то похожая ситуация. Только я всё-таки предпочитаю быть среди людей, но могу проводить время и в одиночестве, - в свою очередь поведал Том и в этом не солгал.

После того, как понял, что до Нового года они с Оскаром уже вряд ли встретятся, слишком мало времени оставалось и никаких событий до этой даты, которые могли бы свести, Тому стало всё равно на праздник. В принципе, он провёл без праздника так много праздников, что привык к одиночеству в какие-то важные дни, давно прошло то время, когда страдал из-за того, что никого нет рядом, никто не поздравил и некому поздравить. Праздник – это всего лишь день, которому принято придавать большое значение, он не обязательно бывает особенным, зато счастливым праздником может стать любой обычный день.

- Ты можешь присоединиться к моей новогодней вечеринке, - предложил Риттер.

- Спасибо, за приглашение, буду иметь тебя в виду. Но, наверное, я проведу праздник с семьёй.

Риттер кивнул и сказал:

- Позвони, если передумаешь. Скажу, где будет вечеринка и во сколько начнётся. Число гостей ограничено, но для тебя лишнее место найду.

- Да, я занимаю немного места, - неудачно пошутил Том.

В свою очередь Риттер обвёл его взглядом и сказал серьёзно:

- Твоя изящность большая редкость и ценный подарок природы. Благодаря этому ты до сих пор можешь показывать оба пола.

- Не скажу, что хотел бы быть крупным и мускулистым, но иногда моё телосложение и моя внешность доставляют мне неудобства.

- Например? – спросил Риттер, с пытливым интересом глядя на парня.

- Моя внешность привлекает всяких мужчин с недобрыми намерениями. Мне так кажется.

- Твоя внешность привлекает гораздо больше людей, - не согласился с парнем Риттер и как бы невзначай обнял за талию.

Тому было неприятно прикосновение, но он стерпел, промолчал, потому что, опять же, в модной среде, среди фотографов и дизайнеров, подобным образом ведёт себя большинство: бесстыдно вторгаются в личное пространство, дотрагиваются, обнимают, целуют, забывая спросить разрешения на контакт. Хорошо, что куртка дутая, сильно притупляет ощущения.

- Мы пришли, здесь я живу, - сказал Том, когда они остановились около подъезда.

Окинув взглядом дом, Риттер спросил, по факту напросился:

- Пригласишь в гости?

Том пожал плечами:

- Заходите.

Открыв подъездную дверь, он первым зашёл внутрь. На лифте поднялись на нужный этаж. Том поискал по карманам ключи и вставил в замок. Переступив порог квартиры вслед за парнем, Риттер огляделся и поинтересовался:

- Предпочитаешь аскетизм?

- Вроде того, - ответил Том, разматывая объёмный вязаный шарф.

А на самом деле всё иначе, не так мало ему надо для комфорта, как полагал, живя в лучших условиях. В тёмной трёхкомнатной квартире на окраине Тому было тесно, иногда вплоть до чувства, что задыхается в ней, стены маленькой замкнутой бетонной коробки давят. Привыкнув к огромным апартаментам Оскара, в которых можно часами гулять без чувства, что ходишь по кругу, в обычных квартирах Том ощущал себя заключенным в клетку, в которой не разогнуться в полный рост, отчего все мышцы болят. Но снимать более просторное и роскошное жильё, что уже мог себе позволить, не хотел. Был уверен, что скоро вернётся в шикарные апартаменты в центре Ниццы.

Сняв верхнюю одежду и разувшись, Том обратился к гостю:

- Хочешь чая или кофе?

- Кофе, без сахара.

За парнем Риттер прошёл на кухню, сел за стол и наблюдал, как тот ставит чашки, заправляет кофе-машину, завораживая доведёнными до автоматизма движениями тонких рук. А Том вспоминал, как много раз он готовил кофе в доме Оскара, Оскару. Бесчисленное количество раз, начиная от того, когда в далёкие восемнадцать, для него, дикого мальчика, навороченная массивная кофе-машина была диковинным зверем, к которому не знал, как подступиться, на какие кнопки жать. И заканчивая… Когда был последний раз? Не вспомнить, потому что это такое обыденное повседневное действие, на которое не обращаешь внимания. Безысходным фатализмом пропитано то, что никто на свете не знает, что однажды он делает что-то в последний раз.

Но у него не было последнего раза. Последний кофе для двоих в далёком-далёком будущем, через полвека как минимум. Том нажал на кнопку, добавил в свой кофе молока, когда аппарат наполнил чашки, и поставил кружки на стол. Сел рядом с гостем и сразу сделал малюсенький глоток всё равно обжигающего кофе.

- Горячо, - прокомментировал Том свои ощущения, облизнув губы кончиком обваренного языка, обнял ладонями белую чашку.

- Торопишься?

- Когда дело касается еды – я всегда тороплюсь, - Том улыбнулся.

- Никогда бы не подумал, что ты любишь поесть.

- Но это правда. Я могу за раз съесть много и через полчаса снова поесть.

- Я наоборот предпочитаю вставать из-за стола с лёгким чувством голода.

Том покачал головой:

- Мне этого не понять. Если я не поем, я всё равно поем.

- Это мило. Хороший аппетит у человека создаёт чувство уюта.

- Может быть, - Том пожал плечами, не зная, как ещё прокомментировать слова мужчины.

До Риттера его аппетит комментировал только Оскар и это были не комплименты. Хотя эта мысль не очень справедлива, Оскар только вначале пинал его за неуёмный аппетит, а потом сам был рад, чтобы он ел.

- Том, ты не хочешь попробовать себя в дизайне одежды? – спросил Риттер. – У тебя развито творческое мышление и видение прекрасного, есть все задатки.

- Не думаю, что у меня может получиться, - тактично возразил Том. – В фотографии я только беру что-то уже готовое и создаю из этого композицию, совершенно другое дело создавать что-то с нуля, тут одним видением прекрасного не обойдёшься. К тому же моя сестра дизайнер, я не хочу создавать ей дополнительную конкуренцию в своём лице. Это было бы некрасиво, потому что для Оили быть дизайнером - это мечта с детства, дело всей жизни, а для меня в лучшем случае ещё один способ заявить о себе и дополнительный источник дохода.

- Сестре повезло с тобой. У меня с сестрой совершенно другие отношения.

- У вас не очень хорошие отношения?

- Нет, в детстве и юности мы были очень близки, мы погодки, разница меньше года, потому росли практически как близнецы. Уши знала, что я мечтаю создавать одежду, и зачем-то назло мне тоже подалась в дизайн. На первых порах она добилась успеха, а я остался ни с чем, в её тени.

- А сейчас? – спросил Том. – Я ничего не слышал об Уши Ким. Или у неё другая фамилия?

- Фамилия та же. Но не прошло и пяти лет успеха, как Уши подсела на тяжёлые наркотики и совсем скололась, поэтому ты о ней ничего не слышал. Сейчас она медленно умирает.

В ярком выражении шока Том округлил глаза:

- Вы не пытаетесь ей помочь?

- Зачем? – совершенно спокойно произнёс в ответ мужчина. – Не нужно спасать того, кто этого не хочет. От моей сестры уже ничего не осталось, только гниющее тело с остатками примитивного разума.

Том не мог переварить его позицию, не мог понять. Тряхнул головой.

- Наверное, это не моё дело, но я считаю, что так нельзя. Нельзя отворачиваться от близких, какими бы они ни были. Я сам был на месте того, от кого отвернулись, и знаю, насколько это больно и страшно, и был на месте того, кого поддержали вопреки всему.

- Ты справился, когда от тебя отвернулись, значит, захотел, - бескомпромиссно заключил Риттер. – Всё дело в желании. Думаешь, мы не пытались помочь? Пытались. Но Уши посылала нас и говорила, что хочет так жить, однажды она разбила маме голову, когда мама со слезами пыталась уговорить её лечиться. Наркотики – это болезнь гораздо более глубокая, чем физическая зависимость, это определённый склад психики.

Жестокий он человек. Чувство дискомфорта, которое испытывал с ним, приобрело для Тома конкретную причину. Повернувшись к Риттеру, Том подпёр кулаком висок и сказал ему в глаза:

- Однажды я пырнул ножом брата. Что скажете?

- Скажу, что никогда бы не подумал, что ты на такое способен, - ответил тот, оглядывая парня.

- А я способен. И не только на это.

Резко отодвинув стул, Том встал из-за стола и отошёл к окну, обнял себя за локти. Тема отказа от члена семьи вызывала в нём до дрожи сильный отклик. И не думал, что так накроет от несправедливости за незнакомую женщину, которая сама выбрала путь разрушения. Риттер тоже поднялся из-за стола, подошёл к парню, мягко положил ладонь на худое напряжённое плечо.

- Том, прошу прощения, если мой рассказ тебя обидел. Я так и думал, что не нужно этого говорить.

Том протяжно вдохнул, сверля взглядом оконное стекло, в котором отражалась комната, и ответил:

- Неважно, что я чувствую. Важно, что ты бросил сестру, и другой у тебя уже никогда не будет. Она умрёт, всё. Наверное, ей тоже страшно умирать, даже если она не может остановиться.

Риттер повернул парня к себе, коснулся ладонью щеки, сухой и горячей из-за старых, не пролитых слёз мальчика, которого предали родные, что собрались комом в груди, но не дошли до глаз.

- Том, если я постараюсь всё исправить, тебе станет легче? – произнёс мужчина.

Том моргнул: да. Риттер мог пообещать что угодно, Том всё равно не проверит. Как и сказал, он считал, что от его когда-то родной сестры осталась лишь оболочка с тараканьим сознанием, и спасать это существо не видел смысла. Риттер приблизился и коснулся губами губ Тома, вовлёк в поцелуй. Том медленно, без энтузиазма ответил, трепеща ресницами. Риттер застал его врасплох, в момент растерянности, нежностью, участием и теплом контакта влез под кожу, воспользовавшись уязвимостью смятенной души.

Но Том очнулся, отстранил от себя мужчину, отошёл вбок:

- Вам будет лучше уйти, - он намеренно перешёл на «вы», подчёркивая дистанцию между ними.

Ушёл в спальню, рассчитывая, что напросившийся гость покинет квартиру, а дверь он закроет потом. Риттер последовал за ним, обнял со спины, повернул к себе, попытался снова поцеловать. Том отвернул лицо, не предпринимая пока попыток вырваться из объятий.

- Риттер, вам лучше уйти, - повторил Том.

- Один поцелуй, и я уйду.

Том обречённо вздохнул и закрыл глаза, позволяя себя поцеловать. В последние недели он проводил время с Риттером слишком часто и устал, слишком устал, чтобы спорить. Пусть целует и уходит, на поцелуй Том не отвечал. Но Риттер поступил иначе, опрокинул его на кровать, и Том раскрыл глаза:

- Что вы делаете?

- Разве тебе не нравится? – произнёс Риттер, забираясь руками под тонкий свитер Тома.

Ладони у него были на удивление жесткие для человека искусства. Том непроизвольно втянул живот от почти интимного прикосновения к уязвимому месту, лишившемуся защиты одежды.

- Мне не…

Договорить Том не успел, его заткнули поцелуем, в котором не мог нормально вдохнуть, только мычал возмущённо, крутясь в сковывающих объятиях навалившегося на него мужчины.

- Думаешь, я не понимаю, почему ты соглашался на все встречи? Ломаешься? Хочешь поиграть? – говорил Риттер, задирая на Томе свитер. – Давай поиграем, меня это тоже заводит…

- Отпусти!

Том ударил Риттера ладонью по плечу, но тот отбил его руку, прижал предплечьем. Больно, передавил запястье. Том тормозил от растерянности, от неспособности поверить, что этот человек, не какой-то маргинал, а талантливый, именитый дизайнер, грубо домогается его и не обращает внимания, что переходит черту, за которой насилие, думает, что всё добровольно, что он играет. Не мог поверить, что этот человек движется к тому, чтобы взять его силой. Но поверить пришлось.

- Отпусти!

Том взывал к мужчине, просил оставить его в покое, сопротивлялся, крутился. Но он потерял главное – выигрышную позицию. Когда ты лежишь на спине, придавленный сверху весом другого, более крупного человека, возможности манёвров сокращаются до минимума и вместе с этим уменьшаются шансы вырваться. Том не мог поднять и отвести руку для удара, не мог ударить ногой достаточно сильно, чтобы это дало результат, потому что ноги разведены, а между ними потенциальный насильник, не слышащий слова «нет», не верящий ему.

Сердце колотится в грудину, паника, бессилие. Кое-как дотянувшись до ночника, Том ударил им Риттера по голове. И второй раз ударил, когда тот замер и покачнулся. От второго удара мужчина скатился на пол и не поднялся. Том сел, тяжело дыша, с заходящимся сердцем смотря туда, куда упал неудавшийся насильник.

- Риттер?

Том поставил ночник, встал с кровати. Дизайнер не отзывался, лежал лицом вниз, на полу около его головы можно было разглядеть капли крови. Том зажал рот ладонью. Что он наделал, он что, убил его? Том не решился проверить у Риттера признаки жизни и не придумал ничего лучше, чем сбежать. Схватив с вешалки куртку, он спешно покинул квартиру. Потому что то, что там, в спальне, могло всё перечеркнуть, могло перечеркнуть его жизнь.

Полночи Том провёл на улице, в растерянности, в оглушении, кишащем сложными мыслями, в диком напряжении, от которого сжимал руки в замке до белого цвета и онемения пальцев. Перчатки не взял, руки мёрзли. Спасающий от зимы тёплый шарф тоже остался дома, холодный влажный воздух облизывал лицо, обтекал шею, ища лазейку за шиворот, и Том хохлился и прятал нос в воротнике куртке. На вторую половину ночи, зовущуюся ранним утренним часом, заселился в отель, чтобы вконец не окоченеть и хоть немного поспать.

Утром Том вернул ключ-карту на ресепшен и вернулся домой. Дверь в квартиру была приоткрыта. Вчера захлопнул её. Или нет? Не мог вспомнить, в такой спешке скрывался с места вынужденной самообороны, ставшей преступлением. С опаской, дыша тихо-тихо, Том переступил порог квартиры. Прислушивался настороженно, не раздевшись, пошёл в спальню. На полу около кровати Риттера не было, как и в комнате и в квартире, только почерневшие капли запёкшейся крови да смятое покрывало говорили о том, что он здесь был.

Ушёл. Значит, живой и способен самостоятельно передвигаться, обошлось. Наконец-то Том смог выдохнуть, прикрыл глаза, ощущая, как расслабляются мышцы, отчего опустились плечи и тело ослабло. Всё в порядке, он не убил дизайнера, страшная беда миновала. Только о сотрудничестве с Сен-Лораном теперь придётся забыть. Хотя, может быть, и нет. Риттер едва ли захочет, чтобы о случившемся узнали, стало быть, сделает вид, что ничего не произошло, и не будет вставлять палки в колёса.

Том принял душ, чтобы смыть с себя осадок страшных вечера и ночи, и лёг спать, поскольку в отеле проспал не больше трёх часов. Но в полдень его разбудил звонок в дверь. С большой неохотой Том выбрался из-под тёплого одеяла, натянул домашние штаны и майку и пошёл открывать.

- Добрый день, сержант Брайнт, - представился мужчина в форме, что стоял справа, и с суровым лицом спросил: - Вы Томас Каулиц?

- Том, - машинально поправил парень, переводя удивлённый и непонимающий взгляд с одного полицейского на другого. – Да, это я.

Не мог понять, даже предположить не мог, почему к нему пожаловала полиция. В этой квартире он живёт законно, по договору, срок визы истечёт только в апреле, тогда же её нужно будет продлить, никаких правонарушений не совершал. Второй полицейский, назвавшийся инспектором Янгом, раскрыл причину их раннего для Тома визита:

- Вы задержаны по обвинению в нападении на мистера Риттера Кима.

У Тома округлились глаза.

- Что? – воскликнул он. – Это ошибка, я не нападал на него!

- Ошибка или нет – разберётся следствие, - холодно ответил инспектор Янг. – Вам нужно время, чтобы переодеться?

Том ещё раз перевёл напряжённый взгляд с одного служителя закона на другого и машинально отступил назад, подальше от порога и от незваных гостей.

- Мне не нужно время. Я никуда не пойду.

- Мистер Каулиц, у нас есть законные основания для вашего ареста. Если вы не пойдёте с нами добровольно, нам придётся применить силу, - не дрогнув ни единым мускулом, объяснил всё тот же инспектор.

- Но это ошибка… - растерянно проговорил Том, большими глазами смотря на мужчин.

Не нападал он, не нападал! Он защищался! Что происходит? Тому ничего не объясняли, их дело только предъявить обвинение и доставить обвиняемого в участок. Том спорил, повторял, что не виноват, и отказывался покидать квартиру, но ему повторили, что в случае сопротивления его помимо желания выведут к ожидающей у подъезда машине. Уточнили, что второе предупреждение – последнее, на третий раз они имеют право и обязательство не просить. Тому ничего не оставалось, как повиноваться. Попросив пять минут, чтобы переодеться, он ушёл вглубь квартиры, оставив дверь открытой настежь. Полицейские честно ждали с внешней стороны порога, не предпринимая попыток пройти в квартиру, на что у них не было права, за исключением случаев активного сопротивления, при которых невозможно задержать человека, не нарушив границы его жилища.

Вернувшись к полицейским, Том надел куртку и обулся, положил в карман телефон и бумажник. Не верил, что всё серьёзно, думал, что скоро поедет обратно на такси, потому с собой нужны деньги.

- Вытяните руки.

Том выгнул брови, удивлённый непонятной просьбой сержанта. Но увидел наручники, мотнул головой, отшатнулся. Какие наручники?! Не преступник он, не преступник!

- Сэр, прошу, не оказывайте сопротивление, - произнёс инспектор, проявляя большое терпение.

Том поджал дрогнувшие губы, попросил в ответ:

- Не надо наручников. Я публичная личность, я не хочу, чтобы меня видели в наручниках.

К его просьбе остались глухи, на запястьях застегнули стальные браслеты. Том пошёл с полицейскими, но не переставал повторять, что его задержание – ошибка, что он ничего не сделал, он защищался, потому что Риттер пытался его изнасиловать.

- Сэр, поберегите слова для следствия, - официально порекомендовал сержант.

Том закрыл рот. Понял, что сейчас его не послушают, не слышат. Под взглядами немногочисленных, но очень любопытных зевак его вывели на улицу, усадили в машину. Том тупо смотрел на свои скованные руки, не веря, что происходящее реально. Охватило сильнейшее, студящее кровь дежа-вю. Но внутри продолжала пульсировать светлая, немного наивная вера, что это лишь неприятный эпизод, а не начало большой беды. Что расскажет, как было дело, и они с полицией разойдутся с миром, потому что его вины нет, не может быть виноват тот, кто защищался от жестоких действий, если только ты не превысил допустимую самооборону и не убил, чего он не сделал.

В участке Том рассказал о вчерашнем вечере, о том, как мистер Ким домогался его, как не слышал отказа и просьб отпустить и применял силу. Но Риттер поведал полиции совершенно иную версию. Не только жестоким человеком он был, но и очень честолюбивым и решил отомстить за отказ и унижение, которым для него стала травма головы. Риттер сказал, что он по приглашению Тома зашёл к нему в гости, они по-дружески проводили время, обсуждали рабочие вопросы, но в какой-то момент поспорили, и мистер Каулиц нанёс ему два удара лампой по голове, которые уже были зафиксированы медицинской экспертизой. Даже мотив Риттер придумал: он нелестно высказался о творчестве младшей сестры Тома, Оили Роттронрейверрик, что послужило началом спора, окончившегося членовредительством. От шока Том открыл рот, когда следователь пересказал ему эту бессовестно лживую версию. Он сорвался на крик, доказывая, что это неправда, так возмутила несправедливая, гнусная ложь человека, который хотел его изнасиловать.

Вечером того же дня Тома отпустили домой под подписку о невыезде. При выключенном свете он сидел на краю кровати, попросту оглушённый всем, что на него свалилось, но продолжал верить, что справедливость восторжествует, ведь правда на его стороне. Да, он ударил, но – у него был для того весомый, оправдывающий применение насилия повод.

Следствие никому не верит на слово, оно ищет доказательства, чтобы выяснить правду. Но улики были не на стороне Тома. Травмы Риттера зафиксировали, они полностью согласовывались с его версией, а на теле Тома не было никаких повреждений, которые могли свидетельствовать о схватке, в ходе которой он был вынужден защищаться тем, что попалось под руку. Нежная кожа, на которой легко проступали кровоподтёки, в этот раз подвела. У Тома остался всего один синяк на запястье, чего крайне мало для подтверждения совершённого над ним насилия, разорванную одежду Том тоже не мог предъявить, её не было.

В его квартире нашли тот самый ночник и кровь мистера Кима на полу. Видео с камер наблюдения подтвердило, что никто никого не принуждал, Том добровольно впустил Риттера в подъезд и впоследствии в квартиру. Старушка-соседка, которой вечно всё интересно, поведала полиции, что да, сосед её в тот день приводил домой какого-то ухоженного мужчину, они громко разговаривали, а потом раздался грохот и всё стихло. И вообще, странный парень этот её сосед, нелюдимый, регулярной работы нет, исчезает куда-то. У старушки уже начиналась деменция, но об этом никто не знал, в том числе она сама, и выглядела она нормальной, убедительной, потому у полиции не было причин не поверить её словам.

- В тот вечер меня не было дома, - отвечала полиции другая соседка, молодая брюнетка. – Что я могу сказать о Томе Каулице? – Она задумалась. – Не знаю. Я слышала, что он знаменитый фотограф, работает с Гуччи, Баленсиага и прочими, но мне кажется странным, что при этом он живёт здесь. Мы никогда не разговаривали. Когда мы встречались в коридоре, Том проходил мимо и никогда не здоровался.

Полицейский кивал и записывал. Ещё одна соседка, что живёт этажам ниже, сказала, что тоже слышала какой-то грохот и то ли крики, то ли разговор на повышенных тонах. О смысле нечаянно услышанного ничего сказать она не могла, ничего было не разобрать. Никто не рассказал, как всё случилось на самом деле, потому что никто не знал; никто не сказал, что Том кричал: «Отпусти!», потому что никто не слышал, что скрывалось за повышенным голосом.

Том ходил в полицейский участок как на работу, качал головой, отказывался верить. Его сделали без вины виноватым. Всё было против него. А у него в доказательство своей невиновности были только слова, которые не аргумент.

- Мне надо было позволить ему меня изнасиловать, чтобы предъявить доказательства?! – психанув в конце концов, Том ударил кулаком по столу следователя.

Тот с невозмутимым видом поправил сдвинувшиеся от удара бумаги и сказал:

- Мистер Каулиц, то, как вы себя ведёте, подтверждает, что вспышки гнева вам не чужды и в этом состоянии вы способны применить силу.

Остудило. Том разжал кулак, убрал руку со стола.

- Я не нападал на Риттера, - в тысячный раз повторил он. – Я защищался.

- Мистер Каулиц, - следователь подался вперёд, облокотился на стол и сплёл пальцы в замок. – Вам не кажется странным, что на вас ни царапинки, если вы жертвы?

Том покачал головой, всё это его уже измучило.

- Риттер не бил меня, потому что я не сопротивлялся.

- Вас пытались изнасиловать, но вы не сопротивлялись? – следователь задал логичный уточняющий вопрос, и Том почувствовал, будто его назвали лжецом.

- Я не сопротивлялся со всей силы, потому что не верил, что он это сделает. Риттер думал, что я отказываю в качестве игры, - объяснил Том, под пристальным взглядом следователя ощущая на себе зловонную плёнку лжи, которой нет.

- А вы отказывали искренне? – следователь ему не верил, но вёл свою игру.

- Да, я уже много раз говорил – я ясно дал понять, что не хочу этого, и попросил его уйти, но он не послушал и пошёл за мной в спальню, где продолжил приставать.

Этот разговор в разных вариациях повторялся из раза в раз, но не приносил плодов. У Тома возникало чувство, что он бьётся о глухую стену, что мир перевернулся с ног на голову и ополчился против него. Забыл уже, каково это: когда тебе не верят, а ты говоришь правду. В последний раз так случилось в Финляндии в канун Рождества, когда мама поверила не ему. С тех пор бывало наоборот: он лгал, забыв стыд и совесть, а его каждому слову верили. Паршивее этого – быть без вины виноватым, оговорённым – немного есть чувств. Лучше уж быть бесчестным искусным лжецом, чем честным человеком, словам которого не верят.

Том ходил, опустив голову, натягивая на лицо капюшон. Конечно же, общественность узнала о происшествии между ним и дизайнером Дома Ив Сен Лоран Риттером Кимом, голодные до чужих неприятностей журналисты караулили у полицейского участка и под домом. Сначала развод с Оскаром Шулейманом, покрытый мраком тайны, потом головокружительный успех, а теперь уголовное дело о нападении на другую заметную персону модной индустрии – это пахло сенсацией. В последний год мистер Том Каулиц давал работникам печатного слова немало работы, они его любили, настолько любили, что стаей стервятников готовы были заклевать до костей и не подавиться.

Риттером пресса тоже интересовалась, но он с журналистами общался, он ведь жертва в этой ситуации, усиливал свою версию. Как учил Джерри – у кого больше связей с миром, тот и реален. Тот и прав. Том не успел первым сделать ход, теперь всё, что он может сказать, будет жалкими оправданиями.

«Некрасиво говорить человеку, что его близкий родственник обделён талантом, - говорил Риттер на записи интервью. – Но как человек, который не первый год создаёт костюмы, я имею некоторое право судить. Я не знал, что Тома настолько задевает тема семьи, это не повод лезть в драку».

Том захлопнул крышку ноутбука, кривя губы, будто откусил чего-то неимоверно горького, что теперь осело на языке. Гадко. Тошно. Паршиво. У этого человека ни совести, ни чести, а он, Том, для всех неуравновешенный агрессор. Почему его все хотят, а в итоге он от этого страдает? Тома тошнило от этой мысли, от чужого вожделения, врывающегося в его жизнь без спроса, чтобы её подорвать.

Ни слова правды, правда вывернута наизнанку и расписана не его показаниями. Всё серьёзно, как бы вначале Том ни верил, что обойдётся, окажется ошибкой. На двоих у них с Джерри десяток убийств, за которые никто не ответил по закону, так неужели его осудят и посадят за самозащиту? Это что, бумеранг, карма, ирония судьбы? Живя в безнаказанности, за исключением того, что в подростковые годы Джерри попался, за непрошибаемой каменной стеной, Том привык к тому, что закон его не видит, что наказания ни за что ему быть не может. Но обстоятельства изменились.

Оскар не поможет. Том пробовал позвонить, но блок не пропускал вызов. Просил позвонить следователя, говорил, что Оскар за него поручится, но следователь не скрывал, что просьба его смешна, и выполнять её он не будет. Не обязан. Мистер Том Каулиц совершеннолетний, дееспособный человек, который самостоятельно несёт ответственность за свои действия.

Глава 17

Если реки потекли назад,

Человеки не глядят в глаза,

Всё достало, организм устал,

Просто ты попал...

Слот, Real time©

- Иди сюда, - позвал следователь Честертон, что вёл скучное дело Тома, обещающее стать намного интереснее.

- Перерыв на кофе? – осведомился его напарник, носящий фамилию Филипс, прислонившись к ребру стола и сложив руки на груди.

- Нет, посмотри сюда, - следователь повернул к нему экран рабочего компьютера.

Напарник наклонился, водя взглядом по тексту на экране. С каждым прочитанным словом его лицо становилось более и более серьёзным. Дело Тома, на тот момент Джерри Муссона, расследовалось в засекреченном порядке из-за возраста и психической болезни главного фигуранта, но было отображено во внутренних базах данных. Сделав запрос, следователь получил доступ к этой информации.

- Получается, наш парень психически болен? – произнёс Филипс и посмотрел на товарища.

- Получается, что так.

- Мистеру Киму повезло, легко отделался, - хмыкнул Филипс, переведя взгляд обратно в экран, к данным о жертвах Джерри-Тома. – Мог и не встать больше, он как раз близок к категории «средний возраст».

- Повезло, - согласился Честертон, также глядя в экран и напряжённо думая.

- Что будем с этим делать? – через паузу спросил Филипс.

- Это уже не наша забота, - ответил следователь и взял телефон, чтобы доложить всплывшую информацию, которая в корне меняла подход к делу со знаменитыми участниками, что десять минут назад виделось третьесортным и скучным.

Теперь дело Тома Каулица заиграло совершенно иными, непонятными, кровавыми красками. Принудительное лечение в закрытом учреждении строгого режима, тяжелое расстройство психики, четыре убийства, совершённые в возрасте пятнадцати лет – от этого делалось не по себе. В свете вскрывшейся информации Честертон вспоминал моменты общения с Томом и видел его по-другому, молодым парнем, за чьим миловидным лицом такие тайны, что по коже идёт холодок. Бешеный зверь с окровавленной пастью в шкуре невинной овечки. Честертон не первый год работал в полиции, всякое видел, но никогда – не сталкивался с подобным. Хорошо, что дальше Каулицем заниматься не ему. Следователь Честертон не знал, как вести себя с человеком, за чьей спиной такой

Совершив звонок, Честертон задумался о насущном вопросе, личном: как ему объяснить то, что пробил Каулица по базам лишь на пятый день следствия? Том Каулиц знаменитость, Честертон не думал, что у человека, который на виду, о котором всё известно, может быть серьёзное криминальное прошлое, покрытое мраком секретности. Это его большая ошибка. Потому что если Каулиц болен, если у него рецидив, каждый день неведения о его опасности – риск. А Том сейчас дома, он не может уехать из страны, но в остальном его свободу никто не ограничивает, никто не контролирует. Честертон играл желваками, между бровей его не разглаживалась напряжённая складка. У него могут быть проблемы из-за совершённой ошибки. Но больше его волновало то, что у потенциально очень опасного человека, возможно, рецидив, и ценой отсутствия за ним надзора может быть чья-то жизнь.

Честертон сделал то, что должен был сделать – связался с Парижским Центром принудительного лечения, пациентом которого когда-то был Том. Сообщил, что Том находится под следствием по делу о нападении с причинением вреда здоровью. Редко кто возвращался в центр, за всю истории существования учреждения не набралось и десяти пациентов. После звонка из Лондона у работников центра воцарилось траурное настроение, меньше всего они хотели возвращения пациента, получившего звание самого сложного, того, с кем они мучились три года, кто выпил у них литры крови. Том и Джерри возвращаются.

Доктор, принявшая звонок, вздохнула, встала из-за стола и поднялась в кабинет главврача.

- Звонили из полиции Лондона. Том Каулиц под следствием, - отчиталась она.

- Том Каулиц? – мужчина в кресле руководителя, доктор Кей, нахмурился.

Поскольку не контактировал с пациентами плотно, он не помнил всех, кто проходил через учреждение. Вбив запрос во внутреннюю базу, доктор Кей пробежался глазами по данным на Тома, и лицо его тоже стало более серьёзным. Доктор Мартен ответила на немой вопрос в глазах руководителя:

- Не убийство. Возможно, это была неудавшаяся попытка. Возможен рецидив.

- Понятно. Благодарю, доктор Мартен. Можете идти, - кивнув, сказал главврач. Ему предстояло принять важное решение.

В Парижском Центре принудительного лечения существовало строгое правило: пациент, однажды проходивший лечение в учреждении, оставался их ответственностью навсегда. Неважно, сколько лет прошло, в какой точке мира находится человек, в случае необходимости центр обязан принять его обратно или же выделить специалиста для диагностики в спорной ситуации. Предстояло выбрать доктора, который отправится в Лондон. Согласно логике большего коэффициента эффективности диагноста медицинской экспертизой должен был заниматься тот специалист, который уже работал с пациентом. В случае Тома этот верный подход обращался проблемой из-за того, сколько специалистов потерпели с ним поражение и не то, что не смогли вылечить его – не сумели выйти на контакт. Из всех, кто за три года занимал место лечащего врача Джерри/Тома, лишь двое добились каких-то успехов. Первый специалист – Долорес Айзик, ныне Обен. Мадам Айзик-Обен уволилась по причине выгорания, не позволяющего ей далее исполнять профессиональные обязанности без ущерба себе, и в дальнейшем закончила психиатрическую практику, что являлось запретом на привлечение её к делу. Второй доктор – баловень судьбы и вчерашний студент, который утёр носы всем маститым специалистам, сумев сделать чудо – вывести на улучшение состояния и стабильную ремиссию и довести до выписки самого сложного пациента. Оскар Шулейман. Он тоже больше не практикует, но однажды он смог.

Выбор невелик. Выбора как такового нет. Как бы ни боялись, как бы ни понимали, чем это может обернуться теперь, когда Шулейман больше не юнец-мажор-наследник, они должны были попытаться. Оскар подумать не мог, что когда-нибудь ему позвонят из центра, потому премного удивился, услышав, кто до него дозвонился, воспользовавшись оставшимися во внутренней базе контактами.

- Вы охренели? – вопросил Шулейман, дл предела удивлённый, тем, что звонок с такой просьбой к нему в принципе возможен и что он случился.

- Месье, я всё понимаю, но Том Каулиц был вашим пациентом. Мы должны…

- Послушайте меня, - перебил Оскар собеседницу. – Я не доктор, у меня совершённо иной род деятельности, о котором, я думаю, вам известно. У вас я работал по недоразумению, и возвращаться к этому не собираюсь.

- Да, нам известно, что вы не практикуете. Но вы сумели стабилизировать состояние Тома и довести его до выписки, вы установили контакт.

- Хотите, чтобы я оказал вам помощь? Окей, я окажу. Слушайте бесценный совет – можете не утруждаться диагностикой. Пациент Каулиц ввязался в неприятности не по причине рецидива, а потому, что – по жизни дурной и думает жопой, а это не лечится. Всё. Только попробуйте ещё раз побеспокоить меня по этому недоразумению. Удалите мой номер из своих баз.

Шулейман говорил зло, повышая громкость, последние слова произносил, держа телефон перед лицом, потому что уже не собирался слушать, что ему ответят. Отклонив вызов, он бросил мобильник в угол дивана.

- Оскар, тебя кто-то расстроил?

- Да так, - Шулейман махнул рукой. – Призрак из прошлого. Очень-очень назойливый призрак.

Сюр какой-то. Он бежит от Тома, ограждается, а тот всё равно достаёт его, напоминает о себе, даже звонком из центра напомнил, что просто что-то из области невероятного. Оскар принял небывалое решение – сменить номер телефона. Потому что достало.

Тому ничего не сказали и отвезли в клинику, откуда, в отличие от дома, не мог выйти свободно. Госпитализировать человека без его согласия нельзя, но если он представляет опасность для общества, если в его анамнезе тяжёлое психиатрическое расстройство с убийствами по причине психического нездоровья и есть подозрения на рецидив, то можно. Лечить его никто не брался, но должны были провести медицинскую экспертизу, чтобы выяснить, имеет или не имеет место рецидив. Случай Тома серьёзный, сложный, потому требовалось исследование в условиях стационара.

- Том, покажите, что лежит у вас в карманах, - попросила доктор.

- Может быть, мне раздеться? – ощетинившись, огрызнулся в ответ Том. – Обыщите меня?

Проигнорировав его наезд, доктор повторила:

- Том, покажите, пожалуйста, что лежит у вас в карманах.

Том закатил глаза и полез в карманы. Выложил на стол, по разные стороны которого они сидели, телефон, ключи от квартиры. И складной нож. Не подав вида, что какой-то предмет особо привлёк её внимание, доктор озвучила новую просьбу:

- Расскажите об этих предметах.

- Что рассказать?

- Для чего они нужны.

- А так непонятно? – вновь огрызнулся Том. – Это телефон, ключи и нож.

Не знал Том, зачем его сюда привезли, не понимал, чего от него хотят и для чего задают эти тупые вопросы. Предполагал только, что он здесь потому, что ему вменили вспышки агрессии и хотят проверить версию, но осознанно делал хуже себе. Был растерян, раздражён, в таком состоянии ожидаемо включается защитная реакция. Чаще всего защитой Тома было молчание, уход, но в этот раз включилось нападение.

- Что вы с ними делаете? – спросила доктор.

- Ключами открываю дверь своей съёмной квартиры, - Том взял ключи и бросил обратно на стол. – Телефон в основном использую для выхода в интернет, в частности захожу в инстаграм, где публикую свои работы, иногда звоню или пишу сообщения папе или подруге. А у ножа немного вариантов использования.

- Например?

- Режут. Ножом режут, - грубовато произнёс Том, смотря женщине в лицо.

- Что режут? – в свою очередь та задала простой вопрос совсем не простого назначения.

- Еду, - не задумываясь, ответил Том.

Какие ещё есть варианты? Нет, конечно, варианты есть, но они не про него.

- Вы носите с собой нож, чтобы резать еду?

- Нет.

- Зачем вам нож?

Том открыл рот и замер. В глазах его мелькнуло понимание, что не укрылось от миссис Эртон.

- Том, зачем вы носите с собой нож?

Растеряв спесь, парень ответил:

- Для самозащиты.

- Для самозащиты?

Том прикусил язык. Плохо, это очень плохо. Человек, утверждающий, что нанёс телесные повреждения в качестве самозащиты, чему никто не верит, говорит, что носит в кармане нож для той же самообороны – это рисует как минимум подозрительную картину. Запоздало Том понял, что доктор не просто задаёт вопросы, а ведёт игру, а он собственными словами себя закапывает, выставляя в худшем и худшем свете.

Впору кричать: «Я буду говорить только в присутствии адвоката!», как это делают герои фильмов в подобных напряжённых ситуациях. Вот только адвоката у него нет. Том попытался спокойно объяснить:

- Весной на меня напали, и я купил этот нож и всё время ношу его с собой, чтобы чувствовать себя более защищённым. Я не собираюсь им пользоваться, но оружие в руках само по себе может отпугнуть недоброжелателя.

- Вы обращались в полицию?

- Зачем? Всё обошлось.

- На вас совершили нападение. Это повод для обращения в полицию.

- Вы правильно говорите. Но я поступил иначе.

- Почему?

- Потому что я был напуган и растерян. Я радовался, что этот неприятный эпизод не обернулся для меня трагедией и не хотел его продолжать.

Доктор соединила кончики пальцев и спросила:

- Том, когда произошёл этот эпизод?

Том задумался, отведя взгляд, ответил:

- Тридцатого марта. В ночь с тридцатого на тридцать первое.

- Как это произошло? Расскажите.

- Я спал, меня разбудил один из тех мужчин. Они хотели меня ограбить, потом посмотрели на меня и решили вдобавок изнасиловать.

- Они проникли в ваш дом?

- Нет, я спал на улице.

- На улице? – миссис Эртон приподняла брови. – Почему вы спали не дома?

- В тот день, тридцатого марта, я вернулся из Испании, куда ездил к семье. Под дверями квартиры меня караулили журналисты, чтобы выведать подробности развода. Столкновение с ними оказалось невыносимо морально сложным для меня, я не был к этому готов и убежал, потерял сумку, в которой лежали деньги, и был вынужден ночевать на улице, - подробно объяснил Том.

По-прежнему он не понимал всего, не мог знать, что доктор Эртон знает о Джерри и проверяет его. Но чувствовал, что происходит что-то нехорошее. А англичанка на высшем уровне умела вести беседы. Выделенная Парижским центром для проведения психиатрической экспертизы специалистка пока что была в пути, только подлетала к Соединённому Королевству.

- Почему вы не обратились в полицию? – повторилась доктор, что только могло показаться некоторой глупостью с её стороны.

- Я же уже сказал – всё обошлось. У меня не было повода для обращения в полицию.

- Как вам удалось уйти от нападающих?

- Я… - Том немного замялся, формулируя в голове предложения, выбирая нужное и выбрасывая лишнее. - Я хорошо умею драться. У одного из них был нож, я выбил его и забрал, что остановило их, благодаря этому они позволили мне отойти. И в конце я припугнул их Оскаром, моим бывшим мужем, потом убежал.

- Это тот самый нож?

- Нет. Тот я выбросил, когда убежал от них. Этот я купил в Риме.

- Почему вы выбросили нож?

- Зачем мне чужой нож? – вопросом на вопрос ответил Том. – Мало ли.

- Мало ли? – уточнила доктор.

Чувство чего-то нехорошего усиливалось, но без знания ключевой детали оно оставалось неоформленным тягостным ощущением, не дающим возможности защищаться по теме, с умом. Том обнял себя одной рукой, потёр ладонью плечо.

- Доктор… - Том опустил взгляд к бейджу на груди женщины. – Доктор Эртон, вы в чём-то меня подозреваете?

- В чём?

- Не знаю. Что я убил тех людей?

- Вы убили?

- Так бы я вам и сказал, будь это правдой.

Снова Том прикусил язык. Прикусил губу.

- Том, вас что-то тревожит? – обманчиво участливо осведомилась доктор.

- Да. Вы.

- Вы тревожитесь за меня?

- Я некомфортно себя чувствую из-за вас. Зачем меня сюда привезли? Зачем вы задаёте мне все эти вопросы?

- У вас заподозрили вспышки агрессии, потому вы здесь, для проверки данного предположения, - не моргнув глазом, солгала миссис Эртон. – То, что сейчас происходит между нами, стандартная беседа. Вам не о чем беспокоиться.

- И как, что вы скажете обо мне? – Том уже не стал доказывать, что никаких вспышек агрессии у него нет, не стал повторять в который раз, что он защищался.

- Я не могу оглашать свои наблюдения в ходе беседы, но для вас сделаю исключение, - хитрый ход, направленный на установление доверия. – Вы не похожи на человека, который неспособен контролировать эмоции и на их поводу может причинить кому-то вред.

- Спасибо, - Том улыбнулся уголками губ, почувствовал себя лучше. Направленная на него сладкая ложь сработала. – Хоть кто-то не считает меня неадекватным.

- Те, кто могут назвать вас неадекватным, никогда не сталкивались с по-настоящему психически ненормативными людьми. У психиатров такой проблемы не возникает. – Доктор Эртон выдержала паузу и добавила: - Том, ещё пара вопросов, и мы закончим. Вы готовы?

- Да.

Если всего пара вопросов, то почему не ответить? Надо скорее ответить и покончить с этим.

- Кто те люди, что напали на вас?

- Откуда мне знать? Я видел их раз в жизни, в темноте. У одного была борода. Всё.

- Вы плохо помните ту ночь?

- Хорошо помню, но мне было не до того, чтобы разглядывать их и пытаться запомнить. Может быть, на следующий день я бы смог сказать больше, но прошли девять месяцев.

Доктор кивнула, приняв его ответ. Сказала:

- Благодарю, Том. На этом мы закончим.

Том поднялся со стула, но его остановила просьба доктора:

- Вы можете ненадолго оставить свои вещи здесь?

- Зачем?

- Оставьте, пожалуйста, - уклонилась от ответа миссис Эртон.

Том догадался, чем обусловлена странная просьба. Лицо его помрачнело.

- На нём нет крови, - Том взял нож и положил обратно. – Почему вы не боитесь, если считаете, что я совершил что-то страшное?

- Потому что я так не считаю, - вновь безукоризненно солгала доктор.

Она не считала никак. Пока рано делать какие-либо выводы, мало диагностических сведений.

- Это надолго? – спросил Том. – Я хотел бы как можно скорее вернуться домой.

- Не беспокойтесь, мы не задержим вас надолго.

Ложь. Том ещё не знал, что заперт в клинике на неопределённый для него срок. На ноже не выявили никаких криминальных следов, их там быть и не могло. Том ни разу не пользовался этим ножом, только перекладывал его из кармана в карман.

Вечером, устав ждать, когда сможет поехать домой, Том узнал правду, что домой он не поедет. Первый реакцией было – бежать, попытаться убежать, вырваться за пределы здания. Но Том осадил себя, потому что такое поведение сделает хуже. Вместо этого, пряча непонимание и панику за более-менее рассудительностью, он спросил:

- Как же я останусь? У меня с собой никаких вещей.

- Есть кто-то, кто может привезти вам всё необходимое?

- Нет. Все мои родные далеко. В Лондоне у меня только одна подруга, но у неё нет ключей.

Вопрос с вещами решили. В закреплённой за ним палате Том мог обустроиться, как дома, но как это сделать? Стены клиники были для него тюрьмой без решёток на окнах, из которой, несмотря на никакую в сравнении с тем же центром охрану, побег невозможен. Невозможен, потому что скрываться вечно не сможет. Нужно потерпеть и доказать, что нормальный.

Доктора из Парижского центра сменяли друг друга. Никто из них не был уверен в своих силах, что играло злую шутку, потому такая текучка. Учреждение стремилось обезопасить себя и направляло новых и новых специалистов для максимально полной диагностики и во избежание роковой ошибки. Старые доктора, знакомые с Джерри-Томом лично, знали, насколько его случай сложный и не могли похвастаться былыми успехами в работе с ним, оттого не ждали ничего хорошего в настоящем, а новые работники были напуганы рассказами более опытных коллег. В центре снова все говорили о Томе Каулице. Ещё десять лет назад он стал местной легендой – пациент с самым продолжительным сроком безуспешного лечения, самый загадочный пациент, - а ныне превращался в реальную страшилку, которой ненамеренно пугали тех, кто его не знал. Все ехали в Лондон как на каторгу.

Том узнавал некоторых докторов, узнавал вопросы, характерные для работы с диссоциативным расстройством идентичности, направленные на выявление активности альтер. Всё встало на свои места – они знают о Джерри, они подозревают Джерри. Том повторял, что он – Том, что Джерри нет. Молчал о том, что у него рецидив, о котором доктора не могли знать, о котором им не нужно знать. Но словам его не верили, не верили фактам, которые Том озвучивал в доказательство себя и своего психического здоровья. Учли в работе ту гипотезу, что альтер-личности могут иметь доступ к информации личности-носителя и притворяться, что ещё больше осложняло диагностику.

Руководство центра не отправляло к Тому тех, кто в прошлом потерпел с ним полное поражение. Но произошло осечка. Одной женщине, что вела его, шестнадцатилетний на тот момент Джерри с улыбкой рассказал, как убивал, как резал. Как почувствовал слабину и решил сыграть в игру, раз уж его кровавые деяния доказаны. Тогда доктор расплакалась и ушла. Когда она сама была юной девушкой, её любимого отца тоже зарезал какой-то ненормальный. Это было для неё сильнейшим триггером, с которым успешно справлялась до тех пор, пока не столкнулась со смакованием подробностей подобных преступлений от убийцы с самой жуткой в её жизни очаровательной улыбкой. После того случая мадам Ла Боэси на три месяца отстранили от работы.

Узнав доктора Ла Боэси, Том принёс искренние извинения за поступок Джерри, но доктор так и не смогла собраться. Зачем только поехала. Это фиаско. Одна молодая доктор вовсе уволилась, когда подходила её очередь отправиться в Лондон. Посчитала, что лучше уйти по своей воле с чистой репутацией, чем ударить в грязь лицом и, возможно, всё равно потерять работу. Её примеру последовала коллега, у которой была и личная причина уйти – усталость, слишком морально тяжело работать в центре, несмотря на высокую оплату труда и элитарность места по сравнению с прочими медицинскими учреждениями. У доктора Кея день за днём не находилось повода для хорошего настроения, Том Каулиц снова встал у них всех костью поперёк горла. Для пятидесятишестилетнего доктора Том был мальчишкой, и этот мальчишка, казалось, в одиночку может разрушить их учреждение с многолетней репутацией места, где исправляют неисправимых, об него обламывались лучшие специалисты. Доктор Кей с тоской вспоминал Шулеймана, на которого когда-то смотрел со снисходительностью, не веря, что он на что-то способен, но который сотворил чудо. Но Шулейман был недоступен, звонить ему во второй раз никто бы не решился.

Это какой-то сюрреализм. Вчера был знаменитым и популярным фотографом, был на той ступени, где располагается цель, и до цели оставалось полшага. А сегодня он под следствием, сегодня он заперт в больничных стенах, где скоп медиком доказывает его вменяемость/невменяемость. Через месяц в клинике Том перестал верить, что это закончится быстро. Впереди была лишь неопределённость. Как быстро и кардинально может поменяться жизнь. Одним ударом – двумя ударами.

Два месяца просто выпали из жизни. Том был отрезан от мира. Все модные события, в которых должен был принимать участие, прошли без него. А конца не видно, скоро весна. Том заученно отвечал на вопросы. Задумывался о том, чтобы подыграть, притвориться Джерри. Но отказался от этой затеи, потому что с законом всё понятнее, чем с лечением. Его могут и не посадить, а в клинике можно застрять на годы, ему ли не знать, особенно если вылечить тебя невозможно, поскольку в настоящий момент ты не болеешь. Каждый день Том просил: «Джерри, не приходи». Не спасай, не записывай на мой счёт поражение. Выдержит, разберётся как-нибудь. Он ещё не сдался, не сломался. А подчас руки дрожат и в груди сжимается от страха перед неизвестностью просто так.

Один амбициозный доктор решил пойти нестандартным путём: взял за основу, что сейчас активна альтер-личность, и хотел прибегнуть к гипнозу, чтобы разбудить личность истинную. От этой новости Том впал в холодящий ужас.

- Я не дам согласия на гипнотерапию, - сказал Том, взведённой пружиной сидя напротив обаятельного тридцатилетнего доктора, чей белый халат красиво контрастировал с загаром и чёрным цветом волос.

- Почему? – удивился доктор. – Это совершенно безопасная и действенная практика.

- Я знаю, что такое гипноз, знаком с ним. Я категорически возражаю против его применения.

- Том.

Доктор подошёл близко, а Том отклонился, вжался спиной в спинку стула, прожигая молодого мужчину жёстким, напряжённым до предела взглядом.

- Если вы ко мне притронетесь, я закричу, - чётко произнёс Том.

Психиатр поднял руки, отошёл, сел, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди.

- Том, вы чего-то боитесь?

- Я опасаюсь, - поправил доктора Том. – У вас нет принципов гуманизма, работникам центра они не положены, и вы можете попытаться заставить меня пройти сеанс гипноза. Но знайте, доктор – я этого не позволю. Мы не в центре, я не нахожусь на принудительном лечении и знаю свои права.

В сложившихся обстоятельствах Том боялся гипноза до оторопи. Боялся, что гипнотерапия, как это было в центре, снова что-то раскопает в нём, сломает, и ему вновь потребуются годы на восстановление. Этот страх и зависшая над головой перспектива его исполнения доводили до страшного нервного перенапряжения, до слёз в подушку в попытке психики сбросить давление, когда никто не видел.

Хитрый доктор изгалялся так и этак, уламывая пациента Каулица на хотя бы один сеанс гипноза, но Том стоял намертво на своём «Нет». Ввести человека в состояние гипноза против его воли невозможно, а тяжёлыми препаратами, погружающими в транс, которыми в центре травили Джерри, доктор на выезде и никто в английской клинике не располагал. И никто не мог их запросить, потому что Том всё верно сказал – он не на принудительном лечении, какие-либо медицинские манипуляции против его воли будут врачебным преступлением, на которое никто не пойдёт.

Том сумел отбиться от гипнотерапии. Амбициозный доктор вернулся во Францию ни с чем. Почти. Категорический отказ пройти гипнотерапию придал основание подозрению врачей, что Том (или не Том) что-то скрывает. То было в начале второго месяца заточения в клинике. За Тома взялись в два раза усерднее, искали признаки расстройства, признаки Джерри.

Опросы, тесты, аппаратная диагностика. Том без возражений участвовал во всём, потому что препятствование всякой диагностике ничего не даст, кроме затягивания процесса исследования его состояния. Чем раньше медики сделают всё возможное, тем скорее он отсюда выйдет. Правда на его стороне, рано или поздно доктора поймут, что он здоров. А если сделают иной вывод… Тогда принудительное лечение на неопределённый срок, возвращение в центр. Цикл жизни замкнулся, пришёл к тому, с чего всё началось. Он снова в медицинском учреждении, откуда не может выйти по собственной воле, по обвинению в преступлении, которого не совершал. Только Оскара рядом нет. Десять лет спустя.

Каждый умелый вопрос очередного доктора направлен на взлом мозга. Иногда после таких бесед болела измученная голова. Весь был измучен происходящим, существованием в отрыве от мира, превратившимся в день сурка. Том непроизвольно вспоминал, как Оскар его учил – как обмануть других докторов и заставить поверить, что он выздоровел. Какие ответы на вопросы давать, как держаться, как вести себя на аппаратном исследовании активности мозга (даже технику можно обмануть). В том не было необходимости, но Том прибегал к некоторым уловкам, чтобы улучшить свои результаты. Прибегал и вспоминал. Вспоминал и мысленно говорил «спасибо». Спасибо Оскару за науку и спасибо за то время, когда он его учил, когда был рядом, единственный, кто смог его приручить.

Том жил как верхом на взведённой бомбе, которая в любой момент может сдетонировать – если кто-то из медиков или полицейских вынесет за пределы работы его правду, которую теперь знает так много людей. Если конфиденциальная информация выйдет из этих стен, произойдёт взрыв, по сравнению с которым померкнут все сенсации, все скандалы, что когда-либо случались в его жизни. Никто не захочет иметь дело с психически больным убийцей, это будет крах всего без возможности восстановления. Одно лишь психическое расстройство не приговор, особенные люди наоборот вызывают интерес. Но другое дело – убийства. Никто не захочет сотрудничать с убийцей, и ни одного человека из тех, что от него отвернутся, нельзя будет упрекнуть за естественный страх, рождающий избегание. Том и сам не захотел бы.

Каждый день похож на предыдущий. Каждый день напряжение, страхи, неизвестность и общение с докторами. Страх переключения, которое будет означать, что он не справился; страх из-за того, что просто не знает, что будет дальше.

Том лежал на кровати, подперев голову рукой, и смотрел в окно, за которым серое небо. С развода прошёл год, из которого два месяца попросту потерял. Год. Колоссальный временной отрезок, когда речь идёт о разлуке. Когда проходит столько времени, начинают смазываться черты, забываются прикосновения и детали. Прошлое кажется далёким и немного нереальным, истончается его связь с настоящим, с тобой настоящим, потому что прошлое застыло во времени, а ты идёшь дальше. Сколько ещё? Том снова задавался временными вопросами, но теперь они звучали не «когда мы встретимся?», а «когда я смогу выбраться из этой истории?».

Наконец, доктора единогласно заключили – здоров. Тома вернули полиции и позволили вернуться домой. Дело передали в суд. Суд хотел приговорить Тома к условному сроку и штрафу, поскольку ущерб здоровью пострадавшего не был причинён, его травма расценивалась законом как причинение физического вреда лёгкой степени. И ранее Том не привлекался – то, что он привлекался и отбывал наказание в виде принудительного лечения учитывать в текущем деле не могли, так как прошлые его преступления были совершены в доказанном состоянии психического нездоровья. Но кое-то всплыло.

В некоторых странах Европы по-прежнему существует уголовное преследование за инцест. Среди таких стран Италия, в которой, надо отметить, наказание за связь с родственником предусмотрена только «в случае публичного скандала». Размещённая в сети фотография – достояние общественности, факт публичности неоспорим. Том находился на территории Италии, когда опубликовал фото их с Оили поцелуя. На волне того, что весь мир обсуждал громкое преступление Тома, Италия тоже сочла нужным возмутиться, заявить о том, что мистер Каулиц попрал моральные нормы, принятые в их стране, и потребовать восстановления справедливости.

Суд перенесли. Том хлопнул ладонь на лицо, когда услышал, в чём его обвиняют (и, судя по всему, Италия жаждет крови). Это полный провал. Как могло невинное фото почти годовой давности всплыть именно в этот момент и аукнуться таким образом

Следователь, не успевший толком порадоваться, что затянувшееся дело Каулица наконец-то подошло к завершению, связывался с итальянскими коллегами для уточнения деталей. Итальянцы в самом деле были настроены решительно, но выдавать им Тома представители английской полиции отказались, аргументировав это тем, что нападение на человека, совершённое на их территории, более серьёзное преступление, чем инцестуозный эпизод с недоказанной сексуальной связью. Том и не знал, что его так ненавидят в Италии. Его и не ненавидели, но катился запущенный Риттером снежный ком.

Назначили новую дату слушания дела, двадцать четвёртое марта. За совокупность преступлений, совершённых на территории двух государств, Тома приговорили к исправительным работам на срок один год. Том выслушивал решение суда с равнодушным лицом. У него уже не осталось сил на удивление и хотя бы душевное сопротивление. Его лимит шока исчерпался в минус. Судья ударила молотком, заседание окончено, все свободны, кроме осуждённого. Итальянцы остались недовольны несущественным, по их мнению, наказанием за двойное преступление, но английская сторона ответила категорично: если вы требуете справедливого, по вашему мнению, наказания мистеру Каулицу, дождитесь истечения вынесенного нами приговора и займитесь им самостоятельно.

После вынесения приговора, который в красках осветили в прессе, на Тома обрушились звонки и сообщения. Все отказывались от сотрудничества с ним, в одностороннем порядке разрывали заключённые контракты. В модном мире появилась новая мейнстримная мода – демонстративно отказаться от работы с оступившимся и осуждённым по закону Томом, чтобы показать свою добропорядочность. Томас, полгода назад выказывающий восхищение работой Тома, снова посвятил ему пост, в котором говорилось: «Я был впечатлён творением Тома Каулица и купил его, так как думал, что он хорошо понимает, что делает, хорошо понимает тему вынужденного затворничества. Но, кажется, есть большая разница между больным человеком и человеком, которого сделали больным обстоятельства. Я разочарован его поступком и не знаю, как смогу спокойно смотреть на фотографию его авторства».

Прочитав это послание не ему, а всему миру, Том чувствовал себя опомоенным, очень грустным. Как мало нужно, чтобы тебя отменили. Даже Себастьян де Грооте и Эстелла С. в его лице разорвали деловые отношения с Томом. Сначала Себастьян хотел проигнорировать всеобщее ополчение, громкое дело не сделало его отношение к Тому хуже, но всё-таки прогнулся под большинство. Уже неважно, что сделал Том, важно – бойкотировать его. Тот, кто пойдёт против большинства, тоже попадёт в немилость, что поставит под удар бизнес. Ничего личного, исключительно соображения собственной материальной безопасности, далеко не каждый, кто показательно отказывался от сотрудничества с Томом, на самом деле имел что-то против него.

Как бы ни хотел, Себастьян тоже не смог пойти своей дорогой. В своём сегменте он далеко не последний человек, богатый, уважаемый, но он не Шулейман, который может себе позволить послать весь мир на три развесёлые буквы. Во время личного звонка Тому Себастьян сказал, что в будущем они обязательно возобновят сотрудничество, если Том того захочет. А Тому было не легче от обещания, что в будущем что-то будет, ему сейчас нужна поддержка.

Потерянный, попросту разбитый происходящим, Том позвонил Карлосу.

- Я не понимаю, что происходит, - говорил он, травясь растерянностью. – Все отказываются от сотрудничества со мной. Все.

- Радость моя, понимаешь, есть определённый тип «плохих парней» и «плохих девочек», которым скандалы только на пользу, такая у них репутация, такой образ. Но ты не из их числа, - аккуратно объяснял Монти, в голосе его слышалась жалость. – Твоё дело выстрелило, поэтому такая реакция. Отказываться от тебя стало своего рода обязательным условием, если кто-то его не выполнит, у него будут проблемы. Ты ведь знаешь о культуре отмены, сейчас это происходит с тобой, не потому, что ты совершил что-то по-настоящему ужасное, а потому, что так сложилось.

- Я не совершал преступление. Меня осудили по ложной версии. Карлос, хоть ты мне веришь?

- Верю.

Том опустил глаза, упёр телефон верхней гранью в висок, спросил тихо:

- Что мне делать?

- Ждать. Больше ничего посоветовать не могу. Когда уляжется скандал, ты сможешь увидеть объективную картину, на каком ты свете, и что-то предпринимать.

Подушечками пальцев Том растёр под глазами беззвучно потёкшие слёзы. Так горько, так страшно, несправедливо до скребущего кома в горле и желания кричать. Всё, чего он добился за год, прилагая огромные усилия, отдавая всего себя, рухнуло.

Глава 18

Поскольку Том гражданин Франции, отбывать наказание его выслали на родину с запретом на въезд в Великобританию на срок отбывания наказания плюс полгода, итого полтора года. Чопорное Королевство с удовольствием выплюнуло незаконопослушного гражданина вон, в сторону французской столицы. Деньги, заранее уплаченные вперёд на полгода за аренду квартиры, Тому вернули, но хозяйка тоже знала причину его выселения и отъезда, по глазам было видно. Не при таких обстоятельствах Том планировал покинуть Лондон. Совсем не при таких…

В самолёте Том смотрел в иллюминатор и не слышал ничего вокруг. Думал: что теперь будет и как ему с этим справиться, как выкарабкаться? Добравшись до той ступени успеха, на которой цель, он оступился и упал к основанию лестницы. Он снова на дне, на ещё более глубоком дне, чем в самом начале, снова у разбитого корыта. Оказывается, никакая общественная любовь не даёт гарантий, те, кто тобой восхищались, в любой момент могут от тебя отвернуться, забыв всё хорошее, обнулив. У Тома не осталось никаких рабочих связей, никакой уверенности, что он сможет вновь подняться, что ему есть, куда возвращаться и что его там примут.

Могут и не простить. Лучший пример того, как одна ошибка может поставить крест на талантливом публичном человеке – эпатажный гений недавнего прошлого модельер Джон Гальяно и его антисемитский скандал. Урождённый Хуан Карлос Антонио, известный всему миру как Джон, был признанным Королём Моды, но один роковой вечер, пара неосторожных фраз - и где он сейчас? Бывший Король моды ныне «просто портной», и хоть Джон сумел вернуться в фэшн-индустрию, у него ушли годы на преодоление забвения и прежнего уровня признания он так и не достиг.

Исправительные работы начинаются первого апреля, то есть завтра, неделю дали на переезд и урегулирование всех вопросов. Том снял хорошую квартиру в историческом центре Парижа – чего уж сейчас скупиться? – сел на край кровати, бросив рядом чемодан. Двумя ударами он разрушил всё. Тщательно выстроенный хрустальный замок со шпилями до небес разбитый обрушился к ногам. Не погрёб под собой, но теперь Том стоял не на вершине горы, а на груде бесполезных осколков. Розовый замок, прекрасный розовый замок, который в этот раз даже был реален, а не как всегда… Но и он не выстоял. Много ли нужно хрустальному замку, который только кажется таким же прочным, как вечный лёд? Два удара…

Его отменили, его бойкотировали, обнулив все старания, обнулив год работы, за который достиг всего, но оступился в финальной точке и полетел вниз, обратно на дно щербатой пропасти. Нелепо, если бы не было так трагично. Что дальше? К работе сможет вернуться только по окончании отбывания наказания. Через год. Это будет два года с момента развода. Слишком долго, за это время можно успеть забыть – он не забудет, но Оскар может. За это время можно успеть полюбить, построить отношения и вступить в брак – именно за такой срок у них с Оскаром произошёл прогрессивный скачок в отношениях, два года. Что скажет Оскару через два года в разлуке? Прости за то, что уже отболело? Отболевшее, похороненное не оживёт. Что будет иметь значение через два года?

И два года – это минимальный срок, не срок до встречи. После завершения наказания Тому нужно будет выстроить карьеру заново, с напрочь испорченной репутацией, что не факт, что возможно. Движение вверх может занять и полгода, и год… Это будет три года с развода, слишком отдалённая перспектива, чтобы строить какие-то планы. Том снова облажался, облажался, сделав всё правильно. И хотя не виноват, пострадал по несправедливости и страшной жестокости одного человека, всё равно вина и на нём тоже, потому что жизненные повороты зависят от каждого выбора.

Если бы знал, что так выйдет, переспал бы с Риттером, от имени которого теперь справедливо воротит до слёз на глазах, пусть бы делал, урод, что захочет. Лучше один раз испачкаться и всю оставшуюся жизнь просить за это прощения, чем не суметь попросить прощения вовсе. Если бы знал, согласился бы. Если бы знал, не ударил. Если бы… Какой смысл в если бы да кабы? Жизнь не знает сослагательного наклонения. Но, понимая вредную бессмысленность своих размышлений, Том не мог перестать думать, как шла бы его жизнь, если бы не тот злополучный вечер за две недели до Нового года. Не мог перестать представлять, терзая себя, что на одном из зимних показов, которые пропустил, встретил бы Оскара и уже был счастлив, а не сидел в одинокой съёмной квартире, раздавленный, преданный всеми, в жалких попытках морально подготовиться к очередной неизведанности в своей жизни.

Том открыл чемодан, сел перед ним на пятки. Подписчики не совершили массовый исход, но какой от них толк в текущей ситуации? Простые люди не покупают фотографии, не дают работу. Разве что снова организовать сбор средств на какую-нибудь «благую цель». Но, во-первых, в деньгах он сейчас не нуждается; во-вторых, имея одну судимость, не рискнёт подставляться под вторую, которая уже точно отправит в места не столь отдалённые. Том представлял себе тюрьму слабо, абстрактно, как что-то бесконечно далёкое от него, как и все люди, думающие, что это их никогда не коснётся. Но понимал, что в тюрьме будет плохо, на порядок хуже, чем на исправительных работах, и что от его равнодушия не останется и следа, когда услышит приговор: «Осуждён на столько-то лет». Не так уж далека тюрьма от того, кто проходил принудительное лечение за решёткой по факту совершённых преступлений, и кто осуждён прямо сейчас.

Если бы… Восприятие меняется в зависимости от обстоятельств. На протяжении года Том не позволял никому к себе прикоснуться, не допускал такой мысли, маниакально, преданно храня верность физическую и душевную. Но сейчас готов был переспать с тем ублюдком, кто подло его оговорил. Готов с кем угодно, если бы это помогло. Вопрос чести – в цене, за которую готов её продать. Невинный мальчик, покоривший двух представителей элиты тем, что ни за что не покупался, растворился в годах и перестал существовать. В своём нынешнем сознании и состоянии Том был готов продаться и торговать собой. За двадцать семь лет он так и не нажил ничего более эффективного, чем очаровательная смазливая внешность и тело. А надо бы. Потому что – как говорил Эванес? «Тридцатилетний «юноша» с распахнутыми глазами выглядит уже не привлекательно, а жалко».

Сверхцель Тома превратилась в манию, в которой, как известно, можно пойти на всё. Обмануть, украсть, убить, стать шлюхой. Но что бы Оскар сказал, узнав, что ему не чужда расчётливость, да и меркантильность вместе с ней? Наивный невинный мальчик безвозвратно изменился, грустно это осознавать. В последние дни Том многое переосмыслил. Он уже другой, не тот. Дело не только в том, как жизнь его нагнула в самый неподходящий, самый обидный момент. Дело в том, как заматерел за прошедший год. Оценит ли Оскар этого не-невинного-уже-не-мальчика или будет разочарован, потому что он утратил то особенное, что отличало от всех прочих? Сможет ли измениться в обратную сторону, чтобы быть для Оскара тем, кто запал ему в сердце? Какой смысл об этом сейчас думать? В ближайший год они не встретятся, не надо и мечтать, не говоря уже о построении планов. И Том не мечтал, все мечты его были ретроспективны и потому абсолютно несбыточны.

Если бы… И почему не додумался до этого в срок? Заручившись поддержкой Хая, поднялся бы к цели не по лестнице, а на скоростном лифте и был сейчас не несчастным осуждённым в опале с туманным будущем, а счастливым партнёром Оскара с не очень чистой совестью. Но совесть ерунда, её можно отмыть, главное вовремя покаяться и попросить прощения. Сложнее добыть контакты Хая, которого нет ни в одной социальной сети, чтобы хотя бы сейчас окунуться в грязь ради цели.

Совесть легко можно отмыть, совесть гибкий конструкт. Куда сложнее выбраться из ямы, в которую не просто упал, опущен, а закопан чужими усилиями так глубоко, что макушки не видно. Думая о том, как могло бы быть, Том не шевелился в направлении поисков потенциального спасителя, принял как данность, что уже ничего не изменить и остаётся только ждать.

Удивительно, но Том скучал по лондонской квартире, она вдруг понравилась ему больше, чем эта, приличная, с отличным видом из окон, а не с вечным полумраком в комнатах. Потому что не так, совершенно не так планировал вернуться во Францию. Должен был вернуться победителем, верил, что иначе быть не может, но вернулся даже не проигравшим, а сбитым с дистанции аутсайдером. Том бросил обратно в чемодан сложенный свитер, как будто тот в чём-то виноват. Но через полминуты снова взял вещь, поднялся на ноги, двигаясь в сторону шкафа. Раскрыл дверцы, окидывая взглядом пустые недра деревянной конструкции, что ещё хранила особенный благородный запах древесины. Надо разобрать чемодан и развесить, разложить вещи, поскольку здесь он задержится как минимум на год. Вздохнув, Том приступил к делу, погружённый в тяжёлые безрадостные мысли.

Зачинался закат, заливая просторную спальню расплавленным красным золотом. Расправившись с переносом одежды в шкаф, Том перешёл в ванную комнату. Расставил все гигиенические принадлежности и присел на широкий бортик белоснежной глубокой ванны, разглядывая флакончики. Надо будет купить шампунь, заканчивается.

Том сходил в магазин, поскольку высокий, сияющий холодильник был девственно пуст. Приготовил незамысловатый ужин. Потом принял душ, чтобы смыть с себя неизбежную липкую дорожную усталость и остатки атмосферы Лондона. Растерев полотенцем вымытые волосы, Том соорудил на голове тюрбан и вышел на балкон, прямоугольный, такой же просторный, как и все помещения в этой квартире, разве что кухня была средней в сравнении с остальными комнатами, вытянутой, выполненной в графитовых тонах. И эта квартира, несмотря на расположение и наполнение, сдавалась за относительно небольшие деньги, всего за четыре с половиной тысячи в месяц. Как будто с ней что-то не так, но это не было правдой.

Опёршись на каменные перила, Том смотрел на небо над линией горизонта, что темнело и темнело, готовясь стать ночным, на Сену, по левую сторону которой поселился. Видел знаменитую, узнаваемую пирамиду Лувра и само здание музея, в котором никогда не был. Почему не был? Потому что никогда не возникало мысли его посетить. Том был в Эрмитаже, был в нескольких музеях в Германии и в Италии, но не посетил ни одного культурного места в родной Франции.

Родной ли? С Парижем у Тома непростые отношения. Париж – это город, о котором мечтал в детстве. Город, о котором продолжал мечтать, уже находясь в нём, наивно вглядываясь вдаль, потому что центр располагается за чертой города, откуда не разглядеть Эйфелеву башню и вообще ничего про Париж. Это город, в котором проснулся четыре года спустя, в чужой жизни знаменитой модели и был вынужден оставаться. Это город, из которого бежал после объединения, бежал от того, что было до. Сложные эмоции вызывало вынужденное возвращение в Париж, неудивительно, что вернулся сюда именно при таких нерадостных обстоятельствах. Париж только Джерри любил, у него здесь была квартира, в которой мечтал жить, и здесь у него случилась сказка. Том его симпатию к столице не разделял, он выбирал море и солнце, а не мегаполис, но его не спросили и в ближайший год не спросят.

Кроме языка, Том не ощущал никакой связи с Францией, не испытывал радости от возвращения домой, потому что домой он не вернулся. Только из-за Оскара выбрал Францию домом, потому что так чувствовал, потому что только в ней был город, а в нём место, где с сердечной уверенностью мог сказать: «Я дома». Без Оскара Франция всего лишь ещё одна страна, где он чужой. Француз, но не француз, вечное перекати-поле, не имеющее связей, которыми люди прорастают в определённом месте.

Холодает. Весна, но ночами температура падает ниже десяти. Том потёр ладони, постоял ещё немного и вернулся в комнату. Подумал, что будет есть на завтрак, исходя из имеющегося набора продуктов, выпил стакан воды и лёг спать.

Утром Том проснулся по будильнику, принял душ, съел завтрак. И, подумав, никуда не пошёл. Не заставят. Плохо он знал исправительную систему и не сознавал в полной мере, насколько попал. В обеденный час к нему пожаловал гость – представитель органов надзора за исполнением наказания, представился, первым вопросом дежурно уточнил, Том ли Каулиц перед ним, а вторым осведомился:

- По какой причине вы не явились сегодня?

- Разве сегодня надо было? – изображая овечку, захлопал ресницами Том в идеально разыгранном удивлении.

Но представитель закона и порядка не умилился и не купился.

- Да, сегодня. Какова причина вашего отсутствия?

- Точно сегодня? Вы ничего не перепутали? – гнул свою линию Том, понимал, что бесполезно, но из принципа продолжал. – Я более чем уверен, что работы начинаются завтра.

- Месье Каулиц, я ничего не путаю, - ответил молодой мужчина в форме, не показывая раздражения от комедии осуждённого. У него и так работа тяжёлая, а тут этот парень зубы ему заговаривает да хлопает ресницами-опахалами. – Сегодняшний день будет добавлен к сроку вашего наказания.

- Что? Но я же не знал!

- Незнание не освобождает от ответственности, запомните это, - посоветовал представитель закона. – Я заеду за вами завтра в семь тридцать. Будьте готовы.

- Что? – теперь уже искренне удивился, не понял Том и нахмурился. – Зачем вам за мной заезжать?

- Вы самовольно и без веской на то причины не явились в распределительный центр и уклонились от начала работы. Мы должны проконтролировать, что этого не повторится. Будьте готовы в семь тридцать.

- Почему так рано?

- Начало работа в девять. Но прежде чем приступить к работе, вы должны пройти инструктаж.

- Инструктаж длится час?

- У вас могут возникнуть вопросы. Всего доброго, месье Каулиц. Больше не уклоняйтесь, в противном случае вас определят в исправительное учреждение.

Саботировать наказание не получилось. И на что надеялся? Неосознанно рассчитывал, что всё простят за красивые глаза; что жизнь, нагнув носом в глубочайшую беспросветную яму, как обычно сжалится и обеспечит более лёгкие условия. Но не в этот раз.

Назавтра пришлось проснуться в шесть тридцать. Досыпая на ходу, Том сделал все утренние дела, оделся и в половине восьмого с недовольным лицом и поджатыми губами встретил прибывшего за ним гостя. Не поздоровался, проигнорировав приветствие служащего, и, вздёрнув подбородок, покинул квартиру. В машине ехали молча, Том сидел на переднем пассажирском оскорблённой королевской особой, не опускал головы, не расслаблял поджатого рта и смотрел строго на дорогу. Взглянув на него несколько раз, хорошо слыша тихое, но всё равно различимое недовольное сопение, служащий произнёс:

- Вы не должны на меня злиться, у вас нет причин. Если бы вы не пропустили вчерашний день, сегодня вам не пришлось бы просыпаться так рано.

Том наградил его недобрым, тяжёлым взглядом, но ответил:

- Я злюсь не на вас, а на систему в вашем лице. Другого лица передо мной нет.

- На систему? Обычная реакция.

- Нет, не обычная. Я невиновен, меня осудили несправедливо.

- Не в обиду вам, месье Каулиц, но так все говорят.

- Но я – не все, - Том даже повернулся к мужчине, чтобы это заявить. – Меня пытались изнасиловать, я защищался, а меня осудили и приговорили к наказанию, потому что тот человек обиделся и оговорил меня. Скажете, что это не несправедливо?

- Не думаю, что лондонская правоохранительная система и лондонский суд ошиблись на ваш счёт. Им это не свойственно.

- Представьте себе, ваш дорогой закон иногда ошибается, - огрызнулся Том и порывисто сел прямо, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди.

- Месье Каулиц, не выражайтесь в адрес закона, - порекомендовал служащий.

Том хотел снова плюнуть ядом, но внутренний голос подсказал придержать язык, пока он до ещё большей беды не довёл, и Том, сжав в кулаке остатки благоразумия, его послушался. Снова сидел помесью сыча и гордой королевы, которую ведут на казнь.

- Вам не обязательно молчать, можете говорить, но немного следите за словами, - сказал служащий через некоторое время.

- Зачем мне что-то говорить? Вы мне не верите.

- У меня нет оснований вам верить.

- Ни у кого нет, только потому, что я не смог предъявить физические доказательства того, что со мной хотели сделать что-то нехорошее, и бывшие соседи не лучшего обо мне мнения. Поэтому я и говорю, что закон не всегда прав. В четырнадцать лет меня похитили, неоднократно изнасиловали группой и бросили запертым в подвале, где я едва не умер. Кого-то наказали? Нет, не нашли. В двадцать четыре года меня снова изнасиловали, другой человек – это другое, но всё же. А когда я сам себя защитил от насилия, закон тут как тут, приговорил меня к наказанию.

- Вас столько раз насиловали? – в голосе служащего проскользнул скепсис.

- Вы мне не верите? – Тома задел его тон. - О том, что со мной произошло в четырнадцать, знают все, можете прогуглить.

- Немного странным выглядит то, что вы говорите о многих эпизодах сексуального насилия в вашей жизни и утверждаете, что вас осудили несправедливо, потому что вы защищались, когда вас вновь пытались изнасиловать.

Тянет на выдумку. Так подумал не только собеседник Тома, но и его английские коллеги в погонах. Не могут с человеком в обычной свободной жизни происходить столько случаев сексуального насилия от разных, ничем не связанных друг с другом людей. Каулиц симпатичный, но одной внешности мало, чтобы на тебя кидались. Плохо они все знали, что такое виктимная личность* и что пережитое насилие как раз повышает шансы человека стать жертвой вновь, а не наоборот.

Том возмутился, но больше обиделся:

- Думаете, я придумываю, мне нравится говорить, что меня изнасиловали? Человек, хоть раз переживший насилие, никогда не станет прикрываться этой темой, - сказал он и отвернулся к окну.

- Прощу прощения, если я вас обидел.

В распределительном центре Тому провели инструктаж, рассказали, где ему предстоит отбывать работу, и выдали унизительную униформу. Его исправительная работа заключалась в уборке вверенного участка улицы. Стоило сначала узнать, где предстоит отбывать наказание, а потом уже выбирать жильё, потому что «рабочее место» оказалось не близко от дома.

Переодевшись, взяв рабочий инвентарь, Том отправился к месту, на котором предстоит проработать год. Его напарником оказалась женщина – украинка, в начале нулевых годов эмигрировавшая в Германию замуж, а после развода перебравшаяся во Францию, где её жизнь складывалась с переменным успехом. Осуждена за избиение любовника.

- Привет, я Татьяна, - женщина первой завязала знакомство и протянула Тому руку.

Том тоже представился, ответил на рукопожатие и в этот момент вспомнил то, чему его по его просьбе учил Маркис. «Способ приветствия всегда выбирает женщина, мужчине следует ориентироваться на неё. Рукопожатие не считается приемлемым, если его инициирует мужчина, но если дама протягивает руку для рукопожатия, не ответить на него будет оскорблением».

- До меня дошёл слушок, что наши ряды пополнит знаменитость. Это случайно не ты? – с хитрой улыбкой поинтересовалась Татьяна.

- Если в группе нет никого более знаменитого, то, наверное, это я, - ответил Том без энтузиазма поддерживать диалог.

- Вот так да. – Татьяна упёрла руки в бока и обошла парня по кругу, с интересом разглядывая. – И кто ты?

- В недавнем прошлом фотограф и иногда по совместительству модель. Сейчас уборщик улиц.

- А ты смешной! – махнув рукой, посмеялась женщина. – Не теряй оптимизма. Всё будет хорошо, подумаешь, суд не согласился с тем, что мы правы. За что ты?

- Официально за нападение на Риттера Кима, это ведущий дизайнер модного дома Ив Сен Лоран. Неофициально ни за что.

- Я тоже за нападение, - кивнула Татьяна.

- Я не тоже. Меня осудили по ложному обвинению, тот человек оговорил меня, потому что я ему отказал.

- У нас у всех так, - улыбнулась женщина и похлопала Тома по плечу.

Том одарил её тяжелым взглядом. Подобных фривольностей от посторонних он в принципе не любил, а сейчас особенно не хотел, чтобы его трогали. Татьяна поняла, что парень не в духе, но не замолчала, она вообще любила поговорить, по делу и без, с близкими и с едва знакомыми, хоть с людьми в очереди на кассу.

- Я думала, ты белоручка, - без желания оскорбить сказала Татьяна, когда Том надел перчатки и взялся за работу. – Похож.

- Я и есть белоручка. До восемнадцати лет я ничего не делал по дому, не ходил в магазины, потом пришлось научиться.

- Родители выперли из дома во взрослую жизнь? – с улыбкой поинтересовалась Татьяна.

- Нет. Но пришлось научиться что-то делать для того, чтобы жить.

Рабочий день с девяти до шести, час на обед. Каждый день Том просыпался не позже восьми, добирался до «рабочего места», на протяжении восьми часов занимался физическим трудом и после шести ехал домой, уставший, несвежий, иногда пахнущий потом, липкий, нечистый от дорожной пыли. Ныли руки, забывшие, что такое тупая физическая работа. Нежная кожа ладоней страдала от постоянно воздействия и ежедневного восьмичасового нахождения в резиновых перчатках, не пропускающих ни воздух, ни влагу. Том разогнулся, предплечьем утёр со лба испарину.

Унизительная униформа издали кричала: «Осудите меня, я преступил закон!». Прохожие либо не замечали их, принуждённых уборщиков, либо смотрели свысока, иногда даже с налётом брезгливости. Том чувствовал себя дерьмово и полным дерьмом. Он пробил дно, под которым оказалась выгребная яма. Любая работа не зазорна и заслуживает уважения, Том так считал. Но унизительно – делать самую грязную работу по принуждению, по несправедливости, в гадкой униформе, не оставляющей возможности выглядеть нормальным человеком, а не отбросом общества.

Унизительно вчера быть известным, востребованным фотографом, а сегодня убирать улицы в «мешке», от вида которого большинство модельеров хватил бы удар. Летом он делал съёмку на фоне гонок, которую единицы смогли бы провести, он званым гостем присутствовал на вечере для избранных в Монако. Осенью он покорил Гуччи, должен был стать лицом Барберри и блистать на показе Версаче, а вместо этого дышит дорожной пылью и подбирает за людьми мусор. Том видел, как в центре города закрашивают рекламу Эстеллы С. с его фотографией. Иллюстрация отмены и бойкота. И оставалось только горько вздыхать и идти дальше, убирать улицу.

Они каждый день проходили по одному маршруту, всё убирали, но новым утром мусор появлялся снова. Том не мог понять – откуда? Что за блядство со стороны горожан и туристов, не видящих тех, кто поддерживает порядок, не ценящих их труд? Том втыкал копьё – палку с острым железным концом – в стаканчик/бумажку/обёртку от мороженого и отправлял в мешок, втыкал, отправлял, втыкал, отправлял. Отупляющая, неблагодарная работа.

- Мадам, ваша собачка прекрасна, но имейте совесть, уберите за ней, - пристыдил Том девушку с мопсом, потому что иначе убирать придётся ему.

Девушка обернулась, по лицу было видно, что она собиралась скрыться с места преступления против чистоты газонов и не ожидала, что её уличат в том, что поступает не так, как должно. Она послушно убрала и поспешила удалиться, потому что стыдно. В другой раз Тому повезло меньше: широкоплечий парень с боксёром как смотрел в телефон, так и продолжил смотреть и просто ушёл, игнорируя попытки призвать его к ответственности за животное. Чего они здесь шастают со своими собаками?! Есть же специально отведённые места! За три недели исправительной работы Том столкнулся только с двумя случаями нежелания убирать за питомцем, но начал смотреть на собачников как на потенциальных вредителей.

От взрыва мозга от словоохотливости коллеги по несчастью спасало только то, что с Татьяной они не проводили весь день бок о бок, они начинали работу в разных точках участка и бывали дни, когда вовсе не встречались. Татьяна говорила обо всём: о себе, о своих детских мечтах, одной из которых было побывать в Париже (галочка – сделано), о жизни в родном городском посёлке, который ласково звала «Задрипинск», о летах в деревне у бабушки, у которой была любимая корова Бурька, что ослепла под старость, но доиться продолжала до последнего дня. Помимо болтливости была у неё и другая особенность – Татьяна активно использовала в речи дословно переведённые привычные русские и украинские выражения, что иной раз отправляло мозг европейцев в ступор, и Том не стал исключением.

С одной стороны, отчасти Том даже проникся к напарнице, её беспрерывное простодушное жужжание в моменты встреч помогало не чувствовать себя бесконечно одиноким, отрезанным от мира тем, что без вины провинился. С другой стороны, иной раз от неё хотелось сбежать. В один из дней Том не выдержал планомерного разжижения мозга и в конце концов попросил:

- Татьяна, пожалуйста, помолчите. У меня сильно болит голова, - добавил, чтобы не быть грубым.

- Болит голова? Так сядь, отдохни, я пока тут сама.

- Вы не должны за меня работать, - покачал головой Том.

- Да что там, от одного раза не развалюсь, - махнула рукой женщина. – Отдохни. У меня сын примерно твой ровесник. Я говорила? Такой раздолбай. Я его с детства берегла, не нагружала. Наверное, потому и раздолбай, - посмеялась она с собственных слов.

Как ни понимал, что так нельзя, Том не устоял перед сладким предложением ничего не делать. Сняв опостылевшие перчатки, в которых за два часа взмокали руки, он сел на скамейку и вытянул ноги. Но через сорок минут заставил себя честно встать и взяться за метлу:

- Спасибо, Татьяна. Мне стало лучше.

По выходным Том начал ходить на рынок, чтобы купить самые свежие продукты. Почему нет? Экономить не нужно, только в разумных пределах, чтобы не растранжирить быстро имеющийся капитал, бежать больше некуда. Безумный бег длиной в год резко оборвался, и продолжить его нет никакой возможности, мешает наложенная судом эфемерная цепь на ноге, не отпускающая с места. На ближайший год всё известно наперёд, потому нет смысла продолжать попытки жить в прежнем ритме, можно расслабиться и плыть по течению, в свободное время, когда отоспишься после трудовой недели, делать что-то, чего по разным причинам не делал раньше.

Сегодня Тому удалось найти на рынке отличную оленину, которую приготовил с соусом из красного лука и сладких мандаринов и употребил в одиночестве, не торопясь, не отвлекаясь ни на что, поскольку телевизора на кухне не было, а включать что-то на телефоне поленился. Учился готовить для себя. Ещё на второй неделе в Париже сходил к Эйфелевой башне. А в начале следующего месяца, что уже совсем скоро, запланировал поход в Лувр. Не от большого желания посетить знаменитейший музей, а просто так, потому, что он здесь, есть возможность и делать особо нечего, когда не падаешь от усталости. Спокойная, строго упорядоченная не им, а рабочим расписанием жизнь погружала сознание в лёгкую дрёму, её нужно было разбавлять чем-то для переключения и удовольствия.

Том заправил за ухо вьющуюся прядь. Волосы уже отросли по уши, мешали во время работы – ни в хвост, ни в пучок пока не соберёшь. Через два дня Том сходил в парикмахерскую и сделал самую обычную короткую стрижку, не имеющую ничего общего с модельными причёсками. В ближайший год ему не для кого и не для чего быть более красивым. С новой стрижкой Том стал похож на себя с рекламы Эстеллы С., которую замазали белым на его глазах. Только взгляд ныне более взрослый, серьёзный.

*Виктимная личность – человек, совокупностью физических, психических и социальных черт непреднамеренно привлекающий агрессию со стороны других людей.

Глава 19

Я смотрю на тебя, ты глядишь на меня –

Искра, буря, безумие.

Mary Gu, Безумие (Oxxxymiron, ЛСП cover)©

Все больше расцветал май. Вспоминалось, как ровно два года назад поехали в Швейцарию, что стало моментом слома. Том понимал, что покушение и пережитые во время него растерянность и страх, серьёзное ранение и холодок дыхания смерти, вновь поступившей к нему, на самом деле не провокаторы. Не будь всех тревог и сомнений, что таились под кожей, внутри черепной коробки и истончили психику, покушение не повлекло бы раскол. Но оно стало последней каплей, ударом молоточком по хрупкому стеклу, от которого во все стороны поползла паутина трещин, и стало лишь вопросом времени, когда оно рассыплется, возродив и призвав того, кто создан спасать. Не будь этого удара, продержался бы ещё какое-то время, возможно, годы, и, может быть, смог бы вырасти и переосмыслить себя, их отношения, не выпадая из них. Не случись в его жизни подвала, полный раскол мог бы никогда и не произойти, мог бы всю жизнь прожить с его спящей формой, зародившейся в нём в раннем детстве, не ведая, что с ним не так.

Но не мог думать о том, что бы было, если бы не поехал с Оскаром, следовательно, не попал бы под обстрел. Первая же попытка размыслить споткнулась о единственный вариант не случившейся реальности, и больше не трогал эту тему. Потому что именно он, играя, толкнул Оскара, что отвело его из-под самой первой пули – квинтэссенции неожиданности, летевшей в голову, от которой охрана не защитила. Потом охрана включилась, сделала всё возможное и спасла их, но в ту секунду сыграла случайность одного необдуманного движения. Не будь его рядом в тот день, Оскара не было бы. Сидел бы дома, цельный и похоронил его. От этой мысли мертвящий холод по коже. Том поспешил выбросить её из головы, растворить образы в сознании. Лучше сотню раз разбиться и собраться из осколков, чем потерять навсегда и безвозвратно; чем жить с тем, что мог бы что-то изменить, но не был рядом.

Также Том не думал о том, что вовсе не покушение, которое успешно пережил физически и морально, стало тем самым щелчком. Не мог ответить себе на вопрос: как могли стать последним провокатором не страшные обстоятельства, а возвращение домой с любимым человеком? Но обязательно ответит, не побоится посмотреть правде в глаза. Они вместе обсудят, как так могло получиться, проговорят всё, что нужно было проговорить давно. Через год в лучшем случае. Настроение портилось, когда думал о том, как будут решать проблемы, которые уже незначительны, неактуальны, потому что изменился, повзрослел, многое понял, и вспоминал о времени, что не на его стороне. Через год ему будет двадцать восемь, ближе к двадцати девяти. Какой кошмар. Сколько времени потеряно впустую из-за его глупости.

Май набирает обороты и повышает температуру, пахнет цветущими розами из парка Багатель и смолой дорожных работ, что проходят неподалёку. Днём уже прилично припекает, в последнюю неделю Тому пришлось каждый вечер стирать пропитанную потом футболку, и вечерний душ стал обязательным ритуалом, иногда заменял им принятие водных процедур утром, чтобы поспать чуток дольше, и только чистил зубы. Летом будет ещё хуже. Солнце в зените, разогретый асфальт, источающий токсичный жар, забивающий кожу пылью, под которой невозможно дышать, футболку можно будет выжимать. А зимой что будет? Зимы в Париже, конечно, не финско-злые, но Том человек теплолюбивый, ему много не надо. Восемь часов на открытом воздухе в холодную зимнюю пору, в любую погоду – жуть! От одной мысли хочется сдохнуть прямо сейчас, чтобы в декабре не ходить с соплями по колено. Готов был дать голову на отсечение, что заболеет максимум на третий день. Но продолжит работать, потому что «я в порядке», и что, заработает в итоге пневмонию и попадёт в больницу? Потом это время приплюсуют к сроку наказания, такими темпами оно может растянуться не на один год. Том не знал, что в законе об исправительных работах прописано по поводу больничных, но думал, что ему не повезёт.

Розы пьяняще пахли, дополняя гамму оттенков городского воздуха узнаваемым сладким ароматом и почти гарантируя головную боль. Съездить, что ли, в парк Багатель, посмотреть, что там? Да, в субботу и съездит и заодно посетит Булонский лес, частью которого и является самый красивый парк французской столицы. Также можно устроить себе экскурсию в Версаль, там однажды Джерри снимался. Том не знал, может ли обычный человек пройти на дворцовую территорию, но эту информацию наверняка можно уточнить в сети. А другой дворец, Тюильри, что вместе с Лувром составляет единый дворцово-парковый комплекс, Том уже посетил две недели назад, решив не ограничиваться музеем, раз уж он там и никуда не торопится. Впрочем, Тюильри Тома не впечатлил, но о Версале помнил памятью Джерри – в теплое время года это потрясающей красоты место, особенно если находишься в нём не по работе.

В эту субботу Багатель, в следующую Версаль. Есть какой-никакой план, есть маленькая цель, к которой идешь через трудовые будни. А в воскресенье домашний отдых, чтобы набраться сил для новых пяти дней физического труда на улице. Вот как живут обычные люди на пятидневке: ждут выходных, но выходные проходят быстро, и они снова ждут. Бесконечный замкнутый круг, за которым может пролететь вся жизнь, а ты и не заметишь в ожидании «счастливого дня», который никогда не наступит, если остальные дни ты не живёшь, а ждёшь. Давно Том понял, какое это счастье – работать, когда хочется, а не потому, что надо. Но сейчас понял это ещё сильнее, глубже, потому что никогда прежде не был вынужден изо дня в день от звонка до звонка заниматься нелюбимым делом. Исключение – когда он работал домработником у Оскара, но тогда у него и притязаний не было, и сравнивать было не с чем. Но перед миллионами несчастливых людей, запертых в системе дом-работа-отрыв в выходные, Том имел преимущество – у его унылой, вынужденной жизни есть конкретный срок, один год. Выдержать можно что угодно, если известно, когда оно закончится. Другим везёт меньше, они годами, десятилетиями не могут вырваться из спячки, в которую погружает такая жизнь, а потом, на закате жизни, с ужасом и горечью сознают, что и не жили. Том тоже жил бы так, если бы не Оскар, если бы не Джерри. Потому что собственные притязания завелись у него совсем недавно, а без них согласился бы на любую работу и застрял на ней.

Ещё Том хотел бы посетить одно место за пределами Франции – знаменитые бескрайние полосатые поля тюльпанов в Нидерландах, например, в районе Эммелорда или в провинции Северная Голландия. Но это когда закончит отбывать наказание, потому что отпуск во время исправительных работ не предусмотрен, а лететь туда и обратно после трудовой недели и перед началом новой совсем не то удовольствие. Да и цвести тюльпаны заканчивают в середине мая, то есть уже. Закончит исправительную работу и съездит, как раз будет новая весна. А пока можно обратить внимание на другие цветочные поля, что находятся в границах Франции – лавандовые поля в Провансе. Незаслуженно забыл про них, хотя лаванда у Тома любимый цветок, единственный, который нравится не потому, что красив, как и все цветы, а потому, что чувствует к нему какую-то особую, душевную симпатию. Гугл подсказал, что цветёт лаванда в июне-июле, можно поехать в июне после двадцатого.

Прежде Том не бывал в Провансе, оттуда родом Марсель, только название города запамятовал. Марсель… Том скучал по другу, номер которого не знал наизусть, потому не мог позвонить, а адрес тоже «забыл», поскольку Марсель мог привести его к Оскару, не раз провожал его до дома. Джерри всё предусмотрел. Но Том не злился на свою альтер, только грустил из-за того, что, возможно, и друга потеряет, растворится во времени дружба, которой дорожил, несмотря на редкость встреч. И останется только Эллис. Останется ли? После депортации во Францию ни разу ей не написал.

Хорошо, что скоро перерыв на обед, поскольку небо поджаривает лопатки. Уже пять месяцев любимая камера томилась в темноте сумки. Но Том сделал то, чего не делал давно. Достал телефон и, зажмурив правый глаз от яркого света, сделал фотографию так, чтобы кадр получился трёхэтажным по возрастанию: цвета розового цветок распустившегося куста, монохромный монумент здания и озарённое солнцем небо. Опубликовал сразу с подписью: «Весна пахнет розами и дорожными работами; моя весна в резиновых перчатках уборщика».

Всё повторяется, правда, что жизнь циклична. Том прошёл путь от прислуги, работающей за кров и еду, до супруга Оскара Шулеймана, до того, кто и сам всё смог, создал себе громкое имя и капитал, и вернулся к низшей социальной ступени и самой грязной обслуживающей работе, которую более благополучными гражданами принято не замечать. Круг зациклился, пошёл новый виток. Только новый круг той же спирали проходит без Оскара.

Как опостылели эти мешающие, парящие кисти перчатки, эта униформа, явно разработанная для причинения моральных и физических страданий, чтобы преступники эффективнее исправлялись. Том утёр предплечьем лоб, который и не был мокрым, но уже привычка, неприятно проведя резиной по коже. Зубами поправил загнувшийся край резиновой перчатки, скривился, запоздало подумав, какую грязь неосмысленно потянул в рот, сплюнул в урну. Том сделал минутный перерыв, чтобы глотнуть воды из бутылки, что брал с собой. Отвратительно. Когда уже обеденный перерыв? Есть на удивление не хотелось, но хотелось уйти отсюда и не возвращаться. Не возвращаться не предлагалось и не представлялось возможным, но можно будет хотя бы уйти, переключиться на нормальные условия с кондиционером, с удобными стульями. Одна беда – на обед ходили в униформе, в которую переодевались не где-то поблизости, а дома, потому и в кафе чувствовал себя униженным и маргиналом, ловя на себе соответствующие взгляды. Том научился искусно думать матом и разговаривать тоже им, наедине с собой, но всё же.

Том посмотрел время на телефоне и, вздохнув о том, что до обеда ещё полчаса, продолжил уборку вверенной территории, которую какие-то сволочи исправно загаживали вновь и вновь. В метре от него плюхнулся большой стаканчик из-под кофе, выброшенный из проезжающей мимо машины. Подхватив стакан, Том со всего отмаха бросил его вслед владельцу.

- Свинья! Я здесь убираю!

Психанул. Тома всегда задевало, когда кто-то не ценил чужой труд, смотрел свысока, на почве чего не раз спорил с Оскаром и обижался на него, потому что Шулейман привык вести себя как та самая барская свинья и не считал нужным меняться или извиняться. И сейчас его особенно задевало то, что кто-то плюёт на – его работу. Не надо осложнять ему и без того дерьмовую жизнь. Как Оскар когда-то схлопотал грязной половой тряпкой по лицу за скотство, так и этот неизвестный козёл заслужил.

Стаканчик достиг цели, ударился в заднее стекло суперкара от Феррари необычного кричащего цвета «красный апельсин». Открылся от удара, плюнул остаточными каплями кофе. Тома не волновала ни запредельная предполагаемая цена подбитого автомобиля, ни то, кто может быть за рулём такой тачки. Знает такие, ездил, ничего особенного. И водят их не боги, а тоже люди с возможностями полубогов.

Машина остановилась, не доехав до перекрёстка. Опустилось тонированное стекло. Том ничуть не струсил и сжимал кулаки, готовый дать словесный бой за свою правоту. В окне автомобиля появилась рука, легла предплечьем на поверхность дверцы, куда уходит стекло, и, наконец, взору предстало лицо водителя.

- Кто ещё мог так поступить? – произнёс Шулейман.

У Тома выбило воздух из лёгких, мысли из головы, ощущение почвы под ногами, а сжатые в кулаки пальцы безвольно расслабились. Широко раскрывшимися глазами он смотрел на Оскара, пригвождённый его взглядом к месту. Это Оскар, живой, настоящий, в каких-то пятнадцати метрах от него, заговоривший с ним. Оскар, ради встречи с которым за год всеми правдами и неправдами вскарабкался на вершину, на встречу с которым не надеялся в ближайший год, потому что нет шансов. Но встреча случилась. Вот он, перед ним, смотрит внимательно и с лёгкой небрежностью, прошивает взглядом.

- Оскар… - слетело с губ.

Если он сейчас уедет, Том не догонит, даже если отберёт чью-нибудь машину, не догонит, и снова останется только ждать. От понимания, что Оскар может просто уехать, и он никак не сможет его остановить, эйфория оторвавшего от земли счастья столкнулось с чёрным отчаянием вероятного падения, что ещё не случилось, но страшно уже. Страшно до встающего в груди сердца, а ноги вросли в твердь, которую не чуют, не откликаются на ничтожные искры импульса: «Беги к нему, пока не поздно». Том сглотнул, не в силах отвести взгляд, не в силах сделать шаг. Забыл моргать, только ресницы неровно дрожали.

Шулейман не слышал, но узнал движения губ, выговаривающих его имя коверкано, с двойными ударением на обе гласные, потому что Том забылся. Дай ему сейчас пистолет и скажи застрелиться, и Том ничего не сделает, просто не поймёт, чего от него хотят. Мир схлопнулся, поблек, обратился беззвучным вакуумом застывшего мгновения, осталась только рука с узнаваемой яркой татуировкой, оголенной закатанным рукавом, и самое родное лицо, будто из видения, из самой смелой сумасшедшей мечты, поскольку в реальности так не бывает. Их свели не колоссальные усилия, не успех, а беда и стакан из-под кофе.

Оскар обвёл Тома взглядом с головы до ног и махнул рукой:

- Садись в машину, - и скрылся в салоне.

Сердце споткнулось и сорвалось в такой галоп, что впору задохнуться, разреветься, сделать тройной кульбит через голову. Стянув резиновые перчатки, Том бросил их на газон вместе с копьём и поспешил к красно-оранжевому автомобилю. Открыл дверцу, до последнего боясь, что машина сорвётся с места и переедет ему ногу и сердце, и захлопнул её за собой, приземлившись в удобнейшее кожаное кресло. Всё, можно выдохнуть. Но выдохнуть не получалось, разве что вовсе перестать дышать, оставить телу работать на каком-нибудь другом ресурсе, сейчас оно справится, не заметит, что лёгкие опустели. Сердце колотилось – во всём теле, в каждой клеточке, даже в костях, казалось, ощущал его пульсацию, а кончики пальцев нервно покалывало. В противовес ему Оскар был спокоен и невозмутимо тронул машину с места.

Внутри взорвалась сверхновая, но вместо света принесла пропитанную светом темноту, пожирающую способность быть рациональным. Каламбур, бессмыслица, но так Том ощущал, и если бы попросили описать свои чувства, изошёлся на слова и сошёл на них с ума. Вместе. Они едут куда-то вместе. Вот так, посреди рабочего весеннего дня, в котором ни на что не надеялся. В голове роились, жужжали, доводили извилины до перевозбуждённого зуда мысли и все слова, которые планировал сказать, которые должен сказать, отчего накатывало головокружение и дереализация. Раз за разом сталкивались, высекая обжигающие искры, безумное, почти болезненное счастье и страх от того, что не имеет права на ошибку, что сказка может передумать, вильнуть хвостом и упорхнуть из-под носа.

Том повернул голову к Оскару и, посмотрев на него минуту, сказал то, что всё в себе умещало.

- Ты всё понял?

- Да, - односложно ответил Шулейман, не отвлекаясь от дороги, за которой следил с серьёзным лицом.

Понял. Конечно понял, Оскар же такой умный и знает его лучше, чем кто-либо другой! Но Том не остановился, прорванной платиной сбивчиво изливал Оскару правду, объяснял, что то был не он, а Джерри, что не предавал, что любит и хочет быть с ним, какие усилия прилагал, чтобы вернуться. Шулейман ничего не отвечал. За минуту успев рассказать всё самое важное, Том замолчал, но дышал сбито, сидел как на иголках, ёрзал, бросал на Оскара взгляды в не стихающем предельном шторме эмоций.

- Останови машину, - попросил Том.

И испугался неосмысленной просьбы, когда Оскар послушался и свернул к обочине, но поворачивать назад поздно, потому что толкнуло вперёд. Отстегнув ремень безопасности, Том приблизился к Оскару для поцелуя, но не поцеловал. Поскольку не услышал «Прощаю», ситуация непонятная и он не в лучшем виде, душ бы хотя бы принять. Том замер в десяти сантиметрах от лица Оскара, ни туда, ни обратно, лишь губы приоткрывались и смыкались в безмолвном чём-то и облизывал губы.

Невыносимо долго Шулейман разглядывал его лицо и, наконец, положил ладонь на затылок и наклонил к себе, стерев разделяющее расстояние, прижимаясь губами к губам. Ещё один взрыв, кувырок ополоумевшего сердца, в груди беззвучный стон, всплеск влаги на ресницы, потому что запредельно. Том и не думал смыкать зубы, позволял языку Оскара орудовать у себя во рту и вылизывал в ответ, в одичалом, голодном чувстве нестерпимого счастья всем телом тянулся, толкался навстречу. Хотел обнять, но Оскар убрал его руку со своего плеча и вскоре прервал поцелуй. Вывел машину обратно на дорожную полосу.

Том сидел с лихорадочным блеском в глазах, расфокусированным бегающим взглядом. Сердце долбилось так, что можно записать на свой счёт три микроинфаркта. Пытался выдохнуть, перевести дыхание, чтобы не задохнуться, не упасть в темноту, лишившись чувств. Немного придя в себя, глянул на Шулеймана.

- Оскар, ты веришь мне? Это был не… - по новой заговорил Том.

- Потом поговорим, - остановил его Шулейман.

Том послушно закрыл рот, потому что, в самом деле, сейчас не самое подходящее время для откровенных разговоров, главное уже сказал, а остальное лучше обсудить в более спокойной обстановке, дома. Но немного ошибся с пунктом назначения: они приехали в отель, что, впрочем, не расстроило, только заставило почувствовать себя ещё чуть более растерянным. До Ниццы ехать не один час, и логично, что раз Оскар в Париже, то он где-то остановился.

На четырёх мраморных ступнях роскошного вестибюля отеля Том умудрился споткнуться, потому что ноги ватные, а голова никакая от всех волнений и опьянившего счастья. Шулейман поддержал его под локоть, не дав упасть. Блондинка с конским хвостом за полукруглой стойкой регистрации, мягко говоря, удивилась, увидев в их статусном заведении человека в униформе уборщика улиц на исправительных работах, но не позволила себе и тени подозрительного взгляда, поскольку рядом с парнем был Оскар Шулейман. Хочешь продолжать работать и получать зарплату – делай вид, что всё в порядке, и красиво улыбайся.

То ли отвык, то ли из-за понимания, как выглядит, Том чувствовал себя некомфортно в этой дорогой обстановке и понимал, что на дверь ему не указали только из-за Оскара рядом. Зеркальный лифт, работающий неощутимо. Коридор, устланный бардовой ковровой дорожкой с утонченным узором по краям. Апартаменты-люкс на четвёртом этаже из пяти. Сердце не успокаивалось.

Пройдя в номер, Том повернулся к Оскару, но не успел сказать и слова. Как только закрылась дверь, Шулейман налетел на него, схватил за задницу так, что Том против воли выгнулся бёдрами вперёд, вжимаясь в него. Губы немели, болели от диких, сминающих, кусающих поцелуев. Сталкивались зубами, задевали клыками, сплетаясь до глотки, а крепкие, ухватистые ладони так наминали ягодицы, что сердце потеряло последнюю надежду на здоровый ритм.

- Оскар, подожди. Давай поговорим, - пытался остановить их Том.

- Потом.

- Оскар…

Том быстро оставил слабые попытки сопротивляться ломающей страсти и напору Оскара. Сам тоже хотел, год и четыре месяца был лишён его, и если бы после этих поцелуев между ними ничего не случилось, если бы вернулся сегодня в квартиру в историческом центре города, точно стёр бы ладонь. Не отходя от двери, Шулейман развернул Тома лицом к стене, спустил с него мешковатые форменные штаны вместе с бельём. Как-то очень быстро, резко, это несколько сбило Тома с толку. Немного не так он видел их первый раз после разлуки, не представлял, как это случится, но не впопыхах в прихожей номера отеля.

- Оскар, давай пойдём в спальню? – сбито предложил Том, оглядываясь через плечо.

В ответ Шулейман надавил ему между лопаток, прижимая грудью и щекой к стене. Том замолчал. Пусть так. Какая, собственно разница? Не в первый раз, они оба хотят и знают друг друга наизусть, что исключает неудачный опыт. Том завёл руки за спину, ведя ладонями по бокам Оскара, чтобы ближе контакт, чтобы больше чувствовать.

- Руки убери, - осадил его Оскар. – Они у тебя грязные.

Хоть был не совсем согласен с его утверждением, ведь работал строго в перчатках, ни мусор, ни инструменты не касались кожи, Том послушно опустил руки вдоль тела, склонил голову, покорно подставляя шею. Шулейман расстегнул ширинку, пошелестел фольгой упаковки презерватива и, взяв Тома за бедро, толкнулся внутрь. Том распахнул глаза и раскрыл рот в беззвучном изумлённом и болезненном стоне. Не ожидал, что Оскар одним движением грубо вломится в него. Второе движение, проталкивающее толстый, обжигающе твёрдый член глубже в неподготовленное, сжимающееся тело. С губ Том сорвался вскрик:

- Оскар, больно!

Забыв о приказе не трогать руками, Том цеплялся пальцами за бёдра Оскар в попытке остановить его, затормозить, но тот не остановился, не сбавил напор, что распирает и может сломать что-то внутри.

- Больно!

- Заткнись и потерпи, - отрывистая фраза Оскара хриплым голосом в затылок.

Больно. Год и четыре месяца у Тома не было секса, брать его без смазки и растяжки, безо всякой подготовки и осторожности жестоко. Ресницы слиплись стрелками от невольных слёз. Том бился недолго, перестав сопротивляться, он зажмурился и упёрся лбом в стену, сотрясаясь под ударами сзади. Шулейман держал его одной рукой поперёк живота, чтобы не вырвался. Второй рукой обхватил за шею захватом, взял за подбородок, поворачивая лицо Тома к себе. Властно целовал, кусал раскрасневшиеся губы, шею, загривок, вжимаясь в его тело. Лизнул трогательный костяной изгиб нижних шейных позвонков, ощущая солоноватый вкус пота. Сомкнул зубы на тонкой коже. Раз разом сверху вниз, снизу вверх обводил взглядом тонкую, всё равно подставленную ему шею, открытую короткой стрижкой. Такую хрупкую и манящую, что можно переломить одним ударом, хочется вцепиться зубами.

Том дышал хрипло, позволял всё. Постепенно боль притупилась, тело вспомнило, как расслабляться и принимать. Том так и не смог снова возбудиться, но к своему большому удивлению всё равно кончил. Испытал странный, ненормальный, вымученный оргазм, потому что это всё-таки они, это всё-таки Оскар. От Шулеймана не укрылось, что дыхание его сбилось ещё больше, смешалось с тихими, глухими стонами, как вокруг него сжались мышцы, как напряглось всё стройное тело. А Том, когда восприятие реальности вернулось, чувствовал, как Оскар продолжает двигаться в нём, как кончает, но не ощутил привычной влаги внутри, так непривычно было с презервативом.

Получив свободу, Том повернулся, не предпринимая попыток подтянуть штаны, мешком болтающиеся на щиколотках. Сердце продолжало надрываться в висках. Что это было? Неважно. Важно – что будет.

- Одевайся и уходи, - бросил Шулейман, застёгивая ширинку.

- Что?

- Ты плохо расслышал? – Оскар удостоил Тома взглядом. – Говорю – одевайся и уходи.

В полном недоумении Том хлопал широко раскрытыми глазами, спросил:

- А ты?

- Я остаюсь.

- Как это? Мы разве не поедем домой?

- С тобой? – усмехнулся Шулейман. – Нет.

У Тома в глазах отразились шок, растерянность, страх. Дошло, что указание на дверь – буквально означает указание на дверь.

- Почему ты меня прогоняешь? – проговорил он, отказываясь верить. - Оскар, я же всё объяснил, ты сказал, что понял.

- Что с того? – резонно вопросил в ответ Шулейман. – Я хотел тебя трахнуть, я тебя трахнул и далее в твоём обществе не нуждаюсь. Свободен. Давай скорее, не утомляй меня.

- Но это был не я! – в отчаянии выкрикнул Том. – У тебя нет причин меня прогонять!

- Мне охрану вызвать, чтобы тебя выставили?

Охрану Оскар не позвал, но взял Тома за локоть и вышвырнул из номера. Стоя в коридоре со спущенными штанами, Том смотрел на захлопнувшуюся дверь и не мог поверить, что это правда. Но почему-то не бросился молотить кулаками в дверь и кричать, кричать, кричать, пока Оскар не откроет, пока не скажет что-то другое.

На рабочее место Том вернулся на автопилоте. Почему-то сказал таксисту остановиться раньше и остаток пути шёл пешком, походкой убитого зомби с неприятными ощущениями в определённой части тела. Татьяна ждала около брошенного им инвентаря.

- Ты извини, но выглядишь так, как будто тебя только что того, - с улыбкой не смолчала напарница.

- Чего того? – не понял Том.

- Ну, того, этого, - Татьяна выразительно округлила глаза.

Том нахмурился, силясь её понять, но через секунду бросил попытку и мотнул головой.

- Чего того этого? Я не понимаю.

- Поимели! – громким шёпотом расшифровала Татьяна, сбоку прикрыв рот ладонью.

- А. Да, того, - устало подтвердил Том, не имея сил на ложь, спор и растягивание разговора и не видя в этом смысла.

- Ты что, этот? – удивилась Татьяна, но ненадолго. – А, ну да, логично. И с кем? Только не говори, что с тем красавчиком на обалденной тачке, - снова улыбнулась она, полагая, что пошутила.

- Да, с ним.

- Да ладно! – воскликнула Татьяна. – Никогда не думала, что буду просить об этом парня, но – научи меня клеить мужиков! – добавила и хлопнула Тома по плечу.

Тому захотелось заковать себя в литые непроницаемые доспехи, чтобы Татьяна и кто-либо другой больше не достал его, и, желательно, пустить внутрь газ, чтобы не мучиться.

- Сомневаюсь, что я могу чему-то научить. Он как-то сам приклеился… - пробормотал в ответ Том.

- Прям сам? – хитро улыбнулась женщина. – Ехал мимо и не устоял.

- Это мой бывший муж.

Глаза Татьяны округлились.

- У меня нет слов, - произнесла она.

«Наконец-то», - подумал Том, но рано обрадовался, Татьяна себя оговорила, что сказать ей нечего.

- Кто бы знал, что я буду с такой цацой улицы убирать. Эх, правду пели у нас в нулевых, что нормальных мужчин не осталось, одни папуасы*. Том, ты не обижайся, я ж любя. Ты хороший, а вот насчёт красавчика на Феррари я в шоке.

«Высокопарной» аналогии папуасов с куда более грубым словом, воспетой одной женской музыкальной группой с российской эстрады начала века, Том не понял, потому обижаться и не собирался. Занялся работой. Но через полчаса понял, что работать сегодня нет никаких сил. Из-за ощутимого, усиливающегося при ходьбе дискомфорта ниже крестца; из-за того, что чувствовал себя пережеванным и выплюнутым, пропущенным через мясорубку. Хотелось лечь, и казалось, что если не сделает этого, упадёт посреди улицы, посреди рабочего дня, неожиданно разворотившего грустную упорядоченную жизнь, поскольку нет никакого стимула быть сильным и превозмогать себя.

Том опустил копьё и обратился к Татьяне:

- Скажите, что я ушёл домой, если придёт смотрящий.

- Что? Но нельзя же, у тебя будут проблемы, - обеспокоилась напарница.

- Мне всё равно. Соврите что-нибудь. Скажите, что у меня сильное отравление и мне нужно быть поближе к унитазу, в противном случае пришлось бы убирать ещё и за собой, - равнодушно сказал Том и, сняв перчатки, пошёл прочь.

Как добрался домой, Том тоже не особо запомнил. Закрыв за собой дверь квартиры, он разулся и прошёл мимо ванной комнаты, которую хотел посетить – потом помоется. В несвежей форменной одежде лёг на кровать и свернулся калачиком спиной к окну и свету. Долгожданная встреча принесла не счастье и ясность, а ещё большее непонимание. Встреча, ослепившая случившимся чудом, принесла боль и оставила множество вопросов, главный из которых – что дальше?

Том закрыл глаза. Может быть, если сейчас поспит, потом сможет собраться и что-то делать. Иначе от мыслей просто закончится.

Шулейман сел на кровать, застеленную чуть шелестящим покрывалом цвета сиреневого капучино, и закурил. Том. Опять. Бежал от него, ограждался, стремился забыть и построить свою жизнь без него, что успешно удавалось, но увидел – и всё. Попал, пропал, поймал искру безумия. Мог отвернуться и уехать. Мог, хватило бы сил. Но понимал, что если не даст себе того, чего хочет, непременно вернётся, это невозможно контролировать, никакой силы воли не хватит, чтобы бороться с тем, что воле и разуму не подвластно. Потому что от мелкой дряни по-прежнему вставляет так, что сводит диафрагму и яйца. Оскар думал, что ему плевать, ровно до того момента, пока не увидел вживую. Может пройти хоть десяток лет, но одна встреча, и вернётся в стартовую точку, в которой совсем не забыл, какова на ощупь его кожа. Не справился, поскольку не захотел бороться с искушением, заведомо зная, что проиграет.

Никогда не боролся с собой и был вполне счастлив, так зачем начинать? Отличная тактика – бери от жизни, что хочешь и не думай о последствиях. Никогда она Шулеймана не подводила, и сейчас тоже чувствовал себя удовлетворенным, внутри ничего не бушевало. Нужно было изначально, в самый первый раз, не церемониться, когда непонятно, с какого перепоя, захотел его и дал слабину, которая через годы, по крупицам привела к краху и поставила перед Томом на колени. Нужно было не церемониться, не заботиться о том, что он будет чувствовать, когда возжелал Тома всерьёз, нося это желания в себе день за днём, месяц за месяцем. Том бы поплакал и привык, он же ко всему привыкает. В таком случае, скорее всего, вожделение не переродилось бы в одержимость, сместившую самого Оскара с пьедестала человека номер один в собственной жизни. Всё не закончилось бы так, как случилось в прошлом феврале.

Оскар стряхивал пепел на пол, как и всегда, не заботясь о том, что кому-то за ним убирать и что может прожечь овальный ковёр в тон покрывалу или паркетный пол.

Говорят, от судьбы не уйдёшь. Правду говорят. Она всё равно догонит и настигнет стаканчиком из-под кофе. Урок на всю жизнь – не мусори на улице. Иначе придёт вечно борющееся за справедливость красивое чудовище и снова перевернёт твою жизнь в хлам, разворотит грудную клетку.

Но в этот раз всё будет иначе, Оскар о том позаботился. Этого раза падения в безумие вовсе не будет. Гештальт последнего раза закрыт, бросили не его, а он, можно уезжать из Парижа, в котором проездом. Уехать и перевернуть страницу, забыть по-настоящему, а не по собственному принуждению, потому что цикл завершён и наконец-то сделал то, что должен был сделать давно, чтобы не убивать сердце страданиями. Можно спокойно, с чувством удовлетворения жить дальше.

*Имеется в виду песня «Папуасы» группы «Шпильки», выпущенная в 2005 году.

Глава 20

Умоляю, бэйби, это будто всё в последний раз;

Никаких «наверно», это high fashion, первый класс.

Тебе лучше не медлить, если я хочу начать;

Если я хочу мгновенно, значит, получу сейчас!

Пошлая Молли, Katerina, Мишка©

Шулейман собирался покинуть столицу, но назавтра снова приехал к тому месту, где Том работал. Том остановился с копьём в руках, увидев знакомую яркую машину, вновь ловя ускорение сердцебиения и океан разнообразных мыслей. Сложил инструменты и подошёл к автомобилю, но остановился около дверцы, не уверенный, что должен сесть внутрь, что Оскар это имел в виду.

- Садись, - развеял его сомнения Шулейман.

Том занял пассажирское кресло, Шулейман надавил на газ, перестроился в среднюю полосу, как и вчера, не размениваясь на разговоры, не награждая вниманием. Том ничего не спросил о вчерашнем эпизоде. Потому что Оскар всё ещё не сказал, что простил, а пока он этого не скажет, Том будет виноват перед ним гораздо сильнее, и эта вина будет оправдывать всё.

Как и вчера, Оскар привёз Тома в отель, другой, но того же уровня. Том прошёл в просторную спальню, украдкой оглядывая обстановку, перехватив руку рукой. С немым, ждущим вопросом в глазах повернулся к Оскару, с которым разделяли два метра.

- Снимай штаны, - распорядился Шулейман и бросил на постель вытянутый из шлёвок ремень.

- Оскар, давай поговорим.

Том не испугался повторения того, что можно назвать насилием, но испытал укол тех страха и отчаяния, которые пережил вчера, когда Оскар его не услышал и прогнал.

- Я тебя сюда не для разговоров привёз.

Шулейман сделал шаг к Тому. Том отступил, к кровати, поскольку от Оскара. Сказал:

- Я говорю правду. Это был Джерри, а не я, я бы никогда так не поступил. У меня есть доказательство, - вспомнил Том. – Джерри оставил для меня видео, в котором раскрывает свой план. Мы можем съездить за моим ноутбуком, и ты сам всё увидишь, посмотришь по дате, что это не подделка.

- Как-нибудь в другой раз.

- Ты мне веришь?

- Потом поговорим.

- Ты так говорил вчера.

- И? – Оскар слегка вздёрнул брови.

Ещё несколько шагов, и отступать больше некуда. Зажат в светлой комнате, достаточно большой для свободного бега нескольких человек, но видит перед собой только Оскара и парализован им, не способен на элементарные манёвры.

- И мы не поговорили, - ответил Том. – Ты меня выгнал.

Так странно – не бояться, но ощущать себя загнанным в угол кроликом с заходящимся в биении встревоженным сердцем.

- Ты меня утомляешь. Я тебе уже говорил вчера – не надо, - предупредил Шулейман и вновь сократил расстояние между ними.

Том шагнул от него, забыв, что пространство за спиной закончилось, упёрся в стильную прикроватную тумбочку цвета слоновой кости.

- Оскар, я тоже не против, - озвучил он свои чувства. – Но сначала нам нужно всё обсудить.

- Я больше не хочу ничего обсуждать.

Настиг. Том попытался вывернуться из оплётших объятий, потянувших к жаркому телу, упёрся ладонями в грудь Оскара, но в голове щёлкнуло, и он отдёрнул руки, убрал. Была у него поразительная особенность - в каких бы они ни состояли отношениях, как бы сам ни менялся, когда Оскар определённым тоном одёргивал его, отдавал приказ, Том запоминал его требование раз и навсегда и в последующем как собачка Павлова повиновался выученному рефлексу, идущему мимо разума. Слушался хозяина. Это зародилось в нём ещё в ту пору, когда всецело зависел от Оскара, когда тот был единственным человеком в его жизни, который мог отказаться быть спасением и вышвырнуть на улицу, когда тот на самом деле был ему хозяином, не слишком добрым. Вот и сейчас сработал рефлекс – вчера хозяин запретил трогать его грязными руками и Том не пачкал.

Том опустил глаза в пол. Такой нежный, беззащитный. Как можно обидеть такое создание? Но Шулейман знал, что эта сучка может быть совершенно другой, у него лиц больше, чем у лицедея, и дело не только в клиническом расстройстве идентичности и более чем разносторонней альтер-личности. В повисшем молчании Оскар поддел Тома пальцами за подбородок. А дальше поцелуй.

Безвольной куклой Том принял поцелуй и отвечал на него, будто не отдавая себе отчёта в своих действиях. Следовал за Оскаром, повторял каждое движение. Оскар не закрывал глаза, смотрел, и Том тоже не мог, не смел закрыть, словно прозвучало требование этого не делать. Зрительный контакт с расстояния в полтора сантиметра под неожиданно неспешный, тягучий поцелуй утягивал в транс. У Тома в глазах плыло, плавилось и текло, и одновременно слёзы наворачивались на глаза, потому что это Оскар, потому что всё так непонятно и его положение рядом с ним шатко, зыбко.

Оскар держал его ладонями за затылок, спустился губами к шее, и Том прикрыл глаза, податливо выгибая горло, не прикасаясь руками, опущенными по швам. По телу прошла дрожь, когда упругий кончик языка, надавливая, обрисовал бьющуюся артерию. Но момент нежности кончился, Шулейман толкнул Тома на кровать, дёрнул с него штаны.

- Оскар, не надо, - очнувшись, Том отползал к изголовью, путаясь в спущенных штанах.

Шулейман потянул его за ноги, укладывая обратно, навис сверху, фиксируя собой. Том дёрнулся, врезавшись в его руку и бедро.

- Мы переспим, - поставил перед фактом Шулейман. – Добровольно или принудительно.

И Том знал, что он не шутит, по голосу и чему-то в глазах понял, что Оскар не отступит. Как вчера не отступил и множество раз в прошлом, когда Том говорил «Нет», но оно превращалось в «Да!». Том опустил руки, которые в оборонительном жесте выставил перед грудью, и расслабил колени, которыми сжимал бёдра Оскара в попытки свести ноги. Но всё равно отворачивал лицо, крутился, потому что это неправильно, после вчерашнего он не хотел так, Оскар его принуждал, затыкая рот, терзая тем, что требовал и брал тело, но отмахивался от души.

- Оскар, у меня со вчера побаливает, - лишившись трусов, Том приподнялся на локтях.

- Тебе не привыкать, - грубо. – Сегодня у меня есть смазка.

Том не обиделся на грубое не по тону, а по смыслу высказывание, вовсе не заметил грубости. Сейчас он всё воспринимал через щемящую в сердце призму, что – это Оскар, его Оскар. Что бы он ни делал, это не будет принуждением в чистом виде, не будет насилием. Даже если Оскар возьмёт его на сто процентов силой, это не будет тем, чем было бы с кем угодно другим, не будет изнасилованием. Потому что Оскар не может причинить ему вред. Потому что не может быть изнасилования там, где в глубине души есть хотя бы один процент согласия. Потому, несмотря на то, что делал Оскар, Том переживал происходящее иначе, чем с тем же Риттером Кимом, возжелавшим его и не услышавшим многократно повторённого отказа, не испытывал ужаса жертвы и не сопротивлялся отчаянно.

- Оскар, ты мне веришь? – говорил Том, отчаянно ловя взглядом его взгляд. – Скажи, что веришь.

Но Шулейман лишь отмахнулся:

- Не нуди.

- Оскар, пожалуйста, скажи, что ты мне веришь, - не замолкал Том. – Всё будет. Но сначала…

Шулейман накрыл его губы ладонью, надёжно зажимая рот. Том издал сдавленный звук удивления, расширил глаза, в непонимании глядя на Оскара. Брови на его лице болезненно сошлись к переносице, когда ощутил в себе палец, щедро смазанный лубрикантом и потом относительно легко проскользнувший внутрь. Часто дышал, отчего ноздри трепетали. Шулейман разрабатывал его, согнул внутри палец, и Том поджался весь, поджимая пальцы на ногах. Мог попробовать сбросить руку Оскара, зажимающую рот, чтобы свободно дышать и сказать, что ему неприятно и становится по-настоящему больно, когда тот давит на мышцы внешнего сфинктера, но не делал этого. Только смотрел большими, влажно блестящими глазами, истово и тупо веря, что Оскар поймёт его, что он не со зла делает это с ним.

Оскар убрал руку с лица Тома, спросил:

- Сам помолчишь или нужно помогать?

Том смолчал, тем самым давая согласие не раздражать разговорами, потупил взгляд. Но закрыл рот он ненадолго. Оскар добавил больше смазки и вновь вставил в него палец, и Том не сдержался и высказался:

- Оскар, мне больно, - он вновь нахмурился и попытался отползти. – Давай не будем? Пожалуйста. У меня давно не было, и ты вчера не был осторожен… Я не готов.

- Ты меня достал уже.

Шулейман рывком перевернул Тома, ставя на колени, и прижал за загривок, придавливая к кровати. Но не переступил последнюю черту и вместо этого поставил перед выбором:

- Либо секс, либо пошёл вон.

Оскар отпустил, давая Тому свободу подняться и уйти. Иллюзию свободы, потому что не собирался его отпускать сейчас, что бы он ни выбрал. Скажи ему такое кто-то другой, возмущению и обиде Тома не было бы предела, и этот кто-то имел бы все шансы получить за своё скотство физические увечья. Но это Оскар, Оскар, перед которым очень виноват и готов на что угодно, чтобы быть рядом. Том поступил благоразумно со своей точки зрения и не сдвинулся с места, подложил под щёку согнутую руку, без слов говоря: «Я отдаюсь, бери». В конце концов, в глубине души он сам хочет, просто не может физически и морально, поскольку молчание и отчуждение Оскара сводят с ума. Поскольку не прощённым, находящимся в подвешенном состоянии неведения, на каком ты свете, невыносимо жить.

Шулейман ограничил растяжку одним пальцем, сбросил одежду на пол, добавил смазки, полив из флакона Тому между ягодиц, подпихнув прозрачный гель внутрь. Том готовился к боли, но не ожидал, что Оскар не будет хоть сколько-нибудь аккуратен. Оставалось только хватать ртом воздух, ронять непроизвольные звуки и цепляться пальцами за простыни. Рефлекторно он пытался отодвинуться, соскочить с члена, распирающего, входящего так глубоко и резко, что, казалось, смещает внутренности, сбивает их куда-то к диафрагме. Оскар всякий раз притягивал его обратно, крепко держал за бёдра, оставляя на белой коже отметины от пальцев, снова придавил за загривок, понимая, что грош цена его словам, что он продолжит вырываться и этим мешать.

Через время Шулейман притормозил и затем совсем остановился. Посмотрел вниз, на раскрасневшееся, натянутое вокруг его члена отверстие. Вышел до головки, проверяя, нет ли на латексе крови, и плавно погрузился до упора. Вышел полностью, погрузился, неспешно, уже не тараня, а растягивая под себя неожиданно узкое тело. В чём прелесть анального секса, так это в том, что какой бы раздолбанной ни была задница, после перерыва мышцы стягиваются до исходного или близкого к тому состояния. Исключением служат только особо запущенные случаи, когда требуется хирургическое восстановление мышц. Интересно, сколько человек так же трахали Тома за время, прошедшее с развода? Драли его, а он стонал и подмахивал. Или не его, а он? Вряд ли, Том создан для того, чтобы его имели. Блядский котёнок с глазами невинного оленёнка. Теперь он на своём месте. Без предупреждения Оскар резко двинул бёдрами, выбив у Тома стон.

Провёл ладонями по спине Тома вверх, вдоль прогнутого позвоночника. Провёл по волосам, за которые не схватиться, короткие прядки проскальзывали между пальцев. А хотелось. Том смаргивал с ресниц выступившую ранее мелкую росу слёз. Передышки ему хватило, чтобы боль утратила огонь и ушла с первого плана; чтобы начать испытывать удовольствие от близости, до этого рвавшей на куски, от расслабляющих, распаляющих прикосновений пальцами по коже, за которыми тянулся. Хотел их вопреки себе. Даже когда Оскар снова набрал темп, врываясь в него нещадно, Том не провалился обратно в боль с головой. Боль была, но было и удовольствие. Том не мог понять: испытывает ли он наслаждение вопреки боли или стал больным и наслаждается ею? Стонал то ли от удовольствия, то ли от боли, жмурил глаза, кусая губы. Совсем чуть-чуть не хватило.

- Оскар, я не всё, - сбито сказал Том, когда Шулейман покинул его.

- А ты заслужил оргазм? – вопросил в ответ Шулейман, вытащив изо рта неприкуренную сигарету. – В другой раз постараешься лучше, и будет тебе счастье.

Это так унизительно. Должен заслужить оргазм? Разве он не полагается каждому по факту участия в сексе? Но обижался Том только на себя – за то, что не мог сказать что-то такое, чтобы Оскар его услышал, чтобы он оттаял и стал прежним. Хлопал глазами, не в силах сообразить, что делать со своим возбуждением, как пережить этот крайне неудобный физически и морально момент, чтобы выйти на осмысленный серьёзный разговор. Глаза его лихорадочно блестели, взгляд абсолютно шалый, тёмный, тягуче затягивающий. Такой сексуальный. Если бы только что не кончил, не удержался. Собственно, почему если бы и нет? Оскар редко ограничивался одним разом и по-прежнему был слишком молод, чтобы не мочь продолжать.

Бросив на тумбочку сигарету, которую так и не зажёг, Шулейман ловко поднялся и снова нагнул Тома, уткнув лицом в постель. Налёг на его спину, искусительно спросив над ухом:

- Хочешь ещё?

Том всхлипнул, дёрнулся, ненамеренно сильнее прижавшись к его горячим и жёстким бёдрам. Не понимал себя. Не понимал, почему после причинённой боли у него стоит колом и течёт; почему не стыдно от того, что у него, как у последней сучки, течёт спереди и сзади. По промежности и внутренней стороне разведённых бёдер медленно, вязко стекала смазка, которой Оскар не пожалел. Раскатав на себе новый презерватив, Шулейман въехал в растянутую, скользкую дырку, навалился на Тома, обхватив медвежьими объятиями поперёк живота, куснул в ямочку между плечом и шеей. Том упёрся лбом в матрас. Жмурил глаза, всхлипывал, хрипел и стонал. Сходил с ума от того, что сходит с ума. Как сходит – камнем по склону в бездну.

Вчера Том кончал тихо, но сейчас стонал громко и гулко, несдержанно. Так Шулейману определённо нравилось больше, всё-таки бьющие через край эмоции Тома – это отдельный вид искусства и отдельное удовольствие в постели с ним. Дождавшись последней его судороги, Оскар вышел, стянул резинку и рукой довёл себя до разрядки, излившись туда же, Тому между ягодиц, где и так было очень мокро. Хотелось бы спустить внутрь или сунуть сейчас, растянуть масляное послевкусие оргазма, но безопасность превыше всего.

Том упал на спину и лежал с подогнутой ногой, с глазами в потолок, тщетно пытаясь выровнять загнанное дыхание, от которого ходуном ходила грудная клетка под форменной майкой, которую Оскар с него не снял. Потом повернул голову к Оскару, привстал, всё ещё немного задыхаясь.

- Оскар, теперь мы поговорим?

- Говорят ещё, что только женщин тянет на разговоры после секса, - хмыкнул Шулейман и взял с тумбочки брошенную сигарету. Взглянул на Тома. – Тебе повторить вчерашний текст или помнишь?

- Ты меня опять прогоняешь?

- Нет. Я указываю, что ты должен сделать. В данной конкретной ситуации ты должен уйти, - разъяснил Оскар.

- Почему? – спросил Том с искренним грустным непониманием и надеждой, что Оскар хоть что-то объяснит, что-то скажет, чтобы он мог за это зацепиться.

- Давай не будем доводить до применения силы? – произнёс в ответ Шулейман. – Собирайся и уходи.

Том не стал спорить. Встал и взял свои штаны и трусы, но не начал одеваться, переступил с ноги на ногу. Потому что сзади и между ног мокро и липко, это и сейчас приносит дискомфорт, а потом будет хуже, всё засохнет и будет липнуть до конца рабочего дня, способствуя ощущению себя грязным, оттраханным и выброшенным, что по факту является правдой.

- Ты приедешь завтра? – подняв взгляд к Оскару, спросил Том.

Тот не дал никакого однозначного ответа:

- Посмотрим.

Но этого слова Тому хватило для надежды на будущее, что даёт силы принять что угодно. Шулейман великодушно разрешил:

- Можешь принять душ. Но потом уйдёшь, - подчеркнул он.

Слегка кивнув, Том ушёл в сторону ванной комнаты. Помылся под тёплыми, почти горячими струями, расслабившими мышцы и снявшими часть неприятных ощущений в нижней части тела. Хотелось растянуть этот момент, но, увы, невозможно мыться бесконечно. Перекрыв воду, Том переступил порог душевой кабины и обернул вокруг бёдер теплое к телу белоснежное полотенце. Прошёл по замкнутой комнате, оставляя на полу следы, которым суждено исчезнуть. Том положил ладонь на стену, приятно тёплую благодаря встроенному обогреву, узорчато каменную, гладкую. Прикоснулся к части Оскара, к его миру, который по большой глупости считал себе чуждым. Но больше Том не убежит. Лучше поздно, чем никогда понять себя.

Но и в ванной тоже не останешься жить. Том оделся и вышел в коридор, остановился и обернулся около входной двери. Посетила мысль и желание – спрятаться где-нибудь в номере, дождаться ночи, тихонько лечь к Оскару под бок, и тогда он точно не прогонит, потому что это тоже рефлекс – обнять и оставить рядом, чтобы утром проснуться вместе. Но Том отказался от этой идеи, потому что он виноват, а значит, должен играть по правилам Оскара. Если Оскару нужно время, Том ему его даст.

Шулейман вышел в коридор, привалился плечом к стене, скрестив руки на груди. Том думал, что надо открыть дверь и выйти из номера, но оставался на месте и не поворачивался к двери лицом. Обвёл взглядом тело Оскара, прикрытое лишь трусами, и сглотнул – не от вновь проснувшегося вожделения – от голода, который есть жажда до человека, жажда не расставаться, кожей чувствовать тепло и иметь возможность прикоснуться в любой, любой момент.

Между ними протянулось молчание, не привычное, упокоенное, а натянутое струной, что обязана не выдержать и сорваться. Том шагнул навстречу и поцеловал, обвив Оскара руками за шею. Но только в мыслях, в другом измерении, которое не увидеть глазом, но которое оба прочувствовали. В свою очередь Шулейман тоже смотрел на Тома, что в паре шагов от него, цеплялся за масленичный честный взгляд. Как он это делает? Шагнул бы к нему, подхватил под бёдра и впечатал в стену, чтобы ногами обвил за поясницу, вгрызся поцелуем в податливые губы. Стиснул бы в объятиях и не отпустил, поселил в своей постели, посадил на цепь рядом.

Шулейман кивком указал на дверь, напоминая, что Том кое-что забыл. Том послушно отвернулся и вышел за порог. Играя крышкой стальной зажигалки, Оскар с прищуром смотрел на закрывшуюся за ним дверь. Том. Что в нём такого особенного? Внешность? Да, Том красивый, но и красивее знал и имел. Он интересная личность? Скорее – больная и двинутая на всю голову личность, с которой рядом гарантирован инфаркт в пятьдесят. Интересный собеседник? Нет. Умный? Нет. Кроме смазливой кукольной мордашки сплошные минусы. Но на него, сука, стоит так, как ни на кого и никогда ни до, ни после.

С металлическим щелчком захлопнув зажигалку, Шулейман вернулся в спальню и вальяжно развалился на подушках, наконец-то закурил, щурясь и глядя туда же, в сторону двери, за которую вышел Том.

Вчера они управились за обеденный перерыв, но сегодня Том опоздал на сорок минут. Хорошо, что проверяли далеко не каждый день, в исправительной системе упор делался не на жёсткий контроль, а на сознательность самих преступников. Вернувшись на свой участок, Том надел перчатки, взял копьё и приступил к работе. В отличие от вчерашнего дня, сегодня Том мог продолжать работать, хотя и чувствовал себя вымотанным и растерянным от того, что Оскар обращался с ним совсем не так, как он привык. Потому что у него есть надежда и цель – добраться до следующего дня и новой, почти обещанной встречи.

Том будет ждать столько, сколько потребуется. Ждать он умеет. Наверное. Никогда прежде ждать чего-то ему не приходилось, чаще впадал в шок от того, что нечто случилось слишком резко, например, как в тот раз, когда Оскар в душе признался ему в любви. Или в то утро, когда Оскар преподнёс ему кольцо, которое он необдуманно надел, не додумавшись, что оно означает, и хотел скорее снять, когда Оскар озвучил предложение вступить в брак. Теперь Том мыслил иначе и ни за что бы не испугался. Взглянул на безымянный палец левой руки, на котором после развода ощущал пустоту, нехватку. Скоро всё будет по-прежнему, с кольцами на пальцах и официальной семьёй. Больше никогда он не будет одиноким. Том улыбнулся уголками губ собственным светлым мыслям о том, что ему на самом деле нужно.

***

Шулейман хотел ограничиться двумя встречами, но на третий день был в том же месте и в то же время. Поставив локоть на дверцу, смотрел на Тома через открытое окно, ждал, когда он поймёт призыв. Том понял, оставил инструменты, подошёл и, как и в прошлый раз, остановился, ожидая подтверждения правильности своих мыслей. Оскар махнул рукой в приглашающем жесте и положил правую руку обратно на руль. Хлопнула закрывшаяся дверца, машина поехала в сторону уже знакомого отеля.

- Я голоден, - жалобно сказал Том после изнуряющего, снова вывернувшего наизнанку секса, из-за которого третий день не попадал на обед.

- Зайди куда-нибудь по дороге, - Шулейман отвлёкся от застёгивания джинсов и достал из бумажника деньги.

В неприятном удивлении Том посмотрел на брошенные на постель сотенные купюры и поднял взгляд обратно к Оскару.

- Мне не нужны деньги, они у меня есть. Я думал, мы закажем еду в номер и пообедаем вместе.

- Я уезжаю, - ответил Оскар и надел рубашку, снизу вверх застёгивая пуговицы.

- Куда? – Том быстро сел, испугался того, что Оскар бросит его, уедет из города.

- В свой отель.

Том в недоумении свёл брови, спросил:

- Ты живёшь не здесь?

- Нет, я остановился в другом отеле, том, где мы были позавчера.

Ответ Оскара не прояснил ситуацию, но добавил вопросов. Не обращая внимания на дискомфорт внизу, Том придвинулся ближе к краю кровати, ближе к Оскару.

- Почему ты привозишь меня не в тот отель, где живёшь? – не мог понять Том.

- Потому что там я живу, а здесь развлекаюсь с тобой, - удостоив его беглым взглядом, отозвался Шулейман. – Не хочу смешивать.

- Оскар…

Том вытянулся к парню, начал движение, чтобы встать с кровати, но Шулейман остановил его словами:

- Всё, я поехал. Можешь остаться и заказать что-нибудь. Номер оплачен, - и ушёл.

Потеряв в его лице тянущий вверх стимул, Том обмяк, сев на пятки, опустив плечи. С грустью смотрел в сторону двери, разделившей его с счастьем до… До завтра?

Но сидеть так бесконечно нельзя, нет смысла, поскольку Оскар ясно дал понять, что не вернётся сегодня. Том оделся и, оставив деньги на кровати, покинул номер. По дороге купил большой бутерброд с румяной пухлой булкой и, натянув на одну руку резиновую перчатку, второй обедал, попутно собирая мусор.

Наступившие выходные стали для Тома испытанием. Ни в какой парк Багатель он не поехал, хотел следовать плану, почти собрался на выход, но понял, что это не то, не хочет он никуда ехать, не сможет наслаждаться красотой и заметить новые впечатления. Просто в других декорациях будет думать о том же, об Оскаре, о том, что между ними происходит и что это совсем не то, чего ожидал от долгожданной, выстраданной встречи. Но не то временно, временно ведь? Тем более вдруг Оскар приедет, Том должен быть дома.

Том ждал Оскара каждый час, каждую минуту. Не включал телевизор, чтобы не заглушал, в ожидании смотрел на дверь, но дверной звонок не звонил. Том кругами ходил по квартире и возвращался на синий диван, откуда видно входную дверь. Прислушивался во время приёмов пищи, вкуса которой не ощущал толком, поскольку всё внимание отвлечено и сосредоточено на другом. В тишине так громко стучали столовые приборы об тарелку.

Вечером субботы Том выглядывал в окна. Высматривал кричащую яркую машину красно-оранжевого цвета, но всё не то, все мимо. Утром воскресенья он всё-таки сходил на рынок за свежими продуктами, что стало традиционным для выходного дня. Потом к часу, когда обычно Оскар приезжал, отправился на рабочее место в надежде, что тот приедет, несмотря на выходной. Час прождал, обнимая себя за локти, но Оскар не приехал. Пришлось признать, что они, наверное, не увидятся до конца выходных.

Перед сном Том истово надеялся, что понедельник принесёт новую встречу, и одновременно боялся, что её не случится. Что завтра будет обычный рабочий день, каких, одинаковых абсолютно, было много до прошедшего вторника. Что Оскар просто уехал и больше не вернётся, и ему снова останется лишь неопределённость ожидания и бесконечные мысли о том, что будет, когда они смогут поговорить и будет ли в этом тогда какой-нибудь смысл.

Том не думал, что когда-нибудь будет так сильно ждать начала трудовой недели. Ничего больше ему не оставалось, как верить, что понедельник принесёт счастье. Утром понедельника Том приехал на участок даже раньше начала рабочего дня, работал исправно, но механически, а сам смотрел, смотрел, смотрел по сторонам.

За выходные Шулейман оторвался в понедельник: едва переступив порог номера, нагнул Тома над столиком у двери, отполированным до холодной гладкости. Всё со стола сыпалось на пол, лужей разлилась вода из разбившейся вазы, в которой стояли свежие белые каллы. Не нарочно Том наступил на один цветок, сломав нежный стебель. Хватался за рёбра столика, наполовину сорвал со стены молдинг, за который цеплялся пальцами в поисках точки опоры под сокрушающими точками. Потом сам упал, когда Оскар отпустил и отстранился. Сел голым задом на мокрый пол – повезло, что не на осколки, - потому что ноги отказались держать, мышцы размякли бесполезным желе. Сидел с взломанным, развороченным нутром, тяжело дыша ртом, и снизу смотрел на Оскара без капли злости, лишь налёт растерянности отражался в глазах, что стала уже обычным, главным чувством.

Шулейман стиснул в кулаке майку на его плече и потянул вверх, вздёргивая на ноги. Бесцеремонно стащил с Тома болтающиеся на щиколотках штаны с трусами, туда же, в кучу, обувь и повёл за собой. Том путался в ногах, шёл как пьяный, но шёл послушно, бездумно. Шулейман толкнул его, усадив на край кровати, встал перед ним, пахом у лица, и велел:

- Соси.

На секунду Том вскинул к лицу Оскара удивлённый взгляд и разомкнул губы, провёл кончиком языка по терпкой на вкус головке ещё не опавшего члена. Придержал пальцами у основания, взял на треть длины, плотно сомкнув губы, втянув щёки, прикрыв глаза с подрагивающими ресницами. Сейчас без презерватива. Во рту тоже всякая зараза может водиться, но… Но. Продолжить мысль Шулейман не мог и не хотел, потому что может получиться что-то такое, что самому не понравится. Он надавил Тому на затылок, побуждая не юлить при помощи рук и брать до конца.

Под давлением Том убрал руку и подался вперёд, и ещё, и ещё, пока не уткнулся носом в подстриженные тёмные волосы в паху, пока член не проскользнул в горло. Больше Оскар не отпускал, держал за затылок, давил, директивно направлял движения его головы, не позволяя отстраниться. То ли отвык, то ли от неожиданности и того, что не сам управлял процессом, но Том давился и периодически кашлял, распахивал рефлекторно мокнущие глаза. Но не пытался вырвать себе хоть сантиметр свободы, лишь непроизвольно пару раз подался назад.

Шулейман драл его в горло, не обращая внимания на давящиеся хрипы, получая от них удовольствие, потому что слёзы на глазах не настоящие, а рефлекторные, это видно. Оскар освободил рот Тома, позволяя продышаться. Провёл головкой по губам, по щеке, прорисовывая кривую улыбку до скулы. И снова надавил на его губы, сунул за щёку. А ему идёт. Насладившись лицом Тома с оттопыренной щекой, за которой ходил его член, и мягкой, горячей слизистой, что во всём организме плюс-минус одинакова, он вернулся к глубокому и жёсткому сексу.

Кончив, Шулейман отстранился, провёл большим пальцем по подбородку Тома с бело-вязкими, скользкими потёками смеси слюны и спермы, коснулся подушечкой пухлой нижней губы. Ожидал, что Том лизнёт его палец, но тот не шелохнулся и только смотрел на него снизу с каким-то непонятным, пробирающим ожиданием в глазах. Что происходит в его голове, как понять? Не сейчас, сейчас это уже не его проблема, но в принципе. Том простой так придорожная ромашка и одновременно сложный, как недоказуемые физические теории.

Оскар наклонился и поцеловал Тома, пробуя собственный вкус с его податливых губ и языка. Он первый и последний, кого Шулейман целовал после минета, потому что целовать чей-то рот после своего члена не фу, но ниже его достоинства. Зачем целовать кого-то после секса? А с Томом по-другому. Гадость мелкая, всё с ним по-другому, всё с ним ярче и вкуснее. Закончив поцелуй, Шулейман обошёл кровать и сел на противоположный край, подогнув под себя ногу. Закурил.

- Мы там бардак устроили. Надо убрать, - произнёс Том.

- Уборщик – это прямо твоё, - в ответ высказался Шулейман.

Том проглотил обижающее замечание, лишь грустным взглядом дал понять, что ему неприятно. Надел трусы и пошёл к входной двери, где всё перевёрнуто и рассыпано. Аккуратно, стараясь не порезать руки, собрал осколки некогда красивой вазы. По одному собрал нежные белые цветы, источающие тонкий сладкий аромат, ощутив укол печали от того, что один цветок погиб, растоптан, пусть всем им, срезанным, жить оставалось недолго. Но Том не отправился на поиски другой вазы, а сложил букет на столик и вернулся в спальню, чтобы задать вопрос.

- Оскар, ты обижен на меня?

- Похоже на то? – в ответ поинтересовался Шулейман, наградив его внимательным взглядом.

- Да. Ты как будто специально отыгрываешься за ту боль, которую я тебе причинил. Твоя злость обоснована, и я тебя не осуждаю за неё. Но знай – я невиновен перед тобой. Если только в том я виноват, что болен, но в этом я не могу быть виноват, потому что не могу это контролировать. Оскар, у тебя нет причин злиться и обижаться на меня, я тебя не предавал и не бросал.

- Какая речь. Жаль, что мимо, - подпирая кулаком щёку, скучающе сказал Шулейман.

Непонятно откуда набравшись смелости, Том твёрдо качнул головой:

- Не мимо. Оскар, я ничего не имею против секса, я его тоже люблю. Но я не хочу тупо трахаться.

- Либо мы тупо трахаемся, либо я уезжаю, - поставил ультиматум Оскар.

Том подошёл, забрался на кровать, сев перед ним на пятки, уперев руки в колени.

- Посмотри на меня и скажи, что ничего ко мне не чувствуешь.

- Смотрю и говорю – мне на тебя плевать, - честно глядя на Тома, произнёс Шулейман тем же скучающим тоном. – Но я никогда не откажусь от секса и не прочь скоротать время с тобой.

Несколько секунд Том в молчании рассматривал его лицо и неожиданно самоуверенно сказал:

- Лжёшь. Секс ты можешь получить от кого угодно, но ты возвращаешься за мной.

Оскар удивлённо приподнял брови, не став скрывать, что внезапная наглость тощего недоразумения произвела на него некоторое впечатление.

- Окей, подловил, - сказал он. – Секс с тобой нравится мне немного больше, чем с другими. Но не настолько больше, чтобы ради него терпеть твою болтовню. Так что повторю – либо тупо трахаемся, либо я возвращаюсь в Ниццу.

Том хотел возразить, стоять на своём, потому что не имел сомнений, что на уровне чувств между ними не только секс. Шулейман вновь выгнул брови, смотрел с провоцирующим ожиданием в глазах: «Давай, говори, дай мне повод исполнить угрозу».

- Так-то лучше, - произнёс Шулейман, - и больше не совокупляй мне мозг. А теперь – на выход.

- Но я же замолчал? – Том вскинул к нему взгляд.

- И что? Дважды я уже кончил, пока мне больше не надо. Вперёд, - Шулейман вытянутой рукой указал в сторону двери и взял из пачки вторую сигарету.

Том поджал губы, но без пререканий собрался и ушёл, не сказав больше ни одного слова. Шулейман не провожал. После ухода Тома он долго сидел на кровати, курил и задумчиво смотрел в сторону двери.

Пошла вторая неделя в Париже. Шулейману пришлось признать, что быстро и просто он не уедет. Тому он мог лгать, что ничего особенного его не держит, а себе – тоже мог, но не видел смысла. Держит, ещё как, влечёт, привязывает, приклеивает. Если уедет, внутренности вывернет наружу и потянет туда, куда отказался пойти целиком. Рассудив о плюсах и минусах, Оскар предпочёл менее опасный для здоровья вариант и решил остаться в столице на неопределённое время. Пока не попустит. Пока… Потом будет видно, до каких пор.

Оскар привык брать от жизни всё самое лучшее, и если Том даёт ему что-то, чего не может получить ни с кем другим, тоже надо брать. И будь, что будет. Простая мораль: хочется – делается. Не нужно усложнять, пускай прошлый опыт подсказывает: «Повернись в противоположную от него сторону и беги, сотри себе память о встрече глубоким запоем, запрещёнными препаратами, беспорядочными связями». Сейчас всё по-другому. Может быть, ему и хочется Тома, но эта паскудная немощь больше не имеет над ним власти.

Желание повременить с возвращением домой Шулейман принял без боя. Только существовало одно маленькое но. Оскар позвонил тому, кто ждал его дома, и сказал, что задержится в Париже на некоторое время. Потом позвонил отцу. Не зная подоплёки его просьбы, Пальтиэль с радостью согласился помочь сыну.

Глава 21

Ты был всем, чего я, всем, чего я так хотела;

Мы должны были быть вместе, но всё сгорело.

Воспоминания о нас я прогоняю прочь;

Мир твоей любви был лживый –

Воттакойконецсчастливый.

Ai Mori, My happy ending (Avril Lavigne cover)©

- Зачем презерватив? – Том наконец решился задать вопрос, что смущал его.

- Откуда мне знать, где ты шлялся? – резонно вопросил в ответ Шулейман, выдохнув в сторону дым.

- Но я не шлялся.

- Ага, верю, что ты год и четыре месяца на печи сидел, - хмыкнул Оскар.

- Но я не шлялся! – воскликнул Том и подлез к нему, расслабленно устроившемуся на пышных подушках. – Оскар, я говорю правду! За это время я ни разу ни с кем не спал.

Шулейман просканировал его внимательным взглядом, переспросил пытливо:

- Ни с кем?

- Да, - незамедлительно подтвердил Том, ни капли не кривя душой. А о поцелуе с Себастьяном потом расскажет, секса-то не было. – Я не считал правильным спать с кем-то и не хотел этого, я хотел вернуться к тебе и не чувствовать себя изменившим.

- Изменившим? – вновь переспросил Оскар, с лёгким изгибом насмешки на губах и интересом следуя за мыслью Тома, что была ему не совсем понятна. – Поведай-ка мне, как можно изменить, если изменять некому?

Его отчасти насмешливый тон Тома не тронул, со всей искренностью он свёл брови:

- Как это некому? Тебе. Себе.

- Мы с тобой в разводе с прошлого февраля. Забыл?

- И что? Было бы изменой, если бы я хотел вернуться к тебе, а спал с другими.

- То есть в отношениях и браке ты изменял, и совесть твоя была спокойна, а после расставания хранил верность? – сощурился Шулейман. – Какой ты интересный. Я сказал интересный? Прости, хотел сказать – двинутый.

- Так ты меня и двинул.

Несколько секунд Шулейман смотрел на Тома, силясь понять его высказывание. Понял – это отсылка к давнему удару по блондинистой голове Джерри, во что не верилось, что Том ввернул тот эпизод в разговор, причём бесхитростно, без попытки пошутить или припомнить. Не хотел Оскар смеяться, потому что позитив – это про личные отношения, затрагивающие души, в их теперешней связи смех неуместен. Но не сдержался.

- Не надо тебе в юмор, - отсмеиваясь, с усмешкой сказал Шулейман. – Не твоё.

- Ты смеёшься, значит, у меня получается, - с тем же простодушием ответил Том, не отводя от него взгляда.

- Я смеюсь над тобой, это другое.

- Если бы ты смеялся надо мной, то делал это всегда. Но ты не смеёшься, - заметил очевидное Том.

Так умеют только маленькие дети, не обременённые мыслями о том, что говорить, а что нет. И Том. Даже после объединения, даже ближе к тридцати в нём оставались черты, что отличали его от привычной взрослой нормы.

- Ты не всегда смешной, - ответил Оскар.

Том помолчал, подсел ещё ближе, почти под бок, сказал:

- Раз мы выяснили, что я ни с кем не спал, давай впредь без презерватива?

- Ага, бегу и падаю рисковать здоровьем, - фыркнул Шулейман.

- Но я чист.

- У меня нет причин доверять твоим словам.

- Почему? – Том нахмурился. – Я никогда тебе не лгал.

Шулейман посмотрел на него снисходительно, выгнул брови: ты серьёзно утверждаешь, что не лгал?

- Хорошо, лгал, - сказал Том, прочтя посыл в глазах. – Но сейчас я не лгу. Я вообще больше не лгу.

- Рад за тебя, что ты укололся сывороткой правды. Но причин верить тебе у меня всё равно нет.

- Видишь, ты обижен на меня, - подметил Том.

- Закройся, а? – Шулейман жёстко и пренебрежительно глянул на него. – Что-то уж больно ты разговорился.

- Хорошо, я не буду поднимать эту тему, если ты пока не готов её обсуждать, - согласно кивнул Том.

Шулейман вопросительно выгнул брови. У Тома что, свой мир, разительно отличающийся от реальности? Всё ему ни по чём, льнёт, стоит на своих странных в текущей ситуации идеях. Оскар его имеет как последнюю шлюху и прогоняет, прямо говорит – между нами только секс. А Том отряхивается и снова смотрит своим честным взглядом, заводит разговор, если Оскар не указывает ему на дверь раньше, чем он успевает открыть рот.

- Почему ты мне не веришь? – тем временем добавил Том. – Я бы не стал рисковать твоим здоровьем, если бы не был уверен в себе.

- Во-первых – врёшь и не краснеешь, - отбил Шулейман. – Ты так делал: не предохранялся на стороне и потом спал без защиты со мной, и ничего тебе не жало.

- Я изменился. Больше я так не поступлю.

Проигнорировав высказывание Тома, Оскар продолжил свою мысль:

- Во-вторых, объясни, почему ты так против презервативов? Ладно, когда он на тебе, хотя миф о «не тех ощущениях» - бред безответственных людей. Но чем он тебе в заднице мешает?

Том задумался и неровно пожал плечами:

- Без лучше. Мы не чужие друг другу люди, я не хочу, чтобы нас что-то разделяло.

- Мы – чужие люди, - безапелляционно поправил его Шулейман.

- Мы не можем быть чужими после всего, что между нами было.

- Выметайся, - вместо ответа отрезал Оскар.

- Я буду молчать, - Том поспешно стушевался, опустил глаза, приняв покорнейший вид.

- Без разницы. Мне надоело твоё общество. С вещами на выход.

Том без спешки оделся и обернулся в дверях с полным трепетной надежды вопросом:

- До завтра?

Оскар хотел сказать: до никогда, до несвидания. Но понимал, что это будет ложью, которая его же унизит, когда нарушит собственное слово; что назавтра в любом случае приедет и заберёт Тома с собой на час-полтора. Хоть борись с собой, хоть не борись, итог известен – проиграл. Потому что хочет увидеть его ещё один грёбанный раз. И увидит, вопреки разуму, непогоде, всемирному потопу, метеоритной атаке, без рук, без ног доберётся, если останется одна голова да хребет, это страшное существо доползёт змейкой до цели и потом уколет острым костным хвостом, прогоняя вон. Доползёт – потому что ещё не насытился. Может без него, но… Но с ним, как у нормальных людей на кокаине – ошеломительно круче, чем без дозы.

- Посмотрим, - дежурно сказал Оскар.

Посмотрим. Игра, правила которой известны только ему, в том числе заигрывание с собой, как будто не очень-то надо и думает: приехать ли? Действительно думает, и каждый день принимает одинаковое решение. В среду после секса Том задал другой вопрос:

- Так и не спросишь, почему я работаю на улице?

- Я знаю, что у тебя произошло в Лондоне.

На лице Тома отразилось вопрошающее удивление, Шулейман пояснил:

- Когда тебя определили в клинику для психиатрической экспертизы, мне позвонили из центра, чтобы я тобой занялся. Правило у них такое – вновь попавшимся пациентом занимается тот, кто уже успешно работал с ним.

- Ты знал? – с шоком выговорил Том. – Почему ты не приехал?

- Потому что я сложил с себя полномочия твоего лечащего доктора много лет назад.

- Но ты говорил, что навсегда мой доктор, - возразил Том с искренней верой в их нерушимую связь, что выглядела наивной глупостью.

- Говорил, - согласился Оскар. – Но взгляды имеют свойство меняться. Теперь я думаю иначе. Лечить тебя неблагодарное дело.

- Почему ты ничего не сделал? – спросил Том с непониманием, ощущая, как в груди разворачивается обида. – Я два месяца провёл запертым в клинике, меня замучили там. Ты мог мне помочь, если бы просто приехал на час и сказал, что я в порядке. Ты мог помочь, чтобы меня не осудили.

- Вопрос – зачем мне это? – Шулейман смерил его взглядом. – Ответ – незачем. Твоя жизнь – больше не моя забота. Даже если бы ты умирал, мне было бы плевать.

Том не успел подумать, сам от себя не ожидал, но хлёстко и звучно ударил Оскара по щеке. Потому что его слова причинили сильную боль, зацепили под рёбра.

- Дрянь, - выдохнул Шулейман, опасно стискивая челюсти.

Он схватил Тома за руки и дернул с кровати, больно сбросив коленями на пол. Том пружинисто подскочил на ноги, пытался высвободить запястья, которые Шулейман стискивал с такой силой, что обескровленные пальцы практически мгновенно онемели.

- Ты делаешь мне больно! – выкрикнул Том, как обычно надеясь, что Оскар услышит и отпустит.

- А я хотел сделать тебе приятно, - издевательски, жестоко отозвался тот, не разжимая стальной хватки.

Шулейман не бил, но трепал Тома, тряс, несколько раз ненамеренно ударив ногой об тумбочку. Том извивался, лягался и укусил его за руку, потому что в кончиках пальцев уже пульсируют иголки и сработал инстинкт борьбы, но слабенько сработал, позволяя не драться как с противником-врагом, а только кусаться растревоженным мелким животным. За укус Шулейман ударил его кулаком в живот, на чём и закончилась потасовка.

Колени подогнулись, Том снова упал на пол, как подкошенный наклонился грудью на кровать, хрипя и держась за живот. Зря ударил. Оскар не жалел его, как прежде, но думал, что переборщил, не стоило так жёстко отвечать. В голове всплыло, что достаточно сильный и меткий удар под дых может убить. Только не знал, как выглядит такая смерть и как быстро наступает. Смерти Тома он не хотел. Но и как-то исправить ситуацию рука не поднималась, потому что это будет слабина. В итоге Шулейман стоял и смотрел, как Том корчится, попутно думая, как будет его откачивать, если он вздумает отойти в мир иной.

Но Том живучий котёнок, его топишь, топишь, а он выплывает. Приноровившись к булыжнику боли, что медленно, но становился легче, продышавшись чуть-чуть, Том упёрся руками в постель и обернулся:

- За что?

Справедливый вопрос, поскольку применённое друг к другу физическое воздействие несоразмерно.

- Заслужил, - ответил Шулейман, за холодностью пряча то, что сам не рад, что ударил так жёстко, и что рад, что Тому не понадобилась реанимация.

На следующий день он не приехал. Том прождал от девяти до шести, не ходил на обед, думая, что Оскар задерживается и обязательно приедет. Гордость, которая могла бы отвернуть, спала в нём мёртвым сном. Какая может быть гордость? Если бы Оскар отправил его в травматологию с переломами, всё равно простил и ждал, с надеждой самой преданной собаки вглядываясь вдаль. С концом рабочего дня Том стоял на месте и заламывал руки. Не приехал. Вдруг уехал, решив, что всё? Он всё испортил, делал всё правильно, но что-то пошло не так, и хрупкие мостики между ними треснули.

Да, нет? Том обнимал себя, впиваясь пальцами в плечи, и в семь всё-таки поехал домой с опущенной головой и настроением утопшего. В пятницу он уже не смотрел по сторонам. Как это всегда бывает, когда напряжение чрезмерно велико, больше, чем могут выдержать нервы, контакты перегорают. Вот и Том выгорел, грудная клетка и черепная коробка изнутри покрылись чёрной копотью. Ждал, тосковал, думал, что должен был поступить иначе, не провоцировать, но тихо, немного отстранённо.

А Оскар приехал. Остановил машину напротив, опустил стекло. Том поднял голову, но не подошёл.

- Обижаешься? – спросил Шулейман через минуту.

- Обижаюсь, - ответил Том честно, но без эмоций.

Потому что да, всё-таки ему неприятно. И пусть сомневался, посчитал, что будет правильнее об этом сказать, раз Оскар спрашивает.

- Сядешь в машину? – задал второй вопрос Шулейман.

- Сяду.

Сложив инвентарь, Том занял переднее пассажирское кресло. Положил сцепленные в замок руки на бёдра и не смотрел на Оскара, ждал, когда машина поедет. Шулейман не трогал автомобиль с места и, также не глядя на Тома, через паузу сказал:

- Я погорячился. Но это не значит, что я попрошу прощения или в другой раз поступлю иначе, - добавил веско, чтобы Том не выпрыгнул в облака и не расслаблялся, повернув к нему голову и смерив взглядом.

В его неоднозначном высказывании Том услышал только признание, что Оскар тоже не считает, что поступил правильно, и обещание новых встреч, общего будущего, заключённое в словах «в другой раз». Шулейман надавил на газ, и через пару минут Том спросил:

- Ты дал мне время прийти в себя?

- Вроде того.

«Себе тоже».

Больше они не разговаривали до отеля, потом до номера, который Оскар закрепил за собой, хоть и проводил там не больше трёх часов в день.

Остановившись подле изножья королевской кровати, Том несколько минут смотрел на Оскара, что не подходил ближе и не нарушал громкого молчания, и начал раздеваться, не произнеся ни слова. Потому что и так всё понятно, они оба этого хотят, пускай сам он хотел бы немного по-другому. Наступая на задники, Том разулся и ногой отодвинул слипоны в сторону. Не отводя взгляда от Оскара, снял форменную майку, спустил с ног штаны и затем трусы и остался перед ним обнажённым, неприкрытым.

Шулейман обвёл Тома взглядом от ступней до головы. Подошёл близко. Когда ты голый стоишь перед полностью одетым человеком, неизменно появляется чувство уязвимости, но если прежде Том протестовал в подобные моменты, то сейчас лишь потупил взгляд и обнял себя одной рукой, непроизвольно хоть так закрывая беззащитное тело. Оскар коснулся его сжатой на плече руки и убрал её, чтобы не прикрывался. Пальцами провёл по шее Тома, плечу, не касаясь кожи. Наполовину прикрыв глаза, Том глубоко, протяжно вдохнул и выдохнул. Чувствовал прикосновение, которого нет, и от кончиков его, Оскара, пальцев, по телу текло тепло, собиралось внизу живота ещё не возбуждением, но ожиданием.

Положив ладонь Тому на затылок, запустив пальцы в короткие волосы, Шулейман приблизился к его лицу, к губам, доверчиво, податливо раскрывшимся ему навстречу, но не совершил обещанный поцелуй. Снова почти коснулся губ, что опять разомкнулись, сдаваясь ему без боя. Повторял этот танец, коснулся носом его носа, потёрся кончиком, не совсем понимая, что делает, и ладонью чувствуя, как у Тома стучит пульс. Помешательство какое-то. Алло, разум, ты почему так быстро сдался и покинул? Оскар точно понимал, что глаза у него сейчас такие же чёрные, как обычно бывают у Тома.

Откинув морок, что в ту же секунду начал вновь обступать, проникая в сознание темнотой, Шулейман не грубо, но директивно надавил Тому на грудь, побуждая сделать шаг назад. Том отступил, сел на край кровати и плавно откинулся на спину, закинув руки за голову. Оскар навис над ним, опираясь на руки, всё такой же одетый, раздражающий джинсовой тканью голую кожу. Он опустил взгляд вниз по торсу Тома, кончиками пальцев провёл линию через грудь и живот, остановившись на расплывшемся кровоподтёке. Чуть надавил не ради причинения боли, а чтобы… проверить что-то? Сам не знал, зачем делает это. Плоть под его пальцами дрогнула, уходя от боли, Том поморщился, не проронив ни звука. Шулейман не усилил давление ни на толику и убрал руку. Поднялся к лицу Тома, но вновь обманул, поцеловал не в губы, а в щёку, через косточку на нижней челюсти спустился к шее, припадал вампиром, оставив на тонкой коже пару винных засосов.

Выгибая горло, Том скользил пятками по покрывалу, не специально притираясь внутренней стороной бёдер к бёдрам Оскара, спрятанным под джинсами, что давало дополнительную стимуляцию. Отстранившись, Шулейман вновь провёл пальцами по телу Тома вниз, в этот раз ниже, между ног, слегка надавил подушечкой в центр сфинктера. Затем поднёс руку к лицу Тома:

- Оближи.

Том послушно вобрал два его пальца в рот, обхватил губами. Убрав руку, Шулейман сел между ног Том на пятки и плавно, но одним уверенным движением ввёл в него смоченный слюной палец. Том закусил губы от вроде бы ожидаемых и даже желанных, но в эту секунду всё равно не самых приятных ощущений. Надеялся, что Оскар не скажет снова облизать пальцы, побывавшие внутри, поскольку вроде бы у него там всё в порядке, но не почистился только что и вообще не делал этого. Шулейман не потребовал повторения, ему этот рот ещё целовать.

Два пальца, три, что на удивление с трудом вошли в Тома. Шулейман сбросил рубашку, приспустил джинсы с бельём и, не забыв о защите и смазке, снова навис над Томом. Наконец-то поцеловал в губы и параллельно с этим совершил долгое движение бёдрами, почти на всю длину проникнув в горячее тело, налёг на него, прижимая собой. Том зажмурил глаза, впился пальцами в плечи Оскара.

- Ты чего зажимаешься, как в первый раз? – не двигаясь, сказал Шулейман у Тома над ухом. – Расслабься.

Том и рад бы, но сжимал зубы от невозможности расслабить мышцы, стиснувшие член внутри. Крепко жмурил глаза до полной темноты под веками, чем делал себе хуже, так как телу свойственная цепная реакция: осознанное напряжение в какой-либо части тела вызывает напряжение всех мышц. Происходящее внизу отражалось напряжением на лице, и стискивание зубов и зажмуривание глаз посылало мышцам внизу сигнал не расслабляться.

- Подожди немного, пожалуйста, - шёпотом попросил Том.

- Ждать я не буду, - в ответ обозначил свою позицию Шулейман. – У меня есть другая идея.

Оскар надавил на щёки Тома, принуждая разжать челюсти. Вынужденно приоткрыв рот, Том распахнул глаза, не понимая, чего Оскар от него хочет.

- Можешь облизать, если хочешь, - усмехнулся тот. – Но это не моя идея.

Шулейман опустил руку между их телами и надавил между задним проходом, заполненным его членом, и гениталиями, точно найдя нужную точку. Тома под ним подкинуло, по телу будто прошёл разряд тока, за которым пришли приятные ощущения. Это стало для него неожиданностью и потрясением, поскольку привык к прямой стимуляции простаты, а не наружной, но внешняя оказалась не менее ошеломляющей. Распахнув глаза, Том изумлённо хлопал ресницами, позабыв о том, что внутри всё сжимается и болезненно ноет. Выгнулся, упёршись затылком и пятками в постель, когда Оскар повторил действие, с большим давлением, по кругу. С губ сорвался прерывистый хриплый выдох.

Оскар переключился на его мошонку, захватил в кулак, сжимал, массировал яички, начав двигаться. Том снова вжался затылком в матрас, растопыривая пальцы на беспокойных ногах. Очень приятно и противоречиво. С одной стороны, ублажающая ласка подчёркнуто мужской части тела; с другой стороны, ниже яиц и мнущей их руки в заднице скользит член, что уже делает пародией на женщину как на принимающую сторону.

Далее вниманием удостоился член, и Шулейман услышал первый стон Тома и почувствовал, как у него внутри снова сокращаются мышцы, но по-другому: волнообразно, жадно. Какова сучка. Но долго мучить Тома двойной стимуляцией Оскар не стал, напоследок собрав с головки выступивший прозрачный потёк и размазав влагу по его же коже. Наклонился ниже к лицу, глубже вжимаясь в тело под собой.

Лицом к лицу – это жестоко. Блядкие шоколадные глаза, которые Том как назло не закрывал. Смотрел, тревожа сердце, забираясь под кожу. Шулейман подхватил его под колено, загнул ногу к подмышке, раскладывая под собой, раскрывая, ускорял и ужесточал темп, выбивая из него и из себя эту дурь. Том охал, стонал, вскрикивал, скользил по его спине руками, схватил за задницу, вжимая в себя.

Сука.

- Мало тебе? – проскрежетал Шулейман.

Том не успел ответить, не успел понять, чего ему мало, посмотрел мутным взглядом. Не выдержав зрительного контакта, Оскар перевернул его, поставив раком, и сразу взял такой темп, что бёдра их сталкивались с громкими хлопками. Столкновения были столь ощутимы, что Тому казалось, будто Оскар его не только дерёт жёстко, но и порет.

- Так тебе надо, да? – отрывисто произнёс Шулейман.

Таким сексом можно выпотрошить. Боль вернулась, проникала глубже, но, как и в один из прошлых раз, не могла занять ведущую роль. Том скулил от удовольствия, роняя из лёгких воздух от вышибающих дух толчков, под которыми с каждой секундой сложнее устоять. Колени немели, дрожали, разъезжались, если бы Оскар не держал накрепко, вдавливая пальцы в кожу, распластался перед ним. Резко упёршись в постель руками, Том поднялся, выгнулся, вскрикивая, и обессилено упал лицом в покрывало. Краем выгоревшего, временно ставшего равнодушным ко всему сознания чувствовал, как Оскар продолжает вбиваться в его размякшее, несопротивляющееся тело. Совсем скоро он вновь начал поскуливать, буквально хныкал, поскольку для его обострённо чувствительного после оргазма нутра стимуляция невыносима, будто по голым нервам током и удовольствие уже болезненно, чрезмерно.

Только вырваться Том не пытался. Шулейман слышал издаваемые им звуки, чувствовал возобновившиеся волнующиеся, словно втягивающие сокращения внутренних мышц. Вместе с ним Том кончил во второй раз. Подался бёдрами назад, глубже насаживаясь на член, что недавно причиняло боль. Увереннее, дольше, зажмурив глаза.

- Какой же ты ебанутый… - выговорил Шулейман, совершая последние рваные толчки и слушая, как Том поднывает от переизбытка ощущений.

И укусил за плечо. Замер, навалившись, уткнувшись носом Тому в затылок, отчего невольно [ли?] вдыхал воздух с его запахом. Бесит, что Том не пользуется парфюмом и потому пахнет исключительно собой – ничем, если не потом, простым свежим шампунем или не более замысловатым гелем для душа. Сейчас от него не пахло ничем, лишь кожей и волосами от волос, которые сами по себе ничем не пахнут, но при этом каждый человек имеет свой собственный запах. Шулейман провёл носом по загривку Тома, ища след какого-нибудь понятного запаха, и нашёл лишь сладкую нотку пота. Почему сладкую? С каких это пор пот имеет сладкий запах? Какие «важные» вопросы. Но ведь интересно.

- Ты ел сегодня что-то сладкое?

- Упаковку мармеладных мишек, - ответил Том, у которого уже спина ныла от скрюченной позы, но он об этом молчал, потому что инициированный Оскаром тесный контакт с лихвой перекрывал некоторое неудобство.

- Чувствуется, - хмыкнул Шулейман и, отпустив его, поднялся.

Но остался на месте, заметив кое-что, и положил ладонь Тому на поясницу:

- Не дёргайся.

Вопреки его слову Том дёрнулся, потому что за такой просьбой обязательно следует что-то нехорошее. Но он не успел ничего сказать или спросить, так как почувствовал что-то очень и очень странное – как нечто длинное выскальзывает из заднего прохода. Вытаращив глаза, Том обернулся через плечо.

- Расслабься. Твои внутренности по-прежнему внутри. Это презерватив спал, - сказал Шулейман и, завязав резинку в узел, бросил на пол.

- Видишь, лучше без презерватива, тогда ничего лишнего нигде не застрянет, - не очень смело высказался в ответ Том и сел на смятом покрывале.

- Когда принесёшь мне справку от венеролога, тогда и подумаю, - веско отозвался Оскар и щёлкнул зажигалкой, прикуривая. Глянул на Тома. – Хотя нет, не подумаю, потому что ты анализы сдашь, а потом можешь сделать что угодно, и результаты уже будет не актуальны.

- Оскар, я тебе не изменял и не буду, - Том подполз к нему, упёрся руками в его бедро. Говорил нормальным тоном, но с затаённым криком, ловя взгляд Оскара – За всё время с развода я ни с кем не спал. Только один поцелуй был. Признаюсь – был. Тот мужчина нравился мне как человек, он был действительно приятный и очень хорошо ко мне относился, но я отказался от продолжения. Потому что я люблю тебя. Я так ему и сказал – я люблю другого и хочу к нему вернуться. Веришь? – Том сделал паузу, с отчаянной самоотверженностью вглядываясь в глаза Оскара. – Если ты хочешь, я не буду выходить из дома никуда, кроме работы. Если ты мне не доверяешь и хочешь быть уверен, что я не буду ни с кем другим, скажи мне остаться, и я останусь. Только скажи.

- Мда, - произнёс Шулейман, разглядывая его лицо лишённым нежности взором. – Гордости у тебя совсем нет.

- Если быть очень гордым, можно остаться одиноким и несчастным, - озвучил Том в ответ не глупую мысль. – Ты тоже поступался гордостью ради меня. Теперь моя очередь.

В преувеличенном удивлении Шулейман выгнул брови:

- Когда это я поступался гордостью?

- Ты ждал меня, - начал перечислять Том, то опуская, то поднимая взгляд. – Ты входил в моё положение и принимал все мои недостатки и странности.

- Да уж, - Оскар цокнул языком. – Жаль, я не знал, чем всё закончится. Не старался бы.

- Если бы я знал, что так получится, я бы не молчал.

- Это бы ничего не изменило, - сказал в ответ Шулейман без горечи сожаления, с простой спокойной серьёзностью. – Просто мы не подходим друг другу.

- Подходим, - Том без сомнений качнул головой. – Мне подходит всё, что ты для меня делал, это было благом для меня, просто мне потребовалось время, чтобы это понять. Я всё осознал. Оскар, я изменился.

- Поздравляю. Но мне этого больше не нужно, - сказал Шулейман и встал с кровати, начиная одеваться.

Его отдаление, разорвавшее близость, причинило боль и холод. Том спешно перебрался к краю постели, потянулся руками к Оскару:

- Оскар, подожди. Пожалуйста, не уходи…

Том тоже подскочил с кровати, когда Оскар отошёл от неё в сторону двери, побежал за ним, не обращая внимания на свою наготу, которую не было времени чем-то прикрыть.

- Оскар!..

Но Шулейман, сохраняя равнодушие к его надрыву и мольбе, только сказал на прощание:

- Увидимся, - и вышел из номера.

Без конкретики, без даты, надежда, которая может жить, а может быть уже мертва, как чёртов кот Шрёдингера. Том упёрся руками в дверь и опустил голову, ощущая жёсткое напряжение мышц. Ударил по двери кулаком. Оскар не верит, не доверяет. Имеет полное право после того, что было, но ничего не было, не было! Не предавал его! А Оскар не верит и отгораживается стеной. Что же сделать, чтобы пробить его лёд, как заслужить прощения?

Мысль о том, что за льдом и подчас жестоким пренебрежением может ничего и не быть, в голове Тома не появлялась. Потому что верил, что в этой истории есть смысл, верил истово, непоколебимо, как во что-то само собой разумеющееся, как религиозные фанатики верят в Бога. И потому не допускал такой мысли, что в глазах Оскара видел кое-что важное, сильное – что его к нему тоже тянет, и это не только секс. Похожее во взгляде его Том видел не единожды в прошлом и ярче всего в те минуты, когда позапрошлой осенью Оскар сбивчивым потоком изливал ему душу, сжимая руками плечи.

Это не просто так. Оскар не забыл, но и забыть предательство не может. Иного объяснения его поведению Том не находил, иного и не требовалось, потому что данная причина максимально логична.

Придя вечером с работы, Том остановился напротив зеркала на стене. Несколько минут разглядывал собственные черты, смотрел в глаза в отражении и обратился к своей тёмной стороне:

- Джерри, ты что-то упустил, когда раскрывал мне свой план. Ты должен бороться за моё благополучие, но вследствие твоих действий я несчастлив, мне плохо, потому что Оскар не прощает меня и он тоже несчастлив из-за того, что ты сделал. Что я не понял в твоей задумке? Подскажи.

Но Том не обвинял Джерри в творящихся бедах, не клял. Поскольку, как бы ни было тяжело в прошедший год и сейчас, благодаря его вмешательству, Том многое понял, понял самое главное – чего он хочет и что ему нужно в жизни. Сделал осознанный выбор – быть с Оскаром. Их отношения больше не то, что случилось потому, что они годами были рядом, а потом наступила любовь; Оскар больше не тот, с кем Том остался от отсутствия альтернатив, потому что он первый, единственный и с ним удобно. Оскар тот, с кем Том хочет быть, отдавая ему предпочтение среди всех прочих, возможно, более хороших; их отношения то, ради чего Том готов бороться.

Без Оскара Том может быть счастливым, может, потому это не болезнь. Но без Оскара в его жизни не будет кое-чего очень важного – не будет Оскара.

Джерри отмалчивался. Как бы ему ни претило нынешнее поведение Тома, и какими бы печальными последствиями оно ни обернулось, это его выбор и его жизнь. Если Том счастлив быть униженным, Джерри ничего не остаётся, как принять его выбор, и не вмешиваться, пока его жизни и психическому благополучию ничего не угрожает. А вопреки всем потрясением и эмоциональным всплескам сейчас психика Тома крепка и стабильна. Парадокс Тома.

Не получив ответа, Том вздохнул и направился в сторону кухни, чтобы поставить что-нибудь готовиться и поужинать после душа.

Глава 22

Том думал, что Оскар навестит его в выходные, ведь их встречи приобрели регулярный характер, а узнать его адрес Оскару раз плюнуть. Поездка в Версаль отправилась туда же, куда и предыдущие – в топку отменённых планов. Проснувшись в половине одиннадцатого, когда солнце мягким дневным светом заливало спальню, Том ждал звонка в дверь. Необходимые дела закончились на завтраке и мытье, и делать в ожидании стало нечего. Том бесцельно слонялся по квартире, периодически подходя то к одному, то к другому окну. До четырёх часов тупо прожигал время за полным отсутствием занятости, отчего мозг медленно вскипал нерастраченной энергией, энергией ожидания, которое может быть страшной пыткой.

Завернув в ванную комнату, Том поднял майку, оголив живот и крупный синяк на нём, начинающий перецветать в зелененный цвет. Коснулся гематомы кончиками пальцев. Это напоминание об Оскаре, хоть что-то от него на память. Том надавил на кровоподтёк, поморщившись от боли, что не заставило отдёрнуть руку. Как будто специально тревожил повреждённые ткани, чтобы гематома дольше не сходила и сохраняла яркость. Специально? Том сам не знал, не думал, зачем давит на синяк, это этакая глупость, какие иногда поселяются в голове. Но если бы след от удара действительно был последним напоминанием об Оскаре и больше ничего и никогда, Том каждый день бередил кровоподтёк, чтобы сохранить эту недолговечную ниточку связи.

Том мотнул головой, передёрнул плечами, потому что планомерно поступающие импульсы болевых ощущений раздражили нервы и какие-то странные мысли в голову лезут. Перевёл взгляд выше, к шее, где со вчерашнего дня цвели другие метки, два ярких засоса. Том снял майку, провёл пальцами по боковой стороне шее, по следам крепчайших поцелуев, больше не играя в мазохиста. Поймал одну идею.

Перейдя в спальню, Том расчехлил камеру и пошёл по квартире в поисках подходящего фона. В итоге вернулся в ванную. Включил лампы над зеркалом над раковиной, выключил, потому что яркий свет создаёт излишнюю яркость и яркий, не нужный в данном случае контраст. Снял штаны, поправил резинку трусов. Убедился, что трусы не стыдные и по цвету сочетаются с кожей, стенами за спиной и общей концепцией фотографии.

Пришлось отвлечься и снова сходить в спальню за штативом, поскольку с профессиональной камерой не сделать селфи как с телефона. Отыскав штатив, запылившийся снаружи чехла, Том поставил его подле раковины. Установил камеру, проверил кадр, просчитал, на каком уровне будут его бёдра и плечи, и подкрутил настройки в соответствии с этим. Задав камере установку в один автоматический кадр, Том встал перед ней. Поднял руку к лицу, на сантиметр ниже челюсти, изящно выгнул запястье и красиво сложил пальцы в духе тех референсов, что гуляют по сети, и от которых эстетически просвещённые люди пищат. Рука подчёркивала винные засосы на подставленной объективу стороне шеи и как бы невзначай указывала на синяк на животе локтем, расположенным с ним на одной линии.

В фотографии Том делал акцент на тело, в кадре было туловище от верха бёдер, а лица лишь нижняя треть. Стоял на фоне угла, что располагался за левым плечом и неправильным расположением по отношению к центру кадра придавал изображению объёма. Том задержал дыхание, чтобы вдох не смазал момент. Красота боли бездыханна. Есть фото. Том посмотрел, что получилось, второй кадр не требовался. Куда проще было бы щёлкнуться на телефон, но, во-первых, подумал об этом только сейчас; во-вторых, фотография даже на самую продвинутую камеру мобильного телефона никогда не сравнится с работой профессиональной камеры, по крайней мере, Том практически всегда с безошибочной точностью мог определить, при помощи чего сделан снимок.

Перекинув фотографию на телефон, Том оставил её без обработки и опубликовал с подписью: «Иногда любовь причиняет боль». Минуту смотрел на изображение, на собственное тело, помеченное двумя видами гематом: злостью и страстью, после чего заблокировал экран и опустил руку с мобильником. Надо чем-то себя занять, чтобы не свихнуться в ожидании.

Том завалился с ноутбуком на диван, опёршись спиной на подлокотник и поставив компьютер на согнутые колени. Решил изучить теоретическую базу референсов. Справочные изображения, которые помогают в подготовке к созданию непосредственно своего продукта – полезная вещь. Раз он сейчас ограничен в локациях, будет хорошо научиться лучше работать с собственным телом, в чём могут помочь чужие работы и специально созданные для вдохновения рисунки отдельных частей тела в том или ином положении. Последние больше заинтересовали Тома. Скачав архив рисунков, он приступил к изучению позиций, что было отличным отвлечением.

Но сосредоточиться на полезном деле получилось недолго: взгляд скользил по изображениям, а сознание уходило в сторону, к Оскару, мыслям о том, приедет ли он и когда и к их отношениях, которым в настоящий момент не очень-то подходило определение «отношения», даже свободные, но подходило слово «сложно». Снова и снова Том пытался сосредоточиться на застывших движениях рук, ног и прочего в нюансах и раздражался из-за того, что ничего у него выходило. Мозг хотел думать о насущной проблеме, а не о совершенствовании в искусстве.

Час ушёл на то, чтобы усмирить себя и направить энергию в нужное русло, что не приносило удовольствия, но и изучение редактуры фотографий приятным и занимательным не было, это просто надо делать, чтобы что-то мочь и расти. Том потянулся к телефону и отдельно щёлкнул кисть руки, повторив позицию с рисунка.

Прилетело сообщение от Эллис:

«Привет. Тебя можно поздравить?».

«С чем?», - удивившись и в недоумении сведя брови, напечатал Том в ответ.

«С воссоединением с Оскаром. Вы снова вместе?».

Том ещё больше не понял подругу и быстро написал:

«Откуда ты знаешь, что мы встретились?».

В ответном сообщении Эллис прислала ему репост статьи со сделанной с расстояния фотографией, где он в убогой униформе садится в машину Оскара. Под фото располагался броский заголовок: «Бриллианты и мусор. Оскар Шулейман переключился с домашней прислуги на уборщиков улиц?».

- Вот чёрт, - выдохнул Том.

Снова писаки нацелили на него объективы. Конечно, их интерес сейчас нацелен на Оскара, а он лишь дополнение, но это и озаботило.

«Так вы снова вместе?», - не дождавшись внятного ответа, продублировала вопрос Эллис.

«Не совсем. Но я надеюсь, что мы к тому движемся».

«Понятно. Рада за тебя, что ты добился своего. Надеюсь, у вас всё получится. Только скажи, это ведь не Оскар тебя разукрасил?».

«Он», - честно написал Том.

«Том, ты серьёзно? Это ненормально», - Эллис испугалась за него.

«Всё не так, как может показаться. На шее у меня засосы, а то, что Оскар меня ударил, после чего остался синяк, было бы ненормальным, будь я женщиной, но я тоже мужчина. Мы не первый раз дерёмся».

«То есть Оскару тоже досталось?», - со скепсисом написала Эллис.

«Да, - немного приврал Том, но дальше напечатал, как было. – Я ударил Оскара первым и получил за это».

«Том, ты не видишь этого, но я качаю головой. Мне не кажется, что всё в порядке. Ты не обижайся, но ты Оскару не ровня, у вас разная весовая категория. Он тебя с двух ударов убить может, и ему ничего за это не будет».

«Скорее, я убить могу. Я убийца со стажем».

В Лондоне Эллис улыбнулась с нового сообщения от Тома, написала в ответ:

«Твой юмор мне непонятен, но этим он и цепляет».

Как здорово высказать другу часть своей страшной, тёмной тайны, открыть правду, зная, что её сочтут шуткой и потому никаких последствий не будет. Отличную истину вывел Джерри: если хочешь, чтобы никто не узнал правду – озвучь её в шутку.

«Понимаю, что лезу не в своё дело, но я переживаю за тебя. Ты сейчас одержим целью и можешь многого не заметить», - прислала сообщение Лиса.

С подругой Том не согласился и спокойно ответил:

«Эллис, я не одержим. Я могу остановиться, но не смогу забыть. Если я откажусь от Оскара, то всю жизнь буду думать, как мог бы жить с ним, буду проживать две жизни – реальную и в голове, несуществующую, нашу жизнь. На один процент или даже долю процента, но я допускаю, что может не получиться, что Оскар может меня не принять обратно и никакие мои усилия ничего не изменят. Но пока я могу, я буду бороться».

Его слова впечатлили Эллис. Она не отвечала какое-то время, задумалась. Каждые свои отношения она считала любовью, но когда они подходили к концу, отпускала и спокойно жила дальше, вступала в новую связь. Том был прав и говорил об этом, сказав однажды, что она никогда не любила? Это и есть любовь, та, которую она, кажется, ещё не познала? Когда до последнего борешься за то, чтобы существовали «мы».

«Ты прямо-таки философ. Меня проняло, - написала Эллис. – Но всё-таки будь осторожен».

«Обязательно. Помни – у меня есть нож», - улыбаясь, Том перешёл на шутливый тон переписки.

Лиса поддержала, прислала ответное сообщение:

«Детская игра камень-ножницы-бумага на новый лад. Кулак бьёт человека, нож бьёт кулак…».

«А пистолет бьёт всё», - Том внёс свою лепту в правила несуществующей игры.

«У тебя и пистолет есть?».

«Сейчас нет. Они остались в квартире Оскара».

«Они? У тебя что, был чемодан оружия? Ты сейчас серьёзно?», - Эллис удивилась ещё больше.

«У меня было четыре. Джерри одно время увлекался боевыми искусствами, в том числе оттачивал владение огнестрельным оружием. Пистолеты достались мне в наследство от него, и я забрал их с собой, когда в последний раз переезжал к Оскару».

«Офигеть. Не сочти за насмешку над твоей болезнью, но хотела бы я иметь такую крутую альтер-личность!», - сообщение дополнила тройка улыбающихся во все зубы смайликов.

«Готов дать свою в аренду».

Эллис тоже улыбнулась экрану телефона и спросила:

«Как ты вообще? Как твоя отработка?».

«Я нормально, когда попа не болит. А отработка приятной быть не может, я улицы убираю с девяти утра до шести вечера и понял, что большинство парижан – свиньи».

«До сих пор не могу поверить, что тебя осудили. Я верю, что всё было так, как ты сказал».

«Спасибо, - печатая, Том улыбнулся уголками губ. – Приятно, что хоть кто-то верит в мою невиновность».

В воскресенье он не пошёл на рынок, ещё один приятный, нужный пункт жизни отвалился, вытесненный Оскаром. Решил ограничить пополнение холодильника походом в обычный супермаркет, куда зайдёт завтра после работы, чтобы сегодня не выходить из квартиры. Правда, ближе к шести всё-таки собрался на улицу, потому что так красиво зачинался закат и так тяжело сидеть в четырёх стенах в пышущие жизнью последние весенние дни. Но перед уходом Том написал записку со своим нынешним номером телефона и словами: «Если ты приехал, позвони» и засунул её под дверной глазок с внешней стороны двери. Оскар и сам раздобыл бы его номер при желании, но на это нужно время, и вдруг Оскар, не застав Тома на месте, не поймёт, что он ждёт и готов в любой момент побежать обратно? Только скажи.

До восьми Том слонялся по улицам, впитывая красоту всё ещё солнечного вечера, думая о своём, разном, о прошлом, настоящем и будущем. Вернувшись домой, он нашёл записку нетронутой на том же месте. Такая щемящая, наивная глупость, что оставил её, Том и сам подумал, что выглядит жалко, но это чувство не вызывало протеста или негативных эмоций. Забрав записку, он зашёл в квартиру, разулся, поставил кипятиться воду для спагетти и пошёл переодеваться, думая, с чем приготовить пасту. И о том думая, что очень хотел бы приготовить порции для двоих и поужинать вместе, но, видимо, не сегодня.

Вода забурлила. Том отправил в неё спагетти, положил на тумбочку разделочную доску и достал ягодно-яркие помидоры черри, один традиционно отправив в рот. Также собирался добавить в соус вяленые томаты в ароматном масле и базилик. Взяв из холодильника маленький букетик зелени, что уже начала увядать, Том поднёс его к лицу, понюхал – по-прежнему потрясающе пахнет. Опустив руку, он обернулся к квартире за спиной, в которой тихо-тихо, когда ты дома один и не работает никакая техника.

Вздохнув, Том отвернулся обратно к доске. Быстро дорезал всё, часть помидоров отложил, чтобы использовать свежими, часть сбросил в небольшую сковороду, поджарил, затем потушил, уварил. Выложил на тарелку спагетти, вылил сверху густой томатный соус, добавил кусочки свежих помидоров, немного вяленых, полив блюдо маслом из их банки, и завершил всё тремя листиками базилика. Положил к пасте покупную колбаску, что вкуснее в холодном виде, и сел за стол, взглянул на его противоположную пустую сторону, где при нём никто ни разу не сидел.

- Приятного аппетита, - тихо сказал Том, глядя в пустоту на стуле напротив, и приступил к ужину.

Джерри много чего хотел сказать по поводу убогого поведения Тома – и как они могут быть двумя частями одного целого? – но оставлял разочарование и возмущение при себе. Поскольку если вмешается, Том не пройдёт свой

В понедельник Оскар забрал Тома, приехали в отель, поднялись в номер. Том поднял волнующую его тему:

- Оскар, о нас написали.

Шулейман взглянул на него без особого интереса:

- Что написали?

Достав из кармана мобильник, Том открыл переписку с Эллис и показал Оскару заглавную страницу посвящённой им статьи.

- О как, - усмехнулся Шулейман, прочтя заголовок, в котором бриллианты смешались с мусором и освещались его, как выяснилось, необычные предпочтения. – Конкретно эту статью я не видел. – Он посмотрел на Тома. – Но в целом знаю, что говорят.

- Тебя это не волнует? – спросил Том в некоторой растерянности, он-то переживал и думал, что это важно.

- Почему меня это должно волновать?

- Я думал, что у тебя могут быть проблемы, пострадает репутация.

Шулейман вновь, от души, усмехнулся и сказал:

- Я не для того столько лет нарабатывал репутацию, с которой позволительно всё, чтобы ей что-то могло навредить. Мне разве что детей трахать нельзя, потому что это в принципе порицается среди нормальных людей, всему остальному от меня не удивятся.

- Хорошо, - Том выдохнул, отпуская груз этой проблемы.

Ещё раз глянув на заголовок статьи, Шулейман нашёл её со своего телефона, сделал скриншот и опубликовал его у себя, сдобрив ироничной надписью: «Оскомину набили уже эти фифы гламурные, благоухающие дорогими духами. Скууучно. То ли дело – уборщик улиц с соответствующими ароматами! Следующая цель – бомж. Как раз я сейчас в Париже, тут водятся колоритные персонажи без определённого места жительства».

Заглянув ему через плечо, Том улыбнулся:

- Если захочешь бомжа, скажи мне, я спущу все деньги, выселюсь из квартиры и дам знать, на какой помойке буду обитать.

Шулейман его нежную шутку без шутки не поддержал, удостоил коротким взглядом:

- Ты в образе бомжа у меня уже был. Хочется чего-нибудь новенького.

В секунду изменившись в лице, сведя брови и обиженно надув губы, Том ударил Оскара ладонью по плечу не всерьёз, но вполне ощутимо. Шулейман отреагировал мгновенно: перехватил его руку, повалил на спину, свергнув в позу побеждённого, больно сжимая тонкое запястье. Том испуганно распахнул глаза. Но, Оскар видел, страх его поверхностный, а за ним блядское принятие. Не принятие бляди, которой уже всё равно, а всеобъемлющее, безусловное доверие, что никак не получается подорвать. Не сказать, что Оскар стремился к этому, но раздражало, когда Том так на него смотрел. Это словно вызов: «Ты сильный, но я сильнее, потому что не боюсь тебя, и ты не в силах что-либо с этим сделать». И так было всегда, ещё в начале их знакомства Том боялся его, но никогда не боялся так, как другие.

Шулейман дотронулся до лица Тома и сильно сдавил пальцами щёки, отчего губы его вытянулись и раскрылись карикатурной утиной мордочкой.

- Не боишься?

Том повёл головой, чтобы сбросить руку Оскара и нормально ответить:

- Боюсь. Как и любому человеку, мне неприятны побои.

Серьёзно? Человек, для которого любое насилие страшнейший триггер, говорит, что ему побои всего лишь неприятны? Или так и есть? Шулейман давно уже запутался в том, что в Томе осталось от старого образца его личности, а что полностью изменилось. Это непостижимая загадка, поскольку элементы её то и дело меняются местами, его психика по-прежнему крайне пластична.

Шулейман опять стиснул щёки Тома, положил подушечку указательного пальца на оттопыренную нижнюю губу. Думал – прикусит? Этот ход с его стороны виделся ожидаемым, хотя и нелогичным. Но Том ожиданий не оправдал, снова лежал, смотрел, хлопал ресницами. Странный он, неправильный, словно собранный из частей совершенно разных людей, противоположных, лишённых гармонии. То льнёт, то выбивает дистанцию; то шугается, то следует за грубостью; то плачет от боли, то ловит кайф; то покорный и готов снести всё, то задирается. Странный, странный, странный… И эта загадка будоражит разум, дразнит и злит тем, что он такой, непробиваемый.

- Лучше бы ты вместо болтовни быстрее снимал штаны. – Оскар поднялся и шлёпнул Тома по бедру: - Вставай.

Том принял сидячее положение, но не начал раздеваться. Смотрел, как Оскар расстегивает пуговицы на рубашке, ремень, джинсы. Шулейман глянул на него:

- Тебе особое приглашение надо?

- Почему ты не спрашиваешь: хочу ли я? – в ответ спросил Том.

Не имел возражений против близости, но счёл нужным затребовать ответ, почему Оскар ведёт себя так, словно он всегда и по умолчанию готов. Коротко взглянув на него, Шулейман быстро и ловко схватил Тома, бросил на постель на четвереньки, лицом в покрывало. Том дёрнулся, желая выпрямиться, и Шулейман заломил ему руку. Локтем надавил Тому на позвоночник чуть ниже лопаток, присмиряя, когда тот обронил звук от удивления и явно неприятных ощущений в заломленной руке и запротестовал. Том затих, особо сопротивляться и не мог, потому что локтевой сустав вывернутой руки и так болезненно ныл, а от каждого резкого движения становилось хуже.

Выпрямившись, но не отпуская захвата, Шулейман провёл пятернёй по пояснице Тома, сдвигая вверх майку. Стянул с него штаны с трусами до колен, облапал маленькие ягодицы, взглядом следя за своими движениями, и шлёпнул по левой половинке. Какой вид, глаза блестели и кровь в венах грелась и ускоряла бег. Оскар ещё раз прошёлся пальцами по заднице Тома, пощипал несильно, потряс одну, вторую ягодицу.

Как хорошо, что не успел снять джинсы. Потому что упаковка презервативов в кармане, а если бы пришлось тянуться за джинсами, это бы разрушило момент. Хотелось всё сделать в рамках одного движения, не разрывая контакта. Одной свободной рукой Шулейман вытащил из кармана презерватив, зубами надорвал фольгу, раскатал кондом по себе. Приставил головку к входу и буквально вдавился внутрь.

Из горла Тома вырвалась смесь протяжного стона и крика от того, что Оскар снова забил на всякую подготовку, въехал на всю длину, остановившись в самой глубокой точке. На анальном презервативе, которыми Шулейман заменил обычные, осознав, что первая встреча не будет единственной, имелась смазка, но её было ничтожно мало для комфортна нижнего. Том дёрнулся вперёд, но Оскар тотчас притянул его обратно, столкнув их бёдрами, насадив ещё глубже, отчего Том подавился вдохом. Отпустил уже заломленную руку, но обхватил под животом, навалился на спину и вбивался в него так, что у Тома глаза лезли на лоб, он мог только хватать ртом воздух, роняя разнообразные отрывистые звуки, и царапать покрывало и потом простынь под ним, когда край покрывала сбился.

Резко вытащив через бесконечные для Тома минуты, Шулейман подхватил из верхнего ящика тумбочки флакон смазки, вылил в руку целую ладонь бесцветного геля. Размазал поставленному на колени Тому между ягодиц, несколько раз вставил в него два пальца, загоняя гель внутрь, размазывая по стенкам. Дважды провёл кулаком по члену, сдабривая латекс смазкой, и, опрокинув Тома обратно на четвереньки толчком в плечо, снова ворвался в него. Мышцы растянулись, приноровились к грубому проникновению, и с добавлением смазки Тому показалось, будто у него между ног дыра, в которой слишком легко скользит член. Неприятное ощущение. Но Оскар планомерно выбивал мысли из его головы.

Не выходя из него, Шулейман поднял Тома, прижав спиной к своей груди, обхватив поперёк живота. Совершал толчки снизу, отчего Том вздрагивал при каждом его движении и всё чаще ронял с раскрытых губ хрипящее дыхание, коснулся губами острого изгиба позвонков внизу склонённой шеи, мазнул по натянутой коже острым влажным краем зубов. Оскар перехватил Тома под шеей, чтобы поднял голову, взял за горло, чтобы без шансов снова голову уронить.

- Давай, скажи, чего хочешь, - говорил отрывисто, задевая край уха усмешкой, более медленными, мощными толчками вбиваясь в Тома. – Скажи: «Выдери меня».

- Выдери меня, - послушно, практически бездумно повторил Том.

Сам не понял, в какой момент начал получать удовольствие от того, что практически изнасилование. Фактически изнасилование, если бы не Оскар совершал с ним эти действия. Оскар целовал и покусывал его в изгиб шеи, шарил ладонью по груди и щипал соски, что было новым ощущением, болезненным, но парадоксально подстёгивало возбуждение. Боль и удовольствие сзади и внутри, боль и удовольствие на груди и бежит под кожу импульсами. Том бился между этими противоречивыми ощущениями, теряя самоконтроль, и откинул голову ему на плечо.

Шулейман швырнул его назад, к подушкам, стянул презерватив и без предупреждения, хотя его намерения и так были кристально ясны, сунул член Тому в рот. Никогда Оскара не прельщал нереалистичный секс как в порно, но неожиданно ему это понравилось: как Том давится, хрипит и всё равно заглатывает под корень, истекая вязкой слюной. Особенно последнее нравилось, кажется, у него завёлся кинк. Но именно на этом лице, на любом другом потёки слюны вызовут максимум снисходительно-брезгливое желание бросить носителю лица салфетки, чтобы утёрся и не капал жидкостями организма. А с Томом прям кайф, кто бы мог подумать, что текущая по подбородку слюна – это так сексуально.

Прерывая секс, Оскар хлёстко хлопал Тома по щекам, брал за мокрый подбородок, заставляя открыть рот, размазывал слюну по коже и снова загонял до упора в глотку. У Тома болели и пылали щёки от того, что Оскар с ним творил, болело горло, но взгляд мутный, тёмный, принимающий всё это, что причиняет боль, унижает и почему-то не отменяет желания.

Вновь не словом, а физическим воздействием Шулейман вернул Тома в коленно-локтевую позицию. Сбавил темп, сверху вниз провёл ладонями по его спине, надавил на поясницу, побуждая Тома прогнуться глубже, ещё глубже. Тому уже было всё равно, что и как, голова никакая, тяжёлая. Оскар схватил его за плечо, прогибая до острого угла, за которым перелом позвоночника. Том подавился стоном, опирался уже не на локти, а на вытянутые руки. Впервые Том сунул руку между ног, чтобы помочь себе достичь разрядки. Чувствовал, что как обычно, без рук, не выйдет, не от недостатка возбуждения, а благодаря его избытку. И так, наверное, смог бы кончить, но разрядка будет вымученной, механической, а перегревшийся мозг требовал наслаждения. Вцепившись в себя, Том остервенело двигал кулаком, пока сперма не забрызгала пальцы. Пульсирующее сокращение мышц подстегнуло искрящее наслаждение. Том мычал от приязни, подавался бёдрами назад, насаживаясь и раскачиваясь на крепком члене.

- Ещё… Пожалуйста, ещё… - выстанывал Том, совсем забывшись, извиваясь в отходящем экстазе.

Оскар даже удивился. Остановиться бы и обломать его, чтобы понял, что не имеет права ни о чём просить, но в таком случае придётся себя лишить оргазма, а на это Шулейман пойти никак не мог. Стиснул бёдра Тома и продолжил трахать его под громкие стоны неприкрыто кайфующей мелочи.

- Ты помнишь, о чём мы говорили в прошлый четверг? – спросил Том, когда Оскар докуривал сигарету после секса.

- Ты ещё не понял, что говорить у нас не получается? – глянув на него, неласково произнёс Шулейман и раздавил окурок в пепельнице.

- Подожди, - Том качнул головой. – Послушай. Меня осудили за преступление, которого я не совершал. Я действительно ударил якобы потерпевшего по голове, но совсем не по той причине, которую он назвал полиции, и которую следствие сочло настоящей. С тем человеком, Риттером Кимом, ведущим дизайнером Ив Сен Лоран, я познакомился, когда заключал контракт с брендом на работу, которая должна была состояться в феврале. Риттер приглашал меня на встречи, чтобы обсудить все детали, я не хотел проводить с ним время, но соглашался, потому что он не последний человек в модном мире, я поступал как Джерри – устанавливал связи. Тем вечером Риттер напросился ко мне в гости, мы в основном разговаривали о работе, а потом он начал ко мне приставать. Я сказал – нет, но он не послушал, пошёл за мной в спальню и повалил на кровать. Я просил его опустить меня, но он не останавливался, он думал, что это игра – так он сказал. Я всерьёз испугался, что он сделает это, и дважды ударил его по голове ночником. Он потерял сознание, а наутро пошёл в полицию и заявил, что я на него напал.

- И зачем ты мне это рассказываешь? – осведомился Шулейман.

- Чтобы ты знал и не думал, что я совершил что-то плохое. Ты веришь, что я не виноват?

- Я не суд, чтобы выносить вердикт касательно твоей вины/невиновности, - уклонился от прямого ответа Оскар.

- Оскар, ты веришь мне? – надавил Том, наклонившись к нему. – Ты же знаешь меня, разве я способен на преступление?

- Дай-ка подумать. Ты только на моих глазах отправил в ад шесть человек. Пожалуй, да, ты способен.

- Но это другое, - сказал Том. – Про насильников ты и сам всё знаешь и понимаешь, а те двое хотели убить тебя, я не мог поступить иначе.

«Всё у тебя другое», - Шулейман хотел по привычке ткнуть Тома, но это фраза из их общего прошлого, которую не нужно тащить в настоящее.

- Это то же самое, - озвучил он, по сути, тот же самый ответ, но иными словами. – Преступление – есть преступление вне зависимости от мотива. Человек либо способен на него, либо нет. Ты способен.

- Оскар, ты что, не веришь мне? – Том свёл брови, не понимая, почему Оскар так говорит.

- Я воздерживаюсь от оценки твоих действий.

- Оскар, скажи, что веришь мне, - настоял Том, не веря, что тот может ему не верить.

- Какая тебе разница, верю я тебе или нет?

- Большая. Меня уже не оправдают – если ты не вмешаешься. Но я хочу знать, что ты знаешь правду и веришь в неё. Можешь считать меня за что-то плохим, но не за то, чего я не совершал.

Некоторое время Шулейман пристально смотрел на Тома и, цокнув языком и вздохнув, снизошёл до ответа:

- Окей. Я тебе верю. Ты не преступник, а неудачник, которому в очередной раз попало без вины.

Унижающая формулировка Тому не понравилась, но он кивнул, потому что важны не слова, а смысл.

- Теперь собирайся, тебе пора, - добавил Шулейман.

Том встал с кровати, оделся и остановился, посмотрел на Оскара. И решился проявить инициативу по сближению: подошёл и наклонился к Оскару, чтобы поцеловать на прощание, но тот остановил его, упёршись пальцами в губы:

- После секса с левыми людьми я не целуюсь.

- Так забери меня домой, и мы больше не будем левыми.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и вместо ответа кивнул в сторону выхода из спальни:

- Дверь там.

Том вздохнул и послушался, покинул номер. Шулейман смотрел ему вслед и крутил между пальцев зажигалку, на губах играл изгиб усмешки. Забери меня домой. Какой хитрый. И ведь совершенно невинно сказал.

Как здорово иметь Тома в распоряжении и не думать о нём, позволять себе всё, что вздумается. Как будто тебе на одну ладонь положили желаемую вещь, на вторую тоже и предложили выбрать, а ты соединил руки вместе и сорвал комбо. Кайф. Жизнь играет новыми красками, которые Оскару очень и очень нравились. Теперь всё так, как должно быть – он берёт от жизни всё, чего хочет. И всё, это законченное утверждение. Тем более оказалось, что Том не очень-то и страдает от того, что Оскар следует исключительно своим желаниям. Столько времени берёг его, жалел, думал, как не пошатнуть его нежную нервную систему, а вон, как оказалось – Том сам кайфует от жёсткого обращения и не стесняется. Не такая уж он нежная фиалка – сюрприз. Ошибочка вышла в выстраивании своего поведения в прошлом. Но лучше понять ошибку запоздало, чем никогда.

Глава 23

Но я не буду больше с тобой целоваться,

Больше не буду скучать я, снова забуду тебе позвонить.

Да, я забуду, можешь и не набирать мне,

Только не напоминай, нет.

Любить тебя?

Проще бросить курить.

Nansi, Sidorov, Бросить курить©

Снова, и снова, и снова, и снова… Утром Шулейман спрашивал себя: «Еду?», и ответ был неизменно положительный. Каждый будний день. Каждый день Том уезжал с Оскаром на элитном суперкаре в такой же роскошный отель и затем возвращался убирать улицы; утром ехал на отработку в униформе мусорщика, чтобы в обед снова уехать с Оскаром в его мир высшего класса и вернуться на своё социальное дно. Как принцесса, которая, конечно же, по канону в беде, и на неё сваливается принц на белом коне (коня зачёркиваем, они ныне не в ходу) и решает всё её проблемы, но принцесса гордая, не даётся и вновь и вновь уходит от принца в свою унылую действительность. С той разницей, что Том давался – со всеми потрохами, частями тела и душой в придачу отдавался здесь и сейчас, а прекрасный принц брал его только в кратковременное пользование. Такая себе сказка на новый лад для взрослой аудитории.

Том ожидал, что со временем Оскар выпустит пар и вернётся к прежнему поведению, перестанет быть таким грубым в постели. Но всякий раз его ожидал неприятный сюрприз, удивляющий вопреки частоте повторений. Дискомфорт внизу стал привычным, тело попросту не успевало восстанавливаться после экстрима, это тянулось с первого раза, после которого по-хорошему нужно было дать себе отдохнуть три дня, а лучше неделю. Несколько раз на светлом белье, к которому приобщился после полосатых трусов Эллис, Том обнаруживал мазки крови. Но не начал опасаться секса и не пытался его избегать. Том даже нашёл плюс в том, что между ним и Оскаром происходит – главное, что Оскар не уезжает и хочет его видеть, в конце концов, изначально их отношения как пары начались именно с секса без обязательств. В этот раз тоже может так получиться. Том не мог отказать и не мог отказаться.

Том вспомнил слова Минтту о том, что тампоны ему самому могут пригодиться. Такими темпами однажды ему действительно придётся позвонить одной из сестёр, чтобы спросить, какие прокладки или тампоны лучше для сокрытия временного кровотечения. От этой мысли делалось и ужасно, и смешно. Но Том не верил, что до того может дойти. Маленькая трещинка – не то же самое, что он пережил в подвале, когда сзади была сплошная открытая рана, но это никого не останавливало. И даже после такого он выжил и не остался с физическими проблемами на остаток жизни. Каплю крови точно переживёт. Том готов был потерпеть боль и вообще что угодно. Тем более он не мог сказать, что исключительно мучается и терпит. Это озадачивало и становилось проблемой в его глазах.

Сначала слёзы из глаз, потом стоны и крики наслаждения из горла вплоть до полного экстатического взрыва. Оскар драл его нещадно, имел в глотку, когда вздумается, и целовал в раскрасневшиеся мокрые губы; Оскар ставил его к стенке, бросал на кровать, вертел, как куклу, сворачивал в морской узел; Оскар шлёпал его, бил по щекам, размазывал по телу слюну и сперму. И Том покорно отдавался, складывался в бараний рок, опускался на колени, когда Оскар давил ему на плечо, и после всего, что ещё недавно назвал бы извращением, продолжал смотреть на него глазами самой преданной кошки. Оскар вместе с членом засовывал в него палец, два пальца, и Том протяжно мычал сквозь стиснутые зубы и мотал головой от разрывающего чувства переполнения. И самым страшным было то, что это не предел, растревоженные, взломанные, растянутые мышцы могли раскрыться ещё шире.

Том не понимал себя, не понимал, почему получает удовольствие вопреки боли и от неё самой. Почему он, поломанный, не пугается. Когда-то Оскар показал ему чувственное наслаждение, приручил нежностью, раскрепостил, подсадил. Теперь Оскар ломал его границы, корёжил, выворачивал наизнанку, выдавливал наружу что-то такое, о существовании чего в себе Том не подозревал. С ним Том превращался в агонизирующее, забывающее себя существо, льнущее и царапающееся, одним хрипом заходящееся от боли и удовольствия.

- Нравится тебе? – издевательски спросил Шулейман, вбиваясь сзади в Тома, что еле стоял на широко расставленных коленях. – Нравится, когда тебя дерут?

Том не ответил, мог только скулить и царапать простыни бессмысленно двигающимися пальцами, словно животное, не знающее человеческой речи. Сумев ухватить на короткие волосы, Шулейман потянул, заставив Тома подняться на руках, оттягивая его голову назад.

- Ты должен отвечать, когда я задаю вопрос.

- Нравится… - простонал Том. – Когда это ты.

Том не знал, но они оба были тем существом, тянущимся и выпускающим ядовитые шипы, причиняющим боль и зализывающим укусы, теряющим необходимые каждому человеку жёсткие границы, ломающимся ими в другого человека, сиамским близнецом-паразитом вмешавшегося в кровоток, и кажется, что если оторвать его от себя, сойдёшь с крови. И не спасёт супердоктор. Только ты сам можешь себе помочь. Но ты не можешь. Ты Не Хочешь.

Оскар выбирал позы, чтобы не видеть его лицо, ставил Тома раком, нагибал над столом, прижимал щекой к стене, что обезличивает, показывает принимающей стороне, что на её месте может быть любой, важно тело, а не человек. Том не обижался, хотя и обратил внимание на этот грустный, так не похожий на прошлое момент, а Шулейман отворачивал его от себя всякий раз, потому что когда видел лицо – крыло, злило. Хотелось стереть эти глаза и черты со своей сетчатки, отвернуть его лицо, накрыть подушкой – и держать до тех пор, пока не перестанет дышать. Но тело, в котором кончилась жизнь, недолго остаётся тёплым и пригодным для использования, а отказываться от его употребления не хотелось, и некрофилией Оскар не страдал. Потому злой порыв оставался лишь порывом, и укладывал Тома так, чтобы он был на своём месте – лицом в простыню и с членом в заднице.

Шулейман обзывал Тома, называл в постели ебанутым, конченым, сукой, сучкой и даже шлюхой, что всегда очень сильно задевало. Но обзывал он его в такие моменты, когда Том был не в состоянии адекватно воспринимать слова и обижаться. Грубые высказывания не отворачивали, а вплетались в секс на износ. Оскар не снимал с Тома майку, подчёркивая, что его интересует лишь нижняя часть тела, только задирал на нём майку, чтобы облапать, что тоже являлось важной частью удовольствия. Делал с Томом всё, чего захочется, всё, что вздумается, заодно проверяя его на прочность, испытывая его пределы и ломая их. Ломал его, грубостью обижал тело и душу, отдалял его от себя, а их обоих от того, что было, что не требовало особенных, специально производимых действий – лишь дать себе волю быть тем, кому в любви к Тому отказал в существовании. Выдирал чувства из-под кожи у него и у себя, ожидая, когда же Том не выдержит и всё будет кончено. Или не кончено, если захочет оставить его в своей постели ещё на какое-то время.

А Том ни в какую, то ли кремень он, о который кто угодно погнётся, то ли идиот, которому уже не помочь. Не ломался он, не менялся его взгляд. Вскрикивал от боли, потом кричал от удовольствия. Сука! Какой он ненормальный! Абсолютно конченый! Это злило, и завораживало, и раздражало нервы. Входя в раж, Оскар наращивал степени свободы поведения, совмещая приятное с полезным – не сдерживал себя, что так приятно после нескольких лет в завинчивающихся тисках, и давил Тома, чтобы между ними ничего не осталось, чтобы он перегорел, ушёл. То, что Том не сдавался, рождало редкие вспышки ощущения алогичного бессилия перед ним. Что раньше, что сейчас – Шулейман намного сильнее физически и умнее, в его распоряжении деньги, власть и колоссальные возможности, но против Тома он будто бы бессилен. Всё это против него не работает. Можно разрушить его жизнь, отнять возможность работать в рамках своей сферы, но Тому и на дне неплохо. Можно ударить его, он оцепенеет, потом поплачет в тёмном углу, а ещё позже простит, забудет и снова полезет за лаской, не умеет он держать обиду. Можно драть его как подзаборную шлюху, можно даже изнасиловать, игнорируя слезливые просьбы остановиться или хотя бы быть нежнее, а он приноровится и ещё умудрится получить удовольствие. Можно вычеркнуть его из своей жизни, порвать все связи, отсечь все пути возвращения, а он всё равно вернётся, свалится как снег наголову.

Это азарт, зависимость и неразумное желание снова видеть того, кто может убить твоё сердце, пить его. Хождение по острию, самоуверенность и риск. Свобода и желание быть свободным с тем, кто прежде держал поводок, крепящийся к твоей шее и почти задушивший.

А в выходные Том оставался один. Поездку на лавандовые поля Прованса он тоже бросил планировать, уже сейчас понимая, что никуда не поедет. Все планы растворились в Оскаре, в ожидании новой встречи и подспудном страхе, что та, прошлая, была последней, а в понедельник будет обычный рабочий день без него.

Поскольку их встречи носили регулярный характер, Том собрался с мужеством и зашёл в аптеку купить клизму, так как пока обходилось без неприятнейших сюрпризов, но мало ли. Опозориться таким образом не хотелось категорически, от одной мысли об этом хотелось зажмуриться и погибнуть путём самовоспламенения от стыда. Клизму Том ненавидел всей душой, сам не знал, за что, но данный предмет вызывал зубовный скрежет. Но деваться некуда.

Том начал просыпаться на полчаса раньше, чтобы провести очистительную процедуру, потом вернулся к обычному времени подъёма и урезал время завтрака. Ради экономии времени пару раз вовсе ел в душе, одной рукой мылся, второй держал и запихивал в рот бутерброд. Однажды в процессе несильно подавился от смеха, подумав о том, что бы Оскар сказал, увидь он его свинство. Также Том приобрёл противовоспалительную обезболивающую мазь и, дико смущаясь, упаковку микроклизм, которые могли облегчить жизнь после особенно жёстких встреч, когда использовать задний проход по природой предусмотренному назначению оказывалось проблематично, там саднило и ныло.

Том взял с собой ноутбук. Работать с сумкой через плечо неудобно, но Оскар ему не верил, не доверял, а значит, он должен предоставить единственное неопровержимое доказательство своей честности, того, что не было с его стороны предательства и желания больно ударить в сердце уж точно не было. В гостиной номера отеля Том включал ноутбук, не прекращая что-то говорить от волнения. Старался держаться от Оскара подальше, обходил его по широкой дуге, потому что если подойдёт близко, попадётся под руку, велик риск, что займутся они вовсе не просмотром видео, и не вырвется ведь.

Запустив видео, Том сел на подлокотник с противоположного от Оскара конца дивана. Закусывал губы, смотря уже просмотренное однажды видео, что всё изменило, подвело итог изменениям, произошедшим без его участия, но по его вине.

- Думаешь, я соскучился по нему? – взглянув на Тома, поинтересовался Шулейман на середине записи.

- Ему? – переспросил Том, затаив дыхание от счастья, которому страшно поверить.

И оживился ещё сильнее, засуетился, подхватил со стола ноутбук, подсел к Оскару, кликнул «свойства файла».

- Видишь? – торопливо говорил Том, вертя головой от экрана к Оскару и обратно. – Видео было сделано и загружено в день развода, на следующее утро я проснулся в Лондоне. Зачем мне прикидываться Джерри и делать такую запись, когда мы только развелись, если я хотел от тебя уйти? – Том пристально посмотрел Оскару в глаза. – Такие характеристики файла не подделать. По крайней мере, я не представляю, как это сделать. Посмотри дальше, Джерри всё расскажет.

Том потянулся к тачпаду, чтобы перемотать назад, к тому моменту, на котором они отвлеклись на разговор. Но Шулейман его остановил:

- Достаточно.

- Нет, Оскар, посмотри, - Том качнул головой. – Ты должен быть уверен, что я говорю правду. Это единственное моё доказательство.

- С чего ты взял, что я тебе не верю? – задал контрольный вопрос Оскар.

Том удивлённо раскрыл глаза, спросил в ответ:

- Веришь?

Шулейман кивнул.

- Видео убедило тебя? – Том не замолкал, его практически трясло от эмоций, от того, что вот он, момент, которого добивался. – Я же говорил, что надо его посмотреть, и ты всё поймёшь! Оскар, я так рад!

Шулейман прервал его пламенную речь вопросом:

- Кто тебе сказал, что я не верил?

Том закрыл рот, растерянно дважды моргнул.

- Ты не только что поверил? – переспросил он.

- Нет, - спокойно ответил Оскар, смотрел в лицо внимательно, изучающе.

- А когда?

- Когда ты в первый день сел в мою машину и начал говорить.

Несколько секунд Том молчал, переваривая услышанное, пытаясь уложить полученную информацию в картину мира, которую она в корне меняла, и, нахмурив брови, спросил в искреннем непонимании:

- Тогда почему ты так себя ведёшь?

Не имел он никаких предположений, в голове разом воцарился потерянный вакуум. Старое объяснение больше не актуально, а новое не мог притянуть.

- Потому что я так хочу, - просто пожал плечами Шулейман.

- Но ты не такой, - возразил Том.

- Какой же я? – осведомился Оскар.

- Ты хороший, - ответил Том с чистой, лишённой крупицы сомнений верой в то, о чём говорит. – Но если ты не считаешься меня предателем, я не понимаю, почему ты так себя ведёшь.

- Наверное, потому, что я так хочу? Упс, я повторяюсь. Но, может быть, до тебя со второго раза дойдёт.

- Не дойдёт, - Том мотнул головой. – Ты хороший. Плохой человек не помог бы мне.

- Людям моего круга свойственно заниматься благотворительностью, я не исключение. – Оскар выдержал секундную паузу, обведя Тома взглядом. – Только я за свои добрые дела не получил никакого бонуса. Не моё, видимо.

- Оскар, зачем ты так говоришь? – Том смотрел на него с непониманием. – Зачем пытаешься обесценить то, что ты делал для меня?

- Я не обесцениваю, а объясняю, потому что ты как был тугой на голову, так и остался.

Том покачал головой:

- Можешь обзывать меня сколько угодно, это не изменит моего мнения о тебе. Я знаю, какой ты, ты совсем не плохой человек, жёсткий иногда, но не жестокий.

Оскар усмехнулся:

- Думаешь, что знаешь меня лучше, чем я сам?

- Да, - самоуверенно утвердил Том. – Как и ты знаешь меня лучше, чем я сам. Ты во всём был прав, а я дурак.

- Ты ни в чём не прав, и да, ты дурак, - без усилий, практически скучающе отбил Шулейман. – Открыть тебе секрет? – спросил он и тут же продолжил. – Открою. Настоящий я – такой, как сейчас, каким был в начале нашего знакомства и до тех пор, пока не заболел любовью к тебе и не превратился в тряпку. Со временем я сам забыл, какой я, поверил, что все те изменения естественны, но в наших отношениях и браке я не был собой – я давил себя, чтобы тебя не обидеть. А настоящий я – грубый, циничный и не щадящий ничьи чувства. Как тебе правда? Можешь поплакать, салфетки там, - разрешил Оскар, махнув рукой на тумбочку, и взял из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой.

Том сидел и смотрел на него не в силах понять и поверить, огорошенный его словами. Тем временем Шулейман скурил треть сигареты и добавил:

- Знаешь, я даже рад, что твоя крысиная половина всё это устроила. Наш брак был ошибкой, ты в нём потерял свободу, а я себя, и всё закончилось бы для меня куда хуже, если бы он продолжался. Моя ошибка в том, что я потащил тебя под венец, нельзя с такими людьми, как ты, строить семью, по маме своей знаю. Но я повторил папину ошибку и получил закономерный итог. Теперь же все проблемы решены – ты свободен, как и хотел, я тоже, от тебя, и снова живу в своё удовольствие.

Тому было неприятно, горько слышать, как Оскар говорит об их недолгой, неудачной, но дорогой сердцу семейной жизни.

- Наш брак не был ошибкой, - сказал он. – Просто он случился не в то время. Я должен был сказать, что пока

- Теперь не будет никак, - равнодушно отрезал Шулейман и встал с кровати, зажав в зубах фильтр сигареты и начиная одеваться.

- Оскар, почему ты всё время уходишь от разговора? – Том переполз к краю кровати.

- Неприятно, да? – оскалился в ответ тот.

Пару секунд Том помолчал, не отводя от Оскара взгляда, и его озарило:

- Ты мстишь мне? Оскар, ты всё равно злишься на меня, хоть и знаешь, что я, именно я не предавал тебя. Ты обвиняешь меня в том, что я болен? Правильно, - он неожиданно решительно кивнул, - обвиняй. Моей вины нет в том, что я болею, но я виноват в том, что у меня случился рецидив, я собственным дурацким поведением спровоцировал его.

- Я мщу тебе? – Шулейман удивлённо приподнял брови. – Отнюдь. Но есть определённая справедливость в том, что жизнь поменяла нас местами.

- Я и говорю – мстишь, - резко качнув головой, гнул свою линию Том, потому что неважно, что Оскар говорит сейчас. Важно – что он сказал, как он поступает. – Ты причиняешь мне боль за то, что я сделал тебе больно, отыгрываешься. Но это пройдёт. Ты не можешь отрицать, что у тебя есть ко мне чувства. Любовь не может пройти так быстро – значит её вовсе не было. Но она была, без большой любви никто не станет меня терпеть. Я понимаю, что не подарок, более того – я наказание. Но я всё осознал и готов меняться.

- Я уже говорил – рад за тебя. А меняться ради кого-то не надо, тебя это до добра не доводит. Если соберёшься быстро, могу подбросить на работу, - сказал Шулейман, застёгивая ремень.

- Оскар, почему ты не хочешь поговорить? – повторил Том, глядя на него снизу. – Ты меня не слушаешь?

- Тебе повторить? – осадил его Оскар. – Или отсутствие шевеления с твоей стороны означает, что ты выбираешь добираться самостоятельно?

Том мог много чего ещё сказать, но предпочёл заткнуться, одеться и поехать с ним, чтобы побыть с ним ещё немного и иметь возможность поговорить, поскольку понимал, что сейчас Оскар уже не станет его слушать – просто выйдет за дверь, если он продолжит попытки выяснить отношения. Но в машине он молчал, сидел, опустив взгляд, и только спросил примерно на середине пути:

- Сколько?

- Чего сколько?

- Сколько мне ждать, чтобы ты меня принял обратно? Я готов ждать, но мне нужна хоть какая-то конкретика, чтобы знать, что всё не зря, - пояснил Том. – Скажешь год – буду ждать год.

- Вечность, - ответил Шулейман. – Устраивает тебя такой ответ?

Нет, не устраивает. Ждать можно бесконечно долго, но только когда знаешь, что тяжёлое время закончится. А если без шансов, то… какой смысл? До конца пути Том ничего не говорил и, негромко попрощавшись, покинул машину Оскара, обременённый непростыми, нерадостными мыслями, заволакивающими солнце.

Но была новая встреча. Новая сцепка в страсти, от которой не отказаться. Оскар смотрел на Тома, сидящего в ворохе одеяла чуть дальше от изголовья, на своей половине кровати, условной срединной линией разделённой на две половины. Изучал его взглядом. С этой самой обычной короткой стрижкой Том похож на себя семнадцатилетнего, каким Оскар его узнал. Удивительно, но ему идёт, есть что-то в сочетании образа простого парня, далёкого от всяких изысков, и незаурядной, нехарактерной для особи мужского пола внешности. Что-то, что цепляет и заставляет снова и снова смотреть на этого вроде бы ничем не примечательного парня, который при желании может быть сексуальной до неприличия звездой, но ему не надо. И то, что Том похож на себя на момент их знакомства, вызывало определённые особенные чувства – ощущение, что жизнь зациклилась, они начинают сначала.

Шулейман опустил взгляд к плечам Тома, проследил разворот лопаток в обе стороны. Почему он такой? Плечи острые, раздались, конечно, по сравнению с восемнадцатью годами, но незначительно, руки тонкие, грудь по-юношески плоская абсолютно. Шея тоже тонкая, длинная, лебединая, чёрт её дери. Будто создана, чтобы к ней припадать губами, напрашивается. Это же самое можно сказать про всё его тело – напрашивается. Если бывают люди, созданные для любви, то это Том. Его надо беречь, кормить, любить и не забывать гладить. Бесполезное декоративное создание – как те диванные коты, которые не несут никакой практической пользы, один вред, но кошатники сходят по ним с ума и готовы целовать под хвост.

Оскар не кошатник, он кошек терпеть не может. Но что-то пошло не так. Снова шло.

Опустив взгляд вниз по линии позвоночника до поясницы, Шулейман поднял его обратно к затылку Тома. Почему он такой? Бессмысленный вопрос, не дающий покоя жужжащей мухой. Тридцатилетний, мать его, мальчик. Через три с половиной месяца Тому двадцать восемь. Шансы на то, что его телосложение согласно взрослению изменится в сторону более стандартного мужского, стремятся к нулю. А жаль. Будь Том равным ему, было бы проще. У Оскара не срабатывал бы внутренний стоп-сигнал, что нельзя к нему применять полную силу и вовсе обращаться по-мужски, прибить может одним ударом, поломать. Не жил бы с пониманием на подкорке, что Том по определению намного слабее и с ним надо по-другому.

Шулеймана посещала мысль избить Тома, всерьёз, по-настоящему, чтобы до кровавых соплей, синей кожи, заплывшего лица и трещин в костях. Чтобы точно – всё кончено. Вот только всё кончено будет не точно. Если захочет его увидеть, Оскара не остановит то, что изувечил Тома, и неважно, что Том по этому поводу будет думать. Он может себе позволить держать Тома при себе против его воли.

Оскар подобрался к Тому сзади и запустил пальцы ему в волосы, проводя против роста, отчего от затылка вниз и в стороны побежали мурашки, Том передёрнул плечами, но не обернулся. Красивый. Дурной. Грустный, как наказанный щенок. Шулейман поцеловал его в плечо, как непреодолимо влекло делать в прошлом и потянуло в настоящем. От плеча перебрался к шее, обласкал губами нежную кожу на боковой стороне. Поднялся к уху, обхватил губами мочку, лизнул, обрисовал кончиком языка изгибы ушной раковины.

Что он, собственно, делает? А к чёрту! Шулейман опрокинул Тома лицом в постель, прижался бёдрами к его ягодицам.

- Оскар, уже половина третьего. Я опаздываю, - приподняв голову, попытался донести до него Том.

Ответ ему был лаконичным и весёлым:

- Плевать.

***

Очередные выходные Том провёл в одиночестве, брошенный, не предупреждённый, когда будет новая встреча и будет ли. Ни разу Оскар не удосужился предупредить, что в выходные они отдыхают друг от друга, Том может не ждать. Грустно, голову занимают вопросы без ответов. Нужен ли он Оскару? Есть ли смысл бороться? Том чувствовал себя уставшим от всего этого, он так сильно хотел всё исправить и вернуть, а в ответ получал лишь грубость и пренебрежение. А в другие, более редкие моменты Оскар давал надежду чувственными поцелуями по коже, руками по телу, взглядами, в которых намного больше и глубже, чем похоть. Сводил с ума, не давая ни пропитаться болью и отверженностью насквозь и остыть, ни получить весомое подтверждение, что их настоящее продолжение прошлого, а не его смерть.

В понедельник Том вышел из дома пораньше и отправился в распределительный центр, где попросил, чтобы его перевели работать на другой участок, потому что так больше не могло продолжаться. Ему нужна определённость. Оскар подбирал его по дороге, на привычном маршруте, что не требовало никаких усилий. Но если Оскар приедет на новое место, значит – нужен. А если не приедет… Если не приедет, то головой об стену и голову в петлю.

Кажется, Том скатывался в ту одержимость, о которой писала Эллис. Или всё это время лгал себе, что может жить без Оскара, но выбирает быть с ним. Да нет, вправду может без него. Только сейчас отчаяние простреливает нутро навылет, слёзы на глазах и дрожь в руках от одной мысли, что больше ничего не будет, он своим горделивым, рискованным поступком поставил точку.

Том перевёлся поближе к дому. Тянуло, ломало немедленно бежать обратно, пока не поздно, не выделываться, быть послушным мальчиком. Но по-другому никак. Кто-то должен быть смелым. Том стискивал в руках копьё и занимался своей неблагодарной работой; в историческом центре мусора оказалось ещё больше, поскольку место туристическое, популярное. Сегодня всё станет ясно: нужен, не нужен? Если ответ отрицательный, он не заплачет, нет, не заплачет, не погибнет. Будет жить дальше без надежды на возвращение домой, построит себе какой-нибудь другой дом, свой собственный. Отчасти Том даже хотел, чтобы Оскар не приехал, поскольку что угодно лучше морящей неизвестности.

Без двадцати час Шулейман приехал и не обнаружил Тома на обычном месте, но не придал этому внимания. Прождал пятнадцать минут: мало ли, Том в туалет отошёл или купить перекусить, ведь на обед он стабильно не попадает. Оскар заглушил двигатель, постукивал пальцами по рулю, поджимая и кривя губы, поскольку ждать он не любил. Не любил, но не уезжал.

Прошли ещё пятнадцать минут. Через полчаса стало понятно, что Том не придёт. Тома здесь нет. На это указывало и отсутствие в поле видимости его рабочего инвентаря. Вроде бы этого Шулейман хотел, добивался – повода уехать. Красный свет на дороге «я и он», зелёный свет «Оскар, уезжай домой, тебя там, вообще-то, ждут». Но рука не спешила тянуться к замку зажигания, а напрягшимися мышцами стянуло рёбра. Исполнившееся желание внезапно вызвало раздражение и злостное, концентрированное неприятие. Оскар был не готов отказаться от Тома, не хотел быть снова им брошенным. Хотел, чтобы Том отказался от него, но Том не имеет права отказываться!

В придачу к негодованию Оскар испытывал какую-то глупую, незрелую обиду ребёнка, которому впервые не дали любимую конфету по первому требованию. Оставалось только ногой топнуть для полного сходства, а руки натурально зачесались от желания немедленно забрать то, что его. Нет, Том не бросит его снова, и плевать, что в прошлый раз то был Джерри. Заведя двигатель, Шулейман вдавил педаль газа и резко крутанул руль, врываясь в дорожное движение.

Вот найдёт это недоразумение, возомнившее что-то о себе, бросит в лицо, что всё кончено, он уезжает, и поедет домой. Или поимеет его напоследок, выставит за дверь и уедет. Или… Нет, всё не то. Шулейман проехал всю улицу в одну сторону, потом в обратном направлении, медленно, выискивая взглядом по тротуарам знакомую полудохлую фигуру. Потом поехал искать по городу, попутно думая, к кому из знакомых при чинах лучше обратиться, чтобы узнать новое рабочее место Тома, если не найдёт его сейчас. В этот раз не хотел подключать свою службу безопасности. Голос разума твердил: «Том ушёл. Уезжай. Это повод! Это знак! Ты этого хотел». Но хотел Оскар совсем не этого.

Том обратил внимание на появление Оскара, но не сдвинулся с места. Опустив стекло и поставив локоть на дверцу, Шулейман смерил Тома взглядом и бросил фразу:

- Я тебя не отпускал.

- Я не спрашивал твоего разрешения, - не теряясь, серьёзно сказал в ответ Том.

Шулейман дёрнул бровью. Наглеет котёнок. Опять. Через паузу Том пошёл на диалог:

- Хочешь, чтобы я поехал с тобой?

Не торопясь с ответом Шулейман обвёл его взглядом, будто прицениваясь, надо ли ему это, стоит ли оно его времени. Пока есть возможность отказаться от него и уйти. Но Оскар, не отводя глаз, ответил честно:

- Хочу.

Том без спешки сложил инвентарь, снял перчатки, и на этом его движения закончились, он направил на Оскара ожидающий взгляд. Прождав пять секунд каких-то действий, Шулейман вопросительно выгнул брови:

- Что?

- Ты не пригласил меня сесть в машину.

Шулейману захотелось ударить рукой по рулю, следующей эмоцией был истерический смех, воздушным пузырём застрявший в лёгких и не добравшийся до рта, и, наконец, он сказал:

- Садись.

Том занял переднее пассажирское кресло, пристегнулся и украдкой покосился на Оскара. Тот тронул машину с места, сохраняя молчание. Снова Том оказался сильнее его. Том смог уйти, а он, Оскар, нет.

- Теперь ты не можешь сказать, что тебе всё равно, - заговорил Том. - Было бы всё равно – не приехал.

- Да, мне не всё равно, - следя за дорогой, признал Шулейман. – У меня есть к тебе чувства, и это не только злость от того, что ты с завидным постоянством врываешься в мою жизнь. Но они ничего не меняют.

- Они меняют всё, - Том улыбнулся.

Шулейман не смотрел на него, потому не видел счастливого, победного света, которым лучились глаза. А когда взглянул, сказал:

- Убери это дебильное счастливое выражение со своего лица. Я тебя везу не домой, а в отель.

- Всему своё время, - Том не перестал светло, мило улыбаться. – Я готов ждать. Главное, я знаю, что у меня есть все шансы.

- Как будто с деревом разговариваю, - Оскар покачал головой. – Нет у тебя никаких шансов. Я предлагаю секс и ничего больше.

- Пусть будет так, - Том согласно кивнул. – В прошлый раз наши отношения тоже начались с секса.

- Наши отношения закончились, новых не будет, - напомнил Шулейман, ставя точку в разговоре.

Но разговор не закончился, хотя немного изменилась тема.

- Оскар, я хотел сказать это в другой раз, но ты не слушал. Послушай сейчас. Оскар, ты сказал, что мне не надо меняться ради кого-то, потому что у меня это плохо получается. Но я уже изменился, я многое понял. Я хочу ходить с тобой на приёмы и носить смокинги, я скучал по ним. Личный самолёт – это не блажь, а то, что значительно улучшает качество жизни. Это свобода – работать не ради денег и по расписанию, а потому, что хочется творить. Здорово путешествовать без каких-либо ограничений. Охрана – не ограничивает свободу, а очень полезна, я оценил это одной ночью в Лондоне, тогда я смог за себя постоять, но очень испугался.

Шулейман усмехнулся:

- Ты точно хочешь вернуться ко мне, а не к моему состоянию?

Лицо Тома приобрело обиженное выражение.

- Точно, - ответил он. – Просто я не знаю, как развёрнуто и красиво сказать отдельно о тебе, у меня так не получится. А все эти вещи, что я перечислил – неотъемлемые части тебя, и они были камнем преткновения между нами, поэтому я говорю о них. Сам по себе мир роскоши меня не манит, но с тобой – да, я хочу в него вернуться.

Немного приврал. Не вчера он понял, что мир простых людей ему уже не подходит, не хочется жить в небольшой квартире – бетонной коробке, в которой не расправить крылья, делить салон самолёта с множеством незнакомцев и планировать отдых по средствам и по возможности взять отпуск от работы. Но в целом и не солгал. Том спокойно мог существовать в среднестатистических условиях, просто хотел бы вернуться к жизни, к которой привык с Оскаром.

- Не первый раз ты говоришь о том, что я тебе давал, но ни разу не сказал обо мне, - заметил Шулейман.

- Я уже объяснил, почему так. Оскар, ты что, думаешь, будто я скучал не по тебе, а по уровню жизни с тобой? – Том нахмурился, но не ограничился этим вопросом. – Ты же сам удивлялся, что мне абсолютно всё равно на деньги, и хотел, чтобы я пользовался тем, что ты можешь мне дать.

- Ты типа прислушался ко мне? – Оскар вновь усмехнулся. – Мило. Жаль, что уже не актуально.

- Нет, не прислушался, - Том посчитал нужным объяснить. – Я повзрослел, многого я не мог оценить в силу того, что не знал разницы. Но я попробовал по-другому и многое понял. И не говори, что это не актуально. Ты приехал, ты признал, что у тебя есть ко мне чувства, разве это не доказательство, что наша история продолжается? Это именно оно, а остальное – нюансы, которые мы преодолеем.

Да, у Тома определённо свой мир. И он в него не просто верит, он в нём живёт. Сказочный, блин, единорог! Всё ему ни по чём, сидит, улыбается снова.

- Кончай улыбаться, - бросил ему Шулейман. – На моём признании, что ты мне не безразличен, хорошие новости для тебя заканчиваются. В остальном наши «отношения» остаются прежними.

- Мне этого достаточно, - ответил Том, не теряя света черт. – Пока.

Его несокрушимая вера ребёнка, не знающего зла, стала последней каплей в чаше творящегося сумасшествия. Шулейман затормозил и, поставив предплечья на руль, упёршись в него лбом, рассмеялся. С Томом невозможно бороться, невозможно его победить! Это хилое, слабоумное недоразумение всё время уделывает его! И это уже даже не удивляет и не злит, а вызывает приступ истерического хохота. Кто бы мог подумать, что так получится. Оскар мог. Ещё сидя в машине в момент первой встречи, решая, уехать ему или позволить себе ещё немного Тома, Оскар понимал, что контакт с ним будет игрой с огнём. Но это та бездна, за край которой до зуда тянет заглянуть.

- Я сказал что-то смешное? – спросил Том, не совсем понимая поведение Оскара.

- Я смеюсь с тебя, - сквозь смех пояснил тот и утёр выступившие в уголках глаз слёзы.

Том вновь просиял улыбкой, чуть наклонил голову к плечу.

- Видишь, тебе весело со мной.

- Это истерический смех, - ответил Шулейман, с трудом успокаиваясь и тоже улыбаясь. – Ты разжижаешь мне мозг.

Том не обиделся, наоборот – с учётом его слов и с не гаснущей улыбкой, приобретшей толику хитринки, подчеркнул свою исключительность:

- Кто ещё будет делать это так хорошо, если не я?

Правду говорят, что искренний, неудержимый смех – один из лучших способов разрядки. Напряжение ушло, сменившись приподнято-пофигистическим настроением. Наконец отсмеявшись, выдохнув, Шулейман не поехал дальше, а сунул в рот сигарету и щёлкнул зажигалкой. После стольких эмоций необходим перекур. Щурясь, Оскар курил с блуждающей на губах ухмылкой и поглядывал на Тома. Он осознанно и с нарастающим ускорением нёсся к краю обрыва, но ему это нравилось.

В номере отеля Том чувствовал себя растерянно, не знал, что ему делать, что говорить. Потому что теперь всё по-другому, а как именно – непонятно. Том жевал губы и перехватил руку рукой. Шулейман указал ему идти на застеклённый балкон, зашёл следом и притворил за ними дверь. Провёл ладонью вверх по позвоночнику Тома, не грубо, но доходчиво притискивая к стеклу, заставив прижаться к нему грудью и отставить зад.

- Всегда хотел сделать это с тобой с видом на улицу, - сказал Оскар, ведя между его лопаток, горящим взглядом оглядывая сзади. – Но на двадцатом этаже неинтересно. Сейчас как раз лето, тепло.

От его долгого, подчиняющего прикосновения у Тома заторопился пульс, во все стороны побежали мурашки и дыхание сбилось влёт. Покорно прижавшись щекой к стеклу, он прогнулся и томным взором заглядывал через плечо. Оскар влажно провёл губами по его шее, задел острым краем зубов в направлении чувствительной ямочки за ухом, отчего у Тома дрожь ослабила колени. Том сомневался насчёт секса на балконе, где их с лёгкостью могут увидеть с улицы не редкие прохожие, если поднимут голову, но не имел сил воспротивиться хоть словом. Одним касанием Оскар полностью подчинил его волю.

Шулейман дёрнул его в сторону, открыл фрамугу, поставил Тома к окну, локтями на нижнюю часть рамы. Том задохнулся, испуганно занервничал, обернулся к нему со сбитым, просящим голосом:

- Оскар…

- Тихо.

Оскар присмирил его лёгким нажатием между лопаток, практически простым прикосновением, прошёлся губами по загривку, переходя на боковую сторону шеи. Том хотел сказать, что не надо, для него это слишком, но онемел. Поцелуи в шею плавили, отбирали слова и разум, от них закатывались глаза. Том сжимал пальцами раму и бессмысленно переступал на месте. Не хотел, боялся до колотящего изнутри отчаяния и хотел с той же безумной силой, взведённый умелыми ласками и хрипловатым насмешливым голосом.

Понимал, что сейчас всё начнётся, надо что-то делать, но ничего не мог. Оскар оголил его попу, звякнул пряжкой ремня. Столкнувшись взглядом с юной девушкой на улице, Том захлёбывался дыханием, шевелил дрожащими губами, и на глаза наворачивались слёзы от отчаяния. Между ягодиц скользнула головка, ткнулась, вдавилась, растягивая мышцы. Том выгнулся в обхвативших его руках, чувствуя, как глубже проникает твёрдая плоть. Оскар ломал очередной его предел.

Глава 24

Я говорил с богом,

И он сказал, чтоб я тебя не трогал,

Что у нас точно не одна дорога,

Мы не протянем долго и это все без толку.

Что я уже не знаю как лучше,

что я за это аду продал душу,

И с каждым вдохом будет только хуже,

А ты под кожу глубже,

И не смотря душишь.

Nansi, Sidorov, Кто-то, но не я©

- Завтра я не приеду в обед, заберу тебя после работы.

Том удивлённо вскинул брови, и Шулейман, с которым они сидели на развороченной кровати, продолжил высказывание:

- Хочу больше времени с тобой, так что с завтрашнего дня будем встречаться по вечерам. Ты до шести, да?

Оскар говорил ровно, как будто только что не признался, что хочет проводить с Томом больше времени, отчего Том не выхватил эту смысловую часть его слов.

- Да, - в ответ на вопрос кивнул Том, растерянный от поступившей информации.

- Вот и чудно, - Шулейман затушил окурок и снова посмотрел на Тома. – Собирайся, что-то ты засиделся.

Том вновь кивнул, встал и начал одеваться. Уже на рабочем месте его растерянность сменилась взбудораженностью. Оскар предложил встречаться по вечерам, он хочет видеть его больше времени? Может быть, он оставит его на ночь? На следующий день Тому работалось с большим трудом, радость и волнение переполняли, поочерёдно смещая друг друга с позиции ведущей эмоции. Хотелось сбежать пораньше и нестись домой, чтобы помыться, переодеться и предстать перед Оскаром в лучшем виде, а не грязным и потным после трудового дня. Но сдержался, потому что может не успеть обратно к нужному времени, вдруг Оскар его потеряет.

Шулейман притормозил напротив Тома без десяти, честно подождал до восемнадцати ноль-ноль, перебрасываясь с ним редкими фразами. Садясь в машину, Том был рад, но чувствовал себя некомфортно. Конечно, он и до этого ездил с Оскаром с работы, но то происходило в середине дня, а к концу смены он выглядел вдвое хуже. Ощущение липкой нечистоты на теле, запаренные за восемь часов в резине руки, влажность подмышками, осадок уличной пыли на волосах, лице, всех открытых участках кожи. Да, он именно тот, кто достоин внимания Оскара Шулеймана, всегда сверкающего небрежным лоском.

В номере Том отставал от Оскара, мялся, перехватил руку рукой в жесте, что всегда выдавал его неуверенность, практически отмер в объединении, но вернулся во всей красе сейчас, когда так многое непонятно. В их отношениях снова новый этап. В прошлом их отношения развивались настолько медленно, что не ощущались никакие переходы, даже тогда, когда они начали делить постель не только для сна. Всё было естественно и правильно, без лишних мыслей. А сейчас по-другому, потому что есть чувства.

- Оскар, я, наверное, схожу в душ? – произнёс Том. – Я всегда принимаю душ после работы.

- Иди, - разрешил Шулейман. – Я буду в спальне.

Смыв с себя грязь трудового дня, Том на полминуты задержался у зеркала над раковиной, в котором видел себя до нижних рёбер, и обернул вокруг бёдер белоснежное полотенце. Решил, что одеваться нет смысла, и так понятно, чем они будут заниматься. Пожевав в неясной неуверенности губы, Том повернул дверную ручку.

Шулейман лежал на кровати, заранее расстегнув рубашку. Зайдя в спальню, Том задержался у порога. Старался держаться, но взгляд сам собой смущённо опускался, поскольку не мог нащупать в себе стойкую уверенность, что должен был прийти раздетым. И от того смущался, что стоит тут, будто без слов предлагает себя, всё-таки он так не привык, если не в рамках игры. Оскар обвёл его взглядом, зацепившись за узел на полотенце, за галочку, образованную краями полотенца, пикантно указывающую вниз, на пока что скрытые интимные части тела. Взял на заметку, что так сексуально?

Ухмыльнувшись, Шулейман похлопал по постели:

- Иди сюда.

Как только Том встал коленями на кровать, Шулейман сорвал с него полотенце и за руку дёрнул к себе, опрокинул под бок, схватил, заткнул поцелуем. С первой встречи Том не целовал в ответ так – открыто, без опаски и оглядки на что-либо, не следуя за, а выступая полноправным участником действа. Как же приятно, всё-таки с Оскаром целоваться приятно так, как ни с кем другим, никто другой и рядом не стоял. Это взрыв, улыбка на губах, счастье, наслаждение и желание. Хоть мычи от довольства, как при поедании изысканной вкусности. Том касался лица Оскара, обхватывая ладонями щёки, жался к нему, вплавляясь в кожу.

Шулейман закинул ногу Тома себе за бедро, вжимаясь в него пахом, отчего Том обронил стон, уж слишком чувствительно джинсой и ремнём по голой, нежной коже, возбуждением по распаляющемуся возбуждению. Оскар присосался к его шее, втягивая кожу, зализывая, его руки были всюду, ладони скользили по телу Тома, гладили, сжимали. Том остановился и открыл глаза, почувствовав прикосновение между ягодиц. Шулейман тоже больше ничего не предпринимал, тоже смотрел в глаза, лишь поглаживая подушечкой пальца колечко мышц, поджимающееся от дразнящих прикосновений. Какой-то затянувшийся момент обоюдного взгляда в то, что за глазами, без смеха и притворства, но отчего-то не хотелось его немедленно прекратить.

- Я тебя люблю, - не пряча взгляда, тихо сказал Том.

- Я помню, - ответил Оскар и вновь завладел его губами в поцелуе.

Прижал к себе за талию, отвлекая, и без предупреждения вставил в Тома палец. Разорвав поцелуй, Том выгнулся, потому что тоже очень чувствительно, сухо. Не дав возмутиться и сосредоточиться на неприятных ощущениях, Шулейман снова поцеловал Тома, в губы, в шею, осторожно двигая в нём пальцем. Такой узкий, это удивляло и вызывало некоторое недоумение.

- Ты вправду больше ни с кем не спишь? – спросил Оскар.

- Ты дурак? – вопросил в ответ Том, выразительно посмотрев в глаза. – Думаешь, я во время смены бегаю куда-нибудь за дом потрахаться?

Шулейман усмехнулся уголками губ, удовлетворённый ответом, в который наконец-то поверил. Прихватил губами верхнюю губу Тома, лизнул и затянул в новый поцелуй, глубокий и накрепко сцепивший. Происходящее между ними сейчас напоминало как раньше – когда они долго катались по кровати, прижимались к стене, врезались в мебель, пока не иссякнет всякое терпение. От этого Том испытывал распирающее рёбра счастье. Начал извиваться, когда палец внутри принялся изучать стенки и надавил на простату. Решив, что хватит, Том начал расстегивать ремень Оскара, но тот хлопнул его по рукам, сопроводив действие неожиданно весёлым комментарием:

- Ты куда руки тянешь?

Том не понял: в смысле, разве они не собираются заняться сексом, для чего нужно снять штаны? Выудив из ящика тумбочки флакон смазки, Оскар бросил его Тому:

- Догадываешься, что надо делать?

У Тома имелись некоторые варианты, потому он предпочёл уточнить:

- Что?

- Подготовь себя.

Том ощутил на щеках жар ударившей в лицо крови. Никогда он не проводил подготовку самостоятельно, кроме того единичного случая, когда для игры в Красную Шапочку сделал это заранее. Но спорить не стал, забрал смазку и встал с кровати, чтобы уйти в ванную комнату. Шулейман тормознул его:

- Куда? Я хочу посмотреть.

Кровь ударила в лицо с удвоенной силой, а губы дрогнули от того, насколько одна эта мысль неловка.

- Можно я пойду в ванную? – попросил Том.

- Не можно, - отрезал Шулейман, у которого настроение было зашибись приподнятое.

Сбросив одежду на пол, он устроился на пышных подушках и закурил, в томительном ожидании ничуть не страдая от красноречивого возбуждения. Закурил и щёлкнул пальцами в адрес Тома:

- Приступай.

Том смущался дико, до одервенения тела, но делать нечего, надо послушаться. Встав коленями на кровать, он выдавил смазку на пальцы и завёл руку за спину. Не прекращал закусывать губы, трогая себя там, где непривычно, размазывая гель между ягодиц. Это могло бы быть приятно, если бы не под пристальным присмотром.

- Повернись спиной, - сказал Шулейман.

Нет, нет, нет! Том на секунду зажмурил глаза, давая себе это мгновение на то, чтобы пережить самый первый и самый сильный всплеск чувств, не грохнуться в обморок от стыда и не убежать. Переступая коленями по постели, он отвернулся. Ещё раз провёл скользкими пальцами снаружи и, вдавив зубы в нижнюю губу, ввёл указательный внутрь. Смазанный палец вошёл легко, почти сразу Том добавил второй, вынул, ввёл обратно. Медленно он совершал возвратно-поступательные движения, проворачивал, насколько мог повернуть кисть в таком положении, слыша гул собственного сердца и не единого звука за спиной, но знал – Оскар смотрит, буквально чувствовал его взгляд, дающий горячее ощущение на коже.

Какой кошмар. Том захлёбывался в стыде, уронив подбородок на грудь. Вроде бы ничего такого, Оскар не впервые видит его голым и в интимных подробностях, он сам не единожды трогал его там пальцами и даже языком, но делать это самостоятельно на его глазах – это что-то совершенно другое. Это новый уровень раскрепощения, к которому Том не был морально готов, оттого и возбуждение наполовину покинуло.

Шулейман наблюдал за ним, соскальзывая взглядом в ложбинку между ягодиц, где влажно блестело и где двигались тонкие пальцы, то погружаясь в тело, то являясь взору. Хотелось тоже приобщиться к этому манящему местечку, но можно и подождать, шоу того стоит. Потеряв равновесие, Том покачнулся, но устоял и выпрямился, вновь закусив губу. Оскар не торопил, потому он ориентировался на свои ощущения: сколько ещё надо готовить мышцы, чтобы было комфортно? Окурок из пальцев Шулеймана отправился в пепельницу.

Оскар приблизился к Тому, провёл ладонью вверх по задней поверхности бедра, по ягодице и придержал его запястье, после чего сунул два пальца туда, где несколько секунд назад были его пальцы, в горячее, гладкое, скользкое, обхватывающее упруго и мягко, тактильно проверяя готовое принять его отверстие. Потянув из него пальцы, Шулейман шлёпнул Тома – всё больше и больше ему нравилось так делать, несильно, недостаточно сильно, чтобы причинить значительную боль, но достаточно, чтобы встряхнуть и добавить жгучую ноту не одному Тому, а им обоим. Истолковав его жест как призыв к действию, Том встал на четвереньки, прогнувшись, выпятив попу, и оглянулся через плечо.

- Я оценил заход, - усмехнулся Шулейман и снова шлёпнул Тома, не мог удержаться. – Но он не для этого раза.

Упав обратно на подушки, он похлопал себя по бёдрам:

- Сейчас ты сядешь сверху и будешь прыгать до тех пор, пока мы оба не кончим. Постарайся продержаться дольше, после оргазма ты ни на что не способен.

У Тома вновь вспыхнули щёки – и вместе с ними глаза. Это стыдно, оскорбительно, но одновременно будоражит и возбуждает. Возбуждает то, что Оскар приказывает и как он это делает – его ничуть не повышенный, но властный голос человека, который знает, что ему повинуются, вкупе с прямым взглядом, и собственная мнимая невозможность ослушаться, существующая лишь в его собственной голове. Ещё одно, чего Том о себе не знал – подобные вещи его заводят. Всегда? Теперь? Сейчас Том не мог думать об этом.

Немного неловко Том подполз к Оскару на четвереньках. Эта неловкость, проявляющаяся во всех движениях Тома в противовес кошачьей – хотя не он кот – грациозности Джерри, которую наблюдал у этого же тела, нередко раздражала, поскольку приводила к промедлению и конфузам, но и нравилась в чём-то Шулейману. Между безукоризненным идеалом и форменным несовершенством ему почему-то милее второе, хотя всю жизнь до Тома и во всём остальном, что Тома не касалось, он выбирал лучший со всех сторон вариант.

Только надевание презерватива Шулейман не доверил Тому и не отказался от защиты, несмотря на то, что поверил, что Том хранит ему верность как минимум в настоящем времени, ему лучше всех известно, что Том умеет лгать с самым честным видом. Раскатав по себе резинку, Оскар больше не двигался и выжидающе смотрел на Тома. Том передвинулся чуть выше и перекинул колено через его бёдра.

- Не хочешь добавить смазки? – поинтересовался Шулейман.

- Да, наверное, - согласился Том с тем, что с ней будет лучше.

Сев на ноги Оскара выше колен, Том выдавил гель в руку, посмотрел на вязкую лужицу в ладони, на член в латексе, под собственной тяжестью клонящийся к загорелому животу. Тормозил, поскольку задумался, что надо было лить гель сразу на Оскара. Снова эта неловкость с его стороны – как будто в первый раз и не знает, как это делается. Шулейман с трудом удерживался от комментариев и только ради того, чтобы понаблюдать за его действиями и забавным задумчивым выражением лица, которое Том явно не контролировал.

Том не имел проблем с тем, чтобы держать в руке член Оскара во время минета, но когда нужно дотрагиваться просто так, отдельным действием, он испытывал бурную смесь эмоций, не лишённую смущения и сомнений, и действительно каждый раз ощущал себя как в первый раз. Собравшись с мыслями и силами, Том размазал гель по ладони и взял член у основания, провёл к верхушке и обратно. От этого простого, подросткового прикосновения Шулейман закусил губы и протяжно выдохнул, мышцы бёдер сократились, толкая на движение. Никогда такого не было и вот снова. Почему с недоразумением каждое ощущение сильнее во сто крат?

Проведя кулаком несколько раз, Том рассудил, что достаточно, передвинулся обратно вверх, встав на коленях над пахом Оскара. Присел и, заведя руку назад, взял его член, направляя в себя. Сведя брови, он обернулся через плечо, двинул бёдрами, подстраиваясь, и на глубоком вдохе впустил в себя головку. Опустился, насаживаясь до конца. Впервые за много раз не испытывал боли даже в самом начале, не считая дискомфортных ощущений на самом входе, где мышцы наиболее пострадавшие. Остановившись лишь на секунду, Том поднялся и снова опустился, больше не прерывая движения. Угасшее возбуждение уже вернулось, хотя он себя не касался, как и Оскар его не трогал.

Как в первый раз – нормальный, без таблеток. Эта мысль независимо друг от друга посетила обоих, всколыхнув воспоминания о том, как это было нелепо, нелепо и нужно обоим; как Том каким-то чудом не побоялся сесть верхом и даже смог двигаться; как Оскар на него смотрел и направлял, проявляя железобетонное терпение, и подмял под себя, когда Том не смог продолжать, парализованный непривычными, чрезмерными ощущениями, подарив ему первый в жизни оргазм. Всё это пронеслось в глазах, напоминая о том, что у них слишком долгая история, чтобы быть чужими людьми.

Том наклонился к лицу Оскара, спрашивая глазами: «Можно поцеловать?» и прося: «Поцелуй меня», потому что самому делать этот шаг нерешительно, ему нужна хоть какая-то сближающая инициатива от Оскара. Шулейман усмехнулся и потянул его к себе за затылок:

- Иди сюда, - и прижался губами ко рту Тома.

Том застонал ему в рот – от того, что член вошёл под другим углом, и от наслаждения поцелуем.

- Вкусно? – Шулейман вновь усмехнулся, прервав поцелуй и заглядывая в глаза склонённого над ним парня.

- Табаком пахнет, - облизнув губы, ответил Том с детской бесхитростностью.

Почему от него даже такая посредственная фраза звучит по-особенному и вызывает эмоции? Потому что это Том, у него всё не как у людей. Оскар упёрся ладонью в его плечо, выпрямляя.

- Не отвлекайся. Чего вяло-то так? Давай, ты же умеешь, - говоря весело, Шулейман шлёпнул Тома. – Я сказал – прыгай.

Сделав спину прямо, Том повиновался, поднялся и опустился. Двигался быстрее, резче, подстраиваясь под указание «прыгать», пружиня от матраса. Внутри спиралью разворачивалось удовольствие, било под дых и выше нарастающими ощущениями, перехватывая дыхание. Том запрокидывал голову и хватал ртом воздух, то упирался ладонями в живот Оскара, то в его бёдра за своей спиной, то снова убирал руки, держа спину идеально прямой, не считая гнущегося в движении прогиба в пояснице.

О да, Том хорош сверху. Причём Оскар не мог определиться, что ему нравится больше: физические ощущения или зрительные образы? И ещё послушание, то, что Том вспыхивает, смущается, но повинуется – кайф. Шулейман тянул Тома к себе, целуя, и отталкивал обратно. Клал ладони на его бёдра, гладил, сжимал, щипал, поднимался выше, к животу и груди, и отпускал. Заложил руки под голову, решив далее не распыляться и только наслаждаться своим резвым наездником.

Том старался не давать голове отключаться и думать хоть о чём-то, чтобы отодвинуть финал. Нагруженные мышцы ног уже устали, в паху тянуло тяжестью и внутри свербело, но не останавливался. Ему удалось продержаться до оргазма Оскара, после чего за считанные секунды достиг разрядки и упал Оскару на грудь, содрогаясь от остаточных волн пикового наслаждения, неконтролируемо чувственно сжимаясь внутри. Шулейман обнял Том, лениво проводя ладонями по худой спине, даже там ощущая быстрое-быстрое биение сердца в его груди, долбящееся, кажется, не только в грудину, но и в позвоночник. Взял за затылок и поцеловал, провёл языком, увлажняя иссушенные рваным дыханием губы.

- Я больше не левый? – Том был измождён, но нашёл в себе силы улыбнуться.

Оскар вопросительно выгнул брови.

- Ты говорил, что после секса с левыми людьми не целуешься, - пояснил Том. – Но поцеловал.

- Мой член по-прежнему в тебе, так что технически секс не закончен. Кстати, слезай давай, а то знаю я тебя, сейчас уснёшь, и слипнемся, - Шулейман взял Тома за бока и скинул с себя. – Надо было на тебя резинку надеть, чтобы не забрызгал.

Том отпружинил от матраса на край кровати, сел, свёл брови:

- Оскар, не надо так резко вынимать. Это неприятно.

- Ты бы хотел всегда быть на члене? – усмехнулся в ответ Шулейман, вытирая салфеткой живот и грудь.

- Нет. Просто… Ну, неприятно.

Том не знал, как ещё объяснить, неприятно – и всё. Что ли, чувство, что при столь быстром извлечении член может потянуть за собой внутренности? Трёт? Неприятна резкая пустота, с приходом которой мышцы не успевают сразу сомкнуться? Нет, он определённо не мог объяснить, что именно ему неприятно – или всё сразу, - и решил не пытаться, чтобы не было стыдно от собственных слов. Том протянул руку, без слов прося салфетку себе тоже, и Шулейман хлопнул в его ладонь упаковку и сунул в губы сигарету.

- Хочешь есть? – поинтересовался Оскар, выпустив в сторону дым.

- Да, - честно ответил Том, не рассчитывая на то, что его покормят. К этому часу он уже привык ужинать.

- Подумай, чего хочешь. Закажем в номер и поужинаем.

Том удивился. Оскар хочет поужинать с ним, провести время вместе вне секса? Это очень хорошо, но неожиданно, Том думал, что Оскар скажет что-то вроде: «Дома и поешь. Собирайся».

- Можно посмотреть меню? – попросил он, приняв то, что, кажется, предложение поужинать не является шуткой.

- Просто выбери любое блюдо, и его приготовят, - нетерпеливо подсказал Шулейман.

Точно. Том подзабыл, как это происходит в мире Оскара, с ним – выбирай что угодно, любое желание будет исполнено. Но без какой-либо точки опоры фантазия тормозила, потому Том, чтобы не тянуть время, назвал незамысловатое блюдо. Шулейман тоже озвучил пожелание по ужину и положил трубку стационарного телефона. Оставалось подождать, пока заказ в кратчайшие сроки исполнят.

В дверь постучали. Надев только трусы, Шулейман вышел к двери, пропустил горничную в номер. Девушка в форменном платьице зарделась и оторопела при виде такой раздетой красоты, одни часы которой стоят больше, чем вся её жизнь. Начни Шулейман грязно домогаться её прямо здесь и сейчас, она бы совсем не возражала. Дав горничной время полюбоваться им и помечтать, что ясно читалось в её глазах, Оскар кивнул в сторону спальни:

- Туда.

- Благодарю, месье.

Горничная смущённо и кротко опустила глаза и понесла поднос в указанную сторону. Она знала планировку апартаментов-люкс, и её начинало колотить от мысли, что вот-вот войдёт в спальню Шулеймана, вместе с ним, следующим за ней. Но в спальне её ожидал сюрприз, уже занявший постель красавчика-миллиардера. Немая сцена. Том вытаращил глаза на горничную, та на него, забыв о том, что ей запрещено удивляться на рабочем месте и обращать внимание на что-то в номерах постояльцев. Горничная не рассчитывала увидеть в спальне Шулеймана что-то конкретное, но никак не ожидала увидеть в его кровати голого парня, по виду которого похоже, что они уже…

Ухмыляясь уголком губ, Шулейман привалился плечом к стене около двери и наблюдал немое шоу. Том медленно натягивал одеяло к горлу, напряжённо поглядывал на Оскара исподлобья, прося то ли объяснений, то ли каких-то действий, потому что ему совершенно неуютно сидеть голым и затраханным перед незнакомкой. Может быть, её пригласят третьей? Какая глупость, горничная погнала эту мысль из головы. Сильнее вцепилась немеющими пальцами в поднос, опасаясь, что от всех этих эмоций опрокинет блюда на пол.

Насладившись ситуацией, Шулейман соизволил направить её к завершению и обратился к прислуге:

- Не хочешь поставить поднос?

- Прошу прощения, - горничная вновь опустила глаза, стыдясь того, как повела себя, и думая, что ей за это может быть. – Куда мне поставить поднос? – спросила она услужливо.

- Думаю, мы будем ужинать в кровати, - ответил Шулейман, глядя на девушку, специально путая и провоцируя.

Горничная ощутила новую волну внутренней дрожи. Как ни ругала себя и не напоминала себе, где её место, разум и тело подводили. Забыв о неловкости, Том переводил взгляд с девушки на Оскара с другой эмоцией. Ему совсем не нравилось то, что он видел и ощущал – прямой взгляд Оскара, обращённый к горничной, покалывающее током напряжение в воздухе.

- Дайте поднос мне, - вмешался Том, протянув руки.

Шулейман вновь приподнял уголок губ в довольной ухмылке, чего Том не увидел. Горничная послушно отдала поднос, спросила, будут ли ещё какие-то пожелания, и, получив отрицательный ответ, удалилась. Оскар не проводил её даже взглядом, свою роль она отыграла.

- Оскар, почему ты не предупредил, что горничная зайдёт? – спросил Том. – Я бы оделся или ушёл в ванную.

- А ты думал, я буду самостоятельно подавать еду нам в постель? – вопросил в ответ Шулейман и тоже сел на кровать, взял свою тарелку с основным блюдом и набор столовых приборов.

Хороший вопрос. Но Том как-то не подумал о том, как ужин доберётся от порога номера до спальни.

- Я не подумал… - продолжить он не успел.

- Ничего нового, - заключил Шулейман.

- Ты мог бы предупредить. Мне неловко представать в таком виде перед посторонним человеком, тем более перед девушкой.

- То, что считается постыдным показывать посторонним, у тебя было прикрыто. Что ещё тебя не устраивает?

Том открыл рот, но успел подумать, прежде чем ответить, и, вздохнув, покачал головой:

- Ничего. Я не буду выносить тебе мозг.

- Ни в чём себе не отказывай. Иначе вдруг я забуду, какая ты заноза в заднице, и влюблюсь?

- Ты уже меня любишь, как ты можешь в меня влюбиться? – Том нахмурился в лёгком непонимании, снова ни капли не сомневаясь в наличии чувств, о которых говорит.

- Ешь давай, - Шулейман иносказательно и с доходчивой интонацией заткнул ему рот.

Том не тонкий намёк понял и замолчал, послушался и приступил к трапезе. Но через некоторое время заговорил снова:

- Когда проснулся в Лондоне и понял, что произошло, я первым делом хотел позвонить тебе, но не смог. Джерри «стёр» твой номер из моей памяти, адрес тоже, чтобы я не связался с тобой быстро и исполнил его план. Он оставил мне пять тысяч, остальные деньги перевёл на новые счета и тоже скрыл от меня информацию о них. Съёмную квартиру оплатил на месяц, о чём я не знал. Узнал, когда вернулся в квартиру после долгого отсутствия и столкнулся там с женщиной, которая сняла её после меня. До этого я провёл там ночь, оказывается, я проспал ночь в чужой квартире, поел и ушёл, хозяйки в ту ночь не было дома. Неловкий момент получился. На тот момент у меня уже не осталось денег, чтобы снять другое жильё, то, что оставалось, я вместе с сумкой потерял, убегая от журналистов…

Том больше не пытался вызвать Оскара на разговор, начал действовать по-другому – просто говорил, если Оскар не выставлял за дверь сразу после секса, что случалось всё чаще, и не затыкал рот быстро. Повторял какие-то моменты, добавлял подробностей и не требовал и не ждал ответа. Оскар может ничего не говорить, но он – слышит и услышит. Этого достаточно.

- Без жилья, денег и связей я остался на улице. Я поехал в Италию, чтобы попросить у Карлоса – помнишь его? – помощи с работой, потому что я понял, что само по себе лучше не станет и единственный способ поговорить с тобой – встретиться лично. На модном показе, например. Но Карлос не смог мне помочь. Тогда я пошёл работать на улицу, чтобы хоть как-то заработать и продвигать себя, думал, что меня может заметить кто-то полезный, Рим же одна из модных столиц. Ежедневно я стоял целый день на главной площади и фотографировал за пять евро, потому что цену, к которой меня приучили твои подруги, простые люди не заплатят. Потом типа запустил благотворительную акцию, в один день меня в очередной раз спросили, почему я, именитый фотограф, работаю на улице за смешные деньги, и я сказал, что собираю средства на благотворительность, мол, так честнее, если люди будут видеть меня воочию и понимать, кому и куда идут их деньги. Неожиданно для меня этот ход очень благоприятно сказался на моём заработке. Каждый день я ходил не близко, взвалив на себя два самодельных баннера с информацией, штатив и камеру и жарился под солнцем в неподходящей тёплой одежде, потому что летнюю одежду Джерри в чемодан не положил, а я не считал целесообразным тратить деньги, которых нет, на пополнение гардероба. Карлос дал мне в долг тридцать тысяч, но я не взял из тех денег ни одного евро… - Том запнулся, распахнул глаза и от всей души воскликнул: - Блять, я забыл их вернуть!

С кем не бывает. Сначала думал, что пусть лучше капитал будет на тридцать тысяч больше, перестраховывался, а потом замотался и забыл. Хорошо, что во рту в этот момент ничего не было, потому что так и подавиться можно. Шулейман не смог проигнорировать экспрессию Тома, но посмеялся сдержанно, под нос и в кулак, опустив голову. Том такой Том. Почему он такой ржачный?

- Ладно, - вздохнув, успокаивая всплеск эмоций, сказал Том, - не будем сейчас об этом. Долг я верну в ближайшее время, только сначала посмотрю, сколько у меня на счету. На чём я остановился? Все деньги, которые собрал благотворительностью, я присвоил и уехал из страны, когда получил нормальное рабочее предложение. Сотрудничество с Эстеллой С. получилось успешным, мне начали поступать другие рабочие предложения. Я соглашался на всё, ездил туда-сюда, возвращаясь в Лондон, потому что думал, что Джерри не просто так выбрал этот город, он мне очень не нравился, и я хотел его победить…

Том мог рассказывать долго и рассказывал, просто, чтобы Оскар слышал, чтобы знал его правду о том, как он провёл год в разлуке и чем жил. Шулейман слушал его без комментариев и, когда Том замолчал, произнёс:

- Почему бы тебе не есть молча?

- Я не настолько голоден, чтобы думать только о еде.

- Напомни поморить тебя голодом.

- Тогда я буду кусаться.

- Потеряешь зубы.

Тихо, едва слышно, но всё-таки задело отголоском из прошлого, в котором ему четыре взрослых урода грозили повыбивать зубы, если укусит. Том посмотрел на Оскара, выразительно раскрыв глаза. Оскар же знает, что ему нельзя говорить такие вещи. Знает же? Точно знает. Почему он так сказал?

- Не надо на меня так смотреть, - хладнокровно сказал Шулейман, который непонятно как увидел взгляд Тома, поскольку не смотрел в его сторону. – Извиняться не буду. Твои тараканы – твои проблемы.

Том помолчал, подумал, поскольку неприятно, конечно, но не повод глубоко обидеться, встать и уйти. Подсел ближе к Оскару и сказал примирительно:

- Ты всё равно меня не обидишь.

- Видимо, надо переходить от слов к действиям, да? – произнёс в ответ Шулейман, также повернув голову к Тому.

Слишком близко, вне секса так не положено. Шулейман отвернулся обратно к тарелке, на которой ещё оставалась еда. А Том ответил:

- Пожалуй, я обижусь, если ты выбьешь мне зубы. Но если ты потом всё исправишь, мы уладим этот конфликт. Но я буду тебе припоминать, - Том взглянул на Оскара, - потому что самые хорошие искусственные зубы хуже родных.

Шулейман усмехнулся и покачал головой – ну точно, сказочный единорог, не понять его умом, не постигнуть.

- У тебя теперь новое прозвище, - озвучил он свои мысли, - единорог.

- Что? – Том непонятливо нахмурился. - Почему единорог?

- Потому что сказочный.

Том оглядел себя и сказал:

- Я не похож на фею.

- На фею нет, на единорога – очень.

- Почему единорог? – повторил Том, ещё больше не понимая Оскара. – Объясни, пожалуйста. Это что-то пошлое?

- Пошлое? – в свою очередь переспросил Шулейман.

- Ну да. По-моему, единорог какой-то пошлый зверь. Рог этот на лбу… Это отсылка к мужскому половому органу.

Шулейман медленно выгнул брови, одновременно изгибая губы во впечатлённой усмешке.

- Член на лбу? О господи, даже я до этого не додумался! Что у тебя в голове? – со смехом воскликнул он.

- Похоже же. Один прямой торчащий рог – почему он один? Подожди, - Том вновь нахмурил брови. – Ты что, не это имел в виду?

- С чего бы мне иметь в виду это? – посмеиваясь, поинтересовался Оскар. – У тебя на лбу ничего лишнего нет.

- Тогда почему ты назвал меня единорогом?

- Обойдёшься без объяснений. И вообще, отойди от меня, - развеселённый Шулейман упёрся рукой Тому в плечо, отклоняя его от себя, - ты испортился, тебя уже не спасти.

Том завалился на бок, но не полностью, не упал, выпрямился. Глянул на Оскара осуждающе, но тоже с изгибом улыбки на смешно надувшемся лице.

- Единорог, единорог, - будто сам себе говорил Шулейман. – Как перестать думать об этом? – он глянул на Тома. – Я с тобой не для того встречаюсь, чтобы ржать.

- Это приятный бонус, - мило улыбнулся Том.

- Ага, бонус, - фыркнул Оскар. – У меня теперь в голове белые кони с членами на лбах и ты среди них резвишься на волшебной поляне.

Раньше они почти никогда не смеялись вместе, чаще Том приносил Оскару неприятные или сложные эмоции, а не веселье. Почему сейчас по-другому? Хитрый план, чтобы умаслить, усыпить бдительность и втянуть в отношения? Или Том вправду изменился? Шулейман взглянул на Тома и решил проверить – задать один вопрос.

- О чём ты сейчас думаешь?

Ответит честно – можно ему верить – не доверять, не соглашаться на то, чего он хочет, но поверить, что Том на самом деле пересмотрел свои былые ошибки и не играет сейчас ради достижения некой цели, что неизменно должно привести к тому, что рано или поздно его бабахнет. Как понять, что он искренен – другой вопрос. Но обычно Оскар видел, когда Том что-то утаивает, если речь идёт не о глобальной проблеме, с какими он предпочитает мучиться один на один.

- О твоём десерте, - подняв взгляд, честно ответил Том.

Не подумал заказать себе что-нибудь сладкое, а сейчас очень-очень захотелось, десерт в руках Оскара такой аппетитный – с нежным творожным кремом, воздушным светлым бисквитом и кусочками жёлтых фруктов, предположительно персиков, по виду точно определить не мог. Том смотрел на него и глотал слюну. Шулейман посмотрел на вазочку у себя в руках, из которой не успел попробовать.

- Можно попробовать? – попросил Том, тяня руку.

- Почему себе не заказал, если хочешь? – спросил в ответ Шулейман и зачерпнул маленькой ложкой лакомство, чтобы отправить в рот.

- Я не подумал. А если сейчас заказать, надо будет ждать, пока приготовят. Давай на двоих? – Том подлез к Оскару, сев на пятки, полностью повернувшись к нему, нацеленный полакомиться и не понимающий отказа.

- Отстань от меня и моего десерта, - чётко сказал Шулейман, отодвинув от него вазочку. – Не подумал – сиди без сладкого.

- Оскар…

- У меня Космос так не выпрашивает еду, как ты.

- Космос вообще не просит еду со стола, - внёс правку Том.

- Бери с него пример.

- Оскар, дай хоть попробовать.

Шулейман пробовал игнорировать Тома, но не мог удержаться и не поглядывать на него, поскольку его просительный вид феноменален. Эти глаза голодного щенка – как человек может так смотреть? Взрослый, мать его, человек, который не голодает. Уникальный он, в основном в плохом или комичном смысле, но милый - как тот щенок, которого то прибить хочется, потому что бесит, то затискать. Вечно голодное недоразумение. Оскар не разжалобился, но находил ситуацию занимательной и, зачерпнув ложечкой десерт, обратился к Тому:

- Хочешь?

Том с готовностью кивнул. Шулейман поднёс ложку к его рту, но в последний момент увёл руку в сторону и вместо того, чтобы покормить, мазнул кремом ему по носу. Не поняв этот момент, Том смешно наморщился, и Оскар тут же слизнул десерт с его носа. Что он делает? Непонятно, но весело. Надо продолжать. Зачерпнув новую порцию десерта, Шулейман ложкой провёл вертикальную линию по щеке недоумевающего, не поспевающего за его действиями, застывшего Тома и с улыбкой облизнул. Опрокинул Тома на спину, навис над ним, подтянув вазочку ближе, всё больше распаляясь игрой, итог которой для самого загадка. Он не планировал и не думал, а делал.

Мазал десерт на кожу и слизывал. Том крутился под ним, вертел головой, пытаясь поймать ложку и получить хоть что-то в рот, но Оскар всякий раз уводил от него руку и продолжал игру себе на забаву.

- Оскар, ну… - заныл голодный Том, которому никак не давали сладкого, дразнили.

Бросив ложку, Шулейман зачерпнул десерт пальцами и снизу вверх намазал на торс Тома, склонился и неспешным движением слизнул. Том вздрогнул – приятно, и щекотно, и липко, и странно, потому что они никогда раньше не делали ничего подобного и ощущение еды на коже непривычно. Улыбнулся.

- Оскар, дай мне.

Оскар выловил из вазочки кусочек персика и поднёс к губам Тома, скормил ему и, дав прожевать, но не проглотить, вжался в губы, вторгся в рот отвязным поцелуем. Мазал крем на кожу и собирал языком, то спускаясь ниже, то поднимаясь выше. Том поймал его испачканную руку после очередного нырка в вазочку и сунул пальцы в рот, обсасывая сладость. Ммм, десерт оказался ещё вкуснее и нежнее, чем ожидал. При этом он смотрел на Оскара – смотрел так, что смешно, восторг, защемило во всех возможных местах и в паху прихватило.

Шулейман брал десерт в рот и целовал. Давал ложку Тому и целовал. Внезапно наличие еды во рту во время поцелуев стало не неприятным и странным. Целоваться и есть одновременно сложно, но, оказывается, возможно. Оскар положил кусочек бисквита Тому в пупок, посадив на крем, забрал его губами, облизал, упруго вдавливая язык в кожу. Том содрогнулся, засопел сбито от щекотки и иголочек удовольствия, что в крови вели себя как пузырьки шампанского – кружили голову. Когда Оскар поднимался к его лицу, Том уже сам отчаянно целовал, улыбаясь в губы, обнимая за шею. И Оскар в поцелуе тоже улыбался, как и всегда с примесью ухмылки.

Сладко, вкусно и одурительно здорово. Зачем думать, если можно делать? Полагая, что игры с едой Тому точно понравятся, Шулейман хотел попробовать это ещё их последней совместной весной. Но то, сё, поездка в Швейцарию, будь она неладна, лечение Тома, а потом вернулся Джерри, и стало не до сексуальных игр, не сойти бы с ума и удержать в руках их рассыпающуюся на осколки жизнь. Сейчас Оскар затеял игру с едой не ради Тома, ему самому она пришлась весьма по вкусу. Изначально он и не имел коварного плана, просто баловался, но возня приобретала всё более и более взрослое направление, потому что снова стояло крепко и не у него одного. Сдобренной кремом и бисквитом прелюдией они не ограничились и теперь действительно имели все шансы слипнуться.

- Девять двадцать, - надевая джинсы, озвучил Шулейман время на часах. – Поздно уже, я тебя отвезу.

Том не попросился в душ, оделся на липкое от смазки, спермы, сахара и слюны тело, что как-то совершенно не волновало, и вместе с Оскаром покинул номер. Доехали слишком быстро, чтобы не загрустить, что пришло время расставаться. Выйдя из машины, Том повернулся к ней и с затаённой надеждой предложил:

- Поднимешься со мной?

- Обойдусь.

Хоть как-то подбивало потянуть время – неосмысленно, необходимо. Том наклонился к окну и Оскару в салоне с новым вопросом:

- Поцелуешь меня?

Оставив его слова без ответа, Шулейман потянулся к Тому, близко, но не коснулся губами губ, скользнул взглядом по щеке. От его кожи пахло слюной, сладким творожным кремом, персиком и – им, Оскаром, сексом, что прикрыто другими, более сильными ароматами. Шулейман усмехнулся и вместо почти обещанного поцелуя похлопал Тома по щеке:

- Помойся, когда будешь дома. До завтра.

Вот чёрт. Это уже конкретное обещание новой встречи, само вырвалось. Но, подумав, Шулейман не пожалел об оброненной фразе, потому что в ней правда. Даже не кладя руку на сердце, он мог признать перед собой, что хочет видеть Тома завтра и это не очень-то новость.

Уезжая, Оскар усмехнулся себе под нос и не посмотрел в зеркало заднего вида. Скорость выше, край ближе.

Так, а что там с Терри?

Глава 25

Я же знаю, кто ты,

Зачем ты лезешь в душу?

Только по субботам

Все желания свои наружу!

Три фальшивых ноты,

Как три слова «Я тебя люблю»

Этой ночью точно не спою!

Nansi, Sidorov, Автотюн©

Встав на кровати, Шулейман присел над Томом, что не совсем по своей инициативе и воле стоял в завлекательной позе задом кверху, и практически вертикально сверху вошёл в него, смазанного и уже растянутого им в предшествующей позе. Обхватил бёдрами его бёдра, начиная двигаться, ведя ладонями по напрягшейся спине. Для начала медленно, со вкусом, долгими, ритмичными толчками, потом – спустить тормоза, животный трах рулит.

Оскар держал Тома за бока, чтобы не завалился вперёд, не соскочил, жадно вбивался в него и жадно водил руками по телу, куда мог дотянуться. Том рвано хрипел, и скулил, и комкал в пальцах простыню, царапал, даже кусал, стискивал в зубах. А звуки всё равно рвались из горла, из груди, откуда-то снизу, где эпицентр ощущений. Совершенно точно подобного Том раньше не испытывал. В новом положении член бил прямо и вперёд, к передней стенке брюшины, и там, в тазу, в животе, горячилось, пульсировало и разрасталось жгучее, на грани невыносимости наслаждение.

- Оскар, не могу… Не могу… - Том хрипел и завывал. – Остановись, пожалуйста!..

Шулейман его услышал и поступил наоборот, вонзился особенно глубоко, выбив из лёгких Тома воздух и из горла протяжный тонкий звук. Через какое-то время он всё-таки отстранился – вроде бы желанная Томом свобода обернулась замешательством, внутрь закрался холодок от внезапной пустоты. Оскар большим пальцем обвёл по кругу ободок растянутого, сокращающегося, не успевшего сомкнуться сфинктера. Том нахмурился и оглянулся через плечо, ему никогда не нравилось пристальное внимание Оскара к его самому потаённому уголку тела. Но ничего не сказал по этому поводу, вернее, не успел попросить не смотреть ему туда или попробовать сменить позу, потому что вслед за поглаживанием от Оскара прилетел шлепок под ягодицу.

- Тебя сзади можно принять за девушку, особенно если сведёшь ноги, - поделился наблюдением Шулейман.

Том понял его слова однозначно и сделал, как Оскар сказал. Сжал бёдра и прогнулся глубже, красивее, покорно ожидая продолжения. Неожиданно для него Шулейман отвесил новый шлепок, довольно хлёсткий и жгущий.

- Если бы я сейчас хотел быть с девушкой, я бы был с девушкой, - разъяснил Оскар для непонятливых и побудительно хлопнул Тома по бедру. – Расставь ноги.

Том послушно развёл колени. Шулейман снова встал над ним и вторгся сверху, придавил за затылок в ответ на попытку уползти от чрезмерных по интенсивности ощущений и продолжил держать, поскольку хотелось так, даже без надобности удерживать, что-то в этом было. Причём в основе властной грубости лежала не злость, обида или желание проучить, он просто хотел делать так. Оскар всегда испытывал желание давить Тома рукой или всем собой, прижимать к постели или другой поверхности за затылок, загривок, давя между лопаток, тянуть за волосы, трахая его. Но в их неравных отношениях он не мог дать себе волю, подобные вещи были под запретом. А теперь мог и наслаждался этим по полной программе. Что интересно, ни с кем другим Шулейман не ловил желание делать что-то подобное, только с Томом, ещё одно, что будил в нём Том и что Оскар испытывал только с ним.

Шулейман сунул руку Тому под живот, обхватил член, пачкаясь в смазке, быстро двигая кистью. Выслушал, как Том заскулил, замотал головой, и внутри у него всё начало сокращаться. Потом бросил, усмехнулся:

- Обойдёшься без дополнительной стимуляции. Тебе достаточно члена в заднице, чтобы обкончаться.

Пошло, грубо, завуалированный эпитет, которым Оскар уже называл его прямо. И пускай это правда – да, ему нравится такой секс, ему достаточно, слышать её, вульгарно оголённую, не смягчённую ничем, сложно. Но ожог словами вновь не отвернул, а пришпорил под рёбра. Том поднялся на руках, прогнулся, зажмурил глаза. Оскар шлёпнул его и остановился:

- Давай сам.

Том обернулся к нему, не совсем понял: как ему двигаться самому в этой позе, или Оскар имел в виду что-то другое? Не выходя из него, Шулейман встал позади Тома на колени и пояснил:

- Раскачивайся. Насаживайся самостоятельно.

Том закусил губы и вспыхнул щеками, чего как всегда не было видно, опустил голову, чтобы спрятать смущённое лицо с предательским, непонятым самим собой огоньком в глазах. Поставив руки шире для лучшей устойчивости, он повиновался указанию и качнулся всем телом назад. Вперёд, почти снявшись с члена, и обратно, хлопнувшись ягодицами об бёдра Оскара, подавившись смесью застрявшего в горле вдоха и стона, поскольку не рассчитал, что прошибёт так сильно. Шулейман не двигался и гладил его спину, бока, цеплял за волосы. Разглядывал доступное взору тело.

Поразительно – у Тома абсолютно белая спина. На всём теле у него нет ни одной родинки, ни выступающего образования, ни маленького тёмного пятнышка. Вообще ничего и нигде. Ни у кого больше Оскар подобного не видел. В самом деле, Том как будто кукла, которой создатель забыл придать некоторые естественные несовершенства. Зато у него снова есть шрамы, на спине можно разглядеть тонкие и белые, еле заметные рубцы, образовавшиеся там, где ремень рассёк кожу. Сейчас Шулейман впервые заметил их. Надо было присмотреться, чтобы увидеть, но они есть.

Долго Том не выдержал, выдохся, деревенел от переживаемого, добровольно вбиваемого в себя острого наслаждения, от которого требовалась хоть коротенькая передышка. Руки подогнулись, уронив лицом в постель, лишив возможности нормально двигаться в таком положении. Шулейман не стал его мучить и требовать продолжения активности, сам хотел обратно себе эту роль. Не дав времени на роздых, обхватил Тома под животом, начиная мощно и часто вбиваться в него. После поднял его, выпрямил, прижимая лопатками к своей груди, схватил под челюстью, сунул пальцы в рот, глубоко, заполняя собой с двух сторон. У Тома не было шансов не обкончаться, как выразился Оскар.

- Чего ж ты такой обильный? – произнёс Шулейман, вытирая об одеяло забрызганную руку.

- Это плохо?

- Это неудобно. И странновато – ты весь тонкий, звонкий и хилый, а кончаешь не только бурно, но и много.

Том задумчиво нахмурился и, неуверенно водя глазами из стороны в сторону, сказал:

- Я бы попробовал что-то с этим сделать, но нельзя?

- Ты ещё спрашиваешь? – от души усмехнулся Оскар. – Конечно ничего не сделать с физиологией. Хотя можно заниматься сексом чаще, по несколько раз в день, - справедливости ради отметил он, - с каждым последующим разом спермы будет меньше.

- Мы вроде бы и так каждый день, - смущённо ответил Том.

Шулейман развёл руками, мол: это загадка твоего тела, и сунул в рот сигарету. Потом был ужин, разделить который Оскар предлагал не каждую встречу, но и это уже оформлялось в традицию. С пустой тарелкой на коленях Том продолжил бессистемный рассказ-монолог:

- Я переключился на первые сутки после возвращения домой, потому что это стало главным провокатором – возвращение в условия, которые вызывали у меня тревоги и внутренний дискомфорт, - говорил спокойно, ровно, не глядя на Оскара, но и не пряча взгляда. Просто рассказывал, сидя лицом к изножью кровати, как и Оскар. – Я не могу себе в этом признаться, но я признаюсь тебе. Больше не ломай голову вопросом: почему так случилось, именно тогда? Это не случайность и не отсроченный эффект от покушения. Джерри помог мне это признать. Я злился на него, я обижен за то, что он не дал мне шанса осознать свою неправоту и исправиться, а кардинально перевернул мою жизнь, перечеркнул нашу с тобой жизнь. Но, наверное, по-другому я бы не понял. Только что делать с осознанием? – Том выдержал недолгую паузу и чуть пожал плечами. – Меняться на его основе, что я и сделал. Я делаю. Не потому, что я хочу быть более правильным, я вправду многое осознал. Хочешь правду? Не отвечай. Мне нужно сказать. Я не хотел носить кольца, в первую очередь обручальное, но оно тянуло за собой и помолвочное. Я постоянно бросал на них взгляд, трогал непроизвольно, крутил, потому что они мне мешали. Кольца были для меня символом уз, которых я не хотел, поэтому мне очень хотелось их снять. Я не был готов к нашему браку, но не только потому, что я младше и тупо не нагулялся или как там ещё говорят. Я не понимал, что такое брак, и это непонимание вызывало у меня страх, а страх всегда толкает избавиться от его причины, убежать, если ничего больше ты сделать не можешь. Вот и я хотел убежать, вырваться из круга, в котором я оказался в растерянности и без малейшего понимания, как себя вести, что такое этот новый этап в моей жизни. Что такое брак и семья. У меня ведь не было перед глазами никакого примера. У меня не было полноценной семьи, не было каких-то знакомых взрослых, на которых я мог смотреть и что-то для себя понять. Семья у меня появилась только во взрослом возрасте, и я жил с ними так мало времени, что у меня не было шансов успеть усвоить что-нибудь. Поэтому брак меня пугал и вызывал тревоги. И потому пугал, что для меня брак – потеря свободы, что я сам себе придумал, потому что не знаю – что он такое? Какую свободу я боялся потерять, я так и не понял, если честно. Я не хотел встречаться с другими, или жить отдельно, или чего-то подобного, что не принято делать в браке. Просто я не выношу ограничения свободы, даже если я никогда не захочу чего-то, мне нужно знать, что я это, что угодно, могу сделать.

- Я никогда не запрещал тебе изменять, - без видимого интереса к его исповеди напомнил Шулейман, в основном для того, чтобы прервать затягивающийся монолог.

- Я знаю, - Том кивнул и взглянул на Оскара. – Что бы ты ответил, если бы я захотел жить отдельно?

- Сказал бы, что ты идиот, и никуда не отпустил.

Оскар ответил честно, поскольку - когда это было? В прошлой жизни, в которой он Томом дорожил до около клинического умопомрачения. Не зря любовь входит в список МКБ-10. Но он смог излечиться и найти в себе антидот к этой заразе.

- И правильно, - Том кивнул. – Но если бы ты сказал мне это в браке, я бы воспринял твои слова совершенно иначе. Твой запрет стал бы для меня ещё одним витком верёвки на моих крыльях, - он обхватил себя руками, неосознанно визуализируя ощущения, о которых говорит. – Я заполнял пустоту на месте своих личных определений брака и семьи как мог. Я придумал себе, что брак – равно несвобода. Забавно: ты никогда не запрещал мне что-то из того, потеря чего меня заботила; я вообще ни от кого не слышал этих «правил», я как будто жил в параллельном мире, в котором они существуют и незыблемы.

- Про параллельный мир ты очень верно подметил, - хмыкнул Шулейман.

Том оставил его едкое замечание без ответа – не сдерживался, просто сейчас не тянуло обижаться, ругаться, выяснять отношения, хотелось только говорить, а поговорят вдвоём они потом, обязательно поговорят, и всё остальное тоже будет.

- Я хотел развестись, - Том продолжил прерванную мысль, снова глядя не на Оскара. – Признаюсь – хотел, но не спеши делать вывод, что всё вышло так, как мне хотелось, а значит, я безоговорочно виноват. Я хотел развестись, но не уйти от тебя, у меня и мысли такой никогда не возникало. Хотел просто продолжать жить с тобой, как было до свадьбы, как будто её никогда и не было. Я настолько не знал, как существовать в браке, что хотел просто стереть этот этап и откатиться к предыдущему.

От первых слов к середине очередного блока откровений в его голосе появлялось больше эмоций, что говорило об искренности – как и то, что он не смотрел на Оскара. В самые честные моменты не смотрят в глаза, потому что это слишком сложно, это лишнее. Это как на исповеди – мы не видим Святого Отца, мы каемся. Как на сессии у психоаналитика, которому рассказываем самое потаённое, тёмное, неприглядное, чтобы жить лучше. Том тоже и каялся по-своему, и прорабатывал себя.

- Но я не говорил тебе, что хочу развестись, поскольку боялся тебя обидеть и причинить тебе боль. По этой же причине я не сказал, что не хочу носить кольца и потом лгал, умалчивал, когда Джерри рассказывал тебе мои секреты и ты приходил с ними ко мне, чтобы решить проблемы. В этом я виноват, очень-очень виноват перед тобой и перед нами. Но почему-то мне казалось, что лучше молчать, что правда будет неприятна тебе. Я думал, что смогу самостоятельно разобраться со своими проблемами, что должен это сделать, потому что – это же мои проблемы, не нужно тебя в них впутывать. Да, именно так я думал – не надо тебя впутывать. В общем, как всегда: я всю жизнь от кого-то завишу, треть жизни этот кто-то ты, я позволяю другим решать мои проблемы и просто решать за меня, а когда мне на самом деле нужна помощь, я молчу.

Том это сказал, сказал самое главное – вслух признал свою проблему, которая принесла так много неприятностей.

- Правильно папа поругал меня, что я не учусь на своих ошибках и делаю себе хуже. В нашем браке я забыл одну очень важную вещь – что в браке нас двое, нет моих и твоих проблем, есть только наши, если они касаются нашей общей жизни. И почему-то забыл, что ты всегда меня понимаешь, или не понимаешь, но всё равно помогаешь. Думаю, ты бы помог мне разобраться с моим внутренним хаосом, ты бы пошёл мне навстречу. Но я молчал. Ещё меня пугало слово «навсегда». Я хотел прожить с тобой всю жизнь, но меня пугало то, что у меня вроде как больше нет выбора. Парадокс, - Том усмехнулся сам себе. – Меня страшила предопределённость: сейчас брак, потом дети, а через много лет мы умрём, по-прежнему находясь в этом браке. Всё было распланировано, развивалось, а я стоял на месте, не готовый к изменениям, не знающий, за что зацепиться. Это давило на меня – эта «предопределённая, нормальная жизнь, как у всех», я всю жизнь хотел быть, как все, - он порывисто приложил руку к сердцу, - но мало желания, когда ты никогда так не жил. Меня пугало, что будет наступать очередной новый этап, а я на предыдущем ещё не освоился. Уже во время нашего медового месяца я лежал рядом с тобой, смотрел на кольца на руке и думал, что не готов, не понимаю и что хочу их снять. Мне было стыдно за это тогда и стыдно сейчас.

Том опустил голову и тронул безымянный палец у основания, где по-прежнему мог ощутить фантомное ощущение колец, очень дорогое сердцу, что осознал с преступным опозданием. Так много уже сказано, но это ещё не всё, поскольку рассказывал то, о чём целый год молчал.

- Вот, теперь ты знаешь правду: как это было в моей голове и внутри. Но это всё – ощущение несвободы, желание развестись и сомнения в том, что наш союз именно то, что мне нужно, - пришло потом, развилось со временем, а сначала мне тупо мешали кольца, возможно, просто с непривычки, поскольку я их никогда не носил. Мне достаточно было сказать: «Оскар, я не хочу носить кольца, мне некомфортно, давай я не буду этого делать», и ничего не случилось бы. Даже не обязательно было разводиться, потому что, по сути, кольца – это единственное, что напоминало мне о том, что мы в браке, больше ничего не изменилось в нашей жизни. Такая глупость, - Том вновь усмехнулся, невесело, - весь кошмар, через который нам пришлось пройти, вырос из банального нежелания носить кольца, достаточно было сказать о нём. Но я не сказал тебе, что чувствую, и дискомфорт начал обрастать мыслями, тревогами и так далее, пока внутреннее напряжение не дошло до точки слома. Я сам себя довёл до рецидива. Только я сам, потому что меня сломали не внешние обстоятельства, а моё собственное внутреннее состояние.

Том вздохнул, выдержал паузу, в задумчивости крутя пальцы, и снова заговорил:

- Знаешь, я по-прежнему не знаю, что такое брак. Но я понял кое-что важное: не обязательно заранее иметь какие-то знания, к жизни вообще нет инструкций, но можно разбираться и учиться в процессе, вместе, что у нас всегда хорошо получалось. Практически всю взрослую жизнь я так или иначе учился у тебя и с тобой. Прямо и грубо или аккуратно и скрытно, но ты всегда подталкивал меня вперёд, ты побуждал меня двигаться и расти выше себя. И, Оскар, твоей вины нет в том, что ты перестал меня толкать, ты не обязан. Но, если честно, - Том повернул голову к Оскару и улыбнулся, - у тебя это отлично получалось. В этом Джерри тоже был прав – мне нужна крепкая рука, лидер, вожак, за которым я могу следовать, не знаю, как ещё сказать. Я не хочу несвободы и отсутствия возможности выбирать, но в нежных условиях я размякаю и начинаю придумывать проблемы. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь изменить это в себе, такой уж я человек. Тут я не буду давать гарантий, потому что не хочу случайно обмануть. И хочу добавить насчёт брака – однажды я уже обмолвливался об этом, но повторю – я дорос до брака. Я скучал по кольцам на пальце и буду счастлив снова их надеть и больше никогда не снимать. Я хочу навсегда, больше я не боюсь. Теперь я понимаю, что узы брака – это не сковывающие цепи, а нужная принадлежность двух людей друг другу, это официальный статус отношений, к которому двое прибегают, когда хотят большего, чем просто быть вместе. Я хочу этой принадлежности, в которой больше никогда не буду один.

- Да, один ты не будешь, если снова вступишь в брак с кем-нибудь, - хмыкнув, высказался Шулейман. – Удачи тебе в поисках личного счастья.

- Оскар, - Том посмотрел на него укоризненно.

Зачем он так? Закрывается, обороняется пренебрежением, делает вид, будто ему всё равно. Шулейман проигнорировал его осуждающий и одновременно нежно-любовный взгляд человека, которого не берут никакие доводы, потому что у него свой мир и своя правда. Такой в самом деле может победить. Но не в этот раз.

- Так Джерри добился своего? Вы объединились? – спросил Оскар.

Тут должен быть красивый момент – «Да, я снова здоров, все тяготы в прошлом», - но правда звучит иначе. Том не стал её скрывать или приукрашивать:

- Да, Джерри исполнил свой план и добился, чего хотел, но мы не объединились.

- То есть ты в любой момент можешь переключиться? Мило, - хмыкнул Шулейман. – Это ещё один повод не пускать тебя обратно в мою жизнь.

- Почему ты избегаешь Джерри? – Том непонимающе нахмурился. – Ты боишься встречи с ним?

- Я не хочу отягощать себя психически больным человеком, - спокойно ответил Оскар. – Конечно, это не причина тому, что я больше не хочу строить с тобой отношения, но дополнительный повод к моему «не хочу потому, что не хочу».

- Оскар, чтобы ты знал – Джерри не включится, - взялся объяснить Том, потому что то, что он не выздоровел и как ныне протекает его расстройство, тоже важная часть правды. – У него не было цели добиться объединения, он решил остаться – не знаю, как он смог, но у него больше возможностей, чем у меня, - потому что так удобнее, моей психике не придётся всякий раз проходить через раскол, если понадобится помощь Джерри, он просто активизируется. За всё время с того утра, когда я проснулся в Лондоне, я ни разу не переключился. Джерри сидит внутри меня, присматривает, а включится только в том случае, если я не справлюсь. То есть переключения может не произойти до конца моей жизни. На самом деле, я ни в чём не могу быть уверен на сто процентов, но мне ничего не остаётся, кроме как верить его словам и знанию в своей голове, которое непонятно откуда там есть. То, что переключения не было уже полтора года, говорит в пользу того, что просто так его не случится. Знаешь, в каком-то смысле даже хорошо, что мы не объединились, это даёт мне стимул быть сильнее и что-то придумывать в тех ситуациях, в которых без условия Джерри я бы сломался и опустил руки. Под следствием в клинике мне было тяжело и очень плохо, но я каждый день повторял: «Джерри, не приходи, я справлюсь». И я справился. Потому что в противном случае он бы пришёл, исправил все мои косяки, и я бы потерял право говорить и думать, что могу справиться со своей жизнью самостоятельно, просто мне не дают воли. Ты не досмотрел видео, но в конце Джерри говорил об этом.

- Как бы я ни относился к Джерри, но должен признать – он крут, - пока Том говорил, Шулейман успел закурить и, усмехнувшись набок, выдохнул в сторону дым.

- Да, Джерри крут, - согласился Том. – Продуманность и изощрённость его планов поражает. И какую бы боль он ни причинял мне, в итоге оказывается, что она мне на благо. Конечно, я бы предпочёл обойтись без развода, но если это поможет нам лучше понимать друг друга и быть более счастливыми, оно того стоило. С моей стороны стоило, твои страдания не стоили моего прозрения.

- И всё-таки – кто вы? – Оскар пытливо сощурился. – Ты утверждал, что вы две версии одной личности, твоей. А теперь вроде как получается, что всё вернулось к тому, с чего началось – что вы личность и альтер-личность. Ты явно снова отделяешь Джерри от себя.

- Если честно, я не знаю, кто мы, что мы, когда это всё началось и к чему идёт. Но я точно знаю, что в моей болезни есть большой смысл, это не просто расстройство психики. Надеюсь, я не ошибаюсь, потому что будет очень обидно, если я всего лишь больной человек.

- О, ты не всего лишь больной – ты исключительно больной.

Шулейман сделал последнюю глубокую затяжку и затушил окурок в пепельнице. Окинул Тома сощуренным взглядом. Зачем он позволяет ему вести долгие разговоры, зачем поддерживает диалог? Затем, что затягивает, после хорошего секса монотонные россказни Тома как колыбельная, а потом бац – и не заметил, как прошёл час, а ты его до сих пор не отправил восвояси и второй раз не использовал вместо пустой болтовни. А конкретно сейчас присутствовала ещё и доля личного интереса, всё-таки ситуация Тома и Джерри – та ещё загадка мировой психиатрии, доктора в себе не пропьёшь вопреки всем попыткам.

- Ты что-то говорил о Кристиане. Ты рассказал семье о том, что у тебя рецидив? – уточнил Оскар.

- Да, они в курсе. Не очень добровольно, но я всем рассказал правду. Всё началось с Минтту, она каким-то образом сумела понять по фотографиям, что на них не я, а Джерри, и сначала спросила, вернулось ли ко мне расстройство, а затем утвердила, что у меня рецидив. Я был в шоке, но подумал, что нет смысла пытаться отовраться, раз она догадалась и не сомневается в том, что права. Наверное, потому я решился всё ей рассказать, что мне тогда было очень плохо, в тот день я узнал, что ты бросил меня в чёрный список и папу моего тоже, я был потерян и ужасно подавлен. А Минтту поговорила со мной и сказала не одну умную вещь, вообще, она на редкость сообразительная, рассудительная и понимающая для своих лет, я был удивлён. Я попросил её ничего не рассказывать родителям, и она сохранила мою тайну. Потом Оили вытребовала у меня правду о нашем разводе в обмен на услугу, о которой я её просил. Я рассказал и тоже попросил её молчать, но она всё передала папе, о чём я узнал от него, когда он смог до меня дозвониться. Так получилось, вся моя семья узнала о том, что я снова болею и каким образом мы с тобой расстались. И знаешь…

- У тебя словарный запас совсем скудный? – перебив, грубо придрался Шулейман. – Чего ты всё время повторяешь «знаешь»? Раздражает.

- Просто я…

- Да, твоё постоянное «просто» - тоже раздражает, - отрезал Оскар, не дав Тому сказать.

- Оскар, может быть, ты меня дослушаешь? – спросил Том без обвиняющих ноток.

- С чего ты взял, что мне интересно тебя слушать? – ещё один выпад. – Давай ты наконец-то закроешь рот.

Не понимая, что на него нашло, Том по справедливости возразил:

- Ты сам меня спросил. Я отвечаю на твой вопрос.

- На мой вопрос ты уже ответил. А вольный полёт твоей мысли меня не интересует.

Том неожиданно твёрдо крутанул головой:

- Нет, ты послушаешь, - он подобрался ближе, сев на пятки, и наклонился к Оскару. – Я…

- Цыц, - не повышая голоса, ёмко заткнул его Шулейман. – Что, наглость проснулась? Исправим.

- Оскар, я не… - Том хотел объяснить, что не наглеет, но Оскар снова не дал сказать.

- Говорить будешь, когда я разрешу. Понял? Кивни.

Тому не очень понравилось, как Оскар с ним разговаривает – как будто они вернулись в центр, и он снова что-то среднее между мебелью и животным, не имеющее прав, но кивнул. Шулейман продолжил:

- Вот и чудно. Так и быть, я выслушаю тебя, но – в твоей речи не должно быть слов «знаешь» и «просто». Валяй.

Потеряв решительность, которую Оскар перебил и погасил, Том немного растерялся от его условия и задумался, выстраивая в голове высказывание без употребления попавших под запрет слов.

- Разговаривая с Минтту, я понял, что не так уж страшно раскрывать близким людям что-то плохое о себе. Не могу сказать, что этот момент в корне изменил меня, во мне по-прежнему сидит червячок, который иногда шепчет: «Солги». Но я стараюсь бороться с ним и быть честным. Не знаю, как будет дальше, но пока что у меня получается. А ещё я завёл подругу и ей тоже всё рассказал. Правда, ей я выложил правду не потому, что доверяю, - Том улыбнулся воспоминаниям, что сейчас казались забавными, - а сперва от эмоций, потом по той причине, что мне нужны были свободные уши, и мне не было дело до того, что она обо мне подумает. Эллис меня поняла. Она очень помогла мне, без её помощи я бы остался на улице в чужой стране, не имея денег не только на съём жилья, но и на еду.

- И зачем тебе я? Ты и сам отлично справляешься, находишь, к кому присосаться паразитом, - едко усмехнулся Оскаром. – Не ограничивай себя мной, двигайся дальше, я не первый в списке Форбс, может быть, тебе повезёт ещё больше.

Том уже вернулся на прежнее место, спиной к Оскару, и обернулся через плечо:

- Да, я могу найти кого-нибудь другого и не плохого, - признал он. – На фотосессии в Монте-Карло я встретил Хая – помнишь мужчину, о котором я говорил тебе на одном из приёмов? Который напугал меня тем, что предлагал уехать с ним. Это он. Хай явно был по-прежнему заинтересован мной, он пригласил меня составить ему компанию на «Вечере моря» и там предложил встретиться снова. Я отказался и прямо дал ему понять, что не заинтересован в нём, и надеяться ему не на что. На том же вечере ко мне пристал какой-то парень, не думаю, что там были бедные люди без какого-либо статуса. Его я тоже отшил и пригрозил ударить, если он продолжит ко мне лезть. Я могу найти тебе замену и, наверное, даже устроиться не хуже, чем с тобой. Но мне нужен не статус, а ты – и статус твоего партнёра.

- Ну и дурак, - легко заключил Шулейман. – Пристраивай задницу, пока берут. Со мной тебе больше нечего ловить.

- Было бы нечего, ты бы не сидел здесь со мной. Ты ненавидишь Париж, но снова задерживаешься в этом городе из-за меня. А пока ты хочешь меня видеть, я ещё поборюсь, что бы ты ни говорил.

- Да, видеть я тебя хочу, - в своей манере Оскар не стал отпираться от неудобной правды, которая к тому же уже была озвучена. – Но большего я тебе не предлагаю и не предложу.

- Ты прошёл путь от того, что мог только смотреть на меня, до полного обладания мной. Теперь мой черёд, я тоже пройду свой путь и также получу тебя в награду. Это честно и пойдёт на пользу нашим отношениям.

- Думаешь, ты награда? – развеселившись, усмехнулся Шулейман. – Вместо награды я получил разъедающее мою жизнь наказание. Только если твоя награда будет такой же, я согласен, это действительно будет честно. Может быть, хлебнув дерьма, ты наконец-то отвяжешься от меня.

- Оскар, не я к тебе прихожу, - слишком метко заметил Том. – То есть по факту я, потому что номер на твоё имя, но ты меня зовёшь.

Какой наблюдательный, подловил-таки, что и непонятно, что ему ответить, кроме того, что уже сказано – что их встречи только ради секса. Повторяться Шулейман не стал. Слушать надоело, потому он переключился на действия: протянул руку и прочертил пальцем тонкий шрам на спине Тома. Тот повёл лопатками и, когда прикосновение не закончилось, оглянулся через плечо:

- Что там?

- Шрам. От моего ремня, - Оскар намеренно подчеркнул происхождение рубца, не вызывающе, но прямо смотрел на Тома, ожидая какой-то ответной бурной реакции.

Но ничего такого не последовало. Том отвернул голову обратно и спокойно сказал:

- Я не в обиде на тебя за то избиение, я и не вспоминал о нём, потому что это неважно. И, Оскар, - Том вновь оглянулся, - я был неправ, сказав в тот день, что ты такой же, как Феликс. В моей жизни вы оба авторитарные личности, которые оказывают на меня большое влияние, но совершенно по-разному. Ты другой.

- Забей, - махнул рукой Оскар. – Я давно об этом забыл. А раз ты не в обиде, надо бы повторить, да?

- Ну, вообще я не возражаю против порки, - смущаясь, проговорил Том. – Но ты меня предупреди, хорошо?

Неожиданный поворот. Шулейман закатил глаза, качая головой, мол: что с тобой делать? И затем усмехнулся:

- Ты в БДСМ-щики записался?

- БДСМ – это то, где правила, стоп-слово и бондажи-игрушки всякие? – уточнил Том, чтобы не опростоволоситься. Оскар кивнул. – Нет, я не записался, мне и не надо, у нас вся жизнь проходит в рамках этой практики. Но, если ты хочешь, можем попробовать.

И Шулейман бы попробовал, потому что попробовать хочется всё, и даже надел бы какую-нибудь нелепую кожаную экипировку и эксперимента и прикола ради согласился быть сабом, с Томом, поскольку с ним всё как-то по-другому и даже то, что никогда не привлекало, может быть интересным. Но мысли свои Оскар оставил при себе и потянулся к пачке сигарет, снова закурил.

- Оскар, сколько можно курить? – Том покривил лицо и помахал рукой перед носом. – Ты меня всего обкурил.

- Раньше ты воровал у меня затяжки, - в ответ вспомнил Шулейман.

Вырвалось-таки это предательское «раньше», выдающее, что прекрасно он всё помнит и для него эти воспоминания тоже не пустой звук. Десять секунд Том смотрел на Оскара и спросил:

- Ты волнуешься?

- С чего ты взял?

- Курильщики начинают больше курить, когда неспокойны.

- Не умничай, у тебя не получается.

Том улыбнулся и сказал:

- Точно волнуешься.

Без злости Шулейман пихнул его в спину, чтобы заткнулся и перестал так улыбаться. Том почти клюнул носом одеяло, но выпрямился, обернулся через плечо к Оскару – и снова улыбался, ничуть не обиделся. Непробиваемая волшебная тварь по имени единорог. И самое паскудное, что от его улыбающегося лица, от озорных огоньков в глазах у самого Оскара губы тянуло улыбкой.

- Чего ты улыбаешься? – спросил Шулейман. – Тебе реально, что ли, нравится, когда тебя бьют?

- Ты тоже улыбаешься, - ответил Том со всем простодушием, бьющим, как пуля.

Прибить его хочется, а потом… Или сначала «а потом», а после прибить. В этой нехитрой системе действий в адрес Тома всегда сложно определиться, чего хочется больше и что должно быть первично. С усмешкой на губах Шулейман дёрнул Тома за руку, опрокидывая рядом.

- Ты испортил мне настроение своей нудной болтовнёй и должен его поднять.

- Если я испортил тебе настроение, почему ты улыбаешься? – спросил Том с тонкой, мягкой улыбкой, кончиками пальцев касаясь лица Оскара.

- Потому что единорог. Я в них никогда не верил, а они существуют.

В четверг Шулейман в постели потягивал коньяк и, с прищуром посмотрев на Тома, сунул бокал ему под нос:

- Пей.

Зачем? А просто так. Всё меньше Оскар думал и всё больше делал, получая невероятный, растущий кайф от возможности не напрягать и вовсе не включать мозг, чего на протяжении отношений и брака с Томом так не хватало, кайфуя от вседозволенности, от того, что всерьёз или тупо по приколу, потому что в голову взбрело, можно всё.

Том послушно взял пузатый бокал и сделал глоток. Горько, гадко, не успел проглотить так быстро, чтобы не почувствовать вкуса и градуса. Том мог пить крепкие напитки, пил виски и даже водку, но с коньяком у него как не сложилось много лет назад, так и не научился употреблять его без отвращения. Лишь усилием воли он заставил себя не выплюнуть благородный напиток обратно в бокал и сглотнул. Крепость ударила в желудок и в нос. Том задержал дыхание и протянул бокал обратно Оскару.

- Ещё пей, - сказал ему Шулейман.

А это зачем? Тоже без причины, просто лишний раз посмотреть на послушание Тома – бесценное удовольствие, чистое наслаждение до азартной щекотки под кожей. С лёгким изгибом лукавой, довольной, заинтересованной ухмылки на губах Оскар наблюдал, как Том неумело, давясь и сопя между небольшими глотками, но пьёт, пока бокал не остаётся пустым, лишь янтарный след переливается на начищенных тонких стенках.

Том опьянел за считанные минуты, ощущая коньячную горечь в горле даже спустя время. Сомнительная идея пить крепкое на голодный желудок, он же сегодня без завтрака, на обед обошёлся жалким перекусом, а до ужина дело ещё не дошло, даже до секса ещё не дошло, после которого они обычно ужинали. Они разделись, и Оскар захотел не торопиться и выпить, разглядывая Тома, честно ожидающего в ворохе одеяла любых его указаний и действий.

Взгляд его расфокусировался, стал масленичным, что можно принять за томность, но понятно же, что градус дал в голову. Шулейман долил в бокал коньяка, сделал глоток и отставил на тумбочку. Приблизился к Тому, попробовал губами его губы, не касаясь руками, смял, прихватил, коснулся языком языка, ощущая такой же вкус, как у самого во рту. Горький поцелуй, пьянящий, поскольку на языке осталась крепость. Вкус тоже остался, но Том не ценитель, а Оскару было вкусно, все нотки ещё можно прочувствовать – и фруктовые, и дубовые, и ореховые.

Оторвавшись от губ Тома, Шулейман взял его за затылок и широким мазком провёл языком по щеке. Том свёл брови в некотором замешательстве: он мог понять слизывание еды с кожи, это вкусно и приятно, но просто так облизывать странно как-то. А Оскару нравилось его облизывать, всегда нравилось. Более того – по-своему тащился от этого и в последнее время понял, что можно лизать не только отдельные, подходящие для того части тела, но и везде, где вздумается. Зачем себя ограничивать? Даже то, что в этот раз Том не смыл с себя грязь тяжёлого трудового дня – Оскар сам сразу отвёл его в спальню – не портило вкуса. Жаль только, что не уверен в том, насколько Том следит за гигиеной, чтобы облизать его в куда более интимном месте.

Шулейман бросил Тома на подушку, снова впился в губы, вжимаясь в него телом. От резкого перемещения в пространстве у Тома повело голову, коньяк в желудке взболтался, угрожая бунтом.

- Надо было сначала тебя покормить? – усмехнулся Шулейман в его губы.

- Надо было, - согласился Том.

- Блевать не тянет? – поинтересовался Оскар, пальцами изучая его правый бок.

- Вроде бы нет.

- Точно? – Шулейман взял его за бедро, согнул ногу, чтобы прижаться пахом чуть ниже, там, где самое интересное. – Конечно, мир сексуальных утех разнообразен до бесконечности, но секс в рвоте совсем не то, что бы мне хотелось попробовать.

- Точно, - ответил Том и возбуждённо вздохнул от прикосновения там, внизу. – Меня не вырвет. Вернее, вряд ли вырвет. У меня в желудке печёт и голова немного мутная, но меня не тошнит.

Оскар подумал и заключил:

- Всё-таки сначала поужинаем.

Поднявшись с Тома, он потянулся к меню, чтобы самостоятельно выбрать блюдо для Тома – что-нибудь из теста, чтобы хорошо впитывало, и при этом лёгкое, чтобы не стояло грузом в желудке и не помешало заняться сексом в любой позе сразу после трапезы. Том открыл рот, чтобы озвучить, чего бы он хотел съесть, но Оскар просто отвернулся от него и взял телефонную трубку. Том опустил потянувшуюся к меню руку обратно на одеяло.

Прежде чем приступить к ужину, Оскар сунул Тому в руки стакан воды, чтобы самый лучший, по его мнению, напиток окончательно утратил силу воздействия на слабый организм. Тому досталась галета с сёмгой и крем-сыром, себе Шулейман тоже заказал ужин, но только салат с телятиной, поскольку в пять часов съел поздний сытный бранч. Когда с едой покончили, Оскар вытер губы салфеткой, скомкал её, бросив в пустую тарелку, и сказал:

- Сходи-ка ты в душ. Удели особое внимание заднице.

Том удивлённо выгнул брови. В душ? Сейчас, когда они уже практически начали? Зачем Оскар тянет время? Неужели не хочет, сомневается, что ему это надо и даёт себе время подумать? Том подумал так, испугался, но Оскар не прикрывался одеялом, и было видно, что, хоть за время трапезы возбуждение его ослабло, он по-прежнему заинтересован в продолжении, как минимум физически.

- И возвращайся без полотенца, - добавил Шулейман для вставшего с кровати парня.

Том выполнил все указания, но, вновь переступив порог открытой для него спальни, замялся, закусил губы и прикрылся ладонями. Всё-таки не умел он разгуливать голым. Одно дело нагота в постели или после, где она уместна, необходима и обоюдна. И пускай они оба не одеты сейчас, но без страсти и желания в наготе нет ничего хорошего, по крайней мере в собственной. И Оскар как назло ни на что не отвлёчен, смотрит так, будто под микроскопом разглядывает, под кожу забирается, отчего глаза сами собой опускаются, а неловкость затапливает до краёв, изнутри грея щёки. Как хорошо, что не краснеет, не то ходил бы постоянно цвета обезьяньего зада, поскольку Оскар взял за привычку вгонять его то в смущение, то в откровенный низменный стыд.

- Прогресс, что ты не пытаешься прикрыть грудь, - отметил Шулейман, прохаживаясь взглядом по телу Тому сверху вниз и обратно к лицу. – Но – руки по швам.

Медленно Том развёл руки и опустил их вдоль тела. Насладившись видом и послушанием ещё три секунды, Шулейман сорвался с места, быстро подошёл к нему, схватил за руку и дёрнул так, что Том едва не упал. Бросил Тома животом на кровать, встал над ним на четвереньках и наклонился, со вкусом и удовольствием присасываясь губами к плечу, прикусывая. Зализал неглубокий след от зубов, что не нарушил целостности кожи, переключился на другое плечо, потом на шею, лизнув по загривку.

Оскар спустился губами по позвоночнику Тома, поцеловал ямочки на пояснице, оставив на коже влажные следы, и резко поднялся, прижал пальцы к его губам и выдохнул над ухом:

- Оближи.

Понимая, куда они отправятся далее, Том вобрал два пальца в рот и облизывал, стараясь напустить в рот как можно больше слюны и смочить лучше. Локтем разведя Тому ноги, Шулейман вытащил пальцы из его рта, обронив на подбородок нить слюны, и ввёл в Тома указательный палец. Том свёл брови от первого дискомфорта – слюны в качестве смазки всегда недостаточно. Шулейман чуть подвигал внутри него пальцем и повернул кисть так, чтобы большой палец лёг на промежность, начиная умело массировать предстательную железу одновременно с двух сторон.

Том издал протяжный, прерывистый стон и уронил голову, упёршись лбом в постель, выгнув шею острыми позвонками. Оскар провёл ладонью по его напряжённой спине, расслабляя мышцы, одновременно томно растягивая его, лаская там же и целуя в поясницу справа. Надавил на хребет, и Тома перетряхнуло от нажатия на позвонок вкупе с мучительно приятной стимуляцией внутри и снаружи внизу. Перед глазами вспыхивало красным и жёлтым и искрило.

Шулейман поцеловал правую ягодицу Тома вверху, поцеловал позвоночник там, где ранее нажал, вышибив у него из глаз искры. Провёл языком вверх, между лопатками, пришедшими в движение от ощущений, трахая Тома уже двумя пальцами и с довольством отмечая, что мышцы у него весьма податливо размягчаются и упруго обхватывают пальцы, как бы втягивают. Хочет уже. Оскар тоже много чего хотел.

Оскар дёрнул бёдра Тома вверх, ставя его на колени, в излюбленную в последний месяц позу «раком». И провёл языком ему между ягодиц, по ещё не раскрытому сфинктеру. Том ахнул и распахнул глаза, в которых всё равно плыло. Поджимал пальцы на руках и улыбался глупо, блаженно, в то время как глаза закатывались и сходились к переносице. Как хорошо-то… Как он мог быть таким глупым, пугаться и отказываться от этой постыдно откровенной ласки? Мало что может быть приятнее её. Что может волновать больше, чем прикосновения языка и губ там, где нельзя, где так много нервов?

Том изгибался спиной и сам расставлял ноги шире, прогибался глубже, раскрываясь лучше. Оскар не останавливался, но не нарушал границ тела, провокационно сосредотачивался на анусе, щекотал кончиком языка, обманывая, что сейчас начнёт вторжение внутрь, заставляя желать этого, мокро лизал от промежности до места, где ягодицы сходятся. Одной рукой он держал Тома, оттягивая ягодицу в сторону, а второй гладил промежность и дальше, доходя до текущей головки члена и обратно. У самого тоже стояло каменно, и, когда случайно задевал членом ногу Тома, оставляя на коже горячий влажный след, хотелось повторить движение, тереться, как животное. Но лучше подождать и войти в него, не так ли?

Шулейман прикусил кожу там, где копчик, получив от Тома ещё один прерывистый стон. Чувствуя, что кровь дошла до точки кипения – ещё немного, и начнёт сворачиваться – как минимум в двух местах, в паху и в голове, он поднялся, порывисто схватил с тумбочки упаковку презервативов.

- Тебе, - отрывисто сказал Оскар, сунув Тому один шуршащий конвертик из фольги. – Надеюсь, размер подойдёт.

- Что? – Том непонимающе обернулся. – Зачем он мне?

- Приучайся к контрацепции, пока я рядом. Полезная привычка. – Шулейман надел другой презерватив и остановился в ожидании.

Не имя сил спорить, Том упёрся в постель грудью, а обе руки направил вниз, надрывая фольгу и раскатывая по себе презерватив. Опустевший конвертик упал на кровать, послужив сигналом: «Команда выполнена, можно начинать». Шулейман въехал в Тома, горячего, мягкого и одновременно упругого внутри, идеально обхватывающего, отчего можно было одуреть. И Оскар дурел, ни в чём себе не отказывая, держал за бёдра и быстро трахал, не забывая оглаживать волнующуюся спину.

После плавящей прелюдии обоим не понадобилось много времени. Немного отстав от Тома, на подходе оргазма Шулейман слушал и наблюдал, как тот надрывно стонет, сгребёт ногтями по простыне и гнёт спину до хруста.

- Потрясающе… - Том упал на спину, тщетно пытаясь восстановить дыхание. Скосил глаза к Шулейману. – Оскар ты можешь делать это чаще?

- Ещё чаще тебя трахать? – усмехнувшись, Шулейман перекатился на бок и подпёр рукой голову. – Какой ты ненасытный, однако.

- Я не об этом, этого достаточно. Я о… Ну… - Том смутился, не зная, как сказать. Почесал нос. – Забыл, как называется. Ты можешь меня облизывать? Там.

Не торопясь, Оскар обвёл его взглядом сверху вниз и только затем ответил:

- Всё зависит от моего желания. Я тебе риммиг сделал не для твоего удовольствия, а для себя. Захотелось.

Том его откровенно не понял:

- Какое тебе удовольствие от этого?

Не утрудив себя ответом, Шулейман просто пожал плечами и встал с кровати, начиная одеваться.

- Собирайся. И резинку снять не забудь.

- Уже? – Том сел, подполз к краю кровати, у которого стоял Оскар. – Мы разве не задержимся?

- А зачем? – посмотрев на него, Шулейман озвучил резонный вопрос. – Мы уже поужинали, потрахались, план на вечер выполнен.

- Ты не хочешь второй раз?

Слабые попытки Тома отстрочить момент расставания не увенчались успехом. Но перед дверью номера Оскар окинул его взглядом и остановил:

- Стой. Закрой лицо ладонями.

Том удивился непонятной просьбе, но выполнил её. Достав мобильник, Шулейман щёлкнул его и, зайдя в инстаграм, быстро припечатал к фото: «Для тех, кто счёл новость обо мне и неизвестном уборщике уткой, вот доказательство – мы в номере отеля, только что отлично потрахались. Правда, пахнет от него нормально, а не как от бомжа, потому что принял душ. Но зато я его облизал в самых труднодоступных местах. Как вам экземпляр?».

- Можно опустить руки? – спросил Том.

- Да.

- А зачем ты просил меня закрыть лицо?

- Чтобы его не было видно. Пресса же окрестила тебя неизвестным уборщиком, надо поддерживать эту отличную версию, - честно до неприличия ответил Шулейман.

- Что? Ты выложил моё фото? Покажи.

Открыв публикацию, Оскар повернул телефон экраном к Тому, не давая его в руки. Пробежавшись взглядом по тексту, Том расширил глаза, вскинул их к Оскару:

- Зачем? Не надо писать, чем мы с тобой занимаемся в спальне! – Том не кричал, но голос стал визгливым от возмущения. – Оскар, удали!

- Поздно, опубликовано. Всё, что однажды выкладывается на моей странице, остаётся там навсегда.

- Мне неприятно, что все будут знать и обсуждать подробности нашей интимной жизни и как ты меня… Как ты там написал. Не делай так. Удали, - Том предпринял попытку выхватить телефон.

После второй попытки, почти увенчавшейся успехом, Шулейман притиснул Тома к стене, но жесткое выражение на его лице довольно быстро сменилось заинтересованностью во взгляде от того, что бёдрами прижимался к его бёдрам, а Том притих мгновенно, как почувствовал силу, глазами хлопает, но взгляда не отводит, наоборот, смотрит неотрывно огромными карими.

- Знаешь, это хорошая идея – второй раз, - проговорил Шулейман, ведя рукой по бедру Тома.

И развернул его лицом к стене, придавил между лопаток, второй рукой стягивая с него штаны с трусами. Недостаточно мокро, поскольку слюна высохла, сперма осталась в презервативе, а смазку Оскар не использовал, что немного расстроило. Удобно, когда можно вставить как по маслу, в смазанное, растянутое нутро, – и в кайф. По кайфу же, когда Том весь течёт, пускай не сам по себе. Сам по себе он отлично течёт с другой стороны.

Другим вечером Шулейман первой позой усадил Тома верхом и оцарапал пряжкой на ремешке часов, направляя его движения, что заметил только потом. Сходив за аптечкой, он вернулся к Тому, смочил кусочек ваты антисептиком и начал обработку длинной царапины на правом бедре. С опозданием поняв, что делает, Оскар замер и скосил глаза вверх и в одну точку. Потому что пиздец. Это какой-то чистый неконтролируемый рефлекс – заботиться о недоразумении.

Вернув себе здравомыслие, Шулейман сунул ватку Тому в руку:

- Сам давай.

- Оскар, это всего лишь царапина.

- В голове у тебя всего лишь царапина вместо извилин, а это – потенциальное заражение, - доходчиво объяснил Шулейман. – И не улыбайся как дебил, мазохист хренов. Бесишь.

Послушно продолжив начатую Оскаром обработку царапины, Том опустил голову, но всё равно улыбался под нос. Поскольку в своей грубой манере, но Оскар заботится о нём, что так трогательно, так дорого и говорит о многом. Как когда-то, когда они были друг другу никем – когда Оскар мог шпынять его и обзывать всякими словами, но если ему было плохо, всегда был рядом и помогал.

В кармане валяющихся на полу джинсов завибрировал мобильный телефон, поставленный на беззвучный режим. Взяв его, Шулейман сбросил звонок и отправил сообщение: «Не могу сейчас говорить. Позвоню позже». И сразу заблокировал экран.

- По работе звонили? – невинно спросил Том, не успевший увидеть имя вызывавшего абонента.

- Нет, папа.

Не солгал. Но Оскар догадывался, о ком

- Вы помирились? – изумился Том.

- Да, я решил не наступать на папины грабли. И что, что он меня обидел? Проехали, - обыденно объяснял Шулейман важный момент. – В конце концов, у папы никого нет кроме меня, у меня он тоже единственный родной человек. Было бы нехорошо больше никогда не общаться, тем более что его в любой момент может не стать.

- Я очень рад, что вы помирились, - Том улыбнулся искренне, положил руку Оскару на бедро. – Хорошо, что Джерри не испортил ваши отношения безвозвратно. Не скажу, что я переживал из-за этого, потому что я больше всего переживал из-за тебя, но я бы обязательно начал.

К десяти Оскар отвёз Тома домой, что происходило неизменно в конце каждой встречи, ни разу Шулейман не отправил его добираться самостоятельно. Стоя на тротуаре, Том смотрел вслед уезжающей яркой машине и улыбался идиотом. Затормозив, Шулейман сдал назад с такой скоростью, с какой благоразумные люди передом не ездят, остановился напротив Тома, опустил стекло и рявкнул:

- Поднимайся в квартиру! Я не для того тебя каждый день отвожу, чтобы ты под подъездом вляпался в очередную беду!

Улыбка на лице Тома стала ещё шире, аж щёки потянуло. От второго за вечер проявления заботы он таял от умиления, неотвратимо растекаясь счастливой лужицей.

- Чего ты улыбаешься, как слабоумный? – добавил Шулейман.

- Почему мне не улыбаться? – спросил в ответ Том и через паузу, не прекращая улыбаться, задал ещё один вопрос: - Зайдёшь?

- Нет.

- Поцелуешь на прощание?

- Если мы поцелуемся, мне придётся поиметь тебя ещё раз.

Том наклонился в открытое окно, облокотившись на дверцу, как проститутки на трассах, заискивающие перед клиентами:

- Я не возражаю, - ответил он, и его неугасающая улыбка приобрела лукавый, игривый оттенок.

Ведь это игра – игра, что они друг другу никто, которую Оскар ведёт, но сам себе не верит. Сомнений уже быть не может, он тоже и близко не равнодушен. И это тоже игра – не в первый раз предлагать зайти в гости, потом просить поцелуй, зная, что Оскар откажется. Потому что однажды он согласится. Лёд между ними уже растаял, теперь остаётся дождаться, когда высохнет вытаявший из него океан.

Шулейман усмехнулся уголком губ, поведя подбородком, и кивнул на здание:

- Иди домой.

- Я хочу с тобой, - Том наклонил голову набок с совершенно очаровательным выражением на лице.

- Не испытывай моё терпение. Если я газану, тебе мало не покажется.

- Я живучий.

Оскар вновь тихо усмехнулся, тоже наклонил голову набок:

- Иди уже, чудовище, - взгляд его отчасти даже напоминал просящий.

Том всё-таки отступил от машины и спросил:

- Мне помахать тебе из окна, когда зайду в квартиру?

- Обойдёмся без этих киношных глупостей. Если ты ослушаешься, останешься торчать на улице и попадёшь во второй подвал – будешь сам виноват.

Шулейман отвернулся к лобовому стеклу, но как бы неласково он не говорил, в его усмешке тоже таилась улыбка. Потому что как тут не улыбаться? Прежде чем отъехать, он поглядывал, как Том исполняет требование и открывает дверь подъезда.

Том пошёл по лестнице, шатался от перил к стене, улыбаясь, будто влюблённый идиот. Разве можно быть более счастливым, чем он сейчас, более влюблённым? В прошлом он прошёл через игру в любовь и сомнения в своих чувствах к настоящим, устоявшимся, вызревшим чувствам, минуя этап влюблённости. Но он наступил сейчас, ни с чем несравнимый, непознанный, потрясающий до песни в душе и крыльев за спиной, сильных, огромных как никогда, сиятельных. Так вот, какие они, бабочки в животе? Том никогда не придавал значения этому выражению, что слышал в фильмах, но, оказывается, они существуют, трепещут внутри, щекочут, провоцируя улыбаться без конца.

Зайдя в квартиру, Том выглянул в окно, выходящее на улицу, где они расстались. Знакомой красно-оранжевой машины на улице уже не было видно, но это не омрачило настроение. Пройдя кругом по квартире, Том сделал селфи и написал к публикации: «На фото-сессиях я говорил моделям, что нет улыбки красивее, чем искренняя. Сейчас я вижу это на себе. Можно быть более счастливым, чем я сейчас, но это будет, когда мы снова встанем у алтаря и потом – всю жизнь. А сейчас я счастливее, чем когда-либо в своей жизни до настоящего момента. Я иду сложным путём, но оно того стоит тысячу раз, потому что моя награда дороже золота. Мне бывает очень непросто, но я справлюсь, я смогу победить. Я верю в себя и верю в нас».

Эта фотография лучшая. Озарённое улыбкой лицо и свет в глазах создавали красоту, какой не бывало ни у маститых фотографов, ни у самого себя в объективе, когда хотел что-то передать. Вскоре пришло сообщение от Эллис, полнящееся улыбчивыми смайликами и озорными интонациями:

«Это то, о чём я думаю? Том, поделись умением так сильно чувствовать, со мной ничего подобного не случалось, и мне уже кажется, что я не умею любить».

«Без проблем! Лови лучи любви, усиленно посылаю их в сторону Лондона! Надо же как-то отплатить тебе за то, что ты приютила меня, кормила и терпела моё вредное настроение», - написал Том в ответном сообщении, добавив в конце три ржущих эмодзи.

Оскар поговорил с отцом и переключился на главного человека, который ждал его возвращения.

- Привет, Терри, как у тебя дела?

Выслушав ответ, рассказывающий, как прошёл день, и вмешавшийся в их разговор голос, Оскар сказал:

- Да, я смогу приехать на выходные.

- Это не обязательно, ты же занят.

- Я тоже соскучился.

Глава 26

Миссис плакса,

Мистер ледяное сердце.

Самый некрасивый фантик,

Самый грустный в мире фанфик.

Ai Mori, Фанфик©

Новая неделя, начался июль, уже в этом месяце будет важный день.

Зайдя в электронную почту, куда не заглядывал с тех пор, как от него отказались представители всех брендов, Том увидел письмо, пришедшее три дня назад. В строке «тема» значилось «Эстелла С.». Кликнув на письмо, Том прочёл:

«Здравствуйте, Том. Это Себастьян де Грооте. Я бы хотел возобновить сотрудничество с Вами».

Неожиданно, и как будто из другой жизни прилетело письмо, жизни, в которой он к чему-то стремился, добивался, карабкался вверх, правдами, неправдами и зубами выгрызая успех. С начала текущего года ничего из этого не осталось, а ныне, полтора месяца уже как, был только Оскар, и все мысли заняты им, все устремления к нему.

Занеся руки над клавиатурой, Том напечатал ответное письмо:

«Здравствуйте, Себастьян. Срок моего наказания ещё не вышел».

Ответ пришёл быстро, так как эта почта у владельца Эстеллы С. рабочая, от электронного ящика приходят пуш-уведомления, извещая о новом письме, чтобы ничего не пропустить и не терять время в незнании о сообщении, чего в любом бизнесе делать нельзя.

«Я знаю, - гласило письмо. – Меня это не волнует. Мне очень жаль, что я не смог противостоять обществу и быть на Вашей стороне в тот непростой момент. Я должен это исправить».

«Вы ничего не должны, Себастьян. Вы поступили так, как должны были, любой на вашем месте разорвал бы со мной отношения. Но я благодарен уже за то, что вы не плюнули в меня, как другие, а сказали, что лично вы ничего против меня не имеете, а это временная мера».

«Не думайте, что я пишу Вам лишь по зову совести, это не так. Я по праву считаю Вас одним из лучших фотографов в сфере красоты и моды и вспоминаю наше сотрудничество как хорошее время. Я был бы рад продолжить работать с Вами, если Вы ещё заинтересованы в сотрудничестве с брендом».

«Я сейчас в Париже и до следующего апреля не смогу никуда уехать», - честно обозначил Том.

«Париж – красивый город. Мы можем перенести съёмки в удобное Вам место, если Вы согласитесь».

«Мне нужно время подумать».

Не ломался, не набивал себе цену, но выглядело это так. Верно, на автомате уже выходит вести себя как та востребованная звезда, которой сначала казался, потом стал. А думал Том об Оскаре и том, нужна ли ему сейчас работа, примерял её на ту жизнь, что имеет теперь.

«Как скажете, Том. Отложим пока этот вопрос, - от Себастьяна пришёл ответ. – Я бы хотел возобновить рекламную кампанию с Вашими работами. Вы дадите согласие на их использование?».

«Разве они не принадлежат вам?».

«Фотографии принадлежат компании только на время действия контракта о сотрудничестве».

Да, в юриспруденции Том слаб. Как ни читал контракт, а эту деталь не выхватил, не запомнил.

«Я не возражаю», - написал он.

«Вам пришлют договор на подпись. Можете сделать это в электронном формате».

Через сорок минут на почту упало письмо с файлом составленного договора. Том поставил в нужной строке подпись и отослал документ обратно, а решение вопроса о дальнейшем сотрудничестве отложил на неизвестное время, уйдя от Себастьяна в глухую молчанку.

Во время следующей встречи с Оскаром, когда они уже лежали в постели голые и удовлетворённые, Том сказал:

- Оскар, мне предложили работу. Себастьян де Грооте предложил мне возобновить сотрудничество с Эстеллой С., это бренд косметических средств.

- Себастьян – это тот, с кем ты целовался? – уточнил Шулейман, листая в телефоне ленту личных сообщений, которых от друзей-подруг налетело немало.

- Да, тот, - кивнул Том и исподволь взглянул на Оскара исподлобья. – Что ты об этом думаешь?

- О чём?

- О рабочем предложении. Как думаешь, мне соглашаться? - Том смотрел на Оскара в чистом ожидании его вердикта.

- Почему ты меня спрашиваешь? – опустив телефон экраном вниз, Шулейман тоже посмотрел на Тома. – Твоя жизнь, тебе и решать, нужна тебе эта работа или нет.

- Да, это моя жизнь, - согласился тот, - но мне важно, как ты к этому относишься. Мне больше не нужно крутиться, чтобы встретиться с тобой, ты уже рядом. Поэтому я спрашиваю – как ты думаешь, соглашаться мне или нет? Если ты не хочешь, чтобы я брался за эту работу, я откажусь. Как ты скажешь, так и будет.

- Сам-то ты чего хочешь?

- Мне всё равно, - полностью повернувшись к Оскару, сев на пятки, Том без лукавства покачал головой. – Мне нравилось работать с Эстеллой С., но также мне нравится быть домохозяином у тебя под боком.

Шулейман усмехнулся:

- Домохозяином при мне тебе не быть, так что соглашайся.

- Оскар, - Том положил ладонь на его бедро, серьёзно заглянул в глаза. – Скажи, пожалуйста, своё мнение. Может быть, ты не хочешь, чтобы я работал с тем, с кем у меня был поцелуй.

Том искренне не знал, какой ответ он хочет услышать, потому что «всё равно» всегда является отсутствием уверенности в чём-либо. С одной стороны, он больше не хотел работать на кого-то и хотел получить от Оскара ревность как подтверждение чувств; с другой стороны, ощущал тихий, скрытый, что едва его можно нащупать в себе, страх, что если Оскар запретит ему работать, то внутри возродится старый протест, шепчущий в голову: «Меня неволят», и будет он снова стремиться на свет окна глупой, своенравной птицей, пока не пробьёт стекло и не вылетит наружу, где не так уж сладко, как видится из родных стен.

Шулейман тоже повернулся к нему корпусом, опёршись на кулак, смерил Тома взглядом, которым и порезать можно, и сказал:

- Не хочу. Пока я хочу с тобой спать, ты принадлежишь мне. Но ты можешь согласиться на работу, если не будешь пересекаться с этим Себастьяном, - добавил он.

Совершенно глупо лицо Тома расцветили изгиб улыбки и блеск глаз. От Оскара его выражение не укрылось, оттолкнувшись рукой от постели, он закурил и сказал:

- Ты реально присмотрись к БДСМ-теме, это прямо твоё. От боли ты кайфуешь, доволен, когда тебе приказывают. Хоть попробуешь, каково это, когда тебя насилуют по оговоренным правилам, с возможность остановиться и для твоего удовольствия.

- Тебе это интересно? – участливо спросил Том.

- Мне? Нет, БДСМ не моя тема. А ты можешь найти в этом себя.

- Только если с тобой. Кажется, с тобой мне что угодно может понравиться.

Смутившись немного, вспоминая все те вещи, которые делал с ним Оскар, что должны были напугать, но заставили скулить от наслаждения, Том смотрел на него и снова улыбался губами и сверкал глазами. Красивый, зараза. И какой-то… Не описать словами, поскольку абсолютно непонятно, что же в нём так цепляет. И внешность бывает более выдающейся, и характер совсем не подарок – смесь ноющего меланхолика с вечным вредным подростком. Тощенький, тупящий временами, по жизни запутанный в себе, невыносимый. Но от него глаза горят. Залипательный он, если одним словом. Одним дурацким словом, как и сам Том, и ощущения и чувства эти дурацкие. Вот Оскар и вляпался по самое не могу и не хочу, и поди разбери, как выбраться, как Мюнхгаузен сам себя не вытащишь за шкирку, скорее уж пополам разорвёшь. У Тома на лице меняют друг друга фонтанирующая жизнь и тень вселенской тоски, у него изящные запястья, идеально ложащиеся в его, Оскара, захват ладонью, у него… Его хочется всегда и по-всякому – в постели и просто рядом, чтобы сидел где-то в поле видимости, отсвечивал. Ухмыльнувшись уголками губ, Оскар поцеловал Тома в улыбку, затем плавно заваливая его на спину и выпутывая из одеяла, которое между ними точно лишнее.

- Мне нравится, что ты на автомате раздвигаешь и сгибаешь ноги, - усмехнулся Шулейман в губы Тома, пальцами гуляя по его бедру.

- Хочешь, чтобы я изображал недотрогу? – осведомился в ответ Том, не предпринимая попыток свести бёдра, между которыми удобно устроился Оскар.

- Этого мне хватило. Ждёшь? – Оскар ухмыльнулся и лизнул его губы.

- Жду.

Приподнявшись, чтобы между их телами образовалось пространство, Шулейман ухватил руку Тома и потянул её вниз, ему же между ног.

- Проверь: как там?

Том закусил губы, но повиновался, ввёл в себя палец. Как там? Мокро, горячо и не так узко, как должно быть по природе, поскольку не прошло и часа с того момента, как его распирал крупный член. Оскар тоже опустил руку ему вниз и, коснувшись ободка сфинктера, протиснул в него палец. Чувствовал там же, рядом, палец Тома, что непривычно и будоражит.

- Горячий, - Шулейман поделился ощущениями с блуждающей на губах усмешкой.

И наклонился, снова запечатывая губами Тому рот, повернул кисть и согнул у него внутри палец, надавливая так, что Том весь поджался и пронзительно замычал в поцелуй. В этот вечер всё шло как обычно, но в пятницу Тома ожидал сюрприз.

- Останься на ночь.

Том изумлённо уставился на Оскара, почти не веря, что не ослышался.

- Ты хочешь, чтобы я провёл ночь с тобой?

- Да, - просто ответил Шулейман. – Я бы тебя ещё на неделе оставил, но тебе утром на работу, а я не хочу рано везти тебя.

Одновременно Том растаял от того, что Оскар мог сказать: «Я не хочу рано просыпаться», но сказал: «Я не хочу тебя везти рано», то есть он даже не рассматривает вариант отправить его в одиночестве, заботится; и заволновался сильно-сильно. Это что же, Оскар хочет перевести их отношения на новый уровень? Именно – он предложил остаться вместе до утра, а не только на несколько часов для секса.

- Опять это слабоумное выражение лица, - проговорил Шулейман. – Кончай и говори: остаёшься? Хотя чего это я тебя спрашиваю? Ты остаёшься.

Внутри молоточки «тук-тук-тук», волнение шкалит в виски. Насколько проще было в прошлом, когда их отношения текли, текли, а потом бац – и Оскар предложил сочетаться браком. И Том вроде бы и любил его, и не хотел от него никуда уходить, и захотел убежать подальше от такого предложения. А теперь всё иначе, теперь осмысленные чувства и ответственность. Восхитительное чувство – влюблённость, но глупое и нервное. И Том в её власти тоже глупый и нервный, возносящийся в небеса, бьющийся о землю и пружинящий обратно к облакам.

- Тебе нужны какие-нибудь гигиенические принадлежности? – осведомился Шулейман и сам ответил на свой вопрос: - Нужны. Скорее всего, утром я захочу близко с тобой пообщаться и предпочту, чтобы ты был с почищенными зубами и чистой задницей.

Озвучив по телефону пожелание, он вышел к двери, чтобы не пускать горничную в номер и забрать второй набор ванных принадлежностей. Вернувшись в спальню, Шулейман завалился боком на кровать, выудил из аккуратно сложенного набора синюю зубную щётку и протянул Тому:

- Твоё.

Взяв щётку, Том сжимал её в кулаке, смотрел на Оскара и снова улыбался как идиот. Потому что в этом номере у него теперь есть своя личная зубная щётка. Он хотя бы во сне сможет перестать улыбаться?

Сходив в душ перед сном, Том присел на край кровати и несмело спросил:

- Мне спать с тобой?

- Можешь лечь на полу или на любую другую горизонтальную поверхность, я тебя в выборе не ограничиваю, - ответил Шулейман, откинувшись на подушку, подложив ладони под затылок и следя за Томом из-под ресниц.

- Я не это имел в виду, - Том мотнул головой. Свёл брови от того, что сложно объясниться. – Я хотел сказать… Ты хочешь, чтобы я спал с тобой?

- Не мямли, - одёрнул его Оскар. – Сколько раз я тебе говорил? Необучаемый ты. Иди сюда, - резко сменив направленность высказывания, он похлопал по постели.

Том переполз по кровати, лёг рядом на спину, почти плечом к плечу, на расстоянии двадцати сантиметров. Повернул голову к Оскару – сердце волнуется, а дыхание наоборот притихло, чтобы не выдать, как трепещет в груди. Через несколько секунд Том позволил себе опустить взгляд, одним пальцем коснулся руки Оскара чуть выше запястья, обводя завиток яркой татуировки. И такое счастье испытал в этот миг, настоящий микровзрыв в голове и теле, отчего на лицо вновь выползла улыбка.

- Предупреждаю – если ты будешь с таким выражением лица смотреть, как я сплю, я выкину тебя в общий коридор, - сказал Шулейман и потянулся к выключателю.

- А с другим лицом можно?

- Ни с каким нельзя, - чётко отрезал Шулейман. – Просто не делай этого.

В воцарившейся темноте Том подлез к Оскару под бок, скользнул ладонью по тыльной стороне запястья, общаясь тактильно в отсутствии главного канала восприятия, что позволяло быть чуточку смелее. Затем огладил тыльную сторону его ладони, кожей считывая стрелы сухожилий, пальцем провёл линию по бедру.

- Ты ко мне так своеобразно пристаёшь? Или что ты делаешь? – поинтересовался Шулейман спустя несколько минут молчаливых манипуляций с его телом. - К чему мне готовиться?

Томин тёмный силуэт отмалчивался в ответ и не прекращал касаний. Оскар сомкнул пальцы на его запястье, стучась в загадочную голову таким образом, раз он снова делает вид, будто человеческую речь не понимает. Том замер на мгновение и порывисто подался вперёд, прижимаясь губами к губам Оскара. Не целовал, только впечатался – с неловкостью первого детского поцелуя, смяв нос об нос, отняв у них обоих возможность нормально дышать.

Отстранившись, Том опустил голову Оскару на плечо, спрятал пылающее от смелости лицо:

- Теперь можно спать.

- Не думаю, что ты быстро уснёшь, - отметил Шулейман. – У тебя сердце колотится как у кролика, - плечом чувствовал учащённую пульсацию в его груди.

Том улыбнулся уголками губ, нашёл его руку и переплёл пальцы, готовясь успокоиться и заснуть в тесном контакте, которого не хватало так много ночей. Но Оскар убрал руку, говоря:

- Не наваливайся на меня. У тебя есть своя сторона кровати, - и выпихнул Тома из-под бока на свободную половину.

Поутру Том, разморенный сонной негой, лежал с закрытыми глазами и полуулыбкой на губах, ждал, что Оскар начнёт приставать, но тот к нему не притронулся и вскоре после пробуждения вовсе встал с кровати, что даже разочаровало. Ведь так часто мечтал об этом, томясь в одиночестве в чужой столице, а нежная фантазия не сбылась. Прикидываться томной спящей красавицей и дальше бессмысленно, Том перевернулся, сел и направил на Оскара недоумевающий взгляд из-под сведённых в замешательстве бровей.

- Чего ты на меня так смотришь? – осведомился Шулейман.

- Мы не займёмся сексом?

- А тебе так неймётся? – Шулейман послал Тому пристальный взгляд.

- Просто я мечтал об этом. – Делясь сокровенным, Том опустил взгляд, теребил пальцы и улыбался уголками губ своему трепетному желанию. – Раньше ты часто начинал приставать ко мне, когда я только проснусь, или даже когда я ещё сплю. Я скучал по этому. Просыпаясь в пустой постели, я думал о том, что непременно настанет момент, когда снова будет так. На границе сна и яви мне чудились твои прикосновения, я улыбался, поворачивал лицо под поцелуй и просыпался полностью, в одиночестве, отчего не находил сил сразу встать, лежал, гладил холодную простыню на свободной стороне кровати и тосковал по теплу. Несколько раз мне снились такие пробуждения. День за днём, месяц за месяцем просыпаться одному вообще не круто.

- Свобода – это отсутствие всяких привязанностей, ты знал? – произнёс Шулейман, и глаза его пытливо сощурились. – Что, уже не мила тебе воля?

- Не мила, - ответил Том и счёл нужным добавить, пояснить: - То есть свобода – это здорово. Но есть то, что лучше неё – связь с другим человеком, наличие общего дома, а не то, как я думал – мой дом весь мир с его бесконечными возможностями. Принадлежность мне милее воли, это я тоже понял.

- Забавно, - Оскар слегка ухмыльнулся, скрестил руки на груди. – У нас с тобой тотальное несовпадение: раньше я хотел с тобой семью, а ты желал воли, теперь я не хочу, а тебе подавай семейное гнёздышко.

- Мы попробовали так и этак, следующий этап будет гармоничным, - уверенно высказался Том. – Мы совпадём.

Шулейман усмехнулся: неисправимый волшебный зверь. Интересно, на сколько его хватит? Пока что держится стойко, как никогда. Том тоже встал и потянулся поцеловать – какое совместное утро без поцелуя? Шулейман не двигался, смотрел на приближающуюся милую мордашку и в последний момент, чтобы поэффектнее, сказал:

- Почисти сначала зубы.

- Мы были женаты и почти каждое утро целовались, - выдвинул аргумент Том и снова потянулся к его губам.

Оскар упёрся ладонью ему в грудь, отстраняя приставучую мелочь, и затем спросил:

- В душ пойдёшь?

- С тобой?

- В принципе. Или ты по старинке забываешь мыться по утрам?

- Не забываю. Просто я думал, что мы… - Том подумал две секунды и смекнул. – А, ты хочешь, чтобы я принял душ, прежде чем мы вернёмся в постель?

Шулейман усмехнулся:

- Ты поставил меня в тупик. Зачем ещё я оставил тебя на ночь, если не ради утреннего секса? Но и исполнять твоё желание я не хочу.

- Почему не хочешь? – не понял Том.

- Потому что ты этого не заслуживаешь.

Оскар развернулся и пошёл в ванную комнату. Быстро впрыгнув в трусы, Том последовал за ним преданной собачкой, но не переступил порог, остановился, не решаясь без разрешения переступить разграничительную линию. Прямо-таки кадр из саги «Впусти меня», где тёмное существо не может войти в дом без разрешения. Такая забавляющая ассоциация возникла у Шулеймана. С ухмылкой на губах он незаметно поглядывая на Тома через зеркало, ожидая развития ситуации.

Том в своём репертуаре: помялся, сделал шаг туда, обратно и, наконец, тихо постучал по дверному косяку:

- Можно войти?

- Пароль.

- Что?

- Пароль, - повторил Шулейман.

Том задумался, нахмурился, совершенно сбитый с толку тем, что Оскар говорит, и сказал:

- Ты хотел, чтобы я принял душ.

- Ответ неверный, но логичный. Заходи.

Проследив в отражении, как Том проходит в ванную и идёт к раковине, Шулейман повернулся к нему и, окинув взглядом, произнёс:

- Кто следующий, Эбби? У меня больше не осталось обидчиков.*

- Оскар, с тобой всё в порядке? – Том сильно хмурился и хлопал ресницами.

- Мда, - Шулейман цокнул языком. – Я же говорил – с тобой невозможно посмеяться, только над тобой.

- Оскар, я тебя не понимаю. Ты играешь со мной? Зачем?

- Чтобы ты спросил. На, - Оскар взял синюю зубную щётку с тюбиком пасты и протянул Тому, - займи рот.

Сунув щётку за щеку, Том снял трусы, зашёл в душевую кабину и включил воду, по выработанной благодаря ранним подъёмам на работу привычке совмещая два дела. Через три минуты сплюнул пасту под ноги. Шулейман подошёл к душу, Том потеснился в сторону и затем вышел из кабины, поскольку она не настолько просторная, как у Оскара дома. Конечно, вдвоём не тесно, но мало ли Оскар не хочет принимать душ с ним.

Ополоснувшись, Шулейман взглянул на Тома и позвал:

- Иди обратно.

Переступив порог кабины в обратном направлении, Том встал перед Оскаром, в отличие от вчерашнего вечера не пытаясь прикрыть наготу, не ощущая смущения. Дверцу не закрыл, отчего пол покрывала плотная россыпь брызг. Неторопливо Шулейман оглядел его, провёл пальцами вверх по плечу, до шеи и, коснувшись подбородка, спросил:

- Всё ещё хочешь утреннего секса?

Том кивнул. Не испытывал возбуждения, но знал себя, ему поцелуя достаточно, чтобы распалиться. Не телом он хотел, а разумом. Шулейман положил ладонь ему на плечо и надавил. Том опустился на колени. Такой покорный, готовый на всё. Но Оскар знал, что абсолютное послушание Тома не абсолютно, он в любой момент может встать на дыбы. Как зверь, который может сколько угодно брать пищу с ладони и ластиться к ногам, но никогда не станет домашним. Коты – звери гордые и непредсказуемые, а единороги и подавно.

Кончив, Шулейман совершил ещё пару плавных, ленивых движений, размазывая удовольствие, и покинул Тома. Взял лейку душа, смыл с его лица след слюны со спермой и отвернулся, игнорируя вопросительный, ждущий ещё чего-то взгляд вставшего Тома, который чувствовал и спиной, и затылком. Секс получился односторонним, Тому ничего не досталось, но он не расстроился, потому что… Потому что забыл о себе.

Поняв, что на этом всё, ничего больше не будет, Том потянулся за лейкой душа, которую Оскар поставил обратно в держатель, случайно задев его плечо. Целенаправленно дотронулся пальцами, смелее – ладонью по загорелой коже. Шагнул ближе и обнял Оскара со спины, обвив руками поперёк живота, прижался щекой под шеей.

На завтрак спустились в ресторан, после чего Оскар повёз Тома домой. Общая сказка кончилась, пора возвращаться в реальность, которая у них пока что совершенно разная. В машине Том не мог удержаться и постоянно поворачивался и поворачивался к Оскару, как будто надеялся взглядом привязаться так сильно, что ни Оскар, ни любая внешняя сила не сможет разорвать и разлучить. Но автомобиль остановился около дома, в котором он снимает квартиру.

- Приедешь вечером в гости? – выйдя из машины, спросил Том в открытую дверцу.

- Зачем?

- Просто так, - Том честно пожал плечами. – Мы не встречаемся по выходным, и мне это не нравится. Я не хочу не видеть тебя до понедельника. Я был у тебя, даже переночевал, теперь моя очередь принимать тебя в гости. Приезжай, пожалуйста.

Сказал больше, чем нужно, но то сердце говорило, замирающее в надежде, что его услышат, что одиночество до вечера понедельника настанет позже, а не сейчас, когда поднимется в квартиру. Не торопясь с ответом, Шулейман обвёл Тома нечитаемым взглядом, решая, как поступить, и соизволил сказать:

- Ладно, приеду. Жди к семи.

Том просиял улыбкой и произнёс:

- Я живу в семьдесят четвёртой квартире.

Шулейман кивнул и, ничего более не сказав, уехал. На часах без пятнадцати полдень, а значит, до новой встречи осталось и много времени, и мало, и сердце уже сейчас начинает накачивать волнение. С четырёх Том начал готовиться, открыл шкаф и провалился в сложный вопрос: что надеть? Четыре наряда сменил, трижды сходил в душ – без надобности, от волнения. А может быть, сразу голым открыть Оскару дверь?

В конце концов Том тормознул себя в желании быть для Оскара самым красивым, лучше, чем обычно, и решил ничего не выдумывать и просто надеть чистый комплект домашней одежды. Перенюхал всю одежду, что нашёл вне шкафа, потом всю в шкафу. Задрал руку и понюхал подмышку: не пахнет ли потом? Опустил руку и опустился на край стула, зажав ладони между бёдер. Выпить, что ли, чтобы не психовать так жёстко? Выпил бы для спокойствия и храбрости, если бы, во-первых, имел уверенность, что алкоголь нормально пойдёт, а не выйдет боком; во-вторых, будь дома что-нибудь спиртное.

Нет, лучше бы голым Оскару дверь открыть, пусть отдерёт его сразу у порога, потом всегда становится проще. И почему он так жёстко волнуется? Они жили вместе так долго, что одному жить непривычнее, чем с Оскаром, они были женаты, а исходит на переживания Том будто перед первым свиданием, которого в его жизни никогда не было. Том вдохнул, закрыл глаза и выдохнул, приводя мысли в порядок, а сердцебиение в норму. И встал, возвращаясь к шкафу.

Надел чёрные штаны с тёмно-серыми лампасами – спорное дизайнерское решение – и красную клетчатую рубашку из тонкой, почти воздушной ткани, что идеально подходит для летних вечеров. Походил, снял штаны, потому что плотные, жарко. А шорты у него есть? Есть одни, купил в конце прошлого сентября, переборов неумение носить шорты. Впрочем, переборол только тем, что приобрёл их, а не надел ни разу, да и некогда было, потому что в октябре в Лондоне, где до депортации проводил большую часть времени, в шортах не походишь.

Отыскав в недрах шкафа вещь, о которой забыл тогда же, прошлой осенью, Том надел чёрные шорты, имитирующие обрезанные по колено джинсы с нитками, торчащими из не подшитых штанин. Посмотрел в зеркало – нормально, и не жарко, и удобно. На часах половина шестого.

Шулейман опоздал на пять минут, отчего Том скатился в беспросветную печаль, думая, что он не приедет, просто сказал, чтобы Том от него отвязался, а сделал по-своему. Оскар мог так поступить, в их нынешних отношениях без обещаний и обязательств – мог. А когда прозвенел дверной звонок, Том сорвался с места, подлетел к двери, остановился, пригладил волосы, выдохнул, досчитал до трёх и, наконец, открыл. Шулейман прошёл в квартиру без приветствий – виделись уже – огляделся и сказал:

- Хорошая квартира. У тебя наконец-то появился вкус.

- Тебе нравится? – Том удивился. – Я думал, для тебя это так, коморка, а не жильё.

- Я и не говорил, что она достойная для меня, - Шулейман посмотрел на него. – Она в общем хорошая, достаточно стильно обставлена, расположение удачное.

Том закусил губы, потупил взгляд. Да, какая глупость – как он мог подумать, что квартира по вкусу Оскара? Здесь всего лишь четыре комнаты и аренда стоит не целое состояние. Том не сразу заметил, что Оскар уже несколько секунд выжидающе смотрит на него, скрестив руки на груди.

- И зачем ты меня пригласил? – осведомился Шулейман, когда Том столкнулся с ним взглядом. – Просвети: каков твой план на вечер?

Том непроизвольно расширил глаза, запаниковал внутри. У него что, должен быть какой-то план? Почему он об этом не знал?!

- Понятно, - заключил Шулейман, прочитав все эмоции на лице. – Плана у тебя как обычно нет.

Том молчал, закусывал губы под внимательным, будто испытывающим взглядом, от которого переживания больше и больше расцветали огнём, и сказал невпопад:

- Оскар, я волнуюсь. Весь день до твоего прихода я жутко переживал, сам не знаю почему. И сейчас тоже переживаю. Я не знаю, как развлекать тебя на своей территории, не знаю, как принимать гостей, да и не гость ты мне, потому что гость это кто-то чужой, а ты мне самый близкий. Ты сейчас смотришь на меня прямо, и я теряюсь под твоим взглядом и боюсь, что не смогу тебя увлечь, и ты уйдёшь. Я волнуюсь, - повторил Том в конце своей речи, которая получилась длиннее, чем планировал. – Но я очень хочу, чтобы ты остался и провёл со мной этот вечер.

- Ого, какой прогресс: ты сказал о своих чувствах по факту, а не спустя год. И не только в этом направлении прогресс, - высказался Шулейман и обвёл Тома пальцем. - Давно ты одеваешься дома не как чучело?

- У меня по-прежнему есть «чучельская» одежда, - ответил тот, самую чуточку, но всё-таки обидевшись от того, что Оскар снова оскорбляет его предпочтения, - но я разнообразил домашний гардероб.

- Выглядишь неплохо.

Как ни понимал, что надо быть милым и не нарываться, Том не смог удержаться и завуалировано огрызнулся. Язык сработал быстрее мозга:

- Второй комплимент за десять минут? Или выгляжу неплохо я не для тебя, а тоже «в общем»?

Шулейман за словом в карман также не полез:

- Достойным меня ты никогда не был. Но это никогда не мешало мне с тобой спать. Мы так и будем здесь стоять? – спросил он, сворачивая тему.

- Нет, пойдём на кухню.

Оскар пожал плечами, мол: мне всё равно, ты хозяин здесь, веди, и последовал за Томом.

- Прости меня, я не хотел огрызаться, - сказал Том, без причины растеряв внезапную спесь. – Мне приятно, что ты похвалил мой внешний вид.

- Никогда не понимал эту твою манеру постоянно извиняться по поводу и без, - хмыкнул Шулейман.

Том остановился, посмотрел на него большими глазами:

- Если я не буду извиняться, как ты поймёшь, что я сожалею?

- В порядке бреда, но ты не пробовал не делать и не говорить того, о чём будешь сожалеть?

- Я не всегда могу себя контролировать.

- Правильнее сказать – никогда, - усмехнулся Шулейман. – Хотя в твоём случае непонятно, что хуже: когда ты делаешь и не думаешь, или, когда ты думаешь и не делаешь?

Том улыбнулся уголками губ, понимая, в какую конкретно часть его огорода этот камень. Но Оскар говорит на позитивной ноте, а значит, всё нормально, он помнит, но не злится. На кухне Шулейман устроился за столом, а Том подошёл к холодильнику.

- Ты ужинал? – Том обернулся, выкладывая продукты на поверхность тумбы. – Я приготовлю что-нибудь.

- Зачем заморачиваться? Поехали в ресторан, если хочешь поужинать, - лениво произнёс Шулейман, готовый встать из-за стола.

Поставив лоток с мясом, Том обернулся к Оскару с очередным откровением:

- Я мечтал об этом, - сказал с серьёзной, оголённой до предела честностью. – Каждый день я садился завтракать, обедать, ужинать в одиночестве и очень хотел, чтобы ты сидел напротив, мне не хватало этого. Я даже готовить перестал, ограничивался чем-то незамысловатым, а вначале вовсе перешёл на полуфабрикаты. Оказалось, готовить для себя мне неинтересно, моя любовь к кулинарии обусловлена тем, что мне было приятно готовить для тебя, для нас двоих. Только недавно я начал учиться стараться для себя, но я по-прежнему очень хочу приготовить для нас ужин. Оставь это мне, хорошо?

Почему это так мило, что в груди разливается предательское тепло? Кто ещё мог сказать Оскару подобные слова? Никто и никогда не говорил ему подобного. Оскар и не хотел, понимая, что никто в паре с ним не станет стоять у плиты, ему и не надо. Любая или любой, представляя отношения с ним, рассчитывает питаться в лучших ресторанах или у шеф-повара уровня Мишлен, который будет творить специально для них на их личной кухне. Никто бы не захотел готовить самостоятельно на постоянной основе, оно и понятно. А Том хотел и хочет, что вводит в некоторое замешательство и приятным чувством не позволяет его одёрнуть, отнять у него эту маленькую мечту, которая ничего не стоит. Любой человек, сорвавший джек-пот в виде Оскара Шулеймана, желал бы другого – дорогую одежду и аксессуары, бриллианты, машины, квартиры, отдых там, куда простым смертным путь заказан, личные пожелания могут варьироваться, но в целом список стабилен, - а Том мечтает приготовить ужин для двоих. Не дурак ли?

Причём Том не такой, как клуши с восточной Европы, искренне думающие, что мужчину можно привязать вкусной домашней едой, что особенно нелепо, когда речь идёт о статусных мужчинах. И на самом деле Том не глупый, цену деньгам знает, пожалуй, лучше самого Оскара и людей его круга, поскольку, в отличие от них, знает, какова жизнь в другом мире, мире, где три тысячи – это зарплата за месяц, и знает, как это, когда денег нет вообще. В чём-то его даже можно назвать скупым, потому что он искренне не понимает, как можно тратить сотни тысяч и миллионы разово, на какие-то вещи, по той же причине – он из другого мира и в мир миллиардных состояний никогда не рвался.

Так почему же ему нравится стоять у плиты, чтобы накормить их обоих, когда он может этого не делать? Заботу таким образом проявляет? Да нет, забота – приторная, душная, какой её Оскар понимает, по-другому проявляется и ощущается. Просто Тому нравится, ему приятно делать это для него, что видно по тому, как он улыбается и как волнуется, что он, Оскар, не оценит, потому что не шеф-повар и помнит, как нелестно Оскар высказывался о его стряпне, когда Том ещё в домработниках ходил и совершал первые пробы на кухне. Но и забота в его действиях тоже есть – другая. Том хочет позаботиться в ответ, это давно понятно, и он отдаёт всеми доступными ему способами, коих немного.

Его поведение и умиляет, и коробит. Оскар прагматик и циник, ему понятнее любовь за что-то, в частности за деньги и к деньгам, он с младых лет привык к мысли, что любить его будут за то, что означает его фамилия, и за состояние. Это стандартная ситуация в мире, в котором всё так или иначе является сделкой, в том числе пресловутая любовь. Стареющий богач покупает красоту и молодость любовницы за деньги; женщина отдаёт жизнь мужчине в обмен на стабильность и уверенность в завтрашнем дне и так далее, и тому подобное. А Том ему никогда не был понятен. И не сказать, что Оскару нравилось, что нашёл того, кто хочет быть с ним не из-за того, что у него есть. Потому что, когда у чувств есть причина – понятнее и есть уверенность, что партнер твой никуда не денется, пока ты даёшь то, чего он хочет. У Тома нет причины, у него есть чувства и порыв.

Единорог – он и есть единорог, волшебный. И мышление у него неземное, с таким в современном мире не выживают. Таких «сказочных» в смутные времена средневековья называли блаженными, а сейчас ничего не изменилось, только формулировки стали жёстче.

- Если затянешь приготовление на два часа, закажу что-нибудь, - всё-таки сказал Шулейман предупредительно, не поддавшись размягчающему теплу.

Больше он ничего не говорил. Наблюдал, как Том крутится у плиты. Разглядывал со спины сверху вниз, снизу вверх, застревал взглядом на икрах и щиколотках, заголенных шортами. Щиколотки у Тома тоже изящные, немногим толще, чем у него, Оскара, запястья. А ноги у него стройные, ровные, без выделяющихся икроножных мышц – должны быть кривоватые, как у всех худых парней, но форма у них идеальная, не мужская. И идеально гладкие, без единого волоска, что режет глаз, как будто впервые заметил. Были ли у него когда-то волосы на ногах? Конечно были, как и у всех людей, но до того, как Джерри решил, что волосы недостойны расти на его совершенном теле и кардинально от них избавился, Оскар видел Тома без штанов всего дважды, и оба раза его интересовала не густота растительности на разных частях тела, оттого не мог вспомнить, как Томины ноги выглядели в первозданном виде. А кое-что другое помнил – Том единственный в его постели, у кого были волосы подмышками, и в паху были, и везде, где предусмотрено природой. Он и мылся-то через раз, а бритва для него вовсе была невиданным страшным зверем. Смешной он был, непривычный.

Ноги. Весьма залипательные ноги, каких у парня – да какого парня – у мужчины ближе к тридцати быть не должно. Но они есть, как и всё остальное, чего быть не должно. Спасибо его родителям, постарались. Кристиан и сейчас мужчина красивый, а в молодости вообще был похитителем сердец, что и видно, и он рассказывал, он вообще любитель поговорить, что на удивление не напрягает, умеет Кристиан к себе расположить, даже Оскар к нему проникся. А мама у Тома на двоечку – худая и без форм, бледно-серая. Но старшие дети у них получились – высший класс. Но номер один всё-таки Том, поскольку от девушки ожидаема подобная красота, а для парня такая внешность – редчайший нонсенс. Причём Кристиан на лицо хотя и несколько слащав, но черты у него мужские и фигура тоже, отец его, Томин дедушка, вообще самый обычный и невысокий – явно в маму Кристиан пошёл, но не ростом. В кого же Том пошёл, такой изящно-фарфоровый, кукольный? Ошибка природы, не иначе, но ошибка удачная.

Пожалуй, тем, что Том вызывает столь сильную ассоциацию с куклой, чем-то неживым, он обязан и тому в том числе, что на теле у него нет волос. К такому выводу пришёл Шулейман, разглядывая его голые ноги. Нырнул взглядом под штанину, не полностью прикрывающую нежную подколенную впадину. От прикосновений там Том вздрагивает и покрывается мурашками. Почему он это знает, почему помнит? И почему никогда не целовал его там?

Том волновался и торопился, боясь, что не успеет, у Оскара лопнет терпение, и он позвонит в ресторан или вовсе уйдёт. Задумавшись, коснулся раскалённой сковороды. Ойкнул, отдёрнул руку, сунул в рот обожженный палец.

- Ты ходячая беда, - услышал Том из-за спины. Шулейман отодвинул стул и подошёл к нему, развернул к себе. – Дай посмотреть. Сколько раз тебе говорить – не сунь в рот повреждённые части тела? – Оскар строго глянул ему в глаза. – Ты не животное, чтобы зализывать раны.

Осмотрев его палец, Шулейман заключил:

- Всё нормально, ожога быть не должно.

А Том стоял – глаза в пол, потому что невозможно смотреть в лицо, когда Оскар волнуется о нём, пускай и ругаясь. От этого внутри сжимается, дрожит и чувства затапливают через край. Поддавшись порыву, Том поймал руку Оскара, отпустившую его руку, провёл подушечками пальцев витиеватые линии на забитой чернилами коже. Забыв дышать, наклонился и коснулся губами татуировки, сказал негромко:

- Я скучал…

- Ты это мне или только моим рукам? – поинтересовался Шулейман, сверху наблюдая необычную картину.

- Тебе. И им, - ответил Том, подняв на мгновение к Оскару блестящий взгляд, и снова спрятал глаза за ресницами. – Я хочу касаться твоих татуировок. Хочу целовать их.

Шулейман усмехнулся и разогнул его, задержавшись взглядом на лице.

- Возвращайся к готовке, - указал взглядом Тому за спину, - а то пригорит к чертям. Я палёное есть отказываюсь.

Оскар вернулся на своё место, с которого удобно наблюдать. Том вроде бы послушался, но отвернулся от плиты, подбежал, прижался губами к губам, перегнувшись через стол, улыбаясь в поцелуй, и ускакал обратно к плите. Заяц, блин, недобитый. И стоит теперь, улыбается, лопаткой орудует в сковороде, задом слегка крутит, будто пританцовывает в такт музыке, что звучит лишь в его голове. Чудной он. Но от его озорства у Оскара тоже улыбкой гнёт губы. И губы у него вкусные, чтобы ни ел, потому что дело не во вкусе, который ощущаешь языком. И даже каким-то уютом окутывает от его выкручиваний, домашним, которого Оскар не знает, потому что у его круга иной уклад быта. И тянет снова поцеловать, самому, но всему своё время.

- Чудной ты, - озвучил Шулейман свои размышления. – У тебя на кухне Оскар Шулейман, а ты хочешь только накормить меня ужином.

- Мне не привыкать к Оскару Шулейману рядом со мной, - Том положил лопатку на тарелку и обернулся. – Чего мне ещё хотеть? Дом на Лазурном берегу и полцарства? Можно подумать, ты дашь.

Не в тех они сейчас отношениях. Это в браке он мог обмолвиться о том, что хочет сделать фотосессию с короной, и получить её в подарок без повода, самую настоящую, драгоценную, сделанную на заказ.

- Может быть, и дам, - сказал в ответ Шулейман с лёгкой ухмылкой, наклонив голову набок и скрестив руки на груди, пытливо разглядывая Тома.

- Тогда уж лучше личный самолёт, - Том улыбнулся ему. – Это полезная вещь. Но лучше всего ужин. Готово, - сообщил он вскоре.

Разложив порции, Том первому поставил тарелку Оскару, потом себе и занял стул напротив.

- Странно, что без вина, - отметил Шулейман, двигая вилкой кусочки пышущего жаром блюда.

- Ты хочешь вина? – Том вскинул к нему взгляд, вскинув брови домиком. – У меня нет, но могу сбегать купить.

- Тогда уж лучше коньяка.

Том, почти подскочивший из-за стола в готовности бежать в магазин, поумерил пыл:

- Я не выберу коньяк, который понравится тебе. Но если ты найдёшь фото…

- Расслабься, - остановил его Шулейман. – Если бы я хотел выпить коньяка, я бы принёс его с собой. Про вино я сказал, потому что по канону ужин вдвоём идёт под вино. Ты и в первый раз, когда замутил романтический ужин, сопроводил его бутылкой красного вина.

Улыбаясь губами тому, что Оскар вспомнил о том ужине, который на самом деле не был романтическим, ничего такого не планировал, просто хотел сделать красиво, Том смущённо и в хорошем, тёплом смысле растроганно опустил взгляд. Как много у них общих воспоминаний.

- У меня есть вишнёвый сок, - вспомнил Том и вновь оживился. – По виду как вино.

Разлив сок по винным бокалам, которые нашлись среди посуды, что не он покупал, Том вернулся за стол. Сделал глоток насыщенной бардовой жидкости, Оскар тоже отпил сока, запивая опробованное сочное мясо.

- Надо будет купить вина, пусть будет на всякий случай, например, на такой, - зачем-то сказал Том. – Но если выбирать, из алкогольных напитков мне больше всего нравится шампанское.

- Я помню.

Том снова улыбнулся губами, снова растроганно, смущённо потупил взгляд, потому что это «я помню» - больше тысячи слов, оно тёплой ладошкой обняло сердце. Тем временем Шулейман добавил:

- Хорошо, что у тебя нет шампанского, от этой бутылки тебя не оторвать.

Том хихикнул, взглянул на него со смешинками в глазах. После ужина они расположились в гостиной – почему-то не в спальню пошли, никто не торопился. Шулейман отлучился в туалет и вернулся в изменившемся настрое.

- У тебя проблемы? – он с серьёзным лицом положил перед Томом помятый тюбик противовоспалительной, обезболивающей мази и вскрытую упаковку микроклизм, в которой осталось всего две штуки.

Поскольку живёт один, Том не прятал с глаз вещи интимного применения, они хранились там, где пользовался ими – в ванной, на полочке у раковины, на чём и прокололся. От цепкого взгляда Шулеймана они не укрылись, и он как обычно не постеснялся ткнуть вопросом в лоб.

- Какие проблемы? – Том округлил глаза, изображая недоумение и чувствуя, как внутри всё сжимается, поскольку Оскар увидел то, что не должен был видеть.

- С задницей, какие ещё? Ты почему молчал? – Шулейман требовал ответов.

- Оскар, ты всё неправильно понял, - Том встал с дивана, хотел забрать изобличающие предметы, но Оскар не дал. – Микроклизмы я купил, чтобы использовать утром, у меня же нет анального душа. А мазь совсем не для того, о чём ты подумал.

- Поведай: для чего же? – глаза Шулеймана сузились в испытывающем прищуре.

Том не умеет лгать, он по-прежнему так думал, но когда его загоняют в угол – несёт, успевай только запоминать, что говоришь, мозг работает в турборежиме, минуя этап осмысления и обдумывания рисков, а язык ещё быстрее.

- Для спины и рук, они у меня устают за смену. Вообще-то, я физическим трудом занимаюсь, - Том ещё и умудрился изобразить долю оскорбления тем, что Оскар ему что-то предъявляет и делает выводы, не разобравшись в теме.

- Микроклизмы действуют как слабительное, а не ведут к полному очищению, потому подходят в качестве средства для чистки перед анальным сексом только в том случае, если нет лучшего способа. Но у тебя есть и обычная клизма, так что не сходится, что ты их используешь по тому назначению, о котором сказал, - Шулейман планомерно разбивал Томину версию в пух и прах. – А эта мазь не даёт никакого эффекта при наружном нанесении с целью расслабить уставшие мышцы, более того, я её знаю, я сам её покупал тебе, когда у тебя задница перетруждалась. Что скажешь?

Том испугался, когда Оскар начал разносить его вроде бы складную ложь, а когда тот задал ему вопрос, в удивлении выгнул брови:

- Она не подходит? Я думал, что везде мышцы одинаковые. Я её помню, поэтому и купил, - играл до победного, хоть и понимал, что сыпется, хуже может сделать.

Шулейман покривил губы и цокнул языком:

- Ты снова лжёшь. Нихрена ты не изменился, - его взгляд обдал холодным разочарованием.

Он бросил тюбик и упаковку обратно на столик и обошёл диван. Подумав, что он хочет уйти, Том бросился следом:

- Подожди! Оскар, прости. Ты прав, ты всё правильно понял, - говорил, когда Оскар остановился и развернулся к нему. – Просто я испугался, что ты узнал, сам не знаю, чего испугался.

Шулейман не отвечал, пытал молчанием и сощуренным взглядом. А Том смотрел огромными, отчаянно просящими о прощении глазами и сжимал в кулаке рубашку на его боку, в которую вцепился неосмысленно, будто боялся, что если отпустит, Оскар непременно уйдёт, исчезнет.

- Почему ты не сказал? – Шулейман наконец подал голос.

- Что я должен был сказать? – не защита, Том вправду не понимал.

- Как вариант: «Оскар, я на обезболивающем сижу и не могу сходить в туалет без допинга, пожалей мою жопу».

Том опустил взгляд, неровно пожал плечами, наконец-то отпустив рубашку Оскара.

- В первый раз я говорил, что мне больно, потом тоже давал понять, что испытываю дискомфортные ощущения. Ты не послушал меня и не обращал внимания.

- Я не послушал, потому что был зол на тебя, а потом не обращал внимания, потому что не думал, что всё серьёзно, - сказал в ответ Оскар с каким-то непонятным Тому раздражением, как будто ругал его. – Ты должен был сказать, что у тебя проблемы. Я далеко не самый нежный человек, но и не садист, калечить тебя в мои планы не входит. Что, думаешь, я бы не понял, если бы ты нормально объяснил, что я перестарался?

Том только кивнул. На что? На всё. Хотя внутри себя всё равно не был согласен и не верил – ну, разве бы Оскар его понял и пожалел, расскажи он, что пару раз вручную отстирывал трусы от крови, потому что если бросить в машинку, пока дойдёт до стирки, запечётся, и можно выбросить. Сейчас – может быть, поймёт, но не раньше.

- Рассказывай, - через паузу сказал Оскар, - насколько всё плохо?

- Всё в порядке.

- Значит, всё ещё хуже, чем я думал, - Шулейман цокнул языком, сканируя Тома взглядом.

Том непонимающе поднял к нему взгляд:

- Что? Я же сказал – всё в порядке.

- И поэтому я сделал вывод, что ты снова врёшь. Ты всегда говоришь: «Всё в порядке», когда умалчиваешь о плохом состоянии, неважно, физическом или моральном. Я уже заметил эту закономерность.

Том распахнул глаза. Он сам не замечал за собой эту особенность, а Оскар её приметил. Вот чёрт, он действительно всегда говорит именно эту фразу, когда по какой-то причине хочет скрыть истинное своё состояние, оставляющее желать лучшего! Только сейчас он не лгал и не умалчивал.

- Оскар, я говорю правду, - Том попытался объяснить, - я в порядке, я нормально себя чувствую, если тебя настораживает та формулировка. Да, я говорю, что я в порядке, когда что-то скрываю, но сейчас я не лгу. Не знаю, как тебе это доказать, но я говорю правду.

Плохо быть лжецом. Заврёшься – и никто тебе не поверит, когда будешь говорить правду. Том закусил губу, действительно сожалея о том, что такой, что снова пытался отовраться, а не сказал правду сразу.

- Рассказывай, - чётко повторил Шулейман.

Том вздохнул и поведал:

- В первый раз мне было очень больно, я даже удивился, что ты меня не порвал, я проверил, когда вернулся домой. Потом я тоже испытывал боль или дискомфорт, особенно вначале, и я поражался тому, что получал удовольствие, несмотря на свои плохие ощущения, это целиком твоя заслуга. Пару раз, два или три, я не считал, у меня была кровь, - рассказывал, не смотря в лицо, крутя пальцы, потому что волнительно без прикрас говорить о том, что ниже пояса, особенно когда там не всё в порядке. – Немного, так, мазок на трусах. У меня там было всё припухшее и воспалённое, - Том ощутил жар стыда на щеках, но заставлял себя продолжать говорить, - после наших встреч я целый день испытывал дискомфорт, работать было сложно, поэтому я пользовался противовоспалительной мазью. И мне было трудно… - запнулся, указал взглядом на упаковку микроклизм, - в общем, ты понял, поэтому я купил этот препарат. Но в последнее время стало лучше, вначале дискомфорт по-прежнему есть, но не значительная боль, мазью я продолжаю пользоваться скорее по привычке и чтобы там всё успокоить.

Том помолчал и добавил:

- Всё. Я всё рассказал.

- Понятно.

Шулейман тоже выдержал паузу, рассматривая Тома и с прищуром думая, что с ним теперь делать.

- Ладно, - сказал. – Впредь только со смазкой, раз такое дело, а сегодня у тебя выходной, пусть задница немного отдохнёт и восстановится.

Том кивнул и через три мгновение снова перепугался, до чёртиков. На опущенном вниз лице расширились глаза. Потому что без секса между ними ничего не останется, и Оскар уйдёт.

- Не надо, - Том сказал спокойно, но во вскинутых к Оскару глазах почти отчаяние.

- Что не надо? – не понял Шулейман, держа в пальцах незажженную сигарету и отвлёкшись от поисков взглядом пепельницы.

- Не надо мне выходной. – Том снова взялся за его рубашку, обеими руками, прильнул, но не вплотную. – Я в порядке.

- Опять началось? – Оскар вскинул бровь.

- Нет, - Том мотнул головой, снова посмотрел на него. – Это не то «в порядке», а по-настоящему.

- Так, выкладывай, что за мысль на этот раз забрела в твою голову и спровоцировала резкую перемену настроения, - Шулейман без прелюдий затребовал объяснений.

Том дважды моргнул, мечась между да и нет, и, побеждённо вздохнув, понурив голову, сказал чистую правду, что заставляла его паниковать.

- Не надо давать мне отдых. Потому что если между нами только секс, то без него не останется ничего.

Какой же он дурной. Сколько Оскар его знает, а всё равно Том умудряется его удивить. Но вместо того, чтобы пожалеть дурашку или хотя бы его чувства, Шулейман выпустил стрелу:

- Что ты можешь предложить мне кроме секса?

Как удар в солнечное сплетение, только острее, больнее, во всё тело. Опаснее и страшнее. Это самый сильный страх с тех пор, как перестал бояться всего на свете, комплекс, жирный таракан в голове – страх того, что не может дать Оскару ничего кроме тела в постели. Сколько бы Оскар ни повторял, что нужен он ему не только для секса, а полностью, как человек, с которым он хочет быть, и на секс ему даже плевать, если его не будет, зудящий бзик в голове не унимался, затихал на время и активировался по новому кругу. В прошлом Оскар на самом деле мог хотеть его рядом не по той причине, что хочет, Том верил, но сейчас – нет.

Страх сбылся самым изощрённым образом. Оскар бросил его в лицо, не утверждением, а вопросом, отчего ещё хуже, потому что вынудил Тома самостоятельно задуматься и прийти к неутешительному, горькому выводу, что да, дать ему нечего, если исключить тело, ничего их больше не связывает. От этого удара – подлого, потому что нельзя причинять такую боль, и честного – горло и грудь перехватило таким спазмом, что не продохнуть.

- Ты прав, - произнёс Том. – Мне действительно нечего больше тебе предложить, - и отвернулся.

Нужно уйти на кухню или в другую комнату, чтобы не смотреть, как Оскар уходит, потому что сердце не выдержит, надорвётся, захлебнётся кровью. Но Том стоял в трёх метрах от Оскара, которые заставил себя пройти, а дальше – никак. Ноги отказывались двигаться, будто наливались болью, ею отвечая на импульсы из головы.

Шулейман уже думал, что Том дурной? Он подумал об этом снова, в два раза сильнее. Оскар развернул Тома к себе лицом, а тот молчит, смотрит вниз, дышит учащённо, сопит – то ли оскорбился и сдерживает злость, то ли вот-вот заплачет.

- Почему ты такой двинутый? – спросил Шулейман, не отпуская его плечи.

- Оскар, если ты хочешь уйти, уходи сейчас. Я всё пойму. Но не издевайся надо мной.

И снова – стоит статуей, глаза в пол, лицо несчастное и будто бы виноватое. В чём он на этот раз виноват в своей загадочной голове? В том, что задница у него не резиновая, и что посмел мазать её обезболивающим и не спрятать улику?

Шулейман взял лицо Тома в ладони, заставляя смотреть в глаза. А глаза у него грустные-грустные, с влажным блеском. Смотрит с видом побитого котёнка и не сопротивляется, смиренно отдавая себя на всё, хоть на погибель, хоть на спасение, и если присмотреться, в глубине глаз можно увидеть хрупкую, отчаянную надежду, что его не оттолкнут, не оставят. Это уже слишком, Оскар ведь тоже не железный. Он и просто так готов остаться, себе-то врать не умеет и не видит смысла. Но Тому готовность остаться с ним на его территории он показал иначе.

- Покажешь мне спальню? – спросил Оскар пониженным голосом.

Том прикрыл глаза в знак согласия, отступил назад, выбираясь из объятий ладоней на щеках, и повёл в сторону спальни. В комнате Шулейман оглядел обстановку, дополненную личными вещами, что всегда что-то рассказывают о хозяине, пускай он его давно знает. Взял камеру, объектив которой закрыт крышкой, повертел в руках.

- Та же, - Оскар обернулся к Тому.

- Я собираюсь купить новую камеру, потому что моя устарела, сейчас есть более хорошие по параметрам модели, но никак руки не дойдут, я люблю эту.

Положив камеру на место, Шулейман вернулся на середину комнаты. Они стояли на расстоянии трёх шагов, смотрели друг на друга в молчании, в воздухе витал вопрос: что дальше? Оскар первым сделал шаг навстречу, сократил расстояние между ними и, снова обхватив лицо Тома ладонями, заглянув в глаза, поцеловал. Обычно он брал Тома за талию, бёдра, задницу, чаще хватал, прижимая к себе, и никогда раньше не держал его лицо в ладонях, не секунду, удерживая на месте, фиксируя в поцелуе, а не отпуская.

Оскар не закрывал глаза, смотрел, отчего расширившиеся, поплывшие зрачки сходились к переносице. Потому что сложно не смотреть, хочется владеть им ещё и визуально. Целовал пока неглубоко, но воздуха уже требовалось больше. Том тоже глаза не закрывал, лишь наполовину веки прикрыл, подрагивая ресницами, он принимал поцелуй и целовал в ответ, но не проявлял инициативы сблизиться ещё больше и обнять, не касался даже пальцем, держа руки опущенными вдоль тела.

- Ты делаешь мне одолжение? – спросил Том со смирением, отдающим печалью.

Ему так не надо. Да кого он обманывает – надо. Хоть как – надо. Но потом, когда всё равно останется один в смятой ими постели, будет горько, уже сейчас ощущал предчувствие этой горечи на языке.

- Давай ты помолчишь? Не порть момент, - сказал в ответ Шулейман с лёгкой усмешкой, в которой скрывалась не грубость.

И снова поцеловал, крепче, настойчивее, надёжнее затыкая Тому рот. Потому что он на самом деле мастер болтать в неподходящие моменты. Забавно – и не без иронии – иногда Тома не заткнуть, тараторит и тараторит, а когда надо от него чего-то добиться, то слова из него не вытянешь. Одну руку Оскар переместил Тому на затылок, а вторую на поясницу, прижимая к себе, чтобы между ними не осталось расстояния. Целовал активнее, глубже, языком искусно изучая его рот.

Забывая о тяжёлых сомнениях, Том обвил Оскара руками за шею. Шулейман сделал шажок в одну сторону, в другую, танцуя его на месте, отчего они притирались телами. Развернул их, не прекращая целовать, теснил Тома к кровати и опрокинул на неё спиной, тут же забираясь сверху и прижимаясь к его раскрытым губам. Немного отодвигался, провоцируя Тома тянуться за ним, чтобы сохранить поцелуй, что до одури приятно будоражило и льстило. Шулейман играл с его языком, посасывал, и Том тоже проявил инициативу и вернул волнующую ласку, являющуюся аллюзией на действия ртом значительно ниже. Скользил ладонями по ткани рубашки на спине Оскара, по лопаткам, чувствуя, как перекатываются мышцы.

Том сам не заметил, как расставил и согнул в коленях ноги. Шулейман тоже заметил это не сразу, а когда обратил внимание, усмехнулся в его губы, взял под коленом, забираясь ладонью в штанину шорт, насколько позволяла её ширина и не самая удобная для этой манипуляции поза. Оторвался ото рта Тома и припал губами к шее, прямо под косточкой на нижней челюсти, отчего Том блаженно прикрыл глаза, перебирал пальцами складочки на смятом ими покрывале и бесконтрольно шевелил пальцами на ногах.

Шулейман дёрнул с него рубашку и выругался, когда она зацепилась:

- Чёрт! Непривычно, что на тебе верх, который снимается не через голову.

- Можно и через голову, - приподнявшись на локтях и облизнув губы, сказал Том.

Шулейман лишь ухмыльнулся, глядя ему в глаза сверкающим, лукавым взглядом: нет, не надо лишать его удовольствия сделать по-другому. Одной рукой он снизу вверх расстегнул пуговицы на рубашке Тома, распахнул полы и надавил ему на грудь, укладывая обратно на лопатки. Всей пятернёй, растопырив пальцы, провёл по его торсу вниз, остановившись над пупком, на подрагивающем от прикосновения впалом животе, взглядом следуя за своей рукой, получая неожиданное удовольствие от плотного контакта кожи с кожей, от вида явно мужской худой груди, на которой его ладонь контрастно крупная и тёмная. Наклонился и лизнул Тома в пупок и чуть ниже, где должна быть дорожка волос.

Резко поднявшись, Шулейман прижался к губам Тома, причмокивая и приглушённо мыча от того, как вкусно его развязно целовать. У Тома от этого неприкрытого «мне тоже вкусно, как и тебе» мозг плавился, он вторил звукам Оскара, елозя под ним от наливающегося больше и больше, горячащегося в паху желания. Оскар поцеловал его в кадык, не в первый раз признаваясь себе, что ему нравится эта чисто мужская особенность тела под собой. Нравится ещё больше, чем прежде, поскольку отвык от мужского тела, не такого мягкого и без выпуклостей в стратегически важных местах, а оно кайфовее и роднее прочих, по крайней мере, конкретно это. Лизнул ниже, по впадинке под хрящевым изломом, и снова губами под ухо, чтобы Том зашёлся мелкой дрожью, как вибрацией. Прикусил тонкую кожу между плечом и шеей, провёл языком по левому соску, горячо обхватил губами, вжимая пальцы Тому под правые рёбра.

Наконец-то избавив Тома от рубашки, Оскар взялся за пояс его шорт и дёрнул – шорты остались на месте, а Том подлетел над кроватью. Да, нелюбимые им уродские Томины спортивки снимаются легче – и быстрее. Но так отчасти даже лучше, зачем торопиться? Тем более что у него не обычный план действий. Шулейман снова взял Тома за пояс, запустив под него пальцы. Оттянул, видя трусы и рельеф эрекции под ними, и затем потянул вверх, поджимая Тому промежность и яйца. Том начал елозить с новой силой, скользя пятками по покрывалу, не мог определиться: свести ноги или развести шире, чтобы хотя бы кресло шорт трогало его там?

Шулейман порывисто подался к лицу Тома, нависая сверху, и одновременно положил ладонь на его ширинку, сжимая через ткань шорт, ловя прерывистый выдох с губ, раскрывшихся буквой «о» на забавном, мультяшно-удивлённом лице. В следующее мгновение Том зажмурился, выгнул горло, вжимаясь затылком в матрас. Самое время поцеловать его ещё раз, едва ли последний, что Шулейман и сделал и вскоре убрал руку с Томиного паха.

- Ещё чуть-чуть, и у меня в трусах будет мокро, - поделился Том, облизывая губы, раскрасневшиеся от бесконечных поцелуев.

- Кончишь или потечёшь? – с усмешкой уточнил Оскар.

Смутившись, Том пробормотал нечто неразборчивое, в чём с трудом можно было расслышать: «Скорее, второе».

- Хочешь? – выговорил Том, захлёбываясь в сбитом дыхании и поднявшись на локтях.

Несколько секунд Шулейман разглядывал его совершенно тёмными глазами, в которых от кошачьей зелени осталась лишь тонкая окаёмка, и ответил:

- Хочу.

Но хочу не так, как обычно, чего Шулейман не стал уточнять. Отстранившись, он снял с Тома шорты, сам тоже разделся до трусов и лёг на него, затягивая в мокрый, голодный, плавящий поцелуй. Хотя Тому хотелось большего, обниматься так и взахлёб целоваться ему тоже нравилось до умопомрачения. Оскар вжался в него бёдрами, повторял, постепенно сокращая паузы между толчками, и Том на каждое его движение звучно выдыхал. Когда Оскар в последний раз занимался петтингом? Да никогда, благополучно пропустил этот этап в годы юности, перейдя сразу к настоящему сексу. Том хватался уже за бёдра Оскара, за зад, вжимая в себя ещё сильнее, без слов моля: давай же, давай…

Шулейман стянул с Тома трусы и подтолкнул, переворачивая на живот. Своё бельё тоже спустил и стряхнул со щиколотки за ненадобностью. Вытянув руки над головой, вытянувшись поперёк кровати в ожидании самого приятного, Том кое-что вспомнил и оглянулся через плечо:

- У меня нет смазки.

- У меня есть.

В карманах джинсов удачно лежали два тюбика смазки мини-формата «на раз». Оскар бы целый флакон взял с собой, но сумки он никогда не носил, за исключением школьной, а заходить к Тому в гости с бутылкой лубриканта в руках даже для него чересчур неромантично. Положив тюбики на покрывало, Шулейман наклонился и поцеловал Тома в подколенную впадинку, исполняя то, о чём думал сегодня. В одну, в другую, упруго кончиком языка по тонкой коже, где совсем близко сосуды. В ответ на прикосновения пальцев к внутренней стороне бедра, томительно медленно пробирающихся к промежности, мышцы на бёдрах Тома приходили в движение, вжимая его пахом в матрас. Занимательно. Оскар бы посмотрел, как Том делает это – Том никогда не двигается самостоятельно, если только его верхом не усадить, но и там лениться умудряется.

Велев Тому раздвинуть ноги, Шулейман выдавил на ладонь один тюбик и провёл по его промежности, смазал внутреннюю сторону бёдер, размазал по себе остатки геля и забрался над ним.

- Сведи бёдра, - сказал над ухом.

Том исполнил команду. Шулейман упёрся коленями в постель по бокам от Тома и сунул член ему между бёдер. Двигался так, ритмично тёрся по промежности Тома, имитируя секс. То набухшей головкой, то всем крепким стволом по нежным местам – это так чувствительно, раз за разом, раз за разом. Том инстинктивно немного раздвинул ноги, прогнулся, приподнимая попу.

- Сожми, - Шулейман поцеловал его в висок, влажный от испарины.

Том сжал ноги, оглянулся, мутным, плывущим взглядом выхватив лицо Оскара, и получил поцелуй в губы, вынуждающий держать шею неудобно изогнутой, чувствуя возобновившиеся движения между бёдер. Шулейман отстранился тазом и направил член выше, теперь скользя между ягодиц Тома. Член методично, всей длиной тёрся по анусу, отчего у Тома закатывались глаза и всё тело вытягивало в наслаждении и томительном ожидании большего, самого яркого, в то время как Оскар покусывал его за загривок и пылко целовал в изгиб шеи.

- Боже… - выдыхал Том, ощущая, что под ним становится всё более мокро от предэякулята, что и стыдно, и возбуждает.

Самого возбуждает, что он так сильно, нестерпимо хочет. Ну, когда же, когда? В ритме движений Оскара в нём умирала и снова возрождалась надежда, что вот-вот, вот сейчас пылающая головка упрётся в него и начнёт раздвигать, проникая глубже и глубже, пока член не заполнит на всю длину, до упора. Но Шулейман сказал, что сегодня у Тома выходной, чтобы пострадавшая пятая точка отдохнула, и держал слово, не собираясь заходить дальше. Ему и самому так в кайф настолько, что сердце долбится куда-то в позвоночник. О таком варианте интима он тоже думал давно, ещё той весной, когда Том после Эванеса был травмирован и оправданно не мог пойти на близость – хотел таким способом, без проникновения, которое жертву страшит больше всего, снова показать Тому, что секс – это не грязно и гадко. Кто же знал, что Том самостоятельно (при поддержке специалиста) исцелится и сам потащит его в спальню.

Том прогибался в пояснице и приподнимал бёдра, подставляясь Оскару. Как животное, кошка в течке, с одной мыслью и целью – соединиться там, где уже свербит от желания. Никогда ещё Том не испытывал настолько сильного, неконтролируемого желания быть заполненным. Даже не желания – необходимости, потому что без Оскара оргазм будет подделкой.

Между ног пульсировала налитая тяжесть, раздражённый трением сфинктер тоже пульсировал. Том приподнялся на руках и обернулся:

- Оскар, я уже не могу… Хочу… Хочу тебя внутри…

Шулейман остановился:

- Сегодня без проникновения. У тебя выходной, помнишь?

- Не надо. У меня всё хорошо, - Том задыхался, запинался, его лихорадило. – Я хочу. Мне это нужно. Войди в меня, пожалуйста…

Уткнувшись лицом в постель, он толкнулся бёдрами вверх. Недолго Шулейман думал, поддаваться на провокацию или нет, схватил второй тюбик смазки и дернул Тома за бёдра вверх, ставя на колени. Зацепился взглядом за мокрое пятно под ним и тянущуюся с головки каплю смазки.

- Как же ты хочешь… - выдохнул, ведя ладонью по пояснице Тома, вжимая пятерню в кожу.

Его самого лихорадило, даже опасался, что кончит от прикосновений к себе, размазывая дополнительную порцию смазки, член окаменел от перевозбуждения, онемел, с конца капало. Но пронесло, опытность не подвела. Выдавив на пальцы остатки геля, Оскар вставил в Тома сразу два, на что Том громко, прерывисто вдохнул, почти застонал и проговорил:

- Не надо. Я готов. Войди в меня. Тебе нравится, когда я говорю вслух, когда прошу? – Том оглянулся через плечо, дышал ртом, отчего речь сбивалась. – Я прошу – выеби меня.

Не лгал. Чтобы в этом убедиться, достаточно одного взгляда на сокращающийся сфинктер, похотливо приоткрывающийся и снова смыкающийся. Том опёрся на постель грудью, глубоко прогибаясь, и шире расставил колени, без малейшего стыда показывая всё.

Как не откликнуться на такую просьбу, озвученную грязным матом? Особенно если ты сам на данный момент хочешь этого больше всего на свете – выебать его, именно так, как он сказал. Сам нарвался. Шулейман схватил Тома за бёдра и въехал в него до упора, одним долгим, раздвигающим толчком, тут же, без паузы на «привыкнуть», двигаясь тазом назад и снова вперёд, в него, настолько глубоко, чтобы взвыл. Том предсказуемо не был тих, на первое же заполнившее движение в себе застонал так протяжно, словно уже кончает.

Сучка, какая же сучка. Чем жёстче его дерёшь, тем громче он стонет. Это, его настолько сильное, откровенное возбуждение и желание, вызывало и восторг, и какую-то непонятную злость, толкающую быстрее, мощнее, чтобы он кричал, чтобы потом сидеть не мог, раз так разохотился, сука. И Том кричал, вскрикивал, поднимаясь на предплечьях, на руках и снова падая лицом в постель.

Шулейман схватил Тома за волосы на затылке, немного отросшие, но ещё слишком короткие, чтобы удобно и намертво сжать в кулаке. Потянул, зная, что причиняет этим боль, заставляя запрокинуть голову и приподняться, ещё сильнее прогибая спину. Тому не нравилось за волосы, не нравилась боль, но ему парадоксально нравились ощущения, смешавшиеся в ядрёный обжигающий коктейль, на таком удушливом взводе он был не способен думать.

У Тома разъезжались ноги, в конце концов он не устоял, распластался на кровати. Оскар не вздёрнул его обратно, а полностью лёг сверху, придавливая собой, прижав Томины разведённые ноги своими, лишая возможности принять более собранную, защищённую позу.

- Я от всего тебя берёг, а ты от этого тащишься… - Шулейман прижался щекой к щеке Тома, вбивая его в матрас.

Том в ответ всхлипнул, на лице у него как будто выражение боли, но то гримаса чистого удовольствия, которое – искреннее, не приукрашенное, не бывает красивым, и которое он никогда не умел сдерживать. Грязно, грубо, но в глазах плыло, и внизу живота поднималось нечто такое, что, казалось, эта волна переломает кости, когда сорвётся стартовая пружина.

Судя по тому, как бурно и долго Том кончал, Оскару удалось довести его до анального оргазма. Вытягивало и дёргало его не по-детски, а звуки – не будет удивительным, если сорвёт голос.

- Оскар, я больше не могу… - Том повернул голову вбок. Его не отпускало, потряхивало, а член внутри обещал второй сокрушительный оргазм, который можно и не пережить. – Если ты совершишь ещё одно движение, я лишусь чувств…

Старая песня – «остановись», «не могу больше», а потом орёт громче прежнего. Но в этот раз Шулейман решил его послушать. Перебравшись выше, он взял Тома за затылок, директивно поворачивая к себе лицом, и второй рукой придержал член у его губ.

- Открой рот.

Всё ещё дыша часто, ртом, и плохо соображая, Том посмотрел на член у своего лица, на Оскара и открыл рот шире, одновременно закрыв глаза. Шулейман не давал ему передвинуться и принять более удобную позу и не отпускал его голову, направлял движения и сам двигался. Но не трахал в горло, а в основном толкался Тому за щёку, балдея от ощущения мягкой, горячей слизистой и миловидного, невинного лица, что сейчас как из отборной порнухи – мокрое от пота, слюны и пары дорожек слёз, непонятно в какой момент пролившихся, кажется, в мгновения разрядки; с членом за щекой, оттопыривающим её так, будто того и гляди порвёт.

Чувствуя приближение разрядки, Шулейман втолкнулся Тому в горло и обратно за щёку, в горло, за щёку… Том поперхнулся, отчего не смог нормально проглотить, и скопившаяся во рту слюна вперемешку со спермой потекла по лицу, а оттуда на кровать, добавляя ещё одно мокрое пятно на постельном белье. Но, переборов приступ кашля, которым не сумел зайтись из-за заткнутого рта, исправился и остатки проглотил, часто, почти судорожно сглатывал, унимая раздражение в горле, что было приятно – не ему, Оскару. Совершив последнее движение, Шулейман закрыл глаза, давая себе без спешки пережить отзвуки оргазма и последовавшее за ним расслабление. Затем открыл глаза, переместил ладонь с затылка Тома на макушку, приминая волосы, запустив в них пальцы.

- Забавно, я снова и снова пытаюсь с тобой нежно, а ты доказываешь, что обыкновенная похотливая шлюшка, - выдыхая сигаретный дым и с прищуром разглядывая Тома, произнёс Шулейман.

У Тома от таких слов вытянулось лицо.

- Оскар, почему ты меня обзываешь?

- Не обзываю, а говорю правду, - спокойно ответил тот. - Всегда. Учись.

- Ты называешь меня шлюхой за то, что я тоже получаю удовольствие от секса? Тогда ты кто? – На удивление, Том больше не обиделся, а жаждал справедливости.

Оскар усмехнулся:

- Шлюхой может быть только принимающая сторона.

- То есть клеймят за способ получения удовольствия? Это какие-то двойные стандартны, - Том всплеснул кистями рук и сложил их на груди. – Чем ты отличался от шлюхи, когда спал со всеми подряд?

- Не заводись, - Шулейман вновь усмехнулся, его забавляла реакция Тома. Признаться, он ждал другого – не того, что Том станет спорить и выдвигать обвинения. – Порядочных вообще нет, а те, кто говорят, что они таковыми являются, лгут, так что расслабься.

- Я был порядочным, - заметил Том. Да, это повод для гордости, без шуток.

- Ты был не порядочным, а шуганным, это совершенно другое, - легко отбил Оскар, ввернув в ответ шпильку.

- Порядочным я тоже был, - настоял Том. – Потому что не согласился даже за миллион, а мне нужны были деньги.

- А это уже тупость, поскольку бесплатно ты согласился.

- Ты меня запугал.

- И ещё раз тупость. Было очевидно, что я ничего с тобой не сделаю, а так, припугнул в качестве наказания за борзость.

- Кому как, - хмыкнул Том.

Ему совсем не было очевидно. Кажется, ему никогда не надоест обсуждать их спорное прошлое, лёгшее в основу поразительных отношений. Шулейман поднялся с кровати и начал одеваться. Том подскочил, сев на пятки у края кровати:

- Ты куда?

- К себе в отель. Мы поссорились, по-моему, это повод завершить встречу.

- И что, что поссорились? – Том мотнул головой и свёл брови. – Как поссорились, так и помиримся. Уже через полчаса я об этом не вспомню.

- К твоей основной психической неполадке добавились проблемы с памятью? – Шулейман взглянул на него, стоя в расстегнутых джинсах.

- Я думал, ты останешься на ночь, - сказал Том через паузу. – Оставайся.

- Зачем? – Оскар снова глянул на него.

Растеряв наглость, Том пожал плечами:

- Я ночевал у тебя, будет честно, если ты останешься у меня. Я хочу, чтобы ты остался.

- У меня нет с собой никаких вещей, - глупый аргумент.

- Я могу сходить в магазин и купить, что тебе надо, - с готовностью предложил Том. – Или позвони охране, пусть привезут.

- Не прокатит, - усмехнулся Шулейман.

Охрану он сменил – на ту, которая выполняет только боевые (они же рабочие) приказы, а за попытки заставить их бегать по его прихотям смотрят говорящим взглядом: «Мальчик, мы тебе не няньки». Иногда Оскара это раздражало, злило, что не каждому его слову внимают, но отчасти ему на удивление нравилось, что ему не дуют в попу, как было всю его жизнь.

- Ладно, один день переживу почистить зубы попозже, - подумав, сказал Оскар и, раздевшись, завалился обратно на кровать.

Некоторое время Том разглядывал его, снова курящего, занятого своими мыслями, и произнёс:

- Ты не надевал презерватив.

- Да, я заметил, - отозвался Шулейман. – Забыл. Впервые в жизни, прикинь?

Том улыбнулся, потому что дико приятно быть тем, с кем Оскар теряет голову настолько, что забывает о защите. Но следующей фразой Шулейман вернул его с небес на землю:

- Теперь придётся внепланово проверяться.

- Оскар, это уже не смешно, - сказал Том серьёзно. – Я ни с кем не был и не могу ничем болеть.

- А если я? – вроде бы Шулейман спросил тоже серьезно, но в глазах его сверкали пытливые искорки.

Том улыбнулся ему:

- Если ты меня чем-то заразишь, я не обижусь. Но это невозможно с учётом твоей помешанности на здоровье ниже пояса и безопасности.

Кровать они так и не покинули, лежали, словно ожидая, когда начнёт клонить в сон. Том перевернулся на бок, лицом к Оскару, подперев голову рукой:

- Оскар, расскажи мне что-нибудь о себе.

- С чего вдруг такая просьба?

Том опустил взгляд, объясняя:

- Я понял, что ты знаешь обо мне всё, а я ничего о тебе не знаю, кроме того, что было при мне, и, что хуже, не пытался узнать. Я хочу это исправить, но не только потому, что я осознал, насколько это плохо и пытаюсь быть лучше, я вправду хочу знать.

- Ты знаешь достаточно, больше тебе не нужно.

Том качнул головой:

- Нет. Я знаю твоё настоящее, и то урывками, но хочу знать то, что не могу увидеть, то, что делает тебя тобой.

- И что тебе рассказать? – поинтересовался Шулейман.

- Не знаю. Что-нибудь из твоего детства, из прошлого. Что угодно.

Интересно. Этого с ним, Оскаром, тоже никто никогда не делал – не хотел его узнать. С друзьями они всегда честно общались обо всём, но им хватало того, что связывает их в настоящем. Том смотрел на него в ожидании, но не торопил, а Шулейман задумался.

- У меня были кривые зубы, - сказал.

- Молочные? – с интересом спросил Том.

- Коренные. Центральные верхние резцы заходили друг на друга и клыки были с разворотом вперёд.

- Ты меня удивил, - озвучил Том своё состояние, глядя на Оскара с указанной эмоцией. – Я думал, ты весь идеальный.

- Нет, голливудской улыбкой я обязан стоматологии, а не природе. У нас это типа фамильной черты: я исправлял зубы, мой папа исправлял зубы – у него ситуация была хуже, мой дедушка исправлял. Насчёт прадедушки не знаю, на фотографии он не улыбался, а я не спрашивал старших.

- Ты носил брекеты? – выражение удивления на лице Тома стало ещё ярче.

- Обошлось без них. Но в кресле стоматолога я провёл не один неприятный час.

- Ого, - Том улыбнулся. – Вот видишь, такая вроде бы ничего не значащая в настоящем мелочь, а я рад, что ты её мне рассказал.

Помолчав немного, он полюбопытствовал на затронутую зубную тему:

- Ты в детстве верил в Зубную Фею?

- Насколько я помню, мне не пытались привить веру в эту хрень.

- А я верил, - поделился Том, прикрыв глаза, улыбнувшись далёким детским воспоминаниям. – Только она всегда оставляла мне не деньги, а маленькие сладости, что вводило меня в недоумение: почему не как всем? Уже взрослым я понял, что Феликсу не было смысла давать мне деньги, поскольку я никуда не ходил.

Утром Оскар всё равно ушёл. Но, провожая его до двери, Том чувствовал, что как раньше уже не будет, эта квартира больше не одинокая, поскольку кровать запомнила их двоих и уже никогда не отпустит эту память.

- До завтра? – спросил Том, заставив Оскара, вышедшего за порог, обернуться.

- Да. Как обычно в шесть.

*Вольная вариация на тему фильма «Впусти меня» 2010 года, упомянутого в главе.

Глава 27

Я говорю с богом…

Он бросил трубку, удалил мой номер

И крикнул вслед, что мы вдвоем утонем!

Мы захлебнемся в море

Из ревности и боли

Очень скоро!

Nansy, Sidorov, Кто-то, но не я©

Том написал Себастьяну, что согласен снова сотрудничать с Эстеллой С., но умолчал об условии Оскара не встречаться с ним. Решил обсудить это при личной встрече – Оскар ведь не разозлится за одну? – или вообще продолжать работать, как работал – Оскар ведь может и не узнать. Или пусть Оскар ездит с ним и присутствует при фотосессиях, чтобы лично следить, что он делает, с кем и как общается с Себастьяном. При Оскаре Том будет работать воодушевлённо, как никогда. Чувствовал это уже сейчас и улыбался фантазии о том, как будет творить под его пристальным взглядом, летая от модели к модели и обратно к камере, захлёбываясь в командах, советах и просто подбадривающей, расслабляющей болтовне, потому что как не захлёбываться, когда изнутри распирает неудержимым счастьем?

Съёмку запланировали на сентябрь, четырнадцатое число, но дата будет уточняться.

Они с Оскаром продолжали встречаться каждый будний день, а по выходным – у Тома на квартире. Несколько раз на неделе Оскар оставил его на ночь, несмотря на то, что рано утром Тому вставать на работу, не отвозил его поутру, но сажал в такси. Это уже было похоже на отношения, очень похоже, только без слов о том, что они вместе. Том хотел этих слов, хотел признания вслух от Оскара «ты мой, а я твой», но и так был доволен прогрессом и счастлив тем, что между ними есть, поскольку действия говорят сами за себя. Они вместе, просто пока без какого-либо официального статуса.

- Оскар, я хочу домой, - устало вздохнув, сказал Том.

- Отвезти тебя?

Том пристально посмотрел на Оскара и ответил с особенной интонацией:

- Отвези.

- Тогда собирайся, подкину домой. Хотя что-то ты рано сегодня решил ретироваться, до этого тебя было не выгнать, - сказал Шулейман и хотел встать с кровать, чтобы тоже начать одеваться.

Том остановил его, положив руку поверх его ладони:

- Оскар, ты не понял, - говорил, проникновенно заглядывая в глаза. – Я хочу к нам

- «Наш дом» существовал лишь недолго на время ошибки под названием «наш брак». Сейчас есть только мой дом

- Хорошо, - Том кивнул. – Без разницы, как ты его назовёшь, для меня смысл не изменится. Отвези меня к тебе домой.

Шулейман усмехнулся, несколько секунд глядя в его лицо, и ответил:

- Не получится.

- Почему?

Том не думал, что есть хоть какая-то весомая причина. На любой аргумент Оскара он готов был найти ответ.

- Потому что твоё место в моём доме уже занято, - сказал Оскар.

- В смысле? – Том нахмурился, искренне не понимая, что бы это могло значить.

- Я живу не один, - пояснил Шулейман. – Не считая прислуги.

Том ответил не сразу, хлопая ресницами и чувствуя, что сердце в груди начинает битья как-то болезненно, в самом плохом предчувствии, но умом не сознавал единственное объяснение.

- В каком смысле? – глупо переспросил он. – В смысле… Как это?

- Как-как – два человека живут вместе, состоя в определённых отношениях. Понятно? Или ещё проще объяснить?

- Ты… ты с кем-то живёшь? – Том спрашивал одно и то же, ещё не чувствуя, как осколками рушится его мир, слишком силён шок. – Ты что, в отношениях с кем-то?

- Я так и сказал, - подтвердил Шулейман со спокойной безжалостностью.

- Как? – способность формулировать складные, развёрнутые предложения покинула Тома. – Когда ты успел? Почему?

Глаза у него огромные, округлённые, неверующие, неотрывно глядящие на Оскара. Тот усмехнулся:

- Почему? Странный вопрос. А ответ на него простой – потому что мне так хотелось. Ты что, думал, что я после развода уйду в монастырь? Нет, жизнь продолжается.

У Тома взгляд заметался, отчаянно цепляясь за Оскара, за лицо, ключицу, что угодно, но не находя точки опоры, а губы дрогнули. Но, сморгнув ужас в глазах, протолкнув вниз по горлу ком, он снова поверил в хорошее.

- Ты шутишь? Ты меня разыгрываешь? Это было жестоко. Фух.

Выдохнув и улыбнувшись, Том утянул Оскара обратно в горизонтальное положение, лёг под бок, подбородком на плечо.

- Я не шучу, - как гром прозвучал голос сверху.

Том моргнул, поднял голову, глядя в лицо Оскара, такое близкое сейчас и ничем не показывающее, что он прикалывается.

- Я не собирался намерено поднимать эту тему, но раз ты сам затронул её, - продолжил Шулейман, - тебе пора узнать, что я пересмотрел и изменил свою жизнь. С прошлого мая я живу не один и доволен этим.

Том поднялся, хлопая глазами и уставившись на Оскара с ярым неверием, нежеланием верить в то, что выбивает воздух из лёгких без возможности снова вдохнуть.

- Это не шутка?

- Сколько раз не спроси, мой ответ не изменится, - ответил Оскар. – Я не шучу, я действительно связан серьёзными отношениями.

- С прошлого мая? – Том и слышал его, и нет. – То есть всего через три месяца после развода?

В это время, в прошлом мае, он пахал целый день под палящим солнцем, обворовывал доверчивых итальянцев и потом, к концу месяца, не менее усердно работал с Эстеллой С. Ради встречи и возможности всё объяснить.

- Да, - подтвердил Шулейман. – Я оправился быстрее, чем думал. Ну как, быстрее – первые полтора месяца я беспробудно бухал, не выходил из дома, а утешающие друзья, заходившие в гости, бесили, что я их выгонял. Но потом попустило. Я, конечно, не кот, но тоже живучий.

- Ты состоишь в отношениях? – сколько ещё раз нужно спросить, чтобы понять, чтобы поверить? Дня не хватит.

- Состою. В самых серьёзных.

- А как же я? – спросил Том, снова мечась взглядом.

- А что ты? Вы не пересекаетесь.

Том бросил взгляд на левую руку Оскара, вскинулся:

- У тебя нет кольца. Ты лжёшь.

- Во-первых, я не говорил, что вступил в новый брак. Во-вторых, в браке не обязательно носить кольца.

- У тебя в инстаграме нет никаких фотографий с кем-то, а ты всё выкладываешь, - Том наседал, требуя подтверждений, что нет у Оскара никого и никаких отношений.

- Есть вещи, которые не хочется выносить на публику. Личные, понимаешь? – объяснил Шулейман, взглянув на Тома, и тот почувствовал спазм под сердцем, диафрагма сжалась, причиняя дискомфорт.

Потому что, что же, он не личное? Этот человек значит для Оскара больше, чем он, к нему отношение более трепетное?

- А я не личное? – Том озвучил свои грустные мысли.

- Тобой мне хотелось поделиться с общественностью, а этим человеком нет. Пока не время. Речь идёт о разных отношениях.

- Как ты можешь так говорить?

- После всего, что между нами было? – Шулейман перекривлял традиционную фразу из мелодрам с претензией на душераздирательность.

- Кто она? – Том решительно задал вопрос, глазами меча молнии.

- С чего ты взял, что это она? – Оскар наклонил голову набок.

- Он? – выдохнул Том.

Это ударило, потому что ещё обиднее, что Оскар променял его на другого парня. Тут не успокоишь себя тем, что «просто он любит женщин, а я был сбоем в его системе».

- Я этого не говорил, - сказал Шулейман. – Просто не хочу, чтобы ты ограничивал меня одним полом. Как показывает наш с тобой пример, меня могут привлекать оба. Так что тот, кто ждёт меня дома, в равной степени может быть и женщиной, и мужчиной.

Шулейман намеренно никак не обозначал пол Терри. Смотрел на Тома внимательно, с лёгким изгибом ухмылки на губах. Как же здорово быть тем, кто всё знает, в то время как второй участник ситуации пребывает в неведении. В последний раз он получал подобное удовольствие с Джерри, когда тот думал, что ведёт коварную игру, а она шла уже не по его правилам.

- Кто она? Он? – Том снова потребовал ответов, сев на пятки сбоку от Оскара, лицом к нему. – Плевать на пол. Кто он? Как этого человека зовут?

- Тебе не нужно это знать, - усмехнулся Шулейман. – Скажу только, что его имя тоже начинается на букву «Т».

- Т? Это Тиана? – осенило Тома.

- Какая ещё Тиана? Ах, та… Откуда ты вообще о ней знаешь?

- Видел у тебя на странице вашу совместную фотографию. Ответь на вопрос.

Шулейман медлил, пытая молчанием, не отводя взгляда от лица Тома, и всё-таки решил ответить:

- Нет, это не она.

- Кто тогда? Кто эта/этот на букву «Т»?

- Зачем тебе эта информация?

- Чтобы найти этого человека и убить.

Можно было подумать, что Том шутит, поскольку о подобном всерьёз не говорят вслух. Но он не шутил, и рука бы не дрогнула, попадись эта сука, посмевшая посягнуть наNone

- В таком случае я тебе точно ничего не скажу, - Шулейман вновь усмехнулся уголком губы, поведя подбородком.

Ладонью к щеке Том развернул его лицо обратно к себе:

- Брось её. Его… Ты же хочешь быть со мной. Зачем тебе эти отношения?

- Когда я тебе говорил, что хочу быть с тобой? На протяжении почти двух месяцев я говорю тебе обратное.

- Я вижу, что хочешь, - Том говорил искренне, не сомневаясь, готовый простить Оскару эту интрижку. Они её преодолеют, только бы быть счастливыми вместе. - У тебя по-прежнему есть чувства ко мне, ты сам это подтвердил. Будет честнее расстаться с тем человеком. Зачем быть с тем, кого не любишь?

- С чего ты взял, что не люблю? – взгляд в глаза – навылет. – Люблю. Не так, как тебя, это другие чувства, более надёжные.

Немного преувеличил. Любви как таковой там нет, но есть чувства, которые сложно переложить на слова.

Настолько шок, что Том не сразу смог осмыслить сказанное Оскаром, потерянно моргал. А Шулейман продолжил забивать гвозди в его грудь:

- И потом, мы связаны серьёзными обязательствами, которые я не могу нарушить. Потому что не хочу. Я останусь с Т.

Том открыл рот и закрыл, в горле как будто перекрыли кислород и вместе с ним звук.

- А как же я? – повторил бездыханно и вцепился Оскару в грудки расстегнутой рубашки, которую тот сегодня не снял, выкрикивая в лицо: - Как же я?! Я освоился в чужой стране, спал на улице и дрался с грабителями! Я украл десятки тысяч евро и работал как проклятый! Я даже попал под суд! Ради тебя! Ради встречи с тобой!

- Не рви мне рубашку, - хладнокровно сказал в ответ Шулейман.

Том пихнул его в грудь, отстраняясь.

- Ты что, никогда меня не любил? – спектр его настроения резко сменился с агрессии на боль.

- Любил, - честно ответил Оскар. – Но ты от меня ушёл, и я нашёл тебе замену.

- Замену, - повторил за ним Том, выговаривая буквы, словно это незнакомое слово.

Оно и есть незнакомое – слово, которому он отчаянно противился. Ситуация, которую Том и представить не мог, потому что в его мире Оскар не мог так с ним поступить. Оскар – всегда был единственной постоянной, незыблемой точкой опоры в его вечно штормящей жизни. А сейчас этот островок надёжности уходил под бурные пенящиеся воды.

- Так просто? – с той же интонацией – на грани слёз и смерти чего-то очень важного внутри.

- Зачем усложнять? – в своей манере произнёс в ответ Шулейман.

- Ты не бросишь этого человека?

- Нет.

Сколько уже гвоздей в груди? Двенадцать, остался последний до чёртовой дюжины. Том с мазохистическим упорством продолжал задавать вопросы, наверное, надеялся где-то на глубине глупого сердца, что это не то, чем кажется.

- У меня нет шансов?

- Нет, - без прикрас ответил Шулейман. – Я изначально чётко обозначил тебе, что между нами ничего не будет.

- Тогда зачем всё это? Наши встречи?

- Затем, что мы случайно встретились, и я не против продолжать наше «общение». Насколько я вижу, ты тоже не страдаешь.

- Как же я? – Том не мог перестать повторять этот вопрос с дрожью в голосе.

- С тобой всё остаётся по-прежнему. После этого разговора ничего не изменится, мы продолжим встречаться

- Как можно любить двух человек одновременно? Как ты можешь? – Том не понимал. – Ты же предаёшь сразу двоих.

- Я никого не предаю. У меня с вами разные отношения: с тем человеком я живу и буду жить, а с тобой трахаюсь в свободное время.

- Больше ничего?

- Больше ничего. Когда уже до тебя это дойдёт?

Дошло, ударом в голову, в грудную клетку, в душу. Воздух прорезал звук пощёчины. Оскар бы, наверное, ответил на рукоприкладство, но Том уже подорвался с кровати и спешно натягивал на себя рабочую униформу.

- Я больше никогда не хочу тебя видеть! – выкрикнул Том, прежде чем выскочить из номера, громко захлопнув дверь.

И воцарилась тишина.

Том бы остался, если бы Оскар его остановил, если бы хоть что-то сказал, чтобы перебить момент и спровоцировать на диалог, который стал бы началом новой бесконечности их общения. Но Оскар не сказал ничего. Том сбежал вниз по широкой лестнице, пронёсся по вестибюлю, не замечая тех, чьё внимание вызвал, и толкнул дверь, вырываясь на улицу, раскрашенную последними лучами заката.

Шулейман ничего не сделал, чтобы остановить Тома, но смотрел в сторону двери, хлопком разделившей их. Не такой реакции он ожидал. Но, наверное, оно и к лучшему. Теперь точно – всё кончено. Не знак и повод, а красные флуоресцентные буквы на лбу – КОНЕЦ

Обида раздирала горло и грудь, будто всухую проглотил ту металлическую губку для посуды, которой счищают особо сложные загрязнения. Том бежал прочь от отеля, не разбирая дороги, не имея конечной цели. Не домой, никуда, куда получится. Просто идти, потому что не мог остановиться. Сворачивал и снова выходил на главную улицу, слушая толчки крови в висках, перекрывающие шум машин и прохожих, чувствуя прыжки сердца, надрывающегося не от быстрого шага, покрывающегося рубцами.

Оскар предал его самым страшным образом – чувствами. Чувствами, телом, совместной жизнью – всем вместе, всем, чем только можно. Кто-то другой занимает его место в квартире Оскара, которую считал единственным домом, в которую отчаянно хотел вернуться и шёл на всё; кто-то другой засыпает на плече Оскара каждую ночь как полноправный участник его жизни, партнёр. Уже целый год Оскар делит и строит жизнь с кем-то другим, целуя её или его в губы, а Том напридумывал себе что-то и свято верил в сказку. У него в голове была свадьба в скором времени, второй медовый месяц, сладкий-сладкий, которого очень ждал, и бесконечное счастье, впредь ничем не омрачённое. И счастье действительно случилось, только без его участия, не для него, а ему достались лишь куски с этого стола, которые сам же стащил, потому что его никто не обманывал. Оскар жёсткий, но не жестокий, он не давал ему иллюзий, Том сам их придумал, наслаивая ярусы воздушного замка с судьбой Вавилонской башни.

Некого обвинить, кроме самого себя. Оскар не лгал ему, он с самого начала говорил, что между ними только секс и ничего больше не будет. А Том не слышал, снова карабкался куда-то, снося и прощая всё, чтобы в конце пути сорвать не райское яблоко, а сердце Оскара. Снова. Верил, что снова, что между ними по-прежнему есть та особенная связь, что ни с чем несравнима и не поддаётся объяснению. Но она существовала лишь в его голове, а Оскар был честен, только это не спасло. Том просто глупый мальчишка, сколько бы ни было лет по паспорту. Наивный дурачок. Розовый замок разбился, и осколки впились в тело до костей, но от этих кровоточащих ран не умереть.

«Между нами только секс».

Том покривил губы в болезненной, горькой улыбке. Почему сейчас эти слова видятся такими доходчивыми, а когда Оскар их говорил, когда повторял, не достигали сознания? И почему даже сейчас какая-то жалкая его часть, что давно должна была умереть, верит, что в их недоотношениях был не только секс? Что у Оскара есть к нему чувства, просто он выбрал не его.

Просто. Так вот просто.

«Зачем усложнять?».

Действительно, зачем? Только иначе Том никогда не умел, за что расплачивался в настоящий момент.

Поздравляю, Том, пока ты сходил с ума, Оскар вёл себя как нормальный, разумный человек, у которого свет клином на чём-либо не сошёлся. А у Тома сошёлся, очень-очень сошёлся, и теперь не понять – где свет, где его отыскать? Обступила не темнота, но сумрак без ориентира. Его Солнце, он же самый надёжный маяк погас, больше ему не светит. Их поразительная история закончилась весьма прозаично: один любит, второй нет, се ля ви. Сказка для Золушки не повторяется. Да и он больше не Золушка, а обычный парень ближе к тридцати, по-детски не сомневавшийся, что у него есть бесконечное количество попыток. Что на место собственноручно разрушенного счастья можно построить новое, более крепкое, лучшее, с учётом прошлых ошибок. Нет, нельзя. В уехавший поезд не запрыгнуть, он продолжит бежать вперёд – прекрасный символ жизни, которая никогда не останавливается, чтобы ты ни чувствовал, что бы ни думал. Только Том по глупости и наивности считал, что может «сохраниться» и продолжить с того момента, на котором остановился, отмотать назад и исправить. Вечно он застревает. Но жизнь всё расставила по своим местам. Дальше каждый сам по себе.

Больше нет светлой мечты и не о чем мечтать и не о чем думать. Наверное, так должно было произойти, слишком уж он раздулся ожиданиями и надеждами, совсем отдалившись от реальности, в которой каждый день, каждый день – не сбудется твоя мечта, нет её! А он не замечал – не звоночки, а сирену с красными буквами на лбу.

Том остановился у пешеходного перехода, отрешённо глядя на дорогу в ожидании разрешающего сигнала светофора. Один шаг на проезжую часть – и всё кончено. Но это будет слишком просто. Нет, он будет жить, не впервой начинать сначала, по-другому. Как-то. Дождётся окончания наказания и переедет в Испанию, потому что во Франции больше ничего не держит. Франция – снова синоним разбившихся иллюзий. Пора взрослеть, Том. Ведь любовь не обязательно навсегда и преодолеет всё. Если ты выбрал кого-то, как чёртов кот, совсем не обязательно, что тот человек точно так же выберет тебя на всю жизнь. Сколько ещё раз его душе нужно лишиться невинности, чтобы заматереть? Возможно, уже пошёл процесс. Возможно, он как всегда ошибается.

Нет никакого «вы суждены друг другу». Как Том мог поверить и согласиться, когда Оскар у алтаря сказал, что думает, будто они бы всё равно встретились, даже если бы их жизни пошли по совершенно другому сценарию? Так глупо. Сейчас очевидно, что большую глупость сложно придумать, и от этого бреда и собственной наивности в горле новый ком и на лице кривая, больная усмешка. Люди встречаются случайно. Или не случайно, по велению Вселенной, чего угодно Высшего, как его ни назови, чтобы за определённый промежуток времени научить друг друга чему-то. Будет ли ваш совместный промежуток часом, тремя годами или всей жизнью – никто не может знать. Том не помнил фамилию автора, но когда-то Джерри прочёл данную мысль в книге. Они с Оскаром научили друг друга всему, чему могли, и дальше каждый должен пойти своей дорогой. Оскар научил его преодолевать себя, быть сильным и напоследок научит последнему – быть сильным не для преодоления чего-то, не ради чего-то, а для себя. Чтобы построить свою жизнь не ради сверхценной цели, как делал в прошедший год, а чтобы жить эту жизнь каждый день. А он Оскара научил… Наверное, тоже чему-то научил.

Да, он будет снимать жильё где-нибудь ближе к югу, может быть, в той же Валенсии, пока не накопит на собственную хорошую квартиру. Вряд ли на это уйдёт много лет: один контракт с Эстеллой С. стоит сотню, а другие бренды тоже наверняка его простят рано или поздно. Плюс деньги, которые уже есть на счету. Или можно не копить, а воспользоваться старым капиталом – в прошедшие полтора месяца Том вспомнил и адрес Оскара, и информацию по новым счетам, куда Джерри спрятал от него деньги, но не думал об этом. Но лучше всё-таки накопить, чтобы новая жизнь своими силами, а те деньги пускай лежат в качестве подушки безопасности.

Том перешёл на прогулочный шаг и брёл вдоль дороги, сунув руки в карманы. Так он и поступит – переедет в Испанию, которая ему на самом деле дом, по крови, по хорошему ощущению себя на той земле. Дождаться того момента будет несложно, несложно существовать в заданной отупляющей системе «с девяти до шести пять дней в неделю», в ней дни сменяют друг друга незаметно. Просто будет жить по той схеме, что была до встречи с Оскаром: в выходные будет ходить на рынок и готовить что-нибудь вкусное для себя, наконец-то займётся изучением финского языка, возобновит экскурсии по интересным местам, может быть. Пока что ехать никуда не хотелось.

А может быть, не ехать, а сходить, в пределах города? Даже прямо сейчас. Можно, это не самый худший вариант окончания такого дня. Только вряд ли его пустят в какое-нибудь культурное место в униформе уборщика улиц.

Потом, когда-нибудь, заведёт отношения, нормальные, чтобы не выворачивало наизнанку и не швыряло между небом и землёй. С кем-нибудь спокойным, тёплым, с кем будут хорошие эмоции, но не фейерверки. [С кем никогда не будет так, как было с Оскаром]. Будут жить вместе, одному тоскливо. Наверное – наверняка – этот кто-то будет тоже мужского пола. Том не хотел жить с девушкой – если это не Эллис, с которой они сошлись – и не мог себе представить секс с женщиной на постоянной основе. Как-то это – ни о чём, не по нему. Кажется, всё-таки сломалось в нём что-то безвозвратно. Поскольку в подростковые доподвальные времена смотрел только на девочек.

Надо будет в этом году отпраздновать день рождения, думал Том, переходя от одной темы к другой, мысленно всё больше отдаляясь от Оскара. Сколько можно ждать, что кто-то придёт и устроит ему праздник, тоскуя потом, что этого не произошло. Пора брать организацию счастливых моментов в свои руки. И надо будет съездить в Ниццу к Марселю, раз вспомнил и его адрес, а телефон не знает, поскольку никогда не заучивал его наизусть. Том надеялся, что эта дружба по-прежнему есть у него, замершая без связи. Не в его положении разбрасываться друзьями, которых можно пересчитать по пальцам одной руки калеки. Можно поехать к Марселю в августе, пожалуй, так и поступит. Почему не сейчас, не в этом месяце? Почему-то казалось, что последний летний месяц больше подходит для встречи.

По правую руку притормозил классически жёлтый ламборгини, отъехало вниз стекло:

- Том? Какая неожиданная встреча, но приятная, - весёлым тоном произнёс Жиль, сверкая глазами на того. – Такая прелесть и без охраны?

Том смотрел на него равнодушно, нелюбезно, но остановился.

- Даже в таком наряде ты прекрасно выглядишь, - тем временем добавил принц.

- Я отбываю наказание в виде исправительных работ, - объяснил Том безразличным, хмурым тоном.

- Да, я слышал о твоём деле. Не верится, что ты мог на кого-то напасть.

- Я и не на то способен.

- Это хорошо, - на лице принца улыбкой расцвела широкая ухмылка, а глаза неотрывно смотрели на Тома. – Плохие мальчики самые сексуальные. Особенно с такой внешностью, - он без стеснения обвёл многозначительным взглядом предмет своего жгучего интереса.

- Ты не захочешь узнать, насколько плохим я могу быть.

- Это предложение? – Жиль зацепился за слова, вздёрнув бровь.

Том смотрел на его лицо и поймал себя на мысли, что этот парень похож на Оскара. Та же ухмылка и усмешка вместо улыбки; та же манера поведения – наглая и без лишних стеснений, как будто он по умолчанию победитель. Почти версия 2.0, моложе на десять лет. И хотя в сравнении с Шулейманом его внешность менее яркая и бьющая в глаз совершенством, в Жиле также присутствовало большое обаяние. Он тоже весьма высокий и загорелый, но более тонкий и жилистый, шатен ближе к русому цвету, а глаза карие, медовые, смотрят прямо, пытливо.

- Нет, - ответил Том.

Не расстроившись и не остыв от его угрюмой неразговорчивости, принц непринуждённо заявил:

- А у меня к тебе есть предложение. Как насчёт покататься?

- На чём?

- На машине – это слишком просто, - вслух рассудил Жиль, махнув рукой. – На яхте. Я тут совершал небольшой круиз вдоль побережья, она стоит недалеко, в Гаврском порту. Хочешь провести уикенд в море?

Как будто жизнь даёт шанс начать заново, с кем-то очень похожим, но с кем будет по-другому. С кем не будет дёргаться, показывать характер и всё равно в итоге опускать голову и сдаваться, чего давно уже не делает во всём остальном и со всеми остальными, но с Оскаром так повелось, с Оскаром Том всегда остаётся кем-то неравным ему, слабым, подчиняющимся. С кем-то, с кем сможет быть собой, что он уже делает, с первого взгляда, потому что ему было плевать на этого человека и сейчас тоже без разницы, что он о нём подумает. С более молодой версией Оскара, по другому пути, переписывая историю.

Да или нет? Двигаться вперёд или назад? Назад уже нельзя.

- Хочу, - сказал Том.

- Отлично, - Жиль просиял улыбкой, той, что с примесью ухмылки. – Сегодня уже поздно. Я заеду за тобой завтра.

- Нет, - Том качнул головой, его тон не оставлял места для компромиссов. – Я сам приеду. Скажи время.

- В полдень нормально?

- А сколько добираться до Гавра?

- В среднем два часа.

- Нормально.

Разговор свернул к прощанию, Жиль высунулся в окно, сложив на дверце руки:

- Надеюсь, ты меня не продинамишь, - сказал с блуждающей ухмылкой на губах, глядя слишком прямо.

- Не продинамлю. Я хочу покататься на яхте.

Том собрался уйти, но, отойдя на пару шагов, остановился и развернулся к жёлтой машине:

- Я направляюсь в музей д’Орсе. Подвезёшь?

- Без вопросов. Садись.

Через полчаса, отослав принца с формулировкой: «Мне нужно насладиться искусством в одиночестве», Том стоял в одном из залов музея. Долго стоял и смотрел на картину, с которой в образовавшуюся в груди пустоту проникала лиловая дымка. В работах Моне прекрасная передача цвета и его игра.

Достав телефон, Том сфотографировал картину, чтобы потом отослать Эллис – потому что на полотне изображён Лондон. Потом, потому что впечатление требует обсуждения, а сейчас настроения разговаривать нет.

Конец.

10.01.2022 – 06.05.2022 года.

Валя Шопорова©

Выражаю благодарность всем, кто поддерживал меня в процессе написания этой книги – Елену Т., Ольгу, Лену С., Галину М., Илону М., Алёну Б. И каждого читателя благодарю!